Электронная библиотека » Жан-Пьер Милованофф » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Языческий алтарь"


  • Текст добавлен: 3 октября 2013, 00:47


Автор книги: Жан-Пьер Милованофф


Жанр: Современная проза


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Жан-Пьер Милованофф
Языческий алтарь

Моей матери



У белых мертвые, возносясь к звездам, забывают свою родину. Наши мертвые никогда не забывают эту чудесную землю, ибо она краснокожему – мать.

Вождь индейцев сиэттл, 1854 г.

Верьте мне. Вся жизнь соткана из дней, ночей, воспоминаний. Но случай – дикое животное, никогда не ночующее дважды в одной и той же норе. Сколько я взираю на мир, столько наблюдаю, как достойнейшие люди стремительно утрачивают и никогда больше не обретают счастье, как бы они его ни заслуживали. Одну такую историю я расскажу. По случайности, она не моя собственная.


Есть у человека ферма в горах, луга, леса, скот. Худенькая усердная жена, сыновья-близнецы, дочь. Когда он сидит вечерами на террасе, широко расправив плечи, и с нетерпением на лице взирает на горизонт, на поднимающиеся из долины дымки и на петляющую реку, то любой скажет: у него есть все для счастья. Но разве кто-нибудь что-нибудь об этом знает? Вся жизнь соткана из дней, ночей и воспоминаний.

Как-то январской ночью, когда крыши засыпает снегом и петухи спят в темноте, на ферму пробирается враг. Он перерезает горло женщине и девочке, вешает близнецов и поджигает постройки. Хозяина он оставляет среди пепелища, с рваной раной на плече и разодранной щекой, приняв его за мертвеца.

Уж поверьте, случай – обезумевший зверь, и никто не предугадает, где он заночует. А река продолжает течь, и на ее берегах растет трава, даже когда ветер разносит пепел с пожарища. Спустя несколько недель, когда стараниями старого управляющего фермер оживет, та же самая река, составленная каплями дождя, приведет его на равнину, где резвятся ребятишки, где женщины красивы, а на столах лежат книги с золотыми обрезами, где человек с изуродованным лицом может, никому не назвав своего имени, забыться в гостиничном номере, среди тысяч нор, вырытых для случая, пожирающего воспоминания.


Вот. Я торопился, как пожар, как вода, как ветер. Но не рассказал главного, того, что предшествовало трагедии, сопротивлялось ей. Теперь, когда спасшийся с высохшими глазами и окаменевшим сердцем плывет на плоту по течению, я вернусь назад, к самому началу. А потом поведаю, как судьба этого беглеца пересеклась с моей…

Глава 1

Грех гордыни

Январским утром 1919 года в деревушке в Коль-де-Варез, неоднократно менявшей за века название, находят в сугробе младенца. Его отогревают, кутают, мажут ему ротик маслом. Кюре крестит его в своей церкви и нарекает Жаном Нарциссом Эфраимом Мари Бенито. Малыша Жана берет к себе богатый фермер, не имеющий сыновей. Теперь у мальчика будет комната в горах. Из окна он будет наблюдать за стадами, за изменчивыми небесами, за белой изморозью под деревьями, за далеким горным хребтом. Гуси, пролетающие высоко над долиной, будят в его сознании вопросы. Откуда летят гуси? Почему они так спешат? Где сегодня заночуют? Что их гонит – страх или надежда? Позже, когда ребенок превратится в старика и станет чертить на песке толстыми изуродованными пальцами, эти вопросы снова начнут его тревожить. Но напрасно. Урок, который мы извлекаем из собственного давнего опыта, невесом, как пух на головке у муравья.

Теперь ребенок подрос, окреп, любит бегать и играть, прячется за юбками или за мебелью и ничего не боится – настоящий голубоглазый медвежонок, довольно урчащий посреди пчелиного роя. Стоит ему схватить протянутое красное яблоко, никто уже не сможет отобрать у него добычу, разве что напеть ему на ушко песенку или чмокнуть в шею. За столом приемный папаша кладет ложку на тарелку и гордо смотрит на него, щуря глаза. После десерта он ведет его в спальню и ждет, пока он уснет, а потом тихонько крадется прочь. Дверь он оставляет открытой, на случай, если ребенок позовет его во сне.

Если гордыня и впрямь грех грехов, ошибка, влекущая наихудшие беды, то грех гордыни, несомненно, состоит уже в том, чтобы долго любоваться в молчании спящим ребенком и мечтать, чтобы он, пробудившись, нашел у изголовья шелковые одежды исполина. Может быть, смертным запрещено заранее воображать величие, которое проголодавшийся зверь-случай способен в одно мгновение изорвать клыками.

Черные муравьи

Но пришло время представить фермера, не имеющего сыновей. Фамилия его Жардр, имя – Бьенвеню. Его род считается старейшим в округе и, следовательно, одним из самых зажиточных. Это не значит, что деньги текут к нему рекой, как раз наоборот. «Молодые леса и старые ледники не наполняют шелковый чулок», – гласит мудрость горцев. И слуги Бьенвеню слышат звон монет в хозяйском кармане всего раз в год, когда он продаст лес.

В свои сорок лет Бьенвеню Жардр, которого все уже кличут «стариком Жардром», сбивает людей с толку: он тяжеловесен, чудаковат, рассеян. Даже в разгар дня он похож на ночную птицу: ходит медленно, словно толчками, будто на ногах у него гири. Когда необходимо принять срочное решение, он не говорит ни «да», ни «нет», а подносит к глазам руку, так что в щелочках между веками остается виден серый проблеск, похожий на острие нового гвоздя. На говорящих с ним он иногда смотрит так, словно впервые их видит, а иногда отворачивается и разглядывает на стенах блики, заметные ему одному. Какой он – простодушный или лукавый, невинная душа или неврастеник? Точно ответить не может даже старуха Лиз, его кухарка.

У меня о старике Жардре собственное мнение. Полагаю, жизнь запросто снимает с него стружку, и чтобы сделать жизнь легкой, как белое вино, он нуждается в небольшом запасе хитростей, которые можно завернуть в носовой платок. Если мне надоест ждать, и я разверну платок, что там окажется? Привычка (или желание) больше ценить богатые сигарные ароматы, чем маршальские победы; искусство скрывать решимость медлительностью и действовать, не спрашивая советов; неповторимую манеру дремать на террасе с полуприкрытыми веками вместо того, чтобы бежать впереди политических поветрий, требующих поступков, наказаний и голов.

Немногочисленные близкие Бьенвеню считают, что он, овдовев, стал еще страннее. Все в один голос сетуют, что его внезапных поворотов ни за что не предугадать. Непонятно, почему он без видимых причин переходит от возбуждения к унынию и наоборот. Он – превосходнейший малый, говорят они, только никогда не знаешь, чего он захочет: сегодня одного, назавтра – совсем другого.

Но при всех прыжках настроения и причудах Бьенвеню, теперь, когда у него появился приемный сын, его речи обрели последовательность. Его собственное детство прошло в хаосе и под замком, по крайней мере, на его взгляд. Как укрыться от стыда за то, что он научился писать одно только свое имя? Искупая собственное невежество, старый фермер даст ребенку образование, какого сам лишен.

Вот почему дождливым октябрьским утром Бьенвеню Жардр в наполовину траурном облачении, в черном котелке на голове сам везет воспитанника в свежевыкрашенной четырехколесной двуколке. Вот так событие! Чтобы его описать, потребовались бы слова, неподвластные лгунам, ломкие, как миндальная скорлупа, полная тишины и слез, слова, отдающиеся в груди, как лесное ауканье.

Школу, куда будет ходить Маленький Жан, не назовешь великолепной. Это бывшая конюшня позади церкви, в ней один-единственный класс на всех учеников сразу. За учителя в ней кюре. Сидя среди мальчиков старше его, ребенок вдыхает запахи коровьего навоза и древесины, но так пахнет всюду, это и есть запах гор, и он не чувствует себя чужаком. С утра до вечера его синие глазки выглядывают из-за плеч старших детей, личико медвежонка, ищущего мед, ловит вопросы старого кюре раньше, чем тот успеет их задать. По мере того, как он учится разбираться в книжках и владеть карандашом, воспроизводя черных муравьев алфавита, ткущих историю мира, пределы Коль-де-Варез расступаются. Беседы на гумне, вздохи и ворчание у камина, жалобы старух, злые крики пастухов, подзывающих собак в тумане, звяканье колокольчиков подсказывают школяру, что его поджидают тысячи жизней, подобные теням в лесу.

Поверьте, истина скрыта столькими складками, прячется так глубоко под камнями и под посеребренной изморозью травой, что ее нескоро выковыряет даже длинный заступ могильщика. И потому выдуманные рассказы, басни, отзвуки смеха и голоса, сопровождающие нас вдали, так ценны нам, ни на что не годным, не имеющим никаких других надежд, кроме грез. Они смягчают боль и оживляют иллюзии, не удержанные временем. Цвет у них, как у сильно охлажденного вина из погреба, льнущего к согревающему его языку. Но к этому я еще вернусь.

Глава 2

Ромашка

С тех пор, как Маленький Жан-найденыш стал пропадать в школе по шесть дней на неделе, фермер потерял аппетит и вообще сделался сам не свой. По утрам он не покидает свою спальню, днем дремлет на террасе, куда вытащил кресло с гладкими, как кость, дубовыми подлокотниками. Но стоит ему закрыть глаза, как ему представляется ребенок в снегу. Тот самый ребенок, которого нет с ним рядом, которого он ждет до вечера, желая только одного – ждать.

Ах, Жан-Эфраим, тихо бормочет он, тебя обогрели, одели, смазали тебе рот маслом. Кюре выбрал тебе имена, чтобы ты отличался от скотины. Я поселил тебя в горах. Но с тех пор, как разум твой очнулся от пролета диких гусей, ты с утра до вечера не покидаешь класс, хотя это всего лишь перекрашенное стойло, а на меня не обращаешь внимания. Хорошо еще, если бы после дня учения ты торопился обратно. Но ты медлишь, и мне даже кажется, что ты про меня забываешь!

Вот о чем говорит сам с собой старый фермер на террасе, куда он выволок кресло. Внезапно он хватает бинокль, снятый с убитого на войне, о которой никто больше не говорит, и вглядывается в тропинку под небесной лазурью. Видит он только сугробы из снега и листьев, застывших на холоде птиц, различает даже гнезда, только не силуэт ребенка на фоне голубых небес.

Ах, Жан Бенито, принимается он за свое. Я окружил тебя вниманием и суетой. Я берег тебя, как родной отец. Пока старая Луиза, которую все кличут Лиз, отогревала тебя у своей веснушчатой груди, я не осмеливался дышать – все в твою честь. Когда ты прыгал у нее на руках, как кусочек сала на сковороде, я, неверующий человек, молился за твое будущее. А в итоге ты предпочитаешь учебу грустным беседам со мной, и я сегодня утром впервые обнаружил у себя на виске прядку седых волос, именуемую «ромашкой».

Плененные души

Чтобы понять ворчание Бьенвеню, надо знать, что за зиму его воспитанник превратился в вундеркинда гор. Алфавитом он овладел за несколько дней, девятью цифрами – в считанные недели. Теперь, когда боярышник вдоль дорог оповещает о наступлении весны, не проходит и часа, чтобы он не удивлял священника своими вопросами.

Правда и то, что после уроков ребенок не торопится домой, к горящим на закате высоким окнам. Когда целый день прыгаешь от глагола к глаголу, как по камням речного брода, то нелегко вернуться к вечеру на прямой путь. Вот Маленький Жан и бродит, бегает, делает вид, что заблудился или стал невидимкой, сравнивает увиденное с тем, что предполагает, и надолго исполняется изумления.

В марте он обнаружил наполовину заросшую колючками тропинку, куда не додумался бы сунуться даже сам дьявол, у которого повсюду глаза. Едва освободившись, школяр отправляется мечтать в этот длинный тоннель среди чащи. Он не притрагивается к гнездам, а только наблюдает, как ползают по земле насекомые. Поверьте мне, мир населен плененными душами, которые не освободить одним дуновением. Любая капелька жизни заключена в утлую скорлупку, снабженную рожками, усиками, крылышками, лапками, челюстями. И любая частичка живого до самой смерти бьется в стенах своей тюрьмы. Ребенок наклоняется, опускается на колени. Ему хочется иначе, не так, как видно глазу, заглянуть во все ловушки одиночества, куда попалась, приклеилась жизнь, чтобы дожидаться освобождения. Потребовалась бы вечность и праздность, доступная разве что божеству, чтобы побывать у каждого папоротника, сосчитать всех божьих коровок, взлетающих с самого сотворения мира с неподвижной ладони.

Но уже скоро, как легко догадаться, мальчик собирает волосами слишком много паутины и устает от укусов в шею несносной жалящей братии. В середине мая он впервые спускается один к реке. Издали она кажется неподвижным отблеском между стволами лиственниц, напоминает чешую дракона, обезглавленного лучом света. Но если приблизиться, сверкание приобретает подвижность, оживает, становится текучим, чтобы снова затвердевать вдали, увлекая взор к горизонту.

Жан охотно пробыл бы на берегу до ночи, любуясь выныривающими на поверхность выдрами и проплывающими мимо бревнами, но фермер на террасе теряет терпение и трубит в рог. Приходится забыть про восторги и бегом возвращаться на дорогу, чтобы занять свое место за длинным столом, на котором дымится гороховый суп.

Бессонница

– Ты не спишь, Маленький Жан?

– Мне не спится.

– Тебя что-то беспокоит?

– Почему охотники убили сегодня утром волка?

– Потому что волк был злой.

– Где он теперь?

– Арман повесил его на крюк под террасой.

– Зачем?

– Потому что он дурно пахнет.

– Завтра я потрогаю его зубы. Посмотрю, действительно ли он мертвый.

Наш управляющий

Среди многочисленных людей, круглый год проживающих во владениях Жардров, особенное место занимает Арман, эконом, раздающий работу поденщикам и ведущий книги. Те, кто его не любит, твердят, что он в деревне чужой и обязан привилегиями своего положения только тому, что хорошо плавает. Это он достал из реки безжизненное тело Розалии, супруги Бьенвеню. С того дня он располагает в жилище Жардров, «Высоком доме», большой комнатой и кухней и пользуется доверием хозяина, который без колебаний называет его наш управляющий, когда хочет его задобрить.

У него костлявая физиономия, серо-зеленые глаза навыкате, манера никого не посвящать в свои планы, курить только собственные сигареты, помалкивать, а не спорить по пустякам, особенно когда он прав. При этом он не допускает никакой фамильярности и вольностей в языке и никогда не уступает, когда речь идет о подлинных интересах Бьенвеню, которые, наверное, неотделимы от его собственных. Чтобы произвести впечатление на охотников, стреляющих в зарослях фазанов, очень многочисленных (охотников, а не фазанов), он щеголяет в егерской куртке, расшитой карманами и патронташами, хотя сам не выносит ружей, охотничьих засад, пальбы, дичи, зрелища крови. В Коль-де-Варез с возмущением вспоминают, как он отказался предложить выпивку ватаге новобранцев, которые развлекались тем, что отрезали головы уткам, чтобы те носились по траве, не зная, что уже мертвы.

Арман полагает, что ни перед кем не обязан отчитываться на земле и на небесах, не считая Бьенвеню, а тот ничего с него не требует. Обычно Арман проводит дни под открытым небом, невзирая на погоду, и ест в одиночестве. Дважды в месяц он объезжает все угодья с инспекцией. На это уходит три полных дня, а то и больше, в зависимости от работ, которые надо проверить. Бьенвеню подарил ему луг и бревенчатую хижину выше горной гряды Адре, поэтому злые языки утверждают, что он совершает эти объезды, только чтобы проверить свою люцерну и мирно похрапеть в своей хижине. Не пойму, что в этом дурного.

Прежде чем осесть в Коль-де-Варез, Арман путешествовал. И жил. Из этих путешествий и жизней он привез манеры, тени, элегантность, богатый словарь, проницательность и, главное, отрешенность. Не забуду и про пищу для будущих грез Маленького Жана – безделушки и безделицы, превращавшие комнату управляющего в пещеру Али-Бабы: коробку с 48 цветными карандашами, каждый из которых отличается от соседнего, флакон-пульверизатор духов в форме гондолы, турецкий ковер, ивовый сундучок, набитый фотографиями моряков, рулоны шелка, расшитого золотой нитью, с бахромой легче пуха, патефон с ручкой и раструбом – германское изделие, которому ребенок внимал один единственный раз, хотя сам управляющий охотно запускает его в одиночестве, глубокой ночью, и наслаждается Una furtiva lacrima в исполнении господина Карузо.

Кроличье рагу

Перед Пасхой Лиз выбрала жертву – кролика с розовой мордочкой и пышной шерстью, отца многочисленного семейства. Со своей обычной резвостью, не переставая напевать, она, держа зверька головой вниз, оглушает его ударом скалки. При помощи Армана, не позволяющего жертве дергаться, но все-таки отвернувшегося, чтобы не присутствовать при убийстве, она погружает длинный кухонный нож в кроличью головку позади уха и спускает кровь в эмалированный тазик, куда уже нарезала черствый хлеб для санке – провансальского блюда, рецепт которого перешел к ней от бабушки. Тазик наполняется густой кровью, зверек висит неподвижно. Эфраим, как раз на вершок переросший высоту стола, безмолвно наблюдает за священнодействием.

– Почему ты так на меня смотришь? Проголодался?

– Нет.

– Тебе любопытно?

– Да.

– О чем же ты думаешь?

– Кролик уже мертвый?

– Конечно! Гляди, я сейчас сниму с него шубку.

И краснолицая старуха Лиз устрашающе точным движением залитых кровью рук снимает с кролика шкуру. Так выворачивают меховой ботинок, чтобы заглянуть внутрь. Теперь «шубка» висит на крюке, а тушка лежит на доске и ждет, когда ее разрубят. Лиз моет в раковине руки и хватает топорик, который сама наточила с утра в подвале на точильном бруске. Эфраим, не произнося ни слова, провожает глазами каждый удар, обрушивающийся на доску. Скоро от кролика остаются куски мяса разного размера.

– Ну вот, остается только запечь его с луком! – провозглашает Лиз, закончив кромсать тушку.

– Почему ты все время работаешь? – спрашивает ее ребенок.

– А как же! Если я ничего не приготовлю, что ты будешь завтра есть? Тебе тоже приходится работать – в школе.

– Да, но ты-то старая. Ты скоро умрешь.

– Это когда Богу будет угодно, малыш. Все мы в Его руках.

На следующий день Эфраима не могут найти к обеду. Его ищут вокруг дома, кличут на опушке леса. Бьенвеню сам не свой. Старуха Лиз, редко теряющая самообладание, так разволновалась, что у нее подгорел соус для рагу. Один Арман только пожимает плечами: он уверен, что с мальчишкой не случилось ничего страшного. И верно, днем его приводит кюре: оказалось, он заперся в классе с книжкой.

– Ты не голоден? – спрашивает Лиз.

– Я не хочу есть кролика.

– И из-за этого ты нас так разволновал?

Лиз уезжает в деревню

Пока ребенок выглядывает из-за спин старших детей в стойле, используемом под школу, в Высоком доме происходят два события, последствия которых проявятся гораздо позже.

Однажды управляющему, вернувшемуся после затянувшегося дольше обычного объезда, становится плохо на пороге конюшни. Считая, что его лягнула лошадь, его поднимают и несут под водяной насос. Он приходит в себя и твердит, что это пустяки, нет-нет, ничего страшного, просто слабость, усталость, может, на солнышке перегрелся, а может, жажда… На следующий день у него жар и видение – матрос, скрючившийся под патефоном. «Я не хотел тебя убивать! – кричит он. – Убирайся! Оставь меня!»

Потом Арман приходит в себя. Жара больше нет, матроса тоже. Он больше не кричит, остались только потливость рук и кровохарканье. По утрам, спускаясь в кухню, он движется шаткой походкой и прижимает к губам платок. Тем не менее спустя две недели он объявляет, что выздоровел, снова вертит себе сигаретки и возобновляет дальние поездки.

Но беда никогда не приходит одна. Вторая не заставила себя ждать. Старуха Лиз, на которой целых тридцать лет держался весь дом, ломает шейку бедра и просит увезти ее в родную деревню. Это по ту сторону границы, и хотя ворон успел бы слетать туда-обратно за время соборования, людям приходится спускаться в долину и снова подниматься по противоположному склону ущелья Серф. После оттепелей прошли сильные весенние дожди, и путь стал долог и тяжел. Бьенвеню везет умирающую в крытой двуколке, размышляя по пути о ребенке, найденном его служанкой в снегу. Это она его согрела и одела. А он, фермер с седыми висками, принес лучшего растительного масла для ротика младенца.

– Лиз, вы знаете, кто мать Маленького Жана?

– …

– У меня есть право это знать. И у ребенка тоже.

Служанка шевелит губами, невнятно бормочет. Возможно, слова ее не связаны с его вопросом. Возможно, она просто просит воды. Но Бьенвеню чудится, что она произносит имя Лукреции, отверженной, обитающей в лачуге на краю деревни, под одной крышей со свиньями и гусями.

– Лукреция? Только не она!

По брезентовой крыше двуколки колотит дождь. Мул пугается вспышек молнии и сходит с тропы. Лиз умолкает. Фермер понимает, что уже не услышит ответа. Он шарит позади себя рукой и кончиками пальцев закрывает умершей глаза. Теперь у него другие заботы. Ночью, по скользкой грязи, он должен преодолеть хребет, служащий границей, и в одиночестве оказаться в местах, которые знает совсем плохо. Как его там встретят? Двадцатью годами раньше жители этой деревни и Коль-де-Варез враждовали из-за жеребца-производителя, поджигая друг другу амбары. Потом каждый из двух враждующих лагерей решил, что одержал победу, и перешел к обороне.

День еще не занялся, когда Бьенвеню добирается до первых ферм и, выбрав одну наугад, въезжает на просторный двор, залитый водой. Его встречает горбун: вскинув карабин, он грубо спрашивает, что здесь надо чужаку. На счастье, горбун оказывается зятем церковного сторожа и двоюродным братом самой Луизы. Мокрое от дождя тело заносят в гостиную с низким потолком и накрывают простыней, которая станет ей саваном. Тут Бьенвеню замечает, что у Лиз распахнулось правое веко, и ему кажется, что мертвая служанка не спускает с него суровый взгляд.

Ее хоронят на следующий день, в присутствии всех мужчин деревни. Слез никто не льет, обходится без речей, их заменяют крепкие шершавые рукопожатия. Целую неделю Бьенвеню проводит во хмелю.


Страницы книги >> 1 2 3 4 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации