Гончая. Корабль-призрак
Ирина Нечаева

Гончая

     Простит ли нас наука за эту параллель,
     За вольность толкований и теорий?
     Но если уж сначала было слово на земле,
     То это, безусловно, слово «море».

Владимир Высоцкий

Помощник капитана

   И вдоль прибрежных городов
   летит сигнал быстрее вздоха:
   Сгорела, кончилась эпоха
   великих парусных судов.
The Dartz, «Катти Сарк»

   В день, когда мне исполнилось двенадцать, случилась встреча, определившая всю мою дальнейшую жизнь. Утром я спустился в гостиную раньше всех и первым делом, естественно, приступил к разворачиванию подарков. В первой же коробочке обнаружился бумажник из лакированной кожи, и я приуныл, поняв, что все остальные подарки тоже будут «практичными» и «полезными». И сразу полез к самому большому прямоугольному свертку, чтобы поскорее справиться с самым большим разочарованием.
   До сих пор не знаю, как моим родителям пришло в голову сделать мне этот подарок. Наверное, отец просто спросил, чего бы купить для мальчика моего возраста, а как раз в тот день в магазин завернул какой-то добрый ангел, принявший облик продавца. Мой отец был бухгалтером и самым неромантичным человеком в мире – наверное, даже в детстве он читал по ночам учебник математики и играл c логарифмической линейкой. Матери же просто в голову бы не пришло, что двенадцатилетний пацан может интересоваться книгами.
   Да, в свертке оказались книги. Восемь одинаковых томов в сине-белых обложках с золотой надписью «Лучшие морские романы для юношества». Понятно, что я, с моим-то воспитанием, был не в восторге и от этого подарка. Для чего-то брезгливо потыкав первый том пальцем, я все же его раскрыл – из вежливости, что ли.
   «И вот в нынешнем 17… году я берусь за перо и мысленно возвращаюсь к тому времени, когда у моего отца был трактир „Адмирал Бенбоу“ и в этом трактире поселился старый загорелый моряк с сабельным шрамом на щеке».
   В ту самую минуту я пропал навсегда. В моих снах поселились гулкие белые паруса и абордажные сабли, пиратские сокровища, морские карты и корсарские корабли… А ведь тогда я еще ни разу не видел моря и никогда не ступал на палубу. Что там, в моем родном Лохмаре не было даже толковой реки – я корабль-то живьем увидел уже в морской школе. Ясное дело, меня никто не понимал. У моих друзей были другие герои – трансформеры, или супергерои из комиксов, ну а у тех, кто любил читать, – мушкетеры или эльфы. В библиотеке на меня смотрели криво, но разнообразные «Штурманские практики» и «Курсы навигации» все же выдавали. Родители моей «блажи», как они выражались, тоже не одобряли. Меня ждали Боннский университет, юриспруденция и место в отцовской фирме. Но если уж море позовет кого, то это навсегда, и когда мне сравнялось шестнадцать, я стал курсантом шлезвиг-гольштейнской школы моряков.
   При столкновении с реальностью все мои мечты, само собой, жалобно треснули, но все же устояли. Я же совсем сосунком был, крысенком сухопутным, и свято верил, что «Навигации» Кальтенбаха и Альбрехта – «Навигациями», но в моей жизни будут и штурвалы, и потертый секстант [1 - Объяснения морских терминов можно найти в глоссарии в конце книги], и подзорная труба, и просмоленные шкоты… Инженерная графика, менеджмент, сталь, пластик и заумные приборы мало соответствовали моим представлением о романтике. Но учился я более-менее прилежно, да и отдушина все же нашлась – учебная шхуна «Святая Мария». Каждое лето я выходил на ней в море – волонтером, практикантом, матросом, в последний раз даже штурманом – и тут уже старался как черт. Капитан меня отмечал и даже звал после окончания школы к себе, но как-то меня эта перспектива не радовала. Ходить из года в год одними и теми же маршрутами, учить курсантов, разбираться с волонтерами… Надо сказать, что в наше время решительно во всех местах, где предполагается романтика, девчонок будет не меньше, чем парней. Вот и на «Святую Марию» каждый год приходили девушки – глаза горят, на все ради моря готовы – а первая же мозоль оборачивается катастрофой и слезами, не говоря уж о проблемах с горячей водой. Ну и что с ними делать?
   В общем, неделю после торжественного выпуска я шатался по вольному ганзейскому городу Гамбургу и размышлял о своей жизни и о том, что же с ней делать. Пришлось признаться себе, что современный флот меня на самом деле вовсе не прельщает. Да тут еще статья на глаза попалась, восторженно захлебывающаяся, – о любителях древности, выстроивших себе деревню по образцу поселений десятого века. Живут там, хлеб сеют, коз разводят и прекрасно себя чувствуют. Экскурсии принимают… Вот почему никто так корабли не реконструирует? Нет, есть, конечно, так называемые реплики – «Батавия», уныло стоящая у причала, «Эндевор», «Гётеборг», «Золотая лань», «Штандарт» – но это не корабли в первую очередь, а «проекты». Слово-то какое, тьфу. Сам бы занялся, но ведь денег на это нужно немерено, а на «Святой Марии» много не заработаешь.
   Приготовившись уже отправиться на шхуну и сообщить о своем согласии, я сидел в порту и страдал напоследок по несбывшимся мечтам, когда вдруг увидел, как в гавань медленно входит большой парусник. Поначалу я толком не обратил на него внимания, сочтя очередным учебным корытом или, того хуже, плавучим рестораном, но по мере того, как он подходил к понтону, оказалось, что это превосходнейшая историческая реконструкция трехмачтового фрегата. Конец семнадцатого века по грубой прикидке. Он был велик и притом очень изящен, и, видно, только что оттимберован. Дубовые борта, розоватая медь обшивки, стройные мачты, реи идеальны выровнены, ванты обтянуты – нигде ни малейшей небрежности… И шел он, как на параде, – под всеми парусами, вымпел гордо развевается. Ох и мастер у них у штурвала стоит… Красиво, черт возьми. Правда, имени его я сходу не вспомнил, но это говорило скорее обо мне, чем о корабле.
   Короче говоря, к тому моменту, как с фрегата подали кормовой швартов, я уже чуть носом в борт не уткнулся. Стоял, задрав голову, и разглядывал его, как в детстве витрины игрушечных магазинов перед Рождеством.
   – Ты с таким вожделением смотришь, что впору в суд подавать за домогательства, – раздался веселый голос где-то сбоку: – нравится?
   Говоривший оказался невысокой худой девицей, рассматривавшей меня с безжалостным любопытством натуралиста.
   – Язык проглотил? – поинтересовалась она насмешливо, но не зло.
   Я вроде бы кивнул. Потом вспомнил какие-то слова, спросил:
   – Ты с этого корабля?
   – Да. Джо, второй помощник, – она протянула мне маленькую жесткую ладонь.
   – Рудольф. Вам люди не нужны?
   – Ты грота-стаксель от норд-веста отличишь, морской волк? – осведомилась она с добродушным презрением.
   – И даже грота-стаксель от грот-марселя, – в тон ответил я, – дипломированный штурман.
   – О как. Тогда собери документы, рекомендации, если есть, и дуй к капитану, он решит. Потому что вакансия у нас как раз есть. Жду.
   Последнее слово она договаривала уже мне в спину – у меня было ощущение, что если я не потороплюсь, фрегат исчезнет так же, как и появился. Обернувшись на ходу, я прочитал жарко начищенные буквы. «Hound». «Гончая».
   Капитан несколько расстроился, но рекомендации мне дал с большим удовольствием (судя по тому, что я заметил при мимолетном взгляде на бумагу, моему умению обращаться с парусами и прокладывать курс позавидовал бы сам Френсис Дрейк). Поинтересовался, куда я собираюсь. Удивился. Пожелал удачи, заметив, что она мне понадобится. И напоследок сказал, что в случае чего его предложение остается в силе.
   После таких проводов на «Гончую» я шел с некоторой опаской. Похоже, кого попало с улицы туда не брали. Ладно, попытка не пытка.
   Джо ждала прямо у трапа.
   – Явился! – просияла она и сразу потащила меня куда-то, ухватив за рукав. У дверей же капитанской каюты остановилась и проинструктировала: – капитана зовут Ричард Кэссиди. Только ничего не бойся и ничему не удивляйся.
   Как вы думаете, есть ли в мире человек, который после такого предупреждения не будет удивляться и бояться? Вот и я сразу испугался окончательно.
   Но Джо смотрела на меня выжидающе, и я шагнул в каюту, предварительно постучав.
   – Здравствуйте, сэр, – поздоровался я.
   – Добрый день. Полагаю, вы Рудольф.
   Быстро пролистав мои бумаги, капитан перешел на немецкий – безупречно правильный, разве что немного слишком литературный.
   – Вы служили на «Святой Марии»? – удивился он, но почти сразу же сказал, как мне показалось, разочарованно: – ну да, конечно… Что ж. Ваша квалификация кажется мне достаточной, основное испытание вы выдержали.
   Какое такое испытание?!
   – Не вижу никаких препятствий к тому, чтобы вы заняли место третьего штурмана. Если вы, конечно, не возражаете.
   Прекраснейший корабль в мире готов принять меня на борт, если я не возражаю?!
   – Да я хоть до конца света готов у вас работать! – выпалил я.
   Наверное, зря. Наверное, надо было уточнить условия и что там еще делают приличные люди при приеме на работу, да еще и согласиться как бы нехотя. Но я впервые в жизни был уверен в своей дальнейшей судьбе, и бодро добавил еще, идиот, не заметив сразу, как помертвел лицом капитан:
   – Будь это хоть Летучий Голландец, я бы все равно не отказался.
   Восторженность моя капитана Кэссиди, мягко говоря, не порадовала. Наверное, таких лопоухих юнцов, как я, он каждый день по два десятка отваживает. Во всяком случае, каждое последующее слово он выталкивал из себя с явным усилием:
   – Ну что ж… Весьма похвальный энтузиазм. Очень надеюсь, что вам у нас понравится – другого выхода у вас просто нет.
   Как это нет выхода? Меня тут к веслу прикуют? Впрочем, меня это мало волновало.
   – Добро пожаловать на борт, Рудольф, – прибавил капитан, снова улыбаясь. – Формальности уладите с Джоанной. И не переживайте так, на вас лица нет. Все будет хорошо. Пойдемте на палубу.
   Он самолично распахнул передо мной дверь, и в солнечном столбе, падающем из светового люка, на секунду показался мне персонажем со старой черно-белой фотографии, как будто выцвел слегка. Мы поднялись на палубу, к ожидающей нас Джо.
   – Джо, покажите Рудольфу корабль, – по-английски приказал капитан и снова скрылся в трюме.
   – Пойдем-пойдем, – Джо снова потянула меня куда-то. – Видишь, а ты боялся…

   Я медленно шел по палубе фрегата и думал, что на этом корабле все-таки найду то, что искал всю сознательную жизнь. А потом тайком погладил теплый шершавый планширь и понял, что чувствовали рыцари, достигшиеСвятого Грааля.

Солнечный свет

   Мир стал заманчивей и шире,
   И вдруг – суда уплыли прочь.
Александр Блок

   Вахты на «Гончей» оказались расписаны как-то странно. Мало того, что совсем не так, как я привык, так еще и совсем нелогично. Ну ладно, мне под начало отдали вахту бизани, и свои восемь часов, с восьми до двенадцати утром и вечером, я стоял исправно. Оставшиеся восемь часов светлого времени делили между собой другие два штурмана, а с полуночи до утреннего построения на мостике царил сам капитан. Когда я спросил, почему так, Джо даже как-то растерялась:
   – Так получилось. Ну, пока нас трое было, так было всем удобнее. Давай подумаем, как по-другому сделать. Правда, ночные вахты нужно кэпу оставить, а то он по ночам не спит обычно.
   Единственный раз, когда я видел капитана Кэссиди днем, он тоже не спал. Выходил он обычно к ужину, наливал себе вина – пока мы стояли в порту, пьянство на «Гончей» не запрещалось, а даже поощрялось. Вертел в руках бокал, улыбался, рассказывал бесконечные морские байки – по-моему, большую часть их он где-то прочитал или сам придумал, хоть и выдавал за свою биографию – ведь не сто же ему лет, в конце концов. К вечеру же подтягивались и матросы капитанской вахты, отсыпавшиеся днем.
   В общем, мои первые дни на «Гончей», совпавшие с днями порта в Гамбурге, проходили весело. Вопреки смутным страхам, управляться с кораблем и парусами у меня получалось неплохо, хотя Эльба – река не самая простая, да и движение на ней во время фестиваля было сумасшедшее, ребята в вахте оказались просто отличные, а с офицерским составом я вообще подружился сразу и накрепко. С ними оказалось интересно в сто двадцать пятый раз изучать морской музей Гамбурга, весело кататься на велосипедах под проливным дождем, замечательно пить пиво по вечерам и уютно курить бесконечные сигареты.
   По-моему, этот билет оказался счастливым.
   Вечером моего четвертого дня на «Гончей» – мы все еще стояли в Гамбурге и уходить пока не собирались – я поднялся на ют посмотреть, как работают кранцы и швартовы. Только что пробили восемь склянок, началась моя вахта и, хотя на берегу никаких обязанностей у вахтенного офицера, считай, нет, проблем не хотелось.
   На борту было тихо и безлюдно, зато на берегу, чуть-чуть поодаль, сияла огнями и гремела музыкой ярмарка. Туда-то, скорее всего, и сбежала команда в полном составе, и туда же, наверное, пойдем и мы через час-другой. Я присел на ют и вытащил сигарету.
   – И что это ты тут делаешь, интересно? – на мостик поднялся Рамсес.
   Наш старпом Рамсес Салах – личность более чем примечательная. Он копт, и если бы не европейская одежда, то казалось бы, что по кораблю ходит ожившая древнеегипетская статуя. А если прибавить к этому его склонность со вкусом и знанием дела порассуждать о Египте да еще имя, пусть и обычное для коптов, – впечатление получалось не для слабых сердцем.
   – Курить – марш на бак, и радуйся, что тебя кэп не заметил. Иди-иди, я тут все сделаю.
   – Что «все»? – поинтересовался было я, но заметил и сам: по реке медленно продвигалась красивая деревянная шхуна, явно намеревавшаяся пришвартоваться к нам вторым бортом.
   – Ты что, один ее швартовать будешь?
   – Да.
   – Вахта моя, между прочим, – попытался возразить я.
   – Рудольф, – в голосе Рамсеса послышалась свинцовая тяжесть, – иди на бак, пожалуйста. Я потом все объясню.
   – Ну ладно.
   Я послушно пошел с юта, здорово обидевшись, само собой. Тоже мне, великая тайна – пару концов принять. Спускаясь с трапа, я краем глаза заметил, что положенных ходовых огней у шхуны нет, а вместо них горят голубые фонари, словно бы окутывающие бледным светом контуры судна. Наверное, так и выглядят огни святого Эльма. Красиво конечно, но что, МППСС уже отменили? Мало ли, что праздник…
   Тихонько бурча, я перелез через фальшборт, устроился на грот-руслене, все-таки закурил и принялся наблюдать за шхуной. Голубые огни погасли, двигалась она совсем бесшумно, и у меня даже возникло странное ощущение, что люди на берегу ее не видят. Хотя они, наверное, просто привыкли к парусникам за минувшие несколько дней фестиваля. Кстати, швартовать ее в одиночку Рамсесу не пришлось, ему помогли мои же собственные матросы, не отпущенные еще на берег. А меня никто не замечал, как будто меня вообще не было… Ну не сволочи ли?
   – Не обижайся, ладно? – Джо подошла ко мне по планширю, как-то очень тихо, – сейчас Рамсес освободится, и пойдем гулять все вместе.
   – Я на вахте, – буркнул я.
   – Да брось, – махнула рукой Джо, присаживаясь рядом со мной на руслень, – у капитана гости, он всех отпустит.
   И в самом деле, на борт поднялась троица в исторических костюмах. Не то чтобы я был против исторических костюмов, на историческом паруснике это довольно логично, вон, капитанская вахта из них в принципе не вылезает, да и на парусном фестивале такая форма одежды более чем естественна, но, черт возьми, можно же и что-нибудь другое надевать иногда…
   – Хватит злиться, – улыбнулся Рамсес, появляясь так же бесшумно, как до этого Джо. – Встали оба и пойдем в бар. Рудольф, запомни, пожалуйста, что в море на приказы не обижаются. Если так надо, значит, так надо, и чтобы это было в последний раз.
   В общем-то, злиться мне самому совершенно не хотелось, казаться дураком и сосунком тем более, так что подобной развязке я только обрадовался.
   – Пойдем. – Поднялся и спрыгнул с русленя на причал. Потом обернулся подать руку Джо – корабль и берег разделяло с метр темной неприветливой воды – и снова поймал краем взгляда голубое сияние вокруг шхуны. Но стоило мне посмотреть на нее прямо, сияние опять погасло.
   – Чего лицо такое удивленное? – благодушно поинтересовался Рамсес. – Пошли уже.
   – Да огни на шхуне какие-то странные, голубые.
   – Обычные у нее огни. Ну то есть сейчас вообще никаких нет, но это их проблемы, не наши. Идем.
   Мне показалось, что они с Джо обменялись какими-то странными взглядами. Да нет, наверное, показалось, освещение на причале оставляло желать лучшего.
   Утро наступило свежее и яркое, подозрительная шхуна успела куда-то деться («А, переставили, наверное», – легкомысленно махнул рукой Рамсес), первое катание начиналось в десять утра, так что дел было много, а времени думать о глупостях – мало.
   А вечером вообще случился парад парусов – фестиваль наконец-то закрывался. Стыдно признаться, но это был первый парад парусов в моей жизни. Выпал он как раз на мою вахту, но капитан взял командование на себя, велев мне встать на штурвал. Корабли и кораблики под разноцветными парусами неровным строем шли по Эльбе, и я то и дело сворачивал на них голову, с большим трудом сосредотачиваясь на курсе. Да и как на нем сосредоточишься, когда мимо проходит, скажем, гигант-винджаммер, а следом за ним как пришитая идет яхточка, раскрашенная точь-в-точь так же, но меньше раз в десять? Когда на реях индонезийской баркентины танцуют матросы в ослепительно белой форме, а слева по борту скалит клыки резной деревянный лев на носу фрегата?
   – Рудольф, не вертитесь, – прервал мои восторги капитан. Впрочем, в его голосе, вопреки всякой логике, не было резкости.
   – Есть.
   – Знаете что… – продолжил он, слегка поколебавшись, – отдайте штурвал Кристоферу, а сами сходите наверх. Оттуда лучше видно.
   – Спасибо, сэр, – я поспешно уступил штурвал одному из своих матросов и, наверное, через минуту уже был на грот-марса-рее.
   Отсюда, сверху, стало заметно, что к городу уже подкрадывалась темнота, небо начинало синеть, только на горизонте еще оставалось светлым, со сливочным желтоватым отливом. Заходящее солнце красило паруса в нежно-розовый цвет, а по реке, которая постепенно становилась сине-золотой, шли корабли, и такими маленькими они были рядом с бесконечными контейнеровозами, толпящимися у грузовых причалов, такими гордыми и как-то неприкаянными, что у меня перехватило горло. Их были сотни, но что такое сотня парусников в мировых масштабах? Смысла в них было, наверное, не более, чем во флотилии игрушечных корабликов в весенней луже, но избавься от них – и мир опустеет раз и навсегда.
   В этот момент кто-то несильно дернул меня за ногу:
   – Слезайте, – за мной послали Лайама, матроса из вахты Джо, говорившего по-английски с таким акцентом, что любой разговор с ним превращался в головоломку, – мы поворачивать хотим.
   – Да-да, спасибо.
   В самом деле, все остальные корабли уже поворачивали, один я болтался на рее и мешал брасопиться. Пришлось спускаться. Видимо, лицо у меня было задумчивое, потому что Рамсес – на мостике помимо него, капитана и Джо остался только рулевой, остальные матросы убежали брасопить грот – понимающе улыбнулся и спросил:
   – Что, проняло?
   А Джо с неожиданной злостью бросила:
   – А еще спрашивают, зачем нужны исторические парусники. Да вот затем и нужны.
   – Вы неправы, Джо, – улыбнулся капитан, – парусники нужны еще и для того, чтобы учить моряков. Многие из моих матросов когда-нибудь станут офицерами на других кораблях. А «Гончая» еще и неплохие деньги приносит. Вставайте к штурвалу, Рудольф. Я вами доволен.
   Чем он доволен, интересно? Штурманом, который болтается по всему кораблю, часами сидит на марсовой площадке и тихонько гладит резное дерево, когда его никто не видит?
   Через пару дней восторги мои слегка поутихли. Шел девятый час утра, мы медленно ползли по Киль-каналу, и я каким-то образом успел нечеловечески замерзнуть, хотя одет был тепло, а вахта только началась. День обещал быть ясным, но не по-майски холодным, утренний туман никак не развеивался, и ничего интересного вахта не предвещала. Так и оказалось. К восьми склянкам я вывел «Гончую» через шлюз в открытое море, сдал вахту Джо и отправился, наконец, покурить.
   Снизу мне показалось, что на баке никого нет, но поднявшись, я увидел капитана. Он стоял рядом с мачтой и сосредоточенно набивал трубку. Я попятился.
   – Куда вы, Рудольф? – он меня заметил. – Курите, не стесняйтесь.
   – Спасибо.
   Честно говоря, я намеревался сесть на палубу, но плюхаться под ноги стоящему капитану показалось мне плохой идеей. Пришлось отойти к самому бушприту и уставиться вдаль. Несмотря на холод, полуденное солнце светило так, что к половине сигареты перед глазами пошли зеленые пятна. Наконец я отвернулся от бушприта и все-таки присел, правда, на планширь. Ветер больше не бил в лицо, и стало теплее. Я закрыл глаза.
   – Вы позволите? – капитан неожиданно сел рядом со мной.
   Желание вскочить я подавил, но глаза пришлось открыть. На чисто скобленой палубе лежала черная тень. Одна. Моя.

Королевский шиллинг

   A senefie en sa partie
   Sans, et mor senefie mort;
   Or l’assemblons, s’aurons sans mort [2 - «А» означает «без», «mor» означает «смерть»; Сложим их и станем бессмертными (фр.)].
Жак де Безье, французский трувер

   В следующее мгновение я оказался у фока, пытаясь прижаться к нему спиной и отчаянно ища пути отступления. На главную палубу – или за борт, в ледяную майскую Балтику. Значит, на палубу. Я дернулся к трапу, но железная рука, сомкнувшаяся на предплечье, меня удержала. Кажется, я взвыл в голос и попытался отмахнуться. Безуспешно.
   – Тихо! – рявкнул капитан и повторил спокойно, – тихо, Рудольф. Успокойтесь.
   Окрик меня слегка отрезвил. Я обнаружил, что за секунду успел насквозь промокнуть от пота и дышу, как после хорошей тренировки, но прыгать за борт больше не тянуло.
   – Отпустите, – буркнул я.
   Капитан оценивающе оглядел меня и, видимо, решив, что прямо сейчас я никуда не денусь, и ослабил хватку. Тень на палубе по-прежнему была одна, и я очень старался не думать, как вполне вещественная рука, скорее всего, оставившая на мне синяки, может не создавать преграды для солнечных лучей.
   – Прежде всего, не бойтесь. Да вы ведь и не боитесь на самом деле, правда?
   – Не боюсь, – согласился я, прислушавшись к себе. Убивать меня прямо сейчас никто, судя по всему, не собирался, палуба под ногами не таяла, призраки с ожившими скелетами из трюма не лезли, и кракен щупалец из моря не тянул, – не боюсь, но объяснений хочу.
   – Давайте начнем с того, что вреда вам никто не причинит. Скорее наоборот – не об утраченной ли морской романтике вы мечтали с самого детства?
   – По-моему, не капитану исторической реплики осуждать поиск романтики, – разозлился я.
   Уж лезть к себе в душу я никому не разрешал. А злость, помимо всего прочего, успешно затыкала тоненький внутренний голосок, панически вопивший «бежать-бежать-бежать отсюда, домой к мамочке, пусть я проснусь» и прочую ерунду.
   – А почему вы думаете, что это историческая реплика? – серьезно спросил капитан.
   – А что же, интересно? Летучий Голландец, что ли?
   Честно говоря, это объяснение казалось мне самому максимально логичным, но мысль мне категорически не нравилась. Или нравилась? Летучий Голландец, тайны острова сокровищ, прекрасные сирены и пиратские эскадры… до сегодняшнего дня мне казалось, что они сделали бы мир много прекраснее, а теперь что, струсил?
   – Не совсем, – вздохнул капитан. – Хотя с его капитаном вы еще познакомитесь, обещаю. Да и не только с ним. Садитесь, Рудольф. Наверное, нужно было рассказать вам правду с самого начала… Что вы стоите, садитесь. Расскажу вам одну историю. Давным-давно, веке в семнадцатом, жил на свете глупый ирландский мальчишка. Вот вроде вас – не обижайтесь только. Нет, соображал он прекрасно, и образование получил отменное, и деловой смекалкой обижен не был, но жизнь казалась ему очень простой штукой, и он даже не подозревал, что бывает и по-другому. Звали мальчишку Ричард Кэссиди. Капитан Ричард Кэссиди.

   …Однажды корабль капитана Кэссиди – нет, не роскошный фрегат, а простая крепкая пинаса – шел в Англию с грузом пряностей. Богатый груз не подмок и не заплесневел, встречи с испанцами и пиратами не случилось, до белых скал Дувра оставалось рукой подать, и настроение у капитана было совсем беззаботное.
   Вечер наступил ясный. Закат почти догорел, оставив по себе тонкую красно-золотую полосу, и родные английские звезды проступали на гаснущем небе почти так же ярко, как их южные товарки. И так красиво было вокруг, и так правильно, что капитан не мог усидеть в рубке. Он стоял на палубе, подставив лицо свежему ветру, курил и любовался звездами, и сердце у него рвалось от чувства, редко осознаваемого молодыми шалопаями, хоть и присущего им в полной мере – от звенящей и тревожной радости бытия. И он всей душой желал сохранить это чувство, но никак не мог высказать, чего, собственно, хочет. И потому сказал шепотом, застыдившись порыва, слова, которые много раз в жизни говорит каждый из нас – обычно девушке, обычно в расчете на поцелуй. «Вот бы так было вечно», – выдохнул Ричард Кэссиди. И ничего не случилось, небеса не разверзлись, и не явился ангел с огненным мечом. Просто он вдруг услышал тихие слова «Будь по-твоему». Услышал – и одновременно мог поклясться, что ничего не слышал.
   Разумеется, он забыл об этом меньше чем через час.
   Капитан Ричард прожил жизнь довольно долгую, не сказать, чтоб очень счастливую – обычную человеческую жизнь. Верно служил короне, занимаясь когда торговлей, а когда и другими делами, и в конце концов даже удостоился дворянского звания. Жену взял красивую и небедную, и все дети были похожи на него – это очень важно, когда есть что оставить в наследство. Оставить было что – миллионов он не нажил, но весьма приличный капитал все же добыл. И умер он не дряхлым стариком и не в собственной постели, а на палубе чужого корабля с оружием в руках.
   На том свете встретили капитана не ангелы, конечно, но и не черти. Никто не встретил. Да и вообще никакого «того света» не оказалось. Капитан стоял на палубе «Гончей», самого любимого своего корабля, мирно покачивавшегося на якоре у неизвестной земли. Солнце по южному стремительно закатывалось за горизонт, и в его последних лучах Ричард сразу же заметил то, что вы, Рудольф, не замечали значительно дольше. Будучи добрым католиком, он размашисто перекрестился – а что еще делать при встрече с нечистой силой? Ничего не изменилось. Вот только движение вышло куда легче, чем обычно бывало в последнее время. Капитан снова был молод. И бесстыдно счастлив сам не зная чему.
   Оказалось еще, что он не одинок. На корабле было порядочно народу – самые преданные из матросов, когда-либо ходивших под его началом. Один из них, боцман, как-то спокойно сказал, когда они столкнулись с тремя испанскими галеонами, «За тобой хоть в ад, Дик». Да и вся нынешняя команда «Гончей» состояла из людей, полностью с ним согласных. И по каждому из этих матросов капитан когда-то сам читал отходную, прежде чем выбросить за борт зашитое в парусину тело.
   Понять или хотя бы объяснить другим положение дел Ричард никак не мог. Тогда ему нелегко пришлось, он чуть с ума не сошел. Он точно знал, что мертв, и что все его матросы тоже мертвы. Райского блаженства ни для себя, ни для своих людей он ждать никак не мог. Но на ад его существование никак не походило, скорее все-таки на рай, особенно когда оказалось, что смерть – не причина, чтобы отказываться от некоторых маленьких радостей вроде вина или табака. В результате он пришел к приемлемому – особенно для простых людей вроде команды – выводу, что таково Чистилище. А потом капитан вспомнил один давний вечер, и глас свыше. На шутку нечистой силы происходящее не походило, слишком все было хорошо, но с тех пор капитан зарекся говорить вслух необдуманные слова, и другим запретил строго-настрого…
   – Это что же, – перебил я, вдруг осознав смысл слов капитана, – всякоманда…
   – Что вы, не вся. Только я и моя вахта, поэтому и работаем мы только по ночам. Ваши матросы, и ваши друзья-офицеры – обычные люди. Ну, почти, – добавил он после паузы.
   – И они знают?..
   – Да, конечно.
   Это меня немного успокоило. Хотя что я вру, я почти с самого начала был довольно спокоен, случившееся не то чтобы хорошо встраивалось в мою картину мира, но отлично соответствовало подсознательным ожиданиям. Более того, если до этого момента мне было как-то стыдно верить в сказки и мечтать о прекрасных белокрылых кораблях и морском народце, то теперь мне как бы дали индульгенцию на эти мечты и впустили в эту самую сказку, любовно продуманную в детстве и не забытую потом, жить.
   – Скажите, – я вспомнил сияющий странным голубым светом корабль, – а та шхуна в Гамбурге…
   – Корабль-призрак. Да. Хочу вам сразу сказать, что почти все легенды, которые вы вычитали в книжках – правда. Ну что, Рудольф? Нанимаясь на «Гончую», вы, помнится, пообещали служить тут до конца света… К этому я вас принудить не могу, вы не знали, о чем говорите… хотя я тоже не знал в юности… но вы остаетесь?
   – Остаюсь, – твердо ответил я. – Где кровью расписаться?
   – Вы поосторожнее с такими шутками, Рудольф. Расписаться вы уже расписались, в договоре чернилами, а душа ваша мне не нужна. Она принадлежит Богу и морю, а с ними я спорить не стану. Просто – остаетесь?
   – Да.
   – Добро пожаловать на борт, Рудольф.

   …вечером мы неожиданно сели пить вино, хотя и были в открытом море. На дне моего стакана оказалась старинная монета достоинством в один шиллинг [3 - Старинный морской (и армейский) английский обычай. Во время вербовки рекрут получал шиллинг и с этого момента считался зачисленным во флот. В восемнадцатом-девятнадцатом веке вербовщики довольно часто угощали потенциальных матросов пивом, подбрасывая шиллинг в кружку. Принимая кружку, рекрут брал и монету, и, соответственно, становился матросом.].

Иммрам [4 - Иммрам – жанр средневековой ирландской литературы, рассказ о плавании на тот свет.]

   Есть далекий-далекий остров,
   Вкруг которого сверкают кони морей.
Плавание Брана

   Привыкнуть к вновь открывшимся обстоятельствам оказалось, мягко говоря, непросто. Вот представьте – поднимаешься ты, сдав вечернюю вахту, на бак, покурить. И, естественно, сталкиваешься там с матросами, которые, скажем, тянут снасти. Или тоже курят, и еще и табачка тебе предложат. Обычные самые люди на вид, разве что одетые по моде семнадцатого века. Но у тебя самого в каюте висит историческая форма, которую надеваешь на каждом фестивале, а иногда и просто так, она зачастую значительно удобнее современной одежды. Все нормально, обычный корабельный быт. Но при этом ты точно знаешь, что все эти матросы скончались лет триста назад, и имена их в судовой роли не числятся, в отличие от твоего собственного. Ну и последние сомнения убивает их табак, если рискнешь его попробовать – настолько он не имеет ничего общего с пропитанной никотином бумагой, набитой в твои собственные сигареты. Или, например, зайдешь вечерком в кают-компанию, а там почти нет народа, но все равно тесно и шумно – такой эффект, причем на помещения любого размера, всегда производит присутствие боцмана Алана Лоренса, огромного огненно-рыжего шотландца. И он тоже давно умер, хотя более живого человека я не то что никогда не видел, но даже вообразить не могу. Когда в первые свои дни на «Гончей» я с удовольствием с ним выпивал, то ничего неладного так и не заметил. Наверное, потому, что он может без видимого вреда для себя выпить такое количество виски, которое меня лишает всякой критичности мышления.
   Ну а о капитане и говорить нечего. О таком капитане всякий моряк мечтает – он из тех, за кого жизнь отдашь, ни секунды не думая, и поверить, что имеешь дело с морским духом, чудовищем или там призраком совершенно невозможно. Строго говоря, именно капитан меня с этой действительностью и примирил. Потому что капитан на любом корабле, по-хорошему, должен быть не совсем человеком, а немножко богом. Чтобы его слова сомнению подвергнуть было невозможно физически. Ну а раз капитан так и так не человек, почему бы и другим членам команды оказаться… не самыми обычными?
   Так или иначе, открыв тайну «Гончей», капитан стал в каждый пасмурный день ставить меня на ночные вахты – мои дневные он отстаивал сам, предоставляя в мое распоряжение свою, неживую часть команды. Поначалу я принимал вахту, крепко сжав зубы, и шугался всего – странного выговора докладывавших мне матросов, абсолютной бесшумности их движений в летней темноте, даже дыр от выбитых зубов, чернеющих в их улыбках. К счастью, дружеского общения с матросами от меня никто не ждал, меньше всего – они сами. В их времена о подобной ерунде никто не подозревал. А моя дневная вахта состояла из прекрасных и однозначно живых ребят, не говоря уж о других офицерах.
   – Да успокойся ты, – утешала меня Джо, иногда составлявшая мне компанию на вахте и варившая кофе на двоих. Рамсес обычно до нас не снисходил. – Скоро поймешь, что всей и разницы, что они на берег не сходят и не едят никогда. Нам же лучше, больше еды остается. А в остальном, где еще ты такой корабль найдешь? И такого капитана? – когда она говорила о капитане, на ее лице всегда расцветала невольная улыбка.
   Вообще-то она была права. Летучий Голландец, самый знаменитый из кораблей-призраков, в обывательском сознании предстает едва ли не преддверием ада, черной мрачной развалиной, населенной измученными своей судьбой людьми. Или духами? С голландцем пока познакомиться не довелось, но «Гончая» была прекрасным кораблем – легким, быстрым, чистым, в отменном состоянии, слушалась штурвала с полуслова и никогда не капризничала под самым резким ветром. Не то чтобы мне было с чем сравнивать тогда, но, признаюсь, именно так и выглядел в моих детских (и недетских уже, чего уж там) мечтах, тот самый, мой корабль. Команда у нас тоже прекрасная, дружная и дисциплинированная, и над моим незнанием и неудачами (их было не так мало, к сожалению), никто не насмехался. Ко всему прочему, еще и жалование мне положили очень немаленькое. Да и морских легенд обещали в ассортименте. Честно говоря, я всегда в них верил твердо, и вообще не знаком ни с одним моряком, который не отличался бы некоторой мистической направленностью сознания, но увидеть многое из того, о чем читал и мечтал, своими глазами, не надеялся. Впрочем, пока и не предлагали.
   Через пару недель после ухода из Гамбурга (мы успели смотаться в Данию на какой-то крошечный местный фестивальчик и покатать реконструкторов из Норвегии, заплативших за это какие-то совершенно невообразимые деньги, позволившие нам очень весело проводить время даже в этой безобразно дорогой стране) я стал потихоньку привыкать к мысли, что мне досталось очень удачное место службы, а что половина матросов отличается некоторыми странностями, так у каждого свои недостатки. В остальном «Гончая» – вполне обычный исторический парусник с обычными заботами и хлопотами, с обычным романтизмом всех участников, старательно ими отрицаемом, с обычными бытовыми сложностями и обычными суровыми, но яркими и веселыми буднями фестивалей и регат.
   Прекрасной июньской ночью, где-то в Северном море, в районе западного побережья Норвегии, я сидел на юте и делал вид, что командую кораблем. На самом деле рулевой с трехсотпятидесятилетним опытом вел фрегат по курсу, как по ниточке, море вокруг было совершенно пустым, и я вполне мог позволить себе пить остывший кофе и предаваться размышлениям. Но стоило мне как следует задуматься о какой-то ерунде, как впередсмотрящий крикнул, надсаживаясь, с бака:
   – В полумиле лодка пересекающимся курсом! На траверзе правого борта!
   Справа действительно темнело какое-то некрупное суденышко под косым парусом, без ходовых огней. Вместо них были голубые искорки, время от времени пробегавшие по шкаторинам паруса и мачте. Что за черт? Я судорожно прикинул, кто каким галсом двигается, сообразил, что приоритет у него, и отдал команду рулевому, но тут на лодке зажегся фонарь, и кто-то яростно замахал руками. Кажется, они хотели встать с нами борт о борт.
   И тут я обнаружил, что понятия не имею, что нужно делать в такой ситуации. И вдобавок даже не подозреваю, например, где лево, а где право. Вцепившись в первую подвернувшуюся веревку до белых пальцев, я сделал пару глубоких вдохов, молясь, чтобы не заметили матросы. На принятие решения оставалось секунд десять.
   …вспомнил, конечно. И бесконечные часы на тренажерах дали о себе знать, и со «Святой Марией» я и не такие штуки проделывал безо всякого труда. Но все душевные силы ушли за эти десять секунд до капли, и когда на борт поднялся капитан, как оказалось позже, безымянного кораблика, поприветствовал я его без всякого волнения или страха. Был он невероятно, нечеловечески рыж – выше я называл рыжеволосым Алана, так вот, наш боцман по сравнению с ним почти блондин.
   – Вахтенный штурман Рудольф Эрман, – представился я.
   – Ночью? – удивился он, – а Ричард где?
   Английский язык в его исполнении состоял преимущественно из звуков «ш» и «щ».
   Я послал ближайшего матроса за капитаном и пригласил ночного гостя, назвавшегося Браном, в рубку. Капитан появился минут через пять и сразу же велел:
   – Рудольф, останьтесь.
   – Я по делу, Ричард, – сообщил Бран, – письмо тебе привез. Сам знаешь, откуда.
   Мне показалось, что когда капитан протянул руку за сложно сложенным листом то ли плотной бумаги, то ли пергамента, у него дрожали пальцы. Но голос остался ровным, спокойным, и улыбался он, как обычно.
   – Благодарю. Выпьешь?
   – Спешу, – отказался Бран, поднимаясь из-за стола.
   – Ты? – усмехнулся капитан, – куда? Впрочем, как знаешь. Рудольф, проводите гостя и возвращайтесь.
   За эти десять минут я успел вспомнить, что где-то читал про какого-то Брана с очень нелегкой судьбой, и вернулся в рубку, глубоко задумавшись. Хотелось потребовать объяснений, но требовать я, понятно, ничего не мог. Разве что попросить. К счастью, даже просить не пришлось.
   – Ну вот и вы познакомились с первой морской легендой, – улыбнулся капитан. – Не страшно?
   – Н-нет. А кто это был? Я вроде слышал что-то…
   – Это Бран, сын Фебала. Однажды он доплыл до того света. Ирландские герои и святые вообще довольно часто отправлялись в такое плавание, но обычно возвращались. А вот Бран остался в море навеки. Письма возит.
   – С того света? – испугался я.
   – И с того света тоже. Но это просто приглашение на дружескую вечеринку, и то на следующий год.
   Тут меня захватила другая идея:
   – А что, до того света просто так доплыть можно? Или это только герои и святые могут?
   – Доплыть-то можно… – капитан надолго замолчал, – и нет, святым для этого быть совершенно необязательно. Даже наоборот. Но не дай вам Бог, Рудольф, дожить до того дня, когда нам придется туда идти. Потому что если и придет когда-нибудь очередь последнего плавания «Гончей», то это будет именно оно.

Обитатель брашпиля

   Он входил в твой сон, разгоняя страх,
   принося уют и покой
   И блестела соль на его усах,
   и искрился мех под рукой.
Олег Медведев, «Корабельный кот»

   Стоял собачий холод, а я стоял собачью вахту. Не ахти какой каламбур, но я даже в тепле и днем с Вудхаусом не сравнюсь.
   Из-за многонациональности команды у нас на корабле две «собаки» – английская dog watch и голландская, на которой я и пытался одновременно не заснуть и не замерзнуть насмерть. Вообще-то, конечно, сейчас на мостике должен был быть капитан, но он все еще не счел мое обучение законченным, и ночные вахты пока принадлежали мне.
   Собака выдалась противной, но нетрудной. Время подходило к восьми склянкам, и я уже расслабился, потихоньку прикидывая, как сдам вахту, покурю и залягу поспать. Хотя нет, не буду курить – лишних пятнадцать минут торчать на мокрой холодной палубе совершенно не хотелось. И когда раздался твердый звук удара, как будто кто-то рухнул на палубу спиной и затылком, а за этим звуком последовала витиеватая, с большим мастерством составленная из старомодных проклятий тирада, я, конечно, не насторожился – подумаешь, запнулся человек обо что-то – но все же прикрикнул для порядку:
   – Чего орете по ночам?
   Мне никто не ответил, но буквально через минуту матрос с нервно подергивающимся лицом доложил:
   – Сэр, мне в ноги что-то бросилось…
   – Не говорите глупостей, Штейн, – посоветовал я. Этот парень был моим соотечественником и был меня старше лет на триста, но об этом я предпочитал не думать.
   – Нет, сэр, так и было. Оно было красное, – слово «красное» он произнес таким конспирологическим шепотом, что я сразу принялся перебирать в памяти все известные мне приметы и поверья, вспоминая, не означает ли «что-то красное» немедленной гибели корабля.
   – Отлично. Спасибо. Разберемся, – пообещал я, так ничего и не вспомнив.
   Остаток вахты я развлекался, пытаясь сообразить, что это такое было. И сообразил-таки, аккурат под восьмую склянку.
   – Ребята говорят, что на палубе видели клабаутермана, – сообщил я своей сменщице.
   – Ого! – подняла брови Джо. Посмотрела на небо, на приборы и заключила: – пока вроде ничто не предвещает. Спасибо, что предупредил. Спокойной ночи.
   Вместо того чтобы идти спать, я поперся на камбуз позаимствовать оттуда подходящую миску. Потом, пожертвовав половиной бутылки крепкого фленсбургского рома из своих личных запасов, поставил миску с ромом под брашпиль, рассудив, что алкоголю в такую погоду клабаутерман обрадуется сильнее, чем молоку. А представив, каково Джо там одной напряженно высматривать признаки надвигающегося шторма, вовсе вернулся в рубку. Но оттуда она меня безжалостно прогнала.
   Шторма до утра никакого не случилось, а ранний победоносный рассвет расчистил небо, предоставив «Гончую» в полное наше распоряжение. Но прежде чем приступать к делам, мы все же нашли пятнадцать минут, подымить и подумать.
   – Доброе утро! Чего такие грустные? – радостно спросил подошедший чуть попозже Рамсес, который в отличие от нас выспался, и вообще был не в курсе происходящего.
   Мы молчали.
   – Чего случилось-то? – еще раз спросил он, протягивая Джо огонек. Подумал вслух, – интересно, а прикуривать втроем от одной зажигалки можно?
   – Нельзя, – отрезала Джо, забирая зажигалку у него из рук, – нам теперь вообще ничего нельзя, только ходить по струночке и следить за приборами.
   – Кэп сердится, что ли? – нахмурился Рамсес. – Так вроде не с чего.
   – Хуже, – убежденно ответила Джо, но потом все-таки поправилась: – ну не хуже, конечно, но почти так же. У нас на борту то ли активизировался, то ли просто завелся клабаутерман.
   – А вы думали, что на «Гончей» его нет?
   – Он вчера показался матросам, – объяснил я, – да не просто показался, а чуть не напал на Штейна.
   – Это уже серьезнее. – Рамсес задумался. – Небо чистое. Значит, он просто сердится на команду. Что предприняли?
   – Я ему рома налил, – при свете дня эта идея казалась чуть менее логичной, чем ночью.
   – Ты что же думаешь, он такой же пьянчуга, как мы? – ехидно сказала Джо, а Рамсес серьезно спросил:
   – А он выпил?
   – Не знаю, не смотрел…
   Тщательно затушив сигареты, мы подкрались к брашпилю.
   Перевернутая миска и не испарившаяся еще лужа рома явно свидетельствовали о том, что клабаутерману мое угощение не понравилось.

   На камбузе хватились пропавшей миски, кто-то из ночной вахты проболтался, а один из матросов признался, что ночью кто-то шипел ему в ухо. Экипаж мгновенно охватила паника – не паника, но суеверный страх уж точно. Приказы выполнялись быстро и идеально, вахтенный штурман поминутно проверял курс, свободные от вахты матросы моментально находили себе какое-нибудь полезное занятие, разговаривали все, как на светском рауте, на баке не толпился народ… И хотя вторая поставленная под брашпиль миска, уже не с ромом, а с жирными сливками, оказалась пустой, никого это не успокоило. За этот день на «Гончей» было отремонтировано, зачинено, вычищено и отдраено все, что в принципе можно было отремонтировать, зачинить, вычистить и отдраить. Что тут говорить, если даже Джо навела порядок в своих личных вещах.
   Перед закатом мы собрали спешное совещание на баке, решая, стоит ли докладывать капитану. В том, что он способен поговорить с клабаутерманом и выяснить суть проблемы, никто не сомневался. Но ведь мы трое тоже не просто так жалованье получаем! Неужто не справимся? Команда сегодня вела себя выше всяких похвал, любой дух перестал бы сердиться.
   – Что происходит, господа? – спросил капитан, сгущаясь из воздуха у нас за спинами. Мы разом замерли, застигнутые на месте преступления, а он продолжил: – почему ни одна живая душа на борту не бездельничает? Почему в кои-то веки раз никто не играет в кости? Чем вы их запугали?
   – Это не мы, – честно ответил Рамсес. Врать капитану никто из нас бы не рискнул.
   – А кто же? – капитан вытащил из кармана пенковую трубку и принялся неторопливо ее набивать. По голосу я предположил, что он улыбается.
   – Клабаутерман развлекается.
   – Надо же. Хорошо, я с ним поговорю.
   Курил капитан долго. Гораздо дольше, чем всегда. И если мы с Джо могли хотя бы нетерпеливо слоняться вокруг него, то Рамсес почти сразу же отправился на мостик, напоследок одарив нас эталонно тоскливым взором – его огромные вытянутые глаза подходят для таких финтов лучше некуда. Докурив наконец, капитан аккуратнейшим образом выколотил трубку и все-таки пошел выполнять свое обещание. Мы двинулись следом, делая вид, что просто прогуливаемся.
   А капитан, обозрев брашпиль со всех сторон, ткнул его носком начищенного сапога и обернулся к нам:
   – При вас он все равно не покажется.
   Намек был более чем ясен, и мы ретировались на почтительное расстояние. И совсем не смотрели на маленького человечка в ярко-красной куртке, прошедшего за капитаном по палубе.
   Через пять минут капитан велел подавать ужин в свою каюту. Через полчаса вышел на палубу и подошел к нам.
   – Это не он. И он не знает, кто виноват. – В голосе капитана слышалась если не тревога, то некоторая озабоченность. – Я сменю Рамсеса, а вы думайте…

   И мы думали. Сначала втроем, потом к нам присоединился Алан. Сидели полночи, хлестали кофе, но так ничего и не придумали. У нас просто в головах не укладывалось, что кто-то может безобразничать на борту «Гончей» без ведома Ричарда Кэссиди. Да и безобразия были такие… специфические. Подумаешь, опрокинуть миску с ромом. Может, она сама опрокинулась на волне. А матросам показалось все. Успокаивая друг друга подобным образом, мы все-таки разошлись спать.
   Утром целых трое матросов – нормальные, не склонные к истерикам и галлюцинациям парни – рассказали, что кто-то их трогал и даже вроде бы ходил по ним ночью. А на камбузе не досчитались копченых селедок, приготовленных для завтрака, и шести тарелок, осколки которых, правда, были обнаружены там же. Игнорировать это уже не получалось, и наша вчерашняя глубокая задумчивость окрасилась отчетливыми паническими тонами.
   В порыве вдохновения мы решили осмотреть «Гончую». Не знаю, что мы надеялись найти – маленькое безобидное привидение? – но корабль обыскали, как говорится, от киля от клотика. Нельзя сказать, что мы не обнаружили ничего интересного, но ничего подозрительного не было точно. Парусник и парусник, никто посторонний и не догадается, что с ним что-то не так.
   На тотальном обыске наша фантазия иссякла – вообразить, какая нечисть может терроризировать корабль, подобный нашему, и откуда она взялось в открытом море, мы никак не могли. Сначала мы все бродили по палубе, шарахаясь от любого резкого движения, но ближе к вечеру подуспокоились и занялись повседневными делами, предположив, что оно уйдет, если не обращать на него внимания. А даже если и не уйдет – что нам, из-за пары тарелок и полбутылки рома с ума сходить?

   А на закате капитан пригласил нас троих к себе в каюту. Когда мы вошли, он стоял спиной к столу и почему-то улыбался.
   – Добрый вечер, господа. Садитесь. Вы так ничего и не узнали?
   Мы послушно сели. Рамсес на правах старшего отрицательно покачал головой за нас всех.
   – А я нашел вашего полтергейста. Ну… честно говоря, это он меня нашел, – уточнил он после некоторого колебания. И отошел в сторону.
   На столе, прямо на бумагах, дремал, уютно свернувшись, большой черно-рыжий кот, никак не отреагировавший на наш неопределенный удивленный возглас. Когда Джо вознамерилась его погладить, кот приподнял голову и уставился на нас. И широко зевнул, как будто наша компания показалась ему совсем обычным делом. Черное пятно вокруг левого глаза придавало ему пиратский вид.
   – Откуда он взялся? – полюбопытствовал я.
   – Чего не знаю, того не знаю, – признался капитан. – Кошки, Рудольф, появляются откуда угодно и где угодно. Можете теперь успокоить команду.
   Кот все-таки муркнул и вывернулся рыжим животом кверху под рукой Джо. А вот переходить на край стола он категорически отказался. Когда я обернулся от двери каюты, кот топтался, устраиваясь поосновательнее, на коленях капитана, полностью погрузившегося в какие-то документы.

Post non est propter [5 - «После» – не означает «вследствие» (лат.)]

   Где-то есть окраина —
   Туда, за тропик Козерога! —
   Где капитана с ликом Каина
   Легла ужасная дорога.
Николай Гумилев, из цикла «Капитаны»

   Моя личная библиотека состоит из восьми «лучших морских романов для юношества» и пары учебников, жемчужина маленького собрания Рамсеса – старинное коптское Евангелие, Джо возит с собой несколько томов самой любимой фантастики и фэнтези, какие-то книги найдутся у каждого матроса, но с подборкой нашего капитана ни одна книжная коллекция на борту не сравнится. Например, я своими глазами видел у него настоящие эльзевиры семнадцатого века. А еще – античную классику, труды отцов церкви, средневековые хроники и разнообразные эпосы. И самое ужасное заключается в том, что он все это читает! Я понимаю – тратить на подобные книги короткую человеческую жизнь, но когда впереди вечность, можно, по-моему, уже и детективчики полистать. Хотя, наверное, чтобы понять всю прелесть «Жизнеописания двенадцати цезарей» и начать получать от него удовольствие, нужно просто прожить лет триста. Но так или иначе, а почти всю литературу, созданную после середины девятнадцатого века, капитан знает, но не признаёт – за редкими исключениями, вроде рассказов о Шерлоке Холмсе.
   Поэтому когда я за какой-то надобностью зашел в капитанскую каюту и увидел на столе два бульварного вида томика в ярких обложках, то очень удивился. И даже рискнул спросить:
   – Можно посмотреть?
   – Нельзя, – резко ответил капитан, – простите, Рудольф, но это подарок. Хотите, возьмите что-нибудь другое.
   Вообще капитан очень легко относится к своей бесценной библиотеке и дает почитать редчайшие книги по первой просьбе кому угодно, вплоть до последнего юнги. Другое дело, что обращаться к нему с подобными просьбами не осмеливаются не только юнги, но и мы. При острой необходимости можно прибегнуть к помощи боцмана, дружба которого с капитаном старше нас троих, вместе взятых. А тут сам предложил… Воспользовавшись редким случаем, я завладел «Пиратами Америки» Александра Эксвемелина, чуть ли не первым изданием, и спешно откланялся.
   – Что я вижу?! Ты ограбил капитана? – по пути к каюте навстречу попался Рамсес, оценивший мое приобретение в полной мере.
   – Ага. И только намеревался сокрыться у себя в каюте и предаться сладострастному чтению, а теперь придется с тобой делиться. Может, проще тебя убить?
   – Сходи со мной покурить, и я тебя, так и быть, не выдам.
   На том и порешили.
   На баке, вытаскивая сигареты, Рамсес спросил:
   – Зачем тебе Эксвемелин настолько понадобился, что ты к капитану пошел?
   – Да он сам предложил.
   – Серьезно? Типа, «Рудольф, извольте прочитать, ваш культурный уровень не соответствует требованиям „Гончей“»?
   – Это я бы еще понял, – и я рассказал старпому о таинственных книжках.
   – Может, кэп их тайком читает? – развеселился тот.
   – Ага, ночью, под одеялом, с фонариком… – идея выходила богатая, но бесперспективная, поэтому разрабатывать ее мы не стали. К тому же я действительно собирался немного почитать, пока было свободное время.
   Устроившись на койке и на всякий случай заведя будильник, я погрузился в нидерландский текст. Ну не то чтобы совсем погрузился – в разнообразные словари я смотрел едва ли не чаще, чем в оригинал. Когда я в очередной раз давал себе слово заняться языками – а то вдруг мой культурный уровень и правда не соответствует – прозвонил будильник. Оказалось, что до моей вахты осталось пятнадцать минут.
   За то время, что я провел за книгой, погода сильно ухудшилась. Корабль затянуло невероятно густым туманом. По консистенции и цвету он напоминал лимонный курд и передвигаться в нем было не только трудно, но и неприятно. Соображая, успею ли я выпить кофе и покурить, или придется выбирать, я пробирался по палубе ощупью и дважды чуть не переломал ноги, споткнувшись на мокрых трапах. На баке кто-то переговаривался неузнаваемыми голосами, и я поднялся туда.
   – Стой! – раздался голос Джо прямо из-под ног.
   Она сидела на палубе по-турецки, и курила, пряча сигарету в кулаке. Я уселся рядом и попытался тоже закурить – с третьего раза получилось.
   – Правда, ты принесешь мне на вахту кофе? – попросил я. – А то при такой видимости сонный я корабль угроблю к чертям.
   – Принесу, – отозвалась она, – но этот туман такой гадкий, что на месте капитана я бы «Гончую» вообще никому не доверила.
   – Особенно такой салаге, как я, – сырой табак был мерзок на вкус, поэтому я выбросил сигарету, встал и посмотрел вперед – предположительно. Видно не было решительно ничего. И вдруг на траверзе левого борта загорелся мутный ярко-синий огонь. Вроде бы довольно далеко, но в таком тумане нельзя быть уверенным ни в чем.
   – Джо! – позвал я.
   – Что там? – она лениво поднялась, еще пару секунд мы вместе смотрели на синее пятно, а потом со всех ног бросились искать капитана, совсем позабыв о наличии впередсмотрящего.
   Капитан обнаружился в штурманской рубке вместе с Рамсесом. Услышав наш сбивчивый доклад, он удовлетворенно улыбнулся:
   – На это я и рассчитывал, – а потом неожиданно жестко сказал: – Джо, в каюту. И не показывайтесь оттуда до утра.
   – Почему?! – растерялась наша подруга.
   – Джоанна, – стальным голосом повторил капитан, – в каюту.
   – Слушаюсь, – склонила голову Джо, повернулась через левое плечо и строевым шагом вышла из рубки.
   – Обидится… – вздохнул Рамсес.
   – Обижаться на приказы – это что-то новенькое, – отрезал капитан. – Рудольф, идемте со мной на палубу. Рамсес, остаетесь здесь.
   – Есть, – коротко ответил Рамсес, не заостряя внимания на том, что только что отбили восемь склянок.

   Капитан стремительно вышел на палубу, а я за ним.
   – Рудольф, – от непривычной строгости не осталось и следа, – помните, что я вам обещал однажды?
   – Никак нет!
   – Бросьте, – поморщился капитан. Туман начал рассеиваться, и стало возможно разглядеть выражение лица собеседника. – Джо я услал для ее же блага, и на этом обсуждение моих приказов попрошу закончить. А обещал я вам, что вы познакомитесь с капитаном ван Страатеном.
   Секунд десять я обдумывал это заявление, а потом догадался.
   – То есть сейчас мы с ним встретимся?
   – Именно.
   – Это из-за него такой туман?
   – Наоборот, – улыбнулся капитан. – Сознайтесь, Рудольф, вы тоже считаете, что встреча с Летучим Голландцем влечет за собой смерть?
   – Ну… да.
   – Если бы вы изучали право, то знали бы о существовании непреложного принципа post hoc non est propter hoc. После – не значит вследствие. Да, моряки, увидевшие «Эксцельсиор», обычно гибнут. Но если бы кто-нибудь из них взглянул на карту течений, проверил курс, да просто посмотрел бы вокруг, они остались бы живы. А ван Страатен всего-навсего пытается предупредить тех, кто уже и так и в опасности, – с горечью закончил капитан.
   – Хреновый у него пиарщик, – глубокомысленно заметил я, пораженный такой трактовкой истории Летучего Голландца, который, оказывается, называется «Эксцельсиор».
   – Где вы набрались таких слов, Рудольф? – рассердился капитан.
   – Извините…
   – Ничего. Теперь вы понимаете, почему мы искали его в том районе, где проблемы наиболее вероятны? А теперь смотрите.

   Туман к этому моменту сгинул, оставив все после себя совершенно мокрым, и я смог беспрепятственно любоваться «Эксцельсиором». Контуры флейта окружал голубой огонь, прекрасно освещавший порванный, провисший такелаж, перекошенные в разные стороны реи и полуживые от старости паруса. Несмотря на плачевное состояние, корабль шел быстро и ровно, а дырявые, как хороший сыр, паруса, надувал ветер, который, как мне казалось, дул совершенно в другую сторону. Выглядело все это и в самом деле жутковато, и когда капитан окликнул меня, велев принять шлюпку, я был очень рад оторваться от созерцания и заняться делом.
   Капитан ван Страатен поднялся на борт, и я сумел его разглядеть. На скелет в лохмотьях он никак не походил – просто высокий человек с очень изможденным лицом, обрамленным густой бородой. Одет он был, кстати, не по голландской моде (если мои представления о голландской моде семнадцатого века, почерпнутые из соответствующей живописи, верны), а по французской. С капитаном Кэссиди они обнялись, как старые друзья после долгой разлуки, да так оно и было, судя по всему.
   – Смените Рамсеса, – велел мне капитан и повел гостя к себе в каюту.

   – Что происходит? – набросился на меня Рамсес, когда я принял у него вахту и одновременно завладел его кружкой кофе.
   – Мы повстречали Летучего Голландца, – признался я, – можешь бежать на палубу любоваться.
   – А нам теперь шторма или другой катастрофы не ждать? – забеспокоился старпом.
   – Капитан утверждает, что нет. Иди давай, я же вижу, что шторм тебя интересует в последнюю очередь.
   Следующие два часа прошли спокойно, а потом в рубку вернулся капитан. Довольный, и, кажется, выпивший – впрочем, утверждать наверняка я бы не взялся.
   – Идите спать, Рудольф, – велел он.
   Я еще немного постоял на палубе – погода совсем наладилась, светила красивая, почти полная луна, и было хорошо. «Эксцельсиора», отошедшего совсем недавно, я уже не увидел.

   – И что же вчера случилось такое, не предназначенное для моих невинных глаз? – мрачно спросила нас Джо за завтраком, – Кэссиди женится и вчера пригласил вас на мальчишник? Или вы захватили корабль, везущий прекрасных черных рабынь, и устроили оргию?
   – Мы встретились с капитаном ван Страатеном, – сдал нас с потрохами Рамсес.
   Джо поперхнулась чаем.
   – А меня отправили спать?! Кто вы после этого? Друзья, называется…
   – Да мы-то причем? – справедливо возмутился я, – лучше подумай, чем ты капитана рассердила.
   Весь день Джо была мрачнее тучи и время от времени начинала ворчать: «подумать только… Летучий Голландец». Обижаться на капитана ей не позволяла то ли субординация, то ли еще что, поэтому она обижалась на нас с Рамсесом, и страдали все трое. Настолько, что даже решили ночью, когда сдадим вахту, засесть в кают-компании с бутылочкой чего-нибудь крепкого. Обычно капитан давал добро на это без проблем.
   Но в этот раз, когда мы уже выбирали делегата, который спросил бы разрешения, капитан выразил желание увидеть всех троих. Посмотрев на нас так, что нам – мне во всяком случае – стало стыдно, он осведомился:
   – Джо, вы не собираетесь в ближайшее время выйти замуж?
   – Нет, сэр, – удивилась Джо.
   – Я, кстати, тоже не планирую жениться, – вполголоса заметил капитан. Джо смутилась. – А как бы вы поступили, если бы мой вчерашний гость сделал вам предложение?
   – С чего бы это?
   – Вы – вы все – очень плохо знаете свои любимые легенды. Если он найдет девушку, которая согласится стать его женой, проклятие будет снято.
   – Так девушку же на земле искать нужно, – припомнил Рамсес.
   – Совсем необязательно. Просто мой экипаж – едва ли не единственный шанс для него встретить живую женщину в море. Поэтому прекратите на меня дуться. Или вы, Джо, всю жизнь мечтали отказать капитану ван Страатену?
   Тут я заметил, что ярких книжек на столе больше нет, а украдкой скосив глаза на полки, не обнаружил их и там. И незаметно толкнул Рамсеса локтем, показывая ему на пустой стол.
   – Что же касается двух книг, судьба которых вас так интересует, – с иронией закончил капитан, – то это были романы из серии «Похождения Летучего Голландца», и я подарил их ван Страатену.
   – А зачем они ему? – поинтересовалась Джо, заметно приободрившаяся.
   – Он коллекционирует книжки о себе. – И добавил язвительно, – у него, как вы понимаете, очень много свободного времени.

Официальное лицо

   No more to chiefs and ladies bright,
   the harp of Tara swells
   The chord alone, that breaks at night,
   its tale of ruin tells [6 - Нет ни воинов больше, ни женщин отважных В залах Тары, где арфа пылится, Но порою аккорд этих струн отзвучавших Из безмолвия хочет пробиться. (пер. с английского А. Преловского)]
Томас Мур, «Tara’s Harp»

   Никто из живых членов экипажа точно не знает, был ли наш капитан в юности капером, но как минимум в глубине души все в этом совершенно уверены. Очень уж хорошо он соответствует расхожим представлениям о благородном морском разбойнике, хоть «Одиссею капитана Кэссиди» пиши. Ну и команда вслед за ним тоже усвоила некоторые привычки романтичных книжных флибустьеров. Например, среди матросов какое-то время бушевала настоящая эпидемия азартных игр. Скорее всего, началась она со старой команды, не приученной к другим развлечениям в своем семнадцатом веке, но и молодежь быстро переняла у них эту склонность. Пари заключались по любому поводу, а если в одном месте встречались хотя бы двое матросов, и у них было полчаса свободного времени, на свет божий тут же извлекались кости. Капитан, занятый какими-то мыслями, почти всегда вел корабль сам и игрокам никак не препятствовал.
   Офицеров эпидемия тоже не миновала, но мы все же выбрали вариант чуть более аристократичный, чем кости, и по вечерам сражались в покер вчетвером – трое штурманов и боцман. Иногда удавалось соблазнить нашего корабельного врача Александра, и игра становилась по-настоящему интересной.
   – Дам бы сюда, – вздохнула Джо во время очередного вечерне-ночного сборища в кают-компании. – Ага… – мечтательно поддакнул ей Рамсес и сразу же спохватился: – Ой, извини.
   Джо посмотрела на него непонимающе, и все пятеро сидящих за столом расхохотались.
   Конечно же, на «Гончей» были девушки и кроме Джо. Я, кажется, уже говорил, что в местах повышенной романтичности всегда очень много женщин. Вот и у нас прижились четверо. Матросы и матросы, маленькие, юркие, коротко стриженные. О том, что они не мужчины, помнил, кажется, только капитан, неизменно встававший, если кто-то из них входил в помещение. За это, кстати, его очень осуждали все, начиная с самих девчонок.
   – Я имела в виду таких девочек-девочек, в платьях, – отсмеявшись, пояснила Джо, – а то салон, офицеры в карты играют, а дам нету…
   – Ничего, вот прибудем в Порт-Стюарт, будете ухаживать за дамами сколько угодно, – пообещал боцман.
   – А мы идем в Порт-Стюарт? – удивилась Джо, которая вообще в последнее время стала странно рассеянной и тихой. И все снова засмеялись.

   Смех смехом, а непривычное состояние нашего бравого второго помощника меня обеспокоило. Как-то утром – мы уже подходили к Порт-Стюарту – я поделился своими опасениями с Рамсесом. Он разговаривал со мной, одновременно командуя поворотом фордевинд, и проблемой явно не проникся.
   – Может, она заболела? – прикинул я. По крайней мере, у меня схожие симптомы – вплоть до способности забыть курс – могут возникнуть, если я переживаю грипп на ногах.
   – Придет возлюбленная с ними и лекарей сословье посрамит, в моем недуге зная толк, – процитировал он в ответ на мое предположение и вдруг заорал: – ты что делаешь, мать твою?!
   И тут же забыл обо мне.
   Потом наступила моя вахта, и к тому моменту, как «Гончая» под моим командованием медленно и гордо вошла в порт и ошвартовалась, позабыл об инциденте за игрой в покер и я.
   Стояли светлые свежие сумерки, алый закат предвещал скорый дождь, и мы втроем курили на причале, пожертвовав очередной партией ради ощущения твердой земли под ногами. Капитан – в современной, очень шедшей ему одежде – ушел куда-то в город, как только установили трап. Именно об этом я время от времени и пытался завести разговор. Отвечали мне лениво, уж слишком вечер был тихий, не располагающий к беседам вовсе.
   – А если Кэссиди, как и ван Страатену, можно сходить на землю раз в семь лет, чтобы найти жену? – высказал я очередную гипотезу.
   Джо ответила мне только через полсигареты, но общий ритм разговора был таков, что пауза оказалась почти незаметна.
   – Он же говорил, что жениться не собирается.
   – Кроме того, он и раньше сходил на берег, и ничего, – вспомнил Рамсес еще через минуту.
   – Джентльмены, – вдруг странным голосом объявила Джо, – сейчас мы узнаем ответ из первых рук. Кажется, Рудольф был прав…
   Мы обернулись в направлении ее взгляда и увидели капитана, который не спеша шел к кораблю. С девушкой. Она опиралась на его руку, он слегка наклонялся к ней… Пару они составляли красивую, но слишком уж неожиданную.
   – Бедная девочка, – меланхолично сказал старпом.
   – Да ну? – усомнился я. – Разве наш капитан такое уж чудовище?
   – Строго говоря, да, – усмехнулся Рамсес.
   – Ваша бедная девочка, – зло сказала Джо, – сейчас идет под руку с красавцем-мужчиной и ей завидуют все женщины в этом порту.
   – Включая вас, мисс? – Рамсес заломил египетскую бровь.
   – Я не женщина, я штурман, – еще злее ответила она.
   Мы с Рамсесом переглянулись. А потом разглядели спутницу капитана.
   Она была не просто красива – после нескольких недель плавания кто угодно покажется красивым – она была нечеловечески прекрасна, идеальна, божественна. Аристократически бледное лицо с тонкими правильными чертами, толстые черные косы, яркие золотисто-зеленые глаза. Простое белое платье не скрывало изящных линий тела.
   Мы резво вытянулись по стойке смирно, Рамсес рявкнул:
   – Капитан на борту! – и обратился к самому капитану: – Позвольте показать корабль вашей очаровательной гостье.
   – Благодарю вас, – коротко кивнул капитан, – но я сам с этим справлюсь.
   Девушка рассмеялась, глядя на нас, и сказала что-то на непонятном языке. Капитан улыбнулся и ответил на нем же, и поддержал ее под локоть на трапе.
   – М-да… – высказался Рамсес, смотря им вслед.
   – Именно, – подтвердил я.
   Джо, бледная прозрачной ледяной бледностью, резко выговорила нам:
   – Засматриваться на женщину капитана – это нарушение субординации. Нас карты ждут, господа.
   – Пошли, – кивнул Рамсес.
   Я встряхнул головой, возвращаясь в реальность и тоже поспешил согласиться.
   На палубе царило оцепенение. Матросы провожали глазами капитана, только что не разинув рты. А капитан невозмутимо показывал своей даме корабль, практически повторяя обычную экскурсию для посетителей.
   – Вам заняться нечем, что ли?! – набросилась Джо на матросов. – Так я вам найду занятие, будьте покойны. А вы чего, – обратилась она к нам, – в кают-компанию! Алан! Вы с нами?
   – С вашего разрешения, мэм, я сначала покурю, – улыбнулся боцман. – И не переживайте так.
   – Я. Не. Переживаю. – Отрубила она.
   И тут приглушенно хлопнула дверь. Насколько мы могли судить – дверь капитанской каюты. Джо побледнела еще сильнее, закусила губу и ушла в кают-компанию, не сказав ни слова.
   – Что делать будем? – подумал я вслух.
   – Не знаю. – Отозвался Рамсес. – Я бы спросил добра капитана и отвел бы ее куда-нибудь в город посидеть, но сейчас его беспокоить как-то неудобно.
   – Идите, господа, развлеките девицу, – предложил боцман, сохранявший удивительное спокойствие. – Пару часов я уж как-нибудь без вас справлюсь.
   – Спасибо, Алан, – серьезно поблагодарил Рамсес.

   Джо сидела в кают-компании с застывшим лицом и тасовала колоду карт. В углу, не скрываясь, всхлипывала Марта, матрос вахты Рамсеса.
   – Женщины… – вздохнул Рамсес и громко сказал: – леди, пойдемте пить кофе.
   – Можно, я одна посижу? Извините, ребята, – слабо улыбнулась Джо.
   Кофе мы ей все-таки принесли, и Марте тоже, и даже с коньяком. Рамсес ворчал, конечно, дескать, куда это годится, старший помощник рядовому матросу кофе варит, но неожиданная выходка капитана заставила нас вспомнить о том, что женщины – всегда женщины, и поставить гендерные различия выше иерархических. Себе мы тоже налили по чашечке и уселись на юте. Дождь все не начинался, хотя тучи уже сходились над кораблем, и становилось прохладно.
   – Вот уж чего не ожидал, – искренне сказал я.
   – Ты про него или про нее? – уточнил Рамсес.
   – Про всех.
   – Ну, про нее бы кто угодно догадался. А вот от кэпа я тоже не ожидал. Интересно, он с такой женщиной прямо на улице познакомился?
   – Он может… Хотя судя по тому, как он целенаправленно ушел, встреча была не случайной. На каком языке они разговаривали, не знаешь?
   – На ирландском. – Рамсес задумался. – Мы последние несколько лет вообще на Британских островах ни разу не были, не то что конкретно здесь. Где бы они раньше познакомились? Или она его с семнадцатого века ждет?
   – Может быть. – Во всяком случае, это казалось мне более вероятным, чем идея о том, что капитан заводит случайные знакомства.
   Между тем до ночи таинственная гостья капитана корабль так и не покинула. И ночью тоже – мы справились у ночной вахты. А утром капитан вышел на построение как ни в чем не бывало, один. Спросить мы его, конечно, не решились. Джо отводила глаза, но в остальном пришла в норму, поэтому день прошел относительно спокойно, в не слишком приятной, но необходимой круговерти экскурсий, прогулок под парусами и прочих туристических развлечений.
   А вечером, когда посетители кончились, и команда собралась за обычным занятием, Джо неожиданно предложила сыграть в кости на желание.
   – На какое желание? – усомнился я. – И почему не в покер?
   – Потому что хочу желание, а в покер, тем более вдвоем, на него играть трудно, – рассердилась Джо. – Уступи девушке.
   Я, конечно, подозревал что-то нехорошее, но рассерженная Джо была всяко лучше заплаканной, поэтому я согласился. И очень быстро проиграл.
   – С тебя желание, – Джо оттащила меня в сторону от матросов и задумалась ненадолго: – Иди к капитану и спроси, что это была за девушка и куда она делась.
   – Ты с ума сошла?! – кричать пришлось шепотом, чтобы никто лишний не услышал.
   – Проиграл – иди! – с ненавистью сказала Джо.
   Мысленно попрощавшись с должностью и кораблем, и трижды прокляв по этому поводу всех женщин, начиная с Евы, я отправился к капитану.
   – Сэр, разрешите задать вопрос.
   – Задавайте, – без удивления ответил капитан.
   – Кто была ваша вчерашняя дама и куда она делась? – скороговоркой произнес я и уставился в палубу.
   – Так. Вы проиграли Джоанне, да? – очень ровно произнес капитан: – Не отрицайте! Ради нее я вас, так и быть, прощаю. С этой дамой меня никакие отношения, кроме деловых, не связывают. И будьте уверены, что у себя в каюте я ее не прячу, а значит, с корабля она сошла. Ее визит был абсолютно официальным. У таких явлений как мой корабль иногда, знаете ли, возникают определенные… сложности не только с человеческими властями, но и с народом холмов [7 - Народ холмов, ши – обитатели потустороннего мира в ирландской мифологии. Иногда их называют эльфами. Ши безумно красивы, женщин среди них больше, и женщины эти имеют определенную слабость к человеческим мужчинам.]. Идите. И пожалуйста, не попадайтесь мне на глаза в ближайшее время.
   Я поблагодарил и собрался идти, радуясь, что легко отделался, но капитан меня окликнул.
   – И еще одно, Рудольф. Один из наших коллег, капитан Фалькенбург, стал таковым именно из-за страсти к азартным играм. Поэтому будьте любезны сообщить команде, что с сегодняшнего дня кости на борту я запрещаю.

Седьмой час ночи
Чтобы знать врата, чтобы знать пути великого бога

   Чтобы знать, что сделано, чтобы знать часы и их богов.
Книга о том, что в Ином мире, XV век до н. э.

   Обычная форма одежды на «Гончей» – реконструкция костюмов конца семнадцатого века. Обязательной она отнюдь не является, но одни считают ее красивой, другие – соответствующей всему окружающему по духу, а третьи – просто удобной. Ну и наконец, добрая половина команды, начиная с капитана, к такой одежде просто привыкла с детства. Поэтому корабль с командой представляют зрелище весьма гармоничное, можно хоть в кино снимать – каких-нибудь «Пиратов Карибского моря-13». А еще, хоть мы в большинстве своем и не озабочиваемся кружевными манжетами и пышными жабо, наряды семнадцатого века просто таки обязывают к ношению холодного оружия, а уж равнодушных к нему людей просто, наверное, не бывает. А если и бывают, то не у нас на борту. Здесь первое место уверенно удерживает Рамсес. Он единственный член экипажа родом не из Европы, и его личное оружие демонстрирует это куда более явно, чем черты лица. Недлинный прямой кинжал без гарды, с серебряной, отделанной потускневшим перламутром рукоятью, прячется в вытертых ножнах красного бархата, тоже украшенных серебром и перламутром. И за то, чтобы увидеть мягкие линии узора на настоящей, идеально ухоженной дамасской стали, любой специалист-оружейник душу бы прозакладывал. Конечно, носит его Рамсес только по самым парадным случаям, а для работы и нарезки колбасы пользуется простой «эндурой», но факт обладания таким ножом, даже если он вообще хранится в сейфе и никогда не видит света, не может не вызвать черной зависти.
   Именно поэтому мы с Джо регулярно интересуемся у старпома, давно вычислив наиболее уязвимое для коптов место:
   – Почему ты, потомок фараонов, не стыдишься пользоваться арабским кинжалом?
   На что он всегда ровным голосом отвечает, что единственное, чего, к его превеликому сожалению, не знали египтяне – это железа. А арабский кинжал – трофей, передающийся у них в семье несколько поколений. И немного обижается. Такой вот в меру идиотский ритуал у нас сложился.
   После ужина мы втроем, как обычно, покуривали на баке, и вдруг Рамсес в ответ на очередную беззлобную подколку насчет арабских интервентов взвился и почти закричал о том, как ему это надоело. Я, мягко выражаясь, сильно удивился.
   – Больше не желаю об этом слышать, – прошипел старпом напоследок и ушел с бака, чуть не забыв потушить сигарету.
   – Ну вот… а я еще хотел про Дордрехт спросить, – огорчился я.
   Когда капитан сообщил, что мы идем в Дордрехт, Рамсес вздрогнул:
   – Вы помните, какой сейчас месяц? Там же река.
   – Не волнуйтесь, я помню, – успокоил его капитан.
   С того самого момента меня и терзало любопытство, но повода узнать все не было.
   – Он бы не сказал, – равнодушно затянулась Джо. – У него вроде бы фобия – он иногда рек боится, старается даже из каюты не выходить.
   Иногда мне кажется, что на этом корабле у меня одного нет никакой тайны, хотя бы не очень страшной.

   Ветер дул ровный и сильный, «Гончая» бежала, как… гончая на нетуго натянутой сворке, делая узлов по семь, и Дордрехт все приближался. Рамсес не находил себе места, бродил по кораблю, штудировал какую-то толстенную научную книгу и постоянно тискал кота, которого мы, кстати, назвали Морганом, предварительно выяснив у капитана, не встретим ли когда-нибудь в своих скитаниях грозного котовьего тезку. Капитан пообещал, что не встретим. Коту излишнее внимание Рамсеса не нравилось, и у того на тыльных сторонах кистей не проходили вспухшие царапины.
   Книгу мы у него как-то стащили, но ничего в ней поняли. Была она, разумеется, о древнем Египте, что-то там про солнце в подземном мире. Был там, правда, интересный сюжет о змее, который пытается потопить корабль, и которого то ли бог, то ли царь, то ли просто каждый приличный древний египтянин должен убить, чтобы попасть в рай. Или чтобы солнце взошло – иероглифические подписи нам почему-то мало помогали, а перевод в книге был какой-то совсем странный.
   Когда мы подошли совсем близко к месту своего назначения, Рамсес окончательно сошел с ума. Джо утверждала, что раньше с ним такого никогда не было, по каким бы рекам ходить не приходилось. Мы даже спрашивать перестали, в чем дело, решив узнать у капитана, поймав его в особенно хорошем настроении, или у самого Рамсеса в открытом море, когда он придет в себя.
   – Сколько времени? – однажды спросил старпом, когда мы околачивались на мостике во время его вахты, не совсем доверяя ему корабль.
   – Пятая склянка, – охотно ответила Джо.
   – То есть седьмой час… – Рамсес желто побледнел. – Ребята, смените меня кто-нибудь пожалуйста на полчасика. Очень прошу!
   Джо пожала плечами и приняла вахту, а я повел его курить. Про часы в книге, кажется, тоже что-то было, и в каждый час происходило что-то свое. Впрочем, ничего хорошего не обещал ни один из этих часов, так что почему надо бояться именно седьмого, я понять не мог.
   – Может скажешь наконец, что происходит? – поинтересовался я, вручив ему зажженную сигарету.
   – Я расскажу, но потом, – умоляюще посмотрел он, – накликать боюсь.
   В тот раз он ничего не накликал, и, когда пробило шесть склянок, резко оживился и вернулся на вахту.
   Ночью корабль вел капитан, и бояться чего-то было бы странно. Мне не спалось, и я вышел на палубу еще до рассвета, часов в шесть. Легкий туман укутывал корабль, и из-за него, да еще из-за того, что матросы капитанской вахты двигались практически бесшумно, стояла полная тишина. Поэтому когда капитан негромко окликнул меня, я его услышал.
   Капитан на мгновение оторвался от приборов, на которые смотрел с большим интересом, и жестом пригласил меня присоединиться. Я послушно уставился на экраны и сразу же понял, что заинтересовало Кэссиди. Взбесившийся эхолот утверждал, что Маас мелеет с невероятной скоростью.
   – Рамсес? – коротко спросил капитан
   – Спит.
   – Интересно… – недоуменно нахмурился капитан и велел: – Разбудите немедленно!

   Рамсес в самом деле спал, с головой забравшись под одеяло, и в первый миг после пробуждения даже попытался меня ударить.
   – Капитан зовет! – шепотом распорядился я, и старпом мгновенно вскочил и еще быстрее оделся.
   – Смотрите, Рамсес, – указал на эхолот капитан и улыбнулся, – Придется вам все-таки с этим разбираться.
   – Есть, – кивнул старпом, мгновенно становясь спокойным и собранным впервые за прошедшую неделю, но тут вахтенный матрос отбил шесть склянок, и вода в Маасе стала столь же стремительно прибывать.
   – Завтра в шесть. – Приказал капитан. – И Джо позовите, ей будет интересно. А больше никого не надо, пожалуй.

   День миновал спокойно, в том числе и вахта Рамсеса, который снова сделался уравновешенным и почти невозмутимым, но категорически отказывался что-либо нам объяснять, утверждая, что скоро мы сами все увидим. В полночь, сменившись, он ушел спать, прихватив с собой недовольного Моргана, а мы с Джо, не в силах ждать скорой развязки, решились спросить у капитана заранее.
   – Прошу прощения, господа, но это не моя тайна, – развел руками капитан, – а кроме того, я и сам всего не знаю. Подождите немного, а лучше всего идите-ка спать до утра.
   Делать ничего – мы дисциплинированно разошлись по каютам. Я даже заснул, настолько велика оказалась волшебная сила приказа. Однако в половине шестого утра мы снова вышли на палубу. Живая часть экипажа мирно дрыхла, ибо была не в курсе происходящего – плачевное состояние старпома мы от них удачно скрывали; а вот капитан от своих, по-видимому, ничего не скрывал, и его матросы потихоньку бросали дела и сходились к мостику, чтобы не пропустить кульминацию.
   Рамсес появился за пару минут до шести. Серьезный, подтянутый, тщательно выбритый, при своем прекрасном кинжале. Видать, что-то важное сегодня творилось в его судьбе. Нарушал торжественность момента только Морган, который крался за старпомом в классической манере Тома, в очередной раз охотящегося на Джерри.
   В тишине предвкушения прозвучали склянки, и я внутренне сжался. Напряжение не успело еще стать ощутимым, когда капитан быстрее обычного спустился с мостика и подошел к правому фальшборту. За ним рванулась вся команда, так что «Гончая» заметно накренилась. Рамсес бросил взгляд за борт и махнул рукой:
   – Знакомьтесь, господа, змей Апоп.
   Змей был огромен. Свитый в тысячу узлов, он не уступал по длине «Гончей», а каков бы он был, если быего развернуть, я не смог даже представить. Если бы Рамсес не назвал бы его по имени, я решил бы, что вижу Йормунганда, не меньше. Все бесчисленные кольца его гладкого тела сверкали ярким золотом, переливавшимся при малейшем движении. А двигался он непрестанно, извивался, перетекал, отбрасывал золотые блики, несмотря на отсутствие солнца, и при этом пил воду Мааса, или впитывал ее всей кожей, но уровень воды в реке понижался неуклонно и быстро.
   Он поднял голову, выставив ее из воды, и посмотрел на нас. У змея оказалась треугольная хищная морда и… ядовито-синие массивные брови, которыми он кокетливо подвигал, ощутив внимание публики. Нелепый мультяшный жест рассмешил всех, даже капитан неожиданно закашлялся, прикрыв рот перчаткой, но змей снова нырнул, и золотое мельтешение в убывающей воде было самым прекрасным, что я когда-либо видел: текущая вода и огонь, и на то и на другое можно смотреть вечно, тягучий золотистый танец, переливы жидкого металла…
   – М-мр-ряу? – громогласно вопросил Морган, вспрыгнувший на планширь.
   Змей смутился – или испугался? – и замер. Я очухался. Рядом сжимала виски пальцами Джо, терли лица матросы. Только Рамсес все еще смотрел на змея, но не зачарованно, а тоскливо.
   – Прошу вас, Рамсес, – капитан сделал широкий жест. Он был явно недоволен собой.
   Рамсес кивнул, не отрывая взгляда от змея. Размашисто перекрестился, отбросил в сторону драгоценные ножны и нырнул. И не было никакой смертельной схватки, вода не вскипела расплавленным золотом, не сжались жесткие кольца, не раздалось шипение разъяренного чудовища. Змей дернулся всего пару раз, в явной агонии, как будто кошачий голос лишил его воли и сил.
   Рамсеса мы вытащили сразу же. Он влез на палубу, мокрый, как рыба, и злой, как белый кит, и тут же велел:
   – Змеюку не потеряйте, пригодится.
   – Зачем? – удивился кто-то из матросов.
   – Сумочек, бля, нашьем и продавать будем, – Рамсес развернулся к нему всем корпусом, и движение вышло угрожающим, – Делай, что сказано.
   – А что это вообще было? – осторожно спросила Джо.
   – Хтоническое, мать его за ногу тройным перебором, чудовище, – энергично пояснил старпом и, слегка умерив тон, обратился к Моргану: – спасибо тебе, котище. С меня большой кусок мяса.
   – Простите, но он-то здесь причем? – поднял брови капитан. Кажется, он был удивлен не столько змеем и ролью кота, сколько выражениями, которые употреблял Рамсес, никогда не позволявший себе подобного ни при женщинах, ни при старших по званию.
   – Солнечный кот – народное египтянское средство от змея Апопа. – Рамсес все никак не успокаивался, и это было непонятно.
   – Чего ты теперь-то злишься? – попытался выяснить я
   – Чего? Я?! Злюсь?! – переспросил Рамсес – не понимаешь?! Вот чего! – и швырнул что-то на палубу. Это оказалась серебряная рукоять кинжала с обломком клинка не длиннее дюйма.
   – В Египте на эту тварь ходили с бронзовым ножом! Ни хрена п-полезного не изобрело человечество за последние три тыщи лет! – Потом подумал и уточнил: – Разве что христианство.

Сага об исландцах

   …люди не решались жить на этих землях из-за того,
   что Торольв Скрюченная Нога вставал из могилы и сильно разгулялся.
Сага о Людях с Песчаного Берега

   В Исландию мы шли с простой и невинной целью заработать. Программа наша была коротка: красиво покатать народ на паре праздников, вроде бы там как раз день независимости в Рейкьявике намечается. Ну, может быть, посмотреть на какой-нибудь вулкан. Так что ничего интересного от этой ледяной страны мы не ждали. Что, впрочем, не мешало нам незатейливо развлекаться за ее счет:
   – Хваннадальснукюр, – зачитывала Джо по слогам и все дружно принимались ржать.
   – По-моему, Брюнхоульскиркья внушительнее, – возражал Рамсес, вырвав у нее из рук карту.
   Я помалкивал. Понятно, что англичанке Джо и Рамсесу, в чьем родном языке вообще все слова состоят из трех букв, исландский мог показаться смешным, а уж соскучившейся команде тем более, но мне ничего веселого найти в нем не удавалось.
   Мы втроем сидели на баке в компании свободных матросов капитанской вахты. В светлой летней ночи матросы выглядели непривычно, как-то маломатериально, что ли. Удивляло даже, что вполне земные веревки или трубки с обычным табаком – курили мы все вообще из одной пачки – не проходят сквозь полупризрачные руки. Хотя, наверное, я несправедлив. Уровень образования среднего матроса семнадцатого века таков, что смешнее слова «Мирдалсьокудль» действительно может показаться разве что слово «жопа», а уж шутки офицеров смешны по определению, а то мало ли что. Но вот мне как-то уже надоело. Я отвернулся и уставился в сторону, в океан. Атлантика казалась бесконечной и почти гладкой серебристой равниной, чуть подсвеченной так и не зашедшим, несмотря на поздний час, солнцем. Только далеко, почти у самого горизонта, что-то темнело, нарушая эту первозданную гладкость. Я нашарил бинокль, наткнувшись при этом рукой на руку кого-то из ночных матросов и мимоходом удивившись – рука как рука, только чуть холоднее человеческой, но никакого призрачного киселя, и посмотрел на горизонт.
   Я не сразу понял, что это. Кто-то живой, точно. Дельфин, что ли? Помнится, в свое время я безумно удивился, впервые увидев дельфинов у берегов Норвегии – всю жизнь был уверен, что они живут только в теплых морях. Но присмотревшись, я понял, что нет, не дельфин. Над водой торчала круглая голова, обладатель которой явно энергично двигался. Ну не собака же это? Откуда взяться собаке посреди океана? И тем более не человек. Я даже вспомнил экран AIS’а, на который смотрел совсем недавно перед сменой вахт – не было рядом с нами судов, с которых кто-то мог свалиться. А морские обитатели плавают по-другому.
   Подумав чуть, я бросил непотребно ржущую компанию на баке и пошел к капитану. Вдруг все-таки человек, унесло какую-нибудь лодочку, а потом и опрокинуло.
   – Сэр, разрешите доложить. Там милях в полутора, кажется, кто-то живой в море.
   – Хорошо, давайте посмотрим, – кивнул капитан и вскинул бинокль. Потом опустил и тяжело посмотрел на меня. Так, что я срочно пожелал, чтобы палуба разверзлась у меня под ногами.
   – Это тюлень, Рудольф, черт побери. В следующий раз вы про рыбу решите мне доложить? Вы же не чувствительная барышня, в конце концов, чтобы тыкать пальцем и восторженно визжать «ах, какой хорошенький» в надежде привлечь к себе мое внимание. Если вам до такой степени нечем заняться, идите учитесь – разберитесь, в том числе, о чем положено докладывать вахтенному офицеру. Господи, мой – мой! – собственный штурман тюленя в море боится.
   – Слушаюсь, сэр… Извините, сэр… Разрешите идти, сэр? – на моей памяти это была одна из самых эмоциональных речей капитана, и я здорово струхнул.
   – Идите, – буркнул капитан.
   Я ретировался с невежливой поспешностью и с горя пошел спать.
   С утра тюлень оказался на месте – на том же расстоянии от корабля, разве что чуть ближе. Вот ведь делать нечего животному, купается в открытом океане целыми днями. Или это уже другой? Мне, правда, тоже делать было особо нечего – шли мы одним галсом, под идеально настроенными капитаном парусами, море было спокойным и удивительно пустым, ни одного судна на пять миль в окружности. Так что со скуки я задумался о тюленьих повадках. Вспомнил, правда, только массовую истерию по поводу забоя бельков. Ну и еще мне упорно казалось, что тюлени – животные вообще-то сухопутные, и так далеко и надолго в море не заплывают, но вот же оно, живое подтверждение в полутора милях плещется.
   Вахта тянулась уныло. До Рейкъявика оставалось еще дня три, если ветер не переменится, шли мы узлов шесть, как обычно, под одними парусами, не тратя горючку. День был серенький, матросы частью расползлись по палубе, частью завалились спать, а я скучал, сидя рядом с рулевым и поминутно смотря на Garmin – не то чтобы в этом была нужда, но хоть какое-то развлечение. Рулевой был хорош – «Гончая» не отклонялась с курса ни на градус. Ветер тоже был до отвращения ровным, без порывов. Шесть узлов и все тут.
   Стоп. Шесть узлов. И тюлень уже не меньше десяти часов держит такую скорость и даже умудряется потихоньку приближаться? Что это за тварь, черт побери? И почему он мне так в душу запал? Я снова засомневался – а вдруг и это для тюленей нормально? И спросить не у кого. Так я мучился скукой и неизвестностью еще два часа, когда меня пришла менять Джо.
   – Ты что-нибудь про тюленей знаешь?
   – Ты имеешь в виду красивых американских мальчиков в беретах? – уточнила она.
   – Нет, мокрых и бесформенных зверей.
   – Тогда ничего. Но попробуй спросить у Бьорна, у них в Норвегии наверняка тюлени водятся.
   Матроса из вахты Джо не только звали, как героя саги, он и выглядел, как викинг с картинки.
   – Тюлени в открытое море заплывают?
   – Конечно нет, сэр. – Удивился викинг.
   – А это тогда что такое? – я рассказал ему про плывущего за нами тюленя и вручил бинокль.
   – В принципе, я читал, что колдуны могут в тюленей превращаться, – неуверенно припомнил Бьорн.
   – Слушай, а точно, – вмешалась Джо, – они, по-моему, селки называются, ирландская или шотландская тема.
   – А от нас он чего хочет?
   Общими усилиями мы вспомнили, что в северных сказках эти самые тюлени обычно принимают человеческий облик и выходят замуж за честных рыбаков. Правда, заканчивается это обычно плохо.
   – Отлично, – подытожил я. – За нами плывет потерявшая всякий стыд девица, которой так надо замуж, что она готова в буквальном смысле гоняться за мужиками. Рамсесу предложить, что ли? Или Алану?
   На этом и сошлись и я со спокойной душой ушел пить кофе – честно говоря, за вахту я здорово замерз. А меж тем тюлень продолжал и продолжал плыть в нашу сторону, медленно, но все же приближаясь. Уверить себя, что это обычное животное, как-то уже не получалось. Судя по скорости сближения, через сутки он нас догонит. И что тогда? Если это какая-то местная чертовщина, то не замуж же она хочет в самом деле?
   В попытках отвлечься – ну стыдно взрослому мужику, офицеру, бояться безобидного зверька – я откопал у себя в каюте сборник исландских саг, с которым безуспешно сражался, чтобы хоть как-то подготовиться к Исландии. И очень зря, как оказалось.
   Потому что рассказ о тюлене с человеческими глазами, преследующем корабли, меня мало порадовал. Хотя бы потому, что это на самом деле не тюлень, а оживший мертвец, не имеющий по отношению к нам никаких добрых намерений. Дочитав сагу, в которой сообщалось, что после ряда жертв герой все-таки сумел отрубить мертвецу голову, исполнив для этого несколько сложных церемоний и реверансов, я пошел делиться информацией с Рамсесом. Правда, для этого пришлось его разбудить.
   – Ты про драугов слышал когда-нибудь? – начал я издалека, чтобы не впадать в панику слишком быстро.
   – Слышал, – зевнул недружелюбно настроенный старпом, – судя по книге, которую ты притащил, ты о них тоже только что узнал. Тебя так поразила эта информация, что ты счел возможным меня разбудить?
   – Нет, просто за нами уже целые сутки плывет тюлень, постепенно приближаясь. А драуги могут превращаться в тюленей и гоняться за кораблями. Чтобы утопить или чтобы убить команду… – я с отвращением почувствовал, что у меня дрожит голос.
   – Ну, половину нашей команды просто так не убьешь, – машинально возразил Рамсес, – так что не бойся настолько явно. Кэп в курсе?
   – Кэп меня вчера с этой мыслью послал далеко и надолго.
   – Пошли посмотрим, что ли.
   Тюлень – или драуг? – никуда не делся. Более того, скорости он явно прибавил, и расстояние начало сокращаться быстрее.
   – М-да, – высказался Рамсес, опустив бинокль. – Драуг не драуг, но фигня какая-то точно. Пойду капитану доложу. Не вернусь – поставьте свечку.
   Вернулся Рамсес быстро и коротко сообщил, что капитан разговаривать о тюленях не пожелал, присовокупив к решительному отказу предложение немедленно вспомнить, что мы мужчины, иначе он за себя не ручается. Я обрадовал его дополнительно: оказалось, белокурый викинг Бьорн уже успел взбудоражить всю команду, и над палубой повисло отчетливое напряжение. Хорошо еще, что капитанской вахты мы не увидим до самой ночи: уж суеверные моряки семнадцатого века превратили бы напряжение в настоящую панику. Или наоборот?
   Драуг приближался.
   – Увались немного, – нервно велела Джо рулевому – на мостике столпились уже все, кто не спал. – И вообще, давайте-ка все на брасы. А то я не мужчина, мне можно.
   «Гончая» послушно дрогнула, по-новому подставляя паруса ветру, и заметно прибавила скорости.
   Драуг последовал ее примеру. Последние мысли на тему того, что это обычный тюлень, испарились.
   – Джо, позволь, – мягко попросил Рамсес, одновременно жестом выгоняя рулевого из-за штурвала.
   Несколько коротких команд, снова перенастроенные паруса – и корабль полетел птицей.
   Бесполезно.
   – Может, движки [8 - По современным законам все парусные суда, в том числе и исторические, должны быть оснащены двигателями.] врубим? – задумчиво предложил старпом, кивнул сам себе и объявил по громкой связи: – Механику подняться на мостик.
   – Да тут я, – сообщил механик, и в самом деле обнаружившийся здесь же, в плотно сбившейся кучке матросов.
   – Заводите движок. – Рамсес оставался каменно спокойным, но он был такой один.
   А когда тюлень послушно увеличил скорость до шестнадцати узлов, занервничал и Рамсес. Судя по всему, до встречи оставалось около трех часов. Не скажу, что это были лучшие три часа в моей жизни. Места и занятия я себе не находил, разве что пришлось разнимать одну драку. Кто-то из девчонок плакал. Джо сидела на палубе, машинально вязала «кровавые» узлы, отматывая шкимушгар прямо от бухты и смотря куда-то вдаль. Кажется, одновременно она разговаривала с кем-то невидимым. Рамсес молча стоял за штурвалом, по-прежнему спокойный, только на смуглом лице проступил коричневый румянец. Тоскливый, холодный ужас повис над палубой «Гончей». Ожидание изматывало физически, неизвестность подошла слишком близко и оказалась совсем не такой привлекательной, какой кажется из теплой устроенности.
   Около семи вечера, значительно раньше, чем обычно, появился капитан. И прежде всего скомандовал строиться.
   – Что здесь происходит, господа? – холодно поинтересовался он. – Прошу доложить четко и по делу, без слез и вариаций на тему «хочу к маме».
   Как всегда, он оказался прав. Облегчение, нахлынувшее при его появлении, было сродни именно облегчению при появлении мамы – ну как же, при ней ни одно чудовище из-под кровати не вылезет.
   Выслушав мой сбивчивый доклад, он вздохнул, еще больше каменея лицом:
   – Рудольф, я, кажется, велел без соплей. И в будущем я не желаю видеть, как моя команда убегает на всех парусах. – На этом он повысил голос: – К повороту оверштаг!
   Заложив неширокий вираж, «Гончая» развернулась. Теперь мы шли прямо на нашего преследователя, слегка сбросив скорость.
   – Спускайте шлюпку, Рудольф, – велел капитан. – Попробуем выяснить, чего от нас хотят.
   Общаться с драугом выпало, разумеется, мне самому. И спускаться в шлюпку оказалось много, много легче, чем маяться на борту.
   Мы встретились в море – глянцево блестящий черный «зодиак» и глянцево блестящий черный тюлень. Глаза у него и в самом деле оказались человеческие – большие, светлые, в длинных ресницах. А еще через секунду, глянув на меня этими глазами, он превратился в человека – молодого крепкого парня. Я подал ему руку – я давно уяснил, что страх против настоящей необходимости или хотя бы приказа практически бессилен – и он перевалился через борт. Шлюпка ощутимо просела, совсем не как под человеком. Лицо у него было иссиня-бледное, некрасиво заострившееся, а руки очень, очень холодные, с уродливо отросшими ногтями. Поэтому я предпочел не заводить бесед и вывернул руль в сторону корабля.
   – Мне бы с капитаном вашим поговорить, – хрипло, скрипуче сказал драуг.
   – Поговоришь, – пообещал я. В конце концов, капитан хотел того же.
   Оказавшись на борту, он сразу же прошел на ют и вытянулся перед капитаном, безошибочно выделив его из толпы.
   – Капитан… сэр… меня зовут Эйнар Арнорссон. Я много слышал про ваш корабль. Возьмите меня к себе в команду.
   Капитан молчал, оглядывая драуга. Долго молчал. Потом ответил:
   – Почему бы и не взять. Только сутки без берега в ближайшем порту просидите вместе со всей командой. Чтобы больше панику на борту никто не разводил.

Penny Post

   А конверт и надписан уже, и закрыт
   (не без помощи воска, смолы и огня),
   силуэт голубка в уголке не забыт,
   путевые издержки рассчитаны,
   нарочный сел на коня…
Михаил Щербаков

   Большинство писем, которые мы получаем – как ни странно, электронные. Нет, ничего странного в этом, конечно, нет, скорость доставки давно сделала этот вид корреспонденции незаменимым, но почти все письма, попадающие на борт «Гончей», адресованы капитану, а тот факт, что он свободно обращается с компьютером, меня до сих пор поражает. Впрочем, второй по популярности способ попадания писем на корабль поражает меня еще больше. Не реже раза в неделю впередсмотрящий обнаруживает в океане бутылку, и каждый раз оказывается, что письмо в ней предназначено кому-то из членов команды. Иногда даже деловые письма приходят таким манером – в неуклюжих пластиковых бутылках с несмываемыми наклейками в голубеньких ракушках и даже марками – такие нелепые бутылкообразные конверты сравнительно недавно стали продавать в портовых городах Европы, особенно во время всяких фестивалей и регат. Ну а для капитанской вахты бутылочная почта – единственный способ получить или отправить письмо. Глядя на эти кривоватые бутылки мутного толстого стекла, изготовленные очень, очень давно, но почти новые, я никак не могу отделаться от суеверного страха. Кому пишут капитанские матросы и кто пишет им?
   Бумажные письма бывают очень редко – да и куда их посылать, честно говоря? Офиса на суше у нас нет. Так что на бумажную почту могут потянуть разве что груды разноцветного глянцевого мусора, вручаемые участникам регат. Ну и всякие исключительные случаи, для «Гончей» являющиеся скорее нормой.
   Августовская ночь где-то в Северном море выдалась тихой и довольно теплой. День был серенький и скучный, в воздухе висела мутная взвесь, из-за которой руки, лицо и одежда мгновенно промокали, влажная палуба скользила, и везде пахло мокрым деревом. Казалось бы, человеку, не любящему этот запах, нечего делать на деревянном паруснике, но я мокрое дерево искренне не люблю, ни на запах, ни на ощупь. Впрочем, к моей вахте потихоньку разъяснилось, от надраенной палубы даже пошел парок, и темнота наступила теплая и ясная.
   Сдав вахту капитану, я никуда не ушел с юта. Растянулся прямо на палубе, застегнув куртку под горло, подложил руки под голову и уставился в небо. Темно-синее, какое бывает только в северном августе, и сияющее крупными звездами. Звезды слегка покачивались над головой, и, наверное, я бы тут и заснул, обрекая себя на безжалостные дружеские пинки за две минуты до построения, но тут меня тихо окликнул капитан:
   – Рудольф, вы спите?
   – Нет, сэр. – Я поспешно вскочил.
   – Сейчас подойдет «Эксцельсиор» – примите шлюпку, пожалуйста. И груз – нам должны привезти почту.
   И действительно, валяясь на палубе, я пропустил подход «Эксцельсиора». Как и в прошлый раз, Летучий Голландец казался полуживой развалиной, был окутан голубым сиянием и внушал если не искренний ужас, то какую-то неуютность точно. А вот мысль о почте с этого корабля меня действительно пугала. Как известно, если вскрыть хоть одно письмо с Летучего Голландца, корабль немедленно пойдет ко дну. Казалось бы, пора перестать бояться старых легенд, если ты сам в какой-то мере превратился в одну из них, но от некоторых страхов родом из глубокого детства избавиться все никак не получилось. Мало ли что… А судьбу капитана ван Страатена я в юности изучал всесторонне и глупостей о нем мог порассказать порядочно.
   Матросы с голландской шлюпки бросили мне конец, и через минуту по штормтрапу поднялся капитан ван Страатен. Пожал мне руку, как старому знакомому, и сбросил на палубу тяжелый, блестящий от воды кожаный мешок.
   Я переместил его поближе к грот-мачте, чтобы никто случайно не споткнулся, и проводил гостя на мостик.
   – Рудольф, подмените меня на полчаса, пожалуйста, – попросил капитан.
   Я кивнул и уселся на ют, сделав вид, что принял командование. Ван Страатен с капитаном спустились в штурманскую, оставив меня одного, не считая рулевого. Было скучно и, заметив на главной палубе Марту, я позвал ее к себе и попросил сварить кофе. Весь остальной корабль мирно спал, включая моих драгоценных друзей, а матросы капитанской вахты – не самые лучшие собеседники в большинстве своем, так что я весьма обрадовался тому, что Марта принесла не одну, а две кружки:
   – Если ты еще не ложишься, посиди со мной, пожалуйста, – я изготовился от души поболтать.
   Она села рядом и с ходу спросила, махнув рукой в сторону «Эксцельсиора»:
   – Это что за летучий голландец?
   Я вдруг сообразил, что это меня капитан заботливо знакомит с нашими многочисленными гостями и коллегами, а также прочими непознанными явлениями, а палубным матросам достается гораздо меньше информации.
   – Это он и есть. «Эксцельсиор», корабль капитана ван Страатена.
   – Ничего себе! – ахнула она. – Краси-и-ивый.
   Нет, я никогда не пойму женщин. Развалины флейта – красивы? Красота – важная характеристика Летучего Голландца?
   – А вот как вы думаете, – увлеченно рассуждала она через минуту, болтая ногами, – за что ему все-таки такая судьба?
   Я не знал, кстати. «Зачем» капитан мне рассказал, а вот «за что» – я не имел ни малейшего понятия. Мы принялись анализировать все известные нам варианты – Марта в детстве явно тоже терзала энциклопедии – и никак не могли подобрать удобоваримого. Желание обогнуть мыс Доброй Надежды? Убийство? Какое-то слишком жестокое наказание за такие безобидные преступления… До истины мы так и не докопались:
   – Спасибо, Рудольф, – из штурманской показался капитан. – Если вам нетрудно, проводите, пожалуйста, нашего гостя. А вы, Марта, идите спать.
   – Есть, сэр, – как всегда, в присутствии капитана Марта залилась краской.
   Поднявшийся вслед за нашим капитаном ван Страатен услышал голос, который никак нельзя было принять за мужской, и заинтересованно взглянул на матроса вахты фока, а вслед за ним и я. А ничего, хорошенькая. Лохматая, правда, и замученная, но зато голубоглазая курносая блондиночка.
   Тут я вспомнил, что при прошлой встрече с «Эксцельсиором» капитан велел Джо не показываться на палубе, чтобы не пасть жертвой матримониальных наклонностей ван Страатена. Матросами он, видимо, дорожил меньше, чем штурманом. И верно:
   – Сударыня, – слегка поклонился ван Страатен, – а вы не желаете перейти ко мне в команду?
   Марта покраснела еще сильнее. Кажется, ей очень хотелось принять это предложение.
   – Сэр? – пискнула она, повернувшись к нашему капитану.
   Тот только пожал плечами. Внезапно я понял, что Марте хотелось вовсе не в команду «Эксцельсиора». Ей хотелось, чтобы ее никуда не отпустили из команды «Гончей». Игнорируя мгновенно брызнувшие слезы, она резко повернулась к ван Страатену:
   – Я принимаю ваше предложение, господин капитан.
   Еще полчаса ушло на формальности и сбор вещей, а потом я наконец отдал швартов шлюпки с Голландца. Постоял еще у борта, смотря вслед. У меня было ощущение, что я вижу «Эксцельсиор» в последний раз, и скоро одна из легенд моря превратит свое существование из-за влюбившейся не в того человека женщины. Потом встряхнулся и пошел докладывать.
   – Гости отбыли, почта на борту. Прикажете прибить письма к мачте? – уж это-то я помнил твердо.
   – Вы с ума сошли, Рудольф? – задохнулся капитан, потом продолжил уже спокойно и очень холодно: – Когда вы научитесь отличать достоверную информацию от ереси? Почту нам отдали, чтобы мы доставили ее по адресу, и мы это сделаем. Точнее, лично вы. Чтобы в следующий раз думали получше.
   – Есть, сэр, – я не рискнул спросить, как мне доставить почту родным матросов ван Страатена в семнадцатый век, потому что после этого я явно узнал бы о себе еще что-нибудь интересное.
   – Отнесите почту в штурманскую и идите спать. – По-прежнему холодно кивнул капитан.
   Следующие несколько дней я ничего больше не слышал о письмах с Летучего Голландца, да и капитан сменил гнев на милость. Мы шли в Дартмут, на королевскую морскую регату – не участвовать, конечно, а исполнять роль судейского судна и катать почетных гостей, в числе которых будут члены королевской фамилии, и капитан как-то даже рассказал нам о первой из этих регат, о королевском морском колледже Дартмута и вообще о традициях королевского флота. Посмотреть регату очень хотелось, но вечером перед прибытием в Дартмут капитан не отпустил меня с мостика, приняв вахту:
   – Рудольф, останьтесь, пожалуйста.
   Я послушно замер.
   – Когда мы придем в Дартмут, займетесь доставкой почты. К сожалению, регата на сей раз пройдет без вашего участия.
   – Есть, – надеюсь, мне удалось не выдать своего разочарования.
   – Оденетесь в историческую форму, – продолжал инструктировать меня капитан. – В городе найдете паб «Херувим», выпьете пинту пива – не больше. Справа от стойки увидите дверь, вам туда. Там найдете почтовый офис, отправите все письма. Можете погулять, но ни во что не вмешивайтесь. После утреннего построения зайдите ко мне, возьмите деньги.
   Дартмут был ярок, шумен и многолюден, матросы и Джо с Рамсесом планировали традиционные фестивальные развлечения, и собирался я с упавшим сердцем. Честно говоря, мне было страшно. Да еще никак не отпускала мысль о лондонской чуме – не так и далеко Девон от Лондона.
   Когда я вошел в «Херувим», мне показалось, что я уже в семнадцатом веке. Или в четырнадцатом. Только привычные этикетки бутылок избавили меня от этого ощущения, и я поспешил скорее пройти через заветную дверь. За ней оказался точно такой же паб. Тот же самый. Почему-то страх сразу же ушел – как будто все происходило во сне. Я не удержался, заказал кружку эля. Редкостная оказалась гадость, жидкая, кислая бурда.
   В Англии вообще никакой разницы между столетиями не чувствуется, поэтому я почувствовал себя совершенно освоившимся, как будто и не попадал в другое время. Заглянул в книжную лавку, обнаружил там прекрасное издание «Комедий» Плавта и положил себе непременно вернуться за ними, если после посещения почты вдруг останутся деньги – мешок с письмами оттягивал плечо.
   Почтовый офис я нашел и провел там несколько часов, пока разбирали письма и ставили на каждое треугольный черный штамп. Заплатил около двух крон – немалую по тем временам сумму, но денег осталось еще много, и я с чистым сердцем вернулся за книгой. Но вместо Плавта мое внимание внезапно привлекла красивая морская карта с державными львами, морскими чудовищами и какими-то пометками от руки. Грешен, люблю такие вещи. Выложив за карту еще две кроны, я вернулся в паб, выпил – уже в современности – пинту отличного светлого пива и пошел на корабль, отчитываться о проделанной работе.
   Выслушав доклад, капитан потребовал у меня мою покупку. Внимательно ее изучил и широко улыбнулся:
   – А вы везунчик, Рудольф. Не возражаете, если мы проложим курс вот до этой точки? – он ткнул пальцем куда-то на север Африки, и я вдруг заметил там крошечный крестик.

Наследие викингов

   Дорог огонь
   Тому, кто с дороги,
   Тому, чьи застыли колени
Речи Высокого

   Парусный фестиваль в Ольборге оказался не слишком удачен и чрезвычайно утомителен. Мы лишились грот-марселя и двух матросов вахты фока, по неизвестной причине решивших сменить борт. Хотя по этому вопросу я был полностью солидарен с Джо, которая выразилась в том смысле, что жалеть о ненормальных не стоит, однако подходящих людей в Ольборге мы так и не нашли. Да и нового паруса пришлось дожидаться пару недель, терять которые в конце лета было особенно жалко. Но когда мы наконец покинули Данию, оказалось, что наш путь теперь лежит к южному побережью Норвегии, тоже не обещавшему ничего интересного.
   Вечер перед прибытием тянулся как-то совсем скучно. Два часа из четырех, отведенных мне на сон, я коротал время, терзая кусок шкимушгара в попытках разобраться с одним особо хитроумным и, кажется, совершенно бессмысленным узлом из бессмертной Ashley Book of Knots. Джо де-юре сидела рядом со мной, де-факто же практически отсутствовала на борту, полностью уйдя в дебри Интернета. Узел неожиданно поддался, и, завязав его десяток раз, я полностью потерял к нему интерес.
   – Пойдем покурим, – предложил я Джо без особой надежды на успех.
   – А? – вздрогнула она, – Ага, через пять минут, – и снова зашуршала клавишами ноутбука.
   – Ты не знаешь, что мы забыли в Норвегии? – я мужественно попытался продолжить разговор.
   – Селедку? – рассеянно предположила она, – или сыр этот коричневый… как его… бруност?
   – Ты голодная, что ли? – тема показалась мне весьма перспективной. – Кстати да, надо будет сходить там куда-нибудь оценить национальную кухню.
   Джо оторвалась от монитора и насмешливо посмотрела на меня.
   – Звучит так, какбудто ты приглашаешь меня на свидание.
   – Нет! – рефлекторно открестился я. Она закатила глаза:
   – Пошли курить.

   Неизвестный городок Фарсунн оказался еще больше похож на игрушечный, чем другие маленькие европейские города. Мы с Джо остались курить и разглядывать порт, предвкушая прогулку по улицам, застроенным пряничными домиками, а Рамсес отправился улаживать формальности. Вернулся старпом удивительно быстро.
   – Ребята, – обалдело поделился он, – тут бесплатная стоянка для всех. И вода бесплатная. И электричество.
   – Брось, – не поверил я, – так не бывает. Это Норвегия, самая дорогая страна в мире.
   – Честное слово. И они не говорят, почему!
   Мы посмотрели в лоции – там этот факт был отмечен, но не объяснен. Поискали в Сети, но ничего не нашли, во всяком случае на известных нам языках.
   – Надо спросить у какого-нибудь местного жителя, – решил я.
   – Скажи уж сразу, что ищешь повода свести знакомство с местными женщинами, – сразу отреагировала Джо. – А спорим, что капитан неслучайно этот порт выбрал?
   – Вот ты у него и спрашивать будешь, – парировал я, отлично зная, что задавать глупые вопросы капитану наша подруга склонна не более чем я сам.
   – Успокойтесь оба, – оборвал нас Рамсес, – лучше пойдем вечером гулять. Тут липы растут…
   Липы. Липы – это да, это серьезно. Одна из немногих вещей, по которым я скучаю в открытом море – настоящая зелень, и резная тень листвы, и запахи деревьев. От всего этого меня отделяло оставшееся время вахты, но друзья меня подождали, хотя их матросы, конечно, отправились на разграбление города сразу же.
   – Вахту сдал, – нетерпеливо сообщил я капитану, как только наступила полночь.
   – Вахту принял. – Капитан загадочно улыбался. Он-то, конечно, знал, что творится в Фарсунне.
   – Идите на берег, Рудольф. Вас ждут.
   – Есть.
   Я поспешил к поджидавшим меня у трапа Рамсесу и Джо. Капитан почему-то присоединился ко мне. И даже сошел на берег вместе с нами, что было уж совсем неожиданно.
   Меня… точнее, нас всех, в том числе матросов, здесь действительно ждали. Неподалеку от «Гончей» скромно стояли несколько девушек. И это явно были не те девушки, которые охотно проводят время с кем угодно, были б деньги, а девушки нормальные, приличные. Они толкали друг друга локтями, хихикали и краснели. Потом одна все-таки решилась, подошла. Улыбнулась робко, не слишком радуясь всеобщему интересу… и протянула капитану корзинку с румяными плюшками, что-то смущенно сказав.
   – Благодарю вас, милая барышня, – вздохнул капитан, но от угощения по вполне понятной нам – но не девушке – причине отказался. И отступил подальше. Она покраснела до светлой челки и гордо отвернулась. Несмотря на неудачу, постигшую отважную первопроходицу, за ней потянулись ее подруги. И все, не поверите, угощали нас выпечкой, застенчиво улыбались, лукаво смотрели из-под ресниц… Быстро стало весело. Парни расхватывали пирожки, знакомились, перешучивались с девушками.
   – Привет, я Кирстен, – радостно представилась мне какая-то девчонка. Она оказалась очень симпатичной – полненькой, рыжеволосой и быстроглазой, и я с большим удовольствием поцеловал протянутую мне руку. Она смутилась и обрадовалась – почерпнутые у капитана манеры действуют так на большинство известных мне женщин.
   – Кто-то собирался пригласить меня на ужин, – подала голос Джо. Я почувствовал укол совести – девчонки девчонками, но обижать друга нехорошо. Рамсес болтал с одной из хорошеньких блондиночек, и помогать мне не собирался.
   – Джоанна, я хотел просить вас составить мне компанию, – неожиданно вмешался капитан. – Вернемся на борт? – он галантно предложил ей руку.
   Настала очередь Джо краснеть и торжествующе оглядывать норвежских девушек. Она звонко попрощалась и ушла с капитаном, избавив меня от душевных терзаний.
   – Это твоя подруга? – спросила Кирстен.
   – Это наш второй помощник, – со спокойным сердцем ответил я, – а я могу пригласить на ужин тебя?

   Мы бродили по неярко освещенному городу, пили коньяк и ели мороженое в какой-то ночной кофейне, разговаривали – ее ужасный английский немного компенсировали начальные познания в немецком… Я рассказывал ей о «Гончей», о штормах и долгих переходах, о парусных регатах, о судьбе капитана ван Страатена и о морских чудовищах. Рассказывал, сам порой поражаясь тому, как интересно живу на самом деле. Она ахала, восхищалась, пугалась и смеялась, морща нос в золотой россыпи веснушек. Приятная оказалась девчонка, милая и неглупая. И чертовски хорошенькая, чего уж греха таить.
   Жалко только, что я не знал, сколько мы простоим в Фарсунне – планы дальнейшего знакомства с Кирстен у меня вызревали даже не наполеоновские, а цезарские. Прощаясь с ней у дверей ее дома – она чмокнула меня в щеку, и я чувствовал кожей липкий след пахнувшей ягодами помады – я понял, что чуть не забыл спросить самое интересное.
   – Кирстен… а почему здесь так корабли встречают?
   – Ну, – она призадумалась, – мы очень любим гостей. В память об одном событии.
   – Каком? – ничего не понял я.
   – Потом узнаешь, – она показала мне язык и скрылась в отчем доме.

   Я возвращался в порт кружной дорогой, пытаясь сохранить романтическое настроение подольше, но на полпути обнаружил, что кончились сигареты. Пришлось прибавить шагу. «Гончая» была тиха и темна – только, понятно, горели стояночные огни, да мерцали на баке несколько красноватых точек, хорошо заметных в ночи.
   – Что-то вы рано, отважный потомок германских мореплавателей, – поприветствовала меня Джо, когда я нашел ее среди курильщиков и потребовал сигарету, – не повезло?
   – Всем бы так не повезло, – гордо ответил я и щелкнул зажигалкой.
   – Судя по тому, что помада всего лишь на щеке, все-таки не повезло, – хмыкнула Джо.
   Я не стал отвечать, прикончил сигарету и пожелал Джо спокойной ночи.
   – А кто будет смотреть на звезды и предаваться лирическим грезам? – попробовала возмутиться она. Кажется, остававшиеся на корабле тоже получили немного радости от жизни, продегустировав какую-нибудь интересную бутылочку.
   – Поскольку до моего прихода этим занималась ты, то тебе и продолжать, – с этими словами я таки ускользнул в каюту.
   К завтраку обнаружился и Рамсес. Темнота под глазами, жадность, с которой он глотал омлет, и победительный вид ясно говорили, что старпому не пришлось спать ночью. Я слегка позавидовал.
   – С удачной охотой, – поздравила его Джо, – как оно?
   – Тому, кто слывет мужчиной, нескромничать не пристало, – длинно и важно ответил он. – Кстати, никто не в курсе, мы надолго здесь?
   – Сейчас только танки зальем и отчалим, – серебряным голоском сказала Джо.
   – Эй! – забеспокоился я.
   – Надо было ловить момент, – довольно усмехнулся Рамсес, наливая себе кофе, – ничего, еще научишься.
   – Ну вас, – я обиделся и покинул их, величественно удалившись на палубу.
   Отошли мы действительно быстро, еще до полудня. Незадолго до этого в порт вошла красивая красная яхта, и сошедших на берег так же встретили смешливые светловолосые девчонки. Мне показалось даже, что я заметил знакомую рыжую головку. Что все это значит, дьявол меня побери?

   – Не переживай, – подошла ко мне Джо уже позже, когда я курил с впередсмотрящим, вместе с ним оглядывая горизонт.
   – Да я не переживаю, – я даже пожал плечами, – девкой больше, девкой меньше. Жалко, не узнал, что у них в Фарсунне за мода такая…
   – А я знаю, – обрадовалась Джо.
   – Откуда? – недоверчиво спросил я.
   – Капитан рассказал. Смотри, – речь ее приобрела такие интонации, что по окончании морской карьеры Джо вполне могла вернуться в Фарсунн и занять место скальда при дворе тамошнего конунга, – говорят, что это случилось давным-давно, почти две тысячи лет назад, – тут она прервала сама себя и придирчиво уточнила: – конечно, две тысячи лет назад тут еще вообще ничего не было, поэтому самая ранняя дата – век десятый. Все мужчины Фарсунна вышли в море на лов сельди, и женщины остались одни. И вот однажды во фьорд зашел боевой драккар. Прекрасные жительницы фьорда очаровали викингов… Так что можно представить, какой тогда произошел трэш и угар. Потом вернулись рыбаки и прогнали викингов из своего поселения. Драккар ушел, но женщины Фарсунна никогда не забудут те дни и тех мужчин. Поэтому до сих пор каждый корабль, заходящий в гавань, встречают со всем возможным гостеприимством и лаской… в робкой надежде, что викинги вернутся обратно.
   Джо проговорила все это с похоронно-торжественным лицом, но, окончив рассказ, расхохоталась вместе со мной.
   – А заходили-то мы туда зачем? Команду развлечь? Чего-то я раньше за капитаном такого альтруизма не замечал, – спросил я, отсмеявшись.
   – Странный вопрос. За водой.
   – А почему именно туда? Скажем, в Кристиансанне воды нет?
   – Чтобы сэкономить, естественно, – Джо посмотрела на меня, как на любимого, но безнадежно тупого пса, – ты вообще представляешь, во что нам грот-марсель обошелся?

Eine Weihnachtsgeschichte [9 - Рождественская история (нем).]

   The frost was on the village roofs as white as ocean foam;
   The good red fires were burning bright in every «long-shore home [10 - Белей океанской пены крыши мороз белил, Жарко сияли окна, дым из печей валил (пер. А. Сергеева)].
Р. Л. Стивенсон, «Рождество в море»

   Ноябрьский переход по Балтике – не то, что я мог бы посоветовать в качестве увеселительного морского круиза. Море уже засыпает и глухо огрызается, если кто-то пытается его тревожить, то мерно качая корабль по килю, отчего быстро перестает хотеться жить, то взрываясь коротким бешеным штормом. Обледенелые снасти царапают руки, дыхание стынет у губ… короче говоря, к тому моменту, как мы шли по Фленсбургскому фьорду, и я стоял на мостике, подняв воротник куртки и обхватив плохо гнущимися пальцами кружку с горячим чаем, никакая морская романтика меня уже не трогала. Чертовски хотелось на твердую землю, а еще выспаться, в душ, согреться по-настоящему и учинить пьяный дебош.
   К счастью, во Фленсбурге мы встали прочно – до весны. И если поначалу отбоя не было от посетителей, экскурсантов, желающих залезть по покрытым льдом вантам или ненадолго выйти под парусами, то к декабрю мы сделались просто привычной местной достопримечательностью, и визитами нас удостаивали редко. У команды появилось свободное время. Джо даже слетала домой, в Англию, но вернулась уже через неделю, по горло сытая семейными ценностями.
   Здесь ей не повезло – команду как раз охватила предрождественская лихорадка, и тихие семейные идеалы котировались весьма высоко. Начало сумасшествию положил сам капитан, однажды сухо поинтересовавшийся на утреннем построении:
   – Господа, что за безобразие творится у нас на палубе?
   Я в панике огляделся. Вчера корабль был отчищен и отдраен досуха, но за ночь на палубу и планширь успел нападать легкий снежок. В этом что ли дело?
   – Разрешите уточнить, сэр, – спокойно вмешался Рамсес, – вы имеете в виду снег?
   – Нет, я спрашиваю, почему на борту нет елки? Я же говорю – безобразие, – повторил капитан.
   – Принято, сэр. Будет сделано.
   – И все остальное, пожалуйста. Веночки, гирлянды, вертеп…
   – И омелу на грот-мачте не забудьте, – буркнула себе под нос Джо.
   – Спасибо за идею, Джо. И омелу на грот-мачте, – невозмутимо закончил капитан.
   Соскучившиеся матросы дружно взялись за дело. Честно говоря, вкус нам местами изменял. Во всяком случае, венки из остролиста над пушечными портами и красные шапки на головах резных дельфинов капитан назвал безобразием абсолютно искренне и потребовал убрать.
   В середине декабря я в одиночку бродил по городу в поисках, страшно сказать, рождественских подарков. Ну, бродил – это громко сказано, скорее короткими перебежками передвигался от магазина к магазину, перчаткой прикрывая лицо от мерзлого ветра с моря. Мороз стоял дикий, глаза слезились, воздух примерзал у ноздрей. Улицы серебрились под невероятно ярким солнцем.
   Дарить подарки хорошим друзьям иногда бывает ничуть не легче, чем бабушкам с дедушками, особенно если эти друзья женщины. Обычную женскую дребедень вроде не подаришь… книги? табак? выпивка? А ведь есть еще капитан…
   Сложнейшие умозаключения прервал удар в плечо, ощутимый даже сквозь толстую куртку. Я обернулся. Крошечная девочка, вся пушистая и розовая, не успела еще опустить руку после броска и стояла, уставившись на меня и открыв полубеззубый рот. Представляете, сколько упорства нужно, чтобы слепить снежок на таком морозе? И что это будет за снежок? Господи боже мой, она еще и перчатки сняла для этого…
   – Простите пожалуйста, она целилась в меня, – к многострадальному плечу опять прикоснулись.
   Она стояла спиной к солнцу, и из-за этого я не смог ее сразу разглядеть. Увидел только сияющую золотую фигуру, как в фильмахпоказывают.
   – Простите, – встревоженно повторила она, – она не слишком сильно вас ушибла?
   С другого ракурса она оказалась, конечно, совсем не золотым ангелом, а просто высокой красивой девушкой – светловолосой, с тонким точеным лицом. Фигуру, к сожалению, скрывала тяжелая зимняя одежда.
   – Все в порядке. Но вы мне теперь должны, – грех не воспользоваться такой ситуацией.
   – И что же? – прищурилась она. На носу внезапно обнаружились веснушки, неожиданные в декабре и оттого милые.
   – Посоветуйте, что можно подарить девушке двадцати восьми лет, если она во-первых, боевой товарищ, а во-вторых, второй помощник капитана парусного фрегата.
   – Так вы с того корабля? – ахнула девушка. – Меня зовут Эмма.
   – Рудольф, – вздохнул я. – Пойдемте вместе выгуливать вашего юного терминатора, что ли.
   Судя по тому, как она незамедлительно подхватила меня под руку, больших усилий прилагать мне не придется. Впрочем, пожалеть о приглашении тоже не пришлось, а время показало, что первое мое предположение оказалось ошибочным. Мы довольно быстро вернули девочку (к счастью, племянницу, а не дочь) домой и гуляли по Фленсбургу вдвоем, от одного празднично украшенного магазинчика или кафе к другому. Походя купили подарок Джо – сережки с голубыми камнями («Сережки?», – усомнился я. «Ну да, – пожала плечами Эмма, – что же, оттого, что она второй помощник, она перестает быть женщиной?»). А потом Эмма показала мне чудесную букинистическую лавочку совсем недалеко от порта, и там я нашел подарок даже для капитана – карманный вариант Theatrum Orbis Terrarum Ортелия издания тысяча шестьсот восемьдесят четвертого года. Цену атласа я, конечно, предпочел забыть сразу и навсегда, но зато купил подарок, а заодно и произвел впечатление на девушку. А произвести впечатление хотелось, честно говоря.
   Так и пошло. День за днем мы гуляли по Фленсбургу, слушали орган в соборе святого Николая, съездили в замок, перебирали безделушки в антикварных магазинах, устраивали сравнительную дегустацию глинтвейна в разных кабачках, я рассказывал ей о море, а она мне о своей относительно тихой жизни – на самом деле она была археологом, по полгода проводила в поле, и скучной ее жизнь назвать было никак нельзя. И как-то так выходило, что мы просто гуляли и разговаривали, я даже не поцеловал ее ни разу. Хотя очень хотелось. Но при взгляде на строгую линию ее губ я каждый раз чувствовал себя сопливым первогодком – не совсем безосновательно, она еще и постарше меня была. Вот еще, будет такая со мной целоваться. А потом я собрался с духом и привел ее на «Гончую».
   Она пропала. Бродила по кораблю, как зомби, залезла аж на грот-брам-рей, не позволив даже себя подстраховать, исследовала главную палубу и трюм, гладила пальцами без перчаток резьбу и просто гладкое дерево, нюхала смоленые концы и забывала даже ахать и строить глазки. Может, и к лучшему – увидев, как она берется за рукояти штурвала, я и без того стал чувствовать себя неуютно в ее присутствии.
   – Спасибо, – только и выдохнула она наконец. И еще раз провела рукой по планширю, будто не в силах с ним расстаться. – Как у вас здесь здорово…
   – А хочешь… – я собрался с духом, – хочешь с нами Рождество встречать?
   – Спасибо, – улыбнулась она. – С удовольствием.
   – Пойдем, сварю тебе кофе. С друзьями познакомлю.
   Друзей долго искать не пришлось – именно в этот момент Джо с Рамсесом показались у трапа, вооруженные бумажными стаканчиками с глинтвейном и умирающие от смеха. Идти по трапу им показалось слишком долго, и они одновременно шагнули через руслень. Джо поскользнулась, ухватилась за Рамсеса, чуть не обрушив его на палубу. Настроения им это не ухудшило.
   – Кого я вижу, – ехидно обрадовался Рамсес, – неужто господин третий помощник почтил борт своим присутствием?
   – Черт, я так надеялся проскочить мимо тебя незамеченным…
   – Может, наказать тебя за нарушение дисциплины? – предложила Джо. – Гальюны вычисти, что ли.
   – А что подумают матросы, если офицер будет чистить гальюны? Непедагогично как-то…
   – Ничего, зато для твоего воспитания очень полезно будет.
   Эмма в ужасе переводила взгляд с ребят на меня. Мне стало стыдно.
   – Не пугайте девушку, господа офицеры. Эмма, они не всегда такие, честное слово.
   – Врет, – заверила Джо. – Почти всегда, за исключением тех случаев, когда мы еще хуже. Так, вы Эмма, мы это уже слышали. Я Джо, это Рамсес. Пойдемте чай пить, что ли. А то глинтвейн мы купили какой-то неудачный.
   – Знаю, – улыбнулась Эмма. – Удачный продается в соседней палатке, мы его весь перепробовали.
   В кают-компании было тепло, пахло имбирем, шоколадом и еще какими-то пряностями – кок, следуя общей моде, пек рождественское печенье. И если поначалу беготня с посудой и попытки выпросить у кока печенье как-то скрадывали неловкость, то, устроившись наконец за столом, мы каменно замолчали.
   – У вас очень… милый корабль, – попыталась нарушить тишину Эмма.
   – Милый? – выразительно переспросила Джо.
   А Рамсес неожиданно сверкнул белоснежной улыбкой на смуглом лице, придвинулся ближе к Эмме и произнес идиотский, но витиеватый комплимент, построенный на том же слове «милый». Она без малейшего промедления ответила в тон. И через десять минут мне стало ясно, что девушек нужно отнюдь не интеллектуальными разговорами занимать и не знанием старых книг впечатлять.
   – Джо, пойдем покурим, что ли. Мы им мешаем, – громко сказал я. Занятая куртуазной беседой парочка никак не отреагировала.
   – Вот сволочь, – от души пожаловался я.
   – Дурачок ты, Рудольф, – мечтательно улыбнулась Джо. Она стояла, взявшись одной рукой за штаг, а во второй держа на отлете впустую тлеющую сигарету, оглядывала пустой заледеневший фьорд. – Все будет хорошо. Особенно хорошо будет, если ты пригласишь ее к нам Рождество встречать.
   – Я уже пригласил, раньше. Она вроде согласилась.
   – Ну вот и молодец.
   В этот момент предатель Рамсес вместе с Эммой к нам присоединились.
   – Эмма спросила, нет ли у нас случайно вакансий.
   – А то ты сам не знаешь. – Буркнул я. – Есть. Лично у меня в вахте не хватает матроса. Но это к началу навигации.
   – Матрос? – переспросила Эмма, закусив губу.
   – А ты думала, в море пиар-менеджеры нужны? – окончательно рассердился я.
   – Рудольф! – холодно сказала Джо.
   – Я пойду, пожалуй, – сказала Эмма после паузы.
   – Я провожу… – меня стремительно охватывало раскаяние.
   – Не надо.
   – Ну чего, рады? – поинтересовалась Джо, когда Эмма ушла, почти убежала. – Один идиот перья распускает, второй обижается на девочку на ровном месте. Видеть вас не хочу.
   И если Джо перестала на нас злиться часа через два, то Эмму я больше не видел. Трубку она не брала, на сообщения не отвечала. Впрочем, ее можно было понять.
   Наступил Сочельник. Мы втроем покуривали на баке, ожидая начала торжественного застолья. Больше на палубе никого не было, падал крупный тихий снег, и все вокруг выглядело, как на рождественской открытке. Чуда вот только ждать не приходилось…
   Я сгреб с выбленки горсть снега, кинул в Рамсеса. Тот не отреагировал. Второй снежок полетел на берег. И там, на набережной, я увидел девичью фигурку.
   Мы встретились где-то на полпути к кораблю, и ни один из нас не сказал ни слова, пока мы шли к трапу. Спускаясь с него, она вложила руку в мою. И вдруг поскользнулась на мокрой от снега ступеньке, потеряла равновесие. Я подхватил ее, но меня тоже шатнуло в сторону, прямо под грот.
   Где-то на полпути между палубой и марсовой площадкой к грот-мачте был прибит венок из омелы, украшенный красной лентой.
   Кажется, первой вспомнила про древний рождественский обычай все-таки она.

Капитан испанского флота

   Ибо в шесть дней создал Г-сподь небо и землю,
   море и все, что в них, и почил в день седьмой.
   Посему благословил Г-сподь день субботний и освятил его.
Книга Шмот

   Дисциплина на «Гончей» царит железная, что весьма странно как для морских бродяг семнадцатого века, так и для современных учебных парусников. Матросы – это матросы, а офицеры – это офицеры, ослушаться не то что приказа, а хотя бы случайного пожелания капитана немыслимо, азартные игры на борту с определенного момента находятся под запретом, алкоголь в море употребляет только комсостав, очень редко и только с особого разрешения, огни гасят строго в десять вечера, в восемь утра вся команда выходит на построение, а за опоздание на построение или вахту на две минуты провинившийся лишается берега, и это всеми принимается как должное. Если же матрос заступит на траповую вахту нетрезвым, вероятнее всего, он просто болен. Пару раз я сам со зла посылал матросов переделывать приборку по три раза подряд – переделывали молча. Не знаю, как в семнадцатом веке, но по сравнению со «Святой Марией» или тем, что я видел на фестивалях и регатах, где у трапа тебя вполне может встретить вахтенный, с трудом артикулирующий двухсложные слова, а капитан может обнаружиться на баке в компании девчонки-волонтерки, которой он с далеко идущими намерениями вытирает сопли, «Гончая» – прямо монастырь. Хотя со временем я узнал, что есть корабли, по сравнению с которыми и у нас бардак.
   Март мы простояли в Голландии, в Лелистаде – готовили корабль к сезону, а потом дополнительно покрывали доски обшивки какой-то вонючей субстанцией. Я про себя полагал, что ввели какие-нибудь новые стандарты для исторических судов, вроде необходимости негорючего корпуса, но реальность оказалась куда проще – оказывается, мы отправлялись в Хайфу, а от микроорганизмов Средиземного моря нужна дополнительная защита. Вопрос, зачем нам сдалась Хайфа, традиционно остался незаданным. Да и какая разница – в конце концов, на Святой земле мне бывать еще не доводилось. А может, и капитану тоже. Чем не повод?
   Поэтому весна в этом году наступила заметно раньше, чем обычно, одновременно с началом навигации. Средиземное море к апрелю уже согревается – ну, по меркам северных моряков, конечно, и красивая, бирюзово-переливчатая вода манит к себе. Матросы расхаживали по палубе в коротких парусиновых штанах, а в свободное время не прятались в теплые трюмы, а дремали на палубе в самых привольных позах. Александр тихо ворчал, смазывая чем-то солнечные ожоги, но больше недовольных не было. Джо даже умудрилась однажды выйти на вахту в купальнике, но это увидел капитан и, мягко выражаясь, не оценил. Подробностей выговора мы не слышали, но с тех пор Джо упрямо выходила на вахту по полной форме. Зато после вахты отрывалась – среди прочих загадочных вещей на борту обнаружилось несколько аквалангов, и мы время от времени изучали фауну верхних слоев моря. Изучали бы и «Гончую», но за время докования подводная часть корабля успела здорово нам надоесть. Зато благодаря скубам и тщательно спланированной системе шкивов мы сумели превратить протягивание под килем из казни в несколько экстремальное развлечение. Капитан, вопреки ожиданиям, отнесся к этому снисходительно.
   Жаркий день клонился к вечеру, но солнце все еще жгло кожу и нестерпимо нагревало металл. После заката мгновенно и сильно холодало, но пока на палубе творилось форменное безобразие – вместо того, чтобы добропорядочно окатить палубу из шланга и закончить на этом приборку, вахтенные матросы предпочитали окатывать из шланга друг друга, носиться по скользкой палубе, орать, дурачиться и вообще радоваться жизни. Вахтенный офицер в лице Джо им нисколько не препятствовал, скорее, очень страдал от невозможности присоединиться. Я как раз выбрался наверх, тут же поскользнулся на мокром трапе и заметил несчастное лицо Джо:
   – Чего такая кислая?
   – Жарко и купаться хочется. – Конечно, ей было жарко. В черном, наглухо застегнутом кителе-то. Я прикинул график движения – шли мы с небольшим опережением – и решил взять ответственность на себя.
   – Иди, переодевайся. Я тебя подменю. – Мы удачно шли бейдевиндом, поэтому курс менять не пришлось. – Прямо руль! Эй, на палубе! Бросайте игрушки. Убираем грот и фок!..
   Когда Джо снова вышла на палубу в купальнике, «Гончая» лежала в дрейфе, за кормой болтался спасательный круг, а с левого борта висел штормтрап.
   – Все желающие – купаться. – Объявил я с мостика. – И чтобы одновременно не больше двух человек в воде!
   В районе русленя быстро выстроилась очередь. Прыжок в воду, доплыть до штормтрапа, вернуться на борт – и одним разом никто не ограничивался. Вскоре на палубу выползла и остальная часть команды. Я присматривал за купальщиками и за кораблем и слегка завидовал. А еще боялся. Вот сейчас зайдет солнце, и на палубу может выйти капитан, выйти – и не обрадоваться превращенному в аквапарк кораблю. Но стойкое желание сходить за курткой я ощутил задолго до того, как солнце обрушилось в море. Через десять минут в воде никого не осталось, и я с чистой душой скомандовал всем, кроме вахты, идти пить чай, а вахте выходить на брасы грота.
   – Подождите, Рудольф, – мягко сказал капитан, то ли неслышно подходя, то ли просто материализуясь у меня за спиной. – И никогда больше не отпускайте впередсмотрящего купаться, ладно?
   В этот момент прибежала счастливая Джо, размахивающая двумя кружками чая.
   – Держи, – сунула мне одну. – Спасибо тебе. Ой… здравствуйте, сэр.
   – Заступайте на вахту, Джо, – капитан был настроен мирно. – Кто у вас сейчас впередсмотрящий?
   – Кажется, Лайам, – нахмурилась Джо.
   – Лайаму сделаете выговор, – велел капитан, – а сейчас смотрите – примерно на час корабль, видите?
   Присмотревшись, я заметил, что в темнеющем небе где-то почти на горизонте действительно белели паруса. Джо кивнула.
   – Нам надо подойти как можно ближе к нему и снова лечь в дрейф. Это будет несложно, они не двигаются. В идеале мы должны оказаться там до заката.
   – Принято, сэр. Вахта! На брасы грота!
   Когда я вернулся на мостик после ужина, как раз под восьмую склянку, солнце все еще не зашло, но стало уже совсем холодно. Я отпустил Джо с условием, что она меня подменит на время, потребное на одну сигарету, и принял командование. Ветер был слабый, и четыре мили мы ползли около часа. Хорошо хоть обошлось без поворотов, и до заката мы успевали. А то бы за купание команды мне пришлось бы дорого заплатить.
   Корабль оказался не чем-нибудь, а галеоном шестнадцатого века, хоть сейчас в золотую эскадру. Учитывая количество загадочных кораблей, которые я уже повстречал, я начинал сомневаться, уходят ли на покой мало-мальски примечательные суда вообще. Галеон мирно дрейфовал, и на нем не горело ни одного огня. Изо всех сил напрягая глаза, я разглядел флаг. На болтающемся красном полотнище чернел… могендовид. Очень хотелось курить, но Джо все не было, и я, дождавшись, когда мы подойдем на минимальное безопасное расстояние, приказал убирать брамселя, а потом и нижние паруса.
   Джо появилась вместе с Рамсесом. И с капитаном.
   – Отлично, Рудольф, – коротко кивнул капитан. – Прикажите спустить вельбот. Я с визитом. Отдыхайте, вернусь не раньше полуночи.
   – Есть. Приготовиться спустить вельбот по правому борту! Выходим на талевы!..
   Капитан отбыл вместе с доброй половиной моей вахты, а мы наконец-то отправились курить. С бака был прекрасно виден вельбот и легкий разнобой в движении весел.
   – Чего-то тараканят твои, – ехидно сказал Рамсес.
   – С твоих пример берут. Египетские методы гребли для современных лодок плохо подходят…
   Впрочем, гребцы быстро подравнялись – капитан очень щепетилен в подобных вопросах. На галеоне меж тем никак не реагировали на подходящий вельбот и даже не приняли брошенный конец. Наши пришвартовались, конечно, но не без труда и явно без всякого удовольствия. Капитан поднялся на борт, и в вельботе загорелись оранжевые точки сигаретных огоньков.
   – И что это было? – высказала общий вопрос Джо.
   – Мертвый корабль? – предположил я.
   – И ветер носит его по океану уже четыреста лет, и костяные ладони скелета все еще сжимают штурвал, и члены команды навеки остались там, где их застигла смерть… – подхватила Джо.
   – Да бросьте. – Поморщился Рамсес. – Посмотрите сами. Нормальный корабль, чистый, целый.
   – Тогда как ты это объяснишь?
   Старпом с ответом не нашелся. Так мы и сидели еще часа два, изредка перебрасываясь претендующими на остроумие репликами, и заметили, что вельбот отвалил от борта галеона и двинулся обратно, только когда они уже швартовались к «Гончей». В результате принимали мы их самолично, все втроем.
   Первый же матрос, забравшийся на палубу, недоумение и негодование выражал громко:
   – Совсем они там охренели! Смотрят на конец и не притронутся. Сидят в темноте. И отвечают только «нельзя». То нельзя, это нельзя.
   – Конечно, нельзя, – невозмутимо подтвердил капитан, поднявшись на борт, – завязывание и развязывание узлов, а также зажигание огня – запрещенные работы. Будьте любезны заняться подъемом вельбота.
   – Что значит «запрещенные работы»? – не поняла Джо.
   – Какой сегодня день недели, не подскажете?
   – Пятница.
   – Вот вам и ответ. Капитана «Эсперанцы» зовут дон Яго де Куриэль, остальное выясняйте сами. И давайте продолжать движение.
   Взгляд на часы показал, что вахта по-прежнему моя, и я пошел на мостик. Джо с Рамсесом скоро ко мне присоединились, притащив с собой ноутбук. Интернета, понятно, не было, и я тихонько скорректировал курс, чтобы подойти ближе к земле. Потом вахту принял Рамсес, но мы с Джо тоже не спешили уходить. Пили кофе и поминутно проверяли, не нашлась ли сеть. Наконец часам к трем ночи мы узнали подробности биографии Иакова Куриэля. Марран, капитан испанского флота, чуть не сожженный инквизицией, но освобожденный командой (в этот момент я понял, что ради нашего капитана тоже без проблем покрошил бы целый инквизиционный трибунал), бежал в Новый Свет и стал адмиралом пиратской эскадры. На всех его кораблях соблюдалась не только строжайшая военная дисциплина, но и шаббат. Что бывало, когда на субботу выпадал, скажем, шторм, нам выяснить не удалось. Смущало только одно – все источники уверенно сходились на том, что жизнь свою капитан де Куриэль закончил в Цфате, занимаясь там каббалой и забыв про море. Но этот вопрос мы решились все-таки задать капитану – в конце концов, он сам велел нам разобраться в происходящем.
   – Сэр, – дипломатически осведомился Рамсес после утреннего построения, – вас вчера приглашали на субботнюю трапезу?
   – Разобрались все-таки? Молодцы.
   – Скажите пожалуйста, а что они делают, когда в субботу шторм или там бой продолжается? – не удержалась Джо.
   – Полагаю, проводят каббалистический ритуал, чтобы везде была суббота, а у них на борту – четверг, – усмехнулся капитан.
   – Кстати, о каббале. – Вмешался я. – Как насчет того, что он к концу жизни стал святым отшельником?
   – Вы меня удивляете, Рудольф, – развел руками капитан, – вы представляете себе прирожденного моряка, прирожденного капитана – посмотрите, как предана ему команда – поставленного перед выбором между морем и каббалой? Что бы вот лично вы выбрали на его месте?

Великое зеленое море

   Там, взглянув на пустынную реку,
   Ты воскликнешь: «Ведь это же сон!
   Не прикован я к нашему веку,
   Если вижу сквозь бездну времен».
Николай Гумилев, «Египет»

   В Хайфе корабль простоял три дня, но уже к вечеру первого дня мы не удержались и отпросились в Иерусалим.
   – Как думаете, капитан не обидится? – неуверенно спросила Джо.
   Среди команды бытовала твердая, хотя ничем и не подтвержденная уверенность, что капитан не может отходить далеко от корабля, а побывать в Иерусалиме он, добрый католик, всяко не отказался бы. Хотя капитан отпустил половину команды (точнее, половину живой половины) легко, и мы день шатались по старому городу Иерусалима, побывали в Храме Гроба Господня, прошли по Виа Долороза, пили кофе в арабском квартале (кофе нам так понравился, что мы притащили на корабль абсолютно промышленное количество) и купили капитану в подарок средневековую карту мира, на которой Иерусалим располагался в самом центре, но совесть нас все равно слегка мучила.
   На следующий день гуляла вторая половина команды, а утром четвертого дня мы покинули Хайфу и двинулись вдоль берега. Рамсес сиял, а когда выяснилось, что после стоянки в Порт-Саиде мы пойдем Суэцким каналом в Красное море, вообще стал почти неприлично счастливым.
   – По курортам Шарм-эш-Шейха скучаете, господин старший помощник? – на всякий случай уточнил я.
   – А как же, – серьезно ответил он, – дешевая выпивка, белые туристки, дайвинг. Пойду аниматором работать, что будете без меня делать?
   Порт-Саид нам катастрофически не понравился, а вот Суэцкий канал удивил. Уходили из Порт-Саида мы ранним-ранним утром, почти ночью, в тонком желтоватом тумане. Капитан стоял у штурвала сам, чего днем почти никогда не случалось, и напряженно всматривался в туман. Вскоре все звуки за кормой утихли, и мы шли совсем медленно, в полной тишине, никого не видя вокруг. Для одного из важнейших в мире искусственных каналов как минимум, странно. Рамсес в последнее время не уходил с бака, прилипая глазами к горизонту, и я пошел к нему, как к главному специалисту по Египту. Он был даже не на баке, а на гальюнной палубе, сидел, обхватив колени руками, и даже не курил. Я спрыгнул вниз и пристроился рядом.
   – Ты не знаешь, когда был прорыт Суэцкий канал? – было у меня одно подозрение, нуждавшееся в фактическом обосновании.
   – В тысяча восемьсот шестьдесят девятом году, а что?
   – Нашей эры? – на всякий случай уточнил я.
   Рамсес посмотрел на меня с интересом:
   – Сложный вопрос. Суэцкий канал как таковой – да, нашей. А вот примерно в том же году до нашей эры царь Ха-Кау-Ра приказал прорыть канал между Великой рекой и Великим зеленым морем.
   – В Египте вообще было что-нибудь не великое? – для порядка проворчал я.
   – Нет, – честно ответил Рамсес.
   – Ладно, допустим. Скажи пожалуйста, тебе ничего не кажется в связи с моим вопросом?
   Ответить он не успел. Перед самым носом медленно плетущейся «Гончей» выпрыгнула из воды… лошадь. Во всяком случае, лошадиную голову с оскаленными желтыми зубами мы увидели совсем близко, а потом она плюхнулась обратно. Ну а потом за край палубы у наших ног уцепились смуглые руки, и по ту сторону борта показались две черноволосых головы, мужская и женская. Тонкими, точеными чертами лица они оба очень походили на Рамсеса. А он даже ругнулся на каком-то непонятном языке, резком и шипящем.
   – Когда Господь с судом сойдет? – требовательно поинтересовалась женщина. Голос совсем не подходил к внешности, был грубым и хриплым.
   Рамсес уже успокоился и его, кажется, совершенно не удивил этот вопрос. Он коротко ответил:
   – Завтра.
   – Ты что, еба… – задохнулся я, но он молча двинул меня локтем в бок. Я заткнулся.
   – Хорошо, – довольно кивнула она и перевела взгляд на меня. Длинные косые глаза горели тусклым золотом. – А ты, парень, счастлив будешь, – хрипела она так, как будто ее гортань была вообще не приспособлена для речи, – бывайте, морячки.
   В воду они ушли без всплеска, сверкнув зеленоватой чешуей.
   – Какого хрена? – сформулировал я.
   – Это фараонки. Воины царя Мернептаха, которых Моисей утопил в Море тростников. Им суждено оставаться в таком обличье до Страшного суда, поэтому они и интересуются у моряков, когда тот наступит. Если назвать слишком большой срок, они разозлятся и потопят корабль.
   – Что ж всем так нас потопить хочется…
   – А тебе вообще жаловаться грех – они человеческие судьбы видят, и счастье тебе пообещали.
   – Интересные зверюшки у вас в Суэцком канале водятся…
   – Ты по-прежнему думаешь, что мы в Суэцком канале? – удивился Рамсес.
   – А где?
   – Я не про «где», я про «когда».
   – Собственно, это я у тебя и хотел спросить с самого начала. А на берег нам можно? – сам факт меня нисколько не удивил, в море, по моим ощущениям, времени нет вообще, только бесконечное пространство, да склянки отбивают для людского удобства. А вот на земле другое дело. На бабочку какую наступишь ненароком, мало не покажется…
   – Боюсь, что нет.
   – Вот всегда так. Ты на каком языке ругался, кстати?
   – На… коптском, – кажется, он на мгновение замялся, прежде чем ответить.
   – Врешь, – усомнился я. Слышал я этот коптский в Иерусалиме, вообще не похоже.
   – Уйди, – мрачно велел Рамсес.
   Тоже мне, страшная тайна, на каком языке он матерится.
   Но больше ничего добиться от Рамсеса все равно не удалось. К тому моменту, как полноценно рассвело, неизвестный канал мы уже миновали, так ни разу и не увидев берега, и вышли в Красное море. Ну или в Зеленое, если пользоваться местной терминологией. Проложенный капитаном курс лежал, по-моему, в никуда, но, значит, нам туда и надо. День выдался тихий, нехлопотный – ветер дул несильный и удобный, команда вообще не заметила ничего странного. Рамсес то ли ностальгировал, то ли злился и в диалог вступать отказывался, так что мы с Джо поочередно развлекали друг друга на вахте и после нее, валялись на юте на солнышке и бесконечно пили иерусалимский кофе. Джо, кстати, предположила, что в напряженные моменты с Рамсеса станется выражаться на древнеегипетском. Тоже вариант, но зачем скрывать-то?
   А к вечеру ветер посвежел. Загорать больше не хотелось, и мы, не уходя, впрочем, с палубы, закутались в непромокаемые куртки. На длинных волнах постепенно нарастали пенные гребни, похолодало, а потом ветер стал совершенно непредсказуемым, четырехметровые волны колотились в борта со всех сторон, схлестываясь над баком и швыряя на палубу неопрятные ошметки пены. На мостике стоял Рамсес, разом позабывший о своей тонкой душевной организации и быстро сорвавший голос в попытках настроить парусину. К штурвалу на всякий случай встал я. «Гончая» дрожала, рвалась из рук, рыскала, и удержать штурвал стоило мне больших усилий.
   – К уборке парусов! – крикнул Рамсес наконец. – Механика на мостик!
   Пояснил в мою сторону:
   – Бесполезно! Под машиной пойдем.
   Марселя резво поползли вверх, а механик взбежал на ют, чуть не поскользнувшись на верхней ступеньке.
   – Заводите движок, – велел Рамсес и вдруг отчаянно крикнул. – Стоп! Отставить заводить движок. Вы свободны, марш вниз, – отослал он механика. Снова обернулся ко мне: – А если здесь машина не заработает?
   У меня тоже было ощущение, что здесь движок врубать не стоит, а то хуже будет, и я решительно кивнул:
   – Давай убирать паруса.
   Что было потом, вспоминать не хочется. «Гончую» несло без машины и парусов, в штурвал мы с Рамсесом вцепились уже вдвоем, изо всех сил пытаясь удержать корабль и не стать к волне лагом.
   – Это и есть ваши хваленые курорты?! – крикнул я, отплевываясь от пены и воды.
   – Держи штурвал, животное! – Рамсес был не расположен шутить.
   Море побелело от пены, волны били и швыряли корабль с такой силой, что я начал опасаться за дуб бортов.
   – Вахта, всем в рубку, – велел Рамсес, не отрывая взгляда от горизонта. – Джо, и ты тоже в рубку. Быстро!
   Мы остались на палубе вдвоем.
   – Вот теперь держись. – Старпом оставался каменно спокойным. – И корабль держи.
   На нас неспешно катилась одинокая волна высотой метров двадцать. И разминуться с ней у нас никак не получалось. И я понял, что это конец – деревянный парусник просто не выдержит этой массы воды, которая рухнет на палубу. Но бояться все равно не было времени.
   – Ну, Господи помилуй, – по-прежнему спокойно кивнул Рамсес, и море страшной тяжестью обрушилось на «Гончую», отрывая меня от нее, пытаясь утащить к себе, сжимая в ледяных объятьях, не давая дышать.
   А потом все закончилось. Сначала вернулся воздух, потом зрение, потом слух. «Гончая» выдержала, вырвалась из волны, и мы оба по-прежнему стояли на ее палубе. Море стремительно успокаивалось, как будто его целиком, до самого горизонта, щедро залили маслом. Ветер утих баллов до трех-четырех, волны перестали топорщиться гребнями, на небе засияло солнце – правда, уже над самым горизонтом.
   – И что это было? – в мои представления об атмосферных явлениях происходящее не совсем укладывалось.
   – Не знаю, – отмахнулся Рамсес и принялся разгребать последствия. Проверил курс, выгнал матросов на палубу ставить паруса, отогнал меня от штурвала и велел идти отдыхать. Пошел я недалеко, на бак. И через двадцать минут одновременно с впередсмотрящим увидел землю.
   На мостике – мне все равно пора было принимать вахту, и неизвестный остров показался мне интереснее ужина – во-первых, обнаружился сдержанно похваливший меня капитан, а во-вторых, оказалось, что заранее проложенный курс лежит прямо на этот остров, хотя ни на одной карте его и нет.
   К полуночи мы встали в симпатичной круглой бухте, и капитан отпустил всех гулять, наказав быть осторожнее. Вот только на этот раз «все» оказались действительно «всеми» – на зеленый берег сошла вся команда, включая капитанскую вахту. Странный был остров. Густой лес неизвестных деревьев, без подлеска, зато поросший шелковой зеленой травой. Пройдя чуть-чуть в глубину острова, мы нашли аномальное изобилие фруктовых деревьев – инжир, гранаты, что-то, опознанное Рамсесом как сикомора, даже маленький виноградник. И еще там почему-то росли огурцы, причем дикие.
   – А это есть можно? – забеспокоился я. Крупные алые гранаты напомнили мне историю Персефоны; не самая приятная ассоциация.
   – Можно, ешь.
   Рамсес хмурился с самого момента высадки, а огурцы его почему-то совсем расстроили. Он, кажется, мечтал что-то найти на этой земле, и почти до утра мы бродили по самым странным траекториям, но не обнаружили ровным счетом ничего подозрительного; разве что винограда наелись.
   А к рассвету, как только все вернулись на борт, капитан велел отходить от берега. На корабле почему-то пахло, как в солнечном сосновом лесу – нагретой смолой. Еще пахло мирром – этот запах я помнил по храму Гроба Господня, и чем-то еще похожим. В целом «Гончая» стала напоминать парфюмерную лавку. Мимолетная инспекция выявила, что за ночь мы взяли немаленький груз – какие-то плетеные корзины, мешки и кувшины.
   Рамсес, увидев это все, даже запнулся на ровном месте. Бросил нам через плечо:
   – Пошли к капитану, – и решительно зашагал к капитанской каюте.
   – Сэр, – напряженно спросил он, – насколько я понимаю, это была земля Пунт?
   – Да, – не удивился капитан. – А в чем дело?
   – Зачем мы туда заходили?
   – За грузом, – вот теперь Кэссиди удивился, и вполне искренне. – Обычная торговая операция. А вы, видимо, рассчитывали на откровение от древних жителей этой земли? Как ваш потерпевший кораблекрушение соотечественник из одноименной сказки?
   Рамсес молчал.
   – Примите за него предсказание, сделанное Рудольфу. Оно вас всех касается, уж поверьте. И даже вас, Рамсес. Я-то знаю.

A Deo, a Libertate [11 - Бог и свобода (лат.)]

   …over his heart a shadow
   Fell as he found
   No spot of ground
   That looked like El Dorado [12 - И погасла былая отрада. Ездил рыцарь везде, Но не встретил нигде, Не нашел он нигде Эльдорадо. (пер. К. Бальмонта)].
Эдгар По

   Из Красного моря мы вышли без потерь, даже наоборот. Бродячие волны нам больше не встречались, странные египетские русалки тоже, зато мы на несколько дней задержались-таки в Шарм-эш-Шейхе, поработали аниматорами, катая туристов, гуляли по базару в старом городе, ели ужасающий арабский фастфуд, запах которого не смывался с рук ничем, и вписались в чей-то дайв-тур с осмотром затонувшего корабля. Рамсес стремился доехать до Каира, побродить по музею, показать нам Вади малякат, Абу Симбел и кучу еще каких-то арабских местечек, названия которых мне ничего не говорили, но капитан наложил решительное вето, заявив, что у нас и так очень мало времени. Возможно, он просто хотел спасти команду от организованного посещения царских гробниц и дружной смерти от клаустрофобии. Мы заходили еще в какие-то арабские порты, но только за водой, соляркой и продуктами, а потом цивилизация закончилась, и началась Африка.
   Выйдя из Аденского залива, капитан повернул на юг, и мы двинулись вдоль берега, совсем близко к нему.
   – Издевается он, что ли? – поинтересовалась Джо во время очередного перекура на баке. – Идем мимо берегов Сомали на расстоянии полета стрелы, такие красивые, под белыми парусами, подходи, бери голыми руками.
   – У нас пушки есть, – отшутился я.
   На самом деле меня эта проблема тоже немало беспокоила. Про Сомалийский университет пиратства и морского разбоя не пошутил еще только ленивый, но отрицать существование морских грабителей в этом регионе бессмысленно. Правда, брать с нас особо нечего, а сам роскошный парусник, подозреваю, представляет ценность только для горстки ненормальных энтузиастов во всем мире.
   – Ничего вы не понимаете, – вздохнул Рамсес. – Во времена юности кэпа такие условия вообще-то были нормой, забыли? Соскучился он по адреналину, наверное. Он даже помолодел, по-моему.
   Вообще-то Рамсес был прав. Капитан в последнее время был весел и обходителен, шутил и рассказывал истории из своей биографии, не проявлял никаких признаков дурного настроения, объяснял мне тонкости навигационной науки и советовал книги. И даже ухаживал немного за всеми корабельными девушками по очереди и одновременно, не думая о том, что капитан корабля, подающий руку спускающемуся с вант матросу или открывающий перед ним дверь, выглядит довольно забавно. Я молчу, конечно, в конце концов я обещал Ричарду Кэссиди служить штурманом на его корабле чуть ли не до конца света, но близость земли, где основной валютой является автомат Калашникова, а любой корабль значительно быстроходнее нашего, все-таки немного пугала. Впрочем, мысль о бунте на борту «Гончей» возникнуть не может в принципе – прикажи капитан немедленно брать ближайших пиратов на абордаж, мы воспримем это как развлечение и приключение, о котором можно будет рассказывать девушкам: слишком уж велика уверенность в том, что здесь все непременно устроится наилучшим образом. Так мы и шли мимо африканских берегов, Сомали сменилась Кенией, где мы тоже не рискнули никуда заходить, и пришлось переходить на мерзкую, отдающую маслом воду из опреснителей, однообразный пейзаж по правому борту – с утра, во время дневной вахты, и на закате, когда особенно хочется увидеть бескрайнее золотое, голубое и розовое море, стал уже привычным, как и постоянное несильное ощущение опасности, когда наше каботажное плавание наконец-то прервалось в танзанийском порту Дар-эс-Салам. День на погулять по твердой земле капитан нам выделил. «Город мира» оказался почти европейским, но восторг от кратких моментов, когда под ногами ничего не качается, перевешивает недовольство любой глобализацией или, напротив, грязными негритянскими лачугами, которыми мы вволю полюбовались в местном музее-деревне.
   А с утра капитан объявил, что вечером мы отходим на Мадагаскар.
   – За лемурами? – оживилась Джо.
   Хорошее настроение капитана вполне перевешивало какую-то там призрачную опасность и заставило всех расслабиться.
   – Хотите – найдем вам и лемура, – улыбнулся капитан. Аллюзии он, видимо, не понял. – А лучше всего, господа офицеры, зайдите ко мне после построения, выпьем кофе.
   За чашкой крепчайшего кенийского кофе капитан поведал… неожиданное:
   – А идем мы, господа, в… пожалуй, вернее всего будет сказать, что это порт приписки «Гончей».
   Наступила тишина. Вообще-то я точно знаю, что в судовых документах никакого порта приписки нет. Просто нет, и все, прочерк стоит, но вопросов ни у кого почему-то не вызывает. А если бы был… Ну, Лондон, само собой, Боже, храни королеву, а Британия правь морями. Но Мадагаскар?! Да во времена постройки «Гончей» там вообще белое пятно на карте было, земля киноцефалов и край света.
   – Сэр, – осторожно сказал Рамсес, очевидно, разделявший мои мысли, – я всегда полагал «Гончую» английским кораблем, а вас – верным слугой короны.
   – Про корону вы верно заметили… и вовремя. – Задумчиво и непонятно отозвался капитан. – Рудольф, а от вас не ожидал – с вашей-то любовью к пиратской романтике и островам сокровищ. Неужели вы не читали «Всеобщую историю грабежей и смертоубийств, учинённых самыми знаменитыми пиратами»? – длинное старомодное название он произнес легко и привычно.
   Я послушно задумался. Читал, конечно. Биографии Эдварда Тича и Мэри Рид в юности меня завораживали, но на Мадагаскаре им бывать вроде не приходилось. Потом вспомнил:
   – Либерталия? – спросил я, не особенно веря самому себе. Пиратское государство семнадцатого века было признано выдуманным с момента первого появления информации о нем. А даже если оно и в самом деле существовало, то срок его жизни составил лет двадцать, что ли. – Это же утопия.
   – Рудольф, мне здорово надоело слышать от вас, что того, этого или еще чего-нибудь не существует, – в голосе капитана прорезалось раздражение. – Если вы все еще не привыкли к своей сбывшейся мечте – может быть, вы сами не существуете?
   – Существую, – неуверенно ответил я.
   Жизнь на корабле, тихая и размеренная, порой заставляла усомниться то ли в собственной реальности, то ли в том, что я еще жив – историю нашего капитана я помнил хорошо, и временами, честно говоря, боялся не заметить собственную смерть.
   – Ну раз существуете, тогда расскажите друзьям про Либерталию. Информирование команды я оставляю на ваше усмотрение. Но очень надеюсь, что там вы все поймете кое-что о власти, в жизни пригодится. А сейчас будьте любезны подготовить корабль к отплытию.
   Отчалили мы вечером, когда командование принял капитан, а на вахту заступили его матросы. У меня появилось подозрение, что мы снова идем не столько «куда-то», сколько «когда-то», но его я оставил при себе, а вместо этого собрал на баке вахту, Джо с Рамсесом и тринадцать кружек чая, закурил и стал рассказывать о попытке построить коммунизм, предпринятой в семнадцатом веке и, разумеется, не увенчавшейся успехом. Хотя кто знает, что мы увидим по прибытии.
   – Основой их государственного строя был кодекс пиратской чести…
   – Отличное местечко! – одобрила Джо. – А на главной площади мачта вкопана, чтобы на ноках вешать?
   – И пруд выкопан, чтобы по доске гулять, а как же, – слегка разозлился я, – вы слушать будете, госпожа второй помощник?
   – Буду, буду. Пиратский кодекс, свобода, равенство, братство, что дальше?
   – Вот ты смеешься, а у них реально были свобода-равенство-братство, у цветных равные права с белыми… Для семнадцатого века серьезный прорыв, прямо скажем. Что еще? У них была выборная власть. Главный государственный орган – ассамблея, в которую входил один человек из каждых десяти, главу республики выбирали сроком на три года. А главное, они отменили деньги.
   – А как тогда? – после долгой паузы задал логичный вопрос кто-то из матросов.
   – Не знаю. – Честно ответил я. – Распределение вещей и продуктов наверное, а труд всеобщий.
   – А женщины? Выпивка? – не унималась команда.
   – Придем – увидим.
   Хорошо быть офицером – всегда можно запретить подчиненным задавать тебе неудобные вопросы.

   До Мадагаскара мы шли пять с лишним суток, делая по полных восемь узлов. К ночи шестого дня мы пришвартовались к длинному деревянному причалу. В порту стояли еще несколько кораблей кроме нашего – тоже деревянные парусники, и, если мне не изменяет память, ни один из них не числится в современных реестрах исторических судов.
   – Поскольку мы с официальным визитом, борт до утра никому не покидать, – предупредил капитан. – С утра всем быть в исторической форме. Господа офицеры, зайдите сейчас ко мне.
   Мы надеялись на дополнительные разъяснения, но вместо этого капитан выдал нам по изрядному мешочку тяжелых серебряных монет и велел распределить между матросами:
   – А то знаю я вашу любовь к портовым кабакам, – пояснил он, – а евро ваши богомерзкие тут не имеют хождения.
   – В Либерталии же отменены деньги, – удивилась Джо.
   – Вы что, Джоанна, – еще сильнее удивился капитан, – как человеческое сообщество может жить без денег?
   Рамсес попытался было протестовать и рассказать, что в Египте денег не было, но его никто не стал слушать.
   Утром в порт прибыла торжественная делегация, облик и костюмы которых превратили подозрения об имевшем место нарушении пространственно-исторического континуума в уверенность. Мы трое стояли рядом с капитаном, и видели, с какой искренней радостью он обнял молодого человека, представленного нам как адмирал Либерталии. Поскольку парадный обед в нашу честь был назначен только на вечер, капитан отпустил всех на берег, наказав явиться трезвыми.
   Посмотреть на коммунизм в действии хотелось, поэтому мы благоразумно воспользовались разрешением, пока Кэссиди не передумал. Либерталия оказалась чистеньким небольшим городком, больше всего напоминающим декорации к старому вестерну. Пять улиц, из которых одна Главная, церковь, ратуша, банк. Лавок и питейных заведений было в избытке, даже два публичных дома нашлись. Цветных на улицах было немного, на Джо в мужском, по сути, костюме, зашедшую с нами в бар, смотрели странно. Виселица перед ратушей, кстати, все-таки обнаружилась. На Город солнца все это никак не походило, скорее на гнездо Берегового братства, как я себе их представлял по книгам и фильмам. Ром, женщины, для самых предусмотрительных – возможность перевести деньги куда-нибудь в безопасную Францию.
   Но Конституция в республике на самом деле была – нас пустили в ратушу на нее полюбоваться, нас вообще всюду впускали. Прочитав о беспрекословном подчинении капитану, о порядке раздела добычи с обязательной дополнительной долей получившем увечье в бою, о равенстве членов экипажа и так далее, мы совсем запутались. Коммунизмом тут не пахло, просто морской обычай. Ну и выборная власть, да. Выпили еще по рюмке рома и вернулись на корабль.
   – Капитан велел вам всем сразу к нему, – доложил вахтенный на трапе.
   – Теперь вам все понятно про коммунизм, господа? – поинтересовался капитан.
   – Ничего нам не понятно, сэр, – признался Рамсес, – где там коммунизм? Где утопия? В лучшем случае демократия, и то с натяжкой.
   – Коммунизм на земле построить невозможно, Рамсес, это аксиома. А демократия – отличная штука. В государстве размером не крупнее Либерталии или Афин. И при условии разумного ограничения избирательного права, само собой. Согласитесь, равноправие возможно только между равными. А люди равны только перед Богом. На этом свете их не смог уравнять даже полковник Кольт. Но впрочем, дело совсем не в коммунизме, век бы его не было. Мы пришли сюда, чтобы вы все побывали в порту приписки «Гончей». Завтра разберетесь с местными формальностями, ну и вообще, офицеры должны знать такие вещи. Кроме того, придется мне вас всех научить проводить корабль сюда… ну и в другие подобные места. Рамсесу будет попроще, но и остальные должны справиться.

Добрая надежда

   Да, вот он, мой самый желанный,
   Единственно правильный путь!
   Пробиться сквозь тину будней,
   Соленого ветра глотнуть.
Нурдаль Григ

   Покинув Мадагаскар, мы двинулись дальше на юг.
   – Видимо, Моргана на борту нам мало, пингвин нужен, – ворчала Джо, старательно прокладывая курс вдоль берегов Африки. Поставив жирную карандашную точку на Порт-Элизабет, она поинтересовалась: – А потом куда?
   – В Бразилию, – предположил я, ошивавшийся тут же, в рубке.
   – Латиноамериканских девушек в списке трофеев не хватает? – вообще-то она определила этих девушек через смачное описание определенных анатомических подробностей, но для бумаги ее слова плохо подходят.
   – Необязательно… Шоколадом закупимся. И кофе, – смущенно возразил я.
   Вообще, кофе у нас на борту – предмет первейшей необходимости, важнее GPS. Без спутниковой навигации мы обойдемся, секстанты с компасами никто не отменял, а вот без кофе вся команда, и в первую очередь офицеры, впадет в глубокое уныние, будет спать на ночных вахтах и пропускать утреннее построение. Особенно пострадает без кофе вахта фока, которая, как известно, не спит никогда – на время ее утреннего сна приходится построение и приборка, а на время вечернего – все интересное. Поэтому в кают-компании стоит профессиональная кофемашина – капитан, хоть и ворчит о ее неэстетичности, сам не брезгует ей пользоваться; и не редкость увидеть на юте строй кружек по числу вахтенных матросов. Есть на камбузе и коллекция джезв, и каждый изощряется как может, выдумывая рецепты и сочетания специй. На худой конец, конечно, кофе просто заваривается кипятком во френч-прессе или прямо в чашке. Единственное, чего на «Гончей» не бывает никогда, так это растворимого кофе. Так сложилось, что помимо вынужденной кофеиновой зависимости – а иногда неделями приходится спать вполглаза – кофе мы трое искренне любим и отличаемся в этом вопросе определенным пижонством. В результате в любом портовом городе кофейня ищется едва ли не прежде кабака, а кофейная лавка – раньше книжного магазина. Посещение Израиля сильно обогатило наши запасы, да и в египетских, йеменских и танзанийских портах мы не забывали прихватить по пакетику-другому-третьему зерен. Но вот по-настоящему свежий южноамериканский кофе пока оставался неосвоенным.
   – Герр Эрман, вас кроме девок и собственного желудка вообще ничего не интересует? – Джо разогнулась от карты.
   – Хорошо, – согласился я с довольно справедливым упреком, – осмотр мезоамериканских развалин в качестве цели путешествия тебя устроит?
   – Я вообще-то думала о Колумбии. А то у нас троих всего одна зависимость, как-то маловато.
   – А еще можно в Карибском море острова сокровищ поискать и пиратские убежища…
   – Куда это вы собрались, господа? – поинтересовался капитан, вдруг оказавшись в штурманской.
   Мы пристыженно переглянулись. До ночи было еще далеко, но солнце уже село – близость экватора сказывалась. В эти дни капитана и его вахту можно было встретить гораздо раньше привычного, и мы не всегда это учитывали, изощряясь в остроумии.
   – Обсуждаем дальнейший маршрут, сэр, – признался я.
   – После Порт-Элизабет мы идем в Кейптаун, – любезно просветил нас капитан и добавил: – хочу обогнуть мыс Штормов.
   «Не боитесь?» – чуть не вырвалось у меня, да и у Джо, судя по ее лицу, но мы оба сумели удержаться. Задавать подобные вопросы капитану несколько не в корабельных правилах, а кроме того, мы прекрасно знаем, что он ничего не боится. Но все-таки мыс Доброй Надежды, раньше именовавшийся мысом Штормов, – место очень непростое. Та же надежда, которую только что беззаботно высказал капитан Кэссиди, обрекла на вечное странствие капитана ван Страатена, а может быть, и не только его. Высказывать вслух свои опасения мы, разумеется, не стали.
   Дни проходили тихо и размеренно, за вахтой следовала подвахта, потом четыре часа сна, и все сначала. Море было спокойным, а ветер – попутным, курс не меняли сутками, видневшийся вдали по правому борту африканский пейзаж почти не менялся, ну а прекрасный образчик маринизма по левому – тем более. На обывательский взгляд, конечно. Разумеется, море бесконечно и неизменно по большому счету, но как может надоесть на него смотреть, не понимаю. Оно бывает серым, синим, зеленым, голубым, красным, рыжим, золотым и серебряным и отливает тысячью других ослепительных цветов и оттенков, ложится до горизонта ровным полотном или топорщит белый мех под хозяйскими пальцами ветра, нервно дышит или спокойно, но некрепко спит, бережно несет корабль с волны на волну или злится на него, пытаясь избавиться от назойливого и непонятного, рвущего гладкую кожу моря. И длинные переходы я по-настоящему люблю. Когда не надо изображать из себя музей или аттракцион, катать туристов за деньги, пьянствовать на вечеринках для команд и церемониях награждения победителей гонок и шляться ночами по незнакомым портам, а можно просто жить по спокойному корабельному распорядку, высыпаться за свои восемь часов, отмечая течение времени только по звону рынды, не замечая, как дни сменяют друг друга, зато находя наконец-то время заметить, как закатное солнце красит парусину в золото и розовый, и греет палубу до температуры человеческой кожи…
   Короче говоря, путешествие вдоль берегов Африки выдалось долгим и ровным, но совсем нескучным, хотя дни сливались с днями, ничем не отличаясь один от другого.
   И когда наконец задуло, и природа продемонстрировала какой-то характер, мы даже удивились. Мы как раз подходили к югу континента, и, наверное, стоило вспомнить, что наша цель не зря зовется мысом Штормов, но за прошедшие недели мы так привыкли к тому, что ветер и течение ведут себя так, как нам удобно, что в первый миг как-то даже обиделись, что ли.
   Но это быстро прошло. Справляться с кораблем стало труднее, конечно, зато в разы интереснее, поворот шел за поворотом, «Гончая» упрямо валилась с курса, требуя от рулевого немалого мастерства, а погода при этом стояла великолепная, светило ослепительное солнце, не приносящее с собой жары, а ветер был свеж и прохладен, и так силен, что мы постоянно шли узлов по десять, и фрегат бушпритом зарывался в волну, и свободные от вахты сидели на баке, с большим трудом удерживаясь на месте и умудряясь при этом следить за кофе и зажженными сигаретами, и сердце проваливалось куда-то вниз вместе с носом корабля, когда лица обдавало холодными брызгами. По-моему, как-то так выглядит рай.
   Правда, блаженство оказалось отнюдь не вечным, ветер все усиливался, волны росли и щерились белыми гребнями, корабль пугающе кренился, его наконец начало бросать с волны на волну, и, когда желудок подступил к горлу, счастье предсказуемо окончилось. Мыс Доброй Надежды был уже близок, и я действительно от души надеялся, что за ним вновь смогу дышать без труда.
   Видимо, для капитана в этой географической точке был определенный (и вполне понятный) символизм, потому что штурмовали мыс Доброй Надежды мы долго и упорно. Разумеется, о движке не могло быть и речи, капитан сам встал к штурвалу, выгнав нас с мостика, и определив на работу с парусами две вахты сразу. Тем не менее, мы скоро поняли, почему у ван Страатена, Бартоломео Диуша и других, безымянных, капитанов, здесь возникали проблемы. Море хмурилось, и небо вслед за ним, и ветер просто не пускал нас в обход этого чертова мыса, искусство капитана не имело большого значения, лавируй-не лавируй, а прямопарусник в левентик не пойдет, хоть в лепешку разбейся.
   Ветер ярился, раз за разом отбрасывая нас от этого куска голой скалы, паруса ложились в обстень, мачты начинали потрескивать, а матросы, перебрасопливающие все реи с периодичностью в пять-шесть минут, ругались уже в голос. Наконец «Гончая» откатилась назад, под защиту берега, где ветер был потише. Матросы опять засновали по палубе – корабль ложился в дрейф.
   – Кэп сдался? – Рамсес явно не верил собственному голосу.
   – Пойдем в обход по большому кругу? – бодро предложил я.
   – Он просто погоды решил подождать, а вы – парочка экспрессивных, мистически настроенных идиотов, – любезно пояснила Джо. – Посмотрите на небо, штурмана. Скоро прояснится.
   И в самом деле. Матросы закончили с парусами и прибрали снасти, корабль болтался на одном месте, а ветер постепенно успокаивался, переставал срывать с волн белую пену, да и сами волны тоже начали опадать. Я постепенно пришел в себя, сходил на мостик, выяснив, что никому из нас там по-прежнему появляться не нужно, а капитан и в самом деле просто выжидает, и вернулся коротать время на баке, где сделалось людно и шумно, тем более что погода стремительно улучшалась, и на палубе снова стало значительно веселее, чем внизу.
   Но стоило мне устроиться по-настоящему удобно, привалившись головой к плечу Джо, и прикурить первую сигарету, как капитан снова объявил парусный аврал, и после мгновенной шумной свалки на баке вахта грота кинулась на брасы нижнего грота же, а вахта фока распределилась по баку и основной палубе у снастей фока. Вторая попытка обойти мыс Штормов началась.
   Ветер ослаб и уже не бил прямо в нос кораблю, задирая бушприт, а превратился в добропорядочный бейдевинд. Небо поголубело и стало чистым, ясным и высоким, а бледное солнце серебрило воду, но не палило нещадно. И воздух стал хрустальным, словно бы обретя цвет и плотность. «Гончая» вначале бежала небыстро, а потом капитан удачно увалился, и корабль пошел все быстрее и быстрее, заскользил по топорщившимся волнам. А ветер снова усиливался, но теперь он дул прямо в паруса, разгоняя корабль, летевший уже с невероятной скоростью узлов в тринадцать. Нос «Гончей» рухнул вниз, и сердце перехватило.
   – Вот бы навсегда так, – я обтер брызги с лица, всей душой чувствуя именно то, что сказал.
   – Ага… – согласилась Джо.
   – Твою мать, – трезво и спокойно сказал Рамсес. – Вы сами поняли, что сейчас сказали?
   Мы переглянулись:
   – Ну и что, – озвучил я общую уверенность. – Сказали и сказали. А ты к нам не присоединишься?
   – А я уже давно, – признался Рамсес, и мы все расхохотались от переполнявшей нас эйфории.
   – Тыщи две лет назад, а? – предложила Джо, отсмеявшись.
   В самом деле, какие-то такие мысли у нас с ней время от времени проскакивали. Ведь называл же его капитан соотечественником героя египетской сказки, и эта его манера постоянно цитировать древнеегипетские тексты и ссылаться на какие-то тамошние реалии, и даже, кажется, язык древнеегипетский он знал. Который, между прочим, никто на всей земле толком не знает.
   – Сто, – с готовностью ответил Рамсес, – ну чего тупые вопросы задаете? Я вполне живой, у какой хочешь бабы спроси. Пошли кофе пить лучше.
   И тут пробило восемь склянок. Оглядевшись, мы поняли, что мыс Доброй Надежды остался далеко позади, и кому-то из нас пора принимать вахту. На всякий случай мы поднялись на мостик все втроем, чтобы услышать от довольного капитана что-то совсем неожиданное:
   – Господа, может, вам стоит пить поменьше кофе? Переходите на чай. Вот введу на борту файф-о-клок с завтрашнего дня…
   – С запасами чая на борту заметно хуже, чем с кофе, сэр, – возразил Рамсес.
   – Я об этом позабочусь. А вы заступайте на вахту.

   Через несколько дней, когда «Гончая» уже шла строго на север вдоль берегов Намибии, на вахте стоял капитан – было уже около часа ночи – а мы курили перед сном, на горизонте загорелся голубоватый свет. Постепенно мы разглядели корабль – куча узких белых парусов походила то ли на облако, то ли на шапку взбитых сливок на десерте.
   – Это клипер, что ли? – усомнился я, вглядываясь вдаль.
   – Клипер. Я, кажется, даже знаю, какой, – отозвался Рамсес, – неужели ты ее никогда не видел?
   К стыду своему, я и в самом деле никогда не бывал в доке у Гринвича, если я правильно понял, о чем говорит Рамсес. «Катти Сарк», горящая голубым огнем, полным ходом приближалась к нам, и на баке появились ночные матросы – «Гончая» ложилась в дрейф.
   – Ничего себе, – медленно проговорила Джо, – и она здесь?
   Между тем корабли стали бортами друг к другу, и капитан перешел на борт клипера. Когда он вернулся всего через несколько минут, матросы с «Катти Сарк» перетащили к нам несколько ящиков, и клипер отшвартовался. Капитан поднялся на мостик:
   – Вы вообще собираетесь спать, господа? Между прочим, у меня для вас – и для всей команды – подарок.
   – Она привезла?
   – Она. Чай. Прекрасный черный чай из Китая, такой же, как пьет Ее Величество. Потому что пить столько кофе, сколько вы, невозможно.
   – Неужели она этим занимается? – нетвердым голосом спросила Джо.
   – Не вижу, чем еще может заниматься чайный клипер, – пожал плечами капитан, – хоть бы и после смерти.

Сады Гесперид

   Fifteen men of «em good and true —
   Yo ho ho and a bottle of rum!
   Ev’ry man jack could ha» sailed with Old Pew,
   Yo ho ho and a bottle of rum! [13 - Их пятнадцать, за них и пью. Йо-хо-хо? а в бутылке ром Их капитаном был старый Пью. Йо-хо-хо? а в бутылке ром. (пер. Олега Иванова, из мюзикла «Остров сокровищ»)]
Young E. Alisson

   Мы шли на север. Африка все тянулась и тянулась по правому борту, и уже стала надоедать. Я начинал понимать, почему роптали матросы эпохи Великих географических открытий, и вообще почему судьба моряка всегда считалась непростой. О бунте, разумеется, никто не думал, да не так мы и страдали – ничего страшнее воды из опреснителей на нашу долю не выпадало. Разве что жара. И скука.
   Работы было мало. Сидишь свои четыре часа на вахте, книжку читаешь, одним глазом на приборы поглядываешь. Курс мы не меняли давным-давно, паруса почти не трогали, шли и шли одним галсом, медленно и ровно. Все остальное время мы загорали на палубе, читали книги до зелени в глазах, изредка купались, если ветер вдруг ослабевал или если было не лень возиться с парусиной, ложась в дрейф. Ну и конечно, болтали, курили и пили кофе, да по ночам слушали бесконечные истории боцмана. Капитан показывался редко и всегда выглядел так, как будто жестоко не высыпался, был очень мрачен, в неформальные контакты с командой не вступал и потому даже одеваться никто не трудился, кроме как на построение или вахту, так и бродили по палубе в плавках, шортах и купальниках. Кто-то за подобный морской круиз еще и денег заплатил бы, но провести в таком режиме не день и не неделю… застрелиться пока не хотелось, но я с нежностью вспоминал осеннюю Балтику, шторма и другие острые моменты, когда чувствуешь, что живешь. Что там, я даже по парусным фестивалям начинал скучать. Когда несколько суток в приморском городе шумят матросы с разных концов мира, когда вокруг порта разворачивается ярмарка, в каждом баре слышится незнакомая речь, а местные жители впадают в восторг и всячески демонстрируют дружбу. Вечеринки, спортивные конкурсы, да и просто возможность сорваться, предусмотрительно расписав матросов на вахты, в безумный трип по ночному городу, от кабака к кабаку, чтобы с философией, песнями, поцелуями, мордобоем, поиском односолодового виски в дешевых барах и разводом барменов на бесплатную выпивку, казались более чем достойной альтернативой практически овощному существованию.
   Но все когда-нибудь кончается, и даже корабли-призраки, боюсь, рано или поздно все-таки становятся на вечную стоянку в сухом доке в каком-нибудь порту Шамбалы или Вальхаллы, и однажды утром мы наконец сменили курс, повернув резко на запад. «Гончая» шла у берегов Ганы, приближались цивилизация, возможность наконец погулять по суше и привычные беспокойные северные моря.
   – Предлагаю Кот д’Ивуар, – Джо лежала на юте, болтая ногами в воздухе. В последнее время мы трое не уходили с мостика со сменой вахты, так и коротали время все вместе, – захватим много красивых черных рабов и продадим их где-нибудь в Испании.
   – Лучше выменяем на стеклянные бусы кучу какао, – внес встречное предложение Рамсес. – Оно не бунтует, не болеет, значительно лучше пахнет и тоже дорого стоит. Ну и парочку черных рабынь, да. Они тоже на стеклянные бусы покупаются.
   – Господин старший помощник, в вашем прекрасном плане есть один недостаток, – с серьезным лицом встрял я, пока Джо не откомментировала фразу о рабынях. – На борту нет бус.
   – Придется действовать силой, – легко согласился Рамсес. – Например, взять на абордаж португальский корабль, если мы его встретим…
   В результате в Абиджан, вторую столицу Берега Слоновой Кости, мы и в самом деле ненадолго зашли. Города в бывших колониях в большинстве своем совершенно европейские, современные и скучные, но зато мы купили Джо полуметрового шоколадного негритенка, который в духоте кают-компании покосился и оплыл тяжелыми складками.
   – Странные у вас представления о красивых неграх, мальчики, – свойственная Джо манера благодарить не скрывала того, что нам очень даже удалось ее порадовать.
   В общем, так мы и проводили лето, пока однажды вечером – на траверзе темнела, наверное, Мавритания – капитан не собрал нас троих и наконец не объявил, куда мы, собственно, направляемся.
   – Рудольф, помните карту, которую вы купили в Дартмуте?
   – Так точно, – конечно, я сразу вспомнил события годичной – или трехвековой – давности. Тогда я подумал, что мы сразу двинемся в отмеченную на карте точку, но путь вышел долгим и извилистым, в обход всего африканского материка.
   – Вот по ней мы сейчас и пойдем. Остров Алегранса, если точнее. Ну а потом зайдем в Испанию. Коррида, херес и музей Прадо. И будьте любезны, приведите в порядок корабль и команду.
   – А что там, куда мы идем? – не удержался я.
   – Ну что вы как маленький, Рудольф? Естественно, сокровище.
   Джо с Рамсесом благородно молчали, пока мы не дошли до бака, но там уже накинулись на меня от души:
   – И ты молчал?! – Джо готовилась меня придушить.
   – Дайте закурить хотя бы, – взмолился я. – Я не молчал, я просто забыл. Купил карту случайно, очень уж красивая, так ее капитан сразу забрал. И я не знал, что там сокровище. Ну да, пометки какие-то были, но без надписей, это уже капитан откуда-то узнал.
   – Ладно, живи, – смилостивилась Джо. – А если его выкопали давно?
   – Вряд ли, карта же с семнадцатого века у нас на борту хранится.
   К счастью, про визит в семнадцатый век я рассказал сразу же, потому что выдержать еще и такое известие она точно бы не смогла. А так просто согласно кивнула и спросила:
   – А Алегранса – это вообще где?
   – Канары, – просветил нас дотоле молчавший Рамсес.
   – А кто, интересно, спрятал там сокровища? Берберские пираты?
   – Наверное, таинственная древняя цивилизация, – пожал плечами старпом. – По-моему, как раз где-то там то ли Элизиум, то ли арабские Вечные острова. Какая разница, это же Канары. Будут вам серфинг, дайвинг и кратеры вулканов в ассортименте. Если вы, господа офицеры, не забудете о приказе капитана, конечно.
   На следующее утро «Гончая» превратилась в маленький филиал ада на земле, точнее на море. Сразу после построения мы объявили общий аврал. Вкусно запахло копченым салом от тировки, ванты бизани клетневали заново прямо на ходу, кто-то висел за кормой в сложной системе обвязок, пытаясь промыть резьбу на транце, на полуюте по левому борту вязали штормтрап, а по правому расположился кто-то из девушек, подшивавший в очередной раз обтрепавшийся штандарт. Вдобавок всем матросам было велено принять приличный вид, и палуба желтела форменными футболками.
   – Все, буквально все, едва услышав, что мы отправляемся за сокровищами, изо всех сил стараются нам помочь, – тихонько ворчал Рамсес, который среди всего этого бардака – а ведь после окончания мелкого ремонта корабль еще и отдраили сверху донизу – вел корабль, проложив кратчайший курс на остров Алегранса.
   День закончился как-то очень быстро, а вечером задуло так, что сравнение с адом перестало быть фигурой речи. Правда, ветер был ровный и попутный, так что жаловаться было грех. Африканская жара перестала ощущаться, а к ночи вообще похолодало так, что выйти на палубу без куртки никто бы не рискнул. «Гончая» неслась на пределе собственных сил, разгоняясь чуть не до пятнадцати узлов, дерево постанывало, снасти звенели струнами, а парусина туго гудела, вода под форштевнем с тихим свистом расходилась шелковыми крыльями. Поначалу спать никто не пошел – симфония южной черной ночи зачаровала всю команду, но пришлось быстро привыкнуть – ветер не собирался меняться. Видно, капитан вышел из оцепенения и по-настоящему захотел попасть на Алегрансу. Наверное, именно поэтому вид у него был такой, как будто он вообще спать перестал.
   Море бережно несло нас в ладонях, ветер лупил в корму, каким бы курсом мы ни шли, на штурвал ставили лучших, и мы летели по Атлантике с хорошей гоночной скоростью.
   – Куда мы так несемся? – курить на баке было мокро, волны легко добивали до палубы, и перекуры временно проходили на юте, где поставили маленький бочонок с водой. – Что там за сокровище такое? – немного подумав, Джо еще добавила: – только версия про очередную тё… прекрасную даму капитана заранее кажется неправдоподобной.
   – Может, там миллион, – идея казалась очевидной.
   – Ага, а те пол-лета, что мы тут спали, миллиона там не было.
   – А может, сокровище только в полнолуние или там в день середины лета можно выкопать, – предположил Рамсес, как главный мистик.
   – В жертву тебя принесем? – обрадовалась Джо. – А то с прекрасными девственницами на борту трудновато. Твоими же усилиями.
   – Ну да, одна ты и осталась. – За это Рамсесу прилетел нешуточный подзатыльник, а мирились мы с Джо еще пару часов. Ответ на свой вопрос мы, кстати, узнали уже вечером. Каким-то образом капитан всегда был в курсе всех разговоров на борту, поэтому вечером он, когда мы все трое были вместе, как бы невзначай сообщил:
   – Господа, послезавтра мы прибудем на Алегрансу. Там у нас будет два дня, а потом мы сразу же пойдем в Испанию. Хочу попасть на Сан-Фермин, посмотреть энсьерро. Рудольф, Рамсес, боюсь, что вам придется остаться присматривать за кораблем и ночной половиной команды. Впрочем, Сан-Себастьян тоже интересный город, насколько я знаю.
   Мы с Рамсесом переглянулись. Черт бы с ней, с корридой, хотя и обидно, но капитан только что выдал себя – во-первых, он собирался отойти от «Гончей» и от моря очень, очень далеко, в глубь страны, так что одна из корабельных легенд только что рухнула. Во-вторых, ему не нравится, что мы обижаем Джо, и он очень явно взял ее под свою защиту. Хотя, конечно, сама Джо поняла это гораздо лучше нас, она здорово повеселела, так что на Алегрансу мы прибыли снова лучшими друзьями, понастроив по дороге богатых планов на серфинг и коктейли на пляже. В конце концов, два дня – это куча времени.
   Первая неожиданность случилась сразу же. Остров – точнее, крошечный островок – Алегранса оказался необитаем, в лучших традициях приключенческих романов, так что доски и джин-тоник взять было неоткуда, пришлось заняться делом. В первую разведывательную экспедицию включили Рамсеса и нескольких крепких парней из его вахты, выдали им карту и наказали – ну, лично Джо наказала – без сокровища не возвращаться. Оставшиеся на борту успели отлично выкупаться и составить культурную программу на вечер, благо она оказалась очень короткой и включала в себя только прогулку до маяка и барбекю. Но разведка вернулась еще до вечера с сообщением, что место, кажется, найдено.
   – Там грот, но подводный. Нырять придется, – озабоченно поведал Рамсес. – Ждем завтрашнего утра.
   – У меня сертификация на ночные погружения, – обиделся я. – У тебя, между прочим, тоже. Пошли сейчас, какие проблемы?
   – Капитан не пустит, – вяло отбрыкался Рамсес.
   Капитан не только пустил, но и велел идти немедленно. Лицо у него было непроницаемое, как всегда, но мне показалось, что дело совсем не в близкой Испании…
   Моряки далекого семнадцатого века свое сокровище не прятали по очень простой причине – нырнуть на нужную глубину без скубы почти не представлялось возможным, так что никто случайный шкатулку бы не нашел. И тем более не вытащил бы на воздух – обитый бронзой ларец оказался невероятно тяжелым даже под водой, мы вдвоем тащили его, надрываясь.
   Выбравшись на берег, мы внимательно осмотрели добычу. Под зеленой бронзой угадывался дуб, на воздухе эта довольно изящная коробочка весила еще больше, до полной неподъемности, как будто была до краев набита иридием. Открывать мы ее, разумеется, не стали – соорудили обвязку и потащили на борт аж вчетвером. Триумфально, под девичий визг, водрузили на стол в кают-компании.
   Капитан не улыбался. Он тихонько погладил ларчик пальцами, а потом без всякого труда откинул крышку – странно, я был уверен, что она приросла намертво, а вышло так, и извлек на божий свет непонятное что-то, больше всего походившее на цветок из серебристого металла – видать, основной вес «сокровища» приходился на упаковку.
   – Это что? – невежливо поинтересовался я.
   – Ничего интересного, сами же видите, – пожал плечами капитан. – Странные бывают у людей представления о сокровищах. Завтра днем отходим, а пока всем отдыхать.
   Я стоял ближе всех и видел, что у него дрожат пальцы. Поэтому и уходить из кают-компании никуда не собирался. Джо с Рамсесом тоже остались. И Алан.
   – А вы знаете, что именно на месте Канарского архипелага древние ученые располагали Атлантиду? – поведал капитан, не оборачиваясь, – и есть такое мнение – не слишком популярное, но мне кажется, что Гермес Трисмегист что-то в этом понимал… Так вот, он говорил, что даже самая малая часть может обладать всеми свойствами целого. И эта неизвестная безделушка, надеюсь, тоже.
   Намек был более чем ясен, но я все-таки решил выяснить назначение попавшего к нам артефакта.
   – А вам это все-таки зачем?
   – Если бы вы лучше изучали классику, Рудольф, – капитан говорил сквозь зубы, как будто ему было больно, – то знали бы, что атланты никогда не видели снов. – И то ли сказал совсем тихо, то ли подумал очень громко, – и я тоже больше не хочу их видеть.

Святая Анна

   Как угрюмый кошмар исполина,
   Поглотивши луга и леса,
   Без конца протянулась равнина
   И краями ушла в небеса.
Константин Бальмонт

   Дни становились все дольше и светлее, но при этом, вопреки всякой логике, делалось все холоднее и холоднее. Даже Джо, которая бывала на севере и смеется над европейскими зимами, начала мерзнуть. Слава богу, хотя бы шубы с унтами нам надевать не приходилось, современные искусственные материалы гораздо лучше греют, занимая намного меньше места. Хотя капитанская вахта с капитаном во главе современные технологии игнорировала. Может, и к лучшему – должно же в мире (да и в море) быть хоть что-то постоянное.
   Короче говоря, мы шли на север. На северную оконечность Аляски, если быть точным.
   Жаль, конечно, что к Золотой лихорадке мы опоздали на сотню лет, но все равно интересно, и романтика белого безмолвия не должна была никуда деться. Да и дела там у капитана какие-то были.
   Выходя поутру на вахту, я привычно прихватил с собой темные очки, но сразу же понял, что они мне еще долго не понадобятся. Небо, с которого последнее время почти не уходило солнце, затянуло серым, прижало к морю – по-моему, задрав голову, я не сумел разглядеть в густом мареве клотик грота. Хотя, наверное, дело было не в самих тучах, а в валившем из них снеге. Через десять минут после восьми склянок с нас можно было рисовать рождественскую открытку, еще через пять я погнал свободные руки на практически бесполезную уборку. Потом пришлось обрадовать команду парусным авралом и быстренько укатать все паруса – под секущей ледяной крупой и соответствующим ветром. GPS предсказуемо сошел с ума и метался, меняя показания по пятнадцати раз в минуту, а магнитный компас заваливало сухим колючим снегом. Я закурил прямо на юте и рискнул чуть-чуть скорректировать курс, направив «Гончую» ближе в сторону не слишком далекого берега. Оказалось, я был прав. Когда на мостике в неурочное время появился капитан – а наступающий полярный день размыл границы между вахтами, и мы практически обходились без четверти команды, включая и капитана, и привыкли уже полагаться только на себя – он, посмотрев на карту, ткнул пальцем в бухту, где нам предстояло пережидать непогоду.
   Холодно было нечеловечески, пальцы с трудом сгибались, несмотря на варежки, снег летел со всех сторон, больно колол лицо, забивался под одежду и в рот, мешал дышать, ветер стонал в снастях и тычками в борт сбивал корабль с курса. Спрятаться в теплую рубку не получалось, корабль настоятельно требовал моего внимания на палубе. В итоге я отогнал рулевого от штурвала и простоял всю вахту, считай, один. Далось мне это нелегко и, сдавшись наконец, я велел не трогать меня иначе как в случае Апокалипсиса, хлопнул рюмку коньяка и завалился спать – кажется, ко мне подкрадывалась простуда.
   Проснулся я ближе к вечеру, обнаружил, что роскоши заболеть мой организм себе не позволил, отметил, что мы стоим – видимо, добрались до бухты, сварил кофе и выбрался на палубу.
   Ветер со снегом так и не прекратились – пригоршню ледяных игл кинуло мне в лицо сразу же. Вторая порция досталась кружке с кофе и сразу сделала его жидким и холодным.
   – Живой? – поприветствовал меня удачно случившийся рядом Рамсес, – мы прикинули, что на Апокалипсис происходящее все-таки не тянет, и будить тебя не стали. Но тут весело. Осмотришься – и марш вниз варить кофе уже на троих.
   Я поднялся на бак и послушно осмотрелся, хоть это было и непросто – ледяные кристаллы в воздухе видимости не способствовали.
   Прежде всего, кораблей было два. Неподалеку от «Гончей» стояла намертво вмерзшая в паковый лед невысокая стройная трехмачтовая баркентина. Лет ста-ста пятидесяти от роду, прикинул я. Что это, «Эребус», что ли? Или «Террор»? Других кораблей, чья загадочная судьба оборвалась в этом районе, я сходу не припомнил. Впрочем, эта проблема волновала меня несколько меньше второй. Вокруг «Гончей» уверенно, чуть ли не глазах, нарастало ледяное сало.
   Долго любоваться этой страной ледяного ужаса не хотелось, и я спустился в трюм. Вскорости ко мне присоединился Рамсес:
   – Где мой кофе? Оценил?
   – Кофе вот. Оценил. А выйти отсюда мы не можем?
   – Нет. Ну то есть можем, но тогда коротать время нам придется не в относительно спокойной бухте, а где-нибудь на дне. Так что зимуем.
   – Март на дворе, какое «зимуем»? А капитан где?
   – У соседей с визитом.
   – А соседи-то кто? – наконец вспомнил я.
   – Русские. «Святая Анна». Пропали сто лет назад, когда пытались пройти Северный морской путь в одну навигацию, да так тут и остались, как выяснилось.
   В кают-компанию спустился капитан и сообщил, что вечером мы ждем двадцать пять человек гостей, в том числе даму, так что не будем ли мы так любезны все подготовить. Я невольно заметил, что в этих широтах капитан выглядит чуть-чуть более материальным, чем всегда.
   Команда «Святой Анны» прибыла точно к назначенному времени, предводительствуемая капитаном – совсем молодым брюнетом с лихо закрученными черными усами. Дама с ним тоже была, с глазами ундины и нежной фигурой, хоть и закутанной в какие-то кожаные, отороченные мехом одежды. Имена у всех гостей были совершенно непроизносимые, мне удалось запомнить только, что капитана зовут приблизительно Георгом, фамилия его – Брусилов, имя же прекрасной медсестры осталось за пределами возможностей моего речевого аппарата. Может, оно и к лучшему, поскольку сложные личные отношения внутри экипажа у них явно имелись и без моего участия. Мрачны они все были несоответственно ситуации.
   – Мы рады приветствовать вас в Арктике, господин Кэссиди, – начал свой тост русский капитан на приличном английском языке. – Сколь бы негостеприимным это ни звучало, я от всей души желаю вам поскорее уйти отсюда.
   – Благодарю, – наш капитан, кажется, слегка удивился, – я планировал переждать здесь непогоду и двинуться дальше уже через пару дней.
   – У вас не получится, – скорбно покачал головой капитан Брусилов, – север вас не отпустит. Как не отпускает нас уже почти сотню лет. Местные боги жестоки и не любят чужаков.
   – Местные боги, – повторил капитан с великолепной иронией, – я знаю только одного Бога, господин Брусилов.
   – Зря вы так, Кэссиди, – устало возразил русский, – Господу нет дела до таких мелочей, поверьте. Он предоставляет нам самостоятельно распоряжаться своей судьбой. У меня было время это выяснить.
   – У меня тоже было время выяснить обратное. Впрочем, давайте не будем ссориться.
   Звякнули стаканы с грогом, и разговор поспешно перешел на безобидную тему инуитского быта, охоты на морского зверя и обещания познакомить нас с местными жителями. Поохотиться на каких-нибудь нерп или прокатиться на собаках я бы не отказался, но забыть про мрачное пророчество никак не мог. Поэтому через полчасика, когда русский штурман вышел покурить, мы трое, не сговариваясь, последовали за ним.
   Человеком он оказался неприятным – с ходу, набивая трубку, выразил удивление присутствием Джо и попытался было предположить, какие именно обязанности она исполняет на борту. Джо начала было отвечать, но тут на удивление спокойно вмешался Рамсес:
   – Прошу вас, не говорите непоправимого. Иначе нам с Рудольфом придется выбросить вас за борт. Просто чтобы спасти вас от нашего капитана. А может быть, и вашего.
   – И в мыслях не было, – вроде как извинился штурман. – Прошу прощения, мисс.
   Джо кивнула и поинтересовалась:
   – Что имел в виду ваш капитан, когда говорил о местных богах?
   – Если в общих чертах, то здешняя богиня за что-то на нас озлилась и не хочет выпускать отсюда. Но лучше спросите у шамана, завтра он наверняка вас навестит.
   Вечер закончился скучно, а шаман на следующий вечер нас и правда навестил – сухонький старичок с невероятно синими глазами, в которых, кажется, не было зрачков. Капитан принял его у себя в каюте, приказал подать туда ужин (отдельно подчеркнув, что желает видеть на столе только блюда, каких здесь не знают), извлек из личного погребка лучший имеющийся там виски, ну и без нас, конечно, не обошлось. Старик начал говорить без расшаркиваний и предисловий:
   – Арнапкапфаалук не отпустила прежнюю лодку и вряд ли отпустит вас.
   – Почему? – только и поинтересовался капитан. В его голосе слышалась еще не сталь, но ее отзвук.
   – Вы нарушаете ее покой. Распугиваете зверя. Не воздаете ей должных почестей.
   – Еще я бы воздавал почести языческим божкам, – хмыкнул капитан.
   – Согласен, – поддержал Рамсес, – как погода успокоится, заведем движок на полную, да и уйдем отсюда, древние боги современные технологии в расчет принимают редко.
   – Что ж не ушли до сих пор? – шаман улыбался, хотя вряд ли наше присутствие здесь доставляло ему удовольствие. Или наоборот, стосковался по образованным собеседникам и не отказался бы коротать остаток жизни с нами под боком? – Море здесь подчиняется только Арнапкапфаалук. И погода тоже.
   – И что же вы предлагаете делать?
   – Попросить. Уйти подальше от берега и попросить богиню о прощении. Смиренно и без зла в душе.
   – Попросить? – мертвым голосом переспросил капитан. – Попросить? Мне? Языческую богиню? – и надолго замолчал. Потом поднял взгляд от стола и медленно, тяжело сказал: – Рамсес, простите, вынужден препоручить гостя вашему вниманию. Мое почтение, – и вышел из каюты. Только что дверью не хлопнул.
   В светских беседах мы трое не очень сильны, но все-таки справились, напоили шамана до полусмерти и отрядили двух матросов его проводить.
   – Ну и что это было? – спросила Джо, когда мы переместились в мою каюту с целью военного совета. Тем более что каюта временно была не только моей – на борту было здорово холодно, и мы с Рамсесом приняли решение переселиться в одну каюту; спать вдвоем в маленьком помещении заметно теплее.
   – Гордость у кэпа взыграла, что…
   – Есть в Библии такое слово – «гордыня», – возразила Джо, думая о чем-то своем.
   – Есть, – согласился Рамсес. – А делать-то что, знаток священных текстов?
   – Подождать, пока успокоится, и поговорить? Или врубить движки и попытаться отсюда свалить?
   – А хуже не будет? – встрял я.
   – По-моему, про трусость в Библии тоже сказано, – утешила меня Джо.
   Капитан появился только к утреннему построению, велел команде очистить корабль от снега и наледи, да-да, и такелаж тоже, а нас троих пригласил к себе в каюту.
   – Садитесь, – махнул он рукой, – давайте без церемоний.
   Выглядел он… неважно. На все свои триста лет, пожалуй. И молчал долго. Потом все-таки заговорил:
   – Я разговаривал ночью с местной богиней. Предупреждая вопросы – да, я ее просил, и мне бы не хотелось это обсуждать. – И снова замолчал. Продолжил: – Она отпустит корабль. И команду отпустит. А меня не отпустит. Никогда, – это слово он выговорил с каким-то суеверным ужасом. – Я полагаю, с кораблем вы справитесь и без меня.
   Я растерялся. Как это – «Гончая» без Ричарда Кэссиди? Она вообще ходить без него сможет? А его вахта? А я, в конце концов? А он сам без нас? Да ерунда это все, не может такого быть.
   – Чего-то я не пойму, господин капитан. – Твердо сказал Рамсес, – вы собираетесь бросить свой корабль, чего капитан сделать никак не может, или полагаете, что мы все бросим вас, что еще менее вероятно? В моем случае так уж точно.
   – И в моем, – кивнула Джо.
   – В моем тем более, – присоединился я.
   В самом деле, что такое, до конца света черт знает сколько времени, так что терпеть меня капитану Кэссиди еще долго, надоесть успею.
   – Вы не понимаете, на что соглашаетесь, господа. Вас что ли на земле никто не ждет? В конце концов, я ведь и приказать могу.
   – Конечно, не понимаем, дети же малые, особенно я, – согласился Рамсес, – бывают, знаете ли, случаи, когда на приказ и наплевать можно.
   – Вы забыли про команду, – по-прежнему не соглашался капитан. – Требовать от них таких жертв я не вправе.
   – После всего, что вы им дали, еще как вправе. – Заверил Рамсес. – Но с командой я поговорю. Особо слабые духом смогут свалить по суше, тут не такой и край мира.
   – Не уверен, – возразил капитан, – сами знаете, иногда мы можем оказаться не совсем там, где полагает GPS. Но проблему я вам обрисовал. Думать можете долго. При желании – практически вечно.
   – Надо правда, что ли, с командой поговорить, – буркнул Рамсес, когда мы вышли из капитанской каюты, – а то забавные перспективы открываются, ничего не скажешь.
   – Надо, – согласилась Джо, – только давай сам, а то у меня дела кое-какие. – И убежала.
   – Какие тут могут быть дела? – нахмурился старпом, но развивать тему не стал и пошел в кают-компанию.
   Я остался один, а поскольку дел действительно никаких не предвиделось, только книги мне и оставались. Японские сказки, если конкретно. В японских морях, оказывается, водится столько разнообразной ерунды, вроде призраков, боящихся табачного пепла, и духов утонувших монахов, топящих корабли из непонятных соображений… В общем, в Японию мне совершенно не хотелось.
   День тянулся хмуро, да еще и Джо куда-то пропала, не появилась ни к обеду, ни к вахте, что уж вовсе никуда не годилось. Вахту я, конечно, взял на себя, но тревога все крепла и крепла. Мало ли, свалилась в какую-нибудь ледяную расщелину… Короче говоря, к середине дня, после визитов к соседям и в инуитское становище, где Джо тоже не оказалось, снарядили настоящую поисковую партию. Вернулась та ни с чем.
   В эту ночь на «Гончей» не спал, кажется, никто. Вот только сделать мы ничего не могли. Сидели в кают-компании, жгли свечи, пили кофе, выдвигали время от времени какие-то нелепые прожекты и ждали известий от инуитов, которые согласились помочь в поисках.
   Джо вернулась под утро – тихая, бледная и жестоко замерзшая (к вечеру она слегла с тяжелой простудой).
   – Ругать будете потом, – сообщила она, – а пока, если мы не собираемся здесь задерживаться, можно готовиться к отходу.
   – Джоанна, вы ничего не хотите объяснить? – поднял брови капитан. – После того, как выпьете грогу, конечно.
   – Хочу. Только не так публично.
   В результате мы снова оказались в капитанской каюте вчетвером.
   – Арнапкапфаалук, ну и имечко у нее, согласилась нас отпустить, – сразу же сообщила Джо.
   – И как вам это удалось? – поинтересовался капитан.
   – Попросила, – сообщила Джо, – смиренно и как там еще положено. Она очень не любит мужчин, здешняя богиня. А я девочка, мне и попросить не стыдно. Смирение главная добродетель, и все такое. И вообще…
   – Что вообще?
   – У нас тут недавно был вечер библейских цитат, так вот там, между прочим, сказано, – она помолчала, собирая в голове латинские слова: – petite et dabitur vobis [14 - Просите и дано будет вам (лат., Мф 7:7)]…

Посмотри в глаза чудовищ

   Сумрак над морем
   Лишь крики диких уток вдали
   Смутно белеют.
Мацуо Басё

   Лодку я заметил около полуночи, когда мы трое сидели на баке с изрядной толпой матросов капитанской вахты. Покуривали, пили чай и слушали истории, которые рассказывал боцман.
   …Когда капитан объявил, что следующим портом стоянки станет Нагасаки, мы несколько удивились. Так далеко на восток нам пока забираться не приходилось. Пояснений не последовало. Мы лениво строили догадки, в основном кружащие вокруг японских школьниц, суши и саке, но вскоре стало доподлинно известно, что у капитана там старые друзья.
   – Насколько старые, интересно? – Джо сильно выделила голосом слово «старые».
   – Так с семнадцатого века, мэм, – охотно ответил кто-то из матросов.
   – С семнадцатого века. В Нагасаки. У англичанина. Что-то не складывается, по-моему.
   – Мы в самом деле ходили в Японию, мэм, – подтвердил боцман и добавил гордо: – Wanneer staatsbelangen op het spel staan, mogen formaliteiten verwaarloosd worden. [15 - Если этого требуют интересы короны, формальностями можно и пренебречь. (голл.)]
   – А теперь по-человечески, пожалуйста.
   – Если можно хорошо заработать, поднять чужой флаг – не позор, – ухмыльнулся Алан и вернулся к историям своей бурной молодости. – Вот как раз тогда, в Нагасаки, была у меня одна гейша, вся как фарфоровая куколка…
   – Как же, гейша, – неизвестно чему возмутилась Джо. – Понятно, что для красноголовых варваров любую портовую шлюху гейшей представят, но вы же умный человек, Алан, понимать должны, что гейши вам не по карману. Плюс они предназначены не совсем для тех утех, о которых вы думаете. Ну и кроме того, гейши вообще сильно позже семнадцатого века появились, кажется.
   – Вот именно, – поддержал ее Рамсес. – Помните, у Геродота раза три написано, что такой-то царь продал свою дочь в публичный дом? Кто в это поверит, интересно? Понятно же, что ему просто в каком-то борделе сказали, что вот это у нас царская дочь, не желаете ли попробовать за миллион денег?
   – Ошибаетесь, сэр, – возразил боцман, – вы не представляете, как белых там уважали…
   – Тихо оба, – прервал я. – Лодка на два часа. А вы, Вильямс, тут просто так сидите? Что бы случилось, не будь тут меня, интересно? – впередсмотрящий, увлекшись мыслями про трехсотлетнюю гейшу, непосредственными обязанностями явно пренебрегал. – Марш на мостик докладывать.
   Лодка шла быстро, а мы еще быстрее, так что через пару минут мы ее разглядели. Это оказалась небольшая плоскодонка, в которой толпилось человек десять. Мало того, что на таком корытце в открытое море не выходят, так еще и выглядели они… странно. Ну то есть японцы как японцы, конечно, но на дворе двадцать первый век, а не семнадцатый, хотя на борту «Гончей» и может создаться такое впечатление. Кимоно давно носят только на праздниках и карнавалах, а уж для моря эта одежда совсем не годится. Неизвестный экипаж сходство со старинной гравюрой совсем не смущало – сигнал тревоги они подавали вполне современный и международный. Аниматоров с праздника, посвященного Сиоцути, богу морских дорог, унесло в море? Морские боги шуток над собой не терпят… Короче, еще через десять минут мы приняли лодку по левому борту.
   – Эй, на палубе, – крикнул один из японцев по-английски, – ведро не дадите отчерпаться? – у меня шевельнулось какое-то смутное воспоминание, ведь читал я буквально пару месяцев назад про японских духов, и, кажется, про ведро там тоже было, но ничего конкретного я не вспомнил.
   – Ведро? – переспросил Рамсес, – может, поднимитесь на борт, доставим вас на берег?
   – Ведро дайте, пожалуйста, – повторил японец.
   – Под баком ненужное ведро должно быть, сбегай, – послал кого-то боцман.
   К этому моменту вся толпа с бака переместилась на главную палубу, японские моряки, отказывающиеся от помощи, нас отчаянно заинтриговали. Ведро – аутентичное, парусиновое – принесли быстро. И, когда матрос уже спускался по штормтрапу, вдруг послышался голос капитана:
   – Стойте! – если бы это не был наш капитан, я бы сказал, что он испуган.
   Матрос послушно замер.
   – Поднимайтесь обратно на палубу, – велел подошедший капитан. Перегнулся через фальшборт, сказал несколько слов – наверное, по-японски. А потом достал из кармана трубку и выбил о планширь, так что пепел посыпался вниз, в воду и в лодку. Экипаж лодочки обиженно зашумел, но от нашего борта они отшвартовались и резво погребли, чтобы не угодить в кильватерную струю.
   Твою же мать. Точно. Японские призраки моряков, боящиеся пепла. Утопили бы они нас, и все. Ну, то есть попытались бы.
   – Как же они, не отчерпавшись… Да и вообще, в таком тазике в море, – вслух пожалела Джо.
   – Вы, кажется, осуждаете мои действия? – поднял брови капитан.
   – Никак нет. Извините, сэр.
   – Так-то лучше. Вахта – по местам, а вас, господа, и Алана заодно, прошу в штурманскую.
   В рубке капитан тяжело опустился на стул, сгорбил плечи. Я неожиданно понял, что он тоже умеет уставать. Даже тогда, когда мучили его дурные сны – там, в районе Атлантиды – сомневаться в его силах никому не приходило в голову.
   – Алан, неужели ты не смог их узнать? Не ожидал от тебя.
   – Узнал, конечно, – пожал плечами боцман. – Ну и что? Раз они призраки, надо было им в помощи отказать, что ли?
   Капитан молчал, только закусил губу и крутил в руках блестящий латунный транспортир. Латунь, кажется, гнулась под пальцами.
   – Если бы вы дали им ведро, они бы утопили с его помощью «Гончую».
   – Утопить «Гончую» одним ведром? – недоверчиво спросил Рамсес, и наши реплики прозвучали одновременно:
   – Утопить «Гончую»?.. Это вообще возможно? – я (да и все остальные) почему-то был свято уверен, что уж «Гончая» -то никогда не утонет. Как и Летучий Голландец, к примеру.
   – Да. Нет. Не знаю. Это самый обычный деревянный парусник, не очень новый. В нем нет ничего мистического. Вполне возможно, что злые восточные духи с ним бы справились.
   Обычный парусник? «Гончая» – обычный парусник?
   – Что за ужас в глазах, Рудольф? – капитан, кажется, рассердился. – Вы воображали, что это корабль-призрак? И как бы, интересно, вы на нем служили? Вы еще не умерли, насколько мне известно – по крайней мере, мне вы об этом не докладывали.
   – Короче говоря, – продолжил он после недолгого молчания, – будьте осторожны, пожалуйста. Вы не знаете ни этого моря, ни здешних людей, ни здешних духов, а им всем не за что вас любить. Алан, черт тебя подери, будь любезен вспомнить о Японии что-нибудь, кроме своих баб. Свободны!
   – И зачем мы в Нагасаки идем, если капитан так боится? – шепотом спросила Джо, когда мы уже спустились вниз и прощались, прежде чем разойтись по каютам.
   – Может его тоже какая-нибудь гейша ждет, – предположил Рамсес, – причем его – точно гейша, самая лучшая и дорогая.
   Джо идея явно не понравилась, и я поспешил предложить свою, чтобы ее отвлечь:
   – Может, потому и идем, что боится? Типа посмотри в лицо своим страхам и все такое…
   – Вот еще, стал бы он в целях личной психотерапии кораблем и командой рисковать.
   – Господа офицеры, стойте, – поднял ладонь Рамсес. – Вы вообще в состоянии представить то, что испугало бы нашего капитана? Вот эта японская мелочь? Не смешите меня.
   К счастью, книжку ту я все-таки забыл накрепко и из всех японских чудовищ сумел вспомнить только девочку из «Звонка», которая особого ужаса не вызывает, поэтому спать мне ничто не мешало. А с утра небо затянуло холодным перламутровым туманом, сквозь который бледной жемчужиной желтело солнце, и двигались мы еле-еле. На моей вахте, по-моему, ни разу не разогнались больше, чем до двух узлов, и я вообще не выходил из рубки, где было сухо, тепло и лежал томик «Гэндзи Моногатари». К вечеру слегка раздуло, по палубе стало можно передвигаться без опаски, «Гончая» побежала чуть резвее, а стоячий такелаж на ощупь сделался совершенно стеклянным – слабый ветерок оказался ледяным, пальцы без перчаток не держали сигарету.
   Сдав вахту капитану, я пробирался на бак, но на главной палубе остановился, с трудом веря собственным глазам. Один матрос капитанской вахты, пристроившись на бочке, играл на скрипке, а два других отплясывали жигу – не то недоразумение, которое нынче называется «ирландскими танцами», а настоящую. На плече у каждого был повязан широкий красный шарф.
   – Алан, по какому поводу танцы? – поинтересовался я, добравшись до бака и прикурив последнюю вечернюю сигарету. Баковым посиделкам погода никак не способствовала – бухта швартова, которую я себе облюбовал, уже покрылась тонкой корочкой льда.
   – Верное средство от нечистой силы, сэр.
   – Не море, а какой-то чертов бестиарий. – От души выругался я. – Нас ждет очередная интересная встреча?
   – Сэр, скажу, как на духу – Дик… ну то есть господин капитан… тут в свое время здорово набедокурил. Ждать всякого можно.
   Мне было холодно и хотелось спать, осуждать бурную молодость капитана, а тем более обсуждать ее с командой не было никакого желания, поэтому я выбросил окурок в море – вчерашний дурной пример оказался заразителен – и пошел вниз, выпить чашку чая перед сном. В кают-компании Джо с Рамсесом играли в шахматы.
   – Посмотри, как я сейчас мат в три хода поставлю, – радостно завопил Рамсес, но тут корабль тряхнуло, и фигуры полетели с доски. Потом тряхнуло еще раз, сильнее, так что я сам чуть не упал.
   – Там же штиль был, – пожаловалась Джо, потирая затылок – ее угораздило стукнуться головой о переборку. – Рудольф, зачем ты испортил погоду?
   – Это не я, это капитан. Прошу простить, но я пожалуй вернусь на палубу, – укачало меня мгновенно, скулы сводило.
   – Подожди немного, я с тобой, – Рамсес поднялся, подхватил брошенную рядом куртку. Джо, понятно, нас тоже не покинула.
   О штиле говорить не приходилось. Ветер налетал шквалами, в воздухе стояла стена мелких брызг, пена ложилась полосами по ветру. Баллов семь, пожалуй.
   – Я на бак не пойду, – отказалась Джо. На ней был только толстый свитер, волны на баке промочили бы ее насквозь, и мы поднялись на ют.
   – Разрешите здесь покурить? – спросил Рамсес.
   – Садитесь, – махнул рукой капитан. – И очень вас прошу, делайте вид, что ничего не происходит – тогда он уйдет. Особенно это касается вас, Вильямс, – добавил он специально для рулевого.
   – Кто, кто «он»? – тихо спросила Джо, наклоняясь к моим сложенным ладоням прикурить. – Куда не смотреть?
   …у самого борта из моря вставала массивная черная фигура, тянула к кораблю руки. Со скользкой кожи потоком лилась вода, а на черном лице сверкали зеркальным блеском багровые глаза.
   Желудок сжался, кровь бешено заколотилась в ушах. Я вцепился в банку, на которой сидел, но остался на месте.
   Капитан молча смотрел в горящие багровые огни, не выказывая ни малейшего волнения. Чудовище открыло острый клюв и прогрохотало:
   – Ну что, страшен я?
   …по-моему, мы все-таки оказались в той дурной книжке сказок. Вот сейчас герой ответит абсолютно непобедимому монстру, что он совсем не страшный, а страшно – искать свою дорогу в жизни, и монстр свалит, посрамленный. Или не свалит – вряд ли такие методы больше одного раза работают. Или придется задействовать маленькую бомбардель, всегда стоящую на юте. Она, конечно, не заряжена, но ведь и «Гончая» – не рыбачья лодка, и утопить ее не так просто, если вообще возможно. Но пока я размышлял, все разрешилось намного проще, по классике.
   – Ты? – поднял брови капитан. – Нет. Вот одиночество – это страшно.
   Я чуть не засмеялся от неожиданности, а вот чудовище… обиделось. Открыло клюв еще пару раз, как будто задыхаясь, и, не найдясь с ответом, обрушилось обратно в море, обдав нас холодной волной.
   Капитан, мокрый, но невозмутимый, подошел к нам:
   – Теперь вы знаете и ответ на свой вопрос, и причину нашего захода в Нагасаки. Попрошу об этом не болтать. А теперь, Джо, быстро идите переодеваться, вы промокли насквозь.

Собачий сёгун

   Таинственной тёмной ночью
   Подкрадывается лис
   К прекрасной дыне
Мацуо Басё

   После встречи с морским монахом умибозу мелкая японская нечисть оставила «Гончую» в покое, убедившись, что наш капитан ей никак не по зубам, да и с то ли богом, то ли демоном ветра Фудзином Кэссиди тоже договорился, судя по всему. Дул крутой бакштаг, и мы делали узлов шесть, пока не вошли в узкий пролив и не срубили парусину. До пункта назначения оставалось всего ничего, заметно потеплело, и я валялся на баке, перечитывая сборник сказок и восстанавливая в памяти подробности про умибозу, призраков-фунаюрей и Фудзина. Солнце приятно пригревало спину сквозь куртку, и в конце концов я чуть не заснул прямо так, растянувшись на палубе.
   – Сигарету дай, – ткнула меня ногой Джо, поднявшаяся на бак. Со вчерашнего дня она была какая-то совсем несчастная, будто бы пришибленная, и я не стал комментировать ее поступок, просто аккуратно свернул две самокрутки с шоколадным табаком.
   Джо не поблагодарила – глубоко затянулась и устремила невидящий взгляд на горизонт, а точнее – на берега пролива и порт Нагасаки.
   – Значит, все-таки женщина…
   Мне захотелось сказать что-то вроде «бедная девочка, что ж ты так убиваешься», но инстинкт самосохранения не позволил. Госпожа второй помощник сантиментов не терпит, как известно. Поэтому я трусливо сбежал на мостик помогать Рамсесу швартоваться.
   Пока пришвартовались, пока уладили формальности с портовыми властями, пока подключились к электричеству и воде, наступил вечер. Капитан выстроил команду на юте и велел всем, кроме траповой вахты, убираться в город и трезвыми не возвращаться. Нам в общем-то и самим не особо хотелось изучать музей атомной бомбардировки, поэтому мы послушно отправились в какой-то бар со стенами психоделической расцветки и принялись за сложносоставные многослойные коктейли. Я сам не слишком их люблю, поэтому ограничивался джин-тоником, а вот Джо пила с угрюмостью камикадзе, собирающегося в боевой вылет, и, не задумываясь, мешала пиво с горящим абсентом. Вечер предсказуемо закончился рано, и обратно на борт мы ее тащили чуть ли не на руках. Чуть ли – потому что она вырывалась и требовала поставить ее на землю.
   – Джо, пожалуйста, постарайся пройти по трапу сама, – на вахте стояли ее же матросы, устало объясняющие желающим немедленно попасть на борт, что это можно будет сделать только завтра, и показывать им вахтенного офицера в таком состоянии было бы не совсем правильно.
   Джо собралась мгновенно, холодно кивнула вахте, прошла по трапу, прямая и строгая, но вот спускаясь на палубу, не устояла на ногах. Досадливо мотнув головой, Рамсес бросился ее поднимать.
   – Ой… смотрите, собачка, – хихикнула Джо, сидя на палубе.
   – Радость моя, – вздохнул Рамсес, – иди спать, нет на борту никаких собачек, разве что сукин сын Морган, и тот кот.
   – И еще кобель с красивой египетской кличкой Рамсес, – не удержался я.
   – И щенок по имени Рудольф, – тут же нашелся старпом.
   – Ну вас, – обиделась Джо, – иди сюда, собачка, бедная… – и поползла на четвереньках куда-то к гроту, где за висящими бухтами снастей и в самом деле жалось к мачте что-то темное.
   – Не бойся, – уговаривала Джо, протягивая руку.
   Ответом ей было тихое, но вполне явственное рычание, но Джо это не обескуражило. По всей видимости, она готова была выцарапывать животное из укрытия хоть до самого утра, а потом изливать на него любовь и ласку. Собака сдалась первая и вышла под слабый свет.
   Это оказалась лиса. Темно-рыжая, изящная, с седоватой мордой. Оскалилась, махнула хвостом и порскнула по трапу незаметной тенью.
   – Лисичка…
   – Быстро в каюту, – не выдержал Рамсес.
   – Кицунэ, – заключил он, когда Джо послушно убрела, разом растеряв тягу к приключениям.
   – Кицунэ, – согласился я, – для них триста лет не возраст.
   Так и не придумав, что делать с Джо, мы разошлись: Рамсес пошел расписывать своих на вахты, а я отправился на ют грустить – на баке обосновалась капитанская вахта, прилежно выполняющая приказ начальства. Смех, шум и время от времени затягиваемые хором шанти – допеть до конца хотя бы одну они так и не смогли, но это их не смущало – здорово мне мешали, а еще хотелось курить, но разогнать их я не мог. На сердце было тяжело. Меня бы ни одна женщина не стала бы ждать три сотни лет. Девчонок за жизнь было немерено, морская форма на них действует убийственно, в любом порту кого-нибудь можно подцепить в первый же вечер… а много в этом смысла? Во Фленсбурге я провел зиму с Эммой к взаимному удовольствию, но о новой встрече даже и речи не шло. Меня никто нигде не ждет, и возвращаться мне некуда. Хорошо, что я пока не собираюсь возвращаться…
   – Доброй ночи, Рудольф, – негромко окликнул меня капитан, поднявшийся на ют. Удобно оперся о фальшборт и стал набивать трубку. Посмотрел на меня и разрешил:
   – Курите.
   Я с благодарностью достал сигарету – пижонить с самокрутками повода не было.
   – Грустите, Рудольф? – поинтересовался капитан непривычно мягко. В отсветах тлеющего табака его лицо потеряло всякую жесткость, складка у губ словно бы разгладилась, да и вообще я вдруг разглядел, что камзол на нем надет внакидку – на нем, вольности в туалете допускавшем только в случае невыносимых погодных условий.
   – Нет, сэр. Спасибо, сэр.
   – Грустите. – Кивнул он. – Не стану спрашивать о причинах, я полагаю, что они вполне достойны, и говорить благоглупостей не буду. Посмотрите вот лучше.
   Капитан вытащил из кармана плоский кожаный футляр, протянул мне.
   В синем бархате пряталась бронза, тускло и тепло отсвечивающая даже в свете кормового огня. Карманный секстант, очень старый на вид, но отменно ухоженный.
   – Берите, не бойтесь. Я знаю, вы такие вещи любите.
   Я осторожно вытащил секстант – на ощупь тщательно отполированная бронза оказалась теплой, как человеческое тело. Привычно нашел Полярную звезду, подкрутил винт.
   – Ну, что скажете о нашем местоположении? – с улыбкой поинтересовался капитан.
   – Порт Нагасаки, капитан, – браво отрапортовал я и хотел добавить координаты, которые совершенно случайно запомнил, но тут секстант дернулся у меня в руках, так что я его чуть не уронил.
   – Что за… – я посмотрел вниз, и секстант посмотрел на меня в ответ круглыми застенчивыми глазами.
   – Не бойтесь, Рудольф, – капитан улыбался. – Восток – дело очень тонкое, и вещи тут, случается, оживают, прожив сотню лет. Это называется цукумогами. Вот такую… вещицу мне сегодня подарили. Легче стало на душе?
   – Спасибо, – улыбнулся я в ответ. – Надо будет завтра Джо показать.
   – Джо… – повторил капитан уже без улыбки, – да… Идите спать, Рудольф.
   Спать я не пошел. Пошел искать Алана – Джо мне совсем не нравилась, и хотелось рассказать ей истинные обстоятельства происходящего. Затащив нетрезвого боцмана к себе в каюту и разлив по кружкам завалявшийся в заначке коньяк, я потребовал:
   – Алан, расскажите все, как есть. Черт с ней, с субординацией.
   Боцман колебался.
   – Перед капитаном я вас прикрою, если что, – пообещал я, не особо, впрочем, представляя, как я это сделаю. Наверное, честно сошлюсь на душевное состояние Джо.
   – Ладно, слушайте, – Алан махнул полкружки разом. – Мы здесь бывали… тогда еще. У Японии в те времена был военный правитель…
   – Сёгун, я знаю, – нетерпеливо прервал я. Понятно, что для Алана все это остается экзотикой, но я-то вырос в другое время, и про все эти восточные штучки слышал с детства. – Давайте ближе к делу.
   – Ну вот. Тогдашнего сёгуна называли «собачьим сёгуном», очень уж он любил собак. Например, он запретил убивать бродячих псов. Да и других животных тоже…
   – Ну! – поторопил я. Связь между собаками и дамой нашего капитана была мне все еще неясна.
   – Он это сделал потому, что был женат на лисе, и очень ее любил. – Алан замолчал и уставился в кружку. – А еще у него не было детей, и следующим сёгуном стал его племянник. – Паузы между словами становились все длиннее. – А детей у него не было, потому что жена ушла от него к европейскому моряку, и он больше никогда не женился.
   – Оп-па! – от неожиданности я поперхнулся. Ничего себе капитан дает.
   – Я пойду? – боцман нервничал, несмотря на зашкаливающий процент алкоголя в крови. То ли он, человек старой школы, никак не мог последовать моему совету и наплевать на субординацию, то ли это была страшная тайна, то ли еще что.
   – Идите, – отпустил я.
   На утреннем построении капитан опять отпустил всю команду на весь день – мы явно пришли сюда отдыхать, а не работать прогулочным корабликом. Мы планировали посмотреть знаменитую церковь двадцати шести японских мучеников, но, уже уходя, я опять заметил краем глаза лисью тень. Джо, злая и неразговорчивая, к сожалению, тоже заметила:
   – Опять эта шавка. Брысь!
   – Ты бы поосторожнее, – сказал я прежде, чем подумал. – Капитан не одобрит.
   – Мы что, плавучее общество защиты животных? Пошла вон, тварь!
   Пришлось ей рассказать. Церковь мы все равно пошли смотреть, и даже в китайский монастырь заглянули, но было невесело, и к середине дня мы вернулись на пустую «Гончую» и бессмысленно развалились на диванчиках в кают-компании. Впрочем, минут через десять я подскочил, услышав голос капитана:
   – Вы здесь, господа? – поинтересовался он, входя в кают-компанию. – Неожиданно. Ну что ж… тогда я хотел бы представить вас своему старому другу.
   Мне очень хотелось посмотреть на придворную даму эпохи Эдо и на лису-оборотня тоже, но подобный способ поставить Джо на место показался мне слишком жестоким. Но тут капитан добавил что-то совсем неожиданное:
   – Прошу вас, отец.
   В кают-компанию вошел невысокий пожилой японец в черной рясе и с тяжелым крестом на шее. Я подумал и встал.
   – Отец Иосиф, священник церкви Оура. Мой очень старый и очень хороший друг. Отец, это мои офицеры.
   – Надеюсь, нам еще выдастся случай пообщаться по-настоящему. – Улыбнулся священник. И такая это была улыбка, что мне сразу захотелось стать лучше. – А сейчас мне пора, к сожалению.
   Мгновение – и на месте японского священника оказался уже знакомый нам темно-рыжий лис. Оскалился на прощание – и улизнул.
   – А мы думали… – вырвалось у Джо.
   – Что? – удивился капитан, потом, видимо, сообразил. Корабельные сплетни не могли остаться ему неизвестными. – А, вы об этом… – и надолго замолчал.
   – Джо, выйдите, пожалуйста, – попросил капитан наконец.
   – Мне неудобно говорить такие вещи при ней, – продолжил он, оставшись с нами наедине, – но поверьте, господа, я помню отнюдь не каждую… леди, удостоившую меня вниманием. Особенно если дело было триста лет назад.

Компас и астролябия

   Нет ли вестей от экспедиции Лаперуза?
Последние слова
Людовика XVI на эшафоте

   Я думал, что, покинув Японию, мы двинемся обратно в Европу, но вышло не по-моему. День за днем, неделя за неделей на вопрос «на румбе?» звучал с незначительными вариациями ответ «сто восемьдесят», по рации слышалась китайская речь, и мы неуклонно приближались к экватору.
   – А как нынче обстоят дела с китайскими пиратами? – внезапно поинтересовалась Джо, вполглаза дремавшая над книжкой – было тепло и сухо, и свободные от вахты матросы (да и офицеры тоже) предпочитали спать прямо на палубе, закутавшись в спальники.
   – О, личинка штурмана вылупляется, – обрадовался я. Коротать теплый летний вечер в компании только одного рулевого было скучновато.
   – Ничего подобного, – отказалась она. – Чтобы вылупиться, мне нужен кофе. А пока я только про пиратов спросила, а в диалог вступать не собираюсь.
   – Кофе будет, – я дернул за ногу спящего матроса и велел сварить на пару чашек, – а вот за пиратов я не в курсе. Надо будет у кэпа спросить.
   – Что спросить? – поинтересовался Рамсес, показавшийся на верху трапа. До этого он, скорее всего, сидел в каюте и делал вид, что вдумчиво занимается самообразованием, но трюмная духота кого хочешь достанет.
   – Есть ли сейчас в китайских морях пираты.
   – А зачем? Их главную дисциплинарную меру я и так собираюсь перенять – кто следующий напьется так, как кое-кто пил в Нагасаки, рискует остаться без левого уха.
   – Эй! – возмутилась Джо. – А сережки я как носить буду?
   – А я не тебя имел в виду, – Рамсес выразительно покосился на меня. Тут уж я возмутился:
   – Ты меня вообще хоть раз пьяным видел? В ближайшем порту сядем пить ром рюмка в рюмку. Посмотрим, кто первый под стол упадет. – В себе я был уверен. – И уши мне еще пригодятся.
   – А зачем? – насмешливо поинтересовался Рамсес. – Ни мыс Горн не огибал, ни через экватор не ходил. Детский сад на борту.
   Вот чего я меньше всего ожидал в своей жизни, так это злых насмешек от старпома. До сих пор Рамсес в абсолютно любых обстоятельствах оставался спокоен и относительно доброжелателен.
   – Ты чего? – Джо тоже удивилась.
   – Не поверишь, подарок принес. – Улыбнулся Рамсес, – мы же как раз к экватору идем, а вы тут чего-то закуксились.
   Он протянул мне на раскрытой ладони литое, довольно толстое серебряное колечко, украшенное каким-то неопознаваемым сходу узором. Примерно такое же, только золотое, он сам постоянно таскал в ухе. Я как-то не связывал его с морскими традициями, подозревая, что это какая-то египетская фенечка… вытащенная из царской гробницы, например – с Рамсеса сталось бы.
   – Спасибо… – растерялся я.
   – Рудольф, теперь ты должен выйти за него замуж, – обрадовалась Джо.
   – Тебе куплю сережки в порту, – пригрозил Рамсес, – пока Рудольф будет ром искать на предмет проставляться.
   Вообще-то, конечно, радовать нас старпом взялся рановато. До экватора оставалось миль с тысячу, а длительных стоянок в ближайшее время не предвиделось, только длительные переходы – мы зашли, правда, в Тайдун за провиантом и водой, но изучение Азии, по-видимому, в ближайшие планы капитана не входило, и он запретил всей команде выходить из порта, сославшись на проблемы с пограничниками. Так что Китай увидеть мне так и не довелось – пока. А оттуда курс наш пролег в Новогвинейское море. Парочка шуток о салагах и страшных Соломоновых островах, само собой, воспоследовала, но тема быстро себя исчерпала.
   На самом деле «тысяча морских миль» только звучит страшно. При полных восьми узлах это всего-то пять с небольшим суток пути. Правда, дул муссон, так что шли мы довольно крутым бейдевиндом. Но это еще полбеды, намного хуже было то, что муссон приносил с собой дожди. Вахтенные матросы уныло прятались в штурманской рубке, палуба алела оффшорными непромокаемыми костюмами, количество потребляемого табака резко сократилось, под квартердеком потихоньку появлялись лужи, а во время обеда неосторожный вполне мог словить себе в суп дождевую каплю. Зато в кают-компании устраивались целые чемпионаты по настольным играм, а выспался я, кажется, на месяц вперед.
   Так что, выбравшись однажды утром на ют в полной готовности отстоять ближайшие четыре часа под сплошной стеной дождя, я почти не поверил собственным глазам, увидев солнце. По сравнению с предыдущими несколькими днями вахта прошла легко и незаметно, так что к восьми склянкам я расслабился. Тут-то меня и подловили.
   – Дай телефон на минуточку, – попросила Джо, минут пятнадцать назад выползшая на палубу. Я удивился слегка, но дал.
   В следующее мгновение я оказался в воде. Вынырнул я быстро, но это мне не помогло – какой бы скромной ни казалась скорость в восемь узлов, на такой скорости корабль скрывается из виду за считанные секунды. «Гончей» я уже не увидел.
   Очень смешно, черт возьми. Юмористы. Я очень пытался не впасть в панику, и вроде бы даже получалось. Не бросят же они меня? Вода теплая. Волны небольшие. Такому аутотренингу я предавался минуты четыре, а потом рядом взвыла шлюпка. Короче говоря, минут через десять друзья и команда заодно радостно поздравляли меня с пересечением экватора.
   – Сволочи, – с достоинством ответил я. – Пожалуюсь вот капитану.
   Ребята не хуже меня знали, что я этого не сделаю, поэтому Рамсес торжественно пробил мне ухо парусной иглой, вручил стакан рома для постоперационной анестезии и на всякий случай погнал к Александру.
   Капитан, который через двенадцать часов принял у меня вахту, обновку оценил, хотя темнота была глухая, и разглядеть серебряную полоску в ухе было непросто:
   – Вам идет, Рудольф. Будете перед девушками хвастаться, – он странно улыбнулся, и я вдруг понял, что и о любви он знает что-то, чего мне вовек не узнать, а не только о навигации.
   – И при ближайшей встрече стыдно не будет, – добавил он, пообещав тем самым очередную интересную встречу, так что спать я ушел в самом радужном настроении. Прикинул было, что же ждет нас в ближайшее время, но сведений о маритимной мифологии Филиппин, Австралии или Полинезии у себя в голове не нашел. Ну и ладно, интереснее будет.
   …Пора бы мне уже привыкнуть, что радужное настроение ничем хорошим не кончается. Вместо привычного и добропорядочного Вагнера, будившего меня в семь часов утра, проснуться пришлось около четырех, и от не самых приятных ощущений. Я попытался заснуть снова, но внутренности планомерно закручивало фламандской петлей, и по всему выходило, что опять придется проводить остаток ночи на палубе. Я вяло подумал, что бедняга Нельсон умер, наверное, не от полученных ран, а от приступа морской болезни, и решительно вышел из каюты.
   «Гончую» качала тошнотворная мертвая зыбь. Если бы хоть ветер и свежие брызги в лицо… Так нет же, просто качает по килю, и при каждом падении носа корабля вниз рот заполняется вязкой слюной, и больше не хочется жить. Я спросил у капитана разрешения и свернулся на юте в уголке, обняв швартов. Капитан только махнул рукой – он напряженно смотрел куда-то вдаль, иногда берясь за подзорную трубу и отдавая после этого короткие команды рулевому.
   Швартов был холодный и неприятный, непринайтованная бомбардель время от времени пыталась стукнуть меня по спине, и я не выдержал, встал. Подошел к капитану. Авось, даст мне какое-нибудь поручение или расскажет что-нибудь, что отвлечет меня от собственного желудка.
   – Рудольф, не мешайте, – капитан не удостоил меня даже взглядом, продолжая неотрывно вглядываться в горизонт.
   Я спустился в штурманскую за биноклем и тоже посмотрел вперед. Там была земля. Россыпь островов, между которыми, по всей видимости, капитан и собирался лавировать. Под парусами, само собой – к движкам он все-таки относится с легким презрением.
   Как всегда, получалось у него идеально. Матросы замучались, конечно, – ну да у них работа такая. Я и сам хватался за снасти, радуясь возможности хоть чем-то заняться. Когда на палубу выползли первые любители покурить и выпить кофе до завтрака, качка кончилась, морская болезнь тоже, мы спокойно шли по мелкому заливчику – в утреннем свете виднелось складчатое морское дно, а впереди кадром из рекламы кокосового шоколада вставал какой-то райский островок. Я наконец-то закурил первую утреннюю сигарету и с удовольствием посмотрел вперед. Кажется, ждут нас акваланги, фотографии рыб, обломки кораллов, белый ром и серфинг. Так и простоял до самого построения на баке, смутно мечтая о знойных островитянках. И первым углядел два стоявших на якоре корабля.
   Это были фрегаты – поменьше «Гончей» раза в полтора и помоложе примерно на век. Подобранные на гитовы паруса, идеальный такелаж и общая ухоженность не позволяли предположить, что это музей или обломки кораблекрушения, о наличии подобных исторических реплик в этом регионе Земли я осведомлен не был, а значит, с ними-то мы и собирались встретиться. Кто это, интересно? Ответ на свой вопрос я получил минут через сорок, когда мы вошли в ту же лагуну, где стояли фрегат. На одном сверкала надпись «Буссоль», на втором – «Астролябия».
   Что за черт? Их же вроде нашли – экспедиция потерпела крушение, вот и все, без всяких тайн и загадок. Или нет? Я засомневался. Вот же они, стоят спокойно, при свете дня, готовые поднять якоря и сорваться с места в любой момент.
   Когда мы встали рядом с ними, фрегаты оказались вполне реальными. Тут же спустили вельбот, и капитан отбыл с почетным визитом. Мы же смылись на берег валяться на белом песочке. Правда, тут же обнаружилось, что необходимо – с помощью матросов с «Астролябии» – устраивать торжественный обед, и вскоре кок, дико ругаясь, разводил огонь для колоссального барбекю, кто-то разделывал стейки из ни много ни мало акулы, а прочие импровизировали из подручных материалов столы и банки. Выкупаться, правда, мы тоже успели, а вот пообщаться с матросами экспедиции Лаперуза не удалось по той простой причине, что вступать в дружеский контакт с офицерами они отказывались. Правда, молоденький француз в рясе в порыве неизвестно чего подарил Джо обточенный акулий зуб на шнурке, но в целом, особенно с учетом того факта, что ни один из нас не знает французского, коммуникация как-то не заладилась. Придется потом порасспросить команду – между собой матросы болтали вполне по-дружески.
   К обеду начальство тоже сошло на берег. Граф де Лаперуз был отдаленно похож на собственный портрет, висевший в школе моряков – выглядел он моложе и злее, сильно загорел и пренебрегал завитым париком. Джо он поцеловал руку, нам с Рамсесом дружески кивнул, а вот оказавшегося тут же Александра… обнял. Ну а больше ничего не произошло – как и все торжественные обеды, этот оказался адски скучным, только капитаны и опять же Александр оживленно беседовали по-французски. Мы сидели среди офицеров Лаперуза, тоскливо переглядывались, пили и пытались завести светскую беседу – если учесть, что единственным языком, на котором мы как-то сходились, был древнегреческий, зачем-то выученный Рамсесом, можно представить степень удачливости этих попыток. Парадная форма плохо сочеталась с местным климатом, акулье мясо, чуть-чуть отдающее аммиаком – с ромом, а сам неразбавленный ром – опять же с погодой, так что окончание обеда всеми было воспринято с благодарностью. Вечерело, и отчаянно хотелось курить и купаться. Для начала я стащил китель и плюхнулся на теплый песок. Закурил. Команда «Гончей» суетилась, разбирая столы, а вот команда «Буссоли» с «Астролябией» мгновенно разбежалась по кораблям. Ну не стыдно, а? Все оказалось еще хуже – практически сразу по палубам забегали, и якорные цепи потянулись вверх. Экспедиция собиралась отходить.
   – Это мы в такую даль шли пообедать? – поинтересовалась Джо, садясь на песок рядом со мной. – Или они?
   – Надо, что ли, спросить, что это вообще было, – лениво предложил я. Тепло, сытный обед и выпитый ром свели все мои вопросы к мирозданию к одному – нельзя ли прямо сейчас завалиться в койку до утра?
   Так что ответ на свой вопрос мы нашли тремя днями позже, когда вырвались с безымянного островка, споря с встречным ветром, и встали на Санта-Крус, где получили всей островной экзотики полной мерой.
   Почти вся команда прохлаждалась где-то на берегу, немногочисленные оставшиеся матросы при появлении на баке капитана поспешно разбежались, и мы остались вчетвером, дымя в три трубки и одну сигарету. Момент показался мне удачным.
   – Сэр, а что связывает Лаперуза и Александра? – начал я с наименее важного.
   – Господин третий помощник, а вы никогда не интересовались фамилией судового врача? – с улыбкой спросил капитан.
   Я задумался. В судовой роли Александра и в самом деле нет, он числился в капитанской вахте, наличие которой для портовых властей тайна. А почему, собственно? Он вполне живой, насколько я могу судить…
   – Нет, – признался я.
   – Скверно, – посуровел капитан. – Но так и быть, скажу. Фамилия Александра – Эксвемелин.
   Пока я обдумывал эту новость и набирался наглости спросить, как фамилия Джона из капитанской вахты, не Сильвер ли, Рамсес, для которого моя новость таковой видимо не была, уточнил:
   – А все-таки зачем мы встречались с экспедицией Лаперуза?
   – Удивительный вы человек, Рамсес, и ваше происхождение – отнюдь не самое удивительное. Вам неинтересно узнать результаты их исследований? Ни один человек в мире, кроме вас, не знает о судьбе экспедиции, а вы – «зачем»?
   – Мы о ней тоже не знаем, – справедливо заметил Рамсес. – Они с нами не очень разговаривали. Они вообще потонули? Вроде же компас их нашли?
   – По-вашему, люди не могут выкинуть неисправный компас? – капитан был настроен добродушно. – Нет, они не потонули до сих пор.
   – А почему тогда они не вернулись в Париж?
   – Потому что получили возможность и право исследовать места чуть более интересные. Вот лично вы бы предпочли изучать миры, созданные человеческим воображением, или Аляску?

Южный крест

   …и все ближе, ближе вой,
   Улюлюканье и пенье
   Страшного столпотворенья,
   Мчащегося в отдаленье
   На свой шабаш годовой.
Гете, «Фауст»

   Как оказалось, схожие с раем (как минимум климатически) Соломоновы острова оказались преддверием ада не ада, но достаточно серьезного испытания. Ну и в своеобразном чувстве юмора отказать капитану, которому вздумалось после островов Санта-Крус непременно посетить город Санта-Крус, тоже было нельзя.
   – Ну, планы на ближайшие десять лет у нас определились. Боливия, Калифорния, Аргентина – выбирай, не хочу, – ворчала Джо, – а потом перейдем, скажем, к Сантьяго.
   – Предлагаешь проложить новый путь Сантьяго, водный? – полюбопытствовал Рамсес.
   – А он уже есть. Из Англии, – показала ему язык Джо.
   На самом деле в Южную Америку всем хотелось. Понятно же, что Чили дело не ограничится, будет у нас и Эквадор, и, самое главное, Карибское море, со всеми ласкающими ухо истинного романтика топонимами вроде Маракайбо или Кюрасао, а если повезет, и пиратский клад выкопаем. Жалко, конечно, Порт-Ройал давно разрушен, но Ямайка-то и Куба пока на месте, и никто не мешает нам и туда заглянуть.
   Ну да, совсем никто – кроме перехода через Тихий океан.
   Он-то нас и пугал. Вспоминались Магеллановы три месяца и двадцать дней, скудные рационы из сухарной пыли, смешанной с червями, и кожи, снятой с рангоута. И крыс еще. Тем более что стараниями Моргана на борту вряд ли осталась хотя бы одна.
   – Ладно, хватит ныть, – бодрилась Джо, – голод нам вряд ли грозит, экипаж у нас в четыре раза меньше, чем у Магеллана, а опреснители, слава Богу, давно уже изобрели.
   – Да не в этом дело, – хмуро отзывался старпом. – Десять тысяч миль. Ну пусть даже два месяца, если с ветром повезет. В океане. Ты не боишься меня возненавидеть?
   – А я тебя давно уже ненавижу, так что не боюсь.
   – Ну ладно ты. А команда? Будем по утрам устраивать всеобщую гимнастику, днем парочку учебных тревог, а вечером литературные викторины?
   – Короче, господа офицеры, – прервал я эти близкие к эсхатологическим измышления, – у нас выбор есть? Правильно, нету. Так что собирайте шмотки, прощайтесь с пляжем и пойдемте на борт. До следующей твердой земли десять тысяч миль, раньше выйдем, раньше придем.
   …дело вовсе не в скуке, не в этом банальнейшем бытовом чувстве. В конце концов, как человеку может быть скучно наедине с собой? Дело в не имеющем границ, не воспринимаемом разумом одиночестве. Если я как-то и могу представить себе бесконечность, то только как взгляд с нока рея – безразличная равнина со всех сторон, да единственной связью с реальностью – тонкая, кажущаяся такой ненадежной веревка под ногами. И при этом ужасающем одиночестве ты окружен людьми, ты постоянно в тесноте, у тебя нет ни одной минуты, которая была бы только твоей. Просто все эти люди, а заодно и тысяча тонн дуба, меди, резной лиственницы, парусины и пеньки – тоже в каком-то смысле ты, потому что как выживать, так и умирать придется всем вместе. В море нет ничего, там начинаешь сомневаться в существовании мира как такового, не говоря уж о более мелких категориях. Есть только ты сам – и море. Ну и, может быть, Бог. А может быть, и нет. Море само по себе вездесуще и всеобъемлюще, не хуже Бога. Да, пожалуй, в каком-то смысле море тоже есть Бог.
   Так или иначе, наш океанский переход подошел к концу. До Чили оставались сутки пути, не больше – и даже двух месяцев нам в результате не потребовалось, уложились примерно в сорок дней. По мере приближения к реальности экзистенциальные настроения потихоньку уходили, уступая самым простым, самым земным желаниям, вроде мечты о душе с неограниченным количеством воды.
   Сдав вахту капитану, я отправился на бак – во время перехода еженощные посиделки стали нерушимой традицией, в такие моменты вообще хочется как можно теснее связать себя ритуалами. Вот и сегодня на баке уже к концу моей вахты образовались кружки с некрепким грогом – погода стояла тихая, как и положено в Тихом океане (по крайней мере, по мнению Магеллана), делать было почти нечего, и капитан разрешал выпивать по вечерам, ссылаясь на исторический опыт; с мостика казалось даже, что я чувствую запах крепкого, крупно рубленого табака, который в большинстве своем предпочитали матросы капитанской вахты.
   Мне освободили место рядом с Рамсесом, и я блаженно плюхнулся на палубу, потянулся разом к трубке и к кружке, в общем, приготовился отдохнуть как следует под бесконечные байки Алана. Вначале, правда, пришлось, следуя тому же ритуалу, озабоченно поинтересоваться у Рамсеса, не хочет ли он провести литературную викторину, которыми грозился на Санта-Крус.
   – А ты уже удосужился ознакомиться с латиноамериканской литературой? Борхес там, Маркес, последнее путешествие корабля-призрака…
   – Вы бы поосторожнее здесь о призраках, сэр, – шуганулся Алан. А он последний раз напрасно паниковал лет триста назад, наверное.
   – А что? – с любопытством спросила Джо, – Где-то тут до сих пор болтается эскадра Фернана Кортеса? Или сразу Эдварда Тича?
   – Где они сейчас ходят, знать не могу. Но здесь кое-что похуже водится.
   – Хуже Эдварда Тича? – Джо слегка развеселилась. – Посмотрела бы я на это.
   – Даст Бог, не увидите, – убежденно перекрестился Алан.
   Разговор тут же свернул с опасной темы на женщин – Джо, как всегда, принимала в беседе самое оживленное участие – но, видимо, кто-то все-таки сглазил. Ну или просто судьба нам такая выпала.
   Молчащий до того впередсмотрящий вдруг сообщил, как бы в рамках общего разговора:
   – Видите фейерверки?
   Мы замолкли на минуту и тут же услышали крики, и музыку, и выстрелы. Впереди действительно то и дело вспыхивали разноцветные салютные огни.
   – О! Праздник! – обрадовалась Джо.
   – Радость моя, ты уже вообразила себя Русалочкой и готова спасать прекрасного принца, если что? – подколол ее Рамсес.
   – Да молчите вы об этом дьявольском отродье! – взмолился Алан.
   Посмотрев на боцмана, я вдруг заметил, что он до серого бледен под несходящим загаром.
   А веселый корабль все приближался. Я бы сказал, что это была бермудская шхуна, но какая-то непривычная. Наверное, что-то местное. Праздновали там от души, музыка орала нечеловечески громко, но это не помешало им нас заметить – шумно отсалютовали, подняли флаг, засуетились, убирая паруса. И вдруг я понял, разглядел сквозь фейерверки и горящие на палубе огни, что корабль светится бледно-голубым.
   – Доложи господину капитану, – чуточку нервно велел Алан впередсмотрящему. – Хотя нет, сам схожу.
   – Давайте я схожу, – вызвался я. Ужас Алана был мне совершенно непонятен, а капитан мог и разъяснить происходящее.
   – По курсу шхуна, сэр. Или не совсем шхуна… у них какой-то праздник, хотя вы и сами слышите. Судя по всему, они хотят познакомиться с нами поближе.
   – Это хорошо, что хотят, Рудольф, – тускло сказал капитан. – Хуже было бы, если бы прошли мимо. Насколько я могу судить, это Калеуче, корабль колдунов. Увидевший их обречен на телесные страдания и смерть… хотя, может, это не так и плохо, – вдруг добавил он совсем тихо.
   – Простите?
   – Нет, ничего. Если колдуны пригласят нас на борт, все должно окончиться хорошо. Давайте ложиться в дрейф, пожалуй. И будьте так любезны переодеться в парадную форму – вы, Рамсес и Джо. А потом подмените меня, я тоже переоденусь.
   От незнакомого корабля отошла лодка, и вся неспящая часть команды столпилась у левого борта.
   – Господа офицеры, вы все трое со мной, – распоряжался капитан. – Алан, остаешься за главного. Удачи…
   – Тебе удачи, Дик, – бледно улыбнулся боцман.
   Они обнялись. Команда наблюдала за ними молча, а вот мне стало страшно. Да и друзьям моим, кажется, тоже. Что же ждет нас на этой южноамериканской шхуне?
   Капитан сквозь зубы предупредил нас троих:
   – Прикоснетесь к чему-нибудь – убью, – и спустился по штормтрапу первым.
   …что будет непросто, я понял уже в лодке. Гребцы стояли – вряд ли они вообще могли сидеть. Вы можете представить себе существ, у которых одна нога завернута назад и приросла к спине, голова тоже вывернута назад, а все тело покрыто густой шерстью? А я теперь могу. Капитан же невозмутимо кивнул им и сел на банку. Оставалось только последовать его примеру.
   На борту шхуны, впрочем, все было не так и страшно. То есть вся команда состояла из таких же тварей, которые встретили нас в лодке, но на палубе оказались еще и другие. Нам навстречу шагнул самый обычный парень – молодой, крепкий латинос в одних кожаных штанах, протянул капитану руку, поздоровался – кажется, на испанском.
   Капитан ответил, но руки в ответ не подал.
   Парень оскалил зубы в усмешке, покрутил головой и сделал неопределенно-приглашающий жест.
   На палубе стоял огромный стол с руинами обильного пиршества – мы дружно предпочли воздержаться на всякий случай. Непонятно откуда доносилась жутчайшая какофония, имеющая, впрочем, очень четкий и вполне медитативный ритм. Вяло предавались веселью шерстистые чудовища и смуглые полуодетые парни. Мало-помалу все они заметили нас. Заметно оживились. Вокруг нас стягивалось кольцо, и было совсем непонятно, что делать.
   Капитан смотрел на них молча, чуть улыбаясь и щуря глаза. Только задвинул Джо себе за спину. А они улыбались и подходили все ближе
   А потом корабль дернулся и резко упал вниз, как лифт, остановившись на глубине метров в двадцать. Я не успел даже задержать дыхание, но это оказалось ненужным – дышалось под водой легко. Продуться я тоже не успел, но на уши не давило. Команда шхуны оживилась, загомонила – звук (и, кстати, свет) в воде распространялся так же, как в воздухе, а вот двигаться было тяжело. Странные ощущения, ничего не скажешь. Некстати вспомнилось, как я когда-то учился нырять с аквалангом, как на жалких трех метрах глубины охватывала меня глухая, нерассуждающая паника, заставляющая рваться наверх, к воздуху, как хотелось кричать, а кричать было нельзя.
   Вода меж тем становилась все холоднее, и это было единственным признаком растущей глубины. Через борт величественно перевалилось какое-то жирное чудище, похожее на гибрид человека и тюленя, но зато в золотой короне, и сопровождали его три тоненькие девушки с рыбьими хвостами.
   – Мильялобо, – махнул рукой один из членов экипажа, неожиданно подобравшийся совсем близко.
   Я закусил губу, удерживая рвущийся наружу крик.
   – Это местный морской король, – сквозь зубы пояснил капитан, – кажется, нас считают важными гостями, поэтому давайте повежливее.
   А корабль спускался все ниже и ниже, и подошел к самому дну – океан в этом месте оказался совсем неглубоким. Быстро установили трап – насколько мне удалось понять, корявые чудовища здесь были за матросов или за прислугу, а те, что походили на людей – поверить, что это обычные люди, не удавалось – за хозяев. Нас с глубоким поклоном пригласили сойти на океанское дно. Капитан прошел по трапу первым – ему хорошо, он-то уже умер, а вот мне лежать на дне Тихого океана категорически не хотелось. Но по трапу я послушно протопал и даже подал Джо руку.
   Дно было усыпано тяжелым, сверкающим песком – насколько я мог судить, золотым. По нему были небрежно раскиданы крупные, ограненные камни, украшения, монеты. Вот оно какое, Эльдорадо… или Эльдорадо с другой стороны материка? Да какая разница, черт побери. Если вон тот зеленый кристалл – действительно изумруд, то вырученных за него денег хватит, чтобы ничего не делать до конца жизни.
   Ничего не делать?… Бросить корабль, море, друзей и ездить по курортам? Яхту еще купить, может быть? Да ну их к черту, эти деньги. Тем более, что и капитан запретил к чему-либо прикасаться, думаю, булыжники с морского дна он тоже имел в виду.
   Мы шли по дну вчетвером – капитан впереди, мы чуть сзади. Равнодушно, не оглядываясь. За нами на некотором отдалении следовали хозяева, плыл морской король со свитой. Мы неспешно прошли с полмили – пейзаж не менялся ни на йоту. Капитан, наконец, развернулся, с усмешкой посмотрел на наше сопровождение. Они опять зашумели. Потом вперед выскочил один из них, подобрал со дна какую-то статуэтку, протянул капитану. Тот никак не отреагировал. Тогда ее попытались всучить нам троим по очереди. Я на всякий случай спрятал руки в карманы и помотал головой, Джо с Рамсесом тоже не поддались. Тогда они все загалдели радостно, забили нас по плечам (не сказал бы, что это было очень приятно), объясняли что-то на своем испанском и повели нас обратно на корабль, тут же стремительно взмывший вверх, на поверхность воды.
   По-моему, теперь они радовались нам искренне, предлагали какую-то выпивку, улыбались. Мы послушно улыбались в ответ, но несколько заторможенно. Наконец, после полагающегося количества тостов, от нас отстали, и мы смогли снова спуститься в лодку.
   Шхуна подняла паруса и отошла, такая же шумная, как и в самом начале. Капитан же, оказавшись на борту «Гончей», невозмутимо сказал:
   – Идите грейтесь, господа. Хотя нет, прошу ко мне, выпьем по стаканчику рома – не хватало еще, чтобы вы простудились.
   – И что это было? – потребовала Джо, получив свой стакан.
   – Самое обычное испытание. Поштудировали бы вы фольклорные мотивы, господа. Сами видите, ситуации разные бывают.
   – Мы его выдержали, насколько я понимаю?
   – К счастью, да. Колдуны племени Чилоэ – не те люди, от чьей дружбы стоит отказываться. Особенно если учесть то, что может случиться с нами уже совсем скоро.

Остров Авроры

   Ты слышишь печальный напев кабестана?
   Не слышишь – ну что ж, не беда.
   Уходят из гавани Дети Тумана,
   Вернутся не скоро – когда?
Борис Стругацкий

   Иногда у нас поговаривают, что когда Господь Бог творил «Гончую», у Него было очень хорошее настроение. Не знаю, так это или нет, но «Гончая» – счастливый корабль. Атмосфера на ее борту всегда царит веселая и спокойная, команда удивительно дружна и беззаветно предана капитану, проблемы официального статуса у фрегата без порта приписки (ну, без нормального порта приписки) не существует и трений с властями не возникает, и даже погода обычно бывает удачной. Шторма и противный ветер нас чаще всего минуют, если только капитану не приходит охота погонять матросов по вантам или поучить кого-то из нас справляться с кораблем при непогоде. Хотя это, конечно, всего лишь предположение – ведь не бывает так, чтобы человек, пусть даже наш капитан, умел договариваться со стихиями.

   Мы болтались где-то на юге Атлантики, и я готов уже был изменить свое восторженное мнение о корабле. Жара – даром что для этих широт жара не свойственна – стояла такая, что однажды я своими глазами видел капитана в расстегнутой до середины груди рубашке – случай небывалый. Воздух над палубой был тяжел, липок и безжизнен, одежда мгновенно пропитывалась потом. При этом на уровне парусов ветер был – сильный, шквалистый. Муторная, изнурительная килевая качка измучила даже не подверженных морской болезни, что уж говорить обо мне, а когда к ней прибавилась бортовая, я в сумасшедшем полете от борта к борту обрушился плечом на пиллерс и почти потерял возможность пользоваться левой рукой, и, боюсь, сделался совершенно несносен. Но и другие были немногим лучше – командой овладели непонятное раздражение и подавленность. Правда, на любом другом корабле, лишенном сверхъестественной дружелюбности и умиротворенности «Гончей», все давно бы уже перессорились, а, учитывая воспитание и бурную юность некоторых членов экипажа, могло бы дойти и до поножовщины.
   Капитан тоже был не в лучшем расположении духа и самолично стоял за штурвалом, не давал матросам спокойной минуты, ловя дующий минимум в пяти направлениях ветер. А вот нам троим делать было практически нечего – оценить почтенный опыт капитана мы уже оценили, перенимать по мере своих способностей перенимали, но погодно-эмоциональная аномалия здорово приблизила пределы этих самых способностей, не давая сосредоточиться ни на чем. Работы никакой не находилось, книги требовали слишком сильной концентрации, о картах при таком волнении не стоило и думать, и вообще я начинал подозревать, что когда-нибудь вполне смогу возненавидеть своих друзей.
   – Господа офицеры, – Джо с отвращением принюхивалась к кофе, – вам не кажется, что это не просто качка?
   – И что же в ней странного? – спросил я с интонацией престарелой тетушки. Найти положение, в котором рука бы не болела, было чертовски сложно, а сохранять его хотя бы минуту – невозможно. Излишне крепкий и щедро приправленный лимоном кофе производил в пустом желудке настоящую катастрофу.
   – Хотя бы то, что от качки страдают все, но все-таки чувствует себя дерьмом и ведет себя как дерьмо только половина команды. И это не идеальные ночные матросы нашего идеального капитана, конечно.
   – Они просто хуже чувствуют качку и жару, – не согласился Рамсес, – в конце концов, они же не живые.
   Сам старший помощник был бодр и подтянут, подтверждая этим наши самые страшные подозрения. Уж какой-то совершенно ненормальной была его любовь к Египту, да и капитан временами проговаривался, да и змей еще тот, тогда, в Маасе… наверняка у него при инвентаризации в загробном мире что-то да не сошлось, вот он и вернулся за Рамсесом. И хотя на вид старший помощник был вполне живым, гулял с нами по приморским городам, обильно любил женщин, а также завтракал, обедал и ужинал, чего мертвые матросы никогда не делали, перестать об этом думать мы не могли. Да, редкостная ерунда лезла нам в головы в районе пятидесятой широты…
   – Да думайте как хотите, но мне все это все равно не нравится, – Джо залпом выпила противный остывший кофе и ушла на палубу, как будто надеялась, что там будет легче дышать.
   Рамсес пожал плечами и налил себе еще чашку. Мне неожиданно захотелось его придушить.
   Вообще-то, если подумать, качка и жара действительно производили слишком сильный эффект.

   Вечер неожиданно принес желанную прохладу, да и ветер приутих. Капитан приказал положить корабль в дрейф, и команда отдыхала, радуясь воздуху, не превращавшему каждый вдох в пытку, и палубе, не норовящей встать под ногами вертикально. Особенно людно было, понятно, на баке, где расположились и мы. В ясном небе сверкали непривычные южные созвездия, легкие волны внизу шуршали, переговариваясь, и даже ушибленная рука не болела, а просто тихонько ныла. Ко мне вернулось потерянное спокойствие духа, а сытный ужин и выкуренная без тошноты сигарета сделали жизнь поистине великолепной. И в этом мои коллеги со мной безоговорочно соглашалась.
   На бак поднялся капитан, снова блестящий и безупречный. Матросы сначала примолкли, а потом, поспешно докурив, и вовсе удалились. Мы хотели последовать их примеру, но капитан мягко велел нам остаться. Дымить сигаретами вблизи капитана, набивающего трубку желтым турецким табаком, казалось кощунством, и мы просто стояли в уютной тишине. Дымные облака издавали несильный, но явный медвяный запах, и я раздумывал, не начать ли мне самому курить трубку.
   – Господа, – прервал молчание капитан, – вам известно, куда мы идем?
   Вопрос меня удивил. Конечно, известно, я сам прокладывал курс на Порт-Стэнли. Другое дело, что никто из нас понятия не имел, зачем мы туда идем. Но это уж капитану виднее.
   – На остров Авроры, – сообщил Кэссиди и замолчал, видимо, ожидая редакции.
   Остров Авроры, остров Авроры… Название было знакомым, но не из географии. Оно вызывало, скорее, какие-то смутные литературные ассоциации.
   – Его же не существует! – выпалила Джо, очевидно, лучше меня знакомая с то ли с литературой, то ли с географией, то ли с историей.
   Тут и я вспомнил, что этот остров действительно существует только в романах и на самых старых морских картах. Может быть, Кэссиди ими и руководствуется, игнорируя позднейшие географические открытия? Как ни крути, а восемнадцатое столетие ему ближе и понятней двадцать первого…
   – Безусловно не существует, – согласился капитан очень серьезно, – как и Летучего Голландца. И других кораблей-призраков, включая тот, капитаном которого я являюсь уже четвертый век.
   Джо хихикнула, а сам капитан улыбнулся, но продолжил говорить уже совершенно деловым тоном, без малейшего намека на шутку:
   – И в связи с островом Авроры нас ждет очень важная встреча.
   – Какого рода? – осведомился Рамсес. – А также где и когда?
   – Если мои расчеты верны, то здесь и сейчас. Поэтому давайте подождем немного.
   Мы провели на баке еще минут пятнадцать, выкурили по сигарете, поболтали немного с присоединившимся к нам Аланом. Капитан молчал и курил вторую трубку подряд. И вдруг ночная прохлада мгновенно сменилась сырой ледяной стылостью, а звезды притухли. Закололо в сердце, сделалось больно дышать. И одновременно с болезненной ясностью вспомнилось, как на одной вечеринке, безбожно пьяный, я ударил лежащего человека ногой в лицо. Джо тихо застонала сквозь сжатые зубы, у Рамсеса дрожали напряженные плечи.
   – Смотрите, Рудольф, – спокойно сказал капитан. – Она пришла сюда из вашего родного Северного моря.
   Двухмачтовая шхуна скользила по гладкой воде примерно в полумиле от нас. На реях горели голубые огоньки, и в их свете корабль походил на бледное мерцающее привидение. Прищурившись, я сумел разобрать его название: «Libera Nos».
   – Libera nos a malo… – прошептал я, впервые в жизни испытывая невероятное желание осенить себя крестным знамением, а лучше вцепиться в чью-то руку, сжаться в комок прямо на палубе, убежать отсюда, умереть…
   Но шхуна прошла мимо, и постепенно снова стало тепло, отпустило сердце, и вернулась способность мыслить. Я с трудом разжал пальцы, намертво сведенные на планшире, и осмотрелся. Джо скорчилась под фальшбортом и тихо, отчаянно плакала, у Рамсеса было застывшее, неживое лицо, а вот капитан с боцманом остались спокойны.
   – Дик… – укоризненно начал боцман.
   Раньше меня бросало в холодный пот, если я пытался представить, что нужно было пережить с нашим капитаном, чтобы обращаться к нему вот так, запросто, но встреча с «Libera Nos» изменила мои представления о страхе.
   – Алан, – остановил его капитан, – иди, успокой команду. Джо, вставайте, – он подал ей руку.
   Когда мы все немного опомнились, он спросил:
   – Вы можете мне объяснить, что вас так напугало?
   – Это корабль грешников, – попытался собраться с мыслями я.
   – И они служат на нем по сто лет, постепенно занимая все более высокие должности, – подхватил капитан, – да, все так. Но вы и сами служите не на прогулочном теплоходе. Да и… qui sine peccato est nostrum [16 - Кто из нас без греха (иск. Ин 8:7)]? Ладно… – он ненадолго закрыл глаза, – я вас ни в чем не упрекаю, разумеется. Вот только на остров Авроры вам нельзя.
   – Почему?! – спросили мы в один голос, сразу забыв про всякий страх.
   – Видите ли… Я не мог не обратить внимания на воздействие, оказанное на вас всех… я имею в виду живую часть команды… здешней атмосферой. А на острове Авроры расположен, так сказать, эпицентр, и там бы вы вообще могли друг друга переубивать. Ну а встреча «Libera Nos» убедила меня в том, что вам там делать нечего.
   – А что там?
   – Там собираются раз в пятьдесят лет все корабли, подобные нашему. Помните, Рудольф, один ирландский герой привез нам приглашение сюда? И если «Эксцельсиор» или, скажем, «Ла-Барка» не представляют для вас никакой опасности, то результат встречи с «Libera Nos» вы уже испытали на себе. А, например, с «Нагльфаром» я и сам бы предпочел не встречаться лишний раз. Поэтому, господа, придется вам провести недельку на Мальвинских островах. А пока идите отдыхать.

   Обидно было очень, но не признать правоты капитана мы не могли. Сокровенные тайны моря оказались закрыты для людей. Поэтому через пару дней мы – тридцать человек – стояли плотным строем в гавани Порт-Стэнли и смотрели вслед быстро удаляющейся «Гончей».
   …Собирались мы неохотно, мешало какое-то гнетущее предчувствие. Прощались с капитаном упавшими голосами.
   – Что с вами, господа? – удивился он. – Вы на курорт собираетесь, в конце концов. А дней через десять вернетесь на корабль, даже соскучиться не успеете.
   Соскучиться мы уже успели. Даже то, что Рамсес все-таки сошел на берег с нами, нас не слишком порадовало.

   …мы – тридцать человек – стояли плотным строем в гавани Порт-Стэнли и смотрели вслед быстро удаляющейся «Гончей». И тридцать сердец рвались от надежды снова вступить на ее палубу и опасения, что этого больше никогда не случится.

Царица кораблей

   И никогда мы не умрем, пока
   Качаются светила над снастями.
Александр Городницкий

   Выяснилось, что мы трое совершенно не умеем отдыхать. Отлежавшись в горячей ванне и отоспавшись, мы начали искать каких-то развлечений. Перспектива купания, пляжа и коктейлей с учетом местного климата восторгов не вызывала, а наблюдение за овцами и пингвинами показалось нам не слишком увлекательным. На осмотр Крайст-черч и знаменитой арки из китовых костей у нас ушло около полутора часов – и то большую часть этого времени я только делал вид, что наслаждаюсь архитектурой. И мои друзья, кажется, тоже. Красиво, конечно – но ведь эта красота воспринимается сразу, и что толку потом еще целый час на нее пялиться? Знатока из себя изображать и вслух комментировать особенности каменной кладки девятнадцатого века? Так Джо с Рамсесом не хуже меня самого известно, что я им не являюсь. Следующий день мы посвятили прогулке по вересковым пустошам и торфяным болотам, и тут повеселились на полную катушку, воображая себя на равнинах Дартмура и опасаясь разом беглого каторжника Селдена и собаки Баскервилей – тем более, что какие-то вполне собачьи следы мы нашли. Но игра в классическую английскую литературу потерпела полное фиаско, когда мы, нагулявшись, ввалились в ближайшее кафе и потребовали разом файф-о-клок, ростбиф, йоркширский пудинг и даже овсянку, а нам предложили бургеры и картошку-фри.
   Поэтому вечерами, начиная где-то с четвертого дня нашего вынужденного отпуска, мы сидели в псевдоанглийском пабе «Виктори» и вливали в себя пинты и пинты эля, стаута и сидра, все глубже погружаясь в беспросветный дилетантский психоанализ, теологию и философию.
   – Почему вампиры не отражаются в зеркале? – как-то вечером, примерно на вторую неделю пьянства осведомилась Джо, резким движением опуская стакан на стол. Реплика эта весьма неплохо передает обычное содержание наших тогдашних разговоров.
   – Потому что зеркала делаются из серебра? – предположил я.
   – А в воде они отражаются?
   – Они к ней не подходят – любая нечисть боится текучей воды, – сообщил Рамсес, измученный острым приступом меланхолии.
   – О! Так вот почему ты рек боишься! – обрадовалась Джо.
   – Иди в задницу, – грустно ответил старпом и уставился в свой сидр. Потом соизволил поднять глаза от стакана и объяснить: – вампиры не отражаются в зеркале, потому что у них нет никакой второй сущности. Души у них нет.
   – Что же, вампир – это просто труп ходячий? Почему тогда говорят про неупокоенные души? И где, черт возьми, мое пиво?!
   – Да не, ерунда выходит, – предмет спора неожиданно меня увлек, – вампирами же не по своей воле становятся. Что, какая-то нежить одним укусом может запросто лишить доброго христианина рая? Значит, душа отлетает, куда ей положено.
   – Но личность-то сохраняется! У вампиров, у призраков всяких там… То есть личность и душа – разные вещи?! – Джо нервно сгребла с тарелки последнюю креветку и бросила ее в рот.
   – Ребята, – глаза у Рамсеса были совсем трезвые, только почерневшие, а голос упал до шепота, – а капитан в зеркале отражается?
   – Полагаешь, можно выглядеть, как капитан, не пользуясь зеркалом? – с разгона съехидничала Джо, а потом сообразила и выдохнула: – ой…
   – Он же вроде что-то говорил про Чистилище, – неуверенно припомнил я.
   – А ван Страатен? Он ведь вообще не умер, какое Чистилище?
   – А нам самим что там делать? – виртуозно добил Рамсес.
   Атмосфера за столом воцарилась угрюмая. Как верно заметил капитан, мы служим не на прогулочном теплоходе. Если раньше мне и в голову не приходило думать о том, что после смерти – либо Бог есть, и тогда все устроится, либо Его нет, и тогда уже все равно, то теперь… Теперь, когда я узнал, что умирать не обязательно, и что даже после смерти можно стоять на палубе фрегата и вдыхать мокрый ветер. Когда я вроде бы уверился в выборе судьбы до самого конца света. Предположить, что помимо меня самого, вахтенного штурмана Рудольфа Эрмана, будет еще какая-то моя душа, полной меркой получающая все, что я заслужил…
   – Принесите виски, пожалуйста, – твердо сказал Рамсес официантке. И это было наилучшим выходом.

   Вечер следующего дня застал нас все в том же пабе, сгорбившимися у стойки. Мы были трезвы, тихи и сосредоточенны. Я молча пил второй стакан лимонно-апельсинового сока, Джо налегала на тоник без джина, а Рамсес вообще потребовал и даже умудрился получить кофе по-персидски. Мутное душевное похмелье и ощущение полной неправильности происходящего, окружающего и жизни вообще не отпускало.
   – Добрый вечер, господа, – произнес знакомый твердый голос с почти идеальным оксфордским выговором.
   Мы умудрились вскочить, развернуться и вытянуться в струнку синхронно и почти мгновенно.
   – Садитесь, – кивнул капитан и сам сел на высокий табурет. Бросил бармену: – грог, пожалуйста.
   Окинул нас быстрым взглядом, явно отметив и тусклую желтизну кожи Рамсеса, и ввалившиеся щеки Джо, и мою двухдневную щетину. Невозмутимо сказал:
   – Ваше стремление к трезвости весьма похвально. Вы довольны своим отпуском? Ознакомились с образцами здешней архитектуры и уникальной эндемичной фауной Фолклендских островов?
   На лице Рамсеса – да и на моем, наверное, тоже – было крупно и четко написано, что он думает о любой архитектуре и где хотел бы видеть всякую фауну, однако он ответил за всех:
   – Да, сэр. Благодарю.
   Капитан сделал глоток грога, бросил на стойку купюру и заключил, поднимаясь:
   – В таком случае отходим завтра вечером.
   – Есть, сэр, – в этот раз голос Рамсеса звучал намного увереннее.
   – Приятного вечера, – попрощался капитан, оборачиваясь к двери.
   – Разрешите идти с вами, – почти умоляюще попросила Джо.
   – Идемте, – равнодушно ответил он.

   Наш путь пролегал мимо кафедрального собора Крайст-черч, красотами которого я был сыт по горло. Капитан же возле него неожиданно остановился. Да… с него-то станется прочитать нам увлекательнейшую лекцию о витражах или о подушечках для коленопреклонения. Без шуток, увлекательнейшую.
   Я ошибся. Такая лютая тоска была во взгляде капитана, устремленном на церковь, что я не мог не вспомнить наш вчерашний пьяный бред. И не понять, что капитана терзают те же, или очень схожие, вопросы. Но он простоял у собора меньше минуты и решительно пошел дальше.
   «Гончая» стояла у причала. Она была такая легкая, стремительная, надежная, окна штурманской светились таким мягким теплом, что мне захотелось плакать. И это желание накатывало порой еще почти сутки, пока мы не отшвартовались и не отвалили мягко, пока не выбрались из гавани и не расправили паруса. Тут уже всякие сентиментальные помыслы уступили привычной рабочей суете.
   Утро застало нас не слишком далеко от Порт-Стэнли. Перед самым рассветом ветер резко переменился, и пришлось менять галс, но теперь мы шли хорошим бакштагом, море было пустынным до самого горизонта, и делать было почти нечего. Я прогуливался по мостику, жуя незажженную сигарету, когда услышал впередсмотрящего:
   – На два часа яхта! Миля! Пересекающийся курс!
   – Принято! – крикнул я и без спешки подошел к приборам.
   Радаром яхта не обнаруживалась.
   Наверное, кто-то из наших призрачных коллег. Надо бы доложить капитану, да где ж его найдешь после рассвета… Впрочем, капитан оказался легок на помине – материализовался у меня за спиной. Он был страшен. Глаза горели так, будто в черепе черти жгли адовы костры, и вообще в облике этого существа мало общего осталось с всегда сдержанным, корректным Ричардом Кэссиди.
   – Марш на палубу! – с каким-то шипением приказал он.
   Я поспешил исполнить приказ, размышляя по пути, кого же мы могли встретить. Самого апостола Петра в рыбацкой лодке, что ли?
   – Всем выйти на палубу! – прогремела громкая связь.
   Да что случилось, в конце-то концов?! Матросы выскакивали на шкафут с шумом и бранью, некоторые – так и вовсе полуодетые. Никакой яхты я, кстати сказать, так и не видел. Я даже перегнулся через фальшборт, оглядывая море, и вдруг понял, что мы никуда не движемся, а стоим на месте, будто на якоре. Ветер по-прежнему наполнял паруса, но «Гончая» замерла на одном месте. Я успел представить, как свежий зюйд-вест выламывает мачты и обрывает парусину, и испугаться, но тут же понял, что земные законы физики на корабль сейчас не действуют.
   – Что происходит? – тронул меня за плечо растрепанный Рамсес.
   – Понятия не имею, – честно ответил я, – мы должны с кем-то встретиться, но я ее не вижу.
   Рамсес устремил не совсем проснувшийся взор на океан, и по мере того как он вглядывался вдаль, на его лице все яснее проступали недоверие, радость и страх.
   – Не может быть, – решительно заключил он.
   – Чего не может быть? – поинтересовалась незаметно подобравшаяся к нам Джо.
   В этот момент на палубе появился капитан. Он вернул себе привычный облик, только глаза все еще горели – но уже вполне по-человечески.
   – Может, Рамсес. – Мягко сказал он. – Может. Вам… нам по-настоящему повезло, – обратился он к команде. – Смотрите…
   По затихшей воде двигалось пятно золотого света. Приблизившись, оно вдруг стало длинной изящной лодочкой. Невероятные изгибы носа и кормы, тонкое золотое кружево бортов, резьба, теплое, исходившее от нее сияние… Она была совсем не пригодна к морским переходам – и одновременно было очевидно, что это самый совершенный корабль, когда-либо сходивший со стапелей в нашем мире, а все остальные – всего лишь нелепые попытки повторить его.
   В носу лодки неподвижно стояли мужчина и женщина, оба в белом, да в корме суетились трое смуглых быстрых матросов в одних набедренных повязках. А между ними стояла массивная, но сохраняющая легкость очертаний статуя, горящая невообразимым золотым блеском.
   Стоящий рядом со мной Рамсес шумно сглотнул и вцепился в планширь – кажется, борясь с желанием немедленно встать на колени.
   – Это священная барка Амон-Усерхат… Царица кораблей, – прошептал он зачарованно.
   Барка все приближалась – без паруса, без весел и уж конечно, без мотора. И вместо того чтобы безмолвно миновать нас, она вдруг стала рядом, удерживаясь на месте без особого труда. И я услышал голос у себя в голове:
   – Оракул солнца ответит на один вопрос каждому из вас, люди моря. Только на один…
   Мы переглянулись – и отступили назад, пропуская вперед матросов. Ой как непросто выбрать единственный вопрос, на который ты получишь гарантированно верный ответ.
   Но время пролетело быстро. В ответ на вопросы команды, высказанные шепотом или вполголоса, или просто подуманные про себя, золотая статуя поднимала руку. Правую – «да», левую – «нет». Что-то негромко спросил Рамсес, отошла, чуть покраснев, Джо, и теперь в мою сторону обратилось тонкое смуглое лицо женщины из барки.
   А мне нечего было спросить. Все глобальные вопросы мироздания и смысла жизни, волновавшие меня два дня назад на берегу, здесь, на борту «Гончей», не имели больше никакого значения. Здесь было – все, и здесь было – правильно. А остальное было неважно. Я отошел молча.

   Наедине с экипажем солнечной барки остался капитан. Мы все постарались оказаться как можно дальше, не смотреть и не слушать – мне не хотелось знать ответа на вопрос, мучивший его возле церкви. А капитан, подумав секунду, спросил громко и твердо:
   – Скажите, существует ли вероятность того, что следы, обнаруженные моими офицерами на Фолклендских островах, принадлежат фолклендской собаке? Или это уникальное создание все же вымерло окончательно?

Дьявольский шторм

   Wer baut auf Wind,
   baut auf Satans Erbarmen! [17 - Кто полагается на ветер, Тот доверяет Сатане (нем.)]
Рихард Вагнер, «Летучий Голландец»

   «Гончая» – сорок с лишним метров длины по гондеку и больше тысячи тонн водоизмещения – остойчивость имеет отменную. Не такую, конечно, как огромные и уродливые паромы Балтики, на борту которых вовсе не чувствуешь себя в море, но по сравнению, скажем, со «Святой Марией», которую при шести баллах по ветру уже начинало ощутимо валять, на «Гончей» рай. К превеликому стыду и сожалению, вестибулярный аппарат у меня слабоват. Хотя сэра Уолтера Рэли, по слухам, укачивало, даже когда он принимал ванну, так что особо жаловаться мне не на что.
   Но однажды я проснулся с четким ощущением, что рай кончился и началось как минимум чистилище, а то и что похуже. Кое-как сев, я тут же рухнул обратно, прокляв себя за это решение. В каюте, конечно, было относительно тихо и относительно сухо, но в горле прочно обосновалось мерзкое острое ощущение, а в голове серая муть. Корабль кидало, как котенка в стиральной машине – уяснить, какое именно положение будет вертикальным, мне удалось далеко не с первого раза. Часы показывали два часа ночи, до вахты оставалось еще шесть, но надо было вылезать на палубу – раз уж проснулся, то тут, ниже ватерлинии, я просто умру. Хоть здесь это вроде и не имеет никакого значения, все равно рановато, пожалуй. Собирался наверх я основательно. Термобелье, тонкая флисовая куртка, новенький яхтенный непром от Генри Ллойда, предмет моей особой гордости, купленный по случаю в Копенгагене. На историчную вощеную кожу почему-то не тянуло.
   Поминутно сглатывая, тихо ругаясь, хватаясь за какие-то резные детали – иногда они убегали из-под рук, и я, кажется, обзавелся шикарным фигурным синяком на бедре – я добрался до камбуза.
   Там сильно пахло лимоном, отчего сразу стало легче. Еще пахло корицей – Джо варила кофе. В турке. При крене градусов в пятьдесят. Одной рукой она цеплялась за переборку, а другой пыталась удержать турку в горизонтальном положении над огнем. Получалось не очень, пена поднималась неравномерно.
   – Доброе утро, – поздоровалась она, не поднимая глаз, – кофе хочешь?
   – Не откажусь. А ты что тут делаешь вообще-то?
   – Ну как всегда. Капитан заявил, что женщинам в такую погоду на мостике не место.
   – В любом случае, пойдем наверх, а то здесь дышать невозможно.
   Неподготовленному человеку палуба «Гончей» действительно показалась бы адом. Корабль несся в глухой черноте, накренившись градусов под пятьдесят и делая при этом не меньше двенадцати узлов. Вода была везде – обрушивалась с неба, перехлестывала через борта, текла по скользкой палубе. А уж какой водопад бежал нам навстречу по трапику, ведущему на бак… Вскарабкавшись наверх, мы устроились у мачты, прижавшись к ней спинами и упершись ногами в кофель-нагельную планку. Вы когда-нибудь пытались достать сигарету из кармана и прикурить, скорчившись при этом внутри непрома и не высовывая из него руки?
   Тут корабль тряхнуло, нос взлетел вверх и обрушился в воду, и две ледяные черные волны обдали нас с двух сторон. С таким трудом прикуренная сигарета выпала из рук, а тут еще кто-то из матросов, бешено тянущий брас фор-марселя, споткнулся о мою ногу и посмотрел на меня с такой… тихой укоризной, что мне стало стыдно.
   – Бр-р-р, – Джо по-собачьи отряхнулась и ладонью вытерла воду с лица, – пошли на ют лучше. В такую погоду можно и там покурить.
   В тусклом свете фигуры матросов на палубе казались призрачными. Если бы не вполне земное звуковое сопровождение из отчаянной ругани, впору было бы испугаться. Впрочем, испугаться мы все равно испугалась, когда добрались до юта. Капитан стоял, заложив руки за спину, прямо и незыблемо – казалось, скорее бизань рухнет на палубу, чем он потеряет равновесие. От дождя и ветра он не прятался, так и стоял с непокрытой головой, в любимом синем камзоле, вода ручьями стекала по лицу и плечам. Хмур он был, как туча, и грозен, как Тор-громовержец. У штурвала стоял Рамсес, вжавший голову в плечи – то ли от холода, то ли от этого соседства.
   – Доброй ночи, господа, – холодно поздоровался капитан. – Что это у вас в руках?
   В руках у нас были старбаксовские тамблеры – незаменимая штука, если надо выпить кофе на скользкой холодной палубе. Джо вознамерилась было коллекционировать образцы из разных стран, но, по счастью, места хранить коллекцию на борту не нашлось.
   – Кофе, – честно ответил я.
   – Будьте любезны в дальнейшем наливать кофе в приличную посуду, – распорядился капитан. – Рамсес, что вы делаете?
   Рамсес яростно выкручивал штурвал влево. Корабль резво валился вправо.
   – Руль лево на борту, корабль катится направо! – довольно спокойно доложил старпом.
   – Во-первых, как вы это допустили, а во-вторых, чего вы ждете? – холодно осведомился капитан и, не дожидаясь ответа, крикнул сам: – к повороту оверштаг! Растравить шкоты фока! На брасы грота и бизани!
   Суета усилилась. Кто-то, запутавшись в брошенной на время маневра снасти, шлепнулся на палубу. На тугих веревках повисали с проклятиями, по двое-трое. В конце концов я сам был вынужден бросить кофе и вцепиться в шкот бизани. Капитан стоял посреди этого хаоса по-прежнему молча и неподвижно, плотно сжав губы. У него только щека дергалась. Но когда поворот уже закончился, Рамсес аккуратно перекладывал штурвал, вставая на курс, а матросы подбирали снасти, кто-то еще – в темноте и бесформенной одежде команда была почти неузнаваема – не удержался на ногах и свалился прямо под ноги капитану. Он не выдержал:
   – Дьявол меня побери, если этот корабль не хуже Бедлама, – тихо прошипел он сквозь зубы, дернул плечом и направился к трапу, собираясь, видимо, удалиться вниз и покинуть корабль на наш произвол.
   – Не бросайся словами, Дик. – Голос, раздавшийся за нашими спинами, был очень тихим, но легко перекрывал шум ветра и дождя, стон бортов под ударами волн и суету на палубе. – Или забыл, к чему это приводит?
   Капитан застыл на месте. Потом медленно обернулся. На лице сияла искренняя, радостная улыбка:
   – Здравствуй, Дэви. Рад тебя видеть.
   – Ну здравствуй.
   Капитан быстро прошел в корму, к темной фигуре, непринужденно рассевшейся на широкой банке, идущей от борта до борта. Пожал протянутую руку:
   – Прошу в каюту, Дэви. Рамсес, оставляю корабль на вас. Джо, Рудольф – со мной.
   Хлопнув на прощание Рамсеса по плечу, я молча двинулся в сторону капитанской каюты. Мутило, мысли путались. Дэви… Дэви Джонс, морской дьявол. Значит, этот шторм станет для «Гончей» последним? Чему тогда радуется капитан?
   И, когда я захлопнул дверь кают-компании, меня осенило. Срок его службы закончился. А значит, и моей тоже.
   – Садитесь, господа. Дэви, позволь представить тебе моих офицеров. Джоанна, – Джо здорово удивила меня, подав руку, как для поцелуя. Дэви Джонс, впрочем, не удивился. – И Рудольф.
   На протянутой мне руке чернели длинные изогнутые когти. Здороваясь, я вынужден был наконец рассмотреть нашего гостя. М-да, художники студии Диснея были здорово неправы. Дэви Джонс выглядел почти как человек – смуглый, черноволосый, горбоносый и невероятно красивый. Вообще мужская красота меня как-то мало волнует, но сейчас я видел истинное произведение искусства. Первое и самое любимое творение Господа. Тщательно завитые (и абсолютно сухие) локоны спадали на ворот черного камзола с серебряным шитьем, а аквамариновые глаза изучали меня с откровенной усмешкой. Ни дать ни взять испанский вельможа семнадцатого века. Ну или капитан Педро Сангре.
   Капитан самолично открыл бутылку вина и даже попытался поставить на стол бокалы. Джо дернулась было помочь, но капитан остановил ее жестом. Корабль бросало, и бокалы упорно отказывались стоять долее двух секунд.
   – Не мучайся, Дик, – подал голос Дэви Джонс, явно чувствовавший себя непринужденнее всех, – давай сюда.
   Он от души хлебнул прямо из бутылки и передал ее обратно капитану. Так и сидели несколько минут, передавая бутылку по кругу. Капитан и Дэви Джонс смотрели друг на друга с одинаковым прищуром и улыбками. А меня банально тошнило, что сильно отвлекало от осознания дружеской посиделки с дьяволом.
   – Что, Дэви, – наконец спросил капитан, – вознамерился все-таки потопить мой корабль?
   – Ну, попытка не пытка, – слегка пожал плечами морской дьявол. – Думаешь, так уж плохо тебе будет у меня службе?
   – Пока не получится, Дэви. «Гончая» нужна кое-кому посильнее тебя. Да и я, грешный, нужен, наверное… А если нет – меня есть кому сменить.
   – Ты кого имеешь в виду, Дик? – развеселился Дэви Джонс. Правда, веселье дорого ему обошлось – он подавился вином, долго кашлял, вытирая рот ладонью, – вот этих щенят, которые даже земной жизни еще не прожили? Или того мальчика, который не смог корабль на курсе удержать?
   – Осторожнее, Дэви, – у капитана застыло лицо. – Выбирай выражения.
   – Да брось, Дик. Не ссориться же нам из-за такой ерунды. Впрочем, извини.
   – Хорошо. Прошу простить за подобную невежливость, однако чему я все-таки обязан визитом? Погоды стоят… сам видишь, какие. Я бы предпочел все-таки вернуться на мостик, так что времени у меня немного.
   – Да ничему, Дик, – вздохнул Дэви Джонс. – Скучно у меня. А у тебя вино отличное. Опять же, щенят твоих припугнуть, чтобы службу лучше знали.
   Он обернулся на нас с Джо, улыбнулся сочувственно:
   – Вы не бойтесь, щенята. Этот корабль никогда не утонет.
   Меня тянуло то ли в гальюн, то ли выскочить на палубу и перевеситься через фальшборт, и на этом фоне экзистенциальные откровения впечатления не произвели. Ну, утонет. Ну, не утонет. Хуже мне уже точно не станет. А вот Джо, кажется, проняло – судя по тому, с какой силой холодные пальцы вцепились в мою руку.
   – Бывай, Дик. До встречи, щенята. – Дэви Джонс поднялся.
   – Подожди, Дэви, – остановил его капитан. – У меня к тебе… личная просьба.
   – В самом деле? – поднял брови Дэви Джонс. Уселся обратно, закинув ногу на ногу. – Излагай, если не боишься.
   – Пусть шторм продержится еще пару дней. – Пояснил уже нам, кажется, слегка смущенно, – вам троим и в самом деле не помешает поучиться управлять по такой погоде. А то мало ли что случится в ближайшее время…
   – Что например?! – вырвалось у Джо.
   – Ничего, Джоанна. Абсолютно ничего, – раздраженно ответил капитан. – Марш на мостик – если мне не изменяет память, вахта ваша.

Хозяйка моря

   Я люблю ее взгляд зоревой
   И горящие негой рубины…
   Потому что я сам из пучины,
   Из бездонной пучины морской.
Николай Гумилев

   Однажды утром – шли мы через пролив Скагеррак, на сей раз никак не оправдывающий свою печальную славу, гладкий, как шелковая простыня, безветренный и тихий – кто-то принес мне одну из выловленных за бортом бутылок. Обязанность эту матросы выполняли поочередно и не всегда охотно, разбирать полуразмытые чернильные каракули, писанные модными в семнадцатом веке почерками, было не слишком просто.
   Я немного удивился – переписки этим романтическим и неудобным способом я не вел, предпочитая отписываться родителям на e-mail или вообще звонить, а с многочисленными приятелями перебрасываться весточками на фейсбуке. Бутылка была как бутылка – литровая, плоская, из-под дешевого, но неплохого джина, с нестершейся до конца этикеткой. А вот исписанного от руки листка я никак не ждал.
   Торопливым почерком, как будто боясь сама себя, Эмма сообщала, что никак не может забыть ту зиму во Фленсбурге, и что она поймет мое нежелание, но не отказалась бы как-нибудь встретиться со мной еще раз. «А там – посмотрим».
   Я не знал, как реагировать. Тогда, весной, она прощалась со мной с видимым облегчением, и никаких даже мыслей ни о новых встречах, ни о вхождении в команду «Гончей» не было. Значит, что-то изменилось? Или наигранным было то облегчение? За все эти месяцы мы ни разу не говорили о любви. Ну, то есть, я о ней не заговаривал – боялся. Вроде бы и так все было хорошо. Но что делать теперь, и что я все-таки чувствовал и чувствую к Эмме, я не знал.
   Раздумьями своими я поделился с Рамсесом, который присвистнул и заявил:
   – Заявка на победу, Рудольф. Я ее хорошо помню – не курица какая-нибудь, которая на любого мужика вешается. Что делать будешь?
   – У тебя хотел спросить.
   – С ума сошел? Нет уж, сам решай.
   Честно говоря, я все решил, прочитав первую строчку, как бы ни скрывал это от самого себя. Конечно, я хотел с ней встретиться – вот только не представлял, когда и как. Отпишусь, когда Интернет будет – так быстрее.
   Днем поднялась небольшая волна, к которой мы «удачно» шли носом, и нас все-таки слегка поболтало. Балла три, теоретически полная ерунда для настоящего морского волка, но при попытке ничего не делать мутило, поэтому, сдав вахту Джо, я попросился на штурвал, и так и простоял все четыре часа, пока приближающаяся земля волну не успокоила. А поздно вечером мы неожиданно встали на ночевку к берегу, наслаждаться красотами северной природы и просто отдыхать.
   Неприступные скальные стены, высокие статные сосны, натянутые к небу струнами – интересно, сосны мечтают стать мачтами? – солнечно-синее небо и прочий антураж фьордов делают их одним из самых красивых ведомых мне мест на земле. А еще здесь сразу становится понятно, что тролли, инеистые великаны и прочие хульдры существуют, потому что такой природы без них быть просто не может. Почему-то мы расположились вдали от всякой цивилизации, ни домиков, ни дорог не было видно, и примет времени не угадывалось. Все как-то притихли и старались не разбредаться слишком далеко в лес. Стали заводить барбекю, развели костер, появившийся ненадолго капитан дал добро достать несколько бутылок вина.
   Было довольно светло – летом в этих широтах темнеет поздно и неубедительно. Было тихо – шумных посиделок в этой обстановке и не могло получиться, фьорды придавливают своим безмятежным величием наглых людишек, явно демонстрируя, чего мы все стоим на этой земле. Глупо вообще-то говорить, что люди вот-вот погубят планету: при желании она уничтожит нас всех в считанные минуты, не слишком испортившись сама. И в относительной дали от цивилизации это чувствуется особенно остро.
   Мы сидели вокруг костра, ходила по кругу бутылку красного, а тишину нарушал только ветер, да поскрипывание мачт, да время от времени тихие выстрелы сосновых искр. Мне хотелось думать о вечном, даже сильнее, чем бывает на ночных вахтах, когда совсем тихо и черно, и нет в мире ничего, кроме корабля в твоих руках и звезд.
   – Пустите погреться? – послышался тихий голос со стороны леса.
   – Лето на дворе, – совсем тихо, в костер, огрызнулась Джо на автомате, прежде чем кто-нибудь успел обернуться.
   У кромки леса белела тонкая женская фигурка, вся какая-то полупрозрачная. Откуда она здесь взялась? Потерялась? Убежала? Или в двухстах метрах стоит еще какая-нибудь лодка, и девушке просто скучно стало гулять в одиночку? В любом случае, лезть к полутора десяткам здоровых парней – наверное, не лучшая идея в ее жизни. Ладно мы, мы ее не тронем. Но мало ли кто мог на нашем месте оказаться.
   – Ну садись, – чуть насторожено отозвался Рамсес, поднявшийся ей навстречу. Наверное, ему те же мысли в голову пришли.
   Она села рядом со мной, на место Рамсеса. Протянула к огню руки. Видно, она и в самом деле замерзла – от нее как-то даже тянуло холодом. Сидела она тихо, никак не нарушая прежнюю обстановку, и скоро о ней забыли. Когда она пошевелилась, случайно задев меня, я вздрогнул – хотя нас было почти двадцать человек, мне казалось, что тут, да и во всем мире, я один. А она повернула голову и уставилась на меня в упор.
   В глазах у нее было море.
   Вся она была, как море, – бесконечно изменчивая и непонятная, и одновременно казалась единственным, во что можно было верить, независимо ни от чего. Древняя и очень юная, сильная, властная, и сразу было понятно, что никто и никогда не заставит ее изменить себе. Господи, не это ли и называется женщиной?
   …а ведь мы с ней даже слова не сказали друг другу.
   Через несколько минут она поднялась плавным движением, поблагодарила, кивнула, улыбнулась – и повернулась уйти. Я не мог, никак не мог этого допустить – но и встать я тоже не мог. А на краю светового пятна она вдруг обернулась и чуть заметным кивком позвала меня за собой.
   – Ты куда? – удивленно спросила Джо, но я отмахнулся вместо ответа.
   Я не стану рассказывать, что было потом, я не знаю, как рассказать об этом, да и не вижу смысла в таком рассказе. Только вот одно неотвязное ощущение у меня осталось – ощущение, что той ночью я любил само море.
   Разбудил меня рассвет – заснули мы прямо в лесу, на земле. Она сидела рядом и смотрела на меня без улыбки. Я протянул руку – обнять, но она легко уклонилась.
   – Мне пора…
   – Мы еще увидимся?
   – Конечно, – с легким удивлением ответила она, – мне было хорошо с тобой. Возьми на память и ни о чем больше не спрашивай.
   Она протянула мне на раскрытой ладони массивное золотое кольцо. Что-то в нем было однозначно скандинавское, как раз такие кольца мог носить какой-нибудь суровый древний конунг. Я надел кольцо на палец, не увидев в этом ни малейшей неправильности.
   – Тебя проводить?
   – Нет, зачем? – еще больше удивилась она и почти сразу как-то исчезла, растворившись в лесу.
   Я собрал раскиданную одежду и побрел обратно к кораблю, пытаясь подвергнуть произошедшее минимально логическому анализу. Не получалось. На борту меня встретили радостно:
   – Какие люди! – ликующе возопил Рамсес, на которого я, как назло, наткнулся, пробираясь к собственной каюте, – И кто из нас кобель после этого? Как телочка?
   – Заткнись, – неостроумно ответил я. – И она не «телочка», как ты изволишь выражаться.
   – Ну-ну, – недоверчиво ответствовал старпом, – тогда я за тебя рад. Давай скорее, еще позавтракать успеешь.
   После подъема флага капитан сразу приказал готовиться к отходу. Я не знал, огорчаться ли мне или радоваться – честно говоря, со вчерашнего вечера я вообще ничего толком не знал. Отшвартовались мы часов в десять, и к восьми склянкам вышли из фьорда. Я сидел на баке, сдав вахту, и был абсолютно бесполезен – думал, курил, в беседах участия не принимал. И вдруг где-то на краю зрения вспыхнул моментально золотой отблеск.
   …она сидела на голом камне, торчащем из воды, расчесывала длинные золотые косы. Это было так неожиданно, что я чуть не рванулся к ней прямо через борт.
   – Эй, ты мне тут падать не вздумай! – Рамсес сжал мое плечо. – Что там такое? – он сам посмотрел вперед, и его лицо стало жестким, – отвернитесь-ка все от греха подальше. Рудольф, а тебя, может, к мачте привязать?
   – Пусти, – угрюмо сказал я.
   – Щас, – заверил он меня, – дай слово, что никуда не денешься с бака – пущу. А то и правда к мачте привяжу. И капитану расскажу заодно. Он тебе объяснит, как с нечистью связываться.
   – Она не нечисть.
   – Ну да, конечно. Насколько помню, в этих краях таких называют хаффру, и получаются они из утопленниц. Как оно, с трупом-то? Кстати, красивых мальчиков они и на дно утащить могут.
   Не помня себя, я рванулся, замахнулся – и почувствовал под спиной жесткое дерево палубы. Рамсес приложил меня крепко и стремительно, заметить его удара никто бы не успел.
   – Инцидент исчерпан? – поинтересовался Рамсес сверху. Матросы, насколько я мог заметить, с бака на всякий случай разбежались. – Или еще добавить, чтобы старших слушался?
   – Все уже, – голос у меня изменился, по лицу текла теплая струйка, и вставать совершенно не хотелось.
   – Тогда вставай, – он подал мне руку.
   На идеально отдраенной палубе осталась лужица крови. А на скале уже никого не было.
   С тех пор наваждение меня не оставляло. Чаще всего на вечерней вахте, когда я оказывался на мостике один, не считая рулевого, мелькало за кормой пятно золотого света на воде, поселяя в душе – и теле, чего уж тут скрывать – глухую тоску. Да и днями тоже было неуютно. Интереса и смысла в этой новой жизни не было никакого, весь он сосредоточился где-то в другом, запретном, месте. Не знаю, удавалось ли мне это скрывать, но думаю, что нет – озабоченность на лицах друзей я замечал регулярно. Впрочем, сделать с этим они явно ничего не могли.
   Позади остался какой-то фестивальчик в Осло, и еще маленькие норвежские городки, впереди ждал Гамбург. Жить получалось как-то плохо, и с каждым днем все хуже.
   – Ну чего ты? – Джо пришла на мостик на моей вахте, погладила меня по голове прямо на глазах у матросов. – Может, капитану расскажешь?
   – Думаешь, он будет мне сопли вытирать? В конце концов, большое ли дело – моряк влюбился в русалку. Они таких на дне в клетках держат, насколько я помню.
   – Да если бы влюбился… – с непривычной тяжелой интонацией вздохнула Джо. – Тут другое… Так ведь и будешь мучиться.
   – Она как море, Джо, – ей почему-то не страшно и не стыдно было говорить слова из самой глубины души. Ни с одним мужчиной, каким бы другом он ни был, так не получится, – как же я без моря?..
   Оставалась у меня одна надежда, что до Германии сравнительно далеко, и все непростыми проливами – может быть, и не поплывет она туда. Хотя нет, лучше бы поплыла.
   Меня никто особо не трогал в эти дни – Джо с Рамсесом шептались о чем-то по углам, матросы, понятное дело, не лезли, ну а от капитана ждать вытирания соплей было действительно бесполезно. Я попробовал спросить о русалках у Алана, но тот только перекрестился и искренне сказал, что от них лучше держаться как можно дальше. Радости мне это не прибавило.
   А потом была Эльба, и сравнительно узкий фарватер, где мы, матерясь в эфире, пытались разойтись с контейнеровозом, безбожно опаздывая к разводу моста и рискуя сутки маяться у случайного понтона. К мосту мы чудом, но успели, а пока швартовались, стеной обрушился дождь.
   – Пошли кофе попьем по-человечески, – подошел ко мне Рамсес, – все равно сегодня уже ни посетителей, ничего.
   – Ну пошли… – какая разница, в принципе.
   Мы дошли до ратушной площади и ближайшего «Старбакса», но тут Джо что-то понадобилось в газетном ларьке. Рамсес, поколебавшись, отошел за ней. Да ну их к черту… Что мне тут, мокнуть, пока они буклетик купят?
   Прямо напротив двери я снова увидел, пятном, золотое сияние волос и простое белое платье. И тут же понял, что ошибся. За столиком в одиночестве сидела Эмма, напряженно грызущая соломинку от коктейля. Подняла голову, заметила меня и просияла, вскочила навстречу.
   Я шагнул к ней, одновременно стягивая с пальца ставшее вдруг ненужным кольцо.

Алые паруса

   И город фрегатом идет в закат,
   Надевши лохматые облака
   На тонкие шпили.
Олег Медведев

   Конец мая мы проводили в Норвегии. Промозглый холод, изломанные гранитные стены ледяных фьордов, ужасающая дороговизна всего и вся, сохнущие в музеях «Кон-тики», «Ра» и «Фрам», потрясающая норвежская рыба, мерзейший картофельный самогон – даже непристойно дорогой линье-аквавит, который возят в деревянных бочках до экватора и обратно, пить почти невозможно – и просторный невысокий Осло. Однажды борт даже посетила норвежская кронпринцесса – на капитана она смотрела так, что на месте наследного принца Хокона я бы запер супругу в каком-нибудь отдаленном монастыре. Капитан, впрочем, на нее никакого внимания не обратил – он был очень занят какими-то деловыми переговорами, то и дело исчезал на полдня или приводил кого-то на корабль, запираясь с ними в каюте. Однажды вечером переговоры увенчались успехом, и довольный капитан объявил команде, что через три дня мы отходим в Россию.
   – В Санкт-Петербург, – уточнил он.
   Я неоднократно слышал, что Финский залив практически несудоходен, и заход в город очень непрост, но после того, как Петербург встретил один из этапов гонки высоких парусников, тогда еще называвшейся «Катти Сарк» – кстати, в честь вовсе не клипера, а сорта плохого виски – бояться было бы странно. Более того, в этот раз капитан даже честно рассказал нам, что мы забыли в бывшей столице России. Оказывается, нам предстояло стать главными героями огромного городского праздника и красиво пройти по Неве под всеми парусами. В связи с этим капитан приказал всей команде прочесть старую русскую повесть о корабле с красными парусами, чтобы мы уяснили, чего вообще от нас ждут. Повесть оказала на команду убийственное влияние – романтическая грусть, в которую дружно впали все, включая главные оплоты цинизма и здравомыслия, то есть Алана и Рамсеса, откровенно мешала работать. Когда трое подряд впередсмотрящих расслабленно пялятся в горизонт, сползая куда-то в грезы, это еще можно как-то пережить. Но когда так же ведет себя рулевой, с кораблем может случиться все, что угодно, а весенняя Балтика – не городской пруд, где так хорошо было пускать кораблики когда-то. Достаточно сказать, что, увидев на траверзе остров Готланд, вся команда без исключения столпилась по левому борту нюхать розы.
   – Неужели ты никогда не слышал, что на этом острове столько роз, что их запах чувствуется даже из моря? – соизволил пояснить Рамсес.
   – Не слышал, – честно ответил я. – И запаха не чувствую. И вообще я черствая скотина с толстой душевной организацией и бедным внутренним миром.
   Поскольку я действительно такой, я даже пожаловался капитану. Капитан улыбнулся, но пообещал взбодрить команду. Обещание он сдержал. Следующие два дня «Гончую» трепал шторм, мы висли на снастях, вжимались животами в дерево реев в страшной черноте, с трудом удерживали штурвал на месте, а сами с трудом удерживались на ногах. Когда ветер наконец утих, свободные от вахты матросы попадали спать, а вахтенные начали приводить корабль в порядок, соображение к команде вернулось. И слава богу, потому что Финский залив оказался действительно не подарком.
   Ближе к вечеру мы пришвартовались в морской крепости Кронштадте, взять на борт лоцмана и чуть-чуть передохнуть. Над городом горел купол собора, а прямо у гранитной набережной стоял небольшой бриг. Правда, когда мы подошли поближе, кораблик оказался металлическим. Команда – по крайней мере, надеюсь, что это была команда – сидела прямо на палубе, и количество музыкальных инструментов у них превышало количество матросов, да и репертуар был интересен – классические шанти в панк-обработке.
   Пожалуй, мы бы завели с ними знакомство, но времени катастрофически не было. Ничего, вряд ли в Петербурге много исторических парусников (честно говоря, я вообще слышал только про «Штандарт»), а значит, шанс увидеться у нас еще будет. Тем более, что девицы их окружали такие омерзительные, что я бы и отсутствие знакомства как-нибудь пережил.
   Дуло в заливе не так и слабо, особенно для внутренних-то вод, и от Кронштадта до устья Невы мы долетели за несколько часов. И там я заметил такое, что мне стало дурно – чуть в стороне от фарватера светлела такая мель, что чайки спокойно прогуливались по дну. Наши пять с небольшим метров осадки внезапно показались мне очень значительной цифрой, и белевший чуть-чуть поодаль паром гораздо больших габаритов не успокаивал. Хорошо, что у штурвала стоял Рамсес, уступавший, конечно, капитану в искусстве управления судном, но совсем ненамного.
   Паруса, конечно, пришлось убрать, шли под мотором. Боялся я зря – в широкую спокойную Неву мы вошли очень легко, приготовились швартоваться у бетонного понтона, рядом с православной, конфетно изукрашенной церковью. На берегу шумела небольшая, но все-таки толпа. Ребята в васильковых футболках, принявшие брошенные концы легко и умело. Швартовная команда? (Позже обнаружилось, что это команда опального русского «Штандарта»). Какие-то яхтсмены, местное телевидение.
   – А если про капитана спросят? – растерянно обернулся ко мне Рамсес, заметив камеры.
   – Отвечай «без комментариев», – посоветовал я и впервые за долгое время глянул на часы. М-да. С минуты на минуту пробьют две склянки, времени девять вечера, а солнце и не думает клониться к горизонту. Видимо, это и есть их знаменитые белые ночи.
   Подождите-подождите, что же, нам теперь вообще без капитана и его вахты обходиться?
   Как раз на середине этой мысли капитан появился на мостике и встретил журналистов, как полагается, дал короткое интервью и провел съемочную группу по главной палубе, отдельно акцентировав внимание на развалившемся в районе грота Моргане. Успех был полный.
   А вот после этого мы узнали, что такое пресловутая русская душа. По здешним меркам оказалось абсолютно нормальным, что все нас встречавшие – парусная тусовка города – через десять минут после ухода журналистов оказались у нас на борту в компании невероятного числа бутылок. Капитан этому не воспрепятствовал, даже наоборот. Напились мы совершенно ужасающим образом, с песнями и драками, флиртом и клятвами в дружбе, походами в ближайший магазин за новыми бутылками и так далее. В какой-то момент я даже поймал себя на том, что веду увлекательнейший диалог на немецком с парнем, с готовностью отвечавшим мне по-русски, причем ни одного из нас это не смущало. Ночь, кстати, так и не наступила – висело над городом неопределенное жемчужное марево, в котором все стоящие у причала суда, ледоколы и лесовозы казались призраками, и застывшие вдоль гранитной набережной дома тоже неуловимо плыли, и вообще весь город казался не совсем настоящим, городом-привидением, встающим ночью на развалинах Рима или другой великой древней столицы…
   Рассвет – в отличие от заката он оказался явным и земным, не заметить его было нельзя – застал нас на той же набережной, только чуть вверх по течению. Мы трое дрыхли прямо на остывших за ночь гранитных скамейках, а над нами слегка улыбались египетские сфинксы. Наверняка несколько часов назад это место было выбрано неспроста, но теперь, конечно, не вспомнить. Жить хотелось не очень, но на часах было начало седьмого и за два часа, оставшиеся до подъема флага, еще оставались шансы проснуться и привести себя в порядок.
   Джо потерла ладонями лицо, вытащила было из кармана зеркальце, но так и не рискнула его открыть.
   – Пойдемте кофе выпьем, – скомандовала она, – знаю тут одно местечко.
   – Откуда? – без всякого интереса спросил я.
   – Я тут жила когда-то. Не знал? Так что все кабаки, крыши и сомнительные места – наши.
   В результате мы действительно пили утренний кофе на крыше с видом на сверкающую в утренних лучах Неву и пытались расспрашивать Джо о внезапно открывшемся периоде биографии. Сначала она просто вяло отказывалась, а потом резко велела нам заткнуться. Забегая вперед, скажу, что мы так ничего об этом и не узнали, за исключением того, что Джо, оказывается, очень прилично говорит на невозможном русском языке.
   Неделя в Петербурге прошла примерно так же, как первая ночь. На борту постоянно толпились ребята с местных парусников и семьи с маленькими детьми, ночами не темнело, из-за чего нам пришлось расписать все вахты по-новому и лишиться общества боцмана и капитана, кофейни здесь оказались даже лучше баров, но фаворитом стали просто неспешные прогулки по центру. А потом нам привезли красные паруса. Тонкая, ярко-алая ткань лежала на палубе лужей крови, безжалостно сияя в лучах июньского солнца, и мне показалось, что рядом с ней стало теплее. Потом мы прокляли все, конечно, пытаясь пристроить эти красивые, но слишком тонкие и легкие синтетические тряпочки поверх штатных парусов – снимать их было бы безумием. Началась работа.
   Репетиция прошла кое-как – организаторы дико нервничали, меняя планы по пяти раз в час, да и погода менялась не реже, и даже обычно спокойный, как каменные сфинксы, Рамсес, начал уже огрызаться при известиях об очередной перемене расписания. Но когда следующей ночью набережные почернели от людей, а небо над Невой прорезали лучи пиротехнического шоу, я вместе со всем кораблем ухнул глубоко в сказку.
   Наплевать на пьяных подростков и драки, все равно отсюда их не слышно, но под ногами у меня была деревянная палуба, над головой шелестели и сияли багрянцем паруса, у штурвала стоял верный друг, а вокруг был один из красивейших городов, который я видел в жизни. Сияющая громада алых парусов белого корабля двинется, рассекая волны… Тихо будет плыть этот чудесный корабль, без криков и выстрелов; на берегу много соберётся народу, удивляясь и ахая. Ожившая, во плоти, мечта была со мной, и я вдруг почувствовал это с особой остротой. Наверное, именно так можно после пятнадцати лет брака внезапно заметить, что женщина рядом с тобой невероятно красива…
   Мы ушли из города той же ночью, пока вокруг еще гомонили пьяные толпы. Тихо было на «Гончей», задумчиво. Правда, всякая задумчивость закончилась, когда мы пришвартовались в Таллинне как раз в день выдачи жалованья. Оказывается, у нас образовались временные, но серьезные финансовые затруднения. Потому что в Санкт-Петербург мы ходили и на фестивале выступали бесплатно.
   – Видите ли, господа, – чуть смущенно пояснил капитан, – я действительно согласился участвовать в празднике бесплатно, потому что в противном случае наше место занял бы шведский «Тре кронор».
   Сути катастрофы я не уловил.
   – Ну как бы вам пояснить… Я очень уважаю Россию и лично Петера Великого. Так вот, он бы умер еще раз, если бы узнал, что в качестве символа его столицы выступает шведский корабль.

Линданисе

   Славный Калевитян город.
   Скалами подперты стены,
   Опоясаны валами.
   Двор просторный утопает
   В белой кипени черемух.
Калиэпог

   Сложившаяся в Таллинне ситуация поставила нас в несколько затруднительное положение. Внезапно оказалось, что время в портах мы привыкли проводить, бродя от кабака к бару и ни в чем себе не отказывая. Денег не то чтобы не было совсем, но вот возможность их не считать оказалась едва ли не главным компонентом удовольствия. Мы с Джо – Рамсес остался следить за посетителями на борту – бродили по Старому городу, выученному за три дня мало что не наизусть, и выдумывали, чем бы еще заняться. Местный морской музей мы уже оценили, по крепостной стене погуляли, с башни Кик-ин-де-Кек содержимое кастрюль на собственном камбузе высматривали, переулок Катерины изучили и прочие туристические места тоже. Даже желание на Ратушной площади загадывали – правда, мне как-то не нашлось, чего пожелать в тот момент. Просто все стало и ясно после Петербурга – смысл жизни? так вот он, в порту стоит по соседству с унылым и дорогим рестораном «Адмирал». Разная там самоактуализация – там же. На жену с детьми не тянуло пока, ну а с любовью все было понятно после весенней встречи в Гамбурге. Ну ее, эту любовь, обойдусь без нее. Да и кто ее вообще видел? Вон Джо сколько лет мучается.
   – Пошли в церковь, что ли, – Джо выбросила кулечек из-под соленого миндаля в урну.
   – Эк тебя накрыло… Ну пошли. В какую?
   – Святого Николая, само собой.
   – Церковь Санта-Клауса? Сильно. А подарки будут? – оживился я.
   Шутка показалась Джо несмешной, но она вообще в последнее время грустила и злилась даже сильнее, чем обычно.
   – С удовольствием всыплю тебе два десятка розог лично, вместо Санта-Клауса, – огрызнулась она, – а то вел ты себя как-то хреново, не слушался мамочку и не мыл руки перед едой.
   Что верно, то верно. Когда кто-нибудь из матросов во время вахты притаскивает на мостик какую-нибудь мелкую еду, руки мыть точно не станешь.
   В результате до церкви Нигулисте мы шли в полном молчании. Церковь оказалась во-первых, лютеранской, то есть вполовину не такой красивой, как католические, а во-вторых, вообще музеем. Я побродил по рядам, разглядывая пышные деревянные гербы над местами последнего упокоения эстонских бюргеров, и принялся искать отбившуюся от меня Джо.
   Она обнаружилась в боковой часовне, у массивной стеклянной витрины во всю стену. Стояла совершенно неподвижно, не отрывая взгляда от стены, только крутила маленький ножик в пальцах левой руки.
   – Иди сюда, – велела она, так же не шевелясь.
   Куда-то за левый край картины закутанные в белые покрывала скелеты тащили людей – короля, епископа, молодую девушку… За руки, за края одежды. Еще один скелет, присевший с краю, играл на волынке.
   – Рудольф, тебе сколько лет? – поинтересовалась Джо внезапно.
   – Двадцать четыре, – честно ответил я, ничего не понимая.
   – Двадцать четыре года, гос-с-споди, – прошептала она. – Пошли отсюда, а?
   На улице она остановилась, закурила. Спросила задумчиво:
   – Как думаешь, может, к чертям это все? А?
   – Ты о чем? – забеспокоился я. Не хватает только, чтобы она нас бросила в пользу какой-нибудь «размеренной жизни», извините за выражение.
   – Ты прекрасно понимаешь, о чем. – Говорила она сквозь зубы.
   Черт возьми, что я такое должен понимать, по ее мнению?
   – Извини, не понимаю. А если ты хочешь бросить корабль – никто тебя не отпустит. И в первую очередь капитан.
   – Капитан… да… – повторила она с совсем странным выражением лица. – Пошли обедать, что ли. Я угощаю.
   Заказав в «средневековом» ресторане Olde Hansa три блюда на двоих, мы обожрались до последней степени. Вяло ужасаясь предлагаемым там обедам с семью-девятью переменами блюд, вернулись на корабль – до моей вахты оставались считанные минуты.
   В порт медленно входил маленький ладный кораблик под ярко-алыми парусами. Красивый – слов нет. Насколько я мог судить издали, это был небольшой, метров двенадцать, шлюп, как бы даже не деревянный.
   – Смотри, – дернул я Джо.
   – Да твою же мать, – коротко отреагировала она. Уселась на ближайший кнехт, вытащила из кармана пачку сигарет и махнула рукой: – иди, я скоро.
   Выяснять, что опять случилось с ее душевным состоянием, времени не было – остаться без берега на сутки за опоздание на вахту мне не улыбалось. Впрочем, минут через десять после меня Джо тоже вернулась на борт и сразу же скрылась в каюте.
   – Чего это она? – поинтересовался Рамсес, с которым мы курили, пристроившись на руслене – обязанностей у вахтенного офицера в порту не слишком много, главное – на борту присутствовать.
   – Экзистенциальный кризис какой-то.
   – Знаю я, отчего у женщин экзистенциальные кризисы бывают, – проворчал старпом, впрочем, вполне добродушно – искреннее беспокойство из голоса было никуда не деть.
   Не знаю. У меня самого темперамент нордический, и мне кажется, что для моряка это безусловное благо. А как оно у женщин происходит – это уж только им самим ведомо.
   – Думаю, выпить ей надо, – решил Рамсес.
   В этот момент справа от нас по металлическому трапу простучали каблуки. Почти рефлекторно обернувшись, я залюбовался длиннющими стройными ногами, еле-еле прикрытыми юбкой. Выше ног обнаруживалась очень достойная… корма, еще выше – отличная грудь. А потом я узнал хозяйку всего этого великолепия.
   – Куда это ты собралась в таком виде, позволь узнать, – Рамсес оказался на суше одним коротким сильным движением, и голос у него дрожал от почти несдерживаемого бешенства.
   – Гулять, – прищурилась Джо.
   За все время нашего знакомства я так и не удосужился толком заметить, что второй помощник «Гончей» – девушка. И как внезапно оказалось, девушка очень красивая. И как теперь, интересно, общаться с боевым товарищем и собутыльником, если я точно знаю, что у него грудь третьего размера? И не закончится ли на этом наша дружба?
   – Гулять, – повторила она. – Когда вернусь, не знаю. К подъему флага точно. Вопросы?
   – Одна ты никуда не пойдешь, – у Рамсеса раздувались ноздри и горели глаза.
   Я предпочел наблюдать со стороны и молча.
   – Солнышко, ты мне не отец, не муж, не брат и даже, строго говоря, не начальник, – нежно улыбнулась она.
   – И что, я должен спокойно смотреть, как ты…
   – Как я – что? – спокойно поинтересовалась Джо.
   – Ладно уж, иди, – буркнул Рамсес, через силу успокаиваясь. – Если с тобой что-нибудь плохое случится, лучше не возвращайся. А то городу Таллинну недолго стоять.
   Джо удалилась демонстративной походкой от бедра, вбивая каблуки в землю. Рамсес провожал ее взглядом, одновременно пытаясь смять пальцами металлическую стойку леера.
   – Убью, – сообщил он наконец, плюхаясь обратно на руслень.
   – Ее? У вас что-то было, что ли?
   – При чем тут это? – старпом так удивился, что даже злиться перестал. – А вдруг с ней что-нибудь случится? А как же капитан, в конце концов?
   Ну да, за капитана мне тоже было немного обидно.
   – Пойду, что ли, тоже гулять, – заключил Рамсес. – К вечеру не ждите.
   Ну, старый город Таллинна и в самом деле достаточно невелик, чтобы совершенно случайно встретить там человека, которого ты ну вот совсем не ищешь, и дальше гулять уже вместе.
   – Оставил бы ты девушку в покое… – внезапно мне стало обидно еще и за Джо.
   – А если ее кто-нибудь обидит? – поинтересовался Рамсес. – Ты сам себе это простишь? – с этимон вдавил окурок в асфальт и действительно ушел, не оборачиваясь.
   Мне окончательно стало понятно, что в ближайшее время единственной моей любимой женщиной останется «Гончая», которая отвечает мне взаимностью, не ревнует, не устраивает истерик и никогда не дает заскучать. Меня не особо волновало даже то, что вообще-то она принадлежит другому мужчине. Женская верность – штука эфемерная, а любовь она мне дарила щедро, пусть и странную. Как раз такую, как мне и надо.
   Поток посетителей потихоньку иссяк, трап закрыли, а я так и сидел на руслене, отпустив траповую вахту и оставшись в компании бутылки вина, фонарика и сборника исландских саг. Было тепло, уютно и тихо, корабль чуть-чуть покачивался и поскрипывал, и я, пригревшись, почти заснул. В принципе, я мог, конечно, уйти, оставив у трапа любого из матросов, но вставать было лень. До двенадцати оставалось совсем немного, когда тихий до того порт внезапно подал признаки жизни – послышались шаги и сопровождавший их громкий, нетрезвый смех.
   На всякий случай я выбрался из своего гнезда на берег – а то начнут сейчас ломиться на корабль с намерением залезть на марсовую и громкими аргументами вроде «ну что тебе, жалко что ли?». Одновременно со мной на берег ступил капитан. Более чем странно – обычно он как-то не выказывал стремления самостоятельно разбираться с каждым подвыпившим потенциальным посетителем. Впрочем, это оказался не посетитель, а Джо в компании здоровенного блондина мало что не двухметрового роста, обладателя роскошных усов; я даже позавидовал слегка.
   Не дойдя нескольких метров до корабля, Джо мимоходом показала мне (ну не капитану же?!) язык и изготовилась прощаться со своим кавалером. Кавалер энтузиазма не проявил – увидев поверх ее головы капитана, он аккуратно отодвинул Джо в сторону и шагнул вперед. Протянул капитану руку.
   – Здравствуй, Ричард.
   – Здравствуй, Тоомас, – кивнул капитан, руки в ответ не протягивая. – Чем обязан?
   Что-то подсказывало, что дружеского приглашения на рюмочку не последует, хотя эти двое очевидно и были знакомы. Неведомый Тоомас это тоже понял и предпочел уйти, коротко кивнув на прощание и пройдя мимо Джо, как мимо пустого места.
   – Джоанна, вы неподражаемы, – сообщил капитан обиженной Джо, – гулять с главной местной легендой, хранителем города старым Тоомасом – этого я даже от вас не ждал. Вы вообще представляете, чем это могло закончиться?
   – Это еще что, – слабо оживилась она, – мы с ним мимо колодца проходили, где-то в центре, и вдруг оттуда вылезает какой-то старичок и спрашивает, когда город достроят. Ну я и ответила, что достроили давно. Дурдом, а не город.
   Капитан… расхохотался. Искренне и счастливо. Потом стал серьезным:
   – И Тоомас вас не убил на месте? Вообще считается, что этот старичок уничтожит город на следующий день после того, как он будет достроен. Так что не рекомендуется отвечать ему то, что ответили вы.
   – Вот что, Джоанна. – Продолжил капитан после паузы. – Мне не улыбается вытаскивать вас из подобных ситуаций и нести ответственность за гибель целых городов тоже не хочется. Так что… – он еще помолчал. – В будущем я не хочу видеть рядом с вами других мужчин.

Царь Кипра

   …Я буду дубовой женщиной на носу. С облезшим от соленой воды лицом.
Аля Кудряшова

   Среди писем, которые тем или иным путем все же попадают на «Гончую», изрядную долю составляют просьбы от желающих стать частью экипажа. При этом почему-то далеко не все готовы на не самую завидную судьбу палубного матроса, предусматривающую довольно спартанские бытовые условия, загадочное соединение одиночества с невозможностью уединения, физическую работу и частую скуку – длинные парусные переходы одним галсом, да в хорошую погоду, вообще оставляют в сутках утреннее построение, приборку и четыре приема пищи в день, остальные двадцать два часа можно быть предоставленным самому себе в замкнутом пространстве. Поневоле понимаешь английскую манеру драить палубу камнями. К нам просятся, страшно сказать, офис-менеджерами и прочими пиарщиками, уборщиками и буфетчицами, «просто покататься» и покататься за деньги. Последним мы не отказываем за редкими исключениями, а остальным приходится сочинять вежливый отказ. В конце концов, даже пресловутых палубных матросов у нас чуть-чуть больше, чем надо – скажем, во время парусного маневра людей обычно оказывается на одного-двух больше, чем нужно для работы со снастями. Ну и, конечно, девушки рвутся к нам еще чаще мужчин, хотя остаются намного реже, поэтому новенькие не очень одобряются.
   – И чего только этим телкам надо? – зло ворчит Джо, подсовывая на подпись капитану очередную пачку не всегда корректных отказов.
   Капитан-то молчит, а вот Рамсес может с удовольствием озвучить ей, чего именно им надо, после чего они в очередной раз ссорятся не меньше, чем на два часа – большую часть времени Джо категорически отказывается признавать себя девушкой, и вообще, кажется, считает их отдельным и крайне нелепым биологическим видом.
   Есть и еще одна категория потенциальных матросов, самая трогательная – детишки лет двенадцати-тринадцати, случайно попадающие в порт и застывающие перед «Гончей» сталагмитами, наотрез отказываясь сходить с места. Сначала они не верят, что она настоящая. Потом – что на борт можно зайти, потрогать веревки руками и даже забраться на ванты. Ну а еще позже начисто отказываются уходить, просятся юнгами и выражают готовность драить корабль сверху донизу и бегать за ромом не только командному, но и рядовому составу. До них обычно снисходит сам капитан, очень мягко и убедительно объясняющий, что прежде чем идти в море, нужно окончить школу, и обещающий вернуться к этому разговору лет хотя бы через пять-семь. Впрочем, они не возвращаются. Наверное, к лучшему – а то слышал я про девицу, удравшую на какой-то волонтерский толл шип и не предупредившую об этом родителей. Интерпол искал, и у всех были проблемы…
   Мы стояли в Адмиралтейском бассейне в Таллинне. Ну как стояли – в основном катали туристов, в поте лица зарабатывая деньги. Тут уж не приходилось говорить о «лишних» руках во время парусных маневров – повороты мы закладывали самые зрелищные, по вантам бегали, что твои обезьяны, четко отбивали склянки и вообще всячески делали красиво. Жалованье нам, кстати, выплатили, от чего вечера стали заметно веселее – подготовив все на следующий день, включая обед для туристов, мы уходили гулять по старому Таллинну, не отказывая себе в стаканчике чего-нибудь, но без особых приключений. Уставали мы все-таки очень сильно, после трех-четырех катаний в день-то. Джо успокоилась наконец, и вечера проходили весело.
   Июльским утром – несмотря на ранний час было уже жарковато – мы готовились к очередному катанию. То есть, построив матросов и раздав кучу приказов, стояли втроем на баке с кофе, «ванаталлинном» и сигаретами. Вчерашняя ночь выдалась на удивление шумной, так что от ликера я отказался – от резкого спиртового запаха мгновенно замутило. Сквозь темные очки крепостная стена старого города казалась нарисованной, и в целом все было весьма неплохо. Поэтому когда на бак поднялся мальчик лет шестнадцати и неуверенно спросил разрешения, я не стал его шугать – ну не помешает нам безобидный эстонский мальчик, не государственные тайны мы тут обсуждаем и даже не личные.
   Мальчик бледно отсвечивал где-то на краю поля зрения, гладил мачту, перебирал сбухтованные концы, ну и вообще вел себя, как положено романтическому юноше его лет. Суета эта раздражала, но только самую малость.
   – Простите… – робко обратился он ко мне, – а вот туда можно залезть? – он махнул рукой в сторону носа.
   – Во-первых, ваше «туда», юноша, называется гальюнной палубой, – вмешался Рамсес. – Во-вторых, в присутствии дамы и старшего офицера вы ухитрились задать свой вопрос младшему по званию. В-третьих, черт с вами, лезьте. – Был он вполне добродушен, но мальчика все равно напугал до полусмерти.
   Видимо, поэтому тот счел нужным пояснить:
   – Хочу поближе посмотреть на… нее, – последнее слово он выдохнул шепотом, заставив меня оглянуться на берег в поисках прекрасной дамы. Там никого не оказалось, поэтому я, каюсь, подсмотрел за мальчиком одним глазом. Да оно оказалось и к лучшему, слишком уж экстремально он высунулся за борт, пришлось одернуть. А интересовала его наша носовая фигура.
   Носовая фигура – штука действительно загадочная, назначение изначально имеющая мистическое, а отнюдь не эстетическое. Алан как-то рассказывал, что изготовителям этих фигур, или Мастерам Корабельных Дев, как их называли когда-то, запрещено выходить в море, хотя бы и на рыбацкой лодке, и даже их дочерям нельзя выходить замуж за моряков. Представляете уровень мистической нагрузки? И жертвой морским богам этих дев считали, и устрашением для них же, и духом-покровителем. Больше всего мне нравится версия, что в носовой фигуре живет душа корабля. По моде того времени, когда строилась «Гончая», ее бушприт должна была украшать собственно гончая. Однако вместо поджарого вислоухого пса или хотя бы какого-нибудь Цербера навстречу морю простирает руки обнаженная женщина. Она вырезана с беспрецедентным для носовой фигуры мастерством – обычно они грубы, а иногда и примитивны, глупоглазы и до пошлости ярко раскрашены (из практических, впрочем, соображений). А эта дева из черного дерева безупречно изящна и невероятно хороша собой. Признаюсь, когда мне пришлось во время докования возить шкуркой по высокой черной груди, отделаться от глупого смущения никак не удавалось. Лицо у нее тоже очень тонкой работы, с точеными гордыми чертами. Неведомый мастер не пожалел времени, вывел все до малейшей черточки, прорисовал густые кудри, уши и ногти. Она почти не раскрашена, тронуты краской только губы. А глаза у нее, наверное, стеклянные, почти живые на вид – интересно, как их до сих пор не выбило шальной волной.
   Короче говоря, в чем-то я этого мальчика понимаю.
   – Экскурсия закончена, вылезай, – велел ему Рамсес. – Отходим скоро. На катание не хочешь?
   Конечно, он хотел. Я следил за ним краем глаза – и если сначала он прилипал к борту и даже сходил на марс вместе с кем-то из ребят, то через час после начала окончательно угнездился на гальюнной палубе, пытаясь то рассмотреть, то сфотографировать все ту же фигуру. И на второе катание он остался – с тем же результатом. И на третье.
   – Пацан, тебе денег не жалко? – поинтересовался я, увидев его у трапа в третий раз. Я-то просто прогуливался с сигаретой, а вот он снова стоял в очереди.
   – Конечно, нет, – искренне ответил он.
   – А на носу чего зависаешь все время?
   Он не ответил, смутился и даже покраснел. Смешной. Впрочем, я в его возрасте вряд ли был намного лучше, хотя сам себе казался, конечно, всеми героями Жюля Верна и Сабатини сразу. В общем, после третьего катания он, смущаясь еще сильнее, спросил, может ли он поговорить с капитаном.
   Я прищурился на солнце. Нет, при отсутствии форс-мажора мы увидим капитана еще не скоро.
   – Его сейчас нет. А по какому вопросу?
   – Я… я хотел бы попасть к вам в команду.
   С одной стороны, мне жаль было его расстраивать – сам когда-то был таким же. С другой, даже как-то обидно стало. Я в его возрасте не надеялся сходу попасть на самый прекрасный корабль, который увидел – я пошел учиться. И это, между прочим, было местами трудно, а местами просто бесполезно.
   – Боюсь, не получится. – Ответил я в результате. – Во-первых, ты очевидно несовершеннолетний. А во-вторых, у нас и так людей хватает. – У него сделалось такое лицо, что я, поколебавшись, все-таки добавил: – приходи завтра с утра, пораньше, капитан должен быть.
   – Забавный мальчик, – поделился я с друзьями вечерком.
   – Чего ты так с ним носишься? – удивилась Джо. – Не он первый, не он последний.
   – Странный он какой-то, – честно ответил я, – лавры Пигмалиона покоя не дают, что ли?
   – Пигмалион плохо кончил, – наставительно заметил Рамсес.
   – Почему? – удивился я. – Вроде все хорошо было?
   – Он женился, – с каменным лицом пояснил старпом.
   – Ну тебя, – слегка обиделся я. – Пойду лучше капитану расскажу.
   – Зачем? – Джо удивилась еще сильнее – Ты, кажется, и правда о нем беспокоишься.
   – Ну да, есть немного.
   Я постучался в капитанскую каюту и рассказал о мальчике, отдельно выделив его странно-трепетное отношение к носовой фигуре. Против ожидания, капитан не стал сердиться на доклад о самой штатной ситуации, а наоборот, улыбнулся и поблагодарил. Наверное, мальчик показался трогательным не только мне. Правда, ждать от капитана сантиментов и нарушения принятой процедуры все равно не приходилось, так что мальчика было немного жалко. И себя заодно – вот уж совершенно непонятно, почему. Наверное, потому, что мне больше не шестнадцать.
   Мальчик оказался у закрытого трапа уже в восьмом часу утра, когда на палубе можно было встретить только редкого любителя покурить до завтрака. И так и торчал там, не рискуя отойти ни на метр, пока не отбили восемь склянок и не подняли торжественно флаг, не получили от капитана нагоняев и похвал за вчерашний день заодно с инструктажем на сегодняшний и не разошлись вяло начинать приборку.
   Вахтенный на трапе проводил его к капитану, хотя трап, конечно, еще не открывали. Впрочем, капитан тоже не спешил запираться в каюте, а стоял на баке с трубкой, задумчиво глядя на башни старого города. Разговор с мальчиком занял минут десять, а потом капитан жестом приказал мне подойти – я ошивался на шканцах, болея душой за мальчика, но не понимая толком, чего для него хочу.
   – Питер, – он назвал мальчика на английский манер, – это мой третий помощник Рудольф Эрман. Рудольф, Питер зачисляется в нашу команду на должность юнги. Пусть будет в вашей вахте. Проводите его к Джоанне, она разберется с формальностями.
   Джо была видна невооруженным глазом, так что я нежным пинком поставил новоявленного юнгу на курс, а сам и не подумал сдвинуться с места.
   – Вы хотели что-то спросить, Рудольф? – невозмутимо поинтересовался капитан.
   – Мы же раньше детей в команду не брали…
   – Ну, не такой уж он и ребенок, – рассеянно возразил капитан. – А не напомните, за какие заслуги я когда-то взял в команду вас?
   – Вам штурман нужен был…
   – Я вас умоляю, Рудольф, – досадливо поморщился капитан, – штурман в те времена из вас был… сомнительный. Вам и сейчас учиться еще и учиться. Я взял вас в команду за то, что вы были – и есть, кстати – по уши влюблены в море. А это главное.
   – По-моему, этот… Питер отнюдь не в море влюблен, – обиженно буркнул я.
   – В любви зачастую важен субъект, а не объект. Ну и надо же мне сделать хоть что-нибудь хорошее напоследок…

Paris vaut bien une messe [18 - Париж стоит мессы (фр.)]

   Pa vo beuzet Paris
   Ec’h adsavo Ker Is [19 - Когда Париж затонет, восстанет город Ис.]
Бретонская пословица

   На парусном фестивале в бретонском Бресте нам выпало возглавлять парад – проход двухтысячной армады под парусами. К сожалению – а может, и к счастью – море затянул легкий серебристый туман, в котором все мы шли совершенно бесшумно, чувствуя себя призраками. В какой-то момент мне даже показалось, что где-то далеко на траверзе мелькнуло знакомое голубое сияние, но за истинность не поручусь. Но помимо этого шелестящего, таинственного парада ничего хорошего в Бресте не случилось.
   Был обычный парусный фестиваль, только очень большой – ярмарка, мастер-классы, спортивные состязания, гонки, вечеринка для членов команд… Впрочем, команда «Гончей» в полном составе почему-то вечер за вечером чинно просиживала в кают-компании за десятком бутылок приличного вина в сопровождении сыров, не принимая участия во всеобщем разгульном веселье, пьянстве и местами разврате. Скучно было. Поднадоело как-то все. Мы честно пробовали веселиться, но после дней, заполненных катаниями и экскурсиями, хотелось только спать. Даже знаменитых бретонских устриц попробовать не удалось – июль месяц все-таки! Короче говоря, покинули Брест мы с большим облегчением. В море можно по крайней мере проспать свои восемь часов в сутки, и никто тебя их не лишит. Курс мы взяли куда-то на юго-восток, и уже к исходу дня услышали слово «Пуэнт-дю-Ра».
   – Господин старший помощник, – обрадовалась Джо, – не хотите ли нам рассказать, что древнеегипетские корабли и до Франции ходили, оставляя в память о себе географические названия?
   – Давай я тебе лучше расскажу, что по-французски слово «raz» означает сильное течение? – предложил Рамсес, не отрывая глаз от приборов – мы в очередной раз коротали день в рубке все втроем. – Или что это прекрасное место называют «адской печью» и «концом света»? Рудольф, будь другом, прикажи паруса убирать и укатывать, а то нам и без того весело придется. – По громкой связи он велел заводить двигатель.
   Я послушно поднялся на палубу, обрадовал вахту. Когда паруса подобрали на гитовы и матросы кинулись вниз за страховкой, чтобы лезть на мачты, я вернулся к друзьям.
   – О! – встретила меня Джо. – А ты знаешь что там, куда мы идем, Мерлин родился? – она ткнула пальцем в расстеленную на столе бумажную карту.
   Там, куда она указывала, и в самом деле виднелись какие-то точки, которые при определенном воображении можно было принять за обозначение земли.
   – Смотри, – гордо повторила она, – остров Сен.
   – И что? – поинтересовался я, – хочешь сказать, мы собираемся куда-нибудь в Камелот? Тогда мы удачно идем в прямо противоположную Англии сторону.
   – А тебе просто так не интересно?
   – Успокоились оба, – прервал Рамсес. – Рудольф, встал бы ты к штурвалу, а то тут течение сумасшедшее. Сам бы встал, но я тут занят. А тебе доверю.
   Еще раз бегло взглянув на карту, я с интересом узнал, что залив, по которому мне предстояло вести корабль, называется ни много ни мало «Заливом погибших», и с чувством глубокого оптимизма сменил рулевого.
   Пожалуй, я сделал это вовремя – «Гончая» рвалась и петляла в лапах океанического течения, готовая двигаться в любом направлении, кроме курса. Подруливать приходилось непрерывно. Уже темнело, и где-то относительно впереди, примерно на час, зажегся маяк.
   – Рамсес велел на маяк держать, – возникла из рубки Джо. – А между прочим…
   – Если хочешь рассказать мне, что на одной из скал, на которую я пытаюсь не наскочить, родился Талиесин или в юности пил пиво Вильгельм-Завоеватель, то лучше не надо, – перебил я.
   – Чего ты психуешь? – мирно спросила Джо – Я хотела сказать, что у того маяка стоит статуя Божьей Матери потерпевших кораблекрушение. Вдруг это тебя морально поддержит…
   Мне очень захотелось отправить ее по широко известному адресу, но мамочка запрещала мне говорить такие слова женщинам, так что я ограничился благодарностью сквозь зубы. Тем более что корабль опять вознамерился показать характер и вильнул куда-то в сторону. Я переложил штурвал и мгновенно успокоился. Впереди теплым светом горел маяк, далеко внизу дышало море, и этого было вполне достаточно для счастья. Откуда-то изнутри поднималась теплая благодарность к миру и к судьбе.
   – Куртку принеси лучше, – попросил я Джо, когда быстро поднявшийся ветер кинул мне в лицо первую горсть воды, дохнув ощутимой прохладой.
   …жаль, что она этого не увидела. Город встал из моря почти мгновенно, вырос на расстоянии в полмили. Не дожидаясь команды, я резко положил руль на борт, одновременно сбрасывая обороты двигателя до минимума.
   – Молодец, – одобрил Рамсес, выглянувший из рубки половиной минуты позже, – а что это, ты не знаешь, конечно?
   – Какой-нибудь Монсальват? – предположил я. – Надо у Джо спросить, это она у нас внезапный знаток местной мифологии.
   – Ой, что это? – Джо как раз поднялась на мостик с моей курткой.
   – Вопрос не в том, что это, а в том, что с этим делать, – логично возразил Рамсес. – Давай обходить, наверное, – кивнул он мне.
   – Давай капитану доложим, – возразил я.
   За капитаном мы послали кого-то из матросов, восторженно столпившихся у борта. «Гончая» вальяжно шла по большому кругу, потихоньку удаляясь от непонятного города. Я слегка пожалел об этом – очень уж хороши были высокие стрельчатые башни светлого камня.
   Капитан появился минут через пятнадцать. Посмотрел на светлеющие сквозь дождь стены и неожиданно спросил:
   – Господа, а вы не слышали ни про какие чрезвычайные ситуации в Париже? Наводнение? Неустранимый прорыв канализации?
   – Нет, сэр. – Удивился Рамсес и все-таки не удержался: – а… причем тут Париж?
   – Судя по нашим координатам, это город Ис, столица Корнуая. И он, если мне не изменяет память, должен восстать из пучины морской, только когда утонет Париж.
   – Конец света начался? – пошутила Джо.
   – Не исключаю, – кивнул капитан, от чего сразу стало не до смеха. – Ладно, Рудольф, разворачивайтесь и держите вон на тот маяк, будем швартоваться. В конце концов, когда-то этот город называли красивейшим в мире.
   – А если он обратно утонет? – вопрос этот волновал меня совершенно искренне. При мысли о том, как на улицы неудержимым потоком хлынет море, меня охватывал глубинный, нутряной страх, страх тела. Утонуть вместе с каким-то древним проклятым городом – а в города, затонувшие от хорошей жизни, как-то не верилось – мне совершенно не хотелось.
   – Вы боитесь? – спокойно осведомился капитан. – Не стоит.
   Слегка пристыженный, я развернул корабль. И как только мы пересекли какую-то невидимую границу, ветер улегся. Да и течение изменилось, присмирело – корабль перестало болтать, и к красивому, мощеному камнем причалу мы подошли легко. Правда, на берегу не было ни единого человека, и швартоваться пришлось по-голландски.
   – Все свободны, можете идти гулять, – на общее построение вышла и капитанская вахта, подтверждая потусторонний статус города. – И не бойтесь, черт бы вас побрал. Ничего с вами не случится. И еще. Желательно не заводить романов с местными жительницами… именно неудачная любовь и погубила когда-то город Ис. Алан, тебя это касается в особенности.
   Поначалу мы двигались плотной группой, то и дело нервозно озираясь. Потом разбежались куда-то капитанские матросы – им бояться явно не приходилось. Мы не встретили ни одного человека, и остальные матросы тоже начали отставать или сворачивать в переулки. В конце концов мы остались втроем.
   Город действительно был красив – широкие и прямые улицы, вымощенные светлым камнем, большие, вольготно раскинувшиеся дома, витражные окна церквей, легкие башни и тонкие шпили. Весь он будто рвался к небу. А еще город был мертв, непоправимо и окончательно. Ни одного человека, ни зверюшки, ни травинки, ни звука. Ни хотя бы присохших где-то водорослей или какой-нибудь жалкой морской улитки. И при этом – ни следа запустения. Улицы идеально чистые, все стекла целы, никакого мусора. Нереальное совершенно зрелище, в общем. Как в компьютерном квесте – я все время ждал удара из-за угла и нервничал из-за того, что вся команда потерялась из виду.
   – Мне тут не нравится, – вдруг сознался Рамсес.
   – А мне страшно, – все-таки женщиной зачастую быть проще. У меня такие слова в горле застряли бы.
   – Давайте еще вот ту церковь посмотрим и будем на корабль возвращаться, – предложил я.
   Церковь, правда, была очень красивая. Вероятнее всего, это был кафедральный собор – огромный и высокий, но такой же легкий и изящный, как и все остальные строения в городе. Что-то вроде готики, но не так мрачно и монументально.
   …а внутри были люди. Много, очень много, наверное, все население города. Они ждали чего-то в напряженном молчании.
   Ну как чего-то – нас.
   Когда хлопнула дверь, они обернулись к нам, зашумели, заговорили что-то. И тут же от алтаря протолкался к нам священник в белом облачении и произнес, проникновенно глядя в глаза Рамсесу – он всегда оказывался впереди нас, словно бы прикрывая:
   – Dominus vobiscum [20 - Господь с вами (лат.)].
   – Э… – старпом беспомощно оглянулся на нас.
   Наверное, на эту фразу католического обихода существует правильный ответ, но никому из нас он не известен.
   Священник не дождался от нас ничего, махнул рукой. И плоть его прихожан истлела у нас на глазах, оставив полную церковь скелетов. Джо схватилась за мою руку – и этим очень помогла мне самому. Бояться рядом с ней стало как-то неудобно.
   – Идите, – мягко сказал священник. – Я вас провожу. Мало ли что…
   Через пройденный в молчании квартал он сказал только:
   – Если бы кто-то из вас всего лишь ответил Et cum spiritu tuo [21 - И с духом твоим (лат.).], город был бы спасен.
   – Прошу прощения, отец, – покаялся Рамсес, – среди нас нет католиков. Мы не со зла.
   – Я не виню вас. Только следующего шанса нам придется ждать еще сто лет.
   – Как же вы так живете? – искренне поразилась Джо, которая, видимо, перестала бояться.
   – У меня есть Бог, дочь моя. Как остальные – не знаю. Идите – и да благословит вас Господь.
   – Бог? – не поверила Джо. – Как можно в него верить после всего, что с вами случилось?
   – А как в Него не верить после этого? – священник поразился куда сильнее нее. – Что же это, дьявол есть, а Бога нет? А что Он испытания нам посылает – так без Него было бы стократ хуже.
   – А почему вы уверены, что дьявол есть?
   – Когда-то наш король влюбился в дьявола, принявшего женское обличье. И не отказался от своей любви. Поэтому город и ушел под воду. Но раз в сто лет нам выпадает шанс на спасение – если кто-то отслужит мессу в Кэр-Исе, город восстанет.
   – Вернемся через сто лет, господа офицеры? – поинтересовался у нас Рамсес.
   – Постараемся, – я так и не понял, серьезен ли он или шутит.
   Мы распрощались с пастырем мертвого города и очень быстрым шагом двинулись к кораблю. Судя по всему, больше ничто не держало город на поверхности моря.
   – То есть проблема в том, что если влюбиться не в того, можно случайно целый город погубить? – неожиданно уточнила Джо прямо на ходу.
   – Нет. Проблема в том, что у нас на борту нет священника, – отрезал Рамсес.
   Кстати, почему у нас на борту нет священника?

Эмайн Аблах

   Как-то однажды случилось женщине из Племен Богини смотреть на море и землю, и море перед ней было так спокойно, что казалось бескрайнею гладью. Вдруг увидела она нечто, и был это плывший по морю серебряный корабль.
«Битва при Маг Туиред»

   В бытность мою курсантом самыми сложными предметами мне казались, разумеется, философия, международный транспортный менеджмент и тому подобные малопонятные нормальным людям дисциплины. Ну, не считая, разумеется, феерического «авторского» курса «Введение в специальность» – довольно тяжело в шестнадцать лет написать развернутое сочинение на тему «какого хрена я собрался в море и что я там буду делать ближайшие десять лет». Интересно, что бы сказал молодой и озабоченный внедрениями новых технологий в образование профессор, узнав, что я собираюсь дружески попивать вино с Дэви Джонсом и здороваться за руку с капитаном ван Страатеном? Так или иначе, профильные предметы у меня затруднений не вызывали – все эти управления судном, механики, географии или даже морской английский ложились на душу и давались легко и непринужденно, и капитан учебного судна не мог на меня нарадоваться.
   По крайней мере, так мне казалось, пока я не попал на «Гончую». Даже наблюдение за Рамсесом лишило бы кого угодно всякой самоуверенности, но знакомство с капитаном Кэссиди избавило меня от последних иллюзий. Корабль слушался не то что малейшего его движения, а даже, кажется, мысли, момент парусного маневра капитан всегда выбирал идеально, а сам маневр проводил быстро и чисто, умел ловить малейшие изменения в направлении ветра, зачастую выгадывая на них по пол-узла, даже в самый сильный шторм без труда удерживал корабль на курсе и на кромке волны, чтобы не так качало… Короче говоря, я чувствовал себя последним ничтожеством и учился всему заново. Джо как-то призналась, что первое время на борту ей приходилось еще хуже – подсознательное убеждение в том, что женщине в море не место, никуда не деть. Капитан был терпеливым и добрым учителем, вывести его из себя было почти невозможно, но бесталанным идиотом, не способным к штурманской работе, я себя ощущал регулярно.
   Отвеселившись свое на фестивале Sail Amsterdam – наркотики капитан запретил строго-настрого, и мы развлекались Ван Гогом, вафлями, селедкой и готическими церквями; ну и работали, конечно, – никогда не забуду реку Амстел, которую можно было бы перейти, ступая с палубы на палубу, вести огромный фрегат в этакой тесноте было, прямо скажем, нелегко; так вот, закончив этот бешеный пятидневный марафон, мы расслабленно выползли каналом в Северное море и двинулись в сторону Франции. Не обошлось без эксцессов – кого-то из матросов угораздило побриться перед выходом в море, и пытались отойти от причала мы очень, очень долго – обидевшийся ветер прибивал нас к берегу, не давая двигаться. В результате «Гончая» даже ткнулась скулой в бетон, после чего капитан рассердился по-настоящему, и такие пустяки, как ветер, перестали иметь значение.
   После краткой технической стоянки в Кале мы решительно пересекли Ла-Манш – очевидно, нас ждала какая-нибудь очередная элитная регата или торжественный проход по Темзе во время всенародного праздника. Однако вместо этого курс наш пролег на запад вдоль английских берегов, почти без остановок, и в один прекрасный день я с изумлением осознал, что море, простирающееся вокруг, называется уже не Северным, а Кельтским.
   – А что, опять никто не знает, куда мы идем и зачем нам это нужно? – равнодушно спросила Джо за утренним кофе.
   Вообще-то я ее понимаю. Честное слово, иногда удел обычных учебных парусников, у которых сезон заранее расписан по дням, кажется мне завидным. Почти-стабильность иногда начинает выигрывать в сравнении с беспорядочными метаниями по глобусу в соответствии с то ли сиюминутными желаниями, то ли продуманными планами капитана. Хотя, конечно, часто мы и деньги зарабатываем на разных фестивалях, и курсантов на практику берем, и даже пассажиров возим, и это как-то связывает «Гончую», и заодно мою собственную жизнь, с реальностью. Но ощущение, что пора бы уже и проснуться, иногда накатывает.
   – Явно куда-нибудь в Соединенное Королевство, – утешил ее я.
   – Например, на Сандвичевы острова? – она слегка оживилась.
   – Например, учить географию, солнце мое, – вздохнул Рамсес. – Сандвичевы острова – всего лишь Заморская территория. А прямо сейчас мы идем в Аберистуит, – честное слово, он почти не запнулся на всех этих валлийских согласных. – А оттуда в Ирландию.
   – Кэп по дому соскучился?
   – По виски, – отрубил Рамсес, – и по той даме из Порт-Стюарта. Иди уже на мостик и заодно займись географией.
   Джо почему-то забыла обидеться, но следующие четыре часа «Гончую» бросало подозрительно часто, особенно учитывая спокойное море, и я предпочел пойти спать на палубу. Точнее, лежать на юте, вжавшись в палубу лицом и стараясь не умереть. Непонятно только – виноват Рамсес, а плохо мне. Разумеется, как только вахту принял сам преступник, корабль тут же пошел легко и ровно, и качка пропала. Еще через четыре часа я наконец посмотрел на карту и сам увидел, что курс проложен куда-то в район острова Мэн. Нет, не на сам остров, а опять в какое-то неясное никуда.
   Оказалось еще, что сами бы мы туда не попали, хотя после Мадагаскара капитан долго учил нас ходить не всем доступными путями. Но через неделю – стоянка в Аберистуите практически ничем не запомнилась, и мы почти сразу двинулись дальше – около часа ночи на горизонте проявились чужие паруса. Вообще-то в это время мне бы полагалось спать, но капитан в последнее время частенько оставлял меня при себе еще на полвахты и объяснял о кораблях и обращении с ними то, о чем бы мне в голову не пришло даже спросить, грозясь, что если что, мне придется занять его место. По-моему, он не шутил, да и вообще в последнее время был настроен как-то апокалиптически, но ничего конкретного не говорил.
   Услышав впередсмотрящего, капитан улыбнулся – по-настоящему, тепло и задумчиво, и велел мне:
   – Определите тип этого корабля.
   Я послушно всмотрелся вдаль. Высокие мачты несли латинские паруса, кроме нижнего фока, а сам корабль казался приземистым, остойчивым, с высоко задранной кормой. Голубое сияние обещало очередную интересную встречу.
   – Каравелла?
   – Сейчас вопросы задаю я, а не вы.
   – Каравелла.
   – Отлично. Ваша задача – сойтись с ней бортами.
   Маневр получился у меня без особого труда, и мы пришвартовались к незнакомке. Капитан улыбался, но, по-моему, отнюдь не моим успехам. И верно. С того борта кто-то перешел на наш, и на палубе сразу стало шумно:
   – Где этот мальчишка? Ах, простите, где господин капитан? Спихнул корабль на кого-то, лентяй, – уж его-то руку я сразу узнаю.
   Голос был женский, очень низкий и снабженный густым ирландским акцентом. Через минуту я увидел и обладательницу. Она… впечатляла. Высокая и широкоплечая, одетая, как героиня порнофильма про пиратов – из выреза рубашки рвалась наружу обильная, щедро посыпанная видными даже в темноте веснушками грудь, подпертая черным кожаным корсетом. Лицо тоже было все в веснушках, обветренное, но все равно красивое и даже не грубое.
   – Грайне, – коротко поклонился капитан.
   – Дик, – усмехнулась она, а потом сгребла его в объятия, показавшиеся мне совсем не дружескими. Выворачиваться из ее рук он не спешил.
   – Познакомься с моим третьим помощником. – Наконец сказал капитан.
   – Рудольф, – кивнул я.
   – Грануаль. Лысая Грайне, – она не стала утруждать себя формальностями вроде рукопожатий и обняла меня тоже, от чего я на время утратил способность рассуждать и не спросил, почему лысая. Волосы у нее были короткие, но, безусловно, были.
   – Ладно, красавчик, – распорядилась она, выпустив меня из горячих, железной крепости объятий, – знакомиться поближе будем потом. А пока идите за моим «Георгом», не отрываясь. До встречи на Эмайн Аблахе!
   С этим она покинула «Гончую», и на палубе как-то сразу стало тихо и просторно.
   – Это Грайне О’Мэлли, королева ирландских пиратов, – поведал капитан в пространство, мечтательно улыбаясь.
   – А почему «лысая» и что такое Эмайн Аблах? – по-моему, сейчас у капитана можно было спрашивать что угодно, включая подробности его личной жизни или даже его отношений с Богом и дьяволом.
   – Потому что однажды ей сказали, что женщине в море не место. Она обрезала волосы и заявила, что отныне она мужчина. А Эмайн Аблах – это остров яблок.
   – Аваллон? – честно говоря, мне казалось, что туда мне пока рановато.
   – Причем здесь Аваллон? Остров яблок, дом Мананнана Мак Лира. Идите уже, я же вижу, что вы засыпаете.
   Почему-то, если капитан не хочет чего-то говорить, он решает, что я засыпаю. Как в детском саду.
   С восходом солнца горящая голубым светом каравелла никуда не делась, так и шла на пару кабельтовых впереди. Интересно, обычные люди ее – а заодно и нас – видят? Впрочем, когда я рассказал о новом пункте назначения, интересно мне стало другое.
   – Мананнан Мак Лир – это морской бог, – просветила нас Джо, которой весь этот фольклор был родным, – а Эмайн Аблах, конечно, его дом, но еще там находятся врата в царство мертвых.
   Туда мне хотелось еще меньше, чем на Аваллон, но я неожиданно заинтересовался странными служебными обязанностями морского бога.
   – А почему морской бог отвечает за переход в царство мертвых?
   – Потому что море это вообще прямой путь туда, а ты идиот.
   За это я не стал рассказывать ей, а заодно и Рамсесу, о Грануаль. Пусть знакомятся с ней неподготовленные.
   Эмайн Аблах оказался невероятно похож на Ирландию-с-картинок, встал вдруг из тумана изумрудно-зеленым пятном, и воздух над ним оказался чистым-чистым, свежим, как после летнего дождя, и пахло там в самом деле яблоками. Команда – вся, даже ночная ее половина – выстроилась на юте, и капитан, смотря поверх голов, велел:
   – Моя вахта – гулять. Остальные пока на борту. Господа офицеры – ко мне. Траповая вахта – готовьтесь принять гостью.
   – Здесь ваши матросы могут сойти на сушу? – осторожно спросила Джо, когда на юте остались только мы четверо.
   – Собственно говоря, мы за этим сюда и пришли, – пожал плечами капитан. – Еще вопросы?
   – Правда, что здесь находится дверь на тот свет? – рискнул я.
   – Правда. Но вы просто туда не лезьте.
   Сеанс вопросов и ответов был прерван появлением Грануаль. На сей раз она была наряжена в алое, и сливочная белизна плеч и груди била в глаза. Королева пиратов заполняла собой все пространство, а заодно и весь эфир – пытаться вставить хоть слово было бесполезно.
   – Это твои офицеры, Дик? Какой хорошенький, – она мимолетно погладила Рамсеса по голове. – А ты, девочка? Конечно, он эту сасанахскую ересь, мол, женщине в море не место, позабыл давно, в конце концов, именно женщина научила его всему, что он знает и умеет. – Она мясисто подмигнула, и как-то сразу стало ясно, что она имеет в виду не только и не столько науку судовождения. Скулы капитана взялись алым румянцем.
   – Мы когда познакомились, он вообще ничего не умел. – Доверительно продолжала она – Я сразу решила, что море его не полюбит, нет у него дара корабли водить, а раз дара нету, то ничего не получится. Но ничего, выучился. Любил ты тогда море, Дик, а это главное.
   – И сейчас люблю, Грайне, – сумел вставить капитан, – позволь предложить тебе вина?
   – Нет. Я вас всех приглашаю к себе, – возразила она. – Пойдемте.
   Спускаясь с трапа, она подхватила рукой длинную юбку, и из-под нее хлынула волна кружев, и мелькнула на удивление белая и тонкая ножка. Но тут я увидел такое, что мигом меня отвлекло от любых мыслей о женских ногах.
   По линии прибоя шел вороной конь. Иссиня-черная атласная шерсть, широченная грудь и плечи, длинная спина, могучие мохнатые ноги.
   Я очень недурно езжу верхом, особенно для моряка – это морская пехота бывает, а о морской кавалерии никто никогда не слышал – и пройти мимо такого зверя точно не мог. Конь мотнул гордой шеей, оскалив зубы, и посмотрел прямо на меня фиолетово-янтарными глазами. Я осторожно подошел, жалея, что у меня нет с собой ничего съедобного, погладил длинную морду, гладкий круп.
   – Хороший мой… покатаешь меня?
   Конь всхрапнул, словно бы отвечая. Кажется, он не имел ничего против. Я положил руку на холку, и тут на мою руку легла другая рука.
   – Немедленно отойдите, Рудольф, – капитан на меня не смотрел. Хлопнул коня по крупу, посылая вперед, и соизволил объяснить:
   – Это агишки, Рудольф, морской жеребец. Он бы завез вас в море и просто-напросто съел. Все-таки вы неисправимы и по-прежнему ровным счетом ничего не знаете о море. Учить вас еще и учить.

Услаждающая взор

   Twas Friday morn when we set sail
   And we were not far from the land
   When the captain, he spied a lovely mermaid
   With a comb and a glass in her hand [22 - Мы в пятницу утром покинули порт, И хотели мористее взять. Но увидел русалку седой капитан – Стала косу она расплетать. (пер. неизвестного автора)].
Песня американских моряков

   Поначалу погода на Эмайн Аблахе стояла прямо-таки райская. Несмотря на яркое, чистое солнце в хрустальном небе и август на календаре, жары не было и в помине – скорее, начиналась ранняя осень с ее розовыми рассветами и ясной прохладой. Ухоженные яблоневые сады покрывали большую часть острова, и огромные яблоки уже созрели. Мы дисциплинированно поинтересовались у капитана, можно ли их есть, он легкомысленно отмахнулся и сказал, что может только посоветовать нам никогда ничего не есть на том свете, когда мы туда попадем во плоти, а в остальных местах отказывать себе в чем-то совершенно не обязательно, разве что во время Великого поста, и то моряки его соблюдать не обязаны… После этой вдохновенной отповеди он отбыл на «Святого Георга», в компанию невозможной и великолепной Грануаль, от которой, кажется, заразился многословием и легкостью отношения к жизни.
   – Черт с ним, пошли гулять, – легко предложила Джо. Идея конкурировать с Грайне не могла прийти в голову даже ей.
   Яблоки оказались по-настоящему вкусные, а не глянцево-восковые, запах кружил голову, дышалось легко, и бродить по этим садам можно было бы бесконечно, но через час мы наткнулись на местных жителей – двое угрюмых работяг в кепках и клетчатых рубашках чинили низкую каменную стенку – без раствора, посредством новых камней и такой-то матери. Я слегка напрягся. Рамсес молча задвинул Джо себе за спину. Но аборигены обрадовались нам настолько явно и были радушны, как ни одни люди ни в одном порту мира (ну, за исключением девиц определенного поведения, рассчитывающих на щедрые чаевые). Кажется, им очень надоело работать, и мы показались им отличным поводом открыть наконец фляжку виски – очень дымного, солоноватого, без малейшей сладости и фруктовых тонов. А потом нас потащили в деревню. Приземистые дома, сложенные из грубых камней, стояли здесь, кажется, не одну сотню лет, а уж паб, куда лежал наш путь, показался мне старше дартмутского «Херувима». За стойкой обнаружился Алан, увлеченно напивающийся в компании с барменом и не забывающий при малейшей возможности прихватить за задницу ничуть не возражающую официантку, рыженькую и веселую, и его присутствие меня мгновенно успокоило.
   В общем, напились мы совершенно безобразно. Кажется, в этом принимали участие все жители деревни, плотное темное пиво лилось не рекой, а океанским цунами, и к каждой пинте заботливо наливали двойной виски, сочетание, опасное даже для самых крепких голов. Единственное, чего нам не удалось выяснить, так это какая валюта здесь имеет хождение: нам ни разу не позволили заплатить самим. Однажды я вдруг заметил, что на белесом каменном полу нет ни одной человеческой тени, кроме наших трех, но тут же решил, что мне показалось, а даже если и не показалось, большой проблемы я в этом не нашел. К тому же, их все-таки было три, а не две.
   – Вот ты откуда взялся? Знаешь, что на этом острове прямая дверь на тот свет? – пристал ко мне один из новых знакомцев, пьяный до изумительно стеклянного состояния.
   – Ты меня напугать хочешь? Так я моряк, я со смертью рядом живу. – Не думаю, что я был много трезвее.
   – Да не… пошли туда прогуляемся?
   Предложение показалось соблазнительным, и я задумался. Кому не интересно, что там, за гранью? Но тут я вспомнил такое, что заставило меня решительно отказаться.
   – Нет, – для убедительности я помотал мгновенно закружившейся головой, – мне капитан запретил на том свете есть и пить, а я еще слишком трезвый. Давай лучше еще виски.
   Проснулись мы на корабле. Прямо на главной палубе. Причем я проснулся оттого, что холодная лужа была уже не только снизу, но и сверху, и вообще везде. Я открыл глаза, но солнца на ровно-сером небе не нашел. Оно и к лучшему – даже бледненький рассеянный свет показался мучительно ярким. Смущало одно – судя по этому свету, дело близилось к полудню, а значит, на утреннее построение нас никто не сумел разбудить. Или мы просто вернулись на борт уже после восьми утра. И то, и другое чревато немалыми проблемами.
   На всякий случай я глянул на часы – да, полдвенадцатого – и от души ткнул кулаком Рамсеса, раскинувшегося рядом со мной в неочевидной позе. Вопреки обыкновению, он не вскинулся мгновенно, а с трудом разлепил глаза и с еще большим трудом свел их где-то в районе моего лица.
   – Чо? – односложно поинтересовался он.
   – Полдвенадцатого. У нас проблемы.
   Умение моментально вскакивать и сосредотачиваться все-таки дало о себе знать – на ногах он оказался уже через минуту, хотя от резкого движения смуглое лицо слегка позеленело. А вот Джо проснулась сразу, она вообще переносит последствия веселья гораздо легче нас обоих.
   – Пойдемте сдаваться, джентльмены, – вздохнула она.
   Возможно, вначале стоило все-таки привести себя в порядок, но после краткого совещания мы решили сначала получить вполне заслуженное наказание. Скорее всего, берег после этого будет для нас закрыт, и можно будет сколько угодно заниматься собой на борту. На всякий случай я дошел до вахтенного на трапе, спросил, как отреагировал капитан на наше отсутствие.
   – Тяжко, сэр? – понимающе спросил Лайам, съежившийся на планшире под непромокаемым плащом, – а господин капитан как вчера ушел, так и не возвращался, так что ничего вам не будет.
   На борту было довольно пусто и очень тихо – по-видимому, плодотворную дружбу с местными жителями завели не только мы. Идти никуда не хотелось – волглая сырость и противный холод к прогулкам не располагали, не говоря уж о неподъемной голове и общей унылости. Я забился в каюту, прихватив какую-то книжку и десяток яблок, но успел заметить, что Рамсес все-таки куда-то ушел, спешно выпив кофе и переодевшись в парадную форму. Кажется, пока я философствовал о жизни и смерти, ему выпало более интересное знакомство.
   Капитан вернулся к вечеру, собрал жалкие остатки команды и велел гулять дальше, не забывая только выставлять вахтенных. По нему, разумеется, никак не определялось, чем он сам занимался все это время, пропустив даже подъем флага, но некоторая, едва заметная, раскоординация движений все-таки присутствовала.
   Так и прошли следующие несколько дней – капитан пропадал на «Святом Георге», хотя один раз мы заметили его в деревенском пабе, сквозь открытую дверь отдельного кабинета. Команда либо сидела в этом же пабе – особенно отличалась, понятно, капитанская вахта, боцмана так вообще никто не видел на борту с момента швартовки – либо коротала время в кают-компании за картами и какими-то еще настольными играми. Рамсес то уходил вечером и приходил под утро, то наоборот, исчезал с раннего утра и после заката был в нашем распоряжении. Про новую романтическую историю он традиционно молчал, но она, судя по всему, была именно романтической, без обычной плотской подоплеки. Мы с Джо чуть-чуть завидовали, но как-то лениво, погода навевала совсем не романтическую меланхолию. Большую часть времени мы валялись у меня в каюте – в каюте Джо, несмотря на ее небольшие размеры, можно спрятать труп, причем слоновий, но комфортно проводить время уже сложно. Читали, иногда зачитывая что-нибудь вслух, болтали, грызли яблоки, перешли с кофе на какао, а вечерами, особенно если появлялся Рамсес, раскладывали бесконечные партии в «Magic: the Gathering».
   Слегка пугала только настойчивость жителей деревни – при любой встрече с ними они довольно скоро начинали предлагать посмотреть, что все-таки на том свете. Не могу сказать, что меня это не занимало – легальная возможность туда попасть мне вроде бы не светит, учитывая условия контракта. Я поделился идеей с Рамсесом, но он ее решительно отверг.
   – Нет. Оттуда, может, и возвращаются, но меня точно не выпустят.
   – Не понял.
   – Я расскажу, но чуть попозже. А то уже надоело, что ты меня призраком воображаешь.
   Короче говоря, вместо того света пришлось нам с Джо в очередной раз отправиться выпить по пинте-другой.
   В пабе сидели в основном наши же матросы. Алан, вообще теперь не вылезавший из-за стойки, обрадовался нам, как утренней минералке, махнул бармену, и перед нами мгновенно образовались стаканы с двойным виски.
   – Смотрите, что я нашел, – похвастался он, осторожно демонстрируя под стойкой ярко-красную шапочку с пером.
   – Алан, женщин лучше раздевать в другом порядке, – не удержалась Джо.
   – А в каком? – удивился боцман, – все снять, а шляпу оставить? В любом случае, мэм, вы не поняли. Это шапочка мерроу.
   Мы промолчали. Я вот просто не знаю, что такое мерроу, да и Джо, наверное, тоже.
   – Русалки. Она без нее не может в море вернуться. Можно у нее выкуп потребовать – денег-то у них полно, с затонувших кораблей.
   Мы вяло порадовались за Алана и сдвинули стаканы.
   – Вот вы где! – на плечо опустилась ладонь. Обернувшись, я увидел Рамсеса – и без того огромные глаза сейчас занимали пол-лица. – А я вас на борту искал. Пойдемте отсюда, поговорить надо.
   Надо так надо. Не знаю, чего бы не поговорить в теплом сухом пабе за стаканом пива, но дружба на то и дружба, чтобы не задавать подобных вопросов. На улице по-прежнему было промозгло, но после поведанных Рамсесом известий я перестал обращать на это внимание.
   – Меня жениться заставляют.
   – Как? – поперхнулся я.
   – Я тут девушку нашел, ну, вы сами поняли уже. У нас ничего не было, так, гуляли, разговаривали, целовались. А сегодня случилось. И после всего она и говорит, «хорошо, я выйду за тебя замуж».
   – Ну, как честный человек, ты просто обязан, – развеселилась Джо. Нам было не до смеха.
   – Что делать? Не могу же я ее послать.
   – Жениться, а потом больше никогда сюда не возвращаться?
   – Рудольф, ты меня за мудака-то не держи, – устало попросил старпом. – Пойду сдамся капитану, что ли. Велит жениться – женюсь. Может, я какой местный обычай нарушил.
   Капитан почему-то был на «Гончей», усталый и недовольный. Выслушав Рамсеса, он весьма удивился.
   – Рамсес, простите, конечно, но как это у вас получилось? Местные жители плохо годны для плотских утех.
   – Да нет, нормальная она, – еще больше удивился Рамсес. – Только ступни некрасивые очень.
   – Ступни? И руки, да? – задумался капитан. – А вы у нее одежду никакую не забирали, случайно? Ну… на память, – он слегка смутился.
   – Нет. Но с руками у нее действительно что-то не то, пальцы короткие, – признался Рамсес.
   – Понятно. Это русалка, Рамсес. Она думает, что вы украли ее одежду, чтобы на ней жениться. На самом деле она не хочет за вас замуж – не знаю уж, расстроит это вас или обрадует. Она хочет вернуться в море.
   – Я тоже хочу, – согласился старпом. – А что делать?
   – Найти Алана, – вмешался я. – Он хвастался полчаса назад, что шапочку мерроу где-то добыл.
   – Ищите Алана, Рамсес. – Подвел итог капитан, – он в пабе, полагаю. Будьте в следующий раз поосторожнее с женщинами, что ли. И, наверное, соберите всю команду – пора нам отсюда уходить. Здесь я все дела закончил и все долги отдал, да и вы все отдохнули. Но навечно здесь остаться нельзя, к сожалению.
   – А как же дверь на тот свет? – вдруг вырвалось у меня.
   – Не торопитесь, – посоветовал капитан, – и нас не торопите, пожалуйста. Помните, что я вам когда-то сказал про плавание на тот свет?

Шериф графства Клэр

   На вересковом поле
   На поле боевом
   Лежал живой на мертвом
   И мертвый – на живом.
Р. Л. Стивенсон, «Вересковый мед»

   После истории с русалкой Эмайн Аблах мы покинули – от греха подальше в буквальном смысле. А может, капитан поссорился со своей давней подругой, кто их знает. Пошли мы почему-то почти точно на север, в сторону Белфаста.
   – Белфаст? – невозмутимо переспросил капитан, когда я поинтересовался, не зайдем ли мы в столицу Северной Ирландии, – а зачем вам туда? На камень с могилы святого Патрика посмотреть или взорвать какую-нибудь заправку? Я, конечно, полностью одобряю эту идею, но прямо сейчас бы шума не хотелось. Да и из английской тюрьмы вытащить вас будет не так просто. – Тут он добавил что-то по-гэльски, и вряд ли это было сколько-нибудь лестно для англичан.
   Иногда, под настроение, капитан Кэссиди, всю жизнь верно прослуживший английской короне, вспоминает, что по рождению он ирландец. (Кажется, он даже не в Дублине родился, а где-то на западе, хотя учился, само собой, в Тринити-колледже.) Почти как Питер Блад – вот только католик капитан всегда, а не только тогда, когда это удобно. Более того, когда неудобно, он вспоминает о своем католичестве с новой силой.
   Так или иначе, аргументировать свое желание попасть в Белфаст мне не удалось, и береговую линию Северной Ирландии мы миновали почти без стоянок, только зашли на ночь в Дерри. Романтику и прочий символизм этого порта мы прочувствовать не успели, ангелов, которые там якобы обитают, не увидели, а утром уже вышли в Атлантический океан.
   – Ну что, господа, в Уэстпорт, любоваться памятником Грануаль? – предположила во время утреннего перекура Джо, даже с тенью обычного ехидства.
   – В Уэстпорте нет порта, как ни странно, – просветил ее Рамсес. – А мы идем в Голуэй, а оттуда в Коннемару, смотреть «настоящую Ирландию».
   Джо промолчала, но, когда я отправился на мостик, пошла со мной, и поделилась:
   – По-моему, капитана все-таки замучила ностальгия.
   – Ну и что. Что он, не человек, что ли?
   – Ну вообще-то не человек, – рассеянно возразила Джо. – Интересно, конечно, где он познакомился с Грайне – она официально умерла лет за сто до его рождения. А она вроде говорила, что он у нее учился.
   – Ну может быть уже потом. После… – слово «смерть» произнести так и не получилось, но Джо меня поняла.
   Мы помолчали, я выдал ценных указаний рулевому, а потом спросил:
   – А ты в Ирландии раньше бывала?
   – В юности в Дублин на выходные летали, а так нет.
   – Да, сейчас у тебя однозначно старость, – согласился я, за что получил заслуженный подзатыльник и, хуже того, остался на юте один, не считая матросов.
   Идти вдоль побережья Ирландии оказалось не так-то просто – прилив, течение, да и берега в действительности были совсем не такими зелеными и ласковыми, как на рекламных фотографиях, скалились серыми камнями, о которые убедительно-бессильно разбивались волны. Тащились мы по-каботажному неспешно, но под движком, и при этом никуда надолго не заходили, так что впечатление от Ирландии складывалось пока невеселое – ни тебе пабов, ни лепреконов, ни еще каких эльфов, ни хотя бы парусных переходов.
   Зато когда мы наконец зашли в Голуэй-Бэй, я даже проснулся. Здесь было заметно спокойнее – по правому борту темнели крупные острова, прикрывавшие залив, но дело было не в этом. Разглядывая сквозь постоянную липкую морось негостеприимный берег, я вдруг понял, что именно отсюда уплывали из Ирландии навсегда, в поисках новой, лучшей доли. А сейчас, когда Новый Свет потерял всякую привлекательность, может быть, лучшую долю можно найти и здесь?
   Как всегда, на приступ излишнего романтизма жизнь отреагировала сурово. На этот раз – сложной швартовкой. Морю и ветру вздумалось прибить нас к причалу, и когда на «доложить расстояние по скуле» я услышал неуверенное «нет расстояния по скуле», мне даже как-то стало дурно. Выговорив виновникам и приказав выбросить лопнувший кранец, я полностью вернулся в реальный мир. Тем более что моей вахты осталось еще часа три, и прогулка по Голуэю мне пока не светила. А если капитан решит, что в списанном кранце и поцарапанной обшивке виновен я, как вахтенный офицер, то и вообще не светила.
   К крошечной аварии капитан отнесся равнодушно, и, сдав вахту, я присоединился к друзьям, и мы отлично посидели в большом запутанном пабе, оформление которого кощунственно пестрело предметами церковного обихода, послушали традиционную музыку в исполнении бодрого престарелого скрипача и не менее престарелой аккордеонистки и вернулись на корабль в четвертом часу утра, когда решительно все кабаки в графстве закрылись.
   Визит в Голуэй оказался недолгим – на утреннем построении капитан объявил, что отходим мы в полдень. Правда, совсем недалеко – чуть южнее, в крошечную деревню под названием Дулин. Видимо, где-то в тех краях и находится «настоящая Ирландия». До двенадцати мы еще успели немного погулять, изучить ассортимент местных сувенирных лавок – в основном он состоял из толстых свитеров небеленой шерсти (я не удержался, купил один) и грубоватых колец с изображением двух рук, сердца и короны и странным названием «кладдах». Нам пытались рассказать местную легенду о королях-рыбаках и их опознавательном знаке, но в нее что-то не верилось, тем более что словосочетание «король-рыбак» у меня прочно ассоциируется с артуровским циклом. В следующем магазинчике нам предложили те же кольца как обручальные, сопроводив предложение какой-то еще мутной древней легендой, но обручальное кольцо никому из нас, к сожалению – или к счастью – было не нужно. Правда, нам еще упомянули, что если такое кольцо носить на правой руке, то это означает активный поиск любви, но я все равно предпочел воздержаться.
   До Дулина оказалось рукой подать, но этот короткий переход был одним из самых впечатляющих в моей жизни. Океан был спокоен, насколько спокойным может быть океан, а впереди вставала прямо из него отвесная каменная стена. Издали она выглядела совершенно ровной, да и вблизи оказалась почти такой же, только темнели на ней какие-то гроты. В нее с ревом колотились волны, иногда добивая чуть не до половины высоты – а высоты в этой стене было метров двести. Где-то у подножия ее торчала из воды башенка – кто-то когда-то и, главное, зачем-то умудрился туда спуститься и выстроить ее на крошечном островке.
   – Нравится? – я прилип к борту, и Рамсес подошел ко мне незамеченным. – Это утесы Мохер, и, хочу тебя обрадовать, именно туда мы и поедем.
   – Поедем?
   – Да. Пришвартуемся в ближайшем порту и доберемся посуху. Или ты хочешь прямо к ним встать? Я бы с удовольствием посмотрел.
   В результате «Гончая» осталась у понтона под присмотром нескольких вахтенных. Остальную команду ждал заранее заказанный автобус и узкая – на ней с трудом разъезжались два легковых автомобиля – и крайне извилистая дорога. Кстати, среди пассажиров автобуса оказались капитан и Алан.
   Дороги оказалось немного, и вскоре автобус встал на обширной парковке, где был вовсе не одинок. Да и гуляющих вокруг было ох как немало.
   – Всем гулять и пить пиво до десяти часов, – невозмутимо распорядился капитан. – Ну а в десять собраться вон у той башни. Разойдись.
   Послушно разойдясь, пить пиво в местном туристическом центре я все же отказался – меня неудержимо тянуло к обрыву. Темнело, и сверху стена серого камня выглядела совсем устрашающе. Оказалась она совсем не такой гладкой, как издали, а слоистой, как будто выстроенной из странного серого кирпича. Белыми точками сновали чайки. А симпатичная башенка у подножия вблизи стала острым осколком камня, не знавшим людских рук. Волны казались мелкими и бессильными, но я, привыкший видеть их намного ближе, знал, что именно они так изгрызли каменный обрыв. Кажется, это называется неромантичным словом «абразия».
   …мгновенно потянуло прыгнуть вниз, как всегда, впрочем, бывает на большой высоте. Вместо этого пришлось растянуться на самом краю обрыва на упругой ярко-зеленой траве и уставиться на океан. Как люди, которые хотя бы раз видели море, могут навечно оставаться на суше?
   Друзья нашли меня скоро и не стали ничего говорить. Так и сидели мы втроем, молча глядя куда-то вдаль. И, когда совсем стемнело, первыми увидели то, ради чего мы сюда, скорее всего, и приехали.
   На тяжелом серебряном шелке моря медленно проявлялись голубые контуры двух кораблей. Скоро стало ясно, что это галеоны, причем весьма потрепанные. Они стояли недвижно, сияя нездешним светом, и сквозь них было видно море.
   – Что это?
   – Ну как что, корабли-призраки, – уверенно ответила Джо. – Первый раз, что ли?
   – Нет, Джо, – покачал головой Рамсес, – это призраки кораблей. Чувствуешь разницу? Пойдемте к капитану.
   По дороге до места встречи мы успели убедиться, что хотя туристов на утесах больше нет, но мы все равно совсем не одни. К обрыву смотреть на свои корабли скользили человеческие фигуры, так же сотканные из голубого света. На нас они внимания не обращали. Но вот к серой каменной башне, за вход в которую днем брали два евро, между прочим, тянулись не хуже, чем к морю.
   Башня – судя по путеводителю, она называлась башней О’Брайана – была ярко освещена. У входа стоял наш капитан и еще один человек. Призраки уверенно собирались вокруг него. Кажется, не с самыми добрыми намерениями. Впрочем, небрежного брошенного спутником капитана «пошли вон» для них оказалось вполне достаточно.
   – Рад снова вас видеть, господа, – сдержанно поздоровался капитан, – Боэций, позволь представить тебе моих офицеров. Господа, это Боэций МакКлэнси, шериф графства Клэр, уничтоживший в свое время остатки Непобедимой Армады.
   – Не преувеличивай, Дик, – рассмеялся шериф, плотный огненно-рыжий мужчина.
   – Ладно, – согласился капитан, – тогда позвольте представить его как человека, который однажды спас мне жизнь.
   – И заодно показал тебе, что с ней делать, а, Дик? – подмигнул МакКлэнси.
   – Боэций, в какое положение ты меня ставишь перед подчиненными? – смущенным капитан, впрочем, не выглядел, как и разозленным.
   – Да брось, они такие же романтические дети с тоской по неведомому, каким и ты был когда-то, они поймут. Пойдемте же выпьем, господа офицеры.
   – А где команда? – внезапно поинтересовалась Джо.
   – Команду я отправил обратно на корабль, – бросил через плечо капитан, – утесы они посмотрели, а остальное им знать вовсе не обязательно.
   Странный был ужин – в древней башне, в компании относительно древних существ. Мы пили что-то, отдаленно напоминавшее перекисшее вино, оказавшееся тем самым медом, и слушали бесконечные истории о старых временах. Впрочем, у капитана нашлись и истории о временах новых, некоторым из этих историй я уже был свидетелем и участником, но так, как он, рассказать о них, конечно, не могу.
   Покинули мы башню ближе к рассвету, и я увидел еще, как медленно бледнеют голубые огни испанских галеонов.
   Капитан проследил мой взгляд и сказал неожиданное. На ночной встрече старых друзей было, конечно, порядочно откровений, но такого я не ждал.
   – Я вырос совсем недалеко отсюда, Рудольф. Когда-то мне было тринадцать лет… – тут он замолчал, и меня даже потянуло сказать что-нибудь непоправимо грубое. – И одной не очень прекрасной ночью я оказался здесь один – моя дама не соизволила явиться на свидание. И увидел эти корабли, а потом и их матросов. Так бы я навсегда и остался здесь, если бы не Боэций. Но в ту ночь я твердо решил уйти в море. Сегодня я расплатился с ним за это. Так что больше дел у меня не осталось, разве что еще на паре фестивалей выступить. – Он помолчал еще немного и добавил, – и я был бы вам очень благодарен, если бы вы, во-первых, не задавали никаких вопросов, а во-вторых, забыли то, что я сейчас рассказал.
   В слабых предутренних сумерках я вдруг разглядел на правой руке капитана зеленый камень кладдахского кольца. Но вопрос, ищет ли капитан любви, я, понятно, не задал бы даже под страхом смертной казни.

Fiddler’s Green [23 - Букв. «Лужайка скрипача», но обычно не переводится]

   Кто в море не ходил, тот Богу не молился.
Присловье поморских рыбаков

   …ведь небо пока у нас над головой, земля под ногами и море везде вокруг нас.
Повесть Фиакалглео Финтан

   Близилась осень, а с ней и конец навигации, но никаких планов на зимовку у нас пока не было. Последним в расписании значился фестиваль Sail Bremerhaven, и примерно с первого сентября мы вроде как оказывались предоставленными сами себе. Непонятно, что говорить потенциальным волонтерам и клиентам, непонятно, как планировать собственные дела – я вот, например, в отпуск хотел сходить. В принципе, зимовка в Бремерхафене меня бы вполне устроила, до дома от него недалеко, но неопределенность удивляла. Да и капитан был угрюм, с командой не пил, туристкам не улыбался, тонкостям навигационной науки меня не учил, и взгляд у него был остановившийся, пустой. Неуютно было на борту, короче. И погода добавляла меланхолии, постоянный мелкий дождь и сырой противный ветер превращал парусные выходы в насмешку. Впрочем, желающих особо и не было, так что большую часть времени мы шатались по выученной наизусть ярмарке. А уж когда фестиваль с ярмаркой вместе закончились, стало совсем невыносимо. Судовые работы по такой погоде мало возможны, единственную достопримечательность Бремерхафена – музей климата – мы не оценили, зоопарк надоел, а во всем остальном городке делать было абсолютно нечего. При этом хотя бы в близлежащий Бремен капитан нас не отпускал, и дождливые и промозглые сентябрьские дни тянулись невесело. И когда капитан на утреннем построении объявил, что вечером мы отходим, команда обрадовалась дружно и громко. А зря – капитан был хмур под стать погоде, и это должно было навести нас на мысль, что что-то не так – без повода он свое плохое настроение не демонстрирует.
   Отходили мы хоть и поздно вечером, но все-таки еще в мою вахту. Несмотря на это, капитан прогнал меня с мостика и даже не стал утруждать себя объяснениями. Более того, наутро, после построения, капитан снова, даже не удостоив меня взглядом, сообщил:
   – Идите, Рудольф.
   – Вы уже одиннадцатый час стоите, – осторожно напомнил я.
   – Вы за меня беспокоитесь? Не стоит. Или полагаете, что в текущей ситуации справитесь лучше меня? Не хотелось бы вас огорчать, но в таком случае вы излишне самоуверенны.
   Я извинился и ушел с мостика, даже не спросив, что не так с «текущей ситуацией», хотя сам ничего особенного не видел. Ну да, погода не очень – но ведь не шторм же, и никакой опасности нет, просто сыро, холодно и неприятно. Конечно, не слишком весело было бы четыре часа таращиться в седой туман, но вообще-то именно для этого капитан меня и нанимал. Туман, кстати, был совершенно роскошный, легкий и серебрящийся, как будто на корабль накинули тонкое полотно паутины.
   Джо с Рамсесом нашлись в кают-компании – на вахту им заступать не надо, а курить по такой погоде как-то не тянет. Поэтому они продолжали обстоятельно завтракать, молча допивая по четвертой, наверное, чашке кофе.
   – И что ты тут делаешь? – спросила Джо, без особого, впрочем, удивления.
   – Кэп меня прогнал, – я плюхнулся на банку и потянулся за кофейником, – вы не в курсе, что происходит?
   – А ты в курсе, куда мы идем? – Рамсес отреагировал на вопрос вопросом.
   – Не-а. Капитан не сказал, а в рубку он никого не пускает.
   – Ну вот тебе и ответ. Он просто не хочет, чтобы кто-нибудь это знал.
   – Опять какие-нибудь острова блаженных, – проворчал я для порядка: и против островов блаженных я ничего не имел, и страстного желания мокнуть и мерзнуть на мостике тоже не испытывал.
   Попытка Джо принять вахту через четыре часа успехом опять же не увенчалась, и день мы коротали мирно и скучно. Вечер тоже начался тихий – развиднелось, чуть подморозило, медленно вставала невероятных размеров желтоватая и почти полная луна, и изрядная часть команды предсказуемо устроилась на баке, так что к корме снова поплыло облако ароматного тумана – табачного. И вдруг полусонную тишину разорвала громкая связь:
   – Офицерам подняться на мостик. Команде спуститься в трюм.
   – Ну что там еще такое? – буркнула Джо, вскакивая, впрочем, весьма резво, – джентльмены, вы команды не слышали? – бросила она уже на ходу матросам. А может быть, нам с Рамсесом.
   – Садитесь, – встретил нас капитан.
   – Что-то случилось? – не по уставу поинтересовался Рамсес.
   – Просто посидите. Хотя нет. Рудольф, встаньте к штурвалу, будьте так любезны. Курс сто двадцать.
   Мы остались на мостике вчетвером. «Гончая» шла ровно, не дергалась совсем, хоть и под парусами, потихоньку темнело, и я чуть не засыпал прямо за штурвалом.
   …Сначала свихнулся GPS, принялся мигать цифрами с бешеной скоростью, без всякой логики. Потом и магнитный компас подхватил, завертелся, превратив картушку в ровный сероватый круг.
   А потом я понял, что умираю. Просто – не смог дышать, как будто парализовало все мышцы. Потом стукнуло последний раз и остановилось сердце, и почернело перед глазами.
   …Через секунду я очнулся. Пытаясь отдышаться, обернулся к своим друзьям – Джо кашляла, согнувшись пополам, Рамсес был спокоен.
   – Рудольф, следите за курсом, черт бы вас побрал, – довольно сдержанно пожелал капитан, – осталось немного, потерпите.
   Меня накрыло еще два раза, с той же силой. А потом капитан просто молча отодвинул от меня от штурвала, хотя обычно старался не прикасаться к людям, и сказал сквозь зубы:
   – Сядьте, Рудольф. Вы не выдержите.
   Я послушался, хотя бы потому, что правда не выдерживал – просто тяжело стало стоять на ногах. Сел рядом с друзьями на длинную банку, идущую от борта до борта. Чуть-чуть расслабился, и тут снова почернело в глазах.
   Нас медленно обгонял длинный драккар под мутно-красным неаккуратным парусом. И весь он был какой-то неопрятно-серый, и скалил на носу грязно-желтые зубы некрасивый дракон, и вдоль борта висели щиты. Сердце рвануло было непонятным нерассуждающим ужасом, но он мгновенно отступил перед банальной необходимостью дышать – все оставшиеся силы уходили только на это, как будто мы оказались в почти безвоздушном пространстве.
   Драккар уходил вперед, и возвращался воздух, и успокаивалось сердце, и наконец все стало почти нормально.
   – Вы в порядке, господа? – обернулся к нам капитан. Он сам с трудом переводил дыхание и был бледен с прозеленью, но я вдруг заметил, что, несмотря на остатки дневного света, он потерял всякое сходство с черно-белой фотографией, окончательно сделавшись человеком – по крайней мере, внешне.
   – Это Нагльфар, корабль мертвецов, – пояснил он, потому что мы все молчали, – и по-моему, встреча с ним никому из нас легкой не показалась. Вот что… Корабль поведет Алан, а мы с вами откроем бутылочку вина и серьезно поговорим.
   У себя в каюте капитан самолично наполнил четыре бокала из какой-то изрядно запыленной бутылки и надолго замолчал.
   – Господа, – наконец сказал он с заметным усилием, – единственное, что я могу предложить вам троим – списаться на берег в ближайшем порту. Я приложу все усилия к тому, чтобы снова взять вас в экипаж на… обратном пути, но пообещать, к сожалению, не могу.
   Мы молчали. Потом Джо обиженно заметила:
   – По-моему, никто из нас не давал повода думать, что мы вас бросим.
   – О нет, – вздохнул капитан, – в вашей преданности я давно убедился, – он неожиданно поцеловал Джо руку, и даже мне бросилось в глаза, что он задержал ее руку в своей гораздо дольше, чем было необходимо. – Но все-таки выслушайте меня. Порт, в который мы направляемся, называется «лужайкой скрипача».
   Легкомысленное название мне ничего не сказало, но Джо нахмурилась – словосочетание явно было ей знакомо.
   – Это же загробный мир? – полувопросительно уточнила она.
   Как это загробный мир?!
   – Это рай, Джо, – мягко сказал капитан, – рай для моряков, которые отдали морю не менее пятидесяти лет.
   – О! – оживилась Джо, – я знала одного русского адмирала, так у них срок службы на севере очень сложно считается, с какими-то коэффициентами, типа год за три. Так ему шестьдесят было, а прослужил он вроде как пятьдесят три. Его возьмут?
   – Это очень мило, конечно, но дело совершенно не в этом. Я когда-то говорил каждому из вас, что если и придет время последнего плавания «Гончей», то это будет плавание на тот свет. Так и оказалось. Мой корабль понадобился в другом месте. И я не знаю, кто будет решать его судьбу.
   – Действительно, в раю-то, – фыркнула Джо, на которую сейчас, судя по всему, ничто не могло произвести отрицательного впечатления.
   – Нет, Джо. В девяти милях от этого рая живет сам дьявол, а девять миль – расстояние небольшое. И если вы останетесь, боюсь, что вам придется стоять рядом со мной. Может быть, перед нами откроются совсем другие пространства, намного прекраснее земных морей. А может быть, мы разделим участь «Libera Nos» – мало, что ли, мы все грешили за эти годы?
   – А матросы? – поинтересовался Рамсес.
   – С матросами все будет в порядке. Они видят и знают намного меньше, чем вы, но и ответственность на них много меньше.
   – В таком случае, господин капитан, – Рамсес положил руки на стол и сменил тон на официальный, – я не вижу никакого смысла в этом разговоре. Мы вели его неоднократно, например, на Аляске, и мое мнение не изменилось ни на йоту.
   – Мое тоже, – согласилась Джо.
   – И мое, – подтвердил я.
   – Вы не понимаете, – покачал головой капитан, – на этот раз это навсегда.
   – По-моему, это изначально было навсегда, – любезно сказал Рамсес, – поэтому я и согласился, между прочим. Надоело, знаете ли, по свету болтаться за три-то тысячи лет, захотелось хоть какого-то дома.
   – Вот сейчас не понял, – вмешался я, – ты же сам говорил, что живой.
   Страшно мне не было. На «Гончей» я вообще постепенно разучился бояться – очень глупо бояться, если ты живешь в сказке, пусть даже и страшноватой.
   Ведь сказки, даже самые страшные, всегда заканчиваются хорошо.
   Но прояснить наконец, кто все-таки такой мой друг, хотелось.
   – Живой, Рудольф, живой, – успокоил меня Рамсес, – не нашел как-то времени умереть, все время занят был. Но родился я в городе, который вы знаете как Фивы.
   – А скрывать зачем было?
   – Давайте я все-таки объясню, что происходит, – прервал нас капитан, – надо же вам решить. Как, по-вашему, живые люди могут попасть в рай? Или хотя бы в ад?
   – В Библии описаны четыре случая, если мне не изменяет память. Да и меня этот вопрос не очень касается – я свои отношения со смертью выяснил окончательно еще пару лет назад, на реке Маас, может, вы помните. На том свете меня больше не ищут. Вам решать, ребята, – Рамсес откинулся на спинку стула, выключаясь из разговора.
   – Придется умереть? – осторожно уточнил я. Не могу сказать, что меня это совсем не пугало.
   – Придется понять кое-что, Рудольф. По-настоящему понять и принять. Как вы полагаете, вы – живой?
   – Не знаю, – вынужденно признал я.
   После встречи с Нагльфаром я был в этом не совсем уверен. То есть я, конечно, ходил, говорил, дышал и вообще, но наш капитан вот абсолютно точно умер триста лет тому назад, а философские вопросы мне задает, и даже за девушками ухаживает. Весьма успешно, насколько я мог судить по тому, что они с Джо так и сидели почти в обнимку.
   – Вот и я не знаю, – согласился капитан. – Подставляйте бокалы, господа офицеры. Вы ведь все уже решили, так что выпьем за то, что вы войдете в команду «Гончей» по-настоящему.
   – Так мы что, все-таки умерли? – спросила Джо.
   – Минутку терпения, Джо. Ваш бокал… Вы сами говорили про русского адмирала, верно? Знаете, какой в России традиционный третий тост?
   – Нет, – призналась она.
   – За тех, кто в море. А знаете почему? Эта традиция пошла из древней Греции… не улыбайтесь, Рамсес, я понимаю, что древней вы ее не считаете. Так вот, греческие моряки пили первый кубок за живых. Второй – за мертвых. А третий – за тех, кто в море. Потому что они не живы и не мертвы.

Глоссарий

A

AIS – автоматическая идентификационная система, идентифицирующая суда, курс, габариты и пр. при помощи УКВ-волн.

G

Garmin – вообще-то это компания, производящая GPS-навигаторы, но ее изделия настолько распространены, что название стало нарицательным.

Б

   Бак – надстройка в носовой части палубы, а также часть палубы до фок-мачты. Именно на баке происходят все перекуры, посиделки и так далее. Кроме того, это единственное место на деревянном паруснике, где разрешено курить.
   Бакштаг – см. курс относительно ветра.
   Банка – а) скамейка; б) мель.
   Баркентина – трёх-пяти – (иногда шести-) мачтовое судно с косыми парусами на всех мачтах, кроме носовой, несущей прямые паруса.
   Бегучийтакелаж – см. такелаж.
   Бейдевинд – см. курс относительно ветра.
   Бизань – кормовая мачта на трёх– и более мачтовом судне. На трёхмачтовых судах бизань всегда третья, на многомачтовых – последняя, а все мачты между бизань-мачтой и фок-мачтой называются грот-мачтами и различаются порядковым номером. Кроме того, бизанью называется нижний косой парус, ставящийся на бизань-мачте, и прямой парус, ставящийся на бегин-рее бизань-мачты. В случае его наличия косой парус будет называться «контр-бизань». Слово «бизань» прибавляется к названиям всех частей рангоута, такелажа и парусов, крепящихся на бизань-мачте. Исключение составляет нижний рей, когда на бизани, кроме косого паруса, есть прямые паруса. Тогда рей будет называться «бегин-рей», а к деталям рангоута, находящимся выше марсовой площадки и на стеньгах, добавляется слово «крюйс».
   Бимс – поперечная балка, связывающая бортовые ветви шпангоута и придающая судну поперечную прочность.
   Блинд – парус, который ставится под бушпритом. Привязывается к блинда-рею.
   Бомбардель – орудие малого калибра (45 мм), появившееся в XVII веке.
   Бом – приставка к названию всех парусов, снастей, рангоутных деревьев и такелажа, принадлежащих к бом-брам-стеньге.
   Бом-брам-стеньга – стеньга, поднимаемая выше брам-стеньги
   Бом-брамсель – прямой парус, ставящийся на бом-брам-рее. В зависимости от принадлежности к той или иной мачте он получает соответствующее название: фор-бом-брамсель, грот-бом-брамсель или крюйс-бом-брамсель.
   Брам – приставка к названию всех парусов, такелажа и снастей, принадлежащих к брам-стеньге.
   Брамсель – прямой парус, ставящийся на брам-рее. В зависимости от принадлежности к той или иной мачте он получает соответствующее название: фор-брамсель, грот-брамсель или крюйсель (крюйс-брамсель).
   Брам-стеньга – рангоутное дерево, служащее продолжением стеньги.
   Брас, брасопка – снасть бегучего такелажа, служащая для поворота рея в горизонтальной плоскости.
   Брасопить – поворачивать реи посредством брасов, сообразно изменениям в направлении ветра; изменять угол между реями и плоскостью, проходящей по направлению длины судна.
   Брашпиль – устройство для подъёма якоря, в отличие от шпиля имеет горизонтальный вал.
   Бриг – двухмачтовое судно с прямыми парусами.
   Бригантина – двухмачтовое судно с прямыми парусами на передней (фок) и с косыми на задней (грот) мачте.
   Бухта – а) небольшая вдающаяся в побережье часть моря; б) круг свернутого каната или троса.
   Бушприт – см. рангоут.

В

   Ванты – снасти стоячего такелажа. Служат для укрепления мачты, являясь оттяжками к борту, а также для работ на высоте.
   Ватерлиния – линия соприкосновения спокойной поверхности воды с корпусом судна на плаву.
   Вахта – вид дежурства на корабле. На «Гончей» команда расписана на четыре вахты – три дневные и одну ночную. На других кораблях вахт обычно три – вахты фока, грота и бизани соответственно. Вахта фока ведет корабль с полуночи до четырех утра, а также с полудня до четырех часов дня. Вахта грота – с четырех до восьми, а вахта бизани – с восьми до двенадцати. После четырехчасовой вахты следует четырехчасовая же подвахта, которая занимается судовыми работами и участвует в парусных маневрах. Третья вахта в это время спит, и поднять ее можно только в случае общесудового аврала.
   Вельбот – узкая длинная шлюпка с острыми носом и кормой.
   Винджаммер – «выжиматель ветра». Последнее поколение крупных коммерческих парусников, появившееся в конце XIX века. Они имели стальной корпус и стальной рангоут. По типу парусного вооружения являлись барками или фрегатами. Обычно имели пять-семь мачт и до семи ярусов парусов.
   Водоизмещение – вес корабля в тоннах, то есть количество воды, вытесненной плавающим судном.
   Выбленки – отрезки тонкого троса, ввязанные поперек вант и выполняющие роль ступеней при подъёме по вантам на мачты и стеньги

Г

   Галеон – многопалубное парусное судно XVI—XVIII веков, имевшее от трёх до пяти мачт и смешанное парусное вооружение.
   Галс – а) курс судна относительно ветра; если ветер дует в правый борт, то говорят, что судно идёт правым галсом, если в левый борт – то левым галсом; б) снасть, закрепленная за нижний угол прямого паруса и оттягивающая его к носу.
   Галфвинд – см. курс относительно ветра.
   Гальюн – отхожее место.
   Гальюннаяпалуба – палуба на носу судна, под бушпритом. Исторически именно она служила отхожим местом.
   Гитов – снасть бегучего такелажа, с помощью которой шкотовые углы прямых парусов подтягивают к середине реев.
   Гондек – нижняя палуба военного корабля, на которой стоят самые большие орудия.
   Гордень – снасть бегучего такелажа, с помощью которой прямые паруса подтягивают к реям при их уборке. Нижнюю шкаторину притягивают бык-горденем, а боковую – нок-горденем.
   Грот – самая высокая мачта, независимо от ее местоположения. Обычно это вторая мачта от носа. На четырех– и более мачтовых судах грот-мачт будет несколько, и они будут называться первой грот-мачтой, второй грот-мачтой и т. д. Кроме того, гротом называется нижний прямой парус, ставящийся на грот-мачте. Слово «грот» прибавляется к названиям всех частей рангоута, такелажа и парусов, крепящихся на грот-мачте.

Д

   Дельные вещи – общее название для некоторых вспомогательных деталей оборудования корпуса судна, которые служат главным образом для крепления и проводки такелажа, а также частей судовых устройств, оборудования внутренних помещений и открытых палуб. К дельным вещам относятся скобы, утки, рымы, талрепы, храпцы, клюзы, кнехты, кипы, битенги, люверсы, горловины, крышки сходных люков, трапы, двери, иллюминаторы, леерные и тентовые стойки и др.
   Драёк – инструмент для такелажных и парусных работ. Небольшой цилиндрический кусок дерева с заострёнными концами и желобком. Впрочем, вместо него зачастую используются любые подручные средства.
   Дрейф – отклонение движущегося судна от курса под влиянием ветра или течения; снос судна в сторону при стоянке на якоре. Лежать в дрейфе – настроить паруса таким образом, чтобы судно не имело хода вперед.

К

   Кабельтов – мера длины, равная одной десятой международной морской мили, то есть 185,2 м.
   Каботаж – прибрежное плавание.
   Камбуз – кухня.
   Каравелла – двух– или трехмачтовое судно с латинским парусным вооружением.
   Картушка – подвижный диск (или кольцо) в компасе с равномерно нанесёнными делениями градусной или румбовой системы.
   Квартердек – пространство под кормовой надстройкой.
   Кеч – двухмачтовое парусное судно, у которого передняя (грот) мачта выше задней (бизани), с косым парусным вооружением.
   Килевание – наклон судна на бок, чтобы киль вышел из воды (для ремонта, очистки или покраски подводной части судна).
   Киль – основная продольная связь корабля, располагаемая по всей его длине в нижней части по диаметральной плоскости. На деревянных судах киль состоит из выступающего наружу бруса, к которому крепятся шпангоуты
   Кильватер – а) (кильватерный строй) – строй, при котором корабли идут строго друг за другом; б) (кильватерная струя) – видимый след, остающийся позади движущегося судна по линии киля.
   Клабаутерман – корабельный дух вроде домового. Может жить в шпиле или брашпиле, в носовой фигуре или в трюме. Обычно невидим и появляется только перед гибелью корабля. Может помочь морякам, но, как ни странно, ненавидит сквернословие.
   Клетневать – оборачивать снасти тонким тросом с целью предохранения от истирания.
   Клипер – самое быстроходное из парусных судов середины XIX века, до начала железного кораблестроения. Отличался острыми обводами и развитым парусным вооружением. Наиболее известны чайные клипера, использовавшиеся для доставки в Англию китайского чая.
   Клотик – деревянный кружок, надеваемый на топ мачты или флагштока. Прикрывает торец мачты от влаги.
   Клюз – отверстие в борту для якорной цепи или швартова.
   Кнехт – парная тумба на палубе судна, служащая для крепления тросов.
   Косые паруса – паруса, которые ставятся в диаметральной плоскости судна, вдоль него.
   Корвет – трёхмачтовый корабль водоизмещением 400—600 тонн с полным прямым парусным вооружением, имеет до 32 орудий.
   Кофель-нагельная планка – деревянный или металлический брус с отверстиями для кофель-нагелей (деревянный стержень, на который заводятся снасти бегучего такелажа), прикреплённый горизонтально на палубу у мачт и у внутренней части борта.
   Кранец – приспособление для предохранения борта судна от ударов и трения о причал или другое судно. В качестве кранцев можно использовать деревянные брусья, мешки с крошечной пробкой, старые шины и пр.
   Курс относительно ветра – угол между направлением ветра и диаметральной плоскостью судна, выражающийся в угловых градусах или румбах. В зависимости от того, с какого борта дует ветер, различают курс правого и левого галса. Курсы относительно ветра имеют собственные наименования:
   Левентик – положение, когда ветер по отношению к судну дует практически точно спереди.
   Фордевинд – курс, при котором ветер направлен в корму корабля. Тот самый «попутный ветер», которого принято желать морякам. Тем не менее, это отнюдь не самый лучший ветер, особенно для прямопарусника – весь ветер остается в парусах на задних мачтах, а паруса передних мачт полощут. Самый удобный курс для прямопарусника – бакштаг.
   Галфвинд, или полветра – курс, при котором угол между направлением ветра и направлением движения судна составляет около 8 румбов (приблизительно 90°).
   Бакштаг – курс, образующий с направлением ветра угол больше 8, но меньше 16 румбов, то есть ветер по отношению к кораблю дует сзади-сбоку. Выделяют курс полный бакштаг, при котором угол превышает 135° градусов, то есть приближающийся к фордевинду, и крутой бакштаг (менее 135°).
   Бейдевинд – курс, при котором угол между направлением ветра и направлением движения судна составляет менее 90°(меньше 8 румбов).

   Крюйт-камера – пороховой погреб на корабле.

Л

   Лаг – прибор (ручной или механический) для измерения скорости хода судна
   Латинские паруса – треугольные паруса, которые пришнуровываются своей верхней шкаториной к длинному составному рейку, поднимающемуся наклонно, то есть их задний угол высоко поднимается, а передний опущен почти к палубе. Это один из древнейших видов парусного вооружения, дошедший до наших дней почти без изменений.
   Левентик – см. курс относительно ветра.
   Леер – туго натянутый на стойках трос, заменяющий фальшборт судна.
   Ликтрос – мягкий трос, которым обшивают кромки парусов.
   Лот – груз на веревке (лине), служащий для измерения глубины.
   Лоция – описание водоема и руководство для плавания.

М

   Марсовая площадка, марс – площадка на мачте. Служит для разноса вант и для некоторых работ при постановке и уборке парусов. Иногда называется «вороньим гнездом» и снизу кажется очень маленькой, но на самом деле на грота-марсе корабля размером с «Гончую» могут с комфортом лечь три-четыре человека.
   Марса-рей – рей, к которому привязывается марсель. Второй снизу рей на мачте.
   Марсель – прямой парус, ставящийся на марса-рее над нижним парусом.
   МППСС – Международные Правила Предупреждения Столкновения Судов в море, основной международный документ, регламентирующий безопасность мореплавания.

Н

   Найтовать – привязывать.
   Нактоуз – ящик, на котором укреплён компас.
   Нок – оконечность рангоутного дерева, расположенного горизонтально или под некоторым углом к плоскости горизонта (например, рея).

О

Обстень, в обстень – ситуация, при которой ветер ударяет в паруса спереди и они ложатся на мачту.
Оверштаг – поворот, при выполнении которого курс корабля пересекает направление ветра, при этом корабль пересекает линию ветра носом. Любой поворот парусного судна (оверштаг или фордевинд) сопровождается сменой галса. Любой другой манёвр парусника поворотом не считается. Ужасная, но довольно часто встречающаяся безграмотность – говорить «поворот через оверштаг» или «через фордевинд».

П

   Переборка – любая вертикальная перегородка внутри корпуса.
   Пиллерс – вертикальная стойка, служащая опорой для палубного перекрытия судна.
   Пинаса – трехмачтовое судно XVII века с прямыми парусами на фок– и грот-мачтах и косым парусом на бизани.
   Планширь – горизонтальный брус в верхней части фальшборта.
   Полуют – надстройка в кормовой части судна. Под ней находится квартердек.
   Привестись (к ветру) – изменить курс судна ближе (круче) к линии ветра. Судно приводится – самопроизвольно поворачивает носом к ветру.
   Прямые паруса – паруса, которые ставятся попёрек судна и крепятся к реям, поднимающимся на мачты и стеньги. Имеют вид равнобокой трапеции.

Р

   Рангоут – деревянные (или металлические) детали вооружения судов, предназначенные для несения парусов, выполнения грузовых работ, подъёма сигналов и т. д. К рангоуту относятся:
   Мачты – вертикально стоящие рангоутные деревья, являющиеся основой для крепления реев и такелажа.
   Стеньги – вертикально стоящие рангоутные деревья, являющиеся продолжением мачт.
   В местах соединения мачты и стеньги устанавливались марсы и салинги.
   Реи – горизонтальные рангоутные деревья, служащие для несения прямых парусов, которые крепятся к реям своей верхней шкаториной.
   Рю (латинские реи) – служат для несения латинского паруса.
   Гафели – как и другие части рангоута, служат для несения косых парусов, особенность гафеля – возможность свободно перемещаться от траверза одного борта до траверза противоположного.
   Гики – рангоутные деревья, служащие для растягивания нижней шкаторины косых парусов, могут быть глухо закреплены или быть подвижными.
   Бушприт – наклонная мачта, устанавливаемая на носу судна, служит для подъёма и крепления кливеров, а также разноса стоячего такелажа, продолжением бушприта может быть утлегарь и бом-утлегарь.

   Рей – см. рангоут. Обратите внимание – слово «рей» в русском языке исключительно мужского рода. И кстати, нетрудно догадаться, что в пиратских романах вешают не на мифической «нок-рее», а на ноке рея.
   Рубка – закрытая надстройка на палубе.
   Румб – 1/32 полной окружности, а также одно из делений картушки компаса (расчерченной на 32 части) и соответственно одно из направлений относительно севера. Основных румбов четыре – норд (север), зюйд (юг), ост (восток) и вест (запад), четыре промежуточных норд-ост, норд-вест, зюйд-вест и зюйд-ост, остальные деления еще более мелкие. Стоит раз и навсегда запомнить, что ветер дует в компас, а течение вытекает из компаса. Таким образом, ветер норд-ост дует с северо-востока, а вот одноименное течение имеет направление на северо-восток.
   Руслень – площадки по наружным бортам судна, расположенные на уровне верхней палубы против мачт. Служат для разноса вант.
   Рым – металлическое кольцо для закрепления тросов, блоков, стопоров, швартовных концов.
   Рында – судовой колокол. Если рында звенит просто так, это к беде. Поэтому экскурсантов, которые прикасаются к рынде, нужно бить по рукам, даже если это дети.
   Рю – см. рангоут.

С

   Свайка – деревянный или металлический конический стержень (иногда изогнутый) с плоской головкой. Служит для пробивания прядей троса и других такелажных работ.
   Склянки – песочные часы с получасовым ходом. Каждые полчаса часы переворачиваются вахтенным матросом, который после этого отбивает нужное количество ударов колокола. Склянкой называют также получасовой промежуток времени. Количество склянок показывает время, счёт их начинается с полудня. Восемь склянок обозначают четыре часа. Через каждые четыре часа на судне сменяется вахта, и счёт склянок начинается снова.
   Стапель – сооружение для постройки судна и его спуска на воду.
   Стень – сокращение слова «стеньга»; прибавляется к названию деталей, принадлежащих стеньге; например, стень-ванты, стень-штаги и т. д.
   Стеньга – см. рангоут.
   Стоячий такелаж – см. такелаж.

Т

   Такелаж – общее название всех снастей (веревок), употребляемых для крепления рангоута и управления им и парусами. Такелаж разделяется на стоячий и бегучий. Стоячий такелаж служит для удержания рангоутных частей в надлежащем положении, бегучий – для постановки, уборки парусов, управления ими, изменения направления отдельных частей рангоута. Стоячий такелаж, в отличие от бегучего, не перемещается.
   Талевы – грузоподъемное приспособление вроде лебедки.
   Тимберовка – капитальный ремонт, включающий в себя замену части обшивки.
   Тировка – состав из смолы и некоторых других веществ, употребляется для смазывания стоячего такелажа и рангоута и очень хорошо пахнет.
   Топ – верхний конец любого вертикального рангоутного дерева, например мачты, стеньги, флагштока.
   Топенант – снасть бегучего такелажа, прикреплённая к ноку рея и служащая для установки рея под тем или иным углом к горизонтальной плоскости.
   Траверз – направление, перпендикулярное курсу судна. Соответствует курсовому углу 90°. Если курсовой угол составляет 90° правого или левого борта, он называется траверзом судна. Но! траверз есть только у судна (и еще у самолета). У, скажем, острова или маяка его быть не может, хотя это сочетание встречается довольно часто.
   Транец – плоский срез кормы.

У

   Увалиться (под ветер) – изменить курс так, чтобы угол между диаметральной плоскостью судна и направлением ветра увеличился. Судно уваливается – самопроизвольно поворачивает носом по ветру.
   Узел – единица скорости, одна морская миля в час.
   Утка – деревянная планка, закреплённая неподвижно и служащая для крепления тонких тросов.

Ф

   Фальшборт – ограждение по краям наружной палубы судна, продолжение борта.
   Флейт – голландское судно XVI—XVIII веков. Обладает рядом интересных конструктивных особенностей. В частности, именно на этих судах впервые появились стеньги и привычный нам штурвал, а борта флейтов заваливались в сторону палубы, чтобы уменьшить размер пошлин. Парусное вооружение – прямые паруса на фоке и гроте, косой парус и крюйсель на бизани.
   Фок – первая мачта от носа на двух– и более мачтовых судах (однако, если первая мачта двухмачтового судна выше второй, она будет называться гротом, а вторая – бизанью). Кроме того, фоком называется нижний прямой парус, ставящийся на фок-мачте. К названиям всех частей рангоута, такелажа и парусов, крепящихся на фок-мачте, прибавляется почему-то не слово «фок», а слово «фор».
   Фордевинд – а) см. курс относительно ветра; б) поворот, при выполнении которого корабль пересекает линию ветра кормой.
   Форштевень – брус, образующий переднюю оконечность судна (продолжение киля в носовой части).
   Фрегат – трехмачтовый корабль с прямым парусным вооружением, имеющий до шестидесяти пушек.

Ш

   Шанти – музыкальный жанр, песни моряков. С практической точки зрения помогают сохранять единый ритм во время работы. В частности, выделяют особые шанти для подъема парусов, для подъема якоря и так далее. Различаются они ритмом. Зачастую они бесконечно длинны, довольно однообразны и обязательно содержат постоянно повторяющийся припев. Правда, сейчас шанти зачастую называют едва ли не любые песни на морскую тематику.
   Швартов – трос, при помощи которого судно крепится у причала. Процесс крепления называется швартовкой, а глаголов, относящихся к этому процессу, великое множество – швартоваться, пришвартоваться, ошвартоваться, отшвартоваться…
   Шканцы – часть палубы между гротом и бизанью.
   Шкаторина – кромка паруса.
   Шкафут – часть палубы между фоком и гротом.
   Шкимушгар – тонкая однопрядная пеньковая веревка. Такая же веревка из синтетического материала называется шкимушкой.
   Шкот – снасть, закрепленная за нижний угол прямого или нижний задний угол косого паруса (шкотовый угол) и оттягивающая его к корме.
   Шлюп – тип косого парусного вооружения. Одна мачта и два паруса, стаксель и грот.
   Шпигат – отверстие в палубе для слива воды за борт.
   Штормтрап – веревочная лестница с деревянными ступеньками, опущенная по наружному борту.
   Шхуна – парусное судно, имеющее не менее двух мачт (в истории существовала одна семимачтовая шхуна) и несущее косые паруса.

Ю

Ют – кормовая часть верхней палубы или кормовая надстройка.

Гончая. Корабль-призрак Ирина Нечаева