Города в пустыне

 

Акрополи в лучах вечерней славы.

Кастилий нищих рыцарский покров.

Троады скорбь среди немых холмов.

Апулии зеркальные оправы.

 

 

Безвестных стран разбитые заставы,

Могильники забытых городов.

Размывы, осыпи, развалины и травы

Изглоданных волною берегов.

 

 

Озер агатовых колдующие очи.

Сапфирами увлаженные ночи.

Сухие русла, камни и полынь.

 

 

Теней Луны по склонам плащ зубчатый.

Монастыри в преддверии пустынь,

И медных солнц гудящие закаты...

 

24 октября 1916

Взятие Бастилии

14 июля 1789 – ничего.

Дневник Людовика XVI


 

Бурлит Сент-Антуан. Шумит Пале-Рояль.

В ушах звенит призыв Камиля Демулена.

Народный гнев растет, взметаясь ввысь, как пена.

Стреляют. Бьют в набат. В дыму сверкает сталь.

 

 

Бастилия взята. Предместья торжествуют.

На пиках головы Бертье и Де-Лоней.

И победители, расчистив от камней

Площадку, ставят стол и надпись: «Здесь танцуют».

 

 

Король охотился с утра в лесах Марли.

Борзые подняли оленя. Но пришли

Известья, что мятеж в Париже. Помешали...

 

 

Сорвали даром лов. К чему? Из-за чего?

Не в духе лег. Не спал. И записал в журнале:

«Четырнадцатого июля – ни-чего».

 

1917

Бонапарт

(10 августа 1792 г.)

Il me mengue deux batteries pour balayer toute cette canaille la[4]

Мемуары Бурьена, слова Бонапарта


 

Париж в огне. Король низложен с трона.

Швейцарцы перерезаны. Народ

Изверился в вождях, казнит и жжет.

И Лафайет объявлен вне закона.

 

 

Марат в бреду и страшен, как Горгона.

Невидим Робеспьер. Жиронда ждет.

В садах у Тюильри водоворот

Взметенных толп и львиный зев Дантона.

 

 

А офицер, незнаемый никем,

Глядит с презреньем – холоден и нем —

На буйных толп бессмысленную толочь,

 

 

И, слушая их исступленный вой,

Досадует, что нету под рукой

Двух батарей «рассеять эту сволочь».

 

21 ноября 1917

Термидор

1

 

Катрин Тео по власти прорицаний.

У двери гость – закутан до бровей.

Звучат слова: «Верховный жрец закланий,

Весь в голубом, придет, как Моисей,

 

 

Чтоб возвестить толпе, смирив стихию,

Что есть Господь! Он – избранный судьбой,

И, в бездну пав, замкнет ее собой...

Приветствуйте кровавого Мессию!

 

 

Се Агнец бурь! Спасая и губя,

Он кровь народа примет на себя.

Един Господь царей и царства весит!

 

 

Мир жаждет жертв, великим гневом пьян.

Тяжел Король... И что уравновесит

Его главу? – Твоя, Максимильян!»

 

2

 

Разгар Террора. Зной палит и жжет.

Деревья сохнут. Бесятся от жажды

Животные. Конвент в смятеньи. Каждый

Невольно мыслит: завтра мой черед.

 

 

Казнят по сотне в сутки. Город замер

И задыхается. Предместья ждут

Повальных язв. На кладбищах гниют

Тела казненных. В тюрьмах нету камер.

 

 

Пока судьбы кренится колесо,

В Монморанси, где веет тень Руссо,

С цветком в руке уединенно бродит,

 

 

Готовя речь о пользе строгих мер,

Верховный жрец – Мессия – Робеспьер —

Шлифует стиль и тусклый лоск наводит.

 

3

 

Париж в бреду. Конвент кипит, как ад.

Тюрьо звонит. Сен-Жюста прерывают.

Кровь вопиет. Казненные взывают.

Мстят мертвецы. Могилы говорят.

 

 

Вокруг Леба, Сен-Жюста и Кутона

Вскипает гнев, грозя их затопить.

Встал Робеспьер. Он хочет говорить.

Ему кричат: «Вас душит кровь Дантона!»

 

 

Еще судьбы неясен вещий лет.

За ним Париж, коммуны и народ —

Лишь кликнуть клич, и встанут исполины.

 

 

Воззвание написано, но он

Кладет перо: да не прейдет закон!

Верховный жрец созрел для гильотины.

 

4

 

Уж фурии танцуют карманьолу,

Пред гильотиною подъемля вой.

В последний раз подобная престолу,

Она царит над буйною толпой.

 

 

Везут останки власти и позора:

Убит Леба, больной Кутон без ног...

Один Сен-Жюст презрителен и строг.

Последняя телега Термидора.

 

 

И среди них на кладбище химер

Последний путь свершает Робеспьер.

К последней мессе благовестят в храме,

 

 

И гильотине молится народ...

Благоговейно, как ковчег с дарами,

Он голову несет на эшафот.

 

1917 г. 7 декабря

Каллиера

Посв. С. В. Шервинекому



 

По картам здесь и город был, и порт.

Остатки мола видны под волнами.

Соседний холм насыщен черепками

Амфор и пифосов. Но город стерт,

 

 

Как мел с доски, разливом диких орд.

И мысль, читая смытое веками,

Подсказывает ночь, тревогу, пламя

И рдяный блик в зрачках раскосых морд.

 

 

Зубец, над городищем вознесенный,

Народ зовет «Иссыпанной короной»,

Как знак того, что сроки истекли,

 

 

Что судьб твоих до дна испита мера,—

Отроковица эллинской земли

В венецианских бусах – Каллиера.

 

* * *
 

Как некий юноша, в скитаньях без возврата

Иду из края в край и от костра к костру...

Я в каждой девушке предчувствую сестру

И между юношей ищу напрасно брата.

 

 

Щемящей радостью душа моя объята;

Я верю в жизнь, и в сон, и в правду, и в игру

И знаю, что приду к отцовскому шатру,

Где ждут меня мои и где я жил когда-то.

 

 

Бездомный долгий путь назначен мне судьбой...

Пускай другим он чужд... я не зову с собой —

Я странник и поэт, мечтатель и прохожий.

 

 

Любимое со мной. Минувшего не жаль.

А ты, что за плечом, – со мною тайно схожий, —

Несбыточной мечтой сильнее жги и жаль!

 

1913