Текст книги "Парижский паркур"

Юлия Кузнецова
Парижский паркур

Автор выражает благодарность Московской Академии паркура, ее руководителю Армену «Fly» Гюлояну, инструктору Роману «Ро Ко» Лысоченко, а также трейсеру Юлии Цветковой за то, что они помогли «проложить путь» в повести «Парижский паркур»

Автор также благодарен преподавателю французского языка Алине Кузнецовой за оперативный и скрупулезный перевод реплик парижан.

И спасибо А. П. за сюжет!

Вступление

Когда за последним посетителем закрылась дверь, сияющая улыбка женщины исчезла, словно она сняла маску, от которой здорово устала за день. Она вздохнула и наконец-то выключила проигрыватель. Музыка смолкла – на секунду. Тишину прервал кашель – глухой, с надрывом.

Женщина подошла к мужчине, который стоял у входа, скрестив руки на груди, и бросила взгляд на дверь, из-за которой доносился кашель.

За дверью снова закашлялись. Громче. Словно там сидели под дверью и подслушивали.

Женщина приподняла бровь. Но мужчина кивнул и показал на ключ, лежавший на столе.

Она покачала головой, ее лицо выражало тревогу. Потом вздохнула, надела пальто, взяла зонтик и покинула кафе.

Глава 1,
в которой мы с Никой узнаем друг про друга удивительные вещи

– Так и сказал? – переспросила Ника. – Гайка, твой любимый Зет заявил, что вам нужно сделать перерыв в отношениях?!

– Не кричи, – попросила я, оглядываясь на пап, которые отправились за кофе, – не то чтобы перерыв...

– Но просто он не будет тебе звонить и отвечать на твои эсэмэски...

– Всего пару недель, Ника! Он сказал, что ему надо побыть одному... подумать о наших отношениях.

Я набросила на голову капюшон толстовки и откинулась в кресле, сцепив руки на коленях в замок. Ника заглянула под капюшон и строго спросила:

– А Слава тебе не то же самое сказал, перед тем как тебя бросить?!

– Слава – не Зет. Зет вообще никогда не врет. Ему надо подумать.

– Хани, я думаю, это конец! Если тебя бросает парень...

– Потише можно?!

Я снова показала глазами на наших пап.

К счастью, они были сосредоточены на том, чтобы поставить на поднос шесть стаканов кофе и ни один из них не опрокинуть.

Наши с Никой мамы сидели неподалеку. Никина мама что-то со скорбным видом рассказывала моей, моя же горестно кивала, однако иногда оглядывалась на папу, из чего я заключила, что ей не терпится удрать из аэропорта к своим любимым книжкам. Даже в такую рань, в половину шестого утра, мама думала только о научной работе и диссертации, которую ей предстоит защищать весной.

Однако маминым словарям все-таки придется подождать, пока объявят рейс.

Родители подарили нам с Никой на Новый год поездку в Париж, с проживанием в пансионе какой-то очень строгой мадам, знакомой Никиного отца. Сопровождать нас будет коллега наших пап, Елена Алексеевна. Она нас довезет до пансиона, сдаст на руки мадам, а потом через неделю вернется и заберет.

За огромным окном зала ожидания валил снег, словно ребенок великана высыпал его из гигантского ведра, и было очень сложно представить, что в Париже сейчас плюс пять, все в куртках без шапок, и тюльпаны на улицах продают, как сказала строгая мадам, когда Никин отец советовался с ней по поводу теплых вещей.

Я полетела почти налегке, с маленьким чемоданчиком, который решила не сдавать в багаж. Ника же свой чемоданище, весь в пестрых узорах и заклепках, в салон взять не могла и ждала, когда нас позовут на регистрацию.

Мой бедный папа споткнулся о него, когда принес кофе.

– Чуть не пролил твой латте на новые брюки, – сердито сказал он мне, словно я своими руками смастерила этот чемодан и силой воли заставила папу о него споткнуться. – Осторожно, Гаянэ, не обожгись! Ника, это твой.

– С двойным карамельным сиропом? – уточнила Ника, – и взбитыми сливками?

Я решила, что ослышалась, ведь Ника вечно на диете. Осенью вообще загремела в больницу для анорексичек, есть отказывалась. А тут, здрасте! Карамельный сироп и взбитые сливки!

Но папа кивнул, и Ника с кокетливой улыбкой приняла у него пластиковый стакан.

– Ника, а....

– Твой папа запрещает тебе встречаться с бойзами? – перебила она меня, наблюдая за тем, как наши папы передают мамам кофе (Никина мама наверняка выбрала что-то без молока и сахара, а моя – самый крепкий, чтобы мозги работали на полную катушку, ведь ее словари ждут) и усаживаются неподалеку, с наслаждением вытягивая ноги.

Никин отец достал ай-под и что-то показал моему на нем.

– Папа и так был недоволен тем, что у меня есть парень. А если он узнает, что Зет меня бросил...

– То он его прирежет, – растягивая слова, проговорила Ника все с той же кокетливой улыбочкой, не отводя взгляда от наших пап.

– Минимум, – хмыкнула я, – восточная кровь, знаешь ли...

– Как он тебя только в Париж отпустил?

– Не одну же. В самолете Елена Алексеевна за нами следить будет. А на месте – мадам Пуарэ. Ты, кстати, ее видела?

– В жизни – нет. Только на фотках. Дэдди вчера показывал. Похожа на Вивьен Вествуд[1]1
  Вивьен Вествуд – британский дизайнер, основательница стиля панк в моде.


[Закрыть].

– Такая же рыжая?

– И такая же старая. Пуарэ... Звучит как «Пуаро». Кстати, думаешь, нам попадется там какое-нибудь преступление? Очень хочется что-нибудь расследовать, – мечтательно протянула она, осторожно подбирая кончиком трубочки взбитые сливки и отправляя их в рот.

– Если папа услышит твои слова, снимет меня с рейса. Не рассчитывай, подруга! Что можно успеть расследовать за неделю?

– Велл, тогда мы немного рассеем твою... как это... как у Юджина Онегина? Грусть?

– Хандру, – вздохнула я, поднимаясь, чтобы выбросить свой стаканчик в урну, – не Юджина, а Евгения. Слышал бы тебя Ботаник. Моя хандра, Ника, не связана с тем, что Зет меня бросил. У меня есть гораздо более серьезная проблема. Я не могу... Ой!

Ника повернула голову туда, куда смотрела я. По залу бежал парень. Обычный, русоволосый, в черной куртке и свободных серых спортивных штанах. Он направлялся к зоне таможенного контроля и на бегу (вот почему я ойкнула!) перепрыгивал через чемоданы, сумки и даже тележки, нагруженные багажом. При этом у него было абсолютно невозмутимое выражение лица, то есть сосредоточенное, но спокойное. Как будто он участвовал в соревнованиях по бегу с препятствиями.

– Ты смотри, что он вытворяет! – вырвалось у меня, когда парень перескочил через спину дядьки, нагнувшегося завязать шнурки. А дядька даже ничего не заметил! Когда он распрямился, то первое, что увидел, было изумленное лицо жены. Она что-то сказала дядьке, и тот повернулся, но парень уже достиг воротец, отгораживающих зону таможенного контроля от зала и... не стал их перепрыгивать. А просто вошел внутрь.

– All show and no go, – пробормотала Ника.

– В смысле?

– В смысле – понтуется, – пояснила Ника, – я с таким училась в Америке, тоже все прыгал и в воздухе переворачивался. Это акро-стрит называется. Собираются в кружок и давай прыгать, показывать друг другу всякие... как это? Как в цирке?

– Трюки?

– Ну да. Никогда не понимала, зачем им это надо? Слушай, а ты стаканчик с собой в самолет, что ли, потащишь? На память?

– Нет, – улыбнулась я, бросила его в урну и промазала.

Скажу честно, не получилось у меня на броске сосредоточиться. Все перед глазами этот парень стоял, то есть бежал. Непохоже было, что он показывал трюки. Да и кому? Дядька со шнурками его вообще не заметил! Казалось, будто парень просто опаздывал на рейс, а через сумки перепрыгивал, потому что хотел расстояние сократить.

«Вот бы с ним познакомиться», – пришло в голову мне.

– Эй! Хеллоу! – завопила Ника, дергая меня за рукав, и я очнулась, с удивлением обнаружив себя уже в кресле рядом с ней, – так что у тебя за проблема?

– А, – вспомнила я, – да. Я не хочу рисовать. Абсолютно. Пропало желание.

– Кантбишно! – выпалила она, отпуская мой рукав.

– Серьезно... Уже несколько дней не могу заставить себя взять карандаш.

– И что, ты не брала свои блокноты с собой?!

– Зачем?

– Ну... не знаю. Я не представляю тебя без карандаша в кармашке джинсов.

– Если честно, я сунула альбом в чемодан. Но пока мне не хочется его даже доставать. Буду ходить по музеям. Мамочка уже неделю забрасывает меня названиями мест, которые мы должны посетить.

– Ну... не знаю насчет музеев, а я лечу в Париж, чтобы есть.

– Что ты там планируешь есть? Обезжиренный творог?

– Велл... Круассаны... багеты... бриоши... Крабов, однозначно!

– Погоди-ка, – я уставилась на Нику так, словно видела ее в первый раз в жизни, – погоди, хани... они... все-таки... предложили тебе роль?! Да?! О боже! Почему же ты сразу не сказала?

– Я поддерживала тебя, – скромно потупившись, сказала Ника, – у тебя душевная драма.

– Да перестань! Моя лучшая подруга скоро получит «Оскар»!

– «Эмми», Гайка. Сериальным актерам дают «Эмми».

– А что за сериал?

– Про толстую-толстую девочку. Которая похудела к концу сериала. И в нее влюбился наконец главный герой.

– Слушай... Не пойми меня неправильно, я двумя руками за тебя, но все-таки зачем им заставлять толстеть худую девушку? Почему они просто полную на роль не позовут?

– Во-первых, они же не знают, как эта полная девушка будет выглядеть к концу сериала, если похудеет. Сама понимаешь, можно похудеть и понекрасиветь...

– Подурнеть, – поправила я ее.

Ника только вернулась из Америки, и все время приходилось ее поправлять, чтобы она говорила на правильном русском языке. Иногда, правда, мне казалось, что она даже и не пытается запомнить, как надо говорить правильно, потому что так она внимание привлекает, а внимание Ника любит.

– Надо же, – фыркнула я, – ты всю жизнь худеешь, а тут тебе придется...

– Потолстеть, да.

– И как ты на это решилась...

– Ну знаешь... В процессе потолстения есть и свои плюсы, – улыбнулась Ника, с удовольствием выпивая со дна стаканчика остатки карамельного сиропа.

– А вы уже заключили контракт?

– Нет... Все организует маленький продюсерский центр в Нью-Йорке. Мне недавно пришло от них письмо. Сказали, что на кастинге я была лучшей. Поэтому если я потолстею...

– То с тобой потолстею и я! – улыбнулась я.

– Это вряд ли. Ты же йогой занималась со своим Зетом.

– Я ее брошу, – снова помрачнела я, – как он меня.

– Ты же сказала, он тебя не бросал!

– Я не признавалась, что он меня бросил, – сдалась я, – но ведь и ежу понятно, что это так.

– Упс, – проговорила Ника, указывая на мою маму, которая подскочила с места и бросилась к нам.

Никина мама побежала к папам, и те тоже вскочили.

– Кажется, кто-то услышал, что тебя бросил парень, – прошептала Ника.

– И что, из-за меня тарарам? – недоуменно проговорила я, но мама, поправляя съехавшие на нос очки, уже прокричала:

– Скорее! Объявили посадку на рейс!

Я наклонилась, чтобы поднять варежки, выпавшие из ее кармана, и придержала маму за руку, чтобы бедняга тоже не споткнулась о Никин чемодан, напоминавший громилу из команды по регби, которого взяли и раскрасили в цветочек.

Ника подняла его вертикально, выдвинула ручку и покатила к стойке для регистрации, где уже ждали папы.

– Мамуля, не волнуйся, – попросила я, – посадку только что объявили. Успеем.

– Но Елены Алексеевны все нет!

– Сейчас приедет, может, проспала. Она не звонила?

– Нет. Мы звонили, но она недоступна.

– Ну, может, батарейка села. Не переживай, мамуль, все будет хорошо!

– Я не могу не волноваться, – призналась мама, и я заметила, что ее глаза как-то подозрительно заблестели, – ты же в первый раз без нас летишь!

Если честно, меня ее слова слегка удивили. Я думала, что ей нет ни до чего дела, кроме умных книжек, а оказывается...

– Папа тоже переживает, – прошептала мама, подводя меня к стойке, где папы уже стояли в очереди, с нашими билетами и паспортами в руках.

Никин папа прижимал к уху трубку и хмурился. Наверное, пытался дозвониться Елене Алексеевне.

«Ничего себе новости, – подумала я, – а я решила, что папа меня с радостью сбагривает на каникулы, чтобы не заморачиваться с моими развлечениями. Нет, все-таки родители – совершенно непостижимые люди».

Я хотела поделиться этим соображением с Никой, но вдруг ее мама кивнула моей, пропустила ее вперед, а сама зачем-то взяла меня под руку.

– Зайка, у меня к тебе одна просьба...

Выражение лица у нее опять стало скорбным, словно парикмахер ей сделал не укладку, а панковский ирокез.

– Зайка, если помнишь, осенью Ника страдала от анорексии.

– Такое сложно забыть, – пробормотала я и нечаянно наехала ей на белоснежный сапог колесиком чемодана, – ой, извините.

На секунду ее лицо сделалось куда более скорбным. Она оценила урон сапогу и, вздохнув, продолжила:

– Я хотела бы, чтобы в Париже ты следила за Никой. Следила, чтобы она получала от жизни удовольствие, понимаешь? Поддерживай любые ее желания, хорошо? Особенно...

Она понизила голос до шепота:

– Особенно ее желания поесть, хорошо, Зайка?

Я хотела сказать, что я Гайка, а не Зайка, но Никина мама тоже не любит запоминать, как говорить правильно, и я просто кивнула. Про себя же подумала, что у Ники явно нет проблем с желанием поесть. Двойной карамельный сироп – это вам не шуточки.

Никина мама наконец оставила меня в покое, и я собиралась подойти к родителям, как увидела парня, который завязывал шнурки. Невысокого такого. Даже ниже меня, насколько я могла судить по его согнутой фигуре.

И тут меня захлестнуло странное желание. Я бросила взгляд на родителей. Все четверо что-то бурно обсуждали у стойки регистрации. Наверное, переживали, что Елена Алексеевна опаздывает.

Я поставила чемоданчик. Глубоко вздохнула. Разбежалась. Внутри у меня все в пружину сжалось от волнения. Я подскочила к парню и занесла ногу, чтобы через него перепрыгнуть. Мне страшно хотелось повторить трюк, который сделал парень в растянутых штанах.

Однако у этого реакция оказалась быстрее. Он вскочил и неожиданно толкнул меня в плечо.

– Ты чего? – набросился он на меня, – с ума сошла? Что себе позволяешь?

– Ничего, – промямлила я, – простите, я... я...

Так ничего не сообразив ответить (а что тут можно выдумать?!), я ретировалась. Подхватила свой чемоданчик и подбежала к родителям, пытаясь понять: чего вдруг меня понесло через людей-то прыгать? Хорошо, папа не видел! Иначе в жизни бы не отпустил ни в какой Париж.

– Дозвонился! – громко сказал Никин отец, прижимая трубку к уху. – Что?! Когда? И... почему вы раньше мне не позвонили?!

Все уставились на него. А он отнял трубку от уха и сказал:

– Так, все. Никуда не едете.

– Почему?! – завопила Ника.

– У Елены Алексеевны вчера ночью воспалился аппендицит. Она в больнице. Только что пришла в себя после наркоза.

Повисла пауза.

– Нет! – закричали мы с Никой хором.

Переглянулись и начали хором уговаривать родителей отпустить нас одних. Никины сдались довольно быстро. А мой папа все сопротивлялся. Мало ли, что случится! А если на нас нападут? Если похитят? Как вообще мы доберемся до мадам?

– На такси, – пожал плечами Никин папа.

– Ни за что! – сердито сказал мой папа. – А если их увезут неизвесто куда?

– Тогда на поезде, – подала голос моя мама, поправив очки. – Мы ездили на конференцию по вопросам французской литературы и прекрасно добрались до места на поезде.

Папа хмуро посмотрел на нее. Мол, и ты, Брут?

– Папочка, – проникновенно сказала я, – у меня есть мобильник. Звони хоть пять раз в день. Проверяй, как мои дела. И не беспокойся, все будет хорошо! Обещаю!

Папа вздохнул и притянул меня к себе.

– Ладно, – сказал он, – но если что – сразу обращайся к полицейскому!

– Особенно к симпатичному, – добавила Ника, и все, кроме моего папы, улыбнулись.

Никин папа поставил шикарный чемодан дочери на черную ленту.

– Давай свой, Гая!

– Нет, спасибо, я его в ручную кладь возьму, – отказалась я.

Никина мама защебетала:

– Солнышко, улыбайся почаще, гуляя по улицам Парижа! Вдруг тебя увидит какой-нибудь известный фотограф? Или представитель модельного агентства! Это же Париж, хани, центр мира моды!

– А еще это центр мира искусств, – добавила моя мама.

– И развлечений! – подмигнул нам Никин папа.

– И любви, – сказала Никина мама, и мое хорошее настроение испарилось.

Я подумала, что есть и еще одна причина, по которой нам явно не светит расследование.

Когда прошлым летом нам повезло найти похищенного мальчика с помощью канарейки, я не хотела ехать в Звенигород[2]2
  Читайте о приключениях Гаянэ и ее друзей в Звенигороде в повести «Письмо от желтой канарейки» (Кузнецова Ю. «Большая книга приключений и загадок», Эксмо, 2011).


[Закрыть].

Когда мне доверили расследовать похищение важной рукописи на кафедре МГУ, я не хотела ходить на занятия в университет.

То есть оба раза судьба как бы примиряла меня с реальностью. Показывала мне – в любом скучном месте можно обнаружить что-то интересное.

А сейчас я хочу уехать. Уехать, убраться, умчаться из Москвы, подальше от этого дылды с глазами-озерами, в глупой куртке с тысячью карманов, с дурацкой прической и помешанностью на энергии и карме... Такого дурацкого дылды... Которого я все еще люблю.

Клянусь, в Париже я постараюсь забыть его навсегда!

Глава 2,
в которой я попадаю под гипноз человека-волка

– На Лувр обязательно оставь целый день, – посоветовала мама, обнимая меня у металлической подставки, отгораживающей зону таможенного контроля, – и не забудьте о выставке Мане в соборе.

– И если что – сразу к полицейскому, – напомнил папа, взяв меня за руку.

– Мы же всего на неделю едем, – сказала я, высвобождаясь и хватаясь за ручку чемодана.

– Вот именно, – сказала мама, – день на собор Сакре-Кер, день на Лувр, день на Монмартр, день на...

– Варежки, – сказала я, снова поднимая их с пола. – Мам, может, тебе их в сумку убрать? Теряешь все время.

– И несколько дней на развлечения оставьте, – посоветовал Никин папа, обнимая дочь, – в Диснейленд, что ли, сходите.

– Или в ночной клуб, – добавила Ника.

– Что?! – возмутился мой папа. – Ночью вы должны быть в пансионе. Под присмотром мадам Пуарэ.

– Икзектли, – кивнула Ника и нацепила солцезащитные очки.

Она вообще выглядела как суперзвезда – темные очки, белая водолазка и меховая жилетка, розовые унты. И накрашена, как всегда – словно уже стоит под софитами. Даже жалко, что ей нужно будет потолстеть. Такая красавица.

– Не стойте на проходе, – попросил таможенник.

Он был бледный и небритый, весь какой-то невыспавшийся. Бедняга, начинать работу в шесть утра – это ужас, конечно.

– Проходите, – сказал он, – а то опоздаете.

– Идем, – кивнула Ника, но папа придержал меня за локоть.

– Слушай, – тихо сказал он, – только никаких историй! Хватит того, что вы едете одни! Никаких расследований, поняла?

– Я...

– Не волнуйтесь, мистер Арутюнян, – обворожительно улыбнулась Ника, приподняв очки, – мы всю неделю будем залечивать разбитое сердце вашей дочери.

– Что?!

– Вы идете или нет? – возмутился таможенник, подавляя зевок.

Помахав родителям в окошко, отделяющее зону таможенного контроля от зала ожидания (уходя в сторону эскалатора, мама все-таки выронила варежки, и никто, кроме меня, этого так и не заметил), я пробурчала:

– Обязательно было болтать про мое разбитое сердце?

– Сорри, хани, – вздохнула Ника, снимая очки, – я все забываю, что у вас с папой не такие открытые отношения, как у нас с моим. Я своему все рассказываю. Он, например, одобрил мое намерение потолстеть. Кстати, как думаешь, дьюти-фри уже открыт?

Она сняла унты и уложила их в пластиковую коробочку.

– Думаю – да, – кивнула я, вытаскивая из кармана мобильник и укладывая его рядом с ее унтами. – Ты правда будешь лопать шоколад?

– А еще марципан, багеты, бриоши...

– Хорош! Я уже есть хочу!

– А вот сейчас и ограбим дьюти. Подашь бахилы?

Я взяла пригоршню синего целлофана, но вдруг почувствовала, как мои пальцы сами собой разжимаются и я роняю бахилы на пол.

– Могла бы и в руки подать, – проворчала Ника, наклоняясь за бахилами.

– Я... Я не знаю, как это получилось.

Я села на лавочку и принялась натягивать бахилы.

Подняла глаза и столкнулась взглядом с высоким парнем в зеленом свитере. Он стоял у аппарата, просвечивающего чемоданы.

У парня были темно-рыжие волосы и такие же бакенбарды. Бледное лицо, узкие глаза, под ними – темные круги.

Он снял с движущейся ленты пластиковую коробку, вытащил из нее ноутбук и уложил его в рюкзак. Все действия парень совершал не глядя. Потому что в упор смотрел на меня.

– Ты идешь или так и будешь разглядывать этого Пушкина? – поинтересовалась Ника. – Если шоколада мне не достанется, ты будешь в этом виновата!

– Он больше на дракона Хаку[3]3
  Хаку – герой мультфильма Хаяо Миядзаки «Унесенные призраками», мальчик-колдун, превращающийся в дракона.


[Закрыть] похож, а не на Пушкина, – пробормотала я, поднимаясь и укладывая на движущуюся ленту рюкзак, – или на волка-оборотня.

Парень уже не смотрел на меня, но я-то знала, что это он мысленно велел уронить бахилы.

Распознавать гипноз меня научил Зет.

Я покачала головой, пытаясь вытряхнуть из нее воспоминания о Зете, и вдруг подумала, что папа еще не покинул здание аэропорта, а со мной уже происходит какая-то история.