Текст книги "Всадники"

IV
ПЯТЬ ОЗЕР

Заехав за холм с погребениями, Уроз обнаружил, что плато должно скоро кончиться. Между двумя хребтами, окружавшими его справа и слева, расстояние быстро уменьшалось, а от одной цепи гор к другой протянулся подъем, загораживающий горизонт.

Джехол шагал бодро. Ему уже не нужно было применяться к шагу пешеходов. Для него теперь существовала только воля хозяина. А Уроз не сдерживал коня, хотя и ехал без седла, хотя боль в сломанной ноге причиняла адские мучения, еще больше усилившиеся после схватки с собаками. Он тоже был рад этому одиночеству и этой свободе. Рад даже этой боли. Совокупность испытываемых им ощущений была продолжением боя, наградой за него, когда со своими ограниченными физическими возможностями он сумел расправиться с полудикими псами. Острый камень по-прежнему раскачивался на конце его плетки, и он еще не вытер кровь со своего кинжала. Он чувствовал себя способным преодолеть все преграды, порушить все козни. И Уроз затянул дорожную песню, такую же монотонную, такую же бесконечную и такую же древнюю, как степь, как его народ.

Скоро они добрались до края плато. Джехол остановился, Уроз замолчал.

Перед ними было начало подъема. Теперь было видно, что подъем был так крут, что преодолеть его в лоб могла бы разве только горная коза. А наискосок уходила тропа, протоптанная караванами. Крутая, скользкая, местами осыпающаяся, она поднималась от площадки к площадке, делалась все уже и все круче. «Лестницей» назвал ее Гуарди Гуэдж. И Уроз подумал: «очень подходит название». Животные и люди с сильными ногами могли по ней подняться. На хорошем коне хороший всадник в полном здравии тоже смог бы. Но что делать, если нельзя обхватить круп коня двумя ногами, сжать колена, упереться в седле?

Джехол топтался на месте, слегка раскачиваясь корпусом взад-вперед. «Колеблется», – подумал Уроз. Конь слегка повернул голову вбок, к нему. Уроз без труда понял выражение конского глаза.

– Знаю, – мысленно ответил он Джехолу, – знаю: один ты бы не стал колебаться, пошел бы наверх. И если бы верхом на тебе был здоровый человек, тоже пошел бы… А сейчас ты боишься… не за себя… за меня. Ну что ж…

Что отказывался Уроз принять, так это не помощь – всякая лошадь обязана помогать своему седоку. Он отказывался от сочувствия, невыносимое, почти человеческое выражение которого он сумел прочесть во взгляде Джехола.

– Ну что ж! – повторил Уроз.

Он взмахнул нагайкой, увидел привязанный к ней острый камень и отвел удар в сторону. Но Джехол успел услышать свист плети и разглядеть кремень. Он тряхнул гривой. Все мышцы его напряглись для прыжка. Но, собрав все свои силы, он почувствовал, как уязвим и как непрочно сидит тот, кого он должен был доставить наверх. Он опустил голову, осмотрел еще раз подъем и стал преодолевать его со всем вниманием и осторожностью.

Наклон тропы был так велик, что конь не шагал, а скорее карабкался. Спина его была большую часть времени не горизонтальной, а наклонной. Как ни старался Уроз сжать ляжками бока лошади, он чувствовал, как при каждом толчке неумолимо сползает по взмыленной от напряжения спине.

«Я не удержусь, – подумал он. – Мокки и его сучка найдут меня обессиленным. Им ничего не будет стоить добить меня… Если в этом еще будет необходимость…»

Уроз вспомнил, какие мучения он накликал на свою голову, какие хитрости придумывал, как умело расстраивал смертельные заговоры… Столько усилий воли, выдумки, смелости, и все для того, чтобы свалиться и испустить дух, как пустой бурдюк, тогда как конец испытаниям совсем близок…

Чтобы добраться до первой площадки, Джехол поднимался почти вертикально. Уроз чувствовал, как сползает, почти падает с крупа. Повинуясь инстинкту самосохранения, он обхватил руками горячую, взмокшую шею коня. Так тот его и дотащил до площадки. И там остановился, сдвинув копыта и тяжело дыша. В эту минуту равновесия Уроз не стал пытаться восстановить нормальную позу. Наоборот, он воспользовался передышкой, чтобы лучше прильнуть к шее лошади и крепче сжать пальцы на ее горле. Поза была недостойной кавалериста. Но ему было наплевать. Свидетелем этому был только Джехол, а он знал, чем это вызвано. И не осуждал хозяина. Он двинулся дальше, наверх.

Так они поднимались от площадки к площадке. Тропа виляла, и лошадь оказывалась повернутой к склону то левым боком, то правым. На каждой из площадок Джехол останавливался, переводил дыхание, а Уроз пытался получше устроить свою поврежденную ногу. Потом они продолжали подниматься по лестнице, вырубленной в горе. Один раз во время подъема Уроз, рискуя упасть, резко выпрямился. Он услышал, как наверху посыпались камни. Никак навстречу ему спускается какой-нибудь припозднившийся караван. Никто не должен был видеть его в жалкой позе. Прошло несколько минут, показавшихся ему вечностью. Он чувствовал, будто кто-то схватил его и тянул вниз. Хотел было уже ухватиться за гриву Джехола и тут увидел, что это спускалось, пританцовывая, семейство горных козлов.

До конца подъема больше никаких приключений не было. А там, сделав последнее усилие, встав почти на дыбы, Джехол перескочил с последней ступени на ровную поверхность. И после этого долго стоял обессиленный. Ноги его дрожали, как камыш на ветру. Уроз оторвал руки от взмыленного загривка коня, расслабил ноги, медленно выпрямил торс. Рядом с копытами лошади вниз уходила тропа-лестница, по которой они только что поднялись. У него закружилась голова, и он отвел взгляд. А впереди расстилалась плоская равнина, усеянная пучками сухой травы и карликовых кустарников. Это подобие саванны тянулось с востока на запад. С севера подступали горы, такие высокие и такие массивные, каких Уроз до этого еще никогда не видел. Глядя на эту стену, он почувствовал головокружение, еще более сильное и угнетающее, более действующее на нервы, чем при взгляде в бездну.

Здесь страх приходил не через глаза, а со стороны сознания. Как далеко уходили эти колоссальные хребты, один другого выше? Уже не в самое ли небо упирались? Уроз поднял голову вверх. Высоко он забрался, но, судя по облакам, небо оставалось таким же далеким, как в его родных степях. И еще что его удивило: солнце стояло в небе гораздо выше, чем он полагал. Неужели их бесконечно долгое карабканье по склону заняло так мало времени?

Все как-то стремилось унизить Уроза, посмеяться над ним: подъем по «лестнице», вершины гор, солнце. Опустив взор на землю, он почувствовал некоторое облегчение. Ровная поверхность, цепкая, упрямая растительность – это вполне подходило человеку, еще способному ехать на коне.

А его конь все еще колебался. В ноги его никак не возвращалась уверенность, а все тело, покрытое пеной, словно дымилось от пара. «Тебе тоже время показалось долгим», – подумал Уроз; и ему захотелось дать Джехолу немного отдохнуть. Но он вспомнил, как они преодолели подъем, и подумал: «Если я сейчас не заставлю его подчиниться, он окажется, из нас двоих, хозяином».

И Уроз ударил каблуком здоровой ноги по черному вспотевшему боку. Джехол зашагал. Но без радости. С опущенной шеей. Словно на ватных ногах. Уроз не пытался ускорить ход коня. Тот его послушался. А большего ему и не надо. Так ему даже было лучше. И сил не осталось, да еще эта боль. Повязка на сломанной ноге ослабла и была теперь бесполезна. Нижняя половина ноги, то есть кость, прикрытая гниющим мясом и грязной тряпкой, раскачивалась в такт движению. Уроз старался не смотреть на эту гниль. Она вызывала у него отвращение. И все же он испытывал странную благодарность этой гнили. Он чувствовал, что она мешает ему уступить безразличию. Он держал себя в руках только благодаря своей боли.

Постепенно шаг Джехола стал более уверенным. Время от времени он опускал голову к земле и принюхивался к пучкам жесткой травы, отщипывал ее и жевал. Значит, очень проголодался, чтобы есть такое. Сколько дней он уже жил без настоящей пищи?

Уроз вспомнил про пост кантар, который устраивают в конце лета для лошадей, предназначенных для бузкаши. Но их выставляли на солнце неподвижными, а ночью они лежали на свежей, мягкой и чистой, как царское ложе, подстилке. А Джехол спал где попало, как попало, на диком холоде и с пустым брюхом после изнурительного перехода, длящегося от рассвета до заката. Уроз провел рукой по шее коня. Нащупал там дряблые складки. И ребра тоже уже стали проступать. «Я его убиваю», – подумал Уроз. «Дойдет ли он до конца? Эта, что ли, гора самая опасная?». Уроз вспомнил слова Гуарди Гуэджа. Последняя преграда – хребты Гиндукуша… За ними – степь… Джехол был достаточно могуч и вынослив, чтобы добраться до дома, пусть обессиленным, искалеченным… Ему, Урозу, это под силу, несмотря на рану, несмотря на увечье. И опять ударил он Джехола каблуком в бок. И тот пошел быстрее, не обращая внимания на высохшую траву и колючки.

Веки Уроза отяжелели. Шея совсем ослабла, и голова качалась в такт движению. Что так убаюкивало его? Равномерный шаг коня? Или сок маковой соломки, примешавшийся в его кровь и утяжеливший ее, сделавшее ее похожей на свинец? Так и не ответив на эти вопросы, он уснул, держась пальцами за гриву.

Он так и не понял, отчего проснулся. От резкого похолодания? От того, что конь остановился? Его первым движением было посмотреть на небо. И опять ход времени удивил его, как и по окончании подъема. Но только иначе. Ему казалось, что он дремал всего одну минуту. А на самом деле теперь можно было уже спокойно смотреть на солнечный диск, приблизившийся к горизонту. Уроз огляделся и не узнал пейзажа. Вместо саванны вокруг простиралась каменная осыпь. Справа взгляд упирался в высокий глинистый подъем, усеянный красноватыми камнями. Перед ним начинался спуск. Склон был не страшен для доброй оседланной лошади со здоровым человеком в седле. Но Джехолу предстояло доставить вниз наполовину изувеченного всадника, без седла и без стремян. Надо было хотя бы разбудить его. И Джехол ждал этого момента, остановившись у начала спуска.

Уроз откинул торс назад, перенес вес тела на крестец, уперся обеими руками в хребет лошади, сжал ей бока, сколько было мочи.

– Я уже не сплю, – произнес он. – Пошел…

Они спускались вдоль естественной стенки, и направлявшей их движения, и защищавшей от падения. Повороты, углубления, снова повороты, снова углубления, крюки серпантина… Бесконечный спуск… Урозу казалось, что он плывет по какому-то потоку в кошмарном сне. Лодка то и дело зарывалась носом в воду, и ему приходилось применять неимоверные усилия, чтобы удержаться, вцепившись в корму, и не перевернуться. Прилив крови к голове туманил взгляд, в висках стучало. Судорога сводила мышцы рук и ляжек. Он был уже не в силах это выдерживать и снова повалился на загривок Джехола, вцепился в шею, как он это уже сегодня делал. Уже и тогда он казался себе падшим настолько низко, что дальше уже просто невозможно. На этот раз позор был и того больше. Он даже не лежал на спине коня, держась за него руками. Он сползал, сидя чуть ли не на шее лошади, и тело его, бесформенное и бессильное, смешно свисало, болталось на загривке, то и дело рискуя от малейшего толчка перекувырнуться через взмокшую от пота гриву. Был момент, когда из-за этого груза на загривке, тянувшего коня вперед, Джехол не смог продолжать спуск. Он почувствовал потребность упереться плечом в выступ каменной стены, передохнуть и дождаться, когда к нему вернется сила.

Прижатый вот так к стене, бессильный, покалеченный, беспомощный, Уроз подумал: «Зачем терпеть этот позор? Я же никогда не боялся смерти».

Дыхание Джехола становилось все ровнее. Ноги его тряслись меньше.

«Стоит мне отпустить руки, и все кончится», – думал Уроз. Он тут же увидел себя внизу, разлагающимся вонючим трупом, как дохлая собака. И еще крепче обхватил шею Джехола. Умереть – да. Но вот так – никогда. Постыдные поступки в жизни можно исправить, искупить. Тогда как лишенный чести уход из жизни не исправишь никогда…

Джехол отодвинулся от своей опоры. Уроз сомкнул пальцы, сжал зубы, закрыл веки и предоставил себя нести, как манекен, набитый тряпками. Стало холодать, боль усилилась, спуск стал круче. Ладья, на которой, как ему казалось, он плыл, погружалась носом все ниже, ниже… Вдруг она выпрямилась, остановилась. Тело Уроза само вернулось в обычное состояние, на привычное место. Не выпуская загривка коня, он осмотрел место, где стояли копыта. Это была ровная песчаная поверхность. Уроз разжал руки, набрал воздуха в расширившуюся грудь и поднял голову. Стена из земли исчезла. Ничто больше не заслоняло обзор.

Перед ним открылся Банди-Амир.

* * *

Несмотря на приятность вечернего света, Уроз зажмурился, зажмурился подобно скупцу, увидевшему вдруг груду золотых монет и тут же запустившему в нее пальцы, чтобы в любом случае сохранить хотя бы горсть драгоценного металла. «Даже если это минутное видение, я сохраню то, что увидел», – подумал Уроз, зажмурив глаза.

Потом они медленно, боязливо раскрылись и остались широко открытыми, не мигая. Это был не мираж.

От серого песчаного берега, где остановился Уроз, начиналась колоссальная расщелина, с двух сторон ограниченная красноватыми скалами. Она расширялась и поднималась без конца и края, до самого горизонта. Эта огромная щель всецело принадлежала царству вод. И царство это было таким необычным, что разум отказывался верить, что оно существует.

Ибо вода, спускающаяся с далеких хребтов, вместо того, чтобы бежать, журча и бурля, как ей полагалось бы, на спуске, внезапно останавливалась – почему, из-за какого препятствия? – и становилась мирным, гладким зеркалом. Но это вовсе не значило, что поток растратил свою энергию. Под неподвижной гладкой поверхностью вода, просачиваясь, уходила по длинным подземным протокам, и как раз у подножия первого бассейна, создавала новый водоем, где тоже, в свою очередь, образовывалась невидимая запруда. Но и там вода не успокаивалась. Чудесный, невидимый поток продолжал свое течение. Так Банди-Амир заполнял одну за другой гигантские чаши, расположенные ступенями. Последний резервуар и был подножием, у которого стоял Уроз.

А он, маленький, тщедушный, не испытывал перед этим грандиозным чудом ни трепета, ни даже удивления. Его защищала от подобных чувств фанатическая вера в чудеса и легенды. Ничего особенного! Великаны, демоны, драконы, творцы гор тут взяли и прорубили расщелину, скололи здесь хребет. Уроз словно наяву слышал, как грохочут и скрежещут их топоры-молнии. Видел, как Хозяева Вод распоряжаются ими и обустраивают их глубины по своему усмотрению.

Кто же, как не Они, могли создать и направить эти потоки вопреки всем законам земли и вод, а затем сохранять их веками?

«Их называют озерами, – думал Уроз. – Но озеру ничего не нужно, чтобы существовать. Озерная вода не бежит, не выходит из берегов, ничего не порождает. Водопад?.. Но там вода пенится и разрушает. Здесь же нет ни морщинки, ни водопада. Поистине, воистину, природа оказалась здесь покорена Работниками земли и неба и подчинена их воле».

И пока Уроз размышлял таким образом, произошло еще одно чудо. От бездны и до террас, наполненных водой, поднялось мощное, как блеск ледников, и нежное, как весенний цветок, свечение. Солнце достигло уровня озер. Лучи его, легко касаясь вод, зажигали огни на муаровой неподвижной поверхности. Колдовство усиливалось тем, что все эти зеркала были освещены лучами разного цвета.

Темно-синим, густо-зеленым, лазурным, розовым, черным – у каждого озера был свой цвет, идущий словно из его глубин.

И вдруг, в одно мгновение, все водоемы опустели. Уроз опять ничему не удивился. Он подумал о живущем под землей великане из киргизских сказаний. Зовут его Кол Тавизар, и он одним духом выпивает воду всех рек и озер. «Это он, разумеется, он… или один из его братьев», – подумал Уроз. И тут же забыл о нем. Когда совершаются волшебные деяния, размышлять запрещается.

Теперь на месте Банди-Амира взметнулась радуга аркой невероятной, не сравнимой ни с чем красоты, и цвета ее имели ширину монументальных ступеней. Но и она тоже исчезла, и возникла величественная, сверхъестественная лестница из оникса, нефрита, сапфира, кораллов и лазурита. Обрамленная красными скалами, она кончалась лишь на пороге небосвода.

Солнце повисло над горизонтом. Загоревшийся у самой поверхности земли костер, озарив своим божественным огнем скалы, превратил каждую из них в драгоценный камень, и они засверкали подобно бриллиантам чистой воды.

Освещение это возникло мгновенно и так же внезапно угасло. Как и радуга и ступени из драгоценных камней. Водоемы вновь наполнились, но цвет воды теперь был везде одинаков: цвет мрака. И тут Уроз наконец испугался.

– О Аллах, Истинный и Единственный! Все эти чудеса сотворены Тобой, – крикнул он.

Уроз отвернулся от неподвижного темного каскада. В полутьме, по другую сторону от первого озера, словно прислонившись к горе, стояло здание с низким куполом и небольшим минаретом.

– Ты услышал меня, о Аллах! Единственный, Истинный! – успокоил себя Уроз.

Джехол направился к мечети Банди-Амира.

Дорога между берегом озера и скалой была ровной и широкой. Равновесие Уроза здесь было гарантировано. И это облегчение лишило его всякой осторожности. Не надо больше делать усилий, избегать опасностей, впадать в экстаз… В голове его безухие псы с перерезанными глотками бежали через радугу озер. А самого его поток швырял на ступени из драгоценных камней. И последний толчок выбил его из челна. Джехол остановился и тревожно заржал. И не успело тело Уроза коснуться земли, как руки, наделенные, как ему показалось, волшебной силой, подхватили его. Он потерял сознание.

* * *

Обморок длился очень недолго. Чувства и сознание начали возвращаться к нему, когда руки, спасшие его от падения, еще несли его. Он увидел себя лежащим в длинной узкой комнате с низким потолком. В теплом воздухе пахло бараньим жиром. Возле стен стояли такие же чарпаи, как тот, на котором он лежал.

Он услышал тяжелые быстрые шаги по глинобитному полу. Резкий свет переносного фонаря удалился и вовсе исчез. Помещение было освещено только неярким отблеском углей в мангале.

«Оттуда и тепло идет», – сообразил Уроз.

Вновь возник свет фонаря. Его нес невысокий человек с могучими руками и бочкоподобным туловищем. Шеи у него, казалось, не было. Гладкие желтоватые щеки пересекала черта – это был рот. Крюк над ним – нос. Блестящая линия выше крюка – глаза. Человек нес фонарь и чашку горячего чая. Не говоря ни слова, он помог Урозу выпить чай. Потом сказал молодым, веселым, глубоким голосом:

– От твоей ноги идет ужасный запах. Так ты не уснешь.

– Где я? – спросил Уроз.

– В доме Аллаха и путника, – отвечал человечек.

– А где конь? – спросил Уроз.

– Ему дадут все, что положено, – пообещал его спаситель. – Можешь поверить Кутабаю.

– Конь в первую очередь, – сказал Уроз.

– Ты прав, – засмеялся Кутабай. – Ты ему обязан больше, чем он тебе.

Фонарь опять унесли. Отблеск углей был приятен глазу. Уроз почувствовал то же странное отупение, мягкое как бархат и тяжелое как свинец, какое произвел на него маковый сок… Опять появился Кутабай с огнем. Он поставил на пол возле чарпая кувшин с горячей водой, положил на него очень чистые длинные ленты белой ткани, развязал раненую ногу. Цвет ее и зловоние были отвратительны. Он тщательно и неумолимо промыл рану, составил конец к концу сломанные кости и старательно укрепил их. Каждый жест его отзывался в теле и нервах Уроза волной такой боли, словно беспощадный огонь проникал повсюду. Он выдержал все манипуляции, не дрогнув и не издав ни звука. Того требовал долг чести. А еще больше – стыд, что согласился на этот уход за ним. Показывать свое увечье, свою гниль лекарю, Мокки или Зирех – одно дело. Это их работа или их долг. Но этот незнакомец, обрабатывающий его рану, нюхающий зловоние от гниющей ноги…

Кутабай поднял фонарь, осветил лицо Уроза и высказал свое мнение:

– Ты не потерял сознание. Не шевелился. Слава силе души твоей!

– Я-то уже привык к моей падали, – резко ответил Уроз. – Но ты?

От наивного смеха на лице Кутабая растянулась линия рта и блеснули глаза.

– Твоя рана! – воскликнул он. – От нее пахнет розами по сравнению с запахом прокаженных.

Ужасное слово на какой-то момент смутило дух Уроза. Ему хотелось задать вопрос, узнать побольше, но он промолчал. Боль усилилась. На него снизошел покой изнеможения. Зачем о чем-то говорить, беспокоиться? Вот только этот резкий свет прямо в глаза…

– Убери фонарь, – прошептал Уроз.

Во сне дыхание его было таким же слабым, как свет углей в мангале.

* * *

– Убери этот чертов фонарь, – прошептал Уроз.

Свет становился все ярче, жара – все сильнее.

Уроз с раздражением открыл глаза. Солнце ярко освещало галерею. В конце ее виднелась круглая комната без окон. Уроз вспомнил: мечеть… Кутабай… Значит, он проспал не меньше двенадцати часов. Но чувствовал себя очень усталым. Ему хотелось чаю, хотелось есть. По привычке он хотел позвать Мокки. Но где сейчас саис? Уроз почувствовал беспокойство на грани паники. А что, если Мокки потеряет его след… Все усилия, вся игра со смертью, все впустую, напрасно… Уж лучше было бы погибнуть от яда, от яростных клыков собак и даже просто сдохнуть в завалах камней…

Снаружи послышались голоса. Уроз очень хорошо слышал их. Один голос был Кутабая… Другой…

– Мокки! Мокки! – позвал Уроз, сам того не осознавая, громким и радостным голосом.

Дверь чуть не слетела с петель от толчка саиса. Одним прыжком он оказался перед Урозом.

– Живой! – крикнул он. – Живой! Слава Аллаху!

Они смотрели друг другу в глаза. Одна радость освещала оба лица.

– Родные братья не были бы так счастливы встретить друг друга, – услышали они низкий голос.

Уроз и Мокки увидели Кутабая, улыбавшегося им с порога галереи.

– Поистине, – повторил он, – поистине: два брата, один для другого – все на свете.

Уроз и Мокки снова переглянулись. Но на этот раз без того выражения, что было вначале. Теперь оба вспомнили, почему так боялись потерять друг друга.

– Как ты меня нашел? – спросил Уроз.

– А к Банди-Амиру только одна тропа и ведет, – ответил Мокки. – К тому же, я видел на песке следы Джехола. Но ты уехал раньше, и конь шел быстрее. Нам пришлось переночевать в пути.

– Хочу пить и есть, – произнес Уроз.

– Чай, наверное, уже готов, Зирех там хлопочет, – сообщил Мокки. – Она приготовит тебе и лепешки, и плов.

Мокки уже был возле двери, когда Кутабай склонился над Урозом, чтобы прислонить его спиной к стене.

– Э, нет, только не ты, с твоими медвежьими лапами, – грубо крикнул саис.

Он вернулся к чарпаю, приподнял Уроза, одновременно пощупав на груди у него спрятанные пачки афгани.

– Спасибо, – поблагодарил его Уроз.

Благодарность его была искренней: все возвращалось на круги своя.

– Ты и вправду хороший саис! – улыбнулся Кутабай и кивнул головой. – Я бы тоже не допустил, чтобы посторонний ухаживал за моим отцом, когда он был болен.

И вздохнул. Его широкая грудь резонировала как гонг.

– После его смерти мать вернулась в их кишлак, а я занял здесь его место сторожа.

Мокки принес поднос с обычной пищей.

– Ты никогда еще не пил такого вкусного чая! – крикнул он Урозу.

– Попробуй его, – ответил тот.

Уроз еще помнил травы Зирех. И когда принесли плов, он тоже пригласил обоих мужчин разделить с ним трапезу. Пока они ели руками рис, пропитанный бараньим жиром, Уроз спросил у Кутабая, знает ли он дорогу в северные степи.

– Путники, пересекшие горы, – а таких по пальцам пересчитать можно – говорили, что есть ущелье, очень опасное, – ответил сторож мечети. – Лошадь там не пройдет.

– Моя пройдет, – отвечал Уроз.

– Я покажу тебе дорогу, – пообещал Кутабай.

Он старательно облизал свою испачканную жиром ладонь и добавил:

– Сегодня уже поздно. Вы не успеете выйти, как наступит темнота, а с ней и смерть. Так что решай: или разобьешь вечером стоянку перед ущельем, или переночуешь здесь, а выйдешь завтра на заре.

Уроз был еще очень слаб, да и Джехолу надо было как следует отдохнуть.

– Я выбираю твое гостеприимство, о щедрый сторож.

Блестящие черные глаза Кутабая сверкнули от внутреннего огня. Голос его зазвучал еще громче и ниже обычного.

– Для меня это большой праздник, – признался он. – Одиночество тяжко для сердца, даже в таком святом месте.

– Разве мимо не проезжают путники? – спросил Уроз.

– Какие там путники! – воскликнул Кутабай. – Неверные иностранцы из дальних краев, на своих гудящих машинах? Они не знают нашего языка! Едят отвратительную пищу! Пьют напитки, проклятые Пророком!

Кутабай перевел дыхание и тихо закончил:

– Или прокаженные.

– Прокаженные? – в страхе переспросил Мокки.

Уроз вспомнил, что накануне Кутабай уже произносил это ужасное слово.

– Что они тут делают? – спросил он.

– Существует древнее поверие, что вода Банди-Амира лечит их болезнь.

– Ты сам видел, как они выздоравливают? – проявил интерес Уроз.

– Чего не видел, того не видел, – ответил Кутабай. – Они приходят, уходят и больше не возвращаются.

Уроз нагнулся к краю своего чарпая, вцепился в могучие плечи Кутабая и прошептал:

– Скажи, поклянись на Коране… что ты думаешь… о моей ране…

Кутабай опустил взгляд и скромно отметил:

– Все в руках Аллаха Всемогущего.

– Всемогущего, – эхом отозвался Мокки.

– Всемогущего, – повторил и Уроз.

Все трое посмотрели в конец галереи, где находился вход в круглый зал и виднелись убогие коврики для молитвы. Уроз сказал Кутабаю:

– Вынеси меня на улицу.

Было часов двенадцать дня. До волшебного освещения лучами заката озер Банди-Амира солнцу еще предстояло пройти половину небосклона. Но и без того загадочные воды, освещенные прямыми и жесткими лучами, были прекрасны и таинственны. Зеленый цвет, розовый, лазурный, темно-синий и чернильно-черный не зависели от колдовских сумерек. Разница была лишь в том, что теперь жидкие ступени были не из драгоценных камней, а из лепестков цветов. Лестница, ведущая в небеса, состояла теперь из ступеней в виде висящих садов, огромных, как парки, с настоящими растениями, устилающими края бассейнов, по которым короткими каскадами стекала вода, что и создавало иллюзию волшебного цветения.

По мере того, как Кутабай с Урозом на руках медленно подходил к пяти волшебным водоемам, он называл своим громким, как гонг, голосом их имена, дошедшие из глубины веков.

– Зульфикар, – говорил Кутабай.

Затем:

– Пудина.

Потом:

– Панир.

– Хайбат.

– Гуляман…

Кутабай положил Уроза у самой воды, словно на паперть храма. Ступенями ему служили чудодейственные пруды, стенами были недоступные горы, а куполом – небосвод. Уроз проговорил шепотом:

– Во всем мире нет воды, подобной этой.

– Да и откуда же ей быть? – воскликнул Кутабай. – Ведь это сам Хазрат-и Али, великомученик, одним своим словом остановил здесь бешеный поток и создал эти чудо-озера.

– Хазрат-и Али, – повторил Уроз вполголоса. – Сам Хазрат-и Али… Тогда нечему и удивляться.

Мокки, присевший на корточки рядом, слушал все это. Время от времени он посматривал на дымок, поднимавшийся над одним гротом в скале, где они поставили юрту. Там была Зирех.

– Скажи нам, о Кутабай, – спросил саис, – есть ли какой-нибудь кишлак вблизи Банди-Амира?

– Один-единственный, – ответил сторож мечети. – На самом верху. Когда озера замерзают, жители по льду спускаются сюда. Матушка моя из их клана. Там же я и жену себе возьму когда-нибудь. Если Аллах пошлет мне нужные для этого деньги.

– Кто служит Ему так хорошо, как это делаешь ты, обязательно получает вознаграждение, – сказал Уроз.

– Да услышит твои слова Всевышний, – вскричал Кутабай.

Полуденное солнце палило нещадно. К нему добавлялся жар, изнурявший Уроза. В бесчисленных морщинах и складках его ставшего похожим на череп лица скапливался пот.

– Да услышит Он и меня тоже, – пробормотал Уроз.

Легкий ветерок пробежал по поверхности вод и немного освежил ему лицо. Воздух был пропитан чистым, легким, целебным ароматом луговых трав и полевых цветов, запахами листьев и деревьев горных лесов.

– Ты почувствовал аромат? – спросил Уроз с восхищенным удивлением.

– Так пахнут корни и растения озер, – отвечал Кутабай. – Все пять озер имеют такой аромат.

– Хорошее предзнаменование, – обрадовался Уроз. – Пора попробовать.

Кутабай встал на колени у края воды, поднял Уроза как ребенка, и, поддерживая его над самой водой, помог ему опустить в нее сломанную ногу и произнес:

– Пророк да будет с тобой!

Раздавшийся крик не удивил Кутабая.

Но саис знал гордость Уроза. Он с недоумением посмотрел на него:

– Что с тобой?

– Ничего… ничего… – проговорил Уроз, стиснув зубы.

– Это холод, – объяснил Кутабай. И добавил, обращаясь к Мокки, – попробуй.

Саис опустил пальцы в воду и тотчас выдернул их.

– Вода эта не согревается никогда, – сказал ему Кутабай.

Зубы Уроза отбивали дробь.

– Сколько… Сколько времени? – прошептал он.

– Сколько сможешь, – отвечал Кутабай.

Прерывистый вздох… еще один… третий. Урозу казалось, что заледенели все его внутренности.

– Хватит, – махнул он рукой.

Когда, под горячими лучами солнца, кровь опять побежала по всему его телу, Уроз захотел узнать:

– А прокаженные дольше сидят в воде?

– У них это другое дело, – отвечал Кутабай. – Они же ничего не чувствуют. Их пораженная плоть мертва. В конце концов она отпадает сама собой.

Уроз спросил:

– А тебе… не противно… смотреть на них?

Кутабай ответил не сразу. Подумал немного. Он хотел сказать совершенно честно. Потом промолвил:

– Нет… В самом деле… Нет… Они так несчастны по сравнению со мной.

Уроз начал дрожать так сильно, что у него не получалось произнести ни единого слова.

– Надо вернуться, укрыть тебя и дать попить горячего, – сказал Кутабай решительным голосом.

И унес Уроза.

Мокки вернулся к Зирех, сидевшей у входа в палатку.

– Уезжаем завтра на рассвете, – поставил он ее в известность. – Впереди очень тяжелое ущелье. А вечером будем в степи.

Зирех попыталась что-то сказать. Ее опередил Мокки, сказав именно то, что она хотела сказать:

– Уроз ее не увидит.