«А ларчик просто открывался…»

 

А ларчик просто открывался:

открылся – зазвенел!

Поднимут туши от кроватей,

проснувшись, сто свиней.

Наставят уши, станут слушать,

ворча, залетный звон,

и тут же выплеснут из лужи

визг первобытный свой,

что, мол, приятней, в этом жанре,

звон нежный в кошеле

и что свою свинину жарить

способней в тишине.

Поднимут туши от кроватей,

поколыхают жир…

 

 

А ларчик просто – открывался,

не мог закрытым жить!

 

Сказка с диалогом

 

Живет поэт: слегка рассеян,

и светлоок, и чернокудр,

а рядом с ним живут соседи, –

творцы блинов, убийцы кур.

 

 

Поэт свои поэмы пишет

единым росчерком пера –

соседи к вечеру чуть дышат

от снеди, съеденной с утра.

 

 

Когда же утром, в общей ванной

они встречаются, скользя, –

презреньем и негодованьем

полны их лица и глаза.

Он: – Взамен души в них бес корысти,

           а вместо мудрости – живот!

Они: – Вот голодранец! Без корыта,

           и без кастрюльки – а живет!

 

 

Он: – Зачем дано им сердце, руки,

           мозг и божественная речь?

Они: – Вы знаете, он даже брюки

           не снимет перед тем, как лечь!

 

 

Он: – Свет человеческий и гордый,

           неужто ты навек погас?

Они: – Опять не гасит свет в уборной

           и забывает в кухне газ!

 

 

Два войска проверяют фланги,

высоко головы держа,

и ветер ссоры треплет флаги

непримиримых двух держав.

 

«Нет, хоть убей, не понимаю…»

 

Нет, хоть убей, не понимаю,

до тупости, до немоты,

как в этом мире, в этом мае

сосуществуем Я и Ты?

 

 

Я, полунощник и поденщик

в саду любви и красоты,

и ты – насильник, ты подонок,

растлитель затаенный – ты.

Как в час, когда я рад ребенку,

когда меня ласкает кров,

ты выстригаешь под гребенку

всю жизнь, смывая с пальцев кровь,

 

 

и как мои большие руки,

кругом в мозолях от мотыг,

не одолеют той науки:

найти и стиснуть твой кадык!

 

Как я опаздываю на автобус

 

Слеза замерзает, а то бы

намок задымившийся ворс:

ушел из-под носа автобус, –

до дому одиннадцать верст.

 

 

Зачем рукавицей махала,

бежала почти что под ним?

Зачем пожилому нахалу

глазком подмигнула одним?

 

 

В потемках дрожит, самолетом

маячит в морозной пыли.

Ах, холодно, жаль самое-то

себя: обсмеяли, ушли.

 

 

Пока ты готовишься, горбясь,

обиду и холод терпеть,

твоя подымается гордость

и даже старается петь.

Вот так:

тара-рам, тара-рам, пам,

плевать мне с высокой горы!

А дома зеленая лампа

на столике желтом горит.

 

 

А дома мне тапки согрели,

а дома я скину пальто…

А скоро, веселым апрелем,

сама я не сяду в авто.

 

 

Вот так я иду. И при этом

к тебе, кто несчастен и лыс,

к тебе обращаюсь с приветом:

не злобься, товарищ, не злись,

 

 

опять, отлетав и оттопав,

в поход торопись и в полет,

и если ушел твой автобус,

пускай твоя гордость поет.

 

Вечер

 

Я люблю это время, когда

радиатор теплом заструится,

замерцают уютные сумерки,

заморгают глаза тишины.

Я люблю этот вечер труда,

умолканье строки и страницы:

к завершению движутся сутки,

и на всех заготовлены сны.

Я люблю этот час, когда дождь

по асфальту с оттяжкою лупит,

когда мерзлая снежная пудра

заносит твердеющий наст…

Никуда-никуда не пойдешь.

Никогда-никогда не наступит

нищета несчастливого утра,

в ненастье влекущего нас.

 

Дети

 

Знаете вы, как смеются дети?

Просто смеются, радуясь смеху,

радуясь радости, радуясь воле,

птицам, цветам и сиянью солнца,

голосу, топоту и движенью.

Плещутся в ветре. Вдыхают запах

листьев, горячей травы и влаги

и, оглядев удивленным взглядом

светлое лето свое, смеются!

 

 

Видели вы, как танцует мошка

в узеньком столбике знойной пыли?

Слышали, как распевает птица,

ввысь устремляясь, за верной песней?

Знаете вы, как смеются дети,

льясь и звеня, воплощая в смехе

радость земли и ее надежду!

 

 

Помнишь, тебя разбудил среди ночи

крови и нежности тихий комочек?

В каждый твой мускул и в каждую складку

он проникал так дремотно и сладко.

Помнишь, сплетались в борьбе и усилье

счастья и боли тяжелые крылья.

 

 

Билось, терзало, на волю хотело,

тело рвалось из распятого тела.

Помнишь, как вырвалось звонкое тельце,

красное – в белое полотенце.

Миг – и сияет немеркнущей искрой

воля, и вера, и труд материнский.

Пьет он твой сок, твою теплую влагу,

мысль и любовь, и красу, и отвагу,

и расправляет окрепшие плечи

в блеске и в радости сын человечий.

Глянул вокруг – и доволен остался

миром открытым – и вот засмеялся!

 

 

Знаете вы, как смеются дети?

 

Кукла

 

Ватный ком на ватный ком,

ручки, ножки круглые…

Потрудились мы с сынком,

смастерили куклу.

 

 

А теперь мы скажем так

всем друзьям на свете:

начинается спектакль,

приходите, дети!

Все умела, все могла

эта наша кукла:

чай пила и пол мела,

и в ладошки стукала.

 

 

И – при ватной голове –

песни пела соло,

как хороший человек,

добрый и веселый.

 

 

Наши гости с ней поют,

хлопают, хохочут,

а один из них надут

и глядеть не хочет.

 

 

«Разве это кукла?

Это ж просто пугало!»

 

 

Не печалься, отойди,

но дружить с ним бойся:

от такого ты не жди

ни добра, ни пользы,

если вырастет большой

и останется такой.

 

 

Не утешит никого

и не позабавит,

ничего он своего

людям не оставит.

Так и будет жить весь век,

занятой и пухлый.

Люди скажут: «Человек

или, может, кукла?!»