Этот роман был написан в самом начале двадцать первого века из чувства протеста. Тогда писать на тему нацизма в фантастике вдруг стало модно, и один за другим стали появляться тексты, в которых мускулистые белобрысые красавчики в изящной эсэсовской форме спасали мир.
Вот это-то меня и зацепило.
Гитлеровец – главный герой! Каково? И как оному положено – силен, умен, обаятелен, благороден и отважен.
Авторы изо всех сил старались передать читателю образ «хорошего фашиста» и весьма в этом преуспели. При чтении невольно появляются мысли: «А не так уж эти «белокурые бестии» были плохи», «А может, зря мы их так?»
Достаточно странная позиция для людей, чьи предки с этими самыми «бестиями» сражались, и не просто сражались, а победили. И не просто так победили, а ценой гибели многих миллионов.
И как же они, победители, показаны в романах на фашистскую тему? По большому счету – никак. Большинство из авторов, писавших на нацистскую тему, о существовании Советского Союза и его солдат скромно умалчивают. Действие происходит в Западной Европе или в Африке, где «истинные арийцы» совершают подвиги, спасая мир. А Восточный фронт нацистской Германии, где люди ежедневно гибнут сотнями и тысячами, он вроде бы где-то есть, но в стороне, и вообще – не очень важен.
Точно так же мельком говорится о тех «изобретениях» Третьего Рейха, которые могли бы повредить образу «благородных сверхчеловеков». Вроде есть концлагеря, да непонятно где. Может, и убивают людей только за то, что в их жилах течет еврейская кровь, но про это – ни слова…
Такую позицию я принять не могу, хотя прекрасно осознаю все черное очарование гитлеровской идеологии. Да, в этой книге есть нацисты, среди них имеются смелые, умные, в наличии умелые военачальники и опытные бойцы.
Но главными героями, с которыми отождествляет себя читатель, кому он вольно или невольно будет подражать, они не станут. Никогда и ни за что. По каким причинам – тут, мне кажется, пояснять не нужно.
Советские солдаты, о чьем подвиге иногда стыдятся вспоминать, являются главными героями романа. Этой книгой я попытался восстановить допущенную в их отношении несправедливость.
Надеюсь, в какой-то степени мне это удалось.
Посвящается всем, кто сражался против фашизма.
И отдельно – моему деду, Савкину Михаилу Алексеевичу
Тот, кто видит в национал-социализме только социально-политическое явление, не понимает в нем ровным счетом ничего.
Адольф Гитлер, 1933
Верхняя Австрия, окраина города Линц,
казармы американского гарнизона.
24 июля 1945 года, 4:35 – 5:05
Австрийская ночь пахла цветами. Ветер приносил пряные и сладкие ароматы с горных лугов, и это лишний раз напоминало о том, что война закончилась. Дым и вонь пороха остались в прошлом.
Были еще, конечно, где-то далеко на востоке упорные самураи, что из последних сил цеплялись за осколки былого могущества. Дерутся с ними янки и русские. Но японцы не в счет. Здесь, в Европе, безумный зверь фашизма сдох почти три месяца назад, раздавленный сапогами союзников.
Джонни Сигал, родившийся в Оклахоме и бурями мировой войны занесенный в Европу, вздохнул поглубже и в очередной раз огляделся. И снова убедился, что вокруг пусто и тихо.
– Э-хе-хе, – сказал он и зевнул.
«Нет ничего скучнее участи часового, – подумал Джонни. – Особенно в том случае, если никакой реальной опасности быть не может. А взяться ей здесь, в бывшем Остмарке, просто неоткуда».
Джонни вздохнул, в неизвестно какой раз поправил висевший на плече автомат. Взгляд его невольно двинулся к корпусам казарм, где преспокойно дрыхли собратья по оружию.
В годы войны здесь базировались части вермахта, прибывавшие с Восточного фронта на отдых и переформирование. В том, как были построены здания, угадывалась немецкая страсть к тяжеловесности и аккуратности.
Что-то зашуршало в кустах напротив ворот. Джонни потянул с плеча автомат, и взгляд его стал пристальным, серьезным.
Шорох повторился, на этот раз уже по эту сторону забора. Сигал даже не успел развернуться, как страшной силы удар обрушился ему на затылок. Последнее, что он, валясь, успел рассмотреть, был звездно-полосатый флаг, реявший в начавшем светлеть небе…
Темные фигуры перепрыгивали двухметровый, украшенный колючей проволокой забор с такой легкостью, словно перешагивали невысокий штакетник. В предутреннем сумраке движения их смазывались, но казалось, что двигаются они невероятно быстро.
В тот момент, когда от одной из казарм разнеслась частая дробь очереди, свершилось невозможное – фигуры стали двигаться вдвое быстрее. Солдат, поднявший тревогу, не успел удивиться. Человек, в которого он стрелял, необычным движением поднырнул под очередь и спустя мгновение оказался рядом. Защититься американец не смог…
Нападавшие сновали по базе быстро и бесшумно, как призрачные порождения ночи. Они прекрасно знали расположение зданий и времени не теряли. Большая часть казарм была захвачена в одно мгновение. Трещали крепкие вроде бы двери, и вылетали замки. Тем, кто спал за ними, оставалось только поднять руки.
Американские солдаты, успевшие взять оружие и выбежать из казарм, падали под очередями, заливая асфальт темной жидкостью из пробитых пулями тел, либо попадали под сокрушительные удары прикладов.
Серьезного сопротивления оказать не смог никто. Все завершилось слишком быстро. Несколько очередей, гранатных разрывов – и над казармами повисла настороженная тишина. Молчали мертвые, безмолвны были захватчики, и даже те американские солдаты, которые не успели покинуть казармы, не рисковали вздрагивать под дулами направленных на них автоматов. Словно овцы, они жались друг к другу и никак не могли понять, что такое тут происходит.
Атаковавшие сошлись на плацу. В свете набиравшего силу утра стали различимы их лица, жесткие и суровые, будто выкованные из стали; глаза – одинаково светлые и холодные, как небо над Альпами, и форма – серая, будто волчья шерсть. Проклятая форма войск СС[1].
– Каковы потери? – спросил на чистейшем немецком с берлинским произношением один из людей в сером мундире, тот, у которого на петлицах красовались дубовые листья штандартенфюрера[2], а на правом плече – серебряный шеврон ветерана НСДАП.
– Нет! – отозвались трое его подчиненных со знаками отличия штурмбаннфюреров[3].
– Двое раненых, – добавил один из них тоном ниже.
– Хорошо, – кивнул штандартенфюрер. – А у янки?
После доклада командиров штурмовых групп стало ясно, что убитых американцев около пятидесяти и еще более шестисот человек захвачено в плен. Победителям досталось почти два десятка танков «Шерман», несколько бронетранспортеров и большое количество автомобилей.
– Всех согнать в одно здание, – холодно велел штандартенфюрер. – Человеческий материал нам еще пригодится. Да, и еще, – он взял паузу и посмотрел вверх. – Снимите эту портянку, что болтается на флагштоке…
Джонни Сигал, рядовой американской армии, очнулся от ударов по щекам. Открыв глаза, он решил, что попал в кошмарный сон. Над ним склонилась фигура в серой, хорошо знакомой форме.
Ее Джонни за год в Европе видел не раз и намертво запомнил, что тот, кто носит ее, – беспощадный враг.
– Быстро, – сказал мужчина в эсэсовском мундире, слегка коверкая английскую речь. – Быстро!
Джонни, еще недавно стоявший на часах, продолжал тупо таращиться на человека в сером. Тот, решив не тратить слов, попросту пнул американца по коленке. Сигал взвыл от боли, вскочил, и тут ему под ребра уперся ствол оружия.
Скосив глаза, рядовой увидел штурмовую винтовку знакомого образца, и ее вид и осязаемая материальность стали последним доводом в пользу того, что происходящее вокруг – не сон.
Понукаемый конвоиром, Джонни двинулся через плац. Затылок немилосердно ломило, и он никак не мог сосредоточиться, чтобы попытаться понять – что же все-таки случилось?
Ворота были распахнуты. По территории базы деловито шагали эсэсовцы, и не измученные и подавленные, какими их привыкли видеть в последние месяцы войны, а сильные, уверенные в себе и чисто выбритые.
Один из офицеров что-то делал около флагштока. Когда медленно, рывками, к небу поползло черное знамя с алой свастикой, Джонни понял, что случилось. Он просто сошел с ума – и это все объясняло…
С диким хохотом он повалился на землю, царапая ее скрюченными пальцами. Затем развернулся на спину и принялся смеяться, не слыша окриков конвоира. Эсэсовец поступил с безумцем так, как положено по законам рейха. Рявкнула штурмовая винтовка, и уроженец Оклахомы застыл в нелепой позе, уставившись в небо остекленевшими глазами. На лице его замерла радостная улыбка.
– Сам сделал его падалью, сам и убирай, – равнодушно приказал проходивший мимо оберштурмфюрер[4].
Конвоиру оставалось лишь взять под козырек.
Солнце взошло, и первые его лучи осветили странную картину. Американские солдаты рыли в австрийской земле братскую могилу для погибших ночью товарищей.
Верхняя Австрия,
лагерь немецких военнопленных
около города Вельс.
24 июля 1945 года, 4:35 – 5:25
Три штурмовых группы проникли на территорию лагеря с разных сторон.
Ошеломленная охрана почти не оказала сопротивления.
Люди в эсэсовской форме разоружили немногочисленных часовых. Связанных американцев усадили рядком, и вскоре к ним присоединились сослуживцы, ночевавшие в казарме. Заспанные, они ошеломленно моргали и с ужасом смотрели на тех, кто взял их в плен.
Когда с охраной было покончено, ворота лагеря открылись, и в него въехал помятый серый «Виллис». Водитель, здоровенный громила, вылез и распахнул заднюю дверцу. Из машины выбрался средних лет худощавый эсэсовец в плетеных погонах бригаденфюрера[5].
Он помог выйти спутнику, совсем пожилому человеку. На его плечах мышиная форма смотрелась как на вешалке, а знаки отличия бригаденфюрера выглядели ненужным украшением.
Несмотря на одинаковый чин, младший относился к пожилому с подчеркнутым почтением. Повинуясь его приказам, забегали рядовые и офицеры, и ожили размещенные американцами по всему лагерю громкоговорители.
В серых утренних сумерках громкоговорители чихнули, и затем из них полилась музыка Вагнера. «Полет Валькирий» на максимальной громкости поплыл над спавшим лагерем, заставляя пленных солдат просыпаться.
Вагнер сменился «Хорстом Весселем»[6], и тут вскочили с коек и самые ленивые.
Солдаты начали выбираться из палаток, лагерь заполнился оглядывавшимися людьми в форме СС с содранными знаками отличия. Глазам их предстала удивительная картина. Конвоиры, которые, в принципе, не так уж плохо обращались с немцами, сидели связанные, как свиньи перед закланием. А у ворот лагеря, ровно, как на параде, выстроилась шеренга эсэсовцев во главе с двумя генералами.
В лагере содержались люди из разных частей, но те из них, кто в последний год войны служил в третьей танковой дивизии СС «Мертвая голова», узнали в одном из них Хельмута Беккера, командира дивизии. На груди его блестели высшие награды Рейха.
Над лагерем понеслись удивленные крики. Солдаты, не понимавшие, что происходит, все же приветствовали бывшего командира.
Беккер властным жестом воздел руку, призывая к тишине, и толпа смолкла. И тут неожиданно заговорил второй бригаденфюрер, полный носатый старик, стоявший рядом с бывшим командиром дивизии.
Выглядел он дряхлым и слабым, но глаза его горели энергией.
– Солдаты! – сказал старик, и голос его оказался неожиданно звонок и чист. – Настал великий день. Тот день, когда враги, решившие, что повергли Третий Рейх во прах, будут жестоко наказаны. Тысячелетняя империя восстанет из пепла, словно феникс, и сметет орды, пришедшие с востока и запада!
Толпа молчала. За два с половиной месяца, прошедших с момента капитуляции, большая часть солдат успела отойти от поражения. Но воевать заново, причем против заведомо сильнейшего врага, не хотел никто.
Но оратора это не смутило. Он продолжил:
– Все мы помним, что первый рейх – Священная Римская империя германской нации – почти девятьсот лет объединявший арийцев, рухнул под ударами Наполеона. Второй рейх был основан Отто фон Бисмарком и просуществовал до восемнадцатого года, когда враги навязали нам позорный Веймарский мир! В прошлом мы терпели поражения, но у наших предков не было того, что есть у нас – истинно арийского духа и учения! Предки наши пребывали во тьме, мы же вышли на свет!
Толпа зашевелилась, и что-то с ней произошло. Только что равнодушная и даже противившаяся оратору, она вдруг обрела интерес к его словам. Глаза немецких солдат заблестели, в них появилось внимание, смешанное с обреченностью. Так, наверное, змея смотрит на дудочку факира и не может отвести взгляд.
– Наши предки сражались с врагами во льдах, и только неугасимый огонь арийской веры и сохраняемая чистота расы помогли им выстоять! – оратор понизил голос, и толпа в едином порыве подалась вперед. – Так будем же достойны их! Я верю, что в ваших сердцах горит нордическое пламя! И пусть фюрер мертв, главное – живо семя германской расы, той расы, что призвана владычествовать над остальными народами!
Старик замолчал. Он тяжело дышал, бока его вздымались.
– Хайль! – выкрикнул Беккер, не давая паузе затянуться.
– Зиг хайль! – проревели бывшие пленные.
Клич, который американские, английские и советские солдаты сделали, казалось, мертвым навсегда, оказался живым.
– Воины СС, – сказал Беккер, и его голос оказался самым обыкновенным, – с сегодняшнего дня вы включаетесь в беспощадную борьбу с врагами нашей расы, с существами, мнящими себя людьми. Вы вновь призваны на войну. В этой новой войне мы не будем повторять ошибок, которые совершили те, кто привел Третий Рейх к краху и погубил фюрера. Поэтому вам сейчас предстоит пройти проверку чистоты крови. По сравнению с известной вам процедурой она значительно упрощена, и за несколько часов мы управимся. Не волнуйтесь и вставайте в очередь.
– А если я не хочу участвовать в этой войне? – крикнул кто-то из солдат.
Толпа возбужденно загудела.
– Тогда сделай два шага вперед, – сказал Беккер холодно. Рядовой со злыми черными глазами вышел из рядов и с вызовом глянул на офицеров. – Циклер… огонь!
Рявкнула винтовка в руках одного из офицеров, и не желавший воевать солдат упал наземь.
– Еще пацифисты есть? – спросил Беккер. – Вижу, что нет.
Солдаты принялись толкаться, выстраиваясь в длинную колонну. Беккер повернулся к соседу:
– Как вы, товарищ Карл? – спросил он, титулуя старика в традициях внутреннего круга СС. – Справитесь?
– Ничего, – ответил старик, в котором те, кто служил в окружении рейхсфюрера до тридцать девятого года, узнали бы Карла Марию Виллигута, которому англичане дали некогда прозвище «Распутин Гиммлера». – Силенки, конечно, у меня не те. Но как-нибудь. Помещение подготовили?
Младший из бригаденфюреров махнул рукой, и подбежавший шарфюрер[7] доложил:
– Комната коменданта готова!
Виллигут подошел к «Виллису», и по его знаку из машины выбрались двое в форме врачей СС. Каждый из них держал в руке небольшой черный чемоданчик. Третий такой же оказался в руках Виллигута, и в сопровождении Беккера все трое направились к зданию, над которым все еще продолжал виться американский флаг.
Нижняя Австрия, контрольный
пункт Советской Армии на дороге Линц – Вена.
24 июля 1945 года, 10:53–11:09
Шум мотора возник на пустынной дороге и заметался среди холмов, порождая причудливое эхо. Солдаты на контрольном пункте недоуменно переглянулись и начали чесать в затылках.
Машины с запада в последние дни появлялись очень редко. Вчерашние союзники, чьи войска стоят на западе, вели себя странно и временами – откровенно недружелюбно.
Один из бойцов перевесил автомат на грудь и встал у шлагбаума, а второй отправился будить лейтенанта, спавшего в домике поста. Храп прервался, и лейтенант, зевая во весь рот и демонстрируя миру великолепный набор зубов, появился на дороге в тот момент, когда из-за поворота, поднимая клубы пыли, вылетел джип.
Колеса с ревом царапнули обочину, и водитель с заметным трудом выровнял машину.
– Что он, пьяный, что ли? – спросил солдат, покосившись на командира.
– Разберемся, – ответил лейтенант и натянул на голову фуражку, намереваясь принять максимально официальный вид.
Джип приблизился и сбросил скорость лишь перед самым шлагбаумом. Машина вильнула и резко встала. Водитель, чей силуэт был виден через запыленное стекло, замер в странной позе, упав на руль. Загудел и смолк клаксон.
– А ну-ка, посмотрим. – Лейтенант поднырнул под шлагбаум и направился к машине. Один из солдат последовал за ним, а второй остался у поста, держа автомат на изготовку и зорко глядя по сторонам. Два с половиной месяца мира не смогли уничтожить привычек, приобретенных за годы боев.
Человек в машине приподнялся, и на советских солдат глянули полные боли глаза.
На левой скуле американца был синяк, а на светлой форме с незнакомыми знаками отличия темнели пятна крови. С изумлением лейтенант понял, что представитель союзной американской армии ранен в грудь.
– Nazi, – сказал американец и закашлялся, тяжело, надрывно. С уголка рта потянулась к подбородку алая струйка.
– Nazi, – пробормотал он вновь и рухнул на руки лейтенанта, успевшего распахнуть дверцу джипа.
– Вот черт! – сказал тот. – Где он тут нацистов нашел? Их же всех перебили!
– Да, но американец ранен, – резонно возразил рядовой, помогая командиру вытащить союзника из машины.
Оказавшись на земле, тот вновь пришел в себя.
– They come… – прохрипел он. – Nazi… Nazi…
– Что он несет? – с любопытством спросил рядовой, глядя на командира.
– Я плохо знаю их язык, – смутился лейтенант. – Но, похоже, что какие-то нацисты напали на них.
– Nazi… – прошептал еще раз американец, и глаза его закрылись.
– Связь со штабом, быстро! – рявкнул лейтенант, оглядываясь в сторону поста. – А двое – ко мне! Уложите союзника куда-нибудь!
Лейтенант оставил раненого на попечение подчиненных, а сам бросился к зданию.
Вскоре изнутри полетели реплики:
– Говорит лейтенант Кучко! На пост прибыл на автомашине раненый офицер армии США! Говорит, что на них напали фашисты.
– Никак нет, товарищ капитан, я не пьян и в своем уме.
– Есть доставить немедленно!
Из домика выскочили солдаты, затарахтел мотор трофейного немецкого мотоцикла «Цюндапп».
Спустя пять минут смертельно раненный, но пока еще дышащий американец лежал в коляске. Сержант Погрядкин, умеющий обращаться с мотоциклом, сидел в седле и выслушивал наставления лейтенанта.
– Вопросы есть? – закончил инструктаж Кучко.
– Нет.
– Выполняйте.
– Есть!
Сержант махнул рукой товарищам, мотоцикл недовольно чихнул и скрылся за поворотом. Некоторое время слышалось тарахтение мотора, затем стихло, и над постом повисла тишина, почти такая же, что и полчаса назад.
Но напряженными были лица солдат, и сиротливо стоял у шлагбаума джип, на сиденье которого остались неопрятные бурые пятна.
Верхняя Австрия,
лагерь немецких военнопленных
около города Вельс.
24 июля 1945 года, 11:35–11:47
Виллигут едва не падал со стула от усталости. Лицо его было попросту серым, и отличный бразильский кофе, обнаруженный на складах американцев, он пил крупными глотками, словно вульгарную бурду из желудей.
Беккер стоял рядом, невозмутимый, как статуя, и ждал.
Он заговорил только в тот момент, когда пожилой бригаденфюрер, десять минут назад закончивший многочасовой напряженный труд, отставил чашку.
– Благодарю за хорошую работу, товарищ, – произнес он, склонив голову. – Почти пятьсот человек. И вам спасибо, герр Шульц и герр Хагер, – последовал поклон в сторону эсэсовских врачей. Те безмолвно поклонились в ответ.
– Да, это было непросто, – усмехнулся Виллигут, вытирая рот платком. – Пятьсот человек. Это с ума сойти!
– И чем можно объяснить столь низкий результат? – спросил Беккер. – Всего одна пятая отборных солдат СС обладают достаточно чистой кровью, чтобы пройти Посвящение. Вы не находите это странным?
– Ничуть, – Виллигут вновь усмехнулся. – Это доказывает, что система проверки чистоты крови, которая существовала в Третьем Рейхе, несовершенна. Именно по этой причине он и погиб. Кроме того, вспомните, сколько народов проходило по территории Германии за последние три тысячи лет, и не все из них были арийцами. Так что это все естественно.
– Что же, определенная логика в ваших словах есть, – задумчиво проговорил бывший командир дивизии «Мертвая голова». – Но что будем делать с теми, кто не прошел проверку?
– Странные вопросы вы задаете, товарищ Хельмут, – «Распутин Гиммлера» смотрел жестко, улыбка его куда-то подевалась. – Пушечное мясо нам очень нужно. Кто-то должен водить грузовики, рыть окопы и заниматься прочей ерундой? Так что и обычным солдатам место найдется.
– Да, верно, – кивнул Беккер, но на лице его не отразилось никаких эмоций.
– Я бы выпил еще кофе, – пробормотал Виллигут в пространство, но тут же замолк, прислушиваясь.
Нарастал, приближаясь, шум моторов.
– А вот и грузовики, – заметил Беккер. – Сейчас повезем тех, кого отобрали, в замок.
– Очень хорошо, – Виллигут с кряхтением поднялся. – Пожалуй, мы отправимся с вами.
Без излишней суеты офицеры покинули помещение. В знойной голубой высоте не было уродливого сплетения звезд и полос. Там горделиво реяло черно-бело-красное знамя Третьего Рейха.
Нижняя Австрия, город Вена,
военная комендатура Советской Армии.
24 июля 1945 года, 17:21–18:00
В здании комендатуры было душно. Совсем не австрийская жара стояла над Веной, напоминая о знойном приволжском лете. Но как далеко оно, то лето, и сколько еще до него возвращаться…
Петр вздохнул, прогнал сторонние мысли и четким строевым шагом вошел в кабинет военного коменданта Вены.
– Товарищ генерал-лейтенант, капитан Радлов по вашему приказанию прибыл! – отчеканил он, приложив руку к фуражке.
О причинах вызова Петр, занимавший в гарнизонной разведке довольно скромный пост, мог только гадать.
– Присаживайтесь, капитан, – ответил генерал-лейтенант Благодатов мягко. На круглом его лице появилась улыбка, чуть более теплая, чем обычно, давая знающему человеку понять, что командир, прошедший Отечественную войну от первого до последнего дня, доволен. Генерал относился к Радлову с симпатией, хотя никому, даже самому себе, в этом не признался бы.
Петр сел.
Генерал принялся ходить по кабинету, и на лице его сквозь обычную спокойную уверенность проступала непонятная нерешительность. Ее не было на этом лице ни в первые страшные дни войны, ни на Курской дуге, ни при штурме Будапешта.
А вот теперь появилась.
Заметив ее, Петр ощутил, что удивлен.
Наконец Благодатов перестал мерить шагами не такой уж большой кабинет и заговорил:
– Товарищ капитан, извольте выслушать приказ, – тут голос бывшего заместителя командира пятьдесят седьмой армии дал трещину. – Но сначала я должен сообщить вам некоторую информацию.
Петр продолжал сидеть молча, удивление становилось все сильнее.
– Случилось нечто странное, – проговорил генерал-лейтенант и криво усмехнулся. – На наш пост, тот, который по дороге на Линц, приехал раненый американский офицер на джипе. Пока не потерял сознание, успел сказать про нападение нацистов.
– Что? – не выдержал Петр. – Каких нацистов? Не может быть!
– И я так думаю, – комендант вновь принялся ходить, и сапоги его глухо стучали по обтянутому зеленым ковром полу. – Но офицер армии США, прибывший к нам, судя по всему, с американского контрольно-пропускного пункта, – такой факт, от которого просто так не отмахнешься.
– А нет возможности расспросить американца?
– Пока его привезли, он умер, – Благодатов вздохнул, лицо его помрачнело. – Так что он больше ничего не расскажет. Мы попытались связаться с американским командованием по телефону, но связи с Западной Австрией нет, словно кто-то уничтожил провода. Есть, конечно, возможность, что это провокация, но зачем она нужна – непонятно. О том, что случилось, я доложил Коневу[8]. Он приказал провести разведку.
– Неясно еще, почему этот американец к нам поехал, а не к своим, на север или запад? – с недоумением спросил Петр. – Может, все же провокация?
– Вполне вероятно, – кивнул комендант. – Да только не похоже. Если действительно напали немцы, то они как раз все дороги перекрыли. Кроме той, что на восток. Никто не мог знать, что янки бросится к нам за помощью.
Наступила пауза. Капитан переваривал полученную информацию, а генерал смотрел в окно, на свежую июльскую зелень, из которой доносилось счастливое птичье пение. За деревьями шумела Рингштрассе, а под окнами кто-то громко матерился, поминая матушку некоего сержанта.
Но даже это не портило мирного настроя.
– Но это все теория, – Благодатов отвернулся от окна, и лицо его стало жестким, решительным. – А практика в том, что для проведения разведывательных мероприятий привлекается ваша разведгруппа, товарищ капитан!
– Но я не успею собрать разведгруппу сегодня, – сказал Петр.
– Никто тебя не торопит, – пожал плечами комендант. – На подготовку есть ночь. Двинетесь на рассвете. Дорогу на Линц ты ведь знаешь?
– Так точно, – ответил капитан. – Ездил туда в начале июня, когда союзники нам фашистских прихвостней – белоказаков выдавали.
– Двигайтесь осторожно, стреляйте только в случае нападения, – Благодатов говорил спокойно, но в голосе его чувствовалось напряжение. – Не мне тебя учить. Но будь готов к тому, что произошло недоразумение и никаких фашистов ты не встретишь. И тогда тебе придется разбираться с союзниками.
– Ясно, – Петр кивнул. – Разберусь.
– Сам знаешь, что отношения у нас с ними сейчас не очень, да и конференция в Берлине идет[9]. Так что будь максимально осторожен. Если что выйдет не так, американцы сразу раструбят об этом на всю Европу, и мы с тобой можем угодить под трибунал. Это пугает меня больше, чем вероятное появление шайки недобитых фрицев. Задача ясна?
Петр встал, понимая, что разговор окончен.
– Так точно, товарищ генерал-лейтенант!
– Машины вам дадут, я уже распорядился. Так что – выполняйте!
– Есть!
Козырнув, капитан Петр Радлов покинул кабинет коменданта.
Нижняя Австрия, контрольный
пункт Советской Армии на дороге Линц – Вена.
25 июля 1945 года, 7:43 – 7:55
Шлагбаум поднимался невыносимо медленно. Солдат, тянувший за веревку, двигался, точно сонная муха, и Петру, который ночью практически не спал, хотелось прикрикнуть на него.
Роса блестела на траве, и утренний холодок заставлял забыть о том, что вчерашний день был очень жарким. Но Альпы рядом, и на юго-западе видны вершины, сверкающие в лучах восходящего солнца.
Их холодное дыхание здесь, в Австрии, ощущается почти всегда.
Грузовик, в кабине которого сидел Радлов, взревел мотором и переполз за шлагбаум, попав таким образом из советской зоны оккупации в американскую. Капитан слышал, что союзники предлагали разделить и Вену на зоны ответственности, как это было сделано в Берлине. Но пока до этого дело не дошло.
Петр крикнул шоферу, приказывая остановиться.
Радлов выскочил из машины и, разминая на ходу затекшие ноги, двинулся к джипу, который солдаты с поста вытолкали к обочине. На сиденье темнели хорошо знакомые бурые кляксы, один из бортов американской машины был располосован очередью. Пахло от джипа почему-то гарью.
Из кузова грузовика выпрыгнул лейтенант Михайлин, двинулся вслед за командиром. «ППШ» на его могучей фигуре смотрелся, как игрушка, и капитан всегда изумлялся, как ловко лейтенант с ним обращается.
– Что скажешь, Миша? – спросил он, ковыряя пальцем дырку в желто-зеленом металле борта.
– А чего скажу, – прогудел Михайлин, присаживаясь на корточки. – Свежее отверстие. Пулемет или автомат какой.
– Значит, по этой машине стреляли? – спросил капитан задумчиво.
– Ага, так и есть, – вздохнул лейтенант. – Похоже, что какие-то фашистские недобитки спустились с гор. Там ведь целую дивизию можно спрятать, если запасы жратвы имеются.
– Так чего же тогда американцы сами с ними не справились? – спросил Петр. Привычка размышлять вслух в компании Михайлина появилась давно, еще на Курской дуге, когда тот был ниже званием, да и сам Петр не носил погон капитана. Частенько эти беседы приводили к неожиданным выводам и нестандартным решениям.
– А вот это непонятно, – лейтенант озадаченно почесал в затылке, а на лице его отразилось недоумение. – Хотя из американцев какие вояки? Их под Арденнами чуть приложили, они и драпали почти до Парижа.
– Все равно, что-то здесь не так, – покачал головой Петр. – Ладно, поехали…
Капитан махнул рукой солдатам у поста и поспешил к грузовику. Судя по карте, на машине можно будет одолеть еще десяток километров. Дальше придется топать на своих двоих.
Тихо и аккуратно, чтобы ни в коем случае не потревожить союзников.
Нижняя Австрия, дорога Линц – Вена,
окрестности города Амштеттен.
25 июля 1945 года, 10:15–10:45
Усиленная разведгруппа численностью в полтора десятка человек шагала по обочине. Справа серела великолепная дорога, одна из тех, что были построены по всему рейху в годы правления Гитлера. Дорога извивалась, а по сторонам виднелись холмы, поросшие негустым лесом.
Ветер доносил запах листвы. Пейзаж дышал миром и покоем.
Остался позади контрольно-пропускной пост американцев со следами недавнего боя. Отстрелянные гильзы, следы от патронов и автомобилей. На янки действительно напали и истребили – быстро и безжалостно. Вот только кто?
Петр не тратил время на бесплодные размышления. Он вел группу и внимательно следил за ориентирами, и когда дорога начала загибаться вправо, на север, скомандовал «Стой!».
Радлов развернулся к солдатам, похожим на близнецов в одинаково полинявших под дождями и солнцем гимнастерках и пилотках без знаков различия. Бойцы собрались вокруг командира, доставшего планшет с картой.
– Всем – внимание, – сказал Петр громко. – Проводим предварительную разведку ситуации в городе, что лежит километром западнее, – палец капитана поелозил по карте, отмечая место. – Туда мы пойдем вдвоем, я и Сергеев. Остальные – прикрывают. Огонь открывать только в самом крайнем случае, при непосредственной угрозе жизни. Все ясно?
– Так точно, товарищ капитан! – хором ответили бойцы.
Петр отдал автомат Михайлину, переоделся в гражданскую одежду. Точно так же поступил и идущий с ним боец.
В темных брюках и светлых рубахах они походили на обычных австрияков. Разве что те не носят в карманах пистолеты.
– Готов? – спросил Петр у Сергеева – сухощавого белобрысого бойца.
– Готов, – ответил тот, и они пошли.
Под ногами шелестела трава, над головой шуршали листья. Буки и дубы стояли толстые, мощные, словно коричневые морщинистые утесы. Вокруг них царил мощный аромат желудей, и их блестящие тельца во множестве лежали на земле.
Из леса выбрались на дорогу и уже вдвоем отправились к городу.
Вскоре стала видна восточная окраина Амштеттена. И вид ее радовал глаз. Над аккуратными одинаковыми домиками с красными крышами висели обычные звуки мирной жизни – тарахтел трактор, мычали коровы. По улицам двигались люди. Не было заметно никаких признаков беспокойства.
– Вроде тихо, – сказал Сергеев.
– Ладно, посмотрим поближе, что значит эта тишина, – пробормотал Петр, и они зашагали к городу.
Руку Радлов держал в кармане, на пистолете, и очень внимательно смотрел по сторонам.
Когда они с Сергеевым оказались на пустынной улочке, под прикрытием домов, капитан облегченно вздохнул. Петр огляделся, а затем попросту подошел к двери одного из домов и постучал. Открыли ему сразу. На пороге появилась молодая розовощекая женщина в скромном синем платье.
– Добрый день, – поздоровался капитан.
– Здравствуйте, – отозвалась хозяйка несколько изумленно. – Что вам угодно?
– Не будет ли у вас воды? А то сами видите, какая жара. Идем с самого утра, и жажда такая, что сил нет.
Женщина скрылась, затем появилась опять, с небольшим кувшином в руках.
Петр сделал несколько глотков, затем отдал кувшин Сергееву.
– Спасибо, – кивнул капитан. – Как у вас тут дела?
– А ничего, все тихо, – улыбнулась молодая австриячка. – А вы что забыли в нашем захолустье?
– Идем на запад, к родственникам, – он говорил спокойно, расслабленно, а мозг в это время работал, анализируя поступающую информацию: звуки, выражение лица открывшей дверь женщины…
Несмотря на это, Радлов отметил, что у собеседницы очень привлекательная фигура, яркие голубые глаза и золотистые волосы.
– А на контрольно-пропускном пункте нас не встретили, как обещали, – сказал он, – да и пост сам словно куда-то делся. Вы не знаете, что случилось?
– Нет, не знаю, – женщина помотала головой, и на лице ее появилась кокетливая улыбка. – Но вчера, говорят, у поста стрельба была. А у нас тихо, даже ведь американских солдат нет.
Сожаление послышалось в ее голосе. Петр его вполне понимал. Хоть американцы, чужаки, так и все равно – молодые и сильные мужчины. Таких сейчас в Австрии, да и в Германии, среди местных не сыскать.
– Как вас зовут? – повинуясь неясному импульсу, спросил Петр.
– Эльза, – ответила женщина. – Может, зайдете?
– Спасибо, – сказал он со вздохом. – Но мы должны идти. Всего хорошего.
– До свидания, – сказала женщина ему в спину. Петр ощущал ее взгляд, и от него ползли горячие мурашки.
Капитан с рядовым без происшествий вернулись к своим, и разведгруппа зашагала дальше.
Амштеттен обходили, укрываясь в лесу. Петр шагал во главе солдат и ощущал, что им владеют двоякие чувства.
С одной стороны – разведка должна быть скрытной. А с другой – так привык, что можно проехать по центральной улице, чтобы жители улыбались, дети что-то радостно кричали, а мужчины вежливо снимали шляпы. Как еще весной, когда в каждом городе, австрийском, чешском или югославском, советских солдат встречали цветами…
Верхняя Австрия,
дорога Линц – Вена – замок Шаунберг.
25 июля 1945 года, 11:29–13:52
– И как ты думаешь, кто там стрелял? – спросил Петр у Михайлина.
Разведчики сидели в тени огромного дуба и обедали. Солнце палило, и даже в тени листвы было жарко.
– А говорили, что у фрицев в горах какие-то специальные части спрятаны. Вроде как последняя надежда Гитлера, – степенно ответил лейтенант.
– Может быть, – Петр улыбнулся. – Да только это маловероятно. Но даже если это так, на что они рассчитывают? Единственный шанс для немцев – американцам сдаться. Те, как я слышал, хорошо с пленными фашистами обходятся, даже оружие не отбирают.
– У, союзнички, – скривился Михайлин. – Толку от них! Просидели всю войну в Америке своей, а как поняли, что мы и без них справимся, примчались. Тьфу! Говорить противно.
– Это ты точно сказал, – усмехнулся Петр и привстал, собираясь позвать радиста. Пришло время связаться со штабом.
Но не успел капитан открыть рот, как с ближайшего холма, там, где должен был быть один из постов, донесся грохот выстрела. Разведчики, только что расслабленно возлежавшие на травке, повскакали на ноги.
– Залечь! – скомандовал Радлов, и тут уловил шорох за спиной.
Начал поворачиваться, но в голове что-то словно взорвалось…
Очнувшись, Петр не сразу понял, где находится: он сидел в неудобной позе, и что-то мешало двигаться. До слуха доносились стоны. Открыв глаза, он обнаружил, что сидит, прислоненный к стволу дуба, а, подергав руками, понял, что связан. Стонал сидевший рядом боец.
По другую сторону от капитана обнаружился Михайлин с огромным синяком на левой скуле. Серые глаза лейтенанта выражали безмерное удивление, и вообще он казался ошарашенным.
– Ты жив, капитан? – спросил лейтенант.
– Не уверен, – кривясь, отозвался Петр. Болело все тело, и особенно – затылок. – А ты чего какой ошалелый?
– Да так, – пожал могучими плечами Михайлин. – Просто никогда не видел, чтобы люди так быстро двигались.
– Какие люди?
– Да фрицы эти, – лейтенант мотнул головой, и только тут капитан обратил внимание на замершего неподалеку часового в серой форме СС. Больше эсэсовцев видно не было.
– И что они?
– А то, что они от пуль уклонялись. Словно от кирпичей, – проговорил Михайлин, и в словах его прозвучало потрясение. – И не успели мы очухаться, а они уже рядом. Я в одного выстрелил, да не попал. Представляешь, командир?
– Ничего себе, – Петр покачал головой.
Чтобы Михайлин промахнулся – такие случаи за войну можно было пересчитать по пальцам одной руки.
– И треснул он меня так, что я на ногах не устоял, – тон лейтенанта сделался печальным. – Старею, видать.
Михайлин был первым кулачным бойцом дивизии, и повалить его смог бы только настоящий силач.
Донеслась немецкая речь, и перед пленными появились трое офицеров. Выглядели они до странности одинаковыми, словно братья. Светлые холодные глаза и неподвижные, точно замороженные, лица. Окантовка фуражек, к удивлению разведчиков, оказалась темно-зеленой, словно у кадровых офицерских частей, которые были расформированы еще в сорок втором. Опознавательных знаков, говорящих о принадлежности к части, на форме не имелось вовсе, а сами мундиры были новенькими, только со склада.
Некоторое время офицеры без особого интереса разглядывали пленников, затем старший, с тремя звездами и двумя полосами на петлице[10], сказал:
– Что же, арманы[11] хотели узнать о русских. Теперь у них есть у кого спросить.
Двое младших офицеров улыбнулись.
Подбежал солдат и вскинул руку в нацистском приветствии:
– Машина будет через полчаса, герр оберштурмфюрер!
– Хорошо, – кивнул тот. – Вы пока свободны. А вы, Генрих, – он повернулся к соседу, – выдайте пленным лопаты, пусть захоронят своих мертвых. Нечего оставлять падаль.
– Есть, – склонил голову Генрих.
Двое офицеров ушли, а третий принялся отдавать приказы. Из-за машины появилось около десятка автоматчиков. Под дулами «МП-43» пленным развязали руки и выдали короткие саперные лопаты.
Генрих, со знаками отличия унтерштурмфюрера[12], принялся жестами объяснять пленным, что им надо делать. До выразительности южных народов, что могут обходиться вообще без слов, ему было далеко.
– Не трудитесь, – прервал мучения немецкого офицера Петр. – Я понял, чего вы хотите.
– О, вы знаете немецкий? – Генрих посмотрел на русского с удивлением, словно на говорящую обезьяну. – Это хорошо. Тогда за работу.
Погибло не так много народу, как ожидал капитан. Всего трое. Остальные попали в плен. Но мучительно больно было хоронить тех, с кем ты вчера еще разговаривал и сидел за одним столом. Тех, кто погиб, когда война уже давно закончилась. Петр скрипел зубами, мрачнел и думал, что с большим удовольствием швырнул бы лопату в лицо ближайшему конвоиру.
Один из солдат не выдержал. С яростным ревом он бросился на немца. Тот увернулся от лопаты, с непостижимой быстротой ударил бунтовщика прикладом. Хлопнул выстрел, и у похоронной команды прибавилось работы.
Тела засыпали землей, разведчикам вновь связали руки и повели к лежавшей в паре километров на север дороге. Когда они вышли к серой широкой ленте, раздался рев мотора, и из-за пригорка вынырнул трехосный американский «Студебеккер». Шурша колесами по асфальту, он развернулся, и пленных начали загонять в открытый кузов. Когда загрузили всех, туда же забрались несколько немцев.
Машина тронулась.
Кузов немилосердно болтало, и пленников, лишенных возможности держаться, бросало друг на друга. На лицах немцев, что созерцали эту картину, не отражалось ни беспокойства, ни улыбки.
Проехали Иннс и свернули на север. Затем справа показался Дунай, и некоторое время грузовик ехал в компании с одной из самых длинных рек Европы. При подъезде к Линцу навстречу попалась колонна из нескольких танков, на которых поверх американских опознавательных знаков были намалеваны черные свастики. Проводив направлявшиеся на восток «Шерманы» удивленным взглядом, Петр вынужден был признать, что положение очень серьезное. Похоже, американская оккупационная администрация потеряла контроль над значительной территорией.
К удивлению капитана, машина миновала Линц без остановки. Мелькнула и пропала стоящая на горе церковь с двумя башенками – опознавательный знак города, а «Студебеккер» с сердитым гудением повернул на запад, в сторону Вельса.
Через полчаса последовал еще поворот, на этот раз на северо-запад, и под колесами вместо асфальта оказался обычный грунт. Замелькали по сторонам поросшие лиственным лесом холмы, и вонь выхлопов смешалась с ароматом сырой земли.
После примерно часа тряски из-за холмов показались мощные башни, а затем стало видно и их основание – могучий замок, выстроенный, похоже, еще в те времена, когда через эти места проходили крестоносцы.
На добрый десяток метров возносились замшелые, но вовсе не казавшиеся дряхлыми стены. Мрачно смотрели узкие бойницы. У ворот стояли солдаты СС в касках и с оружием, над центральной башней величественно реяло алое знамя с белым кругом в центре, внутри которого словно бежала черная свастика.
Заскрипели открываемые ворота, пахнуло жаром от нагревшихся на солнце стальных створок. Колеса грузовика зашуршали, и распахнувшиеся ворота замка проглотили машину с плененными разведчиками.