Евгений Верещагин
Психологическая и методическая характеристика двуязычия (Билингвизма)

Предисловие

   Исследование общих вопросов билингвизма (или двуязычия) имеет большое научное и практическое значение.
   Выделим специально, что билингвизм является комплексной научной проблемой и что в его изучении требуется применять методы ряда наук.

   Комплексность в исследовании билингвизма провозглашалась едва ли не каждым ученым, обращавшимся к данной проблеме. Например, уже Г. Шухардт [1 - Г. Шухардт. К вопросу о языковом смещении. «Избранные статьи по языкознанию». М., ИЛ, 1950, стр. 175.]подчеркивал, что «проблема языкового смешения, тесно связанная с проблемой двуязычия… может быть решена лишь на основе психологии». Фактически названный автор высказывался в пользу соединения в исследовании лингвистических и психологических сведений. Л. В. Щерба указывает, что «…там, где мы имели дело с языком, имеющим в своем составе разнородные элементы, лингвистические методы недостаточны» [2 - Л. В. Щерба. Избранные работы по языкознанию и фонетике, т. I. Изд-во ЛГУ, 1958, стр. 44.]. Однако до сих пор комплексный подход к проблеме языковых контактов и к проблеме билингвизма, если он и не отрицается, не нашел широкого применения. А. Дибольд [3 - А. К. Diebold. Incipient Bilingualism. «Language», 1961, v. 37, No. 1, p. 97.] в этой связи констатирует, что при изучении языковых контактов лингвисты «не интересуются поведением, приводящим к наблюдаемым изменениям», т. е. игнорируют психологическую проблематику. По его словам, лингвисты занимаются «только идентификацией и регистрацией изменений», а такая процедура, по мнению автора, является односторонней и неспособной привести к адекватному исследованию явления.

   Итак, билингвизм является комплексной научной проблемой. Его исследованием занимаются три основные науки.
   Во-первых, билингвизм является исследовательским предметом психологии, и в этой отрасли знания он рассматривается в первую очередь под углом зрения механизмов производства речи. В этой науке выделяется специальный частный раздел, называемый психологией билингвизма.
   Во-вторых, билингвизм изучается в лингвистике, но здесь он прежде всего рассматривается только в связи с текстом. Механизмы производства речи человеком в лингвистике, как правило, не рассматриваются. В этой науке выделяется частное специальное знание, называемое теорией языковых контактов.
   В-третьих, билингвизм является исследовательским предметом социологии, в которой в первую очередь разбираются проблемы, связанные с поведением или местом двуязычного человека или группы людей в обществе. В этой науке также может быть выделено частное знание, еще не получившее, правда, постоянного обозначения. Условно его аможно назвать социологией билингвизма.
   Между всеми тремя науками, проблематика которых ниже разбирается более подробно, устанавливаются причинно-следственные отношения, наблюдающиеся в любом комплексном исследовании.
   Действительно, оказывается, что тип психического механизма производства речи при билингвизме манифестирует себя в тексте достаточно определенно. Напротив, на основании исследования исключительно текстов возможны не только собственно лингвистические заключения, но и суждения психологического характера (например, о типе механизма речи). Если сложившуюся в последнее время науку, направляющую свое основное внимание на корреляции, связи между лингвистикой и психологией речи, называть психолингвистикой, то билингвизм, рассматриваемый с позиции соотношения между механизмом речи и текстом, оказывается исследовательским предметом указанной третьей науки.

   Действительно, поскольку исследовательским предметом психологии речи считаются только психические механизмы, а исследовательским предметом лингвистики – исключительно тексты [4 - «Psycholinguistics», eds. Ch. E. Osgood, Th. A. Sebeok Bloomington, 1965, p. 4.], то предметом психолингвистики являются «процессы кодирования и декодирования», т. е. тексты в связи с механизмами производства и восприятия (и понимания) речи. Такое размежевание трех дисциплин представляется достаточно удачным, и его можно принять. Как можно заметить, билингвизм является для третьей науки частной проблемой.

   Устанавливаются также связи между формой порождаемого текста и поведением или местом двуязычного человека (или группы лиц) в обществе. И, напротив, на основе изучения только поведения можно судить о форме текста, производимого индивидом, если даже не сказано ни одного слова. Если согласиться, что связь лингвистического предмета с социологическим изучает сравнительно молодая наука социолингвистика, то билингвизм, рассматриваемый с точки зрения связи текста с социальным поведением, оказывается исследовательским предметом этой третьей науки.
   И, наконец, четкие корреляции обнаруживаются между типом психического механизма речи при билингвизме и социальным поведением двуязычного человека. Эта связь, как и в первых двух случаях, прослеживается в обоих направлениях. Проблематика, общая для психологии и социологии, изучается относительно молодой наукой, называемой общественной или социальной психологией, и билингвизм, рассматриваемый в совокупности своих взаимосвязанных психологических и социологических характеристик, оказывается исследовательским предметом этой науки.
   Таковы науки, связанные с билингвизмом непосредственно. Имеются, однако, некоторые дисциплины, соединенные с описываемым явлением опосредствованно. Такой наукой является, например, физиология высшей нервной деятельности (ВНД). Физиология ВИД непосредственно связана с психологией и только через эту промежуточную науку – с социологией и лингвистикой. Данные наук, имеющих с билингвизмом опосредствованную связь, в комплексном исследовании могут не учитываться; однако в настоящей работе приводятся – в ограниченных масштабах – психофизиологические сведения.
   Когда выше говорилось о зависимостях между смежными науками и подчеркивалось, что эти зависимости прослеживаются в обе стороны, т. е. что речь идет о взаимозависимостях, то имелись в виду только и исключительно исследовательские подходы. Действительно, изучая форму текстов, произведенных говорящим, можно судить о психическом механизме речи и, напротив, изучая психический механизм речи, можно иметь суждение о лингвистической форме речевых произведений. Однако из сказанного не следует, что форма текста обусловливает механизм речи, т. е. что она является по отношению к нему первичной. Справедливо обратное: механизм речи обусловливает форму производимого речевого произведения. Поэтому понятие взаимозависимостей смежных наук не следует переносить на сам объект.
   Если устанавливать причинно-следственные отношения применительно к объекту, то форма речи определяется психическим механизмом, сложившимся в определенных социальных условиях и по-разному функционирующим в различных социальных ситуациях. Тем не менее в исследовательской практике возможно рассмотрение, направленное в противоположную сторону, т. е. на основе изучения текстов и только текстов допускаются суждения например социологического характера Таким образом понятие взаимозависимости принадлежит смежным наукам, а причинно-следственные отношения присущие объекту характеризуются направленностью в одну сторону.
   Итак, проблематика билингвизма может рассматриваться с шести различных точек зрения, причем всякий раз исследовательский предмет выделяется вполне непротиворечиво и всякий раз в исследовании предполагается использование самостоятельной методики.
   Описание билингвизма со всех точек зрения до сих пор еще не было предпринято.

   Сказанное относится как к отечественной, так и к зарубежной науке. Например, У. Вайнрайх отмечает, что «американские ученые до сих пор не сформулировали никаких теорий по билингвизму» [5 - U. Weinreiсh. Languages in Contact. Findings and Problems. The Hague, 1963, p. 7.]. Более того, даже в частных науках серьезная теория билингвизма еще не сложилась Г. В. Колшанский справедливо пишет, что «вплоть до настоящего времени психологическая наука не поставила ни одного серьезного эксперимента, способного вскрыть природу билингвизма» [6 - Г. В. Колшанский. Теоретические проблемы билингвизма. В сб. «Лингвистика и методика в высшей школе», вып. IV. М., 1967, стр. 166.]. Если понимать данное высказывание буквально («ни одного эксперимента»), то оно не является справедливым, если понимать его как эмоциональную гиперболу, то оно отражает действительное положение вещей.

   Отсутствие обобщающих исследований по билингвизму, видимо, объясняется фактом комплексности исследовательского объекта, т. е. слишком большим объемом подлежащего описанию материала. Излагаемое ниже также не является всеобъемлющим освещением вопросов, связанных с билингвизмом. Однако отличительной чертой данной работы является тем не менее комплексный подход к материалу.
   Чтобы пояснить, что имеется в виду, согласимся проводить различие между двумя принципами описания материала – энциклопедическим и избирательным.
   В энциклопедическом описании ученый обязан привести всю совокупность фактов, установленных смежными науками. Этот путь хорош для информативных целей, однако, поскольку ведущим принципом здесь является полнота, т. е. обсуждение именно всех фактов, относящихся к проблеме, гомогенность и логическое построение исключаются.
   В избирательном описании, говоря вообще, нет необходимости приводить все данные всех смежных наук, и при такой методике приводятся только факты, которые нужны для излагаемой в работе концепции. Все эти факты смежных наук приводятся постольку, поскольку они способны повлиять на основной взгляд исследователя – или подтвердить его или подвергнуть сомнению. Избирательный путь изложения хорош в работах поискового характера, и в этом случае изложение может быть построено по единому плану и строго последовательно.
   Комплексным, как следует из сказанного, может быть и энциклопедическое и избирательное описание.
   Однако имеется существенное различие как между целями этих описаний, так – и это особенно важно – между отнесенностями всего исследования к какой-либо одной из смежных наук или к их совокупности. В энциклопедическом описании нельзя установить, какой науке принадлежит исследовательский объект. В избирательном положении такое отнесение описываемого материала к только одной из смежных наук оказывается не только возможным, но и логически необходимым. Если принцип избирательности присущ эвристическому, а не информативному описанию, то здесь всегда можно выделить, что автор доказывает, т. е. считает новым, а что принимает в качестве данного, уже установленного (или сознательно рассматривает как известное). Это новое, если смежные дисциплины не интегрированы в более широкую и общую для них область знания, способно принадлежать только одной науке.
   Действительно, при исследовании порождения речи в патологических условиях используются данные анатомии, патофизиологии высшей нервной деятельности, психологии и лингвистики. Однако они применяются, например, для того чтобы локализовать возможный очаг поражения, и тогда новое, искомое, относится к анатомии, а факты всех прочих наук рассматриваются как данное. Смежные науки привлекаются также для того, чтобы установить особенности патологической деятельности мозговых механизмов, связанных с речью, и в этом случае искомое принадлежит физиологии, а остальные смежные науки не записывают в свой актив ничего нового. Продолжая рассматривать наш пример, нетрудно показать, что новое может относиться или к психологии, или к лингвистике, но это новое не способно принадлежать сразу ряду смежных отраслей знания.
   Назовем те данные, которые представляются в комплексном исследовании новыми, – основными, а те факты, которые принимаются как известное, – вспомогательными. Соответственно в комплексном исследовании предлагается и следует выделять основную науку и науки вспомогательные. Когда основная наука установлена, комплексное исследование обычно относят к области этой науки и считают, предположим (как в нашем примере), исследование по установлению локализации поражений головного мозга анатомическим, хотя оно проводится с привлечением физиологических, психологических и лингвистических индикаторов.
   Если мы сказали, что наше описание является, хотя и комплексным, но тем не менее избирательным, то в согласии со всем изложенным мы должны установить основную науку, т. е. ту науку, которой принадлежит весь помещаемый далее новый материал.
   Прежде чем мы назовем эту науку, требуется сказать несколько слов о том, для чего написано это небольшое исследование.
   Написано оно, с одной стороны, с целью познания сущности билингвизма как явления (границы нашего познания в этой области рассматриваются несколько ниже). С другой стороны, автор стремился сделать его полезным методике преподавания неродного языка, которая, как об этом говорится далее, представляет собой частный круг вопросов общей проблематики билингвизма. Эта вторая цель работы представляется нам весьма важной и нужной, поэтому при выборе основной науки мы руководствовались нуждами методики.
   Для методики преподавания неродного языка одинаково важны две науки – психология и лингвистика. Если цель методических рекомендаций – указать кратчайшие и наиболее легкие пути обучения неродному языку, то эта наука должна проявлять интерес к психическим механизмам речи на неродном языке и к присущей им динамике. Этот интерес обусловливается задачей воздействия на становление этих механизмов в нужном направлении. Исследование механизмов речи и их становления (в процессе спонтанного или целенаправленного обучения) – исследовательский предмет психологии. Искомым механизмом является тот, который обеспечивает производство правильной или понятной продуктивной речи на неродном языке или даже только понимание иноязычной речи (в зависимости от целей обучения). Форма речи и установление ее правильности или неправильности составляет исследовательский предмет лингвистики. Однако в методическом плане интересна не форма речи сама по себе и не механизмы речи сами по себе а связь между формой речи и механизмами речи Действительно важно установить например какой механизм обеспечивает порождение правильной речи а какой – неправильной но тем не менее не затрудняющей процесс коммуникации Если, таким образом речь идет об установлении взаимозависимостей между чисто психологическими и чисто лингвистическими наблюдениями то следовательно в методическом плане особенно интересна психолингвистическая проблематика, так как описание указанных взаимозависимостей – исследовательский предмет последней науки.
   Именно по соображениям полезности психолингвистики для методики преподавания неродного языка в настоящей работе психолингвистика принята в качестве основной науки. Данное исследование, таким образом, является психолингвистическим.
   Однако его предметом остается билингвизм, описываемый комплексно, т. е. с позиций психологии, лингвистики, социологии, психолингвистики, социолингвистики и социальной психологии. В этой связи все композиционные единицы работы не могут быть строго отнесены по принадлежности к той или иной науке. Тем не менее в первой главе преимущественное внимание уделяется психологической проблематике, во второй – лингвистической, в третьей – психолингвистической и социолингвистической, в четвертой – социологической.
   Работа, как уже упоминалось, не является энциклопедической по своему замыслу, поэтому, если говорить о жанре ее композиционных единиц (глав и параграфов), удобнее всего называть их очерками. В каждой композиционной единице проблема представляется не во всей своей полноте, а только в тех сегментах, по поводу которых автор имеет собственное суждение. Цель изложения не пересказ достигнутого, а поиски ответов на вопросы, оставшиеся открытыми. Сказанное с необходимостью означает: автору не было нужды прибегать к обзорам, но он должен был исчерпывающе осветить ряд частных вопросов.
//-- * * * --//
   Текст изложения разделяется на основной, дополнительный и справочный. Основной текст набран корпусом. Дополнительный текст, содержащий изложение истории вопроса или обсуждение литературы, набран петитом и при чтении может быть пропущен без существенного ущерба пониманию хода изложения. К дополнительному тексту мы отнесли также поясняющие (но не доказательные!) примеры. Справочный текст, в котором приводится цитируемая и использованная литература, помещен в конце книги и привязан к каждой из ее композиционных единиц. В некоторых случаях в справочном тексте помещаются всевозможные дополнительные сведения, ведется полемика по побочным для основного текста вопросам и т. д.
   Рецензенты книги – доктор филологических наук А.А. Леонтьев и кандидат филологических наук Б.А. Успенский – сделали по первому варианту работы ряд существенных замечаний. Автор пользуется случаем, чтобы выразить им свою признательность.

Глава I
ХАРАКТЕРИСТИКА БИЛИНГВИЗМА

§ 1. Вступительные замечания

   В настоящей главе предполагается, во-первых, дать определение понятия билингвизма, во-вторых, охарактеризовать некоторые типы названного умения и, в-третьих, сделать некоторые методические выводы, привязанные к такой характеристике.
   Рассмотрим сначала первую задачу. Поскольку определение – это соединение данного с новым, следует выяснить, что принимается за данное, а что за новое. На второй вопрос легко ответить, так как ответ исчерпывается поставленной задачей. По поводу первого вопроса требуется сделать несколько разъяснений.
   Билингвизм как явление удобнее считать исследовательским предметом психолингвистики. О причинах включения билингвизма в психолингвистическую проблематику будет сказано несколько позже.
   В принципе возможна чисто психологическая трактовка билингвизма как явления. Например, Э. Хауген пишет по этому поводу: «Центр, средоточие билингвизма – в мозгу индивида. Поэтому психологическое изучение носителя билингвизма должно занимать центральное место» [7 - Е. Haugen. Language Conflict and Language Planning. Cambridge, 1966, p. 220.].

   Встречается и чисто лингвистическое истолкование термина. Например, Н. И. Толстой понимает билингвизм как результат языкового контакта или – более того – как один из возможных результатов, а именно как креолизацию систем в том толковании последнего термина, которое свойственно Вяч. Вс. Иванову [8 - H. И. Толстой. Ответы на вопросы научной анкеты по языкознанию. «Славянска филология», т. I. София, 1963, стр. 327; Вяч. Вс. Иванов. Машинный перевод и установление соответствий между языковыми системами. В сб.: «Машинный перевод», вып. 2. М„ Изд-во ВИНИТИ, 1961, стр. 58.]. Последний креолизацию определяет отлично от традиционного понимания – как третью систему, возникшую на основе установления соответствий между находящимися в контакте языковыми системами, т. е. как «язык с двумя терминами» (вслед за Л. В. Щербой [9 - Л. В. Щерба. Избранные работы по языкознанию и фонетике, т. I. Изд-во ЛГУ, 1958, стр. 38.]).
   Лингвистическая трактовка термина «билингвизм», разумеется, не содержит в себе логической ошибки, так как терминологической лексеме можно дать любое определение. Мы тем не менее относим билингвизм к психолингвистике, поскольку именно такое понимание термина, можно считать, закрепилось в науке.
   Это понимание свойственно, например. У. Вайнрайху, X. Мануэлю, А. Дибольду, С. Эрвин, Ч. Осгуду и В. Ю. Розенцвейгу [10 - U. Weinreich. Languages in Contact. The Hague, 1963, p. 1; H. T Manuel. Bilingualism. «Encyclopaedia of Educational Research». New York, 1960, p. 146; A. K. Diebold. Incipient Bilingualism. «Language», 1961, v. 37, No. 1, p. 98; S. M. Ervin. Ch. E Olgood Second Language Learning and Bilingualism. «Psycholinguistics», p. 139; В Ю. Poзенцвейг. О языковых контактах. «Вопросы языкознания», 1963, № 1, стр 59]. Названы далеко не все имена.

   Если билингвизм представляет собой психолингвистическое явление, то для определения интересующего нас понятия в качестве исходных должны быть употреблены термины, имеющиеся в этой науке. Не настаивая на строгости последующей формулировки, можно сказать, что в определении должны быть использованы психологические и лингвистические понятия.
   К исходным понятиям мы относим следующие: речевое произведение, языковая система, принадлежность речевого произведения языковой системе, общение, речевой механизм. Поскольку все перечисленные понятия ни в лингвистике, ни в психологии не определены однозначным и приемлемым для всех исследователей способом, они нуждаются в предварительном обсуждении.
   Обсуждение исходных понятий фактически не приводит к их определениям, так как не удается установить иерархию терминов, являющихся, в свою очередь, исходными для определения интересующих нас понятий. Поэтому при обсуждении исходных понятий используются не термины, а слова, т. е. строгостью обсуждения приходится пожертвовать. Предполагается, что слова приводят к пониманию мысли говорящего, особенно, если онисание понятия проводится с различных точек зрения. Таково первое замечание.
   Во-вторых, исходные понятия связаны с соответствующими явлениями действительности (например, с общением двух говорящих в конкретных условиях или с конкретным речевым механизмом каждого из них) особым видом отношений – не отражения, а упрощения. Упрощение и идеализация объекта при превращении его в предмет научного рассмотрения не есть свободно выбираемый путь исследования. Упрощение обусловливается современным состоянием науки и отражает как степень имеющегося знания предмета, так и степень имеющегося незнания. Если считать, что понизить степень упрощения – значит сблизить явление действительности и соответствующее понятие, то такое понижение не зависит от произвола отдельного исследователя, а зависит от состояния науки или данной научной отрасли в целом. Итак, исходные понятия являются упрощенным отражением действительности. Таково второе замечание.
   Из сказанного следует, что упрощенным окажется и определяемое понятие.
   К гносеологическим вопросам, представляющим интерес для данного исследования, относится также проблема интерпретации и связанная с ней проблема моделирования. По соображениям простоты изложения данный комплекс вопросов обсуждается в разделе параграфа, посвященном описанию речевого механизма. Следует, тем не менее, указать именно здесь, что излагаемая в данной главе типология билингвизма представляет собой различные интерпретации наблюденного фактического материала и, следовательно, она (типология) должна оцениваться с привлечением критерия вероятности. Наконец, интерпретации образуют системы и представляют собой модели. Таково третье и последнее замечание.
   Итак, к исходным понятиям мы относим речевое произведение, языковую систему, принадлежность речевого произведения языковой системе, общение и механизмы речи.
   Речевым произведением называется некоторым (в принципе – произвольным) образом ограниченный и зафиксированный материал, являющийся продуктом речевой деятельности определенного индивида.
   Понятие речевой деятельности заимствуется из психологии, и в этой науке речевую деятельность обычно определяют «как деятельность, опосредствованную системой языковых знаков» [11 - А. А. Леонтьев. Слово в речевой деятельности. М., «Наука», 1965, стр. 20.] или как «человеческую деятельность, оформленную в речевых единицах, т. е. фразах» [12 - И. Ф. Комков. О сущности метода обучения иностранным язы-кам. В сб.: «Система языка и обучение речи». Минск, 1964, стр. 242.].

   Сам термин «деятельность» в данном применении, между прочим, нельзя признать удачным, так как он приводит к отождествлению любой человеческой деятельности с порождением речи человеком. Между двумя явлениями имеется определенное сходство (например, предпосылками любой деятельности и порождения речи в традиционных терминах считаются знания, умения и навыки), однако они отличаются друг от друга существенной характеристикой, по которой речь сопровождает любую деятельность человека, зачастую являясь средством приобретения умений и знаний. Кроме того, речевая деятельность, можно сказать, никогда не бывает самоцелью.
   Указанная двузначность термина была замечена, и ее пытались устранить указанием на то, что речевая деятельность «является в известном смысле как бы «наддеятельностью» (термин А. Н. Леонтьева), так как она является необходимым условием всякой теоретической, умственной, деятельности». [13 - А. А. Л е о н т ь е в. Ук. соч., стр. 21.]

   Понятие языковой системы является производным от понятия языка.
   Язык в лингвистическом понимании трактуется как «основное и важное средство общения» [14 - О. С. Ахманова. Словарь лингвистических терминов. М., «Со-ветская энциклопедия», 1966, стр. 530]. Назовем всех участников акта общения языковой общностью. Сказанное означает, что язык в первую очередь – явление социальное.
   Рассмотрим случай передачи информации между двумя говорящими А и Б. У каждого из них есть механизмы для производства речевых произведений и для их восприятия. Информация, имеющаяся у А, через посредство речевого произведения, порождаемого А, воспринимается Б. Если рассмотреть случай, когда соответствующей информации у Б не было, то можно считать, что информация, имеющаяся у А до ее передачи, индивидуальна.
   Однако для передачи информации используется средство, общее и для А и для Б. Поэтому язык, следуя предложенному выше определению, исчерпывается двумя своими аспектами: это средство, общее для всей языковой общности. Поэтому исследование языка может проводиться в двух направлениях: можно изучать средство общения, что составляет преимущественно лингвистическую проблематику, и можно изучать соотнесенность этого средства со всеми или (если выяснится) некоторыми участниками общения, что составляет преимущественно социологическую проблематику. Проблематика второго рода рассматривается во второй главе, а на первом вопросе полезно задержать внимание здесь.
   Для извлечения того средства, которое обеспечивает общение, поступают (по причине отсутствия иной возможности) следующим образом. Сначала имеет место этап записи достаточного количества речевых произведений. Это означает следующее. Если речь идет о живом языке, то лингвист практически не может записать все речевые произведения, поэтому записывается их репрезентативная (в установленных пределах) выборка.
   Второй этап лингвистической работы – анализ речевых произведений, попавших в выборку. На процедуре анализа, выработанной в лингвистике, останавливаться нет необходимости, однако отметим, что анализ приводит к установлению языковых единиц, зависящих от уровня анализа.
   При дальнейшем изучении единиц каждого уровня устанавливается, что некоторые единицы связаны между собой системными отношениями (фонемы, морфемы, синтаксемы), а некоторые между собой системы не образуют (лексемосочетания, лексемосочетательные группы и предложения). Лексемы обладают характеристиками, нуждающимися в дальнейшем разъяснении. С одной стороны, применительно к лексемам можно говорить о системных отношениях, а с другой стороны, – нет. Подробнее проблема системности, являющаяся для теории языковых контактов весьма важной, рассматривается в § 1 главы II.
   И системные и несистемные языковые единицы, устанавливаемые в ходе лингвистического анализа, могут быть перечислены в списках, и такие списки действительно составляются. Однако, если системные единицы перечисляются в списке полностью, несистемные единицы полностью перечислены быть не могут.
   К простому перечислению единиц прибавляются сведения относительно правил распределения или сочетаемости каждой единицы с другими единицами как в системе сопоставимых единиц (парадигматика), так и в тексте (синтагматика). Список и упомянутые сведения называются описанием языковых единиц уровня.
   Описания единиц по уровням и называются в лингвистике (не в психологии, социологии, этнографии или какой-либо иной науке!) – языком. Данное определение представляет собой следствие предварительного определения, приведенного ранее.
   Практически проблема принадлежности единицы текста языку решается на основе рассмотрения только системных единиц, так как списки несистемных единиц никогда не бывают полными. Назовем совокупность всех системных единиц, т. е. фактически описание всех указанных единиц, краткости ради языковой системой. Разумеется, определение принадлежности единицы текста языку на основе только языковой системы не является вполне адекватным, и об этом говорится во второй главе.
   Обратим внимание на то, что в лингвистике под языком как средством понимается только и исключительно полученное в результате анализа описание языковых единиц и отношений между ними – синтагматических и парадигматических. Единицы, содержащиеся в описании, существуют только в достоверном количестве речевых произведений, а вопрос, в какой форме они существуют в самом механизме порождения речевых произведений, лингвистами не ставится. Тем не менее ясно, что описание стоит в определенном отношении только к текстам, бывшим в анализе; оно ни в коем случае не есть психический механизм порождения речи.
   Более того, описание не является ни функциональной, ни структурной моделью этого механизма. Косвенным доказательством этого служат некоторые лингвистические теории порождающих грамматик, стремящиеся стать к психическому механизму в отношении функционального подобия. Для этого авторам теорий приходится вводить понятия преобразования или развертывания, отсутствующие в иных лингвистических работах. Языковая система и словарь в описании статичны.

   Лингвистическая наука в принципе может не ограничиваться аналитическим способом описания языка, изложенным выше. Названному способу противопоставляется способ синтетический, состоящий в том, что «мы исходим из некоторого набора синтагматических и парадигматических отношений, которые интерпретируются, как правила порождения всей совокупности текстов данного языка» [15 - И. И. Ревзин. Метод моделирования и типология славянских язы-ков. М., «Наука», 1967, стр. 14.]. Такое описание характерно, в частности, для создания искусственных (международных) и логических (научных) языков. Если говорить о языке естественном, то синтетический способ описания языка возможен только в том случае, когда завершен этап анализа. Заметим также, что полного и непротиворечивого описания естественного языка, основанного на синтетическом принципе, пока не получено. Поэтому в лингвистической литературе термины «язык», «языковая система», «уровень» и другие, обозначающие языковые единицы, фактически относятся к аналитическому описанию языка.

   Таково понятие языковой системы.
   Следующим исходным понятием, нужным для определениябилингвизма, является понятие принадлежности речевого произведения определенной языковой системе.
   После того как в результате анализа лингвист получил описание, называемое языком, может иметь место следующий этап лингвистической работы, на котором внимание исследователя вновь обращается к речевым произведениям к к языковым единицам в их составе. На указанном этапе работы речевые произведения анализируются, исходя из описания языка. Если речевые произведения соответствуют описанию, т. е. если в их составе обнаруживаются единицы, зафиксированные в составленном ранее описании, то чисто условно можно сказать, что в них используется данный язык. Это выражение представляет собой метафору, и поэтому когда говорится, что при порождении речевых произведений используется определенный язык, то это означает, что в производимых текстах обнаруживаются характеристики, содержащиеся в соответствующем описании. Иного значения приведенному выражению приписывать нельзя.
   Сказанным выше мы обозначили проблему принадлежности речевого произведения определенному языку.
   Между прочим, обязательная принадлежность речи определенному языку связана с социальным характером языка как явления. «Говорить, – по мысли Э. Косериу [16 - Э. Косериу. Синхрония, диахрония, история. В сб. «Новое в лингвистике», вып. III. М., ИЛ, 1963, стр. 186.], – это всегда означает говорить на каком-то определенном языке именно потому, что это означает говорить (а не просто «выражать вовне»), потому что это значит «говорить» и «понимать», выражать так, чтобы другой понял, т. е. потому, чтс сущность языка проявляется в диалоге».
   Проблема принадлежности речевого произведения опре деленному языку очень сложна, и на ней предполагается остановиться более подробно, но в другом месте (глава II). Для того чтобы мы могли использовать названное понятие в качестве исходного, требуется принять допущение, что мы всегда можем, прибегая к диагностирующей процедуре, отнести речевое произведение к одному, двум или более языкам. Согласно этому допущению мы, например, указываем, что речевое произведение принадлежит тому или другому языку. Оно может принадлежать двум языкам одновременно. Однако в согласии с допущением не бывает сомнительных случаев.
   Следующее исходное понятие – общение.
   Выше мы сказали, что язык – это средство общения.
   В этой связи было выделено, что это средство должно быть общим для всех членов языковой общности. Указанную мысль можно уточнить.
   Для этого следует разделить термины «общение» и «взаимопонимание». Используя один и тот же язык, говорящие не всегда достигают взаимопонимания, но общение всегда возможно. В качестве иллюстрации приведем речевое произведение, записанное Р. Якобсоном [17 - R. Jакоbsоn. Linguistics and Poetics. «Style in Language», ed. Th. A. Sebeok. New York, 1960, p. 356.].

   « – The sophomore was plucked.
   – But what is plucked?
   – Plucked means the same as flunked. – And flunked?
   – To be flunked is to fail in an exam. – And what is sophomore?
   – A sophomore is second-year-student».

   Говорящие обменялись шестью фразами, прежде чем взаимопонимание имело место. Однако общение продолжалось в ходе всего диалога.
   Поэтому языковой общностью следует называть коллектив говорящих, способный к общению, т. е. в конечном итоге к взаимопониманию в принципе. В некоторых случаях коммуникативная функция, свойственная языку как явлению, бывает нарушена, но члены одной языковой общности способны с помощью некоторой процедуры понять друг друга. Указанный механизм восстановления взаимопонимания между говорящими Р. Якобсоном назван метаязыковой функцией языка.
   Отсюда следует правило: лица, способные к общению с использованием определенного языка, способны также и к взаимопониманию.
   Наконец, последним исходным понятием является понятие речевого механизма.
   Речевой механизм представляет собой один из механизмов мозга [18 - В. Пенфильд, Л. Роберте. Речь и мозговые механизмы. Л., «Медицина», 1964, стр. 186.], и изучаться он может анатомически, физиологически и психологически. Возможны также комплексные рассмотрения – анатомофизиологическое и психофизиологическое. В рамках анатомии и физиологии имеют место также исследовательские приемы, привязанные к определенному уровню наблюдения. Изучение, излагаемое ниже, принадлежит исключительно психологии, и физиологические данные приводятся только тогда, когда они совершенно необходимы. Кроме того, физиологический материал не принадлежит автору работы и представляет собой пересказ мнений, имеющихся в литературе. Не предпринимается никаких попыток новой интерпретации упомянутого материала.
   Наука психология, как известно, от большинства наук отличается той чертой, что изучаемые ею явления недоступны для непосредственного наблюдения. Поэтому для получения психологических сведений психику человека приходится изучать с помощью косвенных показателей, обладающих тем достоинством, что они наблюдаемы. Психолог не может наблюдать, например, механизмы эмоций, воли, памяти и т. п., однако на основе внешних проявлений названных психологических процессов ученый способен определенные характеристики приписывать и самим скрытым механизмам. Нетрудно заметить: такая процедура исследования предполагает, что за этапом наблюдения непременно следует этап интерпретации.
   Интерпретации должны характеризоваться с привлечением понятия вероятности. Любая интерпретация в принципе может оказаться неверной.
   Интерпретации делятся на структурные и функциональные (разделение проводится условно).
   Интерпретации делятся далее на частные, относящиеся к определенной одной-единственной характеристике ненаблюдаемого явления, и на глобальные, объясняющие все явление в целом. Последний тип интерпретации нередко называется также моделью этого явления. В согласии с описанной выше классификацией модели разделяются на структурные и функциональные Последний тип модели не воспроизводит структуры явления, но стремится встать к нему в отношении функционального подобия. Например, функциональной моделью порождения речи человеком являются упоминавшиеся ранее теории порождающих грамматик. О моделях как средстве познания подробнее см. в специальной литературе [19 - Б. А. Глинский, Б. С. Грязное, Б. С. Д ы н и н, Е. П. Н и-китин. Моделирование как метод научного исследования. Изд-во МГУ, 1965; В. А. Штофф. Моделирование и философия. М. – Л., «Наука», 1966.].
   В предлагаемых далее суждениях по поводу билингвизма и речевого механизма содержатся как частные, так и глобальные интерпретации. И отдельные характеристики и модели, способные обсуждаться с привлечением понятия вероятности, – функциональны.
   Косвенные показатели, лежащие в основе интерпретаций, разнообразны. Во-первых, используются показания информантов. Если суждения достоверного количества информантов обнаруживают достаточное единообразие, то они перестают быть субъективными и становятся столь же объективными данными, как, например, сведения, получаемые с помощью измерительных приборов. Во-вторых, используется методика эксперимента. В-третьих, для наблюдений привлекаются патологические случаи, и мы стремимся обосновать применимость наблюдений над патологией речи для познания нормального, естественного процесса (pathologia illustrat physiologiam). Наконец, в-четвертых, в основе интерпретаций лежат данные лингвистического анализа речевых произведений. Данным, названным в последнюю очередь, уделяется особенное внимание.
   Речевой механизм может рассматриваться в двух аспектах – статичном (как предпосылки речи) и динамическом (как сам процесс говорения). Динамический аспект обсуждается в другом месте, а на статичном требуется остановиться.
   Предпосылки речи относятся как к интеллектуальной (или содержательной) стороне речи, так и к выразительной. Психические механизмы первого рода здесь не рассматриваются, так что предпосылки речи изучаются нами не полностью.
   Отделить первые механизмы от вторых – строго говоря, произвести известное насилие над объектом, однако схематизация и связанное с ней упрощение неизбежны в любом описании. Сказанное особенно относится к описанию, остающемуся на уровне функциональных моделей.
   Предпосылки речи, относящиеся к ее выразительной стороне, в традиционных терминах описываются как знания, умения и навыки. Классификация названных механизмов проводится на основе степени автоматизированное механизма и степени участия сознания во время его актуализации.
   К навыкам относят предпосылки действий, совершаемых автоматически, без непосредственного контроля со стороны лица, производящего действие. В речи к навыкам, например, относят артикуляцию (произношение), интонирование, выбор правильного грамматического оформления фразы и т. п. Навык не может быть только физиологическим явлением, как иногда думают, поэтому о навыках следует говорить лишь применительно к человеку (3. Н. Ходжава) [20 - 3. Н. Ходжава. Проблема навыка в психологии. Тбилиси, 1960, стр. 14.].
   Кстати, в определении навыка, предлагаемом тем же 3. Н. Ходжава [21 - 3. Н. X о д ж а в а. Ук. соч., стр. 5.], – «навыком считается автоматизированное в результате упражнения действие субъекта, представляющее собой систему выработанных в коре мозга условных связей» – содержится неточность. Навык – это не действие, а предпосылка действия. Поэтому применительно к действию можно только говорить, что оно осуществляется на основании актуализации навыка.
   Умения позволяют человеку соотнести навыки с требованиями ситуации, если надо, модифицировать навык или даже запретить его, соединить навыки, между собой и построить последовательное действие. Хотя умения и предполагают учет ситуации, они актуализируются как под контролем сознания, так и без такого контроля. Например, можно вести машину по незнакомой местности, т. е. строить последовательное действие, совершаемое впервые, и в это время производить подсчеты или сочинять стихи. Однако в ряде случаев во время актуализации навыков имеет место сознательный контроль. Данное положение особенно подчеркивает Б. В. Беляев: «Умением называется действие, которое совершается человеком впервые и с пониманием» [22 - Б. В. Б е л я е в. Очерки по психологии обучения иностранным язы-кам, изд. 2. М„ «Просвещение», 1965, стр. 27.]. В речи к умениям относят сам процесс осмысленного говорения, а именно – выбор формы выражения. Благодаря языковым умениям говорящий правильно выбирает стиль речи, меняющийся, как известно, в зависимости от речевой ситуации.
   Иногда умения, актуализирующиеся под контролем сознания и приводящие, например, к речевым произведениям, запрещаемым соответствующими речевыми навыками, называют «умениями второго порядка» и противопоставляют умениям, при актуализации которых контроль сознания места не имеет [23 - И. А. Зимняя. Некоторые психологические предпосылки моделирования речевой деятельности при обучении иностранному языку. «Иностранные языки в высшей школе», вып. III. М., «Высшая школа», 1964, стр. 164.].
   К знаниям относят сознательно усвоенный опыт человека. Если говорить о речевых знаниях, то отличие знаний от умений в том, что для совершения действия на основе знания требуется некоторое размышление и усилие. Кроме того, знания не всегда актуализируются в процессе речи, особенно если человек устал или недостаточно внимателен. Например, говорящий может знать, что определенная языковая форма (предположим, диалектизм) неправильна, но тем не менее при невнимательном отношении не избегает ошибки.
   Ведущими компонентами предпосылок речи в плане выражения являются умения, и в дальнейшем краткости ради предполагается использовать термин «речевые умения», включающий в себя (по настоящему определению) все три перечисленных ранее психических механизма.
   Таковы исходные понятия, на основе которых термин «билингвизм» может получить свое определение.

§ 2. Определение билингвизма

   Для облегчения определения интересующего нас понятия ограничимся рассмотрением того случая, когда для внутрисемейного общения используется только одна языковая система. Назовем эту систему первичной.
   Если первичная языковая система определенным членом семьи используется и во всех прочих ситуациях общения и если им никогда не используется иная языковая система, то такой человек может быть назван монолингвом (буквально: одноязычным).
   Предположим, что в определенных ситуациях общения употребляется и иная языковая система (вторичная). В этом случае носитель двух систем общения (т. е. человек, способный употреблять для общения две языковые системы) называется билингвом (буквально: двуязычным).
   Относящиеся к первому и второму случаю умения, т. е. умения, присущие соответственно монолингву и билингву, называются монолингвизмом и билингвизмом.

   В настоящем определении, как легко заметить, употреблены только обсужденные ранее исходные понятия, поэтому за сформулированными выше суждениями стоит больше, чем формулируется. Одно понятие, однако, не было рассмотрено ранее – понятие семьи. В настоящей работе данное понятие не вводится в сферу науки и остается бытовым. Именно поэтому не было необходимости останавливаться на нем, перед тем как дать определение.
   Сам термин «билингвизм» заимствован из французского языка (bilinguisme). В 40-х годах в русской науке использовался термин, восходящий к английскому языку, – «билингвализм» (bilingualism) [24 - А. Г. 3 о р г е н ф р е й. Некоторые особенности овладения вторым языком. «Ученые записки ЛГПИ», 1941, т. 35, стр. 241.], однако он не смог закрепиться.
   Научная литература, относящаяся к понятию билингвизма (и вообще к понятию полилингвизма, т. е. многоязычия), рассмотрена в работе В. Вильдомца [25 - V. V i l d о m е с. Multingualism. General Linguistics and Psychology of Speech. Leyden, 1963.]. Здесь же приведена полная библиография, доведенная до 1962 г. Библиографические сведения по билингвизму (с методическим уклоном) содержатся в материалах семинара в Абериствите [26 - «Report on an International Seminar on Bilingualism». Aberistwyth, 1965.]. Кроме того, билингвизму уделяется внимание в известной психолингвистической хрестоматии С. Сапорты, в которой приведена подборка наиболее важных исследований. Впрочем, следует заметить, эта подбопка достаточно произвольна. Билингвизм рассматривается также в обзоре психолингвистической литературы, составленном А. Дибольдом [27 - A. Diebold. A Survey of Psycholingustic Research, 1954 – 1964. «PsychoIinguistics».].
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

комплекс вопросов разработан только в самом начальном плане [28 - V. Vildomec. Op. cit.; Л. H. Родов а. Об интерференции при изучении второго иностранного языка. В сб. «Лингвистика и методика в высшей школе», вып. IV. М., 1967.].
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Эрвин и Ч. Осгуд дают небольшую модификацию [29 - В. Ю. Розенцвейг. Ук. соч., стр. 59; Н. Manuel. Op. cit., p. 146; S. Е г v i n, Ch. О s g о о d. Op. cit., p. 139.].

   Определение, предложенное нами, по сравнению с имеющимися в литературе, является более строгим. Кроме того, оно не является абсолютным и окончательным. Сказанное следует из того, что многие проблемы, связанные с исходными понятиями, ожидают своего решения. После того как они будут выяснены, с необходимостью модифицируется и предложенное определение. В том виде, в каком оно изложено здесь, оно отражает только и исключительно состояние исследований, современное автору.
   Последнее замечание. Понятие билингвизма, как оно трактуется нами, предполагает обязательное использование именно двух систем выражения. Поэтому к билингвизму не относится ситуация общения, в которой участвуют говорящие на двух близких диалектах, если системы диалектов допускают общение без модификации своей языковой системы каждым из говорящих или одним из них [30 - Б. В. Горнунг. К вопросу о типах и формах взаимодействия языков и диалектов. «Доклады и сообщения института языкознания», вып. 2. М., Изд-во АН СССР, 1952, стр. 3.]. Однако можно говорить о билингвизме, если определенная территориальная языковая общность использует в двух различных ситуациях общения локальный диалект и национальный язык, как это имеет место, например, в Германии [31 - К. Ammer. Ansprache auf dem Linguistenkongress. «Actes du VIII Congres international de lingtiistes». Oslo, 1958, p. 806.]. В последнем случае говорящие или модифицируют систему локального диалекта или совершенно отказываются от нее.

§ 3. Критерии выделения типов билингвизма

   Как нетрудно заметить, определение является достаточно общим, и в нем не содержится никаких указаний, например, на то, какой должна быть форма порождаемых при билингвизме речевых произведений, каково соотношение речевых механизмов, относящихся к разным языкам, как скоро должна порождаться речь и т. п. Поскольку все перечисленные вопросы (а их возникает значительно больше) закономерны, билингвизм нуждается в дальнейшем, более детальном описании. Эти вопросы свидетельствуют о том, что билингвизм не может быть однородным явлением.

   Указанная мысль, не являющаяся новой, иногда приводит даже к отрицанию возможности общего определения билингвизма как явления. Например, настаивая на необходимости «дифференцированного описания билингвизма», Дж. Фишман подчеркивает, что «поэтому представляется нецелесообразным создавать или отыскивать определения, которые подходили бы в одинаковой степени ко всем типам» [32 - J. A. F i s h m a n. Language Loyalty in the United States. The Ha-gue, 1965, p. 287.]. Данное высказывание, как кажется, есть крайность. Во всяком случае описываемые ниже типы билингвизма остаются в рамках предложенного ранее общего определения.

   Во-первых, билингвизм можно изучать применительно к личности говорящего, и в этом случае подлежащие рассмотрению проблемы характеризуются следующим образом: относительный статус речевых механизмов, присущих билингву (совершенство говорящего в каждом из них, способ использования, способ изучения вторичного языка и возраст изучающего, применимость языков для коммуникации, эмоциональное к ним отношение, роль каждого из языков для социального продвижения, литературно-культурная ценность каждого из них, выявление доминантного языка); личностная характеристика билингва (способность к изучению вторичного языка, способность переключения с одного языка на другой); использование языка в речевой ситуации (речь, обращенная соответственно к билингвам и монолингвам, использование каждого языка в специальных социальных сферах, – церковь, армия, судебная система и т. п., – эмоциональное давление). Подобные вопросы, будучи интересными сами по себе, в настоящей работе нас не занимают. Краткое обсуждение перечисленных проблем можно найти в монографии У. Вайнрайха [33 - U. W e i n r e i с h. Op. cit.], там же приводится относящаяся к делу литература.
   Во-вторых, билингвизм может изучаться применительно к коллективу говорящих, и проблематика последнего рода в некоторых своих аспектах подлежит рассмотрению в данном исследовании.
   Поскольку билингвизм как объект распадается на исследовательские предметы психологии, социологии и лингвистики, ниже приводятся психологические, социологические и лингвистические классификации названного явления, однако основное внимание уделяется корреляциям между ними. Последняя характеристика составляет, видимо, отличительную черту нижеследующего изложения.

§ 4. Психологическая типология билингвизма

   В психологическом аспекте билингвизм можно характеризовать с целого ряда точек зрения. Обсуждать их все не входит в наши задачи, и ниже предполагается остановиться только на четырех критериях классификации.
   В согласии с первым критерием билингвизм оценивается по числу действий, выполняемых на основе данного умения.
   Действительно, обязательными компонентами ситуации общения являются, как известно, говорящий и слушающий. Если в определении было сказано, что билингв способен участвовать в ситуациях общения, используя две языковые системы, то данное утверждение не означает с необходимостью, что билингв всегда бывает говорящим и слушающим.
   Назовем билингвизм рецептивным (буквально: воспринимающим), если данное умение позволяет билингву понимать речевые произведения, принадлежащие вторичной языковой системе, но не более того.
   Такое умение вырабатывается, например, в результате изучения мертвых или традиционных (например, литургических) языков, в результате которого при чтении (или, возможно, при слуховом восприятии) достигается понимание текста, но порождения речевых произведений не наблюдается.
   Само существование названного умения может быть подвергнуто сомнению на том основании, что в согласии с одной известной психологической теорией восприятие речевого сообщения возможно только при условии способности к звуковому порождению речи, поскольку речевого восприятия без «внутреннего проговаривания» не бывает. Данное положение не логического, а фактического характера, т. е. оно получено путем генерализации изученных конкретных случаев. Поэтому, если его подвергать сомнению, то делать это надо также на основе рассмотрения материала, данного в опыте. Опыт показывает, что, например, при дешифровке забытых алфавитных систем исследователь часто не знает, какова акустико-артикуляционная ценность графемы, но тем не менее читает текст. Отмеченный факт в еще большей степени относится к иероглифической письменности, отражающей, как известно, в противоположность пиктографии систему языка. Поэтому рассматриваемая теория, в согласии с которой «внутреннее проговаривание» является необходимым условием восприятия речевого сообщения, видимо, не охватывает всех возможных случаев – по крайней мере, применительно к зрительному восприятию речи. А отсюда следует, что рецептивный билингвизм не предполагает способности к порождению артикулируемой речи – по крайней мере, если в виду имеется зрительный канал восприятия.
   Что касается слухового канала, то здесь вопрос остается открытым. Обычно при восприятии со слуха возможно и повторение услышанного.
   Поэтому в тесной связи с рецептивным билингвизмом стоит билингвизм репродуктивный (буквально: воспроизводящий) – умение, позволяющее билингву воспроизводить (т. е. цитировать) вслух или про себя прочитанное и услышанное.
   Данное умение часто проявляется в употреблении лексем вторичной языковой системы в речи, принадлежащей первичной языковой системе, а также в воспроизведении законченных речевых произведений (фраз).
   Например: «Говорил он (Елагин) о смерти, о том, что придет эта железная сволочь, что прощай тогда радость и все, что мучительно это сознание неминуемой смерти и что аз есмь земля и пепел, и паки рассмотрих во гробех и видех кости, кости обнаженны, и рек убо, кто есть царь или воин, или праведник или грешник! Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть и вижду во гробах лежащую по образу божию созданную красоту безобразих бесславну, не имущу вида! Был Елагин филолог, доцент, и обо всем говорил… длинно» (Ю. Казаков. Плачу и рыдаю).
   В данном отрывке литературный герой приводит обширную цитату на старославянском языке, на котором он, разумеется, не говорит.
   Репродуктивный билингвизм – явление, достаточно широко распространенное.
   Во-первых, репродуктивное владение языком типично для мертвых и литургических языков, как на это указывалось выше. Действительно, репродуктивный билингвизм отмечается у католиков (латынь), православных (древнегреческий, древнегрузинский, церковнославянский), мусульман (классический арабский), последователей иудаизма (древнееврейский), христиан-дохалкидонитов (древнеармянский, древнеэфиопский, древнесирийский, коптский) и т. д.
   Во-вторых, репродуктивный билингвизм нередко вырабатывается при самостоятельном изучении неродного языка в качестве средства получения информации. При этом нередко складывается такое умение, которое не обеспечивает адекватного произнесения прочитанного, особенно, если орфография не дает сведений о действительном произношении текста.
   Например, по нашей просьбе инженер, читающий по-английски, дал транскрипцию приводимого ниже текста русскими буквами: «те дефенсе министри агрид тат те роял сосьети куд зенд ан экспедитион тере анд севен скиентистс хав ретурнед, ливинг фоур море то континуэ ресеарч» (The Defence Ministry agreed that the Royal Society could send an expedition there and seven scientists have returned leaving four more to continue research). Характерно, что говорящий не усомнился в возможности произвести предложенную им транскрипцию, т. е. что он не осознает разницы между английскими и русскими фонемами. Написанное им не является тем не менее транслитерацией («агрид» а не «агреед» и т. п) а в артикулируемой речи произносятся формы аналогичные написанным Однако с помощью проб можно установить, что понимание текста достигается.
   И рецептивный билингвизм, и репродуктивный обеспечивают только восприятие иноязычной речи, и это означает, что билингв, умение которого характеризуется в приведенных терминах, способен понять иноязычный текст, т. е. приписать ему определенную содержательную сторону. Правда, современные методы проб понимания (при всем несовершенстве соответствующей техники) показывают, что при репродуктивном билингвизме иноязычный текст понимается неадекватно, и здесь возникает целый ряд весьма интересных психологических проблем и исследовательских перспектив. Однако на них мы не можем останавливаться; для задач настоящего изложения важно подчеркнуть, что билингв при рецептивном и репродуктивном билингвизме приписывает иноязычному тексту содержательную сторону.
   В согласии с данным условием билингвизмом не являются умения, обеспечивающие восприятие выразительной стороны иноязычной речи – и только. Таким умением располагали, например, средневековые переписчики книг, если им приходилось копировать тексты на неизвестных им языках (переписчики Западной Европы при копировании греческих книг). Таким умением располагают также современные наборщики, сталкивающиеся в своей практике с необходимостью набрать иностранную сноску. Наблюдается также умение, обеспечивающее воспроизведение непонятой иноязычной речи (например, певец способен исполнить песню на непонятном ему языке). Все эти случаи билингвизмом не являются, так как билингвизм, по своему определению, – умение, обеспечивающее общение с использованием двух систем выражения. Перечисленные в рамках данного абзаца случаи такого общения не обнаруживают.
   Имеется еще один тип билингвизма, выделяемый на основе применения критерия «числа действий». Назовем билингвизм продуктивным (буквально: производящим), если данное умение позволяет билингву не только понимать (т. е. воспринимать и понимать) и воспроизводить речевые произведения, принадлежащие вторичной языковой системе, но и порождать их.

   В научной литературе по данному вопросу иногда употребляются иные термины. Так, рецептивный билингвизм нередко называют пассивным, а продуктивный – активным. Однако, по нашему мнению, пользоваться приведенными терминами нецелесообразно. Действительно, поскольку термины в большинстве случаев не изобретают и ими становятся слова разговорной речи, слово, становящееся термином, по смыслу должно быть связано с соответствующим научным понятием. И, разумеется, термин не должен перенимать от слова ассоциации, не относящиеся к научному понятию. А термины «пассивный» и «активный», как кажется, не свободны от ложных смысловых связей. Действительнс, мы «не остаемся пассивными ни тогда, когда слушаем, ни тогда, когда стараемся вникнуть в содержание прочитанного текста» [34 - П. Хэгболдт. Изучение иностранных языков. М., Учпедгиз, 1961, стр. 38 – 39.], поэтому рецептивный билингвизм нельзя назвать пассивным. По этой причине и термин «активный билингвизм» не является пригодным, так как если снять термин «пассивный билингвизм», невыраженной остается противопоставленность двух понятий, а она важна для сути дела. Поэтому мы отказываемся от терминов «активный» и «пассивный» и заменяем их терминами «рецептивный» и «продуктивный». Первая пара терминов плоха еше и тем, что она допускает противопоставление только двух понятий, а в согласии с изложенпым выше требуется разделить три понятия.

   Основным условием, при соблюдении которого можно говорить о продуктивном билингвизме, является то, что билингв должен творчески строить свою речь, принадлежащую вторичной языковой системе. В противном случае данный тип нельзя отличить от репродуктивного билингвизма. В речи билингва должны встречаться не только такие фразы, которые он мог услышать или прочитать, но и творчески построенные. Например, записанная в речи билингва фраза «Уж полночь близится, а Германа все нет» свидетельствует как о рецептивном, так и о репродуктивном билингвизме (с большей степенью вероятности – о первом типе), а фразы типа «Наступает полночь, а Герман еще не пришел», «Скоро полночь, а Герман не приходит» свидетельствуют о продуктивном билингвизме. Таким образом, продуктивным билингвизмом является умение строить речь именно творчески.
   Кроме того, чтобы квалифицировать умение говорящего как продуктивный билингвизм, требуется установить осмысленность его речи. Это означает, что порождаемые речевые произведения должны быть способными обеспечивать коммуникативную функцию языка (степень передачи .информации нас не интересует). Если слушающий и говорящий не достигают взаимопонимания, присущее билингву умение не может быть названо продуктивным билингвизмом. Например, нам пришлось наблюдать несостоявшийся акт коммуникации между студентом-сирийцем и московским прохожим. Студент сказал: «Товарищ! Пожалуйста! Вы! Сирия! Москва! Холодно! Пожалуйста! Где? Спасибо!» Несмотря на обильную жестикуляцию, прохожий ничего не понял. Оказалось, что студент разыскивал магазин, где бы он мог купить зимнюю одежду. Таким образом, осмысленность речи – второе условие, позволяющее квалифицировать присущее билингву умение как продуктивный тип билингвизма.
   Итак, продуктивным билингвизмом называется умение человека «строить цельные осмысленные высказывания» [35 - Е. Haugen. The Norwegian Language in America, vol. 1. Phila-delphia, 1953, p. 7; G. V о g t. Language Contact. «Word», 1954, No. 2 – 3, p. 249.], принадлежащие вторичной языковой системе.
   В настоящем определении ничего не говорится о правильности порождаемой речи, т. е. о соответствии речевых произведений как лингвистическому явлению языковой системы, так и социолингвистическим явлениям нормы и узуса. Само явление правильной или соответственно неправильной речи, принадлежащее лингвистике и социолингвистике, в психологическом разделе настоящей работы рассматриваться не может, однако, тем не менее, здесь следует сделать несколько замечаний.
   Прежде всего отметим, что творческая и осмысленная речь не всегда бывает правильной. Неправильная речь, кроме того, может обеспечить стопроцентную передачу информации (если согласимся, что таковая в принципе возможна).
   Неправильность порожденных речевых произведений не нарушает коммуникативной функции языка за счет так называемой избыточности языковых средств. Например, фраза «тай мы палшой крушка пада, мой шыыпко пит кочьт», записанная А. П. Дульзоном [36 - А. П. Д ульзон. О наблюдениях над речью для установления особенностей языка. «Ученые записки Томского пединститута», 1956, т. 15, стр. 316.] от чулымского татарина, или записанная нами от немецкого студента фраза «молодой человек никогда будет стать хороший актер» оказываются понятными членам русской языковой общности, так как не все фонемы подверглись субституции и лексемы поэтому можно опознать, а грамматические отношения выводятся из порядка слов. Пределы неправильности речи, не нарушающей коммуникации, рассмотрены Дж. Ликлидером [37 - J. С. R. L i с k l i d е г. The Manner in which and the Extend to which Speech can be Disordered and Remain Intelligible. «Cybernetics Transactions of the 7-th Conference». New York, 1951.]. Ср. также понимание речи в условиях ограниченного знания словаря [38 - P. M. Ф p у м к и н а. Понимание текста в условиях ограниченного знания словаря. «Научно-техническая информация», 1965, № 4; она же. Словарь-минимум и понимание текста. «Русский язык за рубежом», 1967, № 2.].

   Между прочим, неправильные речевые произведения, порождаемые при билингвизме, не есть нечто необычное, ненаблюдающееся при монолингвизме. Они в качественном отношении идентичны, например, некоторым речевым ситуациям, при которых билингвизм исключается. Действительно, неправильные речевые произведения отмечаются при помехах в канале связи: «Вэнниманние, на перэвыю пэлэтфэрэму пэрэбэваэт поэзд…» – занудил вокзальный репродуктор» (С. Никитин [39 - С. Никитин. Горькая ягода. В сб.: «Библиотека советских писателей», в пяти томах, т. 1. М., «Молодая гвардия», 1964, стр. 113.]) и при некоторых дефектах или несовершенстве артикуляционного аппарата (детская речь: «Колзина упала на ловное место»).

   Итак, при продуктивном билингвизме наблюдается порождение неправильной и правильной речи. В этой связи билингвизм, изучаемый с точки зрения формы порождаемых речевых произведений, выводится за пределы психологии и становится исследовательским предметом лингвистики. Поэтому рассмотрение формы речи билингва, принадлежащей первичной или вторичной языковой системам, предлагается в другом месте – в § 8 данной главы.
   Такова типология билингвизма, установленная использованием критерия «числа действий».
   Следующий критерий психологической классификации билингвизма – соотнесенность двух речевых механизмов между собой.

   Впервые такая классификация была разработана Л. В. Щербой [40 - Л. В. Щерба. Преподавание иностранных языков в средней школе. М., Учпедгиз, 1957, стр. 55 – 56.] (в последнее время концепцию Щербы распространял Г. П. Сердюченко [41 - Г. П. Сердюченко. Лингвистический аспект двуязычия. «Вопро-сы казахского и уйгурского языкознания». Алма-Ата, 1963.]), затем она была повторена У. Вайнрайхом, по всей видимости, независимо от русского ученого. Теория У. Вайнрайха впоследствии подверглась некоторому улучшению [42 - S. Е г v i n, Ch. Osgood. Op. cit., pp. 139 – 142.]. В настоящее время приведено достаточное количество экспериментов, подтверждающих психическую реальность предлагаемого деления. Эксперименты поставлены В. Ламбертом и его сотрудниками. Соответствующие публикации рассеяны по различным периодическим изданиям, но обобщающее сообщение содержится в докладе В. Ламберта на семинаре в Абериствите [43 - W E. Lambert. Social and Psychological Aspects of Bilingualism. «Report on an International Seminar on Bilingualism in Education».]. Хочется одобрительно подчеркнуть, что для исследования порождения речи в норме используются результаты изучения афазии, т. е. данные речевой патологии [44 - W. E. Lambert, S. Fillenbaum. A Pilot Study of Aphasia among Bilinguals. «Canadian Journal of Psychology», 1959, v. 13, No. I.]. К данному вопросу предстоит вернуться.

   Различие сводится к следующему.
   Речевые механизмы, обеспечивающие порождение речи, последовательно принадлежащей двум языкам, с одной стороны, как подсказывает априорное предположение, могут функционировать независимо друг от друга, а с другой стороны, они могут или быть связаны между собой постоянной связью, или вступать в связь между собой во время акта речи. Разумеется, во время рассуждения приведенного порядка нельзя упускать из виду, что мы говорим о психологической мрдели, относительно которой предстоит выяснить, в какой мере она отражает реальный объект. Противопоставленность двух типов отношений механизмов речи между собой, во-первых, обнаруживает себя с помощью психологических проб, о которых говорится ниже; во-вторых, эта противопоставленность манифестируется в по-разному протекающих процессах порождения речи, принадлежащей первичной или вторичной языковой системе, и, в-третьих, она обусловливает форму речевых произведений.
   По мнению С. Эрвин и Ч. Осгуда, для образования разнотипных связей между двумя механизмами порождения речи существен способ изучения вторичного языка.
   Если изучающий вторичный язык в определенной речевой ситуации (например, на работе) употребляет только этот язык, а в другой ситуации (например, дома) – только первичный язык, то, по предположению авторов, складывающиеся в результате такой практики речевые механизмы никак не связаны друг с другом. Предлагается даже говорить, что лица – носители описываемого типа билингвизма в известном смысле монолингвистичны, так как в каждой ситуации они могут пользоваться только одним языком. Данный тип билингвизма называется чистым.
   Чистый билингвизм наблюдается в тех случаях, когда в семье используется один язык, а языком обучения является другой язык. В этом случае обучающийся не может, например, рассказать о том, что он усвоил в классе или аудитории на языке семьи, так что аналогия с монолингвизмом в принципе оказывается очень удачной. Психологические наблюдения, относящиеся к нерусским студентам, обучающимся на русском языке, показывают, что «русский язык становится средством отвлеченного мышления, в то время как родной язык, в этот период более тесно связанный с образами первой сигнальной системы, остается основной и первой стадией индивидуального опыта человека» [45 - А. В. Ярмоленко. К вопросу о многоязычии. «Ученые записки ЛГУ», 1955, вып. 8 (203), стр. 103.].
   Чистому билингвизму противопоставляется билингвизм смешанный, возникающий в том случае, если изучающий вторичную языковую систему с коммуникативными целями в одной и той же ситуации пользуется двумя языками (например, и дома, и на работе). При смешанном билингвизме, как думают С. Эрвин и Ч. Осгуд, между двумя речевыми механизмами, относящимися к порождению разноязычной речи, возникает связь. Здесь ни в коем случае нельзя говорить о монолингвизме, так как языки свободно заменяют друг друга.
   Смешанный билингвизм наблюдается, например, тогда, когда разноязычные народы проживают на общей территории (Швейцария, советское Закарпатье, Лужица и т. п.). Билингвам в этом случае приходится в одной и той же ситуации общения применять оба языка.
   Рассмотренные выше типы билингвизма обнаруживают себя, как было сказано, в ряде психологических проб и экспериментов. Действительно, ассоциативные процессы проходят по-разному. Отмечается также легкость или затрудненность перехода с языка на язык. О разных типах речевых механизмов свидетельствует чистота и идиоматичность речи на обоих языках или смешанность и бедность речи на одном из них. На последних наблюдениях лингвистического характера предполагается остановиться далее. Кроме того, косвенным индикатором существования именно двух типов связи между речевыми механизмами служат наблюдения над восстановлением речи при афазии. Поскольку в наши задачи не входит описание процедуры исследования, позволяющей сделать вывод о смешанном и чистом типах билингвизма, читателю следует обратиться непосредственно к работам В. Ламберта и к совместным работам названного автора с учениками [46 - W Е. Lambert. Psychological Approaches to the Study of Lan-guage. «The Modern Language Journal», 1963, v. 47, No. 2 – 3; W. E. L a mbert. Judging Personality through Speech. A French-Canadian Example. «Journal of Communication», 1966, v. 16, № 4; W. E. Lambert, J. Havelka, R. C. Gardner. Liguistic Manifestations of Bilingualism. «The American Journal of Psychology», 1959, v. 72, No. 1.].

   Иногда отрицается возможность самого существования чистого билингвизма. Например, по мнению Г. В. Колшанского, при становлении билингвизма «речь может идти об усвоении нового кода, накладываемого на код родного языка» и поэтому «исключить, миновать первичный код будет здесь также неправомерно, как исключить вообще мышление человека в процессе усвоения вторичного кода» [47 - Г. В. К о л ш а н с к и й. Ук. соч., стр. 175-176.]. Нетрудно заметить, что обоснование носит умозрительный, теоретический характер, в то время как обсуждаемое выше противопоставление устанавливается экспериментальным путем, а также на основе наблюдений.

   Третьим критерием психологической классификации билингвизма является способ связи речи на каждом из языков с мышлением. Данная классификация предложена и развита в трудах Б. В. Беляева [48 - Б. В. Б е л я е в. Очерки по психологии обучения иностранным языкам. М., Учпедгиз, 1959; он же. Психологические основы обучения русскому языку в национальных школах. «Русский язык в национальной школе», 1962, № 3; о н же. Психологические основы усвоения лексики иностранного языка. М., «Просвещение», 1964; о н ж е. Зависимость правильного употребления иноязычных слов от способа осознания их смысловой стороны. «Вопросы психологии», 1964, № 5; о н же. О применении принципа сознательности в обучении иностранному языку. В сб.: «Психология в обучении иностранному языку». М., «Просвещение», 1967.].
   Предполагается, что первичный язык всегда бывает связан с мышлением непосредственно, т. е., если использовать терминологию Б. В. Беляева, он «выражает мысль» и является «действительностью мысли». Вторичный язык, вторичные речевые умения также могут быть связаны с мышлением непосредственно. В этом случае можно говорить о «бессознательно-интуитивном практическом владении» вторичным языком, и присущие билингву речевые умения можно именовать непосредственным билингвизмом (термин предложен нами).
   Однако в некоторых случаях билингв кодирует и декодирует «мысли, выражаемые родным языком», т. е. относится ко вторичному языку как к кодовой системе для обозначения выразительных возможностей первичного языка. Таким образом, вторичные речевые умения оказываются связанными с мышлением опосредствованно (через первичные речевые умения) и прямо с мыслью не сопоставляются. В этом случае можно говорить о «дискурсивно-логических речевых умениях», относящихся ко вторичному языку, а соответствующий психический механизм билингва предлагается именовать опосредствованным билингвизмом.
   Наконец, при характеристике типов билингвизма в психологическом плане может быть выделен доминантный речевой механизм, относящийся к одному из языков. Доминантным обычно называют тот механизм, который обслуживает большинство ситуаций общения. Доминантным обычно оказывается также тот речевой механизм, актуализация которого вызывает меньше субъективно переживаемых трудностей выражения. Наконец, доминантный речевой механизм можно установить с помощью разработанной В. Ламбертом объективной методики.
   Впервые указанная методика была предложена В. Ламбертом в 1955 г., и строится она на допущении, что с помощью измерений речевых реакций билингва, относящихся к разным языкам, устанавливается доминантный речевой механизм. Билингва просят реагировать словом на изображения, на слово того же языка или на слово другого языка, давать словесные ассоциации, переводить и т. п. В некоторых случаях реакции индивида, относящиеся к одному из языков, проходят медленнее, – тогда считают, что один из имеющихся у него речевых механизмов – доминантный. Другие индивиды не обнаруживают замедленности реакций, относящихся к каждому из языков, и в этом случае механизмы считаются уравновешенными (balanced). Если один из речевых механизмов у билингва доминантный, то, по данным В. Ламберта, он говорит и читает на одном из языков медленнее. Напротив, перевод на доминантный язык такому билингву удается лучше, чем тому испытуемому, у которого не устанавливается доминантного речевого механизма.
   Согласимся при определении билингвизма в дальнейшем доминантный речевой механизм, называемый через язык, ставить на первое место. Например, если в характеристике индивида сказано, что ему присущ русско-французский билингвизм, то это значит, что речевой механизм, относящийся к порождению речи на русском языке, является доминантным.
   Не следует полагать, что доминантный речевой механизм может быть отождествлен с родным языком билингва. Если родным языком билингва считать тот речевой механизм, который складывается у билингва в первую очередь и позволяет ему порождать речевые произведения, принадлежащие языку этнической группы, в которую этот билингв входит, то наблюдаются ситуации, при которых доминантным оказывается именно неродной язык. Указанная проблематика более подробно рассматривается в этнолингвистическом приложении к настоящему исследованию.
   Роль родного языка при билингвизме в настоящее время особенно тщательно изучается в социологическом и политическом планах. Например, поскольку билингвизм широко распространен среди нерусских народов Советского Союза и поскольку часто рассмотрение этого билингвизма не дает возможности установить доминантный язык, во многих лингвистических и социологических исследованиях русский язык называется «вторым родным языком народов СССР». Указанный факт обусловлен исключительно обширными общественными функциями русского языка в СССР, где он стал языком межнационального общения всех народов страны. Многие авторы выступают против понимания выражения «второй родной язык» как «простой метаформы» [49 - В. Г. Костомаров. Программа КПСС о русском языке. М., Изд-во АОН, 1963, стр. 67.].
   Таким образом, билингвизм в психологическом плане может характеризоваться с использованием целого ряда психологических критериев, из которых здесь рассмотрены два. По количеству возможных действий выделяются три типа билингвизма – рецептивный, репродуктивный и продуктивный. По соотнесенности речевых механизмов устанавливаются два типа билингвизма – смешанный и чистый. В ряде случаев обнаруживается доминантный речевой механизм.

§ 5. Несколько психофизиологических замечаний

   Изучение физиологических и анатомических систем механизмов, обеспечивающих порождение речи, принадлежащей двум языкам, пока не привело к достаточно большому количеству устойчивых результатов. Изучение физиологии речи на одном языке с трудом продвигается вперед, и этим объясняется трудность физиологических суждений применительно к билингвизму.
   В литературе вопроса оживленно дискутировалась проблема раздельной или совместной локализации речевых механизмов, относящихся к двум языкам. Суждения в пользу первой точки зрения (Захс, Адлер и Вирнер, Хеншен, Быховский) в настоящее время отвергнуты наукой.
   О совместной локализации речевых механизмов свидетельствуют наблюдения над восстановлением речи на двух языках при афазии. Дело в том, что независимо от места поражения коры больших полушарий, как правило (знающее, впрочем, исключения), восстановление речи идет по принципу, установленному А. Питром (1895 г.). А. Питр применил к афазии при билингвизме общий закон Т. Рибо (сформулированный в 1881 г.), по которому функции, приобретенные поздно, в старости или в патологических условиях выпадают легче и восстанавливаются труднее, чем функции, приобретенные рано («новое умирает раньше старого»). Поэтому думали, что язык, на котором человек говорил в детстве, при обратном развитии афазии восстанавливается раньше, чем язык, изученный в более позднем возрасте, т. е. что родной язык восстанавливается в первую очередь. А. Питр показал, что в первую очередь восстанавливается не родной язык, а тот язык, на котором больной преимущественно говорил, т. е. язык доминантный. Поэтому, например, у француза, живущего в Испании, следует ожидать восстановления не французского, а испанского языка; во вторую очередь может восстановиться и французский язык. Разумеется, данное правило (правило Питра) справедливо только тогда, когда у билингва один из присущих ему речевых механизмов может быть назван доминантным. Если такое разграничение не устанавливается, то оба языка восстанавливаются сразу (приведенный в расположенных выше двух абзацах обзор литературы изложен по И. Вальду; там же см. выходные данные рассмотренных работ) [50 - И. В а л ь д. Проблема афазии полиглотов. В сб. «Вопросы клиники и патофизиологии афазий». М., Медгиз, 1961.].
   Установленное эмпирическим путем правило Питра допускает следующую интерпретацию. «Очаги, вызывающие афазию, располагаются, как известно, различно. Если, несмотря на это, восстановление речи подчиняется общему принципу, стало быть, оно происходит до известной степени независимо от расположения очага. Следовательно, различные языки не отделены друг от друга, но имеют одну общую территорию.
   С другой стороны, каждый язык должен представлять единую целостную и замкнутую систему; иначе восстановление не должно было бы идти в такой последовательности, а наблюдались бы всевозможные интерференции. Таким образом, на основе одного и того же анатомического субстрата развиваются две или несколько функциональных систем» [51 - Л. Г. Членов. Об афазии у полиглотов. «Известия АПН РСФСР», 1948, вып. 15, стр. 83.]. Чтобы объяснить факт актуализации только одного механизма, анатомически локализованного совместно со вторым механизмом, следует предположить существование функциональных физиологических систем, вполне закрытых и отграниченных от других систем, восходящих к тому же субстрату. Такое предположение, в свою очередь, ведет к следующему предположению, что актуализация одной системы не всегда и не обязательно ведет к актуализации другой. Подобное представление анатомической локализации и функционирования психических механизмов нашло отражение в общей теории динамических стереотипов и применительно к речи в частной теории речевых динамических стереотипов. «Сколькими бы разными языками ни владел человек, каждому из этих языков соответствует свой особый динамический стереотип» [52 - Б. В. Б е л я е в. Очерки по психологии обучения иностранным языкам, стр. 142.]. Поэтому при изучении вторичного языка «новый динамический стереотип может функционировать надлежащим образом лишь при условии его обособленности от динамического стереотипа родного языка» [53 - Б. В. Б е л я е в. Психологические основы обучения русскому языку в национальных школах, стр. 15.]. При афазии динамический стереотип, т. е. речевой механизм, относящийся к доминантному языку, растормаживается быстрее, чем динамический стереотип, относящийся ко вторичному языку. В нормальных условиях, когда человек переходит с языка на язык, происходит попеременная актуализация двух стереотипов, причем поскольку актуализация одного стереотипа обычно (имеется немало исключений) не сопровождается актуализацией другого между обоими речевыми механизмами вырабатывается отрицательная индукция. Актуализация одного речевого механизма по правилам отрицательной индукции ведет к торможению другого [54 - Ф. А. И б р а г и м б е к о в. О языковых взаимодействиях в инди-видуальном сознании. «Ученые записки Азербайджанского госпединститута», 1956, вып. 3, стр. 111; он же. К вопросу о связях мышления и речи при двуязычии. «Ученые записки Азербайджанского госпединститута», 1961, вып. 9, стр. 173.].
   Несколько забегая вперед, отметим, что совместная локализация двух речевых механизмов (при смешанном билингвизме) объясняет явление интерференции – привычной, при которой между речевыми механизмами образуется постоянная связь, и актуальной, возникающей по закономерностям вероятностного процесса в момент речи. Об этих двух типах интерференции предстоит немало говорить далее.
   Последнее замечание. Все, сказанное выше, наглядно демонстрирует скорее наше незнание, чем знание. Предложенные характеристики получены умозрительным путем, т. е. представляют собой модели, степень соответствия которых реальным механизмам порождения речи предстоит выяснить. Данное обстоятельство следовало бы помнить тем критикам теории динамических стереотипов, которые считают, что порождение речи – «более сложный процесс», но не предлагают качественно отличной модели. В целом, следует отметить, что позитивная критика названной теории заставляет себя ждать.
   Итак, физиологической основой билингвизма являются два динамических стереотипа, совместно локализованных и находящихся в отношении взаимной отрицательной индукции.
   Рассмотрим процесс образования речевых механизмов.
   Среди относящегося к данной теме комплекса вопросов особенно интересна проблема связи возраста человека и степени успешности становления вторичного речевого механизма.
   В. Пенфильд [55 - W. Penf ield. A Consideration of the Neurophvsiological Mecha-nisms of Speech and Some Educational Consequences. «Proceedings of the American Academy of Arts and Sciences», 1953, v. 53, No. 5.] показывает, что в физиологическом плане пластичность коры больших полушарий наиболее высока в возрасте до 10 или самое большее 14 лет. Если, например, в раннем детстве ребенок-правша получил травму левого полушария и потерял речь, то через относительно непродолжительное время (через год) речь появляется снова, так как правое полушарие берет на себя функции левого. Ребенок снова учится речи, используя зеркальные области правого полушария. В это же время наблюдается значительная пластичность коры в пределах одного полушария. С течением времени такая пластичность исчезает, и у взрослого правое полушарие после травмы левого уже не может служить субстратом речи. В связи с тем, что пластичность коры (применительно к обучению речи) в отроческом возрасте исчезает, В. Пенфильд рекомендует начинать обучение второму языку как можно раньше. Ребенок учит язык в детстве, по мнению названного автора, как средство к постижению мира, а не как самоцель. Этот путь изучения языка В. Пенфильд называет естественным. Способность усваивать и вторичный язык естественным образом сохраняется до 10 (или соответственно 14) лет. Естественный способ усвоения языка (первичного и вторичного) оказывается удивительно успешным, поэтому важно не пропустить время. Теряя с возрастом пластичность по отношению к изучению языка, кора больших полушарий приобретает пластичность по отношению к иным сферам деятельности человека.
   В развитие своей идеи В. Пенфильд поставил эксперимент, в котором рассмотрению подверглись два способа усвоения: усвоение под влиянием окружения («материнский метод») и рациональное усвоение («школьный метод»). В результате установлено, что до 10 лет преобладает обучение первого типа, в 10 лет наблюдается приблизительно одинаковое соотношение между обоими типами, а после 10 лет преобладает обучение второго типа. Поскольку для успешного обучения вторичному языку требуется именно первый тип обучения, автор предлагает начинать такое обучение в детских садах. Между тем, в большинстве европейских школ вторичному языку начинают обучать в 11 лет, а в США даже в 14 – 15.
   Таким образом, успешность выработки вторичного речевого механизма зависит от возраста обучающегося.
   Применению рекомендаций, подобных изложенным выше, препятствует мнение, согласно которому обучение вторичному языку в дошкольном возрасте может отразиться на развитии интеллекта ребенка. Данная проблематика составляет часть комплекса вопросов, связанного с соотношением речи и мышления.
   Применительно к билингвизму обозначенная проблематика (задерживает раннее обучение вторичному языку развитие интеллекта или нет) особенно оживленно дискутировалась после выхода в свет книги Эпштейна [56 - J. Epstein. La penseeet la polyglossie. Paris, 1915.]. По методике тестов были поставлены эксперименты, приводившие, правда, в ряде случаев к противоположным результатам. Так, Д. Саэр [57 - D. Saer. The Effect of Bilingualism on Intelligence. «The British Journal of Psychology», 1924, No. 1.] показал, что билингвизм мало влияет на интеллект, а В. Грэхэм [58 - V. T. Graham. The Intelligence of Chinese Children in San Fran-cisco. «Journal of Comparative Psychology», 1926, No. 1.] привела достаточно материала, чтобы сделать вывод о его отрицательном воздействии. Корректность подобных экспериментов подвергнута сомнению В. Генсом [59 - W. Hens. Das Problem der Zweiund Mehrsprachigkeit und seine Bedeutung fur den Unterricht. «Zeitschrift fur padagogische Psychologies, 1927, Nr. 9.]. Многие работы по данному вопросу остались на уровне мнений: В. Штерн [60 - W. Stern. Die Erlemung und Beherrschung fremder Sprachen. «Zeitschrift fur padagogische Psychologies, 1919, Nr 3-4.], Э. Ленц [61 - E. L e n t z. Zum psychologischen Problem «Fremdsprache und Mutter-sprache». «Zeitschrift fur padagogische Psychologie», 1919, Nr. 12.], А.А. Любарская [62 - А. А. Любарская. Опыт анализа двуязычия в связи с рабо-той Эпштейна. В сб. «Иностранные языки в советской школе». М., 1929.] говорили о вредности билингвизма (особенно в период раннего детства), а В. Гене [63 - W. Н е n s. Op. cit.] А.Д. Миллер [64 - А. Д. М и л л е р. К вопросу о многоязычии. В сб. «Психология», т. И, вып. 1. М., 1929.] и И.А. Грузинская [65 - И. А. Г р у з и н с к а я. Критика книги Эпштейна «Мысль и много-язычие». В сб. «Иностранные языки в советской школе».] отстаивали противоположную точку зрения. Обзор дискуссии и библиографические сведения можно найти у А. Г. Зоргенфрей [66 - А. Г. 3 о р г е и ф р е й. Ук. соч.] (см. также общие работы Дж. Голловей [67 - J. Hollowav. Language and Intelligence. London, 1951.] и Ж. Пиаже [68 - J. Piaget. The Language and Thought of the Child. New York, 1955.]).
   Если методика экспериментов не приводит к однозначному решению вопроса, некоторые авторы прибегают к умозрительным выводам. Например, А. М. Бадья-Маргарит [69 - A. M. Badia-Margarit. Some Aspects of Bilingualism among Cultured People in Catalonia. «Proceedings of the 9-th International Congress of Linguists», ed. H. Lunt. The Hague, 1964, p. 367.] рассуждает следующим образом. В раннем детстве (до пяти лет) ребенок постигает предметы окружающего мира и вырабатывает понятия, причем, согласно старому философскому принципу, понятие не может считаться стабильным, пока его нельзя выразить. Поэтому надо стремиться к тому, чтобы с одним понятием связывалась одна лексема; в этом случае освоение окружающего мира пойдет быстрее. Ребенок учится, чтобы усвоить, что такое, например, сыр как предмет действительности, а не для того, чтобы узнать, что есть слова сыр, cheese и Kase для обозначения одной и той же группы предметов Поэтому если ребенка в раннем детстве учить, второму языку, то это значит – препятствовать его основной деятельности. Напротив, Л. С. Выготский [70 - Л. С. Выготский. К вопросу о многоязычии в детском возрасте. «Умственное развитие детей в процессе обучения». М., 1935.] логикой своих рассуждений показал, что два речевых механизма «не сталкиваются друг с другом механически и не подчиняются простым ассоциативным законам взаимного торможения», так что не следует ожидать непременной задержки в умственном развитии ребенка. В фундаментальной работе по детскому билингвизму В. Леопольда [71 - W. Leopold. Speech Development of a Bilingual Child. Evanston and Chicago, 1939.], насколько можно судить, также не приводится сведений, способных вызвать опасения.
   Способности к изучению вторичного языка также были предметом рассмотрения [72 - H. С. Магин. О некоторых видах способностей к усвоению ино-странного языка. В сб.: «Проблемы способностей». М., Учпедгиз, 1962; А. В. Ярмоленко. Способность к многоязычию. Там же; J. В. Carroll. A Factor Analysis of two Foreign Language Aptitude Batteries. «The Journal of General Psychology», 1958, v. 59, No. 1; J. B. Carroll. The Prediction of Success in Intensive Foreign Language Learning. «Training Research and Education», ed. R. Glaser. Pittsburgh. 1962]. Если способности к усвоению фонетики, грамматики и лексики рассматривать отдельно, то наблюдается положительная корреляция между всеми этими видами речевых способностей.

§ 6. Рекомендации применительно к методике преподавания вторичного языка (на основе психофизиологических данных)

   Приведенные в помещенных выше параграфах сведения позволяют сделать ряд рекомендаций, относящихся к методике преподавания вторичного языка.
   Выделенный термин заменяет собой два термина, употребляющихся традиционно – методика преподавания иностранных языков и методика преподавания неродного языка. Для следующего ниже изложения нет необходимости проводить различие между двумя указанными методиками. Кроме того, выбранный нами термин удачно входит в терминологическую систему используемую в данной работе (понятие вторичной языковой системы было введено в § 1 настоящей главы).
   Поскольку методика преподавания вторичного языка, имея свой предмет, все же есть наука, опирающаяся на данные вспомогательных дисциплин и зависящая от них, она нуждается в обосновании, выходящем за рамки своего предмета, и изложенное ранее может быть понято как обоснование методики в психофизиологическом плане.
   Разумеется, выше не были поставлены все психологические проблемы, связанные с методикой. По подсчетам А. Коулмана всего таких проблем 120 [73 - Цит. по: Б. В. Беляев. К характеристике зарубежной (западно-европейской и американской) психологии обучения иностранным языкам. «Вопросы психологии», 1962, № 1, стр. 157.]. Обсуждение психологических проблем, имеющих отношение к методике преподавания вторичного языка, предпринято Б. В. Беляевым [74 - См. работы названного автора, указанные в прим. 42.], однако названный автор, рассматривая и решая целый ряд весьма важных вопросов, лишь мимоходом затрагивает проблемы билингвизма, особенно в аспекте его типологии.
   Остановимся на проблеме выбора цели обучения.
   Прежде чем приступить к обучению,.и преподаватель и обучающийся должны четко представлять себе, чего требуется достигнуть. Когда преподаватель знает, чему он хочет и должен научить, с ожидаемыми результатами легко соразмерить методы и приемы, а также предъявляемые требования. Желательно, чтобы обучающийся знал, чему предстоит научиться. В таком случае ему понятно, на что обратить внимание, а чем можно пренебречь. Кроме того, ясное знание результата, который является целью обучения, позволяет сравнивать достигнутое с желаемым, так что на этой основе всегда можно правильно оценить проделанную работу.
   Целью в обучении вторичному языку могут быть только те типы билингвизма, которые наблюдаются.
   Классификация билингвизма по числу действий, выполняемых на его основе, может быть соотнесена с целями обучения вторичному языку. Действительно, в ряде случаев целью обучения является достижение или рецептивного, или репродуктивного билингвизма, – а не продуктивного. Если критерием ценности определенного умения считать количество действий, которое на его основе можно выполнить, то наиболее ценным является, разумеется, продуктивный билингвизм, однако ценность двух остальных типов данного умения также достаточно велика.
   В том случае, если обучающийся вторичному языку ставит перед собой задачу понимать тексты, принадлежащие указанному языку, ему следует выработать у себя рецептивный билингвизм. Таким образом, рецептивный билингвизм может быть свободно выбранной целью обучения. В известных условиях рецептивный билингвизм может быть выбран целью обучения под влиянием внешних обстоятельств (недостаток времени, отсутствие квалифицированных преподавателей и соответствующих учебных пособий, возраст обучающегося и т. п.).
   Рецептивный билингвизм может сложиться на основе исключительно знаний, поэтому в методическом плане основным приемом работы должно быть объяснение. Изучать вторичный язык следует теоретически, причем нет необходимости заучивать приводимые в теоретических курсах парадигмы грамматических форм – не только с целью активного воспроизведения, но и с целью узнавания. Требуется, однако, знать, как пользоваться теоретическими знаниями. Например, если все формы выписаны на листок бумаги, требуется знать, как провести морфологический анализ лексемы, а для этого, в свою очередь, необходимы сведения о морфологической и словообразовательной организации лексемного состава изучаемого языка. Необходимо также знать, как проводится анализ предложения, и в качестве предварительного знания обучающийся должен располагать сведениями о принципах синтаксической организации текста. Сами синтаксические конструкции, как и грамматические формы, могут быть выписаны на листок бумаги, и запоминать их не надо. При этом может быть использован как символический способ представления конструкции, так и способ образца. Наконец, обучающийся может не работать над лексемным составом языка. Требуется, однако, знать, как пользоваться словарем и как выбирать из приведенного в словаре списка значений, приписываемых лексеме, подходящее по значению. Все перечисленные знания могут быть получены путем объяснения.
   Данная методика обучения вторичному языку, нацеленная на достижение рецептивного билингвизма, не является новой. Она использовалась в старой классической школе для преподавания мертвых языков. Поскольку обсуждаемая методика требует достаточно высокого уровня филологической подготовки как у преподавателя, так и у обучающегося, ее обычно называют филологической. В последнее время данная методика была представлена в своем наиболее крайнем виде и получила название дешифровки [75 - А. А. 3 а л и з н я к. Опыт обучения англо-русскому переводу с по-мощью алгоритма. «Питания прикладно! лшгвктики». Чершвщ, 1966.].
   Филологическая методика вполне обеспечивает достижение рецептивного билингвизма. Она допускает широкое использование письменных инструкций при обучении и применение самоучителей в качестве единственного вида учебного пособия. Она очень экономична, т. е. для становления соответствующего психического механизма требуется мало усилий и мало времени.
   Разумеется, филологическая методика применима в работе только над письменными текстами, но понимание письменной речи – обычная цель обучающегося, стремящегося к рецептивному билингвизму.
   Для достижения репродуктивного билингвизма к указанным знаниям должны быть прибавлены умения, относящиеся к артикуляции иноязычных звуков. Рецептивный билингвизм обеспечивает понимание письменного текста, но он не обеспечивает возможности произнести хотя бы слово (особенно, если орфография не дает сведений о произношении текста, как в случае с английским языком или при иероглифической системе письменности). Если при рецептивном билингвизме человек все же способен приписать графемам определенное звучание, то при чтении он использует систему фонем первичного языка, т. е. регулярно субституирует иноязычные фонемы.
   Поэтому при репродуктивном билингвизме требуется уметь, во-первых, произносить фонемы изучаемого языка, и, во-вторых, соотносить их с соответствующими графемами.
   Умения произносить фонемы при этом типе билингвизма не обязательно переходят в навыки. Так как человек, повторяющий уже произнесенную фразу, может обратить все свое внимание на произношение (не заботясь о смысле речи), правильное (т. е. обеспечивающее понимание) произношение текста наблюдается именно на основе умений, а не только навыков. Правильное произношение при репродуктивном билингвизме сохраняется до тех пор, пока говорящий думает о том, как произнести «каждую букву». Если он об этом не думает, то субституция имеет место как при рецептивном билингвизме. Однако тем не менее преподавателю не надо тратить время и энергию на выработку автоматизированного произношения иноязычных звуков. Если обучающийся способен произносить их при внимательном отношении к произношению, у него выработались умения. Поэтому основными приемами работы в этом случае являются как объяснения, так и упражнения.
   Как рецептивный, так и репродуктивный билингвизм могут иметь среди речевых механизмов не только знания и умения, но и навыки. Навыки обычно складываются, если билингв обращается к речи на вторичном языке не от случая к случаю, а регулярно – поскольку при таких условиях имеет место обычный процесс автоматизации любой однородной деятельности. Однако при становлении указанных типов билингвизма основную роль играют знания и умения, поэтому в процессе преподавания над навыками работать не следует.
   Если использовать терминологию И. Д. Салистры, противопоставляющего закрепление усвоению («закрепление в памяти учащегося материала для речи создает лишь одну из предпосылок для оперирования этим материалом в речи, но не овладение соответствующими операциями, которое мы называем усвоением»), на этапе рецептивного и репродуктивного билингвизма можно ограничиться только закреплением. «Поскольку закрепление связано прежде всего с памятью, – пишет далее И. Д. Салистра [76 - И. Д. С а л и с т р а. Очерки методов обучения иностранным языкам. М., «Высшая школа», 1966, стр. 39.], – оно относится главным образом к знаниям». Как мы думаем, использование знаний требует также наличия умений. Наличие навыков теоретически не предусматривается.
   Работа, направленная на становление вторичных речевых навыков, составляет специфику преподавания, имеющего своей целью достижение продуктивного билингвизма. Действительно, поскольку билингв должен строить речь творчески, его основное внимание направлено на содержание речи. Тем самым размышления о форме речи не должны отвлекать внимания говорящего, т. е. навыки, относящиеся к произношению и к выбору грамматических средств, должны быть автоматизированы.
   Для становления навыка основным приемом методической работы является тренировка (drill). Упражнения играют вспомогательную роль. Что касается объяснений, то относительно целесообразности их использования мнения разделяются, и об этом говорится немного позже. Тренировка как прием следует за упражнением (при котором внимание обучающегося играет большую роль) и имеет своей целью перевод умений в навыки. Если действие может выполняться при выключенном внимании (если внимание производящего действие направлено на иное действие), то можно сказать, что оно автоматизировалось. Только при достижении такой возможности тренировку можно больше не проводить.
   Тренировка относится лишь к отдельным элементам речи – именно к речевым навыкам. Навыки – лишь один вид механизмов, актуализирующихся в процессе речевой деятельности. Соединение навыков в процессе этой деятельности требует наличия умений. Умения складываются во время иного вида методической работы – практики, т. е. использования навыков в целостном учебном действии, спонтанном порождении речи с коммуникативными целями. Отличие учебного спонтанного говорения от естественного состоит только в том, что на уроке создается искусственная речевая ситуация (выбирается то содержание, которое обучающийся способен выразить; создается мнимый мотив речи; и говорящий и слушающие имитируют акт коммуникации и т. п.).
   Таким образом, тренировки для достижения продуктивного билингвизма недостаточно. В качестве методического приема должна использоваться также практика. Подробнее о понятии тренировки см. в специальной литературе [77 - Д. Уолфл. Тренировка. В кн.: «Экспериментальная психология», т. 2. М., «Мысль», 1963; Ch. Fries. Teaching and Learning English as a Foreign Language. Michigan, 1947; R. L a d o. Linguisics across Cultures. Michigan, 1957.]. Итак, три типа билингвизма могут быть самостоятельными целями обучения. Для их достижения требуется преимущественная выработка или знаний, или умений, или навыков, причем каждый психический механизм достигается использованием соответствующего приема методической работы. Для достижения рецептивного билингвизма достаточно объяснений, для репродуктивного требуются еще упражнения, а продуктивный билингвизм достигается при сочетании объяснений, упражнений, тренировки и практики. Впрочем, роль объяснений в последнем случае с достаточной однозначностью не выяснена, и сторонники различных методических школ или рекомендуют использовать объяснения, или отказываются от них.

§ 7. Социологическая типология билингвизма

   Остановимся на социологической стратификации языковой общности. Коллектив говорящих, достигающих взаимопонимания (языковая общность), в зависимости от критерия рассмотрения в социологическом плане не является единым и может быть разделен на ряд групп. Количество групп меняется в зависимости от критерия классификации. Член языковой общности может входить в несколько социальных групп.
   В связи с различными критериями выделяются, например, классы, профессиональные группы, религиозные общины, коллективы по интересам, материальной обеспеченности, территориальной общности и т. п. Если мы говорим о социальной типологии билингвизма, то нас интересует соотнесенность рассматриваемого умения с социальными группами и ничего более. Такая типология интересна как для психологии, так и для лингвистики. Действительно, типы билингвизма в психологическом плане (как они были охарактеризованы выше) могут быть – что логически не исключено – связаны с определенной социальной группой и не наблюдаться v другой социальной группы. Кроме того, билингвизм, присущий известной социальной группе, может иметь определенные, только ему свойственные лингвистические характеристики текстов, порождаемых на его основе.
   Не преследуя цели дать полную социологическую классификацию билингвизма, остановимся только на двух критериях выделения типов рассматриваемого умения в социологическом плане.
   Первый критерий – соотнесенность билингвизма с определенным социальным коллективом. Используя названный критерий, можно установить три основных типа билингвизма.
   Во-первых, билингвизм может быть индивидуальным, т. е. соотнесенным с одним членом языковой общности или с несколькими членами этой общности, не связанными между собой.
   Во-вторых, если некоторое количество членов определенной языковой общности, входящих по некоторому признаку в одну социальную группу, способно употреблять в общении не только первичную языковую систему, но и вторичную, то присущее им умение с социологической точки зрения называется групповым билингвизмом. Понятие социальной группы в настоящей работе толкуется расширительно, и в него включаются все социальные объединения, существующие в рамках единой языковой общности. Таким образом, социальной группой может быть семья; жильцы одного дома, города, одной территории; профессиональные коллективы, социальные классы; объединения по интересам; объединения по признаку материальной обеспеченности; религиозные общины, идеологические объединения и партии; спортсмены; знакомые и родственники; группы по половому и возрастному признаку; больные и т. п. Таким образом, если билингвизм свойствен только исключительной социальной группе, то он называется групповым.
   Групповой билингвизм обычно бывает связан с обсуждаемым далее культурным влиянием определенной социальной группы одной языковой общности на соответствующую социальную группу другой языковой общности. Например, влияние французского дворянства на соответствующий русский класс в первой половине XIX в. привело к русско-французскому или даже к французско-русскому билингвизму российского дворянства, ср. также роль латыни в средневековье как языка ученых и юристов, роль английского и французского языков для местной интеллигенции в странах, бывших колониями Великобритании и Франции, роль немецкого как языка науки в Чехословакии и Венгрии вплоть до настоящего времени и т. д.
   Билингвизм знати, между прочим, – явление, весьма распространенное в раннефеодальном обществе. Как известно, христианизация языческих народов Византией всегда приводила к использованию греческого языка в качестве литургического, хотя константинопольская патриархия не препятствовала переводу церковных книг на местные языки и считала триязычество (мнение, согласно которому христианское богослужение может проводиться только на древнееврейском, греческом и латинском языках), присущее римско-католической церкви, тяжкой ересью. Действительно, первый перевод Библии на готский язык был сделан в IV в. (388 г.), хотя готы уже в III в. стали христианами и принимали греческих епископов. Подобным образом, первый армянский перевод был сделан спустя столетие после принятия Арменией христианства, а первый грузинский перевод появился в V в., хотя христианизация Грузии имела место в IV в. Даже на Руси в удельно-вечевой период ее истории митрополитами и епископами были преимущественно греки и богослужение первоначально отправлялось на греческом языке [78 - M. А. Лисицын. Первоначальный славяно-русский типикон. СПб., 1911.]; пережитки данного явления сохраняются до сих пор в так называемой «архиерейской службе», хотя к моменту крещения Руси были не только сделаны необходимые славянские переводы, но и существовала традиция употребления славянского языка качестве литургического.
   Групповой билингвизм особенно характерен для современного общества. Действительно, иностранные языки преподаются в общеобразовательных школах и в высших учебных заведениях, в многонациональных государствах в школах и университетах преподаются государственные языки или языки так называемого «межнационального общения», в любом современном обществе имеются социальные группы, для которых билингвизм – атрибут профессиональной подготовки: переводчики, путешественники, дипломаты, ученые, сезонные рабочие (переезжающие из страны в страну), спортсмены международного класса и т. п. В связи с ростом туризма билингвизм охватывает самые широкие слои членов языковой общности. Кроме того, групповой билингвизм сопряжен с непрерывностью культурного обмена между странами, особенно усилившегося в последнее время. Идеологическое влияние одной страны на другую также приводит к групповому билингвизму.
   Наконец, в-третьих, билингвизм может быть назван массовым, если данное умение соотнесено со всей языковой общностью. Массовый билингвизм наблюдается, например, среди некоторых этнических групп, расселившихся на территории, преимущественно занятой иноязычным народом. Цыгане, расселившиеся в европейской части Советского Союза, в Венгрии, Румынии, Греции, Франции, Испании, Англии, как правило, владеют, кроме цыганского языка, языком основного населения соответствующей страны. Лужицкие сербы, проживающие в ГДР, наряду с родным языком говорят и по-немецки.
   Частный случай массового билингвизма представляет собой билингвизм, свойственный иммигрантам – членам языковой общности, обладающей территорией преимущественного расселения и поэтому монолингвистичной. Если иммигранты образуют компактное поселение (по терминологии, использовавшейся до последней войны, – «языковой остров»), то обычно свойственный им язык начинает развиваться самостоятельно и отлично от языкового развития, наблюдающегося в стране выселки. В этой связи можно сказать, что иммигранты образуют новую языкову общность (обсуждение критериев, на основе которых можно говорить о языковой общности, см. выше), так что присущий им билингвизм также называется массовым. Билингвизм иммигрантов дает очень интересные лингвистические формы речевых произведений, поэтому в лингвистике на него следует обратить особое внимание.
   Массовый билингвизм наблюдается также и в тех случаях, когда на единой в административном отношении территории проживают разноязычные народы, однако в этом случае приходится говорить о билингвизме не всех членов соответствующих языковых общностей, а о билингвизме большинства этих членов. Понятие большинства не является строгим, однако оно может применяться лишь тогда, когда переписью или иными средствами установлено, что в рамках языковой общности не менее 50 % ее членов билингвистичны.
   Дж. Гринбергом предложена интересная методика установления индекса коммуникации между проживающими на единой территории народами, в которой учитываются количества билингвов и монолингвов и сходство или различие (генетическое или типологическое) между языками [79 - J. Н. Grenberg. The Measurement of Linguistic Diversity. «Lan-guage», 1956, No. 1.]. Массовый билингвизм последнего типа характерен для нерусского населения нашей страны, для Канады, Индии, Швейцарии и многих стран Африки [80 - Ю. Д. Д e ш e p и e в. Развитие младописьменных языков народов СССР. М., Учпедгиз, 1958; он же. Закономерности развития и взаимодействия языков в советском обществе. М., «Наука», 1966.].
   Поскольку наблюдается тесная связь между языком и культурой, В. фон Зоден [81 - W. von S о d е п. Zweisprachigkeit in der geistigen Kultur Babylo-niens. «Osterreichische Akad. der. Wiss., phil-hist. Klasse. Sitzungsberichte», Bd. 235, Abh. 1. Wien, 1960.] «одноязычными культурами» считает такие социальные группы или языковые общности, «внутри которых все значительные изъявления духовной жизни находят свое полное выражение на одном-единственном языке». Одноязычность культуры не означает отсутствие какого-либо влияния извне, однако перенимаемые идеи и понятия могут выражаться и называться на родном языке. «Двуязычными культурами» автор называет такие социальные группы, «в которых невозможен или невозможен на длительное время отказ от старшего второго языка культуры». Если одноязычными культурами, по его мнению, являются египетская, китайская и греческая цивилизации, то двуязычными он считает средневековую персидскую, средневековую японскую и средневековую католическую цивилизации. А. М. Бадья-Маргарит [82 - A. M. В a d i a-M a r g a r i t. Op. cit., p. 372.]сообщает о подобных явлениях в Каталонии, где каталонский язык является языком дома, а испанский – языком, как выражается автор, «культуры»; о таком же противопоставлении английского и местных языков Индии писал М. Уест [83 - E. Glyn Lewis. Bilingualism: Some Aspects of its History. «Re-port on an International Seminar».]. Сюда же относится развитое Фергуссоном понятие диглоссии – билингвизма по отношению к двум близкородственным языкам.
   В рамках одной языковой общности могут сосуществовать двуязычная и одноязычная культуры (ср., например, упоминавшуюся двуязычную культуру российского дворянства середины прошлого века и одноязычную культуру русских крестьян того же периода).
   Историческое рассмотрение роли билингвизма в развитии н существовании цивилизаций см. у Э. Глин Левис [84 - M. West. Bilingualism. Calcutta, 1926.].
   Для дальнейших задач требуется более детально рассмотреть один из типов группового билингвизма – билингвизм возрастных групп. В социологической литературе предлагается выделять следующие возрастные группы: старшее поколение (свыше 50 лет), среднее (25 – 50 лет), молодежь (15 – 25 лет), подростки (7 – 15 лет), дети (младше 7 лет). Разумеется, каждая из выделенных групп может быть разделена на подгруппы, не исключающие и дальнейшего членения, однако для интересующего нас комплекса вопросов, сопряженных с билингвизмом, выделения перечисленных типов достаточно.
   Более детальная характеристика одной из социальных групп (возрастной) нам понадобилась потому, что изучение распространения билингвизма по возрастным группам дает возможность следить за его динамикой. Здесь формулируется такое правило: если при изучении двух временных точек отсчета оказывается, что билингвистичными становятся более молодые поколения, то в данной социальной группе или – шире – языковой общности билингвизм распространяется, если билингвизм отмечается у более старых поколений, то билингвизм соответственно сокращается.
   Например, по данным Р. Гроссе и К. Хуттерера [85 - R. Grosse und С. Hullerer. Hcchsprache und Mundart in Ge-bieten mit fremdsprachlichen Bevolkerungsstellen. «Berichte Ober Verhandlungen der Sachs. Akad. der Wiss. zu Leipzig», 1961 Bd 105, Hf. 5.], относящимся к островному поселению немцев в Венгрии, на двух точках отсчета, отделенных друг от друга промежутком в 15 лет, отмечалось следующее положение:

   Приведенные данные должны быть интерпретированы таким образом, что в рассматриваемой языковой общности распространенность билингвизма сокращается и соответственно снижается его социальная роль. Данная языковая общность развивается от монолингвизма через немецко-венгерский и венгерско-немецкий билингвизм к новому монолингвизму, т. е. языковая общность переходит с немецкого языка на венгерский.
   Таким образом, знание соотнесенности билингвизма с возрастными группами (на двух точках во времени) позволяет судить о направлении распространения названного умения в рамках социальной группы, установленной без привлечения возрастного критерия, или в рамках всей языковой общности.
   В социологическом плане важно дать еще одну классификацию билингвизма, устанавливаемую с помощью критерия «способ усвоения умения». Билингвизм, возникающий без целенаправленного воздействия на становление данного умении, может быть назван естественным. Соответственно искусственным называется билингвизм, возникающий пр условии активного и сознательного воздействия на становление данного умения (например, со стороны учителя). И в первом, и во втором случае имеет место обучение. И в первом, и во втором случае обучение проходит с привлечением внешней коррекции (ошибки обучающегося исправляются или окружающими людьми, или учителем). Однако механизмы обучения, как и механизмы коррекции, совершенно различны.
   Различается также поведение обучающегося в обоих случаях. Различны также складывающиеся на основе двух видов обучения речевые механизмы.
   Естественный билингвизм обычно возникает в тех случаях, когда ребенок помещается в разноязычную среду. Вторичному языку ребенок в этом случае учится точно таким способом, каким он учится первичному языку. Стимул обучения – потребность в коммуникации. Естественный билингвизм – обычное явление, например, в Советском Союзе в местах совместного проживания русских и представителей иных этнических групп. Если говорить о русских детях, то нам пришлось наблюдать русско-грузинский билингвизм в Тбилиси, русско-узбекский в Ташкенте, русско-татарский в сельских местностях Татарской АССР, русско-армянский в Ереване, русско-эстонский в Таллине и Тарту, даже русско-немецкий в некоторых деревнях внегородского района Алтайского края. К естественному билингвизму обычно применяют понятие «второго родного языка» [86 - К. X. X а н а з a p о в. Русский язык – второй родной язык народов СССР. «Русский язык в национальной школе», 1963, № 3; он же. Сближение наций и национальные языки в СССР. Ташкент, 1963.]. Искусственный билингвизм обычно возникает в тех случаях, когда обучение вторичному языку проходит в школе или на специальных занятиях. В этом случае обучение проводится с привлечением рациональных (апелляция к логике) и мнемотехнических приемов, т. е. отлично от обучения в естественных условиях. Кроме того, вторичный язык в школьных условиях обучения не является средством коммуникации, а служит самоцелью, поэтому стимулом обучения, как правило, служат иные мотивы. Искусственный билингвизм складывается, например, на уроках иностранного языка в отечественной общеобразовательной школе.
   Синтезированное речевое умение, надо думать, возникает тогда, когда естественные и искусственные условия обучения соединяются вместе. Оно наблюдается в современной советской национальной школе, в которой преподавание русского языка начинается со второго класса и русский язык используется в качестве средства коммуникации (например, преподавание ряда общеобразовательных предметов ведется на русском языке).
   Таким образом, с привлечением критерия способа усвоения умения билингвизм классифицируется как естественный, искусственный и синтезированный. Каждому типу, установленному на основе социологического критерия, соответствуют свой тип психических речевых механизмов и, как будет показано ниже, свой тип лингвистической формы речевых механизмов.
   Естественный и искусственный типы билингвизма не обязательно относятся только к детям или подросткам. В ряде случаев и взрослый сталкивается с необходимостью усвоения вторичного языка. Социальные условия, в которых индивид или определенная социальная группа испытывает потребность усвоения вторичного языка, изучены Э. Хаугеном [87 - Е. Haugen. The Norwegian Language in America, p. 279.] и названы им языковым давлением. Языковое давление, по мнению автора, обладает по отношению к индивидам такой же принудительностью, как и все прочие социальные факты. Степень языкового давления может быть различной. Языковое давление зависит от числа лиц, входящих в языковую общность и способных порождать иноязычные тексты, а также от их престижа.
   Наконец, в социологическом параграфе настоящей главы уместно упомянуть о том, что билингвизм может рассматриваться не только в аспекте обеспечения коммуникации, но и применительно к эмоциональной и особенно поэтической (эстетической) функциям языка. Данная проблематика с позиций литературоведа исключительно тщательно изучена М. П. Алексеевым [88 - M. П. Алексеев. Восприятие иностранных литератур и проблема иноязычия. «Труды юбилейной научной сессии ЛГУ. Секция филологических наук». Л., 1946.], перечислившим в своей статье и относящиеся к делу научные работы. Творчество писателей-билингвов также подверглось изучению [89 - R. S. G г a h a m. Widespread Bilingualism and the Creative Writer. «Word», 1956, No. 3; H. К l о s s. Nebensprachen. Wien und Leipzig, 1929.]. К. X. Ханазаров перечисляет многочисленных писателей – представителей различных национальностей Советского Союза, пишущих по-русски и на соответствующем национальном языке (киргиз Ч. Айтматов, чукча Ю. Рытхеу, азербайджанец Г. Сеиц-бейли, абхазцы Г. Гулиа и Ф. Искандер, молдаванин Ион Друце, казах О. Сулейменов и др.). Зарубежные двуязычные писатели перечислены в работе П. Христофорсена [90 - P. С h r i s t о p h e r s e n. Bilingualism. Ibadan, 1948.].
   Завершая социологический раздел работы, подчеркнем еще раз, что классификация билингвизма в социологическом асспекте может быть весьма разнообразной. Выше были рассмотрены классификации с привлечением только двух критериев. По критерию соотнесенности билингвизма с коллективом говорящих устанавливаются индивидуальный, групповой и массовый типы данного умения. По критерию способа усвоения умения устанавливаются два полярных тлоа билингвизма (естественный и искусственный) и один промежуточный (синтезированный).
   К социологическому комплексу вопросов, имеющему отношение к теории билингвизма, принадлежит проблема речевой ситуации. Особенно большое значение речевые ситуации имеют в том случае, если оба участника акта общения – билингвы.

§ 8. Лингвистическая типология билингвизма

   В параграфе, посвященном психологической типологии билингвизма, было указано, что при продуктивном билингвизме порождаемая билингвом речь может быть как правильной, так и неправильной. Хотя суждение о правильности и неправильности речи обычно возникает у любого говорящего, так что для определения, правильна или неправильна речь билингва, вполне можно обращаться к информантам-монолингвам, указанное определение удобнее получать изучением записанных от билингва речевых произведений, т. е. удобнее прибегать к лингвистическому анализу.
   Понятие правильности речи даже в рамках членов одной и той же языковой общности колеблется в зависимости от социального статуса групп этих членов и территории их расселения. Например, с точки зрения носителей южных русских, говоров, речь северянина неправильна. Однако, когда последнему приходится говорить у себя дома, его речь, по свидетельству окружающих, правильна. С другой стороны, коренной москвич, лингвист по образованию, отмечает ошибки в речи, предположим, продавца магазина, также коренного москвича, а продавец, напротив, считает речь своего земляка-лингвиста неестественной и неправильной. Таким образом, удается показать, что понятие правильности речи, если обращаться к суждениям членов языковой общности, оказывается относительным.
   Чтобы вскрыть причину такого явления, вспомним, что,, если северянин порождает речевые произведения у себя дома, в его речи обнаруживается та языковая система и тот лексемный состав, которые присущи лицам из его окружения, когда им в свою очередь приходится говорить. Если северянин говорит, обращаясь к носителям южных диалектов, то присущая ему языковая система, хотя она и не затрудняет взаимопонимания, отличается от языковой системы (и от состава лексем) лиц из его окружения. Такое же наблюдение можно провести и применительно к различным социальным группам; членов одной и той же языковой общности, проживающих на единой территории. Несколько упрощая проблему, в общем виде можно сказать, что речь считается определенным однородным (по территориальным и социальным признакам) коллективом говорящих правильной, если в ней обнаруживается присущая ему языковая система и лексемный состав. Если это условие не соблюдено, т. е. если в речевых произведениях говорящего обнаруживаются элементы инбй языковой системы если даже и не наблюдаются трудности во взаимопонимании, то данный однородный коллектив говорящих склонен считать такие речевые произведения неправильными.
   Итак, речь считается правильной, если она целиком принадлежит одной и только одной языковой системе.
   В данном определении, следует заметить, подчеркивается лишь один аспект вопроса. Явление правильности содержит однако и другую сторону. Речь может быть свободна от элементов второй языковой системы и тем не менее оставаться неправильной. Такова, например, речь монолингва, если ему присущи дефекты речевого аппарата («пгоклятый гокот могя не дает мне спать»), и речь ребенка – монолингва, обучающегося языку («я лучку полезал»). Особенно часто неправильные речевые произведения, в составе которых не обнаруживается единиц второй языковой системы, наблюдаются в патологии речи (например, при афазии). Поэтому чтобы можно было назвать речевые произведения говорящего правильными, требуется установить в них не только одну и исключительно одну языковую систему, но и эту систему в полном составе. Если языковая система оказывается редуцированной, то речевые произведения являются неправильными.
   Введем некоторые терминологические уточнения.
   Предположим, при анализе речевых произведений, порожденных билингвом, устанавливается, что в них существует одна и только одна языковая система. Предположим также, что данная языковая система полностью совпадает с языковой системой, свойственной однородному коллективу говорящих. В этом случае мы говорим, что в подвергшихся анализу речевых произведениях языковая система не нарушен а или сохранна. Соответствующий термин-существительное: сохранность языковой системы.
   Приведем обратные допущения. Предположим, что в речевых произведениях билингва обнаруживаются единицы двух языковых систем. Предположим также, что в ином случае устанавливается только одна языковая система, но не совпадающая со свойственной однородному коллективу говорящих полностью. При таких условиях говорим, что обнаруженная в подвергшихся анализу речевых произведениях языковая система нарушена или не сохранна. Соответствующий термин-существительное: нарушение языковой системы.
   Итак, окончательная формулировка лингвистической процедуры установления правильности речи: речевое произведение называется правильным, если в нем сохранна языковая система, свойственная однородному коллективу говорящих, если эта языковая система нарушена, то оно называется неправильным.
   В приведенном определении не учитываются экстралингвистические факторы, обычно влияющие на суждение о правильности или неправильности речи, если о таком суждении попросить среднего информанта-монолингва. К числу таких факторов относится темп речи, ее паузальное членение, ритмика, содержательность, выразительность, наличие или отсутствие слов-паразитов и их расстановка [91 - И. A. 3 и м н я я. Ук. соч., стр. 166.] и т. п. Для характеристики билингвизма по лингвистическим критериям все они не нужны.
   Поскольку билингв, по определению, в общении может использовать две языковые системы, нельзя исключить возможностей сохранности или нарушения одной из языковых систем (обычно – вторичной), если порождаемые речевые произведения принадлежат этой (вторичной) системе.
   Назовем продуктивный билингвизм по лингвистическому критерию субординативным (буквально: подчиненным), если в речевых произведениях, порождаемых на его основе, устанавливается нарушение языковой системы, т. е. если речевые произведения билингва оказываются неправильными. Заметим, что неправильными оказываются речевые произведения, принадлежащие, как правило, вторичной языковой системе. Разумеется, неправильными могут быть и речевые произведения, принадлежащие первичной языковой системе, но на этом вопросе – по причине малой распространенности соответствующих явлений – мы не останавливаемся.
   Продуктивный билингвизм, обеспечивающий порождение правильной речи, т. е. таких речевых произведений, принадлежащих вторичной языковой системе, в составе которых устанавливается сохранная языковая система, называется координативным (буквально: сочиненным). Поскольку в последнем случае речь билингва, по определению, ничем не отличается от речи монолингва (речевые произведения монолингва могут принадлежать только одной языковой системе), она не интересна для теории языковых контактов, и подробнее останавливаться на ней смысла не имеет.

   С психологической точки зрения нет оснований сомневаться в возможности координативного билингвизма, как поступает, например, Г. Фогт [92 - G. V о g t. Op. cit., p. 369.].

   Если вернуться к речевым механизмам, то, несколько забегая вперед, следует сказать, что причиной субординативного билингвизма является интерференция речевых умений, но эта интерференция при чистом билингвизме вообще не наблюдается, а при билингвизме смешанном она наблюдается в процессе выработки речевых механизмов – и только (при постоянной коррекции в процессе обучения речевые механизмы дифференцируются).
   Остановимся подробнее на субординативном билингвизме. Рассмотрим несколько речевых произведений, записанных от студентов-иностранцев, изучающих русский язык, и заимствованных из художественной литературы.
   Ниже приводятся три группы примеров, единых по своему качеству; присущее им качественное единообразие обсуждается в дальнейшем.

   Здесь и далее в примерах из русского языка приводится полуорфографическая запись, установленная следующим путем. Группа членов русской языковой общности, составленная пооизвольно (за исключением одного критерия – члены группы располагали средним образованием), состоявшая из 10 человек, была приглашена на несколько уроков русского языка для иностранной аудитории (для начинающих). Лицам, вошедшим в группу, было предложено любым способом записать речь студентов. При анализе записей было установлено, что никто из информантов не применил фонематической или фонетической транскрипции. Все десять информантов использовали орфографическую запись. Однако все они отклонением от орфографически правильного написания обозначали такое произношение, которое обращало на себя внимание. Например, запись «голод» не дает оснований судить о том, что последний звук был действительно произнесен с озвончением, так как здесь информанты следовали орфографическому написанию данной лексемы. В записи «Уошингтон» отклонение от в орфографическом отношении правильной формы слова показывает, что записывающий обратил внимание на необычное произношение лексемы. Записывающий не только обратил внимание на необычное произношение, но и отождествил фонему [W] с фонемосочетанием уо. В данном слове иноязычная фонема [η] оказалась незамеченной и передается регулярно сочетанием нг. Постановка ударения, обращавшая на себя внимание, также всеми информантами фиксировалась.
   Оказалось возможным сформулировать принципы такой записи. Вопервых, отмечаются только такие неправильности речи, которые, по словам информантов, «режут ухо», т. е. привлекают внимание к выразительной стороне речевых произведений. Во-вторых, все иноязычные фонемы отождествляются с фонемами русского языка (в крайнем случае они замещаются графемосочетаниями, т. е. воспринимаются как сочетания фонем). В-третьих, некоторые лексемы или сочетания лексем в речи иностранного студента не воспринимаются. Они воспринимаются только в том случае, если предварительно указать, как произносится данная лексема русским. Например, запись «я был на бощьди» стала возможной только после того, как было сказано, что речь пойдет о «почте». Таким образом, третий принцип такой записи – невозможность фиксации некоторых лексем пли лексемосочетаний.
   Принцип полуорфографической записи используется нами и в дальнейшем во всех тех случаях, когда рассматриваются ошибки морфологического, лексического и синтаксического характера. При рассмотрении фонетических ошибок, о которых особенно говорится в главе II, используется обсуждаемая в своем месте особая запись.
   Как мы думаем, полуорфографическая запись, свободная от излишней сложности и обеспечивающая хорошее восприятие при чтении, интересна в том аспекте, что она, во-первых, показывает, где находится ошибка, замеченная членом языковой общности, не имеющим специальной подготовки, и, во-вторых, позволяет судить о закономерностях субституции при восприятии.
   В круглых скобках приводятся экстралингвистические сведения, способствующие пониманию речевой ситуации или содержащие информацию о говорящем.

   Итак, приводим три группы примеров.
   1. (Устный рассказ студента-араба) У Тан в Уэно решал, што помош котобился не скоро. Уэно вызылал его армия в Оар. Его армия помош – почти нет.
   (Устный рассказ студента-немца) Практиканты подзучивали под Тоней и спраживали то же замое, а потом они начали говорить по-французски, чтобы удивить она по внешности.
   {Устный рассказ студента-англичанина) Фермеры отправились в Уошингтон для демонстрашия и для борьба за сбшиализм.
   (Фраза, записанная от чулымского татарина) Тай ма палшой крушка пада, мой шыыпка пить кочьт [93 - А. П. Д у л ь з о н. Ук. соч., стр. 316.].
   2. (Устный рассказ студента-немца) Я покупил себе слишком большую шляпу, и теперь мне жалко за потраченные деньги. А я думал, что все меня будут завидовать.
   (Устный рассказ студента-немца) Она уже была привыкла получать плату двадцать шиллингов менее и работала без жаловаться. Девочке было очень трудно, ведь дедушка и бабушка не в жизни.
   (Устный рассказ студента-немца) Когда я вставаю утром, то меня мучает мысль, что я сильно отсталей от группы, и мне не охотно думается про мою отчаянную положению.
   (Диалог русского и гольда – представителя одной из небольших народностей Дальнего Востока).
   – Ты кто будешь, китаец или кореец? – Моя гольд.
   – Ты, должно быть, охотник?
   – Да, моя постоянно охота ходи, другой работы нету, рыба лови понимай тоже нету, только один охота понимай.
   – А где ты живешь?
   – Моя дома нету. Моя постоянно сопка живи. Огонь клади, палатка делай – спи. Постоянно охота ходи, как дома живи? [94 - В. К. Арсеньев. Дерсу Узала. Соч., т. 1. Хабаровск, 1948. стр. 22 – 23.].
   3. (Устный рассказ студента-немца) Он поставил ей вопросы, что она хочет стать, и следил ее развитие. Ему казалось, что она никогда будет хорошим актером, и поэтому он все чаще напоминал ей об этом. У нее никакого артистического таланта. Никто не мог ей помочь, даже не знаменитый артист Щепкин. Но нельзя не помнить, что она начала учить актерское дело, когда она была четыре года. Я бы предпочитал сказать ей об этом прямо.
   (Сочинение студентки-немки) Москва – это есть столица Советского Союза, которая лежит на Москве-реке. В Москве есть много церкви, памятники, дворцы и другое. Я охотно люблю Москву, она наводит на меня веселые мысли.
   (Монолог немецкого офицера, хорошо владеющего русским языком) Ничего, ничего. Очень хорошо. Я всегда имел желание, чтобы самолично смотреть Москву, также остальная Россия. О, эти замерзлые реки, этот удушливый жар песчатых степей, где так недавно много харчевников разводило огонь своих костров. Здесь лето дает нам драматичны, томительны ландшафт загорающих лесов. Пожалуйста, не бойся. – Видимо, он понимал стесненное положение существа, сидевшего перед ним, и, идя на помощь, ткнул пальцем в крылатую эмблемку на груди. – Я есть Вальтер Киттель. Я тоже имею две сестры: Урсула и Лотта. Они такие миловидные, как ты. Я часто вижу во сне, как они ходят по саду, певая, украшенные цветами. Тихо, устало [95 - Л. Леонов. Русский лес. Собр. соч., т. IV. М., Гослитиздат, 1955, стр. 614 – 615.].
   Если обратиться к лингвистическому анализу, то в первой группе примеров вторичная для говорящего языковая система (русская) нарушена на всех языковых уровнях, кроме лексемного. Действительно, наблюдаются фонематические нарушения («подзучивали» вместо «подшучивали», «социализм» вместо «социализм» и т. д.), нарушения в морфологии («тай ма» вместо «дай мне») и в синтаксисе («мой пить кочьт» вместо «я хочу пить»).
   Во второй группе" примеров вторичная языковая система нарушена избирательно, т. е. не на всех уровнях, а только на некоторых из них. Действительно, на фонематическом уровне нарушений не наблюдается, а на уровнях грамматических морфем и синтаксем они могут быть установлены («покупил» вместо «купил»; «работала без жаловаться» вместо «работала без жалоб»).
   Обратимся к третьей группе примеров. Нарушена ли языковая система в этом случае? Русская языковая система допускает сочетания лексем типа «я охотно люблю Москву» или «я есть Вальтер Киттель». Здесь не нарушены ни фонематический, ни морфемный, ни синтаксемный уровни. Тем не менее монолингвистичный носитель языка подобные примеры оценивает, как неправильные. Причина такой оценки в том, что, хотя языковая система и позволяет порождать подобные речевые произведения, они фактически никогда не порождаются. Поэтому приходится говорить, что в рассматриваемых примерах нарушена не русская языковая система, а нор м а русской речи.
   Норма – это регулятор фактической сочетаемости языковых единиц, существующих в языковой системе. Норма является также регулятором фактического произношения фонемы (не только со стороны дифференциальных признаков, но и со стороны физиологическо-моторной). Таким образом, норма в известном смысле ограничивает возможности реализации языковой системы. Нередко выясняется, что речь студента-иностранца, правильная в плане системы, оказывается неправильной в плане нормы. Если билингв правильно артикулирует все звуки, соотносимые с фонемами, то тем не менее его речь нередко оказывается не лишенной так называемого акцента. Понять лингвистическую сущность последнего явления можно только с привлечением понятия нормы.
   Если разграничить понятия системы и нормы простым критерием, то система нарушена в том случае, если так сказать нельзя (например, нельзя сказать «покупил»). Норма оказывается нарушенной тогда, когда так сказать можно, но никогда не говорится. Например, «я есть Вальтер Киттель» в принципе сказать можно, но так никогда не говорится.
   Итак, языковая система при субординативном билингвизме может быть нарушена применительно ко всем уровням или избирательно. Кроме того, при субординативном билингвизме при сохранности языковой системы может быть нарушена норма речи.
   Однако речь оказывается неправильной даже тогда, когда сохранены языковая система и норма.
   Рассмотрим еще несколько примеров.
   (Вопрос, заданный студентом-иностранцем в трамвае) Не передадите ли плату, положенную за проезд?
   (Речевое произведение студента-немца, произносившего тост) На этом я кончаю. Это все, что я хотел выразить.
   (Вопрос, заданный студентом-иностранцем преподавателю в студенческой столовой) Место свободно? Вы уже нажрались?
   В приведенных речевых произведениях не нарушены ни языковая система, ни норма, поскольку так вполне можно сказать. Однако все они производят впечатление неправильных. В скобках не случайно указывается, при.каких обстоятельствах речь имеет место, и ошибка состоит в том, что билингв неправильно выбирает из числа известных ему синонимичных выразительных возможностей ту, которая была бы пригодна в данной ситуации. Например, во время вечеринки неуместна конструкция литературной речи с применением лексемы «выразить». Здесь требуется конструкция разговорной речи [96 - Подробнее о функциональном разделении литературной и разго-ворной речи см.: В. Г. Костомаров. Разговорная речь: определение и роль в преподавании. «Русский язык в национальной школе», 1965, № 1. Глава II].
   Таким образом, форма речи оказывается привязанной к ситуации общения, так что относительно синонимичные средства выражения распределяются применительно к конкретным условиям речи по-разному. Эта связь между формой речи и речевой ситуацией особенно четко проявляется в выборе стиля.
   Связь формы речи и ситуации называется узусом, и это понятие оказывается, как видно из самого определения, пограничным для лингвистики и социологии. Поэтому следует сказать, что узус – понятие социолингвистическое. По указанной причине оно не может считаться безоговорочно принадлежащим лингвистической тематике настоящего параграфа, и мы упоминаем его именно здесь, учитывая то обстоятельство, что узус имеет отношение к правильности речи и образует совместно с понятиями системы и нормы единую группу. Нарушения узуса ведут к неправильности речи, как и в случае нарушений системы и нормы.
   Итак, лингвистическая типология продуктивного билингвизма схематически может быть изображена следующим образом.

   Следует подчеркнуть, что определение неправильности речи лингвистическим путем и классификация билингвизма на лингвистической основе относятся исключительно к выразительным аспектам порождения речи, а содержательные аспекты не рассматриваются.
   Следует заметить также, что все подтипы субординативного билингвизма связаны между собой отношениями накопления качества, т. е. если говорится, что в речи нарушена языковая система, то нарушены и норма и узус. Это отношение накопления качества направлено, однако, только в одну сторону – нарушения системы предполагают нарушения нормы и узуса, нарушения нормы предполагают нарушения узуса, но при нарушении узуса может быть сохранна как норма, так и система, а при нарушении нормы может сохраняться система.

   Указанная лингвистическая типология является предварительной. Фактически вычленяются не два, а три типа продуктивного билингвизма: к координативному и субординативному типу должен быть прибавлен медиальный. Здесь, однако, мы не можем говорить о данном типе более подробно, так как для его определения требуется внимательно рассмотреть лингвистическое понятие «принадлежности» языковых единиц в тексте, произведенном билингвом. Это понятие изучается в следующем (лингвистическом) разделе работы. Кроме того, медиальный билингвизм тесно связан с культуроведческой тематикой, которая изучается в главе IV. Поэтому о медиальном билингвизме см. § 3 главы IV.

//--  -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

--//
   Рассмотренные в настоящем разделе принципы классификации билингвизма должны быть дополнены типологией билингвизма в связи с культуроведческой проблематикой. Указанный круг вопросов в научной литературе обычно изучается под шапкой «билингвизм и бикультурализм». Однако так как для изучения связи между билингвизмом и степенью ассимиляции требуется предварительное знакомство с лингвистической и психолингвистической проблематикой, излагаемой во втором и третьем разделах, соответствующий материал выделен в специальный, четвертый раздел.

Глава II
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ПОНЯТИЯ ТЕОРИИ ЯЗЫКОВЫХ КОНТАКТОВ

§ 1. Вступительные замечания

   Типология билингвизма, изложенная выше, если отвлечься от классификации данного явления на основе социологических критериев, есть по сути дела типология психических речевых механизмов.
   Обратимся теперь к рассмотрению только текстов, т. е. проведем исключительно лингвистический анализ речевого материала, порождаемого билингвом. Данная работа, по основному замыслу автора, позволит впоследствии вернуться к психологической проблематике и установить корреляции между лингвистическими и психологическими явлениями. Сказанное фактически означает, что новое обращение к психологической проблематике состоится на новом уровне.
   Если содержание настоящей главы работы должно остаться в лингвистических рамках, а также если изучению подлежат лингвистические явления, причиной которых в конечном итоге является билингвизм, данная глава по своей проблематике относится к разделу лингвистики, именуемому теорией языковых контактов.

   По ставшему в лингвистике традиционным определению, теории языковых контактов принадлежит порождение речи при билингвизме. Например, У. Вайнрайх пишет: «… два или более языка рассматриваются как находящиеся в контакте, если они попеременно используются одними и теми же лицами» [97 - U. Weinreich. Languages in Contact. The Hague, 1963, p. 1.]. К нему присоединяется Э. Хауген: «Языковый контакт определяется как попеоеменное использование двух и более языков одними и теми же лицами» [98 - E. Haugen. Language Contact. «Actes du VIII Congres internatio-nal de linguists». Oslo, 1958, p. 771. Подобное определение свойственно также В. Ю. Розенцвейгу. См. В. Ю. Розенцвейг. О языковых контактах. «Вопросы языкознания», 1963, № 1. стр. 59; И. И. Р е в з и н, В. Ю. Розенцвейг. Основы общего и машинного перевода. М, «Просвещение», 1964, стр. 29.].
   В русском языкознании употребляется и продолжает употребляться целый ряд терминов, синонимичных используемому здесь (термин «языковые контакты» предложен А. Мартине). До начала 50-х годов употреблялись термины «смешение языков» и «скрещивание языков». Последний термин был заимствован из биологин, и способ мышления, присущий этой науке, оказал столь сильное влияние на языковедов, что были переняты также термины «метисация» (смешение близкородственных языков) и «гибридизация» (скрещивание языков, не состоящих в отношении языкового родства, или языков, значительно разошедшихся) [99 - См. А. И. Генк о. К вопросу о языковом смещении. «Яфетический сборник», т. П. fir., 1923, стр. 122.]. В последнее время употребляются термины «взаимное влияние языков» [100 - Л. В. Щерба. Избранные работы по языкознанию и фонетике, т. I. Изд-во ЛГУ, 1958, стр. 42.], «взаимовлияние языков» [101 - Б. А. Серебренников. О взаимодействии языков (проблема субстрата). «Вопросы языкознания», 1955, № 1, стр. 7.], «взаимодействие языков» [102 - Ю. Д. Дешериев. Закономерности развития и взаимодействия языков в советском обществе. М., «Наука», 1966.], «межъязыковые контакты» [103 - В. В. Мартынов. Славяно-германское лексическое взаимодействие древнейшей поры. Минск, 1963, стр. 33.], «взаимоотношение языков» [104 - Л. X. Цыпленкова. К проблеме взаимоотношения языков. «Ученые записки Адыгейского госпединститута», серия филологии, 1963, т. 3.]. Э. Хауген в одной из своих работ расширенно толкует термин «заимствование», подводя под него всю проблематику, относящуюся к теории языковых контактов» [105 - Е. Haugen. The Analysis of Linguistic Borrowing. «Language», 1950, v. 26, No. 2, p. 212.]. Встречаются и модификации используемого нами термина: «языковое контактирование», «контакты языков». Заметим, что в объемы терминов, начинающихся с «взанмо-», зачастую включаются явления одностороннего влияния языков друг на друга, хотя по семантике обиходных лексем, ставших терминами, в объемы соответствуюших понятий должны включаться случаи только двустороннего, т. е. взаимного, влияния (о необходимости учета семантики обиходных лексем при терминотворчестве см. соображения Л. В. Щербы [106 - Л. В. Щ e p б а. Ук. соч., стр. 42.], именно но указанной причине Л. В. Щерба отказался от термина «смешение языков»).
   Данной теории в силу ряда причин до самого последнего времени по сравнению с другими лингвистическими разделами уделялось мало внимания. Андре Мартине указывал на сложившееся в лингвистике положение, когда исследование дивергенции языков пооводится за счет изучения конвергенции [107 - В предисловии к кн.: U. Weinreich. Op. cit., p.VIII.]. По его мнению, даже исследования Г. Шухардта, справедливо считающегося пионером в изучении языковых контактов, не смогли изменить общей тенденции, тем более, что его наследие до сих пор освоено не полностью. Невниманием к проблемам языковых контактов нарушена «добрая традиция в русском языкознании, восходящая к И. А. Бодуэну де Куртене и развитая трудами таких выдающихся лингвистов, как Л. В. Щерба и Е. Д. Поливанов, не говоря уже о работах Н. С. Трубецкого» [108 - В. Ю. Pозeнцвeйг. Ук. соч., стр. 57.].
   Создавшееся положение нельзя признать естественным, поскольку теоретически неправомерно предполагать возможность существования абсолютно гомогенного языка, т. е. языка, свободного от иноязычных влияний. Так как невозможно отрицать непрерывность культурного обмена между народами и, следовательно, неизбежность перманентного возникновения билингвизма, с предложенным тезисом приходится согласиться. Если это так, то теория языковых контактов уже в силу значительной распространенности явлений, подлежащих изучению, заслуживает пристального внимания. Кроме того, она имеет, как можно увидеть из дальнейшего, большую познавательную ценность.

   Единственным вопросом, отделяющим теорию языковых контактов от других областей лингвистического знания, является проблема принадлежности единиц речевого произведения, порожденного билингвом, одному из двух языков. Данная проблема упоминалась ранее, однако не была не только решена, но и не поставлена.
   Данный вопрос не возникает, когда описываются речевые произведения, порожденные в условиях монолингвизма, поскольку априорно ясно, что они могут принадлежать одному и только одному языку. При билингвизме указанная проблематика составляет, как сказано, специфику теории языковых контактов.
   Как было сказано выше (§ 1 главы I), принадлежность единицы текста определенному языку может решаться на основе описания этого языка. В описании языка имеются, как упоминалось, списки языковых единиц тех уровнен анализа, которые выделяются исследователем. Описываются как системные, так и несистемные языковые единицы, и описание состоит из списка единиц и сведений по их дистрибуции. Совокупность системных единиц была названа языковой системой и было упомянуто, что изучение языковой системы может способствовать решению проблемы принадлежности единицы текста одному из двух языков.
   Рассмотрим в этой связи более подробно понятие системы, употребляющееся в лингвистике, и предпримем попытку более строго разделить системные и несистемные языковые единицы.

   Как известно, понятие системы определяется различно в зависимости от той науки, в которой оно употребляется. Лингвистика призвана выработать такое соответствующее понятие, которое отражало бы сущность ее предмета и не противоречило ее методологии. Полемика вокруг данного понятия описана В. А. Звегинцевым [109 - В. А. 3 в е г и н ц е в. Очерки по общему языкознанию. М., «Высшая школа», 1962, стр. 63 – 71.] .Нижеследующее описание представляет собой попытку уточнить понятие языковой системы применительно к лингвистической теории языковых контактов, причем в основных пунктах излагаемая точка зрения совпадает с концепцией Л. Ельмелева [110 - Л. Ельмслев. Можно ли считать, что значения слов образуют структуру. В сб.: «Новое в лингвистике», вып. II. М, ИЛ, 1962, стр. 122-123.], употребляющего, правда, другой термин («структура»). Способ нашей презентации отличается от манеры изложения названного автора.
   Система – это совокупность единиц, входящих в явление, представляющее собой единое целое, причем место (дистрибуция) и значимость (совокупность характеристик) каждой единицы зависят от мест и значив мостей прочих единиц (между единицами существуют связи), т. е. система всегда функциональна. Ср. высказывания Л. Ельмслева: система «обозначает не простой набор элементов, а целое, образованное взаимосвязанными элементами таким образом, что каждый зависит от других и может быть тем, чем является, только благодаря отношениям с другими элементами…», система – «это автономная сущность с внутренними зависимостями» [111 - Л. Ельмслев. Ук. соч., стр. 122.] .Понятие функциональной системы не предполагает, что система обязательно должна быть динамичной. Функциональная система может быть и статичной (например, система углов треугольника функциональна потому, что размер каждого угла и длина каждой стороны определяются характеристиками прочих углов и сторон).
   Следствия из определения.
   Во-первых, если место и значимость каждой единицы определяются всеми другими единицами, то все эти единицы должны обладать сопоставимыми свойствами, т. е. должны быть хотя бы по одному критерию характеристики однородными. Действительно, оппозицию могут образовывать только элементы, обладающие качественно однородными характеристиками [112 - Н. С. Трубецкой. Основы фонологии. М., ИЛ, 1960, стр. 75.]. С другой стороны, элементы системы должны быть также и разнородны. Так как некоторые характеристики элементов совпадают, они могут быть сопоставлены; так как некоторые характеристики различаются, они могут быть противопоставлены.
   Во-вторых, так как по определению любая единица системы связана со всеми другими единицами, число единиц должно быть не только конечным, но и фиксированным. Предположив, что число единиц определенного множества не фиксировано, что оно вариабельно, мы предполагаем, что место и значимость единицы не могут определяться всеми прочими единицами множества, так что говорить при вариабельности числа единиц об одной и той же системе – противоречит определению понятии. Если выразить сказанное иными словами, то следствием из определения является свойство закрытости систем. Эта оговорка отцосится и к диахронии.
   В истории пополнение системы проходит путем моментального введения новой единицы и моментальной перегруппировки мест и значимостей единиц (т. е. скачкообразно), причем понятие развития во времени к такому изменению системы не применимо. Примерами могут служить модификации орфографических систем, принимаемые в качестве законодательных актов. Старая система перестает существовать. Появляется новая система. Исчезновение старой и возникновение новой имеют место без перехода. Если согласиться со свойством закрытости системы, то правомерно синхронное изучение данного явления.
   Наконец, в-третьих, система не может иметь единиц, общих с какой– либо другой системой. Действительно, если бы какая-либо единица одной системы входила также в другую систему, то это означало бы, что она однородна единицам двух систем и что ее место и значимость определяются единицами двух систем. А так как смежная система имеет собственные связи со всеми остальными единицами обеих систем, через нее все единицы первой системы определяют места и значимости второй и наоборот. А отсюда следует, что перед нами единая система, а не две различные. Разумеется, система может состоять из подсистем, если подсистемой назвать систему явлений, входящую как единое целое в более обширную систему. Таким образом, в подсистеме внутренние связи прочнее внешних.
   Таково общее определение понятия системы.
   При попытке применения данного понятия к лингвистике, устанавливается следующее.
   Все языковые единицы, устанавливаемые с помошью однородной методики, т. е. на одном и том же уровне анализа, сопоставимы и, следовательно, потенциально могут образовывать системы. Следует заметить, что систему могут образовать только и исключительно единицы, установленные на одном уровне анализа. Например, нельзя говорить о единой системе фонем и морфем, так как фонемы и морфемы получены с помощью разнородных аналитических процедур и в силу этого обладают несопоставимыми характеристиками. Таким образом, сопоставимыми характеристиками обладают фонемы относительно фонем, морфемы относительно морфем, лексемы относительно лексем, модели (patterns) (деривационные, формообразовательные и синтаксические) относительно моделей, словосочетания относительно словосочетаний, словосочетательные группы относительно словосочетательных групп и, наконец, предложения относительно предложений.
   Однако не все единицы, существующие в тексте и устанавливаемые с помощью лингвистического анализа, образуют системы. Ведущим критерием в установлении факта существования или отсутствия системы единиц является возможность перечисления всех сопоставимых единиц. Разумеется, важным критерием является также установление взаимных связей между единицами, но сейчас мы об этом не говорим. Итак, в согласии со вторым следствием из определения мы можем судить, о системе единиц прежде всего на основе критерия их перечислимости. Если число единиц, являющихся сопоставимыми, фиксировано, то можно предположить, что они образуют систему. Из самого факта перечислимости сопоставимых единиц не следует, что они образуют систему, но если сопоставимые единицы не перечислимы, они определенно системы не образуют.
   Поэтому, оставив в стороне вопрос функциональных связей между сопоставимыми единицами, рассмотрим установленные анализом единицы текста под углом зрения их перечислимости. Перечислимыми оказываются фонемы, морфемы и модели. Неперечислимыми оказываются лексемы, словосочетания, словосочетательные группы и предложения.
   В этой связи можно ожидать, что фонемы, морфемы и синтаксемы образуют системы (относительно синтаксем надо предположить существование трех систем – деривационных, формообразовательных и синтаксических единиц), и названные единицы действительно обнаруживают между собой функциональные зависимости.
   Можно также ожидать, что лексемы, словосочетания, словосочетательные группы и предложения систем не образуют, и, действительно, все названные единицы не зависят друг от друга.
   Однако по отношению к лексемам считается возможным говорить о системности. При внимательном рассмотрении оказывается, что всякий раз говорят о системности исключительно группы лексем, а не всех лексем, имеющихся в языке. Обычно рассматривают терминологические группы (в науке; в естественном языке – термины родства, цвета, природных явлений и т. п.). Терминологические группы обладают свойством перечислимости единиц и между единицами устанавливаются связи, так что на самом деле допустимо говорить об их системности. Но все лексемы системы не образуют. Кроме того, лексемы в отношении идеальной стороны не являются релятивными сущностями, и их значение не выводится из отношений, существующих в пределах их совокупности. Все высказывания в пользу системности лексики [113 - Ср., например: N. Т г u b е t z к о у. Zur allgemeinen Theorie der phonclogischen Vokalsysteme. «Travaux du cercle linguistique de Prague» 1929, vol. 1, pp. 26 – 27.] фактически относятся к терминологическим группам.
   Таким образом, системы не образуют лексемы по отношению к другим лексемам. Системы не образуют также конкретные словосочетания по отношению к другим словосочетаниям, словосочетательные группы по отношению к другим словосочетательным группам, предложения по отношению к другим предложениям и тексты по отношению к другим текстам.
   Назовем фонемы, морфемы и синтаксемы системными языковыми единицами.
   Назовем лексемы, словосочетания, словосочетательные группы ипредложения несистемными языковыми единицами.

   Таковы предварительные замечания общелингвистического характера, полезные для решения проблемы принадлежности единиц речевого произведения билингва одному из известных ему языков. Данная проблема представляет собой, как указывалось, единственную исследовательскую задачу, отделяющую теорию языковых контактов от прочих разделов лингвистической науки.
//--  -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

--//
   В следующем параграфе говорится о предлагаемой в дискуссионном порядке процедуре определения принадлежности единиц текста, произведенного билингвом, и термин «система» повсюду определяется в том смысле, как было рассмотрено выше.
   Так как процедура определения принадлежности языковых единиц не может быть изложена без построения сложной системы рассуждений, следующий параграф главы по своей композиции отличается от всех прочих разделов книги.

§ 2. Языковая принадлежность и языковая мена

   Теория языковых контактов, далее ради краткости называемая контактологией, отделяет себя от прочих разделов лингвистического знания рядом понятий, выражаемых лексемами [114 - Вслед за H. И. Толстым согласимся понимать слово и термин как единство лексемы и семемы. «В плане выражения слово – лексема, в плане содержания – семема». Семема в свою очередь, как мы думаем, отождествима с понятием, причем в слове имеется в виду естественное или обиходное понятие, а в термине – научное. Относительно лексемы в слове и термине различия не устанавливается. Лексема и понятие как компоненты слова или термина, по нашему мнению, обладают значительной самостоятельностью, так что, например, с одной и той же лексемой может ассоциироваться – как одновременно, так и последовательно – несколько понятий. Именно на этом свойстве термина строится настоящая работа, цель которой – строгое определение понятий, связываемых с распространенными лексемами. Модифицируя понятия, совершенно необязательно прибегать к лексемотворчеству. См. Н. И. Толстой. Из опытов типологического исследования славянского словарного состава. «Вопросы языкознания». 1963, № 1, стр. 30; Е. М. В ерещагин. Слово: соотношение планов содержания и выражения. В сб.: «Вопросы порождения речи и обучения языку». Изд-во МГУ, 1967.] заимствование, интерференция, калька, использование, интеграция, иноязычное слово (гебраизм, грецизм, полонизм и т. д.), варваризм, перегринизм, макаронизм, интернационализм, регионализм; адаптация, ассимиляция, субституция, освоение, проникновение, неприятие, пуризм; адстрат, субстрат, суперстат, конвергенция, смешение, гибридизация, креолизация; языковой контакт, языковой союз; перевод, интерпретация [115 - E. Haugen. Language Contact. «Actes du VIII Congres internatio-nal de linguistes», p. 772.] и т. д. Приведенный ряд можно было бы продолжить, увеличив его на несколько десятков лексем, введенных различными авторами и характерных преимущественно для индивидуального употребления.
   1. Если исследовать определения понятий списка – а все они в литературе вопроса определены, – то устанавливаются три характеристики, общие для них всех.
   1.1. Во-первых, все понятия списка не являются первичными, так как они все получены через указание на ближайший род и видовое отличие. Действительно, если воспользоваться «Словарем лингвистических терминов» О. С. Ахмановой, то заимствование определяется как «обращение к лексическому фонду других языков», варваризм – как «иностранное слово, не получившее прав гражданства в общем языке», макаронизм – как «слово (или выражение) другого языка, механически вносимое в речь с неизбежным искажением его звуковой формы», языковой контакт – как «соприкосновение языков», калька – как «заимствование путем буквального перевода», смешение – как «объединение в системе одного языка элементов, почерпнутых из разных языков» [116 - О. C. A x м а н о в а. Словарь лингвистических терминов. М., «Советская энциклопедия», 1966, стр. 150, 70, 223. 535, 434. Следует отметить,, что определения, предлагаемые О. С. Ахмановой, подобны определениям других ученых. Например, Ж. Марузо определяет заимствование как «усвоение элемента другого языка», а Э. Хэмп – как «перенесение» характеристик одного языка в другой. К подобному мнению присоединяется: Л. П. Ефремов. См. Ж. Марузо. Словарь лингвистических терминов. М., ИЛ, 1960, стр. 104; Э. Хэмп. Словарь американской лингвистической– терминологии. М., ИЛ, 1960, стр. 263; Л. П. Ефремов. О заимствованных словах. В сб. «Прогрессивное влияние русского языка на казахский».. Алма-Ата, 1965, стр. 196.] и т. п. В каждом определении есть указание на родовые понятия (обращение, иностранное слово, слово другого языка, соприкосновение, заимствование, объединение). Отсюда следует, что определяемые понятия не являются первичными.
   – 1.2. Понятия нашего списка, во-вторых, не обладают свойством строгости, так как имеется известное количество языковых явлений, отнесение которых к объему некоторого лингвистического понятия из числа перечисленных оказывается затруднительным.
   Данное утверждение доказывается без труда, если в качестве основы для рассуждения согласиться с тем, что обиходное понятие (содержательный план слова) (см. прим. 18) не является строгим. В связи с этим не является строгим и такое понятие, в определении которого было употреблено хотя бы одно слово естественного языка. В определении строгого понятия должны употребляться только термины.
   В определениях интересующих нас вторичных контактологических понятий были использованы слова. Что это действительно так, усматривается из отсутствия определений «обращения», «усвоения», «переноса» и т. п. Если их определения отсутствуют, то соответствующие понятия авторы считают заданными заранее. Заданными термины не бывают, но слова естественного языка всегда содержательно заданы заранее. Следовательно, авторы определений именно словами и ограничиваются.
   А использование в определениях слов, в согласии с основой для нашего рассуждения, приводит к тому, что и определяемые понятия оказываются нестрогими.
   Дальнейшие рассуждения раздела работы под номером 1 касаются только слов.
   1.3. Наконец, в-третьих, нестрогие вторичные контактологические понятия, как мы думаем, могут быть определены через указания всего на два родовых понятия. Для подтверждения этой мысли строится система умозаключений, разделяемая на две части.
   1.31. Во-первых, согласимся, что мы умеем – пусть интуитивно – устанавливать смысловое тождество двух выражений естественного языка, различающихся употребленными в них словами. В этом случае интуиция подсказывает автору настоящей работы, что выражения «обращение к лексическому фонду других языков», «усвоение элементов другого языка» и «перенесение» характеристик другого языка, с помощью которых определяется понятие заимствования, равны по смыслу хотя бы в том отношении, что все они одинаково могут быть замещены словосочетанием «превращение чужого в свое». Более того, в определениях интерференции, интеграции, проникновения, ассимиляции, смешения и т. д. также содержится мысль о «превращении чужого в свое».
   Эта мысль в словесном выражении является самой общей, т. е. и заимствование, и интерференция, и проникновение и т. д. восходят к одному и тому же родовому понятию, но отличаются друг от друга видовыми признаками. Например, заимствование – это «превращение чужого в свое», но применительно к лексике, а калька – это то же самое «превращение чужого в свое», но применительно к слово– или формообразованию.
   Таким образом, если согласиться с принципиальной возможностью установления смыслового равенства вербально различных выражений естественного языка, то все вторичные контактологические понятия – мы этого не показываем относительно них всех, но в этом нетрудно убедиться – в качестве родового признака содержат мысль о «превращении чужого в свое». Разумеется, эта мысль может фигурировать и в отрицательной форме: например, неприятие и пуризм – это «непревращение чужого в свое».
   На этом заканчивается первый шаг рассуждения.
   1.32. Во-вторых, – продолжая говорить о словах, мы не можем с убедительностью обосновывать свои решения – само выражение «превращение чужого в свое» в свою очередь редуцируется до двух понятий. Первое из них – это понятие принадлежности. Что-то («элемент», «характеристика», «лексика») может быть «своим», т. е., говоря иначе, может принадлежать языку, с позиций которого ведется рассмотрение. Отрицательная формулировка понятия принадлежности – «чужое». Второе понятие связано с отношением между своим и чужим; в нашем случае отношение между ними в словесном выражении сводится к мене. Мена – это отказ от своего и обращение к чужому.
   1.4. Таким образом, вторичные контактологические понятия определяются всего через два родовых понятия – принадлежность [117 - Понятие принадлежности, правда, употребляется не только в контактологии. но и в иных лингвистических разделах. Например, оно играет большую роль в сравнительно-историческом языкознании: А Мейе, основываясь на принципе произвольности знака, указывает, что если у двух, языков в лексике; морфологии и синтаксисе обнаруживается ряд соответствий, то формы этих двух языков в генетическом плане принадлежат одному языку. Родство, по его мнению. – это принадлежность одному и тому же. Понятие принадлежности используется при определении грамматически правильных фраз в порождающей грамматике. По словам Н. Хомского, «основная проблема лингвистического анализа языка состоит в том,, чтобы отделить грамматические последовательности, которые являются, предложениями языка L, отграмматических последовательностей, которые не являются предложениями языка L». Таким образом, различие между грамматической правильностью и языковой принадлежностью оказывается несущественным, а два соответствующих понятия – тождественными. См. А. Мейе. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков.. М. – Л., 1938, стр. 68 – 69; Н. X о м с к и й. Синтаксические структуры. В сб. «Новое в лингвистике», вып. II, стр. 416.] имену [118 - Термин «языковая принадлежность», насколько нам известно, не-имеет устойчивых иноязычных эквивалентов. В американской традиции, наиболее часто употребляется слово assignment (Э.Хауген, У. Вайнрайх), хотя в глаголах употребительнее belong, а не assign (У.Вайнрайх); в немецкой традиции употребляется слово Zugehorigkeit (Б.Штольт). Термин «языковая мена» иногда может быть сопоставлен термину «change»,. хотя последний у нас почти всегда переводится как «изменение», или термину «switching» (Г. Фогт и Э. Хауген). Словосочетание language shift,, относимое к тому случаю, когда языковая общность оставляет один язык и начинает пользоваться другим, новым (Дж. Фишман), по нашему мнению, удобнее переводить как «смена языка». См. (в порядке перечисленияавторов): Е. Н a u g е п. Bilingualism in the Americas. Alabama, 1956, p. 39; U. Weinreich. Op. cit., p 68, 7; B. S t о 11. Die Sprachmischung in Luthers Tischreden, Uppsala, 1964, S. 52; G. V о g t. Language Contacts. «Linguistics Today», ed. A. Martinet and U. Weinreich. New York, 1954, p. 248; E. Haugen. Op. cit., p. 777; J A. Fish man. Language Loyaltyin the United States. The Hague, 1966.].
   Легко заметить, что наши рассуждения уязвимы в том отношении, что нет зримой возможности отвести упрек в неправильных толкованиях слов, употребленных выше. Тем не менее рассуждения с использованием слов полезны, так как они способствуют помещаемому далее переходу к терминам. О специфике такого перехода см. у В. Куайна [119 - В. Куайн противопоставляет друг другу «виртуальные» и «реаль-ные» научные теории, причем первая формулируется преимущественно в словах естественного языка. Виртуальная теория, во-первых, способствует переходу к реальной и, во-вторых, обладает известной самостоятельной– объяснительной силой. См. W. Q u i n е. Set Theory and its Logic. Cambridge, Mass, 1963, p. 4 et passim.].
   Понятие принадлежности, полученное анализом слов естественного языка, конечно, не является строгим. Однако, как мы думаем, имеется возможность его терминологизировать, т. е. при его определении отказаться от привлечения обиходного понятия в качестве родового. Понятие мены, которое связано с понятием принадлежности отношением сопряженности (см. раздел 3.32), в этом случае также получит строгое определение. Дальнейший переход ко вторичным контактологическим понятиям оказывается сравнительно простым, и мы его здесь специально не рассматриваем.
   2. Понятие принадлежности первично только для того лингвистического раздела, который называется контактологией. В общелингвистической перспективе оно зависит от понятия язык; изучению этого последнего требуется уделить внимание.
   Язык как предмет лингвистики определяется по отношению к ней в гетерогенных терминах. Допустимо использовать термины психологические или физиологические, но более привычным является определение через социологические понятия. Если остановиться на социологическом понятии «общение» как первичном, то язык – это «одна из самобытных семиологических систем, являющаяся основным и важным средством общения данного человеческого коллектива» [120 - О. C. A x м а н о в а. Ук. соч., стр. 530.]. Лингвистическая задача сводится к описанию этой системы [121 - Иногда эта задача формулируется как исследовательский предмет только внутренней лингвистики, а круг общелингвистической проблематики понимается шире. Терминология здесь для нас не слишком важна.].
   По основному предположению, принимаемому в данной науке, язык, мыслимый как множество знаков, в силу своей социальности существует в текстах, произведенных и производимых [122 - При выборе именно данного термина были приняты во внимание соображения М. М. Копыленко. См.: М. М. Копыленко. Речь: производство, порождение, синтез. «Материалы второго симпозиума по психолингвистике». М., «Наука», 1968. Что касается термина «текст», то он определяется через заимствуемое из психологии первичное понятие речевой деятельности. Текст – это произвольным образом зафиксированный отрезок речевой деятельности человека, объективированной в последовательности громких артикуляций. С текстом удобно манипулировать, когда установлены фонемы и стала возможной символическая запись.] всеми членами языковой общности (Language community) [123 - Именно поэтому лингвист интересуется речью индивида только по-стольку, поскольку она представляет речь группы или – шире – всей языковой общности. См. об этом: Ch. Е. Osgood and Th. A. S е b е о k. Psychlinguistics. Baltimore, 1954, p. 8.], т. е. всеми лицами, достигающими взаимопонимания [124 - С помощью метаязыковой функции в том числе, см.: R. Jк а о fason. Linguistics and Poetics. «Style in Language», ed. Th. A. Sebeok. New York, 1960, p. 354.]. Для технических целей запишем с помощью литеры Я лексему «язык», а с помощью литеры Т лексему «текст»; приведенными литерами обозначаются также соответствующие производные лексемы.
   Лингвистическая работа имеет два основных аспекта: вопервых, она направлена от текста к языку (этот аспект далее именуется Я-движением); во-вторых, она направлена от языка к тексту (Т-движение). О первом из них говорится в разделе 2.1, а о втором – в 2.3.
   2.1. Я-движение разделяется на три основные операции.
   2.11. Прежде всего, оно сводится к сегментации текста на отрезки или текстовые единицы (в сокращенной записи – Т-единицы). Более подробно о понятии включения как основе сегментации говорится в 3.11.
   2.12. Вторая операция – применение по отношению к Т-единицам абстракции отождествления, в результате чего оказывается возможным говорить о повторении в тексте одной и той же Т-единицы, или, что то же самое, о классах Т-единиц. Отождествление может проводиться по критериям преимущественного учета или плана выражения или плана содержания. Классу Т-единиц, объявленных тождественными, приписывается одна инвариантная единица или, говоря иначе, все без исключения Т-единицы одного класса объявляются вариантами одной и той же единицы нового качества. Этот инвариант по отношению к классу Т-единиц называется языковой единицей (или Я-единицей).
   В тексте – это вытекает из его свойства обеспечивать общение, т. е. из его социальной характеристики, – нет ничего, кроме Я-единиц [125 - На этом положении – в свете общей теории коммуникации – на-стаивают как психологи, так и лингвисты. См.: Ch. Osgood, Th. S е b еok. Op. cit., p. 8; Э. К о сер и у. Синхрония, диахрония и история. В сб. «Новое в лингвистике», вып. III. М., ИЛ, 1963, стр. 186.].
   2.13. Установление списка Я-единиц при Я-движении составляет третий и последний этап лингвистической работы [126 - Подробнее о процедуре Я-Движения см.: А. П. Дульзон. О наблюдениях над речью для установления особенностей языка. «Ученые записки Томского госпединститута», 1955, т. 15.]. Этот список и называется языком (в лингвистической трактовке термина).
   Язык как явление, если он возникает тем путем, который рассмотрен выше, представляет собой продукт решения исследователя. Эта мысль требует пояснения. Т-единицы обладают некоторыми свойствами, на основе которых проводится сегментация текста. Они обладают также свойствами, благодаря которым устанавливаются Я-единицы. Однако Т-единицы не обладают никакой информацией, которая заставляла бы сводить Я-единицы в список. Поэтому сам список объективно не следует из текста. Доказательством справедливости сказанного является тот факт, что язык как список не задается через описание [127 - О двух способах задания множества (описание и перечисление) говорится в любом пособии по теории множеств или по математической логике. См., например: Ю. А. Ш и х а н о в и ч. Введение в современную математику. М., «Наука», 1965, стр. 59.], т. е. нельзя указать такой критерий, на основе которого в язык входила бы или не входила некоторая Я-единица. Язык всегда задается как перечисление. Более подробная аргументация приведена в 2.35 и в прим. 40.

   Во избежание недоразумения следует сказать, что выше нигде не затрагивался вопрос речевых механизмов говорящего и его языковой способности. Вполне может быть, что являющийся результатом анализа текста список Я-единиц связан с языковой способностью и отражает (объективирует) ее, т. е. допустимо предположить, что список при учете психолингвистического аспекта производства речи реален и не является произвольным. Однако в настоящем разделе работы мы всегда остаемся в пределах тингвистикп предмет которой – достоверная выборка текстов и ничего бопьше В этих текстах язык как список Я-единиц объективно не содержится [128 - Удачно, на наш взгляд, критикуя представление о языке как реально данном механизме, И. А. Бодуэн де Куртене указывал, что «язык как целое существует только in potentia». Подобным образом продуктом решения лингвиста являются, например, парадигмы, части речи, члены предложения, грамматические категории, грамматические связи и т. д. (С. Я. Фитиалов). См. И. А. Бодуэн де Куртене. Некоторые общие замечания о языковедении и языке. «Избранные труды по общему языкознанию», т. I. М., Изд-во АН СССР, 1963, стр. 75; С. Я. Фитиалов. Об эквивалентности грамматик НС и грамматик зависимостей. В сб.: «Проблемы структурной лингвистики. 1967». М., «Наука», 1968, стр. 74.].

   2.2. Таким образом, в лингвистическом смысле язык представляет собой задаваемое перечислением множество Я-единиц М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

{А Б … Я), где прописная литера М есть сокращеннаяя запись лексемы «множество», строчная литера я – сокращенная запись лексемы «Я-единицы», а прописные буквы кириллического алфавита от Л до Я символизируют Я-единицы.
   Напомним, что критерий для отбора текстов, подлежащих анализу, – предположение о существовании языковой общности. Человечество разделено на ряд языковых общностей. Иными словами: в лингвистическом анализе сказываются различные выборки текстов и результатом анализа являются также различные списки. Если это так, то запись М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

не является корректной, потому что не существует языка вообще. Это значит, что требуется увеличить информативность записи и ввести некоторое обозначение, с помощью которого можно было бы отделять один язык от другого. В лингвистической практике для характеристики языков обычно используются (само)названия народов, поэтому в дальнейшем перед М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

будут помещаться оговариваемые для каждого я частного случая специфицирующие литеры, представляющие собой сокращенную запись этих названий. Пусть литера п обозначает некоторую характеристику такого рода; тогда запись понятия «язык» в общем виде приобретает форму -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Эта запись для целей, преследуемых в рамках настоящей статьи, достаточно информативна: утверждается, что язык – это множество некоторых единиц, что упомянутое множество состоит из Я-единиц и что это множество является индивидуальным. Такая запись, как легко заметить, может быть интерпретирована только в лингвистическом смысле, поэтому далее термин «язык» может быть истолкован исключительно с позиций лингвистики. Обращаем на это внимание читателей.
   2.3. Изложенное выше по поводу лингвистической работы представляется хорошо известным, и мы не могли бы указать причин помещения этого изложения, если бы оно не помогало определению интересующего нас понятия принадлежности. Кроме того, предложенная нами систематизация сведений способствует достижению той же цели.
   Введем основное соглашение настоящей работы. В нем в качестве фундаментального неопределяемого понятия используется понятие отношения (или реляции). Назовем отношение типа А к -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

из записи {А Б… Я) отношением принадлежности Я-единицы языку -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   2.31. Определение принадлежности Я-единиц становится актуальным при анализе текстов, поэтому мы оставляем Я– движение и обращаемся к Т-движению. Более того, говорить о принадлежности некоторой Я-единицы до того, как получен список -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, не имеет смысла (по определению). Отсюда следует, что рассмотрение Я-единицы только в связи с текстом ничего не дает для определения ее принадлежности.
   2.32. Если сопоставить изложение процедуры установления языка и определение самого понятия (2.2) или если сравнить определение принадлежности Я-единицы и процедуру ее поиска (она ищется через изучение списка -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

), то легко заметить, что в обоих случаях определение и процедура оказываются совершенно одинаковыми. Определения построены не через указания на род и вид, а по принципу указания на некоторый алгоритм, применение которого и приводит к возникновению явлений, называемых соответственно языком и принадлежностью. Понятия, имеющие определения подобного рода, как известно, называются эффективно определимыми [129 - Ю. Гастев, И. Ш м а и н. Рекурсивные функции и предикаты. «Философская энциклопедия», т. 4. М., «Советская энциклопедия», 1967, стр. 4S7.], и они особенно интересны в том отношении, что с их помощью оказывается возможным преодолевать порочные круги в определениях первичных понятий. Для наших задач это особенно важно, если не упускать из вида, что принадлежность для контактологии – первичное понятие.
   2.33. Выше была исследована принадлежность только Я-единиц. Однако в контактологии проблема принадлежности обычно связывается с двумя дальнейшими вопросами.
   2.331. Во-первых, иногда говорят о языковой принадлежности Т-единиц. В свете определения 2.3 этот вопрос легко решается: пусть Т-единица а и Я-единица А находится в отношении варианта и инварианта (2.12); в таком случае отношение а к -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

из записи {А Б … Я) называется отношением принадлежности текстовой единицы языку. Однако сопоставление а с -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

непосредственно недопустимо ( -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

есть множество не Т-, а Я-единиц), поэтому поиск принадлежности Т-единицы разделяется на первоначальный поиск соответствующей Я-единицы и на последующий поиск принадлежности этой Я-единицы. Таким образом, вопрос принадлежности Т-единиц на деле сводится к поискам принадлежности Я-единиц.
   2.332. Во-вторых, в лингвистической литературе иногда ставится и решается проблема определения принадлежности текста. Для того чтобы можно было говорить о принадлежности некоторого текста Т языку -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, требуется показать, что без исключения все Т-единицы текста, подлежащего анализу, сопоставляются Я-единицам, принадлежащим nМя. В противном случае можно считать – это зависит от нашей договоренности, – что рассматриваемый текст не принадлежит языку -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, принадлежит ему частично (возможны и количественные показатели) или что он принадлежит языкам -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Для последнего утверждения Я-единицы необходимо сопоставить с двумя соответствующими списками.
   Именно здесь мы практически сталкиваемся с проблемой языковой мены. Пусть в некотором тексте Т помещаются Т-единицы а и Ь, причем а отождествляется с Я-единицей A, а Ь — с Я-единицей В. Пусть также Я-единица А отыскивается в языке -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

{А Б … Я), а Я-единица В в языке -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

{A B…Z}. В этом случае мы говорим, что в тексте Т имела место языковая мена.
   Таким образом, языковая мена по сути дела определяется только тогда, когда определена принадлежность Я-единиц, представленных в тексте.
   Суммируя сказанное в разделе 2.33, отметим, что вопросы принадлежности Т-единиц, текста и языковой мены являются по сравнению с поисками принадлежности Я-единиц вторичными. Они легко решаются, если определена принадлежность Я-единиц.
   2.34. Однако в лингвистической работе при Т-движении определение принадлежности Я-единиц оказывается не всегда простым. Трудности сопряжены с теми случаями, когда текст произведен билингвом (или двуязычным лицом) [130 - О нашем понимании билингвизма см.: Е. М. Верещагин. К во-просу гетерогенности лексемного состава в условиях массового активного билингвизма. «Ученые записки 1 МГПИИЯ», 1966, т. 33; он же. К вопросу опосредствованной ассоциации лексем с понятиями при билингвизме. «Вопросы психологии», 1966, № 3.]. Выше мы не упоминали о предмете контактологии, а ее предметом как раз являются тексты, в той или иной форме связанные с речью билингва. Определение принадлежности Я-единиц в текстах, произведенных билингвами, – основная контактологическая проблема. Эта проблема имеет немалую контактологическую литературу [131 - Список соответствующих работ и их критику см.: Е. М. Верещагин. Психолингвистическая проблематика теории языковых контактов. «Вопросы языкознания», 1967, № 6, стр. 130-131.], но она весьма далека от своего решения. Цель настоящей работы предложить для обсуждения один из путей такого решения.
   Собственно, если руководствоваться определением принадлежности (2.3), то вопрос кажется решенным, но изложенное выше есть только схема или принцип, а конкретная лингвистическая работа сопряжена с рядом затруднений. Эти затруднения удобно разобрать на показательном примере. Наш разбор впоследствии (3.31) будет объявлен ошибочным, однако сейчас эта ошибочность не видна.
   Во время диалектологической экспедиции к билингвистичным алтайским немцам [132 - Так можно назвать потомков немецких колонистов, в настоящей время проживающих на Алтае (преимущественно в Славгородском р-не). Мы рассматриваем только верхненемецкие говоры и их сумму называем – при однозначном контексте – просто немецким языком.] нами была записана фраза: di podsosnofskə kolxozn'itsa hot di tabul'etkə br'in'imala un iz gzunt vorrə «Подсосновская (село в районе г. Славгорода Алтайского края) колхозница принимала таблетки и выздоровела». Если рассмотреть сегмент текста di kolxozn'itsa hot br'in'imala «колхозница принимала», то возможны и реально порождаются аналогичные тексты типа zi hot bozdubala «она поступала», zi hot ispravl'ala «она исправляла». Исходя из этого можно думать, что перед нами глагольная аналитическая модель (pattern) (подробнее о понятии модели см. 3.12). Пусть требуется отыскать принадлежность этой модели. Остановимся на учете грамем [133 - В отечественной литературе иногда пишут «граммема». Термин введен в активный словарь лингвистики К. Л. Пайком, дающим ортограмму с одним м, и мы ее сохраняем. Все этимологические соображения, которые здесь требуется учесть, одинаково относятся как к английскому, так и к русскому языкам.] как критерии для определения принадлежности этой модели. Рассматриваемая модель выражает семь следующих грамем: время, число, лицо, наклонение, залог, вид и род. Подтвердить реальную выраженность этих грамем можно с помощью метода оппозиций: изменения формы типа hot br'in'ala «приняла», hot br'in'imal «принимал», hun br'in'imal'i «принимали» и т. д. сопровождаются изменениями плана содержания.
   Если эту модель сопоставить со списком Я-единиц, называемым русским языком, то в этом списке не обнаруживается глагольной модели, выражающей семь грамем в прошедшем времени [134 - См., например: 3. М. Волоцкая, Т. Н. Молошная, Т. М. Николаева. Опыт описания русского языка в его письменной форме. М., «Наука», 1964, стр. 126-128.]. Ближайшая по числу выражаемых грамем модель, представленная в тексте принимала, имеет лишь шесть грамем (время, число, наклонение, залог, вид, род).
   С другой стороны, и в списке Я-единиц, называемом немецко-алтайским языком, также не обнаруживается соответствующей глагольной модели [135 - См. А. И. Кузьмина. Говор деревни Камыши (канд. дисс.) Томск, 1961.]. Ближайшая по числу выражаемых грамем модель, представленная в тексте hot gabr'in'imaet имеет лишь пять грамем (время, число, лицо, наклонение, залог).
   Приходится констатировать, что Я-единица записанная в реально произнесенном тексте, не нарушающем взаимопонимания участников акта коммуникации, не принадлежит ни одному из двух языков, единицы которых, вообще говоря, обнаруживаются в речи билингва.
   Данный факт по справедливости нельзя не оценить как парадоксальный.
   2.35. Рассмотренный нами пример пригоден для пояснения мысли о том, что установление принадлежности оказывается возможным только тогда, когда мы располагаем соответствующими списками „Мя и -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М. -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Поэтому само понятие принадлежности зависит от понятия языка и, если их ориентировать во времени, первое возникает позже второго.
   Из этого следует важный вывод, по которому как Т-, так и Я-единицы, взятые сами по себе, никакому языку не принадлежат, и принадлежность не является их свойством. Принадлежность приписывается этим единицам, но только после того, как они сопоставлены с nМя. Это значит, что принадлежность является их атрибутом [136 - Свойством называется такая характеристика отдельно взятого элемента, благодаря которой он автоматически относится к некоторому множеству однородных ему элементов. Например, в фонологических построениях, не порывающих с фонетикой, свойства фонемы – согласность, звонкость, компактность и т. д. Атрибут – характеристика элемента, устанавливаемая или на основе его функционирования, или на основе его положения по отношению к другим элементам. Атрибут изучением элемента самого по себе не устанавливается. Например, атрибуты фонемы – частотность, смыслоразличительная или иная функция и т. п. Как правило, понятия свойства и множества совпадают (А. Тарский, Р. Карнап). В этом случае множество задается описанием (см. прим. 31) и называется классом. Множество, элементы которого имеют только атрибутивные характеристики, задается перечислением и называется списком. Между прочим, И. И. Ревзин едва ли прав, полагая, что в лингвистической практике не приходится иметь дела с атрибутами. Настоящая работа посвящена как раз атрибутивным характеристикам лингвистических единиц. С атрибутивными характеристиками мы имеем дело и в других разделах лингвистики. Например, применительно к сравнительно-историческому языкознанию А. Мейе справедливо указывает, что «нет ни одной черты, по которой можно было бы определить язык как индоевропейский»; это наименование усваивается языком атрибутивно. См. А. Тарский. Введение в логику и методологию дедуктивных наук. М., Госполитиздат, 1948, стр. 112; Р. Карнап. Значение и необходимость. М„ ИЛ, 1959, стр. 48; И. И. Ревзин. Метод моделирования и типология славянских языков. М., «Наука», 1967, стр. 34; А. Мейе. Ук. соч., стр. 69.].
   Это последнее обстоятельство ответственно за то, что принадлежность Я-единиц в ряде случаев – а для контактологии эти случаи типичны – устанавливается с трудом. Ниже предпринимается попытка преодолеть трудности; изложение носит дискуссионный характер.
   3. Отправная и конечная точка нашего последующего изложения: затруднения в установлении принадлежности Я– единиц в текстах, произведенных билингвами, связаны с погрешностями в лингвистическом анализе. Возникнув по причине нарушения корректности исследовательской процедуры, эти трудности не отражают ни сложности предмета, ни степени его изученности. Однако для демонстрации существа погрешностей придется сделать несколько общетеоретических замечаний.
   3.1. Основное требование, предъявляемое к любой исследовательской процедуре, – условие гомогенности, т. е. применение в исследовании тех принципов, которые не противоречат друг другу [137 - См. подробнее: А. А. 3 и н о в ь е в. Основы логической теории науч-ных знаний. М., «Наука», 1967, стр. 243; «Философская энциклопедия», т. 4, стр. 59.]. Именно это условие нарушается при определении принадлежности. Для демонстрации этого нарушения придется заново (но в ином аспекте) рассмотреть Я-движение и выяснить, каким образом устанавливаются Я-единицы.
   В этой связи выделим основной принцип, которого лингвист обязан придерживаться, если он согласен с определением предмета лингвистики, предложенным выше (2), – вся информация о Я-единицах выводится из текста.
   3.11. Что же касается конкретного порядка анализа, то при изучении самой малой цельной и самостоятельной Т-единицы фразы никогда не представляют себе дело таким образом, что фраза – это последовательность или цепь соположенных и не зависящих друг от друга низших Т-единиц (наподобие того, как печатный текст есть последовательность литер и пробелов). Напротив, во фразе всегда устанавливается некоторое отношение между Т-единицами ее состава – отношение включения. Указанное отношение состоит в том, что определенные Т-единицы объединяются в группу, которая способна рассматриваться как единица следующего (высшего или низшего), порядка, причем эта последняя в свою очередь может быть членом группы, тоже представляющей собой Т-единицу – и так далее вплоть до предельных Т-единиц (фразы или морфы) Поскольку, следовательно, Т-единицы не являются соположенными (или единицами одого и того же порядка) в лингвистической практике предпочитают говорить не о Т-единицах вообще а дифференцированно – о фонах морфах основах словоформах словосочетаниях (или синтагмах) и фразах. Содержания перечисленных понятий полагаем известными.
   Отношение включения исследуется едва ли не в любой синтаксической теории. В зависимости от исходной научной платформы оно описывается в своих различных аспектах: в грамматике зависимостей оно выступает как понятие управления, в операционной школе – как понятие коррелятора [138 - Относительно учения о корреляционной сетке, разработанного в «операционной» школе Сильвио Чеккато, см.: S. С е с с a t о. Automatic Translation of Languages. «Automatic Translation of Languages. Papers Presented at NATO Summer School Held in Venice, July, 1962». Oxford, 1966; Э. Альбани, С. Чеккато, Э. Маретти. Семантическая классификация, правила и код операционной грамматики, предназначенной для машинного перевода В сб.: «Математическая лингвистика» М., Физматгиз, 1964. Изложение иных основных работ С. Чеккато и его группы можно найти вкн-И А Мельчук Р Д Равич Автоматический перевод 1949-1963.' м'., Изд-во ВИНИТИ, 1967, стр. 350-357.], в грамматике непосредственных составляющих (НС) – как понятие доминации. Принципиальная эквивалентность всех трех теорий не ставится под сомнение [139 - См. С. Я. Филиалов. Ук. соч. Автор показывает эквивалент-ность грамматик НС и грамматик зависимостей, причем эквивалентность корреляционной сетки этим двум нетрудно показать, используя его же процедуру Строгое определение понятия эквивалентности лингвистических моделей (models) см.: М. Gross. On the Equivalence of Models of Language Used in the Fields of Mechanical Translation and Information Retrieval. «Automatic Translation of Languages».]. Поэтому хотя далее применяется способ представления материала, принятый в НС-анализе [140 - При такой презентации материала каждой фразе в соответствие ставится один конечный неориентированный связный граф без циклов, имеющий не менее двух узлов, называемый деревом. Следует отметить, что русская терминология теории графов еще не закрепилась: вместо узлов иногда говорят вершины или точки, вместо ветвей – дуги или ребра, вместо циклов – контуры, нередко возникает путаница: мы называем вершиной тот узел, который в ряде случаев обозначают как корень. С этим связано, между прочим, расположение дерева: для нас оно «растет» вниз, а для Оре, предпочитающего термин «корень», – вверх. См.: Н. Берж. Теория графов и ее применения. М., Физматгиз, 1962, стр. 165; О. Оре. Теория графов. М., «Наука», 1968, сто. 80-81.], результаты рассуждений не ограничены рамками только указанной грамматики и имеют большую применимость.

   Рис. 1

   3.111. Способ графического представления материала в НС-анализе основан на образе иерархии (см. рис. 1 и 2), причем ветви дерева символизируют отношение включения (своим нижним концом ветвь указывает на включаемую Т-единицу, а своим верхним – на включающую), узлы символизируют Т-единицы, а дерево, воплощающее образ иерархии, изображает структуру фразы.
   При НС-анализе работа над текстом закончена, когда мы получили дерево фразы.
   Это дерево может быть использовано как при Я-, так и при Т-движении.
   3.12. При Я-движении Т-единицы сопоставляются Я-единицам. Разнородны Т-единицы, разнородны и Я-единицы. Фонам сопоставлены фонемы, морфам – морфемы, основам, словоформам, словосочетаниям и фразам – соответствующие модели (patterns) [141 - Как видно из данного контекста, противопоставленность фонов н морфов фонемам и морфемам связывается с противопоставлением Т– и Я-единиц, т. е. фоны и фонемы, морфы и морфемы находятся в отношениях варианта и инварианта. В ряде иных лингвистических (в дескриптивной школе) работ фоны и морфы – это Я-единицы, представленные » тексте. Фонемы и морфемы возникают при сведении морфов и фонов в список (например, в английском языке если отвлечься от редких случаев, множественное число существительных выражается морфами – s, – z, – iz, которые устанавливаются в тексте; соответствующая морфема, включающая в себя в плане выражения все три морфа, принадлежит только списку Я-единиц). Легко заметить, что процедура установления морфем через преимущественный учет плана содержания диктуется не исследовательским предметом, а общеметодологической позицией школы (по определению Глисона, дескриптивная лингвистика – это «теория о системе выражения языка», причем в анализе требуется установить, как одно и то же содержание выражается разными средствами). Следовательно, предложенная процедура объективно для исследовательского предмета не является необходимой. Действительно, противопоставление фонов фонемам и морфов морфемам снимается, если в равной мере учитывать как план содержания, так и план выражения. Мы поступаем именно так, а лексемы фон и морф закрепляем за Т-единицами. См. Р. Глисон. Введение в дескриптивную лингвистику. М., ИЛ, 1959, стр. 43.]. Перечисленные термины полагаем понятными.
   Так какдальнейши й анализ строится на основе учета содержательного плана Я-единиц, на некоторое время из рассмотрения исключаются фонемы. Эт оозначает, что морфема выступает как предельная (неделимая) Я-единица, не имеющая внутреннего (в своих границах) членения. Класс морфем в дальнейшем называется лексиконом. Модели внутреннее строение имеют. Класс моделей в дальнейшем называется грамматикой [142 - В понимании лексикона и грамматики мы следуем Л. Блумфилду. В лексиконе, например, не содержится словоформы колхозница, которая считается Т-единицей, а помещаются морфемы кол-, – хоз-, – ниц-, – а. Для получения приведенной словоформы требуется обратиться к грамматике и применить соответствующие деривационные и формообразующие модели. См. Л. Блумфилд. Язык. М, «Прогресс», 1958, стр. 170.]. Язык как множество -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

есть сумма указанных двух классов.

   Рис. 2

   3.121. Рассмотрим членимость моделей в плане выражения. В этом плане модель – это в,о-первых, множество ( товм числе иоткрытое) некоторых элементов и в,о-вторых, порядок следования (serialorder) этих компонентов (вто м числе и рекурсивный). Что до описания компонентов модели, то ими являются не Я-единицы, как иногда ошибочно думают или недостаточно четко выражаются [143 - Например, Э. Бенвенист пишет о способности Я-единицы «разлагаться на конститутивные элементы низшего уровня». Здесь мы в лучшем случае сталкиваемся с неудачным выражением (так как контекст затрудняет определенное суждение), а в худшем – с ошибочной мыслью. См.: 3. Бенвенист. Уровни лингвистического анализа. «Новое в лингвистике», вып. IV. М., «Прогресс», 1965, стр. 444.], а классы Я-единиц. Иными словами, модель – это множество классов моделей или морфем. Если мы употребили термин «класс», то, следовательно, входящие в класс модели или морфемы имеют некоторые общие свойства (см. прим. 40). Эти общие свойства способны описываться в синтаксических понятиях, однако удобнее говорить о них в терминах плана содержания и думать, что синтаксис вторичен [144 - О. П. Суник. Общая теория частей речи. М. – Л., «Наука», 1966, стр. 62.]. В этом случае мы снова обращаемся к понятию грамемы. Например, классом является множество морфем {-чик, – чица, – щик, – щица, – ник, – ница, – тель, – тельница, – ист, – истка), так как каждая морфема имеет грамему деятеля. Назовем эту грамему для данного класса релевантной. Однако, поскольку грамема рода, выражаемая каждой морфемой, в данном случае не принимается во внимание (иначе мы получили бы не один класс, а два), ее можно именовать иррелевантной. Таким образом, класс, являющийся компонентом модели, характеризуется набором релевантных грамем.
   3.122. В плане своего содержания модель не является членимой [145 - Во-первых, содержательный план модели не зависит от содержательных планов моделей или морфем, входящих в соответствующие классы. Например, для фразовой модели, имеющей грамему предикативности, несущественно, является субъект существительным или местоимением. Вовторых, содержательный план модели не зависит от количества Т-единиц, реализовавшихся при его выражении; по мнению А. М. Пешковского, содержание прямого объекта может быть выражено сколь угодно большим количеством морфем: принесли бумагу, белую бумагу, белую меловую бумагу первого сорта и т. д. и т. д. См А. М. П е ш к о в с к и й Русский синтаксис в научном освещении. М., Учпедгиз, 1956, стр. 172.]. Каждая модель обладает собственным набором грамем, который в терминах операционной школы может описываться как коррелятор и который не является суммой содержательных планов ее компонентов. Указанная мысль достаточно широко распространена.
   3.13. Остановимся на проблеме соотношения Т– и Я-единиц. Мы настаиваем на принципе взаимно-однозначного соответствия между ними; каждой Т-единице при Я-движении сопоставляется одна и только одна Я-единица (а при Т-движении то же соотношение сохраняется); сколько в тексте Т-единиц, столько в нем Я-единиц. Справедливость приведенной мысли нуждается в обосновании: действительно, нет логических препятствий для сопоставления, предположим, двум или трем Т-единицам одной Я-единицы. Пусть, предположим, фразовая модель фразы Подсосновская колхозница принимала таблетки (рис. 2) сопоставлена трем Т-единицам (узлы 2, 6, 7) (тогда она записывается как N – V – О) [146 - В записи, проводимой в системе синтактико-морфологических терминов, используются следующие литеры: N – имя, V – глагольное сказуемое, О-объект, А-определение-прилагательное.]. Она же может быть записана как А – N – V – О, т. е. может быть сопоставлена четырем Тединицам, – и т. д. Таким образом, перед нами ряд возможностей, но из текста нельзя вывести никакой информации относительно того, какой выбор следует сделать.
   Обычно такая информация привносится исследователем, который руководствуется практическими соображениями: записи, подобные приведенным нами, в которых учитывается не один узел, а несколько применяются, например, в обучении языку или в автоматическом переводе. Назовем их конструкциями Конструкции следовательно возникают в результате решения исследователя который сам определяет, какое количество узлов требуется учесть.
   Если это так, то конструкции не являются Я-единицами. На самом деле: в согласии с 2 вся информация о Я-единицах выводится из текста; при определении конструкций некоторая информация не выводится из текста; поэтому конструкции не суть Я-единицы. Если конструкции принимать за Я-единицы, то нарушается условие гомогенности лингвистического анализа. Не имея иного выбора, мы вынуждены настаивать на принципе взаимно-однозначного соответствия между Т– и Я-единицами. На практике при графической презентации материала Я-единицы и соответственно их принадлежность следует искать только там, где изображен узел. Любая иная процедура недопустима.
   3.2. По нашему мнению, затруднения в определении принадлежности Я-единиц, произведенных билингвами, связаны с тем, что конструкции были объявлены Я-единицами и на практике искали принадлежность конструкций. Существо дела состоит в том, что удается сформулировать эмпирический [147 - Эмпирическим называется закон, полученный применением неполной индукции, т. е. путем рассмотрения определенного числа конкретных случаев и генерализации результатов. См. «Философская энциклопедия», т. 2. стр. 274; т. 4, стр. 6.] закон, согласно которому Я-единица всегда имеет принадлежность. Удивляться бесплодности поисков принадлежности конструкций не приходится: принадлежность конструкции определяется тем же способом, что и принадлежность текста (т. е. сначала ищется принадлежность входящих в конструкции Я-единиц и только затем предлагается суждение о принадлежности конструкции – см. 2.332).
   Для того чтобы показать справедливость приведенного эмпирического закона, требуется разобрать характерные случаи, вызывавшие споры в научной литературе вопроса. В помещаемых ниже разделах содержится ряд немаловажных теоретических уточнений, поэтому мы просили бы читателя отложить критику материала до конца параграфа.
   3.31. Приведенный нами анализ фразы в 2.34 оказывается разрешимым, так как ранее мы искали принадлежность не Я-единицы, а конструкции, охватывающей две Я-единицы (на рис. 1 – узлы 11 и 8). Модель, сополагаемая узлу 11, принадлежит немецкому языку, а модель 8 – русскому. План содержания модели в согласии с 3.122 не слагается из планов содержаний моделей 11 и 8.
   3.32. У. Вайнрайх затруднялся в определении принадлежности Я-единиц фразы aj hejt dAst vos aekjumulej't zix (в придаточном предложении) [148 - U. Weinreich. Op. cit. Критическое рассмотрение работы У. Вайнрайха, сделавшей эпоху в контактологии, см.: Е. М. Верещагин. Заметки о монографии У. Вайнрайха «Языковые контакты». В сб. «Вопросы порождения речи и обучения языку». Изд-во МГУ, 1967,]. На рис. 3 представлено дерево этого последнего, из которого видно, что модели 1 и 2 принадлежат языку идиш [149 - e. falkovits. jidis. moskve, 1940; Э. M. Фальков и ч. Еврейский язык (идиш). «Языки народов СССР», т. I. М.,«Наука», 1966.] и что этому же языку принадлежат морфемы 3 и 5. Что касается морфемы 4, то она принадлежит английскому языку, так как по описанию языка идиш при инфинитиве aekjumulejten 3-е лицо единственного числа настоящего времени было бы aekjumulejtet.
   3.33. Определение принадлежности Я-единиц в текстах типа аба-ю «работаю», записанных Г. А. Меновщиковым от алеутов о. Медного [150 - Г. А. Меновщиков. К вопросу проницаемости грамматического строя языка. «Вопросы языкознания», 1964, № 5, стр. 102.] ,вызвало дискуссию между названным автором и В. Ю. Розенцвейгом. Модель 1 (рис. 4) должна быть объявлена русской, так как соответствующая модель алеутского языка состоит из большего числа Я-единиц, морфема 2 – алеутской, а морфема 3 – русской. Подобным образом можно подвергнуть анализу все примеры, собранные Г. А. Меновщиковым, и нигде не возникает сомнений. Что касается принадлежности текста аба-ю, то он принадлежит двум языкам, поэтому мы не можем встать в дискуссии на чью-либо сторону [151 - В другой своей работе автор данных строк, как может показаться, высказывался иначе (поддерживал точку зрения Меновщикова). Однако тогда мы руководствовались социологическим определением понятия «язык», что в корне меняет дело. См. Е. М. Верещагин. Психолингвпстическая проблематика… стр. 131.]. Подобные материалы см. ниже в 3.43.

   Рис. 3, Рис. 4

   3.34. Никаких трудностей не вызывает определение принадлежности Я-единиц в тех местах, для которых пример Л. В. Щербы [152 - Л. В. Щерба. Ук. соч., стр. 51.] hoi eine банка mit варенье von der полка im чулан является типичным; здесь лишь корневые морфемы являются русскими, а все модели и грамматические морфемы принадлежат немецкому языку.
   3.4. Если говорить о возможностях языковой мены (2.332), то в рамках самого текста мы не устанавливаем никаких ограничений. Рассуждая теоретически, в каждом узле может быть обнаружена Я-единица иного языка. Данная закономерность является эмпирической: чтобы подтвердить ее справедливость, достаточно привести хотя бы по одному примеру мены в моделях всех типов.
   3.41. Мена в границах фразовых моделей: Я взяла стихи себе, я отняла их у той, чьи черты im Sturme gemalt waren [153 - Р. Райт-Ковалева. Все лучшие воспоминанья. «Oxford Slavonic Papers», 1967, v. 13, p. 123.]; здесь прочно укоренилась айнкиндерсистем [154 - «Литературная газета», 28 февраля 1968.].
   3.42. Мена в границах моделей словосочетаний: Опять эти истооии с мухерес и ниньос? [155 - И. Эренбург. Избр. соч., т. 9. М., «Советский писатель», 1967, стр. 197.]; Вопросы Вепхисткаосани и Висрамини [156 - Т. е. проблематика «Витязя в тигровой шкуре» и «Повести о Вис и Рамине». Так называется подборка литературоведческих статей Н. Я. Марра, выпущенная в 1966 г. на русском языке в Тбилиси.].
   3.43. Мена в границах моделей -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

происхождения – в немецком Kerls. Madchcns, Ladens [157 - Г. Пауль. Принципы истории языка. М, ИЛ, 1960, стр. 470.]; в идиш морфема – im сочетается с германскими и романскими основами: pojrim «крестьяне», doktojrim «доктора», naronim «дураки», tajvolim «черти», adrejsim «адреса», karbojnim «рубли» (примеры предложены И. М. Фальковичем). В научной литературе указывалось также на употребление морфемы императива: например, в цыганском лэн-те «берите», дэн-те «дайте»; кхарэн-те «зовите» [158 - Первые два примера см.: М. В. Сергиевский, А. П. Баранников. Цыганско-русский словарь. М., 1938. стр 190; третий – см.: П. Истомин (Патканов). Цыганский язык. М., 1900, стр. 61. Употребляются и собственно цыганские модели без языковой мены; см.: Т. В. В е нтцель. Цыганский язык. «Языки народов СССР», т. I, стр. 642 – 644.]; в наших записях .имеются аналогичные примеры на материале языка идиш: ix vel gejn in zavkom! (угроза) pozsalste, gej-t'e! «Я пойду в завком!» – «Пожалуйста, идите!»; davajt'e, lejn-t'e zse! «Давайте, читайте-же!» Случаи употребления падежных морфем и морфем личных форм глагола приводятся У. Вайнрайхом [159 - U. Weinreich. Op cit., p. 32; см. также: Ж. Бандриес. Язык. М., 1937, стр. 266; Л. Блумфилд. Ук. соч., стр. 517 и сл. (к сожалению, в издании русского перевода книги Блумфилда опущена богатая библиография автора, так что приходится обращаться к английскому тексту). Между прочим, в большинстве работ, относящихся к проблеме «грамматической проницаемости», приводится пример Г. Шухардта gobernadors casa «дом губернатора», записанный в одном из «индо-португальских» наречий на территории (Магалур), прежде занятой англичанами. Сам Шухардт сначала действительно истолковывал этот пример как использование морфемы саксонского поссесива. но в одной из своих позднейших работ склонился к толкованию gobemadcr su casa, т. е. остался в рамках романского материала. См.: Н. Schuchardt. Sprachverwandschaft. «Sitzungsberichte der preussischen Akademie der Wissenschaften, phil. – hist. Klasse», 1917, Bd. 37, S. 524.].
   3.44. Мена в границах моделей основ наблюдается и описывается нередко. Например, в цыганском языке практически любой русский префикс может соединяться с цыганской корневой морфемой: от морфемы да, лэ «взять», «брать» возможны дериваты вы-лэс «вынуть», до-лэс «донять», за-лэс «занять», за-лэс-пэ «заняться», з-лэс «снять», об-лэс «обнять», от-лэс, «отнять», пере-лэс «перенять» и т. п. [160 - M. В. Сергиевский. Из области языка русских цыган. «Ученые записки ин-та языка и литературы РАНИИОН», 1928, т. Ш; интересно, что в цыганском языке употребляется также уменьшительно-ласкательный суффикс – иньк-прилагательных в: тэрнинько «молоденький», гожынько «хорошенький» и т. д. См. П. Истомин (Патканов). Ук. соч., стр. 137.]. Более подробные сведения содержатся в другой нашей работе [161 - Е. М. Верещагин. К вопросу влияния славянских языков на словопроизводство некоторых германских языков. «Тезисы докладов, предназначенных для обсуждения на II Всесоюзной конференции по славяногерманскому языкознанию». Минск, 1965.].
   3.45. Рассматривая случаи языковой мены в моделях, обычно задаешься вопросами: почему возможно соединение в рамках одной модели Я-единиц двух языков и что заставляет билингва прибегать к языковой мене? Ответы на данные вопросы не могут остаться в пределах чистой лингвистики; они по необходимости носят психолингвистический характер [162 - О предмете психолингвистики как науки см.: А. А. Леонтьев. Психолингвистика. Л., «Наука», 1967.].
   Для ответа на первый вопрос в дополнение к сведениям, изложенным в 3.121, представим себе модель способной к развертыванию (expansion). При производстве речи модель актуализируется мгновенно, но развертывается во времени [163 - Модель в данном случае понимается как частный случай программы некоторого действия. Связь программы со временем противоречива. Актуализация программы не есть процесс, т. е. актуализация со временем не связана вообще. С другой стороны, поскольку программа содержит в себе серийный порядок (кроме элементов), она способна к реализации, т. е. предполагая следование и предшествование элементов, она оказывается неотделимой от времени. Подробнее обо всем этом см.: К. S. Lashlеу. The Problem of Serial Order in Behavior «The Neuropsychology of Lashley. Selected Papers of Lashley», eds. F. A. Beach a. o. New York – Toronto – London, 1960; H. А. Берн штейн. Очерки по физиологии движений и физиологии активности. М., «Медицина», 1966.], причем это развертывание связано с понятием детерминации: модель детерминирует (или определяет) свои компоненты, т. е. классы Я-единиц, причем основанием для включения Я-единицы в класс служат релевантные грямемы. В отношении иррелевентпых грамем Я-единицы класса не обнаруживают единообразия. Назовем указанный принцип детерминации минимальным. Подчеркнем, что детерминация касается только планов содержания Я-единиц, входящих в класс.
   Модель не детерминирует формы этих Я-единиц. Именно последняя характеристика принципа детерминации ответственна за то, что в класс могут попасть Я-единицы, принадлежащие разным языкам (форма морфемы языка -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

,например, не препятствует тому, чтобы эта морфема была включена в соответствующий класс детерминируемый моделью языка -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, например, не препятствует тому, чтобы эта морфема была включена в соответствующий класс детерминируемый моделью языка -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

М -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. По принципу минимальной детерминации требуется только, чтобы эта морфема обладала релевантными грамемами, – и ничего больше. Что касается иррелевантных грамем, то здесь допустима максимальная свобода. Например, немецкая аналитическая глагольная модель (рис. 1, узел 5) детерминирует форму спрягаемого глагола, которая выражает грамему прошедшего времени. Все остальные грамемы, выражаемые в узлах 11 и 8, не препятствуют использованию русской глагольной формы в качестве компонента немецкой модели 5. Содержательный план этой модели в согласии с 3.122 не претерпевает никаких модификаций. Таким образом, принцип минимальной детерминации позволяет образовывать межязыковые классы Я-единиц, и этим объясняется возможность появления в тексте в границах одной модели Я-единиц двух языков.
   Для ответа на второй вопрос следует обратить внимание на общие закономерности механизма производства любого действия. Если некоторое действие может быть произведено через две различающиеся программы, то актуализируется (см. прим. 67) та из них, которая наиболее устойчива. Билингв в социально-нейтральных условиях речи вводит в текст Я-единицы в согласии со статусом устойчивости каждой из них. Статус устойчивости индивидуален для каждого говорящего. Здесь, будучи ограничены местом, мы можем только обозначить проблематику; более подробно она изложена в другой работе [164 - Е. М. Верещагин. Порождение речи: латентный процесс. Изд-во МГУ, 1968.]. Таким образом, принцип устойчивости объясняет причины введения в текст Я-единиц двух языков. Следует заметить, правда, что этот принцип проявляет себя по-разному в зависимости от того, какой тип билингвизма характерен для говорящего [165 - См. Е. М. Верещагин. Типология билингвизма и методика обучения иностранным языкам. «Научно-методическая конференция по вопросам обучения иностранным языкам в высшей школе. Тезисы докладов». М, 1967.]. Исследование «смешанных языков», порождаемых билингвами, имеет обширную и весьма интересную лингвистическую литературу [166 - Приведем некоторые работы: А. П. Георгиевский. Русские на Дальнем Востоке, вып. 3. Владивосток, 1928; А. Ф. Ефремов. Иноязычная лексика в языке Н. Г. Чернышевского и ее обработка. «Ученые записки Саратовского госуниверситета», 1947. т. 35; Е. М. Верещагин. К проблеме разносистемной принадлежности лексем при билингвизме (канд. дисс). М., 1966; А. А. Леонтьев. Иноязычные вкрапления в русскую речь. «Вопросы культуры речи», вып. 7. М., «Наука», 1966; Н. Н. Дмитриев. Варваризмы в башкирской речи. «Записки коллегии востоковедов», т. IV. Л., 1930; A. von Weiss. Hauptprobleme der Zweisprachigkeit. Heidelberg, 1959; S. S t о 11. Op. cit.; O. Broch. Russenorsk. «Archiv fur slavische Philologie», Bd. 41, 1927; W Stammler. Das «Halbdeutsch» der Esten. «Zeitschrift fur deutsche Mundarten», 1922, Hf. 3/4; M. Benson. American-Russian Speech. «American Speech», 1960, vol 35, No. 3. Психолингвистические вопросы производства «смешанных текстов», см.: A. R. Diebold, Jr. A Survey of Psycholinguistic Research. «Psycholinguistics», eds. Ch. E. Osgood and Th A. Sebeok. Bloomington. 1965, pp. 251 – 254; P. А. К о 1 e r s. Interlinguial Word Assosiations. «Journal of Verbal Learning and Verbal Behavior», 1963, vol. 2, No. 4. Дальнейшая библиография вопроса (далеко не полная!) приводится в ст.: Е. М. Верещагин. Психолингвистическая проблематика… стр. 31, 45, 50.].
   3.46. При учете указанных примеров языковой мены становится понятной ложность распространенных утверждений типа «текст всегда принадлежит определенному языку» [167 - U. Wеinгеiсh. Op cit., р. 7. Между прочим, автор, не замечая противоречия, буквально несколькими строчками ниже указывает, что «элементы» текста, «не принадлежащие определенному языку», называются «заимствованными» (там же, стр. 7).] и попыток определения принадлежности текста через обращение к грамматике [168 - Л. В. Щерба. Ук. соч., стр. 51; В. S t о 11. Op. cit., S. 55.]. При наличии языковой мены нельзя без оговорок спрашивать о принадлежности текста, так как подобный вопрос лишен смысла. Корректны лишь вопросы типа: какие Я-единицы из текста Т принадлежат языку nМя, какие – языку -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Мя? Когда обращались к грамматике как к критерию, то определяли принадлежность только фразовой модели, которая, конечно, не исчерпывает всего текста.
   В тексте, записанном от билингва и содержащем мену, наблюдается дихотомия языки – речь [169 - E. M. Верещагин. К вопросу влияния славянских языков…].
   3.5. Ранее (3.2) говорилось, что любая Я-единица имеет принадлежность. Этому утверждению ни в коей мере не противоречит факт существования Я-единиц, общих для двух и более языков. Например, модели, сополагаемые узлам 1, 2 и 3 на рис. 1 и 2, отыскиваются как в русском, так и в немецком языках. Подобным образом, общими для двух языков, – напомним, что фонемы пока не учитываются, – могут быть объявлены морфемы на рис. 1 в узлах 26, 27, 28 (kol-, – xoz-, – n'its-) и на рис. 2 в узлах 20, 21, 22 (кол-, – хоз-, – ниц-).
   Суждение здесь зависит от того, имеются морфемы kol-, – xoz-, – n'tis– в лексиконе немецкого языка или нет. Сам лексикон, следуя 2.13. устанавливается анализом текстов и если руководствоваться анализом текстов билингвов, то перечисленные морфемы должны войти в лексикон. Однако в дополнение к 2 13 видимо необходимо ввести ограничение экстралингвистического характера по которому при Я-движении в анализ вводятся лишь тексты, записанные от монолингвов. Это ограничение естественным образом вытекает из определения билингва как лица в текстах которого обнаруживаются Я-единицы двух языков, – действительно, анализируя такие тексты, мы не получим одного языка. А при соблюдении этого условия упомянутые три морфемы должны войти в лексикон немецкого языка. Так как они бесспорно представлены и в русском языке, их нужно считать для этих двух языков общими.
   Таким образом, существуют Я-единицы, общие для двух языков. Поэтому, разъясняя смысл изложения в 3.2, нужно сказать, что при Т-движении всегда будет найдена принадлежность всех Я-единиц текста, но совсем не обязательно одному и только одному языку.
   Общие Я-единицы в плане своего генезиса бывают двух типов: конвергентные, т. е. возникшие в результате независимого развития в одном направлении, и интегрированные [170 - О термине см.: Е. Н a u g е п. Op. cit., р. 777.], т. е. возникшие в результате языкового контакта. Интегрированные Я-единицы входят в предмет контактологии.
   Интегрированные Я-единицы разделяются по традиции на две группы.
   3.51. Интегрированные морфемы обычно называются заимствованиями. Наши морфемы kol-, – xoz-, – n'its– как– раз и являются заимствованиями [171 - Заимствования остаются в речи монолингвов и тогда, когда исче-зает билингвистичная социальная прослойка. Например, немцы, выселившиеся в начале 30-х годов из СССР в Аргентину, употребляют морфемы Pintschak «пиджак», Pomaschnik «бумажник», Nuschnik «нужник» и т. п. См.: Th. К о р p. Deutsche Muttersprache in der Pampa Argentiniens. «Muttersprache», 1957, Nr. 10, SS. 376 – 378; С. В. Варшавский. Неизгладимый след. Русские слова в языке калифорнийских индейцев. «Русская речь», 1968, № 3.].
   3.52. Интегрированные модели обычно называются кальками. Понятие интерференции, если рассмотреть его употребление в практике лингвистической работы, у некоторых авторов тождественно понятию кальки. Иногда, однако, интерференцию относят только к речи билингвов [172 - Сюда относятся работы: В. Ю. Р о з е н ц в е й г, Л. М. У м а н. К проблеме грамматической интерференции. Сб. «Проблемы структурной лингвистики». М., Изд-во АН СССР, 1962; они же. Интерференция и грамматические категории. Сб. «Исследования по структурной типологии». М., Изд-во АН СССР, 1963. О понятии интерференции в лингвистике и психологии речи, а также критику распространенного взгляда на образование при интерференции «третьей языковой системы» см.: Е. М. Верещагин. Понятие «интерференции» в лингвистической и психологической литературе. В сб. «Иностранные языки в высшей школе», вып. 4. М., «Высшая школа», 1968.].
   При изучении интегрированных Я-единиц основная проблема сводится к установлению направления движения [173 - Например, применительно к генетически родственным языкам, бывшим в контакте, требуется отделить лексемы общего состава от заимствованных и выяснить источник заимствования. См.: В. В. Мартынов. Славяно-германское лексическое взаимодействие древнейшей поры. Минск, 1963.] и к описанию адаптации [174 - Адаптация является самой старой контактологической проблемой, но которой существует огромная литература. Обращаем внимание читателей на недавно появившуюся принципиальную статью по этому вопросу: И. В. Неуступны. Иноязычные фонологические элементы в современном японском языке. Сб. «Языковая ситуация в странах Азии и Африки». М., «Наука», 1967.].
   3.6. Что касается принадлежности фонем, то их по сравнению с прочими Я-единицами легче представить в nМя, поэтому было бы вполне возможно применить ту процедуру определения принадлежности, которая уже была описана. Однако ее применение оказывается малоэффективным, так как – это показывает практика – в двух языках nМя и -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Мя, как правило, оказывается много общих фонем. Более того, в фонологических построениях приходится учитывать одну функцию, и мы поэтому вынуждены говорить об одной и той же фонеме и в том случае, если соответствующий звукотип [175 - Дискуссия по поводу необходимости учета звукотипа при определении фонемы описана н кн.: Г. А. Климов. Фонема и морфема, М., «Наука», 1967, стр. 61.] отсутствует в речи членов языковой общности. Например, фон, записываемый литерой b в лексеме br'in'imala, является полузвонким и напряженным однако мы его относим к классу фонов, сопоставляемому фонеме [Б] В качестве предварительного заключения по нашему мнению требуется сказать что языковая принадлежность фонем как правило не определяется [176 - Если фонемы описываются не артикуляторно, а через дифференциальные признаки, то их принадлежность не определяется, так как в ряде языков оказываются одинаковые сочетания (или пучки) этих признаков (ср., например, сопоставление фонем славянских языков М. И. Лекомценой). О заимствовании фонем можно говорить лишь тогда, когда один из пучков генетически не был представлен в языке; речь билингвов в этом случае не является показательной (Е. М. Верещагин) Функциональный подход, предложенный У. Вайнрайхом, совершенно ничего не дает. См. М И Лекомцева Типология структур слога в славянских языках. М. «Наука» 1968. Е. М. Верещагин К проблеме заимствования фонем Сб «Язык и общество» М «Наука» 1968.]. Эту мысль подтверждают случаи полного совпадения наборов фонем двух языков, описанные в литературе вопроса [177 - Например, «носители рыбницкого наречия (молдавского языка) пользуются одной и той же системой согласных и когда разговаривают по-молдавски и когда разговаривают по-украински. Эта особенность билингвизма носителей рыбницкого наречия объясняется тем, что украинский язык они начинали изучать .. в непосредственном общении с украинским населением» (А. П. Евдошенко) Подобный случай и при монолингвизме описан Э. Петровичем. И здесь и в явлениях, подобных «Halbdeutsch» эстонцев (см прим 70) принадлежность морфем и моделей все же определяется Принадлежность речи при разрушении звукотипов и неполном, наборе фонем в морфемах должна стать предметом отдельного изучения См. А. П. Евдошенко Проблема структуры языка Кишинев 1967 стр 133. Е Petrovici Капп das Phonemsystem einer Sprache' durch fremden Einfluss umgestal'tetwerden? The Hague, 1957.].
   Разумеется, нельзя отрицать показательную силу артикуляторных навыков, которые образуют явление, известное под именем акцента, однако акцент не есть предмет лингвистики [178 - Вторичность акцента по отношению к восприятию, т. е. его сугубо-психологический характер, показал Е. Д. Поливанов («Субъективный характер восприятия звуков языка». В кн.: «Статьи по общему языкознанию» М„ «Наука», 1968). См. также: Е J. В г i е г е A Psycholinguists Study of Phonological Interference. The Hague, 1968. Глава III].
   4. Остается сделать несколько заключительных замечаний.
   Эффективное определение понятия принадлежности должно сослужить службу при последующем определении вторичных нестрогих контактологических понятий. Так как параграф входит в круг более широкой контактологической проблематики, интересующей автора, ему нередко приходилось ссылаться на иные свои работы. Была предпринята попытка привести основную библиографию вопроса.
   Следует иметь в виду, что диахроническая аспектизация, связанная с вопросами инновации и динамики интеграции, не затрагивалась.

Глава III
НЕКОТОРЫЕ ЗАКОНОМЕРНОСТИ ВЫБОРА ЯЗЫКОВЫХ ЕДИНИЦ В РЕЧИ БИЛИНГВА

§ 1. Вступительные замечания

   В данной главе прослеживаются некоторые закономерности производства речи в условиях билингвизма.
   Проблема производства речи вообще и при билингвизме в частности изучена совершенно недостаточно, и мы, конечно, не ставим перед собой цели описать ее во всех аспектах.
   Ограничив тематику, рассмотрим только проблему выбора лексем. Изложение вопроса, предлагаемое ниже, соединяет психологические и лингвистические сведения, поэтому наш предмет принадлежит психолингвистике.
   Слово, как и любая другая знаковая единица языка, обладает двумя аспектами. «В плане выражения слово – лексема, в плане содержания – семема. Под лексемой, таким образом, нужно понимать лишь звуковую оболочку слова, под семемой – его содержание» [179 - H. И. T о л с т о й. Из опытов типологического исследования славян-ского словарного состава. «Вопросы языкознания», 1963, № 1, стр. 30.]. Если попытаться выяснить, что собой представляет содержание слова в психологическом плане, то оказывается возможным отождествить семему с понятием, и применительно к естественному языку это хорошо показано целым рядом ученых [180 - О. С. А. х м а н о в а. Фонология, морфонология, морфология. Изд-во-МГУ, 1966, стр. 65; Б. В. Беляев. О слове и понятии. «Ученые записки 1МГПИИЯ», 1954, т. VIII, стр. 204; Л. С. Выготский. Мышление и речь. «Избранные психологические произведения». М., Учпедгиз, 1956,. стр. 322; В. И. Григорьев. К трактовке понятий структурализма. «Тезисы конференции по машинному переводу». М., 1958, стр. 34; Л. С. Ковтун. О значении слова. «Вопросы языкознания», 1955, № 5, стр. 68; Г. В. Колшанский. К нроблеме понятия и значения слова. «Иностранные языки в высшей школе», вып. 1. М., «Высшая школа», 1962, стр. 36; Ф. Травничек. Некоторые замечания о значении слова и понятии. «Вопросы языкознания», 1956, № 1, стр. 76.].

   Некоторые исследователи отказываются отождествить семему с понятием, причем критика такого отождествления, как правило, не несет в себе утверждающего начала. Отрицая отождествление семемы именно с понятием как ментальной категорией, взамен предлагаются суждения типа «не понятие, а нечто более сложное». Вопрос «Что же?» остается без ответа. Такая критика, в принципе вполне применимая к заведомо непознаваемым явлениям (ср., например, отрицательное богословие Дионисия Ареопагита), в области положительного знания, как мы думаем, непродуктивна.
   Поскольку мы изучаем естественный язык, разумеется, не следует полагать, что семемой является логическое понятие. Здесь имеются в виду так называемые «бытовые», «обиходные» понятия, те понятия, которые наблюдаются при эйдетическом (нестрогом) мышлении. Действительно, наука логика – это наука «о законах и формах правильного мышления. Она показывает не то, как реально протекает мыслительный процесс, а как он должен протекать» [181 - В. Н. Пушкин. Эвристика – наука о творческом мышлении. М., «Мысль», 1967, стр. 195.]. Поэтому при изучении естественного, а не логического языка требуется изучать эйдетическое мышление (объект психологии) и, следовательно, психологические понятия [182 - Подробнее об этом см.: G. Klaus. Semiotik und Erkenntnistheorie. Berlin, 1963; H. Reichenbach. Elements of Symbolic Logic. New York, 1947.].
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и включают поэтому в «лексическое значение» «также и грамматические моменты» [183 - К. А. Левковская. Теория слова, принципы ее построения и ас-пекты изучения лексического материала. Изд-во МГУ, 1962, стр. 118.], или неправомерно сопоставляют содержательную сторону слова с логическим понятием [184 - В. А. Звегинцев. Семасиология. Изд-во МГУ, 1957, стр. ПО.]. Не следует тем не менее вообще отрицать существование категории значения слова, если придерживаться того понимания, которое в свете идей Фреге, Пирса, Морриса, Карнапа, Огдена и Ричардса в лингвистике отстаивает С. Ульман. С. Ульман эксплицитно проводит различие между тем, что он называет «смыслом» (понятие), и тем, что он называет «словом», и указывает, что эти две сущности находятся в сложных взаимоотношениях. «Именно эти взаимные и двусторонние отношения и называются «значением слова». Обзор лингвистических концепций с точки [185 - S. Ullmаnn. The Concept of Meaning in Lingistics. «Archivum Linguisticum», 1963, v 1, f. 1; G. Frege. Uber Begriff und Gegenstand. «Virteljahrschrift fur wissenschaftliche Philosophies, 1892, Nr 16.]зрения такого соотношения лексемы и понятия см. у Ю. Д. Апресяна [186 - Ю. Д. Апресян. Современные методы изучения значения и некоторые проблемы структурной лингвистики. «Проблемы структурной лингвистики». М., «Наука», 1963.].

   Если мы соглашаемся, что содержательной стороной слова является понятие, то тем самым мы утверждаем, что слово не является релятивистской категорией (что его содержательная сторона в противоположность некоторым языковым единицам не выводится из отношений, существующих в рамках языковой системы). Если это так, то слово является исследовательской областью как психолога, так и лингвиста, а его изучение в соотношении психологических и лингвистических характеристик принадлежит психолингвистике.
   Понятие и лексема, если остаться в терминах традиционной теории ассоциационизма, связываются друг с другом. Таково общее положение.
   Однако, что касается детальной характеристики этой ассоциации, то здесь есть два основных подхода.
   Во-первых, ряд ученых полагает, что связь лексемы и понятия абсолютно неразрывна, т. е. актуализация в сознании говорящего лексемы непременно ведет к актуализации понятия и актуализация понятия с неизбежностью ведет к актуализации лексемы.
   Во-вторых, ряд ученых считает невозможным говорить о неразрывной связи лексемы и понятия и предполагает, что актуализация лексемы не всегда ведет к актуализации понятия и наоборот.
   Научная аргументация возможна в пользу каждой точки зрения.
   По мнению автора данной работы, справедливой следует считать вторую точку зрения, согласно которой требуется говорить об относительной самостоятельности лексемы и понятия. Разумеется, если бы мы ограничились только мнением, то мы отказались бы от рационального знания и вступили в область веры. Поэтому нами была предпринята попытка обосновать вторую точку зрения. Принять именно вторую точку зрения очень важно для теории билингвизма, поскольку она позволяет объяснить многие явления, наблюдаемые на лексемном уровне.
   Обоснование второй точки зрения требует обширного и систематического рассмотрения относящегося к делу материала. Этот материал был нами рассмотрен в специальной работе, к которой и отсылаем читателя [187 - Е. М. Верещагин. Слово: соотношение планов содержания и выражения. В сб. «Порождение речи и обучение языку». Изд-во МГУ, 1967.]. Итак, для целей дальнейшего изложения важно согласиться, что, во-первых, слово представляет собой связь лексемы и психологического понятия и что, во-вторых, лексема и понятие могут актуализироваться в сознании говорящего относительно самостоятельно.
   В лингвистической главе подробно говорилось о принадлежности языковых единиц в тексте билингва, но не было сказано ни слова о причинах введения языковых единиц одного языка в текст, принадлежащий другому.
   Ниже данная проблема рассматривается на примере лексем, причем обнаруженные здесь закономерности могут быть перенесены и на другие уровни языковой системы.
   Введение лексем одного языка в текст другого объясняется, как станет ясно из дальнейшего, не только причинами психического характера, но и причинами социальными. Психологическая проблематика рассматривается во втором параграфе, а социологическая – в третьем.

§ 2. Некоторые психические закономерности выбора лексем при билингвизме

   Прежде чем будет сформулирована рабочая гипотеза, развиваемая в данном параграфе и в следующем за ним, требуется остановиться на трех допущениях, с помощью которых проводится ее обоснование.
   Выше были изложены две точки зрения на ассоциацию лексемы с понятием. Если, в согласии с первой точкой зрения, понятие и лексема не могут актуализироваться отдельно друг от друга, то существующая между ними связь является константной и неизменяемой. Первая точка зрения, как упоминалось, нами оставлена. В согласии со второй концепцией понятие и лексема относительно самостоятельны, и отсюда следует, что существующая между ними связь может характеризоваться с привлечением понятия устойчивости (или прочности). Как известно, любая ассоциация, не являющаяся врожденной, описывается с привлечением указанной характеристики, и ассоциация лексемы с понятием не составляет исключения.
   Тем не менее предложенная мысль не является очевидной и поэтому нуждается в обосновании. Так как исследуется естественный объект, речь может идти только об эмпирическом обосновании. В настоящем параграфе содержится материал такого рода.
   Итак, первое допущение сводится к утверждению, что связь между лексемой и понятием может быть более или менее устойчивой, причем судить о степени устойчивости допустимо только в сравнении с некоторой эталонной устойчивостью (т. е. измерение устойчивости относительно).
   В согласии со вторым допущением предполагается, что при продуктивной речи на уровне слов первично актуализируется понятие, приводящее к актуализации лексемы. Из приведенного допущения следует, что между актуализацией понятия и актуализацией лексемы проходит некоторое время. Это время, как мы думаем, помогает объективировать внутренний, ненаблюдаемый процесс (о понятии объективации ненаблюдаемого говорится несколько ниже), т. е. на основании замерений времени можно ставить эксперимент, относящийся к ассоциации лексемы с понятием.
   Наконец, третьим допущением считается мысль, что с одним понятием допустима ассоциация нескольких лексем. Данная мысль охватывает также утверждение, что с одним понятием могут ассоциироваться как лексемы одного языка, так и лексемы другого. В настоящем параграфе содержится материал, подтверждающий данное утверждение.
   Итак, из трех допущений, перечисленных здесь, два (первое и третье) обосновываются ниже с помощью фактического материала. Использовать именно данную процедуру изложения, а не более привычную обратную (первоначальное рассмотрение материала; последующее обобщение) потребовалось потому, что по композиционным соображениям гипотеза должна быть сформулирована перед проведением эксперимента. Для формулировки гипотезы необходимы исходные данные, являющиеся, в свою очередь, проблематичными. По этой причине исходные данные представляются только в условно-утвердительной форме, т. е. в виде допущений. Таково объяснение избранной процедуры изложения.
   Сформулируем гипотезу. При актуализации понятия, ассоциирующегося с несколькими лексемами, актуализируется та лексема, которая, по отношению к другим лексемам, с этим понятием связана более устойчиво. В условиях билингвизма это означает, что во время речи на одном языке актуализируется иноязычная лексема, если она связана с предварительно актуализировавшимся понятием более устойчиво, чем соответствующая лексема рассматриваемого языка. Субъективно в учебной ситуации данное состояние переживается как наличие у студента-иностранца, говорящего, например, по-русски, потребности назвать определенный предмет. Он узнает этот предмет, т. е. включает его в объем соответствующего понятия, и этап узнавания приводит к переживанию обладания информацией («есть мысль»). Если, однако, по какой-то причине не отыскивается русской лексемы, то субъективно переживается желание «выразить мысль». Если русская лексема не может актуализироваться, актуализируется лексема первичного (т. е. нерусского) языка. Таким образом, «мысль» может быть «выражена», на только с помощью средств другого языка. В определенных условиях иноязычная лексема вводится в русскую речь (об этих условиях говорится в следующем параграфе). В определенных условиях, однако, иноязычная лексема во внешнюю речь не вводится и ищется ее перевод (об этих условиях также говорится в следующем параграфе). Поэтому по внешней речи нельзя судить о том, актуализировалась иноязычная лексема или нет. В гипотезе цет утверждения, что при соблюдении перечисленных в ней условий имеет место введение иноязычной лексемы во внешнюю речь. В ней говорится только о том, что при соблюдении данных условий наблюдается актуализация иноязычной лексемы. Как можно судить о реальности такой актуализации, если она внешне не проявляется, говорится дадее.
   Данная гипотеза, как и любое предположение подобногорода, нуждается в эмпирической проверке. Применительно к психологии это означает, что требуется или наблюдение, или эксперимент. Эксперимент, как известно, по сравнению с наблюдением позволяет более быстро аккумулировать фактический материал.
   Эксперимент, призванный подтвердить гипотезу, был нами поставлен дважды. Первая серия опытов относится к порождению речи в естественных условиях, а вторая к учебной ситуации. Результаты первого эксперимента опубликованы [188 - Е. М. Верещагин. К вопросу опосредствованной ассоциации лексем с понятиями. «Вопросы психологии», 1966, № 3.]; результаты второго эксперимента приводятся ниже:
   Методика как в первом, так и во втором случае оставалась, себе подобной; результаты в обоих случаях не противоречаг друг другу.
   Поскольку в условиях эксперимента воссоздать спонтанную речь не представляется возможным, пришлось ограничиться исследованием номинации.
   Ниже в отдельных разделах описываются: явление номинации, техника эксперимента, процедура обсуждения результатов, методика их истолкования и, наконец, способ выведения сведений по отношению к выдвинутой гипотезе.
   Методика проведения эксперимента основывается на понимании процесса отражения на уровне понятий как движения от конкретного предмета к введению его в сознание через понятие-лексему, причем «непосредственно со словом ассоциируется понятие, а связь предмета (его образа илт представления) со словом осуществляется опосредствованно, т. е. через выражаемое словом понятие» [189 - Б. В. Б е л я е в. О слове и понятии, стр. 84.].
   Таким образом, если информант наблюдает некоторый предмет, этот последний не может непосредственно ассоциироваться с лексемой. Сначала этот предмет включается в объем соответствующего понятия. Данный этап может быть назван узнаванием.
   После того, как предмет включен в объем понятия, т. е. узнан, имеет место актуализация ассоциирующейся с понятием лексемы. Данный этап называется номинацией.
   Поскольку этап узнавания и этап номинации следуют друг за другом, они находятся во временных отношениях. Следовательно, между предъявлением предмета и его номинацией наблюдается определенный промежуток во времени.
   Этот промежуток бывает обычным (в этом случае он не превышает средней величины, устанавливаемой в большинстве случаев номинации). Этот промежуток может быть также продолженным (в этом случае он значительно отклоняется от средней величины).
   Если искать причины продолженного промежутка между предъявлением предмета и номинацией, то объяснений отыскивается два. Во-первых, затруднение может возникнуть на этапе узнавания. Данный случай нас не интересует, и в эксперименте с помощью известной техники исключается возможность затрудненного узнавания. Во-вторых, затруднение может возникнуть и тогда, когда предмет узнан, но актуализация понятия не приводит к актуализации лексемы. Здесь затруднение относится к этапу номинации, и этот случай изучается в эксперименте.
   Таким образом, если при обычном промежутке времени не наблюдается затруднения ни на этапе узнавания, ни на этапе номинации, то при продолженном промежутке затруднение относится, так как трудности при узнавании устранены, к этапу номинации. Продолженный промежуток свидетельствует о психическом процессе, отличающемся от незатрудненного перехода от понятия к лексеме, т. е. ассоциация понятия с лексемой в этом случае обнаруживает определенные (подлежащие выяснению) дополнительные черты. Во всяком случае эта ассоциация не обеспечивает автоматической актуализации лексемы при актуализации понятия, которая справедливо предполагается при обычном временном промежутке.

   Поскольку время здесь оказывается источником информации, самому данному явлению не присущей, требуется задержаться на проблеме объективации психической деятельности.
   В этой связи полезно еще раз вернуться ко второму допущению.
   Так как между актуализацией понятия и актуализацией лексемы проходит определенное время, оно является индикатором, с помощью которого можно судить о степени устойчивости ассоциации лексемы с понятием. Тем самым внутренняя, ненаблюдаемая закономерность выражает себя во внешнем, наблюдаемом процессе. Предполагается: на основании изучения внешнего процесса, относительно которого показано, что он стоит в определенном отношении к ненаблюдаемой закономерности, можно судить об этой последней.
   Сформулированное предположение характерно для психологии как науки в целом. Это предположение скрыто в понятии объективации, свойственном данной науке. Объективация – это выражение определенного процесса (как правило, ненаблюдаемого) в сопутствующем ему ином процессе или явлении (как правило, наблюдаемом). Действительно, регистрируя движения глаз при рассмотрении шахматной позиции, удается изучать эвристическую деятельность [190 - В. Н. П у ш к и н. Ук. соч., стр. 205.]; обращая внимание на оговорки, можно исследовать обычно не выражающиеся особенности производства речи; мимика позволяет судить об эмоциях человека; с помощью энцефалограммы оценивают уровень бодрствования человека или животного и т. п. В нашем случае – процесс номинации при билингвизме также объективирован во времени.

//--  -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

--//
   При учете всего сказанного была разработана методика проведения экспериментов, в принципе не отличающаяся от аналогичных работ [191 - Й. Бикчентай и 3. Лавров а-Бикчентай. Мышление на родном и чужом языках. М., 1929; W. Е. Lambert. Measurement of the Linguistic Dominance of Bilinguals. «Journal of Abnormal and Social Psychology», 1955, v. 50; U. Smith. Measurement of Vocabulary of Young Bilingual Child in Both Languages Used. «Pedagogical Seminary», v. 74, 1949.]. Информанту предъявлялось изображение какого-либо предмета или действия и предлагалось назвать его. Как только изображение предъявлялось, пускался секундомер, и он останавливался, как только информант произносил первый звук лексемы. Подробности технического характера приводятся ниже. Эксперименты проводились с использованием двух языков: родного для информантов и изучаемого.

   Всего мы провели три серии экспериментов: в двух сериях участвовали билингвы, и эти серии должны рассматриваться как основное исследование; в одной участвовали монолингвы, и эта серия считается контрольной.
   Несколько практических замечаний.
   1. Поскольку мы стремились исключить затруднения при узнавании изображенных предметов, надо было отобрать такие изображения, которые своей формой этого узнавания не затрудняют. Использовались схематические штриховые рисунки с выделением предмета, подлежащего номинации, как они применяются в учебных словарях и аудио-визуальных курсах.
   2. Поскольку узнавание зависит и от содержания изображения, были отобраны изображения лишь тех предметов, которые достаточно часто встречаются в жизни. Отбор проводился с привлечением частотных словарей, но помещение или отсутствие соответствующей лексемы в словаре не являлось решающим. Если судить по результатам эксперимента об эффективности отбора, то не наблюдалось ни одного случая, когда информант ответил бы отрицательно на вопрос: «Знаете ли Вы, что изображено на картинке?»
   Всего было отобрано 250 картинок.
   3. Немного из опыта работы с информантами.
   Первоначально мы стремились выработать непосредственную реакцию лексемой на предъявление изображения, т. е. предпринимались попытки научить информантов реагировать только лексемой. Искусственность такого способа номинации обнаружила себя в том, что испытуемые, принявшись произносить одну лексему, тут же заменяли ее другой, помешали перед ее произнесением некоторые паразитические слоги (типа «э-э», «ага». по-немецки «а-ja») илислова (типа «сейчас», «как это?» или по-немецки «gleich», «Мошепс mal»). Таким образом, мы констатировали частное появление форм хезитации, употребительных в тех случаях, когда говорящий находится в нерешительности.
   Все это убедило нас в необходимости исключения спешки, возникавшей в холе эксперимента. Поэтому была предпринята попытка приблизить г. – ксперимент к естественным условиям. Так как естественная номинация имеет место только в форме суждения (предложения), испытуемым предложили отвечать этой формой (например: «вот это – стол», «Das ist eiti Tisch»). Трехсложные комплексы, предшествующие номинации, оставляют достаточно времени, чтобы выбор лексемы протекал без спешки. Предложенная процедура оказалась удобной еще и потому, что мы располагали только секундомером и не могли замерять малые промежутки времени.
   Секундомер пускался, как только было предъявлено изображение. Секундомер останавливался, как только инфопмант начинал произносить первый звук лексемы. Если после этого информант менял лексему, то такой результат не учитывался.
   4. При дальнейшем анализе оказалось, что результаты, относящиеся к к номинации с использованием как русского, так и немецкого языков, могут использоваться без исчисления поправки, которая учитывала бы разницу в длительности произношения вводных комплексов на русском и немецком языках. Время, потребное для произнесения этих комплексов, оказалось одинаковым.
   5. В связи с тем, что мы использовали номинацию в виде суждения, цифровые величины, полученные нами, значительно уклоняются от величин, зафиксированных в результате опытов, по внешнему виду идентичных нашему эксперименту.
   6. Была отобрана группа информантов-билингвов, состоящая из студентов-немцев, изучавших русский язык в западноевропейских и североамериканских университетах не менее трех лет (медиальный билингвизм). В группу вошло 10 информантов.
   Таким образом, всего изучалось 250 номинаций у 10 информантов, т. е. ожидается 2500 результатов. Так как номинация проводилась с использованием двух языков, число результатов удваивается и составляет 5000.
   7. Была составлена также группа информантов-монолингвов, состоявшая из 5 русских студентов. В контрольном эксперименте ожидается 1250 результатов.
   8. Так как применяется статистическая обработка материала, групп, информантов должны быть однородными. Однородным называется материал тогда, когда ни об одной его части нельзя сказать ничего специфического, если все его части, следовательно, имеют одинаковую историю. Сказанное, по нашему мнению, по отношению к нашему эксперименту сводится к соблюдению двух условий. Информанты должны принадлежать одной и той же половозрастной группе. Информанты должны располагать одинаковым образованием. Различия в темпераменте, социальном положении и происхождении, а также в филологической подготовке не являются существенными.
   9. Кроме однородности группы информантов, по нашему мнению, значительны еще два условия корректности эксперимента. Во-первых, должны быть исключены все внешние причины, способные повлиять на реакцию информантов (утомленность, отсутствие внимания, плохие условия экспериментальной работы, дефицит времени и т. д.). Во-вторых, важна установка на тот язык, на котором ожидается вербальная реакция. Поэтому использовался немецкий язык, если ожидалась немецкая номинация, а в противном случае – русский.

   Итак, были исследованы три явления. В основном эксперименте исследовалась ассоциация лексем с понятиями в условиях билингвизма. Назовем явлением Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

номинацию в условиях билингвизма с использованием немецкого языка. Назовем явлением Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

номинацию в условиях билингвизма с использованием русского языка. В контрольном эксперименте изучалась ассоциация лексем с понятиями в условиях монолингвизма. Назовем номинацию при монолингвизме явле – нием Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Поскольку все перечисленные явления отличаются друг от друга на основании внешних, зримы х характеристик, и можнхо считать внешнеразнородными.
   Для удобства анализа материала, приведенного в таблицах, используе м графический способ его презентации.

   Рис. 5

   Для этого на основании таблицы нами был построен статистический ряд,т .е. все время, потребное для произнесения самой затруднительной лексемы – оно составляет 11 секунд, – мы разделили на равные разряды, выбираемые эмпирически, – в нашем случае разряд составляет 0,5 секунды, – и для каждого разряда подсчитали общее количество лексем, относящихс я соответственно к явлениям Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Таким образом, статистический ряд был построен по непрерывным признакам – в количественном отношении при – знак задается характеристикой «от … до … ».
   Когда статистический ряд построен, руководствуя ь принципом графического представления материала, мы перенесли егв двумерную систему координатв виде гистограммы, т. е. на оси абсцисс отложены разряды и на каждом из них как на основании построены прямоугольники, достигающие вершинам отметок оси ординат, соответствующих количеству произнесенных лексем. Далее в соответствии с известной техникой статистический ряд подвергался сглаживанию, и мы получили приводимые ниже кривые. Каждому явлению Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

соответствует на рис. 5 своя кривая: I (сплошна я линия), II (пунктирная линия), III (точечная линия).
//-- Примечание --//

   Изображение наших данных в виде неступенчатой кривой теоретически оправдано, так как, если проводить неограниченно возрастающее количество опытов (бесконечное), полученные величины будут распределяться в интервалах непрерывно Как известно, непрерывными величинами считаются изменяющиеся величины, способные принимать любое значение в некоторых пределах (это значит, что их количество бесконечно велико). На практике фактические данные всегда дискретны, так как каждое измерение выражается целым числом, кратным наименьшей единице измерения.
   На самом деле, мы исследовали количество произнесенных лексем за определенный промежуток времени, т. е. количество лексем возрастает не именно в точках отсчета, а и в интервалах между ними. Поэтому ограничиться только изображением гистограмм – означало бы создать иллюзию дискретного изменения.

   При рассмотрении полученных кривых можно констатировать, что все они являются кривыми нормального распределения, поскольку они симметричны и имеют холмообразный характер.
   Кривая нормального распределения, как известно, возникает в результате графической презентации значительного количества качественно идентичных опытов и отражает только одну закономерность, объективно существующую в явлении и проявляющуюся в опытах. Так как именно данная закономерность и является предметом изучения, а прочие закономерности признаются для анализа несущественными, можно сказать, что она исчернывает явление.
   В нашем случае наблюдаются четыре распределения случайных величин по нормальному закону. Во-первых, по этому закону распределяются величины, отражаемые кривыми I и III. Во-вторых, поскольку кривая II имеет две вершины, причем по мере удаления от максимальной точки кривая симметрично приближается к оси абсцисс, так что между двумя вершинами имеется четкая граница, следует признать, что эта кривая отражает два различных распределения случайных величин по нормальному закону. Назовем кривую II с левой вершиной кривой II, а кривую II с правой вершиной кривой II и будем считать указанные кривые самостоятельными.
   До сих пор по упомянутым выше критериям мы полагали, что изучаются только три разнородных явления Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

. Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, отражаемые соответствующими кривыми I, II и III. Если бы это было так, то на графике мы получили бы три распределения. На самом деле распределений оказалось четыре.
   На этой основе следует сделать заключение, что изучаются не три разнородных явления, а четыре. Явление Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, которое до анализа считалось однородным, приходится рассматривать, как два разнородных явления. Обозначим эти два явления Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

' и Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

", причем Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

' соответствует кривая II', а Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

« – кривая II».
   Если Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

на основании вышеописанных внешних характеристик считаются внешнеразнородными, то явления Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

' и Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

" не ограничиваются друг от друга никакими зримыми чертами. Кривая показывает, что они имеют различающие их характеристики, однако эти характеристики скрыты и их предстоит выяснить. Назовем поэтому явления Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

' и Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

" внутреннеразнородными.
   Продолжим анализ кривых. При рассмотрении этих кривых с иной точки зрения устанавливается, что кривые I, II' и III положительно коррелируют друг с другом, т. е. при условии совпадения максимальных точек на оси абсцисс подъем или спад кривой сопровождается подъемом или спадом другой. Данное наблюдение означает, что представленные кривыми явления, будучи внешнеразнородными, связаны межle собой некоторым внутренним признаком. Поэтому можно говорить о том, что они однородны в отношении определенных внутренних характеристик.
   Информация, содержащаяся в обсуждаемой диаграмме, исчерпана полностью.
   Далее требуется перейти к содержательной интерпретации. Как и в любом прочем статистическом исследовании, установленные закономерности (разнородность явлений Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

' и Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

" и однородность явлений Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

' и Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

), должны быть интерпретированы той наукой, к области которой относится исследуемое явление, т. е. психологией.
   Выше мы показали, что нами изучается фактически одно явление, а именно – ассоциация лексем с понятиями (трудности на этапе узнавания исключены).
   Так как язык есть «непосредственная – действительность мысли», т. е. так как в свете современной науки между материальной и идеальной сторонами слова не помещается никакой третьей сущности, при монолингвизме (Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

) ассоциация лексем с понятиями может быть только непосредственной. Выделим именно эту черту. Итак, согласимся, что в условиях монолингвизма ассоциация лексем с понятиями непосредственна.
   Однако, как было показано выше, Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

внутренне связано с Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

'. Действительно, во всех трех случаях количество произнесенных лексем возрастает до 2,5 секунд и после этой высшей точки начинает падать. Можно предположить, что если бы количество лексем, относящихся к Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

' и Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, было одинаковым, то кривые их распределений совпали бы. Таким образом, по нашему мнению, несовпадение кривых отражает не качественное различие между данными явлениями, а различное количественное проявление каждого из них. Применительно к интересующей нас проблеме и в связи со всем сказанным выше, следовательно, мы вправе констатировать, что в Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

' наблюдается та же внутренняя закономерность, тот же тип ассоциации, что и в Яз. Поскольку в Яз имеет место непосредственная ассоциация лексем с понятиями, и применительно к Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

и Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

' следует говорить о том же типе ассоциации. Таким образом, мы показали, что и в условиях билингвизма в ряде случаев (Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

') наблюдается непосредственная ассоциация лексем с понятиями.
   Явление Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

" противостоит обсужденным выше явлениям, так как вершина кривой, его отражающей, значительно отстоит от вершин трех остальных кривых. Поэтому следует констатировать, что в Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

" ассоциация отличается от непосредственной. Какова эта ассоциация в психологическом плане, требуется выяснить, так как в рамках поставленного эксперимента ответить на приведенный вопрос не представляется возможным.
   Так как вопрос сформулирован в психологических терминах и поставлен в качественном плане и так как поиски ответа в границах описанного ранее эксперимента неправомерны (эксперимент отвечает на другой вопрос), требуется поставить новый психологический эксперимент, связанный с ироведенным, но отвечающий другим целям.
   Были вновь использованы показания самих информантов. Информантов-билингвов спрашивали, почему некоторые лексемы произносятся с большой задержкой, и поступившиесведения, как нам кажется, позволяют судить о качественной характеристике ассоциации, отличающейся от непосредственной.
   Приведем три наиболее характерных ответа. Беседа проводилась по-немецки.

   Предъявлено изображение обезьяны. Требуется русская номинация. Информант молчит около 7 секунд. Вопрос: «Почему Вы так долго молчали?» Ответ: «Я вспоминал, как будет Affe по-русски».
   Предъявлено изображение самолета. Требуется русская номинация. Информант молчит 6 секунд. Вопрос: «Почему Вы так долго молчали?» Ответ: «Забыл, как будет Flugzeug по-русски».
   Предъявлено изображение часов. Требуется русская номинация. Выдержка – 6,5 секунд. Вопрос: «Почему Вы так долго молчали?» Ответ: «Не мог сразу вспомнить русское слово». Уточняющий вопрос: «О чем же Вы думали во время паузы?» Ответ: «Думал, как будет die Uhr порусски». Следующий вопрос: «Значит, немецкое слово появилось сразу?» Ответ: «Да, конечно».

   Подобные ответы типичны. Большинство опрошенных в– ответах указывает, что во время большой паузы ищется перевод, а из этого следует, что сначала актуализируется немецкая лексема, которая впоследствии переводится, т. е. замещается русской лексемой.
   Следовательно, данные опросов, которые в принципе могут быть истолкованы самым различным способом, не исключают и интерпретации в терминах опосредствованной ассоциации лексем с понятиями в условиях билингвизма.
   Действительно, если при номинации в условиях билингвизма имеет место перевод, то, например, между понятием и русской лексемой может помещаться лексема немецкого языка (Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

"). Опосредствованная ассоциация при билингвизме не является обязательной (Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

, Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

'), однако тем не менее она возможна.
   Номинация при непосредственной ассоциации лексем с понятиями происходит следующим образом. После того, как предмет включен в объем понятия, это последнее ассоциируется с немецкой лексемой (если даже имеется установка на русский язык). Следовательно, и в том случае, когда человек мыслит и говорит по-русски, некоторые понятия непроизвольно ассоциируются с немецкими лексемами. Замена немецкой лексемы русской может происходить немедленно, а может занимать определенный промежуток во времени. Во втором случае требуется волевое усилие, т. е. поиск перевода проводится сознательно и целенаправленно.

   С психологической точки зоения, в процессе номинации, относящейся ко второму случаю (Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

') и представляющей собой волевой поиск иноязычной лексемы, наблюдается припоминание (припоминание обычно определяется как целенаправленный и сознательный акт). Припоминание противопоставляется воспоминанию как непроизвольному акту.
   Первый случай, упомянутый выше (опосредствованная ассоциация, но актуализация немецкой лексемы немедленно приводит к актуализации русской лексемы), нашими экепеоиментами не охватывается, так как, видимо, он не проявляет себя в таких промежутках во времени, которые могли бы фиксироваться нами (в экспериментах использовался, как было сказано, только секундомер).

   Итак, было установлено, что ассоциация лексем с понятиями (при билингвизме) имеет два типа: она может быть непосредственной и она может быть опосредствованной.
   В условиях, сложившихся к моменту нашего эксперимента, все множество понятий сопряжено с лексемами двух языков следующим образом:
   1) немецкие лексемы ассоциируются с понятиями непосредственно;
   2) часть русских лексем также ассоциируется с понятиями непосредственно;
   3) часть русских лексем ассоциируется с понятиями через посредство немецких лексем, т. е. опосредствованно.

   Все предложенные выше рассуждения справедливы только в том случае, если мы согласимся с существованием лексем разных языков, ассолиирующихся с одним и тем же понятием, т. е. сделанный ранее вывод справедлив только тогда, когда мы считаем, например, что лексемы обезьяна и Affe ассоциируются с одним и тем же понятием, а не с двумя различными. В этом случае, действительно, не противоречит логике допущение, по которому сначала актуализируется лексема Affe, атолько потом лексема обезьяна.
   Нет теоретических препятствий для принятия того взгляда, по которому существуют лексемы, принадлежащие разным языкам, но ассоциирующиеся с одним и тем же понятием. Существование таких лексем объясняется, с одной стороны, тем, что все языки в конечном итоге соотносятся с единой действительностью [192 - M. В. E m e n a u Language and Non-Linguistic Patterns. «Language», 1950, No. 2.]. С другой стороны, наличие лексем разных языков при совпадении плана содержания объясняется контактом носителей соответствующих языков. Например, Л. В. Щерба в Лужице наблюдал такое явление, при котором каждое понятие двуязычных лужичан имеет два разноязычных способа выражения. Названный автор предлагает в этом случае говорить об одном «языке с двумя терминами» [193 - Л. В. Щерба. Избранные работы по языкознанию и фонетике,, т. I. Изд-во ЛГУ, 1958.]. Наконец, в-третьих, из практики преподавания известно, что при обучении вторичному языку зачастую требуется длительно работать над усвоением лексемы, но не приходится работать над усвоением выражаемого лексемой понятия.

   Если вернуться к допущениям, сформулированным в начале параграфа, то нетрудно обнаружить, что первое и третье допущения подтверждаются рассмотренным выше фактическим материалом и, следовательно, перестают быть допущениями и переходят в разряд доказанных утверждений.
   Действительно, чтобы обосновать содержащуюся в первом допущении мысль, что связь между лексемой и понятием бывает более или менее устойчивой (по сравнению с ассоциацией-эталоном, т. е. относительно), требовалось выявить различные степени устойчивости на основании измерений времени. Время, как мы помним, объективирует внутреннюю закономерность. Материал показал, что время номинации части лексем составляет продолженный промежуток и, следовательно, уклоняется от обычного промежутка. Если предположить, что при обычной выдержке актуализируются лексемы, ассоциируемые с понятиями достаточно устойчиво, то при продолженной выдержке ассоциация должна характеризоваться, как менее устойчивая. Кроме того, с очевидностью ясно, что непосредственная ассоциация более устойчива, чем ассоциация опосредствованная. Таким образом, первое допущение может перейти в класс утверждений.
   Третье допущение, по которому с одним понятием допустима ассоциация ряда (в частности, двух) лексем, рассмотренным выше фактическим материалом подтверждается также с полной убедительностью. Две лексемы могут ассоциироваться с понятием непосредственно. Однако наибольшую убедительность данная мысль приобретает при рассмотрении опосредствованной ассоциации. В этом случае исключена логическая возможность существования и актуализации второго понятия для второй лексемы. Лексема ассоциируется с лексемой и через ее посредство с понятием.
   Данным материалом подтверждается также гипотеза, «формулируемая в качестве предположения, что при актуализации понятия, ассоциирующегося с рядом лексем, актуализируется та лексема, которая по сравнению с другими лексемами более устойчиво с этим понятием связана.
   Действительно, эксперимент подтверждает, что, например, если в речи на русском языке информант-немец употребляет русскую лексему, ассоциирующуюся с понятием опосредствованно, т. е. лексему, менее устойчиво связанную с понятием, то немецкая лексема непременно актуализируется. Иное дело, что эта лексема не выводится в звучащую (внешнюю) речь; на этапе, предшествующем звучащей речи, данная лексема тем не менее действительно актуализируется, и это можно проверить, опросив информанта.
   Поэтому гипотезу можно считать доказанной.
   К числу значительных результатов можно отнести наблюдение, по которому при речи на одном языке возможна актуализация лексем другого языка. Это означает, что выразительные средства двух языков при некоторых типах билингвизма (мы изучаем медиальный билингвизм, но сказанное, может быть, относится и к другим его типам) не находятся в отношениях полного антагонизма или отрицательной индукции, как это иногда утверждается.
   К числу значительных результатов требуется отнести также наблюдение, по которому некоторое количество понятий сополагается с лексемами двух языков. Это означает, что число понятий меньше числа лексем, известных билингву, так как некоторые понятия ассоциируются одновременно с двумя лексемами. Это действительно важно, так как в согласии с таким наблюдением определенные понятия актуализируются в речи как на одном языке, так и на другом.

   Указанная мысль, подтвержденная материалом, является весьма существенной, и на ней было бы полезно задержать внимание. Однако в этом случае пришлось бы рассматривать немалое количество спорных проблем, связанных с ненаблюдаемыми этапами порождения речи (в том числе – и с внутренней речью), и выбирать или предлагать их решение. Данная работа никак не согласуется с композиционными задачами исследования, и она нарушила бы равновесие композиционных единиц. Кроме того, по причине слабой разработанности внутренней речи желательно не обращаться к названной исследовательской области. Поэтому откажемся от отнесения приведенного вывода непосредственно к объекту (т. е. человеку) и согласимся считать его функциональной моделью, значение которой сводится к ее объяснительной силе.

   Назовем понятия, ассоциирующиеся с лексемами двух языков, двусторонними. Их исследование допускает построение следующей функциональной модели.
   Напомним, что при продуктивной речи процесс порождения, как мы думаем, идет от понятия к лексеме, т. е. сначала актуализируется понятие, а потом актуализируется ассоциированная с ним лексема.
   Предположим, во время речи билингва на вторичном языке актуализировалось двустороннее понятие. Как было отмечено ранее, с таким понятием лексема первичного языка и лексема вторичного языка могут ассоциироваться по-разному. Во-первых, обе лексемы могут ассоциироваться с понятием с одинаковой степенью устойчивости. Во-вторых, одна из лексем может ассоциироваться с понятием более устойчиво, а другая соответственно менее устойчиво.
   В первом случае, т. е. при условии, что лексемы обоих языков ассоциируются с понятием одинаково устойчиво, в качестве одной из возможных моделей процесса порождения речи допустимо принять предположение, что имеется определенный механизм, обеспечивающий выбор и введение в речь из двух возможных лексемы, принадлежащей тому языку, которому принадлежит речевое произведение. Например, если билингв пользуется вторичным языком, то при актуализации двустороннего понятия актуализируется и вводится в речь лексема вторичного языка. Напротив, если билингв пользуется первичным языком, то актуализация двустороннего понятия приводит к введению в речь лексемы первичного языка и только этого языка. Действительно, если по данным эксперимента лексемы Tisch и стол ассоциируются с понятием одинаково устойчиво, то в речи по-русски билингв вводит только русскую лексему, а в речи по-немецки – только немецкую лексему. Видимо, и актуализация этих лексем на этапе, предшествующем звучащей речи, минует любое лишнее звено, так как время номинации совпадает с номинацией при монолингвизме (Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

) а при Я3 никакое промежуточное звено не предполагается.
   Если задаться вопросом, как может содержательно интерпретироваться тот механизм, обеспечивающий выбор одной лексемы из двух, о котором говорится выше, то, видимо, полезно обратиться к описанному А. А. Ухтомским принципу доминанты и связанному с ним принципу отрицательной индукции. Может быть использован также принцип установки, развитый в грузинской школе психологов (Д. Н. Узнадзе), выгодно отличающийся от принципа доминанты своей психологической, а не физиологической направленностью. Назовем указанный механизм (для наших целей) селектором. Итак, селектор – это психический механизм, обеспечивающий выбор лексемы при актуализации двустороннего понятия. Выбор лексемы, как указывалось, зависит от языка, устанавливаемого в речевом произведении в границах той высшей единицы, в которую входит лексема (например, в границах модели простого предложения).
   Таково объяснение порождения речи на уровне лексем в том случае, когда с понятием две лексемы ассоциированы одинаково устойчиво.
   Рассмотрим второй случай. Предположим, с одним понятием ассоциируются две лексемы, но одна лексема связывается с понятием более устойчиво, чем другая. Данный случай представлен в установленном экспериментально явлении Я -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

.
   Эксперимент показывает, что при таком условии селектор не действует, так как непременно актуализируется та лексема, которая более устойчиво связана с понятием. Язык,, которому принадлежит речь, не играет здесь, как в первом случае, определяющей роли.
   Однако сформулированное правило применимо лишь к этапу, предшествующему звучащей речи. Действительно, более устойчивая лексема всегда актуализируется, но это не значит, что она всегда вводится в звучащую речь.
   Для того чтобы установить, в каких случаях актуализировавшаяся лексема вводится в речь, а в каких мы наблюдаем перевод, недостаточно заниматься только психологией. Требуется обратиться к изучению социальных условий говорения, т. е. рассмотреть социологическую проблематику.

§ 3. Некоторые социальные закономерности выбора лексем при билингвизме

   Проблема имеет две стороны: во-первых, нужно выяснить случаи, в которых лексема, например, вторичного языка вводится в речь на первичном языке (или наоборот); во-вторых, нужно противопоставить им случаи, когда такое введение невозможно.
   Используем процедуру изложения, к которой приходилось, прибегать выше, т. е. первоначально приведем гипотезу, а потом – материал, на основе которого она может быть проверена.
   Употребление или неупотребление актуализировавшейся лексемы в звучащей речи зависит от речевой ситуации. Данная мысль высказывалась и ранее. Например, А. П. Дульзон [194 - А. П. Д у л ь з о н. О наблюдениях над речью для установления особенностей языка. «Ученые записки Томского госпединститута», 1956, т. 15.] указывал, что при билингвизме «самые различные сочетания элементов используемых языковых систем… мало» зависят от степени знания языка, определяясь главным образом тем, кто, с какой целью и в какой обстановке ведет речь, т. е. речевой ситуацией». В принципе сам факт зависимости выбора выразительных возможностей от речевой ситуации установлен давно и входит в общую теорию лингвистики (на этой основе строится особая лингвистическая дисциплина – функциональная стилистика). Теперь ставится задача применить указанное общее наблюдение к производству речи при билингвизме. Это означает, что следует обнаружить и описать зависимость между речевой ситуацией и формой речи билингва в аспекте сочетания элементов двух языков или – как в интересующем нас случае – в аспекте сочетания лексем двух языков.
   Разделим ситуации по критерию адресата и по критерию социальной значимости. Никакие другие критерии не станем принимать во внимание.
   По критерию адресата в аспекте психологическом согласимся считать первой речевой ситуацией общение билингва с монолингвом. В первой речевой ситуации критерий социальной значимости не представляется существенным.
   Вторая и третья речевые ситуации выделены на основе сочетания психологических и социальных оснований.
   Назовем второй речевой ситуацией общение билингва с билингвом в социально-нейтральных условиях. Назовем третьей речевой ситуацией общение билингва с билингвом в социально-значимых условиях.

   Понятие социально-нейтральных и социально-значимых условий общения нуждается в комментарии. Социально-нейтральными можно назвать такие условия речи, при которых говорящий не обращает внимания на выразительный аспект речевых произведений, т. е. когда он, по самонаблюдению, «не думает, как сказать». Такие условия речи обычно возникают в общении людей, равных по социальному положению, т. е. имеющих одну и ту же социальную историю. Кроме того, требуется, чтобы акт общения не был осложнен внешними обстоятельствами – например, присутствием постороннего. Социально-значимыми предлагается считать такие условия речи, при которых говорящему приходится обращать внимание на форму выражения мысли или, по самонаблюдению, «приходится думать, как сказать». Такие условия обычно возникают в общении людей, имеющих разные социальные истории, и при осложнении речевого акта внешними обстоятельствами (например, при терциарной речи, при обращении к аудитории и т. п.).

   Если приведендые три ситуации упорядочить по принципу включения в речь иноязычных лексем, то эмпирические сведения приводят к следующим выводам.
   В первой речевой ситуации (общение билингва с монолингвом) иноязычные лексемы не употребляются. Действительно, об употреблении иноязычных лексем с коммуникативными целями не может быть и речи, так как монолингв владеет лексемами только одного языка.
   Например, нами записано речевое произведение, порожденное студентом-иностранцем, пытавшимся получить некоторые сведения у русского (монолингва). Многоточием проставляются паузы, а паразитические звуки передаются литерой э. «Скажите, пожалуйста, прошу Вас… э… Как я иду до… моста через этот… река? Я хочу идти в… как это?.. в тот большой белый здание». – «В Новодевичий?» – «Что, пожалуйста?» – «В монастырь Новодевичий?» – «Да-да, в этот… э… мона… мона…» – «Монастырь». – «Правильно, в… монастырь». – «Далеко идти, лучше ехать». Как потом выяснилось при опросе, паузы объясняются поисками перевода для актуализировавшихся немецких лексем Briicke и Kloster. Если перевод для первой лексемы был найден и введен в звучащую речь, то перевода для второй лексемы не нашлось, но говорящий тем не менее предпочел использовать неадекватное описание, а не ввести иноязычную лексему в речь.
   Во второй речевой ситуации (общение билингва с билингвом в социально-нейтральных условиях) иноязычные лексемы употребляются достаточно часто. Уточнить данную формулировку в количественном отношении в принципе не входит в нашу задачу. В этом случае иноязычные лексемы могут употребляться с коммуникативными целями, так как оба говорящих в общении способны использовать две языковые системы.
   Например, такая насыщенная иноязычными лексемами речь наблюдается в беседах студентов-иностранцев между собой (особенно если они обучаются в Советском Союзе): In unserem общежитие war gestern настоящий скандал. Stell dir vor: Zwei Studenten haben ausgemacht, daS einige Freunde zu Besuch kommen, aber die вахтерша, diese тетя Поля wollte und wollte die nicht reinlassen.
   Вторая речевая ситуация очень характерна для массового билингвизма в нашей стране, особенно если рассматривать речь не на собраниях, по радио или в газете, а речь обиходную [195 - Е. М. Верещагин. Разговорная речь при продуктивном билингвизме. В сб.: «Теория и практика описания разговорной речи». Горький,. 1966.].
   Ко второй речевой ситуации относятся те речевые произведения, которые в литературе вопроса были рассмотрены под наименованием макаронизмов. Характерна в этом отношении речь г-жи Курдюковой [196 - И. П. Мятлев. Сенсации и замечания г-жи Курдюковой за границею, дан л'этранже. Соч., тт. II – HI. М., 1894.] .Манера говорить, подобная указанной, рассмотрена Л. А. Булаховским и В. В. Виноградовым [197 - Л. А. Б у л а х о в с к и й. Иностранные элементы в русской художественной литературе. «Научные записки Харьковского ГПИИЯ», 1939,. т. I; В. В. Виноградов. Очерки по истории русского литературного: языка XVII-XIX вв. М., Учпедгиз, 1938.]. На лингвистическое значение макаронизмов указывал Л. В. Щерба [198 - Л. В. Щерба. Преподавание иностранных языков в средней школе. Общие ВОПРОСЫ методики. М. – Л., Изд-во АН СССР, 1947, стр. 56.].
   В третьей речевой ситуации (общение билингва с билингвом в социально-значительных условиях) иноязычные лексемы употребляются достаточно редко.
   В свете сказанного видно, что количественные указания, приведенные нами, представляют собой относительные сведения. Мы характеризуем вторую речевую ситуацию относительно третьей, а третью – относительно второй, т. е. если говорится, что в третьей речевой ситуации иноязычные лексемы употребляются достаточно редко, а во второй – достаточно часто, то это значит, что такие лексемы в третьей речевой ситуации наблюдаются реже, чем во второй, а во второй – чаще, чем в третьей. Оценка дается только субъективно, никакие подсчеты не проводились.
   Например, если на уроке русского языка студентам-иностранцам известно, что преподаватель владеет вторичным языком, лексема, принадлежащая вторичному языку, может быть введена в речь. Разумеется, такое введение наблюдается значительно реже, чем в обиходной речи, так как самой постановкой преподавания студент побуждается к чистой русской речи. Тем не менее (особенно в неподготовленной речи) иноязычные лексемы не исключаются полностью. «Вот они подошли к реке, которую они должны были … э … iiberwinden (подсказка: преодолеть) преодолеть». «Он потом заболел … э… тяжелой болезнью… заразительной… Aussatz (подсказка: про-ка-за), да! заболел проказой». Нередко на уроке складывается такая практика, когда студент в затруднительном случае произносит лексему первичного языка, а преподаватель автоматически подсказывает, даже не обращая внимания на своеобразие явления. Такая практика возникает особенно часто тогда, когда требуется стимулировать спонтанную речь студента и когда обращается внимание не столько на форму речи, сколько на возможности понятного выражения.
   Характерно, что в третьей речевой ситуации иноязычная лексема часто вводится в речь только тогда, когда говорящий еще не встречал соответствующей, например, русской лексемы. Если же русская лексема раньше встречалась, то поиски перевода проводятся очень интенсивно – и это обнаруживает себя в продолженной выдержке, – но иноязычная лексема в звучащую речь не вводится.
   К третьей речевой ситуации относятся те случаи, когда докладчик обращается к аудитории, относительно которой он предполагает владение вторым языком (например, латинские вставки типа ergo в публичном выступлении ученого перед коллегами), когда публично говорящий или пишущий для печати не находит в языке лексемы для понятия, когда в аудитории, к которой обращается выступающий, принята манера говорить макаронизмами.
   Итак, фактический материал подтверждает гипотезу, по которой введение актуализировавшейся лексемы в речь или не введение этой лексемы зависит от речевой ситуации.
   Как мы видели, в первой речевой ситуации иноязычные лексемы никогда не вводятся в речь. Во второй речевой ситуации они вводятся в звучащую речь достаточно часто.
   В третьей речевой ситуации они вводятся в звучащую речь достаточно редко. Таким образом, если перегруппировать ситуации по степени использования иноязычных лексем, то наиболее часты эти лексемы во второй ситуации, менее часты в третьей и совсем не наблюдаются в первой.
   Если попытаться проанализировать механизмы, лежащие за такими явлениями, то, видимо, во второй речевой ситуации в звучащую речь лексемы вводятся в том порядке, в каком они актуализируются. Таким образом, во второй речевой ситуации не должно быть продолженных промежутков, пауз, обусловленных поисками лексемы. В третьей речевой ситуации актуализировавшаяся иноязычная лексема не сразу вводится в порождаемое речевое произведение. Видимо, сначала предпринимаются попытки ее перевода, и этим объясняются продолженные промежутки (паузы). Лексема вводится в текст лишь тогда, когда данные попытки не приводят к успеху, причем – и это важно подчеркнуть – говорящий, когда он вводит иноязычную лексему в текст, осознает, что производится неправильная речь (и в учебном процессе ждет соответствующей коррекции). Зачастую иноязычная лексема вводится в этой ситуации в звучащую речь по той причине, что актуализировавшееся понятие ассоциируется лишь с иноязычной лексемой, а соответствующая уместная лексема билингву не известна. Наконец, в первой речевой ситуации актуализировавшаяся иноязычная лексема в текст не вводится вообще. Если перевод не может быть найден (или по причине того, что соответствующая лексема забыта, или потому, что она не была известна билингву заранее), данное понятие остается невыраженным. Говорящий или отказывается от выражения именно данного понятия (т. е. меняет так называемое речевое намерение), или пытается его описать. При описании всегда имеет место модификация выражаемой информации.
   Соображения, приведенные в пользу выдвинутой ранее гипотезы, позволяют сделать ряд выводов, относящихся к психическим механизмам порождения речи при билингвизме.
   При одинаковой устойчивости лексем, связанных с актуализировавшимся понятием, актуализация лексемы первичного или вторичного языка зависит от того, какому языку принадлежит порождаемое речевое произведение. Следовательно, при осмыслении данного фактического материала, т. е. при построении модели, требуется предположить существование определенного механизма, обусловливающего выбор только одной лексемы. Такой механизм был назван селектором.
   В этом случае актуализировавшаяся лексема немедленно и без промежуточных операций вводится в звучащую речь.
   При разной устойчивости ассоциации лексем с актуализировавшимся понятием селектор не действует, поскольку актуализация лексемы имеет место вне зависимости от языка, которому принадлежит порождаемое речевое произведение в целом. Поэтому в противоположность первому случаю на рассматриваемом этапе порождения речи (от актуализации понятия к актуализации лексемы) нет необходимости предполагать существование и функционирование какого-дибо механизма-посредника. Однако такой механизм требуется постулировать на следующем этапе речепроизводства (от актуализации лексемы к звучащей речи).
   Действительно, актуализировавшаяся лексема не вводится в звучащую речь автоматически, как это наблюдается в первом случае. Осуществляется контроль над материалом, способным выйти в звучащую речь, и в зависимости от речевой ситуации этот материал или выводится, или заменяется другим, соответствующим требованиям речевой ситуации.
   Поскольку основной функцией данного механизма является оценка актуализировавшейся лексемы с точки зрения ее пригодности для данной речевой ситуации, он может быть назван контролером.
   Селектор и контролер обнаруживают между прочим существенные характеристики, отделяющие их друг от друга.
   Во-первых, селектор как механизм не осознается говорящим. Отсюда, во-вторых, следует, что селектор функционирует независимо от сознания и воли говорящего. Повлиять на ход выбора одинаково устойчивых лексем говорящий, видимо, не может. Если задан язык, которому принадлежит речевое произведение, то выбор лексем, одинаково устойчиво связанных с двусторонними понятиями, проходит совершенно автоматически. В противоположность селектору контролер как механизм может быть осознан говорящим. В данном утверждении нет указания на то, что контролер непременно осознается, однако в принципе он может быть осознан. Свидетельством того являются приведенные выше высказывания информантов («вспоминал, как будет Affe по-русски»). А отсюда вытекает что говорящий может целенаправленно влиять на последующие процессы речепорождения. Таким образом, первой характеристикой разделяющей селектор и контролер является возможность или невозможность осознания функционирования механизма Второй характеристикой служит возможность или невозможность целенаправленного воздействия на последующие процессы речепорождения.
   В указанной второй характеристике имплицитно содержится еще одно, третье, свойство, отделяющее оба механизма друг от друга. Если на функционирование механизма нельзя повлиять, то этап движения от актуализации понятия к актуализации лексемы представляется как окончательный выбор, зависящий только и исключительно от внутренних связей, между лексемами и двусторонним понятием. Тем самым мы наблюдаем строго детерминированную закономерность: если установлено, что ассоциация двустороннего понятия с обеими лексемами одинаково устойчива, допускается предсказание выбора лексемы в зависимости от выбора языка. Однако этап движения от актуализировавшейся лексемы к звучащей речи характеризуется более сложным строением. Действительно, если актуализировавшаяся лексема прошла через механизм контроля, это в противоположность функционированию селектора не значит, что данный этап речепорождения закончен и что после этого немедленно наблюдается звучащая речь. Как мы видели, селектор приводит к непременной актуализации лексемы. Контролер не приводит к непременному введению актуализировавшейся лексемы в звучащую речь. Следовательно, контроль функционирует не по строго детерминированным принципам, а по некоторым иным закономерностям, подлежащим – в силу своей проблематичности – дальнейшему исследованию и уточнению.
   Действительно, если лексема годится для данной речевой ситуации, то она вводится в звучащую речь, а если не годится, то начинаются поиски подходящей лексемы. Эти поиски носят, как было упомянуто, целенаправленный характер. На этапе поисков, надо думать, контролер продолжает функционировать и выключается только тогда, когда двустороннее понятие получило выражение в звучащей речи.
   Таково осмысление фактического материала, относящегося к выбору лексем в условиях билингвизма.
   Легко заметить, что предложенное нами толкование не является единственно возможным. Действительно, можно предполагать, что контролер действует не только в том случае, если двустороннее понятие ассоциировано с лексемами по степени устойчивости неодинаково. Он может функционировать на всем протяжении порождения речи. Можно изложить интерпретируемые факты таким образом, что контролер включается только во время коммуникативных актов в первой и третьей речевых ситуациях, а во второй речевой ситуации не работает. Все эти объяснения на уровне функциональной модели вполне допустимы; приведенные нами соображения хорошо показывают относительность сведений по внутреннему механизму производства речи.
   На повестку дня ставятся исследования, привязанные не только к наблюдаемому речевому материалу, но и непосредственно к человеку. Внести определенность в набор логически возможных моделей могут только психофизиологические данные.
   Тем не менее модели весьма полезны как средство познания недоступных прямому наблюдению объектов, так как они вскрывают принцип строения этих объектов и их функционирования. Принцип зачастую гораздо важнее своего конкретного воплощения.
   Суммируем изложенные выше сведения в виде кратких утверждений.
   Применительно к психолингвнстическому строению слова показано, что лексема и понятие относительно самостоятельны. С одним понятием могут ассоциироваться две лексемы, в том числе и принадлежащие двум языкам. Обе лексемы способны по-разному ассоциироваться с понятием: или одинаково устойчиво, или одна лексема ассоциируется с понятием более устойчиво, чем другая.
   Применительно к первому этапу производство речи (движение от актуализировавшегося понятия к актуализации лексемы) в случае одинаково устойчивой ассоциации лексем с понятиями используется принцип селекции. В случае неодинаковой устойчивости ассоциации лексем с понятием актуализируется более устойчивая лексема.
   Применительно ко второму этапу производства речи (движение от актуализировавшейся лексемы к звучащей речи) лексемы, актуализировавшиеся по принципу селекции, непосредственно вводятся в речь. Актуализировавшиеся более устойчивые лексемы вводятся в речь через контролер в зависимости от речевой ситуации.

Глава IV
БИЛИНГВИЗМ И КУЛЬТУРА

§ 1. Вступительные замечания

   В первой главе при характеристике основных типов билингвизма по лингвистическим критериям указывалось, что нарушения узуса речи не могут быть описаны только в лингвистических терминах и что здесь требуется обратиться к культуроведческой тематике. Так как эта тематика связана с рассмотрением значительного по объему материала, пришлось посвятить ей специальную главу.
   В ней мы разбираем два основных вопроса. Первый (§ 2) связан с типологией билингвизма и тяготеет к первой главе нашей работы. Второй связан с типологией культуры.
   Первая проблема имеет преимущественно методическую значимость, поэтому соответствующий параграф написан под методическим углом зрения (преимущественно в связи с задачами преподавания русского языка как иностранного).
   Вторая проблема имеет не прикладное, а самостоятельное научное значение.
   Указанная разноплановость двух основных вопросов, изучаемых в главе, обусловливает их композиционное различие и различие в манере изложения.

§ 2. Роль и место культуры в производстве речи, правильной по форме и содержанию (роль и место страноведения в практике преподавания русского языка как иностранного)

   1. Для того чтобы правильно понять и оценить роль и место культуры в производстве правильной (по форме и содержанию) речи, нужно рассмотреть процесс общения людей, как он понимается в современной социологической теории коммуникации. Ниже выделяются те характеристики этого процесса, которые важны для наших задач. Во избежание возможного недоразумения следует подчеркнуть, что мы излагаем именно социологическую теорию коммуникации, а не одноименную теорию, развиваемую специалистами по техническим средствам связи.
   Обычно процесс общения людей (или коммуникативный акт) рассматривается в двух планах. С одной стороны, участники коммуникативного акта не равны друг другу – в первую очередь потому, что они обладают различной информацией. В этом, как легко заметить, кроется сущность акта общения-его участники обмениваются информацией. Разные количества информации у участников коммуникативного акта и составляют тот элемент, благодаря которому этот акт полезен или необходим и имеет место. Эта мысль достаточно широко распространена. Менее известна другая: участники коммуникативного акта должны быть – и это условие является обязательным – равны друг другу в целом ряде характеристик. Иными словами: они должны располагать некоторой общей основой для коммуникации. В первую очередь здесь мы говорим о едином языке (как будет показано ниже, не только звуковом). Обычно потенциальные участники акта общения, если им предварительно друг о друге ничего не известно, прежде всего ищут общий язык: «Говорите по-русски? Do you speak English? Sprechen Sie deutsch?» Кроме того, во-вторых, участники акта общения должны иметь до известной степени общую социальную историю. Под социальной историей человека понимаются те его характеристики, которые у него возникают в результате воспитания в пределах определенной социальной группы или – шире – языковой общности. Сюда относится поведение человека, система его мировоззренческих взглядов, этических оценок, эстетических вкусов и – самое главное – большая часть его знаний.

   До тех пор пока говорящие не определили общее для них знание, коммуникация невозможна. В языке имеется специальная функция – метаязыковая [199 - Она изучена Р. О. Якобсоном. См.: R. J а к о b s о п. Linguistics and Poetics. «Style in Language», ed. Th. Sebeok. New York, 1960.], благодаря которой ищется и находится общее социальное знание. Например, во фразе «Тетрациклин мне очень помог» новое для говорящего (или рема) – сообщение об эффективности лекарства. Однако у слушающего отсутствует общее с говорящим знание: «Что такое тетрациклин?». Слушающий, таким образом, обращает внимание не на новое, а на исходное (тему). Говорящий делает сообщение по теме фразы, т. е. фактически превращает тему в рему: «Тетрациклин – это то же самое, что и пенициллин». – «А что такое пенициллин?» – «Это – лекарство, понижающее жар». – «Ага, так что ты сказала про это лекарство?» После того как определена тема, т. е. участники коммуникативного акта определили свое общее знание, воспринимается и рема (сообщение об эффективности лекарства).

   Социальные истории участников коммуникации и ее внешние обстоятельства, в-третьих, определяют речевую ситуацию, т. е. конкретные условия общения. Говорящие стремятся четко определить тип речевой ситуации (дружеская беседа, выступление на собрании, научный доклад и т. д.).
   От языка зависит сама возможность коммуникативного акта, от общей социальной истории зависит содержание сообщений, от речевой ситуации – их языковая форма. Звуковой язык, являющийся традиционным предметом лингвистики как науки, нас сейчас не интересует, а на незвуковом языке, языковой форме, зависящей от речевой ситуации, и на содержании сообщений, зависящем от общей социальной истории говорящих, предполагается задержать наше внимание.
   2. Для целей дальнейшего изложения нужно внимательно рассмотреть понятие культуры, как оно интерпретируется в современных социологических и философских концепциях. Сделать это необходимо потому, что социальная история человека в большинстве научных школ, стоящих на материалистической мировоззренческой платформе, рассматривается как производное культуры и, следовательно, культура выступает в них как первичное понятие по отношению к социальной истории. Это значит, что, хотя нас интересует именно эта последняя, мы не можем ее рассматривать до тех пор, пока не изучено понятие культуры.
   Определение указанного понятия связано со значительной научной дискуссией. Эта дискуссия в значительной степени объясняется тем, что все определения излагаются не в системах терминов, а с помощью слов естественного языка, допускающих, как известно, различные интерпретации. Словесные определения по В. Куайну [200 - W. Q u i n e. Set Theory and its Logic Cambridge, Mass., 1963, p. 4.] принадлежат к так называемой виртуальной теории, т. е. теории, излагаемой как раз на основе слов естественного языка. Виртуальная теория, как правило, предшествует реальной, излагаемой в системе терминов, но она обладает самостоятельной объяснительной силой и имеет поэтому право на отдельное существование.

   Прежде всего, т. е. даже до определения понятия, надо указать на существование двух культур – классовой и национальной. На таком разделении, как известно, настаивал В. И. Ленин: «Есть две нации в каждой… нации… Есть две… культуры в каждой национальной культуре» [201 - B. И. Ленин. Критические заметки no национальному вопросу. Полн. собр. соч., т. 24, стр. 129. См. также другие работы В. Й. Ленина по данному вопросу: «Тезисы по национальному вопросу» (т. 23); «Либералы и демократы в вопросе о языках» (т. 23); «Как епископ Никон защищает украинцев?» (т. 24); «Нужен ли обязательный государственный язык?» (т. 24); «О «культурно-национальной» автономии» (т. 24)](разрядка моя. — Е. В.). Заметим, что противопоставление друг другу двух культур не отрицает существования единой общенациональной культуры: «Есть две… культуры в каждой национальной культуре» (разрядка моя. — Е. В.). В нижеследующем изложении повсюду без исключения говорится только об общенациональной культуре.

   Определения понятия культуры различными авторами рассматривались в специальных обобщающих работах: мы приводим точку зрения, которая, на наш взгляд, хорошо применима к кругу методических проблем.

   А. Н. Леонтьев – вслед за многими другими авторами – указывает, что если животное в своем поведении руководствуется видовым (наследуемым) и индивидуальным (личным) опытом, то человек руководствуется еще и социально-историческим опытом. Этот социально-исторический опыт и есть продукт культуры [202 - А. Н. Леонтьев. Культура, поведение и мозг человека. «Вопросы, философии», 1968, № 7, стр. 51.]. Этим важным рассуждением указана область, в которой мы должны искать культуру, но этого мало – мы должны точно знать не только сферу применимости понятия, но и признаки в его содержании Приведем два близких и непротиворечащих друг другу определения: «Культура – это modusVivendi определенной социальной труп пы; она включает в себя все усвоенные и стандартизованные формы прведения, которые практикуются индивидом и которые социальная группа от него ожидает и положительно оценивает» [203 - D. G. М a n d е l b a u m. Concepts of Civilization and Culture. «Епсу-clopaedia Britannica», 1965, v. 5, p. 831.]; «Культура – это все исторически сложившиеся условия существования, эксплицитные и имплицитные рациональные иррациональные и нерациональные, присутствующие в данный момент как потенциальные стимулы для известного поведения человека» [204 - Определение К. Клакхона и У. Келли. Цит. по: Н. Н о i j е г. The Relation of Language to Culture. «AnthropoIogy Todav», ed. A. Kroeber. Chicago, 1953, p. 554.]. Конечно оба определения достаточно расплывчаты и допускают противоречивые толкования, но они полезны и вполне выполняют свою роль в рамках виртуальной теории Согласимся для дальнейшего что мы знаем! о чем идет речь когда го^ритсГо культуре.

   Понятие культуры связано с понятием цивилизации. В методической литературе оба термина обычно произвольно заменяют друг друга, хотя в социологической литературе между ними проводится различие.

   Арнольд Тойнби [205 - A. J. Toy n bee. Change and Habit. New York – Toronto, 1966; O. Anderle. Das universal-historische System Arnold Joseph Toynbees. Frankfurt am Mein-Wien, 1955.], испытавший на себе влияние О. Шпенглера и настаивающий на таком различии, определял цивилизацию как особый вид культуры, включающий в себя непременное присутствие письменности и литературы, наличие городов, политической организации и профессиональной специализации членов общества. Понятие цивилизации, по его мнению» следует относить только к большим массам населения. Сам Тойнби выделял и описывал около 30 цивилизаций в историческом плане, а на современном уровне устанавливал их только пять. По Тойнби, понятие цивилизации не связано, в противоположность понятию культуры, с понятием нации, и это значит, что оно должно быть исключено из числа терминов общей методики преподавания иностранных языков. Тем не менее, если оно является простым синонимом термина «культура», нет препятствий для его использования в указанной науке.

   Различие культур разных народов обычно прежде всего бросается в глаза туристам или иммигрантам, т. е. людям, социальная история которых определена культурой А и которые попадают в условия культуры Б. Реальность существования общенациональной культуры в этом случае не вызывает (по крайней мере, субъективно) никаких сомнений.

   Приведем меткие замечания по этому вопросу И. Эренбурга. «Можно ли, побывав в Англии, не заметить, что англичане любят известное отъединение, что они предпочитают неудобные холодные домики с узенькими лестницами квартире в современном многоэтажном доме, что, в отличие от французов, они не живут на улице и не ныряют с Довольствием в толпу? Любой турист, даже лишенный наблюдательности? видит, что в Париже много магазинов, торгующих красками принадлежностями для художников, много маленьких выставок живописи а в Вене сотни магазинов, где продают ноты, а на стенах афиши концертов Буржуа в разных странах проводят досуги по-разному Англичане^ обязательно являются членами какого-нибудь клуба причем в выборе клуба редко сказываются политические симпатии в каждом клубке имеется биСотека с удобными креслами и там джёнтельмены спят одни тихо другиГпохрапывая Испанцы тоже любят клубы но сидят они не в полутемных залах, а в витринах или на улице и смотрят на прохожих; когда проходит более или менее молодая женщина, причмокивают. Немецкий буржуа обожает научные новшества и экзотику; в одном ресторане Берлина я увидел в меню цифры – сколько калорий в каждом блюде (витамины пришли позднее), а в другом посетители лежали в гамаках, а над ними порхали тропические птицы. Это явно не понравилось бы французу, который не хочет платить за бутафорию, а любит хорошо покушать в маленьком невзрачном бистро. В английском парламенте люди спорят вежливо, а во французском я не раз присутствовал при драках… Шведы показались мне чопорными … Старый швед любит ужинать при свечах, подносить рюмочку к сердцу» [206 - И. Эренбург. Собр. соч, т. 8. М., «Художественная литература»,1966, стр. 548 -549.].

   В принципе в плане духовной культуры вполне допустимо говорить о национальных картинах мира [207 - Г. Д. Г а ч е в. О национальных картинах мира. «Народы Азии и Африки», 1967, № 1.].
   Сделав разъяснения, связанные с понятием культуры, упомянем об отношениях особого рода, существующих между культурой и языком.
   Полный обзор соответствующих концепций можно найти в специальных публикациях [208 - A. L. Кrоbеr and С. Кlисkhоhn. Culture. A Critical Review of Concepts and Definitions. «Papers of the Peabody Museum of American Archaeology», 1952, v. 47, No. 1.]. Некоторые авторы считают, что между языком и культурой существуют отношения рода и вида; с их точки зрения, «язык не должен пониматься как нечто определенно отличное от систем, составляющих культуру, но он должен пониматься как часть целого, функционально связанная с ним» [209 - H. Hoijer. Op. cit., p. 554.]. Сторонники иной научной концепции – обычно это лингвисты, исключающие значение из предмета своей дисциплины, – вовсе отрицают какую-либо связь между языком и культурой и настаивают на изучении языка только релятивно, т. е. исходя из систем языковых единиц каждого уровня. Указанная контроверза разрешается синтезом: если иметь в виду макролингвистическую проблематику, то без обращения к культуре действительно не обойтись; с другой стороны, язык и культура не образуют тождества.
   Соотношение языка и культуры в свете всего изложенного рассматривается по следующему плану: сначала изучаются незвуковые языки, существующие в различных культурах (раздел 3); затем внимание переключается на форму речи в речевых ситуациях (т. е. на выбор выразительных возможностей в зависимости от социальных условий говорения) (раздел 4); наконец, изучению подлежит связь содержания речи с социальными историями участников акта коммуникации (раздел 5).
   3. Обычно проблема незвуковых языков рассматривается как часть проблематики этикета. Как справедливо указывает Ф. Пап, «если под этикетом понимать вообще правила поведения в обществе, то можно утверждать, что этикет является своеобразной знаковой системой, элементы которой понятны только некоторому кругу людей и при использовании которой возможны также ошибки, подобные обычным языковым ошибкам» [210 - Ф. Пап. ЯЗЫК И этикет. «Русский язык в национальной школе», 1964, № 1, стр. 74.]. Аналогии между языком и этикетом обычно осознаются настолько явственно, что, например, Э. Холл, специально занимавшийся данным вопросом, предпочитает называть этикет «беззвучным языком» (silent language). Развернутую концепцию тождества звукового и незвукового языков (этикета) предложил К. Л. Пайк [211 - К. L. Pike. Language in Relation to a Unified Theory of Human Behavior. The Hague, 1967.].
   Незвуковой язык мы разделяем на два больших и неравных друг другу по объему раздела.
   Во-первых, в некоторых случаях способ выполнения определенного действия не несет никакой коммуникативной нагрузки, кроме указания на принадлежность или непринадлежность производящего действие к определенной этнической или языковой общности. Например, при счете русские загибают пальцы в кулак, а в Западной Европе в той же самой ситуации разгибают пальцы из кулака. И в том, и в другом случае выполняется одно и то же действие, и наблюдающий за его выполнением не получает никакой команды, просьбы или иной информации, кроме той, что ему, может быть, способ счета в одном из случаев покажется странным. Эти этикетные нормы могут быть названы слабо информативными.

   Например, русские, расставаясь, при помахивании рукой обращают ладонь от себя и раскачивают ее вперед и назад, а англичане раскачивают ее из стороны в сторону. Итальянцы, в противоположность англичанам и русским, обращают ладонь К себе и раскачивают ее вперед и назад. Русский студент, желающий выступить на семинаре, поднимает руку, а немец – два пальца. В Европе женщины при шитье тянут иглу к себе, а в Индии толкают ее от себя. В Европе улыбка носит формальный характер, а в некоторых североамериканских племенах улыбка очень редка, так как она выражает лишь приятные телесные переживания субъекта.

   Слабо информативным этикетным нормам противопоставляется коммуникативное поведение, т. е. такое поведение, благодаря которому наблюдающий получает вполне конкретную информацию. Например, если русский покачивает головой из стороны в сторону, то это выражает отрицание. Если тот же жест отмечен у болгарина, грека или румына, то он выражает согласие.
   Коммуникативное поведение имеет целый ряд всевозможных подвидов и классификаций. Приведем только некоторые из них.
   Прежде всего сюда относятся обычаи и традиционные нормы поведении. Например, в Испании при прощании в знак расположения мужчины похлопывают друг друга по спине. Этот традиционный жест выражает, как легко заметить, вполне определенную информацию.

   Сюда же относятся обычаи, выражающие значительные моменты жизни человека (рождение, свадьба, болезнь, погребение и т. д.). Здесь наблюдается строгая регламентация внешнего вида и способа поведения. Европейцы едят ножом и вилкой, народы восточной Азии – палочками, эскимосы – ножом, вСредней Азии – пятью пальцами. В европейском культурном ареале принято садиться на стул, а в Средней Азии – на ковер. В Индии пои встрече людям принято вешать на шею цветочную гирлянду, в Европе полагается дарить цветы, причем в Западной Европе– только женщинам. Говоря о себе, европеец показывает рукой на грудь, а японец на нос. В Индии знакомые приветствуют друг друга, складывая руки на груди и слегка наклоняя вперед голову, а не здороваются за руку… Японец, рассказывая о постигшем его несчастье, смеется, чтобы «слушатели не расстраивались», в европейском ареале смех во время рассказа, например, о смерти товарища показался бы кощунственным. Незнание правил уличного движения в заграничном городе приводит к неприятностям: одна студентка из ГДР перешла улицу в непосредственной близости от подземного перехода; московский милиционер сделал ей замечание. Находясь в магазине, надо знать, каков способ оплаты покупок: в: Москве не поинято платить при выходе из универсального магазина (платят прямо на соответствующем этаже); если забрать вещи и направиться вниз, не избежать недоразумения. Звук «ш-ш-ш» у нас означает призыв к тишине, а не неодобрение докладчика, как это наблюдается, например, в США. Вообще у русских студентов не принято «шикать» на преподавателей.

   Обычаи бывают не просто коммуникативными, но и коммуникативно-запрещающими. Если их не знать, то можно по ошибке или обидеть партнера но акту общения, или попасть в неловкое положение. Например, у русских не принято отказываться от угощения, находясь в гостях, а у сикхов – представителей одного из народов в Индии – такой отказ расценивается как оскорбление.

   В европейском культурном ареале оскорблением считается отказ подать руку при встрече. Безусловно запрещаются некоторые темы для разговора. Во Франции существуют тщательно разработанные регламентации, касающиеся выбора вина к мясу или рыбе.

   Обычаи и традиционные нормы поведения относительны, но их относительность не всегда понимается представителями разных культур. Обычно «чужая» культура расценивается как «плохая» или «неестественная», хотя она н действительности является просто непривычной. Преподаватель иностранного языка должен всячески выступать против подобных взглядов, которые неверны по существу и которые наносят ущерб делу взаимопонимания и дружбы народов.

   И. Эренбург, на которого нам уже приходилось ссылаться, пишет по этому поводу: «Почему европейцев изумляют нравы Азии? Европейцы, здороваясь, протягивают руку… японец или индиец вынуждены пожать конечность чужого человека. Если бы приезжий совал парижанам или москвичам босую ногу, вряд ли это вызвало бы восторг. Житель Вены говорит «целую руку», не задумываясь над смыслом этих слов, а житель Варшавы, когда его знакомят с дамой, машинально целует её руку. Англичанин возмущенный проделками своего конкурента пишет ему: «Дорогой сэр вы мошенник», без «дорогого сэра» не можёт начать Христиане входя в церковь, костел или кирку, снимают головные уборы, а еврей входя в синагогу покрывает голову В католических странах женщины нё должны входить вхрам снепокрытой головой… В Японии нельзя войти в дом не сняв обуви; в ресторанах на полу сидят мужчины в европейских костюмах и в носках…
   Мир многообразен, и не стоит ломать голову над тем или иным обычаем: если есть чужие монастыри, то, следовательно, есть и чужие уставы» [212 - И. Эренбург. Ук. соч., т. 9, стр. 693.].

   Особое место среди обычаев и традиций занимает рутинное (или повседневное) поведение, которое интересно тем, что его нарушения вызывают наиболее резкую отрицательную оценку и могут привести к прямому разрушению сотрудничества и взаимопонимания. Например, если назначена деловая встреча, то нельзя заставлять партнера ждать более 15 минут (и в этом случае обязательны извинения), а на дружеские вечеринки принято опаздывать на полчаса или на 40 минут. Если партнер прождал начала делового разговора полчаса или более, он чувствует себя оскорбленным, и это может сказаться на существе разговора. Получасовое опоздание на вечеринку воспринимается в порядке вещей.

   Эдвард Холл, специально занимавшийся рутинным коммуникативным поведением, между прочим, неудачи американского присутствия в некоторых европейских и азиатских странах-объясняет именно нарушениями повседневных поведенческих норм. Американцы, как он пишет, привыкли сокращать время беседы и договариваться спартнером в принципе; работники одного и езвропейских правительственных аппаратов привыкли н ограничиватеь время переговоров, но достигать соглашения по всем детальным вопросам; американцы нарушением этих норм, поег о мнению, сорвали заключение ряда важных международных договоров. Если в Европе или Северной Америке вам позвонили домой после 11 часов вечера, ваш собеседник имеет неотложное дело; звонок позже этого времени по пустяковой причине может быть воспринят как оскорбление. В некоторых странах Латинской Америки, по свидетельству того же Холла, высокое официальное лицо обязательно на полчаса или на час опаздывает на деловую встречу; обижаться или недоумевать по этому поводу бессмысленно: надо просто знать правила рутинного поведения [213 - Е. Т. Hal 1. The Silent Language. New York, 1959, p. 27.]. Журналисту Э. Ставскому приш лось пить вино с жителями одного карпатского городка (на Украине), он пишет: «Со мной вдруг захотел чокнуться красивый белый старик, благородный и добрый. И, не раздумывая, небрежно коснулся я дном своего стакана верха его стакана, как это у нас в России делают часто. Старик отошел от меня на шаг, оглядел с головы до ног и бросил свой стакан оземь. И я узнал, что чокаться здесь полагается так, чтобы полагается так чтобы оба стакана были вровень, чтобы оба человек были равны, отдавали друг другу дань уважения и признания, чтобы один не ставил себя выше другого» [214 - «Литературная газета», 5 декабря 1967 г.].

   Последний пример особенно показателен: рутинное поведение коммуникативно, потом у что оно интерпретируется символически. Оно коммуникативно и потому, что его соблюдением или намеренным нарушением можно выразить свое отношение ко второму участнику коммуникативного акта.
   Незвуковому языку (слабо информативное и коммуникативное поведение) обучаются так же,ка к и звуковому языку. Более того: сам и формы обучения и в том, и в другом случае совпадают. Вслед за Э. Холлом, упоминавшемся ранее, который в своей концепции зависит от Дж. Трейгера [215 - Сам автор указывает на это.], можно выделять три основных вида такого обучения: неформальное, формальное и техническое. Неформальное обучение сводится к тому, что обучающийся старается подражать некоторому образцу, но не пользуется при этом никакими советами или подсказками со стороны окружающих. При формальном обучении, которое является основной формой, обучающийся пользуется указаниями. При неправильном поведении его коррегируют и наказывают. Техническое обучение является строгим и непременно связывается с обоснованиями рекомендаций и запретов.
   Разумеется, жесты и язык не связаны между собой неразрывным образом: можно говорить на языке А и пользоваться жестами, свойственными языковой общности Б, и наоборот [216 - Жесты можно научиться понимать, не изучая языка соответствую-щей языковой общности. Иными словами, жесты могут интерпретироваться вербально на любом языке. Жесты на театральных подмостках особенно подчеркиваются («театральная жестикуляция»), гипертрофированность жестикуляции или ее бедность чаще всего свидетельствуют о несохранности личности. Приведем подтверждающие примеры. В конце XVIII в. в театре Шереметева давали «Самнитские браки» (музыка Гретри), причем «жесты, декламация были скопированы с французских актеров, хотя спектакль игрался на русском языке» (С. Шереметев). Патология мимики специально исследовалась Л. М. Сухаребским. Им показано, что неадекватная мимика больного никогда не интерпретируется окружающими адекватно. Им же специально описана так называемая «безумная» и «идиотическая» мимика. Интересно, что если при исследовании второй, разумеется, не обнаруживается следов какого-либо социального влияния, то первая есть продукт социальной истории человека. См.: С. Шереметев. Отголоски XVIII века, вып. IV. Останкино в 1797 году. СПб., 1897, стр. 51; Л. М. Сухаребский. Клиника мимических расстройств. М., «Медицина», 1966.].
   Для целей и задач методики особенно важны и значимы коммуникативные жесты. Более подробно об этом говорится далее.
   4. Если определенный язык и система жестов, как указывалось, не связаны между собой взаимно однозначными отношениями, то форма речи и ситуация обнаруживают тесную зависимость.
   Форма речи сопряжена с понятием ее правильности. Ситуация связана с понятием культуры и – второе производно от первого – с понятием социальной истории говорящих.
   Известно, что речь может оказаться неправильной по причине недостаточного или неадекватного усвоения собственно языкового материала; сюда относятся так называемые нарушения системы и нормы [217 - Э. Косериу. Синхрония, диахрония и история. В сб. «Новое в лингвистике», вып. III. М., ИЛ, 1963.].

   Различие между понятиями системы и нормы – эти понятия в научный обиход введены Э. Косериу – удобнее всего показать на характерных примерах. Фраза из речи иностранца «Я иметь одну сестру» неправильна потому, что так по-русски нельзя сказать (нарушено согласование главных членов предложения). Фраза «Я имею одну сестру» неправильна не потому, что так сказать нельзя – так сказать можно, но так никогда не говорят. Здесь употребляется конструкция у меня есть, а числительное один в ошибочной фразе появилось, видимо, под влиянием артикля. Поэтому правильной является фраза «У меня есть сестра». В первом случае (так нельзя сказать) нарушена языковая система; во втором (так не говорят) – языковая норма.

   Ошибки, связанные с нарушениями системы и нормы, устраняются работой над языковым материалом, и обращаться к вопросам, связанным с культурой, в этих случаях не нужно.
   Э. Косериу введено еще одно понятие – понятие узуса, помогающее пояснить и понять механизмы ошибок третьего рода, ошибок, обусловленных неадекватной оценкой речевой ситуации. Например, изучающие русский язык англичане, как правило, на первых порах затрудняются в выборе формы обращения на «ты» или на «Вы». Эти формы, как известно, синонимичны, и их выбор определяется не внутри– языковыми закономерностями, а только и исключительно оценкой речевой ситуации. Если Вы с детства знакомы с собеседником, равным Вам по возрасту, то, естественно, выбирается форма на «ты». Таким образом, установить правила выбора соответствующей формы обращения, не обращаясь к социальной истории участников коммуникативного акта, невозможно.

   Если речь правильна в аспектах системы и нормы, но не пригодна в данной ситуации – не вообще, а только применительно к данной ситуации! – то, по терминологии Косериу, здесь нарушен узус речи. Обращение на «ты», вполне пригодное в коммуникативном акте между ровесниками, оказывается неправильным в общении, например, студента со стариком профессором. Неправильный выбор формы обращения является коммуникативно значимым; он может обидеть человека.
   Пользуемся случаем, чтобы обратить внимание читателей на великолепную статью Пауля Фридриха «Структурные вопросы русского местоименного употребления», в которой уточняется объем ситуаций, влияющих на выбор формы обращения. Характерно, что сам автор не считает эту статью собственно лингвистической и помещает ее в сборнике «Социолингвистика» [218 - P. Freidrich. Structural Implications of Russian Pronominal Usage. «Sociolinguistics», ed. W. Bright. The Hague, 1966.]

   Узуальные ошибки возникают также при обращении по имени: социальные истории говорящих диктуют выбор или личного имени, или имени и отчества, или фамилии (Петя, Петр Федорович или товарищ Иванов).
   Узус тесно связан с речевыми штампами: передавая плату за проезд в троллейбусе или трамвае, русские говорят «Передайте, пожалуйста», а сам объект действия (деньги) ясен из ситуации и поэтому не упоминается. В этой связи просьбы иностранцев, в принципе хорошо владеющих русским языком, типа «Прошу Вас передать деньги, опустить их в кассу и оторвать для меня билет» нарушают узус и, будучи правильными в аспекте системы и нормы, неправильны в узуальном плане.

   С узусом в русском языке также связаны речевое поведение в общественных местах или в домашней обстановке, способ ведения беседы, выражение личного (эмоционального) отношения к собеседнику, коммуникативная задача (сообщение или побуждение) и т. д.

   Изучение узуса как явления наиболее тесно связано с тем разделом лингвистики, который получил название социостилистики. Этот раздел в последнее время выделился из собственно стилистики; лингвистические сведения и приемы работы здесь соединяются с проблематикой и исследовательской практикой социологии.
   О методическом круге вопросов в связи с явлениями узуса и формы речи говорится далее более подробно.
   5. Нарушения узуса приводят к неправильности формы речи. В конечном итоге ведущим элементом в паре «ситуация – форма выражения» является именно ситуация, т. е. совокупность социальных историй говорящих. Социологическая проблематика ответственна не только за ее содержание.
   Если вопросы незвуковой коммуникации и узуса речи в той или иной степени ставились и решались в методике преподавания иностранных языков, социологическая проблематика применительно к содержанию речи в методике еще ждет своей постановки. Между тем, как мы надеемся показать ниже, она исключительно важна для этой науки.
   Содержание речи – это передача знаний одного участника акта коммуникации другому.
   Известно, что лишь часть знаний, присущих определенному человеку, является индивидуальной, полученной в результате неповторимого личного опыта. Сюда относятся, например, открытия, сделанные ученым и пока не опубликованные, «жизненный опыт», эмоциональные и эстетические впечатления, личные «тайны» и т. д. Однако в большинстве своем знания, которыми человек обладает, наделены свойством социальности: они присущи не ему одному, а группе лиц.
   Социальные знания могут быть разделены на несколько категорий. Во-первых, некоторые сведении (о солнце, луне, воде, ветре, дожде, рождении, смерти и т. д.) разделяются всеми людьми без исключения и, следовательно, являются общечеловеческими. Отсюда вытекает, что люди всегда могут найти основу (общее социальное знание) для коммуникации [219 - C. Kluckhohn. Universal Categories of Culture. «Anthropology Today», ed. A. Kroeber.]. Во-вторых, целый ряд сведений, свойствен только жителям определенного района: например, люди, живущие в пределах двух тысяч километров от северного полюса, знают, что такое снег, а некоторые жители экватора могут этого не знать. Такие знания – мы не даем исчерпывающего определения, а ограничиваемся показательным примером – называются региональными. Наконец, в-третьих, имеются так называемые страноведческие знания, или знания, являющиеся социальными для населения только одной страны, или, если пределы страны совпадают с границами языковой общности, только для членов одной языковой общности. Социальные знания первого и второго типов, равно как и индивидуальные знания, в настоящей статье нас не интересуют, а знания страноведческие входят в ее предмет.
   После того как разграничены, с одной стороны, общечеловеческие и региональные и, с другой, страноведческие знания, становится ясным, что в принципе при преподавании иностранного языка можно не обращаться к изучению культуры (цивилизации) народа – носителя этого языка, так как если говорящие располагают общими человеческими и региональными знаниями, уже имеются предпосылки для коммуникации. Действительно, при преподавании русского языка англичанам (приведем эту ситуацию для примера) можно опереться на общие для русских и англичан общечеловеческие и региональные (европейские) знания. Общечеловеческие и региональные знания учащихся обычно используются на уроке при семантизации тех слов, предметные или понятийные эквиваленты которых представлены в родной для учащихся культуре.
   Поэтому в общем виде можно сказать, что необходимость учета социальных знаний возникает лишь при некоторых условиях. Определяющую роль здесь играет цель обучения.
   Если преподаватель и студент при обучении устной речи ставят себе задачей выработать у студента умения и навыки, позволяющие ему производить «законченные и осмысленные фразы» на иностранном языке [220 - См. главу I настоящей работы.], но не более того, т. е. если проблема сводится к возможности простой коммуникации, а не к производству «правильных» фраз, то можно ограничиться преподаванием исключительно языкового материала. Коммуникация будет возможна, а при расшифровке страноведческих знаний студент сможет прибегнуть к метаязыковой функции языка (см. прим. 1). В этом случае студента не должно смущать то обстоятельство, что как его речь, так и понимание обращенной к нему речи, как его невербальное поведение, так и наблюдаемое им невербальное поведение обнаружат известные дефекты.
   Напротив, если в согласии с целью занятий в конце курса обучающийся должен получить возможность производить не только «законченные и осмысленные», но и «правильные» фразы (под правильностью имеется в виду не только форма фраз, но и их содержание, о чем ниже), то в этом случае страноведческие знания непременно следует включить в объем преподаваемого и закрепляемого учебного материала. Если вторичные страноведческие знания не усвоены, то вербальное и невербальное поведение говорящего и восприятие им ответной речи окажется неправильным.
   Итак, страноведческие знания, о которых говорится далее, представляют собой проблему методики преподавания иностранных языков только в том случае, если целью обучения является производство «правильных» фраз.
   Изложенное выше не выходит за пределы общих соображений, назначение которых – определить предмет дальнейшей дискуссии. Ниже следует обсуждение более частных вопросов.
   В одном учебнике русского языка, составленном за границей, говорилось о том, что прежде чем купить хлеб в московском магазине, нужно выписать чек. Так как приведенная процедура на самом деле не имеет места, фраза «Выпишите, пожалуйста, чек на две булочки», правильная в аспекте системы, нормы и узуса, оказывается неправильной по содержанию.

   Такие случаи при общении с иностранцами, владеющими русским языком, отмечаются довольно часто. Если иностранец, следуя своему счету этажей, хочет подняться на «первый» этаж, то эта фраза для русского лишена смысла: на первый этаж можно только спуститься, а подняться, нельзя. Особенно досадны те случаи, когда иностранец, говоря по-русски, соединяет с русскими словами понятия родного языка. Например, студент-немец сообщил однажды, что придет в общежитие ночью. Окружающиезабеспокоились, так как общежитие ночью закрыто. Оказалось, что студент собирался вернуться лишь в десять часов вечера, а совсем не ночью.

   Приведенные примеры поясняют понятие неправильности речи по содержанию, причем эта неправильность обусловлена неадекватными страноведческими знаниями говорящих.. Более часто встречаются и являются поэтому более типичными те случаи, когда отсутствие страноведческих знаний: затрудняет понимание содержания речи.

   Вообще отсутствие знаний, разделяемых с говорящим, затрудняет понимание содержания речи и в крайних случаях делает его невозможным. Например, русский писатель XVII в. протопоп Аввакум, обращаясь к царю, впавшему, по его мнению в «никонианскую» ересь, и призывая его к покаянию, пишет: «Обратись, как блудница; поплачь, как хананейка; упади в ноги, как мытарь, и повтори вслед за разбойником «Помяни мя.. господи»…» Современный русский читатель затрудняется в понимании образности данного места, так как ему неизвестны новозаветные эпизоды,, связанные с блудницей, хананейкой, мытарем (сборщиком податей) и разбойником, на которые ссылается Аввакум. Именно поэтому в комментированном издании публицистики Аввакума содержится пересказ всех четырех эпизодов.
   Частым случаем является отсутствие страноведческих знаний. В одном болгарском кинофильме работницы парикмахерской характеризуют своих клиентов, и одна из них говорит, что Н. всегда дает «два лева» на чай. Русский зритель, как мы имели возможность проверить, затрудняется сказать, одобрительная это характеристика или, напротив, негативная: ему неизвестен денежный курс в Болгарии, и сумма в два лева не говорит ни о щедрости, ни о скаредности клиента (непонятно, много это или мало). В одном французском кинофильме героиня решает оставить ничего, не подозревающего мужа и уехать к любовнику за пределы Франции. Тем не менее она полна сомнений, и решение окончательно созревает в. течение последних минут фильма. Подойдя к черной машине, героиня произносит одно слово: «Орли». Множество зрителей, как мы установили: посредством опроса, остается в недоумении относительно развязки. Вопервых, не было воспринято, что черная машина – это такси (привычный образ такси в СССР – шашки на моторе и дверях автомобиля). Вовторых, словечко «Орли» воспринимается как указание на некоторую местность в Париже или вообще во Франции, в то время как замысел сценариста состоит в том, чтбы назвать аэродром, куда направляется героиня фильма.

   Особенно часто и в первую очередь незнание страноведческого материала затрудняет восприятие литературных текстов. Для русских такими текстами являются переводы, в которых не найдены эквиваленты заграничным реалиям, а для иностранцев – тексты, трактующие о специфически русских или советских явлениях.

   Например, в рассказе Дж. Апдайка «Завтра, завтра, завтра» повествуется о некоем Бернарде, который страдал дефектом речи и не мог произносить правильно некоторые слова. В школе учитель ставил ему «А». В свете этого контекста русский читатель воспринимает «А» как низкую опенку (за картавую декламацию хорошей оценки не получишь), хотя ззмысел автора прямо противоположный: оценка «А» в американских школах является высшей, и автор хотел показать, что учитель, несмотря на дефект речи ученика, ставил ему высокую оценку [221 - «Неделя», 1968, № 38, стр. 17.].
   Н. Винер в своей книге «Творец и робот» должен был пояснить своим читателям абстрактную мысль о том, что игра при отсутствии четких и стабильных правил теряет смысл. Давая пояснение, автор в качестве примера приводит отрывки из книги Л. Кзроола «Алиса в стране чудес», в которой герои играют в крокет, но все время меняют правила игры. Переводчик работы Н. Винера на русский язык сохранил это место. Однако если этот пример действительно поясняет сложную мысль англичанину, для русского читателя он лишен какой бы то ни было информации: вопервых, велика вероятность, что средний русский не читал Кэррола; вовторых, в нашей стране почти не играют в крокет. Так как фактически цель высказывания не достигается, оно недоступно своим содержанием и, следовательно, по своему содержанию неправильно.
   В одной из книг А. Кристи имеется следующее место: «Он подошел к двери и постучал. Молоток был сделан из красной меди…» Русский читатель становится в тупик: при чем здесь молоток? Без соответствующего комментария (касающегося устройства жилища в Англии) связь двух предложений между собой по содержанию остается затемненной.

   Приводившиеся выше примеры относятся к восприятию переводной литературы русскими, выросшими в соответствующей культуре. Примеров непонимания текстов художественной и публицистической русской литературы иностранцами, встречающегося в практике преподавания русского языка, можно привести огромное количество.

   На уроке разбирается публицистический текст: «Умершие души в некотором роде совершенная дрянь», – так выразился Манилов в беседе с Чичиковым. Читатель помнит, что Павел Иванович не согласился с таким определением своего собеседника и глубокомысленно-философически изрек: «Очень не дрянь». Этот диалог вспомнился автору, когда он познакомился с политикой империалистической пропаганды, для которой мертвые души «очень не дрянь» [222 - Э. М а р т и н с о н. Мертвые души и ЦРУ. «Комсомольская правда», 26 ноября 1967 г.].
   У студентов возникают вопросы: кто такой Манилов Павел Иванович? Чичиков? о каких мертвых душах идет речь? Приходится давать длительное пояснение о том, что Павел Иванович и Чичиков – одно и то же лицо, что Чичиков и Манилов – это герои поэмы известного русского писателя Николая Васильевича Гоголя «Мертвые души» и т. д. и т. п. Более того, для того чтобы стал понятен небольшой отрывок из публицистического текста, требуется чуть ли не прочитать лекцию о крепостном праве в России первой половины прошлого века.
   Студенту попался текст, в котором говорится о нормах русского словоупотребления. Его автор не хочет разбирать безграмотные ошибки во всех деталях и в свое онравдание указывает, что «лучше Корнея Ивановича все равно не напишешь» [223 - 3. Паперный. Многодетный жених. «Юность», 1968, № 5, стр. 99.]. Для того чтобы понять это предложение из семи слов, надо знать, что Корней Иванович – это известный советский писатель Чуковский, что он написал специальную литературную работу «Живой как жизнь» о русском языке и что эта работа высоко оценивается читателями и широко им известна.
   В последнее время в Москве с большим успехом шел фильм «Золотой теленок», поставленный Михаилом Швейцером. В начале этого фильма его герой Остап Бендеэ, не говоря ни слова (в это время экран занят титрами), беседует с маленьким оборванцем, вынимает из кармана яблоко и дает ему. Когда оборванец по-прежнему продолжает приставать к нему, он произносит несколько слов (зритель этих слов не слышит, но видит двигающиеся губы Остапа), и беспризорный исчезает. В это время зал сотрясается смехом, хотя иностранный зритель ничего не может взять в толк. Дело в том, что режиссер использовал хорошее знание русскими текста литературного произведения, лежащего в основе фильма. По тексту романа Остап в ответ на требование беспризорного дать ему десять копеек – яблоко Остап ему уже дал – спрашивает: «Может быть, тебе дать ключи от квартиры, где деньги лежат?» Зритель не слышит этой фразы, но он ее помнит и знает.

   Очень часто отсутствующее вторичное страноведческое знание есть причина непонимания намеков, иносказаний, аналогий и прочих литературно-стилистических приемов, связанных с подтекстом. Непонимание этих приемов приводит к тому, что разрушается художественно-эстетическая ценность произведения. Информация в этих случаях понимается только буквально и кажется или банальной, или бессмысленной.

   Например, студент прочитал четверостишие:

     И, может, буду тем любезен я пароду,
     Что прожил жизнь, борясь, не попросту скорбя,
     Что в мой жестокий век восславил несвободу
     От праведной борьбы, свобода, за тебя.

   Содержание приведенных четырех поэтических строк воспринимается только буквально и оценивается – при таком подходе более или менее справедливо – как банальное. Никакого подтекста студент-иностранец не улавливает, хотя именно этот подтекст (аналогия с известным стихотворением А. С. Пушкина «Памятник») и составляет эстетическую ценность четверостишия. Художественный прием (параллелизм) и замысел поэта остались невоспринятыми. Они же не воспринимаются и при чтении пародий. Приведем пародию, посвященную петербургскому генерал-губернатору Треневу и построенную по аналогии с тем же «Памятником»:

     И был и буду я враждебен тем народу,
     Что вешал я, стрелял, патронов не жалел,
     Что всеми мерами я подавлял свободу
     И при дворе большой почет имел [224 - «Наука и жизнь», 1968, № 5.].

   Одним словом, импрессивные трудности, трудности восприятия, обусловленные неадекватной оценкой содержания речи, очень часты при чтении публицистической и художественной литературы. В частности, если художественное произведение отражает современную действительность и рассчитано па читателя, хорошо ее знающего, то в аудитории иностранных студентов, блестяще владеющих языком, оно остается непонятным и требует комментария. Например, ради эксперимента мы пытались предложить иностранным студентам завершающего этапа обучения повесть «Затоваренная бочкотара» Василия Аксенова, молодого советского прозаика, пишущего на злободневную тематику. Оказалось, что на каждой странице студенты находили по пять – десять – пятнадцать непонятных мест. Собственно языковые трудности были минимальными. Языковым барьером нельзя объяснить тот факт, что студенты не замечали ни намеков, ни иносказаний, ни подтекста, ни цитат; вся художественная сторона произведения воспринималась с большими искажениями. Напротив, русские студенты, изучающие английский язык, с трудом читают А. Апдайка, хотя сам язык, на котором написаны его произведения, трудностей для понимания не представляет.
   Суммируя, подчеркнем еще раз, что неправильность речи по причине отсутствия социальных страноведческих знаний, может проявлять себя не только в плане формы (узуса), но и в плане содержания (как экспрессивно, т. е. в активном говорении, так и импрессивно).
   Отсутствие вторичных страноведческих знаний в известной мере меньшее зло, чем знания, относящиеся к культуре народа – носителя изучаемого языка, которые неадекватны. Действительно: если в первом случае студента надо просто научить, то во втором его надо переучивать. Переучивание требует значительных сил и большого времени.
   Ходячие сведения о некотором народе, как правило, не соответствуют действительности.

   Например, как пишет в своих мемуарах И. Эренбург, в начале века «начитанные французы увлекались Достоевским, из которого они почерпнули, что русский любит неожиданно убивать, презирать денежные обязательства, верить в бога и в черта, оплевывать то, во что он верит п заодно самого себя, каяться в публичных местах, целуя при этом землю». При этом и русские имели миф о французе, который «быстр, как взор, и пуст, как вздор», о его легкомыслии и опрометчивости, о его тщеславии и безнравственности; миф о Париже, который называли «Новым Вавилоном» и который слыл не только законодателем мод, но и питомником распутства» [225 - И. Эренбург. Ук. соч., т. 8, стр. 111-112.].

   Когда ходячие сведения остаются достоянием полуобразованных кругов, с ними приходится мириться как с неизбежным злом, сопутствующим любому полузнанию. К сожалению, однако, ходячие и неадекватные сведения иногда – приходится констатировать: часто – попадают и в пособия по русской и советской культуре, составленные за границей. Мы не имеем оснований сомневаться в добрых намерениях их авторов, так что неадекватность сведений, видимо, объясняется просто слабым знакомством с соответствующим материалом.

   Например, в пособии С. Космана, посвященном проблемам России и адресованном изучающим русский язык, самым подробным образом разбирается пресловутая «русская душа». Не говоря о том, что всякие рассуждения о «загадочной», «непонятной», «иррациональной» «русской душе»' вызывают ложные ассоциации, напоминающие о давно ушедших временах, рассуждения о русской «необузданности», «импульсивности», «отсутствии тормозящих начал» и даже «жестокости» русских, содержащиеся в этой книге, вызывают прямое осуждение ложной позиции автора и самый активный протест. Кстати, общеизвестно, что русским свойственны черты, прямо противоположные жестокости, а именно – мягкость и сострадательность [226 - S. Kosman. Voici la Russie et les Russes. Bruges (Belgique) (без указания года издания). См. рецензию за подписью Е. В. в журнале «Русский язык за рубежом» (1968, № 1).].
   В сборнике методических указаний для преподавателей русского языка в школе, изданном в 1965 г. в Америке, в разделе о русском характере говорится, что русский колеблется между горем и радостью, надеждой и отчаянием, порядком и анархией, творчеством и разрушением, работоспособностью и леностью, любовью и ненавистью, добром и злом [227 - «Russian for Secondary Schools». Albany, 1965, p. 53.]. Так как в пособие вошли дальнейшие несуразности (например, в качестве «излюбленных экскурсионных объектов» названы ГУМ и Детский мир, хотя ни ГУМ, ни Детский мир не суть памятники старины или архитектуры, а просто-напросто большие универсальные магазины), описание русского характера, приведенное выше, – бесспорный плод полузнания.

   Эти и подобные им факты убеждают в том, что страноведческий материал в учебные пособия должен помещаться из надежных источников и не вызывать никаких сомнений в плане своей адекватности.
   Остается еще раз и со всей серьезностью подчеркнуть, что неадекватные знания и соответственно неадекватные сведения по сравнению с полным незнанием – значительно большее зло.
   Возвратимся к рассмотрению теоретической проблематики. Выше уже упоминалось, было бы ошибкой полагать, что для обеспечения коммуникации требуется лишь, чтобы говорящий и слушающий располагали общим для них кодом. Ясно, что это требование является необходимым, но оно ни в коем случае не является достаточным. Предпосылка коммуникации – наличие общего социального знания (в методической литературе это знание под влиянием английского эквивалента русского термина – background knowledge – называют фоновым). Говорящий предполагает, что слушающему известен некоторый объем сведений, и ориентируется на него.
   В этой связи социальное знание может быть уподоблено явлению контекста.

   Например, фраза «Он сделал это» в языковом отношении вполне понятна: здесь сообщается о каком-то человеке, не являющимся участником коммуникативного акта, который произвел некоторое действие. Тем не менее из самой фразы неясно, о каком человеке идет речь и какое именно действие он произвел. Вся неясность снимается, если фразу поместить в более широкий вербальный или конкретно-ситуативный контекст» [228 - R. Jakobson. Aphasia as a Linguistic Problem. «Psycholinguistics», ed. S. Saporta. New York, 1961, p. 422.]. В контексте рассматриваемая фраза выражает больше информации, чем вне контекста. Действительно, из контекста можно получить ответы на приведенные ранее вопросы: скажем, он студен – этот Петр, а сделал это – пролил молоко.

   Поэтому преподать студенту отсутствующие у него вторичные страноведческие знания – значит ввести его речевые произведения, принадлежащие вторичному языку, в контекст (вербальный и ситуативный) новой для студента страны, научить его воспринимать и выражать информацию, которая в самом языковом материале не содержится.
   Таким образом, теоретические данные, подкрепляемые показательными примерами и требованиями практической работы, приводят к следующим выводам.
   Во-первых, роль социальных знаний при коммуникации исключительно велика, социальные знания в этом аспекте могут быть приравнены к роли самого языка.
   Во-вторых, в европейских условиях студент, как правило, располагает общечеловеческими и региональными знаниями, однако не располагает вторичными страноведческими. Поэтому применительно к преподаванию русского языка представителям восточной, центральной или западной Европы методическую проблему представляют именно страноведческие знания.
   Наконец, в-третьих, страноведческие знания должны преподаваться, т. е. стать учебным материалом, подобным языковому материалу. Эта третья проблема нуждается в более лодробном обсуждении, чему посвящен следующий раздел работы.
   6. Остановимся на двух вопросах методического характера – отборе и введении страноведческого материала.
   Проблема отбора страноведческого материала практически еще не была поставлена со всей серьезностью, несмотря на ободряющие попытки французской методической школы.
   Отбор затрудняется тем, что нет самой основы для такой работы: в социологическом плане страноведческие умения и знания среднего носителя языка (например, француза или русского) еще не описаны [229 - В описаниях культур (например, в описании французской культуры Жоржа Дюамеля) не проводится различий между общечеловеческим и региональным, с одной стороны, и страноведческим, с другой. См. G. D иliammel. Civilisation Francaise. Paris, 1945.].

   В этом состоит основное отличие практических условий работы по отбору страноведческого материала с учебными целями от отбора языкового материала. Действительно, например, русская научная лингвистическая традиция исследования русского языка, если ей вести счет от Ломоносова, насчитывает два с половиной века существования, и за этот период накоплен громадный теоретический и – для методиста важнее последнее – фактический материал, способный лечь в основу соответствующих языковых пособий. При отборе страноведческого учебного материала мы лишены подобного надежного источника [230 - Рассмотрим следующий текст, перепечатываемый нами (с некото-рыми сокращениями) из «Литературной газеты» (20 июня 1967 г.).Борис ЛобковМыслитель«Я сидел в вагоне-ресторане и смотрел на летящий за окном пейзаж.– Простите, здесь свободно?Я поднял голову. Рядом стоял мужчина. – Свободно, – сказал я. Поезд влетел на мост.– Днепр… – сказал задумчиво мой собеседник. – Я в этих местах с а шестой раз. Сейчас ветрено, но наиболее чуден Днепр при тихой погоде.Такое впечатление, что речка, в общем-то, движется и не движется… А при луне создается такое ощущение, что она вся – из лунного серебра…Поезд притормозил у переезда. За полосатым шлагбаумом стояли две цыганские арбы.– Шумная толпа, – сказал он. – Ручаюсь, они кочуют от самой Бессарабии. По всей видимости, они сегодня будут ночевать над рекой в шатрах изодранных…Поезд еще более замедлил ход, и по репродуктору передали, что в Киеве наш поезд будет стоять пять минут.– Вы знаете, о чем я сейчас думаю, – спросил он.– Нет, – ответил я: действительно, откуда я мог знать, какие мысли его обуревали.– Я думаю, – начал он медленно, – о пяти минутах… Что такое шять минут? Чепуха, мелочь! Можно сказать, мгновенье. Но, – он поднял перед моим носом указательный палец, – бывает, что минута… как бы сказать поточнее… все решает где-то, в общем-то, очень круто.Он свесил голову и начал вдохновенно молчать. Когда за окном побежали рощи, он сказал:– Леса…– Да, леса, – сказал я. – Интересно, волки здесь есть?– Безусловно, – сказал он. – Здесь не так давно произошла жуткая шо своей трагедийности история. Одна женщина, в общем-то немолодая, можно сказать, бабушка, имела козлика… Это было очень милое, симпатичное и где-то чрезвычайно доброе животное. Бабушка, надо сказать, его обожала и желала ему, если говорить по большему счету, большого человеческого счастья. Однажды, как сейчас помню, бабушка отпустила козлика в лес погулять. Проходит день-другой – нет козла. Начали искать, и что вы думаете? От целого, в общем-то, козлика, остались…– Рожки да ножки, – закончил я.– Да, – сказал он. – Откуда вы знаете? Рожки да ножки. Вот как!Он молчал целый час, потом, встрепенувшись, сказал:– Вы знаете, о чем я сейчас думаю? Я думаю о жизни и смерти.О добре и зле. Вы знаете, я только что пришел к мысли, что жизнь, в общем-то, не фунт изюма. И тот, кто, так сказать, с песней по жизни; шагает, тот, в общем-то наверняка…– Прекрасная мысль, – сказал я, выпрыгнул в окно и остаток пути прошел пешком».Комичность данного рассказа обусловлена тем, что «мыслитель» регулярно обращается к страноведческому знанию, которое, как это следует из самого определения социального знания, наличествует у собеседника, так что он предугадывает дальнейшее направление разговора.Сначала была приведена известная цитата из Гоголя, затем «мыслитель» обратился к популярной песне «Подмосковные вечера», далее он привел цитату из Пушкина, после чего последовала снова фраза из песенки популярного кинофильма. После того как «мыслитель» рассказал известную байку про серого козлика, который «вышел в лес погулять», он процитировал опять-таки популярную песню.Как мы видим, в немалом количестве случаев приводилось страноведческое знание (оно является страноведческим, так как иностранцы, вполне владеющие русским языком, не видят в этом тексте повода для улыбки и полагают, что «мыслитель» действительно вещает истину). Однако это знание нигде не описано. Нам не известна ни одна работа, в которой мы нашли бы собрание соответствующего материала. Если это знание не описано, то вполне понятно, преподаватель языка не имеет источника, на основе которого можно было бы построить страноведческое пособие и отобрать для него соответствующие сведения.].

   Таким образом, до процедуры отбора страноведческого материала и до обсуждения теоретических вопросов, связанных с созданием градуированных минимумов, необходимо найти какое-то (пусть сугубо практическое и несовершенное) решение проблемы выявления и описания страноведческих знаний.
   Группой сотрудников Научно-методического центра русского языка при Московском университете было проведено социологическое исследование, основная мысль которого возникла под влиянием изложенных выше соображений.
   Сначала члены группы провели существенное ограничение подлежащего изучению материала. Во-первых, остановились на изучении только тех страноведческих знаний, которые бесспорно вводятся в речь и определяют ее содержание. Это значит, что изучались только те знания, которые используются в речи с художественными или эмфатическими целями (намек, аналогия, параллель, иносказание, сравнение, пример) и определяют тему разговора [231 - К правильному выбору темы для разговора имеет отношение ши-роко дискутируемая в настоящее время проблема коммуникабельности. Можно утверждать, что правильно выбранная тема для разговора, интересная для обоих участников коммуникативного акта, входит в круг вопросов, рассматриваемых в этикете. Этикет в ряде случаев предписывает выбор темы или, напротив, запрещает затрагивать определенную тематику.]. Во-вторых, было установлено, что исследованию подлежат только те знания, которые свойственны среднему русскому. Такое ограничение оправдано потому, что в качестве методической цели выступала задача научить студентов– иностранцев правильному восприятию публицистических и литературно-художественных текстов. Авторы таких текстов, как правило, ориентируются на социальные знания, свойственные среднему члену языковой общности.
   Здесь сразу же возникла теоретическая проблема, до сих пор не решенная социологами, а именно – установление критериев, на основании которых определенного члена языковой общности можно считать ее средним представителем. Члены исследовательской группы приняли решение следовать формальным путем: средним русским считали нашего современника, имеющего среднее образование, без учета возраста. Пол, род занятий, сфера деятельности не учитывались, хотя обращалось особое внимание на то, чтобы в контрольные группы не попадали специалисты в тех областях,, к которым относятся задаваемые вопросы. Опрашивали людей, окончивших среднюю школу не менее десяти лет назад. Разумеется, предложенная процедура не является ни строгой, ни вполне научной. Как мы уже упоминали, мы были заняты поисками сугубо практического решения, и в этой связи ясно, что пришлось отказаться от специальных разысканий в областях, являющихся для наших задач побочными.
   Наконец, в-третьих, было принято еще одно, последнее, ограничение. Исследовались только те страноведческие знания среднего русского, которые относятся к истории нашей страны и к ее культуре. Это ограничение, как и предыдущее, вызвано практическими соображениями. Вся работа проводилась не только с целью показать существование социальных страноведческих знаний в принципе, но и описать эти знания в определенной области, имея в виду дальнейшее написание практического пособия. Указанное социологическое исследование можно поэтому рассматривать как подготовительную работу к созданию такого пособия.
   Немного из практики исследования.
   Информантам каждому отдельно раздавались анкеты, в которых содержались вопросы типа «Что Вы можете сказать о Киеве как о столице древней Руси?», «Кто такой Андрей Рублев?», «Что такое крепостное право?», «Когда был запущен первый спутник Земли?», «Что Вам известно о работах художника Дейнеки?», «Какие произведения Шолохова Вы читали?» и т. д. и т. п. Первый лист такой анкеты приводится на следующей странице. Так как на следующем этапе исследования изучалось вторичное страноведческое знание, свойственное иностранным студентам, анкета содержит некоторые вопросы, адресованные иностранцам; на них сейчас можно не обращать внимания.
   Как можно заметить на основании приведенного малого отрывка анкеты, вопросы задаются самые разные. Некоторые из них производят впечатление наивных и излишних, некоторые вызывают недоумение, а некоторые вполне серьезны и для ответа на них информант должен написать чуть ли не сочинение.
   Во всяком случае, из опыта работы с анкетой можно сказать, что информантам нравилось отвечать на вопросы.
   Всего предполагается опросить 300 информантов. К моменту написания настоящей главы опрошено 120 человек, 300 информантов, по данным социологов, – наименьшая социальная группа, обладающая свойством репрезентативности, однако уже на основании анализа 120 анкет можно сделать ряд выводов. Здесь имеются в виду те характеристики, которые свойственны им всем и которые, следовательно, будут учтены даже в том случае, если их не окажется в недостающих 180 анкетах.
   К числу таких выводов мы относим следующее знание. Если устранить сведения, оказавшиеся низкочастотными, то вполне возможно установить страноведческие знания, свойственные среднему русскому. Эти страноведческие знания не свойственны всем информантам, давшим ответы на анкету, но они свойственны их большинству. О критериях для установления большинства требуется говорить отдельно. Скажем со всей определенностью: эти критерии нам не совсем ясны. Тем не менее принципиальное решение вопроса имеется.
   В дальнейшем везде говорится только и исключительно о тех страноведческих знаниях, которые имеются у большинства средних русских.
//-- СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ АНКЕТА --//
//-- по изучению страноведческих знаний --//

   Просим Вас ответить на помещаемые ниже вопросы. Отвечайте, не задумываясь.
   Ваши ответы помогут правильнее определить тот объем материала по русской истории и культуре нашей страны, с которым следует ознакомить иностранного студента, изучающего русский язык.
   Сколько Вам лет?
   Какое имеете образование?
   Чем занимаетесь в настоящее время?
   Из какой страны Вы приехали?
   Какой язык считаете родным?
   Знаете ли Вы второй язык (кроме русского)?
   Где изучали русский язык?
   1. Назовите даты жизни А. С. Пушкина.
   2. Как расшифровываются инициалы А. С?
   3. Что Вы знаете о Петре I? (если не хватит места, используйте отдельный лист бумаги)
   4. Кто такой дед Щукарь?
   5. Почему Красная площадь в Москве называется Красной?

   Разумеется, анкета не устанавливает всего объема знаний, относящихся к русской истории и современной культуре нашей страны, но тем не менее она дает возможность принципиального решения этого вопроса. Анкетирование – достаточно эффективный путь для достижения поставленной цели. Разумеется, можно спорить об эффективности данной анкеты, можно также совершенствовать именно данную анкету или целиком, или по отдельным вопросам, но, видимо, приходится согласиться с правильностью избранного пути в своей основе.
   Так как с помощью анкеты была установлена лишь часть страноведческих знаний, а для написания упоминавшегося пособия этот объем нельзя считать достаточным, в практической работе над пособием авторы руководствовались своей интуицией. В данном случае они выступали в роли любого сочинителя, обращающегося к широкой аудитории и интуитивно чувствующего, какие факты известны большинству ее членов. Правда, существенно менялась основная задача: требовалось не опираться на эти факты, а описывать их. Более подробно о работе над пособием говорится далее.
   Переходим к следующей существенной проблеме, связанной с проведением анкетирования. Она относится не к самому содержанию страноведческих знаний, а к их форме.
   Заниматься вопросом формы существования страноведческих знаний необходимо потому, что при преподавании желательно имитировать их естественную форму существования.
   Оказалось, что страноведческие знания, наличествующие у информантов, ни в коем случае не являются научными, так как они лишены двух основных свойств научного знания. Во-первых, страноведческие знания не являются систематичными, т. е. они не соположены друг другу в рамках некоторого единства. Кроме того, информанты, как правило, оказываются неспособными провести иерархию своих знаний и упорядочить их на основании каких-то критериев. Отсутствие систематичности в знаниях объясняется также тем, что эти знания неполны, и лакуны не позволяют объединить их в систему. Во-вторых, страноведческие знания не являются строгими, и информант, как правило, может лишь приблизительно и с большими допусками указать, например, период, в который правил Петр I. Кроме того, в описаниях содержаний понятий выделяются не существенные, а второстепенные критерии.

   Например, информанты, раскрывавшие сущность понятия «крепостное право», указывали:
   – это когда помещик может продать мужика,
   – это было сто лет назад,
   – при крепостном праве пороли крестьян,
   – крепостные крестьяне были неграмотными,
   – писатель Шевченко был крепостным и т. д.

   Лишь немногие информанты правильно раскрыли сущность крепостничества и указали на соответствующую социально– экономическую формацию. Была установлена закономерность: информанты помнят страноведческие сведения не по принципу их существенности (например, для исторического процесса или роли культуры в нашей стране), а по принципу яркости впечатления.

   Например, о Петре I было сказано, что:
   – он носил сапоги сорок пятого размера,
   – был высокого роста,
   – брил бороды боярам,
   – «открыл окно в Европу»,
   – был женат на Екатерине II и т. д.

   Те же несистемные, нестрогие и неупорядоченные страноведческие сведения включаются в естественную спонтанную беседу или используются в качестве фонового знания в литературно-художественном произведении.

   Те знания, которые лишены свойств научности (т. е. системности и строгости) и которые запоминаются по принципу яркости впечатления и – в дополнение к нему – по принципу частотности повторения этого впечатления (т. е. по основным принципам естественного непроизвольного запоминания), были рассмотрены в одной из теорий психологии обучения и получили наименование локальных ассоциаций [232 - Ю. А. С а м а р и н. Очерки психологии ума. М, Учпедгиз, 1962,. стр. 219.]. Локальные ассоциации – это разрозненные и единичные сведения о некотором предмете или явлении. Например, Ю. А. Самарин, развивающий теорию локальных ассоциаций, в качестве примера приводит диалог:
   – Кто такой бык апис?
   – Это священный бык в Египте.
   Любые иные сведения относительно этого быка под названием апис говорящим неизвестны.

   Таким образом, исследованные нами несистемные, нестрогие и неупорядоченные сведения, наличествующие у средних русских, по форме своего существования являются локальными ассоциациями. Характерно, что локальные ассоциации, как правило, актуализируются при упоминании предмета, явления или имени и вводятся в речь [233 - Очень часто локальные ассоциации приводятся для того, чтобы напомнить слушателям или читателям о некотором человеке или факте. Например, в иностранных газетах, сообщавших о кончине Ильи Эренбурга, говорилось, что он боролся против фашизма и выступал на конгрессах в защиту мира. В сообщении о строительстве автомобильного завода в г. Тольятти упоминалось, что этот город расположен на Волге и назван в честь «лидера коммунистической партии Италии». Разумеется, локальные ассоциации не могут заменить подлинной оценки деятельности человека или значимости явления, однако они способны напомнить, о ком или о чем идет речь, т. е. активизировать прошлый опыт.].

   Например, в рассказе А. Кургатннкова «На факультете» приводится следующий диалог старшекурсников, наблюдаемый преподавательницей:
   « – Последнее время я читаю в основном Гераклита, он мне очень много дает, ты не можешь себе представить. Такие вещи надо читать.
   – «Все течет, все изменяется»?
   – Вот знаешь, ты меня прости, но такое я не могу слышать. К каждому имени – карточка с цитатой. Если Гераклит – «все течет», если Галилей – «она вертится». Вот послушай, я тебе прочту.
   Он достал из кармана записную книжку, стал листать. Я тоже знала о Гераклите только, что «все течет», и про реку, мне было интересно» [234 - «Новый мир»,1968, № 10, стр. 113.].
   Выделим, что наблюдавшая диалог преподавательница сформулировала те две локальные ассоциации, которыми она применительно к Гераклиту владеет. Это, во-первых, цитата «все течет, все изменяется», и, вовторых, мысль о том, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

   Если говорить о соотношении научного знания и локальных ассоциаций, то эти последние возникают всегда, если человек перестает заниматься какой-то областью знания и после этого момента проходит известное время. Вслед за Ю. А. Самариным можно утверждать, что только в области своей специальности человек обладает системными и строгими знаниями, а в остальных областях обходится локальными ассоциациями.
   Локальные ассоциации возникают также и применительно к искусству. Большую роль здесь играет обучение не только в школе, но и в семье.

   Ефим Дорош пишет, что, еще не зная о существовании Пушкина или Некрасова, люди его поколения и аналогичного воспитания, в раннем детстве, «заучив с голоса, твердили: «Зима!.. Крестьянин, торжествуя…» или: «Поздняя осень. Грачи улетели…» [235 - Е. Дорош. Живое дерево искусства. М, «Художественная литература», 1967, стр. 179.]. УТолстого в «Хозяине и работнике» «стишок о том, как «вихри снежные крутять» бодрил Петруху тем, что совершенно выражал то, что происходило на дворе».
   У Бунина герой «Жизни Арсеньева» рассказывает о Пушкине: «Вот, я просыпаюсь в морозное солнечное утро, и мне вдвойне радостно, потому что я восклицаю вместе с ним: «Мороз и солнце, день чудесный…» [236 - Примеры заимствованы из кн.: Д. И. Шмелев. Слово и образ.. М., «Просвещение», 1964, стр. 22.].

   В качестве локальных ассоциаций могут быть поняты цитаты из художественных произведений (особенно в тех случаях, когда говорящий или не читал соответствующей книги, или забыл ее содержание).

   Например, беседа двух офицеров:
   « – … а то я сам чехол возьму.
   – Ну, да бери уж.
   – Не в порядке эгоизма… – бормотал Теткин, заворачиваясь в чехол.
   – А токмо волею пославшей тя жены. Знаем, – отвечал Скворцов» [237 - И. Грекова. На испытаниях. «Новый мир», 1967, № 7, стр. 22.].

   Напомним, что обширные данные относительно анкетирования и формы существования страноведческих знаний нужны нам для того, чтобы сделать шаг к отбору учебного страноведческого материала. В качестве предпосылок такого отбора мы должны располагать описанием всего объема страноведческих знаний среднего русского и знать форму существования этих знаний. Как следует из изложенного выше, форма существования знаний в психологии изучена, так что допустимо воспользоваться исследовательскими результатами, полученными в смежной с методикой науке. Объем страноведческих знаний, напротив, не изучен, – и более того – нет оснований надеяться, что социологи смогут описать его в ближайшее время Поэтому дальнейшие рассуждения об отборе страноведческих знаний с учебными целями построены на значительной идеализации действительного положения дел мы предполагаем что требуемое описание создано и является надежным источником информации.
   Принципы отбора страноведческих знаний с учебными целями совпадают с основными критериями при отборе языкового материала. Сюда относится прежде всего функциональная значимость учебной единицы, ее поливалентность, простота, частотность употребления, степень связанности с языковыми формами выражения, степень ее отношения к поведенческой норме и, наконец, ее необходимость в импрессивном плане (для понимания содержания речи). Как мы видим, существенных отличий от процедуры отбора языкового материала не устанавливается. В этой связи, указав на полную аналогию между отбором страноведческого и языкового материала, можно далее не рассматривать эту тему.
   Проблема минимизации страноведческого учебного материала, как известно, тесно связанная с вопросом его отбора, также не нуждается в отдельном рассмотрении.
   Более важной представляется проблема введения учебного страноведческого материала, и на ней необходимо остановиться.
   7. При введении учебного страноведческого материала желательно следовать тем путем, который наблюдается в есстественных условиях, так как – это хорошо известно из психологии – при специальном обучении имитация пути возникновения стихийно рлпживгпргпгд механизма некоторого умения или знания наиболее эффективна.
   Если вслед за Э. Холлом, о теории которого говорилось ранее, различать неформальное, формальное и техническое обучение, то при имитативном пути обучения нужно учитывать все три способа. Тем не менее, поскольку в практике преподавания иностранных языков обычно приходится иметь дело с аудиторией, члены которой хорошо развили навыки аналитического мышления, думается, что технический способ обучения является самым продуктивным.
   Технический способ предпочтительнее потому, что он хорошо согласуется с общедидактическим принципом сознательности обучения. Кроме того, с его помощью можно практиковать сопоставительный метод презентации материала. Наконец, этот способ помогает сблизить научное знание и знание, представляющее собой набор локальных ассоциаций, и о важности этого сближения стоит поговорить особо.
   Говоря вообще, цель обучения страноведческим знаниям – образование локальных ассоциаций. В этой связи можно было бы остановиться на локальных ассоциациях, как на принципе презентации и закрепления. Действительно, обучающийся языку обычно не ставит себе задачей специализацию в области русской истории или культуры, или географии, или общественного устройства. Ему важно участвовать– в коммуникативных актах и участвовать в них без затруднений. Поэтому он мог бы, имитируя естественное существование страноведческих знаний, ограничиться только локальными ассоциациями. Однако эти соображения дают повод впасть в крайность и полностью отказаться от учета научных сведений в пособиях страноведческого типа, обращенных к изучающим иностранный язык. Поступать так – значит совершать ошибку, так как. во-первых. современное развитие совокупности локальных ассоциаций, свойственных среднему носителю языка, характеризуется сближением с научным знанием, а не отдалением от него. Во-вторых, преподавание научных сведений не исключает того что в результате обучения усваиваются все-таки локальные ассоциации. Как мы знаем школьное преподавание вполне научно но экспеоимент показывает, что по прошествии определенного времени остаются только локальные ассоциации.
//-- * * * --//
   Несколько заключительных замечаний.
   Изложенное выше сводится к очень простой и, видимо, не вызывающей возражений мысли: производство правильной речи на иностранном языке (экспрессивное владение языком) и адекватное восприятие речи на иностранном языке (импрессизное владение) невозможны без наличия вторичных страноведческих навыков, умений и знаний. Неправильной речь может быть в аспекте узуса, однако в данном параграфе этот вопрос не рассматривался подробно. Проблема неправильности речи в аспекте содержания, напротив, была рассмотрена с достаточной полнотой, причем мы разделили неправильность экспрессивной и импрессивной речи. В этой связи мы можем также противопоставить друг другу активное и пассивное усвоение страноведческих знаний (active and passive background civilization knowledge).
   Автор очень ясно сознает, что значительное количество методических проблем, связанных с вопросами отбора, минимизации страноведческого материала, а также с его презентацией и закреплением, практически не только не решено, но и не поставлено. В этой связи нельзя не приветствовать продолжение и интенсификацию исследований по вопросам роли страноведения в преподавании языка [238 - Выделим специально положительную инициативу руководителей Международной федерации преподавателей живых языков, которые считают, что исследование проблем цивилизации (страноведения) и ее преподавания должно быть в центре внимания федерации в течение ближайших трех лет. На последнем конгрессе членов федерации в г. Загребе (Югославия) работала специальная страноведческая секция.].
   В заключение мы хотели бы обратить внимание на то, что выше не ставилась и не обсуждалась исключительно важная проблема механизмов ввода страноведческих знаний в речь, т. е. проблема отражения социальных знаний в акте коммуникации. Правда, упоминалось о темообразующей роли страноведческого знания, но совсем не говорилось о выборе языковых средств, адекватных выражаемому знанию. Поэтому обучение технике владения вторичными страноведческими умениями и знаниями – как в вербальном, так и в невербальном поведении – и методика такого обучения нуждаются в специальном изучении.
   Одним словом, если возвратиться к общетеоретическимвопросам, связанным с коммуникативным актом и рассмотренным в первом разделе настоящей статьи, то понятие правильного коммуникативного поведения включает в себя целый ряд компонентов – правильность речи (в аспектах системы, нормы и узуса), правильность невербального поведения и, наконец, правильность содержания сообщений. Все три компонента важны для целей преподавания иностранного языка, но роль страноведения оказывается ощутимой лишь в связи с узусом, невербальным поведением и содержанием сообщений. Эти вопросы – правда, в несколько иной последовательности – были рассмотрены в рамках этого параграфа, но, если говорить о степени их изученности, то они были лишь поставлены, а не решены. Сказанное особенно относится к методической проблематике: если методика является вторичной наукой по отношению к лингвистике, психологии и социологии, то прогресс в ней тесно связан с успехами в перечисленных дисциплинах. Как мы стремились показать, эти дисциплины не содержат надежного материала который можно было бы использовать с учебными целями. Методисту приходится самостоятельно решать, например, сугубо социологические вопросы.
   Последнее замечание касается цели нашего изложения – оно призвано стимулировать дискуссию.

§ 3. Этнолингвистика и установление корреляций между типами билингвизма и культуры

   Нижеследующее изложение состоит из двух композиционных разделов. В первом рассматривается предмет этнолингвистики и дается краткое освещение истории идей, выработанных в этой науке. Цель этого раздела – подведение итогов (и только). Второй раздел посвящен одной из частных этнолингвистических проблем – вопросам аккультурации и мены языка. Цель данной композиционной единицы – стимулировать дискуссию, так как содержание раздела ни в коем случае не есть изложение бесспорного.
   Согласимся считать, что тенденцией развития современного знания является возникновение интердисциплинарных наук. Если обратиться к дисциплинам, изучающим человека как члена коллектива, данная мысль кажется особенно справедливой. Действительно, психология и социология образовали новую науку – социальную психологию [239 - См. Б. Д. Парыгин. Что такое социальная психология. Л, 1965; «Проблемы общественной психологии», под ред. В. Н. Колбановского и Б. Ф. Поршнева. М„ «Мысль», 1965; Б. Ф. П о р ш н е в. Социальная психология и история. М„ «Мысль», 1966.], лингвистика и психология выделили особое знание – психолингвистику [240 - «Psycholinguistics», eds. Ch. Osgood and Th. Sebeok. Bloomington, 1965.], лингвистика и социология породили социолингвистику [241 - M. Cohen. Pour une sociologie du langage. Paris, 1956; J О. H e rt z 1 e r, A Sociology of Language. New York, 1965.]. Процесс образования смежных дисциплин характеризуется известной неуклонностью, так что возникновение новой науки, в равной мере тяготеющей к этнографии и лингвистике, удивления более не вызывает. Упомянутая наука называется этнолингвистикой (или иногда – антропологической лингвистикой) [242 - Так, например, называется журнал, издающийся в Блумингтоне (США), – «Anthropological Linguistics». Предпочтительнее, однако, пользоваться термином «этнолингвистика», поскольку у русского читателя при таком наименовании не возникает недоразумений, связанных с различным толкованием задач науки антропологии. Кроме того, в некоторых работах излагаются попытки терминологизировать бывшие до недавнего времени синонимичными обозначения «антропологическая лингвистика» и «этнолингвистика» и установить между ними отношения рода и вида. Например, Г. Хойер считает, что антропологической лингвистикой можно назвать «область лингвистического исследования, посвященную в основном синхронному или днахронному изучению языков, на которых говорят народы, не имеющие письменности». При таком определении очевидно, что «теория и методы современных лингвистов-антропологов не отличаются сколько-нибудь значительно от теории и методов других лингвистов», различие состоит только в том, что лингвисту-антропологу приходится самому собирать речевой материал, так как в его распоряжении нет никаких письменных памятников. По мнению Г. Хойера, этнолингвистика является составной частью антропологической лингвистики и в этой науке говорится «о связях, синхронных и диахронных, языка и его социального и культурного окружения», указывается «на влияние, которое языки оказывают на поведение и мышление тех, кто на них говорит».История становления этнолингвистики обсуждается Д. Ольмстедом; общие соображения о связи лингвистики и этнографии (антропологии), как и о психо– и социолингвистике содержатся у Дж. Кэррола. См.: D. L. Olmsted. Ethnolinguistics So Far. «Studies in Linguistics. Occasional Papers», 1950, № 2; J. В. Сarrоll. The Study of Language Cambridge, 1953.].
   Предметом новой науки (здесь дается предварительное толкование; уточнение специфики предмета приводится ниже) служит изучение с в я з ей, корреляций между культурой [243 - Культура, как известно, есть категория, используемая не только в этнографии, но и в социологии, и это понятно, так как она может рассматриваться с различных точек зрения. Комплексно культура изучается в американской антропологии. В советской этнографии культура рассматривается преимущественно под углом зрения только национальных элементов. Впрочем, ни в социологии, ни в этнографии пока не сложилось такое определение культуры, которое устраивало бы всех исследователей и стало бы общепринятым. Например, Г. В. Осипов приводит в своей работе около двух десятков определений культуры, существующих в науке, и ни одного из них не принимает. Между прочим, непоследовательное разделение социологической и этнографической точек зрения на культуру нередко приводит к путанице. Действительно, когда говорится о «двух культурах», то противопоставление основано на изучении чисто социальных, а не этнических (национальных) элементов. Подобно тому, как представители разных классов и групп остаются в рамках одного народа, носителям разных социальных культур может быть свойственна единая национальная культура. В. И. Ленин писал о двух культурах в рамках именно единой национальной культуры (Поли. собр. соч., т. 24, стр. 129). Ленинское учение о двух культурах в единой национальной культуре содержится в рассмотрении культуры с точки зрения ее формы и содержания. Культура, национальная по форме, способна выразить любое социальное содержание. В этой связи, как кажется, В. И. Козлов неправ, исключая культуру из числа необходимых признаков этнической общности. Национальные (этнические) элементы культуры присущи всей этнической общности и являются ее непременным признаком. ' Не следует полагать, что этническая культура включает в себя мировоззрение. Носители одной и той же национальной культуры могут придерживаться мировоззрений, исключающих друг друга. Употребляя далее термин «культура», мы всегда имеем в виду только этническую культуру, т. е. культуру, присущую всем членам этнической общности без исключения. См. Г. В. Осипов. Современная буржуазная социология. М., «Наука», 1964, стр. 169 – 171; В. И. Козлов. О понятии этнической общности. «Советская этнография», 1967, № 2, стр. 106.] определенной этнической общности [244 - Более подробное определение понятия см.: М. Г. Л е в и н, Н. И. Чебоксаров. Общие сведения (языки, расы, народы). В кн.: «Очерки общей этнографии», под ред. С П. Толстова, М. Г. Левина, Н. И. Чебоксарова. М., Изд-во АН СССР, 1957, стр. 10-11. Нельзя не заметить, что постановка знака равенства между терминами «культура» и «этническая общность» недопустима. См.: А. Я. Б р ю с о в. Что надо понимать под этническими общностями в археологии и их значение для проблемы происхождения древних и современных народов. М… «Наука», 1964, стр. 1.] (предмет этнографии) и языком, свойственным этой общности (предмет лингвистики) [245 - В этнолингвистических исследованиях «основное внимание уделяется связям между социокультурным и лингвистическим факторами вавзаимодействии» (R. В е а l s. Acculturation. «Anthropology Today», ed. A. L. Kroeber, p. 635).].
   Нельзя сказать, чтобы эта проблематика была совершенно новой. Имеются определенные (достаточно стойкие) традиции исследования таких корреляций в американской антропологии – науке о человеке с естественной и социальной точек зрения. Антропология, как она рассматривается за океаном, охватывает три науки отечественной традиции – этнографию, социологию и антропологию. Иногда встречающиеся утверждения, по которым отечественному термину «этнограФия» в соответствие ставятся термины «антропология», «социальная антропология» или «этнология» [246 - Человек с естественной точки зрения изучается в органической или «физической» (physical) антропологии. Вообще, как думают, антропология американской традиции делится на общую, физическую, археологическую, культурную и этнологическую. Подробнее о разделении специальных отраслей в антропологии см. у А. Кребера и Д. Биднея. Характерна также группировка рецензий по частным антропологическим отраслям: в журнале .American Anthropologist». Об органической (или физической) антропологии см. у М. Эшли-Монтагю. См. A. L Kroeber. Anthropology. New York, 1948, pp 1 – 14; D. Bidney. Theoretical Anthropology. New York, 1953, pp. 18 – 22; M. F. Ashley-Montagu. An Intoduction toPhysical Antropology. Springfield, Illinois, 1945.] не совсем верны.
   Разделение между социологией и антропологией в Америке проводится нестрого: социологическая проблематика «примитивных» (первобытных) этнических групп рассматривается в антропологии, а та же проблематика «развитых» социальных образований принадлежит компетенции социологии (впрочем, иногда в рамках антропологии выделяют антропологическую социологию и этнологию).
   В число антропологических проблем издавна включалось изучение языка в связи с изучением народа – носителя этого языка, однако поскольку связи между характеристиками человека с точки зрения физической антропологии и языком не устанавливается (говорить, например, о зависимостях между расой и языком, как и расой и культурой, лишено смысла), предметом исследования фактически является связь между культурой и языком.

   Между прочим, исследования, в которых поддерживается мысль о наличии корреляции между расой и языком, встречаются до сих пор. Например, один из американских авторов (А. Робак) занят доказательством тезиса, что этнические группы или предпочитают определенные фонематические комбинации и фонемы, или избегают их. Во избежание недоразумения отметим, что автор говорит о связи именно этнических групп и дистрибуции фонем, а не языков и этой дистрибуции, хотя рассматриваемый им материал говорит в пользу только последней корреляции. В связи со своей общей позицией автор и этнолингвистику определяет как науку, изучающую связи между этнической группой и языком. Такое понимание, как подчеркнуто выше, следует отвергнуть.
   Столь же бессмысленно говорить о постоянней связи между расой и культурой. «Любая раса способна усвоить любой тип культуры, если только имеются соответствующие возможности» [247 - «Acculturation in Seven American Indian Tribes», ed. R. Linton Gloucester, Mace, 1963, p. 483.].

   Тем не менее, хотя упоминавшаяся ранее проблематика не нова, особая и самостоятельная наука этнолингвистика сложилась за последние 15 – 20 лет. Сам термин, впрочем, употреблялся и ранее.
   Предмет этой науки тем отличается от предметов этнографии и лингвистики, что изучаются не этническая культура и не язык, а именно корреляции между культурой и языком [248 - Обсуждение различных концепций относительно предмета интересующей нас науки см.: Д. Ольмстед. Ук. соч. Автор, как мы думаем,, совершенно справедливо предлагает остановиться на том определении, которое мы привели в основном тексте, а остальные концепции отбросить. (стр. 13, прим. 7а). Часть из них, впрочем, имеет право на существование, но понимание этнолингвистики как народного знания о языке (по образцу этноботаники, или этнозоологии – обиходных знаний о растениях и животных) следует– безусловно отвергнуть. Не следует смешивать также этнолингвистику с этнографической лингвистикой. Последняя, как думают (Ю. В. Кнышенко), «изучает языки, бесписьменных народов» и, таким образом, ничем не отличается от собственно лингвистики, кроме одного несущественного условия – отсутствие' письменности. Впрочем, такое определение, видимо, произвольно: этнография имеет своим предметом не только народы, не развившие письменность, но и – можно прямо сказать – все прочие народы мира, поэтому и этнографическая лингвистика не может ограничивать свой предмет указанным образом. Ч. Хокетт определенно неправ, полагая, что лингвистика просто-напросто входит в антропологию и, таким образом, образование новой науки: лишено смысла. Известно, что язык как система знаков может на всех скоих уровнях, кроме лексемного, изучаться без знакомства с культурой… ср. предмет так называемой микролингвистики. Если, впрочем, иметь в виду макролингвистнку, то без обращения к культуре действительно не обойтись: Дж. Гринберг совершенно правильно – отрицает релятивный (обусловленный внутрисистемными отношениями) характер содержательной стороны некоторых языковых единиц и считает,. что полное описание семантики языка возможно только с привлечением культурных фактов. Об этом же пишет Г. Трейгер. См. Ю. В. Кнышенко. Развитие первобытного общества и основы этнографии. Ростов-на-Дону, 1965; С. F. Н о с k е 11. «Language» and «Culture»: a Protest. «American Anthropologist», 1950, v. 52, No. 1, p. 113; J H Greenberg. Linguistics and Ethnology. «Southwestern Journal of Anthropology», 1948, v. 4, pp. 140-147; G. – L. T r a g e r. The Field of Linguistics.Studies in Linguistics. Occasional Papers» 1950, No. 1, Ch. 2.]. Из сказанного следуют две основные характеристики новой науки. Во-первых, этнолингвистическое исследование всегда является исследованием, опирающимся на данные собственно этнографии и собственно лингвистики; таким образом, этнолингвистическая работа есть второй этап изучения известной этнической общности, на котором синтезируются материалы этнографического и лингвистического описаний. Во-вторых, этнолингвистика есть типологическая наука, в которой тип культуры [249 - Относительно типов культуры, которые в противоположность языковым типам не выделены с достаточной однозначностью, см.: М. Г. Л е в и н, Н. И. Чебоксаров. Хозяйственно-культурные типы и историко-этнографические общности. «Советская этнография», 1955, № 4; R. Benedict. Patterns of Culture New-York, 1955, pp. 1-51; C. Kluckhobn. Universal Categories of Culture. «Anhropology Today», ed. A. L. Kroeber, pp. 507 – 523. Для нашей задачи безразлично, на каком основании имеет место выделение типа культуры – расовом, религиозном, экономическом или территориальном.] соотносится с определенным типом языкового строя и (или) развития и использования языка. В результате такой работы выясняется тип корреляции между типом культуры и типом языка. После того как установлены все имеющиеся типы корреляций, возможен переход от этапа описания к этапу предсказаний. Сказанное означает, что в идеальном случае требуется знать только тип культуры, чтобы иметь определенное суждение о языке, присущем народу – носителю этой культуры, и, наоборот, требуется описать только язык, чтобы тем самым описать и культуру.
   Как надо думать, при таком подходе предполагается непременное наличие взаимооднозначных связей между типом культуры и типом языка. Это предположение не очевидно; поэтому оно представляет собой первую этнолингвистическую проблему, от решения которой зависит само существование новой науки. Действительно, если корреляции между типом языка и типом культуры не устанавливается, то этнолингвистика лишается своего предмета и становится наукой, предполагаемое существование предмета которой не противоречит логике, но не подтверждается реально наблюденными фактами.
   В решении указанной первой этнолингвистической проблемы возможны и наблюдаются два основных подхода, связанные с двумя пониманиями термина «тип языка». Один из таких подходов не принес плодов, хотя и стимулировал оживленную дискуссию, а второй приводит к интересным и конструктивным результатам, но не вызывает борьбы противоположных мнений.
   В согласии с первой концепцией «тип языка» понимается только и исключительно морфолого-синтаксически, т. е. на практике под типом языка имеется в виду его строй. Была выдвинута гипотеза, по которой культура определенной этнической общности обусловливается присущим ей языком, причем носителю данного языка приобщиться к иной культуре можно только при условии изучения второго языка. Особо оживленно дискутировалась частная для данного круга вопросов проблема – проблема связи языка и мышления. Гипотеза, содержащая утверждение, что язык и культура или – уже – язык и мышление (т. е. морфолого-синтаксический тип языка и тип культуры) находятся во взаимно-однозначной и нерасторжимой связи, названная по имени авторов гипотезой Сепира – Уорфа, занимала умы социологов, лингвистов, этнографов и психологов – но в первую очередь, пожалуй, философов – в течение ряда лет; потом наступило известное насыщение идей, в результате чего борьба мнений значительно ослабла. В советской науке данная гипотеза подверглась серьезной критике – преимущественно мировоззренческого характера Критика гипотезы фактами или новой интерпретацией собранного Э. Сепиром и Б. Уорфом материала по сути дела заставляет себя ждать. Хотя гипотеза оказалась неверной она сыграла положительную роль стимулировав исследовательскую мысль и приветя все– таки к положительному знанию, если даже оно и формулируется в отрицательной форме. Поскольку современное состояние этнолингвистики больше не определяется изложенной гипотезой и так как она тщательно освещена в литературе вопроса (в том числе и на русском языке [250 - См. переводы работ Э. Сепира и Б. Уорфа в следующих изданиях: «История языкознания XIX – XX веков в очерках и извлечениях», под ред.. В. А. Звегинцева, ч. II. М, «Просвещение», 1965; сб. «Новое в лингвистике», вып. I. М., ИЛ, 1960. Здесь же дается критика гипотезы.]), останавливаться на ней подробнее нецелесообразно.
   Согласно второму взгляду, под «типом языка» понимается или совокупность его выразительных возможностей, или степень и особенности его использования.
   Рассмотрим сначала выразительные возможности языка.
   В предложенной гипотезе нет утверждения, что известный язык, обладающий определенными выразительными возможностями, не может обслужить любую культуру; здесь содержится, однако, мысль, что, если языку, сопряженному с одной культурой, приходится отражать другую культуру, то этот язык с необходимостью модифицируется. Если по гипотезе Сепира – Уорфа носитель определенного языка, оставаясь монолингвом. не способен освоить вторую культуру, то в согласии с рассматриваемой точкой зрения такое освоение возможно, но язык при этом претерпевает изменения. Короче говоря, не язык, а культура является определяющим звеном в паре «язык – культура»; при изменении культуры изменяется язык, но не наоборот (здесь, разумеется, не имеются в виду изменения языка, обусловленные его внутренними законами), оаметим что понятие выразительных возможностей языка относится не к его строю, а к его словарному составу Таким образом если языковая система не связана с культурой непосредственно словарь обнаруживает именно непосредственную зависимость от культуры поэтому лексемный состав определенной этнической общности следует изучать только исходя из -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

[251 - Именно в таком смысле должны пониматься заявления, что «язык не следует рассматривать как нечто, определенно отличное от систем,, составляющих культуру, и его следует понимать как часть целого, функционально связанную с ним» и что «язык не отделим от культуры, в которой мы его находим» (Г. Хойер). Применительно к словарю Г. Хойерпишет: «Словарь народа содержит в себе всю его культуру». См. Н. Hoijer. Op. cit., pp. 554, 582, 556; Дж. Герцлер. Ук. соч., стр. 102" и след.]. При переходе этнической общности от одной культуры к другой наблюдаются значительные зачастую ногяшие характер качественного скачка изменения в лексике, а строй языка может оставаться неизменным Стетует такжр сказать что лексические выпазите льные возможности допустимо характеризовать с привлечением термина «развитость». Поскольку нетрудно выработать объективные индикаторы, на основе который сопоставляются между собой выразительные возможности ряда языков, логически допустимо формализовать бывшее до этого обиходным понятие развитости и говорить о языках, развитых в большей или меньшей степени. Поэтому, если изложить проблему по-другому, вторая гипотеза одной своей частью содержит утверждение, что степень развитости языка коррелирует с определенным типом культуры.
   В настоящей работе эта гипотеза не рассматривается. Изучение степени развитости языка и соответствующего ей типа культуры должно стать темой отдельного обсуждения. Говоря вообще, т. е. не излагая аргументации, отметим, что изучение такой проблематики плодотворно и имеет серьезный практический выход (при проведении так называемых «языковой политики» или «языкового строительства»).
   В настоящем очерке предполагается остановиться на изучении соотношения степени и особенностей использования языка, с одной стороны, и культуры, с другой. Данная проблема, как видно из самой формулировки, возникает только тогда, когда или отдельные члены определенной этнической общности или вся эта общность билингвистичны (т. е. двуязычны). Действительно, если в виду имеется монолингвизм (т. е. одноязычие), говорить о степени использования языка не имеет смысла, так как в этом случае в любой ситуации общения используется только один язык.
   Если изложить данный комплекс вопросов иначе, то сюда входит проблематика связи родного и изученного языка говорящих с присущей им культурой (как в статике, так и в динамике). В динамическом аспекте особенно интересны процессы и результаты «смены языка» (language shift), связанные, как думают, с «деэтнизацией» и «аккультурацией» (deethnization and acculturation) [252 - В британской научной традиции вместо термина «аккультурация» – используется термин «культурный контакт» (culture contact). См. Р. Биле. Ук. соч., стр. 621.].
   Свое основное внимание мы направляем на выяснение связи между лингвистическими характеристиками билингвизма и типами аккультурации.
   Интерес к проблемам аккультурации возник в конце 20 – начале 30-х годов нашего века в связи с комплексным изучением американского иммигранта [253 - Обзор новейших американских исследований по названной проблеме см.: Ш. А. Боги на Национальные отношения в США в освещении новой американской литературы. «Советская этнография», 1967, № 1.]. Незадолго перед второй мировой войной в США в рамках Исследовательского совета по социальным наукам был образован Подкомитет по аккультурации, членами которого стали М. Гершкович и Р. Линтон, а председателем – Р. Рэдфильд. Указанным коллективом опубликован весьма значительный меморандум по исследованию аккультурации, а в 1938 г. уже вышла в свет обобщающая работа М. Гершкович [254 - R. Red field, R. L i n t о n, М. Herskovits. Memorandum on the Study of Acculturation. «American Anthropologist», 1936, v. 38, No. 1; M. H e r s k о v i t s. Acculturation. New York, 1938.]. В настоящее время интерес к аккультурации вырос до такой степени, что, пожалуй, пора прокламировать новую антропологическую науку – «контактную этнологию» [255 - R. P i d d i n g t о n. An Introduction to Social Antropology, v. 2. Lon-don, 1957, p. 749.].
   Культуру можно понимать как сумму знаний, отношений и норм поведения (т. е. культурных элементов), присущую членам определенной группы людей и наследуемую ими (функциональное определение культуры см. v Б. Малиновского) [256 - В. Ma l i n о w s k i. A Scientific Theory of Culture and Other Essays. New York, 1960.].

   Культурные элементы рассматриваются Р. Линтоном [257 - R. Linton. The Tree of Culture. New York, 1955.]. Культурный элемент, по его мнению, это то, чему учатся или чему разучиваются в ходе развития культуры. Введение нового культурного элемента называется инновацией. Хотя в каждой культуре тысячи элементов, все они образуют систему; поэтому инновация связана с модификацией всей культуры.

   Следуя предложенному описанию культуры, под аккультурацией [258 - Толкование термина различными учеными см. в работах: R. В е а l s. Op. cit., pp. 627-630; «Acculturation in Seven American Indian Tribes», ed. R. Linton, p. 463; M. M. Gordon. Assimilation in American Life. New York, 1964, pp. 61-83.] понимается приближение суммы культурных элементов, присущих одной этнической общности (т. е. ее культуры), к культуре другой этнической общности. Аккультурация – это частный случай развития культуры (culture change) или, точнее, конвергентного развития, однако данное понятие содержит предположение, что конвергентность развития двух культур не является спонтанной, к обусловлена влиянием одной культуры на другую. Аккультурации следует противопоставлять окультурацию (enculturation) – обучение человека той или иной (обычно первой) культуре (например в детстве) (см об этом у Р. Линтона [259 - R. L i n t о n. Op. cit., p. 39.]).

   О функциональной теории развития культуры см. v Б. Малиновского, Г. Барнетта, Ф. М. Кизинга, Дж. Беати [260 - В. M a l i n о w s k i. The Dynamics of Culture Change. New York. 1958; H. G. Barnett. Innovation: the Basis of Cultural Change. New York. 1953; F. M. Keesing. Culture Change: an Analysis and Bibliography of Anthropological Sources up to 1952. Stanford, 1953; J. Beattie. Other Cultures Aims, Methods, and Achievements of Social Anthropology. London. 1966.]. Кстати, характеристика функциональной школы, данная Ю. В. Кнышенко, страдает удивительной узостью взгляда и упрощением действительного положения вещей [261 - Ю. В. Кнышенко. Ук. соч., стр. 30.].

   Аккультурация может быть процессом, охватывающим только отдельные аспекты культуры (ср., например, поаспектное рассмотрение культуры в работе Дж. Беати [262 - J. В е a t l i е. Op. cit.]). Действительно, можно говорить об аккультурации в языке, письменности, одежде, привычках, мироощущении, музыке и т д. Примером аккультурации в музыке являются негритянские спиричуэлз (см. гл. 9 книги К. Стивенсона [263 - К. Stevenson. Protestant Church Music in America. New York,. 1966.]). Если аккультурация относится к одному-единственному аспекту, то она и называется одноаспектной; аккультурация, относящаяся к двум аспектам и более, называется соответственно многоаспектной. Например, принятие ислама некоторыми северными тюркоязычными народами не привело к переменам в форме зимней одежды этих народов, так что если в религиозном аспекте они подверглись аккультурации, в одном из аспектов материальной культуры не наблюдалось никаких модификаций.
   Разумеется, модификация может быть и комплексной (т. е. всеаспектной), но комплексность есть частный случай более широкой аккультурации многоаспектной.
   Считая теоретически правильным именно поаспектное рассмотрение аккультурации (ср., например, такой подход в работе Дж. Беати [264 - J. Вeallie. Op. cit.]), ниже мы не настаиваем на расчленении изложения, оговорившись, что приводимые соображения одинаково справедливы как для одно-, так и для многоаспектной аккультурации, а также и для аккультурации комплексной.
   При таком подходе возможно выявление ряда типов аккультурации.
   Говоря об аккультурации как о приближении, мы тем самым утверждаем, что аккультурация представляет собой прожду отправной точкой и конечной существует целый ряд этапов и стадий. С интересующей нас точки зрения степени использования языка устанавливается, что отправная точка характеризуется безусловным монолингвизмом (одноязычием) этнической общности. Конечная точка процесса характеризуется обычно также монолингвизмом: этническая общность оставляет родной язык и начинает пользоваться языком иной этнической общности.
   Отправная и конечная точки процесса сближения аккультурацией не являются; начальная точка не получила специального названия, а конечная обычно называется ассимиляцией (подробнее об этом см. ниже).
   Между этими двумя крайними точками (применительно к типам использования языка) наблюдаются различные типы билингвизма.
   Билингвизм, определяемый на основе исходного термина «языковая система» (исходный термин здесь не рассматривается), представляет собой психический механизм (знания, умения, навыки), позволяющий человеку воспроизводить и порождать речевые произведения, последовательно принадлежащие двум языковым системам.
   Подобно культуре, поведение билингва может изучаться в целом ряде аспектов, и, таким образом, следует ожидать выявления значительного числа типов билингвизма. Подробное рассмотрение билингвизма по аспектам можно найти в специальных работах, ниже билингвизм рассматривается с позиций лингвистики – и только.
   Действительно, ниже обращается внимание только на форму речи при билингвизме, и эта форма рассматривается с привлечением лингвистического понятия адаптации. Таким образом, хотя билингвизм как явление и принадлежит психологии, его типология, излагаемая здесь, относится к лингвистике. Мы ни в коей мере не рассматриваем психические механизмы, лежащие в основе порождения речи. Аналогичным образом возможна физиологическая, социологическая, собственно психологическая, дидактическая и даже политическая типология билингвизма.
   Лингвистически устанавливаемые типы билингвизма, как оказалось, соответствуют определенным типам аккультурации [265 - J Samora, W. N. Dean. Language Usage as a Possible Index, of Acculturation. «Sociology and Social Research» 1956, v. 40, No. 3.], так что между двумя явлениями (лингвистическим и этнографическим) имеется связь [266 - О важности указанной корреляции в исследовательском плане см.: J. A. F i s h m а п. Op. cit., p. 439.]. Поскольку нас интересуют названные явления не сами по себе, а во взаимосвязи, излагаемое ниже есть предмет этнолингвистики.
   Рассмотрим корреляции между билингвизмом и аккультурацией. Всего таких корреляций здесь рассматривается три, но это не значит, что мы полностью исчерпали тему.
   Проблематика только разрабатывается, и о стабильных результатах пока говорить нельзя.
   Типы аккультурации характеризуются по ее степени, и в настоящем изложении мы отвлекаемся от социологического аспекта проблемы, не обращая внимания на соотношение типа аккультурации со всей этнической общностью или с группами внутри ее (иные принципы аккультурации см. у Р. Тафта [267 - К. T a f t. From Stranger to Citizen. London, 1966.]). Мы не проводим также различия между аккультурацией индивида или группы людей.
   Помещаемые ниже сопоставления принадлежат нам, но иллюстративный материал частично черпается из литературы.
   1. Слабая, или начальная, аккультурация характеризуется непременным наличием адаптации. Адаптацией называется такой – в некоторых случаях динамический (т. е. нестабильный) – результат контакта культур, когда принимающая (receiving) этническая общность или принимающий индивидум «соединяют исконные и чужие культурные элементы», «примиряют конфликтующие нормы» [268 - R. В e a l s. Op. cit., p. 630.]. Например, если этническая общность в результате миссионерской деятельности принимает христианство, но, не отказываясь от своих прежних богов, соединяет старые и новые религиозные представления, то следует говорить об адаптации (ср., например у Дж. Рейхарда [269 - G. A. R e i с h a r d. The Navacho and Christianity. «American Anthro-pologist», 1949, v. 51.] ср. также раздел о влиянии христианства и ислама на культуру йоруба Дж. Афолаби [270 - G. J. Afolabi О jo. Yoruba Culture. London, 1966, pp. 186-192.]; в этой книге, в частности, описываются отождествления местных божков и католических святых). Адаптацию можно назвать активным или твопческим усвоением так как пеоестройка моделей поведения и отношений в этом случае определяется как новыми культурными элементами так и стаоыми (под этим углом зрения проведено в частности интересное исследование Р. Торнвальдом [271 - R. Thorn wald. Black and White in East Africa. A Study in Social Contact and Adaptation of Life in East Africa. London, 1935.]).
   Слабой, или начальной, аккультурации соответствует рецептивный или чаще субординативный билингвизм. Подробнее характеристику этих типов билингвизма см. в главе I; если упростить проблему, то рецептивный билингвизм – это такие предпосылки речи (знания, умения, навыки), которые позволяют билингву воспринимать иноязычное сообщение, но не более того. Субординативный билингвизмом называется психический механизм, обеспечивающий порождение «цельных» и «осмысленных» высказываний, но тем не менее в неправильной форме. Известно, что неправильная речь в ряде случаев не препятствует коммуникации [272 - J. С R. L i с к l i d e r. The Manner in which and the Extend to which Speech can be Disordered and Remain Intelligible. «Cybernetics. Transactions of the 7-th Conference». New York, 1951.].
   Характерно, что субординативный билингвизм имеет основную характеристику, функционально вполне аналогичную основной характеристике слабой аккультурации. При этом типе билингвизма иноязычная речь неправильна потому, что она адаптирована, т. е. несет на себе следы второй языковой системы. Например, любое слово фразы «тай ма палшой кружка пада, мой шыыпка пить кочьт» (дай мне большую кружку воды, я сильно пить хочу), записанной А. П. Дульзоном от чулымского татарина [273 - А. П. Дульзон. О наблюдениях над речью для установления особенностей языка. «Ученые записки Томского госпединститута», 1956, т. XV, стр. 316.], подверглось адаптации.
   В интересующем нас аспекте особенно показательны описания слабой аккультурации и субординативного билингвизма американских индейцев, авторы которых практически регулярно используют этнолингвистическую методику работы [274 - Образцовой является работа: С. Kluckhohn and D. G. Leighton. The Navacho. Cambridge, Mass., 1946. Краткое содержание основных работ по аккультурации, проведенных в Северной Америке до 1953 г., см. в кн.: В. J ' S i е g е 1. Acculturation. Critical Abstracts. North America. Stanford, 1955.].
   Итак, удается установить первую этнологическую корреляцию, общей характеристикой которой является наличие адаптации. Последнее понятие, разумеется, применительно к антропологии и к лингвистике в содержательном плане трактуется различно: аналогия устанавливается функционально или даже метафорически.
   При слабой аккультурации и при субординативном билингвизме все новые культурные элементы и все иноязычные речевые произведения адаптированы. Такая адаптация называется сплошной.
   Из всего сказанного следует, что с точки зрения членов вторичной этнической или языковой общности вербальное или невербальное поведение индивида, находящегося на стадии начальной аккультурации, всегда оценивается как неправильное. Такую оценку со стороны членов вторичной относительно билингва языковой общности можно установить по их суждениям: во-первых, они всегда узнают в человеке, находящемся на начальном этапе аккультурации, чужака; во-вторых, его речевое и неречевое поведение им кажется смешным.
   2. Средняя, или продвинутая, аккультурация по сравнению с аккультурацией начальной не дает единой картины. В поведении и в ментальных отношениях и оценках билингва, с одной стороны, обнаруживаются элементы, не подвергшиеся адаптации (они называются акцептированными) [275 - P. Биле различает три типа результатов акультурации: акцептацию (acceptance), т. е. усвоение нового культурного элемента, адаптацию, т. е. примирение конфликтующих норм и соединение исконных и новых элементов в культуре, и реакцию – непринятие нового элемента. См. Р. Биле. Ук. соч., стр. 630.], и, с другой стороны, – элементы адаптированные.
   Например, новый элемент в культуре современных церковных общин – центральное отопление – никакой адаптации не подвергается; однако новый элемент – электрическое освещение – частично адаптирован: в паникадилах используются электрические лампочки, стилизированные под свечи.
   Однако для средней аккультурации по сравнению с предыдущим типом явления характерна качественно новая адаптация – адаптация по закономерностям вероятностного процесса. Это значит, что в одном и том же случае применительно к одной и той же ситуации в поведении билингва, обусловленном новыми культурными элементами, адаптация иногда наблюдается, а иногда нет, причем нельзя установить строгой (явно детерминированной) закономерности и зримой связи между ситуацией и поведением.
   Например, в ряде индейских племен вместо ритуального питья при исцелении больного регулярно применяются назначаемые врачами лекарства. Однако часто невозможно предсказать, станет ли рассматриваться преподнесение этого лекарства как естественный акт или как магическая церемония, сопровождаемая заговорами и ритуальными действиями. В первом случае адаптация отсутствует, во втором наличествует. Тенденция развития такова, что отсутствие адаптации становится все более частотным, но предсказание возможно только применительно к достоверному количеству актов. Таким образом, это предсказание носит вероятностный характер.
   В условиях средней, или продвинутой, аккультурации часть новых культурных элементов безусловно адаптирована, часть, безусловно неадаптирована, а последняя часть подвергается адаптации по закономерностям вероятностного процесса [276 - Ср., например, проведенные под данным углом зрения исследования: W. Caudill. Psychological Characteristics of Acculturated Wiscontin Ojibwa Children. «American Anthropologist», 1949, v. 51; E. P. D о z i e r. Resistance to Acculturation in an Indian Pueblo. «American Anthropologist», 1951, v. 53.]. Указанному типу аккультурации соответствует медиальный билингвизм, при котором для иноязычной речи билингва характерны также как адаптированные, так и неадаптированные формы. Некоторые классы языковых единиц или конкретные лексемы иноязычной речи в этом случае или непременно адаптируются, или всегда избегают адаптации. Оставшиеся классы этих единиц и остальные лексемы подвергаются адаптации по закономерностям вероятностного процесса.
   Например, в 1964 г. во время диалектологической экспедиции нами от алтайского немца (с. Подсосново Славгородского района) записана фраза: «Ньет, бредзедадел ф школа не бывайт» (нет, председатель в школе не бывает). Лексема председатель адаптирована полностью. В другой раз информант сказал: «Предзедадель» (частичная адаптация). В Третий раз он сказал: «Председатель» (отсутствие адаптации). Оказывается возможным выявить ситуации, в которых предпочтительнее или неадаптированные (выступление по-русски на собрании колхоза) или адаптированные формы (беседа с односельчанином, если по каким-то причинам она ведется по-русски), однако по отношению к каждому конкретному речевому акту предсказание отсутствия или наличия адаптации все же невозможно.
   Итак, характерной чертой средней аккультурации и медиального билингвизма является наличие, с одной стороны, регулярно неадаптируемых новых культурных элементов или языковых форм, наличие только адаптируемых форм – с другой, и, наконец, существование целого ряда форм, адаптируемых по закономерностям вероятностного процесса.
   При средней аккультурации и при медиальном билингвизме члены вторичной относительно билингва языковой и этнической общности оценивают его вербальное или невербальное поведение в некоторых случаях как правильное, т. е. при отсутствии специального знания не готовы считать его чужаком и не видят в его действиях ничего смешного. В некоторых случаях, однако, поведение билингва оценивается как неправильное.
   3. Наконец, последним случаем аккультурации является аккультурация полная, или конечная. В этом случае не приходится говорить о том, что индивид или этническая общность полностью отказываются от своей культуры. При полной аккультурации индивид правильно ведет себя как в первичной этнической общности, так и во вторичной. Он полностью усваивает также присущие вторичной этнической общности познавательные, нравственные и эстетические ценности.
   Например, полностью аккультурированными, как правило, являются внуки иммигрантов (или, как говорят, третье поколение) при условии, что они проживают в городах с преобладающим населением, принадлежащим к иной этнической общности.
   Полной аккультурации соответствует координативный билингвизм – психический механизм, обеспечивающий производство правильной речи, последовательно относящейся к двум языковым системам. При координативном билингвизме адаптации не наблюдается, и эта отрицательная характеристика отделяет названный тип билингвизма от перечисленных выше.
   При полной аккультурации и при координативном билингвизме поведение индивида всегда правильно, так что его, если нет видимых расовых показателей, никогда не считают чужаком.
   Обычным следствием полной, или конечной, аккультурации является ассимиляция, т. е. полный отказ от первичной культуры и потеря осознания особой этнической принадлежности.

   Термин «ассимиляция» до настоящего времени не имеет устойчивой интерпретации. В социологии он обычно отождествляется с термином «аккультурация», так что предложенное толкование является нашим. Оно в принципе совпадает с трактовкой термина С. Либерзоном и М. Гордоном [277 - S. Lieberson Assimilation in American Life. New York, 1946, p.8; M. M. Gordon. Ethnic Patterns in American Cities. New York,1963, p. 61.]». С. Либерзону принадлежит, на наш взгляд, удачное употребление ассимиляции физиологическому усвоению пиши (nutrition). Относительно термина «ассимиляция» в социологии см. у Р. Билса [278 - R. В e a l s. Op. cit., p. 627.].

   Обычным следствием координативного билингвизма является отказ от родного языка или переход на иной язык, т. е. «смена языка» (language shift).
   Однако в некоторых случаях ассимиляция и смена языка не наступают длительное время, и этому способствуют специальные мероприятия, проводимые для сохранения родного языка и традиционной культуры.
   Применительно к современному положению американского иммигранта данная деятельность тщательно описана коллективом исследователей, работавших под руководством Дж. Фишмана [279 - J. A. F i s h m a n. Op. cit.] .Авторы подчеркивают, что нередко осознание своей этнической принадлежности у иммигрантов связано с перемещением в Америку и, следовательно, вопрос сохранения родного языка (language maintenance) возникает только в условиях иноязычной среды. Сохранению этого языка способствуют компактность поселения (связь аккультурации и места жительства изучал С. Либерзон [280 - S. Lieberson. Op. cit., p. 134.] ;автор думает, что степень резиденциальной интеграции или сегрегации отражает состояние аккультурации вообще), радиопередачи на родном языке, пресса, школа, наличие церковных приходов с использованием родного языка в качестве литургического, а также престиж родного и изученного языка. Престиж, разумеется, как психологическая категория есть в конечном итоге производное из социальных отношений.

   Между прочим, следует выделить роль церковных приходов в сохранении родного или просто традиционного языка. Билингвизм, поддерживаемый церковью, может сохраняться в течение длительного времени. Об этом свидетельствует, в частности, история католической церкви, отдельных поместных православных церквей (например, русской в Америке) и особенно многовековая история иудаизма. Иудаизм дал, кстати, разительный пример возвращения к жизни мертвого языка Даже протестантские приходы, в вероучении которых наблюдается определенная широта взглядов, имеют тенденцию сохранять традиционный язык в качестве литургического Автору настоящих строк (если вернуться к алтайским немцам), пришлось наблюдать несколько групп меннонитов использовавших во время богослужения немецкий литературный язык хотя в обиходе используется или русский язык, или нижненемецкий диалект – платт, значительно отличающийся от литературной немецкой речи. Более того, традиционный литургический язык в некоторых случаях сохраняется даже тогда, когда он уже не обеспечивает коммуникацию. Например, алясские православные эскимосы до недавнего времени правили литургию по-славянски. Они не понимали произносимого, но правильно оценивали сам ход богослужения [281 - L. L. H a m m e r i с h. The Russian Stratum in Alaskan Eskimo. «Slavic Word», 1961, v. 10, No. 4, p. 427.]. Аналогичная картина наблюдается и у алеутов [282 - J. E. R a n s о n Writing as a Medium of Acculturation among the Aleut. «Southwesern Journal of Anthropology», 1945, v. 1.].

   По всей видимости, сохранение традиционного литургического языка объясняется именно тем фактом, что он не должен обеспечивать коммуникацию в обычном понимании термина и что он не доносит до слушателей ничего нового [283 - Действительно, диалог в молитве, по остроумному замечанию X. Мор-манн, не предусматривается. Если использовать предложенную Р. Якобсоном классификацию языковых функций, то функция литургического языка – поэтическая. Именно поэтому так важен момент сохранения формы выражения. Передача собственно сообщения не так важна. См.: Ch. Moh rmann. Liturgical Latin. Washington, 1957; R. J a k о b s о n. Linguistics and Poetics. «Style in Language», ed. Th. A Sebeok. New York, 1960.]. Речь на традиционном литургическом языке имеет, однако, значительную эмоциональную функцию и обеспечивает религиозное переживание.
   Итак, в настоящем изложении описываются три этнолингвистические корреляции между типом аккультурации и лингвистическим типом билингвизма. Начальная аккультурация предполагает субординативный билингвизм, средняя связана с билингвизмом медиальным, а полная – с координативным. Все эти типы установлены на основании применения единого критерия – отсутствия или наличия адаптации. Если, однако, обратиться к другим этнографическим и лингвистическим критериям, то следует ожидать установления новых типов аккультурации и билингвизма и, разумеется, новых типов корреляций между ними.
   В динамическом аспекте, надо думать, корреляции между аккультурацией и билингвизмом сохраняются: если этническая общность от начальной аккультурации переходит к средней, то присущий ей билингвизм перестает быть субординативным и становится медиальным.
   В этом положении мы усматриваем подтверждение высказанного ранее более широкого обобщения, согласно которому скорость изменения культуры и скорость изменения языка всегда одинаковы [284 - I. Silva-Fuenzalida. Ethnolinguistics and the Study of Culture. «American Anthropologist», 1949, v. 51, No. 3, p. 454.].

Заключение

   Подведем некоторые итоги.
   Явление билингвизма может и должно исследоваться с различных точек зрения и, следовательно, быть предметом целого ряда смежных наук. В настоящей работе рассматривалась психологическая, лингвистическая, психолингвистическая и социологическая проблематика. Соединение в одном исследовании указанных четырех наук образует тематическое целое, а некоторая фрагментарность изложения объясняется не недопустимым соединением разнородного материала, а отказом от энциклопедического подхода в анализе.
   По-видимому, мы знаем много и мало. Много, потому что на любой вопрос относительно билингвизма, языковых контактов, производства речи и бикультурализма мы можем дать ответ, не сводящийся к замене терминов, а обладающий определенной объяснительной силой. Мало, потому что почти любой наш ответ является или априорным умствованием, или интерпретацией материала, не исключающего и иных толкований. Вторая характеристика ответа – это констатация факта недостаточности наблюденного материала. Однако эта характеристика является неизбежным злом: значительная часть интересующих нас психических механизмов и процессов недоступна прямому наблюдению.
   В заключение заметим, что наличествующий запас сведений не образует теории, но, будем надеяться, может привести к ее возникновению.

Евгений Верещагин Психологическая и методическая характеристика двуязычия (Билингвизма)

Предисловие

Глава I ХАРАКТЕРИСТИКА БИЛИНГВИЗМА

§ 1. Вступительные замечания

§ 2. Определение билингвизма

§ 3. Критерии выделения типов билингвизма

§ 4. Психологическая типология билингвизма

§ 5. Несколько психофизиологических замечаний

§ 6. Рекомендации применительно к методике преподавания вторичного языка (на основе психофизиологических данных)

§ 7. Социологическая типология билингвизма

§ 8. Лингвистическая типология билингвизма

Глава II ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ПОНЯТИЯ ТЕОРИИ ЯЗЫКОВЫХ КОНТАКТОВ

§ 1. Вступительные замечания

§ 2. Языковая принадлежность и языковая мена

Глава III НЕКОТОРЫЕ ЗАКОНОМЕРНОСТИ ВЫБОРА ЯЗЫКОВЫХ ЕДИНИЦ В РЕЧИ БИЛИНГВА

§ 1. Вступительные замечания

§ 2. Некоторые психические закономерности выбора лексем при билингвизме

§ 3. Некоторые социальные закономерности выбора лексем при билингвизме

Глава IV БИЛИНГВИЗМ И КУЛЬТУРА

§ 1. Вступительные замечания

§ 3. Этнолингвистика и установление корреляций между типами билингвизма и культуры

Заключение

Евгений Верещагин
Психологическая и методическая характеристика двуязычия (Билингвизма)

Глава I
ХАРАКТЕРИСТИКА БИЛИНГВИЗМА

Глава II
ЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ПОНЯТИЯ ТЕОРИИ ЯЗЫКОВЫХ КОНТАКТОВ

Глава III
НЕКОТОРЫЕ ЗАКОНОМЕРНОСТИ ВЫБОРА ЯЗЫКОВЫХ ЕДИНИЦ В РЕЧИ БИЛИНГВА

Глава IV
БИЛИНГВИЗМ И КУЛЬТУРА