Пятница

 

Время – иллюзия.

Только бы нам,

как Робинзону Крузо,

вас научить словам,

делая по засечке

на дверном косячке,

милые человечки

с кольцами на руке.

Этот безумный Пятница —

пьяница и прохвост —

мне, безусловно, нравится.

Он соблюдает пост.

Вот уже девять месяцев

он никого не ел.

Белым почти что стал уже,

сгорбился, похудел.

По лбу его невинному,

словно великий Нил,

скорбь протекает смутная —

мог ведь, а не убил.

Вот он в точеном смокинге

с трапа крылатых фраз

сходит, бросая в ноги мне

пару брезгливых глаз.

Этот великий Пятница —

трезвенник и мудрец —

мне, как и прежде, нравится.

Держится! Молодец!

 

Бал литературы

(бесы)

 

Десять безумных веков

на наборном паркете.

Бал начинается.

Дайте ж, красавица, руку.

Скоро приедет палач

в золоченой карете.

И раз два три, раз два три,

раз два три, раз два три.

Бал начинается

и по кровавому кругу.

Ах, Александр Исаевич, не говори…

Вспомнят ли

первопричинную литературу

мутные витязи

праздничных будней России.

Бубном ударят по черепу

полускульптуру

с даунским взглядом

великого полумессии.

Бал начинается.

Войско стоит при параде,

в дряблой юфти

скрыв свои пролетарские ноги.

Ты насвисти-ка с обложки

старинной тетради

музыку гимна народа

с разбитой дороги.

Кольца спирали, чем дальше,

тем уже и уже.

Хуже не будет, казалось,

ведь не было хуже.

Страх из потемок души

выбирался наружи,

в ружья, в стволы,

в позабытые ликами рожи.

Ах, Александр Исаевич,

все же негоже

телеэкран декорировать

патиной меди.

Время давно почивать

на заслуженном ложе

в лаврах, на шкуре

облитого солнцем медведя.

Музыка грянет,

и цокнут смоленой резинкой

рваные полчища

литературных громил.

Будет цветочница бегать

с плетеной корзинкой

между мазурок

танцующих с небом могил.

Все бесконечное

проистекает впервые.

Все безусловное сказано тысячу раз.

Не зеркала, к сожалению,

стали кривые,

а перекрестья различных

сословий и рас

так изменили черты,

означавшие лица,

что не прочесть ни ума,

ни стремленья к уму.

Бал начинается —

оп-ца-ца, лан-ца-ца, дрица —

и предвещает грядущему веку чуму.

Шаркнет подошвой

по лаку наборных паркетов

новый начальник, вершитель,

наместник, стрелок,

словно сошедший с грунтовки

кровавых багетов.

Как безошибочно точен

в России пророк!

Нет. Не понять. Не поверить.

И не обознаться.

Не изменить. Не поправить.

Не выдержать штиль.

Только с затекших по горло

колен приподняться

и написать о правах обреченного билль.

Бал начинается.

Скоро потянутся в книги

странники мраморных станций

столичных метро.

Что там творится? Наверное,

снова интриги,

снова война и, наверное,

слово не то?

 

2000

Разговор о Риме

 

Давай с тобой про Рим поговорим.

А стоят ли могилы разговора?

Давай с тобой, как порох, воспарим

и вылетим, как гильза из затвора.

За пулей было сжато столько слов,

прощений, откровений

и проклятий,

что в бесконечность

выбилось число,

подхваченное эхом на закате.

Наш медный звон,

отброшен, словно тень,

от ужаса беззвучных воскресений.

И клонится к развязке судный день,

насквозь пронзенный

песенкой весенней.

 

Я шел из рима

 

Я шел из Рима в Иерусалим.

Каким по счету был сегодня Рим?

И кто его считал? Какой наукой?

Какой поэт укладывал в строфу?

Земля струила медленной разлукой

передо мной тарковскую траву,

как за ручьи удерживала реки,

спешащие исчезнуть по морям.

Я шел камнями в Рим,

из Рима – в Мекку,

к стене печали,

плакать по корням.

За веком век, как за самим собою —

незримый, словно солнце за луною.

 

Люди

 

Бог не скупился, когда раздавал

каждой душе по солнцу.

Он проникал и в дворец, и в подвал.

Он целовал незнакомцев.

В каждом зачатье Он третьим стоял

и наблюдал лукаво.

Всем до единого – крылья раздал,

всем до единого – право

ласточкой резать просторы небес

и говорить Словами.

Люди решили, что лучше без —

мы все сумеем сами.

 

Магические знаки

 

Не то чтоб я устал,

заговорив о Боге,

не то что б я узнал,

куда ведут дороги,

начавшиеся там,

где появилось Слово,

не то чтоб я нашел

следы пути иного

к прозрению души,

к любви или покою…

Я был как водопад,

я горною рекою

срывался с облаков

и бился об арыки,

я воплем ишаков

глушил людские крики,

я возводил Тянь-Шань

тенями над пустыней,

я пил то инь, то ян,

то высью ярко-синей

я напивался в стельку, в полный срач…

И черный загребущий карагач

пускал в меня иссушенные корни.

Арыки сохли. Спотыкались кони.

И солнце осыпалось с тополей.

И только полумертвый соловей,

преодолев земли пустые страхи,

нашептывал магические знаки,

мелькая в перекрестиях ветвей.

 

Последняя встреча

 

Поцелуй меня там,

где внезапно закончилось время.

Я хотел бы подняться,

я всех бы развел по местам,

воскресил бы друзей,

сунул ногу в небесное стремя

и взлетел над землей,

как секундная стрелка —

не по цифрам скользящая —

по голосам.

 

 

Что там будет? Кто встретит?

Как сделают сказку?

Серый волк станет плакать

над чепчиком желтой козы.

Остается ловить

промелькнувшую выстрелом каску,

абсолютно пустую,

и слизывать капли с росы.