Электронная библиотека » Вячеслав Морочко » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Египетские сны"


  • Текст добавлен: 11 марта 2014, 20:02


Автор книги: Вячеслав Морочко


Жанр: Социальная фантастика, Фантастика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Вячеслав Морочко
Египетские сны

Пролог

Стенала душа – диковинный орган, не ведомо где расположенный. В религиях есть намеки на священные точки и бугорки, но наука решительно все отвергает.

Описывают, как душа, покидая тело, витает поблизости, а затем какими-то «лазами» устремляется к свету «неземной благодати».

Это призвано укреплять нашу Веру. А рационально мыслящих увещевают: «Истинно верующий, – не задумывается».

Я так много думал, читал и слышал о Вышнем, что подмывало измыслить что-нибудь от себя. Может быть, я что-то не понимаю, но кажется, если это и грех, то не слишком большой. Скорее всего – просто чушь несусветная, может быть даже, – собачья. Но без фантазии, вообще, никакое писание, а тем паче «священное» не могло быть написано.

Наконец, пришел к выводу, что бы ни говорили, какие бы сомнения ни выдвигали, но душа у человека все-таки есть.

Просто, не может не быть! Однако, что крайне существенно, после смерти она не уходит из тела, пока живы, она всегда – с «нами» и, вместе с тем, страшно от нас далеко. Она – в ином космосе (на «краю» мироздания, где – гнездовище душ).

Когда бодрствуем, мозг подобен радиостанции, «поддерживающей» с душой диалог. Речь пока что – о «радио», хотя допускаю и что-нибудь экстравагантнее, ибо параметры этой системы должны обеспечивать мгновенную связь, независимо от расстояния и в этом – ее уникальность.

Наша память – это память души. Там все фиксируется. Однажды записанное, не стирается полностью. Это как в живописи, где поверх одного слоя красок малюют второй, третий, и так без конца – «полотно» стерпит все. Дело в том, что «подспудному», при известных условиях, дано проявляться, и мы вновь и вновь к нему возвращаемся.

Когда спим, остается «дежурная связь». На «ослабленном поводке» бродим в причудливом мире, «дышим» воздухом прошлого (и не только нашего собственного).

У больных (в особенности, душевно больных) возникают «помехи» (искажения связи).

Клиническая смерть – обратимое состояние, предшествующее завершению диалога.

Когда человек умирает, связь обрывается. А душа вступает в контакт с только что народившейся плотью, чтобы начать все с начала. Это тяжелый момент: младенческий мозг к контакту не подготовлен, поэтому вызов, «Слушай меня!» требуется достаточно мощный, а изменчивый угол падения луча связи должен быть близок – к прямому, что зависит от положения нашей планеты относительно радиоцентра (то бишь гнездовища).

Существуют звездные атласы. В принципе, можно иметь карту неба в любое время, над любой точкой глобуса, а, зная время и место рождения человека, определить направление на гнездовище душ.

Исследуя, таким образом, множество случаев, получаем возможность запеленговать Центр Связи. И наоборот, зная район гнездовища, можно вычислить место «душеприемника», если известно, время смерти покойного.

«Доморощенная астрология», вероятно, забавная вещь, только – не для меня. Жизнь бесконечна. Не известно, где она началась и где кончится. Только сны нам, время от времени, приоткрывают завесы.


Таковы приходящие в голову сами собой, без натуги не очень серьезные мысли. Главное, что мозг, с его бугорками и дольками, лишь – зачаточный орган. Он развивается не только за счет кровотока, а от всего, что его «омывает» в течение всех поколений.

Когда вслух рассуждаю о подобных вещах, сын спрашивает: «Папуля, ты это выдумал прямо сейчас?»

«Нет пророка в родном отечестве!» – парирую я.

– Это как понимать?

– А так вот: вифлиемчане, когда слышали про Иисуса Христа, хохотали: «Что!? Наш Ёська пророк!? Да мы знаем его, как облупленного! Он же – чокнутый!»

Еще в детском садике я «изобрел» Теорию пламени: не терпел белых пятен, торопился домыслить по-своему все, чему не дано разъяснений.

Такое бывает. Есть люди, живущие напряженной, но абсолютно бессмысленной для окружающих жизнью.

Способный думать, да усомнится! Истина – не поверхностное явление. Ее корни – в толще пространства. Их еще надо нащупать… Но я ведь «локаторщик».


В связи с изложенным, предлагаю Вашему вниманию хронику вылазки на заморскую территорию в две тысячи первом году.

Для меня это были дни подобные снам и сны, подобные жизни. Легендарный Хорхе Луис Борхес в одном из своих эссе спрашивал: «…что такое наше прошлое, как не череда сновидений и чем отличается воспоминание о снах от воспоминания о прошлом?» Сон – не заурядный хроникер. Он берет событие, как яйцо, в сыром виде, разбивает, выпускает в сосуд подсознания, выжимает дольку наитий или предчувствий (по вкусу), добавляет щепотку фантазий, взбалтывает, выплескивает на «противень» памяти, где «потрескивают» шкварки эмоций, встряхивает и превращает в нечто более стоящее, нежели «голые факты». Особенность сна – в том, что его не отложишь, как книгу, не выключишь, как телевизор, и, как из театра, от него не сбежишь. Ты связан. Твое сердце отверсто, и от того, что во сне на тебя «наезжает», не увернешься!

И вот еще что: существует «наука» (говорят, «лженаука») «О переселении душ». Люди, знающие в этом толк, изучив мои данные, заключили, что в той (прошлой) жизни был я британским врачом, заброшенным судьбою в Египет.

В это трудно поверить. Но, разве на новом месте никогда не казалось, что вы уже были здесь раньше? Картины «той» жизни чаще всего проявляются в снах «второго порядка», то есть в снах, что приходят во сне. Древние, разбираясь в подобных вещах, полагали, что перейти от одной жизни к другой – то же, что пересесть из одной колесницы в другую. Это нельзя понимать буквально. Однако, при столкновениях «колесниц» на мировых перекрестках, случаются презабавные вещи… О них и пойдет наш рассказ.

I. Незнакомка

1.

Наблюдая, как хухрик гоняет по летному полю мячи, я подумал, что если нормальному глазу свойственно различать гамму цветов, то полноценная личность должна пользоваться множеством ипостасей, чтобы полнее воспринимать окружающее.

Я – не о себе. Рассуждения о полноценной личности, – не для старика. По виду, хухр, вероятно, похож на алкагольного чертика. Его, пожалуй, можно причислить к банальной галлюцинации. Но какой сумасшедший сознается, что он – сумасшедший? Однако, честное слово, я бы пошел к психиатру, если бы не одно «но»: в этом явлении присутствовал юмор, что явно свидетельствовало о здравом рассудке.

Впервые увидев Его, я спросил просто так, как приблудного пса: «Ты кто?»

«Фуфрик», – ответил он: оказывается, глухие согласные ему не очень давались. «Хухрик», правильней – «хухрики», возникли после того, как жена уехала к умирающей матери, пытаться задержать смерть, то есть, когда ко мне пришло одиночество и сознание, что с этим надо как-то справляться. Они моя хитрость, – маленькое безумие, спасающее от – большого. Они укрощают кошмары, привносят сюжетную стройность в путаницу навороченных снов. «Хухрики» – нечто пушистое, теплое, трогательно-беззащитное, и вместе с тем озорное, с душою ребенка, способное умножаться, по настроению меняя обличия.


В восемь утра наша группа должна была вылететь из Шереметьева на самолете «Трансаэро». Фирма располагала четырьмя «бортами». Два из них накануне потерпели аварии. Третий – приземлился в Баку. Четвертый, прилетевший из Уренгоя в Москву, сейчас как раз ремонтировался (неполадки с закрылками). Он-то и должен доставить нас в Лондон. На ремонт ушло уже шесть часов. И мы безнадежно задерживались.

Большинство людей, из тех, кого я знаю, не любят летать самолетами – боятся. Даже утверждение, что жертв ДТП, сравнительно с авиакатастрофами, – неизмеримо больше, не успокаивает. И не важно, сколько ты налетал. Говорят, не боится летать только тот, у кого в руках – штурвал, впрочем, и в этом я сомневаюсь.

Смерть в авиакатастрофе – это что-то нечеловеческое. Она редко бывает мгновенной. Живое превращается в неживое, проходя через такие кошмары, которые невозможно представить.

Невероятно редки случаи, когда после катастроф в воздухе, кто-нибудь выживал. В основном, жертвы оказываются на земле в виде «фрагментов» или в виде пепла. Об их муках уже никто не расскажет. В буквальном смысле – это тайна небес. Если можно было бы все увидеть и все показать, человечество давно отказалось бы от пассажирских полетов, до появления абсолютно безопасного транспорта. А пока что строят летающие гробы все большей и большей вместимости.

Страх нарастает по мере приближения взлета. Но если вылет задерживается, это превращается в пытку, которая имеет две стадии. Первая, когда человек, подобно обреченному на казнь, цепляется за каждый миг на Земле. Вторая, когда ужас перерастает в отчаяние, и хочется лишь одного – чтобы быстрее все кончилось. При этом люди не суетятся, не дергаются. Каждый ведет себя совершенно нормально. Разве что чуточку скованно.

Я знаю только одного близкого мне человека, который не боится летать.

Уже стемнело, когда, наконец, наш «боинг» поднялся в воздух. Чая и кофе не предлагали: шесть часов подготовки к полету не хватило, чтобы набрать питьевой воды.

Самолет то и дело подбрасывало на «небесных ухабах» – мы с трудом доносили до алчущих губ бумажные чашечки «спрайта».

«Вошли в турбулентную зону». – докладывал стюард, показывая, что он – не какая-нибудь стюардесса, а где-то уже без пяти минут штурман, а то и пилот.

Неожиданно, в салоне началась суета. Как выяснилось, в стюардессу запустили мячом, и она опрокинула на кого-то поднос.

Кто-то спрашивал: «Господа, чья собака тут бегает?» Ему возражали: «Не собака, а – кошка!» «Тут целый выводок крыс!» – кричали авиапассажиры.

Кто-то наступил мне на ногу. Между колен просунулась голова. Сейчас Хухр был похож не то на кота, не то на собаку, не то на мартышку – что-то очень пушистое и забавное. «Вдефь дуфно, – сказал он. – Пойду отдафну на квыло». «Валяй». – разрешил я. Косноязычие хухра нельзя было объяснить «речевыми особенностями». Он пользовался подслушанными акцентами и дефектами речи, короче, – выпендривался.

Способный «просачиваться» сквозь всякого рода преграды он легко прошмыгнул сквозь шайбу иллюминатора, и пятнышка на стекле не оставив. Насчет «дуфно» (душно) хухр слукавил. Единственное, чего он не выносил, так это замкнутого пространства. Стоило ему оказаться на плоскости, – болтанка немедленно прекратилась. Он прохаживался по крылу, будто по променаду, резвился, вприпрыжку носился по самому краю, ходил колесом, кувыркался, подбрасывал и ловил легкий мяч. А потом, положив ногу на ногу, развалился под звездами на освещенной (из окон) части крыла, как на пляже, положив мяч под голову. И всем на борту, вдруг, стало спокойно.

Пушистый комочек, сопровождая меня из Москвы, исполнял, вероятно, какую-то миссию. Он следил, чтобы я не очень скучал, чтобы меня не кусало мое одиночество, чтобы я забыл свои страхи и не поддавался стариковской хандре. Он не просто сопровождал меня. Он был сам по себе. А, может быть, наоборот, не зная того, я был при нем, сопровождая «пушистика» в Лондон. Да и какое это имело значение, когда земная жизнь резко оборвалась и сменилась – «небесной», если можно так выразиться. Хотя, в действительности, это не было ни тем, ни другим. Даже оторвавшаяся льдина – все еще – на Земле. А что – здесь? Немного пластика, несколько железяк и тряпок и среди них щепотка человеческих тел болтается между облаками и звездами непонятно зачем. Разве то жизнь!? Сплошное недоразумение! Частичка сажи в пространстве! Легкое нарушение экологии – местное замутнение сферы небес, падающая слеза конденсата. На языке радиолокаторщиков, – подозрительная цель. На языке эзотериков заблудший виртуальная фантом. Горстка случайных душ, готовых в едином порыве вскричать: «Выпустите нас отсюда!»

2.

Порой ночью лежишь, и, кажется, тебе никогда не уснуть. Мелькают несвязанные мысли-ведения. «Господи, когда это кончится? – думаешь ты. – Когда, наконец, придет сон?» Впадаешь в отчаяние, просеиваешь пыль виденного, и вдруг обнаруживаешь суть наваждения: оказывается, ты уже спал, много раз просыпался и вновь засыпал. Наваждение – вход в тоннель сна – сценический занавес, рампа – чудо, в которое не заставляют верить, которое торчит само по себе, как невколоченный гвоздь.

Получается, например, такого рода этюд: ты мучаешься, что не можешь заснуть и видишь лохматый тропический лес. В самой гуще деревьев – металлургический комбинат. Голые папуаски тянут горячий прокат (проволоку, тонкие трубы и прочее). Технологию наблюдать невозможно. Зато видно продукцию, которая раскаленными змеями выползает из сплетения крон между ног папуасок – таково действие закона естественности абсурда в снах.

А вот сон, стоящий ближе к реальности, чем к абсурду. Словно вырванный кусок чьей-то жизни.

Вижу сестру милосердия, которая манит меня, и пропускает в палату. Белая простыня на каркасе вызывающем дрожь: им накрывают несчастных, у которых площадь ожогов, не совместимая с жизнью. Под каркасом лежит человек. Все, кроме ица, скрыто простыней. Я склоняюсь. На лбу и щеках – почерневшие струпья. Несчастный приоткрывает глаза. Воспаленные губы едва шевелятся. Слышится звук: не то «к», не то «кх», не то «кр», словно косточка в горле застряла. Глаза стекленеют. Откуда-то сзади доносятся выстрелы, крики, топот по коридорам. Стреляют уже где-то близко и гулко, точно внутри головы. Кто-то входит в палату, а я обливаюсь слезами. Я плачу до слепоты. Я не думал, что так могу плакать. «Они приближаются, они жаждут крови! Как мне все надоело!» Я прикрываю Его обожженные веки. «Возможно, сейчас меня тоже не станет. И пусть!» Выпадаю… в щель между снами.

Начали снижаться. Уши слегка заложило. В правый иллюминатор вплывала река (широкая черная лента, обрамленная и рассеченная бусинками огней) – столица Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии. Огни простирались до самого горизонта. Но их нельзя было назвать «морем»: они были мелкими, тусклыми и нигде не сливались друг с другом, за исключением разноцветных рекламных лужиц. Сверху и в темноте эта земля мало чем отличалась от Подмосковья.

Хухрик перевернулся на брюшко, и, вытянув шею, весело заглядывал через край. И хотя я знал, что ему ничего не грозит, наблюдать это было чуточку жутко. Потом он достал свой мячик, и метнул вниз. Падая, мяч раздувался. Над серединой реки он превратился в целое облако и, вспыхнув разноцветными искрами, как фейерверк, исчез. Хухрик вскочил, стал бегать и прыгать воздевая кверху лапченки. Он явно радовался. Видно было, он что-то кричал. Но на борту никто его слышать не мог.

Сделав несколько разворотов, показавшись Лондону, в фас и в профиль, всласть перед ним пококетничав, и, порядком ему надоев, еще до конца не веря, что добрался до места, наш Боинг все же пошел на посадку.

Мы находились метрах в двадцати над поверхностью, когда хухр, спрыгнул на британскую землю и в мареве прожекторов бешено понесся вперед, обгоняя лайнер. «Смотрите, смотрите, заяц!» – кричали прильнувшие к иллюминаторам женщины.

Вы видели зайца? – спросила соседка. Я возразил:

Это хухр.

Вы уверены?

– Уж поверьте, я разбираюсь.

Хитроу встретил нас запахом резины от растянутой «гармоники» трапа. Длинные коридоры загоняли спустившихся с неба в загогулины металлических стойл, где очередь к месту контроля принимала форму змеи. С теми из нашей группы, кто первыми проходили таможенную и паспортную проверку, возились особенно долго. Зато остальных – пропустили, не глядя, пересчитав, как барашков. Наконец, уже с багажом мы спустились по эскалатору вниз, в небольшой, забитый людьми и киосками вестибюль. Отовсюду доносилось одно и то же: «Ай дуноу вер…» (Не знаю, где…), «Ай дуноу вай…» (Не знаю, почему…), «Ай дуноу вен…» (Не знаю, когда…), «Ам эфрейд…» (Боюсь, сомневаюсь)…. Казалось, вся достигавшая наших ушей речевая каша сварена из «зерен неуверенности и отрицания».

Как-то так вышло, что при нашем появлении в терминале Хитроу мелькали, в основном, европейские лица. Забегая вперед, скажу, внутри столицы редко где можно встретить такое количество англосаксов одновременно: за редким исключением, они растворяются в массе неевропейцев. Впрочем, самих англичан это, как будто, мало тревожит. Лишь «прозорливые» неполиткорректные «скифы», попадая на Остров, озабочены чистотой «европейских кровей». И, хотя со стороны иногда бывает виднее, каждый живет по своим понятиям. Ее Величество Королева Англии, например, Генерал Губернатором высоколобой англо-франкоязычной Канады назначила очаровательную уроженку Гонконга.

В вестибюле я заметил невысокую леди, лет тридцати пяти, с темными волосами в темном плаще. Сложив на груди руки и будто высматривая кого-то, она прицепилась взглядом к моей кепченке и не отцеплялась. Рядом с женщиной стоял хухр – одно ухо вниз, другое вверх. Он прижимал к груди мяч и что-то быстро ей говорил. Пока я суетился с вещами, он, видимо, все успел рассказать о смешном старикашке, который сейчас отражался в его огромных глазах.

Я попросил незнакомку прощения и решительно обратился к приятелю: «Идем, мое сокровище!» В ответ он обречено промямлил: «Как фкавеф.» Дама как будто хотела что-то спросить, но не решилась. Я вновь извинился, и мы отошли. Недовольно крутя куцым хвостиком, величиною с пол пальца, хухр то и дело оглядывался.

Он ведь не падок до лакомств… – думалось мне. – Чем же приворожила его эта леди? Разве что лакомым (ласковым) словом. И как она догадалась?

Женщина улыбалась нам в след кончиками напомаженных губ. А я ломал голову, где мог ее раньше видеть.

3.

Нас встретила площадь Хитроу. Мы оставили Шереметьево в двадцатиградусном февральском морозе, а здесь, моросил майский дождичек. На площадь выходило фасадами несколько терминалов – краснокирпичных зданий лишенных расчета поражать воображение или хотя бы врезаться в память. По-видимому, архитектор задался единственной целью: чтобы спустившийся с неба Британец мог сразу же ощутить себя дома.

Нас посадили в автобус и повезли в город. Лондонские окраины также не собирались поражать нас огнями и силуэтами. Временами даже казалось, что мы, просто, сделали круг и вернулись в Москву. По дороге женщина из туристической фирмы через микрофон делилась с нами опытом жизни в столице Великобритании и, подъезжая к гостинице, мы уже знали так много, что вполне можно было возвращаться домой.

Оказывается, имея при себе фотографию, здесь можно получить «тревелкарту» для поездок по городу на любом виде транспорта, кроме такси. Подумав о своих бедных косточках, я загорелся этой идеей, и, определившись с гостиницей, не теряя минуты, вышел на улицу, спросить, где тут можно сфотографироваться. Я сделал это в мгновенном порыве, хотя, в действительности, анекдотический повод служил только жалкой попыткой завуалировать неудержимую жажду свидания с Англией один на один. Я волновался, сгорая от нетерпения, словно речь шла о конкретном лице, на встречу с которым долго стремился. И вот, наступил миг свидания.

На улице стояла промозглая тьма. Из отеля «Александра», я направился влево по бульвару «Сады Сассекса» (Sussex gardens). Сассексом называлось когда-то одно из первых, на острове, королевств. Бульвар был пуст. Неожиданно, я осознал, что не чувствую вокруг никакой Англии, никакого лондонского духа. Словно мы и не вылетали… Просто, на Шереметьево нашло потепление. Многие потом соглашались, что ни в одном чужом городе не ощущали себя так по-московски, как тут.

Пройдя метров триста-четыреста, я услышал шаги за спиной, оглянулся, но в свете едва пробивавших туман фонарей, никого не увидел. Двинулся дальше. И снова услышал шаги. Я рванулся назад, – кто-то бросился в сторону. Зашумели кусты. Застучала дробь удалявшихся каблучков. Я готов был поклясться: здесь была женщина. Неожиданно над головой промелькнула тень. Что-то, ударившись в столб фонаря, отскочило мне под ноги. Это был мячик. Захныкал хухреныш. «Ну, иди сюда, мой хороший! – позвал я, и он тут же явился, заплаканный. – Погуляем…» Он дал лапку, а другой – прижал к груди мяч. Когда мы пошли, я спросил: «Это кто тут играл со мной в прятки? Не та ли самая леди из вестибюля в Хитроу! Что ей нужно?» Хухр не слушал. Он плелся, бурча себе под нос: «Фто тебе нувно? И фто ты втё ифеф? Давай вевнемся, и ты лявев фпать.» «Не ворчи, дорогой, – отвечал я ему. – Я выспался в самолете».

Улица слегка изогнулась и сузилась. Впереди показались кроны деревьев. «Королевский сад!» – вспомнил я схему города и заметил двух человек. Одетые, как одеваются где-нибудь в Люберцах, парень и девушка шли мне навстречу. Они ворковали и улыбались, и в этой пустыне были похожи на ангелов. Хухр крутился и, делая ножками «кренделя», напропалую кокетничал.

Я думал спросить: «Извините, где бы сфотографироваться на документ?» Минуту назад я бы так и спросил, не задумываясь… Но в нужный момент все куда-то девалось, кроме двух исковерканных слов: «фоутограф» и «докьюмент». Их я и предъявил изумленным прохожим в сумбурном англо-немецком контексте (Служил в Германии, когда там стояли войска, но, пожалуй, как следует, не владею и русским). На меня поглядели с сочувствием. Парень с девушкой, догадавшись, чего я ищу, вразумляли меня по-английски. Не понимая ни слова, я каким-то чутьем «ухватил» общий смысл. Потому что и на родном языке ничего не поймешь, пока твои мысли и мысль собеседника не «войдут в зацепление». Вообще, разговор происходит на подсознательном уровне. А слова – лишь сопутствующие шумовые явления.

Вот о чем говорили мне «ангелы»: «Сэр, простите, но ведь уже почти полночь! Сейчас все закрыто. Утром пойдете на станцию Паддингтон (это здесь рядом) и там вам сделают фото». Я вспомнил, что давно не смотрел на часы, а ощущение времени потерял где-то в небе на пол пути к «Садам Сассекса». В замешательстве, я бормотал благодарности: «Филен данк!», «Гран мерси!», «Сесе!», «Палдиес!», «Грацие!»… – на всех мыслимых языках, исключая английский. Ребята уже отошли, а потом, оглянувшись, спросили: «Вы знаете, куда вам идти?». «Я!», «Я!», «Я!» – завопил я истошно немецкое «да». И поправил себя: «Да!», «Иес!», «Иес!». Они еще раз оглянулись, улыбнулись, подбадривая, и «зацокали» своею дорогой. Стало весело: я вдруг почувствовал Лондон, как чувствуют чай с молоком в теплом гнездышке, где стрекочет сверчок и… ласково улыбается Диккенс.

Когда я вернулся, в гостинице уже спали – даже портье.

Не хотелось ложиться, но и бодрствовать в это позднее время не было смысла. Завтра тяжелый день. А силы надо беречь.

Автоматически разделся и лег под теплое одеяло-матрасик. Чтобы заснуть, у каждого – своя колыбельная, свой рецепт от бессонницы. Готовясь ко сну, я чаще всего, вызываю картины, радовавшие мою лейтенантскую молодость:

Сегодня я вспомнил, как в первый раз попал за границу: не куда-нибудь – в настоящий Китай.

Поезд пришел в Порт-Артур поздно ночью. Нам, только что выпущенным лейтенантам, уже кое-что было известно об этом местечке по истории и знаменитой книге Александра Степанова. Во всяком случае, больше, чем о таких больших городах, как Харбин, Мукден или Дальний (Дайрен), где мы останавливались по дороге сюда. Там были громады вокзалов, широкие привокзальные площади и шумные улицы, кишащие черными френчами и велорикшами.

Станция назначения была крошечной и пустынной. Неподалеку горело несколько фонарей. Еще несколько огоньков виднелось вдали. И все.

Нас построили и повели по медленно поднимавшемуся в гору шоссе. Справа стояла крутая гора. А слева, за невысоким каменным парапетом зияла промозглая пустота, как будто мы шли по кромке, где оторванный от планеты ломоть отчалил в космос. С той стороны шел неприятный дух, словно вывернутые потроха Земли, накрытые ватой тумана, слегка смердили.

Привыкнув к новому запаху, мы перестали его замечать.

Раздались дикие крики и рык: своим приближением мы нарушили сон зоопарка. Звери и птицы выражали нам недовольство. Теперь под ногами был гладкий асфальт. Мы приблизились к месту, где нас ожидал ночлег.

А на утро увидели «Новый город», напоминавший четко размеченный парк. Большинство улиц-аллей этого чужого китайцам селения служило зернохранилищами. Зерно ковром покрывало асфальт. В плохую погоду сверху клали циновки. А в хорошую – предоставляли южному солнцу инициировать созревание.

Неподалеку распластал свои крыши-крылья буддийский (а точнее японский синтоистский) храм. Для машин оставили несколько улиц, хотя чаще всего по ним ездили таратайки с возницами, держащими наготове сачки: низкорослые лошади не должны были уронить на дорогу ни крупинки драгоценного удобрения: ведь надо было исхитряться, прокормить миллиардное население.

Туман рассеялся, открыв широкую бухту с гниющими по берегам водорослями. Водное пространство охватывали с двух сторон синие сопки. Где-то между ними находился проход в Желтое море. А на одной из вершин крутилась «вертушка» радиолокационной антенны. Я набрел на любимую тему и начал смаковать подробности.

Я представлял себе, как мы затаскиваем на утес и собираем громоздкие антенные секции. Шумело море, ревели тягачи, ветер заглушал команды.

Вот уже там наверху, разгоняя тучи, вертится, машет крыльями рукотворная исполинская птица антенны. Неземной визг разрядов, запах озона, скрипы ржавой громадины вызывают небесных духов на разговор. А внизу уютно тарахтит дизель электростанции – и я засыпаю.


Страницы книги >> 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации