«Вот два моря, вот берег коричневых щек, и упругий…»

 

Вот два моря, вот берег коричневых щек, и упругий,

звонкий шаг твой, и сам ты, и сам ты,

             красавец и щеголь!

Вытри руки свои о мои загорелые руки!

Вытри щеки свои о мои загорелые щеки!

Вот две вишни смеются, две ветки на дереве тонком,

одуванчик на двух стебельках – а головка сквозная…

Ах, чему вы смеетесь, чему вы, мальчишка с девчонкой?

Ах, чему вы? Не знаете – я это знаю.

Вот окончится путь, его долгие трудные версты

все пройдете, его долготу и труды измеряя –

и тут все, что прошли, этот слой, разноцветный

            и толстый,

вдруг откроется вам, и заплачете вы, замирая.

 

«Мой долгий день! Он начался…»

 

Мой долгий день! Он начался

с шести часов утра.

Он вырвался! Он начисто

забыл, что есть «вчера».

 

 

И он летит, разбрасывая

себя во все концы,

и он транжирит, празднуя,

что нажили отцы.

 

 

И вот, летящий, полный,

неутолимый весь,

он замечает к полудню,

что надо бы присесть,

одеться нужно – холодно,

а он раздетый, голый,

и надо бы поесть

то, что припас, что есть…

 

 

Тут хочется – не хочется,

а все-таки живешь,

всю жизнь свою по строчечке,

по корочке жуешь.

И бьешься так, что пот блестит,

на горьких тех хлебах,

и не хватает подлости

уйти, не расхлебав,

 

 

что спутано, накручено,

похоже – не спасти,

а надо как-то к лучшему

насильно привести.

 

 

А поседеют прядки,

остынет голова –

останутся в тетрадке

слова, слова, слова.

 

 

Примите их, примите,

не дайте им сгореть,

уронят – поднимите

еще раз посмотреть.

 

Случай

 

Когда меня не будет,

лет через двести,

смотрите сами, люди:

этот садик будет

на этом самом месте.

 

 

И будет случай:

на склоне дня,

снегом увенчана,

выйдет женщина,

такая, как я,

только лучше,

счастливей меня.

 

 

Выйдет, посмотрит,

выдохнет тихо.

Мех на ней мокрый,

в перчатке льдинка,

брови дрогнут

под белым платком,

лед она потрогает

теплым языком.

 

 

Глаза ее большие

полны серебра,

глаза ее решили

весь сад забрать.

В каждом – по деревцу,

маленькому-маленькому,

в каждом – по девочке,

в каждом – по мальчику.

 

 

А снег по воздуху

так тихо ползает.

Смех и возглас:

«Гляди-ка, скользанка!»

 

 

И она думает:

«Лет через двести

ваши умные,

красивые дети

на этом самом месте,

быть может, ответят,

хотя бы отчасти,

что такое счастье

и как жить на свете».

 

 

А метель крутит

и губы студит…

Вот так и будет,

когда меня не будет.

 

«Страна, где каждый сам за себя»

«Глазами, по мне скучающими…»

 

Глазами, по мне скучающими,

посмотрел и сказал:

«Ну, ладно, налейте чаю:

уже пора на вокзал».

 

 

Я знаю, как мучит жажда,

глаза миражом слепя,

но мы в Стране, Где Каждый,

Где Каждый Сам За Себя!

 

«Я говорю Вам братски…»

 

Я говорю Вам братски:

со мною было то же.

Проделать путь обратный

никто Вам не поможет:

лицом бросаться в ворох

страстей, но не прощать,

и душу взяв за ворот,

«тащить» и «не пущать».

 

 

Как вылить воду горстью?

Вода бунтует вешняя!

Как выдернуть тот гвоздик,

на чем любовь повешена?

 

 

Смотри, гляжу я браво,

рубцы, где были раны,

плечам опять – до брани,

ногам опять добраться

до шпор и до сапог…

 

 

Я говорю Вам братски,

что больно до сих пор!

 

«Небитых двух за битого…»

 

Небитых двух за битого

дают, а Вы забыли.

Живите Вы. Любите Вы,

не как меня любили.

 

 

Я ж не просила полночи

и шепота до света,

а я просила помощи,

покоя и совета.

Не надо слов любовных,

не надо «обожать»,

и – нет, я не виновна,

не надо обижать!

 

«Ты прав: зачем опять твердить, что молод…»

 

Ты прав: зачем опять твердить, что молод

ты, и твой шаг упруг, и мускулы грубы,

и мне ль не знать, что неустанен молот,

долбящий жертву у тебя в груди.

 

 

От униженья отряхни колени,

и пылью всех дорог глаза запороши,

не видь, не слышь, не помни, не колеблись,

и песен не слагай, и писем не пиши.

 

«Прощайте! Ну, прощайте!..»

 

Прощайте! Ну, прощайте!

Я не желаю счастья:

прохлады и пощады,

как это дно песчаное,

как темный лес с ключами,

как озеро с лещами,

как облако с дождями…

 

 

Ну, выходи с вещами!

 

«Меняю кожу, как змея…»

 

Меняю кожу, как змея,

и подымаюсь, не своя,

вся новая и вся чужая,

забыв себя и унижая.

 

 

Но машет прошлое хвостом:

«Я не о том, я не о том!

Как здесь не прибрано, как зябко…

Молчу! Не бей меня, хозяйка!»

 

«Да» или «нет»

 

«Нет!» Неистовый привет

разрушения и бунта,

он врывается, как будто

в темноту – фонарный свет.

 

 

На единственной струне

песню тонкую заводит

и гуляет по стране:

по полям и по заводам.

 

 

Напевает и манит

зло, и яростно, и слепо

«Нет», бумажник без монет,

закром в засуху без хлеба…

 

 

«Да!» Холодная вода

и горячая похлебка.

Разделенная беда.

Знак заботливый и робкий

вмиг проникнет сквозь огонь

и сквозь запертые двери

«Да!», творящая ладонь:

кто полюбит – тот поверит.