Текст книги "Переезд"

Жорж Сименон
«Переезд»

Глава 1

Это была вторая ночь. Он изо всех сил боролся со сном, стараясь как можно дольше лежать с открытыми глазами. Сквозь рейки металлических ставен пробивался резкий свет от электрических фонарей, освещавших улицу за лужайкой.

Бланш спала. Она обладала способностью засыпать сразу, как только оказывалась в постели. Она словно сооружала себе норку, как это делают животные. Какое-то время она ворочалась, поглубже закапывалась под в одеяло, зарывалась головой в подушку.

– Спокойной ночи, Эмиль.

Он склонялся над ней, целовал в щеку, порой его губы натыкались на прядь ее волос.

– Спокойной ночи, Бланш.

Случалось, что спустя пять-шесть минут в порыве безотчетной нежности, напоминавшей угрызения совести, он произносил шепотом на одном дыхании:

– Приятных тебе снов.

Она редко отвечала, и вскоре он уже слышал ее дыхание, такое особенное! В самом начале их супружеской жизни он поддел ее:

– А тебе известно, что ты храпишь?

Ее это так встревожило, так смутило, что он поспешил добавить:

– Это не то чтобы настоящий храп… Так, легкий шелест, словно полет пчелы на солнце…

– Тебе это не мешает?

– Да нет. Напротив.

Он не лгал. Большую часть времени этот ритмический шелест помогал ему уснуть, и он ловил себя на том, что дышит в одном с ней ритме.

Этой ночью ему не хотелось засыпать. Он ждал, прислонившись головой к стене. Около одиннадцати он услышал, как женщина с другой стороны укладывается спать в постель. Разделявшая две квартиры перегородка была, очевидно, тонкой или же в этом месте имелся некий дефект в кладке, может, разбитый кирпич?

Сейчас она, наверное, спит, как и накануне. Если только не, выжидает, как он.

Время от времени он различал вдали шум машины, останавливавшейся возле одного из домов. До него доносились голоса, почти всегда принадлежавшие парам. Вот мотор стихает. Он представляет себе, как женщина ищет ключ у себя в сумочке или мужчина шарит в карманах в поисках своего. Чуть позже в одном из окон, наверное, вспыхивает свет.

Он был недоволен собой. Его мучил стыд. Иногда он смыкал веки с твердым намерением погрузиться в сон, но почти тотчас к нему возвращалось властное, непреодолимое желание слушать, как и накануне.

Сколько же было на часах вчера, когда мужчина вернулся домой? Он даже не знает этого. Не осмелился зажечь свет, чтобы взглянуть на будильник. В ту ночь он внезапно проснулся, разбуженный шорохами, голосами, смехом – ну и всем остальным.

Как бы там ни было, он больше часа простоял, прижавшись ухом к стене, чтобы лучше слышать; и когда все смолкло, он был уже несколько другим человеком.

Доказательство тому – вот он, любитель поспать, сейчас заставляет себя бодрствовать, чтобы снова послушать. Происходит ли это у них каждую ночь?

Являются ли его соседи мужем и женой? Или это всего лишь свидание, повторяющееся от случая к случаю?

Ни ее, ни его он не видел. Ему практически было ничего не известно о жильцах этого дома, он даже не знал, сколько их всего. На каждом из восьми этажей было как минимум две квартиры. Даже больше, поскольку на рекламном щите указывались пяти», четырех-, трехкомнатные квартиры, не считая однокомнатных.

Это был не один такой дом. По меньшей мере двадцать похожих одно на другое зданий образовывали геометрические фигуры, и перед каждым одинаковые по количеству квадратных метров лужайки, одинаковые только что высаженные деревья.

Он не сожалел о своем решении. Впрочем, они приняли его вместе с Бланш. В течение почти двух лет он читал в газетах рекламу новых районов, которые, как грибы после дождя, вырастали вокруг Парижа.

– Не боишься, что мы будем чувствовать себя несколько потерянными?

Бланш никогда не высказывала категоричных суждений. Возражение она могла выдвинуть разве что в форме вопроса. Он был мужчина, муж, глава семьи.

Ален, тот буквально взбунтовался:

– Ну и что я буду делать в этом поселке? К тому же мне придется поменять коллеж.

– Это решать твоему отцу, Ален.

– Отцу не тринадцать лет. Он никогда никуда не ходит, разве что в конце месяца разок выводит тебя в кино. У него даже друзей нет. А у меня они есть!

– Там заведешь себе новых.

– А ты знаешь, что там за люди, в этом Клерви? Это даже не название местности, города или деревни, это слово изобрели рекламные агенты.

Ален брюзжал, как делал это каждый год, когда речь заходила о каникулах.

– Снова Дьепп, там через день идет дождь и большую часть времени слишком холодно, чтобы купаться. Почему мы не едем в Испанию, как все мои друзья?

– Потому что у твоего отца не бывает отпуска летом и он может приезжать к нам лишь на выходные.

– Разве мы не могли бы поехать в Испанию вдвоем?

– И оставить его сидеть дома по воскресеньям одного?

Июнь только начался. Ничего еще не было решено. Им пока хватало дел и с переездом.

Эмиль отказывается спать. Он ощущает потребность слушать снова, однако мысли его становятся все более расплывчатыми. Внезапно он начинает злиться на жену за это ее похрапывание, которое мало-помалу подчиняет себе его собственное дыхание. Сейчас он уснет без всякой уверенности в том, что внезапно проснется, как это случилось с ним прошлой ночью.

Бланш по ночам не просыпалась. И будильник ей был не нужен. В шесть утра, с разницей в две-три минуты, она открывала глаза, бесшумно выскальзывала из постели и, с халатом и тапочками в руках, шла на кухню.

Даже в доме на улице Фран-Буржуа ей удавалось без шума закрывать дверь, которая была не совсем прямоугольной.

Смешно было вот так ожидать чего-то, что, возможно, не произойдет.

Гордиться собой он не мог. Что бы он сказал в свое оправдание, если бы его застигли прильнувшим ухом к стене?

Бланш он не боялся. Она была его женой. За все пятнадцать лет супружеской жизни она ни разу ни в чем его не упрекнула. Также ни разу не отпустила она в его адрес и ни одной, пусть даже самой безобидной, шпильки, как это делает большинство жен.

Все же он боялся ее мнения, смутной искорки, вспыхивавшей в ее глазах, настойчивого, вопрошающего взгляда.

Поскольку накануне он спал, то не слышал, как подъехала машина, и проснулся лишь от звука голосов. Вероятно, мужчина приехал на автомобиле.

Утром он заметил у тротуара спортивную машину с открытым верхом, вишневого цвета, резко выделявшуюся на сером фоне большинства других автомобилей.

Их машина…

Перед глазами у него все поплыло, и когда он разомкнул веки, то сквозь ставни проникал уже не свет уличных фонарей, а утреннее солнце. Он пощупал рукой постель рядом с собой. Бланш уже встала, и ему показалось, что он чувствует запах кофе Он был угрюм, недоволен собой. Недоволен одновременно и тем, что уснул, и тем, что пытался продержаться без сна.

А следовало бы радоваться. Белые стены, приглушенного мягкого оттенка, скорее, даже цвета слоновой кости, без единого пятнышка, без единой трещинки. Это вам не тусклые, местами отклеивающиеся обои в цветочек на улице Фран-Буржуа и даже не обои в домике его отца в Кремлен-Бисетре.

Многие годы, в сущности всю жизнь, он ненавидел обои в цветочек, которые воплощали в его глазах некий склад ума и состояние души.

Он вспомнил одно лето, когда ему было семь или восемь лет. Простые люди в те времена еще не стремились ни на пляжи, ни за границу.

Некоторые вовсе не брали отпуска. Другие ехали куда-нибудь в деревню, к старикам родителям, где главным развлечением была ловля лягушек в прудах.

Все воняло навозом. Спальни тоже. Рано утром просыпались от мычания коров.

Он еще продолжал ездить раз в неделю в Кремлен-Бисетр поцеловать отца-вдовца и пенсионера, до того сорок лет проработавшего школьным учителем. Среди многоэтажных жилых зданий стояли три домика из строительного камня, и как только открывалась дверь, было слышно тиканье медных настенных часов в с головой.

Теперь стены вокруг Эмиля были светлыми, без всяких следов жизни прежних обитателей.

Они были первыми. Одно из зданий, с восточной стороны, было не достроено, и гигантский кран тянулся своей косой рукой к небу.

Кроме комода, тумбочки и маленького овального столика в спальне из мебели стояла лишь кровать: больше не было никакой нужды держать огромный платяной шкаф орехового дерева, который занимал все место на улице Фран-Буржуа.

Он ничего не сказал два дня назад, когда вплотную к стене поставили кровать. Он взглянул на комод – свадебный подарок тетки Бланш, – тумбочку, низкое кресло, покрытое тусклым чехлом.

Переезжая, они с сожалением расстались с некоторой своей мебелью, ставшей бесполезной либо занимавшей слишком много места.

Сейчас он угрюмо смотрел на то, что они привезли.

Он еще не говорил об этом с Бланш. Он сделает это позже, через несколько недель. Она более консервативна, чем Он, более сентиментальна, и он был готов к тому, что, лишь подчиняясь его желанию, Бланш согласится расстаться, например, с их кроватью.

Для нее кровать являлась символом их совместной жизни, их союза, любви, рождения Алена, их радостей и легких недугов на протяжении пятнадцати лет.

Он толкнул дверь ванной комнаты. Там под струей душа стоял голый Ален.

– Который час? – спросил мальчуган.

– Половина седьмого.

– Завтрак готов?

– Я не был на кухне.

– Маму не видел?

– Нет еще. Знаешь, думаю, нам лучше выходить из дома на десять минут раньше. Вчера я отвез тебя прямо к началу занятий и у меня едва хватило времени припарковаться.

– Нас задержал грузовик.

– Грузовики попадаются каждый день.

Почему на чертежах было написано «туалетная», а не ванная комната? Ведь это была самая настоящая ванная: темно-синий плиточный пол, стены, отделанные голубым кафелем. И не надо ждать, когда соизволит заработать старая газовая колонка и ванна наполнится водой.

На улице Фран-Буржуа он порядком намучился с этой клетушкой, которую лишь с большой натяжкой можно было назвать ванной комнатой, заставленной разным хламом, с матовыми стеклами, сквозь которые невозможно даже было разглядеть узкий двор-колодец.

Со всем этим было покончено, как и с плебейским уличным шумом, начинавшимся с раннего утра.

– Теперь заживем по-новому! – воскликнул он, когда они вернулись, подписав бумаги на новую квартиру.

Зажить по-новому! Возможно ли такое в принципе?

Тем не менее он не был разочарован. Ничто не давало ему повода жаловаться или думать, что он ошибся в своем выборе.

– Если бы только можно было видеть солнце больше чем четверть часа в день! – стонал Эмиль на протяжении пятнадцати лет.

Теперь он его видел. Стоило ему поднять штору, как спальню заполнил солнечный свет. Он распахнул окно и увидел напротив, метрах в пятидесяти, точно такой же, как у них, белый дом. В нем тоже в каждой квартире имелся цементный балкон, и на некоторых из этих балконов сушилось белье.

Улица Фран-Буржуа в том месте, где они жили еще три дня назад, едва достигала пяти метров в ширину, и иногда, чтобы разминуться с прохожим, приходилось сходить с тротуара на проезжую часть.

Высоко в небе с гулом пролетели два самолета, временами исчезая в утренней дымке. До «Орли» было не больше восьми километров.

– Они заходят на посадку с другой стороны, – уверял управляющий домом. Вы будете слышать лишь легкий гул и очень скоро привыкнете. Все жильцы высказывали мне подобное опасение, однако впоследствии я не получил ни одной жалобы.

Он набрасывает синий халат и проходит через комнату, которая на чертежах обозначалась как «общая». Это слово ему тоже не нравилось. Туалетная, общая комната. Она являлась одновременно столовой и гостиной, так как была разделена на две части перегородкой высотой около метра.

Они пока поставили там пышное растение в медном кашпо, которое всегда, сколько он помнил, стояло у них в столовой на улице Фран-Буржуа.

– Доброе утро, Бланш.

Она подставляет мужу лоб для поцелуя, не выпуская из руки сковороду.

– Доброе утро, Эмиль. Как спалось? Я уже собиралась тебя будить, но услышала, что ты разговариваешь с Аленом. Он готов сесть завтракать?

Ален съедал глазунью из двух яиц, тогда как его отец довольствовался чашкой черного кофе, иногда с рогаликом. Бланш уже повидалась с булочником и обо всем с ним договорилась, так что в половине седьмого перед их дверью оставляли свежий хлеб и рогалики.

– День обещает быть чудесным.

– Будет жарко, – возразил он и добавил, сам не очень в это веря: Наверняка после обеда разразится гроза.

Вероятно, это звучит фальшиво, и он сам злится на себя за то, что вот так, почти со злобой, опошляет это обещающее быть таким солнечным утро.

Клерви![1]1
  Светлая жизнь (франц.)


[Закрыть] Дурацкое название, отдававшее искусственностью, рекламой, приманкой для простофиль. Он живо представляет себе, как ломал голову тот тип, которому поручили придумать название новому жилому кварталу.

Должно быть, ему сказали:

– Пусть оно будет веселым, солнечным… Оно должно напоминать о радостях жизни.

Клерфонтены[2]2
  Светлый фонтан (франц.)


[Закрыть] уже существовали, да, впрочем, тут и не было фонтана.

Где-то даже имелся квартал Плен-Солей[3]3
  Залитый солнцем (франц.)


[Закрыть]. Он не мог себе представить, как бы он кому-нибудь сказал, что живет в Плен-Солей.

А в Клерви?

Кухня хоть и небольшая, зато безупречно обставлена, как на выставках.

– Ты узнала насчет мясника?

– Он каждое утро приезжает из Рэнжи. Достаточно оставить ему заказ по телефону. Через несколько месяцев в универсаме появятся мясной и рыбный отделы.

Входит Ален – одетый, с мокрыми волосами.

– Готово?

– Осталось только поджарить яичницу.

Он усаживается за полированный стол, кладет перед собой учебник английского. Эмиль же, прихватив чашку с кофе, которую подала ему жена, проходит через общую комнату и направляется в сторону ванной, то и дело останавливаясь, чтобы отпить глоток.

А мужчина и женщина за стенкой уже встали? Маловероятно. Позапрошлой ночью они уснули часа в три, если не позже.

Он странно улыбнулся. Он смеялся над самим собой. Коль скоро ложились они очень поздно и так же поздно вставали, не исключено, что Жовис никогда с ними и не встретится?

Так что он никогда не узнает, как они выглядят – он и она. Он будет знать об их интимной жизни больше, чем знают обычно о своих лучших друзьях, о своей семье, даже о своей жене, но может случиться, он встретится с ними на улице и не догадается, кто перед ним.

Ванна была мокрая; на полу валялось махровое полотенце. Он рассердился на сына и порадовался, что с нового учебного года тот пойдет в лицей в Вильжюифе. Ему не надо будет больше отвозить его в Париж к восьми утра. Ален станет пользоваться автобусом. Отцу не придется убивать целый час до открытия конторы.

Во время экзаменов нельзя было переводить мальчугана в другой лицей. И таких проблем – тьма. О некоторых они подумали заранее. Тогда те показались безобидными, легкоразрешимыми. Отчего же Эмиль вдруг сейчас забеспокоился?

Собственно говоря, он не беспокоился. Это не было также и разочарованием.

Нечто подобное он иногда испытывал по воскресеньям в детстве. Родители строили планы. К примеру, отправиться пообедать на берегу Сены, и, разумеется с целью экономии, они брали с собой еду. Машины у них не было.

Шли пешком. Через песчаные карьеры.

– Осторожнее, Эмиль, тут ямы с водой…

Он бы предпочел поесть жареной рыбы или мяса в каком-нибудь ресторанчике, как поступали многие. Трава, на которую они садились, была пыльной и подозрительно пахла.

Почему у них все всегда кончалось ссорой-то перед самым уходом домой, то ближе к середине дня? Его мать была нервной, как и Бланш. Можно было подумать, что она боится мужа, тогда как в действительности это он подчинялся ее желаниям.

Когда они подкатили сюда на машине, а следом за ним подъехал и фургон с вещами, ликованию Жовиса не было предела:

– Вот увидишь, начнется новая жизнь!

– А до сих пор ты не был счастлив?

– Да нет, был, конечно. Но…

Все ж таки они наконец-то окажутся среди – всего нового, в чистоте, в обстановке, не опошленной другими жизнями, которые пропитали бы стены и потолок своими разочарованиями, своими заботами, горестями и болезнями.

– Посмотри, как здесь весело!

И, подняв голову, он увидел в одном из окон, чуть ниже их квартиры, лысую голову старика с красноватыми, как бы уже безжизненными глазами, с короткой, вставленной в рот трубкой.

Быстрее всего добраться до автострады можно было, если ехать по не достроенной еще дороге, проходившей под железнодорожным полотном. Путь пролегал через новостройки, где улицы еще только угадывались, а справа находился аэропорт «Орли».

Ален сидел рядом с отцом на переднем сиденье «Пежо» и уныло созерцал пейзаж.

– О чем ты думаешь?

– О том, что придется заводить новых друзей. Судя по тому, что я успел увидеть, это будет нелегко.

– Ты не рад, что уехал с улицы Фран-Буржуа?

– А почему я должен радоваться?

– У тебя теперь большая комната. По утрам ты можешь принимать душ или ванну, не дожидаясь, когда же соизволит заработать водонагреватель. В будущем году будет закончен бассейн.

– С таким количеством жильцов придется записываться в очередь, чтобы один раз нырнуть.

– На следующий твой день рождения я куплю тебе мопед. Тебе не нужно будет ездить в лицей автобусом.

– Неизвестно еще, что за лицей в этом Вильжюифе.

Жовис испытывал смутное чувство вины. До этого он и у жены не заметил особого восторга. Переезжая, он убедил себя, что все это для их общего блага и он сделает их счастливыми.

Быть может, Бланш с сыном рассуждают иначе? Он ни о чем не жалел. Слишком рано было делать какие-либо выводы. Они не прожили еще на новом месте и двух суток.

Чего действительно не хватало, так это новых связей, во всяком случае Жовису. Он навоображал себе, что они с головой окунутся в новую жизнь, все вокруг них немедленно наладится, они вместе будут радоваться, что избавились от пыльного прошлого.

– А что мама будет делать целыми днями?

Он украдкой взглянул на сына, удивленный вопросом.

– В каком смысле? Она будет делать то же, что и всегда.

– Ты так думаешь?

Внезапно он уже и сам в это не верит. Тем не менее он возражает:

– Чем она занималась в Париже? Дом, магазины, рынок, кухня…

– Приезжать домой обедать ты не будешь, да и я тоже, когда перейду в лицей в Вильжюифе. Магазин в Клерни только один. Вокруг все напоминает заброшенный пустырь. А на пустырях не прогуливаются.

Он всегда искал одобрения Алена и с горечью отметил про себя, что не нашел его и в этот раз.

– Тебе не нравится новая квартира?

– Я ничего не имею против дома.

– Когда твою комнату приведут в порядок…

– Я так мало времени провожу в своей комнате!

– Сегодня вечером установят телевизор.

– Знаю.

– И что?

– Ничего.

Он бойкотировал их новую жизнь, еще даже не попробовав, что это такое.

Тем хуже, если Эмиль ошибся. Идти на попятный было уже поздно, поскольку они приобрели квартиру в рассрочку на условиях ежегодных выплат по займу в течение пятнадцати лет.

Съехав с автострады у Итальянских ворот, они направляются к Сене и переезжают через нее по Аустерлицкому мосту. Чуть позже, у станции метро «Сен-Поль», напротив лицея Карла Великого, Ален выходит из машины. На часах без пяти восемь.

– Деньги у тебя есть?

Мальчуган удостоверяется, что они лежат у него в кармане. Это ему на обед. Вот так и рождались проблемы, наподобие той, что пришлось решать накануне.

Эмиль не мог заехать за Аденом, чтобы отвезти его на обед, так как заранее не знал, в котором часу сможет уйти из конторы. Каждый будет сам планировать свое время.

Когда они жили на улице Фран-Буржуа, все было просто, ибо стоило им преодолеть несколько сот метров – и их ждал уже накрытый стол.

Накануне Бланш весь день раскладывала белье и одежду по стенным шкафам.

Между ванной и комнатой Алена имелся гардероб, окруженный с трех сторон стенными шкафами.

– Представляешь, как это будет удобно! – воскликнул Эмиль, когда они месяца три назад посетили едва достроенную квартиру.

Еще работали водопроводчики и маляры. Сложно было получить верное представление о размере пустых комнат, где странно звучали голоса.

– Что ты об этом думаешь?

– Здесь хорошо, – послушно отвечала Бланш.

Она оглядывалась по сторонам, словно пытаясь определить свое место в этом новом мире.

– Тебе придется в два раза меньше заниматься уборкой, потому что здесь легче поддерживать порядок. К тому же везде имеются стенные шкафы.

– Мне нужно еще со всем этим разобраться.

Два дня назад, когда вносили мебель, она приняла дверь стенного шкафа за дверь в общую комнату. Это было всего лишь вопросом привычки.

В квартире на улице Фран-Буржуа они чувствовали себя, как в старой одежде, с ее накопившимися за многие годы запахами, и на всем – налет времени, оставшийся не от них, а от нескольких поколений неизвестных им людей Все требовало ремонта: окна, сквозь щели в которых дуло, ставни, на которых не хватало крючков, засов входной двери, который можно было сдвинуть, лишь приподняв саму дверь.

Каждый вечер Малары, их соседи сверху, до половины двенадцатого смотрели телевизор, и слышимость была такой, словно находишься в их жилище.

Стоя в очередях к лавочникам, Бланш вынуждена была слушать болтовню старух, которые каждое утро встречались, чтобы обменяться очередными сплетнями.

У Жовиса оставался целый час. Его контора открывалась только в девять. Он двинулся к Вогезской площади и остановил машину на улице де Тюренна.

Накануне он зашел выпить кофе на террасе бара, находившегося прямо на углу. На тротуаре стояло четыре или пять столиков и несколько стульев. Тент был опущен, так как солнце припекало уже не на шутку.

Он тогда успел прочесть свою газету от корки до корки. Ему предстоит читать газету и сегодня утром, затем утром следующего дня, и так до тех пор, пока не закончится учебный год и ему не надо будет больше отвозить сына в лицей Карла Великого.

Перед ним стоял официант.

– Принесите мне…

Он колеблется, видит на оконном стекле выведенные мелом слова: привоз пуйи[4]4
  Марка белого вина.


[Закрыть].

– Бокал пуйи.

Пил он мало, позволяя себе аперитив, лишь когда вдруг оказывался с друзьями, или порой по воскресным вечерам, когда отправлялся куда-нибудь с Бланш и Аденом. За столом он довольствовался одним-двумя стаканами красного вина.

Он вошел в бар, где на одном из столиков лежали газеты. Он бывал в этом бистро, еще когда оно было темным, со старой оловянной стойкой, с опилками на полу, а владел им однорукий овернец.

Овернец умер. Новый хозяин все поменял, установил медную стойку, светлые полки, новые столики, новые стулья. Теперь можно было стоя съесть настоящий холодный завтрак, обед или ужин посреди аппетитных колбасных закусок.

– Правда, что вы уехали из этого квартала?

– Два дня назад. Мы обосновались в десяти километрах от «Орли».

– Но вы не поменяли работу? Вы по-прежнему на площади Бастилии?

– По-прежнему.

– Вы теперь живете в одном из тех жилых массивов, что видны с южной автострады?

– Не совсем так…

Ибо это не было обыкновенным жилым массивом. Здесь стояли не типовые дешевые муниципальные дома, а тщательно отделанные здания, и между бетонными сооружениями были обустроены зеленые зоны.

Инициаторы проекта, должно быть, не решились употребить слово «резиденция», как для ансамблей класса «люкс». Это могло бы отпугнуть средних клиентов. Они попросту окрестили это место Клерви, не дав никакого другого определения.

– Вашей жене там нравится?

– По-моему, да.

– Она там пообживется. Женщины не так быстро, как мы, свыкаются с новым местом. Когда мы здесь обосновались, я первые полгода думал, что моя жена станет неврастеничкой. На улице Клиньянкур она знала всех в квартале.

Пуйи было сухим, прохладным. Он выпил его почти одним глотком. Спустя несколько минут ему захотелось еще, и он сделал знак официанту.

У него не было никаких серьезных оснований для озабоченности, тревоги В сущности, ему не давало покоя то, что происходило в первую ночь по ту сторону перегородки, или, вернее, тот факт, что он слушал до конца и был настолько взволнован услышанным, что на следующую ночь постарался не уснуть.

Ему было стыдно. Он вел себя в те ночи, как какой-нибудь любитель подглядывать за влюбленными парочками. Это противоречило его характеру, его убеждениям, жизненной установке, которой он всегда добросовестно следовал.

До настоящего времени он жил в мире с самим собой, сознавая, что делает все возможное, чтобы дать счастье близким и выполнить свой долг в отношении близких и своих работодателей.

Не смешно ли злиться на себя за то, что случайно подслушал звуки, голоса, слова, открывшие тебе мир, о которым не подозревал?

Ему вспомнился один одноклассник по школе в Кремлен-Бисетре, где год он даже учился у собственного отца. Это был единственный рыжий мальчик в классе; говорили, что от него плохо пахнет, поскольку его отец работал мусорщиком. Он был выше остальных, шире в плечах, с лицом, усеянным веснушками.

– А ты уже видел своего отца верхом на матери?

Эмиль покраснел. Ему, наверное, тогда исполнилось лет восемь-девять, и его мать еще была жива. Разумеется, он знал, что детей находят не в капусте, но его познания оставались весьма неполными, и он предпочитал не углублять их.

Ему претило Воображать применительно к матери некоторые жесты, о которых вполголоса говорили его одноклассники, – Они так не делают, – ответил он. – Иначе у меня были бы братья и сестры.

Того, другого, звали Фердинаном.

– Ты так думаешь? Ну что ж. Старина, ты еще зелен! Я-то видел, как это делают мои старики. Я смотрел в замочную скважину. Родители – такие же люди, как и все прочие. Во-первых, начал не отец, а моя мать.

Эмилю было стыдно слушать, и все же он горел желанием задать вопросы.

Кончилось тем, что он пробормотал, сам себя ненавидя:

– Она была раздета?

– Он еще спрашивает, была ли она раздета! Я сейчас тебе скажу…

Это было одним из самых неприятных его воспоминаний, и он положил годы на то, чтобы если не забыть, то по крайней мере изгнать его из своей памяти на длительные периоды.

Когда после их свадьбы он оказался вечером наедине с Бланш в гостиничном номере в Дьеппе, он внезапно вспомнил про родителей Фердинана, и это чуть было не испортило их первую брачную ночь.

Даже теперь еще в некоторые вечера он, прежде чем лечь спать, вешает что-нибудь из одежды или полотенце на ручку двери, чтобы закрыть замочную скважину, так как невольно думает об их сыне.

Заметила ли это Бланш? Стало ли это для нее своего рода сигналом?

Он был честным, стыдливым по природе и, также в силу своей природы, старался быть любезным по отношению к каждому.

Неужели ему это не удалось? Разумеется, он знавал и трудные периоды, в особенности когда сразу по окончании лицея стал работать у г-на Депу, местного нотариуса, чей дом из тесаного камня стоял через две улицы от них.

Поскольку он успешно сдал экзамены на степень бакалавра, то вообразил, что ему сейчас же поручат интересную работу, а с ним обращались как с простым курьером, то есть как с мальчиком на побегушках.

Это он ходил за почтой, наклеивал марки на конверты, расставлял папки по полкам. У господина Депу было больное сердце, и он из боязни приступа ходил бесшумной поступью, как бы совсем не сотрясая воздуха, говорил тихо.

– Мсье Жовис, вы снова забыли вытряхнуть корзину для бумаг. Что же касается моего стакана воды, я теряю всякую надежду увидеть, как вы приносите мне его ровно в десять часов. Сейчас две минуты одиннадцатого.

Стакан воды был нужен ему, чтобы проглотить одну из пилюль, которые он принимал в течение всего дня…

– Мсье Жовис, о чем вы думаете?

– Не знаю, мсье.

– Я плачу вам за то, чтобы вы думали о своей работе, а не за то, чтобы вы мечтали.

В конторе имелся темный, почти не освещавшийся угол, где корпели два клерка, но клерки выказывали ему почтения не больше, чем нотариус.

– Эй, полумесяц, сбегай купи мне сандвич с ветчиной.

К счастью, это была единственная пора в его жизни, когда он носил смешное прозвище. У него и вправду было широкое лицо; кожа выглядела бледной и матовой; чересчур короткий нос казался дряблым.

– Ты похож на луну, – говорили ему раза два-три в лицее.

У господина Депу он превратился в Полумесяц, и кто знает, не потому ли он женился на почти уродливой женщине.

Ибо у Бланш было банальное лицо, скорее даже малопривлекательное, невыразительное, каких много на улицах рабочих окраин и какие можно увидеть у заводских проходных.

Она выросла в квартале Кремлен-Бисетр – ее, сироту, воспитала тетка – и никогда не жаловалась на свою судьбу. Ее тетка, портниха, жила в тесной квартирке над колбасной лавкой.

В пятнадцать лет Бланш поступила работать продавщицей, а вернее, прислугой в бакалейную лавку Пелу.

Жовис часто ходил туда за покупками. Его с самого начала поразили ее уравновешенность, некое исходившее от нее спокойствие. Как только с ней заговаривали, она робко улыбалась, и этой улыбки было достаточно, чтобы сделать ее почти хорошенькой.

Затем он работал у Ганера и Шара в экспортной конторе на Каирской улице, а по вечерам занимался на курсах бухгалтеров.

Он продолжал на них заниматься, одновременно посещая курсы английского и испанского, и после их свадьбы, когда они обосновались на улице Фран-Буржуа.

Он ничем не был обязан счастливому случаю. Он много работал. Бланш тоже, с самого детства, если так можно выразиться.

Он отказался от третьего бокала белого вина, который не прочь был выпить, но это бы явилось нарушением его принципов. Он и так уже досадовал на себя за то, что выпил два бокала вина вместо того, чтобы ограничиться чашкой кофе.

– Официант, сколько с меня?

Он может оставить машину там, где она стоит. Ближе к площади Бастилии для нее вряд ли отыщется свободное местечко.

Он прошел вдоль решеток площади, затем пересек улицу Па-де-ла-Мюль, повернул направо на бульвар Бомарше и на мгновение засмотрелся на выставленные в витрине трубки. С некоторого времени он стал подумывать о том, чтобы бросить сигареты и начать курить трубку, но опасался выглядеть смешным.

Туристическое агентство располагалось между рестораном и банком. Здесь тоже за эти несколько лет все изменилось. Господин Арман, сын Луи Барийона, придерживался более современных взглядов, чем отец, и при нем переделали фасад и внутренние помещения, которые выглядели теперь светлыми и сверкающими.

В обязанности Эмиля входило с помощью имевшегося на его связке ключа поднимать железную штору и отпирать главную дверь из толстого стекла, которая распахивалась при подходе клиента.

Вскоре появлялись трое служащих, затем мадемуазель Жермена, машинистка, которая неизменно начинала утро с того, что запиралась в туалете.

– Здравствуйте, мсье Жовис.

– Здравствуй, Ремакль.

– Здравствуйте, мсье Жовис.

– Здравствуй, малыш.

Ибо пришедшему последним – звали его Дютуа – было всего семнадцать лет, и рост его не превышал метра шестидесяти.

– Здравствуйте, мсье Жовис.

– Здравствуйте, мсье Кленш.

К этому он обращался со словом «мсье», поскольку Кленшу перевалило за пятьдесят. На самом деле это он должен был бы по старшинству возглавить дирекцию агентства на площади Бастилии.