М.В. Довнар-Запольский
Очерк истории кривичской и дреговичской земель до конца XII столетия

М. В. Довнар-Запольский: детали биографии

   Митрофан Викторович Довнар-Запольский родился 2 июня 1867 года в городе Речице Минской губернии в семье столоначальника Речицкого уездного полицейского управления. Из-за переездов и материальной неустроенности семьи Митрофан вынужден был несколько раз менять место учебы. Поступив в 1879 году в гимназию в Минске, он в итоге в 1889 году окончил Первую киевскую гимназию. Главным источником средств к существованию в старших классах для него были уроки. Тогда же появляются и первые печатные работы Довнар-Запольского – небольшие заметки о жизни Мозыря и Киева в киевской «Заре», петербургском «Еженедельном обозрении», «Виленском вестнике» и других газетах, к 1887 году он был уже автором около десяти статей, а в 1889–1890 годах вышли в свет два выпуска составленного им «Календаря Северо-Западного края».
   В 1889 году Довнар-Запольский окончил гимназию и поступил в Киевский университет св. Владимира, где его учителем стал В. Б. Антонович. Антонович был незаурядным педагогом. В 80–90-е годы XIX века его учениками были А. М. Андрияшев, Д. И. Багалей, М. С. Грушевский, В. Г. Ляскоронский и другие известные историки. Общие принципы в выборе тем и методологии исследований позволили назвать сформированную Антоновичем школу областнической: многочисленные публикации его учеников касались прежде всего истории и географии различных областей Древнерусского государства.
   Не остался в стороне от этой работы и Довнар-Запольский. Его интерес к Белоруссии и имевшийся уже определенный опыт ее изучения предопределили выбор темы: ею стала история кривичей и дреговичей, двух племен, населявших ранее территорию Белоруссии. Опубликованное вначале в виде отдельных географического и исторического очерков в КСЗК, а затем (в дополненном виде в 1890 году) отдельной книгой под названием «Очерки истории Белоруссии», оно вышло в частично переработанном виде в 1891 году под названием «Очерк истории Кривичской и Дреговичской земель до конца ХII века».
   Книга состоит из двух частей – географической и исторической. В географической автор подробно характеризует территорию и население изучаемого региона. Историю кривичей и дреговичей (фактически, Полоцкого и – в меньшей степени – Смоленского и Турово-Пинского княжеств), Довнар-Запольский довел до конца XII века, анализируя ее под воздействием федералистической концепции Н. И.
   Костомарова – В. Б. Антоновича. Период с XI до половины XIII века представлялся ему временем борьбы двух начал. Так, он утверждал, что «заметны два различных течения: стремление первых киевских князей сцентрализировать русские земли в своей власти, и затем, когда Русь достаточно сплотилась, – движение обратное, децентрализационное» [1 - Довнар-Запольский М. В. Очерк истории Кривичской и Дреговичской земель до конца XII в. Киев, 1891. С. 97]. Последнее виделось историку в желании «отдельных этнографических групп к… установлению у себя самостоятельного государственного устройства» [2 - Там же. С. 97–98.].
   По мнению Довнар-Запольского, этнографические различия между племенами были основной движущей силой развития Древней Руси, причем, «этнографическое различие племен мешало во все продолжение древнейшего периода к слиянию в одно целое. Это различие поддерживалось неудобствами географического положения, занятого Русью» [3 - Довнар-Запольский М. В. Исследования и статьи. Киев, 1909. Т. 1. С. 320.]. И хотя Довнар-Запольский справедливо признавал, что «препятствия эти по существу весьма незначительны», это не мешало ему делать вывод о том, что «они, несомненно, имели важное влияние в древности, которое сказывается по настоящее время» [4 - Там же.].
   Особое внимание Довнар-Запольский уделил Полоцкому княжеству [5 - Л. В. Алексеев отметил «Очерк истории Кривичской и Дреговичской земель» как фактически первое научное исследование по истории Полоцкого и Смоленского княжеств. (Алексеев Л. В. Полоцкая земля. М., 1966. С. 8–9; Он же. Смоленская земля в IX–XIII вв. М., 1980. С. 14.)]. Он подчеркивал, что «в Полоцкой области развились те же основы древнерусской общественной жизни, какие мы видим и в других областях, но только с той разницей, что в Полоцке они развивались гораздо скорее»; он объяснял это в том числе и развитием торговли [6 - Алексеев на основе археологических данных пришел к аналогичным выводам. См.: Алексеев Л. В. Полоцкая земля. С. 290.].
   Так же, по мнению ученого, «развитие вечевого уклада Полоцкого княжества дошло до того, что Полоцк превратился к концу XII века в республику» [7 - Ср.: Алексеев Л. В. Полоцкая земля. С. 290; Хорошкевич A.Е. Исторические судьбы белорусских и украинских земель в XIV – начале XVI в. // Пашуто В. Т., Флоря Б. Н., Хорошкевич А.Л. Древнерусское наследие и исторические судьбы восточного славянства. М., 1982. С. 121.].
   Продолжая позднее заниматься историей запада Древней Руси рассматривая т. н. «удельно-вечевой период» истории, Довнар-Запольский отмечал две его характерные черты: во-первых, вслед за Костомаровым, усиление веча и развитие общественного самосознания племен; во-вторых, вслед за С. М. Соловьевым, борьбу главных городов с пригородами и борьбу князей между собой. И здесь он фактически дословно повторяет вывод Костомарова, сделанный последним в заключение статьи «Мысли о федеративном начале в Древней Руси»: начала вечевого уклада и самостоятельности областей, – писал Довнар-Запольский, – могли привести к соединению Руси на чисто федеративных основах, с полной областной самостоятельностью, но этот процесс был приостановлен монгольским завоеванием и Литвой [8 - Довнар-Запольский М. В. Белорусское прошлое // Исследования и статьи. С. 324; Ср.: Костомаров Н. И. Исторические монографии и исследования. М., 1872. Т. 1. С. 30.]. Теоретическая деятельность Довнар-Запольского в области белоруссоведения постепенно начала сочетаться с практической его работой по просвещению населения Северо-Западного края (так называли тогда Белоруссию). В начале 90-х годов XIX века он подготовил программу сбора этнографических материалов и привлек к этому делу учителей Минской губернии. Своему другу этнографу Е. А. Ляцкому он говорил, что в научной деятельности надо равняться на таких исследователей, как П. Шафарик, В. Караджич, Н. Костомаров, поскольку они не ограничились «чистой» наукой, применяя полученные знания в области просвещения своих народов.
   Вскоре после окончания университета, в 1895 году Довнар-Запольский переехал в Москву, где работал в частных женских гимназиях преподавателем истории и в Московском архиве Министерства юстиции старшим помощником архивариуса по Метрике Литовской. Определилась и тема магистерской диссертации – «Финансовое хозяйство Литовско-Русского государства», которая была защищена осенью 1901 года. Тема исследования была при этом значительно расширена, ибо к защите был представлен выпущенный в том же году труд о государственном хозяйстве Великого княжества Литовского при Ягеллонах17. Главной заслугой ученого стало обращение к истории экономики. Предшественники его в изучении темы (В. Б. Антонович, П. Д. Брянцев, Ф. И. Леонтович), как и современники (М. К. Любавский), освещали преимущественно политические стороны истории княжества. К концептуальным удачам Довнар-Запольского относился и показ преемственности в развитии Великого княжества Литовского и древнерусских княжеств. Вскоре он развил положения магистерской диссертации в докторском исследовании «Очерки по организации западнорусского крестьянства в XVI веке» (Киев, 1905).
   В 1896 году он предложил организовать Археографическую комиссию при Московском археологическом обществе. Став затем ее секретарем, он на протяжении пяти лет (до переезда в Киев) фактически руководил деятельностью комиссии, вел переписку с археографами и губернскими комиссиями по выявлению новых документов, издал несколько томов архивных материалов. В 1899–1901 годах Довнар-Запольский вел также занятия в качестве приват-доцента в Московском университете, где читал курс лекций об эпохе Александра I и вел практические занятия по истории народного хозяйства XVII века.
   В 1901 году он вновь переехал в Киев, где прошел путь от приват-доцента до ординарного профессора, руководителя кафедры русской истории. Именно в Киеве, где историк работал без малого 20 лет, раскрылся его талант педагога. Он воспитал блестящую плеяду исследователей (А. М. Гневушев, Ф. Я. Клименко, Б. Г. Курц, Г. А. Максимович, В. А. Романовский, П. П. Смирнов, Е. Д. Сташевский, Ф. Н. Яницкий). Формой работы со студентами – наряду с лекциями и семинарами – Довнар-Запольский избрал историко-этнографический кружок, который действовал 14 лет (1903–1917). Общность методологии (экономический материализм), тематическое единство (изучение хозяйства отдельных территорий средневековой Руси) говорят о сформировании им в Киевском университете школы российских историков, которая, будучи преемницей школы Антоновича, подняла на качественно новую ступень исследование русской истории.
   Киевский период стал вершиной деятельности Довнар-Запольского и как ученого. Он написал ряд статей об эпохе Ивана Грозного, по истории русского города XVI–XVII веков [9 - Довнар-Запольский М. В. Политические партии в России первой половины XVI века и власть Московского царя. В кн.: Русская история в очерках и статьях. Т. 2. М., 1910, Он же. Московские гуманисты и обскуранты XVI века. В кн.: Москва в ее прошлом и настоящем, Вып. II, ч. 1. М., 1909. Он же. Время царя Ивана Грозного. В кн.: Русская история в очерках и статьях. Т. 2. Он же. Организация московских ремесленников в XVII в. // Журнал Министерства народного просвещения, 1910, сентябрь, отд. 2, с. 131–164; Он же. Торговля и промышленность Москвы XVI–XVII вв. М., 1910.]. Наполненные обширным фактическим материалом, статьи его по этой теме вновь возбудили дискуссию о цеховом устройстве русского средневекового ремесла, начатую еще в середине XIX века, но затем затихшую из-за отсутствия новых источников. Найденные Довнар-Запольским архивные материалы позволили предположить существование напоминающей западноевропейские цехи корпорации серебряников в Москве. Развернувшаяся по этому поводу дискуссия продолжалась до 50-х годов XX века.
   Значительное внимание уделил Довнар-Запольский XIX веку [10 - Довнар-Запольский М. В. Крепостники в первой четверти XIX в. // Великая реформа. Т. II. СПб., 1911, С. 124–156; Он же. Обзор новейшей русской истории. Т. 1. Киев. 1914. Он же. Мемуары декабристов. Вып. 1. Киев, 1906; Он же. Идеалы декабристов. М., 1907; Он же. Тайное общество декабристов. М., 1907. Он же. Декабрьская революция 1825 г. // Голос минувшего, 1917, № 7–8. С. 5–76.]. Особенно он выделил первую его четверть. «Через всю александровскую эпоху красной нитью проходит стремление общества к постановке вопроса о политических правах, и делаются попытки к их осуществлению», – обосновывал он свой интерес к этому периоду истории России. Ученый уделил пристальное внимание также общественно-политической мысли и общественным движениям того времени. Закономерным и логичным поэтому выглядит его интерес к движению декабристов, корни которого он усматривал в российской действительности, а не в заимствованиях с Запада. Носившие черты поспешности, работы Довнар-Запольского о декабристах были – наряду с трудами П. Е. Щеголева и В. И. Семевского – ценны привлечением ранее мало использовавшегося архивного материала.
   Путь Довнар-Запольского в послеоктябрьский период был логичен для общественного деятеля с буржуазной платформой, белоруса по национальности: он стал активным участником национального буржуазного движения. После образования в марте 1918 года Белорусской Народной Республики со столицей в занятом немцами Минске Довнар-Запольский приветствовал ее восторженной статьей «Жребий брошен». В это время он подготовил брошюру «Основы государственности Белоруссии», изданную в 1919 году в Гродно, Вильно и Париже на шести европейских языках, в том числе на белорусском – двумя изданиями. Концепция этой брошюры была изложена уже в статье «Жребий брошен»: Белоруссия стала независимым государственным образованием еще со времен феодальной раздробленности (Полоцкое, Турово-Пинское, Смоленское княжества), далее путь ее был тоже самостоятелен и если и связан с Россией, то не по желанию ее населения, а по принуждению (разделы Речи Посполитой). Белоруссия – страна высокой и древней культуры, пик развития которой («золотой век») пришелся на XVI столетие, причем классовые различия были тогда здесь значительно меньшими, чем в Московской Руси. Политических задач, впрочем, брошюра не выполнила.
   Весь период гражданской войны Довнар-Запольский продолжал числиться профессором киевских вузов, но лекций почти не читал. Личная трагедия (потеря двух сыновей) и неудачная политическая деятельность привели его к переосмыслению своих позиций: отказавшись от возможности эмигрировать, Довнар-Запольский покинул Киев, в 1920–1922 годах работал в Харькове, затем в Баку. Непродолжительный харьковский (до 1922 годах), а затем – бакинский периоды его жизни были наполнены напряженной работой в различных государственных учреждениях Украины и Азербайджана. Не оставляет он и преподавательской деятельности, являясь профессором Харьковских университета и института народного хозяйства, а затем проректором Азербайджанского университета и профессором Бакинского политехнического института.
   Когда в Минске открылся Белорусский государственный университет, по приглашению его ректора, бывшего своего ученика, В. И. Пичеты, Довнар-Запольский в 1925 года. приехал туда на работу. В октябре того же года он начал чтение лекций по истории Белоруссии и истории белорусского народного хозяйства в БГУ. Не оставался он в стороне и от общественной деятельности: совместно с Д. И. Довгялло организовал, а затем стал председателем Археографической комиссии Историко-археологической секции Института белорусской культуры. Он сотрудничал также и в Госплане СССР.
   Но главная цель его переезда в Минск – издание написанной им к началу 20-х годов «Истории Белоруссии» – оказалась нереализованной. Причиной этому послужили некоторые содержавшиеся в работе оценки событий, расходившиеся с официальными марксистскими Он видел в Белоруссии прежде всего крестьянскую страну со слабо развитым рабочим классом, а поэтому считал главным содержанием дореволюционных классовых противоречий в ней борьбу «трудового крестьянства с нетрудовым землевладением». Отсюда следовало его заключение: «Настоящим победителем из революции вышел крестьянский трудовой класс, господствующий в стране по своей численности и по отбитым у буржуазии материальным благам… По внешней форме победившее революционное направление было рабочим, по существу настоящим революционером и настоящим победителем явился трудовой элемент деревни».
   Категорически негативная критика «Истории Белоруссии» закончилась обвинением ее автора в признании диктатуры пролетариата «почти не существующей и, во всяком случае, незаконной», Довнар-Запольский осенью 1926 года переехал в Москву. Использовав минский опыт работы в плановых органах, он поступает на службу в Мосгубплан; с ноября этого же года ведет занятия по экономической географии в Московском Институте народного хозяйства, а с октября 1927 года является также профессором Тимирязевской сельскохозяйственной академии.
   В 1928–1929 года Довнар-Запольский – действительный член Института истории РАНИИОН. Он продолжает заниматься белорусской тематикой. В Минске 3 апреля 1929 года состоялось торжественное заседание Отделения истории Белорусской АН, посвященное 45-летию его научной деятельности. В 1929 года он получил персональную пенсию, но не собирался оставлять научные занятия. Но усилившаяся идеологизация науки все более сужала возможности для работы ученым старой школы. Прогремевшее в 1930 года «академическое дело», в материалах которого промелькнула и фамилия Довнар-Запольского, и, в особенности, дело группы националистов-демократов в Белоруссии свели на нет усилия Довнар-Запольского стать действительным членом АН СССР.
   Спасло Довнар-Запольского от репрессий, по-видимому, то, что он был уже оторван от Минска и Киева, где на него обрушивались больше всего.
   Последние годы жизни Довнар-Запольский сотрудничал в НИИ пушно-мехового хозяйства Наркомата внешней торговли СССР, работая в области изучения промысловой кооперации и кустарных художественных промыслов. Жил он вместе с третьей женой Надеждой Маркиановной, преподавателем французского языка, у своей сестры Серафимы Листовой. Скончался ученый 30 сентября 1934 года от припадка «грудной жабы». Как вспоминала Н. Полонская-Василенко, он «умер, собираясь праздновать именины своей жены: лег на минутку отдохнуть на диван – и больше не встал». Несмотря на краткий некролог в «Известиях» 2 октября, смерть его прошла совершенно незамеченной. Урна с прахом Довнар-Запольского захоронена в колумбарии Новодевичьего кладбища.

   Доктор исторических наук
   Сергей Иванович Михальченко

Очерк истории кривичской и дреговичской земель до конца XII столетия

Предисловие

   Quid potui, feci, Faciant meliora potentes [11 - «Я сделал, что смог, пусть кто может, сделает лучше» (лат.). – Примеч. ред.].

   Выпуская настоящий свой труд в свет, считаю необходимым сказать несколько слов pro domo sua [12 - Букв. «За свой (собственный) дом», в смысле «в защиту своих личных интересов» – латинское выражение. – Примеч. ред.].
   Не могу не обратить внимания критики на то, что предлагаемые «Очерки истории Кривичской и Дреговичской земель» были написаны мною еще в 1888 году. Решаясь приступить теперь к изданию их, нельзя не сознаться, что они во многих отношениях далеко недостаточны; но всякому известно, как трудно изменить коренным образом раз написанное, сколько представляет такая работа мучительных затруднений. Поэтому я решился только на незначительные изменения.
   Причины, удерживающие меня от издания настоящего труда более двух лет, к сожалению, действительны и по настоящее время. Меня удерживало то обстоятельство, что некоторые вопросы нашей древнейшей истории, в основе своей, еще не подверглись разработке, не выяснены, и именно те вопросы, которые близко связаны с историей нынешнего Северо-Западного края; таковы вопросы о скандинавских сагах, в которых не раз упоминаются имена Полоцка и Смоленска, как источник для нашей истории, о соотношении кривичей к новгородским славянам, о кривичской колонизации в область угорских и литовских племен и другое; наконец, для уяснения внутреннего быта первобытной эпохи далеко недостаточны сделанные до настоящего времени археологические раскопки. Ввиду того, что намеченные вопросы истории кривичей и дреговичей, равно как и другие, тесно с ними связанные, требуют более тщательной и полной обработки, то мы решились издать в настоящее время только часть предположенного нами труда, надеясь в непродолжительном времени выполнить и остальную. Вот почему остались невыполненными обещания рассмотреть вопрос о колонизации.
   Предлагаемое сочинение мы ограничиваем пределами XII века, держась строго двух главных задач: рассмотреть географическое положение Туровского, Смоленского и Полоцкого княжеств в политическом отношении и проследить течение политической жизни названных княжеств, насколько возможно и то и другое по нашим летописным данным.
   Но и в этих узких рамках труд наш, думается, не является вполне отрывочным. Мы заканчиваем историю кривичей и дреговичей как раз на том периоде, когда замечается в нем перелом. Независимость Смоленского княжения вполне установилась, и она стремится создать из себя центр на западе, подобный Владимирскому княжеству на востоке; интересы Полоцкого княжества обращаются на запад, к немцам и литовцам; последний элемент, очевидно, начинает занимать здесь видное место, входить в более тесные сношения с полочанами, начинается в нем пробуждение, которое заметно в последней четверти XIII века, трудно отслеживаемое по имеющимся источникам, но следы которого рельефно сказались только к половине следующего столетия. Наконец, Турово-Пинская область получает некоторую самостоятельность, свою линию князей, интересы ее также обращаются, вследствие падения Киева, на запад, к Галичу, центр земли из древнего Турова переходит в Пинск.
   В заключение считаю своим приятным долгом выразить признательность профессорам: Владимиру Бонифатьевичу Антоновичу, Владимиру Степановичу Иконникову и Петру Васильевичу Голубовскому, содействие и указания которых во многом способствовали успешному ходу моих занятий.
   «И ныне господа отци и братья, оже ся где буду описал, или переписал, или не дописал, чтите исправливая Бога деля, а не клените, занеже книги ветшаны, и ум молод не дошел, слышите апостола Павла глаголюща: не клените, но благословите».

Послесловие Лаврентьевской летописи

«Елико обретох, толико люботрудне написах; а елика силе моей невозможно, то како могу наполнити, его же не видев пред собою лежащаго? Не имам бо многыя памяти, ни научихся дохторскому наказанию, еже счиняти повести и украшати премудрыми словесы, яко же обычай имут ритори».
Тверская летопись, с. 142

Часть I
Географический очерк земли кривичей и дреговичей до XIII столетия

   Северо-Западная часть России, известная ныне под названием Белоруссия, в древности населена была тремя различными племенами: дреговичами, радимичами и кривичами; последние делились еще на полоцких и смоленских. Племена эти составляли в начале исторической жизни русского народа значительную часть тогдашней Руси. Насколько родственны были между собой они в древности, трудно определить в настоящее время; однако всматриваясь внимательно в ход их истории и обратив внимание на то, что впоследствии они образовали одну этнографическую группу – белорусов, можно предполагать об их близком этнографическом родстве уже в то отдаленное время, когда слагалась Русь. При взгляде на исторические события этих племен мы замечаем их обособленность в общей жизни остальной Руси; происходит, очевидно, какая-то внутренняя жизнь, но ее трудно проследить за недостатком летописных данных. Исключение как будто составляло племя радимичей, история которого почти не заметна в наших летописях; они никогда не жили самостоятельной политической жизнью, но принадлежали к Черниговскому княжеству. Однако радимичи не ассимилировались и с северянами, несмотря на долгую совместную жизнь; напротив, примкнули к северным своим соседям кривичам и вместе с дреговичами образовали отдельную этнографическую группу.
   История радимичей, быть может, указывает именно на то, что уже в древности означенные племена имели общие этнографические особенности, которые помогли им слиться в одну народность, несмотря на раздробленность и постороннее влияние. Такому слиянию трех племен в одно этнографическое целое, несомненно, помогло и то обстоятельство, что географическое положение их почти одинаково, равно как и природа занимаемой ими страны.
   Южная граница дреговичей с полянами и волынянами начиналась почти у устьев Припяти и продолжалась по всему ее течению узкою полосою по южному берегу, приблизительно по теперешней границе Волынской губернии с Минской. Далее к западу, от верхней Припяти по притоку ее Пине, граница переходила к Западному Бугу, который пересекала где-либо у Брест-Литовска, древнего Берестья. От Брест-Литовска граница, оставив направление с востока на западе, шла к северо-западу по Бугу, границе нынешней Гродненской губернии. На этой южной границе мы видим уже до XIII века следующие города: Мозырь, ныне уездный город Минской губернии, Туров, ныне местечко Моздокского уезда, Пинск (Пинеск), уездный город Минской губернии, Брест-Литовск (Берестье), уездный город Гродненской губернии.
   Юго-западная граница, вероятно, не доходила дальше Дорогчина, местечка Гродненской губернии на реке Западный Буг, откуда она направлялась к Гродно, нынешнему губернскому городу. Затем, переходя в Виленскую губернию, отрезала юго-восточную часть ее южнее города Вильно, захватывая все верховье Вилии, и переходила, наконец, к Двине, в Витебскую губернию. Рубеж, пересекающий Двину, проходил, вероятно, недалеко к северо-западу от Полоцка, приблизительно по теперешней границе Полоцкого уезда с Дриссненским и Себежским. Граница, захвативши верховье реки Великой, меняла северное направление на восточное и на этом пути проходила по северной границе Витебской губернии до реки Ловати, ниже Великих Лук – Новгородского города. Таким образом, Полоцкая область заключала в себе всю озерную область Себежского и Невельского уездов, а далее заходила до озера Двинья.
   На этой длинной западной и северной границе мы знаем в данный период весьма мало городов, а именно: упомянутые Дорогичин и Гродно, Заслав, Городец, Полоцк и Невель, уездные города Витебской губернии, Усвать, Еменец.
   Вообще, очерченная нами граница может только указывать приблизительно этнографическую границу дреговичей и полочан. За этими пределами жили литовские поселения, история которых до XIII века почти покрыта мраком неизвестности. В русских летописях мы находим только неясные намеки на литовско-русские сношения в данный период. Такая скудность известий происходит от того, что мы не имеем собственно Полоцкой летописи, которая, может быть, дала бы нам кое-какие разъяснения. Между тем сношения полочан с Литвой отличалось более мирным характером. Поэтому Киевские, Волынские и Новгородские летописи, занятые важными событиями своих областей, вовсе не знают отношений полочан к Литве.
   Между тем некоторые другие источники (как например Латышские хроники) указывают, что политические границы Полоцкого княжества были гораздо обширнее: ему принадлежали многие литовские племена.
   За Усвятом, около озера Двинья, территория полоцких кривичей встречалась со смоленскими кривичами. Область последних, захватив озера Жиожец и Торопецкое с городом Ржев, оттуда сворачивала на юг к Протве, притоку реки Москвы. Восточная граница смоленских кривичей заключала в себе верховье реки Протвы, откуда направлялась на юг к среднему течению Угры; по этой реке, захватывая верховья Болвы в Калужской губернии, занимала южную часть Рославльского уезда и, проходя по южной части Могилевской губернии, севернее Чечерска, древнего радимического города, встречалась с Днепром ниже города Рогачева.
   Вот общие географические границы полочан. Впоследствии мы обратимся к более точному определению их рубежей, а теперь рассмотрим характер страны, занятой ими.

Глава I
Страна

   Что касается до поверхности описанного пространства, то нужно заметить, что она представляет собой сплошную равнину, на которой изредка попадаются отдельные точки, поднимающиеся, в общем, не более тысячи футов над поверхностью моря. Возвышенности эти, представляя целый ряд холмов на возвышенных равнинах, составляют один общий ряд возвышений, пересекающих всю Белоруссию в юго-восточном направлении. Кроме того, все равнинное пространство, заключающее Белоруссию, неодинаково поднято над поверхностью моря. В общем, Смоленская губерния лежит гораздо выше соседней Могилевской. От Могилевской губернии местность постепенно понижается по направленно к Припяти, долина которой, особенно верхняя часть ее с притоками Пиной и Яцольдой, представляет глубокую котловину. Затем эта котловина постепенно возвышается, и западная половина Гродненской губернии представляет сравнительно возвышенную равнину.
   Горный кряж, проходящий через Белоруссию, который иногда называют Алаунским, появляется в северо-восточной части Смоленской губернии в виде продолжения Валдайской возвышенности. Так, уезды этой губернии Вельский, отчасти Сычевский и Поречский, принадлежат к самым возвышенным частям губернии [13 - Соловьев Я. А. Сельскохозяйственная статистика Смоленской губернии. М., 1865. С. 3; Смоленская губерния. Список населенных мест по сведениям 1859 г. СПб., 1888. С. 3. Вообще материалами для настоящего очерка послужили: Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба, по губернии: Минской, Витебской, Виленской, Гродненской, Смоленской; Дембовецкий А. С. Опыт описания Могилевской губернии; Соловьев Я. А. Сельскохозяйственная статистика Смоленской губернии; Труды Минского статистического комитета. 1870. Вып. 1; Памятные книжки по Минской губернии. 1878. ч. 2, на 1889 и 1890 г.; Памятные книжки по Витебской губернии за 60 лет. Семенов-Тян-Шанский П. П. Географическо-статистический словарь Российской империи; Slownik geograf czny (Warszawa, изд. ред. «Wigdrowca»). Живописная Россия. Т. 3. Список населенных мест Смоленской губернии и некоторых других.]
   Отсюда местность значительно понижается к югу, начиная от Дорогобужа, в уезде которого Филатово возвышается над поверхностью моря на 896,6 футов [14 - Списки населенных мест Российской империи, составленные и издаваемые Центральным статистическим комитетом Министерства внутренних дел. Смоленская губерния. СПб., 1861–1865. С. 3.].
   Кряж этот более узкою полосою входит в Могилевскую губернию, в которой представляет ряд холмов. Из Смоленской губернии этот кряж в Могилевскую входит в Оршанском уезде между Никулиным и Рудней. Затем далее направление его на местечко Бабиновичи, где он, охватывая Веретейское болото, расходится в две стороны: на Клишенки и Гришаны. Пространство около Веретейского болота представляется самым возвышенным в губернии: абсолютная высота его над уровнем моря доходит до 800–900 футов; Бабиновичи возвышаются на 640 футов [15 - Дембовецкий А. С. Опыт описания Могилевской губернии. Могилев, 1882. Т. 1. С. 181–182.].
   Затем этот кряж проходит по Оршанскому уезду на Дубенцы, Каменку и почти по границе Сенненского уезда, возле местечка Смолян, деревни Козьей Горки, за которой теряется в обширных болотах и лесах.
   У границ Могилевской губернии с Минской, на границе Синненского уезда возвышенность делается заметною, поворачивает по границе Минской губернии к северу и, проходя в таком направлении до Колодинец, поворачивает в Минскую губернию на местечко Холопеничи [16 - Там же.]. В Минской губернии около Холопенич горный кряж направляется по границе Минской губернии с Могилевской, в которой около Григорович возвышается на 925 футов, потом от Волосович в Витебской губернии он направляется к озерам: Манец, Пельо и Берешта, местность которых возвышается над уровнем моря до 1000 футов. По границе Витебской и Минской губерний, где кряж несколько понижается, доходя у местечка Пышногорья Витебской губернии до 755 футов высоты, – направляется к границам Виленской губернии, в пределах которой – в Ковалях на 753 фута, в Варганах на 771 фут возвышается. Затем возвышенность направляется к югу на местечко Докшицы, достигая у Домашкович Минской губернии значительной высоты в 947 футов [17 - Зеленский И. Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Минская губерния. С. 110–112.].
   Кряж то понижается, то повышается и проходит к югу широкою полосой по двум соседним губерниям: по Виленской губернии – по части Виленского уезда, в котором возвышаются: Кондраты на 1015 футов, а Мядзиоль на 742 фута, Свенцянского и Виленского, в котором возвышенные точки находятся при Медниках на 1036 футов, Юзефатове – на 973 фута, Янковщизне – на 959 футов, Забиржи – 938 и другие. Через Ошмянский уезд, в котором высшие точки: Пупишки в 1106 футов, Лойцы в 987 футов, Доукны в 721 фут и прочие, и наконец, через Лидский уезд переходит [18 - Там же. Виленская губерния. С. 115–117.] в Гродненскую губернию. Соответственно этому и по Минской губернии тянется хребет, сначала в южном, а потом в юго-западном направлении.
   От Докшиц направление его идет на Домашковичи, отт уда на границу Минского и Борисовского уездов, и в Лысой-Горе весь кряж достигает наибольшей высоты – в 1129,8 фута выше поверхности моря. Отсюда он идет через Минский уезд на Дуброво, возвышаясь на 1117 футов, Залесье, возвышаясь на 1091 фут, Раков, Вольму, Койданов и Озеро, возвышаясь на 722 фута. Отсюда кряж направляется на местечко Ковалевичи (773 фута), Кондратовичи (возвышается на 752 фута), Юшковичи (772 фута над уровнем моря), Мицкевичи, недалеко от Несвижа в Новогрудском уезде (возвышается на 755 футов) – на Клецк.
   Отсюда вся эта возвышенная равнина Минской губернии круто поворачивает на запад и, едва касаясь северных границ Пинского уезда, проходит в Гродненскую губернию к уездному городу Пружанам [19 - Там же. Минская губерния. С. 112–113.]. Вся северо-западная часть Гродненской губернии представляет сплошную возвышенность, понижение которой в северовосточном углу губернии, в Кобринском уезде, в долине реки Пины и Яцольды. По обе стороны обозначенного кряжа, к северу и к югу, местность постепенно понижается. Северный склон ее понижается по течению Двинских притоков и оканчиваются долиною реки Западной Двины, а за нею страною озер по северной границе губернии, откуда берут свое начало реки Ловать и Великая.
   Нижний склон понижается по течению левых притоков реки Припяти, по обе стороны которой образуется низменная болотистая долина, низшая точка которой, а, следовательно, и всей страны – уровень воды в реке Пине у города Пинска, возвышающийся на 435 футов над уровнем моря. На востоке понижение идет по течению Днепра. Понижение горного склона на запад ограничивается приблизительно границею Минской губернии с Волынской и Киевской, в северной части которых появляется ряд холмистых возвышенностей, образуемых отрогами Карпат. На восточной половине Днепра повышение начинается в Гомельском уезде Могилевской губернии, средняя высота которого доходит до 550 футов над уровнем моря (деревня Пчеловка – 651 фут, Закружье – 630 футов, Корма – 537 футов и так далее) [20 - Дембовецкий А. С. Указ. соч. С. 182–188.]
   Рославльский и Ельнинский уезды Смоленской губернии в общем находятся около 700 футов над поверхностью моря [21 - Списки…. С. 111.].
   Несмотря на то, что вышеописанный нами кряж только в немногих точках своих переходит высоту за 1000 футов, он имеет весьма важное значение на распределение воды всей России и в особенности Белорусского края. Этим кряжем разделяются бассейны Западного Буга, Немана с Щарой, Западной Двины, правых верхних притоков Волги и затем всего Верхнего Поднепровья.
   Таким образом, в восточной части этого кряжа, в Смоленской губернии, берут начало следующие реки Волжского бассейна: Москва, Вазуза с притоками Гжатью и Косной, Осуга с Лусой, Угра с Ворей и другие. В Двинский бассейн отсюда идут: реки Межа с Обшей, Лучесой, Березой и Каспля с Гобзой. В Днепровский бассейн: Вязьма, Воль, Ужа; здесь же берут начало Сожь, Десна. Мы поименовали только более значительные реки; между тем их гораздо больше берет здесь начало.
   Все эти реки, кроме Каспли, берут свое начало в северо-восточной части губернии, которая представляет сплошную возвышенность.
   Напротив, реки Минской и Могилевской губерний, отчасти и Витебской, почти все берут свое начало на вышеописанном кряже, который тут проходит довольно узкой полосой. С вершины этого кряжа в Западную Двину текут: Лучеса с Черницей и Оболью, Усица и Улла, берущие начало в Могилевской губернии, и Эсса – в Минской. Особенно много вод стекает с этого кряжа в Днепр и приток его Припять: Оршица, Друть в Могилевской губернии, Березина со своими многочисленными притоками, Гайной с Цной, с Ильшей, Ушей и Свислочью; затем в Припять впадают: Птич, Случь с Морочью, Лан, Цна, Яцольда и Пина. Тут же в Слуцком уезде, к северо-востоку от местечка Несвижа, берет начало Неман; в него, в верхнем его течении, вливаются многочисленные притоки, которые все берут начало на возвышенных точках горного кряжа. Правые притоки Немана следующие: Узенка у самого верховья и Суда, в Минской губернии, Быстрая и Ислочь в Виленской губернии; с левой стороны впадают: Щара с Иссой, Зельвянка и другие. В систему Западного Буга отсюда текут: Мухавец, Лесна и другие.
   Таким образом, мы видим, что почти все реки Белоруссии берут свое начало на этом кряже. Кроме того, Припять принимает несколько притоков с юга, берущих начало в отрогах Карпаты Славечна, Уборть, Ствига, Горынь с Случью, Стырь и Стоход. Река Западная Двина питается с севера притоками, берущими начало в озерной области северной части Витебской губернии: Торопа, начинающаяся недалеко от Торопца, Оболь, текущая из озер при местечке Озерищ, Полота, Дрисса с Ницой и Солной и другие.
   Что касается до геологического строения поверхности Белоруссии, то вопрос этот настолько еще не обследован, что можно дать только кое-какие отрывочные указания. Так, отложения третичной или эоценовой формации встречаются, вероятно, в большей части Белоруссии. В Смоленской губернии она занимает всю ее западную часть, состоя из железистой глины, мергеля и песчаников. В Могилевской губернии они занимают бассейн Сожа и вообще южные и западные части губернии; к этой же формации принадлежат горные породы почти всей Минской губернии. Здесь встречаются: сланцеватая глина, кремнистый песчаник, грубозернистый известняк, мергель, рухляки и другие породы. Из тех же пород состоит вся Виленская губерния. Залежи горного известняка занимают восточную часть Смоленской губернии, встречаются в восточной части и Могилевской губернии, в уездах Чериковском и Климовичском. Гораздо чаще попадаются пласты девонской формации; они занимают уезды Сенненский, Оршанский, Горецкий, северные части Могилевского и Мстиславльского, встречаются местами в Климовичском, Чериковском, Рогачевском, Чаусском, Быховском уездах. Горные породы Витебской губернии почти все состоят из пластов красного песчаника девонской формации, и наконец – в части Дисненского уезда Виленской губернии. Пласты меловой формации встречаются редко и притом на незначительном пространстве, так, они находятся в южной части Рославльского уезда Смоленской губернии; в Могилевской губернии они встречаются сравнительно чаще, именно: по течению рек Беседи, Сожа и Ипути, в Чаусском уезде, по течению реки Вори, около Могилева, Быхова, а также в Быховском и Рогачевском уездах; признаки меловой формации находят также в Минской губернии (в Новогрудском уезде и Речицком) и Гродненской губернии (по Неману) [22 - Семенов-Тян-Шанский П. П. Географическо-статистический словарь Российской империи. Т. 1–5. СПб., 1863–1885; Зеленский И. Указ соч. Минская, Смоленская, Витебская, Виленская и Гродненская губерния; Дембовецкий А. С. Указ. соч.; Соловьев Я. А. Сельскохозяйственная статистика Смоленской губернии. 1855.].
   На всей поверхности Белоруссии встречаются в обнажениях валунные толщи, а также и отдельные валуны финляндской и скандинавской пород. Валунные толщи обыкновенно состоят из валунного суглинка, серого или бурого цвета глины; суглинок этот, общая толщина которого достигает 5–10 саженей и более, находится над растительною почвою; валунная глина отличается особенно тем, что она водонепроницаема. Это особенно важное обстоятельство, послужившее, вероятно, для образования болот и озер нынешней Белоруссии.
   Валунные толщи весьма обыкновенны и еще имеют под собой или над собой так называемый валунный песок. В валунных толщах попадаются валуны или эрратические камни; валун есть гранит, состоящей из слюды, кварца и ортоклаза. Так как валуны принадлежат исключительно к горным породам Альп, Скандинавии и Финляндии, то о появлении их на обширной поверхности всей Германии, отчасти Франции, всей Северо-Западной и Центральной России геологами было представлено насколько гипотез. В последнее время в геологии утвердилась гипотеза о так называемом ледниковом периоде, имевшим место на всем пространстве, где встречаются валуны. Сущность этой гипотезы заключается в том, что в эпоху до появления животной жизни на означенном пространстве, вследствие значительного понижения температуры, все это пространство было покрыто ледниками, которые сползли с Альпийских, Скандинавских и Финляндских гор, принесших с собою и валуны.
   От таяния, вследствие повышения температуры Европы, этих ледников образовались моря пресных вод, которые со временем исчезли. Таким образом, можно до некоторой степени объяснить необыкновенное скопление болотных и озерных вод белорусского Полесья. Представляя значительное углубление поверхности, долина эта послужила естественным бассейном для стока высыхавших вод первобытного моря; между тем значительные залежи валунных отложений, которые особенно часты и обширны именно на пространстве Полесья (в Гродненской губернии, Виленской и Смоленской толщи эти встречаются реже, чаще отдельные валуны), препятствовали почве всасывать в себя воду, которая таким образом и образовала, своим скоплением, болота и озера, давая в то же время источник для многочисленных рек и ручьев.
   Скопление воды на пространстве Белорусского полесья было гораздо значительнее даже уже в историческое время. На это указывает, между прочим, значительное число высыхающих рек, озер и болот, обмеление многих рек (например Друти, Припяти и других) и, наконец, иловатая почва, происходящая от речных наносов, попадающаяся весьма часто вдали от существующих ныне рек и озер и, следовательно, указывающая на существование их и в других местах. К этому присоединяются и народные предания о большом скоплении пресной воды в долине Припяти и других местах. Пласты новейшего образования, составляющие почву Белоруссии, состоят обыкновенно из супеска, мергеля, изредка торфа и ила; чернозем попадается редко, на небольших пространствах и притом в виде весьма тонкого слоя. Так, такие залежи чернозема находятся только в некоторых частях Виленской губернии, именно в северной части Трокского уезда он идет по левому берегу Вилии, переходит на правый берег и занимает северную часть Виленского уезда, северо-восточную часть Свенцянского и часть Дисненского. В остальной Белоруссии не встречается более или менее обширных залежей чернозема; напротив, в ней преобладают другие малоплодородные виды почвы.
   Вообще, преобладающая почва глинистая с большей или меньшей примесью песка, кварца, слюды и других и смывающихся частей, а еще река чисто каменистая.
   Остальные виды почвы встречаются реже. Торф находится в Вельском, Смоленском, Духовщинском и Поречском уездах Смоленской губернии, в Рогачевском, Быховском и Оршанском уездах Могилевской губернии. Огромные залежи торфа нам лично удалось видеть на всем пространстве северной части Пинского уезда: в Телеханской волости у озера Выгоношти, в Погостской у озера Погоста, село Порохонска, в Доброславской волости и отчасти в Давыд-Городецкой эти залежи занимают десятки верст. В Речицком уезде торф в больших залежах находится в Дерновичской волости.
   Между различными факторами, обусловливающими человеческую жизнь и имеющими на нее сильное влияние, орошению должно отвести одно из первых мест.
   Не говоря уже о чисто физическом влиянии скопления вод, как например количества атмосферных осадков, на человеческую жизнь реки и озера имеют огромное значение в политических и торговых сношениях племен. Реки служили единственным удобным путем как для торговых, так и для военных, колонизационных предприятий. Прокладка дорог через непроходимые девственные леса, через болота была невозможна в древности: это потребовало бы необыкновенных усилий со стороны племени, так как страны, занятые русскими племенами, были весьма обширны и при этом мало населены. Во всех случаях река служила самой удобной дорогой; путешествие по ней не требовало особенных усилий: в легком челноке, в небольшом количестве людей можно было пробраться из отдаленного Полоцка в Киев, или Новгород, или в хазарский Итиль на устье Волги. Направление реки Российской равнины имеет особенно важное значение в отношении путей сообщения. Посредством реки соединяется отдаленнейшая часть России, сближаясь с Каспийским морем и Уральскими горами посредством Волги, которой западные притоки разделяются только небольшими волоками от притоков Западной Двины и Днепра. В свою очередь притоки Днепра и Двины близко подходят к притокам Вислы и Немана. Посредством Волги же идет сообщение к Белому и Балтийскому морям. Что касается собственно земли кривичей и дреговичей, то она занимала одно из выгоднейших, по отношению водных путей, положений: из нее, как из центра, расходятся важнейшие реки, соединяющие ее с отдаленнейшими окраинами великой Российской равнины.
   На северо-востоке ее пределов берет начало Волга и Западная Двина, недалеко от них начинается Днепр. Эти три реки сближаются вместе со своими многочисленными притоками с Черным, Балтийским, Белым и Каспийским морями. Западная половина рассматриваемой области заключает в себе верховье Немана, среднее течение Буга, почти все, за исключением верховьев, течение Припяти, оба берега Днепра с его многоводными притоками и южные притоки Западной Двины.
   Таким образом, Белоруссия занимает весьма выгодное положение относительно водных путей сообщений. Это положение способствовало в древности быстрому, успешному ходу колонизационного движения в среду финских и литовских народцев, а также и развитие обширных торговых сношений.
   Окраина Кривичской земли доходила в древности до верховьев Волги. Последняя берет свое начало в Осташковском уезде Тверской губернии (под 57° 10’ с. ш.) из небольшого ключа на Валдайской возвышенности, имеющей абсолютную высоту в 840 футов; первоначально Волга представляет небольшой ручеек в 1½ аршина шириною, но уже у озера Волго, через которое она протекает, ширина ее доходит до 20 саженей. На протяжении 90 верст она в настоящее время не судоходна. На этом пространстве она течет в низменных болотистых берегах [23 - Семенов-Тян-Шанский П. П. Указ. соч.].
   Земли смоленских кривичей доходили только до верхнего течения Волги, вероятно, не ниже Зубцова. Поэтому более важное для них значение имели волжские притоки, чем она сама. Из более важных притоков ее, омывающих землю смоленских кривичей, заметим: Вазуза берет начало в болотах Вяземского уезда, у деревни Митрюховой; длина ее течения 140 верст; берега верхнего течения высоки и круты; из притоков замечательны Касня и Гжать, из левых Осуга. Далее из реки Окского бассейна замечательны: Москва с притоком Протвой, на верховьях которой проходила граница смоленских кривичей; более важна Угра, берущая начало в Ельнинском уезде вблизи деревни Угрицы; длина ее течения 400 верст; берега Угры крутые, местами обрывистые; из притоков важна Воря.
   В 13 верстах от истоков Волги берет начало другая важная река – Западная Двина; она начинается из небольшого озера Двинца посреди болот и идет на высоте более чем 800 русских футов. Сначала она течет небольшим ручейком по оврагу, поросшему кустарником, но на 15 версте выходит в большое (13 верст длины) озеро Охват Жаденье, откуда вытекает уже довольно широкою рекою – в 8 сажень. Дно Западной Двины местами каменистое, хрящеватое, попадается много порогов и отмелей, что делает ее не совсем удобною для судоходства. Берега ее большею частью песчаные и каменистые; они в Витебской губернии высоки и обрывисты; вообще левый берег более возвышен, чем правый. Длина течения Двины более 900 верст, область ее бассейна занимает до 3500 квадратных метров. Из правых притоков более замечательны: Торопа, Усв ят , вытекающая из озера того же имени, Полота; последняя берет начало из озер Ведето, Колпино, Туричино и Неключь; дно ее ямистое, течение тихое, извилистое; и, наконец, Дрисса. С левой стороны Двина принимает: Межу с Общей, Касплю, Ул лу, Дисну и другие [24 - Там же.].
   Земля дреговичей омывается Верхним Неманом и его притоками: Щарой, Вилией, Уссой и другими и Западным Бугом. Неман берет свое начало в лесистой местности Игуменского уезда Минской губернии, недалеко от деревни Догиничи. Длина течения Немана простирается до 810 верст. Первоначально Неман течет небольшою речкою в 18–25 саженей ширины (у Нового Сверженя). Дно его вообще песчаное; верхний Неман течет по широкой луговой долине, пересекающей холмистую возвышенность; в Лидском уезде ниже местечка Белицы правый берег Немана крут и возвышен. Из притоков наиболее важны: Усса, Лоша, Сервечь, Свислочь, Вилия и Щара; последние две имеют особенно важное значение как естественная колонизационная дорога в земли литовских племен. Вилия берет начало в Борисовском уезде Минской губернии, протекает до впадения в Неман при городе Ковно – 420 верст. Дно верхнего течения этой реки иловатое, берега плоские и лесистые; в Виленской губернии они круты и возвышенны. Другой не менее важный приток Немана, Щара берет начало в Новогрудском уезде Минской губернии, недалеко от местечка Столович; сначала она течет по луговой долине, но с 62-й версты в низменных, болотистых, большею частью торфяных берегах.
   Другая важная река, орошающая часть дреговичей, древнюю Берестейскую землю, – Западный Буг. Он берет начало в Карпатах и течет на протяжении 686 верст, впадает с правой стороны в Вислу. Из притоков его важнейшие: Мухавец, Нарев и Нурец.
   Система Верхнего Днепра и главного его притока Припяти покрывает всю среднюю Белоруссию и имеет то преимущественное значение, что она соединяет внутренние части этой страны с окраинными реками: Волжской системой, Двиной, Неманом и Бугом.
   Днепр начинается в Смоленской губернии в Вельском уезде из небольшого озера Мшара, лежащего в болотах Волковских лесов, под 55°21’ с. ш. и 51°21’ в. д. Длина его течения до впадения в Черное море доходит до 1700 верст; общее направление течения – с севера на юг. Берега Днепра чрезвычайно разнообразны, но вообще и правый берег возвышен, господствует над левым; почти все города построены на правом возвышенном берегу, так как левые берега его большею частью подвержены сильным весенним разливам, препятствующим правильному сообщению. Верхний Днепр до Дорогобужа не судоходен; он течет в отлогих низменных берегах, шириною от трех до шести аршин. Более возвышенны берега – после впадения с правой стороны небольшой речки Жерди дно становится местами песчаное, местами каменистое. У впадения Вязьмы ширина Днепра доходит до 25 и более сажень; берега на этом пространстве высоки, часто круты, пересекаются оврагами и лощинами. От Дорогобужа Днепр течет по открытой долине версты в три шириною, суживающейся у деревни Шевелевой до полторы версты. После впадения реки Вопи берега Днепра представляют низменную болотистую долину, покрытую лугами и сеножатями. Ниже Смоленска правый берег становится господствующим над левым, за исключением болотистых низменных устьев Припяти и Тетерева. Из левых, омывающих Белоруссию, притоков Днепра наиболее важные: Вязьма, Осьма, Сож и Десна. Из них Сож берет начало в болотах южной части Смоленского уезда. Длина ее до впадения в Днепр 500 верст; не менее важны были ее притоки: Проня, Беседь, Ипуть и другие. Другой важный левый приток Днепра – Десна – принадлежит Белорусскому краю только своими верховьями и соединяет восточные части ее со средним течением Днепра, Десна начинается в Ельнинском уезде Смоленской губернии, недалеко от города Ельны, вблизи села Ярославля; общая длина ее течения 700 верст, но в Смоленской губернии она проходит только 100 верст: из притоков важнейшей – Болва [25 - Там же.].
   Правые притоки Днепра имели огромное значение для дреговичей; на них стоят важнейшие в древности города, по ним шло сообщение с Литвой, ятвягами и поляками. Из притоков замечательны: Вопь, Оршица, Друть. Последняя берет начало на границе Сенненского и Оршанского уездов на возвышенной части губернии. Длина ее течения 250 верст. Она течет по не широкой долине (версты в полторы), покрытой болотами и озерами; нижнее ее течение при впадении в Днепр у Рогачева идет по широкой луговой долине. В настоящее время Друть только сплавная река, но в древности была судоходна; множество притоков ее высохло; остались только во многих местах ряды озер и болот, свидетельствующие о прежних речках [26 - Там же; Дембовецкий А. С. Указ. соч.].
   Ниже Друти, на границе Минской губернии и Могилевской, впадает в Днепр Березина. Она берет начало на плоской возвышенности недалеко от местечка Докшицы Борисовского уезда и проходит до устья около 500 верст; на своем пути она протекает через озера Мядзиоль и Пялик. Течение Березины образует узкую долину, чрезвычайно болотистую и низменную; отлогие берега ее покрыты лесами [27 - Семенов-Тян-Шанский П. П. Указ. соч.; Памятная книга Минской губернии. 1878. С. 25. Труды Минского статистического комитета за 1870 г. Вып. 1. С. 278.].
   Еще ниже Березины вливается в Днепр Припять, омывающая нижнюю часть Западной Белоруссии. Она берет начало в Волынской губернии из озер и болот около села Гуполы и образует до 15 ручейков, сливающихся вместе. Собственное свое название Припять носит только после слияния с рекой Яцольдою у Пинска. До этого места она состоит из множества притоков, текущих под различными названиями; они соединяются в озере Любядзь Пинского уезда. От этого озера Припять снова течет, разделившись на несколько рукавов, из которых главный носит название Парока, и собирает свои воды в озере Набель; в промежутке между озерами Любядзью и Набелем в Припять впадает Стоход; за озером Набелем она снова разделяется на несколько рукавов, из которых главный называется Струменем, а другой Припятью, и течет до слияния с Яцольдой, на протяжение 80 верст, приняв на этом пути Веселуху и Пину и соединившись посредством одного из рукавов со Стырью. После слияния с Яцольдою Припять уже известна под этим именем до своего впадения в Днепр; длина течения ее доходит до 740 верст. Дно ее вообще в верхнем течении иловатое, далее песчаное, а местами каменистое; берега низменны, болотисты; только кое-где они возвышаются, так например у города Мозыря левый берег значительно возвышается; правый более возвышается у деревни Загоряны Мозырского уезда.
   Из верхних притоков Припяти особенно важны Пина и Яцольда, она начинается в Волковыском уезда Гродненской губернии недалеко от местечка Новый Двор в обширных, покрытых лесом болотах. Яцольда течет в низменной болотистой долине, проходит через большое озеро Споровское. В своем дальнейшем течении Припять принимает несколько весьма важных притоков, из которых укажем на правые: Стырь со Стублой, Горынь, Ствига, Плотница и Славечно; из левых: Бобрик, Цна, Лан, Случь, Птичь и другие [28 - Там же.].

Глава II
Пути сообщения

   Естественно, что при таком обилии вод и их расположения в области, занятой кривичами и дреговичами, проходили важнейшие водные пути в древности. Через земли кривичей соединялся юг с торговым Новгородом, и через нее же проходили наиболее удобные пути на восток, в земли инородцев.
   Из озерной области в Подвинье существовало несколько путей. Один из них шел на Еменец, полоцкий город, и Великие Луки, Новгородский город [29 - «Поиде Давид к Полотовску с Новгородца и Смоляны и, умирившеся, воротишася на Еменци», Новгородская летопись под 1185 г. «Мстислав же все-то хотя оправити Новгородскую волость и обиду и пришедшую ему на Луки свои Новгородскими». Ипатская летопись, с. 412.]. Можно следующим образом определить Еменецкий путь. Из Двины он шел по реке Оболи, которая соединяется с озером Озерищем, откуда теперь небольшой волок к озеру Еменец; из него в озеро Невель, из которого рекой Яменкой соединялся с Ловатью. В этих местах сохранилось предание, что воды Невельского озера когда-то сливались с Оболью [30 - Сементовский А. М. Памятники старины Витебской губернии. СПб., 1867. С. 5.]. Если это так (что вполне правдоподобно), то в озерную область шел непосредственный путь из Двины, без волоков. Кроме того, по всему этому пути разбросаны признаки древних поселений в виде курганов, городищ и укреплений. Курганы Городского уезда, по сообщению г-на Сементовского (А. М. Сементовский. – Примеч. ред.), расположены по направлению древних путей сообщения города Невеля с Витебском и Двиною – вдоль нынешнего Санкт-Петербургского шоссе, начинаясь почти от самого города и кончая северной частью уезда, и по течению Оболи [31 - Там же.]. Замечательно, что именно у озер Еменца, Невеля, Озерища и других на том же пути находим наибольшее число древних сооружений. О них г-н Сементовский в другом месте говорит: «Но самое большое число курганов и притом громадной величины, скопленных более или менее значительными группами, находится в северо-восточном углу Городокского уезда. Именно в той части его, которая расположена над рекой Ловатью, между Суражским и Невельским уездами. На землях казенного имения Стаек и части Горковского общества» [32 - Там же. С. 8.]. Кроме того, мы на этом пути находим у озера Озерища при селе Дубинине городище [33 - Там же. С. 7.]. При этом же озере, на землях Свиридовского сельского общества, находится замечательное городище с остатками укреплений, рва и мостов; народная память сохранила о нем предание как о недоступном месте [34 - Там же. С. 10, 11.]. Еменецким путем ходил на Полоцк в 1185 году князь Давид Ростиславич с новгородцами и смолянами [35 - Новгородская летопись, с. 160. О Еменецком пути см. Барсов Н. П. Очерки русской исторической географии. СПб., 1890–1907. С. 24–25. Этот путь был самый обычный, что доказывается и другими свидетельствами наших летописей: Святослав ушел из Новгорода «на Луки» (1167 г., Новгородская летопись, с. 146), в 1191 г. Ярослав ходил к полоцким границам туда же (Там же, с. 164), также в походе 1118 г. (Там же, с. 176).]. Другой путь из Подвинья в озерную область лежал на Торопец. Из Двины он шел рекою Торопой до озера Торопецкого. Оттуда небольшим волоком в реку Сережу, впадающую в Ловать. Этим путем шел в 1168 году Ростислав Мстиславич на свидание с сыном своим в Новгород [36 - Ипатская летопись (Ипатьевская. Здесь и далее сохранен авторский вариант. – Примеч. ред.), с. 362. Барсов Н. П. Указ соч. С. 25. Летопись рассказывает, что Ростислав приехал в Торопец к сыну своему Святославу, княжившему в Новгород, «веля ему въезжати противу себе на Луки… и ту снимася на Луках с сыном и с Новгородцы». Барсов считает это известие или неверным, или неполным (Указ. соч. С. 325) ввиду того, что Ростислав прежде прибыл в Торопец, а потом отправился на Луки. Но нам представляется дело так, как рассказывает летопись: Ростислав приехал в свой пограничный город, но так как новгородцы не желали вести с ними переговоры на чужой территории, то обе стороны согласились сойтись в Луках. В подтверждение пути из Торопца на Луки можно привести свидетельство Новгородской летописи под 1211 г., с. 193: Мстислав из «Торопца идет на Луки».].
   Третий путь шел на реке Судомирь. Лето пись так его определяет: Брячислав Изасла вич ограбил Новгород и «поиде Полотьску опять; и пришедшю ему к Судомири реце» – был здесь побежден настигнувшим его Ярославом [37 - Ипатская летопись, с. 102.]. Река Судома (приток Шелон) берет начало на границе Порховского и Псковского уездов. И впадает в Шелонь у села Княжьих Гор [38 - Определение Судомы см. Барсов Н. П. Указ соч. С. 23–24. Барсов вовсе не отмечает этого пути, хотя указание летописи не оставляет сомнения в существовании его.]. Четвертый путь из Подвинья в озерную область лежал, по определению Барсова, из Ловати в приток ее Кунью к озеру Жижицкому (или Жезцо-Живец), где находился богатый Смоленский город Жижци. Оттуда к озеру Двинье, из которого вытекает река Двинка, впадающая в Двину [39 - Там же. С. 26.].
   Из Полоцка существовал, по-видимому, прямой путь в Новгород, что вполне соответствует обширным торговым сношениям этих городов.
   Этим путем бежал из Новгорода Святослав, брат великого князя Всеволода Ольговича [40 - Ипатская летопись, с. 220. Полное собрание русских летописей. Т. 15. С. 201.]. Этот князь боялся проходить через Смоленские земли враждебного ему Ростислава Мстиславича и избрал более дальний путь через Полоцк. На этот же путь мы имеем еще указание в летописи под 1128 годом. Во время известного похода Мстислава на полоцких князей новгородцы тоже отправились на них и дошли до Неклоча [41 - Ипатская летопись, с. 211.]. В настоящее время есть озеро Неклочь, из которого берет начало река Полота [42 - Семенов-Тян-Шанский П. П. Указ. соч.]. Следовательно, новгородцы направились к Полоцку, но остановились на пути вследствие прекращения военных действий.
   Таким образом, из Подвинья в озерную область шло пять путей. Покойный профессор Барсов указывает еще путь на Лучин, но, как увидим ниже, Смоленского Лучина никак нельзя приурочить к озеру Лучин в Псковской губернии, а потому и существование пути на это озеро следует отрицать.
   Обратимся теперь к путям, соединявшим Подвинье с Поднепровьем.
   Днепр отделяется от Двины всего небольшим волоком в 30 верст от Смоленска к озеру Каспле и реке того же имени, впадающей в Двину. К сожалению, источники не дают точных указаний на пути из Поднепровья в Подвинье. Есть один только намек, принимаемый, впрочем, Барсовым за несомненное свидетельство о пути. Это путь через реку Касплю, правда, самый естественный [43 - Барсов Н. П. Указ соч., с. 24. Он основывает свое мнение по известию Новгородской первой летописи под 1199 г., где говорится, что полочане встретили шедшего на них с войском Ярослава Новгородского на озере Касплю. Почтенный ученый справедливо замечает, что за озером Каспле полочане не могли встретить новгородцев, а встретили на устье Каспли, но в упоминании об озере он видит знакомство летописца с Каспли как урочищем, лежавшим на обычном пути из Новгорода в Смоленск. Что в Новгороде знали о Каспли, в этом нет ничего удивительного, но важно то, что в данном случае летопись все-таки не говорит, шел ли кто-либо этим путем. Догадка профессора Барсова нам представляет правдоподобною, но вовсе не проистекающего из смысла летописного свидетельства: от Каспли до Днепра небольшой волок, а река эта и до сих пор судоходна на пути из Риги, здесь находились амбары для склада перевозного хлеба, построенные с разрешения Сигизмунда. См. Соловьев Я. А. Указ. соч. С. 14.]. Он шел из Двины по реке Касплю и из Каспли соединялся с Днепром волоком.
   Днепр на своем пути из среднего течения к верхнему, т. е. приблизительно немного выше впадения Припяти далее к Смоленску, делает слишком значительный изгиб, который при проезде, особенно против течения, требовал много лишнего времени и траты сил. Ввиду этого из Киева в Смоленск существовал более прямой путь. Он шел по Сожу, верховья которой находятся невдалеке от Смоленска. Этот путь, быть может, более мелководный в верхнем течении Сожа, давал, однако, возможность обойти изгиб Днепра. Этим путем шел в 1168 году Ростислав из Киева в Новгород через Смоленск; он проезжал через город Чичерск. На обратном пути он, возвращаясь в исходе зимы, когда мог опасаться разлива рек (в марте), также держался этого прямого пути и умер в Зарубе, недалеко от Сожи.
   Известие об этом пути нужно принять с некоторою оговоркой. Летопись говорит, что Ростислав пошел «на зиму», что может означать, что он шел зимою, а может быть еще осенью [44 - Там же. С. 220.]. Но на существование этого пути, кроме его естественного положения, указывает еще то, что город Прупой (на Соже при падении Прони) был пограничным и, очевидно, таможенным городом: в Уставной грамоте Ростислава Мстиславича здесь отмечена корчемная дань, т. е. дань с корчем, устроенных для проезжающих.
   Для обхода того же изгиба Днепра с западной его стороны существовал прямой путь из среднего Подвинья в среднее Поднепровье. Этот путь проходил таким образом: из Двины он шел по реке Улле, впадающей в Двину у местечка Улла, между Витебском и Полоцком. Уллою путь шел до Лепельского озера, из которого берет она начало и в которое впадает реку Эсса. Среднее течение Эссы соединяется с озера Плавье, из которого берет начало приток Березины Сергут, небольшим волоком, по которому теперь проходит Березинский канал. Впрочем, немного севернее канала есть, посредине означенного волока, озеро у деревни Оконо, соединяющееся с Эссою небольшой речонкой, так что волок является совершенно незначительным, версты в три. На этот путь мы находим указание в летописях при описании бегства Святослава Ольговича из Новгорода в 1141 году. Святослав, опасаясь враждебного Смоленского князя Ростислава Мстиславича, направил бегство свое через Полоцк [45 - Ипатская летопись, с. 220.], а с Полоцкими князьями в то время брат его Всеволод и все Ольговичи находились в дружественных отношениях [46 - Обе, начинавшие враждовать, княжеские линии старались привлечь Полоцких князей. Всеволод начал свои сношения раньше и скрепил дружбу браком. Ипатская летопись, с. 224, Ник. // Полное собрание русских летописей. Т. 9. С. 167.]. Вместе со Святославом бежал и посадник новгородский Якун и его брат Прокопий. Новгородцы погнались за ним, «и яша Якуна на Плиси» [47 - Новгородская летопись, с. 133; Тверская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 15. С. 203.]. Плиса находится в Минской губернии и впадает в Березину через Бобр, ниже Борисова. Очевидно, Якун вместе с князем из Полоцка направились по Березине, естественному прямому пути в среднее Поднепровье по полоцким владениям. Но избегая погони, Якун с братом свернули во время пути с Березины на Бобр и Плису, желая спрятаться в глухих местах. Здесь-то и был он схвачен новгородцами [48 - Барсов сомневается в существовании указанного пути: На другие важные пути из Двинской области в Поднепровье есть, впрочем, точное указание в известии о походе новгородцев (1127) и в известии 1141 г. Барсов Н. П. Указ. соч. С. 224.].
   Соединение путей из Поднепровья в Подвинье и оттуда в озерную область и Балтийское море было известно в древности под названием пути «из варяг в греки». Вот как определяет его летописец: «И бе путь из Варяг в Грекы: и из Грек по Днепру, и верх Днепра волок до Ловоти, и по Ловоти влили в Илмерь озеро великое, из него же озера потечет Волхов и втечеть в озеро великое Нево и того озера внидет устье в море Варяское [49 - Ипатская летопись, с. 4.]». Среднюю часть пути – из Днепра до Ловати – летописец представлял себе неясно, полагая, что эти реки соединяются только волоком, на что обратил уже внимание профессор Барсов [50 - См. Барсов Н. П. Указ. соч.].
   Значение как этого водного пути, так и вообще важность русских путей сообщения сознавалась еще в глубокой древности. Летописец хорошо знал, с какими странами соединяют Русь водные пути. Он говорит, что путь доходит до моря Варяжского: «по тому морю внити даже и до Рима, а от Рима прити по тому же морю к Цареграду, и от Царя-града прийти в Понте море, в неже втечеть Днепре реке. Днепр бо течеть из Воковьского леса, и потечеть на полудни, а Двина из того же леса потечет, и идет на полуночье и внидеть в море Варяское; и с того же леса потечеть Волга на восток и вытечеть седьмьюдесять жерел в море Хвалийское. Тем же из Руси может ити по Волзе в Болгары и в Хвалисы, и на всток доити в жеребий Симов; а по Двине в Варягы, а из Варяг и до Рима, от Рима же и до племени Хамова» [51 - Ипатская летопись, с. 4.].
   Из приведенного летописного очерка вполне явствует, что в древности хорошо знали не только страну, пролегающую по пути на Русской территории, но хорошо знали и отдаленные страны Запада и Востока, с которыми соединялась Русь этими путями.
   Двина и Днепр своими притоками сближаются с Волгой. Можно указать целый ряд рек в Смоленской области, сближающих центральную часть ее – Поднепровье с Поволжьем. Так, приток Двины Межа через свой приток Обшу сближается небольшим волоком с Лусой, притоком Осуги, а эта последняя впадает в Вазузу, приток Волги. Или же можно указать на Лучесу, приток Межи, разделяющуюся небольшим волоком от Осуги. Наконец, приток Днепра Осма близко подходит к Угре, притоку Оки. Вообще, соединения центра Смоленской земли с Волгою могли быть чрезвычайно многочисленны.
   Двина могла соединяться с Волгою через озеро Жаденье, которое отделяется небольшим волоком от Волжского озера Пенно [52 - Барсов Н. П. Указ. соч. С. 26.].
   Из Поднепровья ездили в земли Ростовскую на Смоленск, через который ходил Владимир Мономах, и через землю вятичей; последний путь соединял собственно Киев с Поволжьем. На этом пути находился город Оболвь, переходивший то к Смоленским князьям, то к Черниговским; в этом городе бралась гостиная дань с проезжавших купцов (Грамота Ростислава Мстиславича). Путь проходил по Десне, ее притоку Болве, которая сближается с Угрою, притоком Оки [53 - См. «Поучения Владимира Мономаха» в Лаврентьевской летописи; Барсов Н. П. Указ. соч. С. 23; Корсаков Д. А. Меря и Ростовское княжество. Казань. 1872. С. 53; Беляев И. Д. О географических сведениях в Древней России. Записки императорского русского географического общества. Кн. 6. СПб., 1852. С. 17; Багалей Д. И. История Северской Земли до половины XIV ст. Киев, 1882. С. 142; Густинская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 1. С. 324.].
   Поднепровье соединялось с Западным Бугом большим и удобным путем, который шел по притоку Днепра Припяти. О нем мы имеем несколько указаний в источниках. Так, в 1188 году Роман отправил свою жену из Галича во Вручий на Пинск [54 - Ипатская летопись, с. 445.]. Стрыйковский говорит, что Ярослав по смерти Мечислава ходил в Польшу, причем часть войск послал лодками до Подляшья [55 - Хроника, с. 162. 1862; Воскресенская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 7. С. 331.].
   Вообще, многочисленные походы первых князей в Ляшскую землю и на Ятвягов несомненно совершались этим водным путем.

Глава III
Территория и города Смоленского княжества до начала XIII столетия

   Мы определили общую этнографическую границу земель кривичей и дреговичей; теперь обратимся к более точному определению политических границ княжеств, образованных названными племенами.
   Дреговичи составили особое княжество уже при Владимире Святом, с главным городом Туровом; ими же была населена на западе Берестейская земля в области среднего течения Западного Буга. Полоцкие кривичи выделились еще раньше этого времени; за ними образовали отдельное княжество, после смерти Ярослава Мудрого, и смоленские кривичи. Таким образом образовалось уже в раннюю эпоху три княжества: Смоленское, Полоцкое и Туровское. Начальная летопись (Нестора) в своем географическом очерке в кратких чертах определяет положение названных племен. О дреговичах она говорит, что они сидели между Припятью и Двиною; кривичи сидели на верховьях Днепра, Двины и Волги, а часть их поселилась на реке Полоте.
   Уже при беглом взгляде на эти летописные известия видна вся их неполнота и неопределенность. При изучении же последующих известий, с помощью других указаний летописи о городах, можно определить политические границы названных княжеств с большей точностью.
   Приступая к определению политических границ, заметим, однако, что и летописных данных бывает не всегда достаточно для определения порубежных мест. В этом случае приходится пользоваться еще другими указаниями. Так, известно то обстоятельство что древнерусские князья строили пограничные укрепления, носившие названия: городок, городец, городище, городня, рубеж, зарубежье и тому подобные [56 - Кроме различных указаний русских летописей на то, что древние порубежные укрепления назывались городками, приведем интересное место из Мартина Галла: Multitudinem ad castram grodek obtinendum congregaret. 1742. Р. 71. Или у Длугоша: Fabricato autem castro, quod a Polonis Grodek vocabatur и т. д. Hist. Pol. Т. 1. 1711. Р. 225.]. При укреплениях селились пограничные жители, образовывали селения, города и с теми же названиями.
   Зная это обстоятельство и внимательно следуя по картам за теми местами, где можно полагать древнюю границу, мы действительно находим целый ряд селений с такими именами, которые должны привести нас к убеждению, что здесь действительно пролегала граница. Мало того, так как этнографические границы большей частью совпадали с политическими, то мы всегда находим на порубежных местах селения с названиями, напоминающими то или другое племя. Этими названиями народ, очевидно, старался обозначить принадлежность жителей к тому или другому племени. Таким образом, мы встретимся с названиями, напоминающими кривичей: Кривск, Кривичи, Кривено и тому подобные, радимичей: Радимич, Радуля и другие, дреговичей: Дорогичин и тому подобные [57 - Таким методом воспользовался Барсов в своих «Очерках российской исторической географии». Однако название городок, городище и другие могли произойти и в более позднее время, для обозначения позднейших рубежей и, наконец, по другим, нам неизвестным, причинам. Поэтому вполне полагаться на данные современной географической номенклатуры и на них основывать выводы не совсем основательно: данные эти могут служить только пособием для определения границ в тех местах, где имеем мы положительное указание летописного источника. Мы пользовались современными данными весьма осторожно.]. Принимая во внимание вышеуказанное, можно таким образом провести границы смоленских кривичей.
   Но иногда можно подобрать несколько подобно звучащих географических имен или даже вполне сходных, между тем как известие источника не указывает приблизительно положения данной местности. Тогда, думаем мы, следует скорее придерживаться названий рек и озер, так как они древнее, в общем, названий населенных мест и самые имена их более устойчиво держатся в среде народа. При этом общеизвестен факт, что русские славяне взачастую называли населенные города именем реки. Этого основания мы и будем придерживаться в последующих очерках.
   На востоке границы Смоленской области доходили до верховьев Волги у г. Вержавска (ныне Ржев Тверской губернии), откуда переходили на верховья Протвы [58 - «Все люди Голадь, верх Поретвы». Ипатская летопись, с. 240; Никоновская летопись, с. 172; Воскресенская летопись, с. 333. Прим. 114.], Москвы-реки, на притоке которой Искани находился город того же имени; затем направлялись к югу, приблизительно по реке Воре, которая впадает в Юхновском уезде в реку Угру, по которой тянулась граница до ее верховьев, находившихся в Смоленской области [59 - Есть основание предполагать, что владения Смоленского князя были на востоке дальше намеченного предела: из уставной грамоты Смоленской епархии видно, что князь Смоленский получал дань из Суздаля-Залесского, или, что скорее, из какой-нибудь его области. Владимирский-Буданов М. Ф. Хрестоматия по истории русского права. С. 244.]. Угра своими верховьями подходит к речкам Дегне и Больве, или Оболве, на которой мы в половине XII века видим смоленский город Оболвь, который, следовательно, был крайним пунктом на юго-востоке. Отсюда граница переходила по реке Десне, до впадения ее в Снопоть, и по Снопоти до Десны; далее по Десне, может быть, до впадения в последнюю речки Габни в Орловской губернии недалеко от границ Смоленской губернии. На этой границе мы встречаем город Пацынь, ныне село Рославского уезда, Рогнедино на границе того же уезда и Рославль. Далее рубеж шел по водоразделу рек Десны и Вороницы, южнее Рославля, откуда граница поворачивала на юго-западе к Сожу.
   Обращаясь к данным современной географической номенклатуры, мы видим на этой границе: Погорелое Городище в Тверской губернии к востоку от Зубцова, Буйгородок на Гжати в Смоленской губернии и несколько других; далее в области Угры: с Рубихино на границе с Московской губернией к северу от Юхнова, Городище на Угре, в особенности – Зарубежье, между Вязьмой и Дорогобужем, недалеко от границы последнего, Городечно, у верховьев Болвы в Калужскской губернии, Городок на верховьях Угры, в южном углу Дорогобужского уезда, Радули, напоминающее соседних радимичей, село Рославльского уезда, к югу от Пацыня – Городец, станцию на железной дороге из Брянска в Рославль.
   Южная граница Смоленского княжения, начинаясь в южной части Рославльского уезда, захватывала и среднюю часть Климовичского уезда Могилевской губернии, где мы видим смоленский город Зарой и села Дедин на Остре, в котором можно видеть древние Дедогостичи. Выше его на Соже – Кречут (Кричев). Далее Смоленские владения захватывали все верхнее течение Сожи, пересекая ее между Чичерском и Пропойском у устья речки Добрыча, на которой, по всей вероятности, находился Доброчков, упоминаемый в Уставной грамоте Ростислава. На этой границе мы видим Пропойск Рогачевского уезда на Соже, древний Прупой и к югу от него Чичерск, при впадении Чичеры в Сожу, радимический город, принадлежавший Черниговскому княжеству. По реке Добрычу южный Смоленский рубеж направлялся к Днепру, к которому примыкал у Лучина, ниже Рогачева. Немного выше здесь же находилось смоленское село Веть, между Ново-Быховом, и Рогачевым, а южнее его город Лучин.
   Обращаясь затем к данным современной географической номенклатуры, мы видим на этой границе Городец Климовического уезда к юго-западу от местечка Шумяч, прямо к югу от Журавич на притоке Добрыча, к западу от него, у верховья Добрыча Кривск, к югу от последнего Городок, затем Городец к юго-востоку от Рогачева и некоторые другие.
   Из соседних порубежных черниговских городов на этой границе укажем: Лобиниц на Протве и Неринск, Воротницы при впадении Жиздры в Угру, Мосальск (ныне уездный город Калужской губернии), Вщиж на Десне выше Брянска, недалеко от него Воробейна и Ормина на Ипути и, наконец, Чичерск на Соже [60 - Багалей Д. И. Указ. соч.].
   Западная граница Смоленского княжества шла от Вети вверх по Днепру, хотя неизвестно, во всех ли местах эта граница примыкала непосредственно к Днепру. Так, на этом пути мы видим киевский город Рогачев. Копыс и Орша принадлежали Смоленской волости только с 1116 года, когда были заняты Владимиром Мономахом у князей Полоцких. Поселения смолян, может быть, переходили уже в этом месте за Днепр: сам Днепр представляет в этих местах препятствие для нападений, и при том на этой границе у смолян меньше всего было столкновений с соседями. Кроме названных городов здесь же находились: Добрятин (село Добрейки ниже Копыса) и Басеи при реке того же имени. Поэтому здесь мы замечаем только Городецкое на Проне, Городец, на границе со Смоленской губернией. От Орши, или немного выше, порубежье Смоленское переходило за Днепр и по восточной части Оршанского уезда переходило в Поречский уезд Смоленской губернии к реке Хотенке, на границах Могилевской и Смоленской губерний, впадающей в Касплю; на этой реке предполагают Хотьшин.
   Далее по реке Рубежнице, которая протекает на границах Витебской и Могилевской губерний, рубеж доходил до границ Смоленской губернии, где она впадает в Паленицу, приток Каспли. На Каспле был город Каспли (селение Каспля недалеко от озера того же имени). Кроме города Каспли на этом порубежье мы заметим Жидичи, древние Жидчичи. От Каспли границы направлялись к Двине, прибилизительно против Усвята, Суражского уезда, и, может быть, перерезывали Двину южнее озера Двинья, от которого граница пролегала по водоразделу между реками Куньей, притоком Ловати, и Торопой, притоком Двины, оканчиваясь севернее Торопца Псковской губернии, откуда рубеж поворачивал на восток. На этой границе мы видим древние Жижци при озере Жижецком Торопецкого уезда.
   Обратившись к данным современной географической номенклатуры, мы встречаем: севернее, на самой границе, Рубеж, наконец, Городец к северу от Усвята.
   Что касается северной границы Смоленского княжества, то определение ее затрудняется вследствие отсутствия летописных данных. Смоленские кривичи на севере граничили с весьма родственным племенем новгородских славян, и при том торговые интересы соседних областей были настолько общими, что между ними были весьма редкие, но все же бывали столкновения. Все это приводит к тому, что на этом рубеже меньше всего заметны следы укреплений, и при том летописи не имеют случая упоминать о порубежных местах.
   Северная граница Смоленской области с Новгородом начиналась севернее Торопца, принадлежавшего к Смоленской области; далее рубеж шел к озеру Селигеру, хотя неизвестно, был ли этот важный пункт водного пути во владении одних новгородцев или они владели им сообща со смолянами [61 - Профессор Барсов склоняется на последнее предположение, «Очерки русской исторической географии», с. 190.]. От Селигера рубеж направлялся по Волге до города Ржева Тверской губернии, от которого он по юго-восточному направлению переходил в Гжатский уезд Смоленской губернии [62 - Лаврентьевская летопись, с. 5. Сравнительное опре деление границ Смоленских см. Барсов Н. А. Указ. соч. С. 184, 191.]. Таковы были границы Великого княжества Смоленского в первую эпоху его самостоятельной жизни, как отдельного независимого удела, что относится собственно к половине XII века, во время княжения Ростислава Мстиславича, внука великого Мономаха.
   Определив границу Смоленской земли, обратимся теперь к городам ее.
   Для восстановления границы Смоленского княжества в период до конца XII века мы имеем немного указаний в летописи и, кроме того, весьма важный документ – Уставная грамота князя Ростислава Мстилавича, данная им Смоленской епархии в 1157 году [63 - Грамота эта была издана со списков XVI века: в Дополнениях к Актам историческим. Т. 1, 1846. № 4; Аристов Н. Я. Хрестоматия по русской истории для изучения древнерусской жизни, письменности и литературы. Варшава, 1870. С. 678–681; Владимирский-Буданов М. Ф. Указ. соч. Вып. 1. С. 241–249.]. Летопись и названная грамота упоминают почти о 60 городах, местоположение которых (по крайней мере тех, которые можно найти на современных картах) с достаточной ясностью дают возможность определить границы княжества.
   Наиболее важным географическим документом является Ростиславова грамота. Она упоминает о 47 городах, из которых только немногие упоминаются в летописи. Прежде чем перейти к определению городов Смоленской земли, рассмотрим состав названной грамоты.
   При определении городов на современных картах, названных в Ростиславовой грамоте, ученые обыкновенно подыскивают подобно звучащие названия теперешних селений на территории бывшего Смоленского княжества, если нет других, более определенных указаний. Но при этом зачастую находится несколько одинаковых или подобно звучащих названий. Какому из них отдать предпочтение? Какое именно было городом или селением во времена Ростислава? Так, в грамоте упоминается Добрятино и Доброчково. На современных картах Смоленской и восточной части Могилевской губернии можно указать много селений, название которых происходит от слова добрый: Доброе, село в Чаусском уезде Могилевской губернии, Добромысль Оршанского уезда той же губернии, Добрички Рогачевского уезда, на которые указывает Барсов [64 - См. Барсов Н. П. Материалы для историко-географическо-го словаря России. Вильна. 1865]. Мы прибавим еще Добрейки на Днепре, между Копысом и Могилевом, и так далее. Если прямо подбирать по карте местности, то всякая из них имеет равное право быть признанной за упомянутые селения в грамоте. Такое определение малоудовлетворительно. Важно было бы определить, по крайней мере, приблизительно местность, в которой следует искать названных городов.
   Нам кажется, что для такого определения некоторое основание дает сама Ростиславова грамота, если обратить внимание на порядок городов, в ней упоминаемых. Естественно предположить, что составляющий ее писец руководствовался каким-либо началом при перечислении городов. Вряд ли он называл города, какой придет ему на память, без всякого порядка. Вернее всего, что порядок перечисления зависел от положения городов по пути собирания князем дани. Писец помнил, из какого города в какой князь отправляется обыкновенно за данью, имел под рукою соответствующие записи и по ним, по порядку, называл города.
   В самом деле, если мы обратим внимание на порядок тех из названных городов, положение которых мы, несомненно, можем указать на современной карте, то увидим, что города в грамоте упоминались в известной последовательности.
   По составу своему грамота делится на три части (собственно три грамоты): в первой перечисляются города и количество полагающейся с них епископу дани, во второй (со слов. «Се аз худый и грешный» и т. д.) утверждение князем грамоты и в третьей – (со слов. «А се погородие» и т. д. до конца) перечисление городов, с которых дается епископу погородие и почестие [65 - С таким разделением она издана профессором Владимирским-Будановым.]). В последней части названо 11 важнейших городов без всякого порядка.
   В первой же части названо 37 местностей, за исключением сел, отданных епископу в непосредственное владение (Дросенского, Ясенского и других). Эти-то местности составитель грамоты, нам кажется, и назвал в известном порядке.
   Вот перечисленные города:

   Уже самый поверхностный взгляд на порядок исчисления городов заставляет предположить в перечислении их некоторый порядок: составитель, начав с Вержавских погостов и Торопца, кончает городом Вержавским (около которого находились погосты) и Торопцем же. Мало того. Из последующего обозрения городов мы увидим, что 15 местностей грамоты определяются вполне точно. А именно: Вержавлени Великие, Торопчи, Жижци, Каспли, Ветьская, Басеи, Заруб, Пацинь, Копыс, Прупой, Кречут, Лучин, Оболвь, Искань, Суждаль Залесский; если мы проследим по карте эти города, то увидим, что первые три составляют северную группу, Каспли, Ветская и Басеи – западную, Заруб, Пацинь, Прупой, Кречут и Лучин – южную, Искань и Суждаль Залесский – восточную группу. Все они по порядку следуют один за другим на карте. Под общий порядок исчисления не подходит только Копыс: по его положению в грамоте он стоит в южной группе, тогда как географическое положение его дает ему место в западной. Этот факт можно объяснить случайностью, но остальные 14 местностей, конечно, не случайно стоят в известном порядке.
   Определяя далее города грамоты, можно с большой вероятностью указать на положение еще следующих: Хотшина, Жабачева, Витрицы, Жидчичи, Доброчкова (а может быть и Добрятина) и опять-таки эти города следуют тому же порядку.
   Таким образом, указанное свойство порядка исчисления городов в грамоте дает нам возможность с большею достоверностью указывать на положение того или другого города. Равным образом если для одного и того же города грамоты можно подыскать несколько созвучных названий, то преимущество его следует отдавать тому, которое соответствует месту в списке: положение местности, если не вполне, то по крайней мере приблизительно определится. Для нескольких же названий вовсе нельзя подыскать созвучных; в таком случае мы можем, хотя приблизительно, указать их положение [66 - Обращаем внимание историков права на то, что дань «полюдье», по грамоте, бралась, по-видимому, с одних пограничных, более или менее окраинных городов, каковыми в большей или меньшей мере являются перечисленные города; между тем с внутренних (некоторых) городов бралось только «погородие», а некоторые внутренние города совсем не поименованы (Красный, Васильев, Смоленск).].
   Теперь перейдем к определению положения городов, какие упоминались в грамоте, так и в летописях. Заметим, что некоторые ученые (Беляев) высказывали сомнение в том, что все поименованные в грамоте местности были городами. Но если признать города данной эпохи, прежде всего укрепленными пунктами для военных и торговых целей, около которого селились купцы и земледельцы, к которому тянулись известные округа (уезды), то нужно будет признать эти местности грамотами-городами, независимо от дани, им платимой, как это уже и доказано профессором Самоквасовым [67 - Вот его доказательство: 1) в перечислении поселений, долженствовавших платить дань в пользу епископа Смоленского, в первой уставной грамоте поименованы: Торопец, Копыс, Лучин, Мстиславль, Суздаль и Изяславль (?), но что эти поселения были города, в том убеждают нас свидетельства летописей и третья грамота Ростислава. 2) По количеству платимой дани Торопец, Копыс, Лучин, Мстиславль, Суждаль и Изяславль не отличались от других поселений. 3) Вержавск назван городом в самом акте: у Вержавску у городе 3 гривны Святой Богородицы, а Вержавск, по количеству платимой им дани, составлял меньший из перечисленных в грамоте пунктов поселения. 4) Семь из перечисленных в первой грамоте поселений упоминаются в третьей, где прямо названы городами. Самоквасов Д. Я. Древние города России. СПб., 1873. С. 87–88.].
   Вержавлени великие, состоявшие из девяти погостов, в которых жили истужники [68 - Люди, не подлежавшие общей уплате податей, по объяснению профессора Владимирского-Буданова. См. примечание 6 к изданной им грамоте.], находились несомненно около города Вержавска, нынешнего Ржева, уездного города Тверской губернии на Верхней Волге [69 - Беляев (Беляев И. Д. Указ. соч. Т.6. С. 177) делает догадку, что Вержавск ныне Ржева. Барсов («Словарь…») приводит эту догадку с замечанием, что «она не совсем доказательна», и указывает на погост Вережую в Торопецком уезде. Погодин (Лекция и пр., с. 31) прямо указывает на Ржев. Профессор Буданов указывает на село Вержу на реке Вержице в Бельском уезде Смоленской губергии (примечания к грамоте). Спор этот с достаточною определенностью, как нам кажется, решается профессором Соболевским (см. Лекции по истории Русского языка, р. 83), который указывает образование слова Ржева из Вьржева, от корня врж (куст): вследствие исчезновения глухого ь отпала согласная в. Что Вержавленских погостов следует искать около города Вержавска, доказывается, нам кажется, смыслом самой грамоты: при упоминании о самом городе грамота говорит «у Вержавску в городе», противополагая таким образом Вержавским погостам город. А между тем слово город ни при одном из других названий городов нет: ясно, что составитель хотел оттенить Вержавск город от погостов.], так сказать, в его округе.
   Торопец – уездный город Псковской губернии при озере того же имени. Это один из древнейших городов: первые упоминания о нем мы встречаем в XII веке; через него в 1168 году проезжал Ростислав Мстиславич на свидание с сыном своим Святославом, княжившим тогда в Новгороде [70 - Ипатская летопись, с. 362.]. Торопец упоминается в Патерике Печерском в жизнеописании преподобного Исакия, бывшего родом из этого города [71 - Яковлев В. А. Памятники русской литературы XII и XIII веков. СПб., 1872. С. 79.]. Он находился на одной из ветвей великого водного пути, а потому же в XII веке был одним из богатых городов: с него князю шло 400 гривен доходу – по количеству которого он значительно выдавался из всех названных в грамоте городов. Здесь же находились богатые княжеские рыбные ловли (грамота Ростислава). Киево-Печерский затворник Исакий называется богатым Торопецким купцом [72 - Там же.]. В самом начале XIII века Торопец уже выделяется в особый удел и с того времени приобретает особенную известность и значение. Город в древности был хорошо укреплен – так как он представляет крайний и важный пункт Смоленского княжества на севере; около него находится несколько городищ [73 - Семевский М. И. (Торопец // Библиотека для чтения. М., 1863. С. 1) говорит, что около города есть искусственно окопанные горы, которые народ называет «поклонными». Очевидно, он указывает на городище, хотя, быть может, мы делаем слишком смелое заключение.]. В XVI столетии он был обнесен деревянными укреплениями [74 - В список городов Торопец древян показан в числе литовских (Полное собрание русских летописей. Т. 7).].
   Жижци – следует искать на берегах озера Жижецкого или Жюжицкого в Торопецком уезде. В летописи этот город упоминается под 1245 годом; под ним Александр Невский разбил литовцев, ограбивших Торопец. Судя по количеству дани (130 гривен), это был довольно значительный город. В нем же производились рыбные ловли (Жижци также от всех рыб, иже идет ко мне, десятина св. Богородицы и епископу. Грамота Ростислава) [75 - Кроме грамоты о нем упоминается в летописи под 1245 г. (Полное собрание русских летописей. Т. 7. С. 125), в список городов он поставлен в число литовских (Полное собрание русских летописей. Т. 7. С. 241). Беляев (Беляев И. Д. Указ. соч. С. 176) указывает на созвучие с Сидки на Волге выше Ржева. Барсов ссылается на него в своем «Словаре», но в «Очерке…» (Барсов Н. П. Указ. соч. С. 26, 190) сам помещает его при названном озере. Профессор Буданов говорит, что географически он не может быть определен (примечания к грамоте). Нам кажется созвучие Жижци и оз. Жижецкого вполне подходящее, если не прямо указывающее на местонахождение города. С другой стороны, сам смысл летописи, где говорится об этом городе, указывает на его местоположение именно у названного озера. Летопись говорит, что Александр Невский, погнавшись за убегающими из Торопца литовцами, разбил их под Жижичем, «а сына своего понма из Витебска». Следовательно, из Торопца князь направился под Жижци и далее на Витебск; по направлению к последнему городу, естественно, должны были отступать литовцы; поэтому искать Жижци на Волге, как это делает Беляев, никак невозможно. Между тем дальше оз. Жижецкого и рядом с ним находящегося оз. Двинья Смоленские пределы никогда не достигали. Таким образом, город Жижци, во всяком случае, можно только приурочить к данной местности.].
   Каспля – в настоящее время есть в Поречском уезде Смоленской губернии озеро Каспля, из которого вытекает река того же имени, впадающая в Западную Двину. На берегу этой реки есть слобода Каспля. Это один из больших городов: с него князь получал 100 гривен дани; лежал он на торговом пути из Поднепровья в Подвинье [76 - Такое определение, как несомненное, принято всеми. Барсов Н. П. «Словарь…», Владимирский-Буданов М. Ф., примечания.].
   Ветьская – на Днепре в Быховском уезде Могилевской губернии между Новым Быховом и Рогачевом есть селение Веть [77 - Беляев указывает на Ветки в Мценском уезде (Беляев Н. Д. Указ. соч. С. 178), Барсов указывает на Ветку Гомельского уезда, основанную раскольниками, впрочем (Барсов Н. П. «Словарь…»). Буданов (Владимирский-Буданов М. Ф. – Примеч. ред.) видит в ней Ветцы – Гжатского уезда на р. Ветчинке (прим.). Думаем, что проще остановиться на названии, вполне совпадающем (Веть, Ветьская весь), неизвестном, очевидно, названным ученым.]. Незначительное селение в древности (40 гривен дани).
   Басеи – определяются рекою Басею, впадающею в Проню в Чаусском уезде Могилевской губернии. В древности селение незначительное (всего 15 гривен дани) [78 - С этим определением согласны и Беляев (Указ. соч. С. 178), Барсов («Словарь…») и Буданов.].
   Пацинь – в настоящее время село в юго-восточной части Рославльского уезда, к западу от Десны [79 - Барсов Н. П. «Словарь…». Владимирский-Буданов М. Ф. Указ. соч., примечания.]; небольшое поселение в древности.
   Копыс – местечко Могилевской губернии на Днепре, ниже Орши. В нем умер известный епископ Новгородский Лука на пути из Киева в Новгород в 1059 году. До начала ХII столетия он, вместе с Ршей (Оршей), принадлежал Полоцку и, вероятно, был населен этими кривичами, но в 1116 году Мономах в борьбе с Глебом отнял его. Население этого города было небольшое, так как полюдия с него бралась всего в 40 гривен. Но здесь быль перевоз через Днепр, с которого князь получал 100 гривен. Как приднепровский город и пограничный, он имел таможню (бралась торговая дань, и здесь были устроены постоялые дворы, бралась корчемная дань).
   Прупой – ныне Пропойск, местечко Могилевской губернии Быховского уезда на Соже, при впадении в нее Прони. Также малонаселенный город (полюдия была всего 10 гривен). Это первая смоленская станция на реке Соже у черниговских границ, на пути из Среднего Поднепровья на Смоленск. Здесь были постоялые дворы княжеские.
   Кречут – ныне местечко Кричев Чериковского уезда той же губернии, незначительный город [80 - Так определяет Беляев (Известия русского географического общества. Т. 6. С. 279). В список городов помещен в числе литовских. (Полное собрание русских летописей. Т. 7. С. 241).].
   Лучин. Положение этого важного города исследователи определяют различно. Однако мы думаем, что положение этого города с наибольшею достоверностью можно отнести к теперешнему большому селу Лучину на Днепре, немного ниже Рогачева [81 - Барсов в «Словаре…» относит его именно к этому селу. Но в «Очерках» (с. 25) приурочивает к селу Лучани на Лучанском озере, у верховьев Балы в Новгородской губернии и на основании этого определения устанавливает путь из Озерной области в Поднепровье. Буданов почему-то утверждал, что это несомненно деревня Лучан на реке Ельше в Поречском уезде Смоленской губернии. Для суждения о местонахождении древнего Лучина есть у нас известие летописи под 1172 годом: Рюрик Ростиславич, идя из Новгорода, остановился в Лучине, и здесь у него родился сын Михаил-Ростислав; отец дал новорожденному город Лучин и построил здесь церковь Св. Михаила (Ипатская летопись, с. 389). Барсов и Буданов ищут Лучина между Смоленском и Новгородом на водном пути, так как в некоторых Списках летописи говорится, что Рюрик шел из Новгорода к Смоленску. Но 1) Рюрик шел зимою («В ту же зиму выйдем»), следовательно, он мог и не направляться водным путем, который не представлял бы (ни по определению Барсова, ни по определению Буданова) прямой дороги; 2) в Ипатском списке летописи говорится, что Рюрик шел из Новгорода и Смоленска, т. е. был за Смоленском уже, когда родился у него сын, направляясь на юг в свой Овруцкий удел. Кроме того, с определением Барсова трудно согласиться и потому еще, что он указывает древний Лучин на Новгородской территории; как же мог князь дарить своему сыну город враждебного ему племени? Мало того, Лучин, очевидно, принадлежал Рюрику как его княжеский, личный город (ибо удела он не имел в Смоленской земле); так как он до этого времени даже при отце (Ипатская летопись, с. 370, 378) и после имел удел на юге, в Овруче, Белгороде, то естественно ожидать, что его собственные княжеские города в Смоленской земле были на юге ее. А Лучин самый южный пункт от Смоленска. Заметим еще, то в списке городов (Полное собрание русских летописей. Т. 7. С. 240–241) Лучин поставлен в число городов киевских, рядом с Рогачевым, что опять-таки может служить подтверждением нашего определения. Добавим еще несколько слов об определениях положения Лучина. Арцыбашев указывал на погост Лучани Псковской губернии Холмского уезда. Карамзин видел в нем Люцин, уездный город Витебской губернии. Надеждин и Неволин указывают на то, что много есть подобно звучащих слов в северной части Смоленской губернии, Новгородской губернии, Тверской губернии, а также намекали на положение его среди городов грамоты (Погодин М. П. Исследования, замечания и лекции о русской истории. Т. 4. М., 1850. С. 300).]. Лучин составлял личное владение князя Рюрика Ростиславича, полученное им от отца его. Когда Рюрик покинул Новгород в 1172 году и возвращался с семьей в свои южные владения, переданный им на время брату Давиду, здесь родился у него сын Михаил-Ростислав. В память этого события князь построил в Лучине церковь Св. Михаила и самый город подарил новорожденному. Имел ли Лучин какое-либо значение в торговле, как приднепровский город, находившийся на очень удобном месте, – трудно определить, потому что количество дани, шедшей с него князю, не прочтено издателями грамоты. Как с города пограничного и притом лежавшего на водном пути, с него шло князю мыто, то есть пошлины с товаров, проходивших через него, и «корчмити», то есть дань с корчем, устроенных в нем, вероятно, для остановок проезжающих. Из этого ясно, что он, во всяком случае, служил торговою и таможенною станцией.
   Оболвь – в настоящее время легко определяется притоком Десны рекой Болвою в Масальском уезде Калужской губернии, верховья которой находятся у границы Смоленской губернии; у верховья Болвы есть в настоящее время селение Болва. Это был небольшой городов на пути из Черниговской земли в землю вятичей и Ростовскую. С него князь не получал полюдья, а только гостиную дань, то есть дань с проезжающих купцов, что дает нам некоторое право заключить, что Оболвь был лишь небольшим укреплением пограничным, в котором жили только дружинники и княжеские чиновники, в тоже время был таможенным городком. Оболвь и его окрестности находились в земле вятичей, и упоминание о нем как о смоленском городе находится только в Ростиславовой грамоте 1150 года. Другие же указания летописей, как более ранние (1147), так и более поздние (1159), упоминают о нем как о черниговском городе. Следовательно, он принадлежал Смоленску всего лишь лет десять [82 - Определение Смоленской Облови, данное Беляевым (село Обольцы в Копыском уезде, с. 179), не имеет значения. В определении положения Вятичского Блове все исследователи сходятся: Арцыбашев (Арцыбашев Н. С. Повествование о России. М., 1838. С. 36), Надеждин и Неволин (Погодин М. П. Указ. соч. С. 228), Барсов в «Очерках» (С. 156), хотя в «Словаре» он сомневается в этом на том основании, что словопроизводство областных названий от реки (река Болва-Обловье) не оправдывает производства в данном случае (сравните Десна – Подесенье). Все эти мнения подробно приведены у Багалея (Багалей Д. И. Указ. соч. С. 142). Буданов в примечаниях к грамоте. Считать Смоленскую Оболвь за отдельный город от Блове вятичей, нам кажется, нет основания. Он упоминается, как черниговский в самый разгар войны Изяслава и Ростислава Мстиславичей с Юрием и его союзником Святославом Черниговским, который в том же году воевал верховья Протвы и Угры (Ипатская летопись, с. 240, 242). В это время Ростислав, в свою очередь, мог занять Черниговский город. После 1150 года он опять попал в продолжение той же борьбы к Черниговским князям (1159 год; Полное собрание русских летописей. Т. 7).].
   Искань – определяется рекой Исканью в Можайском уезде, приток реки Москвы. Незначительное селение на восточной границе [83 - Барсов Н. П. Словарь….].
   Суждаль Залесский во время составления грамоты не принадлежал Смоленску. Грамота говорит о нем: «Суждали Залеская дань аже воротить Гюрги, а что будет в ней, из того святей Богородицы десятина», а это место служит указанием на то, что незадолго перед борьбой Ростислава с Юрием Смоленску принадлежали земля в самой Суздальской земле, быть может, Смоленские колонии [84 - Барсов Н. П. Очерки… С. 1.].
   Вержавск – ныне город Ржев Тверской губернии да Волге. Судя по количеству дани (30 гривен) – незначительный город.
   Хотшин – до некоторой степени определяется рекой Хотенкой на границе Поречского уезда Могилевской губернии. Судя по количеству дани (120 гривен), один из больших городов [85 - Буданов (примечания) указывает на деревню Хотину в Бельском уезде. Мы всегда в таких случаях придерживаемся названия рек для определения городов.].
   Витрин – быть может, можно определить рекою Вотрею, притоком Вопи в Духовщинском уезде [86 - Беляев видел в ней названную Ведрину. С нами согласны Барсов и Буданов.]. У верховья ее есть села Вотри и Вердина.
   Жидчичи – теперь село в Поречском уезде – Жичицы [87 - Указание Буданова.].
   Добрятино – быть может, ныне село Добрейка на Днепре, ниже Копыса Могилевской губернии [88 - Беляев приурочивает к селу Доброму Чаусского уезда (Беляев И. Д. Указ. соч. С. 178); Барсов прибавляет еще Добромысль Орманского уезда («Словарь…»). На них ссылается Буданов.].
   Доброчково – быть может, ныне определен рекой Добрычем, впадающею в Сож, немного выше Чячерска [89 - Беляев указывает на Добрячки в Рославском уезде на Соже. На него ссылается Барсов и Буданов.].
   Дедогостичи – быть может, ныне село Дедин Климовичского уезда Могилевской губернии.
   Заруб – О нем мы имеем также указания и в летописи: Ростислав Мстиславич, проезжая из Новгорода, после свидания с сыном Святославом, остановился в Зарубе, селе Рогнедином, прибавляет летопись, где и умер. Таким образом, он находился на пути из Смоленска. В Рославском уезде Смоленской губернии на Десне в настоящее время есть большое село Рогнедино, лежащее на пути из Смоленска в Киев [90 - Так определяют Зарубь Надеждин и Неволин (Погодин М. П. Указ. соч. С. 299). С ними согласен Барсов в своем «Словаре…». Но в «Очерках русской исторической географии» (с. 313) он указывает на Заровцы у Днепра, на что ссылается и Буданов. Последнее определение не имеет значения; что именно в нынешнем селе Рогнедине нужно видеть древний Заруб: 1) полное совпадение названий и 2) через него мог проходить зимний кратчайший путь из Смоленска в Киев (Ростислав умер в Зарубе 14 марта); см. Ипатская летопись, с. 364.].
   Дросенское – определяется рекой Дресенкою Смоленского уезда, недалеко от города; на этой реке есть село Дресенка [91 - Буданов в примечаниях к грамоте.]. Дросенское вместе с другим селом Ясенским (ныне быть может, деревня Ясенская в Осташковском уезде [92 - Беляев И. Д. Указ. соч. С. 179.]), землею в Погоновичах Мойшинских, озерами и сеножатями Немикорскими, сеножатями на Свекровых Луках и озером Колодарским отданы были епископу во владение Ростиславом в 1150 году. Все эти названия трудно найти на современных картах. Беляев указывает на деревню Свершков для определения Свекровых Лук [93 - Там же. Он же указывает деревню Мошку в Духовском уезде для определения Мойшинской земли. Барсов указывает на Мошево в Климовичском уезде («Словарь…»). Вряд ли эти определения имеют какое-либо значение.]. Кроме того епископу же дан был Холм [94 - В Смоленской губернии есть много селений с названием Холм, но к которому можно отнести Холм грамоты – нельзя определить.].
   Мстиславль – ныне уездный город Могилевской губернии.
   Ростиславль – ныне уездный город Смоленской губернии.
   Ельня – также ныне уездный город Смоленской губернии на Десне. В географическом описании начала XVII века на этом месте значится Городище Ельна [95 - Название Ельна принадлежит многим местностям в Смоленской губернии; есть также речка, берущая начало на границе Смоленской и Могилевской губерний, впадающая в Днепр, но важным указанием на наше определение Ельны служит положение ее в Книге Большого чертежа (М., 1838. С. 85), где на реке Десне помещено Городище Ельна – остаток в то время древнего города. В «Книге Большого чертежа» упоминается также Мстиславль и Рославль (с. 80–81). В списке городов: Ельна, Дорогобуж и Мстиславль помещены в числе Смоленских (Полное собрание русских летописей. Т. 7. С. 241).].
   Дорогобуж – ныне уездный город Смоленской губернии.
   Мы перечислили все города, упомянутые грамотой Ростислава, географическое положение которых может быть положительно указано в настоящее время, или, по крайней мере, с некоторою достоверностью.
   Назовем города, не вошедшие в предыдущее перечисление по недостаточности указаний в современной географической номенклатуре.

   Врочници. Вотоовичи.
   Жабачев. Шуйспеи.
   Женни Великая.

   Все эти города были из числа весьма значительных. Так, первые три платили дани по 200 гривен, Вотоовичи – 100 гривен, а последний 80 гривен; к сожалению, положение их может быть указано только приблизительно, в связи с порядком перечисления городов грамоты. Именно: Врочници следует искать в Торопецком уезде, Жабачев, Вотоовичи и Шуйспеи – где-либо в Приднепровье, между Касплей и Ветью, и Женни Великую – на юге Рославского уезда [96 - Впрочем, заметим, что некоторым городам исследователи пытались подыскать подобно звучащие. Так, для определения Шуйспеев Барсов («Словарь…») указывает на село Шук в Масальском уезде Калужской губернии – до какого пункта едва ли доходили Смоленские пределы. Это указание, при том, не соответствует порядку грамоты. Есть и еще селения, например Шуйское в Вязмеском уезде – намек Барсова («Очерки», с. 225) на Женни в Торопецком уезде (Желна, Шейно) не имеет значения. Для Жабачева можно бы указать на село Жабин Могилевской губернии на Соже, ниже впадения Добрыча. Но все эти указания не имеют существенного значения.].
   Кроме того, в последней грамоте упомянуты еще:

   Крупля и Изяславль.

   Судя по тому, что они стоят среди весьма значительных городов (Мстиславля, Ельны, Рославля и других), с которых брали погородие и почестье [97 - Профессор Буданов говорит: «Взималась ли с городов дань или только одно погородие? Хотя некоторые места (Торопец, Вержавск, Жижки), с которых берется погородие, упоминаются в числе и таких, с которых взималась дань, но важнейшие города смоленские (Мстиславль, Крупля, Ростиславль, Ельня, Изяславль) не именуется в числе мест, платящих дань. Главный же город Смоленск не платит не только дани, но и погородия. Из этого можно было бы заключить, что центральный город земли, в качестве участника в верховной власти, сам не может подлежать никаким налогам. Главные провинциальные города хотя тоже не платят постоянной дани, но обязаны содержать князя при его приезде, что обратилось потом в окладное погородие. Нужно заметить, что в Новгородском уставе Святослава о дани с важных городов не упоминается. Погородие состоит: 1) из определенного урока, то есть даров, уже переведенных на деньги и 2) из почестья – поборов натуральных (мехов, рыбы и прочего)».], можно думать, что и эти города были более или менее значительны.
   Из мелких городов упоминаются в грамоте следующие, местоположение которых определяется только относительно; Дешпяны, Былев и Бортници лежали где-нибудь около Вети в Приднепровье. Мирятичи и Бобровници нужно искать на южной границе, между Басеи и Зарубом. К ним же по положению примыкают: Солодовници, Путтино, Бпеници и Дедичи.
   И наконец, Лодейницы лежали где-либо в Ржевском уезде или Торопецком [98 - И для определения этих местностей были предложены исследователями подобно звучащие названия: Беляев для Мирятич указывает – Мерчалово на Протве, для Дедич – Дедово в Поречском уезде на Каспле. Барсов для Беницы указывает на село Беница в Торопецком уезде, для Путтина – деревня Путному в Жиздринском уезде на Вороновке в Калужской губернии, для Бобровниц – Бобровую Луку в Витебской губернии, или Бобровки около Ржева. Буданов для Солодовниц – село Солодовню Сычевского уезда, для Бобровниц – целых 11 селений с словом бобр.].
   Мы перечислили все города Ростиславовой грамоты. Дополним это перечислением городов Смоленского княжества указанием тех городов, которые упоминаются в летописи. Их немного, так что не будь грамоты Ростислава, не было бы вовсе никакой возможности даже приблизительно определить границ княжества.

   Васильев и Красный.

   Оба города упоминаются в летописи как удельные города, выделенные Ростиславом Мстиславичем Роману в 1165 году [99 - Ипатская летопись, с. 399.]. Первого из них определить в настоящее время трудно. Беляев указывает на село Василевку на границах Красненского уезда [100 - Записки русского географического общества. Т. 6. С. 77.] с Рославским, а Барсов на село Васильево в Дорогобужском уезде [101 - Барсов Н. П. Словарь…]. Оба определения не имеют за собою никаких доказательств. Красный – ныне уездный город Смоленской губернии.
   Рьша – в настоящее время Орша, на Днепре, уездный город Могилевской губернии. До 1116 года она вместе с Копысом принадлежала Полоцку, но Мономах отнял ее [102 - Ипатская летопись, с. 117, 203. Исследователи далеко не сразу пришли к соглашению видеть в Рше Оршу, их останавливало то обстоятельство, что в летописи сказано: «На Рши как бы на реке вблизи Смоленска». Погодин поэтому искал реки Рши (Погодин М. П. Указ. соч. С. 217; Ипатская летопись и пр.), Карамзин указывал на Оршанский ям, см. Барсов Н. П. Словарь…, и Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 2. С. 37.]. Здесь же был в 1068 году пленен Всеслав Полоцкий.
   Зарой – о нем летопись упоминает под 1156 годом [103 - Ипатская летопись, С. 328.] по следующему случаю: Юрий Долгорукий пошел на Смоленск. Ростислав вышел к нему навстречу к Зарою, и тут они заключили мир. Следовательно, Зарой находился на южной границе княжества. В настоящее время есть село Зарой в Климовичском уезде, в десяти верстах от Климович, близ Ипути [104 - Погодин М. П. Указ. соч. С. 298.].
   Кроме того, упоминается еще одна местность: Сковышин бор, положение которого не определено [105 - Надежин и Неволин только замечают, что в Могилевской, Смоленской и Черниговской губерниях много есть слов с бор (Погодин М. П. Указ. соч. С. 301).]; эту местность причисляют к Смоленскому княжеству [106 - Барсов Н. П. Словарь…, Погодин М. П. Указ. соч.], хотя можно сомневаться в этом. Сковышин бор в летопись попал по следующему поводу: Рюрик в 1180 году послал брата своего Давида Ростиславича из Белгорода в Смоленск, к брату их Роману: «И усрете и весть на Сковышину бору», – что Роман умер. Таким образом, летопись вовсе не указывает, на чьей территории Давид узнал о смерти брата.
   Мы перечислили все города Смоленской земли. Остается сказать еще о главном городе земли – Смоленске [107 - Воскресенская летопись, с. 31, 32, 41, 42, 44, 45, 51, 53, 242, 252, 333; Ипатская летопись, с. 215, 218, 220, 224; Никоновская летопись, 4, 15, 57, 72, 73, 77, 94, 107, 126, 127, 137, 143, 168, 171, 172, 177, 179, 186, 198, 199, 201, 202, 209 и мн. др.].
   Это был прекрасно отстроенный и украшенный город, расположенный по обеим сторонам Днепра. Уже к концу XII века он блистал множеством богатых и красивых церквей. Главная часть города и крепость были расположены на левой стороне Днепра, в холмистой местности, пересекаемой рвами. Княжеский дворец, по преданию, находился в нынешней Свирской слободе [108 - Никитин П. Е. История города Смоленска. М., 1848. С. 8.]. Смоленские князья способствовали украшению города церквями. Так, Владимир Мономах построил в 1161 году собор Успения Богородицы; в 1146 году Ростислав Мстиславич выстроил в заднепровской части города церковь Апостолов Петра и Павла; церковь Св. Иоанна Богослова построена Романом Ростиславичем в 1180 году, а брат последнего Давид построил великолепную каменную церковь во имя Архангела Михаила, которая в древности считалась одной из красивейших и богатейших [109 - Митрополит Макарий. История Русской Церкви. Т. 1. СПб., 1889. Т. 1. С. 64, 65, 66.]. В самом городе и в окрестностях его было несколько монастырей: в пяти верстах от города находился Богородицкий монастырь, на месте, называвшемся Селище, далее Отроч монастырь, монастырь Св. Креста и построенный епископом Игнатием монастырь в честь положения Ризы Богородицы [110 - Там же. С. 93; Мурзакевич Н. А. Достопримечательности города Смоленска // Чтения Московского общества истории и древностей Т. 2. М., 1846; см. также Мурзакевич Н. А. История города Смоленска. М., 1801.].
   Невдалеке от города известна была гавань Смядынь, на расстоянии от города «яко зремо» [111 - Ипатская летопись, с. 94.], где погиб Глеб Муромский. Вблизи Смоленска находилось село Дресенское, с 1150 года отданное Ростиславом епископу.
   Смоленск был главный город обширной области великого княжества Смоленского; он располагался на чрезвычайно видном месте. Через него пролегал путь из Озерной области в Среднее и Нижнее Поднепровье, откуда в Грецию, путь из Поволожья и Верхнего Подвинья. Это соединение трех важных торговых путей указывает на торговое значение Смоленска.

Глава IV
Территория и города Полоцкого и Туровского княжеств

   К западу от смоленских кривичей жили их сородичи полоцкие кривичи. Они также рано выделились в самостоятельный удел. Границы этого княжества можно определить следующим образом.
   На востоке Полоцкий рубеж соседствовал со Смоленским; на этой стороне мы видим полоцкие города: Усвят (Всвят), Витебск и западнее Лукомль, теперь местечко Могилевской губернии Сунженского уезда. К югу от указанной нами границы Полоцких владений тянулся рубеж по водоразделу между Днепром и Вабичем, притоком Друти, впадающей в Днепр у Рогачева. Рубеж оканчивался, во всяком случае, южнее местечка Головчина Могилевского уезда, в котором видят древний Голотическ, под которым Ярополк разбил Всеслава Полоцкого. На Друти, в верхнем ее течении, на границах Могилевского и Оршанского уездов, мы видим Друцк, несомненно Дрьютск, удельный город Полоцкого княжества. Около устьев Вабича рубеж принимает направление с востока на запад.
   Из данных современной географической номенклатуры на восточном Полоцком рубеже заметим еще: Городец на Лучесе Оршанского уезда, Нижний Городец в Сенвенском уезде на реке Усице, впадающей в Уллу, Городище на Друти, ниже впадения Вабича, Городец на Грезле, притоке Друти.
   Южная граница начинается у устьев Вабича или немного южнее. Отсюда рубеж шел к Березине, которую пересекал у реки Свислочи, где был древний Всвислоч, вероятно, существовавший в XII веке. Далее граница направлялась, может быть, к верховьям Птича, притока Припяти, и реке Усье, Неманскому притоку, а затем переходила на верховья его притока Сулы, принимая северное направление. На южной границе Полоцких владений, кроме упомянутого Друцка, мы видим Борисов, ныне уездный город, Логожеск, ныне Логойск, местечко Борисовского уезда, затем Минск, ныне губернский город, Изяславль, ныне местечко Заславль Минского уезда, Новгородок Литовский. Из данных современной географической номенклатуры на этой границе заметим следующие: Городно, Борисовского уезда на реке Бобре, Городец на реке Суме, притоке Ольсы, Городок на Птиче, к югу от дороги из Бобруйска в Слуцк, Городка в Бобровском уезде, Городок к северу от Минска, между ним и местечком Логойском на реке Усяже, притоке Гайны, впадающей в Березину северные Борисова, к югу от Минска, на границе его уезда и Игумевского – Рублики, Рубежи на реке Орессе в Бобровском уезде, притоке Птича, на ней же южнее Малые и Большие Городятичи, Городище на реке Вессе, впадающей в Случ выше Слуцка, потом Великие кривичи у верховьев Неманской Березины, Рубежевичи Минского уезда на Суле, притоке Немана. Западная граница Полоцкого княжества начиналась, вероятно, на верховьях Немана и его притоков: Суле, Быстрой, Ислачи и Березине, где в ХII веке видим полоцкий город Городец, пограничный с Литвой. На западе полоцкие кривичи граничили с Литвой, о которой достоверные сведения имеются почти только с половины XIII века; вследствие этого определение полоцких границ на западе и северо-западе весьма затруднительно. На этой границе постоянно велась тихая колонизация кривичей в землю Литовскую. Поэтому граница часто изменялась. До XIII века литовцы почти не имели городов, поэтому и кривичам, со своей стороны, не приходилось огораживаться от соседей, воинственные столкновения с которыми начинаются только с рубежа XII и ХIII веков. Есть отрывочные известия о существовании владений русских князей в Литве в XII веке.
   Но они, опять-таки, относятся к колонизационным движениям кривичского племени и не составляли постоянной территории княжества. Так, в первых годах XIII века немцы столкнулись с кривичскими князьями Весцеке из Кокейноса и Виссевальде из Герсике. Мы вернемся впоследствии к колонизационному вопросу, а теперь заметим, что рубеж Полоцких владений от указанных нами верховьев Неманских притоков шел к верховьям Великой в Себежском уезде Витебской губернии. Где он оканчивался, определить трудно, но на Великой мы видим псковский город Остров. Граница эта могла изменяться сообразно колонизационным движениям кривичей. Северный рубеж шел от верховья Великой на верховья Ловати. На этой линии был полоцкий пограничный город Еменец и Великие Луки, новгородский город.
   Обратимся теперь к определению городов Полоцкого княжества.
   Главный город земли Полтеск, Полоцк, упоминаемый уже на первых страницах летописи [112 - Упоминается в Ипатской летописи. Т. 1. С. 11, 18, 50, 83, 102, 121, 122, 150, 211, 212, 220, 239, 340, 349, 350, 355, 360, 361, 369, 412 и др.] в числе древнейших и значительнейших городов Руси. Он расположен при впадении реки Полоты в Двину на возвышенном мысе, образуемом названными реками [113 - Balinski M. Starozytna Polska. Т. III. Warsawa. 1846. P. 594.], что делает положение города весьма красивым. Его центральное положение в земле полоцких кривичей, при соединении двух рек, из которых Двина сближает его, через землю смоленских кривичей, с одной стороны с Поволжьем и обширною торговою деятельностью, производившеюся в древности в этом районе, с другой стороны с Киевщиной, а через нее с Византией. Та же Двина соединяла Полоцк с Новгородом и с Балтийским морем. Мы уже видели, что через Полоцк проходили и прямые пути в Новгород через Полоту и в Киевщину через Березину. Наконец, нужно еще помнить, что Полоцк был ближайшим значительным городом в Литве, а потому, естественно, русская и немецкая торговля с последнею шла именно через него. Слава о его богатстве разносилась в древности далеко за пределы Руси; он хорошо был знаком скандинавам и в сагах их известен под названием Pallteskja [114 - См. Эймундову сагу в Antiquities Busses. Т. 2. С. 170–211.]. К сожалению, источники наши слишком бедны указаниями на внутреннее расположение города в данное время. Из «Cлова о полку Игореве» мы знаем о существовавшей в нем церкви Св. Софии [115 - Об этой церкви см. Сапунов А. П. Полоцкий Софийский собор. Витебск, 1888; Сементовский А. М. Белорусские древности. СПб., 1890. С. 105.]. А из жития св. Ефросинии о монастыре Св. Спаса, перестроенном последнею в каменный из деревянного, в подгородном епископском селении, назвавшемся Сельце [116 - Stebelski I. Dwa swiatla na horizoncie Polockiem. Lwow. 1866. I. P. 63; Сапунов А. П. Полоцкий Спасо-Евфросиниевский девичий монастырь. Витебск, 1888; Сементовский А. М. Белорусские древности. Т. 1. С. 105; Витебская старина / Сост. А. П. Сапунов. В 5 т. Т. 5. Витебск, 1888. С. 8–13; Житие св. Ефросинии // Виленский календарь. 1889; а также Батюшков П. И. Белоруссия и Литва. СПб., 1889. – Описания названных церквей, а также и креста в. Ефросинии мы не приводим, так как они общеизвестны и желающие могут найти рисунки их в массе разнородных изданий, трактующих о Полоцке.]; эта местность находилась в двух верстах от города; в монастыре Св. Спаса находится знаменитый крест его основательницы. Кроме того, в самом городе был женский монастырь, в который поступила св. Ефросиния [117 - Stebelski I. Ibid. Р. 59.]. Летопись указывает, что в Полоцке существовала старая церковь Св. Богородицы в 1159 г. [118 - Ипатская летопись, с. 340.], следовательно, была и новая. При этой церкви была братчина уже в то отдаленное время [119 - Там же.], в Тверской летописи под 1001 годом занесено известие о перенесении останков князей Изяслава и Всеслава «в святую Богородицу», что, вероятно, и относится к вышеназванной «старой» церкви Св. Богородицы [120 - Полное собрание русских летописей. Т. 15. С. 121.]. Недалеко от города было селение Белчици, в котором имели свое местопребывание князья Полоцкие [121 - Ипатская летопись, с. 340.]. Вот все, что сохранили нам источники о топографии древнего Полоцка [122 - Общий очерк истории Полоцка см. Сементовский А. М. Витебск и уездные города Витебской губернии. СПб., 1864. С. 106 и след.; Беляев И. Д. Очерк истории Северо-Западного края; История Полоцка, или Северо-Западной Руси, от древнейших времен до Люблинской унии. Вильно, 1867.].
   К северу от Двины лежали следующие города.
   Всвят – ныне местечко Велижского уезда Витебской губернии. В рассматриваемое время о нем упоминается уже в 1021 году: Ярослав дал этот город и Витебск Брячиславу Полоцкому [123 - Ипатская летопись, с. 102; Никоновская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 9. С. 77. Кроме того, Весвять упоминается под 1233 и 1225 годами. В списке городов показан в числе литовских Полное собрание русских летописей, т. VII, р. 241. – О древностях его и истории есть исследование: Сапунов А. П. Усвят (местечко Витебской губернии – Прим. авт.) и святыня его. Витебск, 1889.]. Таким образом, оба города принадлежали до 1021 года, вероятно временно Киеву, но с этого года они навсегда уже составляли часть Полоцкой земли.
   Видбеск – ныне губернский город Витебск на Двине при впадении Витьбы [124 - Ипатская летопись, с. 102. История этого города наложена г-ном Сементовским, см. его «Витебск и уездные города Витебской губернии», с. 1–76. Таже статья в сокращенном виде была помещена в Сементовский А. М. Памятная книжка по Витебской губернии на 1865 г. СПб., 1865. С. 93 и следующие.]. Впервые упоминается в 1021 году.
   Стрежев. В 1151 году этот город был выделен в особый удел: его Рогволод Борисович, завладев Полоцком, отдал Всеволоду, изгнанному оттуда [125 - Ипатская летопись, с. 340.]. Местоположение Стрежева исследователи обыкновенно определяют местечком Стрешиным Могилевской губернии на Днепре [126 - Так думали: Арцыбашев (Арцыбашев Н. С. Указ. соч. Т. 1. М., 1838. С. 70); Погодин (Указ. соч. С. 161); Барсов («Словарь…»), Карамзин и Беляев (Беляев И. Д. О географических сведениях Древней России. СПб., 1852. С. 161). В списке городов есть Стречив среди приднепровских Киевских городов: это может быть Стрешин нынешний, а не Стрежев.]. Такое определение делается на том основании, что при описании похода 1127–1128 годов Мстислава, сына Мономаха, на Полоцких князей летопись говорит, что Мстислав «Всеволоду Олеговичу повеле идти со своей братией на Стрежев к Борисову» [127 - Ипатская летопись, с. 210.]. Но созвучие Стрежева и Стрешина было подходящее. При том искать его непременно по дороге к Борисову вовсе нет никакой необходимости. Выражение «на Стрежев» указывает лишь на направление пути, а не на попутный город, подобно тому, как мы говорим на Москву, на Киев, хотя данное место и лежит ближе. Между тем положение Стрежева вполне определяется озером Стрижевым в Лепельском уезде Витебской губернии; на полуострове этого озера был построен замок и насыпан большой курган [128 - На этот Стрежев указали уже: Сементовский (Памятник старины Витебской губернии. СПб., 1867. С. 47), Турчинович (Турчинович О. В. Обозрение истории Белоруссии. СПб., 1857. С. 265, прим. 89).]. Эта местность находится как раз за Борисовым, следовательно, выражение «на Стрежев к Борисову» – вполне понятно.
   Еменец – через него проходил Давид после заключения мира с полочанами; местоположение определяется озером Еменцом и рекою Еменкою, в 6 верстах от города Невеля [129 - Новгородская летопись (СПб., 1889. С. 160) под 1185 г.: «А на зиму пойдет Давид к Полотску с новгородци и со смоляны, и умирившеся воротишася на Еменьци». Впрочем, из данного известия не ясно, подразумевал ли летописец здесь город или урочище; в других летописях этого известия нет. Определение Еменца см. Погодин М. П. Указ. соч. С. 309; Барсов Н. П. Словарь…; Арцыбашев Н. С. Указ. соч. Т. 1. С. 241, прим.].
   Неклочь – до него дошли новгородцы в 1128 году во время похода Мстислава Мономашича на Полоцких князей [130 - Ипатская летопись, с. 211.]. В настоящее время есть озеро Неклочь, из которого берет начало река Полоташ [131 - Такое определение дал еще Арцыбашев (Указ. соч. Т. 1. С. 71, прим. 426) и оно наиболее правдоподобно: это была станция на прямом водном пути, соединявшем Полоцк с Новгородом. При том селений с названием Неклоч (Лепельский уезд), Некловичи есть несколько в Витебской губернии, а потому правдоподобнее приурочить летописный Неклоч к названию озера – истока Полоты, несомненно хорошо известного в Новгороде. Барсов («Словарь…») однако указывает на деревню Неклоч Лепельского уезда. Карамзин затрудняется в определении его (Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. 2. С. 103, прим. 251). В Никоновской летописи (Полное собрание русских летописей. Т. 9. С. 135) при описании того же события, что и в Ипатской, вместо Неклоча стоит «к Нелогожу»; Барсов делает предположение, что это Логожск («Словарь…»). Но во всяком случае, к известию Ипатской летописи, особенно в отношении топографии, следует отнестись с большим доверием: в Никоновской Нелогожи не более как описка, под влиянием предыдущего Логожска.].
   Городец – лежал на границах с Литвою, или даже среди самих литовцев. Княживший в нем Володарь Всеславич, как говорит летопись, «ходяше под Литвою в лесех» [132 - Ипатская летопись, с. 340.]. Городец составлял во второй половине ХII столетия самостоятельное княжение. Ввиду того что на пограничье с Литвою городков много, трудно приурочить какой-либо из них к летописному. [133 - Там же. С. 355.] Обыкновенно его приурочивают к теперешнему местечку Городку, к югу от Молодечны, на верховьях Неманской Березины, с сохранившимися доныне остатками старинных городовых сооружений [134 - Барсов Н. П. Очерки… С. 185. Беляев ищет его на одном из верхних притоков Вилии в Виленском уезде, на северо-западе от Изяславля (с. 162). Арцыбашев (Указ. соч. С. 473, примечания) указывает на Городок, уездный город Витебской губернии, но сомневается в том, что в летописи говорится именно о нем. Ошибку его указал Турчинович (Указ. соч. С. 266). Сементовский, вслед за Погодиным, отвергает мнение Арцыбашева и ищет Городца в местности, называвшейся Городище в Городокском уезде, в 40 верстах от Городка на пути в Невель, на одном из многочисленных островов озера Озерище (Витебск и уездные города Витебской губернии. С. 83). Об остатках древних городищ у озера Озерища, см. Без-Корнилович М. О. Исторические сведения о примечательнейших местах в Белоруссии. СПб., 1855. С. 149, а также Сементовский А. М. Памятники старины Витебской губернии. СПб., 1867. С. 47.].
   Изяславль – с этим названием связывается легендарный рассказ летописи о Рогнеде и о построении для нее и для ее сына Изяслава этого города Владимиром Святым [135 - Предание это общеизвестно. О положении города и преданиях см. Шпилевский П. М. Путешествие по Полесью и Белорусскому краю // Современник.,1854, № 11, с. 34–35. Те же предания повторил и г-н Слупский (Слупский А. И. Туров и Изяславль // Северо-западный календарь на 1888 г. Минск, 1888). Г-н Слупский настаивает на том, что предания о построении Изяславля Владимиром Святым представляют исторический факт; он придает слишком большое значение городу. Сравните наши соображения о построении Изяславля не Владимиром, а самим Изяславом и о значении его как колонизационного пункта в «Киевской старине», 1888, август, в критической заметке о «Северо-западном календаре».]. Изяславль – ныне местечко Минского уезда – Заславль. Предания и названия урочищ указывают на связь Рогнеды с этим городом. Так, предание гласит, что речки Черница и Княгинька были названы так в честь Рогнеды; около самого города было озеро (ныне болото), называвшееся «Рогнедь». В народе указывают также могилу Рогнеды. Около города сохранилось множество курганов; некоторые из них были раскопаны в 1878 году Р. Г. Игнатьевым [136 - Слупский А. И. Туров и Изяславль // Там же. С. 128.]. В 1128 году он подвергся разграблению во время Мстиславова похода на Полоцких князей; уже тогда он представлял удельное княжение [137 - Ипатская летопись, с. 340, 210. В № 133 «Киевлянина» за 1887 г. есть заметка о Преображенской церкви в Изяславле, построение которой приписывается Владимиру Святому. Если верить описанию, церковь действительно относится к дотатарской эпохе, но исторические сведения, сообщенные автором заметки о ней, не заслуживают внимания. Балинский делает странное предположение о построении нынешнего Заславля в позднейшее время кем-либо из князей Заславских. Ballnski M. Ibid. Т. 2. Р. 823–824.].
   Борисов – ныне уездный город Минской губернии. Во время известного похода Мстислава Владимировича на Полоцких князей в 1124 году на него был отправлен Всеволод Ольгович [138 - Ипатская летопись, с. 211.]. Этому городу, не игравшему в древности значительной роли, посчастливилось на предположения писавших о нем о времени его основания. Начало этим выводам с легкой руки положил Стрыйковский, но все они, как не опирающиеся на действительные факты, не имеют значения [139 - Стрыйковский приписывает основание его своему знаменитому Борису Гинвилловичу, около 1194 г. (Zbiór dziejopisów Polskich we czterech tomach zawarty. Warschawa, 1768. Р. 233). За ним пошли Święcicki T. Opis starożytnej Polski. Т. 2. 1861. Р. 196; и даже такой серьезный ученый, как Е. Тышкевич (Tyszkiewicz E. Opisanie powiatu Borysowskiego. P. 32. Но уже Шпилевский даже полемизирует с Стрыйковским по этому вопросу (Шпилевский П. М. Путешествие по Полесью и Белорусскому краю // Современник. Т. 7. 1855. С. 3–4). Татищев (Татищев В. Н. История Российская с самых древнейших времен. СПб., 1769. Т. 2. С. 199) передает известие о походе Бориса Всеславича Полоцкого на Ятвягы в 1102 г. и о том, что он, возвратясь с похода, построил город Борисов и людьми населил. Известия этого нет в других летописях, но оно не представляется невероятными: князья, как известно по многим случаям, называли построенные ими города по своим именам. Татищева имел в виду и Данилович, признавая основание города в 1102 г. (Daniłowicz I. Latopisiec Litwy i Kronika Ruska. Wilno, 1827. Р. 122, n. 16). За ним пошли Нарбут (Narbutt T. Dzieje Starożytne narodu Litewskiego. Т. III. Wilno, 1888. Р. 276) и Балинский (Balinski M. Op. cit. P. 715), Турчинович (Указ. соч. С. 263), и автор статьи «Северо-Западный край империи» (Журнал министерства внутренних дел. 1843. С. 294).].
   Логожск – ныне местечко Логойск Борисовского уезда на Гайне. Во время похода Мстислава Владимировича он уже имел удельного князя [140 - Ипатская летопись, с. 210, а также с. 419 и в поучениях Мономаха. В списке городов – в числе литовских. Местоположение его указано еще Арцыбашевым (Т. 1. С. 33, прим. 193. Город окружен несколькими городищами, связанными различными преданиями: Tyszkiewicz E. Op. cit. Р. 133–134, откуда заимствовал и Шпилевский, без указания источника (Шпилевский П. М. Указ. соч. С. 51, 52).].
   Лукомль – ныне местечко Могилевской губернии Сененского уезда на Улле [141 - В поучениях Мономаха, Лаврентьевская летопись. См. Арцыбашев Н. С. Указ. соч. С. 33, примечания. В списке городов в числе литовских. У города есть и озеро того же имени, при котором он стоит, есть следы древних укреплений. Шпилевский П. М. Указ. соч. С. 49.].
   Менеск – важнейший город Полоцкой земли, ныне губернский город на Свислочи, приток Березины. Будучи крайним важным городом Полоцкого княжества на южной границе, он часто подвергался нападениям Киевских князей. В 1066 году он был взят Ярославичами – Изяславом, Святославом и Всеволодом – и разграблен, все мужское население перебито, а женщины и дети пленены: Владимир Мономах говорит, что он не оставил в городе «ни челядина, ни скотины» [142 - Ипатская летопись с. 117, 185, 205; поучения Мономаха в Лаврентьевской летописи. Шпилевский, любящий вообще вдаваться в рассуждения о начале городов, приписывает построение его известному по местным преданиям силачу – знахарю-Менеску. Шпилевский П. М. Указ. соч. Т. 11. С. 3. Об истории Минска написана монография известным Сырокомлей (Syrokomla W. Kronika miasta Minska // Teka Wilenska. 1857. № 1), к сожалению, этой работы мы не могли достать. Интересная статья о нем в Журнале Министерства внутренних дел, 1843, ч. 1, с. 391, и следующие в статье «Северо-Западный край империи». В начале 1890 гг. Слупским был помещен ряд статей о Минске и его древностях в «Минском Листке». См. о Минске также: Święcicki T. Op. cit. P. 231 и Balinski M. Op. cit. Т. III. Р. 814 и следующие.].
   В связи с городом Менеском находится река Немиза. Местоположение реки определяют различно. Татищев, Арцыбашев и Карамзин видят в Немизе Неман [143 - Арцыбашев Н. С. Указ. соч. С. 25, примечания; Карамзин Н. М. Указ. соч. Т. 2. С. 48, прим. 118; Татищев В. Н. Указ. соч. С. 119.]. Надеждин и Неволин думают, что Немизу должно искать севернее Минска, и указывают на Немоницу близь Боросова и Немойку около Сенно [144 - Погодин М. П. Указ. соч. Т. 4. С. 305–306. Его повторил Турчинович (Указ. соч. С. 57–258).]. Барсов в своем Историческо-географическом словаре указывает на Немеж (Niemez), село в Виленской губернии и уезде, в десяти верстах от Вильны, на которое еще раньше указал Балинский [145 - Balinski M. Op. cit. P. 213.]. Но тот же Барсов в «Очерках русской исторической географии» признает за ручей Немизу, находящийся в самом Минске [146 - Ibid. P. 185.]. На этот ручей впервые указал Ходаковский [147 - Русский исторический сборник. Т. 1. С. 38.], но, несмотря на сходство имен, не признал в нем летописной Немизы. Действительно, сходство названий в летописях Немизы и ручья в Минске очень соблазнительно, однако отождествить оба эти названия трудно, если не предположить, что ручей этот в древности был более или менее порядочной речонкой; в настоящее время от Немизы в Минске осталось почти одно название. Между тем летопись так говорит: Изяславичи взяли Минск «и поидоша в Немизе; и Всеслав поиде противу»; 3 марта Всеслав потерпел поражение и бежал. Изяславичи удовольствовались этим, двинулись отсюда, очевидно, к Днепру и стали «на Рши у Смоленска», как выражается летопись. Уже в июле они заманили в себе Всеслава: «он же надеяя целовании креста, перееха в лодьи через Днепр» [148 - Ипатская летопись, с. 117.], следовательно, они стояли за Днепром, на Смоленской стороне, а Всеслав вел переговоры с этой стороны Днепра. Об этой же Немизе и о происходившем на ней кровавому бое говорите певец «„Слова о полку Игореве“: (Всеслав) скочи влеком до Немизы с Дудуток. На Немизе снопы стелют головами, молотять чепы: харалужныими, на тоце живот кладуть, веють душу от тела. Немизе кровави брези не бологомь бяхуть посеяни, посеяни костьми русскыих сынов». Из приведенного содержания отрывка летописи ясно: если бы Немиза была в Минске, то Изясливичи уже были бы на ней и им не нужно было бы идти к Немизе; так как нынешняя Немиза находится в центре старого Минска, то войска занимали бы ее при осаде. После битвы с Всеславом князья отправились [149 - Длугош говорит, что Ярославичи двинулись versus Polocco, но Всеслав встретил их на Niemca. Dlugossii I. Historia Polonicae Libri XII. Prancoturti, Anno 171. T. I. P. 255.] в Смоленские владения и остановились у Орши; очень возможно, что они, ввиду поражения Всеслава и ввиду наступающей весны двинулись прямо с Немизы к Орше. Таким образом, нам кажется, что во всяком случае Немиза находилась не в самом Минске, а, вероятно, где-нибудь между Минском и Днепром и Двиною. Добавим, что в списке городов Немиза находится между Друтеском и Ршою, за ними следуют: Свилочь, Лукомль, Логоск и так далее [150 - Полное собрание русских летописей. Т. 7. С. 240. Соображения об исторической Немиге в Минске см. еще у Шпилевского, «Путешествие по Полесью и Белорусскому краю» (Указ. соч. С. 32), и у Зеленского (Материалы для географии и статистики России. Минская губерния. Т. 1. С. 6). Последний держится противоположного мнения и указывает на то, что в настоящее время поток этот высох; образуясь весною от стекающих вод, он начинается в самом Минске (в так называемом Старом городе), притом в южной его оконечности, имеет направление с юго-запада или даже с юга на север и впадает в Свислочь с правой стороны, близ места, где, по преданию, был старый замок.].
   Не выяснено также и положение Дудуток, упоминаемых в «Слове о полку Игореве»: «скачи (Всеслав) волком до Немиги с Дудуток». Барсов полагает, что этот намек «Слова» относится к известному бегству Всеслава из Киева и, следовательно, Дудутки должны означать крайний Киевский город [151 - Барсов Н. П. Очерки… С. 185. Беляев приурочивает их в село Дудичи на Птиче, к югу от Минска.]. Но нам кажется, что здесь говорится не о бегстве Всеслава, а о том, что, узнав о захвате Минска Изяславичами, из Дудуток, где он стоял с войсками, быстро двинулся к Немизе, где и встретился с Изяславичами: этим объясняется летописное выражение «поиде противу». В таком случае Дудутки следовало бы искать к северу от Минска, около Полоцка, где, как в центре земли, Всеслав, может быть, собирал ополчение, с которым двинулся на Изяславичей.
   Дрютеск – ныне Друцк на верховьях реки Друти, впадающей в Днепр у Рогачева. В первый раз он упоминается в летописях под 1092 годом по поводу чуда, шедшего от Друцка к Полоцку [152 - Ипатская летопись, с. 150. Определение положения Друтеска было сделано еще Татищевым (Указ. соч. Т. 2. С. 459, прим. 362).]. В 1116 году он был, во время известного похода на Глеба Минского, взят Давидом и Ярополком, причем все жители его были уведены на юг в Переславское княжество, где Ярополк и построил им город Желди [153 - Ипатская летопись, с. 203. Нарбут, а за ним и Турчинович в летописном Желди, Желни видят построение Новгородка Литовского, на том основании, что одна часть нынешнего Новогрудка называлась Желна, и Нарбут видел какой-то документ конца XVI столетия, в котором говорится, что он писан в Новогрудке на Желненском подзамачу. Narbutt T. Op. cit. P. 274; Турчинович О. В. Указ. соч. С. 263. Указаниям этим нельзя придавать какого-либо серьезного значения: Ярополк увел Дручан, конечно, в свою волость и там основал городок для борьбы с половцами, а не с Литвою.]. Во время разгрома Полоцких князей на Друтеск послан был Мстиславом брат его Ростислав, хотя неизвестно, был ли тогда город взят [154 - Ипатская летопись, с. 210.]. В половине XII века он уже играет видную роль в Полоцких междоусобиях. Стремясь иметь отдельного удельного князя, дручане изгоняют Глеба, сына Полоцкого князя Ростислава, и приглашают к себе Рогволода [155 - Ипатская летопись, с. 339.]. В конце XII века Дрютеск, борясь с главными городами земли Полоцкой, подчиняется протекторату Смоленских князей. Борьба между Полоцком и пригородом была весьма серьезна: в ней приняли участие и Черниговские князья [156 - Ипатская летопись, с. 419. В списке городов Друтеск – в числе литовских.]; Черниговские и Смоленские князья боролись за влияние над разлагающимся от междоусобий княжеством.
   Голотическ – местоположение которого в настоящее время не определено. Он упоминается только один раз в 1071 году: под ним Ярополк Изяславич разбил Всеслава Брячиславича [157 - Ипатская летопись, с. 122.]. Чаще Голотическ приравнивают к местечку Головчину в 32 верстах от Могилева [158 - Погодин М. П. Указ. соч. С. 306; Турчинович О. В. У к а з. соч. С. 260, Карамзин указывал на Олиту на Немане (Указ. соч. Т. 2. С. 50, прим. 125). На Головчин впервые указал Арцыбашев (Т. 2. С. 28, прим. 161). Беляев ищет его на границах Туровских и Полоцких владений, на юг от Минска по течение Березины и указывает на Голынку, недалеко от р. Свисличи. Записки Императорского Русского географического общества. Кн. 6. С. 12.], но это мало имеет правдоподобия [159 - Известен род князей Головчинских, владевший Головчиным (Без-Корнилович М. О. Указ. соч. С. 228; Balinski E. Op. cit. T. 3. P. 718); между тем как Головчин не был удельным городом, следовательно, название местечка могло произойти от фамилии владельцев.].
   Одрьск – упоминаемый в поучении Мономаха [160 - Лаврентьевская летопись.]. В настоящее время он определяется рекой Одров, впадающей в Днепр с правой стороны, недалеко от Копыса [161 - Беляев И. Д. Указ. соч. С. 18; Погодин М. П. Указ. соч. С. 218; Барсов Н. П. Словарь…].
   Орша и Копыс, оба на Днепре, принадлежали Полоцкому княжеству до 1116 года.
   Наконец Изборск, имевший значение уже в эпоху призвания варягов [162 - Ипатская летопись, с. 11.], но впоследствии не упоминается почти до половины XIII столетия [163 - Полное собрание русских летописей. Т. 7. С. 140, под 1241 г.]. Барсов указывает на село Изборск Псковской губернии и уезда на юго-западе от Пскова [164 - Барсов Н. П. Словарь…; Доленги-Ходаковский З. Я. (Русский исторический сборник. Т. 1. С. 12–20).]. Судя по положению его, можно думать, что он уже в первую эпоху исторической жизни отошел к Новгородским владениям.
   Мы указали города, которые в рассматриваемое время составляли коренную территорию полочан. Разумеется, и некоторые из названных городов, лежавших на западе княжества, быть может, представляли следы более ранней колонизации, как пограничный Городец, Изяславль, но, по крайней мере, в данный период они уже составляли вполне славянскую территорию, на которой хотя и были следы литовского элемента, но уже значительно или вполне обрусевшие. На рубеже XIII столетия и в первой половине его источники называют несколько городов, которые представляют результат новой колонизации в среду литовского племени, совершавшиеся, очевидно, на глазах истории, с окружающим чисто литовским элементом; таков Новгородок Литовский. В XIII столетии этот город упоминается впервые под 1255 годом [165 - Ипатская летопись, с. 549.], но в это время он был уже одним из значительных порубежных с Литвой городов, к нему тянула обширная территория. Последующая история указывает, что возникновение его нужно отнести к более отдаленному времени, но приписывать заложение его Ярославу во время похода его на Литву в 1044 году нет основания [166 - Например, Ярошевич (Jaroszewicz J. Obraz Litwy. T. 1. Wilno, 1844. C. 36), основал свое мнение на известиях Воскресенской летописи (Полное собрание русских летописей. Т. 1. Р. 332): «Ходи Ярослав на Литву, а на весну заложи Новгорода и содела и». Но Новгородская первая летопись прибавляет: «Владимир заложи», что вполне естественно, ибо он княжил тогда в Новгороде Великом (Новгородская летопись, с. 90, также Татищев (Указ. соч. Т. 2. С. 109); но в Ипатской летописи о Новгороде не упоминается (с. 108, а также в Тверской летописи – Полное собрание русских летописей. Т. 15. С. 148, и Никоновской, с. 82). Нарбут выдумала сказку о двух Новгородках – Литовском (Neuenpille) и Русском (Narbutt T. Op. cit. P. 271–274). За ним последовали и местные исследователи: Турчинович (Указ. соч. С. 262), Дмитриев, написавший краткий исторический очерк Новогрудка, весьма неполный и отличающийся большими неточностями (Дмитриев М. А. Несколько слов краткого исторического обозрения русско-литовского Новогрудка // Вестник Императорского Русского географического общества. 1858. Т. 24. С. 227–240) и Зеленский (Минская губерния в Материалах для географии и статистики России. Т. 1. С. 10). Добавим еще для полноты, что Татищев думал, что в изначальной летописи под 1044 г. говорится о Новгороде Северском (Указ. соч. Т. 2, прим. 251), что повторила за ним Екатерина II (Записки касательно Российской империи. Сочинения Государыни Императрицы Екатерины II. СПб., 1801. Ч. 1, С. 187).]. Также упоминаются: Несвиж [167 - В битве на Калке был убит князь Гюрга Несвежский, Новгородская летопись, с. 219. О Несвиже есть прекрасная монография Сырокамли (Syrokomla W. Wspomnienia, studia historyczne i obyczajowe. Wilno, 1853).], Кукейнос, Герсике и другие; о них мы скажем в главе о колонизации.
   Указанная территория Полоцкой земли, самостоятельность которой мы уже видим на первых страницах летописей, в свою очередь разделилась в очень ранний период на многочисленные уделы. Определить границы уделов нет возможности, потому что источники упоминают лишь главные удельные города. Их только мы и назовем, указав время, с которого становится известным тот или другой удел.
   Минский удел – известен с 1104 года [168 - Ипатская летопись, с. 185.].
   Изяславский удел – известен с 1126 года, к нему же принадлежал в то время и Логожск [169 - Ипатская летопись, с. 210.].
   Срежевский удел – с 1159 года [170 - Там же. С. 340.]. С того же года известен и Друцкий удел [171 - Там же. С. 339.].
   Городецкий удел – известен с 1162 года [172 - Там же. С. 355.].
   Витебск, как удел – в 1168 году принадлежал Смоленскому князю [173 - Там же. С. 359.].
   Перейдем теперь к определению рубежей Туровского княжества. Оно не занимало всей обширной области, занятой поселениями дреговичей. Только северная граница их области с Полоцком оставалась неизменною в основе своей, до самого слияния обоих княжеств с Литвой. Эту северную границу мы уже указали при определении полоцких границ; назовем только города Клеческ и Случеск, упоминаемые как крайние пункты Туровского княжества.
   Восточная политическая граница не достигала естественных пределов – берегов Днепра с устьями двух важнейших его притоков – Березины и Припяти, хотя это пространство было населено представителями дреговичского племени. Здесь мы встречаем городок Брягин (местечко Речицкого уезда), населенный дреговичами, но с половины ХII столетия перешедших во власть князей Киевских (см. ниже). Другой городок в этой же местности Речица (уездный город Минской губернии) принадлежал, по крайней мере в начале ХIII столетия, Черниговским князьям [174 - Полное собрание русских летописей. Т. 15. С. 314.]. Быть может, тоже следует сказать и о Рогачеве (уездный город Могилевской губернии); этот город упоминается рядом с другими, несомненно, дреговичскими городами: Берестьем, Дорогичином и Клеческом [175 - Ипатская летопись, с. 223.], но принадлежал Черниговским князьям [176 - Что находит косвенное подтверждение в известии 1180 г., Ипатская летопись, с. 420.]. Таким образом, в этом небольшом уголке, образуемом устьем Припяти и Днепра, сталкиваются три племени: поляне, северяне и дреговичи, и последние, как более слабые, не выработавшие политической независимости, оттесняются двумя первыми. Значительное количество городов и городищ в этой именно местности указывает именно на то, что столкновение трех названных племен обошлось, по крайней мере в древнейшем периоде, не без борьбы [177 - См. заметку профессора В. З. Завитневича в «Киевском Слове». 1887. № 171, 172 (Название статьи найти не удалось. – Примеч. ред.). В Минской губернии последователь насчитывает до 10 000 курганов. Завитневич В. З. О курганах Минской губернии // Календарь Северо-западного края. 1890, изд. под редакцией М. В. Довнар-Запольского; также Завитневич В. З. Из археологической экскурсии в припятское Полесье // Чтения в Историческом обществе Нестора-летописца. 1890. С. 3. Около самого Брагина находится 12 больших городищ дохристианской эпохи. См. Довнар-Запольский М. В. Брагинская волость // Календарь Северо-Западного края. 1899.].
   Таким образом, политический рубеж Туровского княжества на востоке проходил, в конце XII столетия, за Мозырем, по водоразделу двух, окаймленных болотами, речек – Птичу, притоку Припяти, и Beдрачу, притоку Днепра.
   На южной границе не было и того естественного рубежа, который представлял на востоке Днепр. Здесь поселения дреговичей сливались с поселениями полян и волынян. Граница, во всяком случае, проходила южнее Припяти, так как города Туров и Мозырь расположены на южном берегу ее. Древлянские города на этой границе, как Вручий, Искоростен, Выгошев, Дубровица, Небль, Городно [178 - Андрияшев А. М. Очерк истории Волынской земли до конца XIV столетия. Киев, 1887. С. 79–80.], Черториеск, находятся значительно южнее Припяти [179 - Барсов Н. П. Очерки… С. 144; Андрияшев А. М. Указ. соч., карта.].
   Последующая борьба за города, лежавшая по реке Горине, южному притоку Припяти, переход их то к Туровскому, то к Волынскому княжествам, вполне, как кажется, оправдывает предположение Барсова о смешанном населении Погоринских городов и о том, что многие фазисы этой борьбы нужно именно отнести на счет этой местности [180 - Барсов Н. П. Указ. соч. С. 126–127.].
   К востоку от Пинска прекращались политические границы Туровского княжества, так что оно захватывало восточную часть верховьев Припяти. Отсюда рубеж шел к северу и соединялся через верховья Щары с Полоцким рубежом между Новгородском и Клеческом. На этой границе в половине XIII столетия являются в летописях города Здитов и Услоним [181 - Ипатская летопись, с. 542.].
   Резкого разграничения здесь опять-таки не было, так как к западу продолжались поселения дреговичей, захватывавшие большое пространство по Западному Бугу, где крайним их пунктом был Нур, у впадения реки Нурца [182 - Там же. С. 537.] в Буг, а на севере доходили до Гродно, ныне губернский город; здесь были дреговичские города Берестие [183 - Там же. С. 101, 102, 172, 176.178, 220 и др.] и Дорогочин [184 - Там же. С. 222–223, 524 и др.], оба на Буге. Но эти области, Берестейская и Дорогичинская, не представляли одного политического целого с основною областью племени – Туровским княжеством, переходя во власть то Киевских, то Волынских, то Польских князей. Притом область эта в значительной мере представляет собою продукт колонизационного движения в среду литовских племен дреговичей, а впоследствии и волынян.
   Покончив с очерком границ княжества, перейдем к городам его.
   Из городов Туровского княжества упоминается в данный период весьма немного, несмотря на обширность страны, занятой дреговичами. Незначительное количество названных летописью городов не может, однако, служить доказательством малонаселенности страны. Тихий, мирный ход истории дреговичей, их слабое участие в общих политических делах Руси, наконец, то важное обстоятельство, что они большею частью, в данный период, принадлежали к Киевскому княжеству, а отчасти, на западных своих окраинах, к Волыни, – давало мало поводов летописи упоминать о городах их.
   Главным городом Дреговичской земли был Туров, упоминаемый уже на первых страницах летописи (980) [185 - Там же. С. 50, 83, 114, 143, 145, 152, 168, 172, 210, 213, 217, 222, 223, 225, 281, 297, 324, 329, 335, 337, 338, 346, 349, 361, 370, 428, 503, 576.]. Он расположен на правом берегу реки Припяти между северным притоком ее Случью и южным Ствигой. В начале исторической жизни русского народа он был одним из важнейших городов Руси. Тесно связанный с великим княжением Киевским, он передавался старшему из сыновей великого князя и, следовательно, считался важнейшим городом. Но вскоре утратил совершенно свое значение, снизошел до мелкого удельного городка. Предание относительно различных урочищ нынешнего Турова, а также и название самих урочищ и остатки укреплений представляют признаки древнего его величия. В самом местечке находится насыпная гора, опоясанная рвами [186 - Туровское княжество // Минский листок. 1886. № 29.], которая, быть может, составляла древний детинец. Гора эта, разделяемая рвами на две части, имеет в длину ½ версты, в ширину – около 3 верст. Предание гласит, что на этой горе стоял княжеский дом, а за горой, на небольшой земляной насыпи, стоял Борисоглебский монастырь [187 - Слупский А. Изяслав и Туров, рассадники христианства, основанные Владимиром Святым в нынешней Белоруссии // Северо-Западный календарь на 1888 г. С. 136.].
   За городом с южной и восточной стороны сохранялись остатки валов и урочище Городище с остатками каменных стен [188 - Минский Листок. 1886. № 29.]; кроме того, предание указывает местность Дворец – загородный княжеский дом; наконец, несколько топографических названий встречаем со словами тур, князь [189 - Слупский А. Там же. С. 136; Памятная Книжка по Минской губернии на 1878 г. Ч. 2 в описании Турова; а также у Калайдович К. Ф. Памятники русской словесности XII века в предисловии к сочинению Кирилла Туровского (Имеется в виду сочинение «Творения Кирилла, епископа Туровского». Киев, 1880. – Примеч. ред.)]. Близь древнего Турова «на болоньи» известен Борисоглебский монастырь с ХII века [190 - См. сказание Мартына Мниха в «Истории русской церкви» просветителя Макария. Т. 1. С. 300–301.].
   Важнейшим городом после Турова был Пинск (ныне уездный город), расположенный в болотистой местности у верховья Припяти, при слиянии ее с Пиной. В торговом отношении он представлял весьма выгодный пункт, так как через него сообщались с ятвягами и Польшею Волынь, Киевщина и дреговичи. Упоминается Пинск впервые под 1097 годом. Давид Игоревич указывал Святополку Изяславичу, что Василько замышляет отнять у него Туров и Пинск и что следует принять меры [191 - Ипатская летопись, с. 168.]. Вообще, он всегда почти упоминается нераздельно с Туровом, что указывает на его значение. [192 - Вячеслав говорит: «Туров и Пинск у меня отнял», Там же. С. 197; также с. 324 и др.] Около половины ХIII столетия он уже выделился в особый удел [193 - Там же. С. 543.], и значение его поднялось во время борьбы Галицких князей с Литвой.
   На Припяти же, к востоку от Турова, находился незначительный городок княжества Мозырь, расположенный на южном возвышенном берегу реки. Впервые упоминается он под 1155 годом [194 - Там же. С. 331. Исторические сведения о Мозыре см. в «Памятной книге по Минской губернии» за 1878 г., ч. 2, а также Город Мозырь // Минский листок. 1887. № 85–87; Заметки из путешествия по Белоруссии // Виленский Вестник Т. 5. 1890. № 232.].
   В углу, образуемом Припятью и Днепром, находился небольшой дреговичский городок Брягин [195 - Определение местоположения Брагина было сделано еще Арцыбашевым (Указ. соч. Т. 1. С. 109, прим. 408).], на реке Брягинке (ныне местечко Речицкого уезда); в половине XII столетия он, несомненно, принадлежал к Киевскому княжению: Ольговичи, бывшие в 1147 году в союзе с Юрием Ростовским и во вражде с Изяславом Киевским, воевали Брягинскую волость [196 - Ипатская летопись, с. 253.].
   В 1187 году Рюрик Ростиславич отдал Брягин снохе своей, жене Всеволода Юрьевича, на дочери которого Верхослав женил сына своего Ростислава [197 - Там же. С. 443.]. Около Брягина разбросано 12 городищ дохристианской эпохи и 18 групп курганов, что указывает на стратегическое значение данной местности [198 - См. любопытную статью о Брагинской волости в «Календаре Северо-Западного края», издаваемом под редакцией М. В. Довнар-Запольского, 1889. С. 114 и след.].
   Самыми северными городами Туровского княжества в данное время были Клическ [199 - Арцыбашев Н. С. Указ. соч. С. 70.] и Случеск, первый в настоящее время местечко Слуцкого уезда (Клецк) Минской губернии, а второй – уездный город той же губернии. В первый раз Клеческ упоминается по поводу похода Мстислава Мономашича в 1127 году на Полоцких князей: из него со своей дружиной отправился Вячеслав Ярополчич, который, по-видимому, имел удел в Туровской земле, вероятно, Клический [200 - Ипатская летопись, с. 210.]. В 1142 году он упоминается в числе других дреговичских городов, которые раздавал Всеволод своим братьям по занятии им Киева [201 - Там же. С. 23.].
   Случеск в 1116 году быль сожжен Глебом Минским [202 - Там же. С. 203.]. В 1119 году он вместе с Клеческом перешел к Святославу Ольговичу, по во княжению в Киеве Юрия Ростовского [203 - Там же. С. 268.]. Около 1162 года им завладел Владимир Мстиславич, но Туровские князья, Рюрик и Святополк Юрьевичи, заставили его удалиться [204 - Там же. С. 356. Профессор В. Б. Антонович причисляет Случеск и Клеческ к Полоцким уделам (Антонович В. Б. Монографии по истории Западной и Юго-Западной России Т. 1. Киев, 1887. С. 20). Но оба города были, несомненно, в земле дреговичей и никогда не принадлежали к Полоцкому княжеству. В 1116 г. Мономах ходил на Глеба: «Глеб бо бяше воевал Дреговичи и Случеск пожег» (Ипатская летопись, с. 203), а Туровским княжеством владел тогда Момонах, следовательно, Случеск был Туровский город. В 1127 г. Клеческ принадлежал Вячеславу Ярополчину (Ипатская летопись, с. 210). В 1162 г. Рогволод бежал из Полоцких владений в Случеск, спасаясь от преследования и полочан и удельных Полоцких князей (Ипатская летопись, с. 355) и т. д.].
   Эти города в данный период и составляли территорию Туровского княжества.
   Мы указали коренную территорию трех интересующих нас княжеств: Полоцкого, Смоленского и Туровского. В своем изложении мы опустили все то, что относится до окраин этих земель и, следовательно, факты об колонизационном движении кривичей и дреговичей. Об этом вопросе мы поговорим в одной из следующих глав, а теперь обратимся к изложению политической истории трех интересующих нас княжеств в данный период.

Часть II
Исторический очерк

Глава I [205 - Настоящая глава была напечатана впервые нами в «Календаре Северо-западного Края» на 1890 год (Москва), р. 16–35 (и отдельным оттиском под заголовком «Очерки по истории Белоруссии. История кривичей и дреговичей до конца XI столетия», М., 1890). Здесь эта глава является в значительно измененном виде. – Примеч. авт.]
Первые известия

   Племена кривичей и дреговичей играли, особенно первые, видную роль уже в то отдаленное время, когда слагалась Русь. Но известия о них крайне сбивчивы, неполны и неопределенны. Этот характер известий о наших племенах восходит и к позднейшему времени, так что едва ли в Древней Руси было другое племя, которого историческое прошлое было бы так темно, не смотря на обширную территорию, им занимаемую. Причин такого отношения наших источников, конечно, следует искать в том, что рассматривать древнейшую историю кривичей и дреговичей приходится по тем скудным известиям, который попали в Киевские, Новгородские и Волынские летописи; последние источники упоминают о наших племенах вскользь, только при особенно важных столкновениях Новгорода и Киева со Смоленском, Полоцком и Туровом. Но эти земли лежали на окраинах, сторонились от общих дел Руси, а потому столкновения их с первыми редки, незначительны. Только Смоленск и то с половины XII столетия входит в более тесные сношения с Киевом и Новгородом, и потому известия о нем более полны. Таким образом, даже внешняя политическая история кривичей и дреговичей, конечно, древнейшая, отличается отрывочностью, неполнотой, не говоря уже о внутренней. Несмотря даже на политическую зависимость Турова от Киева, на территориальную близость их, внутренний строй его проследить невозможно; конечно, тоже приходится сказать и о Полоцкой и отчасти о Смоленской земле, еще более удаленных от центра вашего летописания. Собственных летописей названных племен не сохранилось, хотя отрывки их, по крайней мере, Смоленской, сквозят в позднейших сводах.
   Достоверные известия о кривичах и дреговичах не восходят ранее X века. Собственно, к половине этого века относится упоминание о кривичах и дреговичах Константина Багрянородного. Он рассказывает, что лодки, на которых руссы (преимущественно киевские) прибывают в Константинополь, делаются в Милиниске (Смоленске), Чернигове и Вышгороде. Эти славяне, кривичи, лютичи и другие, платящие дань руссам, зимой приготавливают лодки для продажи, спускают их в ближние озера и реки и весной на них отправляются по своим рекам к Днепру, оттуда в Киев, где, вытянув свои лодки на берег для осмотра, продают киевским руссам [206 - Bielowski A. Monumenta Poloniae Historica. T. 1. Lwow. 1864. P. 16. Кривичи – ji Kribhtaitnoi, Kribitxoi, дреговичи – Drougoubitoi.]. В другом месте тот же писатель передает известие о том, что Киевские князья из Киева зимой отправлялись в города племен, плативших им дань, из которых автор называет дреговичей, кривичей, северян и, по-видимому, тиверцев. Там князья с дружиною живут в продолжении зимы, а на весну возвращаются [207 - Ibid. P. 20.]. В известиях императора Греческого нет ничего, что могло бы противоречить истинному положению тогдашней Руси, что вполне естественно, ибо он хорошо знал быт своих опасных соседей. Что в это время кривичи и дреговичи были подчинены Киевским князьям, доказывают и наши летописи, как сейчас увидим; описываемый обычай собирания князьями дани общеизвестен и по другим источникам; он назывался полюдьем.
   Еще есть одно упоминание о дреговичах в арабских источниках, впрочем, довольно сомнительное и вовсе ничего не разъясняющее в древнейшей их истории. Арабский писатель половины X века Аль-Масуди упоминает о племени баранджабин, в котором некоторые желают видеть дреговичей (исходя из чтения Транджабин, дрангубиты – друговиты Константина Порфирородного). Но эта догадка никакого серьезного значения иметь не может [208 - Гаркави А. Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. СПб., 1870. C. 136, 167.].
   Обратимся теперь к первым русским известиям. Начальная летопись в своем этнографическом обзоре сообщает несколько отрывочных сведений о географическом положении дреговичей и кривичей. Она говорит, что славяне, придя с Дуная, расселились: «друзии седоша межи Припятью и Двиною и нарекошася дреговичи; а инии седоша на Двине и нарекошася полочане, речки ради, аже втечеть в Двину, и именем Полота, от сея прозвашася полочане» [209 - Ипатская летопись в издании Археографической комиссии. 1871. С. 3, 4.]. В другом месте летопись сообщает, что каждое племя имело свое княжение: «а дреговичи свое, а словене свое в Новгороде, а другие на Полоте, иже и полочане. От сих же и кривичи, иже седять на верх Волги, и на верх Двины, и на верх Днепра, их же и город Смоленск: туда бо сидять кривичи» [210 - Там же. С. 6.]. В географическом обзоре мы уже видели, какие места были заняты поселениями наших племен. Далее летопись сохранила отрывок об этнографических чертах кривичского племени, каковые черты были известны летописцу лишь по преданию. Последний передает, что радимичи, вятичи, северяне и кривичи «живяху в лесе, якоже всякий зверь, ядуще все нечисто, и срамословье в них пред отци и пред снохами; и бьраци не биваху в них, но игрища можю селы» и так далее [211 - Там же. С. 8.]. Преувеличенное представление Полянина летописца, и притом монаха, о зверских обычаях этих племен было уже указываемо не раз; черты же быта из области брачных отношений и погребальный обряд, описанный им, который он, по-видимому, хорошо знал, так как мог наблюдать эти обычаи и в свое время «оже творять вятичи и ныне», имеют большое этнографическое значение [212 - Этнографические данные о наших племенах могут быть восстановлены лишь на основании общих обо всех русских славянах данных, содержащихся в источниках; этот вопрос не входит в нашу задачу, и потому мы его опускаем. Индивидуальные же черты быта древних кривичей и дреговичей могут быть констатированы археологическими раскопками, но они еще настолько незначительны, что выводы из них – дело будущего.].
   Таковы скудные географические и этнографические сведения наших источников. Но гораздо важнее намеки их на политическое состояние Руси в то отдаленное время.
   Первые исторические сведения о Руси указывают на то, что различные племена ее, живя разрозненно, делают попытки к сплочению, к соединению в одно государственное целое. Впоследствии, при Олеге, первом историческом князе Руси, попытки эти осуществились, и этот князь успел соединить под своею властью русские племена. Но попытки к такому соединению происходили и раньше. Об одной из них рассказывает Аль-Масуди, что царь племени волинана Маджак успел покорить соседние племена, но удержать их во власти ему не удалось [213 - Гаркави А. Я. Указ. соч. С. 137–138.]. Постоянные указания летописи о том, что разные русские племена жили «особе», «держали свое княжение» и перед прибытием Рюрика, едва ли не могут быть отнесены на тот же счет. Летопись как бы оттеняет положение вещей в описываемое время, сравнительно с более ранним и с более поздним (при Олеге).
   Таким образом, если и были попытки к сплочению русских племен до Олега, то попытки эти были весьма незначительны и не оставили после себя каких-либо следов. Летопись неоднократно указывает, что каждое племя управлялось «особе», имело свое «княжение». Кроме того, находим указания и на существование отдельных князьков у различных племен даже в более позднее время. Что это были за князья, мы достоверно не знаем. Но судя по различным известиям наших летописей, можно, кажется, вывести заключение, что эти древние князья были не больше как начальники и представители общин. Древние славяне жили общинами. Общинная жизнь состояла в том, что несколько семейств или родов соединялись для более удобной защиты от неприятеля и т. д., избирали себе сообща верховного судью, предводителя, князя; община строила города для большей безопасности, отправляла торговые караваны, а иногда и делала нападения на соседние племена. Такими начальниками общин, как кажется, и были упоминаемые летописью князья древнейшего периода. Эти князья как во внутренних, так и во внешних делах сильно ограничивались властью веча, то есть народного собрания. Вече состояло из всех взрослых членов города; оно собиралось в одном определенном месте (в христианский период обыкновенно у собора Св. Софии) и тут решало все дела. Власть князя была чисто исполнительная. О значении веча в земле дреговичей мы не имеем достоверных сведений, хотя по ходу событий можно заключить, что вечевое начало в этом племени не успело еще утвердиться, как оно подпало под власть Киевских князей, которые, разумеется, постарались заглушить дальнейшее развитие его. Более определенные формы развития вечевое начало получило в Смоленской области, где оно выдвигается наряду с княжеской властью.
   В Полоцкой же области мы видим сильное развитие вечевого начала в ущерб княжеской власти. Вече продолжало действовать в Полоцке до конца ХV века, до 1498 года, когда этот город получил Магдебурское право.
   Полоцкое вече было настолько сильно, что оно выбирало и прогоняло князей, заключало союзы, торговые договоры и прочее. Оно даже при нужде, помимо князя, вступало под покровительство других князей, более сильных, объявляло войны и прочее. Князь даже не жил в самом городе, но недалеко от него в селении Бельницах, где была с ним и его дружина. Отсюда полочане приглашали князя на совет в город. Вообще государственный строй Полоцка представлял собою народоправство, подобное новгородскому и псковскому. Однако князья последних находились сравнительно в лучших условиях, чем в Полоцке. Новгородцы выбирали себе князей из всего рода Ярослава; в случае каких-либо обид со стороны новгородцев князья всегда могли найти себе защитников в великом князе и в своих родичах; кроме того, бросая стол в Новгороде, они переходили в свои прежние уделы и если теряли от этой перемены, то немного. Совсем подругому было с Полоцкими князьями. Они были совершенно отделены от остальной Руси, защиты искать было не у кого, уделов тоже; если они теряли стол в Полоцкой области, то должны были бы скитаться без княжения в чужих землях. Полоцкие князья даже и в материальном отношении находились в сильной зависимости от веча. Таким образом, Полоцкое вече ныне имело все выгоды для своего развития, поддержания своего значения. От Полоцка, как главного города обширной области, зависели мелкие города этой области или пригороды, каковыми были: Минск, Борисов, Друцк, Стрежев, Усвят, Изяславль, Витебск и другие. Во внутренних делах эти пригороды были самостоятельны, но во внешней политике зависели от главного города.
   Таким образом, эпоха докняжеская характеризуется разнообразием русских племен, жизнью их на вечевых началах, искони им сродных, с представительством плененного князька.
   Во время усобиц пред соединением русских племен под властью Олега полоцкие кривичи находились в весьма близких сношениях с Новгородом. Они участвовали в борьбе новгородцев с варягами, а также предание отводит им весьма деятельное участие в призвании варягов, указывая даже, что варяги сидели в Полоцке, который был отдан Рюриком своему мужу [214 - Ипатская летопись, с. 11.]. Так как факт призвания варягов опровергается последними изысканиями наших ученых в том виде, как передает его летопись, то эти известия вероятнее всего следует отнести на счет преданий о сношениях Полоцка с норманнами, которые были весьма оживленными в древнейшую эпоху [215 - См. например, Эймундову Сагу, по которой Эймунд владел даже Полоцком. Antiquites Russes. Т. 2. С. 171 и след.]. К этому же времени следует отнести известие Никоновской летописи о том, что «воеваша Аскольд и Дир полочан и много зла сотворил» [216 - Полное собрание русских летописей, т. 9; Никоновская летопись, с. 9.]. К отрывочному известию этой летописи нет основания относиться скептически. Оно дает повод думать, что эти Киевское князья старались привлечь под свою власть город, тяготевший к Новгороду. Здесь, быть может, нужно усматривать ту же политику Киевских князей Аскольда и Дира, какой немного позже относительно того же города держались Владимир и Ярополк Святославичи, ища союза с Рогволодом.
   Олег, этот первый исторически достоверный князь Руси, но еще окруженный в сказаниях о нем мифическим ореолом, соединил под своею властью племена, составлявшие Древнюю Русь.
   Подчинение это состояло прежде всего в наложении Киевскими князьями дани на подчиненных: «Олег нача городы ставить, и устави дани славеном, и кривичем и мерям» [217 - Ипатская летопись, с. 13.]. Смоленск подчинился Олегу без борьбы: Олег, собравши войско, в котором были и кривичи (вероятно, изборские или даже полочане) «и приде к Смоленску и кривичи и прия город Смоленск, и посади в нем муж свой [218 - Там же.]. Дело обошлось без борьбы, ибо о сопротивлениях летопись почти всегда отмечает» [219 - Бестужев-Рюмин К. Н. О составе русских летописей до конца XIV в. СПб., 1868. С. 7, прим. 1]. О подчинении Полоцка и дреговичей летопись ничего не говорит, но, несомненно, обе области были соединены тогда же с Киевом; так, Полоцк упоминается в числе городов, на которые князь брал «уклады» с греков. Кроме установления дани, Олег сажал в подчиняемые города мужей своих. Но в то же время в покоряемых городах были и свои местные князья «под Олегом суще» [220 - Ипатская летопись, с. 18.]. Поэтому роль этих «мужей» сводилась, вероятно, к собиранию вир и даней в пользу князя и прочее. Кроме того, зависимость от Киевского князя обусловливается тем, что покоренные племена участвовали в походах князей. Так, кривичи принимали участие в походе Олега на греков в 907 году [221 - Там же. С. 17.] и в походе Игоря в 944 году. [222 - Там же. С. 28.] Полоцк [223 - Там же. С. 18.] и Смоленск [224 - Полное собрание русских летописей. Т. 15; Тверская летопись, с. 33.] при Олеге получали «уклады», то есть часть добычи, что указывает на то, что они были только присоединены к Киеву, а не порабощены.
   В таком политическом положении находились наши племена и в последующие княжения в Киеве Игоря, Ольги и Святослава. Известий о них нет в летописях, но порядок, установленный Олегом, очевидно, не был нарушен, за исключением, быть может, того, что Полоцк успел получить большую самостоятельность. Правда, есть предания в позднейших летописях о пребывании Ольги в земле Полоцкой и даже о заложении ею Витебска [225 - Это известие попадается в так называемой Витебской летописи. Сапунов А. П. Витебская Старина. Т. 1. Витебск, 1883. С. 435. Эта же летопись издана профессором Антоновичем в «Сборнике летописей южной и западной России», Киев. 1888. С. 215.]. Но эти рассказы не могут иметь значения и сложились в позднейшее время.
   Во время княжения Владимира Святославича в Полоцке является Рогволод, княживший там самостоятельно. Летопись замечает: «бе бо Рогволод перешел из заморья, имяше волость свою Полостьске» [226 - Ипатская летопись, с. 51.]. Понимать это место в буквальном смысле едва ли следует. Рогволод, вероятно, был потомок тех местных князей, о которых летопись говорит «под Олегом суще». Вполне славянское имя Рогволода и дочери его Рогнеды также не подтверждает его варяжского происхождения [227 - Встречающиеся в договорах с греками имена норманнов не подвергаются переделкам, которые сближали бы их с русскими словами; поэтому производить Рогволода из скандинавского Рингвальда нет основания. Имя Рогволода осталось за многими из последующих Полоцких князей, следовательно, оно было неслучайная переделка. – С известием о Рогволоде Полоцком тесно связано известие летописи о Туре, Туровском князе, «от него же и Туровцы прозвавшаяся». Но это упоминание летописи не более как предание, по нашему мнению, хотя некоторые историки на основании его хотят видеть в Туре первого Туровского князя. Так, составитель «Очерка истории Турова» (Калайдович К. Ф. Указ. соч.) упорно держится мнения о существовании князя Тура, производя это имя по созвучности с варяжскими (?) именами Турберн, Турбин {в летописи иначе: Турьбридъ (Ипатская летопись, с. 29)}, Турдов, Турдува (в летописи Турдуви, там же. Но во-первых, само существование варяжских князей, вроде Рогволода (не Рогволода – князя, а Рогволода – по происхождении варяга) более чем сомнительно; во-вторых, – приведенные автором созвучные имена слишком далеки от тура; последнее слово, в виде названий рек и местностей, селений общеупотребительно в Белоруссии (например, Туров в Витебской губернии, река Тур в Мозырском уезде и пр.). При том большинство городов, по народным преданиям, основанно князьями и героями, давшими им свое имя (Киев – от Кия): сравните, например, интересное предание об основании Режицы, Люцина и Мариенгаузена (Лызлов В. История земли Варяжской Руси. Вильнo, 1886. С. 6) и мн. др. (Balinski M. Op. cit., в летописях и пр.). Если придать преданию о Туре историческую достоверность, то пришлось бы признать первым князем Минским Менеска, о котором передает предание Шпилевский. Он так и хочет, но научный ли это прием?].
   Предание же о приходе его из-за моря следует опять-таки отнести на счет преданий о сношениях Полоцка с норманнами: известие о Рогволоде попало в летопись как отдаленное глухое сказание. В русской летописи о походе Владимира на Полоцк, о сватовстве двух князей на Рогнеде несомненно слышится предание, может быть, дружинная песня, сложенная про добывание Владимиром красавицы-невесты, о препятствиях к этому браку и о победе, одержанной над гордой красавицей. Все это так похоже на песенный этнический мотив, который встречается и в наших былинах, и в северных сагах, и в ломбардском цикле сказаний и прочее. Песня об этом сватовстве Владимира могла сложиться из преданий в эпоху жестокой борьбы Мономаха и его сына Мстислава с Полоцкими князьями, когда дружинники старались всячески выяснить себе причины, отчего «Рогволожи внуки взимают меч» на племя Ярославово, когда князья старались установить по возможности законность необычной расправы с Полоцкими князьями. Все это заставляет с большою осторожностью относиться к сказанию нашей летописи. Но тем не менее покамест вопрос остается не выясненным, и выясниться он может только тогда, когда исследователи народного эпоса дадут более твердые основания того, насколько известное историческое событие воздействовало на песенную поэзию, и наоборот, какое из свидетельств нашей летописи можно принять за предание, перешедшее в летопись из эпоса [228 - Исследователи нашей былевой поэзии сделали некоторые указания о связи сватовства Владимира на Апраксии в былинах с эпизодом о Рогнеде. См. Миллер О. Ф. Илья Муромец и богатырство Киевское: сравнительно-критические наблюдения над слоевым составом народного русского эпоса. – СПб., 1869. С. 17, 329, 369, 370, 372–373; Халанский М. Е. Великорусские былины Киевского цикла. Варшава, 1885. С. 25; Ровинский Д. А. Русские народные картинки. Т. 4. СПб., 1881. С. 62. Кирпичников А. И. Опыт сравнительного изучения западного и русского эпоса. Поэмы ломбардского цикла. М., 1873. С. 103. и др. Но ни одним исследователем вопрос поставлен не был.].
   По летописным известиям дело о борьбе Владимира с Рогволодом и о первом Полоцком князе Изяславе представляется так.
   Когда началась война между Ярополком и Владимиром Святославичами из-за Киевского княжения, Рогволод стал в весьма выгодное, относительно обоих спорящих князей, положение. Владея обширным и сильным княжеством, которое притом находилось почти на дороге из Новгорода в Киев, он своим участием в войне мог значительно увеличить силу своего союзника и ослабить противника. Это поняли молодые князья и оба стали добиваться заключить скорее, до начала войны, союз с Рогволодом. Самым естественным закреплением политического союза было, конечно, родство. Поэтому оба князя, Ярополк и Владимир, пожелали вступить в брак с молодой и прекрасной Рогнедой, дочерью Рогволода.
   Молодые князья почти в одно время сделали предложение о браке Рогволоду. Последний, очевидно, не решаясь, с кем союз ему выгоднее заключить, обратился к дочери с вопросом, какого из двух сватающихся князей она хочет избрать себе мужем. Гордая княжна, зная, что Владимир Святославич имел мать рабыню, ключницу Ольги, отвергла предложение молодого князя, сказав: «Не хочу разути рабынича, а за Ярополка иду!» Такое решение, может быть, вполне согласовалось с планами отца, который, передавая отказ дочери Владимиру, мог надеяться ослабить месть его.
   Брак Ярополка с Рогнедой равнялся союзу его с Рогволодом, что значительно должно бы было увеличить силы его. Поэтому Владимир с дядей своим Добрыней не медля решились предупредить грозившую им опасность от этого союза и в 980 году двинулись с новгородскими и варяжскими войсками к Полоцку. Город был взят и предан разграблению, Рогволод и его два сына убиты, а Рогнеду Владимир взял себе в жены.
   Покончивши с Полоцком, Владимир отправился к Киеву, где осадил Ярополка. Потом, заманивши его в Родню, он убил брата при помощи изменника Блуда [229 - Ипатская летопись, с. 51.].
   У Владимира от Рогнеды было 4 сына: Изяслав, Ярослав, Мстислав, Всеволод и 2 дочери [230 - Новгородская летопись в издании 1888 г., с. 30.].
   Владимир Святославич совершенно выделил Изяславу и его потомству Полоцкую область, так что она впоследствии составила совершенно отдельное независимое княжество. Изяслав княжил в Полоцке до 1001 года, следовательно, только на один год пережил свою мать. Источники не сохранили нам никаких известий о событиях во время его княжения. Однако при нем произошло одно из важнейших событий в истории Руси – принятие христианства. Как распространилось христианство в Полоцкой области, мы не знаем. Но судя по тому, что есть известие о принятии Рогнедою, матерью Изяслава, монашества [231 - Тверская летопись; Полное собрание русских летописей, Т. 15. С. 113.], можно думать, что и князь этот, находясь под ее влиянием, был усердным христианином и старался о распространении новой веры в своей области. Одна летопись так описывает его: князь этот был тих, кроток, смирен и милостив, весьма любил и уважал священнический и иноческий сан, прилежно читал Священное Писание, отвращался от суетных глумлений и был долготерпелив [232 - Полное собрание русских летописей. Т. 9. С. 68.]. Впрочем, эта характеристика передана позднейшим сводом.
   Изяслав оставил после себя двух сыновей: Брячислава и Всеслава; последний умер вслед за отцом в 1003 году.
   Как распространялось христианство в земле дреговичей и смолян, известий не сохранилось.
   Владимир Святославич, по обычаю, разделил Русь на уделы. При этом в Полоцке он посадил Изяслава, как уже было сказано, в Турове – Святополка, старшего сына, и, как кажется, в Смоленске – Станислава [233 - Ипатская летопись, с. 83, Лаврентьевская летопись, с. 118; упоминание о Станиславе Смоленском находится лишь в последних списках наших летописей: Тверская, с. 113; Никоновская, с. 57; летопись Даниловича, с. 119 и др.]. Это разделение на уделы относится летописью к 988 году, но вероятно, великий князь раздавал уделы по мере возмужания сыновей своих.
   Об Изяславе мы уже говорили. Станислав только и упоминается при разделении земель, да и то не во всех летописях. Святополк Туровский известен своею долгою борьбой с братьями. Для истории его мы имеем три различных источника: летопись, хронику Мартына Галла и хронику Титмара. Из них только первый и последний источник дает слабые намеки на княжение Святополка в Турове. Рассказ М. Галла посвящен описанию похода Болеслава на Русь, причем материалом для описания послужила едва ли не эпическая песня; рассказ испещрен неточностями. В рассказе Русской летописи соединено несколько источников: северное сказание о Святополке (вероятно Новгородское), весьма ему враждебное, и отрывки из южного, которое относилось к своему князю с большей симпатией. Рассказ Титмара, основанный на рассказах саксонских воинов, бывших в походе с Болеславом, имеет наиболее достоверные черты [234 - Линниченко И. А. Взаимные отношения Руси и Польши до половины XIV столетия. Киев, 1884. Ч. 1. С. 99. Есть еще один источник, рассказывающий об этой войне, но уже чисто былевого происхождения – Эймундова Сага (Eymundar Saga, Antiquitees Russes. Т 2. С. 171). Источник этот, к сожалению, не был вовсе подвергнут критическому исследованию, его игнорировал даже г-н Линниченко в указанном сочинении. Впрочем, слишком пристрастный критический разбор ее пробовал сделать Сенковский в статье «Скандинавские Саги» (Библиотека для чтения. Т. 1. 1834. С. 50 и следующие), издавший также Сагу в русском переводе, в том же издании, т. 2, с. 80.]. Святополк родился около 980 года. Сказание нашей летописи, желая по возможности очернить его, рассказывает, что Владимир взял себе в жены жену Ярополка, гречанку, которая «бе не праздна»; таким образом, Святополк произошел «от греховного корене» [235 - Ипатская летопись, с. 52.]. Святополк был женат на дочери короля польского Болеслава [236 - Bielowski A. Op. cit. T. 1. P. 264.]; брак этот относится к концу 1013 или началу 1014 года [237 - Линниченко И. А. Указ. соч. 47.]. Вместе с дочерью Болеслав послал к зятю епископа Колобрежского Рейнберна. Святополк в это время уже владел Туровом, куда и прибыли Рейнберн и дочь Болеслава. Туровский князь, недовольный назначением ему небольшого удела и притом опасаясь, очевидно, за то, что отец назначит Киев по смерти не ему, готовил против отца своего восстание, в чем деятельное участие принимали жена его и Колобрежский епископ. Узнав об этом, Владимир заключил всех троих в тюрьму [238 - Bielowski A. Op. cit. P. 310.], из которой Святополк освободился только, по свидетельству русских летописей, около времени смерти отца. Титмар рассказывает, кроме того, что Рейнберн занимался миссионерской деятельностью до заключения своего в тюрьму (впрочем, это известие так неопределенно, что его едва ли не следует относить к деятельности Рейнберна в его Колобрежской епархии), а также и из тюрьмы (In qua (custodia) pater venerabilis, quod in aperto f eri non potuit, in secreto studiosus in divina laude peregit). Факты эти общеизвестны. Они были толкуемы то в том смысле, что епископ старался распространять христианство среди местных язычников, еще не принявших его, в том смысле, что он старался о приобщении Туровской земли к папскому престолу. Как бы то ни было, но Рейнберн больше всего является действующим по указаниям Болеслава, стремившегося распространить свое влияние и на Русь и в этих видах оказывавшего поддержку своему зятю.
   Как известно, смерть Владимира вызвала борьбу его сыновей. Святополк успел временно утвердиться в Киеве. Затем был изгнан Ярославом, водворился на великом княжении еще раз с помощью тестя своего Болеслава и наконец погиб. Со смерти Владимира Святого деятельность Святополка уже не относится к Туровской области, и потому за ней следить мы не будем [239 - Разбор этих известий сделан г-ном Линниченком (Линниченко И. А. Указ. соч. С. 83–100). См. также Хроника Дитмара, так источник для русской истории г-на Голубовского и г-на Врублевского о хронике М. Галла.]. Заметим только, что Святополк в своих притязаниях на Киевский стол пользовался сильною поддержкою местного населения, имел значительную партию в самом Киеве, без чего успехи его были бы необъяснимы. Кроме того, и Туровская земля принимала деятельное участие в его борьбе, откуда он набирал ополчения: «Святополк же собирал всех в Деревех и к Пинску и седе в Киеве, мысля всю братию погубити» [240 - Летописец Переславля-Суздальского. М., 1851. С. 33.]. Таким образом, он пользовался войском из своей области как главной силой, с помощью которой хотел удержаться в Киеве.
   Итак, Святополк пал в борьбе с Ярославом. Туров и Смоленск подчинились последнему.
   Утвердившись окончательно на Киевском столе, Ярослав, тем не менее, не покончил еще со всеми своими братьями: в отдаленной Тмутаракани сидел храбрый и отважный Мстислав, известный своими победами над кавказскими народами; в Полоцке сидел Брячислав Изяславич. Они могли быть недовольны усилением Ярослава и могли потребовать и себе увеличение уделов. Так оно и случилось.
   Брячислав Изяславич скоро заявил свое требование на Русскую землю. В 1021 году он напал на Новгород, взял в плен множество граждан, награбил сокровищ и поспешил в свои владения. Но извещенный об этом Ярослав предупредил его; через 7 дней он встретил Брячислава на речке Судомири, разбил наголову и отнял пленных и награбленные сокровища [241 - Ипатская летопись, с. 102; Татищев В. Н. Указ. соч. С. 101; Новгородская летопись, с. 89; Никоновская, с. 77, Тверская, с. 142, Воскресенская // Полное собрание русских летописей. Т. 7.]. Однако Ярослав не преследовал далее своего противника, напротив, он сам призвал его к себе, заключить с ним мир, дал ему еще два города: Витебск и Усвят [242 - Никоновская летопись, с. 77.]. Очевидно, Ярослав сознавал правоту требований Брячислава и притом боялся, что если он не удовлетворит Полоцкого князя, то Новгородские владения будут подвергаться частым, со стороны последнего, нападениям. Поэтому-то он сам первый предложил мир Брячиславу.
   Судя по условиям мира, можно думать, что означенные два города были главным предметом притязаний со стороны Полоцкого князя. Оба города, расположенные при торговых дорогах, имели важное значение для полочан: владея ими, последние держали в своих руках пути верхнего Подвинья и самую важную часть великого водного пути «из варяг в греки» – волоки между Двиной и Днепром. Цель войны, таким образом, является более важною. Быть может, с этого же времени к Полоцкому княжеству была присоединена часть Поднепровья с Оршею и Копысом, впоследствии отнятые Мономахом. В самом деле: если Брячислав не владел Витебском, то вероятно, не владел и названною областью, лежавшею к востоку от названного города. Ближайшие же преемники его, терявшие свои земли, едва ли могли приобрести новые.
   Брячислав Изяславич умер в 1044 году [243 - Ипатская летопись, с. 109.], оставив после себя сына Всеслава. В котором году родился Всеслав, неизвестно; но эта личность произвела на народ такое сильное впечатление, что сохранилось предание, будто он родился от волхвования и что вследствие этого у него на голове было родимое пятно, имевшее особенную волшебную силу. Волхвы велели ему носить на голове повязку, прикрывающую это пятно [244 - Ипатская летопись, с. 109.]. И вообще Всеслав слыл сверхъестественным, чародеем, даже и между более образованными людьми тогдашнего времени. Известный литературный памятник XII века [245 - Слово о полку Игореве.] так характеризует полоцкого чародея: «Князь Всеслав людям суд давал, князьям города приводил в порядок, а сам волком рыскал: из Киева до пения петухов он добегал до Тмутаракани, волком пересекая путь великому Хорсу (Солнцу). В Полоцке звонят заутреню у Святой Софьи, а он в Киеве звон слышит. Хотя и вещая душа в ином теле, но часто беды претерпеваете. Ему (Всеславу) вещий Боян сказал припевку (поговорку): „Ни хитру, ни горазду суда Божия не избегнуть“».
   Приведенный взгляд древнего поэта вполне верен, хотя и своеобразно характеризует кипучую деятельность Всеслава: он был умен, хитер и изворотлив, но в то же время жизнь его сложилась так, что он многое должен был претерпеть. Своим умом, своим беспокойным, предприимчивым характером этот князь остался надолго в памяти народа; о нем начали ходить уже легенды как о чародее; рассказы эти, передававшиеся в народе, попали в письменные памятники – летопись и «Слово о полку Игореве».
   После смерти Ярослава в 1054 году Всеслав Брячиславич жил некоторое время в мире с Ярославичами, Изяславом Киевским, Святославом и Всеволодом, и даже принимал участие в делах всей Руси; так, он ходил со всеми князьями в 1060 году на Торков [246 - Ипатская летопись, с. 114.]. Однако согласие это скоро нарушилось. Между князьями, неизвестно по какой причине, произошел раздор. Всеслав предпринял целый ряд нападений на северные русские области, осаждал в 1075 году Псков, хотя безуспешно [247 - Тверская летопись, с. 154; Псковская летопись, с. 2: «Князь Полотский Всеслав, собрав силы свои многие прииде к Пскову и много тружавсяя с многими замышлениями и пороками шибав, отъиде ничтоже успев». Ипатская летопись только намекает на этот поход: «Всеслав седе рать почал», с. 115.], а в 1076 году [248 - Ипатская летопись, с. 117; «придя в Новгород, с женами и с детьми; и колоколы съима у Святыя Софие; о, велика бяше беда в час тый, и понекадила съима», Новгород, с. 97.] подступил к Новгороду, занял и ограбил его. Поводом враждебных действий Всеслава, как обыкновенно пытаются объяснять наши историки, послужило то, что Ярославичи освободились от изгоя Ростислава, с которым они долго воевали, увеличили свои владения, не прибавив ничего Всеславу. Как бы то ни было, но великий князь Киевский Изяслав и его братья Святослав и Всеволод решились сообща наказать Всеслава за нападения. Глубокою зимою 1067 года они втроем, во главе многочисленного войска, отправились на Полоцкую область. Союзники осадили Минск, один из важнейших полоцких городов, взяли его после упорного сопротивления, причем почти все население – мужчины, женщины и дети – или были перебиты, или взяты в плен. От этого города они пошли далее и на реке Немизе встретились с войском Всеслава; 3 марта, несмотря на глубокий снег, произошла жаркая битва, в которой Всеслав был разбит [249 - Ипатская летопись, с. 117; Новгородская летопись, с. 97; Никоновская летопись, с. 93.]. Об этой битве неизвестный автор «Слова о полку Игореве» так картинно говорит: «На Немизе снопы стелют головами, молотят стальными цепами, на току жизнь кладут, веют душу из тела. Кровавые берега Немизы были усеяны не житом, но костьми русских сынов».
   После этой битвы Всеслав бежал. Союзные князья не погнались за ним, но направились в восточные части Полоцких владений, к Днепру, и остановились у Орши. Должно быть, наступившая весна помешала продолжению военных действий, так как воевали в то время почти исключительно зимою. Собравшись у Орши, Ярославичи в июне месяце призвали Всеслава для переговоров в свою ставку, причем они целовали крест, что не сделают ему никакого зла. Однако едва только явился Полоцкий князь в стан союзников, как был схвачен ими, скован и отправлен Изяславом в Киев в заточение [250 - Ibid.].
   Однако Всеславу Изяславичу недолго пришлось сидеть в заключении. Счастливый случай помог ему.
   В это время половцы напали на Южную Русь, разбили вышедших им навстречу Ярославичей и начали разграблять и жечь Русскую землю. Когда великий князь Изяслав возвратился после поражения в Киев, киевляне восстали. Они потребовали от князя выдачи им оружия, чтобы они могли пойти оборонять Русскую землю. Изяслав отказал жителям. Жители взбунтовались. Часть их вошла на княжеский двор и стала спорить с Изяславом, который в это время сидел на сенях со своею дружиною и говорил с гражданами через окно, а другая часть направилась в тюрьмы и выпустила заключенных, которые увеличили недовольную толпу. Дружина советовала князю послать стеречь покрепче Всеслава, даже убить его, но он ни на что не соглашался. Тогда народ хлынул к тюрьме, где заключен был Всеслав, освободил его и привел на княжеский двор. Изяслав бежал со своими приверженцами и сыном Мстиславом, а Всеслав был избран Киевским князем.
   Изяслав Ярославич бежал к Польскому королю Болеславу, своему родственнику. Здесь он соединился с королем, и оба пошли на Киев и Всеслава. Изяслав быль нелюбим киевлянами, и потому они все вышли против него под предводительством Всеслава. Однако последний не надеялся на устойчивость и силу киевлян, притом не видел возможности долго удержаться на Киевском столе, а потому, улучив удобный случай, убежал с похода из-под Белгорода к себе в Полоцк, предоставив киевлян самим себе. Он прокняжил в Киеве 7 месяцев [251 - Ипатская летопись, с. 119, 120; Новгородская летопись, с.103; летопись Даниловича, с. 117; Никоновская летопись, с. 115, Лаврентьевская, с. 168. Вот какими поэтическими красками рисует эти события из жизни Всеслава «Слово о полку Игореве»: «Тъй (Всеслав) клюками подпрься о кони, и скачи к граду Киеву, и дотчеся стружием злата стола Киевского. Скочи от них лютым зверем к пленочи из Белаграда, обесися сине мгле, утръже воззни стрикусы, отвори врата Новуграду, расшибе славу Ярославу, скочи влъком до Немизы с Дудуток».].
   Расправившись с киевлянами, Изяслав немедленно направился преследовать своего врага, Полоцкого князя. Он изгнал его из Полоцка и посадил там сына своего Мстислава. Последний скоро там умер, и на его место сел другой Изяславич – Святополк [252 - Ипатская летопись, с. 122; Новгородская летопись, с. 104; Лаврентьевская летопись, с. 169.]. Изгнанный Всеслав Брячиславич бежал на север к финскому племени води. Здесь он собрал войско и снова начал свои нападения на Новгород. В том же 1069 году он напал на новгородцев, но те под предводительством своего князя Глеба Святославича разбили его на Гзене [253 - Никоновская летопись, с. 96; Новгородская летопись, с. 103. Всеслав нашел поддержку у южан (Чудское племя, Барсов Н. П. Очерки… С. 46) и с ними явился под стенами Новгорода: «велика бяше сеца Вожаном и паде их бещисленное число; а самого князя отпустили Бога деля», Новгородская летопись.] у самого Новгорода, взяли в плен, но потом отпустили.
   Однако храбрый Всеслав не думал унывать. Он снова собрал войско и в 1071 году напал на Полоцк и выгнал оттуда Святополка. Тогда Изяслав послал на помощь последнему другого своего сына, Ярополка, который и разбил полочан в битве у Голотическа [254 - Ипатская летопись, с. 122; Лаврентьевская летопись, с. 169.]. Несмотря на это, Полоцкий стол остался за Всеславом, после многих лет упорной и несчастной борьбы.
   Во все время княжения Святослава в Киеве Всеслав сидел спокойно. Но как только умер Святослав (1076), снова начались беспрерывные войны между Всеславом и Киевскими князьями. Прежде всего подвергся нападению Новгород, где княжил Глеб, к которому ходил на помощь Владимир Мономах. В отмщение за этот набег Владимир сделал два похода на Полоцк, летом с отцом своим Всеволодом, а зимою с Святополком, который тогда уже княжил в Новгороде. В этот поход князья пожгли предместья самого города, и кроме того, Владимир разорил с половцами всю страну до Одрска [255 - Лаврентьевская летопись, с. 239.].
   Всеслав при первом удобном случае в свою очередь напал на Смоленск, владения Мономаха, воспользовавшись отсутствием последнего. Получив в Чернигове весть о нападении, Владимир немедленно поскакал с дружиною к Смоленску, но не застал там Всеслава. Тогда он направился в Полоцкую землю и пожег города: Лукомль, Логойск и Друцк [256 - Ibid.].
   Но Всеслав, очевидно, и этого не мог оставить без отмщения. По крайней мере, в следующем году Владимир принужден был снова направиться на Полоцкую область. Он собрал огромное ополчение из половцев, черниговцев и читеевцев и направился к Минску. Они взяли город и поступили с ним крайне жестоко: не оставили ни челядина (раба), ни скотины, все разграбили, пожгли [257 - Отметить еще мнение Василия Пассека, который в явлениях удельного периода видел «встревоженное семейное чувство». Чтения Московского общества истории и древностей Российских. 1868. Кн. 3. С. 9.].
   Кажется, на этом походе и закончилась борьба Всеслава Брячиславича с Ярославичами. По крайней мере, летописи ничего не упоминают. Впрочем, знаменитый чародей был уже слишком стар и, вероятно, совершенно успокоился под конец своей бурной жизни. Он умер в 1101 году, прокняжив 57 лет.
   При Всеславе Брячиславиче Полоцкое княжество достигло высших пределов своего процветания: ни до него, ни после него оно не было так велико и сильно, как в его время. Крепость и сила княжества увеличились особенно тем, что оно находилось в руках одного князя. Возвышением своим Полоцк вполне обязан уму и энергии Всеслава. После него Полоцкое княжество начинает падать. Оно разделяется на множество мелких самостоятельных уделов, которые часто спорят между собою. Первое начало удельному порядку в Полоцке положил сам Всеслав, разделив все княжество между своими шестью сыновьями.
   Со смертью Ярослава Великого в 1054 году вся Русская земля делится на почти независимые княжества или уделы. Внешняя сущность удельной системы состояла в том, что более или менее значительный племенной центральный город получал или принимал в себе князя, который оставался вполне независимым в делах внутренних, а во внешних делах более или менее зависимым, смотря по величине и значению управляемого им удела. Собственно удельный строй Древнерусского государства существовал еще до Ярослава. Так, по смерти Святослава Игоревича Владимир сделался единовластителем Руси только после долгой и упорной борьбы с братом Ярополком. Ярослав Владимирович должен был также бороться с братом Святополком, заключить другого брата Судислава Псковского в темницу и владеть долгое время Русью вместе с братом Мстиславом Тмутараканским до самой смерти последнего в 1034 году. Только тогда Ярослав сделался единовластцем Русской земли. Из этого видно, что обычай разделения Руси на уделы существовал еще гораздо раньше Ярослава. Однако со смертью последнего его потомство настолько размножилось, что уже на много столетий разделило Русь на уделы. Сам Ярослав оставил пять сыновей, и притом еще в Полоцке княжила независимая от него линия Изяславичей.
   Несмотря на довольно высокое состояние русской исторической науки, сущность и значение удельного периода еще далеко не выяснены историками. Явилось много теорий по этому вопросу, но ни одна из них не охватывает вполне сущности этой эпохи, обращая внимание то на ту, то на другую сторону ее.
   Не говоря уже о вполне отжившей теории Карамзина, которая видела в наделении великим князем сыновей своих волостями – отеческую любовь и попечение о детях, считаем необходимых упомянуть о более выдающихся мнениях по этому вопросу. Такие авторитетные ученые, как С. М. Соловьев и Кавелин, признают, что уделы произошли от раздачи русских земель великим князем как родоначальником княжеского семейства и что, следовательно, вся Русская земля представляла общее родовое владение княжеского дома, а борьба князей между собою – борьбой за княжеские родовые счеты. Далее, есть теория, которая видит в удельно-вечевом строе этнографическое деление Руси по племенам и, следовательно, борьбу князей объясняет племенной борьбой народностей. Это мнение впервые было выяснено Костомаровым. Наконец, есть еще довольно важное мнение Сергеевича, который видит в удельно-вечевом складе договорное начало между князем и народным вечем [258 - Отметить еще мнение Василия Пассека, который в явлениях удельного периода видел «встревоженное семейное чувство». Чтения Московского общества истории и древностей Российских. 1868. Кн. 3. С. 9.].
   Здесь не место входить в более подробное исследование этих теорий и не место также вести с ними полемику. Но нам, однако, кажется, по нашему крайнему разумению, – что ни одно из этих мнений не удовлетворительно. Дело в том, что каждая теория рассматривает совокупность не всех явлений народной жизни давнего времени, но предпочтительно избирает одну группу фактов, которая кажется ей важнее, справедливее, и на них строить свои выводы. Те же из фактов, которые не подходят под данную группировку, стараются объяснить какими-либо натяжками или прямо считать исключением.
   Обращаясь к фактам удельно-вечевого периода Русской истории, мы замечаем три крупных явления: 1) проявление и развитие племенной жизни народностей, составлявших тогдашнюю Русь, 2) борьбу князей и 3) слияние княжеских интересов с интересами земства.
   Племена, составлявшие Древнюю Русь, должны были различаться друг от друга многими этно графическими особенностями, выражавшимися в различных местных говорах, обычаях, обрядах, особенностях религиозных, в различной степени культуры, в различии торговых интересов, даже, может быть, в таких мелочах, как одежда, способ и приемы охоты и т. п. Как ни велики покажутся нам эти особенности, но они имели влияние на разрозненность племен, в особенности если обратим внимание на то, что огромные пространства, непроходимые леса и болота и притом недоверчивое, подозрительное отношение одного племени к другому, – черта, свойственная вообще малообразованным народам, постоянно препятствовали близкому знакомству и слиянию племен. При этом припомним свойственную вообще славянам черту – заводить между собою споры и прочее; все эти несогласия между племенами летописец характеризует словами «бысть нестроение». Но пока племена жили мелкими общинами, пока они не поравнялись до способности создать государственное начало, народная жизнь ни в чем не проявлялась. С IX века различные события, одно за другим, возбуждают к деятельности русские племена: борьба с варягами, установление на всем пространстве государственной власти, частое посещение северных славян южными и наоборот. А также борьба за власть первых князей, походы в Грецию, Хазарию, на Кавказ и прочее, наконец, принятие христианской религии и с нею вместе письменности, одним словом – все эти явления заставили проснуться русские племена. Таким образом, произошло возбуждение в среде русских племен к деятельности умственной и государственной, каковое явление мы бы назвали возрождением племен. Первые поддались этому движению те племена, которые находились в более близких сношениях с Грецией: киевские поляне и ильменские славяне и полочане. Потом выдвигается на сцену политической жизни: Волынь, Туров, северяне, смоляне и так далее. Вследствие такого проявления народной областной жизни в наш удельно-вечевой период мы замечаем следующие явления: 1) развитие и усиление веча как выразителя народной воли в делах внутренних и внешних, 2) борьба городов с пригородами, которая есть отражение всеобщего возрождения племен, 3) борьба земств, 4) развитие системы земель, т. е. племена группируются около своего главного центра, великокняжеского города, причем всякая земля в свою очередь делится на мелкие уделы. Что касается до князей, то в борьбе их мы наблюдаем следующие случаи: 1) борьба князей за родовые (борьба Мономаховичей и Ольговичей) и семейные счеты, 2) борьба князей за личные обиды и неудовольствия, 3) борьба князей за интересы земель, княжеств, например торговые и прочие, 4) появление и борьба за столы князей – изгоев. В первых двух случаях князья обыкновенно воевали только со своими дружинами, причем земство редко помогало и даже отказывало им в помощи.
   Вот отличительные черты, на наш взгляд, удельно-вечевого периода. Для объяснения его, нам кажется, нужно брать совокупность всех этих черт, а не одну какую-нибудь, например родовые отношения князей, и только такой взгляд может вполне выяснить значение этого периода.
   К этому следует прибавить еще одно соображение. В продолжение нескольких веков, когда продолжался наш удельный период, при разнообразии и многочисленности племен, населявших Русь, различной их степени культуры, интересах и так далее, удельно-вечевой порядок имел свои видоизменения. Укажем хотя бы на то, что поколения князей не могли всегда действовать по одному и тому же принципу, хотя бы по принципу родового начала: один князь мог иметь свои взгляды на власть, на свое положение, на управляемый им удел и так далее, отличные от взглядов другого. С другой стороны, и земли, смотря по условиям, в какие они были поставлены, имели различные понятия и принципы о княжеской и народной власти: в одном городе преобладало вече, в другом князь и так далее. Все это отразилось и на событиях удельного периода.
   В первое время князья в уделах были пришлые. Князь со своею дружиною переходил из города в город, представляя собою временную военную и судебную власть. Вследствие частой смены князей и их исключительного положения в стране должна была выступить народная власть для постоянного заведывания внутренними делами, что и выразилось в усилении значения веча.
   Однако приблизительно с половины XII века князья перестают ходить со стола на стол, но сживаются настолько с управляемыми ими племенами, что власть княжеская делается наследственною. Еще при жизни князь старается назначить и утвердить себе преемника. Таким образом, княжеские линии утверждаются в той или другой земле, в своих вотчинах; земли, со своей стороны, крепко держатся одной какой-либо княжеской линии. С этого времени интересы князя и его удела становятся нераздельными.
   Земли полоцких и смоленских кривичей окончательно выделяются в первой половине XII века. Смоленское княжество выделяется с началом правления Ростислава Мстиславича. Полоцкое княжество, как мы видели, выделилось еще при Владимире и было, насколько можно судить по летописным известиям, довольно самостоятельно. Однако мы видели, что Всеслав Брячиславич почти всю жизнь свою провел в борьбе за самостоятельность своей земли, между тем как Киевские князья стремятся подчинить ее. Борьба эта продолжается и после смерти Всеслава, еще с большим ожесточением. Полоцкая земля раздробляется на уделы, но все они продолжают вести борьбу с Киевом единодушно. Конец этой борьбы и полное обособление можно считать с 1137 года, с возвращением из ссылки Полоцких князей.
   Обращаясь собственно к возрождению племен, населявших Белоруссию, и к образованию у них государственного начала, нужно заметить, что оно далеко не одинаково и не в одно время появилось у смолян, полочан и дреговичей. Ранее других выработали государственное начало полоцкие кривичи, о чем уже было говорено. За ними выступили дреговичи с центральным городом Туровом и позже их, в первой половине XII века, смоляне. До проявления полной самостоятельности Смоленской земли, т. е. до начала княжения Ростислава Мстиславича, при котором она впервые сделалась самостоятельною, в Смоленске часто переменяются князья.
   Уследить за их внутренней деятельностью невозможно за отсутствием данных, и поэтому, чтобы не прерывать рассказа, нам придется ограничиться сухим перечнем за это время имен князей.
   Почти то же приходится сделать и с Туровской областью.
   Получив самостоятельного князя еще при Владимире Святославиче – Святополка, Туров некоторое время играет видную роль между городами Киевского княжения. Он отдается обыкновенно старшим после великого князя князьям, следовательно, преемникам великокняжеского стола. Так, после Святополка I Владимировича там сидел старший сын и преемник Ярослава – Изяслав до 1054 года, когда он занял Киевский стол [259 - Ипатская летопись, с. 114.]. После смерти Ярослава Турово-Пинская область осталась за Изяславом. Причина такого важного положения Турова была та, что в это время главнейшим и важнейшим соседом Руси была Польша, ближайшее сношение с которой происходило именно через Туровскую область. Сидя в пограничной области или владений ее, князь всегда успевал заключить союз с Польшей или Венгрией, которые и сами охотно вступали в союз с Русскими князьями. Так, мы видим, что Святополк I получал помощь от Польши, Изяслав тоже два раза отправлялся за помощью в Польшу, сын его, великий князь Святополк II в 1097 году заключал союз с ляхами против Давида Игоревича и воспользовался помощью Венгерского короля Коломана.
   Во время смерти Ярославовой, в Смоленске мы видим впервые самостоятельного князя; то был Вячеслав Ярославич, родившийся в 1034 году [260 - Там же. С. 105.]. Он быль женат на Оде, дочери графа Штадского Леопольда, и имел от нее одного сына Бориса [261 - Там же. С. 105, 113, 114.]. Однако Вячеслав вскоре умер, 23 лет от роду в 1057 году; супруга его Ода уехала на родину, взяв с собою и Бориса, выросшего и воспитанного в Саксонии; он явился на Русь только около 1077 года, когда о нем упоминают летописи. Вместо Вячеслава на Смоленский стол был отправлен, по решению старших братьев, Игорь, княживший до этого времени во Владимире на Волыни [262 - Там же. С. 114.]. Время его рождения неизвестно; вообще о нем мы почти ничего не знаем, как и о его предшественнике на Смоленском столе. Можно только догадываться, что он был женат на Кунигунде, Орламинской графине, которая после его смерти в 1060 году уехала в Германию и там вышла замуж за какого-то принца [263 - Карамзин Н. М. Указ. соч. Т. 2. С. 88.].
   После смерти Игоря (1060) три старшие князя – киевский князь Изяслав и братья его Святослав и Всеволод разделили Смоленское княжение между собою [264 - Там же. С. 38.]. Кажется, что это деление нужно понимать только в смысле разделения доходов со страны, но не деления географического; по крайней мере, последующая история этого не доказывает, да притом вообще у Русских князей не было в обычае территориальное деление какого-либо племени. Смоленская волость недолго находилась в неопределенном положении под властью трех князей. При Владимире Мономахе мы видим, что она находилась в теснейшей связи с Переславским княжеством, в котором княжил отец Мономаха Всеволод. Мало того, Туров, кажется, тоже на время попал под власть Всеволода. Именно после изгнания Изяслава из Киева Святослав, сделавшись Киевским князем, оставил за собою Чернигов. Несомненно, он должен был вознаградить как-нибудь брата своего Всеволода; ему, по всей вероятности, досталось Туровское княжение. Так, Владимир Всеволодович ходил воевать за Туровскую волость с ляхами и, перезимовав в Турове, на весну ходил к отцу в Переславль, оттуда снова в Туров [265 - Тверская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 15. С. 158.]. Когда умер Святослав, князь Киевский, Всеволод помирился со старшим братом, изгнанником Изяславом, и перевел сына своего Владимира из Турова, как владения Изяславова, на прежний стол в Смоленск (в 1077) [266 - Лаврентьевская летопись, с. 236, 238.].
   Туров, вероятно, остался за Изяславом, для которого он был важен как прямой путь для сношений с Польшей. Взамен Турова Всеволод получил Чернигов, причем братья Святославичи, Олег и Давид, объявлены были изгоями и лишены отцовского стола. Такой же участи подвергся и сын Вячеслава Борис, появившийся около этого времени на Руси. Молодые изгои не думали уступить своего права на управление русскими городами. Они явились с многочисленным войском степняков и в 1078 году заняли Черниговскую волость. Однако в том же году соединенные ополчения старших князей разбили под Черниговом изгоев, причем были убиты Борис Вячеславич и великий князь Изяслав. Всеволод занял Киевский стол, вследствие чего произошла новая смена князей в уделах. Ярополку, младшему сыну Изяслава, отдано было Туровское владение, но только в придачу к Волыни [267 - Никоновская летопись, с. 107.], Владимир Мономах перешел из Смоленска в Чернигов.
   Таким образом, Мономах занимал два стола; по крайней мере, известно, что, когда Всеслав Полоцкий напал на Смоленск, Владимир погнался за ним с черниговцами. Отсюда можно заключить, что Владимир не переставал быть Смоленским князем, на что сохранилось указание в одном позднейшем источнике [268 - Ипатская летопись, с. 143; Воскресенская летопись // Полное собрание русских летописей. С. 3.].
   Туров при Всеволоде потерял свое значение. Этот князь не имел связей с Западом, подобно Изяславу, и потому Туров не был для него важен. Он отдал его Ярополку, с которым был, по-видимому, в первое время весьма дружен. Так, Ярополк однажды провел у него Пасху. Мало того, когда он был выгнан племянниками своими Ростиславичами из удела, Всеволод немедленно помог племяннику Ярополку, послав с войсками сына своего Владимира, который и восстановил его на прежнем столе [269 - Воскресенская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 7. С. 8.]. Однако согласие это продолжалось очень недолго [270 - Ипатская летопись, с. 144.]. Ярополк вздумал восстать против дяди: между ними произошли, вероятно, какие-то недоразумения, о которых летопись умалчивает; она объясняет дело тем, что Ярополк послушался злых советников [271 - Пространнее об этом говорит Стрыковский. Один приближенный Всеволода посоветовал последнему послать на Ярополка сына своего Владимира (вероятно, вследствие какого-нибудь недоразумения или подозрения). Тот же советник убеждает Ярополка бежать в Польшу, говоря: «ты не доверяйся своим советникам и войску, побеги в Польшу поскорее, как сделал отец Изяслав», с. 171–172. Если это так – то, очевидно, здесь кроется какая-то интрига, какие частенько бывали в те времена.]. Владимир Мономах, посланный Всеволодом, занял Владимир-Волынский и пленил там мать и жену Ярополка, бежавшего при одном приближении противников в Польшу. Однако он скоро помирился с великим князем и опять занял свой стол. Через несколько времени, когда он был на пути в Звенигороде, его убил какой-то Нерядец. Причина убийства неизвестна, но убийца бежал к Рюрику Ростиславичу, чем и навлек сильное подозрение на последнего (1087) [272 - Ипатская летопись, с. 144, 145.].
   В следующем году, после смерти Ярополка, браг его Святополк, княживший до этого времени в Новгороде, перешел на Туровское княжение [273 - Там же. С. 145.]. К этому побудило его, вероятно, желание быть поближе к Киевскому столу, так как он оставался старейшим в княжеском роде. К такому переходу побуждала его еще, может быть, и та причина, что он, занимая отцовское место, мог возобновить старые отцовские связи с Польшей и Венгрией; впоследствии он, как известно, пользовался содействием той и другой. Притом же новгородцы вообще не любили этого жадного князя, и впоследствии они выразились, что если бы сын Святополка, которого хотели там посадить у них, был бы даже о двух головах, то и тогда они не пожелали бы принять его. В 1093 году Святополк, после смерти Всеволода, перешел на Киевское княжение, оставив за собою Туров. Спустя немного времени, именно в 1095 году, Давид Святославич окончательно утвердился в Смоленске, где он прокняжил до Любеческого съезда (1097) [274 - Там же. С. 160, 161, 164; Новгородская летопись. Т. 1. С. 118; Воскресенская летопись, с. 8; Никоновская летопись, с. 124, 125, 127.]. После этого съезда, на котором было решено, чтобы каждый князь владел отцовским уделом, Давид Святославич с братом Олегом заняли Чернигов, Муром и Ростов, а Владимир утвердился снова в Смоленске [275 - Ипатская летопись, с. 181.] и Переславле. Однако в Смоленске спустя немного времени мы видим сына Мономаха – Святослава. Об этом князе мы знаем немного. Известно, что в молодости своей он был заложником у одного из половецких ханов и раз ходил в поход на половцев (1107). На Смоленском столе он был до вокняжения отца своего Владимира в Киеве (1113), когда был переведен в Переславль, где и умер в следующем году (1114) [276 - Там же. С. 199.]. Когда Владимир Всеволодович утвердился на великокняжеском столе, произошла новая смена князей: в Смоленске начал княжить сын его Вячеслав [277 - Там же. С. 198.]. Такой порядок вещей продолжался, кажется, до самой смерти (1125) этого князя. По крайней мере, мы узнаем, что только в 1128 году, то есть в княжение Мстислава Владимировича, Вячеслав уже княжил в Турове, а Ростислав Мстиславич – в Смоленске.
   После княжения Святополка II Изяславича значение Турова окончательно начинает падать.
   Причина этому быть может та, что сношения с поляками и венграми ослабевают. Польша потеряла свое могущество, приобретенное при первых королях ее: она уже далеко не была сильным государством во времена Болеслава Кривоустового (1122–1139); он ослабил ее совершенно, разделив на уделы. Мелкое удельные князья, занятые своими домашними счетами, не могли предоставить для русских князей надежных союзников. При том жизненный интерес Руси с Владимира Мономаха до конца XII века переносится к Киеву и на правые берега Днепра. Русь употребляла все усилия в борьбе с кочевыми ордами половцев. Между ними же князья находили верных союзников и наемников. Вследствие такого положения вещей Турово-Пинская область хотя приобретает при Вячеславе Владимировиче полную независимость от Киевского князя, но теряет свое значение и нисходит на степень мелкого удела. Притом она дробится на несколько княжеств. Уже в 1128 году мы знаем отдельного Клецкого князя Вячеслава. Но несомненно, что уделов было гораздо больше: оставались еще потомки Изяслава Ярославича: Мстислав, Изяслав, Брячислав и Юрий, уделы которых хотя и неизвестны в точности, но были где-то в бассейне Припяти, таким образом, мы видим, что до смерти Мономаха Туров и все При-Припятье почти исключительно находилось во власти старшей линии Ярославичей – потомков Изяслава.
   Всеслав Брячиславич Полоцкий оставил после себя шестерых сыновей: Рогволода (Ипатская летопись, стр. 211, 218), Давида, Бориса (Новгородская летопись, стр. 124, Ипатская летопись, стр. 211), Ростислава (Ипатская летопись, стр. 218), Глеба и Романа (Ипатская летопись, стр. 204). Своими завоеваниями Всеслав значительно расширил свои владения, но после смерти его сила и значение Полоцкого княжества быстро падают. Причина такого падения – разделение княжества на уделы. Неизвестно, какому из сыновей Всеславовых достался тот иди другой удел, а также и какие именно были уделы. Можно только заметить, что в Полоцке сел Давид [278 - Там же. С. 183, 211, 218; Лав ренть евс кая летопись, с. 210.], в Минске – Глеб [279 - Ипатская летопись, с. 185.], в Изяславле – Брячислав [280 - Там же; Лаврентьевская летопись, стр. 270 и др.]. Самыми важными уделами были Минск и Полоцк. О границах последнего мы ничего не знаем; к Минску же принадлежали города: Орша, Копыс (ныне уездный город Могилевской губернии) и Друци (ныне село на реке Друти Могилевской губернии) [281 - Ипатская летопись, с. 210.]. О других уделах, а также и князьях их мы знаем весьма немного.
   Главный удел Полоцкой земли – Полоцк, в котором княжил Давид Всеславич, – находился в тесном союзе с остальною Русью. Так, этот Полоцкий князь ходил вместе со всеми князьями в 1103 году на половцев [282 - Это очевидно из похода 1116 г. – см. Ипатскую летопись, с. 203.]. Он не отказался от союза с Киевскими князьями и тогда, когда ему пришлось идти на родного брата в Минск [283 - Там же. С. 183.].
   Беспокойный Глеб Минский начал делать нападения на соседние области, на дреговичей и на смолян, которые тогда находились под властью Святополка Киевского. Последний, чтоб наказать неугомонного соседа, отправил в 1104 году на Минск воеводу Путяту; к киевскому ополчению присоединялись: смоленское под начальством сына Владимира Мономаха Ярополка, Олега Святославича и брат Глеба, Давид. Но соединенное войско возвратилось из Минской области без успеха [284 - Там же. С. 185.]. Между тем Глеб не унимался; он продолжал грабить соседние земли, уводить в плен жителей, жечь города и села.
   В 1116 году Глеб напал на землю дреговичей, сильно опустошил ее окраины и сжег Слуцк. Владимир грозил ему, но он не обращал внимания на угрозы и сам укорял великого князя. Тогда Мономах решился покончить с беспокойным соседом. Он сам с войском отправился на Минск, взяв с собою своих сыновей, Давида Святославича и Ольговичей. Нападения были сделаны с разных сторон. Князь Смоленский Вячеслав Владимирович взял Оршу и Копыс, города, соседние со Смоленской волостью; Давид и Ярополк, сын Владимиров, взяли и отдали на «щит», то есть на разграбление, Друцк. На главный город княжества Минск, где находился и виновник похода Глеб, отправился Владимир сам. Глеб затворился в городе. Не надеясь взять скоро приступом город, Киевский князь твердо решился принудить его к сдаче голодом. С этой целью он начал строить себе избу в лагере. Глеб увидел, что Владимир думает во что бы то ни стало взять город, начал вести с ним переговоры о мире. Владимир, как выражается летописец, сжалился, что проливается кровь христианская в дни великого поста, и принял мирные условия. Глеб вышел из города с детьми и дружиною, поклонился великому князю, условился о мире, обещаясь быть послушным Мономаху. Сделав свои распоряжения, прочитав наставления Глебу, Владимир отдал ему обратно Минск, а сам возвратился в свою область [285 - Там же. С. 203.].
   Однако хотя не упоминается, в чем состоял мирный договор между Киевским и Минским князьями, но из последующих известий можно заключить, что полоцкие города Орша и Копыс с этого времени навсегда остались принадлежащими Смоленской области [286 - Грамота Ростислава Мстиславича (Владимирский-Буданов М. Ф. Указ. соч. Вып. 1).]. Кроме того, сильно пострадали дручане. Жители этого города были взяты в плен Ярополком и отведены в Переславскую волость, где ими построен был город Желди.
   Впрочем, Глеб недолго соблюдал мир. Около 1119 года Владимир снова пошел к Минску, на этот раз взял город, пленил Глеба и привел его в Киев, где он умер в том же году. Минское княжество осталось на некоторое время во владении Мономаха и его сыновей [287 - Ипатская летопись, с. 205.].
   Завладев Минском, Мономах, как кажется, отдал его внуку своему Изяславу [288 - Летопись Даниловича, с. 122.].
   После смерти Мономаха, в княжение в Киеве сына его Мстислава, между Полоцкими князьями и остальною Русью разгорелась новая война.
   На этот раз поход был направлен против всех князей полоцких и в особенности против прежнего союзника и родственника Мономаховичей – Давида Всеславича Полоцкого. Причины этого похода неизвестны, хотя из последующих событий можно догадываться, что Давид Всеславич отказался от участия в общерусских делах – в походах на половцев и, вероятно, не признал великокняжеской власти Мстислава. Как бы то ни было, но в 1127 году великий князь собрал почти всю Русь в поход на Полоцк. Замечательно, что как этот, так и другие походы на Полоцк отличаются тем, что на них собираются почти все князья, охотнее, чем на половцев. К сожалению, невозможно, по недостатку данных, выяснить это замечательное явление.
   В настоящий поход князья отправились не все вместе, но по частям, на разные города Кривичской земли. Так, на Изяславль отправились четыре князя: Вячеслав из Турова, Андрей из Владимира (Волынского), Всеволодко из Городно (ныне местечко Городно Пинского уезда Минской губернии), Вячеслав Ярославич из города Клецка. Всеволод Ольгович, князь Черниговский, с братьями отправился по направлению на Стрежев к городу Борисову.
   Сын великого князя Изяслав Курский и воевода Иван Войтишич с ополчением Торков направились на Логожск (местечко Логойск Минской губернии). Ростислав Смоленский, другой сын Мстислав, направился на Друцк. Всем этим князьям дано было приказание напасть одновременно на назначенные пункты, именно 4 августа. Но Изяслав напал на Логожск днем раньше, взял город и полонил жителей. Тут он простоял два дня, взяв случайно в плен Брячеслава, Изяславского князя, и войска логожан, которых он вел на помощь отцу. Этот князь, отправившись в поход к отцу, сбился с пути, перепугался и попал прямо в руки Изяславу. Этот последний, взяв добычу, пленных логожан и Брячислава, отправился к Вячеславу Владимировичу, который в это время осаждал сильно сопротивлявшийся Изяславль. Жители этого города, видя, что князь их Брячислав и логожане находятся в лагере противников и что им не причиняют никаких обид, решились и сами сдаться. Но предварительно потребовали от Вячеслава клятвы, что город их не будет отдан на разграбление. Вячеслав дал, но не мог сдержать. Вечером, чтобы воины не заметили и не ворвались в город, туда вошли только воевода Воротислав князя Андрея и тысячник Вячеслава Иванко с небольшим числом отроков. Когда же на рассвете войско увидало, что город сдался, оно насильно ворвалось туда и предалось разграблению; воеводы едва могли спасти имущество жены Брячиславовой, дочери Мстислава. В то же время выступило против полочан и новгородское ополчение, во главе с князем Всеволодом Мстиславичем; оно направилось в Неклочу. Когда полочане увидали, что им невозможно бороться с целою Русью, то решили на вече выгнать виновника несчастий Давида, а на его место посадить Рогволода. С таким решением они отправились к Мстиславу, который согласился с решением полоцкого веча, заключил мир и отправился в Киев [289 - Ипатская летопись, с. 210–211; Лаврентьевская летопись, с. 282–283.]. Но Полоцкие князья не думали считать для себя обязательным исполнение мирного договора. Когда Мстислав прислал звать их в поход на половцев, они не только не повиновались, но отправили послов с насмешкою. Мстислав хотел сейчас же наказать непокорных, но его задержала война на юге. Окончив ее, он отправился на север, пленил войска Полоцких князей: Рогволодовичей Василия и Ивана (самого Рогволода уже, очевидно, не было в живых) и Всеславичей: Святослава, Давида и Ростислава. Один из Всеславичей, Борис, умер до изгнания в 1129 году, а другой, Роман – в 1114 году [290 - Ипатская летопись, с. 211; Воскресенская летопись, с. 23.].
   Всех их он привел в Киев и отсюда отправил на трех ладьях в Грецию, где все эти князья были хорошо приняты императором и поступили к нему на службу [291 - Ипатская летопись, с. 211, 217, 218.].
   Полоцк получил во владение Изяслав Мстиславич. Впрочем, полоцкие Изяславичи вскоре появляются в своих родных вотчинных землях; именно в 1132 году появляется в Полоцке Василько Святославич, внук Всеслава. Когда после смерти Мстислава Изяслав из Полоцка перешел в Переславль, оставив вместо себя Святополка, брата своего, полочане воспользовались случаем для освобождения себя от зависимости чуждой их княжеской линии; они изгнали Святополка и посадили на стол Василька Святославича [292 - См. Лаврентьевскую летопись, с. 286; Тверская летопись, с. 197; Никоновская летопись, с. 157.].
   Этот князь, очевидно, успел уже вернуться из изгнания или же, быть может, вовсе не был отправлен с отцом в изгнание как малолетний. В 1140 году вернулись и еще двое из князей (имен не у поминается) [293 - Ипатская летопись, с. 247.] из Царьграда; возвратились ли или нет остальные князья – неизвестно). С возвращением Полоцких князей земля их в полном составе (кроме Орши и Копыса) была освобождена от власти Киевских князей. Восстановление прежнего порядка в Полоцке совершилось с согласия остальных Русских князей; прибывшие князья живут мирно и в союзе с остальными князьями и Мономаховичами, и Ольговичами Северскими [294 - Всеволод взял за сына своего Святослава дочь Василька, Изяслав отдал дочь свою за Бориса Рогволодовича. Там же. С. 224.].
   Таким образом, восстановился прежний порядок в Полоцкой земле; вместе с тем окончилась вековая борьба с Киевом за самостоятельность.
   Представим еще одно соображение относительно этой упорной борьбы.
   После смерти Мономаха потомство его утверждается в земле Туровской и Смоленской, стремясь подчинить и Полоцкие волости.
   Кроме того, Мономаховичи владели землями Владимиро-Волынскими, Переславскими и Ростово-Суздальскими, стараясь не выпустить также из рук Великого Новгорода. Первое поколение Мономаховичей особенно дружно отстаивало земли на западной половине Днепра, которыми быль окружен Киев, стараясь не выпустить из своих рук ни одного города. Но уже Мстислав, а может быть и отец его Владимир, не мог не понимать, что он только тогда может прочно утвердиться на западе, тогда только может рассчитывать на постоянное влияние на богатый Новгород, когда избавится от опасного врага на севере – Полоцких князей. Непрерывная борьба, примеров жестокости которой нет в нашей древней истории, борьба Мономаха с полоцкими князьями, не имеет за собой других оснований, как желания соединить в одну территорию Смоленскую и Ростово-Суздальскую земли с Киевом и дреговичами и таким образом взять в свои руки Новгород.
   Конечно, старая, едва ли не эпическая, причина борьбы Ярославичей с Рогволодовичами здесь не могла иметь места. Владимир Мономах, мстя за всякое нападение на Смоленские земли, ревностно отстаивает и Туровские. Он не успел или не решился отнять уделы у Рогволодовичей; он успел, по крайней мере, оттеснить их от Днепра, затем Орши и Копыса. Отняв эти города, он успел значительно оттеснить полочан от Великого водного пути, подорвать их торговлю и обеспечить и усилить, таким образом, торговлю своей области.
   Сын его Мстислав оказался решительнее отца. Предлог для борьбы, который выдвигает летопись, желая замаскировать чисто личные стремления деятельного представителя Мономахова рода, причина борьбы, вследствие которой «Рогволожи внуци взимают меч», имеет более глубокое основание. Мстислав одним решительным ударом хотел сделать то, чего не мог достигнуть его отец долгою борьбой. Он изгоняет Полоцких князей и сажает на место их наиболее деятельного из своих сыновей, наиболее способного поддержать стремления своего отца – Изяслава. Еще не успел он утвердиться в Полоцких волостях, как Киевский князь предпринимает большой поход на Литву. Что это была за Литва – из обстоятельств похода не видно, не видно также и причины похода. Но последняя ясна будет, если вспомнить, что Полоцкие князья находилась с литовскими народами в постоянных сношениях, что эти народцы, по крайней мере соседние, находились в подчиненном положении к Полоцким князьям, что среди них жили кривичи колонисты. Это смешанное русско-литовское население, очевидно, не желающее покориться новому князю, пользуясь наступившим замешательством, стремилось обособиться. Не без вероятности можно также предположить, что сюда, на окраинные земли, сбежалась часть полочан, недовольных новыми порядками, приверженцы Рогволодовичей и независимости и, вероятно, со своими князьями, из которых не все были изгнаны и которых народный голос выдвинул снова при первом удобном случае.
   Попытка удержать за собою Полоцкую область Мономаховичам не удалась, и не удалась потому, что этому помешали и внутренние причины (само население) и внешние обстоятельства. После смерти Мстислава начались частые перемещения Мономаховичей со стола на стол, неурядица при неудачном правлении Ярополка. Но впоследствии мы увидим, что та же борьба Мономаховичей с Полоцком продолжалась только на других основаниях и что Мономах в своем внуке Ростиславе нашел надежного преемника.
   Мы рассмотрели начальную эпоху истории Смоленского, Туровского и Полоцкого княжеств. В ней заметны два различных течения: стремление первых Киевских князей централизовать русские земли в своей власти, и затем, когда Русь достаточно сплотилась, – движение обратное первому, децентрализованное. Подробностей из эпохи сложения русских земель под властью Киевского князя мы почти не знаем. Однако насколько можно судить по отрывочным известиям, это соединение не всегда происходило мирным путем, на что указывает борьба Владимира Святого с Полоцком, с радимичами и прочими, хотя большинство племен, не успевшие создать у себя прочного государственного устройства, под влиянием внешних обстоятельств подчинились добровольно. Затем начинается течение, обратное в историю Руси – стремление отдельных этнографических групп к децентрализации и установлении у себя самостоятельного государственного устройства. Туровское княжество не успело обособиться до довольно позднего времени; Смоленская земля выделялась постепенно, без борьбы с Киевом: со времен княжения Ростислава Мстиславича она делается вполне самостоятельной землей с отдельной своей линией Ростиславичей. Напротив, Полоцкая земля выдержала вековую борьбу с Киевом из-за самостоятельности.

Глава II
Пути сообщения

   В начале княжения Мстислава Владимировича в Киеве мы видим на Туровском столе младшего его брата Вячеслава, а на Смоленском – сына Ростислава.
   Неизвестно, когда родился князь Туровский; из предшествующей жизни его мы знаем, что он уже в 1096 году ходил на помощь брату своему Мстиславу против изгоя Олега [295 - Ипатская летопись, с. 166–167.]; затем в 1107 году он принимает участие в походе всех князей на половцев [296 - Там же. С 186.], а немного позже мы встречаем его уже на Смоленском столе (с 1113) [297 - Там же. С 198.]. Через три года после этого он по приглашению отца своего Мономаха совершил поход на Дунай с воеводою Фомою Ратиборичем [298 - Там же. 204.]. Причина похода – желание Мономаха поддержать притязания на Византийский престол брата царевича Леона, Василия, внука Мономаха. Война была неудачна, и Вячеслав, отступив от Доростоля, возвратился обратно [299 - Карамзин Н. М. Указ. соч. Т. 2. С. 91.]. Вот все, что мы знаем о Вячеславе до занятия Туровского стола; когда занял он этот последний стол, летописи умалчивают, но во время похода Мстислава на Полоцкую область в 1128 году Вячеслав был уже Туровским князем [300 - Ипатская летопись, с. 210.]. Переход его на Туровское княжение из Смоленска едва ли не следует отнести ко времени занятия Мстиславом Киевского стола и последовавшей при этом перемене столов, то есть к 1125 году. К этому же году, вероятно, относится и занятие Смоленского стола Ростиславом Мстиславичем, так как и этого последнего мы встречаем со Смоленским полком в упомянутом походе на Полоцк.
   Нужно заметить, что Туровская земля в это время состояла из двух уделов – собственно Туровского и Клеческого, где княжил Вячеслав Ярославич, внук Святополка [301 - Там же. «Вячеслава Ярославича ис Клечска» послал Мстислав.]. Долго ли существовал этот удел – неизвестно, ибо об этом князе летописи больше не упоминают.
   С началом княжения Ярополка Владимировича в Киеве (1133) происходит новая смена столов. По установившемуся порядку Переславское княжение занимал ближайший преемник великого князя. А таким преемником бездетный Ярополк хотел, очевидно, сделать племянника своего Изяслава Мстиславича, вывел его из Полоцка и посадил в Переславле [302 - Воскресенская летопись, с. 29; Никоновская летопись, с. 157; Ипатская летопись, с. 212.]. Но такое предпочтение племянника дядьям (Вячеславу, Андрею и Юрию) вызвало среди князей недовольство, и Ярополк должен был «с нуждою» вывести племянника из Переславля и отдать его старейшему после себя – Вячеславу. К удовлетворению же Изяслава, потерявшего во время этих переходов Полоцкие владения, кроме Минска, великий князь отдал ему Туров и Пинск, сверх Минска, «и множество даров: жемчюг, злато, сребро, ризы, кони, доспех, и чествовав его много» [303 - Никоновская летопись, с. 157, 158.].
   Но Вячеславу не сиделось в Переславле. Там требовался князь не с таким характером, как он; борьба с половцами, с черниговскими князьями требовала постоянной деятельности, которой Вячеслав всегда предпочитал тихую жизнь. Вот почему он «начал лишаться» Переславля, ходил зачем-то в Рязань, оттуда снова вернулся в Переславль и, наконец, изгнав Изяслава из Турова, снова сел там [304 - Там же. С. 158, Ипатская летопись, с. 213.].
   Недолголетнее княжение Ярополка (1133–1139) было временем постоянной борьбы из-за уделов, так как этот князь своим предпочтением племянников дядьям, своим неумением соблюсти интересы своей семьи возбуждал постоянные неудовольствия и пререкания. Как только умер Ярополк, Вячеслав тотчас сделал попытку, как старший после него, сесть на Киевский стол. Но это ему, как известно, не удалось: явившийся двадцать дней спустя Всеволод Ольгович заставил его снова уйти в свой Туров [305 - Ипатская летопись, с. 217.], он «створися мний», по летописному выражению.
   Всеволод Ольгович, утвердившись на Киевском столе, целью своей политики поставил девиз divide et impera. Он старался, приближая к себе одних из Мономашичей, разъединить планы этой линии и в то же время не дать возможности Ольговичам и Давидовичам соединиться с Мономаховичами. Только такой политикой он успел удержаться в Киеве. Вначале он хотел одним взмахом ослабить Мономаховичей, «искаше под Ростиславом Смоленска, а под Изяславом Владимира» [306 - Там же. С. 218.], но не успел еще Всеволод направить свой удар на Смоленск, как принужден был помириться с Мономашичами, «сьдумав, яже ему без них нелзе бытии».
   Желая покрепче утвердиться в Киеве, Всеволод понимал необходимость владеть соседними землями, а наиболее удобной для завладения из них была Туровская. Он велел сказать Вячеславу: «седеши во Киевской волости, а мне достоить; а ты пойди в Переславль, отчину свою». Вячеслав уступил Туров без борьбы, хотя великий князь поддерживал свое требование войсками, «посла на Вячеслава» [307 - Там же. С. 222.]. В Турове был тотчас же посажен сын его Святослав. Такими образом, Всеволод Ольгович, стремясь окружиться ближайшими землями, упускал отдаленный и менее важный для него Переславль; но мало того, посылая туда Мономашича, он прекрасно понимал, что Ольговичи и Давидовичи не будут довольны таким распределением. Так и случилось. Последние решили «нам самим о себе поискати», напали на Вячеслава в Переславле; однако соединенные силы Всеволода, Изяслава и Ростислава Мстиславичей, напавшие с разных сторон на Северские волости, заставили согласиться на мир родичей великого князя. Ростислав во время этой борьбы быстро двинулся со Смоленским полком, напал по дороге, при первом извести о нападении Ольговичей на Вячеслава, на Радимичскую волость, пожег ее всю с городом Гомьи (Гомель). Союзники заставили смириться Северских князей; но обладание дреговичской землей дало возможность Всеволоду разъединить интересы противников, удовлетворить их требования и в то же время не дать возможности им усилиться территориально: Всеволод племянникам своим Давидовичам дал Берестий, Дорогичин, Вщиж и Ормину (последние два в северной Волыни), брату Игорю – Городечь, Гюргов и Рогачев, а Святославу – Клеческ и Черториеск [308 - Там же. С. 223.].
   Но в том же 1142 году снова Вячеслав, с согласия Всеволода, передал свой Переславский стол Изяславу, а сам ушел в Туров [309 - Там же.]. К сожалению, летопись ни одним намеком не указывает на причины этих постоянных переходов Вячеслава в Туров. Причины эти могли быть чисто субъективные, могли проистекать из характера самого князя, мало расположенного к бурной жизни, каковою необходимо была жизнь в Переславле, личные симпатии, желание жить мирно могли влечь его в Туров. Но едва ли не следует видеть здесь и отражение общего характера отношений князя в своей волости в половине ХII века. В это время князья начинают «оседать» в своих волостях: Юрий основывается окончательно в Ростово-Суздальских землях и долго не вступает в спор о великом княжении, Ростислав в Смоленске, Андрей Владимирович в Переславле, Ольговичи и Давидовичи при всех переменах не выпускают своих отчин, и прочее; понятие об отчинах все крепче и крепче утверждается среди князей. Ясно, что эта последняя причина заставляла Вячеслава возвращаться в Туров; он там осел, свыкся с волостью, может быть, занялся расширением ее торговли и благосостояния, чем занимался Юрий в своих областях, также долго не вмешивавшийся в дела Южной Руси.
   Миролюбивые отношения между Мономаховичами и Ольговичами не были искренны и держались только потому, что обеим сторонам было в данное время выгодно их поддерживать. Изяслав Мстиславич прекрасно понимал, что при первом удобном случае Всеволод способен разорвать с ним мир. Вот почему хотя все Мономаховичи и держались союза с великим князем, хотя мы и видим их в походах с ним на Володимирка Галицкого в 1144 и в 1146 годах [310 - Там же. С. 225, 228.], однако еще в предыдущем году Изяслав счел нужным отправиться к Юрию в Суздаль для заключения союза против Всеволода; но последний не удался; только он побывал у брата своего Ростислава в Смоленске и у Святополка в Новгороде – с той же целью. Одновременно с этим он ищет союза с Полоцкими князьями, выдает дочь свою за Рогволода Борисовича [311 - Там же. С. 224.].
   В таком неопределенном положении, между миром и войною, находились дела Мстиславичей, как вдруг скончался Всеволод, оставив Киевский стол брату своему Игорю. Изяслав быль готов к войне, быстро двинулся на последнего и занял Киев после упорной борьбы. Приготовляя союз на случай разрыва с Всеволодом, он успел прочно заключить его только с братом Ростиславом. С Юрием союз не удался, а к Вячеславу этот князь, по-видимому, и не обращался с союзными предложениями. Это последнее обстоятельство повело к немедленному разрыву между дядей и племянником. При новой перемене столов Изяслав спешил, кроме того, поладить с Давидовичами, он приближает к себе Всеволодова сына Святослава и совершенно игнорирует дядю Вячеслава. Все это заставило последнего начать неприязненные действия против племянника. Летопись прямо указывает, что он не только надеялся на свое старшинство, но выступил по настоянию бояр, представителей управляемой им земли. Он быстро занял прежде всего те города своей области, которые отняты были у него Всеволодом, следовательно, Рогачев, Берестий, Клеческ и другие, и, пользуясь обстоятельствами, пошел дальше, занял Владимир-Волынский, посадив там своего племянника, сына Андрея Переславльского. Такой способ действий вызвал решительный отпор со стороны Изяслава. Союзники его, Ростислав Смоленский и Святослав Всеволодич, отправились на Туровскую волость и заняли самый город, в котором великий князь посадил сына своего Ярослава. Что боярство было главным виновником описанной борьбы, ясно из того, что на некоторых из них, вероятно опаснейших, великий князь излил свой гнев, выведши из Турова епископа Акима и посадника Жирослава Яванковича [312 - Там же. С. 234–235.].
   Во время последовавшей борьбы Изяслава со Святославом Ольговичем, затем с Юрием и с Давидовичами важнейшим союзником Киевского князя является Смоленский князь Ростислав.
   Причины этого тесного союза легко видеть в том, что они были родные братья, следовательно, интересы их были близко связаны. Кроме того, само географическое положение Смоленской и Киевской волостей как в военном, так и в торговом отношении поддерживало необходимость тесного военного союза двух братьев. Киев был главным пунктом торговли всей Южной Руси, а также сюда стекались товары из Греции и греческих колоний на берегу Черного моря. Отсюда товары распространялись по всей Руси, и в особенности много шло в богатый и торговый Новгород, который в свою очередь снабжал южными товарами северную Русь, соседнюю с Новгородом, волжских хазар и в особенности вел оживленную торговлю с немецкими городами.
   Смоленск лежал на пути этих двух артерий Древней Руси. Он и сам принимал деятельное участие в торговле, в особенности северными произведениями. Поэтому интересы Смоленска неразрывно были соединены с интересами Киева и Новгорода. Мирные отношения с северным и южным пунктами торговой деятельности тогдашнего русского мира, естественно, должны были отражаться и на Смоленске с благоприятной стороны. Поэтому мы видим, что Смоленские князья всегда держатся тесного союза с Новгородом и Киевом, дорожить этим союзом, очевидно, поддерживать мирные отношения с далекою и бедною Суздальскою волостью, расположенною совершенно в стороне от главной в то время торговой дороги – Днепра, не было в интересах Смоленского князя, в особенности когда сохранение таких мирных отношений могло послужить поводом к разрыву с Киевом и тесно с ним соединенным Новгородом.
   Кроме того, положение Смоленска в военном отношении требовало мирных отношений его к Киеву. На юге Смоленской земли, в особенности при Днепре, сосредоточивались главнейшие по торговле пункты, эта же сторона была более плотно населена, и, следовательно, в случае военных действий с этой стороны Смоленская область платилась лучшею и важнейшею частью своих владений. Между тем на восточных границах, соседних с владеньями Юрия Суздальского и его союзников, именно по рекам Протве и Угре, эта область кривичей была мало населена и притом бедна вследствие отсутствия торговых пунктов.
   Итак, мы видим, что три, главным образом, обстоятельства удерживали Ростислава в союзе с братом своим Изяславом: родственная связь, торговое и военное положение смоленских кривичей; кроме того, сюда нужно добавить еще и характер правления князя Ростислава, о чем будет речь впереди.
   Во время последующей борьбы князей из-за Киевского стола Смоленское княжество находилось в наиболее выгодных условиях сравнительно с другими русскими областями; оно вовсе не подвергалось нашествиям и разорениям, что испытали все другие русские земли. Два раза только восточные, то есть наиболее бедные его окраины, подверглись нападению. Именно при самом начале борьбы, по приказанию Юрия, Святослав Ольгович опустошил верховья Протвы, где жил небольшой народец голядь [313 - Там же. С. 240. По созвучию с прусскими голиндами, смоленскую голядь, напротив, считают обыкновенно родственною этому литовскому племени. Но каким образом могли попасть туда литовцы, никто доказать не может, потому что источники не дают никаких указаний, см. Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 1. С. 77; Барсов Н. П. Очерки… С. 43 и др. Строить на одном созвучии такое заключение нам кажется слишком смелым; вероятнее всего, что Голядью называлась местность чисто кривичская.]; эта голядь вся была уведена в плен войском Святослава (1147). В другой раз, в том же году, потерпели от нашествия степняков половцев и таксобичей, под начальством воевод Судемира Кучебича и Горена, верховья реки Уфы [314 - Ипатская летопись, с. 242.]. Больше нападения на землю смолян не было.
   Таким образом, Смоленская земля почти ничего не потерпела от Черниговских князей. Но Ростислав как сам, так и в союзе с Изяславом много раз проходил с войском по Черниговской земле, опустошая и грабя, разоряя северные города ее. Так, он в том же году уже успел предать огню соседний Черниговский город Любеч (тихое местечко Черниговской губернии Городницкого уезда), богатый и важный город. При этом он, по его собственному выражению, много воевал, то есть сильно опустошил соседние земли, много зла сотворил Ольговичам. После разорения Любеча он послал к брату Изяславу, опустошавшему окрестности самого Чернигова, с известием о своих успехах и с просьбою обождать его, чтобы оба могли соединиться и подумать о дальнейшем ходе военных действий [315 - Там же. С. 251.]. По совету Ростислава оба соединенные войска отправились в южные пределы Черниговского княжества с целью принудить к битве Ольговичей. Но последнее им не удалось. Между тем они успели разорить несколько городов: Всеволож, Белувежу, Уненеж, Бохмач и взять в плен их жителей. По случаю наступавшей весны князья принуждены были прекратить военные действия и отправиться в Киев. Отсюда по совету Изяслава Ростислав отправился к себе в Смоленск, чтобы там, в союзе с новгородцами, встретить Юрия, если бы он вздумал напасть [316 - Там же. С. 253.]. Однако нападения не произошло: Юрий прошел мимо Смоленской земли.
   Мы не будем следить за ходом борьбы Изяслава с Юрием из-за Киева, в которой участвовали наши князья Ростислав и Вячеслав. В этой борьбе принимала участие вся Русь, и поэтому исследование этого времени есть предмет общерусской истории. Мы уже видели причины, по которым Ростислав оказался верным союзником Изяслава. Смоленская земля не была всецело заинтересована в этой борьбе и поэтому не понесла почти никакого ущерба. Мы обратим теперь только внимание на личные отношения двух братьев – союзников в первый период этой борьбы, то есть до первого изгнания Изяслава из Киева.
   Ростислав был самый видный и самый сильный союзник Изяслава; кроме того, они были братья, владетели земель, которых экономическое положение крепко связывало; этими обстоятельствами обусловливается то, что они крепко держались друг друга во все продолжение борьбы и при том держались как равные союзники. Вопреки тогдашнему обыкновению, когда великий князь имел некоторое влияние на удельного, когда первый не посылал за советом к последнему, мы видим в отношениях Ростислава и Изяслава полное равенство и уважение друг друга. В военных действиях князья советуются друг с другом; «увидим, что даст нам Бог», говорят они, и собираются для общего совета. Во всем они действуют, как равные: «идоста», «слышавша», «посласта» – говорит про них летопись [317 - Там же. С. 252.].
   Изяслав спрашивает каждый раз мнения у Ростислава, прежде чем начать те или другие действия. Изяслав «нача думати с братом своим» [318 - Там же. С. 267.]. Так, когда Северские князья прислали к Изяславу просить мира, он отвечал им: «Я пошлю к брату Ростиславу и с ним вместе решу и тогда пошлю к вам своих послов». Ростислав посоветовал брату мириться, и тот принял совет [319 - Там же. С. 256.]. Братья извещают друг друга обо всех своих удачах. Характер сношений самый задушевный: извещая об успехах своих под Черниговом, Изяслав спрашивает о здоровье брата: «и тебе, брате, прашаю, в здоровьи ли еси и што ти тамо Бог помогает» [320 - Там же. С. 255.]. Посол Ростислава начинает речь к Изяславу: «Брате! кланяю ти ся, ты еси мене старей, а како ты угадавши, а яз в том готов есть» [321 - Там же. С. 256.]. Особенно характерна встреча братьев в Смоленске. Изяслав и Ростислав «похвалиста Бога видевшеся брата в здоровьи и пребыста у велицей любви и в весельи с мужи своими и с Смолняны». Братья дарили друг друга – Изяслав произведениями Русской земли (Киевской) и царских земель, Ростислав – от Верхних земель и от варяг [322 - Там же. С. 259.]. Такое положение князя Смоленского весьма важно: оно указывает и признает полную самостоятельность земли его и ее силу. Своим отношением к Ростиславу как кровному союзнику Изяслав и с ним вместе и другие князья утвердили в глазах всего русского тогдашнего мира полную независимость Смоленской земли.
   Как известно, первый период борьбы Мономаховичей за Киев кончился тем, что Юрий водворился в Киев, а Изяслав был изгнан и ушел на Волынь, во Владимир, Ростислав ушел в Смоленск.
   Не таковы были отношения между Изяславом и дядей его Вячеславом. Во весь этот первый период борьбы Мономаховичей летопись о нем упоминает не более трех раз, да и то только как бы случайно, указывая, что и полк, то есть войско Вячеславово было в числе войск Изяславовых [323 - Там же. С. 251, 254.]. Очевидно, что обиженный племянником дядя хотя и примирился поневоле, уступая силе и уму его, но не принимал деятельного участия в войне. Князья о нем как бы забыли, игнорировали его существование и его старшинство в роду; молодые князья действуют, не спрашивая его совета, даже без его личного участия: приходит к Изяславу только полк его. Из таких отношений между дядей и племянниками можно заключить, что они были не в ладах между собою; вероятно, как Вячеслав и высказывает впоследствии, Туровский князь не мог простить более сильному и ловкому племяннику своего позора – удаления с Киевского стола; он молчал только потому, что слабость его страны, нежелание истощать в войнах ее последних средств, а также и отсутствие самодеятельности и энергии в самом князе не позволяли ему вступить в борьбу. С другой стороны, и племянники, имевшие, может быть, и еще какие-нибудь поводы к неудовольствию на дядю, не обращали внимания на последнего, более надеясь на свои силы, любовь к ним народа и собственный ум, чем на авторитет малосильного старика дяди.
   Естественно, что Вячеслав не был верным союзником племянников Изяслава и Ростислава; он ждал только случая разойтись с ними. Этот случай скоро и представился, когда Юрий, изгнав Изяслава, завладел Киевским великокняжеским столом. Вячеслав и Юрий тотчас же вступили в союз. Юрий был младшим братом Вячеслава, но все же для последнего было менее обидно находиться в некоторой зависимости от брата, чем от племянника, относившегося к нему при том свысока. Братья скоро поладили, и Юрий, как увидим, относился с большим уважением к своему старшему брату, советовался с ним и прочее. Одним словом, два сына Мономахова составили между собою такой же союз, как и их племянники Мстиславичи.
   Едва только Юрий успел утвердиться в Kиевe (1149), заключил мирные договоры с Черниговскими князьями, причем одному из них, Святославу Ольговичу, он дал Слуцк, Клецк и восточную часть дреговичей [324 - Там же. С. 268.], как Изяслав собрал войска и в союзе с королями польским и венгерским двинулся на Киев. От этого похода прежде всего должно было пострадать Туровское княжество, так как Изяслав двинулся из соседней Волынской земли. Поэтому Вячеслав, узнав о приготовлениях врага, послал сказать Юрию: «или ты отдай Изяславу, что он хочет, или иди сюда с полками защищать мою землю. Изяслав говорит мне: будь ты мне вместо отца, иди княжить в Kиeв, а с Юрием я не могу ужиться; если ты не хочешь принять меня в любовь (т. е. войти со мной в союз) и не пойдешь в Киев княжить, я пожгу твою волость. Теперь, брат, приезжай, увидим, что нам Бог даст, добро или зло. Если же, брат, ты не придешь, то не жалуйся на меня (то есть я могу отступить от союза с тобою), но чтобы моя область не была пожжена» [325 - Там же. С. 269.].
   Юрий, собравши огромное войско, немедленно выступил на помощь к брату; оба союзника сошлись в Пересопнице (ныне местечко на реке Стубле в Волынской губернии). Хотя война собиралась быть грозною, но обстоятельства вскоре заставили одну и другую сторону войти в мирные отношения. Именно иностранные союзники Изяслава, отчасти из страха пред силою Юрия, отчасти по своим домашним обстоятельствам, решились помирить спорящих князей. Они послали к Юрию и Вячеславу, прося их помириться с племянником. Дядья ответили, что если они хотят мира, то пусть уйдут со своими войсками, а они сами войдут в соглашение с Изяславом. Поляки и венгры ушли. Однако князья не могли сойтись в вопросе о новгородских данях, следуемых Изяславу; война возобновилась с новою силою. Дело дошло бы до сражения у города Луцка, если бы не вмешался в дело Владимир Галицкий. Он начал склонять дядей к миру и прощению племянника. После долгих переговоров, хотя сыновья и Ольговичи не советовали Юрию мириться, Владимиру удалось прежде всего склонить к миру Вячеслава; он склонился к миру и любви, потому что, по выражению летописца, он был «незлобив сердцем, хваля преславного Бога и помня Писание». Он начал уговаривать брата: «Брат, мирись; если ты хочешь не уладившись пойти, то тебе ничего, а мою волость Изяслав пожжет» [326 - Там же. С. 270, 274.].
   Мир был заключен. Придя в Киев, Юрий хотел было передать великокняжеский стол Вячеславу, но бояре воспротивились такому желанию князя, они говорили: «Брату твоему не удержать Киева, не будет его ни тебе, ни брату твоему». Партия Вячеслава была, очевидно, еще слишком слаба. Вследствие всего этого Юрий остался сам в Киеве, а Вячеслава послал в Вышгород [327 - Там же. С. 275.].
   Юрий не по одному братолюбию предлагал Вячеславу великокняжеский стол; к тому его более или менее склоняли обстоятельства. Вячеслав был старший в княжеском роде, притом это был князь миролюбивый, заботящийся об интересах своей земли; все эти его качества должны были составить ему на Руси партию между князьями и народом. Эта партия, очевидно, была слаба, но все-таки заявляла о себе при всяком удобном случае. Одна летопись прямо свидетельствует, что сыновья и бояре Юрьевы не позволили ему посадить в Киеве старшего брата. Когда последний сел в Вышгороде, его партия возросла, вероятно, вследствие усилившихся неудовольствий против Юрия, которого киевляне вообще недолюбливали. Они начали тайно сообщаться между собою, чтобы посадить Вячеслава в Киеве, «любяще убо его, простоты его ради», объясняет летопись [328 - Никоновская летопись, с. 183.]. Усилившаяся партия Вячеслава впоследствии, как увидим, даже успела ввести, во время смуты, своего князя в Киев, но ему не удалось удержаться на столе: по прибытии в Киев Изяслава партия последнего взяла перевес, и Вячеслав удалился в Вышгород. Таким образом, в пользу Изяслава говорили ум и необыкновенная энергия, черты, отличившие этого князя, а за Вячеслава в некотором роде государственное право. Это, очевидно, сознавал и Изяслав, когда предлагал ему, после своего поражения, занять великокняжеский стол. Эти же соображения не были чужды Юрию, когда он хотел передать Киев брату; к тому же Суздальский князь, пришедший из дальней страны, малоизвестный киевлянам, имел весьма незначительную партию в Киеве, так что тут ему было трудно и опасно удержаться; кроме того, его тянуло на север, где он вырос и к которому он привык, подобно Вячеславу, которого всегда влекло в Туров.
   Обстоятельства сложились так, что Изяслав в начале следующего года (1150) захватил Киев, Юрий бежал оттуда. Тогда Вячеслав, находившийся в Вышгороде, с помощью своей партии сел на Киевском столе. Но противная, Изяславова партия, известила Изяслава о действиях его дяди и при этом прибавила, что Вячеслава она не хочет. Изяслав отправил посла сказать дяде: «Я тебя звал в Киев, но ты тогда не захотел; а теперь поезжай-ка в свой Вышгород». Обиженный дядя ответил: «Сын! Если хочешь убить меня, то убивай, а я не пойду». Некоторые дружинники советовали Изяславу убить дядю, так как оба князя находились в городе, но он отверг такой совет – вошел сам в палату к дяде и сказал: «Отец! кланяюсь тебе, нельзя нам с тобою тут условливаться. Видишь ли множество собравшегося народа? Они задумывают на тебя недоброе. Поезжай в свой Вышгород; оттуда мы заключим с тобой условия». Вячеслав должен был уступить и удалился [329 - Ипатская летопись, с. 277.].
   Вы видели, что Киев в это время делился на три партии: были приверженцы трех князей: Юрия, Вячеслава и Изяслава. Князь, опиравшийся на одну из этих парий, не может быть вполне уверенным в своей силе. Оставалось одно средство – соединить две партии. Этим и воспользовался Изяслав, как дальновидный политик. Он сам с боярами отправился в Вышгород к дяде, назвал его отцом и предложил занять Киев. «Я, – говорил племянник, – посылал к тебе, предлагая Киев, и говорил, что с тобою могу жить, а с братом твоим Юрием не могу ужиться; я тебя люблю как отца и говорю тебе теперь: ты мне отец, Киев твой, поезжай туда». Вячеслав согласился, князья целовали крест на том, что Изяслав будет считать Вячеслава отцом, а Вячеслав Изяслава сыном [330 - Там же. С. 278.].
   Однако в том же году Вячеслав и Изяслав на несколько месяцев должны были уступить Киев Юрию; он в это время посадил в Турове, Пинске и Пересопнице сына своего Андрея [331 - Там же. С. 281.]. Но в том же году Юрий и его сыновья окончательно были изгнаны на север. Изяслав, завладев снова Киевом, послал сказать Вячеславу: «Отец! Кланяюсь тебе, Бог взял у меня отца Мстислава, то будь ты мне отец; прежде я согрешил пред тобою, а теперь каюсь; потом согрешил, так как не возложил чести на тебя после победы над Игорем и у Тумаща. Теперь, отец, каюсь во всем пред Богом и пред тобою; если ты меня, отец, простишь, то и Бог меня простит. Теперь, отец, даю тебе Киев, поезжай туда и займи стол отца твоего и дяди твоего» [332 - Там же. С. 289.]. Вячеслав принял предложение племянника, назвал его сыном и братом, целовал крест и отправился в Киев. В Киеве обстоятельства изменились еще к лучшему для Изяслава.
   Старый дядя сознавал, что он сам не может управиться с Киевским княжеством. Поэтому он сказал племяннику: «Сын! Бог тебе помоги за то, что ты возложил на меня честь, как на отца. Я тебе, сыне, говорю: я уже стар, всем уже не могу управлять, но будем вместе в Киеве; если нам придется судить кого, или христиан, или поганых, то идем вместе; дружина моя и полк мой будут для нас обоих, ты же управляй; куда нам можно будет обоим ехать, поедем вместе, а если нельзя, то ты ходи со своим полком и с моим» [333 - Там же. С. 290.]. Таким образом, отношения между дядей и племянником привели к самым хорошим результатам и доставили обоим возможность править большею частью Руси до самой смерти последнего.
   За все время борьбы между Юрием и Изяславом, после его бегства и до возвращения, мы не встречаем имени Ростислава Мстиславича Смоленского. Пока борьба велась на Волыни, а Киев был в руках врагов, этот князь не мог оставить своей земли среди неприятелей и перебраться по неприятельской земле на помощь брату; но однако между ними существовали мир и согласие. Поэтому, как только дела уладились, Вячеслав послал сказать своему племяннику в Смоленск: «Вот, брат, Бог соединил нас с твоим братом, а с моим сыном Изяславом; он, завладев снова Русской землей, возложил на меня честь и посадил меня в Киев. Я тебе, сын, говорю: как мне сын брат твой Изяслав, так и ты; поэтому я говорю теперь тебе, сын, потрудись прийти сюда, посмотришь, что Бог нам даст». Со своей стороны Изяслав послал сказать брату: «Много раз ты побуждал меня возложить честь на дядю и отца своего; вот теперь Бог привел меня в Русскую землю, и я утвердил твоего и моего дядю в Киеве ради тебя и ради всей Русской земли. Теперь я говорю тебе: там у тебя, по воле Божией, есть в Новгородской земле твой и мой сын Ярослав, у тебя же и Смоленск. Распорядившись там, приходи сюда, посмотрим, что нам даст Бог» [334 - Там же. С. 292.]. Эти речи доказывают, что Ростислав не оставлял союза с братом и дядей, имел сильное влияние на их сближение, что он не мог принимать участия в войне только вследствие того, что был вынужден обстоятельствами.
   Нечего и говорить, что Ростислав Мстиславич с радостью поспешил к братьям в Киев; он собрал многочисленное Смоленское войско. Все три князя, заключившие между собою, так сказать, триумвират, сошлись в Киеве и пребывали, по выражению летописи, «у велице веселья и у велице любви». Союз этот был настолько прочен и притом основан на равных отношениях, что Русская земля, как тогда говорили, имела трех князей: Вячеслава, Изяслава и Ростислава.
   Юрий не замедлил начать войну и подошел к самому Киеву, причем союзные князья стали вокруг Киева: Ростислав с сыном Романом пред Жидовскими воротами, Вячеслав у Золотых ворот, а Борис Городенский у Лядских. Прежде чем начались военные действии, Вячеслав, известный миролюбием, пробовал было мирным путем сойтись с Юрием. Он отправил к нему посла с замечательною речью; эта речь объясняет многое в его судьбе и его отношениях, в особенности его уступчивость, которая происходила скорее вследствие характера князя, а не вследствие его неспособности, как желают думать многие историки. Мы приведем эту речь целиком. «Поезжай к брату, Юрий, – говорил старый князь посланнику, – брата от меня целуй; а вы, братья и сыновья, Ростислав и Изяслав, слушайте, при вас отряжаю. Так скажи брату моему: много раз, брат, говорил я тебе и Изяславу, обоим вам, не проливайте крови христианской, не губите Русской земли; этим я вас удерживал, а не требовал своего за то, что вы меня обидели и первый, и второй раз обесчестили. Я полки имею и силу имею, что Бог мне дал, но я ради Русской земли и христиан не понимал этого, но и еще вам представляю, что когда Изяслав ехал на битву с Игорем, он так сказал: „Я Киева себе не ищу, но у меня есть отец и брат старший Вячеслав, ему я и ищу“. Это он говорил, отправляясь биться, а когда Бог ему помог, он Киев взял себе, да еще отнял у меня Туров и Пинск, – так Изяслав меня обидел. Да и ты, брат, когда ехал биться с Изяславом к Переславлю, также говорил: „Я себе Киева не ищу, но у меня есть старший брат и отец, для него я ищу“. А когда Бог тебе помог, ты взял Киев себе, да еще отнял у меня Пересопницу и Дорогобуж и этим ты меня обидел, а мне дал Вышгород. Но я не требовал всего этого ради Русской земли и христиан, да еще вас старался помирить, а вы меня не слушали, но ты этого не сделал ни для меня, но так сказать для Бога. Ты говорил мне: „Не могу поклониться младшему“. Изяслав два раза не сдержал своего слова, но теперь, завладев Киевом, поклонился мне, возложил на меня честь и в Киеве посадил, назвал меня отцом, а я его сыном. Ты говорил, что не поклонишься младшему, но я старше тебя, и не мало, но много, ибо я уже был бородат, когда ты родился; если ты не хочешь признать моего старшинства, то пусть Бог будет с нами!» [335 - Там же. С. 297–298.] Эта речь многое объясняет в характере самого Вячеслава; вам придется еще вернуться к ней впоследствии, а теперь продолжим наш рассказ.
   Вследствие упорства Юрия мир не состоялся; однако Суздальский князь потерпел от союзников поражение и должен был отступить от Киева по направлению к Галичу, откуда шел к нему на помощь с войском князь Владимир. Юрий избегал сражений, но союзные князья его так сильно преследовали, что заставили его, в конце концов, сразиться и потерпеть поражение. Таким образом была окончена борьба из-за Киева с Суздальским князем. После нее Ростислав отправился в свой Смоленск, а Вячеслав с Изяславом утвердились в Киеве.
   Прошло немного времени, союзные князья только что успели заключить мирные договоры с враждебными им князьями Ольговичами и Давидовичами, как Юрий снова начал войну. Он мог, двинувшись из Суздаля, напасть или на Смоленские владения, или на Черниговские земли союзника великого князя – Изяслава Давидовича. Поэтому Изяслав Мстиславич послал брату в Смоленск сказать: «У тебя, брат, там Новгород сильный и Смоленск; собравши силы, постереги свою землю; если Юрий пойдет на твою волость, я к тебе приду, если же он минет ее, то приходи ко мне» [336 - Там же. С. 314.]. Оказалось, что Юрий рассчитал более удобным напасть, миновав Смоленск, на Чернигов; поэтому туда же поспешил с своими войсками и Ростислав. Однако после нерешительных здесь действий Юрий отправился к себе в Суздаль. Тогда наши союзники распорядились так, что Ростислав поспешил отправиться в Смоленск, чтобы защитить свою землю от Юрия [337 - Там же. С. 316.], оставив сына своего Романа с полком на помощь Изяславу; наконец Вячеслав, которому вследствие старости трудно уже было совершать походы, отправился в Киев; при войске остался Изяслав. И на этот раз все предприятия союзников окончились счастливо.
   Едва только Изяслав успел окончить военные действия и утвердиться в Киеве, как внезапно последовала смерть его (1154). Старик Вячеслав, чувствуя себя не в силах править Киевскою областью, призвал немедленно племянника из Смоленска Ростислава Мстиславича. Когда последний, прибывши в Киев, встретился с дядей, Вячеслав сказал ему: «Я уже стар и всем не могу управлять; поэтому даю тебе то же, что и брат твой имел; ты же почитай меня как отца, как и брат твой почитал; а вот полк мой и дружина моя – управляй ими». Ростислав принял условия дяди. [338 - Там же. С. 324.] Первым актом деятельности нового великого князя была отдача Турово-Пинской области Святославу Всеволодичу [339 - Там же.].
   Ростислав тотчас же должен быль отправиться с войском к Переславлю. Во время этого похода старик Вячеслав, оставшийся в Киеве, умер; он вечером пил и веселился с дружиною, а легли спать, уже не встал. Когда пришла об этом весть к Ростиславу, последний оставил войско, быстро отправился в Киев, чтобы воздать последнюю дань уважения старику. Он похоронил его и все имущество его роздал монастырям и бедным [340 - Там же. С. 325.].
   Вячеслав Владимирович умер в глубокой старости. Год рождения его неизвестен; но уже в 1096 году он, по повелению отца, ходил с войском на помощь брату; если ему тогда было около 20 лет, то он умер, по крайней мере, 80 лет от роду (1154).
   Писатели обыкновенно изображают Вячеслава князем неспособным, бездеятельным, орудием своих бояр. Однако с этим вполне нельзя согласиться. Правда, Вячеслав избегает тревожного Переславского княжения и переходит в свой спокойный Туров; он не добивается великокняжеского стола, хотя имел право на него как старший в роду. Он крайне неохотно выступает на войну и отказывается от заявления своих прав даже тогда, когда Изяслав и Юрий прямо предлагают ему занять Киев. Однако эти черты далеко еще не указывают на полную неспособность Вячеслава. Из его отношения к Турову мы замечаем сильную привязанность к этому городу; вероятно, были какие-либо, кроме уединенного положения этого города, причины, привлекавшие туда Вячеслава. Мы уже имели случай указать, что не один он в это время отличается замечательной привязанностью к управляемой им стране. Такими же свойствами обладают и Ростислав Смоленский, и Юрий Суздальский, и сын последнего Андрей. Вячеслав, очевидно, любил более тихую внутреннюю деятельность, чем военные бури; так, сделавшись Киевским князем, он занялся внутреннею деятельностью, предоставив военные дела Изяславу и Ростиславу, и на этом поприще он снискал себе народную любовь киевлян. Если Вячеслав и не добивался великокняжеского стола, то на это были серьезные причины. Он имел двух сильных, умных и честолюбивых соперников, Изяслава и Юрия; если бы он начал упорную войну, ему пришлось бы иметь дело с тем и другим поодиночке или даже вместе. Его же земля была сравнительно не велика, народонаселение ее не отличалось никогда своею воинственностью и притом не видело никакой особенной выгоды в добывании для своего князя Киева. Туров не отличался торговою деятельностью, и притом его интересы вовсе не были настолько тесно связаны с Днепром и Киевом, чтобы для него было важно иметь там своего князя; затем, Киевское князья обыкновенно уступали Туров другим, редко оставляя за собою, что мог бы сделать и Вячеслав. Итак, чего ради стал бы проливать свою кровь дрегович? Между тем трудно было, даже невозможно для князя, вести борьбу без поддержки какой-либо сильно заинтересованной области. Если при том страна, как в данном случае Туров, бедна, то сбродной дружины нанять не за что; да и надеяться на дружину или на случайную помощь того или другого города – значило проиграть наперед половину дела. Как могла Турово-Пинская волость поддержать своего князя в стремлении к Киеву, когда она не могла сама отбиться от Изяслава, и Вячеслав не раз просил Юрия прийти поскорее на помощь.
   Вячеслав, конечно, понимал все это. Характер Вячеслава Владимировича отражается во всех его действиях и словах. Он любил свой Туров и старался о его безопасности; ради этой любви он часто переносил даже унижения. По замечанию летописи, он был склонен к любви и миру и незлобив сердцем, притом он был человек глубоко верующий и благочестивый. Любя мир, он не раз старался примирять и враждующих своих братьев; уговаривая их примириться, он напоминал им, что они разоряют войнами Русскую землю, что ради христиан и Русской земли они должны заключить мир. Сознавая пагубные последствия войны, он всегда предварительно старался помирить враждующие стороны. На сражение решался только в крайнем случае; он говорит племянникам своим перед сражением с Юрием: «Братья и сыновья! От рождения своего я не люблю кровопролития, но брат мой довел меня до этого, и если уж так приходится, то пусть Бог нас судит». [341 - Там же. С. 302.] Лучше всего характеризует Вячеслава его речь, обращенная к Юрию, которую мы всю привели. Из нее видно, что он с горечью сознает свои обиды, нанесенные ему братом и племянником, сознает, что он мог-бы отомстить им, так как имеет и свое войско; и теперь, когда он соединился с Изяславом, когда для него настал час мести Юрию, этот замечательный князь больше всего старается помирить враждующие стороны. Приняв все это во внимание, мы сильно сомневаемся в справедливости характеристики Вячеслава многими историками, в том числе и Соловьевым. Однако Ростислав сидел на великокняжеском столе всего несколько дней. Он потерпел поражение от Черниговского князя Изяслава Давидовича и, не смея явиться после поражения в Киев, бежал в Смоленск. Во время бегства с поля битвы он едва не был убит; конь его споткнулся и упал; враги немедленно обступили его, но на помощь явился сын Святослав с большим числом дружины, которые и помогли ему избавиться от врагов [342 - Там же. С. 327.].
   Услышав о смерти Вячеслава, Юрий Суздальский отправился с войском к Киеву. Но по дороге он хотел напасть на Смоленскую волость, на владения главного теперь своего соперника Ростислава. Смоленский князь, только что разбитый, не мог вести с ним борьбы. Он, собравши как можно больше войска, отправился к границе своей земли, именно к Зарою, и тут послал просить Юрия о мире. «Отче! Кланяюсь тебе; ты и прежде был добрым ко мне, а я к тебе; кланяюсь тебе, дядя мне – как отец», – говорил он. Юрий согласился на мир, целовал к нему крест, говоря: «Действительно с Изяславом я не мог быть, а ты мне брат и сын» [343 - Там же. С. 338.].
   С переходом Юрия в Киев Туров был отдан им сыну Борису, а Святославу Ольговичу – Мозырь [344 - Там же. С. 329, 331.].
   Пока новый великий князь утверждался на своем столе, он послал к Ростиславу, к Смоленску, призывая его, как главного своего союзника. Смоленский князь немедленно собрался. В это же время спешила по дороге из Суздаля в Киев в Смоленск жена великого князя. Ростислав встретил почтительно княгиню и с нею вместе отправился к Юрию в Киев [345 - Там же. С. 330.].
   Однако Ростислав из врага не мог сделаться другом Юрия. Он помирился с ним потому, что был вынужден обстоятельствами; поэтому он при первом удобном случае отстал от него. В том же 1155 году Ростислав нашел себе союзников в Рязанских князьях, которым одинаково было невыгодно усиление Юрия [346 - Там же. С. 332.]. Но до 1158 года этот союз держался в тайне, пока более предприимчивый Изяслав Давидович не вступил в открытую вражду с Юрием. Ростислав послал на помощь ему сына своего Романа [347 - Там же. С. 336.]. Однако вследствие неожиданной смерти Юрия дело не дошло до борьбы. Изяслав беспрепятственно занял великокняжеский стол.
   В начале княжения Изяслава мы видим Туровское княжество под властью Юрия Ярославича, внука Святополка II. Неизвестно, где княжил этот князь до этого времени, но Туровским княжеством он завладел, очевидно, против желания нового великого князя. Можно догадываться, что этот князь владел Брестом и верховьями Припяти и оттуда захватил Туров во время смерти Юрия, изгнав оттуда сына последнего Бориса. Изяслав Давидович обещал Туров внуку Мономаха Владимиру Мстиславичу и поэтому, собравши войска, пошел изгнать Юрия Ярославича. С ним отправились и союзные войска: Ярослав Луцкий, Ярополк Андреевич, Рюрик Ростиславич из Смоленска, также некоторые Полоцкие князья и берендеичи. Это огромное ополчение осадило Туров и стояло около него десять недель. Во время осады степняки берендичи пожгли и пограбили окрестности Пинска и все прибрежье Верхней Припяти. Видя невозможность долгого сопротивления таким силам, князь Юрий Ярославич начал просить о мире. Изяслав не соглашался и требовал возвращения Турова и Пинска, но вследствие мора лошадей союзники должны были прекратить осаду, причем Изяслав не заключил мира с Туровским князем [348 - Там же. С. 337.].
   Со смертью последнего Мономашича, Юрия, Ростислав как бесспорно старший в роде Мономаха имел право на Киевский стол; притом Ростислав несомненно имел сильную партию в Киеве, где его уже знали и где вообще предпочитали потомков Мономаха Ольговичам. Ростислав поэтому и занял Киев при первом удобном случае.
   Он уже раньше вошел в сношения со своими племянниками Изяславичами, сыновьями его брата, и когда последними был побежден Изяслав Давидович, они пригласили Ростислава занять Киев. Он согласился и вступил в Киев 12 апреля 1160 года. Изяслав Давидович должен был уступить; впрочем, в отмщение за свое изгнание он в том же году сделал нападение на Смоленскую волость и вместе с Половцами пожег и пограбил множество селений [349 - Там же. С. 344, 348.].
   После перехода Ростислава в Киев на Смоленском столе сел сын его Роман.
   Рассматривая участие Смоленска в борьбе из-за Киевского стола, мы уже имели случай не раз отметить, что политика Ростислава во все время этой борьбы главнейшим образом склонялась к тому, чтобы избегать нападений на собственную волость. Ростислав первый стремится напасть на Черниговские земли и тем предупреждает нападение на свою. Но самое важное значение этой борьбы заключается в том, что этому князю удалось установить независимость своей волости, увеличить ее процветание, так что не даром летопись называет Смоленское княжество в конце ХII века «великим». Но кроме утверждения независимости, политика Ростислава простиралась дальше: он стремился еще расширить свое княжество территориально или по крайней мере утвердить свое влияние в соседних слабейших княжествах. В этом отношении замечательна его политика в сношениях с Новгородом и Полоцкими князьями.
   Сношения Ростислава Мстиславича с Новгородом и попытка его составить себе там партию относятся еще к началу его княжения в Смоленске. В коалиции 1137 года, составленной против новгородцев, вследствие того, что они не хотели принять к себе князя Святополка Мстиславича, княжившего после смерти брата своего Всеволода в Пскове, – участвовали вместе с киевлянами, полочанами, суздальцами и смоляне [350 - Новгородская летопись, с. 131.]; Ростиславу естественно было поддерживать в Новгороде партии Мономашичей. Новгородцы, как известно, вынуждены были изгнать Святослава Ольговича в следующем 1138 году. Тогда смоляне захватили его на пути и держали некоторое время под стражей в Смолянском монастыре, что у Смоленска [351 - Там же.]. Известно, что в это время происходила сильная борьба партий в Новгороде, пока, наконец, не утвердился в нем Святополк Мстиславич [352 - Там же. С. 134.], брат Ростислава (в 1142), когда партия Мстиславичей взяла верх.
   Во время пребывания последнего в Новгороде Ростислав имел полную возможность составить себе здесь сильную партию, которая впоследствии обеспечила его влияние; Святополк, очевидно, находился во время борьбы Изяслава с Юрием в более или менее подчиненном отношении к Ростиславу. Изяслав в своей известной речи к киевлянам о походе на Юрия говорит: «А брат Ростислав тамося с нами соиметь, ять идет ко мне со смоляны и с новгородци» [353 - Там же. С. 243.]. В другом случае Изяслав посылает к Ростиславу: «а там наряди новгородци и смоляны, ять удержать Гюргия» [354 - Там же. С. 245, 255.]. Это было в 1147 году, когда Святополк княжил в Новгороде. Изяслав, давая такой совет брату, понимал, конечно, что он имел власть «нарядить» новгородцев, хотя последние нелегки были на походы. Общность интересов с Киевом и Смоленском заставляла держать новгородцев у себя Святополка, которого они не любили «злобы его ради».
   Таким образом, Смоленская партия росла в Новгороде, она увеличивалась и вследствие влияния Смоленского князя и вследствие того, что последнее княжество больше и больше крепло и материальною и военною силою, а князь его делался старейшим князем на Руси, вел весьма удачно дипломатическим сношения, сам уже сделался первым претендентом на Киевский стол. Все это ставит Новгород в большую и большую зависимость от Смоленска, особенно если еще вспомним географическое положение обеих областей.
   Поэтому неудивительно, что при первом удобном случае новгородцы избирают себе в князья самого Ростислава, изгнав Ярослава. Смоленский князь явился в Новгород, не успел еще привести его в порядок, умиротворить спорящие партии, как должен был отправиться в Киев, чтобы занять стол по смерти брата Изяслава. Он оставил сына своего Давида, но граждане изгнали его, очевидно, не успевшего справиться с волновавшимся городом. Летопись объясняет причину негодования новгородцев на Смоленских князей тем, что «нествори им ряду, но боле раздеря» [355 - Новгородская летопись, с. 140. Едва ли справедливо в данном случае известие Тверской летописи, которая называет оставленного в Новгороде сына Ростислава Романом (с. 222), которого как старшего отец оставлял после себя в Смоленске. Еще менее верно известие Никоновской летописи, которая прямо говорит, что новгородцы «посадиша Романа», вовсе не упоминая о приезде самого Ростислава. Никоновская летопись, с. 198.].
   Затихшая на время борьба партии снова возгорелась. Интересно, что Мстиславичи строго держались одной в той же политики в Новгороде, начиная с Всеволода. Последний, как известно, был изгнан новгородцами за то, что «смердов не блюдет»; следовательно, он оказывал поддержку боярству; противная партия, получив перевес, изгнала князя и разграбила дома многих бояр. Но последующие Мстиславичи держатся той же политики. Когда началась борьба партии в 1157 году при Мстиславе Юрьевиче, то торговая сторона была за него, с оружием в руках пыталась защищать своего князя. Но другая часть Новгорода, Софийская, главным представителем которой было богатое боярство, была за Ростислава, взяла теперь перевес и ввела сыновей этого князя Святослава и Давида. Таким образом, занятие Ростиславом Новгорода в 1154 году, когда он разграбил город, быть может, и было неудачно потому, что он начал жестоко преследовать противные боярству партии. На этот раз Ростислав был осторожнее. Появившись через три дня после сыновей в Новгороде, Ростислав успел, очевидно, примирить партии, привести в порядок область: «и не бысть зла ничтоже», – говорит летописец. [356 - Новгородская летопись, с. 142.] Вскоре Ростислав снова отправился в свой удел, оставив в Новгороде Святослава, в Торжке – Давида для оберегания восточных границ от Юрия. Но тут могла скрываться и другая более глубокая цель: не думал ли Ростислав из временного владения этим городом сделать впоследствии незаметно постоянную часть Смоленской территории, как это он сделал с Витебском.
   Но примирение партий было не долгое. Покровительствуя боярству, Святослав возбудил против себя чернь. Вече послал сказать князю: «Не можем держать двух князей; выведи брата своего Давида из Нового Торга». Святослав, «не вередя им сердца», отправил брата в Смоленск. Но это был только предлог. Новое вече решило взять под стражу самого князя. Его предупреждали, но убежать он не успел. Тогда новгородцы заперли его в бане под стражею, жену отправили в Варваринский монастырь, дружину перехватили, приковали на цепь и имущество разграбили. Спустя немного времени князь был отправлен в Ладогу под стражею, откуда он успел убежать в Полоцк; тамошний князь Рогволод проводил его до Смоленска. Ростислав, узнав о судьбе сына, приказал схватить новгородцев, бывших в Киеве, и запереть их в погреб, где четырнадцать из них умерли в ночь [357 - Ипатская летопись, с. 350; Новгородская летопись, с. 143.].
   Между тем новгородцы обратились за князем к Андрею Юрьевичу.
   Но через год Ростислав успел достигнуть того, что Андрей вывел из Новгорода своего племянника, и там был снова посажен Святослав, но уже «на всей его воли». [358 - Новгородская летопись, с. 144.] Влияние Ростислава на новгородцев начинало падать. Да это и неудивительно: покровительствуя боярству, Ростислав «раздирал» новгородцев. Конечно, как великий князь Киевский, владевший притом Смоленскою землею, он мог теперь в союзе с Андреем заставить новгородцев принять Святослава «на всей его воле». Но этим он не уничтожил «раздирания», потому что продолжал держаться той же традиционной политики. Вскоре потребовалось снова личное вмешательство Ростислава в дела Новгорода. Очевидно, Святослав там слабо держался, и отец хотел поддержать его своим личным авторитетом. В 1166 году он отправился в Новгород и позвал «на поряд» огнищан, гридей и купцов [359 - Там же. С. 146.]. Из этого видно, что поименованные классы были недовольны его сыном, составляли оппозицию, с требованиями которой приходилось считаться; между тем огнищане, гриди и купцы и составляли низшую, среднюю, незнатную часть населения, противоположную боярству. Характер смоленской политики подтверждается еще и тем, что когда в следующем году новгородцы отправились против Ярослава, то они прежде всего убили важнейших представителей противной партии, которые творили «перевет» – посадника 3axapия и бирича Незду [360 - Там же. С. 147.].
   И на этот раз поездка Ростислава не была удачна. Как известно, на обратном пути в Киев он умер, а сын должен был в следующем же году покинуть Новгород, причем возгоралась серьезная борьба со Смоленскими князьями. Но к этому мы еще возвратимся.
   Труднее выяснить, какую из партий поддерживал Ростислав в земле Полоцкой. Летопись упоминает только, что он оказывал помощь тому или другому князю, а о характере политики Полоцких князей известно так мало, что определить направление Ростиславовой политики трудно. Быть может, что он и в этом случае придерживался тех же основ, как в Новгороде, и выдвигал тех из князей, которые держались боярскою партией. Как бы то ни было, но стремления Ростислава к вмешательству в Полоцкие дела клонились к подчинению своему влиянию этой земли и к тому, чтобы, пользуясь слабостью князей ее, оттянуть в смоленскую часть территории.
   Нельзя не обратить внимания на то, что Ростислав, несмотря на все успехи своего брата Изяслава в борьбе за великокняжеский стол, никогда не получал от брата новых областей, городов, тогда как увеличение области было постоянным следствием всякого успеха в Древней Руси. Думать о бескорыстности Смоленского князя нет оснований. Но мы видим, что в его борьбу с Новгородом другие князья мало вмешивались, а Изяслав только поддерживал. С другой стороны, Мстиславичи не вмешивались в полоцкие дела Ростислава, и только Ольговичи сделали попытку противопоставить здесь свое влияние стремлениям Смоленского князя. Поэтому нам кажется, что Ростислав не желал пользоваться после успехов со своим союзником теми областями, южными и волынскими, которые тянули к Киевскому княжению и которые не могли расширить его территорию, а по уговору с братом направил свои стремления на Новгород и Полоцк, где ему никто не мешал.
   Ростислав в своих притязаниях на Полоцк является преемником отца своего Мстислава и дяди Мономаха. Но те стремились одним натиском уничтожить это самостоятельное владение, Ростислав же понял, что такой образ действий наиболее ненадежен. Перемена во взглядах на Полоцк принадлежит не одному Ростиславу; ее, как кажется, поддерживал и брат его Изяслав, и, выдавший в 1143 году дочь свою за Рогволода Борисовича, [361 - Ипатская летопись, с. 224.] он пролагал путь к легальному, так сказать, вмешательству Мстиславичей в дела области. Действительно, Рогволод сидел не без поддержки Мстиславичей, ибо, когда он был изгнан в 1151 году Полоцким вечем, последнее обратилось за покровительством к Святославу Ольговичу, [362 - Там же. С. 308.] боясь сильных покровителей изгнанного князя. Святослав был тогда в союзе с Юрием и во вражде с Мстиславичами [363 - К этому году относятся посещения Юрия Новгород-Северска и блестящий прием, оказанный ему Святославом. Ипатская летопись, с. 307.]. Через несколько лет обстоятельства изменились. Изяслав Давидович успел утвердиться на Киевском столе и, собираясь воевать с Юрием, заключил союз с Ростиславом Мстиславичем и Святославом Ольговичем [364 - Ипатская летопись, с. 336, 337, 341.]. Не без вероятности следует предположить, что Северские князья решились отступиться от покровительства полочанам. В самом деле, мы видим, что тот же Рогволод Борисович «от Святослава Олеговича пошел искать себе волости и успел изгнать Ростислава Глебовича из Полоцка» [365 - Там же. С. 339.]. Ростислав Мстиславич собрал все свои силы на помощь Рогволоду, отправил сыновей своих Романа и Рюрика со смолянами и новгородцами и даже сам было пошел, но на дороге его уговорил вернуться архиепископ Новгородский Аркадий [366 - Там же. С. 340.]. Ростислав не только восстановил Рогволода на Полоцком столе, но и утвердил старшинство его над другими князьями области.
   В следующем 1160 году мы снова видим вспомогательный отряд Ростислава в войске Рогволода, ходившего на Минск [367 - Там же. С. 346.]. Рогволод этот, как известно, оказал услугу Святополку Ростиславичу во время его бегства из Новгорода.
   К концу своей жизни Ростислав успел настолько, что сын его Давид владел Витебском [368 - Там же. С. 359.], откуда мог поддерживать свое влияние на область. Он оказывает помощь Всеславу Васильковичу против Володаря [369 - Там же. С. 360.]. Таковы были успехи Смоленска в области Полоцкой.
   Ища союзов между мелкими князьями, как в Полоцке, где бы он мог скорее явиться покровителем, чем равным, Ростислав «целова крест на всей любви» с Рязанскими князьями, которые «имяхуть и отцем себе» [370 - Там же. С. 332.]. Этот союз был важен для Смоленского князя: он ослаблял Юрия.
   В 1167 году умер Ростислав Мстиславич, год рожденья его неизвестен, но он умер в глубокой старости, потому что уже в 1128 году ходил в поход, следовательно, тогда ему было, по крайней мере, около 20 лет. Перед смертью он ходил в Новгород, мирил новгородцев с сыном своим Святославом, а по дороге заезжал в Смоленск. Смоляне помнили своего любимого князя, и потому почти за 300 верст народ вышел встречать его, потом вышли ему навстречу внуки его и Смоленский князь Роман с епископом Мануилом; чуть ли не весь город вышел ему навстречу. Оттуда он отправился в Торопец; чувствуя себя нездоровым, он призвал новгородцев и сына в Луки и здесь примирил их. На обратном пути князь сильно заболел и когда прибыл в Смоленск, настолько занемог, что сестра его Рогнеда советовала ему остаться в Смоленске, но князь велел вести себя в Киев; он торопился туда, чтобы, если еще здоровье позволит, принять пострижение в любимом монастыре. Однако он не достиг Киева и умер на дороге в селе Зарубе [371 - Там же. С. 361–364.].
   Мы неоднократно указывали на черты характера этого замечательного князя. Мы видели, что он преимущественно заботился о благосостоянии своей Смоленской земли; имея в виду это, он часто уступает другим, лишь бы не приносить своей земле разорения. Он избегал таких войн, которые подвергли бы его страну опустошению и нашествию неприятеля; таким образом, он помирился с Юрием, безропотно снес то, что Изяслав Давидович сел на Киевском столе, хотя мог у него оспаривать. Мы видели, что он только временно уступал и Юрию и Изяславу, но с тем лишь, чтобы избегнуть нашествия на свою страну, а между тем и того и другого думал низвергнуть чужими силами. Во время борьбы брата своего Изяслава он выступал с войском из своей земли только тогда, когда ей не угрожала опасность, а в противном случае отправлялся на границу, желая предотвратить опустошения. Мы видели, как умно был рассчитан его союз с Изяславом: он принес огромную пользу его стране. В то время когда другие земли опустошались, теряли торговые сношения, Смоленск, находясь в мирных отношениях с Новгородом, где княжил сын Ростислава Святослав, а также с Киевом, не подвергаясь опустошениям, мог свободно продолжать и расширять свою торговлю. Наконец, Ростислав достиг великокняжеской власти так, что Смоленская земля ничем не поплатилась – обстоятельство единственное в современной Руси.
   Все эти действия Ростислава Мстиславича привели к тому, что с его времени Смоленское княжество становится вполне самостоятельным и сильным княжением и по торговле становится наряду с Новгородом. Уже в его время вся Смоленская земля приносила князю дохода более 3000 гривен; она имела более 50 городов [372 - Грамота Ростислава об утверждении старших.].
   Из других черт характера Ростислава Мстиславича выступает особенно его набожность; летописец весьма долго останавливается на этом обстоятельстве. Ростислав всегда думал постричься в монастыре Св. Федора, в Киеве, но его отговорили его духовник священник Семен и игумен Поликарп. Летописец говорит, что князь часто постился, уважал монахов и священников. Памятником его благочестия осталось утверждение в Смоленске епархии в 1137 году, имевшее, впрочем, и политическое значение; первым епископом быль скопец Мануил [373 - Ипатская летопись, с. 512.]. Епархиальной Богородичной церкви он отдал десятину своих доходов и несколько сел.
   Туровская земля уже к половине XII века начала дробиться и приходить в упадок. Она тесно присоединяется к Киеву, и князья дробят ее в удовлетворение требования различных князей. Мы уже видели, что Всеволод Ольгович, посылая Вячеслава в Переславль, прямо говорит ему: «Сидишь в Турове, а мне достоит».
   Мы уже указывали на значение, которое имел Туров в предыдущем столетии, но теперь он терял его. Уже в 1128 году, при Мстиславе, как мы видели, Клеческ является удельным городом, в котором княжил Вячеслав Ярославич, не имевший уделов в другом месте [374 - Там же. С. 210.]. Всеволод Ольгович уже раздает дреговичские города: Берестский, Рогачев, Дорогичин, Клеческ своим братьям [375 - Там же. С. 223.]. В 1139 году Юрий отдал Слуцк и Клеческ Святославу Ольговичу [376 - Там же. С. 268.]. Вячеслав тогда оставался в Турове, но центром княжения был соседний городок Волынский – Пересопница, куда Юрий приходил к Вячеславу [377 - Там же. С. 270.]. Этот последний волынский городок со времени междоусобий начинает занимать куда более видное положение, чем Туров, князья пробуют перенести туда центр земли. Это вполне естественно, ибо Пересопница была важным стратегическим пунктом против Владимирского и Галицкого княжеств. Сидя здесь, князь мог воспрепятствовать князьям этих последних областей опустошать Туровскую и Киевскую земли, наблюдать за всяким движением врагов. Вот почему Юрий отдал храбрейшему и деятельнейшему из своих сыновей Турово-Пинскую волость с Пересопницей, причем Андрей сел в последней [378 - Там же. С. 281.]. Ольговичи не раз и в последующее время владели отдельными дреговичскими городами: в 1154 году Ростислав, утвердившись впервые в Киеве, дал Туров и Пинск Святославу Всеволодичу [379 - Там же. С. 324.]. В 1155 году Юрий Святославу Ольговичу отдал Мозырь [380 - Там же. С. 331.], вскоре, вероятно им оставленный, ибо Изяслав Давидович через четыре года снова предлагал ему этот город [381 - Там же. С. 341.].
   Таким образом, Туровская земля, имевшая в предыдущем столетии довольно важное значение как важнейшая часть Киевской, переходит к Вячеславу, старшему Мономаховичу, и, судя по аналогии, могла бы получить значительную или даже полную самостоятельность. Но Вячеслав не успел утвердить ее; причину неуспеха едва ли не следует видеть отчасти в том, что этот князь не оставил наследника, которого бы отчиной сделалась Туровщина, как земля других Мономашичей. Между тем Туровщина осталась без прямого вотчинного наследника (в древнерусском смысле). Киевские князья, как более сильные, но в то же время временные владетели великокняжеских земель, стараются не упускать из своих рук этой области, служащей им для удовлетворения своих союзников.
   Только в начале второй половины XII столетия мы видим попытки обособить Туровскую землю. Инициатор этого движения явился извне и хотя, как кажется, пользовался поддержкой населения, но он начал в ту пору решительно действовать, когда княжеские междоусобия уменьшились, когда Русь, обессиленная долгой борьбой, кончила все свои крупные счеты. Это движение поднял Юрий Ярославич.
   Святополк Изяславич, как известно, имел четырех сыновей (Мстислава, Ярослава, Брячислава и Изяслава). Трое из них умерли, не оставив потомства; места княжений Брячислава и Изяслава неизвестны. Ярослав известен как деятельный помощник отца в сношениях с уграми, княжил во Владимире на Волыни, долго боролся с Мономахом за свое княжение и наконец погиб в этой борьбе. Он оставил двух сыновей – Вячеслава и Юрия. Первого мы видели Клецким удельным князем во время похода 1128 года Мстислава на Полоцк. Вероятно, и Юрий владел каким-нибудь незначительным уделом, подобно брату, в Приприпятьи и до появления своего в Турове. О нем мы знаем только, что в 1144 году он женился на дочери Всеволода Ольговича [382 - Там же. С. 227.].
   В 1158 году мы видим Юрия Ярославича уже в качестве Туровского князя. Как овладел он Туровом – неизвестно. Но этот город не был его отчиной, и, быть может, он воспользовался случаем, наступившим в конце княжения Юрия Ростовского во время занятия Киева Изяславом Давидовичем. В самом деле, в 1155 году Туровом владел сын Ростовского князя Борис [383 - Там же. С. 329.]. Трудно предположить, чтобы Ростовский князь, завладев Киевом, выпустил, вследствие ли борьбы или добровольно, этот город из своих рук. Во всяком случае, Изяслав Давидович считал незаконным владение Юрия Ярославича Туровом и, желая привлечь на свою сторону сильных Мономаховичей, решился отнять Туров для одного из них, Владимира Мстиславича. Но теперь заметно интересное явление в этой области. Несмотря на то что Изяслав явился к городу с огромным войском, с князьями Ярославом Луцким, Ярополком Андреевичем, Романом Ростиславичем, Владимиром Мстиславичем, полочанами, галичанами и берендеями, несмотря на то, что сюда собралась едва ли не вся Русь, – туровцы устояли, «бьяхуться крепко выходячи из города и много язвенных бываше», говорит летопись. Несмотря на то, что Юрий много раз посылал к Изяславу с мирными предложениями, Изяслав ни за что не хотел отступить, добиваясь Турова и Минска. Он простоял десять недель, не успел взять города и возвратился, не заключив мира [384 - Там же. С. 337–338.].
   Нельзя не обратить внимания на то, что на Туров направились самые разнородные элементы Древней Руси, редко находившиеся в союзе между собою, и направились под предводительством Давидовича, не умевшего справляться удачно с тогдашней политикой. Очевидно, в Туровской земле происходило какое-то особенное движение, против которого шли князья. Поэтому не невероятно, что это время было сильным подъемом народного духа в земле дреговичей; Юрий уселся не только с их согласия, но, быть может, и по приглашению, что доказывает крепкая защита и в последующее время этого князя – явление, которого раньше мы не замечали в этой области.
   Великий князь, не завоевав Турова, как кажется, успел отстоять некоторые окраины города, например как Мозырь, который он предлагал Святославу [385 - Там же. С. 341.].
   С занятием Киевского стола Ростиславом враждебные отношения к Турову не прекратились. Юрий Ярославич напал на соседние Волынские земли, завоевал Путивль, Вырь, но, кажется, возвратился с малым успехом [386 - Там же. С. 346.]. Владимиро-Волынские князья Мстислав, Ярослав и Ярополк Изяславичи, Владимир и Ярополк Андреевичи снова напали на Туров, простояли под ним полторы недели, но возвратились без всякого успеха [387 - Там же. С. 349.]; и только под 1162 годом в летопись занесено краткое известие о том, что Ростислав примирился с Юрием [388 - Там же. С. 356.]. Мономаховичи с этого времени навсегда примиряются с Юрием Ярославичем. Первым актом этого примирения была женитьба сына Ярослава Изяславича Всеволода на дочери Юрия Малфриде [389 - Там же. С. 361.] в 1167 году.
   Это последнее известие о Туровском князе, и когда он умер, неизвестно. Но мирные отношения с остальными князьями его сыновей не прекращаются. Так, мы видим в 1168 году сына его Глеба с войском в походе под Киев вместе с остальными князьями [390 - Там же.]. Через два года в походе на половцев участвует Святополк Юрьевич [391 - Там же. С. 369.], в том же походе был и брат его Иван [392 - Там же. С. 370.]. Святополк принимает участие в походах Мстислава Изяславича на Киев в 1171–1172 годах [393 - Там же. С. 324–325.]. Также служебную роль занимают Юрьевичи и в последующее время, до конца столетия. Летопись не говорит об их внутренней деятельности, не упоминает даже, каким уделом каждый из них владел. Иногда просто называет князьями Туровскими и Пинскими. Таким образом, князья эти по приказанию Андрея были в его войсках при разорении Киева [394 - Там же. С. 391.]. Князь Пинский Ярослав с братом своим князем Дубровницким (городок в северной Волыни) были в походе на половцев с Рюриком Ростиславичем в 1183 году [395 - Там же. С. 426]. Юрьевичи были также в родстве с Ростиславичами, были шурьями Рюрика [396 - Там же. С. 448, 466.].
   Мы уже упоминали имена сыновей Юрия; они были: Святополк, Глеб, Иван, Ярослав и Ярополк [397 - Там же. С. 452.]. Можно указать уделы трех из них. Туровским князем быль Святополк, по крайней мере, около 1183 года: в этом году у него был в Турове Владимир Ярославич Галицкий, изгнанный отцом [398 - Там же. С. 428.]. Святополк умер в 1190 году [399 - Там же. С. 448.]. Ярослава летопись называет князем Пинским, как мы уже видели, а Глеба – Дубровницким; последний умер в 1195 году [400 - Там же. С. 466.].
   Ярополк имел также какое-то соотношение к Пинску; по крайней мере, свадьба его, на которую прибыл Рюрик Ростиславич, происходила в этом городе; быть может, он сел здесь по смерти Ярослава.
   На этих событиях обрываются известия нашей летописи о Туровской области во второй половине XII века. Известия эти очень скудны. Они только дают нам указание на то, что в начале второй половины этого века Туровская земля, путем упорной борьбы, успела прибрести отдельную линию Юрьевичей, потомков Изяслава Ярославича, которые в ней осели. Но слабая сама по себе, эта волость еще более ослабляется разделением на уделы, хотя к ней и отошел от Волыни удел Дубровницкий. Юрьевичи ладят с князьями остальной Руси, но находятся в подчиненном отношении к тем из них, которые наиболее усиливаются в данный момент.
   Совершенно иначе устроились к концу XII века дела Смоленской земли. Мы уже говорили, что Ростислав Мстиславич много сделал для самостоятельности своего княжества; он закрепил эту самостоятельность своим личным влиянием среди князей и тем, что он был и умер великим князем Киевским; в церковном отношении он сделал Смоленск независимым, учредив кафедру. В экономическом отношении Смоленская земля стала при нем весьма высоко, потому что, как мы не раз говорили, он устраивал свои дела так, что во время самых сильных княжеских междоусобий – именно во время борьбы между Мономаховичами – его княжество вовсе не пострадало ни от вражеских нашествий, ни от частых походов на внешних врагов. Все это значило не мало, если примем во внимание, что другие земли, кроме Суздальской, Рязанской и отчасти Галицкой, были положительно разорены.
   В последующей за его смертью истории Смоленска мы наталкиваемся на замечательный факт: это княжество не только не пострадало от разделов, но еще увеличилось вследствие присоединения соседних волостей – Витебской и Вышгородской. Умные и рассудительные Ростиславичи успели сесть в других княжениях; один только Роман Ростиславич как старший остался в Смоленске, Рюрик княжил в Белгороде и на Волыни в Овруче, Давид в Вышгороде, который таким образом присоединился к владениям Смоленских князей, Святослав в Новгороде и Мстислав в Торопце.
   Ростиславичи держатся мудрой политики отца своего: неохотно вступают в междоусобные войны, стараются примирять враждующих князей, разумно управляют своими волостями. Их личные отношения к управляемым волостям были таковы, что о каждом из них летопись оставила теплое слово. Они представляют почти единственный в Древней Руси пример большой княжеской семьи, в которой никогда не происходило раздоров и споров между братьями и в которой братья держались дружно друг друга. Вследствие такой политики они скоро приобрели важное решающее значение в делах Южной и Западной Руси: голос одного из братьев был голосом всех Ростиславичей. В конце этого столетия они, общими усилиями, достигают того, что завладевают всем левым берегом Днепра и даже заставляют Ольговичей, исконных врагов Мономаховичей, признать их власть.
   После смерти Ростислава сыновья его предложили занять Киевский стол Мстиславу Изяславичу. Однако они не ужились с ним долго. Дело в том, что еще прежде чем Мстислав сел на Киевском столе, призывавшие его князья условились сильно ограничить великокняжескую власть и разобрать волости по собственному желанию. Узнав об этом, Мстислав явился в Киев с сильным союзным войском, осаждал Вышгород и занял Киев и таким образом пытался принудить Ростиславичей заключить с ним выгодный для себя мир [401 - Там же. С. 365 и следующие.].
   Как и следовало ожидать в таком случае, между великим князем и Ростиславичами начались недоразумения как следствия недоверия друг к другу. Это выразилось уже на второй год его княжения. Двое бояр, Бориславичи Петр и Нестер, недовольные на Мстислава, оклеветали этого князя пред Рюриком и Давидом, утверждая, что их он хочет схватить [402 - Там же. С. 370.]. Много трудов стоило Мстиславу, чтобы разрушить их опасения, доказать клевету. Однако же отношения их не уладились. Одним из важнейших поводов служили также новгородские отношения [403 - Там же. С. 372.]; когда в 1169 году князь Суздальский Андрей Юрьевич послал сына своего Мстислава с войсками на Киев, на князя Мстислава Изяславича, мы видим всех Ростиславичей в этом знаменитом походе.
   Как известно, результат этого похода был таков, что Киев впервые был разрушен и предан разграблению. Великим князем Русским сделался Андрей Суздальский, и с этого времени Киев начинает терять свое значение.
   Князь Давид Вышгородский, очевидно, был самый ярый противник дяди своего Мстислава. Еще при первом своем вступлении на Киевский стол последний обратил преимущественное внимание на Давида и тогда только сел в Киеве, когда усмирял этого князя. Он пробовал еще раз возвратиться в Киев в 1172 году и при этом снова поспешил осадить Давида в Вышгороде, однако союзники покинули Мстислава, не дождавшись конца военных действий, и он должен был отступить [404 - Там же. С. 375.].
   После взятия Киева обстоятельства на Руси изменились. Великим князем сделался Андрей Юрьевич; этот князь известен своею надменностью и неприступностью не только в отношении к своим боярам, но и к князьям. Он начал распоряжаться князьями на Руси с небывалою гордостью. Восставать было некому. Князья были слабы в отдельности каждый, а союза составить не могли. Одни Ростиславичи были сильны, но с ними Андрей ладил, защищал их интересы, и они были его верными союзниками. Так, когда новгородцы восстали против Ростиславича Святослава, он этому противился [405 - Новгородская летопись, с. 147.], хотя граждане все-таки выбрали Романа, сына Мстислава Изяславича. Святослав умер на Волоке, в войне с новгородцами, и был похоронен в Смоленске. Наконец, Андрей посылал сына своего Мстислава, вместе с Рюриком и Мстиславом, воевать Новгородскую волость, чтобы изгнать оттуда Романа. Но последив, узнав о смерти отца своего, и сам оставил Новгорода. Тогда Андрей отдал его Рюрику, который, отправляясь туда, передал свои земли брату Давиду [406 - Ипатская летопись, с. 382–383.]. Впрочем, Рюрик скоро ушел оттуда.
   После смерти Киевского князя Глеба, брата Андрея, последний передал Киев Ростиславичу Роману, послав сказать братьям: «Вы назвали меня отцом, я хочу вам добра и даю брату вашему Роману Киев». Отправляясь, Роман оставил в Смоленске княжить сына своего Ярополка [407 - Там же. С. 387.].
   Однако хорошие отношения недолго продолжались; князь Андрей не замедлил выказать свою гордость и требовательность. Он потребовал от Ростиславичей выдачи трех бояр, на которых падало обвинение в отравлении брата его Глеба, Ростиславичи отказались и пустили от себя бояр. Тогда Андрей послал небывалый до того времени приказ Роману: «Ты не ходишь в моей воле с твоими братьями, так иди из Киева, Давид пусть идет из Вышгорода; Мстислав из Белгорода; вам Смоленск – делитесь им». Нечего и говорить, что Ростиславичи обиделись таким гордым приказом. Роман, не желая оставаться в Киеве, который уже не мог представить крепкой защиты, пошел в Смоленск. Однако братья не растерялись. Они послали сказать Андрею: «Брат, действительно мы назвали тебя отцом и крест тебе целовали, и стоим в крестном целовании; а теперь ты вывел брата нашего из Киева и нам указываешь путь из Русской земли без вины, то пусть будет с нами Бог и крестная сила». Андрей не отвечал ничего на эту речь. Ростиславичи поняли, что нужно ждать серьезной войны; они первые ее начали (1177). Поехав нечаянно в Киев, они захватили Всеволода Юрьевича, брата Андреева, и племянника его Ярополка и всех бояр; князья эти заняли было Киев по притязанию Андрея. Кроме того, Ростиславичи ходили на брата Андреева Михаила к Торческу.
   Андрей, прежде чем решиться на войну, послал боярина Михна сказать Ростиславичам: «Не хотите быть в моей воле, ты, Рюрик, ступай в Смоленск, к брату в свою отчину. Давиду скажи, – говорил он боярину, – ты ступай в Берладь (к степнякам), а к Русской земле приказываю тебе не быть; Мстиславу скажи: все заключается в тебе, велю тебе не быть в Русской земле». Когда прибыл посол с такими речами к Мстиславу, то он велел ему в своем присутствии остричь бороду и волосы. «Иди к своему князю, – говорил послу Мстислав, – и скажи ему: мы считали тебя до сих пор отцом, но если ты с такими речами прислал не как к князю, но как к подручнику или простому человеку, то делай что хочешь» [408 - Там же. С. 388, 390.].
   До сих пор Андрей все медлил, предполагая, что Ростиславичи придут к нему с повинной головой. Но теперь медлить было невозможно. Он скоро собрал около 50 тысяч воинов северного ополчения и послал их под начальством сына своего Юрия и воеводы Бориса Жидиславича; он приказал им Давида и Рюрика изгнать из их отчины, а Мстислава изгнанного привести к нему.
   Во время похода Суздальские войска увеличились огромным числом союзников: к ним присоединились все князья Северянскиe во главе со Святославом Всеволодичем, князья Полоцкие, Туровские и Городенские.
   Роман Ростиславич, когда полки проходили мимо его земли, также вынужден был послать полк с сыном своим на братьев; он боялся выказать тогда свой союз с братьями потому, что его собственная земля могла быть разорена.
   При приближении неприятеля Ростиславичи оставили Киев; они решились защищаться таким образом, чтобы каждый заперся в своем город: Рюрик в Белгороде, Мстислав с Давыдовым полком в Вышгороде, сам Давид поспешил в Галич просить помощи, в чем он и успел. Союзники прежде всего заняли Киев и часть младшей дружины отправили под Вышгород. В первый же день Мстислав дал им обоим сражение, которое осталось не решительным. На другой день пришли все полки и началась осада. Во время осады происходили часто жестокие стычки, от которых сильно страдали осажденные. Так прошло около девяти недель, когда пришел на Ростиславичей еще Ярослав, князь Луцкий со всею волынскою дружиною. Он добивался старшинства между Ольговичами и желал затем занять Киев. Но когда в этом ему отказали, он перешел на сторону Ростиславичей и, повернув свои полки, направился к Белгороду. Союзники, предвидя отступление и полагая, что Ярослав в тылу у них соединится с галичанами и Рюриком, бросились бежать из-под Вышгорода. Во время бегства их много потонуло в Днепре и погибло от преследования Мстислава [409 - Там же. С. 391–392.].
   Таким образом, Ростиславичи счастливо вышли из весьма опасного положения. Событие это имело огромное значение для тогдашней Руси: оно освободило Южную Русь от гордых притязаний Суздальских князей. Нужно заметить, что в это время властолюбивый князь Андрей стремился, очевидно, подчинить вполне русских князей; он уже давно резко отступил от древнего обычая русских князей: он не допускал никакого участия в делах правления бояр и дружины и обращался с ними крайне жестоко. Он не только изгонял противоречивших ему бояр, но осмелился изгнать даже епископа Леона. Князь Андрей Юрьевич стремился захватить неограниченную власть и над князьями. Тогдашние князья не имели силы противостоять; они были слишком слабы, владения их были невелики и разорены, у самих не хватало смелости; собрать союз против Андрея слабому князю было не возможно. Мы видели, что после разрыва Ростиславичи остались одни без союзников, даже брат Роман вынужден был послать свой полк, а между тем за Андреем пошли все князья. В прежней борьбе большой голос имели Киев и Киевское вече, но после его разорения, которое имело большое значение на утверждение власти Андрея, значение это падает; стол Киевский остается только почетным и притом дается князьям или Андреем или Ростиславичами. Само Киевское княжество потеряло всякую силу; оно было разбито на мелкие части: на Вышгород, Белгород, Дреговичи, Треполь и другие, бывшие передовыми крепостями Киевского княжества. Если принять также положение тогдашней Руси во внимание, то победа Ростиславичей над Суздальским князем имела значение освобождения Руси от его власти. Она имела также влияние на убиение князя, которое и последовало в следующем 1175 году. Что касается до Ростиславичей, то они, после бегства суздальцев, заняли снова свои волости, отдав Киев Ярославу Луцкому. Они, очевидно, в том же году примирились с Андреем и даже просили его отдать Киев Роману [410 - Там же. С. 394.].
   В год убиения Андрея Суздальского Роман занял Киев, оставив в Смоленске сына своего Ярослава; молодой князь недолго продержался на отцовском столе; неизвестно, почему он не понравился смолянам, и вече его изгнало в том же году, пригласив дядю его Мстислава [411 - Ипатская летопись, с. 406, 407. В Ипатской летописи известие о занятии Киева Романом помещено в конце 1175 года после известия об изгнании Ярополка и занятии Мстиславом Смоленска. Разумеется, Роман прежде оставил Смоленск, а потом жители изгнали его сына. Непоследовательность известия произошла, очевидно, от того, что составитель почерпнул одно из известий из другого источника, например известие об изгнании из местной Смоленской летописи.]. Роман также недолго просидел в Киеве. Между Ростиславичами и Святославом Всеволодовичем Черниговским произошло столкновение, во время которого хотя Святослав бежал перед сражением, но Ростиславичи, не желая, по замечанию летописи, губить Русской земли и проливать христианской крови, отдали Киев Святославу; Роман возвратился в Смоленск (1177) [412 - Там же. С. 409.].
   Вскоре после описанных событий в Смоленске умер (1180) старший из Ростиславичей, Роман, женатый с 1148 года на дочери князя Святослава Ольговича [413 - Там же. С. 258.]. Это был человек высокого роста, широкоплечий, с красивым лицом; смоляне искренне оплакивали своего князя, который отличался незлобием и добротой. Свободное Смоленское вече не раз причиняло ему большие неприятности; однажды даже изгнало, в его отсутствие, сына его Ярополка, но он кротко переносил обиды граждан. Он замечателен своею уступчивостью, которая иногда даже бывала вредна делу; несмотря на то что он, как старший из Мономахова племени, мог бы владеть Киевом, он не добивался этого стола; сам уходил из Киева, когда видел, что его упорство может повлечь за собою опустошительную войну. Он вообще не отличался воинственностью, но замечателен своим благочестием: так, например, он построил в Смоленске каменную церковь Св. Иоанна [414 - Там же. С. 417, 418.]; Татищев даже передает известие, что Роман особенно старался о распространении образования, учреждал училища и прочее [415 - Карамзин Н. П. Указ. соч. Т. 3. С. 238.]. Так характеризуют его летописи.
   Смерть Романа совпала с началом борьбы оставшихся Ростиславичей Рюрика и Давида с Святославом Всеволодовичем. Святослав, княживший тогда в Киеве, собрался идти против Суздальского князя Всеволода Юрьевича за то, что последний пленил сына его Глеба. Но зная, что Ростиславичи, в особенности враждебный еще издавна ему Давид Вышгородский, воспользуются этим случаем, чтобы напасть на него, решил прежде захватить Давида, а Рюрика изгнать. Для этого он выбрал время, когда Давид охотился с княгиней и небольшим числом дружины на берегах Днепра. Он также в это время был на охоте. Святослав задумал было напасть на стоянку Давида и взять его в плен. Он сделал нападение на ничего не подозревающего Давида, но последний с женою убежал на лодке в Белгород, к брату Рюрику. Между тем Святослав искал его под Вышгородом. Последний не решился оставаться долго в Киеве и ушел в Чернигов собирать и приготавливать своих братьев и родственников к предстоящей войне. Между тем Рюрик занял Киев, а Давид поспешил к брату Роману, где ожидали нападения. В дороге его встретили послы из Смоленска с печальною вестью о смерти брата; Давид поспешил и занял Смоленский стол (1180), оставив в Вышгороде сына Мстислава [416 - Ипатская летопись, с. 416–417.].
   Святослав между тем отправился прежде на Суздаль, оставив в Чернигове князей Ярослава и Игоря. Эти князья решились напасть на Друцк, где княжил Глеб, сын известного нам Рогволода Борисовича. Друцк находился тогда, вероятно, под покровительством Смоленских князей. Поэтому Давид поспешил со своим полком в Друцк и заперся в городе вместе с Глебом.
   В тоже время к Ярославу и Игорю присоединились Полоцкие князья: два брата Васильковичи, Брячислав Витебский и Всеслав Полоцкий, Всеслав Мивулич Логожский, кроме того, Андрей Володич, племянник его Изяслав и Василько Брячиславич; Брячислав и Всеслав привели с собою толпы из ливов и литвы. Таким образом, мы видим, что почти вся Полоцкая земля собралась на Друцкого и на Смоленского князей.
   Давид и Глеб, как только подошли союзные войска к городу, решились немедленно дать сражение Ярославу и Игорю; но те ожидали Святослава с главными силами и потому избегали сражения. Они стали на неудобном для нападения берегу Друти. Река разделяла оба войска. Изредка происходили мелкие схватки копейщиков и стрелков, которые выбежали на реку. Так прошла неделя, когда, наконец, пришел Святослав с Новгородским ополчением. Он немедленно велел переходить Друть. Но Давид понял, что у него недостаточно сил для сражения, и бежал ночью в Смоленск. Тогда Святослав приступил к городу, но не взял его, а только сжег передовые укрепления. После этого он отпустил новгородцев, а сам направился сухим путем к Рогачеву, откуда на лодках поехал в Киев. Рюрик между тем, узнав о неудаче брата, перешел в Белгород [417 - Там же. С. 419.].
   Хотя Рюрику удалось победить войска Святослава, но он не пожелал занять Киев. По выражению летописи, он не возгордился победою, но «возлюби мир более войны; желал жить в братолюбии, в особенности ради христиан, которых кровь проливалась в междоусобиях; он, по совету со своими мужами, уступил старейшинство Святославу, а себе взял всю Русскую землю» [418 - Там же. С. 422.]. Однако в этом видна весьма дальновидная политика Ростиславичей. Они отдали Святославу только Киев, а сами завладели большею частью Руси, так что в их власти были даже ближайшие города к Киеву – Вышгород, Белгород и Овруч. Таким образом, на деле они были сильнее Святослава. Между тем если бы они не уступили ему Киева, то война могла бы быть для них опасна, в союзе со Святославом была вся Северская земля и Полоцкая.
   С этого времени (1180) борьба между Ростиславичами и Святославом прекращается до самой смерти последнего (1195). Русь направляет свои усилия на борьбу с степняками половцами. Эту борьбу пришлось вести преимущественно Рюрику, владения которого подвергались наиболее нападениям. Большие походы совершаются великим, как его теперь называет летопись, князем Рюриком, со Святославом, причем иногда ходят и более северные князья. Так, в походе 1183 года принимали участие Волынские и Туровские Юрьевичи: Пинский Ярослав, Глеб Дубровницкий и Мстислав Городенский.
   Смоленский князь Давид редко и неохотно выступает в поход на половцев. Степняки не могли нападать на его владения, идти было до них весьма далеко, и поэтому он даже избегает походов. Так, во время сборов в один из таких походов (1185) Святослав послал взять Давида. Он пришел со смолянами по Днепру и стал у Триполя. Но когда понадобилось еще дальше пойти, то смоленские воины составили вече и не согласились дальше идти, говоря, что они изнемогли, что поход в глубь степей для них обременителен и бесполезен, вернулись со своим князем на родину [419 - Там же. С. 436.].
   Между тем в 1190 году умер Киевский князь Святослав Всеволодович. Рюрик как старший в княжеском роде занял немедленно Киев и послал оттуда к брату в Смоленск: «Брат, мы остались старше всех в Русской земле, приезжай ко мне в Киев; о чем нужно будет подумать про Русскую землю, про братьев своих, племя Владимира, обо всем мы с тобою покончим». В летописи описан приезд князя в Киев. Давид со смолянами приехал в Вышгород. Рюрик позвал его к себе в Киев на обед, после обеда дал ему много даров и отпустил в Вышгород. Потом пригласил к себе Смоленского князя на обед Ростислав, сын Рюрика, в Белгород. Давид побывал и там и получил дары. Давид в свою очередь позвал на обед брата своего и племянников и одарил; он устроил обед для всех монастырей, причем раздал многие милостыни, и, наконец, у него обедали Черные Клубуки, степняки, жившие на южной границе Руси. Тогда и киевляне пригласили Давида к себе на пир, чем оказали ему великую честь.
   В свою очередь и Давид пригласил на пир всех киевлян и одарил их [420 - Там же. С. 458.]. После этих пиршеств братья уладили дела Русской земли, и Давид отправился в Смоленск.
   На последнем совещании Ростиславичей было, вероятно, решено одно весьма значительное предприятие. Мы уже и раньше видели, что двое Ростиславичей владели большею частью тогдашней Руси. Им принадлежали земли к северу от Вышгорода, часть Полоцких земель до границ Великого Новгорода, да и Новгород большею частью находился во власти Ростиславичей: в нем сидели их сыновья. Рюрик владел всею Южною Русью, кроме Киева и большею частью Волынской земли, наконец, в союзе с ними был Галич. Кроме того, на северо-запад к сильной Суздальской земле сидел тоже потомок Мономаха, Всеволод Юрьевич. Хотя в последнее время в Киеве и сидел князь из семьи Ольговичей, но эта уступка была выгодна для Ростиславичей.
   После смерти же Святослава Ростиславичи задумали окончательно устранить Северских князей от права владеть Киевским столом. Сговорившись со Всеволодом, они послали к старшему Ольговичу Ярославу в Чернигов и ко всем Ольговичам: «Целуй к нам крест со всеми твоими братьями, что вы не будете добиваться нашей отчины Киева и Смоленска от нас, от наших детей и от всего нашего Владимировского племени, как дед наш Ярослав разделил нас. А Киев вам не нужен» [421 - Там же. С. 462.]. Этого добивался еще Владимир Мономах, стараясь удержать Киев в своем роде. Его потомки нашли удобным теперь исполнить его намерение. Нечего и говорить, что Ольговичам не понравилось такое предложение. Однако они, уступая силе, согласились поддерживать такое разделение земель только до смерти живых членов семьи, не ручаясь за будущее. Начались споры, переговоры, самым настойчивым поборником устранения Ольговичей от Киева является Давид, его поддерживает Всеволод. Ольговичи начали мириться не со всеми вместе, но поодиночке. Прежде других уступил Рюрик, который обещал еще помирить брата с Ольговичами. Рюрик уступил Ярославу Черниговскому Витебск. Между прочим, Ольговичи целовали крест также на том, что они не начнут войны, пока положение дел не выяснится, пока не сядут послы к Давиду и Всеволоду.
   Но Ярослав Черниговский нарушил последнее условие, воспользовавшись первым удобным случаем. Этот случай представился, когда Рюрик, поверив крестному целованию, распустил войска и уехал из Киева в Овруч, по своим делам.
   Ярослав Всеволодович послал своих племянников занять Витебск, хотя Давид еще не был извещен об этом. Олеговичи на дороге напали на Смоленские земли и начали воевать. Узнав об этом, Давид отправил против Ольговичей племянника своего Мстислава Романовича и Рязанских княжичей Ростислава Владимировича и зятя своего Глеба, со Смоленским полком. На второй неделе Великого поста (1195) оба войска встретились. Ольговичи приготовились к битве, притоптали вокруг себя снег и ждали нападения. Смоленские дружины не успели приготовиться и бросились на северян и полочан. Нужно заметить, что полочане снова порвали союз с Давидом, желая освободиться от зависимости; к ним присоединился и Друцкий князь Борис.
   Мстислав с дружиною напал на полк Олега Святославича, сбил знамена, причем сын Олега Давид был убит. Михалко, помощник князя Давида, со смолянами напал на дружины полочан, но был отбит; смоляне бежали. Тогда полочане, оставив их без преследования, зашли в тыл Мстиславова полка. Произошло замешательство, ибо Мстислав, не зная о бегстве Михалки, погнался за полком Олега; погнались также и Глеб с Ростиславом. Мстислав, возвратившись один на прежнее поле битвы, был встречен полочанами и взят ими в плен. Другие князья бежали в Смоленск к Давиду. Между тем ближайший уже Олег Святославич заметил, что полочане победили, вернулся к ним; он весьма обрадовался, увидев плененного Мстислава и выпросил его себе у Бориса Друцкого [422 - Там же. С. 464–465.]. Радостное для Ольговичей известие о победе немедленно было отправлено к Ярославу в Чернигов. Олег, извещая его, прибавлял, чтобы он немедленно собрался и ехал в Смоленскую землю; это представлялось тем более удобным и необходимым, что пленные смоляне говорили Олегу, что братья теперь не в ладах. Ярослав действительно собрался и уже был в дороге, когда Рюрик прислал ему из Овруча крестные грамоты, обвиняя его в неисполнении договора и угрожая пойти на Чернигов, если он пойдет на Смоленск. Ярослав не поехал к Смоленску и, видя, что ему трудно будет вести борьбу с Ростиславичами, начал сваливать всю вину на Давида, что он помогал Витебскому князю, зятю своему. Однако князья не уладились. Рюрик звал Всеволода напасть на Черниговского князя; тот согласился. Ярослав предлагать потом выдать Мстислава Романовича, но все-таки князья не помирились. Между тем новый союзник Ольговичей Роман Владимирович напал на земли Давида, а последний, соединившись с Всеволодом Суздальским, напали на область вятичей, принадлежащую Ярославу, начали ее жечь и грабить. Ярослав поспешил на помощь вятичам и начал там переговоры с Всеволодом и Давидом. После долгих переговоров князья помирились, хотя Давид настаивал на продолжении войны; Ольговичи целовали крест на том, что они не будут добиваться под Рюриком Киева, а под Давидом Смоленска [423 - Там же. С. 468–470.]. Таким образом, попытка потомков Мономаха совершенно отстранить Ольговичей от Киевского стола не удалась.
   В следующем году 23 апреля (1197) умер Смоленский князь Давид Ростиславич, 60 лет от роду, прокняжив 18 лет в Смоленске. Он был похоронен в монастыре Бориса и Глеба на Смядыни, где скончался, приняв перед смертью схиму. Летопись прибавляет о нем, что это был князь весьма благочестивый; он построил в Смоленске церковь архангела Михаила. Кроме того мы видели, что ему нельзя отказать в воинственности и предприимчивости.
   Эти последние качества имели деятельное применение в борьбе с Ольговичами. Он является их постоянным врагом. Эта вражда обнаруживалась и поддерживалась тем, что он был особенно сильный поборник исключительной гегемонии над Русью рода Мономаховичей. Видя, что покорить Ольговичей и силою заставить их отказаться от Киева, а с тем вместе и от гегемонии над Русью на будущее время невозможно, он постарался провести эту идею посредством дипломатических переговоров; но это ему не удалось. Ольговичи крепко держась своих прав на Киев; они предполагали, что со смертью настоящего великого князя Всеволода Суздальского Киев может еще возвратить свое прежнее значение для Руси. Во всяком случае, даже и в это время Киевский князь все же в действительности имел большое значение в делах Русской земли, хотя и называл Всеволода отцом, то есть старшим. Князь Давид отличался твердостью характера и властолюбием, причем выказывал иногда жестокость; многие черты напоминают в нем Андрея Боголюбского. Из его отношений к Смоленскому вечу мы знаем, что он не всегда ладил с ним. По одному летописному известию, между ним и смолянами была сильная распря; усмиряя вече, он поступил с крайнею жестокостью: многие из знатных граждан были казнены [424 - Новгородская летопись.]. Возмущение Смоленского веча могло последовать как вследствие личного характера этого князя, так и вследствие войн, который он вел с Ольговичами по поводу последнего спора за Киев. Этот спор имел в значительной мере династический характер, не касавшийся близко Смоленской земли, а между тем вовлекавший ее в борьбу, в которой она страдала от походов и нападений. Между тем смоляне, мы знаем, более привыкли сидеть спокойно и заниматься торговлей. Летопись рисует его человеком среднего роста и красивым [425 - Ипатская летопись, с. 471.]. Давид имел четырех сыновей: Изяслава, Константина и двух Мстиславов. Таким образом, скончался последний из Ростиславичей, занимавший Смоленский стол. О судьбе Рюрика, своею деятельностью мало относящего к истории Смоленска, мы говорить не будем; последние годы его жизни, борьба с Романом, принятие монашества и пр. общеизвестны.
   Теперь вернемся несколько назад и рассмотрим отношения Ростиславичей к Новгороду и Полоцку. Общие основы их политики те же, что и отца их Ростислава.
   Как только умер Ростислав, сын его Святослав, сидевший тогда в Новгороде, понял, что оставаться ему далее нет возможности; новгородцев заставили принять его, и он понимал, что как только великий князь переменится, граждане постараются отделаться от нелюбимого князя. Вот почему Святослав ушел в (Великие) Луки тайно, послав оттуда свой отказ новгородцам. Последние собрались, чтобы прогнать его из своих пределов, но он ушел в Торопец, откуда отправился на верховья Волги, где с помощью Андреевой дружины разорил Торжок. Братья его в союзе с Андреем решились поддержать Святослава «силою местяце в город». Роман и Мстислав пожгли Луки; послов новгородских, пытавшихся пройти к Мстиславу Изяславичу в Киев за князем, перехватывали. Наконец, новгородцы, чтобы совершенно обессилить партию Святославову, убили важнейших ее представителей, посадника 3axapия, Неревина и Незду, вступили в борьбу против соединенных сил суздальцев, смолян и полочан (вероятно, тех из уделов последних, которые находились под влиянием Смоленска), посольство их пробралось через западные полоцкие владения в Киев и в следующем, наконец, году новгородцы получили князя – Романа Мстиславича [426 - Новгородская летопись, с. 146–147. «И больше вражды бысть на Мстислава от братьев» замечает Ипатская летопись по поводу занятия Новгорода Романом, с. 372.].
   Но коалиция князей против Новгорода не прекратилась. Как известно, это было время борьбы Андрея и Ростиславичей с Мстиславом Изяславичем Киевским и разорения Киева. Борьба эта отразилась и на новгородцах, которые должны были выдержать осаду соединенных сил суздальцев, смолян, муромцев, полочан и других, «и вся земля просто Русская», говорит Новгородский летописец. Осада эта кончилась неудачей для союзников [427 - Новгородская летопись, с. 149; Ипатская летопись, с. 382.].
   Как известно, Киев был разорен, Мстислав Изяславич потерял силу, и новгородцы хотя и отстояли сына его, но не могли устоять против дороговизны, бывшей следствием вражды с Андреем и Ростиславичами: они отказались от Романа и приняли Рюрика Ростиславича. Последний остался верен политике отца и братьев; из распоряжений его видно, что он также стремился поддержать боярскую партию: он отнял посадничество у Жирослава и дал Иванку, сыну того самого Захария, которого новгородцы казнили за приверженность к Ростиславичам. Но Рюрик просидел всего несколько месяцев в Новгороде, откуда опять отправился в 1171 году в Киевщину [428 - Новгородская летопись, с. 150.].
   Однако через некоторое время партия Ростиславичей снова берет верх в Новгороде, новгородцы обращаются в 1178 году к Роману с предложением занять стол; он согласился, но ушел в том же году в Смоленск, и тогда новгородцы обратились к брату его, знаменитому Мстиславу. Последний долго не соглашался, но наконец уступил просьбами жителей и убеждениям братьев [429 - Новгородская летопись, с. 156, Ипатская летопись, с. 411.]. Кратковременное княжение его на новом столе посвящено было удачному походу на Чудь и Полоцк; поход на последний был остановлен заступничеством Романа. Но во внутренних делах и этот князь был верен традициям предшественников из своей линии: после его смерти граждане отняли посадничество у Завида Неревинича [430 - Новгородская летопись, с. 156.], сына того Неревина, которого убили новгородцы за сношения со Святославом. Таким образом, и Мстислав держался той же партии – боярской, что и его предшественники.
   В том же 1148 году Мстислав Ростиславич умер. Южная летопись, вообще с большими симпатиями относящаяся к Ростиславичам, описывает глубокую печаль новгородцев о потере князья, но северная лишь сухо сообщает об этом событии. Впрочем, рассказ южной летописи отличается риторизмом, хотя и довольно правдив, так как на юге лучше знали этого князя-дружинника [431 - Там же. Вот как описывает этого князя Ипатская летопись: «плакавшеся над ним все множество Новгородское, и силнии и худии, и нищии, и убогеи, в черноризьсце, бе бо милостив на вся нищая; и тако разидошася во своя домы. Сий же благоверный князь Изяслав, сын Ростиславль, возрастом середний бе, и лицом леп, и всею добродетелью украшен и благонравен, и любовь имяше ко всим, паче же милостыни прилежаше, монастыре набдя, чернецы утешивая…. Бе бо любезнив на дружину, и имения не щадяшет и не сбирашет злата ни сребра, но даяше дружине своей…. не бе бо тое же земле в Руси, которая же его не хотяшет, ни любяшет, во всегда бо тоснашеться на великая дела», с. 414.].
   На некоторое время Новгород переходит в руки Ольговичей Черниговских, которые и пользовались помощью его в борьбе с Давидом Смоленским, защищавшим Друцк [432 - Ипатская летопись, с. 419–420.]. Но Давид был в союзе с Всеволодом Ростовским, и новгородцы жестоко поплатились разорением Торжка за союз с Ольговичами [433 - Новгородская летопись, с. 156.]. Это заставило их снова обратиться к Ростиславичам. Именно к Давиду, с приглашением на княжение. Смоленский князь послал туда сына своего Мстислава [434 - Там же. С. 159.]. Но и этот представитель уже третьего поколения Смоленских князей держался старой политики своих предшественников, поддерживая свою боярскую партию в ущерб другим элементам населения. Новгородцы были им недовольны, происходила, очевидно, оживленная борьба партий, следствием которой было то, что уже упомянутый приверженец Смоленских князей Завид Неревенич, снова занявший посадничество, должен был удалиться к Давиду в Смоленск [435 - Там же. С. 160.], а брат его Гаврил был убит вместе с каким то Вячей Свеничем [436 - Там же. С. 161.]. Дальнейшим следствием борьбы партий было то, что в 1187 году и самого князя новгородцы «выгнаша» [437 - Там же. С. 162.].
   С этого времени Новгород становится все в большую и большую зависимость от Суздаля, влияние Смоленских князей уменьшается, особенно со смертью Давида.
   В отношении к Полоцку политика Ростиславичей стремится к тому, чтобы подчинить и упрочить свое владение над различными уделами этой земли, помогая то одному, то другому из князей, а может быть, и поселяя вражду между ними. Давид, являвшийся главным представителем Смоленских князей в их сношениях с Полоцкими, не только успел поддержать влияние над этой землею, которого достиг отец его, но и пользовался еще большим.
   Мы уже видели, что Давид в 1165 году сел в Витебске, к концу же XII столетия этот князь постоянно вмешивался в дела Полоцка, поддерживал на этом столе Всеслава Васильковича в противовес другим претендентам, и так далее. Вопрос о полоцко-смоленских отношениях мы, чтобы не повторяться, оставляем до следующей главы.

Глава III
История Полоцка от возвращения князей из изгнания до конца XII века

   Обратимся теперь к судьбам Полоцкой земли.
   Борьба с половцами в княжение Ярополка Владимировича, с началом которого возвратились из Греции Полоцкие князья, последующая за его смертью борьба в семье Мономаховичей и другое важное событие на юге и востоке совершенно отвлекают внимание из наших летописей от событий полоцких. Известие делаются более обильными только к концу XII века, да и то на короткое время. Возвратившиеся князья теперь уже держатся совершенно иной политики, они стараются завести дружественные сношения и с Мономаховичами и с Ольговичами. Так, когда нелюбимый новгородцами Всеволод Мстиславич в 1137 году шел с братом Святополком через Полоцк в Новгород, Василько Полоцкий «сам выиха к нему и проводи его с многого честью, заповеда же ради Бога забы злобу отца их Мстислава» [438 - Тверская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 15. С. 199.]. Но в 1140 году на Полоцк бежит из Новгорода Святослав Ольгович [439 - Ипатская летопись, с. 220.]. В своем стремлении приобрести покровителей среди сильных князей полоцкие Всеславичи роднятся с Ольговичами и Мономаховичами: в 1143 году Всеволод взял за сына своего дочь Василька Полоцкого, а Изяслав в том же году отдал дочь свою за Рогволода Борисовича [440 - Там же. С. 229.]. Войска полочан встречаются как вспомогательные в походах великих князей; так, их войска были с Ярополком в походе его на Чернигов 1138 года [441 - Никоновская летопись // Полное собрание русских летописей. Т. 9. С. 162.], в походе Изяслава на Туров в 1157 году [442 - Никоновская летопись, с. 209.]. Таким образом, Полоцкие князья находятся в подчиненном положении к великим князьям. Они подпадают, как мы уже видели, влиянию соседних сильных Смоленских князей при Ростиславе; влияние это при Давиде на время переходит в довольно значительную зависимость.
   Что касается внутреннего положения земли, то со времени возвращения Полоцких князей до половины ХII столетия летописи вовсе не упоминают об этой стороне жизни. В 1143 году летопись называет Васильковну дочерью Полоцкого князя, и Рогволода Борисовича также помещает в Полоцке. Поэтому кто из князей, Василько или Рогволод, занимали тогда Полоцкий стол – определить трудно. Вероятно, последний сменил первого около этого времени, так как название жены сына Всеволода Полоцкою княжною не указывает еще на то, что Василек жив еще был в то время и владел этим уделом. Как бы то ни было, но в 1151 году мы видим на Полоцкого столе Рогволода Борисовича. Полочане взяли этого князя, сослали в Минск, а избрали Ростислава Глебовича. Но понимая, что Рогволод мог найти себе защитников, они в тоже время снеслись со Святославом Ольговичем, отдались под его покровительство «яко имети его отцем себе и ходити в послушаньи его» [443 - Ипатская, с. 308. В Воскресенской летописи под 1154 г. занесено известие «а Глеба взяли с Рязани на Друческ» // Полное собрание русских летописей. Т. 7. С. 242). Упоминаемый здесь Глеб – сын Ростислава Рязанского, изгнанного в этом году Андреем Боголюбский. Затем под 1167 г. снова находим известие: «Дрючане Глеба от себя выгнаша, а у себя посади Рогволода Борисовича, внука княжь Юрьева Долгорукова, а Глеб идет опять на Рязань» (там же). Это известие находится в отрывке «Начало Государей православных». Недоразумение, происшедшее здесь в именах князей, ясно: северный компилятор встретил под 6667 г. известие об изгнании Глеба Ростиславича дручанами, принял этого Глеба за сына известного ему князя Рязанского. А под 1154 г. известие об изгнании этого последнего, дополнил собственным соображением о том, что изгнанному Глебу дручане предложили свой стол, а где жили эти дручане, он, конечно, не знал.].
   Рогволод скоро освободился из заключения в Минске и в 1159 году является уже в Слуцк, который тогда принадлежал Святославу Ольговичу, и с помощью этого последнего, с его полком, направился в Друцк. Вследствие каких обстоятельств Святослав из покровителя Ростислава сделался его врагом и оказал помощь его противнику – мы уже говорили. В Друцке в это время княжил сын Ростислава Глеб. При приближении Рогволода партия его в Друцке взяла перевес; к дручанам присоединились и полочане, приглашая князя. Они говорили ему: «Князь, поезжай, не медли, мы рады биться за тебя и с детьми!» Более 300 приверженцев выехали к нему навстречу, остальные изгнали Глеба, разграбили его и дружины имущество. Рогволод утвердился в важнейшем из уделов. Тогда и в самом Полоцке приверженцы его начали действовать в пользу своего князя. Ростислав между тем заметил волнение в городе, собрал граждан, снова заставил их целовать крест, а сам с братьями Всеволодом и Володарем отправился на Рогводода к Друцку. Но поход был неудачен, дручане успели отбиться, и враждующие князья заключили мир. Но и мир был непрочен. Полочане снова «съвет зел свещаша»; они послали к Рогволоду, побуждая его идти к Полоцку, извинялись за прежний свой поступок с ним и обещали выдать ему Глебовичей. На следующий день после веча граждане пригласили Ростислава, находившегося тогда в пригородном селе Бельчицах, на совет в город, под предлогом, что имеют к нему какое-то дело. В действительности же они хотели схватить князя. Когда последний уже отправился и был недалеко от города, к нему прискакал один из детских (младший дружинник. – Примеч. ред.) с известием, что в городе собралось против него вече и хочет схватить его; тогда Ростислав возвратился в Бельчицы, собрал дружину и ушел к брату Вододарю в Минск, разоряя страну на пути. Рогволод занял Полоцк. Но он решил ослабить своего противника, чтобы отнять надежду у его партии на возвращение. Рогволод собрал полочан, получил помощь от Ростислава Смоленского, приславшего ему своих сыновей Романа и Рюрика с новгородцами и смолянами, и отправился к Минску. На пути же прежде всего осадил он Изяславль, в котором княжил Всеволод Глебович; последний князь был в дружбе с Рогволодом и потому без долгого сопротивления вышел к нему, примирился с ним. Рогволод удел его Изяславль передал Брячиславу Васильковичу, а Всеволоду дал Стрежев. Отсюда он отправился к Минску, осадил здесь Ростислава, но через десять дней заключил и с ним мир [444 - Ипатская летопись, с. 338–341; Густынская летопись, с. 305; Никоновская летопись, с. 211.].
   Борьба Борисовича с Глебовичами и на этот раз не прекратилась. Последние не желали удовольствоваться своею отчиною, и потому в том же году они напали на младших Васильковичей, Володшу и Братислава, пленили их в Изяславле и отвели в Минск [445 - Карамзин Н. М. Указ. соч. Т. 2. С. 162, прим. 407. Намек у Татищева (Указ. соч. Т. 3. С. 120), повторенный и Екатериной II, (Указ. соч. Т. 5. С. 346).]. Это обстоятельство заставило Рогволода летом следующего года отправиться на Минск. Причем он воспользовался помощью Ростислава Смоленского, приславшего ему 600 конных торков под начальством воеводы Жирослава Нажировича. Торки скоро ушли, но Рогволод продолжал осаду города в продолжении 6 недель, пока наконец не достиг своей цели, не заключил мира «по своей воле»; результатом было освобождение братьев Володши и Брячислава [446 - Ипатская летопись, с. 340]. Борьба между двумя линиями продолжалась и в следующем году. Рогволод снова ходил к Минску и сотворил мир с Ростиславом [447 - Там же. С. 351.].
   Наконец и Рогволод решил бороться со своими противниками поодиночке. Он выступил в 1162 году на самого деятельного из них, Володаря, и осадил его в удельном его городе Городце. Володарь уклонился днем от сражения, но ночью напал на полочан и нанес им с помощью Литвы сильное поражение. Рогволод убежал в Слуцк, оттуда перешел в свой удел Друцк, оставив намерение утвердиться в Полоцке: «а Полотьску не смеити, занеже множьство паде полочан», поясняет летопись [448 - Там же. С. 355.]. Неудачная борьба с Глебовичами ослабила энтузиазм, возбужденный в Полоцке, когда Рогволод прибыл в Друцк; поддержка, оказанная ему Святославом, была незначительна, Ростислав Мстиславич также слабо помогал ему, а между тем полочанам приходилось выдерживать тягостную войну с другой линией, не желавшей уступить первенства. Все это ослабило партию Рогволода, он понял это и удалился в Друцк, а полочане избрали Всеслава Васильковича [449 - Там же. С. 360–361.].
   Князь этот, княживший до сего времени в Витебском уделе, держался во время только что описанной борьбы за Полоцк, в стороне от нее. С избранием этого князя полочане получили сильную поддержку на некоторое время в князьях Смоленских, покровительствовавших Всеславу. С него начинается особенно сильное влияние в Полоцке Смоленска. Самое появление его на Полоцком столе сопряжено было, по-видимому, с уступкой Смоленским князьям. В самом деле, в 1162 году он занимает Полоцкий стол, а в 1165 году Давид Ростилавич занял Витебск. Потому не без вероятности следует предположить, что уступка Витебска была сопряжена с поддержкою, которую оказал Смоленск в этом случае, и также с целью прибрести себе в Смоленских князьях верного покровителя в борьбе за Полоцк. Занятие Витебска Давидом могло произойти непосредственно после занятия Всеславом Полоцка в 1162 году, потому что летописная заметка под 1165 годом о том, что Давид «седе» в этом уделе, не указывает вовсе на время занятия им стола, а только лишь на владение. И действительно, Всеслав, как сейчас увидим, более чем кто-либо из князей Полоцких, пользовался защитой и поддержкою Смоленска.
   Так, когда в 1167 году Володарь Глебович направился к Полоцку и вышедший ему навстречу Всеслав с полочанами был разбит, последний бежал к Давиду в Витебск. Из обстоятельств похода можно, кроме того, видеть, что при первом известии о движениях Володаря Давид послал Всеславу помощь: «не да ему съвъкупитися (Володарь – Всеславу, очевидно с Давидом) и вдари на них изнезапы».
   Разбив Всеслава, Володарь занял Полоцк, утвердился в нем («целова крест с Полтьцаны») и сейчас же направился к Витебску на Давида и Всеслава.
   Войска встретились на берегах какой-то реки. Давид оттягивал время, не желал вступать в битву, выжидая брата своего Романа с смолянами. Но ночью произошло смятение в лагере Володаря «в полунощи быть гром силен, яко воем бродящемся черес реку, и страх нападе на воя Володаревы» – вследствие чего они и разбежались. Наутро Давид, узнав о случившемся, послал в погоню за сбежавшими. Случайная победа над противником дала возможность Всеславу снова занять Полоцк. Давид, по выражению летописи, «посла» его туда, что указывает на значительную зависимость Полоцкого князя.
   Нельзя не обратить внимания и на то, что держание Витебска Давидом было делом не его личным; это дело было всей Смоленской земли, всех Ростиславичей, которые при первой надобности шли на поддержку Всеслава и Давида. Действительно, Витебск, как уже мы не раз указывали, занимал весьма видное положение при великом водном пути, он давал возможность Смоленским князьям производить, в случае надобности, экономические репрессалии в Новгороде, так же, как мы видели, служивший предметом стремлений Ростислава и его сыновей.
   Вследствие сильной поддержки, оказанной Всеславичам, смоленское влияние в Полоцке делается преобладающим, но это влияние было таково, что Полоцк находился в более или менее подчиненном отношении к Смоленску. Так, мы видим полочан в походах Смоленских князей за Святослава Ростиславича на Новгород [450 - Никоновская летопись, с. 235.]. Союз со Смоленском и поддержка, оказываемая ему со стороны Полоцка, вовлекают последнего в борьбу с Новгородом. Едва только новгородцы успели на время освободиться от Смоленских Ростиславичей, как под предводительством князя своего Романа Мстиславича, сына Мстислава Изяславича, предприняли поход на Полоцкие владения, часть которых успели опустошить без сопротивления. Оттуда они напали на Торопецкую волость [451 - Там же. С. 236.]. Полочане сами не могли вступить в борьбу с сильным северным княжеством. Да в этом для них не было и необходимости, так как в этот самый период шла борьба Ростиславичей с Новгородом в союзе с Андреем Суздальским. Потому Полоцкие Васильковичи, раз соединив свои интересы с интересами своих покровителей, являются в общем походе Ростиславичей и Андрея на Новгород [452 - Там же. С. 241.], кончившемся, как известно, неудачей.
   Летопись упоминает о том, что Полоцкие князья, по приказанию Андрея, ходили в 1174 году на Ростиславичей под Вышгород [453 - Ипатская летопись, с. 391.], однако это обстоятельство не разорвало установившихся между обеими линиями отношений, хотя, быть может, в названном походе и участвовали Васильковичи. Интересно известие наших летописей, что Ярополк Ростиславич Владимирский, вознамерившись жениться на дочери Всеслава, «послав к Смоленску поя за ся» [454 - Там же. С. 495.]. Таким образом, дочь Всеслава жила в Витебске у князей Смоленских. Это обстоятельство, кроме указания на существующие отношения, намекает и на то, что дочь Всеслава удерживалась в Смоленске, быть может, с целью держать в большей зависимости Полоцкого князя.
   Заступничество Смоленского князя предотвратило беду, грозившую Полоцку со стороны Новгорода. Когда в последнем начал княжить Мстислав Ростиславич и воодушевление народное сильно поднялось при первых успехах граждан под предводительством этого князя, новгородцы решили отмстить своему соседу за постоянную помощь, оказываемую его врагам.
   В самом деле, Полоцк не только своим участием в походе с Ростиславичами на Новгород мог приносить последнему вред, но едва ли не более был опасен для него своим участием в коалициях, составляемых Суздальскими и Смоленскими князьями, о чем уже была речь. Подрыв в торговле, прекращение ввоза хлеба и прочее со стороны Полоцка не менее гибельно действовали на благосостояние Новгорода. Естественно, что жители последнего стремились при всяком удобном случае отомстить соседу; на одну из таких попыток мы уже указали.
   Теперь настало, по-видимому, для новгородцев наиболее удобное время. Князь Мстислав Ростиславич был известен всей Руси своею храбростью и своим стоянием за неправды и обиды. Мстислав больше дорожил интересами своих граждан, на стороне которых была правда, чем интересами своих братьев, защищавших Полоцк. Вот почему он предпринимает этот поход. Предлог к нему, указываемый летописями, что будто бы Мстислав отправился на Всеслава за то, что дед последнего, знаменитый чародей, когда-то ограбил Новгород, – конечно, не имеет основания и, вероятно, новгородцы только вспомнили об этой обиде под влиянием последних событий; быть может, такое объяснение было пущено в ход еще и потому, чтобы воодушевить чернь и, с другой стороны, замаскировать истинную экономическую причину похода от Ростиславичей. Но едва только Мстислав дошел до Лук, как брат его Роман, услышав о походе, немедленно послал к Всеславу в помощь сына своего Мстислава, а сам послал сказать брату: «Обиды тебе нет, но если хочешь идти на его (Всеслава), то прежде пойди на меня». Предлог войны, выставленный новгородцами, был, конечно, не убедителен для Романа, понимавшего сущность дела. Новгородцы увидели, что спорить им трудно при такой энергической защите, и отступили [455 - Ипатская летопись, с. 412; Новгородская летопись; Никоновская летопись. Т. 10. С. 6.] (1178). Таким образом, полочане избавлялись от неравной борьбы.
   Мы уже указывали, что в Полоцкой земле происходила борьба представителей трех семей: Васильковичей, Глебовичей и Борисовича Рогволода. В начале борьбы Смоленские князья, как мы видели, поддерживали Рогволода, но затем и Всеслава. Как тогда разрыв Смоленского князя с Рогволодом произошел по каким-то внутренним причинам, о которых летопись умалчивает, так теперь произошел разрыв Всеслава с Давидом, а последний тесно соединяется с Друцким князем Глебом Рогволодовичем. Истинную причину трудно указать; быть может, сам Всеслав, утвердившись с братьями в своих уделах, стал тяготиться большою зависимостью от Смоленска. Во всяком случае, причина разлада скорее могла происходить от него, так как Давиду было невыгодно менять свое влияние над Полоцком и другими двумя уделами Васильковичей, Логожском и Изяславлем, на небольшой удел Рогволода, потерявшего притом влияние в самом Полоцке.
   Как бы то ни было, но в 1180 году началась у Давида и Всеволода Юрьевича борьба с Черниговскими князьями, старшими из которых были Всеволод и Святослав; о причинах вражды Ольговичей с Давидом мы уже говорили. Первые, минуя собственно Смоленска земли, решились напасть на Друцк, очевидно, рассчитывая навести удар Давиду с более слабой стороны. Сначала туда двинулись Ярослав Всеволодич и Игорь Святославич с отрядом половцев. Святослав в это время находился в Новгороде и готовил северное ополчение. Но он предварительно заключил союз с разными Полоцкими удельными князьями, из которых главными союзниками являются Васильковичи, Всеслав с полочанами, Брячислав с витеблянами, Всеслав Микулич с логожанами; кроме того, сын Владимира Андрей, племянник его Изяслав и Василько Брячиславич. Все они, соединившись, прошли мимо Друцка к северу, чтобы соединиться со Святославом. Таким образом, мы видим, что почти все Полоцкие князья, прежние союзники и даже подручники Давида, теперь соединились против него. Давид со своим полком быстро двинулся к Друцку и занял его. Здесь в это время уже княжил сын Рогволода Глеб. Давид хотел немедленно сразиться с Ярославом и Игорем, пока они не успели воссоединиться со Святославом и Полоцкими князьями. Но Ярослав и Игорь уклонились от сражения, выбрали возвышенное место на берегу Друти, стали там; Давид стал на противоположном берегу, но действовал нерешительно. Дело пока ограничивалось незначительными схватками и перестрелкой чрез Друцк. В этом прошла неделя. Тогда явился Святослав с Новгородским ополчением и союзниками, начал гатить Друть с тем, чтобы напасть на Давида. Последний, не дождавшись сражения, не надеясь справиться с более многочисленными противниками, убежал ночью в Смоленск. Однако и союзники не могли воспользоваться бегством защитника Друцка. Святослав сжег передовые укрепления города, но, опасаясь нападения Ростиславичей на собственные Черниговские владения, «двинулся на юг, отпустив новгородцев» [456 - Ипатская летопись, с. 419, 420; Новгородская летопись, с. 158; Тверская летопись, с. 267.].
   Таким образом, Смоленский князь потерпел поражение, но противники его торжествовали недолго. Полоцкого князя Давид решился поставить в зависимость от себя более энергичными мерами. Он в 1186 году направился на Полоцк; с ним пошел и упомянутый Василько и Друцкий князь Всеслав, вероятно, Рогволодович; с севера с новгородцами шел на Полоцк сын Давида Мстислав. Полочане, сойдясь на вече, решили, что «не можем противостоять новгородцам и смолянам; если мы впустим их в землю свою, то хотя и заключим мир с ними, все-таки много зла сотворят нам, опустошат нашу землю, идя на нас; пойдем к ним на сумежие». Действительно, полочане истратили ополчение Смоленское и Новгородское на границе: «и сретоша я на межах с поклоном и честию и даша дары многа». Дело уладилось без борьбы, мир был заключен [457 - Лаврентьевская летопись, с. 383; Летопись Оболенского, с. 100, Никоновская летопись. Т. 10. С. 17; Новгородская летопись, с. 60.].
   Неизвестно, какие обязательства приняли на себя полочане при заключении мирных условий; наиболее вероятным представляется предположение, что Давиду был уступлен в этот раз Витебск, как сейчас увидим. Сам же Полоцк, если и принять какие либо обязательства, то держался их недолго, и уже под 1191 годом летопись рассказывает, что Новгородский князь Ярослав Владимирович, в сопровождении «передней» дружины Новгородской, сошелся с князьями Полоцкими на границе, и здесь они заключили союз, «положили любовь» между собою с тем, чтобы на лето отправиться вместе либо на Чудь, либо на Литву. Ярослав действительно ходил на Чудь, но выполнили ли свое условие полочане – летопись не упоминает [458 - Новгородская летопись, с. 164; Тверская летопись, с. 280; Никоновская летопись. Т. 10. С. 19; Летопись Даниловича, с. 122–123.].
   Этот союз с Новгородом показывает, что полочане стремились приобрести себе союзника против Смоленска: они дали дары Новгородскому князю и согласились идти с ним на Литву или Чудь. Между тем как им самим не было причин для этих походов, так что дары и поход, быть может, были со стороны полочан только услугой за союз. Торжественное шествие Ярослава к границе Полоцкой, привлечение «передних» новгородских мужей к заключению мирных условий едва ли не указывает на то, что совещание о походе на Чудь не было главным предметом обсуждения собравшихся представителей двух соседних народоправств. Сущность совещания следует видеть гораздо глубже: здесь полочане и новгородцы старались заключить союз против Ростиславичей, подавлявших свободу тех и других.
   Смоленское влияние на Полоцк и его уделы, как уже мы видели, падает, князья его пытаются вступить в союз с Ольговичами и оказывают им значительную поддержку. Но Ольговичи, со своей стороны, плохо поддерживают полочан и лишь пользуются их помощью во время нашествия на Давида, не оказывая им помощи в свою очередь. Последним походом своим, как мы видели, Давид достиг того, что ему был уступлен Витебск, хотя в условиях о мире об этом не говорится, но уступка эта ясна и так. В походе 1180 года Ольговичей на Друцк мы видим в числе их союзников Брячислава Васильковича из Витебска. А в 1195 году, то есть четыре года спустя после Давидова похода, Витебск находился ужe в безусловной зависимости у Смоленских князей. Когда начались известные уже нам переговоры о Киевском столе между Ольговичами и Ростиславичами, первые, очевидно, сильно добивались завладения Витебском. Это вполне понятно, потому что они тогда имели бы в своем владении город, находящийся в самой земле Полоцкой, могли бы значительно усилить свое влияние в этой области и постоянно мешать политическим видам Смоленского князя. Рюрик Ростиславич уступил Витебск Ольговичам, но с тем, что он предварительно переговорит с Давидом. Ольговичи же поторопились занять город. Ярослав послал туда племянника своего Олега Святославича, к нему присоединились равные удельные Полоцкие князья. Давид послал под начальством Мстислава Романовича войска, которые благодаря успеху полочан и потерпели поражение; Мстислав Ростиславич был взят в плен [459 - Ипатская летопись, с. 464–465; Никоновская летопись. Т. 10. С. 27, Тверская, с. 285; Лаврентьевская, с. 392.].
   В каком отношении к Давиду находился Витебск, видно из того, что Ростиславичи распоряжаются им как своим городом, хотя и был здесь свой князь, зять Давидов, вероятно, один из князей Полоцких. Карамзин называет его Васильком [460 - Карамзин Н. М. Указ. соч. Т. 3. С. 46, примеч. 95. Арцыбашев Н. С. Указ. соч. Т. 1. С. 237; Татищев В. Н. Указ. соч. Т. 3. С. 277.].
   Хотя, как известно, Давиду и удалось удержать за собою Витебск, однако влияние его на Полоцкую землю, как мы видели, все более и более ограничивалось; он, потеряв влияние над самим Полоцком, поддерживал Друцких князей, но один из них, Борис Рогволодович, был в числе союзников Ольговичей и пленил Мстислава Романовича во время только что описанного похода.
   Таким образом, Давид потерял значение и в Друцке, удержав только Витебск, и то как подвластный уже город.
   Описывая последние событие, наши летописи вовсе не упоминают имени Полоцкого князя.
   Это дало повод к самим разнообразным предположением. Всем известна неудачная комбинация Стрыйковского, пытавшегося заполнить пробел летописей, выдвинув какого-то Бориса Гинвиловича. С конца XVIII века сыплются нападки на Стрыйковского, а между тем удовлетворительно вопрос все-таки не решен. Самое обычное объяснение – это то, что Полоцк переживал в конце XII века смутное время, управлялся единственно вечем, пока им не завладели литовцы. В промежутке этого времени на фоне Полоцкой истории появляется князь Владимир, о котором рассказывает Генрих Латыш. Лыжин, ища этого Владимира, нашел его в лице Владимира Рюриковича [461 - Известия Академии Наук. Т. 7. СПб., 1858. С. 57.] и отожествлял обоих князей. Но это натяжка. Рюрик никакого соотношения к Полоцку не имел, как известно, а главное – как Смоленское влияние к концу века потеряло всякую силу, мы только что видели. Кроме того, упомянутый автор указывает на близкое родство Всеслава и Брячислава Васильковичей со Смоленскими князьями и прочее. Но такой переход всей Полоцкой земли к Рюриковичу неестественен уже потому, что о таком близком для Руси человеке знают и южные и смоленские летописи. Но самое главное это то обстоятельство, что Владимир Рюрикович родился только в 1187 году [462 - Ипатская летопись, с. 442.], тогда как Генрих Латыш в первый раз упоминает о Владимире Полоцком около 1186 года; это упустил Лыжин из виду в своей статье. Да и вообще едва ли имеет смысл попытка исканий Владимира Полоцкого в каком-либо из Смоленских или других князей. Хотя наша летопись не упоминает имени Полоцкого князя, но это не доказывает, что там его не было. Ведь наши летописи многого, конечно, не знают о полоцких делах.
   На рубеже XII столетия Смоленск оставляет свои притязания на Полоцк, в Смоленские летописи не попадают известия о нем, центр государственной жизни переносится к Всеволоду во Владимир – причины молчание понятны. С другой стороны, предполагать исчезновение очень многочисленных Полоцких князей тоже нет основания, ибо в походе 1180 года их насчитано в летописи семь. Между тем Генрих Латыш все же признается одним из добросовестных хроникеров своего времени, которого еще никто не мог упрекнуть в фактической, более или менее важной, неточности.
   Поэтому нам кажется, что вполне естественным считать Владимира непосредственным преемником на Полоцком столе Всеслава. В самом деле, летопись упоминает о Всеславе в последний раз в 1180 году, а Генрих Латыш говорит, что Мейнард «accepta itaque licentia a rege Woldemaro de Ploceke, cui Lyvones adhuc pagani tributa solvebant» [463 - Arndt W. Heinrici Chronicon Lyvoniae. Hannoverae, 1874] etcet. Это было около 1186 года. Другой вопрос, к какой линии Полоцких князей принадлежал этот Владимир.
   Заканчивая рассказ о внешней истории Полоцкой области, нельзя не упомянуть об известии Татищева о Владимире Минском. Сущность рассказа Татищева состоит в следующем. В 1182 году Василько Дрогицкий «поссоряся» с Владимиром Минским, призвав в помощь поляков и мазовшан пошел к Бресту; на Буге противники встретились, Владимир проиграл битву и ушел в Минск, а Василько занял Брест, но «бояся сам тут быть, оставил в нем брата жены своей с Поляки, сам возвратился в Дрогичин». Владимир Володарович снова собрал войско, получил помощь от князей Полоцких, взял Брест, избил мазовшан, снова пошел за Буг и наступил на Василька на реке Буг. Последний потерпел поражение и удалился к Лешку, но потом снова вернулся и с помощью поляков принудил его (Владимира) «оставя Подляшие, область Василькову, выйти к Бресту за реку Буг» [464 - Татищев В. Н. Указ. соч. C. 247.]. По нашему мнению, не может подлежать сомнению, что имя Минска явилось здесь чисто случайно [465 - Уже Арцыбашев заметил относительно этого известия Татищева: «Мы не смели без точных летописных слов ввести этого переведенного отрывка в наше изложение»; Т. 1. С. 228, прим. 1407.].
   Из рассказа Татищева ясно, что Владимир владел Брестом, что этот город, однако, принадлежал ему не как коренной удел, а только был придатком к тому уделу, который Татищев называет Минским. Борьба на Буге кого-нибудь из Глебовичей Минских, их походы к Бресту, Дорогичину весьма сомнительны, даже невозможны: Минскому князю с маленьким войском из своего маленького удела трудно было бы делать огромные переходы к Дорогичину и вообще в Подляшие, с которым Полоцк не связывало ни одно событие предшествующего времени, пришлось бы проходить через Пинские и Ятвяжские земли и прочее. Далее, ни Татищев, ни описанное им событие не указывают ни одним словом на то, что тут есть какое-нибудь соотношение к земле Полоцкой. Кроме того, в передаче Татищева перепутаны мелкие подробности, на что указал уже Андрияшев, полагающий невозможным приложить вполне это известие к Дрогичину [466 - Андрияшев А. М. Указ. соч. С. 49.]. Таким образом, название Минска попало случайно и есть перевранное имя какого-нибудь города, каковые неточности очень часто встречаются у Татищева. Ближе всего предположить, что Татищев вместо Пинск пишет здесь Минск [467 - Как известно, Татищев многие географические имена читал неверно в рукописях.]. В самом начале XIII века в Пинске является Владимир, о борьбе с Васильком которого и дошли отголоски до Татищева.
   Таким образом, по нашему мнению, непосредственным преемником на Полоцком столе Всеслава Васильковича является Владимир, которого не знают русские летописи, но который хорошо был известен Генриху Латышу, что вполне естественно, вследствие отделения Полоцких интересов от интересов остальных Русских земель.
   Мы рассмотрели лишь истории внешних отношений Полоцкой земли к Смоленску и Новгороду за последнюю половину XII столетия. Внешние отношения ее только и исчерпываются этими двумя соседями; с другой стороны, с Запада, с начала 80-х годов начинают проясняться отношения Полоцкой области к Литве и немцам. Но отношения как те, так и другие в XII столетии еще слишком незначительны, не ясны, их можно понять, только сопоставив с важными фактами последующего времени, что не входит в нашу задачу. Но теперь обратимся еще ко внутренней истории Полоцка, рассмотрим те течения областной жизни, в которых дают нам хоть какие-нибудь намеки наши источники.
   В развитии областной жизни Полоцка замечаются два главных течения – развитие вечевых начал и стремление пригородов сделаться более самостоятельными. Факты, относящиеся и к тому и к другому вопросу, крайне скудны, большинство известий было уже указано нами, а потому теперь придется еще раз просмотреть их со стороны внутренней жизни области.
   Рассматривая распределение уделов между Всеславичами, нельзя не заметить, что и в Полоцкой земле происходит тоже явление, что и в других Русских землях. Полоцкий стол как главный в области составляет достояние всех Всеславичей, которые занимают Полоцк или по старшинству, или вследствие военных действий, или же по приглашению веча. Были ли последние два случая, занятия стола аномалиями, случайными явлениями, утверждать трудно; по крайней мере, можно наметить уделы тех из Всеславичей, которые оставили потомство мужское в удельных городах, но ни одна линия не владеет последовательно Полоцком, все линии меняются. Полоцкий князь является лишь представителем области, но не имеет, по-видимому, фактической власти над остальными князьями и их уделами. Поэтому едва ли не как представитель области упоминается в походе 1103 года на половцев Давид Всеславич, а также и в 1104 году в походе вместе с Мономахом на Глеба Минского [468 - Ипатская летопись, с. 183, 185.]. С 1128 года Полоцкий стол, против воли граждан («сътиснушася») и по настоянию Мстислава Мономашича, занял Рогволод Всеславич вместо Давида [469 - Ипатская летопись, с. 211.]. В 1133 году, с началом княжения Ярополка, полочане сажают в себе на стол сына третьего из Всеславичей – Василька Святославича [470 - Никоновская летопись, с. 167.]. Он княжил, по-видимому, до 1143 года и, вероятно, умер на этом столе, потому что занятие Полоцка четвертым представителем Всеславичей – Рогволодом Борисовичем произошло без борьбы. По крайней мере, таковая не занесена в летописи, а о Васильке она больше не упоминает [471 - Ипатская летопись, с. 224.]. Наконец, в 1151 году Ростислав Глебович Минский занимает стол, после того как полочане «яша» Рогволода [472 - Ипатская летопись, с. 308.].
   Таким образом, мы видим, что все Всеславичи, кроме Романа, о смерти которого летопись упоминает еще в 1114 году, и Ростислава, вероятно не возвратившегося из ссылки и не оставившего сыновей, все остальные побывали на Полоцком столе или сами (Давид, Рогволод) или их сыновья. Но вовсе нет случаев, чтобы племянник занимал стол при жизни дяди. Это наводит на мысль, что установившийся порядок занятия главного стола был таков, что его занимал один из Всеславичей; но думать, что непременно старший в роде занимал главный стол, факты не дают возможности. Исчисленные факты очень неполны для такого заключения (главное – мы не знаем старшинства сыновей Всеслава), но даже прямо противоречат ему. По-видимому, избрание зависело исключительно от воли веча; мы не знаем только, как сел первый преемник Всеслава – Давид, по избранию или по назначению отца, но уже Рогволод Всеславич не по родовому старшинству занимал стол. Василько Святославич и Ростислав Глебович тоже по избрании, и так далее. Но вече старается избирать старейшего из князей – это очевидно; причина такого явления естественна: такой князь был хорошо известен в Полоцке, успевал составить себе партию, вече могло надеяться на умение его поддержать интересы города, избавить его от междоусобий и прочее.
   Хотя и был признаваем в Древней Руси принцип перехода главного стола данной области к старшему в семье, как это строго выдерживалось в Чернигове и Смоленске, но относительно Полоцкого стола этого сказать нельзя, как мы видели. Княжеская власть здесь не успела утвердиться, так как вече взяло решительный перевес. Факты вечевых решений мы уже не раз указывали, но на переломе XII и ХIII веков, когда наступает смутное время в истории Полоцкой земли, значение веча еще увеличивается. Добавим еще к известным нам фактам, что полочане не только избирали себе князей и изгоняли их, но также и заключали договоры, по-видимому, без участия, по крайней мере, главного, представителя князей своих.
   Краткие известия наших летописей очень красноречиво говорят об участии веча в междуземельных отношениях. Так, уже рассказано, как в походе Давида на Полоцк в 1186 году летопись передает решение веча заключить союз с Давидом: «и слышаша полочане, и здумаша рекуще: не можем стати» и прочее [473 - Лаврентьевская летопись, с. 383.]. Точно так же самостоятельно заключает союз с Ярославом Новгородским Полоцкое вече в 1191 году [474 - Новгородская летопись, с. 164.]. Одним словом, важные прерогативы Полоцкого веча, кроме решения дел внутренних, состояли в правиле выбирать и изгонять князя, заключать договоры с соседними князьями. В случае, каких-либо недоразумений с князем оно призывало его к себе на объяснение, как видно из переговоров с Ростиславом Глебовичем; собиралось вече у собора Св. Софии. Современные известия высокого мнения о самостоятельности самоуправления Полоцка. Всем известно указание летописи Быховца, почерпнутое, очевидно, из более раннего источника, что полочане «вечом ся справляли как великий Новгород и Псков» [475 - Narbutt T. Pomniki do dziejow litewskich. Wilno, 1846. P. 5.]. Стрыйковский, увлекавшийся этой независимостью народного правления в Полоцке, сочинил даже басню о правлении 30 старейшин в Полоцке, которая, конечно, есть только подражание греческим известиям о тридцати тиранах [476 - Strjrikowski M. Kronika Polska, Litewska, Żmudzka i wszystkiej Rusi в изд. Даниловича, стр. 240.].
   Всем известно выражение суздальского летописца: «Новгогродци бо изначала, и смоляне, и кыяне, и полочане, и вся власти якоже на думу на вече сходятся, на что же старейшии сдумають, на томь же пригороды стануть».
   Но приведенный взгляд летописца на отношение пригородов к главному городу нисколько не верен, по крайней мере, по отношению к Полоцку. Летописец, очевидно, приводит этот исторический принцип древнерусской жизни, чтобы доказать правоту требований ростовцев. Но везде, а тем более в Полоцке, пригороды, по мере возможности, постепенно захватывали все большую и большую долю самостоятельности и независимости от главных городов. Борьба их видна в самом начале исторической самостоятельности полоцких кривичей. Так, мы уже видели, что в походах на Глеба Минского принимает деятельное участие с Мономахом князь Полоцкий Давид, минчане усердно защищают своего князя. В этой поддержке удела князю нельзя не видеть борьбы его с главным городом, представителем которого является Давид. Очень быть может, что для Мономаха, дорожившего старинными принципами древнерусской жизни, вмешательство в дела борьбы удела с главным городом, кроме соблюдения своих интересов, имело также и принципиальное значение. Следя далее за историей полоцкой жизни, мы встречаемся снова с борьбой сыновей Глеба Минского из-за Полоцкого стола с Рогволодом Борисовичем. Опять в этой борьбе не раз упоминается, что именно полочане, а не княжеская дружина, являются главными защитниками полоцких интересов. С другой стороны, дручане сильно поддерживают своего кандидата на главный стол, пока на нем не утверждается Всеслав Василькович с помощью Смоленского князя.
   Такое отношение полоцких пригородов к самому Полоцку станет для нас вполне понятным, если мы постараемся вникнуть в то, что такое представляет собою удел Полоцкой земли.
   Следя за борьбой князей из-за Полоцка, нельзя не заметить, что Полоцкие удельные князья не переходят с одного удела на другой, что еще сыновья Всеслава осели уже в своих уделах. Так, мы знаем, что Глеб Всеславич получил Минск и крепко держался его; сыновья его также владели Минском и прилежащими городами. Полочане пленного Рогволода отправили к Ростиславу Глебовичу в Минск, а его оттуда привели. Ростислав, узнав об измене полочан, пошел к Володарю, брату своему, в Минск, этот последний, как видно из похода 1162 года, владел Городцом. Третий Глебович, «имея великую любовь» к Рогволоду, получил от него Стрежев, на северной стороне Двины; вероятно, Борисович хотел разъединить силы противников и дал северный город наиболее дружественно расположенному к нему Глебовичу. Таким образом, мы видели, что Глебовичи от начала до конца XII столетия держатся своего отцовского удела.
   То же мы замечали и за остальными линиями. Василько Святославич, в 1133 году призванный полочанами на стол, владел, несомненно, от отца своего Витебском. Мы видим, что впоследствии Всеслав, сын его, владел этим уделом Ясно из известия Ипатской летописи, с. 406, 360 и др… К Витебскому уделу тянул и Изяславль. Рогволод, отнимая этот город от Всеволода Глебовича и отдавая его Брячиславу Васильковичу, мотивировал это тем, что «того бо бе отцина».
   Борисович Рогволод получил, вероятно, от отца Друцк, граждане которого поддерживали его с такой охотой и в котором видели сына его Глеба Рогволодовича в 1180 году, а в 1196 году Бориса, вероятно, также сына.
   Не без вероятности также следует видеть в упоминаемом походе на Друцк в 1180 году Всеславе Микуличе из Логожска потомка Брячислава, сына Давида Всеславича, владевшего этим городом [477 - Ипатская летопись, c. 449.].
   Из остальных Всеславичей Роман и Ростислав, очевидно, не оставили потомства, а два Рогволодовича, отправленные Мстиславом в Грецию (Никоновская летопись сообщает их имена – Иван и Василий), очевидно, не вернулись оттуда.
   Из только что сказанного ясно, что Полоцкие уделы, по тем или другим причинам, получили не временных князей, но постоянные линии, чего не было в других областях Древней Руси в данное время. Это обстоятельство значительно облегчает понимание причин борьбы уделов с главным городом. Получив самостоятельного князя, дорожащего интересами удела, этот последний, естественно, мог оказать главному городу большее сопротивление, чем борясь сам без постоянного предводителя. Но нельзя не заметить также, что князь в уделе был так же ограничен властью местного веча, как и в Полоцке, в случае нужды вече же являлось главным помощником князя. Описанные случаи борьбы представляют несколько таких примеров, в которых влияние веча очевидно. Пригородное вече также считало себя правоспособным в выборе и удалении князя, что мы ясно видели в рассказе летописи о вечевых собраниях в Друцке при приглашении туда Рогволода Борисовича и изгнании Глеба Ростиславича.
   Удельные князья распоряжались в своих уделах, при делении владения ими между членами своей семьи, по тому же принципу, по какому вообще делились уделы между князьями области: старший занимал лучший стол, более сильный, младший – менее важный. Этот принцип не успел развиться относительно главного города земли – Полоцка, как мы уже указали, но в пригородах он едва ли не прилагался с большей последовательностью. Так, в самом деле Ростислав был старший, очевидно, из Глебовичей, за ним следовал Володарь и Всеволод. В момент избрания Ростислава полочанами мы видели его в Минске, но когда он удалился из Полоцка, то летопись говорит, что Ростислав пошел к Володарю в Минск. Следовательно, во время отсутствия его брат Володарь владел главным городом удела Глебовичей, но когда брат вынужден был оставить главный стол, Володаря снова мы видели в Городце – несомненно, менее важном уделе, чем Минск. С другой стороны, Всеслав Василькович владел Витебском до занятия стола Полоцкого. Однако завладев им, он передал Витебск брату своему Брячиславу, как это видно из похода на Друцк в 1188 году (разумеется, Брачислав мог владеть Витебском только в тот незначительный период времени, когда этот город отошел от Давида, то есть около 1180 года). Но в каком отношении находились уделы друг к другу и к Полоцку к концу ХII столетия? Как кажется, источники дают повод утверждать, что уделы были совершенно самостоятельны во внутреннем управлении и во внешней политике согласовались или нет с желаниями и видами главного города только тогда, когда это считалось полезным. Так, мы видим, что прежде дручане с князем своим Рогволодом заключили союз со Святославом Ольговичем, находились под покровительством Ростислава Мстиславича, не согласуясь с тем, насколько такие союзы выгодны для Полоцка. Потом поддержкою Смоленских князей пользовались Васильковичи, уступив даже за поддержку Витебск. В походе на Друцк 1180 года мы видим всех князей в союзе с Ольговичами, а один только Глеб Рогволодович является сторонником Давида, а в 1195 году Друцкий же князь Борис – уже противник Смоленского князя. Одним словом, князья удельные во внешних делах уже с половины ХII века являются вполне самостоятельными. Если каждый из них в отдельности признает тот или другой союз полезным, заключает его. Иногда, таким образом, сходятся интересы большинства или всех князей; так, все они были против Давида в только что названном походе, в походе на него же в 1190 году, в соглашении с Ярославом Новгородским в 1191 году.
   Таким образом, и здесь, в Полоцкой области, развивались те же основы древнерусской общественной жизни, какие мы видим и в других областях, но только с той разницей, что в Полоцке они развивались гораздо скорее, а потому и оказались раньше обветшавшими, не удовлетворяющими жизненным потребностям нового общества. Но в это время история выдвинула западных соседей полоцких кривичей, молодое и здоровое литовское племя, которое дало Полоцку, взамен его высококультурных начал, жизнедеятельные силы.
   В конце ХII века отношения литовцев к Руси только начинают зарисовываться на историческом горизонте, а полное развитие этих отношений, замечательное в культурном отношении взаимодействие двух народностей, доступно для историка только с половины ХIII столетия, судьбы которого не входят в нашу задачу.

М.В. Довнар-Запольский Очерк истории кривичской и дреговичской земель до конца XII столетия

М. В. Довнар-Запольский: детали биографии

Очерк истории кривичской и дреговичской земель до конца XII столетия

Предисловие

Послесловие Лаврентьевской летописи

Часть I Географический очерк земли кривичей и дреговичей до XIII столетия

Глава I Страна

Глава II Пути сообщения

Глава III Территория и города Смоленского княжества до начала XIII столетия

Глава IV Территория и города Полоцкого и Туровского княжеств

Часть II Исторический очерк

Глава II Пути сообщения

Глава III История Полоцка от возвращения князей из изгнания до конца XII века

М.В. Довнар-Запольский
Очерк истории кривичской и дреговичской земель до конца XII столетия

Часть I
Географический очерк земли кривичей и дреговичей до XIII столетия

Глава I
Страна

Глава II
Пути сообщения

Глава III
Территория и города Смоленского княжества до начала XIII столетия

Глава IV
Территория и города Полоцкого и Туровского княжеств

Часть II
Исторический очерк

Глава II
Пути сообщения

Глава III
История Полоцка от возвращения князей из изгнания до конца XII века