10

Сначала он себя отругал за этот порыв сорваться, все бросить и мчаться в Москву. Дурак, кто его тянул за язык? Со своими бы проблемами разобраться. И потом, все решается легко и просто, когда не с тобой происходит. И когда очень далеко и даже не надо ничего говорить вслух. Можно просто думать потом целую неделю о том, как глупы люди, как ничего не видят у себя под носом.

Алексей звонил Зое раз в неделю. Как правило, по четвергам. Часам к десяти. Он обычно приходил на работу к семи утра. Потом решал срочные вопросы и ровно в восемь (в десять по Москве) набирал сестру. Ему казалось, что он даже не слышал гудков, а сразу же громкий голос Зои:

– Але! Але! Я тебя не слышу, ты где?! Але!

– Ты меня не слышишь, потому что я еще ничего не сказал. – Алексей сразу начинал раздражаться. Вот ведь странное дело, он целую неделю ждал этого разговора с сестрой, с таким дорогим и родным для него человеком. Придумывал, что он ей расскажет, что спросит. И с первых же этих ее «але» начинал так бездарно раздражаться. А ведь понятно, что Зоя точно так же ждала этих еженедельных звонков. Ведь схватила трубку сразу, и даже в голову сестре не могло прийти, что звонит кто-то другой. Только ее Алеша.

Алексей постарался взять себя в руки:

– Зайка, привет! Это я! Зайка, не мельтеши. Да, да. Здравствуй. Ну, конечно, я. Ну кто же еще? Только не плачь. Зоя! – уже строго произнес Алексей, хотя и у самого предательски защипало в глазах.

Нет, это невозможно. Василий умер четыре года назад. После его смерти сестра плачет все время. Теперь это стало ее образом жизни. В начале разговоров всхлипы и в конце уже обязательно. Заключительные Зоины слезы при прощании Алексея опять же приводили в тихое бешенство, а вот вначале он готов был расплакаться с сестрой за компанию. Что это – возраст, неустроенность, эта чертова эмиграция, про которую не забываешь ни на минуту, которая мешает нормально есть, спать, которая лишила его дочерей, родины, вот и единственной сестры? Хотя о чем это он? Можно подумать, его кто-то выгонял. Сам все придумал, сам принял решение. Один, никто ему в тот момент в советчики не годился. Да что там вспоминать. Восемнадцать лет уже как в Германии.

А ведь в Германии даже слово есть такое – «Wahlenheimat», то есть «родина, которую ты себе выбрал». То есть что понравилось, то и родина. Если приехал в Германию, живешь здесь – значит, сделал свой выбор и есть у тебя теперь новая родина. Вот ее и люби. Для Алексея дико, непонятно. Все же он вырос в советской стране и чувство родины в нем жило с детства. Есть река Ахтуба – вот это родина, и его школа, где вырос, институт, даже московская гостиница «Украина», из окна которой открывался вид на Кутузовский проспект. А вот Дуйсбург – не родина, ни по выбору, ни без него. Это место жительства.

– Алеша, как твое плечо?

И опять Алексею пришлось прокашляться, чтобы продолжить разговор. Почему его дочерям неинтересно про его плечо? Ведь никогда не спросят, хотя видят, что отец регулярно ходит на специальную гимнастику, то и дело хватается за руку. Нет, даже в голову не приходит поинтересоваться – лучше, хуже. Раз куда-то ходит, значит, под присмотром. Значит, есть кому позаботиться. Каждый за себя. Вот она – прекрасная страна Германия, где все расчерчено по клеточкам, не дай бог тебе заступить на чужую территорию. Личное пространство. Здоровье, даже и отца, – это его личное пространство. Спрашивать не принято. Если он захочет, то и сам расскажет, а раз молчит, значит, таков его выбор.

Выбор. Что значит «выбор»? Конечно, хочется, чтобы спросили, чтобы пожалели, по голове погладили, прижались так, как тогда, когда дочери были маленькими. Но он же, черт побери, спрашивает, как их дела! Правда, в ответ получает дежурную улыбку с коротким «ок»!

А вот Зоя, она спрашивает:

– Сколько ты уже сеансов сделал? И каждый раз с иголками? А не вредно так часто? Но хоть какие-то улучшения есть?

– Да кто его знает. Вроде забудусь – и ничего. А как подумаю, опять ноет.

– Так ты не думай.

– Так я стараюсь.

– Как Аля, Таня?

– Вот и я бы хотел знать, как они. – Алексей уже успокоился, он мог нормально отвечать на вопросы.

– Что, не разговаривают?!

– Да я их не вижу, ты же знаешь, у каждой своя жизнь. Все что-то доказывают сами себе.

– А ты не расстраивайся. Сам знаешь, все болезни от нервов. Если бы я на «этих» внимание обращала, давно бы уже в могиле сидела.

– Ты что, мусульманин?

Зоя на какое-то время прервала монолог:

– Почему?

– Потому что это они своих сидя хоронят.

– Да типун тебе, Лешка, на язык. Нет, ты только послушай…

Все, можно отключаться. Минут двадцать Зоя взахлеб будет рассказывать про «этих», каждый раз давая им разные замечательные определения. Самым любимым было «засранцы».

– Нет, представляешь, засранка какая. Знаешь, сколько у нее сережек? Лавку можно ювелирную открывать!

– Так ты попробуй, все будет чем заняться, – вставлял Алексей.

Зоя на том конце слегка поперхнулась:

– Тьфу на тебя, ты меня не слушаешь! – и Зоя вдохновенно продолжала ругать свое окружение.

Алексей давно уже понял: спорить бесполезно, это никому не нужно, сестре под семьдесят. Ее поздно воспитывать, ее нужно поддерживать. Что он может для нее сделать? У нее, похоже, есть все, хотя она в этом и сомневается. Но он может ее слушать. Делать то, чего не делает никто из ее окружения: ни паразиты, ни дармоеды, ни засранцы. Им лень выслушать бабку, покивать головой, повздыхать. Ну что, жалко им, что ли? А главное, кругом одно и то же. И в их чистоплюйском Дуйсбурге, и в неприбранной Москве. Людям наплевать друг на друга. Перестали жить чувствами, идет гонка на выживание, на выколачивание из жизни средств; постоянный марафон – кто первый.