Текст книги "Всполошный звон. Книга о Москве"

Юрий Маркович Нагибин
Всполошный звон. Книга о Москве

От автора

Написав эти простые слова, я вдруг усомнился в их справедливости. Я ведь скорее собиратель этой книги, нежели автор, – столько в ней закавыченных и раскавыченных цитат: из Забелина, Сытина, Ильина, Александрова, Миловой и даже самого себя.

Я вовсе не старался сказать обо всем своими собственными словами и далеко не всегда силился «сметь свое суждение иметь». Я не считаю зазорным доверять мнению знатоков, посвятивших жизнь изучению Москвы, ее прошлого и настоящего. Я от души благодарен им за ту помощь, которую нашел в их содержательных и благородных трудах.

От меня в этой книге одно – чувство Москвы. Сильное, нежное, интимное, порой больное, идущее из дней моего начала. Вот тут я ничего не заимствую и ни на кого не опираюсь. Это мое. Поэтому автор у книги все-таки есть, и название заменяющих предисловие очерков законно.

Возможно, я мог бы написать другую книгу, сильнее отмеченную моей индивидуальностью, да я и так пишу ее всю жизнь: «Чистые пруды», «Переулки моего детства», «Школа», «Москва… как много в этом звуке» – и буду писать до конца своих дней[1]1
  Книга «Всполошный звон» оказалась последней в творчестве Ю. М. Нагибина – когда она готовилась к печати, автор скончался.


[Закрыть]. Но сейчас передо мной стояла иная задача: привлечь – и как можно скорее! – к Москве душевное внимание молодых ее хозяев. Тех, кто может сделать больше нас для сохранения (лучше бы сказать: для спасения) города, восстановления его исторически сложившегося лица.

А сейчас можно много, очень много сделать, не то что в наши дни, когда голос защитника Москвы был гласом вопиющего в пустыне.

Москве позарез нужны молодые силы. Недаром, когда жители Басманной и прилегающих улиц отстаивали Щербатовские палаты, решающий жест сделал школьник, подсыпавший сахар в горючее бульдозера, уже нацеленного на снос бесценной старины. Бульдозер не двинулся с места, было выиграно время, а в результате верховное московское начальство помиловало палаты. Конечно, я вовсе не призываю к тому, чтобы школьники при каждом удобном и неудобном случае сыпали сахар в бульдозеры, я призываю к защите и сохранению исторических ценностей Москвы.

Существует и обратная связь: не только Москве нужны ее молодые граждане, их горячие сердца, отсутствие робости перед власть предержащими, сильные, готовые к труду руки, но и старая Москва нужна молодым, хотя они не всегда о том догадываются.

Подробно эта мысль развивается в очерке «Государева дорога», которым открывается книга. Я поставил его первым, хотя по всем законам разговор о Москве следовало бы начать с ее ядра – Кремля и Красной площади, но я боялся, что так будет слишком официально, а мне хочется установить с читателями более доверительные отношения. Да и самому мне надо было «разогреться» для разговора по душам.

Кабинет Ю. М. Нагибина на Красной Пахре.

Государева дорога

Почему так назван первый очерк о московских улицах, станет ясным в дальнейшем. А вначале мне хотелось бы поговорить о том, что дает человеку, тем более молодому, знание истории своего родного города. Наверное, оскомину набила фраза, что любовь к большой Родине начинается с любви к родине малой: своему городу, улице, переулку, двору, дому. Но это святая правда, которую все знают умом, но далеко не все ощущают жаром и болью сердца. Константин Батюшков говорил: «О, память сердца! Ты сильней рассудка памяти печальной». Это справедливо и в отношении знания нравственных начал. Знание сердца сильнее знания рассудка.

Наш сегодняшний путь пройдет мимо Армянского переулка, где более семидесяти лет назад я увидел свет. Я рад, что родился в этом некогда тихом переулке, в прекрасной старинной части Москвы. В незапамятные времена переулок носил название Столповского, по церкви Николы в Столпах, и еще он назывался Артамоновским, по двору знаменитого дипломата времен царя Алексея Михайловича, боярина Артамона Сергеевича Матвеева.

В Армянском, кроме дивной церкви Николы в Столпах, источавшей далеко окрест себя теплый ладанный дух, стояла на церковном дворе с чудесной решеткой, под сенью вековых вязов, усыпальница бояр Матвеевых. Эта гробница была построена в виде римского саркофага с двумя портиками и колоннами в 1820 году на месте избы с высокой тесовой крышей – старой усыпальницы.

Было великим удовольствием перелезть через высокую решетку со стреловидными наконечниками, взбежать по замшелым, обшарпанным ступенькам и мимо источающих влажную стынь колонн испуганно просунуться к темному пролому в стене склепа, откуда шибало спертым могильным тленом. В кромешной тьме едва угадывались какие-то продолговатые каменюки – разбитые надгробья, но мы были убеждены, что видим кости и даже… обызвествленные боярские сердца. Да-да, я ничего не придумываю!..

А еще была у нас армянская – с высоким куполом – церковь в глубине обширного светлого двора. Эту церковь построила семья Лазаревых, возведенных Екатериной II в дворянское достоинство. Армяне испокон веку жили в нашем переулке, отсюда и название его, но предприимчивый род Лазаревых – их шелка и парчи считались лучшими в Европе – покрыл невиданным блеском старое армянское подворье. Особенно преуспел действительный статский советник и командор Лазарев, завещавший своему наследнику построить училище для детей беднейших армян. Из этого училища возник впоследствии знаменитый Лазаревский институт восточных языков. Прекрасное здание его сохранилось в неприкосновенности и по сию пору. Равно и памятный обелиск замечательной семье Лазаревых.

И. Космин. Церковь Николая Чудотворца в Столпах. 1669 г. Фото 1880-х гг. Построена по приказу царя Алексея Михайловича на средства богатых и знатных прихожан. Название «Столпы» указывает, что здесь находилось приказное учреждение, видимо, конюшенного ведомства, именовавшееся «столпы».

А еще у нас был в переулке, да и сейчас стоит, дом, в котором провел детство и юность величайший философский лирик России Федор Иванович Тютчев. Там жили декабристы Завалишин и Шереметев; у последнего на квартире был арестован после разгрома восстания на Сенатской площади Якушкин, тот самый, о котором Александр Сергеевич Пушкин писал: «Меланхолический Якушкин, казалось, молча обнажал цареубийственный кинжал».

Армянское Лазаревское училище.

Гравюра А. Фролова. Сер. 1810-х гг. Основано в 1815 г. и содержалось на средства армянской семьи Лазаревых. С 1835 г. – гимназия, с 1848 г. – институт восточных языков.

Считается, что дети существуют вне истории, что жизнь их, пользуясь выражением бывшего жителя Армянского переулка Тютчева, «вся в настоящем разлита». Это не верно. Дети живут в истории, хотя она входит в их сознание нередко в причудливом мифологическом убранстве. Мы, дети лучших лет Армянского переулка (впоследствии этот переулок, как и вся Москва, многого лишился, ничего не приобретя взамен), не были равнодушны к тому, что наше жизненное пространство украшает древняя церковь Николы в Столпах, что в церковном дворике тени деревьев накрывают единственную на всю Москву боярскую гробницу, что у нас есть Лазаревский институт и очень, очень старые дома, обиталища знаменитых русских людей. Мы знали, что многочисленные сады вокруг нашего дома (с лучшим из них – Абрикосовским) – останки громадных царских садов, что между нашим переулком и Старосадским находилась некогда Косьмодамиановская решетка, запиравшаяся на ночь, что другой стороной наш дом глядел на Меншикову башню с золотым шпилем. Нам как бы сообщалась некая избранность, и, право же, это очень хорошо, ибо другие ребята округи были отмечены и «вознесены» близостью Юсуповских палат или Покровских казарм. Главное – было бы чем гордиться. И мы гордились прошлым, так плотно обступившим наш старый дом.

Городская усадьба Тютчевых в Армянском переулке, где прошли детские и юношеские годы Ф. Тютчева. Кон. XVIII в. Фрагмент фасада. Фото 1994 г. Ф. И. Тютчев (1803–1873) регулярно бывал в Москве, останавливаясь, в частности, у своей сестры Д. Сушковой в Старопименовском переулке.

И я невольно задумываюсь о тех ребятах, чье детство проходит в новостроечных районах Москвы. Растет парень в своем микрорайоне, где есть и кино, и парикмахерская, и пошивочная, и сапожная мастерские, и библиотека, но этому парню нечем гордиться, жизненный обстав юного гражданина нового микрорайона лишен какой-либо характерности, особости, он такой же, как у всех. Безликое, неотличимое от фона трудно любить. Штамп нельзя любить подавно. Человеческая личность закладывается в детстве; от детских впечатлений, наблюдений, переживаний во многом зависит, каким станет человек. В смазанности окружающего трудно ощутить и собственную индивидуальность. Парень из Армянского переулка был особый парень, и чистопрудный – особый, и покровский – особый, и старосадский – особый. А этот, из микрорайона, каков он? Общий, как все, – стало быть, никакой.

Квартал Армянского переулка.

Фото нач. 1930-х гг.

Слева – здание Лазаревского иститута, в центре церковь Николая Чудотворца в Столпах, вдали, справа, – церковь Успения Пресвятой Богородицы на Покровке.

Надо сказать, что самих строителей тревожит одуряющая безликость серых коробок, вырастающих, как грибы после солнечного дождя, на окраинах Москвы, и они пытаются внести некоторое разнообразие, декорируя балконы красными, желтыми, зелеными пластиками. Это было бы красиво, если б не удручающее качество краски – ныне же грязно-бурые и плесневые полоски лишь уродуют здания, не доставляя ни малейшего эстетического наслаждения. Некоторые озабоченные судьбой окраин люди предлагают призвать на помощь растительный мир.

Палаты бояр Милославских в Армянском переулке. XVII в. Фрагмент. Фото 1994 г. Старинные каменные палаты – памятник гражданского зодчества допетровского времени. Палатами назывались жилые дома бояр.

Чтобы наряду с непременным озеленением – высаживанием в асфальт чахлых лип и тополей – каждый дом сам бы себя декорировал силами добровольцев-жильцов, выбирающих на свой вкус ель, пихту, лиственницу, березу или клен. А во дворах могли бы цвести сирень, жасмин, жимолость. Не надо забывать и вьющиеся растения… Впрочем, сейчас это не наша тема.

Но как бы ни выглядели новые районы, в них все равно не будет того, чем богата – до сих пор богата, несмотря на все тягчайшие потери, – старая Москва: связи с прошлым. Вот почему так важно сохранить исторический образ города. В памятниках архитектуры – деяния предков, героическая быль многострадальной русской столицы и нетленная красота. Пусть молодой человек, уроженец микрорайона, не увидит вокруг себя старины в благородной патине, он сядет в поезд метро или троллейбус и отправится в коренную часть Москвы, где на него глянет история задумчивыми ликами старых зданий. Даже о достопримечательностях Москвы, таких, как Василий Блаженный, остатки Китайской стены, Юсуповы палаты, дом Пашкова, Новодевичий монастырь, надо что-то знать, чтобы оценить по-настоящему, исполниться их прелести и важности. А что говорить о безымянных старых зданиях, обладающих своей тайной, – ведь Москва на редкость скупа на памятные доски. Для того и были задуманы очерки о московских улицах и площадях.

И начинаем мы с улиц Маросейка и Покровка. Конечно, меня тянет к родным местам, но основная причина этого выбора в том, что названные улицы – старейшие в Москве из всех, что вышагнули за Китай-город. Москва, кроме ее центральной части – Кремля, строилась по дорогам, ведущим из нее и к ней: Смоленской, Новгородской, Тверской, Дмитровской… В конце XIV века по этим дорогам возникали целые поселения, в дальнейшем они становились улицами, сохранив, как правило, те же названия. Быстрее, да и добротнее всего обстраивалась та недлинная дорога, по которой русские государи ездили в свои подмосковные вотчины: Покровское, Измайлово, а позже и Преображенский дворец. Особенно охотно строились тут знатные люди, чтобы достойно принять притомившегося в пути государя. Ездили в те давние годы неспешно и охотно останавливались на отдых и трапезу. При Иване III по обеим сторонам Покровской были разбиты великолепные сады, которые поддерживались и подновлялись в последующие времена. Мое раннее детство прошло в чудесном Абрикосовском саду, где стояли неохватные трехсотлетние дубы и разлапистые клены. Когда в середине тридцатых этот сад уничтожили, чтобы поставить на его месте серое кирпичное здание школы, то память о садах средневековой Москвы осталась лишь в названии Старосадского переулка.

М. Казаков. Церковь Космы и Дамиана на Маросейке. 1791–1803 гг. Фрагмент. Фото 1994 г. Памятник архитектуры классицизма. Храм почти лишен декоративных деталей, за исключением двух двухколонных портиков со стороны улицы.

Для нас, нынешних, центр – это улица Тверская, Пушкинская площадь, Кузнецкий мост, Петровка. Житель XVII века, пользуйся он этим словом, имел бы в виду Покровку.

С XVIII века часть улицы от Ильинских до Покровских ворот стала называться Маросейкой, по стоящему в начале ее Малороссийскому подворью, где останавливались официальные представители Украины.

А в XIX веке Маросейку подрезали, она стала доходить лишь до Армянского переулка.

Ныне эта улица кажется настолько узкой, что на ней введено одностороннее движение. А еще в начале XX века в обе стороны грохотали конки, да не простые, а империалы, что значит – двухэтажные. Женщин на верхние места не пускали, это считалось опасным. По той же причине туда не пускали пьяных, которые в силу этого ездили только первым классом. От Ильинских ворот до Земляного вала конка шла около полутора часов. Но при всей своей медлительности часто давила людей. Весь темп жизни был так замедлен, что черепашьего хода конки было достаточно, чтобы настигнуть и задавить пешехода, движущегося со скоростью улитки.

Дом на Маросейке, где в 1812 г. располагалась резиденция маршала Мортье. XVIII в. Фрагмент. Фото 1994 г. После эвакуации французов из Москвы в городе остался трехтысячный арьергард во главе с Мортье для взрыва Кремля. Полностью намерение Наполеона I осуществить не удалось.

Когда-то здесь заливались колокола многочисленных церквей, память о них сохранилась в названиях переулков: Спасоглинищевский – от Спаса в Глинищах, Петроверигский – по церкви Вериг Петра. Но сохранилась церковь Космы и Дамиана, построенная в исходе XVIII века великим русским зодчим Матвеем Казаковым, главным строителем Москвы. К сожалению, за спиной этой маленькой, необычайно соразмерной, изящной, как и все, что выходило из рук Казакова, церковки вознесся гигантский стеклянный куб и подавил творение гениального архитектора.

Вид Покровки от Армянского переулка. Фото нач. XX в. К 1914 г. в Москве насчитывалось около 450 церквей.

Среди них красочностью и оригинальностью выделялась церковь Успения Пресвятой Богородицы.

Историк московских улиц Петр Васильевич Сытин пишет: «В современном владении № 11 по улице Маросейка, принадлежавшем в XVII веке боярину Шереметеву, а с 1604 до 1706 года В. Ф. Нарышкину и его вдове, в 1684–1708 годах помещалась сначала школа, потом гимназия пастора Глюка». Эрнест Глюк был, несомненно, выдающимся деятелем просвещения своего времени. Вот какая программа предлагалась для обучения юных москвичей: кроме древних и новых языков, географии, ифика (этика), политика, объяснение древних историков и поэтов (Курция, Юстина, Вергилия и Горация) и картезианская философия. По своей перегруженности она может поспорить с программой современной средней школы, но было у нее одно преимущество: гуманитарная направленность. Глюк хотел воспитать нравственного человека, а не набить молодую голову кучей точных и большей частью бесполезных сведений. При его преемнике программа еще расширилась, включила геометрию, физику, астрономию, а также логику, риторику, грамматику, музыку и «пристойное обхождение». Вот что следовало бы нам непременно позаимствовать у старинных наставников московского юношества.

Церковь Успения Пресвятой Богородицы в Котельниках, на Покровке. 1696–1699 гг. Фото 1930-х гг. В. Баженов считал эту церковь ярко национальной по архитектуре. Храм называли «великолепным образцом московского барокко, не измененным позднейшими переделками».

Церковь Климента, папы Римского, на Пятницкой улице, что в Замоскворечье. 1756–1774 гг. Фото 1994 г. Памятник архитектуры барокко. Храм «выпадает из круга московских памятников данного периода, будучи наделен скорее чертами петербургской архитектуры, но архитектуры высокого стиля, притом не имеющей прямой аналогии с творчеством ведущих мастеров Петербурга», писал И. Грабарь.

К сохранившимся на Маросейке домам XVIII века принадлежит и дом № 2. Его избрал своей резиденцией маршал Мортье, назначенный Наполеоном комендантом Москвы. Не знаю, как досматривал Мортье за старой русской столицей, но улице, на которой жил, он уделил внимание и был потрясен дивным храмом Успения Пресвятой Богородицы. Мортье, конечно, не знал, что построил его в стиле нарышкинского барокко не обученный архитектор, а русский самоучка Петрушка Потапов на деньги купца Сверчкова, что, потрясенный его белокаменной резьбой, величайший русский зодчий Баженов ставил этот храм в один ряд с собором Василия Блаженного. Но что-то француз все-таки понял и воскликнул: «О, русский Нотр-Дам!» После чего приставил к нему солдат для охраны. И во время пожара и всех бесчинств, творившихся в Москве как неприятелями, так и отечественными мародерами, храм нисколько не пострадал.

Дом в Петроверигском переулке, где провел детство Н. Тургенев. Фрагмент. XVIII в. Фото 1994 г. Н. И. Тургенев (1789–1871) – декабрист, основоположник финансовой науки в России, один из учредителей Союза благоденствия и Северного общества.

Московским Нотр-Дамом называл церковь Федор Достоевский. Проезжая мимо нее на извозчике, он всякий раз выходил и благоговейно озирал дивное «дело рук человечишки Петрушки Потапова». Но храм не ушел от рук московских «радетелей» в середине тридцатых годов XX скорбного века. Галерея церкви вдавалась в узкую мостовую улицу и мешала извозчикам и немногочисленному автотранспорту. Уничтожили нарышкинское барокко, «московский Нотр-Дам», и на освободившемся месте открыли летнее кафе с зонтиками. Потом кафе отодвинули несколько вглубь. А ведь можно было отодвинуть храм, тогда это уже умели, или снести галерею, или убрать здания с другой стороны улицы. Возможны были любые решения, но выбрали наихудшее.

М. Быковский, Церковь Живоначальной Троицы, что на Грязях, у Покровских ворот. 1861 г. Фото кон. XIX в. Название храма объясняется тем, что к северу от него сквозь стену Белого города и церковный двор протекал ручей, который образовывал на Покровке грязь.

Некоторое представление об уничтоженном чуде дает красная церковь Климента, папы Римского, в Замоскворечье.

До войны 1812 года Маросейка, как и продолжающая ее Покровка, была улицей знати, но после знаменитого пожара и изгнания Наполеона социальный характер Маросейки изменился: знать уступила место купцам. В Петроверигском переулке стоит дом, приметный в истории русской культуры. Тут провел свое детство декабрист Николай Тургенев, тот самый, о котором Пушкин сказал в уничтоженной десятой главе «Евгения Онегина»:

 
Одну Россию в мире видя,
Преследуя свой идеал,
Хромой Тургенев им внимал
И, плети рабства ненавидя,
Предвидел в сей толпе дворян
Освободителей крестьян.
 

Улица Покровка.

Фото 1980-х гг.

Слева – остатки церкви Живоначальной Троицы, что на Грязях. Название улицы – по храму Покрова в Садах (разобран в 1777 г.).

В XVII в. улица заселялась жителями дворцовых Барашской и Казенной слобод.

Конка на Покровке.

Фото нач. XX в.

В 1900 г. протяженность конно-железной дороги в Москве составляла около 90 км, число вагонов – 241.

В 1901 и 1911 гг. Городская дума выкупила права на эксплуатацию конки и постепенно заменила ее трамваем.

Церковь Живоначальной Троицы в Хохловке или в Старых Садах. 1696 г.; колокольня XVIII в. Фрагмент. Фото 1994 г. Название «Хохловка» известно с 1653 г. и говорит о Хохолковых-Ростовских, проживавших в этой местности. После воссоединения Украины с Россией здесь селились украинцы.

Тут бывали Херасков, Карамзин, Жуковский. От аристократов дом перешел к чаеторговцам Боткиным, но не выпал из русской культуры, а остался связан с ней теснейшими узами. Эта семья дала трех высоко одаренных братьев: знаменитого врача-терапевта, именем которого названа одна из лучших московских больниц, основателя крупнейшей школы русских клиницистов Сергея Петровича Боткина, писателя Василия Петровича Боткина, автора «Писем из Испании», многих статей по литературе, искусству, в том числе нашумевшей статьи о поэзии Фета, и Михаила Петровича Боткина – живописца и гравера, автора книги об Александре Иванове. И была у них сестра Мария Петровна, ставшая женой великого русского лирика Афанасия Фета.

М. Лялевич. Здание товарищества «Треугольник» на Маросейке. 1914 г.

Фрагмент фасада.

Фото 1994 г. Улица возникла в XV в. В XVII в. на ней размещалось Малороссийское подворье. Отсюда ее название – Малороссийка, или Маросейка.

То не был брак по взаимной любви, каждый уже «пережил свои мечтанья» и надеялся обрести в другом лишь тихую пристань. Как и все браки, в которых не участвует сердце, он оказался на редкость удачным: долгим и прочным. Особенно повезло Фету, который на капиталы Марии Петровны смог развернуть свой недюжинный хозяйственный талант и стать крупным помещиком, что, как ни странно, совсем не мешало его тончайшей лирике. Мария Петровна, если верить ее брату Василию, земледельческие таланты мужа ценила менее поэтических. Наверное, так и было, если вспомнить сцену, разыгравшуюся в Ясной Поляне, в семье Льва Толстого, очень любившего Фета как поэта и человека. После пения гостившей в доме Татьяны Кузминской Фет вспомнил другой давний вечер, когда она тоже пела и пение это поразило его. Он написал ей стихотворение, которое заканчивалось так:

 
И много лет прошло, томительных и скучных,
И вот в тиши ночной твой голос слышу вновь,
И веет, как тогда, во вздохах этих звучных,
Что ты одна – вся жизнь, что ты одна – любовь.
Что нет обид судьбы и сердца жгучей муки,
А жизни нет конца, и цели нет иной,
Как только веровать в рыдающие звуки,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
 

Вся семья Толстых была в смущении, особенно Софья Андреевна. Я, правда, не знаю реакции самого Льва Николаевича. Но вот кто не дрогнул, так это Мария Петровна, она оценила стихи, до остального ей не было дела.

Афанасий Афанасьевич Фет бывал в Петроверигском, в этой чудесной усадьбе с большим нарядным домом и многочисленными флигелями.

А. Эрихсон. Здание издательства товарищества «И. Д. Сытин и К⁰» на Маросейке. 1913–1914 гг. Фото 1994 г. В доме размещался магазин по продаже дешевых изданий русских и иностранных классиков, учебников, календарей, энциклопедий, напечатанных массовыми тиражами.

В доме № 10 проживал в начале века знаменитый физик Лебедев, а по соседству на месте старинных Куракинских палат известный и решительный зодчий М. Лялевич построил для резиновой мануфактуры «Треугольник» громадный по тем временам дом в стиле классицизма. Этот дом сохранился по сию пору, но уже не служит резиновой промышленности.

А в Спасоглинищевском, круто спадающем в бездну, набитую по ночам звездами, стоит дом, возведенный Матвеем Казаковым, где жил знаменитый русский художник Абрам Архипов.

В доме № 7 по Маросейке, построенном на деньги известного книгоиздателя Сытина, находились книжный магазин и склады. Чудом полиграфии были подарочные издания Сытина. Мне когда-то подарили на елку «Детство, отрочество и юность» Толстого в сытинском издании. Книга давно пропала, но ее переплет, шрифт, удивительные цветные иллюстрации до сих пор перед глазами. Это было одно из самых радостных чудес моего спартанского детства.

М. Казаков.

Дом в Спасоглинищевском переулке, где в 1899–1900 гг. жил А. Архипов. Кон. XVIII – нач. XIX в. Фрагмент. Фото 1994 г.

A. Е. Архипов (1862–1930) – живописец. Ученик B. Перова и В. Поленова. Автор жанровых сцен, главным образом из жизни крестьян.

Закончить рассказ о Маросейке можно домом на углу с Армянским переулком. Создателем его считается гениальный и несчастный Василий Баженов, чьи самые величественные проекты не были осуществлены, а сделанное уничтожалось либо произволом ненавидевшей его Екатерины II, либо безжалостным временем. И этот дом неоднократно перестраивался, но «вычитать» в нем Баженова все же можно. Дом откупил у полковника Хлебникова генерал-фельдмаршал Румянцев-Задунайский, велев расписать внутренние покои фресками, изображавшими его победные баталии. После его смерти дом перешел к старшему сыну – графу Румянцеву, основателю Румянцевской библиотеки и музея. Для размещения своих книжных и художественных сокровищ граф приобрел дом Пашкова – самое красивое здание Москвы, также созданное Баженовым.

В. Баженов. Дом на углу Маросейки и Армянского переулка, с 1793 г. принадлежавший генерал-фельдмаршалу П. Румянцеву-Задунайскому, а затем его сыну графу И. Румянцеву. 1770—1780-е гг.; частично перестроен в 1880-х гг. арх. Г. Кайзером. Фото 1994 г. Памятник архитектуры классицизма.

Теперь мы перейдем к продолжению улицы Маросейки – Покровке.

Снова обратимся к московскому историографу Сытину. «Здесь по левой стороне в XVII веке жили слободой «котельники» – мастера, изготовлявшие котлы для варки пищи; по правой стороне – «колпашники», шившие «колпаки», мужские шапки того времени. Добавлю от себя: память об этих ремесленниках сохранилась в названии Колпачного переулка… Здесь до сих пор стоит дом гетмана Ивана Мазепы – отрицательного героя, как сказали бы сейчас, пушкинской «Полтавы»».

Фрагменты оформления фасада дома П. Румянцева-Задунайского. Фото 1994 г.

Переведем дух на дивных строках этой поэмы, помните – о казаке, что «при звездах и при луне так поздно едет на коне». Хорош конь под казаком, остер булатный меч, за пазухой мешок с червонцами, но дороже всего ему шапка на буйной голове.

Н. П. Румянцев (1754–1826) – государственный деятель, меценат. Его библиотека, коллекции рукописей, этнографических и нумизматических материалов легли в основу Румянцевского музея.

 
За шапку он оставить рад
Коня, червонцы и булат,
Но выдаст шапку только с бою,
И то лишь с буйной головою.
 
 
Зачем он шапкой дорожит?
Затем, что в ней донос зашит,
Донос на гетмана злодея Царю
Петру от Кочубея.
 

Торопитесь взглянуть на московское обиталище романтического злодея Мазепы, которому два великих поэта – Пушкин и Байрон – посвятили свои поэмы.

Палаты гетмана Украины И. Мазепы в Колпачном переулке и фрагмент фасада. XVII в. Фото 1994 г. Переулок назван по бывшей здесь в XVII в. Колпачной слободе, где жили мастера, изготовлявшие мужские головные уборы – колпаки.

У Покровских ворот стоит дом, где прежде находился кинотеатр «Аврора», в пору моего детства – «Волшебные грезы». Сюда мы убегали с уроков смотреть захватывающие немые фильмы с «веселым, вечно улыбающимся» Дугласом Фэрбенксом, лучшим за всю историю кино д'Артаньяном, Зорро и Робином Гудом, таинственные фильмы с большеглазым Конрадом Вейдом и чувствительные ленты с печальной Лиллиан Гиш. С тех пор кино уж никогда не навевало на меня волшебные грезы.

Сытин считает, что это здание построено по типовому проекту петербургского архитектора Стасова, выполнявшего указ «полубезумного властелина» Павла I поставить у всех ворот снесенного Белого города «одинаковые фасадою» гостиницы. Здесь Сытин ошибся: стасовская гостиница – не этот, а другой, низенький желтый дом, глядящий фасадом на Чистые пруды. Такое же здание завершает и Страстной бульвар.

Все покровские ребята, и я в их числе, называли красивый сине-белый дом с колоннами неподалеку от Покровских ворот голицынским комодом. Оказывается, дом-комод, прозванный так за многочисленные выступы, принадлежал Трубецким, которых в Москве называли – в отличие от других представителей рода – Трубецкие-комод. После дом перешел к Алексею Разумовскому, морганатическому супругу императрицы Елизаветы Петровны. Придворный певчий Алешка Розум был замечен влюбчивой Елизаветой и, как говорили тогда, «попал в случай». Елизавета Петровна настолько к нему привязалась, что захотела узаконить их отношения. Они повенчались в расположенной поблизости от дома-комода церкви Воскресения в Барашах, уцелевшей до нашего времени в обезглавленном виде. Баловень судьбы увековечен одной строкой стихотворения Пушкина «Моя родословная»:

 
Не торговал мой дед блинами,
Не ваксил царских сапогов,
Не пел с придворными дьячками,
В князья не прыгал из хохлов.
 

Так вот, насчет подпевалы придворных дьячков – это об Алексее Разумовском.

Много лет спустя, после смерти Елизаветы Петровны, знаменитый политик и неутомимый интриган канцлер А. П. Бестужев-Рюмин задумал выдать замуж императрицу Екатерину II за ее возлюбленного лейб-гвардейца Григория Орлова, помогшего ей овладеть троном. Но осторожная и не столь уверенная в своих правах на престол, как дочь великого Петра, Екатерина колебалась. Бестужев-Рюмин ставил ей в пример Елизавету Петровну, не побоявшуюся ни Божеского, ни людского суда. Тогда Екатерина решила – в виде пробного камня – узаконить графа Разумовского как мужа ее тетки-императрицы, пожаловав ему титул императорского высочества. В Москву, где находился стареющий вельможа, был послан граф Воронцов. Вот как описывает это свидание знаток старины В. А. Никольский:

Вид Покровки от Покровских ворот. Фото 1910-х гг. На снимке видна двухэтажная каменная Москва с ее булыжными мостовыми, церквами, конторами, лавками, конно-трамвайными линиями.

«Воронцов застал старика-графа в его покровском доме сидящим у камина в той самой мраморной комнате, которая служила спальной новобрачных и, в общих чертах, сохранилась до сих пор. Разумовский прочел проект указа, молча встал с кресла, подошел к находившемуся в спальне комоду, отпер стоявший на нем богато отделанный ларец и вынул из потайного ящика сверток бумаг, затянутых в розовый атлас. Старик прочел бумаги, поцеловал их и, перекрестившись, бросил в огонь камина».

Заявив Воронцову, что он был только «рабом» Елизаветы, осыпавшей его «благодеяниями превыше заслуг», Разумовский сказал, что у него не оказалось бы «суетности» признать свой брак, даже если бы он и существовал.

– Теперь вы видите, что у меня нет никаких документов, – сказал он в заключение.

Именно этот в известном смысле героический поступок Разумовского и заставил, по-видимому, Екатерину отказаться от мысли «избрать себе супруга», а длинная вереница последовавших затем фаворитов показала, насколько мог бы быть прочным такой брак.

Архитектор школы Б. Ф. Растрелли. Дом Апраксиных (Дом Апраксиных-Трубецких) на Покровке. 1766–1769 гг. Фрагмент фасада. Фото 1960-х гг. Многочисленные портики, пышные декоративные детали, прихотливые изгибы стен придают дому-комоду впечатление праздничной живописности.