Текст книги "Букет незабудок"

Юлия Андреева
Букет незабудок

Однажды, в детстве, я впервые проснулась в другом, мире и с тех пор почти каждую ночь бывала там. Вскоре я перезнакомилась со множеством замечательных людей и существ, бродила по горам, посещала разные города и в конце концов облюбовала себе рыцарский замок времен Карла Сиюминутного. Теперь у меня был свой дом, дом в стране снов! Туда я возвращалась после завоевательных походов, в честь которых неизменно устраивались пышные праздники. Из своих путешествий я старалась привезти легенду или древний стиль стихосложения, в котором я постоянно совершенствовалась в монастыре Покрова пресвятого белостишия. Однажды это было настоящее событие, перевернувшее в дальнейшем все мое представление о мире снов. В тот раз, возвращаясь из замка Логогриф, как нарек его странствующий философ из Ропалика, я свернула с дороги, руководясь скорее рисунком неба, нежели приметами пути и вдруг оказалась в долине синих цветов – ярких, точно глаз бога. Я взяла немного семян, надеясь высеять их перед замком. И как раз в этот момент проснулась. С шумом открылось окно, впуская непогоду и свежесть. Вскочив, я несколько минут боролась с влетевшим ко мне ветром, и только когда все было позади, заметила на полу несколько блестящих зернышек.

Через три месяца, высаженные перед окнами на даче, они зацвели. И хотя мои цветы оказались однолетниками, но и осенью их цвет нисколько не поблек. А однажды в солнечный сентябрьский день они попросту взлетели, шевеля нежными лепестками и добавив синевы небу. Теперь я поняла, что буду приносить в этот мир цветы.

У Курехина тоже была идея засеять Петербург цветами – разными-разными, с вертолета делая круги, восьмерки, фигуры высшего пилотажа… он бы выгребал их ладонями из огромного мешка и сбрасывал на алчущий красок город. Часть семян, конечно же, погибла бы, но некоторые непременно проросли и зацвели бы в отведенный им срок.

Когда я представляю себе эту картинку, отчего-то и сами семена в руках Сергея представляются радугой. Веселой, сияющей семицветной, которая срывается с тонких музыкальных пальцев и летит навстречу смотрящим на чудо прохожим.

Под радугой можно отыскать горшочек с золотом, но радуга сама по себе – клад. Однажды – в «мороз и солнце, день чудесный» – ждала Алексея Ахматова, который вот-вот (уже полчаса как) обещал подъехать и забрать увесистую папку с материалом для будущего макета книги. Алексей должен был подъехать на машине, но стоянка в этом месте не разрешена. Договорились, что он откроет дверь, и я быстро суну туда папку. Поначалу этот план не вызвал моих возражений, но когда он начал опаздывать, а я даже не могла зайти в ближайшее кафе… Мороз и солнце, а тут еще и ветер, налетевший вдруг неведомо откуда, поднял ледяное крошево, закружив вокруг меня радужный столб.

Радуга справа, радуга слева, сверху и, кажется снизу, куда не посмотришь. Радуга-радость в сверкающих искорках-льдинках. Это продолжалось несколько мгновений, после чего примчавшийся неведомо откуда ветер исчез, а невесомые льдинки еще осыпались веселым разноцветьем, звеня и посверкивая напоследок прощальными огоньками.

Я шла, опаздывая на следующую встречу, шла через парк, а под ногами приятно хрустел снег. Хрум-хрум… я вспоминала о радужных льдинках-снежинках, поднятых с земли порывом ветра и танцевавшим свой последний завораживающий танец.

Под ногами хрустел снег – снег, состоящий из крошечных, легких звездочек, только утром сорвавшихся со скользкого зимнего неба в надежде вдохновить на стихи поэтов, вписаться в картины художников, остаться на фотоснимках, танцевать, танцевать, танцевать… хрум-хрум…

Заметила, перед тем как позвонить по скайпу, душусь исключительно дорогими французскими духами. Странно, вроде разговоры-то все деловые…

Не люблю зиму, хотя зимой привычные пейзажи становятся сказочными. Не люблю, когда зябко и приходится надевать много тяжелых вещей. Начало декабря, первый мороз, тянет на соленое… море. На теплый, золотистый песок…

Фэн старому фантасту: Вы высыпаетесь?

Старый фантаст (в ужасе): Куда?!

Следы на песке, замки на песке… Кобо Абэ «Женщина в песках», а вот у Борхеса более разборчиво – «Книга песчинок».

…Отлив утащил луну. …

Луна украдкой выглянула из-за туч, бросила взгляд в фонтан, но отчего-то не отразилась в глади воды, а как раз наоборот высветила брошенные туда монетки, желтые и серебряные. И вдруг… целых семь новеньких блестящих рублей – основ, составляющих премию Андрея Белого рядом с обесцененной мелочью!..

Луна потянулась к воде, невольно делая ее волшебной, и… серебряные рубли на дне чаши фонтана, превращенные вдруг в величайшие талисманы удачи, вожделенный амулет литераторов и… Ну, хоть кто-нибудь…

Волшебная монета, безусловно, принесет своему владельцу удачу. Ну же…

Ночью у фонтана просто никого не было. А я?.. Я смотрела на танцующую в облаках Луну, стремясь поймать на фотокамеру ее изящные па.

Ах, какая Луна… какая Луна! Не уходи, побудь еще немного, капельку… Стой так, повернись в профиль, посмотри на меня. Не двигайся. Замри. Хорошо. Ничего не меняй. Не двигайся. Так и стой. Сейчас сама подойду…

– Много у вас тонет отдыхающих?

– Сейчас нет. Не сезон.

– Сезон утопленников?!

В чаше фонтана продолжали лежать в ожидании своего часа будущие премии Андрея Белого. К ним бы еще по бутылке водки да яблоку – и полный комплект. Но время еще не наступило.

Тем не менее, на дне чаши творилась тихая светлая магия, сходная с волшебством писателя или поэта. Но если литератор способен измыслить множество пригодных для жизни, подвигов и любви миров, в чаше всего-навсего вызревали будущие талисманы удачи.

Тук-тук, где-то в ближайших горах гномы-мастера ковали меч в камне, меч без имени, меч Руматы, лунный меч, меч Бастиона и самый, наверное, трудоемкий меч в зеркале. Непростое дело – ковать такой меч. Почему? А вы попробуйте ударить по зеркалу молотом? Попробовали? Вот именно.

– Вручили мне в 2005 году Меч Бастиона, смотрю я на него и понимаю, что это не меч, а геморрой. Потому что мне же его через границу везти, а объяснять что-то пограничникам, согласитесь, сложно, – начинает свой рассказ Далия Трускиновская, – Попросила Володихина дать к мечу какую-то официальную бумагу. «Нет проблем», – сказал Дима.

Мы встретились уже перед поездом. Открыла. Документ был составлен в стиле: «Мы, три пьяных гоблина, посовещались и решили…» – показывать такую справку погранцам – не вышло бы хуже. В общем, мне ничего другого не оставалось, как везти это дело контрабандой. В вагон я пришла пораньше, прислонила меч к стене и замаскировала его сверху курткой. Так что тот стоя пересек границу и въехал на территорию Латвии.

А дальше – я звоню моему воспитаннику молодому журналисту Игорю Мейдену, прошу, чтобы встретил и обязательно привез с собой фотокорреспондента. Меч Бастиона – не шутка, у кого еще в Латвии такой есть?

Смотрю в окошечко и вижу, действительно меня встречают Мейден и фотокор. Говорю Игорю, мол, лезь в вагон и вытаскивая мой тяжелый багаж. Вагон плацкартный, а в нем почему-то ехала целая орда маленьких шустрых бабушек, среди которых мы с Мейденом возвышались как два исполина. И вот Мейден вытаскивает мое имущество в проход, и просит: «Вы обнажите меч, выходя из вагона, чтобы фотограф мог вас запечатлеть.

А надо сказать, что в Москве мой приятель-ролевик Ратимир был этим мечом очень недоволен «как же так, меч должен в ножны полностью влезать, а у тебя там пространство». В общем, он дядька здоровый, богатырскими усилиями загнал меч в ножны по самую рукоять. А теперь представьте картину: узкий проход, татаро-монгольская орда бабушек, среди которых мы с Мейденом в четыре руки вытягиваем меч из ножен. Наконец меч выскакивает, но в это время я уже практически на лестнице на выходе из вагона, едва успеваю развернуться, и лечу с этим мечом на фотокора, словно легендарная Жанна д’Арк!

В заказе у гномов было еще несколько замысловатых мечей, но маленькие трудяги мужественно терпели все странности фантазии заказчиков, в перерывах покуривая сердоликовые трубочки и зачитываясь фэнтези. Последнее, по распространенному мнению, придавало сил. Хотя фантастика последних лет не только заполонила магазинные прилавки и многочисленные книжные развалы, она казалось, пропитала собой воздух, сделав его пьянящим. Волшебная эссенция просочилась в воду, пробилась сквозь твердь земную и небесную. Фантастикой дышали камни, фантастически поднимался вверх дым от трубок гномов, то и дело изгибаясь драконом, мудрым змеем, а то и вовсе вдруг представляясь букетом цветов или призрачными фигурами, в которых слабо угадывались ушедшие, но отчего-то постоянно возвращающиеся, бог знает, за какой надобностью, литераторы.

Вот, например знакомый профиль с лавровым венком – Данте Алигьери. Правда венок не его, точнее при жизни поэт и вечный эмигрант так и не получил этой награды, сокровенной мечты пиитов, но… И вот сейчас Данте, сотканный из призрачного дыма, сидел себе, мучительно размышляя о недавних событиях и не понимая, для чего его вызвали и что он может сделать?

В 2011 году петербургские чиновники отказались принимать документы на перерегистрацию от Общества Данте Алигьери, требуя либо изменить название, либо предварительно согласовать его с умершим в 1321 году поэтом.

– Это фантастика? – с надеждой в голосе поинтересуется кто-нибудь из наших читателей.

– Как же фантастика? Жизнь! В интернете сколько об этом переговорено, все гадают, на спиритический ли сеанс вытаскивать поэта, или уболтать кого-нибудь из фантастов попаданца к нему заслать. А Данте – наш человек, ходит среди смертных, заглядывает в рукописи, читает, правит, то и дело отпуская полные яда замечания. Хорошо ему в посмертном мире из романа «Свет в окошке» С.В. Логинова, отлично в райских кущах громовержца Индры («Черный Баламут» Г. Л. Олди)… да и с фантастами на конвентах посидеть, по душам потолковать. Они ведь, фантасты, и не такое видели, их призрачным телом не удивишь. Дай только до друзей дорваться, а дальше уже говорить, говорить, говорить…

А значит, стучат по рельсам поезда, трясутся на неудобных полках мэтры, за плечами которых не только крылья, но и метровые полки собственных книг в глянцевых переплетах, торопятся к понятной им одним цели, к священному братству или лысой горе, звенят стаканы, то и дело поднимаются тосты «за фантастику» и звучит рефреном знаменитая фраза: «Мы едем на конвент. Мы едем на конвент»!

А что не ехать-то?

«Мой муж ни одной моей книги в руки не взял», – плачется знакомая писательница.

«Живу на отшибе Европы, один. Только в скайпе и могу поговорить. Приеду, нормально пообщаемся», – пишет другой.

Записка для сына: «Почитай отца своего! В смысле, хотя бы постинг новый в ЖЖ прочитай. Вишь – наваял».

У меня на душе кошки, спят, свернувшись в пестрые округлые клубки, – дрыхнут, урча во сне и время от времени вытягивая лапки с острыми коготками. Цап-царап… что-то ты засиделась нынче перед монитором, не пора ли покупать билеты и… «Мы едем на конвент». Сколько кошек нужно на душу населения, чтобы люди поднимались иногда и, бросая все, спешили на встречу со своими друзьями?

Фантастика!

Да, читатель. Ты, по ходу движения поезда, еще не понял, куда попал? Ну, так я продолжаю. В купейном вагоне у окна стоит молодая женщина в длинном вязаном жакете и тапках на босу ногу. Должно быть, вышла из купе и теперь пытается дозвониться до кого-то по мобильнику:

– Але, Господи?

– Ну?

– Господи, сделай невозможное!

– Невозможно.

После секундного колебания.

– Извините. Ошиблась номером.

Чем же занимаются литераторы, встречаясь вместе? Не… неправильно, совсем не обязательно, что они сразу же начинают пить. Не без этого, конечно. Но выпивка, ей-богу, не главное. А главное говорить. О том, что близко тебе и, что самое невероятное, – собеседнику. Просто, послушать из нашей фантастической жизни. Мало ли что с кем успело произойти, приключиться.

– Поездка на «Звездный мост» 2011 года из Киева в Харьков, – начинает свой рассказ Скай. – В одном купе едут Наташа Щерба, фотограф Падла и Эрик Брегис. Ночь, на нижних полках разместились гости, также держащие путь на конвент. Эрик хочет всех угостить колбасой, Наташа отказывается, так как решила лечь спать. Желающие поужинать фантасты перебираются в соседнее купе, но при этом Эрик не успевает забрать нож.

Он хочет вернуться в купе, но его останавливают: Наташа, скорее всего, еще не переоделась, и появление мужчины будет ей неприятно. Да и куда спешить? Несколько минут все равно ничего не решают. Все ведь хорошо: удобный поезд, приятная компания, кругом свои люди, задушевные разговоры. Кто-то рассказывает очередной анекдот, кто-то демонстрирует фотографии на телефоне, тихо постукивают колеса поезда, женщина в вязаной кофточке стоит у окна, любуясь на пробегающие мимо желтоватые огни… так спокойно и хорошо, что вполне можно отключиться на несколько секунд и заснуть, а может быть, и поезд, и конвент, и колбаса всего лишь приснились?..

Неожиданно тишину разрывает появившийся неведомо откуда Падла:

– Эрик ты чего, бери нож, она уже лежит!

 
На Земле всё–
Уходящий реквизит.
 

Стою перед зеркалом, причесываю растрепанные мысли. Текст закусил удила и понесся, не удержишь. Недавно зачиталась в метро «Черным баламутом» Г. Л. Олди; кто не знает, дивная история, проросшая на основе эпоса «Махабхарата» и других текстов Древней Индии. Так погрузилась в описанные события, что пропустила собственную станцию, очнувшись лишь, когда над головой отчетливо прозвучало: «Не забывайте свои веды в вагоне поезда».

Так и живем, песенки поем, орешки грызем, и ждем белочки. Слышим, чего не было, или что не для всяких ушей. Ёрничаем. Спорим до вызова на дуэль из-за крошечной запятой и позволяем выдирать из живого тела готовой книги кровоточащие главы! Битвы за колпак шута происходят чаще, чем за корону и мантию из горностая.

На смерть поэта Олега Григорьева другой поэт Геннадий Григорьев написал следующее стихотворение:

 
Вновь поэт, не допив, не доспорив,
Взял и смылся за грань бытия.
Это страшно, что умер Григорьев:
Хорошо, что Олег, а не я!
 

– Я по Бродскому не тоскую. – рассказывал Геннадий Григорьев в своем видеоинтервью поэту Алексею Ахматову. – Честно говоря, в день его смерти я ощутил страшную эйфорию, как будто меня отпустил какой-то черт. Мне было так весело. Я за день написал около сорока стихов. Какой праздник, Иосиф отправился в лучший мир. Там ему будет хорошо. А то без друзей, без Родины.

…Ждали, что он приедет “На Васильевский умирать”, а он не приехал.

Бродскому и особенно поклонникам Бродского Геннадий Григорьев посвятил следующее:

 
Нас одних в России бросив
на съеденье, так сказать,
на Васильевский Иосиф
не приедет умирать.
Продолжаются разборки,
нечисть правит карнавал,
а поэт усоп в Нью-Йорке —
надинамил, об…ал.
 

«Я вообще люблю хороших поэтов хоронить». – Сообщил в том же видеоинтервью Григорьев.

…Мы тихо кричали! …

Икона, путешествовавшая со мной к Гробу Господню, вчера на презентации вдруг начала ощутимо благоухать миррой. Как тогда, на отполированном руками паломников камне, на котором обмывали в последний раз его тело.

К чему бы это – обычное выступление: ну, пусть столица, так ведь Москва, не Иерусалим?

– …Однажды Роберта Шекли спросили, – врывается в поток мыслей приглушенный голос Олега Ладыженского, опять диктофон включился самопроизвольно. – Скажите, мистер Шекли, а что вам больше нравится: Санкт-Петербург или Иерусалим?

– Санкт-Петербург прекраснейший город, великолепны его каналы, Нева, Адмиралтейство… – Шекли долго-долго перечисляет и затем неожиданно заканчивает. – А Иерусалим – это мое сердце.

Спала. Во сне видела рассвет. Алый диск медленно и безмолвно плыл, поднимаясь все выше и выше.

Грезы о солнце в ночи прелестны, и я могла бы спеть гимн солнцу, станцевать танец солнцу, построить город солнца. Но тут некстати прорвавшийся сквозь штору рассвет прогнал все сны…

– Когда едет большая компания, организуется так называемый пьяный вагон. Назначается старший, в Москве это обычно Андрей Синицын, который берет билеты на всю компанию, с тем расчетом, чтобы по возможности все разместились в одном вагоне. Так и ехать веселее, можно пообщаться и выпивать, никому особенно не мешая, – втолковывает мне нехитрые истины Дмитрий Громов.

– И вот едет компания из Москвы на конвент «Звездный мост» в Харьков. Едут они в этом самом пьяном вагоне. Вечер, все хорошо, народ уже порядком принял, и тут неведомо откуда появляется поездная милиция. В украинских поездах пить запрещается, вот они и подошли разбираться и поштрафовать. Сунулись в первое попавшееся купе, в котором, на беду им, ехал Роман Злотников – писатель-фантаст и полковник милиции – настоящий, не в отставке, да еще и преподаватель в институте повышения квалификации работников МВД. А преподает он там не что-нибудь, а боевую подготовку, – Дмитрий делает паузу, наблюдая за моей реакцией.

Ну если уж такой мастер, как Громов, говорит, что дело серьезное, значит, так и есть. Киваю, мол, оценила ситуацию.

– …боевую подготовку – то есть, человек серьезный и солидный, – продолжает Дмитрий. – Но Роман козырять своими корочками не хотел, надеясь разобраться с ментами по-человечески:

– Да, ребята, все нормально, – примиряюще начал он. – Мы здесь никому не мешаем, пьем тихо, все свои, кому какое дело?

Но милиционер и не подумал отставать. А вместо этого повысил голос, чего уж совсем не стоило делать.

– Почему вы не представились, как это положено, не предъявили удостоверение? – попробовал Роман усовестить блюстителя порядка.

Но тот начал кричать и ругаться на Злотникова, провоцируя того на ответные действия. Тогда писатель достал свои документы и спокойно предъявил их блюстителю порядка, со словами: «Слушай, сержант, не выделывайся».

Тот сразу поник, ясное дело – денег не стрясешь, раз такие люди, но при этом нужно же как-то сохранить лицо. Поэтому вместо того, чтобы откозырять и убраться восвояси, он продолжает никому уже не интересный монолог:

– Вы тут старший, так объясните остальным, чтобы не буянили, не хулиганили. А то на вас уже жалобы поступают. – На слове «жалобы» сержантик приосанился, снова почувствовав почву под ногами и уже без страха глянув в глаза грозному полковнику. Вот, мол, я какой, в своих правах!

На что невозмутимый Злотников ответствовал:

– Нет, не я старший, старший он, – ленивый жест в сторону Синицына.

И тут сержант бледнеет и начинает пятиться к выходу, потому что, если перед ним полковник, преподаватель повышения квалификации, но есть еще старше, то это как минимум генерал.

Ментов как ветром сдуло.

За окном зима, снега, снега, снега… как белый лист без конца и края. И вдруг – на цепочке частых следов подвеской королевы Анны – новогодняя елка!

Прибыл Анджей Савицкий в часть, заходит в офицерский бар, – рассказывая, Дмитрий Громов невольно приосанивается. – Надо показать себя, круто выступить.

– Стакан коньяку!

Буфетчица долго искала, наконец, обнаружила под стойкой какой-то запыленный стакан, помыла, налила.

– Ох, еле нашла. У нас меньше бутылки обычно не заказывают.

За стеклом проносится серое беспросветье, обычный ничем не примечательный пейзаж. За окном дождь, выводит что-то замысловатое на стекле. Сверху вниз, как пишут японцы. Есть много фантастических рассказов, в которых описывается летящий неведомо куда космический корабль. Люди давно позабыли, куда держит путь их маленький железный мир. Сменилось уже несколько поколений, коллективная потеря памяти и документов… а корабль все летит и летит. Двигатели исправно работают, год за годом приближая людей к неведомой ныне живущим цели.

Можно представить поезд мчащимся неведомо куда, наверное, можно, но у меня почему-то пока не получается. Придется потренироваться. Нужно бежать, чтобы хотя бы остаться на месте… на своем месте, все время куда-то бежать…

– Курехин часто сочинял в метро. Сразу же вспомнилась музыка из «Господина оформителя». Аж мороз по коже. Он вообще ездил либо на метро, либо на машинах друзей или жены. Он любил сочинять в подземных поездах. Я тоже часто пишу в метро. Только я жутко переживаю, теряя тексты, а он говорил «се ля ви» и тут же выхватывал из воздуха новые. Это Николай Якимчук рассказывал. Я же с Курехиным разве что раскланивалась, потому как иногда работали на параллельных площадках и знали друг друга в лицо. Как-то попросил Якимчук Курехина дать благотворительный концерт в пользу Фонда русской поэзии. Сам Сергей нет-нет да и забредал в подвальчик на Пушкинской, полуофис-полусклад, где хранились изданные небольшими тиражами редкие книги Фонда.

– Я для тебя что угодно сделаю, только не концерт. Я тебя прошу! – Устал, должно быть, от частых выступлений любимец публики. Даже от себя самого порой еще как устать можно…

– А давай я лучше у вас в Фонде клерком устроюсь?! Представь: клерк Фонда русской поэзии Сергей Курехин, прием по вторникам и четвергам с трех до пяти.

– Отлично, – подхватил Якимчук, – завтра же размещу объявление во всех информационных агентствах Ленобласти и мира.

– Нет. Я ведь еще не дал своего полного согласия, – нежно улыбнулся в ответ Курехин, истаивая в воздухе.

На стекле дождь умудрился нарисовать что-то похожее на крест. Навещавший в больнице Курехина Якимчук говорил, что после последней операции у Сергея на груди образовался крест.

Медленно и печально под монотонные звуки поезда, силуэт Курехина проходит сквозь крест дождя и исчезает под «Орландину». В купе открывается дверь, и я явственно вижу, как стоящий спиной ко мне мужчина в черном боевом кимоно, берет со стола нож и аккуратно устраивает его в рукаве.

Отвернулась к окну, по глазам резко полоснуло синими цветами.

Ночь, сгустилась августовская мгла, так что в новостройках не сразу и разглядишь, куда ты попал. Питер это, Питер. Точно знаю, а может, и нет. Может, другой город, другая страна, другой параллельный мир. Поди разберись в темноте. Черные монолиты девятиэтажек, всего несколько светящихся окон, и те не на первом этаже. А следовательно, света от них… Перед домом в кустах шарятся двое полупьяных мужиков с фонариками и ведрами. Приглушенные разговоры, смех, шорох, шепот. То ли ловят кого, то ли закапывают. Страшно. Отличная завязка для детективной истории.

Резкий визг тормозов. Из милицейской машины выскакивают два мента с короткими «калашами»: «Стоять, лежать! Ни с места! Выйти из тени!»

В ответ несвязное мычание: «Да я… да мы… сержант…».

Навстречу милиционерам из кустов кособоко движется силуэт. Луч милицейского фонарика быстро ощупывает неказистую, потрепанную личность – борода, очки, непонятная мешковатая одежда, трясущиеся руки, а в руках… мама родная! – клубок живых, шевелящихся змей!

Хороший переход на мистику.

– Да не со змеями, а с червями – они еще выползками называются. – Обрушивает мою мистику ради собственного хоррора Александр Смир. Впрочем, отличная страшилка выходит: ночь, двое подозрительных мужиков в темноте. Дайте фонарик, позвольте разглядеть личности. Александр Горнон – поэт – бородища до пояса, два метра роста, ручищи по локоть в земле. И другой поэт – Александр Смир с горстями полными живых червей. Когда милиционер наставил на них дуло автомата, Смир запустил руку в ведро с червяками и, вытащив оттуда целый пук шевелящейся скользкой плоти, резко протянул его в лицо милиционера. – Да вот, начальник, завтра на рыбалку. Так мы того, червей копаем. На!..

Обалдевшие милиционеры отступают к машине.

– Всё! На сегодня хватит!

Напуганные поэты хватают ведра с добычей и движутся на квартиру Горнона.

Сегодня никто уже ничего не напишет.

В темном-темном парке темной-претемной ночью, – а вы знаете, Оноре де Бальзак писал исключительно ночью, расставив перед собой шесть одинаковых свечей в канделябрах, причем, обязательно вороньим пером. Боже! Какие страсти… Так вот, в темном-претемном парке, писательница Симона Вилар склонилась над черной водой пруда, что в оливковой роще санатория «Айвазовское». Черный-пречерный Пушкин наблюдал за ней из освещенной беседки, гадая, отважится ли отчаянная Вилар подойти и поцеловать его в чугунные уста.

Время давно уже перевалило за полночь, а Симона все не трогалась с места, заглядывая в водную гладь, словно тщилась разглядеть там понятные ей одной колдовские строчки. Наконец, узрев желаемое, писательница резко поднялась, и, глядя в сторону давно сторожившего ее Александра Сергеевича, прошептала: «Надо убить Семецкого». Сказала с твердостью, не терпящей возражений: надо – значит надо. Раньше, когда другие «убивали», думала: нехорошо как-то, живого человека… а теперь прониклась.

Она кивнула поэту, и тот салютовал ей тростью. Решение было принято, верный нетбук ждал своего часа в номере-люкс на первом этаже.

Женщины-фантасты – создания необычные, живущие по своим собственным законам и правилам. Ходят слухи, что одной только что вышедшей замуж фантастке на второй день совместного проживания, молодой муж вручил метлу, мол, сама знаешь, что с этим делать.

А она оседлала ее и улетела в открытое окно.

Ночь. За окном звезды и луна, да нет, не луна – лунища. На такую и повыть не грех. Хороша. Дежурный свет в коридоре – тусклый, нерадостный, даже немного напряженный какой-то. Человек в черном кимоно, но теперь с небольшим свертком в руках, вернулся в свое купе. Соседи дрыхли при свете, храпя и посапывая на трех полках. Вошедший тихо прошел на свое место, присел, развернул сверток, в котором оказался давешний нож. Отыскал пачку салфеток на столе, и, тщательно протерев лезвие, спрятал оружие в чемодане. На салфетках остался рыжеватый след. Соседи на полках затаили дыхание, позволяя воображению самостоятельно справиться с загадкой, в чьем теле побывал означенный предмет и когда загадочный убийца применит его в следующий раз. Еще чуть-чуть повозившись, человек в кимоно устроился на своем месте. До самого утра в купе сохранялась мертвая тишина. Никто не храпел, и, упаси боже, не спал.

Как-то раз писатель и сценарист Андрей Саломатов ловил такси, одновременно беседуя со своим режиссером по мобильному телефону. Поймал, открыл дверь, назвал адрес, и, устроившись на сидении рядом с водителем, продолжил начатую тему: «…Андрей Васильевич, может, не надо Витю вешать? Давайте его пристрелим. Проще и гуманнее».

В следующее мгновение водитель въехал в сугроб.

Рассуждая о смерти, Уильям Сароян в частности сказал: «Каждому суждено умереть, но я всегда думал, что для меня сделают исключение. И что?»

– Юрий Михайлович Семецкий, – рассказывает Александр Ройфе, – историки литературы будущего будут удивлены, почему такой персонаж сделался объектом столь пристального внимания писателей ХХI века. У него есть два агрегатных состояния: нормальное, назовем его Семецкий I – очень занудный малоинтересный тип, который будет рассказывать, что ему нужно правильное питание, режим дня, то да се…

Потом он встречается со своими друзьями, выпивает – и появляется Семецкий II. Этот гораздо милее уже потому, что не ноет, позитивен, поддерживает хорошее настроение, и… время от времени творит загадочные дела. Причем первый и второй друг о друге ничего не знают.

Например, на одном из «Интерпрессконов» поселили нас вместе. Ключ от номера традиционно в одном экземпляре. Поскольку приехавший на конвент Семецкий I быстро преобразился в Семецкого II, я забрал у него ключ. На «Интерпрессконе» присутствовала традиционная корюшка и не менее традиционные возлияния. Так что через какое-то время Семецкий II устал, и добрые люди решили проводить его спать. Довели до номера, а ключа-то нет. Оставили Семецкого II в кресле недалеко от заветной двери дожидаться, и пошли меня искать. Нашли – невелика трудность. Все вместе поднялись на этаж. Что такое – нет Семецкого, ни второго ни первого. Кресло стоит, а он пропал. Всю гостиницу обошли, в каждый номер заглянули – нет. А дело к ночи, давным-давно темно. Пошли в лес, где корюшкой угощали – не приходил больше Семецкий. В полном отчаянии вернулись к номеру. Дверь, разумеется, закрыта.

Что делать? Пропал человек, сильно нетрезвый. На улице весна, ночами и подмораживает, может, уснул где-нибудь под кустом, может… В общем, решили вызвать милицию. Вошли в номер, да так и обомлели – на кровати спокойно лежит Семецкий, спит и не знает, какой из-за него переполох поднялся.

На следующий день, Юра, конечно же, протрезвел, но к тому времени он уже был Семецким I и не мог объяснить, как без ключа попал в номер.

«Басткон». Сидим хорошей компанией в номере. Семецкий куда-то уходит со словами: «Я сейчас». Через довольно порядочное время вспоминаем о Юре, звоним по мобильнику: «Ты где?». Ответ: «Не знаю. Но кругом двери, двери, двери…»

Была такая мода в свое время, убивать в своих романах Юрия Семецкого, слышала о такой? – продолжает Александр Ройфе. – А откуда это пошло, знаешь? Не знаешь, тогда слушай:

– Семецкий был уверен, что проживет до сорока лет, поскольку такой срок нагадала ему цыганка. Юра верил в предсказание, поэтому писателям было дано разрешение всячески убивать его в своих произведениях, чтобы таким магическим образом отвести удар.

Сначала это делали те, кто понимал, что и зачем – сознательно. Потом, увидев, что так поступают Сергей Лукьяненко, Александр Громов и их друзья, молодые писатели восприняли это за моду, и тоже принялись мочить бедного Семецкого в своих книгах. В издательствах это дело мгновенно отслеживалось, и текст возвращался к своему создателю с пометкой: «Молод еще Семецкого убивать, не заслужил».

Был даже утвержден приз за лучшее убийство Семецкого в романе. Некоторые убийства были просто удивительные. Юлий Буркин в книге «Звездный табор серебряный клинок» первый раз его грохнул достаточно заурядно, потом взял душу Семецкого, засунул ее в автоматизированный робот-завод и заставил страдать, производя вооружение для каких-то супостатов. Душа Семецкого страдала, страдала, взывая к ГГ, чтобы тот убил ее окончательно. Потом в ГГ воплотился дух русского императора, который уничтожил завод, и освободившаяся душа Семецкого, улетая, произнесла «Спасибо, ваше величество, что меня убили».

Эта история отражена в фэнзине «Страж-птица». А Семецкий свои сорок лет благополучно встретил, понял, что предсказание общими усилиями не сбылось, и теперь живет себе, полтинник разменял, только его до сих пор так или иначе продолжают убивать. Традиция.

Рассказывает Андрей Кучеренко:

– На первом «Звездном мосту», сидим в номере у Лукьяненко, водка закончилась. Надо снаряжать гонца. Кто пойдет?

Семецкий вскакивает: