Рене Франсуа Сюлли-Прюдом
СТИХОТВОРЕНИЯ

Посвящение

     Когда стихи тебе я отдаю,
     Их больше бы уж сердце не узнало,
     И лучшего, что в сердце я таю,
     Ни разу ты еще не прочитала.
     Как около приманчивых цветов
     Рой бабочек, белея нежно, вьется,
     Так у меня о розы дивных снов
     Что звучных строф крылом жемчужным бьется.
     Увы! рука моя так тяжела:
     Коснусь до них – и облако слетает,
     И с нежного, дрожащего крыла
     Мне только пыль на пальцы попадает.
     Мне не дано, упрямых изловив,
     Сберечь красы сиянье лучезарной,
     Иль, им сердец булавкой не пронзив,
     Рядами их накалывать попарно.
     И пусть порой любимые мечты
     Нарядятся в кокетливые звуки,
     Не мотыльков в стихах увидишь ты,
     Лишь пылью их окрашенные руки.

Разбитая ваза

     Та ваза с гибнущей вербеной
     Задета веером была.
     Удар бесшумный и мгновенный
     Чуть тронул зеркало стекла.
     Но рана, легкая сначала,
     Что день, таинственно росла:
     Хрусталь точила, разъедала
     И мерным кругом обошла.
     Беда не вовремя открыта:
     Цветок безмолвно умирал,
     По капле кровью истекал… —
     Не тронь её: она разбита!
     Так часто милая рука
     Нам сердце любящее ранит, —
     И рана тонко-глубока,
     И, как цветок тот, сердце вянет.
     Но долго гибельный огонь
     От равнодушных взоров прячет, —
     Болит и тихо-тихо плачет…
     Оно разбито ведь – не тронь!

Роса

     Сижу в мечтах, и вижу, как уныло
     Блестит роса на зелени лугов:
     Рука холодной ночи положила
     Eе на лепестки цветов.
     Откуда капли свелые упали?
     Там – без дождя свершают тучки путь.
     Ах, прежде чем на лепестках блеснуть,
     Они уж в воздухе дрожали!
     Откуда слезы на моих глазах?
     На ясном небе нет следа печали.
     Ах, прежде чем заискриться в очах,
     Они уж в сердце накипали!
     Всегда, в сердечной притаясь тени,
     Трепещут слезы, дремлют, накипают,
     И даже счастья радостные дни
     Порой блеснуть их заставляют!

К ласточке

     Ты, которая к небу свободно
     Направляешь отважный полет
     И не падаешь в муке бесплодной
     С недоступно-суровых высот;
     Ты, которая жажду из тучи
     На пути утоляешь порой,
     Проносясь через горные кручи,
     Через море и реки стрелой;
     Ты, ненастной порою осенней
     Покидавшая нас для того,
     Чтоб вернуться с расцветом сиреней;
     Ты, которой дороже всего
     Лишь родное гнездо и свобода, —
     Как с тобою схожусь я во всём!
     И во мнћ пробудила природа
     Всё, что в сердце ты носишь своем.
     Я, как ты, поднимаюсь высоко
     На крылах лучезарных мечты
     И стремлюся туда одиноко,
     Где паришь одиноко и ты.
     Я ничьей не завидую доле,
     Разделяя порывы твои,
     Я хочу лишь простора и воли,
     И любви, бесконечной любви!

Здесь на земле

     Здесь на земле цветок лишь миг блистает
     И пенье птиц так умолкает скоро, —
     В моих мечтах – весна не отцветает
     И вечны светлых песен хоры.
     Здесь на земле, где всё так пусто, тленно,
     Проходить страсть, сердца на миг волнуя, —
     В моих мечтах – царить любовь бессменно
     И звук отрадный поцелуя.
     Здесь на земле, в томительной пустыне,
     Над дружбой, над любовью плачут страстно, —
     В моих мечтах – они, как две богини,
     Всегда смеются тихо, ясно.

Сон

     Я умер, и меня в могилу опускали,
     Где предки улеглись согласною семьей,
     И молвили они: «Как дрогнул мрак ночной,
     Ужели там, вдали, огни уж засияли?
     Ужели это знак? Ужель тоске конец?
     Ужели настает эпоха обновленья?»
     – Нет, то – моё дитя, – сказал им мой отец, —
     Я вам рассказывал о дне его рожденья.
     Не знаю, как теперь, он молод или сед?
     Ведь я его тогда оставил в колыбели,
     И волосы мои хранят свой русый цвет,
     Твои же, милый сын, быть может, побелели? —
     «О нет, отец, в борьбе на жизненном пути
     Я скоро изнемог и пал, судьбой сраженный,
     И жизни не вкусив, я должен был уйти
     С душою жаждавшей, с душой неутоленной».
     – Я ждал, что мать твоя почиет здесь со мной,
     Я слышу наверху ее желаний звуки,
     От слез ее промок наш камень гробовой
     И влагой их смочил уста мои и руки.
     Союз наш на земле недолговечен был,
     Но долго перед тем любили мы друг друга,
     Все прелести ее житейский вихрь сгубил,
     Но мне ли не узнать любимую подругу?
     А дочь? Мои черты знакомы были ей,
     Она-то помнит ли? Иль, может быть, забыла?
     Она ведь замужем? А дети есть у ней?
     И сколько же внучат она мне подарила? —
     «У вас есть внук один». – А разве у тебя
     Там не было семьи и близкой и любимой?
     Кто гибнет в цвете лет, тот изнемог, любя.
     О ком ты будешь здесь скорбеть неутолимо?
     «Сестру и мать свою покинул, правда, я
     И много чудных книг, служивших мне отрадой.
     У вас невестки нет. Тут вся моя семья,
     Я в сердце уязвлен, и мне любви не надо».
     – Поди и сосчитай безмолвных предков ряд,
     Устами прикоснись к останкам их безвестным,
     И там, где мертвецы последние лежат,
     Во мраке опочий, припав к гробницам тесным.
     Не плачь. В земле сырой засни глубоким сном.
     Придет великий день. Покойся в упованьи. —
     «Отец, как позабыть о небе голубом?
     И как не думать мне о солнечном сияньи?»

Два голоса

     Два голоса попеременно
     В душе взволнованной встают все вновь и вновь:
     Ум богохульствует надменно,
     И Бога проповедует любовь.
     – У мира нет отца, нет вечного владыки!
     Смотри: повсюду зло царит! —
     Так разум сердцу говорит.
     Оно в ответ: «Мы верой лишь велики,
     В Творце надежду положи,
     Люби и верь, – одна дорога!
     Бессмертно я, – и осязаю Бога!»
     Но разум говорит спокойно: Докажи.

Очи

     Им нет числа – очам, что любовались
     В рассвета час алеющей зарей;
     Но спят они в своих могилах темных,
     А солнце всё восходит над землей.
     Как часто ночь, горевшая звездами,
     Пленяла их, торжественна, светла!
     Мирьяды звезд над миром всё сияют,
     А очи те окутывает мгла.
     Нет! Не могли они утратить взора,
     И не могло потухнуть пламя в нём!
     Не верю я, он обращен куда-то,
     К тому, что мы невидимым зовем.
     Как в небесах светила остаются,
     Хоть их порой людской не видит взгляд,
     Так и они: пусть их взяла могила,
     Но то закат – не смерть, а лишь закат!
     Они глядят, те очи, что закрыли
     С рыданьем мы дрожащею рукой,
     И где-то там, за гробовым пределом,
     Теперь рассвет сияет им иной.

Идеал

     Прозрачна высь. Своим доспехом медным
     Средь ярких звезд и ласковых планет
     Горит луна. А здесь, на поле бледном,
     Я полон грез о той, которой нет;
     Я полон грез о той, чья за туманом
     Незрима нам алмазная слеза,
     Но чьим лучом, земле обетованным,
     Иных людей насытятся глаза.
     Когда бледней и чище звезд эфира
     Она взойдет средь чуждых ей светил, —
     Пусть кто-нибудь из вас, последних мира,
     Расскажет ей, что я ее любил.

Больная

     Средь ночи глубокой осенней,
     Дрожа, огонек угасает,
     И в комнате розовый отблеск
     На стены и на пол бросает.
     Белеет в углу занавеска,
     Но странно: не слышно дыханья…
     И гаснет в фарфоре светильня,
     Бесшумны огня колыханья.
     Никто и не знал, что малютка
     Неслышно меж тем умирала.
     Склонясь к изголовью в постели,
     Усталая мать задремала.
     Но крадутся ножки босые…
     Дверь, скрипнув слегка, отворилась:
     Пришли ее братья проведать.
     А смерть над больной наклонилась.
     «Уснула сестрица», – сказали, —
     Какие холодные руки!
     Глаза неподвижны; живые
     В устах ее замерли звуки.
     «Как страшно, как пусто в алькове!
     Какое молчанье в кроватке!
     Не дрогнет на ней одеяло,
     Его не шевелятся складки…
     «И мама сидит неподвижно;
     Уснула – и что теперь будет!
     Что делать нам? Лучше оставим,
     А Боженька сам их разбудит»…
     В кроватки они возвратились,
     Спеша, оглянуться боялись;
     Вдруг стало им скучно, тоскливо,
     И в страхе они разрыдались.

//-- * * * --//

     Чары грез и любовных признаний
     Не таятся в словах «я люблю»…
     Это слово я в сердце таю;
     Красота его есть и в молчаньи…
     Вся любовь лишь в безмолвии строгом,
     В робких чувствах наивных сердец;
     Их красивыми создал Творец,
     Цвесть им тихо – повелено Богом.
     Упоение – в трепете нежном
     Милой, ласковой, теплой руки,
     В недосказанной мысли строки,
     Непрочтенной вдвоем безмятежно…
     Красота – в тех устах молчаливых,
     Что мечтания будят – как сон,
     И в сердцах, что как розы бутон,
     Расцветают безмолвно, красиво…
     В аромате волос шелковистых,
     Затаивших как будто ответ,
     В той улыбке, где ясен привет,
     И во взорах любовных, лучистых…

//-- * * * --//

     Уж с нею не увижусь больше я!..
     Но мать ея я часто навещаю;
     Болтаю с ней. Там, где любил – вздыхаю:
     Отрада грустная, последняя моя.
     В той комнате, что без нея скучаетъ,
     Я чувствую присутствие ее, —
     И бьется сердце бедное мое:
     Все, все ему о ней напоминает.
     Здесь раньше я лишь на нее смотрел,
     Теперь кругом свой грустный взор бросаю, —
     С тех пор, как этот дом осиротел,
     Сокровищ сколько взором я ласкаю:
     Картины, книги, столик небольшой,
     И образок, висящий у постели, —
     Вся комната полна дыханья той,
     Чей смех и говор раньше здесь звенели!
     Порой мне чудится: опять она со мной…
     Сидим мы здесь, полны отрады сладкой…
     Так мать похожа на нее порой,
     Что должен слезы я стирать украдкой.
     Вы скажете: что ж, умерла она?
     О, нет! В тот день, как я скорбел душою,
     Она была цветами убрана,
     Но гроба не видал я пред собою.

//-- * * * --//

     С подругой бледною разлуки
     Остановить мы не могли:
     Скрестив безжизненные руки,
     Ее отсюда унесли.
     Но мне и мертвая свиданье
     Улыбкой жуткою сулит,
     И тень ее меня томит
     Больнее, чем воспоминанье.
     Прощанье ль истомило нас,
     Слова ль разлуки нам постыли?
     О, отчего вы, люди, глаз,
     Глаз отчего ей не закрыли?

Когда б я Богом стал…

     Когда б я Богом стал, земля Эдемом стала б,
     И из лучистых глаз, сияя, как кристалл,
     Лишь слезы счастия бежали б, чужды жалоб,
     ‎Когда б я Богом стал.
     Когда б я Богом стал, среди душистой рощи
     Корой бы нежный плод, созрев, не зарастал,
     И самый труд бы стал веселым чувством мощи,
     ‎Когда б я Богом стал.
     Когда б я Богом стал, вокруг тебя играя,
     Всегда иных небес лазурный сон витал,
     Но ты осталась бы все та же в высях рая,
     ‎Когда б я Богом стал.

Утес

     Раз двое зашли на утес вековой
     И очи закрыли, и слушали море.
     – Ко мне звуки рая несутся волной!
     – Я слышу стон ада, в нём вечное горе!
     И оба очнулись. Пред ними шумел
     Седой океан, и волна говорила,
     Но каждому разную песню он пел, —
     Ту песню, что жизнь им в сердцах их сложила.

Тени

     Остановлюсь – лежит. Иду – и тень идет,
     Так странно двигаясь, так мягко выступая;
     Глухая слушает, глядит она слепая,
     Поднимешь голову, а тень уже ползет.
     Но сам я тоже тень. Я облака на небе
     Тревожный силуэт. Скользит по формам взор,
     И ум мой ничего не создал до сих пор:
     Иду, куда влечет меня всевластный жребий.
     Я тень от ангела, который сам едва
     Один из отблесков последних божества,
     Бог повторен во мне, как в дереве кумира,
     А может быть, теперь среди иного мира,
     К жерлу небытия дальнейшая ступень,
     От этой тени тень живет и водит тень.

Затерявшийся крик

     Игрой мечты ушёл я в глубь веков
     И вижу юношу: болезненный, печальный,
     Возводит он с толпой других рабов
     Хеопсу мавзолей пирамидальный.
     Вот он несёт на согнутой спине
     Чудовищный гранит. Дрожащая походка…
     Глаза глядят страдальчески и кротко…
     И страшный крик раздался в тишине!
     Тот крик потряс весь воздух, строй эфира,
     Дошёл до звёзд – и там, за гранью мира,
     Всё вверх идёт в пространстве вековом.
     Он ищет божества и правды бесконечной…
     Прошли века. Гигант остроконечный
     Над деспотом стоит в величии немом!

Борьба

     Лишь ночь – и новое томит меня сомненье;
     Со сфинксом говорю и спорю я с тоской.
     В часы бессонницы ужаснее виденья —
     Неведомый гигант мой мозг теснит собой.
     В безмолвии глядит громадными очами
     И в бесконечные объятия берет.
     На скорбном ложе так я целыми ночами,
     Как в гробе недвижим, борюся напролет.
     Порою мать моя придет ко мне с лампадой.
     И, весь в поту, услышу я с отрадой:
     «Страдаешь ты, дитя? сон убегает прочь?»
     Кладу на лоб одну, на грудь другую руку
     И говорю, прочтя ее живую муку:
     «Я с Богом, мать моя, боролся в эту ночь».

Un bonhomme

     Когда-то человек и хил, и кроток жил,
     Пока гранению им стекла подвергались,
     Идею божества он в формулы вложил,
     Такие ясные, что люди испугались.
     С большою простотой он многих убедил,
     Что и добра и зла понятия слагались,
     И что лишь нитями незримо подвигались
     Те мы, которых он к фантомам низводил.
     Он Библию любил и чтил благочестиво,
     Но действий божества он в ней искал мотивы,
     И на него горой восстал синедрион.
     И он ушел от них – рука его гранила,
     Чтобы ученые могли считать светила,
     А называется Варух Спиноза он.

Сомнение

     Белеет Истина на черном дне провала.
     Зажмурьтесь, робкие, а вы, слепые, прочь!
     Меня безумная любовь околдовала:
     Я к ней хочу, туда, в немую ночь.
     Как долго эту цепь разматывать паденьем…
     Вся наконец и цепь… И ничего… круги…
     Я руки вытянул… Напрасно… Напряженьем
     Кружим мучительно… Ни точки и ни зги…
     А Истины меж тем я чувствую дыханье:
     Вот мерным сделалось и цепи колыханье,
     Но только пустоту пронзает мой размах…
     И цепи, знаю я, на пядь не удлиниться, —
     Сиянье где-то там, а здесь, вокруг – темница,
     Я – только маятник, и в сердце – только страх.

Могила

     Его сочли бездушным мертвецом,
     Но он проснулся. Рот окостенелый
     Хотел кричать, но крик его несмелый
     Был заглушён каким-то потолком.
     И в страшной пустоте, холодной и бездонной,
     Без звуков, без лучей, лежит он одинок,
     Тревожно слушая… Испуганный зрачок
     Пронизывает мрак безжизненный и сонный.
     Кругом царит загадочный покой…
     Вот хочет он привстать… и – ужас! – головой
     Ударился о доски гробовые!
     Усни и ты, душа моя,
     Не плачь, не рвись в небесные края,
     Чтоб цепи не почувствовать земные!

Hora prima

     Приветствовал я день еще до пробужденья;
     Своим лучом уж век моих коснулся он,
     Но я не сознавал его прикосновенья,
     Когда он заглянул мне в душу, сквозь мой сон.
     Лежал недвижно я, как мертвый, на постели,
     Как изваяния на мраморах могил,
     Но мысли светлые в мозгу моем блестели,
     Не открывая глаз, я полон солнца был.
     Я смутно чувствовал, как при лучах Авроры
     Eй пел хвалебный гимн крылатый рой певцов,
     И в сердце у меня звучали птичек хоры,
     В нем веял аромат невидимых цветов.
     И, вне небытия и вместе вне волненья
     Житейской суеты, я ощутил вполне
     Всю негу сладкую, всю прелесть наслажденья:
     Не бодрствуя, не спать, и жить как бы во сне.

Крылья

     Великий Бог! Во дни видений нежных,
     Еще дитя – о крыльях я мечтал,
     Твоих высот лазурных и безбрежных
     Я тем не оскорблял.
     Я позже умирал; мне душно было в мире,
     Живой струи пытался я вдохнуть
     От высших сфер: не птицы ли в эфире
     Мне к ним показывали путь?
     Теперь я изнемог; очей на небо жадных
     Не смею устремлять с отважностью орла.
     Но кто же за плечьми взрастил мне два громадных,
     Два вечно трепетных крыла?..

Вальс

     В дымке тюля и в море цветов
     Эти бледные пары несутся
     И в минутном объятьи без слов,
     Как во власти крылатых духов,
     От забвенья не могут очнуться.
     В звуках вальса волшебная сеть:
     В их угаре влюбленные тают
     И кружатся – завидно глядеть —
     Будто вечно хотят улететь,
     Будто вечно вернуться желают.
     Он мечтает: «поймаю ли взгляд?»
     А она: «не его ль полюблю я?»
     И уста их друг другу сулят
     Поцелуя пленительный яд,
     Не давая при всех поцелуя.
     Но стихает вокруг суета
     И смычком замирают удары,
     Плачет зеркало… Зала пуста,
     Остается одна темнота,
     Исчезают воздушные пары.

//-- * * * --//

     У звезд я спрашивал в ночи:
     «Иль счастья нет и в жизни звездной?»
     Так грустны нежные лучи
     Средь этой жуткой черной бездны.
     И мнится, горнею тропой,
     Облиты бледными лучами,
     Там девы в белом со свечами
     Печальной движутся стопой.
     Иль всё у вас моленья длятся,
     Иль в битве ранен кто из вас, —
     Но не лучи из ваших глаз,
     А слезы светлые катятся.

//-- * * * --//

     Сказал бы ей… но поневоле
     Мне речь страшна:
     Боюсь, что слово скажет боле,
     Чем шепот сна.
     Откуда робость? Почему бы
     Не быть храбрей?
     И почему коснеют губы,
     Когда я с ней?
     Признанья в ветреные годы
     Я делал вмиг
     От той уверенной свободы
     Отстал язык.
     Боюсь, что понял я неверно
     Порыв любить,
     Боюсь слезою лицемерной
     Глаза смочить.
     Она хоть искренно польется
     Но, может, в ней
     Лишь с грустью чувство отзовется
     Минувших дней…

Море

     Когда с мольбой и стоном злобы
     Взбивает море пену вод,
     Оно как будто устает
     Из недр беременной утробы
     Рожать давно носимый плод.
     Вспухает тяжкая пучина —
     И опускается без сил…
     Но вдруг сменяется картина:
     Недвижно море, как равнина,
     И блещет искрами светил.
     Тогда, стихая на постели,
     Оно улыбки шлет ветрам,
     Снастям – играет на свирели,
     И шлюпки, словно колыбели,
     Скользят безвредно по волнам.
     И шепчет путнику громада:
     «Прости, что гибель я даю!
     Сама терзаться я не рада,
     Чужда мне отдыха отрада —
     Я горе вечное таю».
     И снова вздувшись и страдая,
     Клокочет море в глубине:
     Так на земле душа иная,
     В порывах бурь изнемогая,
     Хоронит скорбь наедине.

Агония

     Над гаснущим в томительном бреду
     ‎Не надо слов – их гул нестроен;
     Немного музыки – и тихо я уйду
     ‎Туда – где человек спокоен.
     Все чары музыки, вся нега оттого,
     ‎Что цепи для нее лишь нити;
     Баюкайте печаль, но ничего
     ‎Печали вы не говорите.
     Довольно слов – я им устал внимать,
     ‎Распытывать, их чисты ль цели:
     Я не хочу того, что надо понимать,
     ‎Мне надо, чтобы звуки пели…
     Мелодии, чтоб из одной волны
     ‎Лились и пенились другие…
     Чтоб в агонию убегали сны,
     ‎Несла в могилу агония…
     Над гаснущим в томительном плену
     ‎Не надо слов, – их гул нестроен,
     Но если я под музыку усну,
     ‎Я знаю: будет сон спокоен.
     Найдите няню старую мою:
     ‎У ней пасти стада еще есть силы;
     Вы передайте ей каприз мой на краю
     ‎Моей зияющей могилы.
     Пускай она меня потешит, спев
     ‎Ту песню, что давно певала;
     Мне сердце трогает простой ее напев,
     ‎Хоть там и пенья мало.
     О, вы ее отыщете – живуч
     ‎Тот род людей, что жнет и сеет,
     А я из тех, кого и солнца луч
     ‎Уж к сорока годам не греет.
     Вы нас оставите… Былое оживет,
     ‎Презрев туманную разлуку,
     Дрожащим голосом она мне запоет,
     ‎На влажный лоб положит тихо руку…
     Ведь может быть: из всех она одна
     ‎Меня действительно любила…
     И будет вновь душа унесена
     ‎К брегам, что утро золотило.
     Чтоб, как лампаде, сердцу догореть,
     ‎Иль, как часам, остановиться,
     Чтобы я мог так просто умереть,
     ‎Как человек на свет родится.
     Над гаснущим в томительном бреду
     ‎Не надо слов – их гул нестроен;
     Немного музыки – и я уйду
     ‎Туда – где человек спокоен.

Просьба

     О, если б знали вы, как больно
     Жить без подруги одному,
     То к дому подошли б невольно
     ‎Вы моему.
     И знали б вы, что взором сладко
     Вам утешать меня дано,
     Вы заглянули бы украдкой
     ‎Ко мне в окно.
     Когда бы знали вы, как много
     Я в жизни выстрадал своей,
     Тогда вы сели б у порога
     ‎Моих дверей.
     А знали б вы, что вас люблю я,
     Как никому вас не любить,
     Зашли бы, счастье мне даруя,
     ‎Вы, может быть.

Завтра

     Как мало дел, а сколько усталости и скуки!
     Как весь наш день наполнен бесплодной суетой!
     Она нас гонит, давит до боли и до муки —
     Всецело поглотила, окутала собой.
     Ты завтра этих бедных всех навестить изволь-ка…
     Ты завтра эту книжку всю потрудись прочесть…
     Ты завтра с прошлой жизнью изволь-ка счеты свесть…
     Да, завтра непременно!.. Но не сегодня только…
     И всякий так на завтра обет себе дает.
     О, рой неумолимый мизерных забот,
     Которые в салонах, как черви, копошатся!
     Из-за тебя и книжке, и горьким беднякам
     До той поры нас, верно, придется дожидаться,
     Покамест сила воли дана не будет нам!

Потомки

     Мне жаль тебя, потомок предков славных:
     Их светом ты так ярко озарен,
     Что от лучей победных их имен
     Твоих лучей, по блеску с ними равных,
     Не отличить тому, кто ослеплен
     Сиянием великого светила,
     Кого оно собою обольстило,
     Кто светом тем как бы обворожен.
     Но счастлив ты, потомок одинокий
     В безвестности затерянных людей,
     Когда из тьмы забвения глубокой
     Их имя вдруг блеснет средь наших дней,
     Когда их род навеки ты прославишь
     И, как звезду, его блистать заставишь.

К океану

     В сравненьи с миром всем, – о, океан безбрежный, —
     И с бесконечностью его что значишь ты?
     Безмерен ты для глаз людских, но от мечты
     Людской не скрыть тебе всех тайн волны мятежной.
     Ты, как весь род земной, – игралище судьбы, —
     Изменчив, как и он. Пусть люди умирают,
     А ты живешь: но ведь и звезды угасают…
     Не жди: ты с вечностью не выдержишь борьбы.
     Как войско к крепости идет в порыве смелом,
     Так рвешься на скалу ты, грозный океан.
     Но пены саваном ее не скроешь белым:
     Для карликов одних ты только великан.
     Ах, понял я, тоской и страхом обуян:
     Велик и мощен мир во всем своем лишь целом!

Будущим поэтам

     Узнаете вы то, грядущие поэты,
     Что чуждо было нам, певцам былых годин:
     На цель конечную, причину всех причин,
     Прольете вы поток торжественного света —
     И уясните их пророческим стихом,
     Когда останутся от наших песнопений
     Обрывки некогда восторженных творений,
     А мы, забытые, давно уже сгнием.
     Но помните тогда: – средь мрака и печали,
     В мучительной тиши таинственных ночей
     Мы песнопения свои для тех слагали,
     Кто нес тяжелый крест сомнений и скорбей!
     Пускай минуют вас, певцы грядущих дней,
     Те замыслы, что нас когда-то вдохновляли!

Рене Франсуа Сюлли-Прюдом СТИХОТВОРЕНИЯ