   Эрнест Сетон-Томпсон
   Маленькие дикари
   Сборник

   Изведав мучения жажды, я попробовал вырыть колодец, чтоб из него черпали и другие.
Э. Сетон-Томпсон

   Ernest Thompson Seton
   1860–1946
   Two Little Savages
//-- * * * --//
   © А. М. Бродоцкая, перевод, 2022
   © И. Ю. Куберский, перевод стихотворений, 2022
   © Н. А. Темчина (наследник), перевод, 2022
   © Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2022. Издательство АЗБУКА®

Маленькие дикари, или Повесть о том, как два мальчика вели в лесу жизнь индейцев и чему они научились
Перевод Н. Темчиной

Часть первая
Гленьян

I. Ян

   Ян рано пристрастился к чтению. Как и многие другие его сверстники, двенадцатилетние мальчишки, он больше всего любил книги про индейцев и книги о жизни зверей и птиц.
   Но в те далекие годы об этом писали мало. В библиотеке Ян нашел лишь «Скандинавских охотников» Ллойда, «Ботанику» Грэя и две-три повести Фенимора Купера. Мальчик перечитывал их без конца.
   Отец Яна никогда не интересовался его увлечениями, но, решив однажды, что подобные книги могут помешать учебе сына, запретил и думать о них.
   Между тем учился Ян хорошо и был в числе первых учеников, хотя в классе занимались ребята и старше его.
   Ян рос послушным, робким мальчиком, но тут, впервые в жизни, он не подчинился воле отца. Правда, Ян не стал перечить ему открыто, но зато начал хитрить и при всяком удобном случае норовил улизнуть в лес или в поле. Ни от кого не таясь, он часами следил там за птицами, разглядывал неизвестные ему цветы и травы.
   Из школы Ян возвращался всегда самым извилистым путем. Ему непременно хотелось пройти мимо магазина, где за стеклом была выставлена картина, на которой два терьера ловили крысу. Напротив находилась табачная лавка, где в витрине стоял слон, нагруженный тюками. А в магазине на соседней улице торговали дичью. Ян обычно разглядывал там битых уток, а когда их не было, любовался оленьей головой – она-то всегда оставалась на своем месте. Немного дальше был меховой магазин, где красовалось великолепное чучело медведя. На Джерви-стрит стоял дом с высокой террасой, под которой, как ему рассказывали, держали раньше медведя на цепи. С тех пор прошло много лет, но мальчику доставляло большое удовольствие ходить мимо места, с которым было связано такое необычайное событие. На углу улиц Грэнд и Пэмбертон когда-то убили хорька, и школьники утверждали, что после дождя запах зверька чувствуется до сих пор. И когда сырым туманным вечером Ян попадал на этот перекресток, он с наслаждением вдыхал воображаемый запах.
   Но больше всего времени Ян проводил, прижавшись носом к витрине мастерской чучел на улице Мэн. Чего тут только не было! Головы лис и кошек, шкура волка, оленьи рога и, наверное, больше пятидесяти чучел птиц. На некоторых – удостоенных чести быть выставленными на ежегодной ярмарке – висели ярлычки с названиями. Эти надписи мальчик хранил в памяти, словно сокровенную тайну, хотя, как потом выяснилось, многие названия оказались не совсем верны.
   Год спустя или, может быть, немногим более у Яна возник отчаянный план. Он должен побывать в самой мастерской! Прошло несколько месяцев, прежде чем Ян решился на этот шаг. Попроси он хозяина просто показать ему всякие диковинки, едва ли тот отказал бы мальчику. Но на такой подвиг ему не хватало смелости. И все-таки однажды Ян вошел в мастерскую. Как страшно зазвенел дверной колокольчик! Затем наступила еще более угрожающая тишина, и перед мальчиком появился мистер Сэндер, хозяин магазина.
   – Сколько… сколько стоит эта сова в витрине? – запинаясь, вымолвил Ян.
   – Два доллара, – ответил мистер Сэндер.
   И тут мужество покинуло Яна. Опрометью бросился он на улицу. Ведь ни разу в жизни у него не было столько денег! Он не слышал, что кричал ему вслед хозяин. Ян был испуган, пристыжен, и его не покидало чувство, что он побывал в необыкновенном царстве и оказался недостойным там остаться!

II. Весна

   Больше всего Ян завидовал жизни индейцев. Каждой весной его непреодолимо тянуло отправиться бродить по белу свету. С первым пробуждением природы душу его охватывало трепетное волнение.
   При виде диких гусей, с призывными криками летевших на север, у Яна словно кровь закипала: ему хотелось лететь вместе с ними.
   Многие школьные товарищи Яна говорили, что «любят весну», а девочки даже «обожали» это время года, но никто из них не мог понять, почему так ярко сверкали глаза Яна, когда наконец наступала весна, почему его неудержимо влекло вон из душного класса.
   – Если бы я мог убежать отсюда! – с волнением восклицал он.
   Только одно удерживало его от бегства из дому с индейцами или цыганами – это страх перед отцом.

III. Братья Яна

   У Яна был брат Рэд, старше его двумя годами. Учился Рэд гораздо хуже Яна, за что очень сердился на него и никогда не упускал случая показать Яну свое превосходство в силе.
   Как-то раз, забравшись под дом, Ян неожиданно очутился в яме, где можно было выпрямиться во весь рост. И он подумал, что было бы неплохо устроить здесь свою рабочую комнатку – мастерскую. Ян знал, что если к его просьбе присоединится и Рэд, который пользовался в семье репутацией «здравомыслящего», то разрешение отца будет получено. Рэд тут же согласился и даже сказал, что уговорит отца сам. Так он и сделал.
   Мальчики взялись за работу. Много дней ушло на то, чтобы углубить яму с трех до шести футов. Ян после школы сразу принимался за дело, а Рэд всегда находил тысячу причин, чтобы не браться за лопату.
   Ян не раз с восторгом рассуждал о том, что они будут делать в своей мастерской. Рэд нехотя соглашался, отдавал распоряжения и уходил.
   Наконец стены были возведены, а в дверцу даже вставлен замок. Ян сиял от счастья и гордости! Он вымел пол и сел на самодельную скамью, чтобы еще раз оглядеть свою мастерскую, как вдруг Рэд сказал:
   – А теперь выйдем и запрем дверь.
   Это решение показалось Яну очень важным. Они вышли. Рэд запер дверь и спрятал ключ в карман. Потом, обернувшись к Яну, он холодно и жестко сказал:
   – Запомни – чтоб ноги твоей здесь не было. Разрешение отец давал мне одному.
   Другой брат, Алнер, моложе Яна на полтора года, был с ним одного роста, но на этом их сходство исчерпывалось. Алнер был большой хвастунишка и лентяй. Ему страшно хотелось как-нибудь отличиться. Безразлично как, лишь бы о нем все говорили. Но он никогда и пальцем бы не шевельнул, чтобы достичь своей цели. Каждое утро братья шли вместе с школу – таков был наказ отца. Но там они почти не встречались. Братьев ничто не связывало; они были слишком разные. Алнер не разделял увлечений Яна, и поэтому неудивительно, что с каждым днем Ян все больше отдалялся от своих братьев.

IV. Книга

   Однажды Ян прочел в газете, что в свет вышла книга «Птицы Канады».
   Никогда раньше он не считал деньги такой необходимой вещью, как теперь. «Если б у меня был доллар!» – думал мальчик. Ян откладывал каждую монетку, которая попадала в его руки, и наконец спустя полтора месяца стал обладателем заветной суммы! Чувствуя себя самым богатым человеком на свете, он побежал в книжную лавку. Ян просто сгорал от нетерпения; на какую-то секунду ему показалось вдруг, что книга стоит тысячу долларов и к тому же ее уже нет в продаже. Но этого не случилось. Хозяин лавки повернулся к стопке книг и спросил Яна:
   – Вам в какой обложке – зеленой или красной?
   – В зеленой, – ответил Ян, все еще не веря в свое счастье.
   Хозяин взглянул на книгу и сказал равнодушно:
   – Девяносто центов.
   – Девяносто центов! – изумился Ян.
   Откуда же ему было знать, что книга, пролежавшая некоторый срок, становилась дешевле? А сколько труда стоило ему собрать последние десять центов!
   По дороге домой Ян с благоговением перелистывал страницы. Правда, в книге он не нашел того, что искал, но обвинял в этом самого себя. Ян перечитывал ее от корки до корки, не сомневаясь, что именно эта книга откроет ему тайны природы. Лишь спустя несколько лет Ян понял, что книга эта – беспомощная стряпня, которой так часто угощают непросвещенную публику. И все же там были кое-какие полезные сведения: названия птиц и несколько никуда не годных рисунков.

V. Незнакомец

   Каждый год весной Яна неудержимо тянуло в лес. Как-то в один из солнечных апрельских дней Ян отправился в небольшой лесок неподалеку от города. Лес был полон незнакомых цветов, птичьего гомона, таинственных шорохов. Казалось, каждое дерево и каждый куст говорили с Яном на своем языке. А из глубокого, полного воды оврага доносился странный свист: «Пи-ип, пи-ип, пи-ип!..» – словно кто-то просил Яна подойти и посмотреть. Ян подбирался все ближе. Вдруг совсем рядом прозвучал и тут же смолк громкий свист. Под бревном Ян увидел маленькую ящерицу. Заметив мальчика, она тут же юркнула в норку. Это было единственное живое существо, которое Ян разглядел. И он решил, что то была «свистящая ящерица».
   Потом долгое время Ян лежал у небольшого озерка, но там он никого не приметил. Видно, мальчик распугал всех лесных обитателей. Ян было направился к другому озерку, как вдруг совсем рядом послышались шаги.
   Ян оглянулся и увидел незнакомца, наблюдавшего за ним. Мальчик покраснел и очень смутился, словно его застали на месте преступления.
   Незнакомец, человек средних лет, в поношенной одежде, выглядел несколько странно. За спиной у него была жестяная коробка, в руке он держал сачок на длинной палке. Обветренное лицо, обрамленное седой бородкой, было сурово, но глаза светились умом и мягкостью. Когда незнакомец снял шляпу, подставив разгоряченное лицо ветру, то оказалось, что у него такие же густые волосы, как у Яна. Спутанные, жесткие, они напоминали морскую траву, прилипшую к старому утесу.
   – Что ищешь, дружок? – обратился он к мальчику.
   – Ничего, – смущенно ответил Ян. – Просто мне хотелось посмотреть на «свистящую ящерицу».
   Незнакомец улыбнулся и сказал:
   – Сорок лет назад я вот так же, как ты, лежал у пруда и высматривал там «весеннего пискуна». Я лежал целый день и еще много дней подряд, прежде чем года через три понял, в чем дело. Тебе не придется терять столько времени. Пойдем я покажу его.
   Пошарив руками в листьях у самого берега озерка, он поймал совсем маленького, не больше дюйма в длину, лягушонка.
   – Вот твоя «свистящая ящерица»! Это лягушка. Она высовывает из воды только нос, и ее трудно заметить. Возьми ее домой, корми хорошенько и, может быть, увидишь когда-нибудь, как она раздует горлышко и свистнет, словно паровоз.
   Теперь уж Ян осмелился рассказать незнакомцу о ящерице, которую видел под бревном.
   – Едва ли это ящерица, – сказал тот, – здесь их совсем не видно. Это, наверное, тритон. А ящерица – та же змея, только с ногами.
   Тут уж мальчик совсем засыпал незнакомца вопросами и рассказал ему о книге, которую купил с таким большим трудом. К удивлению Яна, тот очень рассердился, услыхав имя автора, а саму книгу назвал «бессмысленной ерундой».
   Незнакомец рассказал Яну, что таинственная черная птица, которую он видел в поле, называется «тоухи». Неизвестный голос, нежно распевающий по утрам в лесу, принадлежит серому дрозду.
   Чудесная птица с красной шапочкой на голове, желтоватыми крыльями и таким же хвостом, выставленная в чучельной мастерской, – дятел. Иволга и ориол оказались одной и той же птицей.
   Над ними пролетела черная бабочка, и Ян узнал, что это «кэмбервельская красавица», видно перезимовавшая где-то, потому что ей еще не время порхать в лесу. И вдобавок Яну стало известно, что появилась эта бабочка из обычной бурой гусеницы. В синей вышине проносились большие стаи диких голубей, и незнакомец рассказал Яну о гнездовьях этих птиц на далеком юге, о том, как в поисках пищи они стремятся весной на север за крылатыми орешками канадского вяза, в августе – на рисовые поля в Каролину, а в сентябре – в долины Миссисипи, где созревают желуди бука и дуба.
   Проходя по небольшому холму, поросшему сосной, они вспугнули двух крупных птиц, с треском и шумом поднявшихся над деревьями.
   – Глухари полетели, – сказал незнакомец. – Эта пара живет где-то здесь, поблизости, и прилетает сюда за ягодами грушицы.
   Ян нагнулся, сорвал несколько ягод и стал жевать их на ходу. Вдруг вдалеке послышался треск, напоминающий легкую барабанную дробь.
   – Что это? – воскликнул Ян.
   – Глухари токуют, – ответил его спутник. – Те птицы, которых ты сейчас видел.
   Этот день навсегда сохранился в памяти Яна. И яснее всего запомнились не те птицы и растения, о которых он узнал, а запах грушицы.
   Индейцы знают, что запах сильней всего пробуждает воспоминания, и многие из них хранят на память о счастливых минутах пригоршни сосновых игл, комок крысиного мускуса или еловую смолу.
   Было уже далеко за полдень, когда незнакомец сказал Яну:
   – Ну, мне пора. Может, еще встретимся, дружок, – и протянул мальчику руку.
   Ян горячо сжал ее, но, по застенчивости, не решился даже узнать имя своего спутника.
   Он спохватился, когда незнакомец уже скрылся из виду. И сколько потом Ян ни бродил по лесу, надеясь снова встретить его, им никогда больше не довелось увидеться.

VI. Гленьян

   Что за дивную песнь пели в тот год дикие гуси! Их трубный зов проникал в душу Яна, и сердце его ответно трепетало. Это была песнь о мирном гнездовье, о подвигах на чужбине, о голоде и жажде. Песни о черных больших болотах, низком закатном небе и о сияющем солнце!
   Разве то была новая песнь? Нет! Дикие птицы пели свою старую песню, и только Ян словно впервые услышал ее.
   Стараясь понять ее смысл, Ян брел по их безлюдному пути, к северу и только к северу, вверх по реке, выбирая самые пустынные места. Река свернула к востоку, но небольшой ручей впадал в нее с севера, и Ян пошел вдоль ручья, сквозь лес, по узкому ущелью, которое вскоре привело его в долину, поросшую редкими деревьями. Светлый ручей журчал под сенью огромных берез, сосен и вязов. В их ветвях мелькали красные белки. На берегу ручья Ян отыскал следы хорька, выдры и еще каких-то зверюшек.
   Место это было столь уединенное, что Яну не стоило большого труда убедить себя, будто он первый открыл его и, как первооткрыватель, имеет право присвоить долине свое полное имя – Гленьян.
   С той минуты мальчик только и думал что о своей долине. Улучив свободную минутку, он уходил туда. Иногда ему хотелось поделиться с кем-нибудь своей радостью; часто Ян мечтал снова встретить того незнакомца и привести его в свою долину.
   Это был его собственный мир, который ему указали дикие гуси, подобно тому как чайки некогда привели Колумба в Новый Свет [1 - Новый Свет – так с 1541 г. называют Американский континент.].
   Когда отец продал свой участок земли, Ян очень огорчился. Но теперь, завладев лесным уголком, где росли могучие деревья, Ян словно ожил. Он мог подолгу вглядываться в густые кроны деревьев, сидеть у прозрачного ручья, где серебристыми стрелками проносились уклейки. Яна не оставляло чувство, что весь лесной мир принадлежит ему.

VII. Хижина

   У Яна не было ни топора, ни лопаты, и все-таки он принялся строить хижину. Для нее Ян выбрал укромное место, скрытое со всех сторон густой листвой.
   Он и сам толком не знал, зачем ему нужно было прятаться от кого-нибудь, но он не раз читал в книгах, что настоящие следопыты устраивали свои убежища в местах, недоступных для посторонних взглядов.
   Ян частенько вспоминал об инструментах, которые хранились в мастерской Рэда, но, наученный горьким опытом, не хотел посвящать брата в свои замыслы.
   Самодельной лопатой он принялся рыть яму на берегу ручья. Отвердевшая глина плохо поддавалась, но Ян, проработав без устали два свободных дня, вырыл яму в семь футов длиной и четыре шириной. Здесь он и собирался возвести хижину.
   Но как сложить хижину из трех десятков стволов, если в руках лишь самодельный топор? И все же Ян не стал искать себе другого. Его ободряла мысль, что индейцы едва ли владели лучшими орудиями.
   Ян начал подбирать материал, который мог пригодиться для постройки. Другие на его месте, наверное, собрали бы сперва все необходимое, но Яну не терпелось поскорей увидеть свою хижину готовой, и он сразу стал строить стены. В них нельзя было найти и двух одинаковых бревен: одни были слишком длинные, другие короче, третьи совсем кривые. Некоторые почти сгнили – ведь такие было легче срубать. Скоро Яну пришлось идти на поиски, так как поблизости материала больше не было. Он вспомнил, что в полумиле от городка видел груду бревен. Несколько воскресений Ян усердно перетаскивал их. Девять из них пошли на стены, а три остались для стропил. Он положил их на равном расстоянии друг от друга и прикрыл ветвями. Поверх настлал кору вяза, затем накопал глины и хорошенько обмазал всю крышу, утоптав ее и подровняв по краям. Чтобы крыша не очень выделялась среди листвы, Ян разбросал по ней всякой зелени.
   Наконец-то, после многих недель упорного труда, его лесное жилище было готово!

VIII. Знакомство с лесной жизнью

   Пока Ян строил свою хижину, он ничего не замечал вокруг.
   Теперь его занимала одна мысль – поселиться в лесу или хотя бы провести здесь несколько дней.
   Ян понимал: ему надо очень много знать про лес и его обитателей, и он с жаром принялся читать книги, в которых можно было найти ответы на то, что его так волновало.
   Ян сделал себе лук и стрелы. Правда, они оказались никуда не годными, и все же Ян чувствовал себя настоящим индейцем.
   Обручи старой бочки пошли на железные наконечники для стрел. Эти стрелы Ян назвал «боевыми» за их устрашающий вид. Когда стрела вонзалась в дерево, он издавал победный клич.
   В эти минуты мальчик воображал, что сразил свирепого врага.
   Из обрывка овечьей шкуры Ян соорудил себе жалкое подобие мокасин. Старый сломанный нож, которым шпаклевали щели, он превратил в «боевое оружие» и сшил для него ножны из обрезков кожи. Несколько плиток акварельной краски и осколок зеркала, вставленный в расщепленную палку, позволяли Яну изображать на своем лице «индейскую татуировку».
   Все необычное, что ему попадалось в лесу, – изогнутые сучки, перья птиц, даже старый коровий рог – он тащил в свою хижину. Ян и сам не мог бы объяснить, чем привлекали его эти вещи. Из ракушек он сделал себе «индейское» ожерелье. Часами лежал он на солнце, подставив лицо жарким лучам, и бесконечно радовался, когда родные замечали его темный загар.
   Он старался во всем подражать индейцам: ходил носками внутрь, ломал ветки, обозначая свой путь, определял время по солнцу, выражал свое удивление односложными восклицаниями, которые произносил на индейский манер гортанным голосом.
   Из бересты Ян мастерил разную посуду, сшивая края тонкими корешками. Донышки он выстругивал из дерева, а щели замазывал смолой так, что посуда не пропускала воду.
   Однажды во дворе своего городского дома Ян увидел странную птицу. Мальчик успел даже набросать рисунок, пока она спокойно рылась клювом в земле. Птица была пепельного цвета с золотистыми крапинками на голове и около хвоста. На крылышках белели длинные полоски. Ян перерыл все книги, которые только смог достать, но так и не нашел названия этой птицы. И только много лет спустя он узнал, что это был птенец дубоноса.
   Ян рисовал по памяти многих птиц, которые ему попадались на глаза. Однажды у него возникло сомнение – рисовали ли индейцы всяких зверей? Но, вспомнив, что они украшали свои щиты и жилища изображением птиц или животных, с радостью продолжал свое любимое занятие.

IX. Следы

   Как-то раз у ручья на морском песке Ян обнаружил чьи-то следы и для памяти срисовал их. Ему пришло на ум, что это следы енота, и он показал свой рисунок одному знакомому.
   – Это в натуральную величину? – спросил тот Яна.
   – Да.
   – Пожалуй, ты прав, – сказал тот. – Похоже на лапу енота. Осмотри хорошенько все деревья около того места, где ты нашел их. Может быть, увидишь дупло, тогда огляди кору около него, и если заметишь волоски, значит, там живет енот.
   При первом же удобном случае Ян отправился в свою долину. На большой липе ему посчастливилось найти несколько клочков шерсти. Как же узнать, действительно ли они принадлежат еноту? Тут Ян вспомнил, что у одного из учеников была старая енотовая шкурка. Сравнив свою находку с ней, Ян убедился, что держал в руках клочки настоящей енотовой шерсти.
   Как-то Ян заметил растение, похожее на раскрытый зонтик. Он выкопал его с корнем и на конце одного корешка увидал продолговатую белую луковичку. Ян откусил кусочек: по вкусу она напоминала свежий огурец. Просмотрев школьный учебник ботаники, Ян обнаружил в перечне растений название «индейский огурец». По описанию это вполне подходило к растению, которое он выкопал.
   В другой раз Ян пожевал листья одного незнакомого растения – так, он слышал, поступали индейцы. Но очень скоро мальчик почувствовал острые боли в животе. В ужасе поспешил «индеец» домой. Мать дала ему выпить разведенной в воде горчицы, а когда убедилась, что ее сыну не грозит никакая опасность, отодрала его хорошенько за уши.

X. Бидди

   В доме у родителей Яна появилась новая служанка по имени Бидди.
   Гуляя как-то с детьми, Бидди нарвала ворох трав и рассказала, что ей было о них известно:
   – Это ветка сассафраса, настой его листьев помогает при болезни кожи. Кошачью мяту пьют от простуды. Вот тсуга. Из ее коры добывают розовую краску. А зеленую – из маслянистого ореха.
   Ян слушал Бидди затаив дыхание, стараясь запомнить каждое ее словечко.
   Ян слышал, что индейцам были известны свойства многих листьев и трав, и ему захотелось побольше узнать об этом.

XI. Перелом

   В один из воскресных дней, наколов, как обычно, двойную порцию дров для кухни, Ян отправился в лес. Он уже подходил к своей хижине, как вдруг до него донеслись оттуда грубые громкие голоса. Ян подкрался ближе. Дверь была приоткрыта, и мальчик увидел в хижине трех бродяг. На полу валялись растоптанные ракушки, в костре около двери догорали его лук и стрелы.
   Не помня себя от горя, Ян бросился в глубь леса. Как ненавидел он этих людей, осквернивших его дом! Когда два часа спустя Ян вернулся, на месте своей хижины он увидел одни развалины.
   Это случилось в конце лета. Пришла осень с холодными дождями и коротким днем. Ян уже не ходил в свою долину; он много читал, прилежно учился. Но день ото дня становился все бледнее, а под Новый год совсем заболел.

XII. Рысь

   Прошла зима, и к марту Ян почувствовал себя окрепшим. Он совершал долгие прогулки и как-то солнечным днем отправился с собакой за город. Свежий воздух вливал бодрость, и Ян, сам того не замечая, избрал дорогу, ведущую в Гленьян.
   Неожиданно на снегу он заметил большие странные следы. Они походили на медвежьи, но были коротковаты и глубоко проваливались в снег.
   Собака обнюхала следы и не выразила никакого желания идти дальше. Но Ян все же пошел вперед. След вел мимо развалин хижины, пересекал ручей по бревну, и с каждым шагом Ян все больше убеждался, что этот след принадлежит крупной рыси. Грипп – так звали пса – умел отлично лаять, но теперь, обнюхивая след, упрямо плелся сзади и только жалобно скулил.
   Ян выбрал себе дубинку и продолжал идти вперед. Они были уже в густой чаще, когда Ян вдруг услышал густой, похожий на кошачий крик: «Яу! Яу! Яу!»
   Ян замер. Пес задрожал и приник к его ноге. Крик все нарастал, и неожиданно Ян увидел зверя. Это была настоящая рысь. Пес в ужасе бросился в сторону, оставив мальчика одного. Ян был безоружен, и ему ничего не оставалось делать, как последовать примеру Гриппа.
   О своей встрече с рысью Ян решил рассказать Рэду. У брата было ружье, и Ян спросил его:
   – Ты бы пошел на хорошую охоту?
   – Еще бы!
   – Я знаю одно местечко, милях в десяти от города, – там полно всякого зверья.
   – Так я и поверил!
   – А вот увидишь. Я тебе покажу, если не проболтаешься.
   – Идет.
   – Я сейчас видел там рысь, и если мы пойдем туда с ружьем, то непременно убьем ее.
   Ян подробно рассказал обо всем, что с ним произошло, и мальчики решили пойти на охоту в следующее воскресенье. Ян, подражая индейцам, долго и путано вел Рэда к тому месту, где он впервые заметил следы. Но, не дойдя до тропинки, они встретили человека, продиравшегося сквозь кусты. На плече он нес убитую рысь.
   Мальчики забросали охотника вопросами, и тот рассказал, что убил ее накануне. Рысей в округе не было; по-видимому, она забрела сюда случайно, пробираясь с севера.
   Убитая рысь была крупным зверем. Полосы на голове и широко раскрытые желтые глаза придавали ей удивительное сходство с тигром.
   Этот случай был далек от настоящего приключения, но Ян запомнил его надолго. Мальчика радовало, что он смог верно определить зверя, о котором знал лишь из самых поверхностных описаний.

    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Сэнгер

I. Новый дом

   Яну исполнилось четырнадцать лет. Длинноногий, худой, он очень быстро рос, и доктор посоветовал отправить его на год в деревню.
   Вот как получилось, что Ян поехал жить к Уильяму Рафтену в Сэнгер.
   Мистер и миссис Рафтен встретили Яна на станции. Поужинав в таверне, они поехали домой. Там Яна провели в большую кухню, служившую одновременно и столовой, и гостиной. Оглядевшись, Ян увидел за печкой длинного, нескладного мальчишку с рыжими вихрами, темными раскосыми глазами и лицом, вероятно, самым печальным на свете.
   – Сэм, иди познакомься с Яном, – сказала миссис Рафтен.
   Сэм робко вышел вперед, вяло подал руку Яну и, сказав протяжно: «Здра-асьте», снова спрятался за печку, откуда украдкой разглядывал гостя.
   Все занялись своими делами, и Ян, оставшись один, почувствовал себя очень несчастным.
   Ян с трудом привык к мысли, что ему придется оставить школу. Он молча подчинился приказу отца. Но под конец уже сам с нетерпением ждал дня отъезда. Ведь он уезжал из Боннертона всего на год, а жизнь в деревне обещала ему много радости! Жить на вольном воздухе, среди лесов и полей – вот где его ожидало настоящее счастье.
   Но теперь, когда он очутился в чужом доме, ему стало вдруг очень тоскливо. Ян кусал губы и усиленно моргал глазами, с трудом сдерживая слезы. Миссис Рафтен сразу поняла, что с ним происходит.
   – Он по дому скучает, – объяснила она мужу. – Завтра успокоится.
   Миссис Рафтен взяла Яна за руку и повела наверх, где ему была приготовлена постель. Минут через двадцать она снова поднялась посмотреть, хорошо ли он устроился. Подоткнув со всех сторон одеяло, она наклонилась к нему и вдруг заметила, что лицо его мокро от слез.
   Миссис Рафтен прижала голову мальчика к себе и несколько раз поцеловала его.
   – Не огорчайся, – сказала она, – завтра все пройдет.
   Откуда взялась эта тоска и куда исчезла, Ян и сам не знал. На следующее утро он бодро вскочил с постели – его ждал новый, удивительный мир!
   Уильям Рафтен был владельцем нескольких ферм и содержал их в отличном порядке. Ему пришлось немало пережить. Бесчисленные удары судьбы ожесточили его. Он был суров в обращении с людьми. Никто не смел ослушаться его. Но близкие ему люди знали, что у этого дельного, умного человека бьется горячее сердце ирландца.
   Почти неграмотный, он благоговел перед ученостью и решил, что не пожалеет никаких денег, чтобы дать детям своим образование, которое, как он считал, заключалось в умении бегло читать.
   Плохого отношения к животным Рафтен не терпел.
   «Человек не смолчит, если его обидят, – говорил он, – а у кого найдет защиту бессловесное животное?»
   В округе Рафтен был единственным фермером, который никогда не продавал и не отдавал на убой старую лошадь. «Она, бедная, трудилась всю свою жизнь и заслужила, чтобы ее кормили до последнего дня», – повторял он.
   Поэтому Дункан, Джерри и другие лошади долгое время жили у него «на покое».
   Миссис Рафтен, славная женщина, очень любила свой дом и семью.
   У Рафтенов родилось много детей, но в живых остались только пятнадцатилетний Сэм и трехлетняя Минни.
   Обязанности Яна на ферме сразу были определены – он должен был присматривать за птицей, а иногда кормить свиней и телят. Кроме того, он помогал Сэму в разной работе по дому.
   Дел было много, и Рафтен требовал, чтобы мальчики усердно трудились. Зато в часы досуга им предоставлялась полная свобода.

II. Сэм

   Сэм Рафтен говорил медленно, растягивая слова, и потому на первый взгляд казался глуповатым. На самом же деле это было далеко не так.
   После того как мистер Рафтен познакомил Яна с домом, Сэм открыл ему все потайные уголки.
   Отворив дверь в темную комнату, которая была похожа на подвал, и отыскивая на ощупь закрытое окно, Сэм сказал:
   – Тут наша гостиная.
   В комнате было душно и пыльно, ведь открывали ее только по воскресеньям, но здесь мальчики нашли то, что немедленно сблизило их обоих: коллекцию птичьих яиц. Яйца лежали на подстилке из отрубей в старой коробке под стеклянной крышкой. На них не было ни одного ярлычка, и настоящий коллекционер вряд ли удостоил бы их взглядом. Ян же с внезапно пробудившимся интересом и симпатией спросил:
   – Любишь такие штуки?
   – Еще бы! – сказал Сэм. – Я бы набрал вдвое больше, да отец не велит. Пусть, говорит, побольше птиц на ферме живет.
   – А ты знаешь, какие у вас птицы водятся?
   – А как же! Я тут про всех птиц в округе знаю: где они живут, как вьют гнезда.
   – А мне можно принести из лесу несколько яичек?
   – Нет, отец сказал, что даст пострелять из ружья кроликов, если я перестану разорять гнезда.
   – Здесь и кролики есть?
   – Прошлой зимой я троих добыл.
   – Зимой! – разочарованно протянул Ян. – А теперь?
   – Теперь их не найдешь. Но я что-нибудь придумаю. Вот как закончу всю работу, попрошу у отца ружье.
   «Как закончим работу» было излюбленное выражение в семье Рафтенов. Они говорили это всякий раз, когда откладывали что-нибудь на неопределенное время.
   Сэм открыл нижнюю дверцу буфета и вытащил оттуда несколько кремневых наконечников стрел, найденных во время пахоты на поле, челюсть бобра, пойманного еще в первые дни жизни в Сэнгере, и растрепанное чучело совы.
   Увидев эти «сокровища», Ян только и смог воскликнуть:
   – Вот это да!
   Сэм обрадовался, что семейные ценности произвели на Яна такое впечатление.
   – Это отец убил сову на гумне, – объяснил он.
   Мальчики быстро подружились.
   Днем, работая вместе на ферме, они поведали друг другу свои тайны. После ужина Сэм шепнул Яну:
   – Что тебе сейчас покажу! Только поклянись никому не говорить.
   – Клянусь! – немедленно ответил Ян.
   – Пошли в сарай, – сказал Сэм.
   На полдороге Сэм вдруг сказал:
   – Забыл я взять кое-что. Ты иди в сад, встретимся там под старой яблоней.
   Вернувшись, Сэм шепнул Яну, хотя кругом не было ни души:
   – Иди за мной.
   Он повел Яна в другой конец сада, к бревенчатой хижине, служившей теперь сараем, в которой они жили до того, как выстроили кирпичный дом.
   Мальчики поднялись по лестнице на чердак. Там, в самом дальнем углу, Ян снова поклялся вечно хранить тайну. После этого Сэм порылся в старой коробке и извлек оттуда лук, стрелы, ржавый железный капкан, большой нож, рыболовные крючки, кремень с огнивом, коробку спичек и какой-то грязный, похожий на сало кусок, который, по словам Сэма, был сушеным мясом.
   – Понимаешь, – сказал он, – я всегда хотел быть охотником. А отец говорит, что я должен стать зубным врачом, потому что охотой много не заработаешь. Но я все равно хочу быть охотником! Как-то отец выпорол меня и Бада. Это мой брат, он умер в прошлом году. Ну вот, отец выпорол нас за то, что мы с Бадом не накормили свиней. И тогда Бад надумал бежать к индейцам, и я тоже хотел удрать вместе с ним. Но Бад хотел взять отцовское ружье, а я сказал, что это будет воровством. Мы даже с ним подрались, но потом я сказал ему: «А вдруг с нас скальпы снимут? Мне мои волосы еще не надоели. В конце концов, отец нас не убил». И мы с Бадом были сами виноваты – ведь одна свинья даже сдохла с голоду. Так мы и остались дома, хотя я больше всего на свете хотел стать охотником.
   Ян выслушал друга и в свою очередь рассказал, как построил в лесу хижину, как любил играть там и как ее разорили бродяги.
   – Твой отец не будет сердиться, если мы построим хижину в лесу? – спросил Ян.
   – Ну что ты! Только сначала сделаем всю работу.

III. Вигвам

   На следующий день они решили взяться за постройку. Закончив работу на ферме, мальчики пошли в лес выбирать подходящее место. Небольшой ручей, который они важно называли рекой, протекал по лугу и, пробившись сквозь живую изгородь, продолжал свой бег в лесу. Углубляясь в чащу, ручеек подбирался к болоту, поросшему кедром, где уже не было тропинок. Сэм сказал, что дальше, за болотом, хороший бугор. Шли туда долго, в обход, но зато место оказалось действительно превосходное: высокое, сухое. Ян был в восторге. Сэм тут же вынул топор и хотел приняться за работу, но Ян, который все утро мечтал об этой минуте, сказал:
   – Сэм, давай играть в индейцев.
   – Это еще зачем? – удивился Сэм.
   – Чего только индейцы не умеют делать! Разве белый охотник заметит след ноги в мокасине на гранитной скале? Он побоится идти в лес с одним только ножом. А лодку из березовой коры ему ни за что не сделать… Послушай, Сэм, – продолжал Ян, – ведь мы же хотим быть настоящими охотниками! Так давай станем индейцами и будем все делать, как они.
   В конце концов предложение Яна показалось Сэму заманчивым, и он согласился «чуточку поиграть в индейцев».
   – Но индейцы не живут в хижинах! – не успокаивался Ян. – Нам надо строить типи!
   – Пожалуй, это было бы очень неплохо, – сказал Сэм, который не раз видел типи на картинках, – но из чего строить?
   – Индейцы, которые живут на равнине, делают типи из шкур животных, – уверенно объяснил Ян, – а лесные индейцы – из березовой коры.
   – Но у нас хватит березовой коры на типи для бурундука, не больше!
   – Ну, сделаем из коры вяза, – тут же нашелся Ян.
   – Это уже лучше, – сказал Сэм. – Прошлой зимой мы срубили много вязов, и с них нетрудно содрать кору. Но сперва давай начертим план.
   Об этом Ян и не подумал, но Сэм был приучен работать иначе.
   Ян стал припоминать, какие жилища индейцев он видел на картинках.
   – Кажется, типи была такой формы. – Ян нацарапал изображение индейской палатки на гладком стволе. – Здесь торчали шесты, тут, наверху, было отверстие для дыма, а внизу – вход, что-то вроде двери…
   – Похоже, ты никогда не видел ни одной типи, – снисходительно заметил Сэм. – Можно попробовать. Какого же она будет размера?
   Было решено сделать типи высотой и шириной в восемь футов.
   Через несколько минут Сэм срезал четыре длинных шеста, и Ян тут же отнес их на выбранное место чуть выше по реке.
   – А чем мы их свяжем? – спросил Ян.
   – Веревками, чем же еще?
   – Раз мы живем в лесу, то и все должны брать из лесу. Настоящей веревкой нельзя.
   – Придумал! – вдруг обрадовался Сэм. – Когда отец делал изгородь вокруг сада, он связывал шесты ивовой лозой.
   Через несколько минут они старательно перевязывали шесты упругими ивовыми прутьями. Но это оказалось нелегко: скользкие прутья то и дело соскакивали и падали на землю. Мальчики совсем растерялись и подумывали уже, не скрепить ли шесты травяным жгутом, когда неожиданно сзади кто-то насмешливо фыркнул. Ян и Сэм обернулись. Заложив руки за спину, совсем рядом стоял мистер Рафтен. Похоже было, что он давно наблюдал за ними.
   Мальчики опешили. У мистера Рафтена была особенность вырастать словно из-под земли там, где что-нибудь затевалось. И если затея была ему не по душе, он едко высмеивал ее. Мальчики с нетерпением ждали, как отнесется Рафтен к их строительству. Если б они занимались этим в рабочее время, нетрудно догадаться, как посмотрел бы на это хозяин фермы, но теперь ребята были свободны, и Рафтен, испытующе оглядев мальчиков, медленно сказал:
   – Эй, ребята!
   У Сэма отлегло от сердца: начало было неплохое.
   – Зачем вы попусту тратите время и возитесь с ивовыми прутьями? Ими шестов не свяжешь. Взяли бы лучше веревку из сарая.
   Мальчики вздохнули с облегчением, но даже это мирное и дружеское вступление могло обернуться потом хорошей взбучкой. Поэтому Сэм выжидающе молчал. Но Ян пояснил:
   – Мы играем в индейцев и можем пользоваться только тем, что растет в лесу.
   – А кто ж вам запрещает? – спросил Рафтен.
   – Тогда будет не по правилам.
   – Ах вот в чем дело, – удивленно проговорил Рафтен. – Теперь понятно.
   Он внимательно огляделся вокруг и, подойдя к низкому кустарнику, спросил:
   – Ты знаешь, что это такое, Ян?
   – Нет, сэр, – произнес мальчик.
   Ян напрасно гнул ветку с тонкой блестящей кожицей, она никак не поддавалась.
   – Это кожаное дерево, – сказал Рафтен. – Им и пользуются индейцы. В первое время мы тоже брали его вместо веревок.
   – Видишь, – сказал Сэм с довольной улыбкой, когда Рафтен ушел, – отец не сердится, если работа сделана. И как же я сам об этом дереве не вспомнил! Ведь мне говорили, что в старое время, когда веревок было мало, вещи вязали этими прутьями. А индейцы, я слышал, вязали ими своих пленников.
   Мальчики нарезали прутьев, скрепили ими шесты наверху, и каркас типи был готов. Посоветовавшись, они перевязали его прутьями кожаного дерева. Для большей устойчивости мальчики прикрепили к обручу четыре коротких шеста, воткнув их концами в землю. Теперь остов типи можно было обшивать корой.
   Мальчики пошли к старым вязам, срубленным прошлой зимой, и снова Сэм показал, как он умело орудует топором. Он надсек кору на стволе сверху вниз, поддел ее топорищем, вбил несколько клиньев и осторожно снял большой кусок. С трех кряжей они добыли много коры.
   Сэм предложил прибить ее гвоздями к подпоркам, но это привело Яна в ужас: ведь индейцы никогда не пользовались гвоздями!
   – Ну а чем же, по-твоему, они прибивали? – спросил Сэм.
   – Они вязали ремнями и… и… может, делали деревянные гвозди.
   – Но ведь у нас подпорки из твердого дерева. В сосну вобьешь только дубовые гвозди, и то надо заранее просверлить дырки в шестах, иначе ничего не получится. Я сбегаю домой за буравчиком.
   – Ну, Сэм, это все равно что нанять плотника! Давай играть по-настоящему. Придумаем что-нибудь. Может, скрепить их прутьями кожаного дерева?
   Сэм вытесал острый дубовый колышек, а Ян проколол им кору по краям, пропустил сквозь эти дырочки прутья кожаного дерева, и покрытие для вигвама было готово. Но когда мальчики вошли внутрь, они с огорчением заметили, что стены светятся дырками. Заделать их все было невозможно, потому что кора трескалась во многих местах. Мальчики заткнули только самые большие щели. Теперь им предстояла самая важная и таинственная церемония – развести костер в вигваме.
   Они собрали кучу сухого хвороста, и Ян достал спички.
   – Что это ты! – удержал его Сэм. – Разве у индейцев есть спички?
   – Правда… – смутился Ян. – Но у меня нет ни кремня, ни огнива. А как добыть огонь трением, я не знаю. Неужели мы из-за этого останемся без костра?
   – Нет, огонь у нас будет! – уверенно сказал Сэм. – Доставай свои спички. Вигвам без костра – то же, что старое птичье гнездо или дом без крыши.
   Ян чиркнул спичкой и поднес ее к хворосту. Но спичка погасла, вторая и третья тоже.
   – Смотрю, ты не очень-то умеешь зажигать костер! Дай-ка я тебе покажу. Пусть белый охотник поучит индейца, как жить в лесу, – хитро улыбнулся Сэм.
   Сэм наколол топором тонкие лучинки от сухого соснового корня и на концах каждой настругал пучок стружек.
   – Верно! – обрадовался Ян. – Я видел на картинке индейца с такой палочкой.
   Сэм зажег спичку, и через минуту в вигваме весело затрещал огонь.
   – Это бабушка Невилль научила меня. Она все-все про лес знает.
   – Кто такая бабушка Невилль? – спросил Ян.
   – Старая колдунья. Она живет в домике у излучины реки.
   – А нет ли у нее внучки Бидди? – Ян неожиданно вспомнил, что у него была подружка родом из Сэнгера.
   – Конечно! – воскликнул Сэм. – Бидди – она молодчина: здоровая, сильная. Умеет делать все.
   Устроившись на подстилке из еловых веток, Ян сказал:
   – До чего ж хорошо!
   – Мы как настоящие индейцы! – ответил Сэм. Он сидел по другую сторону костра. – Послушай, Ян, – вдруг добавил он, – не подкладывай больше веток, здесь очень жарко, и потом, что-то неладно с трубой. Может, засорилась…
   Костер горел ярко, а дыму все прибавлялось. Маленькое отверстие наверху дым, наверное, принял за ошибку и упрямо не желал покидать через него вигвам. Он выбивался во все щели, вырываясь из двери клубами, но большая часть дыма, казалось, была вполне довольна вигвамом, и через несколько минут дым выкурил оттуда обоих индейцев. Из глаз у них лились слезы, и настроение совсем упало.
   – Похоже, – заметил Сэм, – что мы перепутали отверстия. Видно, дверь надо было сделать вверху, раз дым только и хочет выходить через нее.
   – У индейцев тяга хорошая, – сказал Ян, – и белый охотник должен знать, как это делается.
   – Может, нам закрыть дверь, тогда дым поневоле потянется в трубу? – предложил Сэм.
   Так и сделали. Сначала дым повалил вверх, но потом снова стал набиваться в вигваме.
   – Будто выползает из щелей, а труба его обратно всасывает! – огорчился Ян.
   События оборачивались очень печально. Им так хотелось посидеть в вигваме около костра! Но мечта рушилась: дым невыносимо щипал глаза.
   – Может, лучше построить хижину? – предложил Сэм.
   – Нет, – сказал Ян, – у индейцев получается, выйдет и у нас. Надо только разобраться как следует.
   Все их попытки что-нибудь исправить ни к чему не привели. Вигвам по-прежнему полнился дымом. Кроме того, внутри было тесно и неуютно, ветер проникал во все щели, которых становилось все больше, потому что кора вяза высыхала и трескалась.
   Как-то в лесу их застал проливной дождь. Мальчики хотели укрыться от него в своем унылом жилище, но потоки воды хлынули через дымовое отверстие, в щели и трещины.
   – Да тут льет сильнее, чем снаружи! – сказал Сэм, выбегая из вигвама.
   Ночью разразилась сильная гроза, и на следующий день мальчики нашли на месте своего вигвама только груду коры и палок.
   Однажды за столом Рафтен, как обычно сурово, спросил мальчиков:
   – Ну что, построили вигвам?
   – Его буря снесла, – ответил Сэм.
   – Как же так?
   – Не знаю. И сидеть там нельзя было – дыму набиралось полный вигвам.
   – Плохо сделали, – сказал Рафтен и вдруг с интересом, который говорил о том, с какой радостью Рафтен присоединился бы к этой игре лет сорок назад, добавил: – Почему вы не сделали настоящую типи?
   – А мы не знаем как, да и не из чего.
   – Ладно. Работали вы хорошо, и я отдам вам за это старую покрышку с фургона. Кузен Берт помог бы вам, будь он здесь. Может, Калеб Кларк знает? – сказал он, подмигнув одним глазом. – Спросите-ка его.
   – А можно нам пойти к Калебу, отец?
   – Как хотите, – ответил Рафтен.
   Рафтен никогда не говорил впустую, и Сэм это знал. Поэтому, когда он ушел, ребята достали старую покрышку от фургона. Развернув ее, они увидели, что это большой кусок брезента. Мальчики спрятали его в сарае, который был отдан в их распоряжение, и Сэм сказал:
   – Я бы прямо сейчас пошел к Калебу. Он наверняка лучше других знает, как строить типи.
   – А кто такой Калеб? – спросил Ян.
   – Да это старый Билли. Он однажды стрелял в отца, после того как отец обхитрил его на лошадиной ярмарке. Он чудак, этот Калеб. Долго был охотником и хорошо знает лес. Ну и влетит мне, если он догадается, чей я сын! Ладно, как-нибудь его проведем.

IV. Бабушка Невилль

   Мальчики отправились к Калебу. Идти надо было вдоль ручья. Дойдя до излучины, они увидали маленькую бревенчатую хижину, перед которой копошились куры и разгуливала свинья.
   – Здесь живет колдунья, – сказал Сэм.
   – Бабушка Невилль?
   – Да. Ну и любит же она меня! Как старая курица – ястреба.
   – А за что?
   – Наверное, за свиней. Но началось, пожалуй, с деревьев. Отец срубил много вязов, а она очень любила смотреть на них из хижины. Потом история со свиньями. Как-то ей пришлось туго зимой. Она пришла к отцу, и он купил у нее за семь долларов обеих свиней. Дома он сказал матери: «Похоже, у старухи плохи дела, отнеси ей в следующую субботу два мешка муки, картофеля и свинины». В общем, мама отнесла ей всякого добра долларов на пятнадцать. Старуха молчала, пока мама не сложила все в погреб, а потом накинулась на нее: «Мне не нужны ваши подачки!» Она разозлилась на нас, когда отец купил ее свиней, но совсем рассвирепела, когда получила в подарок припасы.
   – И не стыдно ей! – сказал Ян, сочувствуя Сэму.
   – Нет, ты зря, – возразил Сэм. – Она просто чудачка. Если сумеет, ни за что не даст срубить дерево. Весной бродит часами по лесу, садится около цветов и что-то шепчет им. И птиц тоже любит. Каждую зиму сама чуть с голоду не помирает – все птицам скармливает, которые слетаются к ее домику. Многие даже на руку к ней идут. Отец говорит, что птицы принимают ее руки за старые сосновые корни, а по-моему, она просто умеет их приласкать. Стоит на морозе не шевелясь и все приговаривает: «Милые вы мои…» Видишь наверху окошко? – спросил Сэм, когда они приблизились к домику бабушки Невилль. – Это чердак. Там у нее хранятся запасы всяких трав.
   – Для чего?
   – Лечит ими.
   – Да, вспомнил! Бидди говорила, что ее бабушка лечит травами. «Травяной доктор» – называла она ее.
   – Доктор? Она ничуточки не доктор. Просто знает в лесу каждую травинку. На чердаке трава лежит целый год, на ней спит кошка, вот от этого, наверное, трава и становится целебной.
   – Мне бы хотелось посмотреть на нее, – сказал Ян.
   – Я думаю, можно.
   – А тебя она знает?
   – Знает, – ответил Сэм. – Но я немножко схитрю. Больше всего на свете она любит больных. Сейчас сам увидишь.
   Сэм закатал рукава, с пристрастием оглядел свои локти, но, видимо, безуспешно. Затем он стал пристально разглядывать ноги. Конечно, у мальчишек всегда полно царапин и ссадин. Сэм выбрал лучшую из них – под коленкой большую царапину от гвоздя. Свинцовым карандашом он изобразил вокруг омертвевшую кожу, кожурой неспелого ореха добавил неприятный коричневато-желтый оттенок, и в результате получилось страшное, болезненного вида пятно. Пожевав какую-то траву, он выплюнул желто-зеленую жижу на платок и обвязал им свою «рану». Подняв с земли палку, Сэм заковылял к хижине. Когда мальчики были совсем близко, приоткрытая дверь с треском захлопнулась. Ничуть не испугавшись, Сэм подмигнул Яну и постучал. В ответ донесся лай маленькой собачонки. Сэм стукнул еще раз. За дверью послышался шорох, и снова все смолкло. В третий раз на стук Сэма в хижине кто-то пронзительно крикнул:
   – Убирайтесь отсюда!
   Сэм ухмыльнулся, а потом, растягивая больше обычного слова, сказал:
   – Помогите бедному мальчику, бабушка! Доктора ничего не могут ему сделать.
   Кстати, в последнем он был прав: чем мог доктор помочь здоровому мальчику?
   Ответа не последовало, но Сэм решился открыть дверь.
   В комнате перед печью, поблескивая покрасневшими глазами, сидела старуха с трубкой во рту. На коленях она держала кошку, а у ног сидела собачонка, которая сердито зарычала на чужих.
   – Ты ведь Сэм Рафтен? – свирепо сказала старуха.
   – Да, бабушка, – ответил Сэм. – Я наткнулся на гвоздь в заборе. Говорят, так кровь отравить можно. – Сэм постанывал немножко, охал и морщился.
   Слово «убирайтесь» было забыто. Доброе сердце старухи прониклось сочувствием к пострадавшему. Ей было даже приятно, что недруг так смиренно просит ее о помощи.
   – Давай погляжу, – буркнула она.
   Пока Сэм, охая, пытался развязать отвратительные тряпки, обмотанные вокруг колена, в комнату вошла Бидди.
   Она и Ян тут же узнали друг друга. Встреча их была очень теплой, и Бидди сразу же засыпала Яна вопросами.
   – Помнишь, я говорила тебе о бабушке, – сказала Бидди, – вот она. Бабушка, знакомься, это Ян. Я работала у его мамы. Верно ведь, Ян? А бабушка расскажет тебе про травы. Она это хорошо знает.
   Сэм снова громко охнул, и все повернулись в его сторону.
   – Это, кажется, Сэм Рафтен? – холодно сказала Бидди.
   – Да, – кивнула бабушка, – он смертельно болен. Доктора отказались лечить его, и он пришел ко мне.
   Словно в подтверждение ее слов, Сэм опять громко застонал.
   – Дай ножницы, Бидди. Придется разрезать штанину.
   – Нет, нет! – с неожиданной силой заговорил Сэм, с ужасом думая о том, как ему за это попадет дома. – Я могу закатать ее.
   – Ну хорошо. Хватит так, – сказала старуха. – Да, да, тут у тебя дикое мясо. Я вырежу его. – И она стала рыться в карманах.
   Сэм сообразил, что она ищет нож, и уже был готов ринуться к двери.
   Но старуха вдруг передумала:
   – Или лучше дам тебе кое-что выпить.
   Ян и Сэм с облегчением вздохнули.
   – Вот. – Старуха протянула Сэму жестяную кружку с водой, куда она всыпала порошок из сухих толченых листьев.
   Сэм выпил.
   – Возьми эти ветки с собой и прокипяти их в двух галлонах [2 - Галлон – единица емкости в США, равная примерно 3,7 л.] воды. Пей настой каждый час по стакану. Потом два раза в день прикладывай к больному месту разрубленного цыпленка. И все у тебя пройдет. Только запомни: дважды в день свежего цыпленка.
   – Может, индюшонка лучше? – простонал слабо Сэм. – Мама очень любит меня и денег не пожалеет.
   Сэм фыркнул: видно, смертельная опасность миновала.
   – Что это за растение, бабушка? – спросил Ян, старательно избегая взгляда Сэма.
   – Лесное.
   – А как оно называется? И на что похоже?
   – Само на себя похоже, а называется лещиной.
   – Я как-нибудь покажу тебе, – сказала Бидди.
   – Нам пора домой, – негромко вставил Сэм, – я чувствую себя лучше. Где моя палка? Вот, Ян, неси мое лекарство. Только осторожней.
   Ян взял пучок веток. Бабушка просила заходить к ней и проводила их до двери.
   – Да, постойте! – вдруг сказала она.
   И, подойдя к единственной кровати, отвернула простыни, под которыми оказалась груда румяных яблок. Она вынула два самых лучших и протянула мальчикам.
   – Я прячу их там от свиней. Таких хороших яблок у меня еще никогда не было.
   – Еще бы! – прошептал Сэм тихо, чтобы не услышала старуха. – Ее сын Ларри выкопал эти яблони у нас в саду прошлой осенью. Это единственный зимний сорт. Только они сейчас нагрелись в постели.
   – До свидания, – сказал Ян. – Большое вам спасибо!
   – Мне лучше, – вздохнул Сэм. – Не тянет больше. Теперь мне другого лекарства не нужно.
   Выйдя из дома, Сэм хотел тут же забросить палку подальше, но Ян уговорил его хотя бы немного поволочить ногу, пока они не скроются из виду. К слову сказать, старуха сразу заметила перемену в походке Сэма и подозвала Бидди убедиться в том, как быстро помогли ее средства молодому Рафтену, когда «доктора уже совсем отказались от него».
   – Теперь к Калебу Кларку! – сказал Сэм.
   – Ты здорово шагаешь для хромого мальчика, которого отказались лечить врачи, – сказал Ян.
   – Верно, это дикое мясо меня подгоняет.
   – Давай спрячем ветки куда-нибудь, пока не вернемся, – сказал Ян, протягивая пучок лещины.
   – Я-то их спрячу, – сказал Сэм и швырнул ветки прямо в реку.
   – Зачем ты? Может, они бабушке Невилль нужны?
   – Этому старому венику там и место. Хватит с меня, что я выпил того пойла. От него здорово несло кошкой.
   Ян промолчал, но остался недоволен. Он считал невежливым выкидывать ветки так близко от дома старухи. И к тому же ему хотелось узнать, может ли оказать лещина какое-нибудь действие.

V. Калеб

   В миле от этого места стояла хижина Калеба Кларка. Когда мальчики подошли поближе, они увидали, как высокий сутулый человек с длинной белой бородой вошел в дом, неся охапку дров.
   – Видал старика? – спросил Сэм. – Пожалуй, начать разговор лучше тебе. С ним столковаться не так легко, как со старухой, и потом, он тоже сердит на отца.
   Ян нерешительно шагнул вперед и постучался в приоткрытую дверь. Из хижины донесся глухой лай собаки, и на пороге появился седобородый хозяин.
   – Что вам надо? – спросил он.
   – Вы мистер Кларк?
   – Да. – И, обернувшись к рыжевато-черной гончей, сказал: – Молчать, Турок!
   – Я пришел… мы хотели спросить у вас кое-что, если вы позволите.
   – Зовут тебя как?
   – Ян.
   – А другой кто?
   – Товарищ мой, Сэм.
   – Мое имя Сэм Хорн, – сказал Сэм, и в этом была доля правды, так как полное имя его было Сэмюэль Хорн Рафтен. Но эта небольшая хитрость, на которую он пошел, смутила Яна.
   – Откуда ты?
   – Из Боннертона, – ответил Ян.
   – Сегодня оттуда? – недоверчиво спросил Калеб.
   – Нет, но… – начал Ян.
   И тут Сэм, который держался поодаль, чтобы Калеб не узнал его, испугался, как бы его доверчивый друг не проговорился.
   – Видите ли, мистер Кларк, – вмешался он, – мы остановились в лесу и хотели поставить себе типи, чтобы жить в ней. У нас есть материал, и нам сказали, что вы знаете, как это сделать.
   – Кто сказал вам?
   – Бабушка Невилль. Она живет у реки.
   – А где вы живете теперь?
   – Понимаете, – снова поторопился опередить своего друга Сэм, – мы уже построили в лесу вигвам из коры, но он получился плохой.
   – В чьих лесах?
   – В миле отсюда, у реки.
   – Так, так. Это в лесу Рафтена или у Бернса.
   – Да, наверное.
   – А ты удивительно похож на Сэма Рафтена! – вдруг крикнул Калеб. – Негодный мальчишка! Пришел и хочешь одурачить меня? Вон отсюда!
   Ян покраснел и шагнул назад. Его товарищ, прикусив язык, последовал за ним, но Сэм был сыном своего отца и поэтому, повернувшись к Кларку, сказал:
   – Послушайте, мистер Кларк, я вам скажу всю правду: мы пришли сюда, чтобы вы объяснили нам простые вещи. Только вы один умеете строить типи. Я знал, что вы сердитесь на отца, поэтому схитрил немножко. Лучше было прийти и честно сказать: «Я сын Рафтена. Помогите мне». Я не думал, что вы так рассердитесь на меня и моего друга.
   Между любителями леса издавна существует взаимная симпатия. Каждый из них готов поделиться своими знаниями с тем, кто захочет узнать о лесе побольше. У старого Калеба, угрюмого и раздраженного всякими невзгодами, было доброе сердце. Он вдруг позвал Яна и спросил его:
   – Ты тоже Рафтен?
   – Нет, сэр.
   – Родственник их?
   – Нет, сэр.
   – Что ты хотел спросить у меня, мальчик?
   – Мы построили вигвам из коры, но он никуда не годится. Теперь у нас есть брезент для типи, но как ее сделать – мы не знаем.
   – Ах, типи. Вот оно что… – сказал Калеб задумчиво.
   – Нам говорили, что у вас была когда-то типи, – отважился добавить Ян.
   – Да, лет сорок назад. Но одно дело носить платье, а другое – сшить его. Кажется, она была устроена так… – И Калеб принялся рисовать угольком на куске оберточной бумаги. – Подождите-ка… Ага, припоминаю. Видел однажды, как индейские женщины делали типи. Сперва они сшили шкуры. Потом расстелили их на лугу. В середине верхнего края воткнули колышек. К нему привязали веревку с углем на конце и очертили полукруг на шкуре. По этой линии отрезали шкуру ножом, а из кусочков сделали два клапана и пришили их. Эти отверстия для дыма улучшают тягу. Вот и все. Думаю, что для типи в десять футов нужны десять шестов и еще два для дымовых клапанов. Сначала свяжешь вместе три шеста и воткнешь их в землю. К ним приставишь остальные, кроме одного, и перевяжешь покрепче веревками. К последнему шесту прикрепишь коротким ремешком брезент и приладишь его на место. Покроешь шесты брезентом и соединишь его края маленькими деревянными колышками. Два длинных шеста вставляются в дымовые клапаны. Ими будешь приспосабливать отдушину к направлению ветра.
   Калеб все время обращался к одному Яну, как бы не замечая стоявшего подле Сэма, но того, как и его отца, мало что смущало. Он предвидел еще много трудностей и поэтому решился задать Калебу вопрос:
   – Как закрепить типи, чтобы ее не сорвало ветром?
   – Сделаешь так, – начал Калеб, по-прежнему обращаясь к Яну, – конец длинной веревки, которой ты обвязал вверху шесты, закрепишь у столбика, врытого в землю, он послужит чем-то вроде якоря. Не забудь все края брезента прибить колышками к земле.
   – Как устраивают дымовую тягу? – снова спросил Сэм.
   – Раскачиваешь шестами клапаны, пока они не встанут по ветру.
   – А как закрыть дверь?
   – У некоторых типи края покрышки просто заходят один на другой. Но в хороших типи делают дверь из того же материала, что и покрышка, натягивают его на раму из гибкого дерева и прикрепляют шнуром к шесту.
   Похоже было, что Калеб окончил свой рассказ. Ян бережно сложил замусоленную бумагу, спрятал в карман и сказал:
   – Спасибо!
   Калеб не ответил ни слова, но, когда мальчики собрались уходить, сказал вслед:
   – Где вы остановились?
   – На холме у реки, в болотах Рафтена.
   – Может, приду посмотреть, – добавил Калеб.
   – Приходите! – отозвался Сэм. – Держитесь меченой тропинки от живой изгороди.
   – Зачем ты говоришь неправду, Сэм? – спросил Ян, когда Калеб уже не мог их слышать. – Ведь там нет никакой меченой тропинки!
   – А я думал, так лучше, – спокойно ответил Сэм. – И потом, если хочешь, сделаем метки до прихода старика.

VI. Постройка типи

   Рафтен был очень доволен, узнав, что мальчики все-таки ходили к Калебу и расспросили его обо всем.
   – Старый Калеб не так уж разбирается в устройстве типи, как я думал, – сказал Сэм.
   – А по-моему, теперь мы спокойно можем взяться за постройку, – сказал Ян.
   Мальчики разостлали на полу покрышку фургона, положили несколько камней по ее краям и даже вбили пару гвоздиков, чтобы она не двигалась с места. Но тут они страшно огорчились, увидав, что покрышка оказалась старой и разодранной.
   – Теперь понятно, почему отец ее нам отдал, – сказал Сэм. – Пожалуй, ее надо сперва залатать.
   – Нет, – сказал Ян властным тоном, как он говорил всегда, когда дело касалось лесной жизни, – лучше сначала раскроим, чтобы не чинить места, которые потом обрежем.
   – Ты голова! Только заплаты не очень-то украсят типи.
   – Ничего, – ответил Ян, – у индейцев тоже много заплат на типи в местах, где их пробивают пули и стрелы.
   – Я очень рад, что не сидел в типи во время всех сражений, – сказал Сэм, указывая на многочисленные дырки.
   – Отойди и дай-ка лучше мне веревку.
   – Осторожней! – сказал Сэм. – У меня болит колено. Беспокоит так же, как в тот день, когда ходили к старой колдунье.
   Ян не слушал его.
   – Давай посмотрим, – сказал он, – может, мы обрежем все лохмотья и выкроим двенадцатифутовую типи. Двенадцать футов высотой – это значит двадцать четыре в диаметре. Здорово! Ну, я отмерю.
   – Погоди, – остановил его Сэм. – Калеб сказал, что индейцы отмечают головешкой; ты не имеешь права чертить мелом, тогда уж плотника зови, – съязвил он.
   – Ладно. Иди за головешкой, а если не найдешь, принеси ножницы.
   Заглядывая поминутно в план Калеба, мальчики вырезали покрышку – это оказалось совсем не трудным делом. Затем они принялись чинить дыры: взяли иглы, бечевку, но, хотя они и делали длиннющие стежки, работа подвигалась очень медленно. Сэм отпускал всякие шуточки по поводу каждого куска, который он сшивал. Ян работал сосредоточенно и молча. Сперва у Сэма стежки выходили ровнее, но мало-помалу Ян приноровился и стал шить даже лучше своего друга.
   В тот вечер мальчики показали свою работу Си Ли. Он второй год работал у Рафтена на ферме. Посмотрев на покрышку с плохо скрытой равнодушной усмешкой, Си Ли сказал:
   – Почему изнутри не залатали?
   – Не догадались, – ответил Ян.
   – Мы сами будем жить внутри, пусть у нас там будет красиво, – нашелся Сэм.
   – Эту заплатку можно пришить четырьмя стежками, а не десятью, как у вас. – Си показал на большие, неуклюжие стежки. – По-моему, это пустая трата времени.
   – Ну ладно! – не удержался Сэм. – Если тебе не нравится наша работа, посмотрим, как сделаешь ее ты! Шитья всем хватит.
   – А где зашивать?
   – Спроси Яна. Он тут главный. Старый Калеб не хотел и говорить со мной. У меня чуть сердце не лопнуло от горя. Всю дорогу домой я ревел, верно, Ян?
   – Надо пришить и подрубить дымовые клапаны, на их концах сделать карманы и… и… пожалуй, – робко прибавил Ян, – было бы лучше подрубить все края.
   – Вот что: я все сделаю, – сказал Си, – если вы сходите сегодня к сапожнику и возьмете мои сапоги.
   – Идет! – согласился Ян. – И знаешь что, Си? Все равно, какая сторона покрышки будет снаружи. Можно заплаты и внутрь поставить.
   Мальчики взяли деньги, чтобы уплатить за сапоги, и после ужина отправились к сапожнику.

VII. Тихий вечер

   Был тихий июньский вечер, на все голоса заливались птицы.
   Когда мальчики вышли из своего сада, в небе показался ястреб. При виде парящего хищника птицы умолкли. Многие из них успели скрыться, лишь один жаворонок тщетно пытался спастись в открытом поле. Ястреб ринулся за ним. Еще миг – и хищник схватил бы перепуганного певца, но тут с яблони сорвалась небольшая черно-белая птица.
   Издав пронзительный боевой клич, взъерошив на голове перышки, из-под которых, словно боевое знамя, заалели нижние, огненные, она дерзко ринулась на ястреба.
   «Клик-клик-клик! – разнесся ее яростный вопль. – Клик-клик-клик!»
   Птица черно-белой стрелой вонзилась ястребу между крыльями как раз в ту минуту, когда отчаявшийся жаворонок припал к земле и спрятал голову, ожидая смертельного удара. Ястреб заметался в ужасе от неожиданного нападения. И вдруг, вскинувшись подобно дикому коню, он сбросил пустельгу и скрылся в лесной чаще, а пустельга вернулась назад, изредка испуская громкий клич, наверное извещая друзей о своей победе.
   – Ну и молодец! – сказал Сэм с искренним восторгом.
   Это вывело Яна из оцепенения. Восхищенный бесстрашной птицей, мальчик был погружен в глубокое молчание.
   Впереди на дороге прыгал воробей. Когда Сэм и Ян нагоняли его, он взлетал, мелькая белыми перышками на хвосте, и снова садился впереди мальчиков.
   – Это трясогузка, – заметил Сэм.
   – Нет, воробей! – сказал Ян, удивившись, что тот ошибся.
   – Может быть, – не стал спорить Сэм.
   – А говорил, что знаешь всех птиц в округе! – вспомнил Ян их первый разговор.
   – Я просто похвастался. Хотел, чтобы ты считал меня необыкновенным парнем, – сознался Сэм. – Ты ведь так и думал сначала.
   Дятел в красной шапке, гоняясь за лимонницей, уселся на забор и оглядывал мальчиков. Лучи заходящего солнца на ярком оперении дятла, сиреневая изгородь и желтая бабочка – все это пышное сочетание красок очень нравилось Яну.
   Солнце село, но в этот необыкновенно тихий и теплый вечер откуда-то с вяза долго еще лилась звонкая песня малиновки.
   – Я бы остался здесь навсегда, – сказал Ян и слегка вздрогнул, вспомнив, с какой неохотой он ехал в Сэнгер.
   Мальчики в молчании шли по дороге, каждый погруженный в свои мысли.
   Сапоги были готовы. Сэм перекинул их через плечо, и мальчики тронулись в обратный путь.
   И тут над их головами раздалось громкое, но нежное «гу-ху-ху-ху», словно где-то в вышине ворковал огромный голубь. Мальчики остановились, и Сэм шепнул:
   – Большая сова.
   Сердце Яна затрепетало от радости. Он много читал об этих птицах, даже видел живых в клетке, но здесь он впервые услышал крик настоящей совы.
   Было уже совсем темно, но отовсюду неслись звуки: лесная жизнь шла своим чередом. В чаще тянул свою песню козодой, квакали лягушки, с заболоченного озера докатился странный крик, напоминавший смех.
   Вдруг в лесу раздалось громкое, пронзительное: «Уа-уа-уа-уа-уа!»
   – Слышал? – воскликнул Сэм.
   И снова, на этот раз гораздо ближе, прокатился дрожащий звук, резкий, непохожий на птичьи голоса.
   – Енот, – прошептал Сэм. – Вот уберут хлеба, придем сюда поохотиться.
   – Здорово! – обрадовался Ян. – Как жаль, что нельзя сейчас! Я никогда не охотился на енотов, да и вообще ни разу не был на охоте. А зачем ждать до осени?
   – Сейчас не найти их. А тогда только скажешь: «Я и моя собака встретим енота у ближнего амбара», – и вот посмотришь, так оно и получится.
   – Но они ведь совсем рядом! Слушай, еще один!
   – Вот и ошибаешься! – сказал Сэм. – Даже охотники путают. Сейчас кричала сова-сипуха. Ее голос мягче, чем у енота, и свистящий…
   Ян тут же понял, каким неистовым казался крик енота по сравнению с нежным, мелодичным звуком.
   Когда мальчики подошли ближе к дереву, откуда кричала сова, что-то серое бесшумно пролетело над их головами, на миг заслонив собой звездное небо.
   – Вот она! – прошептал Сэм. – Сипуха! И совсем она не сипит, верно ведь?
   – Вот бы поохотиться на енота! – снова сказал Ян.
   – Можно попробовать, если тебе так хочется, – ответил Сэм. – А животных я знаю больше, чем птиц, – продолжал он. – Попрошу отца как-нибудь пойти вместе с нами. Может, мы нападем на след оленя, если уйти отсюда миль за десять, на дальнее болото. Жалко, что отец поссорился с Калебом, – он-то все места знает! Его старая гончая поймала столько енотов, что и не сосчитаешь!
   – Ну, если это во всей округе единственная собака, которая ловит енотов, я берусь ее достать! – заявил Ян.
   – Верю! – восхищенно сказал Сэм.
   Было десять часов, когда мальчики вернулись домой. Все спали, кроме мистера Рафтена. На следующее утро, придя в сарай, мальчики увидали, что Си Ли пришил дымовые клапаны, переделал самые неудачные заплаты и подрубил весь низ покрышки.
   Мальчики сразу отнесли покрышку в лес. Когда они подходили к кустарнику, стоявшему стеной около реки, Ян сказал:
   – Давай оставим метки на дороге для Калеба.
   – Ладно. Делай зарубки на деревьях через каждые несколько ярдов.
   – Так? – спросил Ян, надрубив ствол в трех местах.
   – Нет, – покачал головой Сэм, – это получилась «метка охотника» для капканов, а «метка дороги» делается на обеих сторонах дерева. Тогда ее увидишь и при возвращении. А если этой тропой ходят ночью, зарубки надо сделать поглубже.

VIII. Священный огонь

   – «Десять крепких шестов и два длинных тонких», – читал Ян вслух свою запись.
   Шесты были тут же срублены и принесены к месту постройки.
   – «Связать их вместе с покрышкой…» Связать, а чем? Он говорил, сыромятным ремнем, и еще говорил, что покрышка должна быть из шкур. Придется нам взять простую веревку. – Ян несколько смутился от своей уступки.
   – Я так и знал, – не спеша проговорил Сэм, – поэтому захватил моток веревки, только не решился сказать тебе дома.
   Мальчики прочно связали треножник и укрепили его в земле. Девять шестов аккуратно вбили по кругу. Последний, с покрышкой, привязанной к нему за выступ между клапанами, поставили против двери. Теперь потребовались соединительные булавки. Ян хотел сделать их из побегов орешника, но мягкое дерево не годилось для этого. Сэм сказал:
   – Булавки надо делать из белого дуба.
   Сэм расколол дубовое полено, потом половинки снова расщепил на две части, и так до тех пор, пока не получились тонкие лучинки, которые можно было обстругать ножом. Ян тоже взялся за топор.
   – Не так! – сказал Сэм. – Старайся попасть в самую середину, а то топор пойдет криво. Будешь колоть всю зиму – научишься.
   Мальчики сделали десяток колышков и воткнули в заранее приготовленные для этого дырки. Получилось красиво, потому что все колышки были одинаковой формы. Теперь оставалось только закрепить покрышку кольями внизу.
   – Сделай десяток дубовых колышков длиной в дюйм и шириной в четверть дюйма, – сказал Сэм Яну.
   Затем он отрезал от веревки десяток концов по два фута длиной и, продев их в дырки на краю покрышки, завязал каждую узлом. Десять петелек, накинутых на колья, крепко прихватили типи к земле. Наконец все было окончено.
   И вот пришел черед самой торжественной минуте – оставалось зажечь первый костер. Мальчики испытывали те же чувства, что и настоящие индейцы: ведь освящение новой типи всегда считалось актом глубочайшей важности и значения.
   – Лучше не спешить, чтобы костер не потух, – сказал Сэм. – Плохо, если не зажжем с первой спички.
   – Еще бы! – поддержал его Ян. – Эх, Сэм, если бы нам удалось добыть огонь трением!
   – Эй, ребята! – послышался за спиной голос.
   Мальчики обернулись. Перед ними стоял Калеб. Он подошел поближе и кивнул:
   – Построили типи, да? Неплохо. Только зачем вы ее к западу повернули?
   – Чтобы на речку смотрела, – ответил Ян.
   – Забыл вам сказать, – начал Калеб, – индейцы всегда ставят типи лицом на восток. Во-первых, утреннее солнце падает внутрь, а потом, ветер чаще дует с запада, и от этого тяга лучше.
   – А если ветер с востока, как во время дождей? – спросил Сэм.
   – Когда ветер восточный, – сказал Калеб, ни к кому не обращаясь, словно ему и не задавали вопроса, – нужно натянуть туго клапаны один на другой, вот так. – И Калеб скрестил руки на груди. – Дождь ни за что не попадет тогда, а если при этом нет тяги, надо приподнять слегка край покрышки около двери. Потом помните: никогда не ставьте типи под деревьями. Это опасно: во время грозы в них может ударить молния. И после дождя с деревьев часами капает. Выбирайте для типи самое солнечное место.
   – Мистер Кларк, вы когда-нибудь видели, как индейцы добывают огонь из дерева?
   – Конечно. Но теперь индейцы пользуются спичками. А раньше часто видел.
   – А это долго? Трудно?
   – Не трудно, когда знаешь, что к чему…
   – Эх, разжечь бы так первый костер! – с жаром воскликнул Ян. – А вы можете добыть огонь таким способом?
   – Да, – ответил старик, – только надо особое дерево. Не всякое годится. Индейцы, живущие на равнине, берут корень виргинского тополя, а горные индейцы пользуются липой, кедром, серебристой сосной или пихтой. Легче всего устроить бурав. Найдется у нас кусок оленьей кожи?
   – Нет.
   – Или просто полоска мягкой кожи?
   – Ремешки от моих башмаков не пригодятся? – спросил Ян.
   – Тонковаты… Но мы их сложим вдвое. Тогда все в порядке. Веревка сгодилась бы, да она быстро перетирается. – Калеб взял ремешки и сказал: – Найдите мне небольшой камень с ямкой посредине.
   Мальчики пошли к реке, а Калеб – в лес. Скоро он вернулся с плоским обрубком сухой пихты и колышком из того же дерева. Он принес еще слегка согнутую палку в три фута длиной, немного соснового трута и сухого кедра.
   Колышек имел восьмигранную форму, «чтобы держался ремень», как объяснил Калеб. С обоих концов он был заострен. Калеб привязал ремешок к выгнутой палке, как тетиву к луку, но свободно, так что можно было еще раз обернуть вокруг колышка и натянуть как следует. Плоский кусок пихты он обстругал, на одном конце сделал выемку и затем над ней кончиком ножа вырезал маленькое углубление.
   Из куска кедра Калеб настругал много стружек. Вырыв в земле ямку, он опустил туда трут и накрыл пихтовой дощечкой. В углубление, сделанное в ней, Калеб вставил кончик колышка, а на верхнее острие надел камень, принесенный с речки. Крепко держа камень левой рукой, Калеб принялся равномерно двигать лук по кругу. Колышек начал вращаться, и через несколько секунд бурая пыль посыпалась из-под него прямо в ямку с трутом. Выемка росла, древесная пыль все темнела. Калеб сильнее нажал левой рукой на камень, и его правая рука заработала еще быстрее. Из-под колышка маленькими кольцами стал куриться дымок. Увидев это, Калеб откинул лук и стал осторожно раздувать тлеющий трут. Вскоре посреди типи затрещал первый костер.
   Лицо старика светилось от удовольствия. Ян и Сэм были счастливы.

IX. Лук и стрелы

   – Твое оружие никуда не годится, – сказал Ян, когда они с Сэмом однажды стреляли в саду из лука. – Оно похоже на мой первый лук, который я сам смастерил в детстве.
   – Ну что ж, дедушка, посмотрим, какой ты теперь сделаешь! – засмеялся Сэм.
   – Во-первых, он будет раз в пять тяжелее.
   – Ты его не поднимешь!
   – Стрелу держи по-другому, тогда получится. Прошлой зимой я прочел одну книгу и теперь знаю, как надо. Ты зажимаешь стрелу и слабо натягиваешь лук. Продень пальцы под тетиву – вот тогда сможешь натянуть в пять раз сильнее! Так делают индейцы!
   – Очень неудобно! – Сэм попытался натянуть по-новому тетиву.
   – С непривычки, конечно, неудобно! Потом, вырез на стреле делают глубже. Я хочу сделать настоящий хороший лук и много стрел. С одной стрелой ходить опасно.
   – Ну что ж, попробуй. А в книжке сказано, из какого дерева лучше делать?
   – Лучше всего испанский тис.
   – Первый раз слышу!
   – Можно из орегонского тиса тоже.
   – Никогда не слыхал.
   – Здесь, похоже, найдется красный кедр, орешник или вяз?
   – Красного кедра никогда не видел, а остальные есть.
   – Надо раздобыть сухое дерево, срубленное зимой.
   – Это подойдет? – спросил Сэм, показывая на кучу ореховых палок, лежавших на полу хижины. – Их срубили два года назад.
   Мальчики отобрали хорошую палку в пять футов длиной. Сэм расколол ее на две части и обтесал. Он искусно владел топором и ножиком, и скоро оба лука были готовы.
   Теперь надо было наладить тетиву. Все веревки, которые им удалось найти, были слишком слабы и рвались после нескольких выстрелов. Узнав, в чем дело, Си Ли послал мальчиков к сапожнику за дратвой и воском. Он разрезал дратву на несколько кусков, слегка навощил их и сплел не слишком толстую веревку.
   – Вот эта тетива не скоро лопнет, – сказал Си Ли.
   Когда луки были готовы, мальчики покрыли их лаком, который нашли среди всяких красок.
   – Да, на старый лук и смотреть не хочется! – сказал Сэм, сравнивая новое оружие со своим маленьким жалким обручем. – Вы знаете, как надо делать стрелы, мистер? – спросил он, пробуя выстрелить из нового лука старой стрелой.
   – Я только знаю, что у тебя в руках плохая стрела, – ответил Си Ли. – Поверь мне, хорошую стрелу сделать гораздо труднее, чем лук. У каждого из вас должно быть по двенадцать стрел.
   – А как индейцы их делают?
   – Чаще всего они берут прямые ветви гордовины. Но этого дерева я здесь не видел. Стрелы должны быть совсем прямые, иначе они будут лететь вкривь и вкось. Не зря ведь говорят: «Прямая, как стрела!» Мы можем сделать получше, чем у индейцев, у нас ведь хорошие инструменты. Можно смастерить стрелы из какого-нибудь крепкого дерева.
   – Ну, опять назовешь растение, которое ни один белый человек в глаза не видел!
   – Вот и не угадал! Для охотничьих стрел лучше взять ясень или орешник. Стрелять по мишени лучше стрелами из серебристой сосны. Какие будем делать?
   – Я охотник! Мне нужны охотничьи стрелы.
   – Нужно заготовить палочки из сухого ясеня в двадцать пять дюймов длины. Потом надо клей и перья.
   – Вот тебе перья, – сказал Сэм и вытащил целую связку индюшиных крыльев, отложенных для чистки печей. – А я пока наколю палочек.
   Взяв ясеневое полено, Сэм наколол из него две дюжины палочек. Ян начал обтачивать одну из них, но Сэм, посмотрев на его работу, сказал:
   – Я лучше сделаю, – и, взяв остальные, стал обстругивать их рубанком на верстаке.
   Ян с тревогой следил за ним и потом не выдержал:
   – Но у индейцев же нет рубанков!
   – Как и перочинных ножей! – последовал ответ.
   Это была правда. И все же Ян не переставал думать о том, что когда-нибудь осуществит свою мечту: сделает стрелы, как индейцы, без всякого инструмента.
   – Все-таки у индейцев вместо перочинных ножей были острые кремни.
   – Хорошо, Ян, ты делай стрелы острыми камнями, вон на дороге их сколько хочешь валяется. Сними башмаки и пройдись босиком – сразу найдешь! А я уж рубанком доделаю. Посмотрим, кто кого перегонит.
   Сэм успел выстругать шесть отличнейших стрел, пока Ян все еще возился с первой.
   – Какие наконечники поставим? – спросил Сэм.
   – Я уже думал, – сказал Ян. – Индейцы прикручивают жилами каменные наконечники. Но у нас ничего этого нет. Остается сделать костяные или роговые. Я как-то выточил один из кости, но он оказался очень тонким. Потом брал большие гвозди с обломанными шляпками, а чтобы стрелы не расщеплялись, я обкручивал концы тонкой проволокой. Некоторые индейцы вообще не делают наконечников: просто обжигают стрелу, чтобы она стала тверже, и заостряют конец.
   – Это нетрудно, – сказал Сэм. – Но давай лучше попробуем с гвоздями.
   Мальчики сделали шесть стрел с наконечниками из заточенных гвоздей. Это были «боевые» стрелы. Шесть других они обожгли и просто заострили: эти предназначались для охоты.
   Затем Ян показал Сэму, как расщепить перо и отделить бородку.
   – Нам нужно по два пера на стрелу, значит, сорок восемь перьев, – сказал Сэм.
   – Нет, – сказал Ян, – этого мало. Надо по три пера на стрелу. И помни, что на каждую стрелу нужны перья с одного крыла птицы.
   – Я знаю. Не годится смешивать перья, а то стрела полетит не в ту сторону.
   В это время к мальчикам подошел Си Ли.
   – Ну, как ваши дела? – спросил он.
   – Возимся со стрелами.
   – А как перья закрепляете?
   – Белые приклеивают их, индейцы прикручивают жилами, – ответил Ян, цитируя по памяти «ту книгу».
   – А что лучше?
   – Приклеенные лучше летят, а прикрученные зато не боятся сырой погоды.
   – Так почему бы не сделать и то и другое?
   – Нет жил.
   – Давайте я покажу! – сказал Си Ли. – Где у вас клей и веревка? Я думаю, сначала надо сделать на стреле выемку.
   – Верно! Мы уж и позабыли про это!
   – Может, ты позабыл, – сказал Сэм важно, – я-то помню.
   Перочинным ножом быстро сделали выемку, и Си Ли начал клеить и прикручивать, употребляя вместо жил навощенную нитку.
   Когда все было сделано, стрелы аккуратно разложили для просушки.
   Чтобы легче различить их, Ян выкрасил стрелы Сэма в красный с синими полосками, а свои – в красный цвет с белыми полосками. Теперь оставалось сделать только колчаны.
   – Разве у индейцев есть колчаны? – схитрил Сэм, которому уже хотелось поскорее кончить эту трудную работу.
   – Конечно! Как же без них? – воскликнул Ян.
   – А из чего они делаются? – спросил Сэм.
   – Из березовой коры, из шкур, а если уж ничего другого нет, то из брезента.
   Мальчики сшили себе колчаны из обрезков брезента. На каждом из них Ян нарисовал индейские узоры.
   – Теперь попробуем наше оружие, – сказал Сэм.
   И мальчики отправились в сад. Они нацелились в одно дерево, и оба промахнулись. Стрела Сэма вонзилась в ствол другого дерева и треснула.
   – Лучше бы мы стреляли в мягкое! – расстроился Сэм.
   Посоветовавшись, они раздобыли большой старый мешок из-под зерна, набили его сеном и, нарисовав несколько колец вокруг бычьего, или, как сказал Сэм, бизоньего глаза, поставили на расстоянии двадцати ярдов. Но, к их разочарованию, стрелы все время отлетали влево.
   – Пойдем в сарай, может, там у нас получится, – предложил Сэм.
   У Яна были выписки из «той книги», как стрелять из лука. Когда мальчики выучили правила настолько, что не думали о них, выстрелы их стали меткими. Отодвигая мишень, они вскоре уже без промаха стреляли на сорок ярдов.
   Мальчики очень удивились, что стрелы, хотя и казались одинаковыми, имели каждая свой характер. Так, у Сэма была одна стрела, которая в полете описывала замысловатые зигзаги. Они прозвали эту стрелу Бумеранг. Другая, с коротким перышком, летела дальше всех и получила название Дальнобойная. Самую лучшую стрелу, с легким наконечником и длинным индюшиным пером, Сэм окрестил Верная Смерть. Была еще одна стрела, с маленьким перышком, не боявшаяся ветра. Ее имя было Ветерок.
   Ту, которую Ян вырезал ножиком, прозвали Резная, или Шутница. Эта стрела оставалась загадкой, никто не знал, как она полетит в следующий раз. Но любимицей Яна была стрела с желобком вокруг наконечника. Ее назвали Свисток, потому что она летела с удивительным свистом.

X. Плотина

   Однажды жарким днем в начале июля, когда мальчики купались в обмелевшей реке, Сэм сказал:
   – Воды в речке поубавилось. Она каждое лето пересыхает.
   – А почему бы нам не сделать плотину? – предложил Ян.
   – Ну, работы не оберешься…
   – Вот еще! Зато все лето купались бы. Давай начнем, а?
   – Первый раз слышу, чтобы индейцы устраивали плотины.
   – А мы будем играть в бобров, пока строим! Смотри, это для начала, – сказал Ян и, взяв большой камень, подтащил его к тому месту, которое показалось ему самым узким.
   Он так горячо взялся за работу, что скоро поперек русла возвышалась уже каменная стенка.
   Сэм по-прежнему сидел на берегу, обхватив ноги и уткнувшись подбородком в колени. Боевая раскраска стекала красными и голубыми ручейками по его груди.
   – Иди помогать, а то совсем разленишься! – крикнул Ян и швырнул в Сэма пригоршню песка.
   – У меня снова болит колено, – ответил Сэм.
   Наконец Ян сказал:
   – Я не собираюсь все делать один.
   – Послушай, – вдруг оживился Сэм, – я кое-что придумал. Сюда к реке приходит на водопой стадо, а летом, когда река пересыхает, скот гонят к сараю и поят из лоханей. Давай положим два бревна поперек реки, вот и половина работы! Мы попросим отца, чтобы он дал нам лошадей перебросить бревна через реку. Тогда и скоту будет откуда пить. Знаешь, я только об этом и думаю, прямо ночи не сплю! Не могу смотреть, как в жару они плетутся на водопой к сараю.
   Сэм решил ждать удобного случая, чтобы поговорить с отцом.
   На следующее утро, за завтраком, мистер Рафтен, посмотрев на Яна, спросил его:
   – Сколько нужно клеенки на пол, если комната двадцать футов длины и пятнадцать ширины?
   – Тридцать три и одна треть ярда, – быстро сосчитал Ян.
   Рафтен очень удивился, как можно с такой скоростью высчитать это в уме. Впервые на его лице было написано восхищение.
   – Когда ты научишься так считать? – спросил Рафтен сына.
   – Никогда, – спокойно ответил мальчик. – Зубному врачу нечего рассчитывать клеенку… Слушай, Ян, – вдруг шепнул Сэм, – лучше ты упроси отца. Он сегодня тобой доволен. Куй железо, пока горячо!
   После завтрака Ян отважился:
   – Мистер Рафтен, река совсем пересыхает. Мы хотим устроить запруду, чтобы скоту было где напиться. Но нам нужно перекинуть два бревна через реку. Дайте нам упряжку лошадей на несколько минут.
   – По-моему, тебе охота устроить пруд для купания, а? – добродушно спросил Рафтен.
   – Там и поплавать тогда можно, – покраснел Ян.
   – Сдается мне, это Сэм говорит устами Яна, – хитро прищурился Рафтен. – Я сам посмотрю, пойдем.

   – Где вы хотите строить плотину? – спросил Рафтен, когда они пришли к реке. – Вот тут? Плохое место. Течение очень быстрое, плотину скоро прорвет. Я вам покажу хорошее местечко, чуть повыше. А где ваши бревна? Я ж их заготовил для нового сарая! Сами без спросу ничего не берите. Я пришлю бревен.
   Скоро упряжка лошадей приволокла на берег бревна, и, по просьбе Яна, они были уложены поперек течения на расстоянии четырех футов друг от друга. С внутренней стороны около бревен мальчики вбили колья, теперь промежуток между двумя «заборчиками» нужно было заполнить камнями и глиной. Эту часть работы мальчики сделали за неделю. Оставалось самое важное – закрыть перемычку в плотине. Мальчикам приходилось трудно: вода поднялась очень высоко, но они работали, как бобры, и наконец все было закончено.
   В ту ночь шел проливной дождь. На следующий день, идя по лесу, Сэм и Ян услыхали глухой рев со стороны реки. Они остановились в нерешительности и прислушались. И вдруг Ян закричал:
   – Плотина! Сэм, это вода бежит через нашу плотину!
   С радостным криком мальчики бросились к реке. На том месте, где раньше проглядывалось каменистое дно, они увидели водную гладь; сильный поток с шумом катил вниз через оставленный проем. Радости мальчиков не было конца!
   Все это было делом их рук! Через минуту оба барахтались в воде.
   – Ну, разве не стоило потрудиться? – спросил Ян.
   Он отлично плавал, и Сэм, глядя на него, сказал:
   – Теперь я знаю, кто ты. От меня не скроешь! Я видел, как ты строил плотину. Ты краснокожий по имени Маленький Бобр.
   – А я смотрю на тебя, – ответил Ян, – и думаю, ты, верно, и есть тот краснокожий по имени Бездельник, Который Боится Лопаты.
   – Вовсе нет, – возразил Сэм. – Хотя я, конечно, и не Храбрый Орел, Сидящий на Скале, Опустив Хвост над Пропастью. А впрочем, все равно.
   – Я слышал, Си на днях называл тебя Дятлом, – сказал Ян.
   – Так меня в школе прозвали.
   Когда после купания они уселись у костра, Ян сказал:
   – Хочешь, Дятел, я расскажу тебе одну историю?
   Сэм, усмехнувшись, приставил ладони к ушам, изображая полное внимание.
   – Случилось так, что одна индианка попала в плен к чужому племени. Ей удалось бежать. Она долго бродила по лесу и, не зная местности, заблудилась. Из оружия у нее был только нож, а пищей ей служили ягоды. Наступили холода, и она построила себе вигвам из бересты, добыла огонь и смастерила лук с тетивой из шнурка мокасина. Она ловила силками кроликов и из их шкур сшила себе одежду. А весной ее нашел Сэмюэль Хирн, известный путешественник. Нож у нее почти стерся, но она сама была совсем здорова.
   – Это очень интересно, – сказал Сэм, который внимательно слушал Яна. – Вот бы мне так пожить в лесу!.. Только с ружьем.
   – Еще бы! Кто не захочет!
   – Ну да! Не каждый сможет. А я бы справился.
   – С одним ножом? Хотел бы я поглядеть, как ты сделаешь себе типи! – засмеялся Ян и серьезно добавил: – Знаешь, Сэм, ведь мы же в индейцев играем, хорошо бы нам и вправду делать все только из того, что мы в лесу добываем. Давай станем сэнгерскими индейцами. Ты будешь вождь, и я тоже, – добавил Ян, не желая предлагать себя в вожди или быть в подчинении у Сэма. – Я – Маленький Бобр. А ты?
   – Кровавая Грозовая Туча.
   – Это плохо. Надо покороче и чтобы можно было нарисовать и сделать тотем.
   – Какой самый хитрый зверь?
   – Росомаха, кажется.
   – Хитрее лисы?
   – В книжке написано, что хитрей.
   – Она сладит с бобром?
   – Наверное.
   – Хорошо, тогда я – Росомаха.
   – Нет. Я не могу дружить с тем, кто побьет меня. Оставайся Дятлом. Это больше тебе подходит. Дятел хорошее дерево испортит, кору продолбит.
   – Ну, это лучше, чем бобровать! – отрезал Сэм.
   Слово «бобровать» имело свою историю. В Сэнгере считалось величайшим достоинством умение обращаться с топором. У старых поселенцев топор был единственным инструментом. Говорили даже, что некоторые жители чуточку заточат топор и бреются им по воскресеньям.
   Когда сын начинал самостоятельную жизнь, отец дарил ему хороший топор.
   Чтобы надрубить дерево и повалить его в нужную сторону, необходимо знать много правил. И жители Сэнгера усваивали их чуть ли не с первого дня жизни. Бобры, как говорят, подгрызают дерево кругом, пока оно не свалится. Если дровосек неумело подрубал дерево, его занятие называлось «боброваньем». И поэтому, если «поработать, как бобр» считалось высшей похвалой, то «бобровать» дерево означало позор.
   Потому-то насмешку Сэма мог оценить только житель Сэнгера.

XI. Тайны трав

   Как только представился удобный случай, Ян собрался к бабушке Невилль.
   – Иди без меня, – посоветовал Сэм, – она на тебя и не взглянет, если мы придем оба. Ты слишком здоров на вид.
   И вот Ян, к своему удовольствию, пошел один. Как он ни любил Сэма, его смущала болтливость приятеля, а главное, Сэм всегда прерывал разговор на самом интересном месте.
   Ян захватил с собой записную книжку и карандаши, а по дороге нарвал букет цветов и трав. На этот раз старушка приняла его совсем иначе.
   – Входи, входи! – заговорила она. – Как поживаешь, как поживают твои мать с отцом? Садись и расскажи, что поделывает тот негодный мальчишка, Сэм Рафтен.
   – Он уже выздоровел, – ответил Ян и густо покраснел.
   – Еще бы! Конечно, он здоров! Я-то знала, что поставлю его на ноги, и сам он знал это, и мать его знала, потому и позволила идти ко мне. Она что-нибудь сказала?
   – Нет, бабушка, ничего.
   – Вот негодная! Спасла ее сына, хоть они и ограбили меня, так даже «спасибо» не сказала, бессердечная! А ты зачем пришел ко мне? Это что у тебя, цветы? Люди могут порубить деревья, но цветы-то уж каждой весной снова вырастают, мои красавицы!
   Ян протянул ей букет. Она вытащила аронник и стала рассказывать:
   – Вот это печаль-трава. Некоторые зовут ее индейской репой. А я слыхала, как дети называли ее «джек на подставке». Не вздумай брать ее корень в рот – жжет, как огонь. Индейцы вываривают из нее яд, а потом уж съедают. Лучше, чем с голоду помирать… А вот синий когош. Я его называю «судорожный корень». Ничего нет лучше при судорогах. Его пьют, как чай… Погляди-ка сюда. – И старушка вытянула желтый цветок. – Это мокасиновое растение, а вот умбил, или «успокаивающий корень». Помню, дочка Ларри не хотела идти служить и очень плакала, глупая. Я дала ей выпить настою из этого корня, все и прошло. Его надо вырывать до того, как он зацветет. Ведь сила должна сгуститься в одном месте: или в ветке, или в корне. Я срываю его весной или осенью… А это еще что у тебя? Никак заячья капустка? Наверняка шел мимо излучины. Она только там и растет.
   – Да, – сказал Ян, – я там и сорвал. Не спешите, бабушка, я хочу записать, что вы сказали про травы.
   – Ну, у тебя целая книга наберется, – с гордостью сказала старушка, зажигая трубку. – Да к чему тебе это записывать? Ты лучше запомни.
   Ян торопливо заносил в тетрадку все, что говорила старушка, но зарисовывать травы и коренья не успевал.
   – А ты прилепи бумажки с названиями на самые корешки и спрячь их. Так делал доктор Кармартин, когда я его учила… Вот-вот, – кивнула она головой, когда Ян стал каждый стебелек оборачивать бумажкой с надписью.
   – Ну и метла! – удивился Ян, увидав в углу символ порядка и чистоты.
   – Она из бука. Ларри делает такие.
   – А кто такой Ларри?
   – Это мой мальчик. («Мальчику» было уже около шестидесяти лет.) Он делает их из синего бука.
   – А чем? – спросил Ян, взяв метлу и пристально разглядывая ее.
   – Ножом, конечно. Он мастер делать такие штуки. Возьмет черенок синего бука, настругает на нем стружек, но не срезает их и ждет, пока они на конце завьются.
   – Это как те палочки, которыми огонь разжигают, да?
   – Вот-вот, как те самые, только здесь стружка подлиннее. Потом он выворачивает все стружки и связывает их кожаным ремнем. Никто лучше его не делал таких метел.
   В эту минуту дверь открылась и вошла Бидди.
   – Ян! Как хорошо, что ты пришел к нам! – обрадовалась девушка.
   – Ты сегодня рано, – сказала старушка.
   – Я шла другой дорогой, – ответила Бидди.
   – Послушай, Бидди, давай оставим Яна обедать с нами. Правда, утки жареной мы не приготовили. Но голодным он от нас не уйдет. Бидди каждый день готовит мне обед, а иногда я и сама стряпаю. Накрой на стол, Бидди. А тебе я пока кое-что дам. – И старушка пошла к кровати, где среди серых простыней еще лежало полдюжины румяных яблок.
   – Бабушка, а вы не боитесь ночевать здесь одна? – спросил Ян.
   – Чего ж тут бояться? Один раз только разбойники заходили ночью. Я их спрашиваю: «Что вам от меня надо?» – «Деньги», – говорят. Это, значит, в округе болтали, что я свою корову продала. «Ну что же, – говорю им, – я сейчас встану и помогу вам искать. Ведь я с прошлой осени больше цента в глаза не видела». – «Отдавай деньги, – твердят, – или убьем». – «Даже если бы попросили двадцать пять центов, – говорю, – и то ничего бы не дала. Нет у меня. Могу и смерть принять». И тут говорит один, ростом поменьше: «Разве ты не продала свою корову?» А я им: «Подите в сарай и посмотрите, там она. Только не люблю тревожить ее по ночам: шум подымет, заволнуется. Молоко плохое будет». И тут они оба как рассмеются! А низенький и говорит: «Послушай, бабка, мы тебя не тронем, только никому ни слова». Хотели идти, а я слышала – один из них кашлял очень. Дала ему выпить легочного бальзаму. На прощание они мне сами доллар дали. Говорили, больше с собой не было.
   – Бабушка, откуда индейцы краски берут? – спросил Ян, снова возвращаясь к тому, что его больше всего интересовало.
   – Идут в магазин и покупают, как мы, – ответила она.
   – А до того, как стали продавать готовые краски, из каких растений они добывали?
   – Из разных, мальчик. Есть красивый желтый цветок, растет он на полях и под заборами, «золотой дождь» называется. Индейцы кипятят в воде иглы дикобраза вместе с этими цветами. Вот посмотри на эту тряпку, ее покрасили такой краской.
   – А красную?
   – У них нет по-настоящему красной краски. Они выжимают сок какой-то красной ягоды и кипятят его.
   – Какие ягоды дают самый красный цвет, бабушка?
   – Не думай, что только красные. Красную можно получить из черники и брусники и из многих других ягод.
   – А из чего они получают синюю?
   – Сама не знаю, милый. Много, наверное, всяких трав есть, только я не все видала. Зеленый цвет получишь из молодых побегов бузины. Коричневый – из коры ореха, черный – из коры белого дуба. Цвет, похожий на голубой, можно получить из индиго. Ну а какого цвета в лесу нет, то, видно, и не нужен он.

XII. Угощение

   Тем временем Бидди, звонко шлепая босыми ногами по дощатому полу, хлопотала вокруг стола.
   – Бабушка, а где скатерть? – вдруг спросила она.
   – Нет, ты только ее послушай! – засмеялась старуха. – Будто не знает, что у нас скатерти и в помине не было. Спасибо, хоть не голодные сидим, а она про скатерть заговорила.
   – Чего тебе налить: чаю или кофе? – спросила Бидди.
   – Чаю, – ответил Ян.
   – Вот и хорошо! – обрадовалась старуха. – А то кофейное зернышко в последний раз я видела зимой. А чаю сколько угодно достанешь в лесу. Я тебя угощу кое-чем вкусненьким.
   И старуха заковыляла в угол, где была привешена полка. Сняв оттуда старую коробку из-под сигар, она раскопала среди спичек, табачных крошек и пыли шесть кусочков сахара.
   – Вот, хранила их для какого-нибудь хорошего гостя. Кушай на здоровье. – И старуха бросила грязно-серые комочки в стакан Яна. – Остальные положим тебе во вторую кружку. А сливок хочешь? – И она пододвинула к мальчику замусоленную банку с великолепными сливками. – Бидди, дай мальчику хлеба.
   Бидди разрезала, очевидно, единственную булку на куски и несколько ломтиков положила Яну на тарелку.
   – Масло, кажется, немного прогоркло, – сказала старуха, заметив, что Ян не намазал хлеб.
   Старуха снова проковыляла к полке и сняла старый стеклянный кувшин с отбитым краем. Там хранилось варенье.
   – Вот, Ян, теперь ешь на здоровье. Да не стесняйся, у меня еще много варенья, – сказала радушно старуха, хотя видно было, что она выложила на стол все свои припасы.
   Ян был страшно смущен. Он чувствовал, что добрая старушка, щедро угощая его, отдавала ему все, что у нее было, и понимал, как глубоко огорчится она, если он не отведает этих яств. Пригодным для еды ему казался лишь один хлеб. Ян откусил кусочек, но хлеб тоже никуда не годился.
   – Попробуй вот этого, – сказала старуха.
   И не успел Ян глазом моргнуть, как у него на тарелке уже дымилась горка горячего картофеля. Но к несчастью, Ян видел, как старуха несла эту картошку в грязном фартуке, поэтому ему не хотелось даже смотреть на свою тарелку.
   – Может, сварить тебе яйцо? – спросила Бидди.
   – Да, да, пожалуйста! – обрадовался Ян. «Хоть это съем», – подумал он.
   Бидди пошла в сарай и скоро вернулась с тремя яйцами.
   – Как хочешь: всмятку или яичницу?
   – Всмятку, – ответил Ян: он знал, что так будет надежнее.
   Бидди оглянулась, отыскивая взглядом горшок.
   – Там наверняка уже кипит, – сказала старуха, показав на какую-то посудину, в которой кипятилось белье.
   Бидди положила туда яйца.
   Ян молил Бога, чтобы яйца не лопнули. Но два яйца все же треснули, и Ян получил одно. Это был весь его ужин.
   Ян уложил свои растения и собрался уходить.
   – До свидания, мальчик. Приходи ко мне и приноси всякой травы, какую найдешь, – сказала старуха на прощание.
   Вернувшись домой, Ян увидел, что на столе приготовлен для него обед, хотя время еды давно прошло.
   – Садись поешь, – ласково сказала миссис Рафтен. – Я тебе поджарю кусок мяса. Через пять минут он будет готов.
   – Но я пообедал у бабушки Невилль, – сказал Ян нерешительно.
   – Я знаю: она, наверное, мешала тебе чай одним пальцем, а варенье мазала на хлеб – другим? – грубовато спросил Рафтен.
   Ян покраснел. Похоже было, что все знают, каким обедом его кормили. Но он горячо возразил:
   – Она меня угостила чем могла и была очень добра ко мне.
   – И все-таки ты бы поел, – озабоченно проговорила миссис Рафтен.
   Как заманчиво было предложение отведать сочного зажаренного мяса! Ян был голоден, но не хотел сознаться в этом и, оставаясь верным бедной бабушке, щедро угощавшей его, первый раз в жизни солгал:
   – Нет, большое спасибо. Бабушка Невилль накормила меня досыта.
   И, преодолевая голод, мальчик взялся за вечернюю работу.

XIII. Шпион

   – Интересно, где Калеб достал тот большой кусок березовой коры? – спросил Ян. – Хорошо бы и нам раздобыть такой для посуды.
   – Наверное, в лесу Бернса. У нас здесь нет. Придется и нам туда отправиться.
   – Ты попросишь у Бернса?
   – Зачем? Кому нужна старая береза?
   Ян колебался. Сэм взял топор.
   – Пусть это будет нашей военной вылазкой. Бернс – враг отца!
   Ян последовал за товарищем, глубоко сомневаясь в честности их поступка.
   В лесу Бернса они скоро наткнулись на большое березовое бревно. Мальчики стали уже сдирать с него кору, как вдруг вдали увидели высокого мужчину с мальчиком. Очевидно, они пришли на стук топора.
   – Старый Бернс! – шепнул Сэм. – Бежим!
   Схватив топор, мальчики бросились к изгороди. Им вслед неслись проклятья и ругань Бернса. Ему не жаль было березы – в то время лес не имел никакой цены, – но Рафтен перессорился со всеми соседями, и поэтому Бернс был готов раздуть целую историю из-за любого пустяка.
   Его сынишка подбежал к изгороди и стал кричать:
   – Рыжий! Рыжий! Рыжий вор! Попадись нам только еще!
   – Бой не состоялся, скальпы спасены, – мирно сказал Сэм и положил топор на место.
   – Потеряна только честь, – добавил Ян. – А кто этот мальчик?
   – Это сын Бернса, Гай. Я его знаю. Дрянной парень! Вечно вынюхивает и выслеживает. И страшный врун! В школе ему дали премию – большую щетку – за то, что он самый чумазый из учеников. Мы все голосовали за это.
   На следующий день мальчики повторили набег, но едва они стали сдирать кору, как где-то в кустах раздался громкий крик. Подражая голосу взрослого, Гай вопил:
   – Убирайтесь отсюда! Вот я вас!
   – Давай возьмем его в плен, Ян, а?
   – И сожжем заживо!
   Они бросились в ту сторону, откуда слышались крики, но появление самого Бернса заставило их пуститься наутек.
   Мальчики еще не раз подходили к изгороди в следующие дни, но, как назло, где-то поблизости работал Бернс, и его сын вертелся тут же. Он был всегда настороже. Однажды издали Гай показал жестами, что знает про все их дела, наверное, он успел побывать около типи. Сэм и Ян не раз видели, с каким интересом наблюдал Гай за их упражнениями в стрельбе из лука, но как только он замечал, что его присутствие обнаружено, убегал в безопасное место и оттуда осыпал их насмешками.
   Однажды мальчики пришли к своему лагерю в необычное время. И вдруг в кустарнике около типи Ян заметил босую ногу.
   – Что это? – удивился Ян, нагнулся и схватил за пятку Гая Бернса.
   Гай вырвался и бросился бежать со всех ног. Индейцы с грозными криками гнались вслед. Ян несся как стрела, и короткие толстые ноги Гая, хоть и подгоняемые страхом, не могли спасти его. Гая схватили и приволокли к типи.
   – Пусти меня, Сэм Рафтен, пусти! – орал он.
   – Первым делом надо его привязать, – сказал Сэм и взялся за веревку.
   – Совсем не так, – поморщился Ян. – Надо вязать ремнями.
   Кожаное дерево нашлось поблизости, и, несмотря на вопли пленника, индейцы хладнокровно привязали Гая к молодому зеленому стволу, который, как сказал Ян, дольше противится огню. Затем оба воина, скрестив ноги, уселись у костра, старший вождь закурил трубку мира, и они стали обсуждать дальнейшую судьбу пленника.
   – Брат мой, – важно обратился Ян к Сэму, – как приятно слышать рев этого жалкого бледнолицего! (На самом деле его завывания уже трудно было переносить.)
   – О да! – ответил Дятел.
   – Пустите меня! – визжал пленник. – Отец с вас шкуру сдерет за это!
   – Сперва снимем скальп, потом сожжем. – И Маленький Бобр сделал выразительные жесты руками.
   Сэм согласно кивнул головой и, достав большой складной нож, принялся точить его на камне. Лезвие зазвенело – дзи-ит, дзи-ит, дзи-ит! И Гай начал дрожать от страха.
   – Брат Дятел! Дух нашего племени жаждет крови этой жертвы.
   – Ты хочешь сказать: «Великий Вождь Дятел», – негромко поправил его Сэм. – Если ты не будешь меня называть вождем, я тоже тебя не буду так называть.
   Великий Дятел и Маленький Бобр вошли в типи, заново раскрасили друг другу лица, поправили головные уборы и вернулись назад, чтобы начать казнь.
   Дятел снова принялся точить нож, в чем уже не было никакой необходимости, просто ему очень нравился этот резкий и устрашающий звук: дзи-ит, дзи-ит!
   Маленький Бобр тем временем притащил охапку сухих веток и положил их перед пленником, но у Гая не были связаны ноги, и одним пинком он раскидал весь хворост. Оба вождя отскочили в сторону.
   – Вот ты как! – вскричал свирепый Дятел. – Вяжи ему ноги, брат мой Великий Вождь Маленький Бобр!
   Полоской коры ноги Гая были привязаны к стволу. Тогда Вождь Дятел приблизился с ножом в руке к пленнику и сказал:
   – Великий Брат Вождь Маленький Бобр, если мы снимем с него скальп, то получим всего один скальп, и тогда тебе нечем будет похвалиться!
   Но Ян быстро нашел выход из трудного положения:
   – Великий Брат Вождь Красноголовый Дятел, Сидящий на Пне и Помахивающий Хвостом, не скальпируй его! Сдери кожу с его глупой башки, и мы разделим ее пополам.
   – Верно! – согласился Сэм. – Ты хорошо придумал, Брат Старый Индейский Вождь Великий Маленький Бобр, Подгрызающий Деревья!
   Вытащив кусок угля, Дятел с мрачным видом повернулся к пленнику, чтобы на его голове начертить полосу справедливого раздела. Маленький Бобр заметил, что он имеет право на одно ухо и половину ракушки, наиболее ценной части скальпа. Тогда Дятел ткнул в хохолок на темени пленника и сказал, что тут, по существу, вторая макушка и младшему вождю достанется хорошая доля. Индейцы довольно долго обсуждали, как лучше разделить трофей, и наконец пришли к обоюдному соглашению.
   До этой минуты пленник держался еще довольно храбро. Он не переставал грозить, что пожалуется отцу, учителям и вообще всему свету. Наконец он пообещал рассказать все мистеру Рафтену. Последняя угроза заставила Сэма несколько призадуматься, и он с некоторым беспокойством спросил Яна:
   – Великий Вождь, ты понимаешь язык этого вздорного болтуна? Что он говорит?
   – Не понимаю. Наверное, он поет предсмертную песню.
   Гай не был трусом. Он стойко держался, пока был уверен, что с ним играют. Но когда уголек прочертил на его голове роковую линию, делившую скальп поровну между двумя раскрашенными чудовищами, и один из них, неумолимый Дятел, подойдя к нему с ножом, схватил его за волосы на макушке, Гай не выдержал и громко заплакал.
   – Пожалуйста, не надо! Папа! Мама! – кричал он. – Пустите меня, я никогда больше не буду!
   Он не сказал, чего не будет делать, но индейцам было ясно, что враг сдался.
   – Погоди, Великий Брат Вождь! – сказал Маленький Бобр. – У индейцев есть обычай не казнить и даже принимать в свое племя пленников, сильных духом.
   – Если считать плач и вой силой духа, то в таком случае у него хватит этого на шестерых, – сказал Дятел.
   – Давай разрежем путы, которые связывают его, пусть он бежит к своему племени.
   – Но лучше оставить его здесь на всю ночь, а утром обнаружить, что он убежал, – сказал Дятел.
   Пленник, заметив, что его положение перестало быть таким угрожающим, наобещал индейцам всю березовую рощу из своего леса и вообще все, на что он был только способен, если останется в живых. Он пообещал стащить самые лучшие яблоки из отцовского сада.
   Маленький Бобр вынул нож и стал разрезать путы.
   Наконец последняя полоска упала на землю. Подгонять Гая не потребовалось. Он молча понесся к изгороди, перебрался через нее и исчез.
   После таких приключений ни один мальчишка больше не пошел бы к месту, где стояла типи, но Гай, хорошо знавший Сэма, скоро сообразил, что напрасно испугался. Его разбирало любопытство, и однажды Ян и Сэм снова увидели убегавшего из их лагеря Гая.
   Индейцы догнали его и приволокли назад. На этот раз Гай не бранился. Сначала вожди обсуждали, какой смерти его лучше предать: сжечь на костре или утопить в пруду? Затем они приступили к допросу. Но пойманный молчал. Что он делал в лагере? Зачем пришел сюда? Ответа не было. Гай смотрел на них исподлобья.
   – Давай завяжем ему глаза и вырежем гайяскутус у него на спине, – сказал Ян глухим голосом.
   – Хорошая мысль, – согласился Сэм, хотя он имел о «гайяскутусе» такое же представление, как и пленник. – Не будь с ним жесток. Это умерит боль.
   Неизвестное всегда страшит. В душу жертвы снова закрался страх. Уголки его губ задрожали, и слезы закапали из глаз.
   – Почему ты не скажешь нам, зачем пришел сюда? – спросил Ян.
   И вдруг плачущий пленник пробормотал:
   – Я тоже хочу играть в индейцев…
   Это чистосердечное признание застало мальчиков врасплох. Маленький Бобр встал и, обратившись к воображаемому совету, сказал:
   – Великие Вожди сэнгерского племени! Этот бледнолицый выказал небывалое мужество, когда мы его пытали. Ни один из наших прежних пленников не был наделен столькими талантами. Я призываю вас принять его в наше племя.
   Затем встал Дятел и сказал:
   – О Вождь, мудрее которого лишь один человек в нашем племени! Все, что ты сказал, – правда, но известно тебе, что в наше племя может быть принят только человек с большими достоинствами? Он должен побороть воина нашего племени. Может ли он это?
   – Нет, – ответил Гай.
   – Обогнать нашего воина или стрелять более метко – может?
   – Нет…
   – Что же тогда он умеет делать?
   – Я могу воровать арбузы… Вижу дальше всех в школе… А если спрячусь, никто не отыщет. Много раз я следил из кустов, как вы строили типи и плотину. Я первым выкупался в вашем пруду! Потом я сидел в типи и курил ваши трубки, когда вас не было, и я слышал, как вы собирались идти к нам воровать березовую кору.
   – Не вижу, где здесь благородство и сила духа, – сказал Сэм. – Ты принес подарки Старейшему Вождю племени?
   – Я принесу столько березовой коры, сколько вы захотите. Ту, что вы ободрали, отец сжег. Но я вам другой принесу. И еще я стащу цыпленка.
   – Намерения эти весьма благородны, – сказал Ян. – Принимаем его!
   – Согласен, – сказал Вождь Дятел, – но помни, что мне по-прежнему принадлежит право на левую половину скальпа, включая ухо! Я могу потребовать ее в любую минуту. Скажи, Ян, то есть Маленький Бобр, ты ведь знаешь, какую нужно пройти церемонию, когда вступаешь в индейское племя?
   – В разных племенах – разные обычаи. Но Солнечный Танец и Испытание Огнем устраивают чаще всего, и они ужасно трудные.
   – Ну а ты проходил эти испытания? – спросил Сэм.
   – Еще бы! – сказал Ян, вспоминая сожженные на солнце плечи и руки. – Я выдержал их так, что все признали меня самым лучшим воином племени. – Он, правда, не пояснил, что был единственным человеком во всем племени. – И меня единогласно назвали Пылающий Восход.
   – Я тоже хочу быть Пылающим Восходом! – пропищал Гай.
   – Ты? Да еще неизвестно, подходишь ли ты вообще, Желтая Сельдь! Какое ты хочешь пройти испытание?
   Гай предпочел Солнечный Танец. Он и до того был достаточно загорелым, поэтому, хотя он и плясал вокруг типи в трусиках целый день, кожа его не обуглилась.
   Когда солнце село, вожди собрались на совет.
   Оглядев с ног до головы нового воина, Старейший Вождь мрачно покачал головой и сказал:
   – Слишком неопытен, чтобы загореть как следует. Назовем его Молодой Веткой.
   Напрасно Гай возражал. Отныне он стал Веткой и так должен был называться до тех пор, пока не заслужит более достойное имя.
   Затем по кругу пошла трубка мира, и Гай был объявлен третьим вождем сэнгерских индейцев.
   Гай был самым безобидным во всем племени, и, может быть, поэтому ему особенно нравилось раскрашивать свою круглую смеющуюся рожицу под свирепое лицо дикаря. Вот только глаза у него были выцветшего голубого цвета, а не черные, как у краснокожих. Свою растрепанную белобрысую голову он мог скрыть под пучками конского волоса, военная раскраска избавляла его от веснушек, и лишь белесые ресницы и блеклые поросячьи глазки ничем нельзя было подменить. Но Гай ни с кем не делился своем горем, потому что знал: проведай кто-нибудь из мальчиков об этом, он сразу получит новое имя – Пупсик, или Птенец, или какое-нибудь другое ужасное, совсем не индейское прозвище.

XIV. Ссора

   – Знаешь, Ян, я сегодня малиновку видел.
   – Это что-то новое! – недоверчиво сказал Ян.
   – У нас она самая красивая птица.
   – Ну а колибри?
   – Вот уж сказал! Она просто маленькая, но не такая красивая.
   – Теперь ясно, что ты ничего не понимаешь в птицах, – возразил Ян. – Потому что эти прелестные крылатые жемчужины одновременно и самые маленькие, и самые красивые среди всего пернатого мира. – Эту фразу Ян прочел где-то и держал в своей памяти.
   – Фу! – сказал Сэм. – Совсем как в книжке! А я видел сотни колибри у нас и держу пари, что малиновка гораздо красивее твоих колибри! Она алая, как кровь, и горит, словно огонь, а крылья у нее черные. Бабушка Невилль говорит, что индейцы называют ее птицей войны, потому что, где она пролетит, начинается война.
   – А, так это кардинал, – сказал Ян. – Где ты его видел?
   – Да просто он слетел с ветки и уселся на верхний шест типи.
   – Надеюсь, у нас война не начнется… Вот бы мне одного кардинала для чучела!
   – Я выстрелил из лука, но ни стрелы, ни птицы больше не видал. Это была моя лучшая стрела – еще одна Верная Смерть.
   – А ты отдашь мне стрелу, если я ее найду? – спросил Гай. – Не веришь? Ну а что ты дашь за это? Смолу пожевать, ладно?
   – Нет.
   – Ну хоть чуточку!
   – Согласен.
   – Держи свою старую стрелу, – вдруг сказал Гай и вытащил ее из расщелины в дереве. – Я видел, как она ткнулась сюда.
   Ранним утром индейцы, наведя на лица военную раскраску, вышли в обход. Они, конечно, были вооружены луками и стрелами и поминутно вглядывались в следы на тропе и прислушивались, нет ли поблизости врага.
   Воины неслышно ступали своими мокасинами. Их загорелые тела скользили между огромными стволами древних деревьев, а проницательные взоры впивались в каждый дрогнувший листок. Так, по крайней мере, говорится в записной книжке Яна.
   Они шли очень тихо и все-таки вспугнули маленького ястреба. Вслед птице полетели три стрелы, но напрасно.
   Ян взглянул на дерево, откуда метнулась птица, и воскликнул:
   – Гнездо!
   – По-моему, это просто шар из пуха, – возразил Гай.
   – Не выдумывай! – сказал Ян. – Мы же с этого дерева согнали ястреба.
   Ян лазил лучше всех. Скинув головной убор, куртку и брюки, он стал быстро карабкаться по стволу, не обращая внимания на липкие смоляные капли, выступившие из коры.
   Не успел Ян скрыться в нижних густых ветвях, как Гай предложил Сэму подшутить над Маленьким Бобром.
   Они набили травой куртку и брюки Яна, надели головной убор вождя на чучело, стрелой пригвоздили его к земле, а сами удрали.
   Добравшись до самой верхушки, Ян увидел, что воображаемое гнездо – это всего-навсего нарост, который часто бывает на пихтах. Ян окликнул товарищей, но никто не ответил, и он спустился вниз. Сначала чучело его насмешило, но, разглядев, что куртка его порвана, а стрела сломана, Ян расстроился. Приятелей нигде не было видно. В типи их тоже не оказалось. Посидев немного у костра, он пошел к плотине. Ян не заметил, как в типи прокрались Гай и Сэм. Вернувшись, он увидел, что они роются в его записной книжке и Сэм читает вслух:
   Пустельга, пустельга – отважная птичка!
   Ты…
   В ту же секунду Ян выхватил записную книжку из их рук.
   – Готов спорить, дальше идет рифма «певичка», – сказал Сэм.
   Лицо Яна пылало от стыда и гнева. Он любил сочинять стихи, но всегда скрывал это от других. Случай с храброй пустельгой, который он наблюдал тихим летним вечером, Ян описал в одном из стихотворений.
   Гай, который был заодно с Сэмом, заметил безразличным тоном, словно сообщая какую-то всем известную вещь:
   – Говорят, сегодня в лесах убили бесстрашного хохлатого индейца?
   Но Яну было не до шуток. Он догадался, что виной всему Гай, и, обернувшись к нему, сердито сказал:
   – Помолчи ты!
   – Я не тебе говорю, – ухмыльнулся Гай.
   Из типи донесся тихий говор и смех. Ян пошел к плотине и принялся замазывать трещины. В типи все стихло, потом оттуда вышел Гай. Приняв театральную позу и обращаясь к дереву над головой Яна, он начал декламировать:
   Пустельга, пустельга – отважная птичка!
   Ты – чудесная певичка!
   Глина была под рукой, и большой комок тут же полетел в насмешника. С громким визгом Гай помчался к типи.
   – Тебя встречают цветами! – послышался голос Сэма. – Выйди и прими новые букеты. Ты их заслужил. Сообщи мне, когда начнут вызывать автора.
   И снова раздался смех. Ян вконец рассердился. Он схватил толстую дубину и швырнул ее в типи. Сэм, приподняв противоположный край типи, выскользнул наружу. Гай хотел последовать за ним, но Ян настиг его.
   – Пусти! Я ничего тебе не сделал! Сэм! Сэ-эм! Помоги! – кричал Гай, пока на него сыпались удары.
   – Не мешай мне! – раздался голос Сэма. – Я пишу стихи! Это совершенно особое занятие. А Ян добрый, он тебя только немножко поучит.
   Гай вопил и орал во все горло.
   – Ты получишь еще, если вздумаешь открыть рот! – сказал Ян, и тут он увидел Сэма с записной книжкой в руках.
   Заметив Яна, Сэм откашлялся и начал:
   Пустельга, пустельга – отважная…
   Но кончить он не успел: Ян кинулся к нему, и мальчики схватились не на шутку. Гай поспешил на помощь к Сэму и несколько раз стукнул Яна.
   Ян был худой, но очень ловкий, да к тому же он сильно окреп за время своего пребывания в Сэнгере, а в школе научился приему борьбы, известному, может, со дня сотворения мира, – кидать противника через спину. Ярость придала ему силы, и, как только они схватились, Ян, выждав удобный момент, кинул Сэма вверх ногами на землю.
   Никто не заметил в пылу драки, что неподалеку стоял и наблюдал за ними Уильям Рафтен. Он скорее с грустью, чем с гневом следил за битвой. Не потому, что его огорчила ссора мальчиков, – нет, он слишком хорошо знал мальчишескую душу, чтобы придавать этому значение; но он не мог смотреть спокойно, как его большой и сильный сын терпит поражение в равной борьбе с худым и болезненным на вид мальчиком.
   Так ничего и не сказав, Рафтен повернулся и ушел.

XV. Примирение

   В тот вечер мальчики избегали друг друга. Ян почти ничего не ел и на заботливые расспросы миссис Рафтен отвечал, что ему нездоровится. После ужина все остались сидеть за столом в каком-то дремотном молчании. Ян решил про себя, что Сэм расскажет обо всем отцу, да к тому же приврет, а Гай его поддержит.
   Пришел конец веселой жизни в Сэнгере, думал Ян. Он чувствовал себя как преступник, ожидающий приговора. Среди присутствующих только маленькая Минни, сестренка Сэма, которой едва сравнялось три года, веселилась и громко болтала. Как и все дети, она очень любила говорить что-нибудь «по секрету».
   Минни играла около Сэма. Он поднял ее и шепнул что-то на ухо. Она слезла с его колен, подошла к Яну и, когда тот ласково взял девочку на руки, шепнула ему: «Секрет, никому не говори». Соскользнув на пол, она приложила пальчик к губам.
   Что это должно было значить? То ли Сэм подослал ее, или она, как обычно, повторяла свою излюбленную игру? Ласка ребенка отогрела сердце Яна, и, прижав девочку к себе, он тихонько сказал: «Нет, Минни, я никому не скажу».
   Яну вдруг стало стыдно за свои глупые мысли. Сэм был ему хорошим товарищем. Скорей бы с ним помириться! Но нет, Сэм в пылу ссоры грозился выгнать его. Просить прощения Ян не мог.
   Ян сталкивался с мистером Рафтеном несколько раз за вечер, но тот ничего не говорил мальчику. Ян плохо спал и встал рано. Он встретил Рафтена одного, точнее – постарался сделать это. Ему очень хотелось откровенно поговорить с хозяином. Но разговор не состоялся. За завтраком Сэм вел себя как обычно, хотя по-прежнему не смотрел в сторону Яна.
   Губа у него распухла, и он объяснил, что дрался накануне с мальчишками.
   После завтрака Рафтен сказал:
   – Ян, поедешь со мной в школу.
   «Вот и конец», – подумал Ян, так как школа была по дороге к станции. Только почему же Рафтен не сказал «на станцию»? Он обычно не путал слова… Да и не было сказано, чтобы Ян захватил с собой вещи. Да их и некуда было класть в легкой коляске.
   Рафтен правил молча. Через некоторое время он наконец спросил:
   – Послушай, Ян, кем тебя хочет сделать отец?
   – Художником, – ответил Ян, никак не понимая, какое это имеет отношение к его отъезду.
   – Разве художнику нужно образование?
   – Конечно! Чем образованней, тем лучше.
   – Верно, об этом я все время твержу Сэму! Поэтому ты и считать умеешь. А художники много зарабатывают?
   – Да. Некоторые даже миллионы получают.
   – Миллионы? Ну, не думаю. Ты, наверное, преувеличиваешь…
   – Честное слово! Вот художник Тёрнер [3 - Тёрнер Джозеф Мэллорд Уильям (1775–1851) – выдающийся английский живописец.] нажил миллион. Тициан [4 - Тициан Вечеллио ди Кадоре (1477–1576) – великий итальянский живописец эпохи Возрождения.] жил во дворце, и Рафаэль [5 - Рафаэль Санти (1483–1520) – великий итальянский художник и архитектор.] тоже.
   – Вон как! Ничего о них не слыхал. Может, и верно. Образование много значит! Я всегда говорю об этом Сэму…
   Они подъезжали к школе. Несмотря на летние каникулы, дверь школы была открыта и на крыльце стояли два седобородых старика. Они кивнули Рафтену. Это были члены правления школы. Один из них – Бойл, пользовавшийся наибольшей популярностью у населения Сэнгера, другой – Мур, последний бедняк, но прекрасной души человек, а Рафтена выбрали в попечители, зная, что он никаких денег не пожалеет на школу.
   В этот день они собрались, чтобы обсудить постройку нового школьного здания. Рафтен вытащил целую кипу бумаг, среди которых было также разрешение из департамента народного образования. В разрешении говорилось, что половину средств на строительство должен был изыскать местный школьный округ, а другую половину расходов брал на себя департамент, если будут соблюдены все условия. Главным из них было – сделать школьное здание просторным и светлым. Но как могли малограмотные члены правления выполнить это требование? Обратиться в департамент за расчетами было неловко, а учитель находился в отъезде. И вот Рафтен блестяще разрешил эту труднейшую математическую проблему: он взял себе в помощники храброго худенького мальчика со смышлеными глазами.
   – Ян, – сказал он, протягивая ему двухфутовую линейку, – можешь ли ты сказать, сколько футов воздуха приходится в этом классе на каждого ученика, если все места заняты?
   – Кубических футов?
   – Погоди, – сказал Рафтен.
   И вместе с Муром он стал водить огромным пальцем по засаленным документам.
   – Да, да, кубических футов, – решили они наконец.
   Ян быстро измерил длину, высоту и ширину комнаты. Трое взрослых с благоговением следили за его уверенными действиями. Потом Ян сосчитал, сколько в классе мест, и сказал:
   – Включать учителя в расчет?
   Попечители обсудили этот вопрос и решили, что все-таки стоит.
   – Пожалуй, он расходует воздуха вдвое больше ученика!
   Ян сделал несколько подсчетов на бумаге и сказал:
   – Двадцать футов.
   – Посмотрите! – сказал Рафтен с гордостью. – Совпадает с расчетами самого инспектора. Я же говорил вам, что он справится! Теперь давайте поглядим проект здания.
   И они углубились в новые бумаги.
   – Ян, а сколько надо воздуха, если учеников вдвое больше, учитель один, а помещение вот такое?
   Ян подумал и сказал:
   – Двадцать пять футов на каждого.
   – Ну! – загремел Рафтен. – Разве я не говорил вам, что этот негодяй архитектор вместе с подрядчиком хотят обмануть нас! Думают, что мы невежды! Шайка разбойников!
   Ян взглянул на план, которым яростно размахивал Рафтен.
   – Погодите! – вдруг сказал мальчик таким тоном, каким он раньше никогда не говорил с Рафтеном. – Нужно еще высчитать прихожую и раздевалку.
   Он сделал новые подсчеты и сказал, что план департамента вполне правильный. В глазах Бойла вспыхнул злорадный огонек. Рафтен, казалось, был разочарован, не найдя никакого мошенничества.
   – Теперь скажи, Ян: в прошлом году оценочный сбор составлял двести шестьдесят пять тысяч долларов, и мы решили внести в школьный фонд по одному доллару на каждую тысячу; в этом году сбор увеличен до двухсот девяноста одной тысячи четырехсот долларов. Каков же будет школьный налог, считая так же – по доллару?
   – Двести девяносто один доллар сорок центов, – ответил без колебания Ян.
   Попечители переглянулись в изумлении.
   Это был настоящий триумф Яна. Даже старый Бойл улыбнулся, а Рафтен – тот прямо сиял, словно в этой победе была и его доля.
   С тех пор Рафтен смотрел на Яна как-то по-особенному. Ян только однажды видел на его лице такое выражение: когда он пожимал руку известному боксеру, победившему в трудном матче.
   На обратном пути Рафтен говорил с Яном, как со взрослым, о своем сыне. Он долго обсуждал с ним свою излюбленную тему – образование. Ян не знал, что, увидев своего рослого сына побежденным, Рафтен нашел лишь одно слово себе в утешение: «Образованный…»
   Итак, Рафтена нечего бояться. Но как быть с Сэмом? Яну очень хотелось помириться, но это становилось все труднее и труднее.
   Как-то, покормив свиней, Сэм поставил лохани на землю. Тут откуда-то выбежала Минни. Увидав неподалеку Яна, она крикнула мальчикам:
   – Сделайте стульчик! Покатайте меня!
   Сэм и Ян робко взялись за руки. Малышка обхватила мальчиков ручонками за шеи и притянула их головы друг к другу. И тут Сэм, улыбнувшись, сказал:
   – Знаешь, Ян, давай помиримся!
   – Я давно хотел, – запинаясь, проговорил Ян. – Я очень виноват, прости меня!
   – Пустяки! – ответил Сэм. – Это все из-за Гая получилось. Не будем вспоминать. Только никак не пойму – я же сильнее и больше тебя, и вещи поднимаю тяжелые, и работу потрудней твоей сделаю, а ты меня, будто мешок со стружками, швырнул! Научи меня, ладно?

    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   В лесах

I. Здравствуй, лес!

   – Вы, кажется, теряете много времени на свои путешествия в лагерь и обратно. Почему бы не остаться там совсем? – как всегда равнодушно сказал Рафтен, и было непонятно, говорит он серьезно или в насмешку.
   – Да мы бы только рады были, – ответил сын.
   – Так что ж вам мешает? На вашем месте я переселился бы туда насовсем.
   – Хорошо, – протянул Сэм. – Мы обязательно уйдем в лес.
   – Только помните, мальчики, – сказал Рафтен, – каждый день вы должны кормить и поить скот.
   – И это ты называешь переселиться насовсем – каждый день являться сюда на работу?
   – Нет, Уильям! – вмешалась миссис Рафтен. – Какие же это каникулы? Так нельзя! Кто-нибудь сделает за них работу. Пусть отдыхают целый месяц.
   – Месяц? Многовато.
   – Почему не дать им отдохнуть хорошенько?
   – Ну что ж, через месяц уборка. Вам придется поработать как следует. Ладно, можете идти.
   – Ура! – закричал Сэм.
   – Но я еще не кончил, – перебил Рафтен.
   – Отец, дай нам твое ружье! – снова вставил Сэм.
   – Послушай меня лучше! Вы пойдете в лес на две недели. Но никаких ночевок дома. Ружья и спичек я вам не дам. Не хочу потом слышать ваши отговорки: «Не знали, что ружье заряжено, поэтому перебили всех птиц и белок, да и друг друга заодно». У вас есть луки и стрелы. Можете взять что хотите – хлеб, мясо. Готовьте себе пищу сами. И смотрите не подожгите лес! Если я увижу пожар, приду с ремнем, и вам несдобровать.
   Все утро продолжались сборы. Руководила ими миссис Рафтен.
   – Кто же из вас будет поваром? – спросила она.
   – Сэм!.. Ян!.. – выпалили мальчики в один голос.
   – По очереди, – сказала миссис Рафтен, – день Сэм, день Ян.
   Потом последовали и наставления, как готовить кофе, варить картошку, жарить мясо.
   – Приходите за молоком каждый день или через день, – сказала миссис Рафтен.
   – Нет, мы лучше станем доить коров тайком прямо на пастбище! – придумал Сэм. – Так будет по-индейски.
   – Берегитесь, если я поймаю вас около коров! – сердито проворчал мистер Рафтен.
   – Можно нам нарвать в саду вишен и яблок? – спросил Сэм.
   – Берите сколько хотите.
   – А картофель?
   – Можно.
   – А яйца?
   – Только не жадничайте.
   – А пряники из кладовой? Индейцы их любят.
   – Нет, хватит! Пора и честь знать! Так вы перетаскаете все наши запасы. У вас уже много всего: и постели, и сковородки, и еды полно.
   – До болота придется везти на тележке, а потом по меченой тропе на своих спинах, – сказал Сэм.
   – Дорога идет вдоль реки, – сказал Ян, – давай сделаем плот, погрузим на него и доплывем до запруды. Это будет по-индейски.
   – Из чего вы свяжете плот? – спросил Рафтен.
   – Сколотим кедровые бревна, – предложил Сэм.
   – Никаких гвоздей в моем плоту! – сказал Ян. – Так индейцы не делают.
   – А я не разрешаю брать мои кедровые бревна, – сказал Рафтен. – Мне кажется, что и работы меньше, да и по-индейски будет, если просто взять все на спину и идти пешком. И постель свою не замочите.
   Плот решили не делать и пожитки свезли к реке, откуда начиналась дорога в лагерь. Рафтен пошел проводить мальчиков.
   – Дайте мне тоже что-нибудь понести, – сказал он, к большому удивлению ребят, и взвалил на свои широкие плечи добрую половину груза.
   Тропа тянулась всего на двести ярдов, и было достаточно два раза сходить туда и обратно, чтобы перенести все.
   – Ты, наверное, не прочь и остаться с нами, отец, а? – спросил Сэм.
   – Все это мне напоминает первые ночи в Сэнгере, – задумчиво сказал Рафтен. – Сколько ночей провели мы вместе с Калебом Кларком на берегу реки! Тогда вокруг был еще густой лес… А вы знаете, как устроить постель?
   – Нет, мы ничего не знаем, – сказал Сэм, подмигнув Яну, – покажи нам.
   – Вот поучитесь, как надо. Где топор?
   – У индейцев нет топоров, – сказал Ян. – У нас есть большой и маленький томагавки [6 - Томагавк – боевой топорик североамериканских индейцев.].
   Рафтен усмехнулся, взял большой томагавк и указал на пихту:
   – Вот вам будет славная постель, – и двумя ударами повалил дерево.
   Скоро рядом с пихтой лежал молоденький ясень, из которого Рафтен нарубил четыре жерди: две – по семь футов в длину и две – по пять. Из белого дуба Рафтен выстругал четыре колышка.
   – В каком месте устроите постель? – спросил Рафтен и вдруг, словно его осенила какая-то мысль, сказал: – Может, не хотите, чтобы я вам помогал? Сами все сделаете?
   – Нет, нет, мистер Рафтен! – живо воскликнул Ян. – Мы очень рады вашей помощи. Мы же не знаем, как надо это делать! Кажется, в книге было написано, что лучшее место для постели – напротив двери и чуть-чуть в сторону. Давайте поставим ее сюда.
   Рафтен вбил в землю колышки и поместил на них четыре жерди, которые составили основу для постели. Ян принес охапку зеленых веток, и Рафтен уложил их на раму. Получилась плотная мягкая постель в фут толщиной.
   – Вот, – сказал Рафтен, – это и есть настоящая индейская перина – мягкая и удобная. Спать на земле опасно. Теперь достаньте парусину, которую мать вам положила. Из нее сделайте полог над кроватью.
   Ян стоял не шевелясь, чем-то недовольный.
   – Взгляни на Яна, отец! – сказал Сэм. – У него всегда такой вид, если нарушают правила игры.
   – Что случилось? – спросил Рафтен.
   – Первый раз слышу, чтобы у индейцев в палатке были пологи, – сказал Ян.
   – А слыхал ли ты, что индейцы устраивают «покрышку от росы»?
   – Да, – удивленный познаниями Рафтена, ответил мальчик.
   – Вот погляди, как ее надо делать, – сказал Рафтен.
   Уходя, Рафтен повернулся к мальчикам и сказал серьезным тоном:
   – Можете стрелять ястребов, ворон и соек, потому что они истребляют других птиц. Зайцев и енотов тоже разрешаю. Но не вздумайте убить белку или бурундука. Тут уж вам несдобровать!

II. Первая ночь и первое утро

   Странное, незнакомое чувство охватило мальчиков, когда они увидали спину удаляющегося мистера Рафтена. Наконец шаги его замерли, и только тогда Ян и Сэм действительно поняли, что они остались в лесу совсем одни.
   – Огня! – сразу крикнул Сэм.
   Ян взял зажигательные палочки, и через минуту в типи пылал костер. Сэм принялся готовить ужин из «бизоньего мяса и луговых кореньев» (говядина с картофелем).
   Они мирно поели и уселись друг против друга около костра. Разговор не клеился, а затем и вовсе увял. Каждый был занят собственными мыслями.
   Вдруг с речки донесся всплеск.
   – Наверное, выхухоль, – шепнул Сэм, отвечая на безмолвный вопрос друга.
   Вдалеке послышался знакомый мальчикам крик: «Уху-ху! Уху-ху!» Это была сова. Внезапно над головой в ветвях раздался долгий вой.
   – Что это?
   – Не знаю, – был ответ.
   Обоим снова стало не по себе. Свет меркнул, сгущались сумерки, и таинственность ночи угнетала мальчиков. Но ни один не предложил вернуться домой: тогда их лагерной жизни настал бы конец. Сэм поднялся, помешал огонь и, не найдя больше хвороста, вышел из типи, буркнув себе что-то под нос. Лишь долгое время спустя он признался, что ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы выйти в темноту.
   Сэм принес несколько веток и прикрыл за собой дверь поплотнее. В типи снова весело трещал огонь. Костер стал немного дымить, и Сэм сказал:
   – Ты можешь поправить дымовой клапан, у тебя это лучше получается.
   Ян заставил себя вылезти из типи. Ветер крепчал и дул теперь с другой стороны. Ян переставил шесты и спросил хриплым шепотом:
   – Ну как?
   – Получше, – послышался такой же шепот из типи, хотя костер дымил по-прежнему.
   Ян поспешно влез в палатку и накрепко привязал дверь.
   – Давай подбросим хворосту в огонь и ляжем спать, – сказал Ян.
   Мальчики скинули куртки и улеглись, но сон не приходил. Особенно был взбудоражен Ян. Только огонь слегка успокаивал. Глаза сонно смыкались, но при малейшем шорохе Ян вздрагивал. С крыши вдруг послышалось: тик-тик, скрап-скра-ап!.. «Медведь!» – спросонок подумал Ян, но тут же сообразил, что это просто лист царапает брезент типи. Немного позже он проснулся от непонятного шуршания, которое раздавалось совсем рядом. Затаив дыхание, он прислушался. Это, наверное, скреблась мышь. Ян с силой ударил по брезенту и зашикал, пока зверек не убрался. Где-то в верхушках деревьев снова пронесся странный вой. У Яна просто волосы встали дыбом. Он протянул руку и пошевелил огонь. Но вот все стихло, и Ян опять задремал. Проснулся он внезапно и увидел, что Сэм сидит на постели и прислушивается.
   – Что там, Сэм? – прошептал он.
   – Не знаю. Где топор?
   – Тут, рядом.
   – Я его положу около себя, а ты возьми большой нож.
   Наконец сон совсем сморил их, и они уже больше не просыпались до самого утра. Ян открыл глаза, когда яркое солнце наполнило типи рассеянным светом.
   – Дятел, Дятел! Вставай! – весело кричал Ян своему спящему другу.
   Сэм лениво отмахнулся, хотя и помнил отлично, где он находится.
   – Сэм, вставай. Ты сегодня повар и подашь мне завтрак в постель. Похоже, у меня тоже разболелось колено.
   – Давай поплаваем перед завтраком!
   – Нет, спасибо. Я сейчас очень занят! Да к тому же утром вода холодная.
   Утро было свежее и солнечное; кругом пели птицы. Когда Ян встал, чтобы приготовить завтрак, он никак не мог понять, что страшило их прошлой ночью. Ему хотелось снова услышать тот странный вой, чтобы узнать, откуда он доносился.
   В золе нашлось несколько тлевших угольков. Ян раздул огонь, и через минуту в котелке кипела вода, а на сковородке жарилось мясо.
   Сэм лежа наблюдал за товарищем, то и дело отпуская всякие шуточки.
   – Повар из тебя выйдет превосходный, но огонь развести ты не можешь. Куда это годится? – спросил он, когда из костра прямо на брезент с треском полетели искры.
   – Что же мне делать?
   – Ставлю лучшую отцовскую корову против твоего складного ножика, что ты бросил в огонь вяз или тсугу.
   – Да, – смущенно признался Ян.
   – Сын мой, – сказал Великий Вождь Дятел, – искры могут спалить типи. Береза, клен, орешник и ясень никогда не дают искр. Сучки и корни сосны тоже, но зато они дымят так, что… ну, ты знаешь сам, как они дымят! Вяз, тсуга, каштан, ель и кедр страшно сыплют искрами: эти породы не подходят для порядочных людей. Большинство индейцев не выносит огня, который трещит и шипит: это может услышать враг. И потом, такой огонь спалит постель!
   – Хорошо, дедушка, – сказал повар, запомнив все, что сказал Сэм, и добавил угрожающим тоном: – А теперь вставай, слышишь! – И он поднял ковш с водой.
   – Это могло бы напугать Великого Дятла, если бы у Великого Вождя Повара была отдельная постель! Так что мне остается лишь презрительно улыбнуться, – важно закончил Сэм свою тираду.
   Увидав, что завтрак поспел, он быстро вскочил. Мальчики весело поели и долго смеялись над своими ночными страхами.

III. Хромой воин и «книга посетителей»

   – Послушай, Сэм, как насчет Гая? Может, позвать его?
   – Давай. В школе или где-нибудь еще я бы не стал дружить с ним, но в лесу становишься добрее, и втроем лучше, чем вдвоем. И потом, мы уже приняли его в наше племя.
   – Я тоже так думаю. Пусть он услышит наш клич.
   Мальчики издали долгий пронзительный крик, чередуя его с более обыкновенными звуками. Это был их условный зов, на который всегда приходил Гай, если только он не был занят работой и поблизости не оказывалось отца, чтобы удержать его от бегства к индейцам. И сейчас он не замедлил явиться, размахивая веткой над головой в знак своих дружеских намерений.
   Гай шел медленно, и мальчики заметили, что он сильно хромает, опираясь на палку, а левая нога его обмотана тряпками.
   – Эй, Ветка, что случилось? Никак у тебя была стычка с бледнолицыми?
   – Нет. Это я вместо того, чтобы сгребать траву, катался на граблях верхом. Вот мне и попало от отца.
   – Слышали. Когда это было?
   – Вчера около четырех.
   – Вот-вот! Мы слышали страшный вой, и Ян сказал: «Дневной поезд пришел. Кажется, опоздал сегодня». – «Какой там поезд, – говорю я, – скорее всего, это Гаю задали трепку».
   – У меня, наверное, все прошло, – сказал Боевой Вождь Ветка и стал разматывать повязку, под которой обнаружилась всего-навсего легкая царапина. Он бережно отложил тряпки в сторону и сразу перестал хромать.
   Как чудесно было вставать на рассвете! В ветвях резвились белки, кругом пели птицы, а на маленьком пруду, куда индейцы убежали купаться, дикая утка плеснула по воде крыльями и, со свистом рассекая воздух, скрылась из виду.
   – Что ты там нашел? – спросил Сэм, увидав, как Ян внимательно разглядывает что-то на берегу.
   Ян не отвечал, и Сэм, подойдя, заметил, что тот старательно перерисовывает след, отпечатавшийся в грязи.
   – Что это? – снова спросил Сэм.
   – Не знаю. Слишком широкий для выхухоли, слишком когтистый для кошки, маловат для енота и слишком когтистый для ондатры.
   – Уж не приходил ли сюда банши? [7 - Банши – лесной дух, схожий с лешим русских поверий.]
   Ян только улыбнулся в ответ.
   – Смейся, смейся! – важно проговорил Дятел. – Посмотрим, что ты будешь делать, если он влезет в типи и засвистит в свистульку на своем хвосте! Тогда завопишь: «Где топор?»
   – А знаешь, по-моему, это куница, – не обращая внимания на угрозы Сэма, сказал Ян.
   – Сын мой Маленький Бобр! – довольным голосом начал Дятел. – Я уже давно понял, что это след куницы, и хотел тебе подсказать, но потом подумал: «Ничто так не закаляет человека, как поиски. Пусть он сам решит. Не годится помогать ему во всем».
   С этими словами Сэм снисходительно похлопал по плечу Великого Маленького Бобра и одобрительно кивнул. Он и наполовину не разбирался в следах так, как Ян, но продолжал болтать:
   – Маленький Бобр! Ты отлично читаешь следы и скажешь по ним сразу, что происходило ночью. Быть тебе следопытом в нашем племени! Но соображаешь ты плохо. Земли, которыми владеет наше племя, каменисты и покрыты травой, и следы могут отпечататься только на берегу реки. Если бы я стал следопытом, то начало и конец тропинок я бы замазал глиной.
   – Здорово ты придумал, Сэм! Мне даже и в голову не пришло.
   – Сын мой, думать умеет только Великий Вождь Дятел, а чернь – ты и Ветка – исполняет приказания.
   Мальчики принялись за работу. Они расчистили тропинку и покрыли ее толстым слоем черной глины, потом в четырех местах на берегу устроили такие же небольшие площадки, которые одним концом примыкали к лесу, а другим – к кустарнику Бернсов.
   – Вот, – сказал Сэм, – теперь у нас будет такая же книга для посетителей, какую завел Фил Лири, когда выстроил себе кирпичный дом. Каждый, кто приходил к нему, записывал, если только умел писать, что-нибудь вроде «о счастливейшем незабываемом посещении». В нашей книге будет расписываться каждый, у кого есть ноги.
   – Давайте сделаем такую же около типи, – предложил Ян.
   Потом мальчики разулись, каждый отпечатал след своей босой ноги, и Ян срисовал их к себе в записную книжку. Все три следа были совсем разные.
   – Вы разве ночуете здесь? – удивился Гай, заметив в типи постель и котелки.
   – Да.
   – Я тоже хочу с вами! Если папы не будет, я убегу из дому.
   – Да ты только скажи отцу, что старый Рафтен выгнал тебя, так он сам приведет тебя сюда!
   – Мы, пожалуй, уместимся все трое на этой постели, – заметил Третий Боевой Вождь.
   – А по-моему, не уместимся, – сказал Великий Вождь Дятел. – Ведь Вождь Ветка получил первый приз в школе как самый большой грязнуля. Ты можешь сделать себе отдельную постель с другой стороны костра.
   – А я не знаю как.
   – Мы тебе покажем, только принеси еды и одеяло.
   Скоро мальчики устроили еще одну постель, но Ветка все не уходил. Только когда солнце село, Гай снова обмотал себе ногу и заковылял домой, сказав, что скоро придет. Но мальчики знали, что не увидят его до завтра.
   После ужина они долго гадали, повторятся ли их ночные страхи. Где-то в ветвях заухала сова. Мальчики сидели у огня до позднего вечера, потом легли спать, решив, что им теперь ничего не страшно. Они уже почти уснули, когда по лесу пронесся дикий рев, словно кричал волк с больной глоткой, и вслед за ним послышались какие-то отчаянные вопли. Мальчики в ужасе вскочили. Вдруг совсем рядом раздался топот ног, и с громким криком «Сэ-эм!» кто-то стал рвать дверь типи. Через секунду к мальчикам влетел до смерти перепуганный Гай.
   Снова развели костер. Немного успокоившись, Гай рассказал: отец отослал его спать, а когда в доме все стихло, он взял с собой одеяло и вылез через окно. Около типи Гай вздумал было повыть волком, чтобы напугать мальчиков, но сам испугался своего воя, а когда вдобавок откуда-то с верхушек раздался ответный трубный зов, он в ужасе бросил свои пожитки и с криком о помощи пустился бежать.
   Мальчики зажгли ветки и отправились на поиски утерянных вещей. Одеяло нашли неподалеку. Вернувшись, они устроили Гаю постель, и через час типи погрузилась в молчание.
   Утром первым встал Сэм. Обследовав «книгу посетителей» около типи, он крикнул:
   – Ян, иди сюда!
   – Это ты меня зовешь? – недовольно спросил Ян.
   – Да, Великий Вождь! Кто-то приходил к нам ночью. Вот следы.
   – Чьи они, по-твоему?
   – Вот эти от сапог отца, а это – от башмаков матери. Я хорошо знаю их следы. Давай поглядим, откуда они.
   Следы вели от дома Рафтенов к типи и обратно. Поздно вечером отец с матерью, видно, приходили проверить, все ли у ребят в порядке. Послушав ровное дыхание спящих, родители тихонько ушли назад.
   На следующее утро совет племени постановил, чтобы Третий Вождь Ветка был поваром и приготовил завтрак. Гай что-то бурчал себе под нос, когда его заставили хорошенько умыться. Он принялся стряпать с большим рвением, которого, правда, едва хватило на час. Потом он уже не находил в этом никакого удовольствия и, видно, понял, как много для него делается дома.
   К обеду Гай поставил грязные тарелки и объяснил, что если их не путать, то ничего страшного в этом нет. Он пожаловался, что его снова беспокоит нога, но, когда все трое отправились на охоту, Гаю сразу полегчало.
   – Смотрите, красная птичка! – крикнул он, увидав на ветке кардинала, сверкавшего на солнце красочным оперением. – Я его сниму первой стрелой! – И он схватился за лук.
   – Послушай ты, Деревянная Голова, – сказал Сэм, – не вздумай стрелять певчих птиц! Это плохая примета. Очень плохая. Она принесет нам беду. А беды страшнее, чем отцовский ремень, я не знаю.
   – Какая же радость играть в индейцев, если нельзя стрелять? – спросил Ветка.
   – А ты стреляй ворон, галок, если хочешь. Можешь сурков…
   – Я знаю, где живет сурок, большой, как медведь! – сказал Гай.
   Ян и Сэм расхохотались.
   – Смейтесь, смейтесь! – сказал Гай. – У нас в поле, где растет клевер, сурок вырыл такую нору, что в нее провалилась косилка и папу отбросило так далеко, как отсюда до реки!
   – А лошади выбрались из норы?
   – Выбрались! Только косилка сломалась. Вы бы послушали, как отец ругался! Он обещал четверть доллара, если я поймаю сурка. Я поставил у норы капкан, но хитрый зверюга каждый раз делал себе новый ход.
   – И он все еще живет у вас в поле? – спросил Второй Боевой Вождь.
   – Наверное. Он уже половину клевера съел.
   – Давайте поймаем его! – сказал Ян.
   – Я как-то его видел. Большой, как теленок, старый уже, весь седой.
   – Хорошо бы пристрелить его! – сказал Сэм. – За ним стоит поохотиться. Может, тогда твой отец даст каждому по четверти доллара?
   – Плохо ты знаешь моего отца, – ухмыльнулся Гай.
   Мальчики пошли на поле, где рос клевер.
   – Ну, где же твой сурок? – спросил Сэм.
   – Тут.
   – Я его не вижу.
   – Но он здесь всегда сидит!
   – Только не сейчас.
   – Это первый раз, что его не видно. Наверное, нас испугался. Он большущий, выше того пня!
   – Вот его след, – сказал Дятел, показывая на следы, которые он только что незаметно сделал рукой.
   – Ну! – обрадовался Ветка. – Что я говорил!
   – Правда! А коров он у вас не таскал? И как это вы не боитесь жить с ним рядом!

IV. «Битва» с бледнолицыми

   – Я знаю, где лежит срубленная береза. Кому нужна кора?
   – Мне, – сказал Маленький Бобр.
   – Нет, пожалуй, сейчас не выйдет. Дерево лежит как раз около кустарника, а там отец ходит.
   – Если мы хотим устроить настоящий набег, надо напасть на поселение бледнолицых около реки и достать молока, – сказал Старший Вождь. – Наши запасы кончились. И хорошо бы узнать, что у них новенького.
   Спрятав стрелы, луки и головные уборы, мальчики, забыв ведро для молока, отправились по меченой тропе. Они шли, как индейцы, гуськом, ставя носки внутрь, молча указывая на следы и изображая, что им грозит величайшая опасность.
   Укрываясь за забором, индейцы пробрались к сараю. Двери были раскрыты, работники занимались своим делом. Со двора в сарай забрел поросенок. Некоторое время было слышно, как он возился там, потом послышался звонкий удар, пронзительный визг, и голос Рафтена проговорил: «Мальчишкам следовало бы не бездельничать, а пасти свиней!»
   Индейцы поспешили убраться. Они спрятались в подвале и устроили военный совет.
   – Великие сэнгерские вожди! – начал Ян. – Я беру три соломинки: длинная – для Дятла, средняя – для Маленького Бобра, а короткая, с трещинкой на верхнем конце, – для Ветки. Смотрите, я бросаю их. Куда они упадут, туда и должны мы идти. Так делают индейцы!
   Соломинки упали. Сэму пришлось идти на ферму, Яну соломинка указала путь немного правее, а Гаю надо было идти домой.
   – Вот, Ветка, ты идешь к себе. Так приказала соломинка.
   – Я не верю в такие глупости! – обиделся Ветка.
   – Ослушаться – дело опасное. Это приносит несчастье.
   – Ну и пусть, я все равно не пойду, – упрямо твердил Гай.
   – Моя соломинка показала на дом, значит, мне идти за молоком.
   – Я остаюсь с вами, – снова сказал Гай. – Мы с Яном пойдем в сад и нарвем вишен. Мне туда не в первый раз!
   – Давайте встретимся на опушке леса, и пусть каждый принесет то, что достанет, – сказал Первый Боевой Дождь.
   Сэм стал осторожно пробираться к погребу. Одно окно, выходившее в конец двора, было открыто, и Сэм легко пролез в прохладное помещение. На полках длинными рядами стояли бидоны. Сэм снял крышку с одного, в котором, как он знал, было свежее молоко, нагнулся и сделал большой глоток. Облизав губы, индеец вспомнил, что забыл взять с собой ведерко. Он очень огорчился, но тут же вспомнил, где можно было раздобыть такое же. Мягко ступая по лестнице, перешагнув первую и седьмую ступеньки, которые были ужасно скрипучие, как он выяснил еще очень давно, бегая сюда за молочным сахаром, Сэм добрался до двери и, просунув лезвие ножа, откинул крючок. Прислушавшись и не заметив ничего подозрительного, он вошел в пустую кухню и взял из кладовки большой кусок пирога и жестяное ведерко. Он снова пустил в ход свой ножик, закрыв им дверь на крючок, чтобы ни у кого не возникло подозрений, и, прихватив добычу, исчез. Дятел был убежден, что его никто не видел. Но когда он в следующий раз повторил набег на погреб, то нашел там записку:
   Врагам индейцам!
   Когда в следующий раз вы устроите набег на наше поселение, верните ведерко и не забывайте закрывать бидоны с молоком.
   Тем временем Ян полз вдоль забора. Вокруг было много зелени, но индеец продвигался, близко прижимаясь к земле.
   Он уже почти добрался до сада, когда услышал за собой шум и, оглянувшись, заметил Ветку.
   – Ты чего за мной увязался? – шепотом спросил Ян. – Ведь тебе соломинка показала в другую сторону. Так нечестно!
   – Ну и пусть. Мне все равно, я домой не пойду!
   – Ты не имеешь права идти за мной!
   – Это ты идешь туда, куда я хотел: к вишням.
   – Вишни – вон где, а я пробираюсь к яблоням.
   Когда Гай скрылся за кустами, Ян пополз дальше. Через несколько шагов индеец заметил впереди себя желтый глаз, который в упор смотрел на него. Это оказалась курица, которая, приметив ползущего индейца, с громким кудахтаньем бросилась прочь. Ян увидел дюжину яиц: одни покрупнее, другие помельче.
   «Соломинка знает, где курица несется!»
   Он собрал яйца в шапку и направился к опушке, где все должны были собраться.
   Не успел Ян отползти немного, как неподалеку раздался яростный лай и крики о помощи. Ян обернулся и увидел, как Гай карабкается на дерево, стараясь спастись от старого пса Кэпа. Ян заспешил на помощь: Кэп сразу узнал его, замолчал, но, вероятно, так и не понял, почему его прогнали, когда он честно выполнял свой долг сторожа.
   – Вот видишь! Теперь будешь слушать, что соломинка говорит. Если б не я, тебя уже схватили бы и бросили свиньям на растерзание.
   – Если бы не ты, все было бы хорошо. Не боюсь я вашего пса! Через минуту я бы сам слез и выпустил дух из этой собаки.
   – Ты можешь это сделать! Кэп! Кэп! Сюда!
   – Сейчас уже некогда, в следующий раз. Давай лучше разыщем Сэма.
   Нагруженные своей добычей, индейцы благополучно вернулись в лагерь.

V. Охота на оленя

   В тот вечер индейцы устроили пир. Спать они легли как обычно, и ночь прошла без особых тревог. Правда, на рассвете всех разбудил Ветка. Ему показалось, что где-то поблизости бродит медведь. Но все было гораздо проще: Сэм скрипел по ночам зубами.
   Ян обследовал «книгу посетителей» и закричал радостно:
   – Сэм! Ветка! Я нашел след оленя!
   – Что ты еще там придумал! – крикнули ему в ответ индейцы из типи. – Это, наверное, собака прибегала.
   Ян упрямо настаивал, и Гай наконец сказал тихонько Сэму:
   – Уж если он так мучается, мы должны ему помочь увидеть этого оленя. – И он подмигнул Сэму, чтобы тот увел Яна куда-нибудь.
   Сэма не пришлось долго уговаривать.
   – Давай посмотрим, куда пошел твой олень, – предложил он Яну.
   Когда они отошли, Гай разыскал кусок мешковины, набил его тряпкой и перевязал, придав форму оленьей головы. Потом он насадил это чучело на палку, воткнул две деревяшки вместо ушей, углем сделал глаза, нос и вокруг глаз навел круги мокрой глиной. Глина скоро высохла и стала белой. Поставив «оленя» в кусты, Гай помчался что есть духу искать Яна и Сэма.
   – Сэм! Ян! Там олень! – крикнул он.
   Гай вряд ли убедил бы Яна, если б Сэм не выслушал эту новость с особым интересом. Индейцы бросились назад, схватили луки и стали пробираться к тому месту, где Гай видел оленя.
   – Вон, вон там! Разве не он шуршит в кустах?
   Ян весь дрожал от восторга.
   – Стреляй! Стреляй! – убеждали Сэм и Гай.
   Ян недоумевал, почему его спутники сами не стреляют. Обернувшись, он увидел, что они покатываются со смеху. Тогда Ян подошел ближе к оленю и все понял.
   – Ну что ж, я его застрелю для вас! – крикнул он и послал стрелу в оленью голову.
   Стрела прошла близко, но не попала.
   Вслед за ним выстрелили Сэм и Гай. Стрела Сэма попала оленю прямо в нос. Скоро вся голова чучела была утыкана стрелами.
   За обедом Ян сказал Гаю:
   – Слушай, Ветка, ты не такой умный, каким себя воображаешь, но на этот раз ты придумал хорошую штуку.
   После обеда Ян взял старый мешок в три фута длиной и набил его сеном. Потом сделал маленький мешок с изгибом наверху, тоже набил его сеном и пришил длинной костяной иглой к большому. Получилось туловище с головой. Теперь нужны были ноги. Ян срезал четыре сосновые палки и воткнул их по углам в мешок. Из двух деревяшек он выстругал уши, начернил углем глаза, нос и обвел все это глиной, как сделал Гай. И под конец на обоих боках он нарисовал два черных пятна. Получилось чучело, которое и впрямь можно было принять за оленя.
   – Ну вот, – сказал Ян, когда все было готово, – теперь вы ждите здесь, а я пойду спрячу оленя.
   Ян побежал в лес, потом свернул вправо, поставил чучело в кусты и вернулся с той же стороны, куда ушел.
   – Готово! – сказал он. – Охота начинается.
   Индейцы, вооруженные луками, двинулись вперед.
   – Кто найдет оленя, получает десять очков и стреляет первым. Если он промахнулся, второй подходит на пять шагов ближе и стреляет; если и он не попал, третий подходит еще на пять шагов. И так до тех пор, пока кто-нибудь не попадет в оленя. Тогда все стреляют с того места, откуда пустили последнюю стрелу. Выстрел в сердце равен десяти очкам; в серое поле – пяти, это будет считаться раной. Если никто не попадет в сердце – мне двадцать пять очков. Кто первый увидит оленя, будет прятать его в следующий раз. Каждый стреляет по двенадцать раз.
   Два охотника начали поиски. Сэм удивился, почему этот олень не оставил следов. Гай лез в самую чащу кустарников. Маленький Бернс не отличался ни силой, ни большим умом, но его свиные глазки ухитрялись видеть очень далеко.
   – Вот он! – торжествующе закричал Гай и показал, где в семидесяти пяти ярдах торчало ухо и часть головы.
   – Ветке десять очков! – записал Ян в тетрадке.
   Гая распирало от гордости.
   – Я бы мог его увидеть еще раньше, если б… если б… он был… если б мне повезло.
   Гай натянул лук и выстрелил, но стрела пролетела чуть дальше половины расстояния.
   – Я могу подойти на пять шагов, – заметил Сэм. – Какой величины шаги, ничего не сказано?
   – Нет.
   – Хорошо. – И Сэм стал прыгать, как кенгуру.
   В свои пять шагов он покрыл ярдов десять. Свернув чуть-чуть в сторону, он выбрал место так, что ему отлично была видна вся голова оленя. Сэм пустил стрелу и промахнулся. Теперь Гай имел право приблизиться на пять шагов. Но он тоже дал промах. Наконец с тридцати ярдов Сэм попал в серое поле.
   – Вот это выстрел! Настоящая рана! Великому Вождю Дятлу пять очков! – крикнул Ян. – Теперь все стреляем с этого места, и я с вами!
   Полетели стрелы. Две или три попали в заднюю ногу оленя, несколько стрел угодило в дерево на полпути к чучелу, две проткнули ему нос. Потом послышалось громкое «ура» – это стрела Гая поразила оленя прямо в сердце. Охота кончилась. Индейцы собрали стрелы и принялись считать, сколько очков выпало на долю каждого.
   Победителем был Гай – двадцать шесть очков: десять – за пробитое оленье сердце, пять – за рану и одно очко – за царапину. За ним шел Сэм, которому удалось дважды поранить оленя и дважды нанести царапины. Всего у него набралось двенадцать очков.
   Олень, пронзенный стрелами, напоминал старого дикобраза, а Гай чувствовал себя на седьмом небе.
   – Вижу, мне придется вас поучить охоте на оленя, – сказал он. – В следующий раз я попаду в сердце с первого выстрела!
   Гаю очень понравилась новая игра. Теперь был его черед прятать чучело, и он помчался в чащу, задумав разыграть товарищей. Он спрятал оленя далеко от типи и выбежал совсем с другой стороны, крикнув: «Готово!» Охотники долго бродили в поисках оленя, но так ничего и не нашли.
   Снова Гай был в восторге.
   – Это самая лучшая игра на свете! – сказал он.
   – Послушай, Бобр, по-моему, олень должен оставлять следы, – сказал Сэм.
   – Если бы снег, тогда все просто… – сказал Гай.
   – Я придумал! – обрадовался Ян. – Мы нарвем бумажек и устроим бумажный след!
   – Вот здорово!
   Индейцы бросились к типи, собрали всю бумагу, разодрали ее на клочки и сложили в мешочек, откуда через дырку бумага сыпалась на дорогу.
   Так как никто не нашел оленя в последний раз, Гай снова имел право прятать чучело. Он сделал большой крюк и так упрятал оленя, что мальчики, только наткнувшись на чучело, заметили его. Сэм получил десять очков за находку. Он выстрелил и промахнулся. Ян сделал положенные пять шагов, но так поспешно пустил стрелу, что тоже дал промах. Гаю досталось стрелять с пяти шагов, и он, конечно, вонзил стрелу прямо в сердце. Успех совсем вскружил Ветке голову. Он так расхвастался, что два других вождя решили установить новое правило, которое гласило: «Стрелять не ближе чем с пятнадцати шагов».
   Игра становилась все интересней и была уже похожа на настоящую охоту. Гаю несколько раз удавалось так запрятать оленя, что его находили с большим трудом. Один раз он провел след к пруду и поставил чучело совсем открыто, но на противоположном берегу. Мальчики сразу увидели оленя, но расстояние до него было так велико, что надо было зайти глубоко в воду или стрелять через пруд. Поэтому победителем снова вышел Гай. Скоро вожди приняли еще одно условие: не ставить оленя на скале или среди камней, чтобы не терять и не ломать стрел.
   Они так увлеклись, что скоро весь лес был засыпан бумажными «следами» и не было никакой возможности отличать старые от новых. Это обстоятельство угрожало положить конец игре. Правда, Ян нашел выход – он предложил пользоваться цветной бумагой. Но скоро ее запасы иссякли. И тут неожиданно ребята увидели старого Калеба. Каждый раз он появлялся будто случайно. Мальчики всегда радовались его приходу, потому что он часто давал им очень дельные советы.
   – Смотрю, у вас тут дичь есть, – сказал старик, кивнув в сторону оленя, который стоял в сорока шагах от ребят. – Как живой. Хорошо сделали! Очень!
   Калеб весело смеялся, когда мальчики рассказывали ему про свою охоту, и внимательный наблюдатель сразу заметил бы, как он еще больше заинтересовался игрой, узнав, что не Сэм Рафтен был самым удачливым охотником.
   – Молодец, Гай Бернс! Когда-то и я с твоим отцом охотился на оленей у этой реки.
   Ребята рассказали ему о своих трудностях со следами. Калеб задумался и стал в молчании раскуривать трубку.
   – Послушайте, – сказал он наконец, – почему бы вам вместо бумаги не взять зерна пшеницы или кукурузы? Это куда лучше. Сегодня вы разбросаете их, а завтра птицы и белки все подберут, до единого зернышка.
   Всем очень понравилась эта затея, и скоро Сэм принес небольшой мешок кукурузных зерен.
   – Хотите, я разок побуду оленем? – предложил Калеб. – Дайте мне пять минут, а потом ищите. Вы увидите, как настоящий олень бегает по лесу.
   Калеб взял чучело и скрылся в чаще. Через пять минут, когда индейцы пошли по следу, он вернулся на прежнее место. Нелегко было идти по этому следу: сначала он шел по прямой линии, потом описывал круг и возвращался назад, почти пересекая свой путь. Но Калеб сказал:
   – Нет, он не пересекает прежний след.
   – Куда же мог пойти олень? – Сэм долго ходил вокруг да около и наконец заявил, что след уж очень широк, будто двойной.
   – Я знаю! – крикнул Гай. – Олень повернул назад.
   Калеб молчал. Ян присмотрелся к следу и нашел то место, где он раздваивался. Зная общее направление, Гай уже не смотрел на землю. Он побежал вперед, за ним – Сэм. Но Гай, чтобы не сбиться, все же оглядывался назад, на Яна, который изучал следы.
   Охотники не дошли и до дальних кустов, когда Ян обнаружил новый поворот. След опять возвращался на прежнее место. Ян оглянулся по сторонам и вдруг заметил оленя, лежавшего в траве.
   – Олень! – радостно крикнул Ян.
   Когда все подбежали к нему, они увидели, что Ян послал стрелу прямо в сердце оленю.

VI. Военная шапка, типи и подвиги

   – В сорока шагах – и так метко! Индейцы сказали бы про этот выстрел «гран ку». – У Калеба был очень довольный вид, совсем как в ту минуту, когда он добывал огонь трением. – О, это великий подвиг! Индейцы называют большую победу просто «ку», а великий подвиг – «гран ку». Этому они, наверное, выучились у канадских французов. Каждый индеец вел особый счет своим «ку», и за каждый подвиг он имел право воткнуть в свою шапку еще одно орлиное перо, а в случае особой удачи – с красной волосяной кисточкой на конце. По крайней мере, так было раньше. Теперь же никто не помнит старых обычаев, и всякое перо, которое находит индеец, он втыкает в шапку.
   – Вам нравятся наши головные уборы? – спросил Ян.
   – Вы, наверное, никогда не видали настоящих. Во-первых, все перья должны быть белыми с черными кончиками, и прикреплять их надо на мягкой кожаной шапке свободно. На стержне каждого пера есть кожаная петелька, за которую оно крепится шнурком к шапочке, а посредине продергивается тесьма, чтобы перья держались прямо. На каждом пере делаются отметки, как оно было добыто. Если индейцу удавалось увести коня, то на пере рисовалась подковка. Я знал одного индейца, у которого на пере было десять подков: он сумел в одной стычке добыть десять коней из стана врага.
   – Как бы я хотел пожить среди индейцев! – вздохнул Ян.
   – Ты бы скоро устал, – сказал Калеб. – Мне довелось жить с ними. Ни минуты покоя, вечные сражения, голод! С меня довольно…
   – Скажи, Калеб, – прервал старика Гай, который никогда не называл его «мистер Кларк», потому что был с ним в хороших отношениях, – за охоту индейцы получают перья?
   – Разве ты не слыхал, что я сказал про выстрел Яна?
   – Чепуха! Я стреляю лучше Яна. У него это случайно получилось. У индейцев все перья достались бы мне!
   – Ну, это мы еще посмотрим, – прервал его Старший Вождь.
   – Давайте играть по-настоящему, – вмешался Ян. – Пусть мистер Кларк покажет нам, какие шапки у индейцев, и мы будем носить столько перьев, сколько совершим подвигов.
   – Какие же это подвиги? – спросил Калеб.
   – Кто быстрее пробежит, или лучше других проплывет, или стрелу пошлет метко – мало ли у нас занятий.
   – Ну что ж, хорошо!
   Калеб стал показывать ребятам, как делать военный головной убор. Вместо кожаной шапочки он взял тулью старой фетровой шляпы, а перья орла заменил белыми гусиными, которые подровнял и покрасил на концах в черный цвет. Но когда стали обсуждать, кого и за какие дела награждать, разгорелся спор.
   – Если Ветка принесет из сада вишен и его не схватит Кэп, он получит перо с красным волосяным пучком, – сказал Сэм.
   – Какой хитрый! Спорим, что ты не украдешь цыпленка из нашего сарая! – отрезал Ветка.
   – Я никогда не ворую цыплят! Несчастный, ты забыл, что перед тобой благородный индеец Великий Вождь? Вспомни, что твой скальп все еще принадлежит мне и Бобру! – И Сэм, страшно вращая глазами, боком подошел к Гаю.
   Ян взглянул на Калеба, который, казалось, ничего не слышал, но Ян заметил в его глазах странный огонек.
   – Пойдемте в типи, – предложил Ян, – здесь очень жарко. Зайдите к нам, мистер Кларк.
   – Хоть там у вас и тенек, но все равно душно. Поднимите один край покрышки – воздуху будет побольше.
   – Разве индейцы так делают?
   – Конечно. В какую только сторону они не крутят свою типи! Этим-то и хороши их жилища. Сорок градусов мороза или пятьдесят жары, а индейцу в типи все нипочем! Кроме того, они умеют предугадывать погоду. Сколько раз я просыпался ночами и слышал вокруг: хлоп-хлоп-хлоп! Удивительно! Женщины опускали края типи и поглубже вбивали колышки, а вскоре разражалась гроза. Как они узнавали, что надвигалась непогода, я никак не мог понять! Одна старуха говорила, что ей подсказывал это койот, который всегда начинал выть по-иному; другая женщина говорила, что она видела это по цветам на закате. Может, они и правы. Вот вы тоже смотрите кругом повнимательней.
   – И они никогда-никогда не ошибаются? – спросил Маленький Бобр.
   – Бывает, но не так часто, как белые.
   Калеб показал, какую сторону покрышки надо было приподнять. В типи сразу стало прохладней.
   – Чтобы знать, откуда ветер, послюните палец и поднимите его. Сразу с наветренной стороны почувствуете холодок и тогда уж повернете правильно дымовые клапаны.
   – Расскажите про военные головные уборы, – попросил Ян. – Что мы можем сделать, чтобы носить перья?
   – Бегайте, плавайте, стреляйте из лука. Если ваша стрела пролетит двести ярдов, вы убили бизона. Такой стрелок получает высшую награду.
   – Неужели «гран ку»?
   – Да, а если стрела пролетит пятьдесят ярдов, значит, убит олень. Этот выстрел мы назовем просто подвигом – «ку». Если вы с пятидесяти шагов поразите чучело прямо в сердце с первого выстрела, это сочтут большим подвигом. Того, кто не промахнется с семидесяти пяти шагов, неважно с какого раза, я назову лучшим стрелком. Если с сорока шагов вы попадете в десятидюймовый глазок два раза из трех, то не опозоритесь перед индейцами, хотя они не стреляют по мишеням, а только по дичи. Я видел, как медно-красные малыши стреляли в бабочек. Потом они устраивали состязания – кто пустил разом больше стрел. Пять стрел в воздухе – хорошо! Значит, человек быстро и далеко стреляет. Только один раз в жизни я видел, как пустили сразу восемь стрел. Тогда это посчитали «большим колдовством». Но пустить семь стрел тоже очень почетно.
   – Мистер Кларк, у индейцев есть, наверное, какие-нибудь игры? – спросил Ян.
   – Вот как индейцы испытывают свое зрение…
   – Тут уж я вам покажу! – поторопился вставить Гай. – Я же первый увидел тогда оленя…
   – Замолчи, Гай! – крикнул Ян.
   Зловещий звук «дзи-ит, дзи-ит» заставил Ветку обернуться. Он увидел, как Сэм, обильно смачивая большой нож, точил его о камень, бросая хищный взгляд на белобрысый хохолок Гая.
   – Пришла пора, – сказал негромко Сэм, словно ни к кому не обращаясь.
   – Вы лучше не трогайте меня! – взвыл Гай.
   Но, взглянув на Яна и уловив на его лице улыбку, он почувствовал облегчение, хотя лицо Дятла и не предвещало ничего доброго.
   – Почему ты не помогаешь мне? Или ты не хочешь своей доли, Маленький Бобр? – процедил Дятел сквозь зубы.
   – Я думаю, сейчас мы оставим его, но если Ветка снова расхвастается, то снимем скальп без всякой жалости, – ответил Ян.
   – Вот какую игру я вам объясню, – начал Калеб. – На земле или на шкурах рисуются два квадрата, расчерченных на двадцать пять маленьких квадратиков. Один игрок берет пять орехов или камешков и кладет их в квадраты. Потом второй смотрит, как расположены эти фишки, пока другие поют коротенькую песенку. Затем квадрат с фишками закрывается, и второй игрок по памяти должен разложить на другом квадрате камешки так, как они легли на первом.
   – Ну, это ерунда, я могу… – начал Гай.
   Но Сэм тут же дернул его за хохолок.
   – Смотри, как бы ты не простудился и не умер без скальпа, – сказал Дятел с ледяным спокойствием.
   – Есть и другая игра, – невозмутимо продолжал Калеб. – Индейцы делают два шестидюймовых квадрата из белого дерева и на каждом рисуют по зайцу. Потом на одном квадрате в разных местах прикалывают шесть черных кружочков по полдюйма в поперечнике и относят этот квадрат за сто шагов. Игрок берет пустой квадрат и приближается к первому квадрату до тех пор, пока не сможет на своем приколоть кружочки в тех же местах. Если он увидит их за семьдесят пять шагов, значит, он молодец, если за шестьдесят – похвально, но меньше пятидесяти – уже никуда не годится.
   – Вот увидите, я…
   Ветка хотел сказать что-то, но тут Сэм так страшно зарычал, что никто не услышал от Гая больше ни звука.
   – У индейцев было еще два способа испытывать остроту зрения, – рассказывал Калеб. – Старый индеец показывает молодым созвездие, в котором много маленьких звезд (индейцы называют его Гроздь), и спрашивает, сколько в нем звезд. Одни находят пять или шесть, а другие и семь. Кто видел семь, у того очень острое зрение. Плеяды высыпают только зимними ночами, а вот Большую Медведицу можно видеть круглый год. Индейцы называют ее Горбатая Спина. И старики спрашивают у ребят: «Ты видишь старуху (это вторая звезда от конца) с ребенком на спине?» В молодости мне ничего не стоило разглядеть маленькую звездочку, прижавшуюся к большой.
   Калеб вышел из типи, и тут же мальчики услыхали его голос:
   – Эй, Ян, Гай! Идите сюда!
   Все подбежали к нему.
   – Вот мы только что говорили про хорошее зрение. Ну а кто скажет, что это вон там? – Калеб показал на поле клевера.
   – Похоже, медвежонок…
   – Сурок! Это наш сурок! – крикнул Гай. – Надо его подстрелить! – И он помчался за своим луком.
   Индейцы со всех ног бросились к полю. Они старались не шуметь, но все же зверек услышал какие-то звуки и насторожился. Он сел на задние лапы, большой, неуклюжий, издали напоминая медвежонка.
   Мальчики стали в ряд, как на старой картинке, изображающей битву при Креси. Выстрел – и все три стрелы пролетели мимо. Сурок тут же юркнул к себе в нору.

VII. Жизнь в лагере

   – Как спал, Сэм?
   – Глаз не сомкнул.
   – Я тоже. Всю ночь дрожал. Накрылся еще одним одеялом – и все без толку.
   – Густой туман, что ли, был?
   – А как ты спал, Ветка?
   – Хорошо!
   – Тумана не чувствовал?
   – Ни чуточки.
   В следующую ночь было еще хуже. Гай спал, как говорится, без задних ног, а Сэм и Ян дрожали до утра. На рассвете Сэм встал:
   – Мне это надоело! Шутки шутками, а если придется так трястись каждый раз, я уйду домой, пока еще на ногах держусь.
   Ян промолчал. Он был мрачнее тучи.
   Солнце развеяло их унылое настроение, но все же мальчики не могли без ужаса подумать о следующей ночи.
   – Что это с нами? – спросил Маленький Бобр. – Бросает то в холод, то в жар. Может, мы пьем слишком много болотной воды? Или Гай нас отравляет своей стряпней?
   – Похоже, у нас цинга: очень уж мясом объедаемся… Надо спросить у Калеба.
   Не приди к ним Калеб в полдень, они сами побежали бы к старику. Он молча выслушал Яна и спросил:
   – Вы сушили одеяла с тех пор, как живете в лесу?
   – Нет, а… а разве индейцы…
   Калеб вошел в типи, пощупал одеяла и сказал:
   – Так и есть. Ночью вы потеете, оттого у вас постели сырые. Каждая индианка хорошенько прожаривает постель часа по три на солнце, а если погода плохая – у огня. Сделайте так – и перестанете дрожать.
   Мальчики не замедлили вытащить на воздух одеяла и простыни и в ту ночь спали крепким, безмятежным сном.
   Скоро им пришлось узнать еще кое-что о жизни в лесу. Вечерами комары загоняли мальчиков в типи, но скоро индейцы научились выкуривать их: перед сном мальчики кидали в костер много травы, плотно закрывали вход, а сами ужинали снаружи, у костра, на котором готовили еду. Потом они осторожно заглядывали в типи – костер потухал, вверху набиралось много дыму, но зато снизу был чистый, хороший воздух. Мальчики заползали в свое жилище и накрепко привязывали дверь. В типи не оставалось ни одного комара, дым, стоявший у клапана, не пускал новых. Можно было спокойно спать всю ночь. Так они научились бороться со злейшим врагом – комарами.
   Были в лесу еще большие синие мухи, которые не давали днем покоя. Казалось, с каждым часом их становилось все больше. Они кружили над столом, попадали в тарелки.
   – Сами виноваты, – сказал Калеб, когда индейцы обратились к нему за помощью. – Вон какую вокруг грязь развели!
   Он был прав: около типи высилась целая гора картофельной шелухи, костей, рыбьей чешуи и прочего мусора.
   – А что делают индейцы? – спросил Маленький Бобр.
   – Иногда они переносят стоянку, – сказал старик, – или просто делают уборку.
   Ян первым схватил лопату и стал неподалеку копать яму; к нему присоединились Сэм и Гай. Увидав, что вместе с мусором они бросают в землю кости и куски хлеба, Ян сказал:
   – Смотреть не могу, как мы хлеб зарываем! Столько зверюшек были бы рады получить эти крошки.
   Тогда Калеб, сидевший на бревне с трубкой в зубах, заметил:
   – Если вы хотите быть настоящими индейцами, собирайте всякие остатки пищи и каждый день сносите их на какое-нибудь высокое место. Индейцы выбирают для этого большей частью скалу. Место это считается священным и называется «Вейкан». Тут они оставляют крошки, чтобы умилостивить добрых духов. Конечно, все это попадает птицам и белкам, но индейцы бывают очень довольны, когда на скале ничего не остается. Им все равно, кто поедает – птицы или духи. «Неважно», – говорят они…
   Великий совет в полном составе отправился на поиски «священной» скалы. На одной поляне индейцы нашли подходящий холм и с того дня поочередно носили туда свои «жертвы добрым духам». Вскоре они заметили, что птицы охотно поедают все, что находят на этом холме, и даже кто-то из четвероногих проложил тропку от ручья.
   Как-то Калеб сказал:
   – Вы не должны пить воду из этой речки – в ней слишком много всякой живности.
   – А что пить? – спросил Сэм.
   – Что ж нам делать, мистер Калеб? – вставил Ян, знавший, что старик не будет разговаривать ни с кем из Рафтенов.
   – Выройте колодец!
   – Вот еще! Делать нам нечего! – фыркнул Дятел.
   – Выройте индейский колодец, – пояснил Калеб, – через полчаса он у вас будет готов. Давайте я покажу.
   Он взял лопату и, найдя сухое место в двадцати шагах от верхней части запруды, стал копать. Уже на глубине трех футов показалась вода. Когда Калеб дошел до четырех футов, вода стала бить с такой силой, что он бросил рыть. Калеб взял ковш и вычерпал грязную воду, потом, дав яме наполниться, снова всю ее вычерпал. После трех раз в яме появилась прохладная, свежая и прозрачная вода.
   – Вот, – сказал Калеб, – это вода из вашей запруды, теперь она прошла через двадцать футов песка и земли, теперь ее можно пить. Это и есть индейский колодец.

VIII. Индейский барабан

   – Настоящие индейцы сделали бы себе из этого обрубка барабан, – сказал Калеб Яну, когда они увидали сваленную грозой липу с большим дуплом вместо сгнившей сердцевины.
   – Да? А как?
   – Где-то здесь был топор…
   Ян принес топор, и Калеб сделал из ствола ровный, без трещин чурбан в два фута длиной. Они отнесли его в лагерь.
   – На барабан натягивают кожу.
   – А какую?
   – Лошадиную, собачью, коровью, телячью – любую, лишь бы покрепче.
   – У нас есть телячья кожа. Правда, ее погрызли крысы, – сказал Гай. – Я знаю, где взять еще одну; это мои кожи. Я сам зарезал телят. Вы бы поглядели, как я ловко это делаю!
   Тут Сэм крикнул: «Гоп!» – и дернул его за хохолок.
   Третий Вождь отскочил и закончил свою хвастливую речь обычными воплями:
   – Отстань!
   – Не трогай его, Сэм, – вмешался Маленький Бобр и, обернувшись к Гаю, сказал: – Ничего, Гай, не обижайся. Ты лучше его стреляешь и видишь вдвое дальше.
   – Вот он и злится! – обиженно проворчал Ветка.
   – А теперь, Гай, сбегай за шкурами, если хочешь, чтобы у нас был барабан и военные танцы.
   Гай со всех ног бросился домой.
   Тем временем Калеб занялся обрубком липы. Он снял кору, счистил ножом все остатки гнилой сердцевины и, поставив остов барабана на землю, развел в нем огонь. А когда середина выгорела, гладко обстругал чурбан внутри и снаружи.
   Калеб занимался обрубком около двух часов, а Гая все не было. Он вернулся в лагерь уже в сумерках и рассказал, что отец поймал его и заставил полоть грядки. Шкуры, которые принес Гай, были жестки, как кора, и, конечно, покрыты волосом.
   – Потребуется два-три дня, чтобы размягчить их, – сказал Калеб и опустил шкуры в лужу.
   Три дня спустя Калеб вытащил их из воды, и вместо жестких желтоватых шкур у него оказались белые и мягкие, как шелк.
   Тщательно вымыв их с мылом в теплой воде, Калеб тупым ножом выскоблил обе стороны. Большую из шкур Калеб обрезал по краю; получился круг дюймов тридцать в поперечнике и вдобавок еще длинный ремень. Этот ремень он катал и растягивал, пока наконец не получился совсем круглый шнур. Из оставшегося куска он вырезал еще два круга тридцати дюймов в поперечнике. Сложив их вместе, Калеб ножом проколол ряд дырок на расстоянии дюйма от края. Затем положил один круг на землю, поставил на него остов барабана и, прикрыв его сверху другим, прошнуровал ремнем оба круга. Сначала он шнуровал свободно, не затягивая ремня, а потом крепко стянул его, чтобы кожа на обеих сторонах барабана натянулась. Ко всеобщему удивлению, Гай тут же завладел барабаном.
   – Это моя кожа, – сказал он.
   Возражать было нечего, но Калеб, подмигнув, сказал:
   – Похоже, дерево он ни во что не ставит.
   Потом Калеб обмотал палочку тряпкой, и Гай стукнул в барабан. Звук получился совсем глухой.
   – Повесьте барабан в тенек, – сказал Калеб, – он высохнет и зазвучит совсем по-другому.
   Было очень интересно наблюдать, как барабан просыхал. Временами он издавал тихие звуки, и тогда казалось, что он напрягает все усилия, чтобы вырваться из связавших его пут. Когда кожа высохла и стала вновь тонкой и полупрозрачной, барабан зазвучал так, что, услыхав его, затрепетало бы сердце любого индейца.
   Калеб выучил мальчиков петь боевую песню индейцев, и они танцевали под звуки барабана, на котором играл сам Калеб.

IX. Кошка и куница

   Сэм снова предпринял вылазку в стан бледнолицых, чтобы пополнить запасы хлеба; Гая схватил старый Бернс и заставил работать на огороде. Ян остался в лагере один. Он бродил со своей тетрадкой и рассматривал глиняные «книги посетителей». Кроме следов норки и хорька, мальчик обнаружил неизвестные ему отпечатки лап какого-то более крупного зверя. Ян вышел на берег и лег в густую траву. Прыгали кузнечики, трещали сверчки.
   Неожиданно у реки, где лежала огромная липа, поваленная грозой, Ян заметил легкое движение. Ствол липы, сгнивший изнутри, скрывался в густой траве, и в том месте, где одна ветвь была обломана, в дереве зияло темное дупло. Вдруг оттуда выглянула голова с блестящими зелеными глазами, а затем на ствол выпрыгнула серая кошка. Она уселась на солнце, умылась лапкой, потянулась и спустилась по откосу к воде. Тут она напилась, стряхнула капли с лап и, к удивлению Яна, стала, как и он, обследовать следы.
   Кошка пошла вдоль ручья, оставляя следы (их Ян решил срисовать после). Неожиданно она замерла на месте, подняв голову, прислушалась и, прыгнув в заросли, исчезла.
   Ян стал ждать, не появится ли она снова. Где-то выше по ручью захрустела галька. Ян обернулся и увидел нового зверя, чуть больше кошки. Ян никогда прежде не видел куницу при дневном свете, но теперь сразу узнал ее – приземистую, густо-темного цвета, с белыми метинками и очень пушистым хвостом.
   Куница шла не спеша, переваливаясь на ходу, вслед за ней показались три маленьких детеныша. Видно, это была мать со своим семейством. Она обнюхала следы точно так же, как до нее сделала кошка, и Ян обнаружил необычайное сходство между этими двумя животными.
   Когда старая куница наткнулась на кошачий след, она так долго обнюхивала его, что детеныши догнали ее. Один из них, учуяв свежий запах, пошел по следам кошки к ручью.
   Куница, добравшись до поваленной липы, безошибочно направилась к дуплу. Она заглянула в него, затем юркнула внутрь, оставив снаружи только хвост. И вдруг Ян услышал из ствола громкое, пронзительное мяуканье. И тут же куница вылезла, держа в зубах маленького серого котенка. Он мяукал и отчаянно вертелся, пытаясь вырваться.
   Сердце Яна дрогнуло. Он уже хотел броситься на защиту, как вдруг что-то серое метнулось к стволу, и он увидел кошку, глаза ее горели, шерсть стояла дыбом, уши были прижаты к спине. С яростью она прыгнула на хищника. Шерсть куницы полетела во все стороны, и она в отчаянии бросилась в воду. Кошка, полузадушенная, истекающая кровью, хотела кинуться вслед, но котенок, забившийся под ствол липы, так жалобно мяукал, что гнев матери иссяк. Она схватила его, забрызганного вонючей жидкостью, отнесла обратно в свое логово и тут же вновь показалась на бревне. Она стояла, настороженно вслушиваясь, моргая блестящими глазами, поводя хвостом, словно тигрица, готовая драться с целым светом, защищая своих малышей.
   Ян был восхищен героизмом кошки и с того дня стал с уважением относиться ко всему кошачьему роду.

X. Семейство белок

   – Хотите, я сейчас выгоню дятла вон оттуда? – сказал однажды Ветка, когда три индейца обходили дальние леса.
   Он показал на дупло в полусгнившем дереве и, подойдя, несколько раз сильно ударил по стволу палкой. К удивлению ребят, из дупла вылетел не дятел, а белка-летяга. Она вскарабкалась на верхушку, вгляделась и, раскинув лапы и распушив хвост, перелетела на другое дерево, в двадцати футах от первого. Ян бросился ловить ее. Он уж было схватил ее, но белка так царапнула его острыми зубками, что Ян тут же отдернул руку. Белка исчезла в ветвях.
   Гай был очень горд.
   – Летяга или дятел – это, в конце концов, все равно, – самодовольно заявил он.
   Целый день после этого он задирал нос, стучал по каждому дереву, где только было хоть маленькое отверстие, думая снова выгнать кого-нибудь, и наконец после нескольких неудач спугнул с гнезда запоздалого дятла.
   Ян тоже поднял увесистую палку и стукнул по другому стволу, в котором были отверстия. Из нижнего дупла выскочила рыжая белка и тут же юркнула в верхнее. Следующий сильный удар заставил ее покинуть это убежище и прыгнуть на верхушку, откуда она мигом нырнула вновь в нижнее дупло.
   Мальчики заволновались. Они принялись колотить по стволу, но белка больше не показывалась.
   – Давайте срубим его, – предложил Маленький Бобр.
   – Вот что надо делать, – поучительно сказал Дятел и, найдя очень длинную палку, ударил ею по сгнившей верхушке.
   Та слегка покачнулась. Сэм повторил удар. Вскоре ствол рухнул. Его пустая верхушка ударилась о поваленное дерево и превратилась в кучу трухи. Мальчики кинулись искать белку. Они разворошили все и, найдя скорлупу кедровых орехов, решили, что тут, верно, было гнездо. И вдруг они увидели рыжую белку. Она лежала тихо и, казалось, была невредимой, но на конце ее носика выступила капелька крови. Рядом пять маленьких бельчат, совсем недавно появившихся на свет; они были слепые, голенькие и совсем беспомощные. У одного на носу тоже краснела капелька крови.
   Сначала индейцы думали, что белка притаилась, но оказалось, что она мертва.
   Мальчики чувствовали себя страшно виноватыми. Во время охоты им и в голову не приходило, что они могут оставить маленьких беспомощных зверушек без матери. Бельчатам грозила голодная смерть.
   Особенно переживал это Ян, который считал себя главным виновником несчастья.
   – Что с ними делать? – спросил Дятел. – Они слишком малы, нам их не выкормить.
   – Лучше утопить, и все, – сказал Ветка, вспомнив, как поступали у него дома с многочисленными котятами.
   – Эх, подложить бы их в беличье гнездо!.. – сказал Ян. Помолчав немного, он добавил: – Я знаю, кто их может спасти. Серая кошка! Давайте отнесем к ней бельчат, пока ее нет в дупле!
   Все направились к ручью.
   Солнце сияло так, что можно было разглядеть, как копошились в дупле котята. Кошки не было с ними. Ян осторожно положил туда бельчат и вернулся к товарищам.
   Они ждали кошку целый час. Мальчики сидели очень тихо, и им удалось увидеть много интересного.
   Из травы высунулась мордочка полевой мыши, потом крот вылез из норы. Немного погодя прошуршал по высохшему руслу ручья четвероногий зверек величиной с кролика. Ян узнал ондатру; она, видно, искала воду. Только в запруде оставалась еще вода, и мальчики догадались, что это место стало теперь единственным водопоем для многих зверушек.
   Не успела ондатра отойти на несколько шагов, как показался другой темно-коричневый зверек.
   – Еще одна! – прошептал Сэм. – У них, наверное, свидание.
   Зверек подошел поближе, и ребята увидали, что это была норка. Длинная, как кошка, и приземистая, с широкой приплюснутой головой и белым пятном на горле, она была смертельным врагом ондатры и теперь шла по ее следу. Ондатра могла спастись только в воде. Но, видно, с тех пор, как запруда стала привычным местом для ондатры, туда зачастили и норки.
   Через несколько минут ребята увидали, как что-то серое вспрыгнуло на бревно. Это была кошка. Она опасливо оглянулась. Мальчики с напряженным вниманием следили за ней. Кошка, скользнув по бревну, юркнула к котятам, с мурлыканьем стала ласкать их и тут обнаружила среди своих детенышей маленьких красноватых бельчат.
   Кошка обнюхала их и, облизав, собрала всех малышей около себя. Гай тут же радостно сообщил, что «маленькие бельчата кормятся вместе с котятами».
   Убедившись, что кошка ласково встретила бельчат, мальчики вернулись обратно в лагерь. И потом не проходило дня, чтобы они их не навещали.

XI. Как наблюдать обитателей леса

   Дни проходили весело. Каждое утро начиналось с охоты на сурка. Мальчики хорошо узнали лес и уже не боялись его, как в первую ночь.
   – Помнишь, Ян, как мы спали тогда: я с топором под боком, а ты с ножом? – смеялся Сэм.
   Индейцев теперь не пугали неудобства лесной жизни, они чувствовали себя в лесу как дома.
   Каждый день приносил с собой много интересного. А в лунные вечера мальчики видели кроликов, которые прибегали к их лагерю. Однажды мальчики услышали короткий хриплый лай, и Калеб сказал им, что это, наверное, была лиса.
   Но самое главное, что понял Ян, живя в лагере, заключалось в следующем: в лесу больше видел молчаливый наблюдатель. Но было очень трудно сидеть молча, без дела, поэтому он обычно начинал рисовать.
   Как-то раз, сидя в тишине у пруда. Ян видел, как из воды выскочила уклейка и схватила муху, тут же зимородок, паривший над водой, камнем упал вниз и поднялся с уклейкой в клюве. Он присел на ветку, но вдруг из рощи вылетел ястреб и кинулся на птицу, тут бы и конец пришел зимородку, но какое-то длинное существо, выскользнув из травы, бросилось на них. Ястреб взлетел налево, зимородок – направо, а норка осталась с полной пастью перьев.
   Через несколько дней Ян с Сэмом осматривали следы, оставленные ночью в «книге посетителей», и вдруг по высохшему ручью хлынул поток воды.
   – Это еще откуда? – удивился Дятел.
   – Прорыв в плотине, наверное, – заторопился Маленький Бобр.
   Мальчики побежали к запруде. Ян оказался прав: вода била из отверстия в углу плотины. Внимательно осмотрев течь, мальчики поняли, что ее сделали водяные крысы.
   Починить плотину оказалось нелегко. Снова набили частые колья, замазали их глиной, но зато теперь крысам пришлось бы основательно потрудиться, если бы они захотели вновь проделать себе ход.
   Калеб, узнав о происшествии на запруде, сказал:
   – Теперь вы, конечно, понимаете, почему бобры ненавидят водяных крыс?
   Ян приметил несколько укромных местечек в лесу, откуда было удобнее всего наблюдать за жизнью лесных обитателей. В небольшой луже возле запруды возились раки и угри, за которыми непрестанно охотились птицы. В стороне резвились кулики, к вечеру на плоский камень вылезала водяная крыса и сидела там, высматривая добычу. А в лесной чаще можно было видеть куропаток и черных белок.
   Однажды Ян рисовал ствол старого дерева, который ему очень нравился. Неожиданно из зеленых зарослей у пруда бесшумно выскочил коричневый пушистый зверек, не замочив лапок, перепрыгнул узенький заливчик, раз или два настороженно замер и наконец уселся на виду. Это был кролик. Он так долго сидел не шелохнувшись, что Ян успел нарисовать его. Прошло еще минутки три – Ян сверил по часам, – пока кролик принялся щипать траву. Шумливый дятел уселся на сухой ветке неподалеку от кролика, и тот застыл на мгновение, но, разглядев, что это всего-навсего безобидная птица, продолжал мирно пастись. Потом, прижав уши к спине, он прилег в густом клевере отдохнуть. Казалось, он заснул под теплыми лучами солнца. Яну очень хотелось увидеть, закрыл ли кролик глаза, но мальчик был слишком далеко и поэтому ничего не разобрал. Последние солнечные блики исчезли, и пруд погрузился в тень. Вдруг Ян заметил, что к нему приближается какой-то зверек. Он держал голову у самой земли, и Ян никак не мог понять, кто это. Мальчик послюнил палец и понял, что ветер не выдаст его присутствия. Зверек приблизился, и тут по острой мордочке, ушам и пушистому хвосту Ян угадал в нем лису. Может, это была та самая, что часто лаяла по ночам около лагеря. Лиса свернула в сторону, не подозревая, что за ней наблюдают. Ян хотел получше разглядеть хитрого зверя и, приложив ладонь тыльной стороной к губам, пискнул по-мышиному. Голодная лиса встрепенулась. Она застыла на месте, вытянув вперед голову. Ян пискнул снова. Лиса повернулась и прошла между Яном и кроликом. Она пересекла старый кроличий след, не обратив на него никакого внимания, но вдруг ветер донес до нее манящий запах. В ту же минуту лиса позабыла про мышей и, крадучись, пошла к кролику, которого еще не видела. Чутье вело лису безошибочно, и скоро, держа нос по ветру, как настоящая охотничья собака, она уловила запах самого кролика. С каждым шагом лиса приближалась к кролику, который спал, лежа в высокой траве. Ян раздумывал, стоит ли ему поднять кролика, чтобы рыжий разбойник не успел его схватить, но ему не терпелось вместе с тем посмотреть на охотящуюся лису. Оставалось шагов восемь – теперь уже лиса видела свою жертву. Ян с трудом удержался, чтоб не крикнуть. Шесть шагов – лиса уже готовилась к прыжку.
   «Неужели схватит его?» – подумал Ян, и сердце его часто забилось. Лиса подобралась еще ближе и бесшумно прыгнула на спящего. Спящего? О нет, кролик хорошо знал свою роль! В ту минуту, когда лиса сделала прыжок, кролик прыгнул ей навстречу и пролетел под самым носом у своего врага. Лисица повторила скачок, но кролик, словно мяч, понесся огромными прыжками и скрылся в чаще. Если бы кролик поднялся в тот миг, когда заметил лису, рыжий зверь успел бы нагнать его в три-четыре прыжка. А так лисе пришлось искать себе ужин в другом месте. Ян счастливый вернулся в лагерь: ведь он разгадал еще одну лесную тайну.

XII. Условные знаки индейцев

   – Какие условные знаки бывают у индейцев, мистер Кларк? – спросил как-то Ян старика.
   – След мокасина, дым, сломанная ветка, камень на камне – все это индейские знаки. Каждый из них что-нибудь означает, и индейцы читают их, как вы книжку.
   – Вы говорили нам, что три дымка означают «возвращение с победой».
   – Нет, совсем не так. Это означает «хорошие вести».
   – Что значит один дым?
   – Как правило, просто: «здесь привал».
   – А два?
   – Может означать «тревога» или «я заблудился».
   – Это я запомню: два – «беда».
   – Три – хорошие вести. Нечетные числа – счастливые.
   – А четыре дыма?
   – Редко очень употребляют. Если бы я увидел четыре дыма, я бы подумал, что происходит что-то важное, например собрался Великий совет.
   – Что бы вы подумали, увидав пять дымов? – спросил Ветка.
   – Я бы решил, что какой-то глупец хочет сжечь весь лес.
   – А для чего индейцы ставят один камень на другой?
   – Я, конечно, не поручусь за всех индейцев, но на западе это значит «вот дорога». Маленький камень слева от двух означает «мы повернули налево», с правой стороны – «повернули направо». Если три камня один на другой, читай: «это верная тропа» или «осторожно»… Куча камней, брошенных в беспорядке, значит: «здесь был привал, потому что один из нас заболел».
   – А что бы они сделали, если бы не нашли камней?
   – В лесу?
   – Да. Или в прериях.
   – Я многое уже позабыл, – сказал Калеб.
   Но все же скоро у мальчиков был первый свод условных знаков, какими пользовались индейцы, хотя при этом Калеб не уставал твердить, что «не все индейцы делают одинаково». Ян тут же решил зажечь сигнальный костер, но, к его разочарованию, оказалось, что дым не поднимается даже над верхушками деревьев.
   – Сперва дай костру разгореться как следует, – пояснил Калеб, – а потом подбрасывай траву и всякие гнилушки. Вот тогда увидишь разницу.
   Когда мальчики бросили в огонь траву, к небу поднялся густой извилистый столб дыма.
   – Я уверен, что этот дым увидишь миль за десять отсюда, особенно если стоять на высоком месте.
   – Ну, я разгляжу и за двадцать, – сказал Гай.
   – Мистер Кларк, а вы когда-нибудь теряли дорогу? – без устали расспрашивал Ян.
   – Конечно, и не раз. Каждому, кто ходит по лесу, приходится хоть однажды плутать без дороги.
   – Как, неужели и индейцам?
   – Конечно. А почему бы и нет? Они такие же люди, как мы. И не верьте хвастуну, что он никогда не блуждал по лесу. Он, верно, ни разу не отходил от маминого передника. Каждый может заблудиться, но человек бывалый находит дорогу, а новичок может и погибнуть. В этом вся разница.
   – Что же вы делали?
   – Зависит от того, где я находился. Если попадал в незнакомый лес, а в лагере у меня оставались друзья, я раскладывал два дымовых костра. Если я был один, то старался провести линию по звездам и солнцу; но в пасмурную погоду сделать это невозможно. А если вы совсем не знаете местности, то надо идти по течению какого-нибудь ручья или реки. Но это самый плохой способ. Он, конечно, выведет вас куда-нибудь, но так вы пройдете за день четыре или пять миль.
   – Правда ли, что можно определить направление по мху на стволах деревьев?
   – Да. Вот поглядите: вы всегда найдете мох на северной стороне ствола или скалы; самые большие ветки растут у деревьев с южной стороны, верхушка тсуги склоняется к востоку. На пне годичные кольца толще всего с юга. Правда, это относится к дереву, которое растет на открытом месте. Я видел одно растение, которое может служить вместо компаса, – это степной золотарник. На открытом месте он поворачивает свои головки к северу. Но в густой тени они откидываются куда попало. Протоптанная зверем тропа выведет вас к воде. Если тропка становится все тоньше – значит, идете верным путем. Если над вами пролетят утки или чомга, знайте – вода близко. Собака и лошадь всегда выведут вас к жилью. Никогда не слышал, чтобы они ошибались. Однажды был такой случай, да лошадь оказалась дурная. Но компас все-таки самая надежная вещь. За ним идут солнце и звезды. А лучше всего, когда друзья где-то поблизости: тогда разложите два дымовых костра и спокойно ждите.

XIII. Как дубить кожи и шить мокасины

   Сэм нашел в сарае шкуру недавно зарезанного теленка. Отец позволил взять ее, и Сэм явился в лагерь со «свежей шкурой бизона для одеяния».
   – Я не знаю, как индейцы шьют себе одежду, – сказал отец, – но уж Калеб-то знает. Вам он скажет.
   С тех пор как старый охотник остался без собственного дома, он часто наведывался в лагерь. Так случилось и на этот раз – вскоре после прихода Сэма появился и Калеб.
   – Как индейцы дубят кожу, чтобы сшить одежду? – сразу же спросил его Ян.
   – По-разному.
   Но не успел он начать, как с криком прибежал Гай:
   – Ребята! Старая лошадь отца околела! – И он радостно засмеялся, потому что первым принес эту новость.
   – Послушай, Ветка, ты слишком часто смеешься – смотри, не сожги зубы на солнце. – И Старший Вождь оглядел его с притворной грустью.
   – Нет, вправду сдохла! И я себе возьму ее хвост на скальп. Вот увидите, я буду самым настоящим индейцем!
   – Почему тебе не содрать всю шкуру? Я научу тебя делать из нее много всяких вещей, – сказал Калеб, раскуривая свою трубку.
   – А ты можешь?
   – Ее сдирают так же, как с теленка. Вот снимем шкуру, я вам покажу, какие жилы взять для шитья.
   Всей гурьбой они пошли на поле Бернса. Гай отскочил и спрятался за спины товарищей, когда вдали показался сам Бернс, который тащил упряжкой дохлую лошадь.
   – Здравствуй, Джим! – окликнул его Калеб, с которым они были добрыми приятелями. – Не повезло тебе с лошадью, а?
   – Да нет, не очень. Она мне даром досталась. Рад, что сдохла, – хромала давно.
   – Отдай нам ее шкуру, если тебе не нужно.
   – Да хоть всю бери.
   – Ты только перетащи ее через межу, а мы остатки зароем.
   – Хорошо. Вы не встречали моего шалопая?
   – Да, видели, – отозвался Сэм. – Совсем недавно, и он как раз шел к дому.
   – Ух, если я его не найду там! – свирепо сказал Бернс.
   – Только вряд ли найдете, – буркнул себе под нос Сэм.
   Бернс ушел, а через несколько минут из кустов выскочил Гай и присоединился к своим товарищам.
   Калеб делал основную работу. Сэм и Ян помогали ему, а Гай занимался тем, что вспоминал, как снимал шкуру с теленка, и давал советы, черпая их из своего опыта.
   Когда сняли шкуру, Калеб топором вырубил печень и мозги.
   – Это нужно для дубления кожи, – сказал он. – Смотрите, вот отсюда индианки берут жилы для шитья.
   Калеб сделал глубокий надрез вдоль позвоночника от середины спины до крупа и, засунув руку, вытащил оттуда большой жгут беловатых волокон.
   – Вот вам целый клубок ниток, – сказал Калеб. – Возьмите и высушите их сперва. А чтобы они не ломались, окуните в теплую воду минут на двадцать. Нитки отмокнут и будут вполне пригодны для шитья. Теперь у нас есть шкуры лошади и теленка. Надо их получше использовать.
   – А как дубят шкуры?
   – Разными способами. Иногда я хорошенько чищу их, пока не соскребу весь жир и мясо. Потом покрываю всю шкуру квасцами и солью и оставляю завернутой на несколько дней, а когда квасцы пропитают ее как следует, разминаю. Но у индейцев нет квасцов и соли. Они смазывают шкуры смесью из печени и мозгов. Сейчас все покажу.
   – Давайте сделаем, как настоящие индейцы, – сказал Ян.
   – Ладно. Тогда достаньте печень и мозги теленка.
   – А почему не от лошади?
   – Сам не знаю. Я никогда не видел, чтобы они смазывали телячью шкуру лошадиной смесью. Наверное, так лучше.
   Сэм отправился домой раздобывать телячьи мозги и печень, а вернувшись, стал вместе с Яном очищать шкуру от мяса и жира, пока она не сделалась голубовато-белой и не сальной на ощупь. Телячью печень варили час, потом растерли с сырыми мозгами и, смазав смесью внутреннюю сторону шкуры, сложили ее вдвое, закатали и отнесли в прохладное место. Спустя два дня шкуру чисто отмыли в ручье и повесили сушить. Когда она хорошенько просохла, Калеб вырезал из крепкого дерева кол и показал Яну, как растянутую кожу разминать острием кола, пока она не станет совсем мягкой.
   С лошадиной шкурой поступили так же, только ее вымачивали дольше. Через несколько дней Калеб выскоблил ее и обработал.
   – Вот так индейцы выделывают кожу, – сказал Калеб. – Я видел, что шкуры вымачивали в настое пихтовой коры и тсуги. Но получается не лучше, чем у нас. Осталось прокоптить ее, чтобы она не затвердела.
   Калеб развел огонь, набросал туда гнилушек и оставил шкуру висеть над густым дымом. Через несколько часов она потемнела и стала издавать особый запах, который знаком всем, кто брал когда-нибудь в руки индейские изделия из кожи.
   – Мистер Кларк, покажите нам, как индейцы шьют себе мокасины и военные куртки, – снова попросил Ян.
   – Мокасины сделать просто, а вот военные куртки – не обещаю. Каждое племя шьет мокасины по-своему, и стоит индейцу взглянуть на обувь, он сразу определит, из какого племени незнакомец. Чаще всего делают мокасины типа «оджибва», что значит «сборчатые». Они выкраиваются из одного куска кожи, в подъеме делаются сборки, и подошва у них мягкая. Другой вид мокасин распространен среди индейцев, живущих на равнине. Они делаются с твердыми подошвами, чтобы колючки кактусов, шипы и камни не кололи ногу.
   – Я хочу твердые подошвы! – сказал Ян.
   – Сейчас попробуем, – сказал Калеб.
   – И мне тоже! – крикнул Гай. – Это ведь моя лошадь.
   – Нет, неправда, – спокойно сказал Калеб, – эту шкуру твой отец отдал мне.
   Спорить было нечего, поэтому Гай отошел в сторону, а Калеб стал обмерять ногу Яна.
   Старик взял кусок недубленой кожи, размягчил ее в воде и обрисовал на ней босую ступню Яна. Вырезав по этой линии подошву для одного мокасина, Калеб вторую выкроил по первой, потом он смерил длину ступни и ширину ее в подъеме, прибавил по дюйму на шов и выкроил два передка из мягкой кожи. Из другого куска он вырезал язычки мокасин и пришил их к передкам.
   – Вот и готовы передки, – сказал Калеб, – теперь, если хочешь, расшей их бусинками.
   – А как?
   – Этому я тебя не смогу выучить. Вот как раскрасить мокасины, расскажу. Тут по краю должны быть красные и белые треугольники – они означают холмы, по которым охотник спокойно прошел путь. Маленькая синяя дорожка на пятке – это прошлое. На подъеме три дорожки: красная, белая и голубая. Они направлены вперед – значит, это будущее. Все три дорожки кончаются орлиным перышком. Когда сошьешь мокасины, разрисуй их. Теперь толстой, крепкой жилой пришьешь подошвы к верхам. Если у тебя есть шило, обойдемся и без иглы. Только смотри, шей через край, а не насквозь – так жилы не будут стираться при ходьбе. Вот смотри.
   Подошвы были мягкие, и мокасины можно было выворачивать на любую сторону. Наконец подошву прикрепили и, проколов четыре отверстия, пропустили в них мягкий кожаный шнурок.
   После этого Ян разрисовал мокасины по индейскому обычаю, как ему показал Калеб.
   За то время, пока Калеб и Ян трудились над одной парой мокасин, индианка наверняка бы сшила добрых полдюжины, но едва ли она испытала бы такую радость, как они.

XIV. Размышления Калеба

   Время от времени в «книге посетителей» у реки Ян находил следы норки.
   Судя по следам, туда повадилась крупная норка, и ребята попросили Калеба помочь ее поймать.
   – В это время их еще не ловят. Ждут до октября, – ответил старик.
   – А как вы их ловите, когда приходит пора?
   – По-разному.
   Нелегко было разговорить старика, но мало-помалу Ян сумел это сделать.
   – Прежде мы ставили на норку капканы с маленькой птичкой или головой куропатки для приманки. Западня убивает сразу и наверняка. В холодную погоду тушка замерзает и сохраняется. Но в теплое время многие шкурки гибнут, если их не сразу вынуть: приходится часто проверять западни. Потом кто-то придумал стальные капканы, которые ловят норку за ногу и держат день за днем, пока она не умрет с голоду или, чтобы спастись, не отгрызет себе захваченную лапу. Я поймал как-то норку, у которой осталось всего две ноги. Капканы можно проверять реже, но, по-моему, надо вместо сердца иметь камень, чтобы расставлять их. Когда я подумал, сколько пришлось вынести этой норке с двумя ногами, я отказался от капканов. «Хочешь ловить зверя, – сказал я себе, – ставь западню или лови живьем, но не калечь и не терзай его». Капканы со стальными когтями следует запретить законом. Это жестоко. А вот насчет охоты я вам скажу – это хорошее занятие, и за всю свою жизнь я не видел, чтобы охота испортила человека. Мне кажется, охотник добрее других. Ну а то, что им приходится убивать, так ведь дикие звери не гибнут сами по себе: все они рано или поздно попадают в зубы к другим зверям. Уж лучше погибнуть от пули, чем от когтей волка или рыси. Только не будьте жадны – никогда не истребляйте весь род. Если охотиться с головой, будет много о чем вспомнить потом. И зла никому не причиняйте. Помню, как-то сопровождал я на охоте одного европейца. Он искалечил оленя так, что тот и шелохнуться не мог. Уселся этот горе-охотник около оленя завтракать и время от времени стрелял в зверя просто так, а ведь зверь-то все еще живой был. Когда я увидел, чем он занимается, у меня просто кровь закипела от гнева. Отругал его последними словами и скорее прикончил оленя. После этого я смотреть не мог на того человека. Если бы пристрелил оленя на бегу, тот бы не мучился. Ведь рана от верной пули немеет. Многие многоствольные ружья – тоже варварское изобретение. Охотник знает, что у него в запасе много выстрелов, вот и палит по всему стаду. Олени уходят раненые и гибнут в муках. А если у охотника один заряд, то он метит очень осторожно. Для охоты надо брать одностволку. Охота – занятие хорошее, только я против повальных убийств и жестокостей. Стальные капканы, легкие пули, которые ранят, а не убивают, многоствольные ружья – все это жестоко.
   Калеб говорил долго, то и дело умолкая, и тогда Ян снова задавал вопросы, чтобы старик продолжал свой рассказ.
   – Как вы относитесь к охоте с луком, мистер Кларк? – спросил Ян.
   – С луком и стрелами на медведя не пойдешь, но я был бы очень рад, если бы птиц запретили стрелять из ружей. На них охотиться с луком хорошо. Стрела – это верная смерть или верный промах, покалечить она не может. Одной стрелой не поранишь в стае много птиц, как это получается при ружейных выстрелах. Вот так люди истребляют мелкую дичь. Придет день, и люди обретут еще более сильное оружие, которым обзаведутся всякие глупцы, и тогда будут удивляться, отчего пропала вся дичь. Я против этого. Лук и стрелы приносят меньше беды, они требуют хорошего знания леса и доставляют много удовольствия. Они не трещат на весь лес, и всегда известно, кто стрелял, потому что все стрелы меченые.
   Ян жалел, что Калеб не одобрил охоту с луком на крупную дичь.
   Охотник разговорился сегодня и легко отвечал на вопросы.
   – А как вы ловили зверя живьем?
   – Смотря какого зверя.
   – Норку, например.
   – Сейчас их нельзя ловить – детеныши погибнут без матери.
   – Я выпустил бы ее сразу. Просто хотел нарисовать, – поспешно сказал Ян.
   – Так вреда ей, пожалуй, не будет. Найдутся у вас доски? Мы, бывало, долбили западню из целого куска пихты или серебристой сосны. Я покажу вам, как делать западню, если вы обещаете мне проверять ее каждый день.
   Мальчики даже понять не могли, как можно было бы не ходить к западне ежедневно, и с готовностью пообещали это Калебу.
   Они сделали западню в виде ящика в два фута длиной, в котором одну стенку заменили сеткой из крепкой проволоки.
   – Вот такой западней ловят норку, хорька, кролика, крыс и многих других зверьков: это зависит от того, где вы ее поставите и какую приманку положите.
   – По-моему, скала Вейкан будет самым подходящим местом, – сказал Ян.
   На железный крючок в западне насадили рыбью голову. На другое утро, когда Ян пришел проверить западню, он увидел, что дверца захлопнулась. Из ящика неслись шипение и вой, кто-то отчаянно царапал стенки.
   – Ребята! – крикнул Ян. – Норка поймалась!
   Мальчики вынесли западню на солнечное место, и тут они увидели, что к ним попалась всего-навсего серая кошка. Как только они подняли крышку, она выпрыгнула оттуда и скрылась из виду.
   Наверное, она спешила к своим котятам, которые так долго томились в одиночестве.

XV. Гость

   – Сэм, у меня кончилась записная книжка. Набег на бледнолицых ничего не даст. Придется идти на мирные переговоры с твоим отцом. Может, он купит мне, когда поедет в город.
   Сэм ничего не ответил. Он обернулся в сторону тропки, прислушался и сказал:
   – Вот он, легок на помине.
   Когда из-за кустов показалась высокая фигура Рафтена, Ян и Гай смущенно притихли. А Сэм, покрытый раскраской, начал болтать как ни в чем не бывало:
   – Здравствуй, отец. Узнаешь меня? Никак у тебя приключилась беда и ты пришел к нам за советом?
   Рафтен широко улыбнулся, обнажив в улыбке белые зубы, и мальчики сразу вздохнули с облегчением.
   – Пришел проведать, не больны ли вы, – ответил он.
   – Ты позволишь пожить нам еще здесь, отец? – спросил Сэм и, боясь услышать не то, что ему хотелось, поспешил задать другой вопрос: – Скажи, отец, давно здесь не видно оленей?
   – Да уж лет двадцать.
   – А ты обернись, – вдруг шепнул Дятел.
   Рафтен оглянулся и невольно вздрогнул: из кустов, слегка скрытое листьями, выглядывало чучело, очень похожее на живого оленя.
   – Попробуйте выстрелить, – предложил Ян.
   Рафтен выстрелил из лука и промахнулся.
   – Эта штука не для меня. Я предпочитаю ружье. – И потом вдруг спросил: – Старый Калеб приходит иногда к вам?
   – Калеб? Он у нас часто бывает.
   – Смотрю, он к вам лучше относится, чем ко мне.
   – Послушай, отец, почему ты думаешь, что это Калеб стрелял в тебя?
   – Может, на суде я и не смог бы доказать, но в тот день, когда мы с ним обменялись лошадьми, между нами произошла ссора. Он поклялся убить меня и скрылся из города. Его пасынок Дик Пог стоял рядом и все слышал. Ночью, когда я возвращался домой, кто-то стрелял в меня из кустов. Наутро неподалеку от того места нашли кисет Калеба и несколько его писем. Вот и все, что я знаю, и этого вполне достаточно. Пог сыграл с ним скверную шутку, отняв у него ферму, но это уже не мое дело. Я думаю, старику скоро придется убираться отсюда.
   – Похоже, Калеб хороший человек, – сказал Ян.
   – Он страшно вспыльчив и, когда напьется, способен на все. А так он очень спокоен.
   – Что же у него произошло с фермой? – спросил Сэм. – Разве он там не хозяин?
   – Нет, теперь ферма не его. Но точно не скажу. Слыхал, что говорили. Конечно, Сарианна не родная ему дочь. Она даже не его родственница. У него больше никого нет. Дик женился на Сарианне и уговорил старика написать им дарственную на ферму. Дик обещал, что Калеб будет жить с ними до конца своих дней. Но, завладев фермой, он захотел избавиться от старика. Первая ссора вспыхнула из-за Турка. Дик не разрешил ему жить на ферме, потому что пес гонял кур и душил овец. Мою овечку, верно, он загрыз. Если б я был твердо уверен в этом, сам не пожалел бы десяти долларов тому, кто пристрелил бы этого пса. Калеб не захотел расстаться с собакой и переехал жить в хижину на другом конце фермы. Дела пошли лучше, и Дик с Сарианной посылали старику муку и другую провизию. Но люди говорят, что они хотят совсем выжить старика. Я-то ничего не знаю, это не мое дело, хоть Калеб и думает, что я восстанавливаю Дика против него… Ну, как твоя записная книжка? – спросил Рафтен, заметив в руках Яна тетрадку.
   – Вот хорошо, что вы напомнили! Я хотел спросить, что это такое? – И Ян показал след копыта, который он нарисовал в своей тетрадке.
   Рафтен прищурился.
   – Не знаю. Напоминает след большого оленя. Но едва ли это так. Олени здесь уже перевелись.
   – Послушай, отец, – не успокаивался Сэм. – Ты бы тоже огорчился, если б тебя обобрали и выгнали из дому. Разве не так?
   – Конечно. Но, неудачно выменяв лошадь, я не стал бы стрелять в человека. Если сердишься на кого, побей его или сам получи сдачи… Ну ладно, хватит. Поговорим о другом.
   – Мистер Рафтен, купите, пожалуйста, мне записную книжку, когда снова поедете в город. Я не знаю, сколько она стоит, я бы сразу дал денег, – сказал Ян, беспокоясь в душе, что она стоит дороже пяти или десяти центов, которые он успел накопить.
   – Обязательно. Но тебе не нужно ждать. В поселении у белых есть одна записная книжка, и ты получишь ее даром.
   – Знаете, мистер Рафтен, – вдруг заговорил Гай, – я лучше их всех стреляю в оленя.
   Сэм и Ян переглянулись и, ухватившись за свои длинные ножи, в один прыжок очутились около Третьего Вождя.
   Тот спрятался за спину Рафтена и, как всегда, кричал:
   – Не трогайте меня… Отстаньте!
   Рафтен подмигнул:
   – Я-то думал, у вас мирное племя.
   – Скажите им, чтоб они меня не трогали! – прохныкал Ветка.
   – Мы тебя отпустим, если ты разыщешь того сурка. Уже два дня у нас не было сражений.
   – Ладно, – ответил Гай и немедля пошел на поиски.
   Он скоро вернулся, делая таинственные знаки. Мальчики схватили луки и стрелы, но, опасаясь обмана, выжидали. Гай бросился к своему оружию. Тогда все направились к полю. Рафтен, спросив, не помешает ли он на охоте, пошел за ними вслед.
   Старый седой сурок поедал клевер. Мальчики поползли вперед, как настоящие индейцы. Сурок, встав на задние лапки, прислушался. Когда он улегся, мальчики поползли дальше и замерли шагах в сорока от зверька. Сурок снова насторожился, и Сэм шепнул:
   – Когда он примется есть, стреляем все разом.
   Как только показалась серая спинка, мальчики, приподнявшись, выстрелили. Стрелы просвистели мимо, а сурок скрылся в норе раньше, чем охотники выстрелили вторично.
   – Что же ты промахнулся, Ветка?
   – Вот увидите, в следующий раз…
   Рафтен встретил их насмешкой:
   – Эх вы, горе-охотники! Не будь рядом поселения белых, вы бы давно умерли с голоду. На вашем месте настоящие индейцы всю ночь караулили бы сурка около норы и поймали его на рассвете. Когда вы покончите с ним, я вам покажу, где водится еще один сурок.
   С этими словами он ушел. Сэм крикнул ему вдогонку:
   – Послушай, отец, где записная книжка для Яна? Он ведет счет нашим подвигам, и книжка ему скоро понадобится!
   – Я оставлю ее на твоей кровати.
   Рафтен так и сделал, а Сэм и Ян достали ее через окно палкой, расщепленной на конце.

XVI. Как Ян узнавал уток издали

   Однажды Великий Дятел, лежа в теньке, сказал повелительным тоном:
   – Мне скучно, Маленький Бобр! Расскажи что-нибудь.
   – Не хочешь ли поучиться говорить на моем языке? – спросил Второй Вождь, хотя уже не раз пробовал учить Гая и Сэма древнему языку своего племени (который он сам придумал).
   – Говорю тебе: расскажи что-нибудь, – мрачно повторил свирепый Дятел.
   – Ну слушай, – начал Маленький Бобр. – Я расскажу тебе об одном человеке. Он поселился в лесу и хотел поближе узнать жизнь зверей. Было очень трудно: никто не помогал ему, но он по-прежнему оставался в лесу. Как-то он прочел книжку, в которой рассказывалось про птиц, и ему казалось, что он видит их своими глазами. На самом же деле птицы были далеко, и его это очень огорчало. Однажды он заметил дикую утку на пруду, но разглядел только цвет ее перышек. Он все-таки зарисовал ее и спустя некоторое время по рисунку определил, что видел чирка-свистунка. И тогда ему в голову пришла отличная мысль: у каждой утки свои пятнышки и полоски, которые служат им, как солдатам мундиры. Если зарисовать все их крапинки, то можно различить уток на расстоянии. Так он и сделал. И вот однажды он срисовал на пруду новую утку и после этого видел ее еще много-много раз. Никто не мог ему сказать, какой она породы, хотя рисунок был ве-ли-ко-леп-ный. Пошел он с горя в типи, стащил последнее яблоко своего Великого Вождя и стал его жевать, чтобы больше не расстраиваться.
   С этими словами Ян вынул яблоко и с печальным видом принялся грызть его.
   Не дрогнув ни одним мускулом, Великий Дятел продолжал рассказ Яна:
   – Когда Великий Вождь узнал ужасную историю погибшей жизни, он сказал: «Мне жалко это старое яблоко. Я выудил его из свиного корыта. Мне кажется, что, если человек не доводит до конца дело, он поступает очень глупо. Если бы этот храбрый юноша вместо того, чтобы красть гнилые яблоки, по которым разгуливали свиньи, пришел и поделился своими сомнениями с Великим Вождем племени, то благородный краснокожий индеец сказал бы ему: „Сын мой, ты правильно сделал, что пришел ко мне. Ты хочешь узнать уток? Вах! Хорошо!“ И повел бы этого простодушного юношу в гостиницу города Дауни, и показал ему все породы уток, которые только рождались на свет. На каждой утке там есть ярлычок и название. Вах! Я кончил!»
   Великий Дятел бросил гневный взгляд на Гая, который не знал, как отнестись к рассказу, и принял все за насмешку. Однако Сэм говорил об этом всерьез.
   Последнее предложение Главного Вождя показалось всем очень разумным, и они решили отправиться в маленький городок Дауни, стоявший милях в пяти от их лагеря.
   – По-моему, надо оставить Третьего Вождя для охраны, – сказал Сэм. – И я думаю, мы должны пойти в город как белые.
   – Ты хочешь снова стать белым?
   – Да. И взять двуколку и лошадь тоже. До города пять миль.
   Ян огорчился. Он воображал, что они пойдут пешком через лес. Но предложение Сэма было разумным, и он согласился.
   Рафтена дома не оказалось. Мальчики быстро запрягли лошадь и поехали в город.
   Приехав в Дауни, они первым делом зашли в лавку, где Сэм сделал покупки для матери. Убедившись, что у Яна есть карандаш, резинка и тетрадка, мальчики направились в гостиницу. Ян чувствовал себя как деревенский мальчик, который впервые шел в цирк, – наконец-то увидит он то, о чем так долго мечтал.
   Все послеобеденное время Ян рисовал селезней и уток: у владельца гостиницы их оказалось больше пятидесяти пород. Ян чувствовал себя Аладдином в волшебном саду перед несметными сокровищами. У каждой птицы был ярлычок с названием, и Ян увез с собой кипу набросков. Он был безмерно счастлив. Впоследствии он составил целую таблицу разных уток, и многие загадки были для него решены.
   Когда в сумерках они вернулись в лагерь, на тропе их встретило белое привидение. Головою ему служил гриб-дождевик, вырезанный как череп, а туловищем – старая газета.
   В типи было пусто. Водрузив привидение на палку, Гай, очевидно, не рискнул остаться с ним наедине во мраке ночи и сбежал.

XVII. Подвиг Сэма

   Плотничать – было давнишнее пристрастие Сэма. Даже знатоки этого ремесла отмечали его хорошую работу. А индейцы считали Сэма просто волшебником. Ян мог часами безуспешно возиться с каким-нибудь чурбачком, пытаясь расколоть его, пока не слышал от Сэма: «Стукни вот здесь». Если же Сэм брал в руки топор, полено вмиг разлеталось. Для счастливого удара правил не существовало. Иногда надо было рубить над сучком, в другой раз наоборот – снизу. Сэм всегда знал, где опустить топор. Ошибался он редко и никогда не хвастался.
   Однажды Ян бился над толстой палкой, Гай пытался помочь ему, но тоже напрасно.
   – Эй, Сэм! – крикнул Ян. – Эту штуку и ты не расколешь!
   Сэм повертел в руках палку, поставил ее торчком и вылил на нее чашку воды. Когда вода впиталась, он со всей силы ударил топором. Палка тут же раскололась пополам.
   – Ура! – восторженно крикнул Маленький Бобр.
   – Подумаешь! – сказал Гай. – Это случайно. Второй раз у тебя не выйдет.
   Ян понимал, что вода уменьшила упругость и изменила равновесие палки.
   – Зарубку-то я сделал, – снова начал Гай.
   – А по-моему, это подвиг, – сказал Бобр.
   – Чепуха! – вспылил Третий Вождь. – Ты сможешь в три минуты повалить дерево шести футов толщиной?
   – Какое дерево? – спросил Дятел.
   – Да любое.
   – Держу пари на «гран ку», что я повалю серебристую сосну в две минуты и в любую сторону. А ты выберешь место, куда дереву падать. Вбей колышек, а я стволом вгоню его в землю.
   Сэм наточил топор, и все отправились выбирать дерево. Они нашли сосну толщиной в шесть-семь дюймов, и Сэму разрешили вырубить вокруг кусты, чтобы удобней было валить дерево. Каждое дерево в лесу клонится в свою сторону. Эта сосна слегка кренилась к югу. Ветер дул с севера, и Ян решил вбить колышек к югу от ствола.
   В раскосых глазах Сэма мелькнул огонек, но Гай, который тоже немного разбирался в рубке деревьев, тут же презрительно фыркнул:
   – Ишь какой! Так-то просто! Каждый свалит дерево по ветру. А ты вот где вбей кол! – И Гай воткнул колышек с северо-западной стороны. – Теперь посмотрим.
   – Ладно. Увидишь. Дай-ка я только пригляжусь, – сказал Сэм.
   Сэм обошел дерево, посмотрел, в какую сторону оно клонилось, изучил силу ветра, потом закатал рукава, поплевал на ладони и, став к востоку от сосны, сказал:
   – Готово!
   Ян взглянул на часы и крикнул:
   – Начинай!
   Сэм дважды сильно ударил по стволу, и с южной стороны появилась глубокая зарубка. Затем он обошел дерево и сделал с северо-западной стороны еще одну зарубку, немного ниже первой. Рубил он не спеша, каждый удар был строго рассчитан. Первые щепки были длиной в десять дюймов, но чем глубже становилась зарубка, тем короче отлетали щепки. Когда ствол был подрублен на две трети, Ян крикнул:
   – Минута!
   Сэм опустил топор, хлопнул ладонью по стволу и посмотрел на верхушку дерева.
   – Торопись, Сэм! Ты теряешь время! – крикнул ему друг.
   Сэм молчал. Он следил за ветром. И вот верхушка качнулась. Раздался оглушительный треск. Чтобы испытать устойчивость дерева, Сэм сильно толкнул его и, как только сосна стала крениться, быстро нанес три удара подряд, перерубив оставшуюся часть. Дерево качнулось и под сильным порывом ветра рухнуло, вогнав колышек глубоко в землю.
   – Ура! – закричал Ян. – Минута и сорок пять секунд!
   Сэм молчал, только глаза его необычно блестели. А Гай опять сказал:
   – Подумаешь! Чепуха все это.
   Ян измерил пень.
   – Семь дюймов! – снова радостно крикнул он. – Молодец, старина! Это настоящий большой подвиг – «гран ку»!
   И, несмотря на все уговоры Гая оставить награждение до прихода Калеба, Сэм получил большое орлиное перо как лучший лесоруб сэнгерских индейцев.

XVIII. Совы

   Однажды вечером, перед тем как улечься спать, Сэм смотрел на звезды. Где-то неподалеку кричала сова: «Оху-оху-оху!»
   Вдруг шагах в двадцати от мальчиков бесшумно опустилась большая птица.
   – Ян! – прошептал Сэм. – Дай мне лук! Скорее! Здесь сова, та, что цыплят таскает!
   – Он хочет тебя надуть, – спросонья буркнул Гай из-под одеяла. – Я бы не пошел.
   Ян тут же выскочил из типи, захватив оружие.
   Сэм выстрелил, но, видно, промахнулся. Сова расправила крылья и улетела.
   – Пропала моя лучшая стрела! – крикнул Сэм. – Это была Верная Смерть.
   – Эх ты! – огорчился Ян, заметив промах. – Совсем стрелять не умеешь!
   Неожиданно снова зашуршали крылья, и на «заколдованный столб» уселась сова.
   – Моя очередь! – шепнул Ян.
   Он натянул лук, но сова, как и в первый раз, улетела невредимой.
   – Стрелок! – с досадой сказал Сэм. – Такой удобный случай! Что же ты промазал?
   – Если она вернется еще раз, позовите меня, – пропищал Гай. – Я вас поучу стрелять, ребята!
   Ночью мальчиков разбудил шорох, и Ян, выглянув наружу, сказал:
   – Никак сова вернулась.
   – Конечно, тебя ей бояться нечего! – сказал Сэм.
   Утром мальчики пошли искать свои стрелы. Но не успели они отойти от типи, как Ян закричал с нескрываемым удивлением:
   – Смотри! Смотри! Вот одна! А вон – другая!
   На земле, шагах в десяти друг от друга, лежали две совы. Оба выстрела оказались настолько меткими, что мальчики только могли сказать:
   – Доведись нам увидеть такое на картинке, не поверили бы.
   Великий совет племени наградил каждого охотника большим орлиным пером. Лишь один голос был против.

XIX. Испытание характера

   Мальчики, выслушав Калеба, сделали себе военные шапки совсем как у индейцев. Белые хвостовые перья индюка и гусиные, зачерненные на концах, заменили орлиные перья. Из старой упряжки вытащили несколько пучков окрашенного в красный цвет конского волоса. Все это было необходимо для настоящих индейских шапок. Калеб с большим интересом относился к новому увлечению ребят и помогал им решать, за какие подвиги какие присуждать награды. Сэм получил несколько перьев за меткую стрельбу, плавание и успешные «набеги на бледнолицых» и два великолепных пера с пучками конского волоса за поваленную сосну и убитую сову.
   Яну присудили несколько «ку» за то, что он научился разбирать следы зверей; «гран ку» – за то, что попал оленю прямо в сердце; «гран ку» – за то, что проплыл двести ярдов в пять минут; за то, что прошел четыре мили в час; за то, что пробежал сто шагов за двенадцать секунд; за то, что хорошо знал названия многих растений, и, наконец, еще один «гран ку» – за то, что застрелил сову в темную ночь.
   Гай получил несколько «ку» за острое зрение. Он видел в созвездии Большой Медведицы «ребенка на спине у старухи». Но мальчика очень огорчало, что у него на счету не было «гран ку», и Калеб, который, хотя и хорошо относился к Гаю, все же не смог присудить ему высшую награду.
   – Скажи, Калеб, что индейцы ценят больше всего в человеке? – спросил однажды Гай, надеясь, что наконец его острое зрение будет награждено.
   – Храбрость, – ответил Калеб. – Самое важное для них – храбрость воина. Да это не только у индейцев. Смелых людей уважают все.
   – Я ничего не боюсь! – воскликнул Гай, вспыхнув от радости.
   – Ну, попробуй побороться с Яном.
   – Это нечестно! Он старше и больше меня.
   – Слушай, Ветка, что я тебе скажу. Сходи в сад и принеси ведро вишен: к девяти часам там уже никого не будет.
   – Ишь какой! Хочешь, чтобы Кэп загрыз меня?
   – Тебе же ничего не страшно! А испугался маленького пса, который меньше годовалого теленка!
   – Я просто не люблю вишен.
   – Вот что, Гай, я устрою тебе настоящее испытание. Видишь этот камень? – И Калеб поднял маленький круглый булыжник с дыркой. – Теперь скажи: ты знаешь, где могила старого Гарни?
   Гарни, как утверждали его друзья, был беспутный солдат, который случайно, по собственной неосторожности, застрелился. Он был похоронен к северу от владений Рафтена, у перекрестка дорог.
   Люди говорили, что всякий раз, когда над его головой проезжает телега, Гарни стонет. Но среди стука колес эти стоны не слышны, поэтому Гарни дожидается полуночи и тогда уж кричит во всю глотку. Каждый, кто слышит его, должен немедленно выразить сочувствие, иначе его постигнет несчастье.
   – Так вот, – сказал старик, – я положу этот камень на могилу Гарни, а ты ночью сходи и принеси его. Согласен?
   – Да-а, – протянул Гай без особого энтузиазма.
   – Если он струсил сейчас, что же ночью будет? – насмешливо заметил Дятел.
   – Чтобы ты не перепутал камень, – сказал Калеб, – я продерну веревку в дырочку.
   Ночью мальчиков разбудил чей-то голос: кто-то стучал по покрышке.
   – Эй, Гай!
   – Кто там? – испуганно откликнулся Гай.
   – Это я, Калеб. Скоро полночь. Тебе пора идти на могилу Гарни. А если ты сразу не найдешь место, где я положил камень, прислушайся к стону. Это тебе поможет.
   Калеб говорил хриплым шепотом и, казалось, сам был порядочно напуган.
   – Я… я… – заикаясь, начал Гай, – я не увижу сейчас дороги.
   – Не упускай этого случая, мальчик, – сказал Калеб. – Если ты принесешь камень с могилы Гарни, мы присудим тебе «гран ку». Я подожду тебя здесь.
   – Я… я… не увижу этот булыжник в такую темень… Я… я… не пойду.
   – Ты трус! – прошептал Калеб.
   – Я не трус. Только зачем идти, если я все равно не найду? Вот когда будет луна, тогда пойду.
   – Так кто же из вас смелый?
   – Я пойду! – в один голос ответили Сэм и Ян, хотя каждый надеялся, что пойдет другой.
   – Ну, Бобр, я тебе уступаю эту честь, – поспешно заявил Дятел.
   – Я с удовольствием пойду, но… но… мне неудобно опережать тебя – ты ведь Старший Вождь! Это нечестно, – ответил Ян.
   – Давай бросим жребий, – сказал Дятел.
   Ян раздул угли. Сэм отыскал соломинку, разломил на две неравные части и зажал их в кулаке, выставив Яну одни лишь кончики.
   – Кто вытянет длинную соломинку, тот и пойдет.
   Ян знал, что обычно короткую соломинку высовывают подальше, и принялся тащить другую. Он тащил медленно, и казалось, этому не будет конца. Сэм разжал ладонь – у него осталась короткая соломинка.
   – Тебе идти. Вот счастливчик! – сказал он с явным облегчением. – Всегда получается по-твоему.
   Если бы нашлась какая-нибудь увертка, Ян непременно прибег бы к ней, но теперь делать было нечего. Не столько мужество, сколько гордость заставила его идти.
   Ян начал торопливо одеваться. Руки его дрожали, пока он шнуровал ботинки. Калеб сидел около типи; увидев, что это Ян собирается идти, он обнял его и сказал:
   – Молодец! Я провожу тебя до опушки – дальше нельзя – и подожду тебя. Найти нетрудно. Отсчитай четыре межи от маленького вяза и сразу через дорогу увидишь большую плиту. К северу от нее лежит камень. Веревку ты сразу нащупаешь. Вот, возьми с собой мел: если не дойдешь до могилы, отметь на изгороди, до какого места добрался. Ты не думай про стоны – это все выдумки! Главное – не трусь!
   – Я боюсь, но все-таки пойду.
   – Правильно! – подбодрил мальчика старый охотник. – Кто идет, побеждая свой страх, – храбрее храброго.
   Разговаривая, они вышли из леса.
   – Скоро полночь, – сказал Калеб, освещая часы спичкой. – Ступай смелее. Я подожду здесь.
   Ян остался один.
   Стояла темная ночь. Ян старался идти вдоль изгороди и скоро выбрался на дорогу, которая чуть белела среди черной травы. Мальчик прошел полпути. Сердце его отчаянно колотилось, а руки стали ледяными. Ночную тишь раз или два прорезал тонкий мышиный писк. Ян вздрогнул, но не остановился. Неожиданно справа от дороги он услышал шорох и заметил впереди что-то белое. Мальчик похолодел. Казалось, на него двигается человек без головы. Ян застыл на месте, потом дрогнувшим голосом крикнул:
   – Кто там?
   Ответа не последовало; белая фигура продолжала двигаться прямо на него. Ян схватил несколько камней и швырнул их в «привидение». Оно отскочило в сторону и с громким топотом понеслось по дороге. Тут Ян увидел, что принял за привидение белую корову бабушки Невилль.
   Сначала у него дрожали колени, потом он стал спокойно размышлять. Если старая корова могла мирно лежать здесь всю ночь, чего же ему тогда бояться? Он неторопливо пошел дальше. Вяза все не было, и к Яну стал возвращаться страх. А что, если вернуться назад? Нет, так поступают трусы. Если он не отыщет вяза, то хоть сделает отметку, до какого места дошел. Ян осторожно пробрался к изгороди и тут неожиданно шагах в двадцати пяти заметил вяз. На запад от дерева он отсчитал четыре межи и сообразил, что стоит теперь как раз напротив могилы. Было, вероятно, около полуночи. Ему показалось, что он слышит поблизости какие-то звуки. Посреди дороги он увидел белый камень. Ян старался двигаться как можно тише. Почему? Он и сам не знал. Споткнувшись в грязной канавке, окружавшей могилу, он дотянулся до плиты и стал холодными влажными руками шарить по ней, отыскивая веревку. Ее нигде не было. Ян взял мелок и написал на камне свое имя. Какой ужасный скрип! Ян ощупал землю вокруг. И тут он нашел веревку! Наверное, ветер сдул ее с камня. Маленький булыжник, к которому она была привязана, с громким стуком покатился по могильному камню. Вдруг что-то шлепнулось в грязь, послышались сдавленные стоны, будто кого-то душили. Яна охватил ужас. Но, вспомнив корову, он собрался с силами, вскочил и, словно ветер, помчался по дороге. Он ничего не видел на своем пути и чуть не сшиб с ног человека. Это был Калеб.
   – Ян! Ты?
   Ян не мог и слова вымолвить. Весь дрожа, он прижался к старому охотнику.
   – Что там, Ян?
   – Я… я не знаю, – еле выдавил мальчик. – Там что-то на могиле…
   – Вот как! Я тоже слышал, – сказал Калеб с некоторым беспокойством. – Ну ничего. Через десять минут мы уже будем в лагере.
   Он взял Яна за руку и повел по дороге. Мальчик все еще не пришел в себя, но, дойдя до меченой тропы, почувствовал себя в безопасности. Тогда он услышал свой голос:
   – Я нашел камень и написал свое имя на плите.
   – Молодец! Ты смелый парень! – с восхищением отозвался старик.
   Они очень обрадовались, когда увидели огонь в типи. За несколько шагов они крикнули, подражая сове: «Оху-оху-оху!» Это был их условный клич: большинство индейцев ночью пользуется совиным криком. В ответ из типи донеслись такие же звуки.
   – Все в порядке! – крикнул Калеб. – Он принес камень и написал свое имя на могиле. Молодец! Ему мы присудим «гран ку».
   – Я могу пойти хоть сейчас, – сказал Гай.
   – Ну что ж, иди.
   – А как же я пойду, камня-то уже нет?
   – Так ты напиши свое имя на плите, – сказал Ян.
   – Подумаешь, это ничего не значит! – сказал Гай и поспешил заговорить о другом.
   Притихшие индейцы сидели вокруг костра и слушали Яна. А он рассказывал о своем походе, не преуменьшая страха, который довелось ему испытать.
   Закончив, он спросил:
   – Ну как, Гай, не хочешь сходить туда?
   – Отстань ты! – сказал Гай. – Заладил одно и то же!
   Калеб взглянул на часы, словно собираясь в дорогу; заметив это, Ян сказал:
   – Не переночуете ли с нами, мистер Калеб? Здесь много места.
   – И верно, а то уже поздно, – согласился старик.

XX. Белый револьвер

   После завтрака Великий Дятел высказал желание всего Совета Вождей осмотреть могилу.
   – Мне кажется, что Ян написал свое имя не на камне, а на какой-нибудь корове, которая ночевала там. Ей это не понравилось, вот она и завопила на весь свет!
   Через несколько минут они были уже около могилы. На шершавом грубом камне неровным почерком, но вполне четко было выведено: «Ян».
   – Ну и почерк! – заметил Гай.
   – Молодец! – радостно сказал Сэм. – Я б не смог этого сделать.
   – А я бы смог, – похвастался Гай.
   – Вот здесь я перескочил через канаву. Видишь мой след? А вот с этого места я услыхал крики. Давайте поглядим, оставляют ли духи свои следы… Смотрите! – вдруг крикнул Ян.
   В грязи, в канаве, все увидели следы взрослого человека. Очевидно, он упал на руки, потому что на земле остались отпечатки пальцев. И вдруг зоркие глаза Гая увидели какой-то блестящий предмет. Он поднял его. Это был револьвер с белой рукояткой.
   – Ну-ка, дайте посмотреть, – сказал Калеб.
   Он обтер оружие, и в глазах его вспыхнул огонь.
   – Это мой револьвер! – закричал он. – У меня украли его вместе с деньгами и другими вещами!
   Калеб оглядел револьвер со всех сторон.
   – Не могу понять… – бормотал он время от времени. – Не могу понять, откуда он здесь…
   Больше ничего интересного они не нашли и двинулись в обратный путь. Калеб всю дорогу был погружен в собственные мысли. В молчании они дошли до хижины бабушки Невилль, расположенной неподалеку от могилы солдата. У дверей Калеб обернулся к мальчикам и сказал:
   – Пожалуй, я зайду сюда. Скажи, Ян, прошлой ночью ты хоть слово обронил там, на белом камне?
   – Нет, ни звука. Только камешек стукнул по валуну.
   – Ну ладно, увидимся в лагере.
   – Доброе утро, Калеб! – приветствовала его старуха. – Заходи, садись… Как поживают Дик и Сарианна?
   – Похоже, они счастливы и процветают, – с горечью ответил Калеб. – Послушай, бабушка, ты слыхала когда-нибудь историю Гарни, который похоронен на дороге?
   – Что тебе вдруг понадобилось вспоминать об этом? Конечно слыхала. И не раз. Вот и прошлой ночью какие-то вопли неслись оттуда. Я до сих пор дрожу.
   – А что ты слышала?
   – Ах, какие-то страшные крики! Мои пес и кошка до смерти перепугались. А старая корова даже плетень перескочила, убегая с дороги.
   – Ты не слыхала, бабушка, что будто на той неделе ограбили кого-то в Дауни?
   – Вот как? – удивленно воскликнула старуха, и глаза ее странно сверкнули. – А кого, не знаешь?
   – Говорят, Джона Ивенса.
   – Сама я его не знаю. Ну, он-то не обеднеет. И ко мне тоже негодяи приходили, когда в округе болтали, что мы продали корову. Всегда пронюхают, где деньги.
   – Это верно. Когда ж тебя ограбили, бабушка?
   – Да разве я говорила, что ограбили? – И она захихикала. – Они только собирались.
   Она рассказала Калебу, как среди ночи к ней ввалились двое: высокий был чернее тучи, а второй – маленький, широкоплечий и очень веселый. Старуха не позабыла и про черные бороды разбойников, и про то, что один был левша и у него недоставало среднего пальца на правой руке.
   – Когда это случилось, бабушка?
   – Да, наверное, года три назад.
   Узнав все, что ему было нужно, Калеб распростился со старухой и пошел к мальчикам. За последние четыре года, думал он, идя по дороге, стали слишком часты грабежи в округе. И каждый раз обкрадывали людей, у которых появлялись деньги. Похоже, что воры имели точные сведения.
   Когда Калеб скрылся в хижине старухи Невилль, Ян сказал приятелям:
   – Вы идите в лагерь. Я скоро приду.
   Мальчику хотелось срисовать отпечатки следов около могилы и постараться выследить этого человека.
   Ян внимательно рассматривал следы. Он заметил, что каблуки были подбиты тремя рядами мелких гвоздей, шляпки торчали вкривь и вкось, а на левом ботинке была дырка. Потом Ян пригляделся к отпечатку рук. В нем было что-то странное. Присмотревшись к нескольким четким следам, Ян понял: на правой руке недоставало среднего пальца.
   Ян шел по следам на дороге, пока они, свернув к югу, не затерялись в траве.
   По пути он нагнал Калеба, который тоже шел в лагерь.
   – Мистер Кларк, – сказал Ян, – я срисовал следы около могилы. Вы знаете, у того человека всего четыре пальца на правой руке.
   – Что?! – воскликнул Калеб. – Ты не ошибся?
   – Пойдемте посмотрим вместе.
   Да, Ян оказался прав.
   – Никому не говори об этом, Ян.
   Старик распрощался с мальчиком и пошел к дому Дика Пога. Тут около двери Калеб увидел те же следы, что и у могилы Гарни. А на веревке сушились измазанные глиной штаны.
   С той ночи старик стал очень уважать Яна. К Гаю, который испугался пойти за камешком, он совсем охладел. Калеб пригласил к себе Яна, чтобы показать ему, какие он мастерил лыжи. На его приглашение явилось все племя.
   С тех пор как Ян познакомился с Калебом, он больше ни разу у него не был.
   Как и в тот день, в ответ на их стук за дверью раздался громкий собачий лай.
   Пока Ян рассматривал лыжи, острые глазки Гая разглядели на койке старика белый револьвер. Вычищенный, смазанный, он был в полном порядке. Калеб не мог нарадоваться своей находке: ведь новое оружие стоило очень дорого и было не по карману старику.
   – Давай, Калеб, постреляем, – сказал Гай. – Вот увидишь, я это делаю лучше других.
   Калеб достал несколько патронов и показал на пенек с белым пятнышком в сорока шагах от дома. Гай сделал три или четыре выстрела, и Ян столько же, но никто не попал в цель.
   – Смотрите, как надо, – сказал Калеб.
   Маленькая рукоятка револьвера, казалось, потонула в загрубевшей руке охотника. Быстро, почти не метясь, он выпустил все шесть зарядов. Один за другим они вошли в белое пятно, а два – в черный кружок, нарисованный в самом центре.
   Мальчики были в восторге.
   – Да, лет двадцать назад я хорошо стрелял, – добродушно проговорил Калеб. – Но это пустяки. Сейчас я вам покажу штуку посложнее!
   Он поставил три патрона на расстоянии двадцати пяти шагов и тремя выстрелами сбил их. Потом сунул револьвер в боковой карман куртки и, не вынимая его, без прицела, метко выстрелил в белое пятно на пеньке, тоже шагах в двадцати пяти. Найдя старую консервную банку, Калеб поставил ее на пальцы правой руки, а револьвер положил на ладонь. Одним рывком он подбросил все это вверх и, прежде чем револьвер упал, подхватил его и прострелил на лету дно жестянки.
   Мальчики просто онемели от удивления и восторга. А Калеб вошел в хижину, чтобы вытереть револьвер.
   – Теперь я точно знаю, что это не он стрелял в отца, – шепнул Сэм Яну, – он бы непременно убил его.
   Калеб случайно услышал слова Сэма и, выйдя на крыльцо, спокойно и ласково улыбнулся. С тех пор он стал разговаривать с Сэмом.
   В хижине Калеба воцарилось мирное, добродушное настроение, и Ян наконец высказал вслух то, о чем давно мечтал:
   – Мистер Кларк, пойдемте вместе с нами охотиться на енотов. Мы знаем, где они кормятся у реки. Там их много.
   Если бы Ян попросил его с месяц назад, то в ответ услышал бы: «Не знаю. Времени нет», но теперь, после той ночи, когда Ян бесстрашно отправился на могилу Гарни, Калеб был целиком на стороне мальчика.
   – Ладно, – сказал старик, – только в прохладный вечерок. Тогда пес будет лучше идти по следу.

XXI. Гай торжествует

   С того дня как мальчики впервые заметили сурка на поле Бернса, они охотились за ним каждое утро. Это вошло у них в привычку, как еда и мытье рук. Обычно первым видел сурка Гай. Следовали три безобидных выстрела, сурок прятался в нору, и на этом охота кончалась.
   Однажды утром мальчики решили разойтись. Сэм подошел к полю с одной стороны, Ян и Гай – с другой. Сначала казалось, что зверя нигде нет. Но вдруг Гай шепнул:
   – Вижу!
   В густой траве, шагах в шестидесяти от мальчиков, Гай разглядел пятнышко серого меха:
   – Это он!
   Ян ничего не видел, а Сэм, хотя и заметил что-то, сомневался. В следующую минуту сурок (это действительно был он) встал на задние лапки. Тут уж все увидели его светло-коричневую спинку.
   – Ну и Ветка! – воскликнул Ян. – Тебя бы назвать Ястребиным Глазом!
   – Очень хорошо! – обрадовался Гай. – Зови меня так, ну пожалуйста! Очень тебя прошу! – добавил он умоляюще.
   – Я думаю, Дятел, он заслужил это имя, – сказал Ян. – Он молодец и ведет себя как настоящий индеец.
   – Мы созовем совет и тогда решим, – хладнокровно заявил Дятел. – Теперь за дело!
   – Послушай, Ветка, не можешь ли ты обойти поле с другой стороны и пробраться между сурком и его норкой? – спросил Великий Вождь.
   – Вот увидишь, я могу. И ставлю доллар, что…
   – Послушай, – вмешался Ян, – у индейцев нет денег.
   – Ну ладно, ставлю свой скальп – вот этот черный скальп – против скальпа Сэма, что я первый убью сурка!
   – Ну позволь мне убить его первым, а ты это сделаешь вторым, – насмешливо протянул Сэм.
   – Боишься за свой скальп?
   – Ты у меня получишь! – пригрозил Сэм.
   У каждого был пучок конских волос, который они называли «своим» скальпом и привязывали к макушке веревочкой.
   – Бросьте ссориться, Великие Вожди, – сказал Бобр. – Давайте договоримся так: если Дятел убьет сурка, он берет скальп Ветки. Если Ветка добудет зверя, ему достанется скальп Дятла. И вдобавок победитель получит большое орлиное перо.
   Сэм и Ян с нетерпением ждали в лесу, пока Ветка рыскал по полю. В этот день сурок казался особенно дерзким. Он далеко уходил от своей норки и временами совсем терялся из виду. Мальчики уже видели, как Гай подобрался к норе, а сурок этого не заметил. Обычно враги появлялись с другой стороны.
   Гай, плотно прижавшись к земле, полз по клеверу. Шагов через тридцать он очутился как раз между сурком и его норкой. Зверек по-прежнему лакомился травой и посматривал иногда в другую сторону. Мальчики следили за ним из лесу с напряженным вниманием. А Гай сурка не видел. Мальчики всячески старались жестами показать ему, где сидит сурок. Наконец Гай понял: пора стрелять. Он осторожно приподнялся. Увидав его, сурок метнулся к норе, прямо навстречу Гаю. Гай впопыхах выстрелил, но мимо. И тут сурок, прыгнув на Гая, до смерти напугал его. Гай попятился, не зная толком, в какую сторону ему бежать. Сурок хотел проскочить мимо мальчика, Гай в ужасе кинулся в сторону и, споткнувшись, всем телом упал на сурка, оглушив его на какое-то мгновение. Вскочив на ноги, Гай хотел пуститься наутек и тут заметил, что зверек еле дышит. Гай собрал все свое мужество и стукнул сурка по носу.
   Радостные крики, донесшиеся из лесу, возвестили Гаю о его победе. Когда мальчики подбежали к нему, он стоял в картинной позе: в одной руке высоко держал лук, а в другой – за хвост пушистого зверя.
   – Учитесь у меня, как надо стрелять сурков! Смотрите, какой огромный! Наверняка весит пятьдесят фунтов. (Сурок потянул бы на самом деле не больше десяти.)
   – Ура! Да здравствует Третий Вождь Ветка!
   Теперь уж Гаю нельзя было пожаловаться, что друзья не оценили его победы.
   – Хорошо бы найти где-нибудь других сурков. Я-то знаю, как их надо ловить.
   – За это, Ветка, ты получишь «гран ку».
   – Да, и ты еще обещал звать меня Ястребиный Глаз, – напомнил Гай.
   – Ну, сначала мы созовем Великий совет и обсудим это, – важно сказал Великий Вождь Дятел.
   – Давайте устроим совет в полдень. Ладно?
   – Хорошо.
   – Нет, около четырех!
   – Да в любое время.
   – Вы дадите мне имя Ястребиный Глаз и еще большое орлиное перо за то, что я поймал сурка, да? И все это в четыре часа.
   – Можно. Только почему тебе обязательно хочется в четыре?
   Гай сделал вид, что не расслышал вопроса, и после обеда куда-то исчез.
   – Наверное, опять не хочет мыть посуду, – решил Дятел.
   – Да нет, – сказал Второй Вождь. – По-моему, он побежал за своими родными, чтобы те увидели, как его награждают.
   – Может быть, – согласился Дятел. – Давай тогда устроим такое торжество, будто это особый день в истории! Уж я постараюсь.
   – Ладно, – сказал Ян. – Ты позови своих. А я уговорю Калеба.
   – Боюсь, что моих родных еще нельзя свести с Калебом, – ответил Сэм.
   Было решено, что Сэм пойдет за своей матерью, а Ян тем временем приготовит большое орлиное перо и сдерет шкуру с сурка.
   Сурок попался крупный; конечно, не с медведя, но Ян все-таки завидовал, что это Гай убил зверька. Оставался еще час времени, и Ян постарался устроить настоящее индейское торжество. Он обрезал когти сурка и нанизал их на шнурок вперемежку с дюймовыми палочками бузины, из которых выдолбил сердцевину. Коготки были неровные – одни длинные, другие короче, – но в целом вышло совсем настоящее индейское ожерелье.
   Гай мчался домой, словно на крыльях. Когда он бежал по саду, отец окликнул его, собираясь, наверное, загрузить работой, но Гай стрелой влетел в комнату.
   – Мама! – крикнул он с порога. – Ты должна меня видеть! Приходи к нам в лагерь к четырем часам. Меня сделают Главным Вождем! Я убил того старого сурка, который чуть не искалечил папу! Ребята ничего не могли сделать без меня. Они тысячу… нет, наверное, миллион раз пробовали поймать сурка. Совсем уж измучились, и тогда я его выследил. Эти мальчишки совсем ничего не видят. Они вообще и в лагере без меня обойтись не могут! Я их учил, как надо охотиться на оленя, потом я их учил и… и… в общем, очень многому. Поэтому они теперь сделают меня Главным Вождем и назовут Ястребиный Глаз! Сегодня в четыре часа состоится совет. Приходи и ты, мама!
   Отец Гая, который вошел в этот момент в комнату, велел сыну немедленно приняться за прополку картофеля, но миссис Бернс удалось уговорить мужа отпустить мальчика.
   Два часа потребовалось миссис Бернс, чтобы привести в приличный вид своих четырех загорелых дочек. Наконец все они отправились в путь: миссис Бернс одной рукой держала малыша, в другой у нее был кувшин с вареньем. Гай бежал впереди и показывал дорогу. Следом за матерью, держась за руки, вышагивали сестрички.
   У мальчиков все было готово к большому празднику.
   В одном углу на ковре из телячьей шкуры восседал совет. Гай еле уместился на шкуре убитого им сурка. Слева от победителя сидел Сэм, а справа – с барабаном – Ян. Посреди типи пылал костер; один край полотнища подняли, и часть гостей разместилась в палатке.
   Великий Вождь Дятел зажег трубку мира, затянулся, выпустил четыре клуба дыма во все стороны и передал ее Второму и Третьему Вождям, которые проделали то же самое.
   Маленький Бобр три раза ударил в барабан, требуя внимания, и Великий Вождь начал свою речь:
   – Старшие Вожди, Младшие Вожди, Храбрецы, Воины, Женщины и Дети сэнгерских индейцев! Когда наше племя воевало с этими… как их… с другими индейцами племени Березовая Кора, мы взяли в плен одного воина и подвергли многим пыткам. Но он проявил такое мужество и смелость, что мы приняли его в свое племя…
   Тут Ян громко крикнул:
   – Хау! Хау! Хау!
   – Мы устроили в его честь солнечный танец, но он не загорел, потому что был слишком молод. Поэтому мы назвали его Ветка. С того времени своими заслугами он добился звания Третьего Боевого Вождя.
   – Хау! Хау! Хау!
   – На днях все племя вышло охотиться на старого сурка и потерпело неудачу. Тогда Боевой Вождь Ветка вышел один на свой страх и риск и ударом прикончил старого зверя! Такие подвиги живут в веках! Хотя он и самый младший воин племени, но видит лучше всех и выслеживает зверя быстрее других! Он может видеть, что делается за углом и даже сквозь дерево. Только ночью у него не всегда так получается. Этот человек больше не будет называться Веткой. Совет решил дать ему имя Ястребиный Глаз!
   – Хау! Хау! Хау!
   Тут Маленький Бобр передал Великому Вождю дощечку, на которой большими буквами было написано «Ветка».
   – Вот его имя, которое носил он, прежде чем стал великим и знаменитым. Теперь оно будет навсегда забыто. – Сэм бросил в огонь дощечку и сказал: – Ну, посмотрим, молод-зелен ли ты, чтобы сжечь свое прошлое.
   Потом Маленький Бобр передал Дятлу красивое орлиное перо, украшенное хохолком, с изображением человека с головой ястреба и стрелой перед глазами.
   – Вот орлиное перо, которым мы награждаем его за славные подвиги и которое говорит о его новом имени!
   Под громкие крики «Хау! Хау!» и барабанный грохот перо торжественно воткнули Гаю в волосы, а на шею надели ожерелье из когтей сурка.
   – Тот, кто посмеет назвать его Веткой, получит хорошего пинка от Ястребиного Глаза.
   Снова все кричали «Хау! Хау!». Гай изо всех сил старался казаться важным и не улыбался, но у него это никак не получалось: рот его то и дело растягивался до самых ушей. А у миссис Бернс от радости даже слезы на глазах выступили.
   Все думали, что торжество кончилось, но тут поднялся Ян и начал свою речь:
   – Вожди, Женщины и Дети сэнгерских индейцев! Наш Великий Вождь Дятел забыл кое о чем. Когда мы шли охотиться на сурка, я был свидетелем спора, который произошел между двумя вождями. По обычаю нашего племени, они поставили свои скальпы про заклад тому, кто убьет сурка. Спорили Великий Вождь Дятел и Ястребиный Глаз. Ястребиный Глаз, сними скальп у Дятла.
   Сэм позабыл об этом споре, но теперь он послушно нагнул голову. Гай разрезал веревку и, сняв скальп, издал торжествующий вопль.

XXII. Охота на енота

   Ян не забыл, что Калеб обещал пойти с ними на охоту. Мальчики с нетерпением ждали этого события. Через два дня, на заходе солнца, они пошли к Калебу напомнить о его обещании.
   Был душный вечер, но Яну казалось, что погода стоит подходящая для охоты. Калеб, конечно, очень удивился, услышав о прохладном вечере.
   – Садитесь, садитесь, ребята, – добродушно говорил он, видя, что они совсем уже собрались на охоту. – Спешить нечего. Еноты вылезают из нор часа через три или четыре после захода солнца.
   Старик сидел, покуривая свою трубку; Сэм тщетно пытался завязать знакомство с его псом Турком; Ян рассматривал крылья птиц, развешанных по стенам, а Гай хвастался своими подвигами во время охоты на оленя и сурка и строил планы, как он славно будет побеждать каждого встречного енота.
   Заверив всех, что до места добираться не меньше часа, Ян уговорил выйти из дому в девять часов. Калеб захватил маленький топор. Кликнув собаку, они вышли на большую дорогу и через полчаса достигли речки.
   – Вперед, Турок! Ищи! Ищи!
   Все уселись на меже и смотрели, что будет делать пес. У него были свои причуды: он охотился за кем ему вздумается и когда вздумается. Калеб мог привести его на место, где водятся еноты, но заставить охотиться на них, пока псу не взбредет в голову самому приняться за дело, не мог.
   Старик велел мальчикам молчать, и все сидели не шевелясь, ожидая, когда собака подаст голос. Турок умчался в поиск. Его прыжки гулко разносились вокруг, а сам он пыхтел как паровоз, убегая все дальше и дальше, пока совсем не затих.
   Две минуты показались часом. Вдруг с другого конца поля донесся слабый визг, а вслед за тем Турок залился громким лаем.
   Сердце у Яна дрогнуло.
   – Дичь поднял! – тихо сказал Сэм.
   – Это я первый услышал! – пискнул Гай.
   Ян хотел было кинуться на лай – он часто читал, что охотники скачут на лошадях следом за собаками, – но Калеб остановил его:
   – Погоди, время терпит. Я не знаю, что он там нашел.
   Долго и терпеливо ждали они, но лай не повторился. Потом совсем рядом раздался шорох, и у ног хозяина лег Турок.
   – Вперед, Турок, ищи его! – сказал Калеб.
   Собака не поднималась.
   – Вперед! – повторил Калеб и стегнул его веткой.
   Собака отошла от старика и снова улеглась, тяжело дыша.
   – Что случилось, мистер Кларк? – спросил Ян.
   – Точно не знаю. Может, просто напоролся на сучок. Охоты сегодня не будет. Пришли слишком рано, жарко для собаки.
   – Может быть, перейти реку? Там лес Бойля, – предложил Сэм. – Вдруг нам повезет?
   – Как это вы определяете дичь по собачьему лаю? – спросил Ян у старика.
   – И ты сможешь, если знаешь местность, зверей и Турка. Конечно, собаки друг на друга не похожи. Но если повадки собаки тебе известны, она научит тебя многому.
   Брода искать не пришлось: река почти пересохла. Продираясь сквозь кустарник, они вышли в поле, пересекли его и снова углубились в густой лес. Турок ушел вперед. Он бежал вдоль реки и, добравшись до озерка, выкупался. В лесу Турок нагнал хозяина и мальчиков. Был он весь мокрый, но купание взбодрило его.
   – Ступай вперед, Турок.
   Но и на этот раз их ждала неудача. Поднялась луна, осветив округу.
   Охотники перешли ручей около хижины бабушки Невилль и двинулись по тропинке вдоль ручья, как вдруг Турок замер на месте, принюхался, вернулся назад и с громким лаем бросился к воде.
   – Что это, мистер Калеб? – спросил Сэм.
   – Не знаю, – коротко бросил Калеб.
   – Может, лиса? – сказал Ян.
   Где-то у изгороди шагах в ста Турок снова залился лаем, видно, напал на след.
   – Наверное, енот, – сказал Калеб, прислушиваясь к лаю, – а может, и домашняя кошка. Только они и забираются на дерево ночью.
   Идти было легко: луна освещала тропинку и Турок лаял не переставая. Он вел охотников по болотцу к реке.
   – Енот, – решительно сказал Калеб, – кошки не прячутся в воде.
   Лай вдруг сменился рычанием и визгом.
   – Так и есть: при виде енота он всегда ведет себя так!
   Калеб повел мальчиков прямо к месту. Турок лаял и прыгал возле большой липы.
   – Енот всегда выбирает самое ветвистое дерево, – заметил Калеб. – Ну, кто из вас лучше всех лазает?
   – Ян! – подсказал Сэм.
   – Полезешь, Ян?
   – Попробую.
   – Давайте разожжем костер – может, увидим, где енот сидит, – предложил Дятел.
   – Сурка бы я вмиг достал, – сказал Ястребиный Глаз.
   Но никто не отозвался.
   Сэм и Ян набрали хворосту, и через минуту дрожащий красный огонь осветил деревья. Они осмотрели большую липу, но ничего не увидали. Калеб поднес горящую головешку и заметил на стволе кусочки свежей глины. Вернувшись к реке, они нашли четкие следы; сомнений теперь не было – на липе сидел крупный енот.
   – Думаю, он засел в дупле. На липе их всегда полно.
   Ян оглядывал толстый ствол, раздумывая, как ему ловчее взобраться. Калеб заметил, что мальчик мешкает, и спросил его:
   – Не знаешь, как начать? Смотри…
   Он в минуту срубил тоненькое ветвистое деревце, росшее рядом, и прислонил его к первому сучку липы. По этому «мостику» Ян легко взобрался наверх. К спине он привязал толстую палку.
   Очутившись среди ветвей, Ян на секунду растерялся: листва поглотила его, но свет факелов снизу хорошо освещал дерево.
   Сначала Ян никак не мог найти ни дупла, ни енота, но после долгих поисков он заметил в развилке, почти на самой верхушке, большой пушистый комок. Два блестящих глаза заставили Яна вздрогнуть. Мальчик крикнул:
   – Он здесь! Вот он!
   Ян поднялся повыше и хотел схватить зверька, но тот сжался и прыгнул на ветку пониже.
   Ян спустился за ним. Стоявшим внизу ничего не было видно, но по доносившемуся ворчанию они догадались, что там происходит борьба.
   Енот спускался с одного сучка на другой, пока не добрался до молодого деревца, прислоненного к липе.
   Турок, завидев зверька, поднял лай, и Калеб, выхватив револьвер, выстрелил. Енот упал замертво. Турок с рычанием прыгнул на него, но старый охотник удержал пса. Потом Калеб гордо и с любовью вытер свое оружие, словно удача целиком зависела только от него.
   Ян быстро спустился на землю. Он погладил зверька, любуясь его шерсткой. В мальчике боролись два чувства – жалость к убитому зверьку и торжество, что это он выследил его.
   Все признали, что это был его енот. Сэм, поддев зверька ногой, поднял его и определил:
   – Тридцать фунтов.
   Гай сморщил нос:
   – В нем нет и половины веса моего сурка! Кроме того, вы бы никогда не поймали енота, если б я не вспомнил про топор.
   Ян думал, что енот весит фунтов тридцать пять, Калеб – двадцать пять. Позже они выяснили, что зверек едва потянул на восемнадцать фунтов.
   Пока они обсуждали свою удачу, Турок поднял громкий лай, которым он обычно возвещал о появлении незнакомого человека. «Человеческий голос», как это называл Калеб.
   Все оглянулись и увидели Уильяма Рафтена. Он заметил огонь в своем лесу и, боясь пожара в сухую погоду, оделся и поспешно пришел.
   – Здравствуй, отец! Почему ты не спишь?
   Рафтен не ответил сыну и с насмешкой повернулся к Калебу:
   – Может, еще раз выстрелишь в меня? Получится наверняка. Я ведь без оружия.
   – Послушай, отец, – перебил его Сэм, не дав Калебу вступить в разговор. – Все это неправда! Я знаю, и ты должен знать: все, что говорят про Калеба, будто он стрелял в тебя, – вранье. Если б уж он стрелял, то тебя бы в живых не было. Я видел, как он стреляет.
   – Не ты ли клялся, что у тебя нет оружия? – спросил Рафтен, указывая на револьвер. – Я видел его у тебя в руках десять лет назад. Не боюсь я тебя и твоего револьвера, – сказал Рафтен, заметив, что Калеб схватился за рукоятку. – И слушай: чтоб больше ноги твоей не было в моих лесах и пса твоего, который загрызает моих овец! Вон и костер развел, когда такая сушь стоит!
   – Слушай, Рафтен! – громко сказал Калеб и выхватил револьвер. Выстрел последовал бы мгновенно, если б Ян не повис на руке Калеба, а Сэм не встал между ними и отцом. Гай предусмотрительно спрятался за дерево.
   – Прочь с дороги, мальчишки! – крикнул Калеб.
   – Видишь, он опять меня застал безоружным, – с издевкой сказал Рафтен. – Уйдите, ребята, я сейчас с ним расправлюсь.
   – Послушай, отец, – снова начал Сэм. – Ты не прав! Калеб не стрелял в тебя тогда. А этот костер мы развели с Яном, и мы его сейчас погасим. Ты нападаешь на Калеба, как бабушка Невилль, которая забрала всю твою провизию. Стыдись, отец! Это нечестно, так не поступают мужчины! Если у тебя нет доказательств, то молчи.
   Рафтен опешил от такого бурного натиска, да к тому же увидел, что все против него. Он сам часто смеялся над гневом бабушки Невилль, которой ничего дурного не сделал. Ему никогда и в голову не приходило, что иной раз сам поступает так же. Гнев его остыл. «Ну и разошелся мальчишка! – подумал он о сыне. – Говорит как адвокат, а силы-то как у боксера. Может, сделать из него адвоката, а не зубного врача?…»
   Буря миновала. Калеб был вспыльчив, но быстро отходил. А Рафтен, потерпев неудачу, поспешил уйти.
   – Костер как следует загасите! – проворчал он. – И спать давно пора.
   Мальчики потушили огонь и молча двинулись к лагерю. Сэм и Ян несли на палке тушку енота. Калеб проводил их до палатки и пошел к себе. В ту ночь мальчики спали крепким сном.

XXIII. Лесной дух и ночной разбойник

   На следующий день, занимаясь выделкой шкуры енота, Ян и Сэм обсуждали ночное происшествие. Они решили, что правильнее будет не заговаривать с Калебом об этом. Гая предупредили, чтобы он молчал.
   Обследуя, как обычно, «книгу посетителей», Ян снова обнаружил отпечаток, похожий на след копыта, а около реки – следы очень большой птицы, похожие на лапы индюка.
   Ян позвал Калеба, чтобы тот взглянул на следы.
   – Это, наверное, синяя цапля прилетела, – сказал он о следах птицы, – а вот копыто чье, ума не приложу. Очень похоже на след большого оленя. Но здесь они давно перевелись. Найдутся, только миль за десять отсюда. Один след еще ни о чем не говорит.
   – Нет, я нашел много, только разобраться в них трудно.
   Вечером, возвращаясь после набега на бледнолицых, Ян услыхал со стороны пруда резкий, пронзительный крик. Он приближался, разрастаясь в устрашающий рев. Звук несся откуда-то сверху, и Ян заметил, что над ним медленно пролетела большая птица.
   На следующий день Ян был за повара. С восходом солнца он отправился за водой, как вдруг увидел, что с запруды поднялась огромная синяя цапля и, тяжело взмахивая крыльями, исчезла за деревьями.
   С восхищением мальчик следил за полетом птицы. Придя на место, откуда она снялась, Ян нашел там множество таких следов, которые он уже раньше зарисовал к себе в тетрадь. Это была та же птица, что кричала прошлой ночью.
   Как-то Дятел вышел из типи. Неожиданно ухо его уловило необычный звук. Кто-то не переставая скулил все громче и громче. Вой не кончался, и Сэм позвал товарищей.
   – Это, наверное, синяя цапля, – шепнул Ян.
   Но звук все усиливался и перешел в громкое мяуканье. Вдруг Маленький Бобр вспомнил, что слышал этот звук у себя в Гленьяне!
   – Это рысь, – уверенно сказал он.
   На следующий день Калеб подтвердил слова мальчика. Через несколько дней стало известно, что ночью у Рафтенов пропал еще один ягненок.
   Утром Ян снял барабан и увидел, что кожа на нем стала мягкой и влажной.
   – Ого, будет дождь! – возвестил он.
   Калеб посмотрел на него с удивлением:
   – Смотрю, ты стал настоящим индейцем. Они всегда говорят, что будет дождь, если барабан нужно подсушить у огня, прежде чем играть.
   После полудня сгустились тучи, а на закате начался дождь. Калеб остался ужинать. Припустил настоящий ливень, и казалось, ему не будет конца. Калеб вышел из типи и вырыл вокруг нее канаву с отводным желобком, через который уходила вода.
   После ужина все сидели у костра. Поднялся ветер, и капли дождя полетели в дымовое отверстие. Яну пришлось выйти. Сквозь шум дождя он опять услышал знакомый вой. Мальчик вернулся с большой охапкой хвороста, и в типи ярко запылал огонь. Ветер налетал порывами, и брезент неприятно хлопал по шестам.
   – Где ваша якорная веревка? – спросил Калеб.
   Сэм протянул ему свободный конец веревки, другим же концом она была крепко привязана к шестам наверху. Все время стояла сухая погода, и веревка была ни к чему. Калеб обмотал ее вокруг толстой палки, а палку вбил в землю. Потом вышел наружу и вбил поглубже все колышки. Теперь племени не страшны были никакие бури.
   Старый охотник не любил возвращаться к себе в пустую хижину. Дик и Сарианна не заботились о нем, жил он впроголодь, и мальчики без труда уговорили Калеба остаться ночевать.
   Дым клубами ходил вверху. Вскоре в типи стало очень душно.
   – Подыми брезент с подветренной стороны, Ян, – сказал Калеб.
   Но тут ветер с дождем, ворвавшись в типи, поднял вихрь из дыма и золы.
   – Вам надо иметь особую подкладку, – сказал Калеб. – Дайте мне тот кусок, я сделаю.
   Калеб с большой осторожностью привязал подкладку к трем шестам так, что дымовое отверстие находилось теперь над ней и ветер не дул в спину мальчикам, а проносился у них над головой. В типи стало легче дышать, а капельки дождя, которые залетали в отверстие, падали на подкладку.
   – На этих подкладках индейцы обычно делают рисунки, вспоминая свои приключения и подвиги. Тотемы они рисуют снаружи, а победы – на подкладке.
   – Тебе есть работа, Маленький Бобр, – сказал Сэм. – Нарисуй наши тотемы на типи.
   – Знаете что? – сказал вдруг Ян. – Давайте примем в наше племя мистера Кларка. Вы будете нашим Чародеем.
   Калеб довольно усмехнулся, по-видимому соглашаясь.
   – Теперь я нарисую четыре тотема, – сказал Ян.
   Он набрал желтой глины, и голубой, которая, высохнув, становилась белой, и другой – желтой, которая после обжигания становилась красной, и еще угля. Фон, на котором он собирался рисовать, Ян вымазал растопленным жиром енота и сосновой смолой. В общем, все было сделано так, как у индейцев.
   Он, конечно, мог достать ярких масляных красок у бледнолицых, но это было бы нечестно.
   – Послушайте, Калеб, – начал как-то Гай, – расскажите нам что-нибудь об индейцах. Про их храбрость, например. Я больше всего люблю на свете храбрость! Помню, как старый сурок выскочил на меня… Кое-кто испугался бы на моем месте, и…
   – Цыц! – крикнул Сэм.
   Калеб молча курил. Дождь все хлестал по брезенту. Покрышка колыхалась от ветра. Воцарилось молчание. И вдруг по лесу разнесся громкий, устрашающий вопль. Мальчики вздрогнули. Будь они одни в лесу, перепугались бы насмерть.
   – Вот он! – шепнул Сэм. – Это банши.
   Калеб испытующе оглядел ребят.
   – Что это? – спросил Ян. – Такой звук мы уже слышали много раз.
   Калеб молча покачал головой и посмотрел на собаку, лежавшую у огня. Турок молча поднял морду, обернулся, посмотрел на хозяина большими печальными глазами и снова опустил морду на лапы.
   – Турок и ухом не ведет.
   – Собаки не слышат банши, – возразил Сэм. – И духов не видят. Так бабушка Невилль говорит.
   Спокойствие собаки еще больше напугало мальчишек.
   – Ястребиный Глаз, – сказал Дятел, – ты самый храбрый. Выйди и выстрели в банши. Я дам тебе свою стрелу против колдунов. Если ты его подстрелишь, мы присудим тебе «гран ку». Ты же сам говорил, что больше всего любишь храбрых.
   – Пустые болтуны! – ответил Гай. – Я с вами и говорить не буду! Калеб, расскажите нам что-нибудь про индейцев, – добавил он.
   – Индейцы любят храбрость, – подмигнув, ответил Калеб.
   Ян и Сэм засмеялись, правда негромко, потому что боялись, как бы их не призвали показать свое мужество.
   – Я, пожалуй, лягу спать, – сказал Гай.
   Ян скоро последовал его примеру, а Сэм остался сидеть с Калебом. Оба молчали, пока храп Гая и мерное дыхание Яна не возвестили, что мальчики крепко спят.
   Сэм уже давно намеревался поговорить с Калебом, и тут ему представился удобный случай.
   – Послушайте, мистер Калеб, – начал он быстро, – я не собираюсь защищать отца, но я знаю его так же хорошо, как и он меня. Это прямой и честный человек. Можете мне поверить! Он часто кому-нибудь помогает исподтишка, чтоб никто не заметил. И об этом никто не говорит. А если уж он с кем-то поссорится, то кричат на весь свет! Я знаю, он плохо думает о вас и вы о нем. Так надо разобраться толком!
   Сэм был умный мальчик, и теперь он говорил очень убедительно, совсем как взрослый.
   Калеб что-то проворчал и продолжал курить.
   – Расскажите мне, что вышло между вами, и мы с мамой уладим все, повлияем на отца.
   Хорошо, что Сэм вспомнил о своей матери. Калеб знал миссис Рафтен еще молоденькой девушкой. Она всегда верила в Калеба и даже после ссоры не скрывала своего доброго отношения к нему.
   – Да нечего особенно и рассказывать, – горько ответил Калеб. – Он надул меня при обмене лошадьми, потом очень торопил с уплатой долга. Пришлось мне продать овес по шестьдесят центов, а он скупил все и через полчаса продал мой овес по семьдесят пять! Мы крупно поспорили, и, кажется, я сказал, что отомщу ему. В тот день рано утром я ушел из Дауни. Рафтен положил себе в карман триста долларов. У меня же не осталось ни цента. Деньги он взял с собой: банк уже был закрыт. По дороге домой в него стреляли. Наутро в том месте нашли мой кисет и несколько адресованных мне писем. Я думаю, что их подбросили туда, чтобы на меня пало подозрение. Только они перестарались! Так все люди говорят. Потом твой отец натравил на меня Дика Пога, и я потерял ферму. Вот и все.
   Сэм помолчал минуту и мрачно сказал:
   – Все это верно, и про овес, и про долг, – таков уж отец. Но то, что вы думаете про Дика, – это неправда. Отец никогда не пойдет на подлость.
   – Ты так думаешь? Что ж, это твой отец.
   Сэм не ответил и положил ладонь на голову Турка. Тот тихонько заворчал.
   – Все против меня, против моей собаки, – продолжал Калеб. – Пог болтает, что пес таскает овец, и все верят. Никогда я не слыхал, чтобы собака таскала овец! И овцы пропадают почти каждую ночь, даже когда Турок сидит со мной в хижине.
   – Так чья ж собака это делает?
   – Не знаю, собака ли. Говорят, каждый раз там оставалось пол-овцы. Жаль, что я сам ни разу не видел, а то сказал бы, кто ходит за овцами. По-моему, это рысь.
   Снова голоса в типи смолкли. Вдруг по лесу пронесся все тот же вой, от которого у мальчиков волосы становились дыбом. Но Турок и на этот раз даже ухом не повел.
   Калеб и Сэм раздули костер поярче и легли спать.
   Дождь шел непрерывно, и ветер то и дело налетал на палатку. Утром Калеб поднялся первым и приготовил к завтраку «пирог прерий» из свинины, картошки, хлеба и маленькой луковки. Все наслаждались королевской едой, позабыв про ночные страхи. Дождь перестал, но ветер не унимался. По небу бежали темные тучи. Ян вышел посмотреть на следы, но ничего не нашел.
   День провели в лагере, делая стрелы и раскрашивая типи.
   Калеб снова согласился ночевать у индейцев. В ту ночь крик банши слышался всего один раз. Но спустя полчаса раздался тоненький писк; мальчики едва уловили его, а Турок вскочил и, пробравшись под дверью, бросился с громким лаем в лес.
   – Дичь учуял, – сказал охотник, а когда лай сменился визгом, добавил: – Вот теперь на дерево загнал.
   – Вдруг он банши загнал? – встрепенулся Ян и выскочил в темень.
   За ним вышли и остальные. Они увидели, что Турок, яростно лая, бросается на большой сук. Но в темноте им никого не удалось разглядеть на дереве.
   Не переставая удивляться, что собаку тревожит какой-то писк, в то время как воплей она не слышит, все вернулись в типи.
   На следующее утро Ян нашел следы обыкновенной кошки: очевидно, ее-то и загнал Турок на дерево.
   Когда Ян нагнулся, чтобы получше разглядеть следы, он услышал сквозь ветер знакомый зловещий скрип. Взглянув наверх, Ян увидел, как от сильного ветра сталкиваются и трутся друг о друга две большие ветки. Это и был тот «банши», которого боялись все, кроме Турка.
   Один только Гай не поверил и по-прежнему считал, что по ночам рычали медведи.
   Как-то поздним вечером он разбудил обоих вождей:
   – Ян! Сэм! Вставайте! Тот медведь снова здесь! А вы все не верили!
   Снаружи послышалось громкое чавканье, прерываемое по временам рычанием или храпом.
   – Правда, там кто-то есть, Сэм, – шепнул Ян. – Турка бы сюда и Калеба!
   Мальчики слегка приоткрыли дверь и выглянули наружу. При тусклом свете звезд они различили большого черного зверя, который подбирал остатки пищи и выгребал консервные банки из ямы. Сомнений не было – это медведь.
   – Что ж делать?
   – Стрелять не вздумайте! Это только озлобит его. Гай, раздуй огонь посильнее, – приказал Бобр.
   – Почему у нас ружья нет? – стуча зубами, прошептал Гай.
   – Тише ты! Послушай, Сэм, Ветка… то есть как его… Ястребиный Глаз сейчас раздует костер, а мы в случае чего будем стрелять тупыми стрелами.
   Мальчики вытащили луки. Гай, дрожа от страха, уговаривал их не стрелять.
   – Зачем его дразнить? – уверял он. – Наверное, это очень свирепый зверь.
   Костер у Гая не желал разгораться, а тем временем медведь подбирался все ближе. Он поднял морду, и мальчики увидали его большие уши.
   – Не стрелять, пока он не подойдет, – шепнул Сэм.
   Услыхав это, Гай оставил костер и мигом взобрался на перекладину между шестами, на которой обычно подвешивали котелок. Увидав, что мальчики натянули луки, он разразился слезами:
   – Не надо, он съест нас всех!
   Медведь приближался, и мальчики пустили стрелы. Зверь бросился прочь с громким визгом, который уже не оставил никаких сомнений, что это свинья с фермы Бернсов. Видно, Гай снова забыл закрыть калитку и она пришла по его следам.
   Гай слез на землю и присоединился к общему веселью.
   – Я ж говорил вам: не стреляйте. Мне сразу показалось, что это старый боров!
   – Поэтому ты и забрался наверх? – насмешливо спросил Сэм.
   Утром выяснилась еще одна тайна: след, который Ян принимал за олений, был всего-навсего отпечатком свиного копыта.

XXIV. Ястребиный Глаз снова требует награды

   Однажды после завтрака, когда Ян чистил ножи, вонзая их в землю, он сказал:
   – В давнее время воины иногда расходились в поисках приключений, а потом встречались в условленном месте и рассказывали о своих подвигах. Давайте и мы сегодня пойдем поодиночке.
   – Тащим соломинки, – коротко сказал Дятел.
   – Только держать их буду я! – поспешно заявил Гай. – А то мне опять выпадет идти домой по вашей милости.
   – Пожалуйста, – сказал Ян. – Возьми три соломины – длинную для Дятла, среднюю – для меня, а короткую – тебе. Бросаем первый и последний раз. И чтобы никаких споров!
   Соломинки полетели вниз, и Старшие Вожди торжествующе завопили: соломинка Гая указывала в сторону его дома.
   – Ничего подобного! – возмутился Гай. – Я иду в противоположную сторону.
   – Мы идем до тех пор, пока не встретим что-нибудь интересное. Вернуться назад мы должны, когда луч достигнет этого шеста, – сказал Ян.
   Солнечный луч, проникавший в дымовое отверстие, служил им «индейскими» часами. В распоряжении ребят было около четырех часов.
   Из долгого похода Сэм и Ян вернулись почти одновременно; вскоре пришел и Гай.
   – Послушайте, ребята! – еще издали восторженно крикнул он. – Что со мной было! Дайте я первый расскажу!
   – Молчи! – отрезал Дятел. – Ты пришел последний!
   – Как хотите! Все равно я получу высшую награду! – не удержался Гай.
   – Начинай, Вождь, Сидящий на Ветке.
   И Сэм принялся рассказывать:
   – Я пошел прямо туда, куда указывала моя соломинка. Назад я не хожу: это недостойно вождя и воина. – И Сэм печально взглянул на Гая своими раскосыми глазами. – Шел я, шел и дошел до пересохшей речки. Но это меня не остановило. Ничто не могло меня остановить! Перешел я реку и добрался до осиного гнезда. Но я не стал трогать мирных букашек и двинулся дальше. Вдруг сверху послышалось тихое рычание. Взглянул туда, но ничего не заметил. Рычание стало громче, и тут я увидел голодного бурундука, который собирался на меня прыгнуть. Когда я вытащил стрелу с костяным наконечником, этот зверь заговорил человеческим голосом: «Твое имя Дятел?» Тут я испугался до смерти и солгал впервые в жизни. Я сказал ему: «Нет, меня зовут Ястребиный Глаз». О, вы бы посмотрели на него! Он просто побледнел! Каждая полоска на его спине поблекла, когда он услышал это имя. Он бросился к бревну и юркнул внутрь. Я кинулся к другому концу, он – снова к этому. Так мы бегали до тех пор, пока я не протоптал вокруг бревна настоящую дорогу, а у бурундука вместо хвоста висели только жалкие волоски. Наконец я придумал, что делать. Я стащил сапог и сунул его голенищем в отверстие с одной стороны. Потом я стал бить палкой по другому концу. И тут бурундук помчался прямо ко мне в сапог. Тогда я схватил его и перевязал голенище. Пришлось идти домой в одном сапоге. Но зато смотрите!
   – Ну-ка, покажи, – сказал недоверчиво Гай.
   Сэм разорвал веревку, из сапога выскочил бурундук и опрометью кинулся прочь.
   – Ну, сын мой, – сказал Сэм, когда зверек исчез, – расскажи теперь ты свои приключения, да смотри только не завирайся!
   – Это все чепуха! – воскликнул Гай. – Вот я…
   – Молчи, Ястребиный Глаз, теперь очередь Бобра.
   – Да у меня не было особых приключений, – начал Ян, – я пошел прямо, куда указывала соломинка, и наткнулся на большой засохший ствол. На таком гнилом и старом дереве птицы обычно не селятся, да и не время уже. Я взял дубинку, расколол ствол пополам и увидел историю всех поселений, которые устраивались в этом дереве. Прежде всего выдолбил там себе гнездо дятел и прилетал туда два или три года подряд. Когда он покидал гнездо, а может, просто между его прилетами, селилась там черноголовая синица. Я нашел ее перышки. Потом там жил дрозд: он натаскал в гнездо кучу всяких корешков, измазанных в глине. После него узнала про это жилье сойка: в подстилке гнезда я нашел скорлупу ее яичек. Потом, годом позже, я думаю, там появилась пара ястребов и вывела птенцов. И однажды эти разбойники, наверное, принесли в гнездо землеройку.
   – А что это такое?
   – Вроде маленькой мыши. Только она совсем не мышка. Скорее, двоюродная сестра кроту… Ну вот, – продолжал Ян, – может, впервые за миллион лет случилось так, что маленькие ястребята были сыты. Раненая землеройка, как только освободилась от когтей хищника, попробовала спастись бегством. Сначала она спряталась за спинки птенцов, потом прорыла ход через мягкую подстилку гнезда, добралась до твердого донышка. Тут уж ей не хватило силы рыть дальше, и она умерла. Лежала она здесь много лет, пока не пришел я, не разломал сгнивший ствол и не прочел всю эту печальную историю, которой, может быть, не было никогда. Вот я зарисовал все гнездо и высохшее тельце землеройки.
   Сэм слушал с напряженным вниманием, а Гай не думал скрывать своего презрения.
   – Ерунда какая-то! – воскликнул он. – Разве это приключения? Одни догадки. Вот меня послушайте…
   – Только смотри, Ястребиный Глаз, самые страшные места выбрось, пожалуйста. Я сегодня что-то не в себе. Ты их оставь на завтра, – сказал Дятел.
   – Пошел я прямо, – начал Гай, – как указывала соломинка, и встретил сурка. Но я решил, что займусь им в другой раз. Слишком легко я их убиваю. Потом увидел, как ястреб понес цыпленка; он был слишком далеко, и я не стал стрелять. Потом была уйма старых пней, по которым скакали сотни белок, но я не стал их трогать. Ферму я тихонько обошел, чтобы меня не услыхала собака, и дошел уже почти до самого Дауни, как вдруг из-под ног вылетела куропатка, огромная такая, с индюка, наверное! А с ней целый выводок – штук тридцать или сорок. Она уселась на высокое дерево. Вы бы ни за что не разглядели ее! Ну а я очень спокойненько выстрелил и попал. Я метился точно в глаз. Так кто теперь должен получить «гран ку»? Разве не я?
   Ястребиный Глаз распахнул куртку и вытащил птенца малиновки с общипанным хвостиком.
   – Это и есть твоя куропатка? – спросил Дятел, делая ударение на каждом слове. – Я эту птицу называю «малиновка»! Нарушение правил: убийство певчей птицы. Маленький Бобр, арестуй преступника!
   Ястребиный Глаз яростно сопротивлялся, но, связанный по рукам и ногам, остался лежать на земле, ожидая решения. Совет был настроен очень серьезно, и неудачливый охотник наконец признал себя виновным. Совет постановил носить провинившемуся в течение трех дней черное перо в знак немилости и белое перо – за трусость. Решено было также, что целую неделю он должен мыть посуду. Хотели заставить его быть бессменным поваром, да только они уже имели случай убедиться, что за стряпня получается у Третьего Вождя.
   – Ничего я не стану делать! – решительно заявил Гай. – Я уйду домой!
   – И будешь там мотыжить огород? Очень хотел бы на тебя посмотреть.
   – Отстаньте!
   – Маленький Бобр, что делают индейцы, если воин отказывается повиноваться Великому совету?
   – Лишают его всех наград и отличий. Помнишь, как мы сожгли щепку с именем «Ветка»?
   – Отличная мысль! Мы сожжем теперь имя «Ястребиный Глаз» и восстановим старое прозвище!
   – Нет! Нет! – закричал Гай. – Вы не смеете! Вы сами обещали, что никогда больше не будете называть меня так…
   – Будешь ли ты повиноваться решению совета, несчастный?
   – Да. Только я не хочу носить белое перо. Я ведь храбрый!
   – Так и быть, это отменяется. Остальное ты исполнишь?
   – А я останусь Ястребиным Глазом?
   – Да.
   – Хорошо. Я все сделаю.

XXV. Бродяга

   Билл Хеннард, широкоплечий, грубый человек, наследовал от отца хорошую ферму, но лень и безделье скоро сделали Хеннарда преступником. Не раз он сидел в тюрьме. Его хорошо знали в округе: немало краж связывали с его именем. Поговаривали, что, если бы не покровительство одного человека, Хеннард давно бы уж попал в исправительный дом.
   Кое-кто намекал даже, что покровителем его был один из состоятельных сэнгерских фермеров, у которого были жена, сын и маленькая дочь… И звали его Уильям, а фамилия начиналась с буквы «Р». «Только, ради Бога, никому ни слова!» – обычно добавляли люди, обсуждая эту тему.
   Разумеется, эти слухи никогда не достигали ушей тех, о ком шла речь.
   В тот вечер Хеннард покинул Дауни и, избегая дорог, пошел напрямик через лес к одному своему приятелю, чтобы сообщить об очень важных делах, особенно важных для самого Хеннарда. Он был сильно пьян, заблудился и прилег под деревом, где проспал всю ночь. Утром он отправился на поиски дороги. Через некоторое время бродяга наткнулся на тропку, которая привела его в лагерь сэнгерских индейцев. Хеннард был страшно голоден и зол. Он подошел к типи как раз в тот момент, когда Маленький Бобр жарил мясо. Услыхав за собой шаги, Ян обернулся, думая, что кто-то из индейцев уже вернулся, но перед ним стоял верзила-оборванец.
   – Что, паренек, обед готовишь? Я бы не прочь поесть, – сказал бродяга с неприятной улыбкой.
   Вид у него был самый отталкивающий, но говорить он старался вежливо.
   – А где твои родные?
   – Их здесь нет, – ответил Ян, с ужасом вспоминая бродяг из Гленьяна.
   – Что ж это ты, совсем один?
   – Товарищи вернутся после полудня.
   – Очень приятно. Рад слышать это. Ну-ка, подай мне ту палку! – грубо сказал бродяга, показывая на висевший лук.
   – Это мой лук! – ответил Ян. Гнев и страх овладели мальчиком.
   – Я дважды повторять не люблю! Дай сюда, иначе я тебя проучу.
   Ян стоял не шевелясь. Бродяга сорвал лук и наотмашь ударил мальчика по ногам и спине.
   – Ну-ка, щенок, неси мне скорей обед! Иначе я тебе шею сверну!
   Ян понял, что попал в беду. Он вспомнил совет Рафтена завести хорошую собаку. Мальчик оглянулся и хотел было бежать, но бродяга в два прыжка нагнал его и схватил за воротник.
   – Так не пойдет, паренек! Я тебя заставлю слушаться.
   Он содрал тетиву лука и, повалив Яна на землю, связал ему ноги. Теперь мальчик мог делать только маленькие шажки.
   – Торопись! Я голоден. Не вздумай подмешать чего в еду! Если снимешь веревку – убью. Видишь эту штуку? – И бродяга показал большой нож.
   Слезы катились по лицу Яна, когда он принялся готовить.
   – Пошевеливайся! – донеслось из типи.
   Если бы бродяга взглянул в ту минуту на тропинку, то заметил бы там мальчишку, который прятался за кустом.
   – Вы что, убить меня хотите? – отчаянно крикнул Ян после новых затрещин, которые так и сыпались на него.
   – Не знаю еще. Может, и убью, когда все закончу. Принеси мяса, да смотри, не пережарь его. Где сахар для кофе? А теперь дай табаку!
   Ян проковылял к типи и вынес оттуда кисет Сэма.
   – Это что там за сундук? – спросил бродяга, показывая на ящик, где хранилась кое-какая одежда. – Открой его.
   – Не могу. Он заперт, а ключ у Сэма.
   – Ах, у него нет ключа! Ничего, у меня найдется. – И бродяга топором сшиб крышку. Обшарив карманы, он вытащил серебряные часы Яна и два доллара из штанов Сэма. – Вот это-то мне и нужно! – И он бросил все себе в карман. – Похоже, что костер хочет еще дров, – сказал он, заметив колчан со стрелами, и мгновенно все они полетели в огонь.
   В этот момент Ян успел разглядеть, что на руке у бродяги всего четыре пальца…
   – Что в другом сундуке? – спросил оборванец.
   – Там – еда.
   – Принеси сюда.
   – Тяжелый очень, я не смогу.
   – Эх ты, бестолковый! – крикнул бродяга и снова толкнул Яна.
   Упав, Ян увидел рядом с собой на траве нож с изображением оленя на рукоятке. Вот где было спасение! Ян одним махом перерезал веревку и стремительно бросился прочь. Бродяга с криком кинулся вслед. Мальчик бежал не чуя под собой ног, и вдруг вдали он увидел знакомую фигуру. Крикнув из последних сил: «Калеб! Калеб!» – Ян упал в траву.
   Калеб услышал отчаянный крик мальчика. Он поспешил на помощь, и через минуту старик и бродяга в жестокой схватке катались по земле. Турка не было с хозяином, и очень скоро стало ясно, кто выйдет победителем. Дюжий оборванец после нескольких ударов подмял старика; не найдя ножа, бродяга схватил камень, и минуты жизни старого охотника были бы сочтены, если б вдруг из лесу не выскочил Уильям Рафтен. Камень, предназначенный для Калеба, полетел в Рафтена, но тот, ловко увернувшись, кинулся на оборванца.
   Теперь силы были равны! Рафтен хорошо помнил приемы бокса, и через несколько минут сильный удар свалил бродягу с ног.
   – Веревку! – крикнул Рафтен Гаю, вылезшему из кустов.
   Он надежно скрутил бродяге руки.
   – Кажется, видел я эту руку раньше, – произнес Рафтен, заметив, что на руке бродяги не хватает среднего пальца.
   Он подошел к своему бывшему приятелю и спросил:
   – Калеб, ты жив? Это я, Билл Рафтен.
   Калеб с трудом повернул голову, оглядывая стоявших. Ян тоже подошел к нему и, наклонившись, спросил:
   – Вы ранены, мистер Кларк?
   Старик покачал головой и показал себе на грудь.
   – Он еще не отдышался, – пояснил Рафтен. – Через минутку-другую придет в себя. Принеси воды, Гай.
   Ян рассказал, что произошло с ним, а Гай добавил кое-что. Он возвращался в лагерь раньше, чем условились, и увидал из-за кустов, как бродяга бил Яна. Первым движением Гая было броситься за отцом, но потом он передумал и решил позвать более сильного – Рафтена.
   Бродяга сидел и бормотал себе под нос.
   – Сейчас отведем этого разбойника к нам, а потом сдадим в полицию. Годок посидит в холодке, может, пойдет ему на пользу! Гай, держи конец веревки и веди его. Я помогу Калебу.
   Гай сиял от счастья.
   – Но! Но! Лошадка!
   Рафтен помог Калебу подняться с той же осторожностью, с какой много лет назад Калеб выхаживал его самого, когда его чуть не убило упавшее дерево.
   В лагере они встретили Сэма. Он ничего не знал о случившемся. Калеб по-прежнему был бледен и слаб. Посадив его у костра, Рафтен сказал сыну:
   – Принеси из дому чего-нибудь согревающего.
   Сэм побежал домой и вернулся через полчаса.
   – Выпей, Калеб, – сказал Рафтен. – Выпей, полегчает.
   Когда утром Сэм уходил домой из лагеря, у него была очень ясная цель. Он пошел прямо к матери и рассказал ей про недоразумения, связанные с именем Калеба. И потом они долго разговаривали об этом с отцом.
   Рафтен не захотел признавать себя неправым, и Сэм ушел в лагерь расстроенным. Каково же было его изумление, когда он увидел то, к чему так долго стремился, – Рафтен и Калеб сидели вместе у огня!

XXVI. Отвоеванная ферма

   Сколько чудес таит в себе лагерный костер! Его жар растопит всякое недоброе чувство. Люди, сидевшие когда-нибудь у одного костра, связаны навеки.
   Дружба, возникшая еще двадцать лет назад, вновь воскресла благодаря этому священному огню. Рафтен и Калеб сидели рядом, как добрые товарищи, хотя неловкость между ними еще не исчезла.
   Рафтен исполнял должность судьи. Он послал Сэма за полицейским, чтобы тот забрал бродягу. Ян пошел на ферму рассказать все миссис Рафтен и заодно захватить продуктов. Гай тоже исчез куда-то. Калеб лежал в типи; Рафтен на минутку зашел к нему, а когда снова вышел, то увидел, что бродяги и след простыл. Веревки его были развязаны, а не сняты. Как он мог сделать это сам, без чьей-либо помощи?
   – Ничего, – сказал Рафтен, – этого беспалого мы найдем. Как ты думаешь, Калеб, это не Хеннард?
   Они долго беседовали. Калеб рассказал, как у него пропал револьвер, еще когда они с Погом жили в одном доме, и как теперь он нашелся. Оба вспомнили, что Хеннард был поблизости во время ссоры на ярмарке. Теперь многое стало понятным.
   Но одно было совершенно очевидным: Калеба обманным путем лишили всего на свете и оставались считанные дни до того, как Дик, вопреки уговорам Сарианны, окончательно прогонит старика.
   Рафтен долго думал и наконец сказал:
   – Если ты, Калеб, сделаешь все, как я тебе скажу, ты вернешь себе ферму. Прежде всего я тебе одолжу на неделю тысячу долларов.
   У Калеба глаза раскрылись от удивления. Что делать дальше, он не узнал, так как пришли мальчики. Только немного спустя Рафтен открыл старику свой замысел.
   – Тысячу долларов! – воскликнула миссис Рафтен, когда муж рассказал ей об этом. – Не слишком ли ты испытываешь честность человека, Уильям, который, может быть, еще зол на тебя?
   Рафтен усмехнулся.
   – Я не ростовщик и не грудной младенец! – сказал он. – Я ему одолжу эти деньги. – И Рафтен вытащил пачку фальшивых кредиток, которые ему, как судье, были отданы на временное хранение. – Тут, правда, пятьсот или шестьсот долларов. Ну, ему, может быть, хватит.
   На следующий день старик пошел к своему дому, как он говорил, то есть к дому Пога, и постучал в дверь.
   – Добрый день, – сказала Сарианна, не утратившая еще добрых чувств к отцу.
   – Чего тебе здесь надо? – грубо крикнул Дик. – Будь доволен, что живешь на нашей земле. Нечего сюда бегать день и ночь.
   – Слушай, Дик, ты забыл…
   – «Забыл»! Я ничего не забыл, – возразил Дик, перебивая жену. – Он должен был помогать мне на ферме, а ничего делать не хочет, да и думает еще жить на моей шее!
   – Я вас недолго буду мучить, – с грустью сказал Калеб, проковыляв к столу. Старик был бледен и казался очень больным.
   – Что с тобой, отец?
   – Дела мои плохи. Долго не протяну. Скоро уж конец.
   – Велика потеря! – буркнул Дик.
   – Я… я отдал вам свою ферму и все, что у меня есть…
   – Молчи, надоело слушать!
   – Все или почти все… Я… только не говорил о деньгах… Я немножко скопил… Я… Я… – И старик задрожал. – Я так озяб!..
   – Дик, разведи огонь, – сказала Сарианна.
   – Совсем подохнем от жары! Не буду.
   – Деньги небольшие, – продолжал старик, – всего пол… полторы тысячи долларов. Вот они, со мной. – И он вытащил пухлую пачку банкнотов.
   У Дика глаза готовы были выскочить из орбит, а Калеб, словно невзначай, выставил из кармана белую ручку револьвера.
   – Ах, отец! – воскликнула Сарианна. – Ты болен! Дик, разведи сейчас же огонь.
   Дик засуетился, и через минуту в камине пылал яркий огонь. В комнате стало нестерпимо жарко.
   – Вот, отец, – совсем другим голосом заговорил Дик, – немного виски. Может, примешь хины?
   – Нет, мне лучше… Да, так я говорил, что мне осталось недолго жить на свете. Законных наследников у меня нет, и все сбережения перейдут правительству… Но я посоветовался с адвокатом… И он сказал, что одно словечко только добавить в дарственной записи на ферму… и деньги будут… ваши. – Старик дрожал с головы до ног и временами глухо кашлял.
   – Послать за доктором, отец? – спросила Сарианна.
   – Правда, может, позвать? – нехотя откликнулся Дик.
   – Нет, ничего. Я обойдусь. У вас здесь дарственная?
   – Она у Дика в ящике.
   Дик побежал за документом.
   Старик дрожащей рукой перебирал банкноты, словно пересчитывал их.
   – Верно, полторы тысячи, – сказал он, когда Пог появился с бумагой в руках. – У вас найдется перо?
   Дик пошел искать пузырек чернил. Рука Калеба сильно дрожала, когда он взял дарственную запись. Он посмотрел на нее – да, это была та самая бумага, что сделала его нищим. Калеб быстро оглянулся. Дик и Сарианна были в другом конце комнаты. Старик встал, сделал шаг вперед, и документ полетел в огонь. Держа револьвер в правой руке, а кочергу в левой, Калеб стоял прямо и твердо, слабость его как рукой сняло.
   – Назад! – резко скомандовал он, когда Дик хотел кинуться к камину.
   В несколько секунд документ сгорел, а с ним исчезли и все права Пога на ферму.
   – Ну, – голос Калеба гремел, – убирайтесь из моего дома! Вон! И не вздумайте прихватить что-нибудь с собой.
   Затем Калеб громко крикнул: «Сюда!» – и три раза стукнул по столу. Снаружи послышались шаги. В дом вошел Рафтен в сопровождении троих мужчин.
   – Судья Рафтен, именем закона прикажите этим людям оставить мой дом!
   Калеб дал Погу несколько минут, чтобы собрать одежду, некоторое время спустя Пог с женой покинули ферму.
   Снова Калеб стал владельцем своей фермы. Рафтен поздравил старика, а потом напомнил про деньги. Старик поспешно вытащил пачку.
   – Вот они, Билл! Я, правда, и не сосчитал их. Большое спасибо, старина! Если тебе когда-нибудь понадобится помощь, помни обо мне.
   Рафтен улыбнулся, пересчитал деньги и сказал:
   – Все в порядке.
   А через неделю к старому охотнику вернулась дочь, Сарианна. Пог исчез. Беспалый бродяга тоже больше не появлялся, и кражи в округе прекратились.

XXVII. Вражеское племя

   В честь радостного события Калеб устроил веселый ужин. На него собрались всей семьей Рафтены, Бернсы и семья Бойла. Племя было в центре внимания. Калеб отлично понимал, что эта встреча произошла благодаря индейцам.
   Здесь Ян впервые увидел четырех мальчиков: своего сверстника, смуглого, живого Весли Бойла, его брата Питера, веснушчатого толстяка лет двенадцати, их двоюродного брата Чарлза Бойла и Сайруса Дигби, городского мальчика, приехавшего к родным на лето.
   Всем им очень понравилась жизнь, которую вели сэнгерские индейцы, и они тут же решили образовать новое племя. Так как большинство носило фамилию Бойлов и поселилось племя в лесах Бойла, они называли себя бойлерами.
   Вождем племени стал Весли. За крючковатый нос, темные волосы и карие глаза его прозвали Черным Ястребом. Городского паренька, большого задаваку и бездельника, звали Голубой Сойкой. Питер Бойл стал Чижиком, а Чарлз за свой необычный смех и торчащие вперед зубы – Красной Белкой.
   Бойлеры постарались устроить свой лагерь так же, как и сэнгерские индейцы. С первого дня между племенами вспыхнула смертельная вражда. Сэнгерцы считали себя опытными лесными жителями, бойлеры полагали, что знают столько же и даже еще больше, к тому же их племя было многочисленнее сэнгерцев. Вскоре начались сражения. Первая битва была на кулаках и кончилась вничью. Потом состоялся поединок вождей, и победителем вышел Черный Ястреб, который получил скальп Дятла.
   Бойлеры неистовствовали от радости. Они хотели даже захватить лагерь сэнгерцев, но эта попытка потерпела неудачу. Вскоре Гай победил Чарлза и завладел его скальпом. Вслед за этим Маленький Бобр послал вызов Черному Ястребу, который с насмешкой принял его. И снова победителем вышел Черный Ястреб.
   У себя в городе Ян считался робким, застенчивым мальчиком. Жизнь в Сэнгере сильно изменила его. Уважение главы дома внушило Яну некоторую уверенность в себе, а жизнь в лесу сделала самостоятельным, влила бодрость и силу. Когда на следующий день после поражения Ян снова вызвал Черного Ястреба, все очень удивились. Действительно, Яну пришлось сделать над собой огромное усилие, потому что одно дело вызвать на бой того, кого непременно поколотишь, и совсем другое, когда хочешь вступить в бой с тем, от кого накануне потерпел поражение.
   Ян заметил, что Черный Ястреб был левшой, и решил использовать это. Каждый удивлялся отваге Яна, но все пришли в настоящее восхищение, когда Маленький Бобр одержал блестящую победу.
   Воодушевленные сэнгерцы перешли в наступление и прогнали врагов со своего поля, а Сэм и Ян захватили по скальпу.
   Вечером в честь победы сэнгерцы держали совет и устроили пляску со скальпами вокруг костра. На праздник они пригласили и Калеба.
   После плясок Вождь Бобр с лицом, размалеванным по индейскому обычаю, чтобы скрыть синяк, произнес речь. Он говорил, что бойлеры непременно будут искать подкрепления и снова начнут войну и поэтому сэнгерцам необходимо увеличить свое племя.
   – Да я этого Чарлза когда хочешь положу на обе лопатки! – расхвастался Гай и бросил вражеский скальп на землю.
   – Я б на вашем месте, мальчики, – сказал Калеб, – заключил мир. Раз вы победили, то и должны начать переговоры.
   Через несколько дней оба племени в полной боевой татуировке встретились за дружеской беседой.
   Вождь Дятел обратился к бойлерам:
   – Слушайте, ребята… я хотел сказать – Братья Вожди! Ссориться – последнее дело! Давайте лучше устроим одно племя.
   – Это можно! – сказал Черный Ястреб. – Только племя будет называться «бойлеры», потому что нас больше, а вождем останусь я.
   – Нет, – сказал Дятел, – наш лагерь лучше, и живем мы в лесу дольше вас, значит, мы – старейшее племя.
   Но главным козырем сэнгерцев была запруда, и она решила все: бойлеры присоединились к сэнгерцам, а вопрос о названии племени решил Маленький Бобр.
   – Воины бойлеры! – сказал он. – У индейцев есть обычай делить племя на кланы. Мы – сэнгерский клан, а вы – клан бойлеров. Но раз мы все живем в Сэнгере, то и должны зваться сэнгерскими индейцами.
   – А кто будет Главным Вождем?
   Черный Ястреб и не думал подчиняться Дятлу, которого он победил, а Великий Дятел не хотел вождя из другого племени.
   Кто-то предложил, чтобы вождем стал Маленький Бобр, но тот отказался, не желая обидеть своего друга.
   – Подождите несколько дней, – сказал Калеб, – пока хорошенько не узнаете друг друга.
   Теперь все дни племя проводило в лагере. Бойлеры строили себе типи, устраивали постели, сэнгерцы помогали им, и было шумно, как будто трудился пчелиный рой.

XXVIII. Новые игры

   Черный Ястреб придумал игру «в догадки».
   – Сколько шагов отсюда до той сосны? – спрашивал, например, он.
   И воины писали каждый свое, а потом измеряли расстояние. В этой игре большей частью побеждали Черный Ястреб или Дятел. Гай по-прежнему держал первенство по остроте зрения. Каждый раз, когда ребята хотели устроить новую игру, он предлагал такую, в которой мог бы показать свою зоркость.
   Ян, по примеру Черного Ястреба, тоже предложил новую игру.
   – Определи рост собаки по ее следу, – сказал он как-то.
   – Да это никто не сможет, – недоверчиво возразил Черный Ястреб.
   – Ошибаешься, я могу, – сказал Ян. – Измерь длину следа передней лапы и помножь на восемь, вот и будет рост собаки до ее плеча.
   – И ты думаешь, это для любой породы? – с сомнением спросил Сэм.
   – Вес собаки, – продолжал Ян, – тоже можно определить по ее следам. Помножь ширину следа передней лапы на ее длину, а потом это число помножь на пять, получишь приблизительный вес. Я испробовал на старом Кэпе. Его лапа три с половиной дюйма на три, это равняется десяти с половиной; помноженное на пять, дает пятьдесят два с половиной фунта.
   – Я видел одну собаку на выставке, и, по-моему, к ней твое правило не подходит, – сказал Сэм. – Она была длиной в две моих руки, лапы широченные, как у медвежонка, а росточком – не выше кирпича.
   – Ты про таксу говоришь, – сказал Ян. – Но это исключение. А для диких зверей – лисы, волка – это правило годится… Высоту дерева по его тени сможешь определить? – снова спросил Ян.
   – Никогда не думал об этом…
   – Надо дождаться, когда твоя тень сравняется с ростом, это бывает в восемь утра или в четыре пополудни. Вот тогда измерь длину тени дерева и получишь его высоту.
   – Эдак надо весь день ждать! Потом, в лесу не у каждого дерева тень видна, кроме того, что же делать, когда пасмурно? – возразил Черный Ястреб. – Я бы определил на глаз.
   – Ставлю свой скальп против твоего, что определю высоту вон того дерева точнее, чем ты! – сказал Маленький Бобр.
   – Нет, скальп я не буду ставить, а вот кто проиграет, тому мыть посуду.
   – Идет.
   – Лучше брать до той ветки. Ведь на макушку не влезешь, чтобы проверить, – сказал Черный Ястреб. – Ты суди, Дятел.
   – Нет, я тоже хочу попробовать! Второй будет мыть посуду в следующую очередь.
   Черный Ястреб внимательно осмотрел ствол и записал: тридцать восемь футов.
   – Ястреб, – сказал Сэм, – около дерева надо вбить колышек, чтобы мерить от определенного места. Земля-то ведь неровная.
   Черный Ястреб пошел вбивать колышек и тем самым помог Дятлу – теперь у Дятла было с чем сравнивать. Он знал, что Черный Ястреб ростом чуть больше пяти футов. И Сэм написал: тридцать пять.
   Теперь пришла очередь Яна. Ян отошел от дерева и воткнул в землю шест в десять футов длиной. Затем лег на землю так, чтобы его глаза были на одной линии с верхушкой шеста и веткой. Конец этой линии он отметил колышком.
   Ян измерил расстояние от этого колышка до шеста: оно равнялось тридцати одному футу, а от колышка до основания дерева – восьмидесяти семи; тогда он составил уравнение: цифра тридцать один (расстояние от колышка до шеста) относится к десяти, то есть высоте шеста, как восемьдесят семь (расстояние от колышка до дерева) – к высоте дерева. Вышло: высота дерева равнялась двадцати восьми футам.
   Один из бойлеров влез на дерево и веревкой измерил высоту. Оказалось двадцать девять футов. Победителем стал Ян.
   Индейцы присудили Маленькому Бобру «ку» за его знания. Но Рафтен, услыхав об этом, воскликнул:
   – Послушайте! Это же великолепно, что он делает!
   И он не успокоился до тех пор, пока Ян не получил «гран ку».
   – Бобр, – сказал Дятел, – если передняя лапа собаки три с половиной дюйма ширины на три длины, то какого цвета у нее кончик хвоста?
   – Белый, – быстро ответил Ян. – Собака с такой лапой, скорее всего, охотничья, а у нее кончик хвоста белый.
   – Ну и не отгадал! У той собаки, про которую я говорю, хвост отрубили еще в детстве.

XXIX. Дальнее Болото

   Жизнь в племени была далеко не мирной. Черный Ястреб никак не мог свыкнуться с мыслью, что слабенький мальчик, который был к тому же еще моложе, поборол его. Ему не терпелось скорее заново вступить в бой. Ян с каждым днем набирал сил. Он стал быстрым и гибким. В первом кулачном бою он потерпел поражение, но в следующий раз уложил воина из вражеского племени на лопатки.
   Черный Ястреб был недоволен, но не выразил никакого желания снова выйти на бой с Бобром. Через несколько дней после перемирия Черный Ястреб предложил Бобру дружеское состязание на скальпы.
   – Без кулаков! – потребовал Бобр.
   И через секунду рослый противник валялся на земле.
   – Если кто из бойлеров хочет попробовать, я к его услугам! – сказал Ян, немного запыхавшись и помахивая вторым скальпом, отвоеванным у Черного Ястреба.
   К его удивлению, Голубая Сойка принял вызов, и удивление Яна возросло еще больше, когда он очутился на земле.
   Теперь Ян знал, что у него есть равный соперник. Произошла еще одна битва между Бобром и Сойкой, и на этот раз победу одержал Бобр.
   Все это не решало вопроса о Старшем Вожде племени. Когда Калеб узнал, что поединки продолжаются, он сказал:
   – Мальчики, если вы никак не решите, кому быть Вождем, устройте выборы.
   Маленький Бобр отказался выставлять свою кандидатуру. Дятел получил три голоса, Черный Ястреб – четыре, а Гай – один (свой собственный). Сэнгерцы снова не согласились.
   – Давайте решим этот вопрос после трудного похода, – предложил Маленький Бобр, надеясь поддержать своего друга Дятла, – тогда станет ясно, кто заслуживает быть Старшим Вождем.
   Калеб обещал повести их в трехдневный поход на Лонг Суомп – Дальнее Болото.
   Эта дикая пустошь тянулась миль на тридцать. Местами была топь, а кое-где островками высились скалистые холмы. Их покрывали бесплодная земля и лес, почти уничтоженный недавним пожаром.
   Говорили, что на скалах встречали оленей и рысей. Зимой попадались волки. Селились там лисы, куропатки и зайцы. В речках водились бобры и выдры. Летом здесь можно было пройти только по еле различимым вырубкам, превращавшимся лишь зимой в надежные дороги. Туда Калеб собирался повести мальчиков.
   Наконец-то они уходили в настоящий «индейский поход» – открывать неизвестное, где, вероятно, их ждали всякие приключения!
   На рассвете Маленький Бобр ударил в барабан. Высокий и чистый звук его предвещал хороший день.
   В семь утра они вышли из лагеря и через три часа достигли Дальнего Болота. Началась холмистая местность, всюду торчали обугленные стволы и пни, среди которых появилась нежная поросль тополей и осин.
   Индейцы с удовольствием остановились бы здесь, но Калеб сказал:
   – Нет, пойдем дальше. Нужно найти воду.
   Через милю они подошли к болоту, и Калеб крикнул:
   – Привал!
   Каждый занялся своим делом. Сэм собрал хворост для костра, Ястреб с Голубой Сойкой отправились на поиски воды.
   Бобр немного огорчился, когда старый охотник разжег костер спичками. Мальчику хотелось, чтобы все было как у настоящих индейцев, но старик заметил:
   – Когда живешь в лесу, надо на всякий случай иметь трут, но спички удобнее.
   Черный Ястреб и Сойка вернулись с двумя ведрами грязной болотной воды.
   – Там другой нет, – объяснили они в свою защиту.
   – Покажи-ка им, Ян, – сказал Калеб, – как добыть хорошей воды.
   Второй Сэнгерский Вождь, помня наставления охотника, взял топор, быстро вытесал деревянную лопату и, отойдя от края болота шагов на двадцать, начал рыть ямку. Так бойлеры научились добывать чистую воду из любой лужи.
   После ужина Калеб предложил свой план:
   – Бродить просто так – дело бестолковое. Надо всегда знать, куда и зачем вы идете. Если вы ищете приключений – идите без провожатых. Восьмерым отправляться вместе ни к чему: своим шумом вы только распугаете зверей и ничего не увидите. Лучше разделиться. Я останусь в лагере и приготовлю все для ночлега.
   Сэму выпало идти с Гаем, а Яну – с Чижиком. Весли должен был опекать младшего братишку Чарлза. Сойка, очутившись без пары, решил остаться с Калебом, чему втайне был рад, так как знал, что дорог на болоте нет.
   – К северо-западу отсюда, – сказал Калеб, – течет река Бобровая, которая впадает в Черную реку. Пусть кто-нибудь идет туда. Реку узнать нетрудно: она шириной в тридцать или сорок футов, и здесь это единственная большая река. Прямо к северу – равнина с маленьким ручейком, около которого, говорят, живут индейцы. Где-то к северо-востоку, по слухам, стоит сосновый бор, не тронутый огнем, и там видели оленей. Все эти места лежат милях в десяти отсюда, и, может, только индейский лагерь находится немного подальше. Вы пойдете на разведку, а вернувшись, расскажете, что видели. Киньте жребий, кому куда идти.
   Яну досталось разыскать сосновый бор. Он, конечно, хотел бы пойти к индейцам, но это выпало Весли. Сэму надо было идти к реке. На прощание Калеб дал каждому по коробке спичек и сказал:
   – Буду ждать вас здесь. Я разожгу костер и к заходу солнца подкину в огонь гнилушек, чтобы вы издали смогли заметить дым. А теперь вот что я вам скажу. Определять дорогу надо по солнцу. Не старайтесь запомнить, где вы прошли, – это невозможно. Если кто из вас заблудится, разожгите два дымовых костра и ждите. Мы придем за вами.
   Около одиннадцати часов мальчики отправились в путь. Перед уходом Черный Ястреб сказал:
   – Кто первый выполнит свое поручение, получит «гран ку»!
   – Пусть три вождя оставят свои скальпы, – предложил Дятел. – Их получит победитель.
   – Послушайте, мальчики, – сказал Калеб, – возьмите с собой одеяла. Может быть, вам придется заночевать.
   Ян предпочел бы идти вместе с Сэмом, но делать было нечего. К тому же Чижик оказался славным пареньком, только очень уж медлительным.
   Ян и Чижик скоро оставили за собой холмы и подошли к болоту, кое-где поросшему отдельными деревьями. Пространство между ними заросло мхом, усеянным болотными цветами мухоловками, которые лепестками ловили себе добычу. Дорога делалась все труднее. Мальчики по колено проваливались в мягкий мох, под которым была вода, и скоро у них промокли ноги. Ян вырезал себе и Чижику по большому шесту, чтобы спокойнее идти на глубоких местах. Пройдя так две мили, Чижик захотел вернуться домой, но Маленький Бобр только высмеял его.
   Вскоре они наткнулись на ручеек, по берегам которого скопилась странная желто-красная пена. Ручей был глубокий. Нащупать шестом дно не удалось, и Ян отказался от мысли перейти ручей вброд. Мальчики двинулись дальше, пока не увидали дерево, которое, словно мостик, соединяло обе берега. Так миновали болотистую местность. Они по-прежнему шли на северо-запад. Солнце сильно пекло. Чижику очень хотелось пить, и он утолял жажду из каждой ямки, где только сочилась вода.
   – Послушай, ты заболеешь, – говорил ему Ян, – эту воду можно пить только кипяченой.
   Но Чижик не слушал товарища. После двухчасового похода силы его иссякли, и он хотел повернуть назад. Ян отыскал сухой островок и собрался разжечь костер, но тут выяснилось, что, пока они пробирались по болоту, все спички отсырели. Это очень огорчило Чижика.
   – Погоди, – успокоил его Ян, – сейчас я тебе покажу, как поступают индейцы.
   Маленький Бобр вырезал из сухой пихты две зажигательные палочки, и скоро перед мальчиками запылал костер. Чижик удивился: ведь ему никогда прежде не приходилось видеть, как добывают огонь трением.
   Напившись чаю и закусив немного, Пит почувствовал себя лучше.
   – Мы прошли миль шесть, – сказал Бобр, – и теперь, я думаю, скоро увидим лес, если он вообще тут есть.
   Мальчики снова двинулись вперед через болота и выжженный лес.
   Спустя час они подошли к островку, на котором высилось дерево с ветвями до самой земли. Ян взобрался на верхушку. Насколько хватало глаз, тянулись болота, кое-где поднимались холмы с обугленными стволами, а вдалеке темнела зеленая чаща. Это, видно, и был тот сосновый бор, к которому держали путь индейцы.
   – Эй, Чиж! – крикнул Ян. – Посмотрел бы ты отсюда! Как красиво!
   – Я бы хотел увидеть наш лагерь, – буркнул Пит.
   Ян спускался с сияющим лицом.
   – Теперь уже близко!
   – Сколько еще идти?
   – Самое большее, мили две.
   – Это ты твердишь всю дорогу!
   – Но я видел лес! И реку. Скоро уже!
   Через полчаса они подошли к реке. Глубокая, прозрачная, она медленно катила свои воды. По берегам росли ивы, а на воде покоились бесчисленные кувшинки.
   Вдруг откуда-то донеслось знакомое: «Кряк!» Ян схватил лук и бросился к камышам в небольшом заливе. Тут он увидел трех диких уток. Ян послал стрелу: две птицы улетели, одна осталась на воде. Палкой Ян вытянул утку на берег.
   Питер сидел чернее тучи, но, увидав Яна с добычей, повеселел.
   Еще один переход, и мальчики вошли в сухой сосновый бор.
   – Мы победили! – радовался Ян. – Теперь можно возвращаться!
   – У меня ноги не идут, – сказал Пит, – давай отдохнем хоть немного.
   – Сейчас четыре, – сказал Ян, взглянув на часы. – По-моему, нам лучше заночевать здесь.
   – Нет, нет! – запротестовал Пит. – Я хочу домой! Похоже, что дождь будет.
   Собирались тучи, но Ян все-таки уговорил Чижика немного задержаться и поесть. Ему хотелось остаться на ночлег, и он нарочно делал все очень медленно. Едва Ян разжег костер, как хлынул ливень; когда дождь кончился, они развесили вокруг огня свою мокрую одежду. Так мальчики и заночевали в лесу, и Чижик впервые спал на мягкой подстилке из еловых веток.
   На рассвете Ян вскипятил чай. Еды оставалось мало, и Ян решил зажарить утку по индейскому способу: выщипав перья, он закатал ее в сырую глину и засунул под горящие уголья. Через полчаса, когда он открыл свой глиняный пирог, утка оказалась подгоревшей с одного бока и сырой – с другого. Но кое-что можно было есть, и Ян позвал Чижика завтракать. Чижик был совсем больной. Он простудился, и вдобавок сказывалось вчерашнее питье болотной воды. Немного поев и выпив горячего чаю, он почувствовал себя лучше, но идти, конечно, не мог.
   И тут впервые Яну стало страшно. Чем можно помочь заболевшему товарищу? Ведь до лагеря больше двенадцати миль!
   Ян срезал кору на сухом маленьком деревце и написал карандашом на древесине: «Здесь ночевали 10 августа 18… Ян Иомен и Пит Бойл».
   Потом он устроил товарища поближе к огню, а сам полез на высокое дерево. На северо-западе, за небольшими желтоватыми холмами, Ян разглядел несколько крытых ветками хижин и типи. Из одной курился дымок. Это наверняка было индейское поселение, о котором говорил Калеб. Ян спустился с дерева и рассказал об этом Питу, но тот не двигался. Было решено, что Ян отправится к индейцам один. Перед уходом он положил в костер сырых веток, чтобы дым был далеко виден.
   Через полчаса Ян подошел к двум бревенчатым хижинам и типи.
   Собаки встретили Яна яростным лаем: пришлось отбиваться палкой. На шум из типи вышел индеец. Ян, как учил Калеб, сделал несколько приветственных жестов. Потом, ткнув себя в грудь, поднял два пальца – это означало, что он не один. Указав в сторону соснового леса, Ян объяснил, что там находится его больной товарищ, и, стукнув себя по животу ребром ладони, дал понять, что он голоден. Индейский вождь вынес мальчику олений язык и занялся опять своим делом. Ян с благодарностью взял мясо, затем быстренько набросал у себя в тетради индейский лагерь и двинулся назад.
   Пит сидел у костра, встревоженный долгим отсутствием товарища. Чувствовал он себя гораздо лучше. Через полчаса мальчики отправились в обратный путь, который проделали без особых приключений. В три часа над холмами показался дымок от костра Калеба, и к четырем они с радостными криками ввалились в лагерь.
   Калеб устроил салют из револьвера, а Турок встретил ребят громким лаем. Оказалось, что все остальные вернулись еще накануне вечером.
   Сэм сказал, что они прошли миль десять и нигде не видали реки. Гай клялся, что они покрыли не меньше сорока миль и что он теперь вообще не верит, что там есть какая-нибудь река.
   – Что же вы видели по дороге? – спросил их Ян.
   – Ничего, кроме сожженного леса и скал.
   – Вы взяли слишком к западу, – определил Калеб.
   – Ну, расскажи ты, Черный Ястреб, что вы видели.
   – Если Ястребиный Глаз прошел сорок миль, – начал вождь бойлеров, – то мы – все шестьдесят! Но, кроме болота и сгоревшего леса, там ничего нет. От индейского лагеря мы следа не нашли. Я думаю, там никто не живет.
   – А песчаные холмы видали? – спросил Ян.
   – Нет.
   – Ну, значит, вы не дошли еще несколько миль до индейцев.
   Маленький Бобр рассказал свою историю, великодушно умолчав о том, как вел себя в путешествии Чижик. А Чижик, захлебываясь от восторга, расписывал познания Яна и особенно подробно рассказал, как Ян во время дождя добыл палочками огонь.
   Когда все закончили, Калеб сказал:
   – Ян победил трижды, потому что нашел сосновый лес, который сам искал, потом – реку, которую искал Дятел, и еще индейцев, на поиски которых отправился Весли. Сэм и Весли, передайте Яну свои скальпы!

XXX. Снова рысь

   За ужином незаметно пролетело время. Мальчики хорошо отдохнули и к вечеру были готовы отправиться в новое путешествие.
   – Здесь водятся еноты, мистер Кларк? – спросил Ян.
   – По-моему, да. В лесу около владений Бидди Бэггса много следов, очень похожих на енотовые.
   Места эти были неподалеку, и мальчикам не терпелось отправиться туда немедленно. Ночь стояла душная, безлунная. От комаров не было отбою. Турок бежал, усердно обнюхивая землю. Он напал на чей-то след и быстро скрылся из виду. Скоро издали послышался его лай.
   – Енот? – нетерпеливо сказал Ян.
   Калеб промолчал.
   – Что там, мистер Кларк?
   – Не знаю, что и думать, – медленно ответил старик. – Собака совсем терпение потеряла, лезет как безумная. А на кого, понять не могу.
   Когда охотники подошли ближе, они увидели, что Турок стоит под деревом и яростно лает, задрав морду.
   – Огня скорей! – торопил Дятел.
   Через минуту у всех в руках пылали ветки. Раз или два охотникам удалось увидеть блестящие глаза зверя.
   – Ну, кто полезет? – спросил Калеб.
   – Я! Я! – хором закричали все.
   – Вы храбрые охотники, – сказал Калеб, – только неизвестно, какой зверь там на дереве. Может, это крупный енот. Только почему-то собака лает, словно на кошку. А ведь в округе недавно убили пуму. Зверь забрался на дерево, но это еще не значит, что он боится собаки. По тому, как лает Турок, я думаю, здесь вас может ждать опасность. Кто же все-таки полезет?
   Все смолкли. Потом Ян сказал:
   – Я попробую, если вы дадите мне револьвер.
   – Так и я пойду! – тут же вызвался Весли.
   – Бросим жребий.
   Лезть на дерево выпало Яну. Теперь не было слышно шуток, как прежде, когда он шел на енота. Ян чувствовал напряженное молчание, и ему становилось все страшнее. Страх этот усилился, когда Ян забрался на большую липу, густая крона которой заслонила от него лица товарищей.
   Ему хотелось повернуть назад, и, чтобы оправдать свое отступление, он уже собрался крикнуть: «Нет здесь никакого енота!» Но голос не повиновался ему.
   – Эй, что там? – спросил кто-то снизу.
   Ян не успел ответить, ему показалось, что где-то рядом ворчит енот. Мальчик даже перегнулся вниз и крикнул:
   – Нашел!
   В этот миг совсем близко кто-то яростно зарычал, и Ян увидел огромного зверя, который прыгнул на ветку ниже той, где сидел Ян. Квадратная морда, щетинистая, в полосках, – точно такую он видел когда-то в Гленьяне.
   В страхе Ян выхватил револьвер, выстрелил и промахнулся.
   – Рысь! – В голосе Яна послышался ужас.
   – Не подпускай ее близко! – громко закричал Калеб.
   Ян, собрав все свое мужество, снова выстрелил. Раненый зверь бросился на мальчика и вцепился ему в руку. Ян пытался перехватить револьвер левой рукой, но выронил его, наткнувшись на щетинистую шкуру зверя. Теперь Ян был беззащитен. Но раненый зверь вдруг выпустил руку Яна, стараясь удержаться на суку, и рухнул на землю. От радости Ян чуть не потерял сознание.
   – Где револьвер? – как сквозь сон, донесся до него голос Весли.
   – Я давно уронил его! – ответил Ян.
   – Куда?
   Ян, не отвечая, спустился с дерева. Между тем рысь успела убежать и скрылась бы, но Турок не давал ей снова забраться на дерево.
   Сэм отыскал в траве револьвер. Калеб схватил его, но Ян тихо сказал:
   – Дайте мне! Я сам должен прикончить ее.
   Раздался выстрел, потом другой, и индейцы огласили лес радостными криками. Только Маленький Бобр молчал. Калеб и Сэм поспешили к нему.
   – Что с тобой, Ян?
   Калеб взял его за руку. Она была мокрая.
   – Смотрите, кровь!
   – Да… Она меня царапнула… Там, на дереве… Я думал, что мне уже конец.
   Все обступили Яна.
   – Надо отвести его к воде!
   – Наверное, колодец в лагере ближе всего.
   Калеб и Сэм вели Яна, а остальные тащили рысь. По дороге ему стало легче, и он рассказал, как все произошло.
   – Ух! Я б, наверное, до смерти перепугался! – сказал Сэм.
   – И я тоже, – сказал Калеб, к удивлению всего племени. – Один на один с раненым зверем, без оружия! Тут уж дела плохи!
   – А я ведь и сам ужасно испугался! – честно признался Ян.
   На привале догорал костер. Холодная вода была рядом, и Яну обмыли руку. Ему было чуточку страшно смотреть на свою рану и пропитанный кровью рукав. Но восторженные возгласы товарищей звучали для него как музыка. Потом все долго сидели у костра, и Калеб сказал:
   – Я знал! Давно знал, что ты молодец!

XXXI. Возвращение

   Серое утро снова предвещало дождь, и индейцы боялись, что им придется с тяжелой ношей возвращаться домой по грязи, но Калеб неожиданно обрадовал их.
   – Я неподалеку встретил своего приятеля с фургоном, – сказал старый охотник. – Он обещал отвезти вас в лагерь.
   Не прошло и часу, как они очутились снова в своем старом милом лагере у запруды.
   Дождь кончился, и Калеб, уходя домой, сказал:
   – Слушайте, ребята! Пора выбрать Главного Вождя. По-моему, сейчас самое время. Я приду завтра, часа в четыре, и расскажу, как это делают индейцы.
   В ту ночь Ян и Сэм ночевали в типи одни. Ян с гордостью поглядывал на забинтованную руку с просочившимися пятнышками крови. Боли он не чувствовал. И вообще все кончилось благополучно благодаря толстой рубашке. Ян спал как обычно и проснулся далеко за полночь с чувством какого-то удивительного счастья.
   Вся его жизнь вдруг ясно предстала перед ним. Он вспомнил отца, который слепо стремился подавить в его сердце любовь к природе.
   Потом подумал о Рафтене, человеке шумном, грубом на вид, но с добрым сердцем и светлой головой. Фермер, может быть, и проигрывал в сравнении с отцом, и все-таки Яну вдруг захотелось, чтобы отцом его был Рафтен. Ведь тот не считал пустяком любовь Яна к лесу и животным, а наоборот, еще больше укрепил в нем это чувство.
   Вспомнился Яну и родной город. Он знал, что не дольше чем через год ему придется вернуться домой, и он знал также, что ему никогда не осуществить заветной мечты – стать зоологом, потому что отец обещал при первой возможности отдать его в лавку. В душе Яна вспыхнул протест. Может, остаться навсегда у Рафтенов?
   Забрав его из школы и отослав на ферму, отец, очевидно, надеялся погасить у сына рвение к знаниям. Однако все получилось наоборот – желание отдать себя любимому делу еще сильнее овладело Яном.
   Пусть будет так! Он вернется домой и станет мальчиком на посылках или еще кем-нибудь, чтобы зарабатывать себе на жизнь, его это не страшит. Но в свободные часы он будет заниматься тем, что целиком поглощает его мысли. Он будет натуралистом. Жизнь в лесу показала ему, что мир зверей и птиц – его мир, который он понимал и любил.
   Сомнения Яна рассеялись, и снова он чувствовал себя счастливым.
   Снаружи послышался шорох. Дверь типи приоткрылась, и вошел какой-то большой зверь. В другой раз Яна это бы и напугало, но теперь он еще находился во власти своих дум. Зверь подошел к постели мальчика, лизнул ему руку и улегся рядом, на земле. Это был Турок. Впервые старый пес искал ласки не у Калеба.

XXXII. Новый Главный Вождь

   Калеб целый день был занят, но никто не знал чем. Он и Сарианна хлопотали не покладая рук. Потом Калеб зашел к миссис Рафтен, и та тоже погрузилась в какие-то таинственные хлопоты. Гай слетал к своей матери, и скоро вся округа превратилась в шумный улей.
   В Сэнгере всякие сборища играли такую же роль, как клуб и театр в большом городе. Не важно, по какому случаю они устраивались – крестины, свадьба или похороны, возвращение, отъезд, постройка дома или покупка новой упряжи, – все служило благовидным предлогом, и поэтому пустить в ход эту карусель оказалось совсем не трудно.
   Вечером к лагерю потянулись три шествия: одно составляло семейство Бернсов, другое – Рафтены всей семьей и последнее – Калеб, Сарианна и многочисленные Бойлы. Все несли какие-то свертки.
   Гостей усадили на мягкой траве у запруды. Командовали Калеб и Сэм.
   Праздник начался состязанием в беге. Победил Ян, несмотря на раненую руку; вторым был Весли. В «охоте на оленя» Ян участия не принимал. Потом Рафтен настоял, чтобы Ян показал, как он точно и быстро считает. Мальчику пришлось уступить, и Рафтен был в полном восторге.
   – Вот что значит образование, Сэм! – громко сказал он. – Когда же ты сможешь так считать? Молодчина, Ян! Я принес тебе кое-что в подарок!
   Рафтен вытащил из кошелька пять долларов и сказал:
   – Община награждает тебя за убитую рысь. А если окажется, что это она таскала моих ягнят, я прибавлю еще.
   Потом индейцы удалились в типи. Калеб тем временем воткнул в землю высокий шест, на котором был укреплен деревянный щит, обтянутый кожей, и прикрыл его мешковиной.
   Гости уселись вокруг шеста, около которого с одной стороны лежали шкуры убитых Яном зверей и два чучела сов.
   Раздался барабанный бой, и, оглашая лес воинственными криками, из типи выскочили сэнгерские индейцы в полной боевой раскраске. Они исполнили военный танец под барабан, в который бил Черный Ястреб. Индейцы сделали три круга у шеста, и барабан смолк. Когда все стихло, Великий Дятел встал и произнес речь:
   – Великие Вожди! Младшие Вожди! Воины сэнгерских индейцев! Произошли события, которые лишили наше племя его Великого Вождя. Никогда больше племя не будет иметь ему равного, но сегодня мы собрались здесь, чтобы выбрать нового вождя.
   Громкие крики «Хау! Хау!» и барабанный бой.
   – Конечно, у каждого из нас свои достоинства. Но кто в этом племени лучший бегун? Маленький Бобр!
   «Хау! Хау! Хау!» – и барабанный бой.
   – Это мой барабан, мама, – шепнул Гай, забыв хлопнуть в ладоши.
   – Кто лучший следопыт, кто быстрее всех влезает на деревья? Бобр! Кто выдержал испытание смелости на могиле Гарни? Бобр! Кто убил сову выстрелом в сердце, сразился один на один с рысью, не говоря уж про енота? Бобр! Кто может побороть каждого из нас? Бобр!
   – А я могу всегда осилить Чарлза! – буркнул Гай.
   – У кого из нас больше всего «гран ку» и скальпов? У Бобра!
   – Ты позабыл сказать про ученость, – вставил Рафтен.
   – У кого больше всех скальпов? – свирепо повторил Сэм. – Вот один, добытый им в борьбе с врагом! – И Дятел передал скальп Калебу, который укрепил его на щите.
   – Этот скальп он получил в битве с Главным Вождем вражеского племени. – И Калеб прикрепил еще один скальп к щиту.
   Так Дятел передал шесть скальпов.
   – Больше всех побеждал Бобр. А как он рисует, пишет стихи, готовит еду! Только он, Маленький Бобр, достоин быть нашим вождем! Что скажут остальные?
   И тут все закричали:
   – Слава Маленькому Бобру!
   «Хау! Хау! Хау! Бум! Бум! Бум!»
   Калеб снял мешковину, покрывавшую шест, и все увидели, что на щите нарисован большой бизон, герб Сэнгера, а над ним – бобр, тотем их нового вождя. Калеб развернул сверток, лежавший подле шеста, и вынул индейскую военную куртку из кожи, краги и мокасины, расшитые бусами и украшенные рисунками. Все это сделала Сарианна под руководством Калеба. Новый вождь облачился в эти одежды и великолепный головной убор с перьями, присужденными за его последние подвиги. Гордый и счастливый, он вышел вперед.
   Калеб оглядел его с отеческой нежностью и сказал:
   – Я знал, что ты молодчина, еще в ту ночь, когда ты ходил на могилу Гарни. И снова убедился в этом, когда ты прошел Дальнее Болото. Тебе, Ян, все под силу, что только может человек.
   Ян хотел было что-то сказать в ответ, но от смущения не мог произнести ни слова, и Сэм пришел на помощь.
   – Да здравствует Великий Военный Вождь! – крикнул он.
   Когда крики и приветствия стихли, начался веселый пир. Рафтен, который очень гордился речью, произнесенной его сыном, громогласно поклялся сделать из него адвоката. Улучив минутку, когда смолкли разговоры, Рафтен сказал:
   – Сегодня, ребята, кончились ваши каникулы. Завтра с утра пора и за работу!

Лесные сказки и истории

Монарх, огромный медведь из Таллака
Перевод А. Бродоцкой

Эта книга посвящается…

   …памяти дней, проведенных в Таллакском Бору, где я услышал у костра это эпическое сказание.
   Добрая память и сейчас оживляет передо мною эту картину – ясно, ясно, как наяву: я вижу, как они сидят у костра – один маленький и легкий, другой большой и кряжистый, вожак и ведомый, испытанные обитатели гор. Они и рассказали мне эту историю – но по капле, по фразе зараз. Говорили они охотно, просто были не мастера говорить. Слова их были скудны, а на бумаге показались бы пустыми, потеряли бы смысл без поджатых губ, без случайного вздоха, без свирепого полурыка, сдержанного высшим человеческим началом, без щелчка пальцев и резкого взмаха ладони и блеска в серо-стальных глазах – это они на самом деле рассказали мне сагу, а произнесенные слова служили лишь названием для нее. Мои друзья избрали себе той ночью другую тему, тоньше и сложнее, и она раскрывалась не в строках, а между ними, и я, слушая простой рассказ охотника, слышал, как поет, не таясь, под грозовым небом ночная птица, и видел проблески золота в искрящейся слюде, ведь они рассказывали мне притчу о силе, которая рождается в горах и гибнет, попав на равнины. Они рассказывали мне, как прорастает исполинская секвойя из крошечного зернышка, как лавина, рожденная одной-единственной снежинкой, собирается и громоздится на вершинах лишь для того, чтобы рассыпаться и умереть на плоских землях внизу. Они рассказывали мне о реке у наших ног, о том, как она зарождается ручейком, узеньким, словно нить, далеко отсюда на склоне Таллака, и как растет – превращается в полноводный ручей, в речку, в реку, в могучий поток, несущий свои воды вниз, на равнину, навстречу судьбе столь странной, что верят в нее лишь мудрецы. Да, я все это видел, она и сегодня там – эта река, дивная река, которая течет привольно, но не достигает моря.
   Поэтому я расскажу эту историю такой, какой она явилась мне, и все же мне не удастся ее рассказать, ведь язык моих собеседников не ложится на бумагу – я приведу лишь смутный перевод, смутный, но во всех отношениях бережный, созданный с великим уважением к неукротимому духу горцев и с благоговейным почтением к могучему Зверю, которого создала природа как монумент силе, и с любовью и почтением к их столкновению, которое я наблюдал своими глазами, к страшной героике битвы, неизбежной, когда они встречаются.

Предисловие

   История Монарха основана на материалах, собранных из множества источников, а также на личном опыте, поэтому образ медведя с неизбежностью собирательный. Столпом сюжета стал гигантский гризли Монарх, который и по сей день меряет шагами пол своей тюрьмы в зверинце «Золотые Ворота».
   В своем рассказе я допустил две вольности, которые, как мне думается, уместны в подобного рода истории.
   Во-первых, в главные герои я избрал личность незаурядную.
   Во-вторых, я приписал одному животному приключения нескольких представителей его племени.
   Цель моего рассказа – описать жизнь гризли, прибавив ей блеска, и для этого в центре повествования будет медведь с неповторимым характером. Моя задача – передать известную истину. Но поскольку я позволил себе вольности, наша история выходит за рамки чисто научного каталога. Ее следует считать скорее историческим романом из жизни медведей.
   Приключения, о которых идет речь в начале и в середине книги, выпали на долю множества разных медведей, но последние две главы – о пленении и отчаянии гигантского медведя – изложены так, как рассказывали мне несколько свидетелей, в том числе двое моих друзей-горцев.

I. Два ручейка

   Далеко над пиками Сьерры возвышается мрачная гора Таллак. На десять тысяч футов над уровнем моря вздымает она свой пик, чтобы взглянуть на север, на просторную, чудную бирюзовую гладь, которую люди зовут озером Тахо, и на северо-запад, за море сосновых ветвей, на свою заснеженную сестру Шасту – дивная красота и яркие краски окружают гору со всех сторон: сосны, прямые, как мачты, и увешанные драгоценностями, реки, которые любой буддист объявил бы священными, горы, которым поклонялся бы каждый араб. Но острые серые глаза Лэна Келлиана высматривали не это. Детская любовь к жизни и свету как таковым у него угасла, что неудивительно для человека, которого приучили ни в грош их не ставить. За что ценить траву? Травы полно повсюду. За что ценить воздух, если он есть везде и его неизмеримо много? За что ценить жизнь, если сам охотник как живое существо отнимает жизнь у других, чтобы прожить самому? Все его чувства были обострены, но не потому, что его окружали радужные горы и озера, яркие, как самоцветы, а потому, что живые существа вот-вот должны были столкнуться в ежедневной схватке, в игре, где каждый ставил на кон свою жизнь. Все в нем говорило, что он охотник: и кожаная одежда, и обветренное лицо, и вся его жилистая, гибкая фигура, – и в ясных серых глазах светился охотничий дух.
   Он мог не заметить раздвоенного гранитного утеса, но от его внимания не ускользнула бы легкая вмятинка в дерне. Даже циркуль не показал бы, что с одного конца она чуть расширялась, но глаз охотника это приметил, скользнул дальше – и высмотрел и нашел другой такой же след, а рядом поменьше, и охотник понял, что здесь прошла огромная медведица с двумя медвежатами и далеко уйти они не могли: притоптанная трава еще не распрямилась. Лэн направил по следу своего охотничьего пони. Пони принюхивался и нервно бил копытом, поскольку не хуже всадника знал, что поблизости семейство гризли. Они очутились на скальном карнизе, с которого можно было перебраться на открытую возвышенность. Отойдя от края на двадцать футов, Лэн соскользнул на землю, бросил поводья – пони прекрасно знал, что это ему приказ стоять на месте, – взвел затвор винтовки и вскарабкался по крутому склону на равнину. Там он двинулся дальше – еще осторожнее – и вскоре увидел старую медведицу-гризли с двумя медвежатами. Она лежала в полусотне ярдов от него – не лучшая мишень; Лэн наугад прицелился в плечо и выстрелил. Он не промахнулся, но пуля пронзила только мышцы и ничего важного не задела. Медведица вскочила и помчалась на дымок. Зверю нужно было покрыть пятьдесят ярдов, а человеку только пятнадцать, но все же Лэн еще не успел вскочить в седло, а медведица уже сбежала по склону, и сотню ярдов пони мчался, охваченный ужасом, а старая медведица едва не настигала его, норовила ударить лапой и каждый раз промахивалась едва на волосок. Но гризли не могут долго сохранять большую скорость. А пони как раз разогнался, и косматая мать отстала, прекратила погоню и вернулась к медвежатам.
   Это была приметная старая медведица. На груди у нее была большая белая подпалина, щеки и плечи тоже были белыми, и эта белизна постепенно переходила в бурое, поэтому Лэн с тех пор мысленно называл ее Пеструшкой. В тот раз она едва не поймала его, и охотник, разумеется, считал, что теперь обязан с ней поквитаться.
   Случай представился через неделю. Лэн двигался по краю Карманной долины – небольшой и глубокой, почти везде окаймленной голыми скалами, и увидел вдали старую медведицу Пеструшку с ее двумя маленькими бурыми медвежатами. Она переходила долину с одной стороны, где скалы были низкими, на другую, где нетрудно было взобраться. Когда она остановилась попить из прозрачного ручья, Лэн выстрелил. При первом выстреле Пеструшка повернулась к медвежатам и шлепнула сначала одного, потом другого, чтобы загнать на дерево. Второй выстрел попал в цель, и медведица в бешенстве бросилась вверх по откосу: как видно, она сообразила, что нечто подобное с ней уже было, и твердо решила уничтожить охотника. Рыча, взбежала она по склону, раненая, разъяренная, но получила смертельную пулю в мозг, скатилась на дно Карманной долины и замерла там. Охотник выждал для верности, потом прошел немного дальше по краю и выстрелил в труп старой медведицы еще раз, затем перезарядил винтовку и осторожно подобрался к дереву, на котором так и сидели медвежата. Они смотрели, как он приближается, с серьезностью диких зверей, а когда он полез на дерево, перебрались повыше. Там один жалобно заскулил, а другой грозно зарычал, и чем ближе подбирался охотник, тем громче они протестовали.
   Охотник достал прочную веревку, по очереди заарканил медвежат и стащил их на землю. Один бросился на него, хотя размерами был не больше кошки и наверняка серьезно покусал бы Лэна, если бы тот не придержал его раздвоенной палкой.
   Лэн привязал медвежат к прочной, но гибкой ветке, сходил к пони за торбой, потом сунул туда добычу и отвез к себе в лачугу. Дома он надел на детенышей ошейники и посадил их на цепь, привязав к шесту, по которому они тут же взобрались и сели наверху, скуля и рыча – каждый в соответствии со своим характером. Первые несколько дней приходилось следить, чтобы медвежата не удушили сами себя и не умерли с голоду, но со временем их удалось хитростью заставить попить молока, в большой спешке добытого у коровы с пастбища, которую пришлось поймать арканом для этой цели. Еще через неделю медвежата, похоже, смирились со своей участью и с тех пор просто извещали своего тюремщика, если хотели есть или пить.
   Так текли поначалу два ручейка – они уже немного спустились по склону, но пока держались поближе друг к другу, хотя и стали глубже и шире: вместе спрыгивали с порогов, вместе грелись на солнышке, когда их задерживала какая-нибудь природная запруда, но потом переливались через нее и бежали дальше, образуя озерца и омуты, где таились существа покрупнее.

II. Два ручейка и запруда старателя

   Джек и Джилл – так назвал медвежат охотник, и Джилл, маленькая фурия, ничуть не пыталась повлиять на первое впечатление, которое она оставила у Лэна: характер у нее был скверный. Когда охотник приходил покормить медвежат, она забиралась повыше по шесту и рычала или сидела молча, напуганная и сердитая; а Джек слезал вниз и натягивал цепь – так он стремился навстречу своему тюремщику, тихо поскуливая, и вмиг глотал угощение: аппетит у него был превосходный, зато манеры отвратительные. У него было много странных привычек, и он служил самым наглядным опровержением расхожего мнения, что у зверей будто бы нет чувства юмора. Через месяц он стал таким ручным, что его пускали побегать на свободе. Он следовал за хозяином, будто собака, и его шалости и забавные выходки были источником нескончаемого восторга и для самого Келлиана, и для его немногочисленных друзей с гор.
   На дне лощины, где стояла его хижина, был луг, и там Лэн за лето накашивал вдоволь сена, чтобы прокормить зимой двух своих пони. В этом году, когда пришла пора сенокоса, Джек стал ежедневным спутником Лэна и то вертелся вокруг него в опасной близости от свистящей косы, то лежал, свернувшись калачиком, чтобы охранять хозяина от страшных чудовищ вроде сусликов и бурундуков. Главным развлечением дня бывали моменты, когда косарь обнаруживал гнездо диких пчел. Джек, разумеется, обожал мед и прекрасно знал, что такое пчелиное гнездо, поэтому не бывало случая, чтобы он не прибегал вразвалочку на крик: «Джеки, мед, мед!» Подергивая носом от удовольствия, он подбирался к лакомству весьма осмотрительно, поскольку знал, что у пчел бывают жала. А потом, выждав время, ловко сшибал насекомых лапами, пока они все до одного не падали наземь, где он давил их, после чего, основательно обнюхав гнездо для сбора самых свежих данных разведки, осторожно встряхивал его, пока не выманивал оттуда на погибель последних пчел. Когда удавалось таким образом истребить десяток пчел, составлявших рой, Джек бережно выкапывал гнездо и сначала выедал мед, потом личинок и соты, а напоследок всех убитых пчел, работая челюстями, словно поросенок у корыта, а длинный, как у змеи, красный язык настигал и отправлял в жадную пасть все крошки и кусочки.
   Ближайшим соседом Лэна был Лу Бонами, бывший ковбой и овцевод, а теперь старатель. Он со своим псом жил в хижине примерно в миле ниже по склону от лачуги Келлиана. Бонами видел, как Джек «разбирается с пчелиной бандой». Как-то раз он пришел к Келлиану и предложил:
   – Лэн, веди сюда Джека, позабавимся.
   И двинулся вдоль ручья в лес. Келлиан последовал за ним, а Джеки ковылял по пятам и то и дело принюхивался, чтобы убедиться, что это именно та пара ног.
   – Иди сюда, Джеки, мед, мед! – И Бонами показал на дерево, где висело огромное осиное гнездо.
   Джек наклонил голову в одну сторону и повел носом в другую. Жужжащие твари и в самом деле были похожи на пчел, но ему еще не приходилось видеть пчелиное гнездо такой формы и в таком месте.
   Однако же на дерево он полез. Люди ждали – Лэн сомневался, стоит ли подвергать своего медвежонка такой опасности, а Бонами твердил, что устроить «сюрприз» маленькому гризли будет отменной шуткой. Джек забрался на ветку, на которой висело огромное гнездо, но ветка тянулась над глубоким ручьем, так что продвигался он все осторожнее и осторожнее. Он впервые видел подобное гнездо, да и пахло от него как-то не так. Медвежонок сделал еще шажок по ветке – сколько же тут пчел, с ума сойти, – потом еще шажок – нет, это пчелы, это точно; робко переставил лапу – ведь где пчелы, там и мед, – прополз еще чуть-чуть – и вот уже до огромного бумажного шара оставалось не больше четырех футов. Осы сердито гудели, и Джек засомневался и отполз. Люди засмеялись, а затем Бонами негромко и театрально окликнул его:
   – Мед, Джеки, мед!
   Малютка-медвежонок, к счастью для себя, полз медленно, поскольку сомневался, и не сделал никаких резких движений, а надолго замер, пусть его и уговаривали двинуться дальше, и дождался, когда все осы вернутся в гнездо. Потом Джеки задрал нос и плавно подтянулся еще чуть-чуть вперед, к самому роковому бумажному шару. Протянул лапу – и по счастливому случаю зажал леток ороговелой подошвой; обхватил гнездо второй лапой и, спрыгнув с ветки, плюхнулся прямо в воду, утащив добычу за собой. Было видно, как он, едва очутившись в ручье, треплет гнездо задними лапами и раздирает в клочки, а потом он выпустил гнездо и погреб к берегу, а растерзанное гнездо поплыло вниз по течению. Джек бежал за гнездом вдоль ручья, пока его не прибило к берегу на мелководье, а там еще раз притопил его, так что все осы или утонули, или так намокли, что стали уже не опасны, и победоносно вытащил свой трофей на берег. Меда в гнезде не нашлось, и это, конечно, была большая досада, зато в нем было полным-полно жирных белых личинок, почти таких же вкусных, и Джек ел, пока брюхо у него не раздулось, будто воздушный шарик.
   – Ну надо же! – смеялся Лэн.
   – Сами над собой подшутили, – скривился в ответ Бонами.

III. Форелевый пруд

   Джек подрос и окреп и теперь уже следовал за Келлианом до самой хижины Бонами. Как-то раз, когда они смотрели, как он кувыркается в порыве бурного веселья, Келлиан сказал другу:
   – А вдруг кто-нибудь увидит его в лесу, примет за дикого медведя да и застрелит?
   – Так, может, тебе его пометить? Повесь ему бирки на уши, как овцам вешают, – таков был совет бывшего овцевода.
   Потому бедняге Джеку, как он ни сопротивлялся, прокололи уши и украсили его серьгами, будто племенного барана. Намерения у Дэна были самые добрые, но серьги не послужили ни красоте, ни удобству. Джек несколько дней маялся с ними, а когда в конце концов притащил домой целую ветку, застрявшую в кольце в левом ухе, Келлиан потерял терпение и снял метки.
   У Бонами медвежонок познакомился с двумя новыми персонажами: во-первых, с буйным, задиристым старым бараном, которого Бонами взял «на передержку» у знакомого овцевода и от общения с которым Джек навсегда проникся враждебностью ко всему, от чего пахло овцами, а во-вторых, с псом Бонами.
   Это был непоседливый, шумный, невоспитанный беспородный пес, который считал редкостным весельем кусать Джеки за пятки, а потом спасаться бегством. Шутка есть шутка, но этот кошмарный зверь не знал меры, и самодурство пса заметно омрачило первый и второй визиты Джека к Бонами. Если бы Джек мог добраться до пса, то уладил бы дело, к полному своему удовольствию, но ему не хватало проворства. Оставалось искать убежища на дереве. Вскоре оказалось, что Джека совершенно не тянет к Бонами, и с тех пор стоило ему понять, что его покровитель сворачивает к хижине старателя, как он красноречивым взглядом показывал «нет, спасибо» и искал себе развлечений дома.
   Однако его враг частенько приходил в хижину охотника вместе с Бонами и там снова развлекался тем, что донимал медвежонка. Это была настолько интересная игра, что пес находил дорогу и самостоятельно, как только ему хотелось повеселиться, и в конце концов Джек стал жить в постоянном страхе перед рыжей бестией. Но внезапно этому настал конец.
   В один прекрасный жаркий день, когда друзья курили перед домом Келлиана, пес загнал Джека на дерево, а сам разлегся вздремнуть в тени его ветвей. Пес уснул, а о Джеке все забыли. Некоторое время медвежонок сидел тихо-тихо, но потом в очередной раз взглянул блестящими карими глазами на ненавистного пса, которого нельзя было ни поймать, ни удрать от него, и в его маленьком мозгу зародилась мысль. Он начал медленно и бесшумно продвигаться по ветке, пока не оказался над врагом, который сладко спал, подергивая лапами и попискивая – ему снилась погоня, а скорее, снилось, как он мучает беспомощного медвежонка. Джек, естественно, об этом не подозревал. Думал он, несомненно, только об одном: как он ненавидит этого пса и как можно дать волю своей ненависти. Он остановился прямо над своим притеснителем, тщательно прицелился, прыгнул и приземлился точнехонько на ребра псу. Это был крайне грубый способ разбудить, однако пес даже не взвизгнул, поскольку у него перехватило дух. Все кости остались целы, хотя пес едва уполз, молча признав поражение, а Джеки на прощание весело побарабанил по его крупу лапами с когтями, похожими на крюки для мяса.
   Очевидно, план был просто превосходный, и с тех пор, когда пес приходил к Лэну или Джек навещал Бонами с хозяином – а он вскоре набрался храбрости и возобновил визиты, – медвежонок более или менее успешно «держал пса на мушке», как выражались Лэн и Лу. Пес быстро утратил интерес к медвежьей травле, и вскоре этот спорт был забыт.

IV. Ручеек, который ушел в песок

   Джек был смешным, а Джилл – нелюдимой. Джека ласкали и давали ему свободу, поэтому он становился все смешнее, а Джилл били и держали на цепи, поэтому она становилась все нелюдимее. У нее сложилась дурная репутация, и теперь ее постоянно за это наказывали: так часто бывает.
   Однажды, пока Лэна не было дома, Джилл сорвалась с цепи и присоединилась к брату. Они вломились в сарайчик, где Лэн держал провизию, и учинили там разгром. Набили животы лучшими деликатесами, а обычные припасы вроде муки, масла и соды, которые приходилось возить на лошади за пятьдесят миль, пригодились лишь для того, чтобы рассыпать их по земле и всласть поваляться. Джек как раз вспорол последний мешок муки, а Джилл с недоумением рассматривала ящик шахтерского динамита, и тут в сарайчике потемнело: на пороге стоял Келлиан, являя собой аллегорию изумления и гнева. Медвежата ничего не знали об аллегориях, но с гневом были отчасти знакомы. Брат с сестрой, похоже, понимали, что согрешили или, по крайней мере, что теперь им несдобровать, и Джилл съежилась, надулась и забилась в темный уголок, откуда непокорно глядела на охотника. Джек склонил голову набок, а потом, совершенно забыв, что напроказничал, восторженно заурчал и заковылял навстречу хозяину, заскулил, дернул носом и поднял липкие грязные передние лапы, чтобы его взяли на ручки и погладили, ведь он самый хороший медвежонок на свете.
   Увы – как часто бывает, что не по хорошу мил, а по милу хорош! Нахмуренный лоб охотника мигом разгладился, когда нахальный негодник-медвежонок начал карабкаться по его штанине.
   – Ах ты, чертенок, – пробурчал Лэн. – Шею бы тебе свернуть, пропади ты пропадом.
   Однако же это так и осталось на словах. Он поднял на руки противного, липкого маленького проказника и приласкал его, как обычно, а все ужасы своего гнева обрушил на Джилл, простить которую было бы не труднее, чем Джека, и даже легче, ведь ее никто ничему не учил, и приковал бедняжку к шесту двойной цепью, чтобы у нее не было никакой возможности повторить свой проступок.
   У Келлиана выдался неудачный день. Утром он упал с лошади и сломал винтовку. А теперь, вернувшись домой, обнаружил, что все его запасы попорчены, после чего его ждало новое испытание.
   Вечером к нему заглянул незнакомец с маленьким обозом и остался переночевать. Джек был в самом что ни на есть шаловливом настроении и веселил обоих своими выходками – то ли щенячьими, то ли обезьяньими, – и утром, прощаясь, незнакомец заметил:
   – А если я предложу двадцать пять долларов за обоих – что скажешь, дружище?
   Лэн ответил не сразу – он подумал об испорченных запасах, пустом кошельке, сломанной винтовке, – а потом ответил:
   – Только если пятьдесят.
   – По рукам.
   Сделка свершилась, деньги были выплачены, и не прошло и четверти часа, как незнакомец ушел, увозя в каждой седельной сумке по медвежонку.
   Джилл была угрюма и молчалива, а Джек все скулил, да с таким укором, что у Лэна сердце кровью обливалось, но он одернул себя: «Лучше от них избавиться: если они опять разорят кладовую, это мне не по средствам». И вскоре сосны сомкнулись за незнакомцем, его тремя вьючными лошадьми и двумя медвежатами.
   – А я даже рад, что его больше нет, – свирепо процедил Лэн, хотя прекрасно понимал, что уже раскаивается. И начал прибирать в хижине. Пошел в сарай и собрал остатки провизии. Оказалось, что ее не так уж и мало. Прошел мимо ящика, где обычно спал Джек. Как стало тихо! Поглядел на то место на косяке, где обычно скребся Джек, когда хотел домой, и вздрогнул при мысли, что больше никогда этого не услышит, и напомнил себе, что «рад, да еще как», щедро сдобрив эту фразу проклятиями. Битый час он слонялся туда-сюда и занимался… занимался чем угодно, лишь бы не сидеть сложа руки; а потом вдруг вскочил на пони и помчался как бешеный по следу обоза. Он гнал пони во всю мочь и через два часа перехватил обоз у переправы.
   – Слушай, дружище, я передумал. Не хочу продавать медвежат, особенно Джеки. Я… ну, в общем, отменяю сделку. Вот твои деньжата.
   – А меня все устраивает, – холодно отозвался незнакомец.
   – Ну а меня нет, – с жаром повторил Лэн. – Хочу отменить.
   – Если ты с этим пришел, мы только время зря тратим, – ответил тот.
   – А это мы еще поглядим.
   Лэн швырнул во всадника золотые монеты и двинулся к седельной сумке; сидевший в ней Джек при звуках знакомого голоса радостно завизжал.
   – Руки вверх, – сказал незнакомец резко и твердо, как человек, которому уже приходилось это произносить, и Лэн, обернувшись, обнаружил, что в него нацелен морской кольт сорок пятого калибра.
   – Так нельзя, – проговорил он. – Я не при оружии, но посуди сам: этот медвежонок – мой единственный друг, он всегда со мной, мы с ним живем душа в душу. Слов нет, как буду тосковать без него. Вот, смотри: забирай свои полсотни, отдавай мне Джека, а Джилл можешь оставить себе.
   – Если у тебя есть пятьсот золотых, ладно, забирай его, а если нет, встань вот к тому дереву и не опускай руки и не дергайся, а то выстрелю. Пошел!
   Правила хорошего тона в горах соблюдаются неукоснительно, и поскольку у Лэна не было при себе оружия, он был вынужден подчиниться неписаным законам. И под прицелом револьвера отошел к далекому дереву. Ему было больно слышать, как скулит маленький Джек, но он очень хорошо знал обычаи горцев и не стал поворачиваться, чтобы предложить еще что-нибудь, – и тогда незнакомец ушел.
   Многие охотники тратят тысячи долларов на попытки поймать какого-нибудь дикого зверя и считают, что дело того стоит – поначалу. А потом готовы продать свою добычу сначала за полцены, затем – за четверть и, наконец, отдать даром. На первых порах смешные медвежата донельзя забавляли незнакомца, и он ценил их за это, но с каждым днем утомительной возни с ними становилось все больше, а радости от них все меньше, так что, когда неделю спустя на ранчо «Колокол со стрелой» ему предложили выменять на них лошадь, он тут же согласился, и тяжкое путешествие в седельных сумках, где было и не пошевелиться, для медвежат закончилось.
   Хозяин ранчо не отличался ни мягкостью, ни воспитанием, ни терпением. Джек при всем своем добродушии отчасти усвоил это, как только его достали из седельной сумки, но когда дело дошло до того, чтобы извлечь и посадить на цепь с ошейником злобную маленькую Джилл, последовала до того безобразная сцена, что ошейник не понадобился. Хозяин две недели носил руку на перевязи, а Джеки на цепи мерял шагами двор в одиночестве.

V. Река, плененная в предгорьях

   Следующие полтора года в биографии Джека не принесли ничего ни интересного, ни приятного. Его доля поверхности земного шара составляла двадцатифутовый круг во дворе с шестом в центре. Голубые горы, взморье, ближайший сосновый бор и даже хозяйский дом были словно звезды – неподвижные, далекие; не слишком зоркие медвежьи глаза могли уловить лишь намек на их великолепие. Даже люди и лошади находились за пределами его маленькой сферы и имели к нему не больше отношения, чем кометы к Земле. А веселые проказы, за которые Джека и начали ценить, были забыты, пока Джек рос в оковах.
   Будку для него сделали из бадейки из-под масла, и поначалу это было просторное логово, но затем медвежонок быстро прошел разные стадии – бадейка из-под масла, ящик из-под гвоздей, бочонок для муки, бочка для нефти, – и вот уже его пришлось считать крепким средним медведем, хотя в огромную бочку-хогсхед [8 - Хогсхед – тип дубовой бочки для хранения алкогольных напитков объемом около 245 литров.], из которой сделали его последнюю берлогу, он пока помещался без труда.
   Постоялый двор при ранчо выстроили там, где предгорья Сьерры с их зелеными дубравами переходили в золотые равнины Сакраменто. Природа щедро осыпала этот край чудесными дарами. Здесь было все – и луга, усеянные цветами, и плодоносные деревья, и тень, и солнце, и сухие пастбища, и быстрые реки, и задумчивые ручейки. Разнообразие в пейзаж вносили высокие раскидистые деревья, а дальше, на востоке, высокие вершины Сьерры нависали над роскошными хвойными лесами, словно синий мрамор, обтесанный рукой скульптора. За домом протекала величественная река, бравшая начало в горах, – ее сдерживала плотина со шлюзом, и вода в запруде цвела, но все равно это был величественный поток, чей источник-прародитель журчал по склону угрюмого старого Таллака.
   Этот постоялый двор стоял в краю, полном красоты, жизни и ярких красок, но обитали в нем настоящие отбросы рода человеческого. Посмотришь на них, понаблюдаешь за их нравами и обычаями – и не скажешь, что такие видят «Всевышнего в природе». Ни в каких городских трущобах не сыщешь столь мерзкого сброда, и если бы Джек был способен отвлеченно мыслить, он ставил бы двуногих тем ниже, чем ближе их узнавал.
   Жестокой была его участь, а ответом на жестокость стала ненависть. В запасе у него остался только один забавный трюк: он умел самостоятельно пить пиво. Пиво он обожал, и слонявшиеся у таверны бездельники частенько давали ему бутылку, чтобы полюбоваться, как ловко он откручивает проволоку и вытаскивает пробку. А как только пробка вылетала, Джек брал бутылку обеими лапами, переворачивал и осушал до последней капли.
   Разнообразие в его монотонную жизнь вносила только собачья травля. Его мучители приводили своих собак, натасканных на медведя, «чтобы потренировать на медвежонке». Людям и собакам этот спорт, очевидно, приносил много удовольствия, пока Джек не понял, какой прием нужно им оказывать. Поначалу он яростно бросался на ближайшего мучителя, и натянутая цепь тут же дергала его обратно, после чего он был совершенно беззащитен перед нападением других собак. Но прошел месяц-другой, и Джек изменил метод. Теперь он научился сидеть, привалившись спиной к своей бочке-хогсхеду, спокойно наблюдать, как тявкают вокруг собаки, и всем своим видом демонстрировать безразличие, не шевелиться, как бы они ни наскакивали, пока они не сбивались в кучу. И тогда он бросался на них. Собаки в задних рядах с неизбежностью мешкали и не давали отпрыгнуть передним, поэтому Джек всегда доставал кого-нибудь из них, и в итоге игра утратила популярность.
   Когда Джеку было около полутора лет и он достиг уже половины роста матерого медведя, произошел случай, не поддававшийся никаким объяснениям. Джек завоевал себе звание опасного зверя, поскольку одного человека искалечил ударом лапы, а другого, дурачка-пьянчужку, который вызвался с ним подраться, едва не убил. Случилось так, что один безобидный, но недалекий овцевод, который вечно слонялся возле постоялого двора, как-то вечером сильно напился и повздорил с компанией драчунов. Они решили, что, раз при нем нет оружия, можно забить его прикладами в свое удовольствие, вместо того чтобы изрешетить пулями, как требовал их кодекс чести. Фако Тампико добрался до двери и, шатаясь, вышел в темноту. Его преследователи были даже пьянее его, но не хотели упускать злую забаву и пустились в погоню, а Фако удрал от них за дом, во двор. Горцы принялись его искать, и при этом у них все же хватило разумения не соваться к гризли; не найдя Фако сразу, они взяли фонари и обшарили двор уже с ними, но убедились, что его там нет, и вполне удовлетворились мыслью, что он свалился в реку за сараем и, конечно, потонул. Обменявшись несколькими грубыми шутками, они вернулись в дом. Когда они проходили мимо логова гризли, его глаза вспыхнули огнем в свете фонарей. Наутро повар, приступив к работе, услышал во дворе странные звуки. Они доносились из бочки гризли: «Эй, ты, лежи спокойно», – сонно промямлил чей-то голос; потом кто-то глухо, недовольно зарычал.
   Повар опасливо подошел поближе и заглянул в бочку. Тот же сонный голос пробурчал:
   – Смотри, куда прешь, карамба! [9 - Карамба – испанское восклицание, которое можно перевести как «черт возьми».]
   В отверстии бочки показался человеческий локоть – он дергался и отбивался, – а в ответ снова донеслось раздраженное медвежье урчание.
   Взошло солнце, и изумленные бездельники обнаружили, что пропавший овцевод лежит в логове гризли и преспокойно отсыпается после ночных похождений. Его попытались вытащить, но гризли ясно дал понять, что это можно сделать только через его труп. Он с мстительной яростью бросался на всякого, кто осмеливался подойти, а когда бездельники оставили попытки, улегся на страже у входа в берлогу. Наконец овцевод проспался, приподнялся на локтях и обнаружил, что очутился в плену у молодого гризли, после чего осторожно пролез за спиной стража и удрал, не сказав даже спасибо.
   Приближалось Четвертое июля, и владелец таверны, устав от присутствия во дворе могучего пленника, объявил, что отметит День независимости великой битвой между «лучшим боевым быком и свирепым калифорнийским гризли». Слухи и сплетни разнесли эту весть по всей округе. На крыше конюшни устроили трибуны по пятьдесят центов за место. У загона поставили телегу, нагруженную сеном до половины, – там располагались лучшие места, откуда все было прекрасно видно, и их продавали по доллару. Старый загон починили, поставили, где нужно, новые шесты, и уже с утра туда поместили злобного старого быка и принялись дразнить его и мучить, пока он наконец не «взъярился», по выражению ковбоев, так что к нему стало опасно приближаться.
   Тем временем Джека связали, «усмирили», затолкали в хогсхед и заколотили вход. Его ошейник был намертво приклепан к цепи, поэтому его сняли: «после того как бык поднимет его на рога, связать его будет пара пустяков, а может, и вообще не потребуется».
   Хогсхед откатили к калитке загона – и приготовления закончились.
   Со всех окрестностей прибыли ковбои, разряженные в пух и прах: калифорнийский ковбой – настоящий павлин среди ковбоев. Ковбои захватили с собой своих красоток, а фермеры и владельцы ранчо приехали за пятьдесят миль, чтобы порадовать себя зрелищем боя быка с медведем. Пришли и рудокопы с гор, и овцеводы-мексиканцы, и лавочники из Плейсервиля, и чужаки из Сакраменто, были представлены и город, и деревня, и горы, и равнины. Билеты на телегу с сеном разошлись так хорошо, что на продажу выставили места на вторую. Места на крыше распродали. Зловещий треск бревен привел к некоторому снижению цен, но пара крепких подпорок восстановила ситуацию на рынке, и вот уже все постояльцы были готовы и не могли дождаться, когда же начнется великая битва. Ковбои, знавшие повадки крупного скота, ставили на быка.
   – Говорю тебе, никто на всем белом свете не выстоит против хорошего быка!
   Но горцы стояли за медведя.
   – Да что такое бык против гризли? А я тебе говорю, я видел, как гризли одной левой перебросил коня через Хетч-Хетчи! Бык! Да он до второго раунда не продержится!
   Так они препирались и делали свои ставки, а дородные женщины кокетничали и жеманничали – «ах, как все это страшно, ой, смущаюсь на людях, боюсь, а вдруг будет кровавое зрелище», – но на самом деле их обуревало такое же жадное любопытство, что и мужчин.
   Все было готово, и хозяин прокричал:
   – Выпускайте их, ребята, зрители собрались, пора!
   Фако Тампико умудрился привязать быку к хвосту пучок колючего чапареля, так что могучий зверь буквально довел себя до исступления самобичеванием.
   Тем временем бочку-хогсхед с Джеком катали по земле, пока он не разъярился из-за такого отвратительного обращения, и Фако по команде начал отдирать дно. Бочку положили торцом к загону, дно сорвали, и Джеку ничего не оставалось, кроме как выбраться и растерзать быка в клочья. Но он не вылез. Шум, гомон, незнакомая толпа так оглушили его, что он решил остаться на месте, и сторонники быка разразились насмешливыми воплями. Их чемпион шагал по загону, раздувая бока, фыркая и то и дело приостанавливаясь, чтобы взрыть копытом сухую землю. Голову он держал очень высоко и неспешно приближался к бочке гризли, пока до нее не осталось футов десять, не больше, а затем, громко фыркнув, развернулся и побежал на противоположный конец загона. Теперь уже завопили сторонники медведя.
   Но толпа жаждала битвы, и Фако, забыв, в каком он долгу перед Гризли Джеком, бросил в бочку через отверстие для затычки несколько петард, припасенных к Четвертому июля.
   – Бах! – И Джек подпрыгнул. – Бзз-з-крак-кр-р-рак-бам-кр-к-к-к! – И Джек от неожиданности выскочил из своего логова на арену. Бык красовался посередине в царственной позе, но, едва завидев мчащегося на него медведя, дважды мощно фыркнул и под свист и улюлюканье забился в дальний угол загона.
   Пожалуй, два главных отличительных свойства гризли – это скорость, с которой он составляет планы, и страсть, с которой он их воплощает. Бык не успел добежать до дальней стороны загона, когда Джек уже придумал, как разумнее всего поступить. Его свинячьи глазки мигом оглядели ограду и нашли самое низкое место – там, где посередине к ней была приколочена крестовина. В три секунды он очутился у перелаза, в две – перебрался через ограду и еще секунду спустя ворвался в толпу, которая бросилась врассыпную, и помчался в горы со всех ног – пружинистых и сильных. Визжали женщины, кричали мужчины, лаяли собаки, бешено метались лошади, которых нарочно привязали подальше от места битвы, чтобы поберечь их нервы, однако у гризли была фора в триста ярдов, даже в пятьсот, и пока собравшиеся на праздник возмущенные гуляки вскочили на коней и очертя голову кинулись в погоню, вытянувшись в колонну, гризли уже бросился в реку – в бурный поток, куда собаки соваться не осмеливались, – и добрался до чапареля и непроходимой каменистой полосы, окаймлявшей поросшие соснами горы. Через час постоялый двор на ранчо с его цепью, унижениями, жестокостями и человеческой черствостью остался в прошлом, отделенный от Джека грядой гор его юности и отрезанный рекой его детства – рекой, разросшейся из ручейка, который зародился на родине медведя среди сосен Таллака. То Четвертое июля стало великим праздником – Днем независимости Гризли Джека.

VI. Плотину прорвало

   Раненый олень обычно пробирается вниз, а загнанный гризли карабкается наверх. Джек не знал эти края, зато знал, что хочет оказаться подальше от толпы, поэтому нашел самый непроходимый участок и упорно забирался все выше и выше.
   Уже несколько часов он бродил здесь в одиночестве. Равнина была укрыта от посторонних глаз. Со всех сторон его окружали гранитные валуны, сосны и ягодные кусты, и он, не сбавляя хода, набирал себе пищи с низких веток ловкими лапами и языком, но остановился, лишь очутившись на каменистом склоне, где полуденная жара скорее приказывала отдохнуть, нежели располагала к этому.
   Когда он проснулся, была темная ночь, но темноты медведи не боятся, скорее уж их страшит дневной свет, и он зарысил дальше, как и прежде движимый порывом забраться от опасности повыше, и вот наконец очутился на самом верху – в окрестностях родного Таллака.
   Образования, полагающегося молодому медведю, Джек не получил, но у него были инстинкты, голос крови, который никогда не подводил его в главных вопросах, а нос служил отличным проводником. Так что он выжил – и стремительно набирался опыта лесной жизни, а это развивало его ум.
   Джек неважно запоминал лица и события, но запахи оставались в его памяти навечно. Он забыл пса Бонами, но запах пса Бонами мгновенно будоражил в нем старые чувства. Он забыл сердитого барана, но запах «старых шерстистых морд» неизменно пробуждал в нем злобу и ненависть, и как-то вечером, когда ветер принес густой овечий запах, к гризли словно вернулась прежняя жизнь. Несколько недель он жил на ягодах и корешках и теперь ощутил тягу к мясу, время от времени с опасной силой настигающую даже самого убежденного вегетарианца. Овечий запах словно бы ответил на нее. И вот той же ночью гризли отправился в путь (ни один медведь в здравом уме и твердой памяти не станет путешествовать днем), и запах вывел его из сосняка на склоне горы в открытую каменистую долину.
   Он был еще на полпути туда, когда вдруг засиял странный свет. Медведь знал, что это, он видел, как двуногие разводят огонь возле ранчо, где витали злые запахи и воспоминания, и потому не боялся. Джек бесшумно и стремительно прыгал с уступа на уступ, поскольку запах с каждым прыжком становился все сильнее, и когда очутился над самым костром, поморгал, высматривая овец. Запах совсем сгустился, кругом прямо-таки воняло овцами, но их самих видно не было. Зато медведь различил в долине полосу серой воды, где вроде бы отражались звезды, но они не мерцали, и не было никакой ряби, а шепоток, доносившийся оттуда, был совсем не похож на плеск озерных волн.
   Звезды в основном сосредоточивались у костра и напоминали даже не звезды, а пятнышки светящейся древесины, рассыпанные по земле там, где кто-то разворошил гнилой пень, чтобы слизать обитавших в нем лесных муравьев. Поэтому Джек осмелился приблизиться настолько, что разглядел все своими подслеповатыми глазами. Оказалось, что огромное серое озеро – это стадо овец, а светящиеся пятнышки – их глаза. А то ли бревно, то ли низкая грубая скамья у самого костра – это пастух и его собака. Медведь с неприязнью относился и к людям, и к собакам, но овцы далеко опережали тех и других в этом смысле. Джек понял, что нужно заняться ими.
   Он подобрался к самому краю и обнаружил, что овцы окружены низкой живой изгородью из чапареля, но какими же они были маленькими по сравнению с огромным ужасным бараном, которого он смутно помнил! Его охватила жажда крови. Он ударом лапы смел низкую изгородь в сторону, бросился в самую гущу овец, которые отпрянули от него, мелко топоча и придушенно блея, свалил одну, схватил, повернулся и бросился обратно вверх, в горы.
   Пастух вскочил на ноги, выстрелил, а его пес бешено залаял и помчался сквозь плотную массу овец. Но Джека и след простыл. Пастух ограничился тем, что развел еще два-три костра, пострелял в воздух и помолился.
   Это была первая овца, которую добыл Джек, но не последняя. С тех пор, когда ему хотелось овцу, а это превратилось в регулярную потребность, он знал, что достаточно просто пройтись по горам, пока нос не скажет ему: «Поверни и иди туда-то и туда-то»: ведь для медведя лучше один раз учуять, чем сто раз увидеть.

VII. Паводок

   Педро Тампико и его брат Фако занимались овцеводством отнюдь не из сентиментальных соображений. Они не шагали перед своим возлюбленным стадом, потрясая посохом, словно скипетром, и не пробуждали чувство прекрасного у своих идеальных последователей игрой на тимпане и свирели. Они отнюдь не стремились вести свою паству к священной цели, а гнали ее камнями и дубинками, которых у них наготове всегда было вдоволь. Это были не пастыри, а погонщики. Они не считали своих подопечных возлюбленными и любящими последователями – для них это были просто четвероногие деньги: каждая овца равнялась долларовой банкноте. Заботились о них ровно так же, как заботятся о деньгах, и пересчитывали всякий раз, когда случалось что-то чрезвычайное, а также в конце каждого дня пути. Пересчитать три тысячи овец – непростая задача для кого угодно, а для овцевода-мексиканца – непосильный труд. Но у овцевода есть простой прием для этой цели. Обычно в стаде приблизительно на каждую сотню овец приходится одна черная. Если часть овец отбивается от гурта, среди них, скорее всего, окажется и черная. Поэтому Тампико в общем и целом следил за численностью стада, ежедневно пересчитывая тридцать черных овец.
   Гризли Джек той ночью убил только одну овцу. При следующем визите он убил двух, а на третий раз – тоже только одну, но по воле случая – черную, и когда Тампико обнаружил, что овец такого окраса осталось всего двадцать девять, он логически заключил, что теряет овец, причем по этому показателю лишился уже сотни.
   Древняя мудрость гласит: «Если пахнет жареным, уноси ноги». Тампико набил карманы камнями и, браня своих подопечных за все их прегрешения в прошлом и настоящем, повел прочь из краев, где, как видно, свирепствовал какой-то овцеед. Вечером он набрел на узкое ущелье с высокими стенами – естественный загон, – и рассеянная шерстяная масса сбилась в плотный войлок и потекла в ущелье, подгоняемая умными приказами пса и идиотскими – человека. Сбоку от входа Тампико развел костер. Футах в тридцати от него высилась отвесная скала.
   Десять миль – это далекий дневной перегон для плохо налаженной фабрики шерсти, но не больше двух часов пути для гризли. Невооруженным глазом так далеко не видно, зато невооруженный нос прекрасно чует на подобном расстоянии, и Джек, которому захотелось баранины, последовал за своей добычей безо всяких затруднений. Поужинал он позднее обычного, зато и аппетит был лучше. В лагере все было спокойно, и Тампико уснул. Разбудил его рык собаки. Он вскочил – и увидел такое страшное чудовище, какого не видел никогда и даже не мог вообразить: исполинский медведь стоял на задних лапах и высился на добрых тридцать футов. Пес в ужасе удрал, что было воплощением доблести по сравнению с Педро. Он до того перепугался, что не смог даже выговорить молитву, рвавшуюся из груди: «Блаженные святые, пусть забирает всех грешных овец из этой стаи, но не тронет меня, смиренного страдальца», и только закрыл голову руками, поэтому так и не узнал, что видел вовсе не тридцатифутового медведя в тридцати футах поодаль, а семифутового медведя, который стоял у самого костра и отбрасывал черную тридцатифутовую тень на гладкую скалу за спиной. Обессилев от страха, бедный Педро рухнул ничком в пыль.
   Когда он поднял голову, гигантского гризли и след простыл. Зато среди овец царило смятение. Несколько из них отбились и торопливо семенили из ущелья в ночь, а за ними гнался обычных размеров медведь – несомненно, детеныш того чудовища.
   Педро уже не первый месяц пренебрегал молитвами, но впоследствии заверил отца исповедника, что в ту ночь наверстал все упущенное и еще до рассвета набрал солидный избыток. На заре он оставил пса сторожить стадо и отправился искать беглянок, поскольку знал, во-первых, что при свете дня опасности почти нет, а во-вторых, что хоть какая-то из овец уцелеет. Пропало довольно много, причем, по его подсчетам, получалось на два порядка больше, чем на самом деле, поскольку среди них были две черные. Как ни странно, овцы не разбежались, и Педро шел по их следу с милю по нехоженым землям, пока не набрел на другое закрытое со всех сторон ущелье, очень маленькое. В этом прибежище он и обнаружил пропавший скот, притулившийся там и сям на валунах и скалах: овцы стремились забраться повыше. Педро пришел в восторг и полминуты еще поработал над дополнительными молитвами про запас, однако, к своему огорчению, обнаружил, что овец невозможно никакими средствами уговорить спуститься со скал и выйти из ущелья. Одна-две овцы, которых ему удалось ловкостью и хитростью выманить к выходу, в ужасе отпрыгивали от чего-то на земле, что после пристального изучения оказалось – да, в этом Петро готов поклясться! – глубоким свежим следом гризли, протоптанным от стены до стены. Теперь все овцы снова очутились вне его досягаемости. Педро начал бояться за себя и заторопился к основному стаду. Положение осложнилось. Тот, первый, гризли был медведем обычных размеров и каждую ночь ел по овце, но новый, в чьи владения он вторгся, оказался чудовищем, медведем-горой, которому на один раз требовалось сорок-пятьдесят овец. Чем быстрее Педро отсюда уберется, тем лучше.
   Было уже поздно, слишком поздно, и овцы устали и не могли уйти далеко, поэтому Педро подготовился к ночевке особенно тщательно: развел у входа в ущелье два больших костра, а спальное место себе устроил на помосте на дереве в пятнадцати футах от земли. Пса он предоставил самому себе.

VIII. Потоп в ущелье

   Педро не сомневался, что большой медведь нагрянет ночью, ведь полсотни овец в маленьком ущелье были для такого зверя не более чем закуской. Он тщательно зарядил ружье, как, впрочем, и всегда, и забрался на дерево в свою постель. В его спальне при всех ее недостатках была отменная вентиляция, и вскоре Педро промерз до костей. Он завистливо поглядывал вниз, на своего пса, свернувшегося у костра, потом помолился, чтобы святые вмешались и направили медведя в стадо кого-нибудь из соседей, и даже указал, кого именно, во избежание недоразумений. Потом попытался убаюкать себя молитвами. В церкви, на мессе, этот метод никогда не подводил его, должен помочь и теперь. Однако в этот раз ничего не вышло. Миновал страшный полуночный час, приближалась серая заря, час тупого отчаяния. Это отчаяние нахлынуло на Тампико, и он испустил протяжный дрожащий стон, стуча зубами. Пес вскочил и бешено залаял, овцы зашевелились, но затем попятились во мглу, послышались их топоток и паническая толкотня, и рядом замаячила огромная темная фигура. Тампико схватил ружье и выстрелил бы, но тут его замутило от ужаса: до него дошло, что медведь был ростом тридцать футов, а до его помоста всего пятнадцать – как раз удобно для чудовища. Только безумец пригласил бы сейчас медведя к трапезе выстрелом. Поэтому Педро распластался на помосте лицом вниз и, прижав губы к щели между досками, изливал молитвы своему небесному заступнику, извинялся за неподобающую позу и выражал глубочайшую надежду, что ему это простится, ведь иначе никак, и что его мольбы достигнут цели, даже если исходят с нижней стороны помоста.
   Утром он получил доказательство, что его молитвы были услышаны и приняты благосклонно. Медведь оставил следы, однако количество черных овец не изменилось, поэтому Педро набил карманы камнями и погнал стадо дальше, осыпая своих подопечных привычным потоком проклятий.
   – Эй, Капитан, индюк безголовый! – выругался он, когда пес остановился попить. – Веди обратно эти погибшие души нечистой крови!
   Брошенный камень придал приказу веса, и пес тут же кинулся его исполнять. Он забегал вокруг огромной стаи недовольной копытной саранчи и не давал овцам ни разбежаться, ни сбиться с пути, пока Педро играл вторую скрипку – большую, шумную и бестолковую.
   Когда они шли по открытой равнине, глаз овцевода заметил человеческую фигуру – человек сидел на скале слева, высоко над ним. Педро пристально вгляделся в него; человек приветственно помахал ему и поклонился. Это означало: «Я друг», а если бы незнакомец жестом показал ему: «Проходи» – это могло бы означать: «Не приближайся, а то стрелять буду». Педро двинулся в его сторону, а потом сел. Незнакомец пошел навстречу. Это был охотник Лэн Келлиан.
   Оба были рады «поговорить по-человечески» и обменяться новостями. В число последних новостей входили цены на шерсть, фиаско с битвой быка и медведя, а главное – чудовищный гризли, который истреблял овец Тампико; это были достойные темы для разговора.
   – А, медведь-дьявол, адская тварь, медведь-гринго… прости, амиго, я хотел сказать, страшный, просто жуть!
   Когда овцевод рассказал о гризли, преувеличив и поразительную хитрость медведя, который устроил себе личный загон для овец, и размеры чудовища – теперь они составляли уже сорок-пятьдесят футов, ведь для медведей этой породы характерен стремительный непрерывный рост, – глаза у Келлиана блеснули и он заметил:
   – А что, Педро, сдается мне, ты когда-то жил в верховьях Хасаямпы, верно?
   Это вовсе не указывало на то, что Педро жил в краю исполинских медведей, а намекало на расхожее мнение, что будто бы всякий отведавший хотя бы каплю воды из реки Хасаямпы, утрачивает способность говорить правду. Некоторые ученые, исследовавшие этот вопрос, утверждают, что таким удивительным свойством обладает не только Хасаямпа, но и Рио-Гранде, как, впрочем, и все остальные мексиканские реки со всеми их притоками, а также источники, колодцы, пруды, озера и оросительные каналы. Однако по воле случая Хасаямпа – самый известный водоем, обладающий этой примечательной особенностью. Мало того: чем выше по течению, тем сильнее действие, а Педро был родом с самых верховьев. Однако он бросился возражать и поклялся всеми святыми, что его рассказ правдив. Достал пузырек с мелкими гранатами, которые нашел среди мусора, из которого строят свои муравейники пустынные муравьи, потом убрал его обратно в сумку и достал другой пузырек со щепоткой золотого песка, который тоже собрал в те редкие часы, когда его не тянуло в сон, а овец не требовалось ни гнать, ни поить, ни забрасывать камнями, ни осыпать проклятиями.
   – Вот, ставлю на то, что это правда!
   У золота громкий голос.
   Келлиан помолчал.
   – Я не могу принять твое пари, Педро, мне нечего поставить, но за то, что у тебя в бутылке, убью твоего медведя.
   – По рукам, – сказал овцевод, – если еще приведешь мне овец, которые сейчас морят себя голодом на скалах в Бакстеровом ущелье.
   Белый человек согласился, и глаза у мексиканца вспыхнули. Золота в пузырьке было совсем чуть-чуть, долларов на десять-пятнадцать, однако этого хватило, чтобы охотник взялся за дело, хватило, чтобы заманить его, а больше ничего и не нужно. Педро знал этого человека: заставь его действовать – и он уже не будет думать о выгоде: взявшись за плуг, Лэн Келлиан закончит борозду любой ценой, отступать он не умеет. И Лэн снова нашел след Гризли Джека – своего давнего друга, который теперь вырос настолько, что и не узнать.
   Охотник отправился прямиком в Бакстерово ущелье и обнаружил там примостившихся на скалах овец. У входа он нашел две недавно обглоданные туши, а вокруг – следы медведя средних размеров. Не нашел ни следа тропы – границы, протоптанной гризли, чтобы его пленницы не могли покинуть ущелье, пока не понадобятся ему. Однако овцы в тупом ужасе стояли на разных возвышениях и, как видно, предпочитали умереть от голода, лишь бы не спускаться вниз. Лэн стащил одну на землю, она тут же вскарабкалась обратно. Теперь он оценил положение, поэтому сделал возле ущелья загончик из чапареля, по одной выволок оцепенелых овец из их смертельной тюрьмы и посадил в загончик – всех, кроме одной. Потом наскоро перегородил вход в ущелье, вывел овец из загончика и не спеша погнал их к основному гурту.
   Идти было недалеко, всего шесть-семь миль, но Лэн прибыл на место лишь поздней ночью.
   Тампико с радостью отсыпал ему половину обещанного золотого песка. Они переночевали вместе – и, разумеется, никаких медведей не появилось.
   Утром Лэн вернулся в ущелье и обнаружил, как и ожидалось, что медведь вернулся и зарезал последнюю овцу.
   Охотник перетащил останки на плоскую проплешину, слегка присыпал медвежью тропу сухими веточками, а затем соорудил себе помост на дереве футах в пятнадцати над землей, завернулся в одеяло и заснул.
   Матерый медведь редко наведывается в одно и то же место три ночи кряду; хитрый медведь не пойдет по собственному следу, который с предыдущего дня отчего-то изменился; опытный медведь ступает совершенно бесшумно. Но Джек не был ни матерым, ни хитрым, ни опытным. Он пришел в ущелье с овцами четвертый раз подряд. Прошел по собственному следу прямиком ко вкусным бараньим костям. Нашел след человека, но в нем было что-то непреодолимо привлекательное для него. И протопал прямо по сухим веткам.
   – Крак! – затрещала одна.
   – Крак-крак! – затрещала другая, и Келлиан на помосте проснулся и вгляделся во мглу – и вот на проплешине возле овечьих костей проступила темная фигура. Прогремел выстрел охотничьей винтовки, медведь фыркнул, развернулся, бросился в кусты, ломая ветки, и исчез.

IX. Огонь и вода

   Для Джека это было боевое крещение: пуля прошла по касательной, но оставила глубокую рану в спине. Фырча от боли и ярости, медведь продрался сквозь кусты и мчался вперед целый час, а потом лег и попытался зализать рану, но не мог дотянуться. Оставалось только тереться спиной о ствол. Он продолжил путь в сторону Таллака, в родные места, а там, в пещере под наваленными валунами, лег передохнуть. И все еще не находил себе места от боли, когда солнце встало в зените и в пещеру просочился странный запах горелого – он все усиливался, и медведя окутало клубами непроглядного дыма. Дым был до того удушливый, что Джеку волей-неволей пришлось забиться подальше, но чад преследовал его и вот уже стал невыносимым, и медведь бросился наружу через другой выход из пещеры. По пути он мельком заметил какого-то человека, который подбрасывал хворост в костер, горящий у входа, а ветер донес до медведя запах, подсказавший: «Это тот, кто вчера сторожил овец».
   Как ни удивительно, в лесу дыма не было, только тоненькая струйка вилась среди деревьев, и Джек преспокойно побрел прочь. Он перевалил через холм, нашел ягоды и поел – это была его первая трапеза с тех пор, как он зарезал последнюю овцу. И побрел себе дальше, собирая плоды и выкапывая корешки, и так шел еще час-другой, но потом дым стал чернее, а запах горелого гуще. Медведь пытался уйти от них, но не спешил. Мимо торопливо пробегали олени и лесные зайцы и пролетали птицы. Послышался рев. Он становился громче, и Джек повернулся и зашагал туда же, куда мчались все лесные создания.
   Весь лес пылал, ветер усиливался, и пламя набирало мощь, распространялось и металось, будто табун диких лошадей. В мозгу у Джека такие вещи не умещались, но инстинкт предупредил, что нужно сторониться того, что надвигается с ревом, изрыгает черные облака и летучие горящие хлопья сверху и рассылает волны жара понизу, – вот он и побежал, как и все остальные лесные обитатели. Как ни быстро он бежал – а лишь немногие животные могут обогнать гризли на пересеченной местности, – жаркий ураган настигал его. Ощущение опасности переросло чуть ли не в ужас – ужас такого рода, какого он раньше не знал, ведь сейчас не с чем было биться, нечему сопротивляться. Пламя окружало его со всех сторон, и бесчисленные птицы, зайцы и олени уже пали под натиском красного кошмара. Джек бешено ломился сквозь заросли чапареля и толокнянки, непроходимые для более слабых существ, которых настигала стихия; шерсть на нем тлела, рана была забыта, он думал только о спасении, когда кусты впереди расступились, и гризли, ослепленный дымом, полуобожженный, плюхнулся с берега в небольшое чистое озерцо. Шерсть на спине сказала «пш-ш-ш» – она уже готова была вспыхнуть. Гризли нырнул поглубже, глотнул прохладного питья, наслаждаясь безопасностью и возможностью остыть. И сидел глубоко под водой, пока выдерживали легкие, а потом медленно и осторожно поднял голову. Небо над ним превратилось в сплошную пелену пламени. В воду с шипением сыпался град из горящих веток и летучих угольев. Воздух раскалился, но дышать было можно, и медведь наполнил легкие до того, что ему было трудно удерживать себя под водой. В озере были и другие существа – и обожженные, и мертвые, маленькие у берегов, побольше на глубине, и одно из них очутилось рядом с ним. О, он знал этот запах; даже пожар, охвативший все леса Сьерры, не мог заглушить запаха охотника, который стрелял в него с помоста, и, хотя медведь не знал этого, именно этот охотник шел по его следу весь день и пытался выкурить из берлоги – и поджег лес.
   И вот они сошлись лицом к лицу в самом глубоком месте озерца, их разделяло всего десять футов, а разойтись они могли футов на двадцать, не больше. Пламя стало непереносимым. И медведь, и человек торопливо вдохнули и нырнули под поверхность воды, каждый по своему разумению прикидывая, как теперь поступит другой. Через полминуты они вынырнули и оба с облегчением обнаружили, что противник не приблизился. Каждый старался держать над водой нос и один глаз. Но пламя разбушевалось и обжигало, и приходилось нырять и сидеть под водой, сколько хватит дыхания.
   Огонь ревел, как ураган. Поперек озерца с треском рухнула могучая сосна и едва не зашибла человека. Всплеск воды по большей части потушил пламя, но от сосны веяло таким жаром, что человек был вынужден отодвинуться и очутился чуть ближе к медведю. В озерцо повалилось другое дерево, наперекрест первому, и убило койота. На пересечении стволы ослепительно вспыхнули, медведь попятился от них и оказался чуть ближе к человеку. Они уже могли дотянуться друг до друга. Винтовка, от которой не было никакого толку, осталась лежать на мелководье у берега, но охотник держал наготове нож и собирался с силами, чтобы защищаться. Этого не потребовалось – разбушевавшаяся стихия объявила перемирие. Они то ныряли, то всплывали, держа нос на воздухе и один глаз нацеленным на врага, – и провели так еще час, а то и больше. Красный ураган прошел дальше. В лесу висел густой дым, не давая дышать, но это можно было перенести, и когда медведь выпрямился в воде и повернул к берегу, в лес, человек заметил, как с косматой спины сбегает, подкрашивая воду, алая кровь. Он видел кровь, когда шел по следу. И понял, что это тот самый медведь из Бакстерова ущелья, Гринго, только не знал, что это его давний приятель Гризли Джек. Лэн выбрался из воды на противоположном от гризли берегу, и охотник и его добыча разошлись в разные стороны.

X. Быстрина

   Огонь уничтожил леса на всем западном склоне Таллака, и Келлиан построил себе новую хижину на восточном склоне, где еще оставались зеленые участки; туда же перебрались и куропатки, и кролики, и койоты – и Гризли Джек. Рана у него быстро зажила, но как пахнет винтовка – он запомнил навсегда: это был опасный запах, новая, страшная разновидность дыма, с которой ему было суждено очень близко познакомиться и, более того, совсем скоро встретиться снова. Джек спускался по склону Таллака, следуя сладкому аромату, пробуждавшему в нем память о прежних радостях, – запаху меда, хотя сам он этого не знал. С его тропы лениво удалилась стайка куропаток и вспорхнула на низкое дерево – и тут он уловил запах человека, а потом услышал треск вроде того, от которого ему стало так больно в ущелье с овцами, и одна из куропаток рядом с ним упала на землю. Гризли шагнул к ней, чтобы обнюхать, и в этот самый миг из кустов напротив вышел человек. Их разделяло меньше десяти футов, и они узнали друг друга, поскольку охотник увидел медведя с опаленной шерстью и раной в спине, а медведь учуял винтовку и кожаную одежду. Быстро, как это умеют гризли, то есть быстрее молнии, медведь поднялся на задние лапы. Человек отпрянул, споткнулся, упал – и гризли бросился на него. Охотник лежал лицом вниз, будто мертвый, но Джек не успел нанести удар – он уловил запах, заставивший его замереть. Обнюхал жертву – и этот запах словно отдернул завесу, волшебным образом возродил прошлое. Дни, проведенные в хижине охотника, были забыты, но чувства, связанные с этими днями, пробудились по приказу носа и сразу взяли верх. Нос жадно впитал аромат, и тот загасил всякую злобу. Настроение у гризли изменилось. Он повернулся и оставил охотника целым и невредимым.
   О, слепец с ружьем! Ему не пришло в голову иного объяснения, кроме как «никогда не знаешь, что отмочит гризли, но если он тобой заинтересуется, всегда полезно лечь и замереть». Он и не подумал, что у косматого зверя могут быть добрые порывы, и потом, рассказав овцеводу о своих приключениях в озере, о том, как попал медведю в спину и потерял его след во время лесного пожара, добавил:
   – Там, у хижины, когда он выскочил будто из-под земли и напал на меня, я уж думал, настал мой последний час. Почему он меня не прикончил, ума не приложу. Но вот что я скажу тебе, Педро: медведь, который резал твоих овец на горном выпасе и в ущелье, – это один и тот же медведь. У каждого медведя свои особые следы, и если отпечаток четкий, все приметы сразу видно, а этот всегда припадает на правую лапу.
   – Карамба! А как же пятидесятифутовый медведь, которого я своими глазами видел, а?
   – Похоже, перебрал ты накануне со своим зельем для овцеводов. Ничего, я до него еще доберусь.
   И Келлиан начал долгую охоту и пустил в ход все известные ему приемы, чтобы обхитрить медведя. Лу Бонами получил приглашение присоединиться, поскольку его рыжий пес хорошо брал след. Они навьючили четырех лошадей снаряжением и отвели их за перевал на восточный склон Таллака и вниз – от пика Джека, который Келлиан назвал так в честь своего медвежонка, к озеру Опавший Лист. Охотник считал, что здесь можно найти не только Гринго, на которого он охотился, но и других гризли, поскольку пожар пощадил те места.
   Они быстро разбили лагерь, растянули холщовый тент – не для защиты от дождя, а для тени – и, привязав лошадей на лугу, двинулись на охоту. Обошли все озеро Лист и составили представление о здешней живности по следам: много оленей, несколько барибалов [10 - Барибал – североамериканский, или черный, медведь.], в том числе два-три коричного окраса, столько же гризли – и один след вдоль берега, на который Келлиан показал и бросил:
   – Он.
   – Ты имеешь в виду старого Гринго, про которого говорил Педро?
   – Ага. Его пятидесятифутовый гризли. Я-то думаю, при дневном свете он ростом от силы футов семь, но по ночам, конечно, медведи сильно вырастают.
   Рыжего пса пустили по следу, и он понесся, забавно потявкивая, а охотники со всех ног бросились за ним, спотыкаясь и время от времени крича псу, чтобы не бежал так быстро, так что шум они подняли отменный, и Гринго Джек, который прогуливался по склону высоко над ними, услышал его за милю. Его вел нюх, суливший ему много вкусного, и поэтому гризли двигался по ветру. Шум позади был такой любопытный, что медведю захотелось понюхать, что там, а для этого он повернул обратно, пересек склон выше того места, откуда слышался гвалт, спустился по наветренной стороне – и таким образом вышел на след охотников и их пса.
   Нос мигом поведал ему обо всем. Вот охотник, к которому он когда-то проникся сочувствием, и два других запаха из давнего прошлого, оба ненавистные; теперь все три слились в один запах – запах врагов, и из горла медведя вырвалось весьма выразительное рокочущее «вуф».
   Особенно его разозлил запах пса, хотя нет никаких сомнений, что медведь начисто забыл все, что было с ним связано, и лапы Гринго понесли его быстро и очень тихо – о да, совершенно бесшумно – по следам врага.
   Там, где много камней и рытвин, собака едва ли обгонит медведя, а рыжего пса еще и постоянно останавливали охотники, поэтому медведь настиг их безо всяких затруднений. И зарысил за ними в сотне ярдов – отчасти потому, что ему было интересно преследовать собаку, которая преследовала его самого, – но тут порыв ветра донес до пса запах, возвещавший о появлении медведя сзади. Пес развернулся – к чему бежать по следу на земле, когда чуешь запах тела, – и помчался обратно, весь ощетинившись и тявкая уже иначе.
   – Не понимаю, чего это он, – шепнул Бонами.
   – Все в порядке, это медведь, – ответил Лэн, а пес, высоко подскакивая, бросился прямо навстречу врагу.
   Джек слышал его, чуял его и вот наконец увидел, но разозлил его именно запах – густой запах того, кто издевался над ним в детстве. На медведя нахлынула ярость тех дней, и у него хватило хитрости, чтобы затаиться в засаде: он попятился в сторону с тропы в том месте, где она проходила под большим корнем, и, когда маленький рыжий самодур подбежал туда, Джек ударил его лапой, ударил так же, как несколько лет назад, но на сей раз с силой взрослого гризли. Пес даже не взвизгнул, второго удара не понадобилось. Охотники с полчаса искали его, стараясь не поднимать шума, а потом набрели на место гибели пса и узнали, как все было, из безмолвного рассказа многочисленных следов.
   – Я с ним поквитаюсь, – прошептал Бонами: он любил своего никчемного шумного пса.
   – Это точно Гринго Педро. Наверняка он сообразил пройти по собственному следу обратно. Но мы его проучим.
   И они поклялись, что убьют этого медведя, если он сам их не достанет.
   Лишившись собаки, они были вынуждены пересмотреть план охоты. Нашли два-три хороших места для бревенчатой западни, где деревья росли парами и образовывали естественные колонны, между которыми удобно было строить ловушку. Затем Келлиан вернулся в лагерь за топором, пока Бонами расчищал площадки.
   Когда Келлиан подошел к их лагерю, он по привычке остановился и с минуту вглядывался. И уже хотел идти, когда краем глаза уловил какое-то движение. Напротив сидел на корточках гризли и смотрел на лагерь. Опаленная бурая шерсть на голове и шее и белые пятна по бокам не оставили сомнений, что Келлиан и Гринго, о котором говорил Педро, снова сошлись лицом к лицу. Стрелять было далековато, но Келлиан все же поднял винтовку и хотел было нажать на спуск, когда медведь вдруг нагнул голову и, подняв заднюю лапу, принялся вылизывать какую-то царапину. Теперь его голова и грудь оказались почти на одной линии от Келлиана – верная мишень, настолько верная, что Келлиан сразу и выстрелил. И не попал ни в голову, ни в плечо, но, как ни удивительно, задел челюсть и заднюю лапу, выбил медведю один зуб и вырвал кусок мякоти из пальца. Медведь рявкнул, вскочил и ломанулся на охотника вниз по склону. Келлиан взобрался на дерево и приготовился, но между ними как раз лежал лагерь, и медведь обрушил свой гнев на него. Один взмах лапы – и рухнул разорванный холщовый тент. Шмяк! – и полетели направо консервные банки. Бац! – рухнули налево мешки с мукой. Крак! – и мука из вспоротого мешка взвилась в воздух, словно дым. Бум! Хрясть! – и ящик со всякими мелочами повалился в костер. Бабах! – за ним последовал мешок патронов. Бам! – опрокинулось смятое ведро с водой. Дзинь, дзинь, дзинь! – и от всей посуды остались одни лишь никому не нужные осколки.
   Келлиан, укрывшись на дереве, никак не мог прицелиться как следует и только ждал, пока эпицентр бури немного расчистится. Медведю попалась бутылка с плохо пригнанной пробкой. Он умело схватил ее лапами, выкрутил пробку и с комической ловкостью, говорившей о богатом опыте, поднес ко рту. Однако содержимое бутылки ему не понравилось, он сплюнул и вылил все на землю, а потом швырнул и бутылку; Келлиан глядел и только дивился. Тут из костра послышалось характерное «Крак! Крак! Крак!» – это начали взрываться патроны, сначала по одному, потом по два, по четыре – и уже без счета. Гринго завертелся на месте: он успел поломать и порушить все, что попалось на глаза. Треск, напомнивший Четвертое июля, ему не нравился, поэтому он вспрыгнул на склон и, хромая и переваливаясь, побежал на луг, где перепугал лошадей – и впервые дал охотнику возможность прицелиться хорошенько. Очередное свинцовое жало оцарапало ему бок – и Гринго развернулся и скрылся в лесу.
   Охотники потерпели сокрушительное поражение. Прошла целая неделя, прежде чем они сумели исправить все разрушения, причиненные косматым налетчиком, и вернулись на озеро Опавший Лист с новыми запасами провианта и оружия, залатанным тентом и полным снаряжением. О своей клятве убить медведя они говорили мало. Оба понимали, что эта схватка свершится – схватка не на жизнь, а на смерть. И говорили не «если мы его убьем», а «когда мы его убьем».

XI. Переправа

   Гринго был в ярости, однако сохранил благоразумие; оставив разоренный лагерь, он двинулся в обход горы и скрылся на южном склоне, где нашел себе тихое убежище в кустах толокнянки и лег, чтобы залечить раны и унять головную боль: пуля, выбившая зуб, сильно его контузила. Там он пролежал целый день и целую ночь, и временами на него накатывали жестокие приступы боли, так что шевелиться ему совсем не хотелось. Однако на второй день голод взял свое, и медведь покинул ложе и двинулся по ближайшему скальному гребню вслед за ветром, изучая все запахи. До него донесся запах горца-охотника. Что делать, медведь не знал, поэтому сел и не стал делать ничего. Запах сгущался, до медведя донеслись тяжелые шаги, они приближались, потом кусты раздвинулись, и появился всадник на лошади. Лошадь зафыркала и хотела развернуться, но на гребне было слишком узко, и любой неверный шаг мог обернуться серьезными последствиями. Ковбой придержал лошадь и, хотя был при оружии, не попытался стрелять в угрюмого зверя, который сидел поперек его дороги и только моргал. Это был опытный горец, и он применил прием, давно знакомый индейцам, у которых он, в сущности, и перенял его. Он стал «заговаривать» гризли.
   – Эй, медведь, послушай, – начал он громко, – я тебе ничего плохого не сделаю. Я на тебя не в обиде, а у тебя нет никакого права таить обиду на меня.
   – Гррр, – низко и глухо отозвался Гринго.
   – Так вот, драться с тобой я не хочу, хотя мне и есть чем – вот у меня железяка наготове, – а хочу я только одного: чтобы ты сейчас подвинулся с этой узкой тропки и пропустил меня, куда мне надо.
   – Гру-у-у-у, – проворчал Гринго.
   – Дружище, я с тобой по-честному. Не трогай меня, и я тебя не трону, а мне просто нужен проход на пять минут.
   – Гру-гру-у-у-уф, – был ответ.
   – Понимаешь, тут негде обойти, дорога только одна, а ты, так уж вышло, сидишь прямо на ней. А мне туда надо, потому что повернуть я не могу. Ну как, по рукам? Никто никого не трогает и не обижает.
   Нет ни малейших сомнений, что Гринго видел перед собою всего-навсего человека, который издавал диковинные, нестрашные, заунывные звуки, поэтому, выдавив «груф» напоследок, медведь поморгал, встал на лапы и побрел по склону, а ковбой заставил упиравшуюся лошадь пройти по тропе дальше.
   – Ну-ну, – посмеивался он про себя. – Так я и знал, что подействует, – не было случая, чтобы не действовало. Медведи – они же все одинаковые.
   А Гринго, если бы умел ясно мыслить, сказал бы: «Это какая-то новая разновидность человека».

XII. Пороги, омут и разлив

   Гринго брел дальше, насторожив нос, и мимо него проплывали без счета ароматы ягод, корешков, куропаток, оленей – и вот на него нахлынул новый приятный запах. Пахло не овцами, не дичью и не мертвечиной. Это был аромат живого мяса. Медведь последовал за ним и вышел на лужайку – и там они и оказались, эти невиданные звери. Их было пять, и они были рыжие и рыжие с белым, огромные, с него размером, но он их не испугался. В нем пробудился охотничий инстинкт, а с ним и охотничье безрассудство и честолюбие. Он подкрался к ним с наветренной стороны, чтобы не потерять их запаха и одновременно не дать им почуять медведя. Добрался до границы леса. Здесь нужно было остановиться, иначе его увидели бы. Рядом был водопой. Гринго тихонько попил, потом залег в кустах и стал наблюдать. Так прошел час. Солнце село, и коровы встали, чтобы попастись. Одна, поменьше прочих, подошла ближе, а потом вдруг целеустремленно двинулась к водопою. Гринго выжидал и, когда корова поскользнулась на глине и оступилась, встал на дыбы и навалился на нее со всей мощи. Он нацелился ей прямо в череп, и удар попал в цель. Только вот Гринго ничего не знал о рогах. Острый молодой рог, загнутый вверх, сломался под ударом его лапы, однако удар утратил половину силы. Корова рухнула, но потянула Гринго за собой, и он разъярился от боли в раненой лапе и стал крушить все вокруг. Остальные коровы в ужасе разбежались. Гризли схватил телку зубами, потом взобрался по склону к своему логову и, запасшись пищей, снова залег залечивать раны. Болели они сильно, но были не опасны, и уже через неделю или около того Гризли Джек совершенно поправился и снова рыскал по лесам вокруг озера Опавший Лист, наведываясь и на юг, и на восток, поскольку он рос и расширял территорию: царь разведывал свое царство. Время от времени он встречал себе подобных и мерялся с ними силами. Иногда он побеждал, а иногда и проигрывал, но с течением месяцев все рос, учился и набирался мощи.
   Келлиан прилежно следил за ним и узнавал, по крайней мере, о главных событиях в его жизни, поскольку у медведя было несколько особенностей, приметных для охотника. Изучение следов показало, что в передней лапе у него появилась круглая рана, а на задней был поврежден палец. Но этим дело не ограничивалось: охотник подобрал в разоренном лагере, где стрелял в медведя, обломки кости и после долгих сомнений заключил, что медведь сломал клык. Келлиан не спешил никому рассказывать, что он одним выстрелом выбил зверю зуб и повредил палец на задней лапе, пока не появилось надежных доказательств.
   Одинаковых зверей не бывает. Те, кто живет стадом, похожи друг на друга больше одиночек, а гризли принадлежат как раз к последним и обладают ярким характером. Почти все гризли отмечают на деревьях свой рост, поскольку чешут спины, а некоторые еще и опираются на дерево и царапают его передними лапами, а иногда обнимают передними лапами ствол и дерут кору задними. Гринго метил деревья по-особому: сначала чесал спину, а потом поворачивался и точил о ствол зубы.
   Все это Келлиан выяснил, когда однажды изучил одно из любимых деревьев Гринго. Он все утро ходил по следу медведя, нашел хороший след на сухой пыльной тропе и из него узнал, что винтовка изувечила медведю палец на задней лапе, а в передней появилась большая круглая рана – та самая, которую оставил коровий рог. Когда охотник подошел к дереву, на котором Гринго вырезал свои инициалы, ему стало ясно, что это следы медвежьих зубов, а один верхний клык обломан: теперь охотник безошибочно опознал добычу.
   – Тот же самый старый медведь, – сказал Лэн своему приятелю.
   За все это время им ни разу не удалось увидеть гризли, поэтому напарники решили поставить несколько западней. Их строят из тяжелых бревен с опускающейся дверью из толстых обтесанных досок. В дальнем конце вешают приманку, и если ее дернуть, дверь падает. Чтобы построить четыре такие ловушки, понадобилась неделя тяжелой работы. Охотники не стали сразу заряжать их, поскольку ни один медведь не подойдет к чему-то новому и подозрительному. Некоторые медведи не приближаются к западням, пока те не посереют от погоды. Но Лэн и Лу убрали все стружки и перемазали свежее дерево грязью, потом натерли западни изнутри лежалым мясом и повесили на крюк в каждой западне по куску тухлой оленины.
   Потом они три дня не подходили к ловушкам, поскольку знали, что сначала нужно дать выветриться человеческому запаху, после чего обнаружили, что все западни, кроме одной, сработали: двери у них упали. Бонами разволновался: на подходе они пересекли след гризли. Но Келлиан долго всматривался в пыль и вдруг расхохотался.
   – Только взгляни. – Он показал на след, похожий на медвежий, но не больше двух дюймов в длину. – Вот какого медведя мы найдем в западне, с пушистым хвостом.
   И Бонами тоже рассмеялся, когда понял, что жертвой огромной западни стал всего-навсего маленький скунс.
   – В следующий раз повесим приманку повыше и сделаем так, чтобы дверь ходила потуже.
   Они натерли башмаки лежалым мясом, обошли западни, а потом не трогали их неделю.
   Некоторые медведи не едят почти ничего, кроме корешков и ягод, другие больше всего на свете обожают огромных черных лососей, которых выуживают из запруд во время дальнего «гона», а есть медведи, питающие особое пристрастие к мясу. Такие встречаются редко, поскольку со временем они становятся особенно свирепыми и рано погибают. Гринго был из таких, и вырос он похожим на мускулистых, откормленных мясом древних гладиаторов: крупнее, сильнее и драчливее своих сородичей, живущих на плодах и кореньях. Этому противоречила любовь к меду. Охотник, шедший по следу, знал, что Гринго не пропускает ни одного пчелиного гнезда, а когда не находит, объедает даже мелкие цветы-медоносы вереска, свисающие, словно колокольчики на санях. Келлиан сразу заприметил эти знаки.
   – Знаешь, Бонами, нам надо раздобыть меду.
   Если у вас нет меда, чтобы напоить пчел-проводников, не так-то просто найти пчелиное гнездо, поэтому Бонами поскакал в долину, в ближайший лагерь – овцеводческий лагерь Тампико – и раздобыл там не мед, а немного сахара, из которого они сделали сироп. Затем изловили пчел в трех-четырех разных местах, пометили клочками ваты, напоили сиропом и отпустили, следили за ними, пока клочки ваты не скрылись из виду, а потом прошли туда, где пересекались все линии полета, и нашли там улей. После чего на крюки в ловушках охотники повесили по мешку, полному сотов, и ночью, когда Гринго вернулся в те края размашистой рысью, которая позволяет покрыть много миль, не зная устали, словно паровоз, его сторожевой нос уловил чарующий аромат, суливший небывалые радости. Тогда Джек принялся рыскать по окрестностям, поскольку до источника запаха была еще целая миля, и обнаружил любопытную бревенчатую пещерку; он остановился и принюхался. Пахло охотниками, это да, но все перекрывал аромат радости. Джек походил туда-сюда, чтобы удостовериться, и понял, что запах доносится изнутри пещерки. Тогда он осторожно вошел. Из-под ног у него разбежались лесные мыши. Гризли понюхал приманку, лизнул, помял губами, обмазал слюной, пришел в восторг, потянул, чтобы добыть побольше, – бам! – тяжелая дверь за спиной обрушилась, и Джек оказался в ловушке. Он испуганно попятился, наткнулся на дверь и наконец-то почуял опасность. С трудом развернулся и налег на дверь, но она была прочная. Джек изучил западню, прощупал все бревна, нашел места, где их закругленные бока было проще прогрызть зубами. Но бревна не поддались. Он все перепробовал, драл крышу и пол, но кругом были только тяжелые твердые бревна, намертво сколоченные гвоздями.
   Пока он бушевал, взошло солнце, и в щелях между досками двери посветлело; тогда медведь обрушил всю свою мощь на нее. Дверь была плоская, уцепиться было не за что, но медведь молотил ее лапами и драл зубами и отломал все доски по очереди. Последний удар – и обломки рухнули. Джек снова очутился на свободе.
   Люди прочитали все это, будто открытую книгу – и даже лучше, поскольку щепки не лгут, а след, который вел в западню и обратно, был следом матерого медведя с изувеченным пальцем на задней лапе и странным, круглым, как затычка, шрамом на передней, а по бревнам внутри, хотя они мало пострадали, было видно, что у него сломан зуб.
   – На этот раз мы его поймали, но он нас перехитрил. Ну ничего, еще поглядим.
   И они не сдались – и поймали его снова, поскольку устоять перед соблазнительным запахом меда Джек не мог. Но наутро охотники не нашли ничего, кроме разломанной в щепки западни.
   Брат Педро знал одного человека, которому случалось ловить медведей, и овцевод припомнил, что важно сделать дверь не столько прочной, сколько светонепроницаемой, и они обили дверь снаружи толем. Но Гринго уже сообразил, как устроены такие западни. Он не стал ломать дверь, сквозь которую не просачивался свет, а просто подсунул под нее лапу и поднял, когда доел приманку. Так он дурачил охотников и объедал приманки во всех ловушках, пока Келлиан не сделал так, чтобы дверь опускалась в глубокую борозду, и теперь медведь не мог подцепить ее даже когтем. Но уже похолодало. Снег в горах становился все глубже. Следы медведя исчезли. Охотники поняли, что Гринго залег в зимнюю спячку.

XIII. Глубокое русло

   Апрель заставил снега Сьерры стечь обратно в объятия Матери-Моря. Зеленые дятлы звонко горланили от счастья. Они-то думали, будто все дело в том, что в запасе в дубовом дупле осталось несколько желудей, но на самом деле в них просто бурлила жизнь. Этот крик был для них как музыка для дрозда, как колокола для нас – способ громким гвалтом оповестить весь свет, как они рады. Олени резвились, куропатки галдели, ручьи журчали – все было полно шумной радости.
   Келлиан и Бонами возобновили поиски гризли.
   – Пора ему просыпаться, а в низинах еще полно снега – легко будет выследить.
   Они хорошо подготовились к долгой охоте. Мед для приманок, мощные стальные капканы с крокодильими зубами, ружья – все это входило в снаряжение. Прошлогодние западни, которые состарились и стали только лучше, охотники починили, повесили новую приманку, и в них попало несколько барибалов. Но Гринго, даже если и был рядом, научился их обходить.
   Он бродил поблизости, и вскоре охотники узнали об этом. Зимняя спячка завершилась. Они обнаружили в снегу след с затычкой, а рядом – или чуть впереди – нашелся другой след, оставленный медведем поменьше.
   – Гляди. – Келлиан показал на маленькие следы. – Он нашел пару, у Гринго медовый месяц.
   И он прошел по следу немного дальше, не рассчитывая найти медведей, а просто изучая их перемещения. Так он ходил несколько раз и на много миль, и следы о многом рассказали ему. Вот рядом с первыми двумя появились следы третьего медведя. Вот знаки битвы – и черным по белому написано, что соперника прогнали, а пара двинулась дальше. Один раз след повел охотника по каменистому склону туда, где большой медведь устроил романтический ужин – там лежал полуобглоданный труп молодого бычка, а красноречивая земля многое рассказала о борьбе, предшествовавшей пиру. Медведь, словно похваляясь своей силой, схватил быка за нос и некоторое время вел его – так говорила вытоптанная на несколько десятков шагов почва, – а бычок вырывался и мычал, что, безусловно, было сладкой музыкой для дамских ушек, пока Гринго не решил, что пора уложить его ударами стальных лап.
   Один раз охотники увидели влюбленных – на миг им предстал огромный гризли, да такой, что они чуть не поверили россказням Тампико, а рядом – медведица поменьше, чей волнистый мех переливался на солнце каштановыми и серебряными искорками.
   – Ах, какая красота, лучше и на свете нет!
   И охотники проводили ее взглядом, когда она удалилась в чапарель. Это была совсем узкая полоска кустов, медведи должны были через минуту выйти с другой стороны, и охотники приготовились стрелять, но по какой-то непостижимой причине пара так и не появилась. Медведи остались в убежище и успели уйти далеко, прежде чем охотники поняли, что происходит; больше их не видели.
   Зато их видел Фако Тампико. Навестив брата-овцевода, он охотился в предгорьях на востоке, рассчитывая добыть оленя, и тут его черные глазки приметили пару медведей, которые бродили в лесах, все еще очарованные друг другом. Медведи были далеко внизу. Ему ничего не угрожало, он выстрелил и смертельно ранил медведицу – перешиб ей хребет. Она закричала от боли и упала – и пыталась встать, но тщетно. Гринго заметался, высматривая врага, и Фако выстрелил слова. Грохот выстрела и дым подсказали Гринго, где затаился человек. Он в ярости взобрался на скалу, но Фако залез на дерево, и Гринго вернулся к подруге. Фако выстрелил снова, и Гринго предпринял еще одну попытку добраться до него, но не смог отыскать и побежал обратно к своей каштаново-серебристой невесте.
   Неизвестно, как так вышло, нарочно или случайно, но, когда Фако выстрелил в третий раз, Гринго Джек попал на линию огня, и пуля угодила в него. Это была последняя пуля Фако; гризли снова ринулся на скалу, но не нашел следов врага. Фако ушел – перешел через места, где медведю не пройти, и вскоре был уже в миле оттуда. Большой медведь захромал к подруге, но она больше не отвечала на его прикосновения. Некоторое время он пробыл рядом с ней, но никто не пришел. Серебристая шкура не досталась никому, а когда труп утратил всякое сходство с возлюбленной Гринго, медведь покинул те места.
   Мир был полон охотников, ловушек и ружей. Медведь двинулся на нижние склоны, где паслись овцы и где он когда-то совершал набеги на стада Педро. Гризли хромал, поскольку его снова подстрелили. Уловил запах врага, убившего его каштаново-серебристую подругу, и пошел было по следу, но он оборвался там, где началась конная тропа. Однако медведь снова почуял недруга ночью – запах мешался с запахом овец, который когда-то был так хорошо знаком Джеку. Теперь он решил пойти по следу, донимаемый яростью и болью. Запах привел его к убогой хижине поселенцев, дому родителей Тампико, и при приближении огромного медведя из задней двери выскочили два человека.
   – Муж мой, молись! – вопила женщина. – Молись всем святым, пусть спасут нас!
   – Где мой пистолет? – закричал ее муж.
   – Уповай на святых! – пролепетала перепуганная женщина.
   – Если бы у меня была пушка или если бы это была кошка – уповал бы, но с моей хилой перечницей против этой махины лучше уповать на дерево! – И старик Тампико взобрался на сосну.
   Гризли заглянул в хижину, потом двинулся в свинарник, задрал там самую крупную свинью – это был для него новый сорт мяса – и утащил ее себе на ужин.
   В свинарник он наведывался еще не единожды. Питался свининой, пока рана не зажила. Один раз на него устроили засаду – установили ружье, которое выстрелило, когда он открыл дверь и тем самым дернул пружинку, – но оно было нацелено слишком высоко. Овцеводы рассудили, что шесть футов для такого медведя будет в самый раз; пуля пролетела у него над головой, и он остался цел – надежное доказательство, что он дьявол. Гризли усвоил, что любой человеческий запах – это запах опасности. Поэтому он покинул долину, где стояла хижина, и двинулся вниз, к равнинам. Как-то ночью он проходил мимо дома и обнаружил какую-то полую штуковину, из которой восхитительно пахло. Это был десятигаллоновый бочонок, в котором держали сахар, и немного сахара пристало ко дну; медведь сунул туда свою большую голову и застрял, а край бочонка был утыкан гвоздями. Гризли заметался, бешено цепляясь за бочонок когтями и завывая, пока выстрел из верхнего окна не заставил его дернуть головой с такой силой, что бочонок разлетелся на куски, и он снова прозрел.
   Так у него мало-помалу зародилось убеждение, что приближаться к берлоге человека нельзя, иначе жди беды. С тех пор он искал добычу в лесу или на равнине. Однажды он уловил запах того самого человека, который привел его в ярость в тот день, когда он потерял свою красавицу-подругу. Гризли взял след и, двигаясь невероятно тихо для такой туши, прочесал чапарель и толокнянку, миновал несколько островков камыша и наконец очутился на равнине. Запах, который вел его, стал свежее. Вдали показались белые пятнышки – они куда-то двигались. Медведю эти пятнышки ничего не говорили, поскольку он никогда не чуял диких гусей да и видел их считаные разы, а след, по которому он шел, тянулся дальше. Гризли промчался по нему – и вот уже камыш впереди тихо зашелестел, и запах следа превратился в запах тела. Тяжелый треск, один удар – и гусиная охота закончилась, не начавшись, а овцы Фако перешли по наследству к брату.

XIV. Водопад

   Как модное поветрие подчас нарушает течение жизни человека, так и среди животных одного вида иногда ни с того ни с сего зарождаются повальные увлечения. В тот год все здоровые гризли в Сьерре вдруг ощутили непреодолимую тягу к говядине. Гризли издавна славились как существа, которые питаются кореньями, собирают ягоды и в целом безобидны, если их не трогать, но теперь они все как один повадились на пастбища и словно бы решили перейти на сугубо мясной рацион.
   Нападениям подвергались все стада по очереди, будто всю округу поделили между собой на охотничьи угодья несколько медведей, отличавшиеся невероятными размерами, хитростью и разрушительной силой. Скотоводы назначили награды, щедрые награды, огромные награды и, наконец, колоссальные награды – но медведи не отступали. Убить удалось лишь очень немногих, и овцеводы, склонные к мрачным шуткам, стали называть стада не по клеймам скота, а по прозвищу гризли, облюбовавшего это стадо.
   Об этих медведях новой породы рассказывали чудесные истории. Самого быстрого звали Вихреног, плейсервильский истребитель скота, который нападал из кустов за тридцать ярдов, но не знал промаха – бычки не успевали повернуться и убежать – и даже ловил пони на равнине, если они не отличались проворством. Самым хитрым был Колтун, гризли с реки Мокелумн, который предпочитал породистый скот – из пятидесяти голов выбирал барана-мериноса или корову герефордской породы с белой мордой, – задирал по быку или корове каждую ночь, но никогда не возвращался к добыче, не попадался в ловушки и не соблазнялся отравой.
   А медведя по прозвищу Затычка с Перистой реки не видел почти никто. Он был окутан завесой ужасной тайны. Перемещался и охотился только по ночам. Его любимым лакомством были свиньи, но убивал он и людей – и много.
   Но больше всего разговоров было о гризли Педро. Как-то ночью Хасаямпа – так прозвали овцевода – пришел в хижину Келлиана.
   – Говорю тебе, он еще здесь. Тысячу овец у меня зарезал. Ты мне говорил, убьешь его, а не убил. Здоровенный – выше вон того дерева. Ест только овец, зато сколько. Говорю тебе, это дьявол Гринго, медведь-дьявол. У меня три коровы – две жирные, одна худая. Жирных он задрал, а худая сбежала. Он катается в пыли, поднимает много пыли. Корова подходит посмотреть, что за пыль, он хватает ее и убивает. У моего папаши пчелы. Этот дьявол-медведь гложет сосновую кору, я это знаю по сломанному зубу. Перемазывает себе всю морду и нос сосновой смолой, чтобы пчелы не жалили, потом подъедает всех пчел. Вот дьявол же, с какой стороны ни взгляни. Находит гнилую толокнянку и наедается, пока не опьянеет, а потом буйствует и режет овец забавы ради. Схватил большого быка за нос и таскал его, как крысу, забавы ради. Да ладно только коров и овец, вот и Фако убил тоже просто забавы ради. Дьявол. Ты мне обещал убить его, а не убил.
   Такой была вкратце взволнованная речь Педро.
   А был и еще один – большой медведь, который владел пастбищами от Станисласа до Мерседа, и его прозвали Горным Монархом. Считалось, что нет на свете медведя крупнее, да что там, все были в этом уверены, а еще – что он сверхъестественно умен. Коров он резал, чтобы есть, а гонял овец и побеждал быков ради удовольствия. Говорили даже, что, если где-то появится особенно большой бык, это обязательно привлечет Монарха: он не упустит случая славно побороться с достойным противником. Но этого истребителя скота – овец, коров, свиней и лошадей – знали исключительно по следу. Никто никогда не видел его, и его ночные набеги, похоже, были продуманы с величайшим мастерством, чтобы избежать любых ловушек.
   Скотоводы объединились и предложили немыслимую награду за каждого гризли, убитого в тех краях. Пришли охотники на медведей и поймали несколько бурых и коричневых, но скот продолжал гибнуть. Они поставили западни получше, из прочной стали и железных прутьев, и в конце концов медведь-убийца с Мокелумна все-таки попался, и да, следы в пыли рассказали, как он пришел и сделал роковой шаг, но и сталь ломается, и железо гнется. Следы огромного медведя поведали, как все было: некоторое время он бился и кусал жесткую черную змею, впившуюся ему в лапу, а потом нашел валун, разбил капкан о него и высвободил лапу. С тех пор он с каждым годом становился все хитрее, крупнее и опаснее.
   Келлиан и Бонами спустились с гор, соблазненные предложенными наградами. Они осмотрели огромные следы и узнали, что скот никогда не режут в разных местах одновременно. И начали разведку и подготовку к охоте. В конце концов они разыскали хорошие отпечатки лап различных чудовищ в сухой почве, причем эти отпечатки были далеко друг от друга, и оказалось, что скот везде убивают одинаково: ломают шею и раздирают морду; и в довершение всего метки на деревьях, где медведи терлись спиной и точили зубы, неизменно указывали на сломанный клык – один и тот же на всех территориях, и Келлиан со спокойной уверенностью сказал скотоводам:
   – Гринго Педро, старый Затычка, Плейсервильский Гризли и Горный Монарх – это все один и тот же медведь.
   Маленький человечек с гор и большой человек с предгорий поставили перед собой задачу одолеть медведя, и решимость их была так велика, что от препятствий только крепла – как запруженная река.
   Всякого рода ловушки против медведя были бесполезны. Стальные он ломал, бревенчатые не выдерживали массированного натиска этого слона в медвежьей шкуре, приманки его не искушали, а к недоеденной добыче он не возвращался никогда.
   Однажды два неугомонных юных охотника выследили его до каменистой лощины. Лошади туда не пошли; мальчики спешились, и больше их никто не видел. У мексиканцев медведь вызывал суеверный ужас, они считали, что убить его невозможно, и он еще год провел в земле скотоводов, но теперь его все знали и боялись как Горного Монарха, который убивает по ночам на равнинах, а на день уходит в свою твердыню в предгорьях, куда верхом не добраться.
   Бонами пришлось уехать по делам, но Келлиан все лето и даже зиму, поскольку гризли больше не ложился в берлогу, рыскал по окрестностям, однако каждый раз либо опаздывал на встречу с Монархом, либо опережал его. И уже сдался, не от отчаяния, а от недостатка средств, когда один богатей, журналист из города, объявил, что увеличит награду вдесятеро, если Келлиан не убьет Монарха, а доставит его живым.
   Келлиан послал за старым напарником, и, когда пронесся слух, что вчера ночью на пастбище «Колокол с чертой» знакомым манером погибли три коровы, охотники помчались туда, не щадя ни себя, ни лошадей. Десятичасовой ночной перегон всегда изматывает лошадей, но люди обладали железной стойкостью, к тому же и минуты не прошло, как им вывели свежих коней. Вот погибшая скотина, а вот и огромные следы лап с круглым шрамом-затычкой – красноречивая подпись. Келлиан взял след медведя лучше всякой гончей. В пяти милях у подножия гор были непроходимые заросли чапареля. Огромные следы уходили туда, но наружу не выходили, поэтому Бонами остался на часах, а Келлиан поскакал обратно с новостями.
   – Седлайте самых лучших коней! – приказал он.
   Все схватили винтовки и надели патронташи – и тут Келлиан велел подождать.
   – Послушайте, ребята, он от нас никуда не денется. До ночи он не попытается выйти из чапареля. Если мы его пристрелим, то получим награду скотоводов, а если захватим живым, а это нетрудно на открытой равнине, получим награду из газеты, в десять раз больше. Давайте оставим ружья, хватит нам и арканов.
   – Ружье под рукой – это всегда полезно!
   – Нет, знаю я вас – вы не упустите случая проучить его как следует, поэтому ружья не берем. Лассо даст прибыль в десять раз больше.
   Трое из партии все-таки взяли с собой тяжелые револьверы. Семеро доблестных всадников на семи лучших конях выехали в тот день на встречу с Горным Монархом. Он не показывался из кустов, ведь было еще утро. Они бросали туда камни и кричали, чтобы выманить его, но все было напрасно, пока по равнинам не повеяло полуденным ветерком – это с гор опускался прохладный воздух. Тогда охотники подожгли траву в нескольких местах, и огонь и дым, стелясь ковром, достигли зарослей кустарника. Послышался треск громче пламени, кусты закачались, и оттуда выскочил медведь Монарх, Гринго, Гризли Джек. Тогда всадники окружили его, вооруженные не ружьями, а змеями из сыромятной кожи, чей свист в воздухе сулил медведю смертельные оковы. Люди были спокойны, но кони от страха фыркали и шарахались. Гризли помотал головой, посмотрел на всадников – вскользь, – даже не глянул на лошадей, не спеша развернулся и зарысил в гостеприимные холмы.
   – Ну, давай, Билл! Мануэль! Дело за вами.
   О благородные кони, о отважные люди! О великолепный старый гризли – так и вижу вас теперь! Хранители скота и истребитель скота сошлись лицом к лицу!
   Трое всадников из тех, кого ни разу не выбивали из седла, мчались по равнине, припадая к земле, словно ястребы, их лассо кружились и пели, пели все тоньше и тоньше, и Монарх в большом недоумении, но еще даже не рассерженный, привстал на задние лапы и взглянул на людей и коней с этой огромной высоты. Если правду говорят, что победитель забирает силу жертвы, то эта исполинская грудь, эти лапы толщиной с бычью шею обладали мощью тысячи быков и баранов, которых он одолел в битве.
   – Карамба! Ну и медведь! Педро не так уж и приврал.
   Пиу! Пиу! Пиу! – полетели лассо. Шшух! Шлеп! – упали они – одно, два, три. Эти люди не промахивались. Три лошади отпрянули в стороны, три веревки натянулись, чтобы удержать за шею одного гигантского зверя. Но ловкие лапы взметнулись быстрее мысли. Веревки соскользнули, однако пришпоренные ковбойские лошади, готовые к встряске, удержались на ногах и понеслись прочь, волоча за собой длинные лассо.
   – Эй, Хэл, эй, Лэн! Перехватите его!
   Гризли не нравился этот неравный бой, и он побежал к горам. Но проворный мексиканец в серебряной портупее со свистом послал ему вслед свое кожаное лассо, а потом поднял лошадь на дыбы, и меткая петля обвила ногу медведя, а мощный рывок заставил Монарха остановиться. Он коротко и громко рыкнул от ярости и повернулся; огромные челюсти впились в веревку – петля скользнула чуть ли не до ушей – и перегрызли ее, как собака перегрызла бы сухую ветку, так что конь мексиканца только шарахнулся.
   Теперь всадники кружили вокруг добычи и выжидали время. Не раз и не два лассо охватывало шею медведя, но он скидывал его, будто играючи. Но потом его снова поймали, теперь уже за лапу, и чуть не повалили весом двух мощных скакунов, и тут уж он вспылил. В нем пробудились старые воспоминания, точнее, старые привычки, восходящие к тем дням, когда он научился отбиваться от тявкающей своры, которая увертывалась от его ударов. Он был уже далеко от сожженных зарослей кустарника, но поблизости оказался один куст, и медведь встал к нему широкой спиной и стал поджидать врага. Охотники гнали оробевших лошадей все ближе и ближе, а Монарх только смотрел и ждал, как когда-то поджидал собак, пока лошади не сбились в кучу, едва не задевая друг друга боками, и вот тогда он обрушился на них, будто лавина. Что устоит под натиском гризли? Земля дрогнула, когда он прыгнул, и затряслась, когда он нанес удар. Три человека и три лошади – и все мешали друг другу. Поднялась густая пыль, и они только поняли, что он ударил – раз, другой, третий! Лошади упали и не поднялись.
   – Санта-Мария! – раздался предсмертный крик, и оставшиеся в седле всадники кинулись прочь, чтобы выманить медведя. Погибли три лошади и один человек, еще один умирал – и лишь один уцелел.
   – Крак, крак, крак! – загремели пистолеты, и медведь помчался, переваливаясь всей своей огромной тушей, в уютные холмы, а четверо всадников с Келлианом во главе следовали за ним по пятам. Вот они обогнали его, развернулись, встали к нему лицом. Пули нанесли ему несколько ран.
   – Не стреляйте, не стреляйте, возьмем его измором! – крикнул Келлиан.
   – Измором? Да ты посмотри на Карлоса и Мануэля! Долго ли ждать, когда и остальные полягут рядом с ними!
   И пистолеты в руках разъяренных ковбоев палили, пока не разрядились, а Монарх только пускал пену изо рта от ярости.
   – Спокойно! Держитесь! – закричал Келлиан.
   Его лассо взметнулось в тот миг, когда истребитель коров поднял лапу, и захлестнуло ее.
   Пиу, пиу! – засвистели еще два аркана и стянули шею медведя. Если лассо обвивает быка за мощную, как дубинка, ногу, он попался, но гризли только поднял ловкую, как человеческая рука, лапу, которая сужалась к концу, и высвободил ее одним рывком. Но два лассо на шее держали его крепко, и выкрутиться из них он не мог. Лошади, тянувшие лассо, душили его, люди кричали, надвигались, ждали нового случая, и тут Монарх, крепко упершись обеими передними лапами, напрягся, выгнул могучие плечи и, хотя ему было трудно дышать, откинулся назад и потянул за веревки, как Самсон пошатнул столбы дома Ваала [11 - См. Книга Судей, 13–16: И сдвинул Самсон с места два средних столба, на которых утвержден был дом, упершись в них, в один правою рукою своею, а в другой левою. И сказал Самсон: умри, душа моя, с Филистимлянами! И уперся всею силою, и обрушился дом на владельцев и на весь народ, бывший в нем…], и поволок лошадей вместе со всадниками на себя, все сильнее и сильнее – в земле остались длинные борозды, а медведь все волок их и пятился все быстрее и быстрее. Глаза его остекленели, язык свесился.
   – Держи его! Не отпускай! – кричали все, и два ковбоя с лассо сошлись вместе, чтобы лучше сопротивляться; тогда Монарх, огромный, ослепленный ненавистью, решил, что пора, и молнией бросился вперед.
   Лошади отпрянули от него – но не совсем, второй не хватило всего-то дюйма. Страшная лапа со стальными крючьями скользнула по ее боку. Как невинно это звучит! Но что это означает, лучше не описывать.
   Всадники в страхе отпустили лассо, и Монарх, рыча, отфыркиваясь и прихрамывая, поволок веревки за собой в горы, чтобы там спокойно перегрызть их, а остатки доблестного отряда, понуро переругиваясь, потянулись восвояси.
   Никто не жалел резких слов. Все проклинали Келлиана.
   – Все он виноват. Почему нам нельзя было взять ружья?
   – Мы все на это согласились, – был ответ, на что посыпались новые оскорбления.
   В конце концов Келлиан побагровел, терпение покинуло его, и он выхватил пистолет, который до этого прятал, и обидчик «получил свое».

XV. Пенный поток

   – А теперь что, Лэн? – спросил Лу, когда они тем вечером сидели у костра в полном унынии.
   Келлиан помолчал, а потом глаза его блеснули, и он медленно и серьезно произнес:
   – Лу, это самый крупный медведь на свете. Когда я увидел его – как он сидел, огромный, как утес, и шлепал лошадей, будто мух, – то прямо-таки восхитился. Он самое великое, что поселил Господь в этих горах. Я мечтал поймать его и раньше, а теперь, Лу, я твердо решил поймать его, поймать живым, даже если на это уйдет вся моя жизнь. Думаю, я и один управлюсь, но, надеюсь, с тобой будет проще. – И в глазах Келлиана засветилась искра, которой нет названия на человеческом языке.
   Они разбили лагерь в горах, поскольку на ранчо им больше не были рады: скотоводы считали, что заплатили слишком дорого. Некоторые даже решили, что Монарх не такой уж плохой сосед, поскольку овцы боятся его и не разбегаются. Награду за его поимку скотоводы отменили, но награда, обещанная в газете, оставалась в силе.
   – Я хочу, чтобы этого медведя доставили мне, – был краткий, но емкий ответ богатого журналиста на новости о схватке с ковбоями.
   – Что ты теперь будешь делать, Лэн? – спросил Лу.
   В каждом мосте найдется гнилая дощечка, в каждом заборе отыщется дырка, у каждого великого человека есть слабое место, и Келлиан, поразмыслив, понял, каким безумием было идти против могучего медведя, уповая только на грубую силу.
   – Стальные капканы не годятся, он их только ломает. Лассо тоже, и про бревенчатые западни он теперь знает все. Но у меня есть план. Сначала мы проследим за ним и узнаем, где границы его владений. По моим расчетам, это займет три месяца.
   И они приступили к делу. Назавтра же взяли след медведя, нашли перегрызенные лассо. Они преследовали его день за днем. Разузнали все, что можно, на всех ранчо и у всех скотоводов, и те рассказали им такое, что и не верилось.
   Лэн говорил, три месяца, но на осуществление их плана ушло целых полгода, а Монарх тем временем сеял и сеял смерть.
   Охотники разбили его владения на участки и на каждом поставили по одной-две западни из бревен, скрепленных болтами. С обеих сторон ловушки снабдили частой решеткой из массивных стальных прутьев. Двери сделали с особой тщательностью, из двух слоев досок, между которыми проложили толь, чтобы обеспечить полную светонепроницаемость, и падали они в канавки. Изнутри двери обшили железом, и канавки в полу, куда они падали, тоже сделали из железа.
   Западни оставили открытыми и без приманки, пока они не посерели от старости, а запах человека не выветрился полностью. После этого охотники приготовились к последней игре. Они повесили приманки во все ловушки, но не стали их налаживать; в качестве приманки взяли мед – лакомство, от которого Монарх никогда не отказывался, а когда через некоторое время обнаружили, что все медовые приманки съедены, отправились туда, где он собирал свою дань, и устроили там давно задуманную западню. Все ловушки были налажены и снабжены прежней приманкой – большими торбами с сотами, полными меда, но на сей раз к меду подмешали сильное снотворное.

XVI. Без выхода к морю

   Той ночью огромный медведь покинул свою берлогу, одну из многих, и радовался своей силе во всей ее полноте – раны его давно зажили. Нюх был, как всегда, настороже и докладывал: вот овца, вот олень, вот куропатка, а вот и люди, а здесь еще больше овец, несколько коров и несколько телят; а вот бык, бойцовый бык, – и туда-то, в сторону быка, и направился Монарх, охваченной грубой, тяжеловесной медвежьей радостью при мысли о грядущей битве; но пока он грузно рысил по холмам, до него донесся новый аромат – мягкий, приглушенный, совсем не похожий на мясной запах коров: даже странно, что медведь сумел уловить его, ведь он был как тихий перезвон бубенчика среди громовых раскатов, однако Монарх тут же свернул на этот аромат. О, какие это были мощные чары! Медведю они сулили близкое подобие экстаза, и он спустился по склону и пошел через сосновый бор, все быстрее и быстрее, подчиняясь их колдовской власти. И вот он уже обнаружил вместилище аромата – длинную низкую пещеру. Он много раз видел такие, не раз оказывался в них в плену, но уже научился их обманывать. Он грабил эти сокровищницы несколько месяцев, и их аромат вел его, словно громкий голос. Монарх вошел в пещеру – все в ней было пропитано запахом счастья. Ароматная масса оказалась на месте – и Монарх, позабыв от восторга всякую осторожность, лизал и лизал ее, потом схватил торбу и сдернул наземь, чтобы добыть еще, и тут с негромким стуком упала дверь. Монарх насторожился, но все было спокойно, опасностями не пахло. А такие двери ему уже не раз доводилось высаживать. Язык жаждал еще меда, и медведь лизал и лизал – поначалу жадно, потом спокойно, потом медленно, потом сонно – и наконец остановился. Глаза у него слипались, он медленно улегся и уснул тяжелым сном.
   Те двое – охотники – были спокойны, но бледны, когда пришли на рассвете. Вот огромные следы лапы с круглым шрамом, ведущие в западню, вот опущенная дверь – а за ней они смутно различали меховую гору, забившую западню до отказа и погруженную в глубочайший сон.
   У людей наготове были крепкие веревки, прочные цепи и оковы, а также хлороформ на случай, если медведь придет в себя слишком рано. Они залезли внутрь сквозь дыры в крыше и с бесконечным трудом сковали его и связали – передние лапы приковали к шее, а шею, грудь и задние ноги – к балке. Затем они подняли дверь и выволокли его, сами, без лошадей – ни одна лошадь не согласилась бы подойти близко, – на блоке, прикрепленном к дереву; а потом стали ждать, когда он придет в себя, поскольку боялись, как бы сон не обернулся смертью.
   Скованный, скованный дважды, одурманенный, с пеной у рта, обессиленный – какими словами описать состояние поверженного Монарха? Его погрузили на сани, и шесть лошадей на длинной цепи мало-помалу выволокли их на равнину, к железной дороге. Кормили медведя ровно столько, чтобы он не умер с голоду. Огромный паровой кран поднял пленника с балкой и цепями на платформу, его беспомощное тело накрыли брезентом, паровоз запыхтел, дернул – и царя-гризли навсегда увезли с его древних гор.
   Так, в цепях, доставили его, Монарха по рождению, в огромный город. Посадили в клетку, такую прочную, что ее не погнул бы и лев, да что там, втрое прочнее, – и в какой-то момент могучий медведь попытался сбросить оковы, и одна веревка ослабла. Тут же раздался крик: «Вырывается!», целая армия зрителей и смотрителей бросилась кто куда; лишь маленький человек со спокойными глазами и большой человек с холмов были непоколебимы, и Монарх остался в плену.
   В клетке ему дали свободу, и он закрутился на месте, заозирался, а потом обрушил всю силу на стальные прутья тройной прочности и корежил клетку, пока в ней не осталось ни одной прямой детали. Было ясно, что рано или поздно он вырвется. Тогда пленника перетащили в другую, которую не сломал бы даже слон, но она стояла прямо на земле, и не прошло и часа, как огромный зверь вырыл огромную яму и скрылся из виду, и заставить его показаться удалось, только когда в яму накачали воды. Тогда его перевели в новую клетку, сделанную специально для него: твердый каменный пол, толстые стальные прутья почти в два дюйма толщиной, которые высились на девять футов, а потом загибались внутрь еще на пять. Монарх покрутился на месте, встал на задние лапы, потянулся всем своим громоздким телом, дернул за мощные прутья, которые нельзя было сломать, и одним рывком выгнул и выкрутил их в гнездах так, чтобы пятифутовые пики смотрели не внутрь, а наружу, после чего принялся карабкаться. Сдержать его удалось только острыми шестами и горящими головнями в десятке безжалостных рук. Смотрители не спускали с него глаз днем и ночью, пока не была готова еще более прочная клетка, укрепленная камнем снизу и сталью сверху.
   Но неукротимый зверь быстро обошел ее, подергал за каждый прут, изучил каждый уголок, поискал трещинки в каменном полу и в конце концов нашел место, где проходила шестидюймовая деревянная балка – единственная деревянная деталь во всей конструкции. Она была окована железом, но в этом железе на всю длину балки пролегал дюймовый зазор. Медведь мог достать до дерева одним когтем – и он лег на бок и скреб, скреб целый день напролет, пока не наскреб целую гору опилок, а балка не развалилась надвое, но поперечины остались, и когда Монарх налег на нее могучим плечом, она не сдвинулась ни на волосок. Это была его последняя надежда, и вот она пропала, и огромный медведь осел на пол клетки, уткнулся носом в лапы и заплакал – он всхлипывал протяжно, тяжко, и хотя это были, конечно, звериные рыдания, но они не хуже человеческих показывали, что дух его сломлен, что надежды его угасли и жизнь кончена. В назначенное время пришли смотрители и принесли корм, но медведь не шелохнулся. Они поставили корм в клетку, но утром обнаружили, что медведь не притронулся к нему. Зверь лежал на прежнем месте, его грузное тело застыло в первоначальной позе. Рыдания сменились редкими глухими стонами.
   Прошло два дня. Нетронутый корм испортился на солнцепеке. Настал третий день, а Монарх так и лежал, прикрыв огромный нос еще более огромной лапой. Глаз его не было видно, только еле заметно вздымалась широкая грудь.
   – Он умирает, – сказал смотритель. – И ночи не протянет.
   – Надо позвать Келлиана, – сказал другой.
   И Келлиан пришел – маленький и легкий. Перед ним лежал зверь, которого он сковал, и этот зверь страдал и умирал. Когда Монарха покинула последняя надежда, он выплакал всю свою жизнь, и охотника вдруг пронзила острая жалость, поскольку люди сильные и стойкие любят силу и стойкость в других. Он просунул руку между прутьями и погладил Монарха, но тот словно и не заметил. Тело его было холодно. Наконец он тихонько заскулил – все-таки он был жив, – и Келлиан проговорил:
   – Пустите-ка меня к нему.
   – Вы не в своем уме, – сказали смотрители и отказались открывать клетку.
   Но Келлиан уговаривал их, пока они не поставили перед медведем дополнительную решетку. Тогда Келлиан вошел в клетку, защищенный второй решеткой. Положил руку на косматую голову, но Монарх лежал, как прежде. Охотник погладил жертву и заговорил с ней. Рука нащупала большие круглые уши – маленькие по сравнению с головой. Натолкнулась на что-то жесткое. Охотник поглядел – и вздрогнул. Что?! Неужели правда? Да, тот скотовод рассказывал правду – в обоих ушах были круглые дырочки, одна надорвана, и Келлиан понял, что снова встретил своего малютку Джека.
   – Ой, Джеки, я не знал, что это ты. Знал бы я, что это ты, ни за что не поступил бы так с тобой! Джеки, старинный мой дружочек, неужели ты не узнаешь меня?
   Но Джек не пошевелился, и Келлиан быстро вскочил. Помчался в гостиницу, натянул там охотничий костюм, прокопченный, пахнувший сосновой смолой и дегтем, и вернулся в клетку с огромными пчелиными сотами.
   – Джеки, Джеки! – закричал он. – Мед, мед!
   И протянул медведю соблазнительные соты. Но Монарх лежал теперь, как мертвый.
   – Джеки, Джеки! Неужели ты не узнаешь меня? – Келлиан бросил соты и положил руки на огромную морду.
   Медведь забыл этот голос. И старинное приглашение «Мед, Джеки, мед» утратило свою силу, но запах меда, куртки, рук, которые он когда-то лизал, обладали скрытой властью над ним.
   Наши умирающие собратья в какой-то момент забывают свою жизнь, но отчетливо помнят запахи детства: только они сохраняют реальность и, вернувшись, забирают всю власть. Почему же у медведей должно быть иначе? Запах вернулся и требовал его назад своей властью, и Джеки, Гризли-Монарх, чуть-чуть приподнял голову, совсем чуть-чуть, глаза его были почти закрыты, но большой коричневый нос два-три раза слабо дернулся – так Джеки когда-то показывал, что ему интересно. И теперь уже Келлиан разрыдался – так же как Медведь недавно.
   – Я не знал, что это ты, Джеки, иначе я ни за что не поступил бы так с тобой. Ох, Джеки, прости меня!
   Он вскочил и выбежал из клетки.
   Смотрители были рядом. Смысл этой сцены они едва ли уловили, но один из них, по примеру Келлиана, пододвинул соты поближе и закричал:
   – Мед, Джеки, мед!
   Когда Монарха охватило отчаяние, он лег и решил умереть, но теперь в нем зародилась надежда, неясная, не из тех, что можно описать словами: тот, кто одолел его, оказался другом, и это давало новую надежду, а смотритель, подхватив забытый призыв «Мед, Джеки, мед!», подталкивал соты, пока те не коснулись носа медведя. Монарх ощутил аромат, мало-помалу осознал, что он означает, и надежда потребовала достойного ответа. Огромный язык лизнул соты, аппетит пробудился, и с этой новой Надеждой началась глава о медленном мрачном угасании.
   Умелые смотрители были рядом и старались удовлетворить каждую прихоть Монарха. Ему предлагали различные деликатесы, были испробованы все средства, чтобы вернуть ему силу для жизни в заточении.
   Он ел – и остался жить.
   И живет до сих пор, но все меряет, меряет, меряет шагами клетку; возможно, вы видели, как он ищет глазами – нет, не кого-то в толпе, а что-то за толпой, и время от времени у него случаются приступы дурного настроения, но тяжеловесное достоинство неизменно возвращается к нему, и он все смотрит, ждет, вглядывается, питаемый великой Надеждой, неведомой Надеждой, посетившей его в тот день. Келлиан навещал его несколько раз, но Монарх так и не узнал его. Взгляд огромного медведя был всегда устремлен поверх его головы, далеко-далеко, то ли в сторону Таллака, то ли в сторону моря, откуда нам знать куда и почему, и он все ходит, ходит, ходит, будто легендарный странник, обреченный вечно быть в пути, бесконечном, бесцельном, печальном.
   Следы от ран давно сгладились на его косматой шкуре, но дырочки от бирок остались, как и исполинская сила и величие, каким обладают только слоны. Глаза его тусклы, впрочем, они никогда и не были яркими, но они утратили прежнюю настороженность и почти всегда устремлены на Золотые Ворота, где река впадает в море.
   Река, рожденная высоко на склоне Сьерры, река, которая осталась жить, текла мимо горных сосен, переливаясь через рукотворные преграды, набирала силу и глубину, выкатилась на равнину и наконец принесла свои воды в Залив Заливов – эта река теперь обречена остаток жизни провести в плену, в плену Золотых Ворот и в вечных поисках голубых далей Свободы: искать и яриться, яриться и искать – метаться вечно и тщетно.

Билли – пес, показавший себя молодцом
Перевод А. Бродоцкой

I. Дурашка Билли

   Я в жизни не видывал щенка глупее, к тому же он всегда был полон жизни и боевого задора и вечно куда-то несся со всех ног, обычно – чтобы в очередной раз напроказничать: то рисковал убиться по пустякам, то убивался в переносном смысле, если хозяин не обращал на него внимания, то грыз одежду, шляпы и башмаки, то выкапывал в саду всякую несъедобную всячину; он считал любую ножку стула или стола фонарным столбом, валялся в свинарнике – и тут же, расшалившись, совался к ребенку в колыбель; его то и дело лягали под ребра лошади, поддевали рогами коровы, но он оставался прежним – веселым, непоседливым, бесконечно добрым и полным сил дурачком-щенком, вот к нему и привязалось по всеобщему согласию удачное прозвище Дурашка Билли.
   В первое холодное утро я был просто вне себя, когда увидел, что он изжевал кожаную перчатку, но этот очаровательный добродушный маленький остолоп совершенно обезоружил меня: он прибежал с оставшейся перчаткой в зубах, виляя всей своей задней частью от самых лопаток до кончика хвоста – мол, «тебе ведь и одной хватит». Куда деваться – пришлось простить его; да и не важно было, что решит хозяин, поскольку Дурашку Билли обожали дети. Их пухлые ручки обвивали его шею все время, какое только он мог уделить, урвав его от более увлекательных обязанностей, и, можно сказать, защищали своими объятиями постоянно. Это обнаружил их отец, когда в один прекрасный день щенок сдернул кусок мешковины, висевший в коптильне, перевернул жаровню и спалил и коптильню, и все хранившееся в ней сушеное мясо. Боб Янси был в бешенстве: пропал весь запас мяса на зиму. Он взял дробовик и пошел искать Билли, твердо решив раз и навсегда положить конец его проказам. Но дальше было такое, чего Боб не ожидал. Он обнаружил, что лохматую шею его жертвы обвивают детские ручки – это малютка Энн Янси прижалась к своему «песику», и что было делать Бобу?
   – Это мой Билли! Не смей его трогать! Плохой папочка! Уходи!
   Так что для папочки все кончилось сокрушительным поражением.
   Вся семья обожала Дурашку Билли, однако все в глубине души мечтали, чтобы он когда-нибудь, а лучше поскорее приобрел хотя бы подобие собачьего здравого смысла, поскольку он уже давно перерос ту пору, когда для большинства бультерьеров восторженная щенячья безответственность остается в прошлом. И хотя Дурашке Билли оставили место в охотничьей своре хозяина, преобладало мнение, что он еще не созрел.
   Боб Янси был охотник, причем охотник профессиональный, таких теперь осталось мало, и его специальностью была добыча медведей, пум, рысей, волков и других подобных созданий, считающихся «вредителями», за истребление которых государство выплачивает награду, а чтобы извлечь из предприятия дополнительную выгоду, Боб никогда не отказывался «вывести» на промысел охотников-любителей, которые щедро платили ему за честь присутствовать.
   Обычно Боб охотился, что называется, на самом высоком уровне. Выступление ранним утром, дальние походы в поисках следа, будоражащее кровь зрелище травли, жаркая погоня и триумф – все это было довольно-таки увлекательно. Так должно было быть в идеале. Но воплотить это в реальность в полной мере удавалось редко. Горы были слишком крутые. Дичь или вовсе сбегала от охотников, или скрывалась за каким-нибудь непреодолимым препятствием, а потом набрасывалась на собак и обращала их в бегство.
   Вот почему в сарае Янси висели большие медвежьи капканы. Эти жуткие орудия не могли надолго удержать медведя в плену, но, если приладить капкан к подходящему бревну, он защелкивался на медвежьей лапе и приковывал его к месту на какое-то время, и охотники, даже пешие, успевали одолеть жертву.
   Однако в охоте участвовали собаки, и это придавало ей остроты. Требовалось три вида: отборные ищейки, чьи носы уверенно находят даже самый старый, самый холодный след, быстрые гончие для быстроногой добычи и умные бойцы. Бойцы, разумеется, должны быть храбрыми, но ум важнее, поскольку от собак требуется лишь подкусывать загнанную добычу и отскакивать с линии прицела, а не вцепляться в нее насмерть.
   Поэтому в своре Янси помимо бладхаундов [12 - Бладхаунд – гончая порода собак, выведенная в Бельгии в XIII веке.] и грейхаундов [13 - Грейхаунд – английская борзая.] был и бульдог, и, как обычно в разномастной стае, несколько полукровок, стяжавших себе положение в обществе личными заслугами, перевесившими сомнительное происхождение. Почти все в своре обладали яркими характерами. Например, Пискля, маленькая гончая с тончайшим нюхом и манерой жалко поскуливать вместо лая. Ее не было бы слышно и за пятьдесят футов, но, к счастью, в нее был бешено влюблен Биг-Бен – он следовал за нею повсюду, а голос у него был гулкий, как колокол, в честь которого его и назвали. Он всегда держался поближе к Пискле и переводил ее жалкий шепоток в грозный лай, который прекрасно понимал весь мир в радиусе мили-другой. Был в своре и Старый Гром, очень старый и очень храбрый пес с прекрасным нюхом. Он воплощал в себе все собачьи таланты и побывал во множестве схваток, избежав гибели только благодаря поразительному благоразумию, усмирявшему его боевой пыл. Старый Гром уже ослабел и потерял скорость, но оставался признанным вожаком своры и пользовался уважением и собак, и людей.

II. Профессиональный головорез

   Бульдогам свойственна скорее храбрость, чем сообразительность, поэтому вакансия «штатного бульдога» в своре частенько была открыта. Последнего бульдога похоронили вместе с костями последнего гризли. Но Янси раздобыл себе нового – и это было чудо, а не пес: само совершенство, последний отпрыск древнего рода бойцовых бульдогов, безупречный итог многолетних стараний знаменитого заводчика из соседнего штата. Когда новый претендент прибыл, это было большим событием для всех охотников. Он оправдал все ожидания: широколобый, широкогрудый, с мощными лапами и крепкими боками и, пожалуй, чуть тяжеловатой челюстью, но в целом прекрасное животное, очень крупное и мускулистое. Свирепостью и самоуверенностью он превосходил даже сородичей, и охотники из партии Янси сразу поняли, что Бешеный Басурман не просто бойцовый пес, а настоящее сокровище.
   Его выпустили в свору не без опаски. Уж больно неприветливо он держался. В нем явно недоставало собачьего добродушия и дружелюбия, а такой заносчивости не выказывал никто из его собратьев. Он даже не пытался скрыть презрение и высокомерие, а остальные собаки, похоже, поняли, чего он стоит. И явно побаивались его. Ему предоставили свободу действий, а будущие товарищи старались с ним не связываться. Только Дурашка Билли поскакал навстречу великану радостно и дружелюбно – и миг спустя умчался, подвывая от боли, чтобы укрыться и поплакать в объятиях своей маленькой хозяйки. Разумеется, в мире, где царит грубая сила, охотники были вынуждены спустить своему чемпиону этот проступок и счесть его предвестием великих подвигов, которые он совершит на предназначенном ему поприще.
   Прошло две недели, и за это время Басурман успел перессориться почти со всеми собаками в своре. Не побил он только одного – Старого Грома. Раз или два они повздорили, когда Гром глодал кость, на которую Басурман имел виды, но Гром всегда стоял на своем и показывал зубы. Гром обладал чувством собственного достоинства, которое ощущали даже собаки, и в этом случае Басурман ретировался, не доводя дела до драки, а все, кто это видел, надеялись, что это в нем пробудилось доброе начало, ранее не замеченное.
   Октябрь позолотил холмы, и сквозь прозрачные вершины деревьев проступили невидимые летом далекие снежные пики, когда пронесся слух, что на ранчо, где клеймили скот знаком «колокол со стрелой», появился Старик Косолап – знаменитый гризли, истреблявший скот, – появился и снова взялся за свое: убивает коров просто из-за тяги к убийству. За уничтожение Косолапа назначили щедрую награду в несколько раз больше, чем за обычного медведя. Кроме того, эта добыча сулила и славу, поскольку вот уже несколько лет каждый охотник в тех краях пытался выследить и одолеть Косолапа – но пытался тщетно.
   Стоило Бобу Янси услышать такие новости, и в нем запылала охотничья страсть. Он боялся только одного: как бы его не опередил какой-нибудь соперник. В то утро из поместья Янси вышла и направилась на ранчо «Колокол со стрелой» полная надежд процессия, и вместе с охотниками бежала разношерстная свора, иногда забегая вперед, пока хозяева не командовали «рядом». Старый Гром степенно рысил по пятам за вороной кобылой Янси по кличке Полночь, своей давней приятельницей, а следом бежал Басурман, время от времени поднимая красные глаза, чтобы уточнить расстояние до мощных копыт вороной кобылы. Биг-Бен, естественно, держался поближе к Пискле, и все прочие привычные общественные связи в своре тоже прекрасно прочитывались.
   Дальше шла вьючная лошадь с двумя огромными стальными медвежьими капканами, притороченными по бокам, а за ней – вьючные лошади со снаряжением для лагеря и другие охотники, повар и ваш покорный слуга рассказчик.
   Все для охоты было подготовлено наилучшим образом. Все было в полном порядке, и мы успели отойти довольно далеко, когда выяснилось, что в наши ряды затесался чуждый элемент. С оглушительным радостным тявканьем нас нагнал, весело подпрыгивая, наш безмозглый бультерьер Дурашка Билли. Словно жук в пчелином улье, словно школьник-сорванец в зале совещаний, он резвился и лаял, рвался во главу партии, в конец партии, задирал Грома, гонял кроликов, вспугивал белок и был готов на все, кроме того, чего от него хотели – сидеть дома и не лезть не в свое дело.
   Боб кричал «домой!», пока не сорвал голос. Дурашка Билли только отбегал в сторонку с обиженным видом, а потом решал, что хозяин «просто играет» и на самом деле ничего такого не имеет в виду, и принимался шуметь пуще прежнего. От Басурмана он держался подальше, но больше его ничто не останавливало, и он мелькал то там, то здесь по всей процессии практически одновременно.
   Никто не хотел брать его с собой, никто не был готов ловить его и тащить обратно, так что не было никакой возможности прекратить это безобразие – по крайней мере способами, которые одобрила бы малютка Энн, – и самозванец Дурашка Билли дошел вместе со всеми до места первой медвежьей охоты в сезоне.
   Днем они прибыли на ранчо «Колокол со стрелой», и специалисту по медведям показали последнюю жертву гризли – прекрасную телку, к которой гризли и не притронулся. Очевидно, он собирался вернуться к своей добыче для очередной трапезы. То есть так поступил бы обычный гризли, но Косолап был зверь незаурядный. С него сталось бы не приходить неделю – именно потому, что все медведи вернулись бы очень скоро. Янси поставил рядом с тушей большой капкан, но решил наведаться и к жертве недельной давности, до которой было пять миль, и там поставить вторую пару раззявленных, будто в усмешке, кованых стальных челюстей.
   После этого все вернулись на гостеприимное ранчо, где Басурман решил изувечить овчарку-легковеса и добился своего, а Дурашку Билли пришлось спасать, иначе он утонул бы в ведре с приманкой для рыбы.
   Всякий, кто знаком с повадками коварного гризли, не удивился бы, узнав, что ни эта, ни следующая ночь не принесла охотникам удачи. Однако на третье утро стало ясно, что хитрый зверюга наведался к более старой добыче.
   Я никогда не забуду, какое волнение царило среди нас в тот день. Мы проехали мимо свежей туши, лежавшей неподалеку от ранчо. Она так и осталась нетронутой и выглядела примерно как прежде. Тогда мы отправились к старой, за пять миль. И не успели даже приблизиться, как почувствовали, что что-то происходит, собаки насторожились – в воздухе повисло какое-то напряжение. Я ничего не видел, но ведь до места было еще ярдов сто. Боб ликовал:
   – На сей раз точно не уйдем без добычи!
   Лошади и собаки предвкушали охоту. Басурман, сознавая свою важность, протолкался вперед, и грудь его рокотала, будто фисгармония. А впереди него, и позади, и вокруг скакал и заливисто тявкал Дурашка Билли.
   Вот и туша – уже взбухшая, но нетронутая. А на месте капкана пусто – он пропал вместе с бревном; кругом следы борьбы, много глубоких следов, так много, что прочитать их уже не было никакой возможности, но чуть дальше мы нашли знак, который так искали: тринадцатидюймовый след чудовищного гризли, а по манере поджимать правую лапу мы поняли, что это след Косолапа.
   Мне доводилось замечать, как вспыхивают от радости глаза у Янси, но такого огня в них я еще ни разу не видел. Сияя охотничьим пылом, Янси спустил собак и закричал им вдогонку, чтобы подбодрить:
   – Ищи! Эй, ребята! Ату его!
   Впрочем, собак и не нужно было особенно подбадривать: они заразились общим настроением. И закружили по лесу поодиночке: медведь перед уходом беспорядочно вытоптал кусты и подлесок. Первой на его настоящий след наткнулась Пискля. Биг-Бен был рядом и оповестил об этом мир, после чего Гром подтвердил сообщение. Если бы новость принес, например, Боек, никто не стал бы его слушать, но голос Грома знала вся стая, и его мнение оспариванию не подлежало. Собаки бросили бесцельно кружить и собрались вокруг вожака, гулко и мощно лая при каждом прыжке; Басурман устремился по следу, а Дурашка Билли попытался восполнить недостаток ума громкостью тявканья.
   Такие минуты дурманят всех участников охоты. Каким бы сдержанным ни был человек, подобные звуки и мысли сдирают с него последние покровы цивилизованности и превращают в хищного первобытного зверя.
   Мы двинулись прочь, следом за своими четвероногими проводниками. Хорошую конную тропу мы нашли лишь после долгих блужданий, поскольку весь этот край был сплошной перепутаницей из каменистых оврагов, непроходимых зарослей и бурелома: ураганы и пожары раз за разом истребляли лес на горных склонах, и его остатки лежали там слоями. Но мы упорно двигались дальше, и не прошло и часа, как звонкий лай нашей своры в лабиринте поваленных деревьев возвестил, что медведь загнан.
   Понять, какие чувства охватили нас тогда, может лишь тот, кто видел такое своими глазами. Мы торопливо спешились, привязали разволновавшихся лошадей, вытащили оружие, быстро прокрались вперед, задаваясь важнейшими вопросами: «Прочно ли держит его капкан? За палец – и тогда он может высвободиться при первом же сильном рывке – или как следует, за ногу? Есть ли у него простор, чтобы убежать, волоча за собой бревно? Или же он беспомощно застрял между деревьями?»
   Мы крались от ствола к стволу, и вдруг всех пронзила мысль: «Кто из нас вернется живым?» Ох, ну и гвалт подняли эти собаки! В хоре звучали все голоса до единого. Кто лаял, кто тявкал, кто низко, кто тоненько, и все метались туда-сюда – значит и медведь мечется среди деревьев, то есть у него еще есть некоторая свобода.
   – Теперь осторожнее! Не приближайтесь! – велел Янси. – Он даже с бревном покроет пятьдесят футов, пока вы отбегаете на десять, и, я вас уверяю, не станет отвлекаться на собак, если сможет попытать удачи с людьми. Он свою добычу знает.

III. Горнило и золото

   Воздух в лесу звенел от напряжения – и не только из-за собачьего лая и наших надежд. Когда я перебирался через бурелом, рука у меня дрожала. И я был просто сам не свой, когда приподнял ветки и впервые увидел медведя. Поначалу это было разочарование. Вон она свора – скачет, рычит, истошно лает, – а дальше, за кустами, мелькает бурая шерсть, и все. Но вдруг подлесок закачался, и из чащи вывалилась косматая гора мышц, исполинский гризли – я и не представлял себе, что он может быть таким огромным, – и ринулся на мучителей, а они метнулись врассыпную, будто мушиный рой под ударами.
   Но бревно, к которому был пристегнут капкан, зацепилось за пень и остановило медведя, собаки бросились к нему, и теперь я видел все.
   Вот он, венец любой охоты. Вот он, момент, когда собак проверяют в деле. Вот оно, горнило, где испытывают на прочность все металлы. Вот Гром – он лает, вызывает медведя на бой, но уже заготовил себе путь к отступлению; вот Пискля – она исполняет свои обязанности, всех оповещает – и не более того; вот грейхаунды – они тявкают и подкусывают медведя с тыла; а поодаль разумно выжидает и бережет силы для решающего мига Басурман, – а вокруг, везде и сразу, скачет, тявкает и бешено суетится Дурашка Билли, раз за разом бросается в самую пасть смерти, но в последний миг спасается благодаря своей суетливости и страшно гордится пучком медвежьей шерсти в зубах.
   Они все кружили и кружили – Косолап делал короткие яростные выпады, и даже Басурман держался от него подальше: он сипло и победоносно лаял, но ждал нужного момента. А еще Басурман смотрел, куда побежит Старый Гром, и следовал за ним, и Янси ликовал: ведь это означало, что новый бойцовый пес неплохо соображает и не слишком спешит в гущу драки.
   Лающая свора скрылась за кустом вслед за своей добычей. Я не хотел ничего упустить и двинулся было за ними, но Янси закричал:
   – Назад!
   Он знал повадки медведя и понимал, как опасно очутиться в пределах его досягаемости. Однако его окрик, обращенный ко мне, привлек внимание медведя – и он бросился прямо на Боба.
   Янси уже много раз бился с медведями, и сейчас у него было оружие, но он стоял на тонком, ненадежном гнилом бревне и не мог выстрелить, а когда развернулся и рывком поднял винтовку, от этого рывка случилась беда: прогнившее дерево хрустнуло, треснуло и провалилось, и Боб беспомощно растянулся в буреломе и оказался во власти гризли. Бабах! Крак! – бревно, прицепленное к капкану, снесло деревья, между которыми застряло, и мы оцепенели от ужаса. Остановить надвигающуюся верную смерть мы были не в силах: стрелять мы боялись, поскольку прямо на линии огня были и собаки, и сам Боб. Стая разом набросилась на медведя. Лай стоял оглушительный – собаки прыгали на огромные косматые бока, кусали мокрые пятки, теребили и дергали медведя и старались как могли, но были словно мухи, напустившиеся на барсука, или крысы, пытающиеся остановить лавину. Медведь даже не споткнулся, они не задержали его ни на миг. Качался подлесок, трещал бурелом под натиском зверя, еще секунда – и Боб погибнет под сокрушительным ударом лапы; было ясно, что человек здесь ничем не поможет, но старый добрый Гром понял, что выход есть – пусть даже самому ему он сулит неминуемую гибель. Он вдруг оставил попытки цапнуть медведя за пятку или за бок, прыгнул и вцепился гигантскому гризли в горло. Но один стремительный взмах гигантской лапы – и Гром отлетел в сторону, побитый и оглушенный. Однако он не сдался и снова хотел броситься на медведя, словно понимал, что на этом все и кончится, и вцепился бы в него еще раз, если бы не Басурман: могучий воин Басурман, надежда и доблесть всей своры, который так долго отсиживался в стороне, вдруг прыгнул вперед и со всей силы вцепился… но в медведя ли? О нет, стыд и позор! Как мне открыть истину? Он бросился на бедного старика Грома, израненного, еле дышащего поверженного пса, который хотел спасти своего хозяина. Вот в кого бульдог вцепился со всей мощью лютой ненависти. Вот чего он дожидался все это время, вот какой момент он выбрал, чтобы дать волю накопившейся злобе и зависти – напасть на вожака сзади, оттащить в кусты и там придушить. Теперь у медведя были все возможности отомстить: его единственный бесстрашный противник оказался повержен и некому было его остановить. Но тут из самой гущи своры, которая кружилась, скакала, лаяла, выпрыгнул маленький белый песик – и вонзил зубы не в пятку чудовища и не в бок, не в напружиненное плечо, а прямо в морду, единственное место, куда собака могла поразить его наверняка в такую минуту, и впился мертвой хваткой медведю в бровь, а когда гризли дернул тяжелой головой, от рывка маленький песик заполоскался в воздухе, будто коврик, но зубов не разжал. Медведь поднялся на задние лапы, чтобы вонзить в него когти, и тут мы увидели, что этот отчаянный белый песик не кто-нибудь, а Дурашка Билли, который повис на гризли всем своим весом и вцепился в него изо всех сил.
   Боб поднялся на ноги. Он был спасен!
   Огромный зверь схватил белое тельце лапами, толстыми, как деревья, – так кот хватает пойманную мышь, и стал дергать его, чтобы оторвать от себя, и вот оторвал – да, отодрал вместе с куском собственного мяса – и повернулся в поисках своего главного врага – человека. Свора отпрянула. Загремели четыре винтовки – прокатилось протяжное, глухое, трескучее эхо, – и исполинская туша Косолапа обмякла и рухнула на бурелом. Тогда-то Басурман – подлый предатель Басурман – издал грудной, булькающий боевой клич, отважно впился в ляжку мертвого зверя и бесстрашно вырвал клок шерсти, хотя все остальные собаки с облегчением расселись, ведь битва кончилась.
   Лицо у Боба Янси было каменное. Он видел почти все, а мы досказали остальное. Билли вилял всей своей задней частью, весь дрожал и сотрясался от восторга, хотя на боках у него виднелись красные царапины. Боб ласково обратился к нему:
   – Ах ты, красавчик. Именно конец охоты показывает, из какого теста сделана собака, натасканная на медведя, и я тебе скажу, что на ранчо Янси тебе нет равных. Добрый старина Гром не раз спасал мне жизнь, но это что-то новенькое. Я и не думал, что ты так себя проявишь. А ты, – он повернулся к Басурману, – для тебя у меня только два слова: ко мне!
   Он снял ремень, продел его в ошейник Басурмана и повел бульдога в лес. Я отвернулся. Прогремел выстрел, и когда я наконец посмотрел в сторону Янси, тот ногами набрасывал листья и мусор на труп, который когда-то был крупным сильным псом. Его испытали огнем и обнаружили тупицу, труса, вздорного драчуна – существо, недостойное жить.
   Зато Билли сидел перед Янси в седле и всю дорогу домой возглавлял триумфальную процессию – герой дня в белой шубке, запятнанной красным. У него все болело и ныло, но боевой дух не пострадал. Должно быть, Билли до конца не понимал, что чувствуют к нему все остальные, но точно знал, что день у него прошел на славу и что наконец-то мир дал достойный ответ на всю любовь, которую он так щедро изливал в него.
   Старый Гром ехал в коробе на вьючной лошади. Прошло месяца два, прежде чем он оправился от ран, нанесенных и медведем, и бульдогом, и вскоре после этого ушел на покой со всеми почестями, поскольку был в преклонных летах.
   А Билли уже через месяц был как новенький, а когда через полгода он изжил в себе щенячьи повадки, его основательная собачья сметка развернулась в полную мощь. Оказалось, что он отважен как лев, полон жизни и энергии, обожает хозяина, верен и тверд как сталь, и через два года он стал вожаком своры Янси. Теперь его уже не зовут Дурашкой – это «Билли – пес, показавший себя молодцом».

   Лесные сказки и истории
   Перевод А. Бродоцкой,
   перевод стихотворений И. Куберского

Крошке Энн

Предисловие

Мальчишки частенько собирают в лесах красивые или диковинные кусочки мха, грибы и другие бесценные сокровища. Они приносят их домой и хранят во вместилище, которое подходит для чего угодно, – в своем ящичке для инструментов. Некоторые мальчишки, вот я, например, не избавились от этой привычки, даже став взрослыми. Как-то раз один мой друг заметил, что мой ящичек для инструментов переполнился, и посоветовал сделать мою коллекцию достоянием публики.
Большинство трофеев я добыл в лесу сам, однако отрывки «Рецепта» и «Гитчи Ококоху» подарил мне индеец, а один китаец подсказал, где найти Лягушку в колодце.

Собиратель слухов

   Почтенный старичок с руками, измазанными в чернилах, и пером за ухом шел по главной улице Гуманитауна и кричал:
   – Слухи, враки и россказни! Собираю старые враки и россказни! А вот кому печенье за враки?
   В руке у него была корзинка сладких вафель и печенья в виде человеческих ушей. На них он выменивал всякие враки, которых в этом городе было вдоволь.
   Большинство жителей охотно делились враньем со старичком, некоторые даже совали ему враки насильно, но лишь немногие удостаивались в награду хотя бы одной вафли. Очень скоро старик наполнил свою сумку.
   В этих краях еще не видели, чтобы кто-то собирал россказни, и в адрес старичка с его необычным занятием сыпалось немало шуток. Странный торговец свернул с главной улицы, но одного маленького мальчика одолело любопытство, и он последовал за ним. Старичок открыл какую-то дверку и вышел в прекрасный сад – сад был в самом центре города, но горожане почему-то не знали о нем. Торговец закрыл дверку за собой, но мальчик посмотрел в замочную скважину и увидел, как старичок взял сумку с враками и как следует встряхнул. Внутри зашуршало, забормотало, застучало – и груда врак и россказней словно бы уменьшилась.
   – Ах, только послушайте, как они пожирают друг дружку! – засмеялся старичок.
   Он еще раз встряхнул сумку – и снова послышался шорох, и снова груда уменьшилась. Собиратель расплылся в улыбке.
   Вот он встряхнул сумку еще раз и еще – и наконец она будто бы опустела, но старик осторожно открыл ее и нашел в уголке щепотку чистого золота.
   Ребенок рассказал об этом, и на следующий день горожане, увидев старика, спросили у него, кто же он такой.
   – Я историк, – ответил он.

Краб

   – Меня невозможно сбить с пути. Если уж я поставил перед собою цель, ничто не заставит меня отклониться от нее ни на йоту, – заявил малютка-краб, покинул зимнее жилище и, как всегда по весне, двинулся к морю.
   Но за зиму вдоль его дороги протянули телеграфную линию. Краб подполз к первому столбу. Он решил, что не станет сворачивать ни на дюйм. И весь день полз вверх по одной стороне столба, а назавтра весь день спускался по другой его стороне, после чего подполз к следующему столбу и снова отправился в опасное восхождение, а затем спустился – и снова, и снова. Так полз он день за днем, а когда лето кончилось, несчастного маленького краба нашли мертвым у подножия столба всего лишь на полпути к морю – он запросто добрался бы туда за полдня, если бы согласился отклониться на шесть дюймов от привычного пути.

   Мораль: мудрость ничем не заменишь.

Управа на Большеротов

   Нет, дитя мое, драконы и чудовища не вымерли. Их не стало меньше, они не утратили ни хитрости, ни могущества, просто теперь мы сражаемся с ними по-другому. Для этого нам нужны не добрые феи, а просто драконы других разновидностей.
   Не так уж давно, да и не так уж далеко, в одной процветающей стране, где возделывали поля и разводили скот, все было прекрасно, только вот лошади там водились очень уж мелкие: даже лучшие из них могли перевозить только маленькие грузы, и это очень досаждало жителям, поэтому все сначала удивились, а потом обрадовались, когда один философ привел им дивное чудовище, сильнее тысячи лошадей. Звали чудовище Большерот, и оно таскало самые что ни на есть тяжелые возы, будто пушинки. Таких чудовищ развели во множестве, и вскоре они были уже в каждом городе и в каждой деревне – где по одному, а где и больше. Однако вскоре проявилась неприятная натура новой скотины. Поначалу Большероты были смирные, но теперь все изменилось. Сначала они стали норовистыми, потом буйными – и вот уже их постоянно приходилось успокаивать и задабривать. Они по-прежнему исполняли почти всю самую тяжелую работу, но забрали такую власть и настолько не знали удержу в своих прихотях, что жители всех городов и деревень превратились в их рабов: чудовища всех запугивали и все забирали себе, а если кто-то пытался сопротивляться, его тут же уничтожали. Не было на свете более угнетенного народа. Жизнь стала совсем невыносимой, но тут в один прекрасный день один ученый, гуляя по лесу и размышляя над сложившимся ужасным положением, рассудил:
   – В моем мире у каждого зверя есть враг, который обуздывает его, если он забывается. Найти бы такого Страшилу и на Большерота!
   И вот он пустился на поиски и искал, и искал, и искал – и наконец пришел в страну, откуда привели Большерота, и нашел там Большеротого Страшилу. Это оказался самый обыкновенный одноглазый Углохвост: хлипкое желтое существо с продолговатым тельцем на коротеньких ножках; на каждом конце у него было по огромному красному глазу, а посередине спины торчал длинный тонкий хвост, загнутый под прямым углом. Двигаться Углохвост мог и вперед, и назад, но было заранее понятно, куда он направляется, поскольку он умел перекидывать хвост и всегда нацеливал его назад, и при этом глаз на том конце, который становился задним, тускнел и засыпал, а передний разгорался ярким пламенем. Углохвост был куда меньше Большерота, но его повадки поражали воображение. Большероты отличались проворством, зато Углохвосты умели забираться в гору и ловко уворачиваться от преследования, так что даже самый быстроногий Большерот не мог за ними поспеть, а уж если Углохвосту удавалось увязаться за Большеротом, он пристраивался рядом и не отставал, пока не высасывал всю его кровь. Углохвосты питались не только Большеротами, однако крестьяне всеми силами натравливали Углохвоста на Большерота, а он и не возражал. Наконец дошло до того, что, если человеку нужно было унять распоясавшегося Большерота, достаточно было лишь сложить губы так, словно хочешь позвать одноглазого свистом, и чудище тут же притихало и с радостью соглашалось на любые условия, и все жили долго и счастливо.
   Тебе еще не понятно, дитя мое? Все дело в том, что Большерот – жадная, неповоротливая железнодорожная компания, а Страшила-Углохвост – это трамвай. Будем надеяться, что смертельная вражда между монополистом Большеротом и одноглазым Углохвостом сохранится на веки вечные.

   Мораль: на всякого зверя найдется свой ловец.

Откуда взялись жирафы

   Много-много лет назад в африканской пустыне жила-была маленькая бурая Антилопа. Она была не такая сильная, как Лев, и не такая большая, как Слон, и не было у нее ни рогов, как у антилопы Куду, ни когтей, как у Леопарда. Она не умела ни плавать, ни лазать, ни летать. И в случае опасности только и могла, что убежать, зато уж бегала она превосходно.
   Но антилопе этого было мало.
   И вот однажды Антилопа увидела Человека и тихонько подошла поближе, чтобы лучше рассмотреть это странное создание, о котором так часто слышала. Тут Антилопа заметила Льва: он подкрадывался к Человеку, готовый наброситься на него. А матушка Антилопы учила ее: если видишь, что Лев хочет убить какого-то зверя, этого зверя нужно предостеречь – таковы правила хорошего тона у обитателей пустыни. Поэтому Антилопа высоко подпрыгнула, громко заблеяла: «Лев! Лев!» – и промчалась мимо Человека, выбросив белый флажок, который служит у нее тревожным сигналом и который иные сочинители именуют хвостом. Человек услышал предупреждение, успел забраться на дерево и спасся от Льва. Когда Лев ушел, человек позвал Антилопу и сказал:
   – Малютка Антилопа, я пророк Аллаха, ты спасла мне жизнь, на которую покушался этот недостаточно осведомленный Лев, поэтому проси, чего хочешь.
   И сказала Антилопа:
   – Когда Аллах создавал всех зверей, он, по-видимому, забыл меня, поскольку не дал он мне ни когтей, ни зубов, ни рогов, ни длинного хвоста, чтобы отмахиваться от мух, ни силы, ни умения летать, лазать или плавать. Прошу тебя, добрый Пророк, передай ему, что он обошел меня, и попроси дать мне все, что нужно.
   – Нельзя же заполучить все сразу, – отвечал Пророк. – Если ты станешь большой, то не сможешь лазить по деревьям, а если обретешь силу, тебе уже не потребуется быть быстроногой.
   Но сколько ни увещевал ее Пророк, все было тщетно: малютка Антилопа требовала по меньшей мере рога, рост, силу и длинный хвост-мухобойку.
   – Тогда я буду довольна, – заявила она.
   На что Пророк сказал:
   – Да будет так, малютка Антилопа, ступай на длинные склоны Горы Эпох и покатайся там в Песке Столетий.
   Антилопа так и сделала – и с великой радостью обнаружила, что обрела огромные размеры и силу, а в придачу еще и прекрасный хвост-мухобойку и пару длинных рогов на голове.
   Однако спустя некоторое время оказалось, что для счастья ей еще очень многого недостает. Большие размеры требовали столько пищи, что антилопе пришлось переселиться в густые кустарники, где не было видно затаившихся хищников, и к тому же при таком весе антилопа утратила проворство, что причинило ей еще больше бедствий. Поэтому она снова разыскала Пророка и сказала:
   – Мой добрый Пророк, ты, очевидно, хотел сделать меня счастливой за то, что я спасла тебе жизнь, подвергнув собственную большой опасности. Так что ты, конечно, не хочешь, чтобы твои прекрасные дела пошли насмарку. Пожалуйста, попроси Аллаха довершить мое снаряжение и даровать мне длинную шею, чтобы я видела поверх кустов, где вынуждена теперь кормиться, а кроме того, попроси его снова сделать меня быстроногой, поскольку без этого мне не обойтись.
   – Хорошо, – сказал Пророк. – Ступай выкупайся в Долгом Плесе реки, именуемой Течение Времени.
   Антилопа послушалась, а когда она вышла из воды, ноги и шея у нее стали длинные-длинные, как она и хотела.
   Однако при такой длинной шее было трудно щипать траву, а при таком огромном весе – опасно ходить по болотам, поэтому пришлось Антилопе искать пропитание в зарослях высотой с нее саму, где земля была твердой.
   Но однажды случился засушливый год, и вся зелень на земле увяла, а Антилопа съела все, до чего могла дотянуться, и поняла, что скоро умрет от голода. Тогда она снова разыскала Пророка и взмолилась, чтобы он помог ей сделать шею еще длиннее – тогда она сможет дотянуться до листвы на самых верхних ветвях.
   – Признаться, – сказала Антилопа, – я охотно променяю эти глупые рога на несколько лишних дюймов шеи.
   – Хорошо, – сказал Пророк. – Ступай и перейди через Горящую долину, именуемую Терзаниями Естественного Отбора.
   Антилопа последовала его совету – и стала такой, какой хотела: теперь длинная шея позволяла ей дотягиваться до самых верхних ветвей, а ненужные рога сгорели, и от них остались одни лишь пеньки высотой вровень с ее шерстью.
   Впрочем, вскоре Антилопа вернулась с новой просьбой. Ее длинную желтую шею было видно издалека, и Антилопа пожелала, чтобы она стала того же окраса, что и древесный ствол, а четырехпалые копыта, которые остались у нее на каждой ноге, оказались прямо-таки обузой: Антилопа не сомневалась, что могла бы бегать не в пример быстрее, если бы у нее было всего по два пальца на каждой ноге.
   – Вот тогда, – заявила она, – я буду полностью и окончательно довольна.
   Но при всей своей требовательности Антилопа ни разу не попросила, чтобы Пророк помог ей укрепить дух, и Пророк, потеряв всяческое терпение, воскликнул:
   – Эти просьбы будут удовлетворены, если ты поешь листьев с дерева под названием Приспособление к Среде; но чтобы ты больше ничего не просила, отныне и навсегда ты утратишь дар речи.
   И так и стало.
   Поэтому Антилопа и посейчас как была: огромная, величественная, самая высокая на свете, с раздвоенными копытами на каждой ноге, безрогая и безголосая – да, воистину это огромное создание, однако дух, обитающий в нем, остался духом робкой маленькой Антилопы, и дни этого племени сочтены.
   А прежние сородичи Антилопы, довольные тем, какими задумал их Аллах – быстроногими, и больше ничего, – безмятежно обитают себе в своих привольных пустынях в Краю Солнца.

   Мораль: улучшать Божье творение каждый дурак горазд.

Три великих вождя и один маленький

   Жили-были в лесу, где создал их Маниту, три великих вождя и один маленький.
   Первого звали Ми-Ин-Ган. Был он проворен, как пятнистая красноперка, и неутомим, как река Каминистиква там, где она падает со скалы Какабека в бурлящую теснину Гитчи-Нанка. Голос его был словно стон далекого смерча – негромкий, негрубый, тихий и мягкий, – и все же при его звуках сжималось даже самое храброе сердце. Оружием его были двадцать четыре белые стрелы, которые, пронзив врага, прыгали обратно в колчан, а хитростью он мог потягаться с Ва-Ва, пережившим много снегопадов. В этом была его сила – в этом и еще в ногах, не знавших усталости.
   Вторым великим вождем был Мус-Ва, могучий и статный. Никто не мог сравниться с ним. Когда он отправлялся на войну, в руках у него были четыре боевые дубинки и сотня копий, которые всегда возвращались к нему после броска. Голос у него был словно скрежет льда в месяц Голода. Он был самым быстрым и самым сильным из вождей и всегда и во всем полагался на великую свою мощь.
   Третьим был Май-Ква, молчун. Был он силен – но не как Мус-Ва. Был он хитер – но не как Ми-Ин-Ган. У него были две огромные дубинки и двенадцать белых стрел, которые пронзали врага и возвращались в колчан.
   Был и еще один – маленький Лесной вождь, и звали его Ви-Наск. Был он мал и слаб, но знал это. У него было два топорика, чтобы рубить деревья. Никакой великой силой он не обладал, но знал это, а знать свои слабости и есть мудрость.
   И сказал Маниту, создав и Лес, и всех вождей:
   – Вот я создал вас и даровал вам Лес, чтобы вы жили в нем. Ступайте и живите по закону Леса, но не забывайте, о дети Матери Земли: всякому землерожденному суждено дожить до дня великих испытаний, опасностей, от которых нет спасения, кроме одного – силы Матери Земли. Посему всегда будьте готовы искать у нее помощи. Проложите путь к ее обиталищу и держите его в чистоте. Разведайте его при ярком свете процветания, ибо в час смертельного ужаса никакие пути не открываются.
   Однако Мус-Ва верил в свою мощь.
   – Я самый сильный в Лесу, – сказал он.
   А Ми-Ин-Ган верил в свою хитрость.
   – Я самый мудрый в Лесу, – сказал он.
   А Май-Ква сказал:
   – Я мудр, как бесстрашный Ми-Ин-Ган, и силен, как бесстрашный Мус-Ва. Чего мне бояться?
   Только Ви-Наск запомнил, о чем их предупреждали. Он не был хитер, но каждую весну и каждую осень уделял время тому, чтобы расчистить тропу к Матери Земле. Поэтому, когда в Лесу появилась Неведомая Сила, убивающая на расстоянии, первым пал силач Мус-Ва, вторым – неутомимый хитрец Ми-Ин-Ган, а третьим – Май-Ква. Сила их обернулась сгоревшей травинкой, а хитрость – глупостью. Помочь им было нельзя, поскольку они не знали пути к спасению.
   А Ви-Наск припал к Матери Земле, и Неведомая Сила не смогла сделать ему ничего плохого.
   Вот почему сегодня в Краю Пекотов [14 - Пекоты – индейское племя, которое в XVII веке населяло большую часть территории штата Коннектикут.] остался только он. Нет больше Мус-Вы, могучего Лося, нет больше Ми-Ин-Гана, хитрого Волка, нет больше Май-Квы, сильного и хитрого Медведя.
   Они забыли путь к Матери Земле, и Ружье истребило их.
   А Ви-Наск, хилый тугодум Ви-Наск, остался единственным вождем Леса, поскольку он не доверяет себе, а ищет убежища у Матери Земли.

   Мораль: о вы, землерожденные, возвращайтесь к Матери Земле!

Десять следов

   Жили-были два индейца, и отправились они вместе на охоту. Первый, Хапеда, был очень силен и быстроног и чудесно стрелял из лука. Второй, Хатун, был гораздо слабее, и лук у него был не такой мощный, зато он обладал великим терпением.
   И вот шли они, шли по холмам и набрели на свежий след маленького оленя.
   – Брат мой, я пойду по нему, – сказал Хатун.
   Но ответил Хапеда:
   – Иди, если хочешь, но великому охотнику вроде меня нужна добыча покрупнее.
   И они расстались.
   Хапеда шел и шел вперед целый час, а то и больше и заметил следы десяти крупных лосей, разбегавшиеся в разные стороны. Он двинулся по следу самого крупного и шел долго-долго, но так и не нагнал лося – и сказал:
   – Как видно, этот лось отправился в дальний путь. Надо было пойти по другому следу.
   Тогда он вернулся туда, откуда начал, и пошел по другому следу. Потратив больше часа и так и не найдя лося – и стрелять было не в кого, – он сказал:
   – Опять я пошел за лосем, который отправился в дальний путь. Вернусь и пойду по следу того, кто пасется по пути.
   Однако и в этот раз Хапеда вскоре бросил след и вернулся, чтобы пойти по другому, который, как ему думалось, сулил удачу. Так он потратил целый день на то, чтобы пройти не очень далеко по каждому следу, а к ночи вернулся в лагерь ни с чем – и обнаружил, что Хатун, уступавший ему во всем, оказался мудрее. Он упорно шел по следу одного-единственного маленького оленя и теперь благополучно доставил в лагерь его тушу.

   Мораль: награда всегда лежит в конце пути.

Где обитает истина

– По моему мнению, – сказала Лягушка в колодце, – размеры океана сильно преувеличены.

Звезды-близнецы

     Два ярких глаза за дроздом
     Пустились по пятам.
     Два ярких глаза в тишине
     Покинули вигвам.

     Два ярких глаза в небесах
     Сверкают нам теперь,
     Но мы-то знаем – это наш
     Родной домашний зверь.

     Взирает он с небес на нас,
     Оглядывает лес —
     Ему вновь хочется в вигвам,
     Откуда он исчез.

Два лесоруба

     – Смотри, сколько в день я деревьев свалил, —
     К Бобру обратился Медведь, —
     Тебе же и за год со всею семьей
     Такое, дружок, не суметь.

     Бобер усмехнулся: – Нет в мире правей,
     Дружище, твоей правоты,
     Но я из деревьев плотину сложил,
     А чем же похвастаешь ты?

Обращение мыловара

   Сердцу одного человека любо было все старинное. Он утверждал, что отдал бы все паровозы и печатные станки за то, чтобы вместо «сейчас» писали «днесь», как в старину. Его прямо душила радость, когда удавалось прочитать в ветхой газете «домъ» вместо «дом», он был на седьмом небе, если в древней книге писали «овощь» вместо «овощ» или «други» вместо «друзья» – ведь это было «так по-старинному, так по-шекспировски!»
   Его друг, который днем зарабатывал деньги варкой мыла, а по вечерам тратил их на пополнение библиотеки, как-то раз озадачил его:
   – В развитии правописания были времена, когда многие слова писались иначе и даже в алфавите было несколько лишних букв, но, если бы мы стали возрождать подобные правила сейчас, это вызвало бы путаницу и стало бы шагом назад и ступенью вниз. Это все равно что возвращать лошади ненужные отростки, которые были у нее когда-то по обе стороны от каждого копыта и представляли собою всего лишь рудиментарные пальцы. Когда-то эти особенности правописания были уместны, однако вводить их сегодня не просто противоречило бы здравому смыслу: это было бы нечестно, как будто мы ставили бы на современном изделии штамп «Изготовлено во II веке». Только представьте себе, как такую подделку выкопали бы лет через пятьсот. На самом деле ей было бы всего лишь пятьсот лет, но из-за надписи на ней сочли бы, что она во много раз старше, а это было бы ложью, которая привела бы ко всеобщему заблуждению.
   – Ахъ, вы сами впадаете въ пагубное заблужденіе! – возразил любитель древностей. – Чарующая манера старыхъ мастеровъ окружаетъ ихъ ореоломъ сладости и веселья, а это и есть мать величія. Шекспиръ не могъ бы писать, если бы былъ вынужденъ довольствоваться пишущей машиною, и Спенсеръ лишился бы голоса, если бы вмѣсто «ланиты» ставилъ «щеки». Старинныя слова и старинная манера письма и создаютъ всю атмосферу ихъ сочиненій!
   Сердце мыловара смягчилось – ведь он любил книги. Он долго размышлял, а затем написал другу: «Благодаря тебѣ глаза мои открылись. Я узрѣлъ ослѣпительный свѣтъ и обрѣлъ новое дыханіе. Экая оказія! Сколько времени потратилъ я впустую! Зато теперь я мечтаю возродить эту старинную атмосферу въ собственныхъ владѣніяхъ, вотъ и работникамъ своимъ велѣлъ именовать себя „сударемъ“. Будь я проклятъ, если не выброшу сѣй же часъ свою – какъ бишь ея? – пишущую машину и не прибѣгну къ гусиному перу по примѣру отцовъ своихъ! Болѣе того, я написалъ новую табличку для каморки въ концѣ мастерской, куда я удаляюсь варить мыло. Клянусь всѣми святыми, такъ, сдается мнѣ, куда веселѣе – вѣдь въ ней видна глубокая прелесть старины».

   Iоганнъ Спуксъ возвелъ это строенiе
   для нуждъ мыловаренiя
   в июлѣ мѣсяцѣ года MCMI милостiю Божiей.

   Не всяк умен, кто с головою.

Премудрый сурок

     Из всех зверей, кто любит лес и проживает в нем,
     Один сурок сам по себе и знает, что почем.
     И чтобы выжить, понял он своею головой,
     Что полагается дружить с Кормилицей Землей.
     И тем еще сурок хорош среди других зверей,
     Что и здоровья полон он, и правильных идей.
     К тому ж еще один закон усвоил наш мудрец:
     Ищи свой хлеб после дождя – не то тебе конец.
     Опять горюет Бурундук – разграблен клад с едой,
     Добычу ищет наугад Лиса во тьме ночной,
     Один сурок, скопив жирок, лежит, собою горд,
     Пережидая холода, довольный, слово лорд.
     На Сретенье он каждый год выходит из норы,
     Предчувствуя, как звездочет, сезонные дары,
     Когда все дольше свет дневной,
                       что лунному взамен,
     И снова время настает желанных перемен.
     И если небо в облаках и веет даль теплом,
     То это значит, что весна тут где-то за углом,
     Но если ясен небосвод в морозный зимний день
     И видит на снегу сурок свою родную тень,
     Тогда еще он шесть недель нам не покажет нос,
     Чтоб подтвердить и оправдать
                     свой собственный прогноз.
     Он испытаний избежал – проснулся
                         в нужный срок:
     В здоровом теле – здравый дух.
                   Да здравствует Сурок!

Волшебные светильники

   Жил-был когда-то маленький босоногий смуглый мальчишка, который все свое время проводил в лесу. Он любил лес и всех его обитателей. И частенько смотрел не на цветы, а в самую их глубину, не на певчую птицу, а в ее глаза, в ее сердечко; поэтому он понимал лес куда лучше всех прочих и даже почти что бросил коллекционировать птичьи яйца.
   Но в лесу полно загадок. Мальчик то и дело слышал обрывки песен, а когда прибегал туда, откуда они доносились, не заставал там никаких птиц. Шорохи и движения то и дело ускользали от него. Он замечал в лесу незнакомые следы – и вот однажды наконец увидел чудесную птицу, которая оставляла эти следы. Раньше он таких птиц не видел и решил бы, что это большая редкость, если бы не замечал ее следов повсюду. Так он узнал, что в лесах полным-полно прелестных созданий, которые ловко и проворно ускользают от него.
   Как-то раз он нашел гнездо этой птицы – у тропы, где проходил сотни раз. Гнездо, разумеется, было там давно, и все же он его не видел; так он узнал, насколько слеп, и воскликнул:
   – Как же я раньше не видел – тогда я бы все понял! Вот бы знать! Вот бы увидеть их хотя бы раз – и я понял бы, сколько их и как они близко! Вот бы нынче вечером каждая птица зажгла бы над своим гнездом светильничек, чтобы показать мне его!
   Солнце уже зашло, но тропу перед смуглым мальчиком залил неяркий свет, и перед ним очутилась Маленькая Смуглая Дама в длинном платье, а в руке у нее была волшебная палочка.
   Дама мило улыбнулась и промолвила:
   – Мальчик, я Лесная Фея. Я давно уже наблюдаю за тобой. Ты мне нравишься. Ты не такой, как другие мальчики. Твое желание будет исполнено.
   И она исчезла. Но тут же все кругом замерцало чудесными огоньками – это были светильники: продолговатые и круглые, красные, синие и зеленые, и низко, и высоко, по одному, по два и кучками; куда ни взгляни – всюду светильники, и они мерцают, мерцают, мерцают и здесь, и там, и вблизи, и вдали, и вот уже лес стал не лес, а звездное небо. Мальчик подбежал к ближайшему огоньку – и верно, там оказалось птичье гнездышко. Он бросился к следующему – да, и там гнездо. И у каждого вида гнезд была своя разновидность светильников. Мальчик заметил красивый фиолетовый цвет в низком кустарнике. Бросился туда – и обнаружил гнездо, каких еще никогда не видел. Оно было полно фиолетовых яиц, а на них сидела редкая птица, которую до этого он видел только однажды. Она пела ту диковинную песню, которую он часто слышал, но так и не смог найти, кто ее поет. Но до чего же чудесны были ее яйца! Мальчик протянул руку, чтобы схватить дивный трофей, – и вмиг все огни погасли. Вокруг не было ничего, кроме черных лесов. Потом на тропе снова засиял неяркий свет. Он разгорался все ярче, и вот в самой его середине мальчик увидел Маленькую Смуглую Даму, Лесную Фею. Но она уже не улыбалась. Лицо ее было сурово и печально, и сказала она:
   – Увы, я переоценила тебя. Решила, будто ты лучше прочих. Не забывай: «Тот, кто не ценит светильник жизни, никогда не увидит его света».
   И она исчезла.

Антимонополист

   Поселок, где жил Симс, потихоньку начал заявлять о себе. Главную дорогу с обеих сторон огородили изгородью, тянувшейся больше чем на милю, и уже заказали табличку с официальной надписью «Главная улица», чтобы повесить на большое дерево. Начали поговаривать, что, возможно, откроют лавку, а когда созвали собрание, чтобы составить прошение о почтовом отделении, местный патриотизм запылал благородным пламенем. Мудрость, достоинство и богатство в поселке воплощал собою старый Симс. Он был человеком передовых взглядов, прирожденный глава поселения, и после должного обсуждения всех вопросов и принятия решений о почте и лавке сам собой встал следующий вопрос – кто будет ими руководить. Претендентов было несколько, но старый Симс, который вел собрание, выразил мнение большинства и сокрушил меньшинство краткой, но впечатляющей речью:
   – Прежде всего, ребята, я против того, чтобы все собрать в одном месте, как вы тут хотите. Вот что сгубило Англию, вот почему Лондон так ничего и не добился: там все в Лондоне. Лондон – это Англия, Англия – это Лондон. Захватят Лондон – захватят Англию, вот как я говорю, – и это ее и сгубило. Кому только в голову пришло размещать в одном городе и Палату лордов, и Палату общин? Говорю я вам, так нельзя, свинство это, и все! Что, нельзя было дать дорогу какому-нибудь городку поменьше, вместо того чтобы создавать треклятую монополию? То же самое сгубило и Нью-Йорк, и я не хочу, чтобы и наш город сгубили с самого начала. И вот что еще вам скажу: никто не имеет права жить за счет общества. «Живи и давай жить другим», говорю я вам, и если мы дадим кому-то одному управлять лавкой, это все равно что отдать всех прочих в рабство монополии. Каждый человек имеет такое же право, что и все прочие, торговать товарами, и есть только один честный и справедливый способ это делать – дать дорогу каждому, а раз уж я обязан вносить предложения, вот что я говорю: пусть Билл Джонс продает чай, Айку Йейтсу поручим торговать сахаром, Смизерсы пусть берут себе соль, преподобный Блайт, по-моему, от природы наделен талантом продавать уксус, а кому раздать все остальное, еще решим. А я забираю себе в ведение почту. Так будет справедливо для всех.
   В логике его не было изъяна, ничего убедительнее и не придумаешь. Те, кто хотел сражаться, оказались обезоружены, и его модель децентрализации назвали Горизонтальным распределением.
   И как, получилось? Ну, в целом да. Иногда начинается ужасная путаница, и чтобы купить провизии на неделю, нужно носиться целый день, но раз старик Симс так говорит, значит все получилось.

   Мораль: если курица разбрасывает яйца где попало, не видать ей цыплят.

Точка зрения

   Тихий сельский домик под сенью фруктового сада и в окружении кустов; на крыльце сидит с газетой седобородый хозяин, известный вегетарианец; вдаль уходят зеленые холмы; на лугу пасется стадо упитанных овец.
//-- Сцена первая --//
   В доме хозяина.
   Седобородый смотрит на луг.
   – И как только люди идут на подобные зверства – пожирают собственный скот? Ведь для меня нет большей радости, чем знать, что я могу сделать их жизнь счастливой. На то, чтобы их содержать, мне с избытком хватает выручки за шерсть. Но в газете пишут, что на побережье разразилась страшная эпидемия овечьего мора. Нельзя терять ни минуты, моих овец спасет только прививка. Бедняжечки, как бы я хотел избавить их от страданий!
   И вот Седобородый со своим помощником ловят перепуганных овец по одной, а мясник в синей рубахе сидит на ограде и ухмыляется. Каждая овца вздрагивает от боли, когда игла шприца пронзает ее шкуру. Каждая потом болеет несколько дней. Но все поправляются, и когда через месяц эпидемия вспыхивает и в здешних краях, из всех бесчисленных стад в живых остаются только они.
//-- Сцена вторая --//
   В стаде овец.
   Первая овца. Ах, до чего же счастливо мы жили бы, если бы не этот коварный седобородый злодей! Временами – и подолгу – он кормит нас и делает вид, будто добр к нам, а потом безо всякой уважительной причины наступает перемена, и он нападает на нас со своим подручным, ловит по одной и втыкает в нас какое-то дьявольское пыточное орудие, и потом всем нам очень плохо. Как же мы ненавидим этого негодяя!
   Вторая овца. Вот бы нам перейти под власть того доброго существа в синей рубахе!
   Хор. Ах, вот была бы радость! Бе-е, бе-е, бе-е!

   Мораль: больше знаешь – меньше ропщешь.

Откуда взялась синешейка

   У Нинна-Бо-Джу, бога Солнца, была зимняя спячка, и он спал на большом острове над грохочущим водопадом, который люди зовут Ниагарой. Угасли четыре луны, а он все спал. Растаяли морозные покровы на его ложе, в белом одеяле появились черные прорехи, и бог немного пошевелился. Потом треснул лед на реке – словно ближняя гроза. Когда бог пошевелился еще немного, лед заскользил через огромную бобровую запруду Ниагары, но Нинна-Бо-Джу так и не пробудился.
   Эр, Великий Бобер, шлепнул хвостом в своей запруде, и волны побежали к берегу, и лед на реке вздыбился, затрещал и застонал, но Нинна-Бо-Джу все спал.
   Потом ледяные демоны замолотили по берегу своими дубинками. Они остановили речные воды и осушили русло, а потом пустили реку снова, будто настал конец света, и хором кричали:
   – Нинна-Бо-Джу! Нинна-Бо-Джу! Нинна-Бо-Джу!
   Но бог преспокойно спал. И тут послышался негромкий нежный голосок, слаще брачного зова черепахи, тотема индейцев майами. Он разлился в воздухе, но доносился словно бы из ниоткуда – и при этом звучал и в ветвях деревьев, и в речной воде, и внутри самого Нинна-Бо-Джу. Бог почувствовал это и пробудился. Сел и огляделся. Белое одеяло исчезло, лишь последние лоскутки еще виднелись в тени. На этих снежных островках нити бахромы, унизанной бусинами, пустили корни и превратились в мелкие цветы с глазками-бусинками. А голосок все пел:
   – Пробудись! Весна идет!
   И спросил Нинна-Бо-Джу:
   – Где ты, голосок? Иди сюда.
   Но голосок был и везде, и нигде одновременно и не мог прийти на зов героя.
   Поэтому бог сказал:
   – Голосок, ты нигде, потому что тебе негде поселиться; я создам тебе жилище.
   И вот Нинна-Бо-Джу взял завиток березовой коры и сделал маленький вигвам, а поскольку голосок доносился с небес, бог раскрасил вигвам синей глиной, а чтобы показать, что голосок родом из страны Солнца, нарисовал на нем красное солнце. На полу он постелил клочок своего белого одеяла, а в очаг вдохнул искру жизни и сказал:
   – Вот тебе вигвам, голосок.
   Голосок вошел в вигвам и поселился в нем, но ведь Нинна-Бо-Джу вдохнул в него искру жизни. Зашевелились, затрепетали крылья, сотканные из дыма в дымоходе, и весь вигвам превратился в прелестную птичку-синешейку с красным солнцем на груди и в белой рубашечке. Птичка упорхнула, но каждую весну она возвращается – вот почему зовут ее синешейкой, вестницей весны. Голосок так и остался в ней, и мы чувствуем, что он не утратил своей изначальной силы, всякий раз, когда слышим его зов: «Пробудитесь, весна пришла!»

Гитчи Ококоху

   Когда Великий Дух сотворил весь мир и всех его обитателей, он напоследок создал Гитчи Ококоху. Он был похож на сову, но крупнее всех живых существ, а голос у него был как речные воды, бурлящие на каменном пороге. Гитчи Ококоху был так огромен, что считал, будто это он сотворил мир, и весь напыжился от гордости.
   А главная плутовка в лесу – Синяя Сойка. Она очень умна и не знает стыда, и вот, когда в один прекрасный день Гитчи Ококоху пробовал свой громовой голос, Синяя Сойка сказала ему:
   – Ха, Гитчи Ококоху, и это, по-твоему, громко? Ты еще не слышал Ниагары; послушай, и больше тебе уже не захочется чирикать.
   Между тем Ниагара была последним, что сотворил Маниту, и с тех пор она вечно повторяет последнее слово Великого Духа, которое произнес он, создавая мир: «Навек, навек, навек!»
   Однако Гитчи Ококоху оскорбился, услышав, как его песнь именуют чириканьем, и ответил:
   – Ниагара, Ниагара! Слышать больше о ней не могу. Вот пойду и заставлю Ниагару умолкнуть навеки.
   И он полетел на Ниагару, а Синяя Сойка весело сверкнула глазами и полетела посмотреть, что будет.
   Когда они очутились у Ниагары в том месте, где она с грохотом падает вниз, Гитчи Ококоху раскричался, чтобы заглушить ее гул, но, как ни старался, его голоса не было слышно.
   – Ва-ва-ва! – с натугой вопил Гитчи Ококоху, но сил у него хватило всего на минуту.
   – ВА-ВА-ВА-ВА-ВА, – гремела вода ровно, неумолчно и безо всяких усилий.
   – Ва-ва-ва! – завизжал Гитчи Ококоху, но голос его прозвучал так слабо, что он и сам его не услышал, и он почувствовал себя маленьким, а оттого, что он почувствовал себя маленьким, он и стал маленьким и все уменьшался и уменьшался и вот уже стал не больше воробья, а голос его уже не рокотал, словно водопад, а тихонько капал – всего-навсего:

     Кап-кап-кап,
     Кап-кап-кап.

   Вот почему самую маленькую из всех сов индейцы прозвали птицей-капелью.

   Если крона шире корней, все дерево рухнет.

Подводный камень

   – Я принял твердое решение отказать юному Денди от дома. Он очень дурно влияет на моего сына.
   – Полно, друг мой, не так уж он и плох. Да, у него есть свои недостатки, но лишь по недомыслию, не то что у подлинных злодеев – господ Грога, Бриджа и Ипподрома!
   – Сэр, подводные камни потому и опасны, что находятся не слишком глубоко.

Кизил

     Еще в Эдеме находясь, предпочитал Адам
     Цветущий по весне Кизил всем прочим деревам.
     И только Дьявол, что тайком порой бывал в саду,
     Мечтал под корень извести всю эту красоту.
     И вечером, когда вокруг обычно тишь да гладь,
     Он на Кизиле порешил всю злость свою сорвать,
     Но как итог, так и не смог добиться ничего,
     Когда крестами лепестков вдруг древо расцвело.
     В бессильной ярости своей Нечистый был таков,
     Оставив на цветах-крестах отметины зубов,
     Да там, где лез он по ветвям, знамение кляня,
     Сегодня виден черный след от адского огня.
     Пришлось Кизилу отрастить колючки, как забор,
     Зато ни разу Черт к нему не подходил с тех пор.

Три мухоловки с озера Виндигуль

   Три мухоловки прилетели на Виндигуль в марте и распевали свои песни на деревьях у воды, пока не настало время вить гнезда.
   Первую мухоловку прозвали Мудрой птицей, впрочем, она и сама подозревала, что мудра; и вот по зрелом размышлении она сказала:
   – Я совью гнездо на высокой скале над озером Виндигуль, и глубокие воды станут рвом вокруг моего замка.
   Вторая хорошенько все обдумала – а она была Мудрейшей из всех мухоловок. Она попросту знала все на свете – и знала, что знает. Поэтому она сказала:
   – У скалы есть свои преимущества, однако она беззащитна перед врагами, нападающими с воздуха. Я совью свое гнездо здесь, у берега, под низкими корнями. Корни прикроют его со всех сторон, гнездо будет незаметным, а бурные воды реки Виндигуль станут рвом вокруг моего замка.
   А третья мухоловка слыла Глупышкой и знала это. Поэтому она сказала своему другу, с которым собиралась вить гнездо:
   – Мы так глупы, что не в состоянии предвидеть все опасности, мы даже не знаем, каковы они, зато мы знаем, что на свете есть Синий Дьявол по имени Синяя Сойка, Бурый Дьявол по имени Ястреб и Ночной Дьявол по имени Хорек, и нам известно, что они не самые крупные звери на земле. Есть на свете зверь и побольше. Давай доверимся ему. Мы устроим гнездо между прутьев его гнезда, – может быть, он защитит нас.
   Так они и поступили. Они построили гнездо на самом крыльце его дома. Гнездо висело не очень высоко, у всех на виду, и никакого рва у этого замка не было. Единственной защитой гнезда был некий «ореол власти», его никто не видел, однако он ощущался далеко за пределами крыльца на лужайке у берегов озера Виндигуль.
   И вот со строительством гнезд было покончено, и все малиновки сидели теплым апрельским утром у своих обиталищ и пели. Мудрая птица пела «фить-фить-фить-фить» на скале, Мудрейшая птица пела «фить-фить-фить-фить» под корнями, а Глупышка пела «фить-фить-фить-фить» на крыльце.
   Пели они так громко, что пролетавший мимо Ястреб решил: «Что-то это подозрительно» – и стал высматривать гнезда, но до гнезда на скале ему было далеко, гнездо под корнями он не нашел, а к гнезду на крыльце подлетать побоялся.
   И Хорек услышал их песню и подумал: «Ага! Ночью нужно будет разведать, что к чему». Но холодная вода не подпустила его к двум из гнезд, а на крыльце ему было как-то неуютно, и он решил туда не ходить.
   Но потом появился Синий Дьявол по имени Сойка. И когда Сойка услышала пение, она сказала:
   – Где песни, там и гнезда.
   И нашла гнезда, понаблюдав за их обитателями. Тогда она подлетела к скале и заглянула в гнездо. Гнездо было готово, но пусто.
   – Превосходно, – сказала Сойка. – Я подожду.
   Потом она подлетела к корням и заглянула в гнездо, и там лежало одно-единственное яйцо.
   – Ну уж нет, – сказала Сойка. – Неплохо, но мало. Я знаю, что мухоловки откладывают не по одному яйцу. Я подожду.
   И хотя у нее уже потекли слюнки, она не стала трогать гнездо и улетела – но на крыльцо даже не посмотрела, нет, поскольку там слишком уж ощущалось присутствие человека, хозяина дома, а это Сойке было не по нраву.
   А три мухоловки распевали себе веселые утренние песенки на деревьях у озера Виндигуль.
   На следующее утро Синяя Сойка еще раз наведалась в гнездо на скале, и там уже лежало яйцо.
   – Пока что все идет неплохо, – сказала Сойка, – но я подожду. Увидимся позже.
   Потом она полетела к гнезду под корнями – найти его было совсем не просто, – и там оказалось два яйца. Синяя Сойка повернула свою злокозненную голову вбок и сосчитала их правым глазом, потом в другой бок и сосчитала их левым глазом – и сказала:
   – Так уже лучше, но я знаю, что мухоловки откладывают больше двух яиц. Я подожду.
   На крыльцо она не полетела. На то у нее были свои причины. А наутро три маленькие мухоловки снова завели свои три веселые песенки на деревьях у озера Виндигуль.
   Но Синяя Сойка прилетела опять и заглянула в гнездо на скале и сказала:
   – Ага! Уже два яйца. Продолжайте, друзья мои, продолжайте, вот она, подлинная благотворительность. Скоро вы насытите голодных. Я, пожалуй, могу еще немного подождать.
   Потом она подлетела к корням у воды и обнаружила в тамошнем гнезде уже три яйца.
   – Превосходно, – сказала она. – Мухоловка иногда откладывает и четыре, и даже пять яиц, но кто же отказывается от верной добычи?
   И она проглотила все три яйца из гнезда под корнями.
   Так что наутро на деревьях у озера Виндигуль весело распевали только две маленькие мухоловки.
   А Синяя Сойка еще раз наведалась в те края через два дня и заглянула только в гнездо на скале. Посмотрела в него сначала правым глазом, потом левым. Да, там уже лежало четыре яйца.
   – Я знаю, когда гнездо пора разорять, – сказала она и проглотила все яйца, а потом сбросила гнездо в воду. И когда маленькая Мудрая мухоловка прилетела и увидела это, сердце ее разбилось от горя и она бросилась в озеро и утонула.
   Наутро на дереве у озера Виндигуль весело распевала только одна маленькая мухоловка.
   Однако тут Мудрейшая из мухоловок подумала: «Я ошиблась. Я построила гнездо слишком высоко. Гнездо у меня было хорошее, лучше некуда, просто немного высоковато».
   И она стала строить новое гнездо, пониже, у самой воды, под тем же черным корнем у озера Виндигуль, и Синяя Сойка не смогла до него добраться, а только вымокла.
   Но однажды ночью, когда в гнезде было уже три новых яйца, а Мудрейшая из мухоловок их высиживала, из воды высунула голову огромная Норка и проглотила мухоловку вместе с яйцами.
   Так что назавтра осталась только одна мухоловка в гнезде – и это была та самая Глупышка, которая знала, что глупа, и свила гнездо на крыльце дома, стоявшего на холме у берега озера Виндигуль. Мухоловка пела всю весну, и вскоре в ее гнезде появилось много подрастающих птенцов. Они все росли и росли и вот уже переросли гнездо и в конце концов вылетели из него кто куда и жили долго и счастливо на деревьях у озера Виндигуль.

   Мораль: мудрость – сама себе награда.

В волшебную страну

     Чтоб без труда туда попасть,
     Вот мой совет простой:
     Дождись, пока взойдет луна
     Над ширью над морской.
     И если ляжет лунный свет
     Серебряной тропой,
     И не отважиться никто
     Нарушить твой покой,
     И если ты заветных слов
     Не позабыл, друг мой,
     И одуванчика пушок
     Ты держишь над собой,
     И если ветер у тебя
     Попутный за спиной,
     Тогда в волшебную страну
     Лети, мой дорогой.

Утешение

     Над головой мелькнет, как флаг,
     Бесшумная зарница,
     А следом молнии зигзаг
     Вдруг громом разразится
     И так расколет небосвод,
     Что берегитесь, братцы.
     Но если вас уже убьет,
     То что ж ее бояться?

Индейский календарь Сетон-Томпсона

   Март
   Месяц пробуждения ворон

   Апрель
   Месяц диких гусей, или Месяц зеленой травы

   Май
   Месяц посевов, или Месяц песен

   Июнь
   Месяц роз

   Июль
   Месяц гроз

   Август
   Месяц зеленой кукурузы, или Красный месяц

   Сентябрь
   Месяц охоты

   Октябрь
   Месяц листопада

   Ноябрь
   Безумный месяц

   Декабрь
   Месяц долгих ночей

   Январь
   Снежный, или Холодный месяц

   Февраль
   Голодный месяц

Времена года на озере Часка

Дни пробуждения на озере Часка

   Белее смерти были воды озера Часка, бледнее страха. Хорошо поработали Ледяные демоны, быстры и точны были их сверкающие стрелы. Теперь здесь расстилалась только снежная равнина. На озере Часка не слышалось ни движения, ни шороха, ни писка.
   О Луна, кружащая в безмолвном небе, видела ли ты такое страшное затишье?
   О черная туча, застилающая еще более черное небо, царило ли здесь столь смертельное безмолвие?

   Напряжение растет – растет – растет – щелк!

   Настал перелом – не шорох, не движение, но чувство. Нежным дыханием повеяло с юга, и до того слабым было это дуновение, что оно еще не могло считаться южным ветром, – не более чем намек на голос, который достигает не слуха, но самого нашего бытия и говорит: что-то грядет, что-то грядет.
   Снежный ком свалился с ветки ели и потревожил белый покров на воде: «Грядет, грядет!»

   «Тарара, тарара, тарара!» – слышится в небе на юге.
   «Тарара, тарара, тарара!» – летят крылатые гонцы, трубят в свои горны.
   «Тарара, тарара, тарара!» – все громче и громче. Появляется стрела – стрела с широким наконечником.
   «Тарара, тарара, тарара!» и шуршание крыльев – и вот уже широкая стрела превращается в целую армию – в целую армию крылатых гонцов.
   Только послушай, как отряхивают они еловые ветки! Только посмотри, как они запускают маленькие снежные лавины!
   «Тарара – тарáра – тарара!» – и вздрагивает лед на реке.
   «Тарара – тарара – тарáра!» – и оживает замерзший ручеек.
   «Тарара – тарáра – тарара!» – и гаснут звезды.
   «ТАРАРА – ТАРАРА – ТАРАРА!» – и над озером Часка восходит ослепительное солнце.
   Алым и золотым сияет солнце, серебром звенят горны.
   «Тарара» – грядет, грядет, грядет! – и этот клич затихает в северном краю. Гонцы со своей вестью спешат дальше.
   «Грядет, грядет!» – кричат журавли.
   «Грядет, грядет!» – стучит дятел.
   «Грядет, грядет!» – шепчет осока, и радуясь, и скрипя.
   Только сугробы плачут, и их слезы тысячью ручейков бегут вниз, растапливают снег, распиливают лед и по капле стекают в озеро Часка.
   Открываются широкие полыньи, и в них плещутся чайки, и крачки, и утки, кишат плавунцы, порхают над ними бабочки, вьются мошки и комары – и все они кричат и поют, даже когда молчат: «Грядет, грядет, грядет!»
   Но громче всех поет безмятежное ясное небо самого теплого оттенка голубого цвета с золотым солнцем – золотым шаром в исполинской перевернутой чаше.
   «Грядет, грядет, грядет!» – рокочет в тишине, и солнце смотрит на землю, где все замерло в ожидании.
   «Грядет, грядет!» – Клич множества вестников растаял и обратился в тихий шепот, затишье, слышное во всем мире, – такое затишье настает после объявления о начале турнира.
   И вот нахлынуло, грянуло – не с юга, не с запада, не с востока, не с небес обетованных, а с песчаной каймы тающего сугроба, с самой земли. Навстречу свету золотого солнца в теплом синем небе взошла и засияла золотая звезда в теплой голубой чаше – цветок бога Солнца, краса песчаного холма.
   Эти цветы взошли и распространились по полям, словно пожар, и закачались на ветру, будто снежно-опаловые гроздья сирени, щедро спрыснутые золотой пылью.
   Эти цветы и есть золотые фанфары весны, это весенние цветы, рожденные в песке. Это и есть та радость, которую обещали вестники, и на озеро Часка приходит Весна.

Гром-птица на озере Часка

   Замер ветер на озере Часка.
   Стихли дуновения жизни.
   Давно уже изгнана зима, и голубые отсветы на бурых холмах скрылись под покровом зелени.
   Жизнь забурлила в воде, в кустах, в болотах и в лесу, жизнь, жизнь в ее драгоценном изобилии – но теперь эту жизнь сморил сон на жаре.
   Тяжко поникли рогоз и осока, тяжко повисли мягкие, словно сафьян, листья осины.
   Тяжко склонились сухие, истомившиеся от зноя серебристые листья кустов на гребнях холмов.
   От зноя иссохла и впала в забытье змея; от зноя пылью покрылись перья сарыча.
   Прошел день, потом неделя – но лишь смертоноснее становится жара, сильнее, чем в парильне, и все лица словно скрылись за невидимыми покровами, закутались в саван, будто мертвецы.
   Вместо неба над головой нависла раскаленная медная чаша, плотно пригнанная краями к горизонту.
   Затихли и смолкли птичьи песни, ни звука в ветвях.
   Ни звука – только Цикада, любительница зноя, стрекочет, прибавляя мучений.
   – Куда лучше было начало Зимы, ибо Пебоан предупредил о своем приходе. Куда лучше было тогда, ведь мы могли сбежать на север, а теперь мы беспомощны, как в могиле.
   Запеклись в скорлупе невылупившиеся птенцы, поджарились на камнях лапы тех, кто бегал по земле, и когда поутру мать-куропатка сипло позвала свой выводок, не было ответа: все они лежали мертвыми вокруг нее.
   О Вабунг, утренний ветер, о Муджикевис, западный ветер! Неужели вы умерли? Неужели вы умерли?
   О Властелин жизни! Неужели ты заснул?
   Мес-Ча-Ча-Га-Нис, о самый быстроногий из бегунов, расскажи о нас.
   Пай-Хунг, о громогласный вестник, поведай о нашей беде.
   Чуиссон, о любимейший из певцов, сообщи Властелину, в каком страшном положении мы очутились.
   Однако Мес-Ча-Ча-Га-Нис лежал, будто мертвый, Пай-Хунг совсем ослабел, а Чуиссон онемел, как Паугук. Только и слышно было, что песнь Цикады, любительницы зноя: «Бзззззз», – пела она, будто радуясь нашим мучениям.
   Все громче пела она, ликуя, вне себя от восторга: «Бззззз!»
   Все громче и громче – и вот уже проснулась Ани-Ми-Ки: нет, не сам Властелин, а быстрокрылая Гром-птица.
   – Что душит землю Часки? Что истребляет Срединный народ? Это огромная бронзовая чаша, крышка, которой накрыл Землю Враг всего сущего, – это она убивает воздух, убивает дождь.
   И Гром-птица умчалась, будто ночной ястреб, то приникая к земле, то взмывая к медному небу, и так мощно махала она крыльями, что чаша небес грохотала под их ударами.
   Грохотала – но не шелохнулась.
   Тогда Гром-птица ударила по ней своим молотом, сокрушавшим горы, и чаша загремела и зазвенела; а потом ударила еще раз – и чаша треснула.
   И тогда Враг всего сущего с его огненным дыханием набросился на Гром-птицу.
   Бам! Бабах! – ударила Гром-птица по Чаше смерти, и она треснула еще сильнее, но заметались под нею, пылая, алые стрелы.
   А Враг вырвал с корнем целый дуб, чтобы сражаться им, будто дубинкой.
   Бам! Бах-бабах! – послышалось снова, и небеса потемнели от пыльных туч, ужасны были мрак и жар, страшно свистели крылья, кошмарно вспыхивали глаза, и дыхание противников было то огненным, то ледяным, и с рокотом и с грохотом сходились они в небесах.
   БАМ! БАНГ! – и содрогнулась чаша.
   Свист, взмах, бабах! Рокот! Грохот! БАМ-БАРАБАМ, воины, противники, бойцы!
   Бам! Бам-барабам! – снова и снова, и вот уже ревущими потоками хлынул на землю дождь, которому не давали пролиться месяц.
   Фьюить! – метались стрелы света. Крак! – гремели мощные дубинки.
   В пылу битвы прокатились противники по холмам вокруг озера Часка – и бились на ветру, и взмывали, и падали, и от этого трещали и гнулись целые рощи; метали стрелы и копья – и с неба стеной обрушился град; ломали цветы и деревья, швыряли оземь птиц, катили камни с холмов, качали озеро от берега до берега, так что волны метались и пенились. Пролетали по небу обломки меди, холодный ветер гонялся за жарким, и через всю землю Часки пролегла широкая вытоптанная тропа там, где схватились противники.

   Падают, падают на землю со всех сторон последние осколки чаши. Проглядывает синее небо. Падают, падают они за горизонт – и исчезают.
   Ливень истощил свои запасы, и теперь лишь моросит. Воды озера после пережитого ужаса снова окрасились приятной голубизной, и по ним бежит легкая рябь. Веет прохладный ветер, и вот из кустов, помятых и поломанных в битве, доносится голос нежнейшего и скромнейшего из певцов – зеленого, как молодая листва, виреона [15 - Певчая птица семейства виреоновых, отряда воробьиных.].
   Что он может поделать без могучего покровителя, этот певец – то ли птичка, то ли дух, такой хрупкий, что убить его способен даже упавший цветок, даже недобрый взгляд?
   Но в голосе его нет страха, и целы все перья в крыльях, он невредим и бесстрашен – и нежно поет:

     – Послушай меня, послушай!
     Послушай меня, послушай!

   Он воспевает самое синее небо, самую зеленую листву, самый свежий воздух и рябь на озере, песня его – о самых счастливых днях, ведь теперь на озере Часка вступит наконец в свои права безмятежное лето.

Курительные дни на озере Часка

   Угасла над озером Часка Красная луна – миновали и Красный месяц, и Месяц охоты, и Месяц листопада.
   На холмах у озера запылали сигнальные костры.
   Это сигнал для всех: «Сходитесь на совет».
   На склонах виднеются вигвамы, расписные, красивые, красные, оранжевые и коричневые – шатры собирающихся племен.
   – Дни становятся короче! – кричит вестник. – Близится Безумный месяц. Разведчики старого Пебоана отыскали наш лагерь. О, черните себе лица в знак скорби по озеру Часка!
   Той ночью снова нагрянули враги-лазутчики. А утром в лагере воцарился страх.
   Тревожно поскрипывали ели. Трепетали кроны деревьев, робко шелестели осины. Тяжелые белые облака сталкивались в небе, словно льдины в разлившейся по весне Ассинибоинисипи.
   По небу пронеслись крылатые крикуны; кто мог пищать, пищал, кто мог ворчать, ворчал – тысячи голосов влились в общий испуганный хор, порожденный страхом, порожденным этим хором.
   – Грядет Белый супостат, мы – словно потомки Великой овцы, застигнутые Ва-Гашем в дороге и в миле от воды. Нас застали врасплох.
   Вспыхнули смятение и паника, пока не известили Нинна-Бо-Джу, а он, рассердившись на них за робость, объявил:
   – Я один решаю, что будет; возьмите, что я вам даю.
   И он подул с такой силой, что со всех раскрашенных вигвамов слетели покрывала и остались одни шесты – они стояли рядами на берегах озера Часка.
   – Эх вы, трусливые обитатели вигвамов! Слушайте же! Грядет война, но сначала будет перемирие на десять дней, пока я курю трубку мира; и покуда вьется ее дым, воцарится Мир. А вы пока готовьтесь, готовьтесь к тяжким испытаниям.
   И вот он сел на берегу озера Часка с трубкой, а обитатели вигвамов в спешке стали готовиться.
   Синяя Сойка устроила еще один тайник с желудями.
   Бобр добавил к своей плотине еще две пяди.
   Мускусная Крыса положила на крышу своего домика лишний слой сухого тростника.
   Куропатка выкупалась в пыли, чтобы перья сильнее распушились.
   Древоточец пробуравил ход в глубину ствола еще на длину своего тела.
   Лиса трясла хвостом и вылизывала его, пока он не стал похож на толстый шарф.
   Рыжая Белка нажевала еще десять охапок коры, чтобы сделать себе подстилку.
   Бурундук затолкал в проход к своей норке еще кучку земли.
   Суслик бросился за последним пучком травы, глянул на солнце и спрятался под своей добычей.
   Гуси, Лебеди и Журавли улетели в теплые края.
   Последняя Красная Роза уронила пять своих лепестков – последней из своих соплеменниц в прерии.
   А Нинна-Бо-Джу все сидел и курил. Дым вился над вершинами деревьев, ибо погода стояла ясная, тихая и теплая, тянулся над холмами и над озером, и вот уже все кругом заволокло туманом. Загадкой веяло от этого тумана и великолепием – и дремотным спокойствием, ибо то были дни Курительного Мира. Недаром эту пору года зовут индейским летом.
   Трубка мира дымила десять дней, как и было условлено. Кто мог летать, улетел, кто пожелал остаться, успел подготовиться. Тогда встал на ноги Нинна-Бо-Джу и, прежде чем двинуться прочь, вытряхнул пепел из трубки. Поднялся ветер и разнес белый пепел по холмам, а дым развеял. И ощущение сразу переменилось. Месяц листопада сошел на нет, и настал Безумный месяц – грозный, холодный и темный. По утрам на воде виднелись белые копья, повсюду появлялись знаки и следы – знаки вражеского нашествия, следы несокрушимого недруга. Подходят к концу дни Красной розы, занимается заря тусклой Безумной луны. Настает конец всякой радости, всякому свету – грядет Кабибонокка.

Пляски демонов на озере Часка

   Синевой отливает озеро Часка среди песчаных холмов. Черны ели, вздымающие свои пики на его берегах. Здесь во множестве обитают чайки и утки, а низины испещрены крысиными норами. Гагары и поганки ищут пропитание в самых темных его заводях. Голубая цапля и водяной пастушок таятся и крадутся в зарослях осоки у кромки воды. В глубинах кишит рыба, на берегах – олени и кролики, на деревьях вокруг – птицы. Ведь на озере Часка с его мелкими волнами, то нежно-голубыми, то темно-синими, летом обитает бог Солнца. Нинна-Бо-Джу – его хранитель, и обитатели озера находятся под его особой защитой. С самого начала лета он учил их и наставлял, показывал, как нужно жить, объяснял закон охоты – и так всю осень и до самой зимы.
   Потом пришли холода.
   Они нагрянули с севера – нагрянули вместе со злым стариком Пебоаном, и красные коноплянки разлетались перед ними, будто искры перед грядой огня во время пожара в прерии, а за ними следовала полярная сова, будто пепел, который остается после пожара в прерии.
   С неба пало белое одеяло, одеяло бога Солнца, и Нинна-Бо-Джу воскликнул:
   – Теперь я буду спать! И пусть все мои создания мирно спят, пока спят воды озера Часка.
   Утки и гуси улетели далеко на юг, сурок улегся на подстилку в норе, уснули и медведь, и змея, и лягушка-бык, и древесные жучки, и одеяло укрыло их всех.
   Но кое-кто поднял мятеж.
   Куропатка, нашедшая убежище под снегом, Заяц, нашедший убежище под кустом, и Мускусная крыса, нашедшая убежище подо льдом, сказали:
   – К чему нам бояться старика Пебоана?
   Тогда Куница, Лиса и Норка сказали:
   – Если Куропатка, Заяц и Мускусная крыса шныряют по лесу, не можем же мы не охотиться на них!
   И все они нарушили договор с богом Солнца и вышли на тропу войны, когда был объявлен мир.
   Однако они не подумали о Ледяных демонах, сыновьях Озера и Зимы, в чьи владения вторглись, и их настигла лютая месть за воинственность.
   С каждым днем солнце опускалось все ниже, воцарился северный ветер, и Ледяные демоны, порождения Озера и Зимы, все росли и крепли и каждую ночь устраивали пляски в воздухе и на льду.
   В самые темные времена месяца тьмы, при Луне темнейших дней, встречались они для дикого ликования – ведь настало их время года, когда никто над ними не властен. И тогда плясали они свой боевой танец на льду озера Часка, танцевали в воздухе, будто вспышки розового огня, встав в широкий круг. И стреляли в небо сверкающими смертоносными стрелами, морозными стрелами, которые поражали все, словно смерть, и били по льду боевыми дубинками, и запускали снежную круговерть – все громче, все быстрее, все беспощаднее.
   Слышно было, как свистит воздух, как рокочет земля, как стонет вода в озере Часка.
   – Мне не страшно, – сказала Куропатка, когда страх наполнил ее сердце. – Я могу спрятаться в гостеприимном сугробе.
   – И я не боюсь, – сказала дрожащая Куница, – мой дом – в дупле дуба, а его не повалишь.
   – А мне какое дело? – воскликнула несчастная Мускусная крыса. – Толстые льды озера Часка служат мне кровлей.
   Все быстрее плясали демоны, все громче раздавалась песня, под которую танцевали они свой боевой танец; мелькали в воздухе их стрелы, рассекая, пронзая, сверкая.
   Страх навис над озером, страх навис над лесами.
   Норка забыла, что надо загрызть Мускусную крысу, и, присмирев от ужаса, прижалась к земле рядом с ней. Лиса не тронула Куропатку, а Рысь и Кролик побратались. Укрощенные великим страхом, те, кто презрел мир, установленный богом Солнца, трепетали и прятались в сугробе, в дупле, подо льдом – трепетали, но в глубине души не покорились.
   У-ух, у-ух – вертелись в пляске Ледяные демоны, пели все громче, взмывали все выше. На милю взлетали в воздух их стремительные копья.
   – Ва-а! У-ух! Крак! – молотили Демоны по льду.
   – Ва-а! Хи-йя! – все громче кричали они, все быстрее кружились в боевом танце, сверкая боевыми стрелами. – Ва-а! Хи-йя! – И вот уже взвились сугробы клубами, как дым, и выдали и Кролика, и Куропатку.
   Сверкнули морозные стрелы и поразили их.
   – У-УХ! Хи-йя! Крак! Пу-ум! – гремели дубинки Ледяных демонов, и дуб раскололся надвое. Без крова остались Куница и Ласка.
   Сверкнули морозные стрелы – пинг! – и пронзили их.
   – У-ух! Клац! – кружили по льду Демоны, топоча все громче и громче. – Бум! Хрусть! – И раскололась ледяная гладь, и ее рассекла от края до края извилистая трещина.
   – Ва-а! Бам! – И от трещины поползли зигзаги ответвлений, и Норка и Мускусная крыса, прятавшиеся подо льдом, оказались на виду. – Пинг! Зип! – пронзили их морозные стрелы.
   – У-а-а-а-хи-йя! У-а-а-а-хи-йя! – Круг за кругом, в снежных смерчах, среди поваленных деревьев и расколотых льдин мелькают копья, сверкают стрелы, от самого льда и на милю вверх – ТОПОТ, ВСПЫШКА, топот, вспышка, искра – а потом все слабее: вспышка, промельк, тишина, и эта тишина – самое страшное, ведь настал Мир, который сулил бог Солнца. Мир в самую темную пору самого темного месяца. Я это видел – и вы можете увидеть в дальнем краю, на озере Часка.

Индеец и ангел коммерции

   Вот стоит величественный ангел с мраморным челом и занесенным мечом, готовым разить. Нет среди ангелов никого холоднее, сильнее и беспощаднее. Прям его путь, и никогда еще жалость не заставила его бросить меч – он всегда готов разить.
   Бывают проступки, за которые он не карает; бывают добрые дела, в которых он не помогает. В сердце его нет места гневу – лишь неизменность, целеустремленность, прямота, прогресс и сверхъестественное могущество.
   Не было еще на свете человека, кому удалось бы осуществить свои намерения без его помощи. В Римской империи в конце концов забыли о его мощи, решили свернуть с его пути – и занесенный меч обрушился.
   Крошечная Голландия, пока он направлял ее, противостояла всему миру, и Англия под его холодным руководством надолго обрела и силу, и величие.
   Наполеон одерживал победу за победой, пока его путь совпадал с путем ангела, но когда он попытался взять власть в свои руки и установить в мире безумный мятежный порядок, Ангел поразил его.
   Нам не нужно бояться никаких сложностей; будущее не страшит меня. Государственные мужи по всему миру не знают покоя: Южная Америка, Китай, турки, корпорации, негры у себя дома – все это страшные слова только для тех властителей, кто не видит перед собою пути ангела и не усвоил урока, который усвоили евреи много тысяч лет назад: если следуешь путем ангела, тебя движет к цели его несравненная мощь, а те, кто противятся ему, неизбежно падут.
   – Что же, что же спасет индейцев с их благородным учением о простой жизни и нестяжательстве? – воскликнули друзья краснокожих.
   Ничего! Индейцы были обречены, индейцы умирали – поскольку воспротивились ангелу. Но мы, его друзья, усвоили урок. Мы заставили индейцев пропустить ангела вперед и наставили на путь, который указал нам этот холодный непобедимый наставник, на прямой путь, – и тем самым спасли их.
   Они не умрут. Их пример, пример величайшим властителям нашего времени, сохранится навеки и станет все нагляднее, ведь страшный ангел хранит их, безжалостный ангел оберегает их – ангел с безмятежным ликом, не знающим гнева, и мечом, всегда готовым разить.

Рецепт

Когда дубовый лист достигнет размера беличьей лапы, возьми палку, похожую на вороний клюв, и проделай в земле ямки размером с ухо енота на том же расстоянии, что и лисьи следы. Посади кукурузу – и она созреет прежде, чем треснут каштаны и сурок устроится на зимнюю спячку.

Исполин

   Жил-был крепкий, плечистый крестьянский парень, и была у него мечта. Он не мог таить ее, страстно желал воплотить ее, только не знал как. И вот однажды вечером, закончив дневные труды, он пришел к подножию крутой горы и увидел там огромный утес, стоявший в стороне от прочих. И тогда в голове его сложился план.
   Каждую ночь парень приходил к утесу и обтесывал грубый камень, пока не воплотил свою мечту. Статуя получилась грубой, безыскусной, поскольку создатель вырубил ее зубилом – ведь он не был камнерезом, – но основная мысль была ясна: утес приобрел очертания громадной фигуры прекрасного юноши. Все в ней дышало благородством и величием замысла, когда статуя вырисовывалась на фоне неба, – и поза, и выражение лица, – и при первом же взгляде на нее становилось ясно, сколько прекрасного и мудрого хотел передать ее создатель. Но односельчане ничего не поняли. Они смеялись над простым парнем, который так сильно отличался от них, и он умер, всеми забытый.
   Прошло много лет, и в тех краях появился путник из дальних стран и набрел на громадную статую, высеченную прямо из утеса у самых гор.
   – Это работа титана, – сказал путник и позвал посмотреть и других, и вот уже весь мир узнал о статуе – и многие поняли, что имел в виду ее создатель, а кое-кто взялся за ученые труды о колоссальном шедевре.
   В один прекрасный день посмотреть на огромную статую явился критик, которому она пришлась по нраву. Он сказал, что она «неплоха, весьма неплоха», но с сожалением отозвался о грубости исполнения и техническом несовершенстве. И он взял на себя важнейшую задачу: начал с одного из массивных грубых выступов – пальцев статуи – и шлифовал его и полировал, полировал и шлифовал полжизни, пока ему не удалось идеально передать форму кончика пальца с ногтем и морщинками на суставе. Он даже передал поры на коже и выточил несколько волосков. А напоследок покрыл палец краской телесного цвета и затолкал под ноготь немного грязи, ибо был он реалистом.
   Когда пришли люди и увидели, как похож стал на палец каменный выступ и как прекрасно получилась грязь, точь-в-точь настоящая, все они пали ниц и стали поклоняться критику. «Вот работа великого Мастера», – сказали они и осыпали реалиста почестями и богатствами.
   Прошло много лет, прежде чем природа по доброте своей вернула колоссу прежний грубоватый вид.

   Мораль: лишь кислотой Времени можно проверить, что золото, а что нет.

Еда и аппетит

     Когда есть аппетит, ну а к нему еда,
     То это просто рай, скажу вам, господа.
     Ну а убрать одно из данных двух начал,
     И это будет ад – вот так бы я сказал.

Сказочные кони

     Я помню, как приснилась раз
     Мне Королева Фей
     И предложила загадать
     Желанье поскорей.

     Я думал, что же я хочу,
     Чего нет у меня,
     И наконец как закричу:
     «Два маленьких коня!»

     И тут же Королева Фей
     Сказала мне в ночи:
     «Они давно уже твои —
     Проснешься и скачи».

     Я утром встал, и весь мой сон
     Растаял на глазах.
     С тех пор так и скачу на них —
     На собственных ногах.

Ведьмина удача

     Тринадцать лун сияют на небе каждый год,
     Тринадцать тонких палочек пусть каждый подожжет.
     Сгорающая первой сулит удачу впредь,
     А что с последней станет, вам лучше не смотреть.

Басня о крабе-янки

   – Мама, мама! – кричал малютка Краб. – Смотри, там на солнышке греется Моллюск, и раковина у него раскрыта нараспашку. Пойду возьму его. Не упускать же такую прекрасную добычу.
   – Дитя мое, – сказала старая Крабиха и даже позеленела. – Не подходи к Моллюску слишком близко, иначе он, чего доброго, мигом захлопнет свою раковину и отхватит тебе обе клешни!
   – Но, мама, я буду…
   – Никаких разговоров, дитя мое: тебе нельзя приближаться к этому опасному чудовищу.
   Но этот малютка Краб был из янки. Он придумал план. Дождался, пока его мать втянет глаза на стебельках, и тихонько проскользнул за раковину Моллюска, раскрытую, будто капкан. Взял крупный камешек и аккуратно закинул его в раковину, поближе к тому месту, где она сгибается. Мощные мышцы Моллюска старались закрыть раковину, но тщетно. У Краба осталось вдоволь места, чтобы всунуть в раковину клешню, и вот уже он расселся с удобством, обхватил беспомощного Моллюска одной клешней, а другой по кусочку отщипывал его нежную жирную плоть и отправлял в рот.

   Мораль: даже мама знает не все.

«Натужится лягушка-бык…»

     Натужится лягушка-бык
     И вдруг как заревет,
     И содрогнутся все на миг
     В окрестностях болот.
     Да, голосище, как упрек
     Реальному быку…
     Но в чем мораль вот этих строк,
     Понять я не могу.

Плоды просвещения

   – Ах, братцы, только поглядите, какой прекрасный крупный комар Кулекс летит к нам на пруд! – воскликнул Стеторинхус, бойкий маленький представитель колюшковых, обитавший в болоте близ Йоркадельфии.
   – Тише ты, дурак! – одернул его Катафрактус (у которого было всего две колючки на спине, зато такой широкий лоб мудреца, что он пользовался большим уважением среди семейства Гастеростеид). – Не видишь, что ли? Это комариха, и она летит, чтобы отложить здесь яйца!
   – Это вообще не Кулекс, ты, микроцефал! Разве ты не видишь по ее прямой спине, что это Анофелес? – возразил Полиплектрон со своей обычной грубостью.
   – Тем лучше, – парировал Катафрактус. – Конечно, Кулексы откладывают вдвое больше яиц, чем Анофелесы, зато они более бдительны.
   – В жизни не видел Анофелесов с пятнышками на торакальных сегментах, – сердито прошептал Пегрозилла, поскольку у него тоже была примесь малярийной крови.
   – У доктора Говарда они есть, – возразил Катафрактус с беспощадным сарказмом. – Тсс…
   И все маленькие колюшки спрятались за водорослями, притихли и прижали жабры, пока Анофелес откладывала свои прелестные розовые яйца – больше сотни, и в каждом по малюсенькому крошке Анофелесу. Затем, в блаженном неведении о страшной участи, ожидающей ее возлюбленное потомство, комариха умчалась со скоростью света – фьюить!
   Колюшки ринулись к кладке. Вопрос был в том, кто доберется первым. Миг – и плавучая кладка растерзана и сожрана. А потом семнадцать маленьких колюшек радостно встопорщили жабры и целых два часа были полны восторга и яиц и поздравляли друг друга с тем, что их пруд не протравили керосином.

   Мораль: жизни нельзя считать, их можно только взвешивать.

Кузнечик, который создал долину Миссимо

   Просторный и плоский Юрский остров поднялся над уровнем моря там, где теперь раскинулись огромные континенты. Великая Мать-Динозавриха вела свое громоздкое воинство строем по одному через недавно всплывшую болотистую равнину. Стоял сезон засухи, и пастбища в низинах истощились, потому-то динозаврам и пришлось пуститься в путь, и Великая Мать-Динозавриха намеревалась свернуть на север, но тут прямо у нее под носом сказал свое «Бззз!» юрский Кузнечик. Это насекомое совершенно безобидно, но ради самозащиты подражает страшному «Бззз» древней гремучей змеи. Старая Динозавриха шарахнулась в сторону и подняла голову. Ее маленькие блестящие глазки случайно заметили роскошное зеленое болото на востоке, и она повернулась и повела свое войско туда. Каждый день они ходили пастись по той самой тропе, которую нашли в первый раз, и протоптали ее до того, что она превратилась в глубокую канаву.
   Шло время. Настал сезон дождей, и болото на возвышенности превратилось в озеро, переполненное до краев. Оно перелилось бы на запад, поскольку там было ниже, но глубокая тропа, которую протоптали динозавры, послужила водостоком, который ежегодные дожди расширили куда быстрее, чем размыли плавный склон на другой стороне, и получилась речка.
   Миновали эпохи. Формирование материков продолжалось. Возникли Скалистые горы. Тропа превратилась в извилистую реку, катившую свои воды на восток; она становилась все глубже, все шире и несла в мелкое море миллионы тонн глины, и вот уже это мелкое море превратилось в долину Миссури и Миссисипи, которых не было бы, если бы Динозаврихе дали последовать по намеченному пути – ведь тогда эти обильные бурные воды, намывавшие острова, сливались бы в Западное море, не найдя другого выхода; а все дело было в стрекотании безобидного Кузнечика.
   Мораль:

     Так невзначай оброненное слово
     Порой весь мир перевернуть готово.

Нравственная дилемма

– Трудно дать точное определение, где грань между грабежом и предпринимательством, – заметила Синяя Сойка, проглотив яйцо Малиновки, пока та летала охотиться на червей.

Единственный путь

   Далеко-далеко, над материковым водоразделом, Матушка Тучка родила два маленьких Ручейка. Они текли рядышком, но потом пути их разошлись.
   – Я стану великой Рекой и буду творить великие дела, ибо делаю ставку на широту охвата: обо мне узнают сотня долин и все равнины, – сказал один и свернул на восток.
   – Я стану Рекой, питающей одну долину. Пусть меня считают узкой, зато я смогу сосредоточиться на одном, а больше у меня не получается, – сказал второй и свернул на запад.
   Так разошлись их пути. Река, которая потекла на восток, все время извивалась и меняла направление. Она оббежала все равнины – каждый год по новому руслу. И еще даже не начала вымывать себе долину. Никто не считается с ней – она знает лишь упреки и презрение; ее воды, растекающиеся во все стороны, бессильны. И чертой пейзажа она не стала. Люди зовут ее Платт.
   Другая, не более полноводная, держалась одного русла и пропиливала его и протачивала, пока не превратилась в самую глубокую реку на свете; это река Колорадо, а русло ее – Большой Каньон.

   Мораль: бык может нарыть больше земли, чем муравей, но не оставляет по себе памятника.

Басня для архитекторов

   Давным-давно одно дикое племя захватило огромный остров, прежние жители которого продвинулись по пути цивилизации гораздо дальше. Следы их деятельности были повсюду. В частности, по всему острову стояли высокие дымовые трубы – все, что осталось от огромных заводов, которые когда-то выстроили себе люди вымершей расы. Дикари не имели ни малейшего представления о зодчестве, но обнаружили, что если встроить в эти трубы несколько помостов и соединить их лестницами, проделать в стенах дыры под окна и двери, а потом снести верхнюю часть трубы, то можно сделать себе дом – очень неудобный, зато прочный и все-таки пригодный для жилья.
   Со временем у дикарей появилось свое подобие цивилизации. Выучились они отчасти и искусству зодчества и, решив построить новый дом, всегда следовали тем образцам, которыми руководствовались отцы. Поэтому каждое новое здание строилось на манер огромной заводской трубы: в его стенах проламывали дыры для света и воздуха, громоздили полы, а потом сносили верхнюю часть трубы – и вот получался дом, дорогой, неудобный, нелепый, зато в духе «великой старой классики», которую сохраняли ради «природного благородства и святости традиции».

   Эта басня особенно рекомендуется к прочтению тем архитекторам, которые норовят что угодно превратить в греческий храм.

Перья и старые модницы
Трагедия

     Не носят дамы в наши дни
     Плюмажи вместо шляпки.
     От перьев, думают они,
     У глаз – вороньи лапки.

Народная мудрость

Папа Дикобраз, шлепая сына: «Мне гораздо больнее, чем тебе».

Пурпурная чечевица

     Спросил я: «Кто ж тебя назвал
     Пурпурной чечевицей?»
     И четкий получил ответ:
     «Я – розовая птица».

Певчий дрозд и лилия

     Да, у всего, сказал мудрец, что видим мы вокруг,
     Есть голоса, но только нам их слушать недосуг.
     Ведь, кроме птиц, весь день поют деревья, травы, мхи —
     Какие мягкие низы и сладкие верхи!
     Поэтому, когда глядишь на лилии цветок,
     Представь серебряный ее, волшебный голосок.
     Пускай мы глухи, певчий дрозд заботится о нас
     И, словно горлышком цветка, поет в урочный час.
     И песня нежных лепестков прозрачна и чиста.
     «О, верь, о, верь, что нет потерь», —
     мы слышим из куста.

Брюзгливый дикобраз

   В Поконикских лесах рыскал когда-то крайне недовольный дикобраз. Он вечно ворчал. Все ему было не так, все плохо – и в конце концов дошло до скандала, и Великому Духу надоело слушать его брюзжание.
   – Похоже, вы с миром, который я создал, не подходите друг другу, – сказал он. – То ли в тебе, то ли в нем что-то не так. Тебя исправить легче. Тебе не нравятся деревья, тебе не по нраву на земле, тебя послушать, так ты бы все на свете переиначил и вывернул наизнанку – ну так и я выверну тебя наизнанку и брошу в воду.
   Так появилась рыба шэд.

Откуда у каштанов колючие шкурки

   Когда Маниту превратил старого дикобраза в шэда, его детеныши отправились искать отца и взобрались на высокое дерево посмотреть, где же он. Маниту как раз проходил мимо, и все они оскалили на него зубы, решив, будто он их не достанет. Маленькие дикобразы были не злые, просто невоспитанные; более того, были среди них и по-настоящему добросердечные, но, увы, воспитали их хуже некуда, и при виде Маниту они скалились и вопили. Маниту помнил, что лишил их отца, и сказал:
   – По-моему, малютки дикобразы, вам наверху неплохо, так оставайтесь-ка там навсегда и прирастите к дереву.
   Так и появились каштаны с колючими шкурками. Они висят на ветках, будто стайка маленьких дикобразов. Шипастые, ершистые, совершенно не знакомые с хорошими манерами – и все же у многих из них доброе сердечко.

Объяснение

     Для нашей Мэдди небосвод
     Был слишком голубой,
     И Мэдди возмущал его
     Неправильный покрой.

     Настриг по просьбе Мэдди стриж
     Из неба лоскутов,
     И получилось у него
     Две дюжины цветов.

     И вдруг попадали они
     На самый край земли —
     Так незабудки средь травы
     Однажды расцвели.

Скунс, посланник небес

   Зверь Скунс не обладает ни силой, ни проворством и защитить себя может лишь совершенно адским запахом, так что ни одна живая тварь в здравом уме не станет связываться со Скунсом, и ему это известно, потому Скунс ничего не страшится и ни от кого не бежит. Случилось так, что однажды Скунс, очутившись на рельсах перед скорым поездом, не стал никуда бежать, а доверился своей великой силе, и с той поры поезд номер четыре стали узнавать во всех уголках страны.
   И вот как-то раз стрелочник на станции получил сообщение, что приближается поезд номер четырнадцать, перед которым нужно было перевести стрелки, и он собрался так и поступить. Но пока он собирался, поднялся сильный западный ветер, и стрелочник повел носом и сказал:
   – Пришло известие, что приближается номер четырнадцать и надо перевести стрелки, но пахнет номером четвертым, который тоже идет с запада, однако ему стрелки переключать не нужно, поскольку он мчится напрямик, подобно дакотскому смерчу.
   И он не стал переключать стрелки, поэтому номер четыре благополучно промчался мимо со всеми своими тремя сотнями пассажиров. Так кончается легенда о Скунсе, посланнике небес.

   Мораль: смотри следующую сказку.

К чему приводит маленькая ложь

   – Скажи, о Секвибоноса, отчего Береза и Пихта не растут рядом, как подобает добрым соседям, и почему молния никогда не ударяет в них, а поражает дуб и осину?
   – Верно подмечено, малютка Ша-Ка-Сканда-Вайо! Теперь я вижу, что у тебя глаз охотника, ибо тебе открылась истина. Послушай, я расскажу тебе, что случилось в древности и отчего теперь это так.
   Вот эта история в переводе на современный язык на случай, если не все читатели говорят по-оджибвейски.
   Давным-давно в лесах Шебандована порхала с дерева на дерево маленькая досужая Сплетня. Делать ей было нечего, знай чисти перышки и востри ушки, а ушки у нее были длинные-предлинные. Досужая-то досужая, а занятия она себе находила – так часто бывает. Вот только что заглянула она в гнездо Птицы-скандалистки проверить, не вылупились ли птенцы; но там было пусто, и Сплетня посидела и позевала. И вот тут-то с неба и свалилась Звездная дева, которой предстояло стать родоначальницей красной расы. Она летела не вниз головой, словно стрела, и не вниз ногами, словно утка, а скользила и падала как попало, будто большой липовый лист, и в конце концов плюхнулась на замшелый берег и сидела там неподвижно, держась за мизинец, оцарапанный колючим шиповником, и глядя сквозь завесу черных волос в небо с тоской и печалью.
   Маленькая Сплетня спросила, откуда она взялась, но Дева не ответила, а лишь смотрела в небо, и глаза ее были полны слез.
   Ее тихая печаль тронула сердце маленькой Сплетни. Тронуть его было нетрудно, просто ничего не трогало его глубоко; но Сплетня помчалась рассказать всем встречным и поперечным, как глубоко она тронута.
   Едва она вспорхнула, как Береза прошелестела:
   – Что нового, что нового, маленькая Болтушка?
   – Ах, какая печальная история! – ответила Сплетня и выбросила длинный язык, словно змея. – Прелестное дитя звезд пало на землю и теперь сидит и молчит, оцепенев от горя, на берегу, и из пальца у нее прямо хлещет кровь!
   – Как, и все это из-за царапины на пальце? Наверняка у нее есть более веские причины, может быть, она ранена?
   – Да-да, именно так, и в самом деле кажется, что все серьезнее, чем царапина на пальце. Я бы даже сказала, что она вся изранена.
   – Ах, надо же, как интересно! – сказала Береза, когда Сплетня хотела уже упорхнуть. – Не хочешь чем-нибудь угоститься? У меня на нижних ветках полным-полно недозрелых фактов, а под опавшей листвой целые горы сочных намеков.
   И пока Сплетня с наслаждением поглощала любимые лакомства, Пихта окликнула ее:
   – Что нового, что нового, Рукокрылая?
   – Ах, какая печальная история! – ответила Сплетня Пихте. – Прелестная дева сидит вся израненная и рыдает в три ручья.
   – Какой ужас! Неужели у нее совсем нет друзей?
   Однако Сплетня проглотила еще два-три зеленых факта и помчалась прочь, дожевывая намек.
   Солнце уже село, и когда Сплетня вернулась к Звездной деве, та сидела на берегу, продрогшая и несчастная.
   – Вот бы мне еще немного красного света той звезды, тогда я отогрелась бы, – сказала Дева в ответ на расспросы Сплетни, и Крылатая Сплетня снова помчалась прочь зигзагами – Сплетни никогда не летают прямо, однако Береза заметила ее и крикнула:
   – Эй, Языкастая, что нового?
   – Она умирает от голода и холода, Звездная дева уже совсем окоченела и плачет – просит красного звездного света.
   – Ах, бедняжечка! – воскликнула Пихта. – Я бы отдала ей две свои ветки, они заменят ей красный звездный свет, если она споет песню ветра и потрет их друг о друга, как трутся они на ветру. Я это знаю, ведь во мне полным-полно целебной смолы.
   – От твоего звездного света ей будет мало пользы, – съязвила Береза, поскольку Пихта ей не нравилась и к тому же она считала, что имеет право претендовать на звание «узнавшей обо всем первой». – Я отдам ей волшебную бахрому своего платья, которая превратит свет звезд в свет солнца.
   – Ха! Скажешь тоже, бахрома – горстка пыли и больше ничего! Если Деве нужно согреться, пусть бросит в красный звездный свет несколько моих шишек – и она увидит сияющее пламя.
   Тогда Сплетня полетела обратно к Звездной деве.
   Дева терла пихтовые ветки, пока не показалась красная звездочка, потом подложила туда бересты, и огонь разгорелся, добавила пихтовых шишек – и развела теплый огонь.
   – Но ветер холодит ей спину, а рана болит! – так рассказала маленькая Сплетня Пихте и Березе наутро. Тогда Пихта передала Деве целительное масло для ран, а Береза – кору, чтобы построить вигвам.
   – Возьми мои ветки, чтобы сделать ей мягкую постель! – победоносно воскликнула Пихта.
   – А я дам ей посуду, сахар и еще каноэ, чтобы плавать по воде, а не только крышу над головой. Я надену белое платье, чтобы она всегда могла найти меня в лесу летом, а зимой нагружу свои ветки коричневыми бусинами вампума, – сказала Береза.
   И не успела Пихта придумать, что еще сказать, как Сплетня зигзагами помчалась по лесу к Звездной деве. Но она была лгунья, язык ее был раздвоен, а пути кривы. Сплетня не умела говорить правду, поэтому сказала:
   – Смотри, что подарила тебе моя бабушка.
   – Передай спасибо своей доброй бабушке, которую я не знаю, – ответила Звездная дева. – Я ничем не могу отдариться, но Гром-птица – моя сестра, и я попрошу ее не поражать того, кто согрел меня, когда мне было холодно, и подарил мне столько добра.
   Так до сих пор и спорят они – Береза и Пихта, – кто из них лучше послужил Звездной деве, однако их потомки по-прежнему дарят племени Звездной девы свои древние дары – пихтовые палочки, трением которых индейцы добывают огонь, куски бересты, из которых получается лучшая растопка, пихтовые ветки для постели и целительную пихтовую смолу и березовую кору для вигвамов и каноэ. А Гром-птица не знает, кого из них можно разить, поэтому не трогает обеих. И Сосну, и Дуб, и Осину она раскалывает в каждую грозу, но Береза и Пихта стоят целые и невредимые – в них никогда не ударяет молния.
   Откуда я знаю все это, о Ша-ка-сканда-вайо? Признаться, из источника, в котором ты вряд ли усомнишься, – от того же, кто подарил нам почти всю историю. Видишь ли, мне рассказала все это маленькая досужая Сплетня.

   Мораль: великий дух способен провести прямую линию даже кривой палкой.

Вендиго
Зимняя смерть

     В сосновых лесах, там, где остров Кивейдин,
     По снежному озеру Шебандован
     Зимою морозной крадется Вендиго,
     Заблудших охотников верная смерть.
     Вендиго не виден и даже не слышен —
     Не знает никто про него ничего,
     Лишь только следы на снегу возникают,
     И горе тому, кто наткнулся на них.
     А время идет, и луну сменит месяц —
     Охотник давненько покинул жилье…
     Осталось загадкой, где он пропадает,
     Лишь – странное дело – у входа в вигвам
     Поверх занесенной метелью дорожки —
     Цепочка огромных следов на снегу…
     Никто о Вендиго и слова не молвит —
     Все слышит Нечистый. И даже храбрец,
     Тропою кровавой войны закаленный,
     Тотчас каменеет, назвавши его.

Спасительное тепло

Как-то раз партия исследователей Севера сбилась с пути и уже замерзала, когда набрела на недавно заброшенный индейский лагерь. Догорающие головни своих кострищ индейцы разбросали. И каждый из изыскателей, дрожа от холода, уселся у своего костра и его и раздувал, поскольку изыскатели принадлежали к истинной вере: они верили в индивидуализм и децентрализацию. Но сколько они ни старались и сколько ни дрожали, головни одна за другой угасали, а с ними угасли бы и люди, если бы один из них, не прошедший ни одного курса политической экономии, однако же готовый отвечать за результаты, убедил всех сложить свои головни в одно место. В результате у них получился отменный костер, и вся партия была спасена; правда, кое-кто из них до конца дней твердил, что тот человек – идиот и действия его были чреваты опасностью по самой сути своей.

Мораль: даже Солнце угаснет за день, если разделить его на много кусков.

Легенда об американском певчем воробье

     Была как мать ему Река, Тростинки
     – как сестрицы,
     Он пел, и песнями его мог каждый насладиться.
     В манишке снежной белизны
     и в сюртуке нарядном
     Он распевал от всей души о светлом и приятном.
     Но как-то выскочил Сосед, завистник и невежда,
     И брызнул грязью на Певца, точнее – на одежду.
     Как ни старалась Мать-река отмыть
     все эти пятна,
     Увы и ах – грязь навсегда прилипла, вероятно.
     И с той поры живет в тени Певец
     под кровом листьев,
     Однако он и посейчас всех прочих голосистей.

Барахольщик

   Далеко-далеко в горах на Западе живет зверек, которого зовут Лесным Хомяком. А другое его название – барахольщик, поскольку зверек этот знаменит своей страстью таскать к себе в нору все интересное, что попадется ему на пути.
   Домики хомяков-барахольщиков вечно погребены под грудой никому не нужного хлама: сосновых шишек, белых камешков, костей и черепов мелких животных. В эту груду так или иначе попадают даже клешни крабов, обитающих на далеком побережье, и сброшенные змеиные шкурки – их хомяки особенно ценят. Если поблизости устраивает стоянку охотник, хомяк-барахольщик не упустит случая стащить для своей коллекции обрывок кожаного шнурка, гильзу, табачную этикетку, трубку и все такое прочее – все это он крадет, пока человек спит. Разумеется, самому зверьку все это никогда не пригодится. Эти мелочи ему просто нравятся. Он громоздит свою мусорную кучу, пока она не достигнет четырех-пяти футов в высоту и восьми-десяти футов в поперечнике. И на ее вершине восседает в ясную погоду, гордясь своим богатством, малютка-коллекционер размерами не больше домашней крысы. Он переворачивает свои сокровища, чтобы солнце красивее играло на них, и любуется ими, но не находит себе места от волнения – всю свою маленькую жизнь он день и ночь боится, как бы другой Хомяк не поживился за счет его кучи.
   Чем выше куча, тем больше удовольствия и тревог она приносит своему владельцу: ведь она показывает всему миру, полному врагов, где живет хомяк-барахольщик, и зачастую навлекает на него мстительный гнев охотников, чьи ценности он присвоил.
   Кроме того, край, где он обитает, подвержен пожарам и потопам, и при приближении враждебной стихии бедный Хомяк приходит в страшное смятение. Он хочет вынести свои сокровища и пытается позвать на помощь соседей, но все они заняты своими безделушками. Хомяк лихорадочно мечется, пытаясь найти надежное хранилище для своих главных драгоценностей – дверной ручки, которую он волок с какого-то ранчо три долгие ночи, куска зеленого мыла и вставной челюсти, украденной во время пикника; потом он приходит в ужас от мысли, что придется оставить эти сокровища без присмотра, пока он бегает за новыми. Наконец он впадает в такое помрачение от страха за себя и тревоги за свой музей, что притаскивает обратно все ценности, которые только что унес, и зачастую погибает вместе с ними, в то время как его соседки, обычные нищие крысы, единственное достояние которых – их собственная шкура, а в голове нет никаких лишних идей, кроме как идеи выжить, безо всякого труда убегают и спасаются.

   Мораль: достаток и есть богатство, а избыток – это болезнь.

Охотники

     Сова в оперении белом своем
     Вдали на сугробе сидит,
     А белый Охотник за мертвым зверьем
     По снежной равнине спешит.

     Да, он за добычей отправился в путь,
     Вот встал и поправил рюкзак,
     А это Лисицы прямехонький след,
     И цель ее – Заяц-беляк.
     Их, стало быть, двое за Зайцем одним —
     Ой, пересекутся следы…
     А что будет дальше? Кому-то, мой друг,
     Видать, не уйти от беды.

     Вон Рябчиков стая на снежном бугре —
     И несколько долгих минут
     К добыче Охотник неслышно ползет,
     И вознагражден его труд.
     Вот выстрела грохот – и кровью двух птиц
     Окрашен полуденный снег.
     (И издали смотрит на это Сова
     Из-под своих призрачных век.)

     А тут вот приманка с отравой была,
     Негаданной смерти залог…
     Но, видно, настолько был голоден Волк,
     Что не поживиться не смог.
     Заплатит он шкурой своей за еду —
     Бесплатного нет ничего.
     Вот здесь задыхался и корчился он,
     И жизнь покидала его.
     Но только, гляди, почему-то он встал…
     Опять пошатнулся? Но нет!
     И воля была той отравы сильней,
     И дальше продолжился след.
     Потом все уверенней двигался он,
     С презрением в волчьих глазах…
     (Ну а в отдаленье мелькала Сова,
     Едва различима в снегах.)

     Но где же другая приманка? Вопрос…
     И только следы говорят
     О том, как со зверем расправился он,
     Тот в мясо припрятанный яд.
     Охотник ускорил шаги. Посмотри —
     Где мерзлой земли полоса,
     На плотном снегу рыжий мех под кустом.
     Да, мертвая это Лиса.

     (А рядом Сова притаилась и ждет,
     Невидимая средь ветвей,
     Когда же охотник закончит обход
     И рыжую шкуру Лисы заберет…
     Останки достанутся ей.
     За этим сюда и летела Сова,
     Свои соблюдая права.)

Олень-великан

   Все мы хорошо его знаем; в его существовании нет никаких сомнений, как нет сомнений в существовании исполинского морского змея или той крупной рыбы, что сорвалась с крючка, – и даже более того, ведь многие из нас видели его средь бела дня во всей красе и благородстве. А как он хорош – прямо образец величия, совершенное творение матери-природы! Один наблюдатель, которому повезло особенно хорошо разглядеть его, насчитал на каждом роге по тридцать семь отростков. А уж какие рога! Идеально симметричные, совершенные, во всем соответствующие немыслимой стати и благородной красоте своего обладателя. Готов ручаться, что сбрасывает он их раз в двадцать лет, не чаще, а может быть, и никогда. Другой, столь же уважаемый, историк утверждает, что у этого сухопутного кракена [16 - Кракен – легендарное мифическое морское чудовище гигантских размеров, головоногий моллюск, известный по описаниям исландских моряков.] три рога и третий торчит в центре, словно пика. Все это подтверждается обильными свидетельствами, но, признаться, в рассказы о жемчужном венце у него на лбу мне как-то не верится; должно быть, это просто круглые отростки на рогах, круглые, как бусины, белые, гладкие и, вероятно, блестящие от утренней росы, а распятие посередине, о котором столь много говорят, просто тот самый вышеупомянутый третий рог.
   Уверен, рано или поздно мы услышим, что он не отбрасывает тени; и мне достоверно известно, что он не оставляет следов на снегу. Достойно удивления и его проворство – он мчится, как ветер. Он словно бы вездесущ – да что там, так и есть. Представьте себе, я впервые увидел его в лесах Онтарио, а затем очень скоро натолкнулся на его презрительный взгляд в песчаных дюнах Манитобы. Я слышал из самых надежных источников, что его видели в зарослях сахарного тростника в Кентукки и в долинах Калифорнии. Прекрасно знали его и в Англии до самого последнего времени: там он носит имя «Белый королевский олень», а в Шотландии известен и сегодня под прозвищем «Глиняный рогач из Бенмора». И мало того – сам святой Губерт сподобился лицезреть его трехрогую голову в лесах Германии, и это он первым заметил распятие на лбу оленя. Да и великому Мюнхгаузену было что рассказать об этом благороднейшем из оленей – неужели нам мало такого очевидца?!
   Но где обитает великий олень, не так уж и важно; главное – что рука человека еще не касалась его блестящей шерсти. Его жизнь будто находится под защитой колдовских чар: свинцовые пули не берут его. Конечно, его можно было бы убить серебряной пулей; но я не пробовал и не помню, чтобы какой-нибудь Крез решил изрешетить бесчисленные кусты дорогостоящими зарядами в надежде добыть Великого Оленя. Впрочем, я сомневаюсь, что ему это удалось бы, более того, я убежден, что охотнику, вооруженному такими надежными боеприпасами, не удалось бы повстречать Оленя святого Губерта. У этого оленя достанет проницательности, чтобы не допустить подобного поворота, а если он и покажется охотнику, то тут же скроется из виду – только мелькнет, фыркнет, ударит копытом – я это знаю, поскольку сам видел, – и растает, будто Чеширский кот, и его презрительный взгляд последним растворится в воздухе. Он оставляет отчетливые следы, но и те очень скоро полностью исчезают. Как-то раз я шел по ним несколько миль, но в конце концов они исчезли в густо заросшей низине, и там же, несомненно, скрылся и сам призрачный олень. Индеец, который охотился вместе со мной, рассудил иначе и настаивал, что нужно свернуть в другую сторону, поэтому мы разошлись; но он был глуп и часа через два-три вернулся в лагерь с обычной оленьей тушей, а я не мог сдержать улыбки при виде его полнейшего недоумения.
   Ученые так и не пришли к согласию по поводу того, к какому виду принадлежит Великий Олень; одни свидетельства заставляют склониться в одну сторону, другие – в другую. Что касается меня, я полагаю, что он не принадлежит ни к какому особому виду, у него есть только род – род Кервус, а больше ничего. Однако недавно один писатель заявил, что это лось, которого в Пенсильвании давно знают как «Одинокого лося из Синнемахонига» – по названию долины, где он был убит в 1867 году. Но это, безусловно, чепуха. Нет-нет! Я слишком много знаю о нем, чтобы поверить в подобные россказни. «Летучий Голландец» не может разбиться о скалы, он будет плавать под своими огромными, как тучи, парусами, пока не прозвучат трубы Судного дня и Кракен не вспенит все море до дна и не всплывет брюхом кверху, знаменуя конец всему. Нет-нет! Он и сегодня бродит и скачет по холмам, как я уже видел и, возможно, увижу еще – да-да, даже сейчас я вижу его в воображении в прицеле моей начищенной винтовки. Я снова вижу его великолепную голову на фоне неба, как видел часто, и раньше – даже чаще теперешнего, поскольку Великий Олень любит являться тем, кому леса в новинку: вижу, как он исчезает одним прыжком, когда щелкает затвор винтовки, и по тому, как отклоняется от пути, словно заколдованная, пуля, посланная точно в цель, знаю, что передо мною и вправду Великий Олень, Дух своего племени, и ни одна пуля, отлитая из свинца, даже не скользнет по его шкуре – и вот он снова скрывается из виду. Пусть он еще долго скачет по холмам, попирая землю летучими копытами, пусть сбивает росу с самых высоких сосен, одним прыжком покидая долину, пусть живет он долго, вызывая на себя шквал безвредного свинца. Но теперь в каждой долине слышен топоток его подражателей, а мудрецы все чаще и чаще задают загадку без ответа – «куда подевались все олени?» – и когда наконец охотники истребят последние остатки племени обыкновенных оленей, он тоже исчезнет – но, как последний валлийский бард, не погибнет от рук человека, а скроется за пеленой столь плотной, что больше никто не увидит его следов, и от Великого Оленя останется лишь смутное воспоминание.

Эрнест Сетон-Томпсон Маленькие дикари Сборник

Маленькие дикари, или Повесть о том, как два мальчика вели в лесу жизнь индейцев и чему они научились Перевод Н. Темчиной

Часть первая Гленьян

I. Ян

II. Весна

III. Братья Яна

IV. Книга

V. Незнакомец

VI. Гленьян

VII. Хижина

VIII. Знакомство с лесной жизнью

IX. Следы

X. Бидди

XI. Перелом

XII. Рысь

-------| Библиотека iknigi.net|-------| ------- Сэнгер

I. Новый дом

II. Сэм

III. Вигвам

IV. Бабушка Невилль

V. Калеб

VI. Постройка типи

VII. Тихий вечер

VIII. Священный огонь

IX. Лук и стрелы

X. Плотина

XI. Тайны трав

XII. Угощение

XIII. Шпион

XIV. Ссора

XV. Примирение

-------| Библиотека iknigi.net|-------| ------- В лесах

I. Здравствуй, лес!

II. Первая ночь и первое утро

III. Хромой воин и «книга посетителей»

IV. «Битва» с бледнолицыми

V. Охота на оленя

VI. Военная шапка, типи и подвиги

VII. Жизнь в лагере

VIII. Индейский барабан

IX. Кошка и куница

X. Семейство белок

XI. Как наблюдать обитателей леса

XII. Условные знаки индейцев

XIII. Как дубить кожи и шить мокасины

XIV. Размышления Калеба

XV. Гость

XVI. Как Ян узнавал уток издали

XVII. Подвиг Сэма

XVIII. Совы

XIX. Испытание характера

XX. Белый револьвер

XXI. Гай торжествует

XXII. Охота на енота

XXIII. Лесной дух и ночной разбойник

XXIV. Ястребиный Глаз снова требует награды

XXV. Бродяга

XXVI. Отвоеванная ферма

XXVII. Вражеское племя

XXVIII. Новые игры

XXIX. Дальнее Болото

XXX. Снова рысь

XXXI. Возвращение

XXXII. Новый Главный Вождь

Лесные сказки и истории

Монарх, огромный медведь из Таллака Перевод А. Бродоцкой

Эта книга посвящается…

Предисловие

I. Два ручейка

II. Два ручейка и запруда старателя

III. Форелевый пруд

IV. Ручеек, который ушел в песок

V. Река, плененная в предгорьях

VI. Плотину прорвало

VII. Паводок

VIII. Потоп в ущелье

IX. Огонь и вода

X. Быстрина

XI. Переправа

XII. Пороги, омут и разлив

Эрнест Сетон-Томпсон
Маленькие дикари
Сборник

Маленькие дикари, или Повесть о том, как два мальчика вели в лесу жизнь индейцев и чему они научились
Перевод Н. Темчиной

Часть первая
Гленьян

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Сэнгер

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

В лесах

Монарх, огромный медведь из Таллака
Перевод А. Бродоцкой

Билли – пес, показавший себя молодцом
Перевод А. Бродоцкой

Лесные сказки и истории
Перевод А. Бродоцкой,
перевод стихотворений И. Куберского

Перья и старые модницы
Трагедия

Вендиго
Зимняя смерть