© Лапин А.А., 2016
© ООО «Издательство «Вече», 2016
* * *
Часть I
Бились козлики с волками
I
Ему нетрудно говорить с этим народом. Потому, что он сам вышел из него. И прежде чем начал проповедовать, добывал хлеб свой ремеслом плотника.
Вот и сегодня они собрались на берегу моря. И ждут его слов о вечном. Иисус вошел в лодку и сел. А вся толпа осталась на берегу. Он еще раз оглядел их серые лица. Понял, сколько они могут понять. И промолвил:
– Вот вышел сеятель сеять. И когда он сеял, иное упало при дороге. И полетели птицы и поклевали то. Иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока. А когда взошло солнце, увяло и, как не имело корней, засохло. Иное упало в тернии, и выросли тернии и заглушили его. Иное упало на добрую землю и принесло плоды; одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать…
Он посмотрел на их недоумевающие лица, вздохнул и добавил:
– Кто имеет уши слышать, да слышит!
Вечером, когда собрались апостолы, он объяснил им за трапезой то, что хотел сказать:
– Сеятель – это я сам. Зерна – слово Божие. Почва – народ. Разный. Посеянное и унесенное птицами – утерянное сразу. Упавшее на камни – принятое, но не проросшее глубоко в сердце. Тернии – житейская суета и страсти, что заглушают слово. И только упавшее в чистые и добрые сердца приносит плоды.
Как говорится – много званых, да мало избранных.
II
«Дорога, дорога, ты знаешь так много о жизни моей непростой!» – навязчивая мелодия стучала в висках уже целых полчаса. И он никак не мог избавиться от нее. Тем более, что она абсолютно точно выражала его мысли.
Дорога – это его жизнь. Семьдесят дней в году проводит он за рулем. Стремительно перемещается в пространстве, на котором раскиданы его предприятия. Зимой и летом. В любую погоду мчится его трехлитровый турбированный «ауди» по трассам Черноземья и Юга России.
Что же, «назвался груздем – полезай в кузов». Захотел стать свободным издателем – соответствуй во всем. Живи на колесах.
Вот и сейчас, в январскую стужу, когда хороший хозяин и собаку не выгонит из дому, он ехал в город Ч. Туда, где сегодня в крупном областном центре находился его главный офис.
Полноприводная машина на шипованной резине хорошо держала дорогу. И Дубравин, чуть расслабившись, оглядывался по сторонам.
Вокруг зимние пейзажи. Насколько хватает глаз – покрытые снегом поля. Вдоль дороги узорчатые, обледеневшие деревья лесных полос. По-видимому, вчера, в оттепель, они были облиты дождем, а теперь, когда ударил мороз, покрылись белым, невообразимой красоты узором. Ледяным кружевом.
Не вчера началась эта дорога в новую жизнь. Тогда, после всего, что случилось с ними, он долго раздумывал. О том, что же ему делать дальше. Внутренне, в своем сознании он уже оторвался от «Молодежной газеты», от столицы. И дальнейшее продолжение того бытия казалось ему скучным и бесполезным хождением по кругу: «Надо уходить! Делать то, что задумал. Но без нее. Без Галины».
На очередном ежегодном осеннем семинаре «Молодежной газеты» он вышел на трибуну. Долго молча смотрел в зал. Туда, где сидели его соратники по борьбе.
Как же они изменились за эти годы! Образно говоря, закалились. Выделились из серой человеческой массы. Превратились под чудовищным давлением из «мягкого графита» в настоящие «человеческие алмазы». Чудо-богатырей.
Очень многое ему хотелось сказать этим людям. И о том, что все они, как герои романов Фенимора Купера, являются «следопытами», идущими «в леса новой жизни». И о том, что пришло его время начать самостоятельное дело. А также о том, что он их любит, прикипел к ним сердцем.
Но вымолвил он совсем другое:
– Я ухожу!
Зал охнул. И притих. Видно, никто не ожидал такого поворота. Что бы там ни говорили в кулуарах, о чем бы ни шептались враги, они все равно оставались «отцами-основателями». И его неожиданный уход поселил в сердцах людей тревогу и беспокойство.
«А как же мы?» – увидел он вопрос в их глазах…
Дубравин отбросил воспоминания, когда его «ауди» уткнулся в хвост длинной, самодвижущейся пробки на колесах.
Полный привод вдохновляет его на обгон. Но сейчас зима, черт бы ее побрал! А впереди него десятки ползущих полегоньку, потихоньку по заснеженной, нечищеной трассе изделий отечественного автопрома. И тут не до шуток. Случись что – пробка встанет, растянувшись на десяток-другой километров.
Началась пурга. Ветер срывал с полей снежинки, бросал их на лобовое и боковое стекла. Снежными щупальцами шарил по асфальту, зацепившись за неровности, начинал наметать заносы и переметы.
Ехать становилось труднее, так как из-под колес идущих перед ним фур поднимались в воздух белые вихри.
Впереди «древний русский автомобиль Волга» сделал рывок и отчаянно попытался начать обгон. Но увы! И ах! Левым передним колесом он попал в пушистый снег. Потерял курсовую устойчивость и, с разворотом, влетел в сугроб на обочине.
Никто не остановился. Колонна продолжала движение.
Проезжая мимо, Дубравин краем глаза увидел, как из погрузившегося в снег кузова вылезли водитель, а следом и пассажир.
Но решимость его велика. Надо срочно обходить колонну. Иначе до темноты ему до места не добраться.
Тут и пригодилась дополнительная мощность двигателя. И полный привод. Дубравин начал обгон и играючи обошел один, второй, третий грузовик…
Впереди уже маячил оперативный простор.
Он хорошо обошел предпоследнюю, окутанную летящей из-под колес снежной пылью фуру и уткнулся в «небесный тихоход». Это был тяжело нагруженный стальной арматурой длинномер – победитель всех на свете марафонов. Отечественный «КамАЗ».
Некоторое время Александр двигался за вылезшим из кузова метра на полтора гремящим стальным частоколом. Высматривал через несшийся впереди снежный вихрь дорогу. Готовился сделать очередной обгон.
«Вроде чисто! Ну, милая, не выдай!»
Вылез на встречку. И осторожно продвинулся вперед. Еще чуть-чуть, и он уже сравнялся с кабиной длинно-мера. В этот миг он заметил, как впереди, откуда-то из белой мглы, вылетели, вырисовываясь на дороге, светлые «жигули». С погашенными фарами, без габаритов эта машина была похожа на серый призрак.
Он каким-то шестым чувством ощущал, как быстро двигался навстречу этот «старинный русский автомобиль», вынырнувший из пурги.
«Вперед не успеть!»
Инстинктивно ударил по тормозам. Сработала система курсовой устойчивости. Педаль начала прыгать под подошвой. Иномарка, как остановленная на полном скаку лошадь, уперлась всеми четырьмя шипованными колесами в заснеженный, с настом асфальт.
А «жигули» неумолимо летели навстречу. Через секунду он понял, что уходить от лобового удара ему некуда. Справа кузов длинномера. Слева металлическое ограждение трассы.
Странное дело. В эти мгновения его не покидало какое-то отстраненное, ледяное хладнокровие. Как будто это не он, а кто-то другой в нем считал и решал: «Только бы задние колеса дальномера успели пройти! А там – рывком вправо. Хоть под кузов. Обдеру весь капот. Но уцелею!»
И про себя просил: «Ну, давай, давай же, обходи меня!»
Оставалось буквально метров двадцать до мчащихся вперед «жигулей». Краем глаза он видел, как справа проплывал длинный, груженный арматурой кузов.
И уже буквально в пяти метрах от несущейся навстречу смерти рывком бросил свою машину вправо. Капот «аудюхи» оказался под нависшими из кузова арматуринами с повязанной на них красной тряпкой.
Мимо снарядом пролетели «жигули» с затемненными стеклами…
Липкий страх и ужас прошли в ту секунду, когда Александр наконец осознал: «Пронесло, Господи!» Через минуту им овладел приступ такой ярости, что он несколько раз ударил кулаком по рулю:
– Гад! Сволочь! Подонок! Надо развернуться, догнать мерзавца! Остановить и набить морду! В такую погоду, в пургу не удосужился даже включить габариты и свет! Что ж это за люди такие! Что ж за ублюдки! Ну ладно, свою жизнь ты ни в грош не ставишь. Но другие-то в чем виноваты, что из-за твоего разгильдяйства должны рисковать жизнью!
Потом успокоился. Вряд ли тут, на узкой полосе, в снегу, удастся развернуться. Да и где его искать? Без примет, без номеров. Скорее всего, он просто шары залил! И несется!
* * *
Гул мотора успокаивал. И Дубравин, борясь с усталостью, сильно сожалел, что не послушал жену и выехал так рано. «Надо было доспать. Все равно день пропадет в дороге! Хоть и приедешь на пару часов раньше».
Мысли его перескочили на дела семейные, личные. А они были вовсе не такие радужные. После разрыва с Галиной все как-то само собою пошло наперекосяк. Жена отнеслась к его самодеятельности весьма прохладно. Ни помощницей, ни душевной опорой стать не смогла. Не захотела. Первые неизбежные неудачи на самостоятельном поприще вызвали у нее панику. И Дубравин горько жалел о том, что рассказал ей о них. Какое бы новое дело он ни начинал, Татьяна каждый раз вспоминала неудачу со строительством «фастфуда» и заводила одну и ту же песню: «Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты… А помнишь, как тебя обманули компаньоны?» Дубравин злился, терял весь свой энтузиазм. И в конце концов решил больше ей ничего не рассказывать. Ну а так как дома он бывал редко, то наметившаяся трещина все росла и росла…
Галину он давно понял. Ну а кто понял, тот простил. Более того, христианский, нынешний взгляд на мир все перевернул, переворошил в его видении ситуации. Теперь он считал виноватым себя. «Я стопроцентный эгоист, который только и думал, что о своих планах, надеждах, жизни. Не понимал ее. И считал, что “баба, она должна за мужиком идти, как нитка за иголкой”. Не дорос, видно, еще до понимания того, что мир изменился и у деловой женщины могут быть свои виды на будущее. Для нее всегда так важен был статус. А что я ей предлагал? Главное – уехать. А там разберемся. Кем она бы стала? Из мужних, законных жен да в любовницы, в подруги? Опять же материальная сторона. Это по пословице “с милым рай и в шалаше”. А сегодня уже с добавочкой: “если милый атташе”.
Ну и столичная жизнь ее очень увлекла. Она ведь только выбралась из провинции. Только обжилась, работу престижную получила. А тут я предлагаю: все бросай! Поехали! Начнем новую жизнь! А получится ли она, эта новая история? Об этом я и не думал в своем мужском эгоизме.
Хотя, с другой стороны, не это мне душу жжет. Не это. А то, что мне тогда сказала: “Я и тебя люблю. И его люблю!” Значит, никого по-настоящему не любит».
И, обогнав очередную фуру, дополнил: «Впрочем, чужая душа – потемки. А уж женская вдвойне. Но с этим, как говорится, ничего не поделаешь. С этим просто придется жить. Стараясь не обижаться самому. И никого не обижать».