Текст книги "Встретимся в полночь"

Жаклин Нейвин
Встретимся в полночь

Пролог

Венеция, Италия 1799 год

На третьем этаже дома наслаждений Марии Бенефито располагалась большая спальня. Из окон высотой в двенадцать футов открывался впечатляющий вид на то место, где канал впадал в море. Окна были обрамлены бархатными драпировками глубокого пурпурного цвета с золотой бахромой, которые должны были зрительно согревать холодные стены и пол из итальянского мрамора с розовыми прожилками. На кровати с балдахином, украшенным фестонами, лежал мальчик лет шестнадцати. Он не спал, его зеленые глаза с темными ресницами были устремлены на резвящихся нимф, изображенных на потолке. Руки были закинуты за голову, пальцы тонули в густой массе разметавшихся кудрей, которые в свете раннего утра являли множество оттенков от светло-русых до каштановых.

Фигура его еще не была окончательно оформившейся. Обнаженный торс над шелковым покрывалом, прикрывающим узкие бедра, являл остатки мальчишеской угловатости. Однако развитая мускулатура, которая была результатом его любви к времяпрепровождению на открытом воздухе и к недавно обретенному увлечению боксом, придавала ему более взрослый вид. Россыпь тонких, мягких волос была заметна на его груди, руках и ногах, под мышками, внизу живота и слегка – на тыльной стороне кистей. Редкие волоски начали неровно расти над его верхней губой и на подбородке, что вызывало у него особую гордость. По меньшей мере дважды в неделю он благоговейно брал в руки бритву и старательно брился.

Коринна, энергичная блондинка, оказывавшая ему услуги вчера вечером, пошевелилась рядом с ним, но не проснулась. Она была молода – всего тремя годами старше его – и хороша собой. Прежде чем погрузиться в честно заработанный сон, ее опытные руки принесли ему физическое облегчение. Удовольствием он это не назвал бы – слишком уж оно не вязалось с таким определением.

Это была идея отца – доверить его «хорошенькой куртизанке». Представление маркиза де Марке о прекрасно проведенном вечере состояло в том, чтобы, оставив сына в руках дорогой жрицы любви, самому заняться исследованием более изощренных мест, где он мог бы получить удовольствие. Об этих совместных походах отца и сына в дорогие публичные дома каждого города, который они посещали, никогда не сообщалось в частых письмах юноши матери, оставшейся во Франции, в тихой сельской местности. Когда он писал маркизе, то сообщал, что у него много приключений. Что, строго говоря, и не было ложью. Это позже он научится лгать так же искусно, как сам Люцифер, но сейчас он все еще сражался со своей невинностью, и именно в этом бастионе еще не была пробита брешь.

В письмах он умалчивал о многом. Маркиза, достаточно хорошо зная своего мужа, могла бы предположить, что сын несчастен, но ее ответы были бодрыми и полными нежности. Юноша страшно скучал по дому, что его удивляло. Он никогда не думал, что будет тосковать по тому месту, которое раньше казалось ему удручающе скучным. Он отчаянно стремился – как это сделал бы любой молодой человек – вырваться оттуда и увидеть большой мир. И он воистину его увидел – мир своего отца. Семь месяцев они странствовали вместе, считалось, что он изучает семейное дело. А вышло из этого только то, что наивный мальчик из провинции, не имеющий никакого образования, кроме того, что он получил от своего наставника в детстве, обладающий чувством юмора, которое его отец не был способен понять, равно как и то, почему его сыну не удается влить в себя достаточное количество спиртного, потерпел фиаско в тех кругах, куда ввел его отец. Он устал, соскучился по дому и лишился иллюзий, ибо слабые узы, связывающие его с отцом, с каждым днем становились все слабее.

Дверь в комнату открылась, и вошел маркиз, что заставило юношу встрепенуться. Высокий, все еще привлекательный – несмотря на очевидную печать рассеянного образа жизни – и бесконечно высокомерный, маркиз был человеком дерзким и жестким. Чувствительности он был лишен начисто, равно как и уважения к чему бы то ни было, кроме таланта в финансовых сделках и классических мужских пороков – в обеих этих областях он мог бы похвастать обширными знаниями.

Сделав три шага, маркиз остановился.

– Коринна, проснись.

Модная куртизанка, ничуть не стыдясь, поднялась, нагая, с кровати. Полусонная, она направилась к двери и закрыла ее за собой, даже не открыв глаз.

Юноша сел в постели. Он чувствовал себя еще более беззащитным, чем обычно. Одетый, отец нависал над ним, и, вдруг застыдившись своей наготы, юноша повыше натянул простыню. Смущение окрасило его шею и заставило вспыхнуть кончики ушей. Его юный ум работал быстро, и он отчетливо понял, что отцу хочется, чтобы он во всей полноте ощутил неловкость своего положения.

– Рафаэль, – сказал маркиз, и юноша поморщился, уловив, что его имя произнесено тихо, словно угроза. – Надень панталоны, мальчик. Мы должны поговорить о твоем возвращении домой.

Сердце у него забилось чаще, перехватило дыхание, голова закружилась от такой неожиданной радости.

– Домой? Когда?

– Сейчас же. Сегодня утром. Я еду в Милан. Ты возвращаешься во Францию. – Маркиз замолчал, быстро взглянул на сына, потом отвел глаза. – К матери.

– Сэр! – Сердце у Рафаэля замерло. Его прогоняют. Его отсылают домой в немилости. – Но… почему же?

Маркиз скрестил руки на груди, лицо его побагровело. Рафаэлю уже и раньше доводилось видеть, как лицо отца становится багровым – откровенно говоря, это случалось часто. И слишком часто, как и теперь, юноша не понимал, в чем его вина. Он откинулся на греховно мягкие подушки, в изобилии лежащие на кровати. Еще вчера вечером он чувствовал себя среди этой роскоши шейхом. Сейчас он ощутил себя букашкой, попавшей в поле зрения голодной ящерицы.

– Есть нечто такое, что ты должен узнать, нечто… – Маркиз поднес ладонь ко рту, чтобы вытереть влагу, проступившую над верхней губой. – Я пытался, не обращая внимания на мои сомнения, жить так, как если бы ничего не произошло. Дело не в том, что я не мог полностью принять тебя, сомневаясь, что ты мой сын. Твоя мать… будь она проклята! Не было способа узнать, когда она говорила правду: когда в горячке спора выкрикнула свое признание или в другие моменты, когда все отрицала. Только один раз, заметь, она сказала это, и в то время она была безумнее, чем ирландская баньши[1]1
  По поверьям ирландцев, привидение, которое завывает у дома, предвещая смерть кого-то из его обитателей.


[Закрыть]. Наверное, не стоило верить ей. Но я никак не могу перестать думать об этом. – Снова он посмотрел на юношу и снова отвел взгляд, словно то, что он увидел, было для него невыносимо. – Я пытался найти признаки сходства, как будто это могло дать ответ на вопрос. Иногда я замечал их, потом снова терзался сомнениями. У тебя цвет волос матери, но разве это моя челюсть? Мой нос? Все это очень плохо. – И он быстро мотнул головой.

Рафаэль задрожал, потому что, хотя он не совсем понял, о чем говорит отец, ужасное грызущее ощущение зародилось где-то на краю его сознания. Что-то катастрофическое брезжило в этих словах, вроде грозовых туч, предвещавших злобную бурю. Он сказал почти шепотом:

– Сэр, я уверен, что, если я и сделал что-то, что могло вас огорчить, я смогу объяснить…

– Не стану скрывать, что ты меня разочаровал. У тебя абсолютно не мой темперамент, что дает мне основания считать, что мы не состоим в родстве. И на этом я склонен остановиться. Месяцы, что мы провели вместе, не рассеяли этой уверенности, а вчерашний вечер с этой гетерой… ну, у тебя был такой вид, будто тебе вообще не хочется. И я подумал: «Вот он, признак. Могут ли быть более разными двое мужчин?» И понял, что ты не можешь быть моим сыном.

Рафаэль никак не прореагировал на эти слова. Он всегда ощущал неприязнь отца. Еще до того, как маркиз бросил жену и сына девять лет назад, Рафаэль уже знал, что их не связывает даже подобие чувств, которые должны испытывать друг к другу отец и сын. Но это… Подумать только, что человек, которому он так старался угодить, которого ненавидел и обожал, о котором всегда думал как об отце, вовсе им не является!

Боль пронзила его. Губы Рафаэля зашевелились, они были сухими и непослушными, он пытался прийти в себя.

– Сэр, я могу объяснить свое поведение. Она была так… так напориста, а я ведь едва знал ее. У меня нет особого опыта…

Юноша резко остановился. Марке отвернулся. Он положил бархатный кошелек на бюро с ручной росписью и направился к двери. Там он задержался.

– Здесь деньги на дорогу. Я никогда не узнаю, действительно ли твоя мать приняла на свое ложе другого мужчину и от кого она зачала тебя. Поэтому я не отрекусь от тебя. Твое положение как моего наследника останется неизменным. В конце концов, других отпрысков у меня нет. Тем не менее, – добавил он, с трудом сглотнув и скрипнув зубами, – фарс под названием «личные отношения» я больше продолжать не намерен. Говоря честно, я видеть тебя больше не могу. Ты уедешь. И будешь жить вдали от меня.

Рафаэль с ужасом почувствовал, что глаза его защипало.

– Сэр…

Но что он мог сказать? Слова застряли у него в горле, неповоротливые и скованные чувствами, которых он не смел выразить.

Марке наконец-то посмотрел на него холодным презрительным взглядом, цепким, как когти демона.

– Не часто случается, чтобы юноша твоего возраста получал сообщение, что он скорее всего ублюдок. Удивите же меня хоть один раз, Рафаэль, примите это известие с достоинством. Это было бы для меня большим облегчением, так как позволило бы избежать неприятной сцены. – Он открыл дверь и вышел.

Долго еще после этого зловещего прощания Рафаэль Жискар, виконт де Фонвийе, сидел в пышном будуаре блудницы и плакал. Потом он вытер глаза, оделся и взял кошелек, который его отец – отец ли? – оставил ему. Взвесив его на руке, он взглянул в окно на канал и задумался.

Ублюдок?

Столько всякого пришло ему в голову – вспышки воспоминаний, замечания, которых он никогда не понимал, постоянное ощущение, что с ним что-то неладно и что поэтому его не любят. И теперь все встало на свои места, так же аккуратно, как лоскуты в лоскутном одеяле.

Ублюдок.

И тогда он поклялся себе в трех вещах.

Первое – что он плачет последний раз в жизни.

Второе – что тот нежный, чувствительный провинциальный мальчик, без рассуждений шедший вслед за человеком, который никогда не мог посмотреть на него без отвращения, должен умереть. Осознанным усилием воли Рафаэль убил его. Задушил, загнал в такую глубину, откуда он никогда больше не сможет отыскать дорогу на поверхность.

Третье – что в этом мире, где есть только хозяева и шуты, он больше никогда не будет ничьим шутом.

В разрушающийся замок в Амьене приехал совсем другой человек. Его мать-англичанка, Виолетта Обри Жискар, маркиза де Марке, часто удивленно смотрела на него, иногда делая замечания о том, как сильно он изменился.

– Просто я становлюсь взрослым, – отвечал он.

Но ее нельзя было обмануть. Ее глаза сужались, и она продолжала пристально смотреть на него, но сын еще не был готов к разговору. Он ждал, пока свежие раны затянутся. И однажды вечером, когда они сидели в тускло освещенном салоне, он сказал ей без всяких предисловий то, что сообщил ему Марке.

Мать вздрогнула, замерла, ее глаза слегка округлились и, прежде чем опустились веки, спрятав ее тайны, ярко сверкнули.

– То, что он сказал тебе, Рафаэль, ложь, – заявила она с дрожью в голосе.

Он сохранял спокойствие. В конце концов, мужчина, в которого он превратился из ранимого, растерянного мальчика, больше не имел чувств, чтобы питать разгневанное сердце.

– Тогда почему он так презирает меня? Маркиза закусила губу, брови ее сошлись.

– Я действительно сказала ему один раз что-то такое, просто чтобы позлить. Мы были в ссоре, и он связался с какой-то ужасной итальянской графиней. – Она посмотрела на сына, в ее лице читалась паника. – Мне просто хотелось причинить ему боль, ведь он столько раз причинял боль мне. Я выдумала какую-то историю о… о младшем садовнике и о себе. Я знала, что он взбесится от ревности. Мне и в голову не приходило, что он запомнит это, позволит этой нелепости встать между вами.

Рафаэль произнес лишь два слова, выговорив их твердо и жестко:

– Это правда?

Рот его матери скривился, уголки губ некрасиво опустились. Он не нуждался в ее заверениях, но она разразилась потоком объяснений. Он не стал их слушать. Фразы вроде «одинокая, мне хотелось чувствовать себя любимой…» и «у него были другие женщины, и мне хотелось показать ему…» задевали всего лишь край его сознания.

Значит, ублюдок.

Маркиза заявила, что примирение с Марке быстро положило конец этому роману. Она всегда полагала, что он – сын Марке.

– Действительно, – пылко уверяла она, – я в этом уверена. А тот, другой, давно уже умер от лихорадки. Так какое это теперь имеет значение?

Рафаэль почувствовал, что с него достаточно. Он встал и сказал, что уезжает. Он решил, что поедет в Англию и будет жить у бабки с материнской стороны, единственной из ныне живущих его бабок и дедов. Он собирался поступить там в университет.

Как и следовало ожидать, Виолетта расстроилась. То, что она вышла замуж вопреки воле родителей, рассматривалось ее семьей как нарушение дочернего долга, и она так никогда и не была прощена. Отношения не были восстановлены даже тогда, когда союз с Марке, вызывавший у нее такой восторг поначалу, превратился в нечто жалкое. Но и тогда, как часто жаловалась Виолетта, жестокое сердце старухи не смягчилось, чтобы облегчить страдания дочери. Рафаэль решил, что его мать склонна делать слишком стремительные и драматические заявления, и задался вопросом: действительно ли его бабка так исполнена ненависти? Он видел ее всего несколько раз и знал, что она – резкий, бескомпромиссный стреляный воробей, но она единственная из семьи не предавала его.

По приезде в Лондон Рафаэль был принят графиней Уэнтуорд, сидевшей в шезлонге в своей безвкусной, заставленной вещами комнате. Она любила крайности во всем, кроме чувств. Положив одну руку, украшенную драгоценностями, на резной подлокотник, в другой держа лорнет, инкрустированный россыпью ослепительных бриллиантов, она с величественным видом рассматривала внука. Хотя она казалась совершенно не тронутой его внезапным появлением, он почувствовал ее волнение, даже восторг оттого, что ее единственный внук попал в ее руки.

Под таким пристальным взглядом Рафаэль и бровью не повел. Он ответил графине таким же упорным взглядом. Наконец она произнесла:

– Прекрасно. Вы поступите в университет. Я настаиваю на Оксфорде. Я всегда терпеть не могла выпускников Кембриджа.

Это полностью устраивало его. В колледже Тринити он получил степень по философии. Когда закончилось его пребывание там, преподаватели с радостью простились с ним. Они устали от него, оспаривающего все и вся, цитирующего великих логиков и умно манипулирующего самыми пустяковыми аргументами. Больше того, о его пороках ходили легенды, и попытки администрации обуздать его разрушительные наклонности успеха не имели.

Рафаэль вошел в общество с кучкой закадычных друзей и прихлебателей, быстро приобретенных в университете. Он сразу же произвел сенсацию. Мужчины восхищались его насмешливым, зачастую злым остроумием, женщины нашли его интригующим и привлекательным.

Он спал с теми из них, с кем хотел, не позволяя себе примешивать к этому никаких эмоций.

Мать часто писала ему. Он отвечал короткими вежливыми посланиями, которые не содержали ничего, кроме голых фактов. Время от времени она навещала его. Рафаэль никогда не был с ней груб, хотя с трудом позволял ее нечастым визитам нарушать привычный распорядок его жизни.

Что же касается человека, которого свет считал его отцом, тот был верен своему слову и не лишил его наследства. Земли, которые прилагались к титулу виконта, перешли к Рафаэлю, когда тот достиг совершеннолетия, и он превосходно управлял ими. Весь доход уходил на его экстравагантный образ жизни, пользующийся печальной известностью.

Их дороги время от времени пересекались. Разочарование и боль, которые Рафаэль пережил, будучи зеленым юнцом, он старательно обращал в ненависть, возраставшую с каждой встречей, когда любое их слово свидетельствовало о взаимной антипатии. Рафаэлю доставляло удовольствие дразнить этого человека своим метким остроумием. Всех остальных это остроумие заставляло держаться на расстоянии.

Тем не менее была в этой ситуации некая ирония, которая не ускользнула от Рафаэля. Может быть, Марке и не зачал его, но он, без сомнения, сотворил его. Годами оттачивая ледяную сталь его сердца, он добился того, что едва ли теперь какие-либо двое мужчин могли быть более похожими друг на друга.

Глава 1

Дом герцога Суффолка, Мейфэр, Лондон

5 марта 1816 года

Суффолк, как заметил Рафаэль, не испытывал никаких угрызений совести, демонстрируя свое богатство. Это был самый престижный бал сезона, и граф не пожелал ни в чем себя ограничивать. Цветы, украшающие все поверхности, золоченые колонны, хрустальные призмы, свисающие с освещенных газом люстр, огромные зеркала, которые превращали сотни восковых свечей в миллионы, – все это было рассчитано на то, чтобы у любого человека захватило дух.

И Рафаэль затаил дыхание, это так, но не от пышных украшений герцогского особняка.

Его насмешливо изогнутые губы побелели от напряжения, глаза цвета нефрита были обращены к танцующим. Они казались ему всего лишь пятнами красок, сливающихся одна с другой. Его истинный взгляд был направлен внутрь, где шевелились ожившие демоны.

– Послушайте, Фонвийе, вы сейчас раздавите бокал.

Рафаэль заморгал и посмотрел на изящный высокий бокал с шампанским у себя в руке. Его пальцы обхватили бокал, словно это была кружка с элем – так, что побелели костяшки.

Подняв взгляд, он увидел Ричарда Ивенса, лорда Мартинвейла, тот явно был чем-то озабочен. Это был самый угрюмый из четверых друзей – Фонвийе, Мартинвейла, Этверза и Стратфорда, – известных как «Бичи общества», что доставляло четверке большое удовольствие.

Рафаэль немедленно расслабился и улыбнулся шутовской улыбкой.

– Благодарю за напоминание. Леди Суффолк вряд ли обрадуется, если я запачкаю кровью ее прекрасные ковры. – Опустошив содержимое хрустального бокала одним глотком, словно то был дешевый джин, он поставил его на поднос проходившего мимо слуги. Окинув взглядом комнату, Рафаэль глубоко вздохнул: – Не стоит поддаваться дурному настроению. Так какие развлечения ждут нас сегодня ночью?

Подошедший к ним лорд Чарлз Этверз, чье юношеское лицо, хилое телосложение и невысокий рост делали его похожим на двенадцатилетнего, засмеялся своим знаменитым пронзительным смешком и указал на четвертого члена их группы, который как раз начал пробираться к друзьям через зал.

Явно казавшийся встревоженным, Колин, маркиз Стратфорд, был почти так же высок ростом, как и Рафаэль, но с более темными волосами и смуглой кожей. Он обладал определенным шармом – когда хотел его продемонстрировать. Временами его остроумие разило весьма остро, и было некоторое легкое соперничество между ним и Фонвийе, признанным вожаком их компании.

– Господи, эта женщина – сущее наказание, – протяжно сказал Колин, подходя к своим закадычным друзьям. – Я никак не могу избежать ее общества.

Мартинвейл удивился:

– Вы жалуетесь на леди, которая должна стать вашей женой?

Сложив руки на груди, Стратфорд пожал плечами:

– Какое отношение имеет одно к другому?

– А вам не кажется, что имело бы смысл жениться на той, к кому вы испытываете хоть немного любви?

Этверз громко заржал, а Стратфорд нахмурился. Рафаэль выгнул бровь, глядя на друга.

– В самом деле, Мартинвейл, ваша наивность порой меня удивляет. Для негодяя и повесы высшей степени – а именно так моя бабка называет нас, с гордостью доложу я вам, – у вас какие-то слишком романтические идеалы. Любовь, говорите вы? Что общего у этого сомнительного чувства с любой из этих чудовищных ритуальных случек, происходящих у нас на глазах?

Он обвел изящной рукой благовоспитанное общество, заполняющее зал.

– Перед вами – брачный рынок. Товар за товар – я под этим разумею жен за деньги. Союзы заключаются между семьями, и состояния растут, потому что под этим кроется не любовь, несчастный вы олух, а «сколько».

Стратфорд, всегда готовый бросить вызов, проговорил:

– Вы хотите сказать, что не верите в любовь, Фонвийе?

– Любовь? – Рафаэль чуть не подавился. – То, что вы видите, друг мой, это похоть, не более того. Мужчина, могущественный охотник, вожделеет прелестей обольстительной самки. Его папочка вожделеет ее приданого. Любовь – это всего лишь термин, делающий все это более пристойным.

– Любовь – не для таких мужчин, как мы, я совершенно с этим согласен, – уточнил Стратфорд. – Но говорить, что ее не существует, я бы не рискнул.

Схватив бокал шампанского с подноса, предложенного лакеем, Рафаэль сделал глоток и посмаковал сладкую жидкость на языке. Это занятие отвлекло его от неприятного напряжения, стянувшегося узлом в груди.

Любовь.

Ее не существует. Он лучше других знал разрушительную природу этой одержимости, которую люди ошибочно именуют любовью. Они называют ее так в оправдание себе, а потом сочиняют баллады и поэмы, чтобы превознести ее, но в ней нет ничего возвышенного. Это эротический аппетит, это жажда, но прежде всего это – обладание.

Любовь?! Нет, нет и нет.

Господи, да он сегодня просто в дурном настроении! Наверное, это из-за язвительных замечаний, которые он выслушал от своей бабки за обедом. Она сравнивала его с молодыми людьми сомнительной репутации, которых знала в свое время и презирала. Было упомянуто и имя Марке. Рафаэль терпеть этого не мог; его выводило из себя даже напоминание о существовании этого человека. Он всегда чувствовал себя при этом задетым за живое.

А теперь эти болваны толкуют здесь о любви!

– Значит, вы глупы, – заявил Рафаэль, стараясь говорить спокойно.

Этверз хихикнул.

– Фонвийе, – вмешался в разговор Мартинвейл, – я просто шокирован вашими словами.

Картинно прижав руку к груди, Рафаэль слегка поклонился.

– Сожалею, что обидел вас, мой нежный друг. Правда – вещь малоприятная. В зале, который, как предполагается, полон любви, – это слово он произнес с сарказмом, – я не вижу ничего, что могло бы произвести на меня впечатление.

Мартинвейл слегка кивнул в сторону пары, которая только что закончила танцевать.

– Посмотрите вон туда. Это Джулия Броуди и сэр Саймон Блейк. Она не является богатой наследницей и даже не происходит из какой-то знатной семьи, но в этом сезоне ею восхищается весь свет. Блейк – достойный малый, к тому же умный. Все только и говорят что об их безумной любви.

Бросив взгляд на пару, о которой шла речь, Рафаэль увидел, что молодой человек и девушка улыбаются друг другу. Он подумал, что с этим глупым выражением на лицах они похожи на безмозглых дураков.

– Простая влюбленность, не более того. Она пройдет, как только на его палец наденут золотое кольцо.

– Поговаривают, что они обручатся еще до конца сезона. Это будет превосходное окончание такого бурного романа. Они любят друг друга, а вы не правы, мой пресыщенный друг.

Слова Стратфорда, как это часто бывало, вызвали раздражение Рафаэля. Порой Рафаэль даже сомневался, что их с Колином связывает истинная дружба. Он нахмурился. Девушка стояла к нему спиной, но он видел лицо этого болвана Саймона. Худой и высокий. Тот тип, по которому вздыхают женщины с тех пор, как Байрон ввел моду на бледных и замкнутых мужчин. Правда, похоже, что этот в самом деле сильно увлечен девушкой.

Рафаэлю захотелось рассмеяться, но он не смог.

– У него просто слюнки текут, когда он смотрит на нее, – пробурчал он, поднося бокал к губам. – У него сейчас панталоны треснут.

Этверз разразился пронзительным смехом.

– А что, если это действительно любовь? – настаивал Стратфорд. – И тогда вы ошибаетесь, друг мой.

Медленно повернув голову, Рафаэль окинул Колина взглядом своих зеленых глаз.

– Спорим, что это не любовь? Стратфорд, вы сделали невозможное – вы меня заинтриговали. Как, по-вашему, проверить это пари?

– Я мог бы применить мои значительные таланты, чтобы соблазнить девочку. Если бы я сумел разлучить их, значит, это явно не настоящая любовь.

Улыбка Рафаэля была такой же дружелюбной, как у барракуды.

– Но если вы спорите против вашего успеха, откуда мне знать, что вы будете действовать с энтузиазмом?

– Вы полагаете, что я вас обману?

– Стратфорд, вы забываете, что я вас слишком хорошо знаю. Угрызения совести не принадлежат к лучшим качествам вашего характера.

– Можно пустить слух, – нетерпеливо бросил Этверз. – Подвергнуть сомнению ее добродетель. И Блейк даст ей отставку.

– У этого плана есть свои достоинства, – задумчиво сказал Рафаэль. – Но ложью можно напустить слишком много тумана. А я предлагаю встречный вызов. Я сам проверю преданность этой девушки. – Он недобро усмехнулся. – Я утверждаю, что она будет смотреть на меня своими большими ясными глазами, разинув свой маленький, как розовый бутон, ротик. Очень скоро, друзья мои, она совершенно забудет о своем Саймоне. Вот вам и вся любовь.

– Черт знает, что вы говорите! – Мартинвейл нервно провел рукой по волосам. – Вы хотите погубить девушку ради пари. Фонвийе, ведь это…

– Вовсе нет. Знать об этом будем только мы четверо. Я, естественно, представлю вам троим доказательства того, что любовь девушки больше не направлена на ее дорогого Саймона, однако дальше это пойти не должно.

Стратфорд заявил:

– Считаю, что выяснить, кто из нас прав, стоит пяти тысяч. В Аскоте[2]2
  Место скачек и название самих скачек близ Виндзора.


[Закрыть]. Это должно быть сделано в день открытия скачек.

– Согласен, – сказал Рафаэль, не задумываясь. Жаркий, покалывающий поток удовлетворения разлился по его жилам, как теплый мед, и он вдруг почувствовал себя спокойным и довольным, как сытая кошка.

Его взгляд снова остановился на паре, на этот раз сосредоточившись на девушке. Она выделялась из толпы бледных напудренных красавиц. Ее прямые золотисто-рыжие волосы блестели и переливались при свете свечей. Они были уложены сзади в простой шиньон, и это выглядело очень изящно по сравнению с нелепыми прическами из локонов в виде колбасок, в которые были уложены волосы остальных женщин. Волевой подбородок, довольно длинный нос, высокие выступающие скулы. Брови и ресницы были гораздо темнее волос, глаза же рассмотреть на таком расстоянии было трудно. «Наверное, они карие», – подумал Рафаэль. Рот у девушки был крупный, губы полные. Казалось, их ужалили пчелы – или грубо целовали.

В чреслах у него что-то шевельнулось от любопытства, и это его насторожило. Эти губы…

Надоедливый скулеж Этверза ворвался в его мысли.

– Как вы предполагаете это сделать, Фонвийе?

– Внимание, джентльмены. – Рафаэль провел кончиком языка по губам, внезапно пересохшим, и огляделся в поисках шампанского. – У всех женщин есть одно слабое место – их тщеславие. – Он подозвал проходящего мимо лакея.

– Значит, вы будете ей льстить?

Рафаэль презрительно усмехнулся, заменяя пустой бокал полным.

– Вовсе нет.

Стратфорд вопросительно посмотрел на него.

– Тогда… вы станете восхищаться ее рукоделием?

– Вы не поняли, мой милый друг. Я ничего не буду делать. Женщины привыкли к тому, что их преследуют, и склонны отвергать ухаживания, для них нежелательные. Поэтому, чтобы соблазнить женщину, которая не желает быть соблазненной, нужно… ничего не предпринимать.

– Как?..

– Я объясню. – Рафаэль улыбнулся и поставил бокал на соседний столик. Сунув руку в карман фрака, он вынул пару белоснежных перчаток. – Каждая женщина мечтает приблизиться к идеалу женщины. Ей нужно знать, что она делает добро для других. – Он замолчал, натягивая на свои длинные пальцы мягкую кожу. – Вот этим-то в сочетании с природной склонностью женщин лезть не в свои дела я и собираюсь воспользоваться в случае с мисс… э-э-э… мисс?

– Броуди.

– Вот именно.

Рафаэль окинул взглядом своих друзей. Этверз походил на собаку, из пасти которой течет слюна, Мартинвейл был бледен, а Стратфорд выглядел самодовольным. И все трое были совершенно сбиты с толку.

Рафаэль же, напротив, был в восторге. Демоны уже ослабили свою хватку. «А шампанское, – решил он, – превосходно». Он снова взял свой бокал и принялся медленно пить.

– Что же это будет? – взволнованно спросил Этверз.

– Интрига, – пожал плечами Рафаэль и пошел по бальному залу.

Джулия Броуди остро сознавала, что рука Саймона лежит у нее на талии, когда он вывел ее на террасу. Его голос, низкий и мягкий, звучал почти у самого ее уха.

– Я весь вечер дожидался возможности побыть с вами наедине.

Вспыхнув от удовольствия и наклонив голову, чтобы скрыть румянец, она чуть заметно улыбнулась. За время своего ухаживания Саймон целовал ее три раза. Это были легкие нежные поцелуи, от которых на лице у нее вспыхивал приятный румянец. Когда он сегодня предложил ей подышать свежим воздухом, Джулия решила, что он похитит у нее четвертый.

Она на это надеялась. Вопрос «Поцелует ли меня сегодня Саймон?» вертелся у нее в голове еще тогда, когда она занималась своим туалетом и надевала платье из шелка бледно-зеленого цвета, отороченное оборками из вышитых кружев.

А теперь… теперь он это сделает.

– Вот вы где! – окликнул их кто-то.

Джулия резко вскинула голову и выпрямилась, только сейчас осознав, что она почти прижалась к высокому стройному Саймону. Прямо к ним шла ее сестра Лора. Взглянув на Саймона, Джулия увидела, что он хмурится. Значит, он все-таки собирался ее поцеловать!

– Я… я пойду принесу нам пунша, – чинно проговорил Саймон, становясь по стойке «смирно».

Его светло-каштановые волосы, намазанные макассаровым маслом, блестели в газовом свете, привлекательное лицо казалось расстроенным. Не сказав больше ни слова, он направился обратно в зал и начал пробираться сквозь толпу гостей к столам с закусками.

Даже не взглянув на него, Лора подошла к сестре и взволнованно схватила ее за руку.

– Ты заметила, как красив сегодня маркиз Стратфорд? Он стоял с тремя мужчинами и совершенно затмевал всех.

Закатив глаза к небу, Джулия сухо ответила:

– Да, Лора. Его действительно трудно не заметить. Я видела его, когда он танцевал с Люси Гленкоу, девушкой, которую, как всем известно, он намерен просить стать его женой еще до конца сезона.

– Ах, Джулия, это несправедливо! Он меня просто не замечает!

Слова эти прозвучали жалобно, но Джулия знала, что потакать сестре нельзя.

– Лора, здесь множество других мужчин. Господи, ты только посмотри вокруг. Это же событие сезона. Я не позволю тебе грустить.

– Я ничего не могу с собой поделать. Он такой…

– Бедная Лора. – Она взяла сестру за руку.

Она искренне переживала за нее, но не очень сильно. Лора встретит кого-то, кто по-настоящему полюбит ее, как случилось с Джулией.

В конце концов, они ведь в Лондоне, сейчас разгар сезона, их приглашают на все самые модные приемы, они вращаются в избранном аристократическом кругу. Все это похоже на невероятный сон. Они, две девушки незнатного происхождения, которые могут похвастаться разве что решительной матушкой и трудолюбивым отцом, танцуют в полночь в особняке герцога Суффолка!