Р. Ф. Эбер

Джевонс и Менгер: регомогенизация. кто настоящий «третий лишний»?

Комментарий к статье С. Дж. Пирт

Перевод сделан по: Hébert R. Jevons and Menger Re-Homogenized: Who Is the Real “Odd Man out”? A Comment on Peart // The American Journal of Economics and Sociology. 1998. Vol. 57. No. 3. P. 327–332.

I. Введение

Работа Сандры Дж. Пирт «Джевонс и Менгер: регомогенизация? Жаффе двадцать лет спустя» – это попытка по прошествии двух десятилетий произвести переоценку тезиса Жаффе, который он выдвинул как упрек историкам экономической науки в склонности не замечать различий между отцами-основателями так называемой маржиналистской революции – Джевонсом, Менгером и Вальрасом. Жаффе выражал недовольство тем, что тенденция к гомогенизации первооткрывателей маржинализма заслоняет важные различия между их концепциями и что из них троих Менгер был «третьим лишним»[230]. Пересмотрев этот вопрос, Пирт, однако, заключает, что расхождения между Джевонсом и Менгером не так уж велики, как казалось Жаффе, и что при внимательном рассмотрении «третьим лишним» выступает Вальрас. Я нахожу исследование Пирт во многих отношениях убедительным, особенно в той части, где она пишет об образовании естественного союза между Джевонсом и Менгером по поводу ключевых проблем, таких как значимость процесса, неопределенности, ошибок и фактора времени. Я также считаю, что многие современные историки экономической мысли упустили фундаментальный характер смены парадигмы, представляющей собой переход от классической экономической теории к неоклассической. Это обстоятельство по-прежнему делает затруднительным понимание места, занимаемого соответственно Джевонсом, Менгером и Вальрасом в истории экономической науки.

II. Проблема «революционности» предельной полезности

Тенденция к гомогенизации Джевонса, Менгера и Вальраса возникла вследствие непонимания фундаментального характера смены парадигмы экономической науки – от классической к неоклассической. Значение ключевых изменений, произошедших после 1850 г. в экономической теории, заключалось не столько в том, что в мышление экономистов проникло понятие полезности, сколько в том, что объяснения сдвинулись из плоскости макроэкономики (вопросы экономического роста и распределения доходов) в плоскость микроэкономики (решения, принимаемые фирмой и индивидуальным потребителем). В конце концов, еще древние греки признавали полезность стимулирующим фактором человеческого поведения. Смит осознавал это, хотя и сторонился полезности в своих парадоксальных рассуждениях о ценности. Бентам вернул концепции полезности былую славу, пусть и в роли агрегированного показателя благосостояния. Джевонс очевидным образом считал Бентама автором правильной теории человеческого поведения, хотя и сделал центром своего анализа не соображения коллективного благосостояния (как у Бентама), а решения индивида. Аналогично, концепция маржинализма также в какой-то мере присутствовала в классической теории. Взять хотя бы теорию ренты Рикардо, согласно которой отдача от земли основывалась на ее предельной производительности, соответствующей плодородности. Или – фон Тюнена, который блестяще применял маржиналистский принцип в собственной версии сельскохозяйственной экономики. Тем не менее экономисты-классики от Смита до Милля не нашли сколь-либо важного места в своих теориях для полезности, а значит, и для предельной полезности. Сениор, к примеру, признавал это понятие, но ни разу им не воспользовался[231].

Необходимость в понятии предельности (marginal concept), как в свое время писал Хатчисон, появляется, когда одинаковые, следующие одна за другой единицы благ или факторов производства имеют разное значение для потребителя или производителя[232]. Поскольку экономисты классической школы обращались преимущественно к конкурентным рынкам, где нет расхождения между предельными и средними издержками, для основных классических моделей понятие предельности, равно как и разделение ценности на предельную и среднюю, было достаточно бесполезным. Отсутствие или наличие соображений, связанных с полезностью, не является тут главным. Таким образом, Хатчисон верно заключил, что «в предельной полезности важно скорее прилагательное, чем существительное»[233].

III. Джевонс, Менгер и традиция инженеров-экономистов

Важным – недооцененным – экзогенным явлением, которое и обнаружило необходимость в понятии предельности, была железная дорога. Воплощенная на практике новая технология, железная дорога произвела настоящую транспортную революцию; однако она также вызвала теоретическую революцию в экономической науке. Железная дорога сулила огромные потенциальные выгоды практически для всех потребителей, но при этом требовала крупных капиталовложений. Изучение того, насколько такие инвестиции целесообразны, особенно когда в дело должны были пойти государственные средства, изначально было вотчиной инженеров. Поэтому не удивительно, что настоящими пионерами маржиналистского анализа были инженеры, такие как Элле[234], Дюпюи[235] и Ларднер[236]. Эти авторы, наряду с менее известными, столкнулись с новыми задачами, связанными с определением цен и объемов выпуска продукции фирмами-монополистами, которые несли высокие постоянные и низкие переменные издержки, а также имели резко возрастающую отдачу. Проблема распределения издержек и поиска оптимальных железнодорожных тарифов стала главной в экономике нового транспорта, и полезность для потребителя была неотъемлемой частью этой проблемы. Классическая теория плохо подходила для решения подобных задач. Поэтому инженеры, опираясь на свои специальные знания и ресурсы, стали искать новые аналитические инструменты, и эти поиски ознаменовали начало плодотворного периода открытий и изобретений.

Джевонс и Менгер с интересом восприняли эти разработки, в то время как Вальрас оставался к ним равнодушен[237]. У нас есть даже собственное признание Джевонса в том, что книга Ларднера повлияла на него, когда он писал свои первые экономические эссе о проблемах железнодорожной отрасли Нового Южного Уэльса. Он также был осведомлен и о других прорывных исследованиях инженеров. К примеру, Дженкинсово графическое изображение спроса и предложения побудило его отдать свою работу в печать быстрее, чем он изначально планировал. В случае Менгера сложнее проследить прямые связи с трудами инженеров-экономистов, потому что он нигде явно не упоминал о них. Однако его личная библиотека была оснащена самой разнообразной литературой. Только из трудов французов (которые, пожалуй, были наиболее основательны в своих изысканиях) мы находим в библиотеке Менгера следующие: подборку журнала «Annales des pontes et chaussées» (за 1844–1849 гг., когда в нем издавались прорывные статьи Дюпюи), книги Инара[238], Дютана[239], Казо[240], Дю Мениль-Мариньи[241], Дюпюи[242] и Фовиля[243].

С одной стороны, наличие в библиотеке Менгера этих книг и журналов – это лишь косвенное свидетельство, но с другой стороны, у нас есть все основания предположить, что Менгер был погружен в инженерно-экономическую литературу, поскольку он не был простым библиофилом, собирающим книги лишь для коллекции. Особенно вероятно то, что он впитал смелые идеи Дюпюи, многие из которых столь удивительно похожи на его собственные.