Подругам

 

Мы совсем не героини:

если грустно нам, мы плачем,

мы кричим, когда рожаем,

мы любимых обижаем.

Мы совсем не героини:

и веселая девчонка

над влюбленными смеется,

и беднягам достается.

Мы совсем не героини:

и румяная невеста

станет женщиной усталой

с побледневшими устами.

Мы совсем не героини:

когда пол в квартире моем,

когда косим и молотим,

и белье в реке колотим.

Мы совсем не героини:

Мы растрепаны и потны,

руки красны, ноги голы,

и подоткнуты подолы.

 

 

Мы совсем не героини:

те, кто любят нас, все видят:

и морщинки, и сединки,

и застывшие слезинки.

Но кто любит нас, тот видит,

как из тучи солнце выйдет,

солнце с дождиком и с ветром,

с ясным ликом, станом светлым,

руки те, что обнимают,

те глаза, что понимают,

ту бесстрашную свою,

что с ним рядом храбро бьется,

злой судьбе не поддается,

над невзгодами смеется

и собою остается,

неустанная в бою,

что в печали рядом встанет,

из огня тебя достанет,

из воды тебя спасет,

из-под пули унесет!

 

 

Мы совсем не героини…

 

Ода стирке

 

А может, в том-то и дело,

чтоб взять эту грязную кучу,

швырнуть в холодную воду,

потом в горячую воду?

И вот закипает пена,

ворчит вода и сверкает

эмаль, и сверкают руки,

и машут белые крылья,

и пахнет утюг паленый,

и теплой горой ложатся

одежды для человека.

 

 

А может, в том-то и дело,

чтоб черное сделать белым,

чтоб грязное сделать чистым,

и лживое сделать честным,

и щедрым – что было черствым,

и делом – что было чувством.

 

«Когда руки мои стихнут…»

 

Когда руки мои стихнут

и глаза мои умолкнут,

прослыву поэтом стирки,

стихотворцем поломойки.

 

 

А читатель с тонкой кожей,

он поэзии поклонник,

обонять ему негоже

запах кухни и пеленок.

 

 

Что ж поделать, что ж поделать,

мое строгое начальство,

если бродит дух по телу,

не желая разлучаться.

 

 

Половина нашей силы

и успеха половина

ходят ножками босыми

по промытым половицам.

 

 

И в ответ на нежный лепет

вдохновенными губами –

раздается: «Мне бы хлеба!

Мне бы чистую рубаху».

 

 

Мои руки, зная лиру

с благородными струнами,

в мясорубке режут ливер,

и тряпье они стирают,

 

 

и бесстрашно ищут рифмы,

слыша песни лад короткий

мои уши в треске рыбы

на горячей сковородке.

 

 

Зайчик солнечный забегал,

на промытых стеклах замер

(уточняю ритм запева,

проверяю стих глазами).

 

 

А теперь поставлю точку

и, поевши без разбору,

я поглажу платье дочке

и поеду на работу.

 

Таянье снегов

 

Приходит таянье снегов.

Сырой тревогой воздух пахнет,

и серый небосвод распахнут,

и капли капают с него.

 

 

Срок истекает – спрос живет:

исполнит жизнь, что обещала,

или легко и обнищало

умчится между рыжих вод?

 

«Под голубыми небесами…»

 

Под голубыми небесами

шумишь зелеными лесами,

блестишь водой, сверкаешь льдом,

людским украшена трудом.

Под злым лучом, под ветра свист

дрожит и вянет тонкий лист,

падет и снова выйдет семя,

и цвесть ему наступит время,

два раза день зарей украшен,

добром и злом налиты чаши,

минуты быстрые таят

то горький мед, то сладкий яд.

И жизнь кончается, когда

мы слишком много знаем сами

про землю страсти и труда

под голубыми небесами,

где жажды больше, чем питья,

где радость светлая твоя,

ничем не купленная, кроме

седых волос и алой крови,

где отчий прах и милый дом,

и где, добытые трудом,

хлеб и вода, и зелень грядок,

где дым отечества так сладок,

что, ненавидя и скорбя,

кладем мы жизни за тебя!

 

Как отдать?

 

Я умная, любимая. Пишу

хорошие слова. Читаю книги.

Живу – не надышусь, не насмеюсь,

не наживусь. Живу и не старею.

И вот такая, я иду вперед.

В лицо мне ветер и мороз – вперед!

Упругим шагом по снегу – вперед…

А девочка горбатая – навстречу.

 

 

Я умная, красивая, смотрю

веселыми влюбленными глазами

на старенькое, нищее лицо,

еще не понимая, что случилось.

 

 

Но мне навстречу – жалкие глаза,

ее больные, тихие глаза,

все знающие, древние глаза –

в мои глаза. Но что же вы хотите?

 

 

Зачем вы боль вливаете в меня,

пронзительную боль – своим вопросом,

пронзительным, как крик? Зачем вам я?

Я ничего тут не могу поделать.

 

 

Вот если б я могла тебе – возьми!

Отдать все, чем богата я, – возьми!

Возьми всю радость, и любовь – возьми!

Возьми! – Я сразу выстрою другую.

 

 

Но ни к чему наш странный разговор.

Ты б и хотела взять, но ты не можешь,

а я хочу и не могу отдать,

и мы с тобой расходимся навеки.

Но я иду все дальше, все вперед!

Без красоты, без чуда, но вперед!

Никто меня не любит – но вперед!

Без молодости, без судьбы, без веры

я, ставшая тобой, иду вперед!

 

Наивность

Борису Чичибабину



 

Все понимать – вовек не вынесть.

Все видеть – непосильный крест.

Ты не суди мою наивность,

спасительный и легкий жест.

 

 

Прост суп – зато не простывает.

Садись к столу, прости изъян

чадолюбивой, простоватой

и сострадательной к друзьям.

 

 

Не презирай, что я глупила,

что снова глупости мелю,

и не смотри в мои глубины:

сама глядеть в них не люблю.

 

 

Но гаснет день, лишь в том повинный,

что был, как все другие дни.

С моей второю половиной

вдруг остаемся мы одни.

Тогда учу свою наивность

лететь, глядеть, сжигать мосты;

все понимать, все знать, все вынесть,

и быть собой, и крест нести.