Текст книги "Мартина"

Януш Леон Вишневский
Мартина

JANUSZ LEON WIŚNIEWSKI,

Mariusz Makowski, Renata Palka-Smagorzewska

MARTYNA

i inne opowiadania o miłości

© Martyna i inne opowiadania o miłości, 2006, by Janusz Leon Wiśniewski. All Rights Reserved

© Чайников Ю., перевод, 2014

© ООО «Издательство АСТ», 2015

«Мартина» возвращается

В октябре 2003 года в польские книжные магазины поступила книга, авторство которой трудно приписать одному человеку. Но несправедливо было бы приписывать его даже тем трем – мне и еще двум – авторам, фамилии которых появились на обложке «Мартины». Главным образом потому, что эта повесть рождалась публично, при участии многих людей, в основном молодых, впечатлительных, сплотившихся вокруг студенческого интернет-портала www.korba.pl. Загоревшиеся мыслью вместе написать книгу с использованием возможностей интернета, они своими идеями (высказанными в чатах, мейлах или выложенными на специальном форуме, все еще, заметьте, существующем) задали определенное настроение и обеспечили тот литературный материал, который и составил основу книги. Так на польском книжном рынке появилось абсолютно уникальное издание. Оно выражало душевные порывы сразу многих. И хотя такого рода коллективной работе сопутствует элемент риска, в ней может совершенно неожиданно появиться что-то новое. Тем более что здесь благодаря интернету все происходит на глазах читателей. Именно новаторство и привлекло меня в данном проекте. Для читателей же, как вскоре выяснилось, это не имело значения. Если они отметили книгу своим вниманием и решили приобрести ее (книга появилась в списке бестселлеров сети EMPiK), то главным образом из-за универсальности истории, рассказанной в «Мартине». Истории современной, включающей все то, что обычно люди ищут в беллетристике: повествование о любви здесь и сейчас, о настоящей дружбе, о моральном выборе, о грехе, об одиночестве, об относительности истины, о смысле жизни и о счастье, которое мы часто ищем очень далеко, но которое постоянно рядом с нами и терпеливо ждет, пока мы заметим его и протянем к нему руку.

Прошло больше трех лет после первого издания, и «Мартина» снова на полках книжных магазинов. По-моему, она не утратила своей актуальности. И возвращается дополненной двумя рассказами моего авторства, которые, хоть и написаны в другое время и при других обстоятельствах, созвучны с главной темой этой книги.

Януш Леон Вишневский

Франкфурт-на-Майне, октябрь 2006

Я.Л. Вишневский, М. Маковский, Р. Палька-Смагожевская
Мартина

Он до сих пор не знает, зачем вернулся в тот вечер. Тихо вошел, ни слова не говоря, переложил книги с дивана на пол, сел сзади, отвел рукой ее волосы и прикоснулся губами. Она сидела неподвижно, всматриваясь в его отражение в стекле монитора, стоявшего перед ней на столике. Боясь ненароком дотронуться до нее, он нервно задышал, согревая места, которые целовал. Она напряглась, как в ожидании удара, сжала кулаки. Он коснулся лицом ее уха, прихватил губами мочку с сережкой. Отпустил.

– Мартиночка моя, – прошептал он.

Потом выпрямился, поправил ее волосы, поцеловал в свитер на плече, встал и вышел. Продолжая неподвижно сидеть, она подняла руку, коснулась уха, которое он только что выпустил изо рта, и поднесла пальцы к губам. Анджей…

С первого появления в ее жизни он всегда оказывался рядом, когда она испытывала в нем нужду. И всегда исчезал, когда она проникалась благодарностью к нему. Уже там, на вокзале, два года назад, когда она прибежала к автобусу до Щитно в последнюю минуту и водитель ехидно заметил ей, что «этот автобус не на дачные участки» и что «завтра будет следующий». Она чуть не заплакала, потому что «завтра» означало опоздание на целую вечность, потому что именно сегодня отец ждет ее в доме, полном ее фотографий, потому что он сварил ее любимый грибной суп, потому что он несколько дней рассказывал собаке, что к ним приезжает Мартинка. Он станет на пороге за два часа до ее прибытия и будет ждать, чтобы подхватить и занести в дом чемоданы, которых у нее никогда не было; он уже покрасил стены в ее комнате, передвинул кровать к окну и поменял занавески: теперь они короткие, и после пробуждения она сразу увидит озеро.

– Пожалуйста, я могу сесть на пол, могу стоять… Мне обязательно надо сегодня быть в Щитно, пожалуйста…

В этот момент парень в зеленой куртке встал рядом с водителем и, подавая ему свой билет, сказал:

– Тогда, может, я поеду сегодня на участки, а вы возьмете эту девушку. Откройте, пожалуйста, багажный люк, я заберу свои вещи.

Водитель взглянул на него раздраженно и, не вынимая сигареты изо рта, прокомментировал на повышенных тонах:

– А вы раньше не могли определиться, чего вам хочется? Я теперь что, весь багаж должен перевернуть, чтобы достать ваши вещи? Джентльмен, видишь ли, нашелся…

Парень повернулся спиной к водителю и, глядя ей прямо в глаза, тихо сказал:

– Не обращай на него внимания. Твое место у средних дверей. Я могу поехать и завтра. Меня никто не ждет.

– Но… Почему? Сколько стоит билет? Скажи, пожалуйста. Подожди!

Он не дослушал. Повернулся и ушел.

Их следующая встреча произошла через два месяца. Совершенно случайно. Отец дал ей денег на компьютер. Вдвое больше, чем было нужно. С тех пор как она уехала из дому (задолго до развода родителей), у нее было чувство, что отец хотел как-то компенсировать ей свое отсутствие. Будто хотел загладить вину, которой в общем-то и не было. Что он вроде как бросил ее. Она никогда не считала, что он бросил ее. Он всегда для нее проживал по тому же адресу и по всем другим их адресам. Если он уезжал более чем на день, то сразу звонил и сообщал номер телефона, по которому она может с ним связаться.

Иногда она разговаривала об этом с Магдой, подружкой, с которой вместе снимала жилье. Старше ее на шесть лет, «бабушка-студентка», как Магда порой себя называла, начала учиться, когда ее ровесники уже закончили. У Магды не было отца. Он умер до ее рождения, и она знала его только по фотографии. И вот эта самая Магда, которой слово «умиление» было так же чуждо, как пляж эскимосам, молчала и слушала, глядя ей в глаза. Магда обожала отца Мартины. Его приезды к ним в общежитие всегда были событием. Магда умела решительно изменить все планы, даже отменить свидание, чтобы только посидеть с ними при свечах и послушать его рассказы. Как-то вечером, когда после одного из таких посещений они остались одни, Магда достала из тумбочки металлическую коробку, а из нее – листок, исписанный мелким почерком. Налила стакан вина, выпила залпом, села на пол и начала читать. Собственно, она даже не читала: просто сидела с закрытыми глазами и декламировала по памяти письмо, которое отец написал ей до ее рождения. Письмо не родившемуся пока ребенку, которого он ждал и о котором мечтал. В ту ночь они спали вместе, прижавшись друг к другу, и по-настоящему подружились именно тогда.

Как-то субботним вечером, через два месяца после посещения Щитно, она взяла полученные от отца деньги и пошла в ближайший магазин, в витрине которого стояли компьютеры. Она медленно шла вдоль стеллажей, читала описания, помещенные рядом с серыми металлическими ящиками, мало что понимая. По-настоящему ей понравился только один. Он не был похож на другие. Весь из фиолетового плексигласа, он выглядел как телевизор будущего. Просто красивый. Ей хотелось иметь такой, даже если это был не компьютер вовсе. Наклонилась посмотреть цену и в этот момент услышала тихий голос:

– Ну и как, был тогда туман над озерами в Щитно?

Она резко обернулась. Сзади стоял он и приветливо улыбался. В зеленом халате, с бейджиком продавца на нем и карандашом за ухом. Он показался ей значительно выше, чем тогда у автобуса. Темные волосы зачесаны наверх, широкий шрам на лбу. Он нервно трогал рукой правое ухо и выглядел смущенным, хотя, казалось бы, чего смущаться, ведь это он с ней заговорил. Она улыбнулась:

– Вечером я успела только на Малое, но утром была и на Малом, и на Большом. А на мосту я просто утонула в тумане.

– Я ездил туда на прошлой неделе. Было точно так же.

Так она познакомилась с Анджеем. Он изучал телекоммуникации в политехническом институте. Как и она, он приехал из Щитно, знал наизусть самые нежные стихи Посвятовской[1]1
  Халина Посвятовская (1935–1967) – польская лирическая поэтесса. (Здесь и далее примеч. переводчика.)


[Закрыть], разбирался только в компьютерах и был «красивый до ломоты в бедрах», как сказала Магда. Когда она впервые привела его в общежитие, Магда бессовестно клеилась к нему, а как только за ним закрылась дверь, она проговорила, сгорая от возбуждения:

– Слушай, когда я на него смотрела, у меня стринги сзаду наперед перекрутились и я вся мокрая сделалась. Где ты его нашла?!

Потом подошла к окну и, глядя на Анджея, идущего к автобусной остановке, вдруг серьезно спросила:

– Хочешь, Мартина, он будет твой?

Тогда Мартина еще не знала, хочет или нет. Не знала она и в тот вечер, когда он вернулся и целовал ее шею. Впрочем, нет, ей хотелось иметь его, но только на минутку. Чтобы снял с нее свитер, и коснулся ее спины губами, и хотя бы раз провел руками по груди. Но чтобы, уходя домой, сразу об этом забыл. Но он не забыл бы этого никогда и потому не снимал с нее свитер. А ей так сильно хотелось, чтобы он сделал это. И это желание родилось главным образом из восхищения им. «Идиотизм, – думала она, – можно ли кого-нибудь желать на минутку и притом лишь из восхищения?»

Она встала с дивана, подошла к столу, заставленному пепельницами, стаканами с недопитым чаем и бокалами из-под вина. Она наклонилась, пытаясь найти бутылку, в которой хоть что-то осталось. Пиво, вино. Все равно. Ей был нужен этанол. Она включила компьютер и модем. Ей хотелось говорить. Все равно с кем. Это всегда помогало. Даже если это был разговор с самой собой. Когда-то она вела дневник. В голубых тетрадях, вставляла их в обложки с надписью «Физика» и прятала в кровати под матрасом. Полная бессмыслица. Никто ведь не держит «Физику» в кровати. Но это было давно. Тогда было так… так спокойно. Так чудесно спокойно, даже когда она, смущенная, заставала родителей на кухне, когда они целовались, думая, что она уже давно спит. Теперь их вместе на эту кухню не заманишь.

А началось все с того, что как-то раз Магда подозвала ее к компьютеру и взволнованно стала читать вслух опубликованный в интернете дневник какой-то алкоголички, детально изо дня в день описывавшей свою борьбу с зависимостью. Так Мартина узнала, что такое блог. Две недели спустя она открыла свой. Тетради из-под матраса были выставлены на обозрение всей электронной деревни. Зачем ждать, пока кто-то в конце концов найдет (на что на самом деле надеется каждая маленькая девочка) этот дневник, если его можно самому подбросить в мир.

Сегодня, после шумного вечера, после вина, горячего дыхания Анджея на шее и его неожиданного ухода, она почувствовала себя одинокой, заброшенной. Блог помогал. Особенно когда рядом не было Магды. На блог можно было выбросить все свои душевные терзания, мысли и сомнения, исповедаться, придумать себе наказание за прегрешения и никому не давать обещаний исправиться, немного пооправдываться, немного пожаловаться, но прежде всего убедиться в главном: неправда, что она с Луны, а все остальные – с Юпитера.

Она начала писать.

12.10.2002

Невзаимность

У меня такое впечатление, как будто я захлопываю дверь перед носом у человека, тащившего сумки с моими покупками, которого я сама пригласила пройтись со мной по магазинам. Он был стоически терпелив, когда надо, давал советы, когда надо, помалкивал, ждал перед примерочными, отстаивал со мной очередь в кассу во всех супермаркетах, внимательно рассматривал со мной все книги в книжных магазинах, потом нес тяжелые сумки, а когда мы подходили к двери моей квартиры, я забирала эти сумки и захлопывала дверь у него перед носом. Я больше в нем не нуждалась. И даже не благодарила, в основном из-за страха, что эту благодарность можно принять за благосклонность, дающую надежду на будущие походы по магазинам. Вот так я чувствую себя теперь. Вредная, противная. Сплошной эгоизм и лицемерие. И при всем при том знаю, что он вложил в эти сумки свое сердце и теперь без него едет в автобусе домой. Но уже завтра у него будет новое сердце, чтобы снова отдать его мне. Сердце, где он прятал бы надежду на то, что когда-нибудь после шопинга я приглашу его к себе.

Взаимная невзаимность

Не могу справиться с ней. С этой невзаимностью. Наверное, потому, что подаю надежду, приглашая его пройтись по магазинам. Впрочем, это как раз честно. Взаимность налицо. Потому что я тоже питаю надежду. На то, что когда-нибудь полюблю его. Возжелаю его. Возмечтаю о нем. Что в один прекрасный день, стоя в примерочной, захочу, чтобы он вошел туда со мной и сказал мне, хорош ли этот лифчик, такой ли он хотел бы с меня снять. Что я перестану плакать от этой грешной, тоже невзаимной влюбленности в мужчину, который дарит мне иногда в спешке пять минут, ходит по магазинам с другой женщиной и тоже манит меня надеждой.

Сцены из жизни на съемной квартире

Магда, кличка Мадам, подруга, с которой мы вместе снимаем квартиру, в ужасе. Недавно сказала мне, что многие в заведении (так Магда называет университет) считают, что у нас «бесплатный центр помощи для людей с задержкой речи» и что это на самом деле лучше, чем когда тебя принимают за сотрудника агентства знакомств, но все равно она разочарована, потому что думала, что мужики приходят к нам, чтобы «поглазеть, возбудиться и пережить что-то химическое», тогда как они на самом деле приходят на консультации и к тому же пьют наше вино.

Конечно, Магда преувеличивает, но что-то в этом есть. Я учусь на английской филологии. Магда – на романской, а Тео, испанец, живущий двумя этажами ниже, если он только не у своей Ани, которую любит с тех пор, как увидел на пляже в Лорет-де-Мар, уходит от нас лишь после вопроса, а не пора ли ему уходить, а Магда, подмигивая и провокационно высунув язык, облизывает губы и произносит традиционную формулу по испанской свадебной церемонии: «Si, quiero», что означает «Да, я согласна».

Тео смеется и уходит. Тео – пример мужчины, без колебаний расставшегося со своим буржуазным благополучием, которое было ему обеспечено как сыну богатого мадридского издателя, и приехавшего в Польшу за любовью всей своей жизни. Он стал работать за гроши в частной школе иностранных языков, поселился на съемной квартире и учит польский, чтобы в будущем рассказывать своим детям сказки по-польски. И у Магды, и у меня испанский второй язык, и мы часто переводим Тео наши беседы с гостями. Когда нам не хватает испанского, мы переходим с Тео на английский. Кроме того, Магда изощренно кокетничает с новыми гостями, отвечая на телефонные звонки по-французски, даже на звонки дедушки, который платит за наши две комнаты в мансарде и плохо слышит даже по-польски, не говоря уже о том, чтобы что-то там понимать по-французски. Кроме того, на самый обычный вопрос о ее специализации она отвечает, что «очень любит по-французски», что можно понять и как романистику. Особенно, добавляет она, это помогает в баре отеля «Меркюр», где, чтобы иметь возможность вносить свою часть платы за проживание и не опуститься на дно, она работает барменшей и где у нее на самом деле проходят «самые главные в жизни лекции и практические занятия иногда тоже».

Мужчины

Недавно мы разговаривали с Магдой о Тео. Для меня он – явление. Столько в нем решимости, чтобы так без остатка отдаться чувству. Он верен себе, он романтичный, нежный, добрый, и этим своим отношением к любви как к святыне и самому важному в жизни напоминает мне героев Ремарка. Магда считает, что Тео просто нон-стоп под градусом, на какой-то химии, и что все это из-за светлых волос Ани, из-за ее больших и тяжелых грудей, и что это у него пройдет быстрее, чем кончится срок действия загранпаспорта. Сейчас они припаялись друг к другу обручальными кольцами, а когда кончится у них эта химия, пойдут искать ножовку.

Не знаю, откуда в Магде этот цинизм. Она не верит в любовь. Даже в любовь к Богу. Она считает, что религиозные люди – это те, кто не может смириться с неизбежностью ухода из этого мира, кто боится наказания за грехи. Вот они и прикидываются возлюбившими тот Высший суд, что ждет их после смерти. Я с ней на эти темы спорю постоянно. И безуспешно. Она считает, что нет таких мужчин, ради которых она захотела бы сменить макияж, а тем более страну. И что Тео – это наширявшийся любовью симпатичный инопланетянин, совершенно выпавший из нашего времени, идеальный аналог не только семейных препаратов типа wash’n’go, но и типично мужских препаратов типа fuck’n’go. Она знает об этом как от «домохозяек при деньгах» из своего бара, так и от «умников без денег» из университетского паба. А сама она просто приспосабливается к миру. И к препаратам тоже. Но это не настоящая Магда. Когда она не поддает, она впечатлительная и словно губка впитывает в себя все горести этого мира, склоняясь над каждой облезлой кошкой. В ней абсолютно нет цинизма, а если она и укрывается в нем, то пользуется им, как Диоген своей бочкой.

Потом мы сошлись на том, что в мужиках нас заводит главным образом ум, потому что только умный мужик может быть интересным, даже когда он потолстеет и облысеет. Хуже всего, когда у него пресс рельефнее, чем мозг. Тогда он даже хуже девиц, которые появляются в студенческих клубах, чтобы показать новую бижутерию в пупке и загар из солярия. Они достаточно умны, чтобы не прикидываться, что у них другие интересы. Кроме того, мужчина должен быть слегка сентиментален. Так, чтобы захотелось вместе с ним поплакать в темном кинозале. Или, допустим, перечислить все увиденные на прогулке цветы, или накупить шоколадных зайчиков к Пасхе. Или послушать Моцарта.

Пока я это говорила, Магда потихоньку выползала из своей бочки, все время кивая, а в конце сказала:

– Знаешь что, Мартина, сходи-ка ты как-нибудь в этом своем Щитно на озеро, поймай золотую рыбку. И тогда убедишься, что даже она не даст тебе такого мужика.

Войдет ли когда-нибудь польский деканат в объединенную Европу?

Если прав Реймонт[2]2
  Владислав Реймонт (1867–1925) – польский писатель, автор реалистических новелл, повестей, романов; лауреат Нобелевской премии (1924).


[Закрыть], написавший, что сила человека измеряется количеством его недругов, то дамы из деканата – это сверхдержава. Мой отец считает, будто я не знаю, что говорю, поскольку еще не бывала в налоговой инспекции.

Вчера я была на территории сверхдержавы. Прибыла без визы, то есть как раз тогда, когда дамы из деканата пили утренний кофе и границы сверхдержавы, по идее, закрыты. Я пришла, потому что получила грант на трехмесячную стажировку на филологическом факультете Университета Кент в Кентербери в Англии в качестве поощрения за эссе о творчестве Оскара Уайльда, которое я написала на конкурс, организованный Британским советом. Сам декан поздравил меня и ректор тоже, а Магда рассказывала об этом как о самом важном культурном событии в Польше со времени Нобелевской премии Шимборской[3]3
  Вислава Шимборская (р. 1923) – польская поэтесса, лауреат Нобелевской премии (1996).


[Закрыть]. Только дамы из деканата ничего об этом не знали. Да и нужно мне было всего лишь пустяковое формальное подтверждение того, что университет согласен на мой выезд. Оно должно было быть написано по-английски и заверено всеми необходимыми печатями. Сначала, пока я пятнадцать минут стояла за деревянным барьером, я узнала о самых важных событиях, происходящих в трех польских телесериалах. Потом дамы плавно перешли на реалити-шоу. Я узнала, что в баре Эвелина выражалась как уличная девка, что по-настоящему красивая там только некая Доброслава и что «они своих дочерей никогда, и вообще». Когда они перешли к обсуждению длины юбки новой секретарши ректора, я дала знать о своем присутствии покашливанием. Ничего не изменилось. Я была для них даже не воздухом. Самое большее – вакуумом, причем без визы. Меня спас декан, который неожиданно вышел из своего кабинета. Увидев меня, улыбнулся и воскликнул:

– О, наша писательница! – И пошел по своим делам.

Дамы как по команде обернулись ко мне, а одна даже почувствовала себя обязанной спросить меня, чего я хочу. Я хотела слишком многого. Мне велели написать заявление на имя декана, принести свидетельство из Британского совета и характеристику от куратора курса, перевести согласие на выезд на английский и прийти во вторник или в четверг, но не в следующий четверг, потому что у них тогда защита кандидатской. После чего спокойно вернулись к разговору о юбке секретарши. Я снова стала вакуумом.

Она выключила компьютер. Ей ничуть не стало лучше. Взяла стакан вина, включила Грехуту[4]4
  Марек Грехута (1946–2006) – польский бард, поэт, композитор.


[Закрыть], села на диван и, завернувшись в одеяло, облокотилась на подушки. Она думала об Анджее.

Они договорились с половиной студентов из своей группы вечером готовиться к семинару у Бон Джови. Так они называли молодого американца, который читал им лекции по американской литературе. На кафедре английской филологии работали несколько таких одержимых странников, которые распрощались со своей налаженной жизнью в Штатах, в Австралии, в Соединенном Королевстве или в Ирландии и приехали в Польшу, чтобы «принять участие в новом оригинальном проекте своей жизни», как они это называли. Жили на съемных квартирах, ели в столовых, спали с польскими женщинами и проникались польской ментальностью. Бон Джови не производил впечатления осведомленного об этом проекте. Возможно, он даже не вполне осознавал, что он в Польше. Кто-то из группы как-то сказал, что Джови, в сущности, по барабану, где он живет. Важно одно: чтобы там была библиотека. Со своим мальчишеским чубом он выглядел лучше настоящего Бон Джови, он и на гитаре играл, и казалось, даже разбуди его ночью, начнет рассуждать об аналогиях между прозой Фолкнера и философией Юнга. Заинтересованная рассказами о нем, Магда как-то пришла на одну из его лекций, которая, в сущности, была беседой с аудиторией. Сидела молча, а после лекции, когда они ехали домой в автобусе, сказала со сладострастным смешком:

– Знаешь, Мартина, чего мне хочется? Высосать его мозг. В смысле и мозг тоже.

Семинар у Джови был чем-то вроде сражения, поэтому вечером к ней пришли все без исключения. Магда ушла на всю ночь, оставив комнату в распоряжении Мартины.

Анджей в тот вечер зашел случайно. С тех пор как футуристический фиолетовый агрегат из магазина, в котором он подрабатывал продавцом, оказался «самым сексуальным компьютером со времени изобретения счетов», Анджей взял шефство над ним и регулярно приходил что-то устанавливать. Благодаря ему iMac Мартины имел лучшее в городе программное обеспечение. Ее совершенно не интересовало, что он там делает. Ей было достаточно, когда он после всех манипуляций приглашал ее к компьютеру и возбужденно рассказывал, где надо кликнуть, что открыть и какие программы можно запустить в фоновом режиме.

В тот вечер он, как обычно, что-то актуализировал в соседней комнате, в то время как они готовили реферат на тему «Эволюция понятия души в американской литературе». Иногда он проходил через их комнату, чтобы что-то достать из рюкзака, оставленного им в прихожей. Она не могла не заметить, как на него смотрели подруги из группы, как по команде поправлявшие волосы, когда он проходил мимо. Они пили вино, шутили. Но и работали. Помещение в клубах табачного дыма и пламя свечей – именно так она представляла себе университет. О таком рассказывал ей отец.

Но настал момент, когда они, что называется, уперлись в стену. Никто не смог процитировать ничего на тему души из современной американской литературы. Они знали, что Джови им этого не спустит. В этот момент из соседней комнаты раздался голос Анджея:

– Гилд, Джон Гилд. Этот монах с двумя детьми и кандидатской по музыковедению. Он писал об интимности как о встрече душ, а разговор считал их сексуальным актом. Ему столько же лет, сколько отцу Мартины.

Воцарилась тишина. Все посмотрели на нее.

– Анджей, поди-ка сюда на минутку! – позвала она. – Выпьешь? – Она встала и подала ему бокал вина. – Расскажешь нам что-нибудь про него?

Он стоял, опершись о косяк двери, смутившийся, словно маленький мальчик, которого застали подслушивающим разговоры взрослых.

– Двенадцать лет он был католическим монахом. Написал трактат о душе. О том, что она привязывается к людям и к событиям, что она словно виноград, превращающийся в вино, что Меркурий, патрон корреспонденции, заботится, чтобы слова доходили до ее самых потаенных закоулков. И что душу нельзя рассматривать с точки зрения инженера.

После этого Анджей отошел к компьютеру. Через минуту вернулся и, подавая несколько листков бумаги, сказал:

– Это я скачал из Сети. Может пригодиться…

И тогда она испытала тот восторг, ради которого могла бы позволить ему сегодня снять с нее лифчик, конечно, при условии, что за дверью он сразу забудет об этом. Хотя вряд ли он смог бы забыть.

В течение двух лет он был рядом, но никогда не был близок. Магде это было непонятно. «Слушай, – говорила она, – у этого типа есть все необходимые компоненты. Съешь с ним вечером спагетти, а утром почисти зубы у одного умывальника, и ты увидишь, что это он. Он так нежно дотрагивается до твоего компьютера, как будто прикасается к тебе. Я сама видела. Он тебя обожествляет, хотя вы из одной деревни». И когда она впала в это свое томное настроение после вина, она нашла в себе силы встать с постели, прийти к ней в комнату и сказать: «Всегда таким, вроде тебя, глупым как бревно, в руки плывет первосортный товар». Вот какая была эта Магда. Как говорил о ней Анджей: «Чувственность с голым животом сразу за огненной стеной». Недоступная и опасная. Она могла на неделю уехать с каким-то мужиком в горы и слать ей смски вроде этой: «Слушай, у него алгоритм в мозгу, Лесьмян[5]5
  Болеслав Лесьмян (1878–1937) – польский поэт-символист.


[Закрыть] в душе и Коэн в сердце. И та-а-акой пенис». После каждого такого возвращения примерно через месяц она говорила, что он «обрезал ей крылья, усыпил бабочек и разбил сердце»; плакала, не отвечала на телефонные звонки. Потом внезапно вставала и снова начинала «ловить карпа», или carpe diem[6]6
  Carpe diem (лат.) – пользуйся днем, лови мгновение.


[Закрыть]. Мартина была ее абсолютной противоположностью. Только раз ей разбили сердце, бабочек она сохранила.

Когда она с ним познакомилась, ему было тридцать девять. Она знает это точно, потому что сама вносила в базу данные из его регистрационной карточки. У него были тридцатилетняя жена и пятилетняя дочка Моника. Она вводила в компьютер и их карточки тоже. Он приехал из Гданьска читать лекции в летней школе филологов в Торуни. Она там тоже была. Их студенческое научное общество было одним из организаторов. Платили неплохо, и можно было еще послушать лучших лингвистов Польши. Жила она в общежитии на территории студгородка, недалеко от ректората. Для того чтобы поверить в стечение обстоятельств, в Торуни сложилась идеальная ситуация. Для нее это была череда случайностей, он же и сейчас все объясняет иначе. Регистрируясь, он по рассеянности забыл очки. Она поискала его, но он растворился в толпе гостей. Повесила листок на доске объявлений, но он не обратился до конца рабочего дня, и она взяла очки в общежитие. Незадолго до полуночи кто-то постучал в дверь. Она как раз принимала душ. Когда она вышла, завернувшись в небольшое полотенце, с мокрой головой, он сидел в кресле. Она замерла на мгновение.

– Тысяча извинений! – вскочил он. – Я не могу читать, а завтра у меня лекция. Простите, я не должен был входить. Я подумал, что вы вышли…

Полуобнаженная, она стояла, прислонившись к двери. Он наклонил голову, стараясь не смотреть.

– Я все равно без очков не вижу вас… Простите.

Он был такой беспомощный. Даже трогательный. Она не чувствовала стыда. Впрочем, она его до сих пор при нем не чувствует.

– Подождите. Сейчас дам вам.

Он рассмеялся. Так искренне, как только он умеет.

– Ну да… Чтобы лучше видел.

Она наклонилась к сумке, что была под столом, рядом с которым он только что сидел. Полотенце упало на пол. Совершенно обнаженная, она наклонилась, чтобы достать эти очки из сумки. Он тоже наклонился. Поднял полотенце с пола. Не стал даже пытаться прикрыть ее. Набросил его себе на голову. Она стояла рядом и смеялась, сраженная комизмом ситуации.

Поймала его руку и всучила ему эти очки. Из комнаты он выходил ощупью, с полотенцем на голове. Когда оказался за дверью, постучался, просунул руку и протянул ей полотенце.

С этого вечера он был везде. И всегда нарушал какие-нибудь границы.

На следующий день со своей однокурсницей Кариной она готовила зал для лекции, открывающей занятия школы. Впервые в жизни она проклинала солнце и ясную погоду. Для этой лекции предназначался зал, где, в общем-то, были жалюзи, но организаторы не удосужились проверить, удастся ли с их помощью затемнить помещение. А должно было быть темно, потому что лектор пользовался проектором, и обязательным условием в заявке на лекцию был соответствующим образом оборудованный зал. Жалюзи, которые не использовались, наверное, годами, было невозможно опустить. Сначала Карина принесла растительного масла из столовки. Думала, что, если им смазать заржавевшие механизмы, жалюзи подадутся. Ничего не вышло. Потом девушки стали стучать по ним чугунной подставкой микрофонного штатива, потому что это был единственный тяжелый предмет в зале. Потом доведенная до отчаяния Мартина взобралась на подоконник и буквально повисла на рейке жалюзи, считая, что собственным весом потянет их вниз. То, что произошло затем, до сих пор напоминает ей сцену из трюкового фильма. Если бы не возможное развитие сценария, она посмеялась бы сама над собой. Рейка, на которой она висела, треснула и стала медленно отделяться от остального механизма, а ее ноги соскользнули с высокого подоконника. Карина истерически взвизгнула, и в этот момент Мартина почувствовала, что чья-то рука крепко схватила ее за ягодицы, а уже через мгновение обнимала ее за талию. Юбка задралась, крючки поотрывались, юбка сползла и упала на пол у батареи.

– Немедленно отпустите рейку, – услышала она его голос.

Отпустила. Он поставил ее на пол. Она отвернулась, он отошел и встал рядом с Кариной. Опираясь о подоконник, Мартина стояла перед ними в своих черных ажурных трусиках и белой блузочке, мгновение назад лишенной пуговиц и распахнутой. Карина закрыла рот обеими руками и в ужасе смотрела на нее. Он стоял и бросал на нее насмешливые взгляды, а когда она нагнулась за юбкой, заметил:

– Сегодня на вас хотя бы трусики.

Он оказался тем самым докладчиком, из-за которого Карина ударила себя чугунной подставкой по ноге, а она забралась под потолок и чуть не упала. Он пришел проверить перед лекцией, как выглядит зал, увидел ее висящей на рейке и бросился спасать.

Лекция прошла в другом зале. Он позвонил ректору и потребовал перенести. Они вместе с Кариной слушали его лекцию. Она была в платье, подруга – в кроссовках. Переодеваясь перед лекцией, она почувствовала, что очень хочет понравиться ему. Она не брала в Торунь много вещей, тем не менее, переодеваясь, долго выбирала, что надеть. Когда она гладила короткую черную юбку, вспомнила, что всегда в таких случаях говорила Магда: «Если ты несколько раз ныряешь в шкаф ради мужика, то на самом деле ты хочешь, чтобы он снял с тебя трусики. Вот на них ты и должна сделать акцент, а на остальное забить». Мартина тогда подумала, хихикая, что как раз в его случае, приняв во внимание, при каких обстоятельствах она с ним постоянно сталкивается, Магда абсолютно права в том, что касается трусиков.