Текст книги "Алмазный мальчик"

Юлий Буркин
Алмазный мальчик

Я как только его увидел, мне сразу стало как-то не по себе. Не то, что б он мне не понравился… Что он – девушка, что ли, мне нравиться?.. Нет, просто что-то в нем было не то. А что – это я потом понял. Старпом Филиппов его приволок, уже прямо под самый конец погрузки.

– Этот, – говорит, – полетит с нами.

Пареньку лет семнадцать на вид, не больше, мулат, вроде, или креол.

– Ты в своем уме, Фил? – говорю я. – На хрена он нам сдался? В нем же килограммов восемьдесят! Перемножь на одиннадцать тысяч триста двадцать два, и получишь, сколько баксов мы теряем от такого недогруза. Он же для нас золотым получается. Да что там золотым – алмазным! Я даже не спрашиваю про оплату за проезд, откуда у него бабки вообще, не говоря уж про такие?..

То есть, ежели взять пассажира, то на столько, сколько он весит, меньше придется пыльцы загрузить. Дорогая это штука – пыльца центаврийского папируса. А как ей дешевой быть, если она и рак лечит на раз, и саркому, и СПИД, а тащить ее аж с самой Альфы приходится?

– Брось, кэп, не жадничай, – отвечает Фил. – «Скупой платит дважды», – слышал такую поговорку? Денег у него, конечно, нет, но этот паренек нас в случае чего выручить может. Только не спрашивай, «как», я ему слово дал, что без крайней нужды не скажу. Давай, захватим. Как амулет.

Это называется «брать на понт». В наших делах, в «беспошлинно-торговых», народ суеверный и никаких талисманов-амулетов не чурается. У кого колечко волшебное, у кого просто примета, например, пописать перед стартом на обшивку, у кого – кисет с землицей родной на груди, а кто-то и кота или попугая с собой таскает. Но чтобы в этом качестве – смуглокожий детина-центаврианец выступал, такого я еще не слыхивал.

Хотел я уже сказать Филу, мол, если не будет от парня толку, эту сумму из твоей доли вычтем, уже и рот открыл, но тут наткнулся на взгляд паренька, да пасть и захлопнул. Что в этом взгляде такого особенного было? А вот слушайте дальше.

Звали парня Лиехо, по-нашему он не понимал, или делал вид, что не понимает. Фил с ним по-испански общался, а кроме него на борту испанский никто не знал. Стартовали. Вошли в нуль. Тут нам по субъективному отсчету предстояло болтаться чуть меньше недели. Команда у нас стандартно-усеченная – шесть человек. Лиехо этот выходит седьмым на борту. Летим. То есть, это только так говорится – «летим», а по ощущению просто из нас жизнь вытягивают, ну, вы знаете, об этом и пишут много, и болтают.

Летим. Зубы ноют, кожа шелушится, тошнит непрерывно, понос таблетками давим, друг друга лютой ненавистью ненавидим. От себя-то тошно, а от других – тем более. Все вот так маемся, только Лиехо этот словно родился в нуле – чаек попивает, стерео смотрит, похохатывает, благо, там языковая опция есть. Моих потихоньку от него трясти начинает. День, два, три… Модест – нейроштурман-пилот – однажды и вовсе взбесился. Прямо за обедом. Самому ему кусок в рот не лез, а пассажир наш напротив него жаркое за обе щеки уписывал. Смотрел, смотрел на это Модест, да как вдруг заорет:

– А мы что, капитан, нанялись эту обезьяну катать?! У нас что, твою мать, экскурсионно-развлекательная яхта?!

Хотел, было, я ответить, но не стал, потому что Лиехо только глянул на него, и Модест сразу же заткнулся. А я еще раз подумал, так ли уж совсем этот мулат по-нашему не понимает? Но притих Модест ненадолго. Модест – не я. Модест и в хорошие-то времена – коварная и злобная бестия. Посидел он, посидел, посмотрел, как мулат жрет, потом вдруг наклонился вперед и легонько так дал ему пощечину. Вот, просто так. Из какого-то свирепого любопытства. От тошности всего окружающего. Видать, он слышал про аборигенов все то же, что и я.

Лиехо перестал жевать, положил вилку на стол, помедлил, и взял в правую руку нож. Мы все напряглись: без пассажира-то мы доберемся как-нибудь, а вот без штурмана нам крышка. Н

...

конец ознакомительного фрагмента