Александр Беляев
Дороги изнанки

Глава 1
Еще одно пробуждение

   Аня сидела у окна и глядела на чудесный, залитый светом сад, когда дверь неожиданно открылась, и в комнату ворвался он, Андрюша Данилов, тот, кого она ждала все эти дни… или годы… она не помнит – что-то с памятью. Потом был неумелый детский поцелуй, что при этом говорила она, что он, что они делали – снова провал, очнулась она только от странного звука – это соприкоснулись его ониксовый медальон (она его когда-то сама ему подарила) и ее ожерелье из розового жемчуга и кораллов (это уже он достал их со дна моря Вечности). От этого соприкосновения что-то вспыхнуло, словно замкнуло провода под напряжением, затем яркая вспышка… полет… забвение.
   Она открыла глаза и увидела лицо того же Андрея, повзрослевшего… да чего там, постаревшего лет на пятнадцать-двадцать, а на губах все еще память неумелого поцелуя мальчишки, а этот, взрослый мечтательно и растерянно улыбается, словно просит прощения за то, что поцеловал ее во сне, без позволения. Но почему она лежит в таком странном помещении… рядом какой-то мерцающий пульт, провода, низкая металлическая кровать, покрашенные безвкусной голубой краской стены, желтый потолок в разводах. Она все это где-то видела… а он все смотрит и смотрит на нее, словно не видел тысячу лет…

     Еле приметен
     памяти след,
     я тебя знаю
     тысячу лет…

   Откуда эти строки? Что-то чрезвычайно знакомое и незнакомое одновременно! Кажется, он хочет что-то сказать…
   И тут она просыпается, но уже у себя дома… по крайней мере это ее кровать! Но кто это над ней склонился? Смотрит сочувственно в глаза с таким знакомым выражением лица, такого дорогого… ах, ну да, это все тот же Андрюша, и она много раз видела его во сне.
   А откуда он взялся в ее квартире? Или это опять продолжение сна?
   Аня окончательно разлепила глаза. В зашторенную комнату пробивался мутный свет, но фигура Андрея явственно вырисовывалась на фоне окна, он продолжал улыбаться какой-то виноватой улыбкой, и Ане казалось, что он вот-вот что-то скажет, взорвет эту ставшую невыносимой тишину! Однако нет, фигура мужчины стала медленно отступать назад, пока спина его не вошла в плоскость старинного зеркала, достаточно большого для того, чтобы там уместилась фигура взрослого человека. Именно из этого зеркала он взглянул на нее в последний раз, сделал прощальный жест рукой и окончательно исчез. Ане стало жутковато: этот молодой мужчина был частью ее сновидческой жизни, он вообще в последнее время очень часто ей снился – каждый раз с поразительной отчетливостью она помнила его лицо и фигуру, хотя остальные детали ее снов были, как правило, зыбки и неуловимы, и с подобным прощальным жестом он уходил и раньше, но сегодня! Она ведь не спит уже несколько секунд: вот ее комната, вот стенка (мама по старинке называла ее трюмо), вот старинное зеркало – и в этом зеркале только что на ее глазах исчез человек, которого она совершенно отчетливо видела уже после того, как проснулась. Этого человека она никогда в реальной жизни не встречала, но он был хорошо знаком ей по снам. Откуда он взялся? Наверное это галлюцинация, скорее всего это смерть мамы на нее так подействовала, и еще этот люминал, который она принимала перед сном все дни после маминого ухода.
   Мамина смерть… казалось, после похорон дни тянулись мучительно долго, а сейчас она оглянулась назад и ничего не помнит, что было после. Ах, ну да, вчера было 9 дней, пришли кто-то из родни, она отчетливо помнит только брата с женой и дядю Колю, маминого брата. Кажется, она почти все время проспала в эти дни, как в летаргии, и все время ей снился этот Андрей, и каждый раз они оказывались на берегу бескрайнего прозрачного моря, а рядом возвышался замок из песка, но такой сложной конструкции, что построить его – тем более из песка – совершенно невозможно. Они говорили с Андреем о чем-то важном, но она не помнит, о чем, лишь помнит, что Андрей ее давний друг, Единственный…
   Но почему за все это время ее ни разу не посетила мама? И даже не было ни одной мысли о ней, а приходит какой-то знакомый незнакомец? Да, странно устроена человеческая психика… хотя, может это просто защита, возможно постоянные мысли о маме во сне и наяву просто свели бы ее с ума. Впрочем, воспоминания о маме могли трансформироваться в этот сегодняшний сон, где она увидела себя лежащей в больничной палате, очевидно это ее мысли о том, что лучше бы она тут лежала вместо мамы – в той самой палате, где она провела у изголовья умирающей последние 2,5 месяца, почти не выходя. А иначе, откуда это? Маме было сорок два года… первичный рак желудка… множественные метастазы в различные органы. Слишком поздно был поставлен диагноз, считали, что обычная язва, а гастроскопии мама боялась, как огня и не давала ее делать. Когда все выяснилось, медицина была бессильна, операция ничего не дала, Аня сильно подозревает, что многочисленные опухоли даже не стали трогать: просто разрезали и зашили, а Ане сказали, что сделали все возможное.
   Да, как видно два месяца такого напряжения не прошли даром, вот уже галлюцинации начались. Можно сказать – звонок из дурдома… к тому же не первый. У нее многократно, задолго до смерти мамы возникали всякие необычные переживания, словно бы знала что-то чрезвычайно важное, но забыла… словно она, Анна Михайловна Ромашова – далеко не только то, что она о себе знает, но и что-то много большее, много более древнее, мудрое. Но что? Она этого никак не могла вспомнить, но была абсолютно уверена в том, что помимо серой, малоинтересной жизни, жила еще какой-то иной, яркой, полной удивительных событий и приключений.
   Началось все это с восьми лет, а что было до этого, она практически не помнит. Дело в том, что в восемь лет родители обнаружили ее на лестнице около двери квартиры в беспамятном состоянии, и как она там оказалась и где была раньше – словно чистый лист бумаги. А родители потом ничего ей не рассказывали, уходили от расспросов, а она все пыталась вспомнить, и тогда возникало чувство как поутру после причудливого необъяснимого сна, который как некий след остается в дневном сознании, но суть его и образ безнадежно ускользают в небытие, причем ускользают тем быстрее, чем мучительнее пытаешься вспомнить. После этого события Аня две недели лежала в детском отделении психиатрической больницы – собственно осознала она себя окончательно уже там – и выписалась во вполне удовлетворительном состоянии, правда с чувством, будто она только что родилась, но с опытом, знаниями и навыками среднестатистической восьмилетней девочки: могла читать, писать, знала родственников, близких и друзей, знала где жила и училась, и тем не менее чувство было такое, словно из ее жизни ушли целые страницы, полные удивительных событий и приключений.
   Только незадолго до смерти мама призналась ей, что Аню, оказывается, в 8 лет взяли в какую-то лабораторию для эксперимента: что-то связанное с парапсихологией, но что там с ней делали. Она не знает. Оказывается до этих событий Аня была каким-то необычным ребенком-экстрасенсом с какими-то фантастическими способностями, которые, к тому же бурно развивались последние два года. Именно для изучения этих способностей ее забрали в специальную лабораторию, Бог знает чего насулив родителям. Там, очевидно, с ней что-то такое сотворили, что она не только лишилась своего дара, но и напрочь забыла, что была в какой-то там лаборатории и участвовала в каком-то эксперименте, а врачи, оказывается, после больницы категорически запретили родителям рассказывать о чем-то таком, чего она сама не помнит, чтобы не травмировать психику ребенка. Поэтому ее перевели в другую школу и тщательно оберегали от детей, которые ее знали раньше; к счастью таких было немного, Аня росла чрезвычайно замкнутым ребенком. Кто знает, не послушайся родители врачей, и расскажи ей все, глядишь, память о прежней жизни и восстановилась бы, а вместе с этим ушло бы и это изматывающее чувство, что она не только жила какой-то совершенно иной жизнью, но, что самое парадоксальное, продолжает ею жить своей второй, невидимой половинкой, но увидеть, ощутить этого не может. Словно происходит это за полупрозрачной ширмой, за которой мелькают какие-то неясные тени – то ближе, то дальше, но что там происходит в действительности – рассмотреть невозможно.
   Итак, раздвоение психики… кажется, раздвоение психики – это один из признаков шизофрении… вот теперь и галлюцинации прибавились. По-видимому, стресс, связанный с уходом мамы, обострил старый процесс.
   Хотя, к настоящему времени все вроде бы прошло, и она чувствует себя нормально… если, конечно нормальным можно назвать ватную от люминала голову и чувство – приглушенное все тем же люминалом глубокой тоски и оставленности. Впрочем, надо жить дальше, мама так и сказала перед смертью: Живи, дочка, вместо меня и пусть твоя жизнь сложится удачнее». Да, превратиться в шизофреничку – это вряд ли удачное выполнение маминого наказа!
   Аня кое-как встала с постели, где она последние 9 дней проводила по 15–17 часов (благо уволилась с работы еще когда денно и нощно дежурила у маминого изголовья), глотала люминал, если бы было возможно, вообще бы не просыпалась. А в оставшиеся часы бодрствования драила каждый уголок квартиры, перемывала всю имеющуюся в доме посуду – с патологической тщательностью, до изнеможения, каждый день по новой. Этот метод, чтобы забыться, не впасть в ступор ей посоветовал мамин брат дядя Коля и первые три дня следил, чтобы она скрупулезно ему следовала. Лишь убедившись, что Аня втянулась в это отвлекающее занятие, он оставил ее в покое, поскольку не мог больше отпрашиваться с работы. Аня же, каждый день, оставаясь наедине с самой собою в осиротевшей двухкомнатной квартире, полученной папой незадолго до его скоропостижной смерти от инфаркта семь лет назад, принималась вновь и вновь перетирать старую посуду, годами не достававшуюся из шкафов, поскольку мама после смерти папы не собирала дома большого количества гостей. И так все девять дней, вплоть до сегодняшнего.
   Кстати, что сейчас? Утро? День? Вечер? С этим люминалом совсем потеряла ориентир во времени. Нет, судя по свету за шторами, еще не вечер, хотя в середине ноября и 4 часа – уже вечер. Все, надо завязывать с люминалом, последнее время уже не проходит это противное послевкусие во рту, ватная голова и ноги! К тому же вчера на поминках Аня выпила водки и коктейль получился еще тот. Нет, мама бы ее не одобрила, да и вредно это! Хватит пить свое горе стаканами, пора включаться в обычную жизнь, устраиваться на работу, смотреть телевизор, читать книги… ну, и все остальное, как у всех.
   Аня поднялась с постели и поплелась в ванную, почистила зубы, затем решила принять душ. Интересно, а мамина душа где-то здесь, возле нее или уже покинула земное пространство? Кажется, это происходит после девяти дней… или нет, все же после сорока. А что же тогда после девяти происходит? Если она все эти дни была рядом, то почему даже ни разу не приснилась? Вот если бы у нее, у Ани, сохранились те способности, о которых мама перед смертью ей рассказывала! Наверняка она смогла бы тогда с маминой душей пообщаться. Нуда же все это подевалось? Неужели над ней действительно поставили какой-то противозаконный эксперимент, в результате которого возник этот чудовищный провал в памяти и чувство раздвоенности?
   Аня вылезла из душа, вытерлась, накинула халат и с укором посмотрела на себя в зеркало. Господи, на кого она за эти два месяца стала похожа! Какая-то бледная немочь, глаза запали, сонно-тупое выражение лица… наверное тут еще люминал сказывается. Нет, так нельзя, надо начинать за собой следить и с люминалом кончать. Она ведь еще молодая девушка, на которую не так давно заглядывались мужчины! Небось сейчас шарахнулись бы от нее, как от прокаженной!
   Аня, к собственному удивлению скорчила себе рожу и, тут же устыдившись этого совершенно не уместного после маминой смерти поступка, вышла из ванной и поплелась на кухню. Все эти последние дни она почти ничего не ела, так, перехватывала кое– чего, есть совершенно не хотелось. Мама тоже была бы сим фактом очень недовольна, она всегда следила за тем, чтобы дочь полноценно питалась. И все же, почему, если мамина душа еще не покинула землю, Аня не чувствует е присутствия? Почему она не разу не посетила ее во сне, ведь все говорят, что после смерти близкого человека его душа обязательно приходит во сне. А некоторые утверждают, что даже наяву их видели! Каким же, к черту, в детстве она была экстрасенсом, если даже горячо любимую маму не может увидеть во сне. Все этот мифический Андрей приходит – то в образе мальчика, то взрослый. Выходит, такова ее истинная природа и подсознание тайно тоскует о мужчинах. Вот уж никогда такого бы раньше о себе не предположила, она всегда считала, что на мужчин ей ровным счетом наплевать! Даже переживала по этому поводу, но ничего с этим равнодушием поделать не могла. Выходит, она лицемерка! Аня постаралась вспомнить, приходил ли к ней папа после смерти семь лет назад – и не смогла– то ли отупела от люминала, то ли все те же проблемы с памятью, о которых она все утро думала.
   Аня открыла холодильник. Сегодня он был непривычно полон, как никогда со смерти мамы (честно говоря, там вообще почти ничего последние дни не было), мало того, забит всякими деликатесами до самого верха – это все, что гости не доели на девять дней, и почти все нарезано: красная рыба, сырокопченая колбаса, осетрина, открытые банки с красной и черной икрой, почти полмиски крабового салата. Все эти деликатесы притащил ее брат Юра. Он работает инженером в каком-то закрытом КБ, связанным то ли с оборонкой, то ли с космосом, то ли с чем-то еще жутко секретным, и сколько Аня не пыталась узнать у него, чем он там занимается, ничего конкретного так и не услышала: то ли какую-то локационную аппаратуру разрабатывает, то ли еще что-то загадочное. Юра постоянно с гордостью подчеркивал, что это государственная тайна, и их КБ курирует особый отдел КГБ (такой вот каламбурчик), и что он не только родной сестре, но и матери и жене не может рассказать, чем они там занимаются. Разумеется, вначале это всех жутко интриговало, но потом привыкли. Брата взяли в это КБ сразу после окончания института, и Аня сильно подозревала, что Юра уже с институтской скамьи завербовался в комитет госбезопасности, и в КБ его взяли именно с подачи этой всесильной организации. А впрочем, факультет прикладной физики брат закончил с отличием, у него и вправду была светлая голова, к тому же в институтские годы занимался активной комсомольской деятельностью, так что не исключено, что и протекции КГБ не потребовалось и Аня возводила на брата напраслину. Возможно, подозрения родственников по поводу Юриной истинной деятельности были связаны с тем, что их папа, будучи старше мамы на 18 лет, до войны какое-то время проработал в органах НКВД (о чем очень не любил вспоминать), но уволился из рядов доблестных чекистов, поскольку был серьезно ранен в годы войны и получил вторую группу инвалидности. Тем не менее, отпечаток этой, не такой уж длительной службы остался на всю жизнь, и это сильно повлияло на общую атмосферу в семье: даже в сравнительно либеральные годы оттепели маме везде мерещились сотрудники КГБ, и всякие антисоветские и теологические разговоры не поддерживались, хоть Аня подозревала, что мама и папа к существующему строю относились весьма критически.
   Впрочем Юрина служба имела для семьи и весьма положительные стороны. В частности, все деликатесы, которыми сегодня был забит Анин холодильник, как мы упоминали, притащил Юра. Делал он это регулярно и раньше, еще до маминой смерти, поскольку в его КБ функционировал закрытый для посторонних буфет, где можно было за весьма приемлемую государственную цену приобрести в неограниченном количестве и осетрину, и икру, и семгу, и угря, и несколько сортов твердокопченой колбасы. Надо отдать брату должное, несмотря на то, что с детства он был приспособленцем и карьеристом, своих ближайших родственников не забывал (сейчас он жил в отдельной квартире с женой и маленьким сыном. Отдельную квартиру ему также предоставили словно по мановению волшебной палочки), и то и дело привозил различные дефицитные продуктовые заказы или вещи, которых отродясь не видывали в магазинах. У Юры была масса нужных знакомств, он все время кого-то куда-то устраивал и развозил на машине (новенькие Жигули шестой модели он также приобрел сразу по окончании университета неизвестно на какие деньги). Сейчас Юре было двадцать шесть лет (Ане не так давно стукнуло девятнадцать), и, помимо дефицитных продуктов, ему ничего не составляло достать новенькие Ливайсы и Рэнглеры, или кожаный плащ и дубленку, или импортную теле и аудиоаппаратуру. Поэтому ни у мамы в последние годы при жизни, ни у Ани проблем с гардеробом не было. Правда, с Аниным поступлением в университет на журфак (журфак был выбран самим братом, поскольку это было престижно, к тому же кто-то у него там, в приемной комиссии, сидел) прошлым летом вышел прокол. На каком-то этапе что-то не состыковалось и протекция не сработала: Аня не добрала баллов, и поступление пришлось перенести на следующий год, но тут смертельно заболела мама, и стало уже не до института. Таким образом, два года – 74 и 75 были потеряны и Аня до недавнего времени работала секретарем в деканате университета, куда ее все же пристроил брат. А впрочем, нужен ли ей был этот университет и журналистский факультет в частности? Этого Аня не могла понять, поскольку до сих пор не знала, чему бы хотела посвятить свою жизнь и единственной ее страстью на сегодняшний день было чтение. Она все грезила какими-то неясными образами, которые смутным эхо доносились из той неведомой второй жизни, была пассивна и не понимала, в чем ее призвание на этой скучной, неинтересной земле. Брат же, напротив, был не в меру инициативен и даже, не спросясь, затеялся устраивать Анину личную жизнь, которая у той не шибко ладилась. Он подыскал ей молодого журналиста-международника в женихи – то есть с самыми серьезными намерениями – правда Аня подозревала, что жена тому нужна была для командировок в капиталистические страны. Тут она, возможно, возводила на него напраслину, поскольку Виктор (этот международник) очень красиво за ней ухаживал, дарил роскошнейшие букеты цветов, французские духи и прочие достаточно дорогие импортные безделушки, и не особенно настаивал на углублении отношений, поскольку быстро обнаружил Анину инфантильность и полную индифферентность к сексуальным вопросам.
   Впрочем, никаких особых чувств к Виктору (как, собственно, и к остальной мужской половине человечества, за единственным исключением – но об этом чуть позже) она не питала и, несмотря на неоднократные предложения руки и сердца, ответа ему пока не дала. Когда же три месяца назад он на полгода уехал в Польшу, Аня вздохнула с облегчением, поскольку и брат и мама при жизни сильно давили на нее с этим выгодным браком. Она же сама не знала, чего хотела, реальные мужчины из крови и плоти ее вообще не интересовали, у нее было впечатление, что эта ее параллельная невидимая и неведомая жизнь вытягивает из нее значительную часть жизненных сил, либо все дело в том загадочном эксперименте, что над ней, по-видимому, провели в парапсихологической лаборатории – ведь не на пустом же месте у нее возникла эта амнезия! Не в пример своему суперактивному брату она была равнодушна к внешней жизни, будущей специальности и всему тому, что так волнует девушек ее возраста. Поэтому и до Виктора с личной жизнью у нее как-то не ладилось, хоть поначалу молодые люди довольно активно обращали на нее внимание (Аня была нестандартно хороша собой, загадочна и очень начитанна). Но в дальнейшем отношения быстро разлаживались, и дело было даже не в том, что Аня сама отшивала своих кратковременных кавалеров, но происходило это как-то само собой, словно некто свыше нашептывал им, что продолжение отношений с этой девушкой по непонятной причине невозможно. В ней и вправду словно бы отсутствовали те самые женские флюиды, которые в соприкосновении с мужскими флюидами еще до физического контакта рождают чудесную силу взаимного притяжения между полами. Тут была какая-то загадка, и впоследствии некоторые знакомые по секрету признавались Аниному брату, что от нее словно бы исходила волна отчуждения, через которую невозможно было пробиться. Видимо поэтому ни одного серьезного романа у нее, вплоть до Виктора, не было. Впрочем Виктор был крепким орешком и пока держался.
   То же касалось и учебы. Ни один из изучаемых в школе предметов Аню не интересовал, училась она ровно, в основном на четверки, но без увлечения, словно не понимала, зачем ей это надо, и единственное, чему предавалась с упоением, были книги, особенно те, которые имели хоть малейшее отношение к непознанному и загадочному, хотя в советское время таких книг было немного – ну, разве что Гофман, Гоголь, Эдгар По, Одоевский, А.К. Толстой, Грин, Братья Стругацкие, Станислав Лем. Особенное же впечатление на нее произвела не так давно напечатанная в «Иностранной литературе» «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха, поскольку ей вдруг показалось, что эта книга немного о ней и о той второй жизни, о которой она никак не может вспомнить.
   Аня вытащила из холодильника первое, что попалось под руку (благо все это оставалось в нарезанном виде после вчерашних поминок) и села завтракать… или обедать – она взглянула на часы – полчетвертого, по крайней мере не ужин, хотя, как сказать, сейчас ведь середина ноября, темнеет рано. Да, семнадцатое ноября, тысяча девятьсот семьдесят пятого года, и она – Ромашова Анна Михайловна, 19 неполных лет отроду, без определенных занятий, не замужем. Хорошо, хоть это помнит, а то от люминала совсем мозги расплавились.
   Впервые после смерти мамы она сильно проголодалась и набросилась на салат Оливье и бутерброды с дефицитной рыбой и икрой. Ого, что-то новенькое, или мама все же отпустила ее от себя и у нее появились первые проблески интереса к жизни, пусть даже в такой утробно-физиологической форме. Нет, надо побыстрее устраиваться на работу, сколько можно сидеть на шее брата, к тому же появится новое дело, новые знакомы, а то все одна да одна со своими розовыми слонами! Хотя, почему одна? У нее еще есть брат, который основательно ее опекает, и еще этот Виктор. Возможно все же придется принять его предложение, в конце концов он ей не противен, хоть и равнодушие свое она никак преодолеть не может. Равнодушие – это основная черта ее характера, по крайней мере последние десять лет, а что было до того, она практически не помнит, да и то что помнит – возможно это и не ее собственные воспоминания, а то, что мама с папой рассказывали, впоследствии переосмысленное. Словно невидимый ластик прошелся по целым страницам ее жизни. Нет, положа руку на сердце, Виктор ей не противен! Впрочем, приезжает он только через три месяца, все еще может измениться. А на ближайшее будущее брат вроде бы присмотрел ей неквалифицированную работенку в редакции какой-то газеты. Так что у нее и до Виктора могут появиться новые знакомые, да и деньги будут не лишними, сколько можно сидеть на шее брата, мама ведь практически не оставила никаких сбережений, все произошло так внезапно…
   Аня уже начала пить чай, когда в прихожей раздался звонок. К ее удивлению пришел брат, хотя вчера виделись, а он редко заходил просто так, без конкретного дела. Тем более не позвонив заранее. А впрочем, возможно он и звонил, но она спала, а телефон стоит в прихожей, все никак не поставить еще один аппарат в комнате.
   – Привет, сестренка, – бодренько приветствовал ее Юра, чмокнув в щеку, словно ничего не случилось, либо время официального траура закончилось (вчера при родственниках он выглядел достаточно скорбно, однако Аня чувствовала, что особо глубоких переживаний брат не испытывает, он вообще е способен был переживать по поводу чего-либо, что не касалось лично его, любимого. А тут – мама ушла, ей уже ничем не поможешь, пока была жива, сделал для нее все, что мог, устроил в лучший онкологический центр, доставал дефицитные заграничные лекарства, совал врачам в конвертиках, а что мало у изголовья сидел, так на то сестра была, чего вдвоем толкаться, только шум и лишняя суета. Так что совесть чиста и жизнь продолжается.
   – Привет – слегка заторможено пробормотала Аня: действие люминала еще не прошло, – проходи на кухню, я как раз завтракаю.
   Брат снял и аккуратно повесил на плечики в стенной шкаф по-видимому жутко дорогой французский кожаный плащ, пригладил рано начавшие редеть волосы перед зеркалом (стоит отметить, что несмотря на общих родителей, Аня была естественной блондинкой, а брат – брюнетом), прошел вслед за Аней на кухню и с аппетитом набросился на остатки вчерашних поминок.
   – Хорош завтрак, – сказал Юра, посмотрев на новенький, играющий кварцевым стеклом «Ориент», в те годы – труднодостижимая мечта для простого советского обывателя, – почти четыре… чего это ты полдня спишь, как сурок, гости, вроде не очень поздно разошлись.
   Аня пробормотала что-то невнятное насчет коварного действия люминала совместно с водкой, хотя вообще-то выпила она немного…
   – Не нравишься ты мне, сестренка, – продолжил Юра, оценивающе разглядывая Аню, – совсем не следишь за собой, цвет лица, как у восковой фигуры мадам Тюссо, с которой всю краску смыли. Я понимаю, что горе, но у меня тоже горе, однако я себе распускаться не даю, на службе даже не знают о несчастье в нашей семье: горе – горем, а дело не должно страдать. Маме уже ничем не поможешь, и не думаю, что она одобрила бы твое поведение и то, как ты себя запустила. Так что завязывай хлестать свое горе стаканами, как Васисуалий Лоханкин, к тому же пополам с люминалом, приводи себя в порядок и быстренько выходи на работу, раз уж институт в этом году снова накрылся. Надо себя чем-то занять, да и деньги какие-никакие.
   – Ты ж знаешь, – виновато начала оправдываться Аня, – место в деканате, куда ты меня в прошлом году пристроил уже занято, и мы с тобой о какой-то там редакции договорились! И потом, я бы все равно в эти дни не смогла работать, я даже на улицу не выходила. А с люминалом я решила с сегодняшнего дня завязать. Мне действительно показалось, что отпустило, уже не так тяжело, словно мамина душа все эти дни была где-то рядом, а сегодня покинула землю и меня освободила.
   – Ты все со своими фантазиями никак не расстанешься, – усмехнулся брат, – нет никакой души. Все что от мамы осталось, сейчас на Ваганьковском кладбище находится – (брат и кладбище сумел пробить престижное), – ну а мы с тобой – как ее продолжение. Все остальное – только память. Говорят же, что человек живет, пока на земле жива память о нем, но это, разумеется, только поэтический образ, никто еще с того света не возвращался и не рассказывал, что в загробном мире творится! Так что все разговоры о душе – ни на чем не основанные выдумки, как Маркс говорил – опиум для народа: разумеется, страшно, что после твоей смерти ничего не будет, вот и выдумывают всякое для самоуспокоения. Так что если тебе сегодня немного легче стало, так это всего лишь реакция твоей нервной системы: организм не может все время находиться в состоянии стресса, поэтому имеет свойство забывать.
   – Насчет «забывать» – это ты верно сказал, – кивнула Аня, – у меня впечатление, что я почти половину своей жизни забыла, вернее, всего того, что в моей жизни до психушки в восьмилетнем возрасте было. Но всегда, тем не менее, я почему-то была уверена, что душа существует, хоть доказать это я не могу и мне на каждом шагу прямо противоположное утверждали. Мне кажется, что если бы я была таким же материалистом как ты, то просто повесилась бы от тоски. Жить этой серой, неинтересной жизнью, где нет ничего чудесного, да к тому же быть уверенным, что ничего чудесного нет ни только на земле, но и на небе – это, по-моему, такая скука!
   – Скучно только бездельникам, – жестко ответил Юра, – мне, например, не скучно. Конечно, если весь день лежать на кровати и плевать в потолок, то становится скучно, но если даже не плевать, а просто лежать и мечтать о розовых слонах и волшебных принцах, как ты любишь – то это такая же скука. Тоска заканчивается там, где человек активно строит свою жизнь, преодолевает всякие трудности и в конечном счете берет фортуну за жабры. Тогда скучать некогда, видишь конкретную цель и не тратишь время на пустые фантазии, например о душе. Другое дело – вещи паранормальные, но наукой в ряде случаев подтвержденные! Кстати, насчет моего кондового материализма ты несколько заблуждаешься… но об этом чуть позже. Я уже давно хочу поговорить с тобой на одну весьма щекотливую тему, но, пока была жива мама, я этого не мог, она с меня слово взяла, что я этот вопрос поднимать не буду, врачи, мол, просили тебе ничего не говорить, когда ты в восемь лет в психушке лежала, это, мол, может на твою психику плохо подействовать. Кстати, поэтому тебя с потерей одного класса в другую школу перевели и оградили от твоих приятелей по прежней школе. Так вот, о том, что я к этому вопросу не вернусь после ее смерти, я не обещал. К тому же ты сама недавно этого вопроса коснулась, сказала, что свою память частично утратила и все время пытаешься что-то там вспомнить, но не можешь. Девять дней я тебя не трогал, не до того было, но сегодня, по-моему, пора, и это в твоих же интересах. Да и что значит запрет врачей? Когда это было! Ты, слава Богу уже не ребенок, сколько лет прошло, и ничего с твоей психикой не случится, наоборот, мне кажется, если бы мы того что знали от тебя не утаивали, ты бы уже все вспомнила, и не только вспомнила.
   Речь идет о том, что с тобой произошло по меньшей мере за год до того, как ты в психушке оказалась, а возможно и раньше гораздо. Я, к сожалению, сам не так много об этой истории знаю, только о том, чему сам был свидетелем. О главных событиях мама мне не рассказывала, знала, что у меня язык без костей, и я тебе обо всем проболтаюсь.
   – А что это ты вдруг эту тему поднял? – глянула на него Аня подозрительно. Она хорошо знала своего брата и понимала, что он никогда не затронул бы эту, запретную в их семье тему, если бы не имел какого-то корыстного интереса. – Кстати, мама как раз незадолго до смерти буквально в двух словах рассказала, что меня в восемь лет взяли в какую-то секретную лабораторию по изучению парапсихологических феноменов, и взяли, якобы, потому. Что я в детстве была экстрасенсом. Очевидно там надо мной провели какой-то опасный эксперимент, после чего и произошла вся эта история с психушкой и потерей памяти. Как ты знаешь, по крайней мере после психушки, никаких паранормальных способностей у меня не было и нет, если, конечно, не брать в расчет тот факт, что все эти годы я жила с ощущением, что параллельно с этой моей жизнью разворачивается какая-то иная.
   – Вот-вот, – заинтересовался брат, а нельзя ли поподробней?
   – Да ничего подробнее не могу сказать, это просто ощущение, я ничего конкретного не видела и не чувствовала, только вспышки отдельные, и после этого все стирается, помнишь, что видела нечто, а что – не помнишь. Так иногда поутру бывает, когда снится какой-нибудь сон причудливый. Какое-то мгновение после пробуждения его чувствуешь, а потом он начинает куда-то уходить, и остается только ощущение, что что-то необычное видела, и чем сильнее пытаешься вспомнить, тем сильнее забываешь. Так же и здесь, только наяву. Но я знаю, что в этой параллельной жизни что-то чудесное, необычное происходит, совсем иное, чем в нашей скучной серенькой обыденности, и такая тоска охватывает!
   – Вот-вот, – кивнул брат, – опять тоска, у тебя – вся жизнь тоска! Мне кажется, пора что-то делать, чтобы с этой тоской справится, но я с тобой об этом позже поговорю. Значит, мама тебе все же что-то рассказала, в том числе и о твоих способностях, которые у тебя были до тех пор, пока не случилась эта история с лабораторией! Я не знал. Но тем более можно теперь об этом открыто говорить.
   – Можно, конечно, – внимательно посмотрела Аня на брата, – мне кажется, мама хотела гораздо подробнее обо всем рассказать, да не успела, ей совсем плохо стала и она впала в кому, а вскоре умерла. Вот только странно мне от тебя об этих паранормальных проблемах слышать, ты всегда так далек от этого был.
   – Все в мире меняется, – усмехнулся брат, – несмотря на официальное замалчивание проблемы, об этом все чаще и чаще стали поговаривать, и, уверяю тебя, не только обыватели на кухне. Ну, так вот, на основании того, что я знаю, а знаю я, к сожалению, крайне мало – в детстве меня вообще все эти потусторонние явления не интересовали – ты была не просто экстрасенсом, каких, как сейчас выяснилось, существует немало, ты была универсальным психокинетиком, ребенком – ЭВМ и Бог его знает еще кем. К тому же, способности твои, – по крайней мере в последний год перед событиями с лабораторией, возрастали буквально в геометрической прогрессии.
   К сожалению, в детстве я был свидетелем – да и то хреновым – всего лишь одной череды событий, мама знала больше, ну а главное (с нашей точки зрения) стало известно только из рассказов очевидцев в твоей школе. К сожалению, свои экстрасенсорные способности ты хорошо умела скрывать.
   – Кстати, что такое «психокинетик»? – перебила его Аня.
   – Это очень редкий разносторонний феномен, – сказал Юра, – сюда входит и способность двигать предметы мысленным усилием, и способность гнуть вилки и ложки взглядом, и перемещаться мгновенно в пространстве. Отдельно можно выделить прохождение сквозь стены, но об этом – в свое время. Кстати, такое загадочное явление, как полтергейст – надеюсь, ты слышала этот термин – некоторые специалисты объясняют не потусторонними причинами, не происками шумного духа, а неосознанными, подсознательными действиями людей, чаще детей, наделенных этим редким даром, и проявляется он тогда, когда этот ребенок недоволен и неосознанно хочет кому-нибудь досадить. Теперь, о том, чему я был непосредственным свидетелем, летом, за год до того, как с тобой эта беда с лабораторией приключилась. Мама, я и ты (папа, как обычно, работал) были на даче в Семхозе, и там (в основном по ночам) происходил самый настоящий полтергейст. И Юра изложил подробно события на даче, описанные нами в книге «Девочка и домовой», разумеется только те, которым был непосредственным свидетелем.
   – Ну, так вот, – закончил он свой рассказ, – мама была абсолютно уверена, что это была твоя работа, у нее тому вроде бы имелись неопровержимые доказательства…
   По ходу Юриного рассказа, сердце Ани несколько раз сжималось: все что рассказал брат, она никак не могла вспомнить, и тем не менее, что-то рвалось наружу, но словно бы было перекрыто надежной перемычкой.
   – И еще, что я знаю наверняка, – продолжил брат, – на эту тему особенный шум был: ты говорят, в школе через стенку проходила или что-то в этом роде. Сам-то я этого не видел, но видели многие ученики и учительница в том числе. Собственно, после этого события в школе и появился некий заведующий лабораторией по изучению парапсихологических феноменов и каким-то образом уговорил предков отдать тебя в Подлипки в качестве подопытного кролика. Очевидно, директор школы позвонил куда следует, когда слухи поползли.
   В этот момент Аню пронзила вспышка внутреннего узнавания, правда никаких конкретных случаев из своей жизни вспомнить она так и не смогла. Это ощущение из разряда дежавю было сродни ее состоянию параллельной жизни за непрозрачной перегородкой, где постоянно мелькали то чуть более, то чуть менее ясные тени, но что это такое и что за действо скрывалось за этими мельтешениями, разобрать было невозможно.
   – Как-то странно от тебя подобные вещи слышать, – сказала Аня с несколько отстраненным видом, продолжая тщетные попытки что-нибудь вспомнить, – ты сам-то веришь, что такое возможно?
   – В последнее время я сильно пересмотрел свои взгляды на мир, – загадочно сказал Юра, – тому были определенные причины, правда, какие, я сказать пока не могу… но надеюсь, – добавил он, видя раздражение Ани, которая слишком часто натыкалась на завесу секретности со стороны брата с того времени, как он устроился в свое закрытое КБ, – если моя задумка удастся, то я введу тебя в курс дела. Впрочем, – добавил он, усмехнувшись, – тогда в этом не будет необходимости.
   – Это почему?
   – Ну, возможно ты и так мои мысли и вообще, информацию непосредственно сможешь снимать, как до этой злосчастной лаборатории могла.
   – И как же ты собираешься память и прежние способности мне вернуть?
   – Не я, а доктор – психоаналитик и специалист по гипнозу. Если все пройдет удачно, то ты должна не только вспомнить все странные пробелы своей жизни, но, возможно, вновь обретешь утраченные способности. Мне объяснили, что они никуда не могли деться, возможно просто перешли в подавленное, не проявленное состояние и есть надежда что их возможно вновь активизировать, проявить с помощью определенных методов.
   – Понятно, – сказала Аня, – ты имеешь в виду конкретного врача или вообще?
   – Разумеется, конкретного, никакой рядовой психиатр и гипнотизер тебе не поможет, тут нужен врач, который специализируется по данной проблеме, весьма редкой и специфической. И такого врача я знаю. Зовут его Лев Матвеевич Левин, – добавил он почему-то, словно это имя должно было Ане что-то сказать. – У нас с ним уже состоялся предварительный разговор, и он сказал, что ты его пациент, он как раз специализируется по всяким редким амнезиям. Правда, полную гарантию дать не может, но в любом случае хотя бы частичный результат гарантирует.
   – Что ж, – сказала Аня, – было бы очень интересно, правда немного боязно, а вдруг я что-нибудь страшное вспомню, Вень просто так памяти и своих каких-то качеств не лишаются, а вдруг в этой лаборатории со мной что-то нехорошее произошло, ведь наверняка я какой-то стрессы пережила. Кстати, а ты не знаешь. Родители не пытались выяснить, что со мной там случилось? Ведь наверняка какие-то координаты этой лаборатории и того конкретного человека, который меня туда забрал, у них должны были остаться. Ведь кто-кто, а папа это дело бы так просто не оставил. Он же сам бывший чекист и никого не боялся, а меня очень любил. Что-то мне не верится, что он мог этот инцидент оставить безнаказанным.
   – Ничего не могу тебе об этом сказать, – развел руками Юра, – как ты знаешь, врачи категорически запретили эту тему в семье поднимать, а если папа с мамой о том говорили либо что-то предпринимали, то мне не докладывали. Так что информации у меня не густо. Кстати, если лечение будет успешным, – криво усмехнулся брат, – и ты обретешь не только утраченную память, но и свои уникальные способности, коими меня Бог не наградил, то ты сама у маминой души обо всем сможешь спросить.
   – Ты же только что говорил, что ни в какие души не веришь!
   – Не верю, – тряхнул Юра несколько поредевшей за последнее время шевелюрой, – но ты-то веришь! Будем на данный момент считать, что я заблуждаюсь, у тебя же возникнет дополнительный стимул для лечения.
   – А ведь правда! – согласилась Аня, я совсем недавно переживала, что за все это время ни разу маму во сне не видела, хоть многие говорят, что после смерти близкого человека, его душа к ним являлась – либо во сне, либо в виде призрака. Ладно, я согласна, может моя раздвоенность в случае успеха пройдет. Наверное это чувство из-за той параллельной жизни, которую я как бы ощущаю, но увидеть не могу. И все же, почему меня раньше к доктору не водили, а сейчас вдруг стало возможным?
   – Во-первых, – сказал Юра, – если тебя что-то сильно беспокоило, то и сама могла сходить, как никак совершеннолетняя, а что касается родителей, то пока был жив папа, ты еще ребенком была, и они следовали запретам врачей, чуть позже я этим вопросом лично интересовался, и врачи так же настоятельно рекомендовали мне все оставить, как есть, чтобы не дай Бог хуже не стало. На доктора Левина я недавно вышел, уже когда мама при смерти лежала, и было не до твоих проблем, а потом был траур и я решил 9 дней тебя не тревожить, ну а теперь, думаю, пора, тебе, если уж на то пошло, и переключиться полезно будет, вон ты на кого похожа стала, да и заторможенная какая-то.
   – Да уж, – вздохнула Аня, – я это и сама сегодня поняла, да и двигаюсь, как черепаха и не соображаю ничего. Это, наверное, еще и люминал так действует…
   – Разумеется, и люминал тоже, – кивнул головой Юра, – я его отберу и на помойку выброшу. Значит договорились? А то доктор Левин сказал, что с твоей стороны добровольное согласие должно быть и желание сотрудничества, поскольку его метод подразумевает совместную работу, психоанализ. Что же касается твоих страхов, то он по возможности этот эффект будет контролировать и гасить. К тому же, если у тебя какой-то комплекс сидит в подсознании и изнутри отравляет психику, то его лучше наружу вытянуть и загасить, иначе он когда-нибудь куда больше бед натворит. Это, как хирургическая операция – вначале больно, зато потом полноценной жизнью заживешь.
   – И все же, – сказала Аня, – у меня такое чувство, что ты всего не договариваешь, зачем-то все это лично тебе надо.
   – Ты уж, сестрица, меня совсем за какого-то эксплуататора держишь, – возмутился Юра. Даже если бы я никаких далеко идущих планов в голове не держал, я в любом случае постарался бы тебе помочь, как только такая возможность представилась бы. Но ты ведь сама до недавнего времени ни на что конкретное не жаловалась, что ж, я должен был тебя за шкирку к доктору тащить? А насчет того, что я чего-то так не договариваю, что ж, отчасти ты права, раз уж эта тема поднялась, но пока ничего конкретного я тебе сказать не могу, поскольку этот вопрос связан с государственной тайной. Если удастся первая часть нашего предприятия, и доктор Левин вернет тебе утраченное (вернее ты сама вернешь с его помощью), то тогда я смогу рассказать то, о чем умалчиваю сейчас. А до той поры, прости, не могу, это отчасти касается моей работы.
   – А если ничего не получится?
   – Тогда все останется как было и дальнейший разговор не имеет смысла, ведь жила же ты как-то до сегодняшнего дня?
   – Мне кажется, – усмехнулась Аня, – что если я вылечусь и ко мне мои таинственные способности вернутся, ты меня в цирке за деньги показывать будешь.
   – Знаешь, – разозлился обычно контролирующий свои эмоции брат, – это, в конце концов, хамство, я ведь в основном не для себя стараюсь!
   – Ладно, прости, – вздохнула Аня, – я еще как следует в себя не пришла и плохо соображаю, что говорю. Кстати, этот доктор Левин ведь не за спасибо же со мной работать согласился, это ведь не рядовой прием у терапевта в поликлинике, а у меня денег нет.
   – Пусть это тебя не беспокоит, – быстро успокоился брат, – у нас – свои взаимозачеты. В случае успеха моей задумки, если уж ты такая щепетильная, у тебя будет возможность рассчитаться.
   Юра встал из-за стола, и сославшись на всякие незавершенные дела, начал собираться, пообещав позвонить, как только договорится с доктором Левиным о конкретном дне и времени.
   – Господи, – как же он надоел со своей секретностью, что ни разговор, то очередная тайна мадридского двора, – пробормотала Аня, глядя в окно, как от тротуара отъезжает Юрина «шестерка» цвета сырого асфальта, – небось, когда он все расскажет, какие там у меня планы, выяснится, что тайна эта гроша ломаного не стоит. Ему просто жутко нравится ощущать себя важной персоной, словно от него какие-то государственные вопросы зависят. И все же, просто так он бы все это не затеял, для чего-то он меня однозначно собрался использовать, похоже, насчет цирка я что-то там угадала, иначе бы он так не взбеленился! А впрочем, наверное я к нему несправедлива, ведь по сути он последние два месяца меня содержал, да и раньше то одно, то другое подкидывал и денег не брал, а я его уже в старуху-проценщицу записала, грешно так о родном брате думать, тем более, когда сама себя толком содержать не способна. Притом, что Юра за так никому ничего не сделает, то в отношении меня он настоящий бессребреник. Это, наверное, мои детские обиды наружу вылезают, ведь в детстве мы с ним никогда не ладили. Да, люди мы с ним совсем разные, и внешне и внутренне, и на родителей – ни на папу, ни на маму я никогда похожа не была.
   Аня убрала со стола и собралась, было, как в последние несколько дней снова драить дом и перемывать посуду, как вдруг поняла, что в этом нет больше необходимости и мысли о маме уже не столь мучительны. Тут впервые за два с половиной месяца ей захотелось выйти на улицу и просто прогуляться. Видимо действительно в ее душе произошел перелом, и боль утраты родного человека стала стихать.
   «Спасибо, мама», – мысленно произнесла Аня. Ей и вправду показалось, что ее состояние напрямую зависело от маминой души, и душа эта по какой-то причине отпустила дочь, предоставив ей возможность вновь вернуться в мир и заняться своими проблемами, вплоть до маленьких мимолетных прихотей.
   Боясь, что это подзабытое чувство интереса к жизни может исчезнуть, Аня быстро оделась и вышла во двор, и при этом как-то само собой вышло, что на ней оказались модные импортные вещи из «Березки», которые, незадолго до маминой болезни раздобыл для нее Юра, желая, чтобы Аня произвела на его протеже, журналиста Виктора, хорошее впечатление. Она одевала этот джинсовый костюм и кожаный плащ всего пару раз, а потом заболела мама, и Аня стала облачаться во все старое, затрапезно-совковое: ей казалось, что одеваться хорошо, когда мама умирает, как-то бессовестно, – это было табу. Тут только она вдруг почувствовала, что табу больше нет, и маме самой не понравилось бы, что дочь перестала за собой следить, и одевается Бог знает во что, как старая дева. Возможно, она это и чувствовала в последние дни жизни, но ничего Ане не говорила, не желая обидеть дочь.
   Аня жила в неплохой двухкомнатной квартире примерно посередине между метро Рижская и Проспект мира, в доме, выходящем на сам проспект, правда квартира располагалась в тихой части, открываясь окнами во двор, поэтому вечный шум большой улицы почти не проникал в ее когда-то уютную комнату. Эту отдельную двухкомнатную квартиру папа получил незадолго до скоропостижной смерти 7 лет назад, а до этого семья ютилась, как это помнит читатель, в коммуналке, в центральном районе, примыкающем к кремлю, Зарядье.
   Девушка вышла на проспект и прогулочным шагом направилась к центру города, заново открывая забытое чувство шумной улицы, неторопливой походки и отсутствия какой-то конкретной цели пути – ну, так, разве что в общих чертах. Ей впервые за долгие дни захотелось окунуться в людской поток проспекта, возможно на минутку зайти в церковь святителя Филиппа, которую в народе называли «храмом на капельках», что на площади сразу за метро Проспект мира, и поставить маме свечи за упокой. Дальше, возможно прогуляться до Садового кольца, зайти в тамошний парк, посидеть на берегу пруда – она любила студеную, прозрачную осеннюю воду (разумеется в качестве объекта созерцания), когда вокруг ни души, и деревья голы и, возможно, настроиться на грядущее посещение этого Юриного гипнотезера-психоаналитика, которое и пугало, и сулило надежду одновременно. Конечно, ей очень хотелось вернуть свою утраченную память и, чего греха таить, – а вдруг и правда в ней воскреснут какие-то неведомые паранормальные способности, даже о существовании которых она знала весьма поверхностно. С другой стороны, обретение забытого пугало: а вдруг всплывет что-нибудь страшное, мучительное, ведь наверняка в детстве она пережила серьезный стресс. Что могло произойти там, в лаборатории, она понятия не имела, и почему даже ее железный папа, который никого не боялся, судя по всему, ничего не выяснил и не призвал к ответу виновников внезапного расстройства рассудка его дочери? Это было очень странно и Аня не могла найти тому объяснения.
   Девушка стряхнула непрошенные мысли, расправила плечи и глубоко вздохнула, как она не вздыхала очень давно. Стоял сухой ноябрьский день, по предзимнему потемневшему небу быстро пробегали рваные клочья серых облаков, вроде бы не сулящих дождя или снега, и Аню, почему-то совершенно не к месту захватило ощущение гулкости, хруста и праздничности, сходной, разве что, с ожиданием Нового года, хотя, казалось бы, сама мысль о празднике сегодня должна была быть кощунственной. Тем не менее, эта неуместная праздничность буквально разливалась в воздухе, и Аня все не могла уловить причину – то ли все дело было в особом свете предвечерья (до заката оставалось еще минут сорок-пятьдесят), то ли в этом особом гуле большого проспекта, от которого она отвыкла, когда безвылазно сидела сначала в больнице у мамы, а затем дома. Может, и гул этот, и суета навеяли ей воспоминания о детском восприятии Ноябрьских праздников, которые полностью девальвировались в более старшем возрасте? О многотысячных демонстрациях с песнями, воздушными шарами и транспарантами? О торжественных маршах и лозунгах по мегафону, которые многократным эхо гулко отражаются от сплошной гряды зданий широкого проспекта? Конечно, это ощущение гулкости и многократно повторяющегося эхо было скорее чем-то внутренним, поскольку машины сплошным потоком снующие по проспекту Мира шумели по-другому, но возможно Аня просто поотвыкла от него за последние два с половиной месяца и что-то добавило ее сознание. Вскоре ей уже стало казаться, что в такт этому примерещившемуся эхообразному гулу звенят рассыпчатым звоном бубенчики на дурацком колпаке огромного скомороха, который скачет прямо по головам людского потока, и крышам автомобилей, и машет разноцветными флажками, а где-то вдалеке сквозь непрерывный праздничный гул пробиваются нестройные дребезжащие такты военного духового оркестра.
   Это было даже не видение, а так, внутреннее ощущение, встроившееся во внешний пейзаж, к тому же неуместное на десятый день после смерти горячо любимой мамы. Впрочем ничего сверхъестественного в нем не было, возможно это непривычное ощущение возникло после люминала и долгого сидения дома. Аня подумала, что ее состояние каким-то образом связано с ноябрем, и середина ноября вполне соответствует ее настроению, ей нравится этот гулкий серый день, сквозящий хрустом и упругостью, и что, напротив, нежный майский ветерок, доносящий ароматы сирени или ландыша был бы сегодня совершенно неуместен, и именно тогда она бы прогуливалась с чувством ненужности и неуместности в этом мире, не говоря уже о том, чтобы очутиться в сей момент на черноморском побережье среди благоухания магнолий, миртов и левкой среди тысяч полураздетых загорелых отдыхающих – это, наверное, сейчас было бы поистине ужасно! Но вот как раз ноябрьская предзимняя сквозящая праздничность, скорее идущая изнутри, чем снаружи, очень хорошо вписывалась в ее душевное состояние. Сердце Ани забилось сильнее от предчувствия грядущих перемен, возможно даже какого-то чуда, а затем сами собой стали рождаться строки, словно чей-то беззвучный голос – скорее мужской, чем ее собственный, произносил стихотворение-комментарий тому состоянию, во власти которого она очутилась, выйдя на улицу. Впрочем, этот стихотворный комментарий не во всем соответствовал окружающему ее городскому пейзажу:

     С утра прозрачные флажки
     Предзимья в воздухе полощут.
     Берез прозрачные стяжки
     На черно-белом платье рощи.

     На голых ветках стынет свет,
     Хрустит земля при каждом шаге,
     И клена четкий силуэт
     Застыл гравюрой на бумаге.

     Сухой, морозный, гулкий день…
     Так отчего в порывах ветра
     То бубенцов шальная звень,
     То медь военного оркестра?

     И почему в тот краткий час,
     Когда засветятся верхушки
     Жар детской радости в плечах
     От только купленной игрушки.

     Я как голодный весельчак,
     Что угодил на званный ужин,
     Но день скукожился, зачах,
     И тьме кромешной Флаг не нужен.

     Пока ж воздушные шары
     Необходимы в этом мире,
     О, Навна, все мои дары
     Не повредят твоей порфире!

   Беззвучный голос стих. Стихотворение, произнесенное внутри ее сознания без перерыва и без заминки закончилось, и Аня поняла, что уже не сможет его воспроизвести, словно этот внутренний монолог был и не ее вовсе.
   «Может, – подумала Аня, – это частица-воспоминание из моего прошлого до событий в лаборатории, как раз той самой жизни, о которой я стараюсь, но ничего не могу вспомнить? Но я ведь, кажется, никогда стихов не писала, неужели это из того забытого периода? Но что можно написать в возрасте до 8 лет? А это стихотворение явно взрослое и, по-моему, замечательное» (почему-то мысль о том, что это может быть стихотворение какого-то постороннего автора, которое она помнила до восьми лет, а потом забыла, как все остальное, не пришла ей в голову).
   «И потом, кто такая Навна? Я никогда не слышала этого имени. А Флаг? Я точно знаю, что и это чье-то имя, а не кусок материи на древке, но чье? Как жалко, что я с собой ручку и блокнот не взяла! Конечно, можно попробовать стихотворение дома восстановить, но, похоже, не получится, я его забыла так же, как кусок моей жизни. Впрочем, нет, про стихотворение я хотя бы помню, о чем оно. Нет, ну надо же, никогда не подозревала, что я поэт!»
   Аня продолжала свой путь по проспекту Мира. Она подумала, что давно не смотрела просто так на небо, в городе это вообще редко в голову приходит. Другое дело – на даче, лучше всего во время прогулок по полю, когда горизонт открыт (словно за городом небо другое), и кучевые облака такие причудливые, напоминающие всяких сказочных животных и еще Бог знает, чего. Нет, эти ноябрьские предвечерние облака совсем другие, не интересные, словно клочья серой ваты и так быстро проплывают, что не уследишь за их метаморфозами… хотя, нет, вот это, прямо над стрелой проспекта, кажется, другое. Тут Ане показалось, что одно из облаков и вправду сильно отличается от остальных, быстро проносящихся и быстро меняющих конфигурацию. Оно было какое-то более внушительное, более устойчивое, с особой подсветкой и явно напоминало бескрылого дракона… пожалуй даже не дракона, скорее, динозавра Юрского периода – бронтозавра или диплодока, и на этом диплодоке кто-то сидел… пожалуй, даже не кто-то, а конкретно – девочка! Нет, но бывают же такие антропоморфные облака, словно их кто-то вылепил специально. В какое-то мгновение с Аниным зрением что-то случилось, словно бы ударила беззвучно молния, хотя никакой грозы и в помине не было, и осветило вполне реальное чудище – диплодока, на шее которого с ужасом на лице сидела девочка, лет восьми-девяти, вцепившись в бронированную шкуру. Динозавр, как мы упоминали, был бескрылым, и каким образом держался в воздухе было непонятно, как было непонятно и то, каким образом на нем очутилась девочка в светлом платьице. Тут Аня словно бы стала видеть из положения девочки: под ними раскинул просторы бескрайний приближающийся город, по-видимому, Москва, вокруг хлестал дождь и били молнии – очевидно видение опустилось ниже облачности, и застывшее в страхе лицо девочки показалось Ане странно знакомым. Бог мой, да ведь это же она сама в детстве!
   В этот момент все вернулось на свои места, и поразившее ее облако вроде бы уже ничем не отличалось от остальных, да и была ли эта необычность с самого начала? Аня стряхнула с себя наваждение и стала растеряно озираться. Ей показалось, что прохожие подозрительно на нее поглядывают – то ли она как-то неадекватно себя повела, то ли что-то отразилось на ее лице. Впрочем, видение было мгновенным и вряд ли как-то существенно могло сказаться на ее поведении.
   «Что же это за напасть такая, – на удивление отстраненно, словно это было и не с ней, подумала Аня, – ничего подобного в своей жизни не припомню… по крайней мере в этой осознанной. Может это люминал так действует? Но я же почти сутки его не принимала, к тому же это барбитурат, а не галлюциноген. Все, больше ни одной таблетки, лучше пару дней бессонницей помаяться!»
   Тем не менее Аня констатировала, что совсем не испугалась необычных явлений, по ее воспоминаниям, никогда с ней не происходивших, да и сейчас страха не было, разве что тогда, на мгновение, когда она словно бы на небе очутилась. Сейчас же, напротив, в душе ее разливалось непонятно откуда явившееся чувство праздника и узнавания чего-то родного, хотя сознательная, критическая ее часть искренне возмущалась такой веселухе, совершенно не уместной на десятый день после смерти мамы. Другая же, какая-то третья ее часть замерла (опять же без страха) в предчувствии чего-то нового, возможно, в каком-то аспекте трагического, не исключено, даже страшного, но только не серенького, скучного, как вся ее осознанная жизнь, а неординарного, удивительного, чрезвычайно важного не только для нее, но для многих – многих тех, кого она сейчас не помнит, но когда-то хорошо знала.
   «То ли это память возвращается, – думала Аня, машинально сворачивая на площадь, сразу же за станцией метро «Проспект Мира», – и не надо на прием к этому доктору идти. Но, с другой стороны, уж больно странно она возвращается. Какое отношение к реальным событиям может иметь девочка, летящая на динозавре, и не просто девочка, а я сама. Нет, это, скорее, шизофренический бред какой-то, так что тем более к врачу надо. Если на то пошло, у этого ящера даже крыльев не было, – мысленно добавила она, словно наличие крыльев у нелетающего диплодока (или бронтозавра) сделало бы увиденную картину более правдоподобной, – так что подобные явления вряд ли похожи на возвращение памяти, скорее, возвращение психической болезни!» – решила она напугать себя последней фразой… однако, почему-то, не испугалась, словно полеты на динозаврах были для нее делом обыденным.
   Размышляя таким образом, Аня свернула на площадь, которая через пять лет будет носить название «Олимпийская», и которая через много-много лет так застроится всякими офисами, Макдоналдсами и бутиками, что и как таковой площадью перестанет быть, но в те далекие застойные годы она была весьма просторна и единственным ее украшением являлась церковь святителя Филиппа, правда до капитального ремонта и реставрации в начале девяностых, находившаяся в запустении и нищете. По легенде церковь эту в конце девятнадцатого века основал один богатый трактирщик, имя которого народная молва не сохранила, безбожно обманывающий и обсчитывающий своих посетителей. Но однажды к нему во сне, якобы, явилась Богородица и между ними произошел разговор примерно такого содержания:
   – Слышала я, что ты бессовестно посетителей обдираешь, – скорбно обратилась к трактирщику Богородица.
   – Каюсь, матушка, обдираю, – неожиданно смиренно склонился к ее стопам трактирщик, – так ведь жисть-то ныне какая, иначе не заработаешь!
   – Прекрати обманывать людей и обратись к благодетели, – наставительно потребовала Святая Дева.
   – Так как же жить то? На чем прибыль иметь? – расстроился мироед.
   – А на капельках, – загадочно ответила Богородица. Что она имела в виду по капельками, трактирщик так и не понял, возможно, те капельки, которые остаются в посуде после испития алкогольных напитков, а может она аллегорически намекала на слезы сострадания к нищим и обездоленным, однако с той поры трактирщик перестал обманывать клиентов, исправно молился в церкви и раздавал направо и налево нищим милостыню – и неожиданно очень разбогател. То ли потому, что к нему массово пошел народ, поскольку в этом кабаке перестали обвешивать и обсчитывать, а может и вправду на то была особая милость Богородицы. Как бы то ни было, по прошествии нескольких лет после памятного сна, трактирщик на свои средства поставил церковь, получившую название «церковь святителя Филиппа», а в народе ее стали звать «церковь на капельках», (говорят недавно открылся ресторан «На капельках» – в честь того памятного трактира), и считалось, что прихожане пользуются особой милостью Матери Божьей.
   Итак, раздав какую-то мелочь, которая оказалась в карманах, хищным старушкам-нищенкам, Аня зашла в церковь святителя Филиппа, где еще совсем недавно отпевали ее маму. К горлу Ани подкатил комок, однако сегодня у нее уже были силы, чтобы не расплакаться, она закусила губу, купила несколько свечей, рассеянно огляделась и подошла к старой темной иконе «утоли мои печали» со стандартным сюжетом Богородицы с младенцем на руках. Почему ее привлекла именно эта икона, Аня не смогла бы объяснить, но ей показалось, что свечи нужно поставить именно здесь. Разместив большую часть купленных свечей около этой иконы и приложившись губами к окладу, Аня мысленно прочитала «Отче наш» – единственную молитву, которую она знала наизусть, и закрыла глаза, сосредоточившись на мамином образе в тайной надежде, что душа ее подаст какой-то знак или даже явится перед мысленным взором, однако этого как всегда не произошло. Аня открыла глаза. Взгляд ее упал на икону, и тут она в рассеянности захлопала глазами: икона чудесным образом преобразилась. Вместо закопченного свечами, не очень отчетливого образа на нее глядела, словно живая, средних лет, чрезвычайно привлекательная светлоглазая женщина с неуловимо-славянскими чертами и диадемой, вместо аскетического платка на голове. На руках же она держала такого же, словно ожившего ребенка – не младенца, а именно 4–5 летнего ребенка, причем совершенно отчетливо можно было разобрать, что это девочка, а не маленький Иисус, при этом волосы девочки были пшенично-светлые, глаза голубые, а на голове маленькая золотая коронетка. Но особое удивление Ани вызвало даже не это, а то, что лицо этой девочки было поразительно похоже на лицо другой, более старшей, летящей на динозавре – лицо самой Ани в детстве. Одновременно с этим возникло чувство, что нечто подобное она уже видела и не раз, что ей когда-то прежде приходилось не только наблюдать оживающие иконы, но и разговаривать с ними, правда, где и как это происходило, вспомнить она не могла.
   Видение продолжалось несколько секунд, и достаточно было Ане моргнуть, как все стало на свои места: Богородица по-прежнему скорбно глядела на младенца, больше напоминавшего уменьшенную копию взрослого человека, случайные посетители медленно прогуливались по церкви, разглядывали иконы, ставили свечи. Служба уже закончилась, и можно было вести себя по своему усмотрению. Мимо Ани прошла одна пожилая прихожанка, другая, обе осуждающе поглядели на Анину голову, но замечание не сделали. По всему было видно, что никто из посетителей не заметил чудесного преображения иконы «Утоли мои печали».
   «Значит, – подумала Аня, – это мой собственный глюк, а в действительности икона как была, так и осталась. Что же это такое? Никогда ничего подобного раньше не было, я эту икону уже много раз видела, и ничего чудесного с ней не происходило. Это уже третий глюк за последние полчаса».
   На всякий случай Аня еще несколько раз похлопала глазами, но икона больше не преображалась, тем не менее у Ани возникло чувство сожаления, словно икона хотела ей что-то сказать, но Аня сама каким-то образом помешала ей это сделать. В третий раз мысленно сказав себе, что ей и вправду пора обратиться к врачу, Аня, у которой осталось еще три свечи, пересекла зал и подошла к другому, более крупному и старому образу, который, как она знала, назывался «Сошествие во ад», где Иисус Христос внутри золотого эллипса нисходит в мрачную преисподнюю к ужасу коричневых чертей, прыснувших в разные стороны от источника Божественного света, а главный и самый большой бес – сатана, прикованный к скале, в бессильной злобе скалит свою звериную пасть. Постояв какое-то время рядом с образом, Аня поставила около него оставшиеся свечи, как положено, перекрестилась и мысленно прочитала молитву. Как она и предчувствовала, поразительный эффект, случившийся с соседней иконой повторился. Икона засветилась, а затем словно бы ожила, при этом в сюжете так же произошли значительные перемены. Прежде всего, вместо Иисуса Христа в эллипсе находилась уже молодая женщина в белых одеждах, в которой, при внимательном взгляде, можно было угадать ту девочку, которую держала в руках величественная женщина на предыдущей преображенной иконе, то есть саму Аню, но какого-то облагороженного облика, при этом на голове ее так же сияла неземным светом маленькая коронетка. Преисподняя также преобразилась: вместо огромной каменной пещеры, она уже больше напоминала мрачный город чем-то похожий на московский кремль как бы выполненный в стиле кубизма, где все архитектурные детали представляли собой конструктивистские прямоугольные формы – да и вообще город выглядел составленным из конструктора. К тому же вместо классических хвостатых чертей Аня увидела щуплых голых муравьиноподобных существ с выпученными глазами, висящими на стебельках и усиками-антеннами. Ко всему прочему Ане показалось, что эти существа словно бы выполнены из белых и серых зерен, как на полотнах художников-пуантилистов. Над зданиями же проносились непонятные рваные полотна-тени вперемешку с устрашающими крылатыми драконами. Но и это еще не все. Прямо под этим городом обнаружился второй ярус, со всех сторон стиснутый мрачными глыбами основания, в середине которого словно бы играл солнечный зайчик, и когда Аня внимательно вгляделась в него, то там обнаружился вполне земной пейзаж, который тут же словно бы наехал на нее и освободился от оков мрачного города. Аня увидела величественную реку, протекающую мимо высоких холмов, с дальним лесом на противоположной стороне, на одном же из холмов возвышался русский княжеский терем с золочеными куполами-луковками. Еще через мгновение терем стал прозрачным, и Аня увидела в центральном зале огромного роста, почти касающуюся головой потолка женщину в белых ниспадающих туманом одеждах, с сияющей диадемой поперек высокого лба. Напротив нее, словно во время беседы, стоял молодой человек, не достающий ей и до пояса, в, казалось бы, совсем абсурдно выглядящем здесь туристическом одеянии, и в такой же неуместной к этому одеянию золотой короне на голове, по стилю очень напоминающей ту, маленькую, венчающую голову девушки, вместо Христа сходящую во ад…
   Величественная женщина что-то произнесла, Аня только не сумела расслышать, что именно, и в этот момент снова моргнула. И великанша, и юноша, и терем тут же исчезли, все вернулось на свои места, и только тогда Аня поняла, какое словно произнесли уста величественной женщины, которая, как показалось Ане, очень была похожа на ту, из первой иконы, с ребенком, но черты ее лица гораздо больше, чем у первой подчеркивали именно русскую принадлежность, в то время, как у второй они не носили выраженного национального характера. Итак, губы великанши произнесли слово «помоги», и просьба эта обращалась именно к Ане, а не к своему собеседнику. Кроме того, и молодой человек в короне показался ей знакомым, но об этом чуть позже.
   «Так-так, – подумала Аня, рассеянно выходя их церкви и смущенно минуя ряд все тех же старушек, тянущих к ней свои скрюченные руки, – совсем ку-ку, бред наяву, и чем дальше, тем затейливее. Мало того, что я, оказывается, на динозавре летала, но к тому же успешно заменила Иисуса Христа и приняла участие в какой-то загробной истории, да еще в разном возрасте. Как-то мало это возвращение памяти напоминает, скорее бред величия на фоне шизофренических галлюцинаций. Мало того, что корона на голове, так к тому же какая-то добрая волшебница у меня явно помощи просила (кстати, по-моему ничего в Священном писании о ней не говорится). И этот молодой человек (тоже в короне) хорошо мне знаком, именно его сегодня утром, проснувшись, я видела – и во сне и после сна, вот только без короны он был. Тут в голову ей пришло еще одно удивительное сопоставление (для нее, но не для нашего внимательного читателя). Она припомнила, что когда-то в десятилетнем возрасте была с мамой в Трускавце, и ее соседом оказался симпатичный мальчишка, ее ровесник, который по непонятной причине ее заинтересовал. При этом – она это хорошо заметила – он явно хотел с ней познакомиться, но так и не решился, а она поймала себя на той же мысли, тем более, скучала в Трускавце, не имея с кем из детей перекинуться словечком, но, разумеется, подойти к мальчику первой было верхом неприличия, к тому же у нее в то время и не было друзей среди мальчишек. (Разумеется, родной брат – не в счет, он, будучи на шесть лет ее старше, относился к Ане как к малявке, снисходительно равнодушно, а порой, при отсутствии родителей, обижал ее и всячески третировал, благо что девочка никогда не жаловалась). Ну а развязка этой истории была и вовсе неприличной. Как-то она открыла дверь туалета в саду, и обнаружила этого самого мальчишку на толчке со спущенными штанами. Разумеется, после такого конфуза (она почему-то и сама жутко сконфузилась) ни о каком знакомстве не могло быть и речи, тем более вскоре после этого события мальчик уехал со своей мамой. Ну так вот, если этого мальчишку с зелеными глазами и пышной шапкой каштановых вьющихся волос состарить лет на 10–15, то он бы как две капли воды походил на молодого человека из ее снов и видений. Она никак не могла понять, почему именно этот эпизод из ее детских воспоминаний долго не шел из головы: мало ли она встречала в своей жизни особей противоположного пола? И в детстве, когда те бесились и дергали девчонок за косы, чтобы обратить на себя внимание, и позже, в юности, когда за ней всерьез многие пытались ухаживать и оказывать всяческие знаки внимания, и лишь ее странное безразличие к вопросам пола – ее некий комплекс Снегурочки – рано или поздно всех их отталкивал. Несомненно, именно этот комплекс Снегурочки был причиной тому, что при всей своей привлекательности, начитанности и уме, у Ани в свои неполные 19 лет не было ни одного серьезного романа. Она даже ни разу по-настоящему не целовалась с молодым человеком, даже со своим официальным женихом, Виктором, поскольку Виктор вел себя уж чересчур по-джентльменски, очевидно уловив Анино равнодушие к противоположному полу, как видно принимаемое за фригидность. Сама же Аня, не отвергая слишком явно ухаживания Виктора, в роли своего суженого воображала почему-то того самого мальчишку-соседа по отдыху в Трускавце, и это его неожиданное вторжение в ее жизнь в образе чрезвычайно ярких видений очень ее сейчас взволновало. И все это, несмотря на тот факт, что видела его в десять лет со спущенными штанами, сидящим на толчке: если что-то подобное произошло бы с Виктором, да и с любым другим, она никогда не смогла бы продолжать с ним хоть какие-то отношения. Тут ей припомнился еще один эпизод из ее никому не ведомой жизни, о котором она не рассказывала даже маме, а в последнее время почти забыла. Все дело было в странном сне, который она видела незадолго до поездки в Трускавец. Сон этот был каким-то необычно-реальным, гораздо реальней тех смутных, спутанных снов, от которых поутру остается лишь несколько фрагментов либо они забываются полностью. Этот же сон она помнила во всех деталях, и лишь по прошествии многих лет он потускнел и отчасти забылся. В этом сне она встретилась с неким мальчиком, которого сама же позвала, на берегу дивного аквамаринового моря, веющего безмерной древностью… наверное, правильнее сказать – вечностью, несказанным покоем и умиротворенностью. Рядом с ними на песке стоял какой-то фантастический, возможный только во сне, макет замка, вроде бы сделанный ей самой из песка, но такой причудливой формы, нарушающий все законы гравитации и перспективы, что его, разумеется невозможно было сделать не только из песка, но и из какого-либо другого материала. Позже нечто подобное она увидела на гравюрах художника Эшера. Она помнила, что вела с этим мальчиком какую-то чрезвычайно важную беседу, рассказывая ему такие сакральные вещи, о которых не имела никакого понятия в реальном мире. О чем, конкретно был этот разговор сейчас она вспомнить уже не могла, но помнила, что ощущала себя кем-то другим, кем она была на самом деле – не десятилетней девочкой (хоть выглядела именно так), весьма ограниченного кругозора и средних способностей, но гораздо мудрее и древнее, приобщенную к великим тайнам мироздания, видевшую иные миры, где с ней происходили удивительные события. При этом ощущения были чрезвычайно реальными, и в том сне она нисколько не сомневалась, что она, Аня Ромашова – совсем не та, за которую себя принимает в дневной жизни, что эта, дневная, – нечто вроде осознающей себя маски, за которой прячется настоящая. Потом этот мальчик, получивший от нее какую-то неведомую инициацию, купался прямо в одежде в море, а она осталась на берегу, поскольку даже там, в сновидении не умела плавать (она и до сих пор не умеет), а выйдя на берег протянул ей горсть розовых жемчужин и кораллов, которые удивительным образом превратились в ожерелье. Она же со своей стороны подарила ему медальон из пейзажного оникса, правда, откуда его взяла – сама не помнит. Потом был чарующий голос свысока – кому он принадлежал, в тот момент она хорошо знала – но теперь это было для нее загадкой, и сон прервался, она же долгое время оставалась под его впечатлением, а в сознании звучали непонятно откуда взявшиеся строки песни, которую она пела, когда строила замок из песка:

     Помнишь из детства
     Света пургу
     Мальчик и девочка
     На берегу…

   Сейчас она дальше не помнила, но тогда, в детстве, кажется, знала полностью слова этой песни и мелодию.
   Каково же было ее удивление, когда по приезде в Трускавец она увидела точную копию этого мальчика из сна, которого она запомнила с неестественной отчетливостью. Собственно, этим и объяснялся тот удивительный интерес к его персоне, которого она не испытывала ни к одном мальчишке. И вот теперь он снова появился на сцене в своем мистическом ореоле.
   После всего случившегося Аня не пошла к Садовому кольцу, она побоялась, что по дороге ее снова начнут преследовать видения, словно обратный путь мог уберечь ее от чего-то подобного. Впрочем по дороге домой ничего необычного с ней больше не случилось, кроме не проходящего и совершенно сейчас неуместного чувства праздника, и мысли о том, что она должна была страшно испугаться того, что у нее, по всем признакам, произошло обостреннее психического расстройства, которое она перенесла в детстве, однако, почему-то не испугалась.
   В эту ночь Аня впервые заснула без снотворного, а так же впервые видела маму во сне. Мама была совсем как живая, они вместе ходили по чудесному августовскому корабельному лесу, собирали грибы и говорили о каких-то пустяках, при этом Аня все время хотела спросить маму о чем-то важном, но не могла вспомнить, о чем именно. Затем мама неожиданно куда-то пропала, и когда Аня стала аукать, то мама отозвалась где-то не так далеко, за деревьями, но кода Аня туда добралась, мамы там не оказалось, а голос ее раздавался совершенно с противоположной стороны. Аналогичным образом продолжалось все сновидение, маму Аня так и не нашла, как дворник Тихон – из бессмертных 12 стульев – лошадь, и проснулась с чувством, что не узнала у мамы чего-то очень важного – вот только сам вопрос забыла. Вскоре позвонил Юра и сказал, что договорился с доктором Левиным на сегодня, и что он через час к Ане заедет.

Глава 2
Визит к доктору Левину

   Как Юра и обещал, приехал он примерно через час после звонка. Аня знала, что его засекреченное КБ находится где-то неподалеку, однако где именно он не говорил, ссылаясь все на ту же секретность, но как-то намекнул, что Аня не раз мимо его фирмы проходила, но табличка, висящая на двери этой загадочной организации отнюдь не соответствует истинному роду занятий сотрудников, находящихся условно за этой дверью. Назвал даже длинное название – что-то вроде главпроект… как дальше Аня не запомнила.
   – Ты сегодня, я смотрю, гораздо лучше выглядишь, – сказал Юра приветственно чмокнув сестру в щеку, – и глаза ожили, и цвет лица появился. Да и будить тебя не пришлось. Ты как себя чувствуешь?
   – Сегодня уже лучше, сегодня без люминала спала, – постаралась как можно бодрее ответить Аня, – и насчет мамы как-то все притупилось. Вообще такое чувство, что начала к жизни возвращаться… хотя… – тут она запнулась и замолчала. Вначале ей хотелось рассказать брату о том, что с ней вчера произошло по пути в церковь и в самой церкви, но тут словно какая-то неведомая сила запечатала ей уста, и она поняла, что ни о чем таком сокровенном брату рассказывать нельзя. Юра всегда издевался над ее фантазиями и с некоторых пор Аня вообще перестала говорить с ним о чем-то нематериальном. Хотя, с другой стороны, он вроде бы изменился и сам поднял вопрос о паранормальном прошлом сестры, и если он всерьез рассчитывал на восстановление у нее прежних способностей, то по идее – наоборот, следовало бы рассказать, поскольку то, что вчера с Аней произошло как раз и можно было отнести к области паранормального.
   – Что «хотя», – подозрительно посмотрел на нее брат.
   – Да так, – убрала Аня глаза, – сон один приснился, будто мы с мамой грибы собирали, а потом я ее потеряла. Каждую ночь после смерти мамы я хотела ее во сне увидеть, и только вот сейчас увидела. Я думала она мне что-то важное расскажет, но ничего не рассказала.
   – Мне бы твои заботы снисходительно посмотрел на нее брат, я по-моему вообще никаких снов не вижу. Ну, может и вижу, только не запоминаю. И что тебя так зациклило маму во сне увидеть? Образы сна – это то, что в подкорке спрятано, и никакого отношения к маминой душе не имеют. Так что ничего эта, так сказать, мамина душа тебе сообщить и не могла, а если бы и рассказала, то это было бы то же самое, что ты сама себе что-то поведала, то есть только то, что ты и без того знаешь. Ладно, поехали, а то я только на два часа отпросился, так что я тебя до диспансера довезу, с доктором познакомлю и сразу обратно. Ты сама ему все расскажешь, а я ему уже все рассказал, что знал о твоем случае.
   – Постой, постой, – вдруг встрепенулась Аня, – до какого диспансера?!
   – До психоневрологического.
   – Что?! – возмутилась девушка, – до какого психоневрологического?! Ты мне ничего об этом не говорил, я думала, это будет частный визит, а так ни в какой диспансер я не поеду! Я не шизофреничка какая-нибудь, не хватает чтобы меня еще на учет взяли!
   В этот момент Аня припомнила муссировавшиеся в то время в стране слухи об использовании комитетом госбезопасности психиатрической службы для расправы с диссидентами и как после подобного лечения здоровые и активные люди превращались в тихих дурачков и зомби.
   – В общем, – оборвала она свою гневную тираду, – ни в какой диспансер я не поеду, я психиатрам не доверяю, они в нашей стране не столько душевнобольных лечат, сколько со всякими диссидентами расправляются.
   – Ты соображаешь, что говоришь, – возмутился Юра, – ты понимаешь, в какое дурацкое положение меня ставишь?!
   – Все я прекрасно понимаю, а про их методы мне еще папа вскользь упоминал. А уж он-то был в курсе, сам знаешь, кем он до войны работал!
   – Успокойся, успокойся, – быстро остыл Юра, – ты что ж, всерьез вообразила, что я родную сестру сдам психиатрам, которые занимаются политзаключенными? Сколько же в твоей головке намешано! Не беспокойся, я прекрасно знаю об их методах, и смею тебя уверить, получше тебя. Во-первых этими вопросами занимаются только специальные отделения психиатрии, и обычный районный диспансер, куда я собираюсь тебя отвезти, к подобным службам не имеет никакого отношения. А во-вторых я тебя и не собираюсь через тамошнюю бухгалтерию проводить, мне это так же, как и тебе не нужно, Мы ко Льву Матвеевичу частным образом приедем, во внерабочее время, у него официальный прием во второй половине дня. Просто это место самое удобное. Дело в том, что он на нашу фирму только консультировать приезжает по вопросам… ну, кое-каких экспериментов, я о них тебе пока ничего сказать не могу. Туда тебя никто не пропустит, даже со мной, там специальный допуск нужен. Я сначала думал, он тебя дома примет или к нам приедет, я, честно говоря, ожидал такую твою реакцию на диспансер, но он сказал, что это ему неудобно, что у него на месте (а его основное место работы – как раз тот самый диспансер бабушкинского района) все необходимое для работы и аппаратура разная, которую он не может с собой таскать. Да и вообще, – Юра поглядел на Аню насмешливо, – ты слишком много о себе возомнила, если думаешь, что представляешь какой-то интерес для КГБ, что они готовы на тебя свои силы, средства и специальные службы тратить. Им больше делать нечего, чем со всякими сопливыми девчонками заниматься, у них и без тебя дел предостаточно.
   «А ведь и правда, – подумала Аня, – чего это меня понесло, тоже мне революционерка-правозащитница выискалась!»
   Трудно сказать, почему, но у Ани очень рано выработалось резко негативное отношение к существующему режиму, при любви к своей родине в целом. И это несмотря на сдержанную лояльность в отношении советского строя в ее доме, хоть и с долей скепсиса и критики отдельных недостатков, как в любой интеллигентной семье. Родители при разговоре с детьми старались обходить эту тему, тем более, что никто из ближайших родственников в годы репрессий не пострадал, да и вообще, ничем конкретным советская власть семью не обидела, ну, разве тем, что до 64 года все они ютились в коммуналке. Аня сама себе не могла объяснить, почему так не любила советскую власть, правда, слава Богу, в силу замкнутости ни с кем своими политическими убеждениями не делилась, поэтому об этом ее скрытом дисиденстве так и не стало известно в школе.
   – Ладно, – примирительно сказала она брату, – это у меня, наверное, был какой-то неосознанный импульс. Разумеется диссиденты, подвергающиеся психиатрическим репрессиям, не имеют к моему случаю никакого отношения, это, наверное, у меня подсознательный страх к твоему психиатру, тем более я краем уха слышала, что любой человек хоть раз оказавшийся в псих-заведении, на всю жизнь попадает под наблюдение. Его ставят на учет и даже если он в дальнейшем совершенно нормальный, его и не на всякую работу берут, и за границу не пускают.
   – Начнем с того, – сказал Юра, раздраженно поглядывая на свой новенький, сияющий кварцевым стеклом «Ориент» – труднодосягаемая мечта любого советского обывателя, – что ты уже лежала в соответствующем заведении в 8 лет после этой злополучной лаборатории, а значит и на учет поставлена. И я не припомню, чтобы тебе это где-то как-то мешало. Насчет твоего провала в ВУЗ – не беспокойся, там сбой по другой причине произошел, я специально узнавал. Все это – не тебе в обиду, просто я констатирую факт. Во-вторых я уже объяснял, что это неофициальный прием, сколько можно! И в-третьих, чтобы закончить этот ненужный разговор: Лев Матвеевич не психиатр, а психоаналитик, использующий в своем арсенале не столько лекарства, сколько аналитические метода Фрейда, Юнга, Хайдеггера и еще Бог знает кого, я не запомнил. На западе, между прочим, любой мало-мальски состоятельный человек имеет своего психоаналитика, к которому обращается по любому психотравмирующему поводу. Сама понимаешь – потогонная система, хронические стрессы…
   – У нас же Фрейда не признают, – сказала Аня, – и тех остальных, по-моему, тоже.
   – А, – махнул рукой Юра, – у нас много чего не признают по идеологическим соображениям, а неофициально для определенного круга используют, по-другому это называя, чтобы идеологическую невинность соблюсти. Как известно, Фрейд считал, что причина практически всех психических – да и не только психических – отклонений скрыта в сексуальной сфере человека, в его тщательно скрываемых комплексах. Естественно, наши идеологи такого безобразия пропустить не могли, у нас, как известно, в стране секса нет. Тем не менее – система-то его работает, вопреки Марксу, Энгельсу и Ленину, а значит можно, закрыв глаза на последнее, использовать ее для строго ограниченного и сознательного контингента, не называя сексуальную сферу сексуальной, а психоаналитиков – психоаналитиками. Думаю, со временем к власти придут более прагматичные люди, которые отменят всякое идеологическое кокетство, и назовут вещи своими именами. В нынешнем среднем управленческом звене давно уже немало здравомыслящих, незашоренных людей, и их время придет, когда вымрут наши мастодонты из политбюро. Так вот, все это те так важно, а важно то, что Лев Матвеевич, числясь официально у себя на работе психоневрологом, на самом деле является психоаналитиком, и обучался этому методу в Швейцарии, что, как сама понимаешь, немногим удается. Я знаю, что он там даже принимал участие в работах, связанных с применением ЛСД, пока этот препарат не запретили, как наркотический. Говорят, тогда особенно интересные результаты получались, правда, я не знаю, какие. Но, наверное, дело не в ЛСД, навряд ли он что-то подобное тебе предложит, за это немалый срок можно схлопотать, наверное дело в том, что метод психоанализа и прочих продажных девок империализма – уж не знаю каких – он получил из первых рук, так что можно поручиться за достоверность. К тому же, говорят, он уникальный гипнотизер, а в твоем случае, как он говорил, после того, как я о тебе подробно рассказал, очевидно без гипноза не обойтись. Если бы ты знала, какие у него боссы лечились, разумеется инкогнито! – добавил Юра несколько не по теме – и ничего, все очень неплохо сочеталось с «единственно верным учением на земле», о котором они с официальных трибун долдонят.
   – Что-что? – усмехнулась Аня, – я от тебя таких неправильных речей никогда не слышала! Ты ж бывший комсомольский лидер, ты ж с трибуны всякие бодрые речи и идеологически выверенные программы вещал!
   – Подумаешь, – хмыкнул Юра, – мало ли что я с трибуны вещал! Если бы ты была на моем месте, и ты бы вещала, что начальство прикажет. Что ж я из-за такой ерунды, как несогласие с тем, что с трибуны говорю, буду себе карьеру портить?! Запомни, сестренка, что в нашей стране добивается успеха только тот, кто думает одно, говорит другое, а делает третье. Это ты у нас блаженная, ничего для себя лично не надо.
   – А по-моему, – пожала Аня плечами, – как раз – наоборот, твоя формула успеха в нашей стране напоминает басню Крылова «Лебедь, рак и щука». Как известно из басни, результат подобной ситуации в том, что «воз и ныне там».
   – Это, может, во времена Иван Андреича никого не устраивало, – нисколько не обиделся Юра, – а в наше время вышестоящие инстанции больше всего и заинтересованы, чтобы воз всегда был там, а тот, кто это торжественное топтание на месте обеспечивает, сам может неплохо продвигаться по службе, главное – видимость создавать. Ладно, мы так до бесконечности можем в острословии соревноваться, а мне еще сегодня на работу надо, так что давай, собирайся. По поводу оплаты можешь не беспокоиться, я этот вопрос на себя беру, у тебя все равно нет ничего…
   – Да я, собственно, готова, – вздохнула Аня, уязвленная справедливым Юриным замечанием, что у нее «нет ничего», – что-нибудь брать с собой?
   – Да он, вроде ничего не говорил… ах, да, сказал, что неплохо бы было принести выписки из больницы, где ты в восемь лет лежала.
   – По-моему, ничего не сохранилось, – сказала Аня, – по крайней мере, я о них ничего не знаю, Может, пропали при переезде, а может и папа их уничтожил по старой памяти, он всегда старался улики уничтожать…
   – Это точно, – согласился с ней Юра, – в том числе и полезные.
   Брат и сестра вышли из дому, сели в машину (те, кто видел их впервые, никогда не признавали, что они брат и сестра – ни внешне, ни по характеру) и Юра поехал по проспекту Мира от центра, затем свернул в районе ВДНХ и припарковался около достаточно характерного четырехэтажного заведения, со всех сторон окруженного весьма захламленным лесопарком, который в своей более культурной части был известен, как ботанический сад им. Цицина. На здании висела стандартная табличка, отозвавшаяся неприятным эхом в Аниной памяти: Психоневрологический диспансер № 11 Бабушкинского района Минздрава РСФСР.
   Юра решительно прошел мимо регистраторши, исполняющей, очевидно, и роль охранника, он, в отличие от Ани, держался всегда очень уверенно и нагловато и мог ногой открыть дверь в кабинет любого начальника, когда того требовала необходимость. Очевидно сказывался навык бывшего комсомольского функционера.
   – Эй, мужчина, – кинула им в спину худая, злобного вида регистраторша, почему-то обращаясь только к Юре, – вы по какому вопросу? У нас, между прочим, положено верхнюю одежду снимать и талончик на посещение брать. Вы к какому врачу?
   – Мы к доктору Левину, – многозначительно обернулся к злой тетке Юра, – он нам назначил.
   – Ах, ко Льву Матвеевичу! – неожиданно заулыбалась церберша. Голос ее стал ласковым, – так бы сразу и сказали, – добавила она, словно выясняла цель визита долго и упорно, – он в 24 кабинете, на втором этаже.
   – Мне это известно, – ледяным тоном сообщил Юра, – еще вопросы есть?
   Поскольку вопросов больше не последовало, он решительно двинулся к лестнице, а следом за ним прошмыгнула и Аня, так и не вызвавшая никакого охранного рефлекса у злобной работницы регистратуры. Пройдя по коридору мимо нескольких небольших группок, как показалось Ане пришибленных, испуганных пациентов, терпеливо дожидавшихся своей очереди у кабинетов, брат с сестрой вошли в просторный холл, заставленный горшками с разнообразными комнатными растениями, и Юра без стука вошел в одну из дверей, около которой не было народа. Они оказались в светлом, чрезвычайно стильно обставленном помещении, обстановкой мало напоминающем стандартный медицинский кабинет. С порога сразу же шибануло сладким сандаловым запахом индийских благовоний (в те годы известный далеко не всем), при этом дверь задела прилаженное над косяком незамысловатое китайское устройство из нескольких разной длинны латунных трубочек, издавших тончайшую трель, затихающую по мере успокоения колебаний на ниточках. Сам кабинет так же навевал мысли о востоке: на полках перед книгами во множестве виднелись разной величины и материалов фигурки индуистских и буддийских божеств, на стенах висели китайские и японские пейзажные и бытовые акварели на рисовой бумаге и шелке, над потолком были прилажены бамбуковые штыри на которых висели несколько декоративных японских фонариков из той же рисовой бумаги с акварельными пейзажами. Соответствующий антураж придавали и расписанные шелковые веера на стенах и особое внимание привлекали большие замысловатые квадратные орнаменты, напоминающие сложнейшие лабиринты, словно бы нарисованные цветной гуашью. Под ними значились какие-то подписи то ли на санскрите, то ли другом каком языке со схожими буквенными обозначениями, и лишь под одним таким лабиринтом имелась подпись от руки на русском языке – очевидно перевод: Калачакра – мандола времени.
   Ни эти образы, ни названия Ане ничего не говорили, тем не менее, глядя на них, она тут же почувствовала, что ее сознание словно бы втягивает внутрь этих изображений.
   Так же нетипичным для стандартного медицинского кабинета тех времен были и большие плакаты с изображением полураздетых и раздетых древних китайцев (судя по прическам и глазам) в разных проекциях с нанесенными на них разноцветными неправильными линиями с точками и иероглифами. Отдельно можно было обратить внимание на несколько портретов бородатых и безбородых мужчин, среди которых попадались фотографии и рисунки как европейцев, так и китайцев с индусами – все Ане неизвестны, кроме разве что, Конфуция, портрет которого Аня видела в какой-то исторической книге. В общем кабинет выглядел весьма экзотично по тем временам, включая импортный телевизор Sony с какой-то приставкой и стереоустановку Pioneer – почти неосуществимая мечта советского обывателя семидесятых – рядом с которой стояла пластмассовая полочка с многочисленными кассетами. Большинство кассет имели подпись «Релаксация» и дальше следовали неизвестные Ане фамилии и названия. На отдельном столе стоял громоздкий, непонятного назначения агрегат – судя по окулярам – то ли микроскоп, то ли что-то офтальмологическое. Угол кабинета перегораживала шелковая ширма, явно японского происхождения, судя по Фудзияме, сакурам и гуляющим средневековым японцам.
   Сам Лев Матвеевич восседал за массивным столом, инкрустированным карельской березой (вряд ли такой стол могла предоставить ему хозяйственная часть диспансера), и облик его мало ассоциировался как с явно восточным антуражем кабинета, так и с сионистскими образами, навеваемыми его фамилией. Был он без халата, одет в элегантную серую тройку, явно привезенную из-за границы, худощав, спортивен, с тоненькими усиками и прилизанными прямыми, явно накрашенными в радикальный черный цвет волосами, скрывающими начинающуюся лысину. Внешность его больше ассоциировалась не с врачом и не с раввином, а с итальянским или французским режиссером. О его профессии свидетельствовали только черные, острые глаза, которые цепко впивались в пациента и, казалось, прощупывали насквозь.
   – Здравствуйте, Юрий, – расцвел улыбкой Лев Матвеевич, поднимаясь из-за стола и протягивая Юре руку, – давайте знакомиться, – продолжил он, протягивая руку и Ане, при этом очень внимательно вглядываясь в ее лицо. Аня тут же поймала себя на мысли, что, помимо остроты, взгляд этот какой-то липкий и оставляет после себя не очень комфортное ощущение, словно впечатываясь в кожу. Впрочем, это был весьма характерный взгляд для молодящегося мужчины, которому за пятьдесят и который разглядывает молодую, привлекательную девицу. Она попыталась светски улыбнуться и представилась.
   – Ну вот, – заторопился Юра, – я совсем в цейтноте, передаю сестренку в ваше полное распоряжение и надеюсь на успех… нашего абсолютно безнадежного предприятия, – добавил он зачем-то, но Аня знала, что у брата достаточно часто выскакивают шаблоны, не всегда уместные к обстоятельствам.
   – Зачем же так мрачно? – улыбнулся доктор, – я, напротив, рассчитываю на успех, иначе не предложил бы свои услуги. Разумеется, если мы имеем дело не с органикой, но, учитывая давность проблемы и молодость Анечки, вероятность органики ничтожна. Конечно, сознание и подсознание – наиболее сложные структуры человеческого индивидуума, и положа руку на сердце, ни один специалист не сможет сказать, что знает, как работает мозг. А те, кто говорили, что знают – будь то Бехтерев или Павлов – откровенно лукавили. По сути мы имеем дело с черным ящиком, где известно, что на входе и на выходе, а что происходит внутри – загадка. Однако если долго наблюдать эти известные исходящие и входящие факторы, то можно подметить определенные закономерности и научиться ими в какой-то мере управлять. Конечно, есть всякие теории, что в этом ящике происходит, но не одна из них не описывает весь скрытый процесс в целостности, разве что верно отражают какие-то частности. Иногда угадывание частностей, как это сделал Фрейд – вполне достаточно для успеха лечения определенных видов патологии. Ладно, не буду морочить вам голову, можете ехать на службу, тем более с Анечкой нам лучше побеседовать тет-а-тет: наличие постороннего человека – пусть даже родного брата – может исказить ответы, а мне нужны именно непосредственные реакции.
   – Последний вопрос, Лев Матвеевич, – сказал Юра уже держась за дверную ручку, – что такое «органика» в медицинском смысле? Вы сказали, что в случае органики не стоит рассчитывать на успех.
   – Это довольно широкое понятие, – развел руками доктор, – сюда можно отнести и различные опухоли, и инсульты, и коллагенозы, и тяжелые травмы с гибелью каких-то участков мозга… как вы, наверное, знаете, нервные клетки не восстанавливаются.
   – Ясно, – хмуро кивнул головой брат, – надеюсь, к Анютке это не относится.
   – Более, чем уверен, что нет, – улыбнулся доктор, – думаю, тут мы имеем дело с функциональными, обратимыми нарушениями, а какими – предстоит выяснить.
   Итак, Юра покинул кабинет, а Аня осталась наедине с доктором Левиным. Она по-прежнему робела, но, тем не менее, с интересом разглядывала кабинет необычного специалиста. Почему-то ее особенно заинтересовали два портрета: один из них – цветная фотография в рамке какого-то средних лет, очень смуглого, почти чернокожего мужчины, скорее всего, индуса, с шарообразной, курчавой шапкой волос в оранжевом одеянии (в последствии Аня узнала, что такая одежда называется «педжаб») с огромной, до земли гирляндой цветов на шее. Мужчина загадочно улыбался и держал между пальцев какой-то блестящий предмет, напоминающий золотое перепелиное яйцо, словно демонстрируя его невидимой публике.
   Другой портрет представлял собой совершенно неопределенного возраста и пола лицо с длинными, ниже плеч прямыми темными волосами и огромными глазами инопланетянина. Это была явно фотография с рисунка, причем у Ани создалось впечатление, что художник никогда не видел этого человека и рисовал по описанию, либо по очень плохой фотографии – слишком уж обобщенным выглядело это не совсем человеческое лицо.
   – Что, заинтересовал мой кабинет, – усмехнулся доктор Левин, – разумеется, обстановкой занимался я сам, на свои средства и, если бы не звонок высокого покровителя, администрация мне бы такого безобразия не позволила. Зато теперь все довольны, мой кабинет хозрасчетный, и часть вырученных мною средств идет в нищенский бюджет диспансера. Но на это мне особые разрешения потребовались, не в Америке живем…
   – Да, красиво, – туповато отреагировала все еще робеющая Аня, – а кто это, – указала она на два портрета, которые привлекли ее внимание, хотя на стене их висел с десяток. Очевидно, в свободное от пациентов время Лев Матвеевич любил мысленно пообщаться с Великими и спросить у них совета и помощи.
   – А почему вас именно эти лица заинтересовали, тут же много портретов, – внимательно посмотрел на нее Левин.
   – Сама не знаю, – пожала плечами Аня, – а это важно?
   – Считайте, что это первый тест для диагностики вашего психо-эмоционального состояния.
   – Они какие-то другие, отличающиеся от остальных, – попыталась объяснить свой выбор девушка.
   – Тем, что они по виду индусы? – поинтересовался Левин.
   – Я не думала об этом, тут другое. Такое впечатление, что за ними стоит что-то очень– очень большое, гораздо большее, чем просто внешняя оболочка… но я не могу сказать, что именно, я не нахожу нужных слов.
   По лицу доктора Левина пробежала тень одобрения и чувство типа: «вот ты какая! Не ожидал»:
   – В общем-то, Анечка, за каждым из нас стоит нечто большее, чем внешняя оболочка, и каждая фотография несет в себе невидимою простым глазом голограмму, отражающую нашу скрытую природу и даже болезни. Но что касается этих двух фотографий – с натуры, не трудно догадаться только одна – то это действительно очень необычные люди, хотя тут у меня, разумеется, все великие.
   Дело в том, что каждый из них является по индийской традиции аватаром высшего божества. Этот, совсем темный, в оранжевом педжабе – Сати Саи Баба – аватар Шивы, а тот, на снимке с рисунка – Бабаджи – аватар Вишну.
   – А что такое «аватар», – поинтересовалась Аня, – Шива и Вишну – это я знаю, это индийские божества. Вишну – хранитель, Шива – разрушитель вселенной… не хватает только Брахмы, творца.
   – Аватар означает воплощение божества в человеке… впрочем, не только в человеке. Согласно индийским традициям, в каждом личном я в какой-то степени проявлен Бог, но в каждом – в разной. Понятие «аватар» означает максимальное проявление этого божественного я в личности. Если проводить известные аналогии, то аватаром был Иисус Христос.
   – Но ведь в Евангелии говорится, что Иисус был сыном Божьим, причем единственным…
   – Что такое, Сын Божий? – снисходительно улыбнулся доктор Левин, – каждый из нас в какой-то мере сын Божий. Индийская традиция не ограничивает Бога возможностью иметь одного сына, это – принижение божественного всемогущества. Индусы дают этому понятию несколько иной аспект, не чисто родительский. Аватар подразумевает максимальное проявление Божественного сознания в ограниченном и хрупком человеческом теле. Он так же подразумевает и определенные Божественные Силы и Энергии, присущие такому человеку. Ведь вы не атеистка? – неожиданно прервал он свою вдохновенную речь.
   – Я верю в Бога, – просто сказала Аня, – хотя в моей семье все неверующие… были, – добавила она с усилием, – папа умер семь лет назад, а мама… не прошло и двух недель… но это к делу не относится. Правда, наверное, я плохая верующая, на службу не хожу, посты не соблюдаю, не исповедуюсь, не причащаюсь. Захожу только иногда в церковь, чтобы просто постоять, иконы посмотреть, духом этим, что ли, проникнуться. А как вы догадались, что я не атеистка?
   – Научился по внешнему виду определять, – усмехнулся доктор Левин, – психоаналитик должен с порога видеть некоторые основополагающие характеристики пациента. Разумеется, для более глубокого анализа нужны более объективные и более трудоемкие методики… но возвратимся к вашему первому вопросу. И тот и другой, изображенные на портретах – реальные исторические фигуры, причем Саи Баба наш современник, ему что-то около пятидесяти и он живет на юге Индии в маленьком городке Путапарти близь Бангалора, где он основал ашрам для своих преданных и учеников. И постоянно удивляет мир всяческими чудесами. Что же касается Бабаджи, то сколько ему лет не знает никто, считается, что около тысячи, время от времени он то пропадает, то появляется вновь и сейчас, якобы живет со своими учениками где-то в горах Дрангири недалеко от города Ранихета. Согласно индийской традиции его называют учителем учителей или Махамуни и более подробно об этой загадочной фигуре можно прочитать в книге свами Йогананды «Жизнь йога».
   – Вы верите во все это? – с интересом спросила Аня. В той жизни, о которой она помнила ей не приходилось ни с кем беседовать на тему восточной эзотерики, и ее религиозные представления, помимо веры в сверхъестественное, ограничивалось весьма поверхностным знакомством с Ветхим и Новым заветом, которые в свое время раздобыл Юра, когда держать Библию на книжной полке стало престижным. При этом поверхностное знакомство с этими великими книгами объяснялось не отсутствием интереса к тематике, а весьма неприятным ощущением, которое возникало у Ани особенно при чтении Евангелия: обычно не очень сильное чувство чего-то забытого – то ли фактов, то ли знакомств, присущее ей постоянно, при попытках читать священное писание усиливалось многократно и становилось мучительным. Тогда появлялась навязчивая мысль, что ни вспомни она сейчас – чего – непонятно, случится какая-то катастрофа, а вспомнить что-то конкретное никак не удавалось. И еще, держалось такое чувство, словно некто неведомый не желает, чтобы Аня ознакомилась с этими документами.
   – Я не беру ничего стопроцентно на веру, – сказал Лев Матвеевич, – но и ничего стопроцентно не отрицаю. Некоторые явления нашей жизни невозможно рационально объяснить на уровне существующих знаний, однако мне приходилось несколько раз сталкиваться с такими вещами, которые никак не вписывались в категории диалектического материализма, а в ряде случаев – вообще не находили рационального объяснения. Поэтому на вопрос о том, верю ли я в то, что человек прожил более тысячи лет, постоянно при этом совершая разнообразные чудеса, я могу ответить только одно – не знаю. Что же касается вопроса, почему я повесил здесь портреты заинтересовавших вас индусов, то я много лет изучаю, и по мере сил и времени практикую различные восточные системы, в том числе некоторые виды йоги. Могу со всей ответственностью заявить, что древние индусы знали о человеке и в частности о его сознании гораздо больше, чем знаем мы. Юнг и Хайдеггер сравнительно недавно открыли вещи, о которых древние индусы знали давно, причем для них это элементарные, начальные вещи. Разумеется, читая старинные трактаты (к сожалению, переводы), порой трудно понять, что их авторы имели в виду под тем или иным термином, тем или иным понятием – как правило этого не знал и сам переводчик.
   Да и не только индусы: то же можно сказать и о древних китайцах, тибетцах, парсах-заратустрийцах, египтянах. Да что там эти! Казалось бы, хорошо изученные и понятные нам древние греки, не совсем понятны, как нам казалось до недавнего времени на основании книженций типа «Легенды и мифы древней Греции» Куна. Детальное изучение Орфических, Дельфийских и Пифагорейских мистерий заставляет понять, что тайные, эзотерические знания древнегреческих жрецов и оракулов о человеке и космосе были не менее глубоки, чем у индусов и китайцев. Не менее глубокие знания в этих областях были и у иудейских кабаллистов, и у кельтских друидов, и у славянских ведунов-офеней. К сожалению, работы в этих направлениях ведутся лишь немногими энтузиастами, включая и вашего покорного слугу, и те немногие методы, которые удается освоить из альтернативной медицины не признаются официальными представителями нашей зашоренной, идеологизированной медицины, поэтому сейчас приходится заново открывать Америку, а до ее полного освоения и вообще далеко, как до звезд. Ну, ладно, Анечка, возможно тебе кажется, что мы сильно отвлеклись от темы, но на самом деле это так же входит в тему и мою работу. Психоаналитик – вообще больше мастер разговорного жанра, в отличие от современного доктора, выписывающего после минутной беседы и кучи анализов по одной таблетке три раза в день. Психоаналитик же, чтобы узнать с чем он имеет дело, должен очень о многом переговорить со своим пациентом, в том числе и о таких вещах, которые, казалось бы, не имеют к его заболеванию никакого отношения. Да и само слово «заболевание» не всегда уместно в практике психоанализа и смежных с ним наук, чаще всего мы имеем дело с некоторыми психологическими состояниями, которые, с точки зрения классической медицины, и не имеют морфологического субстрата, просто в силу каких-то обстоятельств неправильно формируется последовательность раздражений, торможений и систем конденсированного опыта. То есть – вообще полная белиберда, с точки зрения хирурга, который, как известно, «все может, но ничего не знает», и который считает, что человека можно вылечить только что-нибудь у него отрезав. Теперь, Анечка, позволь перейти к теме, которая имеет к нашей проблеме непосредственное отношение, хотя, повторяю, то, что мы затронули, так же имеет к ней отношение, хоть и косвенное. Мне, из твоих уст хотелось бы услышать твою историю. Когда ты поняла, что что-то не так, как ты к этому относилась, что к этому привело? Ничего, что я перешел на «ты»? Но мне кажется, что наша разница в возрасте это позволяет. К тому же, если психоаналитик хочет добиться результата, он должен установить доверительные отношения с пациентом.
   – О том, как это случилось, я ничего не могу сказать, – пожала плечами Аня, – просто я практически ничего не помню, что со мной было до восьми лет до определенного момента. Все, что было потом, помню довольно отчетливо, а что до – словно пеленой покрыто.
   – Все мы, – сказал Лев Матвеевич, – помним немногую часть событий своей жизни, а до четырех-пяти лет большая их часть практически забывается… хотя, Лев Толстой, кажется, утверждал, что помнил себя младенцем и, якобы, своим криком протестовал, что его пеленают. Впрочем, проверить это невозможно, скорее всего это была мистификация.
   – Дело в том, – продолжила свои объяснения Аня, – что все, что со мной происходило я хорошо помню с определенного момента, и момент этот приходится на июль 62 года. Все, что было до того – практически не помню, ну, разве что какие-то фрагменты – да и то, анализируя сейчас, я прихожу к выводу, что о них мне папа с мамой рассказывали, потому мне и кажется, что я их помню. Есть и еще один момент, его достаточно трудно передать словами адекватно. Это сложное ощущение, и главная его суть в том, что мне все время кажется будто я живу не только здесь, но и еще где-то. Нечто вроде параллельной жизни, которую невозможно увидеть, словно она находится за непрозрачной перегородкой – одни неясные тени и ничего больше. На самом деле это, конечно, не тени а некие ощущения, но описать их адекватно невозможно. Как, иногда, при пробуждении ото сна: увидел что-то причудливое и забыл, хотя точно помнишь, что видел. Иногда эти попытки вспомнить довольно мучительны.
   – Ну, и каким же образом ты потеряла память, – продолжал собирать анамнез доктор Левин.
   – Об этом я не знала вплоть до недавнего времени, но незадолго до смерти мама рассказала, что меня в восемь лет забрали (как родители согласились, я не знаю) в одну закрытую лабораторию для эксперимента. Якобы я обладала раньше какими-то паранормальными способностями – ну, что-то вроде Вольфа Месинга или Розы Кулешовой, и эти мои способности изучали в лаборатории по изучению парапсихологических феноменов. Где была эта лаборатория, кто забрал и что там происходило, я не помню, в себя пришла я только в больнице, а мама сказала, что они с папой через полтора месяца после того, как меня в эту лабораторию забрали, нашли меня около двери нашей квартиры в совершенно невменяемом состоянии. С той поры всего периода, вплоть до того, как я очнулась в больнице, я не помню, а родители мне ничего не говорили, им, оказывается врачи запретили обо всем этом рассказывать, это, мол, может привести к ухудшению состояния. Об этом мама мне совсем кратко рассказала уже при смерти, а затем в кому впала и умерла.
   – И что же за способности были у тебя до восьмилетнего возраста?
   – Я этого совершенно не помню, сейчас у меня никаких паранормальных способностей нет, но Юра буквально вчера сказал, что в школе я будто бы сквозь стену проходила, и все это видели, очевидно после этого директор школы и сообщил куда следует. Наверное, тогда мной и заинтересовались… но, опять же, все со слов Юры и мамы, и еще Юра рассказывал, что за год до событий с лабораторией, мы с ним и с мамой были на даче и там что-то вроде полтергейста было, и мама, якобы считала, что это я устроила. Повторяю, все это со слов Юры и мамы, сама я ничего такого не помню, и самой дачи не помню. А потом было все как у всех, ничего выдающегося… разве что… – «Сказать или нет», – мелькнуло в ее голове. Что-то внутри сопротивлялось излишней откровенности, однако она все же решила, что если хочет вернуть себе утраченное, нужно полностью довериться доктору и рассказать о странных видениях, произошедших вчера.
   – Разве что вчера, – решилась Аня и выложила то, что с ней произошло вчера. – «Теперь точно в шизофренички запишет» – решила она с каким-то внутренним безразличием. – Вот, собственно и все, возможно вчерашнее как-то связано со смертью мамы, а вообще-то ничего подобного раньше не случалось, по крайней мере в той жизни, которую я помню.
   – А когда твой папа умер, ты сказала, что это семь лет назад случилось, ничего такого не припомнишь? – поинтересовался доктор Левин.
   – Нет, ничего не припомню, – покачала головой Аня – тогда, кстати, у меня память уже нормально работала.
   – Интересно, интересно, – пробормотал Лев Матвеевич, – случай необычный и придется всерьез поломать голову, как разматывать этот узел. Однако конец его, вроде бы, в наличие имеется.
   Затем доктор приступил к тестовым вопросам, как показалось Ане, к делу совершенно не относящихся, однако Лев Матвеевич объяснил, что ничего случайного здесь нет, они специально разработаны для того, чтобы выявит скрытые комплексы и связанные с ними системы образов. Далее следовали вопросы о снах и страхах, и Аня, не сумев ничего более интересного поведать, рассказала ему о странном персонаже с неестественной отчетливостью приходящего к ней во снах довольно часто, особенно в последнее время, и даже привидевшийся ей сразу после сна. Впрочем, дало ли это доктору какую-то конкретную информацию, она не поняла, поскольку тот это никак конкретно не прокомментировал.
   Затем доктор Левин перешел к Аниной сексуальной сфере – теме, которая всегда приводила девушку в смущение и не только ребенком, правда сейчас ее, пожалуй, больше смущала собственная инфантильность, все-таки она прекрасно видела, что у ее подруг и знакомых все по-другому. Лев Матвеевич долго выяснял ее ассоциации и страхи на эту тему, хотя напрямую об Аниной сексуальной жизни (вернее, об ее отсутствии) не спрашивал. Его интересовало, волновали ли ее сексуальные отношения родителей, не ревновала ли она маму к папе и наоборот. Не подсматривала ли она за ними или хотя бы не было ли на эту тему мыслей, не замечала ли она в папе какого-то не совсем родительского к ней интереса, не говоря уже о каких-то явных вещах, и не было ли с ее стороны мыслей на этот предмет. Затем он снова перешел на сны, но уже в их сексуальном аспекте, все время пытаясь поймать Аню на каких-то недоговоренностях или явной дезинформации. Как девушке показалось, ему это так и не удалось, но в процессе опроса, ее щеки не раз покрывались румянцем, и не раз от стыда ей хотелось выбежать из кабинета. Впрочем, доктор ее об этом предупреждал. К разочарованию Льва Матвеевича ничего конкретного она сообщить не смогла, в этой сфере ей оказалось присуща полная индифферентность, и удалось ли доктору нащупать какие-то скрытые комплексы, Аня так и не узнала.
   Затем Левин перешел на ее взаимоотношения с братом, не было ли у них в детстве не совсем приличных игр с обнажением тех или иных частей тела, соответствующих разговоров, и т. д. и т. п., но и здесь ничего пикантного выявить ему не удалось, при том, что Аня, несмотря на смущение, была вполне искренна, тем более, своей жизни до восьми лет она не помнила, а к тому времени когда память к ней вернулась, Юра, будучи старше ее на шесть лет, уже вовсю интересовался своими школьными подругами. Сфера эта у Ани вообще оказалась весьма заповедной, в том числе в части вполне нормальных отношений с остальной мужской половиной населения, включая и здоровый к ней интерес. Это касалось и конкретных взаимоотношений с мужчинами, и знаний, и внутренних побуждений, тенденций, скрытых комплексов, и случаев, оставивших какие-то следы и воспоминания.
   – Странно, – бормотал доктор, – первый раз встречаю девушку, к тому же физически нормально развитую и хорошенькую, у которой сексуальная сфера в ее чувственно-психологическом аспекте словно бы напрочь отсутствует. По крайней мере, не подает признаков присутствия. Старик Фрейд был бы весьма расстроен, поскольку твой случай нанес бы основательный удар по его стройной теории, которая претендовала на всеобъемлемость и истину в последней инстанции. Тем более, что скрытые либо тщательно маскируемые комплексы существуют у самых целомудреннейших особ в любом активном возрасте. Порою даже куда более мощные, чем у «средне-испорченной» женщины. Их практически всегда можно вытащить в сознательную сферу и начать с ними работать. У тебя же налицо случай полной сублимации этой энергии, как говорят индусы, Раджас полностью перешел в Оджас. Но с другой стороны, даже эту, сублимированную энергию, как правило, удается обнаружить, я же и ее не помню, словно некая часть личности отсутствует.
   – И все же, – сказала Аня, чувствуя себя каким-то недоразвитым уродом (оказывается, не заниматься в детстве онанизмом – это чуть ли не уродство), какое отношение мои несуществующие комплексы к отцу и брату, и сны на эту тему имеют к моему случаю, причем здесь амнезия, как вы это называете?
   – Как ни странно, самое прямое, – улыбнулся Лев Матвеевич, – очень часто причиной амнезии бывает как раз подобный комплекс или какое-то постыдное – с точки зрения пациента – событие в его жизни, когда моральная сторона его личности, если она достаточно сильна, не может справиться с памятью об этом событии, с мыслями и фантазиями о нем. В ряде случаев, подобно тому, как потеря сознания спасает от боли, – включается определенный механизм самосохранения. Организм, чтобы защититься, уводит проблему далеко в подсознание и человек о ней как бы забывает. Но бывают случаи, когда вместе с проблемой, в закрытые тайники памяти уходит и большая часть жизни, так или иначе связанная с этим комплексом. Когда с помощью специальных приемов удается вытянуть этот конденсированный опыт наружу, то память восстанавливается, а скрытый комплекс через много лет порой уже выеденного яйца не стоит. То есть при правильном проведении психоанализа, человек переоценивает ценности с отрицательным знаком, и они его уже не ужасают, если он осознает, что нечто подобное случается у очень многих. А иногда бывает и несколько другое, хоть и сходное по механизму, когда организм пытается уйти от памяти о каком-то насилии, часто противоестественном – защитная реакция та же. Это происходит не со всеми, но довольно часто, особенно у чувствительных, утонченных особ с хорошо развитыми защитными механизмами психики.
   – Не знаю, – сказала Аня, – может по Фрейду или еще по кому все именно так, но я почему-то уверена, что в моем случае причина совсем другая, и к скрытым комплексам всякого там Эдипа не имеет никакого отношения. Не могу объяснить, почему я в этом уверена, но знаю, что это именно так.
   – Может быть, может быть, – задумчиво проговорил доктор, глядя каким-то рассеянным взором поверх Аниной головы, – в конце концов Фрейд не абсолютная истина, хоть и претендовал на нее в свое время. Я согласен с Юнгом, что человек состоит не только из половых органов, хоть и убедился, что они имеют гораздо большее значение в нашей жизни, чем порою кажется, но в твоем случае мне и вправду не удалось выявить скрытых сексуальных комплексов, а следовательно не это причина твоих амнезий, а ведь я убедился, что чуть ли не в 90 случаях из 100 именно она является причиной подобных случаев. Что бы там ни говорила по этому поводу советская наука, как там принято говорить – самая прогрессивная наука в мире, в отличие от загнивающей буржуазной теории Фрейда.
   Впрочем, как видно Лев Матвеевич был еще не до конца уверен в своем выводе, поэтому сделал еще одну попытку обнаружить скрытый сексуальный комплекс, связанный с так называемыми инверсионными отклонениями, пытаясь различными коварно поставленными вопросами подловить Аню на интересе к ее подругам, маме, животным, предметам фетиша – различному нижнему белью, а так же на склонности (пусть даже тщательно скрываемой) к эксгибиционизму. Оказалось, что и эта сфера – ни явно, ни косвенно у Ани не давала себя знать ни в ближайшем, ни в более отдаленном прошлом, хотя все же некий романтический комплекс Ассоли давал себя знать. Все же стремление к некой романтической идеальной любви – даже и не к человеку вовсе, а к образу, идеалу выявить ему удалось. Но и этот комплекс, как он объяснил, был у Ани какой-то не типичный и проявлялся как-то не так, как у ее романтичных сверстниц и лиц еще более молодого возраста, для которых так же было очень характерно стремление к идеалу – чаще к популярному певцу или киногерою, являющемуся юной особе в мечтах и грезах в образе прекрасного принца. Таким образом полностью протестировав Анину сексуальную сферу в форме явных и скрытых комплексов, инверсий и систем конденсированного опыта, Лев Матвеевич по сути дела ничего не обнаружил. Иными словами, сфера эта у Ани словно бы отсутствовала вовсе, по крайней мере с помощью специально подобранных опросников, тестовых картинок, фотографий и специальных заданий, которые должны были нащупать скрытые связи и ассоциации нащупать ее не удалось, хотя с фантазией, ассоциативным мышлением и физиологическим развитием у Ани, казалось, все было нормально.
   – Надо же, – сокрушался Лев Матвеевич, – похоже, в твоем лице венский аналитик потерпел полное фиаско со своей теорией и методикой. Данный подход не дал никаких результатов. Но не будем отчаиваться, отрицательный результат – тоже результат, попробуем подойти к проблеме с другого конца. Для начала постараемся установить твой психотип и характер взаимоотношений с окружающим. И снова пошли листки тестовых опросов, ассоциации, реакции, подавления. В результате выяснилось, что ни к одному из 12 психотипов, разработанных на основе теории Юнга некой Аушрой Аугустиничуте, Аня не относится, хотя, как утверждал Лев Матвеевич, данная система должна была вроде бы классифицировать всех представителей рода Гомо сапиенс, разделив их на психотипы, которым были присвоены имена известных исторических личностей: Байрон, Гексли, Хемингуэй, Есенин, Жуков и даже модный в те годы Тутанхамон.
   – Ну что же, – поник Лев Матвеевич, – тут тоже не за что зацепиться. С виду и при поверхностном анализе ты совершенно обычная девушка, а тесты выдают нечто непонятное, непредусмотренное расшифровкой, либо вообще ничего не выявляют. Словно в твоем лице мы имеем не обычную среднестатистическую особу женского пола девятнадцати лет отроду, а нечто не совсем понятное, утратившее неотъемлемую часть человеческой природы, и местонахождение этой части обнаружить не удается, а значит и правильную диагностику провести затруднительно. Даже такие тяжелые повреждения, как инсульт и опухоль, которые могут уничтожить целые зоны головного мозга не дают такой картины. За шизофрению и МДП – тоже никаких данных. Возможна, конечно, травма в прошлом, но она может объяснить амнезию, зато всего остального не объясняет.
   – Но ведь, – сказала Аня, – меня в первую очередь амнезия и беспокоит, остальное-то зачем? Зачем мне, например, знать, Хемингуэй я или Лев Толстой?
   – Не все так просто, – развел руками Лев Матвеевич, – чтобы лечить данный конкретный случай надо установить все нюансы и провести полную классификацию личности. Подход в каждом случае индивидуальный и методики вскрытия тайников подсознания напрямую зависят от типа личности. У тебя я не только не сумел обнаружить этот тип, а также локализацию тайников и ключа к ним, но и вообще значительную часть личности, присущую остальным людям не сумел установить, хотя такого быть не может, тем более на вид и в разговоре ты совершенно обычная девушка.
   Лев Матвеевич закрыл глаза и начал совершать короткие продольные движения головой, при этом его левая рука словно бы что-то нащупывала в воздухе.
   – Ну что, – слазал он минут через десять, конкретные события, приведшие к потере памяти приходятся на июль 62 года, но у этого события были какие-то более ранние истоки, приходящиеся на 1959 и 1960 годы. Но это не начало, корни вообще не в твоей жизни, которая, как я понял, началась 1955 году, а уходят куда-то за твое рождение. Саму причину мне установить не удалось, хотя обычно на ментале я вижу некие схемы, которые можно расшифровать. К сожалению, эдейтическим видением я не обладаю. Единственно, возникло странное чувство, что до 62 года ты была одной личностью, а после – вроде как другой, вернее не полностью той, что была раньше. С таким я в моей практике не сталкивался, поэтому и прокомментировать не могу. Ты говоришь, что в это время участвовала в каком-то таинственном парапсихологическом эксперименте? Можно было бы предположить, что тебе каким-то препаратом или психотронным устройством стерли не только память, но и часть личности, если бы я не знал, что на сегодняшний день ни таких препаратов, ни таких устройств в мире не существует. То же и в отношении гипноза, которым непосредственно я занимаюсь: стереть в человеке ничего нельзя, можно лишь спрятать, изолировать, при этом всегда остается возможность подобрать к этому ящичку ключи, и перевести информацию из подсознания в сознание.
   – Вообще-то, – сказала Аня, – хоть вспомнить свое пребывание в лаборатории я не могу, однако когда вы говорили насчет психотронного прибора, какое-то ощущение узнавания у меня проскользнуло, возможно, эксперимент действительно был связан с какими-то аппаратами… но опять же, ничего конкретного. Может все же меня как-то напугали или тюкнули по голове чем-то?
   – Что я могу сказать, – развел руками Лев Матвеевич, – предполагать мы можем что угодно, но достоверно установить это мне не удалось. Ладно, попробуем другой аспект твоей проблемы, хотя, что б ты знала, твоего брата интересовал именно он в первую очередь – вопрос твоих существовавших якобы парапсихологических способностей.
   – Так Юру именно это больше всего интересовало? – встрепенулась Аня, – я чувствовала, что он неспроста все затеял, что-то он задумал в отношении меня!
   – Не знаю, не знаю, – пожал плечами Лев Матвеевич, – но вообще-то он разговор со мной в отношении тебя начал с того, могу ли я тебе эти утраченные способности вернуть. Я, кстати, на эту тему его не обнадежил, объяснил, что эти феномены почти не изучены и менее всего поддаются воздействию извне. Как ты знаешь, официальная наука вообще отрицает существование парапсихологических – экстрасенсорных, как сейчас модно выражаться феноменов (в 70е термин «экстрасенсорика» только появился в обиходе). Пытаются объяснить их существование случайностью, стечением обстоятельств, мистификацией, а таких ярких представителей данного направления, как Вольф Месинг, Роза Кулешова, Нинель Кулагина, Ванга Димитрова или Ури Геллер вообще стараются обойти стороной, словно их и не существует в природе. А впрочем это проблема скорее идеологического порядка, чем научного, поскольку во все времена на фоне официального отрицания подобной проблемы, которое естественно вытекает из доктрины научного атеизма, существовали и лаборатории, и целые научные отделы, занимающиеся проблемой паранормальных явлений и изучением людей, обладающих экстрасенсорными способностями. Надо ли говорить, что все исследования происходили под неусыпным оком компетентных органов, и государство выделяло немалые деньги под эти разработки (а вдруг нас Америка обгонит!), всенародно заявляя, что подобных явлений в природе вовсе не существует. Впрочем, все это не надо тебе объяснять, ты ведь, как недавно выяснилось, сама была внештатным сотрудником подобной лаборатории, вот только не помнишь ничего. Я, кстати, когда мне Юра об этом рассказал, параллельно с ним закидывал удочку по своим каналам, что это за лаборатория такая была в шестидесятые годы, существует ли она в настоящее время, и пытался выяснить конкретные фамилии. Похоже, она была настолько засекречена, что на моем уровне связей (а они достаточно высоки), информация о ней недоступна. Не исключено, что она существует и по сей день, иначе не было бы такой непробиваемой завесы секретности.
   Теперь, по поводу твоих утраченных способностей, которые так волнуют твоего брата – не знаю, волнуют ли они тебя. Тут я сразу хочу предупредить, что если по вопросам восстановления памяти медицина имеет какие-то наработки, то экстрасенсорные возможности по какой-то причине покинувшие человека по мановению волшебной палочки вернуть невозможно. Однако проявление и развитие их в целом возможно, но лишь после долгого обучения у профессиональных учителей йоги, тайцзыцуань, цигун, а также многих современных школ, так или иначе связанных с магией. Подобное обучение, кстати, небезопасно, требует железной дисциплины, как правило, аскезы и этому, по сути, надо посвятить всю свою жизнь, что редко возможно в условиях современной цивилизации. Другое дело, ели налицо врожденный феномен, которому и учиться не надо! Тогда существует вероятность, что твои способности каким-то образом исчезли вместе с твоей памятью, то есть перешли в скрытое, потенциальное состояние. Тогда есть надежда, что их удастся вернуть вместе с возвращением памяти. Как известно, многие дети в той или иной степени обладают сенситивными способностями, но в большинстве случаев утрачивают их в процессе полового созревания. Тогда их либо вообще невозможно восстановить, либо в какой-то степени можно с помощью специальных техник типа «стрелка из лука», описанных Борисом Сахаровым, и прочих методик из Раджа и Кундалини йоги, но об этом я уже говорил. Однако возвращаясь к твоей теме, судя по тому, что рассказывал Юра, твои способности были уникальны, хотя из дальнейших вопросов я понял, что лично он мало чему был свидетелем, и в основном пересказывал с чужих слов. Разумеется он, как старший брат, не мог в детстве относиться к тебе серьезно, к тому же, как известно, нет пророка в своем отечестве. Ну так вот, тем не менее он говорил, что в твоей школе чуть ли не целый этаж учеников и учителей были свидетелями твоего прохождения сквозь стену. Это действительно в наше время совершенно уникальный дар, я, несмотря на то, что очень серьезно интересуюсь проблемой паранормальных явлений, не припомню ни одного современного достоверного случая прохода через материальный объект. Тем не менее в многочисленных исторических источниках Индии, Тибета и Китая о подобном феномене пишут как не о такой уж большой редкости, и даже в ряде монастырей Тибета и Китая существовали специальные эзотерические школы, где чуть ли не каждого – разумеется в результате тяжелейшей и сложнейшей тренировки можно было научить проходить сквозь стены. Есть даже достоверные данные, что где-то в толще Великой Китайской стены с помощью рентгеновской аппаратуры обнаружен скелет человека, причем никакой ниши, каверны, которая бы свидетельствовала, что этого человека замуровали, не было. То есть человек проходил сквозь стену и застрял на середине пути, очевидно не в совершенстве освоив технику. Но вернемся к твоему случаю. Уже одной этой способности было бы достаточно, чтобы записать тебя в феномены, однако твой брат утверждал, что у тебя и помимо этого было полно паранормальных сил: и чтение мыслей, и математические действие в уме с огромными цифрами, и что они в тебе нарастали словно снежный ком. И вдруг в одночасье все это пропало и не разу не проявилось за всю твою последующую жизнь. Это очень странно, у детей подобные феномены гаснут постепенно, и у нас есть надежда, что каким-то образом эти твои качества можно вернуть в процессе возврата памяти. Все это я рассказал твоему брату, после чего его также стал волновать вопрос твоей памяти, хотя до того он его вообще не интересовал.
   – Я так и предполагала, – кивнула головой Аня, – я даже ему об этом намекнула, сказала, что он меня собирается за деньги на базаре показывать. Разумеется, на это он только благородно возмутился.
   – Ничего по этому поводу не могу сказать, – опустил глаза Лев Матвеевич, – твой Юра очень скрытный человек, хоть и ведет себя, как рубаха-парень, и, разумеется, о себе на уме, но это, по-моему, не порок, иначе в наше время ничего не добьешься.
   – Да, – вдруг спохватилась Аня, – а что это вы головой и рукой делали? У меня от этих движений по позвоночнику мурашки начали пробегать, и волны заходили, и вспышки в разных частях тела, и чувство такое, словно все это я знаю и умею, хотя ничего такого сама никогда не делала.
   – Надо же, – удивленно покачал головой Лев Матвеевич, – первый раз вижу такую реакцию на стандартное тестирование степени развитости чакрамов и шкалы кармических завязок. Обычно никто никак на это не реагирует. Дело в том, Анечка, что я сам в некоторой степени сенс, но рядовой, без каких-либо выдающихся способностей в этой области. Любой человек при определенной тренировке по специальным методикам может стать сенсом. Я регулярно посещаю сенситивные тусовки на Фурманном, там специальные семинары проводятся по самым разнообразным паранормальным проблемам, и есть возможность обменяться опытом. Называется этот центр обществом биоэлектроники, но это специально такое название дали, чтобы не возникало лишних вопросов у властей и общественности. Ну а КГБ все известно, они считают, что у них все под контролем и все сенсы на виду – их штатные сотрудники периодически эти семинары посещают под видом частных лиц, но, как правило, кто это – всем известно. Так что многие приемы я взял оттуда для своих профессиональных целей. Ты первый человек, который сказал, что телом ощущает мои пассы, да еще в такой выраженной степени, так что я не обольщаюсь по поводу своих возможностей. Ну, а что касается твоих дежавю – ты же говорила, что они и раньше у тебя возникали, а если ты и вправду была сенсом, то все это должно быть тебе хорошо знакомо.
   – Но ведь я этого не помню!
   – Ну и что, тело, возможно помнит, хотя обычно дети с ярко выраженным парапсихологическим даром – так называемые «индиго», не знают специальных техник, все у них спонтанно происходит. Что ж, это обнадеживает, попробуем твои цифровые характеристики посмотреть и гороскоп составить, может это на какие-то мысли натолкнет.
   Лев Матвеевич достал из стола какие-то трафареты, изготовленные типографским способом, и начал выяснять Анины исходные данные, как-то: фамилия, имя, отчество, год, месяц, число, часы и минуты рождения, затем те же данные мамы, папы и брата, при этом, разумеется, касаемо часов и минут Аня ничего не могла сказать. После этого Лев Матвеевич начал составлять сначала один, маленький график, а затем другой, большой, с кругами, секторами и причудливыми значками, о которых Аня знала, что это знаки зодиака (напомним, что астрология в те годы была весьма экзотической птицей в Советском Союзе).
   – Странно, странно, – бормотал доктор, – рассматривая то, что у него получилось, – везде двойные дома, словно речь действительно идет о двух разных личностях, при этом одна обычная, а другая какая-то древняя, с полностью проработанной небесной программой, которая за второй словно за маской прячется. Очень странный график. Если иметь в виду конкретную девушку, которая сидит передо мной, то этого неба не заметно вовсе. Выходит, то, что я вижу – ненастоящее, иллюзорное, а то, что нащупать не удается – как раз наоборот, базис.
   – Ну и что вы тут нарисовали, – поинтересовалась Аня, тупо разглядывая затейливые графики, – я тут ничего не понимаю.
   – Если не понимаешь, то и бесполезно объяснять, для этого нужно, чтоб ты была знакома с принципами нумерологии и астрологии. А по поводу выводов – они что ли подтверждают то, на что я намекал тебе – с этим я сталкиваюсь впервые – словно какая-то вторая твоя половинка, причем, духовно проработанная, совершенная, небесная – что это такое в двух словах не объяснишь – куда-то подевалась и следов ее не видно. А то что осталось каким-то образом завуалировано под цельную личность. В общем, нечто необычное, но сразу в глаза не бросающееся, и если бы я не знал о твоем славном паранормальном прошлом, я бы решил, что это какой-то артефакт, погрешность, ведь и в разговоре и на вид ты совершенно обычная, нормальная среднестатистическая девушка, и никаких данных за серьезную психическую патологию тоже нет. Поэтому для твоих вчерашних галлюцинаций вроде бы никаких серьезных оснований нет, по крайней мере, предварительные тесты ничего не выявляют. Вырисовываются только некие метафизические причины, которых, с точки зрения официально принятой науки, вообще не существует, поэтому мне, честно говоря, не ясно, почему у тебя эти галлюцинации возникли. Логично предположить, что все это результат твоей основной проблемы с памятью, но почему ничего такого раньше не было? Не ясно, к тому же пока у нас мало данных. Можно, конечно, подтвердить твое предположение, что это так люминал на тебя подействовал и смерть мамы, но. Положа руку на сердце, полной уверенности у меня в этом нет – барбитураты не вызывают галлюцинаций. Итак, все, что удалось выявить, звучит очень ненаучно: у тебя куда-то подевалась таинственная половинка, которая под шумок унесла твою память и сексуальную сферу. Звучит таинственно и весомо, но с точки зрения науки – абсурдно. С какой стороны подойти к решению данной проблемы – пока тоже неясно. Предлагаю попробовать гипноз, возможно он даст нам какую-то новую информацию, ну и потом с помощью него можно воздействовать на подсознание.
   – А это обязательно? – робко спросила Аня. Она никогда раньше (по крайней мере не помнила) не подвергалась гипнозу и ее одолевала естественная робость.
   – Конечно, – пожал плечами доктор, – любой человек вправе отказаться, но, боюсь, пока что я вижу только один способ, который может принести нам конкретную информацию. Если же нам удастся разобраться с причинами, то с помощью гипноза мы постараемся добраться до твоего подсознания, где заблокирована скрытая система конденсированного опыта. Впрочем, в дальнейшем и на тебе самой будет немалая работа – метод психоанализа подразумевает прежде всего активную работу самого пациента – вместо капельниц инсулинового шока и таблеток горстями. Ты можешь не бояться, – усмехнулся доктор Левин, – во– первых это не больно, а во-вторых ты ничего не будешь помнить. Кстати, еще надо проверить, поддаешься ли ты гипнозу в принципе.
   Лев Матвеевич велел Ане переплести пальцы перед собой, затем попросил ее внимательно за ним следить и совершая пассы руками и монотонно описывая, как веки тяжелеют и тело наливается свинцом, изрядно вогнал Аню в состояние сонливости. Затем произнес:
   – Сейчас я начну обратный отсчет, а когда произнесу «один», – ты начнешь расцеплять пальцы: десять, девять, восемь – пальцы наливаются свинцом… семь, шесть, пять… ты не можешь их расцепить… четыре, три, один…
   На счет «один» Аня сделала усилие, и тут оказалось, что пальцы ее не слушаются и она не может их расцепить.
   – Не получается, – сказала она испуганно, – а это пройдет?
   Лев Матвеевич снова заставил ее расслабиться, – затем отсчитал от одного до десяти и произнес: «Блок снят», – после чего Аня легко расцепила руки.
   – Ну вот, – удовлетворенно произнес доктор, – гипнозу ты поддаешься, теперь попробуем вести тебя в более глубокую, сомнамбулическую фазу, и прогуляемся во времени назад, тем более время, когда с тобой случилось нечто, чего мы не знаем, нам вроде бы известно. Ты все увидишь сама, расскажешь мне это (под гипнозом), а я постараюсь взломать этот ящик в подсознании, где, как мы полагаем, спрятана часть твоей личности. Скорее всего сеансы придется повторить, если будет какой-то успех, сколько раз – пока не знаю. Все, что произойдет под гипнозом, ты помнить не будешь, а память о твоей забытой жизни вернется либо сразу, либо постепенно. Готова? Ну, поехали.
   На этот раз Лев Матвеевич достал из стола круглую пластинку на стержне, на которой была изображена красивая разноцветная спираль, включил тихую умиротворяющую музыку, навивающую сонливость и начал вращать эту пластинку напротив Аниного лица, повторяя известную гипнотическую формулу: твои руки, ноги, все тело наливаются приятной тяжестью, веки тяжелеют… и так далее, в том же духе – очевидно конкретные слова имели здесь второстепенное значение. Вскоре тело девушки и вправду стало наливаться приятной тяжестью, в ушах запели миллионы сверчков, которые все настойчивее перекрывали звуки доносившиеся извне. Затем голос доктора не то чтобы пропал, но словно бы ушел на периферию ее сознания, отдаваясь в голове гулким эхо, разлетающимся на части, и смысла в этих словах она уже не могла осознать, словно смысл вместе со звуком разлетелся осколками, взорвавшейся гранаты. Вскоре тяжесть неожиданно сменилась легкостью и Аня почувствовала, что взлетает.
   «Как это возможно? – мелькнуло в ее сонном сознании, – сейчас я ударюсь головой о потолок…» – однако никаких ударов в первый момент не последовало и она только успела отметить, что стала уже кем-то или чем-то другим, чем была до сего мгновения.
   Аня открыла глаза, но ее окружала темнота («только что же было светло»! – пробивались к ее сознанию крупицы той, прежней Ани), и в этой густой, липкой темноте она ощущала себя невесомой прозрачной линией, ползущей вдоль стены, которую она вроде бы и не видела и не осязала, но воспринимала каким-то другим чувством.
   «Как-то по-другому я свое тело ощущаю, – продолжали лениво шевелиться в ее душе остатки здравого смысла, – к тому же оно стало легче воздуха…» – однако какого-то восторга по этому поводу не было, – хотя, разве не об этом мечтала она в детстве, глядя на синее небо и фигурные кучевые облака – при этом мысль о том, что тело ее осталось на кресле, а в воздух поднялась какая-то другая ее часть, которая путешествует во сне, почему-то не приходила ей в голову. Тут Аня ударилась наконец спиной и головой об люстру («вот они, телесные ощущения!»), и в этот момент включилось зрение, в помещении, где она находилась, сделалось светло, но все пропорции внешнего мира претерпели принципиальные изменения. Правда, осознала она это чуть позже, а вначале внимание ее привлек плафон люстры, вблизи которого она вдруг очутилась. Видела она его очень отчетливо, ощущала его гладкую поверхность и даже отметила, что плафон Бог знает сколько не протирался и там лежит толстый слой пыли, от которой она, наверное, сейчас начнет чихать. Правда, почему-то не чихала. Тем временем, плафон как-то незаметно увеличился в размерах – вот уже это не люстра, а какой-то громадный прожектор, вот только лампочка оказалась где-то далеко-далеко и почему-то очень плохо освещает помещение. Ей захотелось продвинуться дальше, внутрь плафона, полететь на этот неяркий, но манящий свет, но тут, почему-то, она вспомнила о свече и мотыльках и испугалась опалить свои крылышки.
   «Я же теперь умею летать, – думала Аня, – у меня наверняка есть нежные и хрупкие крылышки, и если я их сейчас не вижу, то это не значит, что их нет. Наверняка их очень просто опалить, и тогда я упаду на землю».
   Мысль о падении заставила посмотреть ее вниз, и тут выяснилось, что низ этот где-то там, очень далеко, как если бы она зависла под самым нефом какого-то гигантского храма – почему-то ассоциации были связаны именно с храмом, хоть вроде бы о нем ничто не напоминало, а там, внизу, были еле видны и стол, и стулья, и фигуры сверху: одна вроде бы сидела на кресле, а вторая стояла перед ней, но кто это были такие она не могла разобрать. Стены же представляли собой какие-то высоченные конструкции, словно бы выполненные из разноцветных блоков, заполняющих огромные ячейки.
   «Что это? – лениво подумала Аня, – стройка какая-то, а эти ячейки – строительные леса? Интересно, что здесь строят? Словно бы небоскребы какие-то впритык друг к другу поставили… вернее не небоскребы, а их каркасы, которые предстоит еще заполнить всякими бетонными конструкциями и тонированными стеклами. Странно, я думала, что в церкви нахожусь, но это, конечно, не так, это стройка… строительство небоскребов. Но почему я тогда не под открытым небом? И что это за гигантская светящаяся конструкция на уровне моего лица? – (что это обычный плафон она уже забыла, да и форму люстра приняла невообразимую) – словно хрустальные новогодние шары ожили и составили невообразимую гроздь, а под ней какой-то сияющий, но совершенно непрозрачный купол, причем ноздреватый, словно гигантский кус голландского сыра. Да, таким сыром, наверное, всех мышей земли можно накормить, правда сама я сыр не люблю, да и есть совершенно не хочется».
   Неожиданно сонливое вялое состояние Ани сменилось бодростью и озорным восторгом. Как она здесь очутилась, кем является теперь, она не думала, почему-то главной ее мыслью теперь была мысль, что она, оказывается, летающий человек, и в этом ее основная черта, при этом не было чувства, что этот дар она обрела только сейчас, это ее давнишнее свойство, и все ее знакомые из этого мира хорошо об этом знают. Кстати, а какие это знакомые, и какой она имела в виду мир? Сейчас она этого припомнить не могла, но была уверена, что если они в скором времени здесь появятся, то она их несомненно узнает и с удовольствием продемонстрирует свое воздушное искусство, хотя, зачем именно это нужно демонстрировать, если им это и так хорошо известно, она понять не могла. Мысль о том, что она наконец вспомнила то, что забыла, что она, оказывается, летающий человек, вызвала в ней прилив восторга. Аня отлетела к краю купола и зачем-то начала бегать по вертикальной поверхности стены по периметру купола, представлявшего теперь, как ей казалось, гигантскую, разрезанную продольно головку пористого сыра, из центра которой свешивалась нелепая веселая конструкция из больших и маленьких новогодних шаров, празднично перевивающихся разноцветными огнями толи от неведомого источника света посередине, толи от собственных лампочек вставленных внутрь. Затем, оторвавшись от стены, она, каким-то образом нащупала прямо в воздухе невидимую опору и начала раскачиваться на ней, словно на подкидной доске. Вскоре устойчивость ее по какой-то причине стала нарушаться, она почувствовала, что в природе все-таки существует сила тяжести, и хоть Аня и не полетела вниз со скоростью mg-квадрат/2, однако удерживаться в воздухе ей вдруг стало труднее, и силы ее, в том числе и те, которые удерживали ее в воздухе по какой-то причине начали убывать. Тут только она заметила, что из нескольких «сырных дыр» в куполе Нефа (а может это был уже и не Неф) на нее уставились некие странные создания (именно «уставились», хотя никаких глаз у этих созданий вроде бы не было, однако чувство тяжелого отупляющего взгляда из нескольких источников Аня ощущала вполне отчетливо). Было даже не ясно, представители это флоры или фауны, поскольку напоминали эти несколько существ огромные репьи с колючками в разные стороны – не в се растения, а лишь головки, и тем не менее у каждого Аня разглядела что-то вроде подвижного маленького голого хвостика, остреньких розовых ушек, а также нежные маленькие голые лапки, как у новорожденных крысят. Вначале эти полурастения едва выглядывали из сырных дырочек, но по мере того, как Анина тревога росла, а силы уменьшались, они высовывались все смелее, пока не оказались снаружи купола, без труда удерживаясь на потолке, словно насекомые или ящерица-геккон.
   «Что же это такое и что им надо? – подумала Аня, чувствуя все более и более нарастающую тревогу, – как-то это не похоже на тех знакомых о которых я думала, это явно какие-то паразиты, и, похоже, они мою энергию пьют. Если так будет продолжаться, то я на землю свалюсь».
   – Эй, что вам надо?! – крикнула она странным репейникам, которые вначале, казалось, такие осторожные и испуганные едва высовывались из своих норок, а теперь, словно сытые мухи на солнышке, лениво ползали по потолку и, казалось, излучали самодовольство и наглую самоуверенность. Тем не менее, своего занятия они не прекращали и Аня же все больше и больше ощущала себя воздушным шариком, из которого через узенькую дырочку выходит воздух. Медленно, но неотвратимо девушка начала проваливаться вниз, и этот пока совершенно безопасный спуск тополиного пуха почему-то отозвался в ее сердце паникой, хотя при такой скорости падения разбиться ей вроде бы не грозило (Ане продолжало казаться, что она летает в своем физическом теле, поскольку ни о каком астральном теле понятия не имела), и паника эта была связана с тем, что кто-то или что-то неведомое отнимает у нее ее законное право летать.
   Стараясь удержаться в воздухе, Аня начала отчаянно махать руками и ногами, словно утопающий, и эти ее действия привели к тому, что она вновь подлетела к высоченной стене нефа и стала цепляться за ее неровную поверхность. Однако эта поверхность так же потеряла плотность и стала плыть под руками, словно оплавляющийся воск. Так она и съезжала вниз не в силах найти опору, пока вдруг над ней не развернулась гигантская арка, которой она раньше не замечала, и на дуге этой арки свисали вниз темные трубы на толстых канатах. Сколько их было, Аня не смогла сосчитать, ей показалось, что там целый лес металлических труб, за одну из них она судорожно зацепилась, и в этот момент почувствовала, что вроде бы ухватилась за твердую опору и перестала сползать вниз, правда труба эта и ее окружающие начали постепенно раскачиваться, хотя по идее такие громадины вряд ли могли быть сдвинуты массой Аниного тела, скорее их раскачивал невесть откуда взявшийся ветер, который Аня отчетливо ощутила на своем лице. Впрочем, это также был не вихрь и непонятно, каким образом ему столь сильно удалось раскачать эту странную конструкцию. Тем не менее трубы раскачивались все сильнее, в какой-то момент они соприкоснулись и издали ужасный звон, от которого, как Ане показалось, у нее сейчас лопнут барабанные перепонки. Однако перепонки у нее не лопнули, хоть трубы раскачивались все сильнее и звон нарастал, стало лопаться что-то другое, там, на сырообразном куполе, и в этот же момент Аня почувствовала, что тело ее вновь начинает становиться все легче и легче, а чувство откачки энергии и паника, вперемешку с тоской начинают проходить. Аня взвилась в воздух, оставив звучащую конструкцию внизу и машинально посмотрела вверх, туда, откуда раздавались хлопки, явно совпадающие с очередным дребезжащим ударом трубы о трубу, и сразу поняла в чем дело: агрессивные репейники-энерговампиры лопались один за другим, при этом оставшиеся в ужасе метались по куполу, пытаясь залезть в норы, но это плохо помогало, оказалось, что все они по какой-то причине раздулись (вполне возможно, насосавшись Аниной энергии) и в норы с вои не пролезают. Те же, поменьше, которым все же удалось хотя бы частично залезть в дыру (колючки топорщились и не пускали) все равно не избежали своей участи и с легкими хлопками полопались один за другим. После каждого хлопка ошметки вампира летели вниз, правда до земли не долетали – еще в воздухе они начинали таять, постепенно превращаясь в мутные облачка, словно бы состоящие из мельчайших гранул (что это за гранулы Аня с такого расстояния не видела). Облачка эти повисали в воздухе, а затем словно бы подчиняясь какому-то неощутимому вертикальному потоку, медленно поднимались к куполу и затягивались в «сырные дыры», словно дым в хорошо отлаженную тягу. К тому времени, когда последний репейник лопнул и затянулся внутрь купола, Аня чувствовала себя уже вполне комфортно, она вновь была игриво весела, ей нисколько было не жалко лопнувших вампирчиков, тем более все это произошло помимо ее воли. К тому же она почему-то была уверена, что твари эти, даже если они появятся вновь, ей теперь не страшны, она хорошо знает, как с ними расправиться, и даже возникла самонадеянная мысль, что и без труб она сумела бы с этими тварями справиться, ей почему-то показалось, что там, среди конструкций недостроенных небоскребов она бы наверняка обнаружила какую-нибудь арматуру, какой-нибудь металлический штырь, с помощью которого было бы несложно расправиться с этими непрочными репейниками, раздувшимися словно резиновые пузыри.
   Успокоившись на этот предмет, Аня решила осмотреть то огромное помещение, в котором она неведомым образом очутилась (сейчас она не помнила ни о каком докторе Левине, ни о сеансе гипноза, да и вообще не задумывалась, кто она такая на самом деле и каким образом очутилась в этом фантастическом помещении. Полетав немного под «сырным» куполом и неожиданно погрузившись в чувство новогодней праздничности рядом со светящейся конструкцией, состоящей из огромных, переливающихся всеми цветами радуги елочных шаров, Аня решила слетать туда, к строящимся небоскребам. Не долетев до них, она обнаружила в стене, с другой стороны арки, с которой свешивались спасительные трубы (сейчас они уже перестали звенеть) какую-то огромную рамку – то ли нишу в стене, то ли окно, правда свет оттуда не исходил. Когда она подлетела к этой рамке, которая и правда обрамляла некое углубление в стене, поближе, то обнаружила, что углубление это заполнено то ли туманом, то ли гелем – вроде бы белесым, непрозрачным, однако когда она зависла в воздухе напротив этой ниши, слегка двигая ногами, как пловец, чтобы не погрузиться в толщу воды, то эта мутная субстанция неожиданно стала светлеть, обретать прозрачность, и там, в глубине, далеко за нишей, которая оказалась неким окном в иной мир, стали проглядываться расплывчатые серые дома, узкие улочки, черепичные крыши, остроконечные шпили готических соборов. Город этот ей был совершенно незнаком, тем не менее, она неосознанно отметила, что вид этот напоминает одновременно и Калининград, и Таллинн, куда они с мамой ездили еще когда она училась в школе, во время летних каникул. Город был словно бы в сумерках, тем не менее виден был весьма отчетливо, словно Аня разглядывала его в прибор ночного видения. И тут одно из зданий, серое, мрачное, с мертвыми, тускло поблескивающими окнами без привычных нам карнизов, красной черепичной крышей и остроконечными флигелями на этой крыше, с ажурными стрелообразными флюгерами, начало стремительным образом трансформироваться. Аня почувствовала, что из этого окна дохнуло чем-то нехорошим, спертым, удушливым, затем здание стало оплывать густыми белесыми каплями, словно догорающая огромная свечка, при этом, если капли плавящейся свечи, достигая основания начинают затвердевать, то тут напротив, капли у основания приходили все в большее и большее движение, и вскоре туманный мрачный дом походил на груду шевелящихся червей. Впрочем, это были не черви. Когда Аня напрягла зрение, чтобы получше разглядеть, что там происходит, то бывшее здание непонятным образом то ли приблизилась к нише, заслонив весь остальной город, то ли наоборот, ниша подъехала к зданию, и Аня с ощущением внутреннего содрогания поняла, что это – здоровенная груда голых людей обоего пола, тупо совокупляющихся самым беспорядочным образом – так что издали это действительно напоминало кучу шевелящихся опарышей. Причем было совершенно не понятно, каким образом это нагромождение сцепившихся тел не раздавит друг друга, поскольку там шевелилось не менее нескольких сотен людей в несколько ярусов. Почти сразу после того, как эта картина вплотную приблизилась к нише, около которой застыла Аня, из под общей груды с большим трудом вылезли два толстых, бледных, голых мужчины с мучительно эрегированными половыми органами, прижали лица к обратной стороне ниши, словно к стеклу и с каким-то бешеным вожделением уставились на Аню, которая со своей стороны сама вплотную приблизилась к нише, оказавшейся проемом.
   – Какая сладенькая козочка, вот бы ее к нам, – неожиданно донеслись до Ани слова с противоположной стороны проема, и она даже вздрогнула, поскольку никак не ожидала услышать здесь членораздельной человеческой речи.
   – Так она же за мембраной, – чуть ли не со стоном произнес другой, у которого от вожделения даже потекли слюни, да и защищена.
   – Ну, так надо пахана позвать, тут же его личное окно, а за ним и мы просочимся, небось давно свежатинкой не лакомились! От этих тухлых лоханей оскомина уже.
   – А ведь и правда, – оживился второй, со слюнями, – как же это я запамятовал. Надеюсь он не осерчает, что его от дела отвлекли, а то он знаешь ведь, как крут бывает!
   – Какое осерчает! Да разве здесь дело?! Оскомина одна. – И оба обнаженных снова ловко юркнули под груду извивающихся тел, сразу исчезнув из вида, причем было совершенно не понятно, каким образом им удалось туда протиснуться.
   Толком ничего не поняв из этого краткого диалога, к тому же сопровождавшегося всякими посторонними звуками (стонами, чавканьем, причмокиванием), Аня со все большим отвращением глядела в возникшее окно, затем, сообразив, что смотреть на эту непристойность ее никто не заставляет, и собралась уж было отлететь в сторону, как вдруг неожиданно из под груды тел вновь показались те двое обнаженных, но на этот раз с третьим, который разительно отличался не только от тех двоих, но и от всех остальных, принимавших участие в этом апокалипсическом свальном грехе. Дело было даже не в том, что он оказался одетым в строгий черный костюм-тройку с золотой цепочкой от часов на жилете какого-то явно не современного покроя, и носил иссиня черную окладистую бороду и пенсне, но так же и лицо его имело ярко выраженные индивидуальные черты, при этом достаточно харизматичные (Аня подумала, что где-то видела это лицо), в отличие от остальных, лица которых были оплывшими, свиноподобными, словно бы изготовленными из оплывающего воска, и хоть и не казались абсолютно одинаковыми, но как бы сводились к общему знаменателю. И тем не менее, несмотря на явный акцент в сторону очеловечивания, у одетого бородача в лице читался какой-то особый, утонченный порок, до которого было далеко всем остальным расплывшимся рылам.
   – Действительно свежачок, – причмокнул «черная борода», впившись в растерявшуюся Аню глазами, при этом демонстрируя на бледном лице такую гамму похоти, но скрытой, глубинной, извращенной, что стало ясно, что и тот, с текущими слюнями, и тот лицом напоминающий борова, по сравнению с цивилизованным бородачом просто невинные агнцы. Продолжались эти смотрины совсем не долго (гораздо дольше было описание), но в следующий момент бородач двинул кулаком в прозрачную преграду, о которую сплющили и без того плоские рожи двое его сопровождавших. При этом кулак каким-то образом увеличился до размеров ниши в стене и вытолкнул прозрачный гель наружу, словно поршень. В следующий момент он оказался в помещении, где находилась Аня, а за ним подтянулись и те, двое… нет, не только, в проеме тут же возникли новые лица, по-видимому прервавшие свое неустанное занятие, до той поры продолжавшееся неведомо сколько времени.
   Аня испуганно отпрянула назад, не сообразив еще, как себя вести во вновь возникшей ситуации, а перебравшиеся через нишу-окно голые свиноподобные люди, числом около двух десятков (были там одни мужчины) стали расползаться по вертикальной стенке, как тараканы в разные стороны, и было видно, что хоть они и способны передвигаться по вертикальной поверхности, нарушая законы тяготения, однако летать по-видимому не умеют. Исключение составлял лишь бородач в черной тройке, который тут же полетел в сторону Ани, которой не давало броситься наутек чувство собственного достоинства, а так же непонятная уверенность в том, что в конечном счете все будет хорошо, хоть и выглядела эта сцена довольно устрашающе. Бородач же, тем временем, приблизился к девушке и вдруг расцвел любезнейшей улыбкой (правда глаза его рассматривали Аню все так же сально и порочно) и пропел:
   – О, прекраснейшая незнакомка, не желаете ли принять участие в нашем веселом пикнике, – при этом глаза его пытались подавить Анину волю, поскольку она тут же почувствовала ощущение «шара, выпускающего газ», как от воздействия репейников-вампиров.
   – Спасибо, что-то не хочется, пробормотала Аня, стараясь сохранить достоинство, а заодно и равновесие в воздухе, – по-моему вы не по адресу, я из другой компании.
   – О, – промурлыкал бородач, тем не менее усиливая давление, – вы сами не знаете от чего отказываетесь! Изысканное общество, галантные кавалеры, вальсы Штрауса, брызги шампанского…
   – Это они-то, галантные кавалеры, – усмехнулась Аня, кивнув в сторону облепивших стену и частично потолок голых ублюдков. Если у вас эти галантные, то как же выглядят негалантные?
   – Так ты видишь?! – неожиданно сконфузился бородач и в голосе его проскользнули нотки раздражения, – похоже, у нее многофазное… – пробормотал он себе под нос, правда Аня так и не поняла, что он имел в виду, – так это вам привиделось, – усилил он зрительный напор, отчего Аня медленно поплыла вниз, – тут такие вещи бывают, поглядите кА на них сейчас!
   Аня бросила взгляд на стену и хихикнула, поскольку картина стала еще нелепее: вся свиноподобная компания стенолазов теперь была облачена во фраки, брюки и сюртуки с орхидеями в петлицах, но все это одеяние было у всех настолько не по росту и такого неумелого покроя, что способно было вызвать только саркастическую улыбку, к тому же их карикатурно гипертрофированные мужские достоинства явно не помещались в положенных им нишах и у кого прорвали, а у кого просто неимоверно растянули и без того несоответствующие размерам брюки.
   – Уж не знаю, что у вас тут бывает и за кого вы меня принимаете, но у меня сложилось впечатление, что доселе вы имели дело только с идиотами. Прощайте. – И сделав вид, что спуск вниз ею целенаправленно запланирован, Аня полетела вниз и наискосок в сторону небоскребов, не желая продолжать столь омерзительный контакт.
   Бородач, похоже, был крайне изумлен. Аня явно повела себя совсем не так, как было запланировано, по-видимому прежние жертвы были сговорчивее, поэтому он на какое-то время застыл в нерешительности, затем издал утробный рык и ринулся на Аню, причем его изысканный костюм лопнул, словно воздушный шар, и разлетелся лохмотьями. Перед Аней предстал могучий атлет, размерами раза в три больше, чем она сама и свиноподобные статисты, со столь внушительным эрегированным мужским достоинством, размеры которого тут же навевали воспоминания о знаменитом Луке Мудищеве, герое известной поэмы, ошибочно приписанной Ивану Баркову.
   – Сука! – отбросил все приличия новоиспеченный половой гигант, сама не знаешь, от чего отказываешься! Что ж, если гора не идет к Магомеду, то Магомед идет к горе! – при этом он издал нечленораздельный клич, и часть зрителей, рассевшихся на потолке, посыпалась вниз, но была ловко поймана атлетом и рассажена по мускулистым рукам, ногам и плечам, а пара из них даже ухитрилась поместиться на его громадном инструменте, как на толстом суку. Через секунду вся эта суперозабоченная орава уже накинулась на Аню, в первую очередь пытаясь сорвать с нее одежду (она продолжала оставаться в том же джинсовом костюмчике, в котором пришла к доктору Левину), правда с этим у них вышла заминка, поскольку ткань никак не хотела рваться. И тут Аня полностью избавилась от оцепенения в которое ее ввергло нападение целой оравы голых мужиков во главе с половым гигантом, и с невесть откуда взявшимся искусством и силой начала отшвыривать от себя этих прилипчивых грубиянов. При этом кто-то из них летел вниз (что там с ними происходило, Аня не видела), кто-то, отчаянно барахтаясь, как не умеющий плавать, с трудом добирался до стены и вновь к ней прилипал, и лишь атлет, который так же отскочил от Аниного удара, как резиновый мячик («вот уж никогда бы не подумала, что смогу отшвырнуть такого верзилу», – мелькнуло у нее в голове), продолжал удерживаться в воздухе, вызывая все новые подкрепления и не оставляя попыток сорвать с Ани одежду. При этом Аня довольно успешно оборонялась, вдруг приобретя никогда ей неведомые навыки восточных единоборств, так что ей могла даже бы позавидовать карате-звезда экрана 70х Синтия Ротрок. Продолжая сражаться, Аня медленно спускалась вниз, пока не очутилась на уровне строящихся небоскребов, и тут в одной из недостроенных ячеек, она увидела предмет, который, как ей показалось, вполне подходил для самообороны. Что это такое, она так и не поняла, больше всего это напоминало то ли огромный молот, то ли булаву, украшенную разноцветными знаменами, и хотя размером она была в несколько раз больше Аниного роста, и при других обстоятельствах не могло быть и речи не то чтобы эту махину поднять, но просто сдвинуть ее с места, однако сейчас Аня, нисколько не сомневаясь в успехе, подлетела к ячейке, размером в средний ангар, схватила этот, явно не по росту предмет и с легкостью закрутила его над головой, для начала раскидав всю группу поддержки, а затем нанеся весьма ощутимый удар гиганту, отчего он поначалу даже сплющился наполовину, правда, отброшенный вниз быстро вернулся в прежнюю форму, схватил из нижней ячейки какую-то каменную колонну и ринулся на Аню, явно намереваясь преподать ей урок фехтования гигантскими предметами, правда сказать, что его искусство превосходило Анино, пожалуй было нельзя. Он тут же начал отступать, правда преимущество его состояло в том, что Ане все время приходилось отшвыривать от себя назойливых статистов. Сколько продолжалась бы эта нелепая схватка, и что произошло в том случае, если бы банде сексуальных агрессоров в конце концов удалось бы справиться с Аней, неизвестно, однако случилось непредвиденное. Неожиданно участок стены (до которого теперь казалось достаточно далеко), примерно на том уровне, где Аня обнаружила первую нишу-окно в другой мир, но гораздо левее, ближе к сражающимся, легко засветился розовым светом, затем в этом месте возникла новая ниша, подобная первой, и из этой ниши показался удивительный человек в оранжевом одеянии с лицом синего цвета, с волосами, уложенными странной спиралью на темени, со шкурой тигра, накинутой на плечи и трезубцем в руке, голову его окружало золотое сияние, а на шее висел венок из розовых лотосов. Человек этот (или божество?) Ане показался очень знакомым, правда, где она его видела и как его имя, вспомнить никак не могла. Он осуждающе покачал головой, словно заметил перед собой потасовку детей младшего школьного возраста (Ане даже показалось, что губы его произнесли что-то вроде «Ай-я-яй»), затем во лбу его, на котором белой краской были изображены три горизонтальные черты, что-то лопнуло, появился вертикально расположенный третий глаз, который тут же распахнул свои веки, и из под них ударил мощный испепеляющий луч, который в мгновение сжег всех скорчившихся на стене свиноподобных статистов. Правда, до бородатого атлета добраться он не успел: увидев происходящее и не дожидаясь, когда его самого постигнет луч межбровного лазера, гигант сжался до размеров карлика, а затем с неимоверной быстротой отлетел к нише, откуда он явился и юркнул в свой серый зловещий мир. Синеликий человек тем временем погасил свой луч, окинул взглядом очищенные стены, одобрительно посмотрел на Аню и ушел в свою нишу, не обратив внимания на то, что стена и потолок, на которых луч испепелял свиноподобных статистов, во многих местах дымятся, тлеют, а кое-где и горят. Во время этого короткого инцидента лицо его не выражало не торжества победителя, ни ненависти и злобы, процесс этот в его исполнении больше напоминал смывание грязи со стен и потолка, с помощью пожарного шланга, словно речь и не шла об уничтожении нескольких десятков хоть и противных, но все же людей. Аня подумала, что даже уничтожение тараканов с помощью баллончика ДЭТА и то выглядит более зловеще. Тем временем в воздухе стоял серый дисперсный туман («это он от сгоревших образовался, как в случае с репейниками», – догадалась Аня), но его очень скоро полностью затянуло в то же окно, из которого и появилась армия сексуальных разбойников, словно там заработал мощный пылесос.
   «Интересно, – подумала Аня, – кто был этот мой спаситель? Кажется я раньше его где-то видела, вот только вспомнить не могу, но в любом случае, если бы не он, неизвестно, чем бы все это кончилось, ведь не до бесконечности же я их могла бы расшвыривать. Впрочем, возможно раньше у них просто бы лопнуло терпение, справиться со мной у них была кишка тонка! И откуда только у меня эта каратистская школа»?
   Тут Аня вспомнила, что она не только летающий человек, но и воин, правда, откуда взялась эта уверенность, если ни об одной подобной ситуации в своей жизни она не могла вспомнить, было не ясно.
   Неожиданно откуда-то снизу раздались очень низкие, трудно различимые звуки, которые, несмотря на сильнейшее искажение, все же напоминали человеческую речь, словно очень медленно запустили магнитофонную пленку:
   «Обратный отсчет времени», – с огромным трудом разобрала Аня, правда, чтобы эта фраза прозвучала полностью, потребовалось несколько минут, и было вообще непонятно, как девушка смогла понять смысл произнесенного. Как только отзвучали последние звуки фразы, образовалась огромная черная дыра, правда чернота ее была относительно, поскольку где-то в глубине этой дыры что-то белело, пульсировало и шевелилось, правда, что это было, Аня не смогла разобрать. Одновременно возник сильнейший вертикальный поток воздуха который начал непреодолимо затягивать Аню в эту дыру, как совсем недавно затягивало в окно дисперсный туман.
   «Что же это такое, – заволновалась девушка, – я туда не хочу, там темно и страшно»!
   Аня судорожно начала хвататься за стенки одной из ячеек ангара, в которой она оказалась в конце сражения, затем, сама не зная зачем, рванула на себя огромный вертикальный блок, из которого состояла одна из стен ячейки, и как ни странно, блок этот поддался и Аня извлекла его целиком – огромную толстую плиту, во много раз больше самой девушки – которую, тем не менее она без труда удерживала в руках, и с силой запустила ее в сторону дыры. Неожиданно ее несознательный поступок возымел действие, значительная часть дыры оказалась перекрыта плитой, и вертикальный поток, грозивший засосать внутрь заметно ослаб.
   «Какая же я сильная! – мелькнула у Ани горделивая мысль, – однако же, легкая, надо эту дыру полностью перекрыть».
   И она послала вслед за первой еще несколько плит, которые тут же прилипли к потолку и полностью перекрыли дыру. Только тогда Аня вдруг поняла, что такое белое шевелилось в глубине черной дыры: это был громадный, пульсирующий человеческий зародыш…
   Аня никак эмоционально не успела отреагировать на эту жуткую догадку, поскольку в этот момент помещение, напоминающее церковный неф, разлетелось на миллион осколков, и девушка погрузилась в небытие…
   Очнувшись, Аня обнаружила себя сидящей на кресле, а так же тот факт, что обычный мир, в котором она прожила свои девятнадцать лет, вернулся на свое место. Правда, что-то было не так. В кабинете (тут она вспомнила, что находится на приеме у доктора Левина и он только что погружал ее в гипнотический сон) отчетливо пахло горелой бумагой и было достаточно дымно, а на полу валялось несколько книг, нефритовые китайские палочки для еды и странной формы курительная трубка в перьях, подобная тем, которые на экране курили индейцы во время собраний, передавая друг другу – то есть небезызвестная трубка мира. Когда же Аня повернулась, чтобы определить источник задымления, то оказалось, что обои помещения у самого потолка основательно тлеют и дымят, издавая противный запах. Вопрос о том, куда подевался хозяин кабинета, она не успела себе задать, поскольку в этот момент дверь распахнулась и в комнату вбежал возбужденный доктор с пульверизатором для полива комнатных цветов, и тут же начал пшикать на стену с тлеющими обоями. Пламя зашипело и погасло, дым так же вскоре перестал идти, правда красивые, дорогие (явно не из бюджета диспансера) обои у потолка были безнадежно испорчены. Тут только доктор перевел взгляд на Аню и понял, что та пришла в себя, при этом лицо его отразило сложную гамму испуга и любопытства. Какое-то время оба молчали, наконец Аня первая нарушила молчание:
   – Что это тут произошло, – спросила она несколько осипшим от дыма голосом, – короткое замыкание случилось?
   – Что произошло… – рассеянно пробормотал доктор, – что произошло… по-моему не ко мне вопрос. – Тут он словно бы пришел в себя и речь его приняла более уверенные оттенки. – Без малого тридцать лет работаю, но никогда ничего подобного не видел, так что это скорее к тебе вопрос, что произошло. Только что и эта трубка индейцев Чероки, и эти книги по психологии летали по воздуху и врезались в потолок. Что же касается огня, то проводка совсем не там проходит, так что к самовозгоранию она не имеет никакого отношения. В общем – классический полтергейст, о котором я много читал и слышал, но воочию наблюдать пришлось впервые. Если сопоставить сбивчивые рассказы твоего брата о том, что где-то там на даче в твоем присутствии тоже полтергейст происходил, то остается предположить, что ты к нему самое прямое отношение имеешь, правда, что такое во время гипноза может происходить, я никогда не слышал. Может, объяснишь? Хотя, чего я спрашиваю, если что и было, то ты этого не должна помнить.
   – Ну, почему же, – пожала плечами Аня, – я все прекрасно помню, только ведь, как я понимаю, это обычный сон был… ах. Ну да, не совсем обычный, вернее, совсем необычный, я же под гипнозом была. Так что, весь этот тарарам я что ли устроила? Но как я могла, ведь я же спала, да у меня и спичек с собой нет, я некурящая». – (В этот момент она еще плохо соображала и не поняла слов доктора по поводу полтергейста и отнюдь не физического участия Ани в учиненном беспорядке).
   Доктор Левин удивленно уставился на Аню, затем рассмеялся, правда несколько натянуто.
   – Да нет, девочка, я не то имел в виду. Ты думала, что в состоянии гипноза бегала по кабинету и швырялась книгами. А затем залезла на стену и подожгла обои? Кстати, спичками бы у тебя это вряд ли получилось. Нет, нет, в это время ты преспокойно спала в кресле, а минут через пять, когда я ввел тебя в сомнамбулическую фазу и дал установку на обратное путешествие во времени, вплоть до твоего утробного состояния, и начался весь этот тарарам. Вначале сам по себе начал звонить этот китайский звоночек для разгона злых духов над дверями, потом спорхнула с книжной полки индейская трубка мира и начала в воздухе пируэты выписывать, затем к ней присоединились нефритовые палочки для еды. Было впечатление, что они фехтуют друг с другом. Потом загорелись обои под потолком и напоследок из полки сами собой начали вылетать книги и лупить в потолок. Что было еще, я не знаю, поскольку побежал за водой, а когда вернулся, то ты уже пришла в себя, хотя по всем законам должна была спать, пока я не позволю тебе проснуться. Ну а ты что помнишь?
   – Ах вот оно что было, – тут только в Аниной голове начали сцепляться звенья ее недавнего, но совершенно живого и реального сна и того тарарама, который царил в кабинете Льва Матвеевича после ее пробуждения. – Значит это на самом деле произошло! – и Аня во всех подробностях, правда, слегка смазав пикантные подробности внешнего вида нападавших на нее сладострастников, рассказала о том, что с ней произошло после того, как она погрузилась в гипнотический транс, благо все недавние события словно бы стояли у нее перед глазами. – Выходит, – закончила она свою историю, – те трубы были звоночком от злых духов, а та огромная труба, которой я сексуального маньяка лупила, на самом деле была трубкой мира? А те плиты были книгами? Но почему же все это казалось мне таким огромным? Эти книжные полки мне привиделись строящимися небоскребами, люстра – вообще Бог знает чем, а до пола, как мне показалось, было метров триста или больше. Выходит, я в Дюймовочку превратилась? Но ведь я все время на кресле сидела, как же такое может быть? И еще, теперь мне понятно, почему я этот жуткий зародыш увидела: это на самом деле была я сама 19 лет назад у мамы в животике!
   – Да, дела, – только и сумел пробормотать Лев Матвеевич, – вот и мне на старости лет посчастливилось с настоящим чудом столкнуться! Никогда не предполагал, что эта обычная, современная симпатичная девушка на самом деле – сильнейший медиум. Юра мне, конечно, рассказывал о всяких давних чудесах, связанных с тобой, но какая-то наша часть никогда подобные вещи за чистую монету не принимает, пока сама не убедится. Как говорил апостол Павел, а может Петр или Иоанн: пока не узрите чудес и знамений, не уверуете. Выходит, за всем этим и правда что-то стоит, и не просто, а что-то очень серьезное. Ну что ж, – словно бы стряхнул доктор Левин оцепенение, – попробуем подвести итоги. Судя по всему, мне удалось разворошить не такой уж невинный пчелиный улей в твоей душе, и во что это в конечном счете выльется совершенно не понятно. Я с подобными вещами никогда не сталкивался, хоть сам слегка и занимаюсь проблемами экстрасенсорики, а посему и прогнозы какие-то строить не могу. Ты сама-то что можешь после всего произошедшего сказать? В прошлое, судя по всему, мне тебя отправить не удалось, ты, похоже, сама почему-то воспротивилась, поэтому по поводу возврата памяти сомневаюсь…
   Аня постаралась к себе прислушаться, но ничего нового не услышала – никаких новых фактов своей биографии припомнить она не могла, а то, что с ней только что происходило – вроде бы было и не с ней вовсе, и чего-то такого, подтверждающего, что в ней и вправду пробудились неведомые парапсихологические возможности, она не ощутила. А впрочем, все это нужно было еще проверить, но наедине с собой, в другой обстановке.
   – Нет, – сказала девушка после некоторого молчания, – кажется, ничего нового не припомню… – она машинально пробежала глазами по стене и висящим там портретам и вдруг опешила: с одного из них на Аню глядел тот самый «порочный бородач», который, в конечном счете обратился в некого аллегорического Луку Мудищева. Разумеется, черты этого портрета уже не сквозили вожделением и тайными пороками, однако лица того и другого были чрезвычайно похожи.
   – Кто это? – задала Аня Льву Матвеевичу неожиданный вопрос.
   – Ты не знаешь? – удивился психоаналитик, – ну, девочка моя, неприлично культурному человеку не знать это лицо. Это же Зигмунд Фрейд, венский основатель метода психоанализа. А почему ты спрашиваешь?
   – Да потому, что тот, в черном костюме на одно с ним лицо! Я абсолютно уверена, что именно он это и был… только несколько карикатурный.
   – Час от часу не легче, – сокрушенно покачал головой Лев Матвеевич, – вот уж никогда не думал, что у знаменитого ученого может быть такое специфическое посмертие! Думал, ему все же должны были зачесться его заслуги перед медициной и человечеством в целом. К тому же я считал, что человек излечивший от разнообразных психологических и психических проблем столько людей сам-то мог разобраться со своими тайными пороками и комплексами. Что ж, ты в какой-то мере открыла мне глаза, надо подумать, а может вообще этот портрет отсюда убрать, а вдруг он не очень хорошо на моих пациентов действует… впрочем, мне всегда ближе был Карл Юнг.
   – А что, – недоуменно посмотрела на доктора Аня, – портрет может как-то действовать? Он же не живой, фотобумага засвеченная! Я еще понимаю, биополя, экстрасенсы и тому подобное. И потом, каким образом портрет может быть связан с душой умершего? Если, конечно, это была его душа… как-то душу я себе по-другому представляла.
   – Не все так просто, – вздохнул доктор Левин, – с точки зрения обычной физической науки, фотография – действительно только засвеченная фотобумага, обработанная определенными ингредиентами и, насколько я знаю, ни один прибор не фиксирует в ней чего-то большего. Кстати, если говорить о биополях, о которых ты вскользь упомянула, то их тоже невозможно ничем обнаружить, так что с точки зрения официальной науки понятие «биополе» тоже антинаучно. Тем не менее, феномен положительного и отрицательного бесконтактного воздействия на человека известен с допотопных времен, как прямого, так и через предметы с этим человеком связанные, а так же снятие информации об этом человеке с этих предметов. Не знаю, давно ли обнаружен феномен снятия информации о человеке с его фотографии, а так же воздействие на него через оную, сам метод фотографии существует чуть более ста лет, однако в настоящее время почти все сенсы используют метод и лечения и диагностики больного по фото, и в ряде случаев эффект не хуже, чем при работе с оригиналом, все зависит от квалификации самого целителя. Что же касается объяснения, то, как известно, научного объяснения не существует, поскольку приборы данный феномен не фиксируют, ненаучных же немало, и одно из них, наиболее мне близкое, заключается в том, что при фотографировании на фотопленку, а затем на фотобумагу, каким-то образом проецируется информационная голограмма, внепространственно связанная с самим человеком, либо его душой в посмертии. Что-то вроде канала прямой-обратной связи и люди с развитым сверхчувственным восприятием могут эту голограмму просканировать и вытянуть необходимую информацию.
   Теперь, по поводу души Зигмунда Фрейда. Я не мгу тебе сказать, видела ли ты ее, либо что-то другое. Тут не все так прямолинейно, во времена массового увлечения спиритизмом тысячи и миллионы людей на спиритических сеансах вызывали в одно и то же время в разных точках земного шара, помимо душ родственников, как правило души одних и тех же исторических лиц: Наполеона, Юлия Цезаря, Шекспира, Пушкина или Лермонтова, и духи этих великих людей послушно являлись одновременно тысячам любопытных, как я сказал, в разных местах. Что это такое, душа дробилась, либо являлись какие-то ее многочисленные отражения и проекции. Я не знаю. Многие феномены парапсихологии и спиритизма не находят рационального объяснения. Так что, сказать наверняка, встречалась ли ты с подлинной душой венского аналитика, либо это было нечто другое, я затрудняюсь.
   – Кстати, – вдруг припомнила Аня, – а тот Синеликий, как я сейчас понимаю, тоже их фотографии вышел, интересно, кто это был?
   – Ну вот ты посмотри и попробуй сама ответить.
   Аня снова внимательно обежала глазами все фотографии и вдруг почувствовала некую связь того образа, который она наблюдала во время гипнотического сна и индуса, которого Лев Матвеевич назвал Сати Саи Бабой, хотя внешне они, казалось, были мало похожи. Тут она вспомнила, что этот Сати Саи вроде бы является аватаром Шивы, и что тот Синеликий человек, вернее, божество, очень напоминал изображение Шивы, которое она видела в каком-то журнале, правда у того рук было несколько, она не помнила, сколько.
   – Это он, – уверенно показала Аня на фотографию индийского гуру, – правда выходил он из стены в образе Шивы.
   – Вот так, – усмехнулся Лев Матвеевич, – нимало-немного – сам Великий Шива явился на помощь Ане Ромашовой, чтобы решить ее астральные проблемы. Что ж, ты мне еще раз подтвердила, что фотографии работают, и надо быть очень аккуратным в выборе портретов – какие можно вешать на стенку, а какие – нельзя. Для психоаналитика – очень важно, какая атмосфера, вернее – ноосфера устанавливается в его кабинете. Я постарался на собственные средства привести его в согласие с принципами Фен-шуй – китайской наукой о гармонии, однако, по-видимому что-то упустил. Ладно, примем сегодняшний урок к сведению.
   На некоторое время в кабинете воцарилось молчание.
   – Так что же мне дальше-то делать? – наконец спросила Аня, – вы мне какие-то таблетки пропишете?
   – Вот я и думаю, что делать, – задумчиво посмотрел в потолок доктор Левин, – ни один пункт, который я наметил, на сегодня не сработал, картина не только не прояснилась, но в какой-то мере запуталась. Зато возникло несколько неожиданных моментов, которые требуют дополнительного анализа и скорее всего смены тактики нашей работы. Похоже, теперь нужно думать не только о том, как справится с твоей амнезией, но и о многом другом. Мне, по крайней мере, как исследователю и вообще человеку живо интересующемуся эзотерикой и особенно ее практическими аспектами, это чрезвычайно интересно. В любом случае, чтобы сообщить тебе о наших дальнейших планах, мне надо посоветоваться со специалистами из разных сфер деятельности, возможно, в перспективе/ я даже тебя с кем-то из них познакомлю. Так что насчет дальнейшей встречи я позвоню, если не возражаешь, так что запиши свой телефон, думаю, удобней будет общаться минуя Юру в качестве посредника, он ведь человек занятой.
   – Значит вы не отказываетесь от меня? – облегченно вздохнула Аня, – а то я думала, после того, что я тут, как выяснилось, натворила, вы от меня откажетесь.
   – Что ты, что ты, как можно отказываться от такого интереснейшего случая, тем более, на данный момент я тебе ничем не помог, а это как никак с повестки дня не снимается, надо только какую-то другую тактику выработать, об этом мне и предстоит голову поломать. Ну и, – тут он улыбнулся, посмотрев на обгоревший участок стены, нам надо будет подумать, как обезопаситься от явлений полтергейста и пирокинеза, а то, не ровен час, диспансер подожжем, я ведь не представляю масштаба твоих скрытых возможностей. Хотя из твоего рассказа получается, что по крайней мере за поджег ты ответственности не несешь и все претензии к Саи Бабе или даже к самому Господу Шиве. Интересно, что я в этом случае пожарным объяснять буду? У нас ведь тут не Индия! Хорошо еще, что этот кабинет, мною лично оборудованный, я арендую у диспансера и никто из администрации практически сюда не захаживает, а то были бы серьезные вопросы на тему пожарной безопасности, ну а за пару дней я следы катаклизма уберу. Ну что ж, будем считать, что наш сегодняшний сеанс закончен, а об остальном я тебе через несколько дней сообщу. Ты же пока помедитируй, послушай себя, все твое забытое может позже начать проявляться, уж не знаю – память ли, либо парапсихологические способности. По крайней мере мы выяснили одно: скрытые ресурсы в тебе есть и, судя по всему, немалые, правда ты, по какой-то причине, утратила контроль за всем этим.
   – Я медитировать не умею, – пожала Аня плечами, – даже плохо представляю, что это такое, но послушать себя попробую, мне самой очень интересно, что дальше будет. Надо же, жила скучной, неинтересной жизнью, и вдруг такое! Вот только, получается, я кабинету убыток причинила, а у меня совсем денег нет, я с работы уволилась, но в ближайшее время собираюсь устроиться, а пока, думаю, брат не откажется заплатить.
   – Ой, какая ерунда, – махнул рукой Лев Матвеевич, – как известно, преступление, совершенное в состоянии беспамятства, таковым не является, поэтому я даже с точки зрения закона не имею права тебе претензии предъявлять. Спишем данный инцидент в разряд издержек профессиональной деятельности, и пусть тебя материальный вопрос не волнует. По крайней мере у меня с Юрой свои взаиморасчеты. Кстати, я бы твоему брату насчет сегодняшнего происшествия особенно не распространялся, я не знаю, как он на это может отреагировать, тем более его именно парапсихологический аспект больше всего и волновал. Я, честно говоря, о его планах не знаю, но, боюсь, он может по своей ретивости в ход событий вмешаться, а сейчас о чем-то конкретном говорить еще рано. Лучше скажи, что лечение требует времени, и ты пока ничего сказать не можешь. А впрочем, смотри сама, я не знаю, насколько вы друг с другом откровенны.
   Аня записала доктору Левину свой телефон и в несколько разобранном состоянии вышла из кабинета. До вечера было еще далеко, и она решила прогуляться по ботаническому саду. Который был неподалеку, и обдумать загадочные происшествия последних двух дней. Сидеть дома ей теперь не хотелось, но и видеть кого-то из знакомых она не была еще готова и душа ее требовала одиночества – впрочем, она всегда предпочитала его шумным компаниям.

Глава 3
Провал в прошлое

   Итак, Аня решила прогуляться по Ботаническому саду и ВДНХ до метро ВДНХ, тем более погода, прохладная и сухая, весьма комфортная для ноября, к подобной прогулке располагала. К тому же и день будний, а значит и народу поменьше. Аня еще до смерти мамы любила одинокие прогулки без какого-то строго намеченного маршрута, и раньше, когда они жили в Зарядье, она еще ребенком облазила весь центр, правда большое скопление людей всегда ее раздражало, за те же несколько лет, как они переселились на проспект Мира, Аня освоила другие маршруты, и одним из них был как раз тот самый – Ботанический сад – ВДНХ, либо наоборот, поэтому дорогу обратно она хорошо знала и не боялась заблудиться. Впрочем у нее вообще было какое-то особое чутье маршрута, и она всегда находила нужное место, не особо блуждая и даже не спрашивая прохожих. Это чутье выручало ее и в лесу, в незнакомых местах, куда они, порой, попадали с мамой или знакомыми во время походов за грибами, – чрезвычайно любимым Аней занятием, – и только благодаря ее интуиции они всякий раз благополучно выбирались на дорогу. Когда же она оказывалась в лесу одна, то вообще могла шляться где угодно, не чувствуя ответственности за других, и всегда легко находила нужное направление. С лесом у нее были какие-то особенные дружеские отношения, и там ее еще больше донимали уже привычные дежавю, ей все время казалось, что лес раньше она видела и воспринимала как-то по-другому, как-то более персонализировано, правда, как обычно, ничего конкретного вспомнить не могла. Было и еще одно свойство: почему-то в таких малопосещаемых и удаленных от милиции местах она совершенно не боялась ни хулиганов, ни насильников, ни маньяков, чего почему-то боялись все ее знакомые (в том числе и мама), которая тем более волновалась, когда ее дочь уходила куда-то одна. Сама же Аня почему-то знала, что ничего такого, опасного для ее жизни и здоровья с ней произойти не может не только в лесу, но и вообще где-либо, и с ней действительно ничего непредвиденного ни разу не происходило во время ее продолжительных прогулок. То же самое касалось и уже гораздо более цивилизованного ботанического сада, где, по рассказам мамы нередки были случаи серьезного криминала.
   Проехав несколько остановок на троллейбусе, Аня вылезла на остановке напротив центрального входа в Ботанический сад и двинулась вглубь окультуренного массива по прогулочной асфальтовой дорожке, усыпанной опавшими листьями и желудями. В троллейбусе она попыталась прочесть мысли у кого-то из немногих пассажиров, поскольку сам термин «парапсихология», постоянно упоминаемый Львом Матвеевичем, у нее в основном связывался с термином «телепатия». Несмотря на все попытки, мозги посторонних людей так и остались для нее закрытыми, а следовательно, печально констатировала Аня, никаких парапсихологических способностей у нее не пробудилось, а следовательно и обольщаться по поводу необычного гипнотического сна не приходилось.
   «Что бы они там не говорили, – думала Аня, шурша свежеопавшей листвой, – ничего такого сверхъестественного я в себе не ощущаю, все как было, так и осталось, вот только галлюцинации и сон этот, гипнотический. Но мне кажется, к парапсихологии это не имеет никакого отношения, мало ли что может привидеться человеку, перенесшего такое горе, и потом полторы недели глотавшего таблетки горстями. Что же касается этого, как его… полтергейста, то действительно, труднообъяснимая история… тут действительно что-то потустороннее проявилось. Если, разумеется, Лев Матвеевич это сам не подстроил. Впрочем, мысль достаточно нелепая, зачем ему меня разыгрывать, к тому же все произошедшее так с моим сном совпало.
   С другой стороны, откуда я знаю, а вдруг метод психоанализа включает в себя всякие психологические приемчики, чтобы человека из равновесия вывести? Вон у Ефремова в «Лезвии бритвы» описано, как доктор Гирин, чтобы к женщине вернулась речь, которую она потеряла во время стресса, специально ее в новый стресс вогнал, чтобы клин клином. А что все это с моим сном совпало – ну и что, возможно он сам его мне и внушил, а потом разыграл, что понятия не имеет, что мне там привиделось. Конечно, это ни в коей мере не объясняет того, что случилось вчера, но одно дело когда предметы в воздухе летают и обои загораются и другое, когда что-то кому-то привиделось, тут состояние сугубо субъективное и никому ничего не доказывает, как, впрочем, и не опровергает, одним словом – галлюцинации. Разумеется, если бы я сама в здравом уме видела полеты предметов и самовозгорание, тогда можно было бы твердо сказать, что в наличие явления объективного характера, хотя, с другой стороны, полтергейст часто сам по себе происходит и человек здесь не причем. Понятно, что хочется возомнить себя Нинель Кулагиной или Вольфом Месингом, но пока что ничего такого, что свидетельствовало бы о моей исключительности не случилось. Напротив – институт – провалила, нигде не работаю, живу на содержании брата, никаких особых талантов не имею. Самая обычная серенькая посредственность. Правда, говорят, что я красивая… ну и что, сама я этой красоты не замечаю. Другие красивые девчонки этим пользуются, заводят романы с интересными или богатыми мужчинами, не говоря уж о мальчишках, а я даже на это не способна, и доктор Левин это научным образом подтвердил: полная сексуальная индифферентность. Это ж надо, в наше время почти в двадцать лет, не будучи уродиной, девочкой оставаться, и даже пальцем не пошевелить, чтобы от этой обузы избавиться. Но ведь это же ненормально, чтобы мужчины не интересовали, не зря мне все девчонки говорили, что это просто неприлично! Все, на что я способна, это витать в облаках, читать запоем книжки и, как Золушка, мечтать о сказочных принцах, которых в жизни не существует. Так что, Анечка, – подвела она печальный итог, – как ни крути и что бы тебе не рассказывали о твоей исключительности, о которой ты сама абсолютно ничего не помнишь, на данный момент мы имеем полную несостоятельность в жизни, отсутствие цели и ориентиров. Все куда-то стремятся, чем-то увлечены, строят далеко идущие планы, а темя ничегошеньки в этой жизни не интересует: короче говоря – бездарность и неудачница. Ну а о том, что у меня никаких парапсихологических способностей нет – в этом я, по-моему, убедилась. Мысли читать не умею, а остальное и проверять нечего. Кстати, не только паранормальных, но и обычных, нормальных способностей у меня нет никаких. В школе училась тяп-ляп, ничего меня не интересовало, а работа секретаря в деканате – разве это работа! Место дл бездельников и неудачников, и зарплата соответствующая. Итак, – выходя на пик самобичевания, от которого она даже получала своеобразное мазохистское удовольствие, Аня начала загибать пальцы: в математике – ноль без палочки, с трудом на тройку натянула, хоть Юра мне и говорил, что в детстве я фантастическими цифрами в уме оперировала. Где все это? Да мне и двузначных чисел в уме не сложить. Гуманитарные науки – ну ладно, на четверочку, но разве это способности! Ну книжек много читала, но разве это признак таланта? Ничего особенного в этом нет, да и книги меня все какие-то потусторонние интересовали, а Горького и Толстого осилить не могла. Теперь, музыка: на музыкальных инструментах не играю, разве что собачий вальс на пианино. Правда голос неплохой и слух, но ведь сама же стесняюсь спеть перед кем-нибудь. Так что, Анечка, бездарность ты полная, и не обращай внимания на то, что брат вокруг тебя эту возню затеял, что ему там в голову пришло, неясно, он вечно какие-то авантюры затевает, и доктора такого же авантюрного в свою авантюру втравил. Так, дальше, – продолжала она свое самобичевание, – почти все девчонки и мальчишки стихи пишут, хотя бы в 15–16 лет, а я хоть бы один стишок написала… стоп! – тут она припомнила, что вчера во время странного наваждения – грез наяву – в сознании ее сами собой родились прекрасные строки о каком-то особом состоянии природы, вернее не родились, а их словно бы продиктовал посторонний голос, причем мужской, и хоть это стихотворение тут же забылось, но след остался глубокий, и Аня, давно увлеченная поэтами серебряного века (опять же Юра доставал практически не поступающих в продажу Анненского, Гумилева, Бальмонта, Цветаеву, Мандельштама, Белого) могла по достоинству оценить это стихотворение, при этом она четко помнила, что нигде ранее это стихотворение ей не встречалось. Откуда же возникли в ее душе эти стихи, ведь она никогда ранее ни строки не написала и очень завидовала тем, кто это умел. Хотя, ведь были еще и эти строки из ее детского, такого яркого и реального сна:

     Помнишь из детства
     Света пургу,
     Мальчик и девочка
     На берегу.

   Вроде бы ничего особенного, но к горлу ком подкатывает. Она знала, что не могла нигде прочитать эти строки, а значит она их как бы сама сочинила, только во сне. А ведь точно помнит, что было и продолжение, не то, чтобы слишком длинное, но все-таки, только, как всегда, забыла. Однако же внутри нее все это было, пусть и на уровне подсознания.
   Неожиданно, после произнесения четырех коротких строк, Аня ощутила, словно бы в ее голове белой вспышкой рассыпались миллионы мельчайших колокольчиков, одновременно с чувством кратковременного провала (правда сознание она не потеряла, хоть ее и качнуло в сторону). К счастью поблизости оказалась скамейка и Аня тут же на нее присела, боясь, что состояние усилится. Однако вестибулярные симптомы не усилились, хотя глаза ее заволокло туманом а в сознании вновь зазвучал мужской голос, и она могла поклясться, что именно этот голос продиктовал в ее голове вчерашнее стихотворение о какой-то природно-погодной стихиали под странным именем Флаг. И тут перед ее глазами (она их тут же закрыла, отчего эффект усилился) возникли странные фигуры, которые она увидела абсолютно отчетливо, словно смотрела открытыми глазами. В ней без труда узнавался тот самый герой ее детских и более поздних грез, загадочный Андрей Данилов, правда был он с волосами до плеч, облачен с черную кожаную куртку, кожаные штаны и высокие ботфорты, к широкому поясу была пристегнута изящная шпага, с рукоятью, усыпанной драгоценными камнями, а на шее висела цепочка с маленькой золотой коронеткой в качестве медальона. При этом восседал он на роскошном белом коне с простой черной сбруей – ни дать ни взять – сказочный принц, путешествующий инкогнито. Всадник неспешно ехал по красной, усыпанной мелким гравием дорожке, вокруг качались могучие столетние дубы и клены, и несмотря на то, что шума деревьев она не слышала, голос прекрасного юноши звучал отчетливо, и тут было произнесено все стихотворение, из которого прежде она помнила только четыре первые строки:

     Помнишь из детства
     Света пургу
     Мальчик и девочка
     На берегу
     Личико-облачко,
     Ручка узка,
     Пальчики лепят
     Дом из песка.
     Еле приметен
     Памяти след
     Я тебя знаю
     Тысячу лет,
     Или не этот
     Полуовал
     Прутиком вереска
     Я рисовал?
     Разве не этого
     Платьица снег,
     Как дуновение,
     Вился во сне
     Разве не этот
     Валдайский звонок
     Слышал, а утром
     Вспомнить не мог?
     Лик, проступивший
     В теплой золе,
     Я тебя знаю
     Тысячу лет
     Здравствуй, ну как там
     Сны без меня?
     Домик построен?
     Дюны звенят?
     ……………….
     Мальчик придуманный
     Я не спала,
     Просто от скуки
     Сказку сплела,
     В ней жили-были
     Он и она
     Где-то у моря,
     В городе сна.
     Каждое утро
     Краски зари
     Так осязаемы —
     Хочешь – бери.
     Каждое утро
     Мой силуэт
     Ввысь уносился
     Встретить рассвет.
     Чтобы в бушующий
     Пламенем час
     Видеть небесного
     Света экстаз,
     Чтоб в окруженье
     Горланящих стай
     Тела касались
     Солнца уста.
     Днем же являлся
     Странный сюжет
     Солнечных зайчиков,
     Пьющих рассвет —
     Люди дивились
     На этот пейзаж
     Полурисунок
     Полумираж.
     …………….
     Ты не парил над
     Юдолью земной,
     Ты обмывался
     Чистой волной.
     И оставлял
     Вдалеке берега
     Чтоб нанизать
     Для меня жемчуга.
     Как отыскать тебя,
     Город не мал?
     Я не ныряла,
     Ты не летал.
     Не о тебе ли
     Ветры звенят:
     «Мальчик, что плавать
     Научит меня»,
     Не обо мне ли
     В детской мольбе:
     Та, что подарит
     Крылья тебе…

     Так и встречали
     Жизни пургу
     Мальчик и девочка
     На берегу.

   «Неужели я опять все забуду»? – промелькнуло в смятенном сознании Ани. В этот момент в голове словно что-то вспыхнуло, миллионы невидимых колоколец разлетелись по всей вселенной, и Аня почувствовала, что летит внутрь своего видения, навстречу юноше, замолчавшему после произнесения последней строчки. В то же мгновение она неведомым образом оказалась в его объятьях… стоп, но это был уже не принц в кожаном одеянии, это был мальчик в ковбойке и шортиках, и на шее его висела не золотая коронетка, а ониксовый медальон, который она когда-то, очень давно ему подарила… странно, с того времени он совсем не изменился. А она? А она теперь та самая девочка, в том самом платье, о котором в стихотворении говорилось: «Разве не этого платьица снег как дуновение вился во сне». А на шее у нее то самое ожерелье из жемчуга и кораллов, которое он ей подарил. Однажды их талисманы соприкоснулись, и они полетели куда-то вверх, навстречу солнцу… но почему сейчас они летят вниз, проваливаются, и она теряет его… теряет… руки обнимают пустоту…

Глава 4
Другая половинка

   Когда она пришла в себя и открыла глаза, то поняла, что находится где-то глубоко под землей. Аня (в образе восьмилетней девочки, как машинально она отметила), стояла посреди огромного зала естественного происхождения, какие бывают в глубоких пещерах. Вокруг громоздились базальтовые глыбы, а с потолка, там в вышине, свисали огромные кристаллы. Несмотря на то, что здесь должна была стоять абсолютная темнота, стены светились красноватым свечением, словно где-то там, за толщами базальта, протекала огненная река лавы, накаляя стены и вовлекая в свое раскаленное русло целые скалы. Несмотря на то, что от стен по идее должна была исходить жара, способная в мгновение испепелить все живое, Аня чувствовала бы себя вполне комфортно, если бы… над ней не возвышалась туша гигантского диплодока, которого она еще вчера видела летящей по предвечернему московскому небу среди неистовых грозовых туч. В этот момент она вспомнила все: и пленение Варфуши, и свою триумфальную премьеру в лаборатории по изучению парапсихологических феноменов, и то, как она сожгла зловещий психогенератор, и как нашла Перунов цвет и освободила Варфушу, и как встретила у лесного валуна маленькую ящерицу, и как, после того, как опрометчиво передала остатки этого Перунова цвета в ручки ящерицы, та превратилась в гигантского диплодока. С другой стороны она все еще продолжала осознавать себя той девятнадцатилетней Аней, правда оставившей свое физическое тело там, наверху, на лавочке ботанического сада. И тут Аня увидела, что зал, в котором она очнулась, быстро сжимается, а громадные валуны угрожающе надвигаются на нее.
   – Ну, решайся, – пошевелил хвостом диплодок, словно продолжил на мгновение прерванную беседу, тоннель еще недолго открытым будет. Память и силы ты добровольно должна отдать, иначе ничего не получится. Просто скажи: «отдаю свою Силу для спасения тела»!
   Аня представила, как чудовищные валуны сходятся и расплющивают ее даже не в лепешку, а просто в ничто, и позабыв обо всем от ужаса, не думая, что, может быть диплодок блефует, и, возможно, она и сама смогла бы пробиться через тоннель, громко вскрикнула: «Отдаю свою Силу для спасения тела»!
   В этот момент диплодок наклонил шею к самой земле, девочка забралась на него и… тут в ощущениях ее возникло раздвоение: одна ее половинка сидела на шее диплодока, в ужасе вцепившись в ее чешую, а другая осталась стоять, где стояла, и провожала взглядом диплодока, вместе со своей наездницей, взмывающего под купол и исчезающего в отверстии тоннеля, который Аня не заметила сразу, очутившись в подземном зале. В тот же момент все воспоминания о том, что с ней было после того, как она уселась на шею динозавра, исчезли из ее памяти, оставив неприятную пустоту только что забытого. Она была восьмилетняя Аня Ромашова, девочка-феномен, которая совсем недавно избавила мир от коварного психогенератора, а теперь спустилась можно сказать, в преисподнюю, поддавшись уговорам коварной ящерицы. И вот теперь она потеряла свое физическое тело, предварительно переведенная Перуновым цветом в плазменное состояние, и половинку своей души… правда не лучшей, лучшая, знающая осталась здесь, но это слабо ее утешало. Кстати, диплодок Ху-фу и правда блефовал: как только он исчез в тоннеле, который тут же, вслед за ним захлопнулся, стены и купол прекратили сходиться и обрели свою прежнюю незыблемость.
   Недолго думая, Аня взвилась к куполу пещеры – увы, от тоннеля не осталось и намека, одни только узкие щели между глыбами базальта, да трещины; и те и другие, увы, это было видно, не вели никуда. Тогда Аня, прекрасно осознавая, свою проницаемость (она ведь и в физическом теле недавно через закрытые двери проходила), попыталась просочиться сквозь купол, но, увы, хоть она и не натолкнулась на твердую преграду, как это происходит в нормальном, человеческом состоянии, ей удалось протиснуться в камень только по пояс, а затем она застряла словно в быстро густеющей смоле. Правда обратно она выскользнула без труда – очевидно проход был односторонним.
   «Ну, разумеется, – подумала Аня, опустившись на каменный пол, души же динозавров отсюда не могли выбраться, хоть как-то, с горем пополам через камни продирались, пока Перунов цвет тоннель не открыл. Очевидно, тут какие-то силовые поля остальную материю вверх не пропускают, ведь физическая реальность для физических тел проницаема. Я-то чем лучше? Да, дело плохо, похоже, я тут основательно заблокирована. И что теперь делать? Должен же быть какой-то выход, неужели я за добро так страшно расплачиваться должна? Хотя, что значит «Я»? Все же, наверное, большая часть моего «Я», включая физическое тело, улетело наверх, думаю динозавр ее должен по месту жительства доставить, в таких случаях не обманывают, за обман расплата приходит, да и зачем она ему? Однако я все время говорю «она», о той, которая, по идее должна быть мной. Значит все же я – это я, та, что здесь осталась, а остальное – уже что-то другое, и судьба у нее – самостоятельная. Да, трудно эти вещи разумом охватить! Впрочем, подобные вещи и во сне происходят: еще недавно ты был кем-то одним, и вдруг – раз – и уже кто-то другой, тот, кого только что со стороны наблюдал. Однако, почему мне всякая ерунда в голову лезет, тут надо думать, как из этой ситуации выпутываться, а не о всяких личностных парадоксах, если, конечно, из подобной ситуации вообще можно выпутаться, поскольку я как бы умерла. Хотя, что это я, тело то мое и даже часть моей души динозавр наверх доставил, значит умереть я не могла, это что-то другое, о таком я даже не слышала, чтобы подобное раздвоение происходило. Интересно, как там, наверху себя моя вторая половинка чувствует, наверняка подобное разделение не может на ее самочувствие не сказаться – если не на физическом, то на психическом. С другой стороны, я то чувствую себя нормально, и если бы не то положение, в котором я очутилась, то даже не нуждалась бы в том, что от меня отделилось. Хотя, наверное, все же не так, все же это я отделилась, ведь туда наверх унеслось мое физическое тело».
   Как ни странно, несмотря на, казалось бы, совершенно безвыходное положение, в котором оказалось Аня, чувства страха она не испытывала – очевидно этой, оставшейся половинке ее души (которая, тем не менее, чувствовала себя вполне целостной) подобное чувство было вообще не присуще.
   «Что ж, – даже с некоторым злорадством подумала Аня, – пусть ты там, наверху, спасла свою шкуру, однако же далеко не самые мои лучшие качества с собой прихватила. Жалко тебя, совершенно очевидно, что ты теперь в обычную посредственность превратилась, да к тому же ничего помнить не будешь из того, что с тобой в действительности произошло (Аня почему-то точно знала, что главная ее память осталась вместе с ней), – наверняка в результате в психушку попадешь».
   С другой стороны она так же знала, что полной идиоткой та девочка наверху не станет, возможно переживет какой-то кризис, а затем будет себе жить, как все живут, вот только все чудесное в ее жизни прекратиться, и чувство забытого постоянно будет ее донимать, пока они вновь не объединятся, правда сделать это (Аня почему-то точно знала, что будет именно так) будет весьма непросто… вернее, не просто непросто, а в ближайшее время (в ближайшее ли?) невозможно. Как никак магия на Перуновом цвете по добровольному отказу от Силы и памяти так просто не преодолевается, а этим самым средоточием Силы и памяти Ани Ромашовой является она, ее тонкоматериальный дубль. Как Варфуша самостоятельно не мог преодолеть магию Антонины Петровны, пока Аня его не освободила, так же и Аня в нынешнем своем состоянии не способна ее преодолеть самостоятельно. Почему-то она твердо знала, что есть существо, способное ей помочь. Варфуша? Нет, это не в его власти. Ах да, – ее Единственный, Андрюша Данилов, с которым она виделась в проекции будущего. Но на данный момент он абсолютно невежественен и Силу наберет еще очень не скоро.
   Вот к каким неутешительным выводам – не на уровне логики, но на уровне совершенно естественно пришедшего к ней знания ситуации, пришла Аня, и наверняка, будь она в прежнем своем состоянии, впала бы в глубочайшее отчаяние, возможно даже попыталась бы себя убить, но теперь убить себя было невозможно, а глубокое отчаяние, так же как и страх, она, как видно, утратила способность испытывать.
   Поскольку на данный момент ничего принципиального по воссоединению со своей половинкой сделать было невозможно, оставалось заняться исследованием того места и положения, в котором она очутилась, ведь не сидеть же сиднем на каменном полу, ничего не предпринимая и год и два… ах, ну да, пришла информация, что одиннадцать лет. Впрочем здесь, в этом мире время идет по-другому, да и она находится сейчас в другом временном потоке, так что, возможно, на уровне личного восприятия все будет быстрее… или медленнее? Все зависит от нее, от ее действий… но каких именно – тишина, нет информации.
   Для начала Аня решила проверить, способна ли она наладить хотя бы одностороннюю связь со своей половинкой. Она вполне определенно знала, что та ее не услышит, но хотя бы иметь возможность иногда посматривать за ней, как за беспомощным ребенком, было необходимо, все же, хоть теперь они и разделены, однако ответственность за это глупое существо с нее никто не снимал. Прислушавшись к своему внутреннему состоянию, Аня определила, что из области живота от ее тела отходит серебряная нить, словно пуповина, и нить эта, неосязаемая и прижизненно неуничтожимая, устремляется куда-то вверх, к ее второй половинке, которая никогда не будет знать, что подобная нить, связывающая ее с той, оставленной глубоко, на изнанке земли, у нее имеется.
   Аня тут же сообразила, как этой нитью пользоваться, произвела внутреннюю настройку, и, словно в перископ, увидела, что сейчас происходит на поверхности земли – вернее над ее поверхностью.
   Над Москвой бушевала гроза, и среди черных, переполненных влагой туч летел огромный бескрылый динозавр, на котором, вцепившись в складки бронированной кожи, в полубессознательном состоянии сидит ее половинка – обманутая коварным существом восьмилетняя девочка.
   «Ну что ж, – подумала Аня (почему-то эта картинка показалась ей знакомой), – по крайней мере эта гигантская пакость выполнила свое обещание и доставила мою половинку на поверхность земли, а вскоре она сможет материализоваться в Энрофе, пока что они по ближайшему отражению летят. Кстати, они ведь сейчас пролетают над Зарядьем, над нашим домом, а этот гад, судя по всему, не собирается ее высаживать. Вовремя же я за ними подсмотрела…» – неожиданно Аня поняла, что через серебряную нить может воздействовать на динозавра, и даже имеет право, дарованное ей Великим Равновесием, покарать его за обман – отобрать полученную обманным путем энергию и вернуть этот вырвавшийся на волю шельт в тело маленькой ящерицы. Но тут же, интуитивно предвидев будущее, девочка поняла, что лучше этого не делать, что шельт динозавра может ей в дальнейшем пригодиться, поскольку находится от нее в кармической зависимости, и она имеет право воспользоваться его услугами (пока не ясно, зачем), а коварный Ху-фу не сможет ей в этом отказать. В результате Аня не стала сурово наказывать динозавра, но транслировала в его сознание весьма чувствительный импульс, что если он сейчас не выкинет свою пассажирку в Энроф, конкретно на лестничную площадку перед Аниной квартирой, то у него могут возникнуть серьезные неприятности. От кого? Не важно, возникнут и все, и мысль эту она подкрепила изрядной порцией страха, который отыскать в душе динозавра и активизировать его не представляло большой сложности. Почувствовав это, диплодок резко пошел на снижение, испуганно дергая головой и вращая глазами, затем, зависнув над крышей Аниного дома, скинул оцепеневшую девочку со своей шеи, изрыгнув из глотки что-то наподобие пламени в ее сторону. При этом, ничего страшного с Аней не произошло, она словно бы оказалась внутри прозрачной огненной сферы и исчезла вместе с ней, но в следующую секунду возникла в пространственном окне над лестничной площадкой перед Аниной квартирой и была словно выплюнута из этого окна в физическое пространство рядом с дверью. Это означало, что Анина половинка из плазменного состояния вновь трансформировалась в обычное, плотноматериальное, и дальнейшая ее судьба теперь мало зависела от той, что осталась на изнанке земли.
   «Ну вот, – подумала Аня, – хоть с этим разобралась, а то Бог знает куда бы ее отвез и неизвестно, чем бы все кончилось. Кстати, а ведь этот диплодок не единственный здешние казематы покинул, перед ним немало других динозавров в тоннель сигануло, причем в ближайшем к Энрофу отражении они приличный тарарам учинили, я же это сама, еще до раздвоения успела увидеть».
   Тут Ане явилась картинка вероятного будущего – способность, проявляющаяся в этом состоянии вполне органично. Судя по всему речь шла о ближайших десяти-пятнадцати годах, и к этому времени шельты динозавров вытеснили из ближайшего к Энрофу отражения всех светлых стихиалей, в результате чего в районе Пироговского водохранилища, куда вынырнула стая освободившихся монстров, произошла самая настоящая экологическая катастрофа. Пироговское водохранилище, лишенное опеки светлых духов, на смену которым явилась демоническая стихиаль болот Ганикс, превратилось в огромное болото, которое местные горе агротехники к тому же зачем-то подвергли массированной мелиорации, в результате чего участок леса в несколько тысяч гектаров погиб, и там где еще недавно шелестели березы и осины, шумели хвойные, росли грибы и шныряла всякая лесная живность, теперь апокалиптически торчали серые голые скелеты деревьев, у основания ютилась чахлая болотная растительность, а воздух был наполнен самым разнообразным гнусом и миазмами, поскольку в тех краях устроили грандиозную свалку.
   Эта плачевная картина весьма взволновала Аню, хотя, казалось бы, ей-то, запертой где-то в зоне подземных магм, какое могло быть дело до того, что твориться на поверхности? Однако чувство ответственности за ближнее и дальнее у нее возросло непомерно, поскольку теперь она видела неразрывную связь каждого с каждым и частное с общим. Она мысленно обратилась к своему безымянному источнику информации, можно ли что-нибудь сделать, пока последствия изгнания светлых стихиалей из зоны Пироговского водохранилища не успели сказаться на экологии. Тут же пришла ментальная депеша, что да, в принципе, можно, но не сейчас, поскольку связь с Землей осталась у нее лишь через ее осиротевшую половинку, а та сейчас находится в весьма плачевном состоянии и в ближайшее время ее ждет психиатрическая больница. И только потом, когда «верхняя» Аня поправится и окрепнет, можно будет каким-то образом на нее воздействовать, чтобы она зачем-нибудь съездила к Пироговскому водохранилищу. Поскольку шельты выпущенных динозавров находятся с Аней в тесной кармической связи, скрепленной Перуновым цветом, то «нижняя» Аня имеет возможность через серебряную нить своей пуповины воздействовать на разгулявшихся тварей, как воздействовала только что на диплодока. Лучше всего рассеять их на максимально большой территории (им, видите ли, веселее вместе, поэтому они обосновались стаей в небольшом теплом местечке), где в одиночку они уже не способны будут принести серьезного ущерба экологии.
   «Что ж, – подумала Аня, – попробуем решить этот вопрос в другой раз, когда моя бедолага в себя более-менее придет, – Аня знала, что половинке ее предстоит психиатрическое лечение, так что в ближайшее время возвращаться к этой проблеме не имеет смысла, – похоже, больше ничем никому я там, наверху помочь не смогу, пора о себе подумать, ведь не сидеть же в этой пещере одиннадцать лет, пока Андрей меня отсюда вытащит. Надо искать какой-то выход, если не наверх, похоже, туда путь заказан, то в какое-то более оживленное место изнанки, не с камнями же все оставшееся время разговаривать».
   Аня, хоть собственного мистического опыта на этот счет до сегодняшнего дня не имела, а Данте и Даниила Андреева, разумеется, не читала, однако Варфуша немало ей рассказывал об многочисленных иномерных инфернальных слоях изнанки Земли. О демонических городах – шрастрах, о цитадели Гагтунгра, верховного демона Земли – пятимерном Дигме, о Гашарве – двумерном мире демонического антикосмоса, об иноматериальных бушующих и сверхтяжелых магмах, об извилистых слоях-шеолах, где отбывают посмертное воздаяние миллионы душ с утяжеленной кармой, или, попросту говоря, грешники, и многое, многое другое, на чем мы гораздо более подробно останавливались в жизнеописании Андрея Данилова в предыдущих книгах. Так что теоретическое представление о том, что может ее ожидать на изнанке земли, помимо пещер базальта и магм, Аня имела, и с первыми обитателями этой мрачной преисподни уже познакомилась, и нельзя было сказать, что знакомство это оказалось приятным. Тем не менее, как мы уже упоминали, страх в душе девочки теперь отсутствовал совершенно, времени было хоть отбавляй, витальное ее тело было нетленно и неуничтожимо, а дух исследователя окреп в ней многократно после разделения личности.
   «Чем здесь сидеть, – думала Аня, – уж лучше за скорбным бытием грешников понаблюдать, а вдруг, к тому же, я для них что-то сделать смогу, хоть самую малость, что же до разнообразных демонов и злых духов, что ж, надо быть готовой и к этой встрече, в конце концов над моей душой они не властны и ничего ужасного причинить ей не смогут. Как бы там ни было, надо отсюда выбираться, а уж куда судьба занесет – туда занесет, все равно ничего другого не придумаешь, а так, глядишь, какие-то новые возможности появятся, вдруг, вопреки предчувствиям, удастся наверх выбраться, ведь по сути дела я еще даже серьезных попыток не делала.
   Аня подошла к одной из стен пещерного зала и осторожно потрогала раскаленную докрасна поверхность. Жара она не почувствовала, ведь это была лишь астральная проекция физического мира, его отражение, поэтому раскаленные стены с точки зрения независимого наблюдателя представляли лишь видимость. Она преодолела незначительное начальное сопротивление и провела руку дальше, вглубь проекции камня. Рука свободно шла дальше, и, судя по всему, Аня, по крайней мере в этом направлении, смогла бы пройти сквозь камень, однако блуждать глубоко в толще раскаленного базальта, пусть даже его астральной проекции, ей не улыбалось, и она решила сначала осмотреть весь достаточно просторный зал: а вдруг появится какая-то более интересная мысль и возможность.
   «Я толкам ведь это помещение и не осмотрела, – подумала Аня, – а тут наверняка какие-то ходы есть, не думаю, чтобы этот зал был от всего мира изолирован. Конечно, можно и прямиком, через камень, но во-первых как-то непривычно, это тебе не через полуметровую стенку пройти, а во-вторых там, по-моему, ориентиров никаких. Попробую какой-нибудь проход отыскать: все-таки любой проход куда-то ведет, и в проходе куда больше шансов кого-то живого встретить – да и вообще это как-то более по-человечески, ну а застрять в моем положении невозможно».
   Аня обошла по периметру всю пещеру, полетала даже вдоль стен, однако ничего похожего на более-менее приличный ход или лаз она не обнаружила – только трещины да щели не ведущие никуда. Аня опустилась на пол и задумалась, что делать в создавшейся ситуации. Очевидно другого выхода не оставалось, как все-таки идти сквозь камень навстречу неизвестности, нужно было только решить, куда идти – туда, через раскаленную стену, в сторону огненного потока лавы (Аня была уверена, что там именно лава), или в противоположную, где камень не светился и кроме базальта на ближайшую перспективу ничего не ожидалось. Здравый смысл вроде бы ратовал за темную стену, однако новое ее субстанциональное состояние, не боящееся огня подсказывало, что лучше все же туда, в сторону скрытой огненной реки, ведь должна же эта река куда-то привести! Скорее всего Аня склонилась бы к этому варианту, но тут произошло неожиданное: пещерный зал сотрясло несколько сильнейших подземных толчков (разумеется, трясло реальную толщу земли, но астральная проекция это в точности отразила), сверху посыпались камни (к счастью Ане они не могли принести никакого ущерба), раскаленная стена треснула и оттуда хлынул ручеек огненной магмы, сопровождаемый густым дымно-газовым облаком. К счастью ни то, ни другое не могло повредить Аниному шельту, поскольку являлось лишь проекцией физического процесса. Аня успела подумать, что, пожалуй не хотела бы оставаться в помещении, по самый купол заполненном раскаленной породой, однако тут произошло уже совсем неожиданное: из трещины, которая ширилась буквально на глазах, раздираемая сильнейшим давлением магмы, вместе с густым потоком жидкой породы, вылетело забавное существо, увлекаемое огненным ручьем, бьющим из стены, словно некий посетитель аквапарка с весело журчащим потоком воды. Существо это напоминало огромную ящерицу, правда голова и хвост ее были примерно одной величины, так что сначала даже было не ясно, где у нее перед, а где зад, к тому же ящерица эта была словно сотворена из жгучего слепящего пламени, но при этом сохраняло устойчивую форму и даже был заметен рисунок в виде загадочных рун вдоль небольшого спинного гребня. На голове Аня разглядела маленькую коронетку, которая, собственно и являлась главным опознавательным знаком для головы, поскольку ни глаз, ни рта, ни носа эта квази ящерица не имела. Огненное создание шлепнулось в быстро ширящуюся загустевающую лужу лавы, затем ловко вскочила на лапы и встряхнулась, словно собачонка после купания, разбрызгав вокруг себя огненные брызги породы, которые, падая на стены, застывали и превращались в ноздреватую раскаленную губку. Тут только существо заметило, что находится в пещере не одно, хотя, как оно увидело Аню, было не ясно, поскольку глаз у него не было. Впрочем астральное зрение не требовало обязательного наличия глаз.

Глава 5
Огневица

   – Привет! – произнесло существо странным голосом, по тембру напоминающим шипение пламени, сопровождающееся потрескиванием поленьев, и тем не менее вполне членораздельным и отчетливым. Впрочем, голос этот прозвучал в Анином сознании, и тембр его казался явно чем-то условным. – Ты кто? Отродясь здесь таких не видывала.
   – Я девочка, – растерялась Аня. – «Да девочка ли я, – подумала она смущенно, – в этом состоянии я сама не знаю, кто я. Можно сказать, душа, но и это, наверное, не совсем правильно, поскольку часть души там, наверху, да и не умерла я еще. А термин «астральное тело» как-то по-дурацки звучит».
   – Девочка? – удивилось огненное существо, – не знаю, что это такое, не припомню что-то. Ты к каким стихиям относишься? На огненную не похожа, хотя явно с нашим вложением, не водная, но и на минеральную не тянешь. Может, ты из бывших живых? Здесь шельты динозавров обитают. Кстати, а где они? – Существо недоуменно осмотрело стены и потолок. – Куда они подевались, они же здесь везде были и черт знает сколько времени тусовались. Хотя что-то я такое слышала, что время от времени кто-то небольшую партию наверх выпускает. Правда, сам момент я не видела никогда, может, врут, кому это взбредет в голову их выпускать отсюда, к тому же на то особое разрешение требуется. Кстати, – в голосе существа послышалась гордость, – разрешение это особый терафим дает, с нашей стихией связанный…
   – Давай по порядку, – пришла в себя Аня от неожиданной разговорчивости странного существа, – для начала я хотела бы знать, кто ты такая. Я тоже заподозрила бы тебя в принадлежности к роду динозавров, к которому ты меня совсем неправомерно отнесла, однако что-то мне подсказывает, что это не так. Да, кстати, прежде, чем начать разговор, нельзя ли было бы в какое-то другое место перейти, а то здесь скоро лавы по самые микитки буде, вон как хлещет. Конечно, как я поняла, ни мне, ни тебе она навредить не может, но как-то это неудобно среди лавы разговаривать, меня, по крайней мере, она сильно раздражает. Ты, как я поняла, местная жительница, и наверняка знаешь какое-нибудь более укромное место.
   – Я не совсем местная жительница, – гордо произнесла ящерица, – я стихиаль саламандра, маленький дух огня, и мой дом везде, где есть огонь. Сегодня мне захотелось в лаве поплавать, по подземным спускам покататься, а завтра с вулканическим извержением на поверхность земли взлечу! Ну к атмосферному электричеству я некоторое отношение имею: где грозы, молнии, там и я, весьма, между прочим, нервы щекочет, когда с электроразрядами путешествуешь. Разумеется, также всякие подземные и торфяные пожары и все такое – это по моей части. Это что касается отражения на стыке с Энрофом, но и в более глубокие слои изнанки, так или иначе с огнем связанные, мы также регулярно захаживаем. Так что ореол моего обитания довольно широк – что по вертикали, что вглубь – везде, где властвует мессир Агни, великий дух Огня, мне дом родной.
   – Значит ты саламандра! – почему-то обрадовалась Аня, – то-то, я смотрю, твой облик мне знаком. У нас на поверхности земли – где мой настоящий дом – тоже саламандры есть. Я их, правда, никогда не видела живьем, в наших краях они не водятся, но на картинках – много раз. Кстати, эти животные относятся к классу земноводных и живут в реках и озерах, а к огню не имеют никакого отношения.
   – Обычная путаница в терминологии, – фыркнуло огненное существо, – я – алхимическая саламандра, и как раз наоборот, никакого отношения к земноводным наземным не имею, а с водой у нас напротив – самые непримиримые отношения, мы стихиалей Лиурны на дух не переносим, собственно, как и они нас. Впрочем, мы отвлеклись, если тебя так беспокоит лава, пожалуйста, можем вглубь отражения пройти, если тебе пространственная ниша для общения необходима. По отражению Энрофа, думаю, не самая интересная мысль блуждать. Тебя больше одна среда устраивает, меня другая, ну а в сам Энроф, я вижу, тебе путь заказан. Я-то могу присутствовать только там, где огонь, а тебе, чувствую, больше какая-нибудь холодная пещера подойдет – не дай Бог, даже сырая, а значит нам, таким образом, разминуться придется, мне холод и сырость абсолютно противопоказаны – тут же простужусь.
   – Разве, – усмехнулась Аня, – ты способна холод и сырость чувствовать, тем более простудиться? Мы же не в самом Энрофе, мы в астральном отражении находимся. Хоть оно Энроф в точности и повторяет, тут ни жары ни холода не ощущается.
   – Это тебе не ощущается, твоя тонкая материальность из всех стихий состоит, а они всякое внешнее воздействие гасят, ты существо комбинированное, а я элементарное и холод с сыростью очень даже ощущаю, у нас, стихиалей принцип существования – подобное в подобном. Хотя в физическом мире стихии могут в ряде случаев перемешиваться, на изнанке мы стараемся придерживаться принципа «мухи – отдельно, компот – отдельно». И ничего тут не поделаешь, не мы этот закон устанавливали, мы только его блюстители, то есть обеспечиваем физический мир информационной и энергетической поддержкой.
   К этому времени пещера была уже наполовину заполнена полузагустевшей лавой, и, судя по всему, этой подземной нише осталось существовать совсем недолго, тем более стена, из которой изливалась лава, скоро и сама должна была расплавиться. Аня с саламандрой, не подверженные закону притяжения, стояли на поверхности булькающей огненной жидкости, и по крайней мере Аню такое положение весьма раздражало, тем более и купол подступал уж к самому темечку, и в скором времени она со своей собеседницей должна была оказаться либо в отражении расплавленной породы, либо в толще «виртуального» камня.
   – Послушай, – неожиданно появилась у Ани надежда, – если ты свободно перемещаешься по огненной стихии, может меня на поверхность земли вытащишь? Я тут не по своей воле оказалась, меня обманули, к тому же, если до конца ситуацию объяснять, то я – живой человек, ты наверняка должна была людей видеть, если доступ наверх имеешь. Так вот, тело мое живо, и мне по всем законам тут быть не положено, мне надо со своим телом воссоединиться.
   Саламандра какое-то время сверлила девочку невидимым взглядом, затем покачала головой:
   – Нет, любезная, – прошипела она с сожалением, – помочь в этом плане я тебе ничем не смогу, на тебе заклятие Перунового цвета наложено, и оно тебя словно якорем на изнанке будет удерживать, пока кто-нибудь из твоего же рода это заклятие не снимет. Так что, не обессудь. Другое дело, в пределах изнанки, тут я тебя по всем огненным сакуаллам смогу провести.
   – Ты и про Перунов цвет знаешь? – с уважением посмотрела на саламандру Аня.
   – А что тут знать! Неужто я его знаков углядеть не смогу? Перунов цвет к нашей стихии прямое отношение имеет и отсюда свою силу черпает. Ты вся этой энергией пропитана, иначе бы я с тобой и нормально общаться не могла по причине твоей комбинированности. Похоже, – добавила саламандра, помолчав, ты сама на себя заклятие наложила, только я не пойму, как такое может быть. Что ж, это еще больше ситуацию осложняет, теперь заклятие сможет только подобный тебе человек снять, это, как ключ к замку.
   К этому времени купол уже почти касался Аниной головы и саламандра предложила:
   – Давай вглубь огненного отражения уйдем, чтобы попусту отражение Энрофа не бороздить. Наверх, как я сказала, тебе путь заказан, а вот вглубь огненных сакуалл можно проходить беспрепятственно, поскольку ты доступ имеешь, тебе его Перунов цвет обеспечивает.
   – Странно, – сказала Аня, – машинально наклоняясь перед приближающимся сводом, – я вроде бы его весь отдала. Если хочешь, я тебе свою историю чуть позже расскажу, если ты, конечно, временем располагаешь.
   – Большая часть Перунова цвета в тебе осталась, – сказала саламандра, поскольку ты его сама к себе заклятьем привязала. Часть ее, я вижу, на сторону пошла, но куда, я так сразу отследить не могу, ну а что касается свободного времени, то пока располагаю, у меня по нашим законам выходной, вот я и решила немного по тоннелям на магме покататься, как с горок.
   – У нас на земле, – усмехнулась Аня, – тоже подобный аттракцион есть. Аквапарк называется. Правда сама я не каталась, только слышала.
   – Ты мне о воде не говори! – тут же зашипела и съежилась саламандра, словно ее тюкнули по голове чем-то тяжелым, – мы, как я сказала, ее на дух не переносим! У тебя же такое объемное воображение, что ты меня сейчас словно из ушата полила. Ладно, давай сматываться отсюда, а то ты какой-то нервной становишься. И чем тебя лава не устраивает? Не понимаю я вас, комбинированных.
   Саламандра поднялась на задние лапы (в таком положении она оказалась почти одного роста с Аней) и протянула ей свою верхнюю, изящную, словно застывший язычок пламени. По привычке немного опасаясь, Аня протянула свою руку. Разумеется, находясь на поверхности жидкой лавы, смешна была сама мысль о возможности обжечься, однако, когда по руке ее пробежала змейка маленькой молнии, Аня слегка вздрогнула от неожиданности. Тут она почувствовала что-то вроде втягивающего, схлопывающего импульса (правда был он совсем мимолетен), сознание девочка не теряла, но в это мгновение как-то незаметно произошла смена декораций.
   Аня с саламандрой стояли посреди жгучей пустыни, над ними сияло раскаленное солнце, правда небо, как ни странно, было черным, и каким-то плоским, неосвещенным, при том, что источников света было более, чем достаточно. Это и само солнце – какое-то странное, невысокое, похожее на огромную каплю раскаленной ртути, угрожающе нависшую над землей, и огненные вихри, стремительно проносящиеся в небе, очевидно заменяющие облака, и огненные торнадо у плоского горизонта, и какие-то странные растения, типа кактусов, среди песка, которые при внимательном рассмотрении оказывались чем-то вроде причудливо застывших язычков пламени. И внезапно возникающие и гаснущие на черном фоне неба россыпи звезд, которые больше напоминали один из эффектов фейерверка. Более внимательно оглядевшись вокруг, Аня подумала, что вообще термин «пустыня» верен для этой местности лишь отчасти, и хотя вокруг, сколько хватало глаз, простирался лишь песок, пустыня эта оказалась густонаселенной. По барханам стремительно проносились существа очень напоминавшие Анину собеседницу, и, как мы уже упоминали, представители загадочной огненной флоры так же представлены были здесь в изобилии. В воздухе постоянно слышалось потрескивание, от разрядов статического электричества, и то тут, то там проносились огненные комочки, искры и прочие светящиеся объекты, очевидно представляющие здесь отряд огненных насекомых во множестве кружащих над своеобразными растениями. Помимо огненных кактусов, разглядела Аня и растительность более соответствующую средней полосе – розы, тюльпаны, лилии и другие цветы созданные из огня, а так же пылающие кусты в данный момент не цветущие. Выше то неспешно кружились, то прочерчивали небо огненными дугами сияющие пламенем птицы с дымно-огненными хвостами, как у комет. «Фениксы», – пришло Ане на ум название легендарных птиц, имеющих свойство время от времени сгорать, чтобы потом возродиться из пепла. В довершении всего возникла уж и совсем фантастическая картина. Высоко наверху, в третьем небесном ярусе над кружащими и мечущимися фениксами и жар-птицами в черном небе проплыл гигантский, горящий, словно подбитый бомбовоз, дракон, величественно размахивающий охваченными пламенем крыльями. Правда, в отличие от бомбовоза дракон и не собирался падать, напротив, он поравнялся с сияющей гигантской каплей, заменяющей солнце, раскрыл пасть, и, казалось, попытался это солнце проглотить. Правда, пасть оказалась маловата, чтобы вместить даже половину, поэтому дракон отхватил кусочек, какой смог, проглотил его, после чего вспыхнул в несколько раз сильнее, явно приободрился, и полетел дальше, своей неведомой дорогой. При этом, столь неожиданное поползновение на принципы мироздания никак не отразились ни на размере, ни на яркости светила, очевидно откушенный кусок был каким-то виртуальным.
   – Где это мы? – посмотрела Аня на саламандру удивленно, как это место называется? Кажется, будто мы на поверхности земли оказались, хотя о таких пустынях на земле я не слыхивала.
   – Какое, там, на земле, – махнула лапкой саламандра, та же изнанка, только значительно удалена от Энрофа. Не в смысле «далеко», а в смысле – по вектору четвертого измерения. Это наш огненный заказник, трансмиф Агни, место, где всевозможные духи огня могут отдохнуть от прочих стихий, с которыми в ближайшим отражении к Энрофу постоянно общаться приходится, и что греха таить, не всегда это общение приятно, порою даже небезопасно. Ну и, естественно, неплохо тут подзарядиться можно, для этого мессир наш, Агни, специальное солнышко время от времени зажигает. Видела, как огненный дракон Фафнир подзарядился? Впрочем, это он больше для куражу, вполне достаточно для этого просто под солнышком полежать. Кстати, если ты думаешь, что под нами песок, то ты ошибаешься, нам тут типичный представитель минерального царства не нужен! Под нами чистый вулканический пепел. В смысле его астральная проекция. А называется это место Агнипура. Как я сказала, место это, в некотором роде, огненный трансмиф, так что здесь время от времени всякие огненные мистерии разыгрываются – можно и поглядеть и поучаствовать – занятные спектакли. Между прочим, насколько мне известно, некоторые народы земной поверхности, особенно в прежние времена, когда люди чувствительнее были и к огню относились почтительнее, чем сейчас, всякие огненные ритуалы проводили – разумеется, на свой лад, но кое-что сумели у нас перенять. Нет-нет – то один, то другой землянин появляются в здешних местах, как ты вот сейчас.
   – Знаю, – кивнула Аня, – были такие, кажется, заратустрийцы – огнепоклонники, и у индусов был такой огненный ритуал – агни-хотра, и в Новой Зеландии кто-то там по огню ходил, и в Болгарии. Знаю что и на Руси тоже огненные ритуалы были – и на Ивана Купалу и на Масленицу. Ты вот мне недавно говорила, что не знаешь, что такое «девочка», а тем не менее, как оказалось, в курсе нашей земной цивилизации. Да и странно, если бы была не в курсе, мы, люди, без огня не можем, но и беды от него неисчислимые.
   – Разумеется, я в курсе человеческой цивилизации, – важно кивнула головой саламандра, – если брать ее в целом, да и как не быть в курсе ваших, людских дел, если огонь, можно сказать, из обезьяны человека сделал: только человек сумел нас отчасти приручить, для остального же животного и растительного мира мы – как дикие мустанги. А касаемо моей непонятки, такого представления, как «девочка» – так все верно, мы по отдельности людей не воспринимаем, только их энергию, да еще их души в посмертии, но из них, честно говоря, интересуют нас только те, которые попадают в огненные инфернальные слои: в зоны бушующих магм и отчасти – сверхтяжелых магм, а как известно попадают туда только души особо выдающихся грешников. Бывают, правда, исключения, когда в эти края при жизни особо одаренные астральщики попадают, такие как ты, неутяжеленные… с такими и пообщаться приятно без всяких…
   – Что, «без всяких»? – подозрительно посмотрела на саламандру Аня.
   – Да так, – смущенно опустила голову та, – наверное это будет неприятно тебе слышать, но ничего не поделаешь, так мир устроен, и зиждется это мироустройство на двух главных принципах: Питание и Возмездие.
   – Ты о чем?
   – Да о том, что мы, огненные духи, – один из инструментов этого возмездия и пьем страдания грешников, которым огненное возмездие предписано. Кстати, на земле мы так же, нередко, как инструмент возмездия выступаем, но несколько по-другому. Не скажу, что лично мне подобная энергия шибко нравится, но во-первых, в инфернальных слоях никакой другой, нам более подходящей и нет, а во-вторых, кто-то же должен этим заниматься. Насколько я знаю, в вашей человеческой цивилизации то же в основном приходится делать не то, что хочешь, а то, что обязан, иначе общество тебя отторгнет. Ладно, что мы стоим, как два тополя на Плющихе, давай-ка более приватно пообщаемся: костерок организуем, запечем что-нибудь вкусненькое, выпьем огненной водицы за знакомство – погода располагает.
   – Ну, не знаю, как располагает, – с сомнением огляделась Аня, – что-то я не слыхала, чтобы в пустыне кому-то пришло в голову костер разжигать… разве что ночью. К тому же в астрале это как-то непривычно, не слышала, чтобы в астрале приходилось еду готовить, здесь процесс питания как-то по-другому происходит. К тому же, честно говоря, я огненную воду, которой индейцы виски раньше называли, я не пью, маленькая еще. Правда, помнится, меня один домовой квасом угощал. Впрочем, – внезапно решилась она, – а почему бы и нет, это хоть как-то земную жизнь напоминает. Только мне странно, что у вас, духов тоже посиделки у огня существуют.
   – Это мы от вас, людей переняли, – вздохнула саламандра, – с кем поведешься – от того и наберешься. Вон и словечек и выражений всяких от вас нахватались. Сотрудничество-то самым тесным образом происходит, тем более, если речь идет о ваших обычаях, связанных с огнем. Вот только, когда вы варите что-то – тут удовольствие ниже среднего, другое дело, когда что-то жарите или запекаете. Кстати, теперь можно, наверное и представиться! Девочка, как я понимаю, не имя.
   – На земле меня Аней звали, – взгрустнула наша героиня, – но оно, наверное, больше к той моей части относится, которая сейчас на верху… а здесь и не знаю, как.
   – Ну а я… допустим, Огневица. Вообще-то у меня много имен, но, поскольку мы под Российским шрастром находимся, то это имя наиболее подходящее, хотя, по большому счету, мы, духи огня рамками метакультур не связаны.
   После официального представления новые знакомые пожали руки, и Огневица затеяла импровизированный костер: оживила разросшийся кактус, и без того напоминающий пламя, который пришел в движение, положенное огню, затем с ближайшего куста нарвала каких-то странных плодов, напоминающих ярко горящие, словно красные лампочки, перцы, нанизала их на длинную иглу другого кактуса, похожую на раскаленную до красна спицу и установила спицу на две рогатины, также позаимствованные у одного из огнеподобных кустов, растущих поблизости.
   – Ну вот, – удовлетворенно вздохнула огненная стихиаль, теперь можно посидеть, расслабиться, пока блюдо поджарится.
   – Занятно, – хмыкнула Аня, усаживаясь на «чистейший вулканический пепел», вернее его астральную проекцию, – как можно поджарить то, что и так из огня состоит? Кстати, а как эти плоды называются? Хорошо еще, что ты меня не надумала шашлыком угостить, как это у нас на всяких пикниках принято. Я тут, кроме драконов, фениксов и саламандр никакой другой живности не заметила и, думаю, подобная охота была бы не очень интересной мыслью. Или у вас шашлыки тоже на каком-нибудь огненном дереве растут?
   – Ты так много вопросов задала, не знаю, с какого и начать, – сказала Огневица, томно растягиваясь на песке-пепле, подложив лапки под подбородок и задумчиво глядя на огонь, как во время какой-нибудь ночной посиделки в лесу у костра под гитару. – Разумеется, все это не по-настоящему, как сказал бы любой житель поверхности, хотя мне лично не понятно, с чего это обладатели плотноматериальных тел решили, что у них все по-настоящему, а у нас – нет. Понятно, что все это маленький плагиат, но, как у вас на верху говорят: «за неимением гербовой – пишут на простой». Теперь, насчет шашлыка. Ты это верно подметила, что охотится на фениксов, саламандр и тем более на драконов – чистейшее безумие, к тому же у нас, огненных духов в чести вегетарианская диета, вот хоть эти ламперцы, что у нас тут на шампуре жарятся – прекрасные плоды, с исключительно утонченным огненным вкусом, требующим определенной доработки на костре. Можно, конечно и в сыром виде, но так изысканней, к тому же – вот так нарвать и нажраться – никакого удовольствия, это ведь и не питание в вашем понимании, питаемся мы несколько по-иному, это скорее приятный ритуал. К примеру, если и вас, людей, взять, то вы тоже предпочитаете в ресторане, где блюда изысканны и не сразу подаются, часок-другой посидеть, чем по дешевке в пирожковой нахаваться… впрочем, если желаешь, то можно и сразу.
   – Да нет, – поежилась Аня, – я тебя не тороплю, мне, честно говоря, теперь вообще некуда торопиться, если на землю путь заказан, мне напротив хотелось бы обсудить с тобой, куда дальше идти, ты ведь должна здесь многое знать. Потом, честно говоря, голода я не испытываю и огонь глотать мне как-то боязно, хоть я и понимаю, что это все привычки физического тела и на земле подобный ужин мог бы весьма плачевно закончиться.
   – Ты, дорогая не бойся, – бодро вспыхнула Огневица, – я тебя какой-нибудь отравой не накормлю, ты мне почему-то очень приглянулась, к тому же мне мой круг общения малость наскучил. Тебя, что б ты знала, Перунов цвет к стихии огня полностью подготовил, так что можешь кушать без опаски. Вот если бы вместо тебя тут какой-нибудь водный дух присутствовал, то у него могли бы быть серьезные проблемы – впрочем, и у меня тоже. Ладно, тут, за разговором, смотрю, ламперцы дошли, иначе, если пережарить, то жестковаты будут. Конечно, некоторые любят перепеченное, но я предпочитаю в традициях китайской кухни – на большом огне – короткое время, тогда все ценные элементы максимально сохраняются. Так что можно уже есть, но я предлагаю за знакомство по чекушке накатить… можно и на брудершафт, если не брезгуешь.
   Аня не совсем понимала, как будет выглядеть подобная «пьянка», тем более, по малолетству, ей и на земле подобное мероприятие было мало знакомо, поскольку в ее семействе пили лишь по большим праздникам и без детей – папа это дело не одобрял. Однако обижать новую знакомую не хотелось и она с напускным энтузиазмом высказалась, что да, конечно, сухой кусок в горло не идет.
   – Отлично, – оживилась саламандра, я, разумеется, не пьяница, но от чарочки за столом никогда не отказываюсь. Я сейчас, мигом в ближайший винный магазин слетаю, тут совсем рядом, за холмом. Ты же видела с какой скоростью мы передвигаемся! А ты пока шампур с огня сними, да в пепел воткни, пусть остынет малость.
   – Так у вас и магазины есть?! – чрезвычайно удивилась Аня, – я думала, это чисто наше, человеческое…
   – Я ж тебе говорила, что мы много чего у людей переняли и многое нам по душе пришлось. К чему велосипед изобретать! Ну, разумеется, сего этого раньше не существовало и жизнь была дика, нецивилизованна и не столь комфортна.
   – Чудеса, – только и сказала Аня, – она попыталась представить, как выглядит винный магазин в сакуалле огня и не сумела, слишком это казалось нелепым. – Ты расскажи, что он собой представляет или давай вместе сходим.
   – А нечего рассказывать нетерпеливо дернула спинным гребнем саламандра, так, что огненные руны вспыхнули ярче обычного, магазин как магазин, а тебе лучше здесь остаться, во-первых ты так быстро, как саламандра бегать не можешь, мы до магазина вместе будем полдня добираться, а во-вторых, ламперцы остынут, либо их кто-нибудь сожрет, тут немало халявщиков шляется, так что оставайся уж, а я – мигом.
   В следующий момент саламандра исчезла в клубах вулканического пепла, словно маленькая молния, а девочка осталась одна в этом странном мире, который она даже вообразить бы не смогла. Впрочем, все оказалось и правда чрезвычайно быстро, не успела Аня с опаской снять «овощной шашлык» с огня и воткнуть шампур в песок, как Огневица уже оказалась тут как тут, тяжело дыша и разгоняя хвостом пепел, поднятый вверх ее стремительной ходкой в магазин.
   – Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать, – с большим оживлением отчеканила странное создание, доставая из наплечного мешка, которого раньше вроде бы не было, раскаленный докрасна пол-литровый баллон с надписью: «огнеопасно».
   – Раз – достала она из того же мешка хрустальный фужер и водрузила его на пепел, рядом с костром, – два – вытащила она такой же и поставила рядом, – три – и Огневица отвернула у емкости вентиль, как у автомобильного огнетушителя, и оттуда ударила ярчайшая, как вольтова дуга, голубоватая огненная струя, которая внутри фужеров оформилась в огненную жидкость, чрезвычайно летучего вида.
   – Вот, – потерла руки Огневица, – сорокоградусная стабилизированная плазма с добавлением напалма и термита для запаха. Вштыривает – мама не горюй! Хотя, – смерила она Аню скептическим взглядом, как ты отреагируешь, не знаю, у тебя природа иная. Ну, ладно, давай за знакомство, на брудершафт.
   Сказать, что Ане улыбалось пить эту сияющую плазменным огнем жидкость, пожалуй было нельзя, однако обижать свою новую знакомую не хотелось, к тому же она слишком рассчитывала на ее помощь. Мысленно убеждая себя, что это одна лишь видимость, причудливая игра энергий, девочка взяла свой бокал, сцепилась рукой с саламандрой, как это полагалось при тосте на брудершафт, закрыла глаза и залпом, залпом осушила содержимое и из последнего духа чмокнула Огневицу в то место, где должны были быть губы. Кстати, в этот момент подобие этих губ и появилась, поскольку саламандра вытянула тупой конец морды трубочкой, как при целомудренном, чисто дружеском поцелуе. Жидкость пробежала по глотке огненным настоем Чили-перца, однако никакого ожога не последовало, ощущение действительно было не полным, не настоящим, оторванным от реального телесного чувства. Никакого особенного опьянения Аня не заметила, правда через некоторое время оказалось, что она светится неярким голубоватым свечением.
   Саламандра выпила лихо, профессионально крякнув при этом, так что у Ани возникла мыслишка, что говоря «я, конечно, не пьяница», Огневица несколько лукавила.
   – Будь здрава, Анюта! – проговорила она, поцеловавшись с Аней и резко выдохнула, изрыгнув при этом целую струю огня, как какой-нибудь факир на цирковом представлении, – очень рада нашему знакомству.
   Новые друзья сняли с шампура по печеному плоду и начали с аппетитом закусывать (разумеется, Аня больше делала вид, что с «аппетитом», поскольку в астрале никогда есть не хотела, да и мало напоминала эта огненная мякоть реальную земную пищу. Увы, что такое есть по-настоящему, имея плотное тело, саламандра, разумеется, не знала, однако, в отличие от Ани сразу довольно сильно захмелела).
   – Расскажи мне о себе, – прошипела она, икнув огненным грибом, первый раз вижу, чтобы люди при жизни в наши края попадали. Ты не думай, – глянула она на Аню несколько смущенно, – что я с одного стопаря с катушек валюсь. Это меня на голодный желудок разобрало, сейчас все устаканится и я буду в норме. А ты, я гляжу, здорова бухать, так профессионально хлобызнула, словно всю жизнь тренировалась, и не в одном глазу.
   – Это я, – смутилась Аня, – это мне, наверное, Перунов цвет помог, а так бы я наверно такое выпить навряд ли решилась бы… а вообще-то ничего, можно было бы и покрепче… («Чего это я, как заправская астральная пьяница разговариваю, – сама себе удивилась Аня, – нет, все же в нынешнем статусе не девочка, а вполне взрослая, ведь мой теперешний вид – это условность, привычка, и вряд ли соответствует настоящему положению вещей»). Тут она почувствовала, что скорее всего могла бы изменить свою внешность, состарить, или, наоборот, омолодить, при этом ничего принципиально в природе ее знаний, ощущений и поведения не измениться. Она тут же машинально попробовала это сделать и… обратила себя в девушку лет двадцати. Она всегда хотела быть взрослой, и желательно именно такой, двадцатилетней, еще молодой, но уже не юной.
   – Ты чего это? – удивленно глянула на нее уже несколько протрезвевшая саламандра, – так обернулась запросто!
   – Понимаешь, вздохнула взрослая Аня, в том виде, в котором я была там, на верху, пить не положено, маленькие девочки не пьют, и если такое случается, то только в очень плохих семьях, и такие девочки потом плохо заканчивают. Я понимаю, что здесь все больше условность, видимость, но мне как-то знаешь, неудобно, выглядеть восьмилетнем ребенком и стаканами «огненную жидкость» трескать.
   – Ну, как знаешь, – пожала плечами саламандра, я, например, ничего плохого в этом не вижу, но если тебе так удобнее, то пожалуйста, а я уж, извини, останусь прежней, нам, духам, особенно если на изнанке находимся, лучше свой облик не менять, иначе суть потеряешь, ищи ее потом… ладно, между первой и второй – перерывчик небольшой, а потом о себе расскажешь, ты мне все больше и больше интересна.
   – Ты мне тоже, – не покривила душой Аня, которая поведение духов представляла себе все же несколько иным, хотя не первый раз сталкивалась с тем, что оно все же гораздо более антропоморфно, чем подсказывает здравый смысл. – Ну что ж, история моя возможно показалась бы неправдоподобной обычному человеку, но тебя, я думаю, она особенно не должна удивить… – и Аня рассказала историю своей восьмилетней жизни (она чувствовала, что при желании могла бы вспомнить и свои прежние воплощения, но тогда беседа растянулась бы непомерно), основной упор, естественно сделав на двухлетнем периоде своего обучения у домового Варфуши. О том, как его встретила, как он был похищен, как она его освободила, рассказала историю того, как она превратилась в суперэкстрасенса и приняла участи в эксперименте в лаборатории, как она летала в будущее, уничтожила психогенератор, нашла Перунов цвет и в результате была обманута маленькой ящерицей, превратившейся в гигантского динозавра. Ее длинный рассказ не раз прерывался по просьбе саламандры на предмет поднятия бокала по поводу того или иного события Аниной жизни, и к тому времени, как она закончила свою историю текущим моментом, Огневицей все было выпито и съедено.
   – Таким образом, – заключила Аня, я оказалась здесь, и мне теперь совершенно не понятно, что делать дальше и как жить без своего плотного тела в условиях изнанки земли. Я понятия не имею, как тут живут. Если меня не обманула информация, полученная с помощью ясновидения, то наверх я сумею попасть не раньше, чем через одиннадцать лет, и что делать все это время – не представляю. Хорошо еще, что с тобой встретилась, а иначе совсем бы голову потеряла. Слава Богу, что чувство страха мне теперь не присуще, его забрала с собой та вторая половинка, которая и приняла безответственное решение меня здесь оставить. Хотя, я, конечно, понимаю, что она сама не ведала, что творила.
   – Да, интересная история, – задумчиво пробормотала саламандра, вытянувшись на песке и подложив лапку под голову, – странные у вас, людей судьбы, у нас все иначе происходит и, пожалуй, скучнее, все в рамках отведенного тебе круга обязанностей и местопребывания, и никогда ничего неожиданного не происходит – вот разве что – встреча с тобой. С другой стороны, иметь физическое тело, по-моему, так неудобно, я не понимаю, что ты по его поводу так переживаешь. Слушай, а может еще по одной? Я сгоняю!
   – Нет, решительно сказала Аня, – мне, например, достаточно, да и тебе, я вижу, тоже хватит. Не знаю, как у вас, саламандр, а у нас, людей, если кто переберет, у того с утра голова болит.
   – Ну нет, так нет, – с явным сожалением вздохнула Огневица, я-то что, я не алкашка, в любой момент могу закончить, я о тебе забочусь, за хорошим застольем и беседа интересней.
   – Если ты обо мне заботишься, то мне сейчас самое о-то-то, – сказала Аня (вообще-то от здешней огненной водицы она не почувствовала никакого особого эффекта, кроме того, что сама ярко засветилась, но видя, что саламандра всерьез завелась, боялась что ту, в случае перебора потянет на приключения, а какие приключения могут быть у огненных духов она даже вообразить не могла. Сейчас же Огневица, после первого действия местного алкоголя уже достаточно протрезвела, и это ее состояние Аню вполне устраивало. – Кстати, – решила она отвлечь саламандру от навязчивой мысли продолжить банкет, может ты о себе, о своем народе и вообще об изнанке что-нибудь расскажешь, а то я не знаю о вас ничего. Варфуша мне кое-что на эту тему говорил в общих чертах и мне было бы интересно тебя на этот счет послушать.
   – Варфуша… Варфуша, что-то я такое слышала, – пробормотала саламандра, – впрочем, не припомню, он ведь не из наших, а впрочем, домовому в этих краях делать нечего. Что же касается моей истории, то какая у духа может быть история? Мы не во времени живем, а в процессе, прошлое, будущее – это существенно для вас, людей, с вашими занятными хитросплетениями судьбы, а мы живем настоящим, и все что с нами было и будет – не существенно. Когда я пытаюсь мое личное прошлое припомнить, оно как бы исчезает, растворяется в прошлом всего нашего рода, а о нашем роде, естественно, мифы существуют, и каждая саламандра, каждый феникс эти мифы прекрасно знает. Но было так, или не было – кто ж сейчас упомнит! Когда я свою жизнь вспомнить пытаюсь, то кажется, что кроме бесконечных кружений в огненных вихрях и бесчисленных ныряний в раскаленных реках, ничего в ней и не существовало вовсе, и память моя сливается с обобщенной памятью миллионов огненных саламандр, осуществляющих нашу провиденциальную задачу: блюсти закон кармы и Великого равновесия. Ведь, качнись чаша весов в одну сторону – огонь все на земле поглотит и все живое погибнет, качнись в другую, и огонь будет полностью поглощен другими стихиями, и тогда опять всему живому несдобровать. Так что мы вместе с другими стихиями – орудие баланса, каждый на своем посту и постов таких видимо-невидимо. Разумеется, нам, огненным духам может и улыбалась бы перспектива всю землю или даже весь Шаданакар захватить, только не мы этот вопрос решаем, да и невозможно сейчас подобное на Земле. Другое дело, солнечная брамфатура, там огненная стихия всевластна, но на то звезды и существуют во вселенной, чтобы другие формы бытия, такие, например, как биологическая жизнь, существовать могли. А там, где лишь один огонь властвует, ничего другого и быть не может. Я, например, очень рада, что тебя встретила, хоть ты и существо совсем иной природы, чем я. Знаю, подсознательно всякая огненная стихиаль стремиться все прочие стихии подавить и весь мир поглотить, но умом-то я понимаю, что ничего хорошего для вселенной от такого владычества не будет, было уже так много миллиардов лет назад, и могу со всей ответственностью заявить – ничего хорошего, скука, да и только, когда конфликтовать не с кем. А так – с кем-то воюешь, с кем-то сотрудничаешь, с кем-то временный союз заключаешь, чтобы легче было происки главных врагов сдерживать – и вечный бой, покой нам только сниться, и всегда при деле и скучать не приходится. Так что, раз уж эволюция вселенную в такие дебри завела, значит надо осадить свою ретивость и не претендовать на полное мировое господство: у нас, огненных духов жизненного пространства и так хоть отбавляй. Вот только, если бы не вода… но с другой стороны понимаешь, что и без нее никак нельзя, вот и приходится личное подальше засунуть. Это, что касается философии существования огненных духов. Теперь остановимся на нашей конкретной истории (лично о себе, как я сказала, рассказывать особенно нечего). Тут я могу пересказать известный всем огненным стихиалям миф, правда, когда и где это было в конкретных датах, лицах и географических широтах, как вы, люди, любите, сообщить не могу, тем более, время – штука относительная, так что обойдусь заставкой, которая в ваших сказках принята: «Давным-давно…»

Глава 6
Рассказ огневицы

   Итак, давным-давно Верховный Демиург Солнечной Брамфатуры – назовем его хоть Гелиос, послал в качестве наместника от огненной стихии на недавно возникшую планету Земля мессира Агни. Что творилось в те времена на Земле, не знаю, мы, стихиали, позже возникли, но уверена, что Земля тогда существовала в виде раскаленного шара, правда не плазменного – это, как никак, звездная прерогатива. Подозреваю, что в те, мне все-таки хочется сказать «прекрасные времена», все земные стихии – еще задолго до существования растительного и животного царств, находились в полном подчинении нашему властелину. Ни царь минерального царства Притхви, ни такой же правитель водной стихии Апас, ни воздушный властелин Вайю особенно голову не высовывали. Разумеется, существовал еще иерофант эфира – Акаша, в единстве со своей шакти – повелительницей времени Кала, но о них я вообще ничего сказать не могу, они слишком всеобъемлющи и независимы от локальных четырех, включая мою, которые я назвала раньше. Великие стихии Пространства и Времени были всегда, поэтому наш царь над ними властвовать в принципе не мог, только над другими тремя царями, но особо по этому поводу не убивался, поскольку властвовать над пространством и временем никому не дано, как бы ты велик не был. Так что о них и рассуждать бессмысленно, тем более, не будь тех, всеобъемлющих, главных, то во вселенной бы вообще ничего не существовало, да и самой вселенной не было. Впрочем две Верховные стихии были погружены в свои проблемы, нам неведомые, интриги не плели, с локальными стихиями не воевали, поэтому их всеприсутствие и фактическую власть над всеми остальными никто не замечал и подчинить себе планов не вынашивал, хватало проблем и при выяснении отношений друг с другом.
   Долгое время владычествовал наш правитель Агни над землей, но всему приходит конец, поскольку властвуя над тремя локальными стихиями, не властвовал он над Законом – Ритой, а закон повелевал, что там, где больше одной стихии вместе оказываются, не может быть какого-то вечного господства какой-то одной. Даже в такой, казалось бы сугубо огненной структуре, как звезда, где, казалось бы, всевластвует стихия огня, все равно незримо присутствует пространство и время, Акаша и Кала, и, несмотря на их, казалось бы, полную отстраненность, глубокие созерцательные философские принципы и неконфликтность, на конечном этапе между Огнем, Пространством и Временем противоречия, естественно, возникают, что приводит к такому парадоксальному образованию, как Черная дыра, где незыблемый властитель закона, Рита, с ног на голову ставится. Впрочем, к нашей истории сей факт отношения не имеет, в масштабах земли достаточно и тех, четырех, чрезвычайно активных соседей иметь, о которых я тебе вначале рассказала, где каждый одеяло на себя натянуть, а по возможности и полностью им завладеть пытается. По началу, чего греха таить, самый конфликтный из стихий – наш мессир Агни – им безраздельно владел. Владел он им, владел, и от всесильности своей бдительность потерял, очевидно полагая: ну кто ж меня, такого великого и могучего, во власти урезать может? Ну и допочевался на лаврах. Чтобы себя в форме держать надо постоянно мускулатуру накачивать, а когда тебе и так все подчинены, порой, лень становится, кажется, и так всех в бараний рог согну. Ан, нет, подавленные стихии втайне вынашивали замыслы и силы копили, убаюкав бдительность узурпатора. Первым, в один прекрасный день, поднял голову Притхви, минеральный царь, и начал дюйм за дюймом пространство и власть у нашего правителя отбирать. Бились они, бились, отступал наш царь, отступал и в конечном счете понял, что удерживать теперь способен только часть жизненного пространства и энергии Геи-Земли, остальное минеральный царь отвоевал, оставив нашему правителю подземные магмы да вулканы. Только они к новому modus vivendi привыкли, как глядь, новый властитель, атмосферный царь Вайю, голову поднял, и как не пытался наш правитель его с помощью атмосферного электричества приструнить, ничего у него не вышло, пришлось снова потесниться и даже союз с Вайю заключить. Правда могучего, накачавшего к тому времени больше остальных мускулатуру минерального царя им все равно особенно потеснить не удалось, однако наш властитель в результате настолько к своему союзнику привык, что уже без него на поверхности и существовать не мог – в полную зависимость от Вайю попал, особенно от одного из его военачальников Оксигена. Впрочем, под землей, куда мессира Агни в основном сумел задвинуть минеральный царь, он мог по-прежнему без Оксигена обходиться и даже успешно забаррикадировался от Притхви, оставив в своем подчинении подземные лавы, благодаря которым мы с тобой и познакомились. Казалось, равновесие снова установилась на долгое время, но не тут-то было, военные союзы порождают, порой, чудовищных химер, которые свое оружие совершенно в неизвестную сторону способны повернуть. Так и получилось, в результате союза Агни и Вайю, который, чего греха таить, и с минеральным царем всякие договоры имел, откуда ни возьмись. Объявился самозванец, Апас – водный царь, который в один прекрасный момент потеснил и минерального властелина, Притхви, заняв большую часть поверхности, и воздушного, наполнив того облаками и дождями. А уж про нашего царя и не говорю, их сосуществование оказалось совершенно невозможным, и конфликт возникал при малейшем соприкосновении, и как ни грустно признаться, водный царь гораздо более эффективное оружие против нашего господина имел, и как правило именно наш ослабленный Агни под его напором все дальше и дальше отступал; только большой массой, значительным превосходством в живой силе на локальном участке способен был своего главного соперника подавить, особенно когда ему минеральный царь Притхви помогал. Таким образом лишь бравые ребята вулканы способны были серьезную взбучку водному царю устроить, даже под водой находясь. Ну а Вайю, самый летучий и неуловимый, и нашим и вашим научился подзуживать, при этом только собственные интересы соблюдал и стравливал то одного, то другого, то третьего, а сам креп и богател при этом. Вот в такой непрерывной битве и постоянной перекройке государственных границ миновало еще Бог знает сколько циклов, и, как видно этот вечно кипящий котел сражений в какой-то момент перестал устраивать провиденциальные силы. Как выяснилось потом, Планетарный Логос со своей свитой Дхъян Коганов – чисто духовных иерархов – имел свои планы на дальнейшую судьбу раздираемой постоянными битвами матушки Геи, и битва эта, длившаяся в течение пары миллиардов лет, оказывается, только готовила почву для нового вторжения. Но для того, чтобы подобное вторжение стало возможным, нужно было аппетиты всех четырех стихий ограничить, силы истощить, и заставить их некий договор подписать о сохранении определенного, со временем возникшего равновесия, при этом создать такие условия, чтобы каждый участник договора в целом сохранял перемирие и, по возможности, конфликта избегал, хотя, чего греха таить, локальных конфликтов никто полностью избежать и не рассчитывал, но Планетарному Логосу для осуществления нового вторжения необходимо было их свести к минимуму. И для того, чтобы все участники войны эти условия в максимальной степени соблюдали, было задумано сформировать великое множество форпостов, а в качестве существ, способных такие форпосту сформировать и охранять были Планетарным Логосом ниспосланы на землю некие существа, сгустки сознания – читты седьмого элемента, которые позже вошли в историю под названием «светом рожденные». Казалось, название подразумевало, что порождены они были нашим стареньким царем, мессиром Агни, который к свету имел самое прямое отношение, но в действительности это были первые комбинированные существа, где под светом подразумевался духовный свет сознания, а этот свет содержал в себе семена – непроявленные элементы-танматры, всех воюющих стихий, те же самые стихии Агни, Притхви, Апас и Вайю, только в ноуменальном, потенциальном, непроявленном состоянии. Разумеется, когда первые светом рожденные появились на земле, ни о каком мирном договоре речь еще не шла, земля бурлила от непрерывных боевых действий, только бесплотных светом рожденных все эти катаклизмы не затрагивали, они витали в воздухе, плавали в океане, пронизывали земную твердь, кружились в огненных вихрях, и под руководством верховных Дхъян-Коганов изучали положение дел на фронтах, готовя материалы и создавая предпосылки для подписания мирного договора с подготовкой огромного количества наблюдателей, как внутренних, заинтересованных и предвзятых, так и внешних, незаинтересованных и непредвзятых. В один прекрасный момент (разумеется, растянувшийся на миллионы лет) количество перешло в качество, усталость стихийных царей переросла в желание хотя бы относительного покоя (Бог с ней, с абсолютной властью), и всеми четырьмя стихиями был подписан мирный договор (разумеется, каждый из царей рассчитывал извлечь из договора максимальную выгоду, усыпить бдительность противника и, чем черт не шутит, вновь постараться завоевать мировое господство, но об этой коварной сути четырех царей прекрасно знали Дхъян-Коганы и все их тайные замыслы учитывались при создании провиденциального плана мирного договора). Так сразу после заключения мирного договора, который каждый надеялся нарушить и повернуть в свою сторону, стали формироваться форпосты наблюдателей, и наблюдателями этими должны были стать трансформированные, утяжеленные души светом рожденных – носителей первичного сознания-читты. Эти, вторичные существа из чисто духовных превратившиеся в душевные называются «потом рожденные». Один из них – твой покорный слуга. Откуда появилось это странное название, я не знаю, но, возможно, это обычная метафора, подразумевающая тот факт, что первичные существа, «светом рожденные» пролили немало пота, прежде чем им удалось склонить четырех царей к подписанию мирного договора. Само собой разумеется, что речь не идет о вашем, человеческом поте, который у вас выделяется при поверхностном контакте с моей родной стихией огня. Очевидно, вы подсознательно стремитесь вступить в сговор со стихией воды, чтобы напугать нас этими капельками, однако, разумеется, в таких количествах стихия воды нам совершенно не страшна.
   Я уже говорила тебе, что каждый «светом рожденный» имел в своей природе семена-танматры всех четырех стихий, и когда пришло время, в каждом из этих существ была активизирована одна из танматр, которая проросла в оболочку-татву, в результате чего все они облеклись в одну из четырех видов оболочек – огненную, минеральную, водную или воздушную, и распределились по своим стихиям соответственно. Так возникли четыре вида стихиалей, относящиеся к четырем видам стихий: стихиали Агни, стихиали Притхви, стихиали Апас и стихиали Вайю. Все они заняли свои пограничные форпосты и тщательно отстаивали права своей родной стихии, а взаимодействуя друг с другом, постепенно формировали пространство Великого Равновесия, где в общем и целом мирная хартия соблюдается до настоящего времени, несмотря на постоянные локальные конфликты, поскольку шальная мысль захватить чужие территории все никак не покидает седые головы верховных царей четырех великих стихий. Как ты, наверное, поняла, я являюсь одной из потом рожденных сущностей, приписанных на веки вечные к стихии огня. Я – маленькая шестеренка Великого механизма, позволяющего сохранять условия мирного договора между царями стихий и по сей день.
   – А кто были внешние наблюдатели? – спросила Аня, с удивлением слушая мудрый рассказ такой, на первый взгляд легкомысленной саламандры, – ты ведь рассказала только о внутренних наблюдателях, каждый из которых, как я поняла, соблюдал интересы только той стихии, к которой сам относился.
   – Внешними наблюдателями стали ангелы, – продолжила свой рассказ саламандра, – это наиболее выдающиеся светом рожденные, заслужившие право облачиться в одеяния татвы Акаша, – я забыла упомянуть, что в каждом из нас, помимо четырех локальных стихий, содержатся танматры эфира-Акаши и времени – Кала. У ангелов были активизированы именно эти оболочки, вернее по сути одна оболочка, поскольку Акаша и Кала неразрывны, ну и, разумеется, пронизывают остальные четыре локальные стихии, нарушая свой баланс только в объектах, называемых Черными дырами, но эти объекты неподвластны нашему разуму.
   К сожалению, на этом история противостояния не закончилась, поскольку в определенный момент истории появилась новая сила, как у вас принято говорить, третья сила. Хотя по счету она, разумеется, не третья, если учесть тот факт, что в войне стихий, которую я тебе описала, принимало участие как минимум четыре стихии. К тому же изначально существовала внешняя, провиденциальная сила Планетарного Логоса, главной задачей которого было не участие в схватке, а напротив, примирение враждующих сторон. Так вот эта, шестая по сути сила (отсюда и тяготение ее к шестеркам) была сила Гагтунгра, могущественного наместника Люцифера – императора мирового зла, который противостоял не стихиям, каждой из которых он был неизмеримо могущественнее, а самому Планетарному Логосу. Царей же стихий он рассчитывал использовать в своих целях, и до их внутренних войн либо мира ему не было бы никакого дела, если бы не ряд обстоятельств. Дело в том, что примерно в эти же сроки, совпавшие с началом великого перемирия, возникла новая форма существования – биологическая жизнь (в прежних условиях тотальной войны о появлении подобной категории эволюции не могло быть и речи). Думаю, что основные формы жизни тебе хорошо известны, и тем не менее для порядка я их перечислю: растительное царство, животное царство, и наконец – проточеловеческое и человеческое царства, объединенные единым понятием «разумные». Появилась ли эта форма бытия раньше, позже или одновременно с появлением на земле Гагтунгра, я затрудняюсь сказать, однако стоит отметить, что до появления протолюдей и людей на земле у Гагтунгра и его свиты не было полноценного источника питания, поскольку главная особенность представителей темной стороны силы – это непреодолимая тенденция к паразитизму и, поскольку собственная их форма существования так или иначе подпадает под категорию «жизнь», то и паразитировать они могли в подавляющем большинстве на других представителях этой формы бытия, к каковой не относились в полной мере представители минерального, воздушного, водного либо огненного царств. Разумеется, все во вселенной по– своему живо, и тем не менее основной интерес в качестве источника питания для демонического воинства представляли представителя царства биологической жизни, и тем большую, чем более высокую и соответственно энергоемкую ступень эволюции занимало это царство. Но об этом – позже. Зная данную особенность демонической цивилизации, можно предположить, что и пришли они на землю лишь после того, как возникли первые объекты биологической жизни и наверняка вначале количество духов тьмы было весьма ограничено и возрастало по мере увеличения живой биомассы на земле, но и это не являлось единственным фактором. Свойства растительного царства не позволяли обеспечивать демоническое воинство пищей в полной мере, поскольку главной основой рациона темных духов составлял гаввах – продукт, возникавший из чувственно-эмоциональных эманаций живого существа – как раз эти свойства жизни были присущи растительному царству в наименьшей степени. В конечном счете какую-то скудную пищу воинство Гагтунгра могло получать лишь в момент гибели того или иного растения, когда жизненные силы из него улетучивались полностью, сам же процесс жизнедеятельности деревьев и трав доставлял демонам самые крохи, поскольку чувствуют и страдают растения (впрочем, как и радуются) в минимальной степени. Существенно пополнился рацион Гагтунгра и его воинства в эпоху, когда на земле появились представители животного царства – существ чувственно-эмоциональных, но питание это было хоть достаточно обильным, но весьма однообразным, и лишь после появления разумных рас (о них можно два слова сказать отдельно), демонический рацион пополнился качеством и разнообразием. Впрочем, я говорю лишь об общей тенденции, в действительности Светлые силы так же не дремали, и их главной противоборствующей стороны – темной силы на протяжении истории были разные времена, по сути дела вкусили они сладость разнообразия и «кулинарные» изыски лишь во времена человеческой расы, а до нее были и другие.
   – И все же, сказала Аня, – ты слишком отдалилась от главного. Как в твоей интерпретации появилась жизнь на земле?
   – Что ж, – вернемся к возникновению жизни, – нисколько не обиделась саламандра, которая, похоже, уже совсем протрезвела (увы, астральное опьянение длится совсем недолго) и, похоже, совсем успокоилась по поводу продолжения банкета. К этому времени костер уже превратился в характерное для здешних мест кактусо-образное растение, правда, весьма огненного вида, ну, а время суток, тут, похоже было всегда одно и то же, поэтому рассчитывать на ночную прохладу и присущий ей лиризм беседы у ночного костра, похоже, не приходилось. Впрочем, от жары, которую подразумевала вся здешняя обстановка, Аня не страдала, так что ничто не мешало ей слушать рассказ саламандры.
   – Итак, – продолжила Огневица, – после того, как были сотворены и всюду внедрены потом рожденные существа, впоследствии давшие начало огромному количеству разнообразных стихиалей, которые были даже еще более неоднородны, чем сами стихии внутри собственного царства, Планетарный Логос и провиденциальные творящие силы приступили к новому этапу обустройства Геи-земли, при основательной ее поддержке. В этот период целая популяция рожденных светом, которая к тому времени еще не была трансформирована в разнообразнейших потом рожденных земных стихиалей с какой-то одной активной татвой-оболочкой (минеральной, воздушной, водной или огненной) подверглась новой инициации Провиденциальных сил. В результате этого импульса в природе светом рожденных были активизированы все четыре локальные стихии, правда, что было на первом этапе совершенно неизбежно – за счет собственной энергии читты-сознания.
   Так появились растения – деревья, кусты, травы, грибы, мох, лишайники и как далее, которые помимо душевной оболочки имели физическое тело, состоящее из собственной природы всех четырех стихий. Физическое тело это (в нашем представлении) было весьма хрупким (увы, эта хрупкость еще более углубилась на последующих эволюционных этапах) и могло существовать лишь в условиях соблюдения мирного договора между стихиями, и быстро разрушалось в местах локальных конфликтов – будь то вулканы, тайфуны, наводнения или землетрясения. К тому же для первичного эволюционного прорыва практически была израсходована энергия читты-сознания, в полной мере проявленная у светом рожденных, поэтому растения чувствовали в самой зачаточной степени, эмоции имели едва уловимые, ну а о разуме и говорить не приходилось. Ты наверняка скажешь, что после того, как приобрела ряд метафизических способностей, не раз общалась и с деревьями и с прочими представителями казалось бы неразумного мира, но это противоречие легко объяснить тем фактом, что общение в подобном случае происходит не с самими деревьями, камнями, либо огнем (как в моем случае), но на тонком плане, но с их душами, незамутненными многочисленными оболочками Энрофа, через которые, в случае деревьев, душа почти не пробивается в физическое пространство, в большей степени пробивается, правда в основном своими чувственными качествами, у животных, и лишь у человека проявляется в значительной мере, хотя далеко не полной. К этому можно добавить, что у всех возникших в Энрофе существ та или иная стихии преобладает. Так растения ближе к минеральному царству, животные – к водному, человек – к огненному, грядущие расы, возможно, разовьют воздушную стихию, но, так или иначе, в биологических объектах все четыре стихии активизированы. Не буду останавливаться на длинной истории развития растительного царства – рассказ получился бы длинным и не интересным, тем более, что сегодняшним днем эта история не исчерпывается, скажу только, скажу только, что в какой-то момент возникли представители животного царства, совершив качественный скачек по проецированию душевного сознания в пространство Энрофа, значительно усилив чувственно-эмоциональную природу живого, но, как я уже упоминала, это качество весьма расширило и питательную базу демонов изнанки. Следом возникла разумно-духовная раса, но это были не люди, в сегодняшнем понимании, но о них я упоминала, как о протолюдях. В истории их цивилизация, возникшая сотни миллионов лет назад и погибшая десятки миллионов лет назад, известна под названием «лимурийская цивилизация», правда современным человечеством этот факт отнесен к разряду мифов и мало кто верит в их существование, практически никаких материальных свидетельств их существования не обнаружено, хотя историческая протяженность бытия этой цивилизации с собственно человеческой несопоставима. Несопоставима и магическая мощь ваших рас, хотя в плане создания всяких технических штучек вы превзошли их значительно. Но лимурийцам и не нужны были все те многочисленные технические изощрения, которыми так гордится ваша раса. Цивилизация лимурийцев была магической… впрочем описание ее истории не моя прерогатива, я коснусь ее лишь вкратце, думаю когда-нибудь ты найдешь более компетентный источник информации и узнаешь о бытие лимурийцев более подробно, разумные земные цивилизации – не мой конек. Скажу вкратце: все они жили на едином материке Му, задолго до разделения суши на пять материков и первой катастрофы около 60 миллионов лет назад, когда в землю врезалась комета изо льда. Именно эта первая катастрофа и материал из которой состоял источник этой катастрофы привела к значительному сокращению площади суши, и единый материк Гондвана, впоследствии разделившийся на 5 частей был уже гораздо меньше и имел другие конфигурации. Биологически лимурийцы были родственниками динозавров, имели громадные, сопоставимые с ними размеры, и жили в ту же эпоху, что и их дикие безмозглые и прожорливые родственники. При этом первая разумная раса несколько не боялась гигантских хищников, и не только потому, что была сопоставима по размерам и физической силе с каким-нибудь Тираннозавром, но и потому, что каждый лимуриец был, с точки зрения современного человека, мощнейшим психокинетиком и мог так воздействовать на сознание безмозглого хищника, что тот в его присутствии превращался в кроткого агнца весом в несколько тонн. Впрочем и лимурийцы были не намного легче. Эта цивилизация не оставила почти никаких следов на земле, поскольку ничего не строила и не создавала технических средств, они им были просто не нужны, поскольку все то немногое, что им было необходимо давала природа и магия. Лимурийцам не нужны были дома, поскольку с помощью психокинетики и магии они могли идеально благоустроить любую пещеру, им не нужна была индустрия питания – они не питались биологической пищей, все необходимое они научились получать из воздуха, воды и солнечной энергии, активизируя соответствующие татвы стихий. В предметах роскоши они также не нуждались, поскольку каждый мог материализовать для себя все, что угодно, любую красивую вещицу, а роскошь возникает лишь тогда, когда что-то становится труднодоступным, поэтому они были равнодушны к золоту и драгоценным камням. Эти существа никогда не враждовали, поэтому и не воевали и не создавали оружия, поскольку не из-за чего было воевать, они не знали, что такое власть одного над другим, они не знали, что такое обладание тем, чего не может позволить себе твой ближний, их было немного, а себе подобных они создавали алхимически, поэтому не существовало проблемы перенаселения и собственной территории, за которую надо сражаться, у них не было транспорта, их им заменяли тоннели «нуль» – транспортировки, и каждый мог позволить себе на земле все, что он мог пожелать, это обеспечивала магия, которой от природы практически в равной степени обладал каждый. Не было битв за самок (или самцов), поскольку они были бесполы, а потомство, как я сказала, создавали алхимически. Эти существа не знали зла, не знали страстных желаний, и в эпоху их существования воинству Гагтунгра приходилось довольствоваться однообразным рационом животных и растительных эманаций: лимурийцы были для них практически недоступны. На долгие миллионы лет воцарилось их владычество на земле, жизнь каждого индивидуума была чрезвычайно долгой и каждый заканчивал свое земное бытие тогда, когда считал нужным, и решал, что его земной путь пройден до конца. Их вообще на земле больше удерживало чувство долга, поскольку особых стимулов и смысла существования в физическом теле у лимурийцев не было, особенно у тех, кто прожил несколько тысяч лет, а чувственно-эмоциональная сфера их была достаточно бедна. Смысл жизни они видели в непрестанном духовном совершенствовании, а для этого физическое тело не обязательно, поскольку развиваться можно и существуя только на тонком плане. Эта чувственная бедность и отсутствие настоящего порыва приводила к тому, что и на духовном плане развиваться они могли лишь до определенного потолка, ну а к существованию в физическом теле они и вовсе рано или поздно теряли интерес, существуя без особых изменений тысячелетиями. Как бы то ни было, цивилизация эта просуществовала несколько сот миллионов лет (точнее сказать не могу) и последние несколько миллионов лет медленно вымирала. К тому времени, когда на землю обрушилась ледяная комета, значительно увеличив объем Мирового океана таким образом, что большая часть материка Му была залита водой, и существование хладнокровных динозавров биологическим (но не духовным) потомком которых были лимурийцы, прекратилось почти моментально по историческим меркам. Получилось так, что практически все области поселения лимурийцев (а их было не так много на земле) стали океаническим дном, и это одна из причин по которой современные люди не находят никаких следов существования этой цивилизации – в том числе и скелетов.
   Грядущую катастрофу (о том, что она надвигается было известно) немногочисленные лимурийцы встретили чуть ли не с облегчением, и ничего не сделали для того, чтобы как-то к ней подготовиться и попытаться спастись. Единственное, что требовал от них долг перед историей и эволюцией – это передать свой опыт грядущей цивилизации. Для этого несколько наиболее почитаемых гигантов сохранили свои биологические жизни в специальных сомати-пещерах, абсолютно изолированных под толщей камня. Там они впали в особое анабиотическое – сомати, позволяющее в состоянии промежуточным между жизнью и смертью находиться столько, сколько это необходимо. Часть из них в дальнейшем «расконсервировалась» для того, чтобы принять участие в создании, воспитании и передаче опыта следующей – второй телесной цивилизации – цивилизации атлантов. Кое-кто из них продолжает пребывать в этом промежуточном состоянии и по сей день глубоко в горных толщах.
   Следующая цивилизация, возникшая через несколько миллионов лет после катастрофы была цивилизация атлантов, проживавшая на сильно уменьшившемся едином материке Гондвана. В чем-то они напоминали лимурийцев, хоть и были меньше вполовину, правда были они уже потомками гигантских саламандр (забавно, но огненные саламандры, одной из которых являюсь и я, не имеют к тем, водным саламандрам никакого отношения, это элементарная терминологическая неразбериха, которые вам, людям, вообще присущи). Они были земноводными, поэтому и населяли только побережье единого материка, в отличие от чисто сухопутных лимурийцев. Эта цивилизация просуществовала уже около 50 миллионов лет, была во многом схожа со своими предшественниками, правда магией владела вполовину меньше, чем лимурийская, и в отличие от первых занималась строительством и даже создавала кое-какие технические штучки, правда, опять же не в такой мере, как вы, люди. Они также достигли своего духовного потолка, также потеряли интерес к физической жизни и также прекратили свое физическое состояние после падения гигантского астероида. Астероид этот вызвал тектонические разломы коры, в результате чего Гондвана разъехалась в разные стороны земного шара на пять материков. Взрыв астероида частично испарил воду в океане, поэтому значительная часть парообразной воды покинула пределы атмосферы так, что образовавшиеся пять материков в сумме составляли уже куда большую площадь, чем их прародительница Гондвана, имевшая размеры не больше Африки, и соотношение суша-вода вернулась примерно к исходному, какое было во времена материка Му. Стоит ли говорить, что атланты тоже оставили своих «законсервированных» эмиссаров в сомати-пещерах для последующей реконсервации с целью породить и воспитать новую цивилизацию, каковой являетесь вы, люди, биологические потомки млекопитающих, выживших после этих двух чудовищных катаклизмов. Правда, только биологические, телесные потомки, поскольку души некоторых из вас – наследницы душ лимурийцев и атлантов, каждая из которых содержит соответствующий информопакет, раскрывающийся по мере духовного роста. Можно приблизительно сказать, что лимурийцы и атланты получили возможность продолжить свою жизнь и развитие в человеческих телах, поскольку существование в прежних телах со всем набором соответствующих инструментов зашло в тупик. Правда, природа человека во многом иная, индивидуальное существование в одном теле кратковременно, одолеваемо страстями и желаниями (о них я расскажу отдельно). Человек размножается, как животное, половым путем, но и развивается чрезвычайно бурно. Те этапы эволюции – духовной и материальной, на которую уходили десятки миллионов лет у лимурийцев, миллионы и сотни тысяч лет у атлантов, у людей осуществлялись за тысячелетия. Собственно это и являлось главным козырем человеческой цивилизации, задуманной Планетарным Логосом и демиургами, позволявшей быстро развиваться огромному количеству духовных монад, проходящих соответствующую стажировку в физическом теле. К сожалению эти прогрессивные свойства имели и оборотную сторону медали, за что неприминул уцепиться Гагтунгр, поскольку для получения необходимых свойств нового человечества демиурги допустили в его природу демоническое семя Эйцехоре. Но на то – отдельный рассказ и особая история. – (Обо всем, что касается семени Эйцехоре читатель может подробно прочитать в шестой и седьмой книгах цикла «Хроники затомисов»). – Одно могу сказать, что в результате этого, не во всем удачного эксперимента, Гагтунгр получил доступ к небывалому за всю историю Земли пищевому изобилию, увеличил свою силу непомерно, и лелеет далеко идущие планы полностью подчинить себе Энроф, в результате чего человечество уже много лет балансирует на грани самоуничтожения (которое гибельно и для самого Гагтунгра, но он не всегда может справиться с жадностью своего воинства, да и своей собственной). Вот, собственно, и все, остается только на последок рассказать, как неожиданное возвышение Гагтунгра, который слишком долго ждал своего часа, отразилось на нас, стихиалях, правда в основном на более поздних, тех что возникали и эволюционировали параллельно с возникновением и эволюцией живой, биологической природы. В жизни же нас, «стихийных» стихиалей изменения коснулись не столько нашей природы, сколько разнообразия. С воцарением Гагтунгра на земле наша жизнь стала интересней, поскольку появились такие слои изнанки, которые раньше нам и не снились. Чтобы не быть голословной в перспективе могу даже кое-что тебе показать. Что же касается природных стихиалей, обитающих на отражениях поверхности земли и так или иначе связанных с жизнедеятельностью человечества, то часть из них Гагтунгр довольно сильно задемонизировал и утяжелил. Достаточно упомянуть хотя бы такие мрачные стихиали, как Ганикс – стихиаль трясин или Свикс – стихиаль жарких пустынь или Нургут – стихиаль нижних морских слоев. Отдельно можно упомянуть тяжелые стихиали больших городов, обитающие в специальном слое, Дуггуре. Пожалуй только они, питающиеся грязными эманациями мегаполисов, напрямую связаны с урбанистической деятельностью человека, и тем не менее, характер этой деятельности и сам ее ореол мо многом зависят и от тех стихиалей, о которых я упомянула ранее, и самое главное, от баланса сил между светлыми и темными духами природы. Одно могу сказать, что, победи в этой вечной битве темные стихиали, и поверхность земли превратится в жуткий питомник демонической флоры и фауны, взять хотя бы чудовищных глубоководных рыб. Впрочем, для этого не надо спускаться так глубоко, достаточно вспомнить ваших паразитов – кровососущих или болезнетворных бактерий и вирусов! Представь что было бы, если бы их деятельность не находила сопротивления!
   Что же касается нас, первичных, потом рожденных стихиалей, то нас гораздо сложнее разделить по принципу служения темным либо светлым силам. Наша деятельность и задача во многом за рамками категорий добра и зла, хотя, в силу специфики пребывания, мы, духи огня, чаще соприкасаемся с деятельностью демонического воинства и даже, как я уже как-то упомянула, исполняем кое-какие особые функции, роднящие нас с демоническими стихиалями. С другой стороны, всяким воздушным сильфидам чаще приходится иметь дело с ангелами и прочими светлыми силами. Впрочем, в нашем случае разделение, пожалуй, условно, наша главная задача – и в этом заинтересованы как светлые, так и темные это по возможности блюсти условия мирного договора между великими стихиями и вовремя выявлять всяческие нарушения, коих происходит, разумеется, немало, и по возможности их устранять. Иначе биологическая жизнь, в которой заинтересованы в равной степени и темные и светлые, просто перестанет существовать.
   – Ну вот, – саламандра встала с песка и учтиво раскланялась, словно ее выступление вызвало бурные аплодисменты, – вот, собственно, и все, что я собиралась и имела право тебе рассказать. Разумеется, это – куцая схема, так сказать краткий курс… в действительности все противоречивее и запутаннее и одну только приблизительную историю лимурийцев невозможно уместить в пару часов приватной беседы, но для более детальных повествований не хватит ни твоего времени, ни моей компетенции, а тот общий миф, что я тебе поведала, знает каждый стихийный дух. Что же касается картины земной изнанки, то тут, пожалуй, словесное описание малоинформативно, тут лучше самому посмотреть. Ну, и желательно чтобы рядом оказался опытный гид, способный то или иное зрелище прокомментировать. В силу моей стихийной специфики я могу показать тебе только некоторые слои, так или иначе связанные со стихией огня, если же ты захочешь получить более полное представление, то тут тебе придется прибегнуть к помощи кого-то другого, хотя во всех случаях это будут лишь фрагменты.
   Аня тоже встала и горячо поблагодарила саламандру Огневицу:
   – Даже не ожидала от тебя такую подробную информацию получить, – сказала она с благодарностью, не думала, что вы, саламандры такие образованные! Кстати, отдельные фрагменты твоего рассказа совпадают с тем, что мне мой друг и учитель, Варфуша, рассказывал, а он тоже очень древний и образованный.
   – Варфуша… Варфуша… – пробормотала Огневица, – похоже, нечто подобное тому образу и той астральной метке, которые возникли в твоем сознании при произнесении этого имени я видела… и совсем недавно.
   – Что ты говоришь?! – встрепенулась Аня, – не может быть!!
   – Точно, точно, – с еще большей уверенностью произнесла Огневица, – этот астральный маячок я хорошо запомнила. Мы, саламандры, вообще запоминаем все, что видим. Так вот, незадолго до того, как мы с тобой встретились, когда я каталась на магмовом серфинге, он точно мимо пролетал, я еще страшно удивилась, что это светлый дух на изнанке делает! Случается, конечно, но крайне редко. С ним я, разумеется, не общалась, у нас слишком природа разная, к тому же он явно куда-то спешил, но на всякий случай направление, куда он следовал, я по маячку отследила: как ни странно, он двигался в сторону российского шрастра Друккарга, хотя его присутствие там еще менее уместно, чем зона бушующих магм изнанки. А впрочем, мне до этого дела никакого, пусть по этому поводу Гагтунгр беспокоится, это ему светлый дух способен всякие мелкие неприятности доставить, а наше дело смотреть, чтобы условия мирного договора соблюдались.
   – А ты можешь меня проводить туда, где он, по-твоему, может находиться, – взволнованно схватила Аня саламандру за руку. (К счастью та не способна была ее обжечь) – все это очень похоже на правду. Дело в том, что незадолго перед тем, как здесь оказаться, я его освободила из плена. Я специально для этого отправлялась на поиски Перунового цвета, а до этого он больше года в плену был и никак здесь появиться не мог. Что же касается того, для чего он на изнанке земли оказался, то у меня на этот счет тоже предположение имеется, хотя, возможно, причины были и другие.
   – Что ж, – сказала саламандра (как Ане показалось, с некоторой, хорошо скрываемой обидой в голосе), – проводить в те края, пожалуй, я тебя могу, правда не гарантирую, что прямо к нему в гости доставлю, я ведь свободно могу перемещаться только в стихии огня, в других же местах – с сильными оговорками и ограничениями, поэтому, скорее всего, окончательно тебе его самой разыскивать придется, а вот в тот слой, где он скорее всего непосредственно находится, я проводить могу. Только вначале надо будет на его трек выйти и уже по этому треку следовать, а иначе слишком приблизительно получится, просто так взять и оказаться рядом с ним, как через тоннель нуль-транспортировки, у нас с тобой не получится. Так что придется, возможно, малость поплутать, и, боюсь, места эти могут показаться тебе, мягко говоря, не очень эстетичными. Но можешь быть уверена в своем гиде – я за пару миллиардов лет все здесь закоулки изучила. Впрочем, – добавила Огневица, увидев, что Аня внутренне напряглась, можем и не идти никуда прямо сейчас, можем еще выпить и закусить, а пойдем – завтра, а еще лучше – после искорок в четверг.
   – Нет уж, – мотнула головой Аня, – давай прямо сейчас, а то мало ли куда он потом денется, а мне увидеть его очень надо, возможно только он сможет разъяснить, что мне дальше делать, либо даже поможет отсюда выбраться, все же нынешнее мое состояние не совсем естественно, я ведь еще не умерла.
   – Ну пожалуйста, пожалуйста, – с явным огорчением вздохнула саламандра, – я же не отговариваю тебя, ты мне очень симпатична и хочется что-нибудь полезное для тебя сделать. Только я не понимаю, чего ты так наверх рвешься? Зачем тебе с этим неудобным хрупким телом воссоединяться, здесь, по-моему, куда интересней. Впрочем, как знаешь, не мое это дело.
   – Понимаешь, – сказала Аня, – для меня это состояние непривычно, как никак я значительной части своей личности лишилась, пусть даже я кажусь вполне цельной, но мне моей второй половинки очень не хватает. Это трудно объяснить тому, кто по своей природе разделиться не способен, а у меня такое чувство, что близкого человека потеряла и забыла многое. Хотя, что именно забыла, не могу сказать. Да и потом, у нас, людей, не принято при физической жизни в двух разных местах находиться. Тем более у меня такое чувство, что я только начала осуществлять на земле какую-то важную задачу – ведь не случайно же я Варфушу встретила – а теперь ничего такого я осуществить не смогу, поскольку та, действующая моя половинка глупа, труслива и без меня ни на что не способна. Впрочем, независимо от того, поможет ли мне Варфуша с ней воссоединиться или нет, я должна его увидеть, скорее всего ты не случайно мне провидением послана.
   – Ну, не знаю, не знаю, уязвлено прошипела саламандра, – мне казалось, я сама по себе некую ценность имею, а не только как орудие провидения.
   – Ну конечно имеешь, конечно имеешь! – прижала Аня к сердцу руку, – я же совсем не в этом смысле, что я тебя как-то использовать собираюсь! Да и вообще, мне кажется, тебе самой было бы интересно с ним познакомиться, он столько всего знает и умеет, наверное и ты от него смогла бы немало новенького узнать.
   – Это еще неизвестно, кто кому что-то новенькое мог бы показать, – вспыхнула Огневица, – впрочем, – тут же несколько остыла она, – если бы речь шла об обычном домовом, – то тут и разговора бы не было. Обычные домовые, по нашим меркам, существа юные, чуть старше вас, людей, и малообразованные, способные разве что мелкими фокусами удивить совсем уж примитивных представителей вашего рода. Твой Варфуша, конечно, не так прост, он из обращенных, это на изнанке хорошо видно было, и вполне возможно очень древний, возможно даже в этом смысле сопоставимый с нами. Так что в его отношении я не буде столь категоричной, возможно он и вправду способен мне что-то новенькое показать. Мне вообще непонятно, как он до статуса домового докатился, такое возможно только уж за очень серьезные провинности. Но что такого мог Светлый натворить?
   – В нашем, людском понимании он только добро совершил… это долгая история, в двух словах не могу пересказать. В общем он вмешался в земные дела, спутав планы Гагтунгра, и каким-то образом нарушил Великое Равновесие, а он по своему статусу наблюдателя не имел на это права. Блюстители кармы его и обратили.
   – А, ну тогда понятно, – кивнула головой саламандра, я сама на форпосте нахожусь, так что знаю, что такое нарушение Равновесия или – в нашем случае – мирного договора, когда по службе обязан нейтралитет соблюдать, хоть, чего греха таить, порой так руки чешутся! Это действительно серьезная провинность. Скорее всего он действительно излишне очеловечился, с вами, людьми, якшаясь. Его, очевидно, поэтому в домашнее существо, домового, и превратили, чтобы подчеркнуть его прокол. Что ж, понять его можно, но у Великого Равновесия свои правила. Впрочем, если он несмотря на все шпильку Гагтунгру вставил, то это вызывает уважение. Ладно, раз ты твердо вознамерилась его найти, тогда действительно не стоит время терять, а то может статься он в здешние края ненадолго пожаловал, не думаю, что ему здесь шибко комфортно. Держи пять и пойдем, только при возращении из Агнипуры, где мы с тобой находимся, свои правила существуют. Так или иначе придется через все магмы пройти, тем более трек его где-то в районе Укравайра обозначился – это в бушующих магмах. Иначе нельзя, но тебе, думаю, даже интересно будет эти слои посмотреть, вряд ли ты их когда либо увидишь, путь твоей души восходящий, это и слепой увидит, поэтому в посмертии в эти края тебе путь заказан, а посмотреть наши магмы со стороны, в качестве наблюдателя вообще единицам удавалось, а вот оказаться здесь по заслугам, в качестве участника действа – вот это и врагу не пожелаешь, сюда ваши грешники лишь за особые провинности попадают, основная масса наверху отфильтровывается.
   – Так эти ваши магмы, это что, ад что ли, где души грешников горят?
   – Так точно, самые, что ни наесть адские инфернальные сакуалы, или, иначе, шеолы. Да что мы все болтаем, идем, все сама увидишь. Нам предстоит пройти три магмы: Пропулк – тяжелая, Укравайр – бушующая и Гвэгр – спокойная. Есть правда еще Ырл – сверхтяжелая и Оркус – разряженная, но они несколько в стороне, их можно и проигнорировать, тем более Ырл качественно мало чем от Пропулка отличается, а Оркус от Гвэгра.
   – Значит, – сказала Аня упавшим голосом, мы сейчас в Ад направимся?
   – Выше нос, дорогая, – усмехнулась Огневица, а где мы все это время, ты думаешь, находимся? В самом Аду, только в его особом, подсобном пространстве, так сказать, в помещении для служебного пользования. Это вроде как зона отдыха, а непосредственно магмы – страда, производственные площади… вернее, объемы… ладно, поехали!
   Аня почувствовала знакомое ощущение провала и «схлопывания», затем на мгновение потеряла мироощущение, словно внезапно заснула.

Глава 7
Шеолы. Пропулк

   Когда девушка пришла в себя, то обнаружила, что они с саламандрой вновь оказались в пещере, сплошь утыканной, словно чудовищными иглами, светящимися, раскаленными кристаллами, местами разросшимися в причудливые кактусоподобные друзы, которые зловеще поблескивали тусклым рубиново-красным свечением. Аня подумала, что пещера эта чем-то напоминает кварцевую каверну, какие она видела в геологическом музее, где обычный камень породы, расколотый пополам являл в середине полость, поросшую кристаллами. В данном случае, правда цвет был кроваво-красный, да и размеры несопоставимы. Пещера эта была замкнутой, как и та, в которой Аня встретилась с саламандрой, правда та, сейчас должна была быть полностью заполнена лавой.
   – Как-то я себе ад иначе представляла, – нарушила молчание Аня, невольно любуясь раскаленными, светящимися изнутри кристаллами. – Тут по-своему красиво.
   – Еще бы, – гордо кивнула головой саламандра, – все, что с огнем связано – всегда красиво. Правда, тут в основе – представители минерального царства, но они под полным нашим контролем и вынуждены мириться с огненным доминированием. Кстати, в этой красоте толк не многие люди понимают, разве что огнепоклонники и пироманы, у которых татва огня преобладает над другими, да те редчайшие уникумы (их всего несколько сотен в истории насчитается) у которых она доминирует качественно. Это те, которые могут спокойно в огне находиться без ущерба для здоровья. Остальные к огню равнодушно относятся, либо боятся. Впрочем, эта пещера не совсем еще ад, мы обратно, в ближайшее к Энрофу отражение вернулись, откуда в Агнипуру стартовали, только пещера другая. Это, пока, предбанничек, подсобное помещение, а в предбанничке что делают? Правильно, раздеваются, негоже в парилку (хотя лично мне сауны симпатичнее) в пальто и шляпе являться. Это мне, стихийному духу ничего снимать не требуется, я и так вся из огненной природы состою, а тебе с лишним на время расстаться придется.
   – То есть как? – не поняла Аня, – я же и так в астральном теле нахожусь, а все эти одежды – это же сплошная видимость, она из той же астральной субстанции, что все остальное.
   – В том-то и дело, что из той же, – сказала Огневица, – и все это астральное тело, состоящее из комбинации стихий, придется снять, оставить только татву огня. Иначе в Пропулк соваться не советую, духи ядра страшно прожорливы, к тому же их все время на голодном пайке держат, и для них любой астральный материал – пусть даже твое жизненное тело – весьма лакомый кусочек. Кстати, типы весьма ублюдочные, хоть и к огненной стихии относятся, но, как говорят, в семье – не без урода.
   – Так что же, – наконец дошло до Ани, – я свое астральное тело целиком оставить здесь должна? Так что ж тогда от меня останется? Во-первых, я это делать не умею, а во-вторых, это как-то непонятно.
   – А как же ты собралась своего Варфушу разыскивать? – ехидно напомнила саламандра, – взялся за гуж – не говори, что не дюж! К сожалению, другой возможности пройти через магмы я не знаю. Да ты не волнуйся, я твое самосознание и самоощущение в татву огня переведу, станешь в точности на меня похожа. А все остальное, что здесь от тебя останется, будет на связи с тобой через серебряную нить, которая от тебя прямо к твоему физическому телу тянется, чего никогда у умерших не бывает. И будет теперь на этой ниточке, как на шампуре, три тела, словно шашлычки: астральное и физическое с эфирным. Ну а здесь, спереди – сущность твоей монады в оболочке из татвы огня. Индусы бы назвали эту форму Агнирупой.
   – Ну, – сказала Аня, – если ты это умеешь делать, то давай… это не больно? А впрочем, какая я дура, это, наверное, старые привычки пребывания в физическом теле сказываются. Только ты мне скажи, когда я через магмы пройду, я что, так в виде саламандры и останусь? Как-то не хотелось бы, я все-таки привыкла себя девочкой ощущать.
   – Разумеется, ты сможешь вернуть свой прежний облик, – успокоила ее саламандра, – кстати, ты, наверное забыла, что ты сама себя из девочки во взрослую девушку превратила… и этот облик, как я сказала, останется здесь, в предбаннике, а затем, когда магмы пройдем, ты его сможешь через серебряную нить, как коктейль через трубочку, обратно всосать и стать прежней. Я имею в виду, комбинированной. Ладно, ты сама говорила, что надо побыстрее.
   – Я готова, сказала Аня, слегка волнуясь от неизвестности, правда настоящего страха она не испытывала. Тут Огневица вытянула вперед переднюю лапку, которая тут же превратилась в длинную, узкую струю плазмы, и не успела Аня ничего сообразить, как эта струя развалила ее тело пополам, с макушки до копчика, словно автоген восковую фигуру. На мгновение сознание ее помутилось, хоть никакой боли она не почувствовала, а когда пришла в себя, то увидела, что тело ее теперь представляет точную копию ее новой подружки, а та, в свою очередь, хлопочет над чем-то вроде вороха одежды.
   – Что оклемалась? – глянула на нее огневица, развешивая на непонятно откуда взявшуюся вешалку что-то вроде спущенного пузыря в форме человеческой фигуры. Это, дорогая, не лопнувший пузырь, это твое астральное тело, из которой я извлекла монаду в оболочке агнирупы. Как тебе твой новый видок? По-моему, класс!
   – Да, конечно, – пробормотала Аня, рассматривая свое новое, сияющее огнем тело: от саламандры огневицы она отличалась только тем, что на своем головном отростке имела что-то вроде лица, – вообще-то ничего, только непривычно как-то.
   – Это ничего, привыкнешь, так, по крайней мере, безопасно и никакой дух ядра ничего тебе не сделает, – бодро прошипела Огневица (кстати, Анин голос так же теперь больше напоминал шипение и потрескивание огня в печи), – ну а потом, если тебе этот облик не нравится, когда магмы пройдем, кто ж тебе мешает свою прежнюю материальность вернуть? Вон твоя серебряная нить при тебе и никто эту нить здесь, на изнанке порвать не способен, пока та твоя самая грубая оболочка на верху жива-здорова.
   Аня опустила глаза, тонкая нить и вправду тянулась от ее пуповины сквозь висящий на плечиках сдувшийся скафандр – все, что осталось от ее астрального тела, и терялась в толще раскаленной скалы.
   – И все же, – сказала Аня – тут некоторое противоречие. Убить мое астральное тело нельзя, нить порвать тоже, так что ж мне такого могут сделать эти самые духи ядра?
   – Убить, разумеется, не смогут, – пожала плечами саламандра, собственно, они и могут то же, что я сделала – твою астральную оболочку сорвать и сожрать. Разумеется, оно снова бы на серебряной нити наросло, но в этом случае мы бы потеряли кучу времени, да и выглядело бы все это – когда они бы твою астральную оболочку терзать начали – мягко выражаясь – не эстетично. Потом, я тебе гарантированную огненную форму обеспечила, как я считаю, весьма привлекательную, а они бы содрали с тебя все таким образом, что от твоей сущности один огненный шар остался. Ты их еще увидишь, не буду заранее ничего говорить, не буду заранее говорить. Разумеется, оставить тебя в Пропулке – не в их компетенции, поскольку твоя душа не утяжелена ни одним преступлением и сохранена серебряная нить, но даже не это главное, в Пропулке могут оставаться неограниченное время только души утяжеленные инфраметаллом высокой пробы, а этот груз они приобретают проходя через самое нижнее чистилище перед магмами – инфраметаллический океан Фукабирна. Я тебя туда, к сожалению, не смогу доставить, это не моя территория, но прихватив какого-нибудь другого гида не огненной природы, ты вполне туда слетать сможешь.
   – Знаешь, – передернула Аня плечами, – что-то не хочется. Оно, конечно, очень интересно, но мне сейчас не до этого, да и такой задачи, как у Данте Алигери, новую Божественную комедию написать, у меня нет. К тому же обойти все круги ада, которые, как я подозреваю, гораздо разнообразнее и многочисленнее, чем Данте описал, вообще задача непосильная, я и в магмы то твои решилась сунуться только потому что ты, говоришь, другого пути найти Варфушу не существует, а так бы мне век этого не видеть.
   – Ну и напрасно, напрасно – уязвлено прошипела Огневица, – какая ты, право, нелюбопытная, кому еще из смертных при жизни выпадет такое посмотреть! Ты, между прочим, когда в твое физическое тело вернешься, все эти впечатления полностью сохранишь и сможешь такую «Божественную комедию» написать, какая и твоему Данте не снилась. Те-то, которые там здесь на законном основании заточены, ни с кем на законном основании поделиться впечатлениями не могут.
   – Впечатления впечатлениями, – вздохнула Аня, – но одних впечатлений для создания «Божественной комедии» не достаточно, нужно быть еще гениальным поэтом, как Данте, а я таковой не являюсь.
   – Ты еще ничего не знаешь о себе, – махнула на нее лапкой Огневица, – сама говорила, что ты еще маленькая девочка, так что, может, писательский дар у тебя позже прорежется, ты же по человеческим меркам и так совершенный уникум, и если когда-нибудь захочешь стать гениальным писателем, то несомненно им станешь.
   – И откуда ты такие тонкости о нас, людях знаешь, – польстила Аня Огневице, – ты же вначале мне сказала, что не знаешь даже что такое «девочка»!
   – Я же тебе говорила, что мы, саламандры, неплохо знаем человеческую природу в целом, поскольку тесно с вами соприкасаемся. Это мы ваши отдельные физические оболочки с трудом различаем, мы же с вами как никак существа разных измерений, ну а ваша ментально-эмоциональная природа нам хорошо знакома, да и потом, даже если бы я этого не знала, мы по-моему с тобой уже немало общаемся, так что при моих глубоких психоаналитических и дедуктивных возможностях, не трудно по частному получить представление о целом. Ладно, все время нас с тобой на разные отвлеченные рассуждения сносит, а мы сюда не за тем пришли, пора в Пропулк выбираться, на это, между прочим, энергия для спинового скачка необходима, а мы ее немало на разговоры потратили.
   – Пропулк, конечно, в другом измерении находится, – скорее констатировала, чем спросила Аня.
   – Конечно, – пожала плечами Огневица, – слои изнанки, хоть и привязаны пространственно к определенным зонам Энрофа, но в действительности они сами по себе, хоть, порой и могут повторять отдельные детали ландшафта и среды земной поверхности и ее глубин. Пропулк, например, в какой-то степени напоминает верхние зоны земного ядра, где царствуют колоссальные давления. Да что я говорю, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать!
   – С этими словами Огневица своей лапкой, легко превращающейся то ли в плазменную горелку, то ли в огненную струю автогена, начертила на поверхности пола, покрытого кристаллами, какую-то огненную руну, и в то же мгновение пол пропал, у Ани возникло знакомое тошнотворное ощущение, что она куда-то проваливается, и в следующий момент они с Огневицей оказались в странном месте, менее всего напоминающем какой-то естественный земной, а вернее, подземный ландшафт. Это место скорее выглядело как результат чьей-то разумной деятельности, в нем было одновременно и нечто искусственное и космическое одновременно, правда космического бесконечного простора вокруг отнюдь не наблюдалось. Начнем с того, что они стояли словно бы на берегу океана, но что это был за берег и что за океан! Берег представлял собой совершенно гладкую поверхность словно бы затвердевшей гигантской капли ртути, лениво поблескивающей металлическими оттенками переливающейся и тем не менее твердой поверхности. Впрочем, возможно дело было в игре теней, и эта разлившаяся и затвердевшая поверхность металла являлась окоемом странному вспученному морю, вздувшемуся немыслимых размеров пузырем от горизонта до горизонта. Пузырь этот так же отливал металлом и светился каким-то призрачным, потусторонним свечением и также выглядел какой-то затвердевшей металлической жидкостью несколько иного оттенка, чем берег, но буквально кожей ощущалось, что жидкость эта затвердела не от воздействия низкой температуры, а в результате чудовищного давления невидимого пресса, сдавившего окружающий ландшафт со всех сторон. Пузырь поблескивал и светился странным оттенком плазменно-лилового, но почему-то этот, по всем законам холодный цвет в здешнем антураже ассоциировался, помимо чудовищного давления, так же с чудовищной температурой, какая может быть, допустим, в центре звезды, при этом, все мыслимые цвета спектра были сдвинуты в фиолетовую часть именно этим жаром, давлением и искривлением пространства, а слепящее красное, какой и положено быть затвердевающей магме, превратилось в призрачно-лиловый, можно сказать – инфралиловый. Поверхность океана казалась совершенно неподвижной, однако то и дело по ней пробегали какие-то густые, еще более темные, чем цвет океана тени. Небо над всем этим пейзажем было абсолютно черное, низкое, ни звездочки на нем не светилось и, казалось, давило всей своей тяжестью как гигантская, застывшая перед последним импульсом плита чудовищного пресса.
   – Ну вот, это и есть Пропулк, – как-то тяжело, словно задыхаясь проскрипела Огневица, – зона сверхтяжелых магм, сплющенных до твердого состояния. Правда в этой, твердой для нас среде ухитряются существовать особые духи ядра, питающиеся инфраметаллическими оболочками человеческих душ, томящихся в толще твердого океана Пропулка. Сама понимаешь, место это исключительное, поэтому и попадают сюда за исключительные заслуги – всякие массовые палачи, особо изощренные садисты и растлители народных масс. Сама понимаешь, здесь им приходится не сладко, с другой же стороны, как ни парадоксально, все это только им на пользу, если рассматривать путь монады в космическом масштабе, поскольку это единственный способ развязать узлы их чудовищной кармы, и шанс двинуться по восходящему пути эволюции, который они опрометчиво проигнорировали, поддавшись чудовищному соблазну извращенных желаний. Здесь весьма трудно передвигаться, пространство стремиться к двухмерности, поэтому здесь возможно не ходить и летать, а продираться. Пространство здесь как бы расслоено, и каждый раз, когда куда-то хочешь направиться, нужно словно бы протискиваться сквозь щель. Когда просто стоишь, это не заметно, но как только двинешься, сразу поймешь, каково здесь местным обитателям. Разумеется, это еще не абсолютная двухмерность, полностью она проявляется только в Ытерче, зоне сверхтяжелых магм, соответствующей центру ядра, но и здесь можно получить некоторое представление о деформации координат. Кстати, боюсь что скоро ты начнешь испытывать не только внешний, но и внутренний дискомфорт, но ничего не поделаешь, такова здешняя атмосфера. Могу только тебя успокоить, дискомфорт этот по сравнению с тем, что и испытывают угодившие сюда души – всего лишь маленькое облачко на солнечном небе. Их же душевные страдания невообразимы, поскольку здесь перемалывается карма, а ее перемалывание – особо болезненный процесс для заблудшей души. Но ты должна понять, что это что-то вроде хирургической операции: чтобы удалить опухоль нужно причинить немалые страдания.
   Огневица продолжала что-то объяснять, но Аня все менее внимательно ее слушала, поскольку сердце ее сжимала все больше и больше тоска… одиночество… безысходность. Неожиданно она почувствовала, что здесь, в чудовищном рукаве сдавленного пространства ее полностью оставила Божья помощь, Божья поддержка, Божья любовь, которая, как выяснилось, никогда не покидала ее в самые трудные моменты жизни. Оказывается, она была всегда, только Аня, привыкнув к постоянному присутствию этой благости, ее не замечала, как не замечаем мы воздуха, которым дышим, и лишь оказавшись в безвоздушном пространстве, понимаем чего лишились.
   – Господи! – прошептала Аня, – где же Ты, почему меня покинул, я не могу жить без Твоей любви, как раньше я могла не замечать твое ежесекундное присутствие! Это невыносимо, это чудовищно! Господи, как же несчастны обитающие здесь существа, как невыносимо их Богооставленное бытие! Уж лучше самые страшные телесные муки, лишь бы слышать сквозь боль Твои едва уловимые касания! Прости, прости меня Господи, что я не понимала и не ценила того, что я имею – Твое незримое постоянное присутствие!
   Аня непроизвольно опустилась на колени, склонила голову и зарыдала катарсическим плачем, правда из глаз ее вместо слез посыпались веселые искорки.
   – Ну вот, началось, – пробормотала Саламандра, – я же тебя предупреждала, могла бы догадаться, что это – наведенка. Главное страдание Пропулка – это ощущение невыносимой Богооставленно-сти, которая по истечении определенных сроков приводит к очищению души от самых чудовищных кармических опухолей. Как я сказала, то, что испытываешь ты, это лишь слабенький намек на страдания души, законно томящейся в толще трансфизического ядра. К тому времени, когда груз трансметаллической оболочки ниспускает их души до Пропулка, они уже не способны чувствовать боль, как таковую, все виды которой они испытывают поэтапно, пронизывая шеол за шеолом. К Пропулку она уже полностью исчерпывается и освобождает место душевной боли, чувству Богооставленности. Кстати, внешне этот процесс выглядит весьма занятно, может нам и удастся этот момент подглядеть. Дело в том, что каждая душа пытается хоть как-то ослабить интенсивность своих страданий и хотя бы отчасти это им удается, наращивая внешнюю инфраметаллическую оболочку, которую они впервые формируют в среде трансметаллического океана Фукабирна, а позже по крупицам вбирают из внешней среды где только возможно. Тут– то их и поджидают некоторые сюрпризы… а, черт, легок на помине.
   Сначала Аня не поняла, что саламандра имеет в виду, но вскоре обратила внимание на то, что неподалеку от берега в одном месте словно бы под поверхностью затвердевшей субстанции океана Пропулка сгустилась вначале еле заметная тень, которая начала темнеть все сильнее и сильнее. Подобные тени Аня видела и раньше, но они появлялись и быстро исчезали, словно расплывчатые изображения рыб, наблюдаемые через еще не до конца замутневшую корочку льда, эта же зафиксировалась в одном месте и явно темнела, приближаясь к поверхности. Затем поверхность начала в этом месте вспухать, меняя цвет, как гигантский фурункул, наблюдаемый в ультрафиолетовом свечении, затем нарыв лопнул, тут же опав, и над поверхностью показалось престранное существо внушительных размеров. Отдаленно оно напоминало человека, стоящего по пояс в воде, но человека словно бы грубо вытесанного из нескольких глыб вулканического стекла – обсидиана, при этом, как и все здесь, светящегося тусклым лиловым мертвенным свечением. Подробные детали его строения было трудно разобрать, однако лицо, как таковое присутствовало и главным атрибутом этого лица были гигантские челюсти, словно бы вытесанные из четырех базальтовых плит, а зубы заменяли мельничные жернова. Все остальное: нос, глаза, уши, узенький лоб были исполнены лишь намеками и так же представляли собой грубо отесанную каменно-стеклянную массу. Туловище существа отдаленно напоминало неолитическую фигуру каменной бабы, но создавалось впечатление, что вся эта масса вулканического стекла была вначале оплавлена, а затем, с помощью весьма грубой обработки, сохранившей во многих местах нетронутую поверхность, приведена в отдаленно человекоподобную форму. Чудище заняло устойчивое положение наполовину возвышаясь над поверхностью и начало медленно приглядываться и вроде бы принюхиваться, при этом Ане показалось, что оно явно нацелило свои поиски в их сторону, правда и другие секторы пространства не были ею забыты.
   – Кто это? – тревожно шепнула Аня, – трудно поверить, что эта глыба из вулканического стекла может быть живой!
   – Я тебя предупреждала о возможном его появлении, это один из духов ядра, мы называем его тунгак, главное действующее лицо Пропулка. Обычные демоны и черти сюда практически не захаживают, даже им эти места не очень по душе, а эти твари здесь обитают – и ничего, особо не ропщут. Впрочем, ничего другого они не знают, да и не приспособлены для других шеолов. Тут они находятся, как глубоководная рыба, под таким давлением, что попробуй они вскарабкаться повыше, их немедленно разорвет изнутри, так что другие, более цивилизованные существа изнанки от них естественным образом защищены, чего нельзя сказать о тех горе-душах людей, коим выпала несчастливая карта (впрочем вся вина исключительно на них самих) оказаться в здешних краях. Как раз они-то и находятся в полном распоряжении тунгаков и являются их единственной пищей.
   – Они едят человеческие души?
   – Разумеется, нет, хотя внешне это может быть сходно, на самом деле они впитывают их оболочку и эманации страдания. Надеюсь, увидишь сама… впрочем, меня сейчас не это беспокоит, похоже, он тебя учуял и именно поэтому всплыл на поверхность. Это весьма странно, по идее мы находимся с ним в разных частотных диапазонах, неужели он уловил твои переживания Богооставленности, которые по сравнению с тем, что излучают здешние бедолаги – почти неуловимы. Если это так, то их чутье заметно обострилось, по крайней мере у этого, и тебе надо успокоиться, а то не ровен час учует тебя по-настоящему и тогда непременно накинется, а улепетывать здесь – дело весьма неприятное и хлопотное, к здешним «протискиваниям» надо еще приспособиться. Впрочем, ты уже не очень лучишь.
   – Да, кажется, отпускает, – сказала Аня, – похоже этот каменный идол отвлек мое внимание.
   Впрочем, тунгак какое-то время продолжал обнюхивать пространство, медленно поворачивая обсидиановой головой, он даже двинулся было к берегу, по направлению к Ане и Огневице, но, скорее, по памяти, поскольку остановился не так далеко от берега, снова подозрительно подвигал головой и стал уходить в сторону, их не обнаружив.
   – Пошли за ним, – шепнула Аня саламандра, нас он не учует, а любопытно будет посмотреть на его охоту, тут, собственно, больше ничего интересного и не происходит, везде одно и то же. Сначала, конечно, впечатляет, но потом этот ландшафт начинает на нервы действовать. Иногда, правда, бывает еще одно явление, но не знаю, получится ли его посмотреть, оно здесь не часто случается.
   Аня, по совету саламандры, хотела двинуться вперед, однако тут же поняла, что это не так просто. Ее встретила стена плотной, давящей среды, правда тут же Аня скорее почувствовала, чем увидела нечто вроде бреши, щели в этой среде и она тут же начала туда протискиваться. Впрочем, тело ее оказалось действительно словно бы выполненным из огня, поэтому она растеклась вдоль щели, утратив свою первоначальную форму, и двинулась вперед, совершая колебательные движения, как движется змея, не имеющая конечностей.
   – Молодец, быстро приспособилась, – услышала она сдавленный голос саламандры, которая аналогичным же образом ползла поблизости, – прирожденный спелеолог!
   – Как-то мало это настоящие пещеры напоминает, – проскрипела Аня, – впрочем, тут вообще все иное, там хоть видна ширина лаза, а тут непонятно, может тебя вообще скоро в лепешку расплющит.
   – А ты и так уже в лепешку расплющена, – успокоила ее Огневица, – пластичность твоей новой оболочки такая, что ты свободно можешь через замочную скважину протиснуться… а может и в игольное ушко.
   – Почему же тогда, – спросила Аня этот идол ходячий не плющится, при этом двигается не медленней нашего?
   – Это он за счет своей силищи неимоверной плотность среды преодолевает, он тут специальным образом адаптирован. Поживи тут несколько тысячелетий и приспособишься, это все же не настоящая двухмерность, а нечто переходное. Кстати, ему тоже не сладко передвигаться, поэтому он лишь по необходимости ходит, когда уж слишком жрать захочет.
   Продвижение по-видимому и вправду стоило тунгаку немалых сил, его обсидиановая грудь вздымалась все сильнее, словно он страдал одышкой, затем идолище остановилось и снова оживленно завертело головой, правда на этот раз он почти не оборачивался в сторону берега, и вектор его обонятельного интереса явно был направлен в «открытое море».
   – Тихо, – шепнула Огневица, хотя Аня и так молчала, продираясь вдоль то сужающейся, то расширяющейся щели, – похоже, он кого-то обнаружил, сейчас рыбалка начнется.
   Аня приостановила движение (прогулкой это никак невозможно было назвать) и тут же приняла первоначальную форму саламандры с лицом, словно бы вывалившись из щели. Одновременно с ней вернула свой статус и Огневица.
   – Рыбку учуял, – усмехнулась невидимой усмешкой огненная стихиаль, – сейчас гляди, как он ее вытягивать будет.
   И действительно, тунгак извлек из какого-то незаметного кармана что-то вроде рыболовного подсака и медленно двинулся вглубь океана, совершая своим подсаком медленные зачерпывающие движения. Вскоре его действия возымели успех и он извлек на поверхность шар, размером с крупную тыкву, тяжело оттянувший сетку подсака. Вид, при этом, у него был такой довольный, как у рыбака, выловившего здоровенную рыбину.
   – Неплохая добыча, – хмыкнула Огневица, – есть чем поживиться!
   – Что это, – недоуменно поглядела на нее Аня.
   – Как что? Чрезвычайно грешная душа, утяжеленная какими-то особыми преступлениями. Тут никого другого и быть не может, разумеется, кроме нас с тобой, но мы вообще нетипичный для здешних мест артефакт.
   – Какая же это душа? Это какой-то гигантский шарик от подшипника! Я видела души умерших, они совсем другие, человекоподобные.
   – Это они там, на верху, человекоподобные, а здесь, как я сказала, особые души, с точки зрения Гагтунгра, заслуженные, нагрешившие сверх всякой меры. К тому же то, что ты видишь, не совсем душа, это защитная оболочка из инфраметалла. Как я тебе говорила, они в более высоких шеолах ее наращивают, надеются защититься, только все без толку, для тунгака это не скорлупа, разгрызет – не поморщится. К тому же видно, что тут не первичная оболочка, ее уже не раз разгрызали, и хоть она заново нарастает из здешних скудных ресурсов, однако с каждым разом все тоньше и тоньше. Да что я объясняю, гляди сама.
   Тем временем обсидиановый идол торжественно извлек из подсака поблескивающий металлом шар (было странно, что он способен ухватить его своими толстыми неуклюжими пальцами) и словно бы любуясь поднял его в воздух. Шар лежал на ладони-плите неподвижно, словно неодушевленный предмет, тем не менее Аня заметила, что сквозь толщу металла (казалось бы непрозрачного) словно бы что-то пробивается, просвечивает изнутри. Временами Ане казалось, что это тень какого-то уродливого лица, временами словно бы ночной мотылек отчаянно бил измочаленными крыльями, временами просвечивал тусклый, едва тлеющий огонек. Впрочем, это было скорее впечатление, чем отчетливый образ, который то появлялся, то пропадал. От этого смутного колыхания веяло тоской и отчаянием существа давно смирившегося с неизбежным: последние трепыхания птицы, угодившей в силок и потратившей все силы на попытки вырваться, которые только еще больше калечат и без того покалеченное тельце. Впрочем все это больше походило на игру теней, и сам инфраметаллический шар оставался мертвенно неподвижен на ладони-плите обсидианового идола.
   – Видишь, там душа трепыхается, – проскрипела Огневица, – небось еще надеется, что инфраметаллическая скорлупа ее защитит! Главное – ничему они не обучаются, только дополнительные проблемы себе создают, но это, очевидно, у них – рефлекторное желание спрятаться. Кстати, мало того, что сам процесс разгрызания достаточно болезненный, так еще сама по себе инфраметаллическая скорлупа им дополнительные проблемы создает. Дело в том, что острое чувство Богооставленности, активизирующееся в Пропулке, которое ты в легкой форме испытала вначале, исходит как бы изнутри, из сердца каждой мучающейся души. Так вот, инфраметаллическая скорлупа мешает выходу наружу этой энергии душевной боли, в результате чего она только копится. Если от внешней боли эта оболочка хоть плохо, но как-то защищает, то от внутренней не только не защищает, но многократно усиливает. Правда они этого не понимают и по привычке пытаются защититься… ага, похоже, завтрак начинается. Тем временем тунгак распахнул свою и без того огромную пасть, в результате чего нижняя челюсть-плита отъехала почти до живота, сунул в рот жалобно бликующий инфраметаллический шар и начал совершать своими челюстями перетирающие движения, в результате чего шар, оказавшийся между жерновов с отчаянным хрустом лопнул и осколки, пока пасть окончательно не захлопнулась, посыпались на поверхность сгущенного и тем не менее сверхраскаленного моря. Очевидно для обсидианового идола инфраметаллические осколки так же были чем-то съедобным, поскольку он тут же начал их вылавливать и с аппетитом засовывать в рот.
   – Чего это он скорлупу есть, – спросила Аня, – не похоже, что она съедобная.
   – С голодухи еще и не такое съешь, – пожала плечами Огневица, – разумеется, сам по себе инфраметалл не съедобен, его и в океане Пропулка какое-то количество содержится, но этот, оболочечный, пропитан эманациями страждущей души, поэтому он все это из осколков высосет и усвоит, а все остальное выделит как экскременты. Тем временем идол застыл с удовлетворенным видом и теперь больше походил на жуткую статую, чем на живое существо.
   – Ну вот, – сказала Огневица, – процесс пищеварения пошел. Теперь он, как удав, пока все проглоченное не переработает, не шелохнется, он, как я сказала, вообще двигается только в силу крайней необходимости.
   – Так что, – поежилась Аня, – он человеческую душу переваривает?
   – Разумеется, нет, переваривать он будет только эманации, которые эта душа в его желудке огромное количество выделяет, поскольку страдания ее в данный момент безмерны, причем, страдания в большей степени душевные, поскольку в желудке тунгака чувство Богооставленности усиливается многократно. Когда все эманации будут высосаны, поглощены и душа опустошится, то она, вместе со скорлупой инфраметалла выйдет наружу через заднепроходное отверстие в виде экскрементов, ну а там вскоре очухается и снова начнет плавать по воле волн близь поверхности океана и заново наращивать скорлупу инфраметалла силой своей кармы. На этот раз скорлупа станет еще тоньше, поскольку часть кармы поглотиться и сгорит в утробе этого обсидианового дива. Таким образом душа избавится от толики своей чрезвычайно утяжеленной кармы и сделает маленький шаг к освобождению. Когда в результате бесчисленных поеданий карма окажется полностью переварена и усвоена голодными духами ядра, душа освободиться и получит возможность медленного восхождения к свету. Так что если бы это несчастное существо, страдающее в желудке Тунгака, могло более менее здраво рассуждать, то оно было бы благодарно своему мучителю за то, что он его сожрал, а теперь впитывает его жизненную силу и карму пополам с энергией страдания. Да что я тебе рассказываю, сама можешь все посмотреть!
   – Как же это я смогу посмотреть, душа же сейчас в желудке этой обсидиановой твари?
   – Да очень просто! Настрой свое восприятие на рентгеновские частоты и смотри.
   Тут Аня действительно почувствовала, что может внутренним усилием сделать любой предмет прозрачным, поэтому она сдвинула точку сборки восприятия и направила прожектор своего видения в область живота тунгака. Область эта, очерченная кругом незримого луча, тут же стала прозрачной, и посередине обсидиановой глыбы возникла картинка: желудок чудовища чем-то напоминал одиночную камеру – каменный мешок какого-нибудь средневекового каземата, где в полной темноте в течение многих лет заживо гнил в течение долгих лет заключения, и посереди этого узкого пространства, стиснутого со всех сторон каменными глыбами, трепыхалось существо больше всего схожее с неестественно большой молью, светящейся тусклым, грязным свечением, но моль эта имела жалкое уродливое человеческое лицо, застывшее маской непереносимой муки. Существо это периодически пробивала конвульсивная дрожь, оно начинало дрыгать измочаленными крылышками, и каждый взмах сопровождался своеобразным явлением. Из тела мотылька как бы выдавливалось тускло поблескивающее облачко, которое тут же распределялось вокруг дергающегося тельца ореолом и ореол этот, казалось, был заполнен какими-то движущимися кадрами, словно живое кино.
   – Приблизь изображение, – сказала Огневица, а то ведь не видно ни черта.
   Аня внутренним ощущением повернула некий невидимый объектив и изображение тут же увеличилось в несколько раз.
   Динамическая картинка, представшая перед Аниным взором, чем-то напоминала анимацию и выглядела весьма омерзительно, представляя собой сценки самых разнообразных расчленений, взаимопожираний и прочее и прочее и прочее. Десятки и сотни схематичных, лишенных индивидуальных черт человечков непрерывно занимались зверским самоуничтожением, но на смену одним тут же возникали новые. При этом те фигурки, которые оказывались на периферии ауры-кинематографа теряли свою четкость и поглощались многочисленными отверстиями каземата-желудка, в котором трепыхалась молеподобная душа. На смену ушедшим приходили новые палачи и жертвы, которые словно бы транслировались тельцем корчащийся души.
   – Вот видишь, – сказала саламандра, – тут налицо процесс перемалывания и растворения одного из колец кармы. Скорее всего таких колец у этой души большое множество, но тот импульс, что ей удалось с помощью душевного страдания вытолкнуть из своей кармической оболочки (индусы называют ее «каруна шарира») будет исправно поглощено, усвоено и сожжено в утробе тунгака. Кстати, утроба эта, и без того горячая, все сильнее и сильнее нагревается в процессе поглощения кармы грешника.
   Аня обратила внимание, что и правда, стены каземата-желудка словно бы начинают накаляться и светиться как-то по особенному, насколько об этом можно было догадаться в сине-лиловой цветовой гамме, в которой здесь виделись все предметы. Затем аура моли лилово вспыхнула и камера заполнилась чем-то вроде тяжелого густого дыма, когда же дым был втянут в отверстия каземата, то мотылька уже не было, а комок экскрементов, в каковой он превратился, медленно проталкивался по узкому канализационному тоннелю, очевидно заменявшему обсидиановому идолу кишечник.
   – Ну вот, – сказала Огневица, – ты была свидетелем процесса сжигания кармы, который на малую толику облегчил душу чрезвычайно утяжеленную разнообразными преступлениями. После того, как душа в виде экскремента сбросится в океан, она снова возродится и начнет наращивать инфраметаллическую оболочку, поскольку находиться в раскаленном и спрессованном океане без какой-то внешней защиты чрезвычайно мучительно, а нарастив ее, снова окажется в плену душевных мук, где каждая твоя жертва превращается в твоего палача. Тот кинофильм, который ты видела, означает для страдальца следующее: палач и жертва при жизни здесь меняются местами, и бывший мучитель сам испытывает муки каждой жертвы, как собственные. К этому же прибавляются невыносимые муки совести, что особенно характерно для Пропулка. Стоит подчеркнуть, что совсем не обязательно данная душа при жизни истязала жертв своими руками, вполне возможно она лишь посылала жертв на истязания. В общем, процесс будет повторяться снова и снова, душа каждый раз окажется поймана и сожрана тунгаком и цикл повторится. Только через множество циклов – у каждого своя мера – душа освободиться от негативной кармы настолько, что сможет покинуть шеол Пропулка и начать постепенное, очень медленное восхождение. Так что процесс, который ты только что наблюдала, хоть и выглядел малоприятно для человеческого существа, но на самом деле являлся одним из маленьких катарсических этапов трудного и чрезвычайно медленного процесса исцеления души.
   Как думаешь, – поежилась Аня, – кто это такой? Я имею в виду, при жизни был, и за что его угораздило сюда попасть?
   – Кто ж его знает, – рассеянно посмотрела саламандра на живот тунгака, в котором печально заканчивала пищеварительный цикл освобождаемая от частицы своей кармы душа. – Здесь в основном пребывают души растлителей и палачей народных множеств. Даже серийный убийца, вроде Джека Потрошителя, не проваливается до Пропулка. Вполне возможно, эта моль, будучи человеком, собственноручно никого не убивал, вполне возможно он даже осуждал охоту и убийство зверей: как известно, Гитлер был вегетарианцем, любителем собак и противником охоты. Тем не менее этот человек был ответственен за гибель десятков миллионов людей. Это может быть и кто-нибудь из высшего состава НКВД, и шеф гестапо, и создатель лагерей смерти. Не исключено, что ты видела и какого-нибудь Робеспьера, а может быть и средневекового инквизитора вроде Торквемады. Карма массовых палачей развязывается очень медленно, и некоторые изверги средневековья не искупили ее в Пропулке и по сей день. И все же большая вероятность, что это кто-то из новых, его скорлупа достаточно свежая, да и сам он не утратил индивидуальных черт и по сей день. Не исключено, что это был какой-нибудь Вышинский или Берия.
   – А Сталин или Берия? – произнесла Аня как-то не очень привычно звучащие для здешних мест имена.
   – Насколько я знаю, – авторитетно заявила саламандра, – тираны такого, совершенно уникального масштаба, которых в истории вообще по пальцам перечесть можно, опускаются вплоть до Ырла – центральной части отвердевшего ядра. Подобных им – совсем немного.
   – Ты мне раньше говорила, что вы, саламандры, не различаете отдельных людей, – опять попыталась Аня поймать подругу на некоторых несоответствиях, – тем не менее, знаешь нашу историю и отдельных исторических личностей.
   – Еще бы нам не знать историю, – фыркнула Огневица, – когда ваша история, можно сказать, в огне вершится. Все ваши войны, массовые репрессии и пытки – а именно это вы в первую очередь историей называете – без огня никогда не обходились и те исторические личности, которые у всех на слуху, мы хорошо знаем, поскольку неплохо можем воспринимать отдельные аспекты общего сознания людских масс. Разумеется, мне сложно будет воспринимать отдельного Васю Пупкина и его мысли, но, думаю, они особой ценности и не представляют. Но мы, по-моему, о Васе Пупкине здесь речь с тобой и не ведем.
   – Да уж, – поежилась Аня, – все, что я здесь видела вообще мало похоже на что-либо человеческое, да и сама я теперь мало похожа…
   – И тем не менее этот шеол специально для людей существует, – продолжала разъяснять саламандра, – ведь на изнанке есть слои в которых обитают лишь аборигены и человеческие души туда не попадают. Если я права в своих предположениях и если тебе удастся найти своего знакомого, то ты подобное место увидишь. Ну а Пропулк – специальное место для особо выдающихся (с отрицательным знаком, разумеется) представителей рода человеческого создавался.
   Тем временем тунгак, который, пока происходил процесс пищеварения был абсолютно неподвижен, как-то нервно задвигался, затем напрягся и через некоторое время рядом с ним на поверхности океана вспучился прозрачный пузырь, внутри которого неподвижно лежало нечто, напоминающее человеческий экскримент из которого торчали огрызки крылышек, окруженные тусклым грязным свечением.
   – Ну вот, наш голодный дух облегчился, – прокомментировала Огневица, – теперь он скоро опять голод почувствует – они сытыми вообще редко бывают – и отправится на поиски новой пищи. А какашка эта потихонечку будет опять в моль превращаться и новой скорлупой обрастать, правда ненадолго, как только созреет, вновь к тунгаку – возможно другому – на обед попадет и цикл повторится. А сколько ей таких циклов предстоит – только блюстители кармы знают.
   Пока Огневица объясняла, тунгак медленно погружался в недра сгущенного страшным давлением океана, а душа неведомого грешника, ставшая экскриментом, толи ветром, толи незаметным течением стала медленно уноситься от берега и вскоре исчезла из вида.
   – Это все? – вопросительно посмотрела Аня на саламандру, – может дальше двинемся?
   – Двинемся, двинемся, – проворчала Огневица, – экая ты, право, нелюбопытная! Конечно, зрелище мрачноватое, но где еще такое увидишь! Слушай, похоже еще одно явление природы намечается, давай его посмотрим, это не так много времени займет, и тогда со спокойной совестью двинемся наверх.
   И действительно, Аня обратила внимание на то, что слегка выпуклый, словно земля в иллюминаторе космического корабля, густой океан Пропулка начал уплощаться и вскоре, образовав плоскую поверхность начал прогибаться, но уже внутрь. Одновременно на черном, плоском небе возник сине-фиолетовый развод медленно вращался, постепенно вытягивая навстречу океану хобот, как это обычно возникает при образовании смерча-торнадо. Нечто подобное когда-то, в другой жизни Аня видела во время отдыха с папой и мамой на Черном море, только тогда это было где-то у горизонта и совсем в другой цветовой гамме. Теперь же замедленный густой смерч формировался недалеко от наших путешественников, и в верхней части воронки явственно проступали совершенно нетипичные для Пропулка кроваво-красные разрывы, правда, опускаясь вниз они теряли свой красный оттенок и смещались в область сине-фиолетовую и еще какую-то, по-видимому ультрафиолетовую, возможность воспринимать которую у Ани появилась только сейчас. По крайней мере земным зрение она такой цвет никогда не видела и не могла бы его даже как-то охарактеризовать, кроме как ощущением какой-то инфра-лиловой густоты.
   Одновременно с этим, на вогнутой теперь поверхности океана, как раз под тянущим свой хобот все ниже и ниже смерчом (вращался он как-то неестественно медленно) стали возникать уже знакомые Ане бугры-нарывы из которых вскоре появилось с десяток чудищь-тунгаков, подобных первому. Правда походили они друг на друга примерно так же, как одна каменная глыба походит на другую схожести материала и некоторой антропоморфности, все они имели разный размер и особенности формы. Кого отличала величина и без того гипертрофированной у всех пасти, кто, при относительно малой головке, имел непомерно большое туловище, кого-то отличали непропорционально большие ручищи, кого-то – полная ассиметрия всех членов. Но, так или иначе, каждый из них обладал некой индивидуальностью.
   Вся эта веселая компания, наполовину возвышаясь над поверхностью густого океана ядра, выстроилась неправильным кругом под приближающимся хоботом смерча и в ожидании чего-то, пока Ане неведомого, застыли, подняв свои глыбы-головы вверх, совершенно, по-видимому, не боясь, что смерч может затянуть их в свое жерло.
   – Ну, вот, все оказавшиеся поблизости голодные духи ядра – то бишь, тунгаки, в сборе, – почему-то удовлетворенно произнесла Огневица, – надеюсь они не обманут ожиданий.
   Тем временем толстый, густой хобот торнадо остановился, немного не доставая поверхности океана, затем там что-то забулькало, и из широкого жерла в «Сгущенку», как яйцо из клоаки, выпал металлический шар, размером раза в три больше предыдущего. Цветом и консистенцией они особенно не различались, и сквозь мутную поверхность было видно нечто обитающее внутри, правда это «нечто» настолько интенсивно трепыхалось, что было вообще невозможно разобрать, что это такое. К тому же, если на положении предыдущего шара трепыхания моли никак не сказывались, то этот мелко вибрировал и даже слегка подпрыгивал, приводимый в движение толчками изнутри.
   – Надо понимать, это тоже душа какого-нибудь сталинского или гитлеровского соратника, – вопросительно посмотрела Аня на Огневицу, – но какая-то уж больно активная.
   – Могу только сказать, что это свежачок, только что закончивший свою горькую одиссею в Укравайре, – пожала плечами саламандра. Тяжесть поступков этой души не позволила ее карме быть искупленной и исчерпанной на предыдущем уровне. Вполне возможно, ты и права, но у него не спросишь, одно могу сказать, что большая часть моли, которую нелегкая занесла на уровень магм, исправно поставлялась в последнее время такими небезызвестными организациями, как гестапо, НКВД и КГБ. Разумеется, речь не шла о рядовых сотрудниках возможно даже и приводивших приговор в исполнение. Как видишь, весь сыр-бор всего из-за одной души, хотя в более высоких шеолах перемещение душ с уровня на уровень осуществляется десятками, сотнями и тысячами, не говоря уж о самых верхних чистилищах, где счет идет на миллионы. Но так уж устроен мир: великие и исключительные злодеи – штучный товар, такой же уникальный, как великие злодеи и праведники. Нисхождение в Пропулк еще одного клиента не такое уж частое явление, тем не менее нам его посчастливилось наблюдать.
   – Да уж, посчастливилось, – засомневалась Аня, – мне только интересно, как вся эта орава будет его делить.
   – Что ж, – вздохнула Огневица, – у тунгаков нелегкая участь, требующая особого терпения и наиболее полного усвоения пищи. Куда проще духам-мучителям верхних шеолов, у них клиентов хоть пруд пруди, поэтому они и собирают лишь поверхностную энергию страдания, да и то не очень тщательно. Вот они и перелетают от клиента к клиенту, как бабочки, не доставляя им той бездны страданий, которая испытывает душа угодившая в Пропулк. Тут уж, будьте уверены, из тебя выбьют и усвоят все, до последнего бита информэнергии. Есть, правда, некоторое преимущество и у тунгаков. Во-первых, души, докатившиеся до Пропулка, наиболее калорийны, да и энергия у них куда более изобильна и утончена с гастрономической точки зрения. Ну а что касается новеньких, необмусоленных – то это особое лакомство для голодных духов ядра: видишь, сколько их тут собралось!
   – Почему же – спросила Аня, – они необмусоленные? Разве им мало досталось в верхних шеолах? Ведь, как я понимаю, душа грешника сначала на каждом уровне какое-то время задерживалась, ну и, надо понимать, попадала в лапы тамошним мучителям.
   – Разумеется, – кивнула саламандра, – этой уже досталось по пятое число, но дело в том, что в каждом шеоле местные выколачиватели Гавваха, то бишь, страдания, специализируются по какому-то одному виду энергии, а великие грешники, как правило обладают полным ассортиментом греха. Тот вид Гавваха который представляет интерес для здешних голодных духов, будь покойна, сохранился целехонек, а та энергия, которую успели поглодать духи более высоких шеолов, их особенно не интересует, на изнанке у каждого довольно узкая специализация.
   Тем временем вокруг упавшего инфраметаллического шара развернулась неуклюжая, как в замедленном кино, заварушка. То тот, то другой обсидиановый идол хватал шар, но, очевидно, удержать в руках его было затруднительно (в отличие от предыдущего шара). Похоже его колебания и скачки вызывали в этом смысле немалые проблемы, к тому же шар этот постоянно вырывался из рук другими претендентами, которые не признавали права собственности, но и особой проворностью не отличались, поэтому шар довольно долго переходил из рук в руки, время от времени попадая на поверхность океана Пропулка.
   Длилась эта потасовка достаточно долго, до тех пор пока один, наиболее ловкий голодный дух, (к тому же обладающий рекордной величины пастью, при довольно средненьком теле) не успел засунуть инфраметаллический шар в рот, и тут же с треском не разгрыз скорлупу. Впрочем, лучше бы он этого не делал. Как только содержимое шара, посыпавшегося осколками в море, скрылось в утробе удачливого духа, как его соратники, объединив усилия, ринулись на счастливца, и, как тот ни сопротивлялся, буквально разобрали его по частям. Не прошло и нескольких минут, как по поверхности океана плавали руки, ноги, челюсти, зубы-жернова, и расколотые страшными ударами куски туловища бедняги, а среди этой расчлененки трепыхалась здоровенная моль с уродливым человеческим лицом и широким ореолом бледного трупного свечения. Впрочем, видно его было не долго, поскольку вся орава тунгаков ринулась на свой объект вожделения, устроив самую настоящую потасовку в духе битвы титанов, описывать которую в подробностях нет никакой возможности. Отметим лишь тот факт, что процесс этот характеризовался исключительным членовредительством и в суматохе осталось не ясным, кому же досталась заветная моль. Возможно, она перекочевывала из пасти в пасть, а очередного счастливца тут же разносили на кусочки его менее счастливые подельники.
   Сколько продолжалась эта замедленная, но чрезвычайно разрушительная заваруха, Аня бы затруднилась сказать, но только закончилось все весьма закономерным финалом. Счастливым обладателем «главного приза» оказался самый крупный и, разумеется, самый сильный тунгак, он же явился и последним фигурантом заварухи, правда и он не вышел из поединка невредимым, потеряв в битве половину правой руки, оба уха и несколько зубов-жерновов. Проглотив свою добычу, он, по-видимому, решил заняться вожделенным пищеварением и скрылся в глубине океана Пропулка.
   Груда разбитых и расчлененных идолов какое-то время сиротливо поблескивали под черным небом, затем начался удивительный процесс сборки, поскольку, как и предполагала Аня, расчлененка была сплошной видимостью. Осколки, словно подчиняясь чьей-то неведомой воле, пришли в движение и начали соединяться один с другим, словно мозаика. К слову сказать, процесс этот постоянно давал сбои, объединяя явно чужеродные элементы, случайно оказавшиеся рядом, в результате чего восстановленная популяция голодных духов сильно отличалась от предыдущей. Кому-то досталась чужая рука, кому-то – чужая нога или голова, и вновь возникшая компания стала еще более разноликой и нелепой, чем прежде. При этом было видно, что новое положение вещей никого не устраивает, каждый явно испытывает неудобство от приобретения чужеродного члена, поэтому вскоре возникла новая потасовка, правда уже более конструктивного характера, в результате чего произошел спонтанный обмен не устраивающими частями тела. В конечном итоге все вернулись к более-менее исходному виду и удрученно погрузились в густые недра океана несолоно хлебавши.
   – Ну вот, нам посчастливилось наблюдать довольно редкую сцену, – прокомментировала Огневица, – главное – всегда одно и то же: душа в конечном счете достается одному, самому сильному и расторопному, и тем не менее они каждый раз эту кучу-малу устраивают. Хоть бы пожалели себя, это ведь больно, когда на куски разрывают, да и не всегда удается свою изначальную целостность восстановить. Ладно, думаю, мы все интересное посмотрели, можно дальше отправляться. Собственно, не дальше, а выше, тут в обход никак нельзя, здесь так пространственные координаты устроены, что раз уж мы попали сюда, то надо все три шеола насквозь пройти. Так специально испокон веков устроено было, чтобы грешники не пытались в обход двинуться, чтобы какие-то из страдалищь миновать и поскорее добраться до нижней точки от которой восхождение начинается.
   – Неужели такое бывало? – удивилась Аня. – А мне казалось, что эти мотыльки – такие беспомощные! Неужели они способны что-то такое экстраординарное предпринять? По-моему они окончательно смирились со своей судьбой.
   – Э, не скажи, – фыркнула саламандра, – некоторые только косят под смирившихся, а на самом деле так и норовят закон обойти. Или, допустим, в преступный сговор вступить, или, на худой конец, забиться куда-нибудь, чтобы их никто не обнаружил. Некоторые просто чудеса сообразительности проявляют, которых от них и не ждешь вовсе. Разумеется, все без исключения на жалость пытаются давить по земной привычке – но вот уж этот номер здесь абсолютно не проходит.
   – А мне показалось, – вздохнула Аня, – они только трепыхаться способны… наверное у меня слишком поверхностные впечатления.
   Так куда мы теперь отправляемся?
   – Прямехонько в Укравайр, шеол бушующих магм, и сейчас для этого самое подходящее время, поскольку мы имеем возможность туда прямиком попасть – как раз тоннель освободился. В противном случае придется окольными путями, а это и дальше и хлопотнее. Разумеется, без меня ты и вовсе заблудишься!
   – А прямиком – это как? – вопросительно посмотрела Аня на Огневицу.
   – А вот через этот самый хобот, через который сюда инфраметаллический шар с душой доставлен был. Смерч сейчас обратно втягиваться начнет и мы как на лифте поднимемся. То что ты здесь как небо воспринимаешь, на самом деле перемычка между шеолами, а смерч – что-то вроде тоннеля. Давай быстрее, а то опоздаем.
   С этими словами Огневица распласталась и заскользила прямиком к смерчу, зависшему неподалеку, и Аня последовала за ней, благо это было совсем недалеко. Особо не раздумывая, они друг за другом юркнули в жерло и оказались в длинном тоннеле, абсолютно темном, и только высоко над головой что-то зловеще краснело и переливалось. Жерло тоннеля тотчас захлопнулось, словно смерч только и ждал момента когда кто-нибудь в него залезет, затем словно бы включился скоростной лифт и Аня с Огневицей стремительно понеслись вверх как по трубе пневматической почты. В какой-то момент они словно бы ворвались в жгучую бурлящую среду, оказавшись в огненном клокочущем потоке, хотя о том, что среда жгучая, Аня могла только догадываться, поскольку сама в настоящий момент являлась чем-то вроде организованного разумного пламени. Следующим ее ощущением было, что ее словно выстреливает из жерла вулкана и она летит в небо в облаке газа и брызг жидкой огненной лавы с ревом вырывающейся из раскаленного жерла.

Глава 8
Шеолы. Укравайр

   Полет замедлился, струи огненного фонтана, описав дугу, устремились вниз, и Аня с саламандрой, куда более легкие, чем расплавленная инфрапорода какое-то время неслись в струях восходящих потоков вулканического газа. Аня понимала, что на самом деле это не газы и не расплавленная порода, а лишь имитация, причудливая игра энергий, однако ощущения были такими, словно все происходило в реальности, только выбросило ее из вулкана не в качестве чего-то инородного, подлежащего перемалыванию, расплавлению, сожжению и испепелению, но в качестве своего огненного десантника. Наконец среда, в которой кувыркались Аня с Огневицей, более менее расчистилась и можно было уже оглядеться и рассмотреть с огромной высоты местность, в которую их занесло таким экзотическим образом. Хотя, пожалуй, слово «местность» не совсем подходило для описания открывшейся Аниному трансфизическому взору картины. Подчеркнем, именно трансфизическому, поскольку обычное, физическое зрение, было бы мгновенно ослеплено тем яростным пламенем, которое клокотало здесь буквально повсюду.
   Трудно представить, что смог бы увидеть и ощутить наблюдатель, оказавшийся над поверхностью звезды, если такое наблюдение в принципе было бы возможно. Впрочем и тут картина была бы несколько иной, поскольку плазменная поверхность звезды, как представлялось Ане не должна была содержать жидкой компоненты (впрочем, это ведь не проверишь), здесь же, насколько хватало глаз, простирался огненный океан то ли жидкой плазмы, то ли магмы. Но только не той магмы о которой мы судим по кадрам извержения вулкана, где лава течет густой огненной рекой, все более и более замедляя ход, постепенно затвердевая и застывая, нет, этот огненный океан бурлил и клокотал, по его поверхности ходили чудовищные волны вперемешку с еще более чудовищными огненными смерчами и страшными дырами «магмоворотов».
   Для полноты картины стоит добавить сотню гейзеров, изрыгающих фонтаны магмы в багровое небо, покрытое то ли огненными облаками то ли пылающими газовыми скоплениями. То тут, то там из магмы торчали чудовищными нарывами изрыгающие пламя вулканы, при этом океан, словно некая протоплазма, был исчерчен какими-то непрерывно перемешивающимися течениями, завихрениями, флуктуациями, протуберанцами, при столкновении которых огненные волны достигали особой высоты и мощи. Короче говоря, если представить себе океан в разгар свирепой бури в районе архипелага островов, нарождающихся в результате вулканической деятельности, вырастающих прямо из воды, усилить все это многократно, воду превратить в жидкую магму или плазму, а воздух – в периодически воспламеняющийся газ, пронизанный огненным пеплом и жгуче-оранжевым дымом, то мы получим отдаленное подобие того, что увидела Аня, кувыркаясь в струях раскаленного газа.
   – Красота! – услышала Аня неподалеку от себя трескучий голос саламандры, – сколько раз здесь бывала и все не налюбуюсь! Конечно, и сгущенный огонь Пропулка по своему величественен, но мне куда милее Укравайр! Это не говоря уже о том, что здесь давление нормальное и передвигаться свободно можно по всем трем координатам. А какая мощь! Какие краски! Нет, кто в Укравайре не бывал, тот красоты огня не видал. Жаль только, что люди при жизни никогда такую красоту увидеть не смогут, такое только на изнанке можно встретить. Ну а под землей, в измерении Энрофа все магмы, разумеется сдавлены и такого необозримого простора никогда не увидишь. К тому же и волн и смерчей там, разумеется, нет, да и законы физики иные. Ты посмотри как он дышит, как извергает, как безумствует!
   В это время неподалеку от наших путешественниц сформировалась густая оранжевая клокочущая туча и неожиданно излилась огромными огненными каплями, которые пролетели мимо наших подруг вниз, к поверхности клокочущей бездны. Приглядевшись, Аня поняла, что это никакие не пылающие капли, а самые что нина-есть саламандры, такие же как Огневица, да и она сама после визита в предбанник Пропулка.
   – Это твои соотечественницы? – спросила девочка, – чего это они здесь делают? Как и мы на экскурсию прилетели?
   – Почти, – весело прокричала саламандра, – это группа любителей огненного серфинга, виндсерфинга… ну, и еще кое-чего. Я, кстати, из той же компании, это мое любимое хобби! А сегодня океан Укравайра разгулялся как никогда, волны – то что надо.
   – Названия эти я слышала, – сказала Аня (в те времена в Советском Союзе катание на доске и доске с парусом на волнах было еще экзотикой), но плохо представляю себе что это такое.
   – У вас на земле похожий вид спорта особенно популярен на всяких там экзотических курортах: Гавайях, Багамах и других местах, где океаническое побережье и высокая волна. Разумеется, ваши водные океаны не вызывают во мне ничего, кроме отвращения и негодования, но, как следует из диалектики – две прямо противоположные среды могут в каких-то аспектах давать сходные явления, поэтому во время шторма на гребнях волн жидкой магмы можно кататься и совершать всякие акробатические штуки так же, как это делают серфингисты у вас в Энрофе. Разумеется, здесь все круче и экстремальнее, к тому же плаваем мы на особых поплавках.
   – Насчет экстремальности – это я сомневаюсь – усмехнулась Аня, вспомнив, что когда-то в земной жизни смотрела по телевизору в передаче «Клуб кинопутешествий» катание на специальных досках на гребнях громадных волн. – Там, на земле, люди ежеминутно жизнью рискуют, когда на волнах катаются, вы же ни утонуть, ни сгореть не можете, к тому же и законам гравитации не подчинены. Сомневаюсь, что вам знакомо чувство риска и выброс адреналина, а без этого никакого экстрима быть не может. У вас же все не по-настоящему – и этот океан, и шторм – одна сплошная видимость!
   – Видимость, говоришь, – обиженно проскрипела Огневица, – ты это душам своих собратьев по жизни на земле скажи, тем, которые здесь кувыркаются! Думаю, они найдут, что тебе возразить.
   – Они что, тоже здесь серфингом занимаются? – спросила Аня, – как-то это не вяжется со страшным посмертием великих злодеев и грешников!
   – В каком-то смысле тоже, только в другой, не очень приятной роли, – несколько смутилась саламандра. – Что тут им терпеть приходится – сама скоро увидишь, а катание – специально для экстремальных туристов… ну и еще для тех, кто гаввах потребляет… или совмещает и то и другое.
   – А что, – заподозрила Аня неладное, – саламандры занимаются мучительством человеческих душ?! Глядя на тебя – ни за что бы не поверила!
   – Есть такое дело, – смущенно протрещала Огневица, – но в разной мере, главным образом те, которых Гагтунгр на гаввах подсадил. Это что-то вроде ваших наркоманов, лично я этим давно не грешу… ну, почти не грешу… пробовала несколько раз и поняла, что с этим делом лучше не связываться. Оно, конечно, вначале очень даже в кайф, но затем подсаживаешься очень быстро… уж лучше огненная водица в Агнипуре, она менее опасна. Короче, те, кто подсел – уже без гавваха не могут и все чаще и чаще сюда забредают а в конечном счете в Укравайр и другие огненные зоны насовсем перебираются. А между прочим – их прямая обязанность – не гаввах жрать, а следить за соблюдением хартии перемирия на форпостах. В результате, чего греха таить, таких как я, которые свои изначальные обязанности честно исполняют, все меньше становится, работы у нас, добросовестных служак все больше, но за всем уследить никак не получается. В результате мирный договор все чаще и чаще то те, то другие нарушают – а это непосредственно сказывается на качестве вашей, земной жизни: всяких катаклизмов – конфликтных ситуаций между стихиями – возникает все больше и больше, а те саламандры, которые на гаввах подсели, без него уже не могут и становятся верными слугами Гагтунгра. Это мы-то, саламандры, которые никогда никому, кроме своего царя, не подчинялись и ни от кого не зависели!
   Так что Великий Демон коварен и многим огненным духам судьбу поломал. Кстати, как ни горько признать, таких в последнее время все больше и больше стало! Вот такие дела – О темпера! О морис!
   – Значит, – сказала Аня, провожая взглядом огненные треки пролетающих мимо саламандр, – они сюда не на волнах кататься прибыли, а настойки из человеческой муки отведать?
   – Ну, не совсем так категорично, – несколько обижено ответила Огневица, – многие и на волнах катаются… не все, правда. Тех, кто давно подсел, серфинг уже не особенно интересует! Неприятно мне о своих собратьях это говорить, но ты вынудила. Между прочим, лично мое мнение – напрасно они от экстрима отказываются, после хорошей нагрузки – и гаввах лучше идет, а они в настоящее время в основном роли разделили.
   – Я смотрю, – сурово посмотрела на нее Аня, – ты хоть и отпираешься, а однако сама не брезгуешь! Я знаю, что наши земные наркоманы тоже врут постоянно и всячески отрицают свою пагубную страсть, особенно при родных и близких…
   – Говорю же – нет! – повысила голос саламандра, – ну, был грех раньше, теперь – завязала, теперь только – огненной водицей время от времени балуюсь! Да что ты ко мне привязалась! Между прочем, посмертные страдания грешников – совершенно необходимая процедура, иначе, как бы осуществлялось кармическое воздаяние за злодеяния, прости за каламбур! На этом, между прочим, Мировое Равновесие держится, кто-то это же должен делать! Эти, наши, подсевшие на гаввах, чтоб ты знала, осуществляют акцию всеобщей справедливости. Может, оно и спокойней – с чистыми ручками и совестью оставаться, только это, по-моему, как это у вас на земле говорят, самое настоящее чистоплюйство! Я, мол, чистенький – пусть другие пачкаются! А, между прочим, один Левиафан со всеми сюда поступающими не справляется, поэтому помощь саламандр – совершенно необходима!
   – Это что за Левиафан такой?
   – Надеюсь, скоро сама увидишь, не хочу заранее говорить…
   – Что-то ты больно быстро их из наркоманов в герои записала, – усмехнулась Аня, – а ведь сама говорила (даже если не принимать в расчет факта энергетической наркомании и вампиризма) – оттого, что они сюда перебираются, ваши форпосты страдают, а значит страдает мировой договор между стихиями! Так где ты искренне говоришь, а где лукавишь?
   – Ой, не знаю, не знаю, – стиснула руками голову Огневица, – ты меня совсем запутала. Все так двойственно, не однозначно, и выводы получаются прямо противоположные! В зависимости от того, как на эту проблему посмотреть. Рассматривая ситуацию с той или иной стороны – добро становится злом – и наоборот. С одной стороны я подсевших на гаввах осуждаю, тем более – сама какое-то время баловалась и знаю, как с этого зелья трудно сходить, а с другой стороны – так мир устроен, и без этой пагубной страсти отдельных саламандр и не обойтись никак. Тем более, если бы ты знала, какие сюда злодеи попадают, то и не осуждала бы так моих собратьев.
   – А ты же сама говорила, что неизвестно, кому та или иная душа принадлежит! – поймала Аня саламандру на некотором несоответствии, – откуда же ты знаешь о степени злодейства той или иной души? А может кто-то из них – трагическая жертва обстоятельств! Ведь бывает же так, что злодеями людей жизненная несправедливость делает. Не зря Спаситель говорил: «Кто без греха – пусть бросит камень!»
   – Во-первых – сказала Огневица, – если душа до Укравайра провалилась – то это не случайный злодей, превратившийся в такового под прессом безжалостных жизненных обстоятельств – те все выше отсеиваются! Здесь – только злодеи высшей пробы, укоренившиеся во зле и прекрасно осознающие чудовищность своих деяний. В магмы среднестатистический грешник не попадает. А во-вторых – невозможно сказать, кем душа была при земной жизни – когда со стороны ее наблюдаешь, как мы в Пропулке, а когда гаввах кушаешь – то вся жизнь этого человека перед тобой проносится и ты узнаешь кем он был и что такого ужасного натворил. Узнаешь это из первоисточника, во всех ужасных подробностях и как бы сам это переживаешь!
   – Неужели, – со страхом посмотрела Аня на саламандру, – это так приятно – сопереживать злодейства другого человека? Как можно это поглощать и, тем более, как наркоман на это подсаживаться, если это такими кошмарами сопровождается? Неужели это тебе нравится?
   – Как тебе сказать, – смутилась саламандра, – вначале, разумеется, не нравится, вначале даже воротит, как первая затяжка, первая рюмка у людей, и продолжаешь это делать только для того, чтобы крутым казаться. Но в дальнейшем во вкус входишь, тем более – мы существа иной природы и нам очень интересно чувствовать то, что чувствуют люди.
   – Но какой тут может быть вкус – видеть как человек страшные преступления совершает?
   – Не все так однозначно, – вздохнула саламандра, – дело в том, что к этим картинкам быстро привыкаешь, как к фильмам ужасов и они уже больше не пугают и не возмущают. А вот – упоение своей властью над жертвами – оно при поглощении гавваха полностью передается – порою бывает восхитительным! Да и вообще, все то, что настоящий, убежденный садист испытывает – непередаваемо! Вот на эти самые чувства и подсаживаешься и хочется испытывать их снова и снова. К тому же ведь – это не ты, это – он злодей, не ты, а он все это натворил, так что для мук совести нет серьезных оснований. И потом – сознание того, что ты, поглощая эти чувства, этого гада терзаешь и наказываешь… тут – сложная гамма чувств и не все так однозначно!
   – Нет, – сказала Аня, – никогда этого не пойму!
   – А это потому, что ты не пробовала, – коварно зашептала саламандра, – попробуй – и поймешь тогда. Не судите – да не судимы будете! К тому же (и мы этот вопрос уже обсуждали) с одной стороны, поглощая гаввах, мы ему, конечно, страдания доставляем, но с другой, вместе с ним частично перемалывая карму, мы помогаем сделать ему шажок к освобождению. В глобальном аспекте инферно не для того существует, чтобы души мучить, а для того, чтобы от грехов постепенно очистить и по восходящему пути направить. К сожалению, одного без другого не бывает, вот и создается у невежественного обывателя представление, что ад – это просто мир душевных пыток и зло в чистом виде… если же этот вопрос с другой позиции рассмотреть, то в этом зле всегда росток добра сокрыт.
   – Да, конечно, – усмехнулась Аня, – по части демагогии ты крупный специалист! Если эту тему дальше развивать, то ты скоро и Великого Мучителя в одежды праведника рядить начнешь. Ты, как я понимаю, мне этот самый гаввах испить предлагаешь?
   – Да не то, что предлагаю, – в который раз смутилась саламандра, – просто имеешь шанс попробовать, хотя бы для того чтобы новые ощущения испытать – это ведь важнейший элемент инфернальных шеолов, что-то вроде главной достопримечательности в туристическом круизе. Не исключено, что больше такой возможности не представится. От одного раза, между прочим, не подсаживаются… скорее наоборот… интересно ведь! Как старожил изнанки я просто обязана предложить гостю местное экзотическое угощение… или, скорее, напиток.
   «А что, – мелькнула у Ани коварная мысль, – это же уникальная возможность – пережить ощущения злодея и понять, что им движет, мне ведь эти мотивы всегда были совершенно недоступны. А может, испытав их чувства, легче таких людей понять и, возможно, попытаться переделать? Э, голубушка, вон тебя куда потянуло»! Вслух же она сказала полным негодования голосом:
   – Нет уж, благодарю покорно, не надо нам таких угощений!
   – Не надо – так не надо, – фыркнула Огневица, – была бы честь предложена! Я, если уж на то пошло, ничего тебе и не предлагала, просто проинформировала, это уж ты сама мои слова на изнанку вывернула! И вообще, ты в последнее время постоянно ко мне придираешься, а я, заметь, добровольно высказалась тебе помочь, а это, если уж на то пошло, меня от основной работы отвлекает и в прямые обязанности не входит – всяким капризным девчонкам помогать!
   – Ну извини, – испугалась Аня, поняв, что перегнула палку и хочет от существа нечеловеческой природы человеческих поступков и основ нравственности. А вдруг саламандра и вправду обидится и покинет ее, предоставив самой решать свои проблемы в мире ужасном и ей пока незнакомом. Нет, тут уж лучше потерпеть, негоже соваться в чужой монастырь со своим уставом. – Знаешь, это у меня, наверное, нервы от пережитого расшатались, конечно, я к тебе несправедлива была! Ты делаешь для меня все, что в твоих силах, а я ворчу, как старая бабка, и всем недовольна. У жестокого мира свои законы и гневно их осуждать – это глупо и недальновидно. Не будем ссориться, я вела себя как ханжа!
   – Да ничего, – примирительно проскрипела Огневица, – я тоже должна была думать, что говорю существу неподготовленному. Это я завелась, когда ты начала на моих несчастных гаввахозависимых собратьев наезжать. Они ведь и сами не рады, да справиться с собой не могут.
   – Как это по-человечески, – сочувственно подпела ей Аня, – вы в некоторых своих проявлениях так на людей похожи!
   – Что ж тут удивляться, – хмыкнула саламандра, – что на верху, то и внизу, Господь всех по своему образу и подобию сотворил, а значит в существах самой разной природы всегда что-то общее найдется. Иногда общего оказывается даже больше, чем здравый рассудок подсказывает. Впрочем и различий немало. Ладно, проехали, давай глядеть, где приземляться будем… вернее прилавовиться… тьфу ты, какой дурацкий неологизм получился! Однако в вашем словаре ничего подходящего пока не придумано.
   – А что, – неожиданно заробела Аня, – мы прямо в магму садиться будем?
   – А то, – хмыкнула саламандра, – куда ж еще! Ты что, боишься? Да ты на себя посмотри, огонь в чистом виде – и огня боишься! Тем более мы с момента нашей встречи в сплошном огне находились, правда в Пропулке он несколько по-другому выглядит и сгущен от огромного давления, но суть его от этого не меняется. Я что-то не пойму, ты ведь даже когда в состоянии обычного астрального тела находилась и то магмы не боялась.
   – Да это я так, – смутилась Аня непонятно откуда взявшейся слабости, – наверное я еще не привыкла к своему новому агрегатному состоянию, все же десять лет обычным человеком прожила, а в нынешнем статусе… что-то даже не пойму, здесь время как-то по-другому течет – ни дней, ни ночей. В любом случае сроки несопоставимы.
   – Ну, положим, до своего последнего рождения ты так же в похожем состоянии находилась и немалый срок, так что ничего нового для тебя в нем нет. Другое дело – путь твой был восходящим и ты в верхних сакуаллах затомиса пребывала. Впрочем, не все так однозначно, какой-то инфернальный эпизод в твоих воплощениях все же улавливается. Ладно, так мы никогда наш разговор не закончим, давай искать место. Я предлагаю вон туда, между вулканами опуститься, там небольшая лагуна имеется, вернее – зона затишья. Сразу на волну садиться рискованно, с непривычки можем друг друга потерять.
   – И что мы будем делать? – робко спросила Аня, глядя на гигантские огненные волны, гуляющие по океану инфернальной магмы.
   – Как что? То что здесь большая, спортивная часть саламандр делает – серфингом заниматься! А иначе тут ничего толком не посмотришь и не поймешь.
   – Я как-то никогда не пробовала, – робко поежилась Аня, а что, нет других вариантов?
   – Да говорю же, нет! Здесь почти все этим занимаются. Это – вроде специального курорта, куда со всего мира съезжаются любители серфинга, правда не только его. Так и у вас на курортах торговцы наркотиками процветают, взять тот же Гоа! Есть тут, правда, один старожил, Левиафан, он отродясь серфингом не занимался, ему комплекция не позволяла, он сюда был Гагтунгром посажен и до поры до времени со всем объемом работ по выколачиванию гавваха справлялся. Это еще до того как саламандры здесь появились. Но теперь в Укравайре такое количество душ осело, что Левиафан в одиночку всех обслужить не способен, и без нашего брата совсем бы пропал.
   – Ты все говоришь: «серфинг, серфинг», – продолжала сомневаться Аня, – а где мы тут доски возьмем? Здесь везде только магма и огонь.
   – Во-первых – не доски а поплавки, – поправила саламандра, – я тебе уже, кажется, говорила.
   – Ну поплавки!
   – Сейчас, в бухточке прилавимся и все сама увидишь.
   К этому времени подруги зависли над небольшим участком огненной среды таким образом перекрытым несколькими действующими вулканами, что здесь сохранялось затишье, затем Огневица махнула лапкой-пламенем, и они опустились прямо на поверхность магмы, вроде бы не проявляющую никаких признаков затвердевания. Впрочем, для наших путешественниц это не имело принципиального значения, их огненная природа была практически невесома и они держались на поверхности словно надувные шары. Аня отметила, что поверхность эта ощущается как чрезвычайно скользкая, поэтому она была вынуждена на все четыре конечности, а впрочем в облике огненной саламандры это положение было для нее вполне комфортным и она легко отказалась от последнего оставшегося у нее человеческого свойства – прямохождения.
   Спокойная лагуна оказалась величиной со средних размеров озеро, и хоть она и была с нескольких сторон перекрыта постоянно изрыгающими огонь и лаву вулканами, казалось не совсем понятным, почему волнение не проникает на это не так уж плотно огороженное пространство, поскольку прямо за вулканами океан лавы бурлил и безумствовал, а волны ходили такие, что по идее должны были легко перехлестывать через эти едва торчащие из магмы вулканические воронки. Само собой приходило на ум, что такие огненные валы должны были сопровождаться настоящим ураганом, и тем не менее в зоне лагуны царил полный штиль. Это являлось весьма отрадным фактором, поскольку даже небольшой ветерок легко бы сдул ее с Огневицей туда, за невидимую черту, в клокочущие волны.
   Аня внимательно оглядела бухту, куда они с Огневицей опустились, и тут только обратила внимание на то, что поверхность ее отнюдь не идеально гладкая, но насколько хватало глаз усеяна круглыми блестящими баллонами, погруженными в лаву наполовину. Впрочем девочка тут же поняла, что эти баллоны представляли собой инфраметаллические, зеркально отполированные шары, два из которых Аня видела в Пропулке. Правда здесь они гляделись в красно-оранжевой световой гамме раскаленного металла.
   – Так это… – испуганно посмотрела Аня на Огневицу.
   – Совершенно верно, – нисколько не смутилась саламандра, – инфраметаллические коконы, внутри каждого из которых прячется чья-нибудь душа. Как видишь, в отличие от Пропулка они здесь все на поверхности плавают, поскольку в Укравайре несколько иные свойства среды. Их здесь гораздо больше, чем в Пропулке и все они на виду. Кстати, лагун таких в этом шеоле немало, и еще больше коконов плавает в открытом океане – но там они не по своему желанию оказываются.
   – Что значит «не по своему»?
   – Видишь ли, они здесь все без исключения стараются в тихой гавани отлежаться, здесь им максимально комфортно, насколько вообще комфортно может быть в жидкой лаве… то есть здесь они минимальный объем страданий получают. Но если эту проблему широко рассматривать, то эта лежка не в их интересах, так они свою карму и за десять лет не развяжут. Только они здесь плохо соображают, не понимают глупые, что мы им только помогаем.
   – В каком смысле?
   – А в таком! Ты думаешь, на чем мы кататься собираемся?
   – Откуда я знаю, ты о каких-то поплавках говорила…
   – Ну так эти поплавки перед тобой, ты думаешь, откуда здесь чему-то другому взяться? Тут только магма да грешные души, да еще те, кто эти души пользует – исключительно во взаимных интересах. С той поры, как здесь саламандры появились процесс значительно активизировался и ни одному поплавку сачкануть не удается. В былые годы, когда Левиафан со всеми управлялся – дело куда медленнее шло, всех обслужить он не мог, за каждым здесь при всем желании не углядишь, будь ты хоть трижды вездесущ. Поэтому отдельные поплавка годами отлеживались в своих тихих лагунах и тем самым лишь затягивали до бесконечности свое печальное пребывание в Укравайре, поскольку и тихо лежать здесь не сахар. Теперь времена изменились и многие функции на себя взяли мои сородичи – не без ущерба для собственного здоровья, зато ни один поплавок не оказывается без присмотра. Если же учесть, что раньше грешных душ здесь было гораздо меньше, то нынче здешняя администрация вообще бы упустила из виду значительное количество подопечных, лишая их тем самым справедливого возмездия с одной стороны, и обрекая на вечное пребывание в Укравайре – с другой.
   – Ты все говоришь, «Левиафан, Левиафан», посмотреть бы на него, – полюбопытствовала Аня.
   – Его отсюда не видно, – сказала Огневица, повертев головой, – но мы обязательно к нему сплаваем, хочешь, не хочешь, придется сплавать, на него стоит посмотреть.
   – Ты хочешь сказать, – мелькнула у Ани догадка, – мы…
   – Совершенно верно, эти поплавки и есть приспособления для местного серфинга, прекрасные плавсредства для катания на магмовых волнах… впрочем, если бы и не были прекрасными, ничего более подходящего здесь все равно нет. Ну, а покататься на Левиафане я бы и врагу не посоветовала – да это, честно говоря, вряд ли кому в голову взбредет. Думаешь, откуда здесь волны такие? Его работа.
   – Так что же это за чудище такое? – Поежилась Аня.
   – Размеры его сопоставимы лишь с размерами самого Великого мучителя! – С некоторым благоговением сказала саламандра. – Впрочем, учитывая размеры Укравайра, даже его размеров теперь явно недостаточно. Слишком много массовых палачей породил на земле двадцатый век, а это место специально для них уготовано, так что пришлось его значительно расширять. Через Укравайр ведь все души с данной спецификой проходят, просто наиболее масштабные ниже, в Пропулк опускаются, особо выдающиеся даже в Ырл… но через Укравайр все подобные злодеи должны пройти. Ладно, не очень-то я люблю эту тему обсуждать, выбирай поплавок, да поехали.
   – А это обязательно? – Неуверенно спросила Аня, – там же внутри люди, как-никак.
   – Сколько же тебе объяснять, – возмутилась саламандра, – просто отсидеться здесь не получится, чтобы выше подняться, нужно специальную отметку получить, а получить ее можно только кое-какую работу здесь выполнив – ну хотя бы поплавки погонять, чтобы не залеживались. Они же в гаванях как бы в ступоре находятся, а вот на волнах особо не поспишь.
   – Ну, и спали бы себе, – пробормотала Аня, – кому они мешают!
   – Да нельзя им спать, так они никогда карму не развяжут, я тебе об этом уже десять раз говорила. Да и потом, вспомни хорошенько, – кто-нибудь из своих родных в эпоху репрессий пострадал?
   – В моей семье об этом не любили говорить, – вздохнула Аня, – но краем уха я слышала, что прадедушку и его брата еще в гражданскую войну комиссары расстреляли – они были дворянами и в белой гвардии служили. У дедушки моего, маминого отца, по этому поводу перед войной большие неприятности были, говорят даже на службе требовали, чтобы он документ подписал, что от отца отрекается. Чем там все закончилось, я не знаю, дедушка ничего мне не рассказывал, я об этой истории случайно узнала. Возможно и еще кто-то пострадал, но родители при мне эту тему никогда не обсуждали, тем более папа сам недолго перед войной в НКВД служил… правда, потом на фронт ушел и из органов уволился по инвалидности.
   – Так представь себе, что один из этих шаров, вернее, та душа, что внутри спрятана – принимала участие в расстреле твоего прадедушки или расстрельный приказ отдавала, суть от этого не меняется. Неужели не хотелось бы с ней поквитаться? Ну, пусть даже это будет не убийца твоих родственников, любой из этих шаров содержит в себе душу, у которой при жизни руки по локоть в крови были. Неужели у тебя не возникнет желания как-то им отомстить?
   Аня словно на коньках подъехала к ближайшему из инфраметаллических шаров и внимательно его рассмотрела. Так же, как и в Пропулке, шар этот слегка просвечивал, как начинает просвечивать раскаленное до красна железо, и ей показалось, что так медленно шевелится какое-то мерзкое существо, похожее на гусеницу. По крайней мере это был не уродливый мотылек, по типу огромной моли, как в Пропулке, правда гусеница была не менее уродлива.
   – Жалкие они, – с грустью констатировала Аня, – как можно ненавидеть жалкое, беспомощное существо, даже если когда-то оно было негодяем и палачом. Кстати, а почему в Пропулке они имели образ моли, а здесь похожи на гусеницу?
   – Из шеола в шеол все человеческие души проходят определенную метаморфозу, – важно пояснила саламандра. – Чтобы в Пропулк упасть, душа должна из состояния гусеницы трансформироваться в состояние моли. Это означает, что Пропулк будет последним шеолом нисхождения, а дальше, после сжигания всей кармы, следует постепенный подъем. Так что форма моли – символична. Кстати, на каждом этапе спуска они внешне видоизменяются, проходят многочисленные трансформы – в данном случае – от человекоподобия и заканчивая молью. Правда, у каждого могут быть свои особенности трансформации. Иногда они принимают форму змей и пауков, либо громадных амеб, либо вообще превращаются в нечто, не имеющее названия. Гусеница и моль – это только частный случай, но нередко встречающийся. Значит, ненавистью ты не воспылала?
   Аня пожала плечами:
   – Нет, но если тут обязательно надо на них кататься, я последую за тобой.
   – Как-то без энтузиазма, – раздосадовано проскрипела саламандра, – ладно, аппетит приходит во время еды. Если ты на земле никогда на волнах не каталась, то, конечно, так сразу не поймешь, как это здорово! Кстати, если на земле это весьма опасное для жизни занятие, то и здесь также припрятан некоторый сюрприз. В общем, впечатления непередаваемые. Тем более и волны в Укравайре на порядок мощнее и разнообразнее, да и водную стихию не сравнить с огненной. Ладно, разговоры в сторону, выбирай поплавок, который тебе понравится и поехали, тут надо еще до волн добраться.
   – Может я сама просто так поплыву, – спросила Аня, – мы и без того легко на поверхности держимся, зачем еще на поплавки забираться?
   – Никак нельзя, – стала убеждать ее Огневица, – так здесь не принято, есть некоторые нюансы, и если ты определенную порцию гавваха из них не вышибишь, у тебя могут быть серьезные проблемы с переходом выше. А самый распространенный способ выколачивания гавваха – это серфинг.
   – Так значит мы из них гаввах выколачивать будем? – Снова начала заводиться Аня, – я тебе сказала, что не собираюсь чужими страданиями питаться!
   – Ты не правильно поняла, – снова начала терпеливо объяснять саламандра, – выбивать и вкушать – разные вещи, через скорлупу его скушать и не получится. Здесь, как правило, одни выколачивают, другие едят, хотя, конечно, можно и совмещать, но, обычно, те, кто давно подсел, уже сами не катаются – они жиреют и спортивную форму теряют. Я поэтому и говорила, что сейчас функции в основном разделены: одни ловят кайф от катания, другие – от гавваха, хотя, если не часто, то можно прекрасно совмещать. Да что я рассказываю, сама все увидишь, но для этого надо сперва в открытое море выйти. Ладно, хватит привередничать, выбирай поплавок, какой больше понравится, и делай то, что я делать буду. Дело нехитрое, но требует известного навыка. Главное нам в открытом море друг друга не потерять, а так всегда и случается, когда в море вместо одного чайника, выходят двое. Но я-то опыт немалый имею, пригляжу за тобой, если что, а ты только держись крепче, чтобы ни случилось.
   – Так как же здесь держаться, – с сомнением оглядела Аня выбранный ею ближайший инфраметаллический шар, – они же круглые и абсолютно гладкие?
   – Проще пареной репы! На твоих задних лапах и хвосте можно легко вырастить присоски. – Сказав это саламандра продемонстрировала соответствующие места, на которых и вправду тут же появились присоски, наподобие тех, которые имеются на пальцах ящерки-геккона, свободно бегающей по стенам и потолку. – Можно, конечно, и на четвереньки встать и все четыре конечности зафиксировать – так многие чайники и делают – но тогда невозможно нормально ветром пользоваться, я предпочитаю вертикально стоять, а из своего корпуса парус делаю – а это уже получается не серфинг а виндсерфинг, тогда и скорость настоящая, и пируэты гораздо более сложные получаются. Впрочем такое катание требует определенного навыка, не знаю, получится ли у тебя, хотя ты – способная, вон как быстро приспособилась в Пропулке через пространственные щели протискиваться!
   – И куда мы поплывем? – все оттягивала предстоящее мероприятие Аня.
   – Не поплывем, а помчимся… куда надо, – проскрипела саламандра, – тут все течения и волны в конечном счете в одно место приносят. Дело в том, что все волны и ветры в Укравайре не самопроизвольны, все это создает Левиафан, о котором я тебе неоднократно упоминала. Разумеется, по причине хаоса, который он вокруг себя разными телодвижениями создает, течения и волны могут вначале в разные стороны направляться, но, сталкиваясь друг с другом, по закону резонанса, где-то усиливаются, где-то гасятся, но так или иначе, в конечном счете они к нему устремляются. Это так же он обеспечивает, поскольку ему нужно как можно большую территорию с помощью пахтанья волнением охватить, а затем все это к своему жерлу подогнать.
   – А зачем ему это? – Все недоумевала Аня.
   – Как зачем? Какая непонятливая! Он таким образом питается, как киты планктоном: втягивает лаву, а затем фильтрует в своей пасти вот эти самые контейнеры с душами. Ну а дальше происходит все то же самое, что у Тунгака, только он таких шаров за раз сотню может проглотить, ну а в остальном процесс пищеварения сходный, мы его уже видели в брюхе у Тунгака. Только тут объем значительно больший, и от этого, разумеется, качество пищеварения и всасывания страдает. Тунгак гаввах гораздо полнее поглощает, и, соответственно, качественнее карму перемалывает. Как всегда, за счет количества страдает качество. Я тебе все это сейчас рассказываю, поскольку потом, когда в открытое море выйдем, тут уж не до разговоров и объяснений будет. Так что, сколько в этом океане ни плавай, так или иначе к жерлу Левиафана подтянешься. Хотя, при известном навыке, можно даже чуть ли не против ветра рулить и почти против волны лавировать. Это, по-моему, в морском деле дрейфом называется… впрочем не уверена.
   – Так если этот Левиафан контейнеры с душами проглатывает, мы разве не рискуем вместе сними в пасть угодить?
   – Конечно, определенный риск есть, – почесала голову саламандра, но это и создает дополнительную прелесть серфинга на поплавках. Ты мне в свое время говорила, что серфинг в настоящем океане – это, мол, экстрим, мол, серфингисты по-настоящему жизнью рискуют, а мы ничем не рискуем. На самом деле – рискуем, поскольку оказаться в пасти Левиафана даже такому пластичному существу, как саламандра – малоприятная перспектива. И, хоть она и не погибнет, что в принципе невозможно, однако жизненную энергию он у нее основательно высосет, ему ведь один хрен, из кого, он же жрет все, что в пасть попадет. Вот тут-то и необходимо искусство серфингиста, чтобы в эту пасть не попасть. И чем ближе ты к пасти подруливаешь, тем выше твое искусство. А дальше – два пути: либо, если ты чайник, взлетаешь с поплавка подальше от пасти и ноздрей этого монстра, тем самым отдавая свой шарик на волю волн, которые, разумеется, принесут его прямо в пасть. Либо, если ты настоящий серфингист, то вырулишь и против ветра, и против течения, и, искусно дрейфуя, направишься в ближайшую спокойную бухту, когда вдоволь накатаешься. Как я сказала, чем ближе к морде Левиафана маневр совершишь, тем выше твой класс, и тем уважительнее к тебе соотечественники относятся. Настоящие асы этот маневр за один заплыв по многу раз совершают у самой морды. Это, кстати, очень злит чудовище, и он волну еще круче поднимает, что, собственно, нам и надо. Ну а Левиафан голодным не останется, в открытом море всегда немало свободных поплавков болтается, которые по какой-то причине в бухте не удержались, тем более Левиафану периодически то одну, то другую бухту взбаламутить удается. Да и души-новички сюда регулярно поступают, которые не сразу догадываются в тихих бухточках отсиживаться… а что-то ему и от саламандр-чайников обламывается.
   – Ну, хорошо, – сказала Аня, – а что дальше?
   – А дальше – посмотришь, – вспыхнула раздраженно Огневица, я и так тебе заранее почти все карты раскрыла, оставим хотя бы на конец маленькую недоговоренность… ладно, по коням!
   С этими словами саламандра уперлась передними лапами в облюбованный инфраметаллический шар и сноровисто погнала его к ближайшей границе лагуны, за которым начиналось сущее столпотворение огненных волн, смерчей и жгучего ветра. Аня, сильно скользя, последовала за ней, отталкиваясь, как водомерка, задними конечностями от поверхности лавы. Вскоре она приспособилась и не особенно уже отставала от опытной Огневицы.
   – Слушай, обратилась девочка к своей наставнице, а почему волны и ветер эту лагуну обходят?
   – Раньше, – весело пыхнула саламандра, – подобных отстойников и в помине не было, это мы, саламандры их соорудили, потом увидишь зачем. Ну а механизм – долго объяснять. В общем, эти вулканы – наше творение, а они, кроме того, что лаву изрыгают, специальное силовое поле генерируют, которые ни волны ни ветер сюда не пропускают. Разумеется, Левиафан все может разрушить в одно мгновение, но для этого он должен близко подобраться. Кстати, время от времени он так и делает, но и мы зря время не теряем и новые вулканы с отстойниками сооружаем. В общем с Левиафаном у нас отношения сложные, но по большому счету ничего он с нами сделать не может, и это противостояние только жизни остроту придает, к тому же и мы его лишний раз шевелиться заставляем, иначе бы он совсем ожирел и двигаться перестал.
   К этому времени подруги отбуксировали свои поплавки к самой границе спокойной лагуны, где за невидимой чертой громоздились нешуточные огненные волны, ходили смерчи и свистел, правда пока не ощущался ветер.
   – Славный сирокко нынче выдался, – возбужденно проскрипела саламандра, поплевав трескучими искрами на палец и подняв его высоко вверх, как это делают рыбаки, определяя направление ветра.
   – А здесь же ветер не чувствуется, – удивленно посмотрела на нее Аня.
   – Разумеется, нет, – пожала плечами саламандра, – это так, ритуал серфингистов. Когда ветер налетит, тут проблема не в том, чтобы определить его направление, а чтобы с поплавка не снесло. Так что насчет сирокко – это я для красного словца. Ладно, шутки в сторону, сейчас я в силовом поле проделаю окно, и ты первая выскочишь наружу. Разумеется, по идее я первая должна, чтобы продемонстрировать некоторые приемы, но кто-то должен изнутри окно держать, а затем его сразу же захлопнуть за собой. Ты это по причине иной своей природа не сможешь, а оставлять окно долго нельзя, иначе силовое поле разрушится, бухта взбаламутится и все поплавки в океан снесет, а мы, саламандры не собираемся такой подарок Левиафану утраивать, иначе он совсем зажрется. Ладно, давай, выращивай присоски на лапах, а я тебя вытолкну.
   – А как их выращивать, – спросила Аня, которая всегда впадала в тупость, когда речь шла о каком-то новом деле.
   – Неужели не понятно? – возмутилась саламандра, – или ты уже окончательно рол чайника на себя примерила? Разумеется, просто представить, что у тебя присоски на лапах и хвосте, и они тут же появятся. Здесь же мысль материальна, твое нынешнее тело, можно сказать из материи мысли соткано.
   – Ладно, – решилась Аня, – я готова. – С этими словами она представила, что у нее на подошвах и хвосте появились присоски, и они вправду тут же появились, затем попыталась забраться на свой инфраметаллический шар, но он тут же перевернулся, и Аня вновь оказалась на поверхности жидкой магмы.
   – Э, не так, – начала наставлять ее Огневица, эдак ты до второго пришествия забираться будешь! Зависни в воздухе, затем аккуратно сверху опускайся и равновесие держи.
   Аня сделала так, как посоветовала саламандра и взгромоздилась на свой шар, размером с рогатую мину времен отечественной войны. Вначале шар держался весьма неустойчиво, и Ане на какое-то время пришлось уподобиться эквилибристу, однако вскоре приспособилась правильно распределять вес тела – тем более, веса как такового не было – и совсем скоро научилась недурно удерживать равновесие. Видя, что Аня заняла устойчивое положение, Огневица вновь превратила одну из лапок в плазменную горелку и прочертила ей по невидимой поверхности силового поля огненную арку достаточных размеров, чтобы Аня смогла туда протиснуться вместе с шаром.
   – Пошла!!! – весело заорала саламандра, и резко толкнула нашу героиню в очерченное голубым плазменным пламенем пространство. В тот же момент Аня поняла, что значит, оказаться во власти стихии. Сильнейший испепеляющий ветер (сама теперь, будучи огненным существом, Аня не чувствовала жара, однако распознавала силу родной стихии) подхватил поплавок вместе с всадницей, и поднял в воздух, затем швырнул на гребень высочайшей волны, на которой ей удержаться не удалось, и ее тут же затянул под основание волны мощный турбулентный поток огненной жидкости, вращая в самых немыслимых направлениях и плоскостях. Что сказать об Аниных ощущениях? их было бы трудно адекватно описать, поскольку, если бы ее тело сохранило какие-то земные параметры – хотя бы массу и инерцию, то ее бы наверняка расплющила и разорвала на мелкие кусочки центростремительная и центробежная силы, поскольку скорость вращения можно было только с какой-то мощной центрифугой, но в отличие от центрифуги, плоскость вращения была не одна, а сразу несколько. Аня ощущала себя огненным кругом, размазанным по немыслимой траектории, словно она, до сего момента горела себе спокойным факелом, как вдруг этот факел схватил какой-то чрезвычайно активный дурачок, и ну его вращать, размахивать, лупить о землю и еще бог знает, что с ним проделывать. Со стороны же это пламя в темноте кажется причудливой огненной спиралью, постоянно меняющей свои очертания.
   Аня совершенно потеряла чувство направления, где низ – где верх и, помимо огненной спирали, ощущала себя щепкой, очутившейся во власти разъяренного шторма, – так что – какой там серфинг, какое вписывание в поток на гребне, либо под гребнем волны! Через некоторое время Аня, потеряв все координаты, вообще перестала понимать, что с ней, кто она, и сколько уже так кружит среди огня. Впрочем, это был жидкий огонь, она же представляла собой огонь в его собственной природе, и казалось, совсем немного, и она потеряет свою индивидуальность окончательно, перестанет быть собой, сольется со всем этим огненным штормом. Как искра, угодив в пламя, перестает быть искрой и вообще какой-либо дифференцированной частицей. У Ани и впрямь возникла картинка, что она – оловянная фигурка, угодившая в доменную печь, что она через долю секунды начнет плавиться и исчезать… исчезать… исчезать. А может, она давно умерла и ее душа за какие-то тяжкие грехи (знать бы, какие) горит в адском огне, и не будет этому конца. Только почему-то совсем не больно, а ведь наказание за грехи должно сопровождаться страданиями. Но какие у нее могут быть грехи?! Ах, да, она ведь убила человека, своего возлюбленного.
   В этот момент перед Аней возникла картинка-узнавание, как она, почему-то взрослая женщина, в незнакомом одеянии с корсетом (так, кажется, одевались знатные дамы в эпоху позднего средневековья) выхватывает из специальной ниши в платье маленький тонкий стилет и молниеносно бьет им прямо в сердце обнаженному, очень красивому, но седому мужчине, который лежит перед ней на кровати и, казалось, совсем не ожидает подобного чудовищного коварства. С мужчиной она только что предавалась страстной, пылкой любви. Почему-то в момент, когда острое лезвие входит в третье межреберье, у нее возникает мысль, которая, казалось, никак не соответствует чудовищности совершенного: «Теперь ты спасен и свободен, мой милый». В следующий момент живая картинка исчезает и на смену ей приходит другая, такая же отчетливая и яркая. Теперь уже в ее грудь (все той же взрослой женщины) вонзается острая сталь, на мгновение окунув все чувства в невыносимую боль. Но этот кинжал держит в руке человек с лицом профессионального убийцы. Тем не менее, она точно знает, что этот человек подослан ее возлюбленным – тем самым, которому мгновение до этого, в другой картинке, она сама всаживает кинжал… но как такое может быть?
   В этот момент Аня почувствовала резкий рывок наверх, и оказалось, что она мчится на бурлящем гребне гигантской волны, а рядом ловко лавирует на таком же плавучем объекте огненное существо – саламандра, крепко держа ее за руку (то бишь – огненную лапку).
   – Что, испугалась? – с некоторым извинением в голосе проскрипела Огневица. – Я как-то забыла, что ты – чайник из чайников и даже теорию не прошла. Наши-то саламандры – все проходят. А ты сейчас вылитая саламандра, вот я не сразу и включилась, что у тебя опыт нулевой. Каждая саламандра, даже если впервые в Укравайре, в любом случае имеет представление о перемещении в неспокойной огненной среде. Она, можно сказать, с этим родилась. Вот только настоящий серфинг и виндсерфинг на болонах в Укравайре требует специального навыка. Ну что, затянул омут?
   – Какой там, омут! – стряхнула оцепенение Аня, – сначала я будто бы в бетономешалку угодила, при этом моя бетономешалка находилась в другой, гораздо большей, а та в еще большей. Правда потом кручение практически перестало ощущаться, словно я к нему привыкла, а не потому, что кручение прекратилось. А потом какие-то дурацкие воспоминания полезли о событиях, которых в моей жизни не только не было, но и не могло быть. Слушай, а почему это мы так несемся, а ветра не ощущается? До того, как я в эту центрифугу угодила, был сильный ветер!
   – Ветра не ощущается, потому что мы с тобой с ним в скорости уравнялись, этот ветер гонит волну. Видишь, как я свое тело раздула, – (Огневица сейчас действительно напоминала маленький огненный парус)? – Это я ветер ловлю, поэтому мы его не чувствуем и на гребне держимся. Правда, можно и так держаться, просто лавируя, но это большого искусства требует. Ладно, ничего страшного не произошло, в принципе, катание на поплавках подразумевает и кручение в водоворотах, просто и там надо ситуацию постоянно контролировать, и не терять направление, чувствовать где верх, где низ. Для этого мы такой специальный трек из живота выпускаем, который определенным образом крепим за самую высокую, бегущую часть волны, поэтому всегда можем себя обратно, раскрутив, на гребень выдернуть. У вас на земле ничего похожего сделать невозможно, поскольку у вас другие законы физики, а здесь мы запросто используем прием «закрутился – раскрутился». А насчет воспоминаний – ничего удивительного! Это место особенное, эта центрифуга, выражаясь фигурально, для того и призвана, чтобы память центрифугировать. Чем тяжелее память, тем сильнее ее центростремительный момент, и тем невыносимее впоследствии он давит на твою душу. А то, что в твоей жизни такого эпизода не было, так что же, это память другого воплощения…
   – Значит, – похолодела Аня (насколько уместен этот термин для существа с огненным телом, плавающим в бурных потоках лавы), – это действительно память, а не что-то наведенное?
   – Еще бы! Самая, что ни на есть память твоей монады. Думаешь, зачем весь этот шурум-бурум? – а именно для того, чтобы память утяжелить и выколотить – как раз то, что в Пропулке за счет высокого давления достигается. А иначе ее, сволочь, никак от человеческого существа не отделить, что не позволяет запустить механизм воздаяния, и вместе с ним начать перемалывать и сжигать карму. Так что, дорогая, то что с тобой произошло – каждая грешная душа испытывает. Я уж не знаю, что там тебе припомнилось, но им, тяжким грешникам, куда как тяжелее приходится, у них-то в безднах сознания и подсознания, что всех святых вспомнишь, когда все это из тебя лезть начинает и противоположным полюсом оборачивается. Ты-то душа восходящего ряда, в тебе такой памяти быть не может.
   – Похоже, что может, – пробормотала Аня, – похоже, ты на мой счет заблуждаешься, хотя я до сего момента ничего такого о себе даже не предполагала. Впрочем, – не захотела она делиться она делиться с саламандрой своей мучительной картинкой (картинка, помимо чисто внешней стороны, сопровождалась тяжким эмоциональным переживанием), – это так, наваждение, на то и ад, чтобы человека до основания перетряхнуть. Ладно, сейчас, вроде, ровно на гребне держимся, что дальше-то делать будем?
   – Это мы ровно держимся, пока я тебя держу и поток контролирую, но ты должна сама научиться контролю, и, когда надо, на гребне погарцевать, и в водовороте покрутиться, только нельзя ни в коем случае утрачивать контроль – в этом весь смысл серфинга, иначе все превращается в грандиозную болтанку, поскольку утонуть существа подобные нам просто не могут.
   – Не могут, говоришь? – Задумчиво произнесла Аня, – а мне, как раз, на пике этой болтанки, показалось, что я тону… вернее, не тону, а растворяюсь в огненной жиже, что ли.
   – Это вряд ли, – пожала плечами-парусом Огневица, это, скорее всего, иллюзия… хотя, я все забываю, что ты не саламандра, что у вас, людей, это как-то по-другому происходит. Возможно, это у вас с воспоминаниями, вам присущими связано, нам ведь, саламандрам, особенно вспоминать нечего, у нас вся история – это сплошные кружения-верчения, у нас и кармы-то, по сути, никакой, только общая, которая в нашу историю укладывается. О ней я тебе там, в Агнипуре рассказывала за рюмочкой. Вообще-то, все, что с тобой произошло – неправильно, это, на самом деле, должна была та самая гусеница чувствовать, которая в твоем шаре сидит, это для них специально все эти болтанки-крутилки организованы.
   – Ах, вот оно что! – только сейчас дошло до Ани, что все абстрактные объяснения огневицы имеют конкретные приложения, – значит все то же сейчас моя подопечная испытывала?
   – Не то же, а неизмеримо сильнее! Этот шар-оболочка, частично смягчая внешнее опаляющее влияние среды, способствует накоплению информэнергии собственных воспоминаний внутри шара, и чем таковых больше в существе души сидит, тем сильнее давление внутри. Порой удивляешься, как это такое количество скорбной памяти скорлупу не разорвет! Тем не менее, не разрывает, разве что раздувает чуть-чуть, но это в особых случаях, этом материал чрезвычайно прочный на разрыв изнутри. Правда снаружи его раздавить гораздо легче, ты сама видела, как Тунгак с ней расправляется. То же самое и Левиафан, но у него несколько другая техника, ему некогда с каждым отдельным шаром возится, у него в пищеводе специальный шародробильный аппарат имеется. Ладно, давай ка галс сменим, а то куражу маловато.
   С этими словами Огневица, держа Аню за руку, как-то по-особому раздула и развернула свое тело и совершила гигантский прыжок точно на гребень другой волны, которая проносилась мимо в другом направлении, словно ветер в ста метрах дул в противоположном направлении. А впрочем, возможно, дело было во множествах течений, которые бороздили просторы этого, на вид, однородного магменного океана, что было неплохо видно из-за облаков.
   – Ладно, сказала Огневица, – попробую тебя отпустить, а то скучно так, не разгуляться по-настоящему. А ты сама осваивай технику скольжения по волнам. Для лучшей управляемости можно из своего тела парус выдуть и разные порывы ветра ловить – это помогает удержаться, если вниз затягивает, только помни, в твои задачи входит не только кайф на волне ловить, но и по максимуму информэнергию памяти из своего червяка выколотить.
   Помни, что наша задача – его от бремени кармы освобождать, а если только поверху маневрировать – эффект не тот. Так что желательно и в водоворот нырнуть, и с самого гребня в провал между волнами спрыгнуть. Но тут ты должна ситуацию контролировать, для этого нужно научиться треком работать – создать мыслеобраз скручивания-раскручивания – знаешь, детскую игру, когда пуговицу на закрученной нитке, как гармошку туда-сюда вращают? Ты это ощущение должна в свой трек запрограммировать. А когда создаются условия для прыжка в турбулентный поток, нужно этот трек свободным концом на бегущей волне зафиксировать. Здесь это запросто получается, тут главное – яркость воображения, и можно любую ментальную модель создавать, возможно ты что-то иное, чем трек выдумаешь, я просто стандартную схему даю. Кстати, если захочешь посмотреть, что там внутри шара происходит – включи свой внутренний рентгенчик, им все, что угодно просветить можно, в том числе и то, как там информэнергия от матрицы отделяется. Это по желанию можно в виде таких кинофильмов просмотреть., людях почерпнули, что позволило первоначальные иллюзии о вашей высшей по отношению к нам природе развеять. Там, на земле, мы в гораздо меньшей степени индивидуализированы, и воспринимать конкретного человека, как я тебе говорила, неспособны.
   – В таком случае, – сказала Аня, – не лучшего же вы о нас мнения, если способны только в аду индивидуально проявляться, и у грешников личные судьбы и мысли читать. В этом случае, вы, наверное, должны иметь мнение о человечестве, как о шайке закоренелых преступников и подонков.
   – Не все так мрачно, – хмыкнула саламандра, – мы ведь индивидуализированы не только в магмах, но и в раю, в высших сакуалах. Огонь ведь существует на нескольких планах и имеет, как человек, несколько оболочек. Есть огонь физический – это тот, который, в основном, вам, живым людям известен, есть огонь трансфизический – это тот, который сейчас перед нами во всей красе бурлит, из которого инфернальные магмы состоят, а еть и ноуменальный божественный, представленный в сакуалах огненного мира, мира, который древние индусы именовали «Свар лока». Если хочешь знать, то материя вашей абстрактной, логической мысли, если ее отделить от утяжеляющих эманаций нижнего астрала, представлена именно ноуменальной природой стихии огня. Это мир тонких энергий и абстрактных форм, из которых люди черпают высшие знания и выдающиеся открытия. Там наш брат, огненный дух тоже представлен, но в высшей, одухотворенной форме – Флагестоне – и эти высшие представители тонкой природы стихии огня имеют честь общаться с величайшими душами рода человеческого. Так что нам хорошо известно человечество не только падшее до уровня трансфизических магм, но и вознесшееся до эмпирей огненного мира. Кстати, хорошо известный на земле миф об атланте Прометее, похитившего небесный огонь для того, чтобы даровать его людям, имеет под собой реальную основу. Речь здесь идет о некоем высшем огненном духе-Флагестоне, существовавшем в Астрофайре, одном из слоев огненного мира. Именно он являлся инициатором и активатором танматры-Агни – тонкой сущности природы огня, что позволило дотоле исключительно ноуменальному существу огня проявиться в физической материальности и сделать мир таким, каков он есть сейчас. Он же, гораздо позже, таким образом повлиял на сознание первобытных людей, что они, в отличие от других представителей животного мира, перестали бояться огня и научились им пользоваться, извлекая все его бесчисленные положительные свойства. Так, что, уж если быть последовательным, то не труд, а именно огонь – физический и ментальный – сделал из животного человека. И инициатором этого процесса был Флагестон-Прометей. Что же касается гнева Богов, то тут у мифа тоже имеются некоторые основания, поскольку какие-то моменты Флагестон-Прометей не учел, в результате чего физический огонь частично вышел из-под контроля, чем принес немало бед. А мысль человеческая, которая вначале планировалась, как высшее благо, во многом приняла разрушительный, деструктивный, а так же неуправляемый характер. В результате этого сбоя, человек по части зла стал дьявольски изобретательным, создал целые горы всякого оружия, и вообще сильно отклонился в своей эволюции от задуманного Высшими силами Провиденциального плана. Ну а насчет прикованного к скале Прометея и его несчастной печени, пожираемой орлом – чистейшей воды вымысел, у Прометея-Флагестона и печени-то никогда не было.
   Подводя итог вышесказанному, – закончила саламандра с важным академическим видом, – можно заключить, что вашу цивилизацию и культуру, со всеми созидательными и деструктивными особенностями, создал именно огонь, а его инициатором в Энрофе явился наш огненный дух Прометей-Флагестон. Хотя сильно подозреваю, что деструктивный элемент все-таки Гагтунгр привнес, это скорее – его почерк, а Прометей просто не смог этому воспрепятствовать, допустил какие-то огрехи в вопросе защиты человека в вопросе защиты человека от посягательств великого мучителя…
   Ну, что? – вдруг без особого перехода осведомилась саламандра, – готова к самостоятельному плаванию? Ты не беспокойся, я тут, по близости рулить буду, так что помогу, если какие-то серьезные проблемы возникнут, однако не должны, я, пока мы тут на гребне волны балансировали, не просто тебе зубы заговаривала, а передавала информацию правильного поведения на волне. Не через слова а непосредственно телу. Так что, думаю, теперь проще будет.
   Саламандра отпустила Анину руку и совершила головокружительный перескока гребень надвигающейся контрволны, принесенной очередным глубинным протуберанцем противоположной направленности, и в следующую секунду исчезла в огненном крошеве обрушившегося с огромной высоты гребня, очевидно оказавшись в том же тоннеле тысячи центрифуг, в котором не так давно пребывала наша героиня, однако уже через пару минут Аня увидела ее на самой вершине новой волны, сменившей предыдущую, на которой она начала выделывать самые отчаянные перуэты.
   Тем временем Аню несло среди хаоса огненной бури, вокруг, как и прежде не видно было ни клочка твердой земли, и только г-то у горизонта изливали лаву жерла огнедышащих вулканов. То тут, то там попадались отчаянные серфингисты, подобные ей с Огневицей, и, похоже, не обращали на Аню никакого внимания. Кое-где встречались и отдельные поплавки, сиротливо болтающиеся в открытом огненном море, и Ане почему-то казалось, что скрытые там души тихо и безнадежно просят о помощи, хотя, на какую помощь можно было рассчитывать в этом океане бушующих магм? Она, возможно, единственное здесь существо, сочувствующее этим несчастным, проходящим испытания огненной стихией, но только чем она может им помочь? Мало того, она даже оказалась невольным мучителем одной из таких душ, которая, до ее появления плавала в забытье в тихой лагуне, а теперь, как объяснила саламандра, испытывает высвобождение воспоминаний, или еще там чего.
   Аня обратила внимание, что ее новое огненное тело действительно приспособилось к маневрированию на гребне волны и ловко балансирует на инфраметаллическом шаре, не давая тому сорваться вниз, в огненную пучину, где закручивает немыслимую спираль постоянно обновляющийся гребень огненной субстанции. Да, вокруг царил хаос бушующего огня, вверху пробегали и быстро уносились клочья зловещих оранжевых туч, сыпавших то тут, то там огненные капли, которые, как теперь знала Аня были очередным десантом саламандр, прибывших в Укравайр поразвлечься экстремальным серфингом. Мимо нее с яростным свистом медленно проплыл зловещий смерч, непрерывно втягивающий в свое жерло бесконечные гектолитры огненной жидкости, и Аня, которой наскучило маневрирование на гребне волны, ловко нырнула в быстро вращающийся столб, предварительно зацепившись треком, который она выделила из своего огненного тела, за текучую поверхность волны. Несколько минут ее бешено крутила, как в фантастическом аттракционе – правда уже в одной плоскости – немыслимая центрифуга смерча, затем она втянула трек, и тут ее, как следует шмякнув о поверхность волны, закрутил в другую сторону турбулентный поток обрушившегося гребня, поскольку другой конец трека, как выяснилось, был затянут под волну. Тем не менее, она успела выпустить еще один трек, и зацепить его за новый гребень, придав момент движения таким образом, чтобы он скользил по поверхности и не падал вместе с гребнем. Какое-то время ее крутил турбулентный поток волны, она позволила закрутиться себе ровно столько, сколько необходимо, чтобы не потерять ориентацию, затем, резко натянув трек, начала вращаться в обратную сторону, как на закрученной до предела веревке, и ловко выдернула себя из бушующего хаоса на край новой волны, испытав при этом чувство неподдельного восторга, как от самого экстремального аттракциона.
   Тут мимо нее, уже на новой волне, пронеслась Огневица и задорно показала ей жест О.к.
   – Молодец, – крикнула она, каким-то образом перекрывая шум ветра (Аня совсем забыла, что изъясняются они телепатически), – быстро освоилась! Ты вообще жутко способная и все схватываешь на лету. Я хоть твоему телу основные навыки передала, но они, как правило, не сразу усваиваются. А ты уже импровизировать начала, вон какой шикарный трюк со смерчем и гребнем проделала! А ведь я тебя этому не учила, ты сама додумалась.
   Ладно, давай еще малость покатаемся, а когда начнется синхронизация всех потоков, снова встретимся. Адью, до скорого!
   Огневица весело сиганула на своем шаре в пучину, чуть опередив обрушивающийся сверху гребень, и исчезла, казалось бы, погребенная тысячетонной массой бурлящей огненной жидкости.
   Тут только Аня вспомнила, о чем ей рассказывала саламандра, и подумала, что, видимо, ее эксперименты с вращениями и падениями, должны были как-то отразиться на состоянии гусеницы-души, которая скрывалась в ее инфраметаллическом шаре. Что-то ведь она говорила о центрифугировании воспоминаний, отделении их от матрицы души.
   Аня решила посмотреть, как там, внутри шара, поживает душа грешника, и что за воспоминания должны переполнять инфраметаллический шар после тех головокружительных кунштюков, которые только что она вместе с шаром проделывала.
   Девочка настроила свое восприятие на параметры трансфокального видения, и тут же мутная зеркальная поверхность инфраметалла, в основном отражающая внешние предметы, в том числе и нынешний Анин облик в виде раздувшегося парусом пламени с ручками, ножками, хвостом и подобьем лица, стала прозрачной, и она отчетливо увидела узницу шара, которую до сей поры видела смутно и эпизодически. Это действительно было существо, напоминающее гладкую гусеницу с многочисленными перетяжками на теле, у которой оказалось вполне человеческое лицо, искаженное гримасой страдания, причем лицо с отчетливыми чертами, принадлежащими конкретному человеку.
   – Странно, подумала Аня, – я почему-то была уверена, что лица этих грешников утрачивают свою индивидуальность и отчетливость черт от шеола к шеолу, здесь же наоборот, лицо индивидуализировано до карикатурности, хоть совершенно изуродовано и все в складках, а я-то представляла, что складки смываются. Правда, в самом теле – действительно ничего человеческого. Впрочем, это даже не гусеница, это, скорее, самая настоящая какашка, только каплями покрыта, словно пот выделяет.
   Тело гусеницы-какашки действительно покрывали крупные градины то ли пота, то ли какой-то другой жидкости, причем изнутри капли быстро испарялись, нагнетая в тесное помещение узницы очередную порцию тумана, сквозь который Аня все равно хорошо видела благодаря своему зрению-рентгену. При этом концентрация пара становилась все больше и больше, и он все интенсивней переливался млечно-опаловыми змейками. Впрочем, вскоре это был уже не туман, а скорее густой дым. И в этом дыме все время что-то мелькало, помимо корчащейся гусеницы-души.
   Аня подумала, что, возможно, мелькание и есть те кадры памяти страдальца, о которых рассказывала Огневица. И в ней зашевелилось элементарное любопытство человека, проходящего мимо двери из-за которой раздаются какие-то интригующие звуки, и к услугам которого предоставлена широкая замочная скважина.
   – Ладно, – подумала Аня, все равно уже начала подглядывать, так что ж теперь невинность из себя строить. Скорее всего я увижу что-то ужасное, но, с другой стороны, что еще можно увидеть в аду? А я уже тут так освоилась, словно это мой дом родной. А может, я и вправду не первый раз в этих краях? Судя по вспышке воспоминаний какой-то иной, давней жизни, я когда-то действительно совершила убийство (правда с какими-то странными мыслями), и кто знает, единственное ли? В этом случае не исключено, что я в одном (а может, и не в одном) из прежних посмертий здесь побывала. И нечего девочку из себя корчить (откуда это, – удивился в ее сознании какой-то другой, забытый голос, – я ведь и вправду еще девочка). С другой стороны, – усмехнулся тот, первый, не имевший земного возраста, – о какой девочке можно говорить, и какие человеческие мерки тут вообще уместны? Я ведь, по сути, лишилась своей физической оболочки, а значит, ни образ восьмилетней девочки, ни взрослой женщины, ни даже старухи тут абсолютно неприемлемы. Очевидно мой нынешний статус имеет отношение не только к оставшейся там, наверху Ане Ромашовой, но и к той средневековой красавице. Правда, разница в том, что память моя почему-то заблокирована – только два маленьких страшный эпизода, поэтому я и ощущая себя по-прежнему Аней. Кстати, интересно, а почему в этом состоянии я не могу припомнить свои прежние воплощения? По идее, должна, надо будет у Огневицы спросить.
   – Пока Аня над всем этим размышляла, огненное ее тело автоматически совершало все необходимые маневры, для того, чтобы ловко балансировать на огромной скорости на гребне волны. Теперь контроль разума был для этого совершенно не нужен, Аня была уверена, что если бы сознание ее было и вовсе отключено, то пластичное ее тело даже этого не заметило и совершало свои лихие галсы и пируэты. Поэтому она уже не боялась потерять контроль над внешней ситуацией и переключилась на процессы происходящие внутри инфраметаллического шара.
   Итак, она словно бы погрузила свое сознание в глубину дыма, плотно заполнившего сердцевину шара, на мгновение ее охватило хорошо знакомое чувство падения, возникающее при переходах из слоя в слой, и словно бы очутилась внутри шара. Правда, теперь это был уже не шар…
   Аня поняла, что плавает под потолком какой-то старой деревянной постройки, вернее это был даже не потолок, а крыша изнутри здания поскольку она видела балки, поддерживающие листы старого шифера, при этом, рубироид, проложенный между балками и шифером, горел, изрыгая черные клубы дыма, и изливаясь огненным дождем плавящегося гудрона. Вскоре Аня поняла, что все, что вся постройка охвачена огнем и дымом, и что это, скорее всего колхозный хлев, подобные которому она не раз видела по телевизору. Большую часть помещения занимали 2 ряда стойл, с той и другой стороны, правда, животных в настоящий момент там не было. Стойла, как и все в этом помещении, весьма длинном, очевидно рассчитанном не менее, чем на 20 коров или лошадей, были охвачены пламенем и ядовитым дымом, и в центре, стараясь оказаться как можно дальше от горящих стен и стойл, метались люди, – в основном женщины, старики и дети, поливаемые дождем горящего гудрона, плачущие, кричащие и кашляющие. Кое на ком уже горела одежда.
   – Что это, – подумала Аня, – это же живых людей в хлеву сжигают! Но почему такая картина? Если допустить, что корчащаяся сейчас в инфраметаллическом шаре душа человека находилась когда-то среди этих несчастных, то мне кажется, чудовищно несправедливо оказаться ей после такой страшной смерти в зоне бушующих магм! Одна такая смерть уже является искуплением грехов, а тем более, как мне саламандра рассказывала, этот инфернальный шеол предназначен для массовых палачей и всяких серийных маньяков. Да тут, в основном, женщины и дети заперты, кто среди них мог массовым палачом и серийным убийцей оказаться? Непонятное что-то. Где же это я очутилась? Не похоже, что здесь какой-то обычный случайный пожар. Что в этом хлеву делает такая группа людей, тем более, помещение явно для животных предназначено? Похоже, их кто-то сюда загнал, запер и поджег здание. Господи, так ведь это, наверное, мне зверства фашистов показывают, что-нибудь вроде белорусской Хатыни… да и помимо Хатыни, было немало деревень, где жителей в хлеву сжигали. Вот нелюди! Скот из хлева вывели, а людей сжигают.
   Тем временем картина подходила к финалу, все меньшее количество обреченных метались в проходе, густые облака дыма заволокли панораму, задыхающиеся в дыму падали в корчах, надрывно кашляя и извиваясь в корчах на бетонном полу. К тому времени, когда стала рушиться крыша, уже почти все, кому дольше остальных удалось уберечься от огня, задохнулись в ядовитых клубах дыма. Стоит упомянуть, что во время этой чудовищной сцены, которую описать во всех подробностях у нас нет ни времени, ни сил, сознание Ани на мгновение как бы приблизилось к каждому участнику этого массового аутодофе, заглянуло в лицо, тронуло ожоги и раны, и услышало объединенный вопль последних секунд жизни нескольких десятков людей. Сердце ее пронзил ужас, клубами поднимавшийся от корчащихся в агонии тел, который, превращаясь в Шавву, был для нее куда реальней и мучительней, чем густой дым, не способный причинить Ане никакого вреда. Нет, она не узнала ни судеб. Ни имен сгорающих, да и вообще через мгновение воспринимала их уже обобщенно, словно бы страшная гибель в дыму и огне объединила всех жертв в единый конгломерат ужаса, удушья и невыносимый жгучей боли. В момент, когда обрушилась кровля, погребая под собой всех тех, кто еще был жив, прямо в бестелесный взгляд Ани, словно бы зависшей над землей на десятиметровой высоте, метнулся некий образ, вобравший в себя лики и муку погибших в единый горящий конгломерат. Словно огромное лицо ужаса открыло черную впадину рта, и тут же захлебнулось в огненном смерче. Последнее, что она увидела, прежде чем ее сознание переключилось на новый регистр, были дымные пылающие руки со скрюченными пальцами, тянущиеся прямо из горящего остова животноводческой фермы, ставшей братской могилой нескольким десяткам стариков, женщин и детей. Впрочем, Аня уже не помнила ни их облика, ни голоса – все это поглотил огонь.
   Тут сознание ее переключилось на человека, стоящего невдалеке от горящего хлева, и словно бы заново прокрутило назад время трагедии, но уже глазами и мыслями человека, стоящего поблизости. Это был еще молодой человек в форме германской группы войск СС, в звании лейтенанта, и хоть Аня не разбиралась ни в особенностях немецких военных форм, ни в эмблемах и знаках различия, она читала в сознании этого человека, который с удивительным спокойствием наблюдал, как его солдаты обливают бензином деревянную постройку животноводческой фермы. В нее только что были согнаны все оставшиеся жители деревни, которые не ушли в партизаны. Тут же Аня узнала, что буквально за день до наблюдаемых событий, небольшой отряд немцев, занимавшихся заготовкой продовольствия в селах для оккупационных войск вермахта, попал в засаду и был уничтожен местными партизанами, многие из которых по предварительным данным, полученным от местных полицаев, были жителями этой деревни. Впрочем, не так важно, были ли среди нападавших жители этой деревни, и испытывали ли они симпатию к партизанам, важно то, что деревня оказалась поблизости, и по законам военного времени, за каждого убитого солдата вермахта, полагалось казнить десять мирных жителей, не важно, имели ли они отношение к убийству или нет. Жестоко? Возможно, но ничего не поделаешь, война – это не пикник на полянке, а этот закон сберег жизнь немалому количеству немецкий солдат, а местных аборигенов удерживает от опрометчивых поступков. К сожалению, не всегда. Правда, в этом захудалом селе осталось всего четыре десятка женщин, детей и стариков, а в засаду попали и были убиты 23 немецких солдата. Так что для того, чтобы осуществить законное возмездие, придется еще 3–4 ближайших деревеньки спалить. В каждой из них народу-то осталось – раз-два и обчелся.
   Офицер бросил рассеянный взгляд на свой карательный отряд – десяток крепких арийский парней в черной форме с эмблемой SS… в этот момент вспыхнул бензин, и ветхая постройка быстро занялась. (Как они в этом сарае животных содержали… а впрочем и собственное жилье у них не намного лучше, они и сами в развитии недалеко от скота ушли – достаточно на эти низколобые, конопатые, курносые рожи взглянуть). В последнее время он почему-то стал ненавидеть запах бензина, который так нравился ему в детстве, другое дело – запах дыма, сам огонь… да, о чем это он – так вот, ему этих выродков совершенно не жалко, чисто абстрактно он понимает, что это жестоко, но ведь сам фюрер говорил, что цивилизованная жестокость – это высшее благо для цивилизации. Уничтожать неполноценных вырожденцев – разве не тем ли способом природа уберегает себя от деградации и инволюции? Нет, только вырубая гнилые корни и засохшие ветки, можно вырастить совершенное дерево, и в сердце истинного арийца не место сентиментальной жалости и состраданию к неполноценным. Они не должны осквернять своим уродливым семенем прекрасное будущее совершенной цивилизации, которое закладывает сейчас фюрер. Из тех 23 парней, убитых этими ублюдками, у всех у нах в германии остались семьи: отцы, матери, сестры, братья, жены, дети, каково им будет в ближайшее время получить похоронку!
   Офицер еще раз посмотрел на пылающее здание, из которого раздавались душераздирающие крики, а кто-то еще пытался высадить дверь. Надеется умереть от пули? Не выйдет, смерть от пули сгодится для воина, а не для этого быдла!
   Вообще-то он, конечно, нарушает инструктаж, жителей, согласно циркуляру, положено было расстрелять, но кто в этом бардаке, который здесь царит, будет разбираться. Конечно, возможно не следовало бы рисковать, особенно распекать его, конечно, в случае раскрытия, никто не будет, но гипотетически возможно должностное взыскание. Но все дело в маленькой слабости, в которой он не мог себе отказать. Ему с детства нравился огонь, родители от него всегда прятали спички, поскольку он еще в трех-четырехлетнем возрасте учинил несколько маленьких пожаров. Хорошо зная такую слабость, его никогда не оставляли без присмотра. И позже эта страсть не покинула его, только стала более контролируема, и уже в отроческом возрасте, читая тайком медицинскую энциклопедию, он нашел диагноз своей необычной страсти. Этот синдром назывался «пироманией». Разумеется, ни печь, ни костер не могли дать ему настоящего кайфа, но однажды, еще до войны он стал свидетелем, как горел соседский хутор (он отдыхал у деда на другом хуторе), и испытал настоящий оргазм, а в следующем году не сдержался и поджег соседский овин. Слава Богу, там никого не было, и поджигателя так и не нашли, зато он испытал несказанные впечатления. А сколько подобных впечатлений дала ему война! Уж ради одного этого стоило пойти в действующую армию и ежедневно рисковать жизнью! Итак, сжечь четыре десятка несчастных – разумеется – была его личная инициатива, но ребята, стоит надеяться, его не заложат, каждый из них терял боевых друзей и много накопил в сердце к этим вонючим иванам, которые, хоть их уже и втоптали в грязь по шею, продолжают бешено сопротивляться. Ну что ж, хоть блицкрика, который планировал фюрер, не получилось, однако дни их уже сочтены… по крайней мере в это необходимо свято верить и не допускать ни капли сомнения!
   Тем временем, безымянный лейтенант глядел на все сильнее и сильнее разгорающееся пламя, слушая душераздирающие вопли и мольбы из огня, и испытывал все большее и большее возбуждение, чем-то сродни сексуальному, в памяти его рождались тысячи и тысячи грандиозных огней, которые он в своей жизни наблюдал, и все они сливались в величественный вселенский пожар. О, какое это блаженство, это не сравнится ни с какой женщиной, как жалко, что настоящий вселенский пожар может происходить только в его воображении и он никогда не сможет наблюдать вблизи Солнце или какую-то другую звезду! Увы, в обыденной жизни на данный момент приходится довольствоваться горящим сараем с несколькими десятками визжащих ублюдков, но бывали времена и получше, полгода назад он случайно оказался поблизости горящего химического завода, и испытал подряд несколько оргазмов. О, вот это было зрелище!
   Тем временем, крики в сарае становились все тише, затем, с характерным треском, рухнула крыша и часть стены, со стороны которой офицер любовался зрелищем, взметнулся сноп искр, и тут офицер испытал сильнейший оргазм, да такой, словно несколько десятков оргазмов сожженных умножили его интенсивность. Какое-то время его тело пронизывали судороги жгучего наслаждения, но чуть позже, когда он успокоился, в голове его мелькнула ироничная мысль: а не является ли его тайная страстишка, – которую он тщательно скрывал от своих боевых товарищей, и о которой знали только отец и мать, признаком неполноценности, с точки зрения чистоты арийской расы? Ведь, как известно, символом и стихией нордического этноса и характера является лед, а не огонь, хоть земля и явилась продуктом соединения льда и пламени. Правда, вышло так, что утверждая нордические принципы главенства льда, фюреру для достижения своих целей приходится использовать именно антагонист-огонь, а вот русским как раз наоборот, лед, в лице мороза, оказал досадную поддержку в декабре-январе сорок первого, в результате чего победоносное наступление под Москвой захлебнулось. Наверное, это первый случай, когда мистический дар подвел нашего фюрера, и стихия холода отказалась подчиняться ему, хоть он и обещал это своим солдатам.
   В этот момент произошла непонятная перебивка кадра, время еще раз словно бы отмоталось несколько назад, в момент, когда рухнула крыша и взвился бешеный столб искр, но на этот раз искры превратились в бешено вращающийся смерч, состоящий из мириадов несущихся в бешеном хороводе пчел. Вихрь этот двинулся на стоящих в безмолвном удивлении эсесовцев, накрыл их своим клокочущим жерлом, затем с неотступностью судьбы двинулся на офицера, который стоял чуть поодаль от остальных, чтобы солдаты не заметили его нездоровый интерес к горящей постройке и странную кульминационную реакцию, которая могла вызвать у подчиненных тайные пересуды и насмешки. С диким криком, чувствуя, как на нем загорается одежда, душегуб бросился наутек, но это было все равно, что убегать по железнодорожному полотну от разогнавшегося экспресса. Смерч налетел на лейтенанта, поглотил, словно слизнул его, и последнее, что почувствовала Аня, теряя контакт с памятью души эсесовца, это чувство, словно миллионы расплавленных капель железа превращают его тело в мелкое сито, прежде, чем оно вспыхнуло и сгорело полностью.
   Тут сознание Ани вернулось в прежнее состояние, и она поняла, что продолжает, как ни в чем ни бывало, продолжает балансировать на гребне гигантской огненной волны, под нею зеркальный инфраметаллический шар, а все, что она только что пережила, являлось проникновением ее сознания и созерцающего существа в тайное содержание тумана, густо заполнившего полость этого шара. Это были мучительные воспоминания души в своей герметичной клетке, и скорее всего настоящие терзания начались только сейчас, когда Аня покинула область тяжких воспоминаний души военного преступника.
   Когда сознание вновь вернулось в ее огненное тело, балансирующее на гребне волны, характер волнения огненной стихии заметно изменился. Если раньше громадные валы хаотично бороздили поверхность инфернальной магмы, то взаимоусиливаясь, то взаимопоглощая друг друга, и то же касалось мечущихся по небу, без видимой закономерности, смерчей и яростных туч, то теперь все возмущения, как на поверхности, так и над ней приобрели синхронизированный характер. Волны уплостились, расстояния между ними заметно возросло, и все они, сопровождаемые равномерным потоком сильного ветра, катились в одну сторону, правда, запад это или восток, север или юг, Аня бы весьма затруднилась определить.
   – Наверное, – подумала девочка, – наступила та, вторая фаза поведения огненного океана, когда все волны направляются в сторону Левиафана.
   Она тут же вспомнила картинку из огромного старого альбома, который она не раз рассматривала, когда гостила у дедушки – это была так называемая библия в иллюстрациях, работы Густава Доре, где каждой гравюре соответствовал небольшой фрагмент из библии. Левиафан на ней был изображен в виде диковинного существа – что-то вроде помеси дракона и рыбы, да таких размеров, что пасть его начиналась на переднем плане, а хвост скрывался за линией горизонта.
   – Интересно, он действительно похож на то существо, которое изобразил художник, или совсем другой? – подумала Аня, – если похож, то не исключено, что сам Доре, в промежутках между какими-то воплощениями, коротал время в здешних краях. Впрочем, наверное я напраслину возвожу, может он просто ясновидцем был, да и вообще, с чего я взяла, что речь идет об одном и том же Левиафане. Библейский Левиафан – это ведь какое-то водное существо, – (хоть убей, Аня никак не могла вспомнить, по какому поводу он вообще упоминался в Библии), – если судить по реакции на воду саламандры, а она, по идее, с местным Левиафаном схожей природы. Впрочем подобные неточности, очевидно, сплошь и рядом встречаются. Почему, например, саламандра является духом огня, в то время, как обычная, земная саламандра, – существо, исключительно в воде обитающее? Возможно, это – всего лишь результат путаницы в терминологии, и библейский Левиафан никакого отношения к здешнему не имеет. Хотя тут, скорее всего, дело исключительно в размерах.
   В этот момент что-то мелькнуло в воздухе, и рядом с Аней шлепнулась ее знакомая, очевидно сиганувшая с одного гребня на другой, воспользовавшись парусом своего тела уже в качестве параплана.
   – Ну как? – весело проскрежетала огненная стихиаль, – вошла во вкус?
   – Как тебе сказать, – смутилась Аня, – смотря что ты имеешь в виду…
   – Как это что? – виндсерфинг, разумеется!
   – Понимаешь, – сказала Аня, – как-то так получилось, что все время, пока мы с тобой по отдельности катались, я самого процесса катания как бы и не успела заметить. Тело мое совершенно самостоятельно все пируэты выполняло, в то время, как сознание было совсем в другом месте.
   – То есть, как это «в другом», – не поняла саламандра, как же ты процесс скольжения контролировала?
   – Да никак, тело само все делало, я этого даже не замечала.
   – Это что-то новенькое, – недоуменно проскрипела стихиаль, первый раз о таком слышу… наверное, это исключительно ваша, человеческая особенность, вы же комбинированные существа, поэтому, очевидно, одна часть в одном месте находиться может, другая – в другом. Мы так не можем, мы одновалентные духи. Ну и где же твое сознание было, пока тело в свободном плавании маневрировало?
   – Как-то так получилось, что сознание мое словно бы внутри инфраметаллического шара оказалось, и я, как видно, испытала все то, что душа, там заключенная вспоминала, вернее, как бы переживала заново. – И Аня в общих чертах рассказала, все то, что с ней только что приключилось.
   – Очень интересно, – проскрипела Огневица, когда Аня закончила свой рассказ, – вообще-то то, что с тобой произошло, отчасти напоминает процесс поглощения гавваха, только у нас это несколько по-другому происходит. Мы это только в тихой заводи можем делать, к тому же ты испытала много негативных переживаний, чего у нас никогда не бывает. Дело в том, что после того как информэнергия воспоминаний грешника как следует из него вышибается в волнах. Она какое-то время должна отстояться, разделиться, что ли на фракции. При этом одни фракции для поглощения годятся, другие же – абсолютно непригодны, я бы сказала, ядовиты. Это все равно, что испытать, как другой мучается! Разумеется, подобного напитка вряд ли кто-то добровольно испить пожелает, разве, что он – убежденный мазохист. А вот другие фракции – напротив, чрезвычайно приятственны, если не сказать более… впрочем мы на этом вопросе немного позже остановимся, когда будет соответствующая ситуация. А ты, выходит, к мешанине подключилась! Любопытный коктейль, с нами такого никогда не бывает. Мы, когда на поплавках катаемся и гаввах выколачиваем, внутрь шара погружаться не можем, мы – однополярные существа, и отделить сознание от тела возможности не имеем.
   – Знаешь, сказала Аня, – твои гастрономические характеристики не очень подходят для описания того, что я там испытала, и никакой гаввах, как ты выражаешься, там не пила. Просто, на какое-то время, я как бы стала тем человеком, который все это вспоминал, ну, и многое другое там было, я тебе об этом рассказывала.
   – Что ж, – сказала саламандра, может, у вас, людей это так, впрочем, мне трудно судить, мы никогда микса не потребляем, тем более, в той форме, как ты это делала. Ладно, как-нибудь на досуге попробуем твой опыт проанализировать, а сейчас новое занятное дельце предстоит, между прочем, связанное с определенной долей риска…
   Тем временем, бурное огненное море все больше и больше принимало характер океанического течения. Волны уплостились, превратившись в обычные буруны быстрой реки, скорость течения же, напротив, возрастала с каждым километром. Правда, в отсутствии берегов, судить об этом можно было только по встречному ветру и по тому, с какой скоростью проплывали мимо все чаще и чаще встречающиеся жерла вулканов.
   – Ну вот, – сказала несколько возбужденно саламандра, – судя по косвенным признакам, скоро Левиафан появится.
   – А что за признаки? – в свою очередь напряглась Аня.
   – Во-первых, скорость течения, во-вторых – резкое усиление вулканической деятельности. Рядом с таким соседом – мертвый проснется… ах, вот он, родимый, на горизонте показался!
   Аня посмотрела в ту сторону, куда указала саламандра. Ожидала она увидеть нечто вроде гигантского кита… или морского дракона, или ихтиозавра, но то, что она увидела в начале – даже несмотря на неважную видимость и помехи с атмосферой – больше напоминало какой-то урбанистический комплекс – что-то вроде города на острове. Потом, по мере приближения, это уже больше напоминало систему водоочистных сооружений, или нечто иное, имеющее опускающиеся или поднимающиеся шлюзы. Впрочем, когда их поднесло поближе, Аня была склонна сравнить это нечто по имени Левиафан с открытым заводом, со сложной системой строений, торчащих прямо из лавы, где все строения были раскалены до красна, как впрочем и все здесь, имеющее более-менее твердую консистенцию. Возможно даже не завод, а комплекс заводов вытянутой формы, поскольку, если ближайшие аксессуары этого нечто уже можно было разглядеть, то отдаленные терялись за горизонтом и едкими испарениями. Вскоре термин «система водоочистных сооружений» отпал сам собой, и у Ани возник термин «сталелитейный завод», со сложной системой труб, доменных и мартеновских печей, гигантских ковшей и многого другого, и все это раскаленное, полупрозрачное. Правда, ассоциация со сталеплавильным заводом (вернее, даже, городом, поскольку ни один земной завод не смог бы тягаться с этим нечто) была тоже приблизительной, и некоторые гигантские приспособления, поднятые вверх и горизонтально в разные стороны, вызывающе ассоциировались с аэродинамическими трубами – то есть были из какой-то другой оперы. Тут Ане пришло в голову, что именно с помощью этих труб производятся те самые воздушные возмущения – ураганы, смерчи и т. д. – которые будоражили атмосферу и поверхность Укравайра. Судя по бурлению в непосредственной близости от этого странного комплекса, почему-то именуемого Левиафаном, какие-то подобные установки, имеющие в своем устройстве винты или турбины, имелись и в глубине магменного моря, и можно было предположить, что, глубинная часть «сталеплавильного завода, возможно, больше внешней, как в айсберге. В этом случае, истинные размеры этого нечто поистине потрясали воображение.
   Комплекс время от времени сотрясали чудовищные конвульсии, по зеркальным раскаленным поверхностям «домен», «мартенов», «ковшей», «резервуаров» и еще Бог знает чего, пробегали какие-то тени и изображения, возможно связанные с тем, что раскаленная поверхность сооружений выглядела зеркальной и отражала все, что происходило вокруг. Стоит еще упомянуть, что на территории этого «завода» действительно происходило что-то, напоминающее производственный процесс. Трубы время от времени изрыгали чудовищные клубы дыма, гари, копоти и всяких прочих ядовитых миазмов, самых отвратительных оттенков, поднимающихся в небеса. К тому же нечто, напоминающее производственные процессы литейно-прокатного комплекса можно было заметить в глубине территории Левиафана. Что-то ковалось, прессовалось, протягивалось, штамповалось, варилось и разливалось то в том, то ином месте. Правда тут можно говорить лишь о подобии производственных процессов, поскольку на самом деле все выглядело гораздо более причудливо и фантасмагорично, и многое из того, что там происходило, вообще было трудно уподобить чему-то знакомому, тем более, Аня была мало искушена в индустриальной тематике.
   Наша героиня недоуменно посмотрела на Огневицу:
   – Ты хочешь сказать, что это – живое существо? Я себе всяких гигантских китов и драконов представляла, но это… это же какой-то сталеплавильный комбинат. Хотя, когда ближе подплываешь, то понимаешь, что сталеплавильная отрасль – лишь малая толика этого промышленного комплекса.
   – Заводик, говоришь, – усмехнулась саламандра, – не более, чем человек, если его представлять в виде фабрики для переработки и утилизации пищи. Нет, моя дорогая, он такой же живой, как я и в некоторой степени ты, только несколько по-другому. Хотя, с другой стороны, это конечно комбинат для функционирования и усвоения гавваха, и попутно, сжигания кармы грешников. Ну и главное – для передачи значительной части гавваха великому мучителю. Впрочем, все аборигены и гости шеолов отстегивают определенный процент в вышестоящие инстанции, и так вплоть до вершины пирамиды. А как иначе! Попробовали бы они утаить добываемое и не поделиться! Это, как я знаю, и в человеческом обществе обычная практика. Ну так вот, все, что ты видишь – это системы жизнеобеспечения Левиафана, в том числе и пищеварительная, и находятся они не внутри, а снаружи, он словно бы вывернут наизнанку. Это как нельзя лучше подходит для всей здешней системы местностей, для краткости именуемой «изнанкой земли». Я слышала, что человеческие внутренние органы так же напоминают что-то вроде многопрофильного завода. Ну, если не по форме, то по сути. На изнанке же суть и форма максимально сближены, отсюда и сходство с реальным заводом по форме. Если же подольше за ним понаблюдать, у тебя исчезнут сомнения в том, что это живое существо, а не система механических элементов.
   Словно подтверждая ее слова, «сталелитейный комплекс», так полностью и не показавшийся из-за горизонта, слегка пошевелился своим необъятным телом, больше напоминающим территорию, что вызвало несколько магменных цунами справа и слева. Со стороны же его – надо понимать – головы и пасти, представляющей собой целую систему шлюзов, которые, как по команде, то открывались, то закрывались, возникло явление противоположного характера – гигантская воронка. Это несколько изменило направление потока, который стремительно нес поплавки Ани и Огневицы прямо к зловещим шлюзам, поскольку поток начал бешено закручиваться в непосредственной близости от этой воронки, и Аня почувствовала, что их начало относить вправо – против часовой стрелки, как происходит с воронками в южном полушарии.
   Одновременно с этим, где-то в районе Мальстема в воздух словно бы взвилась целая стая огненных бабочек.
   – Что это такое? – посмотрела Аня недоуменно на свою спутниц у.
   – Не что, а кто, – возбужденно проскрипела Огневица, – это саламандры-серфингисты, которых Левиафан застал врасплох. Видишь ли, я тебе уже по-моему говорила, что у нас одним из главных и самых опасных маневров во время серфинга, является лавирование в непосредственной близости от захватывающих систем Левиафана. А у него немало ловушек для нашего брата приготовлено, поскольку мы нередко лишаем его значительной части добычи. В данном случае, те бабочки – саламандры, бросившие свои плавсредства и взлетевшие в воздух, дабы не очутиться в пищеварительной системе Левиафана. Кое-кто из нерасторопных саламандр там побывали и надолго выходили из строя, поскольку лишались почти всей своей жизненной энергии. Правда, им было потом что за рюмочкой рассказать, и мы теперь знаем все тонкости пищеварительного процесса этого монстра, и специфику поглощения им гавваха. Разумеется, опытный райдер не попадется в подобную ловушку, и к тому же сбережет свой инфраметаллический поплавок, но порой некоторые неожиданные кунштюки, которые этот зверь проделывает, оказываются для него весьма успешными, поскольку по количеству взлетевших огоньков, можно судить о количестве поплавков, доставшихся Левиафану. Возможно кто-то и сам не успел взлететь. В этом случае его ждет участь его собственного плавсредства, ставшего пищей. Вот такие, порой, нас неожиданности подстерегают, а ты говорила, что адреналин только у ваших земных серферов возможен! Нет уж милочка, когда удается в метре от подобного Мальстрема проскочить и не рухнуть в бездну, заканчивающуюся длительной процедурой обработки, разделки, шинковки, фракционирования и поглощения, тут такие адреналины впрыскиваются, что мама не горюй!
   – Но ведь всегда же можно взлететь, – пожала плечами Аня, – когда перед тобой подобный водоворот разверзается, что, кстати, те саламандры и проделали. Ну, потеряешь свой поплавок, да и черт с ним, в любой бухте этих поплавков – пруд пруди.
   – Э, не скажи, – цокнула саламандра, – там, помимо воронки, всякие специальные ловушки в непосредственной близости от морды включаются. А внутри самого водоворота – чего только нет: и пространственные ямы, и плазменные ловушки, и просто грубые механические приспособления, вроде выстреливающих захватов прямо из глубины воронки, где стальные части Левиафана скрыты. Там только держись и уворачивайся! Разумеется, опытный райдер имеет достаточную реакцию, чтобы увернуться и выскользнуть из любого захвата. А бывает и так, что с помощью контрволны воронка останавливается и схлопывается, а серфер оказывается в толще магмы вместе с плавсредством. В этом случае у него еще меньше шансов выскользнуть, поскольку в глубине реакция ослаблена давлением жидкой среды. Но, еще раз повторяю: все зависит от личного опыта и интуиции, опытный райдер и по самому краю коронки галсы нарежет, да при этом еще и от захватов уворачиваетсяЯ, правильно используя горизонтальные и вертикальные воздушные течения и турбулентные завихрения магмы.
   Тем временем махина живого сталелитейного завода все ближе и ближе надвигалась на наших героев.
   – И зачем надо было такую махину создавать, – поежилась Аня, – неужели весь сыр-бор из-за нескольких сотен шаров с грешниками! По-моему, они слишком малы для него, и наверняка их во всем Укравайре не хватит, чтобы такую махину заполнить. Ты говоришь, что твои соотечественники, саламандры, прекрасно сами справляются с этой работой, а ведь ваши размеры несопоставимы. По-моему, они слишком малы для него и наверняка во всем Укравайре не хватит, чтобы такую махину заполнить. Ты говоришь, что саламандры прекрасно сами справляются с той же функцией, а ведь ваши размеры несопоставимы. Не слишком рациональное использование материала.
   – Совершенно верно, – согласилась Огневица, – но дело в том, что Левиафан – существо древнее, разумеется, не моложе нас, но он был специально создан великим мучителем для выколачивания, поглощения и пересылки гавваха. Мы же к этому процессу гораздо позже подключились, уже учитывая неуклюжий и нерациональный опыт Левиафана. Ты права, мы справляемся с утилизацией гавваха гораздо лучше и экономичней, к тому же индивидуальная ручная работа всегда качественнее массовой штамповки. Разницу между его и нашей работой можно уподобить детекторному приемнику в сравнении с микросхемой: первые опыты всегда приводят к созданию громоздких, неуклюжих и малофункциональных творений. Лишь в дальнейшем сама принципиальная идея и возникающая из нее функциональная система начинает оттачиваться и совершенствоваться. С точки зрения нас, саламандр, этого монстра давно пора отправить на свалку, однако хозяин его почему-то до сих пор терпит. Что ж, возможно, этот раритет дорог ему, как память. С другой стороны, и нам без него гораздо скучнее было бы, поскольку своими замысловатыми и опасными кунштюками он не раз заставлял быстрее биться сердце рискового райдера. Впрочем, те кто в Укравайр не одно тысячелетие наведывается, как я например, тот все его фокусы досконально изучил и уже больше не попадается. Те саламандры, которые на воронку подловились, это, на сто процентов уверена, чайники. Мы, опытные серферы, по едва заметным приметам заранее можем предсказать, какую ловушку Левиафан в том или другом случае собирается задействовать, и в последний момент от них уходим. Я бы, например, не отказалась, если бы главный хозяин преисподни сдал этот раритет в архив, но на смену ему запустил что-нибудь новенькое, современное. Это придало бы остроты нашей жизни, а то, когда каждый раз одно и то же, можно вскорости заскучать и снова основательно подсесть на гаввах, как многие здесь подсели.
   Неожиданно наши путешественники оказались около самого края воронки, и Аня подумала, что сейчас их непременно туда затянет, и что хвастливая Огневица слишком понадеялась на свой опыт и реакцию. Тем более, волны уже не было и с какого-то момента воронка вообще скрылась из глаз, и только движение потока, уводящая в сторону от выступающей лицевой части Левиафана, свидетельствовало о том, что магменный Мальстрем продолжает функционировать. Первой Аниной реакцией было бросить на произвол судьбы свой поплавок с эсесовцем-пироманом внутри, и взлететь в воздух, как группа саламандр-чайников, тем самым расписавшись в своей некомпетентности, однако Огневица своим поведением подтолкнула на иную мысль. Махнув Ане рукой, словно предлагая следовать ее примеру, саламандра резко выстрелила трек из области живота, который зацепился за гребень турбулентного потока, возникавшего на краю воронки, и мгновенно притянула себя к нему. Затем она словно бы зависла на самом краю водоворота, значительно раздув пару своего тела, очевидно, поймав встречный воздушный поток.
   Не успела Аня толком ничего сообразить, как тело ее вполне автономно совершило аналогичный маневр, и она профессионально загарцевала на гребне волны невдалеке от своей наставницы.
   – Класс! – вспыхнула Огневица, – никогда не думала, что у тебя такой реверс получится, думала, ты свой поплавок потеряешь. В крайнем случае, если бы ты не догадалась взлететь, я бы тебя вытащила. Уж и не знаю, то ли все люди способны к серфингу, то ли ты одна такая. Правда, сюда с познавательной целью крайне редко кто из людей заглядывал, помимо тех, кому здесь по закону положено срок тянуть, таких случаев по пальцам перечесть можно…
   В этот момент рядом просвистело что-то большое и Аня увидела, что Огневица резко подскочила вверх и в сторону, и подчиняясь мгновенному рефлексу, сделала то же самое. Как ни странно, ей все же удалось оторвать тяжелую инфраметаллическую капсулу от гребня волны, но удержать ее долго в воздухе сама, она бы несомненно не смогла, если бы не попала в сильный восходящий поток воздуха, и ее закинуло высоко над воронкой. Под Аней промелькнуло какое-то странное приспособление, стремительно метнувшееся из глубины воронки, пробороздив как раз то место, где она с Огневицей только что лавировали на гребне волны. Эта штука чем-то напоминала гигантский инфраметаллический тюльпан на цепи, вместо стебля, правда вся внутренняя поверхность лепестков была густо усеяна острыми шипами, загнутыми внутрь чашечки, так что не возникало сомнения в том, что эта штука предназначена для захвата Ани с Огневицей с целью затащить их внутрь воронки.
   Аня почувствовала, что восходящий поток начинает ослабевать, и вопросительно посмотрела на саламандру, кувыркавшуюся в струях раскаленного газа поблизости, и та показала ей жест О.к.
   – Делай, как я, – крикнула она возбужденно.
   В тот же момент тело ее из паруса трансформировалось в небольшой параплан, а четыре конечности удлинились, превратившись в короткие толстые стропы, удерживающие инфраметаллический поплавок. Не успела Аня подумать, каким образом выдуть из своего тела похожую конструкцию, как тело ее само, словно подчиняясь еще не осознанному разумом импульсу, повторило аналогичные метаморфозы.
   – Лови горизонтальный воздушный поток, – крикнула саламандра, – обогнем воронку и еще несколько заходов сделаем. В твоей реакции я теперь абсолютно уверена! Тебя и чайником-то язык не поворачивается назвать. Я еще там, на волнах, поняла, что не страшно к самой морде подъехать, твои рефлексы вполне позволяют среди ловушек покуражиться. Этот монстр для таких, как мы слишком медлителен! Ну что, загулял адреналин в крови?
   – Какая там кровь! – весело крикнула Аня. – Вся кровь и весь адреналин там, на верху, с моим телом остались. А вообще-то действительно будоражит… правда совсем по-другому, чем на земле.
   К этому времени путешественницы, лавируя полотнищами огненных тел, поймали нужное воздушное течение и медленно снижаясь большими кругами полетели к другой стороне воронки, чтобы, как предложила Огневица полавировать у самой морда Левиафана, Но он, к тому времени, очевидно понял, что фокус с магменным Мальстремом не прошел, и закрыл все шлюза вокруг огромной горизонтальной аэродинамической трубы, выступающей из его «лицевой» части. Одновременно внутри трубы что-то завертелось, и Аня почувствовала, что в спину ей подул сильный поток воздуха, непреодолимо влекущий ее с саламандрой прямо в жерло с вращающейся турбиной.
   – Вполне предсказуемый ход, – крикнула Ане Огневица, – раз в воздухе появились летающие объекты, впору включать аэродинамическую трубу. Ты только раньше времени не паникуй, когда к самому жерлу поднесет, делай, как я. Тут ничего нового выдумывать не надо, все контрприемы хорошо известны, я же тебе говорила, что все хитрости Левиафана только на чайников рассчитаны. Жалко, конечно, что он воронку прикрыл, я думала еще вокруг воронки слегка покуражиться!
   «Как все же поменялось мое восприятие и оценка окружающего, – подумала Аня. – Если бы я такое на земле увидела, со страху бы умерла, а тут – все нормально: летим в какую-то адскую аэродинамическую трубу, где меня нечто вроде турбины должно в муку перемолоть – и никакого страха. Хотя, конечно, разве можно пламя в муку перемолоть!
   В этот момент жерло трубы наехало с неотвратимостью судьбы. Аня уже разглядела, как в глубине этого жерла быстро вращаются какие-то лопасти, правда вблизи это скорее напоминало щупальца или водоросли…
   – Открыть сопла! – неожиданно взорвалась саламандра, и в тот же момент у живого параплана с боков возникли форсунки, из которых ударили струю раскаленного газа. Прежде. Чем Аня успела что-то подумать, ее огненное тело услужливо отрастило подобные приспособления. Затем произошло что-то вроде стравливания газов… правда газы эти на выходе из сопла оказались плазменными струями, и обе экстремалки взвились вверх буквально в метре от раскаленной зияющей дыры.
   – И так каждый раз, – хмыкнула саламандра, – тем не менее этот гигантский идиот не прекращает попыток… впрочем, нельзя сказать, что это всегда вхолостую, некоторые чайники попадаются. Осторожно, он еще не оставил попыток!
   В этот момент снова раздался хлопок, и из пузатого приспособления, напоминающего пушку-мортиру, в их сторону полетела частая колючая сетка-силок. Впрочем оба «реактивных параплана» были уже довольно высоко, и троса оказалось явно недостаточно, поскольку сетка даже не долетела до наших подруг. Тем не менее, Огневице этого оказалось явно мало, она описала дугу, подлетела к медленно падавшей сети, и в несколько раз удлинив и утончив плазму из своих импровизированных сопел, исчиркала сетку пламенем, словно автогеном, после чего на территорию «завода» свалились уже отдельные лоскутки.
   – Вот так! – воинственно проскрипела стихиаль, возвращаясь на прежнюю траекторию, – пусть знает свое место! Тоже мне, выдумал, опытных рейдеров подловить! Чини теперь свои сети. Ладно, давай подходящее воздушное течение ловить, а то, топливо на исходе.
   – Знаешь, – сказала Аня, – все это, конечно, очень интересно и экстремально, только, мне кажется, пора на предмет перехода в новый слой подумать. Я уже достаточно здесь всего повидала и покрутилась вдоволь, а моя задача – все же встретиться с Варфушей, а не уворачиваться от ловушек этого живого завода.
   – Как скажешь, – несколько уязвленно проскрипела саламандра, я все же думала, тебя это больше зацепит. Тем более, скажу без лести, ты – прирожденный райдер, и за раз освоила такие примочки, которые другие чайники с сотого, а то и с тысячного раза осваивают. Очевидно это связано с твоей комбинированностью. Впрочем, я не настаиваю на продолжении сессии, но так или иначе, чтобы подняться на ступень в Оркус, нам сначала надо поплавки сдать, и если ты сама фракционированный гаввах пить отказываешься, то не беспокойся, на твоего фашиста найдется немало желающих, тем более, ты его очень качественно отцентрифугировала и после отстоя и фракционирования из него немало чистого гавваха получится.
   – Мне все равно, – сказала Аня, – раз этому фашисту такая судьба уготована, я не возражаю, тем более, после этого, как ты сказала, часть его злой кармы будет уничтожена. Кем бы он ни был, но я желаю ему, чтобы он скорее свою тяжкую карму отработал.
   – Ладно, хозяин – барин, – с сожалением вздохнула Огневица, – если больше куражиться не хочешь, лови воздушное течение так, чтобы по азимуту вон те отдаленные вулканы были. Там еще одна лагуна, куда отцентрифугированные поплавки, обычно, сносят на соответствующие отстойники с катализаторами для фракционирования информэнергии, ну и, разумеется, наркоши наши поджидают, любители гавваха – те, которые серфингом уже больше не занимаются. Там твой фашист на ура пройдет, за него еще передерутся. Ну, не так, конечно, как Тунгаки в Пропулке, мы все же цивильные существа, однако всяко бывает.
   Тем временем наши путешественницы все еще пролетали над территорией Левиафана, и Аня стала обращать внимание на некоторые процессы, там, внизу, происходящие, которые издали разглядеть не представлялось возможным. Сперва все, что происходило на территории живого завода казалось ей малопонятным, однако, после того, как саламандра дала несколько комментариев, кое-что прояснилось. Оказалось, что в настоящее время не менее 90 % систем Левиафана находилось в простое, поскольку мощностей оказалось гораздо больше, чем реально поступающих контейнеров с душами. Тому, как выразилась саламандра, было две причины, первая – то, что дела у Хозяина идут все-таки хуже, чем он рассчитывал, и в Укравайр поступает гораздо меньше грешников, чем запланировано. А второе, это то, что мы, саламандры лишаем эту неуклюжую громадину львиной доли живых поплавков. Впрочем, это его проблемы, надо быть расторопнее. В былые времена он хоть изредка передвигался и разорял лагуны, но в последнее время слишком отяжелел и почти не мигрирует, правда пытается возместить этот недостаток все новыми и новыми мешалками, пахтающими океан. И это нас, экстремальных серферов вполне устраивает: чем выше волна и сильнее ветер, тем больше адреналина. Впрочем, если бы он затеял за нами гоняться, это было бы еще экстремальнее, но где ему, он так разросся, что уже, похоже, от дна оторваться не способен.
   – Аня вполуха слушала болтовню саламандры и рассматривала то один. То иной этап пищеварения инфернального создания и пыталась сама определить, какой фазе переработки подвергаются души. Вот подвижная дыра, напоминающая громадную клоаку, один за другим, словно икру, мечет инфраметаллические шары в длинный желоб, по которому прокатывались конвульсивные волны, и гнали шары вперед, к огромному бассейну, доверху заполненному подобными шарами. При этом неровные края бассейна, загибающиеся, словно листья тропической Виктории регии, хищно шевелились, как будто контролировали происходящий процесс.
   – Это, – прокомментировала саламандра, – отстойный накопительный бак, заодно тут происходит первичное разделение фракций кармической информэнергии после ее выколачивания. Нынче охота увенчалась успехом, ты видишь шары, принесенные сюда течением, и которые были затем поглощены с помощью воронки. К счастью ни одна саламандра не попалась, только их плавсредства… впрочем сейчас уже не определишь, какие поплавки выпустили саламандры, а которых сюда волнами пригнало. Ты, надеюсь, поняла, что это первый этап утилизации, клоака выплевывает то, что попалось в воронку, желоб подает поплавки в отстойный накопительный бассейн, и там они должны полежать в покое какое-то время, чтобы более тяжелые фракции кармического коктейля опустились вниз, более легкие – наверх, но это – самая первая, предварительная стадия. Она даже не имеет принципиального значения, поскольку в дальнейшем фракции все равно перемешаются, ведь им предстоит следующая стадия – дробление инфраметаллической скорлупы, а соответствующий аппарат справляется лишь с небольшой порцией, поэтому в этом первом бассейне они отстаиваются вынужденно – ждут своей очереди. Не думаю, чтобы они ждали ее с нетерпением, ничего хорошего им впереди не предстоит. Впрочем, как ты уже знаешь, все относительно, ведь это единственная возможность постепенно изжить свою грешную карму.
   Какое-то время наши воздухоплавательницы пролетали над системой шевелящихся труб – как сказала Огневица – это что-то вроде системы кровообращения, которая разносит усвоенный гаввах по всем органам и системам. Затем миновали что-то вроде гигантских челюстей, и Аня догадалась, что это – приспособление предназначенное для колки инфраметаллических контейнеров. Огневица подтвердила эту догадку. В этом живом прессе, словно бы рожденном неуемной сюрреалистической фантазией Сальвадора Дали присутствовало огромное количество всяких неописуемых аксессуаров, назначение которых было весьма сложно разобрать. Тем не менее, две главные функциональные системы отчетливо выделялись: по непрерывно конвульсирующим трубкам, отходящим от первичного отстойника, инфраметаллические шары поступили в большую воронку, и оттуда через горловину они, как в песочных часах, упали непосредственно в дробящее приспособление. Там две тяжелые зубастые челюсти, находящиеся в непрестанном движении, дробили все, что попадало в зазор между зубами. После нескольких таких жевательных движений расплющилось не менее двадцати инфраметаллических шаров, что позволяло судить о размерах приспособления, если каждый шар был не меньше метра в диаметре. При этом выделилось значительное количество белесого дыма, заполнившего пространство между челюстями. На следующем этапе на челюсти наехали два кожуха, преобразившиеся в гигантские губы, которые сымпровизировали чудовищный плевок. В результате этого плевка раздробленные осколки шаров и сплющенные ошметки гусениц аккуратно полетели в подвижную емкость-плевательницу у основания пресса, напоминающую хищное растение росянку, увеличенную в миллиарды раз. Створки этой «росянки» сразу же пришли в движение и схлопнулись, основание же челюсти-пресса, напоминающее атлетическую шею с гигантским кадыком совершило что-то вроде громогласного глотательного движения, очевидно проглотив тот самый белесый дым.
   Что было дальше, Аня уже не видела, поскольку гигантская челюсть и плевательница скрылись из виду, и о дальнейшей судьбе расплющенных гусениц и белесого дыма можно было только гадать. Огневица объяснила, что раздавленные гусеницы, после того как их обсосет от остатков гавваха росянка, превратятся в жидкие инфракаловые массы, и будут сброшены, лишенные жизненных сил в океан Укравайра. Там, через определенный период разъединившись, они начнут медленно восстанавливаться до прежней гусеничной формы, предварительно побывав в состоянии инфракалового микса, совместно с другими гусеницами, где у них полностью потеряно чувство индивидуальности и где они испытывают муку деперсонализации и чужих терзаний. А информэнергетический туман, который сглотнула гигантская глотка будет подвергнут окончательному, впрочем достаточно грубому фракционированию в специальных вторичных, третичных и так далее – отстойниках, которые находятся ниже уровня океана. После этого отстоявшийся гаввах частично поглощается кровеносной системой Левиафана, а большая часть по специальным трубопроводам отправляется вниз, в Гашшарву и далее в Дигм, в распоряжение великого мучителя. Как ты понимаешь, обработка эта массовая и достаточно грубая, с самого начало смешивается огромная масса индивидуальных битов памяти, часто плохо совместимых. Это приводит к некачественному фракционированию, и немалая доля ценного гавваха остается в верхних фракциях, которые подлежат эвакуации из Укравайра в специальных емкостях. Кстати, оставшийся микшированный гаввах – не самая аппетитная тюря…
   – и куда же эвакуируют легкие фракции? – спросила Аня.
   – Собственно, их никто специально не эвакуирует. Они взлетают, как воздушные шары, заполненные водородом, поскольку их удельный вес гораздо выше удельного веса окружающей среды. Точно я не прослеживала, куда они улетают, поначалу – в верхние, более облегченные шеолы, и оттуда, говорят, даже в Энроф, заражая окружающую среду не до конца отфракционированным гаввахом. Говорят, что в физическом пространстве этот гаввах принимает форму различных злобных неприкаянных призраков, поскольку представляет собой эктоплазму. А впрочем, точно не знаю, нам, саламандрам, особого дела нет, что там с легкими фракциями происходит. Кстати, вот эти самые резервуары с легкими фракциями…
   Аня посмотрела в ту сторону, куда указала саламандра, и действительно, над системой пульсирующих труб, действующих и бездействующих челюстей, и т. д. и т. п., что издали напоминало производственный процесс, а вблизи какое-то мегафункционирование чудовищно-гротескных органов, показалось несколько огромных полупрозрачных воздушных пузырей, заполненных уже известным Ане опалесцирующим туманом. Пузыри явно намеревались взлететь, но по-видимому, были закреплены где-то там, у основания.
   – А из чего они состоят, эти легкие фракции, – спросила Аня.
   – Да глянь сама, как ты в Пропулке чрево Тунгака просматривала, – пожала плечами саламандра. Только учти, здесь жуткая мешанина, так что отдельных судеб, как в случае того фашиста, тебе увидеть не удастся.
   Аня сместила точку сборки в режим рентгеновского просмотра и начала сканировать один из гигантских пузырей. Поначалу в этом хаосе образов, картинок и щекочущих на расстоянии прикосновений, было трудно выявить что-то определенное. Улавливалась, скорее, смена разнообразных настроений, которые, сменяя одно – другое, накатывали на Аню волнами. Они были, как правило, положительного знака, среди них проступали то волны нежности, то светлой ностальгической печали, то радости узнавания чего-то нового. При этом Аня постоянно ловила себя на мысли, что чувства эти принадлежат детям, в основном, детям младшего возраста, но встречались и голубые романтичные волны ранней юности и даже более зрелой поры. При этом вскоре начали возникать и некие зрительные образы, правда очень расплывчатые и не индивидуализированные. Аня видела то маленькие уютные колыбельки, то большие, нежные материнские руки, то склоненное лицо матери с ускользающими чертами – больше ощущения, чем зримые образы. Иногда среди этих ощущений раннего детства и младенчества попадались волны-лица девочки из соседней квартиры, в которую кто-то был тайно влюблен, то образ-ландшафт весеннего леса, первой капели, подснежников, то густым золотом заполняло ощущение ясной грусти, где ранняя осень плавно переходила в осиянную пору листопада. Правда, словно холодные родниковые струи в теплом июльском озере, то тут, то там попадались саднящие темно-красные ленты чего-то очень нехорошего, чего Аня осознанно не захотела расшифровывать. Ей показалось, что если она начнет детально расшифровывать природу грязных черно-красных ошметков, вклинивающихся в золотые и голубые волны светлых чувств, то эти лохмотья превратятся в пиявок и набросятся на нее, несмотря на расстояние и кажущуюся изоляцию.
   – Ну, что там? – услышала она скрип Огневицы.
   – А ты сама не знаешь?
   – Ну, почему, знаю, правда природ этих щекочущих светлых тонов мне чужда. Это уже ваша, чисто человеческая прерогатива. Вот ты мне и объясни, чем, в твоем представлении, являются эти эманации с низким удельным весом.
   – По-моему, – сказала Аня, – каждый человек, даже если он превратился в закоренелого преступника и убийцу, рождается безгрешным ребенком, и в каждой самой черной душе найдется уголок со светлыми воспоминаниями о материнской любви, теплой уютной колыбели, каких-нибудь радостных и светлых прогулок с родителями по весеннему или осеннему лесу. Многим пришлось пережить чувство первой чистой любви, верной дружбы, преданности. По-видимому эти эманации и представляют ненужные вам легкие фракции человеческих воспоминаний. Возможно у каждого в отдельности грешника этих чувств в душе остались самые крохи, однако собранные вместе они составляют немалые объемы. Ну а другие вкрапления, я так понимаю, и есть тот гаввах, который не отстоялся и не отфракционировался, и будет утрачен для вас? Неужели вам приятно глотать эту противную мерзость? У меня такое чувство, что я бы с удовольствием искупалась в золотых и голубых волнах этих светлых воспоминаний, но при одной мысли о соприкосновении с теми темными ошметками, мурашки по телу пробегают.
   – Ну, не знаю, не знаю, – проскрипела саламандра, – мне эти твои, так называемые, светлые чувства, совершенно непонятны, потому-то здесь и стараются как можно быстрее избавится от этого балласта. Все, что тебе чуждо и непонятно, вызывает тревогу и подозрение. Ты сама подумай, откуда мне, например, знать чувства между матерью и ребенком, когда у меня никогда матери не было. То же касается и того, что ты назвала первой любовью. Ну, а если я, допустим, вижу осеннюю рощу, то тут же возникает мысль, насколько бы эта роща была бы прекрасней, если ее подпалить.
   – Что ж, – усмехнулась Аня, – в этом с тобой был бы солидарен тот эсесовец-пироман, по-видимому, вы бы вообще неплохо друг друга поняли. И все же объясни, какое удовольствие получают саламандры и прочие жители изнанки, поглощая то, что вы называете «гаввахом»?
   – Как какое! Эти-то эманации должны быть каждому понятны. Если переводить на человеческий язык, то это чувство власти, торжества, величия, я бы сказала, парения над миром…
   – Торжества победителя над беспомощным побежденным?
   – Возможно, какая разница, мы особенно не анализируем, тут важны сами ощущения, сильнейшая эйфория, кайф! Сами составляющие нас мало беспокоят. Да ты сама подумай, разве ваших наркоманов волнует химическая формула вещества?
   – Не знаю, – вздохнула Аня, – то, что очевидно для тебя – непонятно мне – и наоборот. Но я тебя не виню, ведь действительно, если у кого-то никогда не было мамы, то ему не понятно, что такое материнская любовь. Что же касается дальнейшей судьбы этих легких фракций, то если они и правда в конечном счете добираются до Энрофа, то, надо думать, возвращаются в лоно природы и способствуют ее одухотворению, и этим, получается даже самые закоренелые грешники способствуют какому-то улучшению мира, вот только, им самим-то каково! Ведь, наверняка, светлые воспоминания помогали им переносить самые тяжкие страдания, которые их здесь непрестанно терзают. Самые тяжкие страдания легче перенести, если в душе теплится огонек светлой памяти.
   – Тут я ничего не могу тебе сказать, – пробурчала Огневица, – мы, в отличие от вас, людей, двойственностью не страдаем. У нас – либо черное, либо – белое, и нет никакого сахарка, который бы мог слегка подсластить горечь. Но в целом ты, наверное, права – лишенные буфера высосанные гусеницы совсем поникают… с другой же стороны – это им самим на пользу, быстрее негативную карму исчерпают.
   – И то верно, – кивнула крылом параплана Аня, – если они своими светлыми воспоминаниями, которые у них без остатка выколачивают, хотя бы чуть-чуть оживляют и улучшают мир, то тогда становится понятным, почему они развязывают злую карму.
   – Можно и так это объяснить, – согласилась с ней саламандра, вот только тот факт, что фракционирование происходит не чисто, и немалая доля гавваха, вместе с легкими эманациями, увлекается вверх, значительно удлиняет развязку кармы. Все эти эктоплазма-тические сгустки ничего хорошего земле не несут. Между прочим – это издержки грубой работы Левиафана, которого только вал интересует. А вот мы, саламандры, делаем это гораздо тщательнее, и не капли гавваха зря не теряем, то есть не ухудшаем земную экологию, о которой ты так печешься, способствуем быстрейшей развязке кармы грешников, к тому же и гаввах даем гораздо чище и разнообразнее, на любой вкус. Левиафан же только микс способен выдавать одного сорта и качества. Возможно, плебеев подобная пища устраивает, но для изысканных, утонченных натур – это все равно, что какая-нибудь тюря.
   Тем временем быстрое воздушное течение отнесло наших путешественниц в сторону от Левиафана, и под ними снова плескался магменный океан.
   – Вот, – сказала саламандра, – дальше там смотреть особенно нечего. Я имею в виду ту, большую часть левиафана, которую мы не успели посмотреть. Там в принципе – везде одно и то же, по сути Левиафан – не отдельное существо, а что-то вроде колонии существ, каждое из которых исполняет свою функцию, ну – и бесконечное дублирование систем, рассчитанное на пищевое изобилие, которого никогда и не было. Большая часть функциональных систем бездействует, пищи в целом не хватает на всего монстра, но его спасает, как целостность, только то, что немногие действующие перерабатывающие островки хоть как-то с остальными делятся, за этим лично Хозяин присматривает. Ладно, хватит о нем, теперь наша задача – вон к той группе вулканов свои поплавки доставить. Ты как, настроена еще поплавать?
   – А это обязательно? – не проявила особого энтузиазма Аня, – мне кажется, я уже накрутилась выше крыши, может, лучше, долетим?
   – Не гарантия, что ветер не сменится, – сказала саламандра, – Левиафан постоянно направление воздушных потоков меняет, а своими силами, на основе левитации, эти поплавки не дотащить, ты, по-моему, уже в этом убедилась. С другой стороны, на некотором расстоянии от Левиафана воздушные течения начинают хаотически перемещаться, поэтому, если поискать, всегда можно нужный поток найти, но на это может потребоваться время.
   – Давай уж, – сказала Аня, – пока ветер попутный, все же полетим, а там посмотрим.
   – Да, ладно, ладно, – не стала с ней спорить саламандра, – я о тебе забочусь, все же поплавок, небось, присоски оттягивает.
   – Пока терпимо, – вздохнула Аня, – я ведь понимаю, что в действительности ничто ничего не оттягивает, все это лишь модели ощущений, и в действительности никакой гравитации здесь нет, одна лишь причудливая игра энергий. Так что, если правильно себя настроить, то и тяжесть не будет ощущаться.
   – Ну, – присвистнула саламандра, – если мы в дебри субъективного идеализма заберемся, то выяснится, что и на земле, в Энрофе, ничего реального нет, одна лишь иллюзия-майя. Но от этого как-то легче не становится, и если на тебя кирпич падает, то это больно, независимо от того, иллюзорны эти кирпич и боль, или нет.
   – Удивительные вы все-таки создания, – польстила саламандре Аня, – откуда, огненному призраку знать, что кирпич на голову – это больно? Как может быть больно огню, и тем более, духу! А еще жаловалась, что вам человеческая природа плохо известна.
   – Это вначале так было, когда мы только с тобой познакомились, – сказала Огневица, – в начале, как ты помнишь, я даже не знала. Что такое «девочка», но, чем больше мы с тобой общаемся, тем глубже я проникаю в природу человека, и узнаю о таких нюансах, о которых раньше даже представления не имела. Такова уж наша природа, ведь любой горючий предмет, попадающий в огонь, в том числе и не дай Бог, человеческое тело, на 90 % и более превращается в огонь, не считая горстки пепла. Очевидно, поэтому, с кем-то общаясь, мы как бы пропитываемся его природой, мыслями и чувствами. Отсюда и мое столь человеческое поведение, и знание вашего сленга, и психических тонкостей. Да и вообще, мы во многом становимся похожими на тех, с кем общаемся.
   «Как странно устроен мир, – думала Аня, рассеяно слушая трескотню саламандры, – никто из живых людей не видел ада – разумеется, земным зрением, и естественно наделял его всякими земными качествами, всякими там сковородками и котелками, в которых грешники варятся. В действительности все выглядит иначе, и однако же – сколько параллелей с нашим земным существованием, и сколько сходных проблем! Взять того же Левиафана. При всей его непохожести на какое-либо земное существо, его проблемы звучат совсем по земному. Это и нехватка пищи, и конкуренция с маленькими, но сообразительными и шустрыми саламандрами, и безнадежное отставание от современных требований, и безнадежные попытки приспособиться к новым условиям, и угроза оказаться на свалке истории. Если смотреть на схожесть разноматериальных миров с этих позиций, то аналогия – налицо. Не зря ведь существует формула: что наверху – то и внизу. В данном случае в качестве верха выступает наш обычный земной мир. Обычный ли? Для меня он теперь стал недоступным, и обычным я его считаю больше по привычке. Моя материальность сейчас совершенно иная, и чужда тому уютному миру, в котором я прожила 8 лет и нисколько не ценила того счастья, которым обладала. Думала, что плотный мир, с его устойчивыми пространством и временем, – это что-то постоянное и незыблемое, и все так будет, пока я живу, а жить, как мне казалось, предстоит очень долго. И вдруг в один миг все рухнуло, и то, что было таким естественным и обычным, стало недоступным и чуждым моей собственной природе. Интересно, чем я там, на верху, сейчас занимаюсь? Господи, как же это нелепо звучит! Словно я – это уже совсем не я, а что-то далекое и недоступное, и даже невозможно сказать, что я сейчас делаю – в смысле, мое тело с другой половинкой сознания. Впрочем, не совсем так, забыла, что я по серебряной нити за собой могу подсматривать».
   Аня настроилась на свою пуповину и тут же увидела образ больничной палаты, и что она лежит на кровати и отрешенно смотрит в потолок, сонная и равнодушная ко всему. Одновременно Аня почувствовала, что сознание ее двойника задурено транквилизаторами, и что недавно она была очень возбуждена, и плохо понимала, что вокруг происходит.
   «Выходит, – подумала «тонкоматериальная Аня», я там, на земле, что-то вроде сумасшедшей».
   Как ни странно, эта мысль не вызвала чувство отчаяния, а только печаль: та, земная Аня Ромашова уже действительно стала чем-то чужим, инородным. А она? Она теперь – огненный парашют, хотя при желании можно принять любую форму… хотя, не любую, ни водой, ни камнем она стать не сможет, ее пластичность ограничена рамками огненной стихии. Интересно, это ее естественная природа, или саламандра что-то нахимичила?
   Аня снова вернулась к судьбе той девочки, которая еще недавно была ею самою, и постаралась почувствовать ее будущее. Ответ пришел в виде ощущения, что состояние ее вызвано стрессом от разделения личности, доселе неразрывно целостной, и что рассудок ее восстановится через пару недель, и она станет обычной девочкой… совершенно обычной, как все, поскольку своей «знающей» части она лишилась. А вот перспектива воссоединения по-прежнему оставалась туманной, и никакой информации по этому поводу Аня не получила.
   «Ну ладно, – подумала она с грустью, – хоть дурочкой до скончания века она не останется, а то, что стала, как все остальные – может так и спокойнее. Интересно, мне уже не хочется говорить «я», и совершенно естественно произносится «она». Да и вообще, думаю о ней, как о постороннем человеке. Неужели когда-нибудь нам суждено объединиться? Или я теперь до скончания века буду скитаться по изнанке то в образе огненной ящерицы, то в образе паруса или парашюта.
   В то время, пока Аня была погружена в свои невеселые мысли, как и предсказывала саламандра, воздушные течения меняли свое направление несколько раз, и нашим воздухоплавателям приходилось отвлекаться на поиски нового, попутного, и это, к счастью, довольно быстро удавалось сделать. Сознание Ани, при этом, продолжало оставаться погруженным в свои мысли, а ее огненное тело действовало совершенно автономно, как тогда, при катании на волнах. Кстати, величественное буйство огненной пучины ей изрядно надоело: слишком уж много было вокруг огня, поэтому она полностью погрузилась в воспоминания, захваченная ностальгическим чувством утраченного. Перед ее мысленным взором проплывали милые сердцу земные картины, ставшие в одночасье недоступными: свою комнату и дом в Зарядье, величественный центр Москвы, кремль, Красную площадь, храм Василия блаженного, Александровский сад. А милое сердцу Подмосковье, с его уютными лесами, озерами, речками, с дачными поселками, раскиданными по необъятным просторам полей и холмов! В особенности, конечно, приходил на память Семхоз, куда они с мамой, папой и Юрой ездили несколько лет подряд, и купались в озере, и собирали грибы. А просто синее небо над головой, такое непохожее на здешнее, низкое, расплавленное. А удивительные, напоминающие разных животных, кучевые облака, сосем иные, чем здешние, ядовитые, ржавые, хищные. А нежный ветерок в летний полдень на лесной полянке, среди благоухания июльских трав, гуда шмелей и шума сосновых вершин. А прозрачная, нежаркая чистота позднего августовского леса, с его грибами, брусникой и костяникой! Сколько бы сейчас она отдала за обычную горсть лесных ягод, за глоток студеной родниковой воды, просто за глоток свежего лесного воздуха… или морского… или горного. Здесь ведь и дыхания никакого нет, и воздуха, как такового, одна имитация, астральные фантомы. Нет, что бы ни говорила Огневица по поводу субъективного идеализма, сердце этого никогда не примет, и никогда реальность земных чувств не перечеркнуть умозрительным словом «иллюзия». Иллюзия здесь, несмотря на всю грандиозность и страшное величие окружающего, все это – мираж, фата-моргана, ноумен. Материализованные мыслеобразы и чувства грандиозного демонического сознания.
   – Вот мы и у цели, – услышала Аня давно стихший голос саламандры, – сейчас надо найти подходящее воздушное течение, чтобы отнесло в проход между вулканами, и мы в лагуне вкушающих гаввах. Здесь, думаю, тебя ожидает кое-какой сюрприз, даже если сама испить гаввах откажешься.
   – Надеюсь, не в отрицательном смысле?
   – Надеюсь, нет.
   Тем временем панорама тихой лагуны была перекрыта изрыгающим пламя и лаву кратером вулкана, и поскольку в этот раз Аня с Огневицей летели невысоко, то, что там, за горой, и какие сюрпризы ожидают, Аня не видела. Огневица начала совершать челночные движения, пока не поймала воздушный поток необходимого направления, и позвала Аню подняться на пару десятков метров, после чего наших путешественниц стремительно повлекло по направлению к проходу между двумя близко расположенными вулканами. И когда в промежутке между вулканами возникла тихая лагуна, то Аня вздрогнула от неожиданности зрелища, которое открылось ее взору. Вся гладь раскаленной поверхности лагуны была буквально уставлена странными, совершенно неуместными здесь объектами… вернее призраками, фата-морганами, и помимо того, что они были полупрозрачны, время от времени то один, то другой призрак бесследно растворялся в воздухе, а иные возникали прямо на глазах. При этом, внутри каждого фантома смутно просматривалась саламандра, пристроившаяся на инфраметаллическом шаре, и что-то с ним творящая – подробности было трудно разглядеть. Когда тот или иной фантом исчезал из виду, очередная саламандра оставалась на месте, правда, похоже, заканчивала свои манипуляции с шаром, вместителем грешной души.
   – Все, снижаемся, – весело крикнула Огневица, зависнув над самым проходом в лагуну. – добро пожаловать в долину грез, в бухту вкушающих гаввах. Прекрасная сегодня погода, не правда ли? – обратилась она уже к двум саламандрам, стоящим у прохода в бухту, по-видимому, этот проход охраняющим… по крайней мере этот вывод напрашивался, судя по их воинственному виду и наличия оружия, напоминающего средневековые алебарды.
   – Погода, как погода, за бортом дует, как обычно, – буркнула одна из саламандр-охранниц, но здесь, за барьером, тихо, как у Христа за пазухой. Так что принимайте благопристойный облик, негоже в приличном месте парапланом порхать.
   С этими словами одна из охранниц очертила алебардой что-то вроде широкой арки, очевидно делая проход в невидимом силовом поле.
   – А ведь и правда, – весело обернулась Огневица к Ане, я так привыкла к этому образу, что и забыла, как должна выглядеть в светском обществе. Конечно, мы, саламандры, существа пластичные, однако и у нас есть определенные каноны и правила приличия. В частности здесь, в бухте вкушающих гаввах положен классический образ саламандры. У вас ведь, насколько я знаю, в театр или в ресторан никому не придет в голову в домашнем халате или в исподнем прийти. Так принято, и все этому следуют, не задумываясь зачем и почему. Хотя, конечно, есть и чудаки, ниспровергатели, представители андеграунда. Они, кстати, и у нас есть, но мы с тобой, полагаю, народ законопослушный и не будем нарушать общественных норм внешнего вида.
   С этими словами саламандра вернула свой первоначальный облик, чем-то н правда напоминающий южноамериканскую гигантскую саламандру, и плавно опустила свой поплавок на гладкую поверхность лагуны. То же самое проделала и Аня, хотя это скорее автоматически сделало ее огненное тело, которое в последнее время опережало команды Аниного разума, либо вообще поступало совершенно автономно. При этом охранницы как-то подозрительно на нее поглядели.
   – Что-то она не очень на нашу похожа, – наконец прервала напряженный фейс-контроль одна из них (Аня весма удивилась, поскольку ей казалось, что она выглядит совершенно идентично остальным саламандрам), – в ней какое-то второе дно скрыто, она, похоже, из комбинированных. А этим сюда нельзя, не положено.
   – А где записано, что не положено, – тут же начала наезжать на охранницу Огневица, – ты мне служебную инструкцию покажи!
   – Да нет инструкции, – растерялась та, – просто отродясь здесь комбинированные в свободном виде не появлялись.
   – А раз нигде не записано, то нехрен здесь самоуправство разводить, посмотри ка внимательно ее информопакет, она свыше имеет право ходить, где пожелает, на ней корона, если не слепая.
   – Знаешь, – нагловато уставилась на Огневицу более активная охранница, – нам как-то западло копаться в чужих информопакетах, но если вы настаиваете, то, пожалуй, пропустим, тем более, бдительность – бдительностью, а прецедента не было, чтобы сюда кто-то из комбинированных в свободном виде являлся. Однако, сами понимаете, служба нервная, полагалось бы компенсацию за беспокойство…
   – Это какая еще компенсация, – зашептала Аня Огневице, у нас же и нет ничего… ну, разве кроме этих поплавков…
   – Так они и имеют в виду нашим гаввахом поживиться, – затрещала ей в ухо Огневица, – но ведь нигде в инструкции не прописано, что комбинированных нельзя пропускать, это они самоуправничают! Лично я не собираюсь свой гаввах каким-то солдафонам отдавать, зря я что ли из своей личинки информэнергию выколачивала!
   – Так зачем она тебе, – мягко упрекнула ее Аня, – ты же сказала, что гаввах больше не употребляешь!
   – Ну, не употребляю… а все равно, из принципа, не терплю когда мздоимством промышляют. Если бы они не требовали, я б, может, и сама отдала!
   – Как хочешь, а мне этот гаввах и даром не нужен, – сказала Аня, – я пожалуйста, хоть целый поплавок могу им отдать.
   – Да ты что, с катушек съехала? – возмутилась Огневица, – где это видано, что бы охране целый поплавок отдавать?! Жирно какать будут! Если им за вход каждый будет свой поплавок отдавать, они вообще выше крыши зажрутся и перестанут свои прямые обязанности выполнять, возомнят, что они не охранницы, а персидские калифы.
   – Ну и пусть считают, что хотят, а мне своего поплавка не жалко, я уже видела, что там внутри, и больше мне с этим встречаться никакого желания. Эй, ребята, – крикнула она настороженно прислушивающейся охране, – я вам свой поплавок отдам, мне он не нужен.
   – Неужто, целый?! – изумились охранницы, – ну, спасибо, век не забудем! Вы проходите, не стесняйтесь, если чего надо, обращайтесь, можем и местные достопримечательности показать, мы к вашим услугам! Щедрому гражданину и послужить приятно, а то, торчишь здесь, торчишь, света божьего на службе не видишь, в то время, как другие гаввахом балуются, а благодарности – никакой!
   – Да не надо нам ничего, – ответила за Аню Огневица, – я сама ей покажу все, что требуется, я тут не впервые. Кстати, как же вы собрались достопримечательности показывать, когда вам пост запрещено покидать? Это же строго карается!
   – Не хотите – как хотите, – быстро согласились охранницы, – была бы честь предложена, – а насчет поста – ты за нас не переживай, сами знаем, когда можно, а когда нельзя его покидать.
   Аня передала охранницам вдруг ставшую тяжелой инфраметаллическую капсулу грешной души, и путешествегнницы ступили на гладкую поверхность лагуны вкушающих гаввах, при этом Огневица толкала свой шар пред собой, как жук Скарабей.
   Теперь более подробно опишем, что же такого необычного увидела Аня, когда получила возможность рассмотреть новое место, куда они с Огневицей прилетели. Прежде всего, коснемся призрачных объектов, занимающих значительную часть лагуны, которые, как вначале показалось Ане, были тут совершенно неуместны, поскольку на первый взгляд казались чем-то земным и хорошо узнаваемым, хотя вначале было даже не ясно, что их объединяет, как в старинной детской игре в бирюльки – разве что более-менее схожие размеры – что-нибудь 3х3х3 метра. Итак, вариантов было множество, хотя Ане запомнились следующие.
   В одном случае – это было что-то вроде отдельно взятой комнаты из королевского дворца, как бы просвечивающей изнутри, с роскошным золотым интерьером в стилях готики, барокко, либо какого-нибудь другого стиля от 12 по 19 века, основным критерием которых являлась бросающаяся в глаза роскошь, с непременным включением всяких золотых, мраморных, хрустальных, самоцветных и прочих аксессуаров, блестящих живописных полотен и разнообразных затейливых музыкальных инструментов. Нет возможности перечислить все разнообразие интерьера, и напрашивалось единственное обобщающее определение: это была материализация самого представления разных групп людей о роскоши. В каких-то случаях были представлены восточные или любого другого восточного деспота с многочисленными инкрустациями, курильницами, коврами, сундуками, шкатулками и коллекциями драгоценного оружия на стенах. Реже попадалось что-то античное, в духе римского цезаря или египетского фараона. Стили были представлены самые разнообразные, и все ограничивалось лишь объемом, примерно в три кубометра, причем в центре отчетливость и достоверность предметов были максимальными, а к периферии фата-моргана как бы сходила на нет, теряя конкретность и отчетливость.
   Подобные императорские и султанские хоромы преобладали в общей массе призраков, покрывающих пространство лагуны, словно палатки рыбаков – любителей подледного лова – поверхность замерзшего озера. Реже встречались апартаменты какого-нибудь современного Рокфеллера, выдержанные в стиле постмодернизма, уставленные шедеврами современного дизайна, бытовой техники и электроники, разнообразие которых было столь велико, что нет возможности даже приближенно все описать. В иных же случаях в облике призрачного объекта просматривался роскошный салон Ролс-Ройса или Бентли, или какой-нибудь императорской кареты, или царского паланкина. Впрочем, повторения нигде не было, каждая локальная фата-моргана являла собой уникальный образ, и помимо разнообразнейших апартаментов, призрачный образ мог быть кусочком какого-нибудь экзотического ландшафта, допустим, романтичное морское побережье, лесной пейзаж, а где-то просматривались горные картины с бурными речками, водопадами и заснеженными вершинами. А где-то – амазонская сельва, а где-то – африканская саванна, при этом, пейзаж мог быть и подводным: разноцветные коралловые рифы, тропические рыбы, затонувшие корабли. Порой просматривались и явно небесные картины как бы с высоты: голубые глубины неба и причудливые трансформы облаков на фоне разлинованных пахотных земель, деревушек, и мегаполюсов пресеченных стрелами шоссейных дорог. Изредка попадались и морские виды сверху. С игрушечными корабликами и причудливыми рисунками побережья. Для полноты впечатления напомним, что внутри этих фата-морган присутствовали саламандры, совершающие неведомые операции с инфраметаллическими шарами, правда просматривались они с трудом.
   Все это, а так же многое другое, чего Аня не разглядела в отдалении, густо покрывало центральную часть лагуны, на периферии же, ближе к извергающимся вулканам, Аня разглядела несколько огороженных площадей на подобие бассейнов или водоотстойников, правда, что там внутри, и даже, есть ли там вездесущая лава, Аня не сумела разглядеть.
   Межу этими фата-морганами и бассейнами деловито сновали саламандры, весьма схожие по виду и размеру, впрочем, сейчас и Аня ничем не отличалась от остальной публики, и для нее самой оставалось загадкой, каким образом бдительные охранницы тут же установили ее инаковость и чуждость огненным созданиям.
   Тем временем Огневица, не обращая внимания на фата-марганы, постоянно встречающиеся на пути, целенаправленно катила свой шар прямехонько к одному из ближайших бассейнов, содержание которого Аня не видела, поскольку он слегка возвышался над поверхностью магмы.
   – Что это тут происходит? – недоуменно спросила Аня, указывая на странное «палаточное» поле. – Все эти земные образы совершенно е вяжутся с тем, что я здесь раньше видела. Это что, какие-то индивидуальные кабинки с кинематографом для саламандр?
   – Эффектно? – усмехнулась Огневица, – мы работаем без отходов, не то, что старый маразматик Левиафан, который легкие фракции просто сбрасывает в пузыри и запускает в Энроф. Мы их смешиваем со средними фракциями и превращаем во внешние фантомы, чтобы спокойненько поглощать гаввах в комфортном окружении, в роскошных апартаментах или из рулем. Это своего рода ширмы, заставки. Как видишь, они вполне нейтральны и эстетичны для восприятия для внешнего наблюдателя. Они скрывают то, что переживает вкушающий на самом деле. Мы, саламандры, существа цивилизованные и считаем неприличным выставлять свои истинные переживания на показ. Если бы ни эти внешние фата-морганы, ты бы увидела весьма шокирующие картины. Впрочем, ты уже видела нечто подобное, когда погружала свое сознание внутрь инфраметаллической скорлупы. А так все выглядит весьма прилично и, я бы даже сказала, шикарно. Мы стараемся лепить из средних и легких фракций самые эстетичные образы, и никакого садизма, никаких фильмов ужасов. А истинные переживания вкушающего, которые внешнему наблюдателю показались бы по большей части отвратительными и, не побоюсь этого слова, чудовищными, остаются его личным делом.
   – Значит, это ширмы, скрывающие мерзости, – передернулась всем своим огненным телом Аня, – хорошенькое дельце… и в чем же заключается удовольствие?
   – Это очень сложная гамма чувств, все зависит от донора – грешной души. Если попробовать описать в двух словах, то это – непередаваемое чувство возмездия, опьянение местью, ну и многое другое, вам, людям свойственное.
   – Но причем здесь месть? – удивилась Аня, – как я понимаю, вкушающие гаввах поглощают воспоминания и зрительные образы преступников и садистов. Что-то подобное я ощущала, когда словно бы слилась чувствами с тем немцем. К тому же потом на душе остался тяжелый осадок.
   – В данном случае они испытывают нечто иное, – продолжала объяснять саламандра, – в результате обработки затравочным каррохом, который по сути является семенем эйцехоре, в нижних, тяжелых фракциях возникает эффект кармического перевертыша, плюс и минус меняются местами. Зачаток этого переворота ты видела в момент, когда жизненная энергия замученных душ в виде огненного смерча поглотила этого фашиста. Но это было лишь минутное ощущение, предвестник, после которого следовало беспокойство. После обработки затравочным каррохом, кармические полюса окончательно стабилизируются в противоположном качестве. Что это означает? Это означает, что жертва становится мстителем, упивающимся своей местью, а бывший палач и мучитель превращается в жертву, причем чувства накладываются, и чем больше было жертв у палача, – даже если убивал не он сам непосредственно, тем многократнее его переживания в качестве жертвы. Его сознание словно бы плюсует все страдания, которые он причинил своим жертвам, и всю эту сумму страданий переживает одна единственная душа. Если этот массовый палач при жизни доставил страдание тысячам, включая страдания неведомых родственников за гибель близкого человека, которых мучитель и видом не видывал, то его собственные мучения уподобятся суммированным мучениям всех этих страдальцев. Вкушающий же гаввах в этот момент находится на другом полюсе, он как бы выступает от лица этих жертв, является их рефлектором и испытывает неописуемые переживания, целую гамму чувств, которую можно приблизительно охарактеризовать, как мщение. В действительности же чувство это многократно сильнее, это – совсем иное качество, недоступное чувству землянина, поскольку происходит суммирование чувств всех отмщенных жертв одновременно – как на противоположном полюсе суммируются страдания бывшего мучителя. Здесь возникает качественный скачок, который на человеческом языке можно хоть как-то адекватно передать словом «кайф». Если сказать, что это – комплекс видений – то это ничего не сказать! Это – гораздо больше, это – хохха, сложнейшая гамма чувств, демоническое самадхи… если тут уместны подобные аналогии. Но если духовное самадхи – это максимальная расперсонализация личности и ее чувств, то здесь – напротив – предельная их персонализация, где переживания тысяч прессуются в переживание одной личности – вкушающей гаввах. Ну, что, не появилось желание попробовать? Я бы могла поделиться, поскольку свою капсулу ты легкомысленно отдала.
   – Нет уж, спасибо, – решительно подавила Аня собственного червячка соблазна, я тут задерживаться не собираюсь. Тем более, не собираюсь пить какую-то демоническую эктоплазму. С меня довольно того, что я вижу. Понимаю, что палач должен расплатиться за свои злодеяния, но ничего не могу с собой поделать, явиться причиной муки кого-либо, даже если при жизни это был законченный негодяй или даже чудовище я не могу и не хочу даже создавать прецедент.
   – Конечно, – недовольно скрипнула саламандра, – пусть другие пачкаются. Кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево… ручки боимся замарать…
   – Пусть так, – почувствовала Аня в себе металл и не свойственное ей ранее упорство, – если я не могу изменить законы демонического мира, то по крайней мере, я могу не принимать в этом участия.
   – Что ж, вольному – воля, – пробормотала саламандра с уважением, – завидую тебе, я бы из элементарного любопытства попробовала. Наверное, ты права: отойди от зла – совершишь благо. Ладно, ты меня своим примером устыдила. Мы ведь, саламандры, изначально не были демонами-мучителями. Честно признаться, я ведь имела мыслишку кайфануть. У меня после последнего раза большой перерыв был, думаю, от одного раза ничего бы не случилось, но сейчас понимаю, что это я себя просто успокаивала, ведь стыдно себе признаться, что ты гаввахозависим. Никогда мы, саламандры, в прежние времена этим зельем не баловались. Это все – Гагтунгр, он нас совратил и подсадил, понимая, что Левиафан – туды его в качель – разве качественную продукцию дает! У него же в усушку и утряску до пятидесяти процентов чистого гавваха уходит, а это, разумеется, там, внизу, никого устраивать не может. Ладно, мы сейчас мой поплавок в отстойник на катализацию оттащим, и после этого – свободны, никто нас не вправе задерживать, можем выше, в Гвэгр подниматься, поскольку самую главную свою задачу – выколачивание информэнергии воспоминаний из грешных душ, мы добросовестно выполнили, сочетая приятное с полезным, а о дальнейшем и без нас позаботятся специальные службы.
   – А что это за отстойник-катализатор, – снова проснулось в Ане любопытство.
   – Вот сейчас мой поплавок оттащим – сама все увидишь, а я вкратце прокомментирую. Обычный промежуточный процесс фракционирования. У Левиафана он так же не качественно осуществляется. А все из-за конвейерной системы и тотального дифицита катализатора. Насколько я знаю, там вообще больше половины контейнеров без катализатора обрабатываются, а это – вообще выстрел в холостую, отсюда и такое безобразное фракционирование, что половину гавваха не удается от легких фракций отделить…
   Так непринужденно болтая путешественницы лавировали между тесно расположенными фата-морганами, и Аня спросила, почему нередко среди этих голографических объектов встречаются водные пейзажи, и даже подводные картины, ведь вода – совершенно чуждая и ненавистная саламандрам стихия.
   – В этом так же особенность разнообразнейших состояний, возникающих при вкушении гавваха, – сказала саламандра. – Дело в том, что уже на первых стадиях, высвобождая энергию легких и средних фракций их инфраметаллической капсулы, саламандра перестает ощущать себя саламандрой, и начинает жить ощущениями, присущими донору. Для нас, саламандр, это вообще характерно, я тебе об этом уже говорила: мы проникаемся мыслями и чувствами того, с кем общаемся. В случае же вкушения гавваха, отождествление происходит полное, и мы словно бы забываем свою собственную природу до такой степени, что радостно воспринимаем водные пейзажи, если они доставляли удовольствие донору при жизни. В этом – так же особый кайф – перестать быть собой до такой степени, что даже вода тебе – брат родной. Тем более, речь же не идет о реальном контакте с водой, это же всего лишь причудливая игра энергий.
   Таким образом, если донору нравились водные или даже подводные пейзажи, то мы воспроизводим их в фата-моргане-ширме. Впрочем, личностям, которые проваливаются в Укравайр, как правило, милее другие образы – всякие королевские и султанские палаты, салоны роскошных автомобилей и кают тихоокеанских лайнеров для миллиардеров, однако и среди них попадаются романтики…
   – А почему, – спросила Аня, – не видно тех образов, которые я видела над Левиафаном, в тех пузырях с легкими фракциями. Радость от прикосновения материнских рук, счастье первого робкого поцелуя, трепетная нежность первой юношеской любви?
   – В каждой отдельной душе, проходящей обработку в Укравайре, таких фракций слишком мало. Они способны становиться заметными лишь когда собраны в микс в больших количествах, в этих самых пузырях. При индивидуальной же работе, они у личностей подобного типа почти не заметны, и мы их смешиваем со средними фракциями удовольствия от комфорта и роскоши, из которых, собственно, и лепится фата-моргана. В данном случае легкие фракции не проявляются в образ-чувство, а лишь усиливают эмоциональную составляющую ширмы.
   Тем временем наши путешественницы дошли до бассейна-отстойника, и Огневица сразу заторопилась, закончив свои объяснения. Очевидно она хотела поскорее избавиться от соблазна, который – по всему было видно – просто жег ей руки, если такое определение справедливо для огненного существа. Похоже, она была настроена решительно выполнить обещание и не предаваться всеобщему инфернальному пороку. Ограждение бассейна, казалось, свободно плавало в спокойной лаве лагуны, а может быть доставало до самого дна. Его края поблескивали металликой и, похоже, состояли из того же материала, что и шарообразные вместилища грешных душ. Что же касается содержимого бассейна, то от края до края он был заполнен теми самыми вместилищами, но плавали не в жидкой раскаленной лаве, как все окружающее, а в полужидком составе, от вида которого у Ани возникли весьма своеобразные ассоциации. Хотя, если учесть огненно-раскаленное окружение бассейна, присутствие здесь данного состава было вряд ли возможным, поскольку подобная «органика» должна была бы просто мгновенно сгореть. Тем не менее, единственные ассоциации, возникшие у Ани при взгляде на содержимое бассейна, были связаны с полужидким дерьмом, но дерьмо это почему-то не горело и не испарялось, и даже не кипело, и следовало предположить, что оно такой же температуры, как и все окружающее. Впрочем Аня в который раз поймала себя на том, что по-прежнему применяет ко всему увиденному земные мерки, в то время как все окружающее представляло собой разные качества энергии, а, следовательно, и дерьмо, до краев заполнившее бассейн, так же разновидность утяжеленной энергии одного из шеолов изнанки земли (как мы помним, с аналогичным явлением пришлось столкнуться и Андрею в 3 книге 2 романа).
   Однако же Аня, в отличие от Андрея, не получила разъяснений черного магистра, и была крайне удивлена подобным зрелищем. Кстати сказать, она не испытала особого отвращения к увиденному, что объяснялось, очевидно, либо тем, что дерьмо все же было не настоящим, либо подобное «хладнокровие» определялось агрегационным состоянием самой Ани. Соответствующий запах, кстати, тоже присутствовал, но был какой-то приглушенный, ослабленный, и гармонично вливался в гамму других ненастоящих запахов, связанных с извержениями вулканов и лавоизлиянием.
   – Что это? – спросила Аня, поморщившись.
   – Не узнаешь? – хихикнула саламандра, – мне кажется, это любой землянин с полувзгляда и с полузапаха должен узнать. А мы, как духи, тесно контактирующие с человечеством, тоже хорошо знаем этот состав… шучу, разумеется, сходство чисто внешнее, а почему – не смогу тебе ответить, так уж получилось. На самом деле – это затравочный каррох – самый универсальный катализатор на изнанке, его использование в здешних краях – повсеместное. Кстати, если уж на то пошло, то все сложные существа изнанки по большей части состоят именно из этого состава, это как бы – первооснова. Разумеется, в сложных организмах изнанки каррох представлен в структурированном виде. Между прочим, что бы ты не подумала, мы, саламандры, имеем другую природу, мы, как ты знаешь, чисто огненные духи и к карроху не имеем никакого отношения. А то, что ты видишь – это первичный, затравочный каррох, и в данном виде используется, как катализатор фракционирования информэнергии.
   Для общей информации скажу, что здесь, в Укравайре, собственного затравочного карроха нет, его сюда особые службы доставляют из тех слоев, где он в изобилии, из Дуггура, например, там где карроссы присутствуют. Если брать конкретно российские шрастры – то это – карросса Дингра. В общем, каждому затомису своя соответствует, и эти карроссы являются матерью большинства жителей, населяющих изнанку, они – главные ваятельницы демонической плоти, а заодно заменяют тамошнюю почву. Попутно они вырабатывают и свободный каррох, который для разных целей используется. Кстати, мы, саламандры, к карроссам так же никакого отношения не имеем, наше происхождение с ними не связано. Более детально не думаю, что имеет смысл рассказывать, у меня такое впечатление, что сей предмет у тебя благоговения не вызывает.
   – Да уж, – пробормотала Аня, – мне только интересно, кто в эту лагуну его поставляет, если он в Укравайре не производится?
   – Значит все же интересно, – хмыкнула саламандра, – ну, если руку на сердце положа, – то весь каррох здесь сворован у Левиафана. Есть у нас специальные службы, набранные из любителей риска – все же лезть в закрома Левиафану (они к счастью снаружи расположены) не каждый решится. Было время и я этим для экстрима занималась, но потом надоело, мне серфинг в чистом виде интересней. Короче, эта бригада в последнее время работает настолко эффективно, что Левиафан практически совсем без карроха остается, что и является одной из причин столь низкого качества его деятельности. Но тут ничего не поделаешь, закон джунглей, дарвинизм, понимаешь ли, а качественное фракционирование, гарантирующее чистоту гавваха, обеспечивает лишь достаточное количество затравочного карроха. Так что в том, что у Левиафана так хреново дела идут, есть и наша вина, каюсь.
   – Как же этот ваш каррох может чего-то там фракционировать в таком виде, – пропустила Аня мимо ушей фальшивые покаяния Огневицы. – Я так понимаю, что эта оболочка герметична, а информэнергия воспоминаний вместе с душой внутри находятся. Левиафан-то эти оболочки раскалывал.
   – Раскалывал, потому что каррох в дефиците. В том то и заключаются чудесные свойства карроха, что он через любую оболочку проникает. Там что-то вроде осмоса происходит, я в этом деле плохо разбираюсь. Ну а внутри он во много раз ускоряет процесс фракционирования, и нижние, тяжелые фракции превращает в гаввах, пригодный для вкушения.
   – Кстати, – вспомнила Аня, – как вы его вкушаете, я что-то не поняла, за фата-морганами плохо видно было.
   – А так и вкушаем, отращиваем специальные сопла, с помощью которых прожигаем оболочку – и, как коктейль, прямо из капсулы, через трубочку. А легкие фракции оттуда сами испаряются, мы из них фата-моргану формируем. После того, как гаввах отсасывается, капсула лопается, не выдерживая внешнего давления, а усохшая, обесточенная душа сбрасывается в открытый океан Укравайра. В этом, как ты, надеюсь, уяснила, для нее прямой резон, хоть в том состоянии она этого не понимает: карма ее облегчается ровно на то количество гавваха, которое мы из нее высасываем. После этого ее будет носить на волнах Укравайра без руля и ветрил, и она потихонечку вновь начнет наращивать оболочку из инфраметалла, который в небольшом количестве содержится в здешней лаве. И все повторится сначала, пока все тяжелые фракции не будут из памяти души выколочены и отсосаны. После многочисленных циклов облегченная душа сможет начать постепенное восхождение, а души, содержащие сверхтяжелые фракции, которые в Укравайре невозможно извлечь, провалятся ниже, в Пропулк, туда, где давление соответствует. А что там с ними происходит – мы с тобой видели. Ух, на что только ни пойдешь, ради дружбы! Видишь группу саламандр с красными повязками? Это пункт приема, там мы мой инфраметаллический шар сдадим на фракционирование и получим отметку, что трудовую повинность отработали. После этого можно будет отправляться к эвакуационному тоннелю, через который в Гвэгр перекинемся, он здесь, неподалеку.
   Не дожидаясь Аниного ответа на затянувшийся монолог, Огневица подкатила свой шар к группе саламандр, выстроившихся на краю бассейна и заявила:
   – Вот, сдаю на фракционирование, выколочено по высшей категории, сами можете послушать.
   Саламандры с красными повязками из неведомого материала важно приняли поплавок и внимательно его прослушали с помощью трубочек, напоминающих старинные деревянные стетоскопы, затем одна из них важно произнесла:
   – Действительно, выколочено качественно, капсула принимается на фракционирование. Какие будут пожелания? Явитесь за своей капсулой через время положенное для фракционирования, или воспользуетесь чужой, созревшей?
   – Э, не соблазняйте, ребята, я – в завязке, – буркнула Огневица, – вы мне чиркните, что я положенное отработала, да я дальше пойду. Я сюда ради серфинга, а не ради гавваха прилетела.
   – Как будет угодно, – весьма удивившись, – произнесла саламандра-приемщица (возможно председательница комиссии), – просто такое сейчас крайне редко случается. Неподсевших саламандр все меньше и меньше остается… ладно, давай учетную книжку, я распишусь.
   – Вы уж тогда за двоих распишитесь, – тут же вставила Огневица, доставая непонятно откуда красный блокнотик и подставляя его под авторучку председательницы – тоже неведомо откуда возникшую. – Она, – кивнула Огневица на Аню, – со мной, как видите, комбинированная, однако свой поплавок охране отдала, что б не цеплялись, ей он вообще не нужен, она другой природы.
   – Вижу, что другой природы, – сказала председательница, внимательно посмотрев на Аню, – впервые такую в таком виде в здешних краях встречаю. Ну, так ей, собственно, мы отмечать не обязаны, у нас на этот случай никаких инструкций не предусмотрено.
   – Вы все же чиркните выход на двоих, мало ли что, она свою капсулу добросовестно выколотила, наверное ее поплавок в ближайшее время кто-то из охраны притащит.
   – Плохо это! – Неожиданно выдала эмоциональный всплеск председательствующая, – конечно, у них – своя ведомость, мы их не контролируем, но коррупция в их рядах разлагает и другие службы. Я, конечно, сообщу куда следует о вымогательстве взятки должностным лицом, только понимаю, что никаких административных мер все равно не последует. У них там взаимная порука и взяточничество от низшего звена до высшего, и все равно ничего не докажешь. Эта, из охраны, небось, скажет, что подобрала потерянный кем-то поплавок в океане, и все шито-крыто. Хотя, я уже давно не встречала в океане свободно плавающих поплавков. С тех пор, как наши вкус гавваха распробовали, все свободные поплавки на самом начальном этапе расхватывают, так что уже давно Левиафан свои поплавки только от нерадивых чайников получает. Ладно, давай, отмечу выход на двоих.
   – Это точно… ну мы пойдем, удачного рабочего дня, – сказала Огневица пряча свой квиток неведомо куда.
   – А вам – удачного путешествия, – кивнула председательница, – ты, как я понимаю, гостье наши края показываешь, которых, судя по ее облегченной фактуре, она в посмертии никогда бы не посмотрела.
   Огневица вежливо поклонилась и жестом показала Ане следовать за собой.
   – Есть еще честные сотрудники, – сказала она удовлетворенно, – в этот раз – никакой бюрократии, никаких проволочек, хотя запросто могла тебя тормознуть, как это охрана сделала. И пришлось бы и комиссии какую-то мзду платить. Хотя, чего я переживаю, могла и я свой поплавок отдать, я же от вкушения отказалась. А впрочем, они и сами могут взять, сколько надо, у нас же, как и у вас, что охраняем, то и имеем… ладно, не мое это дело.
   – И куда мы теперь, – спросила Аня, – хотелось бы уже поскорее отсюда выбраться.
   – Теперь уже быстро, – успокоила ее саламандра, – летим вон к тому самому большому вулкану.
   Вулкан, на который указала саламандра, значительно возвышался над всеми остальными, едва торчавшими из бурной поверхности океана. Пожалуй, было даже нельзя сказать, насколько он возвышался над другими, поскольку его вершина терялась в толще ядовитых облаков, поэтому даже было нельзя сказать, извергается он или дремлет.
   – Вот там, как раз, и переход, – объяснила саламандра, – его сопло перемычку пронизывает и аккурат, на территорию Гвэгра извергается. Летим, тут буквально рукой подать.
   Подруги взвились в воздух, и вскоре приземлились у подножия вулкана, жерло которого плотно скрывали ядовито-оранжевые облака. Неподалеку от места, куда приземлились путешественницы, Аня увидела небольшую пещеру, вход в которую зловеще поблескивал отсветом какого-то мощного источника света, горящего где-то в глубине. Около входа стояли две охранницы, точные копии тех, которые охраняли вход в лагуну.
   – Пропуск, – буркнула одна из них, угрожающе брякнув алебардой, и Огневица тут же сунула ей в руку ксиву, подписанную председательницей приемной комиссии.
   – На двух лиц, – констатировала охранница после долгого изучения документа, – проходите. – На Аню она даже не обратила внимания, в отличие от прежних, и тут же путешественницы шагнули в пещеру, мимо расступившихся охранниц.
   Как только это случилось, Аня почувствовала, что ее втягивает и несет куда-то вверх вихрь прозрачного огня, но, приглядевшись, она поняла, что находится в окружении таких же, как Огневица саламандр, причем, если раньше она видела в каждой какое-то индивидуальное различие, то теперь все они были одинаковы, прозрачны и призрачны, и она уже не знала, кто из них Огневица, и есть ли ее подруга поблизости. Саламандры, сделавшись зыбкими и прозрачными, словно бы слились в единый огненный вихрь, как в гигантской огненной горелке с мощным турбоподдувом.
   – Я растворяюсь в этом огненном вихре, – подумала Аня, – и в тот же момент ощутила, что действительно, самосознание ее словно бы распространяется на весь этот огненный столб, состоящий из тысяч и тысяч саламандр. И тут она действительно потеряла сознание.
   Глава 9
   Шеолы (Гвэгр)
   Когда сознание вновь вернулось к Ане, она сразу же обнаружила, что во-первых окружающий ландшафт заметно изменился, а во-вторых поблизости нет Огневицы, к постоянному присутствию которой она уже привыкла. Наша героиня сидела на каменистой, чрезвычайно пористой поверхности, напоминавшей пемзу, прислонившись к основанию массивной глыбы, и поверхность глыбы была такая же пористая, и, как показалось Ане, весьма ломкая. Скала имела что-то вроде козырька, защищавшего от сильного ливня, который плотной пеленой застилал все вокруг. Только ливень этот был необычный. Собственно, нечто похожее она уже видела в Укравайре, но здесь ливень был намного плотнее и интенсивнее, так, что разглядеть окружающий ландшафт далее, чем на 10–15 метров, не представлялось возможным. В зоне же видимости попадалась одна только пемза, а ливень был огненным, словно с неба бурно изливались огромные капли подожженного полиэтилена. Кроме этого, как показалось Ане, плохая видимость определялась не только ливнем, но и рыжим туманом или дымом в обозримом пространстве. Для полноты картины можно добавить, что где-то неподалеку раздавался гул, словно гудело пламя в гигантской паяльной лампе, но слышался он за спиной, частично заглушаемый глыбой пемзы, к которой сидела, прислонившись, Аня, поэтому разглядеть источник гула она не могла.
   Машинально Аня опустила глаза вниз, и с удивлением обнаружила, что внешность сильно изменилась. Вместо удлиненного тела с хвостом и маленькими лапками саламандры, словно бы выполненного из плотного, непрозрачного огня, она увидела вполне человекоподобное тело, мало того, пропорциями весьма соответствующее ее прежнему, плотноматериальному облику. Причем, в качестве одежды тело ее плотно облегало нечто вроде скафандра из какой-то зеркальной металло-материи, словно бы на ней загустел тонкий слой ртути (разумеется, Аня не могла видеть фильм Терминатор 2, в противном случае она нашла бы немалое свое сходство с жидкометал-лическим роботом-убийцей в момент смены образа).
   – И когда это я успела так преобразиться? – удивилась Аня, – я вроде бы своему телу такой команды не давала. Впрочем, это все же более приемлемый облик, хоть и есть в нем нечто определенно демоническое. Интересно было бы на себя в зеркало поглядеть, я хоть капельку на себя похожа теперь? Фигура-то вроде бы моя, прежняя, хоть и амальгамой покрытая, как те инфраметаллические шары. Впрочем сейчас я не кажусь себе раскаленной, хотя температура здесь скорее всего не соответствует ощущениям. Все же Огневица говорила, что мы пройдем три зоны магм, и эта (кажется она называется Гвэгр) тоже должна относиться к магмам, хотя пока никакой магмы я здесь не вижу. Хотя, не исключено, что ливень – магменный. Интересно, льет, как из ведра, по идее тут наводнение должно произойти, однако, почему-то даже серьезной лужи поблизости не видно. С другой стороны, если тут везде такая почва, то удивляться не приходиться, это же пемза, и она все огненные осадки впитывает. Интересно, куда это Огневица подевалась, неужели она потерялась при переходе с уровня на уровень? Или вообще решила под шумок от меня отделаться? Возможно, я ей сильно досаждала в последнее время. Если так, то я сама виновата, хотя это подло, здесь меня бросать, я ведь понятия не имею, куда двигаться дальше, тем более, в таком тумане и под огненным дождем. По крайней мере она должна была бы предупредить, чтобы я знала, к чему готовиться! Странно, почему я не испытываю страха, по идее я должна визжать от ужаса, поскольку более страшной перспективы, чем остаться здесь навсегда, и вообразить себе невозможно, разве, что если иметь в качестве альтернативы Пропулк или Укравайр.
   – Весь страх в твоей худшей половинке остался, – услышала она голос из тумана, – да ты это и сама должна знать, – и в тот же момент сквозь пелену тумана и огненного дождя проступила фигура Огневицы. Правда, она была словно бы вылеплена из приведенных выше атмосферных явлений, как в современном кинематографе с помощью компьютерной графики изображают какого-нибудь невидимку, угодившего под дождь, только в нашем случае дождем являлись большие капли огня.
   – Нехорошо так о людях думать, – продолжила саламандра, заходя под козырек пемзовой скалы и снова становясь едва видимой, лишь слегка оконтуриваясь и опалесцируя, поскольку фигуру ее перестал выделять огненный дождь. – По-моему ты меня уже неплохо знаешь и могла убедиться, что я свое слово держу, и если сказала, что доведу тебя до шрастра Друккарга, значит доведу, чего бы мне это ни стояло. У огненного духа слово твердое.
   – Прости меня, саламандрушка, – устыдилась Аня, – просто я привыкла, что ты все время поблизости, а тут я тебя с самого начала потеряла. Сама подумай, каково мне было бы здесь навсегда остаться, я ведь здесь входов-выходов не знаю. Кстати, с чего это ты себя человеком назвала?
   – Ну, это я фигурально выразилась, – проскрипела саламандра, – что связано с особенностями вашего словаря. Как я себя должна была себя в обобщенной форме называть: существо? Тварь? Объект? Все это какие-то деревянные термины и не выражают сердечной струны дружеской беседы. К тому же, как я тебе уже говорила, за время общения с тобой я настолько в твою природу въехала, что и вправду начала себя человеком ощущать. Хотя, с точки зрения плотнотелесного человека, и я, и ты – всего лишь только призраки, но, как ты знаешь, внешний вид обманчив, и я прекрасно вижу, что в тебе такой гораздо больше человеческого, чем в большинстве плотнотелесных людей. Вон, хотя бы твое сострадание ко всем этим бывшим негодяям, которые в Укравайре и Пропулке парятся. Такое вообще редкому человеку свойственно, я не сомневаюсь, что большинство представителей вашей популяции, окажись они в здешних краях в твоем уникальном качестве, уж оторвались бы по полной программе.
   – Да что ты, огневица, – смутилась Аня, – ты уж меня совсем в святые одежды обрядила. Была бы я и вправду святой, никогда бы в аду не очутилась.
   – Э, не скажи, а о сошествии во ад Спасителя забыла? Да и другие силы света здесь не раз побывали, когда того обстоятельства требовали. Ты же здесь не посмертие отбываешь, а при жизни подобному посещению только те удостаивались, на которых особая миссия была возложена, и миссия эта требовала знания и шрастров и шеолов, а то и самой Гашарвы и даже Дигма – цитадели великого мучителя…
   – Вот уж никогда не подумала бы, – засмущалась Аня, – я ведь там, на земле, только восьмилетняя девочка, ну какая на меня может быть миссия возложена?
   – Странные ты вещи говоришь, – как-то по-особенному посмотрела на нее саламандра, – как раз на детей, в силу их чистоты и сенситивности, особые миссии и возлагаются. Правда, об этом, как правило, никто не догадывается. К тому же часто бывает так, что миссию предстоит осуществлять взрослому, но готовить к ней исподволь начинают с самого раннего возраста, и подготовка может носить самый непредсказуемый характер. Знаю, что и на тебе подобная миссия возложена, правда, какая именно – если бы даже и знала – не сказала, поскольку произнесенное слово может нарушить ткань будущего. Да, кстати, один из каких-то начальных этапов своей миссии ты уже осуществила… да ты мне сама об этом рассказывала.
   – Ах, ну да, – вспомнила Аня (она все труднее вспоминала события своей «верхней» жизни), – возможно это и было тем, что ты назвала начальным этапом. Мне казалось, что просто так обстоятельства сложились, и ничего я специально не делала. Кстати, по причине этого «начального этапа», я здесь и очутилась, хотя, возможно, это и не выходило в программу моей миссии. Меня на изнанку по собственной дурацкой доверчивости занесло, в результате чего я свою вторую половинку потеряла. О каком успешном выполнении миссии можно теперь говорить, если я теперь не полная… что там, что – здесь. Там с телом, но дура набитая, а здесь – умный призрак.
   – Ой, ты тут, возможно, не права, – пыхнула пламенем Огневица, – , – я уверена, что твое здесь присутствие и наше с тобой путешествие были Высшими силами предусмотрены. Такие вещи случайно не происходят.
   – Может быть, ты и права, – вздохнула Аня, – но пока что мне все это кажется чудовищным нагромождением обстоятельств. Ладно, по-моему, мы не о том говорим, ты лучше объясни, почему и я и ты так изменились? И что это за место такое? Пока я здесь, кроме огненного дождя и тумана, ничего не вижу… ах да, еще пемза кругом, но это, наверное, результат вулканической деятельности.
   – Немного терпения, – сказала Огневица, – более подробно я тебе этот шеол прокомментирую, когда мы будем его определенный участок пересекать, и столкнемся с местными достопримечательностями и особенностями. Для начала могу сказать, что шеол этот, как ты знаешь, на языке Синклита мира называется Гвэгр – шеол огненных ливней тоски и боли, самая верхняя лава. Правда, лава существует здесь только в виде дождя и, в какой-то степени, тумана.
   – А куда же она девается? Такой ливень не может просто так исчезнуть, жидкость же должна где-то скапливаться. Хотя, конечно, в ином измерении закон сохранения массы может и не действовать.
   – Здесь ничего не задерживается, – пожала плечами саламандра, – через здешнюю пемзу весь жидкий огонь просачивается и питает нижний слой, в котором мы недавно побывали – океан Укравайра.
   – А почему мы с тобой так изменились? Правда совершенно по-разному, ты, вон, совсем в тумане растворилась, а я снова человеческий облик приняла, правда покрылась металлической пленкой. Я такой образ своему шельту не заказывала.
   – А чего тут заказывать, ты, по-моему, уже во время серфинга убедилась, что твой шельт без всяких с твоей стороны приказов может сам по обстоятельствам поступать. А сейчас как раз такие обстоятельства и сложились. Думаешь, откуда эта зеркальная амальгама на тебе? Ты когда в бессознательном состоянии в Гвэгр вылетела, то аккурат под огненный ливень угодила, и он тебя с головы до ног облепил, а когда я тебя под этот навес притащила, то вся это квази влага застыла и превратилась в инфраметаллическую пленку. Тут, теоретически, могла произойти одна неприятность, но я пока ничего говорить о ней не буду, хочу проиллюстрировать конкретные случаи, которые я в перспективе собираюсь тебе показать. Короче, чтобы избежать этой неприятности, твой шельт через серебряную нить вытянул из твоей второй половинки на земле информообраз в качестве человека. Вот ты эту форму и приняла. А почему эта форма тебя от неприятностей уберегла, я тебе позже объясню.
   – А почему с тобой этого не произошло? Мы же в Пропулке и Укравайре почти ничем друг от друга не отличались?
   – Это внешне не отличались, а внутренне – еще как отличались. Вспомни, как легко тебя все наши вычисляли. И это – самые тупые, других в охрану и контроль не назначают. Меня инфраметалл облепить не может, поскольку я существо однополярное, элементаль, и по сути не имею бессмертной души. А ты – комбинированное и имеешь душу. Ко мне ничего пристать не может, это – как вода с лотоса всегда скатывается – ваши индусы любили этим сравнением пользоваться.
   – А откуда здесь инфраметалл берется? И к тому же, он ведь твердый – если судить по капсулам для душ грешников – Берется этот инфраметалл из шеола ярусом выше, который называется Фукабирн. Собственно, он весь и представлен океаном инфораметалла. А дно у него из того же материала, на котором ты сидишь, то есть из пемзы, и через нее инфраметалл в нижний ярус просачивается и капает. Правда, не все время, но я об этом особо расскажу.
   – И все же, почему этот океан жидкий, если из инфраметалла состоит?
   – Ну и что, ваша ртуть – тоже жидкая, но при определенных условиях может стать твердой. Дело в том, что в жидком виде инфра-металл пребывает тогда, когда в нем содержится уже знакомый тебе каррох, вернее, одна из его разновидностей, специальный, разжижающий, но при определенных условиях этот каррох выпаривается, и тогда инфраметалл затвердевает. А выпаривается он тогда, кода контактирует с человеческим шельтом, вернее, даже не с самой материей шельта, а с тем, что внутри – с человеческой монадой, душой. Благодаря этому, инфраметалл затвердевает на поверхности человеческого шельта. С тобой, как раз, это и произошло. Ну, а остальной инфраметалл стекает вниз, в Укравайр. Теперь, по поводу того, почему я такой призрачной стала. Дело в том, что на нас, саламандр, определенная повинность наложена, когда мы в какой-то слой попадаем, без нее, как ты понимаешь, ни в какой шеол не впустят и не выпустят, причем – в каждом шеоле разная. Так вот, в Гвэгре наша задача – разогреть холодные капли инфраметалла до состояния огненного дождя: кто как не саламандра, дух огня, с этим способен справиться? В нашу задачу входит – нагревать здешнюю атмосферу, и этот туман, в частности, что и превращает обычный инфраметаллический ливень в жидкий огонь. Для этой цели требуется немалое количество саламандр, и немалое количество огненной силы от каждой из нас. Вот я, отдав свою энергию для здешнего разогреву, и стала призрачной, на сгущение собственной материи уже силенок не хватает. Так что не удивляйся, что сверху не вода капает, разве бы мы в здешних краях обычную воду потерпели? Нет, разумеется, вот магма – другое дело, магма – наша вотчина. Потому-то океан Фукабирна – инфраметаллический. Кстати, этот рыжий туман – тоже на 50 % состоит из карроха, испаряющегося при затвердевании инфраметалла, и этот газообразный каррох так же определенную роль исполняет при взаимодействии с грешными человеческими душами. Ну, вот, в качестве вступительного слова вроде бы все, остальное по ходу дела расскажу. Ты уж извини, здесь нам тоже придется на какое-то время задержаться, поскольку, как я тебе уже сообщала, на мне – трудовая повинность, не отработаешь в другой слой не пустят.
   – И когда же мы дальше пойдем, спросила Аня, с опаской поглядев на яростные потоки огненного ливня, – что-то не радует перспектива под здешним грибным дождиком расхаживать.
   – Не беспокойся, никто тебя в ливень из-под скалы не погонит, это, между прочим, для тебя и не безопасно, иначе ты так отвердеешь, что шагу не сможешь ступить. Дело в том, что сквозь твой шельт настолько сильно бессмертная душа сияет, что инфраметалл на тебе будет отвердевать в разы быстрее и в большем количестве, чем на любом грешнике, у которого свет души в зачаточном состоянии находится. У них – это очень длительный процесс… но я о том чуть позже расскажу, когда подходящая иллюстрация подвернется. А что касается дождя, то он, по моей прикидке, минут через пять прекратиться. Он тут короткими порциями идет, и почему так, я тебе чуть позже расскажу, когда все своими глазами увидишь.
   Разговорчивая саламандра замолчала, словно к чему-то прислушиваясь, и Аня с противоречивыми чувствами еще раз осмотрела свое ометалличенное тело, которое имело, как ей казалось, весьма демонический облик, и, возможно, не спроста.
   – Бог шельму метит, – думала Аня, – раз я облик маленькой демоницы приобрела, значит и вправду внутри меня есть что-то нехорошее. И ведь, положа руку на сердце, такой облик мне больше всего нравится, из тех, которые я за последнее время, как Алиса в стране чудес поменяла. Ничего не скажешь – круто! Интересно, что бы по этому поводу в классе сказали? Конечно, вначале бы испугались, но потом наверняка признали, что выгляжу я круто. Впрочем, и по поводу других моих образов такая же реакция была бы: шутка ли сказать, сначала – огненная саламандра, а затем – та же саламандра, но расплющенная до состояния параплана. Господи, какая чушь в голову лезет! Не иначе, от повышенной температуры мозги ссохлись, и думаю черт знает о чем!
   Тем временем дождь совершенно внезапно прекратился так, словно кто-то невидимый взял и перекрыл кран. Довольно быстро вслед за этим, развеялся и туман, и перед Аней открылся ландшафт инфернального слоя под названием «Гвэгр». Первого шеола, с которым, в отличие от Ани, знакомятся с магмами сильно нагрешившие души, правда Аня пока не знала, за какого рода преступления эти души проходят здешние страдалища.
   Пред Аней простиралась унылая каменистая пустыня, вернее, как она теперь знала, это был не обычный камень, а пористая пемза. То тут, то там виднелись невысокие скалы, и еще Ане показалось, что в основании большинства скал зияет что-то вроде больших нор. Эта унылая серая местность простиралась везде, куда бы Аня ни бросила взор, и для полноты картины, небо также было полностью закрыто серыми тучами. Следов огненного ливня не осталось никаких, впрочем теперь Аня знала, что этот жгучий дождь в данный момент значительно пополнил недавно оставленный ею океан Укравайра. Аня посмотрела на свою спутницу; теперь, когда туман рассеялся, она стала заметнее, правда, все равно оставалась гораздо прозрачнее, чем прежде.
   – Ну что, – сказала Огневица, – дождик закончился, ближайшие пару часов можно его не опасаться, и мы имеем возможность беспрепятственно добраться до очередного контрольно– пропускного пункта. Правда, там вектор нашего путешествия несколько изменится, мы покинем шеолы, Фукабирн, о котором я тебе рассказывала, нам не нужен. А впрочем я несколько предвосхищаю события, первый КПП общий для всех…
   – Послушай, – перебила ее Аня, – а нельзя ли к этому КПП как-нибудь побыстрее добраться, ты ведь уже участвовала в процессе разогрева, значит выполнила свою трудовую повинность.
   – К сожалению, – развела лапками саламандра, – быстрее не получится. Быстрее можно только слетать, но как раз теперь вся загвоздка в тебе, ты летать в таком наряде не сможешь, поскольку утяжелена инфраметаллом – вон какую оболочку на себе за несколько минут осадила. Любая другая душа за это время только бы металлической пыльцой успела покрыться. Так что, хочешь – не хочешь, придется идти пешком, думаю, за пару часов дойдем, если не успеем – придется снова под скалой прятаться – тебе больше под огненный ливень попадать нельзя, в статую превратишься. Но не переживай, возможно тебе самой и не интересно, что здесь происходит, но мы с тобой уже говорили о твоей тайной миссии, и не сомневайся в том, что ты здесь оказалась для того, чтобы все своими глазами увидеть и во всем разобраться. А чтобы разобраться, нужна экскурсия и экскурсовод, а на данный момент экскурсовод у тебя единственный – твой покорный слуга, никто другой с тобой возиться не будет. Ладно, пойдем, сама заинтересована быстрее до КПП добраться.
   Аня с саламандрой покинули свою скалу с защитным навесом и двинулись, как Ане показалось, куда глаза глядят, поскольку никаких видимых ориентиров, которые могли бы указывать нужное направление, в обозримом пространстве не наблюдалось. Кругом простиралась совершенно однообразная тускло-пепельная местность, навевающая чувство тоски и безысходности – одна только пористая пемза, холмы и скалы из того же материала, кое-где непонятного происхождения кучи пепла, да еще не очень бросающиеся в глаза норы в основании некоторых скал и холмов. Несмотря, что атмосфера заметно прояснилась, вокруг все равно держалась тусклая тоскливая дымка, скрывающая детали ландшафта в отдалении. В последнее время Аня так привыкла к постоянному присутствию огня или чего-то раскаленного, к счастью, не способного причинить ей какой-то вред, что эта пустыня, правда так же состоящая из продуктов вулканической деятельности, казалась ей чем-то противоестественным и нереально статичным.
   – Что, не нравится, – хмыкнула саламандра, очевидно, прочитав Анины мысли, не удивительно, ты за последнее время совсем нашей стала, и все прочие стихии, кроме огненной, начинают тебя раздражать. Впрочем, для тебя – это вопрос привычки, и в перспективе прежней вакханалии огня уже не будет, разве что огненный дождик еще раз прольется. Ты существо комбинированное, и как только огонь в тебе перестанет доминировать, так и стихия его потеряет для тебя предпочтительность.
   – И все-таки, – спросила Аня, – куда мы сейчас идем? Тут ни одной достопримечательности не видно, везде одно и то же, пемза да пепел и ни души. Пропулк и Укравайр были гораздо оживленнее.
   – Идем мы, как я тебе говорила, в направлении КПП, его отсюда не видно, да и дымка нынче плотная стоит. Мне для того, чтобы получить право пройти через КПП, нужно, как минимум принять участие в разогреве еще одного ливня, на КПП наши стоят и ни за что тебя не пропустят, хоть о том, что пропускать не умерших комбинированных нельзя, ни в одной инструкции не сказано. Однако и о том, что можно пропускать – также ничего не говориться, следовательно они закон как им вздумается могут повернуть, как им вожжа под хвост попадет. А у тебя в этот раз даже расплатиться нечем. Ну а я уж с ними договорюсь, свои, как никак. Что же касается того, что здесь ни души – то ты сильно заблуждаешься: душ здесь гораздо больше, чем в Пропулке и Укравайре вместе взятых – и это вполне логично. Помимо тех, кто по этапу дальше идут – в Укравайр, Пропулк, или боковые ответвления, где мы не были – тот же Ырл или Ытерч, здесь так же немало тех, кто в Гвэгре свою карму окончательно исчерпывают и получают право для постепенного подъема. Так что – обычная арифметика, учитывая тот факт, что в нижние магмы они все через Гвэгр проходят. А то, что до сих пор никого не видно, так они крайне туго соображают, и до них еще не дошло, что огненный ливень закончился. Сейчас начнут появляться… осторожно, норка, не провались!
   Аня в последний момент перешагнула небольшую нору, размером с лисью, где натаскивают фокстерьеров и такс, и только сейчас обратила внимание, что вся местность испещрена подобными норами, помимо дырочек, которыми сквозила ноздреватая порода. При этом около каждой норки возвышалась небольшая горстка буро-рыжего пепла.
   – Это души здесь прячутся, – высказала свою догадку Аня.
   – Да нет, – мотнула головой Огневица, – здесь рыфры сидят.
   – Кто-кто?
   – Рыфры. Ну, увидишь, не люблю на пальцах объяснять. Нет, души сюда после дождика не пролезут, да им и в голову не придет сюда сунуться. Души прячутся в пещерках, под скалами, под одной из которых ты сидела, только пещерку не заметила, она сбоку была замаскирована.
   – Так души здесь не в капсулах? Нет, здесь пока еще нет, сама скоро увидишь, они в эти пещерки от огненного дождя прячутся. Саламандры здесь единственные существа, которые огненного ливня не боятся. Кстати, в нынешнем твоем состоянии, думаю, этот дождь и для тебя был бы ощутим, поскольку ты огненную форму в значительной мере утратила, но тебя сейчас пленка инфраметалла выручает, он, в отличие от земных металлов, обладает крайне низкой теплопроводностью, практически – термоизолятор. Именно поэтому души и стремятся его нарастить, но тем самым попадают в новую ловушку, к тому же и сам процесс наращивания для них весьма болезненный, не все выдерживают. Я тебе уже говорила, что этот инфраметалл из капель огненного дождя осаждается, а дождь для них – одно из положенных здесь по ранжиру процедур-мучений. Дело в том, что души, которые сюда попадают, пока еще телесную боль чувствуют. А теперь представь себе, что тебя, в твоем прежнем физическом статусе взяли бы, да и под ливень из горящей смолы поставили! При этом, ни умереть, ни потерять сознание ты бы не смогла, тем самым избавившись от пытки. Так же примерно и у них: если они хотят побыстрее инфраметалл нарастить, чтобы огненного дождя не бояться, они как раз и должны как можно дольше под этим дождем простоять. Но поначалу это совершенно невозможно вытерпеть. Однако позже, нарастив инфраметалл и став относительно защищенным от дождя, многие из них попадают в новую ловушку, и я этот факт тебе чуть позже прокомментирую. Кстати, там, внизу, в Укравайре и тем более в Пропулке у них телесная боль уже практически уходит, истощается и ее сменяет душевная, которая на изнанке гораздо мучительнее телесной… а вот, гляди, и первые ласточки появились!
   Аня посмотрела в ту сторону, куда указала саламандра, и действительно, из небольшого отверстия в основании ближайшей скалы показалось нечто грязно-бело-серое, и после долгих суетливых конвульсивных движений оказалось полностью снаружи. На этот раз это была не громадная моль и не гусеница-какашка с искаженным человеческим лицом, это нечто имело вполне человекоподобную форму, по крайней мере его условно можно было разделить на голову, туловище, руки и ноги, правда выглядело оно, как расплывшийся до безобразия карлик. Тело его, руки и ноги утопали в бесчисленных жирных складках, вернее, не жирных, а таких, словно существо находилось на терминальной стадии водянки, и несомненно, если бы рост его соответствовал среднему человеческому, то размеры вширь были бы просто гигантскими. Лицо его также все утопало в складках так, что глаза и рот выглядели узкими щелями, на теле же этой ходячей водянки виднелись какие-то бурые лохмотья, которые не только не прикрывали наготу, но придавали дополнительную долю убогости. Половую принадлежность существа невозможно было определить, поскольку, если половые органы и присутствовали, то их невозможно было распознать за складами.
   – Это человеческая душа?! – вздрогнула Аня, не в силах оторвать взгляда от копошащегося под навесом скалы уродца.
   – А что тебя удивляет? – пожала плечами саламандра, – разве моль и гусеница больше соответствуют твоим эстетическим требованиям к образу души? Если быть точнее, то это, конечно, не совсем душа, а последние ее астрально-ментальные оболочки. К тому же в Гвэгре она начинает выделять большие количества информэнергии памяти, которые и раздувают несчастного до такой степени, а поскольку тут выделяются в основном лишь тяжелые фракции, то создается впечатление, что человека до невозможности раздула водянка, в противном случае он превратился бы в мыльный пузырь! Кстати, это не та жидкость, которую мы не приемлем, это как раз и есть сырье, из которого получается гаввах, поэтому против такой жидкости мы ничего не имеем. Однако, смотри, что дальше будет.
   Существо, тем временем, закончило беспорядочную копошню, приняло положение сидя и начало активно обнюхивать пространство, неуклюже вращая головой (нос – единственный орган на лице, который выглядел достоверно, к тому же, орган этот явно функционировал, что лишь с большой натяжкой можно было сказать о глазах и ушах, которые с трудом угадывались за складками лица).
   – Чего это он вынюхивает, – обратилась Аня к Огневице, – что тут вообще можно вынюхать? Я, например, никаких запахов не чувствую, да и вообще, обоняние тут, по-моему, в последнюю очередь работает.
   – Вынюхивает он пищу, – сказала Огневица, – а то, что у него обоняние тут развилось – не удивительно, глаза-то у него почти полностью перекрыты, а когда какой-то канал сенсорной информации сильно страдает, то другие его компенсируют. Я знаю, что ваши слепые, как правило, хорошо слышат, а так как слушать здесь особенно нечего, да и уши плотно завешены, то у него развилось обоняние, которое у тебя в здешних краях почти не работает.
   – Кстати, – сказала Аня, – ты тут о пище упомянула, – я как-то не представляла, что человеческая душа после смерти нуждается в пище.
   – Дело в том, – сказала саламандра, – что после смерти сохраняются многие рефлексы, ставшие привычными при жизни, и если при жизни человек страдал обжорством, то он и в посмертие унесет этот порок. С точки зрения жизненной необходимости пища ему не нужна, он что с пищей, что без пищи умереть еще раз не может, но есть такие инфернальные шеолы, где такое качество, как голод, прорабатывается с особой силой. В частности в Гвэгре это чувство усиливается многократно, становится основной мукой, которая его терзает. Она тут не единственная, но, можно сказать, основная.
   – Значит, – догадалась Аня, – сюда и обжоры попадают? Неужели это такой страшный грех, что люди за него в такие инфернальные глубины попадают?
   – Не совсем так, – пыхнула саламандра, – иначе это было бы крайне несправедливо: среди обжор немало добрых и бескорыстных людей, принесших добро людям. Разумеется, тут может оказаться и обжора, но сюда он попадает не за этот грех. Как я сказала, шеол этот транзитный, и здесь мимоходом оказывается немало людей, совершивших массовые чудовищные преступления. Впрочем, таких всегда было не так уж и много, но все они рано или поздно проваливаются ниже – и туда, где мы были, и туда, где не были, в Ырл и Ытерч, например. Но все же большая часть здесь присутствующих не скатываются вниз, а остаются до тех пор, пока полностью не изживут последствия своей тяжелой кармы. Ну так вот: пороки и преступления, приводящие в Гвэгр, могут быть различными, но один из основных грехов (он может органично сочетаться с множеством других) – это особо тяжелые случаи неистребимой жажды чужого, которую подобные люди привыкли удовлетворять не задумываясь. Такая жажда легко трансформируется в Гвэгре в особое чувство голода. Разумеется, речь идет не о рядовых ворах и воришках, а о присваивателях чужого в особо крупных размерах, в том числе о людях, разбогатевших на различных махинациях, ввергнувших в пучину нищеты и страданий целые народы.
   – Но где же они здесь могут найти пищу? – удивилась Аня, – что здесь можно вынюхивать? Тут же пустыня пемзовая да пепел. Или они едят друг друга?
   – В этом слое друг друга они не едят даже формально, они для этого слишком слабы и беспомощны. Хотя есть отдельные веселенькие шеолы, где подобные занятия имеют место быть. Но нам туда не надо, все это боковые ветви инфернального дерева и находятся они в стороне от магм. А насчет того, что здесь нет никакой пищи – то это ты заблуждаешься, может. С твоей точки зрения это и не пища, ты вообще в нынешнем своем статусе в пище не нуждаешься, но для этих – это какая-никакая пища, по крайней мере иллюзия пищи. Я имею в виду серый пепел, который встречается здесь на каждом шагу.
   – Разве это можно есть? – с удивлением посмотрела Аня на неровную кучку пепла, лежащую неподалеку от лисьей норки, – никогда бы не подумала.
   – Разумеется, продукт малоаппетитный и некалорийный, но выбора у них нет. Ну а о том, что это ко всему прочему и приманка, они каждый раз забывают от голода.
   – А откуда этот пепел берется? – спросила Аня, – он вулканический?
   – Нет, не вулканический, тут своего рода круговорот… но я об этом позже расскажу.
   Тем временем из ближайших и отдаленных пещерок повылезало немало существ, подобных описанному – все они были примерно одинакового размера и мучимы водянкой на терминальной стадии, различаясь только в деталях. Каждое из этих существ вначале жадно обнюхивало пространство, а затем медленно выползало на четвереньках на открытое пространство, не защищенное скалами. Глядя на этот «стремительный заполз», Аня невольно вспомнила старинный анекдот про дистрофиков в больничной палате, один из которых сообщил, что если бы на этом подоконнике стояла «маленькая» водки, то он смог бы доползти до нее не менее, чем за два часа, на что второй потрясенно отреагировал: «Вась, да ты прям реактивный»!
   В данном случае речь правда шла отнюдь не о дистрофиках, однако скорость передвижения водяночников, очевидно, вызвала бы презрительные чувства даже у черепахи. Хотя, вряд ли тут было дело в ньютоновском законе гравитации, поскольку в астрале этот закон вообще нарушался сплошь и рядом, и речь скорее всего шла о каком-то специальном торможении, и на вопрос Ани на этот предмет, саламандра утвердительно кивнула.
   – Это на них, когда они сюда поступают, администрация специальные невидимые магниты вешает, поскольку здешние обстоятельства таковы, что если они будут излишне шустрыми, то придется грешным душам торчать здесь до скончания века. Им ведь необходимо довольно продолжительное время под огненным дождем париться, именно таким образом постепенно сжигается их негативная карма и наращивается инфраметаллическая оболочка. Ну, а чтобы их из норы выманить – тут им специально чувство голода активизируют, иначе бы они вечно в своих пещерках сидели и никуда бы не вылезали.
   Тем временем отдельные, наиболее резвые участники «заполза» добрались, таки, до первых лисьих норок, около каждой из которых была насыпана кучка пепла, и с жадностью на этот пепел набросились, словно на какой-то потрясающий деликатес. К пиршеству быстро присоединялись все новые и новые участники, а из пещерок вылезали все новые и новые водяночники. Вскоре вся, еще недавно пустынная пемзовая равнина была усеяна ползущими и глотающими пепел телами. При этом, кучек пепла было значительно меньше, чем желающих его вкусить, поэтому вскоре около каждой кучки возникла все более усиливающаяся с каждой минутой толчея, кое-где перерастающая в забавные потасовки, если подобный термин справедлив к жалкому толканию, как в замедленном кино, где каждый толчок или удар сопровождались продолжительными колебаниями желеобразных тел как у нападающей, так и у подвергающейся нападению стороны. Отдельные, наиболее агрессивные экземпляры пытались даже укусить кого-то из своих конкурентов, но, как видно, подобная акция была невозможной в виду полного отсутствия зубов.
   Однако вскоре жалкая толчея вокруг совершенно несъедобных на вид кучек пепла то тут, то там стала неожиданным образом прекращаться. Поскольку первые прецеденты изменения поведения «вкушающих пепел» произошли довольно далеко, то Аня вначале не поняла причины по которой, доселе готовые насмерть сражаться за пепел водяночники, вдруг с максимально возможной скоростью начали расползаться в разные стороны. Все стало ясно чуть позже, когда очередной прецедент произошел неподалеку от маршрута, по которому шли Аня с Огневицей. Неожиданно в самый разгар пиршества, где шла упорная «борьба улиток» за каждый глоток пепла, из ближайшей «лисий норы», появилось существо весьма своеобразного вида. Больше всего оно напоминало гигантского толстенного дождевого червя диаметром не меньше четверти метра и длиной более полутора. При этом существо имело вполне человекоподобное землистое лицо жутковатого вида, только с гораздо более широкой, незакрывающейся до конца пастью и острыми акульими зубами. Аня поняла, что это и есть та самая загадочная рыфра, о которой ей говорила Огневица. Двигалось это существо чуть быстрее дождевого червя, однако для водяночников и эта скорость была запредельной. Сразу стало ясно, что несмотря на то, что при появлении гигантского червя, все они в ужасе начали расползаться в разные стороны, последнему не представляло никаких трудностей догнать любого из них, а пасть и зубы не оставляли сомнений в намерениях и возможностях этой твари, что тут же было наглядно продемонстрировано. Червь относительно быстро догнал первого отползающего и вцепился ему в область ягодицы, тут же вырвав кусок плоти. Впрочем, эта плоть ничуть червя не заинтересовала, поскольку он тут же ее выплюнул и припал к образовавшейся рваной ране, которая начала быстро расползаться все шире и из нее стала вытекать бурая жидкость с заметными красноватыми сгустками. Судя по жадности, с которой этот червь эту жидкость выхлебывал, именно она и была главной целью нападения. При этом, отсутствие губ и длинные зубы явно мешали червеобразному монстру, поэтому жидкости из несчастного гораздо больше проливалось вовне, чем попадало ему в пасть и тут же поглощалось пемзообразной почвой, как до этого поглощался огненный дождь. Неизвестно, много ли этого специфического лакомства досталось рыфре, однако, когда жидкость перестала вытекать из водяночника, придавленного тяжестью хищника, червь покинул жертву, продолжавшую жалобно дрыгать конечностями. К тому времени высосанное тело стало почти плоским и больше напоминало коврик, вырезанный в форме человеческой фигуры, чем какое-то живое существо. Тем не менее, вскоре этот коврик приподнялся и пополз восвояси, еще медленнее, чем ползал до нападения рыфры, та же уже успела разделаться со следующей жертвой и догоняла очередную.
   Аня огляделась: по всей пемзовой пустыне, насколько хватало глаз, происходило примерно одно и то же: уже никто из людей, пораженных водянкой не ел пепел, все расползались в разные стороны по пустыне, пытаясь скрыться от червеподобных хищников, которые несмотря на все усилия жертв, легко их догоняли и еще легче разделывались. Уже все меньше и меньше в обозримом пространстве попадалось полнотелых водяночников, и все больше живых ковриков в беспорядке ползло по пустыне.
   – Что происходит? – наконец спросила Аня саламандру, – они на нас не набросятся? Впрочем я догадываюсь, что это рыфры специально подманивают несчастных с помощью пепла, а затем пьют из них гаввах, как твои сограждане в Укравайре. Вот только ротовое отверстие для этой цели не очень подходящее, слишком много ценного продукта проливается, очевидно для этой цели лучше бы комариный хоботок подходил.
   – Начнем по порядку, – стала объяснять саламандра, во первых пьют они не гаввах, а сырец, смешанную информоэнергию, которую выделяют души и которая скапливается у них под рыхлой оболочкой. Тут и энергия страдания, и энергия удовольствия от поглощенной пищи, поскольку они постоянно голодны, и очень много всего, что выделяет шельт – чувственная природа человеческой души. Рыфры слишком примитивны и не способны оценить созревший гаввах, их назначение другое: тело их – почти чистый каррох, они специально занесены сюда администрацией великого мучителя из шрастров – зон, где существуют карроссы, которые рыфр и порождают. Поскольку их примитивные тела содержат, ко всему прочему, и немало первичного, затравочного карроха, то внутри их организма смешанная информэнергия в значительной степени превращается в более-менее чистый гаввах. Этот гаввах, после того, как он за несколько часов созреет в их организме, выколачивает все та же администрация противобога, которая сюда рыфр периодически запускает, ясно, уже для своих нужд: частично поглощают сами, частично доставляют в Гашшарву. В результате подобной обработки от рыфр остается один пепел, который впоследствии пожирают души грешников, этот процесс ты только что наблюдала. Таким образом души и рыфры оказываются квиты: не только рыфры опустошают грешников, но грешники, в конечном счете, поедают то, что осталось от рыфр – и цикл замыкается. Теперь, насчет аппарата для питания: их карроссы специально такими создают – без губ и с длинными зубами, чтобы большая часть чувственной информэнергии вытекала наружу и поглощалась пемзой. Там она не пропадает и стекает ниже, в буферное пространство между Гвэгром и Укравайром – между всеми соседними шеолами есть такие зоны. В этом промежутке обитают голодные духи, и эта энергия – их единственная пища. Гагтунгр специально так устроил, ведь кто, как не он, должен заботиться о поддержании функционирования своего мира. Впрочем делает он это по необходимости а не по доброте душевной, поскольку голодные духи исполняют свою работу – регулируют перетекание инфраметалла и магмы из слоя в слой таким образом, чтобы в этом процессе была определенная цикличность. Если же их не кормить, то они и работу свою исполнять не будут. Кстати, возвращаясь к сказанному: наши ребята, саламандры, подсевшие на гаввах, немало рыфр воруют у администрации мучителя и поступают с ними аналогичным образом. Мы, как ты знаешь, противобогу не подчиняемся, у нас – свои интересы, и тем самым лишаем Гашшарву и Дигм немалого количества провианта, но сделать нам он ничего не может, поскольку без нас некому должную температуру в магмах поддерживать. Разумеется, великий мучитель мечтает о том, чтобы нас полностью поработить и посадить на жесткий паек, на котором находится вся подчиненная ему изнанка, однако пока ему это плохо удается, и у нас существует что-то вроде вынужденного соглашения сторон.
   – Что-то не видно, чтобы кто-то на этих червей с человеческими лицами охотился, – сказала Аня, – пока только они охотятся.
   – Не беспокойся, всему – свое время, я же тебе сказала, что процесс созревания гавваха занимает несколько часов, и тогда картина полностью изменится: сюда нагрянут разнообразные демоны из Гашшарвы и начнут извлекать из-под земли рыфр, переваривающих пищу в своих норах. Среди этих демонов будет и немало саламандр, занимающихся тем же. Демонов, разумеется сей факт сильно нервирует, особенно когда насосавшихся рыфр остается совсем мало, и начинаются забавные потасовки с нашим братом. Я, кстати, в них тоже нередко участие принимала, и это так же прекрасный стимул для адреналина, поскольку демоны-администраторы – прекрасные бойцы, а мы тоже, в случае чего, в грязь лицом не ударим. В общем, исход – не всегда предсказуем. Да, чтобы закрыть тему: после того, как всех рыфр выколотят и измельчат, администрация завозит новых и процесс повторяется.
   – Что ж, – сказала Аня, – картина более-менее понятна. Вот только одна удивляет: неужели все эти подземные миры ради одного созданы – высасывать гаввах из несчастных человеческих душ. Неужели нельзя было как-то все упростить, а то явное несоответствие между масштабами и целями.
   – Если на то пошло, – не согласилась саламандра, – то один из существенных двигателей человеческой цивилизации так же является пища, особенно на заре возникновения человека разумного. Разумеется, со временем, в процессе развития общества, у человека появляется масса других запросов, но это, в основном, результат изобилия – пусть даже у отдельных групп населения – но на первом этапе пища является главным стимулом. Так что и построение Гагтунгром шеолов-страдалищь на изнанке земли на первом этапе было обусловлено задачей создания пищевого изобилия для цивилизации демонов. При этом учти, что для жителей изнанки гаввах – не только пища, но и гораздо больше – это и деньги, и наркотик, и модулятор эстетических фантазий, и, в целом, – философия жизни. Короче говоря, пищевое изобилие привело к созданию разного рода демонических концепций эстетики и искусства, поскольку любая пища нуждается и в соответствующей сервировке. Так что шеолы – которые ты видела и не видела – во многом стали порождением представлений Гагтунгра и его воинства о прекрасном. Если те три шеола магм, которые мы посетили, представляли собой по большей части природные ландшафты, которые удовлетворяли эстетическим запросам Гагтунгра, то верхние этажи инфернального здания – это уже в значительной мере урбанистические картины.
   – Представляю, как выглядят эти инфернальные урбанистические картины, – вздохнула Аня, если шеолы, которые мы посетили, считаются эталоном ландшафтного дизайна.
   – Ничего не поделаешь, – хмыкнула саламандра, – о вкусах и цветах не спорят. Но ты же не станешь отрицать, что во всем, что мы с тобой здесь видели, есть определенное грозное величие, ведь любой человек признает, что самые чудовищные действующие вулканы по-своему прекрасны.
   – Наверное, – пожала плечами Аня, – я вулканов живьем не видела, но на картинках и по телевизору они действительно красиво выглядят.
   Тем временем картина вокруг наших путешественниц снова претерпела очередные изменения. Вокруг, сколько хватало глаз, вяло и бесцельно ползали человекоподобные коврики, а раздувшиеся до безобразия рыфры одна за другой заползали в свои лисьи норы. Правда, теперь их размеры являлись серьезным препятствием для этого процесса, и многие, застряв, начинали судорожно извиваться, расширяя вход, что, в конечном счете, позволило всем человекочервям спрятаться под землей.
   – Вовремя они. – усмехнулась Огневица, внимательно глядя на серый, чрезвычайно низкий небосвод, сейчас, судя по всему, снова дождик хлынет.
   Аня посмотрела в зенит, но вроде бы ничего там не изменилось, но саламандра уверенно сказала:
   – Там, на верху, все время одно и то же, мы, саламандры, приближение огненного дождя сердцем чуем. Так что давай ка, прячься под ближайшей скалой, я тебе уже говорила, что для тебя огненный инфраметаллический дождик небезопасен.
   Ане ничего другого не оставалось, как поспешить к ближайшей скале и расположиться неподалеку от небольшой пещерки где, как она поняла, во время огненного ливня прячутся души грешников. Правда сейчас все (или большинство) людей-ковриков находились на открытом пространстве, в то время как рыфры, как следует напитавшись, ушли под землю, и была непонятна причина такой беспечности бывших водяночников.
   В этот момент сверху – не в одном каком-то месте, а словно бы отовсюду раздался мощный хлопок, как будто эскадрилья истребителей преодолела звуковой барьер. В ту же секунду, как по мановению волшебной палочки, саламандра исчезла, успев на прощанье махнуть рукой, а с неба упали первые капли огненного дождя. На этот раз Аня знала, что Огневица исчезла не с целью от нее избавиться, но чтобы принять участие в разогреве инфраметаллического ливня, потому она со спокойным сердцем поудобнее устроилась у скалы и продолжила наблюдение за происходящим. К сожалению, хорошая видимость сохранялась лишь в начале, пока огненный дождь не разогрелся всерьез, и к нему не присоединились клубы ражего тумана. Как только первые капли жгучего инфраметалла упали на беспомощно распластанные тела, движения их заметно изменились: коврики начали дико корчиться так, словно замедленный режим просмотра кинофильма сменился обычной скоростью прокрутки, и было непонятно, почему до этого даже преследуемые рыфрами, несчастные двигались так медленно. Хотя и сейчас они ползли не намного быстрее – очевидно вся энергия уходила у них на конвульсии возникающие при каждом попадании огненных капель на широко распластанные тела. При этом Ане показалось, что капли уж как-то больно быстро засыхают на рыхлых телах, выделяя при этом облачко рыжего пара, и в месте усыхания очередных капель на коже оставались пятна какого-то блестящего вещества, словно бы это место покрывалось слоем тончайшей, почти просвечивающей фольги.
   – Сейчас они испытывают дикую телесную боль, – услышала Аня из пустоты голос саламандры, и неподалеку среди пока еще нечастых, но уже достаточно крупных капель оконтурились очертания Огневицы, еще более прозрачной, чем она была до сих пор. – Как я тебе говорила, тело их будет постепенно покрываться слоем инфраметалла, и этот инфраметалл, по мере утолщения, снизит болевую интенсивность. Кстати, смотри внимательно, что с их телами начнет происходить.
   И действительно, буквально на глазах корчащиеся в конвульсиях коврики начали снова раздуваться, постепенно приближаясь к тем габаритам, которые наблюдались до нападения рыфр. Кстати, никаких рваных ран, оставленных зубами рыфр на телах-ковриках, уже не было – очевидно внешняя астральная материя восстанавливалась буквально за считанные минуты.
   Тем временем огненный дождь уже лил, как из ведра, и рыжие клубы уже слились в сплошную туманную пелену, через которую уже невозможно было что-либо разглядеть.
   Аня вопросительно посмотрела на саламандру, но та только передернула плечами:
   – Ты что, забыла, как в таких случаях поступать? Сдвинь точку сборки в зону «рентгеновского просмотра» и смотри спокойно в другом режиме, сейчас самая кульминация начнется.
   Аня поступила, как предложила ей саламандра, и картина тут же прояснилась, правда цветовой фон изменился, как это бывает при наблюдении через прибор ночного видения. К этому времени уже достигшие прежних размеров и форм толстяки-водяночники с максимально возможной для них скоростью улепетывали в сторону ближайших скал, где они, видимо, рассчитывали спрятаться внутри своих маленьких пещерок. К слову сказать, помимо изменения формы, тела их были сплошь покрыты тоненькой, зеркальной амальгамой, и картина к тому времени приняла еще более фантасмагорический вид.
   – Чего это их снова раздувает? – не сообразила Аня.
   – Неужели непонятно? Огненный дождь выбивает из них информэнергию боли, и она скапливается между тонкоматериальной душой и астральными оболочками. Таким образом мы вновь имеем в наличие прекрасный материал для производства гавваха. Между прочим, если бы ни дождь, им знаешь сколько времени потребовалось бы на восполнения прежней формы? А заодно, как ты знаешь, происходит процесс медленного освобождения от негативной кармы, – здесь любой процесс имеет две стороны: дьявольское общество получает необходимую пищу, но и души постепенно освобождаются от того груза, который вверг их в эту инфернальную пучину. Поскольку боль вытягивает за собой кармическую информэнергию вместе с информэнергией воспоминаний, негативная карма в результате чуток похудеет.
   Тем временем Аня обратила внимание на то, что инфраметаллическая оболочка покрывает разных грешников неравномерно. Одни – таких было значительно меньше – казались уже полностью ометалличенными, и конвульсии их несколько замедлились, тела других оставались в большей степени непокрытыми. К тому же, те, покрытые полностью, как-то быстрее полнели, и некоторые даже начали приближаться к шарообразности, то есть ноги руки и голова словно бы постепенно втягивались внутрь. те же на которых инфраметалл осаждался менее интенсивно, достигнув объема «терминальной водянки», раздуваться прекращали. Через некоторое время (события развивались неспешно) произошло некое качественное изменение: те существа, которые вовремя прекратили раздуваться, продолжали отчаянно ползти к своим норам, соревнуясь в спринте улиток, подгоняемых жгучими каплями. Те же, кто продолжал раздуваться (их было что-то около 1 к 50 от общего числа) вскоре окончательно остановились, поскольку ни руки, ни ноги их, раздувшись и укоротившись, просто не могли дотянуться и оттолкнуться от земли. Вскоре Аня поняла, что те, остановившиеся, все больше напоминают инфраметаллические шары, на которых они с Огневицей лихо лавировали на гигантских волнах Укравайра.
   – Вот и произошло разделение, раздался из пустоты голос Огневицы, о которой Аня успела забыть, увлеченная наблюдением за любопытными метаморфрзами.
   – Вижу, – ответила Аня, – а почему это произошло? Вроде бы вначале все одинаковыми были. К тому же дождь всех одинаково поливает.
   – Настало время тем, – торжественно проскрипела невидимая Огневица, – кто исчерпал свою карму на уровне Гвэгра, спуститься ниже. Те же, кому суждено закончить свое инфернальное падение на уровне Гвэгра, останется здесь и будет раз за разом попадать под огненный дождь, и раз за разом превращаться в распластанный коврик до тех пор, пока вся негативная карма его не исчерпается. После этого он получит возможность начать медленный подъем во все более и более облегченные шеолы. Как ты знаешь, прежде чем попасть в тяжелые и сверхтяжелые магмы, наиболее закоренелые преступники проходят все шеолы поэтапно, и чем меньше была утяжелена у человека при жизни карма, тем на более высоком уровне прекратится его спуск. Те, что превратились в инфраметаллические шары – более тяжкие грешники и неизбежно сорвутся в Укравайр. Скоро ты этот механизм увидишь.
   – Почему же они раньше все одинаковые были, – недоумевала Аня, – и почему те, которые в шары превратились, гораздо гуще инфраметаллом покрылись, чем остальные?
   – Каждый шеол прорабатывает строго определенные информационные частоты негативной кармы, – сказала Огневица, – до той поры, пока у грешников, которым кармически предстояло падать ниже, прорабатывались частоты, соответствующие Гвэгру, они ничем не отличались от менее утяжеленных, для которых Гвэгр является конечным пунктом назначения. Но когда инфрмэнергия, своим спектром частот соответствующая Гвэгру, исчерпывается, тогда растворяется и одна и внутренних кармических оболочек, и освобождается слой более тяжелой информэнергии, которая находится глубже. У него уже другие свойства, он высвоождается интенсивней и раздувает внешнюю оболочку до состояния шара, который лопнул бы, если бы не инфраметалл. А инфраметалл на таких существах осаждается гораздо интенсивней, поскольку после растворения одной из греховных оболочек, душа начинает интенсивно лучить, потому что на одну толстую прослойку становится меньше, каррох на поверхности испаряется интенсивней, и, соответственно, на порядок больше инфраметалла осаждается на внешней астральной оболочке души. Вот такой механизм, все ясно и четко, как в учебнике физики. Не зря же говорят: «что наверху – то и внизу».
   – Но каким образом происходит разделение, – продолжала любопытствовать Аня, – почему те, шарообразные, ниже проваливаются, а те кто сохранил более-менее человекоподобную форму, остаются в Гвэгре до полного исчерпания негативной кармы?
   – А сейчас сама увидишь, – хмыкнула саламандра, – дождь уже скоро закончится, и в ближайшее время предстоит новая фаза фильтрации.
   Не успела саламандра закончить фразу, как где-то под землей раздался тягучий засасывающий чмок, после чего ровная доселе поверхность пемзовой пустыни стала медленно прогибаться внутрь, как бок целулоидного шарика, образуя очень широкий, но в то же время очень покатый кратер, распространяющийся на всю обозримую поверхность равнины. Угол, правда, составлял не более 10 градусов, поэтому ни на скалах, ни на камнях, ни на ползущих к скалам водяночниках этот угол никак не сказался. Скалы остались на своих местах, водяночники, еще более «умерив прыть» продолжали упорно ползти к ближайшим пещеркам, и только новоиспеченные шары (уже ни рук, ни ног не осталось и в помине), сияя зеркальной поверхностью инфраметалла, медленно, но верно скатывались куда-то туда, ближе к низкому горизонту, где формировался невидимый центр кратера. Затем раздался еще один резкий, но более отдаленный подземный чмок, и в этом центре образовалась круглая дыра так, словно разошлась диафрагма в объективе фотоаппарата. Тогда стало ясно, что набирающие скорость инфраметаллические шары катятся именно к этому жерлу, чтобы бесследно провалиться, как объяснила Огневица, в бушующие магменные волны Укравайра. Прошло совсем немного времени с момента второго чмока, и на прогнувшейся поверхности равнины не осталось ни одного сияющего в огненных каплях шара.
   – Ну вот, – довольно констатировала Огневица, – готова очередная партия плавсредств для наших крутых серферов. Правда в Укравайр они не сразу попадут, им еще какое-то время предстоит болтаться в буферной зоне, в состоянии невесомости, где прежде человекообразная душа вызреет до какой-нибудь насекомоподобной формы. В частности, нам с тобой в Укравайре попались экземпляры, трансформировавшиеся в безобразную моль. В буферной зоне их ждет небольшая передышка, поскольку тамошние обитатели, голодные демоны (наиболее примитивная их форма) не способны добраться сквозь инфраметалл до сердцевины. Им приходится довольствоваться той информэнергией, которая протекает через пемзовую перемычку во время пиршества рыфр. За эту пищу они исполняют нехитрую работу по регулированию перетекания инфраметалла из Гвэгра в Укравайр – открывают и закрывают шлюзы специальных накопителей.
   Пока саламандра важно излагала особенности и механизмы инфернальных взаимосвязей и тонкости отбывания посмертного наказания тех, кто при жизни наиболее цинично и жестоко преступал десять главных заповедей человеческого сообщества, дождь начал ослабевать, туман значительно поредел, и тут Аня увидела, что к их скале из последних сил подползает один из водяночников. Поначалу, очевидно не подозревая, что место занято, он начал заползать под защитный козырек, и Аня сразу же машинально стала считывать чувства и чаяния терзаемого огненным дождем существа. Она словно бы погрузилась в атмосферу отчаянной надежды, что вот, сейчас, прекратятся эти невыносимые страдания, и наконец можно будет забраться в желанную узкую щель, расслабиться, зализать раны, чуть отдохнуть, впасть в забытье. Вдруг существо остановилось, задвигало носом и Аня почувствовала, что несчастное создание охватила паника и сменившее надежду отчаяние: место занято, сейчас эта страшная, сияющая инфраметаллом демоница будет мучать его еще более страшной пыткой, чем испепеляющий дождь. Но позвольте, раньше он таких мучителей не встречал, раньше были только ужасные рыфры, которые выпивают все жизненные соки, когда кажется жизнь вот-вот оборвется, после чего страдания усиливаются и новая порция памяти вырывается откуда-то из глубины. Она сменяет прежние воспоминания, к которым вроде бы уже привык и смирился, а тут сознание подбрасывает нечто новое, забытое, еще более страшное. Впрочем страшно делается чуть позже, вначале это просто память, которая в какой-то момент меняет свои полюса. А теперь еще это страшная маленькая блестящая демоница кого-то ему напоминающая… что-то давнее, мучительное и одновременно сладостное, после чего начинает грызть этот неимоверный голод. О, Господи, что за наваждение, эта стальная демоница так жутко похожа на ту, последнюю девочку! Неужели теперь и она будет терзать его чуть живую от страданий астральную плоть!
   Аня усилием воли отгородилась от потока мыслей-ощущений, которыми ее буквально опутал жалкий уродец. Чувствуя, что она вновь готова погрузиться в чью-то порочную судьбу – подобную судьбе того эсэсовца-пиромана, она повернулась к Огневице (вновь ставшей видимой), которая, казалось, не без интереса прислушивалась к тем же ментальным флюидам, что тяжелыми испарениями буквально заражали атмосферу под козырьком пемзовой скалы.
   – Мы ему мешаем? – посмотрела она вопросительно на саламандру, – он в пещерку залезть хотел, ну и лез бы, тут вполне есть где развернуться.
   Тем временем существо, в первый момент шарахнувшееся от навеса, вновь угодив под дождь, начало в отчаянии по-черепашьи метаться невдалеке от скалы, явно не находя смелости еще раз повторить свою попытку. Однако и пытка дождем была невыносима.
   – Почему он нас так испугался? – продолжала допрашивать Аня саламандру, – по-моему мы не такие страшные, по крайней мере куда симпатичнее тех человекоголовых червей, но нас он, похоже, испугался еще больше, вернее, даже не нас, а меня.
   – Правильно, не нас, а тебя, меня, как элементаль, он скорее всего вообще не заметил, мы ведь в Гвэгре с ними еще не пересекаемся, наши с ними интересы лишь в Укравайре находят точки соприкосновения. Ну а то, что мы, саламандры инфраметалл поджигаем, они понятия не имеют. Ну, а то, что он тебя испугался, то ему по ранжиру всех подряд положено бояться, поскольку никого, кроме мучителей, он на изнанке уже очень долгое время не встречал. Так что, с каким бы сочувствием ты ни была к нему расположена, он в любом случае будет воспринимать тебя, как очередного палача – сейчас ни на что другое он не способен.
   – Тут не только это, – покачала Аня головой, – меня словно бы на мгновение окунуло в его мысли и чувства, и мне показалось, что он меня узнал… вернее, не узнал, а я ему напомнила кого-то. И мне его искренне жалко.
   – Жалко, жалко, напрасно ты этим ублюдкам сочувствуешь, – проворчала саламандра, – и знай, никого, кроме его жертвы, ты напомнить ему не могла. Так уж на изнанке система восприятия устроена – и любая жертва при жизни становится в инферно палачом терзаемому. А жалость твою он все равно не способен почувствовать, они к восприятию этих частот здесь не приспособлены.
   – Странно, – сказала Аня, – когда на них издалека смотришь, то кажется, что они – абсолютные идиоты, и никакие человеческие мысли в их головах появиться не могут. Однако же я сейчас ясно почувствовала, что он не только страдает, но и мыслит, и вспоминает, наверное, теоретически, и разговаривать бы смог.
   – Разумеется, и мыслит, и чувствует, какой смысл чурбан терзать.
   Правда, если в Укравайре их больше душевные муки терзают, то здесь в основном – боль и голод, но причина им – воспоминания. По сути дела, энергия этих воспоминаний в боль и голод трансформируется, поскольку сама по себе астральная оболочка боли и голода не чувствует. Она, боль, из кармических энергий негативной памяти возникает, потому-то ты, даже если бы была после переноса в Гвэгр в сознании, то боли от огненного дождя не почувствовала бы, поскольку у тебя карма не созрела. Впрочем, если бы даже и созрела, все равно – вряд ли бы почувствовала, поскольку у тебя кармы высветлена. Ты, вон, в Укравайре в лаве разве что не купалась, и ничего страшного с тобой не происходило. И дело тут даже не в том, что ты тогда в форме пламени пребывала, а в том, что у тебя карма – без шипов и яда.
   – Ну, не знаю, – опустила Аня голову, – в какой-то момент, там, в Укравайре, я увидела себя совершающей жестокое преступление… не хочу говорить какое… правда это вроде как и не я была, а какая-то взрослая женщина в средневековой одежде. Я так понимаю, что когда-то моя душа в ее теле пребывала.
   – То, что ты совершила в каком-то давнем воплощении давно отработано, – пыхнула Огневица, – шипы, яд и пламя той древней памяти давно аннулированы после смерти этой самой женщины. Она этот грех давно отработала, и в тебе осталась только нейтральная память, без кармического груза, так что сама по себе эта память уже не способна перейти в энергию боли или голода, иначе ты бы не смогла так беспечно по изнанке разгуливать. Но, с другой стороны, то, что этот грех в свое время опустил твою душу в инферно, делает твое пребывание на изнанке достаточно органичным, существо, никогда здесь не побывавшее, не смогла бы в магмах оставаться даже короткое время. Впрочем, о том, что здесь подобные тебе бывали, я даже не слыхивала.
   – А как же Иисус? – Он-то, будучи безгрешным, все-таки спускался в ад!
   – Пути Господни неисповедимы, – развела руками Огневица, – у планетарного Логоса – особые полномочия. Но, насколько я знаю, и ему на этот спуск потребовалась небывалая концентрация сил, которую он приобрел, помимо всего прочего, от испытания крестными муками. К тому же, незадолго до казни он принял в свою физическую плоть семя эйцехоре, что наделило его инфернальными информационными частотами, необходимыми для спуска иерофанта Светлых сил в пучину инферно. Иначе бы и у самого Планетарного Логоса это навряд ли бы получилось. Гагтунгр, пользуясь условиями договора о Великом мировом равновесии, неплохо себя обезопасил даже от Планетарного Логоса. Так что, смею утверждать: тебе спуск на изнанку земли дался гораздо легче, чем Иисусу Христу.
   – Да я специально и не спускалась, – вздохнула Аня, – меня эта подлая ящерица-динозавр обманула.
   – Ничего в этом мире не случается просто так, – глубокомысленно изрекла саламандра, – и уж тем более на изнанку земли при жизни случайно никто не попадает. На тебе, девочка, лечит какая-то важная миссия в масштабе земли, правда, сказать, какая, я не могу, и если бы знала – не сказала, поскольку сказанное слово разрушает ткань будущего. Провиденциальные силы позаботились о том, чтобы это произошло, воспользовавшись услугами нечистоплотного существа, которое ни о чем таком не подозревало и рассчитывало лишь решить свои проблемы за твой счет… так что ящерица была всего-навсего орудием.
   – Как-то трудно во все это верится, – сказала Аня, – мне все кажется, я вот-вот проснусь, и весь этот странный мир развеется, как сон поутру. Однако же не развеивается, – усмехнулась она, попробовав ущипнуть себя за бедро, – вот теперь еще и оболочка эта зеркальная мешает. Слушай, а может мы куда-нибудь спрячемся, если мне под огненный ливень нельзя, не могу я смотреть, как этот уродец корчится.
   – Что ты о нем так заботишься, – недовольно проворчала саламандра, – ты ему еще нос вытри и за ухом почеши! Ему здесь положено мучиться, мало того, это необходимо, иначе он свою негативную карму никогда не исчерпает! Ну, если уж тебе так приспичило ему медвежью услугу оказать, спрячься где-нибудь за выступом, и не забудь выставить вокруг себя защитное поле, запах блокирующее, иначе он тебя все равно учует и не решится под навес зайти. Ну а меня он и так не учует, поскольку в Гвэгре мы, саламандры, их еще не трогаем. Будь мы в Укравайре, вот тогда бы он познакомился с нашим братом, узнал почем фунт лиха!
   – По-моему, – сказала Аня, – он уже давно знает, почем фунт лиха, возможно и заслуженно, но все равно, в таком жалком виде он не похож ни на убийцу, ни на вора, ни на насильника, и ничего я с собой поделать не могу. Мне его жалко.
   – То-то, жалко, – проворчала саламандра, – как я поняла, из-за своей дурацкой жалости, ты в эту передрягу и угодила, так что надо хорошо ориентироваться, кого можно жалеть, а кто и перетопчется. Ты вот о жалости разглагольствовалась, а объект твоей жалости продолжает под огненным дождем корчится.
   – Ой, и правда, – спохватилась Аня и несомненно бы покраснела, если бы в ее нынешнем статусе это было принципиально возможно. Она тут же спряталась за ближайшем выступом скалы и создала вокруг себя что-то вроде полевой защиты, задав ей ментальный паторн блокировки запаха, и, на всякий случай, образа и звука. При этом, она сделала защитное поле проницаемым со своей стороны, поскольку ее заинтересовали странные мысли существа, включающие в себя сладостную и мучительную тайну. К этому времени и саламандра куда-то исчезла – то ли стала вновь невидимой, то ли улетела по своим неведомым делам.
   Тем временем избиваемое огненным ливнем существо вновь сделало отчаянную попытку забраться под козырек скалы, и застыло, испуганно принюхиваясь и близоруко щурясь через щелки глаз, утонувших в водяночных мешках. Аня сразу же почувствовала исходящую от него искорку надежды на фоне общего, давно уже ставшего привычкой отчаяния. Какое-то время уродец все еще не верил своему счастью, однако время шло, а это страшное, покрытое зеркальной оболочкой чудовище больше не появлялось, да и запаха его – наиболее надежного источника информации – вроде бы не ощущалось. Похоже было, что инфраметаллическая демоница покинула защищенное пространство скалы. Но ведь она может в любой момент вернуться, она быстра, как молния, в отличие от него, раздутого тихохода, и кто знает, какого рода мучения ожидают его в этом случае. Она – явно существо высшего порядка, и мучения наверняка будут куда более изощренные, чем способны причинить огненный дождь и рыфры. Однако время шло, Аня не подавала признаков присутствия, и тихоход-водяночник, несмотря на мучительный страх решился: со всей своей улиточной прытью пополз к щели у основания пемзовой скалы. Не прошло и 5 минут, как человекоподобный пузырь прополз метра 3 и начал затискиваться в щель у основания, расположенную с противоположной стороны от выступа, за которым пряталась Аня. Судя по всему, щель была неглубокой, поскольку возня в глубине быстро прекратилась: похоже, водяночник достиг желанного дна и успокоился – по крайней мере внешне.
   Аня подошла к отверстию щели, где только что исчезло существо, и прислушалась к его ощущениям. Перед ее мысленным взором стали проноситься картинки, и наша героиня поняла, что из глубин кармических тайников водяночника хлынула очередная порция воспоминаний-ощущений, которые во многом были спровоцированы внешним сходством Ани с кем-то из его бывшей земной жизни. В какой-то момент, как в случае с эсесовцем-пироманом, Аня, продолжая ощущать саму себя, словно бы слилась с воспоминаниями, переполнявшими забившееся в щель существо. Она знала: в скором времени эта ментальная реальность (водяночник не просто вспоминал, а словно бы переживал эпизод жизни, высвободившийся из недр его души) трансформируется то ли в энергию голода, то ли еще чего-то, и грезы воспоминаний сменятся очередной порцией муки. Аня словно бы перенеслась в уже начавший забываться земной мир, и очутилась в незнакомой комнате, которая, как Аня поняла, когда-то служила рабочим кабинетом тому, кто притих, забившись в щель под скалой.
   Средних размеров кабинет не отличался какой-то роскошью, но и аскетичным его также нельзя было назвать, в общем стандартный казенный кабинет, не имеющий каких-то индивидуальных особенностей, словно в черно белом кино о событиях великой отечественной войны, где прежде всего бросается в глаза массивный стол с черным старорежимным телефоном, и обязательным портретом Ленина над кожаным креслом. В данном случае портрета Ленина в кабинете почему-то не было, зато имелись в наличие Сталин, Дзержинский и Макаренко, а на полках высокого, до потолка книжного шкафа стояли многотомные собрания сочинений в добротных сафьяновых обложках все того же Сталина и гораздо более скромные – Макаренко.
   Присутствовали также Маркс, Энгельс и Ленин, своими объемами и солидностью изданий, очевидно, компенсирующие отсутствие портретов последних на стенках, аскетично выкрашенных казенной грязно-голубой краской. В общем кабинет мог принадлежать любому чиновнику среднего или даже мелкого пошиба – какому-нибудь секретарю сельсовета или председателю колхоза, возможно даже начальнику захолустного МВД или НКВД, на что, казалось бы намекало присутствие железного Феликса на портрете. Однако Аня точно знала, что хозяин кабинета – ни тот, ни другой, ни третий, что это всего лишь скромный директор детского дома для сирот войны. Тут в самосознании Ани, словно бы существующем параллельно, возникло недоумение: за что получил столь тяжкое посмертие человек такой, казалось бы благородной профессии, педагог возглавивший учреждение, взвалившее на себя заботу над потерявшими родителей беспризорными детьми. При этом Аня знала, что видение это относится к первым послевоенным голодным годам, когда количество сирот, потерявших, кроме родителей, крышу над головой и источник пропитания, было прямо таки катастрофическим. К тому же, разрушенная войной экономика страны, полностью переориентированная на военную промышленность, не могла обеспечить всем осиротевшим и обездоленным детям, по малолетству не способным стоять у станка, мало-мальски приемлемую жизнь. Разве не об этих мужественных воспитателях и педагогах писались книги и выходили кинофильмы? Разве не они, сами голодая, отдавали часть своего пайка осиротевшим воспитанникам? Разве не они, несмотря на все трудности и невзгоды послевоенного восстановления, все же воспитали из этих грязных, голодных подранков, среди которых было немало преступных элементов, честных и трудолюбивых советских граждан, из которых вышло в дальнейшем немало ударников, ученых, врачей и учителей?
   Именно такое представление о людях, работающих в детских домах и приютах сложилось у Ани в голове в прежней ее сознательной жизни, пришедшейся, как мы знаем, на первую половину шестидесятых годов, правда развенчавших культ личности Сталина, но не затронувших морального облика миллионов советских людей, строителей самого гуманного общества в мире. Разумеется, совершенно необычная Анина судьба и дружба с существом из иного мира, развенчала многие мифы советской эпохи. Тем не менее, смена мировоззрения не коснулась ее некоторых взглядов, которые, казалось, не имели какой-то политической подоплеки. В частности, труд педагога и воспитателя она продолжала считать благородным и даже героическим делом, а уж деятельность подобных людей в военную и послевоенную эпохи и вовсе превращался в непрерывный самоотверженный подвиг.
   Именно поэтому Аня была чрезвычайно удивлена увидеть в этом убогом существе не следователя НКВД, не немецкого военного преступника, не какого-то предателя-полицая или сельского старосту, назначенного фашистами на оккупированной территории. Нет, это был обычный немолодой педагог, бывший преподаватель литературы, не воевавший в силу плохого зрения, и еще в годы войны назначенный в эвакуации по партийной линии директором приюта для малолетних военных сирот. Но что же такого чудовищного мог совершить этот маленький, толстый, лысый, некрасивый человек в очках-велосипедах на столь благородном посту? Что за преступление способно было настолько утяжелить его душу, чтобы она провалилась до глубочайших инфернальных шеолов под общим названием «зона магм»? Да и вообще, даже если не рассматривать благородства его профессиональной деятельности, человек этот внешне никак не походил на преступника, начиная с его жалкой, рыхлой, болезненной внешности и заканчивая явно не злодейским, каким-то сочувствующим выражением пухлого, щекастого личика. Правда, в глазках, едва видимых за толстыми линзами, угадывалось что-то сальное, нехорошее.
   Впрочем, в следующую минуту Аня перестала воспринимать маленького лысого человека в полувоенном френче и очках-велосипедах со стороны и словно бы слилась с его мыслями и восприятием. Тут выяснилось, что человек этот в кабинете не один. До этого момента Аня смотрела словно бы из середины кабинета как раз напротив лысого человека, который сидел за столом, вертел в руке толстое самопишущее перо и, казалось, что-то собирался записывать в небольшой потрепанный блокнот. Теперь же ракурс изменился на 180 градусов, и Аня словно бы смотрела глазами директора детдома и как раз в то самое место, откуда только что сама наблюдала за ним. Там стояла симпатичная худенькая девочка лет восьми, в казенном, каком-то арестантском платье и мяла в руках платочек в горошек, испуганно уставившись в пол и втягивая голову в острые плечики, словно ожидая, что на эти плечики сейчас обрушится град ударов. Аня подумала, что девочка действительно чем-то похожа на нее, на ту, что осталась на верху, однако же у нее держалась уверенность, что девочка ее несколько старше, что ей 11 лет, но из-за невзгод и недоедания она выглядит лет на 8–9. Однако, несмотря на худобу, личико девочки выглядело очень миловидным, и огромные голубые глаза, которые она словно бы старалась спрятать, глядя под ноги, из-за общей худобы придавали лицу какое-то особое выражение миловидности и зыбкой эфемерности в этом жестоком подлунном мире. Впрочем, в настоящий момент в ее глазах больше читались страх и затравленность.
   Тем временем Аня включилась в поток сознания директора детдома и рассматривала девочку уже его маленькими сальными глазками сквозь сильные уменьшительные линзы. Тут же Аня ощутила гамму совершенно незнакомых ей ранее чувств, хоть и наблюдаемых как бы со стороны, однако же дохнувших на нее чем-то омерзительно-щекочущим, гнусно-сладеньким. Она поняла, что этот немолодой человек смотрит на девочку вовсе не как на свою воспитанницу или просто на 8летнего ребенка, а как на предмет вожделения, похоти, которую он давно не испытывал к взрослым, полноценным женщинам. Он прекрасно понимал всю порочность своей педофилической страсти, страшно боялся быть разоблаченным, но ничего не мог, да и не хотел в себе менять. С какого-то времени он стал видеть в этих своих извращенческих экспериментах процесс опасной, но сладостной игры, щедро одаривавшей адреналином его доселе серенькую, неинтересную жизнь, обделенную женским вниманием и лаской. Их он всегда жаждал с какой-то особой тоскливой страстью в первой половине жизни, а во второй половине эти неудовлетворенные стремления противоестественным образом трансформировались в непреодолимую страсть к худеньким неполовозрелым девочкам, и чем младше они были, тем большую похоть в нем вызывали. И это противоестественное влечение к своим ученицам, удовлетворить которое еще пять лет назад он не мог даже надеяться, поскольку по своей природе был трусливым и осторожным, вдруг, неожиданно, получило возможность быть сполна удовлетворено. Оказалось, что будучи директором детского дома в маленьком алтайском городке, которым его назначила в первой половине войны за неимением другой подходящей кандидатуры, он в одночасье превратился в царя и бога над телами и душами юных сирот. Им некому было пожаловаться, их легко было связать круговой порукой, страхом к экзекуции и карцеру, и человек на его должности, как вскоре выяснилось, мог легко и совершенно безнаказанно выбирать среди этих вечно голодных овечек и волчат самые лакомые кусочки, с минимальным риском разоблачения и возмездия. А, собственно, почему «возмездия»? Это он имеет право на возмездие всему женскому полу! Все эти маленькие грязные звереныши – будущие женщины, которые всю жизнь издевались над ним за его робость, маленький рост, неприятный запах, сильную близорукость, рыхлость, и раннюю лысину. Именно они заставляли его комплексовать все больше и больше, превращая жизнь в сплошную пытку. Ни одна не захотела стать его любовницей или женой, чтобы увидеть в нем нечто большее, чем коллегу и сослуживца. Да, его нельзя назвать красавцем и романтическим героем-любовником, но многие мужчины с такой же невыдающейся внешностью как-то устроили свою личную жизнь, завели семьи, детей, и некоторые даже ухитрились завести любовниц. Но люди эти, как правило, занимали более престижные должности, чем рядовой учитель литературы, и имели, разумеется, гораздо лучшее материальное обеспечение, чем он, ко всему прочему не имевший возможности и способности воровать. Уже позже, во время войны, в эвакуации, при катастрофической нехватке мужчин, на него наконец стали обращать внимание, и дело доходило, порой, даже до постели, когда выяснилось, что ставшие гораздо более доступным и сговорчивыми женщины, почему-то совершенно перестали его волновать. Зато маленькие девочки – до поры до времени несомненное табу – начали вызывать со стороны его чувств и организма самые бурные сексуальные реакции. Однажды, уже будучи директором детдома, который организовали здесь в срочном порядке, как-то совершенно неожиданно для себя самого, он не справился с собой, потерял рассудок и прямо у себя в кабинете изнасиловал 12 летнюю девочку, вызванную в кабинет за какой-то (он уже сам не помнит) проступок. Тогда он чуть не помер со страху быть разоблаченным, но все же не потерял голову, умаслил свою жертву дополнительными пайками и подарками, пригрозил посадить в карцер и вообще заморить голодом, если она хоть кому-то проговорится, однако в течение долгого времени каждый день ждал появления милицейского воронка рядом с детдомовской проходной. Однако, ни в течение месяца, ни позже машина так и не появилась, и вскоре он, по-прежнему отчаянно труся, повторил свой эксперимент с новоприбывшей десятилетней татарочкой, которая от постоянного недоедания даже не способна была толком сопротивляться и визжать как следует. Так, раз за разом, дело постепенно вышло на конвейер. Детдомовский контингент часто менялся, детей переводили в областной детдом, и он отладил несколько приемчиков, позволяющих ему удовлетворять свою извращенную похоть при наименьшем шуме, сопротивлении и риске быть разоблаченным, несмотря на периодические инспекции и проверки. Вскоре он понял, что его так сильно и сладко возбуждает не только хрупкое, худенькое тело нимфетки, но и постоянная опасность и вместе с ней адреналин, который щедро впрыскивался в кровь и заставлял сердце биться сильнее и сильнее. В общем, при всей своей физической ущербности и неспортивности, он превратился в некого экстремала, типа альпиниста, горнолыжника или парашютиста, который уже не мог существовать бей регулярной дополнительной дозы адреналина, и ощущал себя чуть ли не на передовой, как миллионы его сограждан. Рискуя чуть ли не ежедневно быть разоблаченным, и возможно даже расстрелянным по законам военного времени, он чувствовал, что играет со смертью, как разведчик или бегущий в атаку солдат. Постепенно у него выработались определенные правила: например больше двух-трех раз он не вступал в сексуальную связь с очередной юной подопечной и на виду никогда не оказывал ей какого-то особого внимания. Был официален и строг, чтобы у персонала и других детдомовцев не возникли подозрения. Наметив очередную избранницу, подстраивал ситуацию таким образом, чтобы девочка была обязательно в чем-то нехорошем уличена: в краже кусочка хлеба, при работе на кухне или краже какой-то личной вещи у товарища – да мало ли какие заморочки встречаются в детском коллективе! Главное было повернуть дело таким образом, чтобы намеченная жертва ощущала себя преступницей и осознала, что разоблачение сулит ей немыслимые беды. Потом, можно и простить, и пожалеть, и посочувствовать, стать на часок отцом родным, ну а потом уже и все остальное, благо при маленьких размерах его мужского достоинства, он почти не причинял девочкам физического вреда, тут главное было воздерживаться от совсем уж малолеток. И хотя чем дальше, тем больше его влекло ко все более юным особам, тем не менее – осторожность – превыше всего – и он поставил себе некоторые табу: не моложе 9 лет, и чтобы физическое развитие было в пределах нормы.
   В общем, освоившись в течение 2 лет на новом месте работы, он превратился в единоличного хозяина детского гарема – властелина душ и тел юных девочек. И если до сорока с лишнем лет он прожил почти не зная женской ласки, без семейного очага, супружества и отцовства, то теперь более сотни худеньких, вечно голодных кошечек стали ему и дочерями и супругами. Он был с ними в меру строг, в меру великодушен, в меру ласков, как и положено мудрому султану или калифу. Ко всему прочему подобного рода отношения с его подопечными вскоре возымели и некие педагогические результаты: гарем в целом подчинялся ему неукоснительно (за исключением нескольких особо дерзких и отчаянных экземпляров, с которыми опыт не прошел и от которых он постарался как можно быстрее избавиться, отправив в другое воспитательное учреждение), и это, соответственно, поднимало и уровень дисциплины на недосягаемую высоту. Он был на хорошем счету у начальства, пользовался авторитетом у персонала, ну а истинные эмоции запуганных воспитанниц его мало трогали. С некоторых пор они были для него всего лишь податливым материалом, из которого его невесть откуда взявшаяся воля и гипнотический взгляд удава из-под сильных уменьшительных линз лепили все, что ему вздумается, и никто не смел его ослушаться. Вот тогда он почувствовал свою значимость и величие в этом мире, где еще несколько лет назад он был застенчивым, никем не примечаемым неудачником, и поверил в свою исключительность. А стыд и нравственные терзания? Разумеется, это присутствовало, особенно в самом начале (хотя тогда все остальное перебивал страх ареста), но со временем эти досадные инсинуации до конца не задушенной совести были в значительной степени преодолены ницшеанским самоощущением сверхчеловека, к коей категории он с недавних пор начал причислять и себя. Разве не то же позволяли себе римские императоры Нерон и Калигула, ведь не на пустом же месте возникла пословица «что позволено Юпитеру, то не позволено быку».
   Неожиданно воспоминания прервались, и Аня вернулась к ситуации, с которой началось ее знакомство с историей «водяночника». Она вновь увидела глазами директора детдома эту худенькую 9-10 летнюю девочку, в чем-то похожую на нее саму. Все Анино существо, наконец обрятшее автономию сознания, воспротивилось этой омерзительной сцене педофилического полуобольщения-полуизнасилования и сделало волевое усилие, чтобы отключиться от зримых воспоминаний директора детдома. (Разумеется, в своем 8летнем возрасте Аня даже не подозревала о существовании подобного порока, но в статусе бестелесного существа, даже оставаясь в условной форме 8летней девочки, она имела, помимо специальных знаний, полную осведомленность обо всем, что знает взрослый человек). Однако отделаться от сознания другого человека получилось не сразу, и перед тем, как ей это удалось, Аня увидела продолжение сцены в кабинете, однако произошло совсем не то, что она ожидала увидеть и всем своим существом тому противилась.
   Неожиданно омерзительная похоть к маленькой девочке, которую Аня ясно ощущала в сознании педофила, как истекающий соком сладенький комок, претерпела резкое изменение, да и сам доселе вполне человекоподобный директор стал заметно изменяться. Сексуальное чувство почему-то в один момент в чувство невыразимого голода, словно кто-то взял и переключил тумблер, а сам директор раздулся еще больше. Обычный его пухленький, похотливый ротик трансформировался в огромную клыкастую пасть, причем клыки вылезали изо рта, как бивни у кабана, а сам он буквально через минуту уже больше напоминал жирную, заросшую шерстью свинью, правда с пастью допотопного саблезубого тигра. С каким-то полусвинячим полутигриным рыком трансформированный директор неуклюже пополз через широкий дубовый стол, опрокинув настольную лампу и старинный письменный прибор, и в этот момент в сознании его уже ничего не было человеческого, и только одна единственная мысль испепеляла его мозг: съесть вот эту хоть и худенькую, но такую сочную девочку! Однако, несмотря на всю чудовищность происходящего, девочка не сдвинулась с места и не изменила выражение лица, однако, как показалось Ане, словно бы стала чуть более прозрачной и эфемерной. Когда же гибрид кабана и саблезубого тигра неуклюже перелез через стол и набросился на девочку, истекая слюной и потом («А потеют ли свиньи»? – возникла у Ани неуместная в данный момент мысль), то его заметно потяжелевшее тело накрыло лишь воздух: девочка быстро растаяла, так и не изменив положение тела и испуганно-виноватого выражения лица. Очевидно, с самого начала это был только призрак. Оставшийся ни с чем свинотигр с диким ревом досады начал метаться по кабинету, пытаясь вырваться наружу, однако дверь по какой-то причине не открывалась, хотя зверь хорошо слышал, что за дверью ходят люди, раздаются голоса, а значит можно на кого-нибудь наброситься, впиться зубами в теплую плоть, разорвать на куски и жадно проглотить ее вместе с сухожилиями и нежными детскими косточками, которые, наверное, легко раздробят его могучие челюсти и огромные зубы. Однако вырваться наружу было невозможно, зверь попал в ловушку, и уже совершенно теряя рассудок от какого-то совершенно невыносимого, нечеловеческого голода, он катался по кабинету и грыз ножки стульев и стола. Затем начал рвать и запихивать копытцами в рот доселе мирно лежавший на полу коврик.
   В этот момент самоощущение Ани отцепилось от мучительных образов водяночника, который, как и образ в его сознании, бился в конвульсиях на дне своей, как ему казалось, спасительной щели, и увидела, что огненный дождь прекратился и горизонт лишь слегка туманен, как три часа назад в начале их путешествия с Огневицей по Гвэгру.
   – Ну что, пообщалась? – раздался поблизости трескучий голос, и из пустоты вновь возник прозрачный образ саламандры. – Много интересного узнала?
   – Немало, – Аня с трудом отключилась от увиденного, – если интересным можно назвать воспоминания омерзительного типа, о том, как он 9-10 летних девочек насиловал. Меня он тогда испугался потому, что я ему одну из его жертв напомнила. Даже тот фашист-пироман не был столь отвратителен. Но ведь ты говорила, что здесь всякие воры мучаются?
   – Я не сказала «воры», хоть некоторые из них и могут здесь находиться, я сказала «любители чужого». Этот человек пытался сделать своей собственностью чужие тела и запитывался от них энергией. То, что в своей жизни совершил он – гораздо более тяжкий грех, чем кража чужих денег или вещей, этот человек калечил детские тела и души. А в общем-то тут важны даже не сами поступки, они имеют первостепенной значение только там, на верху, а состояние души, ее качество, которое она приобретает в результате той или иной деятельности человека. Если в результате какого-то особо циничного воровства душа приобретает частотные параметры, соответствующие собственной частотной палитре Гвэгра, то он, по принципу резонанса, попадет именно сюда, быстро пролетев верхние шеолы.
   – Мне кажется, сказала Аня, – ему даже еще ниже надо. В Укравайр или Пропулк!
   – Что-то новенькое от тебя слышу, – хмыкнула саламандра, – раньше ты их жалела, а теперь даже считаешь, что кары Гвэгра им недостаточно. Наверное, это слишком субъективное мнение продиктованное эмоциями, в действительности тяжесть кары и глубина шеола, куда попадает преступная душа – это не чья-то блажь и произвол, а чисто физические законы резонанса, вернее – метафизические. Что, больше не жалеешь этих ублюдков?
   – Да, как тебе сказать, – немного успокоилась Аня, – конечно, он – подонок, но когда вот так человеческую душу как на ладони видишь, то по крайней мере начинаешь понимать, как человек до такой жизни докатился. Он был очень некрасив, толстый, маленький, близорукий и от него постоянно плохо пахло, поэтому ему почти никогда не удавалось добиться расположения женщин, дружбы мужчин, да и мать в детстве все время тыкала ему уродливостью. Он родился нежеланным ребенком, в те годы аборты были запрещены. Вот он и ожесточился на весь род человеческий, в особенности на женщин, и как только он получил власть над своими маленькими воспитанницами, так сразу этим и воспользовался. Ну, не только из мести, но и она присутствовала. Конечно, это не оправдание, чтобы калечить тела и души детей, ведь не каждый же толстый, лысый карлик становится растлителем, но по крайней мере видишь истоки этого преступления.
   – То-то и оно, и если бы он хотя бы покаялся, наказание было бы не столь суровым.
   – Раскаяния в душе я не почувствовала, – сказала Аня, – был только страх разоблачения и, еще, чудовищный эгоизм. Ему при жизни казалось, что в мире существует только он, любимый, а все остальные обязаны удовлетворять его прихоти. А то, что этого не происходило до той поры, пока он не стал директором детского дома, озлобило его до каких-то паталогических пределов. Причем чувство это сидело, до поры до времени, где-то очень глубоко, в подсознании, и освободилось лишь когда он получил власть над воспитанницами.
   – Ладно, – остановила ее саламандра, – не слишком ли много внимания для столь мелкой персоны! Нам, однако, пора, думаю. что мы успеем до нового дождя добраться до КПП в буферную зону, поскольку выше, в Фукабирн, нам не надо.
   – А что это за буферная зона, – поинтересовалась Аня.
   – До недавнего времени, три шеола магм мы прошли, минуя буферные зоны по обходным тоннелям, но такой путь сообщения возможен только между шеолами, поскольку они входят в единый комплекс пространств. Тебе же нужен шрастр Российской метакуль-туры, именуемый Друккаргом. Именно туда вел трек твоего знакомого, а между разными системами пространственных координат существует обширная буферная зона, где обитают голодные духи, обслуживающие внешние рубежи шеолов. Я уже тебе говорила, что некоторые глобальные, переодически повторяющиеся процессы в шеолах можно запускать только извне, что и входит в обязанность голодных духов. В награду же они получают некоторое количество гавваха, чтобы поддерживать жизнедеятельность, правда им всегда мало, уж такая у них порода. Но другого источника гавваха у них нет, поскольку в буфере нет человеческих душ. Ну а в отражения Энрофа им также доступ закрыт.
   – А что потом?
   – А потом нам надо настроиться на маячок твоего друга и лететь на него, как мотылек на свет. Там тебе придется его уже самой разыскивать, в шрастры забираться у меня нет полномочий.
   – Так ты меня, выходит, оставляешь?
   – А что делать? Шаданакар поделен на зоны влияния и, в частности, в Друккарг саламандрам путь закрыт. Наша вотчина – это магмы, инфернальные и физические, ну, и на поверхности земли нам нередко работенка находится. Так что, извиняйте, батьку.
   – Жалко, – вздохнула Аня, – не думала, что так быстро с тобой расстанемся.
   – Да мне тоже жалко, привязалась я к тебе за время нашего путешествия! Даже не предполагала, что на такие чувства способна, нам, саламандрам, дружеские чувства, вообще-то, не присущи, тем не менее, порой кажется, что во мне словно бы человеческая душа появилась… хотя, откуда ей взяться, отродясь во мне ничего человеческого не было. А может, останешься? Будем вместе путешествовать, на волнах кататься, да мало ли еще где! Ты и тысячной доли огненной изнанки не видела, тут еще столько можно посмотреть! Ты еще Повурна не видела – царя пылающего тела, и Шартамахума – стихиаль вулканической деятельности. Удастся ли тебе в свое тело вернуться – это еще бабушка надвое сказала, а если даже и удастся – что ты там, наверху, не видела? Да и вообще, по-моему плотное тело – это такое неудобство! К тому же имеет очень нехорошую особенность болеть и карму наматывать – и ладно бы только положительную, а если темную случиться? Мало ли, как жизнь повернет? Вон, тот директор детдома, пока ребенком был – тоже ведь, наверное, ничего дурного в жизни не собирался совершать! И даже наоборот, не он, а все другие его обижали! Впрочем, извини, что-то я не то сморозила… а все потому, что мне не хочется с тобой расставаться, хотя прекрасно понимаю, что это неизбежно: на тебя ведь какая-то архиважная миссия возложена, а наша совместное приключение – что-то мне подсказывает – заканчивается.
   – Не знаю, уж какая миссия, – сказала Аня, – только, сама понимаешь, остаться здесь я никак не могу, если бы даже захотела. К тому же, чувствую, что и Варфуша здесь не случайно появился, и его мне во что бы то ни стало повидать необходимо. Да и вообще, где это видано, чтобы человек был жив, а душа его в аду болталась, пусть даже ни целая, а половинка, и пусть даже не в качестве страдальца, а в качестве путешественника. Ну, а что ты со мной дальше Варфушу разыскивать не пойдешь – меня это, конечно, очень расстраивает, я тоже к тебе привязалась, да и, честно говоря, плохо представляю, как его дальше искать! Однако делать нечего, я же не могу заставить тебя идти туда, где вашему брату быть не положено.
   – Ну что же. определились, – грустно сказала саламандра, – но пора дальше идти на КПП, тут не так далеко осталось.
   Подруги выбрались из-под навеса скалы и Аня краем глаза заметила, что водяночник тут же высунулся из своей щели. Очевидно, голод его был невыносим, и он торопился пуститься в свой улитковый спринт на поиски съедобного пепла, чтобы в конечном счете вновь подвергнуться нападению червеобразного хищника, а затем быть исхлестанным раскаленными плетями огненного дождя, таким образом отработав еще одну порцию кармического груза, столь утяжеляющего душу сладострастного педофила. Только эта душа поведала Ане кусочек истории своей порочной жизни, а сколько таких, безымянных, влачащих ношу чудовищных преступлений, о которых Аня так ничегошеньки не узнала, копошилось вокруг? Только сейчас она всем своим металлизированным телом ощутила концентрацию преступления и порока на этой тусклой пемзовой равнине, усеянной невысокими, пористыми, словно Швейцарский сыр, скалами.
   К тому времени, когда показалась значительно более высокая скала (Огневица показала на нее лапкой, и сказала: «Нам туда»), вся видимая поверхность была вновь усеяна грязно-белыми водяночниками, ползущими к кучкам пепла, недоеденным с прошлого пиршества, столь трагически прерванного появлением рыфр.
   – Как видишь, все повторяется, – философски изрекла Огневица, – однако, не исключено, что удастся увидеть кое-что еще, иначе это было бы весьма скучно. До КПП в буферную зону еще часа полтора добираться, возможно, за это время что-то новенькое произойдет.
   Картина действительно повторялась, и нет смысла описывать ее заново, но примерно через час, после того как наши путешественницы покинули свое укрытие (в это время как раз пиршество водяночников было прервано атакою рыфр), нечто необычное начало происходить с окружающим пространством, с самой атмосферой вокруг. В какой-то момент окружающее пространство словно бы полопалось в самых разных местах, и Ане показалось, что в каждом из этих мест образовалось что-то вроде небольшой черной дыры. Эти дыры одновременно разверзлись над пемзовой равниной, затем из каждой появились довольно похожие друг на друга существа с весьма характерной внешностью: что-то вроде крылатых человекоподобных дракончиков – то есть форма тела напоминала обнаженную атлетическую фигуру человека, покрытую чем-то вроде чешуи, но лица уже сочетали в себе черты человека и рептилии – с хищными челюстями, усыпанными острыми зубами, сзади имелся хвост, но не как у млекопитающего, а, скорее, как у ящерицы, чешуйчатый. К тому же у существ за спиной разворачивались крылья, как у летучей мыши, перепончатые, с острыми когтями на сгибах суставов. В общем, самые настоящие демоны в духе творчества бразильского художника Д. Валеджио. Были они какого-то странного темно-лилового оттенка, чешуя же отливала полированным металлом. В довершение описания стоит отметить, что каждый из них тащил за спиной что-то вроде большого вещевого мешка или рюкзака.
   – Ну, вот, – как-то возбужденно проскрипела саламандра, – десант из Гашшарвы явился – не запылился. Судя по всему, предстоит занятная заваруха.
   – Какая еще заваруха, – насторожилась Аня.
   – Да я тебе вскользь об этом говорила, скоро сама все увидишь.
   Тем временем, десант, как выразилась Огневица, начал приземляться. Драконоиды один за другим спикировали на пемзовую поверхность Гвэгра, словно дельтапланеристы во время какого-то чрезвычайно массового залета, сложили за спиной широкие хищные крылья, и тут же внесли коррективы во взаимоотношения рыфры-водяночники, показав, кто тут настоящий хозяин. Человеколицые черви тут же оказались в роли жертв, а терзаемые водяночники были брезгливо отброшены в сторону. Очевидно, продукт, раздувавший несчастные души грешников, в необработанном виде не представлял для лиловых демонов никакого интереса. Совсем другое дело рыфры, которые незамедлительно подверглись безжалостному изничтожению, вернее, как поняла Аня, спецобработке для выжимания гавваха. При этом выжимание осуществлялось в буквальном смысле, поскольку каждый лиловый демон, поймавший очередную рыфру (их было гораздо больше, чем преследователей), деловито извлекал из наплечного мешка нечто вроде большого чана, затем, захватив рыфру с двух концов, начинал выжимать ее аналогично скрученному жгуту белья. При этом было заметно, что процесс требовал немалой физической силы, судя по тому, как напрягались буграми атлетические бицепсы, трицепсы и пекторалисы. Процедура осуществлялась непосредственно над широким сосудом, и демоны тщательно следили, чтобы ни капли кроваво-красной жидкости, которая тут же щедро начинала изливаться из перекрученных рыфр, не пролилась на пористую поверхность Гвэгра. (Она, как мы знаем, имела нехорошее свойство впитывать все, что проливалось мимо кассы). В довершение стоит отметить, что двигались демоны стемительно, и этот факт не оставлял никаких шансов рыфрам, способным показать класс скорости только совсем уж тихоходным водяночникам.
   – Вот, как здесь происходит процесс выколачивания гавваха… вернее, выжимания, выколачивание – это ближе к Укравайру, – прокомментировала саламандра. – Чтобы заполнить сосуд нужно не меньше десятка рыфр выжать. Ну а дальше – посмотришь, что будет.
   – А что у них там, в вещмешках шевелится, – поинтересовалась Аня, – там, кроме чанов, еще что-то есть.
   – Разумеется, я же тебе говорила, они после того, как всех рыфр выдавят, новых, пустых, сюда запускают. Рыфры здесь самостоятельно не воспроизводятся, их карроссы порождают, а кароссы только в шрастрах и Гашшарве обитаются.
   Тем временем первые рыфры были выжаты, и, к удивлению Ани, в отличие от постиранного белья, после того, как последняя капля гавваха падала в чан, человеколицые рыфры рассыпались в пепел. Его аккуратные демоны специальными метелочками подгребали к старым кучкам, почти опустошенным водяночниками, и собирали в ровненькую горку. Затем процедура повторялась, уровень красной росы в чане поднимался, а горка пепла росла. Рыфры в ужасе хаотично метались по пемзе, пытались забраться в норы, некоторые пытались вгрызаться в почву, сделав новую нору, но вблизи всегда оказывался ловкий, сметливый охотник, очередная жертва попадала ему в руки и подвергалась процессу выжимки. Аня не видела ни одного случая, чтобы какой-нибудь особо проворной рыфре удалось скрыться. Оставшиеся же не у дел водяночники, перепуганные массовым истреблением собственных мучителей, очевидно боясь, что, выдавив всех рыфр, лиловые демоны примутся и за них, тихонечко расползались по своим щелям, оставив арену побоища двум действующим сторонам.
   Однако вскоре появилась и третья сторона, о которой неоднократно упоминала Огневица. Как только первая емкость была заполнена красной росой практически доверху одним из наиболее расторопных демонов-стахановцев, откуда ни возьмись, прямо из окружающего пространства словно бы соткались несколько едва видимых саламандр, очень похожих на Огневицу. Они с быстротой молнии спикировали к заполненному чану, схватили его за края и мгновенно взвились в воздух, проливая на пемзу капли драгоценной рубиновой жидкости. Но лиловый демон так же не терялся и сразу ринулся вдогонку, медленно но верно сокращая расстояние между собой и похитителями, хоть и стремительными, но обремененными тяжелой ношей. Вскоре аналогичная ситуация возникла в другом месте, затем, в третьем, и не успела Аня опомниться, как добрая четверть заполненных чанов была похищена юркими саламандрами, а ограбленные демоны неслись им вдогонку. При этом в азарте многие лиловые выжималы бросали свои драгоценные емкости и кидались на помощь собратьям, чем тут же непримнули воспользоваться новые прозрачные похитители, которые быстро хватали неохраняемые сосуды, поскольку демоны, увидев неожиданную напасть, были уже настороже. Случались и другие варианты событий, когда некоторые демоны, пользуясь возникшей суматохой, бросались к чужим, оставленным без присмотра емкостям и переливали красную росу в свои посудины. Не прошло и десяти минут с момента появления первых похитителей, как вокруг, куда ни кинь взгляд царил повсеместный хаос. Кому-то из похитителей удалось скрыться – куда они утащили похищенную емкость Аня так и не успела увидеть. Другие же саламандры были настигнуты одним или группой демонов и между ними шла нешуточная схватка. Причем в одних случаях все же удавалось поставить емкость на землю или плоскую поверхность скалы не сильно расплескав драгоценную жидкость, в других же, особенно когда демоны нагоняли саламандр не дав им возможность спуститься, сосуд падал, и вся красная роса мгновенно поглощалась пористой поверхностью пемзовой пустыни. К чести похитителей, они смело вступали в бой с более крупными и мускулистыми драконоидами, и там, где оказывалось по 3–4 саламандры на одного лилового атлета – последним оказывалось не сладко. Саламандры кидались на силача со всех сторон, и пока он разбирался с одной, остальные градом осыпали его чувствительными ударами, так что из лилового только чешуя летела в разные стороны. Там же где баланс участников был примерно поровну, тяжелее приходилось более легким и менее сильным саламандрам, и тогда уже из них фейерверком летели разноцветные искры.
   – Эх, ма! Сколько добра пропадает, – с сожалением прокомментировала Огневица, наблюдая, как очередной сосуд падает наземь и полностью разливает содержимое. Ну, сегодня у голодных духов в буфере праздник будет. Что же это мои кореша так безобразно операцию подготовили – никогда раньше столько гавваха не проливалось!
   – По-моему, это не честно, – начала отстаивать свои моральные императивы Аня, – по трое на одного!
   – Как раз наоборот, они напали слишком самонадеянно, надо было по шесть на одного, тем более наших здесь предостаточно, они просто почти невидимы, тогда бы столько красной росы не расплескалось: трое дерутся – трое гаввах на базу оттаскивают! А то они хотели и чтобы волки сыты, и овцы целы! Так ведь доверия нет друг к другу, нередко бывало, что тем кто дрался, ничего не доставалось, вот никто и не захотел группу прикрытия обеспечивать, рассчитывали и гаввах сохранить, и демонов отделать. А так не бывало никогда, меньше чем втроем демона не одолеть – да так еще, чтобы и гаввах не расплескался! Ну, а насчет того, что не честно, так если брать по мышечной массе, то так, один к трем и полуается – мы кодекс чести блюдем… нет, ну что они делают! Кто же это так бездарно операцию организовал! Нет сил на это смотреть, извини, но тут в стороне я никак не могу оставаться! Только ты не суйся, тут чисто наши разборки!
   С этими словами саламандра, очевидно совсем забыв про Аню, ринулась в гущу дерущихся, где уже вообще никаких правил и соотношений не соблюдалось. В одном месте 4 здоровенных монстра рвали единственную саламандру буквально на кусочки пламени, в другом же – наоборот – десяток саламандр, дерущихся на земле, буквально втаптывали в пемзовую почву отчаянно дрыгающегося драконоида. О гаввахе, похоже, все давно забыли, и десятки чанов валялись перевернутыми. И только кое-где еще оставались нетронутые емкости, тускло поблескивающие мутной рубиновой жидкостью, к которым уже пристроились отдельные саламандры и демоны, очевидно из той категории горе-бойцов, которые азарту драки предпочли возможность кайфануть на халяву, пользуясь всеобщей суматохой и хаосом. Где в этот момент была Огневица, Аня уже не знала – издали все саламандры казались одинаковыми, а уж в такой свалке и вообще ничего невозможно было разобрать, но, судя по всему, она все же предпочла азарт битвы порочному вкушению гавваха.
   Аня в растерянности прождала 10 минут, полчаса, час, но в картине боя мало что менялось – вернее, менялось локально постоянно, но к коренному перелому не приводило, и конца битве не предвиделось. Тут Аня решилась:
   – Огневица же сказала, что проводит меня только до буферной зоны, – подумала девочка, – рано или поздно я все равно окажусь в одиночестве. Может лучше не терять драгоценного времени и расстаться с ней прямо сейчас? Битве этой конца и края не видно, а может у них принято по нескольку дней сражаться! Огненный дождь для них не помеха, ведь души человеческой их природа не содержит, а следовательно и инфраметаллическая корка на них не образуется. Жалко, конечно, даже не попрощались, но может быть лучше так, по-английски? Тем более, если Огневица сочтет нужным, то может ко мне где-то в районе КПП присоединиться…
   Однако интуиция Ане подсказывала, что саламандру она больше не увидит, поэтому мысленно она попрощалась со своей необычной подругой (правда с некоторой долей обиды) и отправилась в сторону самой высокой скалы, где, как ей сообщила саламандра, должен находиться КПП в буферную зону.
   – Интересно, – думала Аня, – есть там какая-то охрана, как в Укравайре? Если есть, то могут возникнуть проблемы с проходом, ведь в прошлый раз Огневица с ними какие-то проблемы утрясала. А впрочем, если постоянно гадать, что там дальше будет, в этих краях просто свихнуться можно.
   Размышляя таким образом, Аня дошла до самой высокой скалы, в основании которой, как в Укравайре, зиял проход в пещеру, и около этого прохода скучали две саламандры с красными повязками и алебардами. Заметив нашу героиню, но не глядя в ее сторону, одна из саламандр подняла алебарду и проскрипела недовольно:
   – Давай квиток, надеюсь в разогревах активно участвовала? Как ты знаешь, норму повысили, теперь нужно минимум в трех участвовать для прохода. Тут она посмотрела в Анину сторону и замолкла, не зная, как отреагировать, поскольку, если в Укравайре Аня хотя бы по внешнему виду напоминала саламандру, то теперь внешность ее претерпела значительные изменения, и для охранниц выглядела она, очевидно, необычно.
   – А это еще кто? – наконец прервала она молчание, – комбинированная… но почему живая?!
   – Так уж получилось, – не стала вдаваться в подробности Аня, – я путешествую, и до недавнего времени меня сопровождала ваша соплеменница – Огневица. Но совсем недавно она меня покинула, ввязалась в драку – вон там, видите, что творится – и похоже совсем про меня забыла. Я, между прочим, спешу, и ждать ее у меня нет времени. Может они там еще полдня сражаться будут.
   – Не меньше трех дней, – оценивающе окинула взглядом отдаленную схватку охранница, – впрочем, возможно, и больше, нынешняя атака организована из рук вон, плохо.
   – Тем более, трех дней у меня никак нет… так вот, раньше она меня через все КПП проводила и проблем не возникало.
   – Ну, не знаю, как не возникало, верно Костровуха, – обратилась охранница к своей напарнице, – нигде в инструкции не сказано, что живую комбинированную пропускать можно…
   – Но ведь не сказано, что и нужно задерживать, – вспомнила девочка аргумент Огневицы, – инструкция подобный случай вообще не рассматривает.
   – Верно, – смутилась охранница, очевидно не ожидавшая такого знания устава караульной службы от странной незнакомки, – но в том случае, когда прецедент не оговорен, инструкция позволяет действовать по своему усмотрению. А со своим усмотрением мы пока не определились, верно, Костровуха, – снова обратилась она к своей неразговорчивой напарнице.
   – Эт точно, – буркнула неразговорчивая.
   – Вот видишь, и Костровуха не определилась, – сурово посмотрела на Аню саламандра, – собственно, почему мы должны тебя пропускать? Ты трудовую повинность выполнила?
   – Нет, – смутилась Аня, – но как же я могу участвовать в разогреве, если я комбинированное существо, а не огненный дух?
   – А нам какое дело! Все равно, если ты здесь незнамо как оказалась, то должна и переход отработать, а если в инструкции про таких не упомянуто, значит надо действовать по умолчанию, то есть тормозить и не пущать! Ну, разумеется, могут быть и исключения, особенно, если возникнет возможность договориться…
   – Вам, конечно, гаввах нужен, – сразу поняла намек Аня.
   – И заметь, не я это предложила, – проскрипела охранница, – тем не менее, не сказала «нет».
   – Так, если для вас это так важно, тут, не более, как в двух километрах отсюда ваши доблестные отряды сражаются с лиловыми демонами, и гаввах там рекой льется. Идите и берите, сколько надо, а у меня его с собой нет, мне он и даром не нужен.
   – Так уж и не нужен, – хмыкнула охранница, – видала такую, – повернулась она к своей молчаливой напарнице, – чёй-то я не встречала на изнанке таких чудаков, кому гаввах не нужен. Что же касается гавваха, который в двух километрах отсюда рекой льется, так думаешь, если бы мы могли пост покинуть, то и без твоего совета не догадались бы кайфануть и в махаче поучаствовать? Однако у нас с этим строго! Пост покинуть – все равно, что родину продать!
   – Насколько я знаю, – усмехнулась Аня, – далеко не все охранники такие сознательные. Да вам самим– то не стыдно? Ваши боевые подруги бьются с превосходящими силами противника, а вы, две здоровые дурынды, стоите тут, охраняете, сами не знаете, что, и делаете вид, что работа, мол, у вас такая ответственная! Прямо на секунду пост оставить нельзя! Да кто сейчас будет через КПП прорываться?! Все саламандры в сражении участвуют, водяночники – да они просто до вашего КПП доползти неспособны, демоны – прямо через купол небесный шастают туда-сюда. Если же вы таких, как я, имеете в виду, то мое здесь присутствие – вообще единичный случай – подобные случаи даже в инструкции не отражены. К тому же, две зоны я уже пересекла и ничего страшного не случилось, просто вы из меня взятку выколачиваете.
   – А это еще доказать надо, – зашкворчала охранница, – ничего такого я тебе не говорила, и не надо мне тут дело шить! Да если бы ни твоя корона, замаскированная, с тобой вообще бы никто разговаривать не стал…
   – Так я на разговор и не напрашивалась, – пожала плечами Аня, – и если ты такая продвинутая, что сумела корону разглядеть, то должна бы знать, что тот, кто на меня эту корону возложил, тот меня и полномочиями необходимыми наделил, и ходить я тут могу, где вздумается, поскольку важную миссию исполняю. И не в ваших силах мне в этом помешать!(«С чего это я взяла, что они помешать мне не могут, – сама себе подивилась Аня, – сама ведь ни о какой миссии ничего не знаю, и Огневица ничего толком не объяснила»). Так что – прочь с дороги! Некогда мне тут с вами разговоры разговаривать!
   – Да ладно, ладно, – неожиданно пошла на попятную охранница, – чего кипятишься, это я так, элементарную служебную бдительность проявила, к тому же не сразу корону разглядела, так что, извиняйте покорно, ошибочка вышла.
   – Разумеется, вышла, – сама себе дивясь, прокурорским взором просверлила охранницу Аня, – в следующий раз хорошенько рассматривай того, кто к тебе обращается!
   С этими словами Аня пошла прямо на охранниц, которые с опаской разошлись в стороны, и она беспрепятственно направилась к зияющему отверстию пещеры.
   – Ну, Анюта, – думала девочка, спиной ощущая испуганные взгляды охранниц, – это что-то новенькое, раньше за тобой такой наглости не наблюдалось. С другой стороны, не похоже, чтобы эти охранницы просто от моего нахрапа стушевались, очевидно они действительно увидели во мне нечто, что их напугало. Но почему не сразу? Интересно, корона – это та самая, которую мне Варфуша два или три года назад в мой шельт внедрил? Вернее, не внедрил, а проявил, активизировал, она ведь в моем астральном теле, как у потомка Меровингов, естественным образом должна была существовать. Странно, что на это никто раньше внимания не обращал… может, чтобы она себя как-то проявила, нужно было просто рассердиться как следует! Правда, нельзя сказать, что я на этих охранниц сильно рассердилась, скорее возникла уверенность, что никто и ничто меня не остановит. Может это как раз и связано с активизацией той самой короны, о которой я уже не первый раз слышу, хоть сама ее никак не ощущаю – только один раз, когда ее Варфуша во мне активизировал.
   Аня подумала, что если бы здесь можно было раздобыть зеркало, то, возможно, эту корону она смогла бы увидеть. На всякий случай девочка потрогала голову, но ничего осязаемого не обнаружила. Тут вдруг у нее возникла любопытная идея, и она посмотрелась прямо в свою ладонь, как в карманное зеркальце, ведь ладонь ее, как и все тело была покрыта пленкой инфраметалла, блестящего, как застывшая ртуть. Из импровизированного кривого зеркала ладони на нее глядело сильно деформированное, но все же узнаваемое Анино лицо, такое же зеркальное, как и само зеркало ладони, а над головой и правда зависла маленькая коронетка принцессы, правда совсем призрачная, эфемерная, к тому же явно находящаяся в процессе исчезновения. Через пару минут коронетка и вовсе пропала.
   – Теперь ясно, – удовлетворенно сказала сама себе Аня, – она и вправду сама появляется над моей головой в каких-то ситуациях, а затем пропадает. Наверное, это мой защитный талисман, который помогает мне в трудную минуту. Правда пока не ясно, можно ли его как-то произвольно активизировать, но будем надеяться, что он сам появится, когда в этом возникнет необходимость. Скорее всего, если бы ни коронетка, эти саламандры меня бы никуда не пропустили. Пришлось бы драться, но не думаю, что мне удалось бы с ними справиться – они же прирожденные воины, а я даже не знаю своих возможностей в астрале.
   Аня остановилась напротив зияющего прохода в пещеру и почувствовала робость. Раньше все ее переходы происходили под руководством Огневицы, и она толком не успевала задуматься над происходящим, полностью положившись на свою временную наставницу. Сейчас же девочка принялась рассуждать, что да как, к тому же, как она ни вслушивалась, ни вглядывалась в абсолютно черный проем пещеры, она ничего не могла там ни разглядеть, ни услышать, словно за порогом заканчивался мир и разверзалось зияющее ничто. А как, представьте себе, шагнуть в ничто? Не превратишься ли ты сам в ничто, то есть не исчезнешь ли вовсе из этой вселенной?
   Однако Аня понимала, что другой дороги у нее нет, да и не могла же Огневица направить ее на гибель! Нет, такого не могло быть, Аня хорошо чувствовала природу саламандры и знала, что та не имеет двойного дна – да и умереть в астрале невозможно, при всем желании.
   – Вперед, трусиха, – подбодрила себя девочка, и стремительно шагнула в пустоту, в тот же момент, как обычно, утратив самоощущение.

Глава 10
След Варфуши

   В первый момент, когда Аня пришла в себя, ей показалось, что вокруг стоит полная темнота. Она сидела на чем-то не очень ровном, холодном, твердом и ничего не видела. Это было тем более неприятно, поскольку, путешествуя по магмам, она привыкла к яркому свету раскаленной среды, правда, ее температуру она ощущала совсем по другому. Чувство жара для нее не ощущалось, как нечто мучительно-обжигающее, хоть она и могла сказать, что вот эта окружающая среда – горячая, а вот эта – холодная. Это скорее было сродни вкусовым ощущениям, когда мы можем констатировать оттенки вкуса и его интенсивность, и какой-то вкус будет нам приятен, а какой-то нет, но ни один вкус не способен нас испепелить, либо заморозить. Так, Аня понимала, что, помимо темноты, среда, в которой она очутилась, скорее ледяная, но эта стужа не способна была принести ей какой либо вред, как и раскаленная лава, а чувства носили скорее регистрационный характер. К разряду неприятный ощущений относилась и темнота, ее окружающая, и Аня постаралась побыстрее от этого избавиться. Еще раньше, во время путешествия по Пропулку и Укравайру она не раз пользовалась неким внутренним регулятором, позволявшим настраиваться на видение сквозь непрозрачные объекты, который саламандра называла рентгеновским видением, поэтому Аня мысленным усилием сдвинула внутренний тумблер и окружающий мир тут же прояснился. Правда она продолжала отмечать, что ее окружает полная тьма, тем не менее в этой тьме, как в приборе ночного видения, она неплохо разбирала окружающее. Выяснилось, что она сидит на дне небольшого карьера с покатыми стенами, и по краям карьера, представляющего собой округлость, там на верху виднелись какие-то холмики, плиты, и. что поразило Аню больше всего – могильные кресты. Судя по всему, и плиты представляли собой надгробья, и, если следовать этой логике, то и холмики были насыпаны над свежевырытыми могилами. Впрочем, откуда в этом странном мире, где и умереть-то повторно было невозможно, могли взяться могилы? Аня подумала, что это, скорее, какая-то неведомая символика. Кстати, земля здесь тоже напоминала обычную земную почву, правда мороженую, и этот факт после приключений на фоне инопланетно-вулканических ландшафтов казался относительно отрадным. Правда и оказаться на дне какого-то странного карьера, вырытого, судя по всему, посреди кладбища, было малоприятно. Больше ничего, кроме плит и крестов, разглядеть снизу было невозможно, сам по себе карьер напоминал просто большую яму с неровными, словно бы выгрызенными стенами, и единственное, что показалось Ане знакомым – это обычное астральное небо: аспидно-черное, усеянное бледными туманностями и тусклыми отдельными звездами, среди которых не было ни одного знакомого созвездия. Впрочем наблюдалось и нечто новое, чего Аня прежде не видела в своих астральных путешествиях – еще когда находилась в обычном телесном состоянии: весь этот купол, словно млечный путь пересекала от горизонта до горизонта некая размытая арка, слегка опалесцирующая каким-то неестественно густым, лиловым свечением. При этом, на фоне всеобщей черноты, данная лиловость выглядела еще более зловещей, поскольку непонятным образом казалась темнее, чем окружающая чернота, хотя, согласно здравому смыслу, это вообще невозможно. Тем не менее, Ане почему-то казалось, что несмотря на специфическую опалесценцию, арка эта отнюдь не излучает свет, а, наоборот, его поглощает. Впрочем, свойства этой арки были достаточно труднопередаваемыми и основывались больше на полутонах, скорее ощущаемых, чем видимых. Причем, если в магмах небо ощущалось скорее, как плоскость, зависшая не так высоко, то здесь ощущения давящей плиты над головой не было, чувствовалась глубина, и к тому же не было заметно ни одного облачка, кроме звездных туманностей и чудовищной, словно бы наднебесной арки. Ане даже показалось, что она неоднородна, и что в этой инфралиловости, которую несомненно не смог бы разглядеть физиологический глаз, есть некий центр, как раз в зените над головой, и именно к этому центру устремили свою энергию оба циклопических крыла инфралиловой арки. Впрочем все это брезжило где-то там, в космической дали и вроде бы не имело к ситуации с Аней никакого отношения, однако Аня смутно ощущала, что от этой арки и особенно из этого мнимого центра исходит не очень сильное, но все же неприятное воздействие, чье-то пристальное внимание.
   Не имея какой-то определенной программы, Аня стала выбираться из карьера, чтобы сверху осмотреть место, куда она попала и решить, что делать дальше. К сожалению Огневица ей толком ничего не объяснила, кроме того, что там, в буферной зоне, нужно будет искать какой-то трек от какого-то маячка Варфуши, но где и как его искать, и что это за трек, она так и не сказала.
   – Плохо дело, – думала Аня, карабкаясь по не очень крутому склону карьера, раньше мне Огневица все объясняла и показывала, а теперь надо самой до всего доходить. Надеюсь, в магмах я уже приобрела некоторый опыт, надеюсь, он мне в дальнейшем поможет. Не думаю, что в буфере будет что-то принципиально новое, и наверняка в скором времени я натолкнуть на какую-то подсказку. Впрочем, пока что никакого трека или маячка не наблюдается, обычное астральное небо, да еще и арка эта зловещая. Жалко, что теперь некому объяснить, что это за небесное образование, одно ясно: от нее просто веет смутной тревогой и угрозой… хотя, – Аня прислушалась к своим интуитивным ощущениям, – вроде бы на данный момент опасности никакой. Да и чего бояться! Даже воинственные саламандры стушевались, а значит я под надежной защитой. Да и какие могут быть страхи после всего, что я на изнанке повидала?! Самые грозные слои я уже прошла и ничего, целехонькая. Конечно, можно сослаться на то, что меня саламандра от всех опасностей оберегала, но с другой стороны – ничего серьезного нам и не угрожало, и что может угрожать девочке в такой металлической оболочке? – на всякий случай Аня себя оглядела и констатировала, что инфраметаллическая оболочка никуда не подевалась.
   Подбодрив себя таким образом (настоящего страха, как мы знаем, она не способна была испытывать, но теперь вновь возникла неизвестность, которая порождала тревогу), Аня продолжала размышлять уже на другую тему.
   – Интересно, почему это место Огневица буфером назвала? Что здесь такого буферного? – впрочем тут же она отметила, что и сама толком не знает, что означает «буфер», кроме того, что он что-то там смягчает. – И еще, – продолжала она размышлять, – здесь какие-то голодные духи обитают, которые какие-то механизмы обслуживают, чтобы в магмах все происходило правильно и циклично. Странно, чем отсюда можно управлять? Кажется это место вообще к магмам никакого отношения не имеет, здесь, судя по всему, лютый холод, правда я его лютость оценить в астральной оболочке толком не могу – и слава Богу. Ясно, что земля насквозь промерзшая и местность эта никакого отношения к вулканической деятельности не имеет. Ну, и где же эти голодные духи прячутся, и как они выглядят? Пока что ни души не видно.
   Тут девочка выбралась из карьера и огляделась. Как она и предполагала, местность ничего примечательного собой не представляла, особенно в сравнении с апокалиптическим буйством магм, выглядела тускло и уныло. Более всего она напоминала огромное, от горизонта до горизонта кладбище, причем, именно ночное кладбище, хотя, в отличие от классического погоста, то тут то там попадались холмики и большие ямы – иногда даже целые карьеры, где крестов и надгробных плит не наблюдалось. То тут, то там попадались остовы неведомых зданий в грудах кирпича и щебня, а где-то на горизонте, с четырех сторон, очевидно расположенные по векторам север-юг, восток-запад возвышались гигантские колеса, которые можно было бы сравнить с колесами обозрения в парках культуры и отдыха, правда, были ли там посадочные места, разглядеть с такого расстояния было невозможно.
   Что еще добавить к общей безрадостной картине? То тут, то там в поле зрения попадались низенькие растопыренные деревца – вернее, их остовы, давно засохшие скелеты. Так же повсюду маячили столбы с перекладинами, весьма напоминающие виселицы, правда веревок с петлями Аня не разглядела, но, возможно их скрывали какие-то жалкие лохмотья, напоминавшие истлевшую одежду, свисавшие здесь также и с крестов, и с деревьев. Земля была промерзшей и кое-где покрыта то ли инеем, то ли лишайником, правда ни снега ни льда заметно не было.
   – Все это хорошо, – подумала Аня, разглядывая окрестности и вроде бы ничего больше примечательного не обнаружив, – но где, среди этого кладбища мне искать трек или маячок Варфуши? Я даже не знаю, как это выглядит. Начнем с того, что здесь ни одного огонька не видно, хотя, говорят, на кладбищах ночью кладбищенские блуждающие огни бывают.
   Почему-то ей припомнились строки популярной в 60-е годы авторской песни:

     «А на кладбище все спокойненько.
     Ни друзей, ни врагов не видать.
     Все культурненько,
     Все пристойненько,
     Абсолютная благодать».

   – Конечно, – подумала Аня, то, что врагов не видать – это замечательно, но мне здесь каким-то образом присутствие друга надо обнаружить, и пока тому никаких признаков, а то что пока врагов не видать – не значит, что они позже не появятся, что-то я слишком рано выводы делаю. Ну и куда теперь идти? Хоть бы знак какой обнаружить, типа камня с надписью: «направо пойдешь – коня потеряешь… и т. д. Раньше то меня саламандра вела, а теперь, какое хоть направление выбрать, север, юг, восток или запад? Ладно, направлю стопы наугад, к тому, северному колесу обозрения и посмотрим, какие идеи у меня по ходу появятся. А почему к северному? Ну, может. Потому, что Россия по большей части северная страна. Жалко, что теперь попутчицы нет, так бы было хоть с кем словом перемолвиться, да послушать подробные разъяснения происходящего, а то, мало, что одна осталась, да еще и место такое мрачное. Как-то в магмах поинтереснее было, там по крайней мере все время что-то происходило. Может, попробовать взлететь? Так ведь гораздо быстрее до колеса доберусь.
   Аня совсем уж было собралась взлететь, однако передумала:
   – Ну и что, что я быстрее до колеса доберусь, с чего я взяла, что мне именно колесо нужно и что я так какие-то признаки Варфуши обнаружу? Нет, уж лучше я буду дольше добираться, а вдруг какая-то зацепка появится, колесо мне нужно просто как ориентир, и вовсе не обязательно до него как можно быстрее добираться. Все эти астральные полеты ничего интересного не дают, и наиболее важные события как раз внизу происходят.
   Итак, отказавшись от полета, Аня двинулась через это бесконечное кладбище, надеясь высмотреть что-нибудь новенькое, однако подробный осмотр местности мало что добавлял к первоначальным впечатлениям, и тогда она решила повнимательнее разглядеть могилы, попадающиеся на пути. Встречались они гораздо реже, чем на стандартном земном кладбище, где обычно задействуется каждый метр, что весьма затрудняет поиск нужной могилы, однако Аня рассудила, что при такой необъятной площади, землю можно не экономить, и редкое расположение могил делает это кладбище удобным для прогулок и поисков нужного объекта. Кстати, похоже, посетители не баловали это кладбище своим вниманием, Аня не обнаружила ни одной вытоптанной тропинки, с другой стороны почва была сильно проморожена, местами покрыта инеем, поэтому идти было удобно и безо всяких дорожек, другое дело, любая дорожка куда-то ведет, а тут вообще никаких ориентиров, кроме отдаленных гигантских колес обзора.
   – Конечно, – думала Аня, – можно и развалины осмотреть, но что-то мне подсказывает, что ничего, связанного с Варфушей я там не обнаружу. Странное кладбище – ни травы, ни цветов на могилах. Да, и вот еще что, ведь на надгробьях всегда ставят надгробные надписи, любопытно, как с этим здесь?
   Она поравнялась с одной из основательных могил с большой надгробной плитой и решила посмотреть, кто тут похоронен, тем более было видно, что на поверхности камня что-то написано крупными буквами. Когда Аня подошла ближе и надпись возможно стало разглядеть, то девочка даже присвистнула от удивления, поскольку вместо имени и фамилии похороненного с трогательной эпитафией, на гранитной плите было выгравировано: «МОЛОЧНЫЙ ПОРОСЕНОК ПО-ТАМБОВСКИ В ГОРЧИЧНОМ СОУСЕ С ХРЕНОМ И СПЕЦИЯМИ».
   – И как это понимать, – удивленно хмыкнула Аня, – здесь что, какое-то блюдо похоронено? Впрочем, это не удивительней, как если бы под плитой лежал настоящий покойник. Откуда на изнанке покойнику взяться? Здесь же никто никогда не умирает, а только лишь меняет форму. Хотя, кажется в некоторых инфернальных шеолах есть такая пытка, когда душа как бы закапывается или, что еще хуже – замуровывается. И умереть не может, и наружу выбраться тоже. Вот это еще как-то объясняет наличие могил, если они, закопанные там карму свою отрабатывают. Нет, это, кажется тоже из другой оперы, ведь Огневица говорила, что грешных душ в буферной зоне нет, и что здесь только голодные духи обитают. Может это какая-то ошибка?
   Аня подошла к соседней могиле и прочла: «СТЕРЛЯДЬ В СУХАРЯХ, ФАРШИРОВАННАЯ СВЕЖЕЙ ИКРОЙ»
   Она обошла еще несколько могил, и везде на мраморных плитах, вместо эпитафии присутствовало какое-нибудь изысканное блюдо из элитного ресторанного меню – какого-нибудь Славянского базара – где к столу в основном подавались блюда русской кухни.
   – Значит, не случайность, – сделала неизбежный вывод Аня, – это и вправду какое-то гастрономическое кладбище, причем экстра– класса, что-то мне ни разу не встретилась могилка с яичницей или макаронами по-флотски. Ладно, есть ли там что-то под землей или нет, не ясно, как-то нет желания эксгумацию проводить… можно, конечно рентгеновское видение настроить… – однако, почему-то, от этой мысли ей стало не по себе, и она подумала, что слишком много внимания уделяет какой-то ерунде, вместо того чтобы сконцентрироваться на главном – поиске не совсем понятных следов Варфуши.
   Впрочем, вскоре оказалось, что Анино наблюдение по поводу отсутствия макарон по-флотски не верно, поскольку через какое-то время ей попался участок с более скромными могилками, где преобладали деревянные кресты и не было гранитных и, тем более, мраморных плит. Тут уже выявилась некоторая закономерность и к центру крестовин были прибиты небольшие жестяные таблички, где фигурировало более скромное меню типа: котлет по-Киевски с картофелем фри и маринованной капустой, купат, шницелей и даже простых молочных сосисок с консервированным горошком.
   – Что ж, более-менее понятно, – констатировала Аня, – наверное под теми холмиками свежеприсыпанных могилок без крестов окажется и вовсе что-нибудь отстойное, типа перловки с постным маслом или килек в томате…
   Аня не ошиблась, и вскоре выяснилось, что на свеженасыпанных холмиках, толком не успевших промерзнуть, красовались надписи, сделанные непосредственно лопатой неведомого могильщика: «картошка в мундире», «яичница вчерашняя», и нечто подобное в том же духе, демонстрирующее полное кулинарное полное кулинарное убожество. Во всем этом Аня усмотрела специфический инфернальный юмор и у нее даже поднялось настроение.
   – Что ж, – думала она, продолжая свой путь по направлению к северному «колесу обозрения», – по крайней мере здесь какая-то земная логика усматривается: чем лучше могила, тем изысканнее блюдо, правда все остальное, конечно, непонятно, ведь не могут же там и взаправду быть блюда похоронены. Хотя, конечно, если даже они там и похоронены – это же не настоящие блюда, а просто причудливая игра энергий.
   Размышляя таким образом, Аня шла через нескончаемое кладбище, и ничего особо примечательного, кроме того, что уже было описано, на ее пути не попадалось. Правда, ей показалось, что теперь ямы стали уже и мельче, хотя вначале, когда она осматривала окрестности, ямы эти были вполне сопоставимы с тем большим карьером, в котором она оказалась после перехода из Гвэгра. По пути у Ани возникла мысль обследовать одно из разрушенных зданий, словно бы подвергнутых бомбовому удару, однако же, подойдя ближе и увидев целую гору щебня с хищно торчащей арматурой, со всех сторон окружающее жалкий остов очевидно когда-то не маленького сооружения, всякое желание карабкаться по этому щебню у нее пропало. Потом, когда Аня отошла от здания, она вдруг сообразила, что могла бы просто взлететь над этим щебнем и проникнуть внутрь через любое выбитое окошко – да и вообще астральному телу все эти кирпичи и стальные штыри (кстати, тоже астральные) совершенно не опасны, но возвращаться назад ей почему-то не захотелось. Позже, когда она подошла к аналогичному сооружению, у нее возникло вполне отчетливое ощущение, что проникать внутрь не следует.
   – Что ж, – подумала Аня, – в таких случаях надо своей интуиции доверять, хотя, с другой стороны, кто мне что сделать сможет? Я через самые страшные магмы прошла – и ничего, целехонькая, и под конец даже выяснила, что могу немалый страх нагнать на здешних глупых обитателей. А здесь – вообще, тихо и спокойно. Даже странно как-то: по земному кладбищу я бы наверняка побоялась ночью идти, а здесь – ничего, совсем не страшно, хоть это самое настоящее адское кладбище. Уж на земле-то точно никакой покойник не встанет из могилы, это только в сказках и в фильмах ужасах происходит. А вот тут – наоборот, из здешних могил покойники просто обязаны вставать и на жертву накидываться, однако никто не встает и не накидывается, да ко всему прочему тут какие-то кулинарные объекты захоронены. Интересно бы посмотреть, как это запеченные поросята и осетры на человека будут нападать, не говоря уже о котлетах по-киевски и бутербродах с килькой.
   Представив себе подобную картину и немного повеселившись, Аня продолжила свой путь, и через пару часов добралась до гигантского «колеса обозрения», которое и впрямь походило на обычное, установленное на ВДНХ и в парке Горького, но оказалось даже в несколько раз больше. Правда вид у этого колеса был совсем не праздничный: металлический остов сильно проржавел, а так же, как и многое здесь, был увешен бурыми лохмотьями. К тому же, вместо закрытых кабинок, из которых так приятно обозревать открывшиеся взору просторы, по всему периметру болтались хищные ржавые крюки, на которых вполне можно было повесить быка. Бросалась в глаза и еще одна особенность, отличающая это колесо от обычных атракционных: оно почти на четверть было утоплено в землю, и Аня не увидела никакого механизма, с помощью которого это колесо могло бы вращаться.
   – Опять бутафория, – подумала девочка, – непонятно только назначение этой бутафории. К тому же никаких голодных духов не видно, а я здесь уже не менее трех часов прохлаждаюсь. Может я что-то перепутала, и это – вообще не буферная зона, и никогда Варфуша здесь не пролетал, и никаких следов не оставил? Может, Огневица мне какую-то другую скалу показывала, а это был совсем другой КПП? Но тогда и вовсе беда! Если я здесь след Варфуши не найду, то что тогда мне делать? Возвращаться в Гвэгр и разыскивать Огневицу, чтобы она все более точно разъяснила, а еще лучше – провела хотя бы до места, где я уже сама смогу Варфушу разыскать? Но как вернуться обратно? Здесь, похоже, вообще никаких КПП нет, и там, на дне карьера, где я очнулась, что-то не припомню, чтобы какие-то двери или выход обратно был, вполне возможно, что там проход односторонний.
   Аню на минуту охватило отчаяние: одна, совсем одна посреди этой чуждой, враждебной изнанки, где все совсем не так, как на земле, и нет никакой карты, к тому же пакет сравнительно изолированных пространств, между которыми существуют какие-то фиксированные переходы, а проводница, для которой изнанка – дом родной, так легко решавшая все проблемы, пропала неведомо куда. Да, положеньице, надо сказать! Оно гораздо безвыходней сказочек или историй о маленьких мальчиках и девочках, заблудившихся в темном дремучем лесу!
   – Так, – подумала Аня, – дошла я до этого колеса обозрения, и что дальше делать прикажете?
   Она вновь огляделась вокруг и обнаружила, что пока она размышляла и разглядывала это дурацкое колесо, все ямы и карьеры таинственным образом исчезли, словно заросли, и, что самое интересное, на том месте, где еще совсем недавно зияли каверны, теперь стояли непонятно откуда взявшиеся могилы, как с крестами, так и без оных.
   – Ну вот, – еще больше расстроилась Аня, – раньше я хоть могла вернуться к тому карьеру, где впервые здесь появилась и попытаться обратно в Гвэгр вернуться и Огневицу разыскать! Раз уж я каким-то образом сюда проникла, значит можно как-то и возвратиться, я ведь не пробовала, а теперь и этой возможности лишилась.
   Ее печальные размышления были прерваны самым неожиданным образом. Откуда-то сверху, словно бы раскалывая само небо, раздался дикий вой сирены, который Ане не приходилось слышать воочию, тем не менее с ним она хорошо была знакома по фильмам и телевизионным передачам о войне. Бомбежка, правда, вслед за этим не наступила, хотя карьеры и ямы, разбросанные то тут, то там вполне могли быть воронками от бомб разного калибра и заряда, кроме того и развалины зданий очень напоминали картину большого города, подвергшегося авианалету, однако, когда вслед за сиеной последовало дальнейшее развитие ситуации, Аня подумала, что тут и вправду вполне уместной была бы предупреждающая команда по мегафону, что-нибудь типа: «внимание! Внимание! Воздух! Воздух»! Вначале на фоне, казалось бы, полного безветрия, сильнейший порыв ледяного ветра поднял Аню в воздух, при этом тут же аналогичный вихрь ударил с противоположной стороны, затем, с третьей, четвертой, и девочку закружило в бешеном круговороте, так что она совершенно потеряла чувство верха и низа и долгое время еще не могла понять, где у нее ноги, а где голова. Вихрь этот, правда, не превратился в воронкообразный смерч-торнадо, поэтому Аню больше кидало из стороны в сторону, чем крутило на одном месте, и вскоре она сумела определить, что ветер этот (а вернее ветра с 4 сторон света, которые, сталкиваясь, устраивали эту мешалку) дует только до определенной высоты над землей, а выше, как раз на уровне верхней части колеса, он словно бы обрывается, и там снова наступает полный штиль.
   Выбравшись из этого громокипящего потока и зависнув примерно на уровне крыши 30 этажного дома, Аня наконец снова могла наблюдать за происходящим, поскольку, пока ее крутило в атмосферной мешалке, было не до наблюдений. Тут выяснилось, что она уже не одна, и буферная зона, доселе тихий и пустынный кладбищенский край, наконец наполнилась своими обитателями. Оказалось, что в порывах ветра, только что швырявших Аню, словно щепку бешеные волны, мечутся, кружатся, совершают фигуры высшего пилотажа странные создания, отчасти словно бы состоящие из порывов этого ветра, как контрастный дым, выпускаемый спортивным самолетом, при исполнении воздушных трюков, а отчасти представляющие собой огромные, гибкие человеческие скелеты, на которых, плещутся и бьются серые лохмотья давно истлевшей одежды, зацепившейся за кости. Скоро стало понятно, откуда они все взялись, поскольку из многочисленных руин и остовов зданий то тут, то там вроде бы совершенно не к месту разбросанных по территории необъятного кладбища, продолжали вылетать, словно пчелы из улья, весьма похожие друг на друга скелеты, словно бы вправленные в порывы ветра. Контуры их были не отчетливы и постоянно размывались, меняя форму синхронно с порывами ветра, которые они как бы делали видимым своим присутствием. По сути дела каждый отдельный скелет со своими бешено развивающимися лохмотьями, был объединен с индивидуальным воздушным потоком, при этом цвета преобладали какие-то грязно-бледно-зеленоватые, слегка фосфорисцирующие, словно гнилушки на кладбище. Вся атмосфера, доселе достаточно прозрачная, теперь стала неравномерно туманной, и туман то тут, то там разрывался клочьями, как на костях скелетов и колесе обозрения, зловеще поскрипывающем в порывах живого ветра. Живого ли?
   – Так, – подумала Аня, наблюдая это атмосферное буйство, таинственным образом обрывающееся на уровне верхнего края «колеса обозрения», – теперь по крайней мере видно, что я не ошиблась местом, скорее всего это действительно голодные духи. По крайней мере вид у них крайне истощенный. Огневица говорила, что они в буферной зоне какую-то особую работу выполняют. Интересно, в чем она заключается?
   Впрочем, гадать на эту тему Ане пришлось не долго. Вскоре после того, как последний голодный дух покинул свои развалины, хаотическое метание постепенно начало приобретать некую упорядоченность. Стремительные скелеты начали выстраивать гигантских хоровод, который вращался все быстрее и быстрее, затем этот хоровод стал разворачиваться вертикально, совместился с «колесом обозрения» и закрутился вокруг него бешеным смерчем, поставленным на бок. Сначала это никак не сказалось на статусе колеса, у которого разве что ржавые крючья с лохмотьями пришли в движение, однако, через 5-10 минут раздался невыносимый ржавый скрип миллиона несмазанных телег, и гигантское колесо пришло в движение, вначале крайне медленно, но постепенно, с омерзительным скрипом, стало раскручиваться, набирая обороты.
   – Интересно, что бы это значило? – думала Аня, – наблюдая за динамикой гигантского маховика. – Я-то думала, что местные обитатели на этом колесе катаются, а оказывается они его сами раскручивают. Вопрос только, зачем? Впрочем, можно догадаться. Помнится, Огневица говорила, что голодные духи из буферной зоны каким-то образом обеспечивают цикличность процессов, происходящих в шеолах: например, чтобы в Гвэгре в определенное время огненный дождь пошел или воронка образовалась и туда провалились те души, кому положено в более нижний шеол провалиться. Наверное там, в глубине, какой-то механизм спрятан, который этим колесом приводится в действие, а он, допустим, в Гвэгре центральную мембрану раздвигает. Что ж, вполне правдоподобно. Вот только что заставляет эти скелеты колесо крутить? Огневица говорила, что они задаром палец о палец не ударят. Любопытно будет узнать, в каком виде им оплата приходит и кто эту оплату доставляет?
   Тем временем колесо, очевидно достигнув максимальной скорости, на какую было способно, и какое-то время ситуация никак не менялась: хоровод духов бешено вращался вокруг колеса, колесо, в свою очередь, вращалось – хоть и несколько медленнее, чем хоровод, и прекрасно ощущалась вся мощь, с которой происходит это вращение. Аня еще подумала, что если бы подобное колесо было маховой частью какой-нибудь динамо-машины, то от нее наверняка можно было бы питать электричеством маленький городок. Впрочем, наверное, Аня слишком прямо переносила земные понятия на условия здешнего мира, возможно ничего подобного в действительности и не происходило, возможно потусторонняя механика осуществлялась по совсем иным законам, и зрелище, которое девочка наблюдала, представляло собой еще один инфернальный спектакль причудливой игры энергий.
   Вскоре это однообразное коловращение начало Ане надоедать, и она собралась было двигаться дальше, как вдруг краем глаза заметила, что нечто в окружающей обстановке начало меняться. Вначале ей показалось, что словно бы начал меняться оттенок земли в достаточно большом радиусе вокруг колеса. Вскоре это был уже вполне отчетливо различимый грязно-красный оттенок, при этом его интенсивность все более усиливалась, словно эта земля все сильнее и сильнее пропитывалась кровью. Затем Ане показалось, что наибольшая интенсивность красного стала концентрироваться вокруг могил, в то время, как остальная площадь словно бы даже вернулась к исходному цвету, сохранив только какие-то прожилки красного. Затем началась новая метаморфоза. Происходила она не так быстро, и Аня даже не сразу разобралась, в чем дело, затем до нее дошло что могилы медленно превращаются в блюда, сохраняя оттенок красного таким образом, словно кто-то невидимый лепил из красного пластилина, из которого только что состояли могилы, всевозможные кулинарные изыски. Впрочем, как Аня вскоре разобралась, не только изыски, но и убожества, поскольку убожества оказались на периферии «покраснения», и вообще, все кладбище было поделено на классы. Одновременно с этим загадочным процессом, произошли и еще кое-какие перемены, например, высохшие скелеты деревьев покрылись листвой и плодами – с высоты Аня не могла разобрать, какими – а на столбах, принятых Аней за виселицы, зажглись тусклые фонари, выросшие из перекладины, как плоды на деревьях. При этом свет был тускло-красный, словно в фотолаборатории, и не только не сделал видимость лучше, но и несколько затуманил Ане ее ночное видение. Вскоре метаморфозы приняли некую законченную форму и на территории в десяток гектаров, освещенной тусклым рубиновым светом, забавно поблескивали весьма грубо выполненные из красного пластилина блюда с разнообразными яствами, каждое размером со стандартную могилу, как поняла Аня, соответствующие той надписи, которая прежде красовалась на данной могиле. Таким образом рядышком вальяжно расположились молочные поросята, изящные стерляди, замысловатые яства из фазанов и вальдшнепов а так же целиком запеченные олени и кабаны. Правда, выглядело все это – по крайней мере для Ани – весьма мало аппетитно, поскольку представляло собой грубо сработанные макеты.
   И тут произошло новое явление: густо-фиолетовая космическая арка, напоминающая негатив млечного пути, впервые подала признаки жизни. Неожиданно в центре двух сходящихся крыл вспыхнула, словно глазок лилового лазера, зловещая звезда (свет и вправду не излучался, а словно бы поглощался ею), и эта инфернальная звезда дополнительно осветила тот участок кладбища, который уже был освещен рубиновым светом, таким образом, смешавшись с ним. Это смешение привело к новому световому эффекту, который, как и все прежние метаморфозы, проявился не сразу, подобно тому как проявляется изображение на фотобумаге, опущенной в проявитель. Вначале забрезжили новые, вполне земные цвета обычного дневного спектра, затем то тут, то там, на фоне скопления могил, чудесным образом превращенных в макеты блюд разных категорий ценности, стали возникать картины, словно окна в земной мир, причем вполне определенной тематики. В каждом случае это были разного рода застолья самого разнообразного качества: от Римских вакхических пиршеств в апартаментах какого-нибудь Нерона или Домициана до жалких пирушек, помимо суррогатного бухалова, включающих в себя самые дешевые рыбные консервы в томатном соусе, либо недельной давности докторскую колбасу. Ну а в промежутке между этими двумя полюсами сверхроскоши и убожества, Аня отметила целую переходную шкалу застолий, расположенных словно цвета в спектре радуги. Таких среднестатистических картинок застолья, тяготеющих либо к тому, либо к другому полюсу, было большинство. Картинки эти были динамичными (поэтому их правильнее было бы назвать кинофильмами), где неведомые люди, облаченные в одежды (либо вовсе без оной) самых разных эпох, народов и достатка с жадностью уплетали яства (или убогий хавчик), сервированные (или разбросанные) на том или ином столе (либо ящике). Люди ели, пили, веселились, отплясывали танцы всех времен и народов, кто-то уже валялся под столом, кто-то заснул, уронив лицо в салат, при этом каждая картинка словно бы подчеркивала явное или скрытое свинство данного зрелища. Люди обжирались и упивались самым разнузданным образом, и Аня не заметила ни одного чопорного английского завтрака во фраках с чинным молчанием и неестественно прямой спиной. Нет, от пиршеств Нерона до пьянки на батарее в парадняке царили: жрачка, обжираловка, жорево, хавальня, независимо от того, уплетались ли бычки в томате с размазыванием соуса по столу и лицу, или обгладывались тонкие фазаньи косточки. И то и другое было представлено в весьма неприглядном, скотском виде.
   Несмотря на то, что Аня висела на высоте 30 этажного здания, все происходящее было прекрасно видно, поскольку изображения-окна, как на экране кинотеатра, были гротескно увеличены, и Аня могла легко рассмотреть любую подробность этого зрелища, раскинувшегося на территории в десяток гектаров.
   – Господи, – думала Аня, – переводя взгляд с одной жрущей компании на другую, – неужели мы все так безобразно едим! Никогда в своей прежней жизни на это внимание не обращала. Мне кажется, я никогда так безобразно не ела, да и родители тоже, в том числе и когда гости собирались. А сейчас такое впечатление, что если я когда-то вернусь обратно в тело, то больше никогда есть не буду. Наверняка можно научиться без этого существовать и вполне реально питаться светом и праной. Сейчас-то я знаю, что это возможно, просто раньше мне в голову не приходило. Нет, ну как я могла находить в этих застольях что-то привлекательное? А ведь мне нравилось, когда папа с мамой гостей собирали с единственной целью – поесть и выпить, ведь очень редко когда какой-нибудь интересный и умный разговор получался.
   Тут наступила новая фаза загадочного действа. От бешеного хоровода, раскручивающего «колесо обозрения» (оно сейчас вращалось, скорее, как один из тошнотворных аттракционов) отделился сначала один скелет в лохмотьях, затем другой, третий и ринулись к ближайшей группе могил, превращенных в блюда изысканной кухни. В это место с помощью странного кинопроектора из лиловой арки проецировалась голограмма чрезвычайно изысканного пиршества, какое могло происходить в каком-нибудь Версале времен 17–18 века, когда блюда особо потрясали своей фантазией и роскошью. Правда к моменту присоединения к столу непрошенных инфернальных гостей, первоначальная эстетика праздничного стола, была сильно нарушена, на столе царил беспорядок, и по многим блюдам можно было только догадываться, насколько красиво и аппетитно они выглядели перед началом пиршества. Если бы не постоянное вмешательство официантов, которые то и дело убирали со стола блюда с недоеденными кулинарными шедеврами и заменяли их на новые, вообще было бы сложно судить о художественном оформлении этих изысков французской кухни, которые даже жалко было есть и хотелось просто ими любоваться. Виртуальные гости к этому времени были уже изрядно пьяны, поэтому изысканная французская галантность кавалеров и дам в бархатных камзолах, кринолинах и напудренных париках куда-то подевалась, а поведение отдельных господ, по-видимому еще недавно блиставших в минуэте и контрадансе, начинало приближаться к свинскому. Впрочем все это зрелище сильно напоминало сцену из какого-то американского высокобюджетного исторического кинофильма, в беззвучном варианте. К тому же сквозь эту полупрозрачную обстановку просвечивала группа могил, превращенных в огромные яства. Тем временем стремительные скелеты вторглись в самую сердцевину пиршественного действа и набросились на роскошные яства, от которых ломился великолепный стол. Правда, как выяснила Аня через несколько секунд, голодные духи, которые представляли собой некую помесь видимого порыва ветра и словно бы размазанного в этом порыве увешенного лохмотьями скелета, оказались на поверку куда более материальными, чем предмет их вожделения. В голографической динамической картинке ничего не поменялось, участники застолья так и не заметили чудовищного вторжения, и как ни пытались голодные духи ухватить что-нибудь со стола, результат был аналогичен тому, как если бы кто-то из зрителей кинофильма попытался прихватить что-нибудь с экрана. Разница состояла только в том, что экран плоский, а духи орудовали внутри изображения, как оказалось, куда более призрачного, чем они сами. И тут Аня наконец сообразила, что кусая бесплотных омаров, фазанов и вальдшнепов, духи на самом деле кусают те самые могильные яства, которые оказались как бы совмещены с виртуальными блюдами, и в данном случае кусают весьма успешно, поскольку макеты из красного материала таяли буквально на глазах, к тому же не оставляя отходов в виде костей и тому подобного. Очень быстро, после того как все пластилиновые яства были съедены, изголодавшиеся духи принялись за блюда, подносы и стол, постепенно углубляясь в почву трансформированных могил. Впрочем, ситуация характеризовалась не только этим: пока Аня наблюдала за застольем, которое мы вкратце описали, и которое оказалось к ней ближе всего, на более отдаленных просторах кладбища, захваченного красной субстанцией, шла активная борьба за самые лакомые застолья. К этому времени колесо уже было заброшено и остановилось, а призрачные скелеты после ожесточенных схваток, где, разумеется, побеждали самые крупные и активные, распределились среди голографических застолий по иерархии. Наиболее успешные утвердились внутри самых роскошных пиршеств, происходивших в разного рода правительственных домах Древнего Египта, Вавилона и Рима. Не столь удачливые распределились по нисходящей шкале от средневековых королевских застолий и эпоху Возрождения, до современных банкетов и свадеб. Еще менее успешные борцы за удачу были вынуждены довольствоваться заурядными застольями простых советских граждан, где самым главным украшением стола были домашние пироги, пельмени, да еще раздобытая по блату финская твердокопченая колбаса. Правда это тоже не было пределом падения. Наиболее слабым и нерасторопным духам достались убогие трапезы пролетариев во время обеденного перерыва, на ящиках, поблизости хозяйственного склада, где, помимо стандартной пол-литры за 3р. 62к. или портвейна 777, присутствовал ломоть черного хлеба с бычками в томатном соусе или, в лучшем случае, докторская колбаса. А уж совсем для плебеев оставалась вакансия присоединиться к вокзальным бомжам, где большую часть ассортимента, помимо одеколона «Саша», составляли объедки, найденные на помойке. Но, независимо от иерархии, все участники адского пиршества грызли не шибко аппетитные могильные макеты, и, быстро расправившись с ними, принимались за землю вокруг съеденных могил, которая, хоть и в меньшей степени, тоже была пропитана красной субстанцией. Они вгрызались все дальше и дальше, вширь и вглубь, до тех пределов где красный оттенок почвы постепенно сходил на нет. И тогда Аня поняла, откуда на кладбище в самом начале были ямы и карьеры, в одном из которых она очутилась после перехода: они были выгрызены голодными духами на предыдущем сеансе «кормления», происходившим до Аниного появления в буферной зоне. Правда чуть позже все эти дефекты грунта затянулись, но иначе и быть не могло, поскольку при длительной практике подобных кормлений, учитывая аппетит аборигенов, от тверди буферной зоны давно бы уже остались рожки да ножки.
   – Интересно, – думала Аня, глядя как на всей обозримой территории вокруг колеса возникают, ширятся и углубляются все новые ямы и карьеры, – откуда берется материал для зарастания этих ям, что-то ведь из ничего не может возникать? Хотя, почему же, зарастают ведь у нас раны и царапины – и это потому, что мы живые. Выходит, и здешняя почва живая? А впрочем, что я знаю о здешних законах, во сне ведь тоже все возникает ниоткуда и пропадает в никуда. Однако, все, что здесь со мной происходит, все меньше и меньше напоминает сон, а наоборот – вся моя прежняя жизнь на земле все больше и больше его напоминает. Да, это был счастливый сон… хотя, была ли я тогда на земле счастлива? Наверное, я слишком идеализирую свое прошлое.
   К тому времени остатки почвы, имеющей хоть мало-мальски красный оттенок были выгрызены, вся область, где разворачивалось занятное виртуальное пиршество, напоминало зону ковровой бомбардировки, где оставались лишь редкие нетронутые островки могил, почему-то не удостоенных внимания неистовых скелетов. Тут Аня поняла, что действие подходит к логическому завершению. Сначала начали блекнуть и растворяться картины застолий, затем погасли фонари на виселицах, а плоды на неожиданно оживших мертвенных деревьях, почему-то так и не тронутые голодными духами, сами собой рассосались. И когда вновь наступила темень, Аня снова была вынуждена настроить свое зрение на ночное видение, наблюдая, как голодные духи словно по команде покидают ямы и карьеры и разлетаются по своим развалинам дожидаться новой порции гавваха. Последним в зените угас лазер лилового глаза.
   Девочка медленно опустилась вниз на изрытую и словно бы отогревшуюся землю, которая уже утратила всякие следы красного оттенка, и казалась в спектре ночного видения бурой, с намеком на сине-зеленоватый оттенок. В этот момент до сей поры устойчивое колесо с жутким грохотом ушло под землю, а те крайне редкие могилы, которые по непонятной причине остались нетронутыми, с легким пощелкиванием рассыпались и сравнялись с землей. Тут только Аня обратила внимание на то, что один могильный камень не рассыпался и не сравнялся с землей, и это было весьма странно, поскольку он оставался на территории кормежки голодных духов, и непонятно было, за какие такие заслуги его минула всеобщая участь. Стоит ли говорить, что Аня тут же направила стопы к этому камню, благо до него было не более двух сотен метров. Когда же, обходя многочисленные ямы и целые карьеры, Аня добралась до этой уникальной плиты, то выяснилось, что это и не надгробие вовсе, а знаменитый сказочный камень на распутье трех дорог, на который всегда натыкались русские богатыри, гуляющие в чистом поле на своих Сивках-Бурках. На камне красовалась надпись, от которой у Ани трепетно сжалось сердце, и хоть надпись была сделана буквами, напоминавшими скандинавские руны, смысл написанного тотчас дошел до ее сознания.
   Привет, королевна, уверен, что ты смогла добраться до неуничтожимого камня-Алатырь и читаешь сейчас эти строки. В том, что ты оказалась в нынешнем положении нет ничьей вины, и не злись на ящерицу, она, преследуя, разумеется, лишь свои нечистоплотные интересы, сама того не желая, помогла нам в осуществлении твоей миссии, в детали которой я пока не могу тебя посвятить, поскольку слово написанное разрушает ткань провиденциального будущего еще больше, чем слово произнесенное. Могу только сказать, что оставаясь в своем плотном теле, ты эту миссию осуществить бы не смогла, а от нее слишком много зависит не только в твоей личной судьбе, но и в судьбе… впрочем, я не могу этого писать. Итак, в настоящее время я находиться на земле не могу, и тем не менее, нам необходимо встретиться, причем в одном, несколько необычном месте. От этой встречи зависит многое. Если сердце твое полно сострадания и решимости, иди по центральной дорожке, которая начинается прямо за камнем, покуда не произойдет трансформа, которая приведет тебя к вратам. Об остальном прочтешь на этих вратах, если проявишь смекалку. Приходится все время путать следы, поскольку слишком могущественные силы заинтересованы спутать карты – посему не могу сообщить большего. Надеюсь на твое мужество, от которого зависит наша встреча и многое, что за этим должно последовать.
   Твой друг и бывший учитель Гермес-Варфоломей.
   – Нашлась весточка! – радостно прошептала Аня, – не многое прояснилось, и все же появилась первая стрелка указатель в этом лабиринте. Теперь я уверена в конечном успехе! Варфуша меня помнит и хочет со мной увидеться. И не просто хочет увидеться: наша встреча имеет какое-то чрезвычайно важное значение. Придет время и я обо всем узнаю!
   Аня отошла от камня, чтобы посмотреть, где тут находится центральная дорога (прежде здесь вообще никаких дорог не было, но на этот раз таковая обнаружилась), последний раз бросила взгляд на камень и увидела, что загадочные руны исчезли. Снова подошла поближе – они опять появились, словно изображение на фотобумаге во время проявления… отошла – снова исчезли. Движимая догадкой Аня посмотрелась в свою зеркальную ладошку и догадка подтвердилась: над ее головой медленно растворялась золотая корона, которую она последний раз видела после того, как напугала стражниц-саламандр.
   – Все понятно, – сказала себе девочка, – буквы появляются в присутствии короны Меровингов.
   Разобравшись с этим феноменом, Аня двинулась по грунтовой неширокой дороге, которая начиналась сразу же за камнем через бутафорское кладбище, испещренное рытвинами, ямами и карьерами, и ландшафт еще долгое время оставался прежним. Затем, примерно через пару часов Аня вышла в зону неповрежденного кладбища. Дорога вела через однообразную картину ночного погоста куда-то в пространство между маячащими в отдалении колесами обозрения (теперь их осталось только три) и еще через пару часов пути девочке стало казаться, что в окружающем ландшафте начали происходить изменения. Могилы с каждым километром попадались все реже и реже, к тому же вокруг заметно потеплело, почва стала мягче, и совсем исчезли прежде повсеместные проплешины инея. К тому же на горизонте замаячило рубиновое зарево, правда не яркое, не разгоняющее тьму, а как бы едва тлеющее через темную полупрозрачную преграду. Оба колеса обозрения остались справа и слева и также начали терять свою отчетливость, хотя ночное зрение Ани по-прежнему работало безукоризненно.
   Неожиданно Аня поняла, что кладбище закончилось, одновременно под ногами почувствовалась каменная твердь, и оказалось, что девочка идет по широченной бетонной полосе, а справа и слева от нее, достаточно далеко, бетон обрывается а дальше нет ничего – ни кладбища, ни колес обозрения, ни земли вообще, а тусклые астральные туманности уже не только сверху, но и вокруг. Бетонная полоса словно бы зависла в пустом пространстве среди звезд и где-то в дали незаметно сливалась с тусклым заревом, почти те освещавшим пространство. Вскоре Аня поняла, что полоса явно сужается, и звездная темнота подступает с обеих сторон, а спереди все отчетливее и отчетливее вместо мутного расплывчатого зарева формируется рубиновое окно с нечеткими краями, не такое уж и большое, как казалось вначале. Чем дольше Аня шла вперед, тем меньше, но отчетливее становилось это пространственное окно, вроде бы нарушая тем самым все законы перспективы, и в этом окне уже что-то неясное брезжило на рубиново-красном фоне.
   – Это – думала Аня, – уже не бетонная взлетная полоса среди звезд, а шоссе какое-то… похоже скоро оно и вовсе в водный трамплин превратится.
   Анины подозрения оказались верны, скоро и вправду полоса сузилась до ширины подкидной доски трамплина. Эта доска вела сквозь пустоту звездного неба, и под собой Аня, как космонавт в открытом космосе, так же видела пустоту, усыпанную россыпью бутафорских звезд, и достаточно было сделать шаг вправо или шаг влево, чтобы низвергнуться в эту пустоту и полететь неведомо куда. Однако единственная дорога тянулась к рубиновому окну, до которого оставалось по впечатлениям километра 2–3. Впрочем, расстояния здесь были понятием условным. Вскоре дорожка сузилась до ширины уличного парапета, и Аня, можно сказать, уподобилась канатоходцу, балансирующему над бездной, правда, в отличие от канатоходца, она понимала, что разбиться не сможет, даже если сама этого захочет. Парапет, вскоре, и правда превратился в канат, ведущий прямо к рубиновому окну, достаточно широкому для стандартного окна (вернее, в самом конце оно приняло форму ячейки улья с шестью гранями), но совершенно несопоставимому с заревом, которое еще идя по кладбищу, Аня увидела у горизонта. Сделав последний десяток шагов, Аня оказалась как раз напротив этой большой соты, в метре от которого канат превратился в ниточку и сошел на нет. Было совершенно непонятно, как такая конструкция на протяжении многих километров могла так просто держаться, ни на что не опираясь, тем более, что классической невесомости Аня не ощущала и шла вполне полноценно, опираясь на твердую поверхность. Однако это было именно так, мутно-рубиновый иллюминатор в метре от нее глядел зловещим немигающим оком, куда, как Аня поняла, ей надлежало прыгнуть, поскольку никакой другой альтернативы для себя она не видела.
   Девочка поглядела в эту мутную красноту, в которой сквозь туманность маячило что-то темное и бесформенное, правда, по ощущениям, весьма отдаленное, но что-либо конкретное в этой темной массе разглядеть было невозможно. Страха Аня не испытывала, очевидно знакомый всем земной страх, как качество нашей природы, вообще покинул ее вместе с той, улетевшей на землю половинкой, однако она все же какое-то время медлила, собираясь с духом, как перед прыжком в неизвестность. Сколько таких прыжков она уже успела сделать с того времени, как оказалась в той каверне, глубоко под землей, куда ее заманила коварная ящерица-диплодок, а затем так же коварно увела ее органичную вторую половинку! Она этого не помнила.
   Нерешительность Ани продолжалась недолго, и она, словно заправская ныряльщица, сложив руки над головой, ласточкой прыгнула в рубиновую бездну, в ту же секунду, как это у нее нередко бывало, утратив на неведомое время самоощущение. Правда перед этим на долю мгновения она словно бы увидела себя со стороны, как ее блестящее ометалличенное тело, засияв отраженным грязно-рубиновым светом, нырнуло в зыбкую, чуть бликующую субстанцию. А затем сознание словно бы унеслось от этого тела куда-то в сторону.

Глава 11
Возвращение

   Когда Аня вновь начала обретать самоощущение, ей на мгновение показалось, что она выныривает на поверхность сквозь какую-то чрезвычайно густую и темную массу. Не воды, чего-то другого, сгущенной тьмы что ли – и тем ослепительней оказался дневной свет – неожиданный, невозможный – в тот момент, когда она открыла глаза. То, что она увидела вокруг, в первую минуту показалось ей чудом из чудес, ведь нырнув в рубиновую мутную рябь, она ожидала чего угодно, только не оказаться на старой, разрисованной приличными и неприличными надписями, скамеечке около асфальтовой дорожки, усеянной сухими листьями и коричневыми желудями. И тут только она вспомнила, что находится в ботаническом саду, что она зашла сюда после визита к психоаналитику Льву Матвеевичу Левину, что решила присесть здесь и обдумать все, что случилось с ней в последние несколько дней, и неожиданно оказалась на изнанке планеты, в событиях, которые произошли с ней 10–11 лет назад, о которых она решительно ничего не помнила до сего момента и чрезвычайно тяготилась этим провалом. Разумеется, проще всего было списать это на галлюцинации, которые начали ее периодически посещать, начиная с 9 дня после смерти мамы, однако Аня чувствовала, что нечто в ней глубоко изменилось после удивительной и странной истории, которая разворачивалась перед ее глазами неведомое количество времени. И это был не сон, не выход из тела под гипнозом психоаналитика. Нет, это была не подвергающаяся сомнению реальность, которая, после того как все закончилось, кардинальным образом изменила Анину природу и сознание, вернув ей утраченную память. Впрочем, как она поняла, память возвратилась к ней не полностью. Аня вспомнила свое раннее детство, чудесное знакомство с Варфушей, науку живого мира, которую она постигала под руководством своего тонкоматериального гуру, свое участие в экспериментах в лаборатории парапсихологических феноменов, и всю свою метафизическую одиссею, только что изложенную нами. Тем не менее, она явственно ощущала, что после нырка в рубиновую зыбь, на котором все обрывалось, произошло еще очень много чудесного, страшного и очень важного, и теперь ее основная задача – вспомнить все до последней строчки.
   Аня с трудом пошевелилась и потянулась. Оказалось, что тело ее серьезно задеревенело, а ноги стали словно бы не ее, что подтверждалось невозможностью встать со скамейки. Аня посмотрела на свой маленький изящный Ориент (разумеется, подарок Юры). Она не засекла точно, когда уселась на скамейку, но, судя по всему, просидела здесь, в бессознательном состоянии не меньше 3 часов. Собственно, почему «в бессознательном», это ее пустое тело, словно чурбан, цепенело здесь толи три, толи 4 часа, а сознание ее, как раз, было чрезвычайно активным, и участвовало в событиях, которые, судя по ощущениям, происходили не в течении 3–4 часов, а что-нибудь вроде недели или даже больше – просто на изнанке не было чередования дней и ночей. Впрочем, как говорил старик Эйнштейн, время – понятие относительное, и то, что для плотноматериального тела составило 3–4 часа, для сознания растянулось на дни, если не на недели.
   – Изыди, нечистый! – вдруг донесся до Ани совершенно неуместный женский вскрик. Аня с удивлением повернулась на голос и увидела в нескольких метрах от себя незнакомую старушку в вытертой каракулевой шубке и вязаной шапочке. Старушка глядела на нее круглыми глазами, в которых читался ужас, и непрерывно крестилась.
   – Что случилось, бабушка? – спросила Аня удивленно.
   Как ни странно, голос ее еще больше напугал старушку и та с бормотанием, непрерывно продолжая креститься, ринулась в кусты, явно желая спрятаться от испугавшего ее зрелища. Уже на излете Аня услышала несколько фраз, которые отчасти объяснили ситуацию и странное поведение старушки:
   – Господи, ведь не было же ее тут только что! Ведь не сошла же я с ума!
   Что старушка говорила дальше, Аня не расслышала. Других свидетелей в обозримом пространстве вроде бы не наблюдалось, в будний осенний день в ботаническом саду вообще бывает мало народу, поэтому и подтвердить или опровергнуть случившееся было не кому. Старушки же, к тому времени, когда Аня смогла управлять ногами, уже и след простыл, так что детали того, что та увидела на скамеечке, расспросить было не возможно. Да и стоит ли пугать пожилую женщину, у которой, возможно, больное сердце. А вдруг ее канрдрашка хватит! Таким образом из обрывка фразы было ясно, что Ани здесь только что не было и буквально сей момент она на этой лавочке материализовалась, к ужасу, вероятно пожелавшей на этой лавочке присесть, старушки. Правда, оставалось неясным, как именно происходила эта материализация – постепенно или сразу? И не сопровождалась ли она какими-то сопутствующими явлениями, типа огненного круга, из которого Аня вынырнула (она же как раз перед этим и нырнула в межпространственное рубиновое окно), или взрывом, или (чего греха таить, и такое возможно) дымом и запахом серы, ведь вынырнула-то она в земную реальность не откуда-то, а именно из преисподни!
   – Странно, – сказала сама себе Аня, с трудом поднимаясь с лавочки и делая первые неуверенные шаги по асфальтовой дорожке, – судя по ощущениям, я здесь достаточно изрядно просидела, даже тело перестала чувствовать, и если я только что здесь материализовалась, – после всего пережитого эта мысль ее не особенно удивляла, – то почему же тело так онемело? Плохо это как-то вяжется с моим появлением прямо из воздуха. И потом еще вопрос возникает, я сразу исчезла, после того как на лавочке отключилась, или постепенно, и видел ли мое исчезновение кто-нибудь еще? Тогда ведь на аллее было более оживленно. А может…
   Тут Аня спохватилась и начала себя рассматривать, ведь совсем недавно она ныряла в рубиновую соту этакой зеркальной демоницей в духе Дмитрия Валеджио, покрытая тонкой инфернальной пленкой. – («Кстати, а откуда я знаю о каком-то там Дмитрии Валеджио»?). – К счастью подозрения ее не оправдались – обычная достаточно модно одетая (благодаря брату) девушка, а совсем не 10 летняя демоница, значит «изыди, нечистый», было сказано в другой связи.
   – Итак, – продолжала подводить итог своему удивительному приключению Аня, все еще не до конца веря в свои вновь обретенные земные перспективы, – теперь все более менее разъяснилось: это моя вторая половинка унесла с собой часть памяти, отсюда и эта амнезия на все что было со мной до восьмилетнего возраста. Теперь она возвратилась и я вновь обрела целостность, и похоже стала несколько другим человеком, кем была до того момента, как уселась на эту лавочку. Тут вдруг Аня явственно осознала, что знает и может несравненно больше, чем знала и могла до сего момента (нечто подобное испытал наш давний знакомый Андрей Данилов, о чем мы подробно описали в начале 4 книги 2 романа). Преодолевая желание немедленно испытать эти вновь открывшиеся силы (впрочем пока только гипотетические), Аня продолжала размышлять о случившемся:
   Однако я все равно не помню большой пласт событий, связанный с моей знающей половинкой. Например, что с ней произошло после того, как она нырнула в рубиновую соту. Почему-то я точно знаю, что для нее конкретно все не закончилось тем, что она сейчас со мной воссоединилась. Похоже, все то, что я пережила за эти три земные часа была лишь чрезвычайно яркая память, как это бывает во время гипноза, когда человека отправляют в прошлое. А значит я увидела лишь незначительный, но очень яркий эпизод ее жизни, отдельной от меня. Выходит, все те одиннадцать лет, что я прожила в ее отсутствие, она продолжала странствовать по изнанке, а может, и не только по ней, и с ней что-то удивительное происходило. Кстати, исполнила ли она ту загадочную миссию? Так и не известно, как неизвестно по-прежнему, в чем эта миссия состояла. И удалось ли ей встретиться с Варфушей, и что было потом?
   Мысленно произнеся имя «Варфуша», Аня неожиданно испытала сложное чувство тепла, нежности, уважения и потери, хотя до сего момента ни о каком домовом Варфуше она даже и не подозревала. Кстати, он и не был домовым вовсе, его в такового превратили за превышение полномочий и угрозу нарушения Равновесия.
   – Что ж, – думала Аня, – несмотря на то, что забытый мною кусок земной жизни я вспомнила, а так же вспомнило часть событий, произошедший с моей знающей половинкой на изнанке, это еще далеко не все, что мне предстоит узнать. И наверняка это будет нечто захватывающее, если участь тот факт, что пережитое мною всего лишь начало истории. Соединившись с утраченной половинкой, я должна узнать все до конца! Кстати, с чего я взяла, что моим воссоединением все и заканчивается? Возможно, что-то чудесное должно произойти в будущем, и именно для этого я восстановилась в своей цельности. Возможно, моя миссия не закончена и ее еще предстоит исполнить, либо продолжить начатое. Странно только: я со своей знающей половинкой воссоединилась, но не помню, что дальше было после того, как нырнула в рубиновое окно и как бы вновь отделилась сама от себя. По идее, хотя бы как воспоминание я должна была это обрести, при воссоединении, однако не обрела, только то, что словно бы воочию пережила. Выходит, я не полностью воссоединилась, а только с той частью, что при «нырке» отделилась? Сколько же у меня этих частей? Получается, та половинка, от которой снова какая-то часть отделилась, продолжает по изнанке путешествовать, а моя личность будет и в дальнейшем по кусочкам восстанавливаться? Нет, это уж как-то слишком сложно!
   Чувствуя, что голова у нее начинает пухнуть от этих Бог знает где блуждающих половинок, Аня прервала свои размышления на метафизическую тему, и перешла к своим земным делам, которые, казалось бы, нисколько не изменились, несмотря на столь основательное глубинное преображение в самой девушке… впрочем…
   – Теперь, – думала Аня, – отпадает смысл к этому психоаналитику больше ходить, ведь основание моего визита были в том, чтобы он каким-то образом меня от амнезии избавил. Но теперь я все сама вспомнила, а значит и делать у него больше нечего. Кстати, Юра еще рассчитывал, что ко мне мои утраченные парапсихологические способности вернутся… уж не знаю, зачем вдруг ему это стало нужно, но ясно, что он на этот счет какие-то планы имеет – не дай Бог, что-то вроде того, что в той парапсихологической лаборатории было. Но похоже теперь и это восстановилось, почему-то я в этом абсолютно уверена, хотя ничего такого «парапсихологического» пока не совершала, если, конечно, не считать «парапсихологическим» само путешествие по изнанке. Другое дело, что с позиций того же Льва Матвеевича это полный шизофренический бред. Но я-то знаю, что это не бред, и доказывать мне ничего не нужно. Как это Воланд говорил: «И никаких доказательств не нужно, просто: в белом плаще с красным подбоем, шаркающей кавалеристской походкой…
   Значит, от дальнейших сеансов надо отказаться, а то не дай Бог, я ему под гипнозом расскажу все, что на лавочке увидела. Уж тогда он точно мне окончательный диагноз поставит. Вот только не известно, Юра ему полностью курс оплатил или только первый сеанс? Если полностью, то будет страшно неудобно и перед ним и перед Львом Матвеевичем. А ведь, наверно, это ему я должна быть благодарна за то, что со мной случилось, ведь не случайно все именно поле визита произошло. Скорее всего это гипноз спровоцировал, а если это так, то не факт, что я без гипноза смогу посмотреть продолжение моей инфернальной истории. Так что рано еще точку ставить. К тому же он у меня какие-то сексуальные отклонения обнаружил – то есть – отсутствие всякой сексуальности. Вообще-то, я и сама знала, что у меня с этим совсем не так, как у других девчонок, но почему-то сей факт меня ничуть не тревожил, наоборот, одной проблемой меньше… вернее – проблемищей, другие-то как по поводу парней с ума сходят! Хотя, с другой стороны и понимаю, что чем-то важным обделена. Можно, конечно, визиты с этой целью продолжить, только что-то мне подсказывает: не в его это компетенции, да и вообще медицина тут бессильна. Просто я знаю, что я Иная.
   «Дитя индиго», неожиданно, словно бы врываясь в ее мысли, прозвучал в сознании неведомый голос.
   – Да, дитя Индиго, хотя я раньше этого термина не слышала, но, возможно, таких, как я именно так и называют… и знаю, что нас не много, а должно быть гораздо больше, это каким-то образом с моей миссией связано. А что касается сексуальной индифферентности, то, скорее всего это как-то с моей миссией связано, чтобы на всякие глупости не отвлекаться. А может, меня и правда какой-нибудь принц должен разбудить… как спящую принцессу!
   Произнеся мысленно эту ироническую фразу, Аня неожиданно почувствовала, что здесь вовсе не ирония, что ей действительно предстоит нечто подобное, правда, как все это в современном мире будет выглядеть, представить было себе весьма трудно.
   – Значит, – подумала Аня, – и этим напрягать Льва Матвеевича не следует… да, неудобно получается, Юра для меня старался, наверное и кучу денег выложил… а я так по-свински. А впрочем, что я из пустого в порожнее, ведь еще совсем недавно я была уверена, что никогда больше не увижу эту прекрасную землю, и вот я, вопреки всему, на земле, а все продолжаю носиться со своими дурацкими переживаниями, и не вижу осеннюю красоту вокруг. А ведь я всегда позднюю осень любила, вернее полюбила тогда, когда меня Варфуша со стихиалями знакомил. И еще до визита в психдиспансер я фантастического скомороха видела, и это никакой не скоморох, это позднеосенняя стихиаль сухого, слегка морозного дня по имени Флаг. Может тут вовсе не в гипнозе дело, возможно гипноз только ускорил воссоединение.
   Аня огляделась кругом и вздохнула полной грудью.
   – А день ведь и вправду замечательный и как здорово, что я решила по ботаническому саду прогуляться, и, слава Богу, одна, было бы совсем здорово, если бы со мной все это в присутствии кого-то из знакомых произошло, а вдруг я и правда исчезала или невидимой становилась.
   Аня еще раз с удовольствием вдохнула сухой морозный воздух, наполненный духом прели и какого-то особо вяжущего флюида предзимья, и переключила свои чувства на внешний мир, столь отличающийся от того, величественного и жуткого из которого ее сознание вернулось каких-нибудь минут сорок назад.
   К этому времени – было что-то около 4 часов – погода несколько испортилась, небо заволокло серой пеленой, правда сухость и морозная прозрачность воздуха свидетельствовали о том, что дождик не предвидится, разве что первые белые мухи пожалуют. Лес уже почти полностью облетел, и черные деревья вперемешку с буро-зелеными хвойными своей предвечерней контрастностью чем-то напоминал гравюру. В воздухе тлелась терпкая горчинка – изысканное послевкусье летнего пиршества, и в голове Ани прозвучала строчка, словно бы и не ее голосом произнесенная:

     «И струнный свет, настоянный на листьях,
     Стоял в лесу кристальным дистиллятом»

   – Конечно, – подумала девушка, – в осеннем мире, возможно, и меньше полутонов, чем поздней весной и летом, однако же как все это разительно отличается от этой жгучей огненной контрастности трансфизических магм! Здесь ведь сама жизнь разлита, несмотря на то, что жизнь засыпающая, готовящаяся к зимнему сну. А то, что я увидела там, в Инферно, можно назвать миром смерти, и это – несмотря на то, что я общалась вроде бы с живыми существами! Но их жизнь это по сути – изнанка жизни, да и вообще, сама смерть – это изнанка жизни, просто смерть в том виде, как ее большинство людей себе представляет – в принципе не существует.
   Аня шла по пустынной асфальтовой дорожке, окруженная с двух сторон раскидистыми дубами, которые даже лишенные листвы, величавым размахом продолжали заявлять о своей видовой самобытности, и все больше погружалась в эту аскетичную, замирающую в глубоком созерцании жизнь предзимья. Сколько раз она прогуливалась, одна или в компании, по этим, хорошо знакомым аллеям искусственного леса, думая или болтая о чем-то своем, и не замечала этой прозрачной, звенящей концентрации жизни. Не бурлящей, пенисто-страстной, но холодно– созерцательной, наполненной окоем и мудростью прожитого. Аня явственно чувствовала, что сознание ее словно бы погружается в странное, кожей и сердцем ощущаемое таинство, как в морскую пучину, но пучина эта не опасна и не грозит ныряльщику удушьем, тем более риском захлебнуться. Напротив, глубина этого погружения сулит лишь радость, свет и новое осознание того, что есть в действительности этот удивительный мир и неотъемлемая от него субстанция жизни, пронизывающая все сущее во вселенной.
   Ане все больше и больше казалось, что ее я растворяется в этой субстанции и уже невозможно определить, где кончается я и начинается «ТО». Сознание девушки стало наполняться какими-то неясными шорохами, внутренними пробежками, вскоре это были уже чьи-то неясные перешептывания, смешки, кокетливое заманивание куда-то в музыку, в чудо, в неведомое, в лукавые незримые игры в прятки, пятнашки и еще Бог знает, во что. Пока это еще не были явственные слова и фразы, и даже звуками их нельзя было назвать. Ощущения казались новыми, трудно выразимыми, но чрезвычайно приятными. За ними ощущалось нечто карнавальное, феерическое, правда пока что маловразумительное, как в говоре статистов, изображающих шум толпы в кинематографе. Чувствуя что вновь проваливается в какую-то неведомую, но светлую и радостную зыбь, Аня заставила себя остановиться:
   – На сегодня я достаточно попутешествовала, – оборвала она свое заманчивое погружение в неведомое, – надо сначала в себя немного прийти, и тогда уже экспериментировать с измененными состояниями сознания. Интересное все же чувство, ничего вроде бы конкретного, а я словно бы окончательно убедилась, что жизнь – это не индивидуальное свойство человека, животного или растения, нет, это – все вокруг, это нечто пронизывающее мироздание от мельчайшего атома до невообразимой галактики. Кажется, Варфуша это называл наукой живого мира, то, чем мы занимались. Вот, значит, как выглядит этот живой мир! Удивительно, но, чтобы это ощутить воочию, пришлось изрядно попутешествовать по мирам смерти! Странно получается, это как в сказке про живую и мертвую воду. Сначала порубленный герой смачивается мертвой водой, чтобы его раны зажили, а затем уже его живая вода воскрешает. А ведь у меня и правда было ощущение, словно бы я в какую-то особую воду погружаюсь! Неужели древние сказочники знали это чувство и миф о живой воде неслучайная метафора. А насчет мертвой воды… я ведь тоже в результате путешествия по миру мертвых обрела целостность, срастила две половинки. Выходит, они и об этом знали. Похоже, они вообще намного больше знали о реальном устройстве мира, чем мы сейчас – и это несмотря на весь наш технический прогресс! Так что никакие они не варвары были, а тонкие, мистические люди. Думаю, позднейшие этнографы вообще растеряли все те по-настоящему сакральные зерна, вкрапленные в ткань древних сказаний, и до нас дошли лишь отдаленные отголоски их знаний о мире и вселенной.
   – Дай, дай, дай, – вдруг, словно сверло впился в Анину голову чей-то настойчивый писк – жалкий, просящий, однако достаточно настырный, возможно даже скрыто-нахальный, и не сразу Аня поняла, что это не какой-то внешний звук, а чья-то сверлящая мыслеграмма упорно стучится в ее сознание. Девушка удивленно осмотрелась вокруг и увидела на своем плече зеленый нахохленный комочек – обычную городскую синицу, и эта настойчивая просьба исходила вроде как от нее. В первый момент Аня даже немного испугалась, но тут же вспомнила, что в прежней, только что восстановленной жизни ей не раз приходилось беседовать не только с высокоорганизованными животными, но и с деревьями, мостами и камнями, не говоря уже о всяких потусторонних сущностях, общение с которыми было для Ани главным в определенный период жизни.
   – А что я удивляюсь, – подумала Аня, – это и есть живой мир, причем он не только живой, но и разумный, и с каждой единичкой этого живого мира можно разговаривать и понимать ее, как мы понимаем человека. Достаточно только настроиться на ее волну, как в радиоприемнике.
   И тут же Аня почувствовала, что внутри у нее что-то сдвигается, и мозг настраивается на такие параметры, которые позволяют ей запросто общаться с маленькой зеленой попрошайкой.
   – И чего же мне тебе дать, милая? – послала она телепатемму нетерпеливо переступающей по ее плечу синице, – я как-то не готова была к нашей встрече и ничего с собой съестного не захватила.
   Анино мысленное послание, казалось, не особенно удивило синицу, по крайней мере, в ее внешнем поведении ничего не изменилось, кроме того, что в сознании девушки стали сами собой возникать вполне осмысленные фразы, произносимые писклявым, словно бы готовым расплакаться голоском уличного попрошайки, правда вместо стандартного «подайте, Христа ради, сиротинке на пропитание», прозвучало следующее:
   – Ну вот, хоть одна из этой толпы идиотов нормально разговаривать может! А я была уверена, что они все глухие и немые. Кстати, – это уже было обращение к Ане, – врать-то нехорошо, у тебя во внутреннем кармане куртки справа здоровенный кусок шоколадки спрятан. Неужели жалко маленький кусочек голодной сиротке выделить? У меня мама с папой в прошлую зиму от голода-холода померли, а детки крошечные в гнездышке третий день не кормлены, и если я им сегодня ничего съестного не принесу, то погибнут, мои милые! – иииии, – заверещала синица, явно изображая безудержные рыдания.
   – Ты что-то по-моему перепутала, – смущенно сказала Аня, ощупывая правый карман куртки, в котором действительно оказался неведомо когда забытый кусок шоколадной плитки, завернутый в фольгу, – может я чего-то не знаю, но птенцы синиц еще в начале лета гнезда покидают. Так что насчет голодных детишек ты мне, по-моему заливаешь. Вы, птицы, их сами из гнезда выгоняете, когда они на крыло становятся. Да и своих пап-мам вряд ли помнете. Впрочем мне не жалко, я действительно забыла, что у меня кусок шоколадки в кармане завалялся, а если бы и помнила, то мне бы и в голову не пришло, вас, синиц, шоколадом кормить. Я всегда была уверена, что вы шоколад не едите, а в зоопарке сладости животным вообще запрещают бросать.
   – Это мы не едим, потому что вам, людям редко в голову приходит нам его предложить, а так – едим, с голодухи – чего не съешь, даже такую гадость, как шоколад! Но с другой стороны он хорошую сытость дает, как сало, например, но у тебя, я чувствую, сала с собой нет.
   – Нет, – растеряно развела руками Аня, – я вообще сала не люблю, с чего бы я стала его носить?
   – А следовало бы носить, тем более когда в лес пришла, нужно быть сострадательным к братьям вашим меньшим, особенно в осенне-зимнюю пору, когда маленьким, беззащитным синичкам корма не остается. А то – сама не ест и другим не дает! Вон, хорошо дятлам с их клювом-зубилом, они в любую пору могут вкусных личинок извлекать, или клестам, с их кусачками, которые шишки круглый год лузгают! А куда бедной синичке податься с нашим маленьким клювиком? Вот о нас вы и должны в первую очередь думать, тем более, если сами сало не едите и оно вам не нужно! Так и несите его в лес. Только до вас, бестолковых, разве достучишься? Вы же нормального мысленного языка не понимаете. Я, по крайней мере, впервые такую, как ты, встречаю. Правда некоторые добрые старички и старушки сами догадываются угостить хлебушком или семечками, но молодежи это крайне редко в голову приходит, не говоря уже о мальчишках, которые того и гляди из рогатки подстрелят. Вот ты если бы была, как все люди, глухая, то и не догадалась бы шоколадкой поделиться… ты, кстати, еще и не поделилась пока…
   – Ой, извини, – спохватилась Аня, – несколько растерявшаяся не столько от внезапно открывшегося дара говорить с животными, сколько от непропорционального напора этого маленького комочка зеленых перьев. Она достала из кармана шоколадку, отломила кусочек и положила на ладонь.
   – Я тебе немножко дала, – извиняющимся тоном сообщила она синице, – просто я знаю, ты сразу много проглотить не можешь, а шоколадка старая, затвердевшая, я о ней забыла совсем.
   – Да, зажрались вы, люди, – ворчливо пропищала синица, кроша клювиком коричневое лакомство (сразу даже такой кусочек проглотить она не могла), – да покроши ты помельче, руки не отвалятся… вот, так лучше, а то – того и гляди – кусок в горле застрянет! Так вот, зажрались вы, люди, выше всякой меры, но даже не это омерзительно, а то, что вы скорее лопнете, чем с братом меньшим поделитесь. Это же надо, столько времени в куртке высохший шоколад носила, и даже не помнила об этом. О чем это говорит? О том, что он тебе нужен, как рыбе зонтик, а с ближним поделиться в голову не придет. Как жалко, что мы такие маленькие и беззащитные, а то бы напомнили о себе, уж будьте покойны, тогда бы вы не забывали о вашем моральном долге перед представителями крылатой фауны.
   Аня несколько растерялась, узнав, что является должницей целого легиона пернатых попрошаек, поэтому устыдившись своей скупости (она, впрочем, и не скупилась, просто не сразу соображала, как себя вести), и как только синица доклевала остатки первой порции, тут же начала крошить в ладонь все, что у нее осталось, а это несколько превышало вес самой незваной гостьи. Впрочем, она напрасно переживала по поводу слишком большого объема пищи, поскольку тут же на ее ладонь с кратким промежутком нахально уселись еще три синицы, при этом последняя, самая крупная и матерая, раздраженно заметила той, первой, ранее всех прилетевшей:
   – Ну ка, подвинься, курица ощипанная, не слишком ли много одной! Смотри, как бы задница не слиплась!
   – Это моя территория, моя кормушка! – заверещала Анина знакомая, впрочем трусливо отступая. По ее тону Аня поняла, что та боится матерой синицы и готова в любой момент дать деру, тем более что успела уже неплохо подкрепиться.
   – Вот я тебе покажу «твоя территория, твоя кормушка»! – угрожающе прыгнула в ее сторону матерая, – сейчас остатки перьев из хвоста выдеру, будешь знать, «моя территория»! сама без году неделя, как из города сюда прилетела, а уже права качает!
   – Тихо, тихо, – вмешалась в перепалку Аня, – как вам не стыдно! Всем шоколада хватит!
   – Ты что, разговариваешь?! – хором удивились три вновь прибывшие, двое из которых, более робкие, пока не встревали в конфликт. – Впрочем, – добавила одна из них, – я давно догадывалась, что люди не такие уж и идиоты, и умеют общаться как-то по-другому, не так как мы. Ведь, не договорившись, невозможно жить в такой роскоши, как они живут, и вообще, за что идиотам такой рог изобилия? Я всегда подозревала, что здесь что-то не чисто, и вот уже появилась первая ласточка, которая по– нашему научилась говорить. Наверное, у людей наконец возникла потребность у нас уму-разуму поучиться.
   Что бы они без этих игрушек, которые их на каждом шагу окружают, делали? Да они бы в первую же зиму все вымерли от голода и холода. Кстати, и нам бы не мешало узнать, откуда они жратву зимой берут. Летом-то, понятно, жратва и на деревьях и под ногами валяется.
   – Вы молодые, сопливые, еще не знаете ничего, – важно пробасила (естественно, по синичьим меркам) матерая. Она уже забыла, что собиралась задать трепку первой синице и миролюбиво клевала рядом с ней крошки шоколада. – У людей есть такие сооружения – амбары – и там целые горы пшеницы, прочей крупы и всякой другой всячины. Есть еще овощебазы и хлебозаводы, и там везде на долгие годы жратвы. Так что у них зимой с этим проблем никаких! Поживите, полетайте с мое – еще и не такие чудеса увидите!
   – Дааа, – мечтательно протянула одна из вновь прилетевших (весь этот молчаливый разговор происходил на фоне клевания, поскольку клювы для общения не требовались), – нам бы такие, тогда бы зимой каждая третья синица не отлетала в мир предков…
   – Меньше народу – больше кислороду! – безжалостно заключила матерая, пережившая, очевидно, не две, не три зимы, – если бы слабые не гибли – это бы отрицательно на нашем генофонде сказалось, и тогда вовсе бы жратва реальным пацанам не оставалась. Хлюпикам – не место в нашем суровом и прекрасном мире! Выживает сильнейший, это закон естественного отбора!
   – Кстати, – спохватилась другая, вновь прилетевшая, – а откуда жратва в эти амбары… ну и все остальное попадает?
   – Это – великая тайна! – важно прочирикала матерая, – когда мы эту великую тайну разгадаем – наступит золотой век.
   – Что ты говоришь, – запищали ее собеседницы, – а послушайте, – вдруг догадалась самая первая, – давайте у этой дылды спросим, она ж по-нашему гутарит, вы что, забыли?!
   – И правда, и правда, – зачирикала вся честная компания, – давайте спросим, давайте спросим!
   – Как-то вы не очень вежливо в моем присутствии обо мне отзываетесь, – наконец пришла в себя Аня от непрерывного стрекотания чужих мыслей в голове, – тем более, я кормлю вас, как– никак!
   – Ой-ой-ой, – заверещала самая первая, наглая, – старой шоколадкой поделилась! На тебе, Боже, что нам негоже! Тут есть несколько старичков, они каждый день сюда ходят и что-нибудь вкусненькое приносят. Специально ради нас сюда добираются! А тебя я здесь вообще первый раз вижу!
   – Да, хватит на нее наезжать, – пихнула ее матерая, – она ведь и обидеться может. Ты извини, – обратилась она к Ане, – у этих бывших городских всегда были дурные манеры, а наглости – не занимать. Мы просто не привыкли, что вы, люди, можете нас понимать, вот правду-матку и режем при вас, не задумываясь. Кстати, только эта курица городская тебе и хамила, я бы с ней разобралась, да перьев не охота марать. Ты объясни этим недотепам, откуда жратва в ваших амбарах и хлебозаводах в таком количестве берется. Они думают, что сами этим секретом смогут воспользоваться… но я-то знаю, что такими тайнами не делятся, иначе бы вы сами давно по миру пошли…
   – Да почему, тайна, – пожала плечами девушка, – всю эту продукцию мы, люди, и производим… в основном – жители сельской местности.
   – Что значит, производим?
   – Ну, выращиваем.
   – Что значит, выращиваем? Разве можно выращивать то, что само растет?
   – И действительно, – подумала Аня, – само растет. Как же им объяснить?
   Она некоторое время пыталась разъяснить синицам, толком сама в этом вопросе не разбираясь, основные этапы сельскохозяйственного процесса, но те ее, похоже, совершенно не воспринимали, потому что само понятие что-то сделать своими руками оставалось для них недоступным. Кода же Аня несколько увлеклась и забыв, кому все это рассказывает, переключилась на птицеводство, как отрасль животноводства, вскользь коснулась птицеферм, мясокомбинатов и мясных отделов магазинов, где торгуют охлажденными и замороженными частями специально выращенных птиц и млекопитающих, это вызвало у синиц буквально состояние шока, и с диким визгом: «Убийца! Убийца!», – они разлетелись в разные стороны, так и не доклевав шоколад с Аниной ладони.
   – Господи, – подумала девушка, растеряно глядя растаявшим среди кустов зеленоватым комочкам, – и куда это меня понесло! Я же сама всегда с содроганием вспоминала о существовании птицефабрик и мясокомбинатов, хоть никогда там не была. Впрочем, я и сама знаю, что ханжество – моя вторая натура, ведь всегда же любила и свининку и курятинку, а потом на досуге по бедным свинкам и курочкам вздыхала. Нет, больше я к мясу не притронусь, и давно уже надо было на вегетарианство перейти. Пусть я не в силах спасти несчастных животных от убоя, но по крайней мере могу не участвовать в этой жестокой пищевой цепочке.
   Ее печальные мысли неизбежно перескочили на тему еды, и тут только Аня поняла, как проголодалась, причем чувство это возникло неожиданно, как только она о еде вспомнила, и ей показалось, что она не ела по меньшей мере неделю.
   – Между прочим, – подумала она, – именно столько, судя по ощущению, я и путешествовала по раскаленной изнанке планеты, поэтому, наверное, и чувство голода вполне адекватно.
   Тем временем, краткий ноябрьский день быстро подходил к концу, и по характерной контрастности деревьев было ясно, что приближается вечер. Аня сменила медленный прогулочный шаг на спортивно-деловой и повернула назад, в сторону метро Ботанический сад, поскольку не успела еще далеко углубиться в лесной массив, а до центрального входа, до которого она вначале намеревалась дойти, было еще очень далеко. По пути Аня дожевала остатки шоколада, который не успели склевать синицы, и внезапно возникшее почти людоедское чувство голода несколько притупилось. Правда неожиданно появилась новая напасть, которая до сей минуты ее вроде бы не беспокоила, хотя, по логике вещей, должна была проявиться еще тогда, на лавочке. Она вдруг поняла, что буквально околевает от холода вроде бы и были основания, поскольку за бортом стоял незначительный минус, а куртка Анина была отнюдь не на гагачьем пуху. Учитывая, сколько времени ее тело, по расчетам, просидело неподвижно, она должна была задубеть весьма основательно. Хотя, если допустить, что старушке нечто не привиделось, то она на лавочке и не сидела, а была неведомо где. То ли стала невидимой, то ли пребывала в каком-то другом измерении. Как бы то ни было, странно, что она до сего момента она особого холода не чувствовала. Собственно, она вообще ни тепла ни холода не чувствовала, а термическое ощущение включилось только сейчас. Прислушавшись к себе, Аня поняла, что ей чего-то еще не хватает, достала ключи с брелоком в виде миниатюрного ножичка, и уколола себе ладонь до крови. Как она и предполагала, боли в тот момент она не почувствовала, однако вскоре появилась и боль, включившаяся через некоторое время после восстановления термической чувствительности.
   – Ну вот, – подумала Аня, – кажется теперь я восстановилась полностью. Видимо и вправду мое тело в каком-то ином измерении пребывало, а вернулось как бы поэтапно: сначала само тело, а какие-то чувства только через некоторое время.
   Чтобы как-то согреться, девушка побежала в среднем темпе и достаточно быстро согрелась, ощутив себя полностью восстановленной после своего грандиозного метафизического приключения.
   – Так, – думала Аня, гулко шлепая своими моднючими кроссовками Рибок (разумеется, Юрин презент), по пустынной аллее, в тишине наступающего вечерья, подведем некоторые итоги. То, что я вернулась из этой метафизической прогулки по трансфизическим магмам совершенно другим человеком – очевидно. Вопрос в том, какие еще во мне возможности открылись, помимо ощущения разлитой жизни (кажется это называется «арунгвильта-прана») и способности разговаривать с птицами. По крайней мере – это те ментальные силы, которые я сумела проверить на практике, но так обстоятельства сложились.
   Аня стала вспоминать свою, полную чудес, жизнь с 5 до 8 лет, память о которой вернулась к ней по возвращении из трансфизических магм, и в ее сознании ясно всплыли несколько эпизодов, когда она проходила сквозь закрытые двери и стены, причем один из этих эпизодов произошел в школе на глазах учительницы и целой группы учеников, так что в объективности этого редкого феномена можно было не сомневаться. К тому же она почему-то была твердо уверена, что когда-то летала (не в астрале, а на земле, в своем физическом теле), хотя припомнить сами эпизоды полетов никак не могла, в то время, как случаи прохождения сквозь стены помнила хорошо, и это так же косвенно свидетельствовало о том, что далеко еще не вся память была восстановлена.
   Итак, Аня спортивной трусцой бежала по асфальтовой дорожке центрального ботанического сада им. Цицина и ощущала, что клещи холода постепенно ее отпускают, и становится как бы даже жарковато в достаточно теплой спортивной куртке. Она уж было собралась ее снять, поскольку ей понравилось вот так, как заправской спортсменке, бежать через пустынный, темнеющий ботанический сад (сейчас ее с двух сторон окружали рыжие корабельные сосны и невысокий кустарник), и она подумывала, что уже пора вести более спортивный образ жизни, который она забросила с той поры, как заболела мама. Делать гимнастику по утрам и бегать по вечерам, правда до центрального ботанического сада далековато, но поблизости, сразу за Садовым кольцом тоже есть ботанический сад с живописными прудами, вот там и можно бегать. Ну, если не каждый день, то хотя бы через день, поскольку ей уже давно пора себя дисциплинировать и прекратить это неустанное самоедство по поводу смерти мамы. Маму все равно не вернешь! Там, глядишь, появится желание работать и вообще какой-то конструктивной деятельности, тем более теперь, после значительного восстановления памяти и возвращения паранормальных способностей, для нее, возможно, открываются новые перспективы (не ясно, правда, какие), но на это упорно намекал Юра. Впрочем, тут тоже надо быть осторожной, чтобы снова не наступить на те же грабли, как в детстве в лаборатории парапсихологических феноменов. Юра, конечно, не втянет ее в какую-нибудь опасную, циничную аферу! А впрочем, кто его знает, он тоже может не знать всего, и быть только пешкой в руках могущественных организаций. Так что не известно еще, стоит ли соглашаться на предложение, которое, как она интуитивно чувствовала, брат собирается ей сделать в случае, если к ней вернутся паранормальные возможности. Наверняка это будет что-то вроде лаборатории Коновалова. Может, ему вообще не стоит ничего говорить? Кстати, она даже и не знает толком масштабов своего дара, за исключением погружения в живой мир и беседы с синицами. Остальное – лишь ее предположения.
   Тут только, увлеченная своими мыслями и планами, Аня почувствовала, что словно бы бежит по чьим-то вскрикам боли, хотя еще совсем недавно ничего такого она не ощущала. Это были словно бы чьи-то мгновенные вскрики, скорее даже мысленные вскрики, когда существо, внезапно застигнутое смертью, даже не успевает вскрикнуть вслух, когда, скажем, на него внезапно свалится огромная бетонная плита.
   В недоумении Аня остановилась и машинально посмотрела под ноги (до этого она бежала вообще ни на чем внешнем не концентрируясь, погруженная в свои взбудораженные мысли). Каково же было ее удивление, когда она обнаружила, что по асфальту ползут параллельно Аниному маршруту здоровенные крылатые черные муравьи. Аня припомнила, что раз в году из муравейников совершается массовый вылет крылатых новорожденных самок и самцов для формирования новых семейств. Во всем этом не было бы ничего удивительного, если бы не совершенно неподходящий сезон для заселения новых территорий. Была середина ноября, к тому же минусовая температура, и всем муравьям положено было сидеть в своих муравейниках, вяло передвигаясь по их бесчисленным тоннелям. Получалось так, что Аня достаточно долго бежала по этой оживленной муравьиной трассе и, наверное, раздавила немало ничего не ведающих переселенцев. Если бы не ее новый дар слышать ментальные импульсы всех живых существ, то она раздавила бы еще немало ползущих пилигримов.
   – Ну что за напасть такая! – пробормотала Аня, оглядываясь назад, чтобы определить, давно ли она бежит в этом муравьином потоке и много ли успела передавить переселенцев, – уж если бы я предполагала, что в ноябре могут муравьи по дорожке ползать, я бы внимательнее под ноги смотрела (впрочем – не факт, – тут же мысленно прокомментировала она свою патетику, – ты и раньше никогда под ноги не смотрела и наплевать тебе было на каких-то там раздавленных случайно муравьев, просто сейчас ты начала слышать чужую боль). Впрочем, чудно, – продолжала она вслух, – ну никак они не могут при минусовой температуре миграцию затеять, что-то тут нечисто.
   Случайно или нет, но при произнесении слова «нечисто», странное явление нашло еще более странное продолжение. Не успела Аня решить, перейти ли ей на обочину, дабы продолжить свой путь, не причиняя вреда бессловесным тварям, либо вначале принести извинение живым, пользуясь своей новой возможностью беседовать мысленно с представителями фауны (впрочем, возможно, и флоры тоже), как вдруг вся масса крылатых муравьев, доселе шествовавших по дорожке, словно по команде взвилась в воздух, а затем начала концентрироваться неподалеку от Ани в маленький смерчик, высотой примерно в рост человека, все более и более сужавшегося к центру, постепенно принимая форму некой фигуры. Фигура эта только вначале напоминала человеческую, но вскоре Аня поняла, что пожалуй больше всего она напоминала муравья, поставленного на задние ножки, то есть отчетливо выделялись брюшко, грудь и треугольная голова с сильно выпирающими в разные стороны глазами и усиками. Фигура была вполне реалистична, правда ей не хватало отчетливости контуров, как на картине художника-пуанта-листа. Впрочем это Аня поняла чуть позже, когда фигура человекоподобного муравья начала к ней приближаться в зловещей тишине вечереющего пустынного лесопарка. Разумеется, если бы нечто подобное произошло с Аней еще утром, она умерла бы от страха либо повредилась рассудком, но с той поры как к ней вернулась ее вторая половинка, девушка сильно изменилась, в ее памяти тут же всплыло немало аналогичных прецедентов как на земле, так и на изнанке, и леденящего страха она не испытала. Почему-то возникла уверенность, что потусторонние силы не способны причинить ей серьезного вреда, как это было с ней на изнанке, поэтому Аня стояла, как вкопанная, когда человекообразный муравей медленно плыл ей навстречу, то слегка утрачивая свою форму, то вновь становясь максимально отчетливым. Приблизившись к девушке на расстояние около метра, странная фигура, изготовленная из миллионов крылатых муравьев (у нее за плечами так же были аккуратно сложены крылья), застыла напротив и начала изучать Аню выпуклыми глазами, которые, разумеется, были такой же бутафорией, как и все остальное, и вряд ли предназначались для того, чтобы с помощью них можно было что-то увидеть. При этом, огромные челюсти-клещи, как у муравья-солдата, способные запросто перекусить существо сопоставимых размеров, хищно двигались, словно примерялись, как поудобней захватить свою жертву. Так продолжалось несколько минут. Аня и странное существо стояли напротив друг друга, словно играя в гляделки, либо ожидая у кого первого сдадут нервы. К чести Ани нужно сказать, что она выдержала эту сцену, и наверняка только благодаря возвращению «знающей» половинки, поскольку, по крайней мере в последние 11 лет, ни особой смелостью, ни присутствием духа она не отличалась. Не дождавшись очевидно положенной в такой ситуации паники, бегства или обморока, черный трансформер заговорил, вернее «зателепатировал», только голос, возникающий в Аниной голове напоминал, в отличие от писка синиц, гигантский хор тоненьких голосков, у которого привернули громкость:
   – Что же это вы, девушка, маленьких беззащитных существ топчете? Они сюда раньше вас прилетели, мигрировали, себе, как положено, никого не трогали, а вы прямо по живым существам – крак, крак, крак! А между прочим, каждый из нас – не пустоцвет какой-то и должен был по миллиону потомства принести! Это же вы одномоментно сколько живых существ загубили, пользуясь тем, что мы вам око за око ответить не можем! А ведь каждая крылатая матка – это в перспективе целый муравейник!
   – Простите, простите, – начала мысленно оправдываться Аня. Хоть ей и удалось справиться со страхом, однако, как объясниться перед этим чудищем, перед которым она была и правда как бы виновата, понятия не имела, – я просто бежала по дорожке и даже не подозревала, что тут могут быть какие-то насекомые, тем более, в таком количестве. Ноябрь ведь, скоро зима, муравьям в это время в муравейнике положено сидеть. Тем более, я помню, что у вас массовая миграция толи в июне, толи в июле происходит, в самое теплое время года. Конечно, если бы я знала, никогда бы по этой дорожке не побежала!
   – А под ноги трудно было посмотреть? – с мягким укором прозвучал муравьиный хор, – да и лукавишь ты, девушка, вы, люди, страшные, безжалостные существа и специально топчите несчастных муравьев. Думаю, если бы ты обнаружила, что мы здесь тихо мирно по дорожке мигрируем, ты бы еще больше нашего брата раздавила, пользуясь тем, что ни одна муравьиная хилицера не способна вашу подошву прокусить. А вот если бы ты босиком бежала, не защищая подло ступни, вот тогда бы ты сто раз подумала, куда ногу ставишь! А сколько муравейников ты за свою жизнь разорила – небось и не упомнишь?
   – Ну, вот это вы напрасно, – продолжала оправдываться Аня, – никогда в жизни я ни одного муравейника не разорила, и вообще специально ни одного муравья не раздавила, разве что случайно, не со зла.
   – За нечаянно бьют отчаянно, – отрезал муравьиный трансформер. – Может, ты лично ни одного муравейника специально и не разрушила, хоть в это слабо верится, но все равно, их постоянно разрушают другие люди, поэтому и ты несешь коллективную ответственность со всем человечеством, которое одержимо чудовищной идеей уничтожить род муравьиный. А ведь он по многим параметрам превосходит ваш, просто ростом не вышел, чтобы ответить адекватными действиями. А значит – и спрос с тебя тот же, что и с любого другого гигантского злодея. Но даже если ты в прошлом ни одного муравейника не разрушила, то уж сейчас-то твои ноги по колено в крови муравьиной, а незнание законов не освобождает от ответственности. И спросим мы именно с тебя по всем статьям за все злодеяния рода человеческого по отношению к роду муравьиному.
   – Но почему именно я должна за весь род человеческий расплачиваться, и каким именно образом вы собираетесь с меня что-то спрашивать? – постепенно начала раздражаться Аня. – Если вам корм какой-то нужен, то не беспокойтесь, я принесу. У меня, правда, сейчас с собой нет, но я могу домой сбегать, вы только скажите, какую еду предпочитаете, и к какому муравейнику или к муравейникам я должна ее принести. Сами понимаете, все местные муравейники я не смогу обойти.
   – Ты что же, собираешься за души погубленные и за миллиарды деток осиротевших жратвой откупиться? Да не нужна нам еда из рук убийцы апокалиптического. Мы и сами неплохо продуктовый вопрос решаем. Мы существа цивилизованные, живем постоянным трудом и закрома наши никогда не пустеют, нам подачек не надо.
   – Так что же вы от меня хотите? – все недоумевала Аня.
   – Кровь – за кровь! – патетически возопил муравей.
   – Так вы меня убить собираетесь? Почему именно меня? Только потому, что я на ваш телепатический запрос ответила, поскольку другие люди вас просто не слышат и не понимают, даже если давят вас сотнями?
   – Ну, убить тебя, пожалуй, будет не просто. Мы – существо комбинированное, рыхлое. Вот если бы мы из роя пчел-убийц состояли, тогда – другое дело.
   – Так чего же вы мне угрожаете?
   – Да, не угрожаем, мы к совести воззвать пытаемся. Думали, ты и так перепугаешься до смерти и у тебя сердце не выдержит. Вот тогда в твоем теле можно было бы кой-кому поселиться…
   «Что-то тут не так, – промелькнуло в Анином сознании, – кажется он не тот, за кого себя выдает. В действительности сделать он мне ничего не может. Ну, раздавила я муравьев, ну, жалко, но никогда не думала, что человек должен за это своей жизнью расплачиваться. И все же такое чувство, словно все это специально подстроено, и нет никаких муравьев, а что-то здесь другое, нематериальное».
   – Кстати, – снова включила Аня зону телепатического контакта (предыдущие мысли она, сама не зная каким способом, словно бы закрыла от внешнего прочтения), – вы так и не объяснили, откуда в середине ноября здесь муравьи взялись? Насколько я знаю, холоднокровные существа в минусовую температуру вообще передвигаться не могут, а в муравейнике вы с помощью каких-то химических реакций повышенную температуру поддерживаете. Да и вообще, каким образом миллионы муравьев такую объемную мозаику выстроили, вы же не самостоятельное существо, вы – облако.
   – Мы – муравьиный эгрегор, общемуравьиный коллективный разум, проявившийся в материальной форме с помощью миллионов составных биологических единиц для того, чтобы декларировать наши претензии к человечеству, – величественно ответил трансформер, – а почему мы в ноябре мигрируем, так – не твоего ума дело, когда хотим, тогда и мигрируем.
   – Но если вы таким странным образом собрались претензии человечеству предъявлять, то почему вы этого раньше не делали, и почему именно через меня? Что-то я раньше не слышала, что муравьи могут такой конструктор из своих тел устраивать.
   – Это произошло впервые! – важно объяснил трансформер, – некая Сила свыше ниспослала нам, муравьиному эгрегору, доселе невозможную созидательную силу, и мы впервые получили возможность материализоваться в физическом пространстве.
   – Но если так, то вам не ко мне претензии предъявлять надо, я вряд ли смогу человечество в чем-то убедить, я обычная, никому, кроме близких, неизвестная девушка. Вам надо в правительство обращаться, в Организацию объединенных наций, в Гринпис, наконец.
   – Все это верно, – раздраженно отреагировал трансформер, но во-первых нас все равно никто не услышит, да и вообще, появись мы где-нибудь в ООН, охрана нас тут же ядовитыми аэрозолями опрыскает. А во-вторых, тот, кто нам материализоваться, ясно указал на то, что мы это только в твоем присутствии сделать сможем, от тебя особая созидательная сила исходит.
   – Значит, если бы я здесь не появилась….
   – Мы бы не возникли, да и вообще, никакая миграция была бы невозможна. Ты тоннель открыла…
   – Какой тоннель?
   – Понятия не имеем, нам не сообщили, но без него мы бы все в муравейниках сидели.
   – А откуда в ноябре столько новорожденных маток и самцов объявилось? – напирала Аня.
   – Не знаю, не знаю, – почему-то все больше и больше угасал трансформер, он вообще, в последние минуты разговора, когда у Ани возникли кое-какие подозрения, начал терять свою форму, словно бы таял и все больше походил на очень нечеткую фотографию с нечеткими контурами, – так было нужно, нам не объяснили.
   – А кто вам должен был это объяснить?
   – Высшее руководство, оно нам свои истинные цели не объявляет.
   – Ну и что же вашему руководству от меня нужно? – перешла в наступление Аня, – ясно же, что никакие грехи человечества вас с самого начала не волновали!
   Ответа не последовало. Размытые контуры монстра окончательно потеряли свою форму, и в следующую минуту распались на обычную стайку крылатых муравьев, но на этом процесс не завершился: в какой-то момент начался распад и самой стайки, но заключался он не в том, что муравью просто разлетелись или расползлись в разные стороны, они просто растаяли, при этом Ане показалось, что перед тем, как окончательно исчезнуть, каждый муравей распался на несколько мельчайших темных ноликов и единичек.
   Аня внимательно огляделась вокруг: от раздавленных муравьев на асфальтовой дорожке не осталось и намека.
   – Так-так, – возбужденно подумала девушка, – никаких муравьев с самого начала не было, а значит, никого я и не давила. Да и так ясно, как день – не могут муравьи в середине ноября мигрировать. С одной стороны, конечно, сей факт снимает ряд вопросов, но с другой стороны появляются по меньшей мере два новых: что это такое было, и для чего и кто все это затеял? Разумеется, постановка этих вопросов правомерна, если категорически отвергнуть вероятность того, что все, что со мной в последнее время происходит – плод больного ума и галлюцинации. Если же я с самого начала такое объяснение всех событий отвергаю, то в силе остаются все остальные вопросы.
   Аня попыталась прислушаться к своему внутреннему голосу, который, по идее, после всех открывшихся у нее сверхспособностей, должен был ответить на эти вопросы. Однако голос молчал, и Аня явственно ощутила, что кто-то или что-то его перекрывает.
   – Так, так, – подумала девушка, – похоже, кто-то не желает, чтобы я ответ получила. Кто же это, интересно? Следует предположить, уж если мне источник прямых ответов заблокировали, что это тот самый «дяденька», которого мы с Варфушей в крысиную нору отправили. Ну, если не он, то ему подобный, их, насколько я знаю, целый легион у князя тьмы, ведь не собственной же персоной он ко мне пожаловал. Он ведь, помятуя мастера и Маргариту, вообще не любитель что-либо собственными руками делать, в основном все его свита исполняет. Ну и второй вопрос – для чего? Думаю, чтобы испугать меня, помешать что-то важное осуществить, ведь не случайно же ко мне моя «знающая половинка» вернулась! Я ведь и предполагала, что моя миссия здесь, на земле должна быть продолжена, хоть я пока и не знаю, в чем она заключается. А значит кто-то очень не хочет, чтобы я ее исполнила. Так что наверняка муравьиный эгрегор здесь не причем, а скорее всего тот «черный дяденька» вновь активизировался, либо ему подобный, и делает мне предупреждение с помощью своих фата-морган. Скорее всего этот муравьишко то же, что и те монстры в подвале – сплошная иллюзия. Вот только любопытно, что бы эти единички-нолики значили? Что ж, похоже, это только цветочки, ягодки – впереди. Как же мне все же Варфуши не хватает! Он ведь, при всей его «метафизичности», очень конкретен и даже человечен был, а понятия «Бог» и «Светлые силы» – как-то это слишком размыто, деперсонализированно, где-то даже чуждо, прости, Господь, мне эти мысли.
   Аня, особенно ни на что не надеясь, мысленно позвала домового-бриллианта, но никакого ответа, разумеется, не получила. Она ведь теперь даже не знала, удалось ли им свидеться тогда, на изнанке, и где он вообще находится в данную минуту? Увы, канал информации молчал, и собственное будущее казалось Ане весьма туманным, а ее новые возможности – столь малоэффективны, когда против нее лично такие могучие силы затеяли неведомую игру. И стоит ли вообще ждать помощи?
   – Кстати, насчет моих новых сверхспособностей, – вдруг вспомнила девушка, – теперь я точно знаю, что ко мне вернулся дар разговаривать с живыми и, вероятно, неживыми объектами. А вот как насчет всего остального? Ведь если в перспективе меня ожидает какое-то серьезное противоборство с темными, то необходимо знать свои возможности. Для этого, как раз, время и место подходящие: лис и людей ни души. Так, что бы вначале попробовать?
   Почему-то первое, что пришло ей в голову – это левитация, как ей в данный момент показалось, наиболее яркая и приятная из сидх, о которых она знала. К тому же она была уверена, что когда-то летала, хотя обстоятельств этих полетов она, как ни старалась, припомнить не могла. Одновременно с этим в ее сознании, словно озарение, возникла принципиальная схема по созданию антигравитационной ментальной смазки, и общая теория, объясняющая природу гравитационного поля и способ его преодоления. Мы не будем повторно приводить эти неизвестные пока науке законы, отошлем лишь читателя к 2 главе 4 книги второго романа, к тому месту, где аналогичные теоритические обоснования появились во внезапно поумневшей голове Андрея Данилова.
   – Ого, – подумала Аня, мысленно проиграв теорию до конца, – какая я, оказывается умная! Впрочем, все это ерунда, вопрос в том, сумею ли я все это на практике осуществить?
   Девушка закрыла глаза и попыталась мысленно смоделировать антигравитационную смазку, то есть воссоздать необходимые для этого частотные характеристики ментального поля, используя примерно тот же метод, который использовала для восприятия мыслеграмм синиц и муравьиного эгрегора. Увы, как она не напрягалась, тело оставалось на месте, ну, возможно лишь слегка полегчал, хоть и это могло быть чисто субъективное ощущение. Тогда Аня поняла: для создания ментально-силового поля нужно в десятки, если не в сотни раз усилить свой ментальный потенциал: косная физическая материя требовала гораздо больших мощностей.
   Все это девушка успела подумать прежде, чем совершенно неожиданно взвилась в воздух и в мгновение ока зависла над вершинами деревьев. Увы, ее радость оказалась преждевременной: посмотрев вниз, она с разочарованием увидела саму себя, лежащую на траве под корабельными соснами, явно без признаков сознания.
   – Все ясно, – Подумала Аня, – спустившись до уровня верхних веток сосны и на всякий случай проведя рукой через тоненькую веточку – та даже не шелохнулась, а рука прошла через хвою почти без ощущений, – это я в моем шельте – астральном теле – взлетела, физическое тело мне поднять слабо!
   Оглядевшись вокруг, она заметила и другие признаки того, что взлетела она именно в своем шельте. Заметно изменилась освещенность окружающего мира, словно бы цветовая гамма сдвинулась в сине-фиолетовую часть спектра. К тому же и зрение ее вело себя как-то не так, словно бы несколько изменились пространственные пропорции предметов, и если в первый момент ей едва удавалось рассмотреть свое оставленное тело, то как только у нее возникло желание подробно рассмотреть эту едва различимую фигурку, тело ее словно бы к ней приблизилось, хотя вся остальная панорама оставалась прежней. Все эти аберрации были ей хорошо знакомы, хотя, случись это несколько часов назад, она с уверенностью могла бы утверждать, что такое происходит с ней впервые.
   – Что ж, – констатировала Аня разочарованно, – похоже, все мои восторги были несколько преждевременны. Левитация мне явно не по зубам. А что касается полетов в астральном теле в ближайшем к Энрофу отражении, то ничего в этом нет особенного, подумаешь, бином Ньютона! – снова воспользовалась она цитатой из Мастера и Маргариты, – скорее всего воспоминание о полетах и касалось этого феномена, а я сдуру вообразила, что в физическом теле полететь смогу, как Гриновский Друд. Ладно, буду возвращаться, а то улечу вдруг куда-нибудь, тело свое потеряю и вернуться не смогу. Не хватало только его обрести и снова по собственной неосторожности потерять.
   Аня устремилась навстречу самой себе, лежащей навзничь на бурой, пожухлой траве, на секунду она задержалась, увидев собственное лицо; оно показалось ей искаженным увеличительным стеклом, где лоб, нос и губы были неестественно увеличены, остальная же голова от висков до затылка расплывалась и словно бы проваливалась куда-то вниз. Туловище же вообще растянулось в неизвестность, и ниже пояса постепенно терялось в лиловой астральной мгле.
   Ане стало неприятно от своего неестественного облика, возникло даже что-то вроде отвращения к нему. И в тот же момент она словно бы очнулась ото сна и поняла, что лежит навзничь и над ней где-то в вышине склоняются кроны вековых сосен. Почему-то неприятным осадком на душе стояло мимолетное отвращение к собственному телу, правда состояние это вскоре прошло.
   – Что ж, – подумала Аня с чувством неловкости, словно кто-то был свидетелем ее фиаско, поднимаясь на ноги, – еще одно подтверждение, что не все так чудесно, как я себе представляла. С сознанием моим но глубокие изменения произошли, но это, очевидно, не распространилось на мое тело. Конечно, такой выход в астрал, одним толчком, без предварительной подготовки, тоже штука необычная, но я-то ожидала большего, всегда мечтала летать по-настоящему, как Ариэль или Друд, а это только иллюзия полета и, возможно, небезопасная. В один прекрасный день можно и не вернуться, я уже имела этот опыт в детстве!
   Убедившись, что ее новые возможности не столь грандиозны, как ей показалось в начале, Аня решила пока не продолжать экспериментов и засобиралась домой, тем более, после неудачного эксперимента, чувство голода захватило ее с новой силой.
   – По крайней мере, – думала она, ускоряя шаг, – я знаю теперь теоретическую базу левитации, знаю, что это в принципе возможно, надо только значительно нарастить ментальный потенциал.
   Тут снова какая-то сила начала подзуживать ее по поводу совсем маленького экспериментика, Аня вспомнила, что у нее, помимо ножичка в брелоке на ключах, имеется и миниатюрный компас, она положила брелок на землю и стала совершать над ним круговые пассы. К ее радости после двух-трех минут безрезультатного махания руками, стрелка все же затряслась, сдвинулась с места, а затем стала совершать несмелые обороты вслед за ее руками.
   – Ye s, – вслух вскрикнула девушка, – это еще, конечно, не полноценный телекинез, но все-таки уже что-то!
   Она попыталась пойти дальше, сдвинуть с места брелок, но этот усложненный эксперимент не увенчался успехом, все ограничилось достаточно интенсивным вращением стрелки.
   – Что ж, – подумала Аня с некоторым разочарованием, – конечно, не Нинель Кулагина, но все-таки нечто. Зато, насколько я знаю, она с животными не могла мысленно разговаривать.
   Решив все-таки не тратить энергию попусту, девушка в очередной раз заторопилась домой, отложив выявление своих паранормальных способностей на ближайшее будущее. Все же вращение стрелки свидетельствовало, что и на физическую материю она хоть в минимальной степени способна воздействовать. Тем более, ведь все это можно в себе развить, и если регулярно тренироваться, возможно и левитация станет ей под силу, и многое другое, что сейчас как-то даже в голову не идет… например, создание фрактальных тоннелей, остановка мира… мгновенные перемещения в пространстве и подпространстве… она это явно когда-то делала, вот только, когда? Этого она не помнила, хотя хорошо помнила несколько случаев прохождения сквозь стены, описанные в первой книге первого романа.
   Уже без приключений Аня покинула территорию ботанического сада, села в автобус, чтобы проехать две остановки до метро, и тут выяснилось, что у нее пропал кошелек, хотя она точно помнила, что клала его в карман куртки. Там было тринадцать рублей с копейками и месячный проездной билет на все виды транспорта. Аня перерыла все карманы, но так его и не обнаружила. К счастью контролер так и не зашел, Аня вылезла на кольце, пошла к метро, и тут только сообразила, что в метро, в отличие от автобуса, так просто не войдешь, а у нее, как назло, в кармане даже завалящего пятака не оказалось.
   – Где же я могла его потерять? – мысленно ругала себя Аня, – вроде я нигде его не вынимала, ведь после Льва Матвеевича везде пешком ходила. Ну, шоколад доставала, ну, брелок, может я его уронила, когда упала там, под соснами? А может… да, наверное это самое вероятное объяснение: в то время, как моя душа по магмам путешествовала, наверное кто-то меня и обчистил. Но тогда, получается, тело мое никуда и не исчезало, просто без сознания сидело, почему же тогда эта бабуля бормотала: «Ведь не было ее тут только что!»?
   Размышляя таким образом, Аня машинально дошла до метро и остановилась. Никаких завалящих пятаков она так и не обнаружила, а значит надо было снова идти на Ботаническую улицу и смотреть, какие автобусы идут до проспекта Мира и идут ли вообще. Все же на автобусе зайцем проехать гораздо проще, чем на метро, но из этого района она никогда надземным транспортом не добиралась. Тут вдруг в ее голове возникла шальная мыслишка, и она все-таки вошла в вестибюль метро, сама удивляясь своей наглости и решительности – раньше подобные качества вроде бы не были ей присущи. Пока Анино второе я удивлялось и пыталось ее остановить, девушка направилась к крайнему входу, не оснащенному автоматическим турникетом, рядом с которым стояла дежурная, проверяющая проездные карточки, и сунула ей под нос сложенный обрывок бумаги, с записями каких-то телефонов. При этом мысленно она приказала увидеть дежурной в ее руке именно проездной и женщина, привычно глянув в сторону бумажки, кивнула Ане головой, мол, проходите, девушка.
   – Как Вольф Месинг! – мелькнула у Ани гордая мысль, – а ведь так можно и денежки в сберкассе получить, Месинг ведь такое проделывал в присутствии НКВДистов. – И тут же эта шальная мысль была прервана целым шквалом мысленный упреков со стороны ее другой, в общем-то неиспорченной натуры, после чего подленькая мысль о подобном гнусном способе обогащения убралась восвояси.
   – И вообще, – продолжал бушевать ее просветленный императив, какое ты имела право воздействовать на сознание этой женщины! Это же подло!
   – Но я же не виновата, – тут же начала оправдываться другая ее половинка, – что кошелек исчез, а домой-то надо добираться, подумаешь, разок воспользовалась своими способностями… кстати, и вернулись они не полностью, – добавила она, словно упрекнула вторую в том, что та лишила ее чего-то законного, по праву ей принадлежащего.
   – Ну так могла бы возвратиться на остановку, автобусом бы добиралась, – снова упрекнул ее нравственный императив, – в конце концов, зайцем проехать – меньший грех, чем мозги людям промывать.
   – А если контролер войдет? – не сдавалась другая, – тут же не две остановки, тут гораздо дольше ехать, тогда бы контролеру пришлось мозги промывать, и потом, там по-моему и нет прямого автобуса до дома. Подумаешь… да это и не воздействие почти… можно сказать, шутка получилась, я и не была уверена, что смогу ей мысль внушить, что это проездной а не бумажка…
   – Врешь ты все, все ты знала…
   Переругиваясь между собой, две половинки постепенно угомонились, так и не достигнув консенсуса, и к этому времени Аня доехала до станции Проспект Мира, и вскоре была уже у дверей своей квартиры с неизжитым еще чувством, что сейчас она откроет дверь, а на пороге ее встретит мама, вместе с ароматами вкусного ужина и теплом домашнего уюта, возможного лишь в присутствии материнской любви и настоящей хозяйки. Увы, мама, разумеется, не встретила, а войдя в прихожую, Аня обнаружила, что в ее отсутствие здесь кто-то побывал, поскольку какие-то вещи стояли явно не на своем месте. Впрочем, особого разгрома не было, это, скорее всего, заходил Юра и чего-то искал, мало ли что ему понадобилось, он в последнее время часто бывал в ее доме и распоряжался по-хозяйски на правах старшего брата и, можно сказать, опекуна. Снимая каурку Аня с удивлением обнаружила во внутреннем кармане куртки кошелек – в том самом, куда она всегда его клала, и который обследовала десяток раз, прежде чем убедилась, что кошелька нет нигде – то есть пропустить его она никак не могла.
   – Вот это номер, – вырвалось у девушки, – выходит, он исчез, а теперь появился! Интересно, когда произошло и то и другое? Оба момента я не заметила, по крайней мере, когда я дверь открывала, его кажется еще не было. Выходит, он появился в те несколько секунд, когда я квартиру осматривала, поскольку зашла в комнату не раздеваясь? Интересно, а что Юра здесь искал? Забыв о таинственно возникшем кошельке, Аня на всякий случай бегло осмотрела квартиру, проверив те места, где лежали ценные вещи. Нет, ни золото, оставшееся от мамы, ни деньги, оставленные Юрой, не пропали, значит квартиру посещали не воры, а второй ключ имелся только у брата и можно было не волноваться. Аня начала готовить свой нехитрый ужин, состоящий из макарон и банки рыбных консервов, как у какого-нибудь пожилого холостяка, и вновь мысленно вернулась к таинственному поведению кошелька. В конце концов она пришла к следующей метафизической версии: скорее всего ее тело действительно исчезало, по крайней мере из Энрофа, а вот возвращалось оно словно бы по частям: ведь какое-то время она не ощущала своего тела и даже не могла встать на ноги, но вскоре движения восстановились, а позднее восстановились и температурная и болевая чувствительности. Вполне возможно, что и кошелек каким-то образом задержался в том измерении, где находилось ее тело, и только сейчас по неведомой причине вернулся к ней. Вопрос в том только, почему это произошло, и как здорово, что это был только кошелек а не одежда! Хороша бы она была, очнувшись на скамеечке в ботаническом саду в чем мать родила! Да еще в середине ноября! Ладно, чего не случилось, того не случилось. Осененная новым подозрением Аня зашла в ванную и осмотрела наличие интимного белья. Слава Богу, и это оказалось на месте. Выходит, пропал и появился только кошелек, и почему такое произошло только с кошельком, Аня так и не смогла придумать. И тут зазвонил телефон.

Глава 12
Брат и сестра

   После стандартного Аниного «алло» в трубке на какое-то время воцарилось молчание, затем раздался тревожный голос брата:
   – Аня?
   – Я, кому ж тут еще быть?
   Далее последовал несколько неожиданный вопрос:
   – Ты здорова? С тобой все в порядке? – затем тревожные нотки перешли в гневный выкрик, – Где ты была?!
   – Как где? – крайне удивилась девушка; вроде она не в три-четыре часа ночи вернулась, что ж она в девятнадцать лет прогуляться не имеет права, тем более никогда раньше брат не проявлял подобной строгости, да и вообще мало интересовался, как сестра проводит свободное время. Правда Аня никогда ранее и не давала повода к сакраментальной фразе «где ты была?!» более подходящей ревнивому супругу (какового у Ани не было), либо матери (каковой с недавнего времени не стало). – После доктора я решила прогуляться на свежем воздухе и несколько часов гуляла в ботаническом саду. Я что уже и прогуляться не имею права?! Сейчас только шесть часов, я, в конце концов, взрослый человек! И потом, зачем ты в доме рылся? Я вроде бы ничего от тебя не прячу.
   – Ты что дурака валяешь?! Я рылся потому что искал хоть какую-то записку! – голос брата клокотал гневом, – какое «прогуляться»! Признавайся, мужика завела и у него ночевала?! По крайней мере всем твоим знакомым и подругам, каких я знаю, я обзвонил.
   – С каким мужиком? Что значит, ночевала?! Ты что, с ума сошел, только что стемнело, шесть вечера всего, почему ты на меня кричишь?
   Аня все-таки решила ничего не говорить Юре о своих фантастических приключениях и размышляла о том, как с ним теперь себя вести, после того как в ее жизни появилась тайна, однако была совершенно не готова к такому повороту событий и непонятному поведению брата.
   – Шесть вечера, говоришь? Правильно. А число какое знаешь? Тебя три дня дома не было?!!
   – Что?!! – тут Аня просто захлебнулась от неожиданности, она ожидала всего, чего угодно, но только не этого. А впрочем…
   «Значит, – лихорадочно думала девушка, – я действительно исчезала и выпадала не только из пространства, но и времени… на целых три дня… на розыгрыш не похоже, да это и не в его духе, он вообще в последнее время слишком важным и серьезным стал. Так что же ему сказать? Ума не приложу. Сказать, что у какой-нибудь подруги была? Но он тогда будет допрашивать эту подругу, он и так всех обзвонил. Что я у какого-то неведомого мужика была? Нет, немыслимо ему такое сказать, тем более он хорошо знает, что я к мужскому полу равнодушна… впрочем, как и к женскому… кем он меня тогда считать будет!
   Поскольку Аня надолго замолчала, не зная, что ответить, в трубке раздался уже более спокойный голос брата:
   – Послушай, либо ты меня разыгрываешь… но я что-то не припомню от тебя таких дурацких розыгрышей… либо с тобой что-то не то. Но это уже не телефонный разговор, никуда не уходи, я сейчас приеду. – и не дожидаясь Аниного ответа, Юра повесил трубку.
   – Вот так история, – думала Аня, в растерянности держа в руке телефонную трубку, из которой исходили короткие гудки, – что ж ему теперь сказать? если он на машине приедет, то ему до моего дома где-то полчаса добираться, и за это время надо что-то придумать. Однозначно правду говорить нельзя, поскольку моя правда относится к области таких вещей, о которых никому хнать не положено, разве что на этого человека провидение покажет, есть такой человек. А если моя неведомая миссия еще предстоит, то тем более не известно, какие последствия могут произойти, если кто-то об этом узнает. Произнесенное слово может изменить рисунок будущего. Но тогда, что же ему сказать? а может сказать, что Лев Матвеевич меня загипнотизировал, и после этого я не помнила, что со мной дальше происходило? Доля правды в этом есть. Но тогда неизвестно, что он сделает со Львом Матвеевичем! Он скорее всего подумает, что тот меня загипнотизировал, затем в сомнамбулическом состоянии отвез к себе домой… или еще куда-нибудь… и воспользовался моей беспомощностью. Нет, такой вариант вовсе отпадает, тем более. Он наверняка ему звонил и все по поводу меня выяснял. А если он подумает, что я после гипноза в лунатическом состоянии где-то бродила и ничего не помню, он так же начнет разборки со Львом Матвеевичем, что тот меня какому-то незаконному воздействию подверг. Нет, доктора надо с самого начала огородить от подозрений, скажу, что никакого гипноза вообще не было и после визита я прекрасно себя чувствовала. А если он уже звонил Льву Матвеевичу, и тот сказал, что гипноз все-таки был? Нет, так не годится, все-таки придется какую-то полуправду сказать. Конечно рассказывать о моем путешествии по изнанке нельзя, он точно меня в шизы запишет, и опять же обвинит в этом психоаналитика, что это результат воздействия. Остается только признаться, что я после сеанса вспомнила, что со мной после встречи с Варфушей произошло (про самого Варфушу, собственно, говорить не обязательно), и что ко мне частично вернулись мои паранормальнные возможности, на что Юра и рассчитывал. И потом я куда-то исчезала… куда? Непонятно. Я ведь и сама не знаю, куда мое тело исчезало, и само по себе возвращение паранормальных способностей не означает, что человек может на три дня из пространства и времени выпасть. Может, сказать, что я какой-нибудь парапсихологический эксперимент затеяла, чтобы убедиться в возвращении своего дара? Правда совершенно не ясно, что за эксперимент, что-то я не слышала, чтобы кто-то из парапсихологов, даже Вольф Месинг, запросто с пространством и временем обращались. Разве что какие-нибудь великие йоги? Но я об этом толком и сама ничего не знаю. Ладно, скорее всего на этом акцент делать надо. Хотя он, конечно, не поверит, но объяснение какое-то надо давать тому, что произошло! Сказать, будто что-нибудь этакое, парапсихологическое хотела сотворить, и сама не помню, что произошло? Что ж, это более на правду похоже, надо только придумать, что же я такого парапсихологического затеять решила?
   Пока Аня размышляла таким образом, в прихожей раздался звонок. Так и не придумав какого-то складного объяснения произошедшего, Аня пошла открывать дверь. Буквально ворвавшись в прихожую, Юра начал с того, что принялся пристально рассматривать Аню, особенно ее лицо, очевидно рассчитывая увидеть следы насилия или порока, и только после этого, ничего подозрительного в сестре не углядев, буркнул что-то вроде: «Ну, слава Богу», и прошел в комнату.
   – Анюта, – сказал он, явно сдерживая эмоции, – давай успокоимся, и ты мне все по порядку расскажешь, где ты была все эти три дня. Только не прикидывайся дурочкой, что не заметила, как три дня пролетело! В конце концов, я не твой муж или любовник, и постараюсь все понять. Признайся все-таки, где ты была, какая бы правда ни была горькая, ты как-никак, совершеннолетняя, вправе поступать по своему усмотрению, я как-нибудь это схаваю. Хотя, как твой, по сути дела, опекун, я должен следить за твоим поведением, да и перед Виктором неудобно. Кроме того, сама понимаешь, я работаю в такой организации, где аморальное поведение ближайших родственников может сказаться на моей карьере. Впрочем, все это лучше не афишировать и от Виктора скрыть, слава Богу, в в милицию о твоем исчезновении я пока не заявлял, провел самостоятельные безрезультатные поиски, и ни одна из твоих близких и дальних подруг о тебе ничего не знала. Естественно, терзал я и Льва Матвеевича, после визита к которому ты исчезла, но он клялся и божился, что ты в совершенно нормальном состоянии от него ушла что-то около двенадцати или часа. Я ему почему-то верю, как-то с ним плохо вяжется фигура похитителя, насильника и совратителя неопытных девушек. К тому же он вряд ли бы что-то такое затеял, даже если бы был скрытым маньяком. В случае чего подозрения падут именно на него. Кстати, врать о том, что ты уезжала к тете Гале в Ростов или к дяде Саше в Калинин – тоже не надо – я им уже звонил. Поскольку тебя не похищали, и ты не пролежала без сознания три дня в каком-то пригородном лесу, попав в руки маньяка (это бы, думаю, сказалось на твоем внешнем облике), остается только одно: ты познакомилась с каким-нибудь парнем, и вы весело провели время у него на хате или на даче. А может, ты с компанией сомнительной познакомилась? И в какой-нибудь малине обкурилась какой-то дрянью, или даже обкололась? А потом боялась в таком виде мне на глаза попадаться? Но как ты могла?! Над матерью еще могила не остыла! Да к тому же ты всегда сторонилась подобных знакомств и развлечений, и мужики тебя не интересовали, при всей твоей внешности, меня это даже тревожило порой. Впрочем, – сам усомнился в своей гипотезе Юра, – по твоему виду не заметно, что ты на кайфе три дня торчала, наверное, все же, любовь с первого взгляда? Ну, чего молчишь?
   – Юра, – как можно спокойнее сказала Аня, хотя внутри нее все клокотало от возмущения: как родной брат, который хорошо ее знает, мог такое о ней подумать! Пока он излагал свои теории, Аня судорожно пыталась придумать, что бы такое соврать более-менее правдоподобное, однако ни одной стройной версии придумать не смогла. Но соглашаться с тем, что она три дня ночевала Бог знает, где, и Бог знает с кем, она не могла. Конечно, согласись она с этой версией, разразился бы грандиозный скандал, Юра, на правах брата, считал себя вправе оберегать ее моральный облик, однако в этом случае отпала бы метафизическая версия, о которой Ане так же не хотелось сообщать. Но признаться брату (пусть даже соврав) в таком чудовищном моральном падении (в ее представлении) было так же выше ее сил. – Понимаешь, – продолжила она после натянутой паузы, решив отдаться на волю импровизации – авось куда-нибудь да вырулит, – я действительно до твоего звонка понятия не имела, что прошло три дня, однако и сказать, что я просто гуляла и ничего не произошло, тоже не могу.
   – Еще бы ты сказала, что ничего не произошло! – возмутился брат, – так что, пожалуйста, излагай все, как было! А что ты до моего звонка не знала, что на дворе 18 ноября, а не 15 – не поверю, ты бы еще, как Пастернак, спросила: «какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?». Но в данном случае художественные обороты не пройдут, лучше горькая правда, чем сладкая ложь!
   – Знаешь, Юрик, – начала терять терпение Аня, – кончай свою патетику, я уже от тебя и так достаточно выслушала. Прекрасно, что ты знаком с творчеством Бориса Леонидовича, только сомневаюсь, чтобы ты, кроме этих строк, еще что-то знал. Я понимаю, что проще всего предположить то, что ты изложил, но я не собираюсь признавать того, чего не было. Ты как всегда меня не дослушал. Со мной произошло действительно нечто неординарное, даже необъяснимое, даже не знаю с какого бока к этому подойти.
   – Только вот насчет летающих тарелок – не надо, – съязвил Юра, – или, что зеленые человечки тебя в соседнюю галактику на экскурсию возили…
   – Юр, – ты меня зачем ко Льву Матвеевичу водил? – пропустила Аня мимо ушей сарказм брата.
   – Как зачем, чтобы с твоей амнезией разобраться, память вернуть.
   – А еще зачем?
   – Зачем, зачем… ах, ну, да, была такая шальная мыслишка, что вдруг, вместе с твоей памятью, вернутся твои сверхнормальные способности… но я не вижу связи…
   – Ну, так вот все это вернулось. – медленно, по словам произнесла Аня, – вернее, не все, а какая-то часть, я еще до конца не выяснила. («Эх, зря ты, Анюта, – мелькнуло в ее голове, – а впрочем, почему «Зря», – возмутилась ее другая, амбициозная половинка, – все равно рано или поздно пришлось бы об этом рассказывать, шила в мешке не утаишь»). По крайней мере, что касается памяти, то я вспомнила все те проблемы, которые меня мучали, в том числе и лабораторию по изучению парапсихологических феноменов и психогенератор…
   – Подожди, подожди, какой психогенератор? – неожиданно встрепенулся Юра, – впрочем, об этом потом расскажешь. Все это, конечно, замечательно, и мы позже к этому вопросу вернемся, но какое это имеет отношение к твоему трехдневному отсутствию?
   – Я не знаю конкретно, что произошло… «Будь осторожна, рассказывай в общих чертах, не касайся частностей», – прозвучал в Анином сознании чей-то строгий голос», – в общем, после Льва Матвеевича…
   – Он, кстати, ничего такого тебе не внушал? Не гипнотизировал?
   – Немного гипнотизировал, но ничего не внушал, он сказал, что со мной очень трудно работать и не знал, с какого конца подступиться… да ты сам у него спроси. Короче, от него я вышла в совершенно нормальном состоянии, ну и решила по ботаническому саду пройтись, я давно там не была, а диспансер как раз рядом и погода замечательная.
   – Чего там замечательного, – проворчал Юра, – холодина! Замечательная – в бархатный сезон на Гаваях…
   – А я считаю, что замечательная, – не согласилась девушка, -

     Так тихо… осени оазис,

   И одиночество не в тягость… – неожиданно вырвались из ее уст стихотворные строки, которых она прежде вроде бы не слышала.
   Нечто подобное произошло с ней после девяти дней со дня смерти мамы, на проспекте Мира, но тогда стихи кто-то произносил в ее сознании, сейчас же строки вырвались вслух… -

     Где в беспредметном сна рассказе
     Теряет вес любая тяжесть…
     Пусть где-то что-то происходит,
     Но здесь – нет места для событий.
     Лишь шелест тысячи мелодий

   Прядет невидимые нити…, – закончила Аня, сама удивляясь тому, что только что продекламировала.
   – Ты мне Тютчева не цитируй, сейчас не место и не время, – возмутился брат.
   – Это не Тютчев, – поправила его Аня.
   – Ну, Фет, Баратынский, или кто там еще…
   – Это, похоже, я придумала, – призналась Аня, – сама не знаю, как это произошло. Просто мне стало обидно, что ты так про красивый ноябрьский день высказался…
   – Ладно, ты мне зубы не заговаривай, дальше рассказывай и желательно без художественных отступлений. Что-то я не припомню, что бы ты раньше стихи писала.
   – Я тоже не припомню, – продолжила Аня, но, возможно, это связано с возвращением памяти и всего остального. Ладно, если без художественных отступлений, то гуляла я, гуляла, потом присела на скамеечку и неожиданно куда-то провалилась и у меня начались видения… а может, сны, но такие яркие, словно со мной все в действительности происходило и я в какой-то иной мир попала… но описать тебе его я не смогу, там все иначе, чем на земле… – («осторожно, – прозвучал в сознании тот же предостерегающий голос, – ни слова об изнанке!»). – В общем, – быстро свернула рассказ Аня, хотя инфернальные шеолы стояли перед ее глазами, как живые, – я словно бы очень долго спала… или грезила, а когда очнулась, то выяснилось, что я вспомнила все, что со мной было в детстве, до того момента, как я в психушке оказалась. А так же выяснилось, что у меня какие-то новые способности открылись, я словно бы видеть и слышать начала то, чего раньше не видела и не слышала.
   – Ну и что, – недоверчиво посмотрел на нее брат, – ты хочешь сказать, что три дня на скамейке проспала? Да ни в жисть не поверю.
   – Я тоже не знала, что три дня прошло…
   – Стоп, – снова прервал ее брат, – это уже тогда не отключка, а летаргический сон. Но если даже допустить невозможное, что ты в какой-то трехдневный летаргический сон впала – допустим, так патологически отреагировала на гипноз Матвеича, – и даже времени не заметила, то, во-первых, в том прикиде, в котором ты была, ты бы насмерть за три дня замерзла. Эти три ночи температура опускалась до -5, -7, в лучшем случае обморозилась бы. Но если даже допустить невероятное, что ты в какое-то анабиотическое состояние впала – типа, как лягушка, которую можно в кусок льда вморозить, а потом оттаять, и она оживает и никаких обморожений, – то и в этом случае возникает ряд дополнительных вопросов. Не поверю. Что человек в таком достаточно оживленном месте, как ботанический сад, мог три дня на лавочке проспать, и его никто бы не заметил. Тем более, сегодня понедельник, а ты, выходит, там спала в выходные дни, когда в ботанический сад немало народу ходит. И если даже никто из гуляющих на это внимание не обратил – хоть это и маловероятно – то все равно, там и персонал, и милиция так или иначе перед закрытием территорию проверяют, и тебя бы в любом случае обнаружили и потревожили. Если же разбудить тебя было невозможно, то они бы тебя в больницу отвезли, а я больницы обзванивал. Тем не менее, ты жива, невредима, и в больнице, как я понимаю, не лежала. Так что нестыковочка выходит, лучше правду скажи. Ну, если не любовь с первого взгляда и не компания нариков, то, может, ты Матвеича выгораживаешь? Может он тебя загипнотизировал и ты ушла от него в сомнамбулическом состоянии и ходила – где – сама не помнишь – типа зомби. Я слышал о подобных случаях, люди в таком состоянии не только бродят Бог знает сколько без памяти, но и в другой город уезжают. Как-то все, что ты рассказываешь, малоубедительно.
   – Ничего он меня не зомбировал, – возмутилась Аня, – как раз, возможно, благодаря ему ко мне память и все остальное вернулось. Ты же именно для этого меня к нему устроил, а теперь подозреваешь Бог знает, в чем! А насчет того, что не могла 3 дня на лавочке просидеть, тем более, незамеченной, так я, похоже, и не сидела!
   – Что ты мне мозги компостируешь! Сама же сказала, что отключилась, а потом включилась и не заметила, что 3 дня прошло. Значит ходила? Так это и есть – зомби.
   – И не ходила, меня, похоже, не было…
   – Не понял! Ты думай, что говоришь! – Юра смотрел на Аню с явной тревогой, и она поняла, что у того возникли серьезные опасения насчет ее рассудка, тем более, прецедент в ее жизни уже был, но как объясниться по-другому она не знала.
   – Дело в том, что я этого сама не видела, но одна бабуля… – и Аня подробно рассказала брату о реакции пожилой женщины, случайной свидетельнице, и ее комментариях… – и потом, я не сразу полностью вернулась. Например, некоторые ощущения у меня включились гораздо позже того момента, когда я на лавочке очнулась, и, кроме того, кошелек исчез, и только когда я домой вернулась, снова материализовался там же куда я его еще дома положила – и пожалуйста не убеждай меня, что я его случайно не обнаружила. Так что, хоть я этого сама и не видела – мое сознание как бы не в теле находилось – но, получается, тело мое в нашем пространстве з дня отсутствовало. Правда, пока ты не позвонил, я считала, что только 3 часа, не более.
   – Ну, и где же оно было?
   – Не знаю, может в другом измерении, может в другом времени… – «ну все, – подумала Аня, – теперь он точно меня в психушку отправит, а на Льва Матвеевича в суд подаст, наверняка он считает его во всем виноватым…»
   Но, как ни странно, к ее последним словам Юра отнесся гораздо серьезнее, чем ко всему остальному ее рассказу. До этого момента в лице его, помимо гнева, угадывались два выражения: вначале было видно, что он не верит ни одному ее слову, затем он, похоже, усомнился в Анином рассудке, а тут вдруг его лицо отразило смешанное чувство удивления и неподдельного интереса.
   – Если бы я тебя не знал, как облупленную… («слишком ты самонадеян, братец, – подумала Аня, – я до недавнего времени сама себя не знала»), – я бы, разумеется, как здравомыслящий человек, не поверил ни одному твоему слову. Но не так давно я по одной чрезвычайно закрытой тематике в своей фирме столкнулся с одной научной проблемой, которая заставляет относиться к твоим словам несколько по-другому. Речь идет об одном явлении природы. Думаю, если бы ты врала, то выбрала более правдоподобную версию, поскольку ни один здравомыслящий человек не поверит в то, что ты мне поведала. Как ты знаешь, я отношусь к категории здравомыслящих, но проблема, к которой недавно подключили наш отдел, позволяет относиться к твоим словам несколько по-иному. ту сама не представляешь, насколько все серьезно, если эту проблему удастся разрешить, это будет самый величайший переворот в науке со дня существования человечества. И я нисколько не преувеличиваю. Неожиданно я понял, что все, что ты мне только что наговорила – полный бред с точки зрения здравого смысла – можно рассматривать в ключе этой проблемы. Хоть это и совершенно секретно, я тебя в эту проблему посвящу, поскольку только что у меня возникли некоторые соображения. Ты сказала, что была в ином пространстве и времени? Я в это не верю, но есть и другое объяснение. Если все так, как я предполагаю, то это просто чудо какое-то и удивительное совпадение, что все случилось именно с тобой и именно в то время, когда нас подключили к данной проблеме. Но я владею некоторой статистикой и допускаю, что такое вполне может быть. И все-таки, как ни хочется верить в удивительное стечение обстоятельств, меня гложут сомнения… вот, если бы ты могла предъявить доказательства! Признайся, ты все-таки меня разыгрываешь, поскольку для нормального вранья твоя история совершенно не катит. Если человек хочет, чтобы ему поверили, он наплетет что-нибудь более правдоподобное.
   – Я говорю абсолютную правду, – Сказала Аня не совсем уверенно, поскольку то что она рассказала Юре, была лишь малая часть правды, к тому же она никак не ожидала, что Юра хоть на йоту ей поверит. Просто она не хотела врать слишком откровенно, она почему-то почувствовала, что врать так, как дети врут родителям она больше не может. – Просто я не могу говорить всего, поверь, это очень важно, ты, вон, тоже все время темнишь, ссылаясь на государственную тайну. Считай, что я тоже подключена к государственной тайне. Просто это несколько другое государство.
   – Что значит, другое государство, – вскинулся Юра, – тебя что, завербовали?!
   – Успокойся. – рассмеялась Аня, – это совсем не то, что ты подумал, эта категория… как бы сказать… метафизическая, что ли, да и вообще, почему ты считаешь, что у тебя могут быть тайны, а у меня – нет? что же касается доказательств… ну, не знаю, что я могу предъявить, разве что ту бабулю, в качестве свидетеля, так во-первых, где я ее найду, а во-вторых, ты скажешь, что мы сговорились. Тебе легче считать, что твоя сестра записалась в шлюхи или в наркоманки.
   – Ты, блин, не передергивай, – не очень уверенно начал оправдываться Юра, – я не так категорично выражался, я говорил о любви с первого взгляда и о том, что ты могла случайно попасть в нехорошую компанию. В конце концов изредка случается так, что у самой что ни наесть тихони крыша едет и она пускается во все тяжкие, а ты, к тому же и собой хороша, мужики от тебя тащатся. Так что такой версии я тоже отмести не мог. Правда, положа руку на сердце, такой поступок был бы для тебя несколько неорганичным. Многие дурнушки и тихони в тайне мечтают о всяких сердечных безумствах, бегстве с любимым, но мешает робость, внешность и отсутствие предложений. Ты же, напротив, красива и на поступок способна, просто тебя подобные приключения никогда ранее не интересовали, что по-моему странно. Впрочем, в человеке, даже в родной сестре, всегда можно ошибаться… тем более, в не совсем родной…
   – Как это, «не совсем родной»?! Ты что имеешь в виду?
   – Видишь ли, – замялся Юра, – мы не хотели тебе говорить… но, наверное, после смерти мамы это не имеет уже значения, да и взрослая ты уже… Дело в том, что мы с тобой только по папе родные. Папа же был старше мамы на 18 лет и ранее был женат. Так вот, родная моя мама умерла, и я с отцом остался, а он вскоре уже на твоей маме женился. Но это ничего не значит, твоя мама ко мне относилась как к родному, так что я вскоре и забыл, что она моя мачеха.
   – Конечно, – кивнула Аня, – она всегда с тобой носилась гораздо больше, чем со мной, тебя никогда не ругала, а мне доставалось.
   – Это потому, – сказал Юра, – чтобы я не думал, что она мне не родная, и в этом смысле, похоже, палку перегибала. Я-то знаю, что в действительности она тебя больше любила, просто скрывала это, да и чтобы папе ее не в чем было упрекнуть. Впрочем, все это – лирика и уже не имеет никакого значения, если хочешь – потом об этом поговорим, а сейчас вернемся к нашим баранам.
   – Ну, конечно, – проворчала Аня расстроенно, – узнаю папину манеру, это он наверняка был инициатором, чтобы меня в полном неведении держать! Старый НКВДшник, он всегда на пустом месте тайны мадридского двора выдумывал, и ты – весь в него, тоже все время какие-то государственные секреты сочиняешь. Боюсь, что в ближайшее время еще что-нибудь всплывет, я ведь, толком, и не знаю, чем папа занимался… Господи, прости, что я о покойном так нехорошо говорю, чего это на меня нашло!
   – Я-то, как раз, тайны не сочиняю, а раскрываю… за давностью лет, – не согласился с сестрой Юра, – разве не я рассказал тебе о твоей детской парапсихологической эпопее? Да и сейчас правду тебе раскрыть хочется, чтобы между нами полная ясность была. Надеюсь то, что я тебе сказал, не скажется на наших отношениях?
   – Разумеется, нет, – успокоила его Аня, – просто обидно, что я обо всем последняя узнаю.
   – И все же, – сказал Юра, – я настоятельно прошу вернуться к прерванной теме, а вопрос о наших с тобой родственных узах как-нибудь на потом оставим. Итак, если все, что ты мне рассказала, правда, то мне тебя сам Бог послал, хоть ни в какого Бога я не верю. Все дело в том, что твой случай имеет прямое отношение к проблеме, о которой я тебе говорил, а поскольку она составляет предмет государственной тайны, то чтобы продолжить наш разговор, я бы хотел хоть каких-то доказательств, пусть даже косвенных.
   – Опять двадцать пять, – стала терять терпение Аня, – я же тебе говорила, что единственный свидетель убежал в неизвестном направлении.
   – Да, кстати, – спохватился Юра, – ты что-то такое говорила, что у тебя кошелек исчез. А как ты домой добиралась, на автобусе? Но там, по-моему, ни один прямой до твоего дома не идет.
   – Да, нет, я на метро…
   – А как тебя пропустили, пятак в кармане завалялся? – Юра явно пытался подловить ее на неправде и это Ане изрядно надоело, – никакого пятака не было – сказала она с вызовом, – просто я показала дежурной бумажку и внушила, что это проездной билет. Наверное, это нехорошо, но мне ничего другого не оставалось. Я же тебе говорила, что какие-то прежние способности ко мне после этой истории вернулись.
   – Ого, как Вольф Месинг, – присвистнул Юра, – не врешь?
   – Слушай, мне уже надоело твое «не врешь, не врешь?», – от раздражения Аню несло, – а хочешь, я твои мысли прочитаю?
   – Их, наверное, не сложно сейчас угадать, – усмехнулся Юра, – наверняка любой человек думает о том, о чем разговаривает с собеседником.
   – А вот и нет, у тебя несколько планов задействовано, сейчас ты думаешь о каких-то пространственных переходах, о каких-то червячных норах – не знаю, что это такое – и это каким-то образом связано с Бермудским треугольником, морем Дьявола и участком Малакского пролива между полуостровом Малакка и Суматрой… а так же Антарктидой. А еще глубже – с ехидством добавила Аня, – о какой-то Светочке с бюстом пятый номер и льняной косой до попы… и что твоя жена не очень поверила, что ты на прошлой неделе задержался до полуночи именно на работе, в связи с экспериментом. Кстати, ты об этой Светочке ничего не рассказывал.
   Очевидно то, что выпалила Аня с абсолютной уверенностью и ехидством, произвело на брата весьма сильное впечатление.
   – Слушай, как ты могла… – пробормотал он в явном смущении, – я ведь и правда ничего никому не говорил… только, прошу, Татьяне ни слова!
   – Нет, теперь я тебя буду шантажировать, – с ехидством хихикнула Аня, – вот будешь мне еще всякие гадости говорить…
   – Перестань, – похоже Юра воспринял ее слова всерьез, – ты ведь никогда маме и отцу не стучала, это со мной бывало… каюсь, мерзким был ребенком…
   – Успокойся, – усмехнулась девушка, – не собираюсь в твои семейные дела лезть. А Татьяна – сама дура, что за тебя замуж вышла, не могла она не чувствовать, что ты ее никогда не любил.
   – Ну и лады, – оценивающе бросил на нее взгляд Юра, – не пытайся казаться хуже, чем ты есть. А ведь все в десятку! Откуда ты могла знать об аномальных зонах– помимо Бермуд, конечно – и что я и вправду только что об этом думал, в связи с твоим исчезновением.
   И червячные норы – все точно! Я бы еще больше удивился, если бы ты в детстве подобных трюков не проделывала. Значит, все вернулось? Здорова? Никак не думал, что у Матвеича на этот счет что-то получится… надеялся, конечно, но не особенно. Кстати, – брат снова глянул на нее с подозрением, – а почему ты заранее не знала по поводу твоего трехдневного отсутствия? Я все время об этом думал.
   – Я не читаю мысли постоянно, – пожала плечами Аня, – для этого мне надо в особое состояние войти, как бы внутри себя что-то сдвинуть. Вообще-то, читать чужие мысли неэтично, я бы и сейчас не читала, но разозлилась на тебя, к тому же ты сам жаждал доказательств, вот я их и продемонстрировала, правда это лишь косвенно что-то доказывает, только как сопутствующее явление.
   – Это уже не мало, – быстро пошел на попятную Юра, – а что еще можешь?
   – Я толком не знаю, – вздохнула Аня, – пока что я только выяснила, что летать не могу, хотя мне казалось, что раньше летала.
   – А как ты узнала, что мысли можешь читать, ты же говорила, что ни с кем не общалась?
   – Вот особист! – усмехнулась Аня, – все на слове подловить пытаешься. Я с птицами общалась мысленно, с синицами… они мне раньше более симпатичными казались.
   – С птицами? Ну ты загнула! Птицы же не мыслят, тут даже доказательств никаких не требуется, элементарный здравый смысл.
   – Конечно, они не так, как люди думают, не словами и не абстракциями. Чтобы их мысли-чувства читать, надо на более глубокий уровень уходить, чем при чтении человеческих. Они мыслят образами, предельно конкретными. Иногда, правда, несколько запутанно, но понять можно. Кстати, они довольно неплохо меня понимали, я только не успела выяснить, мысли обычного человека, не телепата, они могут читать или нет. По– моему только самого общего характера, например, собирается человек напасть, или нет.
   – Что ж они, – усмехнулся Юра, – если такие умные, что даже мысли читать могут, живут так хреново. Почему свою цивилизацию не создали?
   – Я не знаю, – пожала плечами Аня, – я слишком мало с ними общалась, мне даже кажется, что я не столько с их разумом беседовала, сколько с душой, а разум у них действительно замутнен и не способен мыслить по человечески. Другое дело – душа, но она как бы отчасти отгорожена от материального мира.
   – Какая-то слишком запутанная теория, – сказал Юра, – мыслит именно мозг, разум, а не какая-то мифическая душа, которую никто никогда не видел и никакими приборами не фиксировал. Ладно, считай как хочешь, если тебе так проще объяснять паранормальные явления, но я придерживаюсь строго научных взглядов.
   – Тогда почему же ты в паранормальные явления веришь?
   – Не только верю, но и имею некоторое отношение к их изучению, разумеется к тем, которые строго научно зафиксированы и кое-какие из них имеют научные объяснения.
   – Это какие же?
   – Тут тема отдельного разговора, думаю, ты пока к этому не готова, у тебя всегда лучше гуманитарные науки шли. Мне, кстати, интересно, что тебе синицы рассказать успели?
   – Они в основном о еде говорили и друг с другом ссорились. Но вообще довольно здраво рассуждали, все хотели понять, откуда люди еду в таком количестве берут, и совершенно не могли понять, что мы ее сами производим, а когда я по глупости упомянула о мясокомбинатах и птицефабриках, они испугались и улетели.
   – Да, забавно, – усмехнулся Юра, – считай, как хочешь, но я думаю, если, конечно, ты меня не обманываешь, что это глюки. Может, сама ты это и не осознаешь, но возможно это связано с тем, что ты входила в измененное состояние сознания. А там что угодно можно увидеть.
   – А то, что я твои мысли прочитала – это тоже глюки? Ты, кстати, сейчас думаешь о каком-то Шушморе… и я вижу какую-то чудную полусферу из камня… и вокруг деревья.
   – Да ты что? – поразился Юра, – слушай, прекрати, я тебе обо всем этом и о проблеме в целом чуть позже расскажу, только прошу по человечески, как сестру… как гражданина, наконец, – не надо меня больше просвечивать, что можно, я тебе и так расскажу. А впрочем, тебя не проконтролируешь… сам виноват, что тебя в это дело втравил. Но ты ведь никому не расскажешь?
   – Обещай! Впрочем, мне в любом случае придется тебе довериться и полагаться лишь на твою совесть. И все же мне жутко интересно, какие у тебя еще паранормальные способности открылись?
   – Ну, хотя бы вот эта…
   Аня вышла в прихожую и достала из кармана куртки ключи, с упомянутым ранее брелоком, имеющим компас. Через пару минут усилий (это заняло заметно меньше времени, чем в первый раз) стрелка начала вертеться волчком, а еще через пять минут (Аня чувствовала себя в ударе) поехала по столу и связка ключей с брелоком, и доехав до края, упала на пол.
   – Потрясающе! – сказал Юра, тем не менее осмотрев Анины руки, рукава и заглянув под стол, как видно в поисках магнита, – телекинез в чистом виде, как у Нинель Кулагиной. Я, кстати, впервые его воочию вижу, хоть видел немало закрытых фильмов на эту тему. Эту твою способность мы отдельно обсудим. А еще что можешь?
   – Не знаю, – несколько раздраженно передернула плечами Аня, – я же тебе говорила, что толком не успела проверить. Ну, по-моему, могу в уме всякие математические операции проделывать.
   Юра тут же извлек с полки засаленный справочник Брадиса с таблицами логарифмов и устроил Ане активную проверку.
   – Как Сергей Семенович, – подумала Аня, – похоже, Юрина фирма занимается тем же, чем занималась и лаборатория Коновалова, и Юра решил меня туда пристроить. Опять на те же грабли наступим? А, собственно, почему бы и нет? По крайней мере тогда, в детстве, я сделала одно полезное дело, уничтожила психогенератор. Может на Юриной фирме нечто подобное создают, и это не мешает проконтролировать.
   Назвав правильно все логарифмы, которые наугад вытягивал Юра из Брадиса, Аня попросила брата закончить свои проверки, поскольку это ее весьма утомило.
   – Да ты, – сказал Юра, – просто человек-калькулятор, как Юрий Горный, вполне можешь с ЭВМ соревноваться. Я, конечно, предполагал, но чтобы так… а сквозь стенку пройти сможешь? Ты ведь в детстве могла…
   – А вот это давай на потом оставим, – сказала Аня, – я устала, и не думаю, что получится. Летать, по крайней мере, не получилось, но, может, со временем и это вернется, я почему-то уверена, что летала. Хоть сам факт не помню.
   – Как скажешь, – нехотя согласился Юра, – пока и этого достаточно. Да, чуть было не забыл, ты говорила, у тебя кошелек исчез, а потом вернулся. Покажи его, пожалуйста. Ты, кстати, его не рассматривала?
   – А чего рассматривать, кошелек, как кошелек. Кстати, я даже не посмотрела, на месте ли деньги. Вдруг, кошелек вернули, а деньги – нет.
   Аня пошла в прихожую, достала кошелек из куртки и принесла его брату.
   – Все на месте, вот, 13 рублей. 74 копейки, сказала она, рассматривая содержимое.
   – Дай сюда, – Юра взял кошелек-портмоне (тоже его подарок), достал деньги и зачем-то начал их рассматривать. – Нет, вроде все так, – сказал он через некоторое время, – хотя…
   Тут он полез в карман пиджака и вытащил уже из своего пиджака новенький червонец.
   – Ничего себе. – сказал он с непонятным возбуждением, – как же это я сразу не заметил!
   – А чего особенного, – недоуменно посмотрела на него Аня, – червонец как червонец.
   – Эх ты, экстрасенс, мысли читаешь, а очевидных вещей не видишь! Посмотри, где здесь Ленин и здесь… а буквы! Это же – зеркальное отражение! Слава Богу, что ты с этим червонцем в магазин не пошла! Впрочем, такую купюру мог сделать только сумасшедший фальшивомонетчик. Кстати, треха не лучше.
   Брат смотрел на девушку с явным торжеством.
   – Вот это настоящее доказательство того, что с тобой произошло! Эффект Мебиуса! Значит, ты и вправду пропадала!
   – Но почему это произошло? – недоумевала Аня.
   – А вот насчет этого – торжественно произнес Юра, – есть теория, к которой мы имеем некоторое отношение. Но об этом я хотел бы поговорить с тобой отдельно, скажем, завтра, и лучше, если ты ко мне приедешь, я должен тебе некоторые материалы показать, ввести в курс дела. Ты думаешь, ты одна на земле так таинственно исчезала? Как бы ни так! Но я хочу об этом завтра поговорить, чтобы не быть голословным, только учти, обо всем, что ты увидишь и услышишь, никто не должен знать.
   – Опять государственная тайна? – усмехнулась Аня, – так если ваше КБ, или, как его там… изучает паранормальные явления, почему же народу мозги пудрят, что ничего этого не существует? Ты же сам говорил, что все это объясняется с научной точки зрения!
   – Во-первых, далеко не все, – вздохнул Юра, – да и то, что объясняется, тоже не на сто процентов убедительно. А во-вторых, не нужно пока народу об этом знать, подобная информация отвлекает людей от их прямых обязанностей и может привести к политической нестабильности, и так уже то тут, то там возникают слухи про всякие там летающие тарелочки. А ведь ни Маркс, ни Ленин ничего о них не упоминали. Так ведь в темную голову может забраться вредная мысль, что и Иисус Христос существовал, он ведь тоже чудеса демонстрировал, и вообще в Бога уверует. А зачем нужен Бог строителя коммунизма? Впрочем, извини, что я начал нести всякую банальщину, как на партсобрании, ты же знаешь, что в действительности я на нашу власть и ее идеологические методы весьма скептически смотрю, но в данном случае я с генеральной линией согласен. Пусть этой проблемой занимаются профессионалы, поскольку обыватель склонен из мухи слона делать. Тем более, если наука не имеет достаточно убедительных объяснений для данных феноменов, нельзя эту информацию выносить в массы. Поэтому, когда всякие ненужные слухи возникают, известные и уважаемые ученые и журналисты дают квалифицированные опровержения.
   – Однако, – сказала Аня, – вам никогда не удастся отбить у простого населения интерес и тягу к неведомому, и никакие твои КГБи-сты этот интерес задушить не смогут.
   – А что это ты о КГБ заговорила, – встрепенулся Юра, – никакие они не мои…
   – Брось, Юрик, – усмехнулась Аня, – уж я-то знаю, что ты гораздо больше на организацию работаешь, чем на науку… кстати, Сергей Семенович, который руководил той самой лабораторией, где я в детстве очутилась, тоже был майором по совместительству.
   – Ты что это в моих мыслях прочитала? – поник Юра, – а ты понимаешь, – в глазах его сверкнул нехороший огонь, – что за такое чтение мыслей…
   – Ну, договаривай, договаривай, – … можно в лагеря угодить?
   – Зачем, в лагеря, подобный контингент, представляющий определенную опасность для государства, держат в специализированных психлечебницах.
   – Ну, давай, давай, – разозлилась Аня, и совершенно неожиданно почувствовала в себе желание и, главное, – принципиальную возможность таким образом влезть в мозги брату, чтобы тот тут же превратился бы в ее послушную игрушку, выполняющую любые приказания. – Отчего бы тебе не сообщить на сестру куда следует? Это, как я поняла, входит в твои непосредственные обязанности, – закончила девушка, слегка надавливая ментально на сознание Юры, правда тут же, хоть и не без сожаления, отпустила энергоинформационный зажим, устыдившись того, что делает.
   Юра на какое-то время замолчал и застыл, как вкопанный, вытаращив на Аню глаза:
   – Ты что делала? – Наконец спросил он сдавленным голосом, когда способность говорить вновь к нему вернулась.
   – Ничего, – уже остыла Аня, – это самопроизвольно вышло, ненавижу, когда мне угрожают от имени государства, тем более, если это мой родной брат.
   – Анютка, – заговорил Юра испуганно, неужели ты думала, что я тебя способен куда-то там запрятать?! Да я сам скорее сяду, это я так, для профилактики. Да таким людям, как ты, цены нет, кто ж такое дитя индиго в спецпсихушку отправит! Да ты – национальное достояние!
   – Не собираюсь быть ничьим достоянием, я сама по себе. А то, что я симпатий к твоей организации не питаю – так есть за что, – (она почему-то вспомнила разговор отца и Сергея Семеновича тогда, 11 лет назад). – Это же надо, здоровых, нормальных людей в психушку сажать! И это еще самое невинное, что они творят!
   – Кто-то же должен грязную работу выполнять, – поник Юра, – государственную безопасность невозможно одними только законными методами поддерживать. Между прочим, отец наш тоже до войны в органах служил.
   – Я знаю, – пожала Аня плечами, – я что из-за этого факта должна госбезопасность возлюбить? Отец уволился оттуда, как только получил такую возможность и впоследствии, насколько я знаю, всегда ненавидел эту организацию и старался никогда не вспоминать об этом периоде своей жизни. Впрочем, – остыла она, – у тебя своя голова на плечах, я, наверное, не вправе тебя осуждать, ты хоть и приспособленец и карьерист, но, думаю, не подлец, думаю сам разберешься в конце концов, только бы не поздно было. Оттуда ведь просто так не уходят. Одно утешает, ты, как я поняла, пока внештатный сотрудник, стажер… только как тебя угораздило?
   – Как, как, – пробормотал Юра, – не знаю, как с тобой на эту тему говорить, так получилось. Одно могу сказать, что благодаря организации, я на эту, чрезвычайно интересную и, можно сказать, фантастическую тему и вышел. И не надо из меня какое-то чудовище КГБшное делать, я все же ученый, а тематика, которой наша фирма занимается, столь специфична, что без органов не обойтись. И нечего чистоплюйничать, во всех странах так. Между прочим, то, что к нашей фирме КГБ подключено, обеспечивает совершенно исключительное финансирование, обеспечение площадями, приборами и вообще, чтобы ты знала, мы не хуже ЦУПа оснащены. Но за все нужно платить, если бы я вовремя не подсуетился, то сидел бы в каком-нибудь замшелом КБ и клепал полукустарную радиотехнику, которая, по сравнению с американской и японской – каменный век. Ну и не будем ханжами, зарплата тоже имеет значение, у нас совсем иная тарифная сетка. Между прочем, – посмотрел он на Аню с усмешкой, ты ведь тоже от моей помощи не отказываешься, а будь я рядовым МНСом, то, при наличие жены и маленького Мишутки, вряд ли мог бы тебе материально помогать. Да и вообще, что я перед тобой оправдываюсь… приспособленец… карьерист… как раз те, кто не способен ни на что, начинают гневно осуждать тех, кто умеет заработать, устроиться, карьеру сделать и получить от жизни больше, чем средний обыватель, который всю жизнь на окладе 150 рублей сидит и оправдывает тот факт, что он элементарный неудачник и бездарь тем, что он, видите ли, не карьерист и не выслуживается. Все эти разговоры, дорогая, о принципах – элементарное оправдание собственной никчемности и безынициативности. Между прочим, мною не только карьеризм и алчность движет, но и искренний научный интерес к необычной проблеме, а к ней меня бы не допустили, если бы я внештатным сотрудником не завербовался.
   – И правда, – мысленно устыдилась Аня, – что это я из себя его воплощенную совесть изображаю? Сама ведь ничего в свои девятнадцать лет не добилась, а сейчас вообще на шее брата сижу. И нечего себя оправдывать, что за умирающей мамой ухаживала, раньше-то кто мешал в институт поступить или нормальную работу найти? А то милостиво позволяю брату себя содержать, да еще обвиняю его во всех смертных грехах, свинья неблагодарная. А то, что он любовницу завел, так не мое собачье дело, пусть Татьяна сама с ним разбирается. У него-то, как раз, все как у всех, это я неполноценная, да еще в мозги ему полезла. Он меня просил?
   – Извини, Юра, – сказала она вслух, – сама не знаю, что на меня нашло. Меньше всего хотела тебе дурацкие нотации читать и к совести взывать. Ты, наверное, прав насчет чистоплюйства, легче всего сидеть на шее брата, имеющего, между прочим, свою семью, и ему еще упреки рассыпать, что не тем способом деньги зарабатывает. И прости, что я к тебе в мозги залезла, у меня этот дар неожиданно пробудился, и я еще не научилась это как следует контролировать. Наверное, то, что я разозлилась, меня и спровоцировало. С другой стороны, ты ведь сам попросил, чтобы я как-то доказала, что ничего не выдумываю. В общем, обещаю так больше не делать и завтра же займусь поисками работы до поступления в институт на следующий год.
   – Ладно, проехали, – устало махнул рукой брат, – всяко бывает, не знаю, как бы я себя повел, если бы вдруг понял, что могу мысли читать. Я тоже виноват, начал всякие дурацкие намеки делать по поводу КГБшных методов, а ведь знал же, что ты к этой организации негативно относишься. Почему, кстати? Там тоже есть честные и порядочные люди, просто в некоторых отделах работа грязная, но, между прочим, далеко не во всех. Я, например, – если уж ты это из моей головы выудила – отношусь к отделу, который обеспечивает охрану и секретность передовых научных разработок, и там вполне нормальные люди служат. Да, и насчет работы не переживай, куда ты сама, без протекции устроиться сможешь? Я тебе как раз собираюсь предложить очень интересную и хорошо оплачиваемую работу, но, чтобы не быть голословным, всю конкретику хочу на завтра перенести, нужно на работе кое что уточнить и, потом, показать тебе некоторые кино и фото документы. А это только у меня можно сделать.
   – Ты меня в качестве экстрасенса пригласить собираешься?
   – Ну, если прямо говорить, то да…
   – Мозги, что ли, шпионам и диверсантам просвечивать?
   – Если ты мне их уже просветила, – криво усмехнулся Юра, – то должна знать, что нет. Наверняка кто-то в нашем ведомстве и заинтересовался бы заполучить тебя в этом качестве, да я не позволю, не хочу, чтобы ты в эту грязь влезала. Нет, проблема чисто научная и ко всему прочему абсолютно паранормальная, как раз в твоем духе.
   – Если это что-то вроде лаборатории по изучению парапсихологических проблем, куда меня в 8 лет завербовали, то как бы не получилось то, что там получилось. Я об этом как раз несколько часов назад вспоминала.
   – А что там у тебя получилось? Я-то совсем не в курсе и родители не говорили.
   – А родители и не знали, я сделала так, чтобы об этом вообще все забыли, кто к этой истории отношение имел. Я тогда психогенератор разрушила.
   – Что, что, – оживился Юра, – какой психогенератор?
   – А такой. Меня, думаешь, зачем в ту лабораторию пригласила? Чтобы я сквозь стенки проходила и предметы мысленно передвигала? Это был лишь повод, главное, что они от меня добивались, чтобы я психогенератор запустила, он без сильного оператора не выдавал устойчивых результатов. А что у тебя глазки заблестели? В вашем КБ, или как его там, тоже психогенератор испытывают?
   – Кстати, – осторожно спросил Юра, – что ты имеешь в виду под психогенератором?
   – Аппарат Ильина, прибор, способный усилить мысленный посыл оператора таким образом, чтобы живое существо (в нашем случае это были крысы и мартышки, но конечным адресатом должен был быть человек) не только воспринимало ментальную команду оператора, усиленную аппаратом, но и беспрекословно ее выполняло. Кроме того этот аппарат записывал мыслеграмму оператора на специальное параболическое зеркало, и поле этого уже мог работать без оператора. До меня ничего путного с этим аппаратом не получалось, а в моем присутствии он заработал. В общем я его сожгла.
   – Очень просто, ночью забралась в лабораторию и расплавила.
   – Как это, расплавила? Он что, пластмассовый был?
   – Да нет, самый, что ни наесть, железный.
   – Ты хочешь сказать, что восьмилетняя девочка могла прямо в лаборатории металлический прибор расплавить? У тебя что, автоген был? Да и автогеном его можно только повредить, но не расплавить! Я примерно знаю, каких размеров был этот аппарат, и потом, кто тебя в лабораторию во внерабочее время пустил? Уж я в курсе, как такие объекты охраняются. И, главное, зачем?
   – Было трудно, но мы постарались, – усмехнулась Аня, – охране можно внушить, чтобы она тебя не видела, а через закрытые двери вполне можно просочиться, ты же знаешь историю в школе. Ну а расплавить даже такой громоздкий аппарат можно с помощью специального огненного шара типа шаровой молнии. Мне его специально для этого дела передали.
   – Кто передал? Как вообще можно передать шаровую молнию?!
   – А вот этого я не скажу, все равно не поверишь. Не беспокойся, это было не ЦРУ. И вообще не человек и не организация. Да и шаровая молния тут не причем, я это для сравнения сказала.
   – Но кто это был и что это было?
   – Я сказала, что это моя тайна, как и у тебя куча всяких тайн имеется.
   – Ладно, – медленно проговорил Юра, меня только удивляет, почему тебя после этого… ну, так скажем, ответственные сотрудники не разыскивали? Я знаю, что дела подобного масштаба так просто не оставляют. И вообще, кто тебя надоумил такой уникальный прибор уничтожить? Это же был колоссальный прорыв в науке!
   – Никто не разыскивал, потому что я смогла внушить всем, кто со мной дело имел, чтобы они обо мне забыли, а прибор и всю документацию я уничтожила. В общем тот же источник, который передал мне огненный шар, сообщил, для каких целей этот прибор спецорганы собирались применять. Ильин об этом не думал, он просто был одержим идеей, а вот КГБисты все хорошо продумали, и собирались его использовать для превращения людей в послушных зомби. Впрочем его много, для чего можно было использовать, область обработки мозгов безгранична.
   – Как ты по-взрослому говорить стала, – сказал Юра, помолчав некоторое время, а я все тебя глупой девчонкой считал. Но извини, не могу поверить, что восьмилетний ребенок способен был такую диверсионную акцию провернуть, причем, подчистив все концы. Это прям что-то из области агента 007 с бантиками. Но по собственной инициативе, не могла же ты все это осуществить, будь ты хоть трижды экстрасенс! Может все же расколешься? Хоть ты и сказала, что это не ЦРУ, но как-то плохо верится. Может, какая другая разведка?
   – У тебя прям шпиономания, – рассмеялась Аня, – впрочем, это, наверное, у всех начинающих КГБистов. Нет, дорогой, я агент совсем иных сил, а каких – не скажу. Кстати, та не ответил насчет подобных разработок на вашей фирме.
   – Можешь не беспокоиться, – криво усмехнулся Юра, – в нашем отделе, по крайней мере, этим не занимаются. Слышал, что что-то такое толи разрабатывают, толи испытывают по линии нашего ведомства, но нас, рядовых сотрудников, в детали не посвящают, мы вообще почти не в курсе, что твориться в других отделах. Это как в масонских ложах, законспирировано все так, что не знаешь, чем ближайший сосед занимается. Разумеется, есть особо ответственные товарищи, которые обо всем знают, но они все наверху и нашему брату до них, как до звезд. Можешь проверить, – вдруг испугался Юра, поймав на себе пристальный взгляд сестры, – я не обманываю, я – действительно не знаю.
   – Не собираюсь я ничего проверять! – вздохнула Аня, – думаешь, очень приятно в чужих мозгах копаться? Там столько всего! Век бы об этом не знать.
   – И у меня тоже? – совсем поник старший Ромашов.
   – А у тебя – в особенности, – отрезала Аня, – ладно, не хочу об этом, пусть этим всякие психоаналитики, вроде Льва Матвеевича занимаются. Кстати, как с ним дальше быть, ты же, я знаю, ему за весь курс оплатил.
   – А, – махнул Юра, – по-моему его услуги больше не нужны, он же и рад будет, ему же работы меньше, тем более ему нельзя говорить, что с тобой в действительности произошло. Скажем, что ты выздоровела и память к тебе вернулась, а большего ему знать и не надо. Кстати, он к нам в отдел, как консультант, иногда захаживает, так что можешь с ним столкнуться. Ради Бога, не впадай с ним в откровенности, он не шибко благонадежен.
   – В каком смысле?
   – Да, хотя бы, в том самом… в смысле 5 пункта… еще намылится в Израиль…
   – А, – несколько разочаровано протянула Аня, – в вашей же организации евреев не любят.
   – Не то что бы, не любят… не надежные они люди и хитрые.
   – А ты не хитрый?
   – Я, по крайней мере, сматываться из страны не собираюсь!
   – Где уж тут смотаться, при такой должности, – усмехнулась Аня, – когда вокруг сплошные грифы «секретность», разве что переведешься в отдел, где в КГБ внешними связями занимаются!
   – Не собираюсь я переводиться, – почему-то в очередной раз смутился Юра, – меня больше научные вопросы интересуют, чем шпионские… ну, разве, что спецзадание получу, у них там отказаться сложно. Но это вряд ли, для этого специальная подготовка нужна, а я по другой части инструктаж проходил.
   – Ну, да, по стукаческой! – хихикнула Аня.
   – Да, прекрати ты, – не очень убедительно обиделся Юра, – я науку курирую, я, между прочим, и сам ученый, а не офицер, я гражданский ВУЗ заканчивал. Ладно, так мы этот разговор никогда не закончим, уже поздно, я домой поеду, а завтра тебе в первой половине дня позвоню, определимся, что дальше делать будем. Я, честно, говоря, еще не решил, с чего начать. Может, кстати, какую-то свою теорию придумаешь по вопросу того, что с тобой случилось. Интересно, как это с существующими теориями совпадет. Ладно, пока.
   Юра спешно собрался и ушел, Аня же осталась одна, со всем, что обрушилось на нее в этот день, перевернувший всю ее прежнюю жизнь. Теперь к тому же выяснилось, что не только с душой, но и с ее телом произошло что-то загадочное, и она, оказывается, на целых три дня выпала из этого мира. Где же она была? С душой-то – все ясно, все это она хорошо видела и помнила, а вот где пребывало тело? Никаких самостоятельных версий у нее не возникло, а при попытке считать информацию непосредственно с информационного поля, сдвинув точку сборки, она почувствовала, что эта область опять надежно заблокирована, как при контакте с человекообразным муравьем. Вот только кем? Ответа на этот вопрос ей также не удалось получить. Ее же ментальное усилие было прервано тем, что вначале в ее сознании возник образ пламени, а затем она почувствовала, из кухни потянуло дымом, и когда она туда выскочила, то выяснилось, что обои над обеденным столом основательно тлеют и дымят каким-то неестественно пахнущим дымом, словно горело что-то другое. Причем загореться в этом месте обоям было решительно не отчего. К счастью пламя сразу же погасло, после того, как Аня плеснула на него водой.
   – Что же это было, проводка загорелась? – думала Аня, бегая по квартире и открывая окна в разных комнатах. Да, нет, проводка, вроде, в другом месте проходит. Похоже, полтергейст в мою квартиру пожаловал! Этого только не хватало, но ведь раньше ничего подобного не было! Так что дело, видно, не в плохой квартире, а во мне, ведь загорелось именно в тот момент, когда я информацию попыталась считать, и почему-то об огне подумала. Так что ж, теперь об огне и думать нельзя?! Может посмотреть, кто это тут шалит, полтергейст же это шумный дух, и у этого явления всегда есть конкретный виновник… если, конечно, это не проявление спонтанного пирокинеза.
   Аня снова осторожно сдвинула точку сборки и сконцентрировала внимание в месте обгорелого мокрого пятна на обоях. По стене тут же пошли зыбкие волны, затем образовалось пространственное окно, и в этом окне Аня увидела ярко-алую фигурку саламандры Огневицы, словно бы вылепленную из язычка пламени. Несмотря на то, что как такового лица у существа не было, Ане показалось, что оно ехидно ухмыляется.
   – Ты что это вытворяешь, – в сердцах крикнула Аня, – сначала бросила меня на полпути, а теперь в квартире безобразничаешь! А если бы настоящий пожар случился?!
   – В ответ саламандра только пыхнула гулким треском лесного костра, затем, несмотря на то, что конкретных слов не прозвучало, Ане почувствовала, что саламандра крайне обиделась, словно бы полыхнув соответствующей эмоциональной волной, а затем исчезла в пространственном окне, откуда она появилась. В первый момент Ане захотелось проследить, куда та подевалась, но ощутив, что ее просто затягивает вслед за саламандрой, она поняла, что если сдвинет точку сборки чуть дальше, то ее затянет в это окно окончательно, возможно даже вместе с физическим телом. Тогда она остановила себя усилием воли и захлопнула пространственное окно.
   – Нетушки, – сказала себе Аня, – хватит с меня на сегодня приключений, надо отдохнуть, а то впечатление, что я в земной трехмерности, словно зыбкий одуванчик. Только подует ветер иных измерений и я куда-нибудь провалюсь. Надо немного загрубиться. И все же, занятная история с саламандрой произошла, выходит, я ее сама того не желая, вызвала, и она мне тут же пирокинез устроила. Почему же она обиделась и исчезла? Похоже, я ее как-то не так встретила, возможно она этим пламенем на обоях меня поприветствовала, как это у них принято, возможно даже это радость встречи означало, а я ее обругала, и вообще совсем не обрадовалась ее появлению, вот она и оскорбилась. А ведь мы с ней так сдружились на изнанке! Как-то нехорошо получилось.
   Однако Аня, несмотря на тяжелый осадок, не сделала попытки разыскать Огневицу в ином измерении, чтобы повиниться перед ней, она чувствовала, что на сегодня наступил явный перебор с паранормальностями и дальнейшие эксперименты могут привести к каким-то спонтанным, неуправляемым процессам, либо к психическому срыву.
   – Все же, – думала Аня, – надо этот потусторонний мир постепенно раскрывать, мое сознание и тело еще не привыкли к новым возможностям. Она начала убирать со стола посуду и взгляд ее упал на кошелек, который Юра оставил на столе и в котором оказались странные, как бы вывернутые наизнанку купюры. Аня стала внимательно изучать кошелек, но тот вроде бы никак не изменился, кошелек, как кошелек, а впрочем, кто его знает, она его никогда прежде особенно не рассматривала. Достала червонец и сравнила с другими деньгами, которые оставались в доме. Действительно все знаки на червонце из кошелька были словно бы изображены наоборот, словно в зеркальном отражении (как в дневниках Леонардо да Винчи). У нее возникла мысль, что по идее и с ней должно произойти нечто подобное. Аня долго рассматривала себя в зеркало, но не нашла никаких перемен. Потом ей пришло в голову, что, может, ее внутренние органы поменялись местами, но и с этим оказалось все нормально. По крайней мере сердце билось слева, а поменялись ли местами печень с селезенкой, она не имела возможности проверить, но если не изменило положение сердце, то по идее и другие органы должны были остаться на своих местах. Аня успокоилась, похоже, с ней самой все в порядке, и одежда, которую она так же внимательно изучила, не претерпела зеркальных перемен. Почему же трансформировались деньги? Этой загадке она не смогла найти рационального объяснения, возможно это как-то было связано с тем, что кошелек, по неведомой причине, застрял в ином измерении гораздо дольше, чем все остальное.
   Разговор с братом занял около трех часов, и хоть спать было еще рано, девушка почувствовала, что очень устала от всех впечатлений сегодняшнего дня, который, как выяснилось, вместил в себя гораздо больше, чем стандартные 24 часа. Глаза ее стали слипаться и Аня почувствовала, что у нее нет сил даже постелить постель, она просто повалилась на не разложенный диван и тут же уснула.
   Во сне ее всю ночь преследовали странные фантасмагорические образы, очевидно навеянные дневными впечатлениями. Образы в основном не поддавались каким-то словесным описаниям, это была скорее сумма плохо объяснимых ощущений, так что поутру она ничего не могла вспомнить, только то, что ее всю ночь преследовали какие-то вздутия на поверхности земли или какой-то иной планеты: то среди леса, то на равнине, то в океане, где среда (а может и самоё пространство) то выгибалось, то прогибалось, то закручивалось спиралью, то словно бы выворачивалось на изнанку. Иногда объемные картины расплющивались и превращались в двумерную плоскость, а затем и вовсе в некую зловещую черту, в которой, – Аня это твердо знала – каким-то образом вытянут целый одномерный и чрезвычайно страдающий мир таких же одномерных существ-линий. Впрочем утром эти образы она никак не могла вспомнить, но хорошо запомнила еще один образ, увиденный перед самым пробуждением. Перед ней явился тот самый персонифицированный муравьиный эгрегор, составленный из миллиона муравьев, и Аня уже во сне вступила с ним в продолжительный диалог. О чем был этот диалог, она так и не могла вспомнить, но зато хорошо запомнила, что к концу разговора этот гигантский муравей как-то незаметно изменил цвет с черного на карминово-красный. И тут Аня обратила внимание, что состоит это комбинированное существо уже не из муравьев, а маленьких человеческих фигурок. На этом месте девушка проснулась и, возможно поэтому она хорошо запомнила только этот сон.

Глава 13
Аномальные зоны

   Проснувшись, когда в комнату уже сочился тусклый свет позднего ноябрьского утра, Аня первые несколько минут не могла вспомнить, кто она, где она и «какое, милые, сейчас тысячелетье на дворе» – цитата, которой вчера Юра ненавязчиво подчеркнул свою поэтическую эрудицию. Потом она вспомнила, что надо идти в школу и испугалась, что, может, она проспала, что уже начались уроки, а мама ее почему-то не разбудила. Тут же возникло недовольство мамой, которое вскоре сменилось мыслью, что мама совсем недавно умерла. Господи, какая школа, она закончила школу полтора года назад. А на работу ей не надо потому, что на данный момент она нигде не работает: тунеядка и сидит на шее брата, который, как вчера выяснилось, брат ей только по отцу. Впрочем, не это главное, а главное то, что вчера утром она проснулась одним человеком, а сегодня уже совсем другим, да еще с какой-то непонятной уверенностью, что в ближайшее время ее ожидают удивительные, а может быть страшные приключения. Мало того, на ней тяжкой ношей лежит некая, на данный момент совершенно непонятная миссия, хотя, кто ей об этом сказал, и на чем вообще основана эта уверенность, она понятия не имела.
   – Ну, вот, – думала Аня, направляясь в ванную, – не было гроша, как вдруг – алтын. С чего это ты вдруг возомнила себя спасительницей мира! Жила себе спокойненько, горя не знала, пока мама не умерла, и вдруг с чего-то решила, что без тебя прям земля с орбиты сойдет. Откуда эта уверенность? Хоть бы знать, что я должна делать, с чего начинать? Ну, ладно, – почему-то обиделась она, сама не зная на кого, – ну и не надо, буду жить, как жила, и нечего голову ломать, пока не получу ясное указание, что я должна делать и для чего. Впрочем, возможно уже сегодня что-то проясниться, возможно это как-то связано с моей будущей работой, куда брат меня собирается устроить, там ведь как раз что-то аномальное изучают, а это теперь по моей части. Я ведь в детстве, когда меня в лабораторию брали в качестве подопытного кролика, совсем не для высокой миссии свое согласие дала, а выяснилось, что в результате избавила мир от серьезной опасности. Возможно и сейчас меня что-то подобное ожидает, хоть Юра и говорил, что, что аппарат с тем же названием совсем в другой группе испытывают. Хотя, не слишком ли много психогенераторов для моей скромной персоны, я что теперь главный специалист по их уничтожению? Интересно, почему же, когда Оппенгеймер ядерную бомбу создавал, или, когда Пьер и Мария Кюри радий изготовляли, на них своей Ани Ромашовой не нашлось, если демиурги о судьбе человечества так пекутся? С другой стороны, не эти бы, так – другие бомбу создали, на всех Аней Ромашовых не напасешься. Может, если подобный психогенератор на западе создадут, а у нас не будет, чем ответить, то это даже плохо? А может и так, что на западе ничего подобного даже в проекте не существовало, поэтому именно советский психогенератор мне и дали разрушить. Впрочем, если его опять где-то создали, то и результат моих стараний равен нулю – рано его все равно сделают, если это в принципе возможно.
   Размышляя таким образом, Аня чистила зубы, затем мылась под душем, затем причесывалась и приводила свое лицо в порядок около большого старинного зеркала в просторной гостиной.
   – Когда была жива мама, – переключилась Аня на более камерные проблемы, – эта квартира не казалась мне очень большой, теперь же, когда я осталась одна, то с удовольствием бы переселилась в квартиру поменьше, зачем мне одной столько квадратных метров? С удовольствием сменяла бы ее на меньшую и мебель бы другую поставила, чтобы меньше напоминаний о маме было, только ведь Юра не позволит. А вообще-то – это малодушие, почему, собственно, мне ничего о маме не должно напоминать? Наоборот, уж теперь-то я знаю, что мама просто покинула эту землю, и живет сейчас в другом мире, словно бы уехала в другую страну. И любит меня по-прежнему, и переживает за меня, вот только я не могу ее увидеть. Но если наша любовь по-прежнему жива, то почему я стремлюсь вычеркнуть ее из своей памяти? И даже появляются мысли о смене квартиры? Нет, просто знать, что она где-то есть – слишком мало, хотелось бы ее увидеть – пусть даже не поговорить, а просто увидеть! Как же все не вовремя произошло! Если я теперь экстрасенс, то наверняка я и людей лечить могу, возможно даже рак, ведь известны же случаи, когда экстрасенсам рак удавалось вылечить. Если бы то, что произошло со мной вчера, случилось бы несколько месяцев назад, то не исключено, что я смогла бы маму вылечить. Почему все так не вовремя происходит!
   Мысленно разговаривая сама с собой, Аня продолжала причесываться, уже не глядя в зеркало, правда оставаясь напротив него, когда же она вновь подняла глаза на полированную поверхность, сердце ее на мгновение остановилось от неожиданности: в зеркале, в котором она только что видела лишь свое отражение, она совершенно ясно, правда чуть в отдалении, в глубине, увидела комнату в коммуналке, где прошло ее детство вместе с мамой, папой и братом. Посреди комнаты стоял обеденный стол, за которым сидела она сама, с кружкой чая в руке, толи семилетняя, толи восьмилетняя, в коричневой школьной форме с белым передником, в которой Аня ходила в школу в младших классах. Рядом сидела мама, еще совсем молодая и красивая (в последние месяцы перед смертью она сильно исхудала, подурнела и выглядела старой), намазывала Ане бутерброд и что-то нравоучительно ей говорила. Впрочем, звуки из зеркала не доносились.
   – Ну вот, – подумала Аня, – так сходят с ума… хотя, что это я, разве вчера было мало поводов для подобных мыслей? Все началось раньше, кода этот скоморох над проспектом скакал, так что, если я и сошла с ума, то несколько дней назад. И потом, разве не я только что мечтала увидеть маму хоть одним глазком? Вот я и вижу ее совершенно отчетливо и даже себя, восьмилетнюю рядышком, словно Господь Бог мою просьбу услышал и ее удовлетворил. Впрочем, я несколько другого хотела, это слишком на кадры кинохроники похоже, как если бы кто в те годы нас с мамой на кинокамеру снимал.
   Тем временем, после того, как Аня слегка изменила положение, сценка мирного семейного завтрака исчезла и Аня увидела, что внутри зеркала словно бы открылось новое окно, и оттуда как бы выпорхнула, проявилась другая, вполне обычная картинка знакомому ей с раннего детства хвойному лесу и собирали грибы. Ничего в этой сценке не было чудесного, Аня довольно часто ходила с мамой в лес за грибами, но данный, конкретный случай, который был виден в зеркале, она припомнить не могла. Девушка долго наблюдала за этой умиротворяющей динамической картинкой, ей словно бы передалась через плоскость зеркала ни с чем не сравнимая августовская благость соснового леса среднерусской полосы. Скорее всего это был Семхоз, а впрочем она не могла сказать, что точно узнаёт это место и этот конкретный поход за грибами. Однако сбор продолжался: вот девочка нашла какой-то гриб и побежала показывать его маме, весьма гордая своей находкой, однако мама, бегло взглянув на этот аппетитный, похожий на белый, гриб, качает головой и начинает что-то Ане говорить, показывая на ножку и сетку под шляпкой, очевидно объясняя, в чем разница между белым и желчным грибом. Затем, для пущей убедительности дает дочке лизнуть сетку гриба, которая, судя по выражению Аниного лица, оказывается горькой, после чего девочка с явным сожалением выбрасывает свою находку.
   Подчиняясь неведомому порыву, Аня, стоящая у зеркала, подалась вперед и тихо позвала: «Мама, мама», – и несмотря на то, что все это было нелепо, мама в зеркале неожиданно вскинула голову, словно ее и правда кто-то позвал, лицо ее приняло удивленное выражение, и в следующий момент сценка пропала, а на месте ее Аня увидела свое собственное обычное отражение. В этот момент девушка вспомнила, что действительно однажды был такой случай в лесу в Семхозе, когда они пошли с мамой за грибами, и в какой-то момент мама с таким же выражением лица, как она увидела только что, спросила Аню, не звала ли та ее. На Анин отрицательный ответ, мама удивленно пожала плечами и сказала: «Странно, я только что отчетливо слышала, как кто-то позвал «Мама, мама», и мне показалось, что это был твой голос, но какой-то измененный, не детский. Но, наверное, это кто-то в лесу аукался, хотя мне и показалось, что голос совсем поблизости звучал».
   Что было дальше, Аня припомнить не могла, но кажется вид у мамы был весьма встревоженный.
   – Удивительно, – подумала девушка, – если это, конечно, не совпадение, мало ли что в лесу может послышаться – то получается, что тогда она мой голос услышала, и я точно помню, что она так и сказала, мол, голос был на мой похож, но не детский. Выходит, это мама 12 лет назад слышала, как я ее только что позвала? Значит, это зеркало – что-то вроде машины времени? Но если мой голос туда, в прошлое попал, то может и я смогу вся целиком туда переместиться. Нет, какие глупости, обычное зеркало, я миллион раз в него смотрелась и ничего такого не происходило.
   С некоторой опаской Аня коснулась гладкой холодной поверхности и на какое-то мгновение ей показалось, что изнутри зеркала дует едва заметный ветерок… вернее, наоборот, скорее он дул в сторону зеркала и Аня каким-то образом чувствовала это своим лицом. На секунду девушка представила, что ветерок этот сейчас многократно усилится, и ее затянет в зазеркалье. Чувствуя, что она пока не готова к подобному развитию событий, Аня в испуге отпрянула от зеркала и ветерок в ту же секунду прекратился.
   – Чертовщина какая-то, – подумала Аня, – а ведь действительно похоже, что если бы я продолжала держать руку на зеркале, оно бы меня внутрь засосало. И что тогда? А вдруг бы я обратно не смогла выбраться? С другой стороны – жутко интересно, а вдруг я там маму встречу, возможно молодую совсем, и с ней можно будет говорить и общаться, как с живым человеком! А разве с папой и с самой собой много лет назад не интересно было бы свидеться? Впрочем, после того, что со мной вчера произошло, чем меня еще удивить можно? Разве что тем, что теперь к чему бы я ни прикоснулась, чуть ли не любой предмет оборачивается своей необычной стороной. Хотя тут я, конечно, преувеличиваю, разумеется, не любой. Просто зеркала всегда считались мистическими предметами, а это, к тому же – старинное, мама говорила, что оно особо ценное, 18 века, работы французского мастера Буля, который для кого-то из Людовиков мебель изготовлял. А вот с этой расческой разве можно в контакт вступить? Совершенно же незначительный и неодушевленный предмет!
   Просто ради смеха, однако подчиняясь интуитивному знанию необходимых частотных параметров восприятия, Аня сдвинула точку сборки и весело поприветствовала расческу:
   – Привет, как дела? – (ну не в серьез же я это, – мелькнуло у нее в голове).
   К ее огромному удивлению вдруг обнаружилось, что она держит в руке не только антикварный гребень, подаренный ей когда-то мамой, но что рядом с этим гребнем в воздухе плавает, порой его перекрывая, средних размеров черепашка с весьма живыми и сообразительными глазками, и смотрит на Аню.
   – Вот те на! – подумала девушка, – гребень же не пластмассовый, он из черепахового панциря сделан. Выходит, в нем как бы душа черепахи сохранилась! Я просто приколоться сама над собой хотела, а он и вправду живой…
   – Ну чего застыла, как три тополя на Плющихе, – неожиданно услышала она низкий голос, словно бы звучащий из магнитофона, пущенного в замедленном режиме, – ты давай, расчесывайся, хватит таращиться, глаза выскочат.
   – Вы гребень?! – послала Аня мысленную депешу Аня, – вы извините, я не ожидала, что смогу с вами поговорить, я думала, что у меня ничего не получится!
   – Индюк тоже думал, да в суп попал, – не совсем вежливо ответил гребень, то бишь, призрачная черепашка, – конечно, разговаривать с живым человеком – дело необычное, но я слышала, что изредка попадаются отдельные экземпляры. Странно, что ты раньше этого не пробовала, это же неестественно – все могут, а вы, люди, нет. впрочем эта фантастическая тупость касается так называемых живых. Когда люди избавляются от своей дурацкой внешней оболочки, они становятся вполне нормальными и естественными, как, собственно, все предметы в этом мире. Так ведь, – пришла в себя Аня, – гребни тоже сами не разговаривают, я, как понимаю, с его душой сейчас общаюсь!
   – Какая разница, – фыркнула черепашка, – нам, по крайней мере, внешняя оболочка не мешает со всем миром общаться, а вы, люди, оказываясь внутри тела, становитесь слепыми, глухими и немыми. И не зови меня гребнем, если ты видишь мою истинную природу, то нетрудно догадаться, что в действительности я все же черепаха, хоть и связана в определенной мере с этим обработанным осколком моего роскошного панциря. Кстати, ты, по-моему, не до конца расчесалась, продолжай пожалуйста!
   – Вообще-то я расчесалась, но если тебе так хочется, то – пожалуйста, – сказала Аня, все еще до конца не понимая, с кем происходит разговор. Вроде бы сам по себе гребень вначале мало походил на ту прозрачную сущность, которая к настоящему времени уже и полноценной бесплотной черепахой назвать было сложно – скорее ее приблизительным наброском, поскольку в процессе разговора эта черепашья душа начала видоизменяться и сквозь ее схематический образ все больше проступали черты гребня.
   Аня снова начала расчесывать свои длинные, уже вполне расчесанные волосы, и к своему удивлению обнаружила, что прозрачная сущность, витающая поблизости, снова все больше и больше стала походить на черепаху и, как показалось девушке, приобрела даже некоторую материальность.
   – Что это с тобой происходит? – поинтересовалась девушка, – вначале ты вроде больше на черепаху походила, затем потихоньку стала в гребень превращаться, а сейчас снова черепахой стала.
   – Ничего не поделаешь, – грустно вздохнула черепашка-призрак, – о, время, время! Когда меня только изготовили в конце прошлого века. Держать свою первоначальную форму не составляло особого труда, но по прошествии десятилетий, новый материальный облик все больше надо мной тяготел таким образом, что постепенно и на тонком плане я стала превращаться в гребень. Разумеется, я стараюсь держать форму своей истинной природы. Но чем дальше – тем сложнее.
   – А почему ты после расчесывания снова в черепашку превратилась?
   – Чтобы поддерживать истинную форму, нужна энергия, – призналась черепашка. – и в этом, как ни грустно, мы от вас, людей зависим. Во-первых помогает статическое электричество, которое вырабатывается треньем гребня о волосы, а главное – ваша ментально-эмоциональная информэнергия. Что греха таить – подъедаем то, что вам уже не нужно, вы ведь всякое выделяете, порой кажется – подавишься, но ничего не поделаешь, выбирать не приходится, со временем ко всякому привыкаешь, а заодно и вам облегчение.
   – Ах вот оно что, – догадалась Аня, – ведь и правда, порой бывает скверно на душе, а причешешься – вроде и легче делается. Так выходит – это ты негативную энергию отбираешь?
   – Выходит, я, – ответила черепашка, – мы так запрограммированы, что в основном именно негативную энергию забираем, так уж наша система резонансов устроена.
   – Хорошо, – сказала Аня, – это понятно: ты когда– то была черепахой, и душа ее теперь каким-то образом сидит в этом гребне, но мне интересно, сколько гребней из твоего панциря сделали?
   – Десять штук, на большее не хватило.
   – А как же другие гребни? Черепаха-то одну душу имела, что ж она, раздробилась что ли?
   – Не совсем так, душа живой черепахи как была одной, так и осталась, а мы, гребни, как бы ее отражения. Это, как с зеркалом: зеркало одно, отражений – сколько угодно, но все они именно с этим зеркалом связаны. Или – как голограмма: если ее на много частей разбить, все равно каждый кусочек будет отражать целое.
   – Вы так эрудированны, – поразилась Аня, от уважения тут же перейдя на «вы», – откуда черепаха может все это знать?
   – Черепаха, может, и не знала… вернее, не догадывалась, что знала, но у нас-то все материальные шоры сняты, мы информацию непосредственно из ноосферы черпаем, ну, что-то и с вашими человеческими мыслеобразами перепадает… к сожалению, не всегда – самое лучшее.
   – Что тут поделаешь, – поддержала научную беседу Аня, – вы же сами говорили, что так устроены, что в основном наши негативные энергии поглощаете, но это не значит, что мы, люди, кроме негатива ничего не излучаем.
   – Не знаю, не знаю, – смерила черепашка Аню красноватым глазом, – мы ведь тысячелетия к вам приспосабливались и подстраивались под ту энергию, которую вы больше и стабильнее выделяете. Раз мы в основном на негатив настроены, значит его у вас всегда больше было. Дело в том, что мы существа однополярные и можем поглощать что-то одно – либо со знаком плюс, либо со знаком минус. Не знаю, может когда-то и были расчески, поглощающие позитив, но в наше время я о таких что-то не слышала. Не зря ведь ваш величайший пророк Буда Шакья Муни говорил: жизнь – страдание, а где страдание – там и негативные флюиды.
   – Да уж, – не знала, что возразить Аня, – раз уж так сам Буда сказал… и возможно, то, что вы негативную энергию у нас поглощаете – это для людей даже хорошо. Я не раз замечала, что после расчесывания как-то лучше на душе становится. Вот только вам-то каково постоянно с нас дурные мысли и чувства снимать?
   – А, все нормально, – растянула слова черепашка, это для вас негативные мысли и чувства, а для нас – пища, позволяющая мало-мальски свою истинную форму поддерживать, хотя не всегда одинаково вкусная.
   – Мне вот еще что интересно, – сказала Аня, – ну, с черепаховым гребнем – все понятно, он к душе черепахи имеет отношение, думаю, что деревянный – к душе дерева, а вот как быть с пластмассовой расческой, которых сейчас абсолютное большинство. Это ведь искусственный материал, а значит и души у нее нет.
   – Ну ты даешь, – фыркнула черепашка, – души нет! Душа, милая моя, у всего на свете есть, в том числе и у пластмассовой расчески. Правда с ней дела обстоят гораздо сложнее, чем с нашим братом, гребнем естественного происхождения. Дело в том, что абсолютно искусственных материалов на земле не существует, любой материал в качестве исходного компонента имеет естественное сырье. И у пластмассовой расчески это – нефть, ну а нефть, как ты наверное знаешь из программы средней школы – это жидкость, в которую превратились тела самых разных живых существ, обитавших на земле миллионы и сотни миллионов лет назад. А поскольку за это время все безумно перемешалось, то сейчас уже невозможно выделить, из какого конкретного живого существа произведена конкретная расческа. То есть в ее создании возможно принимали участие молекулы сотен, тысяч, или миллионов живых существ самых разных видов. Очевидно, по большей части это – динозавры, поскольку они представляли самую значительную часть биомассы земной фауны, превратившейся в нефть. Так что затрудняюсь сказать, что бы ты увидела, если бы вступила в контакт с пластмассовой расческой. Скорее всего это был бы невообразимый калейдоскоп лиц, и общение, по всей видимости, было бы весьма невнятным и сумбурным. То ли дело предметы, сделанные из конкретных носителей души! С нами гораздо яснее и проще. Да и полезные свойства нам присущи в гораздо большей степени.
   – А вас не смущает тот факт, – сказала Аня, – что черепашку, из панциря которой вы сделаны, когда-то люди убили?
   – Первое время, конечно, было нелегко, – погрустнел голос черепашки, и первое время я своим хозяевам не только положительные эмоции дарила. Но время – лучший доктор, все давно быльем поросло. Все забылось, а долгая жизнь в человеческом окружении, комфорт и цивилизованная обстановка способствуют позитивному настрою. Я уже не вижу в человеке врага и убийцу.
   – Ну, слава Богу, – облегченно вздохнула Аня, – а то знать, что рядом с тобой находится некто враждебно настроенный, весьма неприятно. Даже если ты сам конкретно ни в чем не виноват.
   – Вот и я так считаю, – подхватила черепашка, – обобщения подобного рода – признак низкого интеллекта и дурного воспитания. Поскольку за свою жизнь ты не замучила ни одной черепахи, у меня к тебе претензий нет. другое дело – охотники на черепах – к подобного рода негодяям я не могу относиться нейтрально. Слава Богу, в наше время подобного рода аномалии встречаются очень редко. В общем, горько, конечно, что тебя лишили жизни во цвете лет, но с другой стороны с годами начинаешь понимать свою если не уникальность, то антикварность. Сейчас такие черепаховые гребни чрезвычайно редко делают. А между прочим, пользы от нас куда больше, чем от пластмассовых расчесок…
   Тут Аня откуда-то совсем издалека услышала телефонный звонок, пожалуй даже не услышала, а почувствовала чье-то присутствие, и резко перешла в зону обычного восприятия, так и оставив разговор с черепашкой незаконченным. Звонил Юра и сказал, что он все еще раз обдумал и, прежде чем вводить Аню в курс дела, хотел бы, чтобы она отвела его на место своего предполагаемого исчезновения. У него есть кое-какие соображения, он возьмет на работе кое-какой приборчик, и возможно кое-что удастся обнаружить. В общем с начальством он договорился и сегодняшний день может посвятить Аниному вопросу. Через полчаса он будет у нее и они съездят в ботанический сад.
   – Ты что, собрался там Бермудский треугольник искать? – съязвила Аня, – на во-первых это не безопасно, а во-вторых я точно знаю, что ничего ты там не найдешь.
   – Почему это ты так уверена? – несколько понизил свой напор брат, – сейчас мы разрабатываем теорию, которая в некоторых аспектах подтверждена инструментально, и если, конечно, твой случай не чудовищная мистификация, то все, что с тобой случилось, вполне вписывается в это направление, да и зеркально перевернутые деньги вроде бы все подтверждают.
   – Кстати, – сказала Аня, – а насчет того, что и я должна быть перевертышем, ты не подумал? Ну так вот, со мной все в порядке, сердце, как и положено, слева, думаю, что и остальные органы на месте. Как ты это объяснишь?
   – Не перевернуты, говоришь? – несколько смутился Юра, – тогда я мало, что понимаю, откуда такая выборочность? Ладно, в любом случае факт имеется, и надо кое-что проверить. Да, и вообще, – вдруг вспомнил он о секретности, – по телефону такие темы не обсуждают, жди меня, через полчасика заеду, тогда и поговорим.
   – Чего ж ты, – успела вдогонку съязвить Аня, – сам же КГБист и сам жучков боишься. Если мой телефон прослушивается, то ты об этом наверняка должен знать…
   Но Юра уже повесил трубку, и Аня не успела сказать всего, что думает по этому поводу.
   Через полчаса брат явился собственной персоной, важно отказался от чая, который Аня как раз заканчивала пить, через пять минут они уже сидели в Юриной новенькой шестерке, которую он ухитрился купить без всякой очереди, но, несомненно, при посредстве известной организации. И этот факт Юра несомненно бы, как раньше, отрицал, если бы не убедился в том, что Аня способна читать его даже скрытые мысли.
   – Все не могу в себя прийти после вчерашней истории, – сказал Юра, выруливая на проспект Мира, – нам, кстати, к какому входу лучше подъехать? К тому, что ближе к метро Ботанический сад, или к центральному, тому, что ближе к парку Дзержинского?
   – Я понимаю, – усмехнулась Аня, – что ты бы предпочел вход, который ближе к садику Дзержинского, но, боюсь, он нам меньше всего подходит.
   – Ну, знаешь, – взорвался брат, – хватит все одну и ту же тему перемалывать, это уже не остроумно. Что-то ты отца этим не попрекала, хотя он в гораздо более страшной организации работал… и в страшное время. До сих пор никто из родственников не знает, что у него на совести, так что закроем тему, ты – сама дочь бывшего НКВ-Диста, если уж на то пошло.
   – Извини, – искренне повинилась девушка, – больше не буду, на меня просто твоя серьезность, с которой ты начинаешь о всяких гостайнах говорить, как красная тряпка действует. Ты думаешь, что приобщен к чему-то великому и архиважному и, с точки зрения обывателя, ты прав. Я же вижу во всем этом лишь игры в масштабах социума могущественных, но не очень долговечных дяденек, которые возомнили, что их ведомость важнее, чем солнце на небе. Уверяю тебя, в сравнении с самым маленьким протуберанцем на солнце, твое КГБ – совершенно ничтожное броуновское движение простейших в луже. Возможно, сравнение глупое, но мне сейчас кажется, что любая горная гряда и даже величественная скала, над которой кружат беркуты, гораздо более значимее и красивее дома на Лубянке.
   – Действительно, дурацкое сравнение – фыркнул Юра, – твой нынешний детский лепет напомнил мне твои еще более дурацкие, но простительные для 5–6 летней девочки вопросы, кто лучше – слон или кит? Как у нас говорят, – не путай мягкое с теплым, при чем здесь скала и организация?
   – Ну, хотя бы при том, что этой скале сотни миллионов лет, а твоему ведомству – какие-то несколько десятков.
   – Опять некорректно, – пожал плечами Юра, – в огороде бузина – а в Киеве – дядька! Мне дела нет до твоей дурацкой скалы, зато очень есть дело до организации, которая правит судьбами страны и влияет на судьбы мира. Если бы я был камешком на твоей скале, возможно, я бы и считал ее самым важным объектом во вселенной, но мне кажется, что я эволюционно несколько ушел вперед.
   – Понимаю все, – вздохнула Аня, – это трудно передать словами. Просто, когда видишь мир твоими глазами, то действительно кажется, что ничего важнее машины, денег и твоей организации нет на свете. Но когда мир открывается своей другой стороной, своей изнанкой, начинаешь понимать, что все это – не более, чем игрушки.
   – Что ты хочешь этим сказать, – засопел Юра.
   – Просто я увидела нечто, после чего я уже никогда не смогу относиться серьезно к тому, что кажется столь серьезным тебе: деньги, карьера, КГБ, наконец. Однажды в жизни наступает момент, когда происходит полная переоценка всех ценностей. К сожалению для большинства этот момент наступает тогда, когда для них вообще все на земле заканчивается. Но со мной произошло так, что я это увидела и поняла уже при жизни.
   – А, так ты смерть имеешь в виду, – сказал Юра небрежно, – опять некорректно. Все ценности имеют смысл лишь при жизни. Когда человек умирает, ценностей вообще никаких для него не остается, поскольку этого человека больше нет. Так что пересматривать что-либо просто глупо. Дорога ложка к обеду.
   – Смею тебя уверить, – вздохнула Аня, – ничего со смертью не кончается. Можно сказать – только начинается. Вот тогда-то и понимаешь, что все прежние ценности гроша ломаного не стоят.
   – К сожалению (а может, к счастью) – пожал плечами Юра, – ни один человек не имел возможности сообщить оттуда, насколько радикально у него поменялись ценности. Я предпочитаю верить тому, что вижу и осязаю, и на основании этого строить шкалу ценностей. Нет никаких подтверждений существования загробного мира… или чего-то такого, что человек может чувствовать после смерти. Смерть нервной системы означает автоматически и смерть личности.
   – А если я тебе скажу, – взвилась Аня, – что я видела этот загробный мир… не только видела, но и слышала, осязала, обоняла. И к тому же путешествовала по его разным слоям – как раз в те самые три дня, которые я отсутствовала в этом мире (ну, вот, – мелькнуло в ее голове, – теперь он окончательно запишет меня в сумасшедшие). Смею тебя уверить, если бы души тех людей, которые там оказались, и чьи прижизненные и посмертные судьбы мне удалось воочию наблюдать, при жизни знали, что их ждет в посмертии, они бы никогда не совершили своих преступлений. А ведь, как и ты, при жизни они были уверены в незыблемости своих ценностей, и что ни за что не придется расплачиваться.
   – Так ты в аду побывала? – хрипло, но как-то очень нервно рассмеялся Юра, – ты у нас, оказывается, Данте Алигьери, только женского пола! К сожалению, Беатриче не оставила нам своих путевых заметок, но ты имеешь все шансы восполнить этот пробел. Ну, а если серьезно – никогда ни одному твоему слову я не поверю. Может у тебя и были какие-то галлюцинации, и я даже допускаю мысль, что ты не прикидываешься, а сама веришь в то, что тебе привиделось. Извини, мне, чтобы в корне изменить свои взгляды на мир и вселенную, этого не достаточно.
   – Но ведь ты поверил, что я на эти три дня действительно исчезала?
   – Да, поверил, поскольку ты продемонстрировала некоторые доказательства, к тому же я владею статистикой об аналогичных исчезновениях, причем достаточно регулярных, некоторого процента людей на земле, и, что случается гораздо реже, – возвращениях обратно. Счет и правда идет на тысячи, но в масштабе наших 4 миллиардов, это почти незаметная статистика. Поскольку моя тематика напрямую связана с некоторыми аномальными зонами, существование которых, хоть и с трудом, но все же вписывается в материалистическую картину мира, то я сделал допущение, что ты все же говоришь правду. Но это не значит, что я поверю, будто ты эти три дня в аду путешествовала, аномальные зоны – это не дыры в потусторонний мир. Впрочем, более подробно я тебе позже об этом расскажу.
   – Значит, не веришь?
   – Нет, конечно, хоть и допускаю, что у тебя были какие-то глюки. Вот если бы ты из тех мест привезла фотографии, а лучше кинофильмы, да еще экспертиза подтвердила, что это не подделки, вот тогда бы пришлось поверить. Впрочем и тогда надо было бы доказать, что это именно ад.
   – Ага, чтобы на стене, окружающей эту мрачную обитель висела табличка: «Ад. Добро пожаловать. Посторонним вход воспрещен. Кабинет Сатаны в девятом круге за номером 666»
   – Во, во, – рассмеялся Юра, – хорошо, хоть чувство юмора тебе порой, не отказывает.
   – А хочешь, – вдруг стала серьезной Аня (она чувствовала, что ее несет, что это уже явный перебор, и все же не могла остановиться), – я тебе и фотографии и кинофильмы продемонстрирую?
   Реакция Юры была несколько неожиданной. Похоже, его напряжение, которое он тщательно пытался скрыть от сестры перешло некую критическую черту. Его чуть не вынесло на встречную полосу, кто-то сзади дал по тормозам, сам же он, тоже отчаянно взвизгнув тормозами, с трудом выровнял машину, попутно прочитав по губам водителей обогнавших его машин несколько весьма нецензурных эпитетов в свой адрес.
   – Черт, – сказал он после того, как машина выровнялась и заняла устойчивое место в своем ряду, – не надо так шутить, за такие шутки можно головой поплатиться.
   – Чего ты так разнервничался, – на удивление спокойно, после того как они чудом избежали аварии, сказала Аня, – я же еще ничего тебе не показала. И потом, при твоей работе нельзя такие нервы иметь, а то ты как раз и станешь той брешью, через которую враги-империалисты смогут к нам проникнуть через кордон органов госбезопасности.
   – Хватит трепаться, – гаркнул Юра, – никогда ты еще меня так не бесила! Мы же только что чуть в аварию не попали, а ты все хиханьки-хаханьки.
   – Ни в какую аварию мы бы не попали, – несколько помолчав сказала Аня, – когда будет настоящий риск – я тебя предупрежу.
   – Это почему ты так уверена?
   – Просто я могу просмотреть будущее на предмет фатальности. Если будет реальная опасность, я получу предупреждение.
   – Это откуда ты его получишь?
   – Не знаю, наверное из космоса… это еще одна способность, которая у меня появилась после вчерашнего происшествия.
   – Быть бы уверенным на сто процентов, цены бы тебе не было, – проворчал Юра, – но я не могу доверять голословным утверждениям, мало ли что тебе кажется. К тому же я уверен, что процентов на 70 ты мне очки втираешь. Нет, что в тебе какие-то перемены произошли – в этом я уже не сомневаюсь, но многое нуждается в проверке. Что, например, за чушь такая, будто ты мне фотографии из ада можешь продемонстрировать? Ты что, собираешься утверждать, что с фотоаппаратам там побывала? Это же бред какой-то, к тому же ты никогда фотографировать не умела. Да, по-моему, и фотоаппарата в доме не осталось. Тот, который у папы был, я, честно говоря, сломал после его смерти, а другого, насколько я знаю, мы не покупали.
   Юра старался говорить небрежно и убедительно, однако Аня чувствовала в его голосе тревогу и неуверенность. Похоже, он и правда перепугался, что Аня совершала прогулу в аду с фотоаппаратом и наделала кучу снимков тамошних обитателей и ландшафта.
   – Ты опять ничего не понял, – усмехнулась Аня, – но не буду тебе ничего говорить, пусть это станет моим маленьким сюрпризом.
   – Ну и где же эти фотографии? – все не унимался Юра, – Боже, что за чушь ты несешь – и я с тобой!
   – Я не могу их тебе сейчас показать, – загадочно улыбнулась девушка, – ты и сейчас-то чуть на встречную полосу не выехал! Это только от упоминания, а вот если бы я и вправду тебе что-то такое покажу, ты в действительности в аварию попадешь.
   – Да не можешь ты ничего показать, – возмущался брат, – несешь ахинею и хочешь, чтобы я тебе поверил! Скажи, что пошутила.
   – Как хочешь, – пожала Аня плечами, могу и не показывать, я-то знаю, что права.
   Так в словесной перепалке они доехали до запасного входа в ботанический сад, Юра припарковал машину неподалеку от автобусной остановки, достал с заднего сидения какой-то нестандартного вида кейс и предложил сестре выходить.
   – Сто лет здесь не был, – сказал он, когда они оказались за оградой и двинулись по пустынной асфальтовой дорожке, практически не усыпанной листьями, поскольку в этой части ботанического сада росли почти одни сосны, – а в детстве с мамой мы сюда нередко захаживали, помнишь? Для нас это всегда был праздник, все-таки в Зарядье было маловато зелени, а тут тебе и лес и огромный цветник, и пруды, и закрытый ботанический сад со всякими пальмами, кактусами и орхидеями. Мне тогда особенно нравилась Виктория Регия и я каждый раз старался на нее посмотреть. Я, как ты помнишь, в детстве страдал гигантоманией, и этот двухметровый листик, плавающий на поверхности воды, и способный выдержать вес подростка, потрясал мое воображение. А потом, если ты помнишь, мы обычно через ВДНХ шли, и мама нас всегда чем-нибудь вкусненьким угощала. Почему-то, когда я вспоминаю детство, то именно эти наши походы всплывают в памяти в первую очередь. А у тебя как?
   – У меня так же, – вздохнула Аня, – правда я чаще Семхоз вспоминаю. Там все-таки и лес настоящий, и озеро – не то, что здешние прудики, в которых даже купаться запрещено.
   – Да, Семхоз я тоже вспоминаю, – вздохнул Юра, – может там со временем домик прикупить? У нас, правда, сейчас от работы распределяют участки, но, во-первых, со строительством париться не охота, а во-вторых там все другие направления, а мне хотелось бы, чтобы места воспоминания детства будили. Впрочем, я еще не решил, это Александровское направление отнюдь не самое живописное и не престижное, пот если бы где-нибудь на Рублевке дом прикупить! Но туда ведь так просто не сунешься, тут дослужиться надо.
   Аня собралась было снова съязвить по этому поводу, но подумала, что это будет уже перебор, да и надоело эту КГБшную тему перемалывать, поэтому она промолчала, но молчание было недолгим. Юра, как она заметила, с утра почему-то нервничал, а когда он нервничал, то становился излишне разговорчивым.
   – Долго еще идти? – спросил он просто, чтобы спросить.
   – Ты имеешь в виду то место, где со мной на лавочке метаморфоза произошла?
   – Ну, конечно, зачем мы, спрашивается, сюда приехали, уж не за детскими же воспоминаниями!
   – Минут 50 идти в среднем темпе.
   – Долго, – выразил неудовольствие Юра, – черт, надо было на Лубянке специальный пропуск заказать. Менты и всякие служебки сюда же заезжают! Вот и мы могла бы заехать.
   – Неужели, – пожала плечами Аня, – лень зад от сиденья оторвать? По-моему, так приятно в последние погожие деньки по лесу прогуляться. Говорят уже послезавтра дожди вперемежку со снегом зарядят.
   – Время, время, – недовольно отреагировал Юра, – время – деньги, хорошо тебе, ни хрена не делая по ботаническому саду разгуливать, а у меня каждый день – куча дел. Китайцы говорят, лучше сидеть, чем стоять, если есть возможность подъехать на машине, то для чего пехом целый час добираться? Не забудь, что потом еще час обратно.
   – Это если мы аномальную зону не обнаружим, – хихикнула Аня, – а если обнаружим? Вдруг мы вообще пропадем или пропадем на несколько дней, как я. А если на несколько лет? А если обратно на территории Антарктиды выйдем?
   – Ты что, серьезно? – снова занервничал Юра, – слушай, кончай на нервы действовать, они и так на пределе. Если что, так постараемся в саму зону не лезть, как только приборы покажут аномалию, сразу уйдем оттуда. Да и вообще, откуда ты знаешь, что я там разыскивать собираюсь?
   – Не трудно догадаться, – усмехнулась Аня, – только я уверена, ни черта твой прибор не покажет, там совсем другие энергии. Да и вообще не думаю, что там есть какая-то аномальная зона… в данный момент.
   – Но ты ведь, как утверждаешь, пропадала из нашей трехмерности?
   – Наверное просто дверь открылась – дверь закрылась и никак ты ее не обнаружишь.
   – У меня другая информация на этот счет, – пробурчал Юра, и в свое время я ее тебе продемонстрирую. Зоны эти очень устойчивы и веками могут проявлять активность, правда активность эта по неизвестной причине то повышается, то понижается, но, чтоб ты знала, признаки аномальности присутствуют и на некотором расстоянии от самого эпицентра, и их можно в ряде случаев определить с помощью вот этого приборчика. Это последняя разработка нашего отдела. Конечно, неплохо было бы его в Бермудском треугольнике проверить, и возможно в скором времени кто-нибудь туда отправится. Пока же можно и наши отечественные проклятые места посмотреть, Шушмор хотя бы. Ты, кстати, окончательно меня убедила, что можешь мысли читать, когда это название произнесла, широкой публике оно практически незнакомо. Есть так же М-ский треугольник под Томском, Лыткарино и кое-какие другие. Их так же в перспективе планируется посетить. Видишь, я уже начал раскрывать тебе карты, но подробнее поговорим у меня дома, чтобы я мог представить тебе фото и кинодокументы. В отличие от тебя я подкрепляю слова документами, ты же мне голову морочишь с фотографиями потустороннего мира!
   – Я не морочу голову, – пожала плечами Аня, я действительно могу показать тебе преисподнюю. По крайней мере три шеола и буфер…
   – Что за шеолы, что за буфер, – снова начал нервничать Юра, – ничего у тебя нет, поскольку это абсолютно противоречит здравому смыслу: ад нельзя сфотографировать…
   – Ты же недавно говорил, что ада не существует, а теперь говоришь, что его нельзя сфотографировать. Значит все же есть?
   – Не лови меня на слове, я не это имел в виду! Ну, хорошо, где же они эти твои фотографии? Только не надо мне репродукции Босха, Брейгеля или Доре показывать, их я уже видел.
   – Так все же хочешь увидеть? – уже не терпелось испытать свои новые возможности Ане, хоть она и понимала, что этически это будет не корректная демонстрация.
   – Хочу! – с вызовом посмотрел ей в глаза Юра, – мне, в конце концов, надоели твои многозначительные намеки!
   – Тогда присядем на эти пеньки, – показала Аня на небольшую полянку, где очевидно происходила заготовка дров для нужд администрации ботанического сада, – садись сюда и закрой глаза.
   – Это еще зачем? – ты же собиралась мне какие-то фотки показывать…
   – В принципе можно и не закрывать, – сказала Аня, к чему-то внутри себя прислушиваясь, – но все же те фотки, которые я собираюсь тебе продемонстрировать, лучше смотреть с закрытыми глазами, в кино ведь тоже свет тушат.
   – И все-таки я не понимаю… – начал было Юра, закрывая глаза, и в следующую секунду замолчал, при этом лицо его от мгновения к мгновению вытягивалось все больше и больше. Аня сидела на соседнем пеньке тоже закрыв глаза, при этом лицо ее было крайне напряжено и на лбу даже выступила испарина. Через какое-то время она начала раскачиваться таким образом, словно рисовала в пространстве невидимым лучом, исходящим из межбровья. Эта немая картина продолжалась минут пять, затем Аня открыла глаза, прокашлялась и несколько севшим голосом сказала:
   – Ну, наверное, достаточно, это оказалось несколько труднее, чем я предполагала. – (Все эти пять минут Аня проецировала в сознание брата яркие цветные картинки Пропулка, Укравайра, Гвэгра и буфера, устроив ему что-то вроде слайд-шоу. Дело в том, что после воссоединения, девушка, помимо уже описанных нами сидх, обнаружила, что память ее обрела совершенно новые качества и вместо смутных полуобразов-полумыслей-воспоминаний, у нее возникают цветные объемные изображения, передающие воспоминания во всех подробностях, причем изображения можно было по своему усмотрению приближать, удалять, оставлять статичными или запускать что-то вроде кинофильма. При желании эти изображения можно было просмотреть в виде потоков энергии, которые уже не имели формы, но создавали особую гамму ощущений, либо рассмотреть все на микро-уровне. При этом к ним не примешивалось ни капли фантазии и присутствовало только то, что когда-либо Аня увидела, в данном случае, когда половинка ее чувствующего и осознающего «я» путешествовала по страшной и величественной изнанке земли, вернее, Шаданакара, коим термином Даниил Андреев обозначил всю систему координат, пространств и энергий планеты Земля. Теперь же Аня испытала и еще одну свою способность, способность транслировать в сознание людям эти самые ментальные изображения, как бы поделившись с реципиентом своим эдейтическим видением.
   Юра медленно открыл глаза: лицо его было потрясенным, испуганным, и с него на какое-то время полностью смыло маску самомнения, превосходства и снисходительности.
   – Что это было? – просипел он еще более севшим, чем у Ани голосом, – у меня только что самые настоящие галлюцинации были. Жуть какая-то! Но в природе такого в принципе быть не может.
   – Ты же сам попросил показать тебе фотографии преисподней! Вот я тебе слайд-шоу и устроила и даже показала маленький короткометражный фильм.
   – Но это был какой-то сон наяву, такое возможно только при приеме ЛСД…
   – Ну, почему, я была передатчиком и антенной, ты – телевизором, причем я ничего не выдумывала, такие четкие изображения возможны лишь в формате воспоминаний или при подключении к «банку информации». Все это я видела своими глазами во время моего так называемого отсутствия.
   – Юра медленно покачал головой:
   – Все это был обычный гипноз, – сказал он уже куда более бодреньким голосом, – кретин, как я раньше не догадался! Ну конечно же, ты меня загипнотизировала и я видел какие-то собственные фантасмагории. Мало ли что у нас в подкорке спрятано! Сознание человека – это не электромагнитные волны и не флуоресцирующий экран телевизора, – добавил он тут же надев маску снисходительного самомнения, – и никаких изображений ты мне в мозг послать не могла, это был обычный гипноз… ну, может не совсем обычный, какой-то особенно эффективный, даже не знаю, когда и где ты этому ухитрилась научиться. Левин тебя что ли обучил? – Юра заметно повеселел, найдя название тому необычному явлению, которое с ним произошло, вернув, таким образом, ушедшую было из под ног почву.
   Такого поворота Юриной логики Аня не ожидала и несколько растерялась, думая, что брат теперь на сто процентов ей поверит и станет ее единомышленником.
   – Хорошо, а что такое гипноз тогда? – сказала она, найдя наконец подходящий аргумент.
   – Я не знаю, я не специалист, но все же мало-мальски разбираюсь в радиотехнике. Доказано – никаких радиоволн человек ни излучать, ни воспринимать не способен, а гипноз – это чисто психологический прием, заставляющий человека видеть сны. Ну, может не просто сны, а сны по заданию, а также превращать человека в лунатика, в сомнамбулу: например человек, продолжая спать, выполняет задание, которое ему внушил гипнотизер.
   В моем случае – несколько другое, но в целом из той же оперы: задание я не выполнял, но видел яркие запоминающиеся сны… что-то чудовищное и грандиозное.
   – Хорошо, тогда откуда я знаю, что это были за сны? – и Аня подробно пересказала то, что увидел Юра на своем мысленном экране. – И потом, добавила она, помолчав, – насколько я знаю, человек, пробуждаясь после сомнамбулической фазы гипноза, ничего не помнит.
   – Я не знаю, – снова занервничал Юра, – да, действительно я видел то, что ты мне пересказала. Возможно ты дала какие-то тайные словесные команды, и я видел то, что ты мне с помощью этих скрытый команд внушила. Так все гипнотизеры действуют, бывал пару раз на выступлениях доктора Райкова. А то, что все помню… наверное, ты какой-то специальный прием применила, чтобы я запомнил, гипнотизеры вообще с сознанием человека что хотят, то и вытворяют.
   – Но разве я что-нибудь говорила, пока ты картинки смотрел?
   – Я не помню, но возможно ты стерла мою память, чтобы я именно о словах забыл. Райков тоже что-то подобное делал.
   – Хорошо, – сказала Аня устало, – пусть будет гипноз и пусть это будут твои собственные сны. Как сказал наш школьный учитель по физике, когда речь зашла о летающих тарелках: «Если я увижу летающую тарелку, то это будет моя галлюцинация, а если ее увидят сразу тысячу человек, то это будет массовый психоз». Он аргументировал невозможность существования летающих тарелок тем, что они нарушают законы физики.
   – Знаешь, – сказал Юра, вновь обретя самоуверенность, – Бог с ними, с летающими тарелками, я, в отличие от вашего физика, видел немало фотографий и фильмов, где их удалось запечатлеть, и экспертиза подтвердила подлинность материалов. Так что нисколько не сомневаюсь в их существовании. Другое дело – что это такое – тут однозначного ответа нет… пока, но я склоняюсь к версии инопланетян. Что же касается тебя, то не обижайся. Но если ты настолько гипнозом овладела – это же грандиозно! Я, между прочим, на сцену к Райкову вылезал, и со мной ничего у него не вышло. Он тогда из 20 добровольцев только 5 выбрал, которые лучше всего гипнозу поддавались, и я считал, что меня никому загипнотизировать не удастся. А тебе удалось, значит ты круче Райкова. Надо будет сообразить, как этим в дальнейшем распорядиться, у нас ведь без диплома – никуда.
   Может в медицинский поступишь?
   – Значит ты считаешь, что я вру? – сказала Аня, пропустив мимо ушей предложение брата поступать в медицинский.
   – Ну, может, не врешь, может, сочиняешь – у тебя и раньше богатая фантазия была, а после того, как в тебе эти способности открылись, она и тем более разгулялась. Не могу я поверить, что это была объективная реальность! Нет никакого ада, никакой преисподней! А вот гипноз – есть, и я это не отрицаю. Ты знаешь, я даже готов принять версию, что ты мне что-то внушила телепатически, без речевых установок, я их действительно не помню, а вот Райков все установки вслух объявлял. Я согласен, что возможно существуют какие-то нерегистрируемые современными приборами биополя, ты, вон, предмет по столу двигала, возможно что с помощью этих биополей ты и мне могла какие-то мои сны наяву активизировать, причем внушила, чтобы у меня именно те, а не иные образы возникали. Ну не верю я в существование преисподней и вообще в загробную жизнь! А если не верю, значит так оно и есть.
   – Ладно, – вздохнула Аня, – считай, что это был гипноз. Я понимаю, почему тебе трудно в загробную жизнь поверить. Ты сомневаешься, что после смерти в рай попадешь и это тебя смущает. Проще считать, что загробной жизни не существует вовсе, тогда руки развязаны и можно делать все, что захочется, не боясь посмертной кары. Помнишь, как в «Собачьем сердце»? «Наголодался я в своей жизни предостаточно, а нынче я председатель, поэтому что ни наворую, то на женские чулочки, на раковые шейки, на Абрау Дюрсо. А загробной жизни не существует». Не помню точную цитату, но что-то в этом роде.
   – Ты все же поосторожней с Булгаковым, – сказал Юра, помолчав какое-то время, – «Собачье сердце», между прочим, у нас в стране запрещено, и я не для того тебе ксерокс Посевского издания приносил, чтобы ты на каждом углу цитаты из него приводила.
   – А что, ты тоже с жучком ходишь, который все напрямую на Лубянку транслирует, – усмехнулась Аня, – на каждом углу я «Собачье сердце» не цитирую, а только тебе кусочек переврала. Ладно, пойдем туда, куда тебе надо, холодно ведь.
   – А и правда, – спохватился Юра, – что это я, массу же времени потеряли. Впрочем, тут я не прав, то, что ты продемонстрировала – очень ценная для меня информация, а уж как толковать этот эксперимент – позволь мне самому, как ученому, с научной платформы, а не с позиций твоего мистического морока. Господи! И в кого ты такая, все вроде бы в нашей семье нормальными, здравомыслящими людьми были.
   – Порой причудливо тасуется колода карт, – снова привела Аня Булгакова, – наверное это от Меровингов.
   – Это еще кто такие? – не проявил брат должного знания истории.
   – Да так, – усмехнулась девушка, – считай, что это тоже Булгаков.
   – Что-то не припомню я у Булгакова никаких Ме…, черт, уже и забыл, – проворчал Юра, – возможно не очень внимательно читал. Слушай, а с гипнозом, не важно как ты это называешь, ты меня просто ошарашила, до сих пор мурашки по коже. Как-нибудь, только не сейчас, мне еще что-то покажешь? Только прошу, без моего ведома в голову не лезь, а то так и крыша поехать может.
   – Да, не бойся, – успокоила его Аня, – думаешь, мне так приятно в твою голову лезть? Ничего там хорошего все равно не найдешь. Наверное я все же плохо поступила, что все это тебе продемонстрировала, но ты сам меня все время провоцировал.
   – Что, правда, ничего хорошего? – погрустнел брат, – я настолько безнадежен? А мне казалось, что я не самый плохой человек на земле. Да, карьерист, да, любовницу завел – сама знаешь, Татьяну трудно назвать красавицей, а что, другие лучше? Я по крайней мере в своей карьере по трупам не иду и о семье все равно забочусь.
   – Эх, Юра, – вздохнула Аня. – с видом мудрой, убеленной сединами многодетной матери, кто ж говорит, что ты самый плохой? Только разве на порок равняться надо? Можно же себя и со светлой половиной человечества сравнивать!
   – Вот только мораль мне не надо читать, – осадил ее брат, – и матушку нашу не надо из себя строить. Про светлую половину человечества мне ничего не известно, а вот с человечеством таким, какое оно есть, а не придуманным, мне каждый день сталкиваться приходится. Увы, никаких иллюзий после себя эти контакты не оставляют. Все – карьеристы и приспособленцы, а кто таковыми не являются, те просто лохи и неудачники! Они бы и рады в этой жизни лучше пристроиться, да не способны ни на что, слабаков и ленивых – всегда топчут! До вчерашнего дня я и тебя к таковым относил, не исключая, правда, что у тебя просто детство затянулось и ты еще переменишься, но то, что я о тебе вчера и сегодня узнал – в корне меняет дело. Ты – уникум, а уникумы часто к жизни не приспособлены и ведут себя неадекватно. Таким людям нужен спонсор, продюсер, и лучше меня на эту роль никто не подойдет. Я, по крайней мере, твоей наивностью не воспользуюсь.
   – Ну, спасибо, родной, – раскланялась Аня, – впрочем, тут же осадила она свою гордыню, – я действительно пока плохо представляю, что делать со всем тем, что на меня обрушилось. Может я и правда в продюсере нуждаюсь, только учти, ничего того, что моя советь не позволит, я делать не буду. («Что же твоя совесть молчала, когда ты прямое внедрение в человеческое сознание осуществляла»? – неожиданно прозвучал в ее голове чей-то ехидный голос.)
   – Да что я, свою сестру не знаю?! – хмыкнул Юра. – я прекрасно понимаю, что если вдруг тебе что не понравится, ты упрешься, как…, ладно, не будем с эпитетами…, и ничего от тебя не добьешься. Уверен, это поймут и люди, которым я собираюсь тебя представить. А уж после того, что ты мне про психогенератор сообщила… в общем понятно, что с тобой дело опасно иметь. Поэтому – никаких психогенераторов, никакой черной магии, только аномальные объекты о которых с тобой подробнее чуть позже поговорю. Не потому, что какой-то секрет, какие, теперь, между нами секреты, просто я собираюсь тебе у меня дома кое-какие материалы показать, чтобы не быть голословным.
   Так за разговорами, которые в 75 году двадцатого столетия со стороны могли бы показаться случайному прохожему не только странными, но и опасными, Юра с Аней дошли приблизительно до того места, где, присев на скамеечку отдохнуть, девушка исчезла из внешнего мира на три дня. Ну, а о ее приключениях во втором теле мы уже подробно отчитались.
   – Вот, где-то здесь, – сказала Аня, внимательно оглядывая место, – правда точно не могу сказать, сидела я на этой лавочке, или на той. Видишь, ничего чудесного и аномального здесь не заметно.
   – Щас, – хмыкнул Юра, если бы все аномальные зоны можно было на глазок определять, сколько бы проблем сразу решилось. Повесить во всех таких местах табличку: «Осторожно, аномальная зона» и ограду с охраной поставить, поскольку у нашего народа есть непреодолимая тяга лезть именно туда, где запрещено. Нет, дорогая моя, с ними не так все просто, и до сих пор нет ни ясной теории, ни, что это такое – так, гипотеза только, ни стационарный это объект или блуждающий. Пока только ясно, что если и блуждающий, то все же в определенно очерченном ареале. Есть правда огромные, как бермудский треугольник, а есть маленькие. Не ясно так же, работают они постоянно или периодически и какие факторы сопровождают это явление. Правда кое-какие наработки у нас имеются, и одна из них – вот этот прибор. Можно конечно и рамкой любую аномальность определять, но это слишком субъективный метод и недостаточно научный. Да, еще в таких зонах иногда часы начинают ход замедлять и электроника отказывает, но такие явления и вовсе нестабильные. Так значит, говоришь, ты толи на этой лавочке сидела, толи на той…
   – А может, и на вон той, указала Аня в противоположном направлении, – честно говоря, когда я в себя пришла, то была в таком состоянии, что плохо соображала. Да, все-таки на одной из этих трех.
   – А ты не можешь свои сверхспособности включить и точно определить, где эта зона. По крайней мере, пока не выяснятся полностью масштабы твоего дара, хочу предложить тебе должность поисковика.
   – Да нет тут ничего, – пожала Аня плечами, слегка рассосредоточив зрение, – по крайней мере, на данный момент.
   – Ты имеешь в виду – на какой нет?
   – Да на всех трех…
   – Вот мы сейчас и проверим!
   Юра раскрыл кейс и достал оттуда увесистый прибор с несколькими окошечками и стрелками, выдвинул антенну и несколько раз челноком просканировал площадь примерно указанную Аней, особенно внимательно обследовав все три скамеечки. Через некоторое время он подошел к сестре и разочарованно покачал головой:
   – Увы, ничего нет, – сказал он разочарованно.
   – А что это за штука, – поинтересовалась Аня.
   – Это наша последняя разработка, чрезвычайно чувствительный прибор, определяющий параметры электромагнитного поля. В данном случае он был настроен на магнитное поле земли. Забегая вперед, могу сказать, что в большинстве статистически достоверных аномальных зонах, где были зафиксированы случаи исчезновения людей или животных, линии магнитного поля земли оказывались как бы скрученными (если перевести на обывательский язык). То же подтвердили рамочники… странно, я думал, наш прибор что-нибудь покажет. Впрочем, с этими зонами не все так просто, возможно, некоторые из них пульсируют, а какие-то перемещаются. К самой проблеме мы недавно приступили и пока идет сбор информации. Жалко, я-то думал, что удастся под самым носом аномальную зону обнаружить, но, наверное, это было бы слишком просто…
   Пока Юра разглагольствовался, Аня словно бы стала к чему-то прислушиваться, затем на секунду закрыла глаза, а когда Юра уже раскрыл кейс, чтобы убрать прибор, неожиданно его остановила:
   – А сейчас-ка проверь…
   – Так я только что проверял… ладно, где именно проверять?
   – Да, хоть здесь, – пожала Аня плечами, – прямо перед нами.
   Юра снова включил прибор, выдвинул антенну, и лицо его вытянулось. Затем он недоуменно посмотрел на сестру:
   – А как ты почувствовала? Прибор действительно показал эффект скрутки. Надо срочно искать максимум, там, возможно, «дыра» сформировалась. Скрутка линий ведь на достаточно большой территории возникает, а дыра – предполагается – локальна. Тут надо искать по принципу холодно – жарко.
   – Да не надо ничего искать… – Аня, в которой продолжало угадываться некое внутреннее напряжение, сунула руку в карман куртки, достала скомканный носовой платок и бросила его впереди себя: платок тут же исчез, но по прошествии 10–15 секунд вновь появился в том же месте, где исчез, после чего уже следуя закону тяготения, упал на асфальтовую дорожку.
   – Вот тебе, пожалуйста, и дыра, – сказала девушка вновь расслабившись и насмешливо поглядев на брата, – а что твой «напряжометр» показывает?
   Юра глянул на стрелки прибора:
   – Линии восстановились, – сказал он обалдело, – это какая-то флуктуация! – он выгреб из плаща несколько монеток, очевидно первое, что попалось под руку, и швырнул туда же, где только что исчезал и появлялся платок. Увы, мелочь преспокойно пролетела дальше и со звоном упала на асфальтовую дорожку.
   – Пропала, в смысле, дыра пропала, – сказал он растеряно, – так что произошло?
   – Да так, ничего особенного, я такую дыру в любом месте могу соорудить.
   – Ты серьезно?! – посмотрел на нее брат расширившимися зрачками, – но каким образом, и почему ты раньше ничего не говорила?!
   – Дело в том, что я только недавно поняла, как это можно сделать. А ты уверен, что готов выслушать это объяснение от младшей, с твоей точки зрения, не шибко умной сестры, даже не имеющей, в отличие от тебя, высшего образования?
   – После того, что я видел… да конечно же!
   – Как ни странно, как это делать я поняла, когда ты сказал о скрученных магнитных линиях. Я вдруг представила себе кольцо Мебиуса, но только не плоскую, а трехмерную модель. Ты ведь знаешь, что если начать прочерчивать сплошную линию по его внутренней поверхности, то линия, замкнувшись, окажется с двух сторон, поскольку у кольца Мебиуса – только одна сторона. Если же разрезать это кольцо продольно пополам, то получится не два кольца, а одно более узкое, увеличенное вдвое. Если же так же перерезать кольцо, перекрученное в два раза, то получится два кольца, но переплетенных друг с другом, словно два звена цепи. Теперь, если мы возьмем первое положение изумрудной скрижали – принцип универсального ментализма – то должны прийти к выводу, что все сущее во вселенной имеет природу мысли, и даже твердые предметы – по сути своей чрезвычайно сконцентрированная мысль. Пространство так же имеет природу мысли, следовательно, если человек имеет достаточно мощный ментальный потенциал, он может смоделировать из своей мысли что угодно, проявленное во внешнем мире. В данном случае я встроила материю своей мысли вот в этот кусочек пространства, затем перекрутила его в трехмерности, как некое объемное кольцо Мебиуса, но не один, а два раза, а затем рассекла его так, чтобы образовались два сцепленных, но отдельных кольца. Фактически это и есть два параллельных пространства. Когда я бросала платок, я предварительно сотворила в локальном месте перекрученное вдвое кольцо Мебиуса, а затем, когда рассекла его, платок оказался во втором кольце и исчез из внешнего мира. Разумеется, модель была трехмерной, и говоря о кольце, я просто провожу аналогию. Поскольку мне трудно долгое время держать два параллельных пространства, через несколько секунд я отпустила эту структуру, и она вернулась в исходное положение, а мой платок снова оказался во внешнем мире. Вот такой экспериментик.
   Юра, слушавший сестру с отвисшей челюстью, долгое время молчал, затем покачал головой и развел руками.
   – Да-а-а, – протянул он, – видимо не зная, что сказать, – как все оказывается просто. В нашем отделе пока никто не додумался до такой теории. И ведь безо всякой математики, можно сказать, на пальцах! Но Бог с ней, с теорией, как такое на практике проделать можно?! Да ты же величайшая сенситива всех времен и народов! Кстати, большинство сенсов сами не знают, как у них тот или иной феномен получается, ты же еще и теорию попутно выдумала! Просто голова кругом идет! Слушай, а откуда ты знаешь об Изумрудных скрижалях? Я о них сам почти ничего не знаю, хоть и имею доступ к литературе не для всех.
   – Так, случайно прочитала, не помню сейчас, где и когда, – не стала вдаваться в детали Аня. Да и что бы мог сказать брат, если бы она заявила ему, что когда-то, лет в шесть, слушала основные положения герметизма из уст самого Гермеса Трисмегиста. Вернее, от того посланца Богов, который остался в истории под этим именем несколько тысячелетий назад, и который сейчас пребывал в облике маленького домового Варфуши.
   – Нет, – продолжал разглагольствоваться Юра, – это конечно здорово, что все во вселенной состоит из материи мысли, никогда ничего подобного мне в голову не приходило, но это все теория, а от теории до практики порой непреодолимая пропасть. Я, как и все люди, тоже мыслю, следовательно обладаю энергией мысли, но я же не могу сотворить, как ты выразилась, трехмерное кольцо Мебиуса!
   Да и вообще, насколько я знаю, никто не может… кроме моей сестры… – добавил он с трогательной дрожью в голосе.
   – Все зависит от потенциала, – пожала Аня плечами, тут как бы количество в качество должно перейти. Вчера именно это со мной и произошло.
   – Хорошо, допустим, так, – медленно произнес Юра, – но все равно, это не объясняет твоего исчезновения. Если тут нет никакой аномальной зоны, то ты-то сама не могла себя в параллельный пространственный рукав перекинуть, тем более, говорила, что сама не знала, что это с твоим телом произошло… или все же могла?
   – Я точно не знаю, – сказала Аня, – информацию об этом кто-то от меня блокирует. Может это произошло со мной самопроизвольно. А то, что можно себя в параллельный рукав перекинуть – я в этом не сомневаюсь. Нет, – сказала она, снова что-то просканировав межбровьем, нет здесь никакой аномальной зоны, возможно это была моя собственная подсознательная флуктуация.
   – Что ж, – вздохнул Юра, помолчав, – жалко. А как же быть с естественными аномальными зонами? Я хотел тебе уже у меня дома обо всем этом рассказать и показать ряд материалов, но получилось, что ты уже и без этого отчасти в курсе. А как же Бермудский треугольник, где пропадают не маленькие платочки, а целые корабли и эскадрильи самолетов, либо их экипажи, причем не одно столетие? А может и больше, поскольку на это официально обратили внимание и проинформировали общественность только в этом столетии. Там-то кто такие пространственные кольца Мебиуса устраивает? Есть и другие зоны, менее известные, об одной из них я тебе более подробно расскажу, поскольку она не так далеко от Москвы находится. Она, кстати, тоже по меньшей мере полтора столетия существует. Там тоже кольца Мебиуса?
   Аня попыталась считать информацию, но снова, как тогда, после возвращения, почувствовала жесткую блокировку.
   – Не выходит, – сказала она через некоторое время, – перекрывают информацию. Похоже это тоже кто-то устраивает, но кто – я не знаю. По крайней мере это должно быть очень могущественное существо.
   – Что значит «существо»? Ты хочешь сказать «человек»?
   – Это не человек, – сказала Аня после напряженной паузы.
   – А кто?
   – Я не знаю, говорю же, что информация заблокирована – и уже не первый раз.
   – Но на земле нет никаких разумных существ, кроме людей… или ты имеешь в виду инопланетян, пилотов летающих тарелок?
   – Нет, это не они.
   – Тогда кто?
   – Говорю тебе, не знаю, возможно какая-то сущность, не обладающая физической материальностью. Впрочем, это мои домыслы.
   – Но я не верю ни в каких существ, не обладающих физической материальностью, – вскричал Юра, – кого ты имеешь в виду? Бога? Дьявола? Нет этого ничего!
   – Как хочешь, – сухо сказала Аня, – помимо Бога, как Абсолюта, Пантократора, существует целая иерархия духовных существ. Такой же иерархией обладает и дьявол. Ты можешь в них верить, можешь не верить, но им от этого ни холодно, ни жарко. Дьяволу даже выгодно, чтобы в него не верили.
   – Ладно, оставим эту тему, – раздраженно сказал Юра, – значит, ты все же не вездесуща?
   – Нет, конечно, – вздохнула девушка, – возможно когда-нибудь я сумею ответить на эти вопросы, но не сейчас. Ты все, что хотел, проверил?
   – Вроде бы все, – растерянно посмотрел по сторонам брат, – результат оказался совсем не тот, на который я рассчитывал. Слушай, ты в другой обстановке сможешь все это повторить? Я знаю, что многие сенсы плохо управляют своим даром, и когда их начинали обследовать, крайне редко могли продемонстрировать на публике то, что у них легко получалось в непринужденной обстановке.
   – Не знаю, не пробовала, – пожала Аня плечами, вернее сейчас не пробовала, а тогда, одиннадцать лет назад, все получалось достаточно стабильно. А что, ты уже собрался меня ученому консилиуму демонстрировать? Вернее – КГБшному?
   – Да что тебе это КГБ далось, – снова начал горячится Юра, – во-первых, если мы и затеем нечто подобное, то только с твоего согласия и в очень узком кругу, поскольку такие вещи на широкое обозрение выставлять нельзя. А что касается КГБ, – ну, может я и хотел бы тебя кое-кому из руководства показать, но ты ведь на это не пойдешь. Мне останется только смиренно ждать твоей милости.
   – Ладно, прибедняться, – снисходительно улыбнулась Аня, – милости он моей ждать будет! Ты, небось, за свою находку звездочку себе примерил. А кто ее тебе даст, если ты меня своему КГБшному начальству не продемонстрируешь?
   – Да прекрати ты, какую звездочку! Я же внештатный сотрудник, это теперь глупо скрывать, и как был лейтенантом запаса, так и остался.
   – Так плох тот солдат, который не мечтает стать генералом! Ты же спишь и видишь себя штатным сотрудником и желательно офицером… госбезопасности.
   – Какое там, – махнул Юра рукой, – для этого надо специальное училище кончить. Ты же знаешь нашу бюрократию.
   – Так поступай в училище.
   – Знаешь, – посерьезнел Юра, – я, разумеется, думал об этом, но не уверен, что этого хочу. Все же должность внештатного сотрудника оставляет маневр для отступления. Я тоже не собираюсь попадать в железную зависимость, а стать офицером КГБ – это означает, что обратной дороги нет.
   – Ну, почему же, папа же уволился!
   – Папа уволился потому что стал инвалидом на фронте и никому в его должности уже был в органах не нужен. А должность у него была самая маленькая – рядовой внутренних спецвойск НКВД, можно сказать – отставной козы барабанщик. А я, как ты понимаешь, инвалидом становиться не собираюсь. Ну, и должность солдата меня тоже не устраивает. Ладно, похоже мы все выяснили, можно обратно идти.
   На обратном пути Юра долго молчал, очевидно переваривая информацию в таком количестве полученную за сегодняшнее утро. Возможно, в его сознании в эти минуты происходила переоценка сестры, к которой до недавнего момента он относился покровительственно и с высока. А может, в силу своей эгоистической натуры, прикидывал, как можно использовать внезапно открывшийся дар сестры в своих интересах. Кто знает, Аня не пыталась лезть ему в голову, она твердо решила не делать этого без личной просьбы брата, поскольку воссоединившись со своей знающей половинкой, она вдруг обрела дополнительно к своим паранормальным способностям целый комплекс моральных установок, что допустимо, а что недопустимо совершать при ее новом статусе. Однако другая ее часть, которая очевидно до недавнего времени дремала, неожиданно оживилась и активизировалась, вдруг получив повод для самовозвеличивания в собственных глазах. Дело в том, что ранее у девушки не было особого повода для завышенной самооценки и гипертрофированной гордыни. Она считала себя серенькой мышкой, ну, разве что более симпатичной, чем рядовая серенькая мышка. Но собственную женскую привлекательность она в грош не ставила хотя бы потому, что взаимоотношения полов ее совершенно не волновали, и эта ее особенность скорее давала дополнительный повод для мыслей о собственной неполноценности. Теперь же было отчего закружиться миловидной девичьей головке, ведь в одночасье из ординарной, не особенно одаренной и малоинтересной (не в смысле внешности) личности она превратилась в уникального мага-адепта, и свои собственные масштабы она до сих пор не могла до конца охватить. Таким образом ее дремавшее доселе эгоистическое начало пошло в наступление на недавно обретенную знающую половинку, к тому же отягощенную не очень комфортными этическими постулатами. Все это и привело Аню к некоторым достаточно опрометчивым демонстрациям брату своих возможностей. Уж она-то, зная Юрину манеру из всего извлекать личную выгоду и его связь с известной организацией, могла предполагать, что он постарается использовать ее в своих интересах. Впрочем это был ее брат, хоть, как недавно выяснилось, только по отцу, и несмотря на свою эгоистичность и черствость, он относился к сестре заботливо и трогательно. Правда, такое отношение возникло у него сравнительно недавно, уже в зрелом возрасте, в детстве же Аня натерпелась от него предостаточно. Юра откровенно пользовался ее открытостью и доверчивостью, используя эти ее качества исключительно в собственных интересах. Для Ани ее непосредственность, как правило, оборачивалась всяческими неприятностями как дома, так и во дворе, брат же свои проступки умело спихивал на сестру, хитро выкручивался, интриговал и, обычно, выходил сухим из воды. Впрочем пора детской враждебности давно миновала, и, по мере роста собственной самооценки и успешности, Юра все более покровительствовал сестре, тем не менее, на правах старшего брата, постоянно подчеркивая свою, несопоставимую с Аней значимость в этом мире.
   – Интересно, – думала девушка, – как изменятся наши отношения теперь, когда гадкий утенок превратился даже не в лебедя, а в неведомую волшебную птицу? Ведь это большой удар по его самолюбию, не озлобится ли он на меня? С другой стороны видно, что я его основательно напугала, он увидел во мне непонятную ему силу, и судя о людях исключительно по себе, будет бояться, что я ему что-нибудь нехорошее сделаю. Если он будет меня опасаться, то, очевидно, теперь нашим сердечным отношениям конец. С его точки зрения, я его, сама того не желая, унизила. Но и отношения со мной ему разрывать теперь не выгодно, он явно на мой счет чего-то задумал и не будет резать курицу, которая по его расчетам способна нести золотые яйца. Интересно, как теперь он будет прятать свои мысли, чтобы я о его замыслах не догадалась? Он ведь думает, что я теперь постоянно буду в его мозгах копаться, ведь он сам на моем месте именно бы так и поступил.
   – Послушай, – неожиданно вмешался в ее мысли Юра, – я вот все думаю над твоим теоретическим обоснованием создания параллельных пространственных рукавов. Хорошо, допустим ты каким-то немыслимым образом соорудила два изолированных друг от друга пространственных локуса. А что между ними? Ведь ничего, кроме пустого, либо заполненного пространства во вселенной не существует? Что значит отсутствие пространства между этими локусами? Это же – абсурд, это не просто не научно, это полная бессмыслица!
   «Какая же я все-таки дрянь, – мысленно упрекнула себя Аня, – он, оказывается о таких философских проблемах размышлял, а я ему приписывала всякие коварные расчеты! Лучше надо о людях думать, а во мне всякие детские обиды до сих пор бродят, и убежденность, что он законченный карьерист, не способный на творческий полет и вообще на мысли о каких-то абстрактных вещах, помимо денег, любовниц и карьеры».
   – Я даже не знаю, как это тебе объяснить, Юра, – пожала Аня плечами, – между этими двумя изолированными пространственными рукавами нет никакого третьего пространства, тут речь скорее идет о поляризации двух участков относительно друг друга, я как бы придала им разные полярности, условно – плюс и минус. Попав во второй параллельный рукав предмет как бы изменил свою полярность относительно полярности первого рукава, можно сказать, превратился в антивещество. А антивещество не может существовать в пространстве со знаком плюс. Это примерная модель, на самом деле все гораздо сложнее, проста я не знаю, как объяснить иначе.
   – Что ж, оживился Юра, – это очень интересная гипотеза! Но тогда речь идет не о параллельных пространствах, а о превращении вещества платка в антивещество.
   – И это тоже, – сказала Аня, – но если бы я просто перевела материю платка в антивещество, он бы аннигилировал и от нас бы даже пепла не осталось, я даже не знаю, какой был бы масштаб разрушений. Поэтому для антивещества платка необходимо было создать собственное антипространство.
   – А что между ними, – не унимался Юра.
   – А между ними – внепространственная Сила моей мысли, чистая ментальная энергия, которая первична и которую можно превратить в пространство… а можно и не превращать. Это – абсолютный универсум.
   – Знать бы, что это такое, сила твоей масли, – проворчал Юра, – для меня это – пустые слова, я не вижу за ними конкретного физического субстрата… и тем удивительнее, что это работает! Немыслимо! За эти два дня ты просто все перевернула в моей голове! И это – сопливая девчонка, на которую я всегда свысока глядел.
   – А как же тогда, – усмехнулась Аня, – ты на меня глядел в детстве, до того, как я память и вместе с ней свои способности потеряла? Я ведь и тогда паранормальным ребенком была! Почему-то в то время никакой особой почтительности я от тебя не помню. Чморил меня так же, как всегда.
   – Да я уж и не помню этого, – растерялся Юра, – ты тогда, по-моему, тщательно свои способности скрывала, тем более, мама всегда говорила, что ничего сверхъестественного на свете не существует.
   Я ведь узнал о том, что ты какая-то необычная только когда в школе этот переполох возник по поводу того, что ты сквозь стенку проходила. А потом тебя быстро в лабораторию забрали, а потом в психушку, и вернулась ты уже безо всяких паранормальностей. Разумеется, первое время я тебя опасался, но затем все забылось.
   Последовало несколько напряженное молчание, затем Юра, явно что-то обдумывающий, осторожно спросил:
   – А так, чисто теоретически, ты могла бы создать антивещество не в каком-то изолированном пространственном рукаве, а в обычном, плюсовом что ли пространстве?
   – Ты имеешь в виду, могу ли я эдакую сверхмощную бомбу создать из антивещества?
   – Да я не это имел в виду, я – чисто теоретически…
   – Да это ты имел в виду, – усмехнулась Аня, – вполне закономерный вопрос для КГБшника. А сам-то как думаешь?
   – Да я и не знаю, что думать – в очередной раз смутился Юра (за эти два дня Аня видела его смущение, наверное, большее количество раз, чем за всю свою жизнь).
   – Так вот, – если бы даже могла, то тебе бы этого не сказала. Считай, что не могу, считай, что антивещество может существовать только в специальном антипространстве.
   – Что ж, – развел Юра руками, – ответ достойный дочери НКВ-Диста, а я ведь действительно ничего такого не имел в виду, что ж я, как физик, не представляю, какие аннигиляция разрушения способна вызвать! Наверное, водородная бомба по сравнению с ней – невинная петарда. Ну и конечно, пусть твой брат – гнусный КГБшник думает: «а вдруг и правда может»? лучше тогда ее не трогать, а то устроит аннигиляцию на Лубянке! А что, ведь, наверное, возможно превратитьв антивещество совсем крохотные объемы материи, возможно даже несколько молекул, и тогда взрыв от аннигиляции может быть достаточно локальным, вплоть до того, что родного брата одной маленькой антимолекулкой подорвать.
   – Дурак ты! – с досадой сказала Аня, – неужели ты меня и вправду таким монстром считаешь?
   – Я человек реально мыслящий, и еще большим реалистом меня сделало сотрудничество с известной тебе организацией. А они умеют в кратчайшие сроки все сантименты и иллюзии из человека выбить. Если же глядеть на тебя в отрыве от контекста твоей личности и твоих этических и гуманитарных убеждений, то со вчерашнего дня ты являешься чрезвычайно опасный субъектом. и если ты, не дай Бог, и вправду способна создать антивещество, причем, мгновенно, без затрат, одним усилием мысли, то опасность твоя возрастает непомерно. Именно поэтому, как твой брат, у которого ты являешься единственной близкой родственницей, должен уберечь тебя от тех людей, которые могут усмотреть в тебе опасность для целого мира в целом и для себя в частности. Не вздумай никому проговориться, этим ты себя поставишь в чрезвычайно опасное положение.
   – Во-первых, – усмехнулась Аня, – я не сказала, что способна создать антивещество внутри неизолированного, плюсового пространства, я действительно не знаю, а пробовать не буду ни при каких обстоятельствах. Ну а твои пугалки, что КГБ меня уничтожит, как только узнает будто я способна создать антивещество, думаю, ты, мой милый, лукавишь. Наоборот, они меня будут всячески оберегать и носить, как хрустальную вазу, поскольку постараются использовать мой дар исключительно в своих целях. Разумеется, они прекрасно будут сознавать какую опасность я из себя представляю, однако и оберегать меня будут, как самый ценный стратегический объект. Они ведь абсолютно уверены, что всякий человек продается, а тот кто не продается, продается за очень большие деньги. Они ведь, как и ты, судят обо всех по себе. Ты представь на секундочку, особенно, если мой дар можно использовать на расстоянии, какие перспективы открываются перед нашими военными, да и вообще, правящей верхушкой, если я окажусь способной взорвать любой военный объект, да и вообще, все, что угодно в любой точке земного шара. Допустим, в один момент оставить США без его ядерного потенциала. Представь, в какие дебри заведет сильных мира сего их пылкое воображение!
   – Заметь, – вспыхнул Юра, – я тебе этого не говорил! Да возможно я лукавил, по привычке воспринимая тебя прежней наивной девочкой, и говорил тебе не совсем то, что думал. Разумеется, твоя версия куда ближе к истине, чем моя, но, боюсь, хрен редьки не слаще, поскольку в обеих версиях это клетка, правда в твоей версии она золотая. Ты хотела бы угодить в золотую клетку?
   – Риторический вопрос, – пожала Аня плечами, – ты в который раз судишь по себе. Разумеется, ты прав, и ни один человек – КГ-Бист или не КГБист не должен знать об этой стороне моих способностей. Все это я сказала тебе потому, чтобы ты не думал, что мной можно манипулировать. Я буду поступать, как велит совесть и мои невидимые опекуны. Ты предложил место в лаборатории? Я твое предложение принимаю, только хочу, чтобы ты твердо усвоил, что я не игрушка в твоих руках, да и вообще, ни в чьих руках не игрушка. Ты понял меня? – и Аня впервые посмотрела на брата так, что он съежился под ее взглядом и совершенно деморализовано пробормотал:
   – Я все понял, извини, если что не так сказал… просто все это для меня так неожиданно! Но ведь мы с тобой остаемся друзьями? Верно ведь?
   – Глупый ты, – тут же оттаяла Аня и доверительно взяла брата под локоть, – конечно же друзья! Наверное, как и ты, я думаю о тебе хуже, чем ты есть. Наверное, я должна была тебе просто сказать – «сам-то не проговорись»! Впрочем, у меня у самой от всего этого крыша едет.
   Так за разговорами они незаметно дошли до запасного входа ботанического сада, неподалеку от которого Юра оставил машину.

Глава 14
В гостях у Юры

   Брат с сестрой сели в машину и Юра сказал, чтобы Аня была теперь поосторожней со своими фокусами, на что девушка резонно ответила, что никаких фокусов, собственно, она в машине и не показывала, а то что Юра излишне нервно воспринял ее слова – так это – его проблемы, в конце концов она не видела никакой опасности, следовательно аварии и не должно было быть.
   – Это для меня еще не факт, – проворчал брат, – хорошо сидеть в машине в качестве пассажира и разглагольствоваться на тему, возможна ли в данный момент авария или не возможна, а выруливать в возникшей дорожной ситуации именно водителю приходится. Если уж ты такая всемогущая, то могла бы успокоить мою нервную систему, которую сама же и разболтала, а не объявлять, после того, как все случилось, что, оказывается, никакой опасности не было.
   – Ну прости, – улыбнулась девушка, я еще не освоилась со своим новым статусом и наделала массу глупостей. Я сейчас вообще жалею, что все тебе рассказала, ты как-то все излишне близко к сердцу принял. С другой стороны и не рассказать тебе о случившемся я не могла, как-то никакой правдоподобной версии о своем трехдневном отсутствии я не сумела тогда выдумать, наверное просто плохо умею врать. Но и согласиться с твоим обвинением, что я будто бы три дня тусовалась в компании наркоманов, тоже не могла. Вот и получилось, что я, сама того не желая, во все тебя посвятила… по крайней мере, во многое.
   На какое-то время воцарилось молчание, Юра внимательно вел свою шестерку в потоке машин и о чем-то напряженно думал, затем как-то неуверенно сказал:
   – Слушай, а вот те картинки, которые ты мне якобы внушила… этой самой преисподней, ты говорила, что там как бы была. Но как такое возможно? С другой стороны, и выдумать такое… не говоря уже о том, чтобы передать в чужое сознание… у меня это в голове не укладывается! Ты там действительно была?
   – Ты же сам недавно говорил, что я это тебе под гипнозом внушила, и никакого рая, ада и загробной жизни не существует.
   – Конечно, тяжело так сразу менять свое мировоззрение, – признался Юра, – я и не сказал, что полностью его поменял даже после того, что ты мне наговорила и показала. К тому же не исключен факт суггестии. Тем не менее, мне страшно все интересно, пусть даже и присутствует доля скепсиса, но пойми сама, невозможно так сразу взять и изменить свои взгляды на мир. Считай, что я просто хочу услышать твою версию. Одно могу сказать, я теперь сам не знаю, во что верить. Первый раз мой заскорузлый материализм поколебался, когда я увидел все документы, фотографии и фильмы, которые не демонстрируют широкой публике. Теперь он, мой материализм поколеблен еще сильнее. И все же расскажи, ты ведь и без того посвятила меня в какие-то свои тайны, в которые вначале не хотела посвящать. Я думаю, сказала А – скажи и Б, все равно уже ничего не изменишь.
   – Не изменишь, говоришь, – блеснула глазами Аня, – а как насчет того, что я в принципе могу стереть твою память? Не собираюсь, а могу чисто теоретически, как ты выражаешься? Ладно, шучу…
   (Аня чувствовала, что ее снова заносит, однако подобные, не очень добрые колкости вырывались помимо ее воли, очевидно сказывались накопленные безответные детские обиды на брата, и девушка подсознательно всегда хотела поквитаться с ним).
   – Ну и шутки у вас, боцман, – в ответ неуклюже пошутил Юра, правда ощущалось, что на мгновение он снова напрягся, и Аня поняла, и этого в брате раньше она никогда не замечала, что тот ее на полном серьезе боится.
   «Ну вот, – подумала девушка, – ты этого хотела? Довела человека до ручки, куда ж это годится, чтобы он боялся родную сестру, нет, все, надо прекращать даже подобные шутливые угрозы. А шутливые ли? А ведь на мгновение я серьезно подумывала стереть ему ту часть памяти, которая связана со всеми моими метафизическими экспериментами. Но раз уж я это не сделала, то почему бы действительно не рассказать ему о моем путешествии по шеолам, ничего это уже принципиально не добавит, не убавит, а он, похоже, уже частично созрел, чтобы в корне изменить свои взгляды на мир и посмертное существование. Что ж в этом плохого, если человек откажется от своего дурацкого материализма? Хотя его уже и нельзя назвать заскорузлым атеистом, он, как-никак, аномальными зонами занимается, а это уже шаг к метафизике, к религии! Впрочем, а меня-то можно назвать религиозной? В том понимании, которое большинство людей в это слово вкладывают? Очевидно, нет, какая я правоверная православная и вообще христианка, если с домовыми и прочими духами дружу? Да любой батюшка, исповедайся я ему и расскажи о мистической стороне моей жизни, скажет, что все это нечисть и тут же меня в сатанистки запишет, а то и анафеме предаст. Наверное в моем случае невозможно быть материалисткой, но гораздо труднее быть убежденной христианкой, не имея возможности видеть воочию живой мир, как я это вижу.
   – Ладно, расскажу, – вздохнула Аня, – наверное ты прав, сказала А – так надо и Б говорить. Если тебе пока трудно принять это, как реальные события, то прими, как сказочку.
   И Аня рассказала Юре все с того момента, как она разрушила психогенератор и ночью пешком отправилась в Москву, сразу перейдя к истории с Перуновым цветом и коварной ящерицей. Как она была жестоко обманута и как разделилась пополам, где ее внешняя часть вместе с плотным телом продолжала жить в обычном мире, став заурядной девочкой безо всяких паранормальных способностей, а другая, знающая часть отправилась в путешествие по инфернальным шеолам изнанки, встретившись с симпатичной саламандрой Огневицей. Разумеется, свою историю она рассказывала в сильном сокращении, ведь многое в увиденном невозможно было передать словами, тем не менее, рассказ ее нельзя было назвать голословным, поскольку Юра уже имел возможность тот мрачный и величественный мир ее глазами. Рассказ затянулся, машина уже давно подъехала к Юриному дому, тем не менее брат боялся прервать рассказ сестры, очевидно в доме были жена с ребенком, а Анин рассказ был явно не для посторонних ушей. Наконец, кое-как свернув свое повествование, поскольку в подробностях можно было рассказывать до вечера, Аня закончила тем, как очутилась на лавочке, жутко перепугав незнакомую пожилую женщину.
   – Ну, вот и все, – закончила девушка, судя по всему я увидела лишь незначительную часть того путешествия, которое проделала моя знающая половинка, прежде чем оба мои я воссоединились. Надеюсь, когда-нибудь увижу и продолжение, ну а как все это выглядело воочию, ты уже видел моими глазами. Можешь думать на этот счет чего хочешь, но ты сам попросил, а я рассказала.
   Снова последовало продолжительное молчание, затем Юра развел руками:
   – Уж и не знаю, что думать, мой здравый рассудок пока не способен принять твой рассказ за чистую монету. С другой стороны, не представляю, как такое можно выдумать, одно ясно, с тобой произошло нечто неординарное. Другое дело – трактовка. Слушай, а попробуй книгу об этом написать! Это же будет вторая Божественная комедия! Хотя, конечно, кто ее в нашей стране издаст, а то бы такая крутая фантастика получилась. Впрочем, можно подумать, как это за границей издать под вымышленным именем, так некоторые писатели делают, главное связи за границей и в дипломатическом корпусе иметь. Правда тогда вопрос с гонораром сильно усложняется.
   – По-моему, – усмехнулась Аня, – ты уже делишь шкуру неубитого медведя. Да я и не писала никогда раньше, боюсь, не получится.
   – Да, что там, не получится, – хмыкнул Юра, – ты вон как все здорово устно изложила, а начнешь свой рассказ записывать – появятся всякие подробности, которые ты упустила в устном рассказе. К тому же ты сама предположила, что будет и продолжение, возможно в дальнейшем у тебя материала не на повесть, а на целый роман наберется. А что касается неопытности, то всякие там стилистические погрешности можно у хорошего корректора выправить, думаю, найти такого не представит сложности.
   – Ой, не знаю, не знаю, – заскромничала Аня, – я пока над этим не думала, не до того было, надо будет подумать. Слушай, долго мы еще в машине сидеть будем? Я сто лет Татьяну твою и зайца не видела, они ведь дома, как я понимаю?
   – Дома, если не гуляют, – посмотрел Юра на часы, – нет, уже дома должны быть, у Михрютки в это время кормление. Надеюсь, излишне напоминать, что Татьяне ничего рассказывать нельзя?
   – Мог бы и не напоминать, а она в курсе, что я куда-то на 3 дня пропадала?
   – В курсе, к сожалению, – вздохнул брат, – но что-нибудь соврем. Правда надо что-нибудь поприличнее, разумеется версия о наркоманской тусовке или внеземной любви с последующим отбытием по месту жительства возлюбленного, не годится, мы же должны сохранить лицо нашей семьи. Ну а твоя версия правды – сама понимаешь! Поездка к родственникам в другой город тоже опасно, со временем может выяснить, что поездки не было… даже и не знаю, что придумать….
   – А версия, что я со своими бывшими одноклассниками в поход с палатками ходила – не годится?
   – Вообще-то ничего, но мало правдоподобно, ноябрь, как никак, ты ж не фанат этого дела. Мы никогда не обсуждали раньше, что ты в походы ходишь, а уж тем более – в минусовую температуру.
   – Хорошо, – сказала Аня, – тогда мы были на теплой зимней даче, где-нибудь, допустим в Радонеже или в Абрамцеве, я эту линию лучше знаю, но не с бандой наркоманов, а со школьными подружками. Можно даже, если ты так за мой моральный облик печешься, сказать, что это был исключительно девичник, без парней.
   – Вот это, пожалуй, теплее, – согласился Юра, единственное, может показаться странным, что ты через девять дней после смерти мамы веселиться отправилась, Татьяну это может покорежить. Впрочем, ничего более достойного я придумать не могу. В конце концов можно сказать, что твои бывшие одноклассницы хотели тебя отвлечь от твоего несчастья и специально для этого пригласили. А что! вполне правдоподобно, достойно и узнать обратное Татьяна не сможет, она никого из твоих бывши школьных подруг не знает.
   – А как же я, всегда такая послушная сестра, тебя не предупредила?
   – Ну, возможно не успела, случайно подруг встретила, и тебя, тепленькую, на дачу забрали, а там телефона нет. Ты ведь могла из дома звонить мне на работу, а у меня занято было…или я где-то в отлучке по институту бегал, я ж не обязан сиднем в своем отделе сидеть! Мы ведь не для мамы версию сочиняем, думаю Татьяне все эти подробности и нестыковки по барабану, ей сейчас о Михрютке забот достаточно.
   – Да, кстати, – сообразила Аня, – а разве вчера она не спрашивала по поводу моего исчезновения, когда ты домой от меня вернулся, если, конечно, – усмехнулась она, – ты дома ночевал.
   – Вообще-то я обычно дома ночую, – несколько раздраженно ответил Юра, – а что касается моей связи на стороне, то это не значит, что я семью разрушать собираюсь. Если уж ты в моих мозгах копалась, то могла бы это выудить. Чтоб ты знала, у папы с мамой тоже не все идеально было, и он тоже на сторону загуливал. А насчет твоего исчезновения после нашего с тобой разговора, я ей ничего не объяснял, я вообще не говорил, что к тебе поехал. Я как раз и собирался все сегодня рассказать, после того, как мы оптимальную версию выработаем.
   Брат с сестрой вышли из машины и поднялись на третий этаж добротного «Сталинского» дома на Ленинском проспекте, в котором Юра поселился три года назад после женитьбы. Аня не сомневалась, что и в неестественно быстром решении жилищной проблемы, Юре помогла известная организация. Квартира, в которой проживал старший Ромашов, хоть и была 2х комнатной, однако полезные площади составляли не менее 50 метров – весьма прилично по тем временам, и отличалась высокими потолками с лепниной, просторным холлом-коридором и хорошей звукоизоляцией. В общем, как говаривал Юра, конечно, не Рио де Жанейро, но жить можно. Тем более, не совсем понятно, на какие деньги Юра натащил туда кучу современной Финской мебели из Березки, а также немыслимой для тех времен аудио и видеоаппаратуры, включая его последнее приобретение и предмет всеобщей зависти – совершенную диковинку для тех времен – громоздкий видеомагнитофон Сони, что и для ассортимента Березки была неслыханная редкость. Правда, весь этот электронный эксклюзив середины 70х (включая и японский цветной телевизор упомянутой выше фирмы) Юра приобрел сравнительно недавно, уже когда заболела мама, поэтому Аня так и не успела насладиться в гостях у брата ни одним детищем экзотической по тем временам Голливудской продукции.
   – Похоже, Михрютка спит, – сказал Юра, снимая плащ и прислушиваясь, – тишина.
   Как бы подтверждая его слова, дверь в большую комнату отворилась, и в проеме появилось заспанное щурящееся личико Татьяны, Юриной супруги, и, кстати, о чем мы вскользь упоминали, родной дочери полковника КГБ. Этот факт легко объяснял и Юрину карьеру, и быстрое получение квартиры в престижном районе, и наличие всего этого мебельного и электронного изобилия, поскольку, к чести Юры будет сказано, что переезжая со старой квартиры, где оставались Аня с мамой, он не устроил дележку и вывез только личные вещи. Внешность Юриной жены также отчасти объясняло тайные походы Аниного брата налево. Увы, она отнюдь не блистала красотой, а наличие маленького ребенка и вовсе ее обабило: рыхлая фигура, тусклые, какие-то слипшиеся, бесцветные волосы, малоинтересное, хоть и довольно добродушное деревенское личико. Причина Юриного выбора была шита белыми нитками, и каких-то пылких чувств к супруге он никогда не испытывал, однако ставка на Таниного отца оправдалась сполна. Геннадий Викторович (отец Тани) весьма благоволил к зятю и приложил руку к удачному Юриному распределению, и нетрудно было догадаться, что внештатным сотрудником КГБ брат был пристроен не без участия своего всесильного тестя. Собственно, больше ничего о характере их взаимоотношений Аня не знала и самого сурового чекиста видела пару раз на свадьбе Юры и похоронах мамы. Так же она мало знала о взаимоотношениях брата с супругой, он об этом не распространялся, и вообще не любил, когда интересовались его личной жизнью. Ну, а в те немногие эпизоды, когда Аня была у Юры в гостях, отношения между молодыми супругами выглядели несколько натянутыми, хоть Юра и разыгрывал всячески естественность и сердечность. Очевидно, жена подозревала о его похождениях, но, зная брата, Аня была уверена, что тот никогда не расколется и будет отпираться до последнего: скорее всего не столько из боязни скандалов и даже потери супруги, сколько из страха впасть в немилость Геннадия Викторовича, каковая грозила ему серьезными жизненными и карьерными осложнениями. Правда после рождения Мишеньки, в отношениях супругов что-то потеплело, однако же, как это выяснилось вчера при известных обстоятельствах, другая женщина, куда более яркая и привлекательная, чем безликая Танюша, продолжала занимать в сердце Юры весьма значительное место. Впрочем Аня успела заметить и тот факт, что до жгучей блондинки Светы, было немало и других сердечных объектов, а посему речь наверняка шла об очередном увлечении, не являющемся угрозой для крепкой советской семьи, дополнительно сцементированной суровым чекистом Геннадием Викторовичем. Юрину жену Аня знала не очень хорошо, и не потому, что сама не хотела с ней подружиться, а потому что Таня относилась к ней с некоторой натянутостью, возможно связанной со слишком явным Аниным внешним превосходством, а так же, возможно, скрытой ревностью, поскольку чувствовала, что Юра относится лучше и сердечнее к сестре, чем к супруге. Тем не менее, вся эта гамма противоречий вряд ли бросилась бы в глаза постороннему наблюдателю, поскольку и Юра и достойная дочь отца-чекиста были по природе неплохими конспираторами и тщательно стремились создать видимость приличия и семейного благополучия.
   – Привет, – прошептала Таня, приложив палец к губам, – Мишутка только что заснул, тише, – затем взгляд ее переместился на Аню, – у тебя все в порядке? Слава Богу, я говорила Юре, что с тобой все в порядке, а он психовал. Пошли на кухню, я вас накормлю, голодные небось.
   Аня с Юрой разделись, стараясь поменьше шуршать верхней одеждой, поскольку Татьяна все время делала страшные глаза и прикладывала палец к губам, и прошли на кухню, после чего, закрыв дверь, перешли на нормальную речь.
   – Все, как я и предполагал, – сказал Юра, усаживаясь за стол, и пока Татьяна ставила на стол тарелки и разливала борщ, изложил последнюю версию о неожиданной поездке Ани в Радонеж с подружками из школы, – но вообще-то, – закончил он свой рассказ с наигранным гневом, будь тебе лет на 5–6 поменьше, я бы тебя на правах старшего брата, ремнем выпорол. Ну, не дозвонилась сразу, у меня и вправду на работе телефон вечно занят, но в течении трех дней могла бы найти возможность позвонить! Я понимаю, что на даче ни у кого телефона нет, это все же не правительственный поселок, но неужели нигде в округе телефона-автомата не было?
   – Я искала, – виноватым голосом включилась в спектакль Аня, но там единственный автомат рядом с магазином оказался, и тот сломан.
   – Ну ладно, закрыли тему, – торжественно объявил Юра, я понимаю, ты уже совершеннолетняя и вправе уезжать, куда вздумается, однако близкие люди должны быть в курсе где ты и что с тобой.
   Аня слушала брата и думала, что они могли бы и вовсе не разыгрывать спектакль, поскольку, как она почувствовала, Тане не было особого дела до того, куда пропадала Аня на эти три дня, ну, разве что на уровне чисто женского любопытства. Если бы за этим скрывалась какая-нибудь интрижка с мужчиной, это бы вызвало куда больший эмоциональный отклик с ее стороны, однако так же как Юра с выражением врал о вымышленном Анином пикнике, так же и Таня добросовестно изображала тревогу и заботу, присоединившись к общему мнению, что да, наверное Анечке и правда надо было на несколько дней уехать с подружками за город, чтобы переключиться и развеяться после смерти Нинель Васильевны. Далее последовал рассказ о том, что сегодня съел Мишутка, и как засыпал, а так же были высказаны подозрения, что в Мишуткином диатезе, похоже, виновато яблочное пюре, и что его необходимо теперь значительно уменьшить или даже полностью исключить из рациона, а жаль, ведь в яблоках много железа и витаминов. В общем обед прошел за вполне стандартной беседой супругов, в жизни которых не так давно появился первый ребенок, и Аня, в силу своей полной некомпетентности в данном вопросе, в основном молчала, обходясь стандартными междометиями, выражающими искреннюю заинтересованность. При этом она всячески мысленно себя упрекала за свою черствость и бездушие, поскольку ей, честно говоря, было совершенно не интересно, сколько Мишутка съел манной каши, как он перемазался, как покакал и что щечки его покраснели сегодня гораздо ярче, чем обычно. Подумав о диатезе ребенка, Аня неожиданно поняла на уровне абсолютной уверенности, что дело не в яблочном пюре, а в шоколадной конфетке, о чем она машинально сообщила. За столом на секунду воцарилось молчание, затем Юра сказал:
   – Мы ему шоколадных конфет не даем, педиатр не разрешил, – затем посмотрел на Таню.
   – Да нет, с едва заметной заминкой в голосе сказала Таня, – мы ему не даем…
   – И все же это шоколад, – для чего-то начала отстаивать свою позицию Аня, – я ясно вижу.
   – Что, ясно видишь? – удивленно глянула на нее Татьяна.
   – Все-таки давала, – неожиданно перевел стрелки Юра с сестры на супругу, – ведь было же один раз, зачем снова на грабли наступать?!
   – Я совсем небольшой кусочек, он так хныкал, так ручки тянул, я думала, может на этот раз ничего не будет… уже ведь два месяца прошло, – стала оправдываться Татьяна.
   – А каким образом он шоколадную конфету увидел, мы же договорились от него конфеты прятать. – негодовал брат.
   – Да я как-то случайно… забылась и конфетку при нем съела…
   Юра начал отчитывать жену за слабохарактерность и нездоровую страсть к шоколадным конфетам, Аня же вновь мысленно себя упрекала за то, что влезла не в свое дело и стала причиной конфликта, однако Юрин праведный гнев длился недолго, Татьяна убедила его, что с прошлого раза была не уверена, что диатез возник от шоколада и, наверное, подсознательно хотела проверить, так ли это, но теперь она в этом твердо убедилась и больше никогда не будет Мишеньку провоцировать. Затем разговор переместился на зимние сапожки, из которых ребенок вырос, и надо уже завтра доставать новые, и об Анином неуместном прозрении истинной природы диатеза как-то незаметно забыли.
   Так за разговором прошел обед, и Юра сообщил, что хочет пристроить Аню в свое КБ до следующего поступления в институт на должность лаборантки, поскольку с другими местами вышел прокол, и что ему надо ввести ее в курс дела и показать кое-какие инструкции. В общем надо поговорить тет-а-тет, и чтобы она не обижалась, что без нее, ей все равно эти разговоры будут совершенно не интересны. На это Таня ответила, что и не собиралась навязывать им свою компанию, что Мишутка ночью спал плохо, и пока он спит сейчас, она тоже подремлет рядом. После этого Юра с Аней отправились в одну комнату, а Таня – в другую, к Мишутке.
   – Слушай, ты думай, что говоришь, – сказал Юра, убедившись, что Татьяна закрыла за собой дверь, после чего последовал ее примеру, – откуда ты могла знать про шоколад? Я-то сразу врубился, что ты опять свое ясновидение включила, а Татьяне-то знать об этом совершенно ни к чему. Хорошо, я так разговор повел, что она быстро переключилась и забыла, что о шоколаде, по идее, ты знать ничего не могла.
   – Да это как-то само вырвалось, – начала смущенно оправдываться Аня, – да и мне показалось, что лучше вам сказать об истинной природе диатеза: я совершенно ясно увидела, как она ему конфету дала, и что потом в его организме происходило, и как выброс на щечки пошел. Мне казалось это таким естественным, и странно, что другие этого не видят. Да, собственно, почему ты так хочешь ее от этой информации уберечь? Все равно рано или поздно что-то до нее дойдет, я же не говорю, что ей абсолютно все знать надо, пусть знает, что я, допустим, диагностировать умею, она уже сейчас что-то заподозрить могла.
   – Не думаю, сказал Юра. – это вполне могло быть обычным совпадением, к тому же, уверен, ей будет очень неприятно, если она узнает, что ты не только внешними данными ее значительно превосходишь, но и умственными, она часто подчеркивает, что внешне ты, возможно, и симпатичнее, но головка у тебя слабенькая. Она, мол, и школу с золотой медалью закончила, и институт с красным дипломом, а ты, мол, и в школе тяп-ляп училась, а теперь и в институт поступить не можешь. К тому же и идей диалектического материализма она не шибко последовательно придерживается. Не то, что однозначно в Бога и чудеса верит, однако всякие гадалки и бабки-целительницы ее очень интересуют, она все рассказывает, как ее подруга своему ребенку пупочную грыжу заговором у одной бабки вылечила, и хочет Мишутку к ней по поводу диатеза везти. Так что даже если в глубине души она и будет тебе завидовать, то все равно, твой феномен ее заинтересует, и еще, не дай Бог, начнет тебя пытать, чтобы ты посмотрела на ментале все ли я время на работе провожу. А ты еще возьмешь. И взболтнешь, как только что, ведь никто же за язык не тянул! А я, между прочим, намерен семью сохранить и следую народной мудрости, что хороший левак укрепляет брак.
   – Ладно, – вздохнула Аня, – наверное, ты прав. Просто меня всю жизнь твои игры в секретность раздражали, а теперь и я с тобой вместе буду этакой ходячей государственной тайной.
   – А что в этом плохого? – широко улыбнулся брат, – по-моему, простота хуже воровства, а когда человек в тебе тайну чувствует, он тебя и уважает и побаивается, и, следовательно, ты всегда имеешь над ним преимущество. Однако, мы все не о том, приступим к тому разделу, ради которого я тебя сюда позвал. Я между прочим, ради тебя серьезное административное нарушение сделал, принес с собой видео и фото материалы, которые нельзя домой забирать. И из-за этого могу неприятности поиметь. Давай, садись поудобней к столу, сначала я тебе кое-какие фотки покажу.

Глава 15
Бермудский треугольник

   Юра достал из папки, которую он прихватил из машины кипу фотографий, полистал их и сказал с некоторым сожалением в голосе:
   – Увы, после всего, что ты мне рассказала и, тем более, показала, фотографии эти не будут иметь такого эффекта, на который я вначале рассчитывал, тем не менее заранее скажу: то, что ты сейчас увидишь, прошло очень серьезную экспертизу, и точно установлено, что это не фото и не киномонтаж. К сожалению, большая часть подобного материала на поверку оказывается сфабрикованным, просто одни подделки грубее, другие – тоньше.
   Наконец Юра остановился на одной из фотографий и протянул ее Ане:
   – Что ты можешь сказать по этому поводу?
   Странная картинка, представленная Ане, отнюдь не являлась фотошедевром, и было видно. Что неизвестный фотограф пытался выжать из своего аппарата максимальное увеличение, однако снимок все же был достаточно понятен и убедителен. На фоне ясного голубого неба, а так же прихваченного, возможно, для пущей убедительности полоски моря у горизонта, отчетливо был виден пассажирский самолет… но не целиком. Передняя часть фюзеляжа, вплоть до крыльев просто отсутствовала, словно бы срезанная невидимой бритвой. А поблизости самолета какие-то светящиеся шарики.
   – Думаешь, фотомонтаж? – хмыкнул Юра, – кажется, такой снимок сфабриковать проще простого, однако экспертиза точно установила, что это подлинный снимок. Теперь смотри:
   Брат выложил перед Аней целый ряд снимков, на которых самолет (Юра сказал, что это Американский пассажирский Боинг) сначала цел и невредим, на следующем снимке – какое-то свечение вокруг носовой части и светящиеся шарики вокруг, затем, на последующих снимках самолет последовательно пропадает: вначале – нос, затем треть фюзеляжа, вплоть до крыльев, затем видна хвостовая часть фюзеляжа, затем лишь часть хвостового оперения и, наконец снова ясное небо и светящиеся шарики там, где только что исчез самолет.
   – Это часть любительской киноленты, с которой сделаны фотографии, – прокомментировал Юра, это я тебе для затравки, сам фильм, переписанный на видеопленку, у меня тоже имеется, я тебе его по видику покажу, после того, как посмотришь еще несколько фоток.
   Далее следовали еще несколько снимков, сделанных с аналогичными участками размывов-свечений как среди ясного неба, так и среди пасмурного. На вид в них не было ничего примечательного, их даже можно было принять за дефект пленки, однако Юра прокомментировал, экспертизой установлено, что снимки подлинные, и что это такое не известно. В дальнейшем будет видно, что размыв этот перемещается, пульсирует, то пропадает, то возникает, и установлено, что это не шаровая молния и не классическое НЛО, хотя относительно НЛО также ничего определенного сказать нельзя. Далее Юра ничего объяснять не стал и предложил Ане новую фотографию. На этот раз снимок был сделан с самолета, летевшего над морем на большой высоте. Под крылом было видно только море бирюзового цвета, как в ясную солнечную погоду, но где-то в середине снимка поверхность воды совершенно неестественно вспучивалась, обретая форму гигантской полусферы, диаметром в несколько десятков километров и на вершине этой полусферы был заметен малюсенький кораблик. Аня почему-то вспомнила инфралиловое море Пропулка, так же совершенно неестественно вспученное, создававшее впечатление скорее твердой поверхности, хотя в этом, на вид твердом море бродили у берега Тунгаки, каменные едоки гавваха, да болтались без руля и ветрил инфраметаллические капсулы, заключавшие в себе души особо тяжких преступников. Впрочем на снимке море не казалось столь зловещим и тем более затвердевшим, однако было впечатление, что под толщей океана скрыт гигантский шар, частично выступающий над поверхностью и приподнявший корабль, однако не прозрачностью, ни какими другими визуальными свойствами от этой жидкой поверхности не отличающийся.
   Следующая фотография оказалась в чем-то похожа на предыдущую, то есть была сфотографирована поверхность океана с самолета, однако на этот раз наблюдалась не вспученность поверхности, а наоборот продавленность. И снова Аня вспомнила нечто подобное, но уже в Гвэгре, когда в один прекрасный момент доселе достаточно гладкая равнина вдруг прогнулась, образовав что-то подобное покатой воронки.
   Юра представил еще несколько фотоснимков морской поверхности, каких-то непонятных завихрений и водоворотов, но это выглядело уже не столь загадочно и не вызывало ощущения паранормального. Затем, отложив часть еще непоказанных снимков в сторону, он, продолжая хранить многозначительное молчание, торжественно включил телевизор и видеомагнитофон, вставил кассету (такие кассеты Аня видела впервые, как, собственно, и сам видеомагнитофон, о котором, правда, брат уже прожужжал ей раньше все уши), и дальше последовал ролик, правда немой. На ролике вначале шли кадры палубы респектабельного теплохода с прогуливающейся публикой, затем фигурировала какая-то женщина, купающаяся в бассейне того теплохода, которая картинно ныряла в бассейн, а вынырнув помахивала рукой снимающему, и тут камера пошла выше, какое-то время гуляла по пустому ясному небу, затем в кадре появилась россыпь светящихся шариков, которые Аня уже видела на фотографии, при этом они странно пульсировали и слегка колебались из стороны в сторону, словно их кто-то дергал за веревочку. Тут снимающий максимально приблизил объекты с помощью объектива, но ничего это не добавило, кроме того, что изображение стало менее отчетливым. После этого камера резко пошла вправо и выхватила уже знакомый Ане пассажирский самолет, летящий прямо на эту россыпь шариков. В следующие доли секунды самолет влетел в россыпь и пропал из виду. Затем кадр прервался и пошла замедленная съемка летящего самолета, и тут уже хорошо удалось рассмотреть, как лайнер касается передней частью этой россыпи, которая на первый взгляд не кажется чем-то опасным, затем медленно туда въезжает, и на кадрах было хорошо заметно его постепенное исчезновение. С противоположной стороны россыпи объектов, которая своими размерами составляла примерно две длинны фюзеляжа, этот самый самолет так и не появился.
   – Ну вот, – сказал Юра, когда запись закончилась, – уникальная съемка, можно сказать, единственная в мире, где заснят момент исчезновения самолета в неведомой аномальной зоне. Кстати, эту россыпь светящихся шариков называют плазмоидами. Могу дополнительно сообщить, что самолет этот, Боинг 67 компании Эмерикан Аирлайнс, в апреле 1974 года следовавший рейсом из Барселоны в Майами, штат Флорида, по месту назначения так и не прибыл, и останки его не найдены. Характерно, что пилоты не сообщили диспетчеру о каких-то неполадках и кризисной ситуации, не было ни слова сказано и об этой аномальной зоне, которая прекрасно была видна на кадрах киносъемки. Самолет так и остался числиться в пропавших без вести, официальная версия – что у него резко отказали одновременно и двигатели и связь, и он упал прямехонько в океан. А поскольку глубина в этой части океана исчисляется километрами, то шансов обнаружить и поднять этот самолет со дна – практически никаких. Конечно, должны были всплыть какие-то легкие части или вещи пассажиров при разрушении фюзеляжа, однако и это вовсе не обязательно. Короче говоря, версия о неожиданном падении самолета в океан была бы вполне приемлема, если бы ни этот случайный киноролик, заснятый кем-то из пассажиров теплохода, проплывавшего в том же месте, в тот же час. К тому же имелись и несколько свидетелей на том же теплоходе, которые видели момент исчезновения самолета.
   Теперь поясню подробнее. Все фотографии, которые ты видела, сделаны в зоне Бермудского треугольника, о котором ты несомненно что-то слышала. Он расположен в условно очерченном месте между Бермудскими островами и побережьем Северной Америки в районе штата Флорида, и за время наблюдений и статистики за период 100 лет в этом месте таинственно исчезли и погибли более ста воздушных и морских судов. Впервые на этот феномен обратил внимание американец Винсент Глоддис, опубликовавший в 194 году статью в журнале «Спиритизм» «Смертоносный Бермудский треугольник». Он же и автор этого названия. А в 1974 году тот же американец Чарльз Белиу опубликовал книгу «Бермудский треугольник», где уже собрал все известные факты по таинственным исчезновениям и необъяснимым явлениям, которые существовали на тот момент. Не буду пересказывать содержание, тем более я и сам читал только отдельные выдержки этой книги, могу только привести краткую статистику там приведенную: за сто лет наблюдений в зоне Бермудского треугольника бесследно исчезли (никаких следов впоследствии не удалось обнаружить) более ста судов, как морских, так и воздушных. Самый известный случай – это исчезновение звена из 5 бомбардировщиков типа «Эвенджер» 5 декабря 1945 года. Когда эскадра взлетала с базы военно-морских сил США форта Лозердей-де, в районе Бермудского треугольника летчики перестали отвечать на запросы диспетчера, самолеты исчезли с радаров и больше нигде не появлялись, при этом не удалось найти ни одного обломка 5 здоровенных самолетов. – Для убедительности Юра протянул Ане старую черно-белую фотографию, очевидно времен войны, с изображением бомбардировщика Эвенджир.
   – Было много и других таинственных исчезновений, – продолжал Юра, – как кораблей, так и самолетов, и одно из них, наверное единственный случай из всей этой трагической череды, удалось запечатлеть на кинопленку: этот любительский ролик ты видела. К сожалению другие кино и фотодокументы момента исчезновения объекта нам, по крайней мере, неизвестны, поэтому утверждать о сверхъестественных причинах подобных явлений невозможно, поскольку даже отсутствие обломков не является тому доказательством. Кстати, возможно ты и слышала, что бывали случаи, когда исчезнувшие корабли обнаруживались в целости и сохранности но без пассажиров, экипажа и без каких либо признаков и объяснений причин этого исчезновения, поскольку тел в океане не удавалось найти, а на борту не было никаких свидетельств произошедшей трагедии. То же касалось и судовых журналов, там не находили никаких записей, которые хотя бы косвенно могли свидетельствовать о катастрофе или о признаках ее приближения. Мало этого, иногда обнаруживались пустые и целехонькие суда 18, 17 и даже 16 веков, что наводит на мысль о том, что необъяснимые катастрофы происходили тут и раньше, задолго до того как ученые обратили внимание на эту зону и начали вести какую-то статистику. Разумеется, какая-то часть судов и самолетов могли пропасть в шторм или в какой-нибудь сверхмощный ураган, поскольку данная акватория метеорологически очень неспокойна, и славится своими штормами и ураганами, но там зафиксированы и другие редкие явления природы: кое-какие из них удалось заснять. Эти фотографии я тебе тоже показывал, я имею в виду многокилометровые вспучивания и прогибы поверхности океана, и часто одно явление следует за другим. Как ты помнишь по фотографии, по меньшей мере один из таких случаев вспучиваний-прогибов закончился исчезновением небольшого судна, правда сам момент исчезновения зафиксировать не удалось. В момент вспучивания суденышко удалось заснять в высшей точке, но когда вскоре наступил прогиб – корабля уже нигде не было, и как указано в письменном свидетельстве очевидцев, никто не видел момента его исчезновения, но и уплыть из зоны водяной полусферы оно бы попросту не успело.
   Помимо подобных таинственных явлений, которые пока никто вразумительно не объяснил (то есть гипотез объясняющих отдельные явления зоны хоть отбавляй, но ни одна не может объяснить весь феномен треугольника в целом). Как я уже говорил, в этой зоне Атлантики издавна регистрируется более высокий, чем в окружающих областях уровень штормов, ураганов, туманов, смерчей и прочих мереорологических крайностей, а так же круговые океанические течения, внезапно возникающие и прекращающиеся, что часто приводит к возникновению серьезных водоворотов, которые способны поглотить небольшие суда. Так что причин для катастроф более чем достаточно, и тем не менее многие из них нельзя объяснить только естественными метеопричинами. Одна из наиболее популярных ныне гипотез объясняющая феномен Бермудского треугольника – это теория мощных инфразвуковых волн, которые способны свести экипаж и пассажиров с ума и вогнать в такое состояние ужаса, что люди просто выбрасываются за борт. Причину возникновения подобного «голоса моря» с частотой колебаний около 6 герц пытаются обосновать неким особым взаимодействием ветра с поверхностью океана, правда непонятно, почему такие звуковые волны возникают именно в зоне Бермудского треугольника. Что же касается гигантских водных вихрей, то их пытаются объяснить – и тоже недостаточно убедительно, наличием холодного ядра и теплых колец воды. В результате перемещения ядра возникают водовороты-сателлиты, куда и втягиваются суда и обломки самолетов. Это явление названо «дыханием Земли», правда не ясно, почему оно происходит в этой ограниченной зоне. Недавно возникла еще одна оригинальная теория, объясняющая все описанные катастрофы наличием принципа сообщающихся сосудов, в частности между Бермудами и мексиканским заливом. Эти две акватории якобы связаны грандиозным тоннелем, проходящим в донной толще и сквозь полуостров Флорида, либо Кубу и Мексику. Если над этими акваториями атмосферное давление одинаково, то в системе сообщающихся сосудов устанавливается баланс сил, и аномалий в условиях навигации нет, но если в соседней акватории падает давление ниже отметки в Бермудах, то туда устремляется масса морской воды через тоннель. Превышение же атмосферного давления вызывает обратное движение водных масс. В первом случае возникает прогиб морской поверхности, во втором – ее вспучивание, и, соответственно, снижение атмосферного давления и его повышение. По законам гидравлики начало движения водных масс совпадает с определенной величиной перепада давлений в этих соседних акваториях, и сразу же сопровождается «возмущением» поверхности океана – штормом и водяными вихрями, а падение атмосферного давления в связи с опусканием поверхности моря (образование вогнутости) может привести к снижению высоты полета и гибели самолета. Если же включить электромагнитную компоненту, то можно себе представить, что тоннель между двумя акваториями представляет собой соленоид с магнитным сердечником и вибратором, которые создают магнитные поля и эти магнитные поля воздействуют на навигационные приборы, корабли и возможно на людей. Механизм же возникновения самого тоннеля между сообщающимися сосудами возможно связан с тектоническими подвижками материков и разломами земной коры. К сожалению это лишь гипотеза, и имеется ли в этом месте тектонический разлом никто не знает. Так пытается объяснить феномен Бермудского треугольника официальная наука, однако виденный тобой ролик никак не вписывается ни в ту, ни в другую гипотезы, поскольку тут налицо толи дематериализация самолета, толи еще что-то, и нечто подобное ты сама мне продемонстрировала три часа назад, объяснив этот феномен тем, что соорудила какой-то параллельный пространственный карман.
   Есть и еще одна теория, и для ее проверки в нашем КБ создана специальная группа, в которую вхожу и я. Прежде, чем изложить ее суть – разумеется без математических формул, ты в них все равно ничего не поймешь – я хочу показать еще несколько фотографий. Эти фотографии также получены из секретных архивов НАСА, и каким образом они попали к нам я тебе сказать не могу.

Глава 16
Черные дыры, червоточины

   – Да уж, конечно, бином Ньютона, – усмехнулась Аня, – ясно, что наши шпионы выкрали…
   – Не шпионы, а разведчики, – поправил ее Юра, – скорее всего именно так, но я правда не знаю, как они к нам попали.
   Юра протянул ей несколько фотографий одного и того же вида, сделанного под разными углами и с разным приближением. Во всех случаях угадывалась хорошо всем знакомая поверхность Луны, с ее типичными круглыми кратерами, и среди этого мертвого, никем, кроме космической техники не посещаемого ландшафта лежал довольно неплохо различимый самолет, причем без каких-либо видимых повреждений корпуса.
   – Как тебе снимочки? – торжественно глянул на сестру Юра – ничего тебе этот самолет не напоминает? Забегая вперед, хочу прокомментировать, что эти фото также прошли специальную экспертизу и установлена их абсолютная подлинность. Известно, что кадры эти получены с одной из автоматических лунных станций НАСА. Это действительно Луна.
   – Так это вроде бы тот самый самолет, что исчез над Бермудским треугольником? – угадала Аня, – по крайней мере очень похож!
   – Так оно и есть, – торжественно произнес брат, – только фишка в том, что эти снимки лунной поверхности сделаны на несколько лет раньше, чем ролик, зафиксировавший исчезновение самолета. Похоже, тут мы имеем не твой параллельный пространственный рукав, где исчез носовой платок, а нечто другое, что-то вроде тоннеля нуль-транспортировки, о котором немало у фантастов понаписано, к тому же отправляющего на другую планету и в недалекое прошлое. А то, что это один и тот же самолет экспертиза установила с большой степенью вероятности, тем более номер у них совпадает. Так что у нас в наличие неопровержимый факт абсолютно невозможного явления природы, правда этот факт тщательно скрывается от общественности. Как видишь, секреты не только наши городят, но и американцы, которым хорошо известна подлинность этих снимков. Ну что, можешь с помощью своего ясновидения снять информацию, как самолет мог на Луне оказаться, к тому же в прошлом? Аня попыталась подключиться к вселенскому информационному банку, к которому получила доступ после своего «воссоединения», однако, уже в который раз за сегодняшний день почувствовала чей-то могущественный блок, исключающий возможность снять информацию на данную тему.
   – Знаешь Юра, – покачала она головой, – снова кто-то информацию перекрывает, а своими мозгами я до этого додуматься не могу.
   – Вот и плохо! – сказал брат с некоторым, вроде бы с недавних пор отложенным превосходством, – все это ясновидение и считка информации на ментале не очень надежная штука. Уж лучше своими мозгами до всего доходить, оно по крайней мере надежней, чем от гипотетического Господа Бога зависеть… или от кого еще.
   – Начнем с того, – пожала плечами Аня, – что человек никогда абсолютно самостоятельно и не мыслит, и вообще мыслит не мозгом. Мы – некие индивидуальные сгусточки или флуктуации всеобщего ментального поля, и так или иначе с ним связаны, как волны с океаном. Наш мозг – что-то вроде антенны и включает в себя определенную систему ментальных резонансов, которые и составляют рисунок его личности. Эта система резонансов или антенна вытягивает из мирового ментального поля именно те мысли и образы, которые данной системе резонансов соответствуют. Если в конкретной человеческой антенне – 2 канала, она и будет ловить из мирового эфира свои 2 канала, если же – 20, – то двадцать. Поэтому если даже человек не подозревает, что он пользуется услугами космического информационного банка, он ими все равно пользуется. Как ты понимаешь, если бы не было телевещания, телевизор бы не работал.
   – Так ты хочешь сказать, что твоя антенна просто больше программ ловит, чем, допустим, моя?
   – Ну да, что-то в этом роде. Разумеется, не так примитивно, но более образной метафоры мне как-то в голову не пришло.
   – Не слышал такой версии, – сказал Юра, – поэтому не готов с тобой в полемику вступать. Я как-то привык считать, что все-таки своим мозгом думаю. Однако я пригласил тебя не для этого. Итак, возвращаясь к прерванной теме, налицо факт необъяснимого перемещения самолета с Земли на Луну, к тому же в недалекое прошлое и ты не можешь данный факт объяснить. Что ж, попробую объяснить я, исходя из теории «Червоточин», которая возникла недавно и которая вполне объясняет подобный сверхъестественный феномен. Оговорюсь только, что пока это лишь теория, и практического подтверждения ей на данный момент не существует за исключением этих фотографий, математических формул и еще кое-каких фактов, о которых я тебе скажу позже. Ты, разумеется, слышала о черных дырах во вселенной?
   – Что-то слышала, – кивнула Аня, – но, насколько я знаю, они очень далеко от земли и Луны.
   – Возможно, – усмехнулся Юра, – но в действительности все гораздо сложнее.
   – Неужели КГБ интересуется черными дырами? – в очередной раз съязвила Аня на набившую оскомину тему, – неужели они могут нанести какой-то ущерб государственной безопасности?
   – Знаешь, уже не смешно, – устало вздохнул Юра, – слушай и воздержись от своих комментариев. Как ты знаешь, звезды родятся и умирают, срок их жизни исчисляется миллиардами лет, тем не менее, рано или поздно водородное топливо, поддерживающее термоядерные реакции звезды, позволяющие пребывать ей в стабильном, устойчивом состоянии, выгорает. С этого момента звезда начинает претерпевать определенные предсмертные метаморфозы. Не буду детально останавливаться на отдельных фазах, они к нашей истории имеют весьма отдаленное отношение. Если ты помнишь из школьного курса астрономии звезда может пройти фазы красного гиганта, нейтронной звезды, белого карлика, квазара, пульсара, взрыва сверхновой, но нас интересует конечная фаза ее гибели – образование черной дыры. Это – особое состояние материи, когда внутриатомные силы притяжения возобладают над силами отталкивания, в результате чего все вещество звезды подвергается сингуляции – схлопыванию в математическую точку сингуляции, которая имеет ряд удивительных физических свойств, но их трудно охватить и представить в категориях обычного человеческого рассудка. Как известно, такое сверхплотное состояние материи приводит к совершенно чудовищной гравитации, которая, согласно Эйнштейну, сильно искривляет пространство и время на некотором расстоянии от этого космического объекта, и тем сильнее, чем ближе к нему. Еще одна ее особенность состоит в том, что чудовищная гравитация не дает возможность вылететь из звезды не одной частице, ни одному фотону, поэтому собственно черную дыру наблюдать невозможно, можно наблюдать только те изменения в пространстве, которые этот космический объект провоцирует. Итак, пространство вокруг дыры искривляется, время замедляется, и если представить себе зонд с космонавтами, который спускается на этот объект, то для внешнего наблюдателя (подчеркиваю, именно для внешнего) – чем ближе к горизонту событий будет спускаться зонд, тем медленнее там будут происходить все процессы. Скорость падения зонда в дыру будет постоянно замедляться и где-то у горизонта событий зонд почти полностью остановится и бесконечно вытянется, а если бы этот внешний наблюдатель имел возможность видеть телепередачу с зонда, то он бы увидел, что экипаж все более вытягивается, а движения его все замедляются и замедляются, вплоть до полной остановки. (Горизонтом событий черной дыры называется та зона окружающего ее пространства, ниже которой во внешний космос уже не вылетает ни одна частица). И наоборот, если бы экипаж зонда имел возможность наблюдать передачу из внешнего мира, то он наблюдал бы прямо противоположную картину: неимоверное ускорение отдаленных объектов. В конце концов, дойдя до горизонта событий, зонд для внешнего наблюдателя просто бы остановился и падал в черную дыру вечно, в то время, когда экипаж зонда об этом бы даже не догадывался. Правда, что бы в этом случае наблюдал и ощущал экипаж зонда, сказать невозможно, поскольку, сама понимаешь, приблизиться к такому объекту ничто живое не сможет ни на каком самом совершенном космическом корабле хотя бы из-за чудовищной гравитации. Все это очень популярно и занимательно описано в книге Кина Торна «Черные дыры и тоннели во времени». К сожалению, из нее я читал также только отдельные тезисы. Но попробуем представить себе, что такой космический корабль все же перейдет некую условную мембрану горизонта событий черной дыры и начнет проваливаться в ее центральную часть – точку сингулярности, которая, как математическая точка не имеет объема, но имеет какую-то невообразимую плотность и массу. Что произойдет в этом случае с зондом и экипажем? Напрашивается вывод, что они, как и все вещество некогда гигантского объекта – звезды, добавятся в общую копилку точки сингулярности, превратятся в нечто невообразимое, не имеющее объема, но обладающее бесконечной плотностью и массой. Но есть и другая версия, и именно она имеет для нас интерес в прикладном значении, поскольку проливает свет на некоторые наблюдаемые, но необъяснимые явления, время от времени происходящие на нашей матушке-Земле, в частности в зоне Бермудского треугольника (впрочем, не только там).
   Согласно теории Роя Керри, черная дыра имеет односторонне пропускающую мембрану на плоскости горизонта событий и точку сингулярности, но не статичную, как полагали раньше, а вращающуюся, то есть – не точку а кольцо, некий тор. Но если пространство самой черной дыры фактически сведено в точку, то внутри какого пространства возможно такое вращение? Ответ – внутри четвертого измерения, некого гиперпространства, в котором и вращается эта самая черная дыра, а внутри этого тора или бублика существует проход в это гиперпространство, в некую гипервселенную, вселенную антивещества и антиэнергии, где гравитация подразумевает не притяжение а отталкивание, а расстояния отрицательны. Причем тот же Керри рассчитал, что отрицательную гравитацию возможно нейтрализует момент вращения точки сингулярности, а значит в это гиперпространство можно прыгнуть и не быть разорванным антигравитацией. А отрицательные расстояния… вообразить это невозможно, но отчасти это сопоставимо с отрицательным ходом времени, поскольку пространство и время неразрывны. Если же, допустим, представить себе не только отверстие входа, но и отверстие выхода, то это означает, что гипотетический зонд, провалившийся в гиперпространство через кольцо Тора сингулярности, выйдет через другое отверстие в обычную вселенную, но в свое прошлое, то есть, раньше того времени, как он туда зашел. Очевидно только так можно себе представить отрицательное расстояние. В этом случае мы имеем в наличие черную дыру, как точку входа в гипервселенную с вращающейся сингулярностью, некую червоточину, тоннель в гиперпространстве через отрицательную вселенную и точку выхода – черную дыру на изнанке вселенной со стороны гиперпространства, которая имеет вращение сингулярности в противоположную сторону – из будущего в прошлое, и эта червоточина соединяет две черные дыры – место входа и выхода, возможно в разных точках нашей вселенной. Как это можно вообразить, с точки зрения здравого смысла, я не знаю, но теория Роя Керри гласит именно об этом.
   – Что ж, – сказала Аня, – очень интересная теория, но каким образом она касается нашего самолета? Разве на земле существует черная дыра на вход, а на Луне – на выход? Если бы такая дыра была на Земле, то туда бы не только вся материя Земли, но и всей солнечной системы провалилась.
   – Правильно, провалилась бы, и Керри об этом ничего не пишет, но он только дает принципиальную схему вселенской машины времени и нуль-транспортировки: нырнул в червоточину в одном месте (по-английски «червоточина» звучит как вормхол), а вынырнул в другом, да не просто мгновенно, а по принципу отрицательного расстояния – в прошлом. Но все дело в том, что одним нашим ученым (фамилии я не знаю, она пока засекречена, как в свое время фамилия Королева, и он у нас проходит под псевдонимом Эйнштейн 2) разработана теория – и не просто разработана умозрительно, но подтверждена физически и математически на уровне формул и косвенных астрономических наблюдений. Эта теория придает феномену черных дыр и вормхолов прикладное значение, попутно объясняя исчезновение Боинга над Бермудским треугольником. Дело в том, что червоточины могут пересекаться, как нити в рыболовной сети! Представь себе нашу вселенную с каким-то немыслимым количеством черных дыр, при этом каждая положительная дыра на вход соединена со своей антидырой на выход в гиперпространстве (их должно быть равное количество). Если допустить, что наша вселенная бесконечна, то тогда бесконечно и число черных дыр а это означает, что червоточины пронижут вселенную сплошным слоем, вытеснив обычное физическое пространство. Но не так давно, на основе расшифровки частотных характеристик реликтовых излучений, было установлено, что вселенная конечна и представляет собой все тот же невообразимый тор или бублик, замкнутый сам в себе, и в этом случае дырка посередине – это и есть гиперпространство и антивселенная, в которой этот тор плавает и соединен с ней множественными червоточинами. В этом случае черных дыр, хоть и очень большое, но все же ограниченное количество, а червячные тоннели прочерчивают весь объем трехмерной вселенной достаточно частыми линиями – от дыры к дыре, словно параллели и меридианы и как в рыболовной сети – пересекаются.
   Наш Эйнштейн 2 сумел математически подтвердить, что в местах пересечения параллелей и меридианов имеется что-то вроде нуль-проходов в эти тоннели, и эти проходы существуют и на нашей планете, как на ее поверхности, так и над и под землей. Как раз в этих нуль-проходах могут исчезать корабли, самолеты или случайно попавшие туда автомобили, люди и животные. Сколько таких проходов на земле неизвестно, но, очевидно, располагаются они в аномальных зонах, подобных Бермудскому треугольнику, Молебской зоне под Пермью, Медведицкой гряде в Волгоградской области или Шушморскому урочищу во Владимирских лесах, о котором мы будем говорить особо. Разумеется, теория объясняет далеко не все, касаемо свойств этих нуль-проходов в червоточины или вормхолы. Неизвестно, постоянные они или временные, периодически открывающиеся и закрывающиеся, фиксированы они локально в нашей трехмерности или «гуляют», и – самое главное – пригодны ли они, чтобы использоваться в практических целях, в плане мгновенного перемещения в пространстве-времени, и можно ли этим процессом воспользоваться и как-то управлять. А вдруг, используя эти тоннели, можно путешествовать не только в любую точку вселенной, но и в пределах нашей планеты. Еще небезынтересно, есть ли принципиальная возможность возврата в настоящее, то есть – слетать в прошлое, а потом каким-то образом поменяв пункт входа-выхода местами, вернуться в настоящее с подробной информацией о прошлом, и, что не менее важно, возможны ли экскурсы в будущее? Теория вроде бы дает положительный ответ на этот парадокс. Или, допустим, можно ли из прошлого и будущего забирать с собой какие-то материальные предметы. А побывать в другой галактике и вернуться обратно, чего-нибудь с собой прихватив, причем – в тот же самый момент, в который ты отправился в путешествие! Тут просто голова кругом идет от самых фантастических возможностей, и можно на эту тему фантазировать сколько угодно. Вот таковы факты и такова теория. Теория, как я сказал, содержит целый том математических формул, но я понимаю, что их тебе представлять бессмысленно. А впрочем, я не знаю твоих нынешних возможностей после исчезновения, может ты теперь и в высшей математике разбираешься лучше меня! Кстати, если ты и вправду была в гиперпространстве, то обнадеживает тот факт, что ты объявилась не в прошлом, а через 3 дня после исчезновения… видимо, возможны варианты. Я, например, не очень хотел бы слетать в эпоху динозавров и остаться там на веки вечные… впрочем, скорее всего я бы не долго мучился. Да, чуть было не забыл, предполагается, что существуют малые вормхолы, большие и сверхбольшие. Чем они различаются на практике, и к каким выводам ведет их наличие я не знаю, но их различие связано с различием черных дыр по своему масштабу. Обычная черная дыра возникает на месте погибшей звезды, но гибнут не только звезды, но и, возможно, галактики и даже метагалактики. Как все вещество звезды схлопывается в одну точку, так же и все вещество выгоревшей галактики рано или поздно схлопывается в такую же точку, вернее, не такую же, но вобравшую в себя все вещество галактики и даже метагалактики. По сути дела и вся наша вселенная, являясь тором, имеет в центре такую же дырку от бублика, то есть – невообразимую черную дыру, связанную с дырами более низкого порядка. Получается, есть вормхолы-тропинки, дороги, проспекты и магистрали, правда, что это дает нам на практике – понятия не имею. Вот и все, что я хотел сказать о теории, чтобы ты имела представление, насколько глобальной и фантастической проблемой занимается наше КБ, куда я собираюсь тебя пригласить в качестве штатного сотрудника. Впрочем, как по бумагам будет числиться твоя должность – не имеет значения, поскольку нигде в ведомостях не числится должность экстрасенса. Кстати, ты у нас такая будешь не одна, у нас в штате есть и ясновидцы, и лозоходцы, и астрологи, и маги, но каждый из них числится либо лалибо просто разнорабочим – это в зависимости у кого какое официальное образование, думаю, что и тебе не следует рассчитывать на должность выше лаборантской, у тебя ведь всего лишь десятилетка за плечами. Ну, и чтобы ты имела представление о масштабе изучения проблемы, с которой я тебя познакомил, скажу, что ей занимается не только наше КБ под официальной крышей МАТИ. Таких КБ, лабораторий и даже целых НИИ – немало по всему Советскому Союзу, все они фигурируют под другими названиями, и каким конкретно аспектом теории Эйнштейна 2 занимается то или иное учреждение, рядовые сотрудники смежных фирм, как правило не знают. Обо всей сети в целом и отдельных разработках знает всего несколько человек наверху, но это небожители. И информация им доступная строго засекречена.
   – Ясно, – сказала Аня, – в общем тысячеголовая гидра, и одна голова не знает, о чем думает другая.
   – Точно, – хохотнул Юра, – очень меткое определение! Таким образом, чем занимаются конкретно отдельные КБ и НИИ, изучающие эту глобальную проблему я не знаю, но чем занимаемся мы, я тебе расскажу, но сначала еще несколько фотографий и фактов. К сожалению, после ролика, запечатлевшего, исчезновение самолета, эти снимки покажутся тебе повтором, да и событие, в целом, более камерное.

Глава 17
Шушморское урочище

   На фотографиях фигурировала одна и та же поляна посреди густого сосново-елового леса, снимки явно были сделаны хорошим объективом и фотограф профессионально подобрал и ракурсы и освещенность, правда те фото, которые должны были представлять главную ценность для исследователя паранормальных явлений, были сделаны навскидку и оказались несколько смазанными. Чтобы сохранить хронологию Юра передавал их одно за другим. Вот у края поляны объектив запечатлел (явно с очень хорошим увеличением) испуганного зайца, который остановился перед открытой местностью и тревожно оглядывается, пытаясь угадать. Откуда исходит опасность. Вот тот же заяц, явно почуяв ту самую опасность, бежит через поляну, следующий же снимок объяснял все предыдущие – ради чего, собственно, все эти снимки и оказались в руках Юры. Заяц делает высокий прыжок, но переднюю его часть, включая голову и передние лапы – словно стер невидимый ластик, при всем том, что часть поляны и деревья были отчетливо видны на фоне «срезанного зайца». Обращало на себя внимание то, что рядом с ополовиненным косым в воздухе висела пара белесых шаров, размером с блюдце, очень похожих на те, что фигурировали рядом с исчезающим самолетом. На следующей фотографии зайца уже не было, но появилась светло-коричневая гончая собака, которая вначале была снята тоже бегущей через поляну (возможно преследуя того самого зайца), а затем снова снимок того же пса, исчезнувшего наполовину. Завершал серию фотографий о таинственной поляне, снимок этой поляны под проливным дождем, при этом, в том самом месте, где до этого исчезли заяц и собака, струи дождя словно бы выделили объект, который был не виден вначале, до того как пошел дождь. Это было что-то вроде цилиндра, торчащего из земли, габаритами примерно метр на метр: этакий вылепленный струями дождя пень.
   Под конец Юра протянул Ане несколько фотографий уже другого места, где был только еловый лес и среди этого леса – странное сооружение из больших речных булыжников – что-то вроде полусферы-купола, заросшего зеленым мхом.
   – Ну вот, а теперь несколько слов, – сказал Юра, взяв у Ани фотографии и отложив их на стол. Эти фотографии мы получили от штатного фоторепортера одной из московских газет. Осенью прошлого года он ездил к своему знакомому егерю в Шатурский район, что неподалеку от реки Клязьмы. Место достаточно глухое, безлюдное, почти полное отсутствие населенных пунктов, хотя еще сто лет назад поблизости тех мест, которые ты видела на снимках, существовало несколько достаточно плотно населенных деревень и проходил оживленный почтовый тракт из Владимира на Коломну. Сейчас нет ни тракта, ни деревень, люди почему-то покинули эти места, и только где-нибудь на окраине огромного болота можно натолкнуться на полуразрушенную церковь, да уходят в лес заросшие травой торные дороги, а куда ведут – непонятно. Почему покинули те места люди – неизвестно, но возможно это как-то связано с тем, что с 1885 по 1921 год в этих местах, поблизости Владимирского тракта, бесследно пропали около 50 человек. Пропали бесследно, порою вместе с лошадьми и телегами. И никто никогда их больше не видел ни живыми, ни мертвыми. Чтобы не быть голословным, могу привести конкретные примеры, взятые из архива полицейского ведомства города Покрова, которое вело эти дела. Юра вытащил из стола листок и начал читать:
   – Летом 1885 года Покровское уездное земство вело ремонтные работы на Коломенском тракте. Для приемки работ из Покрова выехал член земской управы Курышкин. И пропал. Вместе с ним исчез возчик Герасим Кудрин. Бесследно пропали и лошадь с телегой. Поиски результатов не дали. В 1887 году там же бесследно исчез обоз: четыре телеги, груженные железом, вместе с возчиками и сопровождавшим груз приказчиком Иваном Рюминым. Поиски результатов не дали. Так, далее… в 1893 году пропал почтальон, везший почту из Егорьевска во Владимир, в 1896 году исчез землемер Родионов вместе с бричкой и возницей Иваном Седых. В 1897 году на тракте пропали крестьяне Алексей Гужов и Родион Сидоров. Так, этот список можно бы было продолжать довольно долго, но особого смысла в этом не вижу, хочу лишь подчеркнуть, что во всех зафиксированных случаях бесследно пропадали не только люди, но и лошади, повозки, груз. Не возникает у тебя ассоциаций с теми фотографиями, которые я тебе показал? Во всех случаях речь идет о необъяснимых исчезновениях людей и их транспортных средств, и только в одном случае, я имею в виду пропавший над Бермудским треугольником Боинг, имеется свидетельство обнаружения, причем на Луне и за несколько лет до исчезновения. Но вернемся к последним снимкам, где прямо на глазах исчезли заяц и гнавшая его собака, правда, без транспортных средств. История такова. Фоторепортер Станислав Верницкий ездил к своему знакомому егерю в приклязьминские леса на охоту и, как всегда, взял с собой свою профессиональную камеру с большим объективом для фотоохоты. Дальнейшее ты видела на снимках. Гончак выгнал зайца на хозяина-егеря и наш фотограф решил сделать несколько снимков. Что у него получилось, ты видела на фото. Заяц им так и не достался, он вообще никому не достался, а вскоре за зайцем исчез и пес, по поводу чего егерь долго убивался: пес прекрасно знал свое дело и с его помощью егерь добыл не одну сотню русаков и беляков. Ни лесник, ни фоторепортер никакой особо интересной информации к снимкам не добавили, само это место они засекли довольно точно, тем более там в воздухе плавали светящиеся шары, которые частенько появляются в местах аномальных зон, их называют плазмоидами, но, что это такое никто не знает, но, насколько известно, это не шаровые молнии. Так вот, фотограф и егерь подошли к этому месту, взяли длинный шест и ткнули туда, где только что исчезли заяц и собака, и шест стал на глазах исчезать, когда же они его вытащили, то выяснилось, что он укоротился ровно настолько, насколько они его углубили в эту аномальную зону. Потом они его полностью туда забросили и шест исчез. Кстати, плазмоиды все время держались от них на некотором расстоянии и вообще несколько удалились от места входа. Что делать дальше с этой аномальной дырой они так и не придумали. Кстати, вначале дыра была совершенно невидима, но вскоре пошел дождь и соответствующую фотографию ты видела. Дождь словно бы обрисовал некий цилиндр, поднимающийся от земли на высоту около метра. Минуты через две после начала дождя, цилиндр исчез, и после этого Верницкий вместе с егерем снова стали бужировать место новым шестом, но на этом чудеса закончились. Как ты поняла, ни собака, ни заяц, ни первый шест так и не появились. Сам егерь что-то слышал о таинственных исчезновениях в этих краях, но заяц с собакой на его глазах исчезли впервые, хотя эту поляну он хорошо знал и не раз по ней проходил без всяких последствий. Фоторепортер же припомнил, что у него часы после этой истории отстали на 10 минут, чего раньше за ними не водилось, и после того, как он их подвел, они снова шли нормально. Итак, наверняка мы тут имеем дело с входом в червячный тоннель, к тому же случай этот наводит на мысль о непостоянном функционировании входа, о какой-то периодичности этого функционирования, вероятно довольно редкого. Сколько он был открыт до попадания туда зайца – неизвестно, а вот наблюдали они его минут десять, благодаря дождю точно зафиксировав момент его исчезновения. Кстати, именно на десять минут и отстали часы Верницкого. Вот, собственно, и вся история этих снимков, теперь – по поводу странного сооружения из круглых речных камней в лесу, явно искусственного. Кстати, в обозримом пространстве, вплоть до русла Клязьмы, до которой не один десяток километров, ни одного такого камня не встретишь. Кто эту штуку построил и с какой целью в чаще непролазного елово-соснового леса никто не знает, но название она имеет. Ее называют Шушморским урочищем и как-то связывают со всякой лесной нечистью. Кто говорит, что это языческий кумир, кто – могильник какого-то древнего вождя, но на самом деле назначение его неизвестно, известно только, что все местные называют это место проклятым и многие связывают таинственные исчезновения людей именно с ним. Кстати, известная тебе поляна находится от этого урочища примерно в километре. Мы ездили на это место, я сам видел и поляну и Шушморское урочище и даже его промерял: это правильный купол высотой три метра и в диаметре – шесть, словно гигантский шар закопанный в землю, правда не цельный а выстроенный из голышей, схваченных каким-то неизвестным составом. Конечно, мало ли какие в лесу могут встретиться каменные нагромождения и, казалось бы, какое он имеет отношение к пропаже людей, животных и к этим таинственным дырам, но мы промеряли нашим «напряжометром» и поле, и лес в радиусе нескольких километров, и он показал максимальное скручивание магнитных линий именно вблизи Шушморского урочища. Кстати, на той поляне, где пропали заяц и собака, отклонение от нормы было незначительным, то есть прибор нам явно указывал, что дело все тут именно в этом каменном сооружении. Вот такая история. Разумеется. Окрестности Шушморского урочища – не единственная аномальная зона в нашей стране, я тебе уже перечислял некоторые из подобных мест, помимо легендарного Бермудского треугольника, о котором каждый знает, но это самое близкое к Москве место, где и лично я побывал. Потом, нашему КБ спущена программа изучать именно эту зону и обкатывать на ней аппаратуру, разработкой которой мы, собственно, и занимаемся. На данный момент – доводим до ума тот самый прибор, который ты видела. И он явно что-то фиксирует, по крайней мере – некую аномальную активность, конкретно вход в червячный тоннель обнаружить пока не удалось. Возможно в дальнейшем ожидаются командировки и в Молебский треугольник, что недалеко от Перми, и на Халат Сяхыл, что в Уральских горах, где фиксируется нечто подобное, а там, глядишь, и на Бермудский треугольник слетаем или сплаваем, но это все – перспективы. Я, грешным делом, подумал, что у нас под боком есть еще одна зона, Ботанический сад… но ты утверждаешь, что там ничего нет и твое исчезновение связано с какой-то твоей собственной флуктуацией. Может, оно и так, но я все же периодически буду к тому месту наведываться с прибором – а вдруг чего обнаружим, чем черт ни шутит! В общем на данный момент у нас такая тема: найти и зафиксировать вход в червячный тоннель, правда, дело сильно осложняется тем, что эти проходы, похоже, то открываются, то закрываются, но кто знает, может есть и постоянные. А вдруг отыщется способ самим их открывать в аномальных зонах? В общем я тебе делаю официальное предложение присоединиться к нашей группе, думаю, тебе это будет интересно.
   – И чем я буду у вас заниматься? – спросила Аня.
   – Главную общую задачу я тебе сообщил, – сказал Юра, – а конкретные задания могут быть самыми разнообразными. Думаю, что ты каким-то образом сможешь задействовать свое ясновидение. Я пока только в общих чертах твою роль вижу, думаю, уже на месте какая-то конкретика появится. Как я тебе говорил, у нас в штате уже есть и ясновидцы, и маги, и лозоходцы, пока что конкретные результаты невелики, но мне кажется, на основании того, что я своими глазами видел, им до тебя далеко, и возможно совместными усилиями нам удастся эту тему с мертвой точки сдвинуть.
   – Хорошо, – сказала Аня, – допустим, мы такой вход обнаружим, а дальше-то что?
   – Как что?! – да уже одно научное подтверждение существования вормхолов – сенсация и Нобелевская премия, а как конкретно эти тоннели мы сможем использовать… об этом мне кажется рано говорить, этот вопрос встанет на повестку дня, когда поиск станет воспроизводимым. Либо обнаружится постоянный проход, либо как-то удастся предсказывать открытие и закрытие проходов временного характера. Ну, а если пофантазировать по поводу практического применения – мы же говорили – мгновенные перемещения в пространстве и времени, возможно в любую точку земли и вселенной, а так же в прошлое и будущее.
   – И кого же первого вы в этот проход пошлете?
   – Ну, не знаю… наверное, вначале предметы, животных, возможно добровольцы найдутся… мало ли на свете безбашенных энтузиастов! Что касается меня, то я в этот тоннель ни в жисть не полезу. В общем, вначале надо обнаружить, а затем уже изучать. Да и вообще, забегать вперед – дурная примета.
   – Да, – сказала Аня, – ты говорил, что ездил к этому Шушморскому урочищу. Ну и как твое впечатление?
   – Как сказать, – поежился Юра, – действительно что-то такое нехорошее в этом месте есть. Вроде бы лес, как лес, правда глухой, заросший, этакая немереча – и дорог никаких, нас к самому урочищу егерь водил, у которого собака исчезла, сами мы бы ни в жисть не нашли. В общем место жутко мрачное, бурелома навалено, от вековых елей постоянный мрак и сырость. Неба не видно, кому в этой чаще без единой дорожки это странное сооружение возводить понадобилось! Не знаю, может я сам себя накрутил, но и другие отмечали – очень не по себе было и хотелось побыстрее из этого места выйти. Кстати, на той поляне, где собака с зайцем пропали, такого чувства не было. Что же говорить о собственно аномальных явлениях – вроде ничего такого мы не зафиксировали, ни плазмоидов, ни НЛО, да и часы нормально работали и аппаратура ни разу не отказала. Тем не менее. хоть никакой радиации мы там не обнаружили – обычный фон – магнитные линии перекручены. Да, еще, и растительность там тоже какая-то не такая: смотришь на коряги и елочки и кажется в них что-то этакое зооморфное, каких-то причудливых зверей напоминают, и ветви у них как-то не так растут – раскоряченные, вывернутые. И кустарник зловещий. Хотя подойдешь – и ничего особенного, кустарник, как кустарник. Возможно, все это – результат воображения, поскольку там вообще жутковато, только мне с того времени, как я первый раз на зону съездил время от времени эти деревья во сне снятся, словно бы они оживают и начинают на меня надвигаться. Как правило, я после этого просыпаюсь. Ну вот и все, что я тебе собирался сказать и показать. Если ты согласна у нас работать, то завтра подходи к десяти ноль ноль к нашему КБ, на Гилляровского 17, от твоего дома – совсем рядышком. Сначала тебе придется с шефом собеседование пройти – думаю, тут проблем не будет, а потом – в отдел кадров – это в соседнем доме. Как я тебе говорил, взять мы тебя сможем только в качестве лаборанта, для МНС нужен диплом о высшем образовании. Ну что? Пойдешь к нам червоточины разыскивать? В случае успеха – Нобелевская премия тебе обеспечена.
   – Щас, – искушенно вздохнула Аня, – в случае успеха ее ваш шеф получит, или, скорее, шеф вашего шефа. А что касается моего согласия, то я согласна.
   – Ну и ладушки, – оживился Юра, – я думаю, что с твоим внезапно открывшимся даром, в нашей стране лучшего места не найти для его применения. Нет, конечно можно, как Вольф Месинг выступать, но тебе это вряд ли разрешат, Месинг, вон, личное разрешение Сталина получил, ты же знаешь, как у нас все заорганизовано и забюрократизировано. Разумеется, и в наше КБ тебя бы никто не взял, если бы ни мое личное содействие.
   – А если бы ни твое личное содействие, я бы к вам и так не пошла, – пожала плечами Аня, – а что касается моего дара – рано или поздно я бы ему какое-нибудь применение придумала.
   – Правильно, – кивнул Юра, – и лучше рано и под наблюдением опытных товарищей. К тому же и с нашими штатными экстрасенсами тебе будет интересно пообщаться и опытом обменяться. Правда, боюсь, кое-кто из них будет тебе черной завистью завидовать, у них вопрос – кто круче – очень болезненный.
   – Ладно, посмотрим, – вздохнула Аня, – я все боюсь, не наступлю ли я на те же грабли, как ты знаешь, мой детский опыт с лабораторией парапсихологических феноменов плохо закончился.
   – Да все будет хорошо, – бодрым голосом отчеканил Юра, – тогда рядом с тобой брата не было, и потом, как я знаю, чтобы паранормальные способности не заглохли, их все время надо тренировать на практике. Вот у нас и будешь тренировать.
   – Ладно, – окончательно решила Аня, – уговорил, черт языкастый. Завтра с утра – программа, как мы договорились, а сейчас я домой поеду, почему-то после твоего рассказа о Шушморе у меня возникло чувство, словно кастрюлю на голову одели.
   Тут, словно по заказу из соседней комнаты раздался крик проснувшегося Мишутки, как будто он специально деликатно ждал, когда серьезный разговор между отцом и тетей закончится, чтобы потом выдать все, что накопилось.
   – Надо же, – удивился Юра, – дал нормально до конца поговорить. Обычно он, когда какой-то деловой разговор, просыпается не вовремя и нормально поговорить не даст. Ну, ты иди, мы его сейчас купать будем, потом кормить, а потом – на вечернюю прогулку.
   Анне внезапно стало стыдно, что она так резко засобиралась домой, а ведь вполне могла бы принять участие и в мытье и в прогулке, да и вообще, мало ли что, могла бы и поползать с ним на четвереньках, а прежде, чем зайти к Юре – купить какую-нибудь игрушку. А то – сплошные высокоментальные разговоры, а к ребенку никакого интереса не проявила – сердечней надо быть, Анна Михайловна, какая же ты будущая мать, если собственный племянник никаких нежных чувств не вызывает. Будущая мать… Аня попыталась представить себя в этой роли – и ничего у нее не получилось.
   «Может это у меня из-за сексуальной индифферентности, – думала она с чувством собственной неполноценности. – что же я за бездушная чурка такая»!
   – Может я останусь, – помогу вам Мишутку искупать и погулять с ним? – пошла она на попятную, – а то я в связи с болезнью и смертью мамы совсем о племяннике забыла и не видела его сколько!
   – Да нет уж, лучше иди, – бесцеремонно начал выпихивать ее брат, – скажу по секрету, только ты не обижайся, Татьяна с чего-то решила, что ты сына сглазить можешь. Чушь полнейшая, но ты же знаешь, она к тебе всегда настороженно относилась, словно ты и не сестра мне, а… как бы это сказать… соперница что ли. Так что когда ты раньше задерживалась и с Мишуткой сюсюкала, она всегда очень напряженной была. Ты не расстраивайся, думаю у нее это со временем пройдет, когда она поймет, что и к Мишутке и к ней – с открытым сердцем.
   – Ну, как хочешь, – сказала Аня, несколько уязвленная, – наверное и правда мне лучше уйти, чтобы у нее поменьше всяких мыслей было.
   Брат и сестра вышли в гостиную, Мишутка, глазастый малыш с пылающими диатезными щечками, уже сидел на высоком стульчике за столом, а Татьяна сооружала ему у плиты какую-то молочную смесь.
   – Ну что, насекретничались? – с едва уловимым упреком в голосе обратилась она к мужу, – все у тебя секреты Мадридского двора, теперь и Аню втягиваешь!
   – Да какие там с секреты, – сделал Юра непонимающие глаза, – просто я хочу Анюту к себе на работу взять. Лаборантом. Чтобы до поступления в следующем году она не слонялась без дела, да и слегка себе на косметику подзаработала. Разумеется, мне ее нужно было немного в курс дела ввести. А вы с Мишуткой все равно спали, так что никакие секреты тут не причем. К сожалению, Анюте пора домой ехать, завтра у нее собеседование с шефом и надо немного подготовиться, какую-то литературку просмотреть. У нее же нет специального образования, берут ее исключительно по моей протекции, так что на шефа желательно хорошее впечатление произвести.
   – Ну надо – так надо, – притворно вздохнула Татьяна, – в следующий раз поболтаем. Ты, Анечка, не забывай, заходи к нам.
   Аня поблагодарила, сказала, что да, конечно, как только, так – сразу. Что раньше она вынуждена была сидеть с умирающей мамой, что, разумеется, она по ним с Мишуткой соскучилась, но теперь, конечно, будет возможность видеться почаще. Ругая себя за бессердечие и формализм, она чмокнула Мишутку в диатезную щечку (отчего ребенок по непонятной причине расцвел улыбкой, хотя до этого никак особенно на Аню не реагировал), с натянутой сердечностью попрощалась с Таней, чмокнула Юру и побыстрее ретировалась. Почему она чувствовала такую неловкость в присутствии Юриной жены она сама не могла объяснить, возможно это было связано с тем, что она знала, что в любой момент может залезть в Танины мысли и узнать, что та в действительности о ней думает. А может все дело было в том, что, как она недавно выяснила, Юра все три года их совместной жизни гулял на сторону?

Глава 18
Старое зеркало

   Аня спустилась на лифте и пошла по Ленинскому проспекту в сторону метро. Конечно, Юра бы мог и подвести до дома, но он не предложил, а она не стала намекать, для него важнее было сейчас исполнить свои отцовские обязанности, чем роль заботливого брата.
   – Все-таки, – думала Аня, следуя вдоль череды добротных зданий, вобравших в себя всю казенную внушительность сталинской эпохи, – я Юру явно недооценивала, считала, что он обычный карьерист и приспособленец, что, разумеется, в нем и присутствует, но он неожиданно показал и другую сторону своей личности. Оказывается, ему присущи также романтика и энтузиазм неведомого. Странно, почему я этого в нем раньше не замечала? Может потому, что сама до недавнего времени была… ну, недочеловеком что ли? Личностью наполовину, без своей главной, знающей части. А сколько он, оказывается, всякой информации насобирал по аномальным зонам и необъяснимым явлениям! Как-то не вяжется это с образом карьериста, приспособленца и сотрудника КГБ, к тому же, сотрудника внештатного, если по простому, то осведомителя. Хотя, возможно, он сейчас более высокую должность занимает. Интересно, какой отдел КГБ занимается проблемой всяких там бермудских треугольников и червоточин? И вообще, что их может интересовать в этой проблеме, которой всегда занимались в основном люди не от мира сего, а то и вовсе сумасшедшие – по крайней мере – с точки зрения психиатров, я-то знаю, что далеко не все сумасшедшие – настоящие сумасшедшие. Неужели он рассчитывают проблему в своих целях использовать? Как-то не очень это вяжется с образом твердокаменного чекиста, вроде Таниного отца. Хотя, с другой стороны, может и вправду кто-то достаточно близко подошел к открытию вормхолов, и они рассчитывают, что этими тоннелями можно будет практически воспользоваться? Разумеется, наложив на все это величайшую секретность. Интересно, какие мысли по использованию фантастических свойств червоточин могут прийти в голову какому-нибудь современному товарищу Берии? Вряд ли его всерьез заинтересовала возможность космических путешествий. Можно ли на минутку представить себе товарища Берию в космическом скафандре на «пыльной дороге далеких планет»? Но совсем другое дело использовать эти тоннели у нас, на земле, для мгновенной переброски и возвращения агентов в любую точку земного шара для каких-нибудь диверсий, уничтожения неугодных лиц, выкрадывания секретов, мгновенной переброски войск в любое, ранее недоступное место. Да и вообще, мало ли для чего! Наверное, в мою голову не придет и тысячной доли идей по использованию вормхолов в шпионских целях, которые могут прийти в голову шефу госбезопасности! А если их, ко всему прочему, можно использовать как машину времени и влиять из прошлого на настоящее, то здесь и вовсе безграничные возможности открываются, тут и вообразить себе трудно, какие идеи по воцарению безграничной власти могут родиться в подобном сознании.
   На мгновение у Ани возникла решительная мысль отказаться от затеи брата по поводу ее трудоустройства, поскольку ей пришло в голову, что психогенератор, с которым она расправилась 11 лет назад – детская игрушка по сравнению с теми перспективами, которые раскрывает использование вормхолов в категории логики начальников госбезопасности. Однако вслед за этой мыслью появилась прямо противоположная. Если тогда, в детстве, Провиденциальные силы подключили ее еще ребенком к проблеме психогенератора именно для того, чтобы она его в конечном счете уничтожила, то не случайно ли она и сейчас оказалась в подобной ситуации? Нет, надо обязательно соглашаться на Юрино предложение, ведь только таким образом она сможет проконтролировать ситуацию с этими червоточинами и вмешаться, используя свои паранормальные возможности, если они и вправду подойдут вплотную к решению данной проблемы. Нет, человечество еще не готово к подобным открытиям, уж она-то теперь знает, какой катастрофой для земной цивилизации может обернуться практическое использование вормхолов! Вот когда-нибудь, когда человечество станет гораздо лучше, когда с земли исчезнут войны, вражда, зависть и желание одних подчинять своей воле других – вот тогда использование вормхолов станет возможным и даже необходимым.
   На мгновение Аня почувствовала интуитивную уверенность, что опасность гораздо серьезнее и исходит она вовсе не от КГБ, и дело тут вовсе не в червоточинах – по крайней мере в Юриной интерпретации этого явления. «Существуют ли они вообще»? – Тут же задала Аня вопрос через свой недавно открывшийся информационный канал. Но сразу же почувствовала знакомый блок неведомой силы, перекрывающий любую информацию свыше на эту тему, словно сила эта специально следила за тем, чтобы именно она, Аня Ромашова, 19 лет, без определенных занятий не получила истинный ответ на свой вопрос.
   – Тут не червоточины, тут что-то другое, – подумала Аня, – но что, тогда? Даже предположения никакие в голову не что идут.
   Пока девушка размышляла таким образом, объявили остановку «Проспект мира», и она с удивлением поняла, сидит в вагоне и что практически не помнит, как садилась в метро и как ехала, настолько была погружена в свои мысли.
   – Надо же, – удивилась Аня, – или я настолько своими мыслями увлеклась или это какие-то новые мои свойства, связанные с восстановлением личности. Это, наверное, опасно, а вдруг вот так, полностью уйдешь в свои мысли, и поедешь не туда или вообще под машину попадешь! Все-таки рискованно в такой степени полагаться на автопилот.
   Тут она сообразила, что надо выходить, вскочила в буквально закрывающиеся двери и без приключений добралась до своей квартиры уже хорошо понимая, куда она идет и что вокруг происходит.
   – Ну вот, продолжала размышлять Аня, снимая куртку и причесываясь, – завтра начнется совсем другая жизнь, появятся новые знакомые, какая-то пока трудно представимая научная деятельность. Хотя, кое-какое представление о научной деятельности в области паранормальных явлений я все же имею, как-никак целый месяц была объектом пристального изучения и подопытным кроликом в лаборатории. Слава Богу, теперь я все это помню. Впрочем, если быть точной, я никогда этого и не забывала, а та девица, которая жила в этой квартире до вчерашнего дня, была в значительной степени не я. Такое впечатление, что я теперь в другом теле поселилась и полностью поглотила бывшую обитательницу. Хотя и на данный момент я не совсем полная личность, поскольку помню лишь часть того, что с моей знающей половинкой произошло после разделения за эти одиннадцать лет. Даже странно подобным образом вопрос ставить, но чувствую, что именно так: одиннадцать лет у меня не было физического тела, им владела моя жалкая, бездарная половинка, а с истинной «мной» происходили поразительные, чрезвычайно важные события часть из которых я вспомнила, а часть еще предстоит вспомнить. Выходит, продолжая эту мысль, человек вообще главные события проживает после своей смерти, ведь мое одиннадцатилетнее внетелесное бытие можно именно с посмертием сопоставить. К тому же поле моих странствий разворачивалось не в каком-то промежуточном астрале, а на самом дне изнанки Шаданакара. А ведь это было только начало путешествия, даже вообразить трудно, куда меня потом могло занести. Помнится только прыжок в рубиновую зыбь и ощущение чего-то зловещего за этой проницаемой мембраной. Так и осталось неизвестным, что это был за мир, но ясно, что по-прежнему нечто инфернальное. Интересно, за эти годы я только по кругам ада путешествовала или и в Эмпиреи успела вознестись? Только почему-то нет ощущения что мне в Раю посчастливилось побывать. Неужели я такая грешная, что достойна была только преисподнюю увидеть? Вон Данте и там и там побывал, правда описание Рая у него какое-то невнятное получилось, он явно с этой задачей не справился. Другое дело – ад, вот тут его талант в полной мере раскрылся. Очевидно мы, люди, по своей природе больше к тьме тяготеем, если ад описывать у нас получается, а Рай – бессильны, никому это толком не удавалось. Может я все же там побывала, но ощущения никакого не осталось по той же причине: воспоминания об Эмпиреях очень трудно удержать в памяти. А вспомнить я должна, просто обязана, иначе я по-прежнему неполной остаюсь, да и о таинственной миссии, что на меня возложена, я так ничего и не узнала, и что-то мне подсказывает, что я ее так и не осуществила, и для ее осуществления я должна быть законченной, а не так, наполовину. А теперь эта неожиданная история с червоточинами и черными дырами! Ведь не случайно же такое совпадение: возвращение моей знающей половинки и неожиданное предложение брата. Уж от кого-кого, а от него я меньше всего подобных предложений ожидала. Наверное эти два события каким-то образом связаны и связаны так же с той миссией о которой я должна вспомнить.
   Аня попила чаю с бутербродами и собралась было включить телевизор, но тут взгляд ее упал на известное уже нам старинное зеркало (если бы его увидел наш давний знакомый Андрей, он возможно бы очень удивился, поскольку Анино зеркало было точной копией его зеркала) и она передумала по части телевизора, вспомнив, что сегодня утром зеркало показало ей несколько забытых сценок из ее раннего детства.
   – на данный момент, – подумала девушка, – самое главное – это восстановить события моего потустороннего путешествия, что-то мне подсказывает, что-то мне подсказывает, что они каким-то образом переплетаются с тем, чем мне предстоит заниматься в Юрином КБ. А интуиция не должна обмануть, что-то с этими вормхолами не так, они явно имеют отношение к моей истории. Надо ее каким-то образом дальше просматривать, вот только как? Три дня назад все спонтанно получилось, но где гарантия, что в перспективе я снова нечто подобное переживу. А такое чувство, что к изучению проблемы червоточин надо подойти во всеоружии, иначе я могу каким-то образом дров наломать.
   Еще некоторое время поразмышляв на эту тему, Аня пришла к выводу, что разумнее всего будет поэкспериментировать с зеркалом, а вдруг через него она сможет выйти на продолжение столь не вовремя прерванной истории о ее инфернальных странствиях.
   Аня встала с дивана и подошла к антикварному раритету, который, по словам мамы, стоил безумно дорого и был изготовлен в 18 веке мастером Булем, поставщиком двора его величества… в общем кого-то из Людовиков, мама и сама толком не знала.
   – Конечно, – думала девушка, внимательно всматриваясь в свое отражение, – что ж тут удивляться, что это зеркало обладает какими-то мистическими свойствами! Даже обычные, говорят, обладают, а уж такое древнее, да к тому же изготовленное знаменитым мастером для короля. А может он и сам был мистиком или масоном, в то время многие увлекались мистикой и спиритизмом, не случайно именно в 18 веке вышли на историческую арену такие великие посвященные, как Сен Жермен и граф Калиостро! В средние века их бы просто сожгли и постарались уничтожить саму память о них.
   Аня еще раз посмотрела в зеркало, на секунду в ее сердце закрался тревожный холодок, как перед осознанным шагом в неведомое, но это была уже совсем другая Аня, которая таких шагов сделала невесть сколько. Поэтому, не обратив внимания на тревогу, девушка сдвинула ментальный тумблер, переведя тем самым свое восприятие на другой уровень, спектр частот которого она не улавливала в обычном состоянии. На мгновение она почувствовала легкую дурноту, ей показалось, что освещение комнаты изменилось, словно все цвета сдвинулись в красную часть спектра, а зеркало словно бы превратилось в мутный экран, по которому бродила красноватая рябь, явно выступающая из плоскости зеркала. Его поверхность словно бы стала жидкой и переливалась из верхней дуги багета в нижнюю. Одновременно с этим пропало и отражение. Аня интуитивно чувствовала, что пока не вышла на нужные показатели, еще сдвинула точку сборки куда-то влево, и увидела, что красноватая рябь начала перегруппировываться, обретать другие цвета, словно бы в этом хаосе формировались какие-то пока неясные изображения. Вскоре муть исчезла, зеркало обрело глубину, и Аня увидела сценку, аналогичную тем, которые она наблюдала утром. Сначала она даже не могла понять, какое эта сценка имеет к ней отношение: в комнату входит молодая женщина («Да это же мама, – удивилась девушка, – я ее не помню такой молодой, а комнату – помню, это – Зарядье, только, кажется, мебель была по-другому расставлена, тогда шкаф не перегораживал комнату на две половинки»). В руках у мамы был тряпичный сверток, из которого выглядывало маленькое, сморщенное спящее личико.
   – Господи, да это же я! – ужаснулась Аня, – неужели я такой была! Ужас! Судя по всему, я недавно родилась и это меня из роддома принесли.
   Тем временем вслед за мамой в комнату вошел также еще достаточно молодой папа – счастливый и возбужденный, а за ним маленький, лет шести мальчик, лицо которого, в отличие от родительских, выражало явно иное настроение. Судя по всему, мальчик едва сдерживался, чтобы не разреветься.
   – Ну конечно, – подумала Аня, – кончилась его лафа и безграничное право на внимание родителей и он еще не знает, как в дальнейшем будет ситуация разворачиваться. Скорее всего он понимает, что не родной для мамы, а мама, разумеется, переключила все внимание на меня, новорожденную. Он, небось, перестав быть центром вселенной, ощущает себя незаслуженно обиженным и ненавидит этот маленький сверток. Такое впечатление, что он этого первого дня долго не мог простить.
   Тем временем мама положила драгоценную ношу на кровать и начала разворачивать. При этом папа неуклюже суетился вокруг нее, очевидно не очень впопад давая советы – все же он имел опыт рождения Юры. А Юра, судя по всему (звуки не долетали из плоскости зеркала), из чувства протеста затеял капризы и непонятно с какой целью начал дергать маму за подол платья, чего-то требуя. На это мама ему что-то достаточно резко ответила, но это не возымело действия, поскольку настойчивые приставания не прекратились. Тут уже вмешался папа, что-то строго ему сказав, после чего Юра затеял истерику, лег на пол и стал дрыгать ногами. Мама прекратила свое занятие, явно сдерживаясь поглядела на папу (очевидно трюк с истерическими конвульсиями до сей поры прокатывал безотказно, но сейчас ситуация изменилась) и тот, очевидно выйдя из себя и сделав такое жесткое лицо от которого даже Ане стало не по себе, приподнял Юру за шиворот над полом, резко поставил на ноги и сказал ему что-то такое, отчего сын тут же прекратил вопить, и лицо его стало настолько жалким и напуганным, что Аня его даже пожалела. Сцена закончилась тем, что Юра с пришибленным видом поплелся куда-то вглубь комнаты и выпал из кадра. А мама взяла папу за руку и явным смущением начала ему что-то говорить, очевидно упрекая за слишком жестокое обращение с ребенком.
   Тут Аня подумала, что эту сцену вряд ли стоит смотреть дальше – а вдруг зеркало запечатлело всю историю ее семьи, которая разворачивалась перед ее незримым оком, и вышла из измененного состояния сознания.
   – Очень показательная история, – подумала девушка, убедившись, что к ней вернулось нормальное восприятие, – правда к моим нынешним проблемам она не имеет никакого отношения. Но хоть теперь становится более понятным, почему Юра меня так терроризировал в раннем детстве. Теперь видно, что в первое время после моего рождения ему приходилось не сладко и, судя по всему, больше всего ему доставалось от папы, мама, похоже, его старалась не трогать, поскольку мучилась комплексом совестливой неродной матери. Однако это зеркало интереснее всякого кино, по телевизору, обычно, такую галиматью показывают!
   Решив сегодняшний вечер посвятить изучению информации, запечатленной каким-то непонятным образом в старинном зеркале, Аня поставила перед собой стул со спинкой, поскольку поняла, что эксперименты с измененным состоянием сознания требуют более устойчивого положения, чем стоя. Контроль за положением тела отвлекал внимание, а полный уход в измененное состояние мог привести к падению. Усевшись в кресло, девушка вдруг поняла (эта информация пришла к ней, как знание очевидного), что, в зависимости от положения внутреннего тумблера, можно наблюдать тот или иной период запечатленной информации, в конкретном случае – информации о ней, только появившейся на свет. Столь ранний период своей жизни она увидела потому, что наобум сместила точку сборки в красную часть спектра, возникшего на внутреннем экране, то есть в самое его начало. Соответственно, перемещая ее по цветам и оттенкам спектра, можно попасть в тот или иной отрезок своей жизни, вплоть до настоящего в его фиолетовой части. О перемещении во времени можно дополнительно судить по тому, в какие тона окрасится окружающий мир.
   – Спасибо за подсказку, – подумала Аня, – хотя, неизвестно, кому спасибо. Это все равно, что океану сказать «спасибо» за купание. Просто я в силу обстоятельств оказалась рядом с океаном, а кто-то другой от него далеко находится и либо не знает, что океан существует, либо знает, что он существует, но не знает, в какую сторону идти. А третий и знает, что океан существует, и знает направление, но ему просто лень это расстояние преодолеть. А что касается меня, то я и не помню, как это расстояние преодолела. Нет, разумеется, в этом заслуга Варфуши, но сам тот факт, что я смогла его увидеть и вступить с ним в контакт, говорит о том, что у меня паранормальные способности и до этой встречи были. Ведь никто из моих близких его не видел и не слышал, хотя первые два года Варфуша все время рядом со мной находился. Интересно, а откуда у меня этот дар возник, ведь и мама, и папа были совершенно обыкновенными людьми, и когда их Коновалов тестировал, то не выявил у них экстрасенсорных способностей. Это странно, ведь Варфуша называл меня «королевной» потому мол, что я каким-то образом оказалась потомком Меровингов – династии франкских королей. Но ведь тогда мама или папа тоже должны были бы быть потомками Меровингов, но на них это почему-то никак не сказалось. Тут же – как ответ на невольно заданный вопрос – в ее сознании открылся информопакет с краткой справкой о том, что потомками Меровингов были и папа и мама, и тот факт, что они встретились – крайне редкое событие. Таким образом, ген Меровингов передался Ане и по маминой, и по папиной линии. Именно поэтому этот ген оказался у нее в проявленном состоянии. И у папы и у мамы ген королевской крови находился в рецессивном, подавленном состоянии и потому паранормальные способности у них не проявились.
   – Теперь также ясно, – подумала Аня, – почему я оказалась экстрасенсом, а Юра – нет. Юра-то потомок Меровингов только по папе, а значит и ответственный за паранормальные способности ген у него присутствует в рецессивном, непроявленном состоянии. Однако, интерес ко всему необъяснимому у него, как оказалось, присутствует, что как-то не очень вяжется с фигурой карьериста и приспособленца. Интересно, а когда эти способности впервые у меня проявились? Попробую ко этот вопрос зеркалу задать, такое чувство, что оно может на конкретные вопросы в виде изображений отвечать.
   Аня мысленно сформулировала вопрос зеркалу, вошла в измененное состояние сознания и почувствовала, что внутренний тумблер сдвинулся влево, но на этот раз остановился не в красной, а оранжевой части спектра, а комната тут же окрасилась в оранжевые тона, как на специальной фотопленке. Такая же оранжевая рябь побежала и по зеркалу, словно по вертикальной плоскости стекающей воды, а затем Аня увидела динамичную картинку уже в обычных тонах.
   В детской деревянной кроватке с высокими перильцами на круглых спицах, за которые удобно хвататься и вставать на ножки, спала трехлетняя девочка, в которой Аня вновь узнала себя, и вроде бы в комнате она находилась одна. И хоть было темно, сама девочка казалась словно бы освещена собственным белесоватым свечением. Какое-то время ничего не происходило, затем Аня почувствовала, что ее точка сборки самостоятельно поехала куда-то вверх, словно зеркало взяло управление Аниным внутренним видением на себя. Одновременно реальность отраженной в зеркале комнаты (той, заряднинской) стала распадаться на какие-то доселе невидимые элементы, и Аня поняла, что входит в царство сна спящей девочки.
   В зеркале появился мрачный переулок, доселе Ане незнакомый, и по этому переулку шла девочка, лет десяти в длинной белой ночной рубашке, ярко выделяющейся своей белизной на общем темном фоне глубоких сумерек.
   – Это ее сон, – подумала Аня, – вернее, мой. Что-то я его не припомню… хотя переулок этот мне что-то напоминает. Да, кажется во сне я туда не раз попадала, но сам этот сон не помню. Любопытно, почему девочка, лежащая в колыбели – совсем маленькая, ей здесь не больше 3 лет, а по переулку идет гораздо более старшая, десятилетняя. Может, это какой-то чужой сон? Да нет, вроде это я, – мысленно констатировала Аня, когда идущая по мрачному переулку девочка, оглядываясь, повернула к ней свое лицо. – А может так оно во сне и бывает, я же не помню, что мне в три года снилось! Позже, правда, я всегда во сне казалась себе старше, чем на самом деле. Хотя в последнее время мой возраст во сне и наяву вроде бы сравнялся.
   Тем временем девочка перешла на другую, более широкую улицу, и Ане показалось, что эта улица напоминает ей уже что-то более конкретное, похоже, это одна из улочек Зарядья, по которой она когда-то часто гуляла с мамой, а позже и одна, правда названия этой улицы она не помнила. Если по ней идти прямо, никуда не сворачивая, то попадешь на Красную площадь, до которой тут рукой подать. Разумеется, во сне улица заметно отличалась от реальной, и узнавались скорее какие-то ощущения, общий фон, но в этом и не было ничего удивительного, ведь во сне даже если видишь какое-то место из реальности – оно всегда будет деформировано законами сновидения. Через какое-то время девочка в ночной рубашке и вправду вышла на широкую площадь, которая во сне, очевидно, соответствовала Красной площади, правда тут все опять перепуталось, и вместо невысокого зиккурата – мавзолея Ленина – громоздилось гигантское сооружение Бог знает какой высоты. Причем, при ближайшем рассмотрении, этот диковинный небоскреб оказался собранным из всех кремлевских башен и зданий самым удивительным образом переплетенных между собой, а всего остального комплекса, включая и саму кремлевскую стену Аня так и не обнаружила. Вероятно, все дело было в тумане, который висел сразу же за странным сооружением, и сквозь эту пелену ничего невозможно было разглядеть.
   – Наверное, – подумала Аня, – это чудовищное сооружение и есть кремль, похоже здесь весь кремлевский комплекс спрессован и перекручен. Вон – Спасская башня явно просматривается, вон – Грановитая палата, вон – храм Василия Блаженного.
   Кстати, храм Василия Блаженного оказался в самом низу сооружения, диковинно переплетенный с другими кремлевскими церквями, названия которых Аня не помнила, остальные же, светские здания, также переплетенные, шли выше, и там уже невозможно было разглядеть, какое именно здание или башня находятся в том или другом месте, разве что наиболее известные, вроде Спасской или Третьяковской башен, которые располагались сразу же над крышей храма Василия Блаженного. В общем – абсолютный архитектурный нонсенс, тем не менее, поражающий воображение своими размерами и причудливостью.
   – Видимо, – подумала Аня, – во сне таким вещам не удивляешься, но видеть такое со стороны! Никакому Гауди не придет в голову нечто подобное нагромоздить, а если и придет, то законы тяготения не позволят.
   Тем временем девочка в зеркале подошла к той части сооружения, где узнавался храм Василия Блаженного, и с удивлением стала его рассматривать, и в этот момент сбоку сооружения открылись высокие ворота, и оттуда начали выходить люди весьма богомольного вида, в основном старички и старушки в платочках, словно там только что закончилась служба. Аня подумала, что девочка, наверное, сейчас войдет внутрь, но та упорно что-то разглядывала на стене, и как только она (взрослая Аня) решила узнать, что так пристально разглядывает ее малолетний двойник, как стена сразу же приблизилась и стало видно, что на темном кирпиче все отчетливее проступает фреска в виде иконы. Поначалу икона показалась Ане одной из многочисленных версий Богородицы с маленьким Иисусом на руках, но по мере того, как образ становился все более отчетливым, она поняла, что это не Богородица, и у женщины, облаченной в классический библейский гематий, из-под которого пробивались длинные рыжие локоны, совсем другое лицо. На руках же у нее сидел явно не мальчик, а девочка, причем очень похожая на Аню Ромашову, ту, что спала в кроватке и видела этот сон.
   – Навна, – почему-то пронеслось в голове у Ани, и в этот момент девочка, стоящая около образа, упала на колени и зарыдала. При этом Аня явственно ощутила волну ее чувств, и что это были не слезы горя и обиды, но катарсические, очищающие слезы сложного религиозного чувства, включающие в себя и восторг, и покаяние и поклонение, и сострадание ко всем тем, кто не способен увидеть то, что увидела и почувствовала она, а также острую горечь, что подобное прикосновение к чуду мимолетно и очень скоро придется возвращаться в свой скучный и неприветливый земной мир. Почему такие чувства вызвала у девочки фреска, Аня так и не поняла, казалось бы изображение было немо и неподвижно, да и вокруг стояли лиловые и не очень радостные сумерки, и само сооружение скорее пугало, чем вызывало какие-то светлые чувства. Тем не менее, слезы градом катились по счастливому лицу девочки, фигура которой и сама все ярче и ярче начинала светиться белым туманным свечением. А затем что-то произошло и девочка исчезла, растворилась. Вскоре и весь сумеречный мир, ее окружающий, и циклопическое сооружение погрузились во мглу, а на экране зеркала на мгновение воцарилась вибрирующая темнота напряженного ожидания, при этом Аня точно знала, что вскоре будет продолжение. В ее сознании уже затеплилась некая память-ощущение этого чрезвычайно яркого сна, правда конкретные образы она по-прежнему не могла вспомнить. Через несколько секунд плоскость зеркала начала светлеть, а затем очень быстро, словно отдернули штору, проявилась вся картина.
   Перед Аней открылась холмистая равнина, покрытая высокой изумрудной травой, динамично раскачивающейся словно от дуновений нежного летнего ветерка. На одном из таких невысоких холмиков по пояс в траве сидела все та же десятилетняя девочка в ночной рубашке и играла с локонами густой шелковистой травы. Трава, при этом, словно бы плясала вокруг девочки веселую камарилью, то припадая к ее колышущейся от ветра одежде, то, словно по команде, сгибаясь ниц, то радостно щекоча ее ладони и лицо, когда она нагибалась к той или иной веселой прядке. Картина девочки среди травы проявлялась в зеркале в определенном ракурсе, помимо равнины было хорошо видно ясное голубое небо и перистые облачка, сияющие светом и радостью летнего утра словно бы в ожидании чего-то чудесного.
   Аня чувствовала, что девочке очень хорошо и ясно на душе, все мрачные мысли и ожидания полностью покинули ее, и в сердце разливалась простая чистая радость текущего момента незамутненного ничем. Тут Аня увидела, что перистые облачка над девочкой начинают розоветь, как на рассвете или закате (солнца с этого ракурса не было видно), и ей показалось это странным, поскольку в мире, судя по всему недавно расцвело, а до заката оставался длинный летний день. Тем не менее, облака интенсивно розовели, что никак не сказывалось на общем фоне ясного солнечного утра, у которого и так света вдоволь. И тут Аня толи почувствовала, что ощущает девочка, толи вспомнила этот давнишний сон раннего детства, но она ясно поняла, что сверху и позади девочки по настилу из перисто-ребристых облаков движется ОН, великий, невообразимый – она не нашла в себе смелости сказать «Бог», но точно знала, что на него нельзя смотреть. Почему – этого ее чувства не объясняли, она просто знала, что это так, знала это и девочка на экране, и как тогда, у фрески-иконы, упала навзничь, но не заплакала: это был неописуемый позитивный восторг. Аня у зеркала вдруг отчетливо вспомнила это всеопрокидывающее чувство, испытанное во сне, когда она осознала, что ее души коснулось нечто бесконечно величественное, на что нельзя смотреть, но можно испытывать невыразимый восторг его присутствия. Аня все надеялась, что ОН все же появится на облаках, идущий оттуда, со спины девочки и она сможет увидеть то, чего не могла увидеть девочка, распростертая среди высокой травы лицом вниз, однако картина прервалась так же внезапно, как и первая, закончившаяся катарсическими слезами. Последнее, что Аня поняла, это то, что девочка, распростертая в траве, смеется, причем как-то по-особенному, по детски, как не смеются взрослые люди в самом счастливом расположении духа. Это был словно бы звон тысяч валдайских колокольчиков откуда-то издалека.
   Но тут изображение подернулось туманом, и Аня вдруг осознала, хоть никто ей об этом не говорил, что в первом случае перед фреской девочка испытала касание женского аспекта Божества, а во втором, небесном – мужского. Бог-Мать – Бог – Отец – Святой дух в сердце.
   Перебивка кадра и на сей раз длилась недолго. Пелена с зеркала сошла, как и появилась, и перед Аней развернулась новая картина. На этот раз девочка в ночной рубашке стояла на берегу огромного, до горизонта озера (Аня почему-то знала, что это именно озеро, а не море) с сияюще-белой поверхностью. Может именно эта белизна и навевала мысли об озере, поскольку Аня никогда не видела море белого цвета, тогда как даже небольшое озеро, особенно в закатные часы может обрести серовато-белый оттенок. Таким же белым был и песчаный берег, и небо над головой, и самая естественная мысль возникшая у Ани по поводу этой картины была: «Беловодье – русская Шамбала. Кажется Рерих писал о том, что вход в мистическое Беловодье расположен где-то на Алтае, неподалеку от горы Белуха».
   Тут внимание Ани привлекло какое-то движение и она увидела, что неподалеку от девочки бегают и резвятся два чудесных зверя. Как и все вокруг они были белого цвета, поэтому наша героиня их даже не сразу заметила. Первый зверь напоминал длинногривую лошадь, но над его глазами располагался длинный прямой рог, и сей факт тут же превращал лошадь в мистического единорога. Другой же зверь был гораздо массивнее и имел длинную, до земли шерсть, так что ног его почти не было видно. Пожалуй этот зверь больше всего походил на яка, среди которых, как известно, немало белых особей. Оба этих зверя весело носились по побережью, играли в догонялки, иногда забегали по колено в воду, вызывая веселые волны и обозначая место своих прыжков мириадами брызг, которые, словно проходя сквозь призму, начинали играть россыпями крошечных радуг. Продолжая резвиться и играть, звери подбежали к девочке и остановились напротив нее как вкопанные. Тут, очевидно, между ними и маленькой Аней произошел беззвучный разговор (что звери могут разговаривать, у взрослой Ани с самого начала не было сомнений: мало того, что это сон, да к тому же – страна волшебная), и после того, как что-то было решено, изящный единорог пригнулся, став на передние колени, девочка легко вскочила ему на спину, и оба зверя с юной всадницей на спине единорога помчались вдоль по побережью. При этом помчались, что называется, «прямо на камеру», которая по мере приближения диковинной компании стала отъезжать вбок. Когда же они, словно вихрь, промчались мимо, зеркало долго глядело им вслед, пока компания не скрылась из вида. Затем произошла резкая смена кадра, местность изменилась, куда хватала взгляда, расстилалась равнина, до горизонта покрытая шелковой изумрудной травой, и по этой траве неслась все та же троица, а прямо перед ними, куда, очевидно, чудесная компания и держала путь, возвышалось несколько странных одинаковых строений. Отдаленно они напоминали Эйфелеву или Шабаловскую башни, то есть сквозные, со множеством перекладин, но сооруженные не из металла, а из хрусталя или какого-то другого, прозрачного и сияющего материала. До этих хрустальных строений звери со всадницей доскакали довольно быстро, и выяснилось, что эти башни не такие уж и высокие, не больше сторожевой вышки в поле. Соскочив с единорога поблизости от одной из хрустальных башен (местность до самого горизонта оказалась усеяна подобными строениями), девочка обняла за шею каждого зверя и быстро шагнула в промежуток между хрустальными балками, и тут Аня увидела, что там, за балками скрывается маленькая кабинка, возможно лифт, в дверях которого девочка и скрылась, после чего кабинка действительно поехала куда-то вниз. Тут зеркало в очередной раз подернулось туманом, что, как видно означало какой-то новый переход, и когда пелена рассеялась, девочка и вправду оказалась в новом месте. Где и когда она вышла из этого хрустального лифта страны сна, было неведомо, сейчас же она шла по тропинке величественного бора с корабельными соснами, подпирающими кронами небо, и буквально в следующее мгновение эти сосны расступились и девочка оказалась на высоком обрывистом берегу величественной реки. Справа и слева возвышался сосновый бор, на противоположном, уже низком берегу, вплоть до горизонта раскинулись заливные луга вперемешку с низким ивняком, и над всем этим великолепием средней полосы, прямо в воздухе парил пятиглавый красный терем, словно сошедший с красочной иллюстрации к русским народным сказкам. В нем не было вычурного величия средневекового западно-европейского замка, но веяло чем-то исключительно нашим, родным, в чем-то даже лубочным, скоморошьей Русью, словно в этом удивительном сне ожила Палеховская или Федоскинская живопись и неведомым образом повисла в воздухе над прозрачной гладью величавой реки. Девочка в удивлении застыла напротив терема, который висел в воздухе примерно в ста метрах на уровне высокого берега, и тут дверца распахнулась и на пороге появилась прекрасная статная женщина в длинном платье со сложными руническими узорами красного и голубого цвета, покрывающими платье в несколько колец. У женщины были пшеничные незаплетенные волосы, шелковой волной спадающие ей до пояса, а голову венчала драгоценная диадема, играющая всеми цветами радуги. Женщина улыбнулась девочке лучезарной улыбкой, и что-то ей сказала, сделав приглашающий жест рукой, словно предлагала перелететь разделяющее их расстояние, однако девочка почему-то все топталась у крутого берега и не решалась прыгнуть.
   – Чего это она? – подумала Аня, – вернее, правильно сказать, – чего это я! По-моему нет ничего проще, чем летать во сне!
   Однако девочка все чего-то боялась, словно во сне действует земное притяжение. Видя, что гостья не решается прыгнуть, женщина покачала головой, затем вынула из складок одежды огромный белый цветок, похожий на розу, однако с гораздо большим количеством лепестков и подула в него. Тут же из цветка начали вылетать огромные желтые пчелы, словно бы отлитые из маленьких золотых самородков. Их становилось все больше, хоть цветок явно не мог вместить в себя такое количество крупных насекомых, они затеяли веселый хоровод вокруг головы женщины, и после того, как та сделала жест рукой в сторону стоящей на берегу девочки, внушительный рой переместился к порогу терема и начал формировать воздушный мостик от терема до берега. Вскоре весело шевелящийся и достаточно проницаемый настил дотянулся до босых ступней девочки, стоящей на самом краю обрыва, и та, преодолевая какую-то непонятную нерешительность, ступила на живой, сверкающий золотом мостик.
   – Сего она боится, – продолжала удивляться Аня, – это же сон! Хотя я действительно в детстве высоты боялась, а во сне подсознательные страхи довольно часто проявляются. Но неужели я уже в три года страдала этой фобией? А впрочем я и сейчас ее боюсь, правда во сне, а наяву, может поэтому у меня и левитация не получилась.
   По мере продвижения девочки по живому мосту тревога ее нарастала, Аня хорошо ощущала эту усиливающуюся волну, почувствовал это, очевидно и женщина на крыльце терема, лицо ее отразило сожаление и она покачала головой. В этот момент девочка окончательно поддалась страху, на это чувство, очевидно, отреагировали пчелы, и вместо того, чтобы уплотнить мостик, тем самым придав девочке уверенность, они, напротив, зашевелились еще сильнее. Затем живой мостик начал распадаться и девочка полетела вниз, правда падение ее, как это часто бывает во сне, уподобился падению Алисы в кроличью нору, и похоже, этот факт успокоил маленькую Аню, и паника, поселившаяся в ее сердце в самом начале уступила место тихой радости кружения осеннего листа. И снова, видимо отреагировав на внутреннее состояние девочки, пчелы дружным роем хлынули вслед за ней и, догнав уже у самой поверхности реки, окружили ее со всех сторон, легко подняли в воздух и отнесли к ногам своей величественной хозяйки. Картина заметно приблизилась, и тут Аня поняла, что золотой рой состоит уже не из пчел, а из огромного числа маленьких буквочек, и в какой момент пчелы превратились в эти буквочки, Аня так и не могла припомнить. Словно бы желая показать неведомому зрителю мелкие детали, картина подплыла еще ближе, буквы стали видны совсем отчетливо, и среди тысяч и тысяч знаков Аня узнала представителей самых разнообразных словарей: кириллицы, глаголицы, латиницы, санскрита, иврита, фарси, разнообразные рунические знаки и многие другие, Ане неведомые. Эти золотые буквы вились вокруг девочки, которая отвечала на какие-то вопросы статной величественной женщины и все теснее и теснее концентрировались вокруг головы ребенка, подчиняясь едва заметным пассам, которые непрестанно совершали руки женщины. Вскоре этот рой окончательно спрессовался в золотую корону, которая зависла в нескольких сантиметрах над головой девочки и на ней отчетливо проступила буква М. Тут Аня вспомнила, что уже однажды видела эту корону, когда над ней, шестилетней манипулировал Варфуша с целью вытащить из буферной зоны астрала в ближайшее к земле отражение защитный терафим – корону Меровингов – охраняющую Аню от воинства тьмы, как потомка королевского рода, ведущего свои кори от самого Иисуса из Назарета и Марии из Магдалы. Неожиданно картинка погасла и зеркало снова подернулось туманом, и тут в сознании Ани прозвучали слова, хотя до сей поры все картинки разворачивались на плоскости зеркала совершенно безгласно: «Печать Логоса» – пропел долгим эхо глубокий мелодичный женский голос, и Аня почему-то знала, что голос этот принадлежит Навне – соборной душе России.
   – Так вот что означает эта астральная корона Меровингов, – подумала девушка, – она ведь нематериальна и ее невозможно взять в руки и водрузить себе на голову. «Печать Логоса» – это наверное означает, что я была в три года помечена провиденциальными силами, как отдаленный потомок рода Христова. Варфуша тогда мне вкратце историю рода Меровингов рассказывал.
   Перед ее мысленным взором всплыло золотое облако составленное из сотен и тысяч самых разнообразных буквенных знаков, и почему-то сразу – как антитеза увиденному, как некий противоположный полюс – появилось серое облачко, составленное из черно-белых единичек и ноликов.
   – Где-то я видела это облако, – удивилась девушка, но, как ни пыталась, вспомнить никак не могла.
   – Жалко, – подумала Аня, – что это зеркало только зрительные образы показывает, очень хотелось бы узнать, что мне тогда эта женщина говорила. Почему же я ничего не помню, ведь такие сны должны на всю жизнь запоминаться? Впрочем, все же, наверное, не те, что мы в трехлетнем возрасте видим. Как видно после этого сна во мне паранормальные способности и открылись. Или это все же на другую тему?
   И тут, словно бы снова отвечая на Анин вопрос, зеркало в очередной раз прояснилось и на нем возникло изображение. Аня вновь увидела трехлетнюю девочку, эта девочка сидела в своей кроватке и зевала. Похоже, она только что проснулась и не исключено, что после того чудесного сна. В комнате было довольно светло, и ни мамы, ни папы, ни Юры в этом ракурсе Аня не видела – толи их не было в комнате, толи они еще спали – зеркало ничего по этому поводу не объясняло. Впрочем вскоре выяснилось, что девочка в комнате не одна. Неожиданно из темного угла, словно бы выйдя прямо из стенки, возник маленький человечек величиной со средних размеров куклу – по крайней мере ростом он был гораздо меньше трехлетней девочки, и озираясь, смешно засеменил через комнату по направлению к Аниной кроватке. Человечек выглядел этаким лубочным горожанином конца 18 – начала 19 века, в косоворотке навыпуск, широких штанах, заправленных в хромовые сапожки, с бородой и в лаковом картузе, причем из бороды и волос почему-то то тут, то там торчали желтые соломинки. Более всего привлекала внимание огромная связка ключей, болтавшаяся на поясе человечка и свисавшая чуть ли не до земли, в с другой стороны фигурировал здоровенный костяной гребень. В общем – типичный домовой, изображенный художником Билибиным для книги знаменитого русского этнографа Афанасьева. Правда было и отличие, поскольку маленький домашний дух казался полупрозрачным, причем более заметным в затемненных местах, попадая же в полосу яркого света он становился почти невидим. На девочку он сначала не обратил ни малейшего внимания, было ощущение, что он бывал тут постоянно и не боялся, что кто-то его может обнаружить, но на этот раз, очевидно, все вышло иначе. Девочка явно увидела непрошенного гостя, но нисколько его не испугалась, встала на ножки, правда вылезти из кроватки мешали высокие перила, засмеялась и что-то оживленно начала говорить, показывая на домового пальцем, судя по всему обращаясь не к нему, а к кому-то, кто был дома, но не попадал до сего момента в ракурс зеркала. Тут же на ее радостный крик (к сожалению, сцена продолжалась в режиме немого кино) прибежала мама в ночной рубашке, а следом за ней и папа. Маленькая Аня стала им тут же что-то оживленно объяснять, показывая пальчиком на застывшего настороженно посреди комнаты человечка, при этом родители вначале несколько ошарашено, затем явно с нарастающим раздражением осматривали комнату, затем начали ей что-то говорить. При этом папа несколько раз подходил к тому месту, на которое указывала девочка, проводил рукой, показывая что там ничего нет, впрочем домовой, которого ни мама, ни папа явно не видели, тут же мгновенно смещался в сторону, корча при этом девочке уморительные рожи. После он и вовсе пошел отплясывать в присядку, вызвав бурный восторг у девочки и тревожное недоумение мамы и папы, которые, так ничего и не увидев, вскоре начали ее отчитывать, вызвав целый поток слез непонимания. Вскоре родители удалились как следует отчитав девочку, она же, какое-то время тихо поплакав, улеглась на подушку, повернув личико через спицы перил кроватки к домовому, который уже с важным видом копошился неподалеку от ящика с Аниными игрушками, и что-то горькое прошептав и надув пухлые щечки, помахала домовому ручкой. Тут домовой оставил свое непонятное копошение и, мгновенно переместившись, оказался в кроватке у девочки, расположился на корточках у нее в ногах, и что-то начал ей объяснять, показывая в сторону ушедших родителей, очевидно объясняя ей, что те не способны его увидеть. Та же, судя по всему, никак не могла понять, как это можно не видеть очевидного. Во время этой беседы вновь появилась мама и, разумеется не видя домового, вновь начала отчитывать девочку, потом потрогала ее лоб, желая убедиться, нет ли ку той жара, пожала плечами и вновь удалилась из кадра, при этом домовой продолжал оставаться в ногах у девочки и смотрел на нее с явным сочувствием. Судя по всему, после очередного маминого появления, новые знакомые перешли на мысленный язык: между ними явно продолжался обмен информацией, при этом домовой вроде бы продолжал говорить вслух, но родители его явно не слышали, а девочка теперь уже молчала, но судя по тому, как домовой то замолкал, то кивал своей лохматой, бородатой головой, девочка явно говорила ему что-то мысленно. Похоже, она жаловалась домовому на родителей, поскольку вскоре лицо ее начало кукситься и девочка уже совсем было собралась разреветься, но домовой, очевидно желая ее отвлечь, начал показывать ей всякие фокусы. Для начала он достал из-за пазухи огромного сахарного петушка на палочке и протянул девочке, но не успела та дотронуться до лакомства, как петушок рассыпался на десятки маленьких красных петушков, которые затеяли веселый хоровод вокруг маленькой Ани. Вскоре хоровод перерос в шуточную потасовку, и Аня, забыв о наказе домового, весело рассмеялась и захлопала в ладоши. На смех ее тут же прибежала мама, снова, разумеется, ничего не увидела и снова начала девочку отчитывать, при этом взрослая Аня поняла, что речь шла о том, что непослушная врунишка-дочка не дает спать родителям рано в воскресенье, что папа всю неделю работал на износ, и теперь у него единственный день, когда он может отдохнуть и Аня ему мешает своими глупыми выходками и выдумками. Если так пойдет дальше, то папа может серьезно заболеть, поскольку у него и так плохое здоровье после ранения на фронте. Эти слова (или что-то в этом роде) очень испугали девочку, и в тот момент, когда лицо ее приняло выражение страха, веселые петушки вокруг ее головы и сам маленький домовой внезапно исчезли – и тут уж девочка разревелась всерьез, очевидно в связи с утратой новоиспеченного друга. В следующее мгновение плоскость зеркала снова подернулась туманом.
   – Какой интересный эпизод, – подумала Аня, машинально глядя в мутную поверхность зеркала, – и как так могло получиться, что я ничего об этом не помню? Конечно, воспоминания событий трехлетнего возраста вполне могли угаснуть – какие-то проблески воспоминаний у меня только лет с четырех появляются, и все же, мне кажется, такая чудесная сцена должна была запомниться. И самое главное, если я допустим, после этого чудесного сна, где получила инициацию от Навны, стала видеть разных духов и Бог его знает, чего еще, то почему я не помню, что до Варфуши каких-то других домовых встречала? Ведь по идее я их должна была и в 4 и в 5, и в 6 лет встречать, вплоть до того дня, когда я с Варфушей познакомилась, но что-то не припомню, чтобы я домовых и прочих элементалей на каждом шагу видела. Ну да, были проблески ясновидения, иногда я будущее предсказывала, но все же ничего чудесного в моей жизни до встречи с Варфушей не происходило. Может у меня эти способности на короткий момент после того сна появились, а потом снова на три года исчезли? А может все дело в страхе, что папа на меня рассердится и заболеет! Вполне такое могло быть, ведь домовой исчез в тот момент, когда я за папу испугалась.
   Тут поверхность зеркала снова начала светлеть и вновь появился тот же ракурс комнаты в Зарядье, но на этот раз маленькая Аня (ей по-прежнему было в районе трех лет) сидела в одиночестве около ящика с игрушками и извлекала оттуда то какие-то кубики, то дешевую тряпичную куклу, то старого облезлого плюшевого мишку, то зайца, то обезьянку. Вскоре началась обычная детская игра, где каждая игрушка получила свою роль и стала участницей маленького спектакля, может «Веселая семейка», может «Детский сад» или «Школа» – точную тематику было сложно установить, но игрушкам приходилось становиться то участниками чаепития, то отвечать уроки, то выслушивать Анины нотации, в которых девочка скорее всего копировала свою маму, то читать книжки, то укладываться спать. Взрослая Аня уж было подумала, что это сцена была просто случайной записью зеркального видеомагнитфона и не содержала в себе ответа на поставленный вопрос, связанный с парапсихологическими истоками маленькой Ани Ромашовой, однако вскоре стало понятно, почему «умное» зеркало выбрало именно эту сценку. Неожиданно в самый разгар игры, когда Аня перешла к лечебной тематике, организовав, по-видимому больницу доктора Айболита с перевязками, питьем лекарств, постановкой градусников и всего прочего, что она могла перенять из бессмертного произведения Корнея Чуковского, с игрушками стало происходить нечто необычное: каждая из игрушек на какое-то мгновение стала прозрачной, и Ане показалось, что там, внутри плюшевых мишек, зайцев и кукол словно бы что-то живет, движется, бьется.
   – Это сердце что ли? – подумала взрослая Аня, но, пожалуй, это нечто больше походило на маленькую птичку, бьющуюся или просто скачущую в клетке. Затем каждая из игрушек подернулась туманом, и этот туман, вернее маленькие облачка начали подниматься вверх, над игрушками. Вскоре каждое облачко приняло свою, индивидуальную форму, и эти формы, как Аня поняла, являющие душу каждой из игрушек ожили, стали подвижными и, судя по всему, разумными. Эти души игрушек были отчасти похожи на своих материальных прототипов, но имели и свои отличительные особенности. Например, плюшевый мишка с полуоторванным носом, весьма грязный и потрепанный, являл собой трогательное существо с огромной головой и ушами, больше напоминающее тогда еще неизвестного детям Чебурашку, а кукла-замарашка Катя – маленького эльфа в чепчике, ночной рубашке и с полупрозрачными стрекозиными крылышками за спиной. Каждая игрушка обрела некий обобщенный образ, и даже вполне абстрактные кубики обзавелись ручками, ножками и веселыми рожицами. Тут Аня заметила и еще одну особенность: несмотря на то, что каждая игрушка имела свою индивидуальную душу, отражающую ее особенность и индивидуальность, все они имели некое едва уловимое сходство: и в чертах личика, и в чем-то еще, трудноуловимом, угадывалась их хозяйка – в одних игрушках в большей степени, в других – в меньшей. Особенно маленькая Аня Ромашова узнавалась в маленьком эльфе Катюше, в ту пору – любимой Аниной кукле. Души игрушек, оторвавшись от своих неподвижных оболочек, затеяли в веселую суету вокруг Ани, кто-то обсыпал ее светящейся невесомой пыльцой, кто-то разноцветными лепестками, тут же превращающимися во что-то другое, и девочка, несколько не испугавшаяся чудесной метаморфозы своих любимцев, начала радостно смеяться, играть с непоседливыми эйдосами. Тут, в какой-то момент, очевидно забыв, что это невозможно, она медленно поднялась в воздух (очевидно играть с летающими душами, самой оставаясь на полу, было не очень вежливо), что привело любимых игрушек в еще больший восторг. Не прошло и 5 минут, как девочка научилась довольно сносно парить в воздухе, хотя до стремительных пируэтов игрушечных эйдосов ей было еще очень далеко. Впрочем она быстро осваивала новые навыки и, в конечном счете, вместе с невесомой братией, довольно сильно расшалилась, что в итоге закончилось весьма плачевно. Аня зацепилась платьицем за люстру и не сообразив, что ее держит, сильно рванула вперед, отчего хлипко висящая на крючке старая люстра оборвалась и обрушилась вниз. О том, какой при этом случился грохот можно было только догадываться. И снова одновременно с испугом, возникшем на лице девочки, прекратились и все чудеса: растворились в воздухе чудесные игрушечные эйдосы, а сама Аня вслед за люстрой полетела вниз, правда способность к левитации покинула ее не полностью, поскольку снижалась она довольно плавно, кругами, словно падающий с дерева осенний лист, и довольно плавно приземлилась прямо на своих плюшевых друзей. Не успела девочка прийти в себя после приземления, как в ракурсе зеркала появилась мама (очевидно она была на кухне, так как между падением люстры и маминым появлением прошло не менее полу минуты). Она как вкопанная остановилась перед разбившейся люстрой, затем перевела взгляд на Аню, которая, испуганная, сидела среди своих плюшевых игрушек несколько в стороне от разбитой люстры. Затем состоялся неслышный диалог между мамой и малышкой, при этом взрослой Ане оставалось только догадываться, что в свое оправдание говорила девочка, поскольку этого эпизода в своей жизни она совершенно не помнила. Судя по всему, девочка начала рассказывать чистую правду, поскольку лицо ее озарилось радостными искорками, что, разумеется, совершенно не могло удовлетворить маму, не верящую ни в какие чудеса. В конечном счете мама рассердилась и девочке сильно попало, правда в конце, когда малышка разревелась (ужасно обидно, когда ты говоришь правду, а мама, самый дорогой человек на свете тебе не верит и называет выдумщицей и вруньей), лицо мамы уже свидетельствовало больше о тревоге, а не о гневе, она снова трогала девочке лобик и щупала пульс. К тому же чувствовалось, что и сам факт падения люстры оставлял ряд вопросов, поскольку, каким образом трехлетний ребенок ухитрился сбить люстру, висящую более чем в трех метрах от пола (потолки были, как и положено старому фонду, очень высокими) оставалось совершенно непонятным: она и игрушку-то не могла забросить на такую высоту.
   На пике этого забавного инцидента зеркало вновь покрылось туманом, а когда вновь прояснилось, то в истории появился уже новый персонаж. Аня сидела на стуле и с тревогой глядела на высокого тучного мужчину в белом халате, который о чем-то говорил с мамой, периодически задавая вопросы девочке. Затем шли сцены осмотра: доктор стучал молоточком девочке по коленкам и локтям, заворачивал ее нижние веки и осматривал глаза, заставлял дотрагиваться до кончика носа пальцем, с закрытыми глазами и многое еще. Затем доктор ушел, оставив рецепт, а после этого девочка и мама еще несколько раз показывались в плоскости зеркала в момент приема лекарства, которое Аня послушно глотала и запивала водой. Продемонстрировав описанные эпизоды, зеркало потемнело, словно экран в кинотеатре по окончании сеанса и больше уже не оживало. Очевидно оно имело в виду, что дало исчерпывающий ответ на все поставленные вопросы.
   – Так, – подумала Аня, – все ясно. Очевидно лекарство, прописанное доктором возымело действие, и я перестала видеть параллельные потоки реальности и утратила способность летать. Оказывается я не случайно имела уверенность, что когда-то летала! Мало того, я даже забыла, что со мной происходило в тот период, словно тогда впервые утратила свою знающую половинку. Правда после встречи с Варфушей у меня все снова возобновилось, но, насколько я помню, далеко не сразу, как в трехлетнем возрасте. Я даже занималась специальными медитациями, чтобы свои способности оживить. Теперь картина более-менее ясна, спасибо тебе, волшебное зеркало! Значит именно по этой причине я не продолжила знакомство с тем симпатичным домовым и не завела кучу знакомых среди обитателей параллельных реальностей, пока в 5 лет не встретилась с Варфушей и, как потом выяснилось, встреча эта оказалась не случайной. Ну ладно, с техникой просмотра прошлого, которое отвечает на какие-то поставленные вопросы – разобрались. Единственное и серьезное неудобство состоит в том, что зеркало это, похоже, показывает только то, что происходило непосредственно перед ним, и это значительно снижает его информационный потенциал. Интересно, а если сдвинуть точку сборки в область настоящего, в фиолетовую часть спектра, то что оно покажет? Обычное отражение? Что-то мне подсказывает, что в измененном состоянии сознания оно должно показывать мне что-то другое.
   Вечер экспериментов был в разгаре, и Аня, не задумываясь перевела свой внутренний тумблер в фиолетовую часть спектра (способность видеть яркие цвета перед мысленным взором появилась у нее сразу после того, как она воссоединилась со своей знающей половинкой), затем открыла глаза. Как и в предыдущие эксперименты со смещением точки сборки, цветовая гамма комнаты тоже сдвинулась в фиолетовую часть спектра, впрочем в измененном состоянии сознания Ане была присуща особая сосредоточенность, поэтому уже в следующее мгновение она видела только плоскость зеркала, а вся остальная комната словно бы уплыла из сферы ее восприятия. На этот раз, несмотря на измененное состояние сознания, зеркало выглядело вполне обычным, и Аня тут же увидела свое обычное отражение, правда в иной цветовой гамме, словно на фотографии подвергнутой специальной обработке. Долгое время в отражении ничего не менялось, и девушка даже встала со стула и подошла к зеркалу поближе, возможно желая рассмотреть детали – а вдруг зеркало все-таки показывает что-то не так. Тут она поняла, что и вправду видит совсем не то, что видела буквально мгновение назад, и как это произошло она не могла вспомнить. Тем более был странен тот факт, что ей почему-то казалось, будто бы она продолжает видеть саму себя. Однако это была уже не она, хотя весь интерьер, находящийся в комнате соответствовал прежнему: это была ее комната, но вот глядел из зеркала некто другой. Аня даже перевела взгляд вниз и ощупала лицо и одежду, однако она оставалась самой собой, прежней, хоть зеркало свидетельствовало об обратном. Тогда она сделала несколько жестов и гримас, и с удивлением констатировала, что и изображение в зеркале повторило ее движения, хоть и совсем в ином облике. На нее с большим интересом смотрел молодой человек примерно ее возраста: худощавый, высокий, с темными вьющимися волосами почти до плеч и тонкими аристократическими чертами лица, правда не очень выразительным подбородком. Самое любопытное в этой ситуации было то, что Аня узнала это лицо, хоть и была уверена, что никогда в жизни не встречала этого красивого парня. И однако же он был хорошо ей знаком, правда не как живой человек, а как образ, как тот, кого она часто видела во сне, а просыпаясь – никак не могла вспомнить его лицо. Теперь же она точно знала, что это он, ее принц, ее половинка, с которым, помимо смутных сумбурных снов, у нее были две метафизические встречи в астральных проекциях, о чем мы подробно писали в первой книге цикла «Девочка и домовой». Встречи эти произошли при посредстве домового Варфуши: первый раз она встретила его у моря Вечности в образе десятилетнего мальчика а второй раз – во время ее астрального путешествия в будущее (которое для сегодняшней Ани давно стало прошлым) уже в возрасте гораздо более близком тому, в котором он предстал перед ней в зеркале сейчас. Других встреч она на данный момент не помнила, хотя внутри зрело смутное чувство, что и впоследствии она видела его и не раз. Ко всему прочему, она хорошо знала, как зовут этого молодого человека: из зеркала на Аню глядел, загадочно улыбаясь, главный герой наших предыдущих книг – Андрей Данилов.
   – Вот так сюрприз, – подумала Аня, пятясь от зеркала и снова усаживаясь на стул. При этом, в какой-то момент, глядя на отражение, она поняла, что отступает от зеркала уже не Андрей, а она сама. – И что бы это могло значить? Явился принц из снов, чтобы усадить меня на белого коня и в качестве невесты умчать в свое волшебное королевство? Увы, это было всего лишь отражение, к тому же без коня, короны и шпаги. Да и вообще, в трениках и не очень новой футболке он как-то плохо тянул на звание принца, – (Андрей и вправду одет был как-то уж слишком по домашнему). – А впрочем и я в нынешнем виде не особенно тяну на спящую принцессу. Да и вообще, какая я принцесса? Инфантильная троечница, сторонящаяся мужчин и сидящая на шее у брата! Впрочем времена самобичевания заканчиваются, скоро все изменится, и в новом статусе, думаю, образ принцессы мне куда более к лицу! Не зря же меня Варфуша еще маленькой девчонкой королевной называл. И корона Меровингов где-то там, в ином измерении, надо мной витает. И все-таки, что означает появление этого человека в качестве моего отражения? Может с ним можно в контакт вступить? Хотя – вряд ли, он в точности повторяет мои движения и ведет себя как реальное отражение каким-то образом подменившее мое собственное. Однако нехорошо оставлять загадку неразгаданной, нужно попробовать что-то сделать, а может – он сам сделает, откуда я знаю! Я даже не знаю, есть ли сейчас на земле этот Андрей или нет – а может это вообще не Андрей! Варфуша и тогда толком ничего не объяснил, а уж к сегодняшнему дню все еще больше запуталось. Я только знаю, что этот якобы Андрей тоже потомок Меровингов и больше ничегошеньки.
   Аня снова подошла к зеркалу вплотную, причем отражение Андрея снова подменило ее собственное, и попыталась наладить с ним телепатический контакт через отражение. К сожалению, ничего у нее не получилось, она словно бы натыкалась на глухую стену, как когда пыталась получить информацию о вармхолах. В измененном состоянии сознания она не уверенно держалась на ногах, а тут ее и вовсе качнуло вперед и она уперлась рукой в зеркало, вдруг с удивлением почувствовав, что рука ее проваливается внутрь, в зазеркалье, в ничто. В следующим момент Аня поняла, что ее втягивает внутрь зеркала неведомая сила, и утратила мироощущение.
   Конец первой книги. 5 февраля 2008 года

Александр Беляев Дороги изнанки

Глава 1 Еще одно пробуждение

Глава 2 Визит к доктору Левину

Глава 3 Провал в прошлое

Глава 4 Другая половинка

Глава 5 Огневица

Глава 6 Рассказ огневицы

Глава 7 Шеолы. Пропулк

Глава 8 Шеолы. Укравайр

Глава 10 След Варфуши

Глава 11 Возвращение

Глава 12 Брат и сестра

Глава 13 Аномальные зоны

Глава 14 В гостях у Юры

Глава 15 Бермудский треугольник

Глава 16 Черные дыры, червоточины

Глава 17 Шушморское урочище

Глава 18 Старое зеркало