Ирина Крыховецкая
Дрейфовать и странствовать

Искра Божья

   На ладони без единой линии, четкой, идеальной формы лежали искры. Хозяин искр любовался ими: белые, голубые, и одна большая золотая, похожая на звезду.
   Он поднес ладонь к рукам и дунул на искристую пыль. Легким облачком она поднялась с ладони, застыла на немного, а потом вежливым вихрем, аккуратно покружив, устремилась прочь.

   Софья сияющими глазами смотрела на распустившиеся цветы одуванчиков. Желтая, пушистая клумба походила на островок неведомого мира, нежного, ласкового и доброго.
   Софья присела на краешек белого бордюра и ладонью провела по желтым головкам одуванчиков, оторвала ладонь и со смехом прижала ее к губам – одуванчики заколыхались в ответ на ее ласку, явно демонстрируя свое одобрение. Зеленые глаза Софьи – цвета летней травы – ликовали. Она увлеклась игрой с желтыми цветами, похожими на детенышей маленьких птичек, и не заметила подошедших мальчишек.
   – Это Сонька из семьдесят восьмой, она у нас дурочка, – хихикнул один из пацанов.
   – Так она же взрослая, – удивился второй.
   – Ей семнадцать лет, но она дур-ра зэпээровская, – один из мальчишек с силой толкнул Софью в одуванчики.
   От неожиданности Софья не удержалась и упала на траву, а мальчишки, парой лет поменьше, навалились на нее, пытаясь дать выплеск своим бушующим любознательным гормонам. Софья отбивалась и кричала, вся в порванной одежде, земле и помятых одуванчиках. Она громко вопила от ужаса, пытаясь выбраться из цепких рук мальчишек. Изловчившись, она с силой вцепилась в чьи-то волосы и больно дернула, потом последовали болючий удар по голове и темнота.
   – Послал же он мне испытание, – тихо всхлипывала мать, жалуясь подруге, – дура полная, не уследишь ведь даже уже.
   – Успокойся, Тань, – уговаривала ее подружка, – зато красивая деваха вымахала, загляденье просто. – Может, куда ее пристроить?
   – Да кому она нужна-то, инвалидка?
   – Ну, посуду там помыть, а с такой красой, глядишь, кто и позарится, – подруга пожала плечами, – мужики, они все кобели, лишь бы внешность была, а что ума нету – не каждый и поймет. Ну, давай, что ли, наливай.

   Софья лежала на кровати, сжавшись в комок после трепки, которую задала ей мать за драку и испорченную одежду, слышала голоса с кухни и думала, как повезло легким одуванчикам. Все понимают, такие умные, никто их не обижает. А зимой уходят ото всех куда-то в известные лишь им места. Самостоятельные.

   Сирень стучала в окно, словно пытаясь разбудить Софью. Она заворочалась и глубоко вздохнула. В тот же самый миг маленькой вспышкой света золотая искра, кружившая около нее, стала участницей этого шумного вдоха. И мир замер. Наверное, на доли секунды, чтобы никто не заметил и не понял, что что-то сместилось и стало иным. Софья открыла глаза. Словно что-то осознавая после пробуждения, ее глаза из ярко-зеленых, травяных стали насыщенно-изумрудными, с золотыми искрами, будто в них заглянула и отразилась Вселенная.

   Неожиданно Софья резко села на кровати, ее спина была натянута как струна, не было и намека на былую сутулость. Она сложила руки на коленях и внимательно вслушивалась в себя. Ее брови хмурились, сильнее и сильнее, пока Софью не качнуло и она не потеряла сознание, гулко упав на деревянный пол.

   – Какая красивая девочка, – шептались медсестры у ее кровати, – жалко, что дурочка.
   – Не, девки, – авторитетно заявила санитарка баба Клава, – такая красота зачарованным дается лишь.
   – Это как? – шептались сестры.
   – Как-как, – матери кто позавидовал, да проклятие наслал, – Клава поджала губы, – но непросто ж так таку красу Бог послал ей? Вот однажды как вспыхнет в ней искра Божия!

   – Расходитесь, – строгий женский голос.
   – Да мы так просто, Лидия Сергеевна, – ответила баба Клава, – девка шибко красивая.
   – А толку? – вздохнула врач, – идите уж! Искра Божья… – и Лидия Сергеевна одела фонендоскоп.

   Софья молчала уже третий день, а врачи ее не тревожили, наблюдали, смотрели, исследовали, ждали. Как-то пришли мать Софьи с подругой, и вышедшая к ним Лидия Сергеевна брезгливо поджала губы. А она-то хотела обрадовать мать, что у девочки день ото дня улучшаются мозговые показатели. Кому ж тут радоваться-то? Как бы не ухудшилось все при такой маме. И Софью оставили пока в больнице. Она не возражала, она вообще не отказывалась ни от чего. Как-то оставила Лидия Сергеевна большой том Цвейга «Возвращение домой» на тумбочке у кровати Софьи. А когда вернулась, то застала удивительную картину – Софья дочитывала книгу. Ее взгляд словно смотрел сквозь пространство на героев и повествование, что-то осмысливая и решая для себя. Потом врачи стали замечать, что Софья читает все плакаты и газеты, которые находятся в отделении. Ей стали приносить книги, энциклопедии, среди прочих медицинские, общие, физику, химию, биологию, всю ту науку, которая скопилась у многих врачей за годы учебы и работы. Пусть читает, авось? Потом Лидия Сергеевна как-то поделилась с коллегами, что Соня стала избирательнее, больше читает и перечитывает все, что имеет хоть какое-то отношение к физике.
   – Хм, – пустил клуб дыма старый анестезиолог, – есть у меня сыново собрание по физике, квантовое, ядерное, биологическое что-то… Надо попробовать принести девочке.
   – Давайте, – согласилась Лидия Сергеевна, – и я назначаю МРТ.
   – Уж не гиппокамп ли вас заинтересовал, коллега? – улыбнулся анестезиолог.
   – Память – это сложный, многоступенчатый процесс, – ответила Лидия Сергеевна, – надо хоть как-то понять, что происходит. Таки мы научный институт!

   Исследования вызвали переполох.
   – Будем считать, что ее память не консолидируется. Она в любой момент может вспомнить все, что захочет, как, впрочем, что еще может, я не знаю. – Лидия Сергеевна пожала плечами. – Удивляют размеры ее гиппокампа и всей лимбической системы. При таком таламусе и его структуре даже речи не может быть о шизофрении. Явно идет синтез дополнительных неизвестных нам белков, да и контур нейронных структур иной изначально. Но почему она молчит?
   – Может, ей не о чем с нами говорить? – предположил анестезиолог, – она за день прочла половину принесенных мною книг по физике. Вероятно, мы отсталые для нее.
   – Что же с ней происходит? – недоумевала Лидия Сергеевна.
   – Какой-то космос! – пошутил анестезиолог.
   – Да Искра Божья зажглась! Тоже мне академики, – пробурчала баба Клава, выжимая половую тряпку.
   – Может и Искра…
   – Ее мозг был травмирован в раннем детстве, – сама себе сказала Лидия Сергеевна.
   – И что? – анестезиолог опять затянулся сигаретой.
   – На МРТ четко видно – большие области активации лобных и затылочных частей коры головного мозга, значит разбросанная память вернулась, и более того, жаждет информации, и еще чего-то, это объясняет ее жадность к книгам. Но не объясняет ее тяги именно к физике.
   – Ну, у каждого свои предпочтения!
   – Не скажите, – не согласилась Лидия Сергеевна, – здесь дело в одиночных нейронах мозга, которые управляют ее восприятием. Они позволяют запоминать информацию, используемую при накоплении опыта, который помогает Софье отличать один однотипный объект от другого. А одиночные нейроны кодируют так называемый «визуальный стимул» у человека. Чтение физики, она повторяет снова и снова – ее мозг формирует модели и определенным образом на них реагирует. Это те самые гипотетические гиперчувствительные нейроны – «клетки бабушки». Она читает, потому что видит в физике нечто привычное и родное кодировке ее одиночными нейронами. Скорее всего, она даже «видит», что называется, физику, тянется к ней, скучает по ней, может поэтому и молчит.
   – У Сони ностальгия по физике? – воскликнул анестезиолог.
   – Вы знаете – да! – Лидия Сергеевна развела руками, – физика для нее кумир, друг, любимая бабушка, что-то дорогое и приятное, что-то связанное с теплыми чувствами из самых глубин памяти. А с такой лимбической системой, как у нее, можно точно сказать, что физика для нее – как любимый член семьи. Помните, она первую книгу прочла – «Возвращение домой» Цвейга?
   – Ну?
   – Так вот, это ее возращение домой. После этой книги она прочла массу литературы, как бы сличая, где ее дом. Активность определенных зон на МРТ нам это подтвердила с лихвой! Что она сличает, ищет, сопоставляет и любит то, что читает!
   – Лидия Сергеевна, голубушка, – анестезиолог перестал курить, – но это ересь, получается – Софья родственница Бога?
   – Почему Бога? – не поняла врач, – она же не книгами по религиоведению зачитывается.
   – Да потому что, как вы заметили, – она ищет путь домой при помощи физики. С ее-то сегодняшним запредельным интеллектом!! Физика – это путь в неизвестное, а физика в родственниках – это путь в невероятное. Значит к Богу!
   – Но почему?
   – Ну, не к черту же?!
   – Вероятно, мы очень ограничены в знаниях, надо наблюдать, – вздохнула Лидия Сергеевна.

   Старенький директор Института мозга, куда попала Софья, нетерпеливо ждал Лидию Сергеевну, и когда ведущий нейрохирург, нейрофизиолог пришла в сопровождении своего анестезиолога, даже не повел бровью. Дождался, пока врачи сядут перед ним, а потом, грозно сверкнув глазами, каркнул, словно старый рассерженный ворон:
   – Это что такое?! – потрясал он бумагами, отчетами, наблюдениями, исследованиями и просто картой Софьи.
   – Это по Сонечке материалы, – прошептала Лидия Сергеевна.
   – Это бред, вы же врачи! Вы же ученые!!! – пожилой академик сделал жадный глоток воды. – Как вы мне это объясните?!
   Дверь распахнулась и влетела перепуганная баба Клава.
   – Люди добрые! – завопила она, – Софья ушла!!
   – А кто отпустил? – подхватилась Лидия Сергеевна.
   – Так не спрашивала никого!! – вопила испуганно баба Клава, – на стене лестницу нарисовала, да по ней и ушла!
   – Что значит нарисовала? – рассердился директор института.
   – Карандашиком простым, графитовым, – баба Клава держалась за сердце…

   В палате Софьи было пусто, но из стены действительно выступала добротная мраморная лестница, уходившая как бы вверх, винтом, в одном месте мрамор переходил в карандашный рисунок. По сторонам от лестницы были изображены непонятные знаки, вперемешку с вполне земными формулами.
   – Дождались… – ахнула Лидия Сергеевна.
   – Ох, – директор сел на Сонину кровать, – засекречивайте все, вызывайте специалистов, на палату замок, но сначала исследуйте фон в палате…

   Вечером Лидия Сергеевна, анестезиолог и директор института с присоединившейся к ним бабой Клавой сидели за бутылочкой коньяку.

   – Может она нашла путь к Богу? – спросила Лидия Сергеевна, – такой мощный реликтовый фон в палате, от этих формул…
   – Нет, тут что-то другое, – сказал анестезиолог, – нам бы теперь эти формулы расшифровать.
   – Вот пусть специалисты и займутся, – каркнул директор института. – Но Лидия Сергеевна, миленькая, чем вы ее лечили??
   – Витамины, минералы и Цвейг… – всхлипнула Лидия Сергеевна.
   – Да Искра то все Божья, Искра! Хоть вы трижды академики, а такая красота, как Софья, лестница эта беломраморная, чудеса дивные – на это только Искра Божья способна!
   – Да откуда она взялась-то, Клава? – анестезиолог возмутился.
   – Залетная, видать, – пригорюнилась баба Клава, – небось давно по свету летала, хозяйку искала, да вот и нашла.
   – Ересь! – каркнул директор как-то неуверенно.
   – А это уж у кого насколько веры хватает, – отмахнулась Клавдия.
   – Да она о вере и понятия не имела! – запротестовал директор.
   – Нет, дорогой ты мой ученый, – улыбнулась баба Клава, – вера та с ней и родилась, а вот ересь наши мозги проела, позабыли мы дорогу домой, оттого и не находит нас Искра Божья…
   И тишина пришла в полумрак директорского кабинета. Каждый думал о своем. Все предполагали, сравнивали, колебались, рождали теории – и отметали их в сомнениях. И только Искра, которая зажглась в Софье, вела ее все выше и выше, туда, ради чего стоило разрушить оковы шаблонов сознания и сделать первый шаг…

Сансара

   Это небо, такое громадное, такое синее, все в ярких всполохах рассветных облаков. Какое же чудесное небо у Земли. Разве можно объять его невероятную чистоту и распахнувшийся простор? Глаза скользят по чистому горизонту – зеленые волны виноградников у берега спокойного моря. Запах винограда, запах пряного ветра кружится по долине.
   Спокойные и кажущие безмятежными в своей летней неге порывы теплого медового воздуха, разбавленного бризом. Ощущение распущенных волос самой природы, в которых запутался неискушенный путник, вдыхая пьяный водоворот кружащихся капель меда, перламутровых рос виноградного сока, свежесть брызг сонного моря. Невероятное лакомство. Ее волосы… в них надо бы забыться и таять, засыпать, чтобы пропитаться этим светом, соком, насыщенностью красок. Памятью заснувших в этих землях цивилизаций, времен, где матери передавали своим дочерям секреты самой природы, секреты обольщения и созидания пряных ветров, жарких костров, закипающих в крови путника, встретившего далекую, пахнущую сладкими травами безмятежную девушку-гречанку. И пусть она улыбается, словно утреннее солнечное видение, но встретившемуся мужчине никогда не забыть видение юной жительницы белого Херсонеса. Все это было. Было так давно, что море уже не говорит певучими голосами ушедших эпох, а лишь шепчет тихие тайны. Может кто-то зачерпнет темной воды, всмотрится в убегающую сквозь пальцы воду и вспомнит тайны минувшего времени.

   – Я вижу тебя, – улыбнулась Диана, и сорвала гроздь винограда, сладкий сок из придавленной ягоды потек по тыльной стороне ладони. Диана слизнула сок и осторожно, губами оторвала ягоду винограда, – ммм… какая земля, запах, какое солнце, блаженство.
   – Не задерживайся! – раздался в наушниках голос Лидии.
   – Не беспокойся, – Диана спустилась к морю, храбро шагнув в него. Море послушным щенком, обвило ее ноги.
   – Как к вам вода ластится! – раздался мужской голос.
   Диана встревоженно обернулась. Мужчина в гидрокостюме отстегивал акваланги, снимал маску…
   – Она всегда меня любила. Я о воде, – уточнила Диана, улыбаясь одними глазами. Зато какими!
   Невольно аквалангист замер, залюбовавшись их прозрачным зеленым светом. И волосы, цветом как гречишный мед, вьются водопадом по спине.
   – Вы мне напоминаете кого-то, мы не знакомы?
   – Нет, – Диана всмотрелась в лицо мужчины, – мы точно не знакомы.
   – Вы не актриса? – вкрадчиво спросил мужчина.
   – С чего вы взяли? – Диана рассмеялась и, откинув волосы, присела на берег рядом с мужчиной, который уже полностью освободился от костюма и теперь сел отдышаться.
   – Вы очень красивы. Пожалуй, я не видел никого красивее. Извините за прямоту.
   – Ничего, – кивнула она и отщипнула еще ягоду винограда. Капли сока россыпью маленьких сапфиров остались на розовых губах Дианы.
   Глаза мужчины потемнели, он шумно вздохнул.
   – Меня зовут Родион, – представился он.
   – А меня Диана, – кивнула она с легкой улыбкой.
   – Красивое имя, – Родион убрал черную прядь со лба. – Вам не жарко в этом комбинезоне? Он такой плотный на вид, хоть и идет вам бесконечно.
   – Ничуть, – Диана опять улыбнулась, на ее губах все еще блестел сок винограда, – это рабочая форма.
   Родион посмотрел на незнакомую ему эмблему лебедя на плече Дианы.
   – Вы, наверное, из охраны природы? – предположил он.
   – Вы догадливы, – Диана положила кисть винограда на цветную мокрую гальку и стала расстегивать комбинезон.
   – Пойдете поплавать? – заулыбался Родион.
   – Нет, только окунусь, я не умею плавать, – Диана виновато пожала плечами.
   – Да что вы!? – изумился Родион, – хотите, я вас научу в два счета?
   – А вам не трудно? – она опять улыбнулась.
   – Ни капельки!
   – Очень хорошо!
   Диана увлеченно оторвала еще пару виноградин и положила в рот. Медовые ягоды словно взорвались на языке, сок потек по уголкам губ. Неловко улыбнувшись, Диана вытерла губы и стала снимать комбинезон, под которым не было и намека на купальник.
   Родион набрал в грудь воздуха. Ослепительная скульптурная красота ее тела поражала воображение и заставляла кипеть кровь. В его висках, казалось, пульсировала вся Вселенная. Тем временем Диана храбро шагнула в воду, и, зайдя по грудь, обернулась к Родиону.
   – Ну что же вы?! – крикнула она. – Мне придется коснуться вас, чтобы научиться держаться на воде. – А разве вы этого не хотите? – рассмеялась Диана, всплеснув руками в разные стороны, вихрем взвилась вода, жемчугом рассыпаясь вокруг нее, – идите ко мне, не бойтесь!
   Словно зачарованный Родион шагнул в воду. Он подошел к Диане и почти застонал, когда ее руки обвили его шею.
   – Какой ты иногда нерешительный, Орион, – прошептала Диана, целуя его в шею.
   – Я Родион, – автоматически, задыхаясь от ощущения пожара в теле, поправил он, сначала осторожно, а потом крепко сжав Диану в объятиях.
   – Я путаю эти два имени, разве тебе не нравится, когда я зову тебя Орионом?
   – Мне все равно, – прошептал Родион, его губы запутались в волосах Дианы.
   Древнее солнце наблюдало за праздником любви в пене потемневшего моря, запечатывавшего еще одну тайну. Безумие огня в крови, шипение холодной воды, ласкающей пылающие сплетенные тела, брызги виноградного сока на губах и телах. Природа окутала южными ветрами, стихии буйствовали, подстегивая мужчину и женщину в извечном стремлении друг к другу.
   Когда звезды рассыпались по небосклону, гигантский камень у прибрежной скалы вздрогнул, и, пробудившись от вечного сна, черный скорпион нырнул в воду.
   Родион вскрикнул, а Диана лишь вздохнула.
   – Одно и то же, из века в век, любимый, – прошептала она.
   – Диана? – он еще держал ее в руках, изумленно разглядывая ее лицо, вспомнив ее. – Ты нашла меня?
   – Да, Орион, – кивнула Диана, – скоро ты уснешь, и твой отец, Посейдон, опять спрячет тебя от меня. Но я обязательно отыщу тебя, сколько бы мне не пришлось опять ждать нужного часа.

   – Почему твой брат не оставит нас в покое? – немеющими губами прошептал Орион.
   – Аполлон слишком оберегает меня. Наверное, это его наказание мне. И я пока не знаю, как мне с ним справиться…
   Но Орион уже не слышал, яд сделал свое дело, а гигантский скорпион опять выбрался на древний берег и застыл немой глыбой.
   Диана на берегу удобно уложила Ориона. По ее лицу текли слезы. Раздался писк, она потянулась к своим вещам и взяла передатчик, отстегнув от него наушники.
   – Да, Лидия.
   – Это был он?
   – Да.
   – И что?
   – Как и тысячи предыдущих раз, он спит, скорпион ужалил его.
   Сансара.
   – Тогда собирайся быстрее, скоро за ним придет Посейдон, нам еще не хватало цунами.
   – Иду, – Диана стерла слезы. – Я буду рядом с древним святилищем в Херсонесе, – прошептала она, – ты сможешь там посадить бот?
   – Смогу, но не выходи из святилища, оно закрывает тебя от глаз смертных и бессмертных.
   – Не выйду, это же мое святилище – храм Артемиды.
   – Я лечу… – отключилась Лидия.
   Диана поцеловала уснувшего беспробудным сном Ориона и поспешила прочь. Южный ветер разносил весть об уснувшем Орионе, море бурлило и чувственно вздыхало, ощущая приближение своего повелителя. Посейдон спешил к сыну.
   – Не выдавай меня, – прошептала Диана в глубокую ночь летнему морю, – я люблю его, и я все равно буду искать его и выход из западни сансары. Только не выдавай!
   И море послушало шепот той, которую древние и ушедшие эпохи считали своей богиней. Херсонес спал сном старика, море тихо качало его босые ноги-валуны. А под полуразрушенной аркой святилища Артемиды можно было разглядеть прозрачную женскую тень, облокотившуюся о колонну. Ее лицо, поднятое к небесам, казалось, смотрело на самую яркую падающую звезду, в ожидании. В тот момент, когда «Звезда» сядет в руинах Херсонеса, сменится еще одна эпоха, словно перевернутая страница.
   И только ветер да зеленые виноградные долины наблюдали за тем, как морская стихия бережно спрятала очередную тайну, которую, может быть, однажды прочтут люди. Надо лишь зачерпнуть пригоршню темной воды и вслушаться в шепот пряного ветра…

Синий Август

   Сын попросил собаку. Попугая, который ведет себя, как овчарка, теперь уже мало. Надо собаку. «Большую, синюю, с красивыми глазами и улыбкой». Ни больше, ни меньше.
   «Вот, до июля месяца мы переедем, ты получишь свою комнату, а к дню рождения в августе свою синюю собаку (может, он про чау-чау) – в эту комнату. Но за ней надо смотреть, ухаживать, любить, гулять…» И ловлю себя на слове, что отец мне говорил то же самое, а с Августом, когда приходил из рейса, гулял сам. У меня и брата не было времени. Когда отсутствовал отец, сенбернара выгуливала мама. Или он ее? Мамуля, человек, прочитавший всю нашу, да и не только, классику еще до седьмого класса, никогда не расставалась с книгами. Она даже умудрялась стаскивать мои недописанные еще рукописи, а потом нетерпеливо требовала продолжения. Однако мама и критик была самый суровый. Так вот, Август выгуливал маму. Понимая, что нас с братом не поднимешь в такую рань, пес стаскивал с кухонного столика очередную мамину книгу, приносил ей ее в кровать, туда же свой поводок и мамин японский халат. Шелковый, белый, расшитый птицами и цветами, он нес его осторожно в зубах, словно драгоценность… Потом он ее будил, очень осторожно, лизнув пару раз пятки – мама боялась щекотки. В общем, нащупав спросонья книгу, она принимала это как сигнал к действию. … Интересная картина: Август идет лишь ему известным маршрутом, за ним мама, слепо доверяющая собаке, которая тащит ее на своем поводке, умудряющаяся смотреть не под ноги, а в книгу. Август любил гулять с мамой. Они гуляли очень подолгу, пока книга позволяла, а потом Август приводил маму домой. Дочитывать за завтраком. Далее следовало: «Пока, мамуль, Август…». – «Угу… Рррр…» – в ответ, и мы с братом смывались в школу. Когда возвращался отец, пес радостно носился и лаял, как заводной. Еще бы, это означало, что теперь его будут таскать и на собачью площадку.
   Но каждое утро, уходя с отцом на прогулку, Август стаскивал с кухонного стола очередную книгу, нес ее маме в кровать, лизнув пятки, ждал, пока она проснется и запустит в него подушкой, а потом уходил гулять… Кажется, довольный собой…
   Как член семьи, Август имел свои обязанности, собственно, он сам их для себя выбрал. Ему нравилось быть нянькой. Нянька у почти взрослых детей. Он ходил по пятам, никогда не вмешивался в наши дела, делал вид, что дремлет в сторонке, перегородив собой ходы-выходы. Он был участником всех походов брата и моим сопроводителем во всех дорогах.
   Он так и остался доброй нянькой, другом. Преданным и любящим.
   Я занималась горным туризмом. Мы должны были пройти по скалам мыса Айя. Различные страховки, препятствия, всё как обычно. И как обычно, Августа отец отправил со мной. Мы шли по низким карнизам отвесных скал, а Август бежал метрами десятью выше по ровной тропе. Поворот. Тоненький маленький карниз, сантиметров двадцать, внизу метрах в пятнадцати – море, из воды торчат скальные выступы, острые, как зубы окаменевшего древнего чудовища. Наша инструктор принимает самое тупое решение в жизни – самый легкий из нас обойдет выступ, закрепит веревку с той стороны, и по ней пойдут остальные. Мы были детьми, не скалолазами. Самой легкой была я. Жутко, страшно, но страх же надо преодолевать, и тем более, если говорит инструктор, она знает, что говорит. Закрепили на поясе веревку. Пошла. До сих пор чувствую горячую, шершавую скалу под ладонями. Задрала голову вверх. Август, замерший, как статуя, не мигая смотрел на меня, а в больших красивых глазюках такая тоска… «Август, Август. Мальчик, хороший! Сейчас обойду, там встретимся дальше, я тебя люблю, солнечный!» Еще шаг, поворот, здесь нет карниза, покатый… кроссовки скользят, внизу штыри, ладони уже содраны, от попытки удержать свой «легкий» вес. «Мамочка…» Неужели все… Больше не чувствую ни опоры, ни скалы под руками. Падение, как в замедленной съемке. Только тень, огромная тень прыгнувшей следом за мной собаки. Спецы сказали потом, что пес сильно оттолкнулся лапами, даже оцарапал скалу, оставив кровь. Да к тому же он был на тридцать килограмм тяжелее меня. Так или иначе, Август опередил меня, с глухим хлюпаньем упав на выпирающие острые камни. Я шлепнулась на мягкую подушку и отключилась от сильного удара… Меня вытащили спасатели, взявшаяся откуда-то в горах скорая помощь.
   Отец никому не позволил трогать Августа. Спустившись по веревке в море, он снял собаку со штырей и поднял ее наверх, с помощью своего брата. Папа с дядей похоронили Августа. На мой вопрос, где Август, отец мне ответил, что когда-нибудь Август вернется маленьким щенком, и я сразу узнаю его…

   А теперь нужна синяя собака. Сын принес книгу, где очень удачно рассказали о собаках разных пород, снабдив великолепными рисунками. Забрался ко мне на колени, внахалку выключил монитор и, стащив с меня наушники, весело защебетал: «Вот! Мама, вот синие собаки! Смотри, какие они умные и улыбаются!» – с разворота книги на меня смотрели два пса, ньюфаундленд и сенбернар. «Сыночка, ну водолаз – да, он, возможно, густого синего цвета, а сенбернар, эта собачка, почему она синяя? Она пятнистая». – «Мама, опять ты ничего не понимаешь! (Куда уж мне угнаться за его иррациональной логикой с нарастающим ускорением!) Это не пятна, это как звезды, ну ты говорила – голубые звезды, которые квазары! Поняла?» Еще бы… Ровно двадцать четыре года назад, в его возрасте, я доказывала отцу, что сенбернар – солнечный пес, потому что на нем есть солнечные пятна. Я и назвала его Августом, как самый солнечный и любимый месяц года (к слову, у меня еще были оранжевый кот Июль и Июньский Хомяк).
   «Хорошо, и какую собаку ты выбрал?» – «Вот эту, в синих звездах!» – «И кличку придумал?» – «Ну да! Какая же ты непонятливая, мама! Если собака придет ко мне жить в мой день рождения, то и назовем мы ее Август!!»

   И удивительно, на душе потеплело от его восторженных детских слов. Значит, Август вернется. И теперь уж я точно буду его выгуливать сама…

Дрейфовать и странствовать

   Зима вступила в свои права, огромный светлый альбатрос прокричал что-то о дальних странах, пока кружился над унылой серой башней нашего старого замка. Океан словно застыл за окном, приглашая в путь моряков и странников. С десяток пузатых от ветра парусных фрегатов незамедлительно снялись с якоря и быстро исчезли из видимости, позванные океанским вздохом…
   В каменном сером замке стало совсем неуютно и холодно. Ушли в плавание моряки. Смолкли их разудалые песни, прекратилось причудливое плетение морских баек у горячего камина замка. Последние паруса поднял мой Брат, в очередной раз отправляющийся дрейфовать и странствовать на старом фрегате, оставленном ему нашим отцом. Ветер надул голубые паруса, закрутил крепкое судно, направляя его в русло океанического течения. В последний раз Брат взмахнул рукой, после его светлая, высокая фигура стала маленькой, удаляясь в Свободный Мир Стихии…
   Я осталась одна… Только мой маленький сын, наследник старинного угрюмого замка и грозного титула моего мужа, одним своим существованием напоминал мне, что я из рода Странников и Пилигримов и еще помню путь в Свободный Мир Стихий.
   Теперь у горящего камина оставались только мы вдвоем. Однажды, попросив мужа присоединиться к нашему зимнему огню, я получила в ответ уничижительные слова да злую насмешку над моими верованиями и традициями. Его лицо гротескно исказилось в бликах огня, демонстрируя беспощадную маску чудовища. Так пришло твердое убеждение: мы с ним из разных миров, и мой необъятный – чужд ему, чужд до отвращения.
   С того момента я начала плести длинную цепь воспоминаний, отдавая их сыну, дабы и он смог услышать однажды зов Океана…

   В незапамятные времена мы с Братом были свободны и счастливы, щедрое море и привычно палящее солнце наделили яркими красками наши глаза, а пряный морской ветер наполнил парус в душе свободой и неписаными законами благородного Мира Стихий. Мы уже не были детьми, но и не были взрослыми, когда Одиссей вернулся из своего предпоследнего странствия. Его шоколадная от загара кожа, черные смоляные волосы пахли дальними странами, а смеющиеся, в мелких морщинках глаза предвещали долгие вечера, наполненные протяжным вздохом ревуна и байками Одиссея… Одна запомнилась особенно…
   В тот вечер Брат взял мандолину, и его красивый, уже окрепший голос вознес под своды нашего замка новую балладу:

     Улягутся ветры морские,
     Придет долгожданный покой,
     Уеду я в страны чужие,
     Но сердце оставлю с тобой.
     Пройду я по многим дорогам,
     Их в жизни моей и не счесть,
     Привык я к штормам и тревогам,
     То – моря безумная месть…
     Я видел слепящие грозы,
     Огромный, девятый вал…
     Казалось, и жить уже поздно,
     Но ради тебя выживал.
     Хотела морская пучина
     Меня захлестнуть для себя.
     Не знала, седая, – мужчина
     Любил ее меньше тебя…
     А ночью на вахте далекой
     Я тихо с надеждой молюсь,
     Бывает мне так одиноко,
     И так за тебя я боюсь.
     Мне кажется, целую вечность
     Стучит в твои окна прибой.
     Пускай я уйду в бесконечность,
     Но сердце оставлю с тобой…
     Я знаю, и в ночь, в непогоду
     Ты ждешь долгий вздох ревуна…
     Нам так предназначено Богом,
     Любовь нам в разлуках дана…

   Потом Брат неожиданно отложил мандолину и спросил Одиссея:
   – Отец, а почему так кричат альбатросы, когда суда возвращаются домой?
   – Это очень грустная история, дети, – Одиссей закурил трубку и, помолчав немного, начал свой рассказ.

   – Моряки не живут без моря. Их манит Вздох Океана, они не могут не отозваться на его зов. Это в крови у всех Странников и Пилигримов. В море они тоскуют по берегу, семье, любимым… Вернувшись домой, они тоскуют по морю. Таков извечный Закон Странствий, созданный Богом для Пилигримов. Океан очень ревниво относится к своим Странникам, многие из них безвременно уходят в его пучину… Но и тогда Океан не отпускает душу моряка, он помещает ее в тело сильной белокрылой птицы – альбатроса.
   И начинает альбатрос кружить над морем, пытаясь вспомнить дорогу домой. Где ждут его любимые… Но не может птица вспомнить лоции, отыскать правильный курс. Кричит альбатрос от боли, летит за подвернувшимися судами, спрашивает дорогу домой. Только не понимают моряки языка своих бывших друзей и не могут помочь им. Мечутся альбатросы, дрейфуют в небесах над океанами, ищут свою Итаку. И не находят… – Одиссей замолчал.
   – Па, и что? – я не выдержала. – Они никогда не находят тех, кого потеряли??
   – Ну что ты, Принцесса, – широко улыбнулся Одиссей, – океан многое может сделать с душой моряка, но и он не всевластен. Когда истекает срок, отпущенный Богом, душа моряка покидает тело альбатроса, и летит к Богу, где обретает покой и потерянных любимых…
   – Но это же так долго! – в унисон с Братом воскликнули мы.
   – Нет, мои хорошие, – это ничто в сравнении с будущей вечностью…

   А потом Одиссей не вернулся из странствия…

   Пенелопа, до этого многие годы провожавшая и встречавшая Одиссея, сразу как-то постарела, даже голос ревуна теперь изменился, ревун словно стонал от боли.
   Над замком кружили альбатросы, огромные волны бились о прибрежные скалы выступающего мыса. А где-то в неведомом далёко, в теле сильного альбатроса, Одиссей искал дорогу домой…

   Течение лет изменилось, в один из ветреных осенних дней Пенелопа выдала меня замуж. Заранее зная, что Пенелопа давно не в себе от горя, и поступки ее неправильны, я все же согласилась, чтобы не травмировать ее осознанием своего безумия… Чуть позже мой уже взрослый Брат услышал зов… Океан позвал его, так же как когда-то Одиссея. Брат развернул парус на старом фрегате отца, и быстрое морское течение увлекло нового Пилигрима в Мир Стихий…
   Брат вернулся через несколько оборотов Земли вокруг Солнца, казалось, Пенелопа только и ждала этого момента. Она обнимала сына и шептала:
   – Ты вернулся, сынок, ты сумел вернуться, сын Одиссея, значит, ты всегда будешь возвращаться, мой храбрый Пилигрим…
   А потом Пенелопа ушла к Богу. Легко, ускользающим облачком…

   Я стояла на большом каменном балконе и плакала беззвучно, про себя, когда совсем неожиданно огромный альбатрос сел на каменные перила рядом со мной. Его голова смешно повернулась, и альбатрос, замерев в неудобной позе, стал меня разглядывать.
   – Как не стыдно подглядывать, – отчитала я птицу, зная, что альбатрос сейчас улетит.
   Но не тут-то было. Птица распахнула большие сильные крылья, забила ими в воздухе, но не улетела, а закричала, что-то вопросительное…
   – А, – догадалась я, – ты тоже услышал, что Пенелопа ушла от нас…
   В ответ альбатрос закричал, громко, обиженно, с болью…
   – Ты знал ее? – удивилась я.
   Но альбатрос промолчал, лишь неуклюже придвинулся ко мне и застыл, как камень. Вошел Брат с моим сыном на руках, но птица не двинулась. Брат стал по другую сторону от альбатроса, а малыш, увидев огромную белую птицу, захлопал в ладоши и четко сказал:
   – Одиссей!!!
   Мы с Братом переглянулись, а альбатрос, чуть склонившись к ребенку, что-то нежно закурлыкал…
   Утром под стенами нашего замка Брат нашел тело мертвого альбатроса, прилетавшего вчера. По морскому обычаю он похоронил альбатроса в море, как моряка.
   – Надо же, – в глазах Брата стояли слёзы, – он-таки нашел дорогу домой. Без лоций…
   – Нашел, – отозвалась я, – нашел, чтобы уйти с Пенелопой…

   – А почему мы не странствуем, мам? – спросил мой сын, когда я замолчала.
   – Ты еще очень мал, да и твой отец не из рода Пилигримов…
   – А ты? – не унимался малыш.
   – Я… Мне не положено, – растерялась я.
   – Но дядя же слышит зов?
   – Да, конечно, – оставалось лишь согласиться. – Мне он также мерещится, иногда… Когда я скучаю по Итаке.
   – Там твой Дом? – спросил сын.
   Я кивнула, соглашаясь.
   – Тогда поплыли в Итаку?
   – Ты хоть представляешь, что говоришь? – я рассмеялась, но невесело…

   Утром мы развернули парус. Белое крыло совсем старинного фрегата моментально наполнилось морским воздухом, толкая судно вперед…
   – Как же всё просто, – прошептала я, – надо только поднять парус…
   – Мы возвращаемся в Итаку! – малыш радостно носился по палубе. – Мы возвращаемся домой!! Я тоже буду Пилигримом!
   Я поймала свое неугомонное чадо, последний раз указав рукой на удаляющийся серый замок его отца.
   – Никогда не забывай своих истоков, – прокричала я сквозь порывистый морской ветер и брызги… – Когда-нибудь ты захочешь вернуться сюда, чтобы снова уйти по первому зову… Только никогда не забывай! Ты слышишь меня, сын, никогда не забывай…

Куриный Бог

   Это был сокрушительный удар. Удар, нанесенный именно в тот момент, когда его не ожидаешь, когда он абсолютно недопустим…

   Еще вчера с утра грохот весеннего ветра, перемешивающийся с шумом волн, обрушивающихся на серые скалы недалеко от дома, сильно раздражал, хотелось лета, его скорейшего прихода, теплой, ленивой поры. Строились и рисовались в голове планы на будущее, четко, наконец, стала видна дорога к цели, жизнь выравнивалась, набирала обороты, стремительно неслась вперед.

   Неслась так, как может нестись лишь на пороге тридцатилетия, когда осознал, нашел, достигнул, и остается только совершить бросок, чтобы получить желаемый результат, окончательно закрепляющий за тобой право на счастливое и спокойное существование. Только все это было вчера… С утра по-прежнему мелкие и неприятные ощущения бередили мозг и тело, но не мешали жить. А в полдень три человека в белых халатах вынесли ошеломляющий вердикт. Приговор, который не отсрочишь, и не заменишь другим наказанием…

   Итак, это была последняя весна, и Арина давала себе в этом полный отчет, мало того, она не паниковала, потому что паникой не поможешь, а только сократишь свой небольшой срок. Поэтому сегодня прибрежные по-весеннему штормовые волны и сильные порывы ветра казались манной небесной, хотелось побольше набрать в грудь этого чудесного морского воздуха, с запахом кипарисов.

   Как же так получилось? Почему все это случилось? Тогда тоже был ветер, сильный, но с запахом какой-то тайны, чего-то неведомого, свойственного только детству. Крики белых альбатросов и чаек под беспечными голубыми небесами. Отец, большой и сильный, несгибаемой воли человек, мать, ассоциирующаяся теперь с облаками, чувство семьи, защиты, крепкого заслона.

   Болезнь тогда подкралась незаметно, из-за угла, когда ее никто не ожидал в их маленькой благополучной семье. Ах, если бы знать тогда, что это только начало. Может быть, можно было бы что-то сделать… Но эпидемия, косившая налево и направо людей, уносила их жизни, превращая жизнь близких в вечный замкнутый круг страданий. Арине тогда повезло, она выжила. Никто и не ожидал, что она выживет, пройдя через клиническую смерть и нирвану реанимации. Мир изменился после болезни, мозг перестал жить по правилам здоровья, принося боль и страдания. Но постепенно жизнь вошла в прежнюю колею, наступила ремиссия, и кошмары происшедшего стали отпускать. Маленькая семья, состоящая из родителей и двух детей, вновь шла благополучным курсом вперед. Пока опять не грянул гром. Не стало отца – молодой и сильный, он безвременно ушел к Богу, оставив семью. Тогда Арина возненавидела ядерные обороты вооружения, которые набирали практически все страны, стремящиеся показать свои железные шипы; ей также стали претить бескрайние океанские мили, которые бороздили маленькие траулеры, один из которых однажды увез отца на верную гибель. Младший брат же, наоборот, верил, что в будущем он тоже снимется с якоря, чтобы доказать что-то свое вечно недовольному океану. Так или иначе, но разрушенная семья продолжала двигаться дальше… Мать постарела мгновенно, жила чисто механически, чтобы растить детей. Ее не стало ровно через десять лет после смерти отца. Она вырастила своих детей. Помогла Арине сопротивляться всеми силами против неожиданно проснувшейся болезни, когда та ждала запрещенного для нее врачами малыша… Так маленькая лодка некогда счастливой семьи пошла ко дну, выбросив на поверхность океана лишь брата и сестру да еще нового человечка, не дающего забыть, что движение вперед необходимо, так как теперь есть он. И снова жизнь закружила, разводя пути-дороги в разные стороны. Брат остался верен слову и ушел на зов океана, Арина занималась наукой, той самой, которую так любил отец и всегда жалел, что пришлось променять ее храм на море. Постепенно жизнь налаживалась, набирая обороты и скорость. И если она не ладилась на личном фронте, то малыш являлся лучшим доказательством цены жизни… Пока все не изменилось…

   Срок, отпущенный врачами и ремиссией, неожиданно кончился, началось активное прогрессирование болезни, а это означало единственное – конец.

   Утром Арина еще раз попыталась поговорить с мужем о надвигающейся катастрофе, но ничего, кроме обычного раздражения, в ответ не получила. Человек, с которым она когда-то связала судьбу, остался глух и слеп к вопросу о ее жизни и смерти. Брат был далеко, да и не хотелось травмировать его опять, когда его собственная судьба только начинала складываться и расцветать, как февральский миндаль в период оттепели. Смерти Арина не боялась, она достаточно насмотрелась на нее, чтобы принять ее как нормальное явление, время от времени возникающее во Вселенной. Она боялась за малыша. Ее собственная семья совсем не походила на тот белый парусник, который построили ее родители, с которого она родом. Арина ясно осознавала, что ее муж не будет сильно убиваться и тосковать, и малыш может оказаться камнем преткновения в его будущей личной жизни. Осознавала и боялась за ребенка.

   И теперь, сидя на берегу бурлящего моря, она всматривалась в даль, напряженно и долго думая, как поступить правильно, чтобы ребенок рос счастливым и любимым тогда, когда ее не будет… Как? Кто будет любить ее малыша? Кому он будет нужен, одинокий и заброшенный на этой Земле?

   Арина наклонилась и, подняв маленький округлый камешек со сквозной дырочкой, или попросту «куриный божок», зашвырнула его далеко в море, как в детстве, на счастье. Камешек плюхнулся о воду и скрылся в пене накатывающей волны.

   – Не помешаю? – совсем рядом раздался тихий, почти шепчущий голос.
   Арина обернулась, около нее стоял невысокий старик в полинялой тельняшке и старой кожаной куртке, джинсы, туфли. «Старый моряк», – про себя подумала Арина и улыбнулась.
   – Не помешаете, – ответила она.
   – Так что вы решили? – опять заговорил старик, – а то мы все ждем вашего решения, понимаете ли.
   – Вы о чем? – не поняла Арина.
   – Как о чем… О ком? О вашем сыне, – теперь удивлялся старик, – вы решили, что будет с ребенком?
   – Вы кто? – Арина не «въезжала» в ситуацию.
   – Я? Морской Дух, – засмеялся старик, – я думал, вы поняли, – Дух Моря.
   – Да… – Арина с опаской поглядела на присевшего рядом незнакомца. Может уже совсем с головой плохо?
   – Да нет, – перебил ее мысли старик, – пока с головой еще терпимо, но думать надо…
   – Да что я могу придумать… – проговорила Арина, – я же не чародей.
   – А я в некотором смысле, – вставил Старик, – только вот от болезни излечить вас не могу, не морская она…
   – Тогда чего вас все так интересует? – не понимала Арина.
   – Я могу исполнить одно ваше желание, – сказал Дух, – но, правда, связанное с морем…
   – Вот как… – Арина вскинула брови, – прямо любое??
   – Конечно, – кивнул Старик.
   – Тогда перенесите меня на траулер отца, на тринадцать лет назад, – Арина улыбалась, – до того момента, когда судно натолкнется на радиоактивные отходы!
   – Пожалуйста, – Старик сделал указующий жест в сторону моря, и Арина непроизвольно последовала взглядом за его рукой.

   Ничего, как и прежде бушующее море. Арина оглянулась на «шутника», но того и след простыл… Мало того, она стояла на палубе какого-то судна. «Не может быть!!!» – пронеслось в голове Арины. Она сделала шаг в сторону по палубе, когда дверца в корабельной надстройке открылась и показался человек. Зябко ежась, он закутался в теплую вязаную кофту, пряча руки. Над Атлантикой занималось раннее-раннее утро. Арина внимательно вгляделась в человека и охнула, это был отец. Отец, услышав возглас, повернулся в сторону Арины, его брови удивленно поползли вверх.

   – Вы как здесь оказались? – спросил он.
   – Пап, это я, Арина…
   – Арина? – не понимая, повторил отец, – моя Ариша далеко дома, и ей четырнадцать лет.
   – Я Арина, папа, – прошептала Арина, – и я сейчас все объясню…

   Морские брызги то и дело окатывали палубу корабля, пока Арина разговаривала с отцом. Вначале, не поверив ни единому слову незнакомки, отец отрицал все сказанное Ариной, но позже, вглядываясь в нее, с удивлением обнаруживал удивительное сходство со своим отражением в зеркале; жесты, слова, манера говорить и держаться – все принадлежало его дочери. Факты из жизни их семьи, изложенные Ариной, окончательно убедили отца, что перед ним его дочь. В довершение, словно что-то забыв, Ариша хлопнула себя по лбу кончиками пальцев, как это всегда делала мать, и достала из заднего кармана джинсов кошелек, развернула его и показала все еще недоумевающему отцу вставленную за прозрачной пленкой фотографию. На ней были брат и сын Арины. Отец ухватился за фотографию, всматриваясь в знакомо-незнакомые лица.
   – Сын? – сам себя спросил он, – а это что за малыш?
   – Это твой внук, папа, – ответила Арина, – твоя копия в миниатюре…
   – Вы все похожи на меня, – опять сам себе сказал отец, не отрывая взгляд от фотографии, – а можно я ее возьму?
   – Конечно, что ты спрашиваешь, – удивилась Арина, – это же из нашего фотоальбома…
   – Значит вот какие у нас дела, доча… – неожиданно вздохнул отец.

   В тот день маленький траулер неожиданно сменил курс на юг, оставляя в противоположной стороне смертельный груз не затонувших контейнеров с радиоактивными отходами, который в какой-то теперь уже не наступившей реальности нежданно должен был вытащить на борт рыболовецкий трал…

   Арина пришла в себя в маленькой незнакомой комнате с высоченным подвесным потолком. Напрягая память и чувствуя тупую, тянущую к подушке непреодолимую боль, она внезапно узнала это место. Она находилась в своей комнате, в старой квартире, которую, когда заболела мама, пришлось продать, в попытке ее спасти. Они тогда перебрались в маленькую квартирку из двух комнаток, но маме ничего не помогло… Так что она здесь делает? Дверь открылась, и в комнату вошла встревоженная мать:
   – Доца, тебе полегче? – по-прежнему, как в детстве, меняя «доча» на «доца», встревоженно спросила мать.
   – Мама, – прошептала Арина, – пора бы научиться прятать свои эмоции, – они у тебя на лице. Я умерла?
   – Не говори ерунды, Арина! – мать опять занервничала, – с какой стати? Мы еще выберемся с тобою и всем покажем.
   – Ага, – улыбнулась Арина, – головная боль мешала говорить, тело не слушалось, – я брежу.
   – Ты очень здраво рассуждаешь, – ответила мать.
   – Ты умерла, – перебила ее Арина, – четыре года назад, значит правда, что перед смертью мерещатся покойники…
   – Какие покойники?!! – мать была в ужасе. – Я сейчас позову отца, что-то не так. Надо срочно…

   Она не договорила, скрывшись в дверном проеме. Через минуту в двери показалась любопытная мордашка сына, он, улыбаясь, кинулся к Арине.
   – Мой золотой, – Арина с трудом обняла сына, – а где папа? И ты больше никого не видел… здесь… в этом доме?
   – Деда не пускает папу к нам, – деда очень сердитый!
   – Кто? – не поняла Арина.
   – Деда, мам, деда, – повторил малыш, улыбаясь.
   Арина закрыла глаза и тяжело вздохнула, значит происходящее не бред. Какие-то скачки во времени, устроенные Морским Куриным Богом? Получается, что траулер сменил курс и это уберегло их семью… Тогда должно быть другое прошлое, которое она почему-то не помнит…

   – Арина! – тихо позвал чей-то голос. Она открыла глаза, у кровати стоял Морской Дух в том же, что и на берегу, обличии и разводил руки в стороны, – издержки производства, понимаешь?
   – Что? – одними губами проговорила Арина.
   – Память… – пояснял тем временем Куриный Бог, – к сожалению, память заменить не удается, там у тебя и так путаница. Ты уж смирись как-нибудь с этим, а?
   – Ну что ж… – прошептала Арина и улыбнулась, – а отец?
   – С ним все в порядке, – улыбнулся Дух, – он ничего не помнит!
   – Какой странный у тебя порядок, Дух, – уже с закрытыми глазами ответила Арина.

   – Доца! – тихо позвала мать, и Арина открыла глаза.
   Рядом с кроватью стояли родители, оба живые и здоровые, чуть поодаль, в кресле, расположился Куриный Бог, увлеченно читающий какой-то журнал. Родители его не видели. Арина облегченно вздохнула:
   – Ну вот и славно, – прошептала она, морщась от боли, – теперь я умру совершенно спокойно.
   Вновь появился малыш и повис на руке деда, тот механически поднял его на руки.

   – Арина, – голос отца был твердым и уверенным, таким, каким она его помнила в детстве. – ты можешь сказать мне, что было вчера, или сегодня утром?
   – Нет, папа, – Арина попыталась качнуть головой, но малейшее движение вызывало резкую головную боль.
   – Не двигай головой, – спокойно сказал отец, – вчера тебе сделали последний укол, поэтому болит голова, через пару дней пройдет. Мы идем на поправку.
   – Ничего не помнит! – всхлипнула мать, но отец сердито взглянул на нее: – Вспомнит. Побочные эффекты. Главное, все позади.
   – На поправку? Позади? – Арина ухмыльнулась. – Пап, что за бред ты несешь?
   – Ты как разговариваешь с отцом? – ахнула мать.
   – Ах, да… – Арина улыбалась, – пап, прости, я забыла. Нахваталась всякого по такой жизни. Какая поправка? Даже вон Куриный Бог смеется.

   Куриный Бог, или Морской Дух, был явно в приподнятом настроении и чему-то улыбался в своем кресле.
   – Ариша, – тихо, с расстановкой сказал отец, – послушай, все действительно в порядке, ты идешь на поправку. Только вот насчет… – отец глянул на внука, довольно сидевшего у него на руках, видно было, что он подбирал слова, – насчет твоего замужества мы поговорим серьезно, когда тебе станет лучше. Я запрещаю впредь решать такие вещи в мое отсутствие, да к тому же я уже больше никуда не уйду.
   – Ты оставляешь море? – удивилась Арина, постепенно свыкаясь с неожиданным появлением родителей, – ты разве сможешь, пап?
   – Я смогу, – ответил отец, – за меня твой брат по океану ходит. Так что мы с тобой становимся оседлыми, и без моего разрешения из этого дома больше никуда не уходим, договорились?
   – Лады! – ответила Арина, – уболтали.
   – Да где ты нахваталась этих слов? – удивился отец, с упреком глядя на растерянную мать.
   – Больше не буду, – прошептала Арина, – я все время забываю… Неужели мне действительно можно помочь?
   – Что-то мы с мамой тебя не понимаем, доча, – нахмурился отец и, взяв внука за ручку, сказал ему: – А ну-ка, скажи маме правду!
   – Мама, мы тебя любим, – заулыбался сын.
   – Мы тебя любим, – повторил за ним отец, – мы одна семья, как вообще можно сомневаться и думать, что что-то случится, когда есть семья??? Наш парусник непотопляем, доча…
   А сидящий в кресле Морской Дух опять развел руки, и словно соглашаясь с отцом, кивнул Арине.

Камасутра для осьминогов

   Мир невообразим и сложен. Если бы Вы были Богом, то, наверное, оценили бы его разнообразие и красоту, но в попытке понять противоречия мира запутались бы, возлюбили мир таким, как есть, и по праву стали бы святым… Боги не бездействуют, Они ПЫТАЮТСЯ ПОНЯТЬ.

   Два молодых демиурга заступили на суточное дежурство в наблюдательной лаборатории «Седьмое небо». Красавица Грация и ее напарник Гордей были архангелами высшего сословия, приближенного к Богам. Сегодня они дежурили вдвоем, внимательно всматриваясь в широкие экраны перед собой, где двигались различные картинки с видами Земли. Дежурство обещало быть обычным, спокойным, может даже скучным…

   Светлое, земное, июльское утро казалось на редкость тихим и нежным. Море еще не проснулось, о чем ясно говорили ровный штиль и отсутствие перешептывающихся волн. Маленький морской Конек, подплывший к берегу, с удивлением и любопытством рассматривал большой сонный город вдали, видимый ему, если высоко подпрыгнуть. «Какие странные эти люди», – думал Конек, без устали выскакивая на поверхность воды, в ореоле прозрачных брызг. Следующим, что его заинтересовало, было некое движение у кромки моря. Высоко и часто прыгая, Конек заметил двух людей, севших на берегу. Люди общались. Не так, как рыбы, животные, или даже птицы, не телепатически. Они всегда использовали звуки, меняли тембр и тональность, пользовались сложнейшей техникой общения, и никак не хотели «пожалеть» свой большой мозг, избавив его при помощи телепатии от лишней нагрузки. Конек их не понимал в этом отношении, но прыгать перестал, и подплыл ближе к берегу, подслушать…
   Сидевшие на берегу мальчишки весело болтали ногами в воде, чем ужасно разволновали Конька, и рассказывали друг другу не смешные, на взгляд морского обитателя, истории, которые они называли анекдотами.
   – А знаешь, почему камбала плоская? – спросил один мальчик другого, чем насторожил Конька.
   – Не-ее-а! – ответил ему второй, – почему?
   – Потому, что кит, воспылав к ней страстью, упал на нее!
   – Ага! – рассмеялся второй мальчик, – а рак все видел и у него глаза повылазили!!!
   Мальчишки захохотали, но им было невдомек, что вместе с ними смеется морской Конек. Конек заходился от беззвучного смеха, больше напоминавшего безудержное ликование души. Он переворачивался, кувыркался в воде, и маленькие фонтанчики то и дело появлялись вокруг его крохотного сотрясающегося тельца…
   А в это время, где-то чуть поодаль, в нескольких сотнях миль, в морской глубине, среди цветущих кораллов и пышных зарослей летних водорослей всех цветов радуги, беседовали двое. Огромный голубой и очень известный «всему» миру Ученый Кит Фар вел философский спор со своим давним оппонентом, не менее известной, и тоже Ученой Камбалой Уф. Кит и Камбала обсуждали новодоставленную в океан дельфинами теорию видов Дарвина.
   – Вне всякого сомнения этот человек заблуждался, – передал спокойный мысленный сигнал Фар маленькой Камбале.
   – Отчего же? – возразила Камбала, – весьма вероятно, что вы, любезный, достигли таких невероятных размеров, начав с маленькой незаметной рыбешки!
   – Уж не хотите ли вы сказать, дорогая Уф, что наш славный могучий род начался с таких, как вы?
   – А почему и нет? – уперлась Камбала.
   – Кит всегда был Китом! – возразил Фар. – Дарвин ошибся, или мы не поняли его.
   – А по-моему, он прав, – Камбала агрессивно заколыхала плавниками, – вы, Киты, сильно высокого мнения о своих размерах!
   – По-вашему я, Камбала, – переросток?!? – разозлился Кит.
   – Не спорьте, – вмешался молчавший до этого научный советник Кита, морской Рачок Оа, вылезая из раковины, приросшей к громадной голове Фара, – как Кит может быть Камбалой, так и Камбала может быть Китом!
   – Что?!!! – в унисон возмутились Фар и Уф.
   – Я – переросшая Камбала? – от гнева Кит стал синим, словно был хамелеоном.
   – Это я – иссохший Кит?!! Заторможенная и недоразвитая рыба???!!!? – ахнула Камбала.
   – Ну, это предположение, господа! – от ужаса глаза Рачка вылезли еще больше…

   – Н-да! – Грация слушала подводный спор, – эдак они далеко зайдут…
   – Не думаю, – отозвался Гордей. – Скорее всего, просто расплывутся в разные стороны.

   В океане же, еще несколькими милями южнее, старый осьминог Учитель Хлюст вел обычные занятия в высшей школе для подводных обитателей. Тема сегодня не была простой, но не обсуждалась так бурно, как у Кита и Камбалы.
   – …Изобретя гайологию, науку, в которой человечество попыталось объединить весь окружающий мир, люди, как обычно из-за излишней самоуверенности, даже не попытались опросить другие разумные виды, обитающие на Земле, кроме них. Мы для них неразумны!!
   В подводной аудитории почувствовалось смешливое ликование студентов.
   – Мало того, – продолжал Учитель Хлюст, поднимая одно щупальце и испуская мощную энергетическую волну, мгновенно утихомирившую всю аудиторию, – мало того, человечество даже не знает о возможностях своего огромного мозга. Используя громоздкую, неудобную речь и несколько процентов мыслительных процессов… А их попытки изучить живую природу, чтобы найти Панацею!! Просто смешно, как они пытаются найти средство от старости и болезни, а сами не обращают внимание на вечное – на Воду и Великий Космос, в коих дремлет эта тайна. Или, выбившись из сил от времени, что только не придумывают, дабы восстановить потенцию! Спросили бы кур, они бы рассказали, что самый сексуальный генный набор у петуха, да, Великий Океан, этих птиц некогда даже пришлось изводить, куры не выдерживали напора. Но разве люди станут разглагольствовать с курами о генетике?
   Неожиданно Учитель Хлюст прервался появлением опоздавшего. Его студент – Морской Конек явился не точно с океаническим течением, а значительно позже, да к тому же его прямо-таки корчило от смеха.
   – Не поделитесь ли с нами, молодое существо, над чем вы так смеетесь?
   – Сейчас… сейчас… – послал прерывистый ответ Конек.

   – Если бы я была Коньком, – заметила Грация, – то я бы помалкивала!
   «Хлюст такой напыщенный и непредвзятый только на первый взгляд», – про себя додумала Грация…
   – Только ты не Морской Конек, – рассмеялся Гордей.
   В то же время, сильно обидевшись на Камбалу, Голубой Кит Фар всплыл на поверхность океана, где и лежал, обиженно фыркая и ругая про себя ересь человека по имени Дарвин. В небе над ним красивым клином летели журавли. Фар залюбовался полетом, на время забыв про обиду, когда неожиданно одна из птиц, до этого летевшая впереди остальных, стала медленно падать, пытаясь планировать кругами по мере возможностей раненых крыльев. Изловчившись, Фар развернулся в море так, что журавль упал не в воду, а на его большую гладкую голову. Немного отлежавшись, Журавлиный Вождь Арки попытался поднять голову.
   – Ты ранен? – настороженно спросил Фар.
   – Я стал невнимателен от старости, – пожаловался Арки, с тоской наблюдая за улетающей стаей с новым заменившим его Вожаком.
   – Что так? – настаивал Фар.
   – Передавал сигнал молодежи о новом маневре, чуть отвлекся на одного недотепу, и влетел в «жесткую зону».
   – «Жесткую зону»? – не понял Фар.
   – Да, это силовые поля-аннигиляторы, вдоль путей миграций, – пояснил Арки, – ошибешься – сгорел.
   – Да-аа! – задумался Фар, – в океане тоже есть «мертвые течения», сбился с пути, и все – ты покойник.
   – То-то и оно, – сокрушался журавль, – понаставили везде маяков, пока сигнал каждого услышишь, весь в сплошной приемник превратишься, а когда так сосредоточен, то и жди подвоха…
   – И что же мне с тобой делать? – спросил Кит, – может, я тебя на какой корабль перекину к людям? Журавль у них священная птица, не съедят, помогут. А там оклемаешься, да по-новому жизнь наладишь?
   – Ну… может быть…
   – Гордей! – Грация всплеснула руками, – а почему, действительно, столько маяков? Нельзя все заменить единой системой?
   – Сейчас свяжусь с дежурной лабораторией, узнаем, – ответил Гордей…

   Санька висел за бортом «Аргонавта» и внимательно, любовно выводил сварочный шов. Самое нудное дело – ремонт судна во время перехода. Но море и есть море, случается всякое. До гладкой поверхности океана было метра полтора, но не это беспокоило Саньку. Большая стая моржей окружила стоящее суденышко и внимательно, высунув громадные усатые морды, они наблюдали за Санькой. «Сварку изучают, что ли?» – подумал Саня. А затем откинул сварочный шлем, повернулся к моржам. Самый крупный и, наверное, самый главный морж, как решил Санька, подплыл очень близко и блестящими черными глазами разглядывал висевшего за бортом моряка. Санька хмыкнул, и, сам не зная от чего, громко проревел, как Кинг-Конг, в сторону моржа. Реакция предводителя не замедлила себя ждать: раскрыв свою здоровенную пасть, морж так зычно рявкнул в ответ, что Санька, как таракан, молниеносно взобрался по отвесному борту на палубу, прихватив все свое оборудование. Сейчас ревели уже все моржи, и старый капитан-австриец, наблюдавший за происходящим, не выдержал «сумасшедшего хора» и вылетел на палубу, где уже собрались остальные шесть человек экипажа.
   – Скажи им, чтобы замолчали! – крикнул капитан.
   – Как? – не понял Санька.
   – Так же, как устроил этот хор!
   Санька задумался, и затем во всю силу заорал на моржей:
   – Молча-а-а-ааать!!!!!
   Как по команде моржи замерли и благоговейно уставились на Саньку. Слышались лишь тихий плеск и далекий плач альбатросов.
   – Че это они? – не понял Санька.
   – Молодец! – капитан похлопал Саньку по плечу, – из тебя выйдет отличный капитан…
   И в тот же миг из-за кормы выплыл огромный Голубой Кит, растолкавший моржей; он сильно ударил хвостом по воде, окатывая моряков морской водой, как из ушата. Тут же на палубу влетел пушистый растрепанный комок, оказавшийся журавлем.
   – Откуда он? – удивился капитан, – наверное, кит подарил его нам… А журавля я поручаю тебе, Шура.
   – Ну что ж, большая камбала-переросток, спасибо за подарок, – подтверждая теорию Дарвина, погрозил Киту Фару Шурик, – сам не съел, так подарил нам!

   Но обиженный Голубой Кит уже медленно погружался в глубину, униженный и оскорбленный.
   В пучине среди подводных красот Фар столкнулся с Учителем Хлюстом. Осьминога трясло от смеха.
   – Что с вами, Хлюст? – спросил Кит.
   – Нет, Фар, вы бы только слышали, что мне рассказал один из моих учеников!
   – И что же, Хлюст?
   – Только не обижайтесь, Фар, – осьминог щупальцами погладил голову Фара, окутывая ее теплой успокаивающей энергией, – эту историю он услышал где-то на берегу от людей…
   – От людей? – насторожился Голубой Кит. – Что они говорили на этот раз?
   И Учитель Хлюст рассказал ему историю о Ките, Камбале и Раке.
   – Я протестую! – закричал выбравшийся из раковины Рак Оа, но ставший опять насыщенно-синим Кит уже плыл прочь от смеющегося Хлюста и всей этой эволюционной теории видов!! Жизнь утратила смысл.

   – Бог мой! – воскликнула Грация, – Гордей, Киты такие ранимые, они так склонны к суициду! Что же делать… Фар обязательно расскажет все другим Китам, и они… они опять начнут выбрасываться на берег, чтобы умереть! Их так мало… Они такие красивые… – и Грация кинулась к Гордею, зарыдав у него на груди.
   – Значит, надо действовать, – Гордей успокаивающе погладил Грацию по светлым волосам, – придется тебе лететь к тому парню с корабля, которого так неожиданно послушали моржи, и уговорить его побеседовать с Китом…
   – Я? Я не справлюсь, Гордей, – прошептала Грация.
   – Справишься! – улыбнулся Гордей, – я сейчас слежу за переустановкой маяков и демонтажом старых.
   – Так ты все-таки поменял маяки?
   – Да, милая.
   – Это будет маяк с широким спектром действий для всех-всех? – не унималась Грация.
   – Конечно, с самым широким, мы его даже назовем «Ширь», – Гордей обнял Грацию. – А теперь иди, спасай Китов, я верю в тебя, все получится.
   – Ты такой благородный и добрый, Гордей! – улыбнулась Грация.
   – Просто я люблю тебя…
   – А чего же ты молчал столько веков?..

   Санька подружился с журавлем, ему даже пришла какая-то мысль, что журавля зовут Арки, он так его и окрестил. Арки уже не сможет летать, как раньше, он болен и стар. Мозоли под его крыльями от дальних перелетов были размером с кулак и кровоточили. Не зная, как поступить, Санька все же решил просто обработать раны Арки, а затем забинтовал журавля, как смог.
   – Вот, теперь ты будешь не летать, а плавать, – сообщил Санька журавлю, – будешь первым корабельным журавлем…
   – Очень интересная мысль, – раздался мелодичный голос, – а то что ни моряк, то обязательно с попугаем, теперь будет моряк с журавлем.
   Перед Санькой предстала прекрасная юная дива с белокурыми волосами и головокружительной улыбкой. Шурик отчего-то покраснел.
   – Не смущайся, – пропела дива, – я обычный ангел, меня зовут Грация, и у нас с тобой много дел.
   – Ангел? – Санька недоверчиво поискал глазами нимб и крылья…
   – Ну, считай, что крылья в стирке и нимб на зарядке, – рассмеялась Грация, – так вы шутите?
   – Кажется…
   – Слушай, Шура, что я сейчас тебе расскажу, – начала Грация, – однажды ты обидел одного очень Ученого Голубого Кита…

   Ровно в четыре утра по местному времени Санька, по настоянию Грации, втихаря спустил шлюпку на воду, прихватив радиотелефон и Арки. В этом квадрате должен был сейчас находиться обиженный Фар, который повел полтора десятка своих сородичей выбрасываться на сушу, чтобы забыться в вечном сне от никчемной жизни. Но кит не появлялся. Арки тоже вел себя беспокойно, и как он будет выступать в качестве посредника, Санька не представлял, но Грация была убедительна. Прошло еще полчаса, а Фар не объявлялся. Зато появились моржи, они окружили шлюпку и преданными, умильными глазами смотрели на Саньку. «Может в прошлой жизни я был моржом?» – решил моряк.
   – Ну и чего столпились? – спросил он вслух. – Лучше бы позвали мне кита по имени Фар!
   Головы моржей незамедлительно скрылись под водой.
   «О-бал-деть!»
   Еще минут через семь вода стала пениться и бурлить, и рядом с носом лодки появилась голова Фара.
   – Зачем он звал меня, Арки? – спросил Фар журавля.
   – Человек хочет поговорить с тобой, – ответил Арки, но видя, как Санька, напрягаясь, жестикулирует киту и что-то говорит, добавил, – только не может, как я понимаю.
   – Расслабься, – Фар перевел взгляд на Саньку, а тот ошарашенно ухватился за свою голову, в которую лились слова кита, – представь, что-то, о чем ты думаешь, происходит и в моей голове, те же мысли, те же слова…
   – Я попробую, – ответил Санька, – попробую…
   – Вот и славно! – ответил Кит, довольный своим «учительством», – так что ты хотел от меня, человек?
   – Не надо бросаться на сушу… это самоубийство, грех!
   – Самоубийство – наибольшее проявление желания жить! – парировал Фар.
   – Все равно, – заупрямился моряк, – Киты – одни из самых красивых… живых существ на Земле! А голубых Китов так мало!
   – И тем не менее Дарвин унизил меня до размеров камбалы, я услышал историю про Кита, Камбалу и Рака, да и ты заявил, что я ем журавлей…
   – Это не так! – в сердцах заговорил Санька, – Дарвин написал релятивистскую теорию, но там не упоминаются киты!! Есть масса анекдотов про людей!! И… и киты питаются планктоном…
   Фар задумался.
   – А что написал Дарвин? – неожиданно спросил он.
   – Дарвин? – Санька задумался, – что человек произошел от обезьяны, кажется…
   – От обезьяны?!!!?? – казалось началось «моретрясение», полтора десятка китов переворачивались от смеха, кувыркались и ныряли.
   Подошедший «Аргонавт» выкинул якорь, потому что к Санькиной шлюпке было бесполезно подбираться. Огромные голубые киты, казалось, заполонили весь океан.
   – От обезьяны! – смеялся Фар, – надо же, как глуп Дарвин! Всем известно, что люди когда-то давно вышли на сушу из моря, и произошли от китов…!!!
   – Да? – удивился Санька, цепляясь одной рукой за бортик расшатавшейся шлюпки, а другой прижимая к себе Арки. Наконец лодка не выдержала и перевернулась.
   Думая, что мощные водовороты, создаваемые китами, сейчас затянут его в глубину к гибели, Санька изумился, когда понял, что сидит на спине смеющегося Фара, плывущего к судну.
   – Надо же! – веселился Кит, – Из-за такой глупости так расстроиться! И Камбала тоже хороша! Завидует, как все самки… может, действительно невзначай шлепнуться на нее?
   – Ты что, с ума сошел? – из раковины вылез Оа с вытаращенными глазами. От подобного зрелища с Санькой чуть не случился обморок. – Лучше поплыли за планктоном, сезон уже…
   – Я вам не мешаю? – культурно поинтересовался моряк.
   – Нет! – Кит Фар мощно ударил хвостом, отчего Санька с Арки взлетели, словно на ядре Мюнхгаузена, и приземлились на палубе корабля, где Санька, словно онемевшая статуя, так и продолжал сидеть в позе умиротворенного Будды…
   – До встречи! – крикнул ему Фар, и киты поплыли прочь, сотрясая безумными виражами воды океана…

   – Обошлось? – спросила Грация Гордея.
   – Да, любовь моя, все обошлось, – ответил Гордей.
   – Какой трудный день, – вздохнула Грация.
   – А какой счастливый! – и Гордей заключил Грацию в объятия.

   А где-то в пучине земного Океана Учитель Хлюст привел свою жену Юсту к старинным затонувшим развалинам. На развалинах удивительно сочно сохранились расписные фрески с изображением шестирукого Шивы, занимающегося любовью в различных позах.
   – Что это? – спросила Юста, когда Хлюст нежно обвил ее щупальцами.
   – Это Камасутра, книга о любви! – пояснил торжественно осьминог Хлюст.
   – Но это же изображение человека, – возразила Юста, – правда, Хлюст, почему у него шесть рук?
   И Учитель Хлюст гордо ответил:
   – Потому что это – Камасутра для осьминогов!

Такие близкие Канары

   Ночи в мае прохладные, маетные. Кажется, жарко под легким пледом, но только перевалит за 2–3 часа ночи, как начинаешь ощущать сквозь дремоту закрадывающийся холод. И начинается маета да канитель. Где-то между реальностью и сном появляется тонкая ниточка, по которой балансируешь в сторону пробуждения, чтобы наконец укрыться потеплее, но сон берет свое, и маетная борьба продолжается…
   В одну из таких ночей, как раз в самый разгар межсонной борьбы за тепло, меня разбудил разрывающий тишину телефонный звонок. Реальность взяла верх, и, закутавшись потеплее, я пошла в прихожую к телефону.
   – Да? – спросила сонно.
   – Алена, это я! – голос в трубке был явно возбужден.
   – Кто я? – голос был чужим, незнакомым.
   – Да я же, Серега, ты чего, сеструха!
   – О, Господи! Ты где? – первое, что возникло в голове: откуда звонит мой брат, десять месяцев находившийся в море?
   – У Канаров, мы шли в Пальмас… – голос Сереги стал грустным.
   – Почему шли, вы что, сейчас летите? – я не понимала, но сон слетел мгновенно.
   – Я это, Ален. Я домой не вернусь…
   – В смысле?
   – Мы тонем, в смысле, – ответил Серега и вздохнул.
   – Куда это вы собрались тонуть? – все еще не доходило до меня.
   – В море, наверное, ко дну…
   – Какое море? Какое дно? У тебя там ночь и акулы, ты куда собрался?! Кто тебе разрешил? Ты со мной посоветовался?.. – я разозлилась, и вдруг до меня дошло. Дошло вместе с каким-то оцепенением. А на том конце связи, через эфирные помехи, раздался знакомый Серегин смешок, он говорил кому-то, но не мне: «Я же сказал, что дозвонюсь, тонуть не разрешают, не посоветовавшись».
   – Рассказывай, что произошло, только быстро, – оборвала я брата.
   – Просто вырубилось всё. Механика, навигация, свет. Машинное отделение по щиколотку затоплено. Радиостанция не работает. Связи нет.
   – А как ты дозвонился мне? – вопрос, наверное, задан слишком жестко.
   – Мне страшно, – вдруг сказал Серега.
   – Не бойся, Боцман, сейчас будем прорываться, – ответ был слишком «живым». – Ты мне веришь, бледнолицый рыцарь крымских прерий?
   – Да, отважный звездный странник, – как в детстве, когда еще были живы наши родители, ответил младший брат, – только как?
   – Как обычно, через невозможное. Как ты мне дозвонился?
   – Не знаю, чудо какое-то, мобильник капитанский только и жив, – ответил Серега. – Мы везде звонили, всем, кому можно, куда только можно, а дозвонился только я.
   – Ну и слава Богу, Сережа, значит так надо, – перед глазами встал бушующий океан. И маленькое наклонившееся суденышко. Сухогруз с мифическим именем «Одиссей», только этот Одиссей мог не достигнуть своей Итаки.
   – Сереж, сколько там баллов, восемь?
   – Семь.
   – Всего семь, а вы разнылись, даже не восемь.
   – Смеешься, – хмыкнул мой бледнолицый Боцман. – А что ты делаешь?
   – Ну, шаманю, как ты это называешь. Еще, тяну с полки Лехин телефон мобильный.
   – Зачем? – не понял брат.
   – Муж только купил юнитов под завязку, до Лас-Пальмаса, в береговую охрану я дозвонюсь параллельно, если, конечно, координаты дадите, я с навигацией не дружу.
   – Подожди, Алена, тебя просит кэп к телефону. Он у нас мужик что надо, только грек, и по-русски ни бум-бум. Поговори с ним.
   – Я не помню греческого, – мне стало немного весело.
   – Ничего, ты его поймешь, – с уверенностью заявил Серега.
   Капитан действительно не знал русского, точнее, пару ершистых слов он произносил, нахватался от брата, но не больше. Наш уровень английского не совпал, его уже привычный разговорный английский не хотел принимать за «родного» мой английский, выученный в советской школе, и после, на оценку «отлично». Может, англичане не знают родной язык? Спросили бы у русских преподавателей. В ту жуткую ночь я не раз помянула «добрым» словом своих учителей английского, за чистосердечно подаренные мне когда-то знания – незнания чужой речи, обязанной в теперешней ситуации прийти на помощь мне, моему брату и еще восьми морякам, терпящим бедствие в Атлантическом океане. Но пусть спят сладко учителя в эту страшную ночь, а по пробуждении забудут свой непригодный английский…
   Тем временем мы с капитаном, помаявшись над непригодившимся английским, перешли на русско-греческий, новоизобретенный. Минут через пять внимательного наблюдения за речью друг друга мы с Гидеоном (ну и имена у них!) стали сносно понимать друг друга.
   Сидя на полу в прихожей под зеленым абажуром маленького торшера, обложившись телефонами, бумагой и рассыпавшимися карандашами и ручками, я записывала координаты тонущего «Одиссея», телефоны береговой охраны и портов Лас-Пальмаса, Санта-Круза-де-Тенерифе, раскинувшегося на одном из Канарских островов, Касабланки, города Сафи в жарком африканском Марроко, Эль-Аюна на побережье Мавритании. И далекого Лиссабона – той самой конечной Итаки, куда стремился попасть «Одиссей».
   Капитан, помолчав пару секунд, устало сказал, что он отключается, чтобы не мешать мне теперь. Я остановила его:
   – Ну что вы, Гидеон, а кто мне поможет говорить со всеми этими людьми, у которых «неправильный английский»? – спросила я. – Давайте так: вы в трубке слева, а спасатели справа.
   – Вы так сможете? – удивился капитан.
   – Если бы делать два дела одновременно было самым трудным для меня, то вы бы уже давно были в своей Итаке.
   Мне ответили Лиссабон, Лас-Пальмас, Касабланка и почему-то Дакар Республики Сенегал, куда я попала вместо Мавритании. Помощь отправилась немедленно.

   – А вы знаете, Гидеон, что под вами затонувшая Атлантида, или то, что от нее осталось, – отвлекая капитана, заговорила я.
   Он рассмеялся, это хорошо: когда смеется капитан, экипаж перестает паниковать и начинает верить в лучшее.
   – Может быть, – ответил Гидеон. – Даже скорее всего я готов поверить, место гиблое, никак там черти окопались, на дно тянут. Да шторм некстати, метеосводок на его счет не поступало.
   Перед глазами вновь встали ревущие волны, толкающие, как бумажку, маленький сухогруз «Одиссей». Утлое суденышко, мрачное в темной тропической ночи, без единого огонька света, напомнило «Летучий Голландец». Я вздрогнула, вспоминая рассказы отца о корабле-призраке. Нет уж, обойдетесь, мысли кололись ожесточенно. Ненавижу я море, за все потери свои ненавижу, и брата без боя не отдам… Шаманить так шаманить, как говорит Серега, а что там будет дальше… пусть спорят скептики и пессимисты.
   – Гидеон, – обратилась я к капитану.
   – Внимательно слушаю, Алена, – отозвался кэп.
   – Сейчас будет легкая встряска, приготовьтесь, – предупредила я.
   Послышались шум и отборная русская брань, телефон звучал как-то приглушенно. Уронили трубку.
   – Что вы делаете?! – возмутился капитан.
   – Пью корвалдин, э-э-э, капли для сердца.
   – Зачем? – не понял Гидеон.
   – Попробуйте потаскайте такие тяжести, как ваш «Одиссей»!
   – Вы ведьма? – голос кэпа стал тише, нравятся мне моряки – суеверные до неприличия.
   – Нет, хуже, не переживайте. Лучше спускайтесь в машинное отделение, там должно быть меньше воды, а вдоль левой стороны, по направлению к килю, незаметная трещина метра в полтора. Как вы ее не заметили?..
   – Есть! Точно есть! – закричал в трубку капитан, видимо он уже был в машинном отделении. Действительно, маленький кораблик. – Как вы догадались, Алена?
   – Вы с фонарями? – спросила я.
   – Карманными, аварийные не работают, – ответил Гидеон. – Эту пробоину мы заделаем, Серега заварит, если только… – он замолчал.
   – …будет работать оборудование? – закончила я за него.
   – Да, именно так. Пока попытаемся заложить балластом. Але, Алена, где вы? – в голосе капитана был испуг.
   – Здесь, лекарства пью.
   – Да зачем же?
   – Мне еще болеть несколько дней, отдуваться за вмешательство на «чужую территорию», – ответила я туманно.
   – Это что, у вас такие грозные противники? – удивился Гидеон.
   – Да нет, они просто мой английский тоже не понимают. Язык у нас разный.
   – Эх, разделил нас Господь Бог, – непонятно к чему огорчился капитан. И вдруг: – А где вода, Алена, где вода?
   – Вот елки, в океане, – ответила я.
   – Там елки? Бревна по курсу? – спросил серьезно Гидеон.
   Мне стало смешно. Я услышала голос Сереги, он тоже смеялся и объяснял своему капитану образность моих «елок», также я слышала, как брат громко закричал «Ес! Ес! слава Богу!!! Ну надо же!!! Во блин!!!!». Обычно такие дикие радостные крики он издавал, когда добивался каких-то долгожданных результатов. «Живем! Есть сварка! Работает, японский городовой!!!». В трубке раздался гул радостных, возбужденных голосов.
   Я переговорила со всеми моряками по очереди, особенно долго с польским двадцатилетним мальчиком, которому отчаянно хотелось жить, вернуться домой к маме и невесте. Тадеуш сумбурно рассказывал на смешном русско-польско-украинском о своей жизни, о маме, которая ждет его из рейса, о неведомой красавице Софии. В общем, говорил, чтобы понять самому, что он еще жив и будет жить…

   – Ну что, бледнолиций рыцарь прерий, – уже спокойно говорили мы с братом, – расшаманили мы все Лехины юниты. Вот уж кто через час в чудеса поверит!
   Серега рассмеялся. Устало, но легко.
   – Бросай ты это свое шаманство, Бог такое не одобряет, – вдруг выпалил Серега.
   – Та-а-ак! – у меня на мгновение иссяк запас слов, – ну ты даешь, Боцман! А голову твою, думаешь, не Бог сберег, а мое шаманство?
   – Бог, конечно, но ведь ты же шаманишь? – не унимался брат.
   – Слышишь, свидетель Иеговы, – рассердилась я, – сказала бы я тебе и тому, кто тебя освидетельствовал подальше от родной веры, пару слов насчет лжесвидетелей. Или ты думаешь, что помимо обвинителя у тебя будет адвокат?
   – Где? – не понял Серега.
   – На твоем Страшном суде!

   Утро прошло гладко, я повесила трубку, когда прибыли вертолет из Лиссабона и патруль из Пальмаса. Обошлось, спасибо Богу, обошлось! Но что было по поводу пятисот исчезнувших юнитов! Муж сказал, что в чудеса не верит, что я куда-то звонила, а последние номера стерла из памяти телефона, что это черт знает что! И вообще, не «Летучим Голландцем» же унесло его свеженькие юниты?!

Судьба

   Тяжелый 1993 год полноправно господствовал над летом, над обитателями планеты Земля, над днями и ночами, над кучей пожарищ с неимоверными усилиями русских защитить себя от постоянных кавказских вспышек, медленно перетекающих в конфликты в Молдове.
   Молодой человек высокого роста и крепкого сложения, одетый в омоновскую форму, сидел на окрашенной еще весной и не потускневшей пока скамье. Он нервно курил, явно кого-то ожидая, и все время смотрел на часы или на руки. Костяшки некогда длинных и стройных пальцев на обеих руках были перебиты и слушались плохо. Когда Она спросила его, почему у него такие непослушные пальцы, он, не огорчая Ее, сказал лишь одно слово: «Баку», после чего отмахнулся. А сейчас сидел и нервно курил, разглядывая полупослушные пальцы. Маленькая круглолицая бабушка подсела на скамейку, что-то перекладывая в пакете, и, как бы невзначай, обратила свой взор на парня.
   – Ну, что, голубчик, знает твоя нареченная, что ты уезжаешь на погибель? – вдруг выпалила старушка, отчего парень замер и внимательно уставился на нее.
   – Вы кто? – удивился он.
   – Я твоя судьба.
   – Кто? – он не поверил и рассмеялся.
   – Судьба я твоя, – старушка, наконец, положила пакет и стала изучающе спокойно рассматривать парня.
   – А почему такая… такая…
   – Старая? – спросила бабушка.
   – Ну да, – улыбнулся парень.
   – Эх, солдатик, так жизнь твоя под уклон бежит, и молодой я не побыла с тобой. Так-то, Мишенька.
   – А… а как вы узнали мое имя? – казалось, это удивило парня сильнее всего.
   – Да что ж я за судьба такая, коль имени твоего не знаю… – улыбнулась старушка, – может, не поедешь?
   – Куда?
   – В Молдавию, или Молдову? – ответила старуха.
   – Да как, приказ уже есть, – Михаил стал серьезным, вглядываясь в старухины глаза, – а вы точно…
   – Точно, точно… – согласилась бабка, – знать, одной горемычной на Земле будет больше.
   – Вы о ком? – парень весь собрался.
   – Да вон, девчушка к тебе бежит, тебе она предначертана, да, видимо, не бывать тому. Жаль Катюшку. Убьют тебя…
   Михаил рассеянно перевел взгляд туда, куда указала старуха, там действительно, выбежав из-за угла белого каменного здания, спешила Катя.
   – Но как вы… – и осекся, старушка исчезла.

   – Миш, – прошептала Катя, – а тебе точно надо уезжать?
   – Надо, – он уткнулся носом в ее макушку, тяжело вздохнув, – пойдем со мной.
   – Куда? – удивилась Катя.
   – Пойдем, пойдем!

   Квартира была большой, уютной, хозяйка приветливой и ненавязчивой.
   – Миша, а может, не надо, а? – Катюша перепуганно смотрела на своего Михаила, но уже тонула в его поцелуях и лишь закрыла глаза, чтобы раствориться в мире бушующих эмоций и ощущений…

   Когда он упал, широко открытые глаза с удивлением увидели огромное небо. Какое синее, непривычное, совершенное, прекрасное небо. Жгло в груди, не было ничего слышно, боль затопила сознание, но это небо… Оно потрясало…
   Совсем древняя бабушка, отдаленно напоминающая ту старушку, назвавшуюся его судьбой, склонилась над ним, закрывая сухой рукой его рану.
   – Потерпи, милый, скоро всё пройдет, – шептала она.
   – Судьба? – спросил Михаил одними губами.
   – Я, мой хороший, я это. Скоро все пройдет.
   – Катя… – прошептал Михаил.
   – Ух, и скор ты, касатик, – моложаво усмехнулась вдруг бабушка, – думал, в последний раз, да? Сынка сделать успел. Нет, ты еще поживешь…
   – Поживу? – Михаил перевел взгляд с необыкновенного неба на бабушку. Нет, не бабушка, а женщина лет сорока пяти. На маму похожа.
   – Поживешь, поживешь, держись, скоро помощь придет.
   – Но почему? – шевелились сухие губы.
   – Так не конец это, – ответила Судьба, – еще столько битв впереди. Брат твой почти вырос, его Судьба стареет теперь…
   Небо резко потемнело.
   – Нет, не хочу! – зашептал Михаил. – Брата не трогайте, пацан еще! Не смейте!

   Но его никто не слышал, поднимая с земли на носилки, и лишь девушка с Катиным обликом смотрела вслед, невидимая никому, и шептала.
   – Судьба это, судьба, судьба…

Синяя роза

   Приоткрыв дверь, Марья выпустила пушистого рыжего кота Мартына, и на лестничной площадке увидела свою подругу Катерину. Катюха, сосредоточенно о чем-то думая, звонила в соседскую дверь, где проживала эмансипированная, но добрая старушка Одета Юрьевна. Бабушка была с причудами и иначе, чем «ведьмой на пенсии», не считалась… Иногда Марья заходила к Одете за очередным томиком сказок в твердом позолоченном переплете, для сына Кузьмы. Библиотека сказок у старушки была великолепная, просто невиданная. Многоярусные полки под высокими потолками хранили на себе не одну тысячу уникальных книг. Но Одета Юрьевна к своим сокровищам относилась крайне странно, обозначая оное собрание «пособием по колдовству».
   И сейчас Марья с удивлением уставилась на свою близкую подругу, отрицавшую гадалок, экстрасенсов, бабушек-шепталок, и дедушек-ведунов. К Одете Катюха могла прийти только по одному поводу – за ворожбой, или узнать судьбу.
   – Ты чего, Кать? – удивленно спросила Марья.
   Катя, занятая своими мыслями, испуганно отпустила голосивший звонок и обернулась на Марью.
   – Я?.. Ты дома… – Катерина замолчала.
   – Кузьма опять сопли из сада принес… Посадила его на день под домашний арест.
   – Сидит? – рассеянно переспросила Катя.
   – Ага… – Марья хмыкнула, – к Одете удрал, она его какими-то травами поит, да сказки шепчет. А ты к ней?
   – К ней… – и тут Катюха громко всхлипнула.
   – Ты чего, перестань немедленно! – Марья бросилась к Катерине, и входная дверь с грохотом захлопнулась под порывом ветра.
   Катя сразу перестала реветь. Но запричитала:
   – Вот только глянь, какие мы невезучие!! Все при нас, а счастья нету. Сколько уже можно это терпеть? И кавалеров куча, и вроде нет никого… И сплошные несчастья! Меня с работы уволили, Кузьма у тебя заболел. Дверь захлопнулась, посреди ноября, а ты в джинсах и майке. Марьюшка, все против нас, все, все!
   – Да… – не могла не согласиться Марья, растерянно оглядывая вероломно закрывшуюся дверь, – подожди-подожди, а чего тебя уволили??
   – Да шеф мой, – вяло заговорила Катя, – говорит, не соответствую квалификации.
   – Ты?? – Марья пристально посмотрела на свою подругу, отличницу с красным дипломом, на чьих талантливых идеях, собственно, и выезжала фирма… – Кать, а шеф – это Вовка? Ты же замуж за него собиралась…
   – Ага, но к нам пришел новый сотрудник, – Катин подбородок опять задрожал, – Марья, он такой умный, такой красивый…
   – Это Антон-то? – раздался голос за спиной Кати, и Марья, округлив глаза, вопрошающе уставилась на Одету Юрьевну, непонятным образом бесшумно открывшую дверь и, видимо, все слышавшую…
   – Антон, – прошептала Катя и осеклась.
   – Так и будете в подъезде стоять, перед захлопнувшейся дверью? – опять спросила Одета, поправляя синюю старинную шляпку-таблетку на белокурой голове.
   – А вы слышали, да? – почему-то с надеждой в голосе спросила Марья.
   – Да откуда? – отозвалась Одета. – я в магазин ходила, вот возвращаюсь, мы с Кузьмой Андреичем конфет к чаю решили приобрести…
   – Вот поросенок! – в сердцах прошептала Марья, – совсем обнаглел. А… а… как же тогда… вы про дверь…
   – Идемте, девочки, ко мне, ноябрь сегодня кусается, злится, нечисть гуляет. Проблемы честному люду создает, – Одета открыла дверь, и из коридора донесся сладкий запах заваренных в чае трав, – идемте. – повторила Одета, – а то уж тараканы из щелей глазеют и смеются с Марьиного осеннего наряда…
   Одета говорила без тени сомнения в голосе, и Катя с Марьей дружно обернулись на белые подъездные стены, в поисках щелей, из которых глазеют и смеются мнимые тараканы. Но то ли тараканы слишком умно замаскировались, то ли щели такие крохотные. Было непонятно и холодно, ноябрьский ветер завывал, его жуткий стон сотрясал подъездные двери, как стеклянные паруса «надувал» окна. Там за прозрачными стеклами носились мокрые желтые листья, срывался снег и обжигающий дождь. Марья передернула плечами и шагнула в проем двери Одеты, следом за Катериной…

   В гостиной Одеты пахло поздним августом, началом бабьего лета, вечерними сумерками, скошенными заповедными травами. Убранство комнаты, многочисленные тома книг, старинные, с золотой вышивкой диванчики, круглый стол под зеленым абажуром, сплетенные из лозы уютные кресла вокруг него, затейливые картины в золотистых рамочках, которым нельзя было дать точного стилистического определения, замысловатые скатерти и драпировки, из-под которых Одета с видом фокусника извлекала старинные чашки, розетки с вареньем, расписной самовар с русской куклой, – все это располагало к непринужденной беседе шепотом, в мягких полутонах ленивых эмоций и откровений. Одета зажгла синие с позолотой свечи в подсвечнике и поставила их на маленький аккуратный секретер, украшенный большим телефоном, эпохи царя Гороха. Марья поплотнее укуталась в плед, предоставленный Одетой, еще раз пробежала взглядом по комнате, задержалась на спящем личике Кузьмы, крепко обхватившего ручками рыжего Мартына. Кот дремал, прищурясь и мурлыча. Кошачье музыкальное сопровождение навеивало сонливость, отчего голос Одеты Юрьевны немного искажался, обволакиваясь в волшебную вкрадчивую «упаковку».
   – …Вот и воет нечисть, ищет синюю розу, чтобы посадить ее у адского колодца… – заключила Одета подливая душистого чая своим гостьям.
   Марья словно очнулась:
   – А зачем? – спросила она.
   – Что зачем? – не поняла Одета.
   – Ну розу синюю у адского колодца посадить надо? – продолжила за Марью Катерина.
   – Так это и ребенку понятно, – пожала плечами Одета, – как розу посадят, хаос начнется в сердцах человеческих, смятенье. Безнадежность, раздоры и войны. Самое страшное – про любовь люди забудут…
   – Страсти какие, – отозвалась Катя, ее большие, красивые, по-алеутски раскосые глаза цвета переспелой вишни стали еще больше и темнее, – так это нечисть во всем виновата?
   – А то, – кивнула Одета, – и Антон твой не Антон вовсе, а нелюдь. По нюху пришел к вам, любовь большую учуял, аспид. Затуманил, заморозил, рассорил. Теперь по свету развеет. Ему от этого только хорошо, рать нечистая от такого каждый раз на версту ближе к синей розе.
   – Так ее, что никто не охраняет? – уточнила Марья.
   – Охраняют, – брови Одеты нахмурились грустным домиком, – рать богатырская охраняет, как и положено. Богатыри, воины. Напирает нечисть, но каждый раз, когда нелюдь любовь где-то топчет, или ненависть, к примеру, в сердце зажигает человечьем, продвигается рать черная вперед… Слабеет тогда сила богатырская, ой слабеет…
   – Ну прям Армия Любви, Одета Юрьевна!! – рассмеялась Марья, и Катюша сердито на нее взглянула, отчего стало ясно – Катерина сказке поверила, и смеяться Марье расхотелось…
   – Напрасно ты смеешься, Марьюшка, – Одета горестно поджала губы и кивнула в сторону спящего Кузьки, – вон одна надежда на Кузьму Андреича, обещался, как вырастет, пойдет, сразит рать окаянную… Отца вернет из Сонной башни.
   – Откуда? – в унисон спросили подруги.
   – Из Сонной башни, – повторила Одета, – там души полоненные спят, ждут вызволения из холодной неволи…
   – Ну все, – Марья откинулась в кресле, – папаня драгоценный Кузькин как комета – год на небе видно было, а три уж, как улетел. Да и не помнит Кузьма его, воображает себе. Сбежал папа, испугался чего-то…
   – Так уж и сбежал, – покачала головой Одета, – разве от тебя по доброй воле сбежишь?
   Марья грустно улыбнулась и поплотнее укуталась в плед:
   – Ну, когда я в таком наряде, наверное, нет… Уж больно плед шикарный…
   – Да и не плед это, а ковер-самолет, – вздохнула Одета.
   – Да? – Марья не нашлась, что ответить.
   – Так, ясно, – заговорила Катерина, – вот что, Одета… э… Юрьевна, вы нам изложите свою версию, как розу защитить и нашим помочь. Маршрутный лист хорошо бы и рекомендации на всякий случай. А мы с Марьей сделаем все, что в наших силах…
   Марья посмотрела на Катерину, как на сумасшедшую. Но Одета радостно всплеснула руками, подскочила и как юркий волчок завертелась по комнате.
   – Сейчас все устрою, голубоньки!! Да неужто нашлись доброхоты!!!
   Марья уже волком смотрела на совершенно не виноватые глаза Катерины, а Юрьевна все летала да приговаривала:
   – Сила женская, она мужской многократно больше, милые! Против нее мало что устоять может. Сила женская – это сила Земли-матушки. Сила любви, сила материнская… Розу-то пересадить надо будет, да заборчиком рукотворным обставить. От того, какие руки заслон сотворят, тому и роза служить будет. Вы уж не оплошайте, вот! – и Одета протянула Катерине саквояжик, – котомочку собрала в дорогу, не теряйте, пригодится…
   Катя решительно поднялась и взяла «котомку», сделанную, видимо, во Франции.
   – Марья, пошли…
   – Как? И куда? – не выдержала Марья, – в майке пойду?? Или в ковре-самолете, завернувшись???
   Одета громко хлопнула в ладоши, и что-то теплое обернулось вокруг Марьи. Марья оглядела себя. Плед весьма оригинально и своевременно превратился в теплую замысловатую рубашку, стоящую весьма дорого… Возразить было нечего.
   – А как ковер понадобится, – сообщила Одета, – встряхни рубашку, обратно расстелится… И не бойся, я послежу за Кузьмой Андреичем, со мной он как за каменной стеной! – с этими словами хрупкая старушка подтолкнула Катю в соседнюю комнату, от неожиданности Катерина вцепилась в Марью, и обе буквально влетели туда, где по идее была полуспальня-полубиблиотека…
   Падение с полутораметровой высоты на кучу холодных мокрых и пожухлых листьев было более чем неожиданным… Марья огляделась. Катя с тоской смотрела на свои запачканные кожаные ботинки и бывшие белыми Марьины тенниски.
   – Катюха мы в каком-то овраге. – прошептала Марья, – а куртку ты забыла…
   Марья не договорила, с двух сторон оврага стали подходить люди и молча протягивать руки вниз, предлагая помощь. Катя было потянулась, но Марья неожиданно дернула ее на себя за край свитера.
   – Стой!! – закричала Марья. – Кто из них нечисть?
   – Марьюшка, что же делать? – прошептала Катя, послушно шлепаясь обратно на дно оврага.
   – А я почем знаю? – Марья подняла голову.
   На них с интересом смотрели внимательные люди в старинных одеждах.
   – Ой, Катюха, – хмыкнула Марья, – одни мужчины, улыбайся! – Катя машинально поправила короткую пышную стрижку. – Только вот какие наши??? – и она громко крикнула: – Гуд монинг, мальчики! Или уже ивнинг, Катюх? – Ну и произношение у тебя, – покачала головой Катя, – сто процентов – тебя никто не понял…
   – Так нам это и надо, – прошептала Марья…
   Сверху послышались голоса. Незнакомое бормотание слева, с протяжными нотами в низких настороженных голосах, как эхо повторяющих «Гу-ууд мо-оонинх, ма-аальчччикиии…», от которого Катюша с силой вжалась в Марью. И голоса справа: «Нечисть кажись какая-то, бормочет что-то на чужинском, пусть в овраге сидит. Пойдем, робята».
   – Куда пойдем? – крикнула Марья. – А нам сказали, что здесь богатыри есть…
   Голоса справа замолчали, и через миг крепкие ладони потянулись вниз на помощь…

   – Девицы… – удивленно протянул богатырь в блестящей, словно начищенной кольчуге, темноволосый и крепкий.
   – Без кос… – сказал второй богатырь, светловолосый, с благородными чертами лица.
   – А эта на янычарочку похожа, – нахмурился третий, рыжий и курносый, лет двадцати, указывая на Катюшу.
   Катя испуганно взглянула на подругу.
   – А ты чего такой рыжий??? – спросила Марья третьего, – шотландец? Или гриб лисичка??
   – Алеша, – смутился рыжий, – сын поповий…
   – Алеша Попович?!? – Марья обернулась к Кате и рассмеялась, – Катюха, спорим, блондин – Добрыня Никитич, а брюнет – Илья Муромец!
   – Ведунья? – спросил блондин, – али ведьма? Знаешь отколь??
   – Не смешно, – Марья погрустнела, – интересно, какой умник написал, что рост Ильи Муромца был сто пятьдесят пять сантиметров?
   – Это сколько? – спросил зычно Илья.
   – Где-то так, – и Марья коснулась лба ребром ладони, показывая «примерные, по ее мнению, сто пятьдесят пять сантиметров.
   – Ясно, – отозвался Илья и прищурил глаза, – это нечисть насплетничала.
   – Да нет, – подала голос Катя. – преподаватель-искусствовед…
   – Тем паче, – ответил Илья… – чьи будете?
   – Мы от Одеты Юрьевны, по делу, – вспомнив о цели, сказала Катя.
   – От самой Одеты? – изумился Алеша, Илья задумался, а Добрыня пояснил:
   – Одета с ангельского – Лебедь. Лебедь Белая, Матерь Русская… Богиня.
   – М-да? – Марья хмыкнула, – и живет Матерь Русская, Богиня, кое-как на пенсию…
   – Чего? – попытался разобраться Добрыня.
   – Да ничего, – Катюша укоризненно посмотрела на Марью, – роза нам нужна, синяя.
   – Пересадить хотите? – не поверил Илья.
   – Желаем, и как можно быстрее, – ответила Марья.
   – А не испугаетесь? – серьезно спросил Добрыня.
   Катя с Марьей переглянулись.
   – Чего? – хором спросили они.
   – На болоте роза цветет, чудище ее охраняет, что в башне у болота живет, – пояснил Илья.
   – Болото? – Марья жалобно взглянула на бывшие белые тенниски на ногах.
   – Чудище, – ахнула Катюха, и Алеша покраснел под ее испуганным взглядом.
   – А вы что ж, богатыри, – заявила Марья, – не можете извести чудовище?
   – Не положено, – отмахнулся Илья, – только доброхот, за розой идущий, должен победить чудище…
   – Не, ну неправильная у них всех трактовка слова доброхот… – поежилась Катюша.
   – Может, отобедать изволите с нами? – спросил, все еще краснея, Алеша.
   – Конечно изволим, – быстро ответила Марья, – э… в последний раз трапезничать будем все-таки…
   Глаза Кати при словах Марьи стали из больших просто огромными, а холодный ноябрьский ветер завыл с новой силой.

   Место, где расположили три богатыря свой лагерь, находилось под развесистым дубом с мощным стволом и могучими ветвями. Под дубом на вертеле жарился кабан, а мальчик в старинной одежде следил за костром и мясом…
   – Ну, беги, Васятка, – сказал Илья. – Мы уж сами теперь.
   Васятка в пояс поклонился Защитникам Земли Русской, настороженно поглядывая в сторону двух незнакомых девиц:
   – А это хто? – не утерпел Васятка.
   – Две блэквудские ведьмы, – Марья с деловым видом стала закатывать рукава рубахи, – сейчас будем из тебя пирожки печь…
   – Мама!!! – заорал Васятка и дал деру.
   – Не поняла, – огорчилась Марья, а Катя рассмеялась, – он чего, дикий?
   – Эх, – вздохнул Илья, – почем зря напугала мальца, а может и вправду ведьма?
   – Скорей ты не богатырь, – огрызнулась Марья.
   – Будет вам, – примирительно сказал Добрыня.
   – А что, Одета часто присылает ведьм? – спросила Катя.
   Илья покраснел и срочно занялся кабаном. Тем временем Марья открыла саквояж Одеты Юрьевны, и на свет Божий появились бутылка Черного Доктора, апельсины, пачка крабового мяса и пять круасанов с шоколадом.
   – Все кончено, – побледнела Марья.
   – О чем ты? – шепотом спросила Катюша.
   – Одета знала, что обратной дороги не будет, смотри, как на прощанье собрала… Кузенька… – и Марья всхлипнула.
   – Ну уж нет! – разозлилась Катя, – будет! Вернемся, сразу к Вовке пойду.
   – Зачем? – Марья перестала скулить.
   – Скажу, что выхожу за него замуж.
   – Да? – Марья обняла Катю, – я так рада за тебя!!
   – Чего это вы? – спросил Алеша, раскладывая по большим серебряным тарелкам вкусно пахнущее мясо кабана.
   – Да Катюха наконец решила замуж выйти за Вовку, – объяснила Марья, – за Владимира.
   Алеша помрачнел и прошептал:
   – Поздравляю…
   – Да будет тебе, Леха, и на твою долю еще Катюх выпадет! – рассмеялась Марья, а Алеша покраснел опять – Не, ну как девочка, а не богатырь.
   После этих слов Алеша словно ужаленный сорвался с места и, вскочив на коня, помчался в холодное осеннее поле.
   – И язык у тебя, однако, – покачал головой Добрыня. – Тебе с чудищем из Башни и сражаться. Ты его насмерть уболтаешь. Решено.
   – Договорилась… – прошептала Марья.

   Трапезничали молча. Изредка перебрасываясь фразами. Богатырей интересовала сказочная даль, из коей девицы прибыли, а девиц местные обычаи и культура… Только Алеша ел молча, понурив голову. Неожиданно налетел ураган, задрожала земля, послышались треск и грохот.
   – Ах, аспиды окаянные! – закричал сквозь шум Илья.
   – Это что?!!? – в унисон крикнули Катя и Марья.
   – Овраг ваш передвинулся еще ближе. Чужинцы где-то еще напакостили, силу или любовь чужую погубили! Пора нам, девицы, вы уж сами дале, нам надобно за границею следить, чтобы ворогу по Руси пройти не дать…

   – Хорошие были богатыри, – проговорила Марья. – Ну что, Катюха, будем собираться?
   – А идти в какую сторону? – спросила Катя.
   – Я знаешь что думаю, пора рубашку снимать. – заявила Марья. – Как ни крути, если это ковер-самолет, то должен знать местные станции назначения и слушаться голосовых команд…
   Марья сняла рубаху и встряхнула ее – ковер, красный с золотым узором, гладким толстым полотном лег у ног. Марья разулась и встала на него.
   – Катюш, иди сюда.
   Катя сняла ботинки и встала рядом с подругой.
   – Значит так, – Марья глубоко вздохнула, – ковер-самолет, неси нас к розе синей на болото… Немедленно!!
   И ковер неожиданно взмыл в небо, сталкивая подруг лбами и сбивая с ног…
   – Чего он так летит? – прокричала Катя.
   – Взлет у него вертикальный! – отозвалась Марья. – Ковер! Лети горизонтально, прямо по заданному курсу…
   Ковер послушно остановился в воздухе и через мгновение полетел на восток, в сторону бескрайних темных лесов.
   Посадка была удивительно мягкой, что называется без рифов, кочек и синяков. Ковер лег аккурат на большой поляне, посреди болота. Метрах в шести через топь торчала кочка, на которой цвела дивная роза, большая, цвета глубокого индиго, с нежным мерцающим сиянием вокруг красивой «короны» лепестков. По другую сторону, на большем расстоянии, чем роза, возвышалась невысокая башня из серого, поросшего мхом камня. Без окон или бойниц, с глухо закрытыми дверями.
   – Пошли к розе, – шепотом сказала Марья, – босиком, чтобы чувствовать топь… даже шеста нет.
   Подруги осторожно сошли с ковра и ступили в ледяную болотную жижу.
   – Мамочки… – простонала Катерина, – хо-лод-но-то как!
   – Ид-дем, т-твоя з-зат-тея, – зашипела Марья, – м-мы с т-тобою д-доброхот-ты на с-свою г-голову-у.
   Топь преодолели быстро. Роза была высокой, выше метра, росла прямо, гордо.
   – И куда мы ее пересадим? – спросила Катя.
   – Тут же, на месте, полметра в сторону, там и кочка повыше, и ограду из камушков и земли вылепить можно, – предложила Марья.
   – Давай, – согласилась Катерина, – сначала все приготовим, а потом розу выкопаем и пересадим. Меньше мороки так.
   Тихо расчищали место для посадки в четыре руки, выкопали большую ямку под корневище. Затем принялись лепить ограду. Оградка вышла невысокой, красивой, украшенной камушками.
   – Здорово, – прошептала Катя, и тут же слепленное вручную кольцо из болотной земли заблестело, засияло, переплавляясь в драгоценный желтый металл, и Катя ахнула.
   – Смотри, – прошептала в ответ Марья, – твои камни стали голубыми сапфирами, а мои – зелеными изумрудами… Да… Надо у Одеты узнать, к чему это???
   – Пойдем розу откопаем, – почти одними губами сказала Катя.
   Вначале землю вокруг розы копали быстро, легко откидывая и освобождая корни. Но потом натолкнулись на большой, с кулак Ильи Муромца, корень, и стали работать медленнее, чтобы не повредить чего. И тут, когда роза почти была освобождена, большой корень открыл беззубый рот и заверещал диким голосом, на всю спящую округу… Катя откинула в испуге цветок:
   – Чего это она?!! – прокричала Катерина сквозь визг розы.
   – Не знаю, – крикнула в ответ Марья, – роза, не мандрагора, а орет, как дикая!! Не бойся ее, отключись, потащили в новую яму…
   Рот орущей розе закрыли что называется в прямом смысле – засыпали землей. В яме беспокойный цветок поворочался, повздыхал, попыхтел и заснул, словно успокоенный и умиротворенный, окутывая сиянием пуще прежнего.
   – Все, засыпаем яму и домой, – проговорила Марья.
   Но не тут-то было. Задул ледяной ветер. Глухая дверь башни с шумом отвалилась, и на пороге показалось чудище, черное, лохматое, мерзкое и страшное… Катя и Марья замерли в ужасе; чудище, поводив носом в воздухе, уставилось на неподвижные две фигуры у розы.
   Через мгновение зверюга с сокрушающим рыком неслась через болото к застывшим подругам.
   – Все, – прошептала Марья, – закапывай розу, а я пошла…
   – Куда?! – не поняла Катя.
   – Чудо-Юдо Болотное отвлекать, – обреченно вздохнула Марья и прыгнула с кочки.
   Пробежав несколько метров, она остановилась перед ставшим на задние лапы монстром и неожиданно для самой себя заговорила:
   – Ты съесть меня хочешь?
   Чудище отрицательно замотало головой.
   – Розу охраняешь?
   Чудище закивало.
   – А мы ее только пересадили, чтобы лучше было, нам Одета велела.
   Чудище опустило лапы.
   – Отпустишь нас?
   Чудовище опять не согласилось, но стало на четыре лапы и тихо зарычало.
   – Ну хочешь, Катюха тебя поцелует?
   Чудище задумалось, но тут раздался вопль Катерины:
   – Совсем взбрендила?! – возмутилась Катюха, – я замуж собралась, а ты меня целоваться заставляешь! Что я Вовке скажу??
   – Ясно, – проговорила Марья и, обернувшись к Кате, закричала: – Беги к ковру! – Потом, виновато улыбнувшись перед чудовищем, заявила: – Тебе не повезло, Катя тебя не поцелует.
   Чудище издало страшный рык и опять поднялось на задние лапы.
   – Стой! Стой! – закричала Марья, – уговорил! Я тебя поцелую, только замолчи!!
   Чудовище успокоилось и, встав на четыре громадные лапы, вытянуло вперед омерзительную голову.
   – Дожила до ручки, – вздохнула Марья и, зажмурившись, чмокнула мокрую протянутую ей морду.
   Чудовище запыхтело, как маленький паровоз, и завалилось на бок…
   – Сила любви, – заключила Марья, вытирая губы, и тут же рванула к ковру, где ее ждала Катерина. – Ковер!! Летим отсюда на все четыре стороны!
   Ковер взмыл вверх и, замерев, начал падать…
   – Ты что ему приказала?!! – закричала Катя, – он свихнуться может…
   – Вот, Господи, – взмолилась Марья, – ковер!! К Лебедю! К Богине! Елки, к Одете Юрьевне!!!
   Ковер завращался, задрожал, завернулся в гигантский узел, в центре которого, визжа, повалились друг на друга Катерина и Марья. Стало жарко, словно горячий ветер августа вперемешку с песком задул сквозь ткань ковра. Мир закружился, рассыпался на звезды и синие розы, и ковер рухнул вниз.

   – Господи! – застонала Катя, – как больно, и где мы… В четыре руки развязали узел ковра. В глаза ударил свет зеленого абажура, у ковра стояла Одета Юрьевна с заспанным Кузьмой на руках и счастливо улыбалась.
   – Ну вот и все! – сказала она, – скоро Новый Год. Нечисть последнюю с первым снегом повымело. Катя, Вова заходил, ждет, я сказала, что ты в командировке, и обещала по приезду ему руку и сердце… Кузьма Андреевич на другие подвиги теперь собирается, чары Сонной башни мама развеяла, а скоро папа с работы вернется, уже месяц, как ждут…
   – Да-а? – вновь дружно спросили Катя и Марья… – а роза?
   – Роза? Теперь в безопасности, – и Одета Юрьевна, подойдя к окну, рукой отодвинула тяжелую портьеру, за которой в позолоченном горшке росла высокая синяя роза.
   – Красивая, правда? – спросила Одета.
   И как бы в подтверждение вокруг розы разлилось великолепное перламутровое сияние…

Этика древних цивилизаций

   Собственно день должен был быть иным… Даже описан иными словами, но Катюха с утра выдернула Марию из-под одеяла, нарушая идиллию покоя и иллюзию, что утро будет вечно, душистым, с персиковым духом, и нежным, как скользящий по щеке солнечный луч.
   – Я же говорила тебе, Кать, у нас сегодня – никак! – сонно пробормотала Мария в лежащий рядом на подушке мобильник.
   – Как-как еще получится! Поехали, быстрее собирайся, погода отличная, тем более тебе в пылюку лезть.
   – А ты?
   – Только пиар местности, мне прошлого раза достаточно… С моим полетом над Мангупом, – Катерина невесело хмыкнула.
   Мария неохотно села на краю кровати, задев уснувшую компьютерную мышь, и ноут проснулся.

   – У, коварная ты какая. Я еще даже кофе не пила! – Мария вздохнула в телефон и повернулась на замерший «во вчера» экран.
   – Не надо в интернете сидеть без кофе, – Катерина всегда такая прямая, как указка! – Это кто на экране?
   – Где?
   – Не прикидывайся, – Катюха заворчала, – ты же сейчас в монитор смотришь!
   – Это наш с тобой гот или гунн, в зависимости от того, что нам сообщит о себе курган, а это его вроде как реставрация…
   – Готы, гунны, особенно живые! – Катюха смеется. – Лето, я тебя понимаю.
   – Хоть ты меня понимаешь… Сейчас, пять минут, – Марья отключила компьютер.
   – Я взяла термос, а кофе забыла…
   – А я еще виновата, что в инете сижу!
   – Я пошла на кухню нам кофе делать. Кузя еще спит?
   – Они с Одеттой Юрьевной на дачу к морю до понедельника укатили, – отзывается Марья.

   Господи, какая это сказка, когда выезжаешь за пределы величественного города-героя, сверкающего, белокаменного, увенчанного стелами и золотыми многочисленными куполами! На горизонте плещется море, лазоревое, совсем не грозное, хоть и Черное…
   «Плачет Азия…» – пел Доктор Кредо, начались танцы в машине. Катюха теперь очень осторожный водитель, после страшной аварии, случившейся не по ее вине, где она чуть не погибла. Они тогда поссорились, но когда из больницы позвонили Марье и сообщили, у нее оборвалось сердце. Какая ссора (!), когда Катька лежала в реанимации, ее невозможно было узнать, а Марья сидела около нее и умудрялась посмеиваться с ее плачевного вида, комментируя некоторые изменения к лучшему, в итоге Катерина начала смеяться сама, а потом разревелась, потому что слишком долго держала в себе и страх и боль.
   А сегодня июньское солнце, шелковые деревья и пряный ветер так запросто подняли настроение. Работы на сегодня было немного. Во всяком случае Марье надо было рассмотреть один «неописанный курган», который недавно «сдали» Одетте Юрьевне мальчишки из Байдарской долины, а Катерине пропиарить эту самую долину, в сентябре она уезжает в Питер защищать диплом по менеджменту и туризму.
   Вы когда-нибудь видели Байдарскую долину? Аааааах!!!!!!!! Это все, что можно выразить, когда лень писать о бликах солнца на древних склонах; о шелесте забытых голосов ушедших в прошлое цивилизаций; о звездах, которые, кажется, светят над этим местом и днем, превращая небо в зеркало, опрокинутое и заплаканное; о длинных лугах; извилистых, рвущихся к жизни виноградных лозах. Здесь когда-то вот так же восхищенно радовались сиянию и ласковому теплу тавры. Потом гордые греки возводили свои сады, а скифы кочевали по этим дивным местам. Здесь был оплот готов и гуннов, сюда стремились печенеги, а древняя Генуя беспечно царствовала под щедрым солнцем. А еще ранее, на заре времен, здесь расцвела могучая цивилизация Аратта, более древняя, чем затерянная в Армении Уратха…

   Курган оказался готским. Целым, нетронутым, и как обычно пахнущим временем. Здесь можно лишь описывать, но ничего не трогать. Это ценное место, здесь нужны спецы, археологи. Захоронен не простой гот. И не только он один… Ну да оставим все это на добросовестную работу специалистов. Хотя иногда очень хочется взять на память какую-нибудь причудливую вещицу, прошедшую через несколько тысячелетий. Но не чиста совесть «черных археологов». Благодаря им многие ценные памятники живут в экспозициях крупных зарубежных музеев, а не там, где им должно…
   – Смотри клубень какой, в кургане нашла, – Марья держала на ладони ярко-синий клубень непонятного растения.
   – Здорово! – выдохнула Катюша, стряхивая пыль с брюк, – а ведь не собиралась лезть никуда! Как покрашенный, ты Одетте его покажи, она же все растения наши «в лицо» знает!
   – Верно, – Марья спрятала клубень в сумку… – До пяти домой успеваем?
   – Легко… Только час дня.
   Дорога петляла, они выбрались на широкое шоссе, слева обрыв и заповедники.
   – Маш, там внизу, если чуть свернем, классный барчик и дегустационный зал.
   – Ты за рулем, – Марья рисовала в блокноте космические корабли.
   – Я шашлыка хочу! Нуу!!! – Катюха надулась.
   – Угу…
   – Едем?
   – Угу, задавай третью космическую.
   – Я тебя люблю!!
   – Хм… – Марья рассмеялась, – девушка за шашлык любить готова!
   – Ой, готова! К любви всегда готова! – сегодня ей настроение ничем не испортишь.

   Слишком живописные места с тремя вычурными домиками.
   – Это татары здесь? Архитектура выдает…
   – Не знаю, но готовят обалденно. Иная цивилизация, тоже древняя, – тут Катерина замолчала, уставившись в одну точку. Мимо подруги.
   Марья обернулась. Он не шел, он плыл, как королевский фрегат. Высокий, стройный, загорелый. Черная шевелюра и синие, как небо над Байдарами, глаза. Три ямочки, на щеках и подбородке. Безупречный. В одних белых шортах, босиком. Местный? Кого же он так напоминал, Марьина память сильно напряглась, голова закружилась. Стоп! Она взяла себя в руки. Вот так всегда, когда некое дежавю посещало ее.
   – Аполлон Бельведерский! Кать, пошли, не привлекай внимание, не надо.
   – А сама? – засмеялась Катюха.
   – Я просто посмотреть, – смутилась Марья.
   Шашлык оказался действительно вкусным. Под чистым небом, почти в исцеляющем одиночестве, подругам сегодня явно фартило настроение. Пока не явился Бельведерский. Просто пришел и сел, напротив, за их столик из светлого дерева. Катюха рассеянно посмотрела на Марью. Она всегда теряется в подобных ситуациях, выкручивается Маша. И две древних цивилизации столкнулись. Мужская и женская. Одна, пропитанная медом и горным горячим ветром, скрипом времени долгих походов через бесконечные евразийские степи, и вторая – пахнущая морскими прибоями и пламенными закатами, стихиями, замешанными в простой виноградной грозди, и привычками дальних странствий под белым парусом, поставленным могучими людьми.
   – Вы что-то хотели? – вид Марья напустила учительский, мужчины в большинстве своем теряются от строгого тона и высокомерного взгляда. Они просто боятся. Хоть и хорохорятся.
   – Да, – ответил Аполлон, и улыбнулся, как жаркий ветер, спавший до этого где-то в высоких шпилях гор и впервые столкнувшийся с морскими волнами. – Я хотел вас пригласить в наш зал…
   Катюша с отстраненным видом срочно заинтересовалась шашлыком. Еще бы. Этот голос надо было услышать и переварить! Глубокий, спокойный, как океанский вздох, уверенный в себе, с легким акцентом. Татарин, причем один из тех редких экземпляров обладателей «неземной красоты», которые среди них встречаются.
   – Спасибо, мы не пьем, – Марья даже вздохнула, ну что тут скажешь, на его губы смотреть даже невозможно, если хочешь уйти в целом и невредимом состоянии сознания.
   – Мы не будем пить, – он опять улыбнулся, и Катюша даже жалобно посмотрела на Марью. – Я вас приглашаю попробовать вкус местного горного солнца.
   – Мы не туристы, – пора было выруливать, – мы местные, проезжали мимо.
   – Такая белая, – обратился мужчина к Марье, – как сметанка, девочка, и местная? – Аполлон наконец-то растерялся – но сказал достаточно, чтобы Катюха сокрушенно, почти с повинной замотала головой:
   – Ну пошли, пошли, посмотрим этот зал!
   – Ты за рулем!! – Марья почти кричала.
   – А ты нет!! – она метала молнии. – Вот возьмешь и попробуешь, не унижай человека, побудь дочерью Бахуса!
   – Чего? – Марья обиделась на нее.
   – Девочки, – Аполлон улыбнулся, – пойдемте, не расстраивайтесь. Я дам вам шофера!
   – О! – Катюха пришла в чувство, – нет, спасибо, мы сами.
   – Меня зовут Рафаэль, я очень огорчусь, если вы проедете мимо. Ваше право, конечно…
   – Рафаэль Санти… эпоха Возрождения. Или солнечного удара… – прошептала Катя и подставила лицо солнцу, – сильно пахнет травой, виноградом и чем-то, что не опишу, пошли! – она уверенно схватила Марью за руку и повела за собой в буйство ликующего летнего сада перед домом с узорами и стойким ощущением иной реальности.

   Ну да, ему принадлежала вся эта «выставка». И Катюша включилась в интеллектуальную беседу, а Марья – в дегустацию. Крымские вина – они все неповторимые, сколько их ни пробуй, сколько ни пытайся вдохнуть в себя все волшебство Бахуса, но какие-то ноты никогда не повторяются. Иногда даже кажется, что каждый бокал с вином как отпечаток пальца. Мария видела, что Катерина увлеклась Рафаэлем, и тихо выскользнула в сад, прихватив бокал вина, отдаленно напоминающий любимого «Черного Полковника». Однажды ей подарили очень красивую бутылку этого нереального напитка, кто же подарил… а! Не суть важно, кто был тот человек, время унесло его из памяти, но бархатный настоящий и яркий, как рубин, вкус остался в памяти навсегда.
   В саду словно плавились под солнцем высокие корабельные сосны и цветные мальвы; красивыми, печальными, как всегда потрясающими цветами между деревьями и ажурной беседкой поглядывали магнолии. На горизонте внизу раскинулось родное Черное море. Удивительное, помнящее множество эпох, битв, любви, создания государств, их падений, и опять все повторялось, опять. Море без осуждений смотрело за человечеством, украшавшим его ласковые или неприступные берега неповторимыми пейзажами разных столетий. Маша зашла в беседку, чтобы подальше разглядеть спуск к морю и наткнулась на запыленный ящик «Ай-Сереза».
   – О, Кать! Твое любимое вино… – крикнула Маша в сторону дома и осеклась. Потом прислушалась, Рафаэль и Катерина о чем-то спорили. Голос Кати был немного обиженным и упрямым.
   – Да? – вдруг отозвалась она, такое робкое и сомнительное «да».
   И Маша, взяв одну бутылку из ящика, сама себе сказала «оплатим» и направилась в зал узорчатого дома. Бельведерского не было, и Мария вручила Катерине бутылку:
   – Купим!
   – Ух ты!
   – О чем спорили?
   – Да, – Катя отмахнулась, – разные взгляды на женщин, на мужчин, на патриархат, – и звонко рассмеялась. – Давай пробовать, все-таки дегустационный зал! Может, еще что-то увезем с собой?
   Через некоторое время, уже слегка надегустировавшись, Марья заметила, что Катюша, пристроившись в одном из плетеных кресел, «дегустирует» только что открытую бутылку «Ай-Сереза» и разглядывает каталог с винами Крыма. Взяв бокал, Марья поднялась с кресла. Ощущая «легкий шторм» и чрезвычайную ясность ума, она пошла к Кате, но Бельведерский, как и положено статуе редкой и ценной, появился неожиданно, как из-под земли.
   – Вам кто-нибудь когда-нибудь говорил, что вы… – начал было он.
   – Да! – утвердительно кивнула Мария.
   – Значит я очередной, кто хотел сказать…
   – Да! – Маша неожиданно поняла Катину печаль и позволила себе немного позлиться на приветливого хозяина.
   – Вы немного пьяны? – Бельведерский улыбнулся.
   Эти его губы. Как похожи на… нет, не вспомнить.
   – Абсолютно трезва, как родниковая вода!
   – Которую хочется выпить в такую жару, – прошептал Аполлон.

   Какая женщина не заметит, куда направлен взгляд собеседника?! Только слепая. Бельведерский, как питон Каа, не мигая, стал наклоняться ниже и ниже к Марье. Это, конечно, заманчиво, но это не стоит делать летом, на «работе», вообще! Когда Катя так страдает! Марья быстро поднесла бокал к губам, лишая Рафаэля возможности «поймать своего бандерлога».
   – Вы неправильно пьете вино, – вдруг заявил Аполлон.
   – Да? – она не поняла, – из бокала, а как еще?
   – Его надо греть в ладонях.
   – Вино?
   – Бокал. Это же тюльпан!
   Ловко выхватив у нее бокал, Рафаэль обхватил его ладонями, чуть раскачивая багряную жидкость внутри. Убаюкивает он его, что ли?
   – Вот так. Греете ладонями, слегка раскачивая вино, а потом пьете маленькими глотками, чуть теплое.
   «Эх, мне бы сейчас ледяного», – подумала Марья. Ладони Бельведерского потянулись к ней, она хотела взять бокал, но тогда бы пришлось дотронуться до его ладони, а это интимный жест, запрещенный! Она просто протянула руку, ожидая, что ей отдадут вино. Но Рафаэль, проигнорировав страждущую руку, поднес край бокала к ее губам. Ну, все! Это вот и есть запрещенные во всем мире негласные приемы.
   – Пей, – тихо сказал Рафаэль, очень смело, погладив пальцем ее губы. И Марья-таки разозлилась.
   – Спасибо, – разжала его ладони руками, отняла бокал, сделала большой глоток, – зря нагрел, не зима! – и пошла к Катюше, на ходу допивая вино большими и очень «неправильными» глотками. Пора убегать отсюда. Хоть бы приехал кто…
   Катерина сидела, как зажатая птичка, ее бокал был почти не тронут.
   – Пошли? – испуганно прошептала она.
   – Пошли, – Марья улыбнулась, – забирай бутылку, это компенсация за моральный ущерб.
   – Ты что?
   – Ничего, я злая, как собака…
   – Я вижу…
   И в это время:
   – Подождите, девочки! – рядом опять стоял Бельведерский с погрустневшим (ха-ха!!) лицом. – Ты права, летом можно пить и охлажденное вино, но охлажденное вино больше обжигает.
   – Почему? – спросила Катюша.
   В руке Рафаэль держал запотевшую причудливую бутылку. Прозрачную, с черным содержимым, откупоренную. Он взмахом сделал большой глоток из горлышка, поставил бутылку, ухватился за Марью, как железный дровосек, и буквально влип…
   Ледяное вино, которое обжигает, уносит, завораживает. Пьяное вино, как девятибалльный космический шторм, турбулентность, которой не ждали корабли отважного адмирала. Это не вино, это черт знает что! В общем, нельзя так поступать с женщинами, господа мужчины, даже со строптивыми и упрямыми, обманывающими не только вас, но и себя. Они ездили за готским курганом, а получили поцелуй и встревоженную память… Какое же в мире все древнее, и цивилизации, и мужская хитрость, и женская самоуверенность, и вино, ледяное, но умеющее обжигать. В завоеваниях рожденные, люди привыкли завоевывать буквально все. Мужчина ни за что не захочет проиграть, женщина – быть оскорбленной. Истину они так и не найдут. Так как эти два упрямых осла из века в век не уступают друг другу дорогу, хотя им вроде по пути…

   Катюха смеялась до слез с ошарашенной физиономии Марии. Дважды останавливалась на резких поворотах, поправляла бутылки на заднем сиденье и вливала в нее минералку, и молилась, чтобы не попались гаишники.
   – Ты себя нормально чувствуешь? Или еще столбняк? – ей было весело.
   – Не, Кать, ну ты не поверишь… – у Марьи не было слов.
   – Верю, – она почти всхлипывала от смеха, – я минут двадцать за таким представлением наблюдала!
   – Двадцать? А я думала минуты две…
   Катюша резко затормозила.
   – Давай вернемся, – серьезно заявила она, – если ты путаешься во времени, значит это аномалия. Тебе нужна аномалия в отношениях с мужчинами, ты совсем ледяная, Марьюшка.
   – Нет уж! Я и так вся липкая от вина, – отмахнулась Марья, разум, наконец-таки, брал верх. – Домой, домой! И ну их, всех этих мужиков! Не верю я им, не верю. Даже когда сомневаюсь.

   Южное солнце, которое садится за эти горы не один миллион лет, светило им в спину, мягким теплом согревая каждый сантиметр. Они молчали всю оставшуюся дорогу. А чего говорить? Опять правы древние предки! Лучшее знание – сердце, которое слышат в последнюю очередь…

Пропасть

   – Когда-нибудь все быльем порастет, и наплевать нам будет на происходящее, – очень даже обнадеживающе, но с натугой заметила Катюша. Ее голос доносился чуть издалека, и, не поняв, я обернулась. Катюха цеплялась руками за острые выступы утеса, видны были только ее каштановые локоны и ладони, добела вцепившиеся в острый выступ.
   – О, ё… – слова кончились, – ты чего молчишь?!! – я шлепнулась на колени и схватила Катюху за запястья. – Ты там держишься?
   – Одной ногой, кажется… Чуть-чуть… Я не умру? – она прямо смотрела мне в глаза и требовала ненормального ответа.
   – У тебя что, удар солнечный? – я попыталась ее потащить на себя.
   Легко сказать. Даже пятидесятипятикилограммовую девчонку другой девчонке дернуть трудно. Я крепко держала ее за запястья, пытаясь подтянуть на себя, но Катерина все время теряла точку опоры ногами и помочь мне не могла, а только мешала.
   – Попробуй подтянуться, – я ее уже шепотом попросила, собственные руки занемели.
   – Я не могу, – Катя тяжело вздохнула, – у меня нет сил. Ты же снаряжение какое-то брала! – осенила ее великая мысль.
   – Только я бросила все, когда на тебя обернулась, – я задумалась. – Если я тебя отпущу, на пару минут, ты продержишься? Рюкзак в полутора метрах… Мне только веревку достать.
   – Нет, – честно созналась Катюша, – мои руки сейчас – это твои руки. И не смотри вниз! Там пропасть!
   – Да нет там пропасти, – ну высоко, ну очень высоко, это же Мангуп… Блин!!! – становилось тяжелее, руки не чувствовали вообще ничего, я умудрилась, ободрав колени, улечься на землю. Катя вздохнула. – Что, Кать?
   – Я, кажется, стою на каком-то краешке. Чуть отдохну и попробую подтянуться. Только не отпускай меня, у меня голова кружится.
   – Не отпущу, – я согласно кивнула. – Вот и представь, что стоишь на краешке Земли, в древнем великом княжестве Феодоро.
   – Очень весело, – хмыкнула Катька, – здесь же твои предки верховодили, они что, помочь не могут?
   – Ага… – я попыталась лечь удобней, спина и плечи стали деревянными, – вечереет, ты еще привидений назови, чего посоветуют. Вон развалины какие классные.
   – Ты чего несешь! – Катька побледнела. – Я и так боюсь.
   – Не смеши, – приступ бурного смеха начал неожиданно душить меня. – прикинь, если бы ты не боялась!
   – Лучше бы мы сегодня к Генуэзским башням поехали… – пришла к выводу Катерина.
   – Еще не поздно все поменять, поехали…
   – Поехали…
   – Тогда вылазь!
   – Помоги!
   – Не могу…
   – Вот и я…
   – Ничего, завтра поедем, – попыталась успокоить Катьку.
   – А завтра будет? – спросила она невпопад.
   – Движение Земли еще никто не отменял. Давай помолчим. Надо действительно отдохнуть. Ты там стоишь?
   – Да, но ног не чувствую.
   – Замечательно… помолчим давай…
   Темнело. Как-то быстро остывала земля, я уже не понимала, где Катюхины руки, а где мои. Несколько раз мы пытались выбраться. Но ничего не получалось.
   – Все, прекрати, – разревелась Катюха, – ты мне руки оторвешь!
   – Взаимно!
   – Ну и отпусти меня!
   – Хорошо, только завтра привезу сюда твоего ребенка и расскажу, как мама хотела летать.
   – Нет, – Катерина сделала паузу, – держи меня крепко.
   – Угу… Давай петь… «Веселится и ликует весь народ, а на улице ютится всякий сброд…»
   – «Месть. Война. Любовь. Обиды – твой удел, ты совсем уж очень рано поседел…» – подхватила Катюха.
   – «Падишах, падишах, ты стоишь седой горою. Падишах, падишах, я секрет тебе открою. Падишах, падишах, пусть раба твоя ничтожна. Падишах, падишах, только ей влюбиться можно…» – это уже было исполнено хором…
   – Браво! – раздался голос над головой, и кто-то с силой поднял меня с земли, заодно вытянув и Катерину. Но мы обратно шлепнулись на каменистую почву. Высокий и сильный мужчина сверху вниз смотрел на нас.
   – Вы привидений? – наивно спросила Катюха, ей, видимо, как и мне, было уже безразлично после нескольких часов зависания, где мы сейчас находимся.
   – Нет, Кать, он из побочной ветви Феодоритов… – «догадалась» я.
   – Девчонки, – мужчина присел рядом с нами, – может, вам «скорую» вызвать? А? Я еще снизу заметил, что на вершине что-то живое, и рванул наверх, думал, не успею…
   – Поздравляю, ты успел, – Катька устроилась на моем плече, явно собираясь спать, – призрак, блин!
   – Не обращайте внимания, – я попыталась улыбнуться, – у нас «шок»! Вот. Не надо «скорой». Мы отдохнем и пойдем вниз.
   – А сколько вы будете отдыхать? – спросил мужчина.
   – Тебя как зовут?
   – Рома.
   – Спасибо тебе, Рома, часа три. Не больше… Будь любезен, дай рюкзак, там одеяло…
   – Что, спать здесь, над пропастью? – он удивился.
   – Ты местный?
   – Нет, из Смоленска.
   – Турист, значит, – сделала я вывод. – Рома, прям здесь, над пропастью. Катюха уже спит. Тише-тише… Сможешь, разведи костер…
   Земля казалась мягкой, развалины не угрожающими, а родными. Даже пропасть рядом уже не угрожала, а Рома, который пытался развести костер, – ангелом… И все. Провал. Никогда так мертвецки не засыпала. Даже когда тонула, после не спала так.

   Машина мирно укачивала, но все-таки я проснулась.
   – Кать? – меня знобило.
   – А? Ты проснулась?
   – Мы где?
   – В Ромином фольце. Нас домой везут.
   – А твоя машина?
   – Следом едет. У тебя температура. Аспирин сейчас выпьешь.
   – Мы что, сами спустились? – я не поняла.
   – Ага, – раздался знакомый голос, – я хотел сначала по очереди снести, а потом подумал – вдруг волки, и двух сразу забрал.
   – Ясненько. Здесь нет волков.
   – Ну, я же не знал!
   – Держи, – Катюха протянула аспирин и чай из термоса. – Пей и ложись спать.
   – Ага, – я улыбнулась, – только ты меня не отпускай, и в диктофоне оставь последнее сообщение от шестого июня… Шестой месяц, шестое число… не подумала…
   – Оставлю и не отпущу, – согласилась Катюха.
   – Девчонки, а по шашлычку? – спросил Рома.
   – У тебя машина какого цвета?
   – Белая… – не понял Рома.
   – Катюха, нас спас рыцарь на белом коне. Ты сама все решай, а я спать…
   И сны мне снились удивительные, про море…

Трибунал

   Это были отблески рассвета, того самого рассвета, который наступает самым ярким, самым неожиданным бутоном, цвета огня непостижимой красоты, последним рассветом.

   Удивительное небо, когда еще бы представилась возможность увидеть его? Когда бы еще вот так запросто можно было понаблюдать за стартами белых и серебряных стрел кораблей, распарывающих алый океан рассветных небес, всего лишь наблюдать, будучи самой собой, и ни о чем не думать… И она тянула к нему лицо, пытаясь разглядеть его лучше, на сколько хватало ее возможностей видеть через плотную черную повязку.

   – Да, красивое небо, – голос судьи разрезал тишину.
   Как он видит небо? Если сидит к нему затылком? Если вся красота обзора, по какому-то, вероятно, несправедливому, закону – досталась ей.
   – Ваше настоящее имя не Эллис Варви, – тем временем судья начинал свою работу.
   – Нет, меня зовут Елизавета Варавина, – Эллис словно вспомнила что-то и, перехватив волосы рукой, стала переплетать косу, пытаясь поднять ее как можно выше и заколоть, чтобы не мешала, но непослушный локон витым золотым украшением упал на мраморный лоб, – я родилась на Земле, в двести двадцать шестой год Войны.
   – Русская? – судья непроизвольно залюбовался локоном. Но тут же одернул себя. – Итак, вы оказались в командном авангарде врага после того, как ваш жених улетел с важной миссией космофлота, попросив вас ждать его на Земле, – зачитывал судья, – а вы мало того, что ослушались его, но и, воспользовавшись вашими паранормальными способностями, оказались в тылу врага, а впоследствии в командовании…

   Корабли взлетали, небо, уже свободное, мирное небо и космос бороздили мирные ракеты. А тогда была война.

   На двенадцатый день отлета Николса Лиза получила известие от него: «Не жди, не вернусь. Забудь. Люблю другую».

   Вот так просто, как бы и не было прошедших лет и надежд на будущее. Мир словно потерял звук и цвет. Стал серым и отвратительно чуждым, словно его подменили на иной. Этот мир стал ей неприятен почти физически. До той самой степени, что появилось отвращение к нему, этому земному раю с синими опрокинутыми облаками и океанами.
   Тогда Лиза пришла в штаб космофлота Земли. Запросто миновав все барьеры, взяла то, что хотела в этом месте.
   Через день на вражескую Аради летела уже не обычная девушка с Земли – Лиза Варавина, а лейтенант медицинской службы Эллис Варви. Еще через двое суток Эллис появилась в главном адмиралтействе арадийской империи и возглавила парапсихологический корпус.

   Ее невозможно было не заметить. На Эллис оборачивались не только мужчины, но и женщины. Она притягивала необыкновенной русалочьей красотой и почти мистическим гипнотизмом. Ей понравился этот чужой для Земли мир, понравились его законы и порядки. А главное, она не испытывала к нему отвращение, потому что Николс принадлежал другому миру…

   Судья закашлялся, зачитывая Лизе список всех, кто поневоле оказался жертвами арадийских провокаций, с ее, Лизы, подачи.

   Генерал Уберти, высокий и красивый итальянец, возглавлял северную часть космофлота, весьма важную и самую ударную, оснащенную мощными кораблями. Уберти сам по себе был наилучшим тактиком и стратегом Земли. На него планета возлагала все свои надежды в северных территориях пространств, где и находились основные базы врага.

   – Генерал, к вам врач, – доложил помощник, и Уберти срочно собрал все бумаги, свернул карты и попросил пригласить.
   Это был удар ниже пояса. Мужественный человек, которому легко покорялось пространство, вдруг стал мягким, как воск, при виде женщины.

   – Эллис Варви. – представилась она голосом чарующего и поглощающего тумана, – я лишь заменю сегодня вашего доктора. Ему немного нездоровится, генерал Уберти.
   Но Уберти уже тонул в зеленых холодных глазах:
   – Можно просто Пауло, – почти шепотом представился генерал.
   – Конечно, Пауло, – и Уберти досталась одна холодная улыбка.
   – Эллис, а давайте, вы задержитесь на крейсере и хорошенько пролечите меня? – генерал затаил дыхание от собственной наглости, ожидая, когда космос обрушится на него в праведном гневе.
   – Конечно, Пауло, я останусь с тобой и избавлю тебя, наконец, от всей этой тяжести бронхита.
   Ее голос укачивал, красота околдовывала. Словно и не было войны, словно армия Уберти не шла вперед к полярным созвездиям за победой. Долгими космическими ночами он больше не просиживал за картами и стратегией, он как поэму читал вслух свои грандиозные планы, а она кивала головой, будто понимала, о чем он, и долго целовала его, а потом сосредотачивалась на ощущениях и эмоциях, отдаваемых ей Пауло.

   Нет. Он другой. В нем все также много земного наносного, много твердого гранитного. Излишки мужества и красоты, отсутствие ветра, урагана, начала бесконечности. Эллис пробыла с ним достаточно долго, и как-то во время ночной вахты генерала, почти засыпая у него на коленях, между прочим спросила:
   – Это что?
   – Это смерть, любимая.
   – Смерть? Она иная, Пауло, смерть – это ночь души.
   – Тогда да, – вздохнул блаженно Пауло, чувствуя, как ее губы прикоснулись к его виску, – теперь я понимаю, что не познаю этой тьмы. Конечно, любимая, это обычный ликвидатор…
   Уберти не договорил, она заслонила пульт собой, целуя его так, что сознание Пауло поплыло. Он не услышал ни бьющегося стекла, ни аварийной тревоги, не заметил, как по его щеке потекла ее кровь из разбитой ладони. Он не знал, что северная армия самоликвидируется в этот момент, взрывая один за другим корабли, унося жизни тысяч и тысяч человек. Когда адмиральский крейсер взорвался ядерным шаром, Пауло не заметил и этого. В тот миг Эллис отняла губы от его лица и кивнула в сторону. Пауло счастливо улыбнулся и обернулся. Его черные брови удивленно приподнялись. Он был на Земле, перед распахнутыми, в замысловатых завитушках, воротами своего особняка в Милане, навстречу генералу бежал его шестилетний сын, счастливо раскинув ручки в стороны. Пауло подхватил малыша, которого не видел несколько лет, и крепко прижал к себе. Острая боль кольнула сердце, Уберти обернулся, не выпуская сына из рук:
   – Эллис!!! – закричал он в горнило осеннего ветра, но ее уже не было… А где-то в невообразимом далёко продолжала погибать северная армия…

   – После этого Пауло Уберти лишился генеральских отличий и привилегий, долго приходил в себя. Сейчас этот молодой и потенциально важный для Земли человек – обычный горький пропойца.
   – Елизавета, что вы можете сказать по поводу гибели северной армии?

   – Бедный Пауло, – прошептала Лиза одними губами, – он пытался познать мир, но не смог… – и она демонстративно отвернулась в сторону.

   – Все ясно, – сделал заключение судья, – вы знаете, что война закончилась бы раньше, если бы мы выиграли битву при Палацее.
   – Вероятно, – рассеянно ответила Лиза.

   – Стив, – прошептала Эллис, смотря в его восторженное лицо победителя, – Стив!
   – Да, любимая! – командующий фронтом внимательно посмотрел на Эллис.
   – Стив. Я ухожу от тебя. Прощай.
   – Нет! – Он вскрикнул как от боли, но Эллис была непреклонна.
   – Это время триумфа Земли, Эллис, ты не можешь поступить так, – Стив умолял, – я же люблю тебя, слышишь, люблю!
   – Слышу. И понимаю, что любишь ты свои победы в войнах, а не меня.
   – Какая глупость! Это ради тебя, ради нашего будущего!
   – Мне это не надо! Это доказательство самому себе! Это победа твоего равнодушия ко мне!
   – Это не так, любимая, только не уходи! Ну как мне остановить тебя…

   В тот день неожиданно земная армия потерпела сокрушительное поражение из-за чудовищной нерасторопности и сбоев в приказах. Битва при Палацее была проиграна…

   – Стив всегда любил только себя, – сказала Лиза, – он не заслужил быть победителем.
   – Но Стив Крайтон покончил с собой после вашего ухода от него!
   – Нет. Обычная белая горячка с последствиями и манией…

   – Так, дальше…
   – Не надо! – вдруг попросила Лиза, – я знаю все, что в ваших бумагах. Нет смысла перечитывать мне обвинения в трехсотый раз.

   В камере воцарилась тишина, и судья, вздохнув, наконец спросил:

   – А ваш жених, Николс? За что такое с ним? Его корабль и погибший экипаж разведчика нашли лишь несколько месяцев назад в песках Архаи. Его каюта, стены, весь бортовой журнал были исписаны одной фразой: «Лиза, прости и не оставляй».
   – Да? – Лиза улыбнулась, – Ник был подлецом.
   – Вот с чего бы вдруг? – спросил судья. – По его записи мы только и вышли на вас. Но вот именно причины убивать собственного жениха не было! Вы же должны были стать его женой. Почему вы умалчиваете этот факт на всех допросах? Может все-таки скажете в последний и такой прекрасный день?

   – Последний день. – Лиза задумалась. – Хорошо. Только развяжите мне глаза.
   – Вы же знаете. Что нельзя.
   – Боитесь? – усмехнулась Лиза. – Куда я денусь из этой крепости?!

   Через некоторое время повязка с ее глаз была снята, и Лиза жадно уставилась в лазурное небо под тройным светилом.
   – Какая красота! Посмотрите!

   Но молчание было ответом. Лиза, улыбаясь, перевела взгляд на судью. Полковник адмиралтейства, юрист, молодой и неопытный. Он завороженно смотрел в русалочьи глаза женщины напротив и влюблялся, влюблялся, бесповоротно и навсегда.

   Она не сказала не слова, когда он снял с нее наручники и сам растер затекшие запястья.

   Эллис улыбнулась.
   – Как тебя зовут?
   – Сергей.
   – Вот, Сережа, – и Эллис достала из форменных брюк прощальную телеграмму от Николса, ту, предначертавшую путь.
   – Он бросил тебя? – не поверил своим глазам судья.
   – Совершенно верно, – кивнула Эллис, – я лишь мешала его войне, но когда поняла, что он в ней больше не участвует, сходила к арадийскому императору на прием. Мы долго говорили о мире, любви. Жизни и смерти. Это было двадцать шестого апреля.

   – Но это день смерти арадийского монстра! – Сергей резко замолчал.
   – Да? – улыбнулась Эллис, – какие странные совпадения… Вы отпустите меня?
   – Я… – Сергей заколебался.
   – Вам не обязательно оставаться здесь, Сережа. Война закончена, Вселенной не нужны больше солдаты. Если хотите, то можем уйти вместе.
   – Хочу ли я? – улыбнулся судья…

   А необыкновенное небо расцветало радужными переливами лучей трех солнц, потому что закончилось время войн и предательств и очень хотелось жить и любить…

Маков цвет

   Молюсь за диких сердцем, заключенных в клетке.
Т. Уильямс

   День закончился… Впереди маячил грустный, освещенный зловещим маревом закат. Люди, как и прежде, жили на Земле, в меже своих укладов и социальных устоев. Люди. Среди людей не было места таким, как ведэ: древним, странным, наделенным канувшими в истоки знаниями. И ведэ с тоской смотрела на зарождающийся закат, с болью ассоциируя его со своей жизнью и Наказанием. Закат, а за ним длинная ночь, в которой не ясно, доживешь ли до рассвета. Ночь одиночества и забытья.

   «Маков цвет… Маков цвет… огонь похож на маков цвет. Ярким цветком распускается, когда ласковым помощником, когда безжалостным палачом. И сейчас свеча на столе горит одиноким цветком, таинственным, алым, из заповеданного леса будто бы принесенным. И странно мне здесь кажется, не обычно, словно одежду сорвали и на растерзание лютым ветрам кинули. Стоп. Это всего-то придорожное кофе, просто столик стоит в центре, просто выключили свет, просто люди за другими столиками украдкой смотрят на меня, просто люди все знают, просто…»

   Круг первый.

   Старшая ведэ обошла костер, высоким столпом, незримым человеческому глазу, взметнувшийся на сумеречной опушке.

     «Я зажгу огонь темной полночью,
     Ему трижды я поклонюсь.
     Я скажу слова заговорные:
     Ой вы, духи огня светлые!
     От несчастья меня защищающие,
     Вы услышьте меня, Вас молящую,
     Не тушите костры, мной зажженные,
     Зажигала костер в правых помыслах,
     Ведэ судят, законы поправшую…
     И молю я вас, духи светлые!
     Наделите огонь Вещей силою,
     Силой доброю, всепроникающей,
     Справедливой и всепобеждающей…»

   Голос старой ведэ скрипучим эхом отзывался за пределами опушки, в тишине настороженного леса. Костер разгорался, его треск походил на отзвуки заклятия старшей ведэ. Остальные ведэ неподвижно сидели кругом поодаль от костра. Кроме одной. Языки пламени высоко взметались, словно невидимые фигуры плясали в них огненный танец, рвущийся к полной луне, ввысь. Одинокая фигура ведэ у костра словно сжалась еще больше, от слов старшей, и как бы ища защиту у высокого колдовского пламени, подвинулась к самому краю зарева.

   – Сестры! – глухо заговорила старшая, – мы все знаем, как суровы наши законы, законы тысяч и тысяч лет. Мы все знаем, что поправший их должен быть судим…

   Ведэ запрокинула голову и посмотрела на желтый круг луны.
   – Мне жаль, что случилось так, – прошептала она, – но да будет исполнено наказание!
   Вихрем взвилось пламя, закрывая и небосвод, и лунный диск, вспыхнуло, искрами рассыпалось по поляне, по сидящим ведэ. Маков цвет заволок пространство, как невидимый мастер-целитель отобрал сознание, чтобы вложить новые очертания в него, новые вехи…

   – Лилит… Лилит… – руки мужчины, наконец, разомкнулись, отпуская маленькую огневолосую женщину, – не уходи, Лилит…

   Молодая женщина печально улыбнулась ему, протянула руку к его лицу и погладила пальцем шрам над правой бровью.

   – Не больно было? – спросила она.
   – Нет, – улыбнулся мужчина, – Он никогда не делает больно, НИКОГДА! Он всего лишь забрал тебя из меня…
   – НИКОГДА не делает больно? – женщина усмехнулась, – Он забрал у тебя все, что было моего, женскую суть, твое совершенство, Адам. Мне пора…
   – Лилит! – Адам отпрянул от костра ее волос, взметнувшихся перед его лицом. – я буду всегда любить тебя, Лилит.
   – Нет, – она обернулась, – ты будешь любить ту, что сотворили, лишив тебя совершенства, или будешь считать, что любишь.
   – А ты? – тихо спросил мужчина.
   – Я? – Лилит на минуту задумалась, – а мне больше некого любить… Мы теперь разные создания Его. У меня теперь другая судьба…

   Рыжеволосая девушка лисичкой спешила через лес. Там, среди белых берез, стрелами уткнувшихся в небо, заповеданная полянка, там всегда горит костер, там есть небольшой дом. Там ее ждут…
   – Матушка! Матушка! – зеленые глаза сверкали, как квазары.
   – Что случилось? – темноволосая, красивая женщина без возраста появилась на полянке перед домиком, – что с тобой, девочка??
   – Меня замуж выдают, матушка!
   – Замуж… – женщина всплеснула руками, – так, чай, не Средневековье, Оленька, конец двадцатого века!
   – Да не могу я поперек отца идти… Матушке-покойнице пообещала.
   – Вот беда-то, – нахмурилась женщина, – а иди замуж, девонька, может без любви оно и лучше проживется? Ребеночек родится, счастливее станешь. Не все ведам отшельничать в одиночку. А сестрам сегодня скажу про твою судьбу, от каждой подарок получишь, деточка…

   Свечи полыхают в комнате, чада нет, только пляс теней да женские фигурки вокруг стола. Разные, красивые и нет, молодые и не очень. Древняя бабушка с застывшей улыбкой следит за ними, словно наперед знает, о чем заведут речь младшие. Женщина средних лет в горницу вошла, внесла кувшин с дымящимся пряным напитком, разлила его по глиняным кружкам. После она села на свободное место и окинула всех взглядом.
   – Начнем, сестры! Пусть каждая преподнесет свой дар…
   Воцарились молчание, тишина, ночь и задумчивый ход времени.

   – Пусть Ольга родит сына! – раздался голос одной из присутствующих, – пусть он будет здоровым и сильным, пусть принесет счастье людям и будет счастлив сам…
   – Оленька, пусть твой муж будет достоин тебя, а если нет, то пусть оставит тебя…

   Все переглянулись, сама сказавшая охнула, но было поздно, слова веды уже стали пророчеством.

   – Пусть несчастья на пути твоем не сметут тебя, – поспешила исправить хозяйка домика.
   – Пусть однажды, когда уже не будет сил, ты найдешь руку помощи, – прошептала древняя бабушка.
   – А пятое желание – твое личное, – старшая ведэ поднялась из-за стола, – загадаешь его, когда оно тебе понадобится…

   Долго шептались веды той ночью, долго в доме горел огонь, долго еще было до рассвета, а звезды в небе словно не хотели гаснуть…

   – Куда же ты собрался в ночь-то? – спросила Ольга мужа.
   – Пойду, прогуляюсь, побуду один, – ответил тот.

   Близко подошла она к нему и ладонью провела по лицу.

   – О другой думаешь, изменил мне, – прошептала Ольга.
   – Да что ты несешь! – возмутился мужчина.
   – Я не несу, я ведаю… Уходи прочь из дома моего.

   Ничего не сказал, даже на ребенка не взглянул, ушел и дверью хлопнул. Зашлось сердце. К окну подошла маленькая огневолосая женщина, распахнула, ветер впустила, старое прогнала из спящего дома, сына шалью теплой укрыла, не потревожит его ничто в эту печальную ночь. О мести задумалась, да на малыша глянув, отказалась от мыслей своих. Вот оно счастье, спит, хлопот не знает. Сердце веды, любви не знавшее, любовью материнской переполнено, словно сентябрьская земля дарами щедрыми…

   Он плакал, он плакал много и часто. И метель начиналась в ее душе, как же объяснить, как сказать ему, что предатель отец его, что нельзя любить предавшего тебя. Да человек сын ее, просто ребенок. Быть-то как?

   И она вместе с ним, час за часом, день за днем, стала терпеть. Терпеть и ждать, прижимая к себе маленького кроху, в душе которого шла война. Битва разгоралась все сильнее и сильнее, она наблюдала за сыном и тихо плакала от горя. В душе ребенка мучительно больно погибала любовь…

   И когда его боль достигла апогея, то ее собственные мысли и чувства превратились в адскую смесь из сердечной ишемии и отчаянья разума… Ей было трудно находиться в таком состоянии, оно как бы обездвиживало руки и ноги, постоянно зазывая людей в белых халатах в дом. С другой стороны, сознание веды требовало мести и легкости в самочувствии, ибо не было сил противостоять и летать. Не чувствовалось ветров и штормов. Закаты и восходы проходили незамеченными, даже огонь давно не зажигался на острие свечи. Стали ломаться краны, порядок вещей в квартире постоянно нарушался, хаос медленно просачивался и рос на благодатной почве душевной боли. А боль его достигла апогея… Он же ее сын… ее ребенок… Его боль – жестокое наказание для нее. Забытье, только забытье и равнодушие могут спасти его. Отнять боль, забрать ее себе, оставив ему лишь пустоту и недопонимание происходящего. Пятое желание! Ее желание… Нет, рано, она сама утихомирит боль, она же ведэ.

   Из открытого крана сильной струей бежит проточная вода, омывая ладони веды. Горит свеча, и медленно, под ритм танцующих слов заговора вкрадываются в ее душу тоска и боль ребенка, оставляя его свободным. Невозможное всегда приходит так. Не в радостное сердце, а в болеющее, зараженное тоской и отчаянием. Ее болело, болело не просто, оно билось в такт вселенскому ритму, ненавидя и желая отмщения за боль, которая теперь стала лишь ее, отпустив на волю сердце и душу сына…

   Огромная волна большого, сокрушающего континенты цунами, порывы бури, вырывающей с корнем высокие деревья, поднимающей комья земли в небо, в тяжелый воздух, смешавшийся с морской водой, кружение и безумство природы, разряды молний, бьющих в воду и землю, оставляя воронки и дрожь. Деревья, маленькие и гибкие, приникшие стволами к самой земле, уронившие гордую листву в траву, которая накрыла их. Изумрудный ковер из травяных нитей и гибких стволов, залитых водой океана. Солнце пока не взойдет. И если мир снова рушится, это не страшно, потому что страшное позади – страшно, когда ребенок терпел ЭТУ боль…
   Пусть альбатросом свободным парит теперь в небе, пусть, наконец, посмотрит на мир, дикий, прекрасный и удивительный. Мир без боли утраты. А она замолчит сокрытое в себе. Она замолчит и не скажет, ибо ведэ нельзя любить, ибо это преступление.

   Пришла в себя Ольга, пришла, когда костер догорал. Голова ее на коленях старшей веды лежала, глаза в небо, расцветающее розовым маком, смотрели.
   – Ты прокляла меня? – тихо спросила Ольга.
   – Нет, девочка, – ответила ведэ, – наказание совершила – боль ребенка ты вычерпнула, да сама полюбила. Голову склонила в любви своей, пред предавшим. Перед мужчиной.

   – Ты помнишь ту ночь, дочка, когда звезды погасли, и начался мучительный год отсчета от начала боли до ее невидимого конца? Ты тогда искала спасение, прибежище. Не дом, не кров, нет. Ты искала душу. Ты словно чувствовала, что она должна быть где-то, та душа, которая поможет тебе выбраться. Ты тогда перестала верить людям. И только силы природы, ее стихии были твоими верными спутниками. За тот год ты прожила десять одиноких жизней, ты говорила с ветром, слушала воду. Шептала огню, искала защиты у земли. Ты тогда познала больше, чем иные веды за всю свою жизнь. Ты просто была одна. Ты боролась с болью, которую взвалила на себя, дабы освободить своего ребенка. Ты становилась сильнее, и боль глохла. Ты почти освободилась от силы собственного проклятья.
   – Я лишь наказала тебя, не тогда. А сейчас. Чтобы не убить…

   Круг второй.

   Мысли бегут неспешно, но день начинается скорым рассветом, за тучами всходит багровое солнце. Руки опускаются. Опускаются на восходе солнца, словно более ничего и не надо, да более ничего и не случится. Теперь надо как-то жить, но как? Люди отдалились, веды затеряны в заповеданном теперь мире. Что делать, чтобы жить? Чтобы бороться и одерживать победу за каждое новое утро, за самое сокровенное – за будущее, что спит на рассвете и не думает, как трудно его маме.

   Работа остановилась, друзья исчезли, пустота накрыла глухим серым одеялом, застилая Вселенную.

   Как же… как же сказала тогда древняя бабушка? Что пожелала она?

   «Пусть однажды, когда уже не будет сил, ты найдешь руку помощи».

   А может, и не было этого всего, может, это приснилось? И лишь ветра шумели, да пела вода…

   «Как прекрасен этот мир. Как дивно в нем. Сколь просторен и огромен он, как величественны и неукротимы его ветра и океаны. Как светло, светло и невероятно свободно…»

   Распахнув руки, Лилит подставила лицо под теплые лучи земного солнца, ветер яростно трепал ее волосы, обжигал кожу, но она лишь улыбалась, познавая и вбирая в себя весь колоброд нового для нее мира. Ее нового дома – Земли.

   – С чем пожаловала ко мне?!! – раздался над ее головой раскатистый голос, отозвавшийся громом в горах, – как посмела ты – спуститься в мир мой??!!

   Лилит открыла глаза, над ней возвышалась исполинская фигура мужчины в одеждах из шкур и кожи животных. Женщина рухнула в траву, протягивая руки к нему, стараясь скороговоркой успеть сказать все – все-все.

   – О, Хозяин мира Земли, Ты, в чьих жилах струится Огонь, а голос заставляет дрожать Ветра. О, Великий создатель душ Стихии…

   – Что надо тебе?!! – требовательно прервал ее громоподобный рык.

   – Я Лилит, первая Женщина, которую сотворил Вышний Создатель Мира, пришла к тебе. О, Сатан! Вышний Создатель велел передать, что в царствие его началась война!!!

   Лилит срывала голос, но Сатан словно не замечал этого, ветры гулко и режуще носились вокруг него, в их порывах были ледяная вода и осколки льда. Лилит схватилась руками за лицо, чтобы колкие льдины не оцарапали его.

   – Сатан, я прошу тебя!! Успокой своих слуг! Мне больно! Слышишь меня, Сааатааан!!

   Но Хозяин Земли смотрел, прищурившись, в синюю твердыню неба, думая о своем.

   – Лилит, – обратился он, наконец, к сжавшейся женщине, и рев стихий прекратился, – что сказал Вышний, отправляя тебя ко мне?

   – Он просил передать тебе вот это, – Лилит сняла с шеи запечатанный пузырек в виде кулона, наполненный синей переливающейся жидкостью.

   – Знать, плохи дела в царствии Вышнего и свирепы враги его, если матричный материал у меня.
   – Что это, о Сатан? – спросила шепотом Лилит.
   – Это? – Сатан внимательно взглянул на Лилит и впервые улыбнулся, – это Добро Мира, Женщина. А где Мужчина твой?
   – Адам? – лицо Лилит потемнело, и Сатан замер, – Адам остался с Вышним, они закрыли царствие сразу по моему уходу, дабы не пришел ворог в него. Вышний создал иную женщину, из генного материала Адама.

   – Что? А-ха-ха-ха!! – Сатан смеялся, и горы тряслись, а ветер снова взвился ураганом.

   – Прекрати!! – закричала Лилит, но Сатан уже успокаивался, усмиряя своих подданных.

   – Извини, Лилит! – улыбался Сатан, – но смешную вещь ты рассказала мне. Раз уж Вышний отпустил тебя ко мне с самой большой ценностью, а Адама лишил подобия, сотворив новый вид существа, дела плохи. Завтра же я отправлюсь на подмогу к нему. Но у меня есть условие, которое Вышний, видимо, предугадал.

   – Какое? – Лилит замерла.

   – Ты останешься здесь, на Земле. Не просто так сотворена вторая.

   По щеке Лилит пробежала слеза.

   – Ну-ну… – Сатан протянул Лилит пузырек, – разбей его.
   Лилит испуганно уставилась на Хозяина Земли.
   – Разбей, Женщина!

   И Лилит швырнула его оземь. С треском разлетелось хрупкое стекло, и синяя жидкость разлетелась миллионами маленьких пузырьков, закружила в воздухе, стала наполнять его собой, разрастаться. Синий прозрачный ураган окутал могучую фигуру Сатана. Он с шумом вдохнул в себя воздух. Запахло пряным, и голова Лилит закружилась. Мир вокруг насыщался синим тоном, словно что-то добавляло в него яркости и сочности. На душе стала тепло и легко. Сатан сел рядом с Лилит в траву.
   – Как прекрасен этот мир, Лилит? – тихо спросил он.
   – Он дивен, что происходит? – голова Лилит кружилась, ее повело, но Сатан подхватил ее обессилевшее тело.

   – Это Добро Мира, Женщина. Это Любовь. Ты принесла на Землю любовь. Теперь ты новая хозяйка моим слугам и подданным. И жена мне.
   Губы Сатана коснулись руки Лилит.
   – Но ты Бог, – прошептала она, – ты Природа, ты титан – Сатан…
   – Я Мужчина – улыбнулся Сатан, откидывая с лица Лилит рыжие пряди, – а ты моя жена. И это только Исток нового мира. Ты подобна Вышнему, ты ровня мне. Нас только что соединил круговорот Любви, которую ты выпустила в мир. А более не важно.

   И шелком стала зеленая трава у Истоков, нежным и любимым самый страшный Хозяин, и прекрасней прежнего показался мир…

   Ольга потихоньку приходила в себя. Ребенок безмятежно рос, не связанный более ничем. Все его существо стремилось к солнцу, а мать тихо несла в себе его потаенную боль и былое проклятие вед. День сменялся ночью, работа тихим отдыхом дома, шествием дней. Постепенно в доме стали появляться люди, они как-то сами нашли Ольгу, зацепившись за одну историю, потом за другую… Погадать, посмотреть на ситуацию, решить проблему, найти утраченное, и ведэ затянула ворожба.

   Вскорости работу пришлось оставить, потому что люди потоком потянулись к Ольге, а она не отказывала, так как не вправе была гневить Вышнего и не помогать роду человеческому. Вскорости она заметила, что ее гонорары растут и как-то земно и дивно преумножаются удачными вкладами да покупками.

   Ведэ сменила квартиру, школу для сына, а потом, когда и вовсе пришлось ездить да поднимать людей в далеких захолустьях, купила себе красивую темно-синюю машину, которой в первую очередь был рад сын.

   Жизнь продолжалась. И лишь ночами ведэ зажигала огонь на острие свечи и плакала ему о своей боли, затаенной в груди. С наказанием вед мир стал серым и очеловечился совсем, Ольга с трудом уже вспоминала те далекие ощущения, где она дышала полной грудью и не было не заповеданных ей троп на земле.

   Но однажды и ей потребовалась помощь. Ведэ схватилась за сердце, которое больно кололо, словно в него втыкали иглы, предназначенные для вольта.

   «Ой вы, силы Земли, Вышним данные, ой вы, Ветры, Сатану подвластные…»

   – А давайте я вам помогу?

   И новый человек неожиданно вошел в жизнь Ольги. Просто другом, просто человеком, который не знал, что она ведэ и сама может помочь кому угодно. Они просто нашли друг друга, просто дружили, просто общались ни о чем, просто гуляли и так просто без сожаления расставались, пожимая друг другу руки на прощание… И не задавали вопросов друг другу о том, что там у каждого, за пределами их дружбы и первой встречи.

   Их дружба длилась долго, ненавязчиво игнорируя банальные житейские вопросы и порядки.

   Пока однажды в полутонах и полунамеках Олег не попросил Ольгу о сокровенном. Ольга вспыхнула. Зарделась и тут же перевела вопрос в иное русло. Но тень желания пролегла меж ними, словно еще более цементируя дистанцию, не давая ни уйти, ни приблизиться.

   Утро из череды холодных мартовских дней в этот раз выдалось каким-то напряженным, Ольга проснулась как от толчка и огляделась. Сын еще спал, спала его няня, милая женщина средних лет, которую наняла Ольга. В квартире царили предрассветный покой и сонный уютный туман. Мир пока почивал в колыбели, и утренняя звезда светила сквозь гладь стекла с небосклона. Но что-то было не так. Ольга поднялась и прошла на кухню – так и есть. Вода капала из крана. Ольга проверила плотно закрученные ролики крана, подставила длинные пальцы под капли воды и вопросительно подняла брови. Что не так? Что не так, вода-сестрица? Что ты хочешь сказать мне? Вновь нехорошее и чужое стремится в мою жизнь? Вновь сломаются прочные дамбы едва налаженной жизни??

   Ольга настежь открыла окна и вгляделась в утреннюю звезду. И лишь колючий белый свет был ей ответом.

   Сатан молчаливо созерцал твердыни небес. Титана окружали неприступные вершины, которым Имя рек дадут – Смерть. Здесь, в долине Смерти, в окружении мрачных вогнутых и неприступных скал, отражающих пространство далеких звезд в своих зеркальных отвесах, Сатан готовился принять бой. Воздух заколебался, Воин в блестящих доспехах, такой же исполин, как и Хозяин Земли, вырос рядом с Сатаном.
   – Приветствую тебя, Вышний!
   – Радость сердцу моему видеть тебя, брат мой, Сатан, – отозвался блестящий воин.
   – Никак не спится Древним гадам? – невесело усмехнулся Сатан.
   – Нет, брат, – Вышний печально качнул головой, – но нам с тобой не страшны заклятия Древних, пока мы вместе.
   – Я хотел поблагодарить тебя, брат, – Сатан провел рукой по высокой траве, выросшей между ним и Вышним.
   – Не стоит, брат, – Вышний улыбнулся, – она смогла полюбить тебя, но это так просто, полюбить тебя!
   – Ты слишком добр ко мне, Вышний, – Сатан обнял брата могучей рукой, – лишь Ты и Она так считаете…

   Титан не договорил, раздался треск, посыпались искры, солнечный дождь сиянием окрасил небеса, словно заблудился в полюсах Земли.

   – Не хотят чтить законы наши, вороги темные, – прошептал Сатан.
   – Древние они, брат, – ответил Вышний, – им наши с тобой вселенские законы не указ, каждый темный угол им обитель, каждая гниющая рана – пристанище. Нет им порядка и времен указующих, нет им красоты пространства и звезд, только хаос и тьма беззакония…

   Сатан обнажил меч…

   Спиной стали друг к другу братья, пока бесчисленные Древние монстры, раздирая пространство вогнутых скальных зеркал, выбирались из тьмы небытия в мир Стихий. Меч Неба и Меч Земли взметнулись в одночасье в воздух, разрезая поля и рассекая пространства, Мир начал рушиться на осколки.

   «Есть твари Древние, которым не мил наш свет, – шептал когда-то Сатан прильнувшей к нему Лилит, – они коварны и опасны, ибо Имя рек им – Смерть. Они остались в прошлом нашего Бытия, далеко, за его истоками, дабы не нести гибель в созданный ныне Порядок Миров и Небес. Но опасны они, ибо нет им противодействия пока ни у меня, ни у брата моего Вышнего. Не сложны им препятствия, времена и пространства, они безобразны и мерзки, они пожиратели душ, они вороги наши. Проклят в веки тот, кто подпишет союз с ними, проклят и гоним из века в век…»

   Несметны полчища Древних монстров, нескончаема битва, не на недели уж счет и не на месяцы. Светлое войско крылатое Вышнего давно в битве, человеки, стихии земные и всякие животные ратуют, а не видно конца. Уж гора тел Древних, черной кровью истекающих под ногами Вышнего и Сатана, друг к другу спинами стоящих, брат брата и Мир защищающих. Не видно конца, нет той силы, что перевес дать могла бы либо Братьям, либо Древним монстрам. Тела падших в каменные темные горы превращаются, там, где кровь поганая проливается, – овраги образуются, озерами исцеляющими наливаются. Где ангел или человек падет – цветущая земля появляется. Хаос и смятенье повсюду, а нет конца битве.

   Искра огненная мелькнула, жаркая, между воюющими ратниками-исполинами.

   – Лилит, – удивленно прошептал Сатан, шумно вздохнул Вышний.

   Кольцом обступили Лилит Древние монстры, скалясь, наступали.

   «Нет силы против них… – повторила слова Сатана Лилит, – а любовь? Любовь меня привела сюда, где суженый самим Вышним мне? Где муж мой?» – Лилит закрыла ладонями лицо и опустилась на колени. Монстры сворой прыгнули на нее.

   – Ли-лиит! – рев Сатана потряс своды Небес и твердыни Земли. Меч опустил Вышний, с силой воткнув его в гору каменных тел под ногами.

   Да только там, где свора Древних на маленькую женщину накинулась, – невиданное произошло, сияние синее воздух заполнять стало, как воздушные пузыри в нем лопались Древние монстры, словно и не было их никогда.

   – Любовь – Добро Мира – Любовь, – одними губами проговорил Вышний Бог.

   Погребальный костер уносил к звездам память и тайну о Лилит.

   – Ты спас Царствие свое Небесное, брат, – сказал Сатан, – но отобрал у меня Любовь. Ты все знал, Вышний Бог, ты же Вещий.
   – Лилит с нами, брат, – Вышний обнял Сатана, – Лилит повсюду, она не ушла за пределы Мира. Она в каждой Стихии Земли, она в отражении небесных светил, она в новом Мире, Нашем Мире, где каждый теперь Ведает Любовь ее. Однажды ты повстречаешь ее вновь.
   – Вновь, когда? – встрепенулся Сатан.
   – Когда одновременно все Стихии и Свет далеких Миров отразятся в рожденной на Земле женщине, Ведающей Любовь.
   – Я дождусь, – выдохнул Сатан, запрокидывая лицо к звездным чертогам Вышнего, – даже если люди сложат о ней и обо мне дурные легенды – дождусь…

   Круг третий.

   – Я приеду, обязательно приеду, – ответила Ольга в телефонную трубку, – через час буду у вас…
   – Что-то важное, Оленька? – спросила няня сына, увидев озабоченное лицо Ольги.
   – Ребенок болен, – эхом отозвалась ведэ, – надо ехать.

   Девочка, маленькая и хрупкая, как воробышек, была в коме. Ее безмятежное личико, словно фарфоровое, без румянца, светилось покоем. Больничная палата, окружавшая кровать с ребенком, еще более усиливала это впечатление.
   – Не здесь девочка, – сказала Ольга женщине с огромными запавшими глазами, – не здесь душенька дочери вашей.
   Ведэ присела рядом с постелью девочки и положила руку ей на грудь. Стоящий неподалеку молодой врач осудительно покачал головой, посмотрел на мать. Но вышел из палаты.
   – Нет, милая, – Ольга подняла глаза на мать девочки, – не смогу я вернуть тебе дочь, силы более древние, чем сама Вселенная, потребовали твоего ребенка.
   – Ой, нееет! – женщина рухнула на колени перед ведэ и зарыдала, – верни мне мою доченьку, девушка, верни! Молва про тебя чудесная идет, врачей долго уговаривала, чтобы пустили тебя, да доктора мне говорят, что не жилец мой ребенок, аппарат отключить хотят, нет надежды, нет больше!! – женщина громко, в голос зарыдала.
   Ольга вздохнула, второй уж случай такой у нее, а нельзя против законов идти – нельзя! Уж она-то знает урок за это.
   – Помоги мне, ведьма, – меж тем рыдала женщина, – ведь дочь – это все, что осталось у меня, как заболела она, ушел муж, в беде бросил. Помоги, прошу тебя, или ты Любви не Ведаешь??!
   Ольга вздрогнула, как от хлыста. Сомнение, тоска, костер, что маков цвет. Проклятие, сын, боль его, боль ее, водоворот боли, предательство и одиночество…

   Крепко зажмурилась Ольга, секунду лишь колебалась. «Любви не Ведаешь».

   – Ведаю Любовь! Вернись. Именем моим! – ведэ молниеносно выхватила из кармана что-то острое и прочертила кровавую полосу у себя на руке. Мама девочки прекратила рыдать и лишь с ужасом наблюдала, как расплывается кровавое пятно на груди ее дочери под раненой ладонью ведьмы и как изменяются, искажаются, словно леденеют и обретают более четкую прекрасную форму черты лица Ольги.

   – Да будет так, – Ольга убрала руку с груди девочки, и малышка вдруг закашлялась, зашевелилась.
   В глазах ведэ искрами пронеслись огненные полосы. «Ой вы, силы Земли, Вышним данные, ой вы, Ветры Сатану подвластные…»

   Ольга открыла глаза. Белый потолок, белая палата.

   – Вы пришли в себя? – раздался голос, на который Ольга и обернулась.
   Рядом сидел доктор и улыбался.
   – Ну, знаете ли, милая, если все ваши магические штучки требуют вашей крови, то крови на всех не хватит!
   – Я в порядке. – голос Ольги стал ледяным, отчужденным. – Что с девочкой?
   – То-то и оно, что совершенно здорова, – развел руками врач.
   – Вот и хорошо. Мне пора.
   – Я отвезу вас.
   – Нет, мне надо прогуляться, всего лишь обморок…

   Она не стала застегивать плащ и не села за руль своей машины, она пошла пешком, наслаждаясь свежим мартовским ветром. В душе опять поселились холод и равнодушие. Она нарушила клятву ведэ? Кажется да, ну и пусть. Она проживет и так. Одна. Она привыкла. Есть сын, он ее будущее, ради которого надо жить.

   Гром выстрелов выдернул ее из размышлений, чья-то рука, обхватив, толкнула на землю, кто-то накрыл собой. Ольга зажала уши руками, не шевелясь, ожидая, когда же это все закончится. В какой-то миг она открыла глаза и увидела метрах в пятидесяти лицо человека, исполненное ужаса и знаков смерти, в него выстрелили, и он оседал с гримасой недоумения и боли на лице. Стрелял тот, кто накрыл собой Ольгу. «Неужели меня уже можно убить?» – пронеслось в голове ведэ. Но все было иначе. Кто-то поднял Ольгу с земли, двигались какие-то люди, кто-то даже попытался дать ей воды, но она оттолкнула и лишь пристально смотрела на убитого человека, чей взгляд был обращен в Вышнее небо.
   – Оля, ты в порядке? – рука убийцы коснулась ее. А голос показался знакомым.
   – Олег?! – она была поражена, – ты поднял руку на Жизнь?!
   – Он был преступником, он мог убить и тебя. Это шок, успокойся, все пройдет!
   – Нет. У тебя нет права отнимать Жизнь, – отчеканила ведэ.
   – Есть твари среди людей, которым не нравится наш мир, – прошептал Олег, – они коварны и опасны, они сеют смерть! – Олег словно растворился в пространстве, ведэ прищурилась, пытаясь отогнать непрошенный далекий и очень родной голос: «…они остались в прошлом нашего Бытия, далеко, за его истоками, дабы не нести гибель в созданный ныне Порядок Миров и Небес. Но опасны они, ибо нет им противодействия пока ни у меня, ни у брата моего Вышнего. Не сложны им препятствия, времена и пространства, они безобразны и мерзки, они пожиратели душ, они вороги наши. Проклят в веки тот, кто подпишет союз с ними, проклят и гоним из века в век…»

   – Сатан? – непроизвольно вырвалось у Ольги.
   Олег замер, удивленно и непонимающе посмотрел на Ольгу, а в глубине его темных глаз полыхал костер Истока, словно маков цвет.

   «Маков цвет… Маков цвет… огонь похож на маков цвет. Ярким цветком распускается, когда ласковым помощником, когда безжалостным палачом. И сейчас свеча на столе горит одиноким цветком, таинственным, алым, из заповеданного леса будто бы принесенным. И странно мне здесь кажется, не обычно, словно одежду сорвали и на растерзание лютым ветрам кинули. Стоп. Это всего-то придорожное кафе, просто столик стоит в центре, просто выключили свет, просто люди за другими столиками украдкой смотрят на меня, просто люди все знают, просто…»

   Ольга час назад уложила сына и, оставив его с няней, вернулась к больнице за машиной. Заехав в придорожное обычное кафе, попросив чаю и свечу, пытаясь собраться с мыслями. Ничего не выходило. Сатан, исполин. Дух Природы, Хозяин Мира, Стихий, Земли. Ведэ ведут свой Род от Рода его и Лилит, принесшей на Землю – Добро Мира. Она никогда не видела Сатана, ей не положено, но неожиданный всплеск памяти? Генетическое нечто в крови? Ну, подскажи же, огонь!?! И так люди рядом поняли – непростая женщина села за столик, ой непростая.
   – Пятое желание! – Ольга произнесла это вслух, обращаясь к огню, пламя заколыхалось. А люди обернулись на нее. Но ведэ не слышала и не видела ничего, кроме огня своих ощущений, – я хочу Ведать Любовь! Да будет так! – и свеча, вспыхнув, погасла.

   Лилит брела в высокой траве, касаясь ладонями шелковых верхушек. Солнечный день прекрасного мира согревал душу и грел озябшее тело. Рыжий вихрь ее волос всполохом струился по плечам. Лилит неспешно подошла к Сатану. Хозяин Земли сидел в траве и, щурясь, смотрел на солнце. «Наверное, беседует с Вышним», – подумала Лилит.
   – Ты искал меня, Сатан? – спросила с улыбкой Лилит.
   – Искал, – он перевел хитрый взгляд на женщину, – я искал тебя тысячи лет.
   – Как долго, исполин, – кивнула ведэ, – что мешало сделать тебе это раньше?
   – Обстоятельства, Лилит, – ответил Сатан, – я ждал, пока ты вновь захочешь Ведать Любовь на моей Земле. Что сын?
   – Все хорошо. Здоров и весел.
   – Я рад за нас, женщина, – и Сатан подхватил Лилит на руки, – ты помнишь, как пришла ко мне впервые с Добром Мира?
   – Да, Сатан, помню, ты тогда наполнил весь Мир Любовью.
   – Она и сейчас живет во мне, Лилит, – и в его темных глазах заполыхал маков цвет…
   А ведэ прошептала:
   – Отринь, Вышний, зло от меня, ибо я Ведаю Любовь…

Ирина Крыховецкая Дрейфовать и странствовать