Электронная библиотека » Юрий Стукалин » » онлайн чтение - страница 1


  • Текст добавлен: 22 ноября 2013, 17:48


Автор книги: Юрий Стукалин


Жанр: Книги о войне, Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Юрий Стукалин, Михаил Парфенов
Убей или умри! Первый роман о немецком снайпере

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

День не задался. Сперва нас обстреливали русские, потом появился Штайнберг.

Я предупреждал его. Предупреждал много раз:

– Штайнберг, не играй с судьбой. Удача не бывает бесконечной.

– Понимаю... Знаю... – кивал он в ответ на мои увещевания, но по глазам его я видел, что делается это лишь для того, чтобы я отвязался. Ему было наплевать на мои слова, на мое мнение, да и вообще на всех и вся. Штайнберг считал себя лучшим, мир крутился вокруг его «эго».

Он и вправду оказался лучшим из всех присланных нам за последний год новобранцев. То, как он стрелял, восхищало. В снайперском деле Штайнберг был сродни музыканту, способному извлечь изумительные мелодии даже из самого захудалого инструмента, а снайперская модификация 7,92-мм карабина «Маузер» 98k не такой уж плохой инструмент в умелых руках. Те, кто слышал его «музыку» в исполнении Штайнберга, уже не могли ничего рассказать. Они умирали мгновенно. Штайнберг никогда не промахивался, всегда бил точно в цель: сердце, лоб, висок.

Все прибывающие в наш полк снайперы-новобранцы сразу попадали под мою опеку. Одно дело учебка, другое дело передовая. Там за ошибки получишь нагоняй, здесь ошибка может стоить жизни. Мне надлежало проверить навыки новичков и объяснить им все тонкости проведения боевых операций на линии фронта.

Не скажу, что в учебке их плохо дрессировали, – напротив, все, что нужно знать и уметь снайперу, было доведено до автоматизма. Но там, в тылу, тренировки проходят в игровой манере, и «враг», подстерегающий тебя во время полевых учений, не собирается тебя убивать. На передовой же противник реальный, и снайпер для него сущее зло, которое следует искоренять в зародыше. Снайпер забирает жизни врагов в самый неожиданный момент. Хороший стрелок ценится порой гораздо выше целого взвода бывалых бойцов со всем его вооружением, пулеметами, гранатами и тупыми фельдфебелями. Обезглавив отделение, взвод или роту противника, снайпер сеет панику среди вражеских солдат, превращая их из сплоченной боевой единицы в перепуганное стадо. Мы – бич для противника, мы жалим в самые чувствительные места, а потому враги ненавидят нас люто. Нас не берут в плен, уничтожая на месте. Пойманный снайпер не может рассчитывать ни на йоту милосердия. Его удел лишь молиться о быстрой смерти. Таковы реалии любой войны.

Снайпер – хладнокровный, расчетливый хищник-одиночка, способный часами таиться, выжидая подходящего момента, чтобы не оставить своей добыче ни единого шанса. Снайпер – это тень, это часть пейзажа. Нужны месяцы тренировок на местности, чтобы научиться быть незаметным, сливаться с окружающей природой так, что, даже пройдя в двух шагах от тебя, враг остается в полном неведении о твоем присутствии. От этого зависит успех операции, да и сама жизнь стрелка, в конце концов. Поэтому на меня возлагалась задача проверить знания новобранцев на практике и, в случае необходимости, подкорректировать их и исправить ошибки.

Обычно новобранец пару недель проводил под моим надзором, прежде чем мог самостоятельно отправляться на вылазки. Штайнберг, в отличие от остальных, в дополнительном обучении не нуждался. Двигался он бесшумно, как кошка, и в мгновение ока выбирал лучшую позицию и становился невидимым на любой местности – будь то редкий лесок, густые заросли или голая степь, поросшая низкой травой. А стрелком Штайнберг был от Бога... Или от дьявола, что, пожалуй, вернее. Есть такие люди. Все сходились во мнении, что способность убивать людей с одного выстрела дарована ему свыше. Стрельба была его призванием. Когда дело доходило до стрельбы, Штайнберг сливался со своим оружием воедино, и винтовка казалась продолжением его рук, неотделимой частью тела. Признаюсь, он был лучшим из всех снайперов, которых я когда-либо встречал. И, без сомнения, набравшись опыта, превзошел бы меня во многом.

Даже внешне он выделялся среди толпы облаченных в мешковатые мундиры «желторотиков». Статный, красивый парень, умеющий преподнести себя, Штайнберг был выше всех на голову. Форма на нем сидела безукоризненно, взгляд излучал уверенность. С самого начала становилось ясно, что этот парень знает себе цену. Когда он брал в руки винтовку и, прищурив глаз, всматривался в «цейсовский» прицел, он не дрожал и не волновался, как остальные. Он находился на своем месте.

Человек с явными задатками лидера, с чистой арийской кровью, Штайнберг мог бы витать в заоблачных синекурах, глядя на нас с высоты. Он происходил из достойной семьи, его отец имел знакомства среди бонз, и легко мог устроить сына на теплое местечко. Сынок же показал строптивый характер, вляпался в Берлине в какую-то грязную историю и под аккомпанемент материнского плача отправился на Восточный фронт в общем вагоне с ничем не примечательной массой других новобранцев.

Несмотря на то что Штайнберг был новичком, он быстро расположил к себе ветеранов. Ребята одобрительно похлопывали его по плечу, а он делал вид, что так и надо, воспринимая похвалу старших, как данность – ни больше ни меньше. Ему не хватало умения быть в тени, а для снайпера это одно из основных качеств. Гордыня, чрезмерное честолюбие и желание показать всем, что ты лучший, в определенный момент лишают человека осторожности. Упиваясь собственной значимостью и обманчивой безнаказанностью, человек теряет ощущение опасности. Это не смогли вбить в его голову в учебке, не удалось сделать этого и мне.

– Эй, парень, – окликнул его я однажды, когда Штайнберг возвращался с очередного задания. В маскировочном халате, весь измазанный в грязи, он походил на чудом ожившее дерево, оторвавшееся от корней и передвигающееся по земле.

– Да, – он остановился передо мной и удивленно повел бровью.

– Покажи-ка, сынок, свою винтовку, – попросил я.

Штайнберг неохотно стянул ее с плеча и протянул мне.

– Что это? – я указал ему на располагающиеся параллельно друг другу насечки на прикладе. Их было десятка полтора. Вырезанные ножом, они явно выделялись на фоне темно-коричневого дерева.

– Это мои победы, – равнодушно пожал плечами Штайнберг, – сейчас еще две сделаю, только пожру сначала.

– Ты понимаешь, чем это может для тебя закончиться? – спросил я, поднося приклад ему к носу.

– Ничем, герр оберефрейтор, – отчеканил он, глядя в пустоту. Ну и упрямая же сволочь!

Его явно сейчас тяготило общение с кем-либо, но он соблюдал субординацию и оставался подчеркнуто вежлив, даже изобразил нечто похожее на строевую стойку. Что ж, и на том спасибо.

– А ну-ка присядь, – уже более спокойно предложил ему я, и он послушно опустился на лавку рядом со мной. На позициях тихо. Русские постреливали, но редко. Лето в полной своей красе, все утопает в зелени, небо чистое без единого облачка. Легкий ветерок слегка колышет листья на деревьях.

– Закуришь? – протянул ему сигарету, но он отрицательно покачал головой.

– Это хорошо, – сказал я, – курение – враг стрелка.

Человек, испытывающий долгое время никотиновое голодание, становится нервным, раздражительным и невнимательным. Рука тянется к сигарете, все остальное отходит на задний план, мысли только об одном – закурить. А для снайпера поддаться слабости, значит сразу выдать себя. Проще тогда вывесить белую простыню с надписью «Русские, я тут!». Некоторые жуют табак, но и это не панацея.

– Ты понимаешь, что делаешь? – спросил я, стараясь говорить дружески.

– Да, герр оберефрейтор, – он искренен, в его голубых глазах непонимание.

– Ты, идиот, – не выдержал я. Он хороший парень, но не понимает, какой опасности себя подвергает. – Отправился к русским позициям с такими отметинами на прикладе. А если тебя выловят?! Думаешь, с оптикой и пятнадцатью зарубками сойдешь за простого топтуна-пехотинца, потерявшегося в лесу? А? Герой, твою мать... Представляешь, что с тобой сделают? От тебя мокрого места не останется. Будешь молиться, чтобы тебе пулю пустили в башку.

– Я не попадусь, – уверенно заявил он мне. – Не беспокойтесь, герр оберефрейтор, все будет хорошо.

Что еще я мог сказать этому самоуверенному тщеславному парню? Что его самоуверенность обернется бедой? Он хотел, чтобы его успехи были на виду и мои слова казались для него пустой болтовней. Жалел ли я его? Да, жалел. Потому что опыт подсказывал – добром для него это не кончится. Я не ошибся...

Около полудня дозорные подняли тревогу. Человек в немецкой форме со связанными за спиной руками и кляпом во рту, путаясь ногами в полностью спущенных брюках, семенил со стороны русских позиций, пошатываясь и спотыкаясь. Лицо его было перекошено от боли, низ живота и бедра залиты кровью. Штайнберга в нем признали не сразу – слишком не похож он был на того холеного гордеца, к которому все привыкли. Несколько солдат побежали ему навстречу, и обессиленный он рухнул на заботливо подставленные ими руки.

Его сразу отнесли в лазарет, и когда хирург обработал бедолаге страшную рану и закончил делать перевязку, мне удалось переговорить с ним и выяснить, что же произошло.

В глазах Штайнберга застыл ужас, а красивое прежде лицо стало каким-то сморщенным, старческим и постоянно искажалось гримасой прорывавшихся наружу внутренних переживаний и стыда. Перед собой я видел теперь совсем иного человека. Русские сбили с него всю спесь.

Слова давались Штайнбергу с большим трудом – он потерял очень много крови и все еще находился в состоянии шока. Чтобы услышать его сдавленный шепот, приходилось наклонять голову почти вплотную к его губам.

О том, что вдвоем с другим молодым снайпером, силезцем Кальтом, он перед рассветом ушел к позициям русских, я знал. Сам отправлял их, давая последние наставления. Но вернулся Штайнберг один. Их подвели излишняя самоуверенность и пренебрежение к врагу. Меткая стрельба важна, но это не самое главное для снайпера. Девяносто процентов успеха – это хорошая маскировка и умение отойти с позиции живым, и только десять остаются на умение бить точно в цель. Чтобы выследить снайпера среди буйства красок русского пейзажа, необходимо иметь очень зоркий глаз. Обнаружить профессионального стрелка сложно, а иногда просто нереально. Если только он осторожен и не слишком самонадеян. Штайнберг с силезцем должным образом не скрыли оптику, и по бликам русские засекли их местоположение. Непростительная для снайпера ошибка.

Обойдя с тыла, иваны легко застигли их врасплох. О присутствии русских наши парни узнали только когда в их головы уперлись стволы автоматов. Сопротивляться было бессмысленно, ничего они не могли сделать в такой ситуации. После обыска Кальта без лишних разговоров тихо зарезали, а вот Штайнберга ждала иная участь. К тому времени на прикладе его снайперской винтовки красовалось уже тридцать две насечки. Ему скрутили руки за спину, туго связали их, а в рот, чтобы не закричал, затолкали грязную вонючую портянку. Штайнбергу было все равно, как с ним поступят, он готовился умереть с честью.

Русских было трое. Несколько минут они совещались, что делать с оставшимся пленником. Двое явно хотели прикончить его, но третий, главный, только хмурил брови и качал головой. Его мрачный, холодный взгляд буравил Штайнберга. В руках он держал его винтовку, то и дело задумчиво проводя пальцем по насечкам.

Штайнберг не отвел взгляда, хуже того – губы его растянулись в высокомерной ухмылке. Мальчишка! Черт подери, русский наверняка вспоминал скольких его товарищей убили пули немецких снайперов, наверняка прикидывал в уме, а нет ли среди этих насечек одной-двух, поставленных за головы его друзей!

Строптивец по-настоящему испугался, когда русские крепко схватили его, стянули с него брюки и трусы, после чего подтащили лицом к стволу дерева. Один из иванов извлек из кармана большой ржавый гвоздь. Зачем он таскал его с собой по лесу, неизвестно, но в этой ситуации железяка явно пришлась как нельзя кстати. Теперь Штайнбергу оставалось позавидовать валявшемуся рядом мертвому силезцу.

Иваны прибили пленника к дереву. Как ни сопротивлялся он, как ни пытался вырваться, как ни брыкался, ничего не помогло. Один из русских схватил его за член, прижал плоть к дереву и приставил к ней острие ржавого гвоздя, а второй коротко ударил по кованой шляпке прикладом. Штайнберг взвыл от резкой боли, колени его подогнулись, и он едва не потерял сознание, с трудом удержавшись, чтобы не упасть. Его пригвоздили так, что стоять он мог только на мысках – опустись бедняга на пятки, крупная, размером с монету шляпка разодрала бы ему член на полоски, оскопив его.

Русские ушли, оставив его в одиночестве. Штайнберг исступленно мычал, звал на помощь, но кляп не давал возможности кричать громко. Превозмогая мучительную боль пленник стоически держался на месте, и старался не шевелиться, надеясь, что его услышит кто-нибудь из наших. Но лес был пуст. Как долго он мог выдержать эту пытку?! Кровь заливала бедра, стекала на спущенные штаны, впитываясь в ткань. С каждой минутой он все больше слабел от потери крови, и теперь уже думал не о том, как остаться полноценным мужчиной, а о том, как не потерять сознание и не упасть. Каждое движение приносило невыносимую боль, отдавалось жгучей, пронзающей судорогой по всему телу. Теперь Штайнберг уже не звал на помощь, он просто выл. Голова кружилась, ноги затекали, дрожали от напряжения, а член распух, увеличился в размерах.

Штайнберг не мог долго балансировать у дерева, понимал, что промедление грозит ему гибелью. Собрав волю в кулак, он сделал резкое движение назад, оставив кусок плоти прибитым к дереву. От чудовищной боли в глазах потемнело, ноги запутались в спущенных штанинах, и бедняга упал на спину. Что происходило дальше, как он поднялся и добрел до наших позиций, Штайнберг не помнил. Удивительно, как он не заблудился и не умер по дороге от потери крови.

– Звери! Изверги! – возмущался сидевший рядом хирург, слушая рассказ Штайнберга. Я невольно горько усмехнулся. Словно не знал он, что мы делали с русскими пленными с первых же дней войны, как доводили их до скотского существования, морили голодом, принуждая есть кору с деревьев, как расстреливали просто за то, что они уже не могли передвигать ноги от слабости, как наши солдаты сжигали людей целыми деревнями, как вешали стариков и старух только за то, что они славяне. Теперь, когда нас гонят с этой земли, мы получаем то, что заслужили.

Штайнберг выжил, и это главное. Русские могли пристрелить его, но посчитали, что смерть для снайпера с таким количеством трупов на счету будет слишком легким избавлением. Иваны сохранили ему жизнь, но убили его изнутри, превратили из самоуверенного бойца в жалкое ничтожество, сломали тот внутренний стержень, на который опиралось его безграничное эго. Да и черт с ним, с этим внутренним стержнем. Пройдет несколько лет, и он будет благодарить судьбу, что ему дарована возможность видеть синее небо. Не знаю как он, а я хочу лишь одного – выжить в этом аду.

Глава 2

Захожу в блиндаж к командиру роты, приветствую его. Капитан Бауер мечет молнии. Он раздраженно машет рукой, указывая на стул возле стола. Я остаюсь стоять. Невысокого роста, кривоногий и щуплый, Бауер скорее походит на школьного учителя, чем на командира роты. Говорят, что военная форма идет каждому мужчине. Бауер – исключение. Он кажется сугубо штатским человеком, но первое впечатление обманчиво. Капитан бесстрашен в бою, и требует того же от подчиненных. Бауер редко бывает резким, но поблажек никому не делает. Солдаты его слегка побаиваются, однако уважают. Ко мне, впрочем, он относится достаточно снисходительно. Он ко всем без исключения обращается на «вы», будь то опытный ветеран или обосравшийся от страха новобранец. «Тыкает» он только двум-трем людям в полку, и это означает его полнейшее расположение. Я вхожу в их число. Мне капитан тоже весьма симпатичен. Офицер старой школы, без всей этой расовой истерии, он просто делает свое дело.

– Ты вообще занимаешься ими? – Капитан опирается ладонями на стол и подается вперед, неотрывно глядя мне в глаза. – Угробили двух человек! Чему ты их там учишь, я тебя спрашиваю?!

– Я делаю все, что от меня зависит...

– Значит, вы делаете недостаточно! – резко перебивает меня капитан, переходя на «вы». Это нехороший признак, и я благоразумно решаю промолчать. Потеря двух снайперов – тяжелая утрата для нас. Урон, который мы наносим противнику, огромен. Я понимаю, почему у Бауера сдали нервы. Постоянное напряжение все чаще дает о себе знать, порой превращая нас во взвинченных, ничего не соображающих существ. Война, которая так победоносно началась, разгорается адским пламенем, готовым поглотить всех нас. Русские оправились от поражений и теперь наступают на всех фронтах. Они давят на нас напористо, не считаясь с потерями. Мы выкашиваем их сотнями, но они накатываются волна за волной, отбрасывая нас все дальше и дальше на запад.

Бауер тяжело вздыхает, в сердцах машет рукой:

– Ну, черт с ним, с силезцем, тот вечно был как вареная курица, но Штайнберг! Это же способный стрелок!

– Они действовали в сложной обстановке...

– Прекратите! – снова обрывает меня Бауер. – Майор фон Хельц уже звонил и устроил мне истерику. Вы думаете приятно выслушивать нотации этого болвана?! – Капитан хмурит брови, угрюмо смотрит на меня исподлобья.

Майор фон Хельц действительно редкостная скотина. Он командует нашим полком всего месяц, но мы уже успели досыта наесться его руководством. Карьерист до мозга костей, фон Хельц достает нас бесконечными, но по сути бессмысленными приказами. Человек для него ничего не значит. Национальная идея – вот что он ставит во главу угла. Великая Германия и Великий Фюрер! Все остальное пыль. Фюрер – его идеал, и он искренне боготворит его, никогда не упуская возможности упоминать об этом к месту и не к месту. Когда русские ухлопали нашего командира полка, образовавшуюся «дыру» заткнули фон Хельцем. Главным критерием того, что выбор пал именно на него, судя по всему, послужило не его знание военного дела, а слепая, беззаветная преданность. С начала войны он был штабным офицером, но так настойчиво рвался на фронт, что в итоге добился своего. Фон Хельц по какой-то одному ему ведомой причине полагал, что обладает исключительными способностями, мнил себя непревзойденным стратегом и, несмотря на то, что мы повсеместно отступали, считал, что может исправить ситуацию и вернуться в Германию фронтовым героем на зависть «тыловым крысам», как он теперь называл своих прежних кабинетных соратников.

На прошлой неделе этот напыщенный индюк уже угробил целую роту, пытаясь захватить никому не нужную высоту. Операция не давала нам никаких стратегических выгод, и все, кроме майора, это понимали. Он бросил в атаку три роты, иваны постреляли немного, а потом отошли. Фон Хельц упивался победой, тогда как командиры рот недоумевали, что они должны делать на этой небольшой плоской возвышенности, находившейся в стороне от основных позиций. Три роты оказались на ровной, без единого естественного укрытия площадке метров семьдесят длиной и шириной метров тридцать. Русские и не думали отбивать ее. Едва мы там расположились, они просто «причесали» площадку таким массированным артиллерийским огнем, что мы едва ноги унесли. В итоге потери составили полноценную роту. Я лично занимался погрузкой раненых на машины и телеги. Кровь и стоны. Я по уши перемазался в чужой крови. Фон Хельц отправил «наверх» рапорт о «героическом сражении за высоту № 14» и получил похвалу от высшего командования. Им там, наверху, было неведомо, что майор зазря угробил почти сотню солдат...

– Я теряю людей! – продолжает кипятиться Бауер. – Этот идиот фон Хельц думает, что мы тут играемся в игрушки! Я не могу позволить себе быть таким расточительным и лишаться специалистов. Иначе вас всех скоро заменят мальчишки из Гитлерюгенда! Приказываю, усильте контроль!

– Так точно, герр капитан.

Что еще я могу ему сказать в ответ? Бауеру нужно выговориться, и я готов дать ему такую возможность. Быть подчиненным майора фон Хельца, командовать ротой потерявших всяческую надежду солдат – должность незавидная. Мы вместе воюем уже почти год. Бауер прекрасно понимает, что я делал все, от меня зависящее. Но свои мозги другому не вставишь, как ни старайся. Конечно, эта война лишила иллюзий большинство наших солдат, теперь мы стараемся, по большому счету, лишь спасти свои жизни, хотя остаются еще «герои» вроде бедняги Штайнберга.

Капитан тяжело вздыхает, стараясь унять гнев, затем, не глядя на меня, машет рукой:

– Идите, Курт.

Он склоняется над расстеленной на столе картой, и я молча выхожу из блиндажа. Скоро стемнеет, надо готовиться к работе. Сегодня хочу поближе подобраться к русским позициям. Вчера мне это почти удалось.

– Подожди, Курт, – раздается за спиной голос Бауера, останавливая меня.

Он стоит в проеме блиндажа, примирительно протягивает мне сигарету. Мы закуриваем.

– У иванов где-то засел хороший наблюдатель и корректировщик, – капитан нервничает, но как ни пытается скрыть эмоций, получается у него это плохо. – Русские бьют по нам, как будто у них на руках наши карты. Не верю, что это случайность. Их снаряды ложатся точно по целям. Постарайся найти и вывести его из игры.

– Хорошо, герр капитан, сделаю что смогу, – киваю я.

Мы оба знаем, что это сложная задача. Русские, да еще на своей родной земле, порой показывают чудеса маскировки. Но и я тоже кое-что умею, подтверждением чему служит то, что я все еще жив и боеспособен. Да и число уничтоженного мной противника говорит само за себя. Записи о проделанной работе в блокноте последнее время я вел с грехом пополам, и точную цифру назвать уже не смог бы, но за сотню перевалило точно.

До сегодняшнего дня нас, снайперов, было шесть человек. Теперь – четверо. Я и трое практически не обстрелянных ребят. Мы подчиняемся исключительно командиру роты, к которой приписаны. Нас берегут. Мы не ходим в караулы, не занимаемся повседневной солдатской рутиной, не привлекаемся на работы. Стрелки делают лишь то, что хорошо умеют – уничтожают цели.

Работаю я в одиночку. Иногда, конечно, не помешает хороший наблюдатель, но я предпочитаю все делать самостоятельно. Так проще и удобнее. Ни за кого не отвечаешь, никто не мешает, ничья ошибка не приведет тебя к гибели. История с Кальтом и Штайнбергом в очередной раз подтверждает правильность моего подхода к снайперскому делу.

Бауер больше ничего не говорит, и я чувствую, что лучше его сейчас не трогать, не донимать расспросами. Курим молча. Проходящий мимо солдат сообщает, что наконец пришла долгожданная почта. Я невольно глубоко затягиваюсь, ощутив на пальцах жар от огонька сигареты. Это не ускользает от внимания Бауера, он понимающе улыбается:

– Ладно, не буду задерживать. Иди, может, порадует тебя чем почта. И осторожнее сегодня. Удачи тебе.

Капитан тушит сигарету и скрывается в темном проеме блиндажа, а я спешу узнать, нет ли для меня письма. Последняя весточка от жены приходила месяц назад, и я уже начинаю волноваться.

Мне повезло. Крепко зажав письмо, нахожу тихое местечко и, присев, поспешно вскрываю конверт. Давно замечено, что большинство солдат, получив заветные весточки от родных, первым делом торопятся уединиться, и никто при этом старается им не мешать. Интимность при чтении присланного из дома письма помогает отрешиться от фронтовых будней. Никто не будет хлопать тебя по плечу или отвлекать, если видит, что ты склонился над клочком бумаги, исписанным убористым, или наоборот четким и ровным почерком. И только потом, когда каждая закорючка изучена и запомнена наизусть, начинается обсуждение. Теперь солдат наоборот ищет возможности поделиться новостями из дома. Один хвастается, что его маленький сынишка подрос, и даже разбил футбольным мячом соседское окно, другой взахлеб рассказывает о школьных друзьях, в последнем бою надравших задницу американцам на Западном фронте. В ответ сыплются реплики, что «надрать жопу гринго не такая уж большая проблема, а вот здесь бы они попробовали с иванами потягаться». Кто-то прерывает спор, цитируя строки из письма любимой женщины, где слова люблю, целую, жду, повторяются снова и снова. Каждому есть, чем поделиться. Письма заучиваются и воспроизводятся по памяти.

Я не исключение и потому, сидя в траншее, оглядываюсь по сторонам и нетерпеливо разворачиваю сложенный вдвое лист письма. Жена пишет, что все у них хорошо, а мелкие трудности и неурядицы ее не пугают. Она работает на заводе и, к сожалению, мало времени уделяет воспитанию двух наших дочек. С ними сидит в это время тетя Инга, которая раньше преподавала географию в соседней школе. Отец мой последнее время чувствует себя неважно, и жена старается по возможности чаще его навещать. Господи, как же далеко я от них! Многое бы отдал, чтобы поскорее увидеть моих девчушек и жену. Каждый день, рискуя жизнью, я борюсь за право снова обнять их троих.

Дочитав письмо, еще некоторое время неподвижно сижу, держа в руках исписанный мелким почерком жены листок бумаги. Он словно некой невидимой нитью соединяет нас, дает возможность почувствовать друг друга, увидеть скрытые между строк невысказанные мысли и тревоги. Хочется снова и снова перечитывать написанное, но времени на это сейчас нет. Мне предстоит тяжелая ночь на вражеской территории, а возможно, придется провести там и долгий завтрашний день. Неплохо было бы перед выходом подкрепиться, и я искренне надеюсь, что у кашеваров найдется что-нибудь горячее. Тактика позиционной войны выматывает нервы, питание поступает с критическими перебоями.

Получаю полный котелок горячего горохового супа, хлеб и порцию колбасы. Сидя в окопе и с удовольствием поглощая обжигающий густой суп, думаю о словах Бауера. Капитан прав, этот наводчик действительно большая заноза в заднице. И чем быстрее я его найду и убью, тем лучше для нас всех.


Страницы книги >> 1 2 3 4 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации