Текст книги "Последнее слово реализма"

Влас Михайлович Дорошевич
Последнее слово реализма[1]1
  Впервые – «Русское слово», 1902, 6 марта, No 63. Печатается по изданию – Сцена.


[Закрыть]

* * *

Я вернулся домой весь разбитый. Словно на мне возили дрова.

Я едва дотащился до кресла и сижу подавленный, в каком-то оцепенении, полный того ужаса, который только что пережил.

Что случилось?

Я был в театре. В одном из лучших парижских театров, – в театре Антуана[2]2
  Театр Антуана – французский театр, основан в Париже в 1897 г. режиссёром, актером, теоретиком театра Андре Антуаном (1858—1943).


[Закрыть]. Давали пьесу, которую бегает смотреть весь Париж. Она называется «По телефону».[3]3
  «По телефону» – пьеса французского драматурга Муне-Сюлли, сына знаменитого актера.


[Закрыть]

Я пошел в театр. А передо мной убили целую семью и сказали:

– Все. Спектакль кончен.

И вот я, разбитый, сижу в кресле в оцепенении.

– Что это? Действительно был такой спектакль? Или это мне приснилось? Кошмар?

Драма в 2-х актах состоит в следующем.

Семья Марэ живет за городом верстах в десяти по железной дороге от Парижа.

Поздняя осень. Сумерки. За окном барабанит дождь, завывает ветер. В такие вечера уныло жутко, когда кругом нет жилья.

Марэ едет в город и оставляет жену с ребенком и нянькой.

У него вечером в Париже дела. Он пообедает у знакомых, у Ривуаров, и потом поедет по делам.

Он говорит по телефону.

– Соедините с номером таким-то. Merci… Это ты, Ривуар? Я еду в город и буду обедать у тебя. Можно? Отлично.

– Спроси о здоровье madame Ривуар! – говорит жена.

– Да, да! Это голос жены! – продолжает Марэ в телефон. – Ты узнал? Она справляется о здоровье твоей супруги!

– Как? Разве в телефон слышно, что говорится в комнате? – удивляется жена Марэ.

– О, теперь такие сильные микрофоны. Слышен каждый шорох! – отвечает муж.

Итак, он едет.

– Страшно тут оставаться вечером одним! – говорит старуха нянька.

– Чего там страшно? С вами остается Блэз.

Блэз – лакей. Он в это время укладывает вещи.

– Наконец, вот тут есть револьвер.

Марэ открывает бюро, в котором лежит револьвер.

– Он заряжен. В случае чего, возьми этот револьвер. Ну, прощайте и не бойтесь. Бояться нечего.

Марэ целует жену, целует ребенка полусонного, который лепечет какую-то милую детскую дрянь:

– Папа, привези мне из Парижа сестрицу!

– Ха-ха-ха! Ах ты, выдумщик! Спи!

Марэ уезжает.

Женщины остаются одни.

Закрывают ставни. Зажигают лампу.

Ребенок засыпает на диване.

За окном барабанит дождь и завывает ветер.

Уныло и жутко.

– Ну, Нанетт, – говорит г-жа Марэ, чтоб как-нибудь скоротать время, – давайте сведем счет. На что вы истратили двадцать франков, которые я вам дала?

– Пять франков на то-то, два с половиной на то-то… Барыня, – вдруг прерывает нянька, – кто-то трогает ставни.

– Это ветер. Дальше! Заплатили вы прачке?

– Барыня, стучат ставнями!

– Фу, как это глупо, Нанетт! Вы и меня заражаете своим страхом. Ну, пойдите, откройте окно и посмотрите!

Нянька подходит, открывает окно, вскрикивает, отшатнулась и вся дрожит.

– Барыня! Там стоит человек!

– Фу, какие глупости! Нельзя быть такой трусихой. Так, показалось в темноте.

Барыня идет сама и отворяет дверь посмотреть. Вскрикивает и отступает.

– Кто вы такой? Что вам нужно?

Входит мальчишка-оборвыш. Несчастное испитое существо. Настоящий волчонок. Один из тех, которых шайки профессиональных воров посылают высмотреть.

Когда он говорит с madame Марэ, – его глаза бегают. Он оглядывает комнату, ребенка, няньку, косится на открытое бюро, в котором лежит револьвер.

Он словно осматривает место, где придется «оперировать».

– Что вам нужно?

– Я принес письмо Блэзу.

– Фу, как вы меня напугали. Нанетт, передайте Блэзу письмо. Боже мой, как вы измокли!

Мальчишка весь мокрый, грязный, дрожит от холода.

– Вы, вероятно, иззябли? Быть может, голодны? Подождите минутку. Нанетт даст вам поесть. Вы обогреетесь.

Г-жа Марэ подходит к дивану посмотреть, как спит сын, и, когда оглядывается, оборвыша-мальчишки уже нет в комнате.

– Фу, какой глупый! Он не понял того, что я ему сказала. Убежал. Но мы видели, как мальчишка, в то время, как madame Марэ наклонилась над сыном, – подкрался к бюро, стащил револьвер и задал тягу.

Блэз был здесь, когда говорили о револьвере: это подозрительно. Входит Блэз. В слезах.

– Сударыня! Я получил письмо. Моя мать при смерти. Ждут конца с минуты на минуту.

Мать Блэза живет неподалеку.

– Позвольте мне сбегать. Только проститься с умирающей. Я скоро вернусь.

Madame Марэ глубоко тронута его горем.

– Конечно, конечно, идите.

– А как же мы одни? – трусит нянька.

– Ах, Господи, какой вздор. Мы хорошенько запремся. Блэз скоро вернется. Идите, Блэз!

Женщины остаются совсем одни в доме с ребенком.

– Ну, Нанетт, давайте продолжать сводить счет. Но няньке не до этого.

– Барыня, клянусь вам, что около дома кто-то ходит.

– Прохожий.

– Барыня, трогают двери!

Она подходит к дверям и слушает.

– Барыня, за дверями стоят люди.

Madame Марэ сама подходит к дверям.

– Ни звука. Ничего нет. Вам показалось. Ах, Нанетт, как вам не стыдно! Если бы вы теперь посмотрели на себя! На что вы похожи.

– Да и на вас, барыня, лица нет!

– Я думаю, теперь Андрэ успел уже доехать и сидит у Ривуаров.

– Вероятно, барин уже там… Барыня, ей Богу, мне кажется, что пробуют открыть дверь.

– Знаете что, Нанетт. Соединим телефон с Ривуарами. И поговорим. Все не будет так страшно…

Madame Марэ подходит к телефону.

– Дайте номер такой-то… Merci… Квартира Ривуаров?.. Марэ у вас?.. Попросите его к телефону… Скажите, что жена…

– А хорошее изобретение этот телефон! – улыбается няня.

Занавес падает.

Второе действие начинается сейчас же. Без антракта. Немедленно. Потому что зрители смотрят, не дыша.

– Чем кончится?

Квартира Ривуаров. Кончили обедать. Кофе подан в гостиную.

– Каков коньячок? Это тысяча восемьсот четырнадцатого года. Случайно достал. Заплатил за бутылку сто франков.

Марэ смакует.

– Н-да. Это коньяк.

В это время звонок телефона, который здесь же, в гостиной.

Ривуар подходит.

– Да… квартира Ривуаров… Здесь… Ах, это вы, madame Марэ… Мое почтение, madame Марэ… Сию секунду, madame Марэ… Андрэ, иди. Это тебя. Зовет супруга.

Марэ подходит к телефону.

– Ну, что?.. Вы еще не спите?.. Как, Блэз ушел? Почему?… Мать умирает? Ах, бедняга, бедняга! Недавно потерял отца, теперь – мать. Ну, конечно… Ложитесь спать… Что? И мальчишка проснулся? Плачет? Поднеси его к телефону. Ты меня слышишь?

– Говорю по телефону с сынишкой! – объясняет Марэ Ривуарам.

– А я тебе покупаю тут маленькую сестричку… Если будешь послушным мальчиком и будешь спать, ты получишь сестричку! Будешь? Молодец! Ну, спокойной ночи… Ложитесь… Конечно, пустяки… Бояться нечего…

Он дает отбой.

– Что это удобно, – жить за городом? – спрашивает madame Ривуар.

– Чрезвычайно. Теперь, благодаря телефонам… Телефон звонит.

Раз, два. Тревожно.

– Опять тебя! – говорит Ривуар, подойдя к трубке. Сейчас он подойдет, madame Марэ. Сию минуту.

Марэ подходит к телефону.

– Ну, что там еще?.. Ах, какой вздор!.. Эта тебя Нанетт пугает!.. Да, конечно, ничего… Ну, возьми револьвер, отвори окно и выстрели в воздух… Если кто и есть, – убегут… Ты ведь знаешь, где револьвер… Да, в бюро… Ах, Боже мой, в ящике… В ящике, в открытом ящике… Ну?.. Как нет револьвера? Ищи… хорошенько ищи… Нет?.. Какой оборванец?..

Голос Марэ дрожит, прерывается.

– Господа! Револьвер украден! – говорит он Ривуарам.

Ривуары в ужасе поднялись с мест.

– Да говори же… Ты слышишь, слышишь меня?.. А что?.. Ломятся?.. Ты говоришь, их пять?..

Марэ задыхается, Марэ кричит в телефон.

– Что?.. Что?.. Скажи… Ай!.. Что?.. Крик ребенка?.. Марта! Марта! Крик… Голос жены… Помогите… их убив… На помощь!.. На помощь!.. На помощь! Убивают за десять верст!

Марэ сходит с ума. Кидается к двери.

– На помощь!..

Ривуары кидаются в ужасе за ним.

– Надо позвать полицию! – растерянно кричит madame Ривуар.

Полицию! Это происходит за десять верст.

– Полицию!

Занавес падает.

Все.

Мораль пьесы? Никакой.

То, что мы называем «мысль» пьесы?

Никакой.

В пьесе нет мысли. Но она не глупа.

Она не умна. Она не глупа. Как жизнь!

Это кусочек жизни, который вам воспроизвели как в синематографе.

Беспрестанно читаешь в газетах.

Там прислуга «подвела» грабителей и убили целую семью. Там убили целую семью.

И вот вам показали, как это делается.

Только и всего.

Зрители и зрительницы с побледневшими лицами, широко раскрытыми от ужаса глазами заглянули в жизнь, которая на 30 минут раскрылась перед нами. Словно в пропасть.

Испытали чувство ужаса и беспомощности.

И вот я, зритель, разбитый за эти страшные полчаса, в оцепенении, словно после кошмара, сижу у себя дома в кресле и думаю:

– Знакомое чувство!

Когда я испытывал то же самое? Когда? Где? При каких обстоятельствах?

И вспоминаю.

Это было на Сахалине[4]4
  Это было на Сахалине… беседовал с Полуляховым… – Об этой встрече с сахалинским каторжанином, происшедшей в 1897 г., Дорошевич рассказал в очерке «Полуляхов». Впервые опубликован в газете «Россия» в 1899 г. (NoNo 217, 227), входит во вторую часть «Преступники» книги Дорошевича «Сахалин» (первое издание – М., 1903).


[Закрыть]. Вечером. В тюремной канцелярии, где я сидел вдвоем и беседовал с Полуляховым, «знаменитым» убийцей семьи Арцимовичей в Луганске.

Он рассказывал мне медленно, спокойно и подробно, как совершил это преступление.

Очередь была за тем, как он зарубил топором восьмилетнего сына Арцимовича.

Полуляхов остановился.

– Это был скверный удар! – сказал он тихо. – Может быть, о нем лучше не рассказывать?

– Это ваше дело. А по-моему, – начали, рассказывайте все.

– Рука, что ли, дрогнула. Но я тихо ударил. Топор застрял в черепе. Когда я поднял топор, чтоб ударить еще раз, – на топоре поднялся и мальчик. И кровь мне плеснула в лицо. Такая горячая. Я даже пошатнулся. Точно ошпарило!

У меня захватило в груди дыханье.

Если бы не боязнь показать свою слабость перед этим убийцей, – я крикнул бы:

– Воды!

Полуляхов посмотрел на меня и сказал:

– Я говорил, барин, что этого не стоит слушать!

И вот теперь я сижу, так же задохнувшийся от ужаса, как тогда. После театра, как после рассказа каторжника. Оказывается, это одно и то же.