Осторожно! дети!

 

Шел автобус так и сяк,

солнышко на свете.

Но висит дорожный знак:

«Осторожно! Дети!»

 

 

Как кораблик, он поплыл

по волне дорожной,

потому что знак тут был:

«Дети! Осторожно!»

 

 

Осторожно! Из пелен

улыбнется с лаской

и возьмет тебя в полон

чистота и слабость.

 

 

Осторожно! И пронзит

взгляд живой и синий,

палец тоненький грозит

самой сильной силе.

 

 

Осторожно! И правей,

и левее – дети,

все, что делаешь, проверь,

можно лучше делать.

Осторожен будь и смел

днями и ночами:

подрастает смена смен,

суд твой и начальство!

 

 

И сквозь солнце, и сквозь мрак

пусть в пыли дорожной

каждый видит тот же знак:

«Дети! Осторожно!»

 

Ребенка древние глаза

 

Ребенка древние глаза,

глаза отцовские и ваши,

их взгляд, дремотный, дымный, важный,

он испаряется скользя.

 

 

Улыбки… Краски… Голоса…

исчезли! Рот кривит обида!

Вдруг закрывается обитель.

Спят под ресницами глаза.

 

 

Орет, проснувшись, зол и груб.

Бунтует, пленник и хозяин.

Бей кулачонками в глаза им!

Хвать воздух, воду, соску, грудь,

обман, любовь – и сыт на вечер,

и смолкла гневная гроза.

Смеясь, разглядывают вечность

ребенка древние глаза.

 

В дому моем…

 

В дому моем, как в цирке,

чудя, вертясь, поя,

ах, клоуны-эксцентрики,

потеха вы моя!

Весь день – для трудных странствий,

весь день – от вас вдали,

в неласковом пространстве

от неба до земли.

 

 

После своих походов,

изранившись, устав,

вхожу к вам потихоньку,

со смехом на устах,

и шарю: где он, ключик,

чтобы открыть на миг

мир куколок и клюшек,

ваш неподдельный мир.

 

 

Забыла я, забыла,

как девочкой была,

какое горе было,

что кукла умерла!

И сколько оснований:

честь, сила и покой –

мир объяснять словами

«хороший» и «плохой».

 

Торг

 

Была судьба моим вассалом,

и, вплоть до нынешнего дня,

от стольких бед, любя, спасала

неосторожную, меня.

Приняв из мира слов и крови,

из песен тех, что он певал,

о, как тепло родного крова

меня ласкало наповал!

Сквозь ненависть, корысть и ругань,

ни разу не плутая в них,

о, как повсюду нежность друга

меня отыскивала вмиг!

О, как бог радостей семейных,

запутавшись, где свет, где тень,

творил, дыхание замедлив,

глаза и смех моих детей!

 

 

Вся, вся в долгах, вся прожитая,

но – хоть потрогай – во плоти,

все жду, все жду, все ожидаю,

когда прикажешь: уплати!

За взглядом моего ребенка

с надеждой, с ужасом слежу…

Я отработаю работой!

Собачьей службой заслужу!

 

 

Назначь, какая будет плата

(тоской, потерями, трудом),

чтоб брат повсюду встретил брата,

и дом был Мир, и Мир был дом?

 

Зима

 

Где сугробы-терема,

в блеске трубы рыжие,

и трамваи, и дома,

что белеют крышами?

 

 

Где там север ворожит?

Где заночевал еще?

Невозможно больше жить

без зимы, товарищи!

 

 

Подождет, помучает

и посыплет тучами,

легкое, летающее,

на ресницах тающее.

 

 

Утром выйдешь, весь в тепле –

город в тихой свежести,

в ярком блеске, в дымной мгле,

в радости и в нежности!

 

 

Ноги сразу твердые,

тело сразу ловкое,

словно ветер, бодрое,

и как вьюга, легкое.

 

 

Рдеют щеки, кровь тая,

жгут глаза лучистые,

и твое второе «Я» –

лучшее и чистое.

Снежным городом идет,

дышит и волнуется,

и сосульку в рот кладет,

пробегая улицу.

 

Весна

 

Изъезжено, исхожено,

во всей

красе,

стремглав из-под окошечка

летит

шоссе.

Летит шоссе на Киев

и на

Ростов,

а веточки нагие

пришли

в восторг,

что так прекрасен день их,

велик,

высок,

что их листва оденет,

наполнит

сок.

Теплом насквозь пронизаны,

сплетая

взор,

влюбленные,

приникшие, –

во весь

опор!

А волосы щекочут,

летят,

скользят.

– Чего

ты

хочешь?

Нельзя! Нельзя!

– Твой гнев

притворен

и твой

испуг…

Окна

притворенного

короткий

стук, –

и мчится

страсть их,

летит,

как смерч,

как сон,

как счастье,

как жизнь,

как смерть.

 

Лето

 

Что скажешь ты, холодная вода,

шершавой губке?

Что скажешь, загорелая нога,

шуршащей юбке?

О чем бормочешь, делая излом,

речонка-лента?

Как победитель, празднично и зло

сверкает лето.

 

 

Маслины пахнут пряно и остро.

В поту рубашка.

Горишь, как ветка в пламени костров,

пьешь, как ромашка,

 

 

спишь, как кленок, что засухой сражен;

рассвет нагрянет –

и, как клинок из золотых ножон,

луч солнца ранит.

 

 

Ну что, жива? Речному ветерку

скажи спасибо.

Живи. Желай. Беги скорей в реку:

река – спаситель.

Плыви, плескайся, плюхайся, пляши,

брыкайся, брызгай

и на смиренном солнце полежи,

накрывшись брылем.

 

Осень

 

Я иду по осени:

с кленов листья падают,

тихо-тихо по сини

перья тучек плавают,

тихо-тихо листики

под ногой похрустывают,

тихо ветер низенький

гладит ветки хрупкие,

 

 

тихо сбросив сон ночной,

мир стоит, решенный,

синий, желтый, солнечный,

полный, завершенный;

 

 

наклоняется ко мне

и звенит чуть слышно:

– Что, ты думала, конец?

Просто передышка.