Джошуа Спокам
Один под парусами вокруг света

Весь Слокам

   Основная загадка этой книги для меня в том, как она сама находит себе людей, которые будут с ней носиться. Как, собственно, сама когда-то нашла меня. Достаточно было мне поговорить о капитане Слокаме с одним американским журналистом, как после следующего его визита в Бостон я уже имел на руках ее оригинальное издание. Я даже не заикался о том, чтобы мне привезли ее из-за океана, потому что просто не представлял, что книжку 1900 года издания до сих пор можно купить в книжном магазине «Barnes & Noble». Но оказалось, что «Sailing Alone Around The World» вот уже сто лет регулярно переиздают, и мой заморский друг просто сделал мне сюрприз, а не грабил библиотеку Конгресса.
   Кроме всемирно известного бестселлера и лонгселлера в одном флаконе, беспокойный американский капитан написал еще два произведения: «Путешествие «Либертада»» и «Путешествие «Дестройера» из Нью-Йорка в Бразилию», которые я не преминул включить в серию «Морские приключения». Это их первый перевод для наших читателей. Причем первый рассказ написан даже раньше бестселлера и, собственно, сделал капитана Слокама достаточно известным для того, чтобы за ним пристально следили газеты всего мира, стоило ему объявить о своих планах обойти вокруг света в одиночку на небольшой яхте «Спрей». Второй же написан уже на «Спрее» во время путешествия и перекликается с определенными главами «главной» книги в части посещения бразильских портов. Своего рода приквел – как капитан Слокам дошел до такой жизни. Таким образом, читателю впервые предлагается «весь Слокам» под одной обложкой, три в одном. Впрочем, мы расположили произведения не в хронологическом порядке, а, скорее, по популярности.
   Кто же такой этот капитан Слокам? О нем часто пишут как о канадском моряке, но сам он представлялся натурализованным янки. Принял гражданство в Сан-Франциско во время службы на флоте. Более 40 лет плавал по морям, вырос от корабельного повара до капитана и судовладельца, вся жизнь которого прошла вдали от суши. Даже оба его сына родились на борту его кораблей: один в Сан-Франциско, а другой в Гонконге – Слокамы жили в море всей семьей. (Это вам к вопросу, есть ли у англосаксов суеверия относительно женщин на борту.) Поэтому потеря барка «Аквиднек» у берегов Бразилии в одночасье лишила их не только судна, но и дома. Именно перипетиям этого несчастливого рейса и возвращению в США на собственноручно построенном каноэ «Либертад» и посвящена прелюдия к кругосветному вояжу яхтсмена-одиночки. Тогда капитан Слокам убедился, что даже маленькое суденышко имеет все шансы счастливо завершить путешествие, если им управляет отважный экипаж.
   Уже тогда Слокам попал на передовицы многих газет, а издание книги после окончания плавания позволило ему хоть как-то свести концы с концами и осесть на суше. Семейные неурядицы, безработица и трагическая смерть жены подтолкнули его к бегству под парусом в океаны, в котором прочитывается всепобеждающее желание старого моряка доказать всем клеркам пароходных компаний, что рано списывать со счетов и его, и парусники. После ремонта и переоснащения старого китобойного шлюпа «Спрей», доставшегося Слокаму даром, ему потребовалось всего двадцать долларов, вырученных за продажу хронометра, чтобы обойти вокруг Земного шара водами трех океанов.
   Слокама по праву можно назвать первым медиа-персонажем планетароного масштаба. Его историческое плавание пришлось на времена расцвета телеграфных линий и газет (радио еще не изобрели). На самом крайнем юге человеческого ареала, в чилийском порту Пунта-Аренас на Огненной Земле, выходило четыре газеты. В заштатном курорте Новой Зеландии, который почтил своим визитом «Спрей», выходило две – утренняя и вечерняя. Чем Слокам и пользовался, даже если анонс его лекции о своем путешествии (так он собирал средства на его продолжение) выходил днем позже его отхода из гостеприимного городка, а газету ему уже в море передавал почтовый пароход. Наиболее расторопные же газетчики, оповещенные телеграфом, дежурили на маяках в Южной Африке, чтобы первыми дать в номер новость о прибытии «Спрея». В Кейптауне уже отпечатанную экстренную газету с этой новостью бросили на палубу «Спрея», едва он подал концы на причал.
   Не стоит в предисловии ни пересказывать маршрут «Спрея», ни как-то еще представлять читателю автора. Капитан Слокам со всей тщательностью делает это сам, не забывая при этом о том, что джентльмен должен о чем-то умолчать. Что посчитал важным – изложил читателю. Строгая, выдержанная, застегнутая на все пуговицы викторианская путевая проза. Недаром из числа своих любимых писателей, чьими книгами наполнена библиотека «Спрея», Слокам прежде всего выделяет Роберта Льюиса Стивенсона и специально прокладывает курс через Тихий океан таким образом, чтобы посетить вдову и пасынка классика на островах Самоа. Роберт Льюис умер за четыре года до начала путешествия Слокама. В имении Сказочника, как островитяне называли Стивенсона, Слокаму подарили бамбуковые шесты для оснастки парусов «Спрея» и лоцию Южных морей с отметками Р. Л. Стивенсона и дарственной надписью от Фанни Стивенсон, утверждающей, что сам хозяин завещал подарить эту книгу какому-нибудь моряку, который посетит его плантацию на Самоа. Вряд ли можно было передать эту старинную лоцию в лучшие руки.
   После завершения своего кругосветного плавания и успеха книжки мечта капитана Слокама о ферме на берегу моря и спокойном выращивании картофеля сбылась в полной мере. Однако зиму он предпочитал проводить на «Спрее» на Карибских островах. Во время одного из таких зимних плаваний в 1909 году «Спрей» исчез в море. По одной из версий – попал ночью под почтовый пароход, который утаил факт столкновения. По другой – для романтиков – пропал в Бермудском треугольнике.
   И теперь, собственно, о долге всех моряков мира перед Джошуа Слокамом. Он спас неисчислимое число жизней, особенно во время обеих мировых воен, когда торговые суда часто затапливали, а моряки оказывались в крохотных спасательных шлюпках посреди огромного океана. Спас своим примером. Моряки говорили себе: «Раз он смог, сможем и мы» – и правили к земле в тысячах миль, не теряя присутствия духа. Это дорогого стоит. А для меня несгибаемость капитана Слокама – еще и в литературе. Литература ведь о том, как даже сокрушительное поражение превратить в победу.
   Антон Санченко, писатель-маринист.

Один под парусами вокруг света

Глава I

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   На прекрасной земле Новой Шотландии, на ее морском побережье, лежит горный хребет под названием Северный. Он обращен одной стороной к заливу Фанди, а другой – к плодородной долине Аннаполис. На северном склоне хребта растет отличный канадский корабельный лес, из которого построено немало судов различных классов.
   Дюжие и отважные обитатели побережья были всегда готовы оспаривать первенство в мировой торговле, и ничего нельзя было возразить против капитана торгового судна, в документах которого указывалось, что он родился в Новой Шотландии.
   Я родился в самом холодном месте этой холодной горной гряды в холодный день 20 февраля и являюсь гражданином Соединенных Штатов – вернее, натурализовавшимся американцем, так как уроженцы Новой Шотландии не считаются подлинными янки. По отцовской и материнской линии мои предки были моряками; и если вдруг какой-то Слокам не становился мореплавателем, то он, по крайней мере, имел склонность к моделированию или строительству кораблей и мечтал о путешествии к дальним берегам.
   Отец принадлежал к тем людям, которые, если бы потерпели крушение на необитаемом острове, смогли бы найти возможность вернуться домой, имея всего лишь раскладной нож в кармане и подходящее дерево на берегу. Он был хорошим знатоком судов, хотя в силу обстоятельств старый фермерский глинобитный дом стал его якорем. Он не боялся шторма и никогда не пас задних на работе в поле или на хорошей старомодной гулянке.
   Что касается меня, то море очаровало меня сразу же. Уже с восьми лет я плавал вместе с другими мальчишками по заливу, постоянно рискуя утонуть. Став подростком, я занял важный пост повара на рыбацкой шхуне. Но я недолго оставался на камбузе – экипаж взбунтовался, попробовав впервые мои блюда, и меня вышвырнули прежде, чем я успел проявить свое кулинарное мастерство. Следующий шаг на пути к заветной цели я сделал уже матросом на полностью оснащенном корабле, ходившем в дальние рейсы. Так постепенно я продвигался от палубы к капитанскому мостику.
   Лучшим кораблем, которым мне пришлось командовать и совладельцем которого я стал, было судно «Северное Сияние». Я имел все основания им гордиться, потому что в те времена – в восьмидесятые годы – оно было лучшим из американских парусных судов. После этого я владел и плавал на небольшом суденышке «Аквиднек», которое мне казалось едва ли не совершенным творением рук человеческих: когда дул попутный ветер, по скорости «Аквиднек» не уступал даже пароходам. Почти двадцать лет я был его капитаном, и только после крушения у берегов Бразилии я покинул его палубу. Без происшествий вместе со своей семьей я вернулся в Нью-Йорк на судне «Либертад».
   Все мои путешествия были дальними: я плавал на грузовых и торговых судах в основном в Китай, Австралию, Японию и среди Молуккских островов. Не по мне была жизнь, когда причальный канат намертво обмотан вокруг кнехта на берегу, и постепенно я стал забывать сухопутный образ жизни. Поэтому, когда для грузовых парусников наступили плохие времена и море надо было оставить в прошлом, что мне, старому моряку, оставалось делать? Я родился под бризом и изучил море, как, пожалуй, мало кто на свете. После мореплавания следующим по привлекательности занятием для меня было судостроение. Я жаждал стать мастером в профессии и по прошествии времени отчасти исполнил свое желание.
   На палубах прочных кораблей в самые сильные штормы я делал расчеты, вычисляя размеры и класс корабля, плавание на котором было бы безопасно в любую погоду и на всех морях. Таким образом, путешествие, о котором я начну рассказывать, стало естественным следствием не только моей любви к приключениям, но и моего жизненного опыта.
   В один из зимних дней 1892 года в Бостоне, куда, если можно так сказать, год или два назад меня выбросил океан, я размышлял, стоит ли мне собрать команду и снова пытаться заработать свой кусок хлеба на море или пойти работать на судостроительную верфь. И тут я встретил старого знакомого – капитана китобойного судна, который сказал мне:
   – Приезжайте в Фэрхейвен, и я дам вам корабль.
   Но, – добавил он, – корабль требует некоторого ремонта.
   Предложенные капитаном условия для меня были более чем удовлетворительными. Они подразумевали помощь, если мне потребуется оснастить корабль всем необходимым для плавания. Я с радостью согласился, ибо уже понял, что не смогу получить работу в судостроительной верфи, не заплатив взнос пятьдесят долларов обществу судостроителей, а о командовании кораблем вообще можно было забыть – слишком мало на плаву их осталось. Почти все наши прекрасные грузовые парусники были переоснащены под угольные баржи, их позорно буксировали из порта в порт, в то время как многие достойные капитаны стали простыми матросами и искали себе другой судьбы.
   На следующий день я высадился в Фэрхейвене, напротив Нью-Бедфорда, и обнаружил, что мой друг сыграл со мной злую шутку. Хотя он и сам был жертвой этой шутки уже лет семь. Корабль оказался давным-давно устаревшим шлюпом под названием «Спрей», а местные жители утверждали, что построен он был за год. Он стоял посреди поля, бережно придерживаемый подпорками, подальше от морской воды и был накрыт парусиной. Думаю, излишне говорить, что жители Фэрхейвена были бережливыми и внимательными. В течение семи лет они спрашивали себя: «Интересно, что же капитан Эбен Пирс собирается делать со стариной Спреем?»
   В день, когда я там появился, начался настоящий ажиотаж: не смолкали разговоры, что наконец приехал человек, который в самом деле намеревается сделать что-то со старым «Спреем».
   – Сломаете его, наверное, да?
   – Нет, собираюсь восстановить.
   Все замерли в изумлении.
   – А стоит ли? – последовал вопрос, на который потом я год или больше отвечал, что стоит.
   Неподалеку я срубил толстый дуб для киля, а фермер Говард за небольшую сумму привез мне не только его, но и достаточно древесины для остова нового судна. Я соорудил паровую камеру и котел. В качестве заготовок для поперечных ребер я брал прямые саженцы, обтесывал и пропаривал их до тех пор, пока они не становились гибкими, а затем выгибал так же, как и остальные бревна, предназначенные для шпангоутов. Ежедневно плоды моего труда были все заметнее, а навещавшие соседи не давали мне скучать во время работы. Наконец наступил великий день в строительстве «Спрея»: его форштевень был изготовлен и прикреплен к новому килю. Чтобы посмотреть на него, капитаны-китобои съехались издалека. И все в один голос заявили, что работа отличная и, по их мнению, «корабль годится даже для плавания во льдах». Старейший из капитанов тепло пожал мне руку, когда посмотрел на закрепленный брештук, заявив, что он не видит причин, почему бы «Спрею» пока «не смочить свой нос» у побережья Гренландии. Особенно оценили форштевень, сделанный из нижней части ствола дуба, росшего в поле. Уже позже, когда я плавал у Кокосовых островов, он расколол пополам коралловый выступ, не получив никаких повреждений. Воистину нет лучшего дерева для судна, чем дуб, растущий в открытом поле. Шпангоут, а также все брештуки я выполнил из него же и согнул редакт в требуемую форму. Трудно стало в марте, когда я начал работать всерьез. Погода стояла холодная, но тем не менее у меня за спиной всегда было немало советчиков. Когда в поле зрения появлялся какой-нибудь капитан-китобой, я на некоторое время откладывал работу, чтобы пообщаться с ним.
   Нью-Бедфорд – родина китобоев – связан с Фэрхейвеном мостом, пройтись по которому – истинное удовольствие. Капитаны не докучали мне на верфи слишком частыми визитами. Именно их не лишенные очарования рассказы об арктическом китобойном промысле вдохновили меня установить двойной набор брештуков на «Спрее», чтобы он мог раскалывать лед.
   Времена года быстро сменяли друг друга, а я всё работал. Во время цветения яблонь шпангоуты судна уже заняли причитающееся им место. Потом зацвели ромашки и вишни. Рядом с местом, где лежал разобранный старый «Спрей», покоился прах Джона Кука, одного из первых колонистов. Таким образом, новый «Спрей» возрождался на освященной земле. С палубы моего нового корабля я мог протянуть руку и сорвать вишни, которые росли рядом у могилы. Сосна из Джорджии пошла на изготовление полуторадюймовых досок для обшивки моего нового судна. Работа по их установке была весьма утомительной, но зато конопачение пошло легко. Внешние края досок имели небольшой зазор для конопачения, но внутренние края прилегали так плотно, что между ними не было видно дневного света. Все торцы были скреплены сквозными болтами с гайками, затянутыми до упора. Множество болтов с гайками я использовал в других частях конструкции, всего около тысячи штук. Моей целью было построить прочный и выносливый корабль.
   Закон Ллойда гласит, что если старое судно именовалось «Джейн», то и после полного ремонта новое судно будет именоваться тоже «Джейн». В «Спрее» все изменения производились настолько постепенно, что трудно было сказать, в какой момент умер старый и родился новый «Спрей», но это и не важно. Фальшборт я соорудил на стойках из белого дуба тридцати пяти сантиметров в высоту и обшил 7–8 дюймовыми досками из сосны. Эти стойки я пропустил в планшир, толщиной в два дюйма и расклинил их дюймовыми кедровыми клиньями. Они прекрасно держались все это время. Палубу я сделал из флоридской сосны, из досок полтора на три дюйма в сечении, и прикрепил их шипами к балкам из желтой сосны сечением шесть на шесть дюймов, размещенным друг от друга на расстоянии трех футов. Палубные надстройки находились одна над проемом главного люка, размером шесть на шесть футов, камбуз – для приготовления пищи, и каюта ближе к корме, размером около десять на двенадцать футов, за рубкой. Оба помещения возвышались над палубой фута на три и были утоплены достаточно глубоко в трюм, чтобы я мог выпрямиться там в полный рост. По бокам каюты вдоль бортов под палубой нашлось место для койки и полки для хранения небольших вещей, а также для лекарств. В средней части судна, то есть под палубой, в пространстве между каютой и камбузом, я выделил место для запасов воды, соли, солонины и прочего, чтобы можно было запасти все это в достаточном количестве для многомесячного путешествия.
   Трюм моего судна был сколочен настолько крепким, насколько это позволяли дерево и железо, и, установив все перегородки, я приступил к конопачению корпуса. Было высказано много серьезных опасений, утверждали, что именно здесь я потерплю неудачу. Я и сам подумывал, насколько было бы целесообразнее пригласить «профессионального конопатчика». Стоило мне нанести первый удар молотком, чтобы загнать в пазы хлопок, который считал подходящим для этого материалом, как со всех сторон посыпались протесты.
   – Это вылезет! – крикнул проходивший мимо с корзиной моллюсков за плечами житель Мериона.
   – Набивка вылезет! – тут же подхватывал другой с Уэст-Айленда, увидев, как я заполняю швы хлопком. Пес Бруно завилял хвостом.
   Даже мистер Бен Джи – известный авторитет среди китобоев – засомневался и тихо спросил, не думаю ли я, что хлопок вылезет.
   – Как быстро он вылезет? – крикнул мой старый друг капитан, которого много раз относили в море взятые им на гарпун киты. – Скажите, как быстро? – снова крикнул он. – Может быть, за это время мы уже доберемся до порта?
   Тем не менее поверх хлопка я положил слой пакли, как планировал сделать с самого начала. И Бруно снова завилял хвостом. Впоследствии хлопок ни разу не вылез. Когда с конопачением было покончено, я покрыл дно двумя слоями медной краски, а палубу и фальшборт свинцовыми белилами. Затем поставил на место руль и покрасил, а на следующий день «Спрей» был спущен на воду. Качаясь на мелкой волне, стоя на старом ржавом якоре, он напоминал лебедя.
   По окончании работ «Спрей» имел в длину тридцать шесть футов девять дюймов, самая широкая его часть была четырнадцати футов двух дюймов, а осадка составляла четыре фута два дюйма. Его вместимость составляла 9 регистровых тонн нетто и 12,71 тонн брутто.
   Затем я оснастил его мачтой из прекрасной ньюгэмпширской ели, а также всевозможными мелочами, необходимыми для небольшого путешествия. Паруса были поставлены, и «Спрей» птицей полетел в пробное плавание вдоль берегов залива Баззардс со мной и моим другом капитаном Пирсом на борту. Все было в полном порядке! Единственное, что беспокоило моих друзей, оставшихся на побережье, – окупятся ли мои затраты. Стоимость нового судна состояла из двух частей: я потратил на материалы пятьсот пятьдесят три доллара шестьдесят два цента и тринадцать месяцев собственного нелегкого труда. Пробыв в Фэрхейвене на несколько месяцев дольше, я время от времени получал работу по оснастке китобойных судов, находящихся в гавани, что давало мне дополнительный заработок.

Глава II

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Целый сезон я провел у побережья, осваивая новое для себя ремесло рыбака только для того, чтобы убедиться, что я не умею правильно насаживать наживку. И вот наконец наступил момент сняться с якоря и отправиться в настоящее плавание. Я решил отправиться в кругосветное плавание и, воспользовавшись попутным ветром, в полдень 24 апреля 1895 года снялся с якоря, поставил паруса и отошел от Бостона, где всю зиму был пришвартован «Спрей». Полуденные фабричные свистки раздались именно в тот момент, когда мой шлюп с полным парусным вооружением взял курс в открытое море. Осуществив в гавани небольшой маневр и бодро пройдя левым галсом мимо паромов, судно устремилось вперед. Фотограф, находившийся в этот момент на внешнем пирсе Ист-Бостона, успел сфотографировать проносящийся мимо «Спрей» с поднятым флагом и расправленными парусами.
   Я ощущал лихорадочное возбуждение, оглушительное биение пульса, шагая по палубе и вдыхая свежий воздух. Понимая, что пути назад нет, я в полной мере осознал важность путешествия, которое решил предпринять. Я ни с кем не советовался, ибо полагался на свое собственное мнение и опыт в вопросах, относящихся к мореходству. Доказательством тому, что даже лучшие моряки могут совершать худшие ошибки, чем я, одинокий мореплаватель, был большой пароход, полностью укомплектованный экипажем, офицерским составом и лоцманами, скрученный и переломанный, лежавший на берегу невдалеке от бостонского порта. Это был «Венецианец». Он напоролся на рифы и раскололся надвое. Вот так в первый час моего одиночного плавания у меня появилось доказательство, что «Спрей», по крайней мере, может плавать лучше некоторых больших пароходов, ибо я уже проплыл дальше, чем он.
   – Будь внимательным, «Спрей», и берегись! – громко произнес я вслух, когда в сказочной тишине мы плыли по заливу.
   Ветер посвежел, а «Спрей» тем временем на скорости семь узлов обогнул маяк на острове Дир.
   Миновав его, я направился в Глостер, чтобы приобрести там кое-какие рыболовные снасти. Волны, радостно танцующие поперек залива Массачусетс, встретили выходящего из гавани «Спрея» мириадами рассыпающихся вокруг него сверкающих камней при каждом ударе волны. День был идеальным, ясным и солнечным. Каждая подброшенная в воздух частица воды превращалась в жемчужину, и «Спрей», несущийся вперед, выхватывал у моря одно ожерелье за другим, постоянно меняя их. Мне часто приходилось видеть миниатюрную радугу вокруг носа корабля, но того, что сейчас происходило вокруг «Спрея», мне прежде видеть не доводилось. По-видимому, сам добрый ангел путешествовал вместе с нами; так я понял море.
   Вскоре впереди появился высокий берег Наханта, а Марблхед остался далеко за кормой. Все другие суда предпочитали более мористые воды, но ни один из них не шел попутным со «Спреем» курсом. Я услышал заунывный звон колокола на горе Нормана, когда мы проходили совсем близко от рифа, на котором разбилась шхуна «Гесперус». Его обломки, словно кости, белели на берегу. Ветер становился все свежее, и я решил убавить грот, чтобы облегчить управление шлюпом, ибо я с трудом мог удерживать его с поднятыми парусами. Шхуна впереди меня спустила все паруса и направлялась в порт, пользуясь попутным ветром. Как только «Спрей» поравнялся с незнакомцем, я увидел, что некоторых парусов на нем нет вовсе, а рваные клочья других просто болтаются на снастях. Похоже, что это были последствия перенесенной грозы.
   Для стоянки я выбрал мелкую бухточку в прекрасной глостерской гавани, чтобы еще раз осмотреть «Спрей», снова все взвесить, проверить свои чувства и все то, что связано с предстоящим путешествием. Весь залив был покрыт белоснежной пеной, и мое небольшое судно прямо-таки утопало в ней. Это был мой первый опыт захода в порт на корабле, не имеющем экипажа. Старые рыбаки побежали вниз к пристани, куда направлялся «Спрей», по-видимому решив, что он точно разобьет там себе «голову». Не знаю, как удалось предотвратить это бедствие, но сердце мое будто колотилось у меня в горле, когда я, отпустив руль, быстро шагнул вперед и стал спускать кливер.
   Шлюп с приспущенными парусами продолжал медленно двигаться вперед и пристал бортом к причальной свае на подветренной стороне причала с такой осторожностью, при которой даже не разбилось бы яйцо. Неторопливо я обмотал трос вокруг причального столба, и «Спрей» был пришвартован. Тогда маленькая толпа на пристани поприветствовала меня.
   – Лучше вы бы и не сделали, – вскричал старый шкипер, – даже если бы весили тонну!
   Сейчас мой вес был значительно меньше одной пятнадцатой тонны, но я ничего не сказал, только напустил на себя вид небрежного равнодушия, говоривший: «О, пустяки!» В глазах одного из самых талантливых в мире моряков, я не хотел выглядеть зеленым новичком, тем более что намеревался остановиться в Глостере на несколько дней. Если бы я произнес хоть слово, то, конечно, выдал бы себя, ибо до сих пор был довольно таки взволнованным и прерывисто дышал.
   Я пробыл в Глостере около двух недель, приобретая различные вещи для предстоящего плавания. Владельцы пристани позволили мне пришвартоваться, а местные с рыболовных судов снабдили меня огромным количеством сушеной трески, а также баррелем нефти, чтобы успокаивать волны. Будучи опытными капитанами, они проявили большой интерес к моему путешествию. Они также преподнесли «Спрею» в подарок «собственный рыбацкий» фонарь, который отбрасывал свет на весьма большое расстояние вокруг. Действительно, корабль, который способен налететь на судно с таким светом на борту, может наскочить и на плавающий маяк. Багор и прочие рыболовные снасти, без которых, как утверждал один старый рыбак, я не мог пуститься в плавание, были также помещены на борт. Затем в бухту спустили ящик медной краски – известное средство против обрастания дна, которое после этого не раз меня выручало. Я нанес два слоя этой краски на нижнюю часть «Спрея», пока он во время отлива находился на грунте.
   Захваченную с собой плоскодонную лодку я немного перестроил: вырезал новую корму, распилил лодку поперек и вот так превратил плоскодонку в палубную спасательную шлюпку. Такую половину лодки я мог поднять достаточно легко, зацепив фалы за крюки, приспособленные именно для этой цели. Целая же лодка была достаточно тяжела и с ней трудно было справиться в одиночку. Да и на палубе явно хватало места только для половины лодки. Поэтому я решил, что это лучше, чем ничего, и более чем достаточно для одного человека. Тем более что я представлял, как прекрасно подойдет сооруженная мною лодка в качестве корыта для стирки или ванной для мытья. В действительности такое применение плоскодонки напрашивалось само собой, и когда на Самоа у меня появилась прачка, то она приняла это соображение без возражений. Она заметила, что это совершенно новое изобретение, несравнимое ни с одним предметом, которые когда-либо американские миссионеры доставляли на острова, и оно очень необходимо мне.
   Однако сейчас меня больше всего беспокоило отсутствие хронометра. В наших новомодных понятиях о навигации предполагалось, что моряк не может найти свой путь без него; и я должен признать, что сам дал убедить себя в этом. Мой отличный старый хронометр уже давно не использовался. А чистка и регулировка его обошлась бы в пятнадцать долларов. Пятнадцать долларов! По веским причинам я оставил хронометр дома, подобно тому, как «Летучий голландец» оставил дома свой якорь. У меня был большой фонарь – одна бостонская дама прислала мне денег на покупку большого салонного светильника с двумя горелками, который освещал по ночам каюту, а днем при небольших ухищрениях служил плитой.
   Вооружившись подобным образом, я снова был готов к отплытию и седьмого мая вышел в море. Выходя из маленькой бухты, «Спрей», набирая обороты, по пути содрал краску со старого прогулочного судна, которое шпаклевали и красили для летнего вояжа.
   – А кто за это заплатит? – проворчал один из маляров.
   – Я заплачу, – ответил я.
   – Грот-шкотом… Разве что им одним… – отозвался капитан проплывавшего рядом «Блюберда», таким способом намекая, что я отплываю. Да и не за что было платить, эта краска вряд ли стоила больше пяти центов, но тут поднялся такой гам между малярами со старой калоши и капитаном «Блюберда», который вдруг встал на мою сторону, что изначальная причина конфликта была вовсе забыта. Во всяком случае, ни одного счета на возмещение ущерба я не получал.
   День моего отплытия из Глостера выдался тихим. На выходе из бухты, откуда отплыл «Спрей», я увидел живую картину: вдоль высокого фасада фабрики трепетали платки и шапки. Приветливые лица выглядывали изо всех окон здания, улыбаясь, все желали мне счастливого пути. Некоторые окликали меня, чтобы узнать, куда я плыву и почему в одиночку. Почему?
   Когда я сделал вид, что хочу причалить, ко мне потянулись сотни пар рук, но берег был слишком опасен! Шлюп вышел из залива под легким юго-западным ветром, и около полудня я проплыл мимо Истерн-Пойнт, получив сердечный привет – последнее из всего того доброго, что было в Глостере.
   Ветер посвежел, и, рванув вперед, «Спрей» скоро очутился на траверзе маяка Тетчерс-Айленд. Взяв курс на восток и пройдя к северу от банки Каш-Ледж и скал Амен Роке, я раз за разом задавал себе вопрос, не лучше ли держаться подальше от скал и баров. Я пообещал себе, что обязуюсь совершить на «Спрее» кругосветное путешествие вопреки опасностям, таящимся в море, и пообещал это со всей серьезностью. Таким образом, застраховав себя от самого себя, я отправился в плавание. Вечером невдалеке от банки Каш-Ледж я привел «Спрей» к ветру, насадил наживку и, опустив ее на тридцать морских саженей, принялся ловить глубоководную рыбу. С переменным успехом я рыбачил до наступления темноты, вытащив на палубу три трески, двух пикш, одного хека и, приятнее всего, небольшого, но жирного и юркого палтуса. Я подумал, что нахожусь в таком месте, где хорошо бы пополнить запасы провизии, поэтому бросил плавучий якорь, который должен был удерживать нос моего судна против ветра. Юго-западное течение также было против ветра, я чувствовал уверенность, что утром «Спрей» будет находиться на этом же месте или где-то рядом. Затем я выставил большой сигнальный фонарь и впервые в полном одиночестве среди морского простора улегся, но не спать, а лишь дремать и мечтать.
   Я где-то читал о рыбацкой шхуне, которая якорем зацепила кита, и тот на большой скорости отбуксировал ее далеко в море. То же самое случилось и со «Спреем» – в моем сне! Я не мог отделаться от этого впечатления, даже когда проснулся и обнаружил, что ветер разгулялся вовсю и что именно разошедшееся море потревожило мой краткий отдых. Гонимые ветром облака освещала Луна. Надвигался шторм; на самом деле шторм уже начался. Я зарифил паруса, затем втянул плавучий якорь и направился к маяку на острове Монхеган, которого достиг на рассвете 8 мая. Идя под всеми парусами, я вошел в гавань Раунд-Понд – маленький порт к востоку от Пемакуид. Здесь я пробыл весь день, пока ветер бушевал среди прибрежных сосен. На следующий день погода немного успокоилась и я вышел в море, сделав в своем журнале первые записи, не опуская полный отчет о «моих приключениях с китом».
   «Спрей» взял курс на восток, идя вдоль берега по спокойной глади воды среди множества островов. 10 мая к вечеру он достиг большого острова, который я всегда буду называть Лягушачьим, потому что он пытался покорить «Спрея» миллионами лягушачьих голосов. От Лягушачьего острова мы направились к птичьему острову, называемому остров Бакланов, а иногда скалами Геннета. С маяка, установленного там, яркий, мигающий свет прерывисто скользил вдоль палубы «Спрея», то освещая, то снова погружая ее в темноту. Отсюда я направился к острову Брайер и на следующий день подплыл к судам на западных промысловых угодьях, а после того, как я переговорил со стоявшим на якоре рыбаком, который дал мне неправильный курс, «Спрей» поплыл прямо вдоль юго-западного выступа через наихудшую быстрину в заливе Фанди и попал в Уэстпорт-Харбор в новой Шотландии, где я провел восемь лет своей жизни, будучи еще подростком.
   Может, рыбак сказал «ост-зюйд-ост», подтвердив курс, которым я шел, когда окликнул его, а я подумал, что он говорит «ост-норд-ост» и, соответственно, изменил направление. Прежде чем отвечать на мои вопросы, он, пользуясь случаем, решил удовлетворить собственное любопытство, чтобы узнать, откудая плыву, почему один и почему на борту нет ни кота, ни собаки.
   В первый раз за всю свою морскую жизнь вместо ответа на свой вопрос я получил целый град вопросов. Думаю, что парень был не местным. Было одно обстоятельство, которое убедило меня, что он точно не с острова Брайер, потому как, увернувшись от волн, которые плескались через перила, и, остановившись, чтобы смахнуть брызги с лица, он упустил треску, почти было пойманную. Островитянин так никогда не поступил бы. Известно, что житель острова Брайер, независимо от того, есть на крючке рыба или нет, никогда не увернется от волн. Этот же просто суетился и невнимательно выбирал снасти. Вспоминаю своего старого друга диакона – славного человека с этого острова, – который, даже слушая проповедь в маленькой церкви на холме, мог руками выбирать кальмаров из воображаемой рыболовной снасти, к большому удовольствию молодых людей, которые не понимают: чтобы поймать хорошую рыбу нужно иметь хорошую приманку, чем в основном и был озабочен диакон.
   Я был рад добраться до Уэстпорта. Вообще любой порт привел бы меня в восторг после страшной трепки, которую я получил от жестокого зюйд-оста, а еще и оказаться среди своих старых одноклассников вообще было чудесно. Это произошло тринадцатого мая, а тринадцать – мое счастливое число. Этот факт установлен задолго до того, как доктор Нансен отправился на поиски Северного полюса во главе экипажа, состоявшего из тринадцати человек. Возможно, он слышал о моем успешном рейсе в Бразилию на весьма необычном корабле и с экипажем такой же численности.
   Как же я был рад снова увидеть камни острова Брайер, которые знал наперечет! Маленький магазин на углу, в котором я не был тридцать пять лет, остался таким же, за исключением того, что мне показался гораздо меньшим. На нем была та же черепица – я в этом уверен, ибо узнал ту самую крышу, на которой мы, мальчишки, темными ночами охотились за шкурой черной кошки, чтобы сделать пластырь для бедного хромого. Тогда же здесь жил портной Лоури. В свое время он увлекался оружием. Он всегда носил порох в кармане своего пальто. Обычно в зубах он держал короткую трубочку из глины, но в тот злополучный момент он положил ее, зажженную, в карман с порохом. Господин Лоури всегда был эксцентричным человеком.
   На острове Брайер я планировал отремонтировать «Спрей», но, осмотрев внимательно швы, обнаружил, что испытание свирепым зюйд-остом мой кораблик выдержал успешно – ничего не было повреждено. Из-за плохой погоды и встречного ветра я не торопился обогнуть мыс Соболя. Зато совершил короткую экскурсию с друзьями в залив Сент-Мэри. Потом я вышел в море, а на следующий день из-за сильного тумана и встречного ветра подошел к Ярмуту Там я провел несколько беззаботных дней, купил запас масла для плавания, также бочку картошки, шесть бочек воды и разместил все это под палубой. В Ярмуте я купил свои знаменитые оловянные часы – единственные часы, которые я носил на протяжении всего путешествия. Цена их была полтора доллара, но так как корпус был немного помят, то продавец отдал мне их за один доллар.

Глава III

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Я надежно сложил весь мой груз, ведь меня ожидал бурный Атлантический океан, и, опустив топ-марс, придал тем самым «Спрею» большую устойчивость. Затем я подтянул и закрепил талрепы и проверил все найтовы и надежность скрепления бушприта с водорезом, так как при переходе через океан даже в летнее время можно повстречаться с плохой погодой.
   В течение нескольких недель преобладала плохая погода. Однако 1 июля после сильного шторма прояснилось, задул благоприятный для комфортного выхода в море северо-западный ветер. На следующий день, когда волны уменьшились, я отплыл из Ярмута, бросив последний взгляд на Америку.
   Запись в судовом журнале о первом дне моего плавания у берегов Атлантического океана гласит:
   «В 9:30 утра отплыл из Ярмута. В 4:30 пополудни прошел мыс Сейбл, расстояние составляло три кабельтова от берега. Шлюп делает восемь узлов. Ветер северо-западный».
   Прежде чем зашло солнце, я поужинал и выпил чай с клубникой, «Спрей» в это время неторопливо скользил по гладкой воде вдоль береговой линии, уходящей на восток.
   В полдень 3 июля я был на траверзе острова Айронбаунд. «Спрей» снова был на высоте. Утром я повстречал большую шхуну, которая вышла из Ливерпуля, Новая Шотландия, и шла в восточном направлении. Спустя пять часов «Спрей» оставил ее корпус за кормой. Вечером в 6:45 я был вблизи маяка на Чебукто-Хэд, недалеко от Галифакса. Подняв свой флаг и стараясь преодолеть опасные воды до наступления темноты, чтобы плыть к востоку от Соболиного острова, я воспользовался ветром, дувшим прямо в корму, и миновал остров Джордж. Вдоль всего побережья стояли маяки. На Самбро, называемом еще Скалой Плача, стоит сильный маяк, который тем не менее не был замечен лайнером «Атлантик» в ночь его страшного крушения. Я смотрел, как один сигнальный огонь за другим тонули за кормой, в то время как корабль плыл в открытое море, покуда и Самбро, последний из маяков, не исчез за горизонтом. «Спрей» резво шел под парусами своим курсом.
   4 июля в 6 утра я взял вторые рифы, а в 8:30 полностью подобрал все паруса и дальше шел полностью зарифленным. И только в 9:40 вечера я заметил проблеск маяка на западной стороне острова Сейбл, который еще называют островом трагедий. Туман, который до этого момента просто был густым, теперь плотным пологом опустился над морем. Я оказался в мире тумана, отрезанным от Вселенной. Огней маяков больше не было видно. Я часто забрасывал лот и обнаружил, что после полуночи прошел мимо восточной оконечности острова и в скором времени должен очутиться вдали от опасностей суши и мелководья. Ветер был свежим, хотя и по направлению юг-юго-запад. Рассказывали, что за последние несколько лет остров Сейбл уменьшился с сорока миль до двадцати и что из трех маяков, построенных здесь с 1880 года, два полностью смыты, а третий скоро будет затоплен.
   Вечером 5 июля «Спрей», после того как целый день плыл по разгулявшимся волнам, решил дальнейший путь осуществить без помощи рулевого. Я держал курс на юго-восток, и ветер пусть был слабым, но попутным, поэтому «Спрей», попав в эту полосу, направлялся теперь на юго-восток, делая около восьми узлов в час, – отличная для него скорость. Я увеличил парусность, чтобы без потери времени пересечь пути, по которым следуют лайнеры, и достичь как можно скорее благоприятного Гольфстрима. Туман к вечеру рассеялся, и я смог посмотреть на прекрасный заход солнца. Я провожал его взглядом, пока оно не скрылось за горизонтом. Затем я, обратившись лицом на восток, обнаружил на самом конце бушприта улыбающуюся полную луну, встающую из моря. Даже если бы мне явился сам Нептун, это не удивило бы меня больше.
   – Добрый вечер, Луна! – вскричал я. – Я рад тебя видеть!
   После я много раз беседовал с луной, которую посвятил во все подробности своего путешествия.
   Около полуночи все снова укутал плотный туман. Казалось, на нем можно было просто стоять. И так продолжалось в течение нескольких дней, пока не поднялся штормовой ветер. Волны поднимались все выше, но у меня был хороший корабль. Все-таки в густом унылом тумане я чувствовал себя маленьким насекомым, дрейфующим в одиночестве на соломинке. Я закрепил штурвал, и мой корабль пошел заданным курсом, а пока он плыл, я спал.
   В течение этих дней меня охватывало чувство страха. Моя память работала с поразительной силой. Зловещее, незначительное, большое, маленькое, замечательное, банальное – все предстало пред моим умственным взором в магической преемственности. Страницы моего позабытого прошлого были подняты, казалось, что они принадлежат какой-то прошлой жизни. Я слышал, как смеющиеся и плачущие голоса рассказывали мне, что я узнал в различных уголках земного шара.
   Чувство одиночества покидало меня только во время шторма, когда было много работы. Когда же хорошая погода возвращалась, оно приходило вновь и я не мог его с себя стряхнуть. Я часто сам себе громким голосом отдавал какой-то приказ по управлению судном, ибо мне сказали, что от долгого молчания я могу потерять голос. Когда солнце стояло в зените, я кричал: «Восемь склянок!» – по всем морским правилам на корабле. А из своей каюты я кричал воображаемому рулевому: «Как на румбе?» или «Какой курс?» Но ответа не получал, а чувство одиночества напоминало о себе с новой силой. Мой голос глухо звучал в пустом воздухе, и я прекратил разговаривать сам с собой. Впрочем, это случилось незадолго до того, как меня посетила мысль, что когда я был подростком, то любил петь; почему бы не попробовать снова, тем более что здесь я точно никого не побеспокою? Мой музыкальный талант никогда не вызывал зависти у окружающих, но, чтобы понять, что это значит, надо было услышать, как я пою, здесь, в Атлантике.

   Видели бы вы прыжки дельфинов, когда раздавался мой голос, предназначенный для моря, волн и всего того, что было в нем. Старые черепахи с вытаращенными глазами высовывали свои головы из воды, когда я пел «Джонни Бокер», или «Мы заплатим Дарби Дойлу за его сапоги», или еще что-то подобное. Но в целом дельфины были более благодарными слушателями, чем черепахи: они прыгали гораздо выше. Однажды, когда я напевал любимый псалом о рухнувшем Вавилоне, один дельфин прыгнул выше бушприта. Если бы «Спрей» шел немного быстрее, то он оказался бы прямо на палубе. Морские же птицы испуганно летали вокруг.
   К 10 июля прошло ровно восемь дней, как я находился в море, и «Спрей» был в тысяче двухстах милях к востоку от мыса Сейбл. Сто пятьдесят миль в день, должен признаться, отличный показатель для такого маленького судна. Это был самый большой пробег на «Спрее», который когда-либо делали на нем прежде или во время плавания.
   Вечером 14 июля, находясь в более приподнятом настроении, чем раньше, я получил возможность крикнуть: «Эй, кто под парусом?» На горизонте появился парус неведомой баркентины, три румба по наветренной строне. А потом наступила ночь. Мой корабль плыл дальше, не обращая внимания на румпель. Ветер был южный, и «Спрей» направлялся на восток. Его паруса были закреплены, как паруса «Наутилуса». Он шел стабильным ходом всю ночь. Я часто поднимался на палубу но находил все в полном порядке. Веселый ветерок продолжал дуть с юга. Рано утром 15 июля «Спрей» подошел близко к борту незнакомой баркентины, которая называлась «Ла Вагиза» и уже двадцать три дня находилась в плавании, направляясь из Филадельфии в Виго. Вахтенный заметил «Спрей» накануне вечером. Капитан, когда я подошел достаточно близко, бросил мне конец и послал по нему бутылку отличного вина. Он также послал свою карточку, в которой я прочитал, что его имя Хуан Гантес. Думаю, он был хорошим человеком, как большинство испанцев. Но, когда я решил представиться и рассказать, что у меня «все хорошо» (оживленно жестикулируя в присущей мне манере со «Спрея»), он так пожал плечами, что те оказались гораздо выше его головы; и, когда его приятель, который знал о моей экспедиции, сказал ему, что я плыву один, он перекрестился и спустился в свою каюту. Больше я его не видел. К закату он был на таком же расстоянии за кормой, как был впереди накануне вечером.
   Теперь в моей жизни было все меньше и меньше однообразия. 16 июля подул северо-западный ветер, погода была ясной, а море спокойным. На горизонте показался крупный корабль, а в половине третьего пополудни я уже разговаривал с незнакомцем. Корабль из Глазго назывался «Ява» и шел из Перу в Квинстаун за распоряжениями. Его старый капитан напоминал медведя, хотя я когда-то встречал на Аляске медведя, который выглядел гораздо приветливей. По крайней мере, тот медведь казался довольным встречей со мной, чего нельзя было сказать про этого старика-гризли! Полагаю, мое приветствие нарушило его сиесту, а мой маленький шлюп, проходя мимо его большого корабля, в какой-то мере подействовал на капитана так, как красная тряпка на быка. «Спрей» имел значительные преимущества перед более тяжелыми кораблями в дни, когда ветер был слабым. Последние два дня тяжелый корабль капитана будто стоял на одном месте, а «Спрей» с поднятым и надувшимся от слабого ветра гротом настолько проворно скользил по воде, что лучшего нельзя было желать.
   – И как давно здесь затишье? – проревел капитан «Явы», когда я подплыл поприветствовать его.
   – Не знаю, кэп! – крикнул я в ответ так громко, как только мог. – Я здесь только появился.
   При этих словах на лице помощника капитана, который находился на баке, появилась широкая ухмылка.
   – Я покинул мыс Сейбл четырнадцать дней назад, – добавил я («Спрей» направлялся в сторону Азорских островов).
   – Приятель, – прорычал капитан своему подшкиперу, – иди сюда и послушай, что говорит этот янки. Спустить флаг, спустить флаг!
   И в конце концов «Ява» капитулировала перед «Спреем».
   Острая боль одиночества, которую я испытывал вначале, так и не вернулась. По-видимому, пока я плыл сквозь туман, я постиг какое-то таинство. Я встретился с Нептуном в момент его гнева, но он увидел, что я не отношусь к нему с презрением, и поэтому позволил мне идти дальше и продолжать путешествие.
   В журнале за 18 июля имеется такая запись:
   «Хорошая погода, ветер юго-западный. Вокруг резвятся дельфины. Пароход «Олимпия» прошел в 11:30 утра на 34°50′ западной долготы».
   – Без трех минут половина двенадцатого, – прокричал капитан, сообщая мне долготу и время. Я восхищался постановкой дел на «Олимпии», но мне еще показалось, что ее капитан был чрезмерно педантичен в своих расчетах. Это, конечно, неплохо, потому как чрезмерная уверенность, я считаю, была причиной катастрофы с лайнером «Атлантик» и многими другими подобными судами. Этот капитан слишком уж хорошо знал, где он находится.
   Вокруг «Олимпии» вообще не было дельфинов. Они предпочитают парусные корабли. Капитан был молод, и, надеюсь, со временем у него будет отличный послужной список.
   Земля! Наутро 19 июля впереди по курсу показался мистический купол, напоминающий одинокую серебряную гору. Земля была полностью скрыта за белой сверкающей дымкой, которая сияла на солнце, как отполированное серебро, я был вполне уверен, что это остров Флорес. В половине пятого пополудни «Спрей» был на его траверзе. Дымка тем временем исчезла. Флорес находится в ста семидесяти четырех милях от острова Фаял, и, хотя он гористый, тем не менее оставался много лет не открытым, в то время как основная группа островов была давно колонизирована.
   Ранним утром 20 июля я увидел по правому борту вершины гор, торчащие над облаками. А как только солнце разогнало утренний туман, остров за островом стали возникать передо мной. Когда я подошел ближе, показались возделанные поля, «ох, какая зеленая кукуруза!» Только те, кто видел Азорские острова с палубы судна, могут представить истинную красоту этой океанской картины.
   В 4:30 пополудни я бросил якорь у острова Фаял – прошло ровно восемнадцать дней от того мига, когда я оставил позади мыс Сейбл. Прежде чем «Спрей» достиг волнолома, на нарядном теплоходе подплыли американский консул и молодой морской офицер, который, опасаясь за безопасность моего корабля, поднялся на борт и предложил свои услуги в качестве лоцмана. У меня нет оснований сомневаться, что молодой офицер мог справиться с большим военным кораблем, но «Спрей» был слишком мал для военного мундира, который тот носил. Однако после того, как мы практически чуть не задели все портовые суда и потопили баржу, «Спрей» без особого ущерба для себя был пришвартован. Этот замечательный лоцман ожидал моей благодарности, хотя я так и не понял, за что: то ли по той причине, что его правительство, а не я, должно будет оплатить расходы по поднятию баржи, то ли потому, что он не потопил «Спрей». Но я его прощаю.
   Когда я прибыл на Азорские острова, был сезон фруктов, и вскоре борт был так переполнен всеми их видами, что я не знал, что с ними делать. Островитяне повсюду самые добрые люди в мире, но я не встречал никого радушнее и добросердечнее этих аборигенов. Жители Азорских островов не очень зажиточны. Тяжелое бремя налогов, скудные заработки в обмен на воздух, которым они дышат, наверное, единственное, что не облагается налогом. Португалия даже не позволяет им построить порт для захода иностранных почтовых судов. Пакетбот, доставляющий почту для Орты, должен доставить ее сначала в Лиссабон, якобы для проведения дезинфекции, но в действительности – для взыскания портовых сборов. Мои личные письма, отправленные из Орты, попали в Соединенные Штаты на шесть дней позже, чем мое письмо из Гибралтара, которое я отправил спустя тринадцать дней.
   На следующий день после моего прибытия в Орту был праздник какого-то великого святого. С других островов приплывали лодки, перегруженные людьми, которые хотели отпраздновать в Орте, столице, или, иначе говоря, «Иерусалиме», Азорских островов. С утра до ночи палуба «Спрея» была переполнена мужчинами, женщинами и детьми.
   Назавтра после праздника добрейшей души местный житель запряг коляску и катал меня целый день по красивым дорогам острова Фаял.
   – Потому что, – сказал он мне на ломаном английском, – когда я был в Америке и ни слова не знал по-английски, мне было очень тяжело. Однако я встретил одного человека, у которого нашлось время, чтобы выслушать мою просьбу, и я пообещал моему доброму святому, что если когда-нибудь встречу в своей стране какого-то незнакомца, то обязательно постараюсь доставить ему радость.
   К сожалению, этот джентльмен привез с собой переводчика, чтобы я мог «узнать больше о стране». Парень до смерти мне надоел, рассказывая о кораблях и дальних плаваниях, об управлении лодками, обо всем том, о чем я хотел бы меньше всего услышать в этом мире. Он, по его словам, отплыл из Нью-Бедфорда.
   Мой друг и хозяин с трудом находил момент, чтобы вставить хоть слово. Перед тем как мы расстались, он угостил меня таким обедом, который мог бы порадовать сердце принца, хотя он жил один в своем доме.
   – Моя жена и дети покоятся там, – сказал он, указывая на кладбище, находившееся через дорогу. – Я переехал в этот дом издалека, – добавил он, – чтобы быть рядом с тем местом, где я молюсь каждое утро.
   В Фаяле я пробыл четыре дня – на два дня больше, чем планировал. Всему причиной доброта островитян и их трогательная простота. В один из дней некая девица, невинная, как ангел, пришла ко мне и сказала, что хочет плыть со мной на «Спрее», если я обещаю довезти ее до Лиссабона. Она сказала, что могла бы готовить летающих рыб, но ее коронным блюдом была готовка «bacalhao», как они называют треску. Ее брат Антонио, который выступал в качестве переводчика, намекнул, что, во всяком случае, он не прочь сам совершить эту поездку. Антонио всем сердцем хотел повидать своего старого друга, некоего Джона Уилсона, и готов был для этого даже обогнуть два мыса.
   – Ты знаешь Джона Уилсона из Бостона? – спросил он.
   – Я знаю Джона Уилсона, – ответил я, – но он не из Бостона.
   – У него есть дочь и сын, – уточнил Антонио по поводу своего друга.
   Если этот разговор дойдет до того самого Джона Уилсона, то хочу ему сказать, что Антонио из Пику помнит о нем.

Глава IV

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Я отплыл из Орты на рассвете 24 июля. Дул слабый юго-западный ветер, который с восходом солнца стал шквалистым. Я был очень рад, что еще не отплыл на милю, и могу сейчас зарифить мои паруса. Не успел я поднять дважды зарифленный грот, как с гор налетел такой порыв ветра и ударил шлюп с такой силой, что я подумал: мачта сломается. Однако быстрый поворот привел судно к ветру. К сожалению, один из талрепов сорвался, а другой лопнул. Мой оловянный тазик, подхваченный ветром, полетел в проходивший с подветренной стороны французский учебный корабль. Более или менее шквалистая погода стояла весь день, я плыл под прикрытием высокого берега. Огибая почти вплотную скалу, я нашел возможность починить поврежденные шквалом талрепы. Не успел я опустить паруса, как из-за скалы вылетела прямо на меня четырехвесельная шлюпка с таможенным офицером на борту, который думал, что вышел на контрабандиста. С некоторыми затруднениями я смог объяснить ему ситуацию.
   Однако один из гребцов, настоящий моряк, который понял в чем дело, пока я отвечал на вопросы чиновника, прыгнул на борт «Спрея» и закрепил подготовленные мною новые талрепы, а также по-дружески помог мне привести в порядок такелаж. Этот инцидент пошел мне на пользу. Моя история на тот момент была известна всем. С поддержкой можно обойти весь свет. Пусть кто-то попробует это осуществить без друзей и увидит, что получится!
   После того как такелаж был отремонтирован, «Спрей» миновал остров Пику и ранним утром 26 июля при сильном ветре с подветренной стороны обогнул остров Св. Михаила (Сен-Михель). К вечеру того же дня я повстречал паровую яхту принца Монако, которая шла в Фаял, где в прошлый свой рейс принц отказался подойти к берегу, избегая «торжественного приема», который падре острова пожелал устроить в его честь. Почему он так боялся «почестей», я так и не смог разобрать. В Орте этого тоже не знали.
   С момента моего прибытия на остров я вел роскошный образ жизни, питаясь свежим хлебом, сливочным маслом, овощами и фруктами всех видов. Больше всего на «Спрее» оказалось слив, и я ел их до изнеможения. А ранее, тоже на острове Пику, американский генеральный консул Мэннинг, подарил мне много местного белого сыра, который непременно должен был быть съеден, и я усиленно заедал его сливами. Увы! К вечеру у меня скрутило живот.
   Легкий ветер усилился, а на юго-западе небо затянули тяжелые облака. Я должен был снова зарифить паруса. В перерыве между спазмами я спустил грот вниз и как мог закрепил один за другим дважды зарифленные паруса. Корабль был в открытом море. Сделав все необходимое, я посчитал благоразумным снова укрыться в каюте.
   В море я очень осторожен, но этой ночью, в шторм, я не проследил за тем, что поднял слишком много парусов в такую плохую погоду. Одним словом, мне надо было сделать совсем не то, а вместо этого я, подняв дважды зарифленные грот и кливер, лег на курс. После я спустился в каюту и бросился на пол от дикой боли. Как долго я так лежал, не могу сказать, ибо впал в беспамятство.
   Когда я пришел в себя, то понял, что «Спрей» плывет в бушующем море, а выглянув в проход, я, к своему изумлению, увидел высокого мужчину у руля. Его твердая рука, ухватившись за ручки штурвала, держала их, как в тисках. Можете представить себе мое удивление. На нем была одежда иностранного моряка, большая красная шапка свисала над его левым ухом, словно гребень у петуха, а лицо обрамляли черные бакенбарды. Его могли бы принять за пирата в любой части земного шара. Пока я рассматривал его угрожающий облик, я позабыл про бурю и только спрашивал сам себя, пришел ли он перерезать мне горло. Кажется, он угадал мои мысли.
   – Сеньор, – сказал он, приподнимая свою шапку, – я не причиню вам никакого вреда. – И улыбка, едва заметная, но все же улыбка, заиграла на его лице, которое, сразу стало приветливым. – Я пришел, чтобы помочь. Я вольный моряк и не сделал ничего худого, кроме контрабанды. Я один из членов экипажа Колумба, – продолжал он. – Я рулевой с «Пинты» и пришел помочь вам. Лежите спокойно, сеньор капитан, – добавил он, – я поведу ваш корабль сегодня ночью. У вас лихорадка (calentura), но завтра к утру вы будете в полном порядке.
   Я подумал: «Наверное, он дьявол, чтобы плыть под всеми парусами». И снова, как будто читая мои мысли, он воскликнул:
   – Вот впереди «Пинта», мы должны ее нагнать. Надо плыть, скорее плыть!
   Откусив большой кусок черного сухаря, он сказал:
   – Вы поступили опрометчиво, капитан, когда решили смешать сыр со сливами. Белый сыр (то есть брынза) – это небезопасно, если вы не знаете, кто и когда его сделал. Может быть, это был сыр из козьего молока, а он бывает плохо выдержан и быстро портится.
   – Остановись! – взмолился я. – У меня нет сил слушать твои нотации.
   Я расстелил матрас, чтобы лежать в этот раз не на твердом полу, мои глаза все время останавливались на моем странном госте, который, заметив еще раз, что у меня только лихорадка и спазмы, усмехнулся и запел какую-то дикую песню:
   Высокие волны, свирепый гром, бури рев! В Вышине безумно птица кричит! Вперед, Агоры!
   Думаю, дела мои пошли на поправку, ибо я с раздражением пожаловался:
   – Ненавижу ваши песни. Да будут прокляты ваши Азорские острова и их прекрасные птицы!
   Я умолял, чтобы он заканчивал со своими песнями, ибо приступы болезни возобновились. Меня все еще лихорадило. «Спрей» тем временем несся по волнам, но в моем воспаленном мозгу появлялись лодки, падающие на палубу, и казалось, что «Спрей» теперь пришвартован неведомым способом и начисто лишен кранцев.

   – Вы разобьете лодки! – взывал я снова и снова, пока волны разбивались о крышу каюты над моей головой. – Вы сломаете свои лодки, но не сможете навредить «Спрею». Он крепкий! – Я плакал.
   Когда мои боли и лихорадка прошли, я осмотрел палубу, которая теперь сверкала, как белый зуб акулы, все движимое было смыто с нее волнами. Средь бела дня я, к своему изумлению, обнаружил, что «Спрей» все еще резво мчится по заданному курсу, как скаковая лошадь. Сам Колумб не мог бы удерживать его более точным курсом. За прошедшую ночь судно прошло сто сорок километров по бурной поверхности моря. Я был признателен старому рулевому, но был несколько удивлен, почему он не убрал кливер. Шторм понемногу стихал, и уже к полудню светило солнце. Меридиональная высота и показания лага, который оставался опущенным все это время, показывали, что «Спрей» шел правильным курсом в течение последних двадцати четырех часов. Понемногу мое самочувствие улучшалось, но я был еще очень слаб и не мог отдать рифы ни в этот день, ни в следующую ночь, хотя ветер утих; я просто разложил мою мокрую одежду на солнце, а сам лег спать. Как думаете, кто мог навестить меня снова? Конечно же, мой старый друг, который помог мне накануне вечером, но на этот раз все происходило во сне.
   – Вы поступили правильно, воспользовавшись прошлой ночью моим советом, – произнес он, – и, если хотите, я мог бы часто вас посещать на протяжении плавания, хотя бы из любви к приключениям.
   Закончив говорить, он еще раз снял шапку и исчез так же таинственно, как и пришел, я полагаю, перенесся на фантомную «Пинту».
   Я проснулся бодрым и отдохнувшим, с чувством, что побывал в обществе друга и опытного моряка, собрал свою одежду, которая к этому времени полностью высохла, а потом с воодушевлением выбросил за борт все сливы, какие только были на борту.
   28 июля погода была исключительно хорошей. Воздух был теплым, а с северо-запада дул легкий ветерок. Основательно покопавшись в своем гардеробе, я достал белую рубашку, готовясь к встрече с приближающимися каботажными пакетботами и находящимися на них благовоспитанными пассажирами. Я также выстирал кое-что из своей одежды, чтобы выполоскать из нее соль. После всего этого я ощутил острое чувство голода, поэтому разжег костер и с предельной тщательностью сварил компот из груш, аккуратно отставив его в сторону, пока заваривался вкуснейший кофе, к которому я мог себе позволить и сахар и сливки. Но коронным блюдом был жареный рыбный фарш, которого вполне хватило бы для двоих. Я снова пребывал в добром здравии, а мой аппетит был просто волчий. Пока я обедал, у меня на керосиновой лампе тушилась большая луковица, которую я намеревался съесть позже в тот же день. Роскошная жизнь у меня сегодня!
   Во второй половине дня «Спрей» наткнулся в море на большую спящую черепаху. Она проснулась от моего гарпуна, пробившего ей шею, если проснулась вообще. У меня возникли проблемы с погрузкой ее на палубу, но наконец мне удалось зацепить ее гафелем за одну из ласт. Она была почти такой же тяжелой, как мое судно. Я видел еще черепах и поставил снасти, чтобы быть готовым вытаскивать их из воды; для этого мне пришлось опустить грот. Поднять его снова тоже было делом не из легких, потому как снасти были использованы для поднятия черепах. Но стейки из черепах были прекрасны.
   С поваром на «Спрее» у меня не было никаких разногласий на протяжении всего рейса. Что бы ни было приготовлено, это было съедено. Я еще не встречал такого единодушия среди экипажа. В тот же день вечером на ужин были стейки из черепахи, чай с тостами, жареный картофель, тушеный лук, а на десерт компот из груш и сливки.
   Где-то в полдень я заметил на воде сорванный плавучий буй. Он был выкрашен в красный цвет и имел шток высотой около шести футов в качестве отличительного знака. Внезапное изменение погоды повлияло на исчезновение черепах и рыбы, мне теперь не на что было рассчитывать до прибытия в какой-либо порт.
   31 июля с севера неожиданно налетел шторм с тяжелыми волнами, и мне пришлось убрать паруса. В этот день «Спрей» прошел только пятьдесят одну милю.
   1 августа шторм продолжался и волны были очень сильными. Всю ночь судно шло с полностью зарифленным гротом и подтянутым кливером. В три часа пополудни кливер был сорван с бушприта и разорван ветром в клочья. Я сохранил эти обрывки, которые позже пошли на кухонные тряпки.
   3 августа штормовой ветер стал стихать и я увидел много признаков близости земли. Плохая погода дала о себе знать и на камбузе, где я намеревался попробовать свои силы в пекарском ремесле, поэтому я развел огонь на палубе, и вскоре испеченный каравай стал свершившимся фактом. Одной интересной особенностью приготовления пищи на судне является то, что аппетит на море всегда отменный, – факт, который я понял еще в те времена, когда в юности готовил для экипажа рыбаков. Отобедав, я просидел несколько часов, читая описание жизни Колумба. День клонился к закату, и я, наблюдая, как все птицы летят в одном направлении, воскликнул:
   – Там земля!
   Рано утром на следующий день, 4 августа, я обнаружил, что нахожусь у берегов Испании. Я увидел костры на берегу и понял, что страна заселена. «Спрей» продолжал идти своим курсом, миновав место Трафальгарского сражения. Затем, отдаляясь, он прошел через Гибралтарский пролив, где в три часа того же дня бросил якорь, после двадцати девяти дней плавания, если считать отправной точкой мыс Сейбл.
   По завершении первого этапа путешествия я чувствовал себя прекрасно, не ощущая себя уставшим или больным, но, как и всю свою жизнь, был таким же тощим, как самый тонкий из рифовых концов.
   Еще на рассвете я обогнал два итальянских парусника, которые, как я мог видеть, уже стоя на якоре, вместе пошли вверх по проливу вдоль африканского берега. «Спрей» обогнал их, прежде чем они достигли мыса Тарифе. Так что могу сказать, что «Спрей» обогнал всех на своем пути через Атлантику, за исключением пароходов.
   Все шло хорошо, но я забыл привезти из Орты карантинное свидетельство, и поэтому, когда на борт прибыл суровый пожилой портовый врач, чтобы все осмотреть, поднялся шум. Что, впрочем, было очень кстати. Если вы хотите поладить с настоящим англичанином, то сначала необходимо поспорить с ним. Я это прекрасно знал, и поэтому я отвечал на каждый его выпад, как мог.
   – Ну, хорошо, – признал наконец доктор, – ваш экипаж настолько здоров, что его состояние не вызывает у меня сомнений, но кто знает, какие заболевания имеются в порту, где вы побывали? – резонно заметил он. – Мы должны доставить вас в крепость, сэр! – прогремел он. – Ну да ладно, можете иметь свободное сообщение с берегом, сэр! Отчалить!
   Это был первый и последний раз, когда я видел портового врача.
   На следующее утро к «Спрею» подошел большой паровой катер и встал рядом (точнее говоря, настолько рядом, насколько позволяли его размеры) с приветом от старшего морского офицера, адмирала Брюса, сообщив, что для «Спрея» отведено место для причала в арсенале. Оно находилось за новым молом.
   Я стоял на якоре у старого мола среди местных судов, где было очень неспокойное и неудобное место. Конечно, я был бы рад побыстрее убраться, что и сделал в ближайшее время, попав в компанию больших линейных кораблей вроде «Коллингвуда», «Бальфлера» и «Корморента», на борту которых позже меня принимали почти по-царски.
   – Швартуйся! – как говорят американцы и как поприветствовал меня адмирал Брюс, когда я явился в адмиралтейство, чтобы поблагодарить его за любезно предоставленное место у причала и за предоставленный паровой баркас, который отбуксировал «Спрей» в доки.
   – Если место около причала вас устраивает, то все в порядке, мы отбуксируем вас в открытое море, как только вы будете готовы к отплытию. Но, скажите, в каком ремонте нуждается «Спрей»? Может, с «Гебы» к вам прислать мастера по парусам? «Спрею» нужен новый кливер. Хотите, сейчас ремонтные мастерские осмотрят все на «Спрее»? Скажи, старик, ты, должно быть, дал жару «Спрею», чтобы добраться сюда в одиночку за двадцать девять дней! Но мы сделаем ваше пребывание здесь приятным!
   Даже о британском корабле «Коллингвуде» не заботились лучше, чем о «Спрее» в Гибралтаре.
   Позже в тот же день я услышал оклик:
   – Эй, на «Спрее»! Миссис Брюс хотела бы попасть на борт и поприветствовать капитана «Спрея». Будет ли удобно, если она посетит вас сегодня?
   – Очень! – радостно крикнул я.
   На следующий день губернатор Гибралтара сэр Ф. Каррингтон, старшие офицеры гарнизона и командиры всех военных кораблей поднялись на борт «Спрея» и оставили свои подписи в судовом журнале. И снова оклик:
   – На «Спрее»!
   – Здравствуйте!
   – Командир Рейнольде свидетельствует вам свое почтение. Вас приглашают на борт «Коллингвуда» в половине пятого, но не позднее половины шестого.
   Вспоминая свой скудный гардероб, я намекнул, что во франты не гожусь.
   – Вас ожидают в цилиндре и фраке, сэр!
   – Тогда я не смогу прийти.
   – Черт побери! Конечно же, приходите в том, что у вас есть.
   – Хорошо, сэр!
   Даже если бы я носил шелковый цилиндр высотой до самой луны, то не мог бы рассчитывать на лучший прием, чем тот, который был устроен в мою честь на «Коллингвуде». Англичане, приглашая человека к себе в гости, даже если это большой военный корабль, держатся без особых церемоний, и, когда они говорят «как дома», они это и имеют в виду.
   Что еще нужно сказать о Гибралтаре? Как можно не любить столь гостеприимное место? Каждое утро из роскошных адмиральских владений мне доставлялось молоко, а два раза в неделю овощи.
   – На «Спрее»! – раздавался оклик адмирала. – На «Спрее», эгей!
   – Приветствую!
   – Завтра ваш овощной день, сэр.
   – Да, есть, сэр!
   Я много бродил по старому городу, и сопровождавший меня артиллерист прошел со мной по пробитым в скалах галереях так далеко, насколько это разрешено иностранцам. Нет в мире подобных пещер и раскопок в военных целях, хотя бы отдаленно напоминающих гибралтарские по их замыслу или исполнению. Осматривая эти изумительные сооружения, тяжело себе представить, что это сделано на крохотном, как точка в азбуке Морзе, географическом пункте.
   Перед отплытием я был приглашен на пикник с губернатором, офицерами гарнизона и командирами военных судов, расположенных здесь; все было просто по-королевски.
   Миноносец номер девяносто один, идя на скорости двадцати двух узлов, прокатил нашу компанию к берегам Марокко и обратно. День был настолько прекрасен, что никто не пожелал выйти в Марокко на берег. Номер девяносто один, дрожащий как осиновый лист, мчал по морским просторам на максимальной скорости.
   Младший лейтенант Буше, на вид еще юнец в своей команде, вел корабль с мастерством опытного моряка. На следующий день я завтракал с генералом Каррингтоном, губернатором, в здании Лайн-Уолл-Хауза, который был когда-то Францисканским монастырем. В этом интересном здании сохранились реликвии четырнадцати осад, которые видывал Гибралтар. На следующий день я ужинал у адмирала в его резиденции, дворце, который некогда был казармой наемных солдат. Повсюду я принимал дружеские рукопожатия, которые придавали мне жизненной силы, чтобы пройти предстоящие долгие дни плавания в одиночестве. Должен признаться, что идеальная дисциплина, порядок и заряд бодрости на Гибралтаре были вторым чудом этой великой крепости. Абсолютно всё делалось без особого волнения и суеты, словно в спокойном плавании на прекрасно оборудованном судне. Никто не разговаривал на повышенных тонах, за исключением боцмана.
   Достопочтенный Горацио Дж. Спраг, консул Соединенных Штатов в Гибралтаре, посетив «Спрей» в воскресенье, 24 августа, был очень рад и приятно поражен отношением наших английских кузенов ко мне.

Глава V

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   В понедельник, 25 августа, «Спрей» отплыл от Гибралтара, щедро вознагражденный за отклонение от прямого курса, то есть первоначального маршрута экспедиции. Буксир, принадлежащий британскому военно-морскому флоту, вывел его в зону устойчивого бриза, тот наполнил паруса «Спрея» и понес его снова в Атлантику, где быстро поднялся до яростного шторма. Я планировал идти вниз вдоль этого побережья, настоящего дома для пиратов; но едва я достиг берегов, как увидел две шлюпки – фелуки, как их называют, – вышедшие из ближайшего порта и последовавшие за «Спреем». От Гибралтара я решил проследовать по Средиземному морю через Суэцкий канал вниз, в Красное море, все дальше на восток, но в конце концов я изменил свой курс и стал двигаться в западном направлении, послушавшись советов опытных моряков, плававших в здешних водах. Мне рассказывали, что здешние берега буквально кишат пиратами. Вскоре я действительно оказался среди пиратов и воров!
   Я изменил курс; на фелуке сделали то же самое. Оба судна плыли очень быстро, но расстояние между нами сокращалось все быстрее. «Спрей» был на высоте; он делал даже больше, чем мог, но, несмотря на все это, передо мной стояла дилемма… «Спрей» нес слишком много парусов для безопасности. Я должен был либо взять рифы, либо проиграть и потерять всё. Я должен взять риф, даже если придется бороться с пиратами за свою жизнь.
   Достаточно быстро я зарифил паруса, потратив на это около пятнадцати минут, но за это время фелука настолько сократила расстояние между нами, что я мог разглядеть чубы на головах экипажа, за которые, как говорят, Мухаммед (Магомет) будет тянуть злодеев на небо. Фелука приближалась со скоростью ветра. Теперь я четко мог разобрать, что мои преследователи – потомственные пираты, и я видел по их движениям, что они готовятся нанести удар. Однако в одно мгновение ликование на их лицах сменилось выражением страха и ярости. Фелука, несшая слишком много парусов, оказалась на гребне огромной волны, которая, как неожиданный пушечный выстрел, изменила весь дальнейший ход событий. Три минуты спустя эта же волна настигла «Спрей» и со всей силой ударила в каждую снасть на своем пути. В тот же момент она оборвала стропку гика-шкота и повредила грот-гик. Импульсивно я бросился к кливер-фалу и спустил кливер вниз. Лишившись переднего паруса, «Спрей» сразу же повернул по ветру. Дрожа я опустил грот и закрепил все, включая сломанный гик. Как я успел ухватить гик, прежде чем парус был порван, право, не знаю, но ни один стежок не был поврежден. Грот был закреплен, и я снова поднял кливер, затем, не оглядываясь, быстро спустился в каюту и схватил ружье с запасом патронов, прикинув в уме, что к этому времени пираты восстановили свой курс и находятся рядом с моим бортом. Я решил, что для меня будет лучше смотреть на них сквозь прицел ружья. Приклад был на моем плече, когда я всматривался в туман, но вокруг не было никаких пиратов. Та же волна и тот же шквал, которые повредили мой гик, снесли мачту на фелуке. Я наблюдал, как десяток, если не более, членов воровской команды, боролись за спасение своего такелажа. Аллах заставил их лица почернеть!
   Дальше я плыл с полным комфортом под поднятым кливером и стакселем. Я скрепил гик и свернул парус, а чуть позже отвернул «Спрей» на два румба мористее, чтобы не попадать близко к береговому течению и уберечь его от прибоя. При таком курсе ветер дул с правого борта и наполнял ходовые паруса. К тому времени, как я все закончил, было уже темно, и тут на палубу упала летающая рыба. Я решил приготовить ее себе на ужин, но обнаружил, что слишком устал, чтобы заниматься готовкой или даже съесть то, что уже приготовлено. Я не помню, чтобы когда-нибудь прежде так уставал, ни до, ни после, за всю мою жизнь, как на исходе этого дня. Слишком уставший, чтобы спать, я повалился пластом, а около полуночи все-таки заставил себя встать, чтобы приготовить рыбу и заварить чашку чая. Я полностью осознал теперь, что в дальнейшем мое путешествие потребует от меня огромных усилий и напряжения.
   27 августа не было видно ни марокканцев, ни их берегов, за исключением двух горных вершин, видневшихся вдали на востоке в прозрачном утреннем воздухе. Вскоре после того, как взошло солнце, они скрылись в дымке, к моему удовлетворению.
   После моего спасения от пиратов в течение нескольких дней дул устойчивый, но умеренный ветер, а ходившие по морю волны, хоть и слагались в длинные пологие валы, были не слишком сильными или опасными. Сидя в своей каюте, я совершенно не ощущал качки, волны были легкими и плавно раскачивали шлюп. Все отвлекающие беспокойства и волнения остались позади, я вновь один на один с собой и могучим морем, полностью в руках стихии. Но я был счастлив, и мое путешествие становилось для меня все более интересным.
   Колумб на своей «Санта Марии» плавал в этих местах более четырехсот лет назад и был не так счастлив, как я, и не так уверен в успехе своего предприятия. Его первые беды в море уже начались. То ли в результате нечестной игры, то ли по другой причине, но экипаж успел сломать руль корабля незадолго до того, как налетел ураган, какой только что выдержал «Спрей». К тому же на «Санта Марии» царили разногласия, чего не могло быть на «Спрее».
   После трех дней плавания под шквалами и переменными ветрами я спустился вниз, чтобы отдохнуть и поспать, в то время как судно с закрепленным рулем продолжало плыть по заданному курсу.
   1 сентября рано утром впереди появились облака, свидетельствовавшие о том, что мы приближаемся к Канарским островам. На следующий день погода поменялась: небо со всех сторон было затянуто грозовыми тучами; с востока, судя по всему, мог прийти лютый харматан, а с юга надвигался свирепый ураган. Любое направление по компасу угрожало диким штормом. Все мое внимание было обращено на рифление парусов, потому и не оставалось времени на то, чтобы испугаться еще чего-то – я отвернул шлюп на три румба, а может, и больше от его истинного курса, что дало ему возможность спокойно скользить по волнам. Я направил «Спрей» в пролив между Африкой и островом Фуэртевентура, самым восточным из Канарских островов, на которых я был. К двум часам пополудни погода неожиданно улучшилась и в моем поле зрения возник остров, на траверзе по правому борту не более чем в семи милях от меня. Горные вершины острова Фуэртевентура две тысячи семьсот футов высотой в хорошую погоду видно на много лиг отсюда.
   Ночью ветер посвежел. «Спрей» отличным ходом шел через канал. Поутру 3 сентября он оставил в двадцати пяти милях позади себя все острова и попал в затишье, которое было предшественником нового шторма, вскоре пришедшего и несшего с собой пыль с африканского берега. Буря мрачно завывала, и, хотя сейчас был не сезон харматанов, море в течение часа изменило от пыли цвет на красновато-коричневый. Весь день воздух был пропитан летающей пылью, но к вечеру, когда ветер подул в северо-западном направлении и погнал ее обратно на землю, «Спрей» снова оказался под ясным небом. Теперь его мачты гнулись под сильным устойчивым ветром, и «Спрей», накренившись, благовоспитанно кланялся волнам… Эти набегающие волны приводили меня в волнение, когда, подбрасывая мой корабль, быстро проходили под его килем. Это было грандиозное плавание под парусами.
   4 сентября ветер, все еще свежий, дул с северо-северо-востока и море так же играло со шлюпом. Около полудня на горизонте я увидел пароход, направлявшийся на северо-восток, в самый центр урагана. Я просигналил ему, но ответа не получил. Он погружался носом в море и шел таким странным образом, что можно было сказать, будто у руля стоит дикий бык.
   Утром 6 сентября я нашел на палубе три летающие рыбы, а четвертую – внизу возле переднего иллюминатора, очень близко к сковородке. Пока это был лучший улов, он позволил мне роскошно позавтракать и пообедать.
   Теперь «Спрей» был в полосе попутных пассатных ветров. Позже в тот же день я увидел другой пароход, который шел так же плохо, как и его предшественник. В этот раз я не сигналил, но, проходя мимо с подветренной стороны, составил о нем самое худшее мнение. На этом пароходе перевозили скот! Бедные животные, как они ревели!
   Было время, когда экипажи кораблей, повстречав друг друга в море, закрепляли марселя, поднимались друг к другу на палубу, а на прощание давали залп из пушек, но эти добрые старые времена прошли. В наши дни у людей нет возможности поговорить даже на безбрежных просторах океана, где новости – это новости, а что касается салюта из пушек, то они не могут позволить себе тратить на это порох. Нет более на море поэзии, воспевающей грузовые корабли, есть будничная жизнь, когда у нас нет времени даже на то, чтобы пожелать друг другу доброго утра.
   Мой кораблик, идущий сейчас полным ходом, предоставил мне возможность отдохнуть и восстановить свои силы. Я использовал это время для чтения книг и ведения записей, чинил паруса и приводил в порядок такелаж судна. Как всегда, приготовление пищи не требовало много времени, так как мое меню состояло преимущественно из летающих рыб, горячих булочек со сливочным маслом, картофеля, кофе и сливок – блюд, которые легко готовятся.
   10 сентября «Спрей» проходил вблизи острова Св. Антонио, или Санту-Антан, северо-западного из островов Зеленого Мыса. Я подошел к суше абсолютно точно, хотя и не определял долготу места. Когда мое судно приблизилось к острову, дул шквалистый северо-восточный ветер, но я, зарифовав паруса, ушел в открытое море, подальше от берегов Санту-Антан. Когда острова Зеленого Мыса остались за кормой, я обнаружил, что снова очутился один в безбрежном океане и нахожусь в одиночестве посреди этой изумительной пустыни. Даже когда я спал, мне снилось, что я один. Это чувство не оставляло меня, но, во сне или наяву, мне всегда нужно было знать местоположение моего судна, поэтому картина перемещений моего «Спрея» все время стояла передо мной.
   Однажды вечером, когда я сидел в каюте, окружающую меня глубокую тишину нарушили человеческие голоса! Я мгновенно выскочил на палубу, свой испуг я не в силах вам описать. Совсем близко с подветренной стороны, как призрак, шел белый барк под всеми парусами. Моряки на борту работали на реях и были слишком заняты, чтобы увидеть одинокую мачту шлюпа, которая пронеслась мимо. Никто из команды не пытался приветствовать «Спрей», но я услышал, как кто-то сказал, что видел огни на шлюпе и что все посчитали меня рыбаком. Долго я потом сидел на палубе под звездным небом, размышляя о кораблях и проделанных ими путешествиях.
   Наследующий день, 13 сентября, большой четырех-мачтовый корабль прошел на каком-то отдалении с наветренной стороны, направляясь к северу.
   Шлюп сейчас стремительно приближался к экваториальной штилевой полосе, и сила пассатов явно уменьшилась. Я мог видеть рябь, которая показывала появление встречного течения. Я прикинул, и его скорость получалась примерно шестнадцать миль в день. В центре встречного потока скорость была больше, меня стало сносить к востоку.
   14 сентября со своей мачты я увидел большой трехмачтовый корабль, идущий на север. Этот корабль, и тот, который я видел вчера, прошли от меня на слишком большом расстоянии, чтобы обменяться со мной сигналами, но мне было уже хорошо только от того, что я вижу их. На следующий день на юге показались тяжелые дождевые облака, заслонившие солнце – это был зловещий признак штилевой полосы вдоль экватора. 16 сентября «Спрей» вошел в эту мрачную область, где он мог либо бороться со шквалами, либо подвергнуться влиянию полного безветрия, ибо таков характер полосы, расположенной между областями северо-восточных и юго-восточных пассатов, где попеременно с каждого дует ветер, образовывая завихрения воздуха, дующие во всех направлениях. Чтобы досадить мореплавателям еще больше, поверхность моря покрывается мелкой рябью, которую образуют водовороты течений. И все-таки будто чего-то не хватает для завершения картины дискомфорта моряка, поэтому сверху и днем и ночью дождь льет как из ведра. Так на протяжении десяти дней «Спрей» боролся и метался, продвинувшись по курсу всего лишь на триста миль. Но я ему ничего не сказал!
   23 сентября нам повстречалась шхуна «Нантакет» из Бостона, шедшая с грузом леса с реки Бир в устье Ла-Платы. Обменявшись несколькими словами с ее капитаном, мы поплыли дальше врозь. Так как днище шхуны «Нантакет» сильно обросло ракушками, то за ней ушла вся рыба, любящая следовать за такими судами. «Спрей» же не имел таких запасов рыбьего корма. Рыбы будут всегда преследовать обросший корабль. Только брошенный на произвол судьбы и волочившийся за «Спреем» лаг представлял интерес для глубоководных рыб. Одним из немногочисленных спутников «Спрея» был дельфин, который следовал за нами уже добрую тысячу миль и был доволен, получая объедки с моего стола, которые я выбрасывал за борт; будучи ранен, он не мог далеко уплывать в море, чтобы охотиться на других рыб. Я привык уже к этому дельфину, узнавал его по шрамам и был всегда рад, когда он после далеких прогулок возвращался ко мне. Однажды после нескольких часов отсутствия он вернулся в компании с тремя желтохвостками – дальними родственницами дельфинов. Эта маленькая компания держалась все время вместе, за исключением случаев, когда им угрожала опасность или когда уходили на охоту в море.
   Их жизни часто угрожали голодные акулы, подходившие прямо к моему судну и не раз дельфины чудом спасались бегством. Их способы спасаться от преследования меня очень заинтересовали, и я мог часами наблюдать за ними. Они бросались врассыпную так, что морской волк – акула, преследуя одного, теряла из виду остальных; затем через некоторое время они все возвращались под одну или другую сторону шлюпа. Дважды я обманывал их преследователей, направляя их за жестяной кастрюлей, которую тащил на буксире за кормой шлюпа и которую хищники ошибочно принимали за яркую рыбу, и, в то время как акула, разинув пасть, пыталась сожрать свою добычу, я стрелял ей в голову.
   Их жалкая жизнь, казалось, очень мало занимала желтохвосток, если занимала вообще. Все живые существа, без сомнения, боятся смерти. Тем не менее я видел как некоторые виды рыб жмутся друг к другу, будто знают, что они созданы как пища для больших рыб и не желают создавать возможных неприятностей для своих пожирателей. Мне пришлось видеть, как киты окружали косяк сельди, сжимали его, образуя «кипящий котел», внутри которого, скучившись, билась мелкая рыбешка, и тогда один или другой из левиафанов делал выпад через центр с открытыми челюстями и одним махом заглатывал солидную порцию добычи. У мыса Доброй Надежды я видел стаи сардин и других мелких рыб, которых подобным образом преследовал косяк ставрид. У сардин не было ни малейшего шанса вырваться, а сардины кружили вокруг косяка, поедая его с краев. Интересно отметить, как стремительно исчезали сардины; и, хотя действие повторялось перед моими глазами снова и снова, я не смог заметить поимки ни одной сардины, так ловко это было сделано.
   Вдоль экваториальной границы юго-восточных пассатов воздух сильно заряжен электричеством, и здесь наблюдаются частые грозы и молнии. Проходя совсем рядом, я вспомнил, что несколько лет назад американский корабль «Алерт» был уничтожен молнией. По счастливой случайности его пассажиры были спасены в тот же день и привезены в Пернамбуко, где я и встретился с ними.
   25 сентября, находясь на 5° северной широты и 26°30′ западной долготы, я разговаривал с судном «Полярная Звезда» из Лондона. Этот большой корабль вышел сорок восемь дней назад из Норфолка, штат Вирджиния, и направлялся в Рио-де-Жанейро, где мы снова встретились примерно через два месяца. Для «Спрея» пошел уже тридцатый день после отплытия из Гибралтара.
   Следующим спутником «Спрея» стала рыба-меч, которая плыла рядом, показывая свой большой плавник из воды, пока я не поднял свой гарпун, – тогда плавник, напоминающий черный флаг, ушел вниз и исчез.
   30 сентября в половине двенадцатого утра «Спрей» пересек экватор на 29°30′ западной долготы. В полдень он был в двух милях к югу от линии экватора. Довольно легкие юго-восточные пассаты, встретившиеся нам примерно на четырех градусах северной широты, наполнили паруса «Спрея» и погнали его полным ходом в сторону побережья Бразилии, где 5 октября без особых происшествий мы прошли севернее мыса Олинда, а около полудня я бросил якорь в гавани Пернамбуко: сорок дней в пути от Гибралтара и все хорошо на борту. Устал ли я за время путешествия? Ничего подобного! За всю свою жизнь я не чувствовал себя лучше и с нетерпением ждал полного опасностей плавания вокруг мыса Горн.
   Нет ничего странного в том, что моряк, который дважды уже пересек Атлантический океан и находится сейчас на полпути от Бостона к мысу Горн, вновь оказывается среди друзей. Моя решимость плыть от Гибралтара на запад не только позволила мне спастись от пиратов Красного моря, но и привела меня в Пернамбуко, где я сошел на знакомые берега. Я совершил много рейсов сюда, да и в другие порты Бразилии. В 1893 году я был нанят вести известный эрикссоновский корабль «Дестройер», направлявшийся из Нью-Йорка в Бразилию, чтобы пойти против повстанцев Мелло и его партии. На «Дестройере», кстати, везли пушки огромного размера.
   В ту же экспедицию отправилось «Найктрой» – судно, приобретенное правительством США во время испанской войны и переименованное в «Буффало». «Дестройер» был во многих отношениях лучше, но бразильцы, с их своеобразной войной, затопили их в штате Байя. И с ними утонули мои надежды на получение вознаграждения за доставку судна и груза. Но теперь, спустя два года, водоворот политических событий привел к власти партию Мелло. И, хотя меня нанимало прежнее законное правительство, так называемые «повстанцы» не чувствовали себя чем-то мне обязанными, что меня не устраивало.
   Во время прежних визитов в Бразилию я познакомился с доктором Перера – владельцем и редактором «Эль коммерсио жорнал», – и вскоре после того, как «Спрей» был благополучно пришвартован в верхнем Марселе, врач, который был отчаянным яхтсменом, приехал меня поприветствовать и проводил меня до прохода в лагуну, где находилась его загородная резиденция. На подходе к его особняку на берегу стояла флотилия лодок, целая армада, в том числе китайский сампан, норвежская плоскодонка и шлюпка; последнюю он получил от «Дестройера». Врач часто угощал меня отменными блюдами бразильской кухни, чтобы я мог, как он сказал, «саль гордо», то есть набрать жирку для предстоящего плавания, но он обнаружил, что даже при самой лучшей кормежке я поправляюсь медленно.
   К 23 октября были закончены все приготовления к предстоящему путешествию, были погружены фрукты, овощи и другая провизия и я был готов выйти в море. И тут я столкнулся с неумолимым представителем фракции Мелло в лице сборщика таможенных пошлин, который собрался снять со «Спрея» сбор за тоннаж, несмотря на то, что он плавал по лицензии яхты и должен был быть освобожден от портовых сборов. Наш консул без особой дипломатии напомнил таможеннику о том факте, что это я привел «Дестройер» в Бразилию.
   – О да, – с иронией произнес чиновник, – мы это помним очень хорошо… ибо слыхали не раз.
   Господин Лангрин, здешний купец, чтобы помочь мне выйти из создавшихся затруднений, предложил погрузить на «Спрей» груз парохода до Вайя-Бланка, что дало бы мне заработок. Но, когда страховые компании отказались брать страховку за груз, который повезет судно с экипажем, состоящим только из одного человека, он предложил, отправить его без страховки, принимая весь риск на себя. Это было для меня большой честью. Причина, по которой я не принял предложение, была в том, что при этом «Спрей» потеряет лицензию яхты и в дальнейшем будет облагаться еще большими сборами во всех портах мира, покрыть которые будет невозможно суммой, полученной за перевозку груза. На помощь пришел еще один мой старый приятель, купец, который заплатил за меня причитающуюся сумму.
   А в Пернамбуко я уменьшил гик, который был сломан у берегов Марокко, удалив сломанный кусок длиной около четырех футов и убрав зажимы, или «усы», гика.
   24 октября 1895 года, в прекрасный день, хотя в Бразилии все дни такие, «Спрей» отплыл, провожаемый наилучшими пожеланиями. Делая около ста миль в день, я проплыл вдоль побережья и 5 ноября без каких-либо осложнений прибыл в Рио-де-Жанейро. Около полудня я бросил якорь возле Вильганьона и стал дожидаться официального визита представителя порта. На следующий день я принялся обходить самых высокопоставленных лордов Адмиралтейства и министров, чтобы разузнать, как получить причитающееся мне жалование за службу на любимом «Дестройере». Встретивший меня высокопоставленный чиновник ответил:
   – Капитан, насколько мне известно, вы можете получить это судно в собственность, и если вы принимаете это предложение, то мы вышлем с вами офицера, чтобы он показал вам, где оно.
   Я и сам прекрасно знал, где корабль находился в этот момент. Верхушка его трубы торчала где-то в районе Байя, достаточно точно показывая место, где на дне морском покоится «Дестройер». Я поблагодарил любезного офицера, но отказался от его предложения.
   Накануне выхода в море я пригласил на борт «Спрея» нескольких старых капитанов судов, и мы прошлись по гавани Рио. Я принял решение дать «Спрею» парусное снаряжение для бурных вод у берегов Патагонии и разместил на корме полукруглую скобу – опору, поддерживавшую бизань. Старые капитаны осмотрели «Спрей» и его такелаж, и каждый из них постарался внести что-то свое. Капитан Джонс, который выступал в качестве моего переводчика в Рио, подарил ему якорь, а капитан одного из пароходов – канат, соответствующий якорю. «Спрей» ни разу за время путешествия не сорвал якорь, подаренный Джонсом, а канат не только выдерживал любое давление ветра у подветренных берегов, но и во время буксировки у мыса Горн помог преодолевать бурные волны за кормой, угрожающие «Спрею».

Глава VI

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   28 ноября «Спрей» отплыл из Рио-де-Жанейро и сразу же попал в штормовой ветер, который повредил много всего вдоль побережья и причинил значительный урон судоходству. Возможно, меня спасло то, что «Спрей» был далеко от берега. Продолжая путешествие, я заметил, что некоторые небольшие суда в дневное время обгоняли «Спрей», но оставались позади за его кормой ночью. «Спрей» и днем и ночью шел одинаково; в то время как у других подобных судов была явная разница. В один прекрасный день после выхода из Рио «Спрей» встретил пароход «Южный Уэльс» и его капитан сказал, что если можно полагаться на показания хронометра, то мы находимся на сорока восьми градусах западной долготы. По показаниям жестяных часов на «Спрее», мы находились там же. Я чувствовал себя в своей тарелке, используя примитивные способы навигации, но все же был немало удивлен, что смог определить свое местоположение так же точно, как и по судовому хронометру.
   5 декабря в поле моего зрения попала баркентина, и в течение нескольких дней наши два судна плыли вместе вдоль побережья. Здесь течение устремлялось к северу заставляя прижаться ближе к берегу и вскоре «Спрей» оказался в опасной близости от песков и скал. Тут я должен признать и свою ошибку: я слишком близко подошел к берегу. Одним словом, на рассвете утром 11 декабря «Спрей» на полном ходу выскочил на береговую отмель. Это меня раздосадовало, но вскоре я обнаружил, что шлюп не в такой уж опасности, как казалось. Вероятно, освещенные луной песчаные холмы ввели меня в заблуждение, и теперь я сетовал, что доверился их обманчивому виду.
   Море, хоть и в меру спокойное, еще несло волны, которые с силой бились о берег. Мне пришлось подготовить к спуску плоскодонную шлюпку, погрузить в нее якорь и канат; но было уже слишком поздно, чтобы заняться спасением с мели, – вода стала спадать. Тогда я решил завести якорь, что было нелегким делом, так как вес якоря и каната был слишком велик для лодочки, и поэтому мою хрупкую плоскодонку сразу же захлестнул бы прибой. Затем я разрезал канат и сделал вместо одного груза – два. К якорю я прикрепил восемьдесят ярдов каната и, уже окрыленный, даже смог пробраться за линию прибоя. Но моя лодка отчаянно текла, поэтому, когда я отплыл достаточно далеко, чтобы бросить якорь, она была полна до фальшбортов и могла вот-вот пойти ко дну. Нельзя было терять ни минуты, я ясно понимал, что если мой замысел сейчас не удастся, то все будет потеряно. Бросив весла, я вскочил на ноги и, подняв якорь над головой, швырнул его вперед именно в тот момент, когда лодка опрокинулась. Я успел ухватиться за фальшборт, сумел увернуться, когда лодка показала свое днище, но тут вдруг вспомнил, что не умею плавать.
   Затем я попытался перевернуть плоскодонку, но взялся со слишком большим усердием: лодочка продолжала плыть вверх дном, а я, как и прежде, оставаясь всем телом в воде, цеплялся за ее борт. Когда на мгновение ко мне снова вернулось хладнокровие, я понял, что, хотя ветер дует в сторону берега, течение несет меня в море и что я должен что-то предпринять. Три раза я нырял, пытаясь перевернуть плоскодонку, а на четвертый просто сказал себе: «Теперь я иду на дно». Тем не менее я был полон решимости попробовать в последний раз, чтобы никто из людей, пророчивших гибель у меня за спиной, не смог бы заметить: «Я же говорил».
   Не могу сказать, большой или малой опасности я в тот момент подвергался, но помню, что был рассудительным как никогда в жизни.
   После четвертой попытки мне удалось перевернуть плоскодонку. С особой аккуратностью я влез в нее, затем смог поймать одно из весел, которым я стал грести к берегу, несколько потрепанный и промокший до нитки. Теперь меня беспокоила только судьба моего судна, сидевшего на мели. Все, о чем я думал и заботился, – как снова добиться того, чтобы «Спрей» вновь оказался на плаву. У меня не возникло сложностей, чтобы взять вторую часть каната и скрепить ее с первой, ведь я предпринял меры предосторожности, привязав к концу первой части буй, прежде чем положил его в лодку. Донести конец обратно в шлюп было еще проще, также меня порадовало, что во всех моих бедах здравый смысл или мой добрый гений добросовестно стояли рядом со мной. Длины каната было достаточно, чтобы от якоря на глубине достичь «Спрея» и даже сделать один виток на брашпиле. Якорь был брошен на нужном расстоянии от судна. Все, что я мог сделать, это полностью, до звона, выбрать трос и ждать наступления прилива.
   Я уже проделал достаточно работы, утомительной даже для более выносливого физически человека, и был очень рад, когда смог улечься на песок и отдохнуть, – солнце было уже высоко и щедро одаривало землю теплом. Я обнаружил, что мое положение хуже, чем казалось: находясь на диком берегу в чужой стране, я не мог быть полностью уверенным в сохранности моей собственности, о чем вскоре и узнал. Недолго пробыв на берегу, я услышал приближающийся топот копыт, который прекратился, как только лошадь достигла песчаного холма, за которым я лежал, укрывшись от ветра. С опаской приподнявшись, я увидел сидевшего на кляче, вероятно, самого изумленного мальчика на всем побережье. Он нашел шлюп!
   – Он должен стать моим, – наверняка думал он, – разве не я первый увидел его на пляже?
   Конечно, ведь судно стояло на суше, выкрашенное в белый цвет. Он объехал вокруг него на лошади и, не найдя владельца, впряг клячу и попытался тащить шлюп, будто хотел увезти его домой. Конечно, «Спрей» был слишком тяжел для одной лошади и не сдвинулся с места. С моей плоскодонкой, однако, все было проще: парнишка оттащил ее на некоторое расстояние и спрятал за дюной в зарослях высокой травы. Он решил, не побоюсь предположить, привести больше лошадей и перетащить свою большую находку подальше, во всяком случае, не успел он двинуться в сторону поселения, которое находилось примерно в миле, как я появился рядом. Он казался недовольным и разочарованным.

   – Буэнос диас, мучачо, – сказал я.
   Он что-то проворчал в ответ и внимательно осмотрел меня с головы до ног. Затем разразился таким количеством вопросов, какое не могли бы задать даже шесть янки одновременно. Во-первых, он хотел знать, откуда мой корабль приплыл и сколько дней я здесь нахожусь. Затем он спросил, что я делаю здесь на берегу так рано утром.
   – На твои вопросы легко ответить, – сказал я. – Мой корабль с Луны, целый месяц я плыл, чтобы прибыть сюда, погрузить и увезти с собой местных мальчиков.
   Подобная шутка могла дорого мне обойтись, если бы я не был начеку, – все время, пока я говорил, этот ребенок из Кампо держал лассо, готовый к броску, и, вместо собственной поездки на Луну, он, видимо, думал отбуксировать меня за шиворот к себе домой.
   Место, где я сел на мель, называлось Кастильо-Чикос, это примерно в семи милях к югу от границы Уругвая и Бразилии, и, конечно, местные жители там говорят по-испански. Чтобы примириться с моим ранним посетителем, я сказал, что на борту моего корабля есть печенье и что я хотел бы обменять его на масло и молоко. При этих словах широкая улыбка озарила его лицо и он показал, что чрезвычайно заинтересован моим предложением, – видимо, даже в Уругвае бисквит способен открыть путь к сердцу мальчика и сделать его своим закадычным другом. Парень почти улетел домой и быстро вернулся с маслом, молоком и яйцами. В результате я оказался среди изобилия. С мальчиком пришли другие, старые и молодые, с соседних ранчо, среди них немецкий поселенец, который оказал мне неоценимую помощь во многих отношениях.
   Также появился солдат береговой охраны из форта Тереса, находящегося в нескольких милях отсюда.
   – Чтобы защитить имущество от диких жителей прерий, – сказал он.
   Я воспользовался случаем сказать, что лучше ему присматривать за жителями его деревни, а я возьму на себя защиту от тех, кто с прерий, при этих словах я указал на невзрачного «купца», который уже украл мой револьвер и несколько мелких вещей из моей каюты, которые я с трудом вернул себе. Парень не был уроженцем Уругвая. Здесь, как и во многих других местах, которые я посетил, не местное население портило репутацию своей страны.
   Днем пришла депеша от капитана порта Монтевидео: береговой охране было велено предоставлять «Спрею» всяческую помощь. Однако это было лишним, ибо охрана была уже начеку и делала все, что могла, чтобы оказать помощь потерпевшему крушение пароходу с тысячей эмигрантов на борту. Тот же гонец привез послание от капитана порта, что сюда прибудет паровой буксир, чтобы отбуксировать «Спрей» в Монтевидео. Офицер был так же хорош, как его слово: мощный буксир прибыл на следующий день. Но, чтобы сделать длинную историю короткой, с помощью немецкого колониста, одного военнослужащего и одного итальянца, которого здесь называли «миланский ангел», я уже плыл на «Спрее», воспользовавшись попутным ветром. Это приключение стоило «Спрею» потери части ахтерштевня и фальшкиля, а также он получил другие повреждения, которые, впрочем, потом были быстро исправлены в доках.
   На следующий день я встал на якорь в Мальдонадо. Британский консул в компании дочери и еще одной молодой дамы прибыл на борт, принеся с собой корзинку свежих яиц, клубнику, несколько бутылок молока и большую буханку сладкого хлеба. На сушу выход был отличный, а прием намного лучше, чем тот, что я нашел когда-то в Мальдонадо, войдя в порт с экипажем пострадавшего барка «Аквиднек».
   Воды залива Мальдонадо изобилуют многообразием рыб и морских котиков, располагающихся на острове в сезон размножения. Течение на этом побережье существенно зависит от преобладающих ветров, и приливные волны выше, чем обычно, ведь, кроме воздействия луны, здесь сильны и ветра. Приливная волна усиливается перед приходом юго-западных штормов, а при северо-восточном ветре приливная волна слабеет. Именно сейчас вода отступила из-за северо-восточного ветра, который нес «Спрей» в левый прилив. Здесь вдоль берега стояли оголенные скалы, облепленные устрицами. Было тут и множество других моллюсков, хотя и небольших по размеру, но отменного вкуса. Я собрал по паре пригоршней устриц и мидий на похлебку, а какой-то местный житель, расположившийся на отдельно стоящей скале, насаживал мидий на крючок в качестве наживки и ловил довольно крупных морских окуней.
   Племянник рыбака, мальчик лет семи, заслуживает упоминания, как самый отчаянный богохульник среди всех мальчишек, с которыми я встречался за время своего путешествия. Он ругал своего старого дядю всеми существующими на свете мерзкими прозвищами только за то, что тот не помог ему перебраться через канаву. В то время как он самозабвенно на все лады упражнялся в склонениях и временах глаголов испанского языка, его дядя спокойно рыбачил, при каждом удобном случае обмениваясь с племянником подобными любезностями. Наконец богатый словарный запас мальчишки истощился, мальчишка убежал, но вскоре вернулся с букетом цветов и с улыбкой невинного ангела вручил их мне. Я вспомнил, что за несколько лет до этого видел такие же цветы на берегу реки дальше. Пришлось спросить юного пирата, почему он принес их мне.
   – Не знаю, мне просто захотелось сделать это, – сказал он.
   Я подумал что независимо от причин, которые побудили дикого мальчика пампасов проявить такую любезность, они должны быть достаточно вескими.
   Вскоре после этого «Спрей» отплыл в Монтевидео, куда он прибыл на следующий день и где был встречен таким огромным количеством пароходных гудков, что я даже почувствовал себя неловко и жалел, что не приехал незаметно. Путешествие в одиночку, к тому же такое далекое, возможно, показалось уругвайцам чем-то сродни подвигу, достойному соответствующего признания; но так много еще всего было впереди, столько трудностей, что любые проявления восторгов в те дни мне показались, мягко говоря, преждевременными.
   Едва «Спрей» отдал якорь в Монтевидео, как я получил послание от представителей почтового пароходства «Ройял Мейл Стимшип Компани», господ Хемфри, что они в доке совершенно бесплатно отремонтируют шлюп. Кроме того, они передали мне двадцать фунтов стерлингов и обещали оказать еще ряд услуг. В Монтевидео специалисты постарались придать «Спрею» полную гидроизоляцию. Плотники починил киль и отремонтировали плоскодонку, раскрасив ее так, что я с трудом отличил ее от бабочки.
   Рождество 1895 года «Спрей» встретил полностью переоборудованным, на нем даже появилась чудесная самодельная печка, которую смастерили из большой железной бочки, проделав в ней отверстия – это обеспечивало отличную тягу. Скажу честно, печкой это изобретение можно было назвать только из вежливости. Это было постоянно голодное существо, пожирающее даже зеленое дерево; в холодные и дождливые дни у берегов Огненной Земли она сильно помогла мне в жизни. Ее дверца скрипела на медных петлях, которые один из подмастерьев с похвальной гордостью отполировал так, что они горели, как медный нактоуз на пароходах.
   Теперь «Спрей» был готов идти в море. Тем не менее, вместо того чтобы идти сразу в путь, он 29 декабря совершил экскурсию вверх по реке. Один мой старый друг, капитан Говард, чье имя было известно от Кейп-Кода до Ла-Платы, отправился со мной в Буэнос-Айрес, куда мы приплыли рано утром на следующий день: штормовой ветер и сильное течение позволили «Спрею» превзойти самого себя. Я был рад присутствию на борту такого бывалого моряка, как Говард, который мог засвидетельствовать способность «Спрея» плыть по курсу без стоящего у руля живого существа. Говард сидел рядом на нактоузе и следил за компасом, пока шлюп шел по курсу так уверенно, что можно было предположить: картушка приколочена прямо к парусам. Он не отклонился от курса даже на четверть румба. Мой старый друг, который в течение многих лет владел лоцманским шлюпом и плавал на нем, посмотрев, как «Спрей» использует ветер в своих парусах, под конец воскликнул:
   – Пусть я сяду на мель Чико-Банко, если я когда-либо видел что-то подобное!
   Возможно, он никогда не оставлял своему шлюпу возможности показать, на что тот способен. Здесь я сделал вывод, что «Спрей» отлично ведет себя на мелководье при сильном течении, а также в других трудных и необычных условиях. Капитан Говард согласился с таким моим мнением.
   За все годы вдали от родного дома Говард не забыл искусство приготовления рыбы. В доказательство он прихватил несколько хороших окуней и приготовил блюдо, достойное королей. Когда пикантный суп из моллюсков был готов, мы надежно закрепили котелок между двумя ящиками, стоявшими на полу каюты так, чтобы он не мог перевернуться, пока мы обедали и развлекались беседой, а «Спрей» в темноте шел своим курсом по реке. Говард рассказывал мне о каннибалах Огненной Земли, а я рассказал ему о рулевом с «Пинты», который вел мой корабль во время шторма у берегов Азорских островов, и что я искал его у руля в сегодняшнюю непогоду. Я не обвиняю Говарда в суеверии, никто из нас не суеверен, но, когда я заговорил о нашем возвращении в Монтевидео на «Спрее», капитан покачал головой и обратно отправился на пароходе.
   Я не был в Буэнос-Айресе несколько лет. На месте, куда я раньше причаливал, уже построили великолепные доки. Огромные состояния были истрачены на переустройство гавани, о чем могли бы рассказать лондонские банкиры. Капитан порта, после предоставления «Спрею» безопасного места у причала, поздравил меня и сказал, что я могу обращаться к нему, если мне что-то понадобится за время стоянки в порту, и я был абсолютно уверен, что эти проявления дружбы были абсолютно искренними. В Буэнос-Айресе о моем судне хорошо позаботились: никаких портовых сборов, все было бесплатно, а городское яхтенное сообщество приветствовало его самым дружеским образом. В городе я нашел, что все не так уж сильно поменялось, как на пристани, и вскоре почувствовал себя как дома.
   В Монтевидео я привез письмо от сэра Эдварда Хэйрбая к владельцу «Стандарта», мистеру Малхоллу, и в ответ он меня уверил, что я могу рассчитывать на самый теплый и сердечный прием даже за пределами Ирландии. Господин Малхолл приехал в доки в коляске, запряженной парой лошадей, и, как только «Спрей» встал у причала, мне сразу же предложили ехать к нему домой, где меня уже ждала комната. Это был Новый 1896 год. Ход путешествия «Спрея» опубликовали в колонках газеты «Стандарт».
   Господин Малхолл любезно прокатил меня по городу, чтобы я мог увидеть множество улучшений, и мы искали что-то, оставшееся от старого города. Человека, который продавал лимонад на площади, еще во время моего первого посещения этого замечательного города я нашел по-прежнему продающим лимонад по два цента за стакан – он сделал состояние на этом. Его инвентарь состоял из ванны, стоящей у соседнего гидранта, умеренных запасов коричневого сахара и штук шести лимонов, которые плавали в подслащенной воде. Воду время от времени добавляли из колонки, но лимоны были навеки «обречены» плавать, и всего за два цента за стакан.
   Мы тщетно пытались разыскать человека, который когда-то продавал в Буэнос-Айресе одновременно виски и гробы; наступление цивилизации раздавило его… только память цеплялась за его имя. Я бы охотно посмотрел на этого предприимчивого человека. Помню ряды бочек с виски, расставленные вдоль прилавка в одной стороне магазина, а на другой стороне, за тонкой перегородкой, находились гробы в том же порядке, всех размеров и в большом количестве. Уникальное сочетание казалось нормальным, по мере того как пустел бочонок, один гроб мог быть заполнен. Кроме дешевого виски и многих других алкогольных напитков, этот человек продавал «сидр», который изготавливал из подгнившего винограда. В рамках его предприятия была также продажа минеральной воды, богатой микробами и болезнетворными бактериями. Этот человек, несомненно, хотел угодить вкусам всех своих клиентов.
   Несмотря ни на что, в городе и дальше продолжал жить один хороший человек, который написал для мыслящих граждан на стене своего магазина следующее: «Этот нечестивый мир будет уничтожен кометой! Поэтому владелец этого магазина обязан продать весь товар по любой цене и избежать катастрофы». Мой друг господин Малхолл объехал вокруг, чтобы я смог посмотреть на страшную комету, хвост которой был изображен на стене магазина, где хозяин трясся от страха.
   Не выходя из Буэнос-Айреса, я укоротил мачту «Спрея» на семь футов. Также я уменьшил длину бушприта на пять футов, но даже после этого я считал, что он слишком выдается вперед. Сколько раз потом, когда брал рифы у кливера, я сожалел, что не укоротил его еще на фут.

Глава VII

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   26 января 1896 года «Спрей», переоборудованный и во всех отношениях хорошо подготовленный, отплыл из Буэнос-Айреса. На старте практически царило безветрие – поверхность большой реки была похожа на стекло, и я был рад воспользоваться буксиром из гавани, чтобы беспрепятственно выйти из порта. Но вскоре налетел шторм, изуродовав море, и зеркальная гладь реки стала грязной и взбаламученной. Ла-Плата – коварное место, оно весьма богато на бури. Тот, кто плавает здесь, всегда должен быть начеку и готов к шторму. Я бросил якорь еще до наступления темноты в самом лучшем месте, которое смог найти недалеко от земли, но проворочался всю ночь под шум бури. На следующее утро я поплыл с зарифленными парусами дальше по реке против встречного ветра. На ночь я остановился в том месте, где капитан Говард присоединился ко мне, чтобы плыть вверх по реке, я выбрал свой курс так, чтобы с одной стороны был мыс Индио, а с другой – банка Инглес.
   На протяжении многих лет я не плавал южнее этих регионов. Не скажу, что, держа курс на мыс Горн, я ожидал, что все будет легко, пока я управлял парусами и снастями и в мыслях гнал себя только вперед и вперед. Когда же я бросал якорь в уединенных местах, ко мне подкрадывалось чувство страха. А во время последней остановки на однообразной и мутной реке, я, как может показаться, проявил слабость и дал волю своим чувствам. Я решил тогда, что больше нигде не брошу якорь вплоть до пролива Магеллана.
   28 января «Спрей» миновал мыс Индио и все прочие опасности устья Ла-Платы. С попутным ветром под всеми парусами он взял курс на Магелланов пролив, все дальше и дальше в сторону южной страны чудес, пока я не предал забвению достоинства нашего умеренного севера.
   Мой корабль благополучно прошел залив Байя-Бланка, затем залив Св. Матиаса и могучий залив Сан-Хорхе. Я надеялся, что «Спрей» сможет держаться дальше от разрушительных приливных течений, которых боятся как большие, так и маленькие суда, идущие вдоль побережья, я обходил все мысы на расстоянии около пятидесяти миль, так как опасная область здесь выдается на много миль от земли. Но где шлюп избежал одной опасности, там столкнулся с другой. За один день пути до Патагонского побережья мое судно с зарифленными парусами настиг удар огромной волны, казалось, она состояла из множества волн, поднятых ревущим штормом. У меня было только мгновение, чтобы убрать все паруса и схватиться за фал. Мне показалось, что шлюп уже вне опасности, когда я увидел мощный гребень волны, возвышающейся над мачтой. Стена воды обрушилась на мой корабль с силой, под которой сотрясся и прогнулся каждый брус, но судно быстро вышло из-под нее и чинно понеслось по волнам. Возможно, в течение целой минуты я не мог разглядеть ни одной части своего «Спрея». Пожалуй, может это длилось не так долго, но это мгновение показалось вечностью: вся моя жизнь пронеслась у меня перед мысленным взором. Не только мое прошлое, как разряд электричества, промелькнуло передо мной – в этом опасном положении я успел прикинуть свои планы на будущее, которые потребуют много времени для их выполнения. Первое, о чем я подумал, что если «Спрей» пройдет и через эту опасность, то я хотел бы все свои силы приложить для постройки большего корабля таких же обводов – я надеялся, что это у меня еще впереди. Другие обещания, более легко исполнимые, я должен был дать себе из-под палки. Однако инцидент, который так напугал меня, был еще одним тестом, испытавшим мореходные характеристики «Спрея». Теперь я меньше беспокоился о преодолении опасностей у мыса Горн.
   Со времени, как «Спрей» захлестнула огромная волна, и до подхода к мысу Девственниц, ничего из того, что заставило бы участиться пульс и усилило бы кровообращение, не произошло. Наоборот, погода стала прекрасной, море ровным, а жизнь спокойной. Часто мне являлись миражи. Альбатросы, сидевшие на воде, представлялись большими кораблями. Два тюленя, дремлющих на поверхности моря, казались китами, а дымка вдали, я мог поклясться, не что иное, как гористый берег. На другой день калейдоскоп менялся и я вплывал в мир, состоящий из гномов.

   11 февраля «Спрей» обогнул мыс Девственниц и вошел в Магелланов пролив. Сцена вновь была реальной и мрачной: ветер с северо-востока и шторм гнали к берегу белоснежную пену. Такое море для плохо оборудованных кораблей опасно, как болото. Как только судно приблизилось ко входу в пролив, я заметил две полосы приливного течения: одну очень близко к берегу, вторую – дальше от него. Между ними двумя, как по своего рода каналу, через впадины и вершины волн я повел «Спрей» с зарифленными парусами. Но сильное течение, обойдя вокруг мыса, шло нам навстречу; «Спрей» преодолел все затруднения и вскоре очутился с подветренной стороны мыса Девственниц, с каждой минутой приближаясь к спокойной воде. Однако длинные водоросли, растущие на подводных скалах, зловеще тянулись к «Спрею» под его килем, а обломки большого парохода на берегу придавали еще более мрачный вид сцене.
   Легко миновать это место мне не удалось. Девственницы хотели собрать дань даже со «Спрея», проходящего мимо мыса. Порывы дождя с северо-запада сменялись штормом с северо-востока. Я зарифил все паруса и уселся в каюте, чтобы хоть ненадолго сомкнуть веки, – я был так сильно впечатлен тем, что происходило в природе вокруг, будто сам воздух, которым я дышал, предупреждал меня об опасности. Вдруг мне послышалось, будто кто-то предупреждающе крикнул:
   – Эй, на «Спрее»!
   Я выскочил на палубу, недоумевая, кто бы это мог называть «Спрей» по имени, знающий его настолько, что узнал в кромешной темноте. Чернота ночи царила вокруг, за исключением видневшейся вдали на юго-западе знакомой белой дуги – ужасный признак шторма, быстро приближающегося от мыса Горн. У меня было только мгновение, чтобы спустить паруса и крепко все закрепить, когда он ударил, как выстрел из пушки. Он тяжело ревел на протяжении тридцати часов. Мое судно может нести только трижды зарифленный грот и фок-стаксель; при таких условиях оно крепко держалось на месте и не было выброшено из пролива. Когда ураганные шквалы достигали максимума, я убирал все паруса.
   Ураган сменился сильным ветром, «Спрей» без происшествий прошел через пролив и 14 февраля 1896 года бросил якорь у Сэнди-Пойнт.
   Сэнди-Пойнт, или Пунта-Аренас, – чилийский поселок, угольная станция, насчитывающая около двух тысяч жителей смешанной национальности, но в основном это чилийцы. Поселенцы на этой унылой земле оказались не в самом плохом положении: они преуспевали, занимаясь овцеводством, добычей золота и охотой. Однако с появлением недобросовестных торговцев жизнь патагонцев и огнеземельцев стала бедной. Большой процент в торговле занимала продажа «огненной воды». Если бы существовал закон, запрещающий продажу туземцам этой отравы, он бы все равно не соблюдался. Прекрасные представители патагонской расы, когда вечером встречали белого человека, так напивались, что поутру не могли даже вспомнить, кто украл у них пушнину.
   Пунта-Аренас на тот момент был еще свободным портом, но таможенный пункт был в процессе строительства, и по его завершении будут портовые и таможенные сборы. Город охраняли солдаты полиции и своего рода народные дружинники, имевшие в руках оружие и взявшиеся за это дело на общественных началах, но, на мой взгляд, всякий раз, когда дело доходило до наказания, они убивали не того человека. Незадолго до моего приезда местный губернатор, находясь в веселом расположении духа, направил партию молодых головорезов совершить набег на поселение индейцев и уничтожить всех только за то, что где-то совершенно недавно напали на шхуну и вырезали на ней весь экипаж. В целом, место было довольно современным, и там выходили две газеты, думаю, даже ежедневно. Капитан порта, чилийский военно-морской офицер, посоветовал мне нанять людей, чтобы сражаться с индейцами, когда я отправлюсь дальше на запад по проливу, и советовал никуда не отплывать, пока не подойдет канонерское судно, которое поведет меня на буксире. Однако, переговорив в городе с людьми, я нашел только одного человека, готового присоединиться ко мне, и то при условии, что я должен найти еще одного компаньона и собаку. Но, так как никто больше не изъявил желания пойти со мной, а я не желал видеть на борту собаку, я больше не говорил на эту тему, а просто зарядил свои ружья. В этот момент на помощь пришел капитан Педро Замблих, австриец по национальности и человек с большим опытом, который дал мне сумку обойных гвоздей, что было намного ценнее, чем любая охрана и все собаки Огненной Земли. Вначале я возражал, так как не видел, где на моем судне можно применить гвозди. Моя неосведомленность вызвала у него улыбку, и он настоял на том, что я найду им применение.
   – Вы должны пользоваться ими с осторожностью, – произнес он, – главное, не наступайте на них сами.
   Получив этот намек относительно их применения, я сразу понял, как сохранить палубу судна ночью, не прибегая к излишнему наблюдению.
   Замблих проявил большой интерес к моему путешествию, и после мешка гвоздей он доставил на борт мешки с печеньем и большое количество копченой оленины, при этом заявив, что мой хлеб (это были обыкновенные легко ломающиеся морские галеты) не такой питательный, как его. Хотя тот был так тверд, что сломать я его мог только при помощи удара добротной киянкой. Затем он дал мне со своего шлюпа компас, который, безусловно, был лучше моего, и даже предложил собственный грот, если я приму этот его дар. Этот большой души человек принес мне сосуд с золотым песком и умолял меня взять его с собой, потому как золото может пригодиться мне в моем дальнейшем путешествии. Но я был уверен в успехе своего предприятия и без этого ощутимого расхода со стороны моего друга. Как оказалось, гвозди, подаренные Замблихом, оказались более ценными, чем золото.
   Капитан порта, обнаружив, что я полон решительности продолжать свое путешествие в одиночку, не стал больше выдвигать никаких возражений, но посоветовал мне, в случае, если дикари попытаются окружить шлюп на своих каноэ, стрелять метко, начать делать это вовремя и без нужды никого не убивать, что я чистосердечно пообещал. После этих нехитрых предписаний офицер бесплатно выдал мне разрешение покинуть порт, и в тот же день, 19 февраля 1896 года, я отплыл. Не скрою, меня посещали странные и волнующие мысли относительно моего путешествия, в котором меня ждали неведомые приключения и встречи с жителями Огненной Земли.
   Попутный ветер за один день довел меня из Сэнди-Пойнт до бухты Сан-Николае, где, как мне сказали, я мог повстречать дикарей; но, не видя никаких признаков жизни, я встал на якорь на глубине восьми саженей воды, где и простоял всю ночь под высокой горой.
   Здесь я получил свой первый опыт борьбы с внезапными шквалами, называемыми «вилли-воуз», которые господствуют, начиная с этого места и дальше через пролив к Тихому океану. Это были концентрированные порывы ветра, которыми Борей трепал вершины окрестных гор. Мощный удар такого шквала способен опрокинуть корабль, даже если он без парусов, – эти бури возникают очень часто, но и на короткое время.
   20 февраля – в день моего рождения – я оказался в полном одиночестве, если не считать летающих поодаль птиц. В этот день я миновал мыс Фроуард, самую южную точку американского континента. На рассвете «Спрей» готов был отправиться вперед.
   Шлюп, гонимый попутным ветром, прошел тридцать миль дальше по курсу и оказался в бухте Фортескью, где сразу же со всех сторон зажглись сигнальные костры туземцев. Облака летели над горой с запада весь день, ночью сопутствующий мне восточный ветер стих, и на смену ему с запада налетел сильный шторм. В полночь я бросил якорь с подветренной стороны небольшого острова, а затем приготовил себе чашку кофе, в котором катастрофически нуждался. Сказать по правде, нелегкая борьба с мощными шквалами и встречным течением вымотала все мои силы. Убедившись, что якорь хорошо держит, я выпил напиток и в честь этого назвал место моей стоянки Кофе-Айленд (Кофейным островом). Он лежит к югу от острова Чарльз и отделен от него узким проливом.
   На следующее утро при дневном свете «Спрей» продолжил путь, но сильные порывы ветра вынудили его укрыться в одной из бухт острова, продвинувшись вперед всего на две с половиной мили. Здесь в течение двух дней он простоял, никем не тронутый, бросив оба якоря на поросшее бурыми водорослями дно. Тут он мог под прикрытием спокойно переждать, пока не стихнет ветер. В течение двух дней ветер дул так сильно, что ни одно судно не смогло бы выйти в пролив, а туземцы, судя по всему, находились в других отдаленных местах своей охоты, так что стоянка у острова была вполне безопасной. Наконец сильный ветер утих и наступила ясная погода, я поднял якоря и отправился вдоль пролива.
   И сразу же из бухты Фортескью за мной погнались дикари на своих каноэ. Ветер стихал, и они подошли к «Спрею» на расстояние, с которого было слышно, что говорят. Когда они перестали грести, то какой-то кривоногий дикарь встал и прокричал мне:
   – Яммершунер! Яммершунер!
   Что означало «дай мне».
   – Нет! – крикнул я в ответ.
   Я быстро ушел в каюту и тут же вылез через передний люк, накинув другую одежду. Таким образом я дал понять, что нас уже двое. Затем я напялил одежду на отпиленный еще в Буэнос-Айресе кусок бушприта и привязал к чучелу веревку, чтобы, дергая за нее, придать третьему «матросу» подвижность. Нас теперь было трое, но туземцы стали приближаться еще быстрее, чем раньше. В ближайшем ко мне каноэ я увидел, помимо четверых гребцов, еще несколько человек, лежавших на дне лодки. Когда островитяне подплыли на 80 ярдов, я выстрелил в направлении передней лодки, что заставило гребцов на минуту остановиться. Увидев, что они продолжают грести, я выстрелил вторично, и пуля прошла так близко от кричавшего «Яммершунер», что он, изменив свои намерения, со страхом крикнул: «Bueno ja via Isla!» («Пошел быстро к острову!») – и, усевшись на место, время от времени проводил рукой по правому борту.
   Нажимая спусковой крючок, я вспомнил о совете, который мне дал капитан порта, а потому целился очень тщательно. Но мой выстрел миновал Черного Педро, а это мог быть только он – главарь шайки, совершившей множество кровавых злодеяний. Теперь он повернул к берегу, а его сообщники последовали за ним. Я опознал Черного Педро по окладистой бороде (коренные жители Огненной Земли не носят бород) и манере изъясняться на испанском жаргоне. Этот мерзкий пришелец был самым злостным убийцей на Огненной Земле, где его на протяжении двух лет разыскивали местные власти.
   Так закончился мой первый день пребывания здесь. К полуночи я отдал якорь в бухте Трех Островов, находящейся в двадцати милях от бухты Фортескью. На противоположном берегу я видел сигнальные огни, и до меня доносился лай собак. Но место стоянки было пустынно. Я давно заметил, что там, где птицы сидят спокойно, а морские котики лежат на скалах, людей не встретишь. В этих краях редко увидишь котиков, но в бухте Трех Островов я увидел одного на скале и обнаружил другие приметы, свидетельствующие об отсутствии людей.
   На следующий день снова дул шквалистый ветер, и, хотя «Спрей» стоял с подветренной стороны, шлюп дрейфовал вместе с якорями и мне пришлось продвинуться дальше в бухту, в более спокойную заводь. В другое время или в ином месте выбор подобной стоянки можно было бы считать необдуманным шагом, но сейчас я понимал, что ветер, заставивший искать здесь убежища, воспрепятствует туземцам переправиться через пролив.
   Захватив с собой ружье и топор, я без всяких опасений отправился на берег и наколол добрую меру дров, которые в несколько приемов перевез на моей плоскодонке. Хотя я и был уверен в отсутствии людей, я ни на минуту не разлучался с ружьем и чувствовал себя в безопасности, лишь имея перед собой открытое пространство 80 ярдов.
   На этом острове растет редкий лес: какая-то разновидность бука и высокие кедры. И те и другие – отличное топливо. Даже зеленые ветви бука, содержащие много смолы, великолепно пылали в моей большой печке. Я так подробно описываю заготовку дров для того, чтобы мой читатель знал во всех подробностях, как осторожен я был на протяжении всей поездки и какие меры мне приходилось предпринимать, чтобы обезопасить себя как от живых существ, так и от сил природы.
   Утром, когда шторм стих, «Спрей» попытался выйти в плавание, но вновь поднявшийся ветер заставил его вернуться в прежнее убежище. Только на следующий день мне удалось отправиться дальше и достичь находившейся отсюда всего лишь в нескольких милях бухты Борджиа, где время от времени останавливаются разные корабли. Об их стоянках свидетельствовали прибитые к деревьям доски с написанными на них датами стоянок и наименованиями судов. Других признаков пребывания здесь людей я не обнаружил. Внимательно осмотрев это мрачное место в подзорную трубу я собрался съехать на плоскодонке на берег, но тут появилось чилийское военное судно «Хьюмель», и прибывшие в гости офицеры посоветовали не задерживаться здесь ни одного часа. Уговаривать меня не пришлось: я с радостью принял любезное предложение командира корабля отбуксировать меня на восемь миль, до следующей якорной стоянки, называемой «ущельем», где мог чувствовать себя в безопасности от обитателей Огненной Земли.
   К месту новой стоянки я прибыл темной ночью, с гор дул резкий ветер. О том, что представляет собой погода в Магеллановом проливе, можно судить по тому, что «Хьюмель» – отлично оснащенное и мощное судно, пытавшееся на следующий день продолжить плавание, – было принуждено силой ветра вернуться на якорную стоянку и отстаиваться здесь до тех пор, покуда шторм не стихнет. И «Хьюмелю» повезло – ему удалось благополучно вернуться.
   Встреча с этим кораблем была для меня благодеянием. На «Хьюмеле» служили первоклассные офицеры, воспитанные как настоящие джентльмены, а устроенный на корабле импровизированный прием был непревзойденным. Мичман исполнял народные песни на французском, немецком и испанском языках, а одну песню спел, как он уверял, по-русски. А если слушатели и не понимали какого-либо из языков, то это никак не отражалось на общем веселье.
   На следующий день я остался в одиночестве: «Хьюмель», воспользовавшись прекращением шторма, продолжил свое плавание. Я же провозился еще день, запасаясь водой и топливом. Установилась отличная погода, и, закончив работы, я покинул это унылое место.
   Мне нечего добавить к тому, что здесь рассказано о моем путешествии через Магелланов пролив. Много раз «Спрей» отдавал и выбирал якорь, много дней он боролся со встречным течением, сносившим его на мили в сторону. В конце концов он достиг бухты Тамар, к востоку от мыса Пилар, где встал на якорь вблизи порта. Здесь я ощутил дыхание великого океана, лежавшего передо мной. Я знал, что оставляю позади целый мир и открываю новый, лежащий впереди. Миновали все грозившие мне опасности. Впереди виднелись громады черных и безжизненных гор, какой-то отпечаток бесконечно неизведанного лежал на этой земле. На вершине, находящейся позади бухты Тамар, виднелся небольшой береговой знак, свидетельствовавший о том, что здесь побывал человек. Кто знает, может быть, он умер от одиночества и горя! Это место, лишенное признаков растительности, вовсе не располагало к наслаждению прелестями одиночества.
   На всем пути к западу от мыса Фроуард я не обнаружил каких-либо животных, кроме принадлежавших островитянам собак. Этих-то было достаточно – днем и ночью я слышал их лай. Крик дикой птицы, которую я считал полярной гагарой, зачастую выводил меня из равновесия своей пронзительностью. Иногда я видел уток особой породы. Они никогда не летают, но, спасаясь от опасности, шлепают крыльями по воде, словно по воздуху, и двигаются быстрее гребной лодки или каноэ. Несколько встреченных морских котиков были очень пугливы, а рыб я почти не видел. Правда, во время этого плавания мне было не до рыбной ловли. В проливе я обнаружил огромное количество великолепных двустворчатых раковин, и мой улов был отличным. Затем мне встретились лебеди размером меньше мускусной утки. Их легко было подстрелить, но, находясь в одиночестве в этом мрачном крае, я не счел возможным уменьшать количество его обитателей, поскольку это далеко выходило за пределы необходимости самообороны.

Глава VIII

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   3 марта «Спрей» вышел из бухты Тамар в направлении мыса Пилар. Ветер дул с северо-востока и, пользуясь им, я рассчитывал отойти подальше от берега, но тут мне не повезло. Вскоре пошел дождь и тучи на северо-западе начали сгущаться, что не предвещало ничего хорошего. «Спрей» быстро приближался к мысу Пилар и вошел в Тихий океан, где надвигающийся шторм искупал его с головы до пят. О возвращении не могло быть и речи, как бы я ни желал этого: берег был скрыт покровом ночи. Ветер еще сильнее посвежел, и мне пришлось взять третий риф, к тому же волнение стало жестоким. При такой погоде даже старые рыбаки взывают к небесам: «Не забудь, о Боже, как мало мое судно и как безбрежен океан…»
   Единственное, что я видел вокруг, были мерцающие гребни волн, скалившие белые зубы на раскачивавшийся «Спрей».
   – Надо сделать все, чтобы уйти мористее! – воскликнул я и поднял все имеющиеся паруса.
   Всю ночь «Спрей» шел под парусами, но 4 марта ветер перешел на юго-западный, потом неожиданно переменился на северо-западный и задул с невероятной силой. Пришлось «Спрею» идти дальше без парусов, с голыми мачтами: ни одно судно на свете не смогло бы выстоять при таком сильном шторме. Я понимал, что шторм может продолжаться несколько дней, что двигаться в западном направлении вдоль берегов Огненной Земли невозможно и что придется направиться к востоку. Безопасности ради мне оставалось идти по ветру, и «Спрей» двинулся к юго-востоку, как бы собираясь обогнуть мыс Горн. Вокруг вздымались и опускались огромные волны, рассказывавшие нескончаемую повесть о море. Судьба была на стороне «Спрея». Он шел вперед с зарифленным стакселем и с выбранными втугую шкотами. Я вытравил за кормой два длинных троса, чтобы лучше держаться на курсе, хоть немного разбивать гребни волн, набегающих на корму, и уменьшить килевую качку, а руль закрепил в положении «прямо». И как бы ни безумствовал шторм, мое судно шло замечательно, а я считал, что мореходные достоинства «Спрея» выше всяких похвал. Закончив все работы, какие только можно было сделать для безопасности судна, я сварил котелок кофе и приготовил тушеную баранину с луком и картошкой: я потерял слишком много сил, чтобы еще и лишить себя горячей пищи. Правда, во время отчаянной бури в районе мыса Пилар мой аппетит сильно уменьшился и некоторое время я даже ничего не стряпал. Говоря между нами, я страдал морской болезнью.
   Первый день шторма был для «Спрея» серьезнейшим испытанием. Нигде в мире не встретишь такого бурного моря, как в диких окрестностях мыса Горн, а особенно возле мыса Пилар – угрюмого часового мыса Горн. Дальше от берега, где расстилалось величественное море, опасность была значительно меньше, и «Спрей» устремил туда свой бег, напоминая то птицу на гребне волны, то щепку, погружающуюся в морскую бездну. Дни проходили один за другим, полные напряжения и наслаждения.
   На четвертый день шторм приблизил «Спрей» к мысу Горн, и тут я решил подсчитать расстояние и наметить курс в Порт-Стэнли на Фолклендских островах, где я мог бы привести в порядок такелаж. Но именно тогда сквозь просвет в облаках я увидел высокую гору, находившуюся примерно в семи лигах по левому траверзу. Воспользовавшись тем, что ветер несколько затих, я вместо разорванного в клочья грота поднял прямой парус. В дополнение к этому неудобному зарифленному парусу я поднял стаксель, выбрал тросы из-за борта и, пользуясь попутным ветром, направил «Спрей» к тому, что мне казалось открывшимся передо мной островом. Так оно и было, хотя случилось вовсе не то, что я предполагал.
   Я даже обрадовался перспективе снова войти в Магелланов пролив и вновь пробраться в Тихий океан, но не плавать у внешних берегов Огненной Земли в бурном море, где «Спрей» при одном поставленном и зарифленном стакселе содрогался от киля до клотика. Малейшее пренебрежение к безопасности судна могло привести к получению пробоины, хотя за все время плавания мне ни разу не пришлось прибегать к помощи помпы.
   Идя под самым маленьким парусом, который я только мог поставить, «Спрей», подобно рысистой лошади, помчался к берегу. Я стоял у руля и правил так, чтобы «Спрей» не споткнулся ни об один гребень волны. Ночь наступила раньше, чем «Спрей» подошел к берегу. Теперь дорогу надо было искать почти на ощупь – перед собой я видел только буруны. Я повернул обратно, чтобы держаться подальше от берега, и тут же услышал рев бурунов по подветренному борту. Меня это озадачило, так как я считал, что здесь не должно быть прибрежного волнения. Тогда я отплыл подальше, снова повернул и вновь очутился среди бурунов. Пришлось уйти мористее, и весь остаток ночи я провел среди опасностей. Град и снег с дождем хлестали всю ночь напролет. Но какое это могло иметь значение!
   Снова наступил день, и мое судно находилось посередине белой полосы, проходящей к северо-западу от мыса Горн и представляющей собой белые буруны, кипящие над подводными скалами, которые ночью грозили «Спрею» гибелью. Остров, на который я держал курс, назывался Фури, и на подходах к нему я увидел такую замечательную панораму, которая заставила меня позабыть обо всех тяготах. Единственное, о чем мне теперь следовало думать, – это как найти проход между опаснейшими бурунами, то есть надо было как можно лучше использовать светлое время дня. Но если «Спрей» избежал подводных скал ночью, то он, бесспорно, найдет дорогу днем. Это стало самым большим в моей жизни приключением, и одному богу известно, как судну удалось миновать все опасности.
   В конце концов «Спрею» удалось найти спокойное место среди группы островков, и тут я влез на мачту, чтобы оглянуться на дикую картину оставшуюся позади. Великий натуралист Дарвин, посмотрев на этот морской пейзаж с палубы «Бигля», написал в своем дневнике: «Всякого сухопутного человека, увидевшего Млечный Путь, будут неделю мучить кошмары». Он с успехом мог бы добавить, что это относится и к морякам.
   Счастье продолжало улыбаться «Спрею». Плывя по лабиринту между островами, я установил, что «Спрей» идет проливом Кокбурн, который соединяется с Магеллановым проливом как раз напротив мыса Фроуард, и что мы миновали бухту Воров, вполне заслуживающую это название. В ночь на 8 марта «Спрей» стал на якорь в защищенной бухточке возле Терн. С каждым ударом сердца я благодарил судьбу. Теперь уже можно было поразмыслить о событиях последних дней, но неожиданно меня охватило беспокойство, и только хорошая порция горячего жаркого из оленины придала мне сил.
   Захотелось спать. Почувствовав дремоту, я рассыпал по палубе обойные гвозди, но, памятуя предостережение моего старого друга капитана Замблиха старался сам на них не наступать. Я убедился, что каждый гвоздь лежит острием вверх. Все это не было напрасным, так как, проходя мимо бухты Воров, я заметил, как за «Спреем» плыли две лодки. Теперь я мог не сомневаться в том, что мое одинокое плавание закончилось.
   Ни один человек на свете не может наступить на гвоздь, не выдав своего присутствия. Это произошло в полночь, когда я спал в каюте, а местные жители попытались захватить в плен судно и всё на нем находящееся. Едва ступив на палубу, они вынуждены были отказаться от своих намерений. Мне так и не пришлось прибегнуть к оружию: и без него грабители бросились кто в лодку а кто в море, проклиная всех и вся на своем родном языке. Выйдя на палубу, я дал несколько выстрелов, чтобы нападавшие знали, что я дома. После этого я вернулся в каюту в твердой уверенности, что больше меня тревожить не станут, а тем более люди, удиравшие с такой поспешностью. Жители Огненной Земли заметно боятся огнестрельного оружия. Они становятся опасными, когда окружают вас в пределах полета стрелы или если вы встанете на якорь вблизи их засады. Даже если бы я не рассыпал по палубе гвозди, то все равно мог бы прогнать их несколькими выстрелами. Запас патронов я держал и в каюте, и в трюме, и на форпике – это позволяло мне засесть в любом из этих мест, как в крепости, и обстреливать палубу. Пожалуй, самой большой опасностью была возможность поджога: на каждой лодке имеется огонь, которым туземцы пользуются для подачи дымовых сигналов. Горящий на дне лодки огонь может быть с легкостью переброшен в каюту – капитан порта Пунта-Аренас специально предупреждал меня об этом. Совсем недавно туземцы подожгли чилийскую канонерскую лодку, бросив горящий факел в кормовые иллюминаторы. У «Спрея» не было иллюминаторов ни в борту, ни в надстройке, кроме двух входных люков, но они были так основательно задраены, что при попытке их открыть я бы обязательно проснулся.
   Утром 9 марта, хорошо отдохнув, съев горячий завтрак и убрав с палубы гвозди, я проверил состояние парусов и принялся сшивать разорванные куски, чтобы прикрепить задний нок-бензельный угол к моему квадратному гроту. День обещал хорошую погоду и слабый ветер, но на Огненной Земле на обещания погоды положиться нельзя. Пока я раздумывал о том, почему в этих местах не растут деревья, и даже прикидывал, не отложить ли шитье и не отправиться ли с ружьем на берег, чтобы рассмотреть белый валун, лежащий у ручья, неожиданно налетел такой ветер, что «Спрей», стоявший на двух якорях, был сорван с места и словно перышко отброшен из бухты на глубокую воду. Нет ничего удивительного, что деревья не растут на склонах этой горы. О великий Борей! Ведь, чтобы выдержать такой бешеный порыв ветра, дерево должно состоять из одних корней.
   Расстояние от бухточки до подветренного берега пролива было достаточно большим, и у меня хватило времени, чтобы выбрать оба якоря прежде, чем «Спрей» подвергнется опасности. Все обошлось как нельзя лучше.
   Ни в этот, ни в следующий день я не видел туземцев. Возможно, для них были понятны признаки надвигающегося урагана и, проявляя похвальную осторожность, они не появлялись на воде. Налетевший ураган не дал мне возможности заняться шитьем парусов и снова утащил «Спрей» вместе с якорями значительно мористее. Свирепый ветер, столь обычный в районе Магелланова пролива, налетал много раз на протяжении дня и протащил «Спрей» несколько миль в зоне крутых скал и утесов, характерных для здешних негостеприимных берегов. Я был рад убраться отсюда подальше, хотя мой дальнейший курс лежал отнюдь не к райским берегам. Не имея выбора, я плыл в направлении бухты Сан-Николае, где 19 февраля стоял на якоре. Сегодня было 10 марта, и, прибыв на это место вторично, я обошел вокруг самой неисследованной части Огненной Земли.
   Чистая случайность спасла «Спрей» от верной гибели по пути к бухте Сан-Николае. Лопнувший шкот заставил меня пройти на нос, и вдруг я увидел, что «Спрей» летит прямо на темную скалу, а белые буруны уже пенятся под бушпритом. Я видел, что гибель неминуема, и подумал: «Неужели после всего мною перенесенного судьба обернулась против меня и мне суждено сложить голову в этом мрачном месте?»
   Бросившись на корму, не обращая внимания на полощущийся парус, я повернул штурвал, ожидая услышать треск ломающегося о скалы судна. Но при повороте руля «Спрей» словно прыгнул в сторону, и в следующий миг мы были вне опасности на подветренной стороне скалы. Впереди, в центре залива, лежал небольшой остров, и «Спрей» ринулся к нему с такой поспешностью, будто желал пересечь его напрямик. В глубине залива было место для якорной стоянки, но, прежде чем я успел к нему подойти, новый порыв ветра повернул «Спрей» и оттащил его к подветренной стороне острова. Еще дальше виднелся большой мыс, и я решил отклониться в сторону. Это было повторением уже раз пройденного пути в направлении Пунта-Аренас.
   Вскоре я сумел справиться с судном и быстро обогнул высокую гору, позади которой море было спокойное, как мельничный пруд. Ветер настолько ослаб, что паруса заполаскивали и даже провисали, когда «Спрей» шел слишком близко к берегу. На глубине шестнадцати ярдов я решил постоять до утра и отдать якорь, но он еще не достиг дна, как с вершины горы налетел порыв ветра, отбросивший «Спрей» с такой быстротой, что я не успел закрепить якорный канат. Вместо отдыха мне пришлось вертеть ручной брашпиль, выбирая якорь и сто ярдов каната. Произошло это в той части пролива, которая носит название Фаминг-Рич.
   Я крутил маленький ручной брашпиль всю ночь и при этом размышлял, насколько проще и легче отдавать приказания другим, чем выполнять их самому. Но все же я усердно вертел брашпиль, распевая песни, которые пел, будучи матросом.
   К рассвету якорь был выбран, и к тому времени ветер утих, а бурные порывы сменились легким дуновением. «Спрей» тихо несло в направлении Пунта-Аренас. Но, когда мы приблизились настолько, что стали видны суда на рейде, и я уже было собрался зайти в порт за новыми парусами, поднялся благоприятный северовосточный ветер. Я изменил решение, поднял паруса и направил «Спрей» к Тихому океану, чтобы еще раз пройти уже когда-то пройденный участок пути.

Глава IX

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Я был полон решимости собственными силами исправить повреждения, которые мне нанес сильнейший шторм, прогнавший меня на юг, к мысу Горн, после того как я уже раз прошел Магелланов пролив и вышел в Тихий океан. Поэтому когда я снова очутился в Магеллановом проливе, то не повернул на восток к поселку Пунта-Аренас, где мог получить всяческую помощь, а решил пользоваться любой возможностью, чтобы и на ходу, и во время стоянок работать иглой. Дело шло медленно, но постепенно квадратный парус на гике увеличивался, становился годным для плавания с задним нок-бензельным углом и подшитой шкаториной. Это не был лучший из всех парусов, когда-либо появлявшихся на море, но он был крепко сшит и мог выдержать сильные порывы ветра. По сообщению одного из кораблей, повстречавшегося со мной позднее, «Спрей» шел под гротом якобы улучшенной конфигурации и имел патентованный прибор для взятия рифов – все это не соответствовало действительности.
   После перенесенного шторма «Спрей» несколько дней наслаждался хорошей погодой и прошел по проливу двадцать миль, что при здешних трудных условиях я считал отличным результатом. Я подчеркиваю, что погода была хорошей на протяжении нескольких дней, но это не принесло покоя: все дни напролет я должен был заботиться не только о судне, но и о собственной безопасности. Все время мне угрожало нечто значительно большее, чем шторм: мои преследователи, воспользовавшись благоприятной погодой, возобновили набеги. В период шторма они исчезли, ведь ветер представлял огромную опасность для их неустойчивых каноэ. Теперь я ценил порывы штормового ветра как никогда раньше, хотя «Спрей» в плавании в районе мыса Горн не знал в них недостатка. Столкнувшись с необходимостью защищать собственную жизнь, я подумал о том, что если меня снова отбросит шторм и придется вновь плыть по проливу, то я от ярости стану агрессором и заставлю жителей Огненной Земли перейти к обороне. Эти мысли возникли у меня в заливе Снаг-Бей, где я отдал якорь после того, как миновал мыс Фроуард. При бледном свете раннего утра я увидел, как два каноэ прячась вошли в ту же бухту, стараясь пройти незамеченными под прикрытием высокого берега. На лодках плыло много людей, вооруженных луками и копьями. После выстрела они повернули в сторону ручья и удалились. Опасаясь, что опять подвергнусь нападению с заросшего кустами берега, я вновь поднял паруса и решил направить «Спрей» к противоположному берегу залива, милях в шести отсюда. Но тут мне пришлось напрячь умственные способности: брашпиль заело, и я не мог придумать, как выбрать якорь. Подняв все паруса, я повернул судно к ветру и «Спрей» потащил за собой якорь, будто это было для него обычным делом. Помимо якоря, он поволок за собой не менее тонны водорослей, которые зацепил возле скалы. К счастью, дул сильный ветер.
   Мне пришлось работать так, что кровь сочилась из пальцев, и в то же время надо было поглядывать через плечо, чтобы следить за островитянами. Если я замечал на берегу подозрительное движение, я немедленно посылал пулю в том направлении. Ружье все время оставалось у меня под рукой, и я считал, что появление кого-либо на расстоянии ружейного выстрела означает объявление войны. Но, как бы то ни было, пока что лилась только моя собственная кровь – работая второпях, я немилосердно натыкался то на какое-либо острие, то на гвоздь. Растертые мокрым канатом, руки кровоточили, но все великолепно зажило, как только установилась хорошая погода и я выбрался из пролива.
   Выйдя из бухты Снаг, я привел судно к ветру, исправил брашпиль, поднял якорь до клюза и закрепил его. «Спрей» продвинулся на шесть миль вперед. Решив отстояться под прикрытием высокой горы, я отдал якорь на глубине восемнадцати ярдов неподалеку от отвесного утеса. Я назвал это место «горой эхо», так как гора отвечала на мой голос. Увидев на берегу много сухих деревьев, я решил пополнить запас топлива и съехал на берег, захватив с собой не только топор, но и ружье, с которым в последние дни не расставался. На берегу я не встретил ни одного живого существа, если не считать небольшого паука, который переехал на «Спрей» вместе с одним из бревен. Поведение этого насекомого заинтересовало меня больше, чем всё окружающее. В моей каюте уже квартировал паук такой же величины, путешествовавший со мной еще из Бостона. Это было миролюбивое и очень сообразительное существо. Паук с Огненной Земли немедленно приготовился к бою, но мой маленький бостонец сразу повалил противника, переломал ему ноги и яростно оборвал их одну за другой. После трехминутного сражения огненноземельскому пауку была уготована участь мухи.

   Я принял все меры, чтобы на следующее утро после бессонной ночи возле таинственного берега снова отправиться в путь. Прежде чем выбрать якорь, я сварил кофе на большой печке, подаренной мне в Монтевидео. В том же пламени сгорели останки паука, убитого накануне моим бостонским воякой. Впоследствии одна шотландская леди из Кейптауна, услышав о подвигах моего воинственного бостонского паука, назвала его Брюсом.
   Теперь «Спрей» шел в направлении Кофейного острова, возле которого я уже был в день моего рождения 20 февраля 1896 года. Тут я снова повстречался со штормом, заставившим меня пойти к большому острову Чарльз в поисках убежища. На обрывистом берегу острова вспыхнули сигнальные костры, и группа людей, очевидно, находившаяся здесь с момента моего первого путешествия, погрузилась в лодки, которые стали приближаться к «Спрею». Видимо, я поступил неразумно, бросив якорь возле поросшего густым лесом берега. Я дал сигналами понять, что к «Спрею» может приблизиться только одна лодка, а другие должны держаться в отдалении.
   На приблизившейся ко мне лодке находились две женщины и один мужчина. Едва отплыв от берега и до самой встречи со «Спреем», они непрерывно кричали: «Яммершунер!» Обе женщины просили продовольствия, а мужчина угрюмо стоял на месте, как бы подчеркивая, что его ничто не интересует. Но, как только я повернулся к нему спиной, чтобы достать для женщин галет, мужчина прыгнул на палубу и сказал мне на испанском жаргоне, что мы уже однажды встречались. Мне сразу показалась знакомой манера, с которой он взывал о помощи, а окладистая черная борода свидетельствовала о том, что передо мной Черный Педро, которого я уже раз видел.
   – А где остальные члены экипажа? – спросил он, осматривая все вокруг и ожидая, что из каюты выскочат другие люди и поступят с ним так, как подобает поступить с участником многих преступлений. – Недели три назад, – продолжал он, – когда вы проплывали в этих местах, я видел трех человек на борту. Где остальные двое?
   Не вдаваясь в подробности, я ответил, что все члены экипажа находятся здесь.
   – Но я вижу, – сказал он, – что вы сами делаете всю работу… – И, покосившись на грот, он добавил: – Hombre valiente [1 - Настоящий храбрец (исп.) (Здесь и далее примеч. ред.)].
   Я объяснил, что днем работаю один, а члены экипажа спят, а ночью они со свежими силами несут вахту и наблюдают за окружающим. С большим интересом я следил за хитрым и коварным негодяем, зная о нем больше, чем он мог предполагать. Впрочем, если бы меня даже и не предупредили в Пунта-Аренас, все равно я понял бы, что имею дело с величайшим злодеем. Тут одна из женщин, проявив достаточную человечность, знаками предупредила меня, чтобы я был начеку, иначе Черный Педро нанесет мне удар. Такое предупреждение было излишним, так как я с самого начала был начеку: держал в руках отличный пистолет и был готов выстрелить в любую минуту.
   – В прошлый раз, когда вы плыли мимо, вы стреляли в меня, – сказал он и с какой-то теплотой добавил, что это было «muy malo».
   Я сделал вид, что не понимаю, и спросил:
   – Вы жили раньше в Пунта-Аренас? Не так ли?
   – Да… – ответил он и как бы обрадовался встрече с человеком, приехавшим из столь любимого им места.
   – Вы жили в духовной миссии? – продолжал спрашивать я.
   – О, да… – воскликнул он и сделал шаг вперед, словно желал обнять меня, как старого друга. Но я не разделил его чувств и заставил его отойти.
   – И вы знали капитана Педро Замблиха? – продолжал я.
   – Да… – ответил человек, убивший одного из родственников Замблиха. – Замблих – мой большой друг!
   Кстати говоря, Замблих просил меня застрелить Черного Педро при первой встрече.
   Указав на мою винтовку, бандит поинтересовался количеством зарядов.
   – Cuantos? – спросил он.
   Когда я объяснил, что ружье позволяет вести непрерывный огонь, словоохотливость моего собеседника куда-то подевалась, и он даже сказал, что ему пора уходить. Я не стал ему мешать, дал женщинам галет и мяса и получил в обмен несколько больших кусков сала.
   Даже истинный христианин не мог бы поступить лучше. Перед тем как отчалить от «Спрея», коварный Черный Педро попросил у меня коробку спичек и протянул мне конец своего копья, но я положил спички на дуло ружья, которое стреляло «непрерывно». Бандит ловко наколол копьем коробку и быстро отскочил в сторону, когда я сказал ему: «quedo». При этом слове женщины не без удовольствия рассмеялись: возможно, Черный Педро задал им с утра основательную трепку за то, что они не собрали ему достаточно устриц к завтраку. В общем, мы все отлично понимали друг друга.
   От острова Чарльз «Спрей» совершил переход до бухты Фортескью, где я стал на якорь под защитой высокого берега и отлично провел ночь, в то время как на открытых местах бушевал ветер. В бухте Фортескью я видел на берегу людей, но это не внушало опасений, так как при сильном ветре они вряд ли пытались бы подойти к «Спрею». Прежде чем лечь отдыхать, я на всякий случай рассыпал по палубе гвозди.
   На следующий день уединение здешних мест было нарушено появлением большого парохода, ставшего на якорную стоянку. По обводам, типу и его манере держаться мне было ясно, что это не латиноамериканский пароход. Я поднял свой флаг и в ответ на судне взвилось звездно-полосатое полотнище. Тем временем ветер успокоился, а местные жители направились к большому пароходу, взывая о помощи. Вскоре они подплыли к «Спрею» и пытались что-нибудь у меня выпросить, так как, по их словам, на большом пароходе им ничего не дали. Вместе с ними подплыл Черный Педро. Он обрадовался мне больше, чем родному брату, даже просил одолжить ружье, чтобы застрелить мне гуанако в подарок. Я заверил его, что если бы остался еще на один день, то одолжил бы ружье, но не собираюсь здесь задерживаться.
   Зато я подарил ему нож, которым пользуются бондари, и еще кое-какой инструмент, пригодный для постройки лодок и тут же предложил ему убраться восвояси.
   Под прикрытием темноты я подплыл к пароходу, который назывался «Коломбиа» и где капитаном был Гендерсон. Пароход шел из Нью-Йорка в Сан-Франциско. Отправившись на пароход, я захватил с собой все мое оружие на тот случай, если мне придется с боем пробиваться обратно. Старший помощник капитана мистер Ганнибал оказался моим давнишним приятелем, и мы вспоминали о былых днях, проведенных в Маниле, когда он был капитаном «Южного Креста», а я – «Северного Сияния». Оба судна были так же прекрасны, как их названия.
   На «Коломбиа» был огромный запас свежих продуктов, и капитан отдал кое-какие распоряжения буфетчику. Помню, как этот простодушный молодой человек спросил, соглашусь ли я, помимо прочих продуктов, взять запас сгущенного молока и сыра. Когда я предложил взять в уплату за продукты полученный мною в Монтевидео золотой песок, капитан зарычал подобно льву и потребовал, чтобы я убрал подальше свои ценности. Я получил большое количество отличной провизии.
   Вернувшись на «Спрей», я застал все в отличном порядке и начал готовиться к раннему утреннему отплытию. С капитаном парохода я условился, что если он будет готов раньше меня, то просигналит гудком.
   Ночью я любовался на залитый электрическими огнями пароход, так резко отличавшийся от туземной лодки с разведенным на ней костром.
   Утром «Спрей» был готов первым, но «Коломбиа» вскоре последовала за мной, обогнала и отсалютовала. Спустя два-три месяца я прочитал в калифорнийской газете: «Коломбиа» следует считать погибшей» – идя в Панаму, «Коломбиа» разбилась о скалы возле калифорнийских берегов.
   Тем временем «Спрей» боролся с ветром и течениями, столь обычными для этого пролива. Именно здесь встречаются атлантический и тихоокеанский приливы, образуя водовороты и огромные волны, которые в сочетании с порывами ветра столь опасны для каноэ и других хрупких суденышек.
   В нескольких милях отсюда на берегу лежал вверх дном большой пароход. Проходя в этом месте, «Спрей» попал в полосу слабого ветра, который сменился, как это ни необычно для здешних мест, полным затишьем. Внезапно со всех сторон замелькали сигнальные костры и около двадцати каноэ устремились к «Спрею». На расстоянии слышимости голоса раздались крики на смешанном с местным жаргоном испанском языке». Я не помышлял бросить якорь в их «хорошем порту», а поднял флаг и выстрелил из ружья, что они могли рассматривать как приветственный салют или как приглашение к бою. Но каноэ построились полукругом на расстоянии 80 ярдов. Они заняли оборонительную позицию, и моя попытка приблизиться означала бы смертельную опасность.
   Среди этого «москитного флота» находилась корабельная шлюпка, по-видимому, являвшаяся трофеем с погибшего корабля. Шестеро мужчин гребли обломками весел: двое гребцов, стоявших в полный рост, отличались от прочих тем, что на них были высокие сапоги. Последнее обстоятельство усилило мое подозрение об ограблении ими какого-то судна и вдобавок говорило о том, что гребцы, безуспешно побывав на усыпанной гвоздями палубе «Спрея», теперь решили посетить ее вторично. Неумело орудуя веслами, они прошли вдоль пролива на расстоянии сотни ярдов от «Спрея» и сделали вид, что держат курс в бухту Фортескью. Но я сразу разгадал их замысел и внимательно наблюдал за маленьким островом, лежавшим между «Спреем» и скрывшейся за ним корабельной шлюпкой. Сильный прилив тянул мое судно к острову, возле которого я рисковал разбиться о скалы из-за отсутствия якорной стоянки, где мои якорные канаты оказались бы достаточно длинными, чтобы достать до дна. Через короткое время я заметил какие-то подозрительные движения в траве на острове, носящем название Боннет-Айленд и возвышающемся на 136 футов над уровнем моря. Я сделал несколько выстрелов в направлении острова: там никто не шевелился.
   Когда течение пронесло «Спрей» мимо острова, я увидел корабельную шлюпку, красноречиво свидетельствовавшую о коварных намерениях сидевших в ней людей. Неожиданно налетевший ветер разметал каноэ в разные стороны, а «Спрей» благополучно устремился вперед. На следующий день «Спрей», преодолевая ветер и течение, вторично стал на якорь в бухте Борджиа.
   Если бы умел, я описал бы эту лунную ночь, которой любовался. Сначала небо было закрыто громадой облаков, а потом они рассеялись и стало светло, почти как днем. Огромная гора отражалась, словно в зеркале, в водной глади пролива, а «Спрей» с лежавшей на воде тенью казался двумя судами. Поставив «Спрей» на якорь, я спустил на воду плоскодонку и, захватив ружье и топор, съехал на берег, где наполнил бочку пресной водой. Нигде не было никаких признаков присутствия человека, и, убедившись в этом, я бродил более часа вдоль берега. Лунный пейзаж как бы подчеркивал заброшенность места, и, дойдя до одинокой могилы, я решил дальше не ходить. На обратном пути я обнаружил место, где многие моряки, как на Голгофе, установили кресты с наименованием судов, служившие береговыми знаками. Любопытно, что один из крестов был поставлен пароходом «Колимбия» – однотипным с повстречавшейся мне утром «Коломбией».
   Я разобрал несколько названий судов и некоторые из них записал в свой дневник; остальные надписи уже нельзя было прочесть. Многие кресты сгнили и упали; многих из тех, кто установил кресты, я когда-то знал, а некоторых знаю и поныне. Кругом царил дух какого-то отчаяния, и я поспешил на «Спрей», чтобы забыться в экспедиционных хлопотах.
   Ранним утром следующего дня я отплыл из бухты Борджиа и на траверзе мыса Куод встал на якорь на глубине сорока ярдов. Течение в этом месте было до трех узлов. Вечером я передвинулся к бухте Лангар, находившейся всего в нескольких милях, а наутро обнаружил обломки кораблекрушения и разный груз, выброшенный прибоем на берег. Весь день я работал, спасая груз и поднимая его на «Спрей». В основном он состоял из бочек с салом и отдельных кусков сала, вывалившихся из разбитых бочек. Обнаружив бочку вина, запутавшуюся в водорослях, я позаботился о ее доставке на «Спрей». Спасенный груз я поднял на палубу при помощи гафель-гардели, прикрепленной к брашпилю. Вес некоторых бочек превышал восемьсот фунтов.
   Людей в районе бухты Лангар не было. Во всяком случае, они не успели побывать здесь после шторма, выбросившего на берег остатки кораблекрушения. Думаю, что это был тот самый шторм с 3 по 8 марта, который отбросил «Спрей» к мысу Горн. Сотни тонн водорослей были с корнем вырваны из морских глубин и образовали холм на берегу. Я измерил длину водорослей, которые нашел неповрежденными, – с корнями и листьями длина их составляла сто тридцать один фут.
   Вечером я наполнил бочку пресной водой, а на следующий день при благоприятной погоде пошел дальше. Далеко мне уйти не удалось, так как в одной из бухт я увидел много бочек с салом. Пришлось отдать якорь и приняться за погрузку.
   Нелегкая это работа – таскать по галечному берегу бочки с салом, особенно когда идет дождь со снегом! Но я трудился до тех пор, пока «Спрей» не был нагружен до отказа. Я, старый моряк торгового флота, предвкушал удовольствие от предстоящих барышей.
   В полдень я отплыл дальше. Измазанный жиром с головы до пят, я испачкал судно от киля до клотика, но зато моя каюта, трюм и палуба были загружены бочками с салом.

Глава Х

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Снова задул шторм, но направление ветра было благоприятным, и мне оставалось пройти всего лишь двадцать шесть миль, чтобы достичь гавани в Порт-Ангосто – довольно унылого места, где я мог бы найти надежное укрытие, привести в порядок такелаж и правильно разместить груз. Я прибавил парусов, чтобы добраться туда до наступления темноты, и «Спрей» понесся стрелой, весь облепленный плотным слоем снега, сделавшим его похожим на белоснежную зимнюю птицу. Когда пурга ослабевала, я видел мыс, позади которого находилась моя гавань, и я держал курс на нее, пока порыв с подветренной стороны не перебросил на другой борт и не разорвал грот. Не прошло и секунды, как я очутился на грани катастрофы. Часть грота была оторвана начисто, а гик сорван с места, и все это произошло незадолго до наступления темноты. Работая до седьмого пота, я старался засветло привести все в порядок, войти в гавань и не дать ветру отбросить судно в сторону. Мне никак не удавалось укрепить гик в бугеле, но я уже находился у входа в гавань, и «Спрей», как птица с перебитым крылом, рванулся вперед и очутился внутри гавани. Причиной аварии, во время которой судну угрожала гибель, был шкот, сделанный из недоброкачественного предательского сизаля, достоинства которого оценили многие моряки различными крепкими словечками.
   Я не стал входить глубоко в гавань Порт-Ангосто, а удовольствовался стоянкой в небольшой бухте, где грунт порос водорослями и справа имелось прикрытие в виде обрывистого утеса. Эта бухточка была достаточно укромной, но для полной уверенности я поставил «Спрей» на два якоря и привязал канатом к деревьям, росшим на берегу. Место стоянки было защищено от любых ветров, кроме отдельных порывов, налетавших с гор, расположенных на противоположном берегу гавани. Окружающая местность была весьма гористой. Здесь я решил привести судно в порядок, чтобы еще раз направиться к мысу Пилар и далее прямиком в Тихий океан.
   В Порт-Ангосто я простоял несколько дней, посвятив их работам на судне. Весь жир я убрал с палубы в трюм, навел порядок в каюте и сделал большой запас воды и топлива. Кроме того, я отремонтировал паруса и такелаж, установил добавочную мачту, которая превратила «Спрей» в иол, хотя я продолжал считать его шлюпом и рассматривал новую мачту как временное сооружение.
   Как бы я ни был занят работой, я ни на минуту не забывал о ружье и держал его наготове. Я отлично помнил, что когда впервые проходил пролив и становился на якорь, то невдалеке от этих мест видел каноэ. На следующий день, занимаясь приведением в порядок палубы, я услышал какой-то странный шипящий звук, раздавшийся недалеко от меня, затем всплеск воды, и больше ничего не было заметно. Я подозревал, что это была стрела, и, когда через некоторое время послышался такой же звук, я посмотрел на грот-мачту и увидел, что в нее впилась трепещущая стрела – своеобразный автограф местного жителя. Вполне вероятно, что стрелок целился в меня, чтобы овладеть судном и его грузом. Тогда я схватил старое ружье системы Мартини-Генри и выстрелил, после чего сразу обнаружил трех обитателей Огненной Земли, бросившихся наутек через холмы из густых зарослей, где они скрывались. Я выстрелил несколько раз и целился так, чтобы попадать недалеко от ног туземцев, что заставило их удирать во всю прыть. Любезное моему сердцу ружье разбудило окрестные вершины, и каждое эхо выстрела заставляло туземцев удаляться скачками, пока они не очутились на почтительном расстоянии и побежали со скоростью, какую только позволяли ноги. Тогда я еще больше усилил бдительность и позаботился, чтобы мое ружье было в образцовом порядке, а патроны под рукой. Больше никто не появлялся, но все же каждый вечер я рассыпал по палубе гвозди, а утром тщательно их собирал.
   Так проходили дни и приближалось время, когда погода и попутный ветер должны были помочь мне выйти из пролива. После шести неудачных попыток я решил не торопиться с отплытием, и когда после очередной неудачи вернулся в Порт-Ангосто, то застал там пришедших искать убежища чилийскую канонерку «Кондор» и аргентинский крейсер «Азопардо». Как только крейсер стал на якорь, его командир капитан Васкарелла прислал шлюпку на «Спрей» и предложил отбуксировать меня в Пунта-Аренас, если только у меня есть желание отказаться от дальнейшего путешествия и вернуться домой. Такое предложение менее всего отвечало моим намерениям.
   Офицеры «Азопардо» сказали мне, что, плывя вслед за «Спреем» по проливу, они обнаружили Черного Педро и узнали, что он наносил мне «визит». «Азопардо» был иностранным военным кораблем, и командир не имел права арестовать местного жителя, но высказывал сожаление, что я не застрелил прохвоста прежде, чем он ступил на палубу «Спрея».
   На этих двух кораблях мне удалось получить некоторое количество тросов и разного имущества, а офицеры подарили мне теплое белье, в котором я очень нуждался. Пополнив свое оснащение и хорошо разместив чрезмерный для «Спрея» груз, я отлично подготовился к еще одной схватке с южным океаном, несправедливо называемым Тихим.
   В первой неделе апреля подули характерные для мыса Горн юго-восточные ветры. Разогнав верхний слой облаков, они принесли с собой хорошую погоду. Еще немного терпения, и должно было наступить время, когда с попутным ветром можно было выйти в плавание.
   В Порт-Ангосто я встретился с профессором Дюсеном – участником шведской научной экспедиции, изучавшей Южную Америку и острова Тихого океана. Профессор разбил лагерь на берегу ручья в самом конце гавани, где имелось множество видов мха, которым он очень интересовался, и где, по выражению его аргентинского повара, воды было «muy rico». Профессора сопровождали три отлично вооруженных аргентинца. Аргентинцы возмущались тем, что я брал воду из небольшого ручья вблизи моего судна и пренебрегал их советом отправиться за водой подальше, к большому ручью, где воды было «muy rico». Впрочем, все они были отличные ребята, и я лишь изумлялся, как они все не погибли от ревматизма, разместив лагерь на таком сыром грунте.

   Я не собираюсь перечислять радости и горести, пережитые «Спреем» в Порт-Ангосто, или рассказывать о многочисленных попытках уйти в дальнейшее плавание и обо всех возвращениях к месту стоянки. Препятствий к отплытию было слишком много, но 13 апреля я сделал седьмую и последнюю попытку сняться с якоря и уйти из этих мест. Самые разнообразные трудности возникали весь день и всякий час, и будь я склонен к суеверию, то не упорствовал бы в намерении пуститься в плавание тринадцатого числа, хотя ветер был попутным. Некоторые происшествия были просто смехотворными. Например, мне пришлось освобождать мачту «Спрея», запутавшуюся в ветвях дерева, когда он трижды вопреки моему желанию дрейфовал вокруг крошечного острова. Это было больше, чем могли выдержать любые нервы, и я уподобился нетерпеливому фермеру, который обращается с нравоучениями к своей лошади или волу.
   – Послушай, «Спрей», – кричал я. – Неужели ты не понимаешь, что ты не приспособлен для лазанья по деревьям?
   Но бедный «Спрей» успешно преодолел так много трудностей, проходя через Магелланов пролив, что при мысли о пережитом мое сердце смягчалось. К тому же «Спрей» открыл новый остров, так как тот самый островок, вокруг которого он дрейфовал, обозначен на карте сплошной береговой линией. Я назвал остров именем Аллана Эрика – моего друга литератора, которого мне приходилось встречать в самых различных местах. Пользуясь правом первооткрывателя, я водрузил на берегу табличку с надписью: «По траве не ходить».
   Наконец-то «Спрей» стал уносить меня дальше от Огненной Земли, но, прежде чем расстаться с этими местами, он прошел впритирку к скале и даже чиркнул по ней гиком, когда разворачивался. Случилось это 13 апреля 1896 года. Встреча лицом к лицу с опасностью и умение ее избежать не представляло чего-либо нового для «Спрея».
   В тот день волны в проливе сначала приветствовали «Спрей», снимая перед ним свои белые шляпы, а потом задул первый в сезоне юго-восточный ветер – настоящий зимний шторм, и моему судну пришлось напрячь все силы, чтобы уйти из этих мест, прежде чем ветер изменит направление. Это удалось: ветер был достаточно свежим, каким всегда бывает у мыса Горн, и «Спрей» успел пройти быстрину и миновать мыс Пилар с его выступающими далеко вперед скалами, называемыми Апостолес, прежде чем ветер переменился. Я непрерывно стоял за штурвалом, помогая «Спрею» преодолевать бурное море, по которому он никак не мог идти напрямик. Мне все время приходилось менять направление хода судна и призывать на помощь весь свой опыт, чтобы уклоняться от прямых и боковых ударов волн.
   На следующее утро, 14 апреля, я видел в отдалении только самые высокие вершины гор, атак как «Спрей» отлично шел вперед в северо-западном направлении, то скоро и они скрылись из виду.
   – Да здравствует «Спрей»!.. – вскричал я, обращаясь к тюленям, чайкам и пингвинам – единственным живым существам в этих краях. Мое судно не только преодолело все опасности мыса Горн, но ухитрилось подобрать по дороге груз и не потерять из него ни одного фунта. И почему бы мне, на долю которого сваливалась такая удача, не выражать теперь свою радость?
   Отдав рифы и подняв кливер и стаксель, я воспользовался попутным ветром, и «Спрей» пошел фордевинд с наполненными парусами. Время от времени через мое судно перекатывали волны, поднятые юго-западным ветром, не причиняя никакого вреда. Как только солнце поднялось, ветер посвежел, но стало несколько теплее, что, впрочем, меня не очень-то занимало. К вечеру огромная волна – гораздо большая, чем все те, что грозили мне весь день, и которую моряки зовут «отличной волной», – окатила «Спрей» с носа до кормы, а заодно и меня, стоявшего у штурвала. Видимо, море решило смыть все воспоминания о пережитых неприятностях. Горести остались за кормой, наступало лето, и передо мной был весь мир. Дул попутный ветер, и, простояв за штурвалом с одиннадцати часов утра вчерашнего дня, то есть тридцать часов кряду, я мог закрепить руль. Теперь мне оставалось только обнажить голову, ибо лишь Бог был моим спутником. Широкий океан расстилался передо мной, и нигде на горизонте не было полоски земли. Спустя несколько дней после того, как «Спрей» пошел под всеми парусами, я впервые увидел его с поднятой выносной бизанью. Ничего особенного в этом не было, но эта маленькая деталь была результатом одержанной победы. Ветер несколько ослабел, но по-прежнему был юго-западным, а бурные волны превратились в морских сплетниц, ласкавшихся к «Спрею» и оживленно передававших друг другу россказни о моих прошлых приключениях. За эти дни плавания в направлении тропиков вокруг нас происходили быстрые перемены: появились совсем иные породы птиц, альбатросы встречались реже и реже – на смену им прилетели чайки, клевавшие отбросы, плывшие в попутной струе судна.
   На десятый день пути от мыса Пилар повстречалась акула, которой явно не повезло: я ее загарпунил и вырубил грозные челюсти. У меня нет особой склонности убивать животных, но сейчас все мои симпатии к животным сразу улетучились. А вот в Магеллановом проливе я не тронул ни одной утки, хотя они годились на отличное жаркое. Мне вовсе не хотелось уменьшать число живых существ в этом безжизненном проливе.
   От мыса Пилар я взял курс на остров Хуан-Фернандес, и 26 апреля после пятнадцатидневного плавания увидел перед собой этот вошедший в историю остров – остров Робинзона Крузо. Синие вершины гор Хуан-Фернандеса, возвышавшиеся над облаками, были видны за добрые три десятка миль, и, когда я увидел остров, тысячи различных чувств стали тесниться во мне и я низко преклонил голову. Мы иногда посмеиваемся над восточной манерой приветствия, но сейчас я не мог найти иной формы для выражения собственных чувств.
   Весь день дул слабый ветерок, и только вечером «Спрей» сумел достичь острова. Мне удалось довольно близко подойти к северо-восточному берегу, но потом наступило затишье, и «Спрей» встал там, где был. В глубине бухты я видел мерцание какого-то огонька и подал сигнал выстрелом, но ответа не последовало, и огонек вскоре погас. Всю ночь я слышал, как море билось о прибрежные скалы, и это говорило мне о том, что океанская зыбь очень сильна, хотя с палубы моего маленького судна она казалась незначительной. Крики животных доносились с гор все менее отчетливо, и это дало мне повод заключить, что слабое течение относит «Спрей» дальше от берега, а вместе с тем мне казалось, что отвесный берег находится совсем рядом и грозит опасностями. Ночью все кажется таким обманчивым!
   На рассвете я заметил плывущую ко мне лодку, и, когда она приблизилась, я поднял лежавшее на палубе ружье, чтобы спрятать его в каюте. Увидев ружье, гребцы немедленно повернули обратно к находившемуся в четырех милях берегу. В лодке сидело шестеро гребцов, и я сразу заметил, что они гребут, как заправские моряки, укрепив весла в уключинах. Я понял, что имею дело с цивилизованными людьми, но они судили обо мне совсем иначе и, увидев ружье в моих руках, принялись во всю мочь грести к берегу.
   Не без труда я знаками объяснил, что не имею намерения стрелять в них, а просто хочу убрать ружье в каюту и прошу их вернуться. Поняв наконец мое объяснение, они вскоре очутились на борту «Спрея».
   Один из гребцов, которого остальные именовали королем, говорил по-английски, а остальные только по-испански. Все они из газет, пришедших из Вальпараисо, знали о путешествии «Спрея» и были несказанно заинтересованы в его приключениях. Гребцы рассказали, что между Чили и Аргентиной идет война, но я, только что побывав в обеих странах, ничего о ней не слышал. Впрочем, в Чили мне рассказывали, что остров Хуан-Фернандес погрузился на дно морское. (Когда три месяца спустя я прибыл в Австралию, там тоже распространялись слухи об исчезновении острова Хуан-Фернандес.)
   Я немедленно сварил котелок кофе, приготовил блюдо пышек, и после обмена любезностями островитяне охотно со мной позавтракали. Затем они взяли «Спрей» на буксир и со скоростью добрых трех узлов направились к берегу. Человек, которого все именовали королем, встал за руль и так мотал «Спрей» из стороны в сторону, что я стал сомневаться в том, сможет ли он когда-либо обрести способность двигаться по прямой. Остальные островитяне гребли изо всех сил.
   Как я вскоре узнал, «король» получил это название скорее из уважения, поскольку он прожил на острове дольше всех – что-то около тридцати лет. На самом деле островом Хуан-Фернандес управляет губернатор, являющийся по происхождению шведским дворянином. Мне рассказали, что дочь губернатора не боится ездить верхом на самом диком козле, которого только можно сыскать на этом острове. В момент моего прибытия губернатор с семьей уехал в Вальпараисо, где намеревался определить детей в школу. «Король» тоже как-то уезжал на один-два года в Рио-де-Жанейро, где женился на бразильянке, последовавшей за ним на этот отдаленный остров. Сам «король» был португальцем, уроженцем Азорских островов. Ему приходилось плавать рулевым на китобойных судах и даже посещать Нью-Бедфорд. Все это, не считая многого другого, я узнал от него прежде, чем «Спрей» достиг якорной стоянки.
   Чуть позднее с моря задул бриз, наполнивший паруса «Спрея», и испытанный португальский мореход доставил его в безопасное место в гавани, где «Спрей» ошвартовался у бочки напротив поселка.

Глава XI

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Когда «Спрей» встал на место, островитяне снова принялись за кофе и пышки. Я был очень польщен, когда они оказали честь моим булочкам с изюмом, в отличие от профессора, которого я угощал в Магеллановом проливе. Должен заметить, что пышки отличались от булочек с изюмом только названием: и те и другие жарились на жире, и это было их главным достоинством. Местные жители не знают более жирного животного, чем коза, а общеизвестно, что коза – существо довольно постное. В предвидении предстоящего бизнеса я прикрепил к гику безмен и приготовился отвешивать жир, учитывая, что здесь не существует таможенных чиновников, задающих вопрос: «На каком основании вы торгуете?» Не успело солнце скрыться за горизонтом, как здешние островитяне постигли искусство печь пышки и булочки с изюмом, а цена, которую я назначил на жир, была невысокой. Вскоре у меня собралась любопытнейшая коллекция самых разных денежных знаков, среди которых были монеты с утонувшего в неизвестно каком веке галеона. Впоследствии я продал монеты антикварам значительно дороже номинальной стоимости и неплохо заработал. С острова я увез коллекцию самой разнообразной валюты, причем почти всю, какая только была у островитян.
   Хуан-Фернандес, как порт захода, можно считать великолепным местом. Склоны гор покрыты лесом, долины отличаются плодородием, а по многочисленным оврагам струятся потоки чистейшей воды. Здесь нет змей, нет диких животных, кроме кабанов и множества коз. За всё время я видел одну или две собаки. Местные жители не имеют рома, пива и других крепких напитков. Здесь нет ни полицейских, ни юристов, ни других блюстителей законности. Жизнь острова необычайно проста, а моды Парижа не оказали ни малейшего влияния на местных жителей. Каждый одевается на собственный лад. Несмотря на отсутствие врача, обитатели острова отличаются завидным здоровьем, а дети здесь просто изумительно хороши. Всего на острове проживает сорок пять человек самого различного возраста. Взрослые жители в большинстве прибыли сюда из Южной Америки. Одну особу, родом из Чили, которая шила летучий кливер для «Спрея» и получила за это гонорар жиром, назвали бы у нас в Ньюпорте красавицей. Благословенный остров Хуан-Фернандес! Отчего Александр Селкирк покинул его навсегда, осталось для меня непонятным.
   Однажды большое, охваченное пожаром судно было выброшено на берег возле самого входа в гавань. Прибой разбил его о прибрежные скалы, а волны погасили пожар. Местные жители воспользовались обломками корабля и построили из них дома, сохранившие своеобразный корабельный стиль. Дом «короля» острова Хуан-Фернандес (его настоящее имя было Мануэль Кароцца) очень походил на какой-то ковчег, и на единственной двери, выкрашенной в зеленый цвет, красовалось медное полированное кольцо. Перед этим великолепным входом был установлен флагшток, а неподалеку стоял прекрасный вельбот, выкрашенный в синий и красный цвета и служивший предметом восхищения престарелого «короля».
   Я, разумеется, посетил наблюдательный пункт на вершине горы, где Селкирк провел много дней, всматриваясь в морскую даль в ожидании судна, которое в конце концов пришло. С мемориальной доски, прикрепленной к скале, я списал надпись, сделанную крупными буквами:
//-- В ПАМЯТЬ ОБ АЛЕКСАНДРЕ СЕЛКИРКЕ, --//
   моряке, уроженце Ларго в графстве Файф, Шотландия, проведшем на этом острове в полном одиночестве четыре года и четыре месяца.
   Он был высажен здесь с восемнадцатипушечной галеры «Сенк Порт» 96 тонн водоизмещения в 1704 году и увезен отсюда 12 февраля 1709 года на каперском корабле «Дюк».
   Умер в чине лейтенанта британского королевского флота на судне «Веймут» в 1723 году 47 лет от роду.
   Эту мемориальную доску установили вблизи наблюдательного пункта Селкирка коммодор Пауэлл и офицеры британского корабля «Топаз» в 1868 году.
   Пещера, в которой обитал Селкирк, находится в самом начале бухты, называемой теперь бухтой Робинзона Крузо. Она простирается к западу от нынешней якорной стоянки и обрамлена крутыми берегами. В этой бухте и теперь становятся суда, но обе имеющиеся здесь якорные стоянки открыты для северных ветров, которые, впрочем, не отличаются особой яростью. Первая стоянка, расположенная к востоку, имеет отлично держащий грунт, и становиться там можно вполне уверенно, хотя встречное течение иногда вызывает сильную качку.
   Я посетил бухту Робинзона Крузо, отправившись туда на лодке, и с трудом высадился на линии прибоя возле пещеры. Войдя в пещеру, я нашел ее сухой и годной для жилья. Она расположена в чудесном месте, заслоненном высокими горами от суровых штормов, налетающих на остров. Правда, штормы немногочисленны, так как Хуан-Фернандес расположен на 33° южной широты, то есть на пределе, которого достигают пассатные ветры. Протяженность острова с востока на запад – 14 миль при 8 милях в ширину. Высота над уровнем моря – около трех тысяч футов. Остров находится в трехстах сорока милях от берегов Чили, которому он принадлежит. Когда-то Хуан-Фернандес был местом заключения, о чем свидетельствуют пустующие сырые и не приспособленные к жилью пещеры. Сейчас уже никто не присылает сюда заключенных.
   Самый приятный день, который я провел на острове, если только не считать его самым лучшим во всем моем путешествии, был последний день. Но он приятен вовсе не потому, что был прощальным, а потому, что вместе со здешними детьми я отправился собирать дикие фрукты в дорогу. Мы нашли айву персики и инжир, и ребята набрали полные корзинки.
   Доставить детям радость – не такое уж трудное дело, а тут никто из них не слышал иного языка, кроме испанского, и каждое мое английское слово заставляло окрестные вершины звенеть от радостного детского смеха. Дети спрашивали меня название буквально всего, что находилось на этом острове. Когда мы подошли к отяжеленной плодами дикой смоковнице и я назвал ее английским наименованием, совпадающим с испанским, дети подняли восторженный крик и набрали полную корзину плодов.
   Когда же я сказал детям, что коза по-английски называется «goat», а не «cabra», они прыснули от хохота и принялись восторженно кататься по траве, изумляясь, что неведомый пришелец называет козу совсем не так, как следовало бы.
   Первый ребенок, родившийся на острове Хуан-Фернандес, стал теперь красивой женщиной и матерью. Мануэль Кароцца и его спутница жизни, приехавшая сюда из Бразилии, похоронили свою единственную семилетнюю девочку на здешнем крошечном кладбище. На этом небольшом, всего в половину акра величиной, участке земли, расположенном среди скал из застывшей лавы, виднелись еще могильные холмики, указывавшие на места упокоения родившихся на острове детей, а также умерших от болезней моряков, оставленных здесь различными кораблями.
   Самым большим недостатком, обнаруженным мною на острове, было отсутствие школы. Конечно, здешняя школа была бы маленькой, но для человека, любящего преподавание, безмятежная жизнь на острове Хуан-Фернандес показалась бы в течение некоторого времени замечательной.
   Утром 5 мая 1896 года я покинул Хуан-Фернандес, насладившись многим, а особенно посещением пещеры Робинзона Крузо. Взяв курс на север, я миновал остров Сан-Фелис до того, как «Спрей» попал в полосу пассатов, которые здесь достигают предела дальности и дуют крайне неравномерно. Но, когда пассаты все же достигают этих мест, они налетают с грохотом и наверстывают упущенное. Тогда «Спрей», взяв на парусах то один, то два рифа, летел, опережая шторм, на запад, к Маркизским островам, которых достиг через сорок три дня.
   Ни один человек на свете не в состоянии в кругосветном путешествии постоянно сидеть или стоять у руля. Я нашел гораздо лучшее времяпрепровождение: сидел и читал книги, чинил одежду, готовил разнообразные блюда и не спеша их смаковал. А когда меня одолевало одиночество, я устанавливал дружеские отношения со всем меня окружавшим, иногда сразу со всей Вселенной, а порой и со своей скромной персоной. Но при любых обстоятельствах книги оставались моими лучшими друзьями. А вообще, нельзя представить себе ничего более легкого и спокойного, чем путешествие при пассатных ветрах.
   День за днем я шел бакштаг и стремился точно отмечать свое положение на карте. Делал я это, больше полагаясь на интуицию, чем на скрупулезные расчеты. На протяжении целого месяца мое судно удерживало правильный курс, несмотря на то что я не видел в бинокль ни одного ориентира. Созвездие Южного Креста появлялось еженощно на траверзе, а солнце каждое утро вставало за кормой и вечером заходило перед носом судна. У меня не было нужды ни в каких более точных ориентирах, и когда порой после длительного плавания я сомневался в правильности расчетов, то прибегал к этим же часам, созданным великим устроителем Вселенной. И всё оказывалось точным.
   Порой возникали курьезные ощущения и я просыпался от солнечного света, проникавшего в мою каюту, слышал плеск воды за обшивкой – единственной преградой между мною и морскими глубинами – и задавал себе вопрос: «Как это может быть?» Но все было в порядке, и мой «Спрей» шел заданным курсом с такой точностью, с какой не ходило ни одно судно на свете, а плеск воды за обшивкой говорил мне, что «Спрей» идет полным ходом. Я знал, что за штурвалом никто не стоит, что с экипажем дело обстоит великолепно и на судне не произойдет бунта.
   Любопытные явления океанической метеорологии представляли интерес даже здесь, в полосе пассатов. Я заметил, что каждые семь дней ветер крепчал и поворачивал на несколько румбов в сторону, а именно – от направления востоко-юго-восток к юго-юго-востоку, и в то же время с юго-запада шла сильная зыбь. Это показывало, что шторм поднимается антипассатами. Потом ветер менялся, ослабевал и снова дул в обычном направлении востоко-юго-восток. Такое состояние более или менее обычно для зимних пассатов в районах 12° южной широты, по которой лежал мой путь на протяжении нескольких недель.
   Мы все знаем, что Солнце является творцом пассатов и вообще всех ветров на земле, но, как мне кажется, океаническая метеорология очень интересна. На пути от Хуан-Фернандеса до Маркизских островов я был свидетелем шести изменений этих порывов морских ветров, а также влияний далеких штормов на поверхность океана. Если знать законы, управляющие ветрами, то вовсе нетрудно совершать кругосветные путешествия; в противном случае каждое вновь появившееся облако будет повергать вас в отчаяние. Правильное суждение о пассатных ветрах вполне применимо к областям переменных ветров, где всякие изменения протекают в более резкой форме.
   Когда пересекаешь Тихий океан, особенно при благоприятных условиях, то на протяжении долгих дней остаешься наедине с природой и осознаешь величие океана. Медленно, но верно мое маленькое судно чертило на карте пройденный по океану путь, хотя едва касалось килем поверхности моря, по которому оно неслось полным ходом.
   На сорок третий день пути, а это очень долгий срок для одиночного плавания в море, когда луна находилась на «должном расстоянии» от солнца, я достал свой секстан и принялся за вычисления. В результате троекратных проверок я определил долготу по лунным расстояниям, она всего на пять миль расходилась с вычисленной. Хотя исчисление могло и не быть абсолютно точным, оно все же было относительно правильным и показывало, что через несколько часов передо мной должен открыться берег. Так оно и случилось: вскоре я увидел очертания высокого острова Нукухива, самого южного из группы Маркизских островов: Проверив долготу, я установил, что, истинная точка лежала между двумя результатами моих расчетов. Это было просто изумительным, так как любой мореход скажет вам, что на протяжении суток всякое судно может отстать или уйти вперед миль на пять против исчисленного. А что касается вычисления долготы по лунным расстояниям, можно сказать, что каждый астроном, несмотря на всю хитроумность своего дела, будет утверждать, что ошибка в подсчете может быть на восемь миль.
   Надеюсь, я дал ясно понять, что не претендую на особую хитрость моих подсчетов. Расчет долготы я производил более всего по интуиции. Хотя вращающийся лаг всегда был за кормой, надо учесть, что поправки на течения и сносы, не отмечаемые лагом, должны быть внесены на основании суждения, подкрепляемого опытом проделанных путешествий. Но все же, как бы ни был опытен капитан, он должен требовать, чтобы постоянно велись промеры и наблюдения.
   Мой опыт мореходной астрономии на борту «Спрея» настолько уникален, что я считаю себя вправе на этих страницах им поделиться. При первоначальном подсчете «Спрей» оказался на несколько сот миль западнее, чем можно было ожидать. Я понимал, что здесь произошла ошибка. Через час я тщательно произвел еще одно счисление, и результат почти равнялся первому. Мое уязвленное самолюбие вызвало во мне справедливые претензии к собственному хваленому опыту, и тогда я решил проверить точность таблиц, в которых я обнаружил причину расхождения. В одной из колонок, откуда я почерпнул очень важную формулу, была опечатка, и как только она была мною обнаружена, разница стала ясной. Исправив таблицу, я продолжал путь с непоколебимой уверенностью в самом себе и в моих полуживых жестяных часах.
   Результат наблюдений пощекотал мое тщеславие, так как я хорошо понимал, что путешествовать на «Спрее» – это не то, что быть на мостике большого корабля и вместе с двумя помощниками определять долготу по лунным расстояниям, да еще с весьма относительной точностью. Будучи одним из малоизвестных американских моряков, я гордился моими личными достижениями в этом одиноком плавании, хотя, возможно, все это было лишь случайным совпадением.
   Когда в результате подсчетов все было приведено в соответствие, я поплыл по безбрежному простору, ощущая величие строения Вселенной. Я представлял себе математическую точность движения мира, настолько хорошо изученного, что астрономы уже составили таблицы положения светил не только на годы и дни вперед, но и на любое время суток. Таблицы настолько точны, что даже через пять лет после их составления ими можно пользоваться и определять поясное время для любой точки Земного шара. Вычислить местное время даже без хронометра не составляет трудности. Разница между местным и поясным временем выражается в минутах, а всем нам известно, что каждый градус равен четырем минутам. В наш век хронометров редко приходится определять время астрономическим способом, но все же эта работа очень поучительна и в области навигации нет ничего более приятного и волнующего.

Глава XII

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Сорок три дня полного одиночества – немалый срок, но крылатое время неслось быстро, и, вместо того чтобы стать на якорь в Нукухива, я решил безостановочно продолжать путь к островам Самоа. Этот переход занял еще двадцать девять дней, и весь путь без захода в порты продолжался семьдесят два дня.
   Длительное одиночество не было слишком утомительным, так как я не ощущал недостатка во встречах. Путь к островам Самоа преграждали рифы, и они не оставляли мне свободного времени для размышлений об одиночестве. Среди немногочисленных приключений на пути от Хуан-Фернандеса до островов Самоа я должен упомянуть о том, как мне удалось избежать ночного столкновения с огромным китом, рассеянно бороздившим океан. Громкое фырканье рядом с моим судном заставило меня выскочить на палубу как раз в тот момент, когда кит ударил лопастью хвоста по воде и окатил меня с головы до ног. Чудовище чего-то испугалось и быстро повернуло на восток, а я продолжил свой путь на запад. Вскоре показался второй кит, явно сопровождавший первого, так как он плыл в том же направлении. Больше я китов не встречал, да и не стремился к этому.
   Когда «Спрей» приближался к коралловым островкам, частенько появлялись голодные акулы. Я получал такое же удовольствие от стрельбы в них, как охотник на тигров. Акулы – это ведь тигры морей, и я уверен, что нет ничего более страшного для моряка, чем встреча с голодной акулой.
   Всегда было много разных птиц: иногда какая-нибудь из них садилась на мачту «Спрея» и дивилась его странным крыльям, тем более что на «Спрее» был поднят грот, состоявший из множества сшитых кусков и напоминавший плащ библейского праведника. Судно в южных морях явление редкое, и на протяжении многодневного плавания я не встретил ни одного.
   Во время этого длительного морского перехода моя пища состояла из картофеля, соленой трески и галет, которые я пек два-три раза в неделю. В избытке у меня были кофе, чай, сахар и мука. Я вез с собой большой запас картофеля, но, прежде чем я достиг островов Самоа, меня постигла серьезная неудача и я лишился этого высоко ценимого моряками продукта питания. Встретив на острове Хуан-Фернандес неистового торговца – полупортугальца-полуамериканца Мануэля Кароцца, я по его вине очутился посередине океана без картофеля. Я считаю себя опытным торговым моряком, но этот уроженец Азорских островов, побывавший в Нью-Бедфорде, одним махом обдурил меня, когда предложил взамен старого, полученного мною на пароходе «Коломбиа», картофеля целый бушель более свежего. Португалец мне объяснил, что мой картофель нужен ему, чтобы «освежить семенной материал». Вскоре я обнаружил, что полученный от Кароццы картофель несъедобен и весь покрыт какими-то отталкивающими желтыми полосами. Я завязал мешок, продолжал пользоваться жалкими остатками прежнего запаса и считал, что, когда наступит голодный день, я вынужден буду съесть и новый картофель. Три недели спустя я развязал мешок, и оттуда вылетели миллионы крылатых насекомых. Весь картофель, который мне всучил Мануэль, превратился в полчища моли. Пришлось выбросить весь запас за борт. Кстати сказать, у Мануэля был собран большой урожай картофеля, и он просил меня рассказывать всем китобоям, всегда охотно покупающим овощи, что вблизи острова Хуан-Фернандес водится много китов. Увидев только однажды двух китов, я ни разу не встречал китобоев, которые охотятся значительно дальше этих мест.
   Происшествие не оказало существенного влияния на мой рацион, так как я был отлично обеспечен продовольствием для тихоокеанского рейса. Кроме того, каждый день я находил все новые источники снабжения. Например, путешествуя в зоне пассатов, я восполнил недостаток в свежем мясе свежей рыбой, так как летающие рыбы ночью натыкались на паруса и падали на палубу. Иногда попадались одна-две рыбы, а порой и целая дюжина, а если ночь не была лунной, то утром я собирал достаточный улов, вытаскивая рыбу из шпигатов наветренного борта. В такие дни я забывал о мясных консервах.
   В полдень 16 июля, преодолев ряд трудностей, «Спрей» отдал якорь в Апиа – столице королевства Самоа. Покончив со швартовкой, я, вместо того чтобы съехать на берег, натянул тент и просидел под ним до позднего вечера, прислушиваясь к мелодичным голосам мужчин и женщин островов Самоа.
   Потом в гавани показалась лодка с тремя молодыми женщинами. Поравнявшись со «Спреем», они перестали грести, и представительница прекрасного экипажа, обратившись ко мне с приветствием: «Talofa lee!», спросила:
   – Шхуна пришла из Америки?
   – Привет! – ответил я. – Да…
   – Вы прибыли один?
   – Да… – снова ответил я.
   – Не верю… Были еще люди, но вы их съели…
   При этих словах остальные женщины рассмеялись.
   – Для чего вы так далеко плыли?…
   – Чтобы услышать ваши песни…
   – О, talofa lee! – воскликнули они хором и запели.
   Их голоса наполнили все вокруг музыкой, которая понеслась до пальмовых зарослей на противоположной стороне гавани.
   Вскоре показалась лодка американского генерального консула, в которой сидели шестеро гребцов, певших песню и в такт ударявших веслами. Мой разговор с гребцами был гораздо удачнее, чем с предшествовавшими им девицами. Гребцы привезли мне приглашение генерального консула Черчилля прибыть к обеду. Видно было сразу, что в консульстве на Самоа хозяйничает женская рука и что миссис Черчилль тщательно подобрала гребцов и одела их в красивую одежду.
   Гребцы отлично пели самоанские песни, которые и миссис Черчилль исполняла с таким же умением, как местные жительницы.
   Ранним прелестным утром «Спрей» принимал на борту жену писателя Роберта Льюиса Стивенсона, которая пригласила меня посетить ее в Вайлиме на следующий же день. После стольких дней приключений я был в неописуемом восторге от знакомства с этой яркой женщиной, многолетней жизненной спутницей автора книг, восхищавших меня на протяжении всего моего плавания. Ее доброжелательные пристальные глаза сверкали, когда я рассказывал о своем путешествии. Ведь она вместе с мужем совершала на хрупких суденышках переезды с одного тихоокеанского острова на другой и многозначительно сказала мне: «У нас с мужем были совершенно одинаковые вкусы». В подтверждение своей любви к путешествиям она подарила мне четыре великолепных тома средиземноморской лоции и сделала следующую надпись на форзаце первой книги:
   «Капитану Слокаму. Эти книги читались и перечитывались моим мужем, и я уверена, что он был бы очень доволен их переходом во владение к одному из истинных мореплавателей, которых он любил больше всего на свете.

Фанни В. де Г. Стивенсон»

   Миссис Стивенсон подарила мне также большую лоцию Индийского океана, и я ощущал почтительное благоговение, словно получал ее из рук Тузиталы – повествователя. «Спрей» будет лелеять этот дар.
   Мистер Ллойд Осборн – пасынок писателя – показал мне весь дом в Вайлиме и предложил сесть за старый письменный стол, чтобы написать письма. Но я счел такой поступок неудобным и почитал для себя за честь хотя бы войти в комнату на полу которой, по самоанскому обычаю, имел привычку сидеть знаменитый писатель.
   Несколько дней спустя вместе с моими хозяевами я направлялся по главной улице Апиа к месту стоянки «Спрея». Миссис Стивенсон ехала верхом, а я шел рядом. Вплотную сзади ехали на велосипедах миссис и мистер Осборн. За поворотом дороги мы очутились посреди туземной процессии, возглавляемой примитивным оркестром. Что это была за процессия – погребальная или праздничная, мы определить не могли. Несколько дюжих мужчин несли привязанные к шестам мешки и свертки материи, сотканной из волокон «тапа». На некоторых шестах груз был более тяжелым, чем на других, но его характер нельзя было определить. Я полюбопытствовал, не несут ли жареного кабана, а может быть, и что-либо более страшное.
   – Я сама не понимаю, – сказала миссис Стивенсон, – свадьба это или похороны. Но что бы это ни было, мы обязаны, капитан, идти во главе процессии.
   Так как «Спрей» стоял в отдалении от берега, то пришлось переправляться на моей укороченной плоскодонке, которая теперь была окрашена в приятнейший зеленый цвет. Под общей тяжестью плоскодонка погрузилась до самого планширя, и, чтобы нас не залило водой, мне пришлось грести с большой осторожностью. Это рискованное предприятие пришлось явно по вкусу миссис Стивенсон, и, пока мы плыли, она пела песню «Плыли мы в зеленой лодке…» Тут я вполне оценил ее слова о том, что у нее с супругом были общие вкусы.
   Чем дальше я уплывал от центров цивилизации, тем меньше я слышал рассуждений о том, что выгодно, а что невыгодно. Когда миссис Стивенсон говорила со мной о плавании «Спрея», она ни разу не задала мне вопроса о том, какую выгоду я извлеку из экспедиции. А когда я пришел в самоанскую деревню, то местный вождь не спросил меня, сколько стоит джин или сколько я намерен уплатить за жареного кабана. Он ограничился тем, что заметил: «Доллар, доллар… Белые люди знают только доллар… Но не стоит говорить о долларе! Тапо приготовила нам ава, выпьем его и будем веселы!»
   Тапо – девушка, играющая роль хозяйки деревни: в настоящий момент хозяйкой считалась Талоа – дочь местного вождя.
   «Наше таро прекрасно, будем его кушать. Деревья покрыты плодами. Пусть день проходит, и не будем грустить о нем. Миллионы дней придут вслед за ушедшим днем. Плод хлебного дерева созрел на солнце, а одежда Талоа соткана из волокон «тапа». Наши дома прекрасны, но они не стоят ничего, кроме затраченного труда, и на дверях домов нет замков…»
   Так течет жизнь на этих южных островах, в то время как на севере приходится вести жестокую борьбу за существование. Если здешнему островитянину нужна пища, то ему надо лишь протянуть руку за дарами природы. Если местные жители сажают бананы, то надо только следить, чтобы их выросло не слишком много. Туземцы вполне справедливо любят свою страну и опасаются ярма белого человека, ибо, как только оно будет надето, жизнь потеряет поэтическую прелесть. С вождем деревни Каини – высоким и полным достоинства человеком из племени тонга – можно было беседовать только через переводчика. Вполне понятно, что вождь заинтересовался причиной моего прибытия, и я вполне искренне объяснил ему, что бросил якорь на островах Самоа с целью посмотреть живущих здесь прекрасных мужчин и женщин. После длительной паузы вождь ответил:
   – Капитану пришлось проделать очень большой путь, чтобы увидеть столь малое. Впрочем, пусть тапо сядет ближе к капитану.
   – Иёк… – сказала Талоа, что, по ее разумению, должно было означать английское слово «yes» («да»), и чуть-чуть приблизилась ко мне, в то время как все остальные уселись на циновки в круг. Я не столько был поражен красноречием деревенского вождя, сколько простотой его суждений. В нем не было следа напыщенности, и его скорее можно было принять за великого ученого или государственного деятеля, пожалуй, самого скромного из всех, кого я встречал на протяжении моей экспедиции.
   Что касается Талоа, исполнявшей роль королевы майского праздника, да и остальных девушек тапо, то всегда следует заранее изучить манеры и обычаи здешнего гостеприимного народа и не принимать всерьез некоторую свободу обращения, которую здесь принято проявлять по отношению к прибывшему гостю. В моих путешествиях по этим островам мне сопутствовало счастье, и я ни разу не нарушил туземный кодекс добродетели.
   Необычный этикет, принятый на островах Самоа, несколько утомителен. Например, когда пьют общепринятый здесь напиток, называемый ава, нужно выплеснуть часть содержимого через плечо и произнести: «Пусть боги выпьют!» – а потом уже пить самому. Опустевшую посуду – как правило, скорлупу кокосового ореха – надо не ставить почтительно на место, а швырнуть волчком по циновкам, в направлении сидящих девушек.
   В моей грубой ошибке, совершенной во время пребывания на здешних островах, была виновата лошадь, на которой я ехал. Ей очень пришлась по душе отличная дорога через деревню, и она пошла резвой рысью. Тут я встретился с градом окриков заместителя деревенского вождя, который очень сердитым голосом приказал мне остановиться. Сообразив, что допустил какую-то ошибку, я знаками стал приносить извинения, хотя толком не знал, кому и в чем я нанес оскорбление. Вскоре подоспел мой переводчик, и после длительных переговоров была внесена ясность. Если вольно изложить речь заместителя вождя, то это сведется к следующему: «Эй, вы, скачущие на неистовых конях! Разве вы не знаете, что скакать через деревни наших отцов – значит нарушать закон?»
   Я рассыпался в извинениях и выразил готовность слезть с коня, чтобы, подобно собственному слуге, вести лошадь под уздцы. Тут мой переводчик сказал, что это также грубая ошибка, и я снова должен был приносить извинения. Тогда мне было заявлено, что мне надлежит явиться к вождю деревни, но мой переводчик, отлично знавший все здешние хитрости, заявил, что я тоже вождь и не подобает меня задерживать при выполнении важной миссии. Со своей стороны я мог на это только сказать, что я иностранец, но признаю свою вину и поэтому заслуживаю того, чтобы быть зажаренным живьем и съеденным, но местный вождь ограничился широкой улыбкой, показав отличный ряд здоровых зубов. В конце концов все обошлось хорошо: местный вождь разрешил мне следовать дальше.
   Вождь племени тонга и его семейство из деревни Каини нанесли мне ответный визит и принесли в дар фрукты и ткань из волокон коры «тапа». Талоа подарила мне бутыль кокосового масла для втирания в волосы, что, учитывая их общее состояние, было уже бесполезным.
   На «Спрее» я не имел возможности достойно ответить на роскошный прием, устроенный вождем. В меню его банкета входило все, что произрастало или жило на здешней земле: фрукты, курица, рыба и даже зажаренная целиком свинья. На «Спрее» я предложил гостям имевшуюся у меня в достаточном количестве говяжью и свиную солонину, а вечером пригласил присутствующих покататься на устроенной в городе карусели, которую мои гости называли «ки-ки», то есть театр. Руководствуясь правилами гостеприимства, мои спутники стали отрывать хвосты у карусельных лошадей-качалок, что привело в неистовство владельцев карусели – двух моих соотечественников, не постеснявшихся высадить гостей после первого катания. Я восхищался выдержкой моих друзей из племени тонга, тем более что милейший вождь носил с собой увесистую дубину.
   Что касается «театра», то из-за алчности владельцев он не завоевал популярности, а представители трех великих держав, стремясь к законодательной активности на которую они имели здесь право, повели решительную политику обложив стоимость катания двадцатипятипроцентным налогом. Это рассматривалось как важная реформа.
   Посетители «Спрея» появлялись всегда одинаково: они подплывали к носу судна, ухватывались за снасти и легко взбирались на палубу. Отправляясь обратно, они спрыгивали с кормы и уплывали. Все было чудесно в своей простоте. Местные жители не носят иной одежды, кроме купальных трусов, называемых лава-лава, сделанных из волокон «тапа». Никакого беспокойства своим посещением туземцы не причиняли, и в солнечной стране Самоа их появление и исчезновение стало привычной ежедневной сценой.
   Однажды гостями «Спрея» были преподаватели Папаутского колледжа мисс Шульц и мисс Мур вместе со своими девяносто семью ученицами. Явились они одетые во все белое и украшенные розами. Понятно, что приплыли они на лодках или каноэ, соблюдая этикет северных стран. Трудно было бы найти более счастливую компанию девиц. Появившись на палубе, они по требованию одной из преподавательниц хором спели ранее мне не известную песню «Wacht am Rhein».
   – А теперь, – сказали они дружно, – поднимайте якорь и отправляйтесь в путь…
   Но у меня не было ни малейшего желания так скоро покидать острова Самоа.
   Когда визит был закончен, все уселись в лодки и принялись грести – кто веслом, а кто и пальмовой ветвью. Думаю, что любая из этих девиц охотно бросилась бы в воду и поплыла, но этому мешали праздничные муслиновые платья.
   В Апиа часто можно было видеть молодых женщин, плывших рядом с каноэ, в котором сидел пассажир, направлявшийся с визитом на «Спрей». Когда мистер Труд – воспитанник Итона – был таким образом привезен ко мне в гости, он воскликнул: «Вряд ли сам король удостаивался подобной почести!» В подтверждение своих слов он наградил пловчиху несколькими серебряными монетами, что вызвало взрыв восторженных воплей туземцев, стоявших на берегу. Даже мое собственное каноэ, представлявшее собой маленький, выдолбленный из дерева челнок, было однажды подхвачено группой лихих купальщиц, и, прежде чем я успел перевести дух, они начали кружить мой челнок вокруг «Спрея». Так как пловчих было шестеро и они уцепились по трое с каждого борта, я был бессилен что-нибудь сделать, чтобы себе помочь. Насколько я помню, одной из шести нереид была молодая англичанка, которая увлекалась этим спортом больше всех остальных.

Глава XIII

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   В Апиа я имел удовольствие познакомиться с мистером Юнгом – отцом покойной королевы Маргарет, царствовавшей в Мануа с 1891 по 1895 год. Дедушка королевы был английским моряком, женившимся на принцессе. В настоящее время мистер Юнг – единственный представитель угасшего рода, так как всего лишь несколько месяцев назад двое его детей бесследно исчезли в море вместе с торговым судном. Мистер Юнг – джентльмен христианского толка, а его дочь Маргарет была наделена всеми достоинствами истинной леди. С большой горечью я прочитал в газетах сенсационные описания ее жизни и смерти, хотя и написанные в благожелательном тоне, но менее всего основанные на фактах. Что касается заголовка этих описаний, гласившего: «Королева Маргарет мертва», то в 1898 году он вряд ли был новостью, так как королева умерла за три года до этого.
   Продолжая водить дружбу с членами королевской семьи, я нанес визит самому королю, теперь уже покойному Малиетоа. Король был великим правителем и, как он сам мне рассказывал, получал за свою деятельность не менее сорока пяти долларов в месяц. Впоследствии его заработок увеличился и он стал жить роскошно.
   Пока мой переводчик и я входили во дворец через главный вход, королевский брат – здешний вице-король – обежал вокруг участка, где росло таро, и вошел во дворец с черного хода. Он сидел, съежившись, возле дверей, пока я рассказывал королю о себе.
   Некий мистер В. из Нью-Йорка, крайне заинтересованный в миссионерской деятельности, просил меня перед моим отплытием передать привет королю «Каннибаловых островов», видимо, предполагая какие-то здешние острова. Славный король Малиетоа, подданные которого за последнее столетие не съели ни одного миссионера, выслушал переданный через меня привет с таким удовольствием, словно ему особенно льстило получить послание от одного из издателей журнала «Миссионерское обозрение». В ответ король просил меня засвидетельствовать мистеру В. его лучшие чувства. Затем его величество извинился и удалился, а я продолжил беседу с его прекрасной дочерью Фааму-Сами, что в переводе означает «воспламеняющая море», пока король не вернулся, одетый в парадную форму немецкого верховного главнокомандующего – чуть ли не самого кайзера Вильгельма. Я пожалел, что заблаговременно не послал свои верительные грамоты, чтобы король мог сразу же меня принять при всех регалиях. Несколько дней спустя я зашел попрощаться с Фааму-Сами и в последний раз увидел короля Малиетоа.
   Из приятных воспоминаний о чудесном Апиа я должен упомянуть о небольшой школе и читальне, расположенных позади кафе Лондонского миссионерского общества, где миссис Белл обучала английскому языку сотню туземных мальчиков и девочек. Более приятных детей я нигде и никогда не встречал.
   Когда я однажды посетил школу, миссис Белл сказала: «Дети, покажем капитану, что мы тоже кое-что знаем о мысе Горн, где он недавно побывал вместе со Спреем».
   Тогда вперед выступил мальчуган девяти или десяти лет и отлично прочитал отрывок из описания мыса Горн, сделанного Базилем Холлом. Через некоторое время я получил от мальчика четко переписанный текст.
   Нанося прощальный визит моим друзьям в Вайлиме, я встретил миссис Стивенсон и совершил вместе с ней прогулку по усадьбе. Повсюду рабочие расчищали участки, и миссис Стивенсон дала распоряжение одному из них срубить для «Спрея» несколько бамбуковых шестов с участка, который она сама насадила четыре года назад и где бамбук достигал шестидесяти футов в высоту. Я использовал этот бамбук для запасных рангоутных деревьев, а из комля одного побега сделал утлегарь, служивший мне в заключительной части моего плавания.
   Теперь мне оставалось только распить вместе со всеми прощальное ава и отправиться в море. Церемония распития ава, столь распространенного на островах Самоа, проходила по всем туземным правилам.
   Когда напиток был приготовлен, протрубили в большую морскую раковину а все присутствующие захлопали в ладоши. Так как торжество было в честь отплытия «Спрея», то мне надлежало первому, как того требуют обычаи страны, выплеснуть часть напитка через плечо, но я забыл, как надо сказать на самоанском языке «пусть боги пьют», и произнес несколько русских слов, после чего мистер Осборн заявил, что я природный самоанец. Затем я пожелал моим добрым самоанским друзьям «talofa», а они пожелали «Спрею» счастливого плавания.
   20 августа 1896 года «Спрей» вышел из гавани и поплыл своим курсом. Когда острова Самоа остались позади, меня охватило печальное ощущение одиночества и, чтобы излечиться от него, я пошел под всеми парусами вперед, к берегам чудесной и уже знакомой мне Австралии. Но еще много дней я продолжал грезить об оставленной мною Вайлиме.
   Едва «Спрей» вышел из района островов Самоа, как сильный пассат заставил меня убавить паруса. В первый день плавания мы продвинулись на сто восемьдесят четыре мили, из которых сорок миль я отношу на счет попутного течения. Из-за волнения на море я прошел севернее острова Горн, а также севернее островов Фиджи, которые по первоначальному замыслу намеревался обойти с юга, а потом пошел вдоль западного побережья архипелага. Отсюда я взял курс прямо на Новый Южный Уэльс, пройдя южнее Новой Каледонии, и, проплавав среди штормов и ураганов сорок два дня, прибыл в Ньюкасл.
   Жестокий ураган, встреченный мною вблизи Новой Каледонии, потопил шедший несколько южнее американский клипер «Патришн». Этот же ураган, который я вовсе не считал исключительно сильным, унес в сторону французский почтовый пароход, шедший из Новой Каледонии в Сидней. Когда пароход все же добрался до Сиднея, его пассажиры сообщили, что попали в сильнейшую бурю, и говорили моим друзьям: «О боже! Мы не представляем себе, что сталось со «Спреем», который мы видели в самой гуще шторма…» Но «Спрей» в полном порядке плыл, как уточка, под гротом, взятым на гитовы. Даже палуба на «Спрее» была сухой, в то время как пассажиры на пароходе, как мне потом рассказывали, стояли по колено в воде в залитом салоне.
   По прибытии в Сидней пассажиры подарили капитану парохода кошелек с золотыми монетами за его искусство кораблевождения и благополучную доставку людей в порт. А капитан «Спрея» не получил ничего, хотя в разгаре шторма шел вдоль берега в районе Сил-Рокс, где совсем недавно погиб вместе с пассажирами пароход «Кетертон». Несколько часов кряду я был вынужден двигаться, лавируя взад и вперед вблизи этих скал, пока не обошел их с наветренной стороны.
   К Ньюкаслу я подошел против ветра в разгар сезона штормов. У входа в гавань меня встретил правительственный лоцман капитан Камминг и, взяв на буксир, ввел «Спрей» в порт, где он был поставлен в безопасном месте. Здесь меня посетило множество гостей, причем одним из первых был американский консул Браун. «Спрей» был освобожден от портовых сборов, и после нескольких дней отдыха буксир, ведомый лоцманом, вывел «Спрей» в открытое море, где он взял курс на Сидней, куда и прибыл на следующий день, 10 октября 1896 года.
   Ночь я провел в спокойной бухте вблизи Менли, где сиднейский портовый полицейский катер указал мне место стоянки. Прибывшие полисмены принялись подозрительно изучать какую-то найденную у меня старую книгу. Бдительность полиции Нового Южного Уэльса поистине изумительна и широко известна во всем мире. Видимо, у полиции был хитроумный план получить какую-то ценную информацию, потому они и поторопились меня встретить. Кое-кто говорил, что меня собирались арестовать, – что же, это их дело.
   Наступало лето, и сиднейская гавань была переполнена яхтами. Многие из них подходили посмотреть на закаленного в бурях и невзгодах «Спрея». На протяжении нескольких недель «Спрей» неоднократно менял место стоянки в этом огромном порту, и повсюду его навещали разные приятные люди, а чаще всего офицеры с английского военного корабля «Орландо», приезжавшие со своими знакомыми. Однажды прибыл командир корабля мистер Фишер в обществе нескольких молодых дам из города и офицеров своего экипажа. Они появились во время сильнейшего дождя, какого я не видел нигде, даже в Австралии. Каким бы сильным ни был этот дождь, он не мог охладить пылкого настроения моих гостей. Тут как на грех появился юный джентльмен из знаменитого яхт-клуба, одетый в парадную форму, на которой было столько медных пуговиц, что они могли свободно потянуть человека ко дну. Желая выбраться на сухое место, джентльмен прыгнул не туда, куда нужно, и сразу нырнул в открытую бочку, поставленную для сбора дождевой воды. Будучи маленького роста, молодой яхтсмен весь исчез в бочке и чуть было не утонул. Насколько я помню, это был единственный смертельно опасный случай на борту «Спрея» за все время плавания. Молодой человек, совершивший удивительную ошибку, прибыл на «Спрей», чтобы засвидетельствовать свое почтение. По решению клуба, к которому он принадлежал, «Спрей» не мог быть официально признан спортивной яхтой, так как я не привез формальных документов от американских яхт-клубов. Это усугубилось тем, что я оказался в еще более неловком положении, поскольку получилось, что, не занимаясь ловлей яхтсменов, как будто попытался упрятать одного яхтсмена в бочку.
   Типичной сиднейской парусной яхтой является удобное для управления одномачтовое судно большой ширины и с огромной площадью парусов. Однако опрокидываются они не часто, так как яхтсмены управляют парусами так же умело, как это делали на своих судах викинги. В Сиднее я видел всякие яхты – от нарядных паровых катеров и парусных тендеров до маленьких шлюпок и каноэ, скользивших по заливу. В Австралии у каждого есть лодка, и если иной паренек не имеет средств ее купить, то строит сам, причем, как правило, не имеет оснований краснеть за свою работу.
   Во время стоянки в Сиднее «Спрей» сбросил свой покрытый заплатами грот, поднял новый парус, полученный в дар от коммодора Фоя, и даже стал флагманом, когда моряки сиднейской гавани проводили ежегодную регату. Яхтсмены «признали» мой «Спрей» и решили, что он представляет свой собственный яхт-клуб. Его достижения были отмечены самыми изощренными австралийскими выражениями признания.
   Быстро пролетели дни стоянки в Австралии, и 6 декабря 1896 года «Спрей» вышел из Сиднея. Я намеревался обогнуть мыс Лиувин и идти прямиком к острову Маврикий, лежавшему на пути домой. Поэтому я пошел вдоль берегов Бассова пролива.
   Об этой части путешествия многого не расскажешь, за исключением того, что ветры были переменными, иногда налетали шквалы, а море было бурным. Только 12 декабря день был исключительно хорошим, а отличный береговой ветер дул в северо-восточном направлении. Ранним утром «Спрей» миновал залив Туфольд, а несколько позже – мыс Бандооро, идя все время спокойным морем вблизи берега. С берегового маяка салютовали флагом, а ребята на балконах домиков махали «Спрею» платками, и, хотя берега были малолюдными, это все же было приятным зрелищем. Я видел гирлянды вечнозеленых растений, развешанные по случаю наступающего рождественского праздника. Просигналив жителям пожелание счастливо провести праздники, я понял, что они хотели для меня того же самого.
   От мыса Бандооро я направился мимо Клифф-Айленд в Бассов пролив и, пока «Спрей» огибал остров, обменялся сигналами со смотрителем маяка. В этот день ветер завывал вовсю, а волны бились о скалы.
   Несколько дней спустя, 17 декабря, «Спрей» в поисках убежища вплотную подошел к полуострову Уильсонс-Промонтори.
   Смотритель здешнего маяка мистер Кларк прибыл на борт «Спрея» и указал мне путь в бухту Ватерлоо, находившуюся в трех милях с подветренной стороны. Я сразу спустился по ветру и обнаружил прекрасную якорную стоянку в песчаной бухте, защищенной от западных и северных ветров. Здесь я застал рыболовное двухмачтовое судно «Секрет» и паровой паром «Мэри», переоборудованный в китобойное судно.
   Капитан «Мэри» был гениальным человеком и притом истинным австралийцем. Экипаж судна был им набран из рабочих лесопилки, сроду не видавших живого кита, но, как австралийцы, они были прирожденными моряками, а к тому же капитан их заверил, что убить кита так же просто, как застрелить кролика. Они в это поверили, и всё было в полном порядке. На их счастье, первый встреченный ими кит оказался дохлым и капитан «Мэри» мистер Юнг одним ударом гарпуна «разделался» с чудовищем. Взяв кита на буксир, они отвели его в Сидней, где выставили на всеобщее обозрение. С того момента ничто, кроме китов, не могло заинтересовать храбрый экипаж «Мэри», и теперь команда сосредоточила все усилия на сборе топлива, чтобы иметь возможность отправиться в рейс подальше от берегов Тасмании. Каждый раз, когда произносилось слово «кит», глаза матросов загорались ярким огоньком.
   Три дня мы провели вместе в тихой бухте, прислушиваясь к свирепствовавшему вдали ветру. Капитан Юнг и я осмотрели берег, посетили брошенные горные разработки и даже занялись золотоискательством. Когда ветер уменьшился и неожиданно началась полоса хорошей погоды, «Спрей» вышел в Мельбурн-Хэдс и 22 декабря при помощи парового буксира «Рейсер» вошел в порт.
   Рождественский праздник я провел в устье реки Ярро, откуда поспешно переместился в Сент-Килда, где и простоял целый месяц.
   На протяжении всего плавания «Спрей» нигде, за исключением Пернамбуко, не платил портовых сборов. Этого не было и в Австралии, пока я не сунул нос в мельбурнскую таможню, где «Спрея» обложили корабельным сбором из расчета полшиллинга за тонну. Таможенный чиновник высчитал, что я должен уплатить шесть с половиной шиллингов за 13 регистровых тонн и не счел нужным сделать скидку, хотя полная вместимость «Спрея» была 12,7 регистровых тонн. Понесенный убыток я возместил тем, что стал брать с каждого посетителя «Спрея» полшиллинга, а когда дела пошли недостаточно бойко, то поймал и выставил для обозрения за те же полшиллинга акулу. Выставленная акула была двенадцати футов и шести дюймов в длину и носила в брюхе потомство из двадцати шести акулят, каждый длиной около двух футов. Брюхо акулы было распорото ножом, а потомство помещено в наполненную водой лодку, где акулята прожили целый день. Не прошло и часа с момента, как я выставил акулу, а я уже выручил гораздо большую сумму, чем мне понадобилось для уплаты корабельного сбора. Затем я нанял замечательного ирландца Тома Хоуарда, знавшего все о морских и даже сухопутных акулах и свободно отвечавшего на любые вопросы посетителей. Увидев, что мои ответы не удовлетворяют приходящую публику, я передоверил все дело моему ирландцу.
   Однажды, возвращаясь из банка, куда отнес свою выручку, я увидел Хоуарда, рассказывавшего возбужденной толпе невероятные истории о привычках акул. Это было отличное зрелище, и появление толпы, желавшей поглазеть на акулу, вполне соответствовало моим материальным интересам, но чрезмерно разыгравшийся энтузиазм Хоуарда привел к тому, что я вынужден был дать ему отставку. Выручка от обозревания акулы и суммы, полученные от продажи жира, подобранного в Магеллановом проливе (остаток его я продал на островах Самоа немецкому мыловару), образовали довольно порядочный капитал.
   24 января 1897 года «Спрей» снова вышел за буксиром «Рейсер» и покинул бухту Хобсона, отлично проведя время в Мельбурне и Сент-Килда. Пребывание в этих краях несколько затянулось из-за казавшихся нескончаемыми юго-западных ветров. В летние месяцы, которыми здесь считаются декабрь, январь, февраль, а иногда и март, превалируют восточные ветры, дующие вдоль Бассова пролива и вокруг мыса Лиувин. На этот раз из-за большого количества льдов, дрейфовавших из Антарктики, все вышло наоборот, и погода была настолько плохой, что я не счел возможным продолжить плавание по ранее намеченному маршруту. По этой причине, вместо того чтобы огибать холодный и бурный район мыса Лиувин, я решил провести время с гораздо большей пользой в Тасмании, дождаться попутных ветров, дующих сквозь Торресов пролив, и пройти мимо Большого Барьерного рифа. Избрав это направление, я мог воспользоваться довольно устойчивыми антициклонами, а пока что решил посетить берега Тасмании, вокруг которых я плавал много лет назад.
   Стоит упомянуть, что во время пребывания в Мельбурне я был свидетелем редкого в этих краях явления, называемого тогда «кровавым дождем». Эта «кровь» – всего лишь мельчайшая пыль кирпичного цвета, поднятая в районах пустыни. Штормовой дождь подхватывает эту пыль и превращает в илистую грязь. Ее так много, что с натянутого на «Спрей» тента я собрал полное ведро. Когда ветер усилился, мне пришлось убрать паруса, которые покрылись бы снизу доверху густой грязью.
   Известные людям науки пыльные штормы бывают у берегов Африки и образуют характерный след за идущим кораблем, как это было и со «Спреем» на начальном этапе моего путешествия. У моряков такие штормы не вызывают страха, но наши легковерные сухопутные братья поднимают при первых же падающих каплях невероятный крик о «кровавом дожде».
   Трудно пришлось «Спрею», когда в свое время он входил в порт Филлип-Хэдс, но еще труднее было покинуть это дикое место. Правда, на этот раз имелось большое пространство для маневрирования, и, идя под парусами, «Спрей» быстро вырвался вперед и очутился в полосе хорошей погоды. Весь переход до Тасмании занял несколько часов при сильном и благоприятном ветре.
   Акулу, пойманную в Сент-Килда, я набил сеном и позднее предоставил в распоряжение профессора Портера – хранителя музея Виктории в Лонсестоне, расположенного в устье реки Теймар. Здесь акулу из Сент-Килда можно было долго обозревать. Но, когда иллюстрированные издания достигли Сент-Килда, местные жители были вне себя от ярости и побросали в огонь все журналы и газеты, упоминавшие об этой акуле. Дело в том, что Сент-Килда является морским курортом, поэтому не могло быть речи о том, что там водятся акулы! «Спрей» встал у берега возле маленькой пристани Лонсестона, куда он добрался, пользуясь необычайно сильным приливом, поднявшим уровень воды. Здесь после спада воды он очутился на мелководье и простоял до момента отплытия, когда мне пришлось подкопать грунт под его килем. В этом уютном местечке я поручил троим ребятам смотреть за «Спреем», а сам разгуливал по холмам или давал отдых своим костям на покрытых мхом скалах и в заросших папоротником ущельях, набираясь сил для дальнейшего путешествия. Уход за моим судном был отличным, и каждый раз по возвращении я обнаруживал чисто вымытую палубу. Маленькая девочка из дома, стоявшего напротив, всегда находилась у трапа и обслуживала посетителей. Двое других ребят – брат и сестренка – продавали имевшиеся на «Спрее» морские сувениры и вырученные средства «зачисляли на счет судна». Эти дети были чудесным и приветливым экипажем, а посетители приходили издалека, чтобы послушать ребячьи рассказы и поглазеть на чудовище, которое «убил сам капитан». А мне оставалось только быть героем и держаться поодаль: это вполне меня устраивало, так как давало возможность безмятежно проводить время в лесах и на берегах ручьев.

Глава XIV

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   1 февраля 1897 года, вернувшись на борт «Спрея», я получил письмо, которое гласило:
   «Некая леди посылает мистеру Слокаму прилагаемый пятифунтовый банкнот за то, что он храбро пересек на маленькой лодочке огромные моря, находясь в полном одиночестве и лишенный человеческого сочувствия в минуты опасности. Желаю всяческих успехов».
   До сего дня я так и не узнал, кто написал мне это письмо и кому я обязан за щедрый дар. Я не мог отказаться от столь искренне предложенного подарка, но обещал самому себе вернуть его с лихвой при первой возможности, что я и сделал, прежде чем расстался с Австралией.
   Наступил тот сезон, когда на севере Австралии нельзя рассчитывать на благоприятную погоду. Поэтому я отплыл в другие порты Тасмании, где круглый год стоит хорошая погода. Первый порт, куда я направился, был Бьюти-Пойнт. Поблизости находятся Биконсфилд и большие золотые прииски Тасмании, которые я посетил. На приисках я увидел, как из шахт поднимают огромные, скучные на вид серые глыбы, которые потом сотни молотов дробят в порошок. Мне сказали, что это руда, содержащая золото, и я поверил на слово.
   Бьюти-Пойнт запомнился мне своим тенистым лесом и дорогой среди эвкалиптовых деревьев. Во время моей стоянки сюда прибыл со своей семьей губернатор Нового Южного Уэльса лорд Хемпден, совершавший на паровой яхте туристическую поездку. Стоявший на якорях невдалеке от пирса «Спрей» поднял флаг, и надо думать, что в этих водах никогда не плавало столь крошечное судно под звездно-полосатым флагом. Спутники губернатора были в курсе экспедиции «Спрея» и знали, почему он находился здесь. Когда я услышал слова губернатора «Представьте меня капитану» или, возможно, «Представьте мне капитана», то сразу почувствовал, что нахожусь в обществе истинного джентльмена и друга, крайне интересующегося моим плаванием. И если среди лиц, сопровождавших губернатора, был кто-либо более его заинтересован плаванием «Спрея», то это была дочь губернатора Маргарет. При расставании с лордом и леди Хемпден мы условились на борту «Спрея» встретиться на Парижской выставке 1900 года. При этом мой собеседник сказал: «Если мы только будем живы». Я же в ответ добавил: «Опасности мореплавания в расчет не принимаются».
   Из Бьюти-Пойнт «Спрей» перекочевал в Джорджтаун, расположенный возле устья реки Теймар. Это маленькое поселение возникло на том месте, где, насколько я знаю, впервые на Тасмании высадились белые люди.
   Однако с тех пор Джорджтаун не вырос больше деревушки.
   Найдя здесь людей, интересующихся приключениями, я решил впервые поделиться своими впечатлениями со слушателями, собравшимися в маленьком доме у проселочной дороги. От соседей сюда перетащили пианино, и моей лекции предшествовали музыкальные этюды, а также песня «Томми Аткинс», исполненная бродячим комедиантом. Публика явилась издалека, и общий сбор составил около трех фунтов стерлингов. Владелица дома – милейшая шотландская леди – отказалась взять плату за помещение, а потому моя лекция увенчалась всесторонним успехом.
   Из этого маленького местечка я отплыл в Девон-порт, находившийся всего лишь в нескольких часах плавания вдоль берега, к западу от моей прежней стоянки. Девонпорт расположен на реке Мерси и быстро становится наиболее значительным портом Тасмании. Заходящие сюда большие пароходы увозят огромное количество сельскохозяйственной продукции. Что же касается «Спрея», то он был первым судном под американским флагом, посетившим эти места, о чем мне сообщил начальник портовой полиции капитан Мэррей. В знак признания заслуг «Спрея» ему было оказано множество любезностей, и он спокойно стоял на якорях, закрытый от носа до кормы большим тентом.
   По прибытии и при отплытии «Спрея» со здания магистрата салютовали флагом, а милейшая миссис Айкенхед снабдила меня запасом варенья и джема, приготовленных из фруктов, растущих в ее чудесном саду. Запас был настолько велик, что его с избытком хватило на обратный путь до самого дома. Миссис Вуд, жившая несколько ближе к порту, снабдила меня несколькими бутылями малиновой настойки. Явственее чем когда-либо я чувствовал себя в стране щедрых людей. Миссис Пауэлл прислала мне пряную приправу приготовленную так, как «мы ее готовили в Индии». Рыбы и дичи у меня было вдосталь, отовсюду слышался гомон птицы, а из Пардо мне прислали сыр невероятного размера, и после всего люди продолжали меня спрашивать: «Как вы живете? Чем вы питаетесь?»
   Я много думал о красоте окружавшего меня пейзажа, об исчезающих зарослях папоротниковых растений, о поросших группами деревьев склонах гор и был очень рад встрече с человеком, который пытался в рисунке сохранить красоту природы своей страны. Этот человек подарил мне много репродукций своей коллекции картин и даже несколько оригиналов, чтобы я мог показать их друзьям.
   Другой джентльмен просил меня при каждом случае и в любом месте упоминать о достоинствах Тасмании. Этого человека – члена местного законодательного собрания – звали доктор Мак-Колл, и он дал мне ряд полезных указаний, как надо читать лекции. За лекторское дело я принялся с предчувствием неминуемого провала и могу сказать откровенно, что только любезность симпатизирующих мне слушателей позволила мне справиться с ораторскими недостатками. Вскоре после лекции меня посетил любезный доктор Мак-Колл и сказал несколько одобрительных слов.
   – Сильное волнение, – сказал он, – указывает на наличие мозгов. Чем лучше развиты мозги у лектора, тем труднее ему преодолеть волнение. Со временем вы от этого ощущения избавитесь…
   К своей чести, должен отметить, что до настоящего дня я не полностью избавился от ощущения волнения.
   В Девонпорте «Спрея» вытащили на слип и тщательно обследовали сверху донизу. Осмотр показал, что судно в отличном состоянии. Не было обнаружено ни малейшего признака появления разрушительного морского древоточца. Чтобы обезопасить «Спрей» от этого вредного существа, его дно было еще не раз покрыто слоем медной краски, так как мне предстояло пройти через Коралловое и Арафурское моря, где ремонтироваться будет негде. Ремонт судна был выполнен весьма тщательно, чтобы предотвратить малейшую угрозу. С великим сожалением я думал о предстоящей разлуке со страной, где встретил столько приятных людей. И если в моем плавании был момент, когда я соглашался прекратить экспедицию, то это было только здесь и именно теперь. Но так как мне никто не мог предложить лучший пост, чем тот, что я сейчас занимал, то 16 апреля 1897 года я поднял якорь и отправился в дальнейший путь.
   Миновало лето, и с юга надвигалась зима с ветрами, благоприятными для путешествия на север. Предвестник зимнего ветра помог «Спрею» обогнуть мыс Хау пройти на следующий день мыс Бандооро и продолжить плавание через Индийский океан. Это был отличный переход, и он предвещал хорошее начало пути домой из одного полушария в другое. Мои прежние доброжелатели, которых я видел на рождественских праздниках возле мыса Бандооро, снова приветствовали меня сигналами. На этот раз море было очень спокойным, и я шел совсем близко от берега.
   Погода оставалась неизменно прекрасной, и голубое небо сияло надо мной на протяжении всего перехода до порта Джексон (Сидней), куда «Спрей» пришел 22 апреля 1897 года. Шлюп отдал якорь на глубине шестнадцати ярдов в бухте Уотсона, возле самого мыса. Вся гавань от мыса и вверх по реке до самой Парраматты была забита лодками и яхтами всех типов. Повсюду царило невероятное оживление, которое вряд ли можно увидеть в другой части света.
   Несколько дней спустя в той же бухте бушевали сильные волны, и поэтому под парусами рисковали выходить лишь большие суда. В этот день я находился в ближайшей гостинице, где лечился от приступа невралгии, которой заболел еще на берегу. В окно гостиницы я увидел корму большого, потерявшего управление парохода, двигавшегося прямо на мыс. В этот момент в мою комнату ворвался гостиничный рассыльный с воплем, что «Спрей» получил «смертельный удар». Под «смертельным ударом» подразумевалось, что пароход, корму которого я видел в окно, наскочил носом на «Спрей». Как вскоре выяснилось, «Спрей» потерял якорь вместе с цепью, выскочившей из клюза при ударе. У меня не было особых оснований предъявлять какие-либо претензии, к тому же капитан парохода, как только справился с собственными потерями, взял «Спрей» на буксир и с помощью штурмана и троих матросов определил его на прежнее безопасное место стоянки. Одновременно он прислал мне вежливое письмо с сообщением, что готов исправить все повреждения. Надо было видеть, как рыскал «Спрей», когда шел под управлением чужого человека! Его старый друг – рулевой с «Пинты» – никогда не мог позволить себе столь неумелого управления. Я был очень рад, когда «Спрей» встал на свое место, а я к тому времени либо избавился, либо забыл о своей невралгии.
   Будучи настоящим моряком, капитан парохода сдержал слово, и на следующий день пароходный агент вручил мне стоимость потерянных якоря и цепи. Помню, что он сразу предложил мне двенадцать фунтов стерлингов, а так как моим счастливым числом является тринадцать, то ему пришлось прибавить еще один фунт, и все расчеты были окончены.
   9 мая я снова вышел в плавание при сильном юго-западном ветре, который лихо домчал «Спрей» до залива Порт-Стивене, где ветер сначала затих, а потом вновь усилился. Впрочем, погода оставалась хорошей на протяжении многих дней и коренным образом отличалась от той, которая стояла здесь несколько месяцев назад.
   Располагая полным комплектом морских карт побережья и Барьерного рифа, я с легкостью мог принять решение. Капитан Фишер, командовавший английским военным кораблем «Орландо» и неоднократно плававший в районе Большого Барьерного рифа, с самого начала советовал мне идти этим путем, и я нисколько не сожалею, что вернулся в эти места.
   Через несколько дней после того, как я миновал Порт-Стивене, Сил-Рокс и мыс Хау, ветер ослабел и стал встречным. Все эти места запечатлелись в памяти еще с тех пор, когда я несколько месяцев назад проходил их в обратном направлении. Сейчас, имея на борту «Спрея» запас книг, я был готов читать сутки напролет, отрываясь от чтения только для того, чтобы подтянуть шкоты или поспать, пока «Спрей» отсчитывает одну милю за другой.

   Я пытался сравнивать себя со средневековыми мореплавателями, шедшими по тому же или несколько иному пути, которым я шел от островов Зеленого Мыса, но из этих сопоставлений ничего не получалось. Трудности и романтичные приключения моих предшественников (я говорю о тех, кому удалось избежать гибели или тяжелых испытаний) имели мало общего с тем, что встретилось намоем пути. Я путешествовал вокруг света в полном одиночестве, и на мою долю выпало рассказывать только об обычных вещах, поскольку мои приключения были прозаическими и неинтересными.
   Едва успев прочитать очень занимательное описание старинного рискованного путешествия и находясь невдалеке от Порт-Макуори, 13 мая я увидел перед собой парусный тендер «Акбар» (название мною вымышлено, так как не хочу называть настоящего), вышедший в море из бухты Уотсон дня на три раньше, чем «Спрей». Теперь это судно терпело бедствие, и удивительного в этом ничего не было, ведь экипаж состоял из новичков, так сказать «морских бабочек». Владелец тендера – щеголь в белых брюках – совершал свой первый выход в море. Капитан тендера, если судить о нем по необычайного размера клубной фуражке, вероятно, охотился за китами на Маррамбиджи. Что касается бедняги штурмана, то он был глух, как столб, и подвижен, как тот же столб, но врытый в землю. Это восхитительное трио составляло весь экипаж тендера. Все они знали о море и о корабле ровно столько, сколько новорожденный о потустороннем мире. Судя по их словам, они плыли в Новую Гвинею, и, может быть, счастье этих новичков, что они не добрались до места, куда стремились попасть.
   С владельцем тендера я познакомился до его отплытия, он собирался состязаться в пути до острова Четверга с бедным стариком «Спреем». Я отклонил вызов по той причине, что одинокий старый моряк на судне топорной работы не может состязаться с тремя молодыми яхтсменами, плывущими на тендере. Кроме того, я не считал возможным устраивать гонки в условиях Кораллового моря.
   – На «Спрее»! – голосили они теперь. – Какая будет погода? Не лучше ли нам вернуться и отремонтироваться?
   «Если вам удастся вернуться, то нет пользы в ремонте…» – подумал я и вслух добавил:
   – Подайте мне конец, и я отведу вас в ближайший порт. А если хотите остаться в живых, не пытайтесь идти обратно вокруг мыса Хау: на юге наступила зима…
   Но они решили идти в Ньюкасл под штормовыми парусами, так как их грот был разорван в клочья, джиггер-мачта (добавочная) унесена, а такелаж развевался под порывами ветра. Короче говоря, «Акбар» был выведен из строя.
   – Выбрать якорь! – крикнул я. – Выбрать якорь!.. Я отбуксирую вас в Порт-Макуори в двенадцати милях к северу от этого места.
   – Нет!.. – крикнул владелец тендера. – Лучше мы вернемся в Ньюкасл, который проскочили по пути сюда. Мы не увидели берегового огня, он слишком слаб.
   Всю тираду он прокричал изо всех сил, по-видимому, не столько для меня, сколько для своего штурмана.
   Я еще раз предложил отбуксировать их в ближайший порт, и это ничего бы им не стоило, кроме труда по подъему якоря и подаче мне буксирного конца. Несмотря на мои уговоры, они отклонили это предложение и продолжали настаивать на своем ошибочном решении.
   – На какой глубине вы стоите? – спросил я.
   – Не знаем… мы потеряли лот. Цепь выпущена полностью, и мы определяем глубину якорем.
   – Подойдите ко мне на шлюпке, и я дам вам лот.
   – Мы потеряли нашу шлюпку… – прокричали они в ответ.
   – Счастлив ваш бог, что вы самих себя не потеряли… Желаю вам счастливого плавания!
   Пустяковая услуга, которую хотел оказать им «Спрей», могла бы спасти их судно.
   – Сообщите о нас… – крикнули они. – Сообщите всем, что вы видели нас с оборванными парусами, но что мы полны решимости и ничуть не испуганы.
   – В таком случае у вас нет никакой надежды… – сказал я. – Желаю вам счастливого плавания.
   Я обещал сообщить о них и сделал это при первой возможности. На следующий день, встретив каботажный пароход «Шерман», я сообщил о терпящей бедствие яхте и просил во имя человечности отбуксировать их с открытого и опасного места стоянки.
   То, что они не пожелали воспользоваться пароходным буксиром, объясняется не отсутствием денежных средств, так как владелец тендера – наследник крупного состояния – имел деньги в кармане. Да и предпринятая ими поездка на Новую Гвинею имела целью не столько осмотреть остров, сколько приобрести на нем значительную территорию. Когда через восемнадцать дней я достиг Куктауна на реке Эндевор, то прочитал следующее известие:
   «31 мая яхта «Акбар», шедшая из Сиднея на Новую Гвинею, погибла возле Кресчен-Хэд. Экипаж, состоявший из трех человек, спасен».
   Им все же понадобилось несколько дней, чтобы погубить яхту.
   После встреч с терпевшим бедствие «Акбаром» и с пароходом «Шерман» на протяжении многих дней мое плавание проходило на редкость благополучно. 16 мая я обменялся сигналами с жителями острова Саут-Солитери – огромной каменной глыбы, лежащей в океане вдали от берегов Нового Южного Уэльса на 30°12′ южной широты.
   – Что за судно? – спросили меня, когда «Спрей» поравнялся с островом.
   Я поднял звездно-полосатый флаг, а они подняли в ответ британский. Судя по приветствиям, я понял, что жители были отлично осведомлены о моем судне, так как больше вопросов не последовало. Меня даже не спросили, какую выгоду я извлеку из экспедиции, а только подняли сигнал: «Желаем счастливого плавания», что только и требовалось.
   19 мая я миновал устье реки Твид, откуда с мыса Дейнд-жер мне просигналили: «Весь ли экипаж здоров?» – а я уверенно ответил: «Да!»
   На следующий день «Спрей» обогнул мыс Санди и, что очень важно в любом плавании, попал в полосу пассатных ветров, сопровождавших его теперь на протяжении нескольких тысяч миль. Эти ветры дули с небольшими интервалами почти беспрерывно, с силой от сильного шторма до легкого ветерка.
   На оконечности мыса Санди стоит яркий маяк, который я увидел за двадцать семь миль. Следующий маяк находится на острове Леди Эллиот и, подобно часовому стоит у ворот Большого Барьерного рифа, куда «Спрей» добрался при благоприятных условиях. Поэты много раз воспевали маяки и путеводные огни, но приходилось ли какому-нибудь поэту видеть яркую вспышку маячного огня на своем пути в темную ночь среди Кораллового моря? Если да, то он понял истинный смысл своих стихов.
   На протяжении многих часов «Спрей» шел против течения в какой-то нерешительности. Обуреваемый сомнениями, я ухватился за штурвал, чтобы отвернуть «Спрей» мористее, но именно тогда прямо по курсу блеснул огонь маяка.
   – Все наверх!.. – крикнул я и с радостью направил свое судно на свет маяка. Теперь «Спрей» вновь шел по спокойной воде в защищенном море впервые с тех пор, как он покинул Гибралтар, только с той разницей, что он плыл по океану, весьма ошибочно именуемому Тихим. Говоря по правде, Тихий океан не является более бурным, чем другие океаны, но я твердо убежден, что он вовсе не тихий и тишина его только в названии. Чаще всего то здесь, то там свирепствуют штормы. Мне однажды довелось познакомиться с писателем, рассказывавшим о морях разные милые истории; попав как-то в тихоокеанский ураган, писатель стал совсем другим человеком. Но, говоря по правде, что осталось бы от всей поэзии моря, если бы на нем не бушевали дикие волны?
   И вот теперь «Спрей» очутился среди моря кораллов. Самое море можно было назвать очень спокойным, но коралловые рифы всегда остаются острыми и опасными. Хотя я и доверил свою судьбу создателю всех рифов, но в то же время и сам смотрел в оба.
   Большой Барьерный риф с его водами различной окраски и волшебными островами – сплошное чудо! После всех «безопасных мест стоянки» я не мог налюбоваться окружающим.
   24 мая, пройдя сто десять миль от мыса Дейнджер, «Спрей» вошел в пролив Уитсанди и всю ночь плыл среди островов. Когда солнце поднялось, я оглянулся и очень пожалел, что прошел этот участок пути в темноте, – настолько все кругом было прекрасно.

Глава XV

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Утром 26 мая я миновал Глостер-Айленд, а к вечеру «Спрей» отдал якорь в порту Денисон неподалеку от расположенного на холме маленького городка Боуэн. Благодаря исключительно здоровой местности ему суждено было стать морским курортом и здравницей Квинсленда.
   Подходы к здешней гавани очень удобны, безопасны и широки, а грунт отлично держит якорь. В момент прихода «Спрея» в Боуэне царила полная тишина, а на следующий вечер местное население собралось в здании художественной школы, чтобы поговорить о моей экспедиции, являвшейся сенсацией для местных жителей. Об этом собрании было по всем правилам объявлено в двух местных газетах «Бумеранг» и «Налли-Налли», причем одна из них сообщила об этом накануне, а другая с опозданием на сутки. Впрочем, это было совершенно безразлично для редактора, а для меня и подавно.
   Помимо газетной рекламы, были выпущены листовки и нанят «лучший глашатай Австралии». Я был готов по всем морским правилам утопить этого негодяя вместе с его колокольчиком и прочими атрибутами, когда он подошел к маленькой гостинице, где я обедал в обществе моих будущих слушателей. Неистовый звон в колокольчик и дьявольски пронзительные выкрики глашатая были способны разбудить мертвых, какие только имелись на пути, пройденном «Спреем», или, как потом писала газета «Бумеранг», между Бостоном и Боуэном – «этими двумя опорными точками мироздания».
   Мистер Майлз – здешний судья, капитан порта, уполномоченный по землеустройству, инспектор золотых приисков и т. д. и т. п. – председательствовал на собрании и счел нужным представить меня публике. Не могу понять, для чего он это сделал: в угоду моему тщеславию или для того, чтобы еще больше затруднить мою жизнь… Говоря по правде, я успел всего за час познакомиться со всеми жителями города и знал их по имени, как и они знали меня. Несмотря на это, мистер Майлз широко использовал свои ораторские способности. Я твердо считал, что он может сам прочитать лекцию о путешествии «Спрея», а я ограничусь показом картинок, однако он от этого отказался. Должен пояснить, что лекция иллюстрировалась волшебным фонарем. Иллюстрации были хорошими, но фонарь стоимостью 30 шиллингов, освещавшийся обычной керосиновой лампой, никуда не годился.
   Ранним утром следующего дня я поспешил отплыть дальше, пока не вышли местные газеты. Как я узнал впоследствии, газеты поместили хвалебный отчет о том, что они называли лекцией, и не забыли помянуть глашатая добрым словом.
   Отплыв из порта Денисон, «Спрей», подхваченный пассатным ветром, шел безостановочно днем и ночью, пока в понедельник 31 мая 1897 года не достиг города Куктауна на реке Эндевор. В день моего прибытия в Куктауне разразился сильнейший ураган. На здешних широтах пассатные ветры достигают максимума, а в районе Куктауна нередко превращаются в жестокие ураганы.
   На этом отрезке пути мне пришлось плыть очень внимательно, постоянно определяя свое местоположение. Опытный офицер британского флота, посоветовавший этот маршрут, писал, что его паровое судно «Орландо» двигалось днем и ночью, но что мне – парусному мореходу – нельзя подвергаться опасности наскочить ночью на коралловый риф. Говоря откровенно, ежевечерне искать место для стоянки на якоре было бы нелегким делом. В свое время при выходе из Магелланова пролива я решил, что больше не буду каждое утро проделывать трудную работу, связанную с очередным отправлением в плавание. Наличие комплекта отличных морских карт теперь позволяло мне плыть круглосуточно, а при попутном ветре и хорошей погоде, господствовавшей в это время года, продвижение по проливу Большого Барьерного рифа ничуть не опаснее, чем езда по главной улице делового городка. Но каждому, кто намерен осуществить это плавание, я скажу: днем и ночью остерегайтесь рифов и, находясь на берегу, будьте не менее осторожны.
   На следующий день после моего прибытия в Куктаун местные газеты писали: «Подобно птице, «Спрей» влетел в порт, и было крайне непривычно видеть, что его экипаж состоит из одного человека».
   Можно не сомневаться, что «Спрей» показал все свои достоинства, особенно потому, что наступала ночь и надо было до полной темноты найти «насест». После нетрудного лавирования по гавани к заходу солнца я поставил «Спрей» на якорь невдалеке от памятника капитану Куку. На следующее утро я сошел на берег, чтобы посмотреть на памятник великому мореплавателю и побывать на священной для каждого морехода земле. Среди обитателей Куктауна существуют разногласия по поводу того, куда капитан Кук доставил для починки свое судно «Эндевор» во время знаменитого кругосветного плавания. Многие утверждали, что это вовсе не там, где поставлен памятник. Мне тоже пришлось участвовать в этой дискуссии, и одна юная леди, считая меня крупным авторитетом в мореходных делах, в очень лестной для слуха форме осведомилась о моем мнении. С моей точки зрения, если бы капитан Кук решил ремонтировать свой корабль на сухопутье, то ему пришлось бы вырыть канал, а потом его засыпать. Сделать это он мог бы только при наличии землечерпалки. Но ведь Кук был способен на все, и пока что никто не доказал, что у него не было землечерпалки. По-видимому, мои рассуждения вполне удовлетворили молодую леди, и, продолжая углубляться в историю куковского путешествия, она задала мне вопрос, посетил ли я место в глубине гавани, где знаменитый мореплаватель был убит. У меня буквально захватило дыхание, но, к счастью, мне на помощь пришел какой-то школьник, который, подобно всем школьникам-мальчуганам, был готов снабдить вопрошавшего любой информацией.
   – Капитана убили вовсе не здесь, сударыня. Он нашел свой конец в Африке, где его сожрал лев… – заявил мальчик.
   В Куктауне я предался воспоминаниям о давно прошедших и печальных днях. В 1866 году старый пароход «Саусхэй», шедший из Батавии в Сидней, зашел в Куктаун за противоцинготными средствами, так как имел на борту больных. В списке заболевших значилось и мое имя. Тридцать один год спустя я пришел сюда на «Спрее» и увидел, как в этот порт возвращаются из Новой Гвинеи нищие и умирающие шахтеры, ставшие в буквальном смысле слова развалинами. А сколько их умерло в пути и похоронено в море! Надо быть очень жестоким человеком, чтобы не попытаться помочь этим людям.
   Симпатии здешних жителей были целиком на стороне страдальцев, но благосостояние маленького городка было и без того крайне непрочно. Тут я вспомнил о подарке, сделанном мне неизвестной леди в Тасмании. Ведь тогда я решил, что буду рассматривать подарок как заем, но, к моему удивлению, обнаружил, что деньги мною истрачены. К счастью, жители Куктауна очень хотели услышать рассказ о моей экспедиции и узнать, как экипаж «Спрея» справляется со своими обязанностями, когда кто-либо у него на борту болеет.
   Местом для беседы было избрано помещение небольшой пресвитерианской церкви, стоявшей на горке. Каждый выступал как мог, а потому успех был потрясающим. Беседой успешно руководил местный судья Честер, который, по его словам, присоединил Новую Гвинею к Британской империи.
   «Я захватил самую цветущую часть», – заявил судья. В этом заявлении звучало нечто занятное для ушей старого морехода, но немецкие слушатели подняли такой галдеж, что судье пришлось выделить им долю в этом захвате.
   В результате лекции мне удалось кое-что собрать и внести посильную лепту беднякам-шахтерам, а местное население было целиком обязано судье Честеру за приятное развлечение. 6 июня 1897 года я отплыл из Куктауна, держа курс на север.
   К вечеру 7 июня я остановился на очень гостеприимной якорной стоянке на траверзе плавучего маяка Клермон. Если не считать остановок в портах Денисон и Эндевор-Ривер, это была единственная ночная стоянка на всем пути вдоль Большого Барьерного рифа.
   На следующий вечер я очень сожалел, что не стал на якорь до наступления темноты, что с успехом мог сделать, имея коралловый риф с подветренной стороны.
   Вот как все произошло: миновав плавучий маяк на рифе «М» и оставив маячный огонь далеко за кормой, «Спрей» шел под парусами и на полном ходу наскочил на северную оконечность рифа «М», где я полагал увидеть сигнальную веху. При ударе «Спрей» повернулся, как на пятке, и с такой быстротой проскочил мелководье, что я даже не понял, что случилось. Сигнальной вехи не было, во всяком случае, я ее не видел. После перенесенного толчка мне было не до поисков вехи, которая теперь уже не играла роли: сейчас мне надо было спешить к ближайшему населенному пункту на мысе Гренвилл. Я видел, как под килем «Спрея» мелькали опасные верхушки рифов, но буква «М», которой назван здешний риф, является тринадцатой буквой алфавита, а тринадцать, как я давно определил, – мое счастливое число.
   Туземцы Гренвилла пользуются исключительно дурной славой, и мне посоветовали побыстрее распрощаться с ними. Пройдя безопасной стороной близлежащего острова, я двинулся дальше, к полуночи прошел остров Хоум-Айленд, держась подальше от выдавшегося вперед мыса, и лег на западный курс. Вскоре «Спрей» встретил пароход, направлявшийся к югу и нащупывавший в темноте дорогу, которую он еще больше затемнял густыми клубами черного дыма.
   От Хоум-Айленда я взял направление на остров Санди и, оставив его позади, убавил паруса, чтобы достичь острова Берд вместе с рассветом. Ветер все время был свежим, а окружавшее остров мелководье представляло большую опасность.
   В среду 9 июня 1897 года я очутился всего в двух с половиной милях от острова Берд, сильное течение гнало «Спрей» вперед. Видимо, я правильно и вовремя с вечера убавил паруса.
   Здесь я впервые встретил первое австралийское суденышко, шедшее сюда под парусом. В это же утро я обнаружил на палубе большую и узкую рыбу, выпрыгнувшую ночью из воды. Рыбу я съел за завтраком, она во всех отношениях напоминала сельдь, только была раза в три длиннее. Последнее обстоятельство я счел достоинством, так как очень люблю свежую сельдь. В этот же чудеснейший день я увидел множество птиц, охотившихся за рыбой. Пританцовывая на волнах, «Спрей» вошел в пролив Олбани в тот час, когда солнце садится за холмы Австралии. В половине восьмого вечера «Спрей» прошел пролив и стал на якорь в бухте неподалеку от судна «Тарава», занимавшегося ловлей жемчуга. Капитан судна указал мне безопасное место стоянки, а когда все было закончено, явился ко мне, чтобы обменяться рукопожатием. Судно «Тарава» было калифорнийским, а капитан Джонс американцем.
   На следующее утро Джонс принес мне две изумительные раковины-жемчужницы, каких я никогда прежде не видел. Думаю, что они были лучшими из всех у него имевшихся. Джонс заверил меня, что если я пробуду здесь несколько лишних часов, то меня посетят находившиеся где-то поблизости уроженцы Сомерсета. Это же подтвердил один из матросов, сортировавший раковины на палубе. Такое же мнение высказал подшкипер. Гости действительно пришли именно тогда, когда мне предсказывали. Это был хорошо известный в здешних краях скупщик мистер Джордайн со своим семейством.
   Миссис Джордайн была племянницей короля Малиетоа и двоюродной сестрой Фааму-Сама, посетившей «Спрей» в Апиа. Сам мистер Джордайн был образцовым экземпляром шотландца. Со своим небольшим семейством он наслаждался жизнью в этом глухом уголке, где пользовался всеми благами комфорта.
   Все члены экипажа, включая юнгу Джима, ценили то, что «Тарава» построена в Америке. Странно, что сам капитан Джонс – единственный американец из всего экипажа – не высказывал никакого мнения на сей счет.
   После дружеской беседы, прощания с экипажем «Таравы» и семейством Джордайн я выбрал якорь и направился к видневшемуся вдали острову Четверга посередине Торресова пролива. К острову я подошел вскоре после полудня, и здесь «Спрей» простоял до 24 июня. Будучи единственным представителем Америки в порту, я должен был оставаться до 22 июня, когда английская королева будет праздновать «бриллиантовый» юбилей. Лишние два дня мне понадобились, чтобы, выражаясь матросским языком, «очухаться».
   Мое пребывание на этом острове было великолепным. Здешний представитель США мистер Дуглас пригласил меня совершить на его пароходе поездку по островам Торресова пролива. Эта поездка была устроена в научных целях для профессора ботаники Мейсона Бейли. Мы посетили острова Пятницы и Субботы, где я получил некоторое представление о ботанике. Вместе с нами была дочь профессора, без всякого усилия называвшая длинными именами многие здешние растения.
   22 июня на острове Четверга состоялось шумное празднество. Мистер Дуглас пригласил с материка сотни четыре туземных воинов с женами и детьми, чтобы придать празднику национальный характер. Если на острове Четверга что-либо затевают, то обязательно с большим размахом и шумом. Празднество было из ряда вон выходящим, и началось оно вечером, когда раскрашенные в фантастические цвета участники представления прыгали вокруг яркого костра. Многие были украшены и разрисованы как птицы или животные, чаще всего можно было увидеть эму и кенгуру, а один парень прыгал по-лягушачьи. Отдельные исполнители нарисовали на своих телах кости скелета и угрожающе прыгали с копьями в руках, как бы готовые сразить воображаемых врагов.
   Изображавшие кенгуру танцевали и прыгали очень легко и естественно, создавая отличный образ. Танцы сопровождались инструментальной музыкой и пением: инструментами служили колотушки из дерева и костяные круги, поднимавшие неистовый треск. Зрелище было одновременно занимательным, внушительным и страшным. Туземные воины из Квинсленда были большей частью гибкими и хорошо сложенными.

   Я заметил, что в день празднества над общественными зданиями не поднимались какие-либо иностранные флаги, кроме звездно-полосатого, развевавшегося вместе с английским флагом над воротами и зданиями.
   Что касается «Спрея», то он был разукрашен вовсю и поднял как можно выше британский флаг вместе с американским.
   24 июня полностью снаряженный «Спрей» вышел в длительное плавание по Индийскому океану, и мистер Дуглас отсалютовал флагом, когда мы покидали его остров. Оставив позади все опасности Кораллового моря и Торресова пролива, а их было великое множество, «Спрей» вышел на океанский простор и пошел своим курсом. В это время года я мог рассчитывать, что сильные пассаты будут сопровождать меня до самого Мадагаскара, если не далее. У меня не было желания прибыть к мысу Доброй Надежды ранее середины лета, а сейчас было начало зимы. В свое время мне пришлось побывать в районе мыса Доброй Надежды в июле, что здесь означает середину зимы. В те дни я был капитаном большого надежного судна, и оно с большим трудом выдержало сильные ураганы. Сейчас я меньше всего хотел встретиться с зимними штормами, и дело вовсе не в том, что, плавая на маленьком «Спрее», я побаивался бурь – я при всех обстоятельствах предпочитаю хорошую погоду. В районе мыса Доброй Надежды можно в любое время года встретить сильные бури, но летом их гораздо меньше и они не так продолжительны.
   Располагая временем, я направился к Кокосовым островам – группе атоллов, находившихся от меня на расстоянии двух тысяч семисот миль. Отплыв от острова Буби, я направился мимо Тимора, лежавшего на моем пути острова, покрытого высокими горами.
   Остров Буби я уже однажды видел, тогда я шел на судне «Саусхэй» и хворал лихорадкой. У меня оказалось достаточно сил, чтобы выползти на палубу и взглянуть на этот остров. В те дни существовал обычай, по которому проходившие мимо корабли пополняли запасы, хранившиеся в одной из пещер острова. Эти запасы предназначались потерпевшим кораблекрушение. Капитан Эйри, плававший на «Саусхэй», был хорошим человеком и послал шлюпку с грузом, чтобы внести свою лепту. Груз был благополучно доставлен на берег, и вернувшаяся шлюпка привезла с собой около дюжины писем, оставленных здесь преимущественно китобоями. Эти письма обычно забирали попутные суда, которые и заботились о передаче их на почту. На протяжении многих лет такой способ пересылки писем был установившимся обычаем. Несколько писем из числа привезенных шлюпкой было адресовано в Нью-Бедфорд и Фэрхейвен, штат Массачусетс. Теперь на острове Буби установлен маяк, и остров поддерживает регулярную пароходную связь со всем миром, а романтическая прелесть неизвестности судьбы писем сделалась достоянием прошлого. Сейчас я только обменялся сигналами со смотрителем маяка. Двинувшись дальше, «Спрей» очутился в Арафурском море и много дней кряду шел то в молочно-белой, то в зеленой, то в пурпурной воде. Мне повезло, и я прибыл в эти места в последнюю четверть луны: темными ночами я мог по достоинству оценить свечение поверхности. Рассекаемое «Спреем» море пылало с такой силой, что я мог разглядеть на палубе любую мелочь, а кильватерная струя казалась огненной тропой.
   К 25 июня мое судно было вдалеке от мелей и прочих опасностей и, несколько снизив скорость, шло вперед открытым и спокойным морем. Тогда я достал бом-кливер, сшитый на Хуан-Фернандесе, и использовал его в качестве спинакера, прикрепив к крепкому бамбуковому стволу, подаренному мне миссис Стивенсон на островах Самоа. При помощи спинакера «Спрей» улучшил ход.
   Голуби, совершавшие перелеты от берегов Австралии на здешние острова, отклонялись от курса и пролетали над «Спреем», какие-то более мелкие птицы летели в обратном направлении, а когда я шел мелководной частью Арафурского моря, морские змеи бороздили поверхность воды и качались на волнах. Как только «Спрей» ушел к большим глубинам, где вода имеет синий цвет, я больше не видел ни одной змеи.
   В эти погожие дни мне нечего было делать, только читать, отдыхать от незабываемого плавания вокруг мыса Горн и набираться сил для предстоящего плавания у мыса Доброй Надежды. Записи в вахтенном журнале стали однообразными, и я приведу, к примеру, тексты за 26 и 27 июня:

   «Июнь 26. Сутра порывистый, а позднее устойчивый ветер.
   Отсчет лага в полдень…
   130 миль. Поправка на снос… 10 миль.
   120 миль. Поправка на течение… 10 миль 130 миль. Широта в полдень – 10°23′ южной широты. Долгота соответственно пометке на карте».

   Немного умственных усилий требуется для такой записи в журнале. Запись от 27 июня несколько многословнее:

   «Во-первых, на палубе обнаружена летающая рыба, которую я потом зажарил в масле.
   Показания лага – 133 мили. Вычет на снос и прибавка на течение одинаковы и итога не меняют. Широта в полдень – 10°25′ южной широты».

   На протяжении многих дней «Спрей» шел точно по широте 10°25′, а если днем или ночью он отклонялся в ту или иную сторону что вполне могло с ним случиться, то к полудню он оказывался, как бы это странно не звучало, всегда на одной и той же широте. Самым трудным было исчисление долготы: мои единственные жестяные часы лишились минутной стрелки. Впрочем, при столь больших расстояниях это не играло решающей роли.
   2 июля я увидел в северном направлении огромный остров Тимор, а на следующий день поравнялся с близлежащим островом Дана-Айленд, откуда ночной бриз донес запах чего-то пряного.
   В полдень 11 июля, идя под всеми парусами и с неизменным спинакером, я увидел по правому борту остров Рождества. К вечеру я был на траверзе острова, проходя от него в двух с половиной милях. Очертания острова плавно и закругленно поднимались от поверхности моря и имели значительный подъем в центральной части. По плавности очертаний остров напоминал рыбу. Возле его берегов пенились волны, и он лежал как чудовище посреди моря. Пропорции острова были совсем как у кита, и когда «Спрей» проходил мимо той части, которую можно было считать головой, то отверстие в одной из скал напоминало ноздрю, через которую били потоки прибоя, делавшие картину жизненной и реалистичной.
   Немало времени прошло с той поры, когда я впервые видел этот остров. До сих пор я не без удовольствия вспоминаю, как капитан судна «Таньяро», на котором я тогда служил, крикнул с юта: «Все наверх, у кого только есть пара глаз, чтобы посмотреть на остров Рождества!» Можно не сомневаться, что остров был виден, только если взобраться на бом-брам-рей. Капитану очень нравилось загонять нас туда, а боцман, наводивший ужас на нас, простых матросов, выполнил приказание капитана со всей строгостью. Помню, когда мы пришли в Гонконг, в почте, ожидавшей наше судно, было письмо и для меня. Я был гребцом на капитанской шлюпке, но капитан не отдал мне письма, которое пролежало у него несколько часов. Неужели вы думаете, что он мог вручить письмо простому матросу? Ни в коем случае. Когда мы вернулись на судно, он передал письмо первому помощнику, а тот второму помощнику, а последний положил его на швартовый шпиль, где я его и взял.

Глава XVI

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   До Кокосовых островов Килинга оставалось всего лишь пятьсот пятьдесят миль, но этот небольшой отрезок пути требовал точного соблюдения курса, иначе я мог бы пройти в стороне от атолла.
   12 июля, находясь около сотни миль юго-западнее острова Рождества, я увидел высоко в небе антипассатную облачность, шедшую с юго-запада навстречу ветру, который за последние дни сильно ослабел. В то же время с юго-запада шла крутая зыбь. Иногда налетали сильные порывы ветра, что могло объясняться зимними штормами в районе мыса Доброй Надежды. Я стал брать больше на ветер и, учитывая влияние течения, поправка составляла двадцать миль в сутки. Она оказалась достаточно верной, и я точно вышел по курсу на Кокосовые острова. Первым подтверждением близости земли было появление ранним утром белой крачки, которая уверенно покружилась над судном и деловито полетела на запад. Здешние островитяне называют крачку «лоцманом Кокосовых островов». Несколько позднее я очутился среди множества птиц, ловивших рыбу и дравшихся из-за добычи. Теперь мне не надо было больше заниматься вычислением курса, и, взобравшись на мачту, я заметил верхушки кокосовых пальм, словно выраставших из воды. То, что я увидел, не было для меня неожиданным, и тем не менее все мое существо было словно пронизано ударом электричества. Спустившись с мачты, я уселся на палубе и дал волю обуревавшим меня чувствам. Тем, кто сидит на сухопутье в гостиных, это несомненно покажется признаком слабоволия, но ведь я рассказываю о чувствах человека, путешествующего в одиночестве.
   Я не коснулся штурвального колеса, и «Спрей», двигаясь по течению и рассекая волны, с абсолютной точностью вошел в фарватер пролива. Даже в военном флоте не ходят с большей точностью. Тогда я расположил паруса наивыгоднейшим образом, встал у штурвала и подгонял «Спрей» на протяжении нескольких миль, пока в 3 часа 30 минут пополудни 17 июля 1897 года не стал на якорь после двадцатитрехдневного перехода от острова Четверга. Пройденное расстояние составляет по прямой линии две тысячи семьсот миль. Это было еще лучше, чем при плавании по Атлантике, просто великолепный переход! За двадцать три дня я провел за рулем в общей сложности около трех часов, включая время, потраченное на подход к Кокосовым островам. Вся моя работа сводилась к тому, что я закреплял руль и пускал «Спрей» вперед независимо от того, был ли ветер боковым или дул в корму; во всех случаях «Спрей» держался заданного направления. Однако ни разу за все время плавания «Спрей» не закончил перехода с такой точностью, как на этот раз.
   По описанию адмирала Фицроя Кокосовые острова находятся между 11°50′ и 12°12′ южной широты и 96°51′ и 96°58′ восточной долготы. Острова были открыты в 1608–1609 годах капитаном Вильямом Килингом, служившим в Ост-Индской компании. Южная группа состоит из семи или восьми островов и островков, образовавшихся из коралловых рифов и ставших настоящими островами. На северных островах нет гаваней, они редко посещаются судами и не имеют существенного значения. Южная группа островов является странным мирком, имеющим своеобразно романтическую историю. На берег этих островов море выбрасывало обломки разрушенных ураганами кораблей, стволы деревьев, пригнанные течением из Австралии или выброшенные людьми с несчастливых в плавании судов. Однажды течение притащило камень, крепко оплетенный корнями росшего на нем дерева.
   После открытия капитаном Килингом островов они никем не посещались, и только в 1814 году там появился известный капитан Джон Кланис-Росс, шедший в Индию на корабле «Борнео». Два года спустя капитан Росс вернулся на здешние острова, привезя с собой жену, детей, тещу миссис Даймок и восемь знающих ремесла матросов. Они прибыли сюда, чтобы стать собственниками этих островов, но обнаружили здесь некоего Александра Хэйра, превратившего этот маленький атолл в своеобразный рай, где он поселился с гаремом туземных женщин, вывезенных с берегов Африки. Как это ни странно, но Хэйра и его гарем доставил сюда родной брат капитана Росса, который и не предполагал, что Джон Росс собирается поселиться на этих островах. Так Хэйр очутился здесь вместе со всем, что ему принадлежало.
   В свой предыдущий приезд капитан Росс поднял английский флаг на острове Хорсбург, который входит в южную группу островов. Когда Росс прибыл сюда через два года, обрывки флага продолжали развеваться над островом и матросы, спутники Росса, решили вступить во владение всем тем, что здесь находилось, включая женщин из гарема Хэйра. Вполне понятно, что усилий сорока женщин и одного возглавлявшего их мужчины было явно недостаточно, чтобы сбросить в море восемь упрямых матросов.
   Замечу, что в отчетах, опубликованных в Финлеевском «Сейлинг Директори» и описывающих эти события, имеются хронологические противоречия. Я описываю эти события на основании рассказов внуков старого капитана и документов, хранящихся здесь.
   Для Хэйра наступили тяжелые времена… Он и капитан Росс не могли быть добрыми соседями: слишком малы были острова и слишком большая разница в характере людей. У Хэйра была уйма денег, и он мог бы отлично жить в Лондоне, но, побывав губернатором на острове Борнео, больше не мог довольствоваться пресной жизнью, свойственной цивилизованному обществу. По этой причине он и очутился вместе с сорока женами на этом атолле, где его потеснил капитан Росс и его настойчивый экипаж. В конце концов ему пришлось вместе со своим гаремом перебраться на небольшой остров, прозванный Тюремным, где Хэйр уподобился Синей Бороде и запер своих жен. Однако пролив, отделявший остров от остальных, был узким и мелководным, а восемь шотландских матросов носили высокие сапоги, и это обстоятельство повергло Хэйра в уныние. Пытаясь прийти к соглашению, он угощал пришельцев ромом и прочими деликатесами, но это привело только к ухудшению отношений. На следующий день после празднования дня Св. Андрея мистер Хэйр был выведен из терпения и, давно уже не разговаривая с капитаном Россом, послал ему записку следующего содержания:
   «Дорогой Росс! Когда я послал вашим матросам ром и жареного кабана, то был уверен, что они будут держаться подальше от моего цветника».
   Оскорбленный капитан Росс рявкнул в ответ: «Эй, вы, на Тюремном острове! Вы, Хэйр, должны знать, что жареной свинины и рома недостаточно, чтобы составить рай для матросов…»
   Как впоследствии рассказывал Хэйр, капитан Росс ревел с такой силой, что его можно было расслышать на острове Ява. Все это беззаконие окончилось тем, что женщины сами оставили Тюремный остров и попросили убежища у Росса. Что касается Хэйра, то он отправился в Батавию, где и умер.
   – Дети пришли приветствовать вас… – объяснил мне мистер Росс, когда ребята всех возрастов и размеров сотнями выстроились возле пристани.
   Население этих мест отличается застенчивостью, но вместе с тем и стар и млад обязательно приветствуют каждого прохожего.
   – Jalan, jalan?! (Вы гуляете?) – спрашивают они мелодичными голосами. – Не пойдем ли вместе? – следует ответ.
   Длительное время после моего прибытия здешние дети со страхом и подозрением посматривали на «судно с одним человеком». Дело в том, что много лет назад ветром унесло в море местного жителя, и ребята намекали друг другу, что, может быть, этот человек из черного превратился в белого и теперь вернулся на парусной шлюпке. Дети внимательно следили за каждым моим движением, а особенно за тем, чем я питаюсь. Однажды я очищал и смолил наружный борт у ватерлинии, после чего сел за роскошный обед с черносмородиновым джемом. Тут дети не выдержали и обратились в паническое бегство, громко вопя: «Капитан ест смолу!» Вскоре они убедились в том, что «смола» съедобна и что я привез ее в достаточном количестве.
   Однажды, угощая сообразительного малыша галетой, густо намазанной джемом, я увидел, что его заинтересовала моя поврежденная рука, и он прошептал «chut-chut», т. е. что меня укусила акула. С той поры ребята считали меня героем, и, право, у меня не хватало пальцев для цеплявшихся за них ясноглазых малышей, желавших всюду следовать за мной. До описанного мною случая, когда я протягивал руку и говорил «иди сюда», они боязливо отбегали к соседнему дому и кричали «dingin» («холодно») или «ujan» («скоро дождь пойдет»). Видимо, теперь было решено, что я не возвратившийся дух прежнего чернокожего, и с тех пор я приобрел на острове множество друзей, которые больше не ссылались на дождь или холод.
   Некоторое время спустя я пытался спустить «Спрей» на воду, но выяснилось, что он плотно сидит на песке. Дети хлопали в ладоши и кричали, что «kreting» («краб») держит «Спрей» за киль. А маленькая девочка лет десяти-двенадцати по имени Офелия написала в вахтенном журнале следующее:

     «Сто человек сильных и крепких
     Прыгают возле брашпиля, эй-хо!
     Канат лопается на куски,
     А судно ни с места…
     Тут ребята рассказали новость:
     Большой краб держится за киль…»

   Никто не знал, так ли это, но было решено, что магометанский мулла Сама-Эмим за банку джема попросит Магомета благословить мое путешествие и освободить киль судна от краба. При следующем же приливе «Спрей» очутился на плаву.
   22 июля прибыл английский военный корабль «Ифигения» и вместе с ним судья Эндрю Лич с судейскими чиновниками, совершавшими инспекционную поездку по колониальным владениям пролива, к которым относятся Кокосовые острова. Представители правосудия ездили разбирать жалобы и судебные дела, если только таковые имелись. Они увидели «Спрей» вытащенным на берег и привязанным к кокосовым пальмам.
   На Кокосовых островах не было слышно каких-либо жалоб с тех пор, как отсюда выехал Хэйр. И если на земном шаре есть райское место, то это Кокосовые острова. Так как судейским чиновникам нечего было разбирать, то было решено отметить встречу большого военного корабля с маленьким «Спреем». Вместо судебного заседания были устроены танцы, и на них явились все офицеры, которые имели возможность сойти на берег. Островитяне собрались от мала до велика, и холл губернаторского дома был переполнен. Каждый, кто мог держаться на ногах, танцевал, а ребятишки сидели по углам и довольствовались зрелищем. Моя маленькая приятельница Офелия танцевала с судьей.
   Две скрипки пиликали прекрасный старый мотив «До утра мы не уйдем».
   И мы именно так поступили…
   Местные женщины на Кокосовых островах не выполняют тяжелых работ, что я видел в других местах, где побывал. Сердце обитательницы Огненной Земли радостно забилось бы при виде царя природы – мужчины, влезающего на кокосовую пальму. Но, помимо умелого лазания по кокосовым пальмам, здешние островитяне строят великолепные лодки. Пожалуй, я нигде не встречал такого умения строить лодки, как здесь. Тут под пальмами я видел отличные станки, а визг ленточной пилы и стук наковальни слышались с утра до ночи. Первые шотландские поселенцы оставили здесь не только сильную северную кровь, но передали по наследству трудовые навыки. Никакое благотворительное общество не сделало столько добра, сколько сделали благородный капитан Росс и его сыновья, унаследовавшие от него предприимчивость и бережливость.
   Адмирал Фицрой, посетивший на «Бигле» эти места, где многое необычно, отмечал, что на здешних маленьких островах крабы едят кокосовые орехи, рыба ест кораллы, собаки ловят рыбу, люди ездят на черепахах, а раковины являются опасными ловушками для людей. К этому он добавил, что морские птицы садятся на ночлег на деревья, а множество крыс устраивает жилье на вершинах пальм.
   Занимаясь переоборудованием «Спрея», я решил нагрузить его знаменитыми гигантскими раковинами-тридакнами, которые водились в ближайшей бухте. Вот поэтому «Спрей» едва не лишился своего экипажа, и вовсе не потому что я сунул ногу в предательскую раковину-ловушку а из-за беспечного отношения к плаванию через бухту на лодке.
   Мне приходилось пересекать океаны, я совершил кругосветное плавание, но никогда так близко не сталкивался с неизбежностью гибели, как на этот раз. И все из-за того, что я целиком положился на другого человека, а он – обычный смертный – во всем положился на меня. Как бы то ни было, но я очутился вместе с одним беспечным африканцем на неустойчивой лодочке, шедшей под ветхим парусом. Когда мы были посередине пролива, неожиданный порыв ветра сорвал парус и понес лодку в открытое море, где нас ожидала неминуемая гибель. С подветренной стороны перед нами был безбрежный океан, и я с ужасом обнаружил, что в лодке нет ни одного весла. Правда, у нас был якорь, но длины каната едва хватило бы, чтобы привязать кошку, а, кроме того, под нами была большая глубина. К счастью, у нас был шест; применив его в качестве весла и используя каждый благоприятный порыв ветра, мы добрались до мелководья, а оттуда до берега. Хорошо, что все так окончилось. Я рисковал быть унесенным ветром в сторону африканского берега, находящегося в тысячах миль отсюда. Не имея в запасе ни капли пресной воды, да еще находясь в обществе тощего и голодного спутника, экипаж «Спрея» мог бы вскоре бесследно исчезнуть. Излишне говорить, что подобная участь меня не устраивала.
   Раковины-тридакны были впоследствии привезены на устойчивой лодке, и тридцать раковин заменили три тонны цементного балласта, который пришлось выбросить за борт, чтобы найти место для раковин. 22 августа «краб», удерживавший «Спрей» за киль (а может быть, это было и нечто другое), исчез, и судно вышло в море, подняв все паруса и взяв курс домой. Взбираясь на гребни волн, бушевавших возле атолла, «Спрей» оставил позади опасные рифы. Задолго до наступления темноты я потерял из виду Кокосовые острова с тысячей безгрешных обитателей, насколько могут быть безгрешными простые смертные. Я говорю «потерял из виду», но сохранил к ним сильнейшую привязанность.
   Море было бурным, и «Спрей», шедший в крутой бейдевинд, сильно заливало. Я взял направление на остров Родригес, расстояние до которого составляло тысяча девятьсот миль. Однако, учитывая снос морским течением, я взял побольше на ветер. Несколько дней кряду «Спрей» шел с зарифленными парусами. Вполне понятно, что я очень устал от непрерывной качки и сырости, так как становился насквозь мокрым при каждом выходе на палубу. В этих трудных условиях мне зачастую казалось, что «Спрей» идет слишком медленно. На пятнадцатый день плавания показания лага расходились миль на полтораста с моими теоретическими подсчетами, и я на всякий случай стал посматривать вперед, стремясь увидеть землю. В тот же день незадолго до захода солнца я увидел впереди груду облаков, неподвижно стоявших над одним местом, в то время как другие облака шли в своём направлении. К полуночи «Спрей» очутился перед чем-то темным, как раз там, где я видел неподвижные облака.
   Мне еще предстоял, судя по отсчету лага, большой путь, но все же ошибки быть не могло – передо мной находился высокий берег острова Родригес. Тогда я вытащил из воды мой патентованный лаг, который волочил за судном не столько по необходимости, сколько по привычке, приобретенной задолго до того, как я изучил «Спрей» и его возможности. И хотя на протяжении всего плавания «Спрей» доказал, на что он способен, я всегда был начеку и был готов помочь судну в случае даже малейших затруднений. Я давно заметил, что проявляющие чрезмерную доверчивость и всезнающие капитаны чаще всего становятся виновниками гибели судов и людей. Что же касается расхождения в показаниях лага с моими подсчетами, то такие случаи нередки, особенно после встреч с большими рыбами. Две из четырех лопастей вертушки лага были погнуты и сломаны, что, видимо, было работой акул.
   Убедившись в точном местоположении судна, я лег отдохнуть и предался размышлениям. Когда наступил день, я обнаружил, что нахожусь на траверзе острова в трех милях от сурового, потрепанного непогодами, затерянного далеко в Индийском океане клочка суши. Наветренная сторона была крайне негостеприимной на вид, но с подветренной стороны имелась отличная гавань, и я взял круче к ветру, чтобы туда попасть. Вскоре появился лоцман, который через узкий проход в коралловых рифах ввел «Спрей» во внутреннюю гавань.
   Курьезно, что на здешних островах многие факты считаются вымыслом, а вздор выдается за действительность, – так случилось и на этот раз. За несколько дней до моего прибытия здешний священник рассказал прихожанам притчу об антихристе, и, когда островитяне увидели белоснежный «Спрей», появившийся у берегов на гребне волн, и единственного на нем человека, они заголосили во всю мочь: «Помоги нам, Боже! Это он приплыл на лодке…» Хотя такое пришествие антихриста было наименее правдоподобным, все же эта весть тотчас же облетела остров. Местному губернатору пришлось немедленно приехать, чтобы выяснить причину возникшего в городе волнения. Особенно волновалась одна почтенного возраста женщина, которая, услышав о моем прибытии, забаррикадировала двери и не выходила на улицу восемь дней, пока я находился на острове.
   Губернатор Роберте и члены его семейства не разделяли страхов населения и прибыли с визитом на «Спрей», стоявший у причала. Тем самым они показали пример прочим обитателям острова. Сыновья губернатора сразу овладели имевшейся на «Спрее» плоскодонкой, и его превосходительству губернатору, помимо всех знаков оказанного мне гостеприимства, пришлось раскошелиться на постройку такой же плоскодонки.
   Первый день пребывания на этой обетованной земле напоминал волшебную сказку. Много дней подряд мне пришлось рассматривать карту и высчитывать возможные сроки прибытия на остров Родригес, который я считал конечным пунктом длительного перехода, ставшего еще более тягостным из-за отсутствия многих необходимых мне вещей, которыми здесь меня могли снабдить вволю. И вот наконец мое судно прибыло и надежно ошвартовалось у пирса острова Родригес.
   В первый же вечер, проведенный на берегу, я очутился в мире салфеток и граненого стекла, в то время как мне все еще чудились обрывки полотенца из сурового полотна и кружки с отбитыми ручками. Вместо швыряния по морским волнам, как это было до сих пор, я сидел в ярко освещенной комнате и в окружении блестящих собеседников обедал с губернатором острова.
   – Аладдин! – вскричал я. – Что стоит твоя лампа? Знаешь ли ты, что подаренный в Глостере рыбачий фонарь показал мне гораздо больше интересного, чем когда-либо освещал твой старый коптящий светильник!
   Следующий день я провел в порту, принимая посетителей. Миссис Роберте с детьми прибыла первой, чтобы, по ее выражению, «подать руку «Спрею»». Теперь меня больше никто не боялся, за исключением старухи, настаивавшей на том, что в трюме «Спрея» сидит антихрист, если только он уже не сошел на берег. В тот же вечер губернатор устроил для всех развлечение, пригласив «разрушителя Вселенной» рассказать о себе. И он с удовольствием подробно поведал обо всех опасностях мореплавания и, как подобает слабым смертным, приукрасил свой рассказ. Пользуясь каким-то приспособлением, он при помощи света и тени показал на стене изображение мест и стран, которые он посетил в пути и которые не им были созданы, а зрители, будь то дикари или другие, хором восклицали: «Волшебный мир! Волшебный мир!»
   Когда все было закончено, его превосходительство губернатор произнес благодарственные слова и раздал несколько золотых монет. На следующий день я сопровождал губернатора и его семью в поездке в Сан-Габриэль, расположенный в гористой местности в глубине острова. Настоятель монастыря Сан-Габриэль принял нас с королевскими почестями, и мы прогостили до следующего дня.
   Прощаясь со мной, настоятель сказал:
   – Капитан! Я обнимаю вас независимо от того, какую веру вы исповедуете. Желаю вам успеха в пути, и пусть наш спаситель Христос всегда будет с вами…
   – Дорогой аббат! – мог я только ответить на слова этого доброго человека. – Если бы все служители религии были бы так же либеральны, то насколько меньше было бы пролито крови в этом мире!
   На острове Родригес можно было запастись любым количеством отличной и чистой воды, так как губернатор Роберте построил в горах резервуар, откуда до пристани проложили трубы. Глубина у причала в высокую воду была пять с половиной футов. В прошлые годы здесь пользовались только колодезной водой, что порой вызывало различные болезни. На острове можно было купить по умеренной цене любое количество говядины. Здесь было много хорошего и дешевого картофеля; отлично выдерживавший хранение картофель я купил по 4 шиллинга за большой мешок. Из фруктов здесь было полным-полно гранатов и, заплатив по 2 шиллинга за мешок, я нагрузил столько, сколько мог навьючить на осла. Кстати, сад, в котором росли гранаты, был создан самой природой.

Глава XVII

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   16 сентября, пробыв восемь спокойных дней на острове Родригес – этой находящейся среди океана стране изобилия, – я поднял паруса и 19 сентября в полдень стал на карантинной стоянке острова Маврикий. Несколько позднее катер портового врача отбуксировал меня в порт, врач был очень доволен, что я мог предъявить ему «весь экипаж» для осмотра. Сначала он мне не поверил, но изучив судовые документы, убедился в том, что на протяжении всего плавания экипаж «Спрея» состоял из одного человека. Удостоверившись в великолепном состоянии моего здоровья, позволившего совершить столь далекое плавание, доктор без малейших проволочек дал разрешение сообщаться с берегом.
   Губернатор Родригеса любезно снабдил меня, помимо обычных документов, частными рекомендательными письмами к своим друзьям и предупредил, что прежде всего мне надлежит встретиться с чиновником почтового ведомства – милейшим мистером Дженкинсом.
   – Как поживаете, мистер Дженкинс? – крикнул я, когда его лодка поравнялась со «Спреем».
   – Откуда вы меня знаете? – спросил он.
   – А почему бы мне не знать вас? – ответил я.
   – Откуда идет ваше судно?
   – Оно идет вокруг света… – торжественно сказал я.
   – Как… и вы один-одинешенек?
   – Да… а почему бы и нет?
   – И вы меня знаете?
   – Я знавал вас тысячи лет назад, когда у нас с вами было более теплое местечко, чем сейчас (впрочем, и сейчас было достаточное пекло). Тогда вас звали Дженкинсоном, но я не попрекаю вас за то, что вы сменили прозвище.
   Мистер Дженкинс снисходительно отнесся к моей шутке и постиг ее смысл. В результате его рассказов местные жители поняли, что по ночам посещать «Спрей» опасно, так как дьявол неминуемо их схватит. Это дало мне возможность на ночь оставлять «Спрей» и не опасаться, что меня обворуют. И все же каюта оказалась взломанной, но сделано это было средь бела дня. Воры украли только ящик копченой сельди. Портовый чиновник Том Ледсон поймал воров с поличным и упрятал в тюрьму. Печальный исход этой истории поверг местных ворюг в уныние, так как они боялись мистера Ледсона не меньше, чем самого Сатану. Нанятый мною Мамед Хаджи Аюб отказался сторожить по ночам, перепугавшись до полусмерти грохота упавшего в каюте пустого ящика.
   – Господин! – сказал сторож. – Нет никакой нужды сторожить судно по ночам.
   И его слова были истинной правдой.
   На Маврикии я решил дать себе и «Спрею» длительную передышку. По мнению опытнейших моряков, трудности моего путешествия, если только они в действительности были, на девять десятых закончились, но я не мог забыть, что путь до Соединенных Штатов еще очень долог.
   Милейшие жители острова Маврикий, решив сделать меня счастливее и богаче, украсили здание оперного театра, который они называли «Корабль Пантаи». Этот «корабль» не имел дна и палубы и был, как церковь, горделиво прямым. Мне было разрешено бесплатно занимать здание для рассказов о приключениях «Спрея». На полуюте «Пантаи» мэр города представил меня здешнему губернатору и американскому генеральному консулу Джону Кемпбеллу, который еще раз представил меня губернатору. Таким путем я был принят в обществе и мог повторить свое плавание. Право, не знаю, как мне удалось прочесть эту лекцию. Вечер был исключительно жарким, и я был готов удавить портного, сшившего мне костюм специально для этой церемонии.
   Любезнейший губернатор понял, что я сделал все от меня зависящее, чтобы «оснаститься», как подобает сухопутному жителю, и пригласил посетить его резиденцию, где я очутился среди друзей.
   В районе мыса Доброй Надежды свирепствовали зимние штормы, но это меня мало беспокоило. Я решил переждать их в умеренном климате острова Маврикий, посетить Розхилл, Курепипе и другие места.
   Один день я провел в обществе мистера Робертса-старшего, отца губернатора острова Родригес, и его друзей. Возвращаясь на «Спрей», я посетил по дороге большую оранжерею вблизи Мока. В это утро владелец оранжереи открыл неизвестное и отличающееся особой выносливостью растение, которое он назвал в мою честь, – «Слокам». Он сказал, что это звучит как латынь и избавляет его от необходимости выдумывать новое слово. Любезный ботаник был явно рад моему посещению.
   Как сильно отличаются страны! Мне потом рассказывали, что в то же самое время в Бостоне, штат Массачусетс, один джентльмен уплатил тридцать тысяч долларов за то, чтобы какой-то цветок был назван по имени его жены. И этот цветок был совсем маленьким, тогда как «Слокам» появился на свет без моей просьбы и был больше кормовой свеклы.
   В Мока, Редюите и в других местах меня угощали по-королевски, и однажды я сказал семерым юным леди, что не могу отблагодарить их ничем, кроме как пригласить покататься на «Спрее».
   – Замечательно! Изумительно! – вскричали они.
   – В таком случае назначьте день… – заметил я со скромностью пророка Моисея.
   – Завтра!.. – закричали они хором. – Тетя, разрешите нам покататься, и мы всю неделю будем отлично себя вести. Тетушка, дорогая, скажите «да»!
   Все это было сказано после того, как они уже назначили прогулку на «завтра». Видимо, девицы с острова Маврикий очень похожи на американских, а дражайшая тетушка, сказавшая «я тоже поеду», ничем не отличалась от хорошей тетушки из моей родной страны. Назавтра создалось затруднительное для меня положение, так как я был приглашен на обед к капитану порта Уилсону. Я утешал себя тем, что «Спрей» неминуемо встретит сильную волну, девиц быстро укачает и я сумею вовремя поспеть на званый обед. Но из моих предположений ничего не получилось. Мы отплыли далеко, почти потеряв остров из виду, а девицы только хохотали над пляшущими за бортом волнами. Я стоял у руля, делал все от себя зависящее, чтобы увеличить качку, и страха ради рассказывал тетушке небылицы о морских змеях и китах. Эта милейшая особа выслушала все мои рассказы о чудовищах и намекнула, что, не рассчитывая на хорошего буфетчика на «Спрее», взяла с собой корзину с таким запасом провизии, что нам хватит на целую неделю.
   Чем старательнее «Спрей» укачивал юных леди, тем восторженнее хлопали они в ладоши, вскрикивая: «Как прекрасно скользить по морю!» или «Как чудесен этот остров на таком расстоянии!» Мы отплыли миль на пятнадцать, и только тогда умолкли требования идти дальше. Рассчитывая вовремя попасть в Порт-Луи и поспеть к обеду, я повернул «Спрей» к острову и понесся вдоль берега. Но в этом и заключалась моя ошибка, так как, поравнявшись с бухтой Томбо, пассажиры пришли в восторг и закричали: «Станьте здесь на якорь!» Какой моряк в силах ответить отказом на такую просьбу, и не прошло десяти минут, как «Спрей» стал на якорь. Какой-то молодой человек, стоявший на скале, размахивал шляпой и кричал: «Vive le «Spray»!»
   – Скажите, тетушка, можно ли нам искупаться у берега? – спросили девицы.
   К счастью, тут появился катер капитана порта, шедший нам навстречу, и на этом катере мы переправили девиц на берег, где они искупались. После купания девицы заявили, что не намерены расставаться со «Спреем», и мне пришлось натянуть над палубой тент из парусов, а прибывший на катере слуга-бенгалец приготовил все к ужину. Было слишком поздно идти в Порт-Луи, и эту ночь «Спрей» с его бесценным грузом провел в бухте Томбо. Ранним утром, когда звезды еще не успели померкнуть, я проснулся и услышал, как девицы молились на палубе.
   Несколько позднее снова появился портовый катер, но на этот раз с самим капитаном Уилсоном, который решил привести «Спрей» в порт, так как предполагал, что я очутился в бедственном положении. Было очень трогательно услышать дружеское заявление добрейшего капитана порта: «Я найду «Спрей» и приведу его в порт!» На «Спрее» он обнаружил очень веселых членов экипажа, которые уже приобрели опыт мореходов и умели поднять и закрепить паруса, рассказать назначение всех деталей судна, а кто-то из них даже прикрепил шляпу к кливеру. Как опытнейшие из моряков дальнего плавания, они умели вручную выбирать лот, а кое-кто знал, как развернуть судно при боковом ветре. Право, ни на одном корабле нельзя было встретить лучшей команды. Для Порт-Луи плавание юных леди за пределами гавани было неслыханным событием.
   Во время стоянки на Маврикии «Спрей» бесплатно пользовался военным доком – портовые власти к тому же улучшили парусное вооружение моего судна. Я считаю нужным поблагодарить друзей, снабдивших меня очень многим, даже мешками сахара, доставленными с одной знаменитой старой плантации.
   Использовав начавшееся благоприятное время года и будучи хорошо подготовленным к дальнейшему плаванию, «Спрей» вышел в море 26 октября. Отплыв при слабом ветре, я медленно отдалялся от острова и даже на следующий день все еще видел гору Пюс, находящуюся вблизи Мока. В тот же день я миновал Галлэ и остров Реюньон, где поговорил с подошедшим к «Спрею» лоцманом. Я вручил лоцману почтовый пакет, посланный с острова Маврикий, и поторопился уйти, так как била сильная волна и не было смысла приближаться к берегу. От острова Реюньон я взял прямое направление на мыс Сент-Клер на Мадагаскаре.
   Теперь «Спрей» шел в районах, где кончаются пассатные ветры: сила ветра, пронесшего мое судно много тысяч миль, иссякала с каждым днем. 30 октября наступил полный штиль, и «Спрей» очутился в мире тишины, к вечеру я убрал паруса и насладился ночным покоем.
   31 октября задул легкий восточно-северо-восточный бриз, и к полудню «Спрей» миновал мыс Сент-Мери. С 6 по 9 ноября, проходя Мозамбикским проливом, «Спрей» встретился с сильным юго-западным штормом, и ему пришлось выдержать серьезнейшее испытание, которое можно сравнить только с плаванием в районе мыса Горн. Шторму предшествовала сильнейшая гроза. Начиная с этих мест и вплоть до берега Африки, «Спрей» непрерывно встречался со штормами, которые бросали его в разные стороны, но все же 17 ноября мы достигли порта Наталь.
   Это удивительное место служит центром «сада-колонии», и даже город Дурбан является продолжением этих садов. С находящейся на крутом берегу станции просемафорили: ««Спрей» находится в пятнадцати милях от берега». Ветер все время крепчал, и, когда «Спрей» приблизился на восемь миль, сигнальщик снова просемафорил: ««Спрей» должен убавить паруса. Грот зарифлен и убран за десять минут. Всю работу делает один человек». Я не имел возможности проверить время, в течение которого был зарифлен парус, особенно потому, что, как я уже писал, на моих часах не было минутной стрелки. Я только знаю, что парус был убран предельно поспешно. Здешняя газета, сообщая о моей экспедиции, писала:
   «Судя по штормовой погоде, свирепствующей у здешних берегов на протяжении последних недель, «Спрей» должен был пережить трудное плавание от Маврикия до Наталя».
   Несомненно, любой моряк на любом судне считал бы эту погоду штормовой, но для «Спрея» она не представила больших неудобств, чем обычный ход против ветра.
   На столь часто задаваемый мне вопрос, как мне одному удавалось управлять «Спреем», пожалуй, лучше всего ответила одна из дурбанских газет. Я не буду перечислять всего, что было сказано редактором, и ограничусь замечанием по поводу опытности и силы, которые требуются для управления даже таким небольшим судном, как «Спрей». Мне пришлось слышать высказывания человека, называвшего себя моряком и утверждавшего, что «требуется по меньшей мере три человека, чтобы проделывать эту работу». Но всю работу выполнял я один, и притом неоднократно, и вовсе не считал ее трудной. Частенько мне приходилось слышать бессмысленные высказывания о том, что я мог «умереть от усталости».
   Вот что писала об этом газета в Дурбане:

«Капитан Джошуа Слокам

   Как вчера вкратце сообщалось, позавчера во второй половине дня в порт прибыл совершающий кругосветное плавание «Спрей», экипаж которого состоит из одного человека. Его капитан вошел в пролив, миновал главный причал и стал на якорь в бухте возле старого судна «Форреннер» раньше, чем кто-либо успел появиться на борту «Спрея». Понятно, что приход «Спрея» вызвал интерес у большой толпы зрителей. Искусство, с которым капитан Слокам провел «Спрей» среди судов, занимавших фарватер, является доказательством его опытности».
   В Наталь «Спрей» прибыл на виду у людей, знающих морское дело. На подходах к порту его встретило лоцманское судно – отличный и мощный буксирный пароход, который должен был провести «Спрей» по фарватеру. Дул сильный ветер, и море было слишком бурным, чтобы мое судно могло безопасно идти на буксире. Весь фокус моего входа в порт заключался в том, чтобы внимательно следить за действиями лоцманского парохода: я старался держаться наветренной стороны пролива, правильно скользя по большой волне.
   В Дурбане процветали два предприимчивых яхт-клуба, и, познакомившись с их членами, я совершил поездку на роскошной яхте «Флоранс» в обществе капитана Спрэдброу и премьера колонии Гарри Эскомба. Выдвижной киль «Флоранс» бороздил илистое дно, на котором, по словам мистера Эскомба, мистер Спрэдброу собирался сажать картофель. И все же яхта выиграла гонку, хотя и вспахала землю. После поездки на «Флоранс» мистер Эскомб предложил мне провести «Спрей» вокруг мыса Доброй Надежды и намекнул, что он является отличным партнером для игры в крибедж [2 - Крибедж (криббидж, криббедж) англ. cribbage – карточная игра для 2 игроков, популярная в Англии и США.]. Но мистер Спрэдброу отговорил меня от этого шага, заметив: «Вы проиграете ваше судно раньше, чем успеете обогнуть мыс».
   Впрочем, остальные собеседники не подтвердили способностей премьера Наталя играть в крибедж до самого мыса Доброй Надежды, даже если бы ставкой при этом был сам «Спрей». Должен заметить, что в Южной Африке американский юмор был в ходу, и лучшие американские смешные истории я услышал от здешнего премьера.
   Обедая однажды в отеле «Роял» в обществе члена парламента полковника Саундерсона, его сына и лейтенанта Типпинга, я имел возможность познакомиться с мистером Стенли. Великий исследователь только что вернулся из Претории и чувствовал себя прекрасно. Он раскритиковал своим колким пером президента Крюгера. Правда, это не имело особого значения, так как Пауль Крюгер был способен понимать шутку не больше, чем турецкий султан.
   Полковник представил меня мистеру Стенли, и я старался, как говорят моряки, идти круче к ветру и не торопиться, так как хотел показаться с наилучшей стороны этому опытнейшему исследователю.
   – Какой образец терпения… – сказал он, внимательно посмотрев на меня.

   – А кроме терпения ничего и не требовалось… – осмелился ответить я.
   После этого Стенли спросил, имеет ли мое судно водонепроницаемые отсеки. Я ответил, что «Спрей» весь водонепроницаем.
   – А что будет, если он наскочит на скалу? – спросил он.
   – Отсеки ему не помогут, если на избранном мною курсе придется налетать на скалы. «Спрею» надо держаться подальше от скал.
   После длительной паузы Стенли задал новый вопрос:
   – Что произойдет, если рыба-меч пронзит корпус судна?
   Само собой разумеется, что, обдумывая опасности, встречающиеся в море, я не исключал и этой, как, скажем, и удара молнии. На вопрос о рыбе-мече я рискнул ответить:
   – Первым делом рыбе следовало бы застраховать меч.
   Полковник пригласил меня на обед на следующий день, и, таким образом, я вторично встретил мистера Стенли для дальнейшего обсуждения этого вопроса. Но на сей раз знаменитый исследователь не задавал ни одного вопроса, связанного с мореплаванием.
   Очень странно слышать от ученых или от государственных мужей утверждение, что земля плоская. Однако трое буров, вдохновленные суждением президента Крюгера, подготовили труд, доказывающий нечто подобное. Когда я находился в Дурбане, они приехали из Претории, чтобы воспользоваться моей информацией, и были крайне огорчены, узнав, что мой опыт не может пойти им на пользу. Порекомендовав обратиться за советом к духам далекого прошлого, я оставил этих троих мудрецов размышлять над картой, где был нанесен путь, пройденный «Спреем». Впрочем, эта карта была для них бесполезной, хотя и была «плоской» и составлена в меркаторской проекции. На следующий день я встретил одного из этой компании в одежде духовного лица. Он нес большую библию, ничем не отличающуюся от той, которую прочитал я.
   – Если вы уважаете слово Божье, то обязаны признать, что Земля плоская… – привязался он ко мне.
   – Если слово Божье основано на том, что Земля плоская, то я… – начал я свою отповедь.
   – Что?! – вскричал он, теряя самообладание, и принял яростный вид, будто собирается броситься на меня с ассагаем. – Что вы сказали?..
   Тут я отскочил в сторону, как бы спасаясь от воображаемого оружия, и я уверен, что если бы сей почтенный, но заблуждающийся фанатик был вооружен, то экипаж «Спрея» умер бы мученической смертью. На следующий день я снова увидел его на противоположной стороне улицы и, поклонившись, описал руками окружность. Он ответил мне плавным движением рук, обозначавшим плоскость.
   Брошюрка, сочиненная этими трансваальскими географами, содержавшая самые разные доказательства их «теории», была отпечатана и прислана мне по почте раньше, чем я отправился из Африки, чтобы закончить свое плавание вокруг света.
   Слабо изобразив невежество здешних ученых мужей, не могу не высказать восхищения их физическими достоинствами. Многое из того, что я наблюдал у трансваальцев и буров, было замечательным. Известно, что они являются упорными бойцами, что они благородны по отношению к павшим в бою и бесстрашны перед лицом врагов. Упрямый фанатизм, характерный для здешних старомодных чудаков, умрет естественной смертью задолго до того, как мы избавимся от нашего собственного фанатизма.

Нельзя сказать, чтобы в Трансваале пренебрегали вопросами просвещения: там наравне преподаются английский и голландский языки, но высокая ввозная пошлина на английские учебники заставляет неимущую часть населения учить голландско-трансваальские понятия о «плоской Земле». В Дурбане я посетил народные школы и имел удовольствие видеть много смышленых детей.
Но все имеет свой конец. 14 декабря 1897 года экипаж «Спрея», отлично проведя время в Натале, поднял плоскодонку на борт, а «Спрей», воспользовавшись береговым бризом, миновал все заводи и кулуары и вышел в открытое море.

Глава XVIII

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Теперь мыс Доброй Надежды был самым важным местом, которое мне предстояло обогнуть. От бухты Столовой я мог рассчитывать на свежий ветер, при помощи которого «Спрей» мог бы вскоре добраться до своего дома. В день отплытия из Дурбана заштилело, и я провел время в размышлениях о заключительной части моего плавания. Расстояние до бухты Столовой, куда я намеревался зайти, составляло около восьмисот миль, но район для плавания был небезопасным. В стародавние времена португальские мореплаватели отличались исключительным терпением и на протяжении шестидесяти девяти лет предпринимали попытки обогнуть мыс, прежде чем смогли достичь бухты Альгоа, где матросы устроили бунт. Высадившись на маленьком острове, ныне называемом Санта-Крус, они воздвигли крест и поклялись перерезать глотку капитану, если он попытается вести судно дальше. Полагая, что Земля плоская и что, достигнув ее края, они могут свалиться в пропасть, восставшие заставили капитана Диаса повернуть вспять и были счастливы, когда вернулись к родным берегам. Год спустя Васко да Гама благополучно обогнул «Мыс штормов», как в те времена называли мыс Доброй Надежды, и в день праздника Рождества открыл Наталь. Отсюда до Индии путь был уже легким.
   Сильные порывистые штормы бушевали в районе мыса даже в это время года и возникали примерно через каждые тридцать шесть часов. Самое большее, чего им удавалось достичь, – это при попутном направлении продвинуть «Спрей» вперед либо (если они были встречными) незначительно отогнать назад.
   В день Рождества 1897 года я достиг самой южной точки мыса. В этот день «Спрей» пытался буквально встать на голову и предоставил мне неопровержимое доказательство, что к вечеру он постигнет этот трюк. С раннего утра он начал необычным образом зарываться носом в воду и носиться по волнам. Вынужден отметить это хотя бы потому, что, когда я стоял на бушприте и брал риф у кливера, «Спрей», словно преподнося мне рождественский подарок, трижды окунул меня в воду. Я вымок до нитки, и не сказал бы, что это пришлось мне по вкусу: никогда до сих пор мне не приходилось быть погруженным в море столько раз и за такой короткий промежуток времени. Проходивший мимо английский пароход поднял сигнал: «Желаю счастливого Рождества». Видимо, капитан судна был большим шутником, так как его собственное судно раскачивалось с такой силой, что винт показывался из воды.
   Два дня спустя, идя рядом с пароходом «Скотсмен», «Спрей» наверстал потерянное время и при попутном ветре миновал мыс Игольный. Смотритель здешнего маяка обменялся со мной сигналами, а впоследствии, когда я закончил плавание, прислал мне в Нью-Йорк поздравительное письмо.
   По мнению смотрителя, плавание мимо его мыса двух столь различных по типу судов является сюжетом, который необходимо запечатлеть на холсте, и он заявил, что картина скоро будет им написана. Должен заметить, что сердца людей, живущих в одиночестве на маяках, становятся отзывчивыми, добрыми и даже поэтическими. Проявление этих свойств неоднократно ощущал «Спрей», проходя мимо суровых берегов, и я, читая поднятые на маяках приветственные сигналы, испытывал глубокую признательность.
   За мысом Игольным с запада налетел еще один шторм, но я увернулся от него, скрывшись в бухте Саймонса. Когда шторм затих, «Спрей» обогнул мыс Доброй Надежды, у берегов которого, по преданию, можно встретить «Летучий Голландец». С этого момента мое плавание было в основном закончено, и я понимал, что отныне мое продвижение будет более или менее гладким. В этом месте я пересек рубеж погоды – к северу все было хорошо и ясно, а на юге дождливо и бурно и, как я уже писал, свирепствовали предательские штормы. Оправившись от последней бури, «Спрей» вошел в затишье, образованное Столовой горой, и спокойно простоял до тех пор, пока на рассвете не задул ветер.
   Возле Лайонс-Ремп к «Спрею» подошел буксирный пароход «Алерт», который, не встретив больших пароходов, удовольствовался «Спреем» и отбуксировал его в порт. Море было спокойным, и «Спрей», отдав якорь в бухте напротив Кейптауна, пробыл здесь целый день с единственной целью оказаться подальше от портовой суеты. Любезный капитан порта прислал за «Спреем» паровой катер, чтобы сразу поставить его в док, но я предпочел остаться в одиночестве и покое, чтобы обдумать пережитое во время плавания вокруг двух великих мысов. На следующее утро «Спрей» встал возле сухого дока Альфреда, где пробыл под наблюдением портовых властей около трех месяцев, пока я совершал поездку по стране от Саймонстауна до Претории. Колониальная администрация предоставила мне бесплатный проезд по железным дорогам страны. Поездка в Кимберли, Иоганнесбург и Преторию была очень приятной. В Претории я встретился с мистером Крюгером – президентом Трансвааля. Президент принял меня очень сердечно, но мой друг судья Бейерс, представлявший меня президенту, имел неосторожность сказать, что я совершил плавание вокруг света, чем было нанесено оскорбление почтенному государственному деятелю. Мистер Крюгер резко заметил судье, что земля плоская.
   – Вокруг света плавать нельзя… – сказал он. – Можно плавать по свету, а не вокруг… Это невозможно… Невозможно…
   Больше он не сказал ни слова ни мне, ни судье. Судья посмотрел на меня, я на неосмотрительного судью, а мистер Крюгер сердито посмотрел на нас обоих. Мой друг судья смутился, а я был в восторге – инцидент мне очень понравился. Это была самая блестящая информация, которую мне удалось получить от Пауля Крюгера, славившегося своими высказываниями. Ведь ему принадлежит выражение об англичанах: «Они сначала помогли мне снять пиджак, а потом стащили с меня брюки». Он также сказал: «Динамит является краеугольным камнем Южноафриканской республики». Только люди, высказывающие непродуманные суждения, могут называть президента Крюгера скучным человеком. Вскоре после моего приезда полковник Саундерсон – друг президента Крюгера, незадолго до этого приехавший из Дурбана, – пригласил меня в Ньюленд-Вайньярд, где я встретил много приятных людей.
   Его превосходительство губернатор сэр Альфред Мильнер нашел время, чтобы вместе со своими спутниками посетить «Спрей». Осмотрев палубу, губернатор уселся в каюте на ящик, леди Муриэль села на бочку, леди Саундерсон поместилась со шкипером у штурвала, а полковник с фотоаппаратом в руках отъехал на плоскодонке и сделал много снимков «Спрея» и уважаемых гостей… Среди них был королевский астроном доктор Дэвид Гилл, пригласивший меня посетить в ближайший день знаменитую обсерваторию мыса Доброй Надежды. Час, проведенный в обществе доктора Гилла, был часом пребывания среди звезд: достижения этого ученого в области фотографирования звезд широко известны. Он продемонстрировал мне большие астрономические часы своей обсерватории, а я показал ему жестяные часы «Спрея», и мы поговорили на тему о поясном стандартном времени и способах, какими я определял время с палубы моего суденышка без помощи каких-либо часов.
   Несколько позже было объявлено, что доктор Гилл будет председательствовать на лекции о путешествии «Спрея», и одно лишь его имя гарантировало мне полный зал. Он был набит до отказа, а для многих не нашлось места. Успех лекции принес мне столько денег, что я теперь имел средства и на текущие расходы, и на обратный путь домой.
   Возвратившись из поездки в Кимберли и Преторию, я застал «Спрей» благополучно стоявшим в доке, а потом снова отправился в Уорчестер и Веллингтон – города, знаменитые своими колледжами и семинариями. Во всех этих учебных заведениях тамошние дамы задавали вопрос, как можно в полном одиночестве совершить кругосветное плавание. Я высказал предположение, что в будущем появятся даже женщины-лоцманы, которые заменят мужчин, если последние будут отказываться от подобной работы.
   Проехав сотни миль по равнинам Африки, я видел плодородные, но невозделанные и заросшие кустарником поля, на которых паслись стада овец. Среди огромных, никем не используемых пространств я почувствовал желание остаться здесь, но, вместо того чтобы насаждать леса и улучшать растительность, я вернулся в док Альфреда к «Спрею», который в целости и сохранности дожидался моего возвращения.
   Меня частенько спрашивали, как случилось, что ни мое судно, ни находившееся на нем имущество не были украдены во время стоянок в разных портах, где я оставлял «Спрей» без всякого присмотра. Прежде всего должен сказать, что «Спрей» очень редко находился в окружении воров. На Кокосовых островах, на Родригесе и в других местах надо было лишь просунуть пучок кокосового волокна в дверную скобу и тем самым дать понять, что хозяина нет дома. Этого было вполне достаточно, чтобы обезопасить свое имущество даже от завистливого взора. Но, как только я прибыл на большой остров, стоящий ближе к конечной цели моего путешествия, мне понадобились солидные замки. В первую же ночь пребывания в этом порту все предметы, находившиеся на палубе, исчезли, словно их смыло водой.
   Заключительным эпизодом моего пребывания на мысе Доброй Надежды было посещение «Спрея» английским адмиралом Гарри Роусоном и его семьей. В те времена адмирал командовал южноафриканской эскадрой. Адмирал проявил большой интерес к маленькому «Спрею» и его плаванию в знакомом ему районе мыса Горн. Я был в восторге от последовательности задаваемых адмиралом вопросов и воспользовался многими предложениями. Несмотря на существенную разницу в численности подчиненных мне и ему экипажей, его советы оказались полезными.
   26 марта 1898 года «Спрей» расстался с Южной Африкой – страной огромных расстояний и чистейшего воздуха, проведя здесь время с пользой и удовольствием. Пароход «Тигр» отбуксировал «Спрей» со ставшего привычным места стоянки в открытое море, чем оказал мне добрую услугу.
   Едва буксирный канат был отдан, как слегка наполнявший паруса утренний ветер совсем затих и «Спрей» закачался на большой зыби. Замечательный вид на Столовую гору и вершины мыса Доброй Надежды искупал однообразие неподвижного состояния. Один из великих мореплавателей (кажется, сэр Френсис Дрэйк), увидев впервые мыс Доброй Надежды, сказал: «Это самое чудесное зрелище и самый величественный мыс, который я когда-либо видел на всем земном шаре». Вид был действительно прекрасным, но кому охота долго рассматривать одно и то же место при полном штиле? Вскоре я увидел, что море начинает покрываться короткими волнами – предвестниками ветра. Резвившиеся вокруг «Спрея» тюлени вытаращили на него глаза, когда при первом порыве бриза «Спрей» перестал напоминать ленивую птицу со сложенными крыльями, распрощался с окружающим и поплыл вдаль от горных вершин. Вскоре панорама изменилась, и впереди словно засиял путеводный огонек, ведущий меня к родному дому. Теперь попутчиками «Спрея» на протяжении многих дней стали дельфины, морские свиньи и рыбы, сумевшие проплывать до полутораста миль в сутки.
   Дул юго-восточный, очень благоприятный для «Спрея» ветер, и он шел отличным ходом, а я зарылся в полученные на мысе Доброй Надежды новые книги и читал сутки напролет. 30 марта я устроил в честь книг постный день и провел его в непрерывном чтении. Я читал, не думая о голоде, ветре и море, считая, что на «Спрее» все благополучно. Неожиданно сильная волна перекатилась через корму и лихо ворвалась в каюту, обдав все, включая читаемую мной книгу. Видимо, наступило время взять рифы, чтобы «Спрей» не валяло на ходу.
   31 марта настойчиво дул свежий юго-восточный ветер и «Спрей» шел под зарифленным гротом, кливером и спинакером, прикрепленным к бамбуку, полученному мною в Вайлиме, а я читал чудесные стивенсоновские «Путешествия внутрь страны». «Спрей» легко шел вперед, прыгая среди белогривых волн, сопровождаемый скакавшими вокруг дельфинами.
   Теперь мое судно снова было среди старых знакомцев – летающих рыб, этих интереснейших обитателей моря. Словно стрелы, они выскакивали из волны, распрямляли крылья, скользили по ветру, описывая занятные дуги. Затем они снова касались гребней волн, смачивая свои нежные крылья, и вновь устремлялись в полет. Летающие рыбы скрашивали длинные дни – очень уж занимательно следить за полетами этих забавных существ, когда в ясный день плывешь по океану. В таких морях не чувствуешь себя одиноким, а чтение замечательных приключений делает окружающее прекрасным. Например, находясь сейчас на «Спрее», я одновременно ощущал себя на «Аретузе», плывшей по водам Уазы.
   Вплоть до 11 апреля «Спрей» быстро проходил милю за милей. В этот день я был разбужен кряканьем редкой в здешних краях птицы-глупыша, как бы вызывавшей меня на палубу и говорившей: «Шкипер, земля на горизонте!» Я выскочил на палубу и в разгорающемся рассвете увидел милях в двадцати остров Св. Елены.
   Сначала я хотел воскликнуть: «Что это за точка в океане?» – ведь остров в длину всего лишь девять миль и возвышается на две тысячи восемьсот двадцать три фута над уровнем моря.
   Я достал из шкафчика бутылку портвейна и сделал большой глоток за здоровье моего невидимого рулевого с «Пинты».

Глава XIX

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Был полдень, когда «Спрей» стал на якорь в Джемстауне и его экипаж «в полном составе» сошел на берег засвидетельствовать почтение его превосходительству губернатору острова сэру Р. А. Стерндейлу Когда я высадился на берег, его превосходительство сердечно меня приветствовал и заметил, что в нынешнее время редко можно в этих краях увидеть человека, совершающего кругосветное плавание. Меня сразу пригласили прочитать две лекции о моем путешествии: одну в Гарден-Холле для жителей Джемстауна, а другую для офицеров гарнизона и их друзей в расположенном в горах, в одной-двух милях отсюда Плентэшн-Хаузе, резиденции губернатора.
   Наш почтенный консул мистер Пул представил меня собравшимся в резиденции и в своем вступительном слове утверждал, что легендарный морской дракон был по происхождению янки.
   Экипаж «Спрея» был замечательно принят губернатором, и я провел в Плентэшн-Хаузе несколько дней.
   По распоряжению его превосходительства, дворецкий поместил меня, словно принца, в одну из дворцовых комнат, называемую «западной», которая якобы посещалась привидениями. Губернатор проверил, не допущено ли ошибки при предоставлении мне комнаты, и рассказал обо всех привидениях, которых лично видел или о которых слышал. Он заявил, что все привидения, кроме одного, ему известны и, пожелав мне приятных сновидений, выразил надежду, что я буду иметь честь встретиться с неизвестным призраком, обитающим в западной комнате. На протяжении всей прохладной ночи я не гасил свечу и поглядывал из-под одеяла, надеясь встретиться лицом к лицу с великим Наполеоном. К сожалению, я видел только расставленную в комнате мебель и подкову, прибитую над дверью, что была как раз напротив моей кровати. На острове Св. Елены все связано с воспоминаниями о трагедии знаменитого корсиканца.
   На следующий день губернатор проехал со мной в коляске по всему острову. В одном месте дорога идет среди уступов гор и ущелий и так извивается, что образует зигзаг, где одна полоса дороги отдалена от другой всего на несколько ярдов. Несмотря на извилистость и крутизну, дороги отличны, и я удивлялся количеству затраченного на них труда. На вершинах гор воздух был прохладным и бодрящим. Мне рассказывали, что с той поры, как отменена смертная казнь через повешение за обычные преступления, здесь никто не умирает, разве что по старческой немощи свалится с обрыва или будет придавлен камнями, срывающимися с горных вершин.
   В давние времена на острове Св. Елены якобы водились ведьмы, но их находили немало и у нас, в Америке, во времена Коттона Мэзера. В настоящее время ничего не слышно о каких-либо преступлениях, и, в знак того, что на протяжении целого года в суд не поступило ни одного уголовного дела, судейские чиновники преподнесли губернатору пару белых перчаток.
   Вернувшись из губернаторской резиденции в Джемстаун, я отправился с моим земляком мистером Кларком в Лонгвуд – дом Наполеона. Французский консул господин Морилло отлично следит за сохранностью этого места и всех построек. Семья консула состояла из жены и взрослых дочерей: все они уроженки здешних мест, отлично воспитаны и прожили здесь долгие дни, месяцы и годы в полном удовольствии, не видев ничего, что находится за линией горизонта.
   20 апреля «Спрей» был готов выйти в море. Перед отплытием я завтракал с губернатором и его семьей, а ранним утром супруга губернатора леди Стерндейл прислала мне в дорогу огромный слоеный пирог с фруктовой начинкой. Я ел его очень бережливо, но, к сожалению, он не мог сохраниться так долго, как мне того хотелось. Последний кусок пирога я съел за утренней чашкой кофе в Антигуа (Вест-Индия), что все же надо считать своеобразным рекордом. В давние времена, когда я уходил в первое плавание, моя сестра, жившая на острове в заливе Фанди, испекла мне в дорогу пирог, который просуществовал столько же времени, как и губернаторский, то есть сорок два дня. После завтрака у губернатора на «Спрей» была доставлена правительственная почта, которую я должен был отвезти на остров Вознесения. С прощальным визитом на «Спрей» прибыл мистер Пул с дочерью, они пожелали мне счастливого плавания и преподнесли корзину фруктов.
   Только поздним вечером, крайне неохотно расставаясь с новыми друзьями, я выбрал якорь и взял курс на запад. Свежий ветер наполнил паруса «Спрея», и я долго смотрел на огонь, зажженный в знак прощания на здании Плентэшн-Хауза. Потом очертания острова слились с общим сумраком ночи, а к полуночи сигнальный огонь исчез за линией горизонта.
   Когда настало утро, земли нигде не было видно, и день начался как обычно, если не считать небольшого инцидента. Дело в том, что губернатор Стерндейл подарил мне мешок кофе в зернах, а американец Кларк доставил на борт «Спрея» живого козла, который должен был, по его мнению, бодать кофейный мешок и дробить зерна. Мистер Кларк утверждал, что козел составит мне отличную компанию, ничуть не хуже собаки. Вскоре я понял, что моего компаньона по плаванию, этого рогатого пса, лучше всего накрепко связать. Но тут я допустил ошибку, связав его канатами, вместо того, чтобы приковать цепью к мачте. Правда, в первый день, пока козел не освоился с морской качкой, мир не нарушался, но стоило ему приобрести «морские ноги», как он в силу врожденной привычки начал питаться подножным кормом. Вскоре это олицетворение дьявола грозило сожрать все, начиная от бом-кливера и до кормовой шлюп-балки. Это был самый злой и вредный пират, какого я встречал в моей морской жизни. Воспользовавшись тем, что я работал на носу, будучи в твердой уверенности, что разбойник накрепко привязан на палубе к помпе, он сожрал в моей каюте карту Вест-Индии. К сожалению, на «Спрее» не было ни одного каната, который мог бы противостоять зубам проклятого козла.
   С самого начала путешествия было ясно, что на борту «Спрея» мне не везет с животными. Например, у меня был сухопутный краб с Кокосовых островов, который ухитрился просунуть клешню сквозь прутья клетки и разорвать в клочья висевшую рядом рабочую куртку. Ободренный успехом, он разломал клетку и спрятался где-то в каюте. С тех пор он принялся систематически рвать в куски разные вещи, а однажды ночью даже угрожал моей жизни. Я очень хотел доставить краба живым к себе на родину, но это оказалось невыполнимым.
   Вскоре козел сожрал мою соломенную шляпу, и, когда мы прибыли в порт, мне пришлось ходить с непокрытой головой. Этот поступок окончательно решил его судьбу. 27 апреля «Спрей» достиг острова Вознесения, гарнизон которого живет в условиях военного корабля. Не успел островной боцман подняться на борт «Спрея», как мятежный козел прыгнул в его шлюпку и оказал неповиновение боцману и его команде. Я попросил матросов высадить козла на берег, что они с удовольствием выполнили. Тут он попал в руки бравого шотландца, который его уже не выпустил.
   С того дня мне снова было суждено плавать по далеким морям в полном одиночестве, и не могу сказать, что это плохо на мне сказалось, – наоборот, никем не потревоженные размышления в замечательные часы плавания сделали меня более мягкосердечным и отзывчивым.
   Плавая в одиночестве в очень мрачных районах мыса Горн, я не обнаружил в себе ни малейшей склонности лишать жизни любое живое существо, разве только в целях самообороны. Эта черта характера, свойственная всем отшельникам, усиливалась на протяжении плавания, и под конец мне даже опротивела мысль о необходимости убийства съедобных животных. Правда, на островах Самоа я с удовольствием ел жареных цыплят, но категорически воспротивился предложению взять с собой в Дорогу живых кур, чтобы их затем резать и жарить. Миссис Стивенсон, услышав мой протест, согласилась, что резать и съедать спутников по плаванию – это граничит с убийством и каннибализмом.
   Что касается комнатных животных, то на «Спрее» не было места для большой и породистой собаки, а всякие мелкие шавки ассоциируются у меня с бешенством. Мне пришлось быть свидетелем смерти от этой страшной болезни одного крепкого молодого немца, а также слышать о смерти по той же причине человека, имевшего со мной дела по страховым операциям. Как-то раз я видел, как экипаж судна залез на рангоут, спасаясь от собаки, носившейся в припадке бешенства по палубе. Поэтому я решил, что экипажу «Спрея» не следует подвергать себя риску из-за какой-то собаки и, несмотря на некоторую предвзятость суждения, отвечал следующим образом на часто задаваемый мне вопрос: собака и я не могли бы долго вместе прожить на судне.
   Кошка – более безобидное, хотя и не слишком общительное существо, но, право, кошке нечего было бы делать на борту «Спрея». На Кокосовых островах на борту «Спрея» появилась крыса, а еще одна вместе с сороконожкой залезла в трюм во время стоянки на острове Родригес. Одну крысу я выгнал с судна, а другую изловил. Вот как это было: для первой крысы я начал сооружать хитроумный капкан, твердо рассчитывая, что крыса в него попадется и будет уничтожена. Однако храбрый грызун не дал себя обмануть и, поняв намек, удалился на берег в тот самый день, когда капкан был закончен.
   Существуют традиционные методы уничтожения крыс на корабле, но к крысе, залезшей ко мне на острове Родригес, я отнесся терпеливо, и только нарушение дисциплины повлияло на крысиную судьбу. Однажды ночью, когда я спал, а судно шло своим направлением, крыса принялась лазить по мне, начав путешествие с моей головы. Но тут я очень чувствителен, к тому же, спал чутко и, прежде чем она достигла моего носа, крикнул: «Крыса!» – схватил ее за хвост и выбросил в море. Что касается сороконожки, то я ничего не знал о ее присутствии, пока, подобно крысе, она не поползла по моей лысине и не укусила в темя. Этого я также не мог потерпеть.
   Против болезненного укуса я применил чуточку керосина, и все прошло. С того момента присутствие какого-либо живого существа стало мешать моему одиночеству.
   На моем судне не было ни одного насекомого, если не считать бостонского паука, его супруги и целого выводка молодых паучков. Впрочем, должен заметить, что на последнем этапе плавания по Индийскому океану я страдал от комаров, которые сотнями появлялись из лившей с небес дождевой воды. Стоило бочке с дождевой водой простоять на солнце пять дней, как раздавалась хорошо мне знакомая музыка комариного жужжания, которую слышишь повсюду, от Аляски до Нового Орлеана.
   Находясь в Кейптауне, я услышал за обедом пение сверчка, и мой хозяин мистер Брэнскомб вызвался поймать для меня парочку сверчков. На следующий день на «Спрей» была прислана коробка с надписью: «Плутон и Бездельник». Я поставил коробку в ящик нактоуза. Сверчки оставались несколько дней без пищи, так как никто толком не знает, чем их надо кормить. По-видимому, «Плутон» был каннибалом, так как, открыв ящик, я обнаружил на дне только крылышки бедного «Бездельника». История имела печальный конец и для «Плутона» – он лежал недвижимо на спине, без всякой надежды когда-либо застрекотать.
   Остров Вознесения, где был высажен козел, называют «каменным фрегатом королевского флота», и он является опорной базой южноафриканской эскадры. Остров находится на 7°55′ южной широты и 14°25′ западной долготы и расположен в самом центре юго-восточных пассатов, на расстоянии восьмисот сорока миль от берегов Либерии. Остров представляет собой массив вулканического происхождения, как бы выброшенный со дна океана, и достигает 2818 футов над уровнем моря. Этот стратегический пункт принадлежит Англии. На вершине острова, зачастую закрытой облаками, имеется небольшой участок плодородной земли, где организована научно поставленная ферма, управляемая джентльменом из Канады. Там пасутся овцы и рогатый скот, предназначенный для нужд местного гарнизона. Здесь же устроено большое хранилище пресной воды – короче говоря, этот гигантский конус из лавы и пепла оснащен и укреплен так, что может выдержать любую осаду.
   Вскоре после прихода «Спрея» я получил записку от начальника острова, капитана Блексленда, в которой он благодарил меня за доставленную правительственную почту с острова Св. Елены и просил позавтракать с ним, его супругой и сестрой в здании штаб-квартиры, расположенной неподалеку. Вряд ли нужно уточнять, что я сразу воспользовался гостеприимством капитана.
   У пристани меня ожидала коляска, а широко улыбающийся матрос взял лошадь под уздцы и повел ее в направлении стоящего на горе капитанского дома. Лошадь он вел с такой осторожностью, будто в коляске ехали по меньшей мере лорд Адмиралтейства в компании с губернатором – позже с такой же осторожностью я был отвезен обратно.
   На следующий день я отправился посетить закрытую облаками вершину горы, и мне была предоставлена та же коляска и тот же старый матрос, который опять повел лошадь под уздцы. Думаю, что на всем острове не было ни одного человека, столь способного передвигаться пешком, как я. Матрос это, конечно, знал. В конце концов я предложил ему поменяться со мной местами.
   – Дайте мне поводья, а сами следите, чтобы лошадь не понесла.
   – О великий каменный фрегат! – воскликнул матрос. – Эта кляча никогда не двигается быстрее черепахи, и, если бы я ее не тянул за уздцы, мы никогда не достигли бы порта.
   Большую часть крутой дороги я прошел пешком, и мой гид – стопроцентный моряк – стал моим другом.
   Достигнув вершины, я встретился с мистером Шенком – канадским фермером – и его сестрой, жившими среди скал в уютном и добротном доме. Мистер Шенк показал мне всю ферму, проведя с одного поля на другое, сквозь тоннель, пробитый в выступе горы. Он рассказал, что потерял много коров, волов и овец: они погибли при лазании по крутым скалам. Зачастую одна корова сбрасывает другую с обрыва, чтобы иметь возможность пройти на пастбище. Видимо, животные на этом острове ведут себя так же, как человеческие существа, которые считают мир слишком тесным.
   26 апреля, пока я находился на берегу, поднялась сильная волна и не было возможности отойти от берега. «Спрей» надежно стоял на рейдовой бочке и находился на глубокой воде вдали от бурунов, поэтому я спокойно сидел в отличном помещении казарм и слушал занимательные рассказы офицеров «каменного фрегата». К вечеру 29 апреля море утихло, и я отправился на «Спрей», чтобы все подготовить к отплытию, которое было намечено на следующее утро.
   Я провел здесь, в центре океана, самую тщательную проверку списка экипажа «Спрея». Очень мало кто его оспаривал, и вряд ли его будут оспаривать, но действуя в интересах тех, кто бы пожелал это сделать, я формально засвидетельствовал, что на борту «Спрея», совершающего кругосветное плавание, всего лишь один человек. Для этой цели было приказано заместителю начальника острова лейтенанту Иглзу явиться на «Спрей» в день отплытия, произвести задымление всех помещений, сделать невозможным ни для кого спрятаться в корпусе судна и так удостовериться, что имеется всего лишь один член экипажа. Многим такое свидетельство может показаться излишним при наличии ряда официальных документов, выданных многими консульствами, санитарными инспекциями и таможнями, но описание моего плавания может попасть в руки людей, не знающих, чем занимаются указанные мною учреждения и насколько тщательно проверяются судовые документы, когда в порядке карантинные свидетельства.
   После того как лейтенант составил соответствующий документ, «Спрей» охотно двинулся в путь, подальше от этих разрушаемых морем скал. Прохладный и бодрящий пассат помчал судно по курсу.
   8 мая 1898 года «Спрей» пересек тот курс, но на этот раз по пути домой, которым проходил в начале плавания 2 октября 1895 года. Ночью «Спрей» прошел несколько южнее острова Фернанду ди Норонья, и я не смог его увидеть. Я был вполне удовлетворен сознанием того, что «Спрей» совершил кругосветное плавание, и меня вовсе не беспокоил вопрос, какую выгоду можно извлечь из совершенной в одиночку экспедиции.
   Я сказал самому себе: пусть будет, что будет, а плавание является рекордным. Круг замкнулся.

Глава XX

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   10 мая состояние моря сильно изменилось, и больше не могло быть сомнений, если только они вообще у меня были, в определении долготы, на которой я находился. Непривычная, давно позабытая рябь течения звучно плескалась вдоль бортов «Спрея», и, слушая приятную уху мелодию, я спокойно сидел на месте, пока «Спрей» шел в указанном направлении. Рябь, образуемая течением против ветра, убеждала меня в том, что «Спрей» находился невдалеке от мыса Сан-Роки и вошел в полосу течения, огибавшего этот мыс. Мы, старые моряки, считаем, что пассатные ветры создают здесь течение, направление которого определяется очертаниями берегов Бразилии, Гвианы, Венесуэлы и, как кое-кто утверждает, всей доктриной Монро.
   На протяжении некоторого времени дул свежий пассат, и сила течения достигла максимума в сорок миль в сутки. Прибавляя эту цифру к показаниям лага, можно было считать, что «Спрей» проходит до ста восьмидесяти миль в сутки. Берегов Бразилии я не видел, хотя шел от них всего в нескольких лигах, все время держась бразильского течения.
   Я не знал о начавшейся войне с Испанией и что при встрече с испанцами меня могли захватить в плен. В Кейптауне многие утверждали, что война неминуема, и говорили: «Испанцы вас поймают… они вас обязательно схватят!» Всем этим людям я отвечал, что если меня и схватят, то добыча не будет велика. Даже в момент наивысшего напряжения, когда случилась катастрофа с «Мэн», я не считал, что война начнется, впрочем, я мало смыслю в политике.
   14 мая, проходя несколько севернее экватора, на меридиане устья реки Амазонки я увидел мачту, на которой развевался звездно-полосатый флаг; вслед за мачтой на горизонте появились очертания похожего на крепость военного корабля «Орегон». Когда корабль подошел ближе, я увидел поднятый на нем сигнал «С-В-Т», что означает: «Не видели ли испанских военных кораблей?» А ниже сигнала виднелся огромный, больше чем грот «Спрея», ярко-желтый… испанский флаг. С той поры меня по ночам терзали кошмары.
   Сначала я не мог разобрать сигналы, подаваемые «Орегоном», так как он шел на расстоянии двух миль от меня, а бинокля у меня не было. Я подождал, пока «Орегон» подойдет ближе, прочитал сигнал и поднял в ответ сигнал «нет!». Я не встречал испанских военных кораблей, да и не искал встречи с ними. Потом я просигналил: «Будем держаться вместе для взаимной защиты», но капитан Кларк не счел нужным согласиться. Может быть, он не разобрал мои маленькие сигнальные флажки. Как мне потом рассказывали, «Орегон» помчался на всех порах искать встреч с испанскими кораблями. Когда «Спрей» проходил мимо «Орегона», тот трижды приспустил свой великолепный флаг в ответ на приспущенный флаг моего судна.
   В тот вечер я долго размышлял об опасностях войны, возникших перед «Спреем», после того как он преодолел все или почти все трудности мореплавания. В конце концов чувство надежды взяло верх над всеми моими опасениями.
   17 мая по носу с подветренной стороны показался Чертов остров, и «Спрей», только что вышедший из полосы шторма, прошел совсем близко. Ветер со значительной силой прижимал меня к берегу, на котором я ясно различал темно-серые постройки. В этом мрачном месте не видно было флага или вообще каких-либо признаков жизни.
   К концу дня французский барк, шедший в крутой бейдевинд левым галсом в направлении Кайенны, показался из-за горизонта и быстро скрылся. «Спрей» тоже шел возможно круче к ветру, но правым галсом, всячески стараясь брать мористее, так как сильная волна прижимала его слишком близко к берегу. Я был готов умолять ветер, чтобы он изменил направление.
   Плавая по безбрежным просторам океанов, я достаточно наслаждался попутным ветром и сейчас задал себе вопрос, справедливо ли, чтобы ветер повернул в нужную мне сторону, когда французскому барку это вовсе не было с руки, особенно потому, что ему пришлось бы преодолевать встречное течение? Однако в душе я сказал: «Боже, пусть все останется так, как оно есть, но не помогай французу, ибо, помогая ему, ты губишь меня».
   Я вспоминаю, как еще юнгой я частенько слышал от одного капитана, что после его горячих молитв ветер иногда полностью менял направление и из юго-восточного становился северо-западным. Капитан был очень милым человеком, но вряд ли его россказни умножат славу создателя всех ветров. Насколько я помню, капитан имел дело не с устойчивыми пассатными, а с переменными ветрами. При этих ветрах, если не жалеть времени на молитвы, раньше или позже можно дождаться изменения направления ветра. Да еще вот что: может быть, брат этого капитана плыл в то же самое время в противоположном направлении и ветер его вполне устраивал? Впрочем, на свете все так.
   В судовом журнале «Спрея» за 18 мая 1898 года имеется следующая запись:
   «Сегодня вечером, находясь на 7°13′ северной широты, я впервые после почти трехлетнего перерыва у видел Полярную Звезду».
   В этот же день «Спрей» прошел по лагу 147 миль. К этому я прибавил тридцать пять миль на попутное течение.
   20 мая ко времени захода солнца показался остров Тобаго, находящийся на некотором расстоянии от устья реки Ориноко и имеющий протяженность с севера на юг около 22 миль. Теперь «Спрей» быстро приближался к дому. Поздней ночью, идя при свежем ветре вдоль берегов острова Тобаго, я был испуган неожиданным и близким ревом бурунов. Быстро приведя судно к ветру, я взял дальше от берега, а затем, сделав поворот оверштаг, снова приблизился к острову. Обнаружив, что подошел слишком близко, я снова отвернул мористее, но уйти от опасности мне не удалось.
   Каким бы направлением ни продвигался «Спрей», повсюду на его пути стояли скалы, пройти мимо которых можно было только впритирку, и я с тревогой следил, как «Спрей» борется с течением. Час шел за часом, и я видел, как через определенные промежутки времени на гребнях волн вспыхивали отблески света и каждый раз они становились ближе и ближе.
   По-видимому, я попал в район кораллового рифа, о котором не имел ни малейшего представления. Хуже всего, что рифов было несколько, и они образовывали закрытую бухту, куда меня тащило течение. Стоило мне очутиться в этой бухте, и кораблекрушение было бы неминуемым. В этих краях я не был с тех пор, как плавал юнгой.
   Я проклинал тот день, когда позволил погрузить на борт «Спрея» козла, сожравшего карту здешних берегов. Я напряг все мои познания и припомнил все, что касалось гибели кораблей на подводных рифах, вспомнил о пиратах, находивших пристанище среди коралловых островов, где гибель кораблей была неизбежной, но я не мог вспомнить буквально ничего, что имело прямое отношение к острову Тобаго. На память мне пришло даже описываемое в романе кораблекрушение Робинзона Крузо, но там ничего не говорилось о рифах, и Крузо заботился лишь о том, чтобы сохранить порох сухим.
   – Снова ревет… – кричал я. – Но как близко сейчас сверкнул отблеск! А этот бурун, он совсем рядом с бортом! Но ты его проскочишь, старик «Спрей»! Вот он уже на траверзе! А вот еще одна волна! Еще одна такая – и ты останешься без киля и шпангоутов!..
   Я похлопал «Спрей» по транцу – он здорово умел избегать опасности. И тут огромная волна, гораздо большая, чем предыдущие, подбросила «Спрей» выше обычного и судно перескочило через риф. Меня отбросило на скрученную бухту троса, и, лишенный дара речи от изумления, я пришел в неописуемый восторг. О лампа Аладдина! О мой собственный рыбачий фонарь! Ведь смутившие меня отблески на волнах были отражением света маяка, находившегося в тридцати милях на острове Тринидад. Теперь я видел его на горизонте, и с какой же радостью я его разглядывал!
   Дорогой папаша Нептун! Если мне предстоит еще пожить на свете после этой длительной жизни, проведенной на море, среди коралловых рифов, то я всегда буду помнить об этом последнем рифе.
   Весь остаток ночи мне повсюду чудились рифы, и я все время ждал, что «Спрей» с ними столкнется. До самого рассвета я плавал взад и вперед, оставаясь на одном и том же месте, и всему виной было отсутствие карты. Сожалею, что я своевременно не приколотил к мачте шкуру козла с острова Св. Елены.
   Теперь мой путь лежал в направлении острова Гренада, куда я вез письмо с острова Маврикий. 22 мая около полуночи я подошел к острову и стал на якорь вблизи Джорджтауна. 23 мая, когда наступил рассвет, я вошел во внутреннюю гавань. Плавание от мыса Доброй Надежды до этих мест заняло сорок два дня; это был хороший переход, и я снова низко поклонился рулевому с «Пинты».
   Когда я был в Порт-Луи, леди Брюс сказала, что Гренада – очаровательный остров и что по пути домой мне следует его посетить. Прибыв сюда, я обнаружил, что меня ожидают.
   – Как это может быть? – удивленно спросил я.
   – Мы слышали, что вы побывали на Маврикии, – ответили мне. – А после Маврикия и встречи с нашим прежним губернатором Чарльзом Брюсом мы не сомневались, что вы зайдете в Гренаду.
   После такой милой встречи у меня сразу же установились дружеские отношения со всеми жителями.
   28 мая «Спрей» покинул Гренаду и шел под прикрытием Антильских островов. 30 мая я прибыл к острову Доминика и, осторожности ради, стал на якорь у карантина. У меня по-прежнему не было карты, так как на Гренаде я не смог ее достать. Впрочем, здесь меня ожидало такое же разочарование, и вдобавок произошло недоразумение с выбором места стоянки.
   Ни в районе карантина, ни на торговом рейде не было ни одного судна, а потому было все равно, где остановиться. Но тут появился черномазый парень – вроде как бы помощник капитана порта – и приказал мне перейти в другое место, которое я уже обследовал и которое мне не понравилось, так как там прибой был значительно сильнее. Поэтому, вместо того чтобы поднять паруса и сразу перейти на указанную мне стоянку, я заявил, что двинусь с места только после того, как меня снабдят картой.
   – Прежде чем вы что-нибудь получите, потрудитесь перейти на другое место… – настаивал парень и громко, в расчете на то, что его услышат на берегу, крикнул: – И притом немедленно!
   Вместо того чтобы взяться за паруса, экипаж «Спрея» продолжал спокойно сидеть на фальшборте, и это вызвало дружное ржание зрителей, торчавших на берегу, а представитель портового начальства пришел в ярость и заорал громче прежнего:
   – Здесь карантинная стоянка, говорят вам!
   – Отлично, генерал… – ответил я. – Мне как раз охота посидеть в карантине.
   – Ладно, хозяин! – кричали с берега. – Сиди в карантине.
   – Заставь этого белого дурака убраться оттуда!.. – кричали другие.
   Короче говоря, половина зрителей была за меня, а половина против.
   Тут представитель порта, доставивший столько развлечения присутствующим, капитулировал и, убедившись в моем непреклонном желании оставаться в карантине, послал за каким-то очень важным мулатом. Тот, накрахмаленный с головы до пят, вскоре появился у борта «Спрея», стоя в шлюпке с очень важным видом.
   – Карту!.. – крикнул я, увидев, что посетитель держится за поручни. – У вас есть карта?…
   – Нет, сэр… – ответил он менее спесиво. – На этом острове карты не водятся…
   Не усомнившись в правильности его информации, я сразу выбрал якорь и, как это было задумано с самого начала, отплыл к острову Сент-Джонс (Антигуа), куда прибыл 1 июня, пройдя с большой осторожностью серединой пролива. При входе в гавань «Спрей» был встречен паровым катером, на котором находились портовые чиновники во главе с губернатором Наветренных островов Френсисом Лемингом. К радости экипажа «Спрея», губернатор приказал портовому офицеру отбуксировать мое судно в порт.
   На другой день губернатор с супругой вместе с капитаном английского флота Бэрром нанесли мне визит. Так же, как и на Гренаде, мне бесплатно предоставили помещение суда и в высшей степени любознательная аудитория переполнила зал, чтобы послушать рассказ о том, какие моря пересек «Спрей» и какие страны он посетил.

Глава XXI

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   4 июня 1898 года «Спрей» в последний раз отметил судовые документы в американском консульстве, свидетельствовавшие о том, что судно, управляемое одним человеком, совершило кругосветное плавание. Перед тем как вернуть мне судовые документы, американский консул мистер Хант, так же, как и генерал Роберте в Кейптауне, написал в них краткую оценку проделанной мною экспедиции. В настоящее время этот документ хранится в государственном казначействе в Вашингтоне.
   5 июня 1898 года «Спрей» отправился домой, взяв направление на мыс Гаттераса. 8 июня «Спрей» шел строго по курсу с юга на север и находился на 22°54′ северной широты, а долгота была той же, что и в полдень. Принято думать, что идти морем под отвесными лучами солнца очень жарко, но это вовсе не так. Когда дует ветер, а море покрыто рябью, термометр показывает вполне приемлемую температуру. Зачастую в городах или на песчаных берегах, расположенных в более высоких широтах, гораздо жарче.
   Обрадовавшийся «Спрей» отличным ходом шел домой, пока не добрался до «конских широт», где его паруса безжизненно повисли. Я постоянно забывал об этой штилевой полосе и даже относился к ней как к выдумке, но теперь не только убедился в ее существовании, но столкнулся с трудностями ее преодоления. Перечень пережитых мною опасностей в океанах был бы неполным, если бы, помимо пыльных бурь у берегов Африки, «кровавых дождей» Австралии и риска, связанного с войной возле родных берегов, мне не удалось бы познакомиться со штилем «конских широт». Впрочем, я не утерял способности философски спокойно относиться к происходящему, что свойственно не каждому, особенно когда он приближается к воротам собственного дома. Испытание моего спокойствия длилось восемь суток, и на протяжении этого времени я все вечера проводил на палубе, читая при свете свечи. Море было монотонно спокойным: ни дуновения, ни даже намека на ветерок. На протяжении трех суток я наблюдал на горизонте заштилевшее судно.
   Морские водоросли – саргассы – обычно плавают большими скопищами или ветер гонит их длинными полосами. Теперь они сбились в огромные поля, среди которых передвигались разные большие и малые живые существа. Очень забавными были крошечные морские коньки, которых я набрал полную бутыль и привез домой.
   18 июня задул сильный юго-западный ветер, грозивший вот-вот превратиться в шторм, и саргассы снова разделились на полосы. В этот день ветер был слишком сильным, а море чересчур бурным. Очутившись в самом центре беспокойного Гольфстрима, «Спрей» принялся скакать по волнам, словно превратился в бурого дельфина. Как бы стараясь наверстать упущенное время, он устремился по самым бурным местам, и тут в результате неожиданных ударов и чрезмерного напряжения его такелаж начал сдавать. Прежде всего лопнула стропка грота-шкота, затем блок дирик-фала. Надо было все починить и взять рифы, что я и сделал, как только «весь экипаж» выбежал на палубу «Спрея».
   19 июня стояла хорошая погода, но с утра 20-го числа задул штормовой ветер, который при встречной волне создал неописуемый беспорядок. Пока я раздумывал, убирать ли паруса, кливер-штаг порвался у топа мачты и вместе с кливером и со всем такелажем упал прямо в море. Мне впервые довелось увидеть, как падает наполненный ветром парус и образуется пустота там, где он должен был находиться. Я сразу побежал на нос, чтобы успеть спасти парус раньше, чем его унесет набегающей волной или утащит под киль судна. Проделанная менее чем за три минуты работа показала, что к концу экспедиции я ничуть не стал слабее и что, находясь всего лишь в нескольких градусах широты от дома, я мог закончить плавание, не прибегая к услугам лекарей. Право, мое здоровье было отличным, если я мог так расторопно двигаться по палубе. А вот мог ли я лазать по мачте?
   Надо сказать, что великий Нептун подверг меня теперь серьезным испытаниям, так как мачта гнулась, как камышинка и лезть по ней было очень трудно. Все же при помощи талей и имевшихся у меня в запасе блоков и тросов штаг был заведен, и вскоре зарифленный кливер стоял, как солдат на посту, а я продолжил плавание к родным берегам. Тщательная постройка судна сослужила мне хорошую службу.

   23 июня я почувствовал себя бесконечно усталым от непрерывных и неблагоприятных шквалов и капризно вспененного моря. На протяжении многих дней я не встретил ни одного судна, хотя в этих краях вполне мог бы рассчитывать плыть в обществе какой-нибудь шхуны. Вместо этого я слышал только вой ветра в снастях «Спрея», да удары волн о борт, которых я наслушался вволю на протяжении всего плавания. Но теперь и мне, и «Спрею» казалось, что это длится слишком долго.
   К полудню с северо-запада налетел зимний шторм, совершенно неуместный в конце июня, да еще по пути к Гольфстриму. Сильный град барабанил по «Спрею», молнии сверкали в облаках, и не отдельными вспышками, а непрерывным потоком.
   День и ночь я вел «Спрей» ближе к берегу, и 25 июня невдалеке от острова Файр «Спрей» попал в ураган, который за час до этого пронесся над Нью-Йорком, где повредил здания и превратил в щепки много деревьев. Даже стоявшие у причалов суда были сорваны со своих мест и при столкновении друг с другом получили серьезные повреждения. Это был самый сильный ураган, который мне повстречался на протяжении плавания. Вовремя распознав его приближение, я принял все меры и встретил ураган с голой мачтой, но все же «Спрей» при встрече дрожал как в лихорадке. В разгар шторма мне не оставалось ничего другого, кроме размышления о бессилии человека в такую бурю. Невдалеке от Мадагаскара пришлось перенести сильнейшую грозу но она была совсем не похожа на то, что происходило сейчас. Молнии сверкали непрерывно, и казалось, что они наносят удары повсюду.
   Когда гроза утихомирилась, я, вместо того чтобы продолжать идти курсом на Нью-Йорк, взял лево руля и направился к берегу, чтобы где-нибудь в безопасной гавани обдумать все происходящее. Плывя с зарифленными парусами, «Спрей» подошел к берегам Лонг-Айленда, где я побыл некоторое время, посматривая на появлявшиеся тут и там огни каботажных судов. Думы о почти завершенной экспедиции полностью овладели мною – на память приходили какие-то мелодии, и вскоре я заметил, что чаще всего напеваю слова из песни, которую нередко пела одна милейшая женщина в те дни, когда я в Фэрхейвене сооружал моего «Спрея».
   После встреченного мной урагана я больше не видел рулевого с «Пинты». События, происходившие во время трехлетнего плавания «Спрея», проходили передо мной, словно описанные на страницах книги, стоило мне перевернуть страницу, как они становились все более занимательными. И мне казалось, что теперь я перелистываю последнюю, наиболее интересную из них.
   С наступлением рассвета я увидел, что море из темно-зеленого стало светлым. Я бросил лот и обнаружил, что глубина около тринадцати морских сажен, то есть двадцать шесть с небольшим ярдов. Берег открылся передо мной позднее и, определив тогда, что я нахожусь несколькими милями восточнее острова Файр, я воспользовался отличным ветром и поплыл вдоль берега в направлении Ньюпорта.
   После яростного урагана наступила изумительная погода, и в первой половине дня «Спрей» обогнул мыс Монток, к наступлению темноты я был на траверзе мыса Джудит и несколько позже миновал Бивертейл. Надо было преодолеть еще одну опасность, так как вход в гавань Ньюпорта был заминирован. «Спрей» держался вблизи скал и шел там, где не смог бы пройти ни свой, ни чужой корабль, имеющий сколько-нибудь значительную осадку. Продвигаясь этими местами, «Спрей» не мог потревожить находившиеся в проливе сторожевые корабли. Такой путь был очень труден, но зато совершенно безопасен, так как лучше идти возле скал, чем возле мин. Легко и бесшумно двигаясь невдалеке от хорошо мне знакомого старого сторожевого корабля «Декстер», я услышал на его палубе оклик: «Судно идет!» Я сразу посигналил огнями и в ответ услышал: «Спрей» идет!» – и сказано это было голосом друга, а друг не открыл бы огня по «Спрею». Тогда я прибавил парусов, и «Спрей» быстро миновал входные сигналы внутренней гавани. Благополучно достигнув порта, «Спрей» 27 июня 1898 года отдал якорь, завершив кругосветное плавание в сорок шесть тысяч миль, продолжавшееся три года, два месяца и два дня.
   Как себя чувствовал экипаж? Я стал еще здоровее и весил на целый фунт больше, чем при отплытии из Бостона. Постарел ли я? Все мои друзья сказали: «Слокам снова стал молодым…» Право, я помолодел на десяток лет по сравнению с временем, когда срубил первое дерево для сооружения «Спрея».
   Мое судно также было в лучшем состоянии, чем в момент отплытия из Бостона. Оно было крепко, как орешек, и прочно, как лучший из кораблей, бороздящих моря. Оно нигде не текло. Что касается водоотливного насоса, которым я так мало пользовался, то после моего пребывания в Австралии он вообще не был собран.
   Когда «Спрей» прибыл в родной порт, то первым в книге посетителей расписался человек, который всегда говорил: «Спрей» обязательно вернется». Однако «Спрей» не успокоился до тех пор, пока я его не отвел к месту его рождения, то есть в Фэрхейвен, Массачусетс. Да и мне самому хотелось вернуться на то самое место, откуда я начал свое плавание, поскольку, как я уже сказал, я за это время помолодел. И вот 3 июля при попутном ветре «Спрей» сделал тур вальса и очутился в устье реки Акушнет в Фэрхейвене, и там я привязал его к тому же самому кедровому столбу, к которому он был привязан после спуска на воду. Ближе я его доставить не мог.
   Если «Спрей» не открыл новых континентов, то это объясняется тем, что новых континентов больше нет. Он не искал новых миров, как не собирался рассказывать чудес о морских опасностях. Ведь море часто бывает жертвой клеветы!
   Отличная штука – искать пути в давно открытые страны, и вот «Спрей» сделал открытие, что самое суровое море вовсе не страшно для хорошо подготовленного судна.
   Никакой король, никакая страна и никакая казна не финансировали плавание «Спрея» – он сам сделал все, чтобы выполнить задуманное.
   Чтобы в чем-либо преуспеть, надо хорошо понимать дело, за которое берешься, и быть готовым к любой случайности. И теперь, когда я смотрю на свои скромные достижения, то вижу перед собой только незамысловатый набор плотницкого инструмента, жестяные часы и кучку обойных гвоздей – вот как будто все, что потребовалось для осуществления моей затеи. Но нет, это не все! Ведь были же многие годы учения, когда я усердно познавал нептуновы законы. Этим законам я следовал на протяжении всего плавания. И в этом заключалось главное.
   А теперь, в надежде, что я не надоел моим друзьям подробными научными отчетами, теориями и выводами, я хочу прибавить, что в мои намерения входил только рассказ о моих приключениях.
   Насколько мог, я это сделал, и теперь, когда задача выполнена, ставлю судно с его видавшими виды снастями в надежной гавани.

Путешествие «Либертада»

Глава I

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Немного предыстории: 28 февраля 1886 года барк «Аквиднек», груженый нефтью, отплыл из Нью-Йорка в Монтевидео, столицу Уругвая, расположенного на полоске земли, ограниченной Ривер Плейт на востоке, прозванной местными жителями «Восточной Бандой». «Аквиднек» был добротным судном водоизмещением в триста двадцать шесть тонн, построенным в Балтиморе – порту, известном своими клиперами, – и представлял собой судно с развитым парусным вооружением и острыми, «режущими воду» обводами корпуса. Он вызывал восхищение во многих морях.
   Команды было человек десять, временами до двенадцати, когда увеличивалось количество перевозимых грузов. Среди постоянных членов экипажа был маленький мальчик примерно шести лет и его мама (возраст которой не имеет значения), которые пользовались большими привилегиями по сравнению с остальными.
   Мой сын и помощник, Виктор, который на своем веку повидал немало приключений, прежде чем снова попал в Нью-Йорк, родился и вырос на борту судна. У него было отменное здоровье, и он был силен, как брашпиль. Впервые он увидел свет в Сан-Франциско на пакетботе «Конститьюшн» – судне, пропавшем в Самоа во время шторма в 1889 г. Гарфилд, младший брат Виктора, родился в Гонконгской гавани, на старом судне «Аметист». Он тоже был добросовестным американским гражданином, хотя в первый раз увидел свет в иностранном порту. «Аквиднек» боролся с ветрами и волнами в течение пятидесяти восьми лет, но, насколько мне известно, в такой сильный шторм, который обрушился на него 3 марта 1880 года, попал впервые.
   Шестеро членов команды были из разных стран, чужие для меня и незнакомые друг с другом, но кок, негр, был коренным американцем.
   Не знаю, достаточно ли будет этих фактов из семейной истории и описания экипажа, но в день отплытия погода была морозной и ветреной, не предвещающей ничего хорошего для путешествия, которое должно было стать, полагаю, наиболее ярким событием моей жизни, более ярким, чем события за остальные тридцать пять лет в море. Изучая утром перед отплытием прогноз погоды, мы видели, что с северо-востока и юго-востока одновременно приближаются штормовые фронты. Как писали нью-йоркские газеты, «Перспективы не внушали оптимизма». Но корабль, груз и экипаж были готовы к отплытию, хотя это и было не самое лучшее решение в сложившихся обстоятельствах. Скорость ветра только росла, и ко 2 марта с сорока миль в час она увеличилась до восьмидесяти или даже до девяноста миль. Этот ураган не унялся и 3 марта и заставил всех на борту всерьез поволноваться.
   В Нью-Йорке в те дни ветер дул с севера со «штормовым центром где-то в Атлантике», как сообщило метеобюро, которому, между прочим, даже опытные моряки обязаны в наши дни получением информации о приближении шторма, иногда за несколько дней. Прогноз оказался верным, и мы тому свидетели, а наш барк мог идти только под лоскутом фока, несколько большим, чем скатерть: вот с этим штормовым, просто крошечным, парусом он, как самый первый из всех бурунов на волне, летел все те темные дни перед самым носом бури, преодолевая значительное расстояние. Чудовищные волны обрушивались на корабль, заливая его палубу по самый фальшборт и разбрасывая вещи.
   Наши люди, каждый на своем месте, боролись со стихией: всё незакрепленное имущество было смыто, а такелаж изрядно пострадал от дикой бури.
   Доля ущерба пришлась на камбуз и самого кока, которому едва удалось избежать серьезных травм от обрушившихся волн. Они катились через палубу, гремя и унося за собой сорванные двери, окна, горшки, конфорки, чайники и всё, что уже вышло из рук нашего кулинарного художника, он и сам едва стоял на ногах. Урон был ощутимым, и это означало, что мы в течение какого-то времени, если не до самого прибытия, будем питаться только холодной пищей.
   Следующий день после бури, однако, был не так плох. Огромные волны, недавно набрасывавшиеся на корабль, замедлили ход.
   Было поднято несколько парусов, а затем, по мере уменьшения ветра, еще – судно не должно лениться, когда за ним гонятся большие морские волны. Мы летели по ветру, по необходимости добавляя парусности, пока 5 марта наш корабль не раскрыл все свои белые крылья. В течение нескольких дней дул умеренный ветер и наше быстроходное судно смеялось над волнами, пытающимися поймать его.
   В течение многих дней продолжалось наше путешествие. Каждый день мы встречали солнце раньше, чем накануне, и оставляли за собой ежедневно четыре градуса долготы. Эти солнечные дни были благоприятным временем, чтобы запастись сухой одеждой против будущей бурной погоды. Коробки и сумки были вынесены на палубу, и, пока все сохло, команда приводила в порядок судно. Плотник починил камбуз, ссадины и ушибы кока были смазаны, и за несколько дней все пришло в порядок. Немало поразительных песен услышали мы в эти счастливые дни и во время ночных вахт.
   Стойко держитесь, товарищи по плаванию, держитесь и ждите бури! Обещайте себе в Монтевидео, когда будете носить новый пиджак, что во время плавания вокруг мыса Горн с мокрым чулком на шее вместо галстука и в мокрой одежде, которую уже трудно как-то назвать, что выстоите и не решитесь уйти с палубы навсегда. Короче говоря, пообещайте себе, что в самую плохую погоду вы по-прежнему будете верны морю.
   Через десять дней мы были в северо-восточных водах: «морские свиньи», т. е. длинные пологие валы, играли под носом, дельфины мчались рядом, а летучие рыбы старались обогнать парусник и иногда заканчивали свой полет на палубе. Это было, как я сейчас понимаю, счастливым временем – переходом к другому миру. О трудностях теперь мы все забыли, поскольку «море смывает все человеческие горести».
   Спустя неделю такого приятного плавания на борту все было починено и приведено в надлежащий порядок. В поле зрения появились Острова Зеленого Мыса. Какой впечатляющий и великолепный вид! К полудню мы оказались на их траверзе, и свежий пассат вел нас до самого вечера, пока ночная тьма не скрыла их из поля зрения.
   В большинстве своем плавание под парусами – это бесконечная качка корабля, его игра с волнами, когда буря ненадолго осталась позади. Это управление судном, пока оно поднимается над валами, будто пытается соперничать со своими вечными компаньонами – стаями летучих рыб. Теперь море лишь покачивает корабль, он отвешивает солидные поклоны, посылая бесчисленные мириады брызг, которые светятся, как нимб славы. Легко шагается по его палубе: маленькому радостному, от носа до кормы, мирку на плаву.
   Мыс Фрио был следующим. При достижении этой точки мы дважды пересекли Атлантику. Курс к Островам Зеленого Мыса был принят, чтобы воспользоваться ветром, ведущим через юго-восточные воды до Фрио, лежащего на юго-западе. Этот путь мы прошли легко, без каких-либо значимых событий, которые стоило бы упомянуть на бумаге. Отсюда с переменными ветрами мы направились к Ривер Плейт, где царствуют свирепые памперо, а снасти рвутся в лоскуты.
   Памперо – ветры из пампасов – обычно дуют с большой яростью, но дают вполне яркое предупреждение о скором своем появлении: первый знак, являющийся в период ясной хорошей погоды, – это маленькие перистые облака, так тихо плавающие в небе, что едва возможно уловить их движение. Но все же они двигаются, как огромное стадо овец, безмятежно пасущихся на большом лазурном поле.
   Все это мы видели и приняли во внимание. Затем постепенно, и безо всякой видимой причины облака начинают собираться большими группами. Затем появляются вспышки огня из-за накапливающихся масс и все чаще слышится в отдалении грохочущий шум. Это предупреждение ни одно судно не должно оставлять безо внимания. «Свернуть паруса!» – и никаких других команд звучать не должно. Свернуть и закрепить все паруса, пока эти яростные посетители будут резвиться над морем и развлекаться с голыми мачтами, – вот самый безопасный план. И, только когда ярость шторма уже пошла на убыль, а море еще волнуется, судну потребуются паруса, чтобы стабилизировать его ход.
   Первый натиск бури равняет все перед собой – все выходят на вахту и стоят до тех пор, пока ревет буря. Одно хорошо в такие минуты – можно не бояться, что тебя выбросит на берег, поскольку шторм идет от берега. Не зря же ветры называются именно «памперо»!
   После того как стихла буря, пришли благоприятные ветры, которые понесли нас к цели нашего путешествия – порту Монтевидео, где 5 мая мы бросили якорь и готовились к выгрузке после таможенной проверки. Наконец груз был лихтерами доставлен на стоящие рядом причалы и склады. Тут заканчивалась зона ответственности капитана перед владельцем товаров. Только выгрузка означала конец ответственности и заботы капитана о товарах, переданных на его корабль. Совершенно очевидно, что у капитана полно забот и на море, и на суше.

Глава II

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Монтевидео, город-побратим Буэнос-Айреса, является более красивым из них двоих, если рассматривать его с моря. Как и Буэнос-Айрес, он может похвастаться многочисленными прекрасными особняками, миловидными женщинами, либеральными школами и кладбищами, поражающими своим великолепием.
   Именно в Монтевидео выражение «нищий на коне» становится правдой – здесь так дешевы лошади, что какой-нибудь попрошайка будет скакать за вами и, причитая, просить: «Из любви к Христу, подайте монету, чтобы я мог купить хлеба».
   От «Мона» мы пошли к Антонине, Бразилия, с грузом матэ. Это своего рода чай, полезный и освежающий напиток. Его вкушают местные жители, заваривают и пью через трубочку, которую опускают в дымящийся напиток в серебряной чаше или кальяне, в зависимости от того, что окажется под рукой, когда приходит охота освежиться и приободриться. Все делают по блаженному глотку из одной и той же трубочки, которая передается от одного человека к другому. Независимо от того, сколько человек будут пить, прекрасный «бомбелия», как это называют, должен попробовать каждый.
   Наверняка напиток придется доливать, чтобы он мог обойти большую компанию. Но это не займет много времени. В чашу или тыкву помещают ложку травы, две ложки сахара и наливают пинту кипятка. Всё, напиток готов. Чтобы придать ему особый аромат, в него добавляют тлеющий уголь. Тогда сосуд снова идет по кругу, с того места, где остановился, когда его опустошили в первый раз. Они будут довольны, если незнакомец первым сделает глоток из трубки – у любителей матэ нет предубеждений. В этой стране я неоднократно участвовал в смаковании матэ.
   Люди в Антонине (как и практически все люди, которых мы встречали в Бразилии) были добры, чрезвычайно гостеприимны и вежливы. Они привыкли жить бережливо – как правило, их желания не требовали больших затрат. Горные пейзажи и вид с гавани Антонины заслуживают отдельного упоминания: я не видел в мире более великого и красивого места. Климат здоровый и прекрасный. Единственный доктор, которого мы видели, носил пальто с протертыми локтями – у него почти не было пациентов. Желанный порт Антонина.
   Были у нас и музыкальные развлечения. От белозубых улыбок милых бразильских певцов становилось тепло на душе бывалого моряка. Одна нимфа спела в честь какого-то писателя песню, над которой они все очень смеялись. Так как исполнение было на ее родном диалекте, я не понял ничего, но, конечно, смеялся со всеми остальными.
   С матэ мы приехали в Буэнос-Айрес, где процесс выгрузки груза был таким же, как в Монтевидео, – в лихтеры. Но в Буэнос-Айресе мы находились в четыре раза дальше от берега, около четырех миль.
   Сухой матэ упаковывают в бочки, коробки и мешки из воловьих шкур, которые дополнительно перетягивают воловьими ремнями. Как только листья и стебли высохнут, их как можно плотнее набивают в мешок, потом его стягивают и так еще сильнее утрамбовывают. Первую порцию груза доставили к судну для погрузки. Мешки сложили в лодке, высоко над бортом, меховой стороной наружу. Скажу честно, выглядели они очень странно. И тут их заметил маленький Гарфилд.
   – Ой, папа, – сказал он, – мы получили целое стадо коров! Как же вы руками будете поднимать их?

Глава III

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Из Буэнос-Айреса мы прошли вверх по Ривер Плейт, недалеко от слияния Параны и Парагвая, чтобы спасти груз вина с севшего на мель брига «Неово Сан Паску аль» из Марселя.
   Течение в этом месте постоянно сильное и направлено в сторону моря, да и сама река здесь уже почти как море и опасна для навигации. Это и явилось причиной потерь «Сан Паскуаля» и многих других до него.
   Как бывалый моряк любой из нас мог воскликнуть: «Вода, кругом вода, и ни капли для питья!» – но мы забыли про это выражение, сознавая важность нашего задания. Мы не жалели сил для спасения вина. Страховой агент, чтобы оставить все сомнения по поводу подмены груза, выкатил бочку с одним из лучших сортов и, как истинный сомелье, выбил деревянную пробку. Некоторые бочки были повреждены и их содержимое пропитало одежду матросов с головы до ног, так как они переносили их на головах.
   Разнообразие жизни матроса может поразить воображение любого! Опыт Дэна и его товарищей по плаванию, например, на выжженном солнцем побережье, идя под палящим солнцем, если не худшее, может ожидать нас: мы просто плавали в роскоши – вино доступное, как вода. Хотя наша удача – странная дама и может обещать нам менее веселые времена, мы предпочли считать это компенсацией за прошлые неудачи: как говорится, «хорошо, что это не дождь, хоть и течет».
   Чтобы груз вина был должным образом доставлен в Росарио (без потерь со стороны команды), нам необходимо было оставаться достаточно трезвыми, чтобы пройти трудную Парану. Но не обошлось без происшествий. Один старый грешник, я говорю об одном рыбаке с лабрадора, превратился в бесполезную пьяную швабру, несмотря на наши усилия. Я говорю «наши», так как большинство членов команды были на моей стороне. К тому же с трезвыми моряками чаще заключают сделки.
   Трюм был заперт на засов, и мы обыскали все закутки на судне, которые только можно было вообразить, но Дэн все же напился. Наконец вытащили его матрас. И тут из него выпало десяток или больше бутылок самого лучшего ликера… Дэн клялся, что страшно отомстит тому, кто выдал его тайну, утверждал, что кто-то «пытается оставить его в беде», что «некоторые еще пожалеют об этом!».
   Вино разгрузили, и мы были зафрахтованы для загрузки люцерны, упакованной в тюки, для Рио. Примерно в это время случилось немало внезапных смертей – вскоре мы узнали, что холера смотрит нам всем в лицо и быстро распространяется по стране, заполняя город болезнью и смертью.
   Подойдя слишком близко, она забрала нашего лоцмана; его жена стала вдовой на следующий день после того как он привел наш корабль к причалу для погрузки.
   Многие крепкие мужчины и многие-многие женщины и дети уступили болезни, мы же, как неприкасаемые, смогли пройти через темное облако без потери любимого человека, в то время как тысячи людей постигло горе утраты. В то время казалось, что мы находимся центре облака, которое, подобно змее, ползет по районам, отравляя все, чего оно коснулось, оставляя смерть на своем пути. Это была холера в самых страшных ее проявлениях!
   Мне довелось разговориться с одним беднягой, у которого не осталось ничего, а его приютом стал скверный отель.
   – Сорок восемь часов назад, – сказал он, – я сидел в своем собственном доме с женой и тремя детьми. Теперь я один в целом мире! Даже дома своего у меня больше нет, он снесен!
   Не было никакой возможности избежать заражения, за исключением усиленного использования дезинфицирующих средств. Холера распространилась, и даже воздух был полон ею. Цена на лекарства стала настолько высока, что многие так и погибли без медицинской помощи. Вокруг беспринципных аптекарей поднялся скандал: они запрашивали чрезмерную цену за свои пилюли. Но больше ничего не было сделано, чтобы проверить их жадность. За фунт камфоры запрашивали четыре доллара, и аптекарь с несколькими сотнями капель настойки опия и хлородина – смеси лауданума, вытяжки марихуаны и хлороформа – мог путешествовать по Европе с прибыли от продаж.
   Именно в это время в Росарио мы похоронили нашего молодого друга, капитана Спека, которого все любили. Его друзья не спрашивали, умер он от холеры или по другой причине, но просто пришли попрощаться и выразить свои чувства. Министр не мог приехать в тот день, но маленький друг капитана Спека, Гарфилд, сказал:
   – Флаги были подняты для ангелов, чтобы они взяли и отнесли капитана к небесам!
   Разве есть нужда еще что-то говорить? И флаги развевались весь день. Затем мы установили мемориальную плиту. Самое трудное, что осталось, – написать вдове и сиротам.
   Наше время в Росарио после похорон было мрачным: печальные дни превращались в недели и месяцы, и наши мысли часто возвращались оттуда в счастливое прошлое. Была, правда, одна счастливая душа среди нас – душа ребенка, чье лицо сияло, как солнечный луч в любую погоду.
   Наконец наступил день отплытия из Росарио. Мы отдали канаты с чувством, что сбрасываем оковы, и буксируемый барк встал на курс с полным грузом на борту. Но мы не могли сразу отплыть в Рио, согласно чартеру: бразильский консул на Исла-Гранде – Большом острове – приказал нам посетить карантинную станцию Бразилии – это приблизительно в шестидесяти двух милях к западу от Рио, – чтобы пройти дезинфекцию и выгрузить груз в карантин.
   Новая команда была собрана и размещена на борту, но, в то время как я получал свои бумаги, новички украли одну из судовых шлюпок и понеслись прочь по течению так быстро, как могли. С тех пор я не видел ни их, ни своей лодки. Они все меня покинули – все до одного! Голландец Гарри хвастался потом, что переманил мой экипаж двухмесячным жалованием, выданным вперед. Это оказалось отвратительной помехой. Корабль, как правило, несет ответственность за каждого еще двадцать четыре часа после того, как экипаж сошел на берег, – и выдает плату за эти двадцать четыре часа тоже. Эти новички были недостойны имени моряка – моему судну было лучше без них. Я был даже рад, что смог избавиться от них, пусть и ценой своей лодки.
   Однако я заберу обратно свои слова о голландце Гарри, ставшем для меня самой мерзкой помехой. В Росарио прибыл некий грек, который называл себя Пит-грек – он был куда хуже, чем Гарри. Он отрезал уши своему конкуренту в Boca и бросил их в реку. Пит был настолько неразборчив в средствах, что легко утвердился в бизнесе вместо голландца и мирно правил вместо него.
   Капитан, который, как и я, пострадал от бесчинств Гарри, с большой радостью рассказал мне, что видел связанного Гарри на борту итальянского судна. Капитан мечтал увидеть того с веревкой на шее – не знаю, возможно, итальянцы и в самом деле повесили его, – знаю только, что это было бы для него достойной наградой за все грехи.
   Моя вторая команда была собрана мистером Питом, ранее уже упоминавшимся, и 17 декабря мы отправились в плавание из этой страны революций. Вскоре все встало на свои места, и я нашел основания радоваться смене команды. Мы плавно скользили вперед по течению, желая никогда снова не увидеть Росарио, – еще свежи в памяти были грустные минуты, которые мы все вместе пережили.
   На следующий день на рассвете мы заметили в воде собаку, борющуюся за жизнь в довольно мощных водоворотах, очевидно, она была уже на грани физических сил и не могла выплыть самостоятельно. Мы думали, как ей помочь. Наконец решение пришло: мы закрепили веревку вокруг мачты, один матрос прыгнул в воду и обернул веревку вокруг тела собаки. Несколько сильных рук тянули – и собака была спасена. Это оказался прекрасный молодой ретривер. Выражение благодарности за спасение на его морде было не менее красноречивым, чем слова благодарности на человеческом языке.
   Это приятное событие произошло в пятницу, и, конечно, имя мы дали псу соответствующее. Его новым хозяином стал Гарфилд, который сразу сказал:
   – Меня никто не узнает, когда я вернусь домой в матросском костюме и с собакой!
   Эти двое с легкостью сновали по всем помещениям корабля, вызывая улыбку даже во время самой тяжелой работы.
   Наших питомцев становилось всё больше, и все казались счастливыми, пока кошка-безбилетник однажды не убила бедного маленького Пита – нашу канарейку. Десять лет или даже более во многих странах и разных климатических условиях мы слушали пение этой крошечной птицы. Самый сладкоголосый певец был похоронен посреди большой Атлантики. Из-за небрежности стюарда и хитрости кошки случилась настоящая трагедия. Это была действительно большая потеря для всех нас – почти как потеря ребенка.
   Даже книга, которая была прочитана в море, становится нашим другом больше, чем сотня книг, прочитанных на земле. Что ж тут говорить об испытанном друге, прошедшем с нами множество путешествий!
   Но вернемся к журналу нашего путешествия: наш рулевой оказался неумелым, и мы чудом избежали кораблекрушения на Мартина Гарсия-бар, известном своим коварством месте в Ривер Плейт. Капитан небольшой шхуны отметил, что мы напрасно последовали по его пути. Я доверял своему лоцману, а он доверял шхуне, которая шла впереди. Лоцман рассуждал, что капитан впередиидущей шхуны не может добровольно идти в сторону мели и добросовестно следовал в его фарватере. И вот, когда мы почти поравнялись с мелководьем, капитан закричал: «Лево руля!» А что сделал мой глупый осел? Повернул! Барк, конечно, сразу же коснулся мели… Хорошо, что этот капитан со всей командой над нами только посмеялся – и не нанес более ощутимого вреда.
   Мы приложили максимальные усилия и выправили положение корабля, сошли с мели, обогнули ее и достигли глубокой воды. Но тут нас нагнал памперо.
   На следующий вечер шторм утих, и по взаимному согласию наш бестолковый лоцман покинул нас. Мы надеялись, что он найдет себе место на одной из драг для углубления акватории, где его возможности будут оценены.
   Затем, действуя независимо, мы без каких-либо неприятностей достигли к Рождеству плавучего маяка. Отсюда, избежав других опасностей, мы установили наш курс на Исла-Гранде, и ветер помогал нам в этом. Все на борту издали единодушный вздох облегчения. Больше на протяжении рейса в Бразилию ничего не происходило, за исключением смерти птички, о которой я уже говорил ранее и которая глубоко тронула всех нас.
   Мы достигли Исла-Гранде, нашего места назначения, 7 января 1887 года и бросили якорь на глубине в девять морских саженей, приблизительно в полдень на расстоянии выстрела из сторожевика и на таком расстоянии между судами, что можно было переговариваться с судами, стоящими на карантине, с помощью системы сигнальных флажков. Несколько судов, недовольных вынужденной задержкой из-за карантина, запускали сигналы в сторожевой корабль. Один скандинав, помню, спросил, можно ли ему разрешить пообщаться с владельцами судна. Охрана дала ему, как сказал капитан другого судна, ирландец, «уклончивый ответ». Таким образом, телеграмма, я предполагаю, была положена под сукно.
   На следующий день, 8 января, сотрудники порта на паровом катере добрались до нас и приказали нам уходить, говоря, что порт в то утро был закрыт. «Но мы сделали заход по указанию инспектора», – сказал я. «Это неважно, – сказали мне, – вы должны оставить порт, или корабль охранения будет стрелять в ваше судно». Гром среди ясного неба не мог бы удивить нас более. Это решение принесло нам гораздо больший вред – оно было равносильно разорению или удару молнии.
   Затем, угрожая чем-то, похожим на пистолет, местный дон Педро сказал: «Вон отсюда! Вы принесете нам холеру». Так что мы должны были пройти обратно до Росарио с грузом сена. Но, прибыв, мы обнаружили, что положение вещей лучше, чем было при нашем отплытии. Холера прекратилась – когда мы отплывали из Росарио, эпидемия только начиналась, но вряд ли был зафиксирован хоть один случай этой страшной болезни в целом по стране к востоку от Кордовы, когда мы вернулись. Это было действительно замечательно. Однако с этого похода начались трудности, которые впоследствии привели к полной потере судна, о чем расскажут следующие главы.

Глава IV

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Указание вернуться из Исла-Гранде принесло нам немалые трудности, несмотря на то, что карантин был предназначен бразильцами как возмездие их аргентинским соседям за прошлые преступления. Карантин был устроен не только для борьбы с лихорадкой, но и для того, чтобы максимально затруднить торговлю сахаром. Чувствительные бразильцы с трудом переносили условия карантина и решили преподать их республиканским кузенам полезный урок. Их желание состояло в том, чтобы принять ответные меры, не вызывая войну, и это было сделано. Фактически закрытие портов было оправдано тем, что аргентинцы боялись даже призрака боли в животе. Когда же эпидемия пошла на убыль, порты были открыты, аргентинцы же с восхищением увидели в бразильцах равных им в хитрости соседей и при первом удобном случае объявили два выходных дня в честь яркой Бразилии. Таким образом, всё закончилось, к общей радости, фейерверком и шампанским.
   К радости всех, кроме владельца и экипажа «Аквиднека», для нашего судна не было иного выхода, кроме как возвратиться туда, откуда прибыл груз, а это означало губительную потерю и времени, и денег. Мы зашли в первый открытый порт и телеграфировали владельцу груза, но не получили ответа. Отсюда мы пришли в Буэнос-Айрес, откуда я телеграфировал снова, желая получить инструкции. Чиновники сторожевого корабля мой отчет из Бразилии встретили со смехом, в то время как я, в чем признаюсь честно, не видел ничего смешного. После двухдневного ожидания прибыл дипломатический ответ от владельца груза: «Соблюдайте закон в зависимости от обстоятельств». По этому вопросу у нас было несколько мнений. Один человек предположил, что случай требует, чтобы я передал целый груз в море! Этот друг, могу упомянуть, был из Бостона.
   Я с тех пор сожалею, что не внял его совету. Казалось, нет никакой защиты для судов: существует закон, что судно не может быть оставлено безо внимания, но этот закон был отменен, а хитрецы в портовых службах были готовы заставить капитана раскошелиться под любым предлогом. Я сделал выводы и, продолжая идти вверх по Паране, снова ошвартовался у причала, где несколько недель назад мы были приняты с грузом. Все было готово к выгрузке. Сейчас, конечно, стоит только подойти к порту, как мы расстанемся с грузом. Все права были на моей стороне, а именно право разгрузиться там, где я впервые получил груз. Но я не мог придумать, где взять денег, чтобы купить балласт и оплатить другие расходы.
   Торговец встретил меня, обеспокоенный моими несчастьями, но заявил: «Каррамба! Как велики мои собственные потери!» Он сказал, что было бы разумно ждать повторного открытия бразильских портов. Это я и сделал.
   Мой торговец, Дон Мануэль, как говорили, стоил миллионов песо. Начало его богатству было положено, когда он торговал вразнос древесным углем, таская его за гроши на собственной спине, тогда он был добрым малым. Многие трудные сделки с тех пор привели его к почетному имени Дон и жизни в доме за девяносто тысяч долларов. Дон больше не торгует вразнос древесным углем.
   Швартовка в Росарио, ожидание болезни… Но все мы хорошо себя чувствуем, и я, наконец, могу не волноваться. Мой старый друг, Дон Мануэль, кажется, тоже оценивает ситуацию получше: он полагает, что может очиститься от грехов и жить в чистоте, как джентльмен.
   По нашему возвращению в Росарио я обнаружил, что некоторые опытные люди отсутствуют: скошенные болезнью, они освободили место для других, а некоторые, кто меньше ныл, спаслись. Среди судовых брокеров, которых я знал в Росарио, а знал я многих, не один был увезен. Был среди них и мой брокер, Дон Кристо Криштиану – Дон Мануэль назвал его El Sweaga (швед), – ему ничего не смогло бы нанести удар убойной силы, за исключением комиссии за фрахт.
   Наконец 9 апреля 1887 года стало известно, что бразильские порты открыты. Холера уже давно исчезла из Санта-Фе и Буэнос-Айреса. Бразильцы основали свои собственные фабрики, на которых сушили говядину, и могли теперь позволить себе открыть порты, не боясь конкуренции. Это вызвало большое движение среди судовладельцев. Команды на суда набирались откуда попало – от борделей до тюрем. Из шести, кого послали ко мне, четверо были освобождены из тюрьмы, где они отбывали сроки за разбой или убийство. Я узнал об этом слишком поздно. Я найду возможность в ближайшее время рассказать о них еще раз!
   Итак, в первый день мы не пришвартовались и прошли по течению несколько миль. С командой, ступившей на мое судно, и со смуглым греческим лоцманом, который сошел бы за пирата в любой части мира. Второй помощник, который также появился в Росарио, имел не менее странное выражение лица и, в дополнение к его естественным уродливым особенностям, глубокий шрам через всё лицо, наводящий на размышления о тяжелом ударе сабли – отметка, которую, как я понял позже, он, вероятно, заслужил. Я не могу назвать для себя легким мое знакомство со своей новой и решительно плохо показавшей себя командой. Так, рано вечером я подплыл на корабле, чтобы бросить якорь, и сделал это засветло по многим разумным причинам. Следующим утром грек, вместо того чтобы, как я ожидал, провести корабль по фарватеру, потребовал больше платы за его услуги и заявил, что я наверняка не смогу обойтись без него. Он требовал, чтобы, если я не готов заплатить ему, его немедленно доставили на берег.
   Деньги я смог уберечь – с ними все было в порядке, как и с «Аквиднеком»! На следующее утро он вышел с недовесом и под всеми парусами во главе флота проводимых судов. Будучи быстрейшим парусником, он легко сохранил лидерство и был одним из судов, которые легко преодолели все отмели и банки. Местные лоцманы, втянув голову в плечи, только восклицали «се не посибле», что значит «это невозможно!» Это была моя вторая поездка вниз по Паранае, это правда. Я ходил и по другим рекам так же хорошо, как по этой, и, кроме того, много раз читал «Жизнь на Миссисипи» Марка Твена. Эта книга дает много информации о речных течениях, ветрах, песчаных рифах, аллигаторах – одним словом, обо всем, что полезно знать о реках. Так что я был уверен в своих способностях!
   Сильный попутный ветер и река с течением в нашу пользу позволили нам буквально лететь вниз по каналу – мы удержали лидерство, за кормой развевался звездно-полосатый флаг! Он был хорошо заметен всем, поэтому ничтожества следовали за нами, вместо того чтобы идти собственным курсом. Мы прошли и получили немало благодарностей от капитанов и офицеров. Но лоцманы, пожимая плечами, повторяли рефрен: «нет практики, нет возможности!» – и проклинали нас как только могли. Это было так мерзко, что немало испортило мне настроение. Все, кто слышал их, согласятся, что средненький местный лоцман – самый сквернословящий человек в плавании.
   Мы прошли еще раз вниз по реке мимо маяка, на этот раз не останавливаясь. Мы поставили все паруса по благоприятному ветру и достигли Исла-Гранде спустя восемь дней, опередив весь флот на два дня. Гарфилд вел этому строгий учет. Он был на палубе, когда мы увидели землю. Была темная и туманная ночь! Ничего не было видно, лишь тусклый контур мыса сквозь дымку. Я знал это место и подумал, что мы близко. Но Гарфилд сказал, что он почувствовал запах земли, тумана или каменноугольной смолы. Эти слова были обнадеживающими. Когда марсовой воскликнул: «Бурунов нет», мы повернули нос корабля в море и опустили свинцовый лот, который показал глубину в четырнадцать саженей воды. У нас был неплохой опыт, но стоило прислушаться к предупреждениям. Тем более, что было темно и вокруг стоял туман.
   Мы продолжали сохранять лидерство плывя в полной темноте, пока сквозь серый туман утра не показался мыс. Теперь я могу упомянуть, что то, что учуял ночью Гарфилд, оказалось ведром дегтя, которое опрокинулось на палубу ночью.
   Утром 29 апреля мы нашли внутренний вход в Исла-Гранде и во второй раз вошли в гавань с грузом сена. Было все еще очень туманно, и весь день тяжелые порывы ветра, загруженные туманом и дождем, пробивались через ущелья в горах.
   Два дня спустя погода прояснилась, и начали подходить наши друзья. Они нашли нас там на якоре неподалеку, под высокой горой.
   Восемь дней здесь царили мрак и дождь. Затем нас окурили серой и посчитали достаточно здоровыми, чтобы допустить к походу в Рио, куда мы прибыли 11 мая, оставив еще один день между нами и нашими друзьями-конкурентами, которые, наконец, благополучно прибыли все, кроме британского «Дублина». Он был уничтожен пожаром между двумя портами. Экипаж был спасен капитаном Лунтом и доставлен в безопасности в Рио на следующий день.
   У входа в гавань Рио нам снова бросили вызов – мы должны были дождаться лоцмана, чтобы он провел нас через прилив.
   «Аквиднек», конечно, должен был сразу получить телеграмму от портовых властей, а моим долгом было подчиняться их приказам, которые, однако, должны были сочетаться с разумом. Однако я уже знал, что значит «принять лоцмана». Им в форте легко было командовать: «Примите, или при входе затопим вас». Мы выбирали из двух зол и решили, что лучше быть потопленными.
   В качестве предупреждения по нам даже выстрелили из пушки, но потом пришла запоздалая телеграмма от чиновников порта, мы снялись с якоря последний раз в этом путешествии и вошли в предназначенный нам порт, просторную и очень красивую гавань Рио.

Глава V

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Наконец груз был доставлен в целости и сохранности. Поголовье крыс также поменялось; в Рио те, которых мы ввезли, уступили место другим – из доков Дома Педро, где мы пришвартовались. Блохи, наверное, тоже выросли в траве, столь же счастливые, как жаворонки, и почти как большие. Была и другая живность, которую мы принесли из Росарио, несмотря на окуривания и суету во время карантина, неизвестного вида и рода.
   Оставаясь так долго в мрачных обстоятельствах, сейчас мы в Рио чувствовали себя просто счастливцами! Поэтому в первый погожий денек после прибытия в порт мы устремились на поиски городских приключений и сразу отправились на местный Бродвей, где моя жена купила высокую шляпу, которую я потом видел во сне много раз, как страшный стог сена, и которая стала для меня невинной причиной многих неприятностей.
   Я нервничаю, задумываясь о карантинах. Я посетил с семьей знаменитый Ботанический сад и дрожу от страха, что нас окурят на какой-то станции по пути. Однако наше время в Рио – это приятно проведенный день, который дал нам необходимый заряд бодрости. И, конечно, принес заказ. В первый день июня мы отплыли еще раз в Паранагуа и Антонину, частично нагруженные мукой, керосином, смолой, дегтем, канифолью и вином. Кроме того, было три пианино, один паровой двигатель и котел, взятый как балласт, т. е. «фрахт бесплатно»: в соглашении было сказано, что корабль «не несет ответственности за утечки, поломки или ржавчину». Это предложение было хорошо для корабля, так как один из диких памперос обогнал наш барк, обломал мачту и, встряхнув пестрый груз в растерянности, запутал такелаж. Судно вышло из этого сражения с немалыми потерями, которые, впрочем, мы смогли исправить прямо в море, за исключением мачты, которая сдалась при первом же напоре бури.
   Этот инцидент произвел глубокое впечатление на Гарфилда. Он, оказалось, был на палубе, когда снесло мачту, но сумел отбежать в сторону и чудом уцелел. Каждый раз, когда в поле зрения появлялось судно со сломанной мачтой или порванным парусом, он говорил, что оно было «памперовано».
   Шторм, хотя короткий, был чрезмерно серьезен, и несся по Паранагуа и Антонине. Владелец фортепьяно, как мне сказали, молился о нас и сожалел, что его товары не были застрахованы. Фортепьяно, как я и ожидал, были жутко расстроены и при игре вызывали у слушателей настоящее страдание, я должен сказать, сродни воздействию морской болезни!

Глава VI

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Наступило 23 июля 1887 года – я подошел к внезапному и шокирующему моменту в истории своего плавания – день, о котором я мечтал бы забыть, но это невозможно. В этот день между одиннадцатью и двенадцатью часами меня заставили защищать свою жизнь и все, что дорого человеку.
   Корабль стоял на якоре, один в гавани Антонины, темнота ночи скрывала его от города, что всегда на руку тем, кто хочет сокрыть преступление. Мои пираты решили, что пришло время захватить «Аквиднек», и принялись за дело. Главарь банды был большим негодяем, он хвастался, что «купил с потрохами» и помощника, и второго помощника последнего судна, на котором он плавал, «зарядив капитану в челюсть», когда они бросили якорь в Рио, и, конечно, капитан сразу же уволил его. Именно там злодей появился у меня в команде вместо того, чтобы любезно поступить в ведение караула в Исла-Гранде и отправиться в Рио, чтобы быть судимым за неподчинение американскому консулу. В один прекрасный день я призвал его поспешить и помочь спасти топсели в шквал, он заявил, что не потерпит, чтобы его торопили! Это было время, когда барк потерял брам-мачту. Я указал ему, что нет времени на разговоры и отправил наверх с остальными выполнять свой долг. То, что я сказал ему, было сказано всерьез, и это испугало его. Естественно, что он затаил обиду на меня и только ждал возможности отомстить. Знал он также, что именно я владелец барка и что у меня есть деньги. Другие матросы слышали, как он пьяным за день или два до нападения хвастался, что найдет деньги, чтобы обеспечить себе безбедную жизнь. Его приятель и близкий друг отправился из Палермо прямо в тюрьму в Буэнос-Айресе, когда он отплывал со мной в Росарио.
   На корабле все знали, что он два года отсидел за ограбление и за то, что перерезал горло работнику ранчо от уха до уха. Я встретил того капитана, которому мой матрос «зарядил в челюсть»: капитан Роберте из Балтимора был тихим джентльменом, беззлобным и, как и я, в летах.
   Одним словом, у меня на корабле затаилась самая настоящая банда! Главарь предпринял необыкновенные усилия, чтобы напасть на меня. Однако он, очевидно, выпил и потому не смог даже руку на меня поднять, только угрожал и все время толкал в сторону кормы. Я же думал не о себе, а о своей жене, которая осталась в каюте. Но больше всего меня поразило поведение его кореша, который был трезв, но находился в очень необычном, приподнятом, даже ликующем настроении. Это был последний день, когда мы устраняли повреждения, нанесенные памперо, мой помощник был в другом месте, и я дал обычный приказ бросить работу.
   – Шабаш! – сказал я человеку. Прячь инструменты, такелаж корабля выглядит хорошо. – И добавил: – Если завтра все будет в порядке, то мы закончим.
   После чего работник нагло рассмеялся мне в лицо, повторяя мои слова.
   – Все будет кончено, – заявил он, обдавая меня дыханием, – прежде, чем наступит завтра!
   Это было первое оскорбление от «кровожадного Томми», который покончил с убийствами на короткое время. Но я смотрел на его товарища, глаза которого горели, как у кошки.
   Истинный смысл его слов дошел до меня только на следующее утро, когда я увидел, что он лежит на палубе с оружием в руке! Я не ожидал трусливого ночного нападения, тем не менее я продолжал носить с собой заряженный пистолет. Я пошел спать в эту ночь, как обычно, стараясь забыть неприятный эпизод, и уснул, как только голова коснулась подушки, но жена, человек с более тонкими чувствами, бодрствовала. Это оказалось для нас большой удачей. Ближе к полуночи жена, которая услышала первые шаги на юте, осторожно разбудила меня, сказав: «Вставай! По-моему, на палубе происходит что-то странное! Я слышала шаги какого-то человека на ступеньках к каюте и еще какой-то шепот».
   – Наверное, тебе приснилось, – сказал я.
   – Нет, мне ничего не приснилось! – сказала она. – Я еще не спала. Будь осторожен – они ждут на лестнице, я слышала скрип досок у входа.
   «Если моей жене это не приснилось, – подумал я, – то не может быть никаких сомнений в заговоре. Ничто не оправдывает появление человека на юте во внерабочее время, за исключением болезни или какой-то чрезвычайной ситуации. Тем более появление тайное».
   Здесь я объясню тем, кто не знаком с порядками на корабле, что каюта матросов находится в носовой части корабля, там их легко можно найти после работы.
   Моим первым порывом было выскочить на палубу, но искренние уговоры жены разбудили во мне чувство, которое советовало действовать с крайней осторожностью. Вооружившись мощным карабином с восемью патронами в магазине, я вышел на корму, но не вперед, где, очевидно, меня ожидали. Я стоял, протирая глаза, чтобы привыкнуть к темноте, когда грубый голос проревел где-то впереди, приказывая мне подняться на палубу:
   – Почему ты не вышел на палубу, как смелый человек?
   Вот что я услышал, и этого было достаточно. Короче говоря, я понял, что мне пришлось столкнуться с мятежом.
   Я не мог поступить иначе, и сказал:
   – Я иду!
   – Идешь? Да где же ты? – и дальше этот неизвестный грязно выругался.
   Я сделал еще несколько шагов и предупредил:
   – Я вооружен, если вы осмелитесь подняться на ют, то я буду стрелять!
   Но я воздержался стрелять в ту же минуту, думая, что лучше будет обезвредить его на палубе – мой карабин был очень тяжелым. Когда он подошел, я нанес ему удар – достаточный, как мне казалось. Но это было не так – в ту же минуту он схватил меня за горло и попытался заставить спрыгнуть в море. Он почти плакал от ликования, когда почувствовал, что я вот-вот уступлю под его грубой силой.
   – Сразу надо было стрелять, старый дурак! – воскликнул он, в то же время выхватив свой нож, чтобы нанести удар.
   Я не мог говорить и даже дышать, но мой карабин выступил за меня, и хулиган упал с ножом в руке, которую на меня поднял! Это оказался единственный ответ на его угрозу – я тогда знал, что от меня в этот момент зависела не только моя собственная жизнь, но также и жизни других. Остальные, как голодные волки, двинулись на меня. Я снова закричал:
   – Вперед!
   – Что, если я не пойду? – с угрозой спросил «кровавый Томми».
   Я почувствовал, что он движется в мою сторону. Но к тому моменту я уже пришел в себя, да и холод оружия оставил меня, когда я освободился от первого потенциального убийцы. Я только задался вопросом, насколько у меня сейчас больше шансов сохранить свою жизнь, но тут пришла мысль, что мятежников только двое, а у меня еще шесть патронов в магазине и один в стволе. Да, теперь я был готов к битве – я держал палец на спусковом механизме и был уверен в победе.
   Возможно, в стрельбе все же не было необходимости, хотя двое нападавших прятались от меня в темноте. Как получилось, что я возвратил свое преимущество, после того как однажды его потерял, я понимаю с трудом. Думаю, когда отчаяние заняло место страха, я почувствовал себя достойным защищать все, что мне дорого.
   Однако я не имел никакого желания преследовать тех двух пиратов, что сбежали.
   Сразу после второго выстрела я снова оказался хозяином своего судна: оставшиеся двое на корме тут же сдались. А утром я отослал их на берег, под начало полицейских приставов. Бесполезно говорить, что я бы многое дал, чтобы предотвратить беду, но лучше иметь экипаж из матросов, чем банду головорезов.
   Однако, когда наступила кульминация, я поразился своим действиям. Человек всегда защищает себя и свою семью, поскольку жизнь прекрасна.
   Судебное дело против тех, кто нападал на меня, вскоре было прекращено. Я искренне надеюсь, что никогда больше не столкнусь с такими людьми, как те, что только вышли из тюрем и движимы только мыслью творить зло на своем пути.
   Погрузка вскоре была закончена, испанский лоцман был занят и не смог вести барк в Монтевидео; мой сын Виктор шел лоцманом.
   Я вывел «Аквиднек» из гавани, проведя его подальше от буя, следя за тем, как ведет себя отремонтированный такелаж. Урон от последнего памперо был устранен, новые брам-мачты поставлены, и все сделано тщательно и аккуратно. Я увел свой красавец-барк подальше от опасностей в пределах гавани и в печали покинул его, направившись обратно в город: я должен был вернуться, чтобы обвинить тех, кто на меня напал. И никакой жалости к ним не испытывал.

Глава VII

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Как только дело было закрыто, я отбыл пароходом в Монтевидео, куда мое судно прибыло на несколько дней раньше. Я нашел его уже полностью готовым к разгрузке. Сыну, Виктору, я настрого приказал не вмешиваться никоим образом в дело испанца. Возможно, я доверил парню слишком многое, но нашей командой уже нельзя было командовать как обычно.
   Виктор встретил меня мрачнее тучи, а моряки насмешливо следили за ним и мной, пока я поднимался на судно. Один из них, тот, кого я всегда буду помнить, дал мне несколько советов, которые уже назавтра мне весьма пригодились при погрузке. Я нашел, что мой Бразильский экипаж – отличные моряки и что на борту «Аквиднека» все идет именно так, как надо.
   Вскоре груз был выгружен, другой принят на корабль и мы были готовы к отплытию. Как я уже говорил, моя команда была хорошей; но, бедняги, они были обречены на тяжелые испытания, а многих впереди ждала смерть еще до того, как путешествие будет закончено. Слишком часто неудачи следовали одна за другой. Это подтвердилось и в общении с одним из мелких чиновников в Монтевидео, лучше приспособленным к жизни, чем многие из тех, кто занимает высокие кабинеты, которые знают куда больше, чем требуется ковбою, хотя еще маловато для консула. Этот чиновник попытался внушить моей команде, что изменение владельца может рассматриваться как расторжение контракта, заставил их сойти на берег и потребовать плату за целое путешествие и возвращение домой на пароходе. Одним словом, заставил потребовать всех денег, как будто корабль был продан.
   Каких только проблем можно было бы избежать, если бы чиновники в портах были людьми компетентными! Это неблагоразумное, даже глупое вмешательство было косвенной причиной последовавших страданий и смертельных случаев среди команды.
   Я смог доказать консулу и его клерку, что матросы всегда заняты на работах и не выполняют каких-то приказов их владельца кроме тех, которые нужны для поддержания жизнедеятельности корабля. Однако я заплатил команде и затем повторно предоставил им право выбора – и они подписали контракт, в том числе и потому, что хотели вернуться домой.
   Контракт, как я сказал, подписали все, кроме одного парня – длинноволосого андалузца, которого я бы и сам не захотел больше видеть на своем корабле, за любые деньги.
   Мы возвращались домой. Весь ром Монтевидео, думаю, не мог заставить этих трезвых бразильских матросов оставить свое судно. Если бы не «земные акулы» – хитрецы, которые знают, как отнять у матроса деньги. Ведь матросам платят заранее: иногда они получают таким образом большую часть заработной платы за все путешествие, которое совершают после того, как деньги потрачены – потрачены впустую или украдены.
   Когда приблизился день отплытия, члены экипажа попросились на полдня в увольнение, чтобы сделать покупки для своих друзей и родственников в Паранагуа. Я с готовностью удовлетворил эту просьбу и был вознагражден, видя, что все до одного вернулись на корабль в обещанное время и трезвые. На другой день, когда началась установка парусов, каждый был на своем посту и все радостно пели «веселей, хо-хо!». Все, кроме одного, который жаловался на озноб и лихорадку. Правда, он утверждал, что уже болел тропической лихорадкой и что после дозы хинина ему непременно полегчает.
   Увы, это оказалось не так: два дня спустя его озноб превратился в нечто весьма знакомое. На следующий день еще трое лежали пластом с лихорадкой и первыми пятнами. Я понял, что у нас началась эпидемия оспы!
   Мы сделали остановку в Мальдонадо, но совершенно напрасно – врачебной помощи ждать не приходилось. Оставить порт в нашем состоянии было тяжелым решением, но выбора не было. Разве что мы вообще не смогли бы выйти из порта. Мы были в меньшинстве, но сама природа в этот отчаянный миг протянула руку помощи: ветер посвежел и помог нам оставить негостеприимный порт. Ветер был настолько любезен, что нес нас прочь от порта по направлению Флорес-Айленд, куда мы направились в крайне тяжелом финансовом положении. Ветер перерос в шторм и решил нам надолго запомниться – наши паруса облетели, как осенние листья. Я запомнил такой эпизод: белоснежная чайка села на палубу, чтобы немного отдохнуть от борьбы со свирепым ветром. Мои моряки увидели в этом зловещее предзнаменование – один даже стал перед птицей на колени и молился Святой Деве, умоляя Господа уберечь и корабль, и экипаж. Дождь лил как из ведра, барк метался из стороны в сторону, день стал черным как ночь. Ветер переменился на запад-северо-запад. Я стоял у рулевого колеса в той одежде, которую надел, сходя на берег, и не успел заменить на что-то более водостойкое. Я всегда был хорошим штурманом и потому взял рулевое колесо, велев Виктору и плотнику смешивать дезинфицирующие средств для себя, и лекарства для всех больных. Хорошо, что в нашей аптечке нашлось достаточно средств.
   Флорес-Айленд был не так и далеко. Вспышки молнии осветили низкие скалы удивительно близко к нам. Барк с большой скоростью несся мимо берега – мы даже слышали рев прибоя. Пришлось зарифить паруса и поискать тихое место, чтобы избежать острых скал. Корабль послушался руля, и мы попытались стать на якоря.
   Оба якоря были опущены, и цепь размоталась до самого конца – буря теперь была ураганом. Одна цепь была потеряна, мы цеплялись за леера просто для того, чтобы остаться на корабле. Тревожный страх, что порвется второй канат, не отпускал нас всю ночь, но еще большая опасность была на самом судне, и это тревожило не меньше.
   Два барка той ночью прошли недалеко от нас с лоцманами на борту. Они пытались стать на якорь примерно там же, где пытался спрятаться «Аквиднек».
   У них не получилось, и их команды были спасены с большим трудом, а затем отправлены в Монтевидео. Мы же, мокрые, утомленные, в пропитанной потом одежде, попадали на палубу, чтобы хоть немного отдохнуть – вряд ли у нас получилось бы уснуть, нас просто оглушали стоны наших умирающих товарищей по плаванию.
   Когда рассвело (сейчас мне кажется, что это была самая мрачная из всех моих ночей на море), мы развесили сигнальные флажки, чтобы уведомить проходящие суда о печальном состоянии экипажа и просить медицинской помощи. К ночи шторм стих, но к нам не подошло ни одно судно, мрак темнее полуночи опустился на экипаж с микробами, заполонившими корабль. В смятении все снова молились, чтобы близкие дождались их дома.
   Наши повторные сигналы на следующий день принесли ответ: «Каррамба! Не двигайтесь с места!» Да ведь мы едва могли стоять, еще меньше мы могли бы вести корабль против ветра и течения. Никто не знал это лучше, чем люди на острове: наши сигналы рассказали целую историю, к тому же мы были всего в полутора милях от берега и флаги легко читались.
   В конце дня, однако, к нам вышла баржа, плохо укомплектованная и еще хуже управляемая. Рулевой, похоже, выпил, как приложился к бутылке и доктор. Я в этом почти уверен – он попал к нам на борт только со второй попытки.
   Доктор, чувствуя себя отчаянно храбрым, все же попал на борт и принес нам фунт серы и пинту карболовой кислоты, за что мы были действительно благодарны: к этому времени наши дезинфицирующие средства почти исчерпались. Сам же доктор поспешно нас покинул. Я спросил, что должен сделать с умершими в течение ночи, похоронят ли их на берегу.
   – О, нет, нет! – прокричал доктор и молча указал на воду рядом!
   Я понял, что он имел в виду!
   В ту ночь мы похоронили Хосе – моряка, чья честная улыбка встречала меня на корабле в Монтевидео. Я приказал до темноты принести на палубу камни, чтобы нагрузить балласт. Я подозревал, что они скоро понадобятся! Около полуночи повар позвал меня в крайнем возбуждении, сказав, что Хосе умер без исповеди!
   Так бедный Хосе был похоронен в тот вечер в водах Рио-Плата! Я слушал торжественный всплеск, который уведомил что еще одна жизнь закончилась, как закончилась и его работа. Но мне удалось улыбнуться, когда повар провожал своего друга словами:
   – До свидания, Хосе, до свидания!
   Я смог добавить:
   – До свидания, товарищ по плаванию, до свидания! Я не сомневаюсь, что ты хорошо отдохнешь!
   На следующий день в ответ на мою повторную просьбу о помощи мы получили с берега такой же сигнал, как и накануне: «Не двигайтесь с места!» К этому времени мои люди были деморализованы: бедолаги умоляли меня, если врач не будет пытаться вылечить их, пригласить священника исповедовать их всех. Я видел, что падре ходит по берегу, и велел дать сигнал с просьбой подняться на борт. Но ответа мы не дождались и поняли, что предоставлены сами себе.
   Похоронив еще одного члена экипажа, мы решили больше не оставаться в этом страшном месте.
   С помощью всё тех же сигнальных флажков мы попросили передать телеграмму в Монтевидео.
   Ветер дул с берега, когда мы решили сниматься с якоря и отдать концы без дальнейшей потери времени. Я был уверен, что если нас отбуксируют в порт и там мы будем ждать помощи, то «Аквиднек» может потерять и остальную часть команды. Нос корабля был теперь обращен к Монтевидео – месту, которое мы так недавно покидали полные надежд и приятных ожиданий.
   В Монтевидео дела пошли лучше. Медики сняли с корабля всех больных. Двое из них, к счастью, находились уже на пути к выздоровлению. Но бедный старый повар, который искренне поддерживал меня и обещал не покидать его старых товарищей по плаванию, заразился, умер и был похоронен недалеко от того места, где он сам недавно похоронил своего друга Хосе. Смерть этого верного человека произошла в день, когда корабль наконец пересек под парусом акваторию порта и вышел в море. Из окна больницы барк был отлично виден – он стал для повара тем призрачным судном, которое унесло его по волнам! Как мне сказали, его вдова в Паранагуа, узнав о судьбе мужа, умерла от горя.
   Работа по дезинфекции судна в Монтевидео была проведена замечательно. Бутыли с карболовой кислотой поставлялись на борт десятками, по три доллара за оплетенную бутыль, все разбавленные и готовые к использованию. Карантинная служба потрудилась на славу, обработав себя, экипаж, меня, все каюты и палубу– одним словом всё, что могло представлять опасность.
   Для меня стоимость всех этих неприятностей в деньгах, пусть я вспоминаю об этом не к месту, составила более тысячи долларов. Чего стоили мне эти события – я не могу оценить никакими деньгами. Тем не менее это был еще не конец моих страданий. Надо было обработать карболкой или уничтожить все вещи, купленные экипажем, вещи, которыми пользовалась моя жена или ребенок. Все должно было быть сожжено или обработано карболовой кислотой! Шапочка маленького мальчика здесь, сапоги его мамы там, и многие-многие вещи на борту – всё должно было быть уничтожено!

Глава VIII

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Но, как бы то ни было, беда осталась позади, новый экипаж набран, а нос «Аквиднека» снова повернул в сторону моря. Проходя остров Флорес вскоре после этого, мы наблюдали за действиями береговой охраны: они пытались разыскать затонувший корабль, который с сигналами бедствия появился между шквалами в конце шторма. Это был день, как я уже сказал, когда умер мой верный кок, а корабль был хорошо виден из его окна в лазарете. Это был светлый, прекрасный день для нас.
   Дыхание свежего ветра окрылило нас, мы поставили все паруса, для того чтобы поскорее приплыть в Паранагуа, – мы заставили береговые огни мелькать на горизонте, и вскоре они вовсе пропали из поля зрения. Стояла хорошая погода, но с заметным встречным ветром. Тем не менее не проходило и дня, чтобы мы не приближались к порту. Но однажды, придя на остров, который был населен только птицами, мы остановились – какое-то проклятие, казалось, нависло над нами. Я узнал это место: за несколько лет до этого мой давний и дорогой друг стоял у меня на палубе, глядя на этот остров. Это была последняя земля, которую он видел, мой друг. Я захотел было обойти вокруг островка, но порыв попутного ветра направил нас вперед. На закате ветер стих, но мы все же смогли пройти столько, что на следующий день оказались на другой стороне. Впрочем, снова пришел попутный ветер, а мы с удовольствием оставили цепь островков позади.
   Более или менее благоприятные ветры отныне заполняли наши паруса, пока мы, наконец, не вошли в порт.
   Маленький городок Антонина, где моя жена и Гарфилд оставались в течение этого рейса, отстоит от Паранагуа на двенадцать миль по берегу залива. Мы сошли на берег и окунулись в шум города и крики детей на набережной. Печали прошлого обратились в бегство и были заперты дома в шкафу, самом пригодном месте для былых неудач.
   Действительно, этот рейс в Монтевидео стал трудным путешествием для нас всех! Оставшиеся в живых через некоторое время попали домой. Их лица были изуродованы ужасными отметинами – некоторых я бы даже не узнал, если бы они обратились ко мне при новой встрече. Я оглядываюсь назад с удовольствием, вспоминая хороший характер моих бразильских матросов и сожалея об их и печальной судьбе! Мы встретимся снова!
   Мы решили не печалиться и вновь приступить к делу: закупить груз известного бразильского леса. «Аквиднек» был перемещен к рукаву залива, где был пришвартован под пологом девственного леса, в двадцати минутах пути на каноэ до деревни Гуаракасава. Там его вскоре начали загружать.
   Древесина этой страны, обычно очень тяжелая, тем не менее доставляется вручную к воде, откуда на каноэ отправляется на корабль. Эти каноэ, изготавливаемые иногда из цельного ствола гигантского дерева, становятся сразу и каретой, и домом для всей семьи и даже местом, где можно молотить рис. Дорог почти нет, но каноэ доступны. Мужчины, женщины и дети невероятно искусны в искусстве гребли на каноэ. Даже лошадей почти нету. Хотя нет: была одна лошадь в деревне Гуаракасава – ее владелец был очень богат и уважаем.
   Семейное каноэ, о котором я говорю, имеет неплохую грузоподъемность – иногда в несколько тонн, красиво украшено резными фигурками вдоль верхней кромки борта и окрашено: чаще всего в красный или синий цвет, хотя иногда встречаются и окрашенные в зеленый. Цена этих красавцев-каноэ поднимается до двухсот пятидесяти долларов, хотя большинство стоят куда меньше. И о самом большом, и о самом маленьком заботятся с особой осторожностью, чтобы они могли прослужить много лет.
   Еще одной ценностью, о которой даже самый бедный бразилец думает большую часть дня, является его нежная жена, которая и буквально, и фигурально часто находится в одной лодке с мужем, таща ее против течения. В Бразилии сильны семейные связи, к тому же в этих местах частенько расцветает и сладкий цветок дружбы. На побережье преобладают бризы, которые дуют регулярно большую часть года, поэтому хождение под парусом является здесь очень удобным – оно стало настоящим преимуществом почти земноводных жителей побережья, которые любят воду и относятся к ней как утки или прирожденные матросы.
   Если ветра нет, они двигают свои каноэ веслами, причем скорость иногда не так заметна и уменьшается. Большие каноэ, когда нет ветра, приводятся в движение рядами весел, установленными над банками в свободных уключинах, это позволяет грести свободно, а весло становится игрушкой в руке лодочника.
   Повернув к воде длинные стройные носы, каноэ стоят в спокойных водах заливов и рек и выглядят настоящими изящными произведениями искусства.
   Мы провели Рождество 1887 года в Гуаракасава. Вскоре после него корабль был загружен, но, когда шел через залив, задел днищем одну из пологих отмелей. Чтобы сойти с отмели, мы попытались воспользоваться якорем. Однако в коварных песках якорь оказался бесполезен – корабль застрял еще больше. Вскоре пришла сильная зыбь, которая трепала барк в течение трех дней: лихие волны издевались над ее стонущим корпусом, пока наконец не разбили его в щепки… После двадцати пяти лет усердной службы «Аквиднек» закончил здесь свои дни!
   Я самостоятельно нес груз ответственности все эти годы, но увы! Я не мог нести гору: теперь мои лучшие умения и энергия не могли мне помочь. Что я мог сделать? Что я должен был сделать? Мы теперь и в самом деле были людьми, потерпевшими кораблекрушение. Вдалеке от дома – вдалеке от всего. Но время плакать еще не пришло: жизни всех членов экипажа были спасены, в то же время смеяться тоже было рано: наши потери были велики.
   Но море успокоилось, и я продал обломки, оставшиеся после шторма. После уплаты экипажу заработной платы, я выделил небольшую сумму для себя и семьи. Почти сразу я начал искать средства для спасения из «плена». Иностранных членов экипажа я отправил в Монтевидео – туда, где они присоединились к «Аквиднеку» вместо пострадавших бразильских моряков. Но для себя и семьи этот выход я не считал доступным: у нас не было достаточно денег, чтобы добраться по суше до дома, и не было судна, которое шло бы в нашу сторону.

Глава IX

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Когда все были спасены после крушения, стоило задуматься над тем, что нам может понадобиться, а что может быть продано. Я думал, что же в ближайшее время будет иметь огромное значение для нас, и решил, что такими вещами станут в первую очередь карты и мой компас, который, хотя и был сильно поврежден, оказался исправен и по-прежнему мог сослужить хорошую службу. А вот хронометр был найден неповрежденным. Одним словом, мой курс больше не был определен, но жена и сыновья поддерживали меня, и это обнадеживало.
   К слову: план нас заставила выработать сама жизнь. Мы не могли сидеть сложа руки среди туземцев. Мы обнаружили, что жизнь в далекой стране потребует больше мужества, чем возвращение домой в лодке, которую мы сами для этого построим.
   Мой сын Виктор с воодушевлением принял этот план и обещал быстрое возвращение домой. Он приложил все силы, работая над лодкой как опытный строитель. Перед началом проекта, однако, были рассмотрены все нюансы: были приняты во внимание быстрые океанские течения вокруг мысов и коралловых рифов. Опасными также были свирепые тропические штормы, с которыми, безусловно, мы столкнемся. Но лодка должна быть прочной и надежной, мы не должны бояться доверить ей нашу жизнь даже в шторм.
   Имея немалый опыт работы на судах и катерах различных размеров и еще больший опыт походов во многих морях, я обратился к работе кораблестроителя, сооружая судно, которое было бы лучше всего приспособлено к любой погоде и любым условиям, которым я бы мог управлять и которое было бы нам по средствам. Моя семья относилась к моим действиям с пониманием, трудилась, стараясь помочь во всем, даже в мелочах.
   Мореходность была первой и наиболее важной особенностью нашего микроскопического судна. Наряду с этим наше суденышко должно было уверенно чувствовать себя на воде, по крайней мере до сильных ветров. Мы рассчитывали на благоприятные ветры, и не ошиблись в своих ожиданиях.
   К этому времени у нас уже было множество не самых приятных воспоминаний: длинные карантины, дорогие окуривания, разорительные визиты врачей, которые отправили мои доллары в чужие руки. Однако с осознанием, что «есть еще порох в пороховницах», и с ощущением собственных сил, которых должно хватить, чтобы добраться домой, мы приступили к работе. У нас был весьма скудный набор инструментов – только то, что мы смогли спасти с разбившегося «Аквиднека». Но мы преобразились в дружную команду, которая строила для себя новое судно.
   Для начала мы использовали топор, тесло, две пилы, одно полудюймовое сверло и по паре сверл на 6/8 и 3/8 дюйма, две большие парусные иглы, которые мы преобразовали в гвозди, напильник и, самое ценное из всего, мешок, который мы нашли на берегу, – в нем запасные паруса выбросило на сушу. Теперь мы легко могли сделать квадратный парус. Для сверловки отверстий более 3–4 дюймов приспособили кусок железного флагштока, расклепав его конец. В конце концов у нас собрался настоящий комплект, чтобы продолжать строительство. Зажимов, которые используются кораблестроителями, у нас не было, но мы сделали замену из изогнутой гуавы и из древесины массарандуба.
   Для разных частей нашего судна в лесу по соседству мы срубили деревья. У некоторых из этих пород были странные звучные имена, перевода которых мы не знали. Одно из деревьев было очень твердым, и мы с трудом разрубили его топором. Принимая во внимание, что у нас был только один напильник, а для отделки инструментов не было совсем, мы использовали камни, чтобы заострить колья.
   Я не буду здесь рассказывать обо всех трудностях процесса изготовления лодки. Одной из наименее страшных была тропическая лихорадка, от которой мы значительно пострадали. Но и это, и все прочие препятствия наконец исчезли или стали неважными, уступая той энергии, с которой принимались решения, и наконец строительство лодки быстро пошло вперед. Мы, конечно, трудились с полной отдачей, но решили для себя, что будем отдыхать как положено «в день субботний»: мы обследовали местность вокруг места постройки, осматривали сделанное и составляли планы и расчеты на неделю.
   Было много тяжелого и «неквалифицированного» труда – кедровые доски, которые выпиливали туземцы, были очень грубыми и приходилось дополнительно их обрабатывать и выпрямлять, чтобы регулировать размер и придавать правильную форму. Доски для днища я сделал их железного дерева, 4×10 дюймов. Для бортов и палубы был использован красный кедр. Такое расположение чрезвычайно тяжелой древесины в нижней части и легкой – на верхних деталях много решило в остойчивости корабля. Железное дерево было тяжело, как камень, а кедр, будучи легким и упругим, отличался хорошей плавучестью и податливостью: всё, чего мы могли пожелать.
   Крепления мы собрали в различных местах, использовали все, что смогли собрать на месте крушения «Аквиднека»: с остатков рангоута сняли все оковки и бугеля, подобрали и использовали различные металлические части дверей и светлых люков, старый крепеж, обрывки медной обшивки. Рубку собрали из красного дерева и бамбука, а затем обтянули парусиной. Гвозди из чистой меди были закуплены у туземцев, чуть больше десяти килограммов: я заплатил за них медной монетой из расчета два килограмма монет на один килограмм гвоздей. Слишком длинные гвозди были срезаны до необходимой длины. Мы позаботились и о том, чтобы срезанные части не были потрачены впустую – их переплавили вместе с металлической обрешеткой на другие гвозди.
   Некоторые болты с квадратной головкой, которые я нашел в лавочках, пришлись очень кстати. Они были доведены до требуемой длины так, чтобы навинченная гайка оказывалась заподлицо с наружными досками. Эти семьдесят болтов, а также медные гвозди стоили нам очень дорого, но деревянные колышки, которые также использовались как крепления, не стоили ни цента – хотя и делались с большим трудом. Найтовы, веревки, сделанные из волокнистой коры деревьев, тоже обошлись нам в сущие гроши. Таким образом, по большому счету наши материалы не были дорогими: основной элемент составил лес, стоимость которого была около трех центов за распиленную или обтесанную доску. Палисандр, железное дерево, кедр или красное дерево были все по той же цене, поэтому, конечно, мы всегда выбирали лучшие сорта, ведь всегда хорошо получается то, что сделано из самых лучших материалов.
   Эти различные породы дерева и крепления, собранные наконец вместе, сделали наш корабль достаточно надежным, чтобы противостоять всему, что могло бы встретиться нам по пути.
   Наконец корпус был закончен: к нему приложили руку, если можно так сказать, изобретательность и приспособления, которые мы вынуждены были выполнить из дерева взамен металлических или нашли на месте крушения. Тем не менее корпус выглядел так, как будто был сделан в верфи и стоил немало сотен долларов. Наконец 13 мая, в день, когда были освобождены рабы Бразилии, наш корабль был спущен на воду. Мы назвали его «Либертад», то есть «Свобода».
   Его размеры: тридцать пять футов в самой длинной части, семь с половиной футов в самом широком месте и трюм глубиной три фута. Кто скажет, что он был недостаточно велик?
   Когда я начинал строить «Либертад», то взял за образец модели легких рыбачьих плоскодонок мыса Энн и изящный японский сампан. Поэтому по окончании работ оказалось, что наше судно в определенной степени напомнило оба эти типа судов. Парусное снаряжение было выполнено по типу китайской джонки или того же японского сампана, которые я считаю самыми удобными в мире.
   Это было судно, или каноэ, как я предпочитаю его называть, в котором мы должны были добраться домой, в Северную Америку. Каждый из нас был занят всё время строительства, все прошлые беды были забыты. Моя жена сшила паруса – и очень хорошие паруса, смею заметить!
   Виктор, столяр, канатный мастер и вообще подсобный рабочий, свою роль исполнил блестяще. Наш малыш Гарфилд тоже нашел работу по своим силам: выбрав молоток, он забивал гвозди и давал много советов в рейсе. Все были заняты и никто не задумывался о том, что мы должны будем столкнуться с портовыми чиновниками, идя вверх по побережью. Наверняка, любой из них поставил бы нам немало преград, забыв, что для столь малого корабля нет нужды предоставлять паспорт, пусть даже я собираюсь пойти в столь долгое путешествие – в одиночку или с семьей достичь Северной Америки.
   Как только корабль был закончен, к вашему покорному слуге, писателю и конструктору суденышка, вернулась лихорадка – я был вынужден лечь в постель, и оставался там три дня. Я нашел в спасенной аптечке немного Arsenicum, думаю, это называется мышьяком. Я взял совсем крошечные дозы (для начала просто ничтожные, поверьте) и почувствовал, что этот яд дает хороший эффект при малярии – по моим венам словно ветерок пробежал. Небольшое увеличение дозы я с каждым часом ощущал как облегчение болезни, и через несколько дней оправился полностью.
   Примерно в это же время, как говорят астрологи, на нас снизошел небесный посланник в лице чиновника таможни, который попросил меня на следующий день показать ему судно. Это вселило в меня тревогу. Гонец доставил его послание, скажу честно, изложенное в самых вежливых тонах, но нет смысла обращать внимание на эту вежливость, поскольку бразильцы вежливы всегда. Эта ничтожная, как кажется сейчас, вещь вновь бросила меня в жар.
   Что я предпринял?
   Я поднялся на следующий день, после ужасного ночного кошмара, готовый поклясться, что не сделаю этого снова! У доброго чиновника, которого мне представили в его офисе, не было желания хоть в чем-то обвинить меня, напротив, он хотел сделать мне интересное предложение. Он сказал, что небольшой «Либертад» привлек внимание его людей и его самого. Его любопытство, как сказал он, было удовлетворено, когда он увидел готовое судно «выполненное с отменным качеством и подлинным умением». Я услышал это и много других лестных выражений. Я удивился, но про себя смог лишь сказать: «Я думаю, что вы правы, сэр, и у вас хороший вкус, несмотря на то, что вы таможенник».
   Поток этой лести, короче говоря, сводился к тому, чтобы я построил лодку для его правительства без выделения денег на новое судно, несмотря на то, конечно, что мне потребовался бы новый киль, доски, шпангоуты, веревки для такелажа и прочее – «разве вы не смогли восстановить все это?»
   Я попросил время, чтобы рассмотреть это предложение. Льстя, поскольку слова чиновника были и предложением либеральной платы за то, что лодка могла быть «отремонтирована»… Возможно, мною двигало простое соображение, что я не смогу остаться в этой жаркой стране, не рискуя снова заболеть лихорадкой. Оставалась только одна помеха – я не мог сказать «нет», потому что мне должны были выдать документ, разрешающий осуществить наше плавание, – я называю его паспортом.
   Однако тут мне пришла в голову мысль, что можно выправить лицензию на рыбную ловлю, – ведь когда-то я ходил на рыболовецком судне. Одним словом, я создал судно, чтобы производить отлов рыбы. С этой целью я сделал рыболовную сеть, которая так или иначе нам бы понадобилась. Кроме того, были свиты дополнительные веревки, канаты и установлены блоки. Канат был сплетен из лиан, которые, будучи вымоченными в проточной воде и высушенными, превращаются в пригодную к эксплуатации веревку. Кроме того, они, легкие и упругие, могут быть использованы как веревка для якоря лодки. Девяносто морских саженей этой веревки были сделаны для нас местными жителями за сумму в пять долларов.
   Якорь получился сам собой. Вначале я сделал деревянный из тяжелого древесного корня, но владелец одной из ферм однажды принес настоящий якорь, который, как он сказал, использовался его рабами в качестве крюка. «Но теперь, когда они свободны и далеко», – заметил он, – у меня нет ни малейшей необходимости использовать эту кривую штуку». Швейная машина, на которой были сшиты наши паруса, явилась его объектом желания, а нам больше не была нужна. Вот так и состоялся этот обмен – каждый получил более нужную и более дорогую для себя вещь. Деревянный якорь я оставил как запасной.
   Все работы были закончены, наш корабль принял вид рыболовного судна, и я почувствовал, что теперь могу выходить в море без страха из-за отсутствия разрешения и денег. Теперь мы могли добраться до родных берегов, где я знал каждый рыболовный закуток. И документ, который я перевел как «Лицензия на вылов рыбы внутри и снаружи прибрежной полосы», был с готовностью выдан портовыми властями.
   – Как далеко вне прибрежной полосы может нас занести? – спросил я.
   – Квен сабе, – пожал плечами чиновник. (Дословно это значит «Кто знает?», но на испанском или португальском языке используется в значении «Никто не знает» или «Это не мое дело».)
   – Прощайте, сеньор, – сказал вежливый чиновник, – мы встретимся на небесах!
   Это означало, что вы можете идти куда хотите, раз уж настаиваете на этом, но я официально не должен ничего знать о том, куда вас занесет. Вероятно, вы пойдете на дно. В этом он и многие другие ошиблись.
   Итак, имея необходимый документ, мы могли начать закупку продовольствия для долгого путешествия. В нашем списке значились: галеты, 120 фунтов; мука, 25 фунтов; сахар, 30 фунтов; кофе, 9 фунтов – жареный, черный и мелко смолотый, чтобы каждое утро готовить чашку восхитительного напитка, как принято в Северной Америке. Чая у нас было 3 фунта, свинины – 20 фунтов, вяленой говядины – 100 фунтов, сушеной трески – 20 фунтов, также было 2 бутыли меда, 200 апельсинов, 6 связок бананов, 120 галлонов воды, небольшая корзина мяса и дюжина стеблей сахарного тростника.
   Наша аптечка содержала бразильские орехи, перец и корицу. Больше в рейсе не было никаких лекарственных средств или приправ, за исключением поваренной соли.
   Один мушкет и карабин – который уже сослужил нам хорошую службу – вместе с боеприпасами и тремя мачете были убраны для использования в случае необходимости.
   Легкие товары я сложил ближе к носу и корме, более тяжелые – в середине и вдоль основания, экономя таким образом пространство и добавляя каноэ стабильности. Поверх шпангоутов в среднем сечении была сделана палуба. Каюта была накрыта брезентовой крышей на три фута выше палубы. Крышу поддерживали стойки из бамбука. Таким образом, размеры каюты составили четыре фута от палубы до крыши и двенадцать футов в длину. Расположение каюты в центре судна дало моим пассажирам место, где меньше всего будет чувствоваться качка. Мы пытались сделать всё, чтобы как можно лучше защититься от ветра и волн.
   Меры предосторожности были приняты во всем, насколько нам это позволяли наши ресурсы, умения и знания. К примеру, упругий и плавучий бамбук использовался везде, где требовалась палка любого рода, например: в рамах и остове каюты, опоре бревенчатой крыши. Каждый узел (соединение) в бамбуке – это воздушная камера, добавляющая несколько фунтов плавучести, а у нас были тысячи соединений.
   Наиболее важные из наших покупок, особенно мука, хлеб и кофе, были герметично запечатаны, так, чтобы, если мы перевернемся в море, наш корабль не только мог выпрямиться, но и товары бы остались неповрежденными. Нам удалось очень тщательно всё упаковать, но, к счастью, опрокидывание нам не пришлось испытать ни разу.
   Маленький Гарфилд больше всего страшился другой беды – акул. В путешествии до нашего крушения нами был изловлен прекрасный экземпляр: пять рядов жемчужных зубов, острых как копья. У некоторых из этих монстров, говорят, по девять рядов зубов, а то, что они всегда голодны, знает любой матрос.
   Как моряки могут купаться в открытом море, зачем они это так часто делают, зная об этой опасности, – мне непонятно. Их жизнь, казалось бы, должна была научить их тому, что здесь они рискуют собственной жизнью. Второй помощник капитана одного из кораблей на побережье Кубы не так давно был перекушен пополам, половину глупца монстр проглотил. Вскоре он сам был изловлен, и тело несчастного достали из отвратительной пасти.
   Оставив акул в океане, я с радостью вернусь к рейсу «Либертада».

Глава Х

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Надежность нашего каноэ была скоро проверена в деле: 24 июня мы под парусом вышли в залив и несколько дней пересекали его вдоль и поперек, чтобы почувствовать наше новое судно. Наконец вещи нашли свои места, мы пересекли береговую полосу и направились в море, в то время как шесть судов стояли в пределах береговой линии: штурманы не решались вывести их в океан, опасаясь чрезвычайно высоких волн. Но «Либертад» встал на свой курс, о чем команда ни разу не пожалела.
   Ветер дул с юго-востока – утихал памперо. Высокие волны катили одна за другой, прибой с оглушительным ревом все ломал и гремел у побережья, показывая свою величественную мощь. Но наше небольшое судно проскальзывало через волны как рыба – так же естественно и так же свободно, как это делают обитатели вод!
   Ни одна из волн даже не захлестнула «Либертад» через крышу каюты, и наконец наше каноэ триумфально преодолело полосу прибоя. Подгоняемое ветром, расправив паруса, наше судно полетело вперед как птица.
   Требуется уверенность и некоторое мужество, чтобы пойти в шторм на такой маленькой лодке, особенно после того, как много лет ходил на больших судах. Но все же на это потребовалось бы меньше мужества, чем на возвращение, – мысли о доме уже завладели нашим разумом.
   Тяжелая зыбь катилась по Южной Атлантике, с ревом вбивалась в побережье, но мы промчались вдоль волны. Когда волны подступали к берегу и достигали линии в десять саженей глубины, рев, подобный взрыву, сам запрещал наш подход ближе к земле. Видимо, наш самый безопасный курс лежал далеко от берега: там волны были выше, но постояннее, они легко ложились под наше суденышко, так что оно устремилось вперед. В течение двадцати четырех часов мы прошли от Паранагуа до Сантоса, а это добрых 150 миль.
   Шквал застал нас неподалеку от Сантоса, разрывая в клочки паруса и посылая нас под мачтами без парусов.
   Случай, к счастью, свел нас со старым другом, почтовым пароходом «Финанс», и его капитаном Бейкером. Он шел в Рио. Капитан предложил отбуксировать нас в Рио и мы, конечно, с удовольствием приняли это предложение. Так назавтра мы пошли в Рио на буксире за мощным пароходом, с такой скоростью, с какой могли идти. Моя жена и самый молодой матрос – наш малыш Гарфилд – перешли на пароход, а Виктор остался со мной на каноэ и стоял прямо над буксирным канатом с топором в руке, готовый перерубить его в случае любой неприятности. Я стоял у руля.
   – Следите внимательно, – сказал Бейкер, как только пароход стал двигаться вперед, – следите, чтобы канат не натянулся слишком сильно и я не перевернул каноэ.
   – Продолжайте заниматься своей почтой, Бейкер, – все, что я мог ответить, – смотрите, чтобы не сдуло мою жену и сына с борта вашего парохода.
   Бейкер разогнал «Финанс» до тринадцати узлов, но «Либертад» держался!
   Канат, которым мы буксировали, был 1 1/3 дюйма, длиной в девяносто морских саженей. Время от времени он натягивался так сильно, что был похож на струну для арфы. Потом канат вновь ослабевал, потом опять натягивался. Следить за ним нужно было все время. Если бы пароход рванул вперед слишком быстро, он просто заставил бы «Либертад» опрокинуться. Поэтому все это время, все двадцать часов, я стоял на руле и совершенно не чувствовал усталости. Чтобы немного уменьшить качку и облегчить скольжение каноэ, Бейкер выливал нефть на поверхность воды.
   Виктор оставался под крышей каюты. С топором в руке он был готов немедленно перерубить буксировочный канат в случае, если «Либертад» начнет терять устойчивость.
   Я боялся, что парень утомится и уснет, забудет свой пост, но мои частые окрики «перейди туда, Виктор» были, в общем, лишними, он всегда был наготове, хотя немного жаловался на то, что его укачивает и слегка кружится голова.
   Тяжелые брызги окатывали меня у руля с головы до ног. Однако мне это доставляло удовольствие: мне казалось, что волны смывают серу и дым многократных дезинфекций. Волны вздымались и закручивались прямо перед нами – высоко и зачастую опасно высоко над фальшбортом каноэ, – но, благодаря его стройным изгибам и сбалансированности, «Либертад» легко скользил по волнам.
   Эта поездка была волнующей и удовлетворила нас всех. Это доказало, что у нас была самая экстраординарная морская лодка – буксировка стала полным тестом на ее мореходные качества.
   Капитан парохода, как я уже говорил, велел выливать нефть в волны, чтобы немного уменьшить брызги и улучшить скольжение, но неаккуратное движение моряков зачастую только подбавляло мне у руля неприятностей: большая часть нефти окончила свой путь на моем теле и лице.
   Ветер, между тем, немало потрепал нас в своих зубах и, прежде чем мы пересекли линию прибоя Рио, я проглотил достаточно нефти. Я слышал, как Бейкер сказал, что не готов был «во что бы то ни стало утопить Слокама». Но я был в порядке, каноэ стало чистым, и мы достигли Рио – живые и здоровые – после самой захватывающей поездки моей жизни. Я был обязан сохранить буксировочный канат, сброшенный нам с парохода, и знал, что Бейкер не позволит ему утонуть, раз уж это был его канат.
   В Рио я узнал, что мою рыболовную лицензию можно обменять на пропуск большего импорта. В этом документе должны были стоять печати канцелярии морского министра.
   Не скажу, что это заметно помогло мне, как не помогли мне и хлопоты нашего министра. А вот заметка в журнале «Опиз» в Рио, в которой говорилось: «…максимум доверия и надежд возлагаем на этого хладнокровного, смелого американского моряка и ожидаем в скором времени прочитать во всех журналах Старого и Нового Света сведения о безопасном прибытии этого замечательного небольшого судна к месту его назначения…» помогла мне чрезвычайно.
   С этими пожеланиями и добрыми напутствиями от всех наших друзей мы попрощались с Рио и отплыли утром 23 июля 1888 года.

Глава XI

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   23 июля 1888 года, как я уже сказал, мы отплыли из Рио-де-Жанейро.
   Идя под встречным ветром в крутой бейдевинд, к ночи мы бросили якорь в двадцати милях к востоку от берега. Качка была заметной, шум волн, разбивавших свои большие тела о скалы, казался нам музыкой; под нее мы и уснули той ночью. Но тут возникла проблема, о которой я не думал прежде: маленький Гарфилд, прежде чем идти в койку, опускаясь на колени, сказал:
   – Мама, эта лодка недостаточно большая, чтобы молиться!
   И он был прав, наша маленькая лодка поднималась и опускалась на тяжелых волнах, качаясь из стороны в сторону, как молодой матрос качается от стенки к стенке. Но эту трудность удалось преодолеть вовремя, и Гарфилд, помолившись о путешествии, уснул полный веры, что все будет хорошо.
   Днем второго дня мы снова шли крутой бейдевинд к встречному ветру, но уже вышли из прибрежных вод. Следующей ночью мы достигли мыса Фрио, где бросили якорь у входа в хорошую гавань. Время от Рио – два дня; расстояние – семьдесят миль.
   Ветер и прилив заставили нас ждать благоприятных перемен. В то время как мы нашли удобное место, чтобы бросить якорь, огромный кит, словно принюхиваясь, подошел под каноэ, толкнув нас разок и заметно нас напугав. Когда это произошло, мы ужинали. Ужин, само собой разумеется, был окончен без десерта.
   Огромное морское животное – пятьдесят или шестьдесят футов длиной, – кружащее вокруг нашего маленького мирка, выглядело ужасно большим. Дважды, когда кит обходил каноэ, он был так близко ко мне, что я, возможно, мог бы тронуть его веслом. Его хвост, перемешивающий воду как винт парохода, по счастливой случайности никого не задел, хотя казался тревожно близким… И еще рот – огромный рот настоящего чудовища! Да, мы ожидали мгновенного уничтожения.
   В эту минуту мне вспомнилась судьба китобойного судна «Эссекс». Я подумал, что путешествие «Либертада» на этом закончилось и уже подыскивал куски бамбука, на которые можно было бы посадить мою жену и детей. Именно тогда, однако, к бесконечному облегчению всех нас, левиафан ушел, не причинив нам никакого вреда.
   В результате этого инцидента наше судно потеряло якорь и получило небольшие повреждения киля, но никаких иных травм не было. Но даже это, я думаю, чудовище сделало не из вредности, а просто играя! «Если в самом начале нам довелось пережить такие приключения, то что же будет в конце похода?» – подумал я.
   Когда дыхание вернулось и волосы на головах заняли привычное место, мы отплыли и недолго шли по подветренной стороне мыса до бухты. Здесь нам открылся заманчивый песок пляжа. Мы оказались в трех милях к северо-западу от места, где потеряли якорь в замечательном приключении с китом. Запасной якорь был скоро привязан к канату. Потом мы встали на якорь возле скалы, по которой вилась козья тропа, ведущая в направлении небольшой рыбацкой деревушки в миле отсюда. Чтобы наше суденышко не унесло с единственного якоря, мы создали импровизированный второй якорь из трех палок и камня, завели его канат вокруг обломка скалы и таким образом смогли закрепить «Либертад» на стоянке. Теперь можно было отправляться в деревушку.
   Местные жители вышли, чтобы встретить нас, и проводили домой, чтобы угостить нас самым гостеприимным образом, по обычаю страны. С ними был джентльмен из Канады, мистер Ньюкирк, который, как мы узнали, занимался поисками клада с затонувшего в этих водах в 1830 году британского военного корабля. Сокровище в несколько миллионов серебряных монет и золото в слитках корабль должен был доставить из Перу в Англию. Но оказался на дне бухты, которая с тех пор носит название корабля – он затонул на западном берегу недалеко от оконечности мыса.
   Нам даже подарили пару монет на память об этой встрече. Я рассказал мистеру Ньюкирку и всем присутствующим о нашем приключении с китом. Удивление слушателей было велико. А когда они узнали о нашей цели – о возвращении в Америку, – они стали креститься и просили Бога помочь нам в этом нелегком деле.
   – А правда, что Нью-Йорк – это Северная Америка? – спросил деревенский продавец, который владел всеми лодками и сетями места.
   – Да, Северная Америка в Нью-Йорке, – ответил мистер Ньюкирк.
   – Я так и думал, – сказал самодовольный торговец. Несомненно, он подумал, что некоторые из нас очень глупы. А я про себя улыбнулся словам канадца.
   – Почему вы неправильно ему ответили? – спросил я.
   – Я ответил ему, – сказал Ньюкирк, – согласно его безумию. Если бы я поправил его перед этими простыми обедневшими рыбаками, он точно не простил бы мне этого. А что касается остальной части бедных душ, знание не принесло бы им ни капли пользы.
   Можно упомянуть, что в этом отдаленном месте не было никаких школ и, не считая небольших знаний, полученных в церкви из катехизиса, местные жители были самыми невинными людьми, которых я когда-либо встречал. Но они, казалось, знали все о небесах и были, несомненно, счастливы.
   После краткой дружеской беседы над чашкой кофе, когда мы уже обсудили превратности рейса «Либертада» и когда нас предостерегли от встречи с китами, которых множество в этих водах, я ненадолго отвлекся, вспомнив те дни, когда «Аквиднек» был еще на плаву.
   Однажды темной и туманной ночью Виктор взволнованно позвал меня: он утверждал, что впереди, но совсем рядом плывет что-то ужасное. Это ужасное оказалось китом, размеры которого я мог только предположить. Но кит явно боролся с чем-то в темноте, молотя море огромным телом и бросаясь из стороны в сторону. Я поостерегся подойти ближе. После этого наш курс был изменен – мы нашли только такой способ избежать всех морских «нарушителей мира». Оказалось, что кит борется с огромной меч-рыбой. Конечно, мы хотели держаться подальше от приведенной в бешенство меч-рыбы – я опасался, что она может нанести повреждения своим огромным костяным мечом. Я знал, что иногда они пробивают этим чудовищным орудием крепкие суда.
   И сейчас я подумал, что мне бы не хотелось, чтобы наше каноэ столкнулось с этим чудовищем в море – оно бы могло разрезать «Либертад» от киля до палубы. Большие суда, пострадавшие от удара меча, иногда заходили в порт, и мне бы очень не хотелось, чтобы такое произошло с нашим судном.
   Меч-рыба однажды пронзила китобойное судно: костяной меч прошел через твердый каркас и брус палубы и остался внутри: после выгрузки груза в Нью-Бедфорде оказалось, что меч прошел даже сквозь бочки в трюме.

Глава XII

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   30 июля в первой половине дня после приятного визита на мыс мы отплыли на север, прихватив несколько морских раковин, которые будут приятными реликвиями и отличной памятью о самом приятном посещении гостеприимных берегов мыса Фрио.
   Дважды обогнув мыс Фрио, заметную точку в нашем путешествии, и тщательно протестировав мореходность нашего кораблика, мы заметили, что нам не стоит бояться отмелей (одна из них, настоящий монстр, так и не смогла перевернуть смелый «Либертад»). Теперь мы стали более уверенными в своем будущем, но тем не менее оставались бдительными, ожидая любого странного события, которое может приключиться с такими путешественниками, как мы.
   Свежий ветер помогал нам, надувая укороченные паруса и толкая в сторону более мягких волн в тропиках. Но, поворачивая на северо-восток, он заставил нас вновь вспомнить об опасности столкновения со скалами. Вновь раздался крик: «Внимание на палубе!
   По левому борту рифы в пределах видимости!» Погода для перехода вокруг мыса Св. Фомы была замечательная – нас буквально тащило на всех парусах. На расстоянии в двадцать четыре часа от мыса Фрио мы увидели, что Южный Крест стал спускаться к горизонту. Было пройдено сто восемьдесят миль.
   На следующий день под постоянным влажным юго-восточным ветром, настоящим подарком для нашего кораблика, мы резво пустились вперед по дружественным волнам – мы буквально прыгали с волны на волну, срезая гребни. Порой волны заплескивали на палубу, растекались по кедровым доскам и вновь уходили в океан. Воздух вибрировал, очаровывая нас необычной музыкой странствий, команда чувствовала себя все увереннее: возвращение домой теперь уже не казалось миражом.
   Темной ночью мы натолкнулись на коралловые рифы и слушали мрачную мелодию волн, с вечным ревом бьющихся о них – но как одиноки они были! В поле зрения не попалось ни одного живого существа. Разве что мелькал плавник голодной акулы, разрезающий фосфоресцирующие воды, которая следовала за нами вот уже несколько часов и сделала окружающий мрак еще более мрачным.
   Однажды ночью мы нашли место, называемое Паредес (Стены), чтобы укрыться с подветренной стороны у обширных рифов, но не увидели в темноте бурунов, хотя они были и совсем недалеко. В другой раз, темной и ненастной ночью, мы неожиданно оказались в гладкой воде, где бросили якорь и свернули наши паруса. В этой волшебной гавани мы отдыхали до рассвета. А утром увидели, что очутились посреди лабиринта уродливых рифов: высокие волны обрушивались на них со всех сторон, насколько хватало глаз вокруг были только рифы – за исключением небольшого входа в крошечную гавань, на который мы наткнулись ночью. Координаты по Гринвичу этой затерянной гавани: 16°48′ южной широты и 39°30′ западной долготы. Мы назвали это место «порт Либертад»
   Следующими достопримечательностями были предательский узкий проход из глубин кораллового рифа и деревня Каравеллас за ним – здесь я узнал, что цыпленок стоит тысячи реалов, связка бананов четыреста реалов, а дюжина лаймов – всего двадцать реалов – чуть больше одного цента. На берегу, подобно исполинской горе, лежала туша кита, убитого дней девять или десять назад.
   Мы встали на якорь на ночь. Деревня проснулась рано утром. Мы спустили лодочку на воду и решили обойти островок, отталкиваясь шестами от рифов и прислушиваясь к скрежету по кораллам, которому вторило эхо в высоких пальмовых рощах, – то были ноты насыщенной жизни. Они словно говорили нам, что пришло время сняться с якоря и отправляться. Мы прислушались к этой веселой мелодии и повернули в сторону стоянки. Затем подняли паруса, расправив их навстречу береговому бризу, несущему ароматы тропического леса и звуки песен. Так мы вновь двинулись вперед, счастливые, не боясь опасностей со стороны моря, ведь теперь нечего было бояться или даже просто опасаться.
   Продолжая двигаться вперед через этот пояс умеренных ветров, овеваемые бризами то с моря, то с суши, мы направились в область мощных ветров, которые достигают иногда силы настоящего шторма. Неудивительно, что после нескольких дней плавания в хорошую погоду мы встретили полосу осадков с градом – это случилось неподалеку от Сан-Паулу в тридцати километрах от Байя, где мы пробыли, укрываясь от непогоды, два дня. Три дня пути, пройденное расстояние – двести семьдесят миль.
   Несколько рыбаков, живущих, очевидно, в страшной нищете, слонялись по берегу, тратя свое время на ожидание прилива, чтобы выйти в море на каноэ и поймать рыбу своими прохудившимися сетями. Это казалось их единственным беспокойством в жизни – стены их саманных построек уже немало пострадали от ветров, но это отчего-то совершенно не трогало отважных ловцов рыбы.
   В Сан-Паулу можно найти все что угодно, кроме святых. Злосчастное место, в котором следует избегать незнакомцев, если попал туда в поисках приюта от непогоды. Как только ветер стих, мы покинули это место, чтобы избежать нападения полупьяных банд, которые пытались подняться к нам на борт и хоть чем-нибудь поживиться, если я правильно понял их болтовню. Я избавился от них, объяснив на ломаном португальском, что они должны держаться подальше. И я не ошибся в своих подозрениях, понимая, что они вернутся и попробуют снова подняться на борт – вскоре это произошло. На сей раз я на их собственном жаргоне сообщил им, что хорошо вооружен. Они наконец погребли к берегу, и все посещения прекратились. Ночью нас никто не беспокоил, а следующим утром, 12 августа мы вышли в море, которое я знал лучше, и которому доверял больше, чем коварным туземцам в гавани.
   Рано днем мы прибыли в Байя, находящийся в заливе Всех Святых – в очаровательный порт богатой страны. Именно из этого порта, кстати, Робинзон Крузо отплыл в Африку закупать рабов для работ на плантации его друга. То есть нам повезло прикоснуться и к литературе.
   В Байя мы встретили много друзей и приятных людей. Не менее интересно в этом порту было наблюдать, как изящные негритянские девушки на рынках или улицах носят на головах корзины с фруктами или кувшины с водой, которыми они балансируют с удивительной легкостью и изяществом.

Глава XIII

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   В Байя мы переоборудовали, скорее восстановили, киль, который, как мы обнаружили, был поврежден столкновением с китом у Фрио. Был добавлен железный башмак для защиты от всех морских монстров, желающих почесать свои спины о наш каноэ.
   Среди многих друзей, которых мы повстречали в Байя, был капитан Бойд и его семейство с судна «X. В. Палмер». Позже мы еще раз встретим их в путешествии. Они были опытными торговцами из Южной Америки и имели много друзей в этом порту. Как-то раз они решили посетить наш славный кораблик. Их маленький сын Руперт стал частым гостем на «Рибедаде», как он называл нашу лодку. И чиновники порта, проявляющие большой интерес к нашему путешествию, тоже часто бывали у нас на борту. Никто, возможно, не относился к нам более доброжелательно, чем они.
   Почтенный комендант порта лично оказал нам особый прием в порту и даже нашел добрые слова в день нашего ухода. Эти слова сопровождались подарком для моей жены – он презентовал редкий белый цветок, который мы лелеяли, как подарок от истинного джентльмена.
   Некоторые слишком ретивые патриоты желали устроить нам специальный прием в честь имени нашего каноэ и того дня, когда он сошел на воду, а рабы Бразилии обрели свободу. Я отказался от банкета, сославшись на неотложные дела. И это была чистая правда – мне нужно было кренговать судно, защитив его от ракушек и червей, настоящего бича деревянных судов. Тут я вспомнил о Колумбе и его переходе через Карибское море, а также о том, как его суда страдали от червей, буквально сжирающих прекрасные каравеллы. Мне следовало хорошо вооружиться против этого крошечного, но коварного врага.
   Ленивый и не чтущий законы экипаж под предлогом соблюдения религиозных праздников взывал к благородным чувствам адмирала, призывая его на каждой стоянке проводить массовые мессы, а не чистить корабль от грязи. Вот так они принесли беду своему лидеру и призвали немало бед на свои собственные головы. Их вера была не настолько глубока, чтобы ожидать, что «добрый боженька» защитит от крушения! Бедный Колумб! Если бы он плавал с сыном Диего и благородным братом Варфоломеем, если бы они были его единственным экипажем, не говоря уже о хорошей женщине, Америка была бы лишена многих жутких историй и долгих горестных столетий, которые стали последствиями коварства и жестокости экипажей на кораблях Колумба. Если бы каравеллы великого мореплавателя управлялись так же хорошо, как «Либертад», спустя века мы бы имели прекрасные парусники, как главное и надежное средство сообщения с Новым Светом. Наше преимущество перед Колумбом, я уверен, было очень большим: отличная конструкция, надежное управление и, главное, согласная команда, действующая сообща, как полагается, без инакомыслия и ропота.
   Во время плавания мимо островов Карибского бассейна нередко задумываешься, вспоминая истории Нового Света. Это время в путешествии стало временем приятных воспоминаний, к тому же опыт навигации в этих водах позволил нам в будущем избежать многих неприятных моментов.
   Плавание среди вечнозеленых островов, таких же, как те, что с набожным восхищением рассматривал полный ожиданий Колумб, перенес нас в те дни, когда эти воды только начинали исследоваться. Чувство, что мы должны вот-вот обогнуть некий знаменитый мыс, было необыкновенным: власть прошлого над нашими мыслями, когда мы обходили знаменитые берега, была чрезвычайно велика. Такой и должна быть мечта – ароматной и волнующей. Чтобы жить долго в этой стране, нужно подчиниться законам Природы.
   Но, увы, бедные прекрасные Карибы немало пострадали от алчности и напора завоевателей. Костры горели долгие годы, и на них находили мучительную смерть бедные островитяне. Сейчас нам остается только сожалеть о таких болезненных страницах в истории этих прекрасных мест и вспоминать уроки истории, чтобы не повторить ошибки, которые когда-то были совершены.

Глава XIV

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   От Байя до Пернамбуко наш курс простирался вдоль части бразильского побережья, продуваемого постоянными пассатами. Ничего необычного не происходило, ничто не нарушало наш мир и не сбивало с курса. Мы стремились вперед ночью и днем. Виктор и я попеременно стояли на вахте, обычно по четыре часа каждый.
   Однако в эту прекрасную погоду нас постоянно одолевала сонливость. Должно быть, ее навевало постоянное наблюдение за колеблющейся стрелкой компаса: даже днем это клонило в сон, что уж говорить о ночных часах.
   Вскоре мы сочли необходимым разработать систему условных сигналов, чтобы общаться между тем, кто у руля и тем, кто находится в это время на носу. Мы протянули леер, который был нашим средством сообщения и отлично передавал условные сигналы. Три рывка, например, означали «обернись», один рывок в ответ – «Я тут, проснулся, что требуется?». Один рывок обозначал «Твоя вахта. Восемь склянок» и так далее. Но три быстрых рывка означали только одно: «Убрать и свернуть паруса».
   Виктор, правда, иногда хитрил. Однажды случилось так, что посланный ему сигнал не достиг цели. Потом оказалось, что парень просто поставил ботинок на наш «телеграфный провод». Я дернул несколько раз, но не получил ответа и тогда заподозрил, что дело нечисто. Хотя он просто захотел поспать немного дольше. Неплохая придумка для того, кто вертится как белка в колесе!
   В этой системе у нас также был особый знак, который говорил, что с палубы можно собирать летучую рыбу – настоящую для нас манну небесную. Рыбы часто вылетали из воды и приземлялись на палубе – и, конечно, находили в нашем лице радушных хозяев!..
   Тем не менее нам ни разу не пришлось прибегать к помощи нашего «будильника», чтобы поставить или поменять паруса. Могу сказать, что я всегда спал крепко, но при этом никогда не забывал, где нахожусь. Хотя на суше никогда, даже во сне, не мечтал о лодке и плавании.
   «Поднажми! Потяни!» – вот таким был наш лозунг в море. Но в порту мы наслаждались жизнью и с удовольствием отдавались отдыху и развлечениям. Хотя с не меньшим удовольствием оставляли все мечты об отдыхе, чтобы поднять парус.
   Мы знали, что наша мачта может сломаться, но из-за этого никогда всерьез не волновались: мы знали, что без особых забот и быстро сможем ее починить, причем не только в порту, но и в море.
   На третий день пути из Байя установилась ясная погода. Некоторые из летучих рыб делали бесплодные попытки подняться с поверхности моря, привлекая внимание чаек, которые качались на поверхности с обманчиво задумчивым видом. Наверное, можно не говорить, какой была судьба этих серебристых рыбешек.
   На «Либертаде» было хорошей традицией приземлившихся рыб отправлять в кастрюлю. Как-то раз в ранний час, когда уже был убран завтрак, произошло отрадное событие – встреча двух судов.
   На горизонте было замечено судно, которое оказалось нашим верным старым другом. «Финанс», который буксировал нас весь поход в Бразилию. Мы сразу изменили курс, чтобы поприветствовать нашего большого железного брата. Пароход подходил быстро – вот стали видны звезды и полосы его флага. На борту большого судна скоро заметили нашу небольшую лодку и дали знак долгим свистком. Вскоре двигатели парохода были остановлены. На доброжелательный вопрос: «Вам нужна помощь?» – мы с благодарностью в душе ответили: «Нет!» И получили в ответ подбадривающий привет с парохода – настоящую роскошь для любого матроса – несколько плетеных сеток с картофелем. Они были сложены в заветном месте и при этом посадили «Либертад» на пару дюймов глубже. Кроме того, нам передали книги и свежие газеты. Достопочтенный Дж. Аспинвилл Ходж, возвращающийся из вояжа, проделанного в интересах пресвитерианской Миссии в Бразилии, оказался на палубе со своей фотокамерой. И я получил превосходную фотографию нашего «Либертада».
   Один джентльмен приветствовал нас бутылкой вина, на этикетке которой было написано имя старого знакомого торговца из Рио. Мы вспоминали г-на Гудджена и всех его попутчиков добрым словом и потом не раз поднимали бокалы за здоровье капитана судна и его команды. Для долгих разговоров у нас было слишком мало времени, поэтому приветы оказались краткими. Широкие металлические пластины на бортах «Финанс» вселяли уверенность в американской тщательности постройки, но у нас едва нашлось время, чтобы рассмотреть все как следует. В этот момент пронзительный свист донес прощальный привет парохода, и вскоре большое судно растаяло за горизонтом. А небольшая лодка, двигающаяся по воле ветров и волн, воодушевленная дружескими приветствиями, почувствовала себя отчего-то немного одинокой. Спустя два дня после этой приятной встречи мы прибыли в порт Пернамбуко.
   Свежий ветер и покатые волны у входа в гавань позволили нашему каноэ пройти мимо освещенных и ярко окрашенных буев.
   Канал, ведущий в гавань, был знакомым для нас – мы уверенно плыли вдоль подветренной стороны, извилистой, как ход червя, которой Пернамбуко должен был быть признателен за свою превосходную гавань. В восемь часов вечера мы подошли к тихому причалу, а рано утром нам нанесли официальный визит вежливые портовые офицеры.
   Время от Байя – пять дней пути, пройденное расстояние – триста девяносто миль.
   Пернамбуко – главный город большой и богатой провинции с одноименным названием. Здесь немало судов, которые разгружаются и загружают ценные грузы, чаще всего сахар и хлопок. Здесь и я когда-то принимал дорогостоящие грузы. Я снова встретил своего старого знакомого торговца, но в этот раз он не стал грузить свой товар на «Либертад». Тем не менее плоды из его садов и прогулка среди деревьев освежили мой экипаж и подготовили к рейсу на Барбадос.
   От Пернамбуко мы попали в сильное попутное течение, иногда пересекали встречную волну и тогда нас заливала вода. Но стремительные потоки, обрушившиеся на судно, и неудобство движения были единственной нашей бедой, хотя, скажу честно, «взлетов и падений» было многовато. Вдоль этой части побережья (от Пернамбуко до Амазонки) один погожий день сменяется тремя штормовыми, но даже штормовой ветер был всегда попутным и нес нас вперед.
   Приблизительно на половине пути от мыса Сент-Роке, ветер, который в течение двух дней дул с востока-юго-востока, усилился до настоящей бури; она подняла огромные волны, которые просто накрывали наше суденышко с головой. Качка становилась все тяжелее и утомительнее, поэтомуя направил «Либертад», чтобы избежать риска опрокидывания. Этот курс оказался ошибочным: мы не прошли далеко, когда почувствовали внезапный подъем каноэ, который сменился необыкновенно долгим скольжением по волне. Это лучше любых слов указало нам на опасность: вал прервался, «Либертад» под частично сложенным парусом мчался очень быстро.
   Мы оказались на мелководье! Второй большой вал поднимался над нами все выше и выше – ничто больше не могло сдержать гору воды. Мне показалось, что она на миг замерла перед падением – наверняка чтобы прицелиться и разметать нас в щепки в приступе ярости.
   Я переместил руль под ветер, теперь оставалось только молиться. Прежде чем мы смогли прошептать: «Спасите, или мы погибнем!» – волна обрушилась на нас со страшной силой и отхлынула, оставив дрожащими в Его руке, более ощутимо беспомощными, чем когда-либо прежде. Другие большие волны, прежде чем наброситься на нас, с ревом катились по мелководью! Мне показалось, что я слышу запах ила со дна морского, а на губах моих оседает соленый песок.
   В опасной ситуации, затаившейся в пенящихся бурунах, мы метались, как тростинка на гребне волны. Но изо всех сил за штурвалом и парусом боролись за свою жизнь, ослабляя риск или заставляя судно продвигаться вперед с осторожностью, уходя мало-помалу в сторону глубокой воды, пока наконец не вышли из опасных мест. Теперь волны качали нас, словно морскую птицу, севшую на воду. Наконец у нас появилось время и достало мужества, чтобы оглянуться.
   И какое зрелище предстало перед нашими глазами! Горизонт был освещен фосфоресцирующими волнами. Ливень, за которым был скрыт берег, прекратился, и теперь мы могли увидеть, что все опасности позади. Теперь мы поняли, что в этот раз уберегло нас от разрушения. Нас уберегла эластичность (гибкость) нашего каноэ, а не его малая масса. Легкие, упругие породы дерева и бамбук стали своеобразной защитой, они снова и снова заставляли «Либертад» выпрямляться, несмотря на свирепые буруны. Мы были поражены способностями нашего храброго чудо-суденышка.
   Изнуренные только что пережитой бурей, мы вышли в глубокую воду и вновь устремились вперед – ветер был еще очень сильным, но по-прежнему попутным. Погода казалась прекрасной и радовала нас, как и ощущение того, что мы вновь победили свирепость океана.
   Жестокий тропический шторм последних нескольких дней постепенно превратился в умеренные пассаты, и наше каноэ из кедра проворно бежало по спокойным морям. В обнадеживающем настроении мы провели многие дни, наше настроение, до этого никогда не портившееся, сейчас было просто хорошим. А погода позволяла наслаждаться прекрасным звездным небом и даже сочинять милые стихотворные строки.
   В течение нескольких дней во время плавания вблизи экватора мы могли наблюдать созвездия обоих полушарий, но наш путь лежал на север, мы оставили Южный Крест – прекраснейшее из созвездий южного полушария – следить за нашими друзьями и оберегать их.
   Однажды ночью явился величавый призрак «Аквиднека» – неизвестный барк, осененный только светом звезд, промелькнул мимо нас. Хотя, быть может, то и был настоящий призрак, последний привет южных вод, отпускающих нас домой, в путешествие к родным берегам.
   Это появление призрака – в открытом море почти в полночь – вновь показало нам, как мы одиноки. Но на следующий день прилетел голубь-почтальон, и уселся на мачту, как будто знал нас много лет! Добро пожаловать, предвестник добра! Ты приносишь нам мысли ангелов.
   Прекрасный посетитель оставался с нами два дня и улетел на третий, когда мы достигли акватории Эвис Айледда. Возможно, мы просто дали ему возможность отдохнуть и без усилий добраться до родных берегов.
   С максимальной уверенностью в нашем суденышке, вдохновленные многими прошедшими событиями, мы шли под всеми парусами, когда нас ударил очередной шквал. Подумав когда-то, что «Либертад» может нести больше парусов, мы сделали большую ошибку, установив на грот-мачте дополнительный рей. Под ударами ветра он сломался а затем пришел черед лонжеронов и гиков: паруса качались вместе, как сломанные крылья птицы, но, к счастью, упали на палубу. Сломанные мачты были закреплены и усилены наложением «лонгеты» – примерно так же, как врачи иммобилизуют сломанную конечность. Обе мачты очень скоро были переоборудованы и снова могли нести паруса. Мы снова почти летели вперед и сделали в тот день сто семьдесят пять миль, один из наших лучших дней.
   Выйдя из Пернамбуко девятнадцать дней назад, рано утром мы оставили Барбадос на Западе. Мы видели вдали синие плодородные холмы, едва заметны были зеленые поля. На холмах ослепительно белели здания, похожие на гигантских часовых. Барбадос – самый приятный остров в Антильском архипелаге: проплыть вокруг его зеленого края просто замечательно. Мы подошли к побережью, несмотря на встречный ветер смогли преодолеть полосу прибоя, к полудню обошли южную оконечность острова и вошли в залив Карлайл, закончив пробег из Пернамбуко точно за девятнадцать дней. А значит, в день мы делали больше, чем сто миль. Истинное расстояние, увеличенное окольным путем, который мы проделали, составляло 2150 миль.

Глава XV

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Много старых друзей и знакомых поднялось к нам на борт, когда мы ошвартовались в порту Барбадоса, – всем было любопытно и хотелось осмотреть изделие наших рук. Встреча со многими из старых друзей напомнила нам о самых разных событиях прошлого и принесла немало удовольствия. Подумав, мы решили остаться в этом порту до окончания сезона ураганов. Наш старый друг «Финанс» тоже пришел в порт, но всего на несколько часов. Мы понимали – он со своей почтой спешит домой.
   Приятные дни в очаровательном поселке Барбадос пролетели незаметно. Наконец 7 октября мы отплыли, недотерпев восемь дней до окончания сезона ураганов: считается, что он заканчивается 15 октября.
   Мы начали новый период нашего путешествия, пройдя через Антильские острова в Карибское море. Попутные ветры заполнили паруса «Либертада», когда мы скользили вперед по спокойным морям, нетерпеливо осматривая острова, которые проплывали мимо нас и представляя, что мы останавливаемся на каждом, исполняя святой долг всякого исследователя: обходим берега и замечаем все то, что осталось незамеченным всеми остальными! Нас сопровождали птицы с ярким оперением, летящие от острова к острову, море изобиловало рыбами великолепных оттенков. Все это вместе составляло картину настолько красивую, что не у всякого путешественника найдутся слова, чтобы выразить свой восторг.
   – Горы сахара, реки рома и летучие рыбы – вот то, что я видел, мама, – сказал сын по возвращении из плавания к островам.
   – Джон, – сказала восхищенная мать, – ты, должно быть, ошибаешься, не лги мне, Джон. Горы сахара – не сомневаюсь, что ты их видел. И даже реки рома, мой мальчик. Но летучие рыбы – такого не может быть никогда!
   И все же летучие рыбы там были.
   Среди островов большой интерес представляет Санта-Крус – вытянувшийся в водах Карибского моря остров. Он славится своими смелыми и решительными женщинами, которые в минувшие дни, пока их мужья были в отъезде, успешно защищали дом от христианских захватчиков и по этой причине назывались жестокими дикарями. Я бы охотно взял горсть земли острова в память о тех смелых женщинах. Но на нашем маленьком кораблике было совсем мало места, так что приходилось рассчитывать только на свою память. Ветры дули на север, так что нам пришлось отказаться от удовольствия высадки на его берега.
   Продвигаясь дальше, мы достигли Пуэрто-Рико, самой близкой земли на нашем курсе от Острова Храбрых Женщин. Воды здесь были гладкими, как заводи пруда, и 12 октября мы не отказали себе в удовольствии высадиться на берег на западе острова, чтобы размять ноги приятными прогулками по тропикам.
   Время – пять дней от Барбадоса, расстояние – пятьсот семьдесят миль.
   Эта высадка должна была стать нашей последней высадкой в Вест-Индии, и мы максимально использовали ее преимущества. Такого порта мы никогда больше не видели!
   Чиновники порта, добрые и вежливые, проявляли к нашему суденышку всё возможное внимание. Американский консул, мистер Кристи, датский консул, мистер Фалби, и французский консул соперничали друг с другом, чтобы сделать нашу высадку приятной.
   Фотографы в Маягуэсе мечтали сделать снимок каноэ с экипажем на борту, а мы хотели отдохнуть в тени на берегу. Нам пришлось поставить к рулю негра, чтобы он позировал для всех желающих. Сделанные снимки нашли свою судьбу в Париже и Мадриде, где были опубликованы в журналах наряду с некоторыми лестными отзывами. Некоторые из них гласили, что капитан очень благообразный человек, но «очень загорелый»…
   Мы наслаждались длинными дорожками для экипажей в парке Маягуэса. Но видели с болью, что атмосфера войны нависла над всеми, пронизывая весь воздух, как чума.
   15 октября после трех дней отдыха как обычно перед отплытием мы пополнили запас свежей провизии, затем отправились в плавание из приятного Маягуэса. Прошли вдоль северного побережья к западной оконечности острова, затем миновали побережье и простились с островами, сожалея, что мы не можем обойти вокруг всех них.
   Область на северном побережье Кубы часто посещают сильные бури с преобладанием ветров северозападной четверти. Однако на нашем пути преобладали штормы других четвертей, главным образом с востока, принося каждый день тяжелые порывы ветра, дождь и гром такой силы, что, раз его услышав, уже невозможно было его забыть. Артиллерия природы, как правило, тренировалась несколько часов и сопровождалась яркими молниями, а потом наступал новый день – светлый и безмятежный. Ночи после этих серьезных штормов всегда были ярки и приятны, а небеса радовали глаз знакомыми очертаниями созвездий и сиянием дружественных звезд.
   Моя команда с нетерпением следила, как все выше поднимается в небе Полярная звезда. Я ощущал, как натянуты наши нервы, как мы мечтаем поставить все паруса, чтобы наконец ступить на знакомые улицы.
   Нассау мы посещать не стали, хотя у нас и были письма к его чиновникам. Это отклонение от программы, которая была сделана вначале, было единственным изменением, которое мы в течение путешествия внесли в «договор о фрахтовании».
   Если солнце не было затенено, неизменно производились ежедневные наблюдения для определения широты и долготы. Результаты этих астрономических наблюдений были более надежны, чем можно было бы предположить по тому, что они сделаны на борту крошечного каноэ. Нашей станцией наблюдателя была просто вершина каюты, Виктор и я устраивались верхом для проведения измерений. К концу путешествия мы действительно стали опытными «полевыми наблюдателями».
   Однако нам необходимо было пополнить запасы воды и потому, если не в самом Нассау, то на Рифе нам все же пришлось высадиться. На Рифе в фундаменте железной башни хранится в цистернах приблизительно сто тысяч галлонов дождевой воды. Башня, собственно, это и есть маяк, свет которого мы наблюдали с каноэ на расстоянии в четырнадцать миль.
   Хранитель маяка, выносливый уроженец Нассау, когда только прибыл на «остров», поднял британский флаг Министерства торговли в центре своего небольшого мира. Когда мы появились на берегу, он принял нас за потерпевших кораблекрушение. Он сказал, что и флаг поднял для того, чтобы показать, что может оказать помощь. При изучении нашей истории, однако, он подозрительно посмотрел на нас и отказал от воды Виктору, который уже появился с ведрами, объяснив отказ тем, что капитан лично должен принести на берег свои бумаги и отчет о пройденном пути. Отчет помощника не может быть принят. Это меня очень развлекло, я собрал судовые документы в шляпу и, прыгая через волны прибоя, вброд добрался до берега, где был принят с величавостью монарха.
   Документ, который я предоставил, был оригиналом, особым путевым листом, украшенным большой печатью и написанным на португальском языке. Смотритель взял его в руки, осмотрел со всех сторон и наконец сказал: «Хорошо, набирайте воду, это бесплатно».
   Я подал ему тщательный доклад о путешествии и объяснил его превосходительству местонахождение «острова Рио», как его превосходительство упорно называл Рио-де-Жанейро. Я заверил губернатора в своей признательности, благодарил его за то, что он мне позволил ступить на остров и обещал, что я и весь наш экипаж будем придерживаться всех законов этого острова; после чего губернатор, очень довольный, предложил мне взять побольше воды, опять сообщая, что это совершенно бесплатно.
   Буквально за несколько минут я получил столько воды, сколько нам было нужно. Вскоре в сиянии утренних лучей появилась и жена губернатора. Она не преминула полюбопытствовать о цели нашего путешествия и напомнить о его опасностях. Ее дух я укротил тем, что презентовал ей кокосовые орехи и клубни ямса.
   Жена губернатора этого островка, трое их детей и двое помощников, оба родом из Нассау, составляли все население крохотного островка с маяком. Это было самое маленькое королевство, которое я когда-либо посещал, населенное счастливыми людьми и, безусловно, самое изолированное. Нескольких травинок, которые боролись на острове за существование, не хватило бы, чтобы прокормить козу. Все, что было на этом островке, – это маяк, песок и смотритель со своими подданными.
   Я стал собираться на каноэ. Вода у нас теперь есть, мои люди ждут меня на борту… Как учтивый моряк, я в приличествующих моряку выражениях простился с его очаровательным островом и его очаровательной женой. А потом поспешил обратно в мой собственный маленький мир, на корабль, который снова понес домой, на север.
   По пути, недалеко от Багамской банки, мы наблюдали интереснейших животных, глубоководных рыб-удильщиков, излучающих тусклый свет для привлечения добычи, и многих других обитателей тех мест.
   «Те, кто странствуют по морю на кораблях, видят чудеса Господа»…
   Два дня бодрого плавания вдоль белого Багамского побережья привели нас к Бимини. Оттуда легкий толчок пошлет нас к берегам нашей родной Америки. Как только мы подошли к Бимини, ветер поменялся с постоянного северо-восточного на юго-западный, обещая плавный переход.
   Однако все пошло не так: как только мы вошли в большой Гольфстрим, каноэ стал рыскать, хоть и продолжал идти вперед, сделав в первый день вместе с ветром и течением двести двадцать миль. Это было хорошим показателем для маленького каноэ. Идя на той же высокой скорости вторую ночь, каноэ пробил лонжерон. Его киль был разрушен от удара, но от тряски поврежденные части отпали, поэтому дальше «Либертад» шел хорошо и без него. Больше ничего на нашем корабле не пострадало, хотя порой его шпангоуты грозили развалиться в этой живой океанской реке. Посредине течения, где поток был мощным, но спокойным, дела обстояли достаточно хорошо, но при приближении к краю потока нас опять начало трясти. Движение «Либертада» тогда трудно было назвать поэтичным или приятным. Ветер стал меняться на северо-восточный, толкая нас теперь в обратную сторону, против течения. Поднялось высокое волнение, дав нам немало причин для беспокойства. От ударов волн, казалось, стонет и скрипит вся деревянная обшивка нашего каноэ, каждая его доска. Однако я мог немного уменьшить эту опасность, изменив курс.
   – Такие моря, как это, не могут сломать нашу лодку, – сказал наш молодой боцман, – она построена надежной.
   Это должно было посеять среди команды чувство уверенности в прочности нашего небольшого судна. Я был просто уверен в его отличных мореходных качествах. Тем не менее я немного убрал парус и повернул его по ветру, чтобы снизить нагрузку и пойти, как это называют, «по гребням волн». Но гневный Нептун не хотел так легко отпустить нас. В течение следующих нескольких минут нас едва не опрокинуло. Несколько волн играли нами, как жонглер своими шариками. Сильнее всего пострадал камбуз – печь была опрокинута в днище каноэ и мы остались без горячего завтрака….
   Однако день наступил, мы починили все, что смогли, и на ужин у нас был великолепный банкет. В начале второй половины дня мы добрались до земли и пошли по гладкой воде. Это уже стало праздником для наших душ.
   Земля, лежащая перед нами, была холмами Америки – мы пересекли под парусом много тысяч миль, чтобы увидеть ее. Подходя к побережью, мы разглядели сначала широкие и богатые леса, затем нам открылись луга и деревни с отчетливо различимыми признаками цивилизации. Мы решили, что это залив Быка на побережье Южной Каролины. Ночью, когда мы поднимались вдоль побережья, мы увидели ярко освещенный мыс Ромейн к северу от нас. Мы подошли к берегу и бросили якорь приблизительно в двух милях от него, на глубине в четыре морские сажени. Это было в восемь часов вечера 28 октября 1888 года, после тринадцати дней пути из Маягуэса, двадцати одного дня от Барбадоса, и т. д.
   Вот примерные данные по времени и расстоянию в морских милях от точки к точке на курсе, который мы прошли:
   От Паранагуа до Сантоса – 1 день – 150 миль,
   От Сантоса до Рио-де-Жанейро (на буксире у «Финанс») – 3/4 дня – 200 миль,
   От Рио до мыса Фрио – 2 дня – 70 миль,
   От мыса Фрио до Каравеллас – 4 дня – 370 миль,
   От Каравеллас до Сан-Паулу – 3 дня – 270 миль,
   От Сан-Паулу до Байя – 1/2 дня – 40 миль,
   От Баия до Пернамбуко – 5 дней – 390 миль,
   От Пернамбуко до Барбадоса – 19 дней – 2150 миль,
   От Барбадоса до Маягуэса – 5 дней – 570 миль,
   От Маягуэса до мыса Ромейн – 13 дней – 1300 миль.
   Всего: 53 1/4 дня – 5510 миль.
   Вычисление всех расстояний входов и выходов, которые мы сделали, значительно увеличит эту цифру. Можно утверждать поэтому, что «Либертад» в день делал в среднем сто три мили в течение пятидесяти трех дней – и это будет вполне соответствовать действительности.
   Это было путешествием, проделанным на лодке, которая стоила меньше ста долларов и была целиком сделана нашими собственными руками. Журналы всего мира весьма любезно отзывались о нашем подвиге: восхваления на семи языках нашли нас через газеты, в то время как мы стояли пришвартованными в Вашингтоне. Если та же самая удача, которая сопутствовала «Либертаду», посетит это небольшое литературное произведение, я буду безмерно счастлив. Я не смог бы описать наше плавание, если бы не проследил мысленно еще раз за всеми перипетиями нашего пути, отраженными в бортовом журнале. Как «Либертад» доверяется мне, так я вверяю судьбу своего рассказа о нашем путешествии в руки читателей. Увы, я держал секстант чаще, чем ручку, – но я привык все делать хорошо и поэтому сейчас приношу свои извинения за свой сухой рассказ. Возможно, их лучше было бы привести в начале истории, но теперь, когда наше путешествие закончено и закончена наша книга, я наконец смог поддаться импульсу.

Глава XVI

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Наверное, никто больше нас не был удивлен полным успехом нашего путешествия – его скоростью и относительной легкостью. Здесь надо особо упомянуть благоприятное океанское течение.
   Среди сухопутных ученых можно найти множество теорий поведения этих течений, но в настоящем плавании, где человек встречается с ними на самом деле, становится понятной только одна причина их поведения: действие ветра на поверхность воды, проталкивание волн вперед. На широких океанских просторах этот эффект поначалу едва уловим, но постоянное действие ветра, бесчисленные миллионы волн в одном направлении, вызывают ту могучую движущую силу, которую моряк встречает на своем пути – иногда как помощника, иногда как противника. Это соображения, повторюсь, из опыта, не из теории.
   29 октября посреди дня мы снялись с якоря и отплыли на север. Ветер был по-прежнему неблагоприятным, но мы шли вблизи берегов, поэтому волны были короче и эффект от встречного ветра меньше. На следующий день мы двигались под прикрытием отмелей и вошли в гавань Южной Санти – небольшой реки к северу от мыса Ромейн, чтобы немного отдохнуть, пока ветер не переменится.
   На следующее утро, так как ветер не изменился, мы снялись с якоря и поднялись вверх по реке, чтобы просто найти какое-нибудь поселение и пообщаться с людьми. Наши поиски вскоре увенчались успехом: у кромки леса прямо на берегу реки мы увидели сельский дом. Мы сошли на берег, вернее попытались сойти – тысячи собак, появившиеся неизвестно откуда, буквально готовы были разорвать нас на кусочки. Но тут из дома вышла миловидная женщина и доходчиво, с помощью длинной палки, объяснила всем собакам, особенно наглой дворняге, что мы не враги. Ее муж в это время был в поле, но вскоре вернулся домой в сопровождении двух дюжих сыновей и каждый тащил мешок кукурузы. Андерсоны жили очень уединенно. Очаровательная простота этих хороших людей просто пленила сердца моего экипажа. Мы на побережье встретили много хороших бескорыстных людей, но Андерсон выделялся среди них.
   Покупая фургон у этого хорошего человека, мы обнаружили, что у него нет сдачи с доллара, которым я расплатился. Я согласился вместо сдачи получить немного фруктов из его сада – и получил куда больше, чем за доллар в любой части мира. Я был доволен. Но фермер, наверное, считал эту сделку для меня неудачной: он предложил мне шкуру енота или даже две, но мне шкуры не были нужны совершенно. Тогда этот замечательный человек предложил мне отнести письмо, которое мы желали отправить, на почту, приблизительно в семи милях. И всё за те двадцать центов сдачи, которых у него не нашлось. Письмо пошло, и в надлежащее время мы получили ответ.
   Боюсь, что мы недостаточно заплатили честному Андерсону. Однако все мы сторговались и теперь могли просто поболтать, как добрые соседи.
   Лучших людей, чем фермеры на Южной Санти, мы не видели никогда. Простившись, мы отплыли на рассвете следующего дня. Дул легкий береговой ветер, который, однако, скоро прекратился. Чуть позже в этот день нас взяло на буксир судно «Плантер», чтобы довести до Джорджтауна, порта его приписки. У нас не было ни гроша, мы просто мечтали посетить некогда любимый город. Но найдя остаток от небольших запасов, сделанных для путешествия, – приблизительно полдюжины кокосовых орехов на борту, – бдительный чиновник остановил нас в карантинной земле. Фрукты не допускались в Южную Каролину до окончания дня 1 ноября, хотя события происходили посреди дня именно 1 ноября… Одним словом мы должны были остаться в карантине эту ночь, чтобы ступить на берег только утром следующего дня. Но на следующий день не нашлось никакого судна, идущего вверх по реке, чтобы отбуксировать нас дальше. «Плантер» пригласил нас на борт, и мы с удовольствием приняли приглашение.
   Начались осенние шторма, холодные и долгие. Мы решили, что, раз уж находимся рядом с мысом Страха, за которым стоят два городка – Южный Порт и Уилмингтон, надо посетить их оба. Две недели в этих портах освежили команду – теперь мы опять мечтали выйти в море. Мы стали подниматься вдоль побережья Южной Каролины, чтобы войти во внутренние воды, как только это будет возможно.
   Нам повезло – нам повстречался капитан Бладгуд, – один из самых старых и опытных капитанов штата. Он на своей шхуне провел нас через канал. Его шхуна «Пакет» предназначалась для перевозки хлопка, имела сорок тонн водоизмещения и была укомплектована только капитаном и его двумя сыновьями: старшему было двенадцать, а младшему десять лет. Порывистый западный ветер заполнил наши паруса, когда мы скользили вдоль пляжа, на который набегали высокие приливные волны. Мы шли достаточно осторожно, но в это время западный ветер стал меняться на северо-западный и нас буквально стало выталкивать в море. Буря нарастала.
   На входе в Нью-Ривер нас встречала предательская полоса отмелей с кипящими бурунами, которая требует большой осторожности для безопасного пересечения. Но буря приближалась, а море в гавани – мы видели это – было гладким, как зеркало. Тогда мой экипаж заявил в один голос: «В шторм любая гавань хороша!» Я поспешил согласиться. Подгоняемое усиливающейся бурей, наше каноэ перенеслось через полосу отмелей как птица. Один особенно высокий бурун, только что перекатившийся через нас, не причинил нам особого вреда, но дал возможность насладиться кульминационным моментом нашего путешествия. Это было последним морем, которое сломалось о наш упрямый каноэ. Гавань за этой полосой на Нью-Ривер была хороша. К тому же она добавила к нашему комфорту рыбу и дичь в изобилии.
   «Пакет», который отделился от нас, должен был следовать дальше, в порт, находящийся примерно на расстоянии пяти морских миль отсюда. Последнее, что мы увидели, это дети, растягивающие нижние шкотовые углы паруса. Их отец был у руля, они летели сквозь туман, как бесстрашные моряки.
   Уютно пришвартовавшись в гавани, мы с удовольствием слушали гул прибоя на окружающих гавань отмелях, Хотя мысль о том, что их опять надо будет преодолеть на выходе, лишала нас даже такого небольшого удовольствия. Поэтому мы решили, что пойдем дальше вверх не вокруг побережья, а по прорытому каналу, который ведет через болота от Нью-Ривер вверх, в систему поднимающих шлюзов; оттуда мы могли бы подняться без препятствий или помех любого рода, если, конечно, нам повезет и воды в канале будет достаточно. Преобладающий сильный ветер так поднял воду в Вест-Энде ривер, что заполнил все ручьи и канавы до отказа. Я колебался, потом перестал, но осторожно вошел в канал на верхней точке прилива, прежде чем смелый западный ветер попытается лишить нас возможности идти дальше. В справочнике по навигации говорилось, что в этом канале редко бывает воды больше, чем на фут, но нам везло: под «Либертадом» было воды больше, чем два фута и четыре дюйма. Удача продолжала сопутствовать нам.
   Я заблудился в лабиринте топей и ручьев, которые, казалось, вели каждый в своем направлении. К счастью, это направление оставалось правильным. Мы поклонились охотнику, который шел по самому берегу этого канала и услышали его удивленное заверение, что движемся правильно. Этот человек, повторюсь, был очень удивлен тому, что мы идем по каналу, тому, что пришли сюда из далекой Бразилии. Настолько удивлен, что согласился быть нашим лоцманом.
   Наш новый лоцман вооружился длинным охотничьим ружьем, которое наводит ужас на уток. Вход в канал был сделан без долгой подготовки, и вскоре я обнаружил, что мой лоцман знал свое дело. По правому борту мы составили болота и кукурузные поля, порой кукуруза подходила к краю канала так близко, что каноэ пробирался через заросли с треском. Приходилось расчищать, вернее, просто прорубаться через эти заросли. Наконец после очередного поворота в зарослях мой лоцман бросил свою шляпу и закричал изо всех сил:
   – Вам все удалось! Вы пришли из самой Бразилии и теперь прошли по этому каналу так легко, как будто вы лебедь, а не парусник!
   Из этого я сделал вывод, что мы расчистили все сомнительные места, и так оно и оказалось. Перед заходом солнца мой лоцман устроил вместе с нами лагерь и, настреляв уток, приготовил нам роскошный ужин, который назвал «Горячий горшок». Лагерем мы стали у рыболовной станции, но парус не складывали. У костра той ночью тридцать рослых мужчин обсудили наши приключения и поделились с нами историями из своих жизней. Мой лоцман, отличный оратор, заставил слушателей просто рыдать от смеха. Что касается меня, то я едва не свалился в костер от хохота. Многие рассказали поразительные истории. Но, возвращаясь к рейсу «Либертада», они в один голос заявляли, что «это настоящий подвиг, самое замечательное приключение, о котором они когда-либо слышали». Я воспринял это как своего рода комплимент.
   На следующее утро мы распрощались с этим приятным лагерем и уже на следующий день, 28 ноября, достигли города Бофора. Его мэр, мистер Белл, и многие жители встретили нас на пристани и были так гостеприимны, что мы почувствовали, что и в самом деле наконец вернулись домой, в свою страну.
   – Добро пожаловать, добро пожаловать домой! – прочувствованно произнес мэр, – Мы читали о ваших приключениях и следили за сообщениями о ваших успехах с глубоким интересом и симпатией.
   Таким образом, мы узнали, что о нашем маленьком каноэ в море молились на берегу. Это была Америка – наш настоящий дом, ради которого мы проделали тысячи миль через океан.
   Из Бофорта в Норфолк, а оттуда в Вашингтон. Плавание было приятным – с попутным ветром и спокойным морем. Рождество мы встретили в Чесапикском заливе – это был прекрасный, приятный день, который не испортила рябь на поверхности залива. Вокруг каноэ плавало немало уток, но мы не имели ни малейшего желания подстрелить хоть одну из них. Тем более что в последнем порту мы нашли индейку немалого размера, которую и приготовили к праздничному столу у нас на камбузе. «Либертад» отпраздновал Рождество с этой индейкой и обильным сливовым пудингом.
   Из многочисленных рождественских дней, которые приходят сейчас в мои воспоминания, – дней, проведенных на море и в чужих землях, как это выпадает на долю моряков, – трудно сказать, какой был самым веселым. Однако, я уверен, что этот день на борту «Либертада» в Чесапикском заливе был одним из самых счастливых для всех нас.
   Следующий день после Рождества нашел нас на Потомаке, порадовав такой же прекрасной погодой и хорошим настроением. Попутные ветры несли нас по всем изгибам реки, и все то же везение, которое посетило наш небольшой кораблик в начале бурного странствия, последовало за ним до конца путешествия, которое закончилось в эти спокойные и светлые дни.
   27 декабря 1888 года южный ветер донес нас в гавань в Вашингтоне, округ Колумбия. Там мы пришвартовались на зиму, свернули паруса и снасти, немного уставшие после всех радостей и печалей нашего плавания, после увенчавшей его радости, которая, признаюсь, уменьшила боль прошлых потерь.
   Пришвартовав «Либертад», приведя в порядок все снасти, все веревки и канаты, мы сошли на берег. Наш прекрасный каноэ безопасно провел нас через опасности тропического путешествия, миновал рифы, мелководья, прибойные полосы и все шторма. Мы обошлись без серьезного несчастного случая, мы научились любить нашу замечательную лодку и всё, что было сделано нашими собственными руками.
   Теперь остается только подвести итоги. Мы ни разу не заболели чем-то серьезным. Моя жена, отважная женщина, ни разу, даже в самую страшную бурю, не посетовала и не пожаловалась на трудности плавания, что, как известно, делают все женщины на море и на суше. Она не только стала здоровее, но и отменно загорела.
   Виктор в конце рейса обнаружил, что он вырос на дюйм и с трудом может влезть в свои сапоги.
   Маленький Гарфилд тоже немного подрос, и по-прежнему оставался довольно послушным мальчиком, а приключения, через которые мы прошли все вместе, закалили его волю. Именно он стоял на носу корабля, когда мы прошли мимо статуи Свободы и пришвартовались к пристани в конце рейса.
   Я, как и следовало ожидать, потерял несколько фунтов веса, но, как и остальные, теперь мог похвастаться замечательным здоровьем. Думаю, что с нами останутся только приятные и светлые воспоминания о нашем путешествии.
   Несмотря на все перипетии своей жизни, я все также люблю широкую свободу океана и никогда не пожалею о выборе своей профессии.
   Наконец пришло время покинуть «Либертад». Он нынче пришвартован к пирсу, а я и моя команда сошли на берег в родном порту.
   Когда же пришла весна, «Либертад» был снаряжен в совсем недалекое путешествие в Вашингтон, где после безопасного прибытия он закончил свои дни в Смитсоновском институте – это честь для всех нас, честь для тех, кто рад, что наш каноэ победил.

Путешествие «дестройера» из Нью-Йорка в Бразилию

Введение

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   Откровенно говоря, я вспоминаю почти с восторгом, как принял приглашение поступить на службу бразильскому правительству и перевести в воды Бразилии новый корабль, паровой эскадренный миноносец «Дестройер». В этой стране я провел счастливые дни, где, кроме отличной службы и опыта, я нашел надежных друзей, которые с улыбкой вспоминаются мне и сейчас – настоящие моряки, люди своего дела.
   Бразилия может похвастаться отличными моряками, но, чтобы их найти, нужно посмотреть на баркасы и жангады, бороздящие беспокойные воды, прибежище сына Нептуна. Именно там отыщутся настоящие мастера своего дела.
   От имени всех моих друзей позвольте рассказать о путешествии знаменитого «Дестройера» – первого корабля военного флота, будущего Бразилии.

Путешествие «Дестройера»

   Перспектива доставить «Дестройер» из Нью-Йорка в Бразилию в штормовые зимние месяцы не обещала ни легкости, ни комфорта – но что из этого! Я такой человек, что заключаю договор, прекрасно представляя все трудности и риски дела, за которое берусь, я знаю, с какими задачами встречусь в ближайшее время лицом к лицу. Кроме того, я был не один: двенадцать молодцов – лучше моряков я никогда не найду – были готовы отправиться со мной в это плавание и принять всё, что может случиться. И, точно так же, как я, надеялись на лучшее. Любопытно, что я вовсе не находил фатальным число членов экипажа (тринадцать), я об этом даже не думал до отплытия. Каждый из нас искал хорошие предзнаменования. Я не знаю, что они искали и что в результате нашли. Тем не менее никто не отказался – на берегу были тяжелые времена!
   Люди в нашем экипаже были самыми разными. Был молодой человек, недавний кадет из Аннаполиса, не знающий, как вести себя во многих непростых ситуациях, но чрезвычайно уверенный в теории. Поэтому немало времени ушло на то, чтобы, начав с азов, обучить его.
   Был также дворянин, который называл себя графом, – сэр Чарльз, он называл себя «героем Судана», его помощь пришлась весьма кстати. Граф оказался хорошим знатоком отелей.
   Кроме того, с нами отправился в плавание молодой офицер британской королевской морской артиллерии – хорошо, что я не забыл о нем упомянуть, – который стал заметным членом экипажа. Этот молодой человек выбрал красивые золотые полосы для украшения фуражки, которую он почти сразу потерял в море, на рейсе. Его парадная шпага была огромных размеров. Эта шпага и тяжелый револьвер Кольта, которые он носил день и ночь, придавали этому молодому офицеру весьма грозный вид, с этим я должен согласиться. Огромная шпага, помню, была «предоставлена Ее Милостивым Величеством Королевой», у рукояти распластал свои крылья американский орел. Эта знаменитая шпага, которая была пристегнута на более чем лихом красном пальто, гарантировала для него место партнера господину В. Этот офицер был уверен, что мы должны иметь суровый и воинственный вид, когда придем в Бразилию, если не раньше.
   Наличие всех этих внушающих благоговение видов оружия мои старые моряки приняли к сведению. К счастью, этот молодой человек вместе с боевым капитаном и графом поначалу находились на «Сантуите», буксире, что выводил нас к выходу из гавани, который был на триста морских саженей впереди. И только позже, выйдя в открытое море, мы смогли собраться вместе. Что же касается матросов, они все-таки слегка опасались шпаги и револьвера, особенно их смущала грозная птица, расправившая свои крылья над даром королевы.
   Мое собственное положение на корабле именовалось «навигатор в команде» и было не менее важно, чем те, которые я упомянул выше. Будучи человеком мирного склада ума, я не готов был ни к какому бою, кроме как к сражению с трудностями морского перехода, которые должны начаться за Сэнди Хук. Так что 7 декабря 1893 года после некоторых приключений при подготовке рейса мы отправились в Бразилию, ведомые на буксире из Бостона, и я начал борьбу с неприятностями.
   Самым примечательным из «приключений» при подготовке, о которых я упомянул, было уничтожение мощного выступающего пирса, который располагался на пути «Дестройера» на выходе из бассейна Эри. Сам «Дестройер» был изготовлен именно для защиты гаваней и прибрежных вод. Но инженер Эриксон был настроен решительно – корабль или пристань! Корабль, конечно, мог разбить его полностью.
   Тогда меня не было в команде, и это значительно лучше, чем уворачиваться от осколков, как пришлось капитану. Я думал о бедных пиратах на побережье Бразилии и жалел их: что будет с ними, если «Дестройер» окажется в боевом настроении и будет введен в заблуждение какой-нибудь звездой над горизонтом.
   Было шесть утра, когда мы подняли якорь от рифа Робинса, уложили цепь и стали спускаться в залив.
   Ясное небо и спокойное море – благословение для каждого моряка. В это мгновение голос, отлично мне знакомый, сообщил: «Теперь корабль ваш». Мы были свободны и ничем не связаны с землей.
   «Дестройер» выводился плавно и достаточно устойчиво; скользя вдоль по каналу буев, корабль потихоньку набирал скорость.
   За Сэнди Хуком, подальше от отмелей, буксировочный трос был сброшен, теперь мы могли скорректировать наконечник троса: острый конец, давящий на трос, угрожал срезать его. Это событие, хоть и незначительное само по себе, было началом серии неудач, которые начались достаточно скоро. Мои матросы разложили трос на носу и ломом и молотом выправили дефектный наконечник настолько, насколько работу этого рода можно было выполнить на палубе. После матросы поинтересовались, что грузчики будут делать, если они не смогут закончить свою работу в море. Я упоминаю эти вещи сейчас для будущих моряков.
   Винт в этот момент был отключен, было решено использовать пар только для насосов и свистка. Код сигналов был согласован между двумя судами: ракеты и огни ночью, флажки по принятому морскому реестру днем. Паровой свисток оказался пригоден и для дня, и для ночи, передавая распоряжения полностью и без искажений. Агентам в Нью-Йорке ничего не оставалось иного, как следить за тем, чтобы судно безопасно завершило рейс. После долгих лет службы судно дождалось капитального ремонта – на бумаге.
   Корпус самого высокого качества был сделан на заказ и приведен в рабочее состояние.
   Еще долго после этого мы все были под водой и не могли разжечь огня. Один из кочегаров, привыкнув к хорошему, утверждал, что на завтрак ему необходима холодная жареная индейка и холодная курица.
   Я вернусь к этому негодяю еще несколько раз в этом произведении.
   Неисправный наконечник был отремонтирован, все было, казалось, хорошо, и «Дестройер» вновь лег на курс.
   Дул умеренный норд-вест, море было гладким, корабль достаточно далеко продвинулся, обогнул южное побережье, почти касаясь его бортом, и взял направление, противоположное Гольфстриму.
   В 6 часов утра 8 декабря был замечен свет на мелководье. Координаты, определенные в полдень, были таковы: 37°03′ северной широты, 75°05′ западной долготы. Пройденное расстояние – 220 миль за 28 часов.
   Ветер повернул на норд-норд-ост. Море не так гладко, как было вчера. Корабль ведет себя хорошо, но иногда теперь он сидит в воде низко и не столько скользит над волнами, сколько проскальзывает через них. Паровой двигатель запущен, он работает постоянно с того момента, как мы оставили Нью-Йорк.
   Паровые насосы все время работают – вода поступает на судно: нас постигло бедствие. Раскрылись верхние швы одного из новых спонсонов [3 - Спонсон – наделка в виде выступа на борту корабля или бронированной машины. Используется для защиты кораблей от торпедных атак, а также размещения различного оборудования, вооружений, грузов и т. п.] по правому борту, его полость уже затоплена.
   Все усилия брошены, чтобы сохранить корабль на плаву, но судно поглощает воду постоянно. Паровые насосы должны быть включены постоянно, иначе мы пойдем на дно.
   Море жестоко! Что мы можем сделать?

   Чтобы подать сигнал бедствия, мы воспользовались всем, что только имелось под рукой – и даже стали кидать в топку мебель. Насосы работают, а гигантские столбы дыма с искрами летят из трубы. Мы также подали сигналы ракетами: синие огни озарили все темное ночное небо.
   Буксир «Сантуит» оперативно отреагировал на все наши сигналы и приблизился к «Дестройеру» с большой осторожностью, опасаясь столкновения в бурном море. Буря продолжалась примерно до 9 утра. Наконец волнение стало стихать, мы получаем власть над морем, и уровень воды в трюме снижается, наконец можно запускать паровой двигатель без опасения, что мы взорвемся. Мы провели осмотр корпуса и обнаружили ряд отверстий, через которые всю ночь поступала вода, заливая не только трюмы, но грозя залить и котел. Мы законопатили некоторые из них ветошью, а другие забили сосновой щепой.
   Мы сигнализировали буксиру, что можем сами идти вперед. Мы разделались с первой опасностью!
   Из плотного холста, пропитанного для водонепроницаемости, мы создали «бочку», в которую закачиваем воду из трюмов. Всю долгую ночь субботы эта бочка поднимается и опорожняется восемью парами сильных рук. Остальные люди на борту следят за паровыми насосами, ремонтируют неисправные клапаны и вставляют новые так быстро, как они могут. Кок за все время бури готовит горячий кофе для всех нас. Во время бури бездельников не бывает. Паровые насосы уже некоторое время снова работают нормально, потом наконец, после долгих четырех часов непрерывной работы, мы вытаскиваем и «бочку», и насос из трюма, а корабль наконец получает необходимое – сухие трюмы.
   10,11,12 и 13 декабря – это дни непрекращающегося тяжкого труда. Море все время волнуется, свирепые зимние дожди поливают нас. Мы идем к югу, в область пассатов, которые, по крайней мере, мы так надеемся, дадут некоторую передышку. Пусть нас ожидает жестокое разочарование, но сейчас мы ждем тропических вод – перед каждым из нас они горят своеобразным «маяком надежды».
   Вода все так же поступает в трюм – ее уровень чаще от одного до трех футов. Иногда ее удается выкачать насосами почти всю, и мы тогда с радостью говорим, что наш трюм пуст. Но над кораблем все время бушуют дожди и его палубу заливают волны. Наше путешествие больше похоже на подводное плавание, а «Дестройер» – на утку, которая ныряет и выбирается на поверхность. Все мокрое, на корабле на самом деле нет ни клочка сухого места! Мы буквально плаваем…
   «Дестройер» выходит из шторма сегодня, 13 декабря, и входит в Саргассово море. Вся палуба и надстройки – от вершины дымовой трубы до нижней части – буквально увешаны водорослями. И нос, и корму оплетают длинные плети-канаты из этих «цветов моря»: редкое и красивое зрелище!
   Шведский инженер Эрикссон, которого мы все знаем, задумал «Дестройер» как корабль военно-морского флота, гарантированно не способный перевернуться килем вверх. Наш корабль первый из рода и предназначен для обороны гавани и прибережных вод. Я думаю, только янки мог задумать доставить корабль в другое полушарие своим ходом. И вот мы уже идем через Мексиканский залив и надеемся, что доставим «Дестройер» в надлежащем состоянии. Все его мореходные качества проверены, мы знаем также каждый закуток трюма и каждую доску на палубе. «Дестройер» смеется над бурей, а его моряки плачут «позор, позор» и ждут только новых бед. Море, как оказалось, – отличный растворитель, оно не оставляет на палубе ничего сделанного плохо или второпях. Нептун не терпит небрежностей: шпатлевка и краска, вымывается из швов, как скверная глина.
   13 декабря начинается бурей. Мы страдаем!
   Снова нам угрожают пожары от выпавших угольков из топки. Снова на полную включены насосы, и откачка воды снова идет всю ночь. Буксир по нашим сигналам замедляется и указывает путь, пока мы, возможно, вновь освободим судно от воды и сможем заткнуть несколько отверстий, которые ищем сейчас так усердно, как ищут драгоценные камни.
   Позже в тот же день море немного успокаивается: тропический шторм был коротким. С большими трудностями уголь и вода перегружены с буксира. Кроме того, мы получили немного карболки, чтобы промыть опасные раны. Помощник инженера Гамильтон, совсем немолодой человек, вчера вечером в шторм упал в люк машинного отделения, получив страшную рану. Рана была обработана и забинтована, Гамильтон легко отделался, но все же мы попытались создать ему удобства, хотя бы такие, какие могли дать.
   Томас Бреннан, кочегар, который жаловался на отсутствие жареной индейки в шторм, я уже рассказывал об этом, пытался идти против всех, отказывался бороться с пожарами, пренебрегал указаниями Гамильтона, его вахтенного офицера. Более того – Бренная бил ногами Гамильтона, когда его никто не видел, пытался запрыгнуть на него и укусил, как дикий зверь. Мои матросы – исключительно хорошие моряки, своеобразный стандарт мужественности во многих отношениях. Если море сможет избавиться от всех таких негодяев, как этот Бреннан, хорошие моряки будут только счастливы.
   14 декабря судно направляется в пролив Мона.
   Пассаты очень сильны, очень тяжело дается пересечение бушующего моря до Наветренного мыса. Двадцать миль по проливу Мона, руль отключен. Мы уже убедились, что управление судном выполнено отлично.
   15 декабря в начале полудня «Дестройер» вошел и проходит пролив Мона. Во второй половине дня проходим Пуэрто-Рико, немного тормозим, чтобы получить больше угля и воду от судна снабжения, буксира «Сантуит». Теперь мы направляемся к Мартинике. Если снаружи пассаты были сильны, то в Карибском море они просто жестоки.
   Мокрые до последней нитки, мы смотрим на эти волны и понимаем, как пропадает наша надежда на спокойное плавание! Но повернуть назад мы не можем – и потому решаем, что если «Дестройер» не пойдет над волнами, то идти через них и под ними он сможет. Будем, как уже делали, выкачивать воду, но доберемся до Бразилии; в конце концов, многое решает наше умение.
   Я должен направлять «Дестройер», но держу ручку насоса чаще, чем секстант, и вместо того, чтобы вести лунные и звездные наблюдения, упражняясь в высоком искусстве морской астрономии, я занимаюсь поиском утечек и ремонтом дефектов. Да, непросто определить расстояние по звездам, но, чтобы освободить протекающий корабль и удержать его на плаву в шторм, требуется не меньше сил, чем знание всех этих прекрасных наук и искусств.
   Экипаж в эту ночь делал все, что только можно, чтобы сохранить корабль на плаву. Все, что мы можем сделать, это откачивать воду – все усилия направлены на спасение жизни.
   Основной корпус «Дестройера» уже на фут под водой и продолжает опускаться. Экипаж занят откачиванием. Владелец «Дестройера» должен воздать сторицей этим людям за их чрезмерные старания и усилия удержать корабль на плаву. Да, «Дестройер» не был застрахован на рейс, и никакая компания не застраховала бы жизнь людей на борту.
   Поверьте, «Дестройер» вечером был почти готов сделать свое последнее погружение, опустившись в воду глубже, чем когда-либо прежде. Мы буквально жили на палубе, а один из нас даже сказал: «Капитан, мы больше ничего не можем сделать…» Но буря стала утихать, первые полосы зари взбодрили каждую душу на борту. С громкими криками люди снова взялись за работу, я бы сказал «как черти». Это спасло «Дестройер» и, вероятно, наши собственные жизни тоже.
   «Сантуит» видел наши сигналы бедствия и подходил к нам так близко, как это только можно в шторм. Дважды за эту ночь я едва не терял сознание. И только ощущение твердой, хоть и мокрой палубы под ногами убеждало меня в том, что плавание было фактом, а осознание того, что железный бак, на котором мы пробивались через волны, существует в действительности и готов отправиться на морское дно, вновь приводило меня в чувство.
   Днем буря утихла так же быстро, как пришла ночью. И мы наконец входим в порт и получаем – Боже, благодарю тебя! – долгожданный отдых.
   Это был остров Каха де Муэртос, принадлежащий Пуэрто-Рико. Здесь мы бросили якорь в 9 часов утра и спали до 8 часов вечера. В тот же день, 16 декабря, увидев благоприятные знаки на небесах, мы снова отправились в путь, несмотря на то что наш рейс уже немного раздражал нас. Экспедиция продолжалась, направляясь теперь на Мартинику.
   В Каха де Муэртос экипаж «Сантуита» предложил помощь в приведении нашего судна в порядок. Полковник Берт, руководитель нашего похода, перешел к нам с «Сантуита» и дал высокую оценку работе экипажа. Трюмы были свободны от воды, когда корабль бросил якорь у острова.
   Путешествие по Карибскому морю не так легко – корабль должен идти кружным путем, держась с подветренной стороны островов. Мы надеемся, что будет проще, если мы будем идти на низкой скорости и время от времени корректировать курс.
   18 декабря лучший паровой насос сломался и поставил нас перед необходимостью ремонта непосредственно на борту. Пришлось заменять разбитые части новыми. Но все обошлось достаточно счастливо: море немного утихло, и мы идем, хотя в некоторых местах корпус все же подтекает. К счастью, в бассейнах у островов море более спокойное. Поэтому сегодня судно идет полным ходом, без помех, которые чинит нам бурное море.
   19 декабря днем мы минуем острова Гваделупа Мария Таланте (Боже сохрани, что за имя!) и Доминик. Море гладкое, и волны невелики. «Дестройер» идет по прямой на Мартинику. В 4 часа дня мы становимся на якорь в порту Сен-Пьер – в дырявом состоянии!
   Здесь, в Сен-Пьер, мы встретили «Америку», возвращающуюся в порт приписки. Кочегар Бреннан, драчун и животное, был переведен на этот корабль с тем, чтобы его доставили в Штаты и передали под надзор до суда. У меня достало наглости сказать ему, что он требовал жареную индейку и курицу, но теперь получит только хлеб и воду дважды в день, и то, если повезет.
   Бедный старый Гамильтон был все еще в очень плохом состоянии. Он тоже был переведен на «Америку», где был хороший госпиталь и отличный врач, чтобы заняться его разбитой головой.
   Один из инженеров «Америки» остался вместо Гамильтона на «Дестройере». И сэр Чарльз, «герой Судана», вернулся с «Сантуита» прежде, чем мы покинули Мартинику – теперь нас снова было тринадцать.
   Почему Стерджис нанял для буксировки тринадцать человек? Я смотрю на страницы своей рукописи и теперь вижу, что уже тогда терялся в догадках, что же принесет с собой число тринадцать.
   Это «тринадцать» возвращается ко мне сейчас, как эхо из-за моря. Сейчас, находясь на «Спрее», я вновь возвращаюсь мысленно в те дни, когда получил письмо с приглашением в экспедицию. Сейчас это письмо здесь, среди страниц, касающихся Фернандо-де-Норонья.
   Атмосфера того рейса все еще жива во мне. Я ремонтирую свой «Спрей», но мысленно возвращаюсь в те дни на эсминце.
   Заканчивается старый год, и мы встречаем новый в порту Форт-де-Франс на Мартинике. Мои матросы сошли на берег, чтобы немного прийти в себя после переходов, к тому же накануне праздника. Но Уильям, один из самых умных членов экипажа, поднялся на борт из больницы, спустя несколько дней. Часть его печени была отхвачена в драке с пожарным. Однако арестовывать никого не стали – все-таки наступал Новый год. Полицейский принес на борт обломки ножа, который был найден на месте драки, с просьбой, чтобы «когда экипаж снова сойдет на берег, они оставляли ножи на корабле». В дальнейшем это правило неуклонно соблюдалось.
   Переход в Форт-де-Франс был совершен 21 декабря. Здесь мы выполнили некоторые ремонтные работы и на рассвете 5 января 1894 года «Дестройер» снова отправился в путь.
   Теперь наше состояние в море лучше, чем было. «Дестройер» идет с некоторой степенью безопасности – это следствие удачного ремонта. Ветры по-прежнему дуют очень сильные, и хотя буксировка шла все-таки под ветром, она не так выматывала души, как то, что мы перенесли в начале рейса.
   Господин Мондоса, министр из Бразилии, прежде чем покинуть Нью-Йорк, заверил нас, моряков, что все море к югу от Мексиканского залива «будет как озеро». Да, море к югу от Мексиканского залива было. Но то, что это озеро – я никогда не скажу!
   Наша компания из тринадцати человек, как я уже сказал, снова собралась на Мартинике. Сэр Чарльз, «герой Судана», как я уже говорил, был ярым поклонником дисциплины. До путешествия на «Дестройере» его плавания всегда проходили на больших судах, поэтому он долго не мог примириться ни с тем, что эсминец невелик, ни с тем, что у него крошечная команда.
   Когда он был еще на «Сантуите», он постоянно боролся за свое положение. Но из-за недостатка джентльменских принципов никто не принял его проблемы – даже негр-повар, которому сэр Чарльз дал выбор оружия. Кровавый дух, бьющий из него в рейсе, вовсе не подходил для службы. Не знаю, как бы повел себя я, если бы он служил под моим началом.
   Но повар, сжав сковородку в черном кулаке, против всех правил дуэли, преследовал сэра Чарльза на палубе. И это оказалось не все: негр решил во чтобы то ни стало добраться до сэра Чарльза и до его головы. Он уже занес руку, но вместо головы сковорода «поймала» лебедку и, конечно, разлетелась на тысячу осколков. Это оказался плохой удар для сэра Чарльза, да и для всех остальных тоже. Капитан Стерджес узнал об этом происшествии, попытался вести расследование и очень быстро понял, что есть простой и быстрый способ избавиться от скандалиста. Так сэр Чарльз был откомандирован на «Дестройер» и, конечно, повиновался приказу.
   Полковник Б., как с юмором передавал нам сэр Чарльз, приказал «стоять рядом с капитаном». Теперь экипаж «Дестройера», можно сказать, был достаточно свеж и готов ко всему. Герой описанной истории потерял в чине, но был по прежнему полон оптимизма.
   Позже мы и сами убедились в том, что сэр Чарльз – отважный боец! Дуэль на «Дестройере», к счастью, нас миновала. У соперников просто не было бы времени даже думать о ссоре. Но все же сэр Чарльз и его приятель и земляк были замечены на палубе в десяти шагах друг от друга. Обоих мы вынудили выбросить все пули из магазинов, чтобы избежать даже малейшей возможности кровопролития на борту. Возможно, для меня грешно усмехаться при воспоминании об этом.
   Этот инженер был отличным стрелком. Известно, что он разрядил целый магазин в акулу на одной из якорных стоянок. Это был чудовищный монстр, но мистер Браун, инженер на «Сантуите», уже выстрелил зверю в голову, убив его на месте. Тем не менее наш третий помощник наводчика положил всю обойму вокруг спинного плавника, быстро перезаряжая и даже не очень целясь. Он назвал свой способ стрельбы методом «накачки». «Ну теперь я ее точно прикончил!» Этот славный подвиг, естественно, вызвал воспоминания о событиях в Судане, о которых мы не слышали раньше. Сэр Чарльз рассказывал: «Бедуинские разведчики напали на нас однажды утром, размахивая ружьями со своих высоких боевых верблюдов, а я просто прицелился. И мы с моим быстрым ружьем посшибали всех всадников с седел одного за другим. Вот так все и было, сэр». Это было сказано с некоторой небрежностью, но так, чтобы слышали все.
   Для вразумления моряков и морских купальщиков, я на каждой стоянке говорю, что не верю в безобидность акул. Они всегда крутятся около коралловых рифов и вокруг судов – и они всегда голодны.
   Акула, о которой я говорил, была одной из крупнейших, каких я когда-либо видел, и появилась в месте, о котором местные жители говорили, что акул здесь нет. Я не хотел, чтобы мои люди стали для какого-то зверя ужином. Мистер Кун, один из инженеров, тем не менее отправился плавать. Я только что посоветовал ему подняться на борт: что, если «мистер Акула» решит попробовать его на вкус? Но американский консул, который поднялся на борт, сказал: «О, здесь нет акул», и мистер Кун отправился освежиться. В этот момент прямо перед нами появляется это чудовище, словно говоря: «А кто же тогда я, если здесь нет акул?» – и по прямой идет прямо на мистера Куна, который, к счастью, был рядом с кораблем. Акула бросилась вперед, как довольный тигр.
   В это время мистер Браун, инженер «Сантуита», поспешно выхватив винтовку, прицелился, дождался удачного расстояния до монстра и выстрелил. Пуля прошла прямехонько через череп и решила исход битвы. Кровь окрасила воду, челюсти чудовища сомкнулись, и оно оказалось отличной мишенью для третьего помощника, который так нашпиговал тушу акулы свинцом своим методом «накачки», что она затонула прежде, чем могла бы быть извлечена из воды, – да и любой пошел бы камнем вниз.
   Мистер Кун показал себя довольно быстрым пловцом, когда наконец до него дошло что двадцатифутовые акулы гонятся буквально по пятам. Будучи спортивным молодым человеком, он буквально взлетел по спущенной в воду лестнице.
   Мистер Кун, могу сказать, приземлился на палубе, как рыба, которых немало вылетает в шторм из бушующих вод. Кроме этого, я могу сказать, что был день акул. Того же вида, как только что убитая, не менее восемнадцати футов длиной каждая, три рыбы выписывали круги неподалеку от судна. Они, по-видимому, вели борьбу, за жирную доску десяти дюймов шириной и четырех или пяти футов длиной, которая была выброшена из камбуза. Довольно скоро доска исчезла и не появилась снова. Это была доска от ящика сливочного масла «Фиркин», которая продрейфовала примерно около 100 ярдов, а потом была схвачена огромными открытыми челюстями голодной белой акулы. Ни один осколок больше не всплыл на поверхность воды.
   Была ли доска проглочена целиком или сначала распилена на меньшие куски – неизвестно. Известно только, что это была мягкая сосна. И что акула проглотила свой десерт, не поморщившись.
   Понятно, что не было никакой необходимости еще раз предупреждать экипаж. После появления акул едва ли можно было убедить повара, в общем то храброго человека, просто опустить ведро за борт. Некоторые из бывалых матросов, которых не пугают рассказы о морской змее или китах, теперь держались от воды подальше. Монстры, признаюсь, дали нам всем отличный урок.
   18 января «Дестройер» прибыл в Фернандо-ди-Норонья. И здесь все были заняты весь день перегрузкой угля и воды с «Сантуита». Тяжелый прибой сделал невозможными любые сношения с берегом, за исключением обмена сигналами. Затем появились посыльные на каноэ, которыми они умело управляли, – это были осужденные, отбывающие тут свои длинные сроки. Наконец один из них сказал нам, правда неохотно, что у него еще десять лет впереди. Десять лет своей жизни он уже прожил на наветренной стороне острова.
   Я наблюдал множество людей, осужденных и охранников, на берегу, которые пытались отправить в плавание большой плот («баржу» губернатора, я полагаю). Мощные волны у самого берега раз за разом бросали громоздкий плот обратно на землю. Но ловкие каноэ – выдолбленные из ствола дерева, легкие и верткие – легко преодолевали полосу прибоя.
   За день до нашего прихода на острове высадились пятьдесят осужденных (политзаключенных президента Пейксото). Я осмелюсь думать, что среди тех, кто пытался отправить плот, были и сенаторы, и конгрессмены. Для грешных политиков жизнь на этом острове была настоящим адом, концом правосудия, учитывая десять лет на наветренной стороне, под постоянным ревом прибоя.
   Было около 8 часов утра, когда «Дестройер» прибыл в Фернандо-ди-Норонья. В 7 вечера того же дня без дальнейших инцидентов он перешел в Пернамбуко. 20 января примерно в 9 утра лоцман на буксире привел его во внутреннюю гавань. Здесь его пришвартовали в порту Ресифи. Здесь окончилась худшая часть тяжелейшего рейса, какой я когда-либо делал. Мой рейс домой из Бразилии несколько лет назад на каноэ «Либертад», с семьей и товарищами, был совсем непростым, но не стоил нам столько сил.
   Пусть «Либертад» и не обрел славы, как прекрасный парусник, но его путешествие, мне кажется, было настоящей поэзией. Мы ничего подобного не ожидали от ужасающего плавания «Дестройера», поэтому никто не был разочарован, а, напротив, все были в восторге, что мы наконец в порту.
   В Пернамбуко мы попали, если можно так сказать, в объятия флота Бразилии. Проходя мимо, экипаж корабля «Найктрой» дал три приветственных залпа из корабельной пушки. Мой старый друг, капитан Бейкер, как обычно был на палубе. «Америка» и несколько других малых судов ждали нас во внутренней гавани.
   Здесь же, в Пернамбуко, вновь пригодились все мои морские навыки. Что за должность «штурман в команде»? Вместе с инженерами я снова и снова занимался ремонтом самых разных частей корабля, для чего «Дестройер» был выведен на берег возле Арсенала. Были найдены причины течей, которые нам так досаждали в пути: трещины в защитных листах рядом с заклепками. Со всеми ремонтами ниже ватерлинии мы справились за время одного прилива. Но, когда собрались спускать «Дестройер» на воду во время следующего прилива, пришла шлюпка из Арсенала с приказом задержаться на берегу, чтобы начальство могло проверить качество выполненных ремонтных работ. Это был день религиозного праздника, и судно, даже в военное время, должно было терпеливо ожидать.
   На следующий день появились назначенные должностные лица и два дня проверяли то, что я отремонтировал за час. Конечно, судно держало воду.
   Я должен объяснить, что мысль о работе не только в воскресенье, но и во время всех религиозных праздников нашим бразильским друзьям даже не приходила в голову – не говоря уже о том, чтобы взять что-то в руки.
   Следующее, что необходимо было проверить, – это работу торпедного аппарата.
   Тысячу раз я пожалел, что не проверил торпедный аппарат сразу. Граф и «специалист» написали вежливую записку адмиралу Дуарте, умоляя его присутствовать на стрельбах. Были и другие адмиралы, но наш граф сочувствовал именно Дуарте и потому приглашал его посетить наше шоу. Записка была написана по-французски, с соблюдением всех норм политеса, но адмирал не появился – может быть, к счастью, так как оказалось, что пушка все-таки неисправна! Хуже того, «Дестройер», теперь отремонтированный, следовало снова поставить на берегу, на этот раз для того, чтобы выпустить снаряд из пушки. Постоянная зыбь сильно мешала выполнить эту операцию, и мы не смогли избежать того, что в корпусе опять появилось несколько течей. На этот раз мы почти не расстроились. Беда во всей этой истории с пушкой в том, что порох промок.
   Не кричите «ура», ребята, и получите груз негодного пороха. Груз и порох были отправлены для войны против Мелло, который считал себя «освободителем» Бразилии, но попали в руки другого человека, Пексото, который решил, что сам должен был стать «освободителем».
   «Дестройер» нес порох для всего флота – флота, который сжег все свои запасы, приветствуя адмирала на пути к Байя.
   Эти корабли прибыли раньше нас на несколько дней и должны были отправиться в Рио, но Мелло оказался не готов, «нападение» было отложено. Всё происходящее было как-то несвоевременно, но, если вернуться к теме пороха, он был отправлен вместе с нами на «Дестройере». Уважаемый старый корабль имел уже достаточно динамита и пороховых зарядов, чтобы «хлопнуло» достаточно. Но Гонзалес, по-своему старомодный, хотел больше грома, поэтому мы заполнили торпедную пушку доверху. Однако никакого выстрела не получилось – порох отсырел бесповоротно. Запасы пороха были и в каюте капитана, и на камбузе. Но взрыва не последовало – и поэтому теперь я пишу эти строки и размышляю о грехах своей жизни.
   Мне не хотелось писать об этой войне, и я не буду этого делать. Лишь расскажу о судьбе «Дестройера». Когда я начал «путешествие», я не думал о написании истории всей войны. Поэтому теперь я вкратце опишу печальную историю «Дестройера», который мы с таким трудом привели в воюющую страну.
   В свое время адмирал Гонзалес приложил руку к тому, что «Аквиднек» потерпел крушение. Тогда я вернулся из Бразилии на «Либертаде. Сейчас меня заставляли подписывать документы, предлагали присоединиться к военно-морскому флоту. По секрету: я горел желанием отомстить Мелло. Именно он несколько лет назад под трусливым предлогом, опасаясь якобы болезни, что может иметься у нас на борту, выслал нас из порта. Но эта история уже в прошлом. Я горел желанием позволить ему узнать и чувствовать, что ощущает человек, сидя на бочке с динамитом вместо сена.
   Это было бы, может быть, слишком большой и не очень смешной шуткой.
   Судите сами – мотивы войны просты: двое мужчин стремятся оказаться «освободителями» Бразилии. Они одинаково амбициозны, обещают ей «новую республику»… Но на самом деле ими движет простая корысть. Одним словом, я не верил никому, хотя надеялся послужить на благо прекрасной страны.
   Я собрал лучших из нашего дружного экипажа, который решал судьбу «Дестройера» на всем пути из Нью-Йорка. К нашей экспедиции был добавлен торпедный катер «Моксото», современный и в полном порядке. Мы были готовы к отплытию, готовы сражаться с чем угодно на плаву.
   9 февраля 1894 года «Дестройер» отплыл в Байя в сопровождении, как уже было сказано, торпедного катера «Моксото». 13 февраля мы прибыли в пункт назначения и поразились гробовой тишине, царившей в Байя. Случайный выстрел пробки шампанского, раздавшийся в отеле «Париж» на холме, – это все, что можно было услышать. Представители бразильского военно-морского флота тратили свое время примерно поровну между отелем и гаванью и были совершенно безопасны.
   Я был поражен тишиной в Байя – там даже не проводились хоть какие-то учения. Правда, был день, когда было решено произвести торпедные стрельбы. Торпеда была запущена, но, как бумеранг, ударила именно в тот корабль, из которого была выпущена. На следующий день Гонзалес заявил, что это потому, что «Дестройер» не смог доставить достаточно пороха. И поэтому было решено переместить большую пушку инженера Эрикссона, установленную на «Дестройере», будто она в одиночку могла решить успех восстания.
   Гонзалес и его офицеры поносили «Дестройер» не только, как мне сказали, из-за промокшего пороха, но и из-за того, что грозный корабль оказался не таким грозным, как они надеялись при покупке, и к тому же нуждающимся в ремонте. Разочарование этих людей в определенной мере даже можно было понять.
   Я предлагал вывести «Дестройер» на берег и наложить заплаты на места, где существовали течи так, как мы это уже сделали один раз в Пернамбуко.
   «О нет! О нет! Это не может быть сделано» – утверждал целый хор офицерских голосов.
   Одним словом, они приговорили судно гнить на берегу. Гонзалес, говорят, утверждал, что надо закопать «Дестройер», иначе он утонет в море.
   Но его превосходительство, мистер Нетто, морской министр, друг законного правительства, видя мое усердие и добросовестность, когда я рассказал ему о корабле и о походе в бразильские воды, кивнул и велел мне привести его. И, конечно, «Дестройер» был доставлен!
   Корабль был теперь во власти адмирала. Тот подтвердил мой контракт и заплатил мне и всем, кто пришел со мной из Нью-Йорка. Таким образом, «Дестройер» стал теперь бразильским судном.
   Я начал думать о маленькой ферме, которую много лет назад обещал себе. Тогда я уже представлял, как растет картофель – но еще не был полностью уверен в своем решении. Вопрос ремонта в затоне, одобренный министром, был вопросом небольшой войны между ним и его сотрудниками, я решил порадовать Его Превосходительство и стать на сторону правительства. В тот день я имел большой успех. Протечки были обнаружены и ремонт закончен в ту же ночь – на рассвете «Дестройер» вновь покачивался на якорной стоянке в бухте. Таким образом, в первой половине дня, когда сотрудники Арсенала спустились в бассейн, чтобы осмотреть работу, судна уже не было.
   «Дестройер» был починен и находился на плаву. За исключением некоторых устройств, которые требовали незначительной починки, он был в гораздо лучшем состоянии, чем при выходе из Нью-Йорка. Если бы сейчас мы отправились в путешествие вокруг света, корабль мог бы гордиться конечным результатом. Да и производителям котельного оборудования было чем гордиться.
   Гонзалес, однако, решил, что «Дестройер» должен быть уничтожен. Большая торпедная пушка была перенесена на другой корабль, о котором я ничего не слышал. На борт корабля поднялись те, кто никогда не совершал морских переходов, честно говоря, я про себя называл их «пожирателями фасоли и гороха». Итак, 28 февраля 1894 года, отстранив моряков, набив судно поедателями фасоли и деревенщиной с гор, найдя капитана, незнакомого с маршрутом (кстати, не такая невозможная вещь), Гонзалес послал корабль в море. «Дестройер» ушел всего на 24 часа – и тут же вернулся. Капитан – его невежливо было называть больным – потерял аппетит и молился, чтобы его бросили за борт в начале этого памятного приключения. Члены экипажа страдали от морской болезни и оказались неспособны вообще на какие-либо действия: на «Дестройере» оказалось слишком много новичков, и на корабле все было для них слишком непривычным.
   Одним словом, корабль вернулся через сутки и был отбуксирован в гавань Байя. День был спокойным и море казалось почти гладким. Я наблюдал за отплытием корабля с верхней части холма. Там же на следующий вечер я был рад увидеть его благополучное возвращение. Корабль вернулся, чтобы больше никогда не выйти в море. Его перевели в затон у того же Арсенала.
   И началась агония корабля. Его лучший насос был извлечен, я видел его в Арсенале под деревом, якоря, однако, они оставили на борту. Вода не выкачивалась полностью, балласт был смещен со своих мест, что создало дополнительную нагрузку на корпус и на тот же насос.
   После триумфально выигранной битвы с зимними волнами в северной части Атлантического океана «Дестройер» проиграл бой в летнем море.
   Я хотел бы сказать, что встречал в Бразилии немало хороших моряков и что особенно хороши были те, кто принял «Дестройер» вместо экипажа, приведшего его из Нью-Йорка. Но это верно лишь отчасти, и будущим историкам предстоит опровергнуть мое дурное мнение обо всей этой истории. Мое собственное положение в плавании запрещает мне сказать больше.
   Относительно последних дней этого достойного корабля остается сказать не много. По чистой случайности, как говорили мне, на корабле были сняты плиты обшивки и сам «Дестройер» встал на грунт, вернее, был посажен на скалу. По чистой случайности…
   После всех перенесенных нами трудностей и опасностей! Последнее, что я услышал, меня не порадовало: «Дестройер» лежит уничтоженный в бассейне. Воды прилива протекают через его сломанный корпус, давая приют угрям и крабам.
   О судьбе адмиралов, моего друга Гонзалеса, торпедного катера «Моксото» я знаю только из рассказов и слухов, а потому предпочту не останавливаться на этом.
   Возможно, я несведущ в каких-то деталях, возможно, мой рассказ неполон, я смог честно рассказать лишь о том, чему был свидетелем и через что прошел сам.

Примечания

   Антипассаты – постоянные воздушные течения в высоких слоях атмосферы в тропических широтах, движущиеся поверх пассатов в противоположном им направлении.
   Атолл – плоский низменный коралловый остров кольцеобразной формы, внутри которого находится мелководное озеро, называемое лагуной. Лагуна сообщается с океаном одним или несколькими проливами.
   Ахтерштевень – кормовая оконечность забора (каркаса, скелета) судна, вертикально или с некоторым наклоном скрепленная с килем. Деревянный ахтерштевень собирается в зависимости от размеров судна из одной или нескольких штук дерева; на заднюю его плоскость навешивается руль.
   Бакштаг – курс парусного судна относительного направления ветра, при котором диаметральная плоскость судна составляет с линией направления ветра угол больше 90° и менее 180°.
   Бар – поперечная песчаная подводная мель, намываемая рекой при ее впадении в море.
   Барк – трех-, четырех-, пятимачтовое парусное судно с сухой кормовой мачтой, то есть вооруженной только косыми парусами. Остальные мачты несут прямые паруса.
   Баркентина (иначе – шхуна-барк) – морское парусное судно с тремя и более мачтами, несущее на фок-мачте (передней от носа) прямые паруса, а на остальных – косые.
   Баррель – мера объема и емкости, применяемая в настоящее время только в США и Англии. В США различают баррель сыпучих тел, содержащий 119,24 л, и нефтяной баррель, равный 158,76 л.
   Бейдевинд – курс парусного судна относительно ветра, при котором диаметральная плоскость судна составляет с линией направления ветра угол меньше 90°.
   Бензель – перевязка, соединение двух тросов более тонким концом. Различают несколько разновидностей бензеля.
   Бизань – 1. Слово, прибавляемое к названиям деталей рангоута и такелажа или парусов, указывающее на их принадлежность к бизань-мачте. 2. Нижний парус, ставящийся на бизань-мачте. 3. Бизань-мачта – кормовая мачта.
   Бом – слово, прибавляемое к названиям деталей рангоута и такелажа или парусов, указывающее на их принадлежность к бом-брам-стеньге – четвертой по высоте составной части мачты или к бом-утлегарю, третьей в длину составной части бушприта (которых на «Спрее» не было). Автор называет бом-кливером (а иногда летучим кливером) третий от мачты треугольный парус, галсовый угол (нижний передний угол), который крепится на утлегаре.
   Борей – в древнегреческой мифологии божество, олицетворявшее северный ветер.
   Брашпиль – судовая лебедка с горизонтальным валом для выбирания якорной цепи или швартовов.
   Бриз – ветер в приморской полосе, от слабого до умеренного, днем дует с моря на нагретый берег, а ночью с охлажденного берега на более теплое море.
   Брюс Роберт (1274–1329) – шотландский король, возглавивший борьбу за независимость Шотландии, провозглашенную в 1328 г.
   Бугель – металлическая оковка, надетая на некоторые рангоутные деревья для их скрепления, либо служащая для крепления к ним частей такелажа.
   Буй – плавучий знак в виде цилиндрического поплавка с ажурной надстройкой, устанавливаемой на якоре для ограждения опасных для судоходства мест.
   Бушприт – горизонтальный или наклонный брус круглого сечения, выдающийся впереди форштевня. Служит для выноса поддерживающих мачту и стеньги штагов и крепления носовых треугольных парусов – стакселей и кливеров.
   Васко да Гама (1469–1524) – португальский мореплаватель, открывший в 1497/98 г. путь в Индию.
   Вильгельм (1859–1941) – германский император (1888–1918).
   Гафель – рангоутное дерево, к которому шнуруется верхняя шкаторина (кромка) трапециевидного паруса. Нижний конец гафеля (пятка) удерживается у мачты усами (в виде ухвата). Поднимается и опускается при помощи снастей бегучего такелажа – гафель-гардели, укрепленной за пятку и дирик-фала, укрепленного за нок (верхний конец гафеля).
   Гик – рангоутное дерево, подвижно скрепленное при помощи усов или вертлюга с мачтой. Служит для растягивания нижней шкаторины (кромки) паруса, верхняя шкаторина которого пришнурована к гафелю (если парус, как в данном случае, трапециевидный).
   Гитовы – снасти, служащие для подтягивания парусов к рею, гафелю или мачте.
   Грот – нижний парус на грот-мачте.
   Диас Бартоломеу (правильнее Диаш) (1450–1500) – португальский мореплаватель, обогнувший в 1486–1487 гг. мыс Доброй Надежды.
   Дрейк Френсис (1545–1598) – английский мореплаватель и пират, совершивший впервые после Ф. Магеллана кругосветное плавание (1577–1580), во время которого была открыта самая южная точка Америки.
   Зарифлять – брать рифы, то есть уменьшать площадь паруса, подвязывая риф-штерты.
   Иол – небольшое парусное двухмачтовое («полуторамачтовое») судно с косыми парусами. Иол и похожий на него кэч – единственные суда, у которых первая от носа мачта более высокая и называется грот-мачтой, а вторая – маленькая – бизань-мачта, называемая иногда джиггер-мачта. По сравнению с одномачтовыми судами, например со шлюпами, иолы при некоторых условиях устойчивее на курсе при попутных ветрах и более послушны в управлении.
   Каботажное судно – судно, предназначенное для каботажного плавания, то есть для прибрежного плавания между портами одного государства.
   Камбуз – помещение кухни на судне и сама плита.
   Каноэ – индейский челн; легкое спортивное судно с одним веслом.
   Каравелла – трех– или четырехмачтовое морское парусное судно (XIV–XVI вв.), преимущественно португальское.
   Кливер – косой треугольный парус, второй спереди фок-мачты, а у иолов – грот-мачты.
   Клипер – трех-четырехмачтовое купеческое быстроходное парусное или трехмачтовое парусно-паровое военное судно, существовавшее до конца XIX в.
   Клотик – деревянный точеный толстый кружок или сплюснутый сверху и снизу шар, надевающийся на топ (верх) мачты или стеньги. Имеет шкивы для флага-фалов – снастей, поднимающих флаги.
   Клюз – металлическая труба, пропущенная сквозь борт судна для выпуска за борт якорного каната (цепи). Так же отверстие в фальшборте для пропуска швартовов.
   Колумб Христофор (1466–1506) – мореплаватель, достигший в 1498 году американского континента.
   Коммодор – в Англии, США и Голландии – командир соединения малых кораблей, рангом ниже контрадмирала, а также командир крупного лайнера.
   Конопатка – пенька или хлопок, забиваемые в пазы и стыки обшивки для их уплотнения.
   Кранец – мешок, набитый паклей и оплетенный тонким тросом, вывешиваемый за борт судна для предохранения от повреждения при подходе к другому судну, пристани и т. п.
   Крюгер Пауль (Оом Пауль Крюгер) (1825–1904) – президент Трансваальской республики (Южная Африка), возглавлявший движение буров во время войны за независимость (1880–1881).
   Кук Джеймс (1728–1778) – известный английский мореплаватель, совершивший три кругосветных плавания. Погиб на Гавайских островах.
   Лайнер – быстроходный океанский товаро-пассажирский пароход, совершающий рейсы на определенной линии по расписанию.
   Левиафан – в Библии чудовищное морское животное.
   Леер – 1. Железный прут или туго натянутый трос, закрепленный с обоих концов, служит для предохранения людей от падения за борт. 2. Стальной или растительный трос, поддерживающий переднюю шкаторину (кромку) стакселя и кливеров.
   Лига – морская мера длины, равная 5,56 км, ныне неупотребляемая.
   Лихтер – несамоходная морская баржа, предназначенная для рейдовых и внутрипортовых перевозок.
   Ллойд – общество морского страхования и судоходства в разных странах Европы и Америки.
   Лот – прибор для определения глубины моря.
   Лоция – книга, содержащая подробное описание навигационных особенностей морей, берегов и подходов к ним.
   Лоцман – специалист по проводке судов в пределах сложного и опасного для судоходства определенного района.
   Марсель – второй снизу парус трапециевидной формы на парусных судах с прямым вооружением.
   Мелло – буржуазный политический деятель, руководивший одним из многочисленных переворотов в Бразилии.
   Монро Джеме (1758–1831) – американский государственный деятель, автор шовинистической теории «Америка для американцев».
   Мэзер Коттон (1663–1728) – американский богослов, инициатор процессов над «Салемскими ведьмами».
   «Мэн» – американское военное судно, погибшее в Гаванне 15 февраля 1898 г. в результате взрыва, причина которого не была установлена, но официально приписывалась действию диверсантов.
   Наветренный – обращенный в сторону, откуда дует ветер.
   Найтовить – связывать, обвивая тросом два или несколько предметов, крепить, привязывать различные, находящиеся на судне предметы, чтобы при качке они не сорвались с места.
   Нактоуз – четырех– или шестигранный шкафчик, в верхней части которого устанавливается судовой компас.
   Нептун – в древнеримской мифологии бог морей.
   Ниралы – снасти бегучего такелажа, служащие для опускания парусов при их уборке.
   Нок – оконечность всякого горизонтального или наклонного рангоутного дерева.
   Пакетбот – устарелое название почтово-пассажирского судна.
   Пассаты – постоянные северо-восточные ветры в северном и юго-восточные в южном полушариях, дующие в области между тропиками и экватором.
   «Пинта» – название одной из трех каравелл («Санта-Мария», «Нинья» и «Пинта»), которые участвовали в плавании Христофора Колумба до Таити (1492–1493).
   Планширь – брус, проходящий по верхнему краю бортов шлюпки или поверх фальшборта у больших судов.
   Подветренный борт – противоположный тому на который дует ветер.
   Рангоут – совокупность круглых деревянных или стальных трубчатых частей вооружения судна, предназначенных для постановки и несения парусов, сигнализации, поддержания грузовых стрел и пр. (мачты, стеньги, гафели, бушприт и др.).
   Риф – 1. Ряд подводных или маловыдающихся над уровнем моря скал, опасных для судоходства. 2. Поперечный ряд продетых сквозь бант (нашивку на парусе) завязок – штертов, при помощи которых уменьшают площадь паруса.
   Румб – 1. Единица угловой меры, равная 1/32 окружности, то есть 11 1/4°, 2. Направление (от наблюдателя) на любой предмет или точку горизонта и угол между направлением любой из этих линий и меридианом, на котором находится наблюдатель.
   Румпель – рычаг для поворачивания руля.
   Секстан – мореходный угломерный инструмент для определения места корабля в открытом море астрономическим путем, а в пределах видимости берегов – навигационным способом.
   Селкирк Александр (1676–1721) – шотландец из Ларго (графство Файф), служил штурманом на галере «Пять Портов», плававшей под командованием капитана Стредлинга. Во время плавания между Селкирком и Стредлингом возникли разногласия, вынудившие капитана высадить Селкирка на необитаемом острове Хуан-Фернандес в 650 километрах от берегов Чили, где Селкирк прожил 4 года и 4 месяца. Жизнь и приключения Александра Селкирка вдохновили Даниэля Дефо на создание образа Робинзона Крузо.
   Синодический – относящийся к видимому на небе расположению небесного тела относительно Солнца.
   Спинакер – добавочный треугольный парус из легкой парусины, который ставится на яхтах при попутном ветре.
   Стаксель – первый треугольный парус, поднимаемый по лееру или штагу впереди мачты, а на больших парусниках и между мачтами.
   Старнпост – старое название ахтерштевня.
   Стеньга – рангоутное дерево, продолжающее мачту в высоту.
   Стивенсон Роберт Льюис (1850–1894) – известный английский романист. Самоанцы, среди которых он прожил много лет, прозвали его Тузиталой (повествователем).
   Строп – кольцо (петля) из каната, цепи или троса для подхватывания грузов при погрузке или выгрузке.
   Такелаж – все снасти на судне: они разделяются на стоячий (снасти, поддерживающие рангоутные деревья) и бегучий такелаж (снасти, служащие для подъема и поворачивания рангоутных деревьев с привязанными к ним парусами и для управления парусами).
   Талреп – приспособление для натягивания стоячего такелажа, служащего для укрепления рангоутных деревьев судна. На «Спрее» были тросовые, основанные между парой юферсов – блоков без шкивов.
   Тапа – материя, изготовляемая местным населением Океании из древесной коры.
   Тендер – небольшое одномачтовое парусное судно, сходное по вооружению со шлюпом.
   Тент – парусиновый навес для защиты от солнца.
   Топ – верхняя часть мачты, стеньги.
   Траверз – направление, перпендикулярное ходу (курсу) судна или его диаметральной плоскости.
   Трафальгарское сражение 1805 г., во время которого английский флот под командованием адмирала Горация Нельсона разбил испано-французские морские силы, завоевав господство на море.
   Узел – мера длины и одновременно скорости хода судна, соответствующая скорости в одну морскую милю в час – 1,852 км.
   Утлегарь – рангоутное дерево на парусных судах, являющееся продолжением бушприта и служащее для несения передних треугольных парусов.
   Фал – снасть бегучего такелажа, служащая для подъема на судах реев, парусов, сигнальных флагов и пр.
   Фальшборт – обшивка борта судна выше верхней палубы.
   Фордевинд – курс судна относительно ветра, совпадающий с его направлением, когда ветер дует прямо в корму.
   Форштевень – носовая оконечность набора (каркаса, скелета) судна, вертикально или под некоторым углом соединенная с килем. Деревянный форштевень, судя по типу и размеру судна, делается из одной или нескольких подогнанных штук дерева. Передняя часть называется водорезом.
   Францисканцы – один из католических монашеских нищенствующих орденов, основанный в XIII в. итальянцем Франциском Ассизским.
   Чартер – договор, содержащий условия предоставления всего или части судна для морской перевозки грузов.
   Холл Базиль (1788–1844) – английский морской офицер и путешественник, автор нескольких географических работ.
   Швартов – канат, при помощи которого судно швартуют (крепят) к пристани, берегу или другому судну.
   Шкаторина – кромка паруса, обшитая гибким, полого свитым тросом – ликтросом.
   Шкипер – старое название капитана грузового судна.
   Шкот – снасть бегучего такелажа, служащая для управления парусами или их растягивания по гику и рею.
   Шпангоуты – ребра судна, к которым крепится его обшивка.
   Шпигат – отверстие в фальшборте со вставленной в него трубкой для удаления с палубы воды. Отверстия в фальшборте для пропуска в них снастей бегучего такелажа.
   Шпиль – ворот в виде барабана, вращаемого на вертикальной оси: применяется на судах для подъема якоря, для тяги рыболовных сетей и других целей.
   Штаг – снасть стоячего такелажа, поддерживающая рангоутные деревья – мачты, стеньги, бушприт и т. д. – спереди в диаметральной плоскости.
   Шток – поперечный стержень в верхней части адмиралтейского якоря, не дающий ему лечь плашмя на дно и заставляющий лапы якоря входить в грунт.
   Шхуна – парусное судно с двумя и более мачтами, вооруженными косыми парусами.

Приложение

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

   В предыдущих главах, в том виде, как они были написаны для опубликования в журнале «Сенчури мэгэзин», я старался детально не описывать конструкцию «Спрея» и примитивные методы управления судном, поскольку был уверен, что опытные моряки в таком описании не нуждаются.
   Не имея опыта плавания на яхтах, я не знал, могут ли нарядные суда, которые мы видим в наших портах или вблизи берегов, достичь таких же или даже больших результатов, чем «Спрей», при закрепленном рулевом устройстве. Я знаю, что ни одно такое судно не совершало кругосветного плавания, но не хочу утверждать, что ни одно из них не смогло бы его осуществить или что люди, ходившие на судах такого же типа вооружения и плывя по тому же методу, не смогли бы отправиться так далеко, как им вздумается. Поэтому меня крайне забавляет утверждение одного специалиста, что этого сделать нельзя.
   «Спрей» в дни описываемого мной плавания был совершенно новым судном, выстроенным взамен шлюпа, носившего то же название и, как об этом рассказывает предание, служившего в качестве промыслового устричного судна сто лет назад на берегах штата Делавэр. В здешней таможне не сохранилось каких-либо документов, свидетельствовавших о времени постройки «Спрея». Давным-давно «Спрей» принадлежал какому-то человеку в Ноанке, штат Коннектикут, а потом находился в Бедфорде. Когда мне его подарил капитан Эбен Пирс, «Спрей» стоял посреди поля в Фэрхейвене, о чем я уже писал.
   Обводы «Спрея» соответствовали рыбачьему судну северных морей. Перестраивая шпангоут за шпангоутом и доску за доской, я прибавил к его надводному борту двенадцать дюймов в средней части судна, увеличил на восемнадцать дюймов носовую и на четырнадцать дюймов кормовую часть.
   Таким образом, я изменил кривизну бортов и, думаю, этим улучшил приспособленность «Спрея» к дальнему плаванию.
   Я не намерен повторять рассказ о перестройке «Спрея», так как достаточно подробно описал ее, но хочу добавить, что по окончании работ «Спрей» имел следующие размеры: тридцать шесть футов и девять дюймов по наибольшей длине (12,1 м), четырнадцать футов и два дюйма в ширину (4,67 м), глубина трюма была четыре фута и два дюйма (1,38 м), тоннаж нетто составлял девять тонн, или двенадцать и семьдесят пять сотых брутто-регистровой тонны.
   Создавая такие обводы для «Спрея», я использовал все свои познания в косом парусном вооружении, так как моя морская жизнь прошла на барках и подобных им судах. Я приложил немало сил, чтобы все работы были выполнены максимально тщательно.
   Когда «Спрей» вернулся из плавания и был отведен из Нью-Йорка в Бриджпорт, штат Конненктикут, его под наблюдением яхт-клуба Парк-Сити вытащили из воды и тщательно измерили, а по полученным данным капитан Робине сделал макет.

План каюты на «Спрее»

Нашим юным спортсменам, развлекающимся на «морских лилиях» (то есть совершающим плавания на судах, вооруженных преимущественно прямыми парусами), вряд ли пришлось по вкусу мое судно, но они имеют право на свое мнение, а я останусь при своем. Яхтсменам не нравится тупой нос «Спрея», но я считаю это достоинством при плавании в бурном море.

   План палубы «Спрея»

   Кое-что на палубе «Спрея» могло бы быть устроено иначе, но это не оказало бы особого влияния на качество судна. Например, я не вижу особых оснований для того, чтобы на прогулочных судах делать надстройку над каютой посредине, а не так, как на «Спрее»: здесь она была отнесена далеко в корму, хотя из-за этого оставалось немного места между сходным трапом и штурвалом. Некоторые говорили, что я должен был улучшить обводы кормы. Не знаю, верно ли это. Вода плавно обтекала «Спрей» до последнего дюйма его длины, не образуя никаких завихрений из-за неправильного среза кормы.
   Моряки, привыкшие к плаванию в спокойных водах, задавали вопрос: «Где кормовой свес?» Они никогда не пересекали Гольфстрим при северо-восточных ветрах, а потому не знают, какой свес будет лучшим для любой погоды. Если вы дорожите жизнью, то никогда не выполняйте далеко выступающий свес на судах дальнего плавания! Моряк, проявляющий настоящий интерес к своему будущему кораблю, осмотрев его, с одного взгляда может оценить его мореходные качества; точно так же и я судил о «Спрее» и не ошибся в своих суждениях.
   «Спрей», имея парусное вооружение шлюпа, совершил часть своего перехода от Бостона до Магелланова пролива, испытав по пути самые различные условия погоды. Принятое мною в дальнейшем парусное вооружение иола являлось своего рода усовершенствованием: был уменьшен размер относительно тяжелого грота, улучшилась управляемость при свежем ветре. При попутных ветрах я не пользовался бизанью, и она была убрана. Лучше всего «Спрей» держался на курсе при вытравленном гикашкоте, идя в бакштаг. Мне никогда не приходилось долго искать нужного положения штурвала или угла перекладки руля, нужного для удержания «Спрея» на заданном курсе. Как только я находил нужное положение, я закреплял штурвал. В этом случае судно шло под гротом, а стаксель с туго выбранными в диаметральной плоскости шкотами помогал судну лучше держать курс. Когда ветер становился свежим или шквалистым, я иногда дополнительно поднимал кливер, туго набивая его шкоты в диаметральной плоскости. Эта постановка парусов была безопасной даже при сильных порывах ветра. Бегучий такелаж у грота, особенно нирал, должен быть крепким и надежным, чтобы без него парус при свежем ветре не мог пойти вниз. Угол перекладки руля меняется в зависимости от направления и силы ветра, что выявляется на практике.
   Коротко можно сказать так: когда «Спрей» шел в крутой бейдевинд под всеми парусами при легком ветре, угол перекладки руля на ветер был очень маленьким или совсем отсутствовал. При усилении ветра я выходил на палубу, перекладывал штурвал на одну-две рукоятки и крепил его, или, как говорят моряки, накладывал стропки.
   Отвечать на все вопросы о том, какие могут быть случайности на море, – большое удовольствие, но ответы тогда станут основной частью книги. Могу лишь заметить, что многое постигается практикой и что смекалка наряду с опытом является лучшим учителем.

Парусное вооружение «Спрея»

Часто у меня спрашивают: «Были ли у меня приспособления, облегчающие труд?» Я отвечаю: «Нет, их не было». Паруса поднимались вручную, а фалы были пропущены через обычные блоки с патентованными шкивами. Само собой разумеется, что все шкоты были выведены на корму. Имевшийся на «Спрее» брашпиль был попросту ручной лебедкой. У меня было три якоря: в сорок (18 кг), сто (45,3 кг) и сто восемьдесят фунтов (81,5 кг) весом. Кстати, сорокафунтовый якорь, брашпиль и резной клиперский форштевень принадлежали старому «Спрею». Бетонный балласт был хорошо заклинен стойками. На киле не было ни железа, ни свинца и вообще никакого дополнительного груза.

   Шпангоуты «Спрея»

   Если я делал какие-либо измерения, я их не записывал и поэтому даже после длительного плавания на «Спрее» не мог сразу ответить на вопрос, какова высота мачты или длина гика или гафеля. Я не знал центра парусности судна, за исключением того, что нужно было на практике в море, и мало об этом беспокоился. Однако при постройке хорошего судна нужны математические расчеты, чтобы оно было остойчивым.
   Некоторые чрезвычайно опытные моряки спрашивали: как могло получиться, что «Спрей» хорошо держался на курсе, идя фордевинд, то есть делал то, что ему приходилось делать по нескольку недель подряд. Один из них – весьма уважаемый капитан торгового флота и мой друг, выступая недавно в качестве правительственного эксперта в нашумевшем деле об убийстве капитана в Бостоне, доказывал, что судно не удержится на курсе даже столь незначительное время, какое потребуется рулевому, чтобы перерезать глотку капитану. Обычно так и бывает, а относительно судов с прямым вооружением можно сказать, что это всегда будет верно. Однако «Спрей» в момент описываемой на судебном процессе трагедии плыл вокруг света, не имея за рулем никого, исключая более или менее редкие моменты. Вместе с тем я должен сказать, что опыт «Спрея» не имеет ни малейшего отношения к случаю об убийстве, разбиравшемся на суде в Бостоне. По всей вероятности, суд найдет настоящего виновника. Другими словами, учитывая тип и вооружение судна, я на этом судебном процессе дал бы такое же заключение, как и тот эксперт.

   Рулевое управление на «Спрее»

   Тем не менее «Спрей» проделал путь от острова Четверга до Кокосовых островов протяженностью в две тысячи семьсот миль за двадцать три дня, не имея никого за рулем, за исключением примерно одного часа при отплытии и при подходе к берегу. Ни одно судно в истории мореплавания не совершало в аналогичных условиях столь весомого подвига. И это было изумительным плаванием!
   Никому, за исключением людей, имеющих практический опыт, не дано понять, насколько прекрасно свободное плавание в открытом океане. Но, чтобы познать прелесть плавания, вовсе не обязательно в одиночку отправляться вокруг света, хотя на первых порах мне это доставило много радостей. Не далее как вчера тот самый правительственный эксперт – самый «просоленный» из морских капитанов – побывал на «Спрее» и, убедившись в его мореходных качествах, с энтузиазмом сказал, что не прочь продать свою ферму на Кейп-Код и снова заняться мореплаванием.
   Молодым людям, замышляющим такое плавание, я скажу так: не сомневайтесь, отправляйтесь! Россказни о трудностях всегда так же преувеличены, как повествование об опасностях моря. Я прошел отличную школу на так называемых трудных судах, совершавших чрезвычайно сложные плавания по Тихому океану, и на протяжении многих лет не упомню случая, когда бы я попал в число людей, спасовавших перед трудностями. Такое воспоминание только усиливает мою любовь к морю. Я весьма обязан всем командирам, под руководством которых мне приходилось плавать в роли юнги или матроса, и должен сказать, что никто из них не был для меня нянькой. Мне пришлось жить и работать не среди ангелов, а среди людей, умевших меня воодушевить. И моим постоянным желанием было оказаться на уровне требований моих командиров.
   На море, безусловно, существуют опасности – их столько же, сколько и на суше, но человеку дан разум и умение для того, чтобы сводить опасности к минимуму, и здесь на помощь приходит хорошо построенное судно. Нелегко встретиться лицом к лицу с разбушевавшейся стихией, но вы должны знать море, быть уверенным в своих знаниях и быть убежденными в том, что море создано для мореплавания.
   Стоит заметить, что для успеха необходима не только отменная мореходность судна, но и мореходный опыт. Чтобы стать хорошим мореплавателем или просто матросом, вовсе не обязательно разгуливать с ведром смолы, болтающимся на шее, также надо помнить, что ярко начищенные медные пуговицы ничего не прибавляют к безопасности судна.
   Может быть, со временем я переделаю моего дорогого старика «Спрея», но, опираясь на свой скромный опыт, я горячо рекомендую его безопасную конструкцию тем, кто собирается в плавание. Практика, приобретенная на таком судне, как «Спрей», многому научит молодых моряков и подготовит их к деятельности на более совершенных судах. Я сам научился на «Спрее» гораздо большему, чем на любом другом судне, на котором плавал раньше.
   Для моряка терпение – величайшая из всех доблестей. В районе Магелланова пролива, между скалистым материком и мрачной Огненной Землей, где из-за сложности пути я был вынужден непрерывно находиться у руля, я научился терпеть и быть довольным, когда, преодолевая трудности приливных течений, делал в сутки по десять миль. Когда же месяц спустя все пошло насмарку я, напевая старинную песенку нашел в себе достаточно сил, чтобы повторить плавание там же в тех же трудных условиях. Все было по душе экипажу «Спрея»: и тридцатичасовое стояние у штурвала, которое, казалось бы, находится за пределами человеческих возможностей, и взмахи весел, когда надо втянуться в гавань при полном штиле.
   Счастливо текли мои дни, куда бы ни плыло мое судно…

Джошуа Спокам Один под парусами вокруг света

Весь Слокам

Один под парусами вокруг света

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава Х

Глава XI

Глава XII

Глава XIII

Глава XIV

Глава XV

Глава XVI

Глава XVII

«Капитан Джошуа Слокам

Глава XVIII

Глава XIX

Глава XX

Глава XXI

Путешествие «Либертада»

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава Х

Глава XI

Глава XII

Глава XIII

Глава XIV

Глава XV

Глава XVI

Путешествие «дестройера» из Нью-Йорка в Бразилию

Введение

Путешествие «Дестройера»

Примечания

Приложение

Джошуа Спокам
Один под парусами вокруг света