Текст книги "Четверо детей и чудище"

– Моди тоже блестючки! – сказала Моди, и визажистка намазюкала ей кончик носа.

– Какой костюм первым наденете, Шлёпа? – спросила девушка.

– М-м-м, пусть будет серебряный. – Шлёпа еле шевелила губами – боялась смазать помаду.

Визажистка зачесала короткие Шлёпины волосы назад, приладила здоровущий хвост такого же в точности темного оттенка, а на висках прицепила маленькие серебряные заколки. Потом Шлёпа ушла за шторку мерить серебряный костюм.

– Вот зараза, тугой, как резина! – пожаловалась она. – Не могу влезть!

Она целую вечность возилась за шторкой – но когда вышла, мы все зааплодировали. Я переживала: костюм был очень открытый, практически как купальник, а Шлёпа у нас крепышка, но оказалось, он ладно скроен, утягивал ее где надо и в целом очень стройнил. На Шлёпе были сногсшибательные колготки в сеточку и серебряные туфли на каблуках. Она продефилировала по гримерке, руки на бедрах, помахивая хвостом на затылке.

– Шлёпа, ты и впрямь как звезда, – восхитилась я.

– Я звезда и есть! – подтвердила Шлёпа.

– Звезда, звезда, звезда! – прокаркал попугай, и Шлёпа отвесила ему поклон.

Тут постучали в дверь.

– Пять минут до выхода, мисс Шлёпа! – крикнул кто-то из рабочих сцены.

– Ой-ёй! – испуганно сказала Шлёпа. И словно вдруг опять стала маленькой девочкой.

– Все будет хорошо. – Я взяла ее за руку. Рука была ледяная. Шлёпа вцепилась в меня.

– Ты же читала книгу, Розалинда, – зашептала она. – С желаниями всегда облом выходит?

– Не будет никакого облома, – сказала я, хотя у самой от нервов крутило живот.

Шлёпа начала распеваться, смотрясь в зеркало, поворачиваясь так и эдак, будто все не могла поверить, что серебристая рок-звезда в отражении в самом деле она.

Потом пришли Бульдог с охранниками и проводили ее за сцену. Нас с Наоми, Робби и Моди по другому коридору отвели на специальные места в зале. Публика при нашем появлении зашевелилась. Люди взволнованно произносили наши имена и вытягивали шеи. Затем свет погас, заиграла музыка, и все в ожидании повернулись к сцене. Было так темно, хоть глаз выколи, и я вдруг подумала: а на улице тоже уже темно?

Я сжала кулаки.

– Только бы еще не стемнело! – зашептала я. – Только бы Шлёпа успела выступить. Пусть подольше не темнеет, пожалуйста!

Раздалась барабанная дробь. Большой прожектор высветил на сцене круг, а в самой его середине была Шлёпа – улыбалась залу, голова набок, рука на бедре. Зрители одобрительно зашумели и встретили звезду шквалом аплодисментов.

Шлёпа открыла алый рот и запела. Я эту песню слышала впервые, но народ вокруг довольно визжал и подпевал. В финале Шлёпа исполнила сложный танцевальный трюк, а затем на сцену выбежала целая труппа, все в черных трико с серебряными звездами. Во время следующей песни Шлёпа танцевала вместе с ними и ни разу не сбилась, даже когда танцоры подхватили ее и закружили по сцене.

Она классно отплясывала и на каблуках держалась очень уверенно. Когда танцевальная песня кончилась, Шлёпа сбавила темп и запела тихую грустную балладу, и все тысячи людей в зале сидели затаив дыхание, ни звука не произнесли, пока Шлёпа не спела последнюю печальную строчку, – и тогда стадион снова взорвался аплодисментами.

Шлёпа широко улыбнулась и мгновенно перешла к следующей песне – это был очень громкий рок с таким настойчивым ритмом, что невозможно было удержаться и не хлопать. Без танцев тоже не обошлось – танцоры на этот раз вышли в черном и ярко-розовом. Шлёпа попрыгала с ними, а потом девушки, уже без Шлёпы, исполнили сложный акробатический номер. Затем вдруг на сцене снова тесной группкой появились парни – один за другим, четко под музыку, они отошли в сторону, а за ними оказалась Шлёпа в вырви-глаз-розовом, с розовыми перьями в волосах и в потрясающих розовых туфлях с платформой и на высоком каблуке. Она пела, танцевала, даже сделала стойку на руках и поболтала каблуками в воздухе.

И тут толпа рванула вперед, дружно выкрикивая ее имя. Я перепугалась: что, если желание пошло наперекосяк? Шлёпа вдруг показалась мне такой маленькой и уязвимой на этой огромной сцене, а вокруг – тысячи и тысячи людей. Если они все повалят на сцену, никакой Бульдог со всеми своими помощниками их не удержит. Фанаты не собирались навредить Шлёпе, они явно ее обожали, но если они все одновременно попрут вперед, то затопчут ее, разорвут и передерутся из-за клочков…

Но Шлёпа, сама невозмутимость, подняла руки и помахала – хорош, мол.

– Сядьте, ребята. – Она покачала головой, как будто пристыдила разыгравшихся трехлеток. И они послушались и сконфуженно вернулись на свои места.

Шлёпа запела следующую песню – похоже, хит, потому что после первой же строчки зал встал на уши. Это была мощная баллада с забористым припевом. Шлёпа пела, повернувшись лицом прямо к зрителям, подняв руки, упершись ногами в пол, – явно полностью выкладывалась. Она пела о том, что когда-то была сердитой девчонкой, которая никому не нравилась, но всегда знала, что рождена для славы, и вот она здесь, на сцене, поет во весь голос. Она пела о том, как много это для нее значит, потому что теперь мы все – ее друзья. Все в зале тянули к ней руки, с жаром подхватив припев, – пока вдруг прожектор не погас и вся сцена не погрузилась в темноту.

Робби вцепился в меня, а Моди заплакала.

– Что случилось? В чем дело?

– Темно-плохо!

– Все хорошо, все в порядке, наверное, просто электричество вырубилось. Через минуту все починят, – затараторила я, прижимая их обоих к себе. – Попробуем за сцену пробраться, Наоми, или тут посидим?

Но Наоми не ответила. Как воды в рот набрала. И тут я поняла, что молчат все. Шумные фанаты – целый стадион – застыли как статуи. Я потрогала сиденье впереди – пустое. Я встала, лихорадочно шаря перед собой руками, пока глаза понемногу привыкали к темноте. Вокруг не было ни души. Вся публика испарилась. Наоми исчезла. Мы были одни в огромном зале.

– Эй? Ау, что случилось? Включите свет обратно! – Это была Шлёпа, без микрофона ее голос напоминал мышиный писк.

Конец. Видимо, солнце село. Волшебство перестало действовать. Мы больше не были богатыми и знаменитыми. Мы застряли посреди арены «О2», в темноте, совсем одни.

Глава 6

– Верни все обратно! Слушай, псаммиад, где бы ты ни был, я хочу стать опять богатой и знаменитой! – крикнула Шлёпа.

– Бесполезно, Шлёп, – сказала я и, прижав Моди к бедру, побежала по проходам к сцене. – Волшебство больше не действует. Видимо, солнце уже зашло.

– А почему ж мы тогда в Оксшоттский лес не вернулись? – спросил Робби. Он бежал за мной следом.

– Не знаю. Такое вот волшебство. Когда те дети из книжки пожелали крылья, они после заката в высокой башне застряли, на самой крыше.

– А круто было бы крылья попросить. – На секунду отвлекшись, Шлёпа раскинула руки и «полетала» в темноте. – Может, в следующий раз их и пожелаю.

– Сейчас не твоя очередь. Ты уже загадала. И полюбуйся, куда это нас завело. – Я наконец осознала наше положение и запаниковала: – Как мы доберемся домой? Что скажут папа с Элис? Они будут рвать и метать. Нас же полдня не было!

– Сейчас найду телефон, – сказала Шлёпа. – Эх, опять я в этих дурацких джинсах. До чего ж у меня был классный костюм. Здорово я в нем смотрелась, скажи? – Она постучала пальцем по экрану мобильника и резко втянула воздух. – Мамочки! Пятьдесят семь пропущенных звонков! И бог знает сколько эсэмэсок. «Где вы? Мы волнуемся, возвращайтесь! Если вы решили так поиграть, то это очень гадкая игра. Шлёпа, УМОЛЯЮ, ответь! С Моди все в порядке? Моди с тобой? Шлёпа, Моди же совсем малышка. Немедленно приведи ее обратно. Мы звоним в полицию!» Черт, там еще куча такого.

– Сейчас я даже рада, что мама мне телефон не покупает, – сказала я. – Лучше позвони Элис, Шлёп. Она же там с ума сходит.

– Не из-за меня ведь – она только о Моди волнуется, а с ней все в порядке, правда же? Моди? – позвала Шлёпа в темноту. Голос у нее вдруг стал резкий.

– Шлёп-Шлёп, – сонно отозвалась Моди, примостив голову на моем плече.

– Все в порядке, она у меня. Шлёп, ты можешь спуститься со сцены? Такая темень, я боюсь, как бы ты не упала, – сказала я.

– Я же с тех крутых платформищ не упала. Туфли просто отпад! Я в них прям как взрослая. А слышала, как я пела?

– Да весь Лондон слышал! – сказала я.

– Я некоторые песни помню. Сейчас! Я была девчонкой сердитой… – Получилось слабо и скрипуче, как раз как у сердитой девчонки.

– Без волшебства не получается, – сказал Робби. – Я же разучился по деревьям лазить, забыла?

– Это потому что ты бездарь. А у меня еще как получается. Просто звучит непривычно, потому что без микрофона, – яростно выпалила Шлёпа, но, судя по голосу, она чуть не плакала.

– Не переживай. Ты обалденно пела, весь стадион был в восторге. Ты была суперзвездой!

Я ждала, пока она скажет, что я тоже была суперзвездой, гениальной популярной писательницей, – но зря надеялась.

– В общем, давай позвоним папе и Элис, и… и, видимо, папе придется сюда за нами приехать, – сказала я. От одной этой мысли у меня в животе екнуло, но я знала, что звонить надо немедленно.

– Он психанет. Он же ненавидит по Лондону ездить, – засомневался Робби. – Терпеть не могу, когда он на нас кричит. Может, лучше маме позвоним?

– Она в летней школе. Не срываться же ей сюда – к тому же она там без машины, – сказала я.

– Не нужна нам машина. – Шлёпа говорила очень уверенно. – Сами доедем. А потом проберемся в дом, заныкаемся в своих комнатах и сделаем вид, что весь день там и сидели.

– Ты с луны, что ли, свалилась, Шлёпа? Как будто мы сможем такое провернуть! – возмутилась я.

– Как будто не у меня только что был концерт с аншлагом на «О2»! – сказала Шлёпа. – Хватит рассусоливать, пошли выход искать.

Она спрыгнула со сцены. Держась за руки, мы, спотыкаясь в темноте, добрели до выхода.

«Только б не заперто», – сказала я про себя, сердце так и колотилось, – но дверь открылась без всякого труда.

Мы стояли, моргая, в ярко освещенном коридоре.

– Мы куда-то не туда вышли. Надо вернуться в гримерку. Громила же там, – сказал Робби.

– Громила? – спросила Шлёпа.

– Мой пес, Громила, – сказал Робби. – Как думаете, Бульдог вывел его погулять?

– Ты чего, Робс? Нет никакого Громилы, и Бульдога тоже, кстати.

Робби понурился.

– А я его уже полюбил, – пробормотал он.

– Слушай, я тоже свою кошечку полюбила…

– А я рада, что попугай ненастоящий. Горлан был чересчур уж горластый, – сказала Шлёпа. – Но вот одежду и те классные туфли жалко. Я, кстати, еще накрашена? – Она потерла лицо, чтобы проверить. – Нет, вот досада!

– Бизьянка! – жалобно сказала Моди. – Хочу бизьянку!

Мы не знали, о ком она: о шиншилле или все-таки о псаммиаде. Может быть, Моди и сама этого не знала. Она знала только, что устала, проголодалась и торчит в каком-то странном коридоре, и непонятно, что происходит, и грустно. Она заплакала.

– Не плачь, солнышко, – я переместила ее на другое бедро.

Моди заплакала громче.

– Она хочет ко мне, – Шлёпа выхватила ее у меня из рук. – Хочешь к Шлёп-Шлёпе, да, Моди? Ничего, сейчас поедем домой, а завтра пойдем к обезьянке. Мы попросим тебе целую кучу обезьянок, если захочешь, и ты сможешь с ними со всеми играть.

– Я думала, завтра моя очередь загадывать, но Моди маленькая, так что уступлю ей, – сказала я.

– По-моему, нам всем надо пожелать, чтобы папа не разозлился, – засопел Робби. – Он очень разозлится, особенно на меня. Он всегда на меня сердится.

– Нет, он больше на меня рассердится, я же старшая, – вздохнула я. – Может, хотя бы эсэмэску ему отправим, Шлёп? Напишем, что мы живы-здоровы и едем домой. Хотя как мы доберемся, не понимаю. Не пешком же, мы ведь так далеко, и даже дороги не знаем.

Робби с Моди уже плакали, да и я готова была разреветься.

– Ну вы и размазня, народ, – сказала Шлёпа. – Идите за мной.

Вряд ли она знала, куда идти, и все же решительно зашагала по коридору, перехватив Моди так, чтобы та ехала на закорках. Мы с Робби потащились за ними.

– Эй! Вы что тут делаете?

В конце коридора стоял охранник и удивленно глазел на нас:

– Вы как сюда попали, ребятня?

Начни мы объяснять, только время бы зря потратили.

– Бежим! – крикнула Шлёпа.

И мы дали деру.

Мы с Робби не очень быстро бегаем, а Шлёпа несла на себе Моди, но охранник тем не менее остался далеко позади. Мы протопали обратно по коридору, увидели какую-то дверь, вылетели в нее – и очутились в оживленном торговом комплексе, среди магазинов и кафе.

– Не тормозим! – крикнула Шлёпа, хотя охранник вроде за нами уже не гнался. Мы увидели наверху указатель «К метро».

– Ага! – сказала Шлёпа. – Пошли, народ. Поедем на метро.

– Одни? – удивился Робби.

Шлёпа презрительно фыркнула:

– Вы двое, похоже, без мамульки из дома ни ногой.

– Отстань! Вот и нет, – возразила я, хотя она была права.

Шлёпа уверенно зашагала вперед, и мы поплелись следом.

– А как быть с билетами? – забеспокоилась я. Уж не собирается ли Шлёпа пролезть под турникетом?

Шлёпа закатила глаза:

– Видимо, придется мне раскошелиться. – Она достала из кармана джинсов пластиковый кошелек с Микки-Маусом.

– Но это ж куча денег, – сказала я.

– Ну да, куча, – потеребила Шлёпа тонкую стопку купюр.

Она попросила в кассе два детских билета и один дала мне.

– А как же Моди и Робс?

– Они маленькие, им билеты еще не нужны. Ты что, вообще ничего не знаешь? – удивилась Шлёпа.

Похоже было на то. А я ведь ее на год старше. Я не первый раз была в лондонском метро, но сейчас понятия не имела, на какую платформу идти и до какой станции ехать, а Шлёпа только глянула на запутанную схему метро – и тут же сообразила, как нам ехать.

В метро было полно народу, несколько пар с любопытством нас разглядывали.

– Вы что, ребята, одни едете? – озабоченно спросила какая-то женщина средних лет.

– Одни, – сказала Шлёпа. – Но вы не волнуйтесь. Я за ними присматриваю.

Я покраснела как рак: я ведь выше Шлёпы и самая старшая, это сразу видно.

– А мама вам разрешает одним ездить, когда темно?

– А что ей делать? – сказала Шлёпа. – Она болеет, с каталки не встает, а папаша уж сто лет как смылся.

– Вот беда! – Женщина приняла Шлёпину болтовню за чистую монету. – Но неужели… неужели совсем некому вам помочь?

– Мы сами справляемся, спасибо, – поблагодарила Шлёпа.

С грохотом подъехал поезд. Моди, перепугавшись, захныкала.

– Тише, Моди, все хорошо, солнышко. Это просто такой чудной поезд. – Шлёпа покачала ее вверх-вниз. – Пошли.

Робби в метро тоже не понравилось. Он не хотел заходить в вагон. Застыл как вкопанный – одна нога через порог, – с тревогой всматриваясь в темный зазор между поездом и платформой.

– Провалиться можно, – с опаской сказал он.

Шлёпа, вместо того чтобы, как обычно, разворчаться, принялась его уговаривать:

– Давай, Робс, это совсем не страшно, честное слово. Ты не упадешь – а если упадешь, я тебя поймаю!

Робби она не слишком убедила, зато на женщину произвела впечатление.

– Ну до чего смелая девочка! – сказала она себе под нос.

Шлёпа, страшно довольная собой, ухмыльнулась. Не знаю, станет ли она когда-нибудь богатой и знаменитой певицей, – уж скорее богатой и знаменитой актрисой. Или экскурсоводом по Лондону – ориентируется она, похоже, интуитивно. На станции «Ватерлоо» мы, по ее указке, сошли, и она повела нас загадочными переходами.

Моди задремала, а Робби все время был начеку и по-прежнему всего боялся: шума поездов, длинных коридоров, бормотания по громкой связи про то, что надо быть осторожными при выходе из вагона и что нельзя прислоняться к дверям. Эскалаторы наверх, к вокзалу, ему тоже не понравились. Мне пришлось чуть ли не волоком его тащить.

Шлёпа остановилась перед табло отправления. Я, конечно, тоже в него уставилась, хотя даже не знала, на какой станции живет папа. Я все бегала глазами по расписанию, когда Шлёпа победно воскликнула:

– Нашла! Восьмая платформа. Пошли!

Поезд был набит битком, и пассажиры опять на нас таращились. Очередная сердобольная тетушка спросила, одни ли мы едем, и Шлёпа по новой завела свою шарманку про бедную храбрую девчушку. На этот раз она слегка переборщила – маму вовсе укокошила и выдумала жестокого злодея-отчима, который все время на нас орал и избивал, когда мы осмеливались ему перечить.

– Особенно братишке достается. Отчим его заставил в спортивную школу пойти, а когда оказалось, что толку от пацана ноль, так взбесился! – живописала Шлёпа. – Он его до смерти боится, верно, Робби?

Робби вспыхнул.

– Вовсе он не взбесился! – зашипел он, когда на следующей станции женщина сошла.

– Да знаю я. Это я так, для красного словца.

– Нечего о нашем папе байки сочинять, – сказала я. – Никакой он не злой и не жестокий.

– А чего ж вы оба так трясетесь, что он рассердится? – прищурилась Шлёпа. – «Ой-ой, что же скажет папа?» Смотрите, в штаны не наделайте.

– Ничего мы не трясемся. Мы ему объясним, что мы тут ни при чем, – сказала я.

– Значит, расскажешь ему, как мы разъезжали по Лондону в лимузине, как ты свои книжки подписывала, как Робби кулинарное шоу вел, как Моди была в «Шестичасовом», а я – мегазвездой на сцене «О2»? – спросила Шлёпа. – Ну, конечно же, он все поймет.

– А что же тогда сказать?

– Надо, чтобы они испугались и стали нас жалеть, а не ругать, – сказала Шлёпа. – Знаю! Скажем, что какой-то урод напал на нас в лесу, затащил в свой фургон, увез куда-то и запер в страшном сарае, но мне удалось вылезти в окно, я вас всех освободила, и мы сбежали. Точно, так и скажем!

– Ничего не выйдет. Папа позвонит в полицию, нас станут расспрашивать, что да как, а Робби врать вообще не умеет – сразу покраснеет и разревется.

– Неправда. – Робби стоял весь красный и чуть не плакал.

– У нас возьмут показания, будут спрашивать приметы, в итоге мы наврем в суде под присягой, и нас отправят в какую-нибудь ужасную тюрьму для детей. – Я была уверена, что так и будет.

– А что, может, там весело будет, – сказала Шлёпа. – Уж наверняка лучше, чем в том интернате, куда меня мама запихнула, хотя у меня там все по струнке ходили, я в общаге была за главную. Меня даже старшие девчонки слушались.

– Не сомневаюсь, – устало вздохнула я.

– Да расслабься ты. Я вас, ребята, в обиду не дам, – пообещала Шлёпа. Она побаюкала Моди, которая все так же крепко спала. – Особенно Моди.

– Мы и без тебя справимся, – надменно сказала я.

Когда мы сошли на своей станции и в нерешительности остановились, не очень понимая, куда теперь, к нам подкатил какой-то старик.

– Заблудились, ребята? – спросил он и одной рукой приобнял меня, другой Шлёпу. – У меня тут рядом машина. Подбросить вас домой?

– Опасный незнакомец! – беззвучно сказали мы с Робби друг другу.

Мы вывернулись из его объятий и дали стрекача.

– Папа точно здесь живет? Я не вижу его дом, – пропыхтел Робби.

– Просто надо было свалить от этого чудика, – сказала Шлёпа.

– Шлёпа, теперь точно надо звонить папе с Элис!

– Ни за что! Я совру, что потеряла телефон. У кого есть карманы? Иди сюда, Робби. – Шлёпа запихнула свой мобильник Робби в карман – с трудом, там уже был лев. – Вот так. Тебя обыскивать не станут. Пошли, по-моему, нам вон по той улице. Уже близко.

– Но что же мы скажем, когда придем?

– Я разберусь, – сказала Шлёпа.

– Этого я и боюсь, – я покачала головой. – Не надо только никакой бред сочинять. Давайте уж врать без затей. Мы забрели далеко в лес и потерялись. Потом устали и легли поспать, а когда проснулись, уже было темно, и с тех пор мы так и плутали, искали дорогу домой. А телефон ты в лесу потеряла – выпал из кармана.

Шлёпа с Робби уставились на меня, хлопая глазами. Похоже, внезапно озарившая меня идея их не впечатлила. Даже Моди, которая спала, положив голову Шлёпе на плечо, неодобрительно фыркнула.

– Тупая какая-то байка, – подытожила Шлёпа. – Как будто нам всем по три года.

– Зато так они не будут сердиться, – возразила я.

Они все равно рассердились. Да еще как. Хотя сначала долго нас обнимали и плакали. Папа одной рукой прижал к себе Робби, другой – меня и так в нас вцепился, как будто вообще не собирался отпускать. Элис обнимала Моди и рыдала, а потом папа их тоже притянул к себе. Так мы и стояли тесной кучкой – все, кроме Шлёпы.

Потом папа позвонил в полицию, чтобы нас больше не искали. Они за нами даже вертолет послали – осматривали лес с воздуха.

– Круто! Жалко, что нас на вертолете не покатали! – огорчилась Шлёпа.

Элис кричала на нее, называла безответственной хулиганкой, говорила, что она на всех нас плохо влияет. Но Шлёпе, похоже, это было до лампочки. Она просто стояла и с улыбочкой повторяла «Ну да, ну да», пока Элис ее не тряхнула:

– У тебя совсем совести нет! Я так волновалась, чуть с ума не сошла.

– Ты просто боялась, вдруг что не так с Моди, – сказала Шлёпа. – А за меня ты и двух пенсов не дашь, тебе на меня начхать.

Нас с позором отправили спать. Шлёпа натянула одеяло на голову и, похоже, тут же вырубилась, но когда через несколько часов я проснулась, то услышала рядом грустное сопение.

– Шлёпа? – шепотом позвала я.

Она сопела в подушку, но я все равно слышала.

– Шлёп, ты плачешь?

– Еще не хватало. Закрой варежку, дура. Ну вот, ты меня разбудила, – свирепо зашептала Шлёпа.

Я боролась с собой. Зачем она все время грубит и хамит? Как же с ней тяжело. Тут снова раздался негромкий всхлип.

Я вылезла из постели и склонилась над Шлёпой. Коснулась ее щеки. Щека была вся мокрая.

– Ну чего ты, Шлёпа, – мягко сказала я.

– Меня бесит, что я на концерте допеть не успела, – всхлипнула Шлёпа.

– Ну да, ну да, – сказала я, нарочно повторив ее присказку. Я нашарила в темноте свою сумку, достала пачку бумажных платков и кошелек. Дала Шлёпе платок и стала рыться в кошельке, гремя мелочью.

– За билеты отдать не могу – не хватает, – сказала я. – Зато у меня вот что есть.

Я нашла Шлёпину руку и сунула в нее две монетки.

– Это что?

– Два пенса. Мне на тебя не начхать.

– Все ты врешь. Ты меня ненавидишь.

– Ну, бывает. Так я и Робби иногда ненавижу, а он мой брат. А ты теперь мне сестра. И ты классно спела там, на стадионе. И очень классно довезла нас до дома.

Шлёпа опять засопела, но стиснула мою руку.

– Я завтра тоже пожелаю, чтобы мы стали богатыми и знаменитыми, – сказала я.

Но завтра ничего желать не пришлось. Мы были наказаны, и гулять нам запретили.

– А можно совсем маленький пикничок, чтобы Моди дома не сидеть? – спросила Шлёпа. – Ей так нравится в лесу – и она ни в чем не провинилась. И мы тоже вообще-то. Мы ж не нарочно заблудились, и теперь ни за что не заблудимся, честно-честно, клянусь.

– Можешь хоть до посинения клясться. Никакого вам пикника, – сказала Элис.

– А можно пойти к песчаной яме просто так, без еды? Там так здорово, – забросила удочку я. – Или вы с папой возьмите себе еды и вина, а мы обойдемся. Наказание что надо.

– Помолчи, Розалинда. В лес вы больше не пойдете. И вообще – из дома ни ногой. Нет вам больше доверия, – сказал папа.

Они были непреклонны. Пришлось нам торчать дома. Сказать по правде, раньше я была бы счастлива провести целый день дома, когда есть что почитать. Робби тоже любит читать, или придумает сложную игру в зоопарк, возится полдня со своими зверями – и счастлив. Но для Шлёпы это был кошмар. Элис хотела в первую очередь наказать ее, она была уверена, что это Шлёпа во всем виновата. Она забрала у нее ноутбук, так что Шлёпа осталась без своих игр, и DVD ей смотреть запретили. Мы сидели по своим комнатам, а папа и Элис на первом этаже играли с Моди.

– Меня им тут не запереть, – сказала Шлёпа, подходя к окну. – Вылезу и пойду в лес. Найду псаммиада. Пожелаю… пожелаю, чтоб у мамы все лицо бородавками покрылось, а твой папаша чтоб облысел и чтоб они оба стали жирными уродами, тогда их друг от друга будет тошнить, они взбесятся, и их разведут по разным психушкам. А мы с Моди останемся тут и каждый день будем желать всякое. Как тебе план?

Я тоже подошла к окну. Второй этаж, а все равно очень высоко.

– Шлёп, не валяй дурака. Шлёпнешься и расшибешься.

– Как бы мне спуститься, – мучительно размышляла Шлёпа. – Нужно что-то типа веревки.

В книжках про пансионы из спален всегда выбирались по связанным вместе простыням, но я решила, что это все равно страшно опасно, и Шлёпе ничего не сказала.

– По-моему, это плохой план. И насчет заколдовать папу и Элис – тоже. Они после заката еще больше на нас разозлятся и запрут тут на всю жизнь. Нет, надо, чтобы они поверили, что нам правда стыдно. Когда мы с Робби ругаемся с мамой, потом всегда просим прощения в письме. Она его прочтет, заплачет – и тут же нас прощает.

– Не буду я никакое дурацкое письмо писать! – фыркнула Шлёпа.

– И не пиши. А я напишу. И Робби тоже попрошу. Робс, зайди к нам, – позвала я. – Дело есть.

Я аккуратно вырвала из своего блокнота для рисования пару листов и открыла большую жестяную коробку с карандашами.

– Сначала бордюр, – сказала я Робби и отчертила ему поля – у него вечно линейка сбивается.

Я нарисовала на полях цветочки, деревья, синих дроздов, белок и кроликов. Робби нарисовал львов, тигров, слонов и жирафов. Звери у него вышли крупные – их шеи, лапы и попы с хвостами выпирали за поля, но он так здорово орудовал карандашами, что этот недочет вполне сходил за художественный прием.

Шлёпа стояла над нами и отпускала саркастические замечания.

– Вы себя кем возомнили, Уолтом Диснеем? Розалинда, тебе сколько лет, а? И все калякаешь пушистеньких крольчат!

– Цыц. Я же не для себя их рисую, а чтобы папа умилился. Он меня за козявку держит. На прошлое Рождество куклу подарил.

– Да ладно!

– Ну, может, на позапрошлое. Но все равно. – Я не отрывалась от рисунка. Зачем рассказывать Шлёпе, что я была в восторге от той роскошной американской куклы, наряжала ее так и эдак, расчесывала ее длинные волосы и тайком с ней играла?

– Мне мой папа крутые подарки дарит – разные шмотки дизайнерские, еще айпод или телефон. Кстати, верни мне мобильник, Робби. Надо посмотреть, может, он мне написал. Он меня со своих Сейшел прям заваливает эсэмэсками.

Шлёпа заглянула в телефон и явно расстроилась – но тем не менее зачитала несколько сообщений вслух. Даже Робби понял, что она их сама выдумала.

– Гора эсэмэсок, – пробормотала Шлёпа.

– Тебе мама вчера гору эсэмэсок отправила, – съязвила я.

– Старая кошелка, – сказала Шлёпа, удаляя сообщения.

– Может, хоть попробуешь ей письмо написать? – предложила я. – Не обязательно ведь от души.

– Я не такая больнушка, как вы, – сказала Шлёпа.

– Ну да, мы больнушки – зато, если мой план сработает, мы с Робби пойдем к песчаной яме и попросим у псаммиада что-нибудь для себя, а ты будешь дома сидеть, – сказала я.

Шлёпа взвесила «за» и «против».

– Ладно, давай листок, – она села на пол рядом с нами.

Отчертила широкие поля и убила кучу времени, заполняя их рисунками самой себя. Одна маленькая Шлёпа лезла на дерево, на самый верх листа, другая прыгала на батуте в спортзале, третья танцевала на каблуках, а четвертая, в серебристо-черном костюме, пела в микрофон.

– Она решит, что я просто нафантазировала, – вздохнула Шлёпа. – Но когда завтра я опять стану богатой и знаменитой, мама у меня будет в первому ряду сидеть. И папа тоже. И твой нудный папаша, и папина дурынделка-жена. И все мои бывшие училки, и тот бестолковый психотерапевт, и вообще все, кто меня доставал и на мозги капал. Повыпучат глаза и скажут: «А, ну теперь-то все ясно. Просто у Шлёпы артистический темперамент. Какая же она классная!»

– Ты иногда такую пургу несешь, – сказал Робби, украшая своего тигра тоненькими полосками.

– Готово, осталась писанина, – объявила я. Сперва я предусмотрительно набросала черновик на клочке бумаги, чтобы не испортить красоту.

Дорогие папа и Элис!

Мне очень-очень стыдно, что вы вчера из-за нас так переживали и что мы всех подняли на уши, даже полицию. Мы правда не нарочно заблудились, но все-таки не стоило нам уходить без спроса.

Нам ужасно нравится гулять в лесу, и, если мы опять туда пойдем (было бы замечательно!), торжественно обещаем сидеть в песке и никуда не уходить. Большущее спасибо, что взяли ради нас отпуск, нам у вас в гостях очень классно.

Надеюсь, вы еще как-нибудь нас пригласите. Нам очень повезло с папой и мачехой.

Люблю,

Розалинда.

– Буэ! – Прочитав письмо через мое плечо, Шлёпа сделала вид, что ее тошнит мне на голову.

– Кто бы спорил, – сказала я. – Я же не от души.

У Робби письмо вышло куда короче, но в целом в том же духе.

Дорогие папа и Элис!

Простите меня, пожалуйста. Я больше никогда не буду уходить. Мне очень-очень сильно стыдно.

С любовью,

Робби.

Шлёпа ограничилась еще более кратким вариантом. В ее письме было только одно слово: «Извините». Зато она написала его раз сто, разным почерком и всеми возможными цветами, так что получилось – хоть и неприятно это признавать – убедительнее, чем у нас.

– Видали? Суть ясна, и не обязательно так гнусно подхалимничать, – сказала она. – Это твое второе имя, Розалинда. Гнусная Подхалимка.

– Вот и нет, – обиделась я.

– Гнусная Подхалимка, – повторила Шлёпа дурацким манерным голосом и стала этак по-злому меня передразнивать, неприятно вывалив язык.

– Перестань! Чего ты такую рожу скорчила? Вовсе не такое у меня лицо, – возмутилась я. – И язык изо рта не торчит.

– А вот и торчит. Оттого что ты все время подлизываешься к моей маме и к своему папаше, хотя любишь их не больше моего. Ты трусиха и больнушка.

– Неправда! – воскликнула я, хотя сердце у меня так и колотилось.

– Твой план отстойный, ничего у тебя не выйдет, – продолжала Шлёпа. – Они тебя только презирать станут. Какая же ты задавака, ботанка и зануда! Ничего удивительного, что папаша от вас ушел. Ты его достала, и твой тупой братец тоже. Вот мой папа меня не бросал.

– Не смей так о моем папе! – крикнула я.

Какая же она язва, просто невероятно. А я-то прошлой ночью из кожи вон лезла, чтобы ее утешить. Все, что она сказала, неправда. Так ведь? Шлёпа просто бесится от скуки и оттого, что ее любимый папочка ей не звонит и не пишет, но так или иначе, ее слова засели у меня в голове. Они корчились там, вселяя в меня страх и панику.

Чтобы отвлечься, я снова взялась за «Пятерых детей и чудище». Надо перечитать про то, как Сирилу, Антее, Роберту и Джейн удалось совладать с псаммиадом. Сосредоточиться было трудно: Шлёпа сочинила песню про Гнусную Подхалимку и вертелась вокруг меня, высунув язык и согнувшись в три погибели.

Когда позвали обедать, мы отдали папе и Элис свои письма.

– Думаете, меня так легко обдурить? – сердито сказал папа – а потом взял и крепко нас обнял.

На этот раз он и Шлёпу не забыл. Даже распричитался: мол, какое у нее высокохудожественное письмо. Шлёпа самодовольно ухмылялась, хотелось ее стукнуть.

После обеда нам разрешили остаться внизу, правда, ноутбук Шлёпе так и не вернули.