Текст книги "Homo Deus. Краткая история будущего"

Теперь, когда мы лучше понимаем религию, пора вернуться к разбору взаимоотношений между религией и наукой. На эти взаимоотношения есть два противоположных взгляда. Один состоит в том, что наука и религия – заклятые враги, а современная история складывалась в непримиримой борьбе научного знания с религиозным мракобесием. Пробил час, и свет науки рассеял тьму суеверий, делая мир все более светским, рациональным и процветающим. Однако, хотя некоторые научные открытия действительно опровергают религиозные догмы, иногда происходит обратное. Например, по мусульманским догматам, ислам был основан пророком Мухаммедом в VII веке в Аравии, и этому есть достаточно научных подтверждений.

Еще важнее то, что без помощи религии науке не создать жизнеспособных институтов. Ученые исследуют законы, действующие в природе, однако нет научного метода, позволяющего определить, как должны вести себя люди. Наука говорит нам, что человек не может существовать без кислорода. Но допустимо ли казнить преступников через повешение? Наука не знает, как ответить на такой вопрос. Только религия дает нам необходимые ориентиры.

Поэтому любой практический проект, разрабатываемый наукой, полагается и на религиозную интуицию. Возьмем, к примеру, строительство электростанции «Три ущелья» на реке Янцзы. Когда в 1992 году китайское правительство решило ее возводить, физики смогли рассчитать, какое давление должна будет выдерживать плотина, экономисты спрогнозировали, во что обойдется ее строительство, а инженеры-электрики смогли предсказать, сколько электричества она будет производить. Однако правительству пришлось учитывать и сопутствующие факторы. Строительство привело к затоплению более 600 квадратных километров земель с городами и деревнями, тысячами археологических объектов и уникальными ландшафтами и ареалами обитания. Было выселено более одного миллиона человек, и сотни видов животных оказались под угрозой. Судя по всему, плотина стала непосредственной виновницей вымирания китайского речного дельфина. Как бы вы лично ни относились к электростанции «Три ущелья», очевидно, что ее сооружение было не чисто научной, но и этической проблемой. Никакой физический эксперимент, никакая экономическая модель и никакое математическое уравнение не способны определить, что важнее – выработка тысяч мегаватт и приток миллиардов юаней или спасение древней пагоды и китайского речного дельфина. Соответственно, Китай не может функционировать на базе одних лишь научных теорий. Ему необходима какая-то религия или идеология.

Некоторые бросаются в противоположную крайность, заявляя, что наука и религия – никак не соприкасающиеся области. Наука изучает факты, религия рассуждает о нравственных ценностях, и они никогда не пересекутся. Религии нечего сказать о научных фактах, а науке не следует затрагивать религиозные убеждения. Если папа римский верит, что человеческая жизнь священна и, следовательно, аборт есть грех, то биологи не в состоянии это ни подтвердить, ни оспорить. Как частное лицо биолог может сколько угодно полемизировать с папой. Но как ученому биологу в этой полемике нечего делать.

Такой подход может показаться разумным, но он основывается на ложном представлении о религии. Наука действительно имеет дело только с фактами, религия же никогда не ограничивается нравственной проповедью. Религия не способна давать жизненные наставления, не опираясь на хоть какие-то фактологические утверждения. И тут она вполне может столкнуться с наукой. Важнейшими составляющими многих религиозных догм являются не нравственные принципы, а постулаты типа «Бог есть», «за грехи душа несет наказание в загробной жизни», «Библия была написана Богом, а не людьми», «папа римский непогрешим». Все это фактологические утверждения. Многие из самых жарких религиозных споров и большинство конфликтов между наукой и религией разгораются именно вокруг таких утверждений, а не вокруг нравоучений.

Взять хотя бы аборты. Правоверные христиане часто выступают против абортов, между тем как многие либералы за них ратуют. Разногласие это фактическое, не этическое. И христиане, и либералы верят, что человеческая жизнь священна и что убийство – чудовищное преступление. Но они не сходятся в одном фактологическом вопросе: человеческая жизнь начинается в момент зачатия, в момент рождения или где-то между? А в некоторых человеческих культурах даже бытует убеждение, что и рождение – это еще не начало жизни. По верованиям племени къхунг, обитающего в пустыне Калахари, и некоторых групп арктических инну-итов, человеческая жизнь начинается лишь тогда, когда ребенок получает имя. Новорожденному имя дают не сразу. Если семья решает, что младенец ей в тягость (из-за врожденного увечья либо как лишний рот), его умерщвляют. До того как ребенку дали имя, это убийством не считает-ся[138]138
  Glenn Hausfater and Sarah Blafer, ed., Infanticide: Comparative and Evolutionary Perspectives (New York: Aldine, 1984), 449; Valeria Alia, Names and Nunavut: Culture and Identity in the Inuit Homeland (New York: Berghahn Books, 2007), 23; Lewis Petrinovich, Human Evolution, Reproduction and Morality (Cambridge, MA: MIT Press, 1998), 256; Richard A. Posner, Sex and Reason (Cambridge, MA: Harvard University Press, 1992), 289.


[Закрыть]. Люди таких культур вполне могут соглашаться с либералами и христианами, что человеческая жизнь священна и что отнимать ее – чудовищное преступление, и при этом оправдывать детоубийство.

Когда религии пропагандируют себя, они делают акцент на своих удивительных достоинствах. Но Бог часто прячется в фактологических утверждениях, напечатанных мелким шрифтом. Католицизм изображает себя религией всеобщей любви и сострадания. Замечательно! Кто против? Но почему же тогда не все, живущие на земле, являются католиками? Да очевидно потому, что, читая мелкий шрифт, вы обнаруживаете, что католицизм требует слепого подчинения римскому папе, который «непогрешим», даже когда приказывает своим адептам отправляться в Крестовые походы и сжигать еретиков на кострах. За такими практическими указаниями стоят не только этические суждения. За ними стоит смешение этических суждений с фактологическими утверждениями.

Когда мы спускаемся с небесных высот философии и обозреваем историческую реальность, то видим, что религиозные мифы почти всегда состоят из трех частей:

1. Этические суждения вроде «Жизнь человека священна».

2. Фактологические утверждения типа «Человеческая жизнь начинается в момент зачатия».

3. Смешение этических суждений с фактологическими утверждениями, выливающееся в практические наставления: «Вы ни в коем случае не должны допускать аборт даже через день после зачатия».

Наука не в силах ни опровергнуть, ни подтвердить нравственное кредо религий. Однако ученым есть что сказать об их фактологических утверждениях. Биологи могут более квалифицированно, чем священники, ответить на фактологические вопросы типа: «Имеет ли человеческий эмбрион нервную систему через неделю после зачатия? Чувствует ли он боль?»

Для большей ясности давайте глубже вникнем в один исторический эпизод, нечасто упоминаемый в религиозных рекламных роликах, но сыгравший в свое время громадную социальную и политическую роль. В средневековой Европе римские папы пользовались неограниченной политической властью. Когда бы и где бы ни вспыхивал в Европе конфликт, они тут же заявляли о своем праве вынести вердикт. Дабы обосновать свои притязания на власть, папы постоянно напоминали европейцам о Даре Константина. Согласно легенде, 30 марта 315 года римский император Константин подписал дарственную грамоту, которой отдал западную часть Римской империи в вечное подчинение папе Сильвестру I и его преемникам. Папы хранили этот драгоценный документ в своем архиве и использовали как мощный пропагандистский инструмент всякий раз, как наталкивались на сопротивление тщеславных принцев, непокорных городов и мятежных крестьян.

Жители средневековой Европы относились к древним имперским указам с великим почтением и верили, что чем документ древнее, тем он весомее. К тому же они свято верили, что короли и императоры даны им от Бога. Константин чтился особо, так как именно он христианизировал Римскую империю. Когда желания какого-нибудь нового городского совета вступали в противоречие с актом, подписанным самим Константином, средневековые европейцы не сомневались, что повиноваться надо древнему документу. Поэтому всякий раз, когда папа встречал политическое противодействие, он доставал Дар Константина, призывая к послушанию. Не то чтобы это всегда срабатывало. Но Константинов дар был краеугольным камнем папской пропаганды и средневекового политического устройства.

Вникнув в историю с Даром Константина, мы увидим, что она состоит из трех отдельных частей:

Этическая самоценность древних имперских указов далеко не очевидна. В XXI веке уже почти все европейцы считают, что желания современных граждан главенствуют над диктатом давно почивших монархов. Наука не может участвовать в этом этическом споре, так как его не способны разрешить никакой эксперимент и никакое уравнение. Если бы сегодняшний ученый перенесся на машине времени на 700 лет назад, он не сумел бы доказать средневековым европейцам, что декреты древних императоров не имеют никакого отношения к актуальным политическим баталиям.

Однако легенда о Даре Константина основывалась не только на этическом суждении. В ней содержался и ряд конкретных фактологических утверждений, которые наука вполне способна подтвердить или опровергнуть. В 1441 году Ло-ренцо Валла – католический священник и один из первых лингвистов – опубликовал научное исследование, доказывающее, что Дар Константина – фальшивка. Валла проанализировал стиль и грамматику документа, а также употребленные в нем слова и термины. Он продемонстрировал, что в документе присутствуют слова, которых не было в латыни IV века. Валла предположил, что указ был сфабрикован примерно через 400 лет после кончины Константина. Более того, на документе стоит дата: «30 марта в четвертое консульство Константина и в первое консульство Галликана». В Римской империи, где каждый год избирались два консула, существовал обычай датировать документы годами их правления. Четвертое консульство Константина действительно приходилось на 315 год, но Галликан впервые стал консулом лишь в 317-м. Если бы этот архиважный документ был составлен при жизни Константина, он не мог бы содержать такую ошибку. Это как если бы Томас Джефферсон и его коллеги поставили под Декларацией независимости США дату 34 июля 1776 года!

Сегодня все историки сходятся в том, что Дар Константина – это подделка, которая была изготовлена при папском дворе примерно в середине XIII века. Даже притом что Валла никогда не оспаривал морального авторитета древних имперских указов, его научный анализ пошатнул практическую директиву, обязывавшую европейцев повиноваться папе[139]139
  Ronald K. Delph, ‘Valla Grammaticus, Agostino Steuco, and the Donation of Constantine’, Journal of the History of Ideas 57:1 (1996), 55–77; Joseph M. Levine, ‘Reginald Pecock and Lorenzo Valla on the Donation of Constantine’, Studies in the Renaissance 20 (1973), 118–143.


[Закрыть].

20 декабря 2013 года парламент Уганды принял закон против гомосексуализма, объявивший однополые отношения преступлением и постановивший карать за них разными сроками заключения вплоть до пожизненного. Вдохновителями и сторонниками закона были евангельские христиане, утверждающие, что гомосексуализм запрещен Богом. В доказательство они цитируют Левит, 18: 22 («Не ложись с мужчиною, как с женщиною: это мерзость») и Левит, 20: 13 («Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них»). В прошлые века этот религиозный миф обрек на мучения миллионы людей по всему миру. Кратко его можно изложить следующим образом:

Так ли это? Ученые не могут спорить с суждением, что люди должны соблюдать Божьи заповеди. Вы как частное лицо вольны с ним не соглашаться. Никто не запрещает вам верить, что права человека выше авторитета Бога и, если Бог велит нам их нарушать, мы не обязаны Ему подчиняться. Но не существует научного эксперимента, способного разрешить этот спор.

Зато наука может много чего сказать о том фактологическом утверждении, что три тысячи лет назад Творец вселенной предписал представителям человеческого вида воздерживаться от однополых связей. Откуда нам знать, что это утверждение верно? Хотя оно повторяется в миллионах книг, статей и интернет-сайтов, все они полагаются на один источник – Библию. «Если так, – спросит ученый, – кто сочинил Библию и когда?» Заметьте, это фактологический вопрос, а не вопрос ценностей. Правоверные иудеи и христиане убеждены, что по крайней мере книга Левит была продиктована Богом Моисею на горе Синай и с тех пор в ней не прибавилось и не убавилось ни единой буквы. «Однако, – будет настаивать ученый, – как нам это проверить? Папа тоже заявлял, что Дар Константина написан в IV веке собственноручно Константином, в то время как на самом деле он был состряпан четыреста лет спустя в папской канцелярии».

Сейчас существует целый арсенал научных методов, позволяющих установить, кто сочинил Библию и когда. Ученые более века занимались именно этим, и, если кому-то интересно, – их открытиям посвящены целые тома. Если коротко, то большинство серьезных научных работ сходятся во мнении, что Библия – собрание множества текстов, написанных разными авторами спустя столетия после событий, о которых они рассказывают, и что от создания этих текстов до их объединения в Священную книгу прошло очень много времени. Например, царь Давид жил предположительно около 1000 года до н. э., а книга Второзаконие, как считают ученые, была составлена при дворе иудейского царя Иосии где-то около 620 года до н. э., в рамках пропагандистской кампании, имевшей целью усилить власть Иосии. Книга Левит была составлена еще позже, не ранее 500 года до н. э.

А по поводу того, что древние иудеи якобы сохраняли библейский текст в неприкосновенности, ученые замечают, что библейский иудаизм основывался вовсе не на Писании. Это был типичный культ железного века, подобный многим своим ближневосточным соседям. В нем не было синагог, ешив, раввинов и даже Библии. Вместо них были сложные храмовые ритуалы, большинство из которых предусматривало принесение животных в жертву ревнивому небесному богу, чтобы он осчастливил свой народ сезонными дождями и военными победами. Религиозную элиту составляли потомственные жрецы, всем обязанные рождению, а не интеллектуальным достижениям. В большинстве своем невежественные, жрецы были заняты церемониями и ритуалами и не имели времени на то, чтобы корпеть над какими-то писаниями.

В период Второго храма стала постепенно формироваться конкурирующая религиозная элита. Благодаря, в частности, персидскому и греческому влиянию все больший вес приобретали еврейские грамотеи – писцы и толкователи текстов. Эти грамотеи стали в конце концов известны как раввины, а скомпилированные ими тексты получили название – Библия. Авторитет раввинов держался на их личной премудрости, а не на праве по рождению. Столкновение между этой новой грамотной элитой и древними жреческими семействами было неизбежным. По счастью для раввинов, в 70 году н. э., подавляя Великое еврейское восстание, римляне сожгли Иерусалим и его храм. Разрушение храма нанесло сокрушительный удар по жреческим родам, уничтожив их религиозную власть, экономическую подпитку и самый raison d’être[140]140
  Смысл существования (фр.).


[Закрыть]. Так перестал существовать традиционный иудаизм – иудаизм храмов, жрецов и богатырей-воинов. На его месте возник новый иудаизм – иудаизм текстов, раввинов и сухарей-книжников. Эти книжники были мастерами толкования. И использовали свой дар не только для объяснения того, как всемогущий Бог допустил разрушение Своего храма, но и для заполнения громадной пропасти между древним иудаизмом, предстающим в библейских историях, и совершенно иным иудаизмом их собственного сочинения[141]141
  Gabriele Boccaccini, Roots of Rabbinic Judaism (Cambridge: Eerdmans, 2002); Shaye J. D. Cohen, From the Maccabees to the Mishnah, 2nd edn (Louisville: Westminster John Knox Press, 2006), 153–157; Lee M. McDonald and James A. Sanders, ed., The Canon Debate (Peabody: Hendrickson, 2002), 4.


[Закрыть].

Таким образом, согласно последним научным исследованиям, выпады против гомосексуализма в книге Левит отражают лишь предрассудки священников и книгочеев древнего Иерусалима. Хотя наука не способна решить, обязаны ли люди соблюдать Божьи заветы, у нее достаточно важных свидетельств, касающихся происхождения Библии. Если политики Уганды полагают, что сила, создавшая космос, галактики и черные дыры, очень огорчается всякий раз, как две мужские особи человеческого рода приятно проводят время вдвоем, то наука вполне способна вывести их из этого заблуждения.

По правде говоря, этические суждения не всегда легко отделить от фактологических утверждений. Религии имеют упрямую тенденцию превращать фактологические утверждения в этические суждения, создавая серьезную путаницу и напуская тумана там, где дебаты были бы достаточно простыми. Например, фактологическое утверждение «Бог написал Библию» очень часто преобразуется в этическую директиву «вы должны верить, что Бог написал Библию». Так вера в это утверждение становится добродетелью, а сомнение в нем – страшным грехом.

И наоборот, в этических суждениях часто спрятаны фактологические утверждения, о которых поборники нравственности не удосуживаются упоминать, поскольку считают их безусловно доказанными. Так, в этическом суждении «человеческая жизнь священна» (чего наука не может проверить) может быть скрыто фактологическое утверждение «человеческая душа бессмертна» (с чем наука готова полемизировать). И когда американские националисты заявляют: «Американская нация превыше всего», – это, казалось бы, этическое суждение на самом деле основывается на фактологическом утверждении типа «Америка была форпостом большинства нравственных, научных и экономических достижений последних нескольких веков». Если научному анализу притязание американской нации на верховенство не поддается, то, развернув скрытое в нем утверждение, мы очень даже можем проверить, действительно ли США внесли столь непропорционально огромный вклад в нравственный, научный и экономический прогресс человечества.

Это привело некоторых философов, в частности Сэма Харриса, к убеждению, что наука способна решить любую нравственную дилемму, так как в глубине человеческих ценностей всегда заключены какие-то фактологические утверждения. Харрис считает, что для всех людей существует одна наивысшая ценность – минимум горя и максимум счастья, – а потому все этические разногласия сводятся к фактологическому обоснованию наиболее эффективного пути к максимальному счастью[142]142
  Sam Harris, Te Moral Landscape: How Science Can Determine Human Va l u e s (New York: Free Press, 2010).


[Закрыть]. Исламские фундаменталисты ищут счастья на небесах; либералы верят, что человек тем счастливее, чем больше у него свободы; германские нацисты тешат себя мыслью, что всем будет лучше, если распоряжаться планетой позволят Берлину. По теории Харриса, между исламистами, либералами и нацистами нет этического спора; у них есть фактологическое расхождение во взглядах на пути достижения этой общей цели.

Но даже если Харрис прав и все человечество грезит о счастье, его догадка практически неприменима в решении этических споров, поскольку у нас отсутствует научное определение измерения счастья. Вернемся к электростанции «Три ущелья». Положим, мы соглашаемся с тем, что конечная цель проекта – сделать мир счастливее, но как можно сказать, чтó сделает его более счастливым: производство дешевой электроэнергии или сохранение традиционных жизненных укладов и спасение уникального речного дельфина? Не разгадав загадку сознания, мы не найдем универсального измерителя счастья и горя и не научимся сопоставлять счастье и горе разных индивидов, а тем более разных видов. Сколько генерируется единиц счастья, когда миллиард китайцев наслаждается дешевым электричеством? Сколько вырабатывается единиц горя, когда с лица земли исчезает целый вид речных дельфинов? И вообще, являются ли счастье и горе математическими категориями, поддающимися сложению и вычитанию? Лакомиться мороженым приятно; встретить любовь гораздо приятнее. Можно ли съесть достаточно мороженого, чтобы количество полученного от этого удовольствия сравнялось с тем, что получаешь от любви?

То-то и оно: хотя наука способна привнести в этические споры гораздо больше, чем мы обычно думаем, есть черта, которую она не в состоянии перейти, по крайней мере пока. Без направляющей руки какой-либо религии невозможно функционирование масштабных социальных структур. Даже университеты и лаборатории нуждаются в религиозной поддержке. Религия дает этическое оправдание научным исследованиям и взамен получает право влиять на научные планы и использование научных открытий. Историю науки не понять вне ее связи с религиозными верованиями. Ученые редко обращают внимание на этот факт, но научная революция началась в одном из самых догматичных, нетерпимых и клерикализованных обществ в истории.

Наука часто ассоциируется с секуляризмом и терпимостью. Если так, то Европа раннего Нового времени – последнее место, где следовало ожидать научной революции. В дни Колумба, Коперника и Ньютона Европа была первой в мире по концентрации религиозных фанатиков и уровню нетерпимости. Светочи научной революции жили в обществе, которое изгоняло мусульман и евреев, заживо сжигало еретиков, видело ведьму в каждой старушке-кошатнице и каждое полнолуние затевало новую религиозную войну.

Если бы вы попали в Каир или Стамбул в 1600 году, то оказались бы в многокультурной и толерантной столице, где в относительном согласии соседствовали сунниты, шииты, православные христиане, католики, армяне, копты, евреи и даже немногочисленные индуисты. Хотя дело не обходилось без трений и стычек и Османская империя привычно дискриминировала людей по религиозному признаку, в сравнении с Европой это был либеральный рай. Если бы оттуда вы отправились в тогдашний Париж или Лондон, то обнаружили бы города, захлестнутые религиозным экстремизмом, где дозволялось жить лишь пребывающим в лоне господствующей церкви. В Лондоне били католиков, в Париже – гугенотов, евреев давно выдворили, и ни в одну здравую голову не могла бы прийти мысль впустить к себе мусульман. И все же научная революция началась в Лондоне и Париже, а не в Каире и Стамбуле.

Принято представлять историю Нового времени как борьбу науки с религией. Теоретически и наука, и религия превыше всего ставят истину, а поскольку у каждой истина своя, то столкновение неизбежно. На практике же и науку, и религию истина не особо волнует, поэтому они легко могут идти на компромиссы, сосуществовать и даже сотрудничать.

Религия превыше всего ставит порядок. Ее задача – сформировать и поддерживать социальную структуру. Наука превыше всего ставит власть. Она изучает и исследует для того, чтобы в ее власти было исцелять болезни, побеждать в войнах и производить вдоволь продовольствия. Как личности ученые и священники могут придавать огромное значение истине, однако как общественные институты наука и религия предпочитают истине порядок и власть. Поэтому они друг другу под стать. Бескомпромиссные поиски истины – это духовное странствие, которое редко может оставаться в границах религиозной или научной системы.

Следовательно, гораздо правильнее рассматривать современную историю как процесс выработки соглашения между наукой и одной определенной религией, а именно – гуманизмом. Современное общество верит в гуманистические догмы и использует науку не для того, чтобы эти догмы опротестовать, а чтобы воплотить их в жизнь. В XXI веке гуманистические догмы вряд ли будут вытеснены чистыми научными теориями. Однако ковенант[143]143
  Ковенант (от англ. covenant) – соглашение, договор. В религиозном контексте: торжественное, священное соглашение между Богом и человеком.


[Закрыть], связывающий науку и гуманизм, вполне может разрушиться и уступить место абсолютно иному виду договора – между наукой и некой новой постгуманистической религией. В двух следующих главах мы постараемся разобраться в том, что представляет собой современное соглашение между наукой и гуманизмом. Третья, заключительная часть книги посвящена причинам, по которым это соглашение распадается, и новому договору, который может его заменить.