Людмила Ясна
Аничча

И бежит ручеек рассказов

   Вы держите в руках книгу профессиональной журналистки, художницы, лауреата Всеукраинского поэтического вернисажа «Троянди й виноград» Людмилы Ясной. Ошибается тот, кто думает, что название этой книги – женское имя. «Аничча» в буддистской терминологии означает нестабильность, изменчивость всего сущего – жизни, мыслей, действий.
   Понимание того, что нет ничего вечного в этом мире, что все меняется и одно приходит на смену другому, проходит красной нитью через все произведения автора. Людмила Ясна уверенна в том, что «…в жизни все расставлено по алфавиту,…ничего случайного не бывает…»
   Автор пишет о жизни и смерти, о первой любви, приносящей или огромное счастье, или душевные муки и страдания. Молодые девушки, а именно они выступают главными героинями большинства произведений, мечтают о счастье с любимым, ищут себя, и даже в столь юном возрасте задумываются о смысле и быстротечности жизни: «Ведь сердце щемит только потому, что все мимолетно, а сама жизнь – как дыхание: вдохнул, а уже и выдохнуть пора».
   Сюжеты почти всех произведений писательницы взяты из жизни, и прообразами героев послужили ее друзья юности, люди, с которыми она встречалась, работала или просто пересекалась в пространстве и времени.
   Никого не оставит равнодушным рассказ «День, расколотый пополам». Идеальная семья – отец, мать и двое детишек. Живи да радуйся. Они и живут, и радуются каждому новому дню, приносящему что-то теплое и светлое, ценят мгновения счастья, строят планы на будущее. Но… в один миг жизнь разрушена: мать нечаянно вылила ведро кипятка на собственных детей, которые, играя, спрятались в бочке для огурцов. До этого момента жизнь была – полная чаша, теперь – ничего…
   Поражает трагедия матери-одиночки Стеллы и ее дочурки Аси в рассказе «Ясновидение». Девочка всем сердцем чувствует скорую разлуку с матерью, но не может в силу своего возраста высказать это словами. Поэтому она сильно плачет, теряя даже на минуту маму из виду. Как оказалось, Стелла смертельно больна, и пытается объяснить дочке, что скоро будет жить на небе возле солнышка…
   Читать каждое произведения Людмилы Ясной – как смотреть на ручеек, что уверенно бежит, не встречая на своем пути ни единого камешка, ни единой преграды. Сюжет рассказов захватывающий, язык – образный, поэтому и герои – личности целостные, обладающие внутренним единством.

Леся Дудченко, филолог, литературный редактор.

Аничча

Глаза

   Тогда как в провинциальном, но довольно большом городе менеджер частного офтальмологического центра «Ремис» Федька Панчоха заказывал физраствор в недорогой лаборатории, когда директор местного центрального рынка Стас Метельков, наслаждаясь предвкушением важного события в личной жизни, передавал дела своему заместителю, а московский хирург Иван Борисович Кузьмин паковал чемодан для поездки в командировку, – уже пожилая, но бойкая женщина Марина Тарасовна садилась в трамвай, чтобы поехать на заключительное обследование в вышеназванную глазную клинику.
   Ничто не предвещало катастрофы, хотя стечение обстоятельств было именно таким, словно кое-кому из этих людей на роду было написано пережить роковой случай, который резко изменит не только их биографии, но и затронет рикошетом судьбы многих других.
   Спустя полчаса Марина Тарасовна уже сидела возле кабинета кандидата медицинских наук Тамары Васильевны Швец. Став пациенткой этого медучреждения, женщина перелопатила весь Интернет в поисках отзывов о его медперсонале и, перечитав их, долго не могла выбрать между двумя хирургами – этой Швец и еще одной по фамилии Кривошея. Марина Тарасовна всматривалась в фотографии на мониторе и не знала, к кому лучше пойти: к блондинке или к брюнетке. Выбрала первую – она ей показалась более миловидной. Профессиональные же характеристики обеих были похожи… Раздумья пациентки прервала молоденькая медсестра:
   – Пожалуйста, проходите в кабинет.
   Марина Тарасовна вошла. За столом сидела доктор Швец и что-то быстро писала. Даже не взглянув на посетительницу, сухо обронила:
   – Я слушаю вас.
   Женщина растерялась. Она ожидала более доброжелательного приема, заключительного обследования, и в глубине души надеялась, что операцию ей отменят. Консультация была бесплатной, так как относилась к услугам, уже оплаченным пациенткой. Впрочем, решения об операции почти всегда принимались в кабинетах рядовых врачей. А ее вот занесло сюда, к хирургу, поскольку она была недоверчивой, но смышленой, и во всем хотела дойти до сути. Не имея медицинского образования, но начитавшись статей о глазных болезнях, Марина Тарасовна выучила практически всю терминологию и жаждала гарантий.
   Доктор Швец наконец подняла лицо от документов и, смерив холодным взглядом посетительницу, вдруг выдала мини-лекцию о замене потускневшего хрусталика искусственным. Ее голос звенел металлом, она так чеканила отдельные слова, словно забивала топором гвозди. И Марина Тарасовна поняла, что тут ловить нечего и что операцию не отменят. Тамара Васильевна даже не осмотрела ее глаза, а лишь мимоходом заглянула в историю болезни.
   – Вас же записали на операцию к лучшему хирургу! – этими словами она пристыдила пациентку, а попутно и завершила аудиенцию.
   На ресепшине опечаленной Марине Тарасовне улыбнулась вышколенная сотрудница. Полистав журнал, она радостным голосом подтвердила, что операция, как и договаривались, начнется завтра в восемь утра, но прийти нужно на полчаса раньше, чтобы подписать договор и внести деньги в кассу.
   Директор рынка Метельков приехал в клинику со своим водителем, хотя предпочитал сам рулить джипом. Сегодня была особая ситуация: после замены хрусталика он некоторое время не сможет водить машину. Метельков прибыл в офтальмологический центр около восьми утра, хотя операция ему была назначена на десять. Он надеялся попасть к хирургу одним из первых, поскольку всегда стремился «отстреляться» сразу: и в институте на экзаменах, и во время визитов к начальству – везде… Войдя в приемную, где ему несколько дней назад назначали операцию, он почувствовал досаду: пожилая женщина уже заполняла договор, а мужчина средних лет ожидал своей очереди.
   Постепенно приходили и другие посетители: кто – на осмотр, кто – на операцию. Все тихонько сидели на мягких синих кожаных диванах. Мелодичный женский голос называл пациентов по имени-отчеству, и они входили во врачебные кабинеты.
   – Марина Тарасовна! – позвал голос.
   Женщина встрепенулась и поднялась с дивана. Она очень боялась операции (вспомнила страшный сон, который сегодня видела: будто ее глаза оказались залеплены чем-то черным и жгучим), но послушно последовала за медсестрой. Однако ее ожидал сюрприз.
   – Вы болели гепатитом В? – недовольно спросил хирург, листая историю ее болезни.
   – Так меня же заразили, когда удаляли желчный пузырь, – начала подробно объяснять Марина Тарасовна.
   Но Иван Борисович ее уже не слушал. Он отчитывал медперсонал:
   – Куда вы смотрели? Почему назначили на утро?
   Пациентка не понимала в чем дело, но постепенно все прояснилось.
   – После вас придется дезинфицировать операционную, – раздраженно проворчала санитарка.
   – Давайте следующего, а ей пока что измерьте давление, – московское светило бросило взгляд на раскрасневшуюся пациентку.
   Марину Тарасовну завели за ширму.
   – Ложитесь на кушетку, – приказала пожилая медсестра, держа в руках тонометр. Но спустя минуту она испуганно вскрикнула, округлив блеклые глаза: – Да вам же вообще нельзя делать операцию, у вас сто девяносто на сто!
   – Наверное, я просто разволновалась, – оправдывалась пациентка, а на самом деле ей хотелось поскорее выскочить из-за ширмы и убежать домой – у нее никак не шел из головы тот страшный сон.
   – Сбивайте давление, введите дибазол с папаверином, – распорядился врач. – Пускай полежит.
   В то время он уже начал делать операцию следующему пациенту и через двадцать минут завершил ее.
   Позвали Стаса Метелькова. Он вошел уверенно, не боялся, лишь хотел, чтобы все поскорее закончилось. Но когда уже лежал на операционном столе и в его левый глаз капали физраствор, что-то заныло у него под ложечкой. Доктор же, листая историю болезни Метелькова, вдруг предложил ему заменить хрусталик и в правом глазу, поскольку там тоже была катаракта, хотя еще и недозревшая. Зачем же оттягивать, лучше все сделать одним махом! Такое предложение показалась Стасу дельным, и он согласился.
   Этот разговор слышала из-за ширмы и Марина Тарасовна. У нее тоже была катаракта на обоих глазах, и она испугалась, что ей также предложат прооперировать оба. Женщине все сильнее хотелось удрать домой, и это желание было таким настырным, что не давало ей покоя. Прошло уже почти два часа, как она оказалась здесь, и мочегонный эффект лекарства, снижающего давление, давал о себе знать. Женщина обратилась к медсестре:
   – Можно, я в туалет схожу?
   – Я вас отведу, – отозвалась санитарка.
   Она помогла пациентке подняться с кушетки и вывела ее в коридор.
   Глядя в зеркало над умывальником, Марина Тарасовна улыбнулась себе – испуганной, в прозрачной голубой шапочке, которую с нее забыли снять. «Словно астронавт», – подумала она, сдернув убор с головы. Затем наклонилась и стянула с ног бахилы – такого же, но более насыщенного цвета. Швырнула все это облачение в ведро для мусора и вышла.
   Никто не обратил на нее внимания. Точно так же сидели в очереди пациенты, о чем-то говорила по телефону девушка на ресепшине. Санитарки не было – она, наверное, вернулась в операционную. Марина Тарасовна, будто в трансе, не чувствуя под собой ног и затаив дыхание, тихонько направилась к выходу из клиники. И только на улице вдохнула полной грудью и почему-то радостно рассмеялась. Когда садилась в трамвай, вдруг вспомнила, что ее сумочка осталась на подоконнике в операционной, но возвращаться не стала. О заплаченных деньгах она, как ни странно, вообще не думала.
   Стас Метельков после операции чувствовал себя хорошо и радовался, что все уже позади. Он попросил медсестру позвать его водителя, чтобы тот помог ему дойти до машины, поскольку почти ничего не видел, хотя врачи уверяли: уже через полчаса зрение начнет восстанавливаться и вскоре станет стопроцентным. Метельков в предвкушении этого чуда улыбнулся и даже выбросил очки, словно выполняя особо значимый ритуал.
   Рабочий день в офтальмологической клинике продолжался. Все шло, как обычно, разве что должно было закончиться на несколько часов раньше (все-таки суббота!) Иван Борисович, прооперировав десяток больных, немного устал, но испытывал удовлетворение. Он не допускал у них никаких осложнений. Потом вспомнил о сбежавшей женщине и улыбнулся: такого в его практике еще не было.
   Воскресенье почти для всех действующих лиц началось со страха, удивления и паники. Дежурный врач клиники не успевал отвечать на звонки. Все пациенты, прооперированные накануне, жаловались на рези в глазах и выделения из них, требуя неотложной помощи. Врач не знал, что делать. Знаменитый хирург Кузьмин еще вчера уехал в Москву и не отвечал на звонки, начмед и директор центра не спешили в клинику. Доктор взял у каждого больного выделения из глаз на анализ (правда, лаборатория по воскресеньям не работала – придется подождать до завтра). Затем промыл гноящиеся глаза физраствором. Это все, что он мог сделать. Стационара в клинике не было, поэтому он отправил пострадавших домой.
   На следующий день прооперированным стало еще хуже, на их глаза страшно было смотреть. Результаты анализов оказались неутешительными: синегнойная палочка!
   Сначала все пеняли на московского хирурга, но тот отвечал, что его вины тут нет – он пользовался инструментами и материалами клиники, которая и должна ответить за антисанитарию. Провели внутреннее расследование и обнаружили синегнойную палочку в физрастворе, приобретенном на днях по дешевке у частного производителя.
   Все пациенты, которым заменили хрусталики в ту злополучную субботу, потеряли зрение на один глаз, а Стас Метельков – на оба. Он первым подал в суд на клинику и на хирурга, уговорившего его прооперировать и второй глаз. Но как бы ни закончилось все в суде – видеть мужчина уже никогда не сможет, поэтому его жизнь круто и навсегда изменилась.
   Марина Тарасовна прочитала о трагедии в газете и перекрестилась. Бог ее помиловал. Она пошла в церковь и поставила свечку. Заметку из газеты вырезала и спрятала как напоминание о том, что всегда нужно доверять интуиции. Затем отправилась в клинику, поскольку хотела вернуть деньги, уплаченные за несостоявшуюся операцию. Ей отдали сумочку и паспорт, а о деньгах сказали, что их перечислят на ее пенсионный счет, поскольку в кассе такой суммы нет. В офтальмологическом центре было на удивление безлюдно: сарафанное радио сработало безупречно.
   Постепенно шумиха вокруг происшествия в клинике «Ремис» утихла. Сначала заведение закрыли, а примерно через полгода на фасаде здания появилась новая вывеска, хотя медперсонал остался практически прежний. Правда, московского хирурга уже не приглашали, и директора назначили другого. А Федька Панчоха вообще ушел из медицины, поскольку ему стало мерещиться, что из каждой бутылочки физраствора пытаются выползти палочкообразные черви, укоризненно качая головами и мигая синими стеклянными глазами.

Обожатель без имени

   С наступлением мая возобновилось активное строительство частных домов под Киевом. Пока длился кризис, все вокруг словно замерло, заросло сорняками. И вот теперь снова тяжело загудели нагруженные песком, щебнем и кирпичом машины. Те, кто построились раньше, не знали, радоваться им или сокрушаться. Скорее, радоваться. Быстрее обустроится окружающее пространство, больше будет порядка и красоты. Ведь сейчас за окном такие пейзажи, что хоть шторы не раздвигай.
   Елена положила тяпку и залюбовалась цветущей сиренью. Белые, лиловые, свекольные кисти сводили с ума своим ароматом. Хотелось их не просто нюхать, а глубоко вдыхать, глотать этот запах, словно ключевую воду. На клочке земли, отделенном от газона, разноцветно красовались тюльпаны: их головки – горделивые бокалы – были как будто искусственно насажены на крепкие салатовые стебли, а листья торжественно торчали кверху. Тюльпаны тоже имели свой аромат, но одаривали чуть слышным тонким запахом только тех, кто им кланялся.
   Мысли Елены прервал чей-то голос. Она не сразу поняла, откуда он доносился. Затем увидела у калитки какого-то парня. Тот звал, чтобы она подошла.
   С недовольным выражением лица женщина направилась к нему, покачивая темно-серой длинной в оборках юбкой и на ходу снимая ярко-желтые резиновые перчатки.
   Когда она приблизилась, парень заговорил:
   – Добрый день! Я тут… пришел познакомиться. Мы соседи теперь с вами, – говорил он как-то неуверенно. Одет был по-рабочему: в пятнистую выцветшую футболку и неопределенного цвета грязноватые штаны.
   – Вы хозяин? – недоверчиво спросила Елена.
   – Да. Нет… Я, собственно, надолго здесь… Мы тут строим. Может, что-то нужно… помочь, – глотал окончания фраз.
   Затем он пришел в себя. Уже увереннее поинтересовался:
   – Не подскажете, где тут ближайший магазин?
   – Только на Одесском рынке, – ответила Елена. – Вон, видите высокую трубу?
   Она указала на дымовую трубу котельной, уже давно вышедшей из строя. Парень обернулся и всмотрелся.
   – А ближе ничего нет?
   – Нет, – отрезала женщина и удалилась.
   Она просто диву давалась. Хотя ее дом, что так долго одиноко стоял на окраине поселка, уже оброс множеством стройплощадок, но до сих пор никто из строителей не приходил знакомиться. С какой стати? Это немного раздражало. Он мог спросить о магазине у кого-то из рабочих, если его и вправду интересовало именно это, а не кричать ей фамильярно с расстояния тридцати метров.
   Добавив еще что-то, чего женщина не расслышала, парень направился через дорогу к соседскому новострою.
   Елена вспомнила, как вчера, выйдя на террасу, стояла и любовалась своими елочками, туями и можжевельниками, растущими в палисаднике. Неподалеку зеленела липа – еще не цвела, но женщина представляла, как ее крона когда-то разрастется, будет отбрасывать тень на террасу и ежегодно наполнять воздух во дворе и – сквозь распахнутые окна – в доме медовым ароматом. Елена замечталась, опершись на поручни. Ее длинные темные волосы ласкал легкий прохладный ветерок, короткий розовый халатик не особо согревал, поэтому она, зябко поежившись, вошла в гостиную. Но перед этим интуитивно почувствовала, что кто-то не спускает с нее глаз. Напротив как раз поселились строители, за день соорудив себе что-то наподобие сарайчика. Тогда еще про себя улыбнулась: наверное, издали казалось, что она – молодая девушка… Так Елена нашла объяснение сегодняшнему визиту: это был тот, кто вечером на нее глядел. Подумал, возможно, что она дочь хозяев дома, стоявшая вчера на террасе. Поэтому, когда она подошла поближе, он покраснел, увидев и седые пряди в волосах, и морщинки под глазами… Да, она уже давно не девочка. Елену удовлетворили выводы ее логического мышления. И она перестала сердиться.
   Соседская стройка добавила хлопот и ее семье. Пыль иногда поднималась такая, что приходилось плотно закрывать все окна. Те, что возводили новый дом наискосок от их жилища, не прекращали работ до позднего вечера. Однажды после ливня в грязи застряла большая машина, привозившая соседям кирпичи. И это «дыр-дыр» вперемешку с матом долго не давало уснуть. Трактор приехал где-то, наверное, в полночь и наконец вытащил машину… А случилось так потому, что прораб или хозяин, или кто там у них все решал, не распорядился хорошо засыпать траншею после прокладывания газовой трубы. Все там увязали, особенно тридцатитонки.
   А спустя несколько дней явился и сам хозяин стройки напротив. Попросил подключиться к розетке на электросчетчике. Клялся, что на полчасика. Бурили скважину. Естественно, «полчасика» растянулись до вечера… На следующий день снова пришел, уже с коробкой конфет «Вечерний Киев». А тут у него еще и воду стали выкачивать в направлении Елениной усадьбы. Женщина подошла к забору.
   – Хотите, мы вам деревья польем? – предложил рабочий.
   – Нет, не стоит, вода холодная. Лучше шланг отбросьте подальше, – с нескрываемым недовольством ответила Елена.
   – Понял. Без проблем, – и мужчина оттащил зеленую искусственную змею в сторону.
   Рядом хлопотали другие рабочие. Ей показалось, что среди них есть и тот, что приходил знакомиться. Но она его не сразу заметила, вернее, не узнала.
   Опыта в общении со строителями у Елены было предостаточно, ведь на возведении собственного дома она была сама себе прорабом. Муж зарабатывал деньги, а она в то время не работала, поэтому все «прелести» координации действий на стройплощадке достались ей.
   Елена ходила туда, как на службу. Только трудилась она для своей семьи. Был такой смешной случай. Директор фирмы, закладывавшей фундамент, являлся на объект на белом «мерседесе» в белых брюках и белых ботинках. Поэтому он не горел желанием ходить по грязи – взглянет со стороны и уедет. Елена же бегала с чертежами, ругалась с бригадиром, руководила рабочими… А позже жители с соседней улицы рассказали ей, что думали, будто хозяин – тот, что на «мерседесе». И один говорил другому:
   – Ты смотри, как повезло тому в белых брюках – у него такая шустрая прорабша.
   – Все время с чертежами, постоянно на объекте, – соглашался сосед…
   Вскоре тот курьез забылся, но сейчас почему-то снова всплыл в памяти…
   Прошло еще несколько дней. Однажды вечером Елена, надев для тепла жилетку (которую носила еще покойная мама), поливала растения. Пока что только газон был под автоматикой, все остальное приходилось поливать вручную. Но это было несложно, даже для не совсем молодой женщины, ведь через каждые десять метров стояли гидранты, а в них – ключи со шлангами.
   Вдруг она услышала, что кто-то ее зовет:
   – Можно вас на минутку?
   Повернув голову, Елена увидела мужской силуэт у забора. Она не сразу поняла, что это старый знакомый, потому что не запомнила ни его лица, ни даже голоса.
   – Говорите, я слушаю.
   – Подойдите, пожалуйста, ближе, – настаивал мужчина.
   – Я же поливаю, но все слышу. Говорите!
   – Зато я не слышу…
   – Не слышите? Ну хорошо, – Елена положила шланг под голубую ель и подошла. Только теперь она поняла, что это тот самый знакомый незнакомец.
   Вдруг он, как фокусник, откуда-то достал розовую розу. Цветок выскользнул из его слегка дрожавших рук. Он подхватил его на лету:
   – Это вам!.. – и посмотрел ей в глаза. – Нашей такой красивой соседке…
   – Спасибо, – женщина автоматически взяла розу и вдруг заметила, какие у мужчины голубые глаза.
   Заметила и удивилась, и рассердилась на себя за это. А он живо побежал через дорогу к своей хибаре. Елена же продолжала поливать, держа в одной руке шланг, а в другой – подарок.
   Когда закончила, поднесла цветок к лицу и вдохнула аромат. Запах любимой «бабушкиной» розы что-то всколыхнул в сердце. Она не хотела в этом себе признаваться, но ей было приятно. Что-то шальное, давно забытое волнами поднималось в ее душе. Женщина рассмеялась.
   Возбужденная, с сияющим юным взглядом, прибежала к мужу:
   – Смотри, вот мне подарили! – показала ему розу.
   – Кто же это?
   – Да тот строитель, что напротив. Помнишь, я тебе говорила, – приходил знакомиться?…
   – Что же ему нужно?
   Елена притворно возмутилась:
   – Разве я не достойна, чтобы мне просто так подарили цветок?! Ты бы сам почаще меня ими баловал… Это ведь так приятно!..
   – Конечно, достойна, – рассмеялся муж. – Но ему точно что-то нужно.
   Елена и сама понимала: тут какая-то загадка. Неужели она могла понравиться незнакомцу, который лет на двадцать моложе ее? Кажется, он повторил, что будет здесь долго, все лето или вроде того.
   Что же скрывается за всем этим?
   Женщина поставила розу в маленькую стеклянную вазочку на камине и задумалась. Давно уже у нее не было подобных приключений.
   На следующий день пошел дождь. Елена немного простыла. Начался насморк, заболело горло. Несколько дней просидела в доме. Только сквозь щелочку между шторами выглядывала на ту сторону, где продолжалась соседская стройка. Теперь женщина не могла сколько угодно стоять на террасе. А вынести стул и сидеть там в свое удовольствие – об этом и речи быть не могло! Вот уж, не было печали… Так Елена получила себе воздыхателя, или как там его…
   Прошло несколько дней. Постепенно приключение утратило свою остроту. Елена немного успокоилась. Она уже смелее раздвигала занавески и смотрела на улицу.
   Как-то раз, подойдя к двери, выходившей на террасу, она снова увидела того парня. Он что-то показывал ей рукой в оранжевой строительной перчатке. Елена не совсем поняла, что ему нужно.
   Вышла на южную террасу. А тот уже бежал через дорогу к их забору. И снова:
   – Пожалуйста, подойдите.
   – Я не могу, я в тапочках и болею. Говорите, что надо?
   – Ну, подойдите, прошу вас…
   – Не просите. Говорите, чего хотите, я услышу.
   Он стоял, переминаясь с ноги на ногу. Затем сказал:
   – Я хочу угостить вас клубникой. Белой, растет на нашем участке. Я впервые такую вижу.
   Тогда Елена подозвала парнишку, помогавшего ухаживать за садом:
   – Виталик, пожалуйста, сходи и возьми…
   Виталик подбежал к незнакомцу, и тому пришлось отдать ягоды. Елена представила ту клубнику: ей не хотелось даже брать ее в руки, не то что пробовать. Она показала парнишке жестом, что тот может сам съесть ягоды. Он это охотно и сделал. Но мужчина, принесший угощенье, уже не видел этого, так как помчался назад без оглядки.
   Значит, продолжался конфетно-букетный, а вернее, розово-клубничный период ухаживания… Как это понимать, Елена не знала. Она, глядя в окно на строителей, даже не могла узнать своего «кавалера», ведь запомнила только его глаза. А еще ей показалось, что он или выбрит наголо, или лысый. Или то и другое вместе: надо лбом лысина, а дальше выбрито… Крепкого телосложения, среднего роста. Ничего особенного, кроме синего ласкового взгляда. «Хорошо, что мне не двадцать пять и что я замужем», – подумала Елена. В молодости она бы восприняла ситуацию однозначно и уже кокетничала бы, и глазками стреляла, и смеялась игриво. В юности она влюблялась с первого взгляда. Ей захотелось немного поностальгировать по прошлому, но она себе этого не позволила.
   Тот мужчина хотел втереться к ней в доверие. Только зачем? Взгляд ее стал сосредоточенным, она даже наморщила лоб. Или он что-то доказывал парням: поспорил, возможно, что соблазнит соседку, или хотел иметь подработку – ведь несколько раз говорил, что надолго тут и может чем-то помочь. Но Елена, конечно же, не будет его нанимать.
   Выздоровев, Елена стала собираться в отпуск. Они с мужем решили поехать на море. Куда именно, пока не придумали. Возможно, в Ялту. А может, в Одессу. Пакуя чемоданы, Елена думала о том, что строители, конечно, заметят их отсутствие. И это было неприятно. Их уже два раза грабили; а однажды просто залезли в окно, но сработала сигнализация. Воры убежали. То была самая холодная ночь в году. Никого не оказалось дома; половину ночи и весь день окно оставалось открытым. Фикус, стоявший возле подоконника, сбросил листья и погиб. Его было очень жаль, ведь вырос уже почти до двух метров… За этими мыслями Елена и не заметила, что опять непроизвольно наблюдает за соседями, а те поглядывали на нее и даже махали руками. Лишь теперь женщина осознала, что стоит у окна, подняв правую руку и оперевшись ею на раму. Издали, наверное, казалось, что она их приветствует. Вот и они отвечали ей тем же… Елена отшатнулась и рассердилась на себя. Еще чего не хватало!
   Поручив присматривать за домом дочке с зятем, Елена с мужем в четыре утра выехали со двора. Все вокруг спали. Их отъезда никто не заметил.
   Ялтинская неделя пролетела как один день. Накупавшись в море, расслабились, забыли о хлопотах. Отдохнули. Домой приехали днем. И снова женщина начала ловить на себе откровенные взгляды. Однако парень уже не подходил, не заводил разговоров, только смотрел.
   Когда к Елене приезжали гости и на террасу выставляли стулья и маленький столик для чаепития, она становилась смелее. За их компанией, конечно, наблюдали. Но какая ей разница!
   На стройке через дорогу целый месяц трудились только над фундаментом. Рядом уже почти возвели дом, даже окна вставили. Хотя, конечно, был он далеко не образцовым – строили на продажу, делали тяп-ляп. Строение без крыши, но с уже вставленными пластиковыми окнами выглядело смешным и странным. Но и более четырех недель заливать фундамент – это тоже «рекорд»…
   Наконец две большие фуры привезли кирпич. Начали класть стены. Вид из окна, конечно, заслонится. Но и такого сумасшедшего ветра, как теперь, не будет. В каждом минусе можно найти свой плюс.
   У Елены было море хлопот. Прежде всего, нужно было засеять травой большую поляну и палисадник. Следовало сделать это давно, а не тянуть кота за хвост. Но прошлой осенью довели до ума лишь небольшой клочок между тремя дорожками – своеобразное сердечко газона, которое теперь так радует глаз!..
   Ухажер Елены куда-то пропал – может, уехал домой, поскольку возле новостроя уже не видно было скутера, на котором строители иногда ездили в магазин или на рынок. Женщина перестала обращать внимание на соседскую стройку. По вечерам она снова свободно сидела на террасе за маленьким столиком на одной ножке, где помещались лишь чашка кофе на блюдечке и тарелочка с печеньем.
   Но однажды вечером, когда Елена уже и думать забыла о весеннем приключении, ее словно что-то заставило повернуть голову и посмотреть в сторону соседей. Он стоял и молча смотрел. Даже когда заметил, что она обратила на него внимание, оставался неподвижным и продолжал откровенно ее разглядывать. Как раз был праздник Ивана Купала. И будто что-то струилось в воздухе – какая-то истома, что-то неопределенное, как в их странных переглядываниях. Почему-то Елене тоже не хотелось отводить взгляд, да и вообще в ее голове не было никаких мыслей. Только некое чувство опасения. Все было нереальным, как цвет папоротника. Женщина словно одновременно и стояла на краю обрыва, и погружалась в глубины подсознания. Тело пронизывали тяжелые сладкие волны сна наяву. Ей не хотелось возвращаться в прозаичную реальность.
   Вдруг что-то мягкое и теплое коснулось ее щиколоток. Елена встрепенулась. Посмотрела вниз. Это была кошка, которая бесшумно прокралась на террасу и теперь нежно терлась о ее ноги. Мираж исчез. Елена вошла в гостиную, тихонько прикрыв дверь.
   На следующий день женщина отправилась за покупками на Одесский рынок. Она очень редко ходила пешком, но машина как раз была в ремонте, а обеды никто не отменял. Краешком глаза она увидела своего поклонника, но не подала виду и ускорила шаг. Только оказавшись за углом, вздохнула с облегчением.
   И вдруг заметила, что тот идет по параллельной улице, повернув голову в ее сторону. Парень даже споткнулся, когда она взглянула на него, резко остановился, и повернул назад. Но Елена знала, что он дождется, когда она будет возвращаться, чтобы еще раз издали ее увидеть.
   Да, он добился своего. Женщина думала о нем все чаще. Незнакомец словно получил над ней какую-то темную власть с того вечера на Ивана Купала. Казалось, сама природа вызвалась ему помогать. Елена от его обольстительного, гипнотизирующего преследования как будто становилась невесомой и поднималась над землей в какую-то медовую нереальность.
   Муж Елены уехал в командировку. И она осознала, что не только осталась одна в большом доме, но и как будто очутилась на шаткой тонкой льдине, фатально таявшей в безбрежном горячем море любовного опьянения.
   Женщина еще держалась за хрупкие и скучные правила приличия, отгоняя мысли о голубоглазом поклоннике, но ее все чаще охватывало испепеляющее желание бросить весла и не направлять свою судьбу туда, куда следует, а плыть по течению и наслаждаться бытием. Битва с собой – самая изнурительная и жестокая.
   Жара стояла невероятная. Поэтому вечерами нужно было поливать розы и самшиты, а также небольшие кустики барбарисов, листики которых уже свернулись без живительной влаги. За воротами зеленели неприхотливые можжевельники, но и они нуждались в поливе. Елена положила под один из них шланг, вытащив его со двора, и пустила воду, чуть повернув кран: поливать кусты и деревья нужно слабой струйкой, чтобы у корней не было шока, иначе растение может заболеть. Она стояла лицом к своему дому, опираясь на ствол клена, самосевом выросшего почти на дороге. Днем он отбрасывал густую тень, а вечером заслонял двор от взглядов прохожих. Уже стемнело.
   Вдруг Елене послышался какой-то шорох. Не успела она хотя бы что-то понять, как ощутила теплое дыхание на своем затылке, а потом несмелое, но обжигающее прикосновение нежных губ.
   – Моя милая, – прошептал парень. – Не бойся… Не бойся…
   Он осторожно коснулся ладонью ее плеча, потом медленно провел пальцами по груди, по затвердевшим соскам, которые уже словно ждали его ласк. Возможно, если бы он грубо схватил ее, она бы вырвалась и убежала. Но после такой робкой ласки разве можно было помышлять о побеге?! Его правая рука скользнула по ее талии, тихонько прокралась за спину, а сам он уже стоял напротив и больше ничего не делал, только смотрел. Затем очень медленно обнял ее, прижавшись телом к телу, ногами к ногам и – нежно-нежно – устами к устам. Это был даже не поцелуй, а только легонькое прикосновение. Потом еще и еще. Он брал то верхнюю, то нижнюю ее губу в свои, легонько касался и отпускал. Елена млела и чуть ли не умирала в его объятиях. Весь мир вдруг уменьшился до размеров их уже общей ауры. Не было никого и ничего, не было женщины и мужчины. Только чистое первобытное желание звенело вокруг, и жизнь торжествовала в их слившемся воедино дыхании. Разум Елены отключился полностью. Осталась только страсть, накрывшая их обоих, и опьяняющая неизбежность, которая росла и расцветала в этой страсти, наполняя Елену силой его любви. Женщина была уже не как увядший цветок, а словно упругая, душистая, увлажненная росой роза.
   Затем мужчина развернул их обоих так, чтобы опереться спиной о дерево. Расстегнул рубашку и прижал ее руки к своей груди. Ладони ее покалывало и обжигало, словно электрическим током. Она провела ими по его плечам, вспомнила, какие они днем – загорелые, зацелованные солнцем, – и обняла парня за шею. Их губы уже не могли быть порознь. Елена ощутила, как ее пронизывает невероятное наслаждение, а он тяжело дышал и замирал, и она неожиданно почувствовала у него во рту легкий холодок от высшей меры желания.
   А вода все струилась и струилась со шланга, и они вдруг заметили, что им уже давно намочило ноги. Оба одновременно рассмеялись – радостно и беззаботно. Им и впрямь было море по колено.
   – Ты же сейчас одна дома… – скорее подтвердил, чем спросил.
   – Да, откуда ты знаешь? – удивилась.
   – Я приду к тебе ночью, – прошептал ей на ушко. – Через террасу… Не запирай дверь.
   Елена побежала домой. Во дворе перекрыла кран. Вошла в дом, сбросила мокрую обувь, одежду и стала под душ. Сначала не ощущала ничего, кроме эйфории. Но постепенно прохладные струи воды привели ее в чувство, смыли все помрачение. Разум вернулся, а с ним и чувство вины перед мужем, отчаяние и недовольство своим поступком. Завернувшись в полотенце, она села на диван. Но усидеть не смогла. Сорвалась с места, подбежала к террасе, плотно закрыла дверь. Еще и подергала, точно ли заперта.
   Ничего не могла делать через недовольство и злость на себя, на него, на весь мир. Но постепенно успокоилась. Вспомнила, как они смеялись, когда почувствовали, что стоят в озерце воды. Но вода же их и остановила…
   Вода – действительно мощная стихия. Говорят, когда снится, что пара плывет в чистой прозрачной воде, она обязательно займется любовью. Или когда двое попадают под проливной дождь с грозой и молниями, тогда их так тянет друг к другу, что они не могут противостоять этому притяжению.
   Елена снова подошла к двери террасы. Осторожно открыла и выглянула. Было темно и беззвездно, поднялся ветер. Она посмотрела через забор на то дерево, где они недавно стояли. Ей даже показалось, что он до сих пор там. Но, присмотревшись, женщина поняла, что это колышутся кленовые ветви. Елена словно опять оказалась в объятиях парня. Ощутила его руки, губы… И сладкая волна в очередной раз окатила ее с ног до головы. Она хотела, чтобы он пришел. Не могла сопротивляться этому желанию – и побежала взглянуть на часы. Полночь. Он вот-вот придет… Снова подошла к двери, прикрыла ее, не захлопывая полностью.
   Быстро высушила феном волосы и надела свой розовый халатик. Взяла флакон с духами. Брызнула ими на запястье – «для себя», на волосы – «для других» и в ложбинку на груди – «для нахалов». Старалась пшикать чуть-чуть, чтобы не было перебора.
   И тут Елену снова начали донимать сомнения. Что она делает? Нужно остановиться… Пошла и заперла дверь, громко хлопнув ею. Выключила настольную лампу. «Лягу спать, – подумала, – все…»
   Не пошла наверх в спальню. Легла прямо на диване возле террасы. Но разве можно было уснуть? Снова встала, снова открыла дверь, вышла на террасу. Никого. Стал моросить дождик.
   Включила телевизор. Не смогла смотреть, выключила.
   Она уже не думала, хочет ли, чтобы он пришел, или нет. С нетерпением ждала. А он не шел. Сначала это было просто нетерпение, потом женщина стала волноваться. «Почему он не идет? – стучала в висках мысль. – Передумал, что ли?» В унисон ее настроению за окном поднялся сильный ветер – зашумел, заскрипел деревьями и вдруг принес грозу.
   Началась настоящая воробьиная ночь. Таких молний, такого ливня, такого неистовства природы Елена давно не видела. Не могла отвести взгляд от разбушевавшейся стихии, как и отойти от двери, боясь, что не услышит, как он постучит. Устав стоять, подтянула к двери кресло и устроилась в нем с ногами, накрывшись клетчатым пледом.
   …Утро застало Елену в том самом кресле. Женщина проснулась. Тихо вставало солнце. Кажется, и не было того соблазнительного вечера, той безумной ночи. Она не знала, что и думать. Радоваться ли, что он не пришел, или досадовать… Неужели испугался грозы?
   Вдруг в дверь позвонили. Елена пошла открывать – и удивилась, поскольку это был ее муж. Вернулся на день раньше. Сказал, чтобы быстро собиралась, ведь он купил турпутевки в Париж, и самолет через несколько часов.
   – Почему же ты меня не предупредил?
   – Сюрприз! – рассмеялся муж. – Помнишь, какая сегодня дата?
   Она не помнила.
   – Сколько лет, как мы познакомились, забыла? – настаивал муж.
   – Ой, и вправду забыла, извини, – покраснела Елена и начала искать семейный чемодан и свой любимый саквояжик.
   Через полтора часа таксист высадил их в аэропорту, а еще через несколько часов они уже могли любоваться столицей всех влюбленных.
   …Вернувшись домой после путешествия, Елена внимательно посмотрела на соседский двор. Дом был почти достроен.
   Жизнь вошла в привычную колею. Однако восточная терраса постоянно манила. Женщина подолгу стояла, высматривая его, страстного нежного незнакомца, который обманул ее. Только его нигде не было видно, хотя на стройке еще продолжались работы. Для нее до сих пор оставалось загадкой, почему он так внезапно исчез. Возможно, уехал домой сразу в тот же вечер, и знал, что уедет, поэтому и решился… Не верилось, что так могло быть. Но как еще по-другому все это объяснить?…
   Острота ощущений постепенно стихала. Елена почти не сердилась на незнакомца, почти не грустила по тому невероятному колдовству, что охватило их тогда под кленом. Лишь иногда печаль окутывала ее сердце, хотя неизвестно, о чем именно оно тосковало: о том парне, о собственной молодости или о жизни, которая в данный момент есть, а через минуту уже катится в прошлое. Ничто не остается неизменным: счастье ценится только в воспоминаниях, а надежда зовет в будущее.
   …Прошел год. Соседи вселились в дом. Хозяин пришел и пригласил Елену с мужем на новоселье.
   Во время застолья было много тостов и разговоров, вспоминали, как строился дом, какие возникали проблемы, как их решали. И вдруг отец хозяина сказал:
   – Жаль только, что так случилось с тем парнем…
   – С каким парнем? О чем вы? – поинтересовался кто-то из гостей.
   – Да с одним из наших строителей, – объяснил хозяин. – Хорошо, что не здесь, не на нашей усадьбе… Затаскали бы по судам.
   И он рассказал, что однажды утром после сильного дождя кто-то нашел их рабочего здесь неподалеку на дороге – мертвого: тот с разгона врезался своим скутером в электрический столб. Вокруг были рассыпаны розовые розы, несколько цветков даже лежало на груди погибшего. Елена только нашла в себе силы спросить:
   – А как звали того парня?
   – Вадим… – ответили ей.
   Женщина осторожно поднялась из-за стола и тихонько вышла. Медленно приблизилась к своей усадьбе, к тому месту, где раньше стоял клен, который недавно спилили. Она больше не могла сдерживать слезы – ей так хотелось обнять тот клен, прижаться лицом к его гладкому молодому стволу…

Навеки не вместе

   Валерий прибыл в Ялту вечером. Шел дождь. Настроение было паршивое. Курорт встретил его тусклыми огнями. Он отыскал отель, где должен был остановиться. Администратор выдала ключ от двухместного номера – его друг Игорь собирался приехать завтра.
   Поднявшись на четвертый этаж, Валерий с трудом открыл дверь своей комнаты, включил свет и сразу проверил, есть ли горячая вода. Та оказалась чуть теплой, поэтому он быстро помылся и лег на кровать. Ничего не хотелось. И снова, как с ним часто бывало, в памяти начали пролетать отдельные эпизоды недавнего прошлого…
   Он еще сидел у себя в кабинете – как раз принял последнего пациента. Устало прикрыл рукой глаза. Вдруг зазвонил телефон. В трубке послышался голос Лины. Не виноватый, как можно было ожидать после случившегося, а даже немного капризный.
   Через полчаса она пришла. И только здесь ощутила свою вину или просто его плохое настроение. Села в углу кабинета. Потом поднялась, подошла к Валерию, ее рука потянулась к его плечу, но тут же опустилась и лишь как-то вяло коснулась стола. Надула губки:
   – Ну что, ты мне ничего не хочешь сказать?
   Помолчала. И дальше:
   – Тогда я пойду.
   Он поднялся и запер дверь на ключ. Снял и повесил халат, шапочку. Лина стояла перед ним, красивая и лживая, и бессмысленно (нарочно бессмысленно!) смотрела на него. Затем подошла к зеркалу, и ему показалось, что она слегка отвернула воротничок блузки и посмотрела на свою шею. «Что там у нее – засос?» – промелькнула ревнивая мысль. И с того момента в голове у него завертелось одно: как угодно – хоть лаской, хоть грубостью – обнажить ей шею и посмотреть, что там.
   – Почему я должен извиняться даже тогда, когда виновата ты? Почему я должен цепляться за тебя? – приблизился к ней.
   – А ты не цепляйся! – сердито воскликнула Лина и презрительно, как ему показалось, взглянула на него.
   И в этот миг он почувствовал, как горячая волна, откатившаяся от сердца, ударила ему в голову. Он еще обратил внимание, что его грудь начала ускоренно подниматься и опускаться. Сейчас Валерий испытывал к этой женщине единственное – безграничную ненависть. У него отяжелела и вспыхнула огнем правая рука, и мысленно он дал ей пощечину. Это ощущение опьянило его, и, ослепленный злостью, он на самом деле ударил ее, а потом схватил за воротник и с силой дернул к себе.
   Лина отскочила к двери и лихорадочно начала проворачить ключ в замочной скважине. А он обессиленно опустился на стул и лишь тупо смотрел на нее. «Поправь воротник», – эту фразу он проговорил только мысленно, ведь губы не слушались и голос пропал. Она выскочила за дверь.
   Спустя минуту он подошел к окну. Взъерошенная, с поникшими, словно под тяжелым грузом, плечами, девушка медленно шла к остановке. Проводил ее взглядом. Разве он мог тогда знать, что они больше никогда не будут вместе?
   …Валерий не заметил, как уснул. Проснулся поздно. Весь день слонялся без дела. Не очень любил Ялту. Ему было здесь грустно, он ощущал себя словно не в своей тарелке. Некуда было пойти, разве что вечером на танцы. Сам он не танцевал, лишь наблюдал за публикой. Дамы и кавалеры были в возрасте. Май месяц. Студенты еще учатся, отдыхают в основном пенсионеры. «Что я здесь делаю?» – подумал он и пошел к морю.
   Людей на набережной было мало. Увидел молоденькую девушку в длинном темном платье, сидевшую на лавочке с печальными глазами. Ее русые волосы мягкими волнами ниспадали на плечи. Она выглядела какой-то очень естественной, даже подумалось – домашней. Он подошел:
   – Можно сесть возле вас?
   – Можно, – просто ответила девушка.
   Уже через час обоим казалось, что они знали друг друга всю жизнь. Звали девушку Юля. Это имя очень ей шло, он даже подумал, что смог бы угадать, как ее зовут. Рядом был бар, из которого доносилась музыка. Они вошли, выпили шампанского. Им стало весело, мир ласково обнял их и пообещал что-то красивое и легкое.
   Парочка прошлась по набережной, села уже на другую лавочку. Полная луна то выглядывала из-за туч, то снова пряталась. Они наблюдали за этим мигающим оранжевым диском и целовались. Потом перепутали луну с фонарем, который тоже казался окутанным дымкой. Это рассмешило обоих. Хотя им было все равно, что светит сейчас – луна или фонарь. Вдруг начался мелкий дождик и согнал их с лавочки.
   – Пойдем где-то спрячемся, – предложил Валерий.
   – Да нет, я уже побегу, нужно собираться, утром у меня поезд, – как-то печально сказала девушка. И запнулась, будто ожидая чего-то.
   Но мужчина знал, что курортные романы ничем серьезным не заканчиваются.
   – Ну что же, счастливого пути! Буду помнить тебя… – только и смог сказать.
   – И тебе всего хорошего! – немного обиженно ответила Юля и быстро ушла от него.
   Валерий отправился в отель. Там его уже ждал Игорь. Они вместе учились в мединституте и сейчас продолжали дружить. Лина, с которой Валерий так грубо расстался, тоже училась с ними. Сначала они дружили втроем, пока Игорь не стал третьим лишним.
   – Как доехал? – спросил его Валерий.
   – Все хорошо. А ты как тут?
   – Не очень. Может, вдвоем будет веселее.
   – Но с Линой тебе было бы лучше…
   Валерий сагитировал Игоря поехать с ним в Ялту вместо Лины. Отель уже был забронирован, поэтому не пропадать же отпуску!
   Мужчины спустились в ресторан и поужинали. Местные путаны были разочарованы: они никого из них не угостили и вернулись в номер одни. Валерий заметил, что Игорь будто бы хочет ему что-то сказать, но не решается.
   – В чем дело? – внимательно посмотрел на приятеля. – Говори, как есть!
   – Лина вчера звонила.
   – И что?…
   – Попрощалась. Она подала заявление на увольнение, уезжает из города.
   – Куда, не говорила?
   – Нет. Я спрашивал, но она не хочет тебя видеть, не хочет, чтобы ты ее искал.
   – А сказала тебе, почему?
   – Нет.
   Валерий горько усмехнулся. Еще несколько недель назад они были так счастливы! Разве можно было предвидеть такой поворот в их отношениях? У него вдруг заныло в груди. Неужели это конец? Неужели он больше ее не увидит? А ведь они подали заявления в ЗАГС, и через месяц должна была быть их свадьба. Уже и обручальные кольца купили. Даже выгравировали на них: «Навеки вместе».
   К сожалению, именно после этого Лина стала словно отдаляться от него. Он не понимал, в чем дело, но однажды, увидев любимую с высоким незнакомцем, удивился ее счастливому улыбающемуся лицу. Она просто сияла! Девушка же его не заметила, прошла мимо, чуть не зацепив сумкой.
   Приревновав, Валерий устроил допрос. Лина сказала, что это был друг детства, они вспоминали с ним далекие беззаботные времена, поэтому и радовалась. Но невеста его не убедила. И вот чем все это завершилось…
   Валерий долго ворочался в кровати, не мог уснуть. А наутро собрал свои вещи и попрощался с Игорем.
   – Уеду, прости… – виновато посмотрел на друга.
   – Да я понимаю – может, еще помиритесь, – сочувственно покачал тот головой. – Пойдем, я тебя провожу.
   В кассе вокзала, как и предполагалось, билетов не было. Поэтому пришлось договариваться с проводницей. Повезло. Пожилая полноватая женщина устроила Валерия в свое купе, и тот комфортно доехал домой.
   Он нашел Лину на работе. И все последующие дни до ее отъезда они выясняли отношения.
   – Нам не следует жениться, – говорила Лина. – Я это поняла. Мы не будем счастливы вместе.
   – Давай попробуем все сначала, не уезжай, – упрашивал.
   Но девушка оставалась неумолимой. И однажды Валерий, заглянув на квартиру, которую снимала Лина, увидел только запертую дверь. Соседи сказали, что квартирантка выехала, но адреса никому не оставила. Так он ее потерял.
   …Через много лет, когда у него уже подросли внуки, Валерий вдруг стал часто вспоминать Лину. Возможно, потому, что постарел, а пожилые люди живут больше воспоминаниями, чем текущей жизнью. А может, потому, что мир настолько изменился – информационные технологии позволяли найти даже тех, кого не видели десятилетиями. Все эти «твиттеры», «фейсбуки», «в контакте», «одноклассники»… У него было так много друзей в виртуальных лабиринтах!
   Он даже не сразу догадался поискать ее в социальных сетях. Но как-то додумался и нашел в «Одноклассниках». Она не сменила фамилию и жила в Ижевске. Когда-то этот город был закрытым, поэтому в молодости он и не мог найти ее через всесоюзную справку.
   В тех краях работал также знаменитый Калашников, который изобрел свой всемирно известный автомат. Он недавно умер и о нем много говорили по телевидению и писали в Интернете.
   Поэтому так совпало, что Ижевск дважды подряд завладел сознанием Валерия – из-за Калашникова и из-за Лины, и мужчина очень этому удивлялся. Возможно, подсознание так устроено, что он и Лину вспомнил в связи с этим Ижевском. Такая цепочка выстроилась: Калашников – Ижевск – Лина. Странно.
   Вообще, в жизни часто все случается попарно, или даже более кучно. Вот недавно Валерий с семьей летел отдохнуть в Абу-Даби. Было пять часов утра. Занимали очередь на таможенный контроль, проходя мимо входа для VIP-персон. И он вспомнил, что в банке ему предлагали карточку, которая могла позволить им тоже пройти здесь. Он даже озвучил это своим. И в ту же секунду зазвонил его телефон. Он не поверил собственным ушам, ведь звонила та самая сотрудница банка, о которой он только что вспомнил.
   – Что-то случилось? Вы мне позвонили… – проговорил сонный голос.
   – О, ради бога, простите! Это, наверно, карманный звонок…
   Дальше было еще интереснее. Тот сотрудник аэропорта, который пропускал пассажиров к VIP-входу, вдруг снял предохранительную ленту и пригласил их:
   – Проходите, пожалуйста, сюда, тут уже нет очереди…
   Последний визит Лины в «Одноклассники» был осенью прошлого года. На фото она склонилась над столом, где россыпью лежало, наверное, ведра два брусники. Женщина смотрела на красное покрывало из лесных ягод и улыбалась. И Валерий представил, как она ходила там по зарослям брусники, собирала ягодку за ягодкой…
   Лина на фото, конечно, была уже не такой, как раньше, – лицо ее стало более широким, немного обрюзгшим и каким-то совсем чужим. Но потом он пересмотрел другие снимки, в анфас и в профиль, и черты ее лица вновь проявились, знакомые и до боли родные. На одной из фотографий ее обнимал рослый мужчина с родинкой на лбу, и было заметно, что он имеет полное право это делать. Валерий ревниво разглядывал его и сравнивал с собой.
   Он пересмотрел также страницы ее детей и понял, что дочка слишком взрослая, чтобы быть ей родной, да и фамилию носила другую – наверное, отцовскую. То есть того мужчины, который властно обнимал Лину. Сын же был похож на нее и имел уже собственных детей.
   Итак, жизнь продвинулась далеко вперед. И что теперь делать? Написать ей или нет? Она все равно увидит, что он был на ее странице. И Валерий, взвешивая слова, чтобы не рассердить ее мужа и не принести Лине неприятности, написал только: «Привет от Зеленого Крокодила…» Ведь он часто напевал ей песенку про сон, в котором тот крокодил был «зеленый-презеленый, как моя тоска…»
   Лина не ответила. Валерий время от времени заходил на ее страничку, но она там не появлялась. Последний визит так и значился октябрем прошлого года. Валерий хотел поздравить ее с днем рождения одиннадцатого ноября, потом с Новым годом, но как-то не решался. Холодом веяло от тех ее непосещений своей страницы. А может, это был смертельный холод?

Сила энтропии

   Вчера мы с мужем ездили на дачу. Взяли трехлитровый желтый бидончик, чтобы собрать раннюю вишню. Еще сквозь прутья металлических ворот увидели, что она, скорее всего, осыпалась или кто-то оборвал ее раньше нас. На веточках лишь кое-где сиротливо висели одинокие вишенки.
   Но что нас поразило больше всего – так это бурьян, поднявшийся выше пояса и заслонивший все: дорожек не было видно, дикая ромашка и газонная трава пробились даже сквозь плитку и асфальт.
   Мы отворили ворота и вошли. Мой муж-физик сразу же вспомнил второй закон термодинамики о необратимом усилении хаоса в замкнутой системе, которая не подпитывается внешней энергией. Наша дача уже давно не ощущала опеки и энергии трудолюбивых рук – она существовала сама по себе.
   По отмостке вокруг домика, сквозь которую тоже пробивался бурьян, мы пробрались в глубь сада. Среди изобилия зелени одиноким грустным черно-рыжим скелетом виднелась яблоня-антоновка.
   Когда мама умерла, засохла и эта яблоня, и любимая мамина калина, что росла рядом с ней. Это было немного странно и мистично. Впрочем, калина позже пустила побеги и отросла диким кустом. Яблоня же словно до сих пор вместе с нами оплакивала маму – своими толстыми мертвыми ветвями она напоминала огромный крест.
   Мимо сарайчика для тяпок лопат и нехитрого дачного инструмента я прошла к бане-сауне под огромным орехом и свернула налево. Путь мне преградил небольшой орех. Еще один вырос неподалеку – среди кустов розы-ругозы.
   Газонная трава вымахала по колено и уже колосилась, а в ней очень густо и высоко росли пестрые цветы: дикие и садовые. Бело-желто-розовые заросли скрывали под собой все, ступить было некуда. Площадка посреди двора, вымощенная серой тротуарной плиткой, полностью исчезла под ними.
   Особенно меня удивил дикий виноград. Он уже обвил поручни и козырек над входом в дом, но продолжал завоевывать территорию: прополз на террасу, примыкавшую слева к основной постройке, перелез через кирпичную ограду с широкими, словно окна, нишами, перескочил через деревянные лавки – и двинулся по кафельному полу к противоположной стене.
   На террасе почти ничего не было – стояли только зеленые металлические качели и прислонился к стене сложенный теннисный стол, тоже зеленого цвета. Их затащили сюда, чтобы уберечь от непогоды и воров. Разбавлял эту плотную зелень только белый круглый пластиковый столик.
   Глядя на неистовый триумф растений, пытавшихся захватить все вокруг, я ощутила себя сталкером где-то в далеком – забытом Богом – месте. Почему-то в голову пришла мысль о Чернобыльской зоне…
   Посмотрела направо: беседка, позеленевшая от старости, сплошь заросла розами, дейцией и еще неизвестно чем. Я пробралась к ней, припоминая, что было посажено рядом. Наступила на можжевельник, стелившийся между сорняками, старалась не топтать голубоватые и желтоватые чешуйки.
   Между колючими плетьми роз протиснулась к забору из сетки-рабицы. Высунувшись из наших бурьянов, осмотрела соседский участок, который к этому времени очень изменился. Раньше, когда наша дача была ухоженной, с ровнехоньким бархатным газончиком, аккуратными клумбами из роз, лилий, колокольчиков и мыльнянки – там было так, как сейчас у нас.
   Мы тогда очень возмущались, пропалывая наши цветы: сныть и крапива так и лезли к нам сквозь сетку забора, а порывы ветра засевали наш газон семенами дикой ромашки, кашки, пастушьей сумки и других луговых растений, щедро покрывавших соседскую территорию. Сейчас все было наоборот, и соседи недоброжелательно и осуждающе смотрели на наш заброшенный надел.
   Вырвавшись из колючих дебрей и нащупывая под ногами дорожку, я шагнула вперед и чуть не упала, позабыв о небольшой ступеньке, выравнивавшей перепад грунта. Ухватившись за жасминовый куст, восстановила равновесие и двинулась дальше.
   Почти полностью обойдя дом, добралась к металлическому двадцатиметровому забору, что отделял нашу дачу от улицы и чернел облупившейся, местами ржавой краской, пугая единичных прохожих. К калитке нельзя было подступиться. Я посмотрела на врезной замок и подумала, что ключ искать бессмысленно.
   Перед калиткой, загромождая проход к ней, переплелись ветвями кизил и ель. Запрокинув голову, я попыталась увидеть верхушку этой величавой красавицы. Ого, какая вымахала! Когда мы только купили дачу, елочка была маленькой и пушистой – настоящим соблазном для воришек под Новый год. Сейчас же она огромными темными лапами заграждала путь и затеняла все, что росло рядом.
   Розы переродились в шиповник, а японская сакура – с утолщенным стволом и тоненькими веточками – совсем зачахла. Черешня пыталась вырваться на простор поверх крыши, но все напрасно: ее желтоватые плоды гнили в тени, не успевая созреть, ведь солнце сюда почти не заглядывало.
   Повернув назад, я осмотрела крыльцо. Плитка на нем потрескалась и местами осыпалась. Хоть она и была морозостойкой, но не устояла перед безразличием хозяев, демонстрируя своим видом, что дачей они полностью пренебрегли.
   Сюда уже, наверное, и соседские коты не забегали. А раньше перед крыльцом стояло блюдечко с сухим кормом или молочком, и рыжие, черные, серо-белые пушистые гости частенько лакомились, настороженно оглядываясь на хозяев.
   Поднявшись по ступенькам облупившегося крыльца и открыв ключом входную зеленую дверь, мы попали внутрь. Сразу же в нос ударил спертый кисловатый дух – помещение давно не проветривалось. Если забрать отсюда мебель и другие вещи, то их придется несколько недель продержать на свежем воздухе, чтобы исчез этот запах. На полу лежали коврики, на стенах висели картинки в маленьких рамочках, желтые полупрозрачные мамины занавески на окнах оживляли интерьер и выхватывали из памяти дни, когда мама еще была жива.
   Я словно увидела: вот она лежит на цветастом шезлонге под старой яблоней, наблюдая, как солнечные зайчики пробиваются сквозь листья, как порхают птички над головами тех, кто рядом играет в пинг-понг. Звуки теннисного мячика, по которому ударяли ракетками, возможно, немного отвлекали ее от спокойного созерцания этой идиллической картины и не давали вздремнуть, но она не жаловалась.
   Родители любили ездить с нами на дачу. Да и смысл наших поездок, кажется, был именно в том, чтобы вывезти их сюда из каменного душного города – дать возможность насладиться природой.
   После того, как умерли сначала моя мама, а затем и свекровь, мы все реже ездили на дачу. Папе тут было одиноко и горько. Он сидел на садовых качелях, словно отрезанный палец, и грустил. Просился на могилку к маме.
   Я вздохнула и, вернувшись в маленькую прихожую, посмотрела вверх, в прорезь на потолке. Крутая лестница под стеной вела на чердак, который мы с любовью облагородили, превратив с помощью деревянной вагонки в жилую мансарду.
   Поднявшись по коричневым ступенькам, я обвела взглядом это уютное помещение с двумя пластиковыми окошками на торцах и расстеленными матрасами на полу, где горками лежали одеяла и подушки. Мы с мужем любили спать здесь, а родители обычно ночевали внизу. Под цвет вагонки были подобраны и две стоячие вешалки, и тумбочка на колесиках, и даже деревянные розы в вазе из лозы. Розы с вазой тоже нужно будет забрать. И вешалки, и тумбочку.
   Спустившись вниз, я увидела под лестницей свои совсем новые голубенькие тапочки с пушистыми помпончиками. Положила их в найденную тут же немного разорванную сбоку полотняную котомку. Решила также забрать вьетнамскую остроконечную соломенную шляпку, хорошо защищающую от солнца. Постояв в маленьком коридорчике и не увидев больше ничего полезного, отправилась во двор.
   Захотелось еще раз обойти наши владения, высматривая то, что нужно будет выкопать и посадить в саду на усадьбе, где мы жили уже два года.
   Пунктирная дорожка из больших плоских песчаников, ведущая к крану в распределительной трубе с водой, сейчас пряталась под двумя елями, раздавшимися вширь. Они были еще старше и выше, чем та, растущая у калитки.
   Остановившись под деревьями, хмуро возвышавшимися над шестью дачными сотками, я пережила острое ощущение утраты – как будто здесь чего-то недоставало. Все, что росло вокруг, создавало совсем иную – не похожую на прежнюю – картину. Растения сгустились, и глубокие тени под ними делали это место неузнаваемым. Я напрягла память и вспомнила: под елками нет качелей, а между двух яблонь – привязанного к их толстым ветвям гамака. Но главное, здесь не хватало нас, а больше всего – мамы…
   Подавив мелкими глотками спазм в горле, я прошла к бане, где в глубокой тени от груш и яблонь росла несчастная туя. Ее ветви сильно поредели и приобрели очень темный неестественный оттенок. Подушкообразная же ель и вовсе утонула в ирисах, ромашках и каких-то неузнаваемых многолетниках. Невдалике раскидисто кустился древовидный пион, а рядом с ним красовалась огромной розовой шапкой спирея. Вряд ли их можно безболезненно пересадить.
   Еще некоторое время мы с мужем бродили по этим зарослям, ощущая все могущество возрастания энтропии – хаотического рассеивания энергии – и понимая, что вскоре нужно будет приехать сюда, прихватив косу и электропилу.
   Со щемящим ностальгическим чувством отправились домой. Проезжая плотину, отделявшую наш дачный садовый кооператив «Троянда» от большого красивого озера – здесь водилось много рыбы, а само оно казалось словно обвитым лентой из хвойного леса с вкраплениями ив и берез, я ощутила острое сожаление оттого, что дачу мы решили продать и что прежней жизни не вернуть. Сквозь печаль, разливавшуюся в моей душе, в теле и, казалось, проникавшую в окружающее пространство, я вдруг вспомнила, что наш нынешний дом стоит на улице Трояндовой.

Аничча

   Группу киевлян встретили в аэропорту Гетвик, расположенном в сорока пяти километрах на юг от Лондона, и повезли еще дальше – в графство Мальборо. Их было пятеро: уже немолодая семейная пара с красивой фамилией Небокрай, две невзрачных сестры среднего возраста – Руслана и Виктория, и молодая бойкая дамочка по имени Алина. Их маршрут пролегал к небольшому поселку, где должен был состояться ретрит – то есть курсы по медитации.
   Гостей туманного Альбиона немного разочаровали пейзажи за окнами микроавтобуса: природа такая же, как и в Украине, будто едут по лесостепи родного края. А чего же они ожидали – пальм и баобабов? Впрочем, попадалась и экзотика – непропорционально толстые кирпичные дымоходы. Особенно несуразно они выглядели на верхушках пирамидальных крыш. Немного удивляло и левостороннее движение, особенно на дорожных развязках, – казалось, водитель вот-вот врежется в кого-то! Но вскоре все пообвыклись и уже не хватались друг за дружку на поворотах.
   Что было не так, как в Украине, – так это отсутствие пробок на дорогах, поскольку их здесь регулировали. Периодически над головами появлялись знаки – 60, 40 миль в час, – и микроавтобус резко снижал ход. Все автомобили ползли, но не стояли, поэтому возникала иллюзия отсутствия пробок.
   Через два часа наконец повернули к буддистскому интернациональному медитационному центру, и взорам гостей открылся двор, полностью усыпанный мелким щебнем. Справа размещалась невысокая длинная постройка, заворачивавшая влево и еще раз влево, словно обрамлявшая ковер из щебня и переходившая в трехэтажный дом. Между ним и разноплановым сооружением тупым носом выступал вход в медитационные залы. Приезжих пригласили в офис, находившийся в небольшом домике.
   Алина пребывала в некоторой растерянности от увиденного. Ей показалось, что она попала в пансионат для одиноких пожилых людей. По двору бродили какие-то дедушки и бабушки, кое-кто передвигался с помощью палок, некоторых даже вели под руки. Все были тихие, с виду изнуренные и очень спокойные.
   Когда гости оформляли бумаги в офисе, пожилые сотрудники немного оживились, особенно после получения денег за проживание и питание. Само обучение было бесплатным.
   Затем их повели в столовую, накормили и начали расселять по комнатам.
   – Шпрехен зи дойч? – обратилась к Руслане низенькая пожилая женщина с жидкими волосами на голове, сквозь которые просвечивала розовая кожа.
   Руслана действительно знала немецкий, в отличие от английского, поэтому к ней и приставили эту женщину, которая объяснила, где и с кем она будет жить, и дала ей лист бумаги с расписанием лекций, медитаций, обедов и других мероприятий – конечно, на английском, но можно было догадаться, что там написано.
   Эльза – так звали немку – отвела Руслану в коттедж, расположенный через дорогу от медитационного центра и граничивший с большим садом. Слушателей курсов на этот раз приехало очень много, все они даже не помещались в основных корпусах, поэтому часть из них заселили именно в этот домик, принадлежавший одной из активисток.
   Он чем-то напоминал украинскую хату, крытую соломой, потому что крыша у него была из камыша, закрепленного сверху плотной сеткой-рабицей. Сетку эту было видно только вблизи, а издалека она сливалась с крышей. Руслана внимательно рассматривала и выступ кровли, и белые известковые стены.
   Как и возле каждой двери в центре, тут тоже сбоку от входа стояла большая круглая металлическая емкость, из которой торчали десятка три зонтиков. Дождь в Англии – явление непредвиденное и частое. Он может резко начаться и так же внезапно за несколько минут прекратиться, чтобы через полчаса снова пролиться на головы прохожих. Если слушатели выходили из помещения для медитаций и шел дождь, они разбирали зонтики, а добравшись до дома, в котором поселились, снова втыкали их в бочку возле двери. Образец типичного английского юмора: кто-то вышел из дома без зонтика. «Ха-ха-ха!» – все просто за животики хватаются.
   Войдя в «шевченковский» домик, Руслана с Эльзой поднялись по крутой лестнице на второй этаж, где располагалась мансарда и стены комнат с двух сторон были наклонными. Та, в которую зашли женщины, оказалась совсем крошечной, похожей на каморку, и по форме напоминала букву Г. Две кровати, застеленные яркими простынями и одеялами, обещали хороший отдых. Низенькая стоячая вешалка приютилась в углу возле электрического обогревателя (наверное, здесь на самом деле когда-то была холодная каморка!), у двери отнимал и так ограниченное пространство вмонтированный в стену шкаф. Единственное небольшое окошко выходило в сад. Его захотелось сразу же открыть, поскольку в комнате было душно. Но оказалось, что это невозможно: в Англии окна традиционно делали сплошными. Кроме ярких постелей, во всем доминировал белый цвет.
   Из объяснений Эльзы Руслана поняла, что будет жить с какой-то «итальено», уже много раз посещавшей ретриты.
   – Зи ист зер гуте фрау, – обнадеживающе завершила свой рассказ Эльза.
   – Хорошо, – кивнула головой Руслана. – Филен данк!
   Она прошла от двери направо к низенькому окошку и выбрала кровать в уголке. Правда, у нее промелькнула мысль, что итальянке будет не очень удобно напротив двери. Эльза бросила на нее недовольный взгляд, наверное, подумала о том же. Ну что же: кто не успел – тот опоздал!
   Алину, Викторию и госпожу Небокрай, которые неплохо знали английский, повела селиться другая сотрудница – седая зубастая юркая Изольда. По правилам центра, их разместили порознь: Алину в том же коттедже, что и Руслану, но на первом этаже, а двух других – в центральном корпусе. Женщины должны были проживать по четыре-пять в каждой комнате.
   Господина Небокрая поселили в мужском корпусе. Он не впервые был в этом центре, поэтому сам пошел туда, куда ему указали. Мужчине повезло, поскольку в помещении стояло только три кровати. Хотя в общем ему было все равно, сколько людей поселится с ним, – он был терпеливым и доброжелательным.
   Небокрай ощущал невероятный, хотя и какой-то тихий подъем, поскольку попал в свою стихию – к единомышленникам, безмерно увлеченным буддистским учением.
   Медитацию он практиковал смолоду. Еще тогда начал переводить с английского много специальной литературы – несколько этих книжек вышло на русском в разных издательствах – и до сих пор продолжал это занятие. Он наконец полностью определился и окончательно примкнул к самой консервативной ветви буддизма под названием Тхеравада, что в переводе означает «учение старейших». Оно зародилось в Бирме более двух тысяч лет назад, его исповедуют также в Камбодже, Лаосе и Таиланде. Адепты этого направления уверены, что его основал сам Будда. Основная идея учения – чтобы все живые существа были счастливы.
   Викторию удивило то, что, кроме нее, в комнате находилась только одна новоприбывшая – черноволосая азиатка, не владевшая английским; уже через несколько минут она легла на свою кровать и сразу же уснула. Другие места еще не были заняты. Женщина посмотрела на часы и начала изучать расписание на бумажке, которую ей дала Изольда. Через полчаса – первая медитация. Нужно собираться.
   Виктория решила надеть длинную юбку, что ей выдали сразу по приезду, и которая называлась лунги. Собственно, это была даже не юбка, а кусок ткани, который сшили сбоку, образовав мешок без дна, куда она и залезла обеими ногами. Как уменьшить ее на поясе, женщина не знала. Потом сообразила сделать двойной запах и подвернуть на талии так, чтобы закрепить. Большой узел торчал вперед, увеличивая ее и так немалый живот. Она оттянула узел набок. Юбка была розовая, вышитая такими же, но немного более бледными, цветами, а внизу заканчивалась коричневым ободком.
   Женщина спустилась по лестнице с третьего этажа, вышла во двор и подошла ко входу в медитационный зал. Нигде никого не было. Она очень удивилась. Вдруг услышала по-английски:
   – Чем я могу вам помочь? – к ней подошла Изольда.
   – Должна же быть медитация? – вопросительно взглянула на нее.
   – Через два часа.
   И тут Викторию осенило, что в Англии время не совпадает с киевским! Рассмеялась, подумав, какая же она невнимательная. Изольда тоже почему-то смеялась, поблескивая крупными зубами, и указывала рукой на ее юбку.
   – Что? – вскинула брови Виктория.
   Оказалось, что коричневый ободок и служил поясом, а вышитые цветы должны были красоваться внизу…
   В отличие от сестры, Руслана мгновенно сориентировалась во времени и никуда не спешила. Только сходила в душ – один на всех, кто будет проживать в четырех комнатах на этаже. Он был соединен с туалетом, и женщина представила, какие тут очереди придется выстаивать утром и вечером…
   Когда она вышла после душа, обернув голову полотенцем, то увидела, что дверь в ее жилище приоткрыта и там стоят и общаются – в основном жестами – две женщины. Одной из них оказалась уже знакомая ей худенькая Эльза, а другая, наверное, была вышеупомянутая итальянка – высокая, в теле и, похоже, неповоротливая.
   Увидев Руслану, женщины как-то искусственно заулыбались. Они попытались пообщаться втроем, но итальянка знала только свой язык, поэтому диалог скорее напоминал «беседу» глухонемых. Ее имени Руслана так и не разобрала.
   Эльза, оставив женщин, ушла по делам. Новоприбывшая начала распаковывать чемодан, постоянно задевая головой потолок, как только делала шаг к своей кровати. Руслана рассматривала соседку и удивлялась, что та совсем не такая, какой в ее представлении должна быть итальянка. Она скорее напоминала норвежку или шведку – невыразительное бледное лицо и блондинистая голова с короткой стрижкой. Изредка поглядывая на Руслану, сушившую волосы феном, женщина вежливо улыбалась.
   Вдруг они услышали гонг. Руслана вышла в коридор и выглянула в окно во двор. Какой-то мужчина, держа в правой руке деревянную палку, слегка касался ею блестящей – похоже, медной – железки в левой руке. Неожиданно сильный звон громким эхом раскатывался вокруг. Это было приглашение на медитацию.
   На центральном дворе тоже прозвучал гонг, и сюда начали сходиться мужчины и женщины. Когда госпожа Небокрай и Виктория подошли с разных сторон ко входу, их встретила распорядительница, завела в помещение и молча указала на коврики, где они должны были сесть: Виктория почти возле выхода, а госпожа Небокрай в первых рядах. Позже стало понятно, что ближе к учителю располагались более заслуженные курсанты, практиковавшие медитацию не один год, а дальше – новички.
   Женская комната для медитаций была длинной, но неширокой, с окошками справа. При входе лежали горки поролоновых подушек разной толщины, обшитых зеленой тканью. Желающие брали их, чтобы подложить под себя на коврике. Коврики тоже были из поролона, но обтянутые розовым.
   На передней стене зала висели большие цветные фотографии с изображениями позолоченных пагод, портреты известных буддистов, коллажи из открыток, как оказалось потом – от учеников, присылавших свои благодарности центру медитации. Перед той стеной поднималась невысокая сцена, а на ней – помост, возле которого на штативе чернел микрофон. Стало понятно, что там будет сидеть учитель.
   Алина вошла в зал и тоже получила свое место на коврике. Далековато от первых рядов. Она обвела взглядом помещение – здесь были только женщины. «А где же мужчины? – подумала она. – Для кого же я наряжалась и красилась? Даже пофлиртовать не с кем!» Она была одета в черное трико, плотно облегавшее ее бедра и ягодицы, и коротенькую красную кофточку без рукавов. Сверху был наброшен вязаный серый кардиган, но она сразу же сняла его, как только вошла в зал.
   Присутствующие таращились на нее с осуждением. Почти все они были в тех странных юбках, которую и она получила при заезде. Алина даже не собиралась надевать ее, чтобы не стать похожей на нелепое чучело.
   В зал входили все новые и новые женщины. Их было очень много, коврики размещались чрезвычайно плотно. Руслане, пришедшей одной из последних, досталось место возле стены слева, и она очень обрадовалась, поскольку предпочитала в любой толпе держаться чуть в сторонке. И к стенке можно будет прислониться, если устанет сидеть с прямой спиной и скрещенными ногами.
   Руслана обвела взглядом присутствующих. Европеек было мало. Преобладали смуглые лица индиек, бледные с узкими черными глазами – японок и желтые с широкими скулами – азиаток. Она очень удивилась такому интернациональному собранию.
   Зал, где медитировали мужчины, был немного меньше и перпендикулярно примыкал к женскому в самом его начале – там, где будет сидеть учитель (правым боком к слушателям и лицом к слушательницам). Широко распахнутые двери объединяли эти две комнаты.
   Как выяснилось потом, в этот раз на ретрите впервые оказалось намного больше представительниц слабого пола – где-то около пятидесяти, чем тех, кто принадлежал к сильному. Мужчин было меньше двух десятков. Госпожа Небокрай, не выдержав и заглянув в соседнюю комнату, задумалась над этим странным явлением. Она знала, что в буддизме мужчин всегда было больше и, в отличие от православия, совсем не существовало женских монастырей.
   Каждое явление что-то значит, нужно только его понять. Наверное, представительниц прекрасного пола привлекла своей энергетикой главная буддистка и учительница центра, дама почтенного возраста, передвигавшаяся в инвалидной коляске. Не последний ли это ее ретрит? Хотя, возможно, наоборот – женщины поделятся с ней своей молодой энергией и поддержат ее жизнь? Никто ничего не знает. Но лучшим был бы второй расклад. Ведь во многих случаях повальное нашествие женщин означает упадок определенного учения.
   Госпожа Небокрай сама никогда не заинтересовалась бы медитацией, но на нее повлиял муж, а поскольку она была умна, то стала разделять его увлечение, насколько хватало способностей и времени. Супруги жили дружно, и женщина боялась того момента, когда кто-то из них уйдет из жизни. Она вдруг представила, как он или она снимает с руки обручальное кольцо… Лучше и не думать о таком! Хорошо вот так путешествовать или просто дремать рядышком дома перед телевизором, ощущая спокойствие и течение времени. Когда на нее накатывала, как сейчас, волна отчаяния из-за безысходности, бед и печали, которые когда-то наступят, она, утешая себя, вспоминала известное изречение, выгравированное на внутреннем ободке перстня царя Соломона: «И это пройдет!»
   Господин Небокрай сидел на коврике в первом ряду возле огромного окна, из которого открывался замечательный вид: украшенная цветущими розами и бегониями поляна была окружена подстриженными туями и тисами, что поднимались сплошными стенами и образовывали замкнутое, но такое привлекательное пространство с бархатным ковром газона. А в центре золотыми остроконечными куполами разной высоты поблескивала пагода. На такую тоненькую верхушку и птица не сядет.
   Постепенно в залах собрались все прибывшие на ретрит.
   И вот наступил торжественный момент: неслышно ступая, к своему месту направился учитель, которого звали Питер. Почти все присутствующие были с ним знакомы, а новички внимательно его рассматривали. Это был уже не молодой мужчина с седеющими висками, одетый в светлую рубашку, поверх которой синела вязаная жилетка, и лунги в мелкую сине-серую клетку. Высокий, стройный, улыбающийся и какой-то… ласковый. Он не вызывал трепета или боязни, с виду казался простым и доступным. Шел босиком. Став на колени и повернув лицо к портрету покойного учителя, основавшего медитационный центр в Бирме (а потом его ученики открыли этот в Англии), он несколько раз поклонился ему, после чего не спеша забрался на возвышение и сел в позу лотоса, спрятав босые ступни под юбкой. Слушатели, сложив руки перед грудью, стали ему кланяться.
   О жизни Питера было известно немного, хотя тот особенно и не скрывал подробностей, просто ничего не рассказывал, если его не спрашивали. Знали, что когда-то он служил в Красном Кресте, был в Афганистане и спасал советских солдат; жил в Швейцарии, но теперь поселился в этом медитационном центре – где-то наверху в трехэтажном доме – и полностью посвятил себя миссионерству.
   Хотя Руслана и плохо знала английский, но, побывав однажды на таких курсах – Питер с переводчиком каждую весну проводил их под Киевом, примерно выучила их сценарий: всегда одинаковый и очень простой.
   Сначала медитирующие брали на себя несложные обязательства: во-первых, все десять дней не разговаривать между собой, можно было лишь изредка о чем-то спросить учителя – очень удобно, кстати, для организаторов ретрита; во-вторых, придерживаться моральных правил – в особенности, не убивать – даже насекомых, не воровать, не употреблять наркотики и алкоголь, не врать, соблюдать целибат; в-третьих, не есть после обеда твердую пищу. Алине последний пункт особенно не понравился. Впрочем, если говорить о еде, которая была здесь вегетарианской, но очень вкусной, то ограничения во времени не касались практиковавших медитацию впервые, поэтому Алина могла есть когда угодно и сколько душа пожелает. Она потом так и делала, удивляясь сама себе и немного опасаясь за свою фигуру.
   После формальной процедуры взятия на себя моральных обязательств, слушатели внимали своеобразной молитве, записанной на магнитофон старшей буддисткой центра, ученицей покойного основателя из Бирмы. Она звучала на древнем языке пали, на котором записаны все буддистские тексты. В ответ, сложив руки перед грудью, хором проговаривали: «Саду, саду, саду», – что на пали означало одобрение. Затем Питер рассказал, как будут проходить занятия.
   Несколько дней он будет учить их медитации под названием Анапана. Практикуя ее, нужно следить за своим дыханием, отгоняя любые мысли: только вдох – выдох. Внимание концентрируется на верхней губе, которой легонько касается воздух. Когда в голове уже не будет никаких мыслей, а дыхание станет совсем незаметным, кто-то из них, возможно, получит знак: это может быть вспышка света, или какой-то звук, или еще что-то – у каждого свое.
   После этого они перейдут к освоению более сложного – Випассаны – и будут учиться ощущать Аниччу – то есть изменчивость, нестабильность всего, что нас окружает. Станут наблюдать за тем, что происходит в собственном теле, поскольку так легче всего зафиксировать Аниччу.
   Человек может быть уверен только в постоянстве перемен, ведь в жизни нет ничего стабильного, даже мыслей, только Аничча, Аничча, Аничча…
   Медитации будут начинаться в четыре утра. Алине показалось, что она не расслышала. Это невозможно – так рано она никогда не вставала!
   Алина приехала сюда, следуя рекомендации своего наставника по йоге, которому полностью доверяла, и который предложил ей начать самостоятельно обучать других. Она дала объявление, и на ее курсы записались несколько женщин. «Обязательно должна пройти Випассану, хотя бы один раз», – повторял ей учитель. Именно поэтому она сейчас здесь, в лучшем медитационном центре Европы. Но пока что Алина не понимала, почему он лучший и как ей влиться в этот очень странный коллектив.
   Виктория, сагитированная сестрой, тоже впервые была на таких курсах. Ее соблазнила поездка в Англию и то, что она вместе с четой Небокрай после освоения Анапаны поедет в Лондон, где посвятит остаток времени экскурсиям и шопингу. С сестрой и Алиной они встретятся уже в аэропорту, чтобы вместе лететь домой.
   Когда началась первая медитация, Руслана ощутила что-то особенное, будто впала в транс или ее мысли оставили голову, а сознание застыло в статическом покое. На медитациях в Киеве она такого не чувствовала.
   Это странное явление женщина сравнила с тем, что пережила когда-то в церкви.
   Тогда она стояла во Владимирском соборе возле колонны и наблюдала, как верующие подходили к батюшке исповедоваться. Он покрывал им головы, наклонялся, внимательно слушал, а затем что-то говорил.
   Руслана никогда не была на исповеди. Ей очень хотелось присоединиться к очереди, но она почему-то стеснялась и побаивалась сурового бородатого священника. Вот он взглянул на нее, и женщина словно уловила его мысли о том, что ему известны ее намерения и страхи. Какой-то миг они смотрели друг другу в глаза, и Руслана вдруг перестала слышать все звуки: она словно оторвалась от земли – таким легким стало тело. Это длилось, возможно, несколько минут или десяток секунд – она не осознала, поскольку время как будто остановилось. Блаженное непонятное состояние ее сознания казалось таким приподнятым, таким искренним, что его ни с чем нельзя было сравнить!
   Так же внезапно женщина вернулась к действительности. Звуки стали громче, шла служба, но Руслана поняла: уже больше ничто не держит ее в соборе. Она немного послонялась между колоннами и вышла.
   И вот сейчас в зале, переполненном представительницами разных стран и континентов, Руслана во второй раз ощутила тот странный подъем, не поддававшийся точному словесному описанию. Она даже все это время просидела в одной позе и не устала.
   После медитации все разошлись по своим комнатам и начали укладываться спать. В девять вечера свет должен был погаснуть. Руслана даже не включала настольную лампу – быстро разделась и легла. Дома она тоже рано засыпала и рано просыпалась. К тому же по киевскому времени уже давно было пора спать.
   Итальянка тихонько вошла и тоже разделась и легла, не включая свет.
   Руслана сделала несколько дыхательных упражнений из Анапаны, после которых всегда быстро засыпала, и уже почти погрузилась в сладкое забвение, как вдруг соседка громко захрапела. У Русланы сон как рукой сняло.
   Конечно же, она могла догадаться, что такая дородная и немолодая женщина обязательно будет храпеть! В который раз ругала себя за недальновидность. Она же могла попросить, чтобы ее поселили с какой-то молодой девушкой, хотя бы с Алиной. Затем вспомнила, что со знакомыми тут стараются не селить, возможно, чтобы не разговаривали.
   Руслана попробовала медитировать, но это ей никак не удавалось. Она заткнула уши ватой, однако и это не помогло. Нащупала на тумбочке фен и легонько постучала им о стенку. Напрасно. Итальянка храпела, как трактор.
   На утренней медитации Руслана уже не ощущала духовного подъема. Ей мешали собственные ноги, она никак не могла принять удобную позу, затем подложила под спину поролон и прислонилась к стене. Женщина не выспалась и выглядела сердитой, понимая, что эти курсы для нее будут потеряны, если она не обретет душевный покой.
   Начала разглядывать других.
   Наискосок от нее медитировала похожая на арабку суровая женщина с зобом на шее, которая постоянно заботилась о двух камбоджийках, сидевших сейчас на стульях в конце зала. Колени у них уже не гнулись, чтобы опуститься на коврик. Одной из них, наверное, перевалило за семьдесят. Волосы у нее были не совсем седые, а какие-то пегие. Обе босые. «Боже мой, когда-то и мы такими будем!» – ужаснулась Руслана.
   Справа сопела женщина, похожая на рыжую кошку. Рыжими у нее были не только взлохмаченные кудряшки, но и туника, и лосины, и шерстяная кофта в широкую горизонтальную полоску. Нос был тоже какой-то рыжий, весь в пигментных пятнах.
   За ней мешковато застыла на коврике женщина в мужских брюках и рубашке, с очень короткой стрижкой. Когда она зашла сюда впервые, Руслана очень удивилась, подумав, что это мужчина. Может, лесбиянка?
   Западноевропеек очень просто вычислить. Швейцарки, немки, австрийки почти все чрезвычайно некрасивы. Хотя у них в основном большие серые глаза, но носы тоже крупные, как и рты; при этом черты неправильные, выражение лиц – непередаваемое. Но практически всегда незнакомые люди, объединенные в большие группы, поначалу кажутся не очень симпатичными. Однако потом привыкаешь к ним, и кое-кто даже начинает производить милое, приятное впечатление.
   Перед завтраком Виктория и Алина как новички делились друг с дружкой впечатлениями.
   – Я уже обо всем передумала, всех родственников и друзей вспомнила, – рассказывала Алина. – Потом чуть не уснула.
   – А я открыла глаза и наблюдала за тобой, завидовала, что ты даже ресницами не шевелила – такая была сосредоточенная! – похвалила ее Виктория.
   Алина рассмеялась:
   – Я же занимаюсь йогой, поэтому долго могу сидеть в позе лотоса, но разум свой успокоить мне так и не удалось: мысли парили в сознании, как птицы в небесах.
   – Интересно, а как другие? Неужели кто-то действительно может достичь такого состояния, что в голове не останется ни одной мысли?
   – Это невозможно проверить. Может быть, поэтому никто никому ничего и не рассказывает.
   Вдруг к женщинам подошел господин Небокрай, сердито взглянул на них и поднес указательный палец к губам. Они совсем забыли, что нельзя разговаривать, – прыснули смехом, закрывая лица, и разбежались в разные стороны.
   Пошел проливной дождь. Вскоре прозвучал гонг, приглашая на завтрак. Вереница людей под зонтиками потянулась в столовую. В помещении – длинном и узком – столики для женщин размещались слева, а для мужчин – справа. За едой представители каждого пола тоже подходили с разных сторон, как и для мытья посуды: две раковины примыкали к противоположным стенам. В столовой было самообслуживание. Пищу готовили те самые пожилые женщины, которые встречали вновь прибывших вчера. Только шеф-повар была помоложе – она сама вынесла и поставила в центре стола огромный поднос румяных блинов с грибной начинкой.
   Блюда здесь были самые разнообразные: очень много всевозможных салатов, каш, французских и швейцарских сыров, супов и фруктов. Наибольшей популярностью у старожилов, а потом и у новичков, пользовался по-особому приготовленный, хотя и чрезвычайно острый рис с подливой. Заправку эту делали из сушеных плодов манго, перца, оливкового масла и еще чего-то, что не удавалось сразу распознать. Высушенные, а потом замоченные в масле ингредиенты привозили в герметичных пакетиках из Бирмы. Это блюдо можно было считать визитной карточкой буддистской кухни.
   Виктория взяла себе лапшу с чечевицей, йогурт с орехами и ярко-зеленый японский травяной чай. Села напротив странной блондинки, всегда ходившей с застывшим выражением лица и отстраненным взглядом. Сейчас она тоже смотрела куда-то сквозь стены и почти ничего не ела. Нос и веки у нее были ярко-розовыми, худая шея – с глубокими горизонтальными складками, острые ключицы выпирали как-то беззащитно. И при этом неестественно торчала очень большая, словно силиконовая, грудь.
   Виктория отвела взгляд от женщины и начала завтракать. Все было невероятно вкусно, она еле сдержалась, чтобы не побежать за добавкой. Вспомнила, как сегодня утром сидела на лавочке возле своего корпуса и смотрела на золотую пагоду. Вдруг один из ее шпилей вспыхнул ярким сине-фиолетовым светом. Женщина затаила дыхание от неожиданного восторга. Хотела сфотографировать, но не успела. Затем почти все шпили куполов пагоды засветились белым, желтым, розовым, но уже не произвели на нее такого впечатления, как тот первый цвет индиго, который послал ей солнечный лучик сквозь тонкую хрустальную линзу.
   Отхлебывая из чашки травяной напиток, Виктория снова вспомнила покойную маму, по которой всегда скучала. Впрочем, боль предсказуемой, но оказавшейся такой неожиданной утраты никогда не покидала ее. Вскоре после похорон на мамину могилку приблудилась серенькая кошка. Загребала лапками ирисы, которые сажали сестры, – путалась у них между руками, будто пыталась помочь, но на самом деле мешала. Когда собрались ехать домой, кошка побежала впереди и запрыгнула в машину. Ее еле удалось оттуда вытащить – по поверью, ничего нельзя брать с кладбища. Но все же Виктория, заглянув в немигающие зеленоватые глаза животинки и оставив ей какое-то сухое печенье, пообещала: «Я тебя завтра заберу». Они уехали, а кошка неподвижно сидела и смотрела им вслед. Ни завтра, ни позже они ее больше не видели. Виктория все жалела о той серенькой кошечке. Может, это был привет от мамы? Но не могла же она перевоплотиться в нее? К тому же мама не очень любила кошек.
   Виктория так растрогалась, что еле сдерживала слезы. Ей было жаль и покойную маму, и всех живых, у каждого из которых свои страдания, и поселившихся здесь старичков, а особенно мать центра Саяму-джи, которая совсем не могла ходить. Да, наверное, лучше освободиться от круговорота рождений и смертей… Достичь просветления и больше не перевоплощаться… Но искать путей избавления от страданий в постоянных медитациях изо дня в день… Стоит задуматься, надо ли посвящать жизнь буддизму? Даже если допустить, что это единственное правильное учение. При этом буддисты ведь отрицают наличие души, а Виктория была христианкой. Хотя нельзя не согласиться: медитации действительно полезны, успокаивают разум, избавляют от болезненных эмоций. Но периодически последние становятся еще ярче, как и ее тоска по маме…
   Сильный дождь снова забарабанил по крыше столовой и отвлек Викторию от грустных мыслей. В обеденном зале остались только несколько человек. Женщина собрала свою посуду и отправилась ее мыть. Вытерев и сложив чистые тарелки сверху на такие же по размеру, вышла из помещения и села под навесом на лавочку напротив офиса.
   На втором этаже размещалась библиотека, где по вечерам собирались помедитировать местные жители и те, кто жил неподалеку селения, – они, как правило, приезжали на машинах и выстраивали их на парковке перед большим садом, за которым собственноручно ухаживал Питер. Это было его нынешнее хобби, поскольку предыдущее – увлечение буддизмом – стало профессией, даже образом жизни.
   Когда проводились лекции в основном медитационном зале, группки мужчин и женщин – в частности, русскоязычных, плохо понимающих английский, – собиралась именно в библиотеке. Здесь включали магнитофон, и тогда в уютном камерном помещении звучал голос господина Небокрая, исполнявшего обязанности переводчика на таких лекциях в Киеве.
   Кроме украинцев, на ретрите были еще и слушатели из России, Беларуси, Казахстана, Молдовы. Большинство из них хорошо владели английским, но часть все же приходила послушать лекции в русскоязычном варианте, поскольку межнациональный язык бывших советских республик они воспринимали лучше. Первый дискурс был о привязанностях человека, в особенности, к матери. Виктории снова захотелось плакать, она еле сдерживала слезы, грустя о маме.
   В перерывах между лекциями, медитациями и посещением столовой слушатели бродили по саду, не обращая внимания друг на друга. Сад был действительно «английский»: с ухоженным газоном, разделенным аккуратными дорожками, со множеством хвойных деревьев и кустов, разбавленных листопадными декоративными растениями, ягодниками и фруктовыми насаждениями; с рукотворным прудиком, где росли водяные лилии.
   Некоторые ходили кругами вокруг золотистой пагоды, обсаженной разноцветными бегониями. Неподалеку цвел розарий, аромат которого проникал даже в открытые окна комнат.
   Особенно сознательные искали себе какое-то занятие: кто-то из женщин пропалывал цветочные клумбы и грядки в огороде, кто-то молча помогал на кухне, жалея стареньких кухарок, кто-то собирал яблоки в саду. Мужчины же в основном или сидели и пили чай либо холодные напитки в столовой, или – для поддержания физической формы – очень быстро и энергично шагали по садовым дорожкам, устремив вперед серьезный намедитированный взгляд и не обращая внимания на подобных себе моционщиков.
   Виктория везде ходила с фотоаппаратом. В саду она случайно наткнулась на Питера, обрезавшего отцветшие розы. Он поинтересовался ее успехами в медитации, а она спросила, кто ему помогает ухаживать за садом и не может ли она тоже что-то прополоть. Питер поблагодарил и ответил, что за всем ухаживает сам, чем чрезвычайно удивил женщину, поскольку сад был очень большой. Она попросила разрешения сфотографировать учителя за работой. Он ласково улыбался в объектив. Позже увековечила Питера еще и с яблоками в руках, пообещав выслать снимки. Затем заметила секатор, лежавший прямо на дорожке газона, и начала обрезать сухие ветки на клумбах.
   Вдруг вспомнила, что сегодня ей снова приснился Виктор – ее первая и единственная неразделенная любовь – она так и не вышла замуж. В этот раз он ее целовал – в щеки, а потом даже в губы, но она не ощутила физического удовольствия, а только какое-то психологическое наслаждение. Виктория задумалась. Почему он так часто и столько лет ей снится? Вот это психотравма – получается, она до сих пор не изжила себя!
   Ежедневно после обеда проводились так называемые интервью, на которых Питер, приглашая на сцену по пятеро слушателей, расспрашивал их о достижениях в медитации и отвечал на немногочисленные вопросы. Это было единственное время, когда слушатели могли подать голос. Уделив внимание каждому сидевшему перед ним, учитель проводил своеобразную почти индивидуальную пятиминутную медитацию. Странно, но очень много буддисток прибыли из самой Бирмы, чтобы послушать англичанина Питера. Пути господни неисповедимы. Нет пророка в своем отечестве!
   Алину чрезвычайно поразило то, что Питер выучил имена каждого и ни разу не ошибся, приглашая на интервью. Кармен – седая старушка на тоненьких ножках, Лючи – флегматичная молодая девушка. А ведь у некоторых были такие имена, что и не выговоришь! Но вот он позвал: «Наташа», взглянув на смуглую немолодую индийку. Женщина поднялась и направилась к сцене. «Все-таки ошибся», – подумала Алина…
   Лишенная ночного сна, Руслана решила наверстывать упущенное днем и в свободное время спешила в свою комнату. Но каждый раз итальянка тоже приходила отдохнуть и уже через пять минут храпела даже громче, чем ночью. Возможно, потому, что не снимала корректирующего белья, что сдавливало ее полное тело.
   Руслана чуть не плакала. Весь шарм ретрита, все позитивные эмоции, все надежды чего-то достичь на медитациях сошли на нет. Она не знала, что ей делать. Пожаловаться организаторам было невозможно, поскольку женщина не знала английского, ожидать помощи от Небокраев было бесполезно. Приходилось терпеть и считать дни до окончания мероприятия, которых оставалось еще довольно много.
   Однажды в полночь, не выдержав храпа соседки, Руслана оделась, взяла кофту и плед и отправилась в медитационную комнату. Но ее постигла неудача – помещение было закрыто.
   Тогда она пошла в сад, нашла длинную лавочку со спинкой и устроилась на ней. Однако в бока давило и под голову нечего было подложить – узкий же деревянный подлокотник врезался в шею. Тревожили и ночные звуки: шелестели листвой кусты и деревья, словно под чьими-то невидимыми ногами хрустели опавшие веточки, встряхивали крыльями птицы. Какой там сон! Еще и дождь начал моросить.
   Руслана собрала с лавки свои пожитки и вернулась в коттедж. Снова легла в удобное гнездышко и попыталась уснуть. Это ей почти удалось. Но вдруг она проснулась от собственного – какого-то утробного – крика (наверное, ей привиделось что-то страшное). Соседка тоже пробудилась и недовольно застонала, а Руслана, успокаивая сердцебиение, села на кровати. Толку от ретрита никакого, только вред здоровью! Она шепотом прочитала «Отче наш», затем встала и вышла в коридор. Здесь очень заботятся о том, чтобы люди не голодали, а вот чтобы высыпались!.. Посмотрела на свои ноги и рассмеялась: один носок был белый, а второй – красный: забыла их снять после возвращения из сада, а одевалась-то в потемках.
   Виктории тоже не нравилось жить с четырьмя соседками – они были из Японии и Сингапура и постоянно что-то стирали, развешивая свое тряпье в комнате, хотя в подвале была сушилка. Виктория же страдала от аллергии на стиральные порошки – их запах вызывал у нее слезы и кашель. Еще и окна не открывались! Кондиционер также не спасал от стойких ароматов. Но она уговаривала себя ничего не принимать близко к сердцу, немножко потерпеть, ведь уже приближалась поездка в Лондон.
   Небокраи же, наоборот, жалели, что в этот раз запланировали пройти только медитацию по Анапане и не оставаться на Випассану. Но в английской столице уже были заказаны отель и некоторые экскурсии, так что отступать оказалось слишком поздно. Госпожа Небокрай, кстати, жила привилегированно – одна в маленькой комнатке в пристройке, граничившей со столовой. И окошко здесь было новое, пластиковое, и оно даже открывалось в сторону кукурузного поля, прилегавшего к буддистскому подворью. Перед отъездом к ней постучался муж и попросил выбрать лунги, предложенные Питером. Жена последовала за ним. Оказалось, их вкусы совпали – они выбрали одну и ту же материю.
   Алина свой стресс от молчания и странной уединенности среди такого огромного количества людей заедала пирожными, тортами и швейцарскими сырами. Ей было чрезвычайно сложно не нарушать распорядок.
   В свободное время она принималась выполнять асаны, долго стояла на голове и энергично делала растяжки. Особенно любила заниматься этим в библиотеке перед дискурсами, когда там находились только единичные посетители.
   Молодая женщина была экстравертом и на всех смотрела заинтересованно, особенно на юношей, хотя и была замужем. Ее муж, который был значительно старше, не обращал особого внимания на кратковременные, как правило, увлечения жены. Алина отрицала то, в чем он ее подозревал, но слышала в конце одно и то же: «Набегаешься и все равно вернешься!» Сняв для Алины квартиру в центре Киева, сам он оставался в родном провинциальном городке, где имел небольшой бизнес. Приезжал в столицу не очень часто, поэтому его жена могла сполна наслаждаться своей тайной жизнью.
   Алина заметила, что чернобровый казах Тимур положил на нее глаз, и жизнь в центре сразу же стала для женщины намного интереснее. Однажды, когда они оказались в библиотеке только вдвоем, Алина затронула парня:
   – Как тебе здесь – нравится?
   – Я на таких курсах впервые, еще не понял, – радостно откликнулся юноша. Наверное, молчание и ему изрядно надоело.
   Но тут в комнату вошли две женщины, и нарушители порядка смолкли, заговорщицки переглянувшись.
   С тех пор они не выпускали друг друга из поля зрения, частенько прятались в глубине сада за густой растительностью и, побаиваясь, не идет ли кто, порывисто отдавались запрещенному общению. Затем с виноватым видом поодиночке возвращались во двор центра.
   После того, как Небокраи с Викторией отправились в Лондон, Алина вообще перестала сдерживаться. Она уже не только не скрывала своей заинтересованности в Тимуре, а и везде ходила в откровенной одежде. Привезла с собой два чемодана, поэтому должна же была покрасоваться, чтобы потом не говорить, как героиня известного фильма, что какое-то платье осталось «не одеванным».
   Между тем в библиотеку на дискурсы стало приходить все меньше людей. Руслана тоже начала их пропускать, поскольку раньше уже слушала эти лекции в Киеве. Но однажды к ней подошел один из распорядителей курсов и на полуанглийском-полунемецком сказал, что не годится оставлять наедине мужчину и женщину, имея в виду Тимура с Алиной. Это было против правил центра. Он попросил Руслану не пропускать дискурсы. Женщина в душе возмутилась, но вслух ничего не сказала, только подумала: не хватало еще ей быть надсмотрщиком!
   И все же в тот вечер она пошла в библиотеку. Окна там не светились, но перед лестницей на второй этаж она увидела две пары башмаков: одни – мужские, другие – женские. Пришлось подниматься наверх.
   Когда женщина приоткрыла дверь, за которой слышалась магнитофонная запись, она увидела в полутемном помещении на полу обмотанных пледами Алину и Тимура. Они лежали очень близко друг к дружке, даже соприкасаясь боками, как селедки в банке. Пол в библиотеке мягко отливал светлым ковролином. Рядом с Алиной стояла чашка с чаем. «Только наши люди могут так поступать – прийти сюда с напитком, – подумала Руслана. – Эта библиотека, наверное, впервые увидела чашку».
   Руслана включила свет и направилась к противоположной стене. Там она села, прислонившись к двери в каморку, и тоже прикрылась пледом – их тут было много, как и поролоновых подушек, оставленных местными жителями, которые должны были медитировать в библиотеке где-то через час.
   Парочка никак не отреагировала на появление Русланы, словно и не заметила ее. Двое продолжали тихонько беседовать, но лекция звучала громче, поэтому невозможно было услышать, о чем они говорят.
   Руслана прикрыла веки и невнимательно слушала голос господина Небокрая. Тот рассказывал о существах, которые назывались земными якхами, были невидимыми великанами и могли летать в воздухе; они пытались достичь нирваны, но это им никак не удавалось. Зато беременная женщина по имени Кали, стоявшая на балконе и случайно услыхавшая их разговор о том, чему учил Будда, сразу же получила первую степень просветления – Сотапану… Подобных легенд в буддизме очень много, ими пересыпаны все лекции – возможно, для лучшего усвоения…
   Магнитофон умолк. Алина с Тимуром не шевелились, вперившись в Руслану двумя парами черных глаз. Женщина поднялась и вышла.
   После Анапаны многие уехали. Стало свободнее и в медитационных комнатах, и в столовой, и в жилых корпусах. Однажды Руслану приятно удивила итальянка: она вдруг начала паковать чемодан. Через несколько минут пришла Эльза и молча ждала, пока та собиралась.
   Затем женщины ушли, жестами попрощавшись с Русланой, не верившей своему счастью, – ей хотелось покружить по комнате, но здесь было негде развернуться. Поэтому она просто упала спиной на кровать, рассмеялась и вдохнула полной грудью – Аничча!
   Однако на обеде в столовой Руслана снова увидела итальянку – та не уехала домой, а переселилась в другую комнату. Как выяснилось позже – в ту, где раньше жила госпожа Небокрай.
   Алина же на Випассане – медитации мудрости и инсайта – добросовестно пыталась понять, что именно меняется в ее теле. Учитель сказал, что в первую очередь следует обратить внимание на макушку головы. Каждый там ощутит что-то свое или же вообще ничего. У Алины зачесалось в темечке, а затем и по всей поверхности волосяного покрова. Затем прошло. Далее нужно было прислушаться, что чувствуешь на лице ото лба до подбородка, на шее, руках – от плеч до ладоней, на спине, груди, ногах… А после снова надо было вернуться к верхушке головы и оттуда «смотреть», что происходит в теле. Вот закололо в пальцах левой руки – потом отпустило, стало горячо в ступнях – затем успокоилось, что-то обожгло голову… И что? Что конкретно ей это дает? Зачем эта медитация? Женщина не понимала. Возможно, она стала немного спокойнее, но разве мудрее? Обратилась мыслями к более приятному – Тимуру. Ощутила, как что-то защекотало внизу живота. Аничча!
   После вечерней медитации Руслана пошла в сад, села на ту самую лавочку, где когда-то пыталась уснуть, и начала наблюдать за одинокими фигурами, бродившими по саду. Кажется, люди стали еще сосредоточеннее, чем в начале курсов, некоторые ходили с застывшими, как у мумий, лицами – даже страшно было смотреть. Да и сама Руслана успокоилась: ее эмоции улеглись, спать никто не мешал. Аничча все изменила к лучшему.
   И все же перед сном Руслана больше практиковала Анапану, чем Випассану: вдох – выдох, ощущение дыхания под носом и ни единой мысли в голове. Но вдох, а потом выдох – это тоже Аничча, тоже нестабильность. Нет ничего вечного. «Все йде, все минає, і краю немає». Итак, Тарас Шевченко знал толк в Аничче, хотя и не был буддистом!
   Перед окончанием курсов зубастенькая Изольда водила небольшими группками всех желающих на экскурсию в пагоду. Оказывается, на ее оформление ушло очень много настоящего золота (в виде сусального), пожертвованного учениками – богатыми англичанами и японцами. Внутри это восьмигранное сооружение с дверью в каждой стене, но без окон, имело комнатки для медитаций, где помещалось по одному человеку. В центральной на высоком потолке что-то отблескивало – то ли витраж, то ли мозаика. Портреты Будды и его учеников были украшены цветами и подсвечивались множеством лампочек. Здесь медитировала Саяма-джи. Сюда ее привозили на своеобразном «мама-мобиле» со стеклянными бортиками и крышей.
   В эти теплые осенние дни мать центра часто можно было увидеть и на закрытой веранде небольшого домика, в котором она жила. Если такое случалось, слушатели курсов складывали ладони у груди, кланялись и молча стояли некоторое время, ощущая неожиданный трепет, который отражался на их лицах, струясь из глаз через восхищенные взгляды и возвращаясь к сердцу ощущением причастности к чему-то светлому, возвышенному, почти святому.
   И вот наступил последний день курсов – необычайно солнечный. После обеда уже можно было разговаривать, и Руслана очень удивилась переменам в людях. Некоторые изменились настолько, что их было не узнать. Собственно, изменились все – это были уже не застывшие маски, а веселые улыбающиеся лица. У слушателей не закрывались рты, всем хотелось наговориться, особенно после десятидневного голосового поста. Аничча проявлялась в беспрекословной своей полноте.
   Всех пригласили в зал на просмотр фильма о Бирме и Индии. Руслана на себе ощутила, как действует искусная пропаганда. Хотя она и не была склонна к внушениям, но даже на нее произвели большое впечатление и красивые пагоды, и молодая, еще черноволосая Саяма-джи с ниткой жемчуга на шее, которая что-то говорила своему учителю, а тот утвердительно кивал головой, и маленькие мальчики в ярко-оранжевой одежде, посвящаемые в монахи. Вдруг на экране появились тогда еще совсем юные, а сейчас уже пожилые знакомые – Эльза, Изольда, кое-кто из нынешних завсегдатаев центра. Они тогда вместе путешествовали по Индии.
   После фильма все были возбужденные, радостные. Многие фотографировались, особенно японцы. Одна китаянка подошла к Питеру со свитером и приложила одежку к его спине, но та оказалась маловатой для учителя. Некоторые просили передать подарки Саяме-джи – шерстяные носки или пуховую шаль.
   Старожилы центра дарили новеньким шарфы и лунги. Алине, одетой этим утром в серую футболку с изображением большого красного сердца, скорее напоминавшего ягодицы, досталась даже пара лунгов (хотя она и не хотела их брать, но отказать было неудобно). Широкий же сиреневый шарф взяла с удовольствием. Руслане – как старшей – дали темно-фиолетовый, но у женщины был дома точно такой же, поэтому она предпочла легкий шелковый прозрачно-желтый.
   Шеф-повар направилась к киевлянкам с фотоаппаратом:
   – Вы такие красивые! Можно я вас сфотографирую?
   – Можно, – ответила Алина, хотя ей этого и не хотелось.
   Руслане такая просьба тоже не пришлась по душе – рядом с молодой землячкой она могла выглядеть не очень привлекательно.
   Подошла индийка и представилась:
   – Наташа.
   Алина от удивления замерла с открытым ртом: «Все-таки Питер не ошибся!»
   – А почему вас так назвали? – не удержалась.
   – Мои родители очень любили Льва Толстого, – со смехом ответила та.
   Руслана взглянула на рыжую женщину, похожую на кошку, обувшую еще и рыжие сапожки. Ее обнимала та, которая раньше была нелюдимой и суровой, а сейчас что-то громко рассказывала рыжей и смеялась. Перевела взгляд на мужчин – те образовали отдельные группки и, активно жестикулируя, что-то обсуждали. Странно, как все изменилось!
   К Руслане подошла Лизи из кантона Берн, что в Швейцарии, и начала расспрашивать об Украине. К ним присоединился Фриц из Мюнхена. Разговаривали, конечно, на немецком.
   Кармен оказалась из Аргентины, а Марго – австралийкой, проживавшей сейчас в Канаде, но на полгода поселившаяся здесь – как это позволяла виза – и снимавшая квартиру неподалеку от центра. Молодая девушка с вечно полуоткрытым ртом по имени Михаэль жила в Израиле и мечтала приехать в Лондон учиться на юриста. Японка с именем, которое было очень трудно выговорить, не то что запомнить, поправляла воротничок на рубашке высокого юноши, поднимаясь на цыпочки. Выяснилось, что это были мать и сын.
   Руслана по-настоящему ощутила здесь, что такое община. Некоторые были настолько привязаны к центру, что не представляли без него своей жизни! Например, Марго приезжала сюда уже двадцать лет подряд. Дожив до шестидесяти лет, она не имела ни мужа, ни детей. «Но у меня много друзей!» – завершила она рассказ о себе. Как это по-европейски – сказав что-то не очень оптимистичное, сразу же исправить более утешительным!
   Новичков приглашали приезжать еще. Особенно данный вопрос волновал Питера. Он интересовался, увидит ли их снова и доброжелательно смотрел даже на Алину, наверное, простив ей и Тимура, и то, что она не всегда дожидалась, пока он оставит помещение после медитации, а первой срывалась и убегала; и «майку-алкоголичку», в которую она вырядилась вчера, светя оголенным телом и вызывая возмущение у женщин.
   Многие уже паковали чемоданы, прощались и отправлялись домой. Но основной отъезд был запланирован на утро следующего дня. Почти все взяли пылесосы, ведра и тряпки для уборки, поскольку по традиции каждый после себя должен был навести порядок.
   Алина и Тимур, хотя разговаривали и раньше, но сейчас уже могли не скрываться, поэтому наслаждались обществом друг друга, пили кофе за столиком во дворе перед столовой и договаривались в дальнейшем общаться по скайпу. Алина во второй раз сходила за кофе, прихватив также папайю и пирожные с кремом. Тимур должен был уезжать на рассвете, поэтому у них оставался последний вечер и они не собирались тратить его на всеобщий субботник. Убежали в сад, подальше от любопытных глаз.
   После последней медитации утром следующего дня Алина и Руслана вдруг поняли, что никто не собирается везти их в аэропорт. Они должны были сами о себе позаботиться, что их немного огорчило. Хотя самолет отправлялся в Киев во второй половине дня, следовало поторопиться. Им посоветовали доехать до станции на такси, а дальше – на поезде в аэропорт. Когда женщины уже сидели в автомобиле, все, кто был во дворе, выстроились в ряд и, искренне улыбаясь, махали им руками. У Алины и Русланы снова поднялось настроение: Аничча, Аничча…
   По дороге домой Алина чувствовала себя странно: словно сама себя обманула. Она уже жалела, что повела себя, как непослушная девчонка, не придерживаясь на курсах почти никаких правил. Зачем потратила свое время и деньги на какие-то причуды, на бесполезный флирт с Тимуром? Что доказывала тем добрым пожилым женщинам, красуясь перед ними стройными ножками в черных лосинах и с огненно-красной помадой на губах?
   Вспоминались какие-то цитаты. О том, что нет горя хуже, чем неукрощенный, неконтролируемый, ненаблюдаемый, неусмиренный ум. А счастье человеку приносит именно укрощенный, контролируемый, наблюдаемый, усмиренный… Подобно тому, как ветер не может вырвать скалу из земли, так и Мара – демон-искуситель – не может победить того, кто живет, не гоняясь за удовольствиями, кто сдержан в своих желаниях и в еде, кто охвачен духовным устремлением и наполнен энергией.
   У Алины было такое ощущение, словно она потеряла что-то важное. Если бы она молчала все эти десять дней, если бы добросовестно медитировала, а не думала о мужчинах – тогда точно не чувствовала бы себя такой виноватой. Ей вдруг захотелось вернуться во времени назад – к началу ретрита – и сделать все как положено.

Сладкие танцы

   Ты стоишь под осенним оранжевым кленом чуть боком ко мне и не знаешь – или совсем отвернуться, или же поздороваться. Но я искренне рада тебя видеть и делаю вид, что не понимаю этих твоих колебаний. Да и ты, возможно, со смятением в душе, но согласился бы зайти со мной в какую-нибудь кофейню и предаться воспоминаниям. Если бы не твоя жена, которую ты, как я догадалась, ждешь – это похожее на разрисованного Буратино, всегда бойкое и как будто глупенькое долговязое создание. Поэтому я хочу надышаться минутами неожиданной встречи.
   Да, это ты. Хотя на какой-то миг меня обуял страх, что я тебя перепутала с одним фотографом – вы так похожи! Только теперь я осознала, почему он понравился мне, – он ведь вылитый ты. Но фотограф лет на десять младше тебя, у него какие-то пустые глаза, а в уголках губ прячется что-то низменное. И это я тоже поняла только сейчас, сравнивая вас и радуясь, что его гладкое лицо проигрывает твоему изможденному.
   Возможно, ты даже заметил тот мой испуг, но я уже взяла себя в руки и улыбаюсь тебе, смотрю в твои глаза – умные и ласковые, на губы, пусть не такие пухлые, как у того фотографа, но, когда они выговаривают слова, в которых слышится особая тональность, завораживающая неоднозначность, хочется смотреть и смотреть на них, одновременно наслаждаясь мелодией твоего голоса.
   Мы говорим о жизни, пролетевшей с тех пор, как мы виделись в последний раз много лет назад. Но эта болтовня не трогает нас, ведь думаем мы о другом, к определению которого теперь не подобрать слов, да и не стоит. Я удивленно понимаю, что когда-то, в том юном мире, ты, оказывается, был дорог мне. Но разве в молодости мы знаем цену своим неосознанным потерям?
   Все, что произошло между нами тогда, можно свести к трем эпизодам. Те три дня, разбросанные во времени, были такими красноречивыми и значимыми! И нужно быть дурой, чтобы не понимать психологию наших поступков. Но ведь было время, когда мне казалось, что никто так не ненавидит друг друга, как мы.
   Все началось с вечера в женский праздник, когда мы танцевали в комнате моей подруги. Девушки были в длинных домашних шелковых халатах и босиком.
   Тогда в студенческом общежитии существовала мода на разноцветные шелковые халаты с оборками, что обрамляли воротник и подол, а у некоторых модниц даже шли в два ряда по низу. Они никогда не надевали передников, когда выходили на кухню готовить нехитрые студенческие обеды, но всегда были опрятными.
   Я себе пошила такой халат сама – ярко-зеленый с белыми разводами, легкий и красивый. Он запахивался наискосок, а пояс, что протягивался в прорезанную петельку, обвивался вокруг талии и завязывался спереди бантом.
   В тот вечер нас охватило какое-то неистовство. Мы были такими веселыми, и я ощущала невероятное наслаждение от танцев! Я вообще очень люблю танцевать, но то, что пережила тогда, считаю самым ярким из всего моего танцевального опыта.
   Похожие ощущения меня переполняли разве что когда я ходила на бальные танцы. Я была словно одержима: добираясь в трамвае на занятия, уже в нескольких остановках от Дома культуры начинала волноваться, у меня учащалось сердцебиение и я чувствовала какую-то непонятную страсть. В то время мне, еще невинной, было двадцать лет, и я не могла сравнить свое ощущение с сексуальным влечением. Но сейчас уверена: это было нечто подобное, а может, и более захватывающее!
   Итак, тогда в общежитии я ощутила что-то похожее, или даже более сильное, поскольку мы импровизировали, а не танцевали под пристальным наблюдением тренера, как на бальных танцах. Это были одновременно полет и какой-то дурман, – наверное, что-то сродни тому, что переживают наркоманы, но в то время среди нас таких не было.
   Однако самое сильное наслаждение охватило меня, когда мы с подругой поменялись партнерами и я начала танцевать с тобой. Мы так подходили друг другу! Каждое твое движение я ловила всем своим естеством и словно отдавалась тебе сердцем и душой. Ритмичная музыка, под которую мы двигались, наши пальцы, то сплетавшиеся, то едва соприкасавшиеся кончиками, – в этом были особая магия, волшебство. Мы выключили верхний свет, но я все равно закрывала глаза – от восторга.
   Мы танцевали очень долго, возможно, даже несколько часов. И в наших движениях была такая гармония! Я ощущала невероятное физическое и эстетическое наслаждение! Оно совсем не было окрашено сексуальностью (или, может, впитав ее, поднялось над ней). Я словно парила в небесах, не чувствуя собственного тела, а только трепещущую душу и сладость в груди – до изнеможения.
   Когда на следующий день во время поездки в метро я припоминала наши танцы, мое лицо, наверное, приобрело такое же выражение, как и в те счастливые минуты, поскольку ко мне прицепился сомнительного вида парень и сказал, что давно искал такую женщину, как я.
   – О чем ты вспоминала, когда закрыла глаза? – допытывался он. – Ты думала о сексе?
   Я рассмеялась. Потому что вспоминала танцы. Только танцы.
   – Отстань, – отвечала с досадой, ведь он прервал мои сладостные воспоминания.
   Но парень не унимался. Пошел за мной наверх. Под ярким солнцем он казался еще более жалким.
   – Я хотел бы провести с тобой хотя бы один вечер, – клянчил он. – Давай встретимся.
   Он плелся за мной до самого общежития. Даже хотел прорваться внутрь, но не смог преодолеть неусыпный контроль вахтера…
   А ты, наверное, ощущал нечто иное во время тех танцев. Поскольку однажды, когда твоя невеста Буратинка, как ее все дразнили за длинный и острый нос (мы с ней жили вдвоем в соседней с твоей комнате), отправилась к родителям в деревню, ты пригласил меня на свою вечеринку.
   В этот раз пили вино, но оно лишь испортило наше общение – я так набралась, что ты полночи выхаживал меня: силком кормил хлебом с маслом и поил крепким чаем. А до этого мы слушали песни под гитару и танцевали под магнитофон. Твои друзья тоже пригласили девушек.
   Только танцы те были не такими искрометными, да и ставил ты в основном лиричные мелодии, поскольку хотел танцевать медленно, близко. А я злилась, ведь хотела ощутить то же, что и в тот памятный вечер. Вместо этого наталкивалась, как ни вертела головой, на твои влажные и потому неприятные уста. А ты «накачивал» меня вином, не понимая, что не эта тропа ведет ко мне.
   Хотя мы и не дружили с твоей невестой – учились на разных факультетах, да и жили в одной комнате всего несколько месяцев, – но не считаться с ней я не могла. Особенно после того, как ты сказал, что любишь ее, а я тебе просто очень нравлюсь. Я сама спросила тебя об этом, когда ты решил спать на ее кровати в моей комнате, ведь твоя была «занята», а ночью перебрался ко мне.
   После не столь физической, как словесной борьбы – в которой я победила, мы лежали на разных постелях и искренне разговаривали. Ты восхищался мной и говорил, будто не думал, что с женщиной можно так откровенно общаться, что бывают такие умные девушки и что ты от меня в восторге.
   Я верила, и в моей душе росла гордость за себя и за тебя, ведь мы устояли, не опозорились перед твоей невестой, мы с тобой, оказывается, верные друзья, которых еще поискать! Хотя где-то в глубине души меня и терзала досада, что ее ты любишь, а я тебе только нравлюсь.
   Мы проговорили почти до рассвета. Утром же ты уже совсем без восторга что-то пробормотал мне, был каким-то подавленным.
   Буратинке я ничего не рассказала, даже после еще одного – уже нелепого – случая.
   Ты тогда зашел ко мне в комнату и попросил нож. Я сидела простуженная и полураздетая, парила ноги в тазике. Была одна. Ты уже уходил из комнаты, когда мы из-за чего-то сцепились в ссоре. Твоя неприязнь ко мне в то время настолько возросла, что малейшее мое замечание могло зажечь тебя. Кажется, я сказала, что нужно стучаться, когда к кому-то заходишь.
   Твое лицо исказила ненависть, ты медленно подходил ко мне, твои глаза блестели, как и лезвие ножа. Я очень испугалась. Смотрела на нож в твоей руке, и меня всю сковал животный страх. Я не могла ни слово вымолвить, ни рукой пошевелить.
   Когда ты подошел совсем близко, оцепенение исчезло, и я живо вскочила на ноги, а затем, ничего не соображая, схватила тазик с горячей пенистой водой и выплеснула ее тебе в лицо. Ты на миг оторопел, а потом схватил за ножку стул и замахнулся на меня.
   – Сейчас я с тобой расквитаюсь… за все!.. – воскликнул. – Я сегодня получил диплом и теперь ничего не боюсь!
   Ты хотел отомстить мне, только не мог ударить. Но я уже немного успокоилась и как-то вытолкала тебя из комнаты. Наверное, ты не особо и сопротивлялся. Заперла дверь, а ты тарабанил в нее и что-то кричал. Затем я услышала голос Буратинки, сдержанно уговаривавшей меня открыть ей.
   Она всегда умела оставаться уравновешенной и даже в такую минуту не повысила голос и не потеряла самообладания. А ты дебоширил. И только моя угроза рассказать обо всем твоему отцу утихомирила тебя. Отца ты боялся. А я это знала.
   Тогда я открыла для себя еще одну прописную истину: мужчина не прощает женщине своего унижения. Поскольку всегда считает себя униженным, если не добьется ее.
   Все это вспомнилось мне сейчас, когда я гляжу на тебя, слушаю твои ненужные слова и сама, улыбаясь, что-то невпопад отвечаю тебе. Мы смотрим друг на дружку совсем не в унисон этим словам. Я вижу, что ты уже простил меня. А я на всю жизнь благодарна тебе за те танцы в женский праздник. Ты подарил мне что-то невероятное, и, возможно, я осталась в долгу перед тобой.
   Ты простил меня, ведь, наверное, тоже понял, что происходило между нами в те далекие времена, и если бы тогда нам наш нынешний разум, мы, возможно, поступили бы иначе. А еще я хочу понять в эти последние мгновения нашего случайного свидания – ведь уже подходит твоя жена, почему в моем сердце сейчас такая щемящая тоска. Неужели только за бесповоротно утраченной молодостью?…

Ясновидение

   Асе уже исполнилось два годика. Если рядом не было мамы, она воспринимала мир через страх и панику. Только ощущая мамин запах, слыша ее голос, касаясь маленькими ручонками ее мягкого тела и глядя в родные глаза, Ася успокаивалась. Но все равно ее хрупкую детскую душу продолжали терзать когти страшного горя – она не знала, как их оторвать и как прогнать. Ей казалось, что мама уходит навсегда. Она это видела, предчувствовала, но никто ее не понимал, а словами девочка не могла объяснить взрослым, чего она боится. Ася только плакала, прижимаясь к маме, а если та уходила куда-то по делам, дочка кричала, падала на пол, суча ножками, и ничем нельзя было ее успокоить.
   Мама девочки Стелла уже не знала, что ей делать, как прекратить эти истерики. Поняла, что материнство не всегда безоблачное и радостное, как ей когда-то казалось.
   Родить ребенка она решила, когда ей было далеко за тридцать, хотя мечтала об этом и раньше, но как-то не складывалась личная жизнь. Поэтому Стелла начала ходить к экстрасенсам и колдуньям, с нее снимали венец безбрачия и предвещали судьбу на картах Таро.
   Наконец она попала в группу динамичной медитации и там прониклась любовью к гуру Ахмаду – сначала на духовном уровне, а затем пожелала родить от него ребенка. Представляла своего малыша таким же кудрявым, как и ее учитель, с такой же мягкой улыбкой и голубыми глазами, таким же ласковым и приветливым.
   На этих динамичных медитациях женщина впадала в транс, и со стороны ее движения выглядели так, будто она осторожно держит на руках младенца, качает его и поет колыбельные. Стелла повторяла эти движения до изнеможения, не останавливаясь даже тогда, когда другие уже завершали свои танцы и просто стояли и смотрели на нее. К женщине подходил гуру и ласково трогал за плечи – она словно просыпалась, но не знала, что ее тайное желание стало явным для всей группы.
   – Стелла, мы закончили, – ласково говорил Ахмад.
   Она слушала неповторимый голос своего учителя, и ей хотелось прижаться к нему и раствориться в тантрическом сексе, чтобы поплыть куда-то в верхние измерения, далекие от повседневной жизни. Они обнимались (здесь все так делали, ощущая высшее духовное блаженство) и, слегка покачиваясь, кружились по залу. Ахмад все понимал и сочувствовал Стелле.
   – Я очень хочу ребенка, – говорила она ему, а глаза выдавали потаенное, которое учитель понимал, но делал вид, что это его не касается.
   – Конечно, рожай, – кивал головой.
   – Хочу особенного ребенка, от достойного мужчины…
   Стелла покраснела, затем решилась:
   – От такого, как вы.
   – Достойных мужчин много, – заулыбался он, а сам почему-то посмотрел на розовые губы женщины и словно нечаянно – на ее высокую грудь.
   В конце концов Стелла добилась своего. Правда, она поклялась Ахмаду, что ни одна живая душа ни при каких обстоятельствах не узнает, кто отец ребенка. Стелла так любила Ахмада, что знала: она никогда его не предаст. Ахмад это тоже понимал. У мужчины уже было пятеро детей от разных женщин и три официальных брака…
   Однажды Ася проснулась от ужасного недетского сна и громко закричала. Мамы рядом не было, и она начала ее звать, захлебываясь от слез. Мамина подруга пыталась ее успокоить, но все было напрасно.
   – Мама сейчас придет, – говорила женщина. – Давай подойдем к окошку, выглянем ее.
   Она взяла девочку на руки и поднесла к окну. Квартира находилась на втором этаже: было видно, как по улице идут люди, но чужие, и Ася еще сильнее залилась слезами.
   Вдруг среди прохожих она увидела знакомую фигуру. Мама шла очень быстро, почти бежала, и смотрела на окна их квартиры. Вот она увидела дочку и помахала ей рукой. И девочка всем естеством, всей душой потянулась к ней.
   – Нельзя оставить ее ни на миг, – жаловалась Стелла подруге. – Устраивает такую истерику, что невозможно ничем отвлечь.
   – А как же она в садик пойдет?
   – Не знаю. Совершенно не знаю, что делать, – грустно ответила Стелла. – Мне уже пора выходить на работу, жить не на что.
   – А папа не может помочь? – подруга в очередной раз попыталась узнать что-то об отце девочки.
   – Мы же договорились не затрагивать эту тему, – рассердилась Стелла.
   Ахмад ни разу не позвонил ей и не поинтересовался, кого она родила. Он словно растаял в воздухе, навсегда ушел из ее жизни. Иногда женщина и сама уже не верила, что мужчина когда-то ласкал и целовал ее, что она зачала от него дочь.
   Стелла очень бедствовала, помощи на ребенка не хватало, чтобы прожить. Она вспомнила о своих навыках швеи и начала брать нехитрые заказы: кому-то наволочки пошить, кому-то юбку. Во всяком случае, ей не нужно было ходить на работу, оставляя малышку с чужими людьми.
   Постепенно все налаживалось, хотя девочка так же впадала в истерику, когда Стелла уходила из дома. Поэтому приходилось брать ее с собой.
   Ася подрастала, но ничего не менялось. Личико ее всегда выглядело грустным, глаза смотрели по-взрослому, и в них была такая печаль, что люди оглядывались, когда мама с дочкой шли по улице. Стелла уже думала обратиться к детскому психологу, поскольку сама не могла совладать со странным состоянием дочери: та была словно привязана к ней невидимой пуповиной, почему-то не перерезанной после родов.
   Но потом случилось так, что психотерапия понадобилась уже Стелле. У нее обнаружили рак. Неоперабельный, на последней стадии. Врачи ругали ее, поскольку после родов женщина ни разу не обследовалась. Все можно было предотвратить, а теперь она должна была пройти дорогое длительное лечение, не дающее никаких гарантий. Стелла понимала, что полноценно лечиться она не сможет – у нее не было ни денег, ни кого-то, кто мог бы ей помочь.
   Ее друзья сбросились и купили для нее у какого-то знахаря мерзкое лекарство в пол-литровой бутылке. Стелла глотала жидкость, хотя та не лезла в горло, и женщине хотелось ее выплюнуть. Но она верила, что отвратительный напиток спасет ее. Ей нужно было жить, она не могла умереть и оставить свою крошку на произвол судьбы.
   Ночью Стеллу снова разбудил крик Аси. Женщина включила свет. Дочка сидела на кровати вся в слезах и с ужасом смотрела в темный угол. Она вцепилась в маму и спрятала голову у нее на груди.
   – Что тебе приснилось, детка?
   – Тебя заберут, тебя заберут, – повторяла девочка и плакала. Ей приснился ее привычный кошмарный сон.
   Время работало против Стеллы. Она все больше ослабевала и чувствовала, что должна принять какое-то решение, пока еще была способна это сделать. Позвонила Ахмаду. После всех этих лет, что они не виделись и не созванивались, его голос показался ей почти незнакомым, она даже переспросила:
   – Это ты, Ахмад?
   – Я. А кто звонит? – он ее тоже не узнал.
   Стелла все ему рассказала и спросила, не возьмет ли он дочку к себе. Ахмад долго молчал, а потом начал что-то объяснять невпопад, и женщина поняла: Асю он не заберет.
   Перед Стеллой словно закрыли спасительную дверь, и она оказалась в беспросветной тьме. Если бы Ахмад удочерил Асю, женщина умерла бы спокойно. Теперь же ей следовало самой что-то решить и не ошибиться.
   Юристы предлагали разные варианты. Первым делом Стелла написала завещание, чтобы квартира отошла дочери. Нужно было еще найти опекунов. Близких родственников у них не было. Поэтому лучший выход – если бы девочку удочерили добрые люди. Стелле не хотелось, чтобы она оказалась в детском доме.
   Наконец нашлась бездетная пара, мечтавшая о детях. Стелла смотрела на мужа и жену и пыталась понять, полюбят ли они ее девочку. Мать переполняли противоречивые чувства. Она и была благодарна, и ревновала, и мучилась подозрениями, что они могли это сделать только ради квартиры. Ася же смотрела на незнакомых людей исподлобья, но спокойно – так, будто она их давно знала.
   – Доченька, послушай, – Стелла прижала девочку к себе. – Мама будет жить на небе возле солнышка, а ты останешься с… У тебя будет еще одна мама… и даже папа.
   Женщине сперло дыхание. Она не могла продолжать.
   – Ты правда пойдешь к солнышку, там будет тепло и не страшно? – вдруг спросила Ася.
   И Стелла поняла, что дочка всегда знала о ее судьбе и поэтому не хотела отпускать от себя ни на шаг. Со слезами на глазах она прижимала к себе свою крошку, и сердце ее разрывалось от безысходности.

Коммунистка

   Редактору многотиражной газеты «Студенческая жизнь» позвонили из парткома института:
   – Маргарита Михайловна, зайдите, пожалуйста, к Петру Федотовичу.
   – Сейчас буду, – ответила Рита, и у нее почему-то, как не к добру, заныло в груди.
   Каждый раз, когда ее вызывал секретарь парткома, она ожидала каких-то неприятностей. Возможно, опять нашел «ляп» в газете? Недавно они профессора Колобкова обозвали доцентом. Хотя это не так страшно, как год назад, когда в призыве «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» вместо буквы «д» написали «б». Она тогда работала корреспондентом, а редактором была Жанна Абрамовна, которую тут же уволили за политический «ляп». И тогда Рита, студентка вечернего отделения исторического факультета университета, нежданно-негаданно стала выполнять обязанности редактора. Периодически в отделе кадров ее спрашивали, когда она уже принесет диплом, поскольку занимала должность, не имея на то права. Поэтому в газете и стояло: и.о. редактора М. Доброхотько.
   Когда Жанна Абрамовна, оставив многотиражку, уходила работать в «Вечерку», то и Риту хотела забрать с собой, чтобы насолить институту, так как была очень обижена за увольнение, а еще больше – за то, что ей трижды отказывали в приеме в партию. Она подозревала, что виной тому была пятая графа.
   Маргарита тогда самостоятельно подготовила очередной номер газеты, еще и макет нарисовала, поскольку была не только способной, но также ответственной и трудолюбивой. Поэтому, когда ее позвали в партком и спросили о состоянии дел в газете, она просто сказала, что все готово, чем приятно удивила начальство.
   – Ну-ка неси сюда материалы, посмотрю, – приказал секретарь парткома.
   Перечитав все статьи и просмотрев фотографии, он удовлетворенно потер руки:
   – Молодец! Будешь пока что вместо редактора, – затем поскреб затылок. – Дадим тебе временно в помощь Ольгу Дмитриевну с кафедры философии. Да и общественную редколлегию загружай.
   Рита вспоминала все это, живо спускаясь на первый этаж института. Прошла отдел кадров, прошмыгнула мимо комнаты, обозначенной цифрой «1», затем мимо ректората и повернула по коридору налево. Вот и дверь парткома. Немолодая секретарша молча указала на дверь, из-за которой слышался сердитый голос Петра Федотовича.
   Маргарита вошла. Мужчина указал ей рукой на стул, а сам продолжал кого-то ругать по телефону. Наконец положил трубку.
   – Так вот, – посмотрел на Маргариту и насмешливо прищурил глаза, – мы тут посовещались и решили, что тебе пора уже вступать в партию. По разнарядке. Завтра с моим заместителем пойдешь на собеседование в райком.
   – Я ведь совсем не готова! Что там будут спрашивать?
   – Ты же на историческом учишься, справишься.
   Петр Федотович снова взял трубку и начал набирать номер, бросив:
   – Итак, будь завтра тут в десять.
   Рита вышла. Ее стало бросать то в жар, то в холод. Она понимала, почему секретарь парткома смотрел на нее слегка иронично. Несколько месяцев назад ее так же, как и сегодня, вызвали в партком и спросили:
   – Мы слышали, что вы хотите вступить в партию, не так ли?
   Интересовался заместитель секретаря парткома. В кабинете присутствовали и другие люди. Рита тогда очень искренне удивилась:
   – Кто вам такое сказал? Я и не думала… пока что… Не считаю, что я уже готова, что достойна…
   На нее удивленно уставились все присутствующие, а сам секретарь проворчал:
   – Ну хорошо, можете идти.
   Она выскочила из кабинета и побежала в редакцию. Не сразу, но через несколько минут до нее дошло, что это было предложение, облеченное в своеобразную форму; что никто не ожидал от нее отказа, поэтому она выглядела настоящей дурой. Рите стало стыдно, но она искренне считала себя недостойной такого высокого доверия. На историческом факультете ее, как и большинство студентов, воспитали чрезвычайно идейной, правильной, преданной марксизму-ленинизму. На коммунистов она смотрела как на людей особенных, безупречных. Разве она такая?!
   Итак, заподозрив, что между строк Маргарита читать не умеет, намеков не понимает – такое себе примитивное простоватое существо, ей «выстрелили» в лоб: она обязана вступить в партию, поскольку редактор газеты должен быть членом КПСС.
   Так Рита стала коммунисткой.
   Подтолкнуло ее к этому шагу еще и то, что к ним в партком приходила редакторша многотиражки сельхозинститута, перебазированного на окраину города – наверное, чтобы быть поближе к фермам и лугам. Женщине, очевидно, не хотелось так далеко ездить на работу, вот она и подыскивала себе другое местечко, и тут «и.о.» Риты могло сыграть ключевую роль.
   Вступив в партию, Маргарита, хотя ее и обязывали, уже могла не носить газету на идеологическую цензуру в партком. Она все время была в легкой конфронтации с заместителем секретаря, постоянно придиравшимся после того, как на собеседовании в райкоме она не очень уверенно отвечала на вопросы, а ему сделали замечание по поводу недостаточной подготовки кандидатки в члены КПСС.
   Однажды в редакцию зашел симпатичный молодой человек. Сказал, что он тоже работает редактором многотиражки в таком же институте, только в другом городе.
   – Но ведь там, кажется, редактор – женщина, – недоверчиво взглянула на него Маргарита. – Я познакомилась с ней на всесоюзном семинаре редакторов профильных вузов…
   – Была раньше, – уверенно уточнил мужчина. – А теперь меня назначили.
   Поговорили о том о сем. Он рассказал, что здесь проездом, вот решил зайти к коллеге, набраться опыта, поскольку новичок в своем деле. Особенно его интересовало, как у Риты складываются отношения с парткомом. И она открыла душу:
   – Постоянно воюем. Никакой самостоятельности, все контролируют.
   Мужчина заинтересованно взглянул на бумаги, лежавшие на ее рабочем столе, перебрал клише так, словно видел их впервые. Где-то в подсознании у Маргариты слабенько динькнул тревожный звоночек. Ей почему-то стало не по себе. Но мужчина ласково смотрел на нее карими глазами и словно обещал какую-то приятную неожиданность. Она была не замужем, жениха тоже не имела, поэтому сразу клюнула на это легкое заигрывание. И когда он спросил, не проведет ли она его в типографию, охотно согласилась. Но когда уже вышли из института, мужчина сразу стал другим – сосредоточенным, холодным. Он достал из кармана удостоверение кагебиста и протянул Рите. Затем сказал:
   – Мне нужно было с вами серьезно поговорить, но наедине, без свидетелей. Нам вас порекомендовали…
   Подобного стыда Маргарита еще не переживала. Как же ловко он ее обманул, а она трепала языком о парткомовском начальстве, еще и его учила, как нужно отстаивать свои права! Возможно, он и записал все, о чем она болтала. Ей хотелось провалиться сквозь землю. А еще она злилась на себя, что попала под его влияние, напридумывала такого, чего вообще и быть не могло.
   – Так вот, – продолжал кагебист, – не могли бы вы выполнить нашу просьбу? – он приглушил голос. – Нужно пойти к одному вашему профессору, будто бы за интервью. Обязательно встретиться с ним у него дома, кое-что там рассмотреть и… потом скажу, что еще надо будет сделать. Вопросы мы вам сами напишем.
   – А что натворил этот профессор?
   – Вам не нужно над этим задумываться. Могу сказать одно: он часто бывает за границей. Этого факта и будут касаться некоторые вопросы.
   – Почему именно я? – Рита не очень верила в искренность кагебиста, поэтому словно сама у себя спрашивала. Но тот объяснил:
   – Вы молодая, красивая, коммуникабельная. Сможете втереться в доверие к одинокому старику. Ну как – согласны?
   Последние слова прозвучали как приказ.
   У Риты сдавило горло, она от страха даже закашлялась и не знала, что ответить. Боялась отказать, но еще больше ее пугало, что она должна стать сексоткой при КГБ.
   Вдруг с ее спутником поздоровался пожилой мужчина, внимательно взглянув при этом на Риту.
   – И еще кое-что, – завершил разговор кагебист. – Если случайно мы где-нибудь встретимся, то вы меня не знаете. Не смотрите на меня, не здоровайтесь.
   Это на секунду облегчило ситуацию, девушка почувствовала себя шпионкой из приключенческого романа. Но не успела она опомниться, как ее спутник быстро, не попрощавшись, исчез в парковой аллее, мимо которой они как раз проходили. Маргарита на миг застыла, ее начала распирать злость: и на кагебиста – за невежливость, и на себя – за легкомыслие, с которым она открылась совсем незнакомому человеку.
   Девушка медленно пошла назад в институт, а потом передумала и повернула домой. Сейчас она никого не хотела видеть, ни с кем не желала общаться, ее душу охватило отчаяние, а в голове никак не вырисовывалась картинка о том, как она будет выполнять это проклятое задание. Ее вдруг обожгла мысль: что имел в виду кагебист, когда говорил, что она должна будет еще что-то сделать? Не закрепить ли где-то в квартире профессора жучок, иначе зачем встречаться с ним именно в его доме? Решила ни за что не брать это злополучное интервью, пусть поступают с ней как угодно!
   С тех пор Маргарита со страхом ожидала, что ее куда-то вызовут: возможно, в комнату под номером один, которая еще называлась «Особым отделом»; пугалась каждого телефонного звонка. Но шли недели, месяцы, и ничего не происходило. Возможно, ее кандидатуру забраковали, поскольку она не умеет держать язык за зубами? Сколько тайн выдала тому вербовщику об отношениях с парткомовским начальством!
   Она также стала допускать, что, возможно, телефон редакции прослушивается, – брала его в руки и пыталась раскрутить, найти жучок. Стала подозрительной, вспомнила, как часто ее бывшая редакторша повторяла знакомым: «Это не телефонный разговор», и сама начала употреблять эту фразу.
   С парткомом назревал очередной скандал. Она написала критическую статью о злоупотреблениях профкома института при распределении путевок в санатории, а заместитель секретаря парткома заявил:
   – Этого не нужно печатать.
   Маргарита вскипела:
   – Как коммунист я буду настаивать на своем и защищать собственное мнение! – ей стало ясно, что тот знал о злоупотреблении.
   – Статья не пройдет, – пренебрежительным тоном процедил парткомовец и нахальным взглядом скользнул по ее груди.
   – Я не обязана показывать вам газету до ее выхода, – огрызнулась Рита.
   – Вы еще молодой редактор, поэтому пока что будет по-старому.
   Она побежала к ректору просить защиты, хотя понимала, что в институте главный – партком. Ректор и вправду ее поддержал, а что ему стоило – за редакцию он не отвечал!
   К тому времени Маргарита уже получила диплом, стала полноправным руководителем и окончательно перестала носить газету на проверку, поэтому, переждав определенный момент, поставила спорную статью в номер. Ответная реакция не заставила себя ждать: работу редакции решили заслушать на очередном заседании парткома, чтобы вправить мозги своенравной руководительнице. Впрочем, все обошлось: хотя ее там и покритиковали, но в целом работу редакции признали удовлетворительной.
   Маргарита очень не любила выступать перед большой аудиторией, а особенно на партийных собраниях. Даже просто присутствовать на подобных мероприятиях ей было скучно. По статусу ей полагалось сидеть в президиуме, однако заместитель секретаря парткома и тут подложил ей свинью – не внес в список. Но она была даже рада, поскольку иногда, только отметившись, старалась незаметно убежать. Только если планировалось освещать собрание в газете, приходилось сидеть до конца, подробно записывая выступления коммунистов.
   В такие минуты она развлекала себя тем, что, рассматривая членов президиума, представляла их котами и кошками. Люди вообще очень похожи на животных. Можно сравнивать их с собаками или лошадьми, но Рите нравилось сопоставлять с мурзиками и мурками. Вот секретарь парткома похож на старого поджарого кота, а ректор – на ленивого ожиревшего котофея. Секретарь комитета комсомола, поблескивая молодым взглядом, рассматривал хорошеньких студенток – еще тот котяра! Несколько женщин в президиуме (деканы факультетов) были уже как старые облезлые кошки – бесцветные и усталые, – они почти засыпали.
   Хотя Рита очень любила свою журналистскую работу, но ее так обременяли партийные обязательства, что, в конце концов, они начали вызывать у нее рефлекс отторжения.
   Ей дали еще одно партийное поручение: она стала членом комитета народного контроля района – единственной женщиной среди мужчин. Заседания этого «народного» органа были редкими, но она их ненавидела, наверно, еще больше, чем партсобрания, поскольку туда вызывали солидных мужей – директоров заводов, начальников разных организаций и учреждений, которые, потея, оправдывались и обещали обязательно чего-то добиться, исправиться. Все задавали им вопросы, а она не могла ничего придумать, стыдилась и за себя, и еще больше – за них, что они так боятся этого контроля. Целый год она молчала на таких заседаниях, ловя на себе презрительные взгляды других членов. Но однажды на ковер вызвали директоршу салона красоты (который потом у коллектива отобрали и отдали кому-то из высокопоставленных лиц), и Маргарита впервые, запинаясь и краснея, о чем-то ее спросила. Лучше бы она этого не делала! Мужчины насмешливо переглянулись между собой, даже не посмотрев на нее. И Рита поняла, что больше не придет сюда, как бы ее ни заставляли.
   Она уже просто терпеть не могла всю эту протокольную, формальную, неискреннюю жизнь. Однажды до нее вдруг дошло, что от партии она не освободится до самой смерти: даже на пенсии, став на учет в партгруппу ЖЭКа по месту жительства, будет продолжать ходить на собрания. Эта мысль так поразила Риту, что ее чуть не стошнило. Она представила себя старенькой седой бабушкой, которая, опираясь на клюку, ковыляет на ненавистное собрание. Вот такая безысходность!
   Но пока что Маргарита продолжала воевать с парткомом и своими подчиненными – она уже несколько раз меняла корреспондента и фотографа, поскольку те ей казались ленивыми и бездарными. Только со временем Рита поняла, что не все такие же способные, как она, и не все так быстро работают, поэтому нужно считаться с особенностями и возможностями каждого.
   Сейчас у нее работал молодой амбициозный парень, не скрывавший, что это его временное пристанище, что он хочет сделать крутую карьеру – он уже был членом партии, вступив туда еще на заводе, где трудился ранее. Сейчас заочно заканчивал филфак университета.
   Однажды они вместе проезжали в троллейбусе мимо обкома партии, и Саша – так звали корреспондента, указав пальцем на входную дубовую дверь, похвастался:
   – Вон туда я когда-то буду ходить на работу!
   – Да ты шутишь!
   Саша обиделся и засопел носом.
   – Поспорим? – предложил.
   Рита отмахнулась. А Саша, мечтательно засмотревшись куда-то поверх голов пассажиров, вдохновленно, причмокивая языком, разговорился:
   – Наступит день, когда я, откинувшись на кожаное сиденье роскошной государственной машины, попрошу водителя притормозить, увидев, что ты идешь по улице. Конечно же, я не только с тобой поздороваюсь, но и предложу подвезти.
   – Мечтать не вредно, – хмыкнула Рита.
   – Смеется тот, кто смеется последним, – парировал Саша, ухватившись за облезлый поручень над головой.
   Судьба рано или поздно вносит в жизнь каждого свои коррективы. Маргарите наконец повезло, и она вышла замуж. Муж ее жил в другом городе, поэтому в августе она должна была переехать к нему. Корреспондент Саша обрадовался: первая ступенька в его карьере будет преодолена – он станет редактором.
   Риту же не переставал мучить вопрос о коммунистическом членстве, и она несмело обратилась в партком: нельзя ли по собственному желанию выйти из партии? Секретарша почему-то очень быстро и позитивно откликнулась на ее просьбу, дала лист бумаги и ручку:
   – Пиши заявление.
   Маргарита написала все, что ей продиктовали, и, отдавая заявление и красненький партбилет, словно оправдываясь, объяснила:
   – Я же вышла замуж, буду жить в другом городе. Пока что не прописана, да и ребенка ждем…
   – Я понимаю, – улыбнулась секретарша, глядя на ее округлившийся живот. – Удачи тебе!
   Уже выйдя из приемной, Маргарита почувствовала легкий шок: почему ее не уговаривали подумать, почему все так легко обошлось? Она даже не подозревала, что партию можно оставить, как работу, – по собственному желанию.
   Шел 1990 год, и партийные боссы уже понимали кое-что, чего не знали рядовые коммунисты. Только позже Маргарите открылась настоящая ситуация и в стране, и в партии, а пока что она тихонько радовалась, что ей больше не нужно ходить на постылые собрания.
   Когда спустя несколько лет, приехав погостить к родителям в родной город, Рита зашла в редакцию, Саша, похлопывая по внутреннему карману своего пиджака, сказал:
   – Свой партбилет я сохранил. Еще вернется наша власть – и тогда мы всем покажем!
   Он не мог так быстро расстаться со своей мечтой о крутой партийной карьере.

Воспоминания на осенней скамейке

   Угасал осенний день. Темнели золотистые кучи сухих листьев, вытягивались тени от деревьев, а в воздухе все сильнее пахло яблоками.
   Опираясь на палку, на лавочке сидел усталый старик без какого-либо выражения на увядшем лице. Ничто его не удивляло, ничто не тревожило душу. Одинаково безразлично смотрел он и на закат солнца, и на воробьев, копошащихся почти у его ног, и на единичных прохожих, изредка появляющихся в этом ничейном саду.
   Вот так незаметно и в его жизни наступил вечер. Не успел оглянуться, как отошли в сумрак бытия порывы и желания молодости, навеки замолчали в сердце шальные и нежные мелодии любви. Все отцвело, все ушло. Неужели – было? Неужели его воспоминания – не всего лишь плод старческой фантазии, неужели хотя бы десятая их часть была его жизнью, явью? Мираж, мечты о несбыточном прошлом – вот и все, что осталось. Даже безысходность уже не гложет душу – и это отошло.
   Прикрыв веки, старик по своему обыкновению погрузился в полувоспоминания-полусон. В этот раз ему привиделось, как он – шестнадцатилетний – ранней весной стоит у окна в своей комнате и смотрит на соседний дом, где этажом ниже темнеет заветная балконная дверь. Она чуть приоткрыта, и ветерок выхватывает из нее прозрачную занавеску.
   Вдруг – от долгого ожидания это всегда случается внезапно – свет озаряет всю привычную картину, которую он видит каждый вечер, – уютную комнату и девушку с протянутой к выключателю рукой. Она бросает в кресло сумку, расстегивает пуговицы на плаще и исчезает где-то в прихожей.
   Тогда он рассматривает мебель: стол с красной вазой, почему-то всегда пустой, кресло, шкаф. Но это длится недолго, поскольку девушка, вернувшись в домашнем халате, подходит к балконной двери и завешивает ее тяжелой шторой, поглощающей и свет, струящийся из комнаты, и прозрачную – ни в чем не повинную – занавеску.
   Так продолжалось уже несколько недель с того солнечного воскресенья, когда он впервые увидел ее. Полуодетая после сна, она стояла в пролете балконной двери и, словно кошка, жмурилась под ласковыми лучами весеннего солнышка. Розовая рубашка немного сползла с ее плеча. Круглое лицо, каштановые волосы, изящные нежные руки, едва очерченные округлости девичьей груди. Он смотрел на все это, прильнув к оконному стеклу, не шевелясь, даже не дыша.
   Она невзначай посмотрела вверх и, увидев его, отшатнулась. И с тех пор не позволяла ему любоваться собой. А ему так хотелось смотреть и смотреть на нее!
   Их дома стояли рядом. Ее квартира располагалась на шестом, а его – на седьмом этаже. Деревья росли ниже и не мешали ему видеть ее окно. Наблюдение за ним стало для него навязчивой идеей. Даже родители заметили.
   – Костик, почему ты все время торчишь у окна? – допытывалась мама.
   – Просто так.
   – Что ты там высматриваешь?
   – Ничего! – сердито отвечал он и шел на кухню или включал телевизор.
   Утром родители уходили на работу, а парень снова прилипал к окну. Он учился в техникуме во вторую смену, и ему до обеда не нужно было никуда спешить.
   Наконец он догадался проследить за незнакомкой. Девушка частенько ходила в кондитерскую, размещенную на первом этаже его дома, и он видел, как ее стройная темноволосая фигурка исчезала в том магазинчике, а спустя некоторое время появлялась вновь.
   Итак, Костя решил обязательно рассмотреть девушку вблизи и однажды, едва приметив, как она вышла из-за угла своего дома, стремглав бросился к лифту.
   Они столкнулись в дверях кондитерской. Она чуть не рассыпала конфеты, взглянув в его круглые перепуганные глаза. А он так разволновался, что почти не рассмотрел ее. Кажется, она была немного старше и у нее были зеленые глаза.
   – Доброе утро! – неожиданно для себя поздоровался.
   Она удивленно ответила: «Добрый день!» и, словно ящерица, прошмыгнула вперед.
   Наверное, девушка догадалась, кто он, потому что после того приключения уже иногда сама поглядывала на него вверх, а он тихонько тому радовался.
   Прошло немало времени, прежде чем Костя решился на новую встречу. Девушка заметила своего преследователя, проходя мимо его подъезда, и, похоже, сообразила, что он пойдет за ней. Возможно, поэтому и не села в троллейбус, а зашагала по улице.
   Он шел не спеша, поскольку у него безумно колотилось сердце и подгибались колени. Хотел и боялся ее догнать. Наконец поравнялся с девушкой, но никак не мог заговорить. Она поглядывала на него, а он все молчал. Наконец спросил:
   – Вы на работу?
   – Да.
   – А где работаете?
   – Здесь недалеко, в проектном институте, – девушка улыбнулась и в свою очередь поинтересовалась:
   – А ты еще учишься?
   Костя покраснел. Она обратилась к нему на «ты» – думает, что он еще школьник.
   – Я в техникуме учусь, – насупился.
   Они как раз подошли к институту, где она работала.
   – Пока! – помахала ему рукой.
   Он вдруг побежал за ней:
   – Как тебя зовут? – от волнения даже не заметил, что перешел на «ты».
   – Аня, – ответила девушка и исчезла за стеклянной дверью.
   С того дня у них начались странные отношения. Они словно дружили на расстоянии, поскольку лишь смотрели друг на дружку сквозь окна и улыбались. Иногда Костя тихонько шел за ней утром, но не догонял. Только мыслено вел какие-то выдуманные разговоры.
   Потом догадался, со страхом и учащенным сердцебиением заглянув в соседний подъезд, вычислить ее фамилию и номер квартиры, после чего раздобыл домашний телефон в городской справочной. Он смотрел на эти заветные цифры, собственноручно написанные на белом листе, ласкал их взглядом, но долго не решался набрать. Наконец попробовал, однако в то время, когда окно не светилось и ее, как он думал, не было дома. Но трубку подняли, и он, услыхав мужской голос, с перепугу чуть не разбил телефон, грохнув им о стол. У парня даже руки вспотели, и он никак не мог сосредоточиться, чтобы понять, что случилось, откуда там взялся какой-то мужчина. Наконец успокоился и начал размышлять, кто бы это мог быть.
   Он вдруг догадался, что Аня жила в такой же, как и его семья, трехкомнатной квартире, где одна комната выходит на восток, а две другие и кухня – на запад. Поэтому он всегда видел только одну из них – Анину.
   Костя не поленился, быстро спустился на лифте, вышел на улицу и побежал к дому, не дававшему ему покоя. Обойдя его с другой стороны, он запрокинул голову и посмотрел на шестой этаж – туда, где, по его расчетам, должна быть Анина квартира. Действительно, в одной из комнат и на кухне горел свет. Значит, девушка, скорее всего, жила с родителями.
   Следующим утром Костя вышел из дома пораньше и стал ждать Аню, которая всегда шла на работу мимо его подъезда. Он очень волновался, ему казалось, что время тянется чрезвычайно медленно. Почти потеряв терпение, он уже взялся за дверную ручку, чтобы вернуться домой, но вдруг увидел ее.
   Аня шла быстро, возможно, опаздывая, и не заметила его. Костя направился за ней, ускоряя шаг. Он пообещал себе, что обязательно должен что-то сделать – догнать, поговорить, дать свой номер телефона – он написал его на автобусном билете и держал в руке. Вдруг Аня споткнулась и чуть не упала. В это время Костя как раз догнал ее и автоматически поддержал под локоть. Девушка повернула к нему лицо и рассмеялась:
   – О, это ты! Спасибо, мой рыцарь.
   Костя же вцепился в ее руку, словно это был спасательный круг, и никак не мог разомкнуть судорожно сведенные пальцы. Девушка немного хромала и сама опиралась на его руку. И тут ему будто полегчало. Парень расслабился и засмеялся. Сказал:
   – Я тебе звонил… но попал, наверное, на твоего отца.
   – А откуда взял номер? О, поняла… ты – молодец… – девушка сообразила, что и она при желании могла бы узнать его телефон.
   – Позвони лучше ты мне… вот… – и Костя протянул девушке смятый автобусный билет.
   Они как раз подошли к ее институту. Аня взяла бумажку и, помахав ею, исчезла в двери. Костя ощутил настоящую эйфорию. Таким счастливым он еще никогда не был.
   Они начали звонить друг другу почти каждый день. Разговоры были короткими, если кто-то, кроме них, был дома, и долгими, если случалось так, что они оставались одни.
   – Ты сегодня была в такой красивой красной курточке! – Костя старался говорить девушке комплименты. – Какая-то фирма?
   – Да нет, – рассмеялась Аня. – Это я сама перешила ее из джерсового пальто и обшила каракулем.
   И Костику почему-то стало досадно, что это никакая не фирма, что девушка, наверное, не очень обеспечена, раз перешивает себе наряды из старья. В то время все гонялись за фирменной одеждой, в основном – за джинсами, стоившими у спекулянтов бешеные деньги. Костя еще не вышел из того возраста, когда престиж оценивался именно подобным образом.
   Однажды он увидел, как Аню провожал домой какой-то парень. Две фигуры свернули за угол дома, и он не мог наблюдать за ними дальше. Как они прощались? Не целовались ли? Ревность возбудила в Костиной душе щемящее болезненное ощущение. Он снова вспомнил, сколько ему лет, и загрустил. Когда же девушка появилась в своей комнате, он ей позвонил. У Ани было хорошее настроение.
   – Пойдем завтра в кино, – предложил.
   – Встреть меня после работы, – Аня подумала, что точно не знает, когда освободится, и добавила: – Приходи в мой кабинет, ты же там уже был, знаешь, как пройти.
   Действительно, однажды утром, когда он провожал ее на работу, Аня завела его в свой институт. В комнате сидели две женщины, которые уставились на гостя и начали как-то странно улыбаться, поэтому Костя там не задержался. Но он согласился:
   – Хорошо, я зайду.
   На следующий день после занятий он долго слонялся перед институтским зданием, пытаясь узнать в женщинах, выходивших через проходную, Аниных сотрудниц. Потом решился и зашел. Аня была одна, и это сразу подняло ему настроение.
   Они сели друг напротив друга с разных сторон ее стола. Костя несмело взял девушку за руки, и у него заколотилось сердце. Сумерки вползли в комнату, придавая их встрече более романтичную окраску. Млея от предчувствия того, что сейчас случится, Костя потянулся к Ане через стол, пытаясь таким образом приблизить ее к себе. Их лица были уже рядом, и глаза парня испуганно и немного по-детски смотрели на девушку. Она же, впитывая в себя и его страх, и юную страсть, – тоже разволновалась. Когда он коснулся своими полными мягкими губами ее губ, обоим показалось, что время замедлило ход, что этот миг длится и длится, и они закрыли глаза.
   Вдруг в кабинете зазвонил телефон, напугав обоих. Аня наощупь отыскала трубку и что-то отвечала, а Костя сидел ошарашенный, не в силах вернуться в реальность, все еще находясь в том романтичном мире, где были только он и она.
   У Ани умер кто-то из родственников, и она помчалась домой. Костя тоже бежал рядом, пока девушка не махнула рукой: мол, оставайся, не гонись за мной.
   Ничего, кроме того невинного поцелуя, между ними больше никогда не было.
   Позже они несколько раз сходили в кино, но Костя так и не осмелился даже обнять ее, словно между ними стояла какая-то преграда, как тот стол тогда, когда они целовались. Эта их полулюбовь-полудружба вяло тянулась около года, а потом его забрали в армию.
   Там солдаты с нетерпением ждали писем от своих девушек, и Косте тоже хотелось получить от Ани хотя бы открытку. Он написал ей, и она ответила. Товарищи по казарме хвастались фотографиями невест, и Костя попросил Аню выслать свою. Когда он получил толстый конверт, то понял, что сейчас увидит ее изображение, и радостно улыбнулся.
   С фотоснимка на него смотрела почти незнакомая, почему-то белокурая девушка в пончо. Зачем она перекрасилась в блондинку? Это ей совсем не шло и даже добавляло возраста. Через его плечо стали заглядывать солдаты, и один из них спросил:
   – Это кто – твоя старшая сестра?
   – Да, – ответил Костя и ощутил холод в груди.
   Ростки любви, слабо пробивавшиеся в его жизнь и судьбу, окончательно увяли и поникли, чтобы засохнуть навсегда.
   Он больше не писал Ане, а по возвращении из армии лишь иногда посматривал на окошко ее комнаты, но уже без волнения и восторга. Почему-то всегда задерживал взгляд на красной вазе, в которой теперь всегда стояли цветы.
   …Они прожили практически рядом всю жизнь. Он женился, она вышла замуж. Случайно встречаясь, обменивались незначительными фразами, вежливо справляясь о делах, о детях. Их малыши ходили в один садик, потом – в одну школу. Теперь туда же бегали их внуки.
   Спустя годы оба овдовели и чувствовали себя одинокими. И в последнее время почему-то стали больше вспоминать друг друга, подолгу разговаривали, усевшись рядом на этой скамейке в саду – такой удобной, со спинкой. На ней можно было долго сидеть, даже вздремнуть.
   Старик мигнул слегка слезившимися глазами и улыбнулся беззубым ртом: к нему шла худенькая седая женщина в темной курточке. Перед его глазами, может, из-за слезы, а может, из-за дымки, образованной солнечными лучами, струящимися с запада почти горизонтально, все вдруг расплылось, и он видел уже не старушку, а девушку в красной курточке, обшитой каракулем, – с молодым улыбающимся лицом, обрамленным каштановыми волосами.
   Жалел ли он о чем-то? Нет. Он просто принимал свою судьбу как данность.

Экстрасенс

   Евгений оказался в Очамчире без гроша в кармане. Сидел на станции и думал, куда податься. Начало сентября, а такая жара! Не то, что на Украине. Там сейчас хорошо. Зачем же он сюда приехал? Сам не мог понять. Ах, да, он искал именно тепло! Любил, чтоб и зимой было не холодно. Где-то он слышал такое выражение: «Абхазия – страна души». Интересно, так ли это? Когда-то здесь была турецкая крепость Шимшир – любопытно взглянуть на то, что сохранилось. А еще тут есть море. Именно к нему он сейчас и направится.
   Евгений поднялся и побрел узенькими улочками к морю, стараясь держаться в тени. Но тут тоже было жарко, так как горячие камни отдавали свой пыл воздуху, который из-за этого казался густым, затрудняющим дыхание, да еще и ядреным от запахов специй, долетавших неизвестно откуда – наверное, из распахнутых дверей и окон домиков, где хозяйки готовили еду.
   Парню хотелось чем-то прикрыть свои светлые кудрявые волосы – хотя бы пилоткой, сделанной из газеты, поскольку казалось, что на голове у него пылает куча соломы. Он сел на придорожный камень и умело сложил некое подобие лодочки из газеты «Советская Абхазия», подобранной на лавочке у вокзала – до сих пор он ею просто обмахивался, словно веером. Снова забросил на плечо небольшую сумку – свои скромные пожитки – и уже веселее зашагал к морю.
   – Эй, геноцвали, хочешь хачапури? – вдруг услышал он веселый голос с кавказским акцентом.
   Понял, что смуглый чернявый парень обращался именно к нему – светлолицему и светлоглазому.
   – Может, и хочу, – Евгений подошел ближе к киоску, из которого выглядывало усатое лицо. – Но не за что.
   – О, какие проблемы? Бери так, угощаю, – приветливо заулыбался усач. – Ты из Москвы?
   – Да нет, из Луцка… Это Украина.
   – А я учился в Москве, в медицинском, – за короткой паузой последовал вздох, оказавшийся красноречивее слов. – Но потом взял академку. Вот торгую пока что здесь…
   – Ты местный? – спросил Евгений, уплетая хачапури.
   – Нет, из Тбилиси. Тут оказался случайно. Работаю вместо дяди, пока тот болеет; он позвал, вот я и приехал.
   – А я только сегодня приехал, еще нигде не остановился…
   – Если не найдешь ничего лучше, приходи к нам, – предложил юноша. – Вон там, напротив, наш дом.
   Евгений обернулся и увидел двухэтажный домик под шифером, с металлической лестницей сбоку, ведущей, наверное, на второй этаж.
   – Гиви, – протянул ему руку новый знакомый.
   – Женя.
   Они обменялись рукопожатиями и ощутили взаимную симпатию, доверие и еще что-то, похожее на первую мальчишескую дружбу, которая обычно бывает только в детстве. Поблагодарив за угощение, Евгений пошел дальше, чувствуя, что море уже совсем рядом.
   Смоковницы хвастались наливными сине-буро-малиновыми плодами, самшиты и пальмы соревновались, кого из них больше. И вдруг из-за угла вынырнула голубая лента моря. Пришел! На пляже были люди, но немного.
   Он устроился возле четырех молодых кавказцев. Чуть поодаль, лежа на спине, загорала женщина, возле которой играл мальчик лет пяти. Юноши что-то не поделили и спорили. Все громче доказывали друг другу каждый свое и сердито жестикулировали. Женщина поднялась на локоть и прикрикнула на них:
   – Вы тут одни, что ли? Дайте спокойно отдохнуть!
   – Замолчи, женщина! – по-русски ответил один из парней.
   – Почему это я должна молчать? Нахалы!
   – Да пошла ты!..
   – Я сейчас милицию вызову!
   Кавказцы перешли на мат и дружно ругали отдыхающую, уже, наверное, позабыв и о личном споре. Женя хотел вмешаться, но в это время ссора закончилась.
   – Ты еще пожалеешь! – выкрикнул напоследок один из парней.
   – Очень я вас боюсь, – огрызнулась женщина, легла на живот и прикрыла глаза. Ее полное тело так и выпирало из рябенького купальника, а в этой позе она походила на черепаху.
   Женя отправился в теплые объятия волн, долго наслаждался плаванием, нырянием, затем лег на спину и засмотрелся в небо. Вода – это его стихия. Он любил море.
   Хотя парень заплыл довольно далеко, но даже туда вдруг долетел какой-то шум с берега, какая-то энергетическая волна горя и безысходности. И у него пропало настроение нежиться в ласковом море. Поплыл к берегу.
   Выйдя из воды, он сразу сообразил, что случилось. Женщина в пестром купальнике металась по пляжу с взлохмаченными волосами и какими-то очень светлыми от безумного отчаяния глазами. Она была одна, без мальчика. Компании из четырех кавказцев тоже нигде не было видно.
   – Вы не видели моего сына? Такой маленький… – голосила женщина, – в белой панамке!..
   Люди на пляже реагировали по-разному. Кто-то молча сочувствовал издалека, кто-то подбежал – успокаивал словами, даже пытался обнять. Женщина вырывалась и бежала, сама не зная куда.
   – Он меня убьет, он меня предупреждал… – то шептала себе под нос, то громко выкрикивала.
   – Кто убьет, что случилось? – взяла ее за руку черноволосая девушка.
   – Я лишь немного вздремнула… – снова заголосила несчастная. – А муж ведь мне говорил: если потеряешь сына, чтобы домой не возвращалась.
   – Почему он так говорил?
   – Не знаю… Я все теряю… рассеянная…
   Она не могла ни секунды устоять на месте. То подбегала к воде, то бросалась в разные стороны, загребая непослушными ногами гальку. Потом застыла. Ее лицо исказила жуткая гримаса, словно она увидела что-то невероятно ужасное. Женщина потеряла сознание: ее ноги подкосились, и она как-то легко и медленно упала на землю.
   К ней сразу же подбежали все, кто был неподалеку. Женя тоже подошел. Он поднял руки и властно сказал людям, окружившим неподвижное тело:
   – Прошу вас, отойдите.
   Все расступились и попятились назад. Женя провел ладонью над лицом женщины, и она открыла глаза, жизнь медленно возвращалась к ней. Но вмиг бедняжка снова все вспомнила. Резко села. Узнала Женю, взглянула на него как на единственное спасение:
   – Вы же были рядом… вы видели!
   – Что я видел? – уточнил Женя.
   – Вы видели тех негодяев, вы слышали… Они угрожали…
   – Успокойтесь, это не значит, что они…
   – Нет, нет… это они забрали моего мальчика!.. – снова завопила женщина и зарыдала, закрыв лицо руками.
   Женя опять провел ладонью над ее головой. Рыдания прекратились. Люди смотрели уже больше на Женю, чем на пострадавшую. Прошелестел шепот: «Он, наверное, экстрасенс… ей сразу полегчало…»
   Кто-то жалел женщину, кто-то обвинял, что не уследила за сыном. Кто-то уже вызвал милицию.
   Подъехал «бобик». Женя издалека увидел милицейскую машину и, пока все смотрели, как парни в форме выходили из нее, он, прихватив свою одежду и сумку, живо спрятался за каким-то киоском. Оделся и быстро ушел прочь. Никто его не звал и не задерживал. Все свидетели в это время, перебивая друг друга, охотно рассказывали милиции, что случилось. Женщина же была словно в прострации. Только всхлипывала и обводила глазами уже почти опустевший пляж.
   Женя шел через парк и думал, как ему быть, поскольку не хотел, чтобы здесь кто-то знал о его способностях. Убежал сюда из родного города, чтобы пожить спокойно, как большинство людей, отдохнуть, – но вдруг это приключение. Однако должен же он был помочь бедной матери!..
   Из Очамчире ему уезжать не хотелось. Вдруг вспомнил Гиви, его улыбку и теплое рукопожатие.
   Сел на лавочке, чтобы все обдумать и принять решение. Кто-то все это время шел за ним от самого моря, и теперь Женя увидел, что это была пожилая грузинка. Он сразу же понял, что она все о нем знает. Ощутил ее сильное биополе и подумал, что разговор неизбежен. Она села рядом. Долго молчали, «прощупывали» друг друга.
   – Вас тут раньше не было, – начала разговор старуха.
   Он помолчал, вздохнул и спросил:
   – Вы хотите что-то предложить?…
   – Да. Если вам негде жить, у меня есть флигель…
   Женя размышлял. Незнакомка продолжила:
   – Вы будете работать себе, я – себе. Иногда вместе…
   Он внимательнее посмотрел на нее уже обычным взглядом, как все люди. Немолодое, немного уставшее сухое лицо, худощавое тело. Ничто не выдавало ее силы и мощи. Она улыбнулась черными глазами. Им не нужно было разговаривать дальше – они и так чувствовали друг друга. Старуха встала и, словно они уже обо всем договорились, призывно кивнула головой: «Идем!»
   Так началась жизнь Евгения в Очамчире.
   Слава о нем как об экстрасенсе быстро разошлась по окрестностям. Люди шли и шли. И несли деньги. Он никогда не назначал цену своему таланту. Легко диагностировал болезни, лечил внушением и травами. Дар травника он унаследовал от бабушки. На Кавказе росли совсем иные растения, но он быстро изучил их. Из американской агавы делал настойку на водке – очень помогала при артритах, артрозах, как говорят в народе – «при отложении солей».
   Через год Евгений купил себе дом – двухэтажный, украшенный серо-голубой штукатуркой.
   Первым его сожителем был Гиви. Их дружба постепенно переросла в крепкую мужскую любовь. Женя, конечно, любил его сильнее, поскольку вообще не признавал отношений с противоположным полом.
   Еще в юности он получил неудачный опыт. Это была женщина старше него, и, хотя юноша немного выпил, это не компенсировало отсутствия в ней шарма и привлекательности. Он целовал ее грудь, а она настойчиво направляла голову парня ниже и ниже, пока его лицо не оказалось в чем-то скользком, неприятно пахнущем, и он чуть не задохнулся. А она стонала и, словно клещами, сжимала его уши, ерзая, как бешеная. Женя тогда рванул от того кошмара что было сил, и его стошнило. С тех пор он долго ненавидел всех женщин, и даже сейчас не мог пересилить себя и полюбить хотя бы одну из них. Секс с женщинами – это не для него.
   Гиви же переживал юношескую гиперсексуальность, и его привлекали все – парни и девушки, мужчины и женщины. Возраст партнеров тоже почти не имел для него значения. Он жил с Женей потому, что тот страстно его любил, а еще был таким неординарным человеком, каких не сыщешь не только в Очамчире, а и далеко за его пределами.
   Но постепенно их отношения становились все менее радостными и приносили им все больше страданий. Женя уже просто жить не мог без Гиви, а тот стал все чаще пропадать где-то с друзьями. Потом уехал в Москву – договариваться о восстановлении в институте.
   Женя в ответ принялся приглашать друзей из Украины, те привозили своих друзей, и часто в доме просто не хватало спальных мест для многочисленных гостей. Иногда хозяин демонстрировал им свои способности: подойдет к кому-то сзади, проведет рукой у головы – и тот падает. Или если среди гостей была женщина, он говорил ей:
   – Сейчас я вас продиагностирую. Раздевайтесь!
   Женщина начинает раздеваться. Снимает верхнюю одежду, затем кофту.
   – Снимайте лифчик!
   Некоторые снимали. И тогда Женя смеялся:
   – У вас одна грудь больше, а вторая – меньше.
   Но почти все последнего приказа не выполняли и выходили из транса. Ведь под таким примитивным гипнозом не заставишь человека выполнить то, чего он не сделал бы в нормальном состоянии. Для этого существуют другие методы.
   Жили в доме и постоянные приживалы. То двое, то трое, иногда и больше. Все домашние хлопоты были на них. Женя научил их также собирать и сушить лекарственные травы.
   Одной из таких приживалок была та самая несчастная мать, потерявшая сына на пляже в первый день появления Жени в Очамчире. Она тогда несколько дней слонялась как безумная по пляжу и городу, стучалась в двери и окна, искала парней, с которыми поссорилась, требовала от милиции принять кардинальные меры. Но все оказалось напрасным. Мальчика так и не нашли. Где-то через месяц она уже в лохмотьях, грязная и разуверившаяся, наткнулась на Женю и побрела за ним, как собака, села у порога его флигеля и просидела там всю ночь.
   Утром он попытался ее прогнать:
   – Езжайте домой, я вам дам денег.
   Женщина деньги взяла, а через два дня снова сидела возле флигеля.
   – Я не могу поехать домой, меня муж убьет.
   – Так, может, он сам и забрал мальчика?
   – Как это?
   – Приехал, увидел вас на пляже и забрал сына.
   – А меня почему не разбудил?
   – Чтобы наказать…
   Женщина задумалась и даже выдавила из себя гримасу, отдаленно напоминающую улыбку. Женя видел, что идея о приезде мужа ей понравилась и даже обнадежила, что сын жив, дома. Но потом она сказала:
   – Неужто он ехал бы из самого Хабаровска на Кавказ, чтобы меня наказать?
   – Чтобы забрать сына. Вы ведь плохо жили, да?
   – Да, он хотел развестись…
   Женщина так и не вернулась домой. Возможно, ей легче было верить, что малыш где-то там растет с отцом и она всегда при желании может съездить в Хабаровск, чтобы убедиться в этом. Но не решалась, поскольку не хотела убедиться в обратном. В милицию уже не ходила – боялась, что ее могут просто отправить по месту прописки.
   Когда Евгений купил дом, она переехала вместе с ним и стала его первой приживалкой. Он привык к ней и уже не гнал, да она и была нужна ему – кто-то же должен был убирать в доме, стирать, гладить… Еду Женя готовил сам – брезговал, чтобы баба возилась на кухне.
   У Жени было много талантов. Он смастерил скрипку. Конечно, это была не Страдивари, но звучала хорошо. И он гордо демонстрировал ее всем гостям. Затем увлекся еще и живописью – писал портреты. Правда, все мужчины на них походили на Гиви. Где с усами, где без. Ведь Гиви собирался в Москву, вот и сбрил усы.
   Дни летели быстро, и их разлука стремительно приближалась. В тот день, когда Гиви должен был уехать, Женя словно утратил интерес к жизни, ушел в свою комнату и не выходил. Пациентов не принимал. Ему было больно от того, что Гиви в последнее время счастливо улыбался, сверкал глазами и зубами, громко разговаривал – словом, уезжал в столицу с нескрываемой радостью.
   Но вот Гиви уже совсем собрался, взбежал наверх и постучался в дверь Жениной комнаты. Тишина. Он позвал:
   – Любимый, это я.
   – Заходи, – откликнулся тот.
   Они молча смотрели друг на друга.
   – Давай прощаться, – первым не выдержал Гиви. – Ты же не пойдешь на вокзал?
   – Не пойду. Зачем выставлять себя напоказ?
   – Я того же мнения…
   – Будешь писать? – с надеждой спросил Женя.
   – Конечно, – как-то легко, словно речь шла о чем-то незначительном, ответил Гиви и продолжил:
   – Я же приеду через три месяца.
   – Через три месяца!.. – с отчаянием повторил Женя. – Целых три месяца!
   – Время быстро летит… – Гиви уже казалось, что прощание затянулось. Ему хотелось поскорее уйти.
   Парни обнялись. Женя стал целовать любовника так, словно прощался навсегда, и никак не мог отпустить его. Так прижал к себе, что у того даже кости захрустели.
   – Ты меня задушишь, – еле выговорил Гиви, высвобождаясь из объятий, – Прощай! – И выбежал из комнаты.
   Его шаги словно скатились по ступенькам и утихли. Женя остался один и только сейчас ощутил настоящую душевную боль. Он сто раз выручал других в подобных ситуациях, а себе помочь не мог, да и не хотел. Заплакал, просто завыл.
   Через некоторое время спустился на первый этаж.
   – Все вон отсюда! – закричал громко. – Хочу побыть один!
   Домашние и гости засуетились. Никто еще не видел Женю таким. Дом вмиг опустел.
   Хозяин подошел к входной двери, запер ее на ключ, затем позакрывал все окна и межкомнатные двери. Сел в углу прихожей и закрыл глаза. Так он себя еще никогда не чувствовал! Больно, грустно, безнадежно. Сполз на пол и, положив голову на стул, застонал, а потом принялся что есть мочи лупить по нему, до крови разбив руку. «Это моя последняя любовь, – подумал. – Больше никого не хочу».
   Шли дни. Время – тоже целитель. Женя исцелял людей, а время – его. Снова в доме было полно гостей. Некоторых он видел в первый и, наверное, в последний раз. Но кое-кто обращал на себя его внимание. Вот хотя бы этот киевлянин – кажется, его зовут Олег. Такой спокойный, уравновешенный. Сидит себе, переводит что-то из буддизма.
   – Что ты переводишь? – спросил у парня, положив ему руку на плечо.
   – Дзон-Кха-Па, про успокоение разума и распознавание реальности.
   – Возьми прочти вот это, – и Женя снял с полочки книгу стихов Хлебникова.
   Олег взял ее, удивляясь очередной выходке хозяина. Женя все время поражал его то одним, то другим. Но уже через миг у него пробежали по телу мурашки – наобум раскрыв книгу, он читал:

     «И изречения Дзонкавы
     Смешает с чистою росой,
     Срывая лепестки купавы,
     Славянка с русою косой».

   Он в очередной раз убедился, что в жизни все расставлено по алфавиту, что ничего случайного не бывает, нужно лишь быть внимательным, считывать «знаки», и тогда мир откроет тебе много тайн.
   Олег вспомнил первую встречу с Женей. Тогда тот стал напротив него и провел указательным пальцем в воздухе, близко к его телу. И тело среагировало на это движение: когда палец очутился возле сердца, оно вдруг ускорило свое биение: «Тук-тук, тук-тук-тук-тук!» Палец дошел до солнечного сплетения – и там словно камешки зашевелились, даже диафрагма поднялась. Так Евгений всегда проводил диагностику. После таких ощущений в теле пациенты верили ему беспрекословно. Олег был здоров, и экстрасенс ему ничего не назначил.
   А на первом этаже йог Гена, кинорежиссер из Москвы, стоял на голове и медитировал. Возможно, именно в такой позе его посещали самые удачные идеи о создании фильмов? Гена тоже был интересным человеком. Но запоминалось самое удивительное – его кошка ела капусту. Он, конечно же, как и все йоги, был вегетарианцем. Но так воспитать кошку!
   На следующий день Олег уже уезжал домой, и Женя пошел провожать его на станцию как почетного гостя. Прощаясь, обнял и попытался поцеловать в губы. На Кавказе в этом нет ничего особенного, разве что парни были славянской внешности…
   – Обязательно приезжай еще, я буду ждать тебя… – помахал рукой отъезжающему.
   Олег стоял на приступке тамбура и молча смотрел на парня, еще ощущая жар его пылких объятий. Евгений ему нравился, он восхищался им, но таких специфических отношений Олег не хотел. И никогда не согласится на что-то большее, чем дружба.
   Прошло несколько месяцев, и вдруг Женя сам приехал в Киев. Кроме Олега, у него тут было еще много приятелей. Конечно же, все – мужчины. Гостил примерно неделю. Некоторым помог поправить здоровье. Запасся лекарственными растениями родной земли. И захотел, чтобы именно Олег проводил его на вокзал. Тот сначала хотел отказаться, подумав: «Снова будет лезть с поцелуями». Но ничего – пережил, проводил.
   А летом следующего года, путешествуя со своей девушкой по Кавказу, Олег решил проведать и Женю в Очамчире. Невеста согласилась. Он намекнул ей о нетрадиционной ориентации целителя, не вдаваясь в подробности.
   И вот они уже стучатся в дверь серо-голубого дома. Открыл кто-то из гостей, указав пальцем наверх. Прибывшие поднялись по лестнице. Женя увидел Олега и очень обрадовался, а на его спутницу посмотрел так, словно бросил камень. Но она была не из робкого десятка и спокойно наблюдала, как эти двое сели друг напротив друга и молча скрестили взгляды, будто играя в гляделки.
   Сначала девушка никак не реагировала, лишь немного удивлялась. Но минут через пять ей это надоело, она уже рассмотрела все в комнате и слонялась просто так. А мужчины все сидели, не отводя взглядов. У нее начало портиться настроение, она вспомнила о предупреждении, и глухая ревность поднялась в ее душе. Недовольно сказала:
   – Может, уже хватит?
   – Кто это там? – спросил Женя.
   – Это Оля, моя невеста, – ответил Олег и наконец посмотрел на нее. – Мы уже подали заявления…
   – Оля-Оля, ля-ля-ля, – запел вдруг Женя.
   Затем мельком взглянул на нее и побежал вниз.
   – Не обращай внимания, он такой, – утешал Олег Олю. – Привыкай…
   Когда вечером нужно было стелить постель, Женя вдруг запротестовал, чтобы жених и невеста легли вместе. Олега он разместил в одной из комнат, а Олю – в холле, на том же втором этаже, почти у лестницы прямо на полу. Она даже испугалась, как это спать здесь – еще кто-то спросонья наступит на нее. Пара долго сидела на матрасике, пока не уснула. Оля так вцепилась в руку Олега, что даже если бы тот захотел, не смог бы оставить ее одну.
   Утром Женя был немного приветливее. Даже о чем-то расспрашивал Олю. Та неохотно отвечала.
   – Ты, вижу, тоже вегетарианка, – утвердительно кивнул головой. Затем взглянул внимательнее: – А рыбку-то любишь…
   Оля пожала плечами. Она не любила ни рыбу, ни мясо, особенно рыбные котлеты, которые готовили в столовой на работе. Удивилась и даже рассердилась на Женю, в особенности на его тон. Вегетарианкой она стала недавно под влиянием жениха.
   А Жене не нравилась сама ситуация. Зачем тут эта Оля?
   – Говоришь, вы скоро поженитесь? – уточнил у нее.
   – А что?
   – Ничего. Ревнуешь?
   – К кому мне тут ревновать? Может, к вам?
   Женя лукаво прижмурился и многозначительно ухмыльнулся:
   – Если бы я захотел…
   – Вы же мужчина, значит, не соперник, – прикинулась глупышкой Оля.
   Он вдруг схватил девушку за руки и закружил в вальсе, словно радуясь чему-то. Это было какое-то истеричное веселье!..
   А ближе к вечеру парочка отправилась на вокзал. Никто не провожал ее…
   В последнее время у Евгения были странные сновидения. Словно какие-то светлячки дождем сыпались на него, превращаясь в бисер и стеклярус. А на земле звонкий дар вдруг прорастал ромашками. Женя падал на этот ковер, раскинув руки, и счастливо смеялся. Сон повторялся и повторялся, и Женя жил в предвкушении чего-то необычного. Бегал к почтовому ящику и все ждал письмо от Гиви. Но тот уже давно ему не писал.
   Однажды в очереди своих пациентов он отметил особенного мужчину. Тот странным образом выделялся среди других. Пригласил его первым в свой кабинет. Мужчина представился как Лев Липаев из Израиля, бывший гражданин СССР. Он болел язвой желудка и очень боялся, чтобы его не поразила более опасная болезнь. Лев остановился в отеле, но к Евгению приходил ежедневно. Тот лечил его очень старательно, даже дал белый порошок «от рака», приготовленный собственноручно.
   Когда-то на его глазах дед-знахарь исцелял тяжело больных, и Евгений все допытывался, что же это за панацея. Дед секрета не открыл, но порошок Жене дал, после чего тот извел на химиков и лаборатории кучу времени и денег, но в конце концов раздобыл формулу чудесного снадобья и начал изготавливать его сам. Возможно, данное лекарство не повторяло один к одному знахарское зелье, но тоже помогало больным. А это было главное.
   Лев долго присматривался к Евгению, а когда наконец поверил в его талант целителя, загорелся идеей переманить к себе в Израиль, чтобы всегда иметь под рукой такого человека.
   – Я еду в Южную Африку добывать алмазы, – сказал он как-то. – Хочешь со мной?
   Женя вспомнил свои сны и наконец понял, что они ему пророчили. Интуиция подсказывала: нужно соглашаться, ведь это его шанс стать полностью независимым. И о Гиви вспомнил. Возможно, потом его тоже заберет к себе. Врачи нужны везде.
   – Я не представляю, как это можно осуществить на практике, – ответил.
   – Сначала – в Израиль. Я все устрою, – успокоил Лев. – А дальше будет легче. Возьму тебя в свою фирму…
   Однажды в Киеве у Олега собрались друзья. Среди них было несколько тех, кто знал Евгения.
   – Слышали новость? – спросил кто-то из них. – Женя из Очамчире одолжил деньги у всех, кого только знал, и отправился добывать алмазы.
   – Куда? – недоверчиво уставился на него Олег.
   – То ли в Израиль, то ли в Африку.
   – Разве в Израиле добывают алмазы? Кажется, их там только шлифуют.
   – Значит, в Африку. Долг пока что никому не вернул.
   Жена же Олега Оля вдруг вспомнила его слова: «А рыбку-то любишь…» После нескольких лет строгого вегетарианства в последнее время ей очень нравилась рыба, особенно жареная.

Убийство, варенье и… лодочки

   Из приоткрытой форточки окна на третьем этаже валил густой удушливый дым. Но на пожар это не было похоже – выглядело так, будто что-то пригорело на плите. Пожарные, которых вызвали соседи, стоявшие внизу и испуганно смотревшие на дым, опасаясь, как бы не загорелись их собственные квартиры, – уже поставили лестницу и тянули наверх рукав. Спустя минуту из окна заклубился пар, смешанный с духом того горячего черного месива, что должно было стать душистым сливовым вареньем, а превратилось чуть ли не в уголь по вине забывчивой хозяйки.
   Один из пожарных заскочил сквозь разбитое окно в квартиру посмотреть, есть ли кто дома, прошел по залитой водой кухне и оказался в коридоре. Там он застыл от удивления и ужаса. Все стены и пол были так забрызганы кровью, словно их полили из шланга, а на полу в неестественной позе, подогнув под себя одну ногу и уцепившись руками за половик – наверное, ползла на животе куда-то за спасением в последние секунды, лежала мертвая женщина.
   Вызвали милицию, и началось расследование тяжкого преступления. Женщина оказалась профессором мединститута, была уже не молодой, жила одна в трехкомнатной квартире.
   Следователей удивило то, что один из шкафов был полностью забит обувью – они насчитали пятьдесят шесть пар. Почти все ботинки, модельные туфли на высоких каблуках, тапочки и сапоги, лежавшие в коробках, были новехонькие – похоже, их ни разу не обували. «Фетишистка какая-то», – подумал молоденький веснушчатый следователь с длинным носом, которым он, казалось, вынюхивал все вокруг.
   Напарник носатого – полноватый мужчина постарше – поднял в коридоре еще одну коробку, завернутую в газету и почему-то обмотанную тонкими белыми нитками. Когда следователь разрезал их – очень осторожно, поскольку коробка тоже была забрызгана кровью и, развернув газету, поднял крышку, то увидел вместо обуви два небольших деревянных бруска. Он понял, что держит в руках бесспорное и важное доказательство преступления.
   Из допросов свидетелей постепенно вырисовывалась картина жизни профессора Долгополой. Она преподавала анатомию в мединституте, с коллегами поддерживала ровные отношения на некоторой дистанции; была незамужней, но никогда – одинокой, поскольку имела много молодых ухажеров. Стареющая, не очень красивая, но властная женщина словно догоняла поезд, в котором от нее куда-то уносились молодость, любовь и счастье. О ней много сплетничали, но это мало ее заботило.
   Она действительно любила обувь, собирала ее с каким-то болезненным вдохновением. Особенно ей нравились туфли-лодочки на высоком каблуке. Недавно хвасталась подруге:
   – Сегодня достала пару чудесных замшевых туфель.
   – Ты все собираешь, а не носишь, – удивлялась та.
   – Берегу… Еще успею.
   Она подходила к шкафу, по очереди доставала коробки, открывала их, любовалась голубыми или розовыми лодочками, высокими сапогами, осенними лакированными ботинками, нежно проводя рукой по безупречной коже. Вся обувь у нее была красивая и дорогая. Многое из того, что хранилось в шкафу, ей дарили не только ухажеры, но и студенты, до которых дошел слух о ее увлечении. Окружающие знали даже размер ее ноги – 39. Экзамен или зачет запросто можно было сдать за пару туфель…
   На допрос вызвали молодого ассистента той самой кафедры, где работала убитая, Владимира Забудько. В коллективе ходили сплетни, что он был ее любовником. Само собой, не единственным, скорее всего – одним из многих. Поговаривали, что в сети профессорши попал даже сын губернатора.
   – Когда вы в последний раз видели Анжелу Григорьевну? – спросил у Забудько следователь.
   – Не помню… – глаза у Владимира забегали, он был напуган, поскольку понимал, что является главным подозреваемым. – Кажется, позавчера, на заседании кафедры.
   – А дома у нее когда были – вчера?
   – Нет, я не был… – юноша густо покраснел, он не успел определиться: признаваться в амурных отношениях с покойницей или же отрицать. Решил рассказать все, как есть, ведь очень боялся запутаться. – Мы уже давно… я давно не был у нее дома.
   – Хотели отомстить? Она вас обижала? – продолжал допытываться следователь.
   – Нет, за что? Мы были в нормальных отношениях.
   Следователь внимательно посмотрел на Владимира, лицо которого побледнело, а глаза еще больше запали, руки же он просто не знал куда деть. Помедлив, следователь ткнул пальцем:
   – Подпишите вот здесь…
   – Что это? – парень испуганно уставился на бумажку.
   – Подписка о невыезде. По первому вызову – к нам!
   – Конечно, я сразу же приду, если нужно, – Владимир был рад, что его отпускают, у него даже щеки порозовели.
   Подозреваемый выбежал из запыленного кабинета со старой мебелью и таким же старым следователем с единственным желанием: поскорее глотнуть свежего воздуха. Он понимал: если не найдут настоящего убийцу, могут посадить его. У него похолодело в груди, а ноги стали как ватные. «Алиби, алиби, – вертелась в голове мысль. – Когда ее убили? Вчера? У меня же должно быть алиби. Да, я же отдыхал на даче у родителей! И соседи меня видели…»
   Мединститут гудел, как улей. Новость потрясла всех – от студентов до ректора. Она обрастала домыслами, выдумками, небылицами. Но почти все считали, что здесь не обошлось без кого-то из любовников, поскольку Анжела Григорьевна просто так их не отпускала, частенько из ее кабинета доносились выкрики с угрозами, а потом кто-то из ее любимчиков выскакивал оттуда, словно угорелый.
   – Фантомас разбушевался! – смеялись свидетели колоритных скандалов.
   Фантомасом называли профессоршу из-за ее плоского лица без бровей и с париком на голове.
   Но теперь ее все жалели, поскольку знали, какие муки испытала женщина перед смертью. На теле несчастной нашли около двух десятков ножевых ранений, каждое из которых само по себе не было смертельным, она просто истекла кровью. А такая смерть – жуткая и болезненная, похожая на долгую нестерпимую пытку. Она, наверное, хотела позвать на помощь, ползла куда-то к двери или к телефону, но не смогла преодолеть этот путь.
   Следователи же точно определили время смерти не только по состоянию тела, но и благодаря варенью на кухне, что тихонько кипело на плите, когда профессорше позвонили в дверь, так и оставшуюся затем прикрытой, но не запертой.
   Между тем, все свидетели уверяли, что Анжела Григорьевна была очень осторожной и чужих в свое жилище не пускала. На двери ее квартиры, кроме двух замков, были также засов и цепочка. Кто же пришел к ней в воскресный полдень, кому она открыла свою неприступную крепость? Какой-то подруге или близкому другу? А может, соседу? Незнакомцу она бы ни за что не отворила. Одета женщина была в ситцевое домашнее платье и фартук, который так и не успела снять.
   Когда через несколько дней арестовали двух пятикурсников мединститута, большинство их знакомых не поверили, что те убили профессоршу. Парни были друзьями и учились в одной группе: высокий худой тихоня Олег Зарубный и низенький черноволосый задира Виктор Погребной. Особенно не верила в обвинение Оксана – девушка Олега, поскольку в воскресенье после обеда они пошли в кино, и юноша был таким же, как обычно. Если бы он сбежал с места преступления, разве улыбался бы и шутил, разве был бы таким беззаботным? Это Оксана и говорила следователям, но они только записали ее показания и сказали, что все выяснят.
   Основной же зацепкой для ареста студентов, как оказалось, стала газета, в которую была завернута коробка. На ней чернели цифры: 14/125. Несложно было догадаться, что это почтальонша написала номера неких дома и квартиры – они совпали с адресом Виктора. Женщину очень быстро нашли и сверили почерк. Да она и сама узнала свою руку. Когда же следователи заглянули к Погребным, и подтвердилось знакомство семьи с Анжелой Григорьевной, то конфисковали там катушки с белыми нитками и газеты с идентичными пометками. Дело было легко и быстро раскрыто.
   Убийство получило в городе широкую огласку. Когда начался суд над студентами, в зал нельзя было протолкнуться. Кроме родных, знакомых и свидетелей, пришло много журналистов. Такого резонансного дела здесь не припоминали.
   Петр Каменский, корреспондент одной из областных газет, просидел в зале все три дня, пока шел суд. Он пристально всматривался в лица подсудимых и тоже не мог поверить, что женщину действительно убили они. Особенно не похож был на преступника главный подозреваемый Олег – в позолоченных очках с тонкой оправой, из-под которых выглядывали испуганные подслеповатые глаза; с синяками и царапинами на скулах – из него, наверное, выбивали признание; с тонкими, какими-то вялыми руками. Он затравленно посматривал на всех, ища взглядом лицо матери, а когда нашел, то, внимательно заглянув ей в глаза, вдруг покачал головой, словно утверждая: «Я невиновен, но ничего не могу поделать». Столько отчаяния было в том взгляде! Мать смотрела на сына, понимая, что он хочет ей сказать, и слезы катились по ее щекам.
   Из судебного дела постепенно вырисовывалось, как все случилось. Будто бы Олег с Виктором, зная о слабости профессорши, сымитировали коробку с обувью и договорились, что принесут ей в подарок лодочки золотистого цвета. На самом же деле хотели ее ограбить. Погребной был лично знаком с Анжелой Григорьевной через свою маму, хорошую модистку, обшивавшую профессоршу, и та бывала у них дома. Поэтому, когда позвонили в дверь, женщина, увидев в глазок знакомое лицо и пакет в руках парня, ничего не заподозрила.
   Виктор, согласно версии следователей, остался «на стреме», а в квартиру с коробкой и ножом вбежал именно Олег. Он, выставив перед собой лезвие, начал требовать у профессорши деньги, но та его не испугалась и попыталась вытолкать за дверь. Тогда Олег, защищаясь, стал отбиваться от женщины, размахивая ножом и не думая, что убьет ее. Когда же та упала, его стошнило. Он заскочил в ванную, умылся, снял свою окровавленную рубашку и бросил на пол, после чего побежал в комнату, нашел в шкафу мужскую тенниску и надел ее. В это время женщина еще шевелилась и стонала. Виктор уже не думал о деньгах или драгоценностях, а стремглав выскочил из ее квартиры.
   – Нашел деньги? – спросил его сообщник.
   – Она, наверное, мертва! Бежим отсюда!..
   Парни побежали вдоль улицы, свернули к речке и там выбросили нож. Они разулись и прошли немалое расстояние по мели, вспоминая, как заметают следы преступники в кино – чтобы собаки не учуяли, если будет погоня.
   Все это студенты будто бы рассказали сами во время допросов. Каменского удивило то, каким языком пользовались парни на суде, особенно Олег: «Я взял орудие убийства и нанес потерпевшей многочисленные ранения…»
   У Петра даже волосы встали дыбом. Так обычные люди не говорят – это лексика работников правоохранительных органов.
   Суд не поверил преступникам, что они хотели всего-навсего ограбить Долгополую: погибшая ведь знала одного из них и сразу позвонила бы в милицию. То есть парни шли на запланированное убийство, поэтому заслуживали самого сурового приговора. Олегу Зарубному назначили высшую меру наказания – расстрел, а Виктору Погребному дали 15 лет.
   Журналист же в это время думал, почему Зарубный, сознательно шедший на убийство и учившийся уже на пятом курсе мединститута, не смог вонзить нож в сердце или сонную артерию. Неужели так плохо знал анатомию, которую преподавала профессорша?…
   Вдруг к Петру подошла мать Виктора и, сурово глядя на него, сказала:
   – Пишите, пишите, мой сын выйдет – он вас найдет… если соврете.
   – Вы не верите, что парни виновны? – спросил Петр.
   – Их подставили, разве вы не видите? Пришли к нам, поскольку мы были знакомы с Долгополой, украли газету, вымазали кровью, а потом вернулись с обыском. А у Зарубных стащили рубашку Олега…
   После вынесения приговора журналист протолкнулся в кабинет судьи. Его поразило лицо человека в мантии – взволнованное и немного растерянное. Он пожал Петру руку, перепутав его с кем-то, и, заискивающе заглядывая в глаза, спросил:
   – Ну, как все прошло? Я справился?
   Петр растерялся: он не знал, как реагировать на такие вопросы. Затем судью отвлек другой мужчина, и журналист попятился в коридор. Он чувствовал какой-то необъяснимый стыд, словно увидел того судью голым с намыленным телом. И вспомнил, что одним из подозреваемых был любовник Долгополой, сын высокопоставленного чиновника.
   Каменский не знал, каким образом писать статью об этом суде. Его душу обуревали противоречивые чувства: кому верить? Но даже если парни невиновны, разве сможет он противостоять такой могущественной судебной машине?
   Петр пошел и напился. Сегодня он все равно не мог принять правильное решение.

Страсть и долг

   Жара проникала сквозь кожу. Небо было голубым и застывшим, кроны деревьев не шевелились. Это сочетание голубого и зеленого напоминало лубочные картины.
   – Какой сегодня чудесный день! – воскликнула она и заглянула ему в глаза.
   Казалось, эту фразу женщина придумала заранее, но употребила ее невпопад, хотя день был и вправду чудесный.
   Его взгляд был теплым и радостным. Как раз под стать лету. Улица, на которую они ступили, окружила их шумом, запахами изнуряющего жаркого дня, толкала локтями прохожих, бегущих с озабоченными лицами. Но эти двое шли легко, и уличная суета словно омывала их, вновь смыкаясь за их спинами.
   Они шагали в едином ритме, и со стороны могло показаться, что нет никого счастливее и беззаботнее в этой толпе, и что они уверенно следуют куда-то по своим делам. Но никакой общей цели у них не было. И заботы были совсем разные. Их объединял только этот ритм шагов да, возможно, еще некоторые мысли, пролетавшие в головах, не особо задерживаясь, но принося удовольствие.
   Вдруг в их движении случился сбой. Они проходили мимо кондитерской. И она подумала: «Хорошо было бы зайти». А он посмотрел на часы. Она поняла, что сейчас он ее пригласит, и начала быстро размышлять, соглашаться или нет. Ведь ей нужно было спешить на станцию, занять мужу место в электричке, поскольку тот сегодня едет к своим родителям. Во всяком случае, появиться там раньше него. И все же, когда юноша действительно пригласил зайти полакомиться мороженым, она сразу согласилась.
   В кондитерской было душно. Столики стояли очень тесно и почти все были заняты. Она всегда в каждом помещении старалась сесть так, чтобы позади была стена. Лучше всего чувствовала себя в углу, чтобы стены защищали ее с двух сторон.
   Они подошли к столику, за которым уже сидела пожилая пара, но сразу видно, что не супруги. Женщина была в этом уверена, хотя объяснить или доказать это не могла. Просто ощутила интуитивно.
   Когда они, спросив разрешения, устроились, ей вдруг показалось, что повторяется эпизод, который она видела в кино или читала в романе. И что это не ее родной город, а какая-то далекая страна без названия, и что во всем происходящем есть оттенок необычного и таинственного. А в сущности, это была простая забегаловка.
   Они улыбнулись друг другу, и в этот миг она пережила такое ощущение, словно он кружит ее в вальсе. Как будто видела себя его глазами. Возможно, этому способствовал какой-то гипнотический зеркальный отблеск в его карих глазах.
   Подошла официантка в бледно-голубом платье и крошечном фартучке с оборкой из такой же ткани. Рука ее привычно теребила что-то в кармане.
   Он заказал обоим мороженое и, чтобы не смотреть на нее постоянно, огляделся. Увидел кувшинчик с подсолнухами на стойке у входа. Подсолнухи были маленькие, искусственные, но тем, кто заходил в кондитерскую впервые, они поначалу казались настоящими.
   – Я очень люблю подсолнухи, – сказал он, наклоняясь к ней.
   И ему вдруг ужасно захотелось оказаться в поле, где цвели эти тяжелоглавые растения на стройных ножках, похожие на множество солнц, прильнуть щекой к большому желтому цветку и ощутить его едва уловимый сладковатый аромат. И чтобы можно было поделиться этой радостью с женщиной рядом.
   – А где же наш цветок? – она потрогала пальцами пустую керамическую вазочку. Почти на всех столиках стояли гвоздики – розовые, красные, белые, немного привядшие в духоте кондитерской, как и посетители, среди которых преобладали молоденькие девушки.
   Его взгляд коснулся ее пальцев, рук, шеи. А она наблюдала за выражением его глаз.
   – У вас красивый маникюр, – он снова вернулся взглядом к ее пальцам. – Этот цвет очень идет к вашей коже.
   Она посмотрела на свои руки. Тонкие кисти в этом приглушенном освещении приобрели матовый оттенок, и теплый красный лак выгодно оттенял их. И снова ей показалось, что она смотрит на себя, свои руки его глазами.
   Этот красный цвет – ее любимый. Если она видит такой оттенок красного у кого-то в одежде, то всегда вспоминает красное пальто, которое было у нее самой – девочки-подростка. Когда она надевала его и смотрела на рукава, на полы, в груди поднималась какая-то тревожная волна, а внизу живота что-то щекотало. Она прислушивалась к себе и понимала, что в ней рождаются совсем новые ощущения. Так действовал на нее этот невероятный цвет.
   Даже повзрослев, она не забыла того восхищения от красного. Но теперь она уже знала, что так действует сочетание Марса и Венеры, страстного сексуального красного цвета и эстетического впечатления от красоты.
   Принесли мороженое, которое поднималось в бокалах витиеватой шоколадно-фруктовой пирамидкой, украшенной половинкой пирожного. Они лакомились им, вспоминая, как переводится с французского «безе», и смотрели друг другу на губы.
   В последнее время его очень волновала проблема страсти и долга. Возможно, он потому и не находил решения, что примерял ее сквозь призму собственных вопросов. Или следовал чужому опыту. Прописные же истины его не устраивали. Ему казалось, что от мудрого решения задач, предстающих перед ним, все автоматически сложится правильно.
   Что-то в этом роде он принялся объяснять и ей. Но она не желала его слушать и не пыталась понять. Возможно, потому, что могла предвидеть, какие проблемы появляются, когда побеждает страсть, и что остается в душе, когда верх берет долг. Он тоже это знал, но, в отличие от нее, хотел всему дать оценку и название. Она же, как и все женщины, больше доверяла интуиции и судьбе.
   А еще она наблюдала за пожилой парой. Вот мужчина неуклюже коснулся рукой мизинца женщины. Руки ее были без маникюра, уже увядшие. Вот они удивленно переглянулись, услышав, что двое молодых и счастливых обращаются друг к дружке на «Вы». Им это показалось нарочитым и бессмысленным. Старички начали прислушиваться к их разговору, иногда наклоняясь друг к другу и что-то шепча. Короткий приглушенный смех шлейфом тянулся за этим шепотом.
   Но затем она перестала замечать пожилую пару, поскольку стала следить за стрелкой часов на его руке и вспомнила о своем муже. Хорошо было бы никуда не ехать в такую жару! Неплохо было бы сегодня пойти еще куда-то с этим милым парнем, у которого такие сияющие глаза. Она улыбнулась. Конечно же, долг прежде всего. Ее долг.
   Сейчас она поспешит к метро, а дальше – на станцию и, отсчитав четвертый вагон с конца, будет искать свободное место. Заняв его газетой и попросив соседей присмотреть, сходит за билетом для мужа, который сможет прибежать с работы перед самым отправлением электрички. Он уедет. Но даже когда последний вагон исчезнет за поворотом, ее долг останется с ней. И все ее страсти тоже. И так будет всегда.

Чтобы голова не болела

   – Да, Ник.
   – Откуда ты знаешь, что это я звоню?
   Инна расстроилась. Вот, снова выдала себя.
   – Догадалась, милый, – ответила. – Телефон по-особенному звонил.
   Он воспринял ее объяснение как шутку.
   Но Инна не только почувствовала, что это Ник, а и словно наблюдала за ним. Вот он насупил брови, потом почесал за левым ухом. Она видела его действия нечетко, да и то лишь тогда, когда мужчина шевелил пальцами или менял выражение лица. Это было скорее не зрительное восприятие, а какое-то неосознанное ощущение то ли набегающей волны, то ли наползающего темно-серого следа. Каждое движение казалось словно размазанным, но она его легко угадывала.
   Впрочем, эти странные метаморфозы касались не только Ника. Всегда, когда звонил телефон, Инне казалось, что он вызывает ее на какую-то более крепкую связь, чем может дать это устройство для общения. Она снимала трубку, если хотела говорить с тем, кто ей звонил, но могла и не подходить к телефону, если чувствовала, что предстоит разговор с неприятным ей человеком.
   У нее были и другие особенности, которые женщина называла своими изъянами, поскольку они только усложняли ей жизнь. Если она сердилась, на кухне начинался настоящий фейерверк – горели чайники, сами по себе включались плита и другие электроприборы. Мог вдруг зазвенеть не включенный будильник или, наоборот, ни с того ни с сего умолкал радиоприемник, звонил телефон, хотя никто не набирал ее номер. Телевизор тоже начинал показывать какие-то черточки или волны и неприятно шипеть. Каждый ее душевный порыв вот так странно отражался на бытовой технике.
   Ночью Инна не всегда могла выспаться, поскольку дух ее частенько покидал тело и отправлялся, куда ему вздумается. Иногда она была свидетельницей еще не случившихся приключений и событий. Женщина поняла это не сразу, поскольку чаще всего видела совсем незнакомых людей, еще и за тридевять земель от родного города. Но потом она пережила сильный стресс, так как заглянула в будущее своих близких. А еще больше испугалась, когда ее сновидения полностью сбылись.
   При этом у нее почти постоянно невыносимо болела голова. Она ходила по врачам, однако те не могли установить причину ее страданий, и женщина в отчаянии даже порывалась покончить с собой – спрыгнуть с балкона. Но ее квартира была на четвертом этаже, и Инна боялась, что не разобьется насмерть, а только искалечится, поэтому в последний момент передумала. Пригоршнями принимала обезболивающие лекарства, которые ей почти не помогали.
   Однажды она встретила свою знакомую – астролога Таню – и попросила составить для нее гороскоп, который, возможно, объяснил бы ее страдания. Спустя несколько дней Инна зашла к Тане на работу. Ясновидящая рассказала о ней много интересного, но то, что в ее натальной карте есть сильный Уран и какие-то тау-квадраты – ничего не прояснило, а тем более, не изменило: голова болела так, что терпеть не было сил.
   Глядя на свой звездный «портрет», Инна и сама как бы понимала, что означают разноцветные линии в круге и значки в зодиакальных знаках. Но ощущала она их энергетически, они будто затрагивали струны в ее душе, откликавшиеся надрывной болью.
   Инна решила сама изучать астрологию и очень быстро разобралась в ее азах. Через несколько месяцев под псевдонимом Белая она уже выступала с собственными исследованиями на конференции в Киеве, а еще через полгода – в Москве.
   Там собрались не только астрологи, но и экстрасенсы, йоги, ясновидящие, уфологи, знатоки карт Таро и многие другие неординарные и немного странные мужчины и женщины. Инна Белая попала в общество себе подобных, и у нее даже голова перестала болеть.
   Какой-то мужчина рамочкой мерил биополе всем желающим и, когда случайно направил ее рожки на Инну, – те завертелись, как бешеные. Он подбежал к женщине и схватил ее за руки:
   – Вы знаете, что у вас очень сильное биополе?
   – Ну, наверное, знаю, – ответила Инна.
   – Давайте измерю тщательнее! Станьте под стеной, а я буду отступать.
   Но большого зала не хватило. Мужчина уже отошел от Инны метров на десять, а рамочка все вертелась и так вибрировала, что едва не жужжала.
   На втором этаже, куда поднялась Белая, проверяли способности ясновидящих. В запечатанных конвертах находились разные рисунки, а люди пытались угадать, что там изображено. Инна сосредоточилась и, проведя рукой над беленькими прямоугольниками, различила сначала круг, затем квадрат, далее – звездочку. Для нее это было несложно, но другие участники, разорвав конверты и убедившись в ее правоте, заподозрили, что она в сговоре с организаторами. Инна пожала плечами и пошла дальше – ей неинтересно было что-то кому-то доказывать. У нее были проблемы посложнее.
   За несколько дней Инна Белая стала звездой этого собрания. Когда она выступала, рассказывая об энергетическом значении астрологических символов, в зале можно было услышать, как муха пролетает, – так внимательно все ее слушали. Она словно имела какую-то неуловимую власть над публикой, хотя говорила просто и не очень по-научному. Если бы этот же доклад читал другой человек, его, возможно, даже освистали бы, особенно корифеи от астрологии. Но все буквально попадали под действие Инниного, будто случайного, гипноза и сидели неподвижно, словно в трансе.
   Между тем дома, в Харькове, накануне поездки в Москву, с ней произошел странный случай – она впервые ошиблась в своем ощущении человека. Женщина мечтала встретиться с известнейшим московским астрологом, профессором, еще до войны изучавшим астрологию в специальном институте в Берлине. Достав его телефон, Инна позвонила и нетерпеливо слушала гудки. Она уже словно видела седого худого мужчину – такого себе богобоязненного ласкового старика. Но как только услышала в трубке мужской голос – та картинка мгновенно растаяла, вместо нее возникла другая: сердитый крепкий мужчина, уверенный в словах и движениях – полная противоположность неизвестно кем навеянного образа.
   И когда здесь, в Москве, уже на конференции светило астрологии вышло на сцену, она сразу же узнала его и вздохнула: да, это был не ее выдуманный, взлелеянный в мечтах учитель – стоявший за кафедрой мужчина скорее напоминал какого-то чиновника или военного в отставке. Инна полностью утратила к нему интерес.
   Но фантом седого старца все еще преследовал женщину, словно пытаясь достучаться до ее души. Однако при этом Инна не ощущала в нем пульса жизни и, наконец, поняла, что тот приходит к ней из потустороннего мира, а она боялась вступать в контакт с мертвыми.
   Конференция проходила на базе одного из местных санаториев, поэтому ее участники жили в роскошных комнатах. Инне и москвичке Зое достался номер с высоченным потолком и лестницей на импровизированную антресоль, где стоял диванчик.
   Зоя работала научным сотрудником в каком-то филологическом институте – знала, кстати, даже китайский язык, но почему-то очень боялась публики и не хотела выступать со своим докладом. Инна «прощупала» ее и поняла, что женщина не только неуверена в себе, но и не хочет ни с кем делиться теми знаниями, которые ранее планировала озвучить: она разрывалась между натиском жадности и жаждой признания, и никак не могла отдать предпочтение чему-то одному.
   К ним часто приходили гости. Инна понимала, что это она их притягивает, и уже не рада была своей популярности. Хотя кое-кто интересовал ее тоже.
   Вот зашла молодая девушка – брюнетка, с огромными кольцами в ушах, такая себе «цыганка» с картами в руках. Карты были какие-то особенные – большие, странные. Эта ведьмочка будто бы умела находить потерянные вещи, и Инна почувствовала, что у нее и вправду есть такие способности.
   За ней – уже с картами Таро – заглянул низенький спесивый мужчина, написавший много книг, но все они были компилляциями англоязычных изданий по астрологии. Когда-то он работал переводчиком. Сейчас же совместил оба эти занятия.
   – Хотите, – пораскину вам на картах? – внимательно посмотрел на Инну.
   Женщина не ощущала особого желания, поскольку видела этого зазнайку насквозь, но вежливо ответила:
   – Почему бы и нет, давайте!
   Мужчина разложил карты и начал неуверенно бормотать о том, что ей сейчас тяжело, так как не хватает денег. Ему казалось, будто именно этот вывод беспроигрышный, ведь в стране сейчас действительно многим жилось нелегко. Пытался что-то сказать и о ее личной жизни – тоже невпопад. А потом вообще начал запинаться и сбиваться, поскольку Инна направила на него волну своего недовольства, чем окончательно вытолкнула из его головы тупые хаотичные мысли куда-то за пределы комнаты. Чванливый тип замолчал, его разгоряченное лицо вдруг покрылось каплями пота, он вскочил с места и выбежал за дверь – подальше от этой странной женщины, которая одним взглядом словно вывернула его душу наизнанку и заглянула туда, куда он и сам предпочитал бы не смотреть.
   Зоя же все больше нравилась Инне. Она была умная, знала столько языков, и в астрологии многого достигла! Зоя тоже с восторгом говорила своей соседке:
   – Ты такая благородная и утонченная. Когда покрываешь голову своей шелковой шалью – вылитая графиня!
   – Это ты графиня, а не я, – искренне возвращала комплимент Инна.
   – Нет, я полненькая простушка, нос у меня картошкой, а вот твое лицо с тонкими чертами…
   – Да хватит уже, а то мне становится неудобно. Не перехваливай!..
   Однажды после обеда Инна поднялась на антресоль и уснула там на диванчике. Проснулась она от голосов внизу. Поняла, что Зоя разговаривает с очень известным астрологом из Питера, которого Инна когда-то после сорока минут общения по телефону приглашала приехать с лекциями в Харьков. Интонация у ее новой подруги была какой-то особенной, и Инна смекнула, что в прошлом их связывали любовные отношения.
   – Ну, как ты сейчас – лечишь или только астрологией занимаешься? – звенел женский голос.
   – Да по-разному бывает… А ты как? Еще замужем?
   Мужчина замолчал, а затем продолжил:
   – Помнишь Сочи и наши ночи?
   – Ты просто стихами заговорил! – счастливо рассмеялась Зоя.
   Потом они стали перемывать косточки знакомым астрологам.
   – Как тебе выступление нашего светила? – спросила Зоя. – Говорят, что он вроде был когда-то немецким шпионом и вообще живет здесь под чужой фамилией.
   – Да. Будто бы настоящего астролога казнили, а все документы передали этому…
   – И рукописи книг, которые он сейчас издает…
   У Инны похолодело в груди. Она словно опять увидела того седого, наверное, давно умершего мужчину, пытавшегося достучаться до ее души. Тут она зашевелилась, а потом испугалась, что двое внизу ее услышат, и замерла, даже дыхание затаила. Но Зоя насторожилась.
   – Там кто-то есть, подожди, – сказала своему визави и начала подниматься наверх по лестнице.
   Инна притворилась спящей. Однако Зою это не убедило.
   – Ты тут лежишь и подслушиваешь! – воскликнула в негодовании.
   – Я спала, а вы меня разбудили, так в чем моя вина?
   – Сразу должна была показаться, а не слушать наш разговор!..
   Это была их первая ссора.
   Гость тем временем тихонько удалился, но Инна могла узнать его специфический голос из тысячи других, поэтому не сомневалась в том, кто это был.
   – Не подумай, между нами ничего такого… – почему-то пыталась оправдаться Зоя.
   – Да мне-то что до этого? – удивилась Инна.
   – Ты знаешь, он не только астролог, но и целитель, – рассказывала Зоя. – И мне тоже помог, когда у меня спина болела…
   Наступил заключительный день конференции. Зоя должна была выступать со своим докладом, но уже утром она, повязав на голову платок, сказала, что никуда не пойдет, поскольку заболела. Инна понимала, что та просто не желает выходить на трибуну, поэтому и прячется за несуществующую болезнь, но оставила свои выводы при себе.
   После окончания конференции Зое вдруг «полегчало», а на заключительном банкете она уже снова стала живой и веселой и все поглядывала на питерского астролога. Вечером же проводила Инну на вокзал и обещала приехать в гости.
   Дома Инну снова начали мучить головные боли. Она даже стала подумывать о переезде, ведь в Москве чувствовала себя гораздо лучше. Иногда она не спала по несколько суток, потом принимала снотворное и проваливалась в какой-то кошмарный мир, из которого никак не могла выбраться. Ей казалось, что голова у нее болит даже во сне.
   Вскоре ей позвонила Зоя и сообщила, что через два дня будет в Харькове, а еще сказала, что знакомые дали ей телефон и адрес какой-то старухи-целительницы, тоже живущей на Салтовке – там, где и Инна. У Зои снова болела спина, поэтому она возлагала большие надежды на эту бабку.
   Целительница действительно жила недалеко – только перейти несколько улиц между домами в Иннином микрорайоне. Она оказалась доброй и ласковой, с необычайно молодыми голубыми глазами. Инна надеялась, что женщина поможет и ей.
   Но тут случилось непредвиденное – подруги поссорились. Каждая хотела, чтобы бабка лечила первой именно ее – пока еще не устала, а руки не набрались от предыдущей пациентки болезненной энергии.
   – У меня так болит голова! Можно, я буду первой? – умоляла Инна.
   – Я приехала за тридевять земель и должна тебе уступить? – возмущалась Зоя. – К тому же, это я нашла целительницу!
   Вдруг на кухне с треском лопнула электрическая лампочка – хотя за окном сиял день, и она не светилась. Сам по себе включился электрочайник, а поскольку в нем не было воды, то за пару секунд он сгорел.
   Зоя и бабка не на шутку испугались, не понимая, что происходит. Инна же пыталась усмирить свои эмоции.
   Вдруг Зоя, наморщив лоб и что-то припоминая, воскликнула:
   – Я все думала, когда же сработает наша парочка – мой Марс и твой Сатурн, стоящие в одном градусе в Деве. И вот дождалась! Нашла коса на камень!
   – Ну что ж, мой камень затупит твою косу!
   – Это я уже поняла.
   Обе женщины надули губы. Бабка же некоторое время поглядывала то на одну, то на другую, а затем сказала:
   – Решайте сами и заходите по очереди в зал, – а потом встала и вышла из кухни.
   Инна посмотрела на испорченный чайник. Она решила погасить конфликт.
   – Иди уже, мне стало немного легче, я подожду.
   Бабка лечила всех одинаково – очень болезненным массажем. Она начинала с ног и, проводя по ним от колена вниз цепкими пальцами с острыми ногтями, проговаривала:
   – Ну что, укусно?
   – Да больно же!
   – Терпи, так надо.
   Особое внимание она уделяла матке, которую, как ни странно, мяла через живот и очень даже больно. Она считала, что все болезни у женщин начинаются с этого места. Массажировала ее долго и тщательно. Интересно, а как она лечила мужчин? Где у них находится ахиллесова пята?
   После такого массажа на теле пациентов оставались тонкие длинные царапины – будто кошка прошлась своими когтями. Денег за лечение бабка не брала, просила принести хлеба, молока или картошки.
   – А откуда у вас этот дар? – спросила у целительницы Зоя.
   – Сама от себя лечу, – улыбнулась старуха. – Когда-то еще в детстве упала с вишни, очень ушиблась и начала растирать там, где болело. Это помогло. С тех пор каждый день делала себе массажи. Позже – маме и сестрам, а потом и чужим людям.
   Подруги посетили целительницу еще несколько раз. Инна купила ей новый чайник и несколько электрических лампочек. Бабка была очень рада, а потом внимательно посмотрела на женщину и вдруг сказала:
   – А ты ко мне уже можешь не ходить, поскольку сама знаешь, как себе помочь.
   – Да нет, я не знаю! Если бы знала, то давно бы что-то сделала со своей головой.
   Зоя же стала чувствовать себя гораздо лучше. Инна предложила ей прочитать несколько лекций для местных любителей астрологии. Подруга согласилась и наконец поделилась своим секретом – тем, что утаила тогда в Москве.
   По гороскопу она определяла самое слабое место в человеческом теле и начинала «танцевать» от него, делая диагностические выводы.
   Эти знания по медицинской астрологии ей передал когда-то старенький учитель из Литвы. Она часто ездила туда к родственникам, там с ним и познакомилась. Он же и заинтересовал Зою астрологией. Называл себя адептом какого-то Белого братства, много рассказывал о собственном учителе, который уже «пребывал на Солнце». Удивительные рассказы старика наталкивали на мысль, что тот не совсем адекватен, но ведь то, что он передал Зое, работало!
   – А обо мне что ты скажешь? – допытывалась Инна. – Почему у меня голова болит?
   – Сама разве не видишь? У тебя, как и у твоих родителей, тонкое место – констелляции в Овне. У тебя это кармическое. На физическом плане излечить невозможно. Сначала поработай над духовностью.
   Зоя поехала домой, а Инна, проводив ее на вокзал, замерла на железнодорожном мосту, страдая от уже совершенно нестерпимой головной боли.
   Женщина словно летела куда-то над землей в розово-красной дымке, и перед ней открывались две дороги. Она не знала, на которую из них шагнуть, поскольку за этими кроваво-тревожными тучами не видела ничего.
   И вдруг все изменилось: стало ясно-ясно, все вокруг заголубело и проступили очертания деревьев, домов и прохожих. Инна увидела, что одна дорога ведет куда-то в пропасть, где нет ничего, а вторая – к людям, переживающим страдания и тянущимся к ней умоляющими взглядами.
   Инна все поняла. Ту кипучую энергию, которая уничтожала ее изнутри и пыталась найти выход через невыносимую головную боль, нужно было направить на добро, на помощь другим, иначе судьба заведет ее туда, где только отчаяние и смерть. Она вспомнила слова целительницы, что может сама себе помогать. Правда, бабка не сказала, что не только себе, но и другим. Возможно, она об этом и не знала.
   Но Инна не успела представить, как будет помогать людям в их несчастьях, поскольку душа уже оставила ее тело, изувеченное падением с высоты. Она избрала не тот путь.

В баре «Старый город»

   Лида заходила сюда и раньше, но очень давно. Тогда этот бар только открылся, и новая мебель, обитая темно-красным плюшем, была невероятно приятной на ощупь, а все вокруг дышало уютом и чистотой.
   Тогда она дружила с двумя очень интересными молодыми людьми – психиатром и психологом. Они совсем недавно окончили свои институты, были холостяками, а она еще училась и тоже была не замужем.
   Психиатр лукаво смотрел на нее и декламировал стихи. Он был очень странный. Вообще-то в психиатрию часто идут люди, желающие решить собственные проблемы. Ему тоже в свое время ставили диагноз «шизофрения», он брал академку, но потом как-то подлечился – во всяком случае, стал адекватнее. И вот теперь – психиатр!
   Психолог общался с ним немного свысока. Ему не ставили подобный диагноз, но у него тоже имелись проблемы, поэтому не случайно темой его диссертации было что-то о коррекции характера.
   Возможно, девушка тоже была странной, если водилась с ними. Во всяком случае, психиатр говорил, что если бы она не родилась в глухом селе, а здесь, в Харькове, и если бы ее отец и мать были более образованными, то они еще с малых лет затаскали бы ее по психиатрическим кабинетам и тогда неизвестно, что с ней случилось бы. С этого она сделала вывод, что ей повезло родиться в селе и у простых родителей…
   Сейчас же, спустя много лет, бар превратился в обычное обшарпанное заведение, каких большинство в городе. Плюш стерся и потемнел, пол и стены впитали отпечатки времени. Только прекрасный вид из окон и украшал это помещение.
   Они с Иваном попали в бар как-то стихийно, заранее не планируя, и были очень голодны. Но тут им, кроме спиртного, могли предложить только бутерброды и пирожные.
   За одним столиком с ними сидел очень неприятный тип. Он не давал им насладиться обществом друг друга, они не могли даже поговорить. Сразу же забыли его имя, хотя, представляясь, он повторил им его несколько раз. Тем более что имя было странное – таджикское или узбекское. Им так хотелось, чтобы тот парень куда-то делся, но он даже не думал уходить! Считал, наверное, что они супружеская пара, все время желал им счастья, благополучия и, постоянно извиняясь, переспрашивал, как их зовут. Затем начал говорить о своей бывшей жене и сам себя перебивал неприлично громким смехом.
   – Я теперь ищу такую женщину, чтобы она у меня работала, была рабыней, понимаете? – он вдруг перешел на шепот.
   – А сами вы любите работать? – спросил Иван.
   – Чем больше работаешь, тем больше получаешь, – пытался выкрутиться парень.
   – А кем вы работаете – электриком? – почему-то начал угадывать Иван.
   – Не, я в литейном. Берешь побольше, бросаешь подальше. И чем дальше бросаешь, тем больше получаешь, – стихами заговорил «литейщик» и снова захихикал.
   Но Ивана не так просто ввести в заблуждение. Он посмотрел на руки мужчины – маленькие, без мозолей – руки дармоеда, а не рабочего.
   – Почему вы не хотите рассказать о себе правду? – настаивал Иван, а Лида подумала: «Вот, нашел «интересного» собеседника! Неужели не видно, что это за экземпляр? Теперь не отстанет».
   Так оно и вышло. Через пять минут «таджик» уже хватал Ивана за руку и тянул куда-то выйти.
   Тогда Лида решилась на крайние меры. Она гневно взглянула на приставалу, хотя этот недобрый блеск в ее глазах он вряд ли заметил, поскольку был вдребезги пьян. Зато подействовали резкие слова, а особенно ее голос, звучавший немного громче и звонче, чем можно было себе здесь позволить:
   – Никуда он не пойдет, оставьте нас в покое!
   Она начала суетливо собирать с подоконника свои вещи. Незнакомец снова принялся извиняться и вдруг схватил свой стакан, налил из него что-то в коктейль Ивана, а затем потянулся и к бокалу Лиды, но потерял равновесие и расплескал свой напиток по столу и полу. Пара удивленно уставилась на него. Он снова пошатнулся и вдруг выбежал из бара.
   Лида потащила Ивана к другому столику за колонну, там их этот нахал не увидит. Но столик стоял очень близко к эстраде, и Иван скривился, когда ансамбль взял первые аккорды.
   Лида смотрела на него и с каждой минутой все больше сожалела, что они сюда зашли. Такого выражения на его лице она еще не видела. В глазах – грусть, уголки губ плотно сжаты и опущены. Иван оправдывался тем, что у него болит голова, но Лида чувствовала себя так, будто это она виновата в его плохом настроении.
   Он оказался слишком впечатлительным – не то, что те двое, с которыми она отдыхала здесь в юности. Тем было на все наплевать. Они отшили бы того мужика на раз-два… А с таким парнем, как этот, если хочешь, чтобы он уделял тебе внимание, нужно идти не в бар, а в парк, на берег реки – куда угодно, лишь бы вокруг был простор и ни души. Да и разве она сама не мечтала о том же? Просто до сих пор у них не было возможности, а может, и желания уединиться. И вот они совершенно случайно забрели сюда… К сожалению, Лида слишком поздно сообразила, что нужно было сразу же уйти, чтобы избежать еще большего разочарования. Наверное, если бы они оказались в другом баре, так бы и случилось, но тут играл, хоть и плохонький, ансамбль. Отказаться же от возможности потанцевать с Иваном – это было выше ее сил. И они остались.
   Сначала Лида пыталась наблюдать за публикой. Однако все казались настолько заурядными, что не на ком было и взгляд остановить.
   Две девушки сидели у окна – курили, делали вид, что заняты только друг дружкой, а на самом деле напряженно ждали, что кто-то подойдет познакомиться.
   Рядом с ними столик заняли две пары. У одной из женщин были очень наглые неприятные глаза, которыми она все время прощупывала Ивана. А вторая, примерно одного возраста с Лидой, смотрела куда-то сквозь них пьяным невидящим взглядом. Их мужей можно было принять за братьев, поскольку те были очень похожи между собой.
   За стойкой бармен делал коктейли, две дамы там же примеряли какие-то босоножки.
   К Лиде с Иваном подсели двое мужчин и почему-то стали заинтересованно прислушиваться к их разговору. Но Лида пристально посмотрела в глаза одному из них – и тот немного стушевался.
   После первого танца она уже не владела собой – ей было все равно, хорош этот бар или нет. Ее захлестнула волна той испепеляющей страсти, которую она ощущала к Ивану в последнее время и с которой не могла совладать. Ей хотелось, чтобы он крепче прижал ее к себе, чтобы она еще раз пережила чувство, охватившее ее тогда в ресторане месяц назад, когда они впервые танцевали вдвоем. Она ощутила тогда всю силу и энергию этого мужчины, показавшегося ей таким страстным и необузданным. И надо же, что случилось это именно на ее свадьбе! Правда, данное застолье не было для нее праздником, а казалось скорее спасительным кругом, поскольку семилетние отношения с мужем сходили на нет. Возможно, тогда Иван был в особом настроении, а еще пикантности добавляло то, что он держит в своих руках чужую невесту. Ведь засватанная девка, как говорится, лучше всех!
   Но сейчас его руки едва касались ее. И чем больше она зажигалась, тем холоднее становился он – весь словно сжался и стал ниже ростом. Когда же она поднимала на него глаза, то видела только ледяной безразличный взгляд.
   Несколько раз Лиду пригласил сосед по столику, который, кстати, был не прочь покрепче ее прижать к себе – женщине даже пришлось просить защиты у Ивана.
   – Не отдавай меня этим типам!.. – взглянула умоляюще.
   Также ее раздражали многочисленные окружающие, заинтересованно наблюдавшие за ними. Еще бы! Если бы они оба вели себя как влюбленные, то это никого бы не удивило. Но здесь было совсем иное: мужчина не проявлял к женщине никаких нежных чувств, та же, наоборот, горела, как свеча, сжигая саму себя. И чем больше она увлекалась, тем сильнее он смущался. На них уже откровенно обращали внимание – смотрели насмешливо, даже с осуждающими ухмылками.
   В конце концов Лида не выдержала:
   – Идем отсюда!
   Еще она подумала, что бар дорогой, поэтому Ивану придется выложить кругленькую сумму за вечер, который ему не понравился. Это еще больше испортило ей настроение.
   На улице обоим стало лучше. Его руки были такие горячие! Он прикасался к ней, и она ощущала эйфорию – хотелось и плакать, и смеяться.
   В метро они сидели, тесно прижавшись друг к другу. Вот уже их остановка. Все вокруг казалось им голубым и розовым: и плитка, которой обложен выход из метро, и троллейбусы, и вечерние облака.
   Они присели на лавочку возле троллейбусной остановки, и он наконец обнял ее. Каждое его прикосновение заставляло ее удивляться. Сейчас, когда он наконец мог отвечать – и отвечал – на ее страсть, ей это казалось невероятным и чудесным. Он легонько касался губами ее лица. Эти поцелуи были, словно ласковый весенний ветерок, почти неощутимые, но такие пьянящие! И все вокруг наполнялось музыкой любви.
   Подъехал троллейбус. Они зашли, и Лида стала лицом к окну, ухватившись руками за поручень. Она не хотела, чтобы кто-то увидел ее счастливое лицо и снял с него часть восторга своим наглым взглядом, не хотела делиться этой радостью.
   Иван слегка притянул ее к себе, и они начали смотреть на дорогу, что бежала и бежала куда-то, словно бурная река. Он все плотнее прижимался к ней, губы его становились смелее и горячее, он коснулся ими ее сережки, а потом она уже ушком ощутила их жар и ласку. Рука его нежно, но настойчиво обняла ее талию, и вот кончики его пальцев коснулись ее груди. Ни в какие сравнения не идут все ее мечты с волшебством этого мига! Однако тут же она с горечью подумала: как жаль, что они никогда не смогут стать любовниками! Он такой нежный, ласковый, единственный, к кому она в одинаковой степени чувствовала и духовное, и физическое притяжение!.. Но они не имели права…
   На своей остановке она вышла, хотя сделала это скорее автоматически, чем осознанно. И увидела в окне его растерянное лицо, которое все отдалялось и отдалялось. И она поразилась, что еще секунду назад они были вместе, соединив не только руки, но и сердца. Не могла в это поверить. Счастье лишь задело ее своим крылом…

Ягуар

   Ей нравились парни со светло-русыми шевелюрами и глазами цвета неба. Они казались ей добрыми, ласковыми, умными и какими-то… солнечными.
   Тот, кто был с ней в поле во вторник, мог похвастаться именно такими голубыми глазами и волосами, словно облитыми солнцем. Вот только губы, изогнутые в капризной гримасе, придавали лицу скептическое выражение. Он был высокий и худощавый, с плечами, немного наклоненными вперед. Походка его казалась легкой и какой-то вкрадчивой – в нем было что-то от ягуара. И почему-то ему не шло имя Назар, которым он представился, пожав ей руку при знакомстве. Поэтому она звала его ягуаром, а он удивлялся. В его обращении с ней тоже было что-то от дикой кошки: схватил за плечи сильными руками – и не спорь!
   На следующий день она ждала его. Бигуди всю ночь мешали ей спать, зато волосы теперь волнами ниспадали на плечи, обрамляя худенькое лицо. Когда подошло время встречи, у нее начали неметь руки, поскольку она боялась, что он не придет. Но затем девушка вспоминала, как он сжимал при прощании ее пальцы, как часто повторял, что обязательно придет, и успокаивалась.
   Темень лилась на землю, становясь все гуще, тяжелее и студенее. Полумесяц холодно поблескивал на небе, звезды увеличивались и сияли все ярче. Она немного побродила по улице, постояла на углу, вернулась в дом, но затем снова вышла и зашагала по тропинке, по которой юноша должен был идти к ней. Вдруг мелькнула мысль, что он не придет. Но надежда все еще не оставляла ее.
   Она вернулась на свое яблонево-сливовое подворье, взяла низенький стульчик и уселась среди георгин, росших у плетня. Тишина, звезды, ночь окутали ее. Это однообразие нарушали только звонкоголосые невидимые кузнечики, но их стрекотание вскоре застыло, как и ее одиночество.
   Уже не ждала его, а лишь то оправдывала, то обвиняла. Но именно потому, что не пришел, он стал для нее еще более желанным: недосягаемый и красивый, казался даже лучше, чем, наверное, был на самом деле.
   Только теперь девушка осознала, что могла бы полюбить его, и испугалась, что любовь может прийти без спроса и она не справится с ней. Ей не хотелось страданий и слез из-за неразделенного чувства, но больше всего она желала упасть ему на грудь и расплакаться.
   Ее всегда мучило, волновало все, что касалось отношений. Если она влюблялась, то не могла ни есть, ни пить, ни заниматься делами, ни думать о чем-то другом, кроме Него.
   …Прошел и следующий день. В сердце девушки накапливалась незримая сжатая энергия, разливавшаяся по всем уголкам ее ранимой души, и захватывала дух, сковывала мысли, заставляла смотреть на мир только сквозь призму чувств. Она пыталась сбросить этот гнет, заставить себя что-то делать, но не могла.
   Но вот неожиданно энергия, сжимавшая ей сердце, нашла выход и полилась из острия шариковой ручки, превращаясь в слова, строчки с неровными буквами, бело-синие листы. Она написала ему письмо. И когда поставила последнюю точку, то с облегчением вздохнула и почувствовала, что камень с души у нее свалился, что дышится свободно, а страдания остались в прошлом и на них уже можно взглянуть как бы со стороны. Это было открытием. И она была благодарна ему, оно помогло ей успокоиться. А письмо спрятала в свои конспекты.
   Подружки позвали ее в кино. Девушка сначала отказывалась, боялась с ним разминуться, но потом решила пойти: мама скажет ему, где она, если он сегодня придет.
   В кино его не было, и она еле дождалась конца сеанса. Вышли из кинотеатра, и вдруг она увидела своего ягуара. Тот был не один, а с двумя девчонками. Он тоже заметил ее, но не подал виду. Какой-то парень громко позвал:
   – Леня! Должен тебе что-то сказать.
   Ягуар оглянулся и отмахнулся в ответ:
   – Разве не видишь, я занят, давай позже.
   Она подошла к нему, взяла его за руку:
   – Здравствуй, Леня.
   Увидела, что ему стало не по себе: наверное, от того, что назвала его настоящее имя. Продолжила:
   – Можно тебя на минутку?
   Он выдавил:
   – Что?
   Тогда девушка отвела его подальше от всех. Остановились под деревом. Она взглянула на него:
   – Слушаю тебя.
   Он, запинаясь, начал объяснять, что это девочки с его курса – студенты проходили практику в ее поселке, что у него были причины…
   – Я сейчас попрощаюсь с ними и вернусь, – пообещал.
   – Хорошо, – кивнула головой.
   Он направился к своей спутнице – та уже осталась одна и видно было, что ждала его.
   – Ты не знаешь, кто это? – спросила у подруги.
   – Ты о ком?
   – О той, что стоит возле него.
   – А, это ты о том парне, который…
   – Да.
   – Не верь ему, он и в среду был с ней в кино. Это наша медсестра.
   Вот как: во вторник с ней на сеновале, а в среду уже с другой. Еще и врет, что это девочки с его курса.
   Она стала наблюдать, что будет дальше. Леня, боязливо втягивая голову в плечи и постоянно оглядываясь, что-то говорил медсестре и потихоньку отводил ее от клуба. В душе обиженной девушки что-то забурлило, волной поднялась злость: сбежать надумал!
   – Я сейчас, – сказала она подругам и решительно пошла за парочкой.
   Миновала группу парней-студентов, рядом с которыми стояла вторая его спутница, и на ходу бросила ей:
   – Пусть твоя подруга не приближается к нему!
   Догоняла тех двоих, ступая как можно осторожнее, чтобы они не услышал ее шагов. А догнав, тихонько взяла парня за локоть (он даже вдрогнул!) и повернула к себе со словами:
   – Я тебе кое-что должна.
   Затем наотмашь ударила левой рукой по его правой щеке, а правой – по левой. Медсестра попятилась от них – ее глаза были черными, круглыми и испуганными.
   – А ты пошла вон отсюда! – крикнула ей.
   Он начал приходить в себя, что-то бессвязно бормотать, но она снова стала приближаться к нему, и он, закрываясь от нее одной рукой, другой пытался ее оттолкнуть. Однако она больше не била его, только сказала:
   – Попадешься ты мне в институте! – и ушла прочь.
   Это уже было лишним, но она не владела собой. А он смотрел ей вслед, ничего не понимая. Она специально не рассказала ему, что учится в том же институте, что и он, – хотела сделать ему сюрприз.
   Возвращалась к подругам стремительной походкой, на нее удивленно таращились свидетели инцидента, а она все никак не могла успокоиться: какой же подонок этот Леня! Не могла простить себе, что была с ним искренней, делилась самым сокровенным, даже про первую любовь рассказала! А он наверняка обо всем врал: и сколько ему лет, и на каком курсе и факультете учится, и откуда родом. И, конечно же, как его зовут…
   На следующий день она сходила на автовокзал, купила билет на автобус – каникулы заканчивались – и случайно встретила ту самую медсестру.
   – Ты извини меня за вчерашнее, – сказала ей.
   Медсестра улыбнулась:
   – Да ничего, я уже и сама поняла, что он всем врет. Мне наплел, что его зовут Андрей…
   А вечером в клубе медсестра сама подошла к ней, и они долго стояли вдвоем, разговаривали. Лени не было видно. Его же товарищи удивленно поглядывали на соперниц и, в конце концов, один из них решился подойти.
   – Как там мой «любимый»? – спросила у него.
   – Зализывает раны… душевные, – засмеялся. – Помирить вас?
   – Ни за что! – ответила. А в голове мелькнула мысль: «Все зависит от него».
   Вот дура! Неужели готова простить? Шла домой и оглядывалась: вдруг увидит его!..
   После случая с Леней-ягуаром она почти возненавидела всех мужчин, стала безразлична к нарядам и косметике и даже подумывала перекрасить волосы в их натуральный цвет…

Нимфоманка

   Марина – высокая полноватая женщина – тяжело поднималась по ступенькам на пятый этаж в свою однокомнатную «норку». Их хрущевку давно обещали снести и дать всем жилье в новом микрорайоне, в доме с лифтом. Но пока что ей каждый день приходилось одолевать эти ступеньки.
   Она ощущала себя не то чтобы старой – ей лишь немного за пятьдесят, а скорее уставшей от жизни. Запыхавшись, но добравшись наконец до своей двери, начала рыться в сумке, пытаясь найти ключи.
   Эта ее котомка ну просто бездонная – чего в ней только не было! Рука нащупывала то хлеб, то яблоки, то какие-то бумаги, а ключи лежали где-то на самом дне, и она никак не могла их оттуда достать. Нужно что-то придумать, чтобы каждый раз не копаться у двери, – может, класть их в другое место, но куда?
   Наконец женщина забренчала ключами, отпирая замки. Зачем она закрывает на оба, у нее же нечего воровать! Разве что ее маленьких зверюшек…
   Марина перешагнула порог, и к ней, попискивая, прибежали ее декоративные крысы: беленькие, серенькие, пестренькие, они становились на задние лапки, забавно сложив передние с розовыми пальчиками, и преданно смотрели на нее черными и рубиновыми глазками, смешно шевеля носиками, вокруг которых жиденькими веерами в разные стороны торчали усики. Маленькие хвостатые подвижные существа карабкались по ее ногам, заглядывали в сумку и щекотали, залезая под одежду. И она уже не чувствовала себя одинокой.
   – Мои вы красотульки… соскучились… идите к мамочке, – радостно шептала им Марина.
   Она зашла на кухню, хоть и уютную, но очень маленькую. Однако для одинокой женщины этого пространства было достаточно. Поставила на плиту чайник, села боком к небольшому столику и задумалась. В последнее время жила больше прошлым, чем настоящим или будущим.
   Когда-то она была молодой, энергичной и жизнерадостной. Казалось, это продлится вечно. Беззаботность была, наверно, ее основной чертой. А еще Марину считали талантливой: на журфаке, где она училась, ее всегда хвалили и прогнозировали успешное будущее. К слову, девушка не очень-то и старалась, поскольку все ей давалось легко: и учеба, и написание статей. Ее даже называли королевой репортажей.
   Но эта ее жизнь словно служила ширмой, фоном того, что творилось в ее душе, ведь женщина была, как сама о себе шутила, «ненасытной сексуальной маньячкой». Если бы не эта сторона ее «я», возможно, Марина достигла бы большего в профессии. Но она работала спустя рукава, делала все «левой ногой» – так говорили ее коллеги. Хотя работу она выполняла, наверное, лучше, чем большинство «акул пера» городской «Вечерки». И все же, как пришла она туда после университета, так и просидела всю жизнь, сделав небольшую карьеру от корреспондента отдела культуры до заведующей.
   Сейчас, вспоминая молодость, Марина не могла поверить, что все так быстро закончилось, – как когда-то говорила ее бабушка, «словно и не жила…»
   Неужели и вправду пришла старость, и она уже никогда не будет пить этот нектар жизни: заниматься любовью, растворяться во времени и забывать в такие моменты обо всем на свете? И снова ее память отправилась сквозь сегодняшнюю серость, в те юные веселые годы…
   Она тогда была стройной, длинноногой, белолицей и чернобровой. Светлые волосы и прическа каре ей очень шли. Красивое, улыбающееся молодое лицо глядело с фотографии на комоде, словно передавая привет из ее прошлого. Она предпочитала спортивный стиль: носила обувь на низком ходу и короткие юбки или шорты. Лишь иногда надевала платья, но всегда с глубоким декольте, чтобы дать свободу грудям, соблазнявшим мужчин и женщин, когда она наклонялась.
   Марина была необычайно сексуальной, чем-то похожей на Шерон Стоун и, как и героиня этой актрисы, без каких-либо комплексов демонстрировала все, чем одарила ее природа. Иногда она также не надевала белья и при случае шокировала этим окружающих. Особенно ей нравились подобные проделки с чиновниками и мужчинами постарше, которые густо краснели, ерзали на месте и забывали слова.
   Некоторые университетские преподаватели, настоящие ловеласы, не скрывали намерений ставить ей пятерки только через постель, в чем она, отличница, не нуждалась, но иногда, ради спортивного интереса, все же соглашалась. Делала вид, что не готовилась к экзамену, провоцировала. Ей нравилось говорить им грязные слова, «тыкать», исчезать, не дав этим бугаям кончить. Если же оценки еще не было в зачетке, на следующий день она нагло являлась на кафедру и, откровенно издеваясь, при всех говорила:
   – Вы забыли мне пятерку поставить.
   Никто не отказывал, опасаясь огласки и скандала. Но это были не очень интересные эксперименты.
   Она любила молодых девушек и парней, с которыми не надо было притворяться, а просто отдаваться и наслаждаться, ни о чем не думая. Единственное, что ей не нравилось, это когда они на нее слишком «западали», начинали ревновать, не давали покоя.
   В общежитии Марина жила с двумя девушками – Дашкой и Любой. Обеих по очереди соблазнила. Дашка с самого начала не сопротивлялась – раньше у нее уже были лесбийские отношения, а вот Люба оказалась «крепким орешком». Девственница, она берегла себя для первой брачной ночи и все ждала какого-то «принца на белом коне». Потом влюбилась, но парень не обращал на нее внимания. Вскоре оказалось, что он встречается с другой. Вот тогда Марина и утешила Любу после хорошей попойки.
   В детстве Марина считала, что женщины занимаются этим только с женщинами. Так ее научила старшая подружка. Марина тогда ходила во второй класс, а та – в четвертый. Девочки вдвоем бегали в школу, так как жили по соседству, и Марина всегда любовалась старшенькой Светой, которая была, скорее всего, и не очень красивой. Но тогда она считала, что кругленькое веснушчатое личико и светлые кудряшки подруги – что-то невероятное. Светкино – почему-то синее, а не коричневое, как у других школьниц, – платьице по бокам было короче, чем спереди и сзади, и Марине это казалось настоящим шиком. Она восторженно наблюдала, как красиво его подол колышется над крепенькими ножками девочки.
   Однажды родители Светы уехали к родственникам в другой город и попросили, чтобы дочка переночевала у подружки. Когда они уже легли спать в одной постели, Света вдруг обняла Маринку, а затем умело проникла своей рукой ей между ног и начала пальцами лезть под трусики. Марина сначала ничего не могла понять, не успела даже испугаться, а тем более возразить, как вдруг ощутила, что у нее словно холодом повеяло внизу живота, и там, где касались Светкины пальцы, стало щекотно-приятно. Ей хотелось, чтобы она еще и еще ими возюкала. Светка же второй рукой подтянула уже Маринкину ладонь к своему животу и ниже, взяла ее указательный палец и стала делать так же себе, а потом отпустила ее руку и Марина продолжала уже сама.
   С тех пор это наслаждение стало доминантой в жизни Марины: она достигала его любыми способами и постоянно желала. Вскоре узнала, что мальчики могут делать то же самое не только пальцами… Никогда не возражала, если кто-то из них прижимал ее где-то в темном углу, и оголив обоих, вверх-вниз водил своим мальчишеским упругим столбиком ей между ног. Она даже повизгивала от удовольствия.
   Молва о распущенности Марины быстро прокатилась по школе, однако ее это не волновало.
   Однажды ее вызвали в учительскую. Там, кроме классной руководительницы, сидели еще и ее родители. Марина удивилась, почему они здесь – их никогда не вызывали в школу, поскольку дочка училась хорошо. Это было где-то уже в седьмом классе.
   – Мариночка, – начала классная, и ее лицо покрылось красными пятнами. – Не знаю, как и сказать…
   Марина смотрела на нее, переводила взгляд на маму и папу, угрюмых и суровых, и ничего не понимала. Вдруг ее отец-милиционер грубо выкрикнул:
   – Если будешь так себя вести, попадешь в милицию, а затем – в исправительную колонию.
   – Что я плохого сделала? – искренне удивилась Марина.
   Но никто из них так и не смог объяснить ей, в чем дело.
   Позже та самая Света, к тому времени уже окончившая восьмилетку и где-то работавшая, сказала ей:
   – Ну ты даешь! Такие вещи нужно скрывать, а ты почти на глазах у всей школы…
   Только тогда Марина поняла, за что ее ругали. И поумнела, стала скрытной. На то время у нее уже был настоящий любовник – женатый мужчина. Конечно же, тот никому не хвастался, и она теперь знала, с кем и где можно, а с кем и где – нет.
   Марина любила читать, особенно книжки с откровенными эротическими сценами. Однажды кто-то принес ей напечатанный на машинке текст (приписанный известному советскому автору), повествовавший о приключении в поезде, когда женщина в черном закрытом платье соблазнила соседа по купе. Мужчина так проникся ее похотливостью, что исполнял все капризы искусительницы, а она подняла подол платья и он увидел, что на ней ничего нет. И он не смог устоять – наклонился к ее розовому бутончику, который стал влажным и призывно раскрывал свои лепестки. Он приник к нему губами… Когда Марина дошла до слов «и язык его блаженствовал», она захотела таких же сладких ласк и начала представлять, как она сидит в кресле, а мужчина становится перед ней на колени и она поднимает подол юбки…
   Марина стала замечать, что ей нравятся то парни, то девушки. Такая цикличность удивляла ее, а еще сильнее поражали изменения в собственном теле. Когда ее больше тянуло к девушкам, ее грудь словно уменьшалась, а между ног выглядывал, наливаясь силой, своеобразный «стручок» – величиной с полмизинца. Когда же в приоритете были парни, он прятался и становился мягче, а грудь увеличивалась и делалась более чувственной. Она не сразу поняла, что особенная, что у других девушек не так.
   Тогда в общежитии в отношениях с Любой она то хотела ее, то охладевала. А Люба все больше к ней привязывалась и шептала в сладкие мгновения:
   – Ягодка моя, никому тебя не отдам.
   – Я тебя тоже люблю, – откликалась Марина, и в тот миг была искренна каждой клеточкой своего тела, но в душе оставалась равнодушной.
   Однажды, когда она была настроена на парней и развлекалась с одним из них в своей постели, забыв запереть дверь на ключ, в комнату вбежала Люба и растерянно остановилась. Потом она медленно подошла к кровати, лицо ее одновременно было несчастным и злым. Парень ее не видел, так как был сверху, а Марина рукой словно отгоняла подружку, ведь она застала их в тот миг, когда страсть и наслаждение, слившись воедино, должны были вот-вот взорваться громогласным экстазом. Марина сразу забыла о Любе, поскольку ничто уже не могло остановить мощную непреодолимую волну невероятного счастья, когда ты словно исчезаешь и сливаешься со всем миром – владеешь им и отдаешься ему…
   Вскоре Люба переселилась в другое общежитие, и Марина очень редко видела свою бывшую сожительницу в университете, поскольку та училась на курс ниже. Но однажды встретила ее в кино с новой подружкой.
   Им с Дашкой никого не подселили, ведь до каникул оставался всего лишь месяц.
   – Давай сдвинем все три кровати и сделаем одну большую, – предложила Дашка.
   – Моя ты умница! – похвалила ее Марина.
   Их комната была больше вширь, нежели вдоль, и они поставили кровати на середину, накрыв их большим ярко-розовым покрывалом. Отошли к двери и обе рассмеялись, так как им пришло в голову одно и то же.
   – Наш сексодром! – озвучила это Дашка.
   …Закипел чайник, своим свистом вернув Марину на кухню. Она вздохнула и начала заваривать чай. Тоскливо на сердце. Не вернуть молодость, ничего уже не будет яркого и захватывающего.
   Марина чуть не споткнулась о мягкий пушистый комочек. Взяла его на ладонь, заглянула в кругленькие глазки:
   – Молочка хочешь, Рексик?
   Налила молока в большую плоскую тарелку и поставила ее на пол, а потом защелкала языком, и на этот звук сбежались все ее девять крысок. Странные жильцы окружили тарелку со всех сторон, и Марина улыбнулась, вспомнив фото в Интернете, похожее на эту картинку, но там в миске стоял еще и кот на задних лапах, хитро поглядывая на крысиный выводок. «Конечно, это фотошоп, но прикольно», – сказала женщина вслух. В последнее время она привыкла разговаривать или с крысами, или сама с собой.
   Марина налила себе чая с молоком и погрузилась в самые сладкие воспоминания.
   Тогда ей было уже двадцать пять и она впервые в жизни влюбилась. Он работал вместе с ней в «Вечерке», в партийном отделе. Странно было, что она заинтересовалась им, ведь у нее как раз доминировал «стручковый» период. Возможно, это случилось потому, что он был высоким, стройным, с огромными голубыми глазами и копной светлых волос на голове. Когда она его впервые увидела, только эта голова выглядывала из-за шкафа, и было непонятно, кто это: парень или девушка. Такой себе унисекс.
   Звали его Шура. Тоже непонятно, женское это или мужское имя. Возможно, потому все и звали его по фамилии – Столетов. Она привыкла к этому и сама так его называла, даже в глаза. Когда же, наряжая в свои юбки, красила ему полненькие губы и надевала на голову платочек, то нежно говорила: «Ты моя Шурочка…» Понятно, в какие периоды это было.
   Итак, они нашли друг друга, поскольку он тоже был бисексуалом, хоть и женатым. Еще и с двумя детьми. Пока они просто развлекались и ни о чем не беспокоились, это им не мешало. Ей была незнакома ревность, а он еще не понимал, что она и есть та единственная, ради которой он родился на свет. Осознание этого пришло позже.
   Пока же они были беззаботны, много смеялись, много занимались любовью, экспериментировали в сексе и бросали вызов окружающим. На работе уже все знали об их связи. Но парочка не обращала на это внимания, хотя Столетов иногда задумывался, не повредит ли служебный роман его карьере, так как недавно вступил в партию и в будущем хотел занять место ответственного секретаря.
   Если кто-то искал кого-то из них, то шел или в партотдел, или в отдел культуры, ведь даже на работе они то и дело бегали друг к дружке. Чаще Марина заходила к Столетову. Он позвонит ей:
   – Я один, приходи.
   – Иду…
   Открывала дверь его кабинета и сразу же бросала взгляд в левый угол, где стоял его стол. Сердце ее переполняла нежность, а тело томилось в предчувствии прикосновений, поцелуев, а если был конец рабочего дня – то и более интимных ласк.
   Он запирал дверь, ладонью смахивал со стола бумаги, а она, смеясь, садилась на стол и раздвигала ноги… Иногда они ради пущего экстрима даже дверь не запирали, и однажды кто-то ее все же открыл, но любовники не увидели, кто, так как он живо исчез.
   Шура очень любил, когда Марина почесывала ему голову. Она становилась за креслом, в котором тот сидел, погружала свои пальцы с длинными крепкими ногтями в пышную шевелюру и скребла, скребла, а он закрывал глаза и кровь постепенно приливала к его голове, щеки становились розовыми, а губы ярко-красными.
   – Хрю-хрю, – шутил Столетов.
   – Ты мой свин, – смеялась она, а он пытался губами дотянуться до ее руки или груди и неровно дышал.
   Если кто-то из коллег заходил в кабинет, они не прекращали это чесание, и людям было, наверное, неловко, а может, и противно смотреть, как под ловкими Мариниными пальцами перхоть летела в разные стороны. Но они не обращали на это внимания. Потом она еще и чистила один о другой свои ногти.
   Они уже долго были вместе. Марина удивлялась себе, что ее не тянуло ни к кому другому. Только однажды на какой-то вечеринке, сильно напившись и увидев там свою бывшую пассию, она подошла к ней, коснулась ладонью ее лона и, скользя пальцами вниз, сказала:
   – Как мне этого не хватает!
   – Пойдемте куда-нибудь втроем, – неожиданно вырос за ее спиной Столетов.
   Он был демократичным. Но она передумала.
   Тогда Столетов не очень часто ночевал у нее. Это единственное, что портило их отношения. Марина улыбнулась, вспоминая один смешной эпизод, ставший, ко всему прочему, судьбоносным.
   Она страдала от кровотечений. Месячные никак не хотели вовремя заканчиваться. Гормональные сбои просто мучили ее физически. Организм так и не решил, к какому берегу примкнуть – женскому или мужскому: то по три месяца ничего не было и она уже думала, что беременна, то по три недели, теряя кровь, ходила слабая и анемичная. Наконец врач решила, что нужно сделать чистку, и отправила ее в больницу.
   Как только она устроилась в палате, где в основном лежали абортички, услышала с улицы голос Столетова.
   – Марина! Марина! – звал он громко.
   Марина очень удивилась: интересно, как ее Шурочка обо всем узнал, ведь она еще не успела позвонить ему и сообщить, где находится. Побежала к окну, но ее опередила какая-то чернявая кругленькая дамочка, уже махавшая Столетову рукой и кричавшая:
   – Меня выписывают завтра!
   А Столетов застыл с поднятой рукой и разинутым ртом, ведь в окне увидел сразу двоих – и жену, и любовницу. Имена у них были одинаковые. Это многое изменило в их отношениях. Она стала ревновать его к жене, к детям, к семейным хлопотам, а он окончательно понял, что хочет быть только с ней и даже отцовские обязательства уже не смогут его удержать. И тогда он оставил семью.
   Свою маленькую квартирку Марина получила как молодой специалист, и на работе говорили, что ей очень повезло. Она же знала, как на самом деле добилась такого счастья, пройдя «по этапу» от самого мелкого до самого крупного из чиновников, заведовавших данным распределением. Именно тогда она и демонстрировала свои прелести, подобно Шерон Стоун. Все клевали. Только один молодой и, наверное, недавно женатый, выставил ее из кабинета:
   – Что вы себе позволяете?!
   Поэтому она должна была пойти «через его голову» к старшему. Тот мог окончательно все решить. И решил, но пятиминутного секса ему оказалось мало, он захотел чего-то большего. Звонил ей, потом приехал посмотреть на ее жилье, когда в нем еще не было никакой мебели. Привез лукошко клубники со своей дачи. Вел себя скромно, не наглел, однако она решила сразу все прекратить, сказав, что выходит замуж. И он тихонько исчез из ее жизни.
   Столетов собрался развестись с женой, хотя та уговаривала его немного подождать, надеясь, что одумается. Эта тягомотина длилась и длилась, а Марина, хотя и не хотела замуж, все же злилась и подгоняла его. Но вскоре успокоилась, поскольку поняла, что он и так от нее никуда не денется. Женщина всегда это чувствует.
   На работе к ним уже относились лояльно, так как они планировали пожениться. Даже послали их вдвоем, как лучших в коллективе знатоков английского, по обмену в Лондон.
   Это был настоящий медовый месяц. Днем, в свободное от работы и встреч с коллегами время, они ходили по музеям и картинным галереям. Однажды долго стояли перед «Подсолнухами» Ван Гога и не могли понять, почему репродукции с этой картины намного красочнее, чем оригинал. Выйдя из Национальной галереи, полюбовались огромным синим петухом, выставленным на Трафальгарской площади.
   Вечерами, тесно прижавшись друг к другу, бродили по улицам, украшенным иллюминацией, любовались готикой Вестминстера и останавливались возле ярких витрин магазинов. Любили сидеть в пабах, пить пиво и наблюдать за местной публикой. Почему-то группы там образовывались или мужские, или женские. Поражали англичанки, которые очень громко разговаривали и резко жестикулировали.
   Ночные клубы они тоже посещали, и там их угощали травкой. Шура даже начал пробовать кое-что покрепче, поэтому однажды совсем вырубился. Марина тогда долго возилась, приводя его в чувство, и очень испугалась. Он пообещал больше не употреблять опасный дурман.
   Однажды они набрели на секс-шоп и потратили почти все свои деньги на игрушки, которые очень разнообразили их сексуальную жизнь. Хорошо, что это случилось накануне отъезда, иначе неизвестно, как они дожили бы там на оставшуюся мелочь.
   Вернувшись домой, пара мечтала когда-нибудь снова попасть в Лондон, хотя отлично понимала, что это маловероятно при мизерных зарплатах.
   Марина отвлеклась от своих воспоминаний, пошла в комнату и прилегла на диван, не раскладывая его. Она не любила вспоминать последний год их совместной жизни, поскольку тогда они уже начали ссориться. И все из-за той дури, к которой Шура пристрастился после Лондона. Случалось, что он неделями не обращал на нее внимания и тогда она развлекалась с их секс-игрушками сама, чувствуя себя забытой и униженной.
   Она любила его, поэтому не могла бросить. А Столетов стал каким-то неопрятным, шевелюра его поредела, а глаза поблекли. На работе тоже появились проблемы, и его перевели в отдел рекламы.
   Однажды она одна отправилась в пригородный санаторий, поскольку Шура уже совсем достал ее. Она даже подумывала, не отправить ли его обратно к жене. Но где-то через неделю ей позвонили из «Вечерки» и сказали, что она должна срочно вернуться, так как дома у нее что-то случилось.
   Квартира оказалась опечатанной, а соседи рассказали об ужасной трагедии: они учуяли неприятный запах из-под ее двери и долго звонили, но никто не выходил. Тогда вызвали милицию.
   Мертвый Столетов лежал голый в ванне, а в квартире нечем было дышать от смрада. Тело забрали. Судмедэксперт определил у покойника инфаркт. Но похороны задержали, поскольку проходило судебное расследование.
   Марина пошла в милицию. Долго длился допрос: почему этот мужчина, имевший семью и прописанный совсем в другом месте, оказался мертвым в ее ванне. Она все объяснила и даже не пыталась что-то выдумывать. Только не сказала о его увлечении наркотиками, а они почему-то не проверили – наверное, сработал авторитет городской газеты.
   На кладбище Марина поехала вместе с коллегами и не могла заставить себя приблизиться к гробу. Гроб был закрытым, смотреть там было не на что. Она стояла невдалеке под деревом, оглушенная и обессиленная. Только поглядывала на его жену и детей, которые тоже были растеряны и не плакали.
   Марина долго не могла ночевать в своей квартире: бегала к подругам, даже оставалась в редакции (купила раскладушку и прятала ее за шкаф) или надоедала случайным любовникам, напрашиваясь пожить у них.
   Секс перестал приносить ей удовольствие, возможно, потому, что она стала много пить. Знала и причину: никто не мог заменить ей любимого.
   Спустя некоторое время Марина сделала ремонт в квартире: поменяла ванну и переклеила обои. Однако диван оставила, ведь он умер не на нем…
   Марина и не заметила, как уснула. И снова ей снился Столетов: молодой, веселый, умный – лучший мужчина и лучший любовник на свете! Он ласкал ее грудь и бедра, гладил по голове, растрепывая волосы. Она ощутила невероятное наслаждение и от этого проснулась.
   Крыски ползали по ее телу: одна забралась в ложбинку на груди, вторая копошилась на голове, третья вскарабкалась по внутренней стороне бедра до самого верха, щекоча усиками. Марина тихо заплакала.

«…Ни от кого я не таю»

   …И вот ты идешь, моя милая, в своем ярко-желтом плаще с пелеринкой – похожая на бабочку, каблучки по платформе цок-цок, цок-цок. Я смотрю на тебя и снова вспоминаю строки, которые вчера декламировал тебе: «Кровь древняя течет в тебе недаром. Ты весела, свободна и проста… Блеск темных глаз, румянец под загаром, худые, милые уста…» Да, худые, милые уста. Счастье мое ясноглазое. Ты выделяешься среди других женщин своей хрупкостью и какой-то… сосредоточенностью. Твой взгляд внимателен даже в улыбке.
   Ты увидела меня, и я поспешил тебе навстречу. Мне так не хотелось никуда ехать, и только твое непонятное, настойчивое, какое-то упрямое желание заставило смириться с этим вояжем.

   – Привет, солнышко! – ты нежно коснулся моей щеки своими губами.
   Так приятно взять тебя под руку, ощутить, что ты снова рядом со мной, что ты мой. Тебе не хочется садиться в эту электричку, ехать к моим друзьям, я знаю. Но поверь, Зая, там нам будет хорошо.

   Электровоз тревожно гудит, колеса отбивают ритм, на который можно положить стихи. Как там дальше у Бунина: «Скажи поклоны князю и княгине. Целую руку детскую твою за ту любовь, которую отныне ни от кого я не таю». За вагонным стеклом – лес, речка, какие-то дома. Вдруг – подсолнуховое поле. Но я смотрю на тебя, лишь краешком глаза бессознательно улавливаю: вот красное пятно – значит, крыша, вот синее – озеро, зеленое – лес. Такие крупные мазки.
   – Андреевка… Шебелинка… Долго еще, милая?
   – Всего несколько остановок. Тебе уже надоело? Возьми, почитай газету.
   – Лучше ты почитай, а я на тебя посмотрю…

   Я чувствую твое настроение, и мне хочется как-то растормошить тебя. Ты не любишь незнакомых компаний, поэтому немного тревожишься. Твои руки утонченные, с длинными пальцами и тонкими запястьями. Тихонько сжимаю их. Ни у кого из мужчин я не видела таких красивых рук…Незаметно мы перешли к нашей излюбленной теме – литературе, поэзии… Я люблю слушать стихи, а ты с удовольствием читаешь их мне.

   Вагон полностью забит. Пятница. Люди едут домой или на природу. За спиной играют в дурака жирными картами. Колода затерта до дыр. Пистолетный треск домино. У входа сидят два гуцула в шляпах с перьями и кожаных безрукавках, расшитых цветными нитками. Они уже изрядно захмелели – глаза блестят, движения осторожны, – но продолжают орудовать флягой, обшитой шинельным сукном. А чесноком от копченой колбасы разит на весь вагон.

   На коленях у меня книга Андре Моруа о жизни Бальзака. Ты внимательно рассматриваешь ее, а затем интересуешься:
   – Читала «Блеск и нищета куртизанок»?
   – Не помню… Кажется, читала.
   Далее мы говорим совсем о другом, но я напряженно вспоминаю, о чем этот роман.
   – Хорошо было в Крыму? – спрашиваешь ты и нежно смотришь мне в глаза.
   – Да, – отвечаю невнимательно.
   И вдруг словно вижу море, песок и себя с книгой в руках. Я читала этот роман только месяц назад. Постепенно в памяти всплывают отдельные эпизоды, а затем и весь сюжет. Вот что значит ассоциативная память! Но меня больше волнуют провалы в ней. Как я могла забыть? К сожалению, такое со мной случается нередко.
   А у тебя так бывает? Наверное, нет. Ты работаешь на телевидении, твоя память натренирована.

   И вот, наконец, остановка, на которой мы выходим. Не лучше, но и не хуже других. Бетонная полоса, поднятая на два метра над землей. Бетонные кружева под металлическими поручнями. Ветер. Теплое, синее, совсем не осеннее небо. Спускаемся вниз по железным ступенькам.
   – А где же Молодежное? – удивляюсь отсутствию домов. Только небольшая станционная постройка выглядывает из-за лесополосы.
   – А вот перейдем поле, затем – поселок… Нам почти до конца, – объясняешь ты.
   – Ничего себе! А зачем мы сюда приехали, милая?
   – Да ведь у моей подруги день рождения! – напоминаешь ты уже в десятый раз.
   Ага. Твою подругу зовут Лариса. Ее муж – Андрей. Еще, наверное, будут их друзья. Правда, я никого из них не знаю и не горю особым желанием их видеть, но придется заплатить эту «пошлину» за возможность побыть вместе.
   – Зая, ты не волнуйся, все будет хорошо, – уговариваешь меня своим неповторимым голосом.
   Не зря ты поступала в театральный. Жаль только, что не поступила. Но тогда мы бы с тобой не встретились. Значит, судьба решила правильно. А ты была бы неплохой актрисой! Глаза у тебя темно-серые, очень выразительные и живые. Когда ты волнуешься, зрачки расширяются и глаза становятся совсем черными. Лицо нежное, акварельное. Даже не верится, что с таким личиком и такими глазами ты можешь гневно смотреть на человека и говорить какие-то неприятные вещи. А с тобой такое случается частенько, моя милая.
   На дороге пыль. Солнце поблескивает сквозь тополиные листья. Ласковое, сентябрьское. Кукуруза шелестит на ветру. На краю поля стоят беленькие пятиэтажки. За четверть часа мы по диагонали проходим весь поселок. Дом, который нам нужен, – опять же пятиэтажка – расположился на опушке.

   Звоним в квартиру на четвертом этаже. Ларка бросается мне на шею. Я знаю, что она искренне нам рада, чего не скажешь об Андрее. У него на меня зуб. В прошлом году я частенько к ним приезжала. Когда никого не было дома, искала ключ под ковриком и сама заходила в их жилище. Однажды я так проголодалась, что, увидев на кухне жареную рыбу на сковородке (Андрей наловил), не заметила, как почти всю съела. После этого они меня долго не приглашали.
   – Раздевайтесь, проходите. Есть хотите? – тараторит Лариса. Точь-в-точь как ее всегда приветливая мама.
   Мы поздравляем именинницу, вручаем подарки. Праздновать будем вечером. А пока что по плану хозяев у нас культпоход в кино. Но мне так не хочется снова выходить на улицу!
   – Хорошо, отдыхайте с дороги, – говорит Лара.
   Я благодарно смотрю на подругу. А она тащит меня за руку в другую комнату. Пусть мужчины побудут одни, ближе познакомятся. Я, правда, не уверена, что у них получится быстрый контакт. Андрей будет жевать свои жиденькие усы, а мой уткнется в первую попавшуюся книгу. Но нам с Ларой так хочется побыть вдвоем, ведь уже давно не виделись.
   Наш разговор меня невероятно удивил.
   – Я прошу тебя, – сказала подруга, – если придет Тамилка, не открывай. Посмотри в дверной глазок, а свет не включай…
   – Хорошо, – радостно соглашаюсь, поскольку также недолюбливаю Тамилку.
   – У ее Тараса тоже день рождения. И знаешь, что она мне заявила?
   – Понятия не имею.
   – Что не хочет кормить всех три дня подряд.
   – Ну и что?
   – Придут отмечать к нам…
   Меня всегда поражали их отношения. Лара часто злилась на Тамилку, а та ее использовала. Потому что Ларка никому ни в чем не могла отказать.

   Твои друзья очень милые. Но какие-то бесцветные. Лариса – тусклая блондинка с глазами навыкате – очень стесняется и обращается ко мне на «вы». Приходится отвечать ей тем же. Андрей – сутуловатый, унылый усач бледно-песочного цвета. Надо же – не только усы, но и галстук, и рубашка, и даже шевелюра – все выдержано в одной цветовой гамме. Даже выражение лица такое, будто он проглотил килограмм речного песка.

   Наконец мы одни, поскольку мои друзья все же отправились в кино. Как хорошо! Я смотрю на тебя и снова удивляюсь твоим тридцати трем годам. Возраст Иисуса Христа. Черты лица у тебя какие-то словно незавершенные, как на нечеткой фотокарточке. Поэтому ты, наверное, и выглядишь как мальчишка. Эти минуты абсолютного взаимопонимания и взаимопроникновения душ не сравнимы ни с чем. Мне так хорошо с тобой, как может быть только однажды, только с единственным человеком!
   Включаем приемник. Его шкала лишь слегка освещает комнату. Этот оранжевый свет кажется неземным, и мы снова оказываемся в самом прекрасном мире, где живут только наши чувства и надежды. Мы оба понимаем, что, возможно, встретились случайно, но стали так близки, что полного расставания уже не будет никогда. Льется музыка. Мы танцуем. Ощущаю прикосновение твоих губ, лица, рук. Просто млею…
   Не успели опомниться, как вернулись хозяева. С ними Тамила. Она перехватила их возле дома. Стала стройнее, чем была в институте. Теперь у нее исчезла необходимость оправдывать свой торчащий живот французской осанкой.
   – У тебя удачная прическа, – между прочим и как-то небрежно бросает она мне.
   – У тебя тоже, – возвращаю комплимент.
   А через полчаса приходит и ее муж. Кстати, Тамила когда-то отбила его у Ларисы. И эта история, наверно, еще не окончена, ведь моя подруга мстительная. Сейчас она затаилась, но когда-нибудь что-то отчебучит!

   Лучший друг Андрея – так представили Тараса – совсем другой, но тоже скучный. Усы у него пижонские – ниточкой. Такие сегодня можно увидеть разве что в ста километрах от областного центра. «Остроумие» Тараса тоже «оригинальное» – чем громче, тем смешнее.
   Тамила же похожа на печальную рыбину, особенно своим ртом с опущенными уголками. С претензией на интеллигентность, подчеркнуто вежливая и чопорная.
   Наверняка, я придираюсь к твоим друзьям, поскольку они для меня тут лишние – хотя именно я, возможно, не очень желанный гость. Но маринованные грибочки мне понравились – раньше я их вообще не ел, даже никогда не пробовал.

   Общение за столом постепенно переходит в диалог между Тамилкой и ее мужем. В этой молодой семье свой стиль поведения, сложившийся еще до свадьбы. В любой компании пара подчеркнуто занята собой: Тамила кокетничает, а Тарас целует ей руки, заглядывает в глаза, восхваляет все ее прелести.
   Как всегда, она ищет, кто здесь может с ней позаигрывать, вызвать «ревность» мужа. Андрей слишком свой, значит, остается новый гость. Вот и случай подвернулся – ты пошутил, что у тебя растет второй подбородок.
   Тамилка быстро встала из-за стола, небрежно бросив мне: «Ты позволишь?», и через две секунды уже стояла за твоим стулом. Уверенно положила твою голову себе на грудь и щупает что-то там у тебя под челюстью. Я злюсь. Мне кажется, ее руки слишком ласковые. Почему я не вернула ее на место? Сказала бы «не позволю» и все, а еще сама обняла бы тебя за шею…
   Лучшие друзья, в конце концов, напились и устроили бурные игры, стреляя из ружья холостыми патронами – оба были заядлыми охотниками – в Тамилу, забаррикадировавшуюся стульями и подушками.

   Грустно. И ужин с водкой, и упражнения с ружьем, и охотничьи байки… Чем хотите удивить, ребята? О-ох, зевота напала, даже спать захотелось. Что мы здесь делаем? А парни продолжают накачиваться самогоном. Мне уже не просто грустно, а по-волчьи тоскливо. Еще и эта странная пара решила остаться. Тарас уже хотел идти домой, отпраздновать свой день рождения еще с родителями и сестрой, но его жена настояла, чтобы они остались ночевать тут. Я смотрел на них, как на врагов народа.
   Но вот ты встаешь из-за стола, скрываешься в спальне и спустя несколько минут выходишь уже не в вечернем платье, а в коротеньком – наверное, Ларискином – халатике (ведь твои я все наперечет знаю). Чувствую, как у меня медленно и откровенно замирает сердце.

   Лариса дала мне свою самую маленькую ночнушку в голубой цветочек. После душа так хочется поскорее оказаться в постеле! У хозяев трехкомнатная квартира, так что места всем хватит. Но мы ложимся спать первыми. Ощущаю себя словно девочкой и в то же время мудрой женщиной. Боюсь – увидишь меня ненакрашенной, и я тебе не понравлюсь. Но вмиг собираю вместе всю свою уверенность: входи же быстрее, пока я такая смелая!

   И вот звон посуды и пьяный смех остались за дверью. Когда я вошел в «нашу» комнату, ты уже лежала под голубым атласным одеялом и листала журнал мод. Торшер изливал спокойный свет. Я на секунду остановился. В этой простенькой ночнушке, умытая и свежая, ты казалась почти ребенком – беззащитным и доверчивым. И я понял, что никогда не смогу обидеть тебя. Подошел к кровати, медленно разделся и лег на это атласное чудо. Не видел ничего, кроме твоих огромных и снова темных глаз. Затем услышал словно издалека твой шепот: «Иди ко мне».
   Я никогда не говорил, да и не скажу, конечно, что ты у меня первая. Все мои предыдущие «любви» как-то заканчивались ничем, а если что-то и было с женщинами, то лишь сплошной разврат и ничего более. А секс и любовь у меня почему-то не соединялись. До встречи с тобой.
   И сейчас твоя нежная кожа, легкое электрическое потрескивание волос под моей рукой, теплое, как парное молоко, дыхание, твои руки – два ласковых зверька, трепетное тепло твоего тела – от всего этого мое желание растворяется в осторожной нежности и затем снова приходит, обновленное и омытое светлой волной восторга.
   В этот момент я почему-то вспомнил, как в детстве мы запускали продолговатые шары из сигаретной прозрачной бумаги. Держали их за ниточки над костром, а они с легким треском распрямлялись и, округляясь, вырывали «поводки» из наших рук, чтобы умчаться с потоком горячего воздуха вверх. Я тогда завидовал им, ведь столько радости и легкости было в их полете! А сегодня сам ощутил себя таким же легким и радостным, словно тоже летел куда-то в даль.

   И вдруг я представила в подробностях, как ты ложишься спать с женой, как прижимаешься к ней всем телом и страсть придает твоему лицу до боли знакомое выражение блаженства. А дальше моя фантазия уже дорисовывала целые картины, проникая в самые тайные уголки твоей души.
   В который раз меня объял ужас: что делать, что делать? Невозможно делить любимого с другой женщиной. И что можно сказать, если у него дома жена и двое детей? В семье все общее: и радости, и горести, даже ложки к обеду…
   Ты уснул, отвернувшись к стене. Возможно, тебе кажется, что ты спишь с женой? Я же не могу уснуть. Скорей бы уже утро!
   Начала вспоминать сегодняшний вечер. Конечно же, ты заметил, как после Тамилкиной выходки у меня испортилось настроение. Мы тогда сидели вдвоем на диване.
   – Солнышко, что случилось? – спросил ты заботливо.
   – Ничего.
   Я молча уткнулась лицом тебе в грудь.
   – Нет, нет, милая моя, посмотри на меня, – ты взял в ладони мое лицо.
   Говорил, что я такая нежная, всегда готовая ответить на ласку и частенько сама проявляю инициативу, а тут словно замерла. Я же, как всегда, была приятно удивлена твоей чуткостью, умением замечать малейшие движения моей души, чувствовать мое настроение и почти читать мои мысли.
   – Дорогая моя, ты меня приревновала? – рассмеялся. – К той… как ее?
   Ты целовал и ласкал меня, стараясь успокоить.
   – Она не стоит тебя, не стоит твоего мизинца, – шептал мне на ушко. – Все они – и мужчины, и женщины – не стоят тебя…

   Эта ночь останется в моей памяти разноцветной, как карнавал, и гармоничной, как симфония. К сожалению, наступил рассвет – какой-то глуховатый и бесцветный. Снова абсолютное повторение вчерашнего. Женщины уговаривают мужчин не пить, а те, конечно, ухитряются нализаться до поросячьего визга. Утомительное ощущение недосказанности, витающее в воздухе. Вежливая неприязнь Андрея, которая меня нисколечко не волнует. И моя собственная необходимость постоянно припоминать, как кого зовут. Хочется только одного – спрятаться где-нибудь с тобой, мой ангел. И никого не видеть!..

   Наша электричка будет только вечером. Другие гости тоже не торопятся домой. Поэтому после обеда все разошлись по своим комнатам.
   Сегодня мое настроение улучшилось, ни о чем плохом я не думаю. Мой Зая нынче только мой. Но я не выспалась ночью и поэтому сразу задремала.
   Не знаю, сколько времени нам удалось поспать, но проснулись мы внезапно от ужасного шума, доносившегося неизвестно откуда. Мы еще лежали на голубом атласе, красиво переливавшемся при дневном свете, еще не разомкнули объятий, но уже поняли, что празднику пришел конец.
   Вдруг прозвучал выстрел. Я очень испугалась. Мы были одеты, поэтому сразу выскочили из комнаты, чтобы посмотреть, что случилось.
   Наверное, кульминация уже миновала, поскольку мы увидели только злого и несчастного Андрея с ружьем, какую-то ошеломленную, но в то же время торжествующую Ларку и их бывших – как оказалось – друзей уже у двери. Тамилка напоминала фурию – такая была растрепанная и взвинченная, а муж ее съежился, как побитый пес. Дверь за ними захлопнулась. Я посмотрела на подругу – та просто облизывалась от удовольствия. И я поняла: она отомстила.

   Все произошло, как в дешевой пьесе. Оказывается, Андрей застукал жену со своим другом в ванной комнате, к тому же в самый пикантный момент. Вышиб с разбега дверь, закрытую на засов. Они такое вытворяли на стиральной машинке, что та ходуном ходила! Возможно, услышанные звуки и сподвигли Андрея высадить дверь. Расквасил рожу «лучшему другу», а жене сказал, что с ней еще разберется. Побежал, схватил ружье и начал целиться в Ларису, но Тарас бросился отнимать оружие, и тут прогремел выстрел. Хорошо, что пуля попала в потолок, ведь, наверное, патрон был не холостым. Вот такая трагикомедия.
   Так что мы быстренько собрались и покинули этот дом. Тихонько бродили по осеннему парку, поскольку электричка должна была подойти еще не скоро. Солнце грело нам спины, а наши тени по-пластунски ползли впереди.
   Спустя какое-то время пошли на станцию. Вот и платформа, поднятая на два метра над землей, те самые бетонные кружева под поручнями. Ждем электричку. Полтора часа пути – и снова будет родной город. Который снова разлучит нас. Я променяю чистое золото твоей любви на медяки обычного удобного быта. Конечно же, я очень люблю тебя. Но своих детей люблю по-особенному и никогда не смогу оставить их даже ради тебя. Способен ли я вообще любить женщину в таком случае?…

   Электропоезд стремительно набирает скорость. Мы сидим у двери, и наши силуэты отражаются в стекле.
   – Смотри, будто портрет в рамке, – говоришь ты.
   – Портрет века, – вяло шучу.
   Как странно, все уже пережито. Не нами. Все судьбы – прошлые, настоящие и будущие – уже описаны в романах. Можно заглянуть в какую-то книгу и увидеть себя, своих друзей, родных. Все это было, так стоит ли повторять? А что же тогда стоит? Умрешь – и этим тоже повторишь миллионы судеб. Ведь что есть наша жизнь? Повторение отдельных мгновений вечности. В чем тогда ее смысл? Надо во что-то верить. Когда человек верит, он перестает бояться.
   – О чем задумалась, моя бабочка? – ты нежно берешь меня за руку.
   И в тепле твоей ладони я ощущаю надежность и еще обещание чего-то неуловимого и неопределенного, но очень похожего на счастье…

Засушенный цветок

   Приступ черной беспричинной тоски надвигался, как штормовая волна. И пока у него еще были силы, пока еще не уставился в потолок, неподвижно лежа на диване, он встал и вынул из шкафа общую тетрадь, что раскрылась сама собой, поскольку между ее страниц лежал засушенный цветок. Большой, тускло-желтый, он пах сеном и немного пылью. Глядя на него, невозможно было определить, как долго он существует в такой ипостаси – будто укор и предостережение всему живому и юному. Мужчина долго рассматривал его, осторожно касаясь пальцами шершавых лепестков. Хотя его мысли и оставались беспросветными, но тоска обрела конкретные очертания, навеянные мертвым цветком.
   …Это было в Ялте в конце июля много лет назад. Она сидела на парапете набережной в белом комбинезоне с тоненькими бретельками – том же, что и вчера. И, подходя к ней, Миша понял, почему у него испортилось настроение.
   – Привет! – поздоровался.
   – Добрый вечер, – весело ответила девушка, тряхнув своими золотистыми волосами.
   – Идем?
   – Подождем немного, сейчас должны подойти мои друзья.
   Вот это да! Только ее друзей и не хватало! На сегодняшний вечер у него были такие планы! Полдня искал шампанское – наконец нашел, заплатил втридорога. Купил персиков, яблок, приметил беседку на горке.
   У него оставалось всего-навсего несколько дней отпуска, и уже четыре вечера он только «дружил» с ней. Что же, во Львове или Киеве так можно встречаться очень долго. Но эти темпы не для курортного города. Тут или «да», или «нет». А она ломается.
   – Виктория! – позвал кто-то снизу.
   Девушка обернулась и помахала рукой. Пока ее друзья поднимались, Миша молча разглядывал их. Молоденькая девушка в розовом платье с воланом от плеч до колен была очень сильно накрашена. Ее глаза с голубыми тенями даже в вечерних сумерках резко выделялись на лице. Помада на губах была почти фиолетовой. Ее спутник казался таким себе рафинированным пижоном – блондин, одет элегантно, весь в белом – по-южному. На море белый цвет всегда смотрится выигрышно. А одетые в темное выглядят подозрительно, словно приехали не отдыхать, а заниматься чем-то непозволительным.
   Девушка в розовом стала между ним и Викторией, совсем разделив их. Друзья живо болтали, не обращая на него внимания. Пустой светский треп. Все трое начали вызывать в нем глухую неприязнь. Нелепо. Все нелепо. Нужно уходить отсюда. Она настолько невоспитанна, что даже не познакомила их. Миша почувствовал обиду и легкое презрение. Он повернул голову, пытаясь поймать ее взгляд. А когда девушка безразлично и немного смущенно скользнула им по его лицу и ниже, до самых башмаков, – Миша осознал: она его стыдится! Эта мысль обожгла парня, и он покраснел. Вика просто не хочет их знакомить! Ждала друзей, поэтому и вырядилась так. В горы в таком наряде и на шпильках не ходят. Взглянул на свои коричневые узконосые скороходы, и они еще больше сжали ему пальцы. Самопальные «варенки» тоже не придавали шика. А этот пижон в легких адидасовских кроссовках и модных джинсах – футболист, спортсмен, – как понял Миша из их разговора. Он его уже почти ненавидел. Спортсмен! Юноша вообще недолюбливал всяких там футболистов и культуристов – хвастаются своими мускулами, а ума, как у курицы. Ему по нраву был совсем иной образ жизни: полежать на диване, а перед этим в теплой ванне. Добираясь на работу и с работы, Миша тоже старался сесть в транспорте. Наверное, поэтому у него еще до тридцати лет появилось самодовольно выпирающее брюшко, с которым парень безуспешно боролся с помощью диет. Но силы воли у него не было, и после голодных дней он с еще большим энтузиазмом налегал на булочки. Часто ему казалось, что женщины, когда он подходил с ними знакомиться, взглядами упирались ему в живот. А на пляже он вообще, как правило, ни с кем не знакомился.
   Он хотел незаметно слинять, как вдруг Виктория «опомнилась»:
   – Кстати, это мой знакомый… Митя.
   – Не Митя, а Миша, – сказал он, хотя лучше бы совсем ничего не говорил, однако это вырвалось как-то спонтанно.
   Всем стало немного неловко. Но вот футболист подал ему руку. Оказались тезками. Девушка в розовом себя не назвала, просто стала нахваливать своего товарища:
   – Кстати, он художник и скульптор. И на днях едет в Индию со своими глиняными коровками.
   – У меня не только коровки, но и бычки! – засмеялся футболист, он же скульптор.
   – …И многое другое, – завершила рекламу девушка в розовом. – Вчера я ходила к нему в мастерскую. Там такие забавные животные! Особенно мне понравилась одна кошечка… и теперь она моя.
   – А мне все-таки коровка пришлась по душе, – вклинилась в разговор Виктория.
   – Почему же ты не сказала, я бы тебе подарил! – откликнулся скульптор.
   – Но ведь еще не поздно? – кокетливо взглянула на него Вика.
   Миша еще больше ощутил себя лишним и уже хотел попрощаться, как вдруг к ним подошла сестра Виктории. Он ее видел впервые, но слышал о ней от Вики, поэтому сразу ее узнал: девушки были похожи, как близнецы. В первый их вечер Виктория спешила домой, чтобы сестра не волновалась, во второй – потому что они с ней куда-то собирались вдвоем. И вот теперь он ее увидел – такие же черные глаза и округленные черты лица, как у Вики, такие же золотистые волосы. Вдруг ему ужасно захотелось, чтобы эта девушка выделила его среди компании, отдала ему предпочтение. Она показалась ему доброй, так как сразу повернулась к нему лицом – не то, что та, в розовом. Но футболист-скульптор и тут его опередил. Взял ее за руку и стал уговаривать сесть к знакомому художнику (стоявшему тут же, неподалеку, со своим мольбертом, и ждавшему клиентов), чтобы тот нарисовал ее портрет. А еще лучше – шарж. Они смеялись, шутили, а Миша чувствовал себя забытым и обиженным. И все они снова начали вызывать в нем антипатию. Вика даже не сказала им, что он тоже художник. Может, уже и забыла, как он рассказывал ей, что успешно продавал свои картины на Андреевском спуске в Киеве?
   Тут, на набережной, был свой «Арбат». Возле художников всегда толкучка. И они здесь всех мастей. Вот разместил свои шедевры парень в желтой майке. Все будто списаны с икон. Лица плоские, глаза огромные – плакатные изображения. Но многим нравится. И не беда, что люди не очень похожи – зато моложе и красивее.
   Рыжий волосатый художник творит пастелью. Сначала – глаза. Как живые. И яркие – голубые, хотя у девушки серые. Но выражение схвачено, поэтому сходство поражает.
   Один из маститых рисует под Шилова. Портреты выполнены в коричневых тонах – сочные, оптимистичные. Правда, все люди на них улыбаются одинаково.
   Еще один – приземистый бородач – маленькими пальцами растирает краску прямо на полотне и что-то поправляет. Пишет широкими мазками, с размахом. У него лучшая реклама – несколько портретов, где переданы и настроение, и характер. Но столько возиться с каждым клиентом он не будет.
   Самый дорогой художник пытается достичь максимального сходства, как на фотографии, поэтому сомневаешься в адекватности его цен. Сейчас перед ним сидит армянин и улыбается полным ртом золотых коронок. Кажется, ему хочется, чтобы все это золото было отражено, иначе зачем он одел здоровые зубы в дорогой желтый металл? Пусть все видят и знают!..
   Многие женщины рисуют акварелью. Затем обмакивают свои шедевры в воду и дают высохнуть. А пастельные портреты сбрызгивают лаком для волос, чтобы не осыпались, пока их довезут домой.
   С каждым днем художников на набережной все больше. А в сторонке мастак вырезает из бумаги силуэты. За несколько минут – твой профиль. Три минуты работы – три рубля, две минуты – два.
   Миша вспомнил, что все-таки у него свидание, а остальные тут лишние. Как он сегодня готовился! Даже в баню сходил, отпарил морскую соль, подстригся, аккуратно обрезал ногти и надушился нью-йоркским одеколоном. И стоит тут, как дурак с мытой шеей. Злость придала ему уверенности. Он тронул Викторию за локоть и спросил:
   – Ну что, прогуляемся?
   То, что она не хотела оставлять ради него друзей и сестру, его не волновало. Он отупел, и ему уже было не больно. Лишь сильнее прикусил нижнюю губу, хотя знал, что от этого его лицо становится совсем некрасивым. Только ему уже было все равно.
   Скульптор, правда, и тут проявил деликатность. Сказал, что они с подругой собрались в кино, уже и билеты купили, хотя было ясно – о кино минуту назад он и не думал. И глазом не моргнув, девушка в розовом ему подыграла.
   И вот все они потянулись провожать сначала эту парочку «в кино», а затем вдвоем – сестру Вики домой. Но Мише уже ничего не хотелось. Он не собирался сопровождать ее сестру до самого дома. Идти куда-то от автобуса вверх по ступенькам! Нет, его жирное брюхо было решительно против. Как и ноги, зажатые в узкие дубовые туфли. Да и Вику он каждый раз провожал только до автобусной остановки. Даже в поздний час. А сейчас еще даже не стемнело.
   Вспомнил, как они познакомились. Это было на танцплощадке. Она – такая красивая, златовласая, стройная – танцевала с каким-то неприметным потным мужчиной. А Миша наблюдал за ними. Танец закончился, и они вдруг оказались возле него.
   – Если вы не против, потанцуем еще? – спросил ее мужчина.
   – Я против, – грубо отрезала она и отошла в сторону.
   Возможно, ей было противно ощущать дрожь его пальцев и ощупывание ими своей талии. Да и возраст его наверняка не мог нравиться. Такой заведет в самый темный уголок, обхватит одной рукой за шею, а другой будет лапать девичье тело, и хотя оно станет сопротивляться, хватку не ослабит, а начнет повторять что-то типа: «Я не буду», при том что сам будет…
   На танцплощадке была еще та публика! Раскачивался худой и долговязый подросток в рубашке навыпуск – наверное, наркоман. Рядом с ним его дружок – неопрятный, низкорослый. Оба выглядели очень агрессивно. А может, были просто пьяны?
   Возле самой эстрады две женщины изо всех сил дергали руками, ногами и особенно подчеркнуто вертели задницами. При этом горделиво посматривали по сторонам: вот мы какие!
   Сквозь толпу пробиралось благородное семейство – мать лет сорока пяти, малолетний сын и две девицы. Выделялась мать – гордой посадкой стриженой головы. Поднялась по ступенькам, села на лавку.
   Какой-то молодой человек ходил вокруг танцующих пар, вертел головой, выискивая сам не зная кого.
   А высокий широкоплечий грузин смотрел на женщин, как на товар, разве что руками не щупал. Заходил и сбоку, и сзади – оценивал. Поймал чей-то насмешливый взгляд, но не стушевался – уставился, как баран. Беспросветная человеческая ограниченность!
   Много было молодых пацанов, еще школьников. Держались группками, курили, как взрослые, плевались. Все время осматривались вокруг: «Где наши?», поскольку не хотели отрываться от ровесников, тут был еще силен дух коллективизма. А разговоры вертелись вокруг родителей: «Мои предки…», «А мой отец сегодня…» То есть, еще молоко на губах не обсохло…
   Поражали лысые и лысеющие мужчины с помятыми лицами – одутловатые и похотливые. Бросится такой к молоденькой, симпатичной – и стыд не остановит. Привыкли покупать – поэтому собственный внешний вид их не волновал.
   А женщины! Большинство из них даже не скрывали, что ищут здесь, на танцплощадке, свою судьбу всего на несколько недель или даже дней. Впрочем, вполне возможно, некоторые, особенно молодые, надеялись и на большую настоящую любовь, ожидавшую их, они верили, именно здесь. Стояли и такие бывалые, что на них даже смотреть было страшно, не то что знакомиться. Но некрасивых мужчин насобиралось больше. Толстые, старые, лысые…
   – Девушка, потанцуем? – подходит один из таких к уже не юной брюнетке.
   Она не хочет со старым. Ждет счастливого случая. Томно смотрит на молодых, хотя самой уже… Возле нее сел один такой, и они уже вдвоем наблюдали за публикой. Конечно, юноша очень молод, она и не надеялась, что он ее пригласит. Но ей, наверное, приятно, что он хотя бы сидит рядом… Вдруг парень повернулся к ней:
   – А вы, дамочка, почему не танцуете?
   Слово «дамочка», видимо, показалось ему более уместным, чем «девушка», в обращении к такой взрослой, по сравнению с ним, особе. И сам же ответил:
   – Возраст не позволяет…
   Хоть она и обиделась, но между ними завязался разговор. Миша сидел позади них и прислушивался к диалогу. Прежде всего о скуке в курортном городке. А куда пойти? Никуда, кроме танцплощадки. В ресторанах дорого. Пойдешь – выбросишь половину всех припасенных на отдых денег. По набережной гулять надоело. А тут хоть музыку послушаешь…
   Танцы закончились. Звучит прощальный вальс, и «дамочка» спешит распрощаться первой, чтобы не остаться покинутой на скамье. Вообще эта танцплощадка напоминала палубу парохода третьего класса, как ее обычно изображают в зарубежных кинофильмах. У кого есть деньги, те на такие танцы не ходят. Они отдыхают в отеле «Жемчужина».
   Выходя с площадки, он снова увидел златовласую девушку, запримеченную им ранее. За ней немного в стороне шел ее пожилой неуклюжий партнер, заметив которого, златовласка скорчила гримасу. Миша понял, что у него есть шанс спасти ее от нахала. И, конечно, забрать себе. Он приблизился и спросил у нее:
   – Понравились танцы?
   – Разве тут может понравиться? – ответила она вопросом на вопрос.
   – Наверное, нет. Так зачем же мы сюда ходим? – Миша заговорщически подмигнул ей.
   Она же, покосившись на того, кого не хотела видеть, поддержала разговор:
   – А зачем вы сюда ходите?
   – Сегодня я здесь, чтобы познакомиться с вами.
   И они пошли дальше вместе. Потому что он был лучше и моложе преследовавшего ее типа.
   А теперь она хотела отделаться и от него, как тогда от неприятного старого мужчины! Он тоже стал ей неприятен? Незаметно Миша облачил свое раздражение в слова. Капризно-поучительно стал читать ей нотации. Сестра шла на два шага впереди и, наверное, все слышала, но ему было наплевать. Все припомнил: и то, что голову ему морочит четвертый вечер, и что пыталась «получше его узнать» – даже паспорт просила показать – адрес и семейное положение хотела увидеть, что ли?! Сказала, что пришлет открытку. Уже не нужно.
   Все женщины на отдыхе делятся на две категории: одни хотят получить как можно больше подарков, прежде чем… А другие только ходят с тобой, разговаривают, изображая из себя знатоков политики и искусства. Он тоже может поговорить – например, о том, что значит отдать англичанам какой-то там залив в неограниченную аренду. Это напоминает времена царицы Екатерины: тогда Аляску тоже американцы сожрали… Что касается его, то, возможно, когда-то он станет великим художником – абстракционистом, импрессионистом или каким-то совсем новым…истом.
   В конце концов, все стремятся к одному – и мужчины, и женщины. Только врут на словах. И мораль тоже придумали аморальные люди. А он живет честно – без предрассудков цивилизации. Но, к сожалению, многие его не понимают.
   Они шли через подземный переход, где продавали цветы. И он как-то злорадно подумал, что она, как и любая женщина, наверняка хотела бы получить такой подарок. Они проходили тут каждый вечер, и вчера он даже спросил, какие цветы она любит. Розы, конечно… А еще ромашки, которых здесь нет. Он сказал, что тоже любит розы, желтые. «Глория Дей?» – угадывала она. Возможно, только разве он знал названия, он ведь не ботаник! Миша даже улыбнулся двусмысленности этого слова.
   Тогда она стала говорить о том, кому какие цветы нужно дарить. Японцы, например, составляют букеты со значением, а не просто так. Мужской букет – это когда белые цветы вверху, а красные внизу. Женский же – наоборот. Потому что у японцев белые символизируют страсть, а красные – чувства. У мужчин сначала рождается страсть, после чего приходят чувства, а у женщин сначала чувства…
   Он сказал ей тогда, поскольку надеялся привести сегодня на гору:
   – Завтра я куплю тебе цветы.
   Но не был ли он тоже участником той самой купли-продажи, которую так презирал? Ведь не просто так решил подарить ей цветы, а после того, как сходят вместе на горку. И с фотографированием так же вышло, и с рестораном… Они тогда лежали на предвечернем пляже – на шезлонгах под навесом, уже одетые. И он, касаясь губами ее лица, вдруг ощутил, как хорошо им будет вдвоем, какая она чувственная. В искреннем порыве сказал:
   – Давай сфотографируемся вместе!
   А мысль подсказывала: если будет продолжение… И он переиграл:
   – Или давай завтра.
   Ей, казалось, было все равно, она не обиделась. Как и на то, что он сначала пригласил ее в ресторан, а потом сказал, что лучше пойти завтра днем, а то сейчас не протолкнешься. Он вообще не любил разные кафешки и рестораны. Недавно побывал в варьете, хотя его предупреждали, что там не местные, а откуда-то из Уфы, что ли. Ему танцовщицы не понравились – все какие-то кургузые и на одно лицо…
   Сестра Вики села в автобус, и они наконец остались одни. Однако его настроение было испорчено. И он даже злорадствовал: ее ждал сюрприз с шампанским, а теперь… Он уже не хотел с ней ничего. И вообще не знал, чего хотел. Как всегда после обманчивых надежд чувствовал тоску и желание побыть одному, а еще вспомнил, как сегодня незнакомая девушка посмотрела на него. Вот бы ее встретить! Он ей понравился, это чувствовалось. Не то, что этим. В глазах Викиной сестры он словно прочитал удивление: зачем ты с ним ходишь, не позорь себя! И захотелось что-то доказать ее сестре, даже завоевать! Сделать что-то такое, чтобы она изменила свое мнение о нем. Влюбить. Ведь он же в сексе Казанова! Только они, дурехи, не подозревают об этом.
   А еще он осознал, что уже не хочет ласкать Викторию, как мечтал еще вчера. Почти с ненавистью взглянул на ее стройную фигурку в этом дурацком комбинезоне. Ни за коленку потрогать, ни выше. А уговорить снять одежку даже на горе – невозможно. Не будет же она там бегать голышом!
   Он разговаривал с ней все грубее и придирчивее. Хотя бы в чем-то да будет сверху! Будто бы не она с ним не захотела, а он рвет с ней, ведь она совсем не уважает его, даже не выполнила единственную просьбу – не надела юбку, а красуется в своем ненавистном комбинезоне. Наверное, хотела понравиться в нем тому футболисту-скульптору. А тот лишь взял ее за руку, подержал и отпустил.
   Миша вдруг отчетливо ощутил, что с ним сейчас может случиться то, что уже бывало неоднократно: какое-то непонятное состояние без названия – полубред, полусон, когда так хочется умереть, так ненавидишь себя и других, упираешься в психологический тупик, словно лежишь на дне глубокой каменной ямы, из которой невозможно выбраться, и гибнешь под палящим солнцем от страха, жажды и одиночества! И никто тебя не спасет. Нет такой руки, что потянулась бы к тебе, нет такого человека, что помог бы тебе, а потом и понял, оценил, полюбил!..
   Миша почувствовал, что Виктория отравила ему не только сегодняшний вечер, но и ближайшие недели, месяцы, а может, и годы его жизни. Он так на нее разозлился! Взглянул презрительно, однако она не смотрела на него и не видела этого испепеляющего взгляда. И когда девушка нечаянно коснулась его руки, он отпрянул, будто и не она еще несколько часов назад была героиней его грез.
   Вика говорила что-то, даже извинялась за «Митю» – наверное, до нее наконец дошло, что она нарушила гармонию, зарождавшуюся между ними. А возможно, телепатически ощутила его чувственные мечты о ласках, которые он мысленно обещал ей все эти дни. Наконец симпатия, если она у нее к нему была, а может, какое-то другое ее чувство, стало приобретать белую окраску страсти. Он увидел это в ее глазах и позлорадствовал. Пускай! Пускай теперь поймет, что все условности – это шелуха. И что мужчина и женщина встречаются, чтобы дарить друг другу наслаждение, а не для дебатов и непонятных разговоров. И только после того, как они отдадутся друг другу, начинаются настоящие отношения! Или прекращаются насовсем. Вот такая метафизика.
   Наконец он почувствовал что-то похожее на удовольствие, когда оставил ее одну. Она пренебрегла им, а теперь он пренебрег ею. Но не выдержал и оглянулся. Девушка шла как-то наискосок – одновременно и к нему, и от него. Он резко свернул в аллею парка.
   А на следующий день там же на набережной, где они всегда встречались, он сидел с опустошенной душой. Она шла не одна, а с тем своим приятелем-скульптором. Была в лиловом сарафане (он горько улыбнулся на это) и держала в руке огромную желтую розу. Увидела его и подошла:
   – Это тебе вчерашний сюрприз из нашего сада.
   То есть если бы он пошел провожать ее, то уже вчера получил бы этот подарок. Он невесело улыбнулся, вспомнив шампанское, которое ночью выпил сам.
   Это была действительно его любимая роза – желтая с розовым оттенком по краям лепестков, с пьянящим ароматом несбыточного желания. И пока она не увяла, у него остро, резко болело и ныло в груди, его тревожило что-то непонятное.
   Поэтому и сейчас, когда он раскрыл тетрадь с засушенным цветком, пахнущим сухой травой, в его памяти воскресло все случившееся тогда, когда эта желтая роза была еще полной и сочной. Но так же, как она никогда уже не станет прежней, не вернется и миг, когда рядом с ним была златовласая красавица в белом комбинезоне (он и вправду ей очень шел!)… И они могли бы принадлежать друг другу, и, возможно, до сих пор были бы вместе. Если бы не его комплексы и дурацкая гордыня.

Между двумя

   Наше общежитие стоит на углу двух улиц – массивное серое четырехэтажное здание. Я уже привык к нему, хотя дома у меня совсем иные условия, о чем нередко и с грустью вспоминаю. Особенно когда меня достает Генка – мой сосед по комнате, или когда я долго не могу уединиться со своей девушкой Наташей.
   Мы с ней учимся в одной группе на лечебном факультете мединститута. Именно сейчас, проводив ее на вокзал, поскольку она решила проведать свою тетку, я возвращался в общежитие. А Наташа, сидя в купе вагона, мчавшегося в Москву, даже не подозревала, какие мысли роятся в моей голове. Впрочем, ей о таком лучше и не знать.
   Я люблю свою Нату. Во всяком случае, так привык ей это повторять, что и сам поверил в свою искренность. Наверное, женюсь на ней. Иначе мы получим направления на работу в разные концы нашей необъятной страны.
   В общежитии мы вместе завтракаем и ужинаем, вместе готовимся к занятиям, иногда вместе спим, если Гена отправляется домой на выходные или на праздники.
   В Наткиной комнате живут аж шесть студенток – там не дождешься, чтобы все разъехались. Девушки оказались такие разные, но ни на кого из них я до сих пор не обращал внимания, разве что на одну, чем-то привлекавшую меня. Именно о ней и пойдет речь. Зовут ее София. Она немного старше меня – года на два-три. Тощая, чернявая и какая-то слишком уж суровая: на ее лице я никогда не видел улыбки.
   Однажды она влепила мне пощечину, когда я в шутку и совсем не больно ущипнул ее. Я и раньше это делал, если моей Натки не было рядом. Тогда она только поглядывала исподлобья, но рук не распускала. А тут так хлестанула! Почему я к ней приставал? Она была совсем некрасивая, но при этом какая-то особенная, поэтому, наверное, и волновала меня. То есть я даже не знаю, почему вдруг положил на нее глаз.
   Как-то раз она заболела и неделю не посещала занятия. Я поглядывал на нее, когда приходил к Натке, однако не трогал. А в субботу, хотя моя девушка уехала домой, я, словно по привычке, все равно зашел в их комнату. И вдруг, сам себе удивляясь, предложил Софии:
   – Идем к нам смотреть телевизор, сколько можно болеть!
   Странно, но она сразу же согласилась. Наверно, ей и впрямь надоело всю неделю сидеть в четырех стенах. Да и телевизора у них нет.
   Очень непривычно было идти с ней по коридорам общежития. Мы спустились этажом ниже и подошли к моей комнате. Я открыл дверь ключом.
   – А что, Генки нет? – она подозрительно взглянула на меня.
   – Скоро придет, – соврал я.
   Генка тоже уехал к родителям. Жилье у нас было привилегированное: я – староста, он – комсорг потока на курсе, поэтому мы жили только вдвоем.
   Предложил выпить вина. София не отказалась. Затем она достала сигарету, щелкнула зажигалкой и уставилась в экран телевизора с таким же хмурым выражением лица, что и всегда. Я же недавно бросил курить, поэтому заедал свою выдержку конфетами. Смотрел на нее, а она не обращала на меня никакого внимания. Это меня немного раздражало. Обычно я нравился девушкам, многие из них бегали за мной. А эта… Мое самолюбие было задето.
   – Тебе неудобно на стуле, – говорю ей. – Садись вон туда на кровать, оттуда лучше видно.
   И что вы думаете? Она пошла и села на мою кровать, словно в этом ничего такого и не было. Я же скорчился на неудобном стуле, ведь не мог просто так сразу примоститься возле нее!..
   Мы молчали. Затем я сказал, что пойду поставлю чайник. Я долго был на кухне, ждал, пока закипит вода. И придумывал стратегию. А еще надеялся, что она хоть немного обеспокоится, где и почему я так надолго задержался.
   Когда вошел в комнату, она и глазом не моргнула – смотрела «Новости». Я быстренько поставил на стол конфеты, печенье и две чашки. Заварил чай. Кровать моя была в углу возле окна, а перед ней стоял стол. Напротив – телевизор. И я сел рядом с ней на кровать за стол – мы же будем пить чай! Она сначала не поняла, что попала в ловушку: выйти теперь могла только тогда, когда я встану. Мы пили чай, и я все хотел как-то развлечь Софию – достучаться если не до ее сердца, то хотя бы до тела. Впрочем, большего, наверное, и не требовалось. Зачем мне ее сердце?
   Я словно невзначай касался то рукой ее плеча, то ногой ее коленки. А она будто не замечала. Это меня еще больше заводило, и я понимал, что сейчас что-то случится. Вдруг потух свет! Я тихонько придвинулся к ней еще ближе.
   – Видишь, – говорю, – все за то, чтобы вот так обняться…
   Она не особо сопротивлялась, так как ей некуда было деваться. Когда я уткнулся лицом ей в затылок, то ощутил едва уловимый запах духов «Сардоникс». Половина моих однокурсниц душилась ими. Это было своего рода доказательством, что София такая же, как и другие девушки, а с большинством из них я знал, как обращаться. Осторожно касался губами ее волос, лица и вот уже нашел ее губы. Она сначала была немного напряжена, но через какое-то мгновение почти расслабилась. И я от большого ума вслух прокомментировал происходящее:
   – Вот… мы уже и целуемся…
   София вдруг стала, как деревянная, а потом изо всех сил толкнула меня. Я не ожидал такой реакции и упал с кровати. Девушка вылетела из комнаты, чуть не наступив на меня. Со стола что-то упало, но не разбилось. Я на ощупь пытался найти на полу тарелки или, может, чашки, но мне попадались только конфеты и печенье. Сел на кровать и не знал, смеяться или сердиться.
   На следующий день мы столкнулись в коридоре. Я не надеялся на разговор, но София сама преградила мне путь.
   – Давай договоримся раз и навсегда… – она вдруг замолчала, подбирая слова.
   – Ты о чем?
   – Сам знаешь.
   Она не конкретизировала свои условия. А у меня никаких условий не было, и какие-то пакты о ненападении я с ней подписывать не собирался.
   Шли дни. Я не выпускал Софию из поля зрения. Поскольку она училась в параллельной группе, то знал, где ее можно увидеть, какие у нее пары, когда дежурство в клиниках.
   Однажды мы вместе попали на ночное дежурство в кардиологию. Студентов должно было прийти много, но некоторые отпросились или просто проигнорировали свой долг. Нас осталось четверо – трое парней и София. Преподаватель был разочарован таким посещением, немного погонял нас по пройденному материалу, раздал задания и ушел.
   Дежурство оказалось спокойным – ничего особенного не случилось, никого не привезли с инфарктом. Поэтому мы сначала поиграли в карты в ординаторской, а потом начали искать, где можно поспать. Нашли пустую палату и улеглись там.
   Но как же я мог уснуть, если в двух метрах от меня на кровати напротив лежала девушка, очень волновавшая меня! Я встал, напился воды и побродил по отделению. Было тихо, все спали. Снова зашел к нашим. Они тоже спали. Я подошел к кровати Софии, опустился на колени. Хотя бы никто не увидел! Оглянулся на парней – те сопели носами, кто-то даже похрапывал.
   Голова Софии лежала на ее согнутой руке. И эта тонкая рука призывно манила своей белизной. Я коснулся ее губами. Девушка лежала неподвижно, глаза ее были закрыты. Но когда я склонился над ее лицом, она вдруг сухо и твердо сказала:
   – Мы же договорились! Оставь меня в покое.
   Словно ведро холодной воды выплеснула мне на голову. Я вышел поискать себе другое место, чтобы вздремнуть.
   Это ее сопротивление совсем доконало меня, ведь даже, когда я был с Натой, не понимал, кого из них хочу больше.
   Однажды вечером я выследил Софию. Она вышла из общежития и направилась куда-то – возможно, к какой-то своей подруге. В скверике догнал ее. Я уже не мог сдерживаться. Взял ее за руку, потом обнял за талию, и горячая волна окутала меня.
   – Будь моей, прошу тебя, – лихорадочно шептал, понимая, что говорю какие-то совсем не те слова.
   Мы стояли на дорожке, и прохожие, обходя нас, что-то недовольно ворчали. Я потащил ее к ближайшей скамейке. Только она не захотела сесть. А я просто помешался. Дрожал, прижимаясь к ней:
   – Не могу больше… так хочу тебя.
   – Не нужно этого, – просто сказала София. – Если это случится, ты не поймешь, к кому ходить: ко мне или к Наташке.
   – Я уже весь измучился.
   – Поэтому и говорю тебе: ничего не нужно.
   – Почему?!
   – Я знаю свою силу.
   Она помолчала, будто хотела еще что-то добавить.
   – Скажи, прошу, – настаивал я.
   И вдруг она улыбнулась! Я впервые увидел, как она улыбается. Она так посмотрела мне в глаза, что я пошатнулся. И наконец молвила:
   – Мужчины от меня без ума.
   Не знаю, специально ли она это сказала, чтобы еще сильнее завести меня, или же это была правда, однако я чуть не задохнулся. О! Этими словами она соблазнила меня окончательно. Хотя сама была холодной, решительной и неприступной. Я чувствовал себя униженным, но унижался еще больше.
   – Ведь ты хоть когда-нибудь позовешь меня? – умолял ее. – Если захочешь быть со мной, позовешь?
   – Если захочу – позову, – спокойно ответила она, а я понял, что этого никогда не случится.
   …И вот моя Наташка уехала в Москву. И Генка тоже гостит у родителей. А я все думаю, как заманить Софию в свою комнату. И ничего не могу придумать. Она не придет. Почему меня к ней так тянет?! Почему я не могу выбросить ее из головы, и даже не опасаюсь всех тех осложнений, о которых она мне говорила? А вдруг это действительно окажется намного серьезнее, чем я думаю, и я запутаюсь между ними двумя? А может, я просто хочу испытать, так ли она всесильна, как тогда хвасталась?

Старушка и кошелек

   Троллейбус остановился. Старушка зашла в него через заднюю дверь, по обыкновению метнув взгляд по салону – есть ли свободные места. Людей было немного. Вот молоденькая девушка собралась выходить, и бабушка села на ее место.
   Остановка. В тот миг, когда женщина увидела возле своей ноги большой кошелек, его вероятная хозяйка уже выпорхнула из троллейбуса. Однако находку заметили и другие пассажиры. Кто-то даже предположил:
   – Это та студенточка, наверное, потеряла.
   Старушка подняла кошелек и непроизвольно прижала его к груди. Еще никакой определенной мысли у нее не было, когда она сорвалась с места и засеменила к передней двери. Свидетели остались позади – может быть они выйдут на следующей остановке. Женщина подошла уже к выходу, а троллейбус все едет.
   Она чувствовала – даже была уверена, что пассажиры, видевшие, как она подняла кошелек, внимательно наблюдают за ней и готовы в любой момент устроить скандал. Демонстративно открыла кошелек, словно проверяя, что там лежит. Заметила деньги, но от волнения не могла понять, сколько их, – кажется, толстенькая пачка. Еще зеркальце, какие-то фотографии, но все это не фиксировалось памятью, сердце отзывалось только на деньги: «Не отдавать… не отдавать…» Из кошелька выпали двадцать копеек. Старушка обрадовалась: это так похоже, что она подошла купить талон на проезд!..
   Троллейбус подъезжал к остановке. Старуха сделала вид, что открывает дверь в кабину водителя. Пусть остальные думают, что она собирается отдать ему кошелек, а он, заметив у нее в руке монету, понимает, что пассажирка просто хочет получить талон. Краешком глаза женщина увидела, как опасные свидетели вышли на остановке. Не справившись с дверью, дрожащей морщинистой рукой она засунула монету в щель окошка. Водитель отсчитал проездные талоны, и она зажала их в кулаке, позабыв, что едет зайцем.
   Вот и следующая остановка. Старушка не торопилась, не подавала виду, что собирается выходить. А вдруг за ней следят?! Только когда дверь открылась, метнулась к выходу. Очень шустро, как для ее возраста.
   Старуху подгонял страх. Хоть она и понимала, что почти выиграла, что опасность миновала, но ей казалось, будто кто-то, кого она не замечает – невидимый, сильный, сверхсправедливый, – может в любой момент ее остановить. А возможно, это нечистая совесть гнала ее, ведь она спешила куда-то без особой цели. Не доехав две остановки до своего дома, старуха почему-то возвращалась назад. Вдруг она резко остановилась и испуганно осмотрелась – лишь бы не встретиться здесь со свидетелями ее гнусного поступка. Она их не узнает, но те наверняка ее запомнили. Старушка быстро перешла на другую сторону улицы и пешком направилась к своему дому.
   Немного унялась дрожь в руках. Кошелек давно спрятан на самое дно хозяйственной сумки. Она сняла и засунула туда же свою жилетку, оставшись в клетчатом платье старческого покроя. Может, снять еще и косынку? Но сразу же передумала: еще уши простудит.
   Старуха уже почти успокоилась. Начала думать о приятном. Сколько же денег в том кошельке? В памяти всплыла толстенькая пачка. На миг показалось, что она даже ощутила ее вес. Может, там целых пятьдесят рублей? А может, сто… или двести?… Не заметила, как подошла к своему дому. Лифт поднял ее на восьмой этаж. Лихорадочно заталкивала ключ в замок. Ей поскорее хотелось запереться от всего мира и заглянуть в тот кошелек.
   Наконец-то она в своей крепости. Дверь на замке. Окна зашторены. Даже форточку на кухне прикрыла. Вот и трепетный момент, награда за все волнения, за страх, гнавшийся по пятам. Старушка открыла кошелек. В зелененькую трешку был завернут рубль. Рядом какая-то записка или письмо. Старуха не могла поверить в подобную неудачу! Вытряхнула на стол все, что было в кошельке. Немного мелочи, зеркальце, три фотографии. На всех – улыбающаяся девушка, юная и наивная. Та самая, что выскочила из троллейбуса.
   Деньги и зеркальце старуха оставила себе, а фотокарточки и записку засунула назад в кошелек. Куда его девать? Вынесла в коридор и опустила в мусоропровод, оглянувшись, не видит ли кто. Избавившись от неприятных улик, успокоилась.
   Вошла в свою комнату, села на стул и задумалась. Ей уже казалось, что она и не хотела утаивать кошелек. Собственно, дверь к водителю не открывалась, а ей уже пора было выходить – почему в двух остановках от дома, она не думала. На улице исследовать кошелек было неудобно, поэтому и пришлось нести его домой: вдруг там была солидная сумма, не станет же она пересчитывать ее на улице, где так и шастают мальчишки – за деньги могут и с ног сбить! Но тут в душе старухи волной поднялась злость. Неопределенная. Ни на кого. Просто злость!..
   Когда пришли домой сын с невесткой и младшей внучкой, бабушка спокойно, почти веря самой себе, рассказала, как она нашла в троллейбусе кошелек, как при других пассажирах открыла его, а там было только четыре рубля, зеркальце и больше ничего – ни адреса, ни чего-то другого. Поэтому все решили, что ради этих мизерных денег нет смысла беспокоить милицию – пускай останутся ей, ведь это она нашла…
   – А где кошелек? – спросила внучка.
   – Замызганный совсем был, вот я его и выбросила.
   И, словно заглаживая какую-то свою вину, она показала девочке зеркальце:
   – Смотри, что у меня есть. Это тебе.
   Старухе вдруг показалось, что и сын, и невестка как-то странно на нее поглядывают. «Не верят», – обожгла мысль. Но она сразу же успокоилась. Ведь они никогда не узнают, как было на самом деле.
   – Возьми на сахар, – протянула невестке четыре рубля.

Предвзятость

   Автобус остановился. Многие вышли, и я протиснулась к окну в узенькое пространство между сидениями в конце салона и дверью. Теперь меня никто не толкал, поэтому можно было отдаться своим мыслям.
   Мой взгляд неосознанно выделил молодого человека, который, наклонившись к девушке, что-то ей увлеченно рассказывал. Он показался мне знакомым. А когда я увидела на лацкане его пиджака значок, указывавший на принадлежность к клану журналистов, все сомнения исчезли. Это был Сергей, корреспондент молодежной газеты.
   Начала его рассматривать. Я и раньше обращала на этого парня внимание, пересекаясь с ним в типографии. Но видела всегда мельком – он вечно спешил, ни секунды не задерживаясь на одном месте. Я знала, что он женат во второй раз – на верстальщице Лесе. Вся эта драма: она ушла от мужа, он – от своих жены и сына – разворачивалась на глазах сотрудников областной типографии. Вскоре Леся бросила работу, и он перестал так часто бегать в наборный цех и привлекать всеобщее внимание.
   Меня, как и многих других работников типографии, очень удивила эта история: Леся была сердитой некрасивой женщиной, на несколько лет старше Сергея, да еще и с сыном-школьником от первого брака.
   Поэтому меня очень заинтересовала совсем юная особа, стоявшая сейчас рядом с ним в переполненном автобусе. Я видела ее профиль: светлые волосы ниспадают на плечи, нежная розовая щечка, детский капризный ротик. Ее попросили передать проездные билеты, и она взяла их своей маленькой белой ручкой. Девушка казалась такой хрупкой и трогательной! Кто она? Его первая жена? Не может быть. А вдруг Леся ушла из типографии из-за нее? Вот из-за этой молодой особы, которая только начинает жить?
   Парочка стояла у компостера, поэтому им постоянно передавали билеты. Он улыбался и радостно брал их из ее руки, пробивал и возвращал пассажирам. Казалось, не замечал ничего вокруг, кроме своей спутницы. Я почему-то даже позавидовала ей. Мне тоже хотелось, чтобы кто-то был так увлечен мной, а еще я хотела быть такой же юной. Они очень подходили друг другу: оба светловолосые и вообще какие-то светлые. Казались невероятно счастливыми.
   Разве Леся может соперничать с этой незнакомкой? С такой свежей, как солнечное утро! Передавая очередной билет, девушка оглянулась в мою сторону. Она была прекрасна: сияющие карие глаза, обрамленные пушистыми ресницами, нежный овал лица с персиковой кожей, словно светившейся изнутри, губы с обворожительной улыбкой… Да она просто красавица!
   Сергей поднял голову и взглянул на меня. Глаза мужчины отразили попытку вспомнить, где он меня видел, но через миг его внимание снова переключилось на девушку, что-то ему говорившую. Он улыбнулся ей. Она начала продвигаться к выходу, и разговор между ними стал громче. Отдельные фразы долетали до меня.
   – Может, еще когда-нибудь вот так случайно встретимся, – щебетала она ему.
   – Да. Всего тебе хорошего, привет маме, – отвечал Сергей.
   Я обомлела. Оказывается, это просто его знакомая! Его случайная попутчица!.. А я уже Бог весть чего понапридумывала. Мне стало смешно.
   Девушка пробралась к двери, возле которой стояла я. Почему-то с нее сошла вся прелесть. Что я в ней увидела несколько минут назад?! Грубоватое лицо. Даже немного туповатое. Вульгарно накрашенное – тушь расплылась, на губах небрежные мазки ярко-красной помады, которая ей совсем не идет. Взлохмаченные волосы. Глаза, как пуговки, рыбий рот. Обычная девчонка, у которой, кроме молодости, нет за душой ничего.
   Я улыбнулась. Вот оно, предвзятое отношение!

Лариска

   Редко встретишь такого человека, как моя подруга Лариска. Немногие могут говорить о себе с такой прямотой и откровенностью. Иногда она кажется мне чересчур циничной, иногда слишком практичной. Сама же Ларка считает себя реалисткой. Она никогда не обременяет меня. В любых ситуациях. При ней можно заниматься чем угодно, даже такими делами, как интимный туалет или ковыряние в носу. Не потому ли, что она сама без комплексов?
   А еще она очень вежливая и тактичная. Возможно, поэтому мне и легко с ней. Однако, когда нужно Ларка бывает такой настырной и язвительной, что достанет кого угодно. Поэтому, если необходимо проявить выдержку, поразить умной фразой или отшить кого-то раз и навсегда, перед моими глазами возникает лицо Лариски, и я думаю: а как бы сейчас поступила и что бы сказала она?
   Живем мы с ней в одной комнате общежития нашей чулочной фабрики. Работаем, правда, в разных цехах. С нами живет еще одна наша сотрудница – Люба. Но мы с ней не дружим.
   Лежим как-то с Ларкой, каждая на своей кровати, отдыхаем после смены. И вдруг она говорит:
   – А знаешь, наша Любка – спекулянтка.
   И рассказывает мне такую историю. В прошлую субботу, когда я уехала в гости к своей тете, Люба и Лариса вместе коротали вечер. Люба, как всегда, обежала всех своих знакомых в общежитии и, запыхавшись, влетела в комнату с каким-то свертком. Молча развернула его на своей кровати, и из него вывалилось около полдюжины разноцветных летних кофточек с короткими рукавами.
   – Где ты их взяла? – поинтересовалась Лариса.
   – Сейчас я себе выберу, а потом ты… – вместо ответа пробормотала Люба. Затем добавила: – Одной знакомой брат-моряк привез – наверное, из-за границы.
   Осторожная Ларка спросила о цене. Люба ответила не сразу, что-то там прикидывала в уме. Потом неуверенно проговорила:
   – По тридцать.
   Выбрала себе две блузочки. Лара же – только одну.
   – Но деньги давай сразу, – предупредила Люба, вынимая из сумочки кошелек.
   Начала рыться в нем. Наконец достала деньги – почему-то только две двадцатки. Потом взглянула на Ларку:
   – Возьму все! – и захлопнула кошелек.
   – А зачем? Вот мои тридцать мелкими, можешь разменять.
   – Да пускай, там разберусь.
   Это Ларису насторожило. Что-то Любка темнит. Неужели решила на ней подзаработать? Она тихонько выскользнула за Любой из комнаты, спустилась этажом ниже и увидела, что та зашла в двадцать седьмую. Ту, в которой живет Клава! У нее брат служит на корабле. Ларка, что-то задумав, улыбнулась сама себе. Поздно вечером она пошла к Клаве. Тихонько постучалась:
   – Не спите? Можно?
   – Заходи.
   Она вошла. Клава была одна.
   – А где девчонки? – спросила Лара.
   – Еще не вернулись с танцев.
   – У тебя… что-то есть?… – она начала разговор издалека.
   – А, ты об этом? – и Клава быстро достала товар. – Петя из загранки привез, просил продать.
   Кроме блузок, Лара увидела комплекты трусиков, какие-то платочки и другое барахло.
   – Вот эта нравится, розовый мне идет, – Лара приложила к себе блузку.
   – Все они по двадцать. Бери, а то уже мало осталось.
   – А можно, я тебе деньги завтра принесу? Чтобы на ночь не отдавать, а то водиться не будут, – притворилась суеверной.
   – Хорошо, – согласилась Клава.
   Лариса очень разозлилась на Любу. Когда зашла в комнату, та уже спала. Лара тоже легла, но уснуть не могла. Ворочалась-ворочалась, потом села на кровати и стала прислушиваться к дыханию соседки. Та спала. Лариса тихонько набросила халат, нащупала в открытой Любкиной сумочке кошелек, достала его и сжала в руке. Она вся дрожала. Вышла в коридор. Не могла застегнуть халат на своей полной груди – пальцы не слушались. Боялась рассыпать деньги, открывая кошелек. В глаза бросились несколько десяток, и она узнала свою. Потому что вчера нечаянно окропила купюры зеленкой – только кончики, но все равно они были «помечены». Ларка решительно выдернула свою десятку и захлопнула кошелек. Тихонько вернулась в комнату и положила его Любе в сумочку. Легла и быстро уснула.
   Наутро у Ларки было хорошее настроение, она весело болтала с Любой. А потом достала купленную у Клавы розовую блузочку, выгладила и надела. Еще во время глажки заметила, как забегали Любкины глаза, ведь с ней она вчера выбрала голубенькую. Надев блузку, Лара спросила у соседки:
   – Ну как, мне идет?
   Люба молчала, словно воды в рот набрала, поскольку все поняла. Быстро собралась и ушла на работу…
   Лариса закончила свой рассказ. Я же взвешивала услышанное. Затем говорю ей:
   – Ну хорошо, Любка – спекулянтка. А ты кто – воровка?
   Мы всегда так разговаривали друг с дружкой – называли вещи своими именами. Ларка не обиделась. Она стала размышлять вслух о том, что сама себе удивляется и хочет понять, почему ее совсем не мучает совесть. В глаза Любке она ничего говорить не хотела – им же еще долго жить вместе в одной комнате. И она ведь не украла те деньги, а забрала свое. Она ее наказала. И хорошо, если Люба обнаружила исчезновение десятки. Чтобы урок не был напрасным.
   Лариска замолчала. А я думала о том, что она единственная из всех моих знакомых могла такое о себе рассказать.

Сансара

   Коридор института неотложной хирургии длинный и неуютный. Дедушку везли на каталке из приемного отделения, а она плелась позади. Из ординаторской вышел доктор – хромой старик с большой седеющей головой. Он заботливо склонился над дедушкой: «Что у вас? Откуда привезли?» Прихрамывая рядом с каталкой, нащупывал пульс. Убедившись, что больной не очень тяжелый, отошел. На Валю он не обратил никакого внимания, хотя знал, что она работала здесь медсестрой. Наверное, не понял, что больной – ее родственник.
   Палата, в которую привезли дедушку, была небольшой. При входе лежал молодой парень, безразлично уставившись в потолок. Посредине – пустая кровать. У окна – худющий, заросший щетиной больной метался в беспамятстве. Рядом сидела старенькая забитая бабушка в изношенном платьице. Каталку подвезли к краю средней кровати, и санитар осторожно перекатил дедушку на постель. «Ой-ой… больно!» – застонал тот. У Вали все сжалось в груди: «Бедненький, так намучился… И еще нужно операцию пережить…»
   …Тогда была ранняя весна. Дни еще казались неумытыми, какими-то сероватыми. Снег развезло, и он почернел. В такой день не хотелось даже выходить на улицу. Однако Валя пошла поискать, где можно раскроить блузочку. В магазине тканей к столу раскроя было не протолкнуться. Но все очень хвалили женщину-закройщицу, поэтому Валя решила тоже постоять. Очередь двигалась медленно – модницы заказывали по две-три вещи.
   Она решила пройтись и по междугородке позвонить домой. Тогда и услышала страшную новость: сестра сказала, что дедушке отрезали ногу. Валя повесила трубку, вышла из телефонной будки и побрела вниз по улице. Никогда позже она не ощущала это горе так остро, как тогда, никогда так не сопереживала и не сочувствовала дедушке, как в те минуты. Отчаяние было безграничным, страх и жалость смешивались в ее душе, бессилие ослабляло волю. Когда понимаешь, что ничего уже не исправить, – это ужасно!
   Валя чувстовала себя виноватой. Еще две недели назад ей сообщили, что у дедушки сильно заболела нога, но она не поехала к нему, только сказала, чтобы его сразу везли в больницу. Как медсестра она понимала: если вовремя не начать лечение, дед может потерять ногу. Однако потом в повседневной суете это призабылось. И вот – такой удар! Врач сказал, что поздно привезли. Почему, почему она не поехала к дедушке раньше, не спасла его от беды?!
   Повернула назад к магазину, судорожно нащупав в сумочке тоненький батист. Нужно ли? А, все равно, что делать, чем заниматься… Боль в груди не проходила.
   Женщины в очереди испуганно посмотрели на нее. «Дочка, что случилось? Ты вся почернела». Она рассказала. Сочувственно покачали головами, пропустили без очереди.
   И вот снова серая улица. Никуда идти не хотелось. Потом вспыхнула мысль: «Скорее на автовокзал! Еще не ушел последний автобус. Успею к дедушке в районную больницу».
   …Прошло полтора месяца, но рана у старика не заживала. Хирург отрезал ногу слишком низко, а поскольку сосуды были поражены выше, то кровь не поступала в ткани и они отмирали. Каждый день на перевязках врач обрезал эти почерневшие кусочки мертвого тела, и однажды пожилая медсестра молча указала Вале – та теперь приезжала сюда почти всегда на выходные – пальцем на кость, неестественно торчавшую из культяпки.
   В райбольнице не возражали – даже обрадовались, когда Валя забирала дедушку в областной Институт неотложной хирургии. И доктора, и она понимали: необходима реампутация. Только от самого больного это скрывали.
   …В палату вошел молодой врач. Осмотрел крайнего парня, взглянул на температурную кривую старика, стонавшего у окна, потом обратился к Валиному дедушке:
   – Только что прибыли? Что у вас?
   – Нога не заживает, – дед осторожно потрогал рукой культяпку и улыбнулся как-то жалобно, но с надеждой.
   Кто это – ординатор, недавно окончивший институт, или, может, даже студент-практикант? Очень молодой. Валя видела его впервые. Правда, ее не было в отделении две недели: брала отпуск и сидела возле дедушки в районной больнице. Врач внимательно посмотрел ей в глаза:
   – Вы – дочь?
   – Внучка она мне, – ответил за Валю старик.
   Какой все-таки смешной этот мужчина в белом халате! Руки торчат, словно он боится ими к чему-то прикоснуться, ладони большие и широкие. Глаза узко посаженные, живые, черные, как у медведя, с восточным разрезом. Губы красные, полные, немного выпуклые. Нос какой-то вездесущий. Забавный, одним словом. И так важничает! Да и на нее смотрит больше, чем на дедушку.
   Врач быстро поставил неутешительный диагноз: облитерирующий эндартериит. Старик диагноза не понял.
   – Как вы сказали? Обли…терит? – дедушка был любознательным.
   – Это медицинский термин. Он вам ни о чем не скажет, – ответил врач. – Наверное, курите?
   – Да как же без этого! С тринадцати лет.
   – Придется бросить. Наверняка, еще и ног не щадили, резиновые сапоги носили?
   – Да войну ведь прошел, в окопах мерз!..
   – Ну вот, – констатировал доктор. – Теперь артерии совсем никудышные, кровь не поступает к ногам…
   Он еще раз осмотрел больную ногу. Рана не заживала, из нее торчала белая кость, оголенность которой угрожала остеомиелитом. «Нужно было резать выше, – подумал. – Придется еще раз оперировать… исправлять чью-то ошибку».
   А дедушка все смотрел на белый халат врача, его уверенные руки, шустрые карие глаза, которые не могли долго задерживаться на предметах и бегали туда-сюда, что-то высматривая или, может, просто двигаясь в унисон словам их обладателя.
   Старик думал свою грустную думу. Жизнь прошла. Но как же не хочется умирать! Так страшно! И никому не расскажешь, ведь кто поймет – этот юноша или внучка, притихшая в углу? Хорошо, что она работает здесь медсестрой, вот и устроила деда к лучшим врачам. Этот молодой, а уже лучший… Вздохнул.
   – Вам больно, дедушка? – бросилась к нему Валя.
   – Да нет, я уже привык. Жарко…
   Стоял горячий июль, поэтому, несмотря на открытое окно, в палате уже с утра было душно.
   – Что вам сегодня принести? Молочка… булочку?
   – Сто грамм, – пошутил старик. – Ты, Валя, не волнуйся. Я отжил свое…
   Врач взглянул на девушку:
   – Зайдите ко мне в ординаторскую. Нужно будет купить лекарства, которых нет в отделении. Я скажу, какие.
   – Хорошо, – ответила Валя.
   Доктор вышел, а ей даже не у кого было спросить, кто он. Дедушкины соседи лежали, словно немые истуканы, бабушка задремала, опустив голову. Валя зашла в соседнюю палату:
   – Не знаете, кто этот молодой врач? – показала глазами в коридор, где тот в это время пробегал.
   – Роман Захарович. Ведет нашу и соседнюю палаты, – с уважением отозвался мужчина, что стоял у двери, опираясь на костыли. – Он здесь только неделю…
   «Сколько безногих!» – сочувственно подумала Валя, окинув взглядом больных. Какой-то парень сидел на каталке, свесив вниз единственную ногу, этот на костылях тоже одноногий… За все годы работы здесь она так и не смогла привыкнуть к человеческому горю…
   Девушка быстро побежала на сестринский пост, поскольку и так уже опоздала на свою смену. Хорошо, что напарница поработала с утра и за нее. Взяла назначения врачей и отправилась в кабинет старшей медсестры. Осталось пораскладывать лекарства каждому больному в специальные кюветки, а еще раздать градусники. Все иньекции напарница уже сделала.
   В коридоре снова встретилась с новым врачом. Взглянув на судочки в ее руках, он удивленно поднял брови:
   – Так вы здесь работаете, что ли?
   – Да, – ответила. – Просто я была в отпуске…
   Управившись, Валя постучала в дверь ординаторской.
   – Войдите, – услышала женский голос.
   «А вдруг его уже нет?» – заволновалась. Но Роман Захарович сидел за столом и заполнял истории болезней.
   – А, это вы? Проходите, – внимательно осмотрел девушку с ног до головы, задержав взгляд на высокой груди. Голос его смягчился. – Вот, милочка, я написал, какие лекарства нужно купить…
   Валя взяла бумажку и посмотрела. Лекарства знакомые. Многим назначали такие же уколы…
   На следующий день Валя прибежала к Роману Захаровичу:
   – Простите, но с дедушкой что-то не в порядке.
   – Что случилось? На обходе вроде жалоб не было.
   Вале стало неудобно. Хоть она и медик, но не всегда могла свободно говорить о таких вещах.
   – Наверное, что-то с простатой, – заглянула ему в глаза. – Или камни в мочевом пузыре… Не может помочиться.
   Быстро пошли вдвоем в палату.
   Старик стонал. Врач сдернул одеяло, и Валя отвернулась – все-таки дедушка. Роман Захарович пропальпировал ему низ живота и взялся за увядшее дедушкино «хозяйство»:
   – Что, старик, грешил?
   Дед промолчал.
   Доктор обернулся к медсестре:
   – Катетер. Живо!
   После процедуры старику полегчало. Он вспомнил слова врача. Грешил, конечно. А кто не ходил налево? Но сейчас это все было далеким, невыразительным, незначительным. И только сердце заныло, когда вспомнил свою старушку. Даже заплакал. Ведь еще когда лежал в райбольнице, из дому принесли неутешительную весть: она умирала. Рак. Была уже совсем слаба. «Седая моя голубушка, дождешься ли ты меня?» – стучало у деда в висках, а горькие слезы катились по небритым щекам и почему-то даже из носа. Старик достал из-под подушки носовой платок…
   Будний день, как всегда, требовал полной самоотдачи. Когда Валя бежала по лестнице на нижний этаж забрать пробирки и шприцы, простерилизованные в автоклаве, столкнулась с Романом Захаровичем. Почти лбами стукнулись. Он поддержал ее за талию и рассмеялся:
   – Вот я тебя и поймал!
   Валя покраснела, не зная, как реагировать. А он все еще касался рукой ее горячего тела. И рука его тоже была горячей, а от белого халата исходил немного сладковатый запах. Запах хирургического отделения, к которому Валя никак не могла привыкнуть. Запах крови, гноя, боли…
   – Извините, я спешу, – она попробовала обойти врача.
   Тот заглянул ей в глаза:
   – Ну как, деду лучше?
   – Спасибо, лучше.
   – В среду – операция.
   Он наконец ушел. Валя уже знала, что на среду запланирована операция, и очень переживала за дедушку.
   Вечером, зайдя в свою комнату в общежитии, она очень удивилась: на ее кровати сидела давняя подруга Люда. Девушки не виделись много лет после окончания Красноградского медучилища.
   – Как ты сюда попала? – рассмеялась Валя.
   – Твоя соседка впустила, а сама куда-то ушла. Ты рада?
   – Еще спрашиваешь! – крепко обняла подругу и чуть не расплакалась.
   – Что с тобой? – почувствовала ее настроение Люда.
   – Дедушка в больнице, у него плохи дела… – Валя выдохнула и продолжила: – И бабушка дома очень больна. Даже отказали в операции.
   Подруги сели за стол пить чай. Поговорив о жизненных проблемах, о наболевшем, постепенно перешли к более приятным вещам.
   – Ты же не знаешь, а я вышла замуж! – похвасталась Люда.
   – Правда? – обрадовалась за подругу Валя. – Почему же ты молчишь? Когда?
   – В прошлом месяце. Он харьковчанин. И вот я здесь.
   – Как хорошо! Будем теперь чаще видеться.
   Девушки смотрели друг на дружку. Они обе не были красавицами. Даже казались похожими. У обеих короткие стрижки с густыми челками до самых глаз. У обеих пепельные волосы и зеленоватые глаза. Только у Вали губы пухлые, а у Люды тонкие. И Люда была полнее.
   – Ну, а ты как? Встречаешься с кем-то? – спросила подруга.
   – Да нет, не хочу…
   – Ты что, почему?
   – Ты же знаешь, я вообще не люблю мужчин. От них одни неприятности.
   – Какие?
   – Ну, аборты и все такое… Не хочу об этом.
   У Вали был негативный опыт. Еще в училище она влюбилась в преподавателя, но тот был женат. Говорил, что уйдет от жены, а когда Валя забеременела, подло бросил ее. Об этом Люда знала, поэтому не стала больше приставать к подруге. Дала ей свой адрес и приглашала в гости.
   Накануне дедушкиной операции Валя дольше обычного задержалась в его палате. Все подбадривала и говорила то, что положено в таких случаях. А сама волновалась. Пошла, заглянула в ординаторскую. Там никого не было. Но вдруг, когда она уже закрывала дверь, кто-то тронул ее за плечо. Оказалось – Роман Захарович.
   – А я хотела с вами поговорить, – обернулась к нему.
   – Всегда рад. Заходи.
   Они зашли в кабинет.
   – Завтра же операция… – Валя не могла скрыть беспокойство в голосе.
   – Да все будет хорошо! – врач коснулся рукой ее подбородка. – Ты такая милая.
   И вдруг обнял ее. Валя не знала, что делать. Она боялась пошевельнуться. Не могла ни вырваться, ни… Что она могла? Испугалась. Если поведет себя грубо, то… Он же завтра оперирует дедушку!.. Застыла.
   А доктор за ее спиной повернул ключ, скрежет которого напугал еще больше, чем его наглые руки. Он уже вел ее к кушетке, словно какого-то ягненка на заклание. Она онемела. Вдруг кто-то дернул дверь. Роман Захарович прижал указательный палец к своим губам. Кто-то еще немного подергал и ушел. Шаги отдалились, а вскоре совсем утихли. Врач отпустил свою пленницу и открыл дверь.
   Она выпорхнула, как ласточка из гнезда. Сердце колотилось. Побежала в раздевалку, забрала свои вещи – и к лифту. Никто за ней не гнался, и она успокоилась.
   Роман улыбнулся. «Ишь, как испугалась! А ведь уже не девочка», – удивленно подумал. Ему нужно было подготовиться к завтрашней операции, и он начал листать историю болезни Валиного деда. Анализы в норме как для человека такого возраста. Разве что гемоглобин низковат. Посмотрел на часы. Пора идти домой.
   Они жили у родителей жены. Особенно его доставала теща: шаг вправо, шаг влево… Никакие дежурства или ночные смены не могли служить оправданием. Тотальный контроль. Будто у него на лбу написано: «Ловелас!» А что же делать, если дома никакого интима и романтики! Двухкомнатная хрущевка вагончиком. Их комната – проходная. И сын тут же спит. Хотя бы забрали его к себе, старые болваны! Роман снова вспомнил мягкое Валино тело и испуганные глаза. Улыбнулся в предвкушении приятного приключения…
   Наступил день операции. Дед плохо спал ночью. Такая безысходность! Нога уже не вырастет, а теперь станет еще короче. Вспомнил, как его старушка после операции в районной больнице уныло сидела возле него на кровати, а потом сказала:
   – Я все думаю, что они сделали с твоей ногой… Куда ее подевали?
   И такая тоска была в ее глазах! Будто можно было еще пришить ту, обугленную гангреной ногу, словно искалеченной кукле, но сама она куда-то исчезла. Он же не думал, куда врачи дели ногу, ведь та ему так наболела! Не он первый, не он последний…
   Пришла медсестра. Не внучка, другая. Сделала укол, «чтобы не боялся». Ему и вправду вскоре стало как-то спокойно, почти весело. Прибежала внучка. Гладила его по лысой голове и, наверное, волновалась еще сильнее, чем он сам. Затем привезли каталку, два санитара положили его на нее и повезли. Лампы в операционной слепили глаза. Анестезиолог дал наркоз. Старик опустил веки и начал считать. Сказали считать, вот он и считал. Только непонятно, что: может, свои годы? Вслух:
   – Раз, два, три, четыре, семь, десять… – все исчезает, словно сон накатывает тяжелым горячим маревом…
   Операция прошла успешно. Роман был доволен своей работой. Правда, ногу пришлось отрезать почти под самый корень. Пилили по очереди с ассистентом неподатливую кость… Даже в пот бросило. Иногда ему хотелось, чтобы кто-то не из медиков увидел, как выполняется такая операция… Пилят, как ветку, почти такой же пилой… Эх, жизнь, жизнь! Временами хочется напиться. Посмотришь на все эти муки человеческие и оправдываешь самый популярный врачебный тост: «За нее, за внезапную!..» Да все доктора, наверное, хотели бы умереть неожиданно.
   Валя после операции подошла поблагодарить:
   – Большое вам спасибо! – в ее глазах блестели слезы.
   – Да что ты! Перестань! Все позади, – утешал девушку. – Хочешь, сходим куда-то, развеемся?
   – Не могу. Я сегодня посижу с дедушкой…
   Старик почему-то тяжело перенес наркоз. Его тошнило, он даже бредил. Постоянно порывался встать и куда-то бежать. Но как побежишь на одной ноге! Валя осталась на ночь. Измученная, уснула на стуле.
   Постепенно дедушка начал выздоравливать. Роман Захарович прибегал по нескольку раз в день, заботливо убеждался, что все идет по плану и состояние больного улучшается. Сам перебинтовывал рану. Валя смотрела, как она заживает. Кости, слава Богу, не было видно. Значит, кровообращение нормальное. Дедушка повеселел. Уже мечтал поскорее уехать домой.
   Валя смотрела на Романа Захаровича, и противоречивые чувства переполняли ее душу. Она его больше не боялась. Прислушивалась к знакомому голосу, звучавшему то рядом, то на расстоянии. Улыбалась сама себе, когда белые полы его расстегнутого халата мелькали то тут, то там. Он издали подмигивал ей, а вблизи старался будто невзначай приобнять.
   Она запрещала себе думать о нем, но не могла. Опять женатый! Те же грабли. После работы пошла к Люде. Рассказывать ей ничего не хотела. Просто посидели, поболтали. Стало легче.
   Какой он человек? Но разве для нее это важно? Главное, как он к ней относится. Хотя нужно ли ей это – отношение женатого мужчины?… Сейчас он, наверное, дома. Как у него там? Девушка узнала, что его жена тоже врач – педиатр. Говорили, будто бы красивая, очень его любит и ценит…
   Валя совсем выбилась из привычного ритма жизни. У нее уже несколько недель стоял в горле какой-то ком. Иногда даже трудно было глотать.
   Хотела быть с Романом гордой, неприступной. Вместо этого снова стала сама собой. Начала заботиться о нем – то чай предложит, то чистый халат принесет. Оправдывала себя тем, что обязана ему. В то же время ей было приятно, что он очень умный и коммуникабельный, с ним легко и просто. Да что это с ней? Разве она еще не настрадалась? Нужно себя пожалеть.
   И вот им выпало вместе дежурить в ночь. Возможно, это он так подстроил?
   – О, и ты сегодня дежуришь? – словно удивился, увидев ее.
   – Да. Я не знала, что вы тоже…
   – Давай уже на «ты», хорошо?
   Валя промолчала. Она всегда соблюдала субординацию с врачами, ни с кем не фамильярничала. Если же мужчина был хотя бы на два года старше нее, то ни за что не могла говорить ему «ты». Роман же, как оказалось, был старше, хоть и выглядел молодо.
   Сидя рядом на сестринском посту, они долго разговаривали, и Валя как-то невольно выдала о себе слишком много информации, даже чем-то похвасталась. Потом пожалела: зачем?!
   Заглянула в палату к дедушке. Тот спал. Она села на стул возле него и сама задремала. Вдруг дверь со скрипом отворилась, заглянул Роман Захарович и поманил ее рукой. Сердце у Вали екнуло. Как она может не пойти?
   – Ты почему тут корчишься на стуле? – сказал. – Иди ложись в сестринской, как всегда.
   – Я хотела посидеть возле дедушки. Может, ему что-то понадобится, – словно оправдывалась.
   – Идем, – властно взял ее под руку.
   Но повел в ординаторскую:
   – Попьем чаю, потом пойдешь спать.
   Роман смотрел на Валю и понимал, что никуда ее не отпустит. Ему было хорошо с ней. Даже просто сидеть. Она была ласковая, не имела над ним власти, ничем не донимала. Он посмотрел на ее чуть прикрытые белым халатом колени, мысленно обнажая их, и ощутил, как его постепенно охватывает страсть. Взял девушку за руку. Она слегка шевельнула ею, словно хотела высвободить, но затем затихла. Так они немного посидели молча.
   В отделении больше не было ни врачей, ни сестер. Разве что кто-то из больных мог зайти. Однако такое здесь случалось крайне редко. Роман придвинул свой стул ближе к Вале и начал медленно расстегивать пуговицы на ее халате. Девушка молчала, словно смирившись с неотвратимостью того, что должно случиться. У нее даже в горле пересохло. Под халатом было только белье – весь женский медперсонал так одевается на работе. Роман ласкал ее грудь, живот и бедра. У нее так давно не было мужчины, что даже закружилась голова. Она сама уже хотела его, а там будь что будет…
   Он легко подхватил ее на руки и перенес на кушетку. И Валя вдруг счастливо рассмеялась. Сама удивилась: что это с ней? Все ее комплексы, запреты, здравый смысл – все смыла волна его страсти. «Расслабься и получай удовольствие!..» Может, она и рассмеялась, потому что вспомнила это выражение.
   Они занимались любовью ночь напролет, но им все было мало. Вот так жизнь торжествовала в совсем крошечном пространстве, отделенном от больничных палат не только стенами, но и чем-то совсем нематериальным, чего нельзя было выразить словами, оно просто звенело в их душах, проникало в их уста и сплетенные тела, когда казалось, что Вселенная взорвалась. «Хоть трава не расти… Даже умереть не жаль!» – нечто подобное мелькало в их мыслях и даже пыталось прорваться наружу восклицаниями в самые сладкие мгновения страсти. Возможно, так действовал контраст того, что здесь, и того, что там – в палатах, где боль, увечья, смерть…
   Однажды утром, приехав на работу, Валя заметила, что на больничных этажах царит необычайное оживление. Врачи ходили озабоченными, медсестры и нянечки бегали с таинственными лицами.
   – Что случилось? – спросила у кого-то.
   – Зорянский… Зорянского привезли!
   Она видела в городе афиши о встрече с киноактером. Тогда подумала: вот бы достать билет!..
   Возле одной из палат столпился медперсонал. Никому не разрешали входить, кроме палатного врача и старшей медсестры.
   – Что с ним? Что? – шептались.
   – Кажется, приступ панкреатита.
   – Он был так пьян!..
   – Никого к себе не подпускает. Требует своего врача из Москвы.
   Вдруг в коридоре появилась фигура главного врача, а за ним – толпа в белых халатах. Там был и начмед, и завотделением, и еще кто-то. Медсестры разбежались от двери, а Валя не успела. Прижалась к стенке.
   Когда важная делегация заходила в палату, девушка вдруг увидела саму звезду. Мужчина повернул голову к двери, и ее поразили его черные, пылающие неземным блеском глаза. Огромные! Они были какие-то нечеловеческие, вернее – незаурядного человека. Да, талант должен быть особенным даже внешне. Такого невероятного мужчину она еще не видела столь близко. Дверь захлопнулась, а потом снова распахнулась. Кто-то крикнул изнутри:
   – Скорее позовите нянечку!
   Краешком глаза Валя увидела, что больной свесил голову с кровати. Наверное, его тошнило.
   Она побежала выполнять поручение.
   Увидела Романа, который шел по коридору, только что закончив операцию.
   – Что там за суета? – спросил.
   – Зорянского привезли, – ответила на бегу.
   Постепенно все занялись своими делами, хирургическое отделение заработало в привычном режиме. Валя звала тех, кто уже мог ходить, на процедуры, лежачим делала уколы в палате.
   Покормила дедушку. Старалась приносить ему что-то особенно вкусное – копченую колбаску, плавленый сырок, персики. Ему уже можно было есть все, но аппетита у старика не было, к тому же он еще и покашливал. Валя боялась, чтобы не было воспаления легких: у пожилых больных это обычное явление после операции. Нужно шевелиться, садиться – двигаться.
   Зашел Роман. Принес костыли:
   – Сегодня будем вставать. Надо понемногу ходить.
   Валя благодарно улыбнулась. Такого заботливого врача еще поискать! Он тоже посмотрел на нее, и девушка поняла, что тот хочет с ней поговорить.
   Валя вспомнила, как Роман впервые заглянул в дедушкину палату. Тогда она удивилась его молодости, деловитости, взгляду, брошенному на нее. Он вошел, а в ней словно что-то остановилось, затормозило чувства, мысли, движения. Тогда Валя еще не понимала, что это значит. Таким было первое впечатление. Потом она пришла в себя, а позже уже могла свободно подходить к нему, расспрашивать о дедушке. Роман доброжелательно отвечал, этим еще больше располагая к себе.
   Когда она забывала, что он врач, то даже смотрела на него немного иронично и в душе улыбалась. Он не отличался красотой, однако потом Валя привыкла к его лицу, надутым губам, необычному разрезу глаз, всегда озабоченному виду. Теперь же воспринимала его как целостное, очень привлекательное и дорогое существо, даже любовалась им. Такими милыми стали все его жесты, движения, манера говорить, все, все! Восторг – вот что она чувствовала. И причиной этому был не секс, точнее не только секс…
   Вдвоем с доктором Валя попыталась приподнять дедушку. У того дрожали руки, ему было тяжело. Наконец поставили его на единственную ногу, засунули подмышки костыли. Но пользоваться ими старик не смог. Даже здоровому человеку трудно было бы сразу, подняв одну ногу, пройтись с помощью костылей. Дед сделал лишь несколько движений.
   – Ну, на сегодня хватит, – пожалел его врач. – Отдыхайте. Завтра продолжим.
   Они помогли дедушке лечь на кровать. Роман кивнул Вале: «Идем!»
   Вышли из палаты. Он оглянулся – нигде никого. Сказал:
   – Знаешь, мне не хочется ждать совместного дежурства…
   – О чем ты? – Валя притворилась, что не поняла.
   – Нельзя ли… к тебе?…
   Она молчала. Чувствовала обиду. Хотя бы в кино пригласил! Он, наверное, не знает, что она живет в общежитии медработников. Ему туда нельзя. На следующий день все на работе знать будут… А он не сдержался, слегка обнял ее и поцеловал в щечку. Из палат на процедуры начали выходить больные. Валя побежала в сестринскую, а Роман отправился в ординаторскую.
   Он понимал, что эти отношения останутся лишь эпизодом в его жизни. И лучше было бы на работе ни с кем не связываться. Но где же тогда? Работа – дом – работа. Валя была неопытной любовницей, но именно это возбуждало его все сильнее. Она еще не рожала и была такой горячей!.. С ней он получал огромное удовольствие.
   В выходной, перед тем как идти к дедушке, Валя встретилась с Людой. Они бродили по парку, рвали на обочине полевые цветы. Валя постоянно думала о Романе, жалела, что его нет рядом, что он не видит ее такой веселой.
   А на следующий день он пробежал мимо нее, даже не поздоровавшись. Но потом, наверное, спохватился: нашел ее в дедушкиной палате и повел в ординаторскую. «Ну и артист!» – подумала Валя.
   В последнее время ей нездоровилось. Много моталась. Ежедневно – хоть работала, хоть нет – по нескольку раз прибегала к дедушке. Вот и сегодня тяжелый день.
   К вечеру пришла в общежитие, прилегла на кровать. Но только задремала, как немедленно проснулась, словно кто-то ее толкнул, или, может, задохнулась, или слюной поперхнулась. Что-то с ней не так. Не проходит это ощущение в горле. Сначала будто какая-то пленка не дает вдохнуть, хочется ее или проглотить, или откашлять. А потом стоит ком в горле. «Хоть бы не попасть в хирургию в роли пациентки», – промелькнула мысль.
   Она взвешивала все происходящее и не видела никакой перспективы в отношениях с Романом. Решила, что не должна молиться на любовь, ведь этот бог к ней безразличен. Жизнь – мгновение, а сколько в ней сожалений, болезней, одиночества! Валя включила радио, оттуда полилась музыка из кинофильма «Ирония судьбы». Как раз в тему.
   Роман же каждый раз при виде Вали словно сходил с ума, так желал ее. Уже потерял всякую осторожность, тискал ее по углам, закрывался с ней в процедурных, ординаторской, даже в каморке, где лежали простыни, полотенца и другое хозяйство кастелянши. Ему было приятно, когда у нее прорывались ласковые слова. И он ей тоже шептал: «Малышка моя, девочка моя…» А иногда смеялся: «Змейка…» Делал с Валей все, что хотел, как хотел и где хотел. Она же слепо подчинялась ему. Это так возбуждало! И после каждого раза он был словно выжатое мокрое полотенце.
   А Валя чувствовала в себе какую-то раздвоенность. С одной стороны, она так хотела быть с ним! Ей импонировало, что он врач, умница, просто ее идеал. А с другой… Она не могла ничего ни потребовать, ни попросить, ни предложить сама. Интуитивно ощущала, что стоит ниже его не только на социальной лестнице, но и во всех видимых и невидимых измерениях. И где-то на уровне подсознания понимала, что Роман чем-то унижает ее. А может, это она сама себя унижает? Встретится ли ей хоть когда-нибудь мужчина, способный отвечать и за свою, и за ее судьбу?
   Дедушку уже забрали домой, и у Вали стало меньше хлопот. Но ком в горле не проходил. Наконец сказала об этом Роману. Тот посоветовал проверить пищевод. И вот она сидит в рентгенкабинете, наглотавшись бария, и ждет вердикта врача.
   Рентгенолог вышел из маленькой каморки, держа в руках черную пленку:
   – Ничего плохого у вас не вижу, – показал снимок. – Обратитесь еще к невропатологу.
   Однако Роман сам поставил диагноз: кардиоспазм. Валя испугалась – это что-то с сердцем? В училище они такого не проходили. Но он ее успокоил: на нервной почве. Порекомендовал положительные эмоции и спорт.
   Дома же на Романа подозрительно поглядывала теща. Как будто что-то знала или задумала. Однажды в начале сентября тесть принес путевки в санаторий для себя и жены. Поедут в Саки, лечить ноги и позвоночники. А дочка с мужем и ребенком – в Гаспру к родителям зятя. За него все решили. Роман ничего не сказал Вале. Просто оформил с понедельника отпуск за свой счет.
   А в воскресенье Валя получила телеграмму. Бабушка совсем слаба, умирает. Девушка быстро собралась и поехала домой.
   …Бабушка с дедушкой были в своей спальне. Правда, лежали теперь порознь. Болезнь разогнала. А так они до старости спали вдвоем на полуторной кровати.
   Бабушка очень страдала. У нее на боку – там, где печень, – выпирала твердая, словно кулак, шишка, а живот был наполнен жидкостью – асцит. Ей уже прокалывали его и выпускали эту жидкость, но живот снова наполнялся. Сначала бабушка думала, что поправляется и все идет к выздоровлению. Даже попросила калины как народного лечебного средства. Но ей становилось все хуже. И очень болело.
   Она всегда была покорной, улыбчивой, боялась кого-то обидеть. Тихая, скромная, никогда не навязывалась никому и ничем – ни разговорами, ни жалобами. И болезнь свою тоже запустила, поскольку никому ничего не говорила.
   Вале казалось, что она о чем-то так и не договорила с бабушкой, о чем-то недорасспросила. Старушка же словно боялась, что не успеет рассказать ей нечто важное, все вспоминала, какой Валя была маленькой, приводила примеры, которые наблюдала и помнила только она.
   Внучка смотрела умирающей в угасающие измученные глаза и вдруг осознала: они у них обеих очень похожи – и цветом (разве что у бабушки уже выцветшие), и формой. Валя побежала в другую комнату, взяла зеркальце и сначала посмотрела на себя сама, а потом села поближе к бабушке, чтобы заглянуть туда вдвоем. Но старушка умолкла, наверное, подумав, что внучке неинтересны ее воспоминания и она ее не слушает.
   – Видите, у нас глаза одинаковые, – льнула к ней Валя, хотя желала сказать совсем другое, поскольку думала в это время, что она будет смотреть на мир бабушкиными глазами…
   Больная с трудом взглянула на нее и еле выговорила уже таким непослушным, немного дрожащим голосом:
   – Так хотелось увидеть твоего суженого!..
   На другой день где-то в восемь утра дедушка услышал, будто жена позвала его. Он подхватил костыли и попрыгал к ее постели. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами и хватала ртом воздух.
   – Ты что, помирать собралась? – спросил встревоженно.
   Старушка с облегчением кивнула головой. Через миг ее не стало.
   Валя почти не помнила похорон. Она очень любила бабушку и теперь так горевала! Вспомнила, как на кладбище тетка говорила родственникам:
   – Вот здесь рядом с мамой и папашу похороним…
   А дедушка, сидя в повозке и слыша такое, залился слезами.
   В Харьков Валя приехала с тоской и отчаянием в сердце. Надеялась, что Роман ее хоть как-то утешит. Хотелось прижаться к нему и просто посидеть молча. Завтра была их смена.
   Прибежала на работу пораньше, все высматривала его. Где-то в обед решилась спросить у старшей медсестры:
   – Не знаете, Роман Захарович в другую смену?
   – Он в отпуске, – ответила та. – Поехал в Гаспру с семьей.
   А Валя мечтала, что они когда-то вдвоем посетят его родину, будут плескаться в море, загорать и есть мороженое!.. При мысли о еде ее вдруг затошнило.
   Через неделю Валя уже не сомневалась в том, что беременна.
   Роман же отдыхал, радовался, что теща с тестем далеко, и семейная жизнь больше не была ему в тягость. Даже подумывал, не остаться ли здесь. Можно устроиться хирургом в Ялте или Севастополе. Родители давно уговаривали сына переехать, обещали помочь с жильем. Главное – не жить в одном доме с тещей. Видеться им, конечно, придется, но редко…
   Отпуск закончился, и Роман вышел на работу, окончательно приняв судьбоносное решение.
   Они случайно встретились на лестнице между шестым и пятым этажами больницы. Роман слегка привлек Валю к себе.
   – Привет! – радость зазвенела в его голосе.
   – Привет. Давно не виделись, – ей перехватило дыхание.
   Роман ощутил слабый запах ее духов, и ему вмиг захотелось снова обнимать и целовать ее. Но сначала он сказал:
   – Ты знаешь, я перевожусь в Крым.
   И, сдерживая волнение, добавил:
   – Давай напоследок… Как следует попрощаемся, – и наклонил ее через поручни лестницы.
   Кто-то хлопнул дверью, они отпрянули друг от друга и поспешили в разных направлениях: она – вверх, а он – вниз.
   Валя остановилась у двери на свой этаж. Она сейчас никого не хотела видеть. Пошла по лестнице дальше, зашла в травматологическое отделение, села на обитую дерматином скамеечку в холле. Наверное, на ней лица не было, поскольку какая-то незнакомая медсестра взволнованно подбежала, наклонилась к ней:
   – Вам плохо? Принести воды?
   Валя молча кивнула. Медсестра мигом принесла стакан с водой.
   – Лучше? – спросила, пока девушка жадно допивала до дна. Потом внимательнее присмотрелась к ней: – Беременна?
   – Да, – с облегчением ответила Валя.
   Хоть кому-то она должна была об этом сказать! Ей было очень тоскливо. Будущее представлялось таким неопределенным… Единственное, в чем она сейчас была уверена, так это в том, что в этот раз не сделает аборт. Вспомнила покойную бабушку. А вдруг ее душа вселилась в этого еще не рожденного ребенка? нстнице дальше, зашла в травматологическое отделение, села на обитый дермантином табурет в холле. стью – асике, где лежали прост

Вальс на синем фоне

   Мужчина маленького роста с огромными заостренными ушами и внимательным взглядом черных глаз встретил Веру и Толю у калитки.
   – Ждали гостей? – улыбнулась Вера.
   – Проходите, – чуть слышно пригласил хозяин.
   Дом, в который они вошли, был неприметным и внешне, и внутри. Их радостно поприветствовал зять хозяина – их друг и коллега Денис. Из кухни выглянула его жена Белла, а потом и теща. Тоже искренне улыбнулись и весело поздоровались.
   За столом уже сидел Цыцуля, как в узком кругу называли Жорку Цыцуркина, их коллега, пришедший первым. Все они работали в областной типографии – кто наборщиком, кто верстальщиком. Жорка – в цинкографии, изготавливал металлические клише из фотографий и всегда говорил, что у него самая опасная работа: не дай Бог кислота попадет на руки или в глаза!
   Стол уже был заставлен едой и напитками, и Белла пригласила гостей пообедать. Вся компания живо расположилась вокруг этого манящего ароматного круглого островка и за звоном бокалов, постукиванием ножей и вилок завела обычный в такие минуты разговор. Когда бутылки опустели и закуска почти исчезла из тарелок, гости перешли в другую комнату.
   Вера рассматривала висевший на стене портрет пожилой женщины. Денис объяснил, что знакомый художник написал его с бабушки Беллы. Позже гости увидели и саму бабушку – немного старше, чем на портрете, и не такую величественную: она занесла почту и скрылась в маленькой спальне.
   Молодая хозяйка принесла семейные альбомы, среди которых был и свадебный, комментировала каждую фотографию и этим ужасно утомила гостей. Цыцуля полушепотом отпускал скабрезные замечания в адрес Беллы, тыча пальцем в свадебные фото. Его поросячьи глазки смешно бегали, а губы кривила сальная ухмылка. Вере стало неприятно, но она и сама улыбнулась, хотя просто вспомнила о другом. Как-то Жорка сказал ей: если вдруг она где-то увидит красивую голубую рубашку, то пускай купит ему, поскольку такая подойдет к его глазам. Тогда Вера очень удивилась, ведь глазки у Жоры были маленькие и невыразительные, а главное – даже без намека на голубизну.
   Толе уже надоело рассматривать альбомы, и он предложил выйти покурить. Никто, кроме него, не курил, но все охотно вышли во двор. Моросил жиденький летний дождик. Денис взял зонтик и пригласил Веру осмотреть усадьбу.
   Они сделали несколько шагов за угол дома – и вдруг их взору открылась целая плантация клубники. Дальше, за огородом, росли деревья и текла речушка, больше похожая на ручей. Они стояли под зонтиком, сквозь который просвечивало небо, и разговаривали.
   Вдруг их беседу прервал неизвестно откуда взявшийся тесть Дениса. Немного поговорили втроем о клубнике и о бане, дымившей неподалеку. Вера обеспокоилась, чтобы ее не пригласили еще и туда… Поэтому первой направилась к дому. За ней шел Денис, а замыкал шествие отец Беллы.
   – Сходите и вы посмотрите на клубнику, – сказала Вера мужчинам. – Вот вам хозяин покажет, – кивнула на маленького мужчину с острыми ушами.
   Сама вошла в дом. Там звучала музыка. Вера немного озябла, и Белла дала ей свою кофту. Сели вдвоем и молча слушали пластинки. Зашел Денис.
   – Давайте танцевать, – посмотрел по очереди на женщин.
   За ним вернулись Жорка и Толя. Они хотели еще выпить.
   Все сели за стол. Подали горячее. Снова зазвучали тосты в честь гостей и хозяев, комплименты умелым рукам Беллы и ее мамы. Заговорили о собаке, лаявшей во дворе, о кошках, юрко сновавших под ногами и пытавшихся иногда запрыгнуть кому-то на колени или что-то стащить со стола. Постепенно все захмелели. Вера выпила закрашенного под коньяк самогона и ощутила, как у нее горят уши.
   После второго или третьего застолья все снова вышли во двор. Настоящий дождь так и не начался.
   Проигрыватель стоял на подоконнике открытого окна, и Вера взяла какую-то пластинку, но подбежал Денис и предложил поставить вальс. Они закружились. Его глаза искрились, ее же все больше застилала хмельная пелена. Танцевали только они, поскольку Белла была занята уборкой со стола. Ее полноватый силуэт постоянно маячил в окне.
   – Ой, я теряю координацию, – Вера еле держалась на ногах.
   Денис крепче прижал ее к себе.
   – Мне не верится, что такое… божественное… создание у меня в руках, – шептал ей на ушко. – Мне это кажется сном.
   Она улыбалась. Пластинка играла только вальсы. И они танцевали и танцевали, кружились и кружились, не разнимая рук даже в паузах. Вера несколько раз споткнулась и предложила танцевать ближе к дому, где почва была тверже. Но Денис возразил:
   – Я не хочу под окном, поскольку буду неискренним. Вон там хороший пятачок, – повел ее в глубь двора.
   Нежно сжал руку Веры и прильнул щекой к ее щеке. Она закрыла глаза. Потом они посмотрели друг на друга и снова поплыли в вальсе. И вдруг он, слегка приподняв ее и стиснув в объятиях, стремительно закружил вокруг себя. Снова и снова.
   – Умоляю, прекрати! – вскрикнула Вера.
   Они остановились.
   – У меня все плывет перед глазами, – сказала девушка.
   – Тогда иди в дом, приляг там, а я посижу тут, приду в себя…
   Она и вправду зашла в комнату, села на стул и закрыла глаза.
   – Что, балдеешь? – вошел Толя и остановился в дверях.
   – Что-то мне плохо стало, – ответила Вера.
   – Пить меньше надо.
   – Да, ты прав.
   Белла предложила чай, и Вера выпила две чашки без сахара. Есть она больше не стала.
   Затем пересматривали слайды с изображениями разных исторических памятников, и Цыцуля сказал, что он стал на голову выше. А в это время Толя во дворе разговаривал с тестем Дениса. Тот открыл гараж и похвастался синим «Запорожцем»:
   – Вот, только что номера получили…
   – И на кого записали?
   – …На Дениса.
   – Может, правильнее было бы на дочку, а не на зятя?
   – Зять у нас неплохой… – мужчина что-то прикинул себе в уме. – Будет Беллу ценить и нас уважать.
   Наступил вечер, и гости засобирались домой. Денис неожиданно подарил всем сувениры, а его теща принесла три пакета клубники.
   Белла с Денисом отправились провожать гостей. Денис взял Веру под руку, и они пошли впереди. Толя начал развивать вслух мысль, что тут что-то нечисто.
   Вера обернулась и, словно прицелившись, направила на него зонтик:
   – Бах! У нас просто психологическая совместимость и только платонические отношения.
   Затем она замедлила шаг, поравнялась с Беллой и спросила:
   – Завтра идем в театр?
   Белла удивилась:
   – Завтра же представление, которое мы уже видели!
   Но Вера удивилась еще больше, чем Белла. Они с Денисом давно купили четыре билета, чтобы сходить в театр двумя парами. Переходя улицу, она вопросительно взглянула на него:
   – Я поставила тебя в неудобное положение?
   – Да нет… Билеты я отдал Белле, а она еще кому-то. А мы ходили раньше, поскольку нас пригласили…
   Вера вспомнила, что еще вчера он рассказывал ей, якобы кто-то ему сказал, что спектакль плохой и на него не стоит идти.
   Подошел автобус. Денис поцеловал Вере руку, Толя чмокнул в щечку Беллу. Как только автобус тронулся, Цыцуля начал говорить, что это не евреи, а настоящие жиды. Евреи опрятнее, как он выразился. Наверное, имел в виду себя.
   Дорога пролетела быстро. Когда они втроем вышли на Одесской, мужчины принялись сплетничать о Белле.
   – Я с такой даже по пьянке не переспал бы, – сказал Цыцуля.
   – У нее сразу два живота, – подлил масла в огонь Толя. – Женский, как у каждой толстой бабы, а на месте желудка – мужской.
   Он даже радостно засмеялся, так ему понравилась собственная шутка.
   – Как вам не стыдно! – гневно посмотрела на них Вера. – Они так радушно нас принимали, а вы…
   – Да я ничего, – оправдывался Жора. – Я не говорю, что она плохой человек. Я могу и помочь в чем-то, если нужно, но… как он мог на такой жениться?!
   Вера вспомнила, что когда впервые увидела Беллу, у нее тоже промелькнула мысль: как он мог… с такой… в постель?… Но она ее никогда никому не озвучивала.
   – Зато машина записана на него, – сообщил Толя.
   – Какая машина? – хором переспросили его спутники.
   – Меня тесть водил в гараж, показал синий «Запорожец» и сказал, что документы оформили на Дениса.
   Вера снова очень удивилась. Несколько дней назад Денис говорил ей, что ему не нравится синий цвет автомобилей, а его тестю нравится. То, что купили «Запорожец», скрыл.
   Втроем они проехали еще небольшой отрезок пути. Затем попрощались, договорившись встретиться в воскресенье.
   – Цыцуркин – хороший мужик, – сказал Толя, когда они остались одни. – Только много лишнего болтает.
   – А чем ты лучше?! – пристыдила его Вера. – Так отзываться о друзьях!.. Держи свои мысли при себе.
   – По-твоему, они там нам косточки не перемывают?
   – Интеллигентные люди такого себе не позволяют.
   – Интеллигентные… – рассмеялся Толя. – Да где ты таких видела?

Старая дева

   Маше двадцать пять лет. Это много. Старая дева, как говорят люди. В общежитии они жили втроем. Тем двоим лишь по девятнадцать, а ей… И думать не хочется. Все трое работали медсестрами в одной и той же больнице. Даже в одном отделении.
   Девушки побежали на свидания, а Маша после ужина сидела за столом, подперев рукой подбородок. Обычно веселая и оптимистичная, она уже неделю так грустила по вечерам. Даже телевизор не включала.
   Свою работу она любила. Как правило, для отвода глаз жаловалась на суету больничных будней, но не променяла бы их ни на что другое. И ее любили больные. Она легко делала уколы, умела утешить каждого, особенно стариков, всегда называвших ее по имени-отчеству – Марья Ивановна, поскольку в отделении была еще одна Маша, молоденькая девушка.
   – Машунь, идем на мое крыло! Больная из третьей палаты снова просит, чтобы именно ты сделала внутривенное, – клянчит медсестра Валя.
   И Маша не отказывает, хотя знает, сколько придется проморочиться с той капризной больной, у которой вены попрятались, словно оберегая женщину от всех тех ненужных вливаний, что-то лечащих, а что-то, безусловно, калечащих. Полного исцеления ведь почти никогда не бывает.
   Затем начинаются телефонные звонки. Кто-то спрашивает о здоровье родственника, кто-то просит позвать кого-то к телефону. Обычные хлопоты. А еще на втором этаже лежит бабушка одноклассницы с инфарктом. Нужно и туда успеть.
   Все дни очень похожи. Но не похожи минуты радости, когда больной все же выздоравливает и прощается. Маша каждого провожает с искренними пожеланиями здоровья. Иногда пациенты дарят ей цветы или конфеты. Маше и неудобно, и приятно.
   Четыре года она работает в этой больнице. Первые три из них были очень счастливыми. Часто по вечерам после работы ее встречал Николай – любимый, любящий, нежный. Ни разу не ссорились. Но подруги выходили замуж, а Коля все никак не делал Маше предложение.
   Однажды она полушутя-полусерьезно сказала ему:
   – Милый, давай или поженимся, или расстанемся.
   Затем, уже серьезнее, тихо добавила:
   – Я больше так не могу…
   Коля долго молчал. Потом пристально посмотрел ей в глаза и вздохнул. Наконец решился:
   – Но я женат. Она сейчас в другом городе, учится в институте.
   Маша уже не помнила, что наговорила ему тогда. Почти всегда спокойная и уравновешенная, она иногда могла вскипеть, и тогда уж держитесь! А в такие минуты и при таких обстоятельствах…
   Он ушел – вернее, она прогнала его. Много недель обида и отчаяние угнетали ее. Исхудала и постарела. Затем время исцелило душевную рану. Отвлекла любимая работа – больные, которые всегда в ней нуждались.
   Пролетел год. А неделю назад он пришел. Постучался в дверь и стал на пороге – такой до боли родной, такой желанный!
   – Маша, здравствуй. Давай поговорим.
   – Нам не о чем говорить, – она решительно шагнула ему навстречу.
   Он попятился перед ее взглядом, метавшим искры, но успел сказать:
   – Я развелся… теперь свободен. Живу в той же квартире.
   Она же по инерции вытолкала его из комнаты и почему-то выпалила:
   – Я вас не знаю и знать не хочу! – а затем хлопнула дверью перед его носом.
   И вот теперь уже неделю страдает. Не знает, что делать. Простила ведь давно. И ей скоро двадцать шесть. И никого она не хочет, никого не ждет, кроме него.
   Маша мечтательно посмотрела куда-то вдаль и представила себя с обручальным кольцом на пальце – гордой, замужней. Она – молодая женщина – идет по улице с любимым мужем. Молодая женщина, а не старая дева.
   Лицо Маши озарила улыбка. Она пойдет к нему. Завтра. Нет, сейчас же!

День, расколотый пополам

   Воскресенье. День теплый и солнечный. Уже за полдень, а село как будто спит, лишь кое-где прозвучит чей-то голос или детский смех, а иногда лениво тявкнет собака. И снова тишина.
   Под большой грушей холодок. Простелив покрывало, тут отдыхает вся семья. Сидит, прислонившись спиной к стволу, Иван Сорока. Книгу читает. Его жена и двое деток уснули рядом.
   Иван засмотрелся на Тоню. Лицо ее такое нежное во сне. Щеки слегка порозовели, губки как-то обиженно надулись, густая пшеничная коса, распустившись, ниспадает на шею. «Красавица у меня жена», – подумал. И дети на нее похожи: светленькие, пухленькие. Глаза и у Андрюши, и у Танечки – синие-синие. Иван почему-то вздохнул, словно от неожиданной радости, и тихонько рассмеялся. Легко было ему на сердце. Счастливо живут вместе уже седьмой год. И такая ласковая его Тонечка, такая… Одним словом – самая лучшая.
   Мысленно вернулся в прошлое, к их первой встрече. Часто вспоминает тот необычный яркий день. Как и сегодня, было воскресенье. Молодому агроному не сиделось дома, хотелось поскорее осмотреть и село, и окрестные поля. Три дня, как приехал в Яблоневку. За плечами – институт, впереди – целая жизнь. Было легко дышать, весело улыбаться и радостно здороваться с людьми.
   Шел по полям, а цветущие душистые подсолнухи целовали ему лицо. Набрел на колхозную пасеку. Издалека помахал соломенной шляпой двум старикам-пасечникам и вприпрыжку сбежал вниз в долину, заросшую ивами. Где-то здесь, говорят, есть нерукотворный источник. Захотелось воды студеной – такой, чтобы даже зубы свело. Незаметно подступившая жара становилась невыносимой.
   Но вот и источник. Опустился на колени, наклонился над холодной зеркальной гладью. И вдруг замер, пораженный: из воды ему улыбалась то ли русалка, то ли нимфа. Длинные светлые волосы ниспадали на плечи и грудь до самого пояса. На голове – венок из ромашек, шею обвила нить бусинок-вишенок.
   – Пейте, не бойтесь, – сказала.
   Иван повернул голову и, позабыв, что стоит на коленях, словно окаменел перед красавицей. Она рассмеялась. А Иван протянул к ней руки, боясь, что та исчезнет, и не мог даже слова вымолвить. Но она действительно отступила назад и спряталась в ивовой чаще так же тихо и неожиданно, как и появилась.
   Через минуту Иван опомнился. Он быстро напился воды, резко вскочил на ноги и побежал по тропинке между ивами. Догнал девушку и пошел рядом…
   С того дня они соединили свои судьбы и идут по жизни, не запятнав своего счастья ни единой ссорой, ни одной обидой.
   Проснулся Андрюша. Как всегда – мгновенно. Открыл глаза и вот уже сидит, будто и не спал. Радостно улыбается. Взял перышко с подушки и, лукаво взглянув на отца, начал щекотать сестренку. Провел по щеке, под носиком – Танечка чихнула и сморщилась во сне.
   Иван смотрел на пятилетнего сына, а в мечтах видел его уже взрослым и заранее гордился им. Андрюша разбудил и сестренку, и маму.
   – Идем домой, пополдничаем – и за работу, – обвела взглядом семью Тоня.
   Она заколола косу, одернула юбку и улыбнулась мужу:
   – Посолим сегодня огурцы?
   – Конечно. Бочка готова, не протекает.
   Тоня пошла умывать детей, а Иван вытащил из колодца два ведра воды и поставил их на плиту. После полдника он отправился в огород собирать огурцы. Тоня мыла посуду. Андрюша взял веник, чтобы подмести пол, как это делал папа.
   – Идите погуляйте, мои ласточки, – Тоня открыла дверь, и дети побежали во двор.
   Трехлетняя Танечка не поспевала за братиком и заплакала:
   – Не убегай от ме-е-еня!..
   Андрюша вернулся, вытер малышке слезы.
   – Не плачь, рева, а то серый волк придет. Давай лучше спрячемся от мамы и папы.
   Мальчик осмотрел двор, подбежал к бочке, накрытой холстиной, и заглянул. Высоковато.
   – Давай принесем стульчик.
   Дети подтянули к бочке стульчик. Андрюша подсадил сестренку и помог ей запрыгнуть в бочку, а затем вскочил туда и сам.
   – Тихо сиди, чтобы нас не услышали, – прошептал.
   Танечка закрыла глаза и прижалась к брату.
   Тоня зашла в летнюю кухню. «Нужно подготовить бочку, ведь Иван скоро придет с огурцами», – подумала. Вышла с ведром кипятка, быстро подошла к бочке, потянула холстину, подстелив ее под горячее дно, и не глядя перевернула.
   Детский крик, длившийся один миг, острым лезвием полоснул сердце. С немым ужасом и округлившимися глазами заглянула в бочку и, шатаясь, упала на землю. Материнское сердце не выдержало абсурдной фатальности случая.
   Иван немного задержался в огороде: нарвал еще и ромашек, постоял, замечтавшись. Потом взвалил на плечи мешок с огурцами и пошел к усадьбе.
   Тоня лежала в неестественной позе, подогнув под себя одну ногу, глядя в небо стеклянными глазами. Мешок с его плеча упал наземь. Из него выкатывались большие и маленькие зеленые огурчики. Уже никому не нужные. Ромашки, словно теряя сознание, сыпались сквозь ослабевшие пальцы.
   Иван бросился к Тоне. Что это? Почему? Мимоходом заглянул в бочку и онемел. Рассудок его помутился, не в силах справиться с таким ужасным горем. В каком-то тумане мужчина прошел, шатаясь, по двору в один конец, затем в другой, посмотрел на небо и пошатнулся – таким оно было голубым и бездонным: «Что я хотел, что?…» – его сознание словно раскололось на части, он обессиленно опустился на землю и уставился на рассыпанные огурцы, тщетно пытаясь что-то вспомнить…

Ляля

   Катя смотрела в окно автомобиля и мысленно восклицала: «Здравствуй, Абхазия!» Первое впечатление – чудесная экзотическая страна.
   Они с Лялей прилетели из Харькова. Встретил их Вано и, кажется, серьезно задумал взять над девушками шефство – спросил, не поужинают ли они с ним сегодня в ресторане. Катя немного стеснялась этого высокого красивого парня с голубыми глазами и густой шапкой черных волнистых волос. Отец у него был грузин, а мать – русская.
   Лялю она впервые увидела уже в аэропорту перед вылетом. Странно, что Лялина мама, Лидия Григорьевна, не познакомила их раньше. Может, думала, что они не подружатся?
   Ляля оказалась совсем не такой, какой ее представляла Катя. Мать описала дочку как стеснительную девочку, которая постоянно сидит дома и никуда не ходит. Вместо этого Катя увидела высокую, ярко накрашенную и очень самоуверенную девицу, одетую в коротенькую юбочку и майку, едва прикрывавшую лифчик. Маечка эта была ярко-желтой, лифчик – красным, а юбочка – малиновой. Шею обвивал прозрачный шарфик лимонного цвета. Ляля была брюнеткой с крупными чертами лица семитского типа.
   Кате стало немного неловко, поскольку рядом с такой яркой особой она казалась маленькой серой мышкой. И штанишки на ней были серенькие, и блузочка темненькая в серый горошек, и туфли обычные; у Ляли же – на высоченной платформе, которая делала ее еще выше. Поэтому Кате приходилось задирать голову, чтобы разговаривать с ней.
   …С Лидией Григорьевной они работали в художественно-реставрационной мастерской. А недавно в их коллектив пришел Вано. Он был сдержанный и вежливый, угощал их привезенными из дому апельсинами. Катя смотрела на него и думала: какой красавчик! И отводила взгляд. О таком она даже мечтать не смела.
   Приближалось лето. Вано удалось получить командировку в родной Сухуми, и он очень обрадовался. Лидии Григорьевне же вдруг пришло в голову отправить туда на отдых свою дочь, и она попросила Катю поехать с ней. Вано обещал встретить девушек и устроить в доме своей тетки.
   И вот теперь они в Сухуми. Кажется, Ляля понравилась Вано.
   – Приятно удивлен, – сказал, подавая руку.
   На что Ляля, жеманно изогнув кисть с длинными пальцами и накрашенными темно-вишневым лаком ногтями, ткнула ее почти к его губам. Он взглянул немного удивленно, но осторожно взял ее пальцы и легонько пожал. Ляля первой пошла к машине, даже не думая нести свой чемодан. Словно так и надо, Вано взял его – тот был тяжеловат даже для него. Катя свою сумку несла сама: у нее там было совсем немного одежды и две книги.
   И вот они мчатся в город. Настроение – отличное! Кате очень хотелось поскорее попасть на море, ведь она его никогда не видела. Еще с борта самолета девушка пристально всматривалась в бело-дымчатую гладь – это было море, но такое далекое!.. И вот наконец в окно машины она увидела зелено-голубую и почему-то вертикальную полоску. У нее даже дыхание перехватило – море!
   Тетку Вано звали Дина Михайловна. Невысокая приятная женщина с такими же, как у Вано, голубыми глазами и крупным носом. Она показала девушкам их комнату и пригласила на чай после того, как распакуют вещи.
   Ляля уверенно заняла лучшее место у окна и сразу же открыла чемодан, который Вано занес и поставил на пол. Он спешил на работу, поэтому убежал, сказав, что вечером еще увидятся. Катя села на кровать у двери и наблюдала за Лялей. А та все вынимала и вынимала из чемодана яркие платья, купальники, юбки, белье и развешивала, где придется: на спинке кровати, стульях, кое-что прятала в шкаф. Достала несколько пар обуви и просто швырнула их в угол.
   В дверь постучали: Дина Михайловна перешагнула порог комнаты, удивленно осмотрела весь открывшийся ее взору беспорядок, но, ничего не сказав по этому поводу, еще раз пригласила девушек к себе.
   За чаем она расспрашивала их о работе и родителях. Ляля все время говорила о Вано, Катя же хотела поскорее попасть на море – интересовалась, как туда дойти. Дина Михайловна сказала, что проводит ее. Ляля осталась дома: ей еще нужно акклиматизироваться, а море для нее не в диковинку.
   Выйдя из дому, женщины немного попетляли небольшими улочками, но затем добрались до одной из центральных и направились вниз. Катя удивлялась, сколько незнакомых ярких и диковинных растений запрудили улицы и парки Сухуми! Пальмы, магнолии, олеандры, эвкалипты, кедры – называла их Кате ее спутница. А сколько роз! Все цветет и благоухает. Дина Михайловна повела девушку через Ботанический сад, показала трехсотлетнюю липу и еще много другой экзотики: в этом саду, а также в дендропарке (который обязательно нужно посетить!) были собраны растения со всех уголков земного шара.
   Наконец они дошли до моря, и Катя в восторге остановилась: оно казалось таким красивым и величественным! Волны бежали под ноги и словно ластились, звали к себе на глубину.
   – Можно искупаться? – взглянула на Дину Михайловну.
   – А зачем же мы сюда пришли?! – та уже раздевалась.
   И вот теплая вода окутала их тела, и женщины – молодая и в возрасте – счастливо и беззаботно рассмеялись. Как же хорошо на море!
   А вечером пришел, как и обещал, Вано, еще и друга прихватил – Ризи, и они вчетвером поужинали в небольшом ресторанчике. Еда была очень вкусной, много зелени, хлеб – мягкие ароматные лепешки. Названий блюд Катя не запомнила, она чувствовала себя неловко, очень стеснялась и напряженно держала в руках нож и вилку. А довольная Ляля весело облизывала пальцы, щурясь, словно кошка, и вела себя так, будто все должны ее развлекать, нянчиться с ней. Она восседала на стуле, как королева на троне, и обмахивалась веером.
   Пролетело три дня. Каждый вечер приходили Вано и Ризи, приглашали девушек на прогулки, в рестораны, на набережную выпить кофе. Кстати, такого вкусного кофе Катя никогда не пробовала! Его готовили на горячем песке, быстро двигая джезвы – меняя их местами, а затем разливали в маленькие чашечки. Напиток украшала верхушка из ароматной пенки.
   Катя так и не привыкла к парням, они ей казались словно из другого мира – богатые, видные, куда ей до них! Ляля же была очень довольна, ведь они оба ухлестывали за ней, а она кокетничала по очереди с обоими.
   Вано постоянно старался идти рядом с Лялей, поэтому Ризи смирился и стал больше внимания уделять Кате, что сразу же не понравилось Ляле. Она взяла Ризи под руку и что-то защебетала, но это уже не пришлось по вкусу Вано.
   Итак, гармонии в общении двух парней и двух девушек не предполагалось, и компания уже была на грани распада. Это, наверное, понимали все четверо, поскольку каждый следующий вечер был хуже предыдущего. Они уже меньше разговаривали, и застолья стали не такими душевными, как при первой встрече. Тут было двое лишних – Катя и кто-то из этих красивых грузин. Ляля должна была выбрать, но особо не торопилась.
   На море Катя ходила одна, так как у Ляли был «карантин» – месячные. Она целыми днями отсыпалась в комнате, а по вечерам принимала ухаживания Вано и Ризи. Однако вскоре Вано уехал к родственникам в Тбилиси, да и Ризи куда-то исчез.
   Общество Ляли все сильнее тяготило Катю. У той напрочь отсутствовали воспитанность, интеллигентность или хотя бы еврейская хитрость, завуалированная под простоту. Катя видела ее как облупленную, ведь несколько лет работала с Ангелиной, тоже еврейкой, и научилась многому: в особенности, замечать разные их «штучки».
   Наконец Ляля выздоровела и с утра принялась накладывать на лицо «боевую раскраску». Потом она куда-то надолго пропала, а когда вернулась, сказала, что в аптеке почти познакомилась с парнем, но к нему подошла какая-то женщина и прервала флирт. Когда же Ляля вышла из аптеки, то начался дождь, и какой-то мужчина предложил ей спрятаться в машине. Однако она не захотела, и тот побежал за ней и назначил свидание на шесть вечера. Представился Вовой.
   Ляля была очень довольна, ее глаза сияли. Она даже дала Кате несколько советов, как нужно краситься, а сама уже начала примерять свои наряды – собиралась на свидание.
   Катя гладила брюки, поскольку тоже хотела выйти – за билетом на Рицу. Лялю экскурсии не интересовали, хотя она предложила свою компанию, чтобы сходить в экскурсбюро. Сказала, что на свидании долго не задержится, придет через десять минут, поэтому пусть Катя ее подождет. Это очень удивило девушку. Зачем было полдня наряжаться, чтобы сразу же кого-то отшить?
   Впрочем, Ляля действительно очень быстро вернулась и выразила желание первым делом сходить в столовую.
   Когда они вышли, Катя увидела на другом конце улицы чернявого приземистого мужчину с брюшком, пристально глядевшего на них.
   – Это Вова, – сказала Ляля. – Он подождет, пока мы с тобой поедим, а потом мы с ним пойдем гулять.
   – Зачем ты это придумала? – удивилась Катя.
   – Так надо. Не обращай на него никакого внимания, скажи, что ты больна.
   – Что за чушь? Я тебя не понимаю!..
   В это время они уже подошли к мужчине. Ляля их познакомила, и они втроем направились к экскурсионному бюро, поскольку Катя сказала, что сначала ей нужно туда. Но там оказалось уже закрыто.
   – Я вас оставлю, – сказала Катя. – Хочу есть, пойду в столовую.
   Вова же предложил всем вместе отправиться в ресторан. Ляля сжала Кате руку и ответила, что они согласны.
   Посетителей в «Абхазии» было мало. Зашел какой-то парень в голубой рубашке и синих брюках, сел за соседний столик. Катя с интересом взглянула на него. Ляля это заметила и сказала ей шепотом, что это тот парень, с которым она чуть не познакомилась в аптеке; а потом начала строить ему глазки. Вообще вела себя отвратительно: сама лезла целоваться к Вове, затем ложилась на его руку, призывно глядя в сторону того «голубого». Вова это заметил и спросил, в чем дело. Чтобы выручить Лялю, Катя соврала, что там сидит понравившийся ей парень.
   И вот, когда они уже собирались уходить, «голубой» тоже поднялся и, проходя мимо них, поздоровался. Вова его окликнул. Мужчины о чем-то поговорили по-своему, после чего «голубой» посмотрел на Катю и попросил ее «на несколько минут».
   – Знаешь, о чем я хочу тебя спросить? – прожег девушку черными глазами, и его усы как-то странно зашевелились.
   – Знаю… О моей подруге, – ответила Катя.
   – Да, мы виделись с ней в аптеке.
   Он помолчал, а затем добавил:
   – Но у земляка я подружку отбивать не стану.
   Потом предложил Кате встретиться с ним на другой день около одиннадцати утра в кафе у моря и поговорить. Ляля сердито поглядывала на них.
   Вова пошел их провожать и, конечно, они с Лялей остались еще постоять вдвоем, а Катя ушла в дом.
   Когда она уже легла спать, явилась Ляля и сообщила, что Вова зовет ее, хочет что-то сказать о Сергее – так звали того «голубого». Кате не хотелось, но Ляля настаивала. Тогда она надела свой длинный халат просто на ночную рубашку и вышла. Уже закрывая дверь, услышала Лялино: «Наверное, со мной не нализался…» Сначала Катя даже хотела вернуться, однако потом передумала, решив быть осторожной.
   Вова спросил, где и когда они договорились встретиться с Сергеем, и предложил вчетвером поехать на его машине к морю или еще куда-нибудь. Кате не очень этого хотелось, и она сказала, что подумает, посоветуется с Лялей. Вова же вдруг шагнул к ней и хотел обнять. Девушка отшатнулась и попросила, чтобы парень вел себя прилично. Сама же ощущала собственную наготу под ночнушкой и очень боялась, чтобы он не применил силу.
   – Я просто тебя проверял, – сказал Вова, – а то Ляля плохо о тебе отзывалась.
   Катя просто вскипела от обиды и выплеснула свое возмущение на Вову:
   – Заруби себе на носу: у нас не будет никакого интима! – гнев придал ей храбрости.
   Но Вова был спокоен. Поблагодарил за искренность и сказал несколько нехороших слов о Ляле.
   – Дай, обниму, как сестру, и будем друзьями, – снова шагнул к Кате.
   Но та быстро забежала во двор.
   На следующий день утром девушки, как всегда, отправились завтракать. До одиннадцати еще было далеко. Вдруг в окно столовой кто-то постучал. Катя взглянула – Сергей! Ляля как раз ушла за чаем. Парень вошел и сел за их столик. Подошла Ляля со стаканом чая в руке, поднесла будто бы для поцелуя свободную руку (ну и манеры!) и представилась:
   – Ляля…
   Затем последовало:
   – Будем на «вы» или на «ты»?
   Катя оставила их вдвоем и пошла на пляж. Спустя некоторое время прибежала и Ляля. Сказала, что поссорилась с Вовой.
   – Вон видишь – сидит, – кивнула на мужчину возле пляжного грибка. – Сказал, чтобы я позвала тебя…
   Кате не хотелось идти, но Вова так смотрел на нее, что она решила узнать, в чем дело.
   – Пока ты была на пляже, Ляля вдвоем с Сергеем… – начал разговор.
   – Ну и что? – удивилась Катя, а сама подумала, что Ляля поступает с ним некрасиво.
   – Ну и что??? – возмущенно повторил Вова. – Не он же ее по ресторанам водил!
   – Я не знаю, что тебе ответить, – пожала плечами Катя, уже пожалев, что вчера тоже пошла с ними в ресторан.
   А еще вспомнила, как Ляля целовала там Вову, – ему даже самому стало неловко и он предложил уйти. Теперь же Ляля делает вид, что между ними ничего нет. Еще и ее втянула в эту историю.
   Вова же совсем разошелся: клялся мамой, что отомстит Ляле и Сергею, что проследит за ними, поймает и «пропустит через мясорубку». Катя испугалась, вспомнила просьбу Лидии Григорьевны присмотреть за дочерью, еще «такой юной и неопытной». Им ведь и дальше работать вместе, поэтому девушка чувствовала свою ответственность, хотя нужно еще выяснить, кто из них двоих неопытней. Катя решила помирить парочку. Еле уговорила Вову, чтобы тот сжалился и не делал Ляле ничего плохого.
   Сели втроем у самой воды, и Вова начал демонстративно кокетничать с Катей – наверное, чтобы насолить Ляле. Потом все пошли купаться. И тут мужчина схватил Катю и прижал к себе. Она ощутила его голый живот и волосатые ноги. Ей стало так мерзко! Вырывалась, а он пытался лапать ее под водой и вдруг коснулся ее бедра чем-то маленьким и живым, как рыба. Она изо всех сил лягнула нахала ногой и высвободилась.
   Вышла на берег, дрожа от обиды. Если бы не угрозы Вовы расквитаться с Лялей, она не осталась бы здесь, а взяла бы свои вещи и убежала.
   Вова тоже вышел из воды и в первые минуты, кажется, не знал, что говорить и как себя вести. Потом, когда подошла Ляля, попросил у нее расческу. Но постепенно пришел в себя и стал нападать на Катю:
   – Это ты хотела свести Лялю с тем педерастом!
   Катя не верила собственным ушам:
   – Зачем это мне?
   – Он сам сказал.
   Катя подумала, что выпад Вовы был просто защитой – так он отвлекал ее гнев. Но это выглядело лживо и омерзительно!
   Мужчина взял Лялю за руку и отвел в сторону. Они о чем-то долго говорили, а затем Вова оделся и ушел, не попрощавшись.
   Хотя Ляля и создала Кате много проблем, но та не думала о себе – волновалась, чтобы с девушкой ничего не случилось. Когда же пришли домой, Ляля вдруг сказала:
   – Я все равно выкручусь. Если он думает, что ты хотела свести нас с Сергеем, пусть так и будет!
   – Ты что? – обомлела Катя. – Как ты можешь?
   – А что? Я тебе постоянно врала, – нагло засмеялась Ляля.
   И Катя решила, что отныне даже пальцем не шевельнет ради нее. Надо же, какую дегенератку воспитала Лидия Григорьевна – пустую разрисованную куклу, любящую только себя! Интересно, а какое у нее полное имя? Ляля – это когда тебе три годика, а она, наверное, так и не стала взрослой, во всяком случае – ответственной за свои поступки.
   Хозяйка зашла в комнату девушек, когда Ляли не было.
   – Как раз с тобой я и хотела поговорить, – обратилась к Кате. – Как получилось, что ты приехала с этой…?
   Катя вкратце обо всем ей рассказала.
   – Я тебе плюну в лицо, если ты с ней еще куда-то пойдешь! – взволнованно воскликнула Дина Михайловна. – Разве ты не видишь, что это настоящая б…?
   – Я и не собираюсь! – ответила Катя.
   Но ей было трудно так сразу избавиться от иллюзий, навеянных вдохновенными материнскими рассказами Лидии Григорьевны. Кате все еще не верилось, что Ляля такая, как о ней думает хозяйка. Когда утром следующего дня Ляля начала краситься, собираясь на свидание с Сергеем, Катя сказала ей:
   – Послушай моего совета: посиди немного дома, чтобы избежать неприятностей…
   – Что хочу, то и делаю. Ты мне кто?
   И ушла. Но вскоре вернулась с надутыми губками: по-видимому, Сергей не пришел.
   Кате было неприятно Лялино общество, поэтому она решила оставить ее и уйти из дому сама. Еще подумала, что, возможно, увидит Сергея и предупредит, чтобы уезжал из города, пока Вова ему ничего не сделал.
   Девушка села на лавочку неподалеку от моря и задумалась. Вдруг ей очень захотелось обернуться. Она сделала это и увидела Сергея, который шел по переулку, но ее пока что не заметил. У нее даже ноги задрожали от такого совпадения, ведь она думала о нем.
   Сергей как-то льстиво улыбался каждой встречной женщине. Кате стало неприятно, словно она ощутила что-то нехорошее, исходившее от него.
   Тем временем он тоже ее увидел и помахал рукой, а затем подошел и пригласил на кофе. Они сели за столик небольшого кафе на набережной. Катя волновалась, рассказывая о том, что Вова решил отомстить ему за девушку. Однако Сергей сказал, что больше не встречался с Лялей.
   У Кати почему-то немели руки, пальцы не могли удержать чашку с кофе. Ее состояние передалось и парню, сказавшему, что она его очень огорчила этой новостью.
   – А той сучке передай, пусть ждет беды! – воскликнул. – Я ее предупреждал, что когда-то она плохо кончит: попадется крепкий орешек…
   Еще одну угрозу в адрес Ляли Катя уже не воспринимала как трагедию.
   Она поблагодарила Сергея за кофе и обратила внимание, что глаза у того неприятные, бегают по сторонам, взгляд какой-то скользкий. Катя сказала ему «Всего хорошего!», и они разошлись.
   А немного позже она снова увидела Сергея – возле мальчика, сидевшего с удочкой. Что-то грязное, мерзкое было в образе мужчины, и вспомнилось бранное слово, которым его обозвал Вова. Девушка наклонилась над своей сумкой, а когда подняла голову, Сергея уже не было. Катю это поразило. Он исчез, как невидимка.
   Вдруг она осознала, что эти чернявые кавказские парни не могли иметь славянских имен! Такая простая истина, а она, дуреха, верила. Какой там «Вова», какой «Сергей»!
   Когда Катя вернулась домой, Ляля сообщила, что берет назад все обидные слова, сказанные в ее адрес.
   – Это ничего не изменит, – ответила Катя. Ей показалось, словно от Ляли повеяло чем-то гнилостным и трухлявым.
   Следующим утром Катя поехала на озеро Рица. Радовалась: пусть Лялина история закончится без нее! И поскорее бы приехал от родственников Вано! А может, он никуда и не уезжал, просто не хотел встречаться с Лялей? Ведь тетка отругала его из-за нее, а он оправдывался, что не знал, какая она… И Ризи почему-то тоже «пропал».
   Высокогорное озеро очень впечатлило Катю! Серповидное, словно слегка покачивающееся голубое чудо!.. Дно гор! А еще здесь было так много туристов! Из разных стран. Возле Кати за столиком сидели поляки.
   Она подумала: лежало бы себе это озеро спокойно между надежно защищавших его скал. Но люди отыскали тропинку к нему, потом построили дорогу, и теперь здесь разноцветно и шумно. Звучит джаз, гудят моторные лодки, копошится толпа народу. Горы свысока поглядывают на всю эту суету, играют солнечными бликами, постоянно меняя свой вид. Тучки хватаются за вершины, прячут их в свой подол. Вдруг Катя вспомнила, что недавно за такую вершину зацепился самолет. Горы в облаках опасны, как подводные рифы…
   На следующий день после экскурсии Катя снова пошла на море. Загорать на пляже в одиночку скучно, но лучше так, чем с Лялей. Почти час ее учил плавать парень из Тбилиси – Мираб. Он геолог. Замечательная профессия! Юноша симпатичный и честный – не возражал, что все они заводят здесь знакомства с единственной целью… Тогда Катя сказала, чтобы он относился к ней, как к своей сестре.
   – Представь, что я тоже чья-то сестра, – улыбнулась ему.
   Это так его поразило! Он попрощался и ушел, пообещав, что еще встретятся на пляже.
   Впрочем, чаще ей приходилось отбиваться. Хорошо, что только словами, а не так, как тогда с «Вовой». Русские парни были совсем не такие. Вот и сейчас возле нее уже больше часа сидит русоволосый юноша, и все спокойно. А именно с ним Катя и хотела бы познакомиться, просто поговорить. Уже соскучилась по чистому, без акцента языку.
   Неподалеку загорали две полные женщины. Одна стала вспоминать мужа и дочку, а потом провела взглядом красивого молодого грузина и прошептала подруге:
   – Вот такому я отдалась бы!
   А Катя, осмотрев ее похожую на мешок с салом тушу, подумала, что тот грузин еще и побрезговал бы!
   Толстушки продолжали сплетничать о грузинах, плевались шелухой от семечек, с вызовом поглядывая на проходящих мимо мужчин. Катя даже радовалась, что они рядом с ней, отпугивают донжуанов. Девушка понимала, что когда те уйдут, к ней снова кто-то начнет приставать. Так и случилось. Как только женщины покинули свое место, там устроились два усача. И сразу же:
   – День добрый! Вы откуда?
   Катя хотела им нагрубить, но сдержалась. Вскоре, не выдержав молчаливого игнорирования, они ушли.
   Вечером она поняла, что перебрала с загаром на пляже. Целый день впитывала солнечную энергию, а ей все казалось, что загар к ней не пристает. Под вечер же ощутила, что плечи и ноги горят, словно их ошпарили. Девушка была не в состоянии даже пойти поесть и бросить в ящик письмо родителям. Позже начало знобить. Тело горячее, простыни горячие, хотя и влажные, а на руках и ногах – «сироты». Солнечная энергия искала выход.
   Катя уснула, и ей приснилась подруга Надя с ребенком. Будто бы та хотела поставить детскую коляску на солнцепек, а Катя ее отговаривала. Саму же Катю очень мучила жажда, но как только она поднесла к губам стакан с водой, тут же проснулась.
   И в тот вечер, и весь следующий день она чувствовала себя разбитой и слабой. Некоторое время не ходила на море. Дина Михайловна разрешила ей пользоваться своей библиотекой. Книги в основном описывали события в Абхазии, но Кате было интересно.
   Спустя несколько дней девушка снова пошла на пляж. Пока добралась к морю, где-то с десяток местных предлагали познакомиться. Это ей уже так надоело! Она вдруг осознала, что хочет домой.
   На «ее» месте лежала горка аккуратно сложенной мужской одежды. Катя сразу подумала, что здесь расположился русский парень, и с радостью села неподалеку. Снова подбежали грузины: «Идем купаться!» Она не ответила. Вскоре пришел и хозяин одежды, действительно русский. Они все поглядывали друг на друга, но так и не познакомились.
   Когда Катя вернулась с пляжа, Дина Михайловна пригрозила, что, если будет в Харькове, то обязательно придет к ним на работу и скажет Лидии Григорьевне, что такую дочь нельзя посылать к чужим людям. «Наглая, подлая тварь, дешевая бл…ка, – ворчала себе под нос возмущенная хозяйка. – Такой мерзавки я еще не видела».
   Приходил Вано, и они с теткой опять разговаривали на повышенных тонах.
   – Я ведь уже столько раз извинился! – слышался его голос. – Ну хочешь, поговорю со своей мамой и заберу ее к нам?
   Девушки с самого начала отпуска собирались лететь домой 27 июля. Катя уже давно купила билет, а Ляля и не думала, хотя касса была совсем рядом. Может, она надеется на Вано?
   Интересно, в котором часу придет сегодня эта «девочка, постоянно сидящая дома»? Дина Михайловна сказала, что не откроет дверь, если Ляля явится, как вчера. Катя, которая теперь держалась подальше от своей «подруги», иногда встречала ее в городе или на море и удивлялась, поскольку та каждый раз была с другим мужчиной.
   Однажды, вернувшись с моря и зайдя в комнату, Катя застала там растерянную Дину Михайловну с пачкой купюр в руках. Хозяйка рассказала, что вчера она, доставая что-то с антресолей, случайно задела Лялин чемодан и оттуда выпали вещи и деньги. Дина Михайловна посчитала – там было 125 рублей – и положила их в уголок чемодана. А сегодня ей что-то пришло в голову, и она опять пересчитала те деньги – чемодан всегда стоял открытым, Ляля ничего не прятала.
   – Ты видишь – уже сто пятьдесят! – словно не веря самой себе, сказала она Кате.
   – Да вы, наверное, тогда ошиблись…
   Дина Михайловна многозначительно улыбнулась, еще и пальцем будто кому-то пригрозила, а затем, положив деньги на место, молча вышла из комнаты.
   Катя тоже подошла к Лялиному чемодану, достала пачку и сама пересчитала: 150 рублей. Ну и что?
   Хотя Ляля вернулась с очередного свидания не очень поздно, Катя уже выключила свет и почти спала. Ляля разделась и совсем голой легла в постель. Вдруг что-то щелкнуло. Катя открыла глаза: в свете фонаря, падавшем с улицы, было видно, что Ляля сидит и держит в одной руке свой кошелек, а в другой какую-то бумажку, внимательно рассматривая ее на свет. Затем она начала ее сворачивать, и послышался характерный хруст денег.
   Когда утром Ляля ушла из дома, Катя еще раз пересчитала ее деньги в чемодане. Там было уже 175 рублей! К тому же, одна двадцатипятирублевка сложена в несколько раз. «Вчерашняя!» – подумала Катя и почему-то вспомнила вульгарный анекдот, где женщина, выставив бедро, называла свою цену: двадцать пять рублей и ресторан.
   Теперь стали понятными и странные Лялины речи. Однажды та рассказывала о том, как примеряла в магазине кожаный сарафан, а к ней подошел мужчина и спросил:
   – Что, уже заработала?
   А еще, когда они сидели в ресторане и какой-то армянин показал Ляле восемь пальцев, она даже не предположила, что это время, на которое он назначает свидание, и недовольно пробормотала:
   – Он мне предлагает восемь рублей!..
   А уже после первого вечера с «Вовой» она… возмущалась:
   – Я выбирала удобные позы, чуть не переломилась, но мне надоело. Сколько можно? Мой рот не помойка!
   Катя тогда не совсем поняла, почему Ляле, чтобы поцеловаться, приходилось становиться в какую-то позу. И только сейчас до нее дошло! Фу, какая мерзость! Ляля – действительно помойная яма.
   Раньше Катя думала, что ее спутница демонстрирует свою якобы распущенность потому, что просто слишком молода, а хочет выглядеть старше. Теперь же поняла, что она все это рассказывала так, между прочим, ведь подобные вещи уже давно ее не смущали.
   Когда-то Ляля казалась ей даже симпатичной, а сейчас – уродливой. Она уже смотреть на нее не могла!
   Мимо окна прошли парни с магнитофоном. На всю улицу зазвучало: «Едут беленькие сучки к черным кобелям». Как раз в тему.
   Вдруг вошла Ляля. Постояла немного посреди комнаты, а потом:
   – Добрый день!
   Катя от удивления потеряла дар речи. Ляля же продолжала:
   – Идем, выпьем крюшона. Я угощаю.
   Катю чуть не стошнило. Угощать на добытые таким образом деньги! Отказалась.
   Ляля удалилась, но через минуту, как всегда, вернулась – наверное, чтобы проверить, не последовала ли Катя за ней. Странно, почему она так поступает? Вот, снова ушла…
   Это подсказало Кате план действий. А что, если и вправду проследить, куда она пойдет? Наверное, на поиски кого-то, кто заплатит 25 рублей. Еще и ее хотела взять с собой!
   Катя вышла, направилась к морю. Набережная была настоящим Бродвеем! Их Сумская – нищенка на таком фоне. Вокруг сидят, стоят, идут мужчины с южными наглыми глазами. Катя продвигалась между ними, стараясь ни жестом, ни взглядом не привлечь к себе внимания. Высматривала в толпе Лялю. Хохляцкая черта – «пощупать», увидеть своими глазами. Хотя здесь и так все ясно: принесет и сегодня свой улов в четверть сотни! Но девушка словно сквозь землю провалилась.
   Катя почему-то все больше ненавидела Лялю. Может, потому, что той так легко доставались деньги?
   Утром она снова проверила «копилку» соседки. На 25 рублей стало больше! Это уже даже не удивляло. Такая у нее такса. Катя снова пожалела, что ей не удалось вчера выследить Лялю. Впрочем, только этих проблем не хватало на ее голову!..
   – Ты была в обезьяньем питомнике? – спросила у Кати хозяйка, вошедшая в комнату.
   – Нет, но собираюсь.
   – Сходи… Ты знаешь, что там когда-то скрещивали людей с гориллами?
   – Да вы что?! Разве такое возможно? – Катя открыла рот от удивления.
   – Рассказывали о добровольцах: комсомолки приезжали даже из Москвы… ради науки, – продолжала Дина Михайловна. – Такой патриотизм был. Хотели, во-первых, доказать, что человек действительно родственник обезьяны, а во-вторых, вырастить более выносливого и сильного, как тогда шутили злые языки, «совето-сапиенса».
   Дина Михайловна вдруг рассмеялась:
   – Вспомнила, как один мальчик, услышав, о чем разговаривают родители, спросил: «Как это люди будут жить с обезьянами? На деревьях, что ли?»
   Катя отправилась в питомник на гору Хатхуа. Там были шимпанзе, макаки, гориллы. К гориллам Катя особенно присматривалась – а вдруг заговорят человеческим голосом! На табличке и вправду было написано, что это научно-исследовательский институт АН СССР. Впрочем, Катя ожидала чего-то большего.
   Зато там она познакомилась с милиционером по имени Нарсия. Он был невысокий, худой и рыжий. Настоящий абхаз! У нее даже возникла мысль: не приобщить ли его к «делу» – проследить вдвоем за Лялей.
   Сходили в кинотеатр «Апсны» на дневной сеанс, посмотрели «Запрещенную любовь». Нарсия все порывался идти впереди нее, и Катя его «воспитывала». Он даже боялся взять ее за руку.
   Когда Катя вернулась домой, Дина Михайловна предложила ей посетить фуникулер. Девушка охотно согласилась, ей давно хотелось побывать на горе, но самой было страшновато. Они поехали на такси – дорога петляла, и Катю немного мутило. Почему это место называется «фуникулер», она так и не поняла, поскольку ничего подобного на горе не было.
   А потом они пошли к Вано. Дома были только его мать и бабушка. Дина Михайловна так увлеклась рассказами о Ляле, что они просидели там до позднего вечера. Сестры договорились, что Вано больше не будет приходить к девушкам. Но тут появился он сам и, услышав об этом, сказал:
   – Я обещал Лялиной матери, что куплю билет и посажу ее дочь на самолет…
   Про Катю же он просто «забыл», не собираясь провожать в аэропорт. Ей почему-то стало обидно.
   Вернувшись из гостей, Дина Михайловна зачем-то позвала Лялю и долго с ней разговаривала. Угощала чаем! Это Катю так зацепило! Сначала позорить, обзывать, а потом угощать! Ляля же сказала, что остается до четвертого августа.
   С утра Катя договорилась встретиться с абхазом. Надела свое белое платье и немного подкрасила ресницы. Это было ее первое свидание здесь.
   Нарсия ждал ее, был в гражданской одежде. При общении отводил взгляд, краснел, запинался. Не влюбился ли?
   – Я хочу познакомить тебя с моими родителями, – посмотрел ей в глаза.
   Катя даже испугалась. Она ни за что не пойдет! А юноша показал направление к своему дому и тянул ее в ту сторону. Катя сказала, что сегодня она не хочет, лучше в другой раз, а сама подумала, что завтра уже будет в самолете.
   Они пешком начали подниматься на гору. Когда уже прошли немалое расстояние, заметили, что за ними кто-то следит, выглядывая из кустов. Нарсия крикнул что-то по-своему, и ему ответили. Он повысил голос и несколько раз что-то повторил.
   – В чем дело? – спросила Катя. – Что ему нужно?
   – Просил: «Оставь потом мне». А я ему сказал, что ты моя невеста и чтобы убирался прочь отсюда, а то я ему покажу!
   Они еще немного прошли и повернули назад. Нарсия вел себя как настоящий джентльмен – не так, как некоторые другие грузины. Действительно, наверное, и сам поверил, что она уже его невеста. К тому же Катя была в белом платье!
   …Прошло две недели. Катя сидела на работе, вспоминала Сухуми и море. Лидия Григорьевна еще не вернулась из отпуска. Вдруг зазвонил телефон, и в трубке послышался Лялин голос:
   – Мама завтра выходит на работу… Так вот, я тебя мало знаю, как ты относишься к сплетням…
   – Что ты хочешь? – напрямую спросила Катя.
   – Я бы не хотела, чтобы мама узнала о некоторых фактах.
   – И?…
   – Я прошу, чтобы мама ни о чем не узнала.
   – Ну, если ты просишь…
   – Да, прошу…
   – Хорошо, не будем волновать старую больную женщину.
   – Спасибо, – и Ляля повесила трубку.
   У Кати все снова всплыло в памяти. Она разнервничалась, встала и начала ходить по мастерской, чтобы хоть немного успокоиться. Интересно, Ляля и от Вано потребовала обет молчания? Тот о Ляле не вспоминал. Привез Кате мандарины – гостинец из Сухуми, а сам будто бы даже избегал ее.
   На следующий день действительно вышла Лидия Григорьевна. Благодарила Катю и Вано, что они «присмотрели за ее девочкой». Затем внезапно запричитала:
   – Что-то у Лялечки с горлом – какая-то болезнь приключилась, непонятная инфекция. Что-то там подцепила на море…
   Вано покраснел и быстро вышел. А Катя, хоть и понимала, что это некрасиво, но злорадно улыбнулась. Как и что подцепила Ляля, было нетрудно догадаться.

Неудачная охота
(быль)

   Неподалеку от села тянется длиннющая балка, которую почему-то называют Вшивой. В ней там-сям поблескивают небольшие озерца, единичные деревья карабкаются по крутым склонам, словно выглядывая кронами из-за холмов. Охотники ходят в эту балку пострелять зайцев и диких уток, а чаще – натрудить ноги, чтобы потом по возвращении домой, стаскивая сапоги, ругать неудачную охоту.
   В воскресенье Сашка с Юркой, двадцатилетние парни, за полдня прошли по Вшивой балке немалый путь. Зайцы, наверное, чуяли их за сотни метров, поскольку не попадались на глаза. Еще и погода будто издевалась: ветер хватал за полы дождевиков, оборачивая ими колени и запутывая ноги, тучи, уже в полдень хмуро затянувшие небо, обещали холодный осенний дождь.
   Долговязый русоволосый Юрка покрикивал на приземистого чернявого товарища, подгонял его, заставляя поторопиться. А тот плелся позади и мысленно злился на напарника за его длинные ноги.
   Вот на их пути возникло озеро, которое нужно было обойти. «И зачем его понесло направо? Слева эту лужу можно обогнуть быстрее», – размышлял Сашка. Сам же пошел налево. Юрка сначала не заметил, что товарищ повернул в другую сторону, а увидев того уже на приличном расстоянии, махнул рукой: «Пусть себе идет…»
   Балку за озером пересекала плотина. Парни и направлялись именно к ней, каждый со своей стороны. Искать зайцев им наскучило, хотелось поскорее на попутке добраться домой и согреться в тепле.
   Вдруг из-за плотины показалось несколько диких уток. Снижаясь, те, наверное, хотели сесть на воду. Утки летели навстречу парням, ближе к Юрке, и теперь Сашка пожалел, что выбрал путь покороче. «Эх, надо же было такому случиться!» – ревниво скосил глаза на Юркино ружье, что дулом нацелилось в птиц. Утки как раз пролетали над плотиной, когда прогремел выстрел. Одна из них в тот же миг покинула стаю, стремительно падая вниз. Парни оживленно замахали руками, громкими криками приветствуя удачу. Но через секунду радость сменило отчаяние. По плотине медленно двигался грузовик, и утка попала ему прямо в кузов. На секунду парни замерли, не веря собственным глазам. Затем Сашка рванул за машиной, крича водителю, чтобы тот остановился, но тщетно…
   Начал моросить дождь. Вшивая балка прогоняла гостей, хмуро кутаясь в седые мокрые покрывала низких зловещих туч. Неудачники вышли на плотину, каждый со своей стороны, и побрели навстречу друг другу, чтобы в разговорах, приправленных руганью, удивлением и неверием в случившееся, отвести душу.
   …Сашка сидел за столом и доедал борщ, когда в дом влетел запыхавшийся Юрка.
   – Идем скорее, скажешь, что это я попал в утку! – выпалил на одном дыхании.
   – Куда идти? – не спеша поинтересовался Сашка.
   – Да пошли уже, по дороге расскажу! – сердился Юрка, от нетерпения хватая товарища за рукав.
   Оказалось, что грузовик, отобравший у парней дичь, был из их колхоза и ездил на нем дядя Паша, Юркин сосед. Поэтому машина и показалась друзьям знакомой. Однако они от волнения, да еще и на расстоянии, не смогли ее узнать.
   Заехав домой, водитель заглянул в кузов, стал вытаскивать из него пустые ящики, а в одном откуда ни возьмись – утка! Ну и ну! С неба, что ли, свалилась? Сначала дядя Паша хвастался перед всеми случившимся с ним чудом, но когда об этом услышал Юрка и прибежал предъявить свои права на дичь, «чудо» сразу обосновал.
   – Подвозил охотников с дичью, вот они и потеряли утку, – врал, даже глазом не моргнув.
   Вот Юрка и побежал за свидетелем.
   Друзья шли к дяде Паше исполненные решимости, воинственные, как бойцовские петухи. Но грузовика у соседского двора уже не было, и у Юрки заныло в груди: злополучная птица снова ускользнула от них.
   Зашли в дом. Тетка Матрена, жена водителя, сидела на низеньком стульчике и, засучив рукава, ощипывала утку. У парней даже руки опустились. Тетка лукаво улыбнулась им:
   – Приходите вечером, помиритесь. Наливочки выпьете, а дичью закусите.
   Вспомнив, какая у них вкусная наливка, Юрка и сам смягчился. «Чтоб ей пусто было, этой утке! Не враждовать же из-за нее с соседями!..»
   Аэлита

   Дмитрий сидел в кресле и читал книгу. Зазвонил телефон. Не отрываясь от страницы, он потянулся за трубкой.
   – Алло.
   – Это вы…?
   Женский голос назвал какое-то имя, но, кажется, не его, поэтому парень ответил:
   – Вы не туда попали.
   – Этого не может быть, – настаивал голос.
   – Но меня зовут Дмитрий, а вы позвали кого-то другого.
   – Нет, я звоню именно вам, Дмитрий, – сейчас все объясню.
   Парень отложил книжку, он был заинтригован:
   – Это уже интересно, продолжайте…
   – Хотелось бы узнать, верите ли вы… – голос девушки словно споткнулся, она подбирала слова.
   – В Бога не верю, – улыбнулся он ей, как будто она могла это увидеть.
   – Я о другом… Верите ли вы, как это сказать… – она помолчала, затем продолжила, – в мечту, сказку, что-то необычное, незаурядное?
   Дмитрий подумал, что, наверное, кто-то из друзей его разыгрывает, и стал внимательно прислушиваться к голосу, тщетно пытаясь узнать.
   – Это ты, Наташа? – спросил неуверенно. – Или…
   – Не угадывайте, вы меня не знаете…
   – Но кто же вы такая?! – нетерпеливо воскликнул Дмитрий.
   – Сейчас… не торопитесь… Итак, вы не верите… в судьбу.
   И девушка рассказала, что она позвонила ему совершенно случайно. Сегодня, именно в это время, ей нужно было набрать любой номер. Правда, не сказала, откуда взялась такая идея, словно это было не важно. Ведь если бы она не сделала это сегодня, то они встретились бы только через тринадцать лет. А теперь могут увидеться раньше. Ведь она его судьба, его будущая жена.
   – Вы сейчас улыбаетесь? – вдруг спросила девушка.
   Однако ему было не до смеха. Возможно, какая-то сумасшедшая, если это не розыгрыш.
   – Или вам не до смеха? – словно эхом отозвалось в трубке.
   Дмитрий как будто впал в транс.
   – Я вам еще перезвоню, – голос девушки стал отдаляться. – Только скажите ваш номер телефона, я же набирала наугад!..
   Дмитрий без возражений назвал цифры.
   – До свидания, – и короткие гудки.
   Парень сидел, не двигаясь, просто ошарашенный. Не знал, что и думать. Ну зачем он выполнил ее просьбу? Начал злиться, однако потом оценил комичность произошедшего. «Все-таки будущая жена, нужно слушаться», – иронизировал над собой. Удивляясь, еще немного подержал трубку в руке, затем осторожно положил ее и откинулся на спинку кресла.
   Такое может случиться только под Новый год. Сначала он перебрал в памяти знакомых, которые могли подшутить над ним, но ни на ком не мог остановиться. Затем начал вспоминать тембр голоса девушки…
   И не заметил, как размечтался. А что, если в жизни все же случаются чудеса? Он долго сидел неподвижно, глядя в окно, но не видел ничего конкретного; его разум слился с чувствами, и он полностью отдался этому странному состоянию.
   Прошло несколько дней. Дмитрий злился на себя, но все вечера просиживал дома. Каждый телефонный звонок пробуждал в нем какое-то ностальгическое нетерпение. Однако она не звонила. Может, он уснул тогда в кресле? Может, ему все пригрезилось?
   Через две недели в воскресенье она наконец позвонила.
   – Доброе утро, милый.
   Он сразу узнал ее голос и очень обрадовался, хотя тут же рассердился на себя.
   – Доброе утро, – сдержанно ответил.
   Пауза. Он боялся неосторожным словом разрушить тот удивительный мир, который она создала для них обоих. Молчал. Где-то далеко слышалось ее легкое дыхание.
   – Как вас зовут? – нерешительно спросил.
   – Лита… Аэлита, – тихо ответила девушка.
   – О, ваше имя таит в себе напрасную мечту, несбыточное желание!..
   – Но ведь Аэлита сама вас нашла… Значит, счастье возможно?
   – Наверное…
   – Дима, я вам скоро перезвоню…
   И вправду позвонила еще. Эти короткие телефонные разговоры продолжались до самой весны. Он успел ей все рассказать о себе, о ней же узнал мало. На все вопросы невидимая Аэлита, смеясь, повторяла одно: «Я ваша мечта, ваша судьба, поэтому, какая бы ни была, – от судьбы не убежишь». И далее в таком же духе.
   Ему все сильнее хотелось ее увидеть, но девушка уговаривала его, что еще не время.
   И вот наконец в одно воскресное майское утро в трубке прозвучало:
   – Милый, жду тебя на центральной площади под часами.
   Он начал собираться и почему-то волновался. Сначала оделся торжественно – пиджак, галстук, но потом снял все это и натянул свитер. Через четверть часа он уже выскочил из подъезда. Ему повезло – сразу поймал такси. Сердце колотилось, Дмитрию казалось, что автомобиль еле ползет. Наконец за очередным поворотом показалась площадь. «Но как же я ее узнаю?» – вдруг промелькнула мысль.
   Он медленно подходил к условленному месту. Боялся поднять веки. Наконец остановился и решительно окинул взглядом людей вокруг. Но вот словно голубое сияние ослепило его, словно фея из сказки вышла ему навстречу. «Да, это она, – подумал. – Такая красивая… Даже представить себе не мог».
   Они молча стояли друг напротив друга, потом взялись за руки и медленно пошли по площади. Майский ветерок играл ее юбкой и блестящими каштановыми волосами, ниспадавшими на плечи. Ласковое солнышко теплыми лучами грело их лица.
   Спустя два месяца они сыграли свадьбу. А через год у них родилась дочка, которую назвали Майей.
   А сейчас вот они сидят в городском парке на лавочке, поставив перед собой детскую коляску.
   – Лита, любимая, скажи, наконец, почему ты тогда набрала мой номер? – в очередной раз допытывался у жены.
   Она молчала.
   – Неужели и вправду все вышло случайно? – настаивал.
   – Не думай об этом, пусть все останется, как есть, – улыбнулась ему жена. – Разве то, что случилось с нами, не чудесно? Ведь любое объяснение разрушит тайну.
   Дмитрий обнял жену и молча согласился. А Лита вспомнила что-то, известное лишь ей одной, и тихо радовалась то ли прошлому, то ли будущему…

Красные тюльпаны

   Было позднее утро. Я проснулся, но продолжал лежать с закрытыми глазами. Странно, что плохое настроение не исчезло за ночь, и вчерашняя тоска снова скреблась в душе. Такое со мной случается редко. Обычно по утрам я чувствую радость бытия, и жизнь кажется прекрасной.
   Неужели Борис еще спит? Я открыл глаза и взглянул на соседнюю кровать. Мой друг спал, как ребенок, раскинув руки, румяный и свежий.
   Мы уже три года живем вместе в общежитии, в этой комнате. Но вскоре придется расставаться. Борис поедет в Черкассы, где живут его родители, – наверное, будет работать в каком-то управлении, а я?… «Не отправиться ли на Север или на Дальний Восток?» – в очередной раз задаю себе вопрос и не могу понять – прельщает меня эта идея или нет.
   Я встал и пошел умываться. Приятно ощущать себя полным сил, сбросить наконец плохое настроение, как несвежую рубашку. В такие минуты кажется, что зачеты и экзамены – полная ерунда. Когда вернулся в комнату, Борис уже проснулся. Он хмуро взглян ул на меня и спросил:
   – Идем вечером в гости, или ты передумал?
   – Не передумал, – так же сердито ответил я емую. Это была наша обычная манера разговаривать.
   Полдня пролетело быстро. На троллейбусной остановке людей было немного. Мы учимся во вторую смену, и в это время добираться до нашего политеха легче, чем с утра. Подошел троллейбус. Борис, как всегда, поспешил сесть у окна и отвернулся от меня. Я тоже посмотрел в окно: январское солнце светило ярко, снег слепил белизной.
   Долго молчали. Затем Борис, взглянув на меня и, словно продолжая утренний разговор, сказал:
   – Девушка тебе понравится, вот увидишь.
   – Посмотрим, – буркнул я в ответ.
   На парах ничего примечательного не случилось. Правда, под вечер у меня снова стало тоскливо на душе. Возможно, из-за того случая в агитпункте. Мы зашли туда с Борисом на большой перемене. Там уже сидели староста курса Горобец, а также Кучный и Березняк из нашей группы. Я начал листать журналы и вдруг увидел в одном из них песню с нотами. Конечно, я мог бы просто переписать оттуда слова, но из-за своей вредной натуры взял ножницы и стал вырезать текст. Горобец сразу же отреагировал:
   – Алексей, где ты находишься – у себя дома?
   – Кому нужны эти старые журналы! – огрызнулся я.
   – Я же тебе объяснил: ты не у себя дома! – рассердился Горобец. – Они здесь лежат, чтобы народ читал.
   – А я – часть народа, – спокойно ответил ему.
   – Худшая его часть.
   Тут уже вскипел я:
   – Худшая часть? Какая же тогда ты? – меня просто затрясло от возмущения. Этот выскочка посмел меня унизить!
   Борис, как всегда, тихо сидел в углу и не вмешивался. Затем поднялся и потащил меня в коридор.
   – Ну зачем ты связываешься с этим… дерьмом?
   – Почему же ты ему этого не сказал? – вспылил я.
   – Так ты и со мной хочешь поссориться? – разозлился Борис.
   После занятий мы зашли в столовую, хорошенько поели, а уже потом отправились в гости.
   Я чувствовал себя довольно неуверенно. Это впервые Борис нашел мне девушку. Как правило, я ему помогал и советовал. И не только в выборе девушек. Но в последнее время перестал это делать. Все, что мог, я отдал ему, и мы стали похожи, как близнецы: с одинаковыми вкусами, привычками, словечками… Иногда мне кажется, что за мной ходит моя копия. Но если мы расставались на несколько дней, я скучал.
   Несомненно, где-то в подсознании мне льстило, что он часто подражает мне. В то же время, наверное, и я у него кое-чему научился. Но у него было нечто такое, чего просто не могло быть у меня. Он был целеустремленный, учился лучше меня, потому что умел и любил учиться. А я нет. Ни сам, ни с ним, ни в читалке, ни в комнате общежития. Не любил и все!
   Юля мне понравилась. У нее были вьющиеся темные волосы и выразительные карие глаза. Настоящая цыганочка! Хотя мой идеал – блондинки. Однако Юля очаровала меня своей грациозностью и в то же время серьезностью. Ее подруга Зоя – нынешняя девушка Бориса – была совсем другой: такая себе бледная моль. У Юли мы пили чай, смотрели какую-то передачу по телевидению. Зоя все время тихонько хихикала и этим немного раздражала меня.
   Живу я больше прошлым, чем настоящим или будущим. Наперед, даже на завтра не люблю ничего загадывать. Поэтому я не стал назначать Юле свидание. Тем более что на завтра, в воскресенье, у нас с Борисом было запланировано совсем иное мероприятие.
   Воскресенье выдалось на удивление солнечным. Мы поехали в лесопарк, взяли напрокат лыжи. После нескольких часов на морозном воздухе наши лица раскраснелись, было горячо и весело.
   Я отважно летел с горки. Даже дух перехватило! Прищурившись от встречного ветра, отдался стремительному движению вперед. И вдруг ощутил знакомое, но давно забытое томление в груди – казалось, догонял мечту, сливался с ней, владел ею.
   Что-то красное промелькнуло мимо меня, и я вспомнил… Да, именно тогда я впервые ощутил эту необъяснимую радость, прикосновение к тайне, счастью. Я остановился внизу и оперся на палку. В моей памяти всплыли эпизоды того далекого сна наяву.
   Тогда я был совсем юным. В один прекрасный весенний день забрел далеко за село. Передо мной открылись луга, усеянные красными тюльпанами. Кто их здесь посадил? Это же не маки, растущие сами по себе! Нарвав целый букет, сел на копну прошлогоднего сена. Солнце припекало. Было приятно сидеть под его ласковыми лучами. Мои глаза смотрели вдаль и немного болели от яркого дня, сочной зелени и красных цветов. Возможно, я уснул. Но до сих пор мне кажется, что это было наяву.
   Итак, я сидел на копне, а вдали вдруг появилась девушка. Она была яркой, как тюльпан, – в красном платье с капюшоном. Девушка подходила все ближе, а я даже не мог пошевелиться. Слабость разлилась по всему телу, я словно оцепенел. Вот она подошла совсем близко. На ее лице сияла улыбка, а в руках она тоже держала тюльпаны. Горячая волна захлестнула меня, сердце разрывалось от невыразимо болезненного томления. Сам себе я казался невесомым, даже нереальным.
   Девушка поднесла тюльпаны к моему лицу. Этот красный цвет ослеплял меня, а легкий аромат вызывал эйфорию. Девушка была так близко, что я ощущал ее дыхание. Она пристально смотрела на меня, словно хотела хорошенько запомнить. Вдруг прозвучал голос – нежный, глуховатый, бархатный: «Я приду, когда тебе исполнится двадцать пять. Жди меня и не забудь».
   И образ юной девы растаял. Стало легче дышать, луг словно поблек и тюльпанов на нем стало меньше. На моих коленях рассыпался букет – цветы увяли под полуденным солнцем. У меня немного болела голова, и я почему-то никак не мог припомнить лицо незнакомки, которая то ли померещилась мне, то ли действительно говорила со мной.
   Это необычное впечатление я пронес сквозь все потрясения, все взлеты и падения своей жизни. Но сознательно старался вспоминать удивительный весенний день как можно реже, чтобы не стереть из памяти сказку юности…
   Мы сдали лыжи и пошли пешком через стадион на троллейбус. Борис много говорил, но я устал и не слушал его. Моя душа в сумерках времени и пространства стремилась к девушке в красном с весенними цветами в руках и очаровательной улыбкой на губах.
   Разве Борис хоть когда-нибудь понимал мои мечты и грезы? Мы ошибаемся, считая, что взаимопонимание может родиться через слова и объяснения. Нет! Нужно больше молчать. Люди любят то, что выдумывают сами. И не стоит лишать их иллюзий.
   …Недавно я случайно утром встретился с Лией и пригласил ее в кино на вечерний сеанс. Меня волновала сама мысль, что я буду вместе с ней смотреть замечательный фильм, поставленный по повести Чехова «Драма на охоте». Сам я смотрел его раз пять. И не потому, что Чехов – мой любимый писатель. Этот фильм созвучен моей душе, а Камышев значил для меня больше, чем просто киногерой, поскольку я находил между нами много общего. А еще в фильме была Девушка в красном.
   Я тревожился, что Лия или забудет о свидании, или не захочет прийти, и нервно топтался под кинотеатром. Но вот увидел ее и очень обрадовался. Я не могу воспринимать ее просто как женщину. Стройная фигура Лии в длинном пальто была похожа на тоненький стебелек, а красивая головка в темно-красной шляпке с небольшими полями напоминала цветок, начинающий раскрывать свои лепестки. Я любовался ею.
   После киносеанса нам ни о чем не хотелось говорить. Мы шли и молчали. Тоска пронизывала мое сердце, и мне казалось, что Лия чувствует то же самое. Я благодарно посмотрел на нее. Мне очень хотелось взять ее за руку и вести, как маленькую девочку, но я боялся, что она отнимет свою ладошку. Предложил зайти в кафе выпить шампанского и обрадовался, когда она согласилась.
   Мы сидели за столиком у окна, девушка держала в руке бокал, лицо ее порозовело, а глаза тепло глядели на меня. Мне было очень хорошо с ней. Я ощущал тихую гармонию, зарождавшуюся между нами.
   – После фильма мне почему-то грустно, – сказала Лия.
   – Мне тоже, – ответил. – У меня всегда такое настроение после этой картины.
   – Разве ты смотрел ее не впервые? – удивилась она.
   – Да, уже несколько раз…
   Я проводил Лию домой и пошел к общежитию. В нашей комнате сидели Боря с Зоей и Шура Березняк со своей неразлучной гитарой. На столе стояла недопитая бутылка водки.
   – Привет, алкоголики, – подмигнул я парням, а Зое поцеловал руку. – Чем это вы девушку угощаете? Можно же чаем, культурненько…
   – Чайник уже поставили, – кивнул Борис на дверь. – Садись с нами.
   Кухня находилась далековато от нашей комнаты. Это нам нравилось, поскольку не так донимали запахи еды, особенно когда студенты-вьетнамцы, которых тут жило много, жарили селедку. Что за дурацкое пристрастие!
   – Честно говоря, я бы не отказался и от чего-то покрепче. Не возражаете? – и я налил себе в стакан водки.
   Борис достал из шкафа еще одну бутылку и пошел жарить яичницу.
   Сидя за столом, я рассматривал своих собутыльников. Зоя пила вместе с нами. Она сидела сегодня совсем тихая и незаметная, выпрямившись на краешке стула и по очереди поглядывая на каждого из нас. Они с Борисом подходили друг другу. Казались похожими в чем-то неуловимом. Хотя парень был ярким, с черными глазами, смуглым румянцем на щеках, алыми, будто накрашенными, губами, а девушка – светленькой, словно выгоревшей на солнце.
   – Тебе скучно с нами? – спросил у нее.
   Она чуть слышно, скромно рассмеялась:
   – Ну что ты? Конечно же, нет.
   – Пришла бы к нам как-нибудь с подружками, – сказал Березняк.
   – Ты женат, зачем тебе это? – осуждающе посмотрел на него Борис.
   – Да просто так, чтобы веселее было.
   – Я к Юле заходила, ее не было дома, – словно оправдывалась Зоя. Она все принимала за чистую монету. – В следующий раз обязательно приду с девочками.
   Мы снова выпили. Начали говорить о смысле жизни.
   – Зачем мы живем? – Шура взял гитару и начал перебирать струны. – Зачем? Не все ли равно, как прожить, с кем и что делать? Все пройдет… «как с белых яблонь дым», – затянул пьяным голосом.
   – Я живу, чтобы продолжать дело тех, кто погиб на войне, – сказал я. – Очень хорошо понимаю, за что они боролись и что защищали. И в случае чего, пусть мне только дадут оружие – перестреляю всех подонков, уничтожу всю мерзость…
   – Ты очень категоричен, – сказал Борис. – Личные антипатии возводишь в ранг проблем.
   – Вы меня не понимаете, – обиделся я. – Никто меня не понимает…
   Один человек мне когда-то сказал, что, на первый взгляд, я, возможно, кажусь и не очень идейным, но в душе – ярый патриот. Только он меня и понял – наш заместитель декана. А еще мой отец знает, что красная книжечка в моем нагрудном кармане, как раз возле сердца, – чрезвычайно мне дорога.
   Все галдели, а я задумался, вспомнив своих родителей. Как они там? Мама снова болеет, а папа очень волнуется за нее. Я так их обоих люблю – до боли, до отчаяния! Иногда мне кажется, я живу лишь потому, что живут они. Не дай Бог, с ними что-то случится! Тогда и мне конец. Любовь к ним держит меня в рамках, не дает творить глупости – точнее, не наделать их еще больше.
   – А Юля тогда не обиделась на тебя, что ты нас привела? – вдруг спросил Борис у Зои.
   – Ну что ты! – девушка даже залилась краской. – Она такой человек!..
   – Интересно посмотреть, – пьяно тряхнул своей шевелюрой Шурик.
   …Заканчивался январь. На улице немного потеплело, но это тепло было обманчивым. Я слонялся по улицам, не думая, куда и зачем иду. Медленно падал пушистый снег. Я страдал от одиночества, от того, что рядом нет никого, с кем можно было бы разделить эту радость – идти сквозь нежные снежинки, сквозь их невесомый сказочный занавес.
   Приближаясь к общежитию, посмотрел на наши окна. Там горел свет.
   – Куда ты собрался? – спросил я у Бориса, заходя в комнату, поскольку тот уже стоял в своей искусственной дубленке, надвигая на глаза заячью шапку.
   – К Зое. Идем со мной – «цыганочка», наверное, тоже там будет.
   – Вряд ли. И вообще, мне кажется, что я ей глубоко по барабану.
   – Конечно, если ты еще две недели не дашь о себе знать, она забудет даже твое имя!
   – Хорошо, подожди меня, я сменю рубашку.
   Общежитие пединститута, где жила Зоя, было почти рядом, поэтому через десять минут мы стучались к ней в комнату.
   – Заходите, открыто, – послышался Юлин голос.
   Она действительно была здесь. С Зоей они почти не расставались: и в институте на занятиях вместе, и по вечерам (если мы с Борисом не разлучали их). Странно непохожие, они составляли экзотическую пару.
   Я вспомнил, как после первой встречи влюбился в Юлю, как тормошил Бориса, чтобы тот потом пошел со мной к ней домой, ведь сам не решался. Вырядился, как жених, в синий костюм, лимонного цвета рубашку и оранжевый галстук.
   Недаром у самцов животных и птиц распространен яркий окрас. Я тоже весь вечер ощущал себя попугаем или павлином, распустившим перья, поскольку Юля была одета скромно, по-домашнему. Но мне, несмотря на это, все в ней казалось непростым, возвышенным, таинственным. Я тогда не мог ни говорить, ни молчать. Какие-то глупые фразы вылетали из моего рта, я краснел и чувствовал себя отвратительно.
   А спустя несколько дней я сказал ей:
   – Извини, у меня нет к тебе никаких чувств.
   Зачем я это ляпнул, не пойму до сих пор. Она мне очень нравилась. Возможно, я боялся, что тоже ей понравлюсь или, наоборот, – что не понравлюсь?
   Ей, наверное, было больно, но она мужественно сказала:
   – Ты словно накрыт каким-то колпаком, я не смогла его разбить и освободить тебя…
   Сейчас я снова смотрел на нее, и мое сердце замирало. Юля казалась радостной, искренней, как будто я и не говорил ей тех глупых слов. Она улыбалась, и было заметно, что ей приятно меня видеть. На душе потеплело.
   – Девушки, идемте в кино! – предложил Борис.
   Идея всем понравилась, и вот уже наша четверка зашагала к «Современнику». И снова падал снег. Я держал Юлину руку в своей и радовался, что она идет рядом – простая, понятная и близкая. Лишь бы только ничего не говорила и не показывала свою эрудицию, свой неженский логический ум! Я от этого вибрирую и напрягаюсь, чтобы не выглядеть глупее. Но сегодня она молчала, и нам было хорошо…
   Прошло несколько недель. Снова начались неприятности в институте. Зачеты сдал не все, а на носу – экзамены. Горобец продолжал мозолить мне глаза и действовать на нервы, озвучивая прописные истины…
   Я вышел из института и не знал, куда деваться. Никого не хотелось видеть, я желал единственную… загадочную девушку Лию. В справочной узнал номер ее телефона. Мы знакомы уже два месяца, но раньше мне и в голову не приходило ей позвонить, ведь я больше ценю живое общение, тет-а-тет, а не какой-то суррогат. Однако сейчас мне стало так тоскливо, что я почти с нежностью смотрел на телефонный автомат. Хотел поскорее поговорить с ней.
   Длинные гудки. Затем в трубке что-то щелкнуло и послышался голос, сжавший мне сердце. Поначалу я даже не мог говорить от охвативших меня чувств. Но затем нашел в себе силы:
   – Милая…
   Говорил я очень тихо, но она услышала и удивилась:
   – Это ты, Алексей? Как узнал мой номер?
   – Спросил у своего сердца…
   Она меня понимала. Ей не нужно было ничего объяснять. Мы говорили о какой-то чепухе. Но разве важно, о чем мы говорили? Я слушал ее бархатный голос, и мне все сильнее хотелось увидеть ее, мою нежную девочку.
   – Я сейчас приеду, хорошо? Ты же дома? – снова сказал глупость, как всегда, когда волновался.
   Она рассмеялась:
   – А куда же ты мне звонишь? Жду…
   Я побежал на ближайший базарчик и долго выбирал цветы. Наконец купил белые розы. Когда отдавал бабке деньги, кто-то потянул меня за рукав. Мой одногруппник Василий Кучный стоял передо мной и улыбался.
   – Куда это ты собрался? – многозначительно смотрел на розы в моей руке.
   Теперь узнает вся группа.
   – А тебе какое дело? – разозлился.
   – Никакого, – с притворным безразличием сказал Василий. – Не хочешь зайти пропустить по стаканчику?
   – Хорошо, идем, но не надолго.
   – Все ясно. Не бойся, не завянут…
   Однако одним пивбаром не обошлось. Мы зашли еще и в ресторан «Родничок». Цветы я поставил в вазу на столе, и они отлично сохранились. Мы пропили все деньги, а я еще и вволю натанцевался в кругу между столиками, где все обращали на меня внимание. Наконец мы выбрались на улицу.
   – А цветы? – спохватился Василий.
   Я вернулся в ресторан. Розы были на месте. Попросил у официантки газету и осторожно завернул их.
   Пока добрался до дома, в котором жила Лия, почти протрезвел. Положил цветы на небольшой железный подоконник и постучал в темное окно. Стал так, чтобы она не могла меня видеть. Наверное, Лия крепко спала, поскольку ничто не нарушило ночную тишину. Я постучал сильнее. В этот раз включился свет. Шторы шевельнулись, и окно открылось. Лия, наверное, увидела розы, поскольку тихонько рассмеялась. Она несколько раз позвала меня, но я, счастливо улыбаясь, молчал. Затем она закрыла окно, выключила свет, и снова стало тихо…
   Наступил май. Я сидел в читальном зале общежития, готовился к экзамену. Борису сказал, где меня найти, если кому-то понадоблюсь. Потому что кое-кого ждал.
   Девушка вошла и остановилась, осторожно прикрыв дверь. Одетая в ярко-красный плащ!.. Я не мог пошевелиться. В руках она держала красные тюльпаны. Капли воды падали с них, словно цветы только что сорвали на лугу после дождя. И вдруг я все вспомнил: лицо и улыбку незнакомки, пригрезившейся мне много лет назад. Болезненно-сладкий миг – и я узнал ее!
   А уже через минуту понял, что безумно люблю эту девушку, умеющую быть такой разной: простой, земной с недостатками и достоинствами, и в то же время загадочной – волнующей, милой и вечно недосягаемой, которая ускользает, как мечта.
   Я смотрел на гостью в красном, сжимавшую яркие тюльпаны в худеньких пальцах. Кто она? Реальная женщина или мечта? Юля… Лия…
   – Юлия… – прошептал я.
   Она шла ко мне, и тюльпаны в ее руках мелко-мелко дрожали, а большие капли осыпались с них. Непобедимый красный цвет, торжественный и сильный, призывно, неотступно и настойчиво плыл мне навстречу.
   Я на миг закрыл глаза от нестерпимых, непонятных, возвышенно-нежных чувств, охвативших меня. Когда же я поднял веки, девушки в красном уже не было. На краешке стола лежали тюльпаны, сиротливо свесив вниз свои красные бокалы. Последние капли падали с них, словно слезы.
   И тогда я вспомнил, что сегодня мне как раз исполнилось двадцать пять…

Земляк

   Теплые волны воздуха ласкали девушку. Но она шла, словно не замечая этих легких прикосновений лета. Улица провожала ее немытыми домами. Вдруг она будто споткнулась. Остановилась и начала пристально всматриваться в фигуру юноши, шедшего ей навстречу. Он или не он? Лицо ее порозовело, глаза стали живыми и взволнованными. С тревогой в сердце девушка двинулась дальше.
   А навстречу ей действительно шел тот парень. В его медлительной, какой-то вялой походке ощущался флегматичный характер, и, похожая на кошачью, лень. Он был высокий, с очень покатыми, как у женщины, плечами, будто подчеркивающими мягкость его движений. Голову держал чуть опущенной, и если посмотреть на парня в профиль, могло показаться, что нос его немного приуныл.
   Когда он увидел девушку, походка его стала еще осторожнее – казалось, в любой момент был готов остановиться и повернуть обратно.
   Встреча эта была возможной, даже желанной, но именно сейчас она показалась обоим неожиданной. Расстояние между ними медленно сокращалось, и когда они сошлись, оба уже успели собраться с мыслями и принять решение. Поздоровались.
   – Идешь к брату?
   – Как ты угадала?!
   Помолчали. Девушка подумала, что он сейчас скажет: «Ну, я пошел, пока», поэтому никак не могла подобрать слов в ответ. Какая-то холодная звенящая пустота заполняла пространство между ними. Наконец девушка спросила:
   – Получил тогда письмо от Нее?
   – Да, – кивнул головой и с каким-то торжеством посмотрел ей в глаза.
   «Зачем он так – неужели ему приятно делать мне больно?» – подумала, а вслух произнесла:
   – Вот видишь, я же говорила, что все будет хорошо… если двое любят друг друга. Все можно простить, если любишь.
   Он отвел взгляд. Его темные теплые глаза излучали свою ласку куда-то на деревья, дома, прохожих, а волосы тяжелыми густыми прядями ниспадали на уши, лоб, шею. В этой темной живой оправе лицо юноши казалось немного странным – его нельзя было назвать ни красивым, ни правильным, а скорее, каким-то загадочным. На нем слабыми тенями отражались не всегда понятные даже ему самому мысли.
   Молчание становилось тягостным. Виталий не хотел поддерживать разговор, Алла же не могла ни легко с ним общаться, ни легко разойтись.
   Его взгляд неуловимо скользнул по ее худому лицу, рукам и ногам, от загара казавшимся еще тоньше, по округлостям груди – и остановился на темных, распущенных по плечам волосах. Он вспомнил, как еще недавно перебирал их пальцами и касался губами. Вспомнил даже запах – так пахнет теплая ночь в поле.
   Девушка заметила его взгляды и тоже посмотрела на свою правую забинтованную ногу. Недавно она налетела на проволоку и поранила икру.
   – Теперь мы оба здесь, в городе, так что заходи в гости, – мягко и ненавязчиво нарушила тишину. – Мы ведь теперь друзья, не так ли?
   Он молчал.
   – Я дам тебе свой адрес, телефон…
   – Не получится нам дружить, – прервал ее.
   Она не знала, что сказать дальше. Ей хотелось казаться беззаботной, веселой девушкой – такой, какой она до сих пор пыталась быть при встречах с ним. Сейчас ей это плохо удавалось. Горло сжало, из глаз готовы были брызнуть слезы.
   Алла усилием воли заставила себя успокоиться и смело взглянуть ему в глаза. Снова, как и на прошлых свиданиях, в ней заговорила мудрость старшей. Или, возможно, опыт. Она интуитивно почувствовала, что Виталий не может плохо к ней относиться. Недаром он сказал однажды: «Если бы ты мне не нравилась, я бы не ласкал тебя…» И если бы он был равнодушен к ней, то расстался бы тогда спокойно, а не бежал, словно сам от себя. В душе Аллы проснулась надежда и почти забрезжила уверенность.
   Вдруг он сказал:
   – Ну ладно, я пошел.
   И все рухнуло.
   – Подожди, – умоляюще взглянула на него Алла и стала рыться в своей сумочке. Нервно вырвала из общей тетради страницу, нашла ручку и начала писать.
   Виталий беспокойно переступал с ноги на ногу и вертел головой, показывая этим, что в любой момент готов шагнуть от нее. Алла закончила писать:
   – Вот возьми… мой адрес, – она больше не могла говорить.
   Ее рука все еще держала бумажку, и девушка вдруг почувствовала себя униженной. Ей стало неприятно. Она разозлилась и на себя, и на него. Хотя помнила, что не должна быть резкой с ним, больше не могла сдерживаться:
   – Неужели так сложно понять, оценить искренность и бескорыстность чувств? Настоящая дружба, пожалуй, встречается еще реже, чем верная любовь!
   Она помолчала, а затем продолжила:
   – Зачем грубо обрывать все, не доверять друг другу, видеть в каждом поступке какой-то расчет?
   Виталий никогда не понимал Аллу до конца. И сейчас в ее словах он не чувствовал полной ясности. Но, как всегда, ее фразы вызывали у него интерес и беспокойство. Он попытался загнать полет абстрактной девичьей мысли в рамки реальности и конкретности, но ему не удалось.
   – Давай встретимся вечером и поговорим, – предложил.
   В первый миг Алла не поверила услышанному. Затем радостная улыбка озарила ее лицо, странно изменив глаза: из серых, с тяжеловатым взглядом, они стали голубыми.
   – В девять… У памятника Шевченко, хорошо? – сказала она уже совсем изменившимся голосом.
   …Все началось у них субботним вечером в родном поселке Аллы. Тогда вместе с ней приехала на каникулы ее однокурсница и лучшая подруга Виолетта. Два года они проучились вместе в институте культуры, а сейчас решили погостить у родителей Аллы.
   В клубе в конце недели обычно были танцы. В тот вечер музыка, как всегда, с полчаса уже зазывала молодежь на танцплощадку. Но никто не спешил. Осторожно и пристально рассматривали друг друга. И если кто-то чем-то выделялся из серой массы, его обязательно ожидало всеобщее осуждение.
   – Молодежь у вас какая-то инфантильная, – недовольно сказала Виолетта, сверкнув карими глазами, щедро подведенными черным карандашом.
   – Ты права, – согласилась Алла. – Сюда бы нашего Женьку, мы бы показали, как надо веселиться.
   – Представляю… Два шага вправо, один влево, – звонко рассмеялась Виолетта, и это сразу же привлекло внимание местных парней.
   – Но Женька действительно хорошо танцует!
   – Несомненно, подготовка у него хорошая – хореографическое училище.
   Наконец молодежь начала заполнять танцплощадку. Но здесь было очень некомфортно. Парни матерились, от многих несло спиртным. Казалось, что этот забетонированный «пятачок», обнесенный высокой полупрозрачной оградой, способствует проявлениям худших наклонностей и привычек. Почти все юноши вели себя здесь наглее, чем в любом другом месте. Можно было услышать не просто брань, но и сальное словечко, брошенное вслед какой-то девушке, или увидеть, как молодой нахал насильно прижимает к себе партнершу, а другой тащит в круг упирающуюся изо всех сил незнакомку.
   Неудивительно, что в такой атмосфере на Аллу произвел впечатление парень, вежливо пригласивший ее на танец. Он показался ей совсем юным. Девушка хотела и в то же время боялась ему понравиться. Танец закончился, они подошли к скамейке. Его рука все еще лежала на ее локте. Они посмотрели друг другу в глаза и почувствовали взаимную симпатию. Алла вдруг перестала замечать всю пошлость, что раньше так ее поразила, – видела теперь только его ласковые глаза, совсем черные в тусклом свете фонарей.
   Редко бывают такие минуты, когда человек словно попадает в заколдованный круг, который светится изнутри и в котором обнажается в первозданной чистоте его душа. В эти мгновения мы абсолютно искренни, не искажаем – сознательно или бессознательно – своих чувств. Такой заколдованный круг образует вокруг себя великая тайна, имя которой – гармония. Алла сразу же душой почувствовала этот момент и счастливо рассмеялась.
   Но внезапно этот волшебный круг исчез. Рядом на лавочке она заметила молодых людей с заинтересованно-наглыми лицами. Гармония нарушилась, хотя мягкий взгляд парня, стоявшего рядом, обещал ее возродить. Алле захотелось больше узнать о нем, удержать его возле себя.
   Завязался разговор. Оказывается, они не только земляки, но и учатся в одном городе. Вдруг Алла заметила, что к ее подруге пристал нетрезвый молодой человек – хватал за руки и что-то бормотал.
   – Простите, мне нужно отлучиться, – сказала девушка и побежала к ним. Пьяный парень оказался ее соседом, поэтому сразу ретировался.
   Танцы закончились поздно. Алла все думала, пойдет ли земляк ее провожать?
   – Как тебе парень, с которым я танцевала? – спросила она у подруги.
   – Неплохой, если говорить о первом впечатлении, – ответила Виолетта. – Высокий, видный.
   Ничто не может сильнее разжечь зарождающееся чувство, чем хороший отзыв об избраннике.
   – Посмотри, идет ли он за нами?
   Виолетта оглянулась:
   – Идет!
   Сердце затрепетало у Аллы в груди, улыбка не сходила с лица. Девушке стало чрезвычайно весело, а ее настроение передалось и подруге. Они взялись под руки и замедлили шаг. Со стороны это выглядело так: первыми шли две стройные, одетые в длинные платья девушки, а позади них двигалась толпа, которая что-то горланила. Вдруг их осветили фары машины, стоявшей на обочине. Мутно-желтый сноп света провожал подруг несколько секунд, а затем отстал.
   За вокзалом кавалер Аллы поравнялся с девушками и, обогнав их, пошел вперед. Алла крепко сжала руку подруги. Но юноша неожиданно обернулся к ним и сказал что-то весьма странное:
   – Не проводите ли меня домой?
   В дальнейшем он еще много раз шокировал Аллу своими словами и поступками, но сейчас это было впервые, поэтому та просто остолбенела. Он сделал вид, что не держится на ногах. «Притворяется пьяным, что ли?» – попыталась понять его Алла. Юноша пошатнулся и взял ее под руку. Ну и пусть. Если стесняется нормально познакомиться…
   Виолетта пошла немного впереди. На перекрестке их догнал мотоцикл. С заднего сиденья лихо соскочил низенький парень и зашагал рядом с Виолеттой. Когда-то так же навязчиво он приставал и к Алле – кажется, его зовут Никита.
   Она посмотрела на своего спутника, желая узнать хотя бы его имя. Тот словно угадал ее мысли.
   – Как вас зовут?
   – Алла Ивановна, – почему-то вырвалось у нее.
   – Даже Ивановна?
   – А вас как?
   Он пробормотал что-то невразумительное, она переспросила. Он снова очень ее удивил. Сказал, что его имя переводится с немецкого как «дьявол». Алле стало немного не по себе.
   – Зачем же так пугать? – попыталась отшутиться.
   Тот объяснил, что так его дразнят окружающие, а на самом деле он – Виталий. У нее отлегло от сердца. Но одновременно Алле показалось, что заколдованный круг, светившийся вокруг них на танцплощадке, больше никогда не появится, что они даже не назначат следующей встречи.
   Его рассказы были ей неинтересны. Он либо выдумывал, либо сознательно искажал события. Учился в юридическом. Бросил его, поскольку не видел себя в будущем ни судьей, ни прокурором. Подал документы в гидрометтехникум. Фоном всех его событий были драки. Он рассказывал о них много и с удовольствием. Даже хвастался. Алла подумала, что его жизнь – это мыльный пузырь, а в его рассказах нет и крупицы правды. Ей хотелось снять с парня маску, увидеть, какова его душа на самом деле.
   Когда подошли к ее калитке, он предложил немного прогуляться. Алле было холодно, поэтому она сбегала в дом и надела поверх своего цветастого платья курточку (хоть и не сезон). Она очень не любила мерзнуть, поэтому не обращала внимания на реакцию окружающих.
   Виолетта прощалась с Никитой. Алла сказала ей:
   – Ты меня не жди, ложись спать.
   – Хорошо. А тебя долго не будет?
   – Да нет. Я скоро приду.
   Новый знакомый обнял ее за плечи, и они растаяли в ночи. Медленно шли по улице. Алла не знала, с какой реплики ей войти в нужную роль. Вспоминала наставления преподавателей в институте.
   Ну что же, посмотрим, какая из нее актриса.
   Виталий уже понял, что девушка старше его, и думал о том, что у нее, похоже, было много поклонников, научивших ее вот так ходить «в обнимку», а сейчас, наверное, даже есть жених. Он спросил, не собирается ли она замуж.
   – Я уже побывала там, – ответила Алла, пытаясь придать своему голосу искреннюю тоску и радуясь, что парень сам ей помог.
   – Как? Когда? – несмотря на свои предположения, он был неприятно удивлен.
   – Недавно развелись, почти год прожили вместе.
   И она подробно рассказала о несчастной жизни замужней женщины…
   Когда они уже прощались, Виталий начал горячо просить ее встретиться снова. Алла была довольна, что растормошила его, что ее рассказ не оставил его равнодушным. Но в то же время она сожалела, что взяла на себя роль обиженной женщины, не верящей в любовь. Они договорились встретиться на следующий день на рассвете и «пойти по грибы».
   Утром за завтраком младший брат Аллы вдруг поинтересовался:
   – Ну как, понравились танцы?
   – А ты там был? – удивилась девушка.
   – Мы с ребятами стояли за оградой и смотрели. Ты с Коржом танцевала, по кличке Тойфель.
   – Ты даже видел, как он меня провожал? – недовольно спросила Алла.
   – А он тебя провожал? Жаль, этого я не наблюдал. Мы раньше ушли.
   – Кто, Витька Корж? – вдруг вмешалась в разговор мать. – Даже не думай связываться с ним!
   Мать сообщила ей много интересного о его семье. В частности, об отце Виталия, который носил совсем другую фамилию и о котором люди всегда вспоминали с улыбкой. У него была законная жена, однако это не мешало ему гулять, как мартовскому коту. Поживет у одной, потом переедет к другой, но в конце концов возвращается к своей законной Мане.
   Люди, смеясь, рассказывали, как он жил у одной женщины. Погрузил на тележку все свое добро – гитару, колодки сапожника – поскольку он чинил обувь, а какую-то простенькую мог и пошить – и поехал к любовнице. Сначала был очень доволен.
   – Любят они меня с тещей, варениками кормят! – хвастался всем.
   В послевоенные годы люди жили еще небогато, поэтому вареники были далеко не на каждом столе. И вот однажды он нашел припрятанное для детей печенье.
   – Ага, прячете! – воскликнул он, напугав домочадцев. – От кого – от меня, зятя родного?!
   И покатилась его тележка в другой конец поселка – к законной жене. Рядом с владельцем пожитков шел его кум с гитарой и распевал частушки. Из домов выбегали люди. Старики качали головами, а молодежь хохотала до колик в животе.
   От этого вояжа родился мальчик – ровесник законного сына. Они даже учились в одном классе.
   А через несколько лет любовные похождения местного донжуана разворачивались уже более драматично. Он спутался с Татьяной, муж которой отбывал срок в заключении. Та тоже родила сына, но не была ему рада. И голодом дитя морила, и на мороз выставляла – не знала, как избавиться, поскольку получила от мужа письмо, что его выпускают раньше за хорошее поведение.
   Жизнь бывает очень несправедлива: иногда дети рождаются в тех семьях, где их не ждут, зато другие напрасно мечтают о них всю жизнь. Одна такая бездетная семья и усыновила мальчика на радость непутевой Татьяне. Злые языки даже судачили, что та продала сына за сто рублей. Это и был Виталик.
   – Так это правда, что его за сто рублей купили? – спросил со смехом брат Аллы.
   – Кто знает, – ответила мать. – Может, магарыч распили, ведь Танька любила и выпить, и погулять. А новые родители малыша сокрушались: ничего не ест, кроме картошки в кожуре. Не знали, что и делать. Почему именно картошка? Да потому, что Танька только ею сына и кормила. Сама пойдет гулять, нередко до самой ночи, ему же набросает в колыбель картошки в мундирах. Вот он сам и обедает, и ужинает…
   Ни утром в назначенное время, ни позже Виталий не пришел. Алле было досадно. Больше всего на саму себя, ведь она даже допустить не могла, что встреча не состоится: верила и не волновалась. Следовательно, он или обманул, или постеснялся прийти засветло.
   Вечером Алла с Виолеттой снова отправились на танцы. В воскресенье молодежи собралось значительно больше. Виталий тоже был – он почти все время издалека словно присматривался к ней, однако не подходил. Но когда девушки уже собрались домой, он догнал их. Обменялись незначительными фразами, как незнакомцы, и вдруг он спросил:
   – Мы с вами раньше встречались?
   Это так потрясло Аллу, что та некоторое время шла молча, пытаясь правильно оценить ситуацию. У него что – провалы в памяти? Или притворяется? Вслух же наконец сказала:
   – Не помню. Может, и виделись.
   Он помолчал, а потом снова спросил:
   – Так это вы?
   И в его голосе уже звенела радость от правильной догадки и надежда, что он не ошибся. Она удивленно посмотрела на него. И вдруг рассмеялась:
   – Да, это я…
   – Это вы! – уже утвердительно повторил парень.
   Алла продолжала удивляться. Может, он ее разыгрывает, или же вправду не узнал? Она была совсем по-другому одета – не так, как вчера, – в брюках и белой блузочке, а еще стянула свои пышные волосы на затылке и заколола их шпильками. Кто-то недавно ей говорил, что она может стать не только хорошей актрисой, но и разведчицей – так меняют ее образ одежда, прическа и даже очки.
   Они наконец прояснили, кто есть кто. Виталик даже забожился, что действительно не узнал ее. А еще утверждал, будто бы приходил утром на угол ее улицы. Может, не на тот угол? Потому что ее улицу пересекают в нескольких местах разные дороги. Что, если он стоял не на том перекрестке?
   Приходится признать, что парень этот, мягко говоря, довольно странный. Он, видимо, не такой, как все, еще с тех пор, когда ел картофель в колыбели.
   Виолетта снова пошла спать раньше, Алла же с Виталием еще немного посидели на скамейке перед домом.
   – Вчера ты рассказала мне свою историю, а сегодня моя очередь, – начал он.
   И поведал ей, что бросил институт из-за девушки. Несчастная любовь. Показал запястья со шрамами. То есть обычная банальная история, если не считать того, что хотел покончить с собой.
   Алла не видела в парне абсолютно ничего интересного, но все же тот чем-то ее притягивал. Ей захотелось эти каникулы провести именно с ним. Словно угадав ее мысли, юноша спросил:
   – Встретимся завтра?
   – Хорошо, но танцев уже не будет… – Алла вдруг поняла, что до сих пор не научилась назначать свидания. Она растерялась.
   – Где же здесь можно встретиться? – подумала вслух.
   Он ее выручил.
   – Ну, значит, я приду сюда, на эту скамейку, – хлопнул рукой по зеленой деревянной спинке.
   – В девять? – вопросительно-утвердительно уточнила она.
   – Хорошо. Тогда – до завтра, – и он как-то неуверенно чмокнул ее в щеку.
   Две недели пролетели очень быстро. Они встречались каждый вечер, Виолетта же сидела дома с ее родителями и братом, коротая вечера за картами или перед телевизором. Алла понимала, что поступает не по-дружески, но не могла отказаться от встреч с Виталием.
   – У нас сегодня будет серьезный разговор, – однажды заявил он.
   – О чем? – вырвалось у Аллы.
   Она пыталась скрыть волнение, которое охватывало ее все сильнее. Девушка испугалась: вдруг он как-то узнал, что она никогда не была замужем, что все выдумала, чтобы заинтересовать его драматичной историей?
   Они долго бродили по улочкам, а потом зашли в скверик у вокзала и устроились на узкой скамейке у фонтана. Виталий начал обещанный разговор.
   Все оказалось совсем не так, как она себе представляла. Просто он хотел помириться с той девушкой, с которой встречался в институте. Не мог ее забыть. Написал ей письмо и ждал ответ. Аллу же не хотел обманывать…
   Они медленно шли к ее дому, он нежно держал ее за руку. Вел себя так, будто и не было никакой исповеди. Она не могла понять его, как часто это бывало и раньше. Заморосил дождик, и Виталий крепко прижал девушку к себе, набросив ей на плечи свою куртку. Пока дошли до ее дома, дождь припустил так, что они даже не попрощались как следует.
   – Может, зайдешь к нам, переждешь? – предложила Алла.
   – Да нет, уже побегу…
   Так и закончился их короткий летний роман.

Где-то в селе под Зеньковом

   В жизни нередко случаются встречи, на первый взгляд незначительные, но на самом деле судьбоносные. Они не забываются никогда, хотя вызывают не всегда приятные воспоминания.
   В те выделенные мне Ингой пять минут – поскольку кино закончилось поздно, и мы с ней спешили домой – я забыла обо всем на свете и полностью отдалась чувствам. Когда же открыла глаза, все было словно в светло-серой дымке, его лицо едва просматривалось. Я испугалась, подумав, что испортилось зрение, но потом поняла, что причина в другом. Он, кажется, чувствовал то же самое. И неожиданно улыбнулся мне…
   – Пойдем, а то мама будет ругать, – подошла к нам Инга.
   Почему мне стыдно встречаться «просто так»? Почему чувствую тогда себя виноватой? Наверное, потому, что верю в любовь и жду ее каждый раз, когда судьба меня с кем-то сводит. А еще не могу я «просто так», поскольку это обидно и для того, кто со мной. Поэтому я решила не связываться с Марком и на последнем свидании сказать ему об этом.
   Однако он перехватил инициативу и обернул все так, будто сам меня бросает. Я же вдруг почувствовала, что с ним было так хорошо, а без него – так плохо! И пожалела. А еще поняла: иногда даже самое незначительное движение души может превратиться в настоящее чувство. Не нужно сразу полностью открываться: лучше сначала повременить, не обижать поступками и словами. Поэтому я попыталась склеить наш разбитый кувшин, но Марк стал избегать меня. Я же, как ни странно, все сильнее влюблялась. Казалось, жить без него не смогу!
   В нашем общении с Марком все было как-то странно. Зачем он с первых же минут начал прижимать мои руки к своей груди? Я не хотела этого и была даже шокирована. Но потом поддалась ему… А теперь словно в чем-то виновата и наказана. За что?
   С Ингой я всегда делюсь тем, что думаю. Но ее, похоже, только раздражает моя откровенность. Она очень сердится, когда считает, что я неправильно поступаю, даже не пытаясь понять и помочь в сложной ситуации. Пока мы не поссорились с Марком, ничего не говорила мне и о его бывшей девушке Лиде. Но однажды мы зашли к Инге во двор, и она, увидев брата, как бы невзначай бросила:
   – Марк пошел к Лидке, вернется не скоро.
   Разве это было нужно ее брату? Марк ведь ее бывший одноклассник и друг! Конечно же, сказано было для меня. И так у нее это получилось по-щенячьи: слабый укус, не оставивший даже маленькой ранки, а лишь неприятное ощущение. Но все же я спросила у нее:
   – Это ты для меня сказала?
   Видимо, у меня был особый тон, потому что ее даже передернуло:
   – Что за ерунда! Это я по простоте душевной!..
   Инга молча писала подругам письма и притворялась оскорбленной, а я, забравшись на чердак в сарайчике, лежала на сене и вспоминала Марка. Знала – уеду из гостей домой, и боль пройдет. Но все-таки не могла подняться над ситуацией и жить только мечтой о том, что меня ждет впереди. Да это и естественно.
   А сено так удивительно пахло! И ветерок залетал в открытые дверцы – ласковый, пронизанный солнечными лучами. Сухие травы словно убаюкивали приятным, немного сладковатым ароматом. Решила поспать, чтобы стало легче на душе и в голове…
   По улице снова промчался мотоцикл. И его булькающий рокот болью отозвался в моей душе. Может, это Марк? Посмотрела через открытые дверцы навеса – внизу малина дразнила красными ягодами, однако лень было спускаться. Такая хорошая погода! Можно было бы пойти в лес или на речку. Но с Ингой это не то. А Марк… Что сейчас происходит в его сердце? Не заглянешь. Он почему-то обещал мне нелегкую любовь – может, из-за той Лидки? Но ведь взаимную!
   Вспомнила Ритку. Все-таки она моя лучшая подруга. Она меня понимает. И не хитрит, как Инга, которой нужен только слушатель для ее полуфантазий. «По простоте душевной» – это ее любимая фраза. Так она мыслит, так живет. Инга всегда была для меня лишь приятельницей. Однако я надеялась, что это когда-нибудь перерастет в крепкую дружбу, поэтому и предупреждала: не лги мне, даже в мелочах!
   Инга уже потеряла мое уважение, и это очень плохо, ведь мы вместе работаем в бухгалтерии научного института. Некрасивая, с маленькими глазками, вечно растрепанная, она постоянно опаздывает на работу и, к тому же, хронически врет. Недавно начальница отдела кадров сказала мне:
   – Если уж ваша Инга опаздывает, то пусть хоть спокойно идет, а не бежит с виноватым видом!.. И пусть что-то сделает со своей прической. Позорище!
   Я не видела, как Инга прошмыгивает мимо кадровиков, которые частенько стоят при входе в начале рабочего дня, фиксируя опоздавших, и поэтому не совсем согласна с Людмилой Михайловной. Мне кажется, что у Инги, наоборот, чаще неоправданно гордый вид – как будто все ей должны прислуживать. Особенно умеет она набить себе цену в общении с мужчинами: кокетничает, шутит, говорит слегка надменно, но не обидно – как бы ни о чем, зато с улыбкой, полуопущенными ресницами, покусывая и облизывая губы.
   Видимо, родители всегда хвалили ее в детстве, поэтому внушили такую глубокую уверенность в себе, такое сильное убеждение, что она красива, умна и достойна всего наилучшего в жизни. Мне даже кажется, что когда она выйдет замуж, то муж обязательно будет ее любить: утром он приготовит завтрак, а она проснется позже – заспанная, в ночнушке выйдет из спальни, а муж ей и кофе нальет, и яичницу на стол поставит. Да все это радостно, с глубоким убеждением, что должно быть только так и не иначе.
   А что касается ее прически, то недавно Мария Петровна, главный бухгалтер, зашла в наш кабинет, посмотрела на голову Инги и сказала:
   – Ингочка, тебе следует изменить прическу. У меня есть знакомый парикмахер…
   – Это он вам делает стрижку? – спросила Инга.
   – Он. И тебе все поправит. Потому что челка у тебя неровная, и с одной стороны ниже, чем с другой.
   – Но сейчас такая мода, – вмешалась я. – Прическа у Инги неплохая, не хуже, чем у других.
   – Света, неужели ты можешь сравнивать мою прическу с химией Марии Петровны?! – воскликнула Инга.
   – Да она пошутила, – возразила женщина. – Правда же, Светланочка, ты пошутила? Ведь у меня не такой беспорядок на голове, как у Инги.
   – Само собой! – рассмеялась я. – У каждой из вас прическа лучше, чем у другой…
   Мы с Ингой очень разные. Вот так и получается, что часто не понимаем друг друга. Хорошо, что хоть открыто не ссоримся. Впрочем, она боится моей власти над ней, моей нравственной силы. Поэтому часто, даже не дослушав, начинает отрицать. И главное – без аргументов. Что-то вроде: «Не говори глупостей!» или «Ну что ты несешь!» Продолжать разговаривать с ней тогда невозможно, поскольку она ничего не желает понять, а только настаивает на своем, пусть и неправильном, мнении. «По простоте душевной» она и обижается на меня, не понимая, что мне было бы гораздо легче скрыть правду, чем сказать.
   То, что мы с Ингой вместе поехали в отпуск, даже хорошо. Я поняла, насколько мы разные, и на ее дружбу уже не надеюсь. Это не значит, что я лучше нее. Возможно, наоборот. Но нет никакого смысла выяснять наши отношения…
   Впоследствии здесь, в деревне, возможно, отчасти по ее вине, со мной произошел ужасный случай.
   Когда Инга пригласила меня в гости, то пошутила:
   – Отдам тебя Руслану с карими глазами, который бегает за мной.
   – А кто это?
   – Мой одноклассник, учится в торговом институте здесь же, в Полтаве. Наверное, сейчас дома на каникулах.
   Она знала, что мне нравятся светловолосые парни с карими глазами. И когда я его впервые увидела, то, конечно, задержала взгляд, но только потому, что знала: он неравнодушен к Инге. Руслан же обратил на меня внимание как на новую девушку в их селе. Провожать Ингу не пошел, хотя Марк – он уже тогда все свободное время проводил со мной – предлагал ему присоединиться к нам. И, кажется, она тогда расстроилась.
   Через несколько дней мы сами пошли к Руслану в гости. Однако тот снова не обращал внимания на Ингу, и мне уже тогда что-то подсказывало: причина этого – я. Но такая мысль казалась нелепой.
   В сельском клубе перед вечерними киносеансами часто устраивали танцы, и однажды, когда зазвучала музыка, в моей душе что-то словно замерло: я увидела Руслана и интуитивно ощутила, что он меня сейчас пригласит.
   Он действительно поднялся со скамейки и направился ко мне. Галантно поклонился, а затем подал мне руку. Танцевал очень хорошо. Но я все время сравнивала его с Марком.
   Тот еще раньше подходил ко мне и предлагал поехать на танцы в Зеньков. Услышав это, я почувствовала, как у меня радость брызнула из глаз, даже неудобно стало перед ним. Но он меня обманул, где-то исчез на своем мотоцикле. И я сказала Инге, что если он еще раз так со мной поступит, я пойду с Русланом – глупая женская месть! В том, что Руслан захочет пойти со мной, я была уверена на сто процентов. О нем я уже имела представление со слов Инги. Он был действительно каким-то помятым – ощущалось, что ведет разгульную жизнь.
   И вот однажды вечером мы с Ингой пошли на «пятачок» возле школы, где она обычно назначала свидания. Наверное, потеряв надежду на Руслана, Инга уже несколько дней встречалась с Вадимом. Но перед этим подруга по моей просьбе зашла к Марку, чья усадьба была как раз напротив дома ее родителей.
   – Он не в духе, – сказала, вернувшись.
   – Не знаешь, почему?
   – Может, потому, что видел, как ты танцевала с Русланом.
   – Но его же там не было! Он что, в бинокль за мной наблюдал? – я подозрительно взглянула на Ингу и уже тогда подумала, что подруга не совсем откровенна со мной.
   – Не знаю, но почему-то злится.
   Мы сидели с ней на бревне, когда Марк вдруг проехал мимо на мотоцикле, но не остановился. И я убедилась, что ко мне он все-таки неравнодушен, потому что так сердито посмотрел, а затем нажал на газ, подняв клубы пыли. Вскоре тоже на мотоцикле приехали Вадим и Руслан. Я уже тогда не сидела, а стояла под деревом, и Руслан, приблизившись, сначала коснулся рукой моего плеча, а затем предложил сесть на скамейку, стоявшую рядом.
   – Мне неудобно сидеть, когда девушка стоит, – объяснил.
   Мы сели на скамейку. Она была как раз напротив бревна, где примостились Инга с Вадимом. Инга поочередно флиртовала с обоими парнями. Я этому не удивлялась, и ребята, видимо, тоже. Мы все хорошо ее знали.
   Я молча прислушивалась к звукам на дороге – ведь тогда уже научилась узнавать рев мотоцикла Марка. Мне так хотелось, чтобы он приехал! Наконец это случилось. Инга подошла к нему и о чем-то спросила. А он даже не выключил двигатель.
   Когда Инга вернулась, то сказала, что Марк уладит какие-то свои дела и вернется к нам. Он уехал, а у меня поднялось настроение, на душе стало легко и радостно. Я присоединилась к общему разговору, даже шутила с Русланом. А он поставил нас с Ингой рядом, определяя, кто выше. Затем они, смеясь, гонялись друг за дружкой. Инга легонько шлепала его газетой за какие-то намеки, он же подбежал ко мне, сел рядом и слегка приобнял за плечо:
   – Я лучше побуду со Светой. А ты иди к своему Вадику.
   – Ну и пойду! – вдруг надула губки Инга и как-то зло взглянула на меня.
   Она отошла от нас, а Руслан легонько сжимал мое плечо, придвигаясь поближе. Мне стало неприятно, потому что я ощутила в этом коварство опытного наглеца. Отодвинулась, но руку он не убрал.
   И в это время снова подъехал Марк. Издали долго просвечивал нас фарами – видимо, решал, глушить мотор или нет. Я спокойно могла убрать руку Руслана, и Марк бы ничего не заметил. Но мне было почему-то неловко это делать. А еще хотелось бросить вызов Марку – пусть видит! Пусть поборется за меня, если я ему нравлюсь! Вообще, это были мучительные для меня минуты.
   Марк подъехал ближе. Он светил мне прямо в лицо, и я закрыла его ладонями. А Инга махнула рукой: туши свет! Мне захотелось встать и подойти к нему, но я этого не сделала. Между нами уже не было такого понимания, как вначале, он постоянно обманывал меня. И вдруг Марк рванул с места, бросив на прощание:
   – Все ясно!
   У меня заныло в груди. В этот момент я возненавидела весь мир и Руслана – в частности. Минут пять еще посидела, а потом сказала Инге:
   – Пойду спать.
   И тут Руслан оправдал мои подозрения. Попросил у Вадима сигарету, бросив мне:
   – Идем! – и взял меня за руку.
   Мы пошли. Он набросил свою курточку мне на плечи – мол, здесь тоже есть воспитанные кавалеры. Инга именно так его и характеризовала: джентльмен. Мы шли молча. Мне было очень плохо. Вдруг молнии начали рассекать небо, ярко освещая все вокруг.
   – Давай переждем дождик, – предложил Руслан и легонько притянул меня к себе.
   Мы стояли в кромешной тьме под деревом у Ингиной калитки, а я смотрела на дом Марка, где включался и гас свет. Чувствовала, что Марк там, возможно, даже во дворе. А меня обнимает другой.
   Моросил дождь. Руслан слегка касался губами моего уха, щеки, шеи, ласково проводил рукой по спине. Сознательно и умело возбуждал меня. Однако я оставалась равнодушной и неподвижной, хотя это его не смущало. Он крепче прижал меня к себе, и я вдруг ощутила его твердеющую мужскую силу. Его наглые руки опускались ниже моей талии, а затем нырнули под юбку. Я оттолкнула его с такой злостью, что он опешил.
   – Обиделась? – спросил.
   – Да! – ответила я с болью и подумала о Марке. Почему так получилось?!
   Руслан начал неумело оправдываться. Я не слушала, только сказала:
   – Уходи отсюда! Ты не знаешь меня, а я – тебя…
   Мне хотелось добавить, что так он, видимо, привык вести себя со случайными подружками, но промолчала. Однако он что-то почувствовал и решил уточнить:
   – И какие будут выводы?
   – Выводов не будет, – ответила я. – Я их сделала еще раньше.
   – Да? – он был искренне удивлен.
   А я лишь добавила:
   – Хотелось бы посмотреть тебе в глаза.
   Он с каким-то неестественным смехом зажег спичку и поднес к своему лицу. Глаза его были сплошными тусклыми пятнами.
   На этом все закончилось.
   Но кульминация моего отчаяния лишь приближалась. Я зашла в дом, надела плащ и вышла под дождь. Перешла дорогу и стала у забора Марка. Из окон лился свет. Вдруг молния осветила все вокруг, залаяли собаки, и я отступила.
   Вдали засветились фары мотоцикла, но я не сразу заметила, что он был с коляской, и бросилась навстречу. Затем подумала, что, возможно, это Вадим привез Ингу, и позвала ее. Но это был Ингин отец.
   А подруга уже лежала в постели, когда я вошла в нашу комнату. Я села напротив на диван и напугала ее словами:
   – Хочу его видеть. Сейчас! Позовешь?
   Инга начала умолять меня одуматься и еле уговорила лечь. Однако ночь была для меня невыносимой. Утром я взглянула на себя в зеркало и удивилась: словно и не было двухнедельного отпуска – такая замученная. Инга спросила у меня:
   – Что тебе снилось?
   И я вспомнила. Будто захожу в какой-то дом, и мне почему-то так тревожно на душе. Иду записываться на курсы немецкого языка. А женщина, которая регистрирует желающих, дает мне восемнадцать лет!.. Как трактовать этот сон? Цифра 18 здесь самая важная – это годы. Если добавить эту цифру к моему возрасту, будет 42. Но я не хочу так далеко заглядывать!
   Я долго сидела, как сказочная старуха у разбитого корыта, – не могла собрать себя воедино. Размышляла, что же будет дальше? Инга говорила, что Марк еще придет. Мне же казалось, что он совсем вычеркнул меня из своей жизни. А этот жеребец Руслан захочет взять реванш, добиться моего расположения, показать, что он не такой, как я о нем думаю.
   Вдруг перед моими глазами возникло лицо Марка, его теплая улыбка, предназначенная мне. Я подумала, что больше такого не будет, и мне стало так страшно, словно я потеряла что-то самое главное в жизни. Вот и нелегкая любовь, которую он мне обещал. Но разве взаимная?
   Я вышла на улицу. Утро после дождя было такое славное! Солнечное, ласковое. Мне уже было не так больно, как ночью, и на голову уже не так давили невеселые мысли. Марк, видимо, хотел продемонстрировать мне, что он обижен и зол. Ну и пусть! Я тоже могла обидеться и не простить, что он поехал тогда к Лиде.
   Через два дня меня уже не будет в этом селе.
   Вечером на наш «пятачок» снова приходили Руслан и Вадим. Я даже не подошла к ним, а сидела одна на скамейке в тени, и они меня не увидели. Ждала Марка, поскольку Инга сказала, что тот обещал прийти. Я очень долго сидела там, даже замерзла. А его все не было. Мне хотелось плакать, но я сдерживалась.
   Уже было поздно, и я пошла спать. Не раздеваясь, упала на кровать. Вдруг услышала, что грохочет мотоцикл Марка – этот звук резанул мне душу, и меня словно что-то подбросило. Я схватила какой-то плащ, обулась и выбежала на улицу. Чтобы не потревожить пса Великана, помчалась в обход, но налетела на ведро, и оно со звоном покатилось по земле. Выскочила на улицу и мчалась как угорелая, но на мгновение опоздала. Он проехал.
   Затем я снова просила Ингу, чтобы она позвала Марка, когда тот вернется. И вскоре мы вышли из дома, услышав рев его мотоцикла, но опять не успели – он заехал во двор.
   Мы перешли дорогу, однако я уже потеряла всю свою смелость и поняла, что данная ситуация унижает меня. Так нельзя! Вдруг через щель в заборе увидела Марка. Тот изнутри закрывал калитку на ключ и, похоже, никак не мог попасть в замочную скважину. Долго там возился. Затем выключил свет на улице.
   Я стояла такая несчастная! Все потеряло смысл. Неожиданно громко залаяла собака. Я чуть не залезла на забор от испуга.
   – А ты знаешь, что выдал Руслан? – спросила Инга.
   – Что?… – я не могла собраться с мыслями, поскольку о нем уже и не вспоминала.
   – Сказал, что я его плохо охарактеризовала тебе, потому ты и сбежала от него.
   Вот глупый! Я улыбнулась про себя, ведь никогда не слушаю, что мне говорят об определенном человеке. Предпочитаю иметь собственное мнение. Инге я на это ничего не ответила. Как и не сказала о том, что увидела Марка в щелочку. Инга могла бы его позвать, но у меня уже не осталось сил с ним общаться.
   – …Когда же Вадим отошел на несколько минут, Руслан начал меня целовать, – продолжала Инга.
   Я пожала плечами. Что ж, еще раз подтвердил, какой он бабник. Но сама Инга! Как она так может – одновременно с двумя! Парни, похоже, также не уважают ее, раз делят между собой.
   – Руслан ласковый, поэтому я… – Инга подбирала слова. – Однако с такими, как он…
   Она замолчала, но я не поддержала разговор. Вспомнила его руки и губы – действительно ласковые. Задумалась, люблю ли я Марка. Возможно, просто хватаюсь за то, что ускользает из рук?
   Мы с Ингой, как и каждый вечер, помыли под холодной струей из колонки ноги – у меня они даже закоченели, и пошли спать. Полезли по лестнице на сеновал, чтобы никого не разбудить в доме. Но под утро стало так холодно, что я проснулась. Казалось, у меня даже все внутри задубело, настолько я замерзла.
   Днем к Инге пришла сестра Марка Катя с трехлетним сыном Виталиком. Когда я увидела малыша, что-то сжалось в груди. До чего же захотелось иметь такого ребенка! Подумалось, что если бы его отцом стал Марк, тогда наш мальчик и вправду мог бы походить на Витальку. Вчетвером мы пошли в магазин. Там малыш взял меня за руку и показал пальчиком на голубовато-оранжевую машинку. Я сразу ее купила. Было немного неудобно перед Катей – вдруг не так поймет. Но та улыбнулась мне и поблагодарила.
   Когда возвращались домой, встретили Марка. Он так посмотрел на меня!..
   – Поедем сегодня кататься? – вдруг спросила я, удивляясь самой себе. – Кто-то меня вроде бы на танцы в Зеньков приглашал…
   – Поедем, – ответил Марк и, казалось, повеселел. – Давай после кино.
   – Договорились, – радостно согласилась я.
   – Значит, в десять, – поставил точку Марк.
   Я была счастлива. И Инга стала мне сразу симпатичной, и даже на Руслана я больше не держала зла. Мир снова засиял калейдоскопом ярких красок.
   А потом произошло то ужасное, что породило пустоту в сердце. Пустоту без волнения и очарования. Осталось только удивление. Удивление, что человек, которого я уже почти полюбила, так подло со мной поступил. Марк меня предал. Именно предал, пренебрег и бросил! Бросил в ту минуту, когда был мне так нужен!
   После этого мир застыл, словно затянулся какой-то туманной пеленой. Стало так больно, что хоть не живи! Далее я машинально выполняла волю других, которые вели себя недоброжелательно, даже враждебно, и почти погубили меня. Все, что было дорого мне, Марк растоптал и уничтожил. Больше не было желания встречаться с ним, даже не испытывала обиды или отчаяния. Стало пусто. Пусто. Ужасно пусто…
   Мне противно вспоминать то, что тогда случилось. И я даже не верю… Чувства притупились. Я ничего не помню, кроме того, что меня, почти голую, обнимали чужие мужские руки, а перед глазами стояло лицо Марка. Такое неподвижное, безразличное, как на фотографии, которую он мне подарил.
   Но обо всем по порядку. Мы с Ингой пошли в кино, и я радовалась, что после фильма встречусь с Марком. В десять вечера. Вдруг Марк зашел в клуб, и я поняла, что он уже напился.
   Пришел и Руслан – вежливый, приветливый. Отвел меня в сторону:
   – Прости, если я тебя обидел…
   Но я перебила его:
   – Ни за что! Никогда не прощу и не забуду!
   – Я не буду спать, если не простишь.
   – Ты уже надоел мне, отстань!
   Руслан как-то странно посмотрел на меня и вдруг сказал:
   – Знаешь что, я вот отойду метров на десять и забуду тебя.
   – Да, знаю, ты пойдешь снова целоваться с Ингой.
   – Что? – уставился на меня Руслан. – Это она, та стерва, такое выдумала? Разве ты… поверила?
   Я отвернулась от него и пошла к Инге, села рядом. На душе было мерзко и тоскливо. Вдруг Инга толкнула меня и кивнула на дверь. Марк в это время выходил на улицу.
   – Действуй! Иди к нему! – настаивала, и какая-то фальшь звучала в ее голосе.
   Я сидела, будто окаменевшая. Только когда услышала, что Марк завел свой мотоцикл, выскочила из клуба. Это была моя очередная глупость во всей этой истории. Он уехал, а я осталась. Походила немного туда-сюда и вернулась обратно в клуб.
   Руслан снова подошел ко мне, начал что-то говорить, но я его не слушала. После кино, когда мы вышли на улицу, он еще раз приблизился к нам и предложил погулять по селу. Я отказалась, и Руслан сказал, что пойдет домой. Тут подъехал Марк, и я живо села к нему на мотоцикл, пошутив, чтобы не выдать волнения:
   – Что же ты, милый, опаздываешь?
   – Еще нет десяти, – ответил.
   Но я чувствовала, что он никуда не хочет со мной ехать, да и руку свою неохотно убрал с заднего сиденья, когда я садилась.
   Вдруг кто-то из парней, стоявших рядом, попросил куда-то его отвезти. Я сказала Марку:
   – Пусть садится, мы поместимся.
   Ухватилась за него обеими руками. А потом не знаю, как им удалось меня уговорить, но я слезла с мотоцикла. Оказывается, тот парень и не собирался садиться. Марк наматывал круги вокруг нас. О чем он думал тогда? Осознавал ли, что делает?
   Но вдруг Руслан с какой-то злостью заорал:
   – Да езжай уже отсюда!
   И Марк рванул в сторону Зенькова. А мне хотелось закричать ему вслед: что же ты наделал?!
   Все это так внезапно свалилось на меня, что я потеряла представление о том, где я и что здесь делаю. Отупела. И что-то погасло в моей груди. А дальше я уже не была собой. В каком-то оцепенении отдалась на волю тех, кто был рядом. Все вместе пошли почему-то к Руслану, там пили вино и курили. Через некоторое время вышли и снова отправились в центр.
   Затем мы с Русланом остались одни. Он обнимал и целовал меня, я же была абсолютно равнодушной, со странными, какими-то заторможенными ощущениями. Дошли до автобусной остановки и сели там на скамейку. Я чувствовала себя, как в угаре. Или вино было какое-то «балдежное», или сигареты. Потом мы еще гуляли возле какого-то пруда, после шли в обратном направлении. Что-то обсуждали, о чем-то спорили.
   – Как ты ко мне относишься? – все допытывался Руслан.
   Я рассказала все, как есть. И о том, что Инга предлагала отдать мне его «на откуп» – блондина с карими глазами, и как мы познакомились с Марком, и как тот предлагал мне нелегкую взаимную любовь…
   Мы шли мимо поля, где колосилась то ли рожь, то ли пшеница, и Руслан как-то смог почти уложить меня на колосья, среди которых росли маки, но я вырвалась, хотя он своей лаской и нежностью чуть не победил мое сопротивление.
   Я увидела, что мы снова приблизились к его двору. Вдруг он подхватил меня на руки и едва не занес во двор. Однако я уцепилась за забор, и ему пришлось поставить меня на землю.
   – Хорошо, я провожу тебя, – сказал каким-то усталым голосом.
   Когда мы оказались у двора Инги, он попросил напиться воды. Уже было почти четыре утра. Я сказала, что не могу подойти к колонке, так как Великан будет лаять.
   – Иди к Марку, там колонка на улице, – предложила.
   Он действительно повернул через дорогу, но я вдруг вспомнила, что в саду есть еще одна колонка. Мы начали пробираться туда.
   Вдруг залаял Великан, и из дома появилась Ингина мать. Она так быстро подошла к лестнице под сараем, ведущей на чердак, что мы не успели даже сориентироваться. Руслан толкнул меня к забору:
   – Прячемся!
   Мы присели под подсолнухами. Но она нас увидела. Стала и стоит. Не идет в дом, но и к нам не подходит. Этот поединок длился около часа. Я даже окоченела! Затем женщина медленно полезла по лестнице, чтобы заглянуть на чердак и, наверное, убедиться, что Инга там. Сверху ей было видно нас еще лучше. Она застыла на лестнице и просто уставилась на нас. Смотрела и молчала. Это уже было слишком!
   Руслан встал, подал мне руку, обнял за талию, и мы двинулись через сад к школе. Остановились у колонки, умылись и напились воды, потом еще и ноги помыли. Руслан даже помог мне, приговаривая:
   – Никогда не думал, что буду мыть кому-то ноги!
   Затем мы обнялись и зашагали по улицам. Всходило солнце. Навстречу шли люди. А мы словно бросали им вызов. И нам было весело. В руках я держала красные маки, которые мы нарвали в поле. И эта дорога – лучшее, что было между нами. Я даже поцеловала его в щечку.
   Когда свернули на его улицу, мне стало немного не по себе. Однако другого выхода не было, и я пошла к нему. Во дворе нас увидела бабушка Руслана, но тот подошел к ней и попросил, чтобы ничего не говорила его родителям.
   Зашли в пристройку, где стояла его кровать. Он повернул ключ в двери.
   – Раздевайся и ложись, – сказал мне. – Я тебя не трону.
   Что-то возражать было бессмысленно. Мы пришли, чтобы поспать. Он тоже снял рубашку и штаны, лег рядом. Я очень замерзла, и он обнял меня, чтобы согреть. Я придержала его руки:
   – Давай спать.
   – Но мы ведь не сможем уснуть… – шептал Руслан, – пока не полюбим друг друга…
   Я уговаривала его, просила, но он стремился добиться своего.
   – Ты же обещал, я доверилась тебе, не трогай меня, – умоляла его.
   Это длилось часа два. Я не стала женщиной, но и девушкой меня трудно теперь назвать. И в те ужасные минуты, когда он почти добился меня, в моем воображении возник образ Марка – безразличного, холодного, чужого. Можно было сойти с ума в такой ситуации. Ведь именно Марка я еще вчера представляла своим первым мужчиной…
   – Ненавижу! Отпусти меня… Ты мне противен! – повторяла я Руслану.
   – Я сам себе противен, – говорил он. – Сам себя ненавижу.
   Наконец Руслан выдохся и уснул. А я минут на пятнадцать впала в какое-то забытье, словно куда-то провалилась. Но не в сон.
   Когда опомнилась, мне стало очень плохо: и морально, и физически. Просто омерзительно. Я была в отчаянии: как со мной такое могло случиться?! Как?! Чувствовала себя будто в ловушке, из которой невозможно выбраться.
   Встала, оделась и поняла: я должна уйти! Не ждать, пока он проснется, не будить его, не выяснять отношения. Просто исчезнуть.
   Я обрадовалась, что приняла такое решение. Выглянула в окно – во дворе никого не было. Приоткрыла дверь. Под сараем сидел дед и что-то клепал. Но он был далековато, мог меня и не заметить.
   Я открыла дверь настежь, и солнце залило Руслана. Напоследок пристально посмотрела на него – он казался таким светлым и невинным. Слезы навернулись мне на глаза. Маки, которые мы нарвали по дороге сюда, бросила на стул. Пусть напомнят обо мне.
   Я вышла со двора и двинулась по улице. Вдруг увидела Ингину мать. Та ехала на велосипеде на работу. Остановилась. Я все ей рассказала. Женщина отдала мне велосипед, а ее саму какой-то мужчина предложил подвезти на мотоцикле. Я поехала. Вот и все.
   Инга вроде бы и сочувствовала мне, но видно было, что это не очень ее волновало. Затем подытожила:
   – Даже если бы ты рассказала всю эту историю Марку, он бы, пожалуй, ответил: «Ну и что, при чем здесь я?»
   На следующий день мы с Ингой собрались ехать в Полтаву. На автобусной остановке неожиданно встретили Марка. Он очень пристально посмотрел на меня. Возможно, пытался понять, как я изменилась. Но я осталась такой же, как и была. Только мое отношение к нему поменялось. Навсегда. В автобусе мы сидели впереди, а Марк позади. На автовокзале даже не подождали пока он выйдет…
   Я так обрадовалась, когда на следующий день на работе увидела Риту! Ее отпуск тоже закончился. Конечно же, все ей рассказала.
   – Я терпеть не могу твою Ингу, – сказала Рита. – Это все из-за нее! Она всегда какие-то интриги плетет.
   Потом мы пошли в кино, и я в полутемном кинотеатре вдруг вспомнила Руслана, а думала же, что забуду его! Почувствовала, что скучаю по нему.
   Как ни странно, но спустя несколько дней все случившееся выглядело уже совершенно иначе. Стало ясно, что Марк был ко мне почти равнодушен, а Руслан… Словно пелена спала с моих глаз. Если бы я сначала познакомилась с ним, а не с Марком, возможно, все было бы иначе?
   Что-то нежное и светлое словно коснулось моего сердца, что-то несбыточное стало причиной слез, появившихся в глазах. Возможно, я за чем-то второстепенным упустила главное и теперь уже ничего нельзя будет изменить?…
   А через неделю я вдруг заболела и снова почувствовала к Руслану ненависть и отвращение. Боялась идти к врачу – думала, что у меня какая-то плохая болезнь. Но в конце концов таки пошла.
   Врач, обнаружив, что я еще девственница – на что я лишь горько улыбнулась, расспрашивала, не мерзла ли я в последнее время, не купалась ли в холодных водоемах, и я вспомнила Ингину колонку, под которой мы каждый вечер мыли ноги, студеные утра на сеновале и ночь, проведенную с Русланом.
   Через несколько дней пришли результаты анализов. Ничего серьезного у меня не обнаружили, обычное простудное воспаление. Врач назначила бисептол. Но я все равно ощущала себя больной.
   Мама принялась лечить меня народными методами. Раскалила на плите красный кирпич, опустила его в пустое ведро, закутала меня в одеяло, и я должна была стоять над тем кирпичом, поливать его молоком, а пар, исходивший от него, пробирал меня снизу до самой груди.
   Постепенно я выздоровела. Но воспоминания о том отпуске еще долго причиняли мне боль.

На велотреке

   Под вечер в парке Горького стало многолюдно. С танцплощадки доносились джазовые мелодии. Две девушки – одна высокая, полная, а вторая среднего роста и худенькая – как будто плыли куда-то среди похожей на реку толпы. Они тревожно поглядывали на небо, что хмурилось темным лицом, спрятав звезды. Ветер становился сильнее, он безжалостно терзал ветви деревьев, бросался на кусты сирени, поднимал над коленками девушек подолы легких платьиц. На танцевальной площадке, казалось, было уютнее, но первые тяжелые капли оповестили всех о том, что танцы закончатся рано.
   Рая, хотя и была немалого роста, постоянно становилась на цыпочки, чтобы поверх голов увидеть Хабиба с их филфака. Встречаться они начали с факультетского вечера, организованного украинцами для знакомства с молодежью Узбекистана. Было это осенью на первом курсе. Хороший был вечер – ели вкусный плов, приготовленный узбечками, и украинские вареники с творогом, пели народные песни и танцевали. Уже два года прошло с тех пор.
   – Лиля, смотри – Хабиб! – воскликнула Рая и потащила подругу за руку к эстраде.
   Юноша, увидев девушек, поспешил им навстречу. А Лиля, засмотревшись на круг, в котором танцевали твист, а посредине стояла беленькая сумочка, вдруг потеряла подругу в круговороте рук и лиц. Какой-то пожилой мужчина пригласил ее на танец. «И зачем сюда ходят такие? Сидел бы дома с женой», – подумала, но все же, встретившись с его умоляющим взглядом, пошла танцевать. Ее партнер смешно размахивал руками и ногами. Глядя на него, Лиля и сама сбивалась с ритма, поэтому даже обрадовалась, когда хлынул проливной дождь. Побежала прятаться под развесистый каштан.
   Незнакомые девушки позвали ее под плащ, который держали над головами. Прислонившись к чьему-то теплому плечу, Лиля еще сильнее ощутила, как похолодало. Обводя взглядом намокших людей, засмотрелась на юношу, очень похожего на Хабиба. Возможно, не таким уж точным и было их сходство, но все узбеки Лиле казались на одно лицо. Юноша тоже взглянул на нее и улыбнулся в ответ на ее удивленную улыбку. Покраснев, девушка отвела взгляд, а затем еще раз посмотрела на него. Парень кивнул на выход. «Это что, приглашение?» – не поняла Лиля. Отвернулась, чтобы не видеть его.
   Дождь не утихал. Раю и Хабиба нигде не было видно – наверное, уже побежали домой. Девушки, укрывшие Лилю от дождя, начали советоваться, что делать дальше. Полная брюнетка авторитетно заявила, что ждать у моря погоды не стоит. Ее подруги согласились. И вот уже дождь полил Лиле прямо на голову, и девушка сразу промокла до нитки. Капроновая блузка прилипала к телу, коротенькая красная юбка «солнце» обвисла, мокрые волосы неприятно холодили шею. Девушка направилась к выходу.
   Когда уже бежала по аллее, кто-то коснулся ее руки. Тот самый парень, похожий на узбека. Снял плащ, сделал из него шалаш над головами, затем положил руку Лиле на плечо. Дождь лил неумолимо. Молча добрались, минуя лужи, до конца аллеи. Когда свернули с боковой на главную, идти стало совсем невмоготу – словно сотни маленьких шлангов хлестали водой в лицо.
   Остановились под деревом. Их лица были совсем близко. Они смотрели в глаза друг другу и молчали. Девушка улыбнулась сама себе: он больше похож на монгола, чем на узбека – широкие скулы, маленький нос, черные щели глаз. Губы какие-то девичьи, небольшие. Да, лицо не славянское. Неужели иностранец? И молчит почему-то… Лиле стало немного страшно. Но все же в неожиданном приключении было что-то захватывающее. Натянутый плащ ограждал их от мира – казалось, они одни на необитаемом острове. Шум дождя, сложившиеся обстоятельства сближали их, совсем незнакомых.
   И вот постепенно дождь прекратился. Ветер срывал последние капли с листьев деревьев и бросал на землю. Двое двинулись дальше, и незнакомец положил руку девушке на талию. Этот его жест не показался ей дерзким – она не возразила, не удивилась. Так, словно ее действия и поступки уже давно были расписаны по сценарию известной пьесы.
   После дождя ночной воздух стал терпким и ароматным. Свежая зелень кустов, освещенная фонарями, сверкала, приобретая какой-то неопределенный цвет… Летний кинотеатр казался легким сказочным сооружением, а все вместе напоминало декорации, сцену.
   – Зайдем в мое общежитие? Познакомлю со своими друзьями, – эти его первые слова прозвучали так неожиданно и странно, что Лиля вздрогнула.
   Невольно ответила первое, что пришло в голову:
   – Нет, уже поздно.
   Затем замолчала, удивляясь его предложению. Почему-то стало неприятно. Юноша будто расколол своими словами то прозрачное и прекрасное, что зарождалось между ними под проливным дождем. «Мы ведь даже не знакомы», – подумала девушка, и лицо ее омрачилось.
   Дошли до стеклянного киоска с надписью «Чебуреки». Его навес защитил от последних холодных капель. Общежитие, куда приглашал Лилю юноша, было по пути слева, а ее дом – в противоположной стороне.
   – Уже нет дождя, я пойду, – тихо сказала. – До свидания… Спасибо.
   Быстро побежала от него. Через минуту оглянулась, но возле «Чебуреков» уже никого не было.
   А спустя несколько дней Лиля снова увидела «монгола» на танцах. Сначала парень не подходил к ней, хотя и узнал. Затем пригласил в круг. Назвался Богданом, спросил ее имя. Когда танец закончился, юноша, пытливо заглянув девушке в лицо, предложил:
   – Может, пойдем отсюда?
   Видимо, парни, в отличие от девушек, ходили сюда не ради танцев…
   Взявшись за руки, они пошли по уже знакомому обоим пути. Прошли «Чебуреки», по липовой аллее добрались до велотрека. Сели на скамью, засмотревшись на фонари, что тускло поблескивали, качая своими стеклянными головами. Поднялся ветер.
   – Тебе не холодно? – обнял девушку.
   Лиля насторожилась. Вот так сразу? Хотя… вдруг это любовь с первого взгляда? Она вспомнила, как они посмотрели друг другу в глаза, и тогда что-то дрогнуло у нее в груди. Он!.. Она верила, что это был знак. И все, что потом происходило, воспринимала как должное.
   Парень все сильнее прижимал Лилю к себе. Она хотела сказать, что не привыкла так, но не могла. Слова остались где-то в пересохшем горле. Вот он коснулся рукой ее волос, провел ладонью по голове, и девушке захотелось опустить веки и самой прижаться к нему. Она удивлялась, что ей так хорошо с этим почти совсем незнакомым парнем. Вот он наклонился совсем близко к ее лицу, она ощутила его дыхание. Не могла сопротивляться. Руки и ноги словно обмякли, а сердце замерло.
   Его поцелуй был теплым и ласковым, а губы почему-то пахли клубникой. Затем он целовал ее снова и снова, положив, как ребенка, себе на руку. Ветер усиливался, но пара не замечала этого. Время шло минута за минутой, а им казалось, что оно остановилось.
   В ту ночь Лиля долго не могла уснуть. Стоило закрыть глаза, как мерещились его руки, лицо, губы. В пять утра она окончательно проснулась. Думала о том, что с ней случилось. Ей было стыдно, что целовалась с ним, почти незнакомым. И, как оправдание, утешала мысль, что он ей очень нравится. Наверное, у женщин это всегда так: чтобы оправдать себя – влюбляются. У мужчин подобных проблем нет.
   Они договорились встретиться. Следовательно, он тоже… Что – тоже? Влюбился? Нет, в это трудно поверить. Почему же он пошел с ней? Тот ливень, тот его взгляд… Неприятно было лишь то, что снова будут встречаться на танцплощадке. Почему он не назначил свидание в другом месте?
   Однако она пошла на танцы. Ревниво следила за его взглядом, которым он, похоже, оценивал других девушек, словно боялся прогадать. Закусывала от обиды губы… У Богдана не было настроения танцевать, и они молча отправились по знакомому маршруту – снова через велотрек. Лиля шла впереди, проводя рукой по бетонной стенке, овалом опоясывавшей трек. Дошли до самого высокого места. Богдан оперся на электрический столб, затем прижал к себе девушку и поцеловал. У Лили набежали слезы на глаза, поскольку что-то холодное, чужое было в том поцелуе, а его руки грубо ощупывали ее стан. Отшатнулась, быстро взбежала на противоположную сторону трека. Догнал, как-то криво улыбнулся и снова обхватил ее руками. Сопротивлялась молча, хотела ударить, но боялась. Отпустил. Медленно пошли вниз по Рязанской улице. Когда дошли до ее двора, спросил, придет ли еще.
   – Не знаю, – глухо ответила.
   В комнате упала на кровать. Глаза были сухими, но в них застыло такое отчаяние, что обжигало хуже слез. Не нравилась она ему. Нет. Решил развлечься. А еще она думала – любовь с первого взгляда!.. Не надо, нет, не надо идти к нему! Ведь пройдет несколько дней, и однажды вечером она не услышит привычного: «Придешь ли еще?» Так зачем же этого ждать? Лучше бросить первой.
   Однако уже наутро Лиля с нетерпением ждала свидания. Ей хотелось хотя бы еще один вечер побыть с ним. Пусть даже он бросит ее! Лишь бы еще раз услышать его тихий голос, увидеть монгольские глаза, ощутить губы с запахом клубники. В то же время жалела, что позволила целовать себя с первого вечера. Вдруг он презирает ее за это?
   Вечером Богдан снова был рядом. Парень вел себя необычайно ласково. Опять сидели на треке, затем он лег на скамейку и, положив голову ей на колени, смотрел в небо. Она гладила его волосы, и руки ее почему-то дрожали.
   – Богдан, хочешь, расскажу тебе сказку?
   – Правда? Я так люблю слушать…
   – Тогда слушай…
   Она замолчала на мгновение, удобнее устраиваясь на скамье, и начала тихим голосом свой рассказ о маленькой лесной фее.
   …Жил в далеком королевстве юный Принц. И пришло время ему жениться. Съехались на придворный бал красавицы – одна краше другой, молодые, веселые. Но Принц не замечал их, не танцевал, не веселился. Бродил по роскошному дворцу грустный и молчаливый. К вечеру от шума и громкой музыки у него разболелась голова, и он пошел погулять в Липовую рощу. Там такой замечательный, пьянящий воздух, такая ласковая прохлада! Принц долго бродил между деревьев. Уже где-то под утро повернул во дворец. Шел, задумавшись, и вдруг услышал чей-то звонкий голосок:
   – Скажите, пожалуйста, вы – Принц?
   Он оглянулся вокруг, но никого не увидел.
   – Это я, Фея, – прозвучало снова. – Слышала, что вы очень красивый. Можно мне посмотреть?
   Принц наклонился к розовому кусту, откуда доносился голос, и увидел маленькую девочку. Она была такая крошечная, что не доставала ему даже до колен, – одетая в зеленое блестящее платье, серебристые туфельки, с драгоценной короной на голове. Пшеничного цвета волосы касались ее талии. Принцу понравилась маленькая Фея. Они долго разговаривали. Он сидел на пне, а она – на ковре из опавших розовых лепестков. Однако с первым лучом солнца Фея попрощалась с Принцем.
   – Увижу ли я тебя снова? – спросил он.
   – Приду сюда, как только сядет солнце.
   Гости удивлялись, что Принц и на следующий день не выбрал себе невесту, к тому же снова покинул бал. Он же отправился в Липовую рощу, к маленькой Фее. Хотел надеть на ее ручку шелковую перчатку, которую она потеряла прошлой ночью, но оказалось, что девочка немного подросла, и ее ладошки тоже стали больше. Под утро Фея выросла Принцу уже по пояс.
   А на третью ночь Принц увидел, что Феечка, как он ласково называл ее, ничем не отличается от девушек, танцевавших на балу. Разве что была нежнее других. И Принц сказал ей:
   – Будь моей женой!
   Лицо Феи омрачилось. Она ответила:
   – У вас, людей, любовь часто неверная. Я стану твоей только при условии, что ты всегда будешь любить меня и никогда обо мне не забудешь.
   Фея помолчала, а потом продолжила:
   – Если же ты забудешь обо мне, я оставлю тебя и ты больше никогда меня не увидишь.
   – Я клянусь тебе в любви и верности! – заверил Принц.
   Они сыграли свадьбу и зажили счастливо.
   Внезапно умер старый Король. Все подданные королевства отправились во дворец – попрощаться с ним и поприветствовать своего нового правителя. Только одна красивая золотоволосая женщина почему-то не поклонилась телу умершего, а с вызовом посмотрела вокруг. Затем подошла, села за стол рядом с Принцем и начала угощать его.
   Неописуемая грусть окутала Фею, сидевшую с другой стороны. Но Принц ничего не замечал, потому что совсем забыл о своей молодой жене. И когда это произошло, Фея начала уменьшаться и уменьшаться, пока не сделалась такой же крохотной, как тогда, когда Принц увидел ее впервые в Липовой роще. Она тихонько выскользнула из-за стола и исчезла.
   А Принц совсем потерял голову. Запамятовал, что уже женат, и предложил златовласке свою руку и сердце. Недолго чета жила в согласии, потому что с каждым днем новая жена становилась все злее и капризнее. Вскоре их совместная жизнь стала для Принца настоящим адом. И тогда он вспомнил свою Феечку. Начал каждую ночь ходить в Липовую рощу, звал ее и очень тосковал. Только напрасно. Феечка не простила его и не вернулась…
   Лиля замолчала. Еще долго никто из них не нарушал тишину. Затем Богдан нежно прижал девушку к себе:
   – Ты моя Феечка…
   – А ты мой Принц, – улыбнулась Лиля.
   – Слушал бы тебя всю ночь. Расскажи еще…
   Она долго рассказывала ему сказки и легенды, открывая своими повествованиями удивительный мир – чистый и величественный. А парень ласково обнимал ее за плечи, целовал в губы, и были это, наверное, самые искренние поцелуи в его жизни.
   Лиля закрыла глаза. Ей показалось, что она летит куда-то в пропасть и никак не достигнет дна. Еще миг – и перестанет ощущать себя, еще миг – и померкнет разум. Сладкая нега разлилась по всему телу. Лиля испугалась этого нового чувства и резко отодвинулась от юноши.
   К ее дому шли в обнимку, какие-то породнившиеся и немного грустные. Дошли до Лилиного двора и, до сих пор держась за руки, посмотрели друг на друга. Девушка ждала традиционного: «Придешь ли еще?» Но юноша молчал. Взгляд Лили погас, лицо побледнело. Ей стало неловко.
   – До свидания, – прошептала.
   – До свидания, – ответил.
   Какое-то мгновение она удивленно смотрела на него, а потом, еще не веря в случившееся, тихо пошла к воротам. Произошло то, чего так боялась. Но ведь сегодня он был таким искренним и ласковым! Она ничего не понимала.
   Богдан же шел в общежитие озадаченный и с какими-то странными чувствами в душе. Даже злился, непонятно на кого и на что. Заканчивал Киевский политехнический, приехал в Харьков на практику. Дома остались жена и дочь. Он рано женился, и теперь считал, что ошибся, но разводиться не планировал. Жене изменял давно, и совесть его никогда не мучила. Вот только Лиля что-то зацепила в нем. Он не хотел ее обманывать, но мужества на признание не хватило, поэтому и был недоволен собой. Вообще, эта девушка что-то нарушила в его такой привычной и устоявшейся жизни. Впрочем, он не желал никаких перемен.
   На следующий день было воскресенье. Лиля не могла усидеть дома и уже с утра побежала на велотрек. Остановилась там, где когда-то стояла и целовалась с Богданом, и так грустно-грустно стало у нее на сердце. Хотелось, чтобы он снова был рядом. Безумно, до боли в висках! А солнце было таким ласковым, трава посреди трека такой свежей, утро – погожим и тихим. Казалось, нет в мире ничего сильнее этой спокойной радости бытия. И вдруг она услышала пение какой-то птички. Лиля обессиленно опустилась на скамейку трека. Это уже было слишком! Она слушала радостную птичку, и слезы катились по ее щекам.

Формула любви
(из дневника студентки Нади)

   1 декабря 1973 года
   Неужели такова моя судьба – безрадостная неразделенная любовь? Хотя как же приятно любить! Гораздо приятнее, чем быть любимой!..
   Володю я вижу каждый день – он ни с кем не встречается. Впрочем, и ко мне равнодушен. Он среднего роста, стройный, с русыми волосами и голубыми глазами. Похож на артиста Конкина, точнее, на его героя Павку Корчагина из фильма «Как закалялась сталь».
   Мои соседки по комнате в общежитии разъехались, и я осталась одна. Володя приходил, хоть и ненадолго. Вдруг спросил:
   – Сколько тебе лет?
   Я ответила. Кажется, он считал меня еще старше. Ну что же, пусть утешится, что разница в возрасте между нами вполне допустима. Но он намекает, что у него кто-то есть. Вчера сказал, что получил очередное письмо. Могу его уверить, что когда-то получит и последнее. Потому что заочная любовь невозможна…
   Учусь я на четвертом курсе мединститута. Но почему-то меня поселили в комнату с первокурсницами. Живем мы на третьем этаже втроем. Комната маленькая, но уютная. Моя кровать справа от входа в небольшой нише, Настина – слева, Альбина же расположилась у окна напротив двери. Посреди комнаты – стол со стульями, в углу шкаф для одежды. Еще у нас есть холодильник, примостившийся слева от двери. Это мой личный враг, который громко рычит и не дает спать.
   Альбина мне не нравится – корчит из себя взрослую. Одевается очень модно, а волосы, всегда стильно подстриженные, красит в ярко-рыжий цвет. Отец у нее военный, кажется, полковник. Она очень уверена в себе, на всех смотрит свысока. А еще никогда не моет за собой посуду, поскольку дома у них всегда была домработница.
   Настя же симпатичная девушка. На вид она словно школьница – с толстой пепельной косой, бледноватым лицом и внимательными большими светло-серыми глазами. Немного сутулится, поскольку стесняется своей большой груди. Это очень странно, ведь фигура у нее хорошая – талия тонкая, ножки красивые.
   Правда, она очень зависима от других. Вот и с меня пытается брать пример: если мне кто-то начинает нравиться, Настя тоже на него западает. Я сначала делилась с ней своими секретами, но когда это поняла, стала скрытной. Даже сказала, что Вова меня уже не интересует, чтобы она охладела к нему. Только это, кажется, не помогло. Потому что слова – одно, а вот когда я смотрю на него… Даже Настю не могу обмануть.
   Я всегда чувствую, когда нравлюсь парню. Но сейчас все как-то сложно. По-моему, Володя боится, чтобы кто-то чего-то не подумал, не заметил, хотя порой он очень пристально смотрит на меня и даже делает определенные намеки. Однажды спросил:
   – Покажешь еще раз аутотренинг по системе йогов?
   Мы тогда были в его комнате, и кто-то из ребят завел разговор об этом аутотренинге. Я рассказала, что знала. Сидела тогда возле него на кровати. Он, конечно, притворился, что уснул, но ресницы вздрагивали и выдавали его. И я сказала всем:
   – Вот видите, Вовику удалось!
   – А ты его поцелуй – почувствует ли? – пошутил кто-то. У Вовки же едва заметно в полуулыбке дрогнули губы.
   А потом был день рождения у Коли Козура из его комнаты. Он такой бабник – хотя для его возраста подобное сравнение вроде бы и не подходит: ему исполнилось всего восемнадцать! Танцуя поочередно со мной, Настей и Альбиной, каждую старался как можно сильнее прижать к себе. Очень страстный мальчик! И красивый. Но мне приятно было с ним танцевать только пока он не обнаглел.
   Коле я подарила, как и обещала, десять банок сгущенного молока. Он очень обрадовался – такой сладкоежка! Но потом обвел взглядом ребят и понял, что те тоже не прочь полакомиться…

   3 декабря, понедельник
   Целый день сегодня проспала, не пошла на занятия. Срочно нужен парень! Когда я с кем-то встречаюсь, у меня повышаются тонус и работоспособность.
   Оказывается, некоторые воспринимают меня не только старше, но и… – как бы это сказать, не подберу слов… – авторитетнее, солиднее, чем на самом деле. А Вовик недавно даже назвал меня женщиной! Так что я уже не девочка, а молодая женщина.
   И как бы там ни было, но в этом году я действительно почувствовала в себе изменения – стала более сдержанной и очень серьезно задумалась о собственном будущем. Все размышляю, что важнее: любимое дело или личное счастье? Мне кажется, это как два полюса – они не могут быть рядом, их невозможно объединить. Что же мне делать и с кем посоветоваться? Разве можно отказаться от семьи, детей, теплого домашнего уюта? Но каково искушение другой жизни – интересной и яркой, когда полностью отдаешься любимому делу!
   Медицинскую профессию я ценю превыше всего. Уверена: стану хорошим врачом или даже, возможно, заявлю о себе в науке! Еще не решила. Но знаю, что буду тщательно выискивать причины заболевания каждого пациента и постараюсь обязательно помочь всем, кто ко мне обратится. Много читаю медицинских статей и монографий, учусь на «отлично».
   Вчера Вовик с апломбом утверждал, что я ошибаюсь и к Альбине у него нет никаких чувств. Не хотел ли сам себе что-то доказать? Возможно, он и не влюблен, но она ему нравится, это точно. Ведь когда я зашла в комнату, они сидели на кровати рядышком, он сжимал ей плечо и так наклонялся к ее груди, что едва удерживал равновесие.
   Как напрягает эта холодрыга в комнате! Одно стекло двойного окна разбито, и из него очень дует!.. Терпеть не могу сквозняков! Как же Альбина спит под окном?! Она, правда, укрывается с головой, а утром всегда возится под одеялом, чтобы потом вынырнуть раскрасневшейся и почему-то запыхавшейся. Воздуха ей не хватает, что ли?
   Не хочется, чтобы эта история с Вовой закончилась, как и предыдущие. Пока я хочу сблизиться с парнем, он избегает меня. Затем я обретаю душевное равновесие, а он начинает ко мне присматриваться. Когда же я совсем охладеваю, у парня вдруг просыпается активный интерес, однако уже поздно.
   Сейчас у нас с Вовой вторая фаза. Я уже начинаю критически к нему относиться, он же изучает меня. Мне больше хотелось бы, наверное, просто дружить с ним – ходить в кино, делиться мыслями…
   Недавно Вова мне рассказал, что есть такая девушка – Линда, его первая любовь. Это, видимо, от нее он получает письма. Мне почему-то стало досадно.
   За мной тоже ухлестывает один парень – мой земляк Коля Кравченко. Но он на пять лет моложе, и я знаю, что никогда его не полюблю. Договорилась ехать вместе с ним домой, он уже и билеты купил. Утешает то, что его, наверное, скоро заберут в армию. Пусть служит! Не сможет тогда за мной бегать, а то пристал, как репей!..
   Хотя это грех – убивать любовь: и в себе, и в другом человеке. И стесняться любви тоже нельзя – она слишком высоко поднимается над жизнью, чтобы можно было ее судить.
   Я рада, что прошла закалку любовью еще в юном возрасте, и так благодарна ей – своей первой неразделенной… Теперь умею любить сама и всегда узнаю это чувство в других.
   Вот Вове мне тоже хочется пожать руку за его отношение к Линде, когда он гордо говорит, что она его девушка. Но почему-то мне кажется, что у них ничего не выйдет.
   Постучали в дверь. Вова! Глаза невеселые, сказал, что не сдал зачет. (Допишу потом.)

   Вечер того же дня
   Через несколько минут после Вовы зашла Альбина и удивленно уставилась на нас. Вова предложил сходить в кино на «Черного принца». Пошли втроем. Но через четверть часа Альбина вдруг встает и говорит:
   – Я ухожу…
   И Вова тоже встал. Я пошла с ними, как бы из солидарности. Вова – как воск, и Альбина делает с ним, что хочет.
   Больше никогда не составлю им компанию! Как же горят щеки! И в сердце колет – пожалуй, невроз. Я так разозлилась, что даже хотела толкнуть Вову, чтобы ему стало больно. Вот мне урок! И он еще смеет говорить, что относится одинаково ко всем троим в нашей комнате!.. Лицемер лживый!
   Альбина, конечно же, радовалась. Держала фасон, так как мнила себя красавицей. Надо было мне остаться, не бежать за ними! Или уйти первой, как я и хотела, потому что фильм мне не понравился. Может, я бы так и сделала, но с моей стороны в ряду сидели негры, не хотелось идти мимо них.
   Об Альбине мне только плохое лезет в голову. Вспомнила, как она пригласила Настю к себе домой, а потом постоянно ее унижала (Настя мне все рассказала). Родители же не только не останавливали дочь, но и сами хихикали над замечаниями Альбины: то вилку Настя не ту взяла, то бокал не для воды… А потом Альбина с бутылкой вина, которую привезла Настя, пошла на чей-то день рождения, сказав, что потом вернется за ней. Однако не вернулась!..
   Если бы Альбина пришла в кино только вдвоем с Вовой, то осталась бы до конца. Я видела, как она коснулась его руки, но он осторожно убрал ее. Может, она решила уйти еще и поэтому, от обиды?
   Если бы это была просто игра, а я настолько безразлична к Вове, как Альбина, можно было бы с ней посоревноваться в хитрости и умении находить путь к юношескому сердцу.
   Нет, пусть уж Вова выбирает сам! Отталкивать его не буду, однако и приближать к себе не намерена. Когда уже я перестану быть такой реактивной? Знал бы Вова, насколько я эмоциональная, если не сказать – сумасшедшая.
   Единственный плюс в том, что я пошла в кино, – увидела там свою знакомую Любу Тимошину, которая учится на втором курсе педиатрического факультета и живет в нашем же общежитии. Договорились с ней встретиться, сходить вместе в театр. Вот она мне нравится – простая, искренняя девушка, как говорят, «без задних мыслей». И очень симпатичная – чернявая, с карими ласковыми, как у маленького медвежонка, глазами.
   Уже полпервого. Пора спать. Итак, Вова, недолго ты оставался верным Линде! Хотя, возможно, мужчины иначе понимают верность, чем женщины. Он сказал недавно:
   – Мне уже в печенках сидит эта заочная любовь!
   – Так быстро? – посмотрела на него с иронией.
   – Уже второй год! – серьезно ответил Вова.
   – А может, ты на Альбину запал? – спросила я, надеясь, что он станет отрицать.
   Однако Вова промолчал.

   4 декабря
   Ходили с Настей на каток. Мне так понравилось! Мы падали и смеялись, и с каждой минутой нам лучше удавалось держаться на ногах. Надо купить себе коньки, поскольку те, что выдают в прокате, очень плохие. А пока нас не было, приходил Вова. Так сказала Альбина. Хвасталась, что он снова приглашал ее в кино, но она не смогла – на завтра много учить.
   Я заказала себе в ателье пальто, однако нигде не могла купить воротничок. А сегодня узнала, что с 1 декабря меха подорожали на 60 процентов! И вот иду, убитая горем. Коля Козур шагает рядом со мной в общежитие и утешает: предлагает шкурку дикого кабана или зайца.
   – Я сам тебе подстрелю, хочешь?
   Наконец развеселил меня. Хотя сразу же огорчил новостью: к ним в комнату заходила Альбина и попросила всех выйти, оставить ее наедине с Вовой. Ребята вышли, а затем там свет погас.
   Насте Вова тоже нравится. Она говорит мне:
   – Надя, возьми меня в руки!
   – Кто бы меня взял! – шучу.
   Этот разговор состоялся после того, как они с Вовой вернулись из кино – пришли довольно поздно.
   Я почему-то опять разволновалась – щеки пылают, не заболела ли? Где мне одолжить рассудительности? Гораздо легче, когда его не вижу. Но тогда я скучаю. Нужно не увлекаться, иначе погибну – знаю себя.
   А Вова хвастался: «Я докажу вам, что люблю Линду!»
   Вот дурачок! Разве ему уже нужно это доказывать? А еще интересно – кому? Не себе ли?
   Я писала в это время реферат, обложившись книгами, и говорю ему:
   – Не отвлекай, хватит болтать. Если хочешь у нас сидеть, приноси учебник и читай.
   Когда Вова ушел к себе, Настя рассказала, что Альбина выдумывает разное о нас с ней. В частности, так описывает эпизод, произошедший у Насти с негром, как будто это она к нему клеилась – хотя все было как раз наоборот, а еще говорит, якобы Вова меня просто жалеет.
   Но я чувствую, что Вова уже привык ко мне и разговаривать со мной ему в радость! К тому же, когда ему показалось, что я заигрывала с Колей, он сказал:
   – Такой ты мне уже не нравишься.
   – А какой я тебе нравлюсь? – спросила, улыбаясь.
   Он смутился.
   Вообще между нами уже появляется взаимопонимание. Это так хорошо! Не могу думать о нем плохо. Когда он приходит и заглядывает мне в глаза, – мне это приятно.

   10 декабря
   Я ездила домой, а когда вернулась, Настя рассказала, что однажды она зашла в комнату, а на моей кровати сидят Альбина, Вова и Коля, читают какие-то бумаги. Оказалось – мои письма! Им стало неловко, они побросали все и выскочили из комнаты. Настя же потом все сложила на место.
   – А ты сама читала? – спросила ее.
   – Разумеется, нет, – как-то неуверенно ответила Настя и покраснела. Не умеет она еще врать…
   Откуда у Вовы столько привлекательности? Такой зайчик! Я, как и Настя, все ему прощаю. Но с Настей он ведет себя по-свински – не разговаривает. В тех записках, которыми мы обменивались с Настей, когда Альбина была рядом (поскольку не всегда хотели, чтобы она слышала наши разговоры), Вова, возможно, и нашел ответы на какие-то свои вопросы. Она там описывала всю историю их отношений. Будто не знает, что женщины гораздо откровеннее друг с дружкой, чем мужчины!
   Тоже мне – однолюб: говорил так раньше, рассказывая нам о Линде! Смешно. Видимо, ему хочется быть однолюбом. Но для этого мало одного желания. Когда Настя осталась в комнате одна (мы с Альбиной часто ездим домой), Вова провел с ней ночь, правда, спал на кровати Альбины, а потом сказал: «По-дурацки все получилось». Такая у Вовы полудружба-полулюбовь… Нравится – дружи, любишь – целуй. Он как-то сказал: «Ненавижу женщин, которые отдаются наполовину!» А сам?
   Заболело горло. Хотя стекло и вставили, в комнате все равно очень холодно. Помогал застеклить окно наш сосед Максим Черский – тоже очень красивый мальчик. Только немного прихрамывает. Но, может быть, это временно? Мы с ним недавно вместе ехали в троллейбусе, еле влезли. Держаться было не за что, и он взял меня за руку. А мне почему-то стало неловко.

   16 декабря
   Праздновали Настино восемнадцатилетие. К ребятам в 28-ю комнату недавно подселили Ивана, так что его тоже пришлось пригласить. Фамилия у него Иванов, и отчество Иванович. Какой-то перебор: его легко можно будет запомнить. Он старше ребят – наверное, такой, как я. И циник ужасный! Говорили о супругах и любовниках. Иван сказал, что все изменяют, и он тоже. У него есть жена и дочь в Запорожье.
   Сел рядом со мной. Настя стала бросать в нас подушками, а потом подошла и накрыла одной из них мою голову. Иван же подлез под подушку и попытался меня поцеловать. Так противно! Но руки сильные, с трудом вырвалась. Ночью проснулась и будто бы снова ощутила их на себе!..
   Может, мы с Вовой не правы, что стараемся «держать марку»? Во имя чего? Иван вчера нарисовал картину моего будущего: если я еще несколько лет останусь в девках, то стану никому не нужной. Еще сказал, что после тридцати каждая женщина должна поставить точку в поисках идеала. Хотя мне еще далеко до этого возраста! Вове же Иван предсказал, что его ждет разочарование в Линде.
   Вова действительно очень доверчив, его легко обмануть. Мне жаль и его, и себя, поскольку мы такие «несовременные»! Жаль, что он не хочет со мной подружиться. А может, и хочет? В душу и в голову не заглянешь.
   Плохо, что я живу с первокурсницами. Это меня как-то размагничивает. У них еще все впереди, а у меня молодость в зените, и мне пора уже заниматься серьезными делами. Пора подумать, какую специализацию выбрать. Хирургом стать сложно, а работать участковым терапевтом не хочется. Может, пойти, как я и мечтала, в науку?
   Настя задерживается у родителей, а она ведь сегодня дежурная на кухне. Надо сходить и посмотреть, что там происходит, чтобы ей не влетело.
   Не думала, что одиночество так невыносимо! Я не люблю толпу и большие компании. Но и одной плохо. Нравится сидеть и разговаривать с кем-то вдвоем. Хотелось бы написать кому-то письмо, однако некому.
   Ищет человек чего-то в жизни, ждет счастья. А что потом? Смерть. Почему же я тогда не позволила Ивану поцеловать себя? Сидел бы сейчас рядом, и я не скучала бы. Другое дело – Вова. Он должен быть верным Линде. Впрочем, забыла – у Ивана же семья! Это тоже не мой вариант.
   Я знаю, что со мной. Не люблю тихой заводи чувств, предпочитаю открытый океан любви. Где же мне взять такого парня – сильного, как Иван, и нежного, как Вова?
   Уже полночь. Сниму с глаз косметику – и бай-бай… А утро принесет умиротворение и душевное равновесие.

   25 декабря
   Так много пустячных забот! Никак не куплю воротник на зимнее пальто, хотя оно лежит в ателье почти готовое.
   Возможно, мне не стоит быть таким синим чулком? Жаль только, что Настя тогда тоже «пойдет по рукам», поскольку она берет с меня пример. Хотя не только с меня. Альбина очень негативно на нее влияет. Если бы я им дала волю, не знаю, чем бы завершился Настин день рождения – пожалуй, здесь и улеглись бы все.
   Альбина будто специально развращает ее. Недавно она такое учудила! Настя мне долго не рассказывала, только намекала. А потом удивила вопросом:
   – Ты видела когда-нибудь у кого-то из девушек… ну…
   – Ты о чем?
   Настя покраснела, но набрала воздуха в легкие и выдала:
   – Чью-нибудь писюньку!
   Я только руками развела:
   – А что там интересного? Никогда не хотелось, но в гинекологии насмотрелась всего…
   – А мне Альбина показала свою.
   – И что?
   – Она у нее очень странная – какая-то раскрытая, а вокруг отверстия свисают тонкие такие и заметные «крылышки»…
   Настя помолчала, а потом покраснела и добавила:
   – Она еще и на мою посмотрела.
   И смех, и грех!..
   Недавно к нам в комнату зашел Юра Коваленко с гитарой. Он учится в одной группе с Настей и Альбиной. И все время почему-то разговаривал со мной, а на Альбину не обращал внимания. Она рассердилась и, кажется, решила взять реванш. Пошла его провожать, а затем, видимо, отправилась в 28-ю комнату. Где-то в четыре утра вернулась и разбудила меня вопросом:
   – Надя, ты спишь?
   У меня очень тонкий слух, и от ее голоса я проснулась. Но промолчала.
   Тогда она приоткрыла дверь и впустила Вову. Сели на ее кровать, целуются, а затем ложатся. Я думаю, что мне делать? Альбина же вдруг поняла, что я не сплю – и они пулей вылетели из комнаты. Я же не могла уснуть. Как только начала дремать, она вернулась. Было начало шестого.
   Наутро Альбина сказала Насте, что пришла в два, что мило побеседовала с Вовой и боится, чтобы я не имела на него видов…
   Что такое любовь? В каждом увлечении есть своя кульминация. И когда это совпадает у обоих – вспыхивает удивительное пламя любви. Это прекрасно! Тогда только от этих двоих зависит, сохранят ли они его надолго, или же окажется, что то был всего лишь порыв страсти…
   С Настей мы уже так подружились! Этой дружбе не вредит даже то, что мы обе неравнодушны к Вове. Правда, он и не мой, и не ее, что, наверное, тоже нас объединяет. А ревность – это такая гадость!
   Недавно Настя вслух учила анатомию и жаловалась:
   – Ну почему у человека так много костей! Разве их можно все запомнить, да еще и на латыни?
   – Запомнишь, – утешаю ее. – Как будет «позвоночник»?
   – «Колюмна вертибралис!» – радостно восклицает Настя.
   – Вот видишь, не так уж и сложно.
   Я еще немного погоняла ее, отыскивая самые употребляемые названия костей скелета, и Настя немного успокоилась. Она всегда боится идти на занятия, если чего-то не выучила!..

   2 января 1974 года, вечер
   Мы с Настей вместе с ребятами из 28-й комнаты встречали Новый год. И тут, наконец, свершилось: Вова поцеловал меня! Мы танцевали и, видимо, его охватила настолько сильная страсть, что он не смог устоять. Его не остановило даже то, что Настя все видела. Но я отшатнулась от него, вспомнив Линду. Теперь ни за что не поверю, что он равнодушен ко мне. И хотя близость длилась всего мгновение, я была счастлива, поскольку удовлетворила непреодолимое желание. Сколько раз мечтала о его поцелуе! Раньше, когда мы с ним танцевали, он всегда был холоден, чем так меня задевал! Это действительно стало моей победой – как женщины. Однако губы его были сухие и какие-то вялые – я не ощутила физического удовольствия.
   Тот эпизод сблизил нас. Утром Вова пришел в нашу комнату, был очень веселым, сел возле меня, все время называл по имени и долго смотрел мне в глаза. Все признаки привязанности!
   Хорошая пора – беззаботная молодость, когда много друзей и веселья. Кажется, моя уже проходит. Сижу опять одна в комнате и думаю, что, наверное, пора мне замуж. А с Вовой лучше не так часто видеться, поскольку он начал очень меня волновать. Только что прошел, разговаривая с кем-то, по коридору мимо нашей двери, и так приятен мне его голос!
   Я часто задумываюсь над тем, существует ли какая-то формула любви? Вот бы мне ее узнать!..
   Вова такой неопытный и слабый! Он воспринимает жизнь буквально, а ведь нужно читать и между строк. Линда просто оставила в его душе глубокий след, потому что была первой. Но первая любовь, какой бы она ни была – счастливой или несчастной, – никогда не остается с нами.

   5 января, суббота
   Хотя бы Альбина уехала домой, чтобы не собирала, как часто бывает, по десять человек в комнате! Это меня очень утомляет. Впрочем, о волке речь, а он уж тут! Зашла как раз. Но, наверное, что-то у нее случилось, поскольку настроение подавленное и она едет «к мамочке». Ну и слава Богу!
   Кажется, я теряю тот стержень, ту цель, что так ярко мне светила. У меня не хватает сил на что-то главное, я тону в мелочах – в каких-то глупых переживаниях и обидах. Надо быть выше этого. Однако я ведь принадлежу к проклятому бабскому племени! И мне, как всем его представительницам, хочется быть любимой.
   Пожалуй, я не увлеклась бы так Вовой, если бы он первый начал ухаживать за мной. Получается, часть формулы вырисовывается! По-научному это звучит так: интенсивное излучение чувств негативно влияет на объект, вызывая отказ. Светить должно с обеих сторон – тогда возникнет счастливая вспышка. Итак, я все испортила сама – не нужно «светить» своими чувствами. Нужно, чтобы совпадали моменты… Женщине следует быть хитрее, она не имеет права быть слишком активной. Парни любят добиваться, а не брать готовое.
   Еще один пример. Альбина так бегала за Коваленко! И что? Поражение! Он сейчас встречается с другой, а это серьезный удар по Альбининому самолюбию. А Юра молодец, что выставил ее тогда из комнаты. Это был такой позор! Она пошла к нему, разделась, он же взял ее вещи и выбросил в коридор. И саму вытолкал – почти нагишом. Это видели ребята из Вовкиной комнаты и теперь смеются над ней. Еще и нам с Настей рассказали. Господи, какая же Альбина дура! Ее поведение вредит ей самой.
   Альбина же сделала мне очередную пакость: купила себе мои любимые духи «Тет-а-тет». Зачем только я сказала, что мечтаю о них!
   С Вовой, конечно, у меня никакой дружбы быть не может. Удивительно, как люди иногда предлагают дружить, совершенно не отвечая за свои слова! Он держится от меня на расстоянии и всегда слегка напряжен, когда разговаривает со мной. Разве это дружба?! Или здесь что-то иное? Когда я в записке предложила ему дружить, он ответил: «Я принимаю твою дружбу». Но это не то же самое, если бы он сам предложил! Впрочем, для чего я забиваю себе голову такими глупостями – не пора ли поставить точку? Надо быть более сдержанной, говорить с ним без «лирических отступлений».
   Плохо, что я потеряла контакт не только с Альбиной, но и с Настей. С Альбиной у меня не хватило бы сил его наладить, да и желания нет, а вот с Настей… Жаль, но я к ней остыла. И знаю, из-за чего. Я как раз заходила в комнату, когда она, не видя меня, говорила Альбине:
   – Кому эта Надька уже нужна в ее возрасте! Разве что какому-нибудь негру.
   Я тихонько прикрыла дверь и осталась в коридоре, чтобы девчонки меня не увидели. Мне стало стыдно за Настю. Оказывается, вот какой жестокой она может быть!

   23 января
   Вечером снова сидела одна в комнате. Позже пришла Настя – она сияла, похоже, была в 28-й. Альбина, как всегда, где-то с кем-то на лестнице. Пожалуй, для меня сейчас главное – не потерять чувство юмора. Кто-то в коридоре играет на гитаре и поет: «Если в дождь такой ждать ты будешь…» Песня навевает мне мысли о Вове, о его раскосых глазах.
   А недавно случилось такое. Мы узнали, когда у Вовы день рождения, и готовили общий подарок. Он же пригласил только Настю. И сделал это под дверью нашей комнаты, а мы с Альбиной услышали. Как можно так поступать! Я очень удивилась, Альбина же была в ярости и сказала, что, собственно, и не собиралась идти – хотя набор красивых ручек покупала именно она.
   Вова же на следующий день зашел к нам – как ни в чем не бывало. Ничуть не смущался. Смотрел прямо в глаза, а я отводила взгляд. Вот тебе и друг! Это как удар в спину. Теперь, когда он будет к нам приходить, я предпочту читалку. Видеть его не могу! Наверное, это и к лучшему. А к Насте он снова начал заигрывать:
   – Можно, я тебя поцелую?
   Вот олух! Спрашивает разрешения, не хочет брать на себя ответственность. «Однолюб»!
   Я теперь знаю, почему он меня боится. Понял, что легкий флирт со мной не пройдет, а к серьезным отношениям не готов. Лучше то одну, то другую поцеловать с их разрешения, ведь у него же Линда, он сам не может проявить инициативу!..
   Он сейчас удивляется, не может понять, почему я так себя веду: не улыбаюсь ему, первая не завожу никаких разговоров, чаем не угощаю. «Как будто бы учусь…» – как частенько шутит Альбина. То есть – мне некогда.
   Неужели Вова так глуп, что не осознает, почему я на него сержусь? Говорит, что ко мне относится так же, как и прежде, а я дуюсь, и он уже соскучился по той мне, какой я была раньше. Действительно, мои чувства к нему изменились. Он стал мне неинтересен. И сразу же Настя тоже охладела к нему. Ею двигала только конкуренция с моей стороны.
   А Настю, кстати, продолжает интересовать все, что касается секса. Сегодня совсем удивила меня:
   – Скажи, а ты уже женщина или еще девушка?
   Ей, видимо, кажется, что я стара как мир и мне уже стыдно быть девственницей.
   Я вдруг задумалась: хочу ли, чтобы Вова был у меня первым? Не знаю. Конечно, если он чувствует ко мне страсть… Когда оба желают одного и того же, все может произойти.
   Сейчас к нам повадился Орлов, который живет в одной комнате с Максимом Черским. Я даже не знаю его имени, поскольку все обращаются к нему по фамилии. Он очень наблюдателен. Уже не помню, о чем именно мы говорили вчера, но он словно влез мне в душу и что-то там взбудоражил, вывернул меня наизнанку, заставил чувствовать себя неловко. Он прав, что достал меня своими вопросами, что я засмеялась именно от внутреннего взрыва. Эти его выводы меня очень задели, и я поняла, что Орлов – опасный человек, следует быть с ним осторожнее.
   Сегодня он снова приходил к нам, подошел к столу:
   – Какие у вас некрасивые чашки! Вы бы их содой отмыли от чая, что ли!
   Мне нужно было промолчать, но я не сдержалась:
   – Ты хоть что-то умеешь видеть в розовом свете, или у тебя все черное?!
   А на Новый год Орлов принес мне собственноручно изготовленную чеканку с изображением женского лица, чем-то похожего на мое, и подписью на обороте: «Наденьке от чудака». Сам понимает, что странный. Но очень умный. Мне далеко до него и по уму, и по знаниям. И внешне он очень привлекательный – высокий, чернобровый, черноглазый. Но какой-то мрачный, с тяжеловатым взглядом, никогда не улыбается. И все время говорит намеками. Возможно, он ко мне неравнодушен? Подарил же ту чеканку…

   29 января
   Легко Вове: мировые проблемы его не волнуют, как и собственные неблаговидные поступки и черты характера. Ребенок он еще! Это, скорее, не упрек, а жалость. Он какой-то бесхребетный. Вроде бы предпочел Настю, а вчера ночью снова лежал на постели у Альбины и целовался с ней. Мы с Настей это видели: из окна лился лунный свет и все освещал. Я ему никогда не простила бы!
   Между тем он ежеминутно зовет меня по имени и заискивает. Я же отношусь к нему еще скептичнее. Он говорит, что скучает по мне, по моим глазам и искренним разговорам…
   Неужели я больше не влюблена? Да, мне уже не больно, пусть целуется с кем хочет. Но все-таки еще мечтаю сходить с ним в кино или прогуляться по парку… Только при одном условии: чтобы он сам этого захотел! Сам предложил!..
   Какой же вывод из этого? Я просто занимаюсь очковтирательством! Обманываю и себя, и Настю. Но себя ох как трудно обмануть!
   Приходил Иван, лез целоваться. Так омерзительно! Я боюсь оставаться с ним наедине, потому что он очень сильный. Другое дело – Вова. С этим не страшно и в одной постели заночевать. Ничего не случится.
   Удивительно, но иногда я Вову почти ненавижу. Сказала, чтобы Настя его к нам не водила – пусть сама к нему ходит. Мне даже голос его стал неприятным. Просто слух режет! Интересно, что было бы, если бы он пришел ко мне и сказал, что я ему нравлюсь? Я, наверное, сразу пересмотрела бы свое отношение к нему. Стоило бы проверить, но как?
   Не успела я об этом подумать, как зашел Вова и предложил:
   – Пойдем гулять!
   – Мне некогда, – говорю.
   Он ушел. Это я сгоряча, конечно, отказала, сама себя накрутила. Надо было пойти, поговорить. Возможно, он хотел именно этого. Чего же я хочу? Наверное, чтобы он влюбился в меня. А я чтобы поманила за собой и ушла. Чтобы меня любили, а я казалась немного равнодушной… Сегодня впервые за всю неделю посмотрела ему в глаза. И уже по-новому его воспринимаю.
   Приходил Юра Коваленко. Я снова отметила, что он видный парень – стройный, высокий, в глазах у него какая-то особая прелесть. Он все-таки хорошо ко мне относится. А вот Альбина ушла не солоно хлебавши.
   – Как ты думаешь, почему он с ней не захотел? – спросила Настя.
   – А ты обратила внимание, какие песни он играет на гитаре?
   – Печальные.
   – Вот. Наверное, у него была неразделенная любовь, поэтому и сложился характерный стереотип…
   – Не понимаю…
   – Иногда удовольствие находят в страданиях, а в любовных неудачах – счастье.
   – Как это возможно?
   – Подрастешь – поймешь. Похоже, Коваленко любит всего добиваться сам, а то, что плывет в руки, – отталкивает.
   – Голую Альбину, например, – Настя громко засмеялась.
   – Да, удовольствие ему приносит стремление получить чью-то любовь, а не самому быть ее объектом.
   И тут я подумала, что очень хорошо понимаю Коваленко, поскольку сама такая. Это нас роднит, у нас психологическая совместимость, и нам приятно общество друг друга. Но не дай Бог кому-то из нас влюбиться в другого! Тот, другой, сразу же построит прочную стену. Такова формула отношений родственных душ.

   1 февраля
   Оказывается, у Вовы был наш ключ: Настя давала, чтобы занес ее вещи. Он пришел и положил его на стол. И так посмотрел на меня!
   Я сразу все поняла. Читал мой дневник! Действительно, вскоре Коля Козур посоветовал мне держать письма и другие бумаги под замком. Сказал, что Вова хвастался: «Там все про меня…»
   А я думаю о Максиме Черском. Он мне понравился с первого взгляда, и я ему тоже. Только очень молодой, поэтому мы просто дружим. Вчера он попросил «погонять» его по политэкономии, поскольку очень боялся экзамена. Мы занимались до двух ночи и так устали, что совсем потеряли над собой контроль. Я легла и закрыла глаза, а он сел возле меня и что-то рассказывал о капитале. И был сонный-сонный. Говорю:
   – Приляг, а я посижу.
   Он лег, а его пальцы прикасаются ко мне. Я читаю, а голос у меня срывается. Он же берет меня за плечо, прижимает к себе и нежно-нежно целует. И тут я вспомнила, что мы не одни. Альбины не было, но к Насте приехал брат, они спали. У меня было огромное желание выключить настольную лампу.
   Может, вчера ничего бы и не было, если бы я не увидела, что волную его. Когда тебе начинают смотреть поочередно то в левый, то в правый глаз, – значит, любуются тобой.
   Жалею ли я? Нет. Абсолютно. Он такой приятный, застенчивый и одновременно настойчивый. Был бы хоть на два года старше! Я заметила, что если мы куда-то идем вдвоем – в кино или в институт, или просто сидим на лавочке в парке, – я не вижу разницы в возрасте. А когда возвращаемся домой, подходим к общежитию, – то не знаю, как он, а я чувствую себя неловко.
   Хотя как же сладок этот запретный плод!
   Теперь, когда я думаю о Максе и Вове, то отдаю предпочтение первому. И, наверное, когда-нибудь, когда стану старше, тоже приятно будет вспоминать эти несколько минут с Максом, а не месяцы страданий по Вове. Буду помнить того, кто разделил со мной сладкий миг страсти, а не сухие, какие-то словно безразличные губы другого.

   В тот же день
   Кто-то прошел по коридору и попросил позвать Вову Гудкова – внизу его ждет девушка. Неужели Линда?
   Я быстренько побежала, чтобы посмотреть, взяла трубку телефона-автомата, будто бы звоню кому-то, а сама рассматриваю девушку. Она не моложе меня, выглядит даже старше. Блондинка. Глаза не очень приятные, какие-то мутные. Но в общем неплохая. Лучше, чем на фотографии. Если это она. Заметно волнуется.
   Я вернулась к себе в комнату, не дождавшись, пока Вова спустится. Через некоторое время он постучал в дверь. Но я мыла пол и не пригласила его. Неизвестно, с кем он был, мне показалось – с каким-то парнем. Была ли с ними еще и Линда – неизвестно.
   Опять я принялась рассуждать о том, кто мне дороже: Макс или Вова? Кого бы я выбрала, если бы выпала такая возможность? Свести бы их в нашей комнате, тогда было бы понятнее. Максим очень милый. Вова блекнет перед ним. Но ведь Вова старше! И мне с ним не стыдно заходить в общежитие! Также нас много всего связывает. Видимо, поэтому я выбрала бы Вову. А вот если бы мы втроем оказались на необитаемом острове… Несомненно – Максима! Хотя… Не знаю.
   Только что же Вове нужно от меня? Если приехала Линда, тогда понятно: привести ее к нам. Господи, даже голова разболелась! Хочу ли я кого-то видеть? Нет. Мне хочется отдохнуть. А с Вовой приходится копаться в наших отношениях, вечно что-то выяснять…

   4 февраля
   Сегодня днем пошла в столовую, пропустив пару. Перерыв еще не начался, поэтому я надеялась, что будет мало людей. Боялась встретить там Макса, но в то же время меня неудержимо тянуло туда. И надо же! В совершенно пустом обеденном зале сидел только он один! Я даже остановилась на пороге, и мне пришлось приложить усилие, чтобы пройти мимо и поздороваться. Макс тоже немного смутился, но потом привычно подмигнул мне. Он всегда так делал и раньше. Как раз прозвенел звонок, и толпа студентов прекратила мои переживания.
   А Вова? Он, наверное, навсегда настроил меня против себя. Раньше я хотя бы испытывала к нему влечение, но сейчас другой занял место в моем сердце. Теперь мне легко было бы просто дружить с ним. Возможно, так и будет. Я же вижу, что он этого хочет. А я уже не очень. Он потерял надо мной власть. Спасибо тебе за это, Макс! Может, действительно лекарство от любви – другая любовь?
   Вова продолжает меня разочаровывать. Вчера зашли к нам с Иваном и долго сидели. Зачем явились? Чтобы поговорить со мной? Или только для того, чтобы почитать в тишине, поскольку в их комнате вечный шум-гам? Пришел Коля и потащил их в бар, а Вова бросил на ходу: «Я еще зайду».
   Мол, «никуда ты не денешься, подождешь». Так это прозвучало.
   Знаю, дорогой мой, что я тебе нравлюсь, просто найди мужество это признать. А нет – тогда нечего действовать мне на нервы. Я позволила бы ему остаться, чтобы наконец выяснить с ним отношения, а не сидеть книги читать. Вышвырну его из комнаты, как шелудивого кота!
   Когда ребята ушли, я хотела позвать Макса, чтобы тот был здесь, когда Вова вернется. Но потом передумала.
   Вспомнила, как напрягается лицо у Вовы, когда я приближаюсь к нему. Он что – боится меня? Я ему неприятна или наоборот? Честное слово, я уже не испытываю к нему никакой симпатии. Разве его можно серьезно воспринимать? Максим значительно мужественнее.
   Вместо Вовы пришла Люба Тимошина – проговорили с ней несколько часов. В чем-то мы очень похожи, и нам хорошо вместе. Коля заходил трижды. Возможно, Вова просил его посмотреть, одна ли я, а может, Коле понравилась Люба.
   Любе я рассказала о Максиме, а она привела мне несколько примеров неравных по возрасту браков. Открыла Америку! Я и сама это знаю. Люба еще очень наивна. Три года назад и я была такой.
   Недовольна собой. Чувствую, что как-то не так живу, все ищу «кого-то». Зачем мне в каждом встречном видеть единомышленника, наделять чертами характера, которые мне нравятся, а потом разочаровываться? Вот хотя бы и Вова (опять Вова!)… Он совсем никакой – то есть еще не состоявшаяся личность: ему приятнее заниматься ерундой, чем важными делами, он слаб. А я требую – вполне серьезно! – чего-то большего, хочу, чтобы он задумался над жизнью, чтобы понимал меня, чтобы стал мне другом. Если же он «не дотягивает» до меня, то зачем тратить на него время?
   Ну как мне себя преодолеть, чтобы не влюбляться, не растрачивать столько энергии?! Почему я не живу умом, а лишь сердцем?! Вову осуждаю за слабость, а сама? Это такая глупость – изнурять себя любовью! Да если бы она была настоящей! Окружила себя детьми, а они втянули меня в свои игры. И среди них никого умного или оригинального. Тот же Вова – обычный серенький человек. Как же люди боятся индивидуальности, как стремятся к стандартам! Разве такой мужчина мне нужен? Или взять Максима – ординарная личность.
   Это сначала было бы радостно и приятно, если бы кто-то из них решил связать свою судьбу с моей, но что потом? Думаю, разочарование. Скорее всего, мне нужен такой чудак, как Орлов, хотя не он сам.
   Вот я ищу друга и совсем забыла о своем спасительном средстве – замечательных книгах. Отдаляешься от этого суетного мира, от мелочности – и очищаешься душой. И хочешь походить на настоящих героев, и хочешь сделать что-то необычное!.. Это значительно лучше, чем просто киснуть.
   Пусть я останусь старой девой, но нужно заниматься серьезными делами. Разве можно с моим характером подобным образом воспринимать любовь? Так я ничего не достигну в жизни!
   Надо верить в себя, в свои возможности, надо работать! Ох, как хорошо это получается на словах, и как я неорганизована в жизни! Сколько еще будет тех мечтаний и планов – одних только планов!.. Но когда же появятся результаты? Рассуждать – это одно, а что-то создавать – совсем другое.
   Как же мне успокоить свое нежное сердце? Как отказаться от таких счастливо-безумных мгновений, какие были у меня с Максом? Может, и хорошо, что я не очень красива, иначе любовь поглотила бы меня без остатка. А так я не всегда могу быть с тем, с кем хочу.

   6 февраля
   Вспоминаю Гудкова. Когда-то я сходила с ума от его бледно-розовых губ, а затем, когда разочаровалась, а может, потеряла надежду, смотрю – они самые обычные, могли быть и лучше. Конечно, я не полностью остыла к нему. Ведь отдала ему столько времени и энергии, так к нему привыкла, что он стал почти частицей меня самой.
   Теперь мне уже не верится, что я когда-то так страдала из-за него, писала любовные письма – хотя и не отдавала. Он их, правда, все равно прочитал, негодник. А в записках инициатива всегда исходила от меня. Такое впечатление, что я нападала, а он защищался.
   Каждый человек хочет проявить себя. Любыми способами. Кто-то пишет стихи, кто-то строит дома, еще кто-то вьет семейное гнездышко. Вова (надоел мне уже этот Вова!), возможно, проявит себя через сына. Наверное, семья для него будет основной ценностью. Такой себе рядовой обыватель без каких-либо претензий.
   Иногда я завидую таким слишком простым людям, не забивающим себе голову разными философствованиями. Тем, кто даже еще проще, чем Вова. В основном это уже пожилые люди. А молодежь сейчас, если становится «простой-простой», – это ужасное зрелище. Парни – всегда пьяные, а девушки бегают по магазинам с единственной заботой о тряпках, которые можно «достать». Эти пустые глаза!.. Страшно!
   А может, я впадаю в крайности? Почему я так осуждаю других? Зачем грызу сама себя? Не выйти ли мне замуж, нарожать детей и тоже свить себе уютное семейное гнездо?
   В каждом человеке заложена потенциальная возможность любить. И по этому можно определить его цену. Отсюда и наше вечное стремление – любить красиво, отдавая себя без остатка, жертвенно и бескорыстно. Но чтобы действительно подняться самому, надо любить достойных людей. Именно тем человеком, которого ты любишь, и определяется твоя цена.

   7 февраля
   Приехала к своим. Колю Кравченко весной все же заберут в армию. Пригласил на проводы. Его родители считают меня будущей невесткой. Однако сам он знает, что это не так. Бегает за мной с шестнадцати лет, хотя ничего до сих пор не выбегал.
   Читаю Экзюпери. Вышла из дома – на улице темень, ветер, дождь. И я испугалась, подумала, что никогда не смогла бы стать летчицей. Оторваться от земли так страшно! Да и вообще я почему-то очень боюсь темноты.
   Экзюпери – философ, и в чем-то он мне близок. Все люди одиноки. Не случается двух одинаковых душ, миров. И сколько бы я ни мечтала о полном контакте сердец, – этого никогда не будет. Как никогда я полностью не пойму Экзюпери, так никто и никогда полностью не поймет меня. Через произведения пробивается только контур, тень души, а хотелось бы четкого озаренного образа!
   Город сейчас далеко, и заботы, связанные с ним, – тоже. Макса вспоминаю просто как картинку: чернявое дитя с блестящими глазками. Вова посеял тихое сожаление, острым ростком прошедшее сквозь сердце. Возможно, этот парень не так уж и глуп, как я о нем думаю. Трус – это да. И почему он стремится быть, как все, лишая себя той неизъяснимой прелести, что присуща всему необычному?
   На улице свирепствует ветер. И если бы я была дома одна, мне стало бы жутковато. Двенадцать ночи, а спать не хочется. Мои старики привыкли укладываться рано, им кажется, что я нарушаю регламент. Смешно! Мне уже давно никто не говорил, что пора спать.
   Не вижу своего будущего. Меня пугает все, что называется семейными буднями, – кажется, я не создана для этого. Родить ребенка? Это так страшно! Я боюсь родов, как и первой брачной ночи, как и смерти. Эти три вещи очень необычны, поэтому и пугают. Хочу любви, даже хочу уже замуж, но все мои мечты обрываются на свадьбе. Как в сказках. А что там дальше – не думаю, поскольку боюсь.
   Как же мы все-таки одиноки! Нет у меня никого, с кем я могла бы поговорить, как сама с собой. Но я все же не теряю надежды найти такого человека.

   5 мая 1975 года
   Вчера сидела в своей комнате и готовилась к экзаменам. Неожиданно пришел Вова – он живет теперь в другом общежитии – и сказал, что соскучился по мне. А ведь прошло уже более года!
   Я снова несчастливо влюблена в другого.
   Вова предложил погулять. Мы с ним прошли пешком все Павлово Поле и Ботанический сад. Так хорошо было!
   – Пойдем в ресторан, отметим нашу встречу, – пригласил.
   – В какой ты хочешь?
   – Может, в «Авангард»?
   – Я не против.
   Мы подошли к ресторану, но там была чья-то свадьба. Вова смотрел то на меня, то на молодоженов. Затем взял мою правую ладонь, коснулся безымянного пальца, словно надевая кольцо, и многозначительно посмотрел в глаза. Я никак не отреагировала.
   Решили пойти в кафе неподалеку от ипподрома. Заказали еду и бутылку белого сухого. Правда, я почти не пила, и Вова выпил все вино сам. Много говорили, не пропустили ни одного танца. Но громкая музыка нам мешала, хотелось тишины и уединения. Мы вышли.
   Ночь была ласкова к нам, мы обняли друг друга за талии, и я сказала:
   – Как замечательно пройтись вот так с парнем!
   А подумала совсем о другом.
   Затем мы забрели на ипподром и сели на скамейку. Вова долго не решался, однако потом поцеловал меня. Впрочем, я уже знала, какие у него губы, какие поцелуи. Не отодвинулась, правда, хотя мне было неприятно.
   В этот вечер я поняла, что никогда его не любила.

Об авторе

   На снимке автор Людмила Ясна. Фото Ирины Поставной.
   Людмила Ясна (Носова Людмила Николаевна) родилась на востоке Украины, в Харьковской области. Школа, университет, работа редактором многотиражной газеты в Харьковском мединституте.
   Стихи и прозу пишет с детства. В 2005 году вышел ее сборник поэзий на украинском языке – «Жасминна заметіль» и через год автор стала лауреатом Всеукраинского поэтического вернисажа «Троянди й виноград».
   В 2015 году увидела свет ее книга прозы на украинском языке «Аніча».
   Вскоре в книжных магазинах появятся ее роман на украинском языке «Кара небесна» и новый сборник рассказов.
   В планах автора – написать детективный роман и другие интересные книги.
   Людмила Ясна, кроме литературной работы, увлекается живописью, садоводством, ландшафтным дизайном. В молодости изучала астрологию и стала специалистом в этом искусстве. Издала в 1997 году книгу на русском языке «Отвечают часы гороскопа», которая до сих пор пользуется спросом.
   В оформлении обложки использован фрагмент картины Людмилы Ясной «Экзальтация цвета».
   Больше о Людмиле можно узнать на сайте: www.Ludmilajasna.in.ua

Людмила Ясна Аничча

И бежит ручеек рассказов

Аничча

Глаза

Обожатель без имени

Навеки не вместе

Сила энтропии

Аничча

Сладкие танцы

Ясновидение

Коммунистка

Воспоминания на осенней скамейке

Экстрасенс

Убийство, варенье и… лодочки

Страсть и долг

Чтобы голова не болела

В баре «Старый город»

Ягуар

Нимфоманка

«…Ни от кого я не таю»

Засушенный цветок

Между двумя

Старушка и кошелек

Предвзятость

Лариска

Сансара

Вальс на синем фоне

Старая дева

День, расколотый пополам

Ляля

Неудачная охота (быль)

Красные тюльпаны

Земляк

Где-то в селе под Зеньковом

На велотреке

Формула любви (из дневника студентки Нади)

Об авторе

Людмила Ясна
Аничча

Неудачная охота
(быль)

Формула любви
(из дневника студентки Нади)