-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Иоганн Вольфганг Гете
|
| Стихотворения
-------
Иоганн Гете
СТИХОТВОРЕНИЯ
//-- Переводчики: М. Погодин, С. Соловьев, А. Плещеев, К. Аксаков, А. Толстой, Д. Веневитинов, А. Григорьев, С. Шевырев, И. Анненский, М. Лермонтов, Л. Мей, М. Михайлов, Н. Гербель, В. Жуковский, Ф. Тютчев, Ф. Миллер, А. Фет, А. Струговщиков, М. Стахович, И. Тургенев, Я. Полонски, Ф. Миллер, М. Достоевский, А. Дельвиг,Ф. Тютчев, Я. Полонский, П. Петров. --//
ТИШИНА НА МОРЕ
Тихо, мрачно над водою,
Море бурное молчит,
Смотрит кормчий вдаль с тоскою,
Вод равнина всюду спит.
Ветры веять перестали,
Мертвый, страшный вкруг покой,
В беспредельной синей дали
Взор не встретится с волной.
СЧАСТЛИВОЕ ПЛАВАНИЕ
Разносятся тучи,
Туман исчезает,
И ветры могучи
Шумят на водах.
Пловцы веселее!
Торопится кормчий,
Скорее, скорее!
Волной нас качает,
Земля к нам несется,
Уж берег в глазах.
ДУША МИРА
Рассейтесь вы везде под небосклоном,
Святой покинув пир,
Несите жизнь, прорвавшись к дальним зонам,
И наполняйте мир!
Вы божьим сном парите меж звездами,
Где без конца простор,
И средь пространств, усеянных лучами,
Блестит ваш дружный хор.
Несетесь вы, всесильные кометы,
Чтоб в высях потонуть,
И в лабиринт, где солнце и планеты,
Врезается ваш путь,
К бесформенным образованьям льнете,
Играя и творя,
Все сущее в размеренном полете
Навек животворя.
Вы в воздухе подвижном ткете щедро
Изменчивый убор,
И камню вы, в его проникнув недра,
Даете твердость форм.
И рвется все в божественной отваге
Себя перерасти;
В пылинке – жизнь, и зыбь бесплодной влаги —
Готова зацвести.
И мчитесь вы, любовью вытесняя
Сырого мрака чад;
В красе разнообразной дали рая
Уж рдеют и горят.
Чтоб видеть свет, уже снует на воле
Всех тварей пестрота;
Вы в восхищенье на счастливом поле,
Как первая чета.
И гасит пламя безграничной жажды
Любви взаимной взгляд.
Пусть жизнь от целого приемлет каждый
И вновь – к нему назад.
1802
МОЛИТВА
О мой творец! О боже мой,
Взгляни на грешную меня:
Я мучусь, я больна душой,
Изрыта скорбью грудь моя.
О мой творец! велик мой грех,
Я на земле преступней всех!
Кипела в нем младая кровь;
Была чиста его любовь;
Но он ее в груди своей
Таил так свято от людей.
Я знала всё… О боже мой,
Прости мне, грешной и больной.
Его я муки поняла;
Улыбкой, взором лишь одним
Я б исцелить его могла,
Но я не сжалилась над ним.
О мой творец, велик мой грех,
Я на земле преступней всех!
Томился долго, долго он,
Печалью тяжкой удручен;
И умер, бедный, наконец…
О боже мой, о мой творец,
Ты тронься грешницы мольбой,
Взгляни, как я больна душой!
1845
МАГАДЭВА И БАЯДЕРА
//-- Индийская легенда --//
В шестой раз, отец творенья,
Магадэва сходят к нам:
Смертных радость и мученье
Да изведает он сам,
Да – как гость земного края —
Сохранит его закон,
И, щадя или карая,
Человеком будет он.
И город, как путник, везде обходил он,
На сильных взирал он, и слабых хранил он,
И вечером дале пускается в путь.
Вот выходит он – и вскоре,
Домы крайние пройдя,
Видит он – с огнем во взоре
Сладострастия дитя.
Он сказал ей: «Здравствуй, дева!»
– «Здравствуй, спутник, подожди!»
– «Кто же ты?» – «Я баядера:
Пред тобою дом любви».
Она ударяет в цимбалы и мчится,
Она так искусно, так страстно кружится,
Огибается, гнется – и кажет цветы.
Речь ее звучит отрадой:
«Милый странник, кончен путь!
Скоро тихою лампадой
Озарится наш приют!
Ты устал – тебя обмою,
Освежу тебя я вновь.
Что ты хочешь? – пред тобою
Отдых, радость и любовь!»
Она услаждает усталость и горе;
Божественный видит, с улыбкой во взоре,
Прекрасное сердце сквозь тяжкий порок.
Он услуг рабы желает:
Новой радостью полна,
Все веленья исполняет
Гостя юного она.
Так природы животворность
Плод выводит из цветка:
Если есть в душе покорность,
То любовь недалека.
Но строже я строже ее испытанья,
И радость, и ужас, и муки страданья
Послал ей постигший и глуби и высь.
Он в чело ее целует, —
И в душе любовь зажглась,
И стоит она тоскует,
Льются слезы в первый раз.
Обняла его колена,
В ней уж нет страстей земли,
И ее младые члены,
Истомясь, изнемогли.
И вот уж к отрадному празднеству ложа
Соткали, вечерние мраки умножа,
Густую завесу ночные часы.
Поздно отдых к ней приходит;
Рано пробудясь от сна,
На груди своей находит
Мертвым юношу она.
Страшный крик ее не в силе
Жизнь в умершего вдохнуть —
И уж к пламенной могиле
Тело хладное несут.
Она хор жрецов погребальный внимает,
В безумьи бежит и толпу раздвигает.
«Кто ты? И к могиле стремишься зачем?»
Протеснясь в средину круга,
С воплем падает она.
«О, отдайте мне супруга!
Я за ним пришла сюда.
Как! огню ль пожрать, пылая,
Этих членов красоту?
Мой он был, моим звала я,
Ах, но только ночь одну!»
Жрецы вторят гимны: «И старцев согбенных,
Измученных жизнью, годами смиренных,
И пылкую юность к могиле несем.
Вспомни голос нашей веры:
Не был он супруг тебе;
Долга нет для баядеры,
Покорись своей судьбе:
Лишь за телом, провожая,
В царство мертвых тень сойдет,
Лишь супруга, исполняя
Долг, супругу вслед идет.
Гремите, дромметы, священные песни.
Примите, о боги, цвет жизни прелестный,
Примите во пламени юношу к вам!»
Так безжалостно ей муки
Умножает строгий хор,
И она, простерши руки,
В жаркий ринулась костер.
Но из пламенного кругу
Дивный юноша встает
И прелестную подругу
На руках своих несет.
С весельем раскаянье боги приемлют,
Бессмертные падших нередко подъемлют
В объятиях пламенных к светлым звездам.
11 марта 1838
КОРИНФСКАЯ НЕВЕСТА
Из Афин в Коринф многоколонный
Юный гость приходит, незнаком,—
Там когда-то житель благосклонный
Хлеб и соль водил с его отцом;
И детей они
В их младые дни
Нарекли невестой с женихом.
Но какой для доброго приема
От него потребуют цены?
Он – дитя языческого дома,
А они – недавно крещены!
Где за веру спор,
Там, как ветром сор,
И любовь и дружба сметены!
Вся семья давно уж отдыхает,
Только мать одна еще не спит,
Благодушно гостя принимает
И покой отвесть ему спешит;
Лучшее вино
Ею внесено,
Хлебом стол и яствами покрыт.
И, простясь, ночник ему зажженный
Ставит мать, но ото веех тревог
Уж усталый он и полусонный,
Без еды, не раздеваясь, лег,
Как сквозь двери тьму
Движется к нему
Странный гость бесшумно на порог.
Входит дева медленно и скромно,
Вся покрыта белой пеленой:
Вкруг косы ее, густой и темной,
Блещет венчик черно-золотой.
Юношу узрев,
Стала, оробев,
С приподнятой бледною рукой.
«Видно, в доме я уже чужая, —
Так она со вздохом говорит, —
Что вошла, о госте сем не зная,
И теперь меня объемлет стыд;
Спи ж спокойным сном
На одре своем,
Я уйду опять в мой темный скит!»
«Дева, стой, – воскликнул он, – со мною
Подожди до утренней поры!
Вот, смотри, Церерой золотою,
Вакхом вот посланные дары;
А с тобой придет
Молодой Эрот,
Им же светлы игры и пиры!»
«Отступи, о юноша, я боле
Непричастна радости земной;
Шаг свершен родительскою волей:
На одре болезни роковой
Поклялася мать
Небесам отдать
Жизнь мою, и юность, и покой!
И богов веселых рой родимый
Новой веры сила изгнала,
И теперь царит один незримый,
Одному распятому хвала!
Агнцы боле тут
Жертвой не падут,
Но людские жертвы без числа!»
И ее он взвешивает речи:
«Неужель теперь, в тиши ночной,
С женихом не чаявшая встречи,
То стоит невеста предо мной?
О, отдайся ж мне,
Будь моей вполне,
Нас венчали клятвою двойной!»
«Мне не быть твоею, отрок милый,
Ты мечты напрасной не лелей,
Скоро буду взята я могилой,
Ты ж сестре назначен уж моей;
Но в блаженном сне
Думай обо мне,
Обо мне, когда ты будешь с ней!»
«Нет, да светит пламя сей лампады
Нам Гимена факелом святым,
И тебя для жизни, для отрады
Уведу к пенатам я моим!
Верь мне, друг, о верь,
Мы вдвоем теперь
Брачный пир нежданно совершим!»
И они меняются дарами:
Цепь она спешит златую снять,—
Чашу он с узорными краями
В знак союза хочет ей отдать;
Но она к нему:
«Чаши нe приму,
Лишь волос твоих возьму я прядь!»
Полночь бьет – и взор доселе хладный
Заблистал, лицо оживлено,
И уста бесцветные пьют жадно
С темной кровью схожее вино;
Хлеба ж со стола
Вовсе не взяла,
Словно ей вкушать запрещено.
И фиал она ему подносит,
Вместе с ней он ток багровый пьет,
Но ее объятий как ни просит,
Все она противится – и вот,
Тяжко огорчен,
Пал на ложе он
И в бессильной страсти слезы льет.
И она к нему, ласкаясь, села:
«Жалко мучить мне тебя, но, ах,
Моего когда коснешься тела,
Неземной тебя охватит страх:
Я как снег бледна,
Я как лед хладна,
Не согреюсь я в твоих руках!»
Но, кипящий жизненною силой,
Он ее в объятья заключил:
«Ты хотя бы вышла из могилы,
Я б согрел тебя и оживил!
О, каким вдвоем
Мы горим огнем,
Как тебя мой проникает пыл!»
Все тесней сближает их желанье,
Уж она, припав к нему на грудь,
Пьет его горячее дыханье
И уж уст не может разомкнуть.
Юноши любовь
Ей согрела кровь,
Но не бьется сердце в ней ничуть.
Между тем дозором поздним мимо
За дверьми еще проходит мать,
Слышит шум внутри необъяснимый
И его старается понять:
То любви недуг,
Поцелуев звук,
И еще, и снова, и опять!
И недвижно, притаив дыханье,
Ждет она – сомнений боле нет —
Вздохи, слезы, страсти лепетанье
И восторга бешеного бред:
«Скоро день – но вновь
Нас сведет любовь!»
«Завтра вновь!»– с лобзаньем был ответ.
Доле мать сдержать не может гнева,
Ключ она свой тайный достает:
«Разве есть такая в доме дева,
Что себя пришельцам отдает?»
Так возмущена,
Входит в дверь она —
И дитя родное узнает.
И, воспрянув, юноша с испугу
Хочет скрыть завесою окна,
Покрывалом хочет скрыть подругу;
Но, отбросив складки полотна,
С ложа, вся пряма,
Словно не сама,
Медленно подъемлется она.
«Мать, о мать, нарочно ты ужели
Отравить мою приходишь ночь?
С этой теплой ты меня постели
В мрак и холод снова гонишь прочь?
И с тебя ужель
Мало и досель,
Что свою ты схоронила дочь?
Но меня из тесноты могильной
Некий рок к живущим шлет назад,
Ваших клиров пение бессильно,
И попы напрасно мне кадят;
Молодую страсть
Никакая власть,
Ни земля, ни гроб не охладят!
Этот отрок именем Венеры
Был обещан мне от юных лет,
Ты вотще во имя новой веры
Изрекла неслыханный обет!
Чтоб его принять,
В небесах, о мать,
В небесах такого бога нет!
Знай, что смерти роковая сила
Не могла сковать мою любовь,
Я нашла того, кого любила,
И его я высосала кровь!
И, покончив с ним,
Я пойду к другим,—
Я должна идти за жизнью вновь!
Милый гость, вдали родного края
Осужден ты чахнуть и завять,
Цепь мою тебе передала я,
Но волос твоих беру я прядь.
Ты их видишь цвет?
Завтра будешь сед,
Русым там лишь явишься опять!
Мать, услышь последнее моленье,
Прикажи костер воздвигнуть нам,
Свободи меня из заточенья,
Мир в огне дай любящим сердцам!
Так из дыма тьмы
В пламе, в искрах мы
К нашим древним полетим богам!»
//-- * * * --//
Радость и горе, волнение дум,
Сладостной мукой встревоженный ум,
Трепет восторга, грусть тяжкая вновь,
Счастлив лишь тот, кем владеет любовь!
//-- * * * --//
Трещат барабаны, и трубы гремят,
Мой милый в доспехе ведет свой отряд,
Готовится к бою, командует строю,
Как сильно забилось вдруг сердце мое.
Ах, если б мне дали мундир и ружье!
Пошла бы отважно я с другом моим,
По областям шла бы повсюду я с ним,
Врагов отражает уж наша пальба —
О, сколько счастлива мужчины судьба!
БОЖЕСТВЕННОЕ
Прав будь человек,
Милостив и добр:
Тем лишь одним
Отличаем он
От всех существ,
Нам известных.
Слава неизвестным,
Высшим, с нами
Сходным существам!
Его пример нас
Верить им учит.
Безразлична
Природа-мать.
Равно светит солнце
На зло и благо,
И для злодея
Блещут, как для лучшего,
Месяц и звезды.
Ветр и потоки,
Громы и град,
Путь совершая,
С собой мимоходом
Равно уносят
То и другое.
И счастье так,
Скитаясь по миру,
Осенит то мальчика
Невинность кудрявую,
То плешивый
Преступленья череп.
По вечным, медяным,
Великим законам,
Все бытия мы
Должны невольно
Круги свершать.
Человек один
Может невозможное:
Он различает,
Судит и рядит,
Он лишь в минуте
Сообщает вечность.
Смеет лишь он
Добро наградить
И зло покарать
Целить и спасать,
Всё заблудшее, падшее
К пользе сводить.
И мы бессмертным
Творим поклоненье,
Как будто людям,
Как в большем творившим,
Что в малом лучший
Творит или может.
Будь же прав, человек,
Милостив и добр,
Создавай без отдыха
Нужное, правое…
Будь нам их образом
Провидимых нами существ.
(Апрель 1845)
ПОКАЯНИЕ
Боже правый, пред тобой
Ныне грешница с мольбой.
Мне тоска стесняет грудь,
Мне от горя не заснуть.
Нет грешней меня, – но ты,
Боже, взор не отврати!..
Ах, кипела сильно в нем
Молодая кровь огнем!
Ах, любил так чисто он,
Тайной мукой истомлен.
Боже правый, пред тобой
Ныне грешница с мольбой.
Я ту муку поняла,
И безжалостно могла
Равнодушно так молчать
И на взгляд не отвечать.
Нет грешней меня, – но ты,
Боже, взор не отврати!..
Ах, его терзала я,
И погиб он от меня.
Потерялся, бедный, он,
Умер он, похоронен.
Боже правый, пред тобой
Ныне грешница с мольбой.
(Апрель 1845)
ПЕРЕМЕНА
На камнях ручья мне лежать и легко, и отрадно…
Объятья бегущей волне простираю я жадно,
И страстно мне жаркую грудь лобызает она.
Умчит ее прихоть – тотчас набегает другая,
Всё так же прохладна, всё так же мне сердце лаская
И вечною мерой душа так блаженно полна.
К чему же безумно, к чему же печально и тщетно
Часы наслажденья, летящие так незаметно,
Ты мыслью о милой неверной начнешь отравлять?
О, пусть возвратится, коль можно, пора золотая:
Целует так сладко, целует так страстно вторая,
Как даже и первая вряд ли могла целовать.
(Апрель 1845)
МОЛИТВА ПАРИИ
Вечный Брама, боже славы,
Семя ты всему единый,
И лишь ты единый правый…
Неужель одни брамины
Да богатые с раджами
Созданы тобою, боже,
Или звери вместе с нами
Рук твоих созданье тоже?
Правда, мы неблагодарны:
Нам худое подобает;
Всё, что смертно для свободных,
То одно нас размножает.
Так судить прилично людям, —
Но не в мнение людское,
А в тебя мы верить будем:
Правых нет перед тобою.
И к тебе мое моленье:
Приими меня как сына
И восстань соединенье
В том, что было б нам едино.
Для любви твоей нет меры,
И тебя не тщетно чту я:
В искупленьи баядеры,
Вечный Брама, чуда жду я!
(1845)
НА ОЗЕРЕ
И пищу свежую, и кровь
Из вольной жизни пью.
Природа-мать! ты вся любовь,
Сосу я грудь твою.
И мерно челн качает мой
То вниз, то вверх волна,
И горы, в облаках главой,
Встречают бег судна.
Что ты поникло, око?
Ты ли снова, сон далекий?
Славный сон, ты лишний здесь…
Здесь любовь, и жизнь здесь есть…
На волнах сверкают
Тысячи звездочек вдруг,
Облака впивают
Даль немую вокруг.
Утренний ветр обвевает
Дремлющий тихо залив.
Озера зыбь отражает
Много зреющих слив.
(1850)
ЛЕСНОЙ ЦАРЬ
Кто мчится так поздно под вихрем ночным?
Это – отец с малюткой своим.
Мальчика он рукой охватил,
Крепко прижал, тепло приютил!
«Что всё личиком жмешься, малютка, ко мне?»
– «Видишь, тятя, лесного царя в стороне?
Лесного царя в венке с бородой?»
– «Дитятко, это туман седой».
Ко мне, мой малютка, со мною пойдем,
Мы славные игры с тобой заведем…
Много пестрых цветов в моем царстве растет,
Много платьев златых моя мать бережет».
– «Тятя, тятя… слышишь – манит,
Слышишь, что тихо мне он сулит?»
– «Полно же, полно – что ты, сынок?
В темных листах шелестит ветерок».
«Ну же, малютка, не плачь, не сердись.
Мои дочки тебя, чай, давно заждались.
Мои дочки теперь хороводы ведут;
Закачают, запляшут тебя, запоют…»
– «Тятя, тятя, за гущей ветвей
Видишь лесного царя дочерей?»
– «Дитятко, дитятко… вижу я сам,
Старые ивы за лесом вон там».
«Ты мне люб… не расстанусь с твоей красотой;
Хочешь не хочешь, а будешь ты мой…»
– «Родимый, родимый… меня он схватил…
Царь лесной меня больно за шею сдавил…»
Страшно отцу. Он мчится быстрей.
Стонет ребенок, И всё тяжелей…
Доскакал кое-как до дворца своего…
Дитя ж был мертв на руках у него.
(1850)
//-- * * * --//
Единого, Лилли, кого ты любить могла,
Хочешь вполне ты себе и по праву…
Твой он вполне и единственно.
Ибо вдали от тебя мне
Жизни быстро стремительной
Всё движение шумное,
Словно легкий флер, сквозь который я
Вижу твой лик из-за облака,
И, приветливо-верный, он светит мне,
Как за радужным блеском сиянья полночного,
Вечные звезды сверкают.
(1851)
ПЕВЕЦ
«Что там за песня на мосту
Подъемном прозвучала?
Хочу я слышать песню ту
Здесь, посредине зала!» —
Король сказал – и паж бежит…
Вернулся; снова говорит
Король: «Введи к нам старца!»
– «Поклон вам, рыцари, и вам,
Красавицы младые!
Чертог подобен небесам:
В нем звезды золотые
Слилися в яркий полукруг.
Смежитесь, очи: недосуг
Теперь вам восхищаться!»
Певец закрыл свои глаза—
И песнь взнеслась к престолу.
В очах у рыцарей гроза,
Красавиц очи – долу,
Песнь полюбилась королю:
«Тебе в награду я велю
Поднесть цепь золотую».
– «Цепь золотая не по мне!
Отдай ее героям,
Которых взоры на войне —
Погибель вражьим строям;
Ее ты канцлеру отдай —
И к прочим ношам он пускай
Прибавит золотую!
Я вольной птицею пою,
И звуки мне отрада!
Они за песню за мою
Мне лучшая награда.
Когда ж награда мне нужна,
вели мне лучшего вина
Подать в бокале светлом».
Поднес к устам и выпил он:
«О сладостный напиток!
О, трижды будь благословен
Дом, где во всем избыток!
При счастье вспомните меня,
Благословив творца, как я
Всех вас благословляю».
(1852)
//-- * * * --//
Кто со слезами свой хлеб не едал,
Кто никогда от пелен до могилы,
Ночью на ложе своем не рыдал,
Тот вас не знает, силы.
Вы руководите в жизни людей,
Вы предаете их власти страстей,
Вы ж обрекаете их на страданье:
Здесь на земле есть всему воздаянье!
(1852)
//-- * * * --//
О, кто одиночества жаждет,
Тот скоро один остается!
Нам всем одинаково в мире живется,
Где каждый – и любит, и страждет.
И мне не расстаться с глубоким,
Изведанным горем моим…
Пусть буду при нем я совсем одиноким,
Но все же не буду одним.
Одна ли подруга? Подходит
Украдкой подслушать влюбленный…
Вот так-то и горе стопой потаенной
Ко мне, одинокому, входит.
И утром, и ночью глубокой
Я вижу и слышу его:
Оно меня разве лишь в гроб одинокой
Положит совсем одного.
(1852)
ЗАВЕТ
Внутри души своей живущей
Ты центр увидишь вечно сущий,
В котором нет сомнений нам:
Тогда тебе не нужно правил,
Сознанья свет тебя наставил
И солнцем стал твоим делам.
Вполне твоими чувства станут,
Не будешь ими ты обманут,
Когда не дремлет разум твой,
И ты с спокойствием свободы
Богатой нивами природы
Любуйся вечной красотой.
Но наслаждайся не беспечно,
Присущ да будет разум вечно,
Где жизни в радость жизнь дана.
Тогда былое удержимо,
Грядущее заране зримо,
Минута с вечностью равна.
//-- * * * --//
Над высью горной
Тишь.
В листве, уж черной,
Не ощутишь
Ни дуновенья.
В чаще затих полет…
О, подожди!.. Мгновенье —
Тишь и тебя… возьмет.
//-- * * * --//
Горные вершины
Спят во тьме ночной;
Тихие долины
Полны свежей мглой;
Не пылит дорога,
Не дрожат листы…
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
//-- * * * --//
Нет, только тот, кто знал
Свиданья жажду,
Поймет, как я страдал
И как я стражду.
Гляжу я вдаль… нет сил,
Тускнеет око…
Ах, кто меня любил
И знал – далеко!
Вся грудь горит… Кто знал
Свиданья жажду,
Поймет, как я страдал
И как я стражду.
ПЕСНЯ МИНЬОНЫ
Ты знаешь ли край, где лимонные рощи цветут,
Где в темной листве померанец горит золотистый,
Где с неба лазурного негою веет душистой,
Где скромно так мирты, где гордо так лавры растут?
Ты край этот знаешь?
Туда бы! туда
С тобою, мой милый, ушла навсегда!
Ты знаешь ли дом? Его кровля на стройных столбах,
И зала сияет, и мрамор блестит на стенах,
И статуи рядом стоят и глядят, вопрошая:
«Ах, что с тобой, бедная? что с тобой сталось,
родная?»
Ты дом этот знаешь?
Туда бы! туда
С тобою, родной мой, ушла навсегда!
Ты знаешь ли гору? тропинка за тучи ползет,
И мул средь туманов там, тяжко ступая, идет,
И старые гнезда драконов в ущелье таятся,
И рушатся скалы, и с ревом потоки клубятся.
Ты гору ту знаешь?
Туда бы! туда
Путем тем, отец мой, уйти навсегда!
ОБМАН
Шелохнулась занавеска
У соседки на окне:
Видно, вздумалось плутовке
На окно взглянуть ко мне.
Видно, хочется проведать,
Все ли так же я сердит,
Или ропот мой ревнивый
Приутих – и гнев забыт.
Ах! плутовка спит спокойно
И не грезит обо мне…
То шалун играет ветер
Занавеской на окне.
ПЕСНЯ КЛАРЫ
Радостных
И тягостных
Дум так много!
Томишься —
И боишься;
И счастье и тревога!
Небесно ликуешь —
И смертно тоскуешь…
Жизнь лишь тогда хороша,
Как полюбит душа!
МОГИЛА АНАКРЕОНА
Где роза юная в тиши благоухает,
Где горделивый лавр и цепкий виноград
Сплелися дружески, где горлица вздыхает
И слышен в зелени приятный крик цикад,
Кого из смертных здесь могила приютила?
Кому надгробный холм так пышно расцветила
Рука богов? – Тут спит Анакреон певец.
Счастливец, и весну он видел молодую,
И лето жаркое, и осень золотую,
И от седой зимы здесь скрылся наконец!
БЛИЗОСТЬ
Часто мы друг другу чужды,
Далеки в толпе людской.
Свет иль шум тому виной —
Право, знать нам мало нужды:
На безлюдье, в тишине
Близость нашу мы почуем,
И знакомым поцелуем
Тотчас скажешься ты мне!
ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЯ ОХОТНИКА
Я крадусь полем, тих и дик;
Взведен курок ружья.
Опять твой светлый, милый лик
В мечтанье вижу я.
Тиха, спокойна, в этот миг
Гуляешь ты в полях.
Мой промелькнувший, бледный лик
Не встал в твоих мечтах.
Тоска и зло сдавили грудь…
Я исходил весь свет:
К востоку путь, на запад путь;
К тебе – дороги нет!
Но о тебе и мысль одна
Мне луч во мгле ночной:
Покоем вновь душа полна…
Не знаю, что со мной!
НОВАЯ ЛЮБОВЬ И НОВАЯ ЖИЗНЬ
Сердце, сердце! что с тобою?
Что смутило глубь твою?
Жизнью ты живешь иною…
Я тебя не узнаю!
Мимо все, что ты любило,
Мимо, что тебя томило,—
И забота и покой»
Что же сделалось с тобой?
Или этот образ милый
Оковал мечты твои?
Иль в тебе не стало силы
Презреть этот взор любви?
Захочу ли ободриться,
Отвернуться, удалиться —
Мне и шагу не шагнуть,
Снова к ней лежит мой путь.
Нить волшебную напрасно
Я стараюсь оборвать;
Против воли все к прекрасной
Возвращаюся опять —
И, вступая в круг суровый,
Покоряюсь жизни новой.
Как я слаб и молод вновь!
Отпусти меня, любовь!
СОН И ДРЕМОТА
Сон и Дремоту, двух братий, служенью богов обреченных,
С неба низвел Прометей роду людскому служить.
Что было в пору богам, человеку пришлось не по силам:
Стала Дремота их Сном, Смертию стал нам их Сон.
БЛАЖЕНСТВО ГРУСТИ
Не высыхайте, не высыхайте,
Слезы вечной любви!
Ах! и едва осушенному оку
Мертв и пустынен кажется мир.
Не высыхайте, не высыхайте,
Слезы несчастной любви!
НОЧНАЯ ПЕСНЯ СТРАННИКА
Ты, небесный, ты, святой,
Все печали утоляющий,
Изнуренному борьбой
Облегченье посылающий!
Утомителен мой путь,
Край далек обетованный…
Мир желанный,
Снизойди в больную грудь!
//-- * * * --//
Жизнью украсил язычник свои саркофаги и урны.
Пестрою вязью сплетясь, фавны, вакханки вокруг
Пляшут. Щеки надул козлоногий сатир и трудится:
Рог дребезжащий его хрипло и дико звучит.
Мнится, из мрамора слышны и стройный кимвал и тимпаны.
Вот наливные плоды резвые птицы клюют.
Шум не пугает их; он не спугнет и подавно Амура:
То-то раздолье ему с факелом бегать в толпе!
Так изобилию жизни и самая смерть покорилась:
В тихом вместилище сем словно и пепел живет!
Свиток мой! урну с пеплом певца окружи ты собою:
Жизнью обильной тебя щедро украсил певец!
//-- * * * --//
Эта гондола мне кажется тихо качаемой люлькой;
Ящик же этот на ней – словно вместительный гроб.
Так-то меж люлькой и гробом качают и носят нас волны,
И беззаботно мы вдаль по морю жизни плывем.
//-- * * * --//
Тщетно ты веешь, Морфей, надо мной усыпительным маком:
Глаз не закрою, пока их не смежит мне Амур.
//-- * * * --//
Пусть сумасброд, как морского песку, набирает адептов!
Мне жемчужина ты, мой рассудительный друг!
//-- * * * --//
Вижу ли я богомольца, от слез не могу удержаться:
Счастье находим свое в ложном понятии мы!
//-- * * * --//
Порою мнится мне: на голове моей
Сверкает светлый луч бессмертия и славы,
С груди больной скатился груз скорбей,
И нет в очах горючих слез отравы.
Весь мир передо мной любовью обновлен:
В объятья братские певца он принимает —
И всем священ любви и истины закон,
И правда, как звезда, во всей красе сверкает.
Но этот миг прошел, – и голову мою
Опять, как прежде, жмет певца венец колючий,
И токи горьких слез по-прежнему я лью,
И скорби давят грудь, как пасмурные тучи,
И люди старою дорогою веков,
Не отряхая прах страстей своих отцов,
Как прежде лживые, идут передо мною,
Любви и истины чуждаяся душою…
И голос мой молчит – болезненно молчит!
//-- * * * --//
Мидас! горька твоя участь была: в деснице дрожащей
В золото, старец голодный, твоя превращалася пища.
Часто случается вот что со мною – но это отрадней:
Все у меня под рукой превращается в легкую песню…
Нежные музы! я вам не противлюсь; но только, смотрите!—
Милую в жарких объятьях моих вы не сделайте сказкой.
ПЕРВАЯ ПОТЕРЯ
Кто возвратит мне прекрасные дни,
Дни моей первой любви?
Кто возвратит мне хоть час лишь один
Этой поры золотой?
Грусть моей ране зажить не дает;
Сердце назад свое счастье зовет
С новой и новой тоской.
Кто возвратит мне прекрасные дни,
Дни той поры золотой?
НАПОМИНАНИЕ
Долго ль вдаль тебе стремиться?
Ведь добро перед тобой.
Лишь умей ты ухватиться,
Счастье вечно под рукой.
ИЗБРАННЫЙ УТЕС
Здесь в одинокой тиши о милой думал любовник.
Радостно молвил он мне: «Будь мне свидетель, утес!
Но не гордись чересчур: у тебя соучастников много.
Каждому камню полей, в счастье питавших меня,
Каждому дереву леса, где, светел душою, блуждаю,
Весело я говорю: «Памятью счастия будь!» —
Голос же только тебе я даю. Так Муза средь многих
Выберет вдруг одного и поцелует в уста».
МОРСКАЯ ТИШЬ
Тишь глубокая над морем,
Недвижимо лоно вод,—
И на гладь морскую смотрит,
Озабочен, мореход.
Хоть одно бы дуновенье
Среди мертвой тишины!
Хоть бы где в дали безбрежной
Показался всплеск волны!
СЧАСТЛИВОЕ ПЛАВАНИЕ
Туманы редеют,
Прояснилось небо;
Эол разрешает
Докучную цепь.
Вот ветром пахнуло;
Пловец встрепенулся.
Живее! живее!
Волна расступается,
Далекое близится.
Смотрите – земля!
СОЗНАННОЕ СЧАСТЬЕ
Что между многих всегда природа расчетливо делит,
Тем она, щедрой рукой, всем наделила одну,—
И, одаренная щедро, любимая многими жарко,
Мне, счастливцу, дала полную долю любви.
ОСЕННЕЕ ЧУВСТВО
Тучней зеленейте,
Виноградные лозы,
Взбираясь к окну моему!
Полней наливайтесь,
Густые гроздья, и зрейте
Быстрее, пышнее!
Вас греет,
Как лоно матери,
Прощальный взор солнца;
Вас обвевает
Плодотворящая ласка
Благого неба;
Вас освежает
Чудной прохладой
Дружественный месяц;
Вас орошают
Из этих глаз
Вечно-живящей любви
Крупные слезы.
ЗЕМЛЕДЕЛЬЦУ
Тонким слоем земля покрывает зерно золотое;
Глубже в ней будут лежать мирные кости твои.
Бодро паши ты и сей! Здесь вырастет пища живая;
А надежда живет даже у самых могил.
СЛАДКИЕ ЗАБОТЫ
Прочь от меня вы, заботы! Но, смертных, нас покидают
Наши заботы тогда, как покидает и жизнь.
Если ж иначе нельзя, заботы любви, приходите
И, все иные изгнав, сердце займите мое!
ПЕРЕД СУДОМ
От кого я беременна, вам не скажу:
То заветная тайна моя.
Потаскушкой меня называете вы?
Лжете – честная женщина я.
С кем слюбилась я, этого вам не узнать;
Он хорош и пригож, милый мой,
В чем бы он ни ходил, в золотой ли цепи,
Иль в соломенной шляпе простой
Если надо насмешки сносить и позор,
Их снесу я одна на плечах.
Знает милый меня, знаю милого я,—
И про все знает бог в небесах.
Перестаньте же, честные судьи мои,
Перестаньте меня вы томить!
Ведь дитя это было и будет моим,
И не вам его надо кормить.
ПРЯХА
В тихой горенке своей
Я пряла спокойно;
К прялке парень подошел
Молодой и статный.
Стал хвалить меня, сказал,
Что пряду я чисто
И что косы у меня —
Лен же золотистый.
Да не смирно он стоял,—
Не дал мне покою.
Нитка вдруг оборвалась
Между ним и мною.
Хоть на пряже мне пришлось
Много заработку,
Но не стать хвалиться им
Мне по околотку.
Шла я с пряжею к ткачу,
А сама горела;
Точно сердце у меня
Выскочить хотело.
Надо мыть, белить тканье,
У пруда трудиться;
А к воде едва-едва
Сможешь наклониться.
То, что в горенке тайком
От людей прядется,
Рано ль, поздно ль напоказ
Выносить придется.
ФИЛОМЕЛА
Видно, Амуром вскормлена, всхолена ты, о певица!
Бог шаловливый тебя, видно, кормил со стрелы.
Ядом пропитанным горлом поешь ты беспечные песни
И заражаешь сердца жгучею силой любви.
СВИДАНЬЕ И РАЗЛУКА
Коня! Я долго дожидался —
И конь почуял иглы шпор.
В долине вечер расстилался,
Сползала ночь с далеких гор.
Гигантом грозным восставая,
В туман завертывался вяз,
Где сквозь кустарник тьма ночная
Глядела сотней черных глаз.
Луна мерцала над полями,
Бледнея в дыме облаков;
Чуть вея тихими крылами,
Шушукал ветер. Рой духов
Под тусклым возникал светилом;
Но ясен мне казался путь.
Какой огонь бежал по жилам!
Каким огнем сгорала грудь!
И я с тобой. Ты кротким взглядом
Дарила радость и покой.
Два наши сердца бились рядом,
Дыханьем каждым был я твой.
Весенним розовым мерцаньем
Был милый образ твой одет.
А эта нежность! упованьем
Шептала мне, что счастье есть.
Но солнце уж встает с ночлега,
И сердце сжал разлуки страх.
В твоих устах какая нега!
Какая грусть в твоих очах!
Со мною здесь, тоской томимым,
Ты дни хотела проводить!
О, что за счастье быть любимым!
О, что за счастие любить!
БЛАГОДАТЬ
Небо разверзлось, и дождь зашумел, и щедрою влагой
Злак и утес орошен, стены домов и древа.
Солнце взойдет: как пар, благодать отлетает от камня;
Только живое хранит неба благие дары.
ЧУДНАЯ НОЧЬ
Я с тоскою покидаю
Милый сердцу тихий кров
И иду – зачем? – не знаю —
В глубь таинственных лесов.
Ветер бег свой укрощает,
Месяц светит сквозь листву
И зефир с берёз свевает
Фимиам на мураву.
Как я радостно и жадно
Эту негу ночи пью —
И как нега та отрадно
В грудь вливается мою!
Но я тысячи чудесных
Не возьму таких ночей
За одну с моей прелестной,
С ненаглядною моей!
1877
ПОСЕЩЕНИЕ
Подхожу к дверям моей я милой —
И их крепко запертыми вижу;
Но что в этом: ключ в моём кармане —
И я тихо двери отворяю.
Но, вошедши, не нашел я милой
Ни в знакомой зале, ни в гостиной,
И, лишь в третью комнату вступивши,
Нераздетой я её увидел
Тихим сном уснувшей на диване.
В молодых руках ее вязанье
Мирно, вместе с спицами, лежало.
Я присел к ней – и будить ли, нет ли
Начал думать сном ее любуясь.
Я глядел на светлый облик милой
И не мог довольно наглядеться:
На устах ее царила верность,
На щеках – любовь к родному крову.
А невинность сердца молодого
В глубине груди ее таилась.
Умащён божественным бальзамом,
Каждый член лежал непринуждённо,
А рука, источник ласк волшебных,
Опустясь, покоилась невинно
На коленях с начатой работой.
«О, мой друг!» подумал я: «что, если
От меня скрываемую тайну
Обнаружишь вздохом ты иль словом
И себе, забывшися, изменишь?»
Взор смежон твой – не горит он боле,
Нет огня, сжигавшего мне сердце,
И лишь губки тихо шевелятся,
Вспоминая сладость поцелуев;
Нет движенья в сомкнутых объятьях,
Горячо меня так обнимавших,
И рука, сопутница-шалунья
Чудных ласк, покоится невинно.
Так глядел я на неё – и сердцем
Ликовал, в груди моей стучавшим;
Но она так нравилась мне спящей,
Что её будить я не решился.
Положив два спелых померанца
О две розы пышные на столик,
Я из дому тихо удалился.
И проснётся милая и взглянет —
И увидит пёстрый мой подарок,
И, дивяся, спросит, как попал он
К ней на стол сквозь запертые двери?
Но с зарёй мы с ней сойдёмся снова —
И она вознаградит сторицей
Горечь жертвы, мною принесённой.
1879
БЛУЖДАЮЩИЙ КОЛОКОЛ
Ребёнок в церковь не любил
Ходить по воскресеньям
И время службы проводил
В прогулках за селеньем.
«К молитве колокол зовёт»,
Мать шепчет – речь сурова:
«Он за тобою сам придёт.
Когда промедлишь снова.»
А мальчик думает: «висит
Высоко он на башне» —
И, хохоча, уже бежит
К реке, лугам и пашне.
И что же – колокол молчит!
Свершилось предсказанье:
Он снялся с петель и летит,
Как Боже наказанье.
Ребёнок видит и дрожит,
От страха сердце ноет,
И что-то сердцу говорит:
Вот колокол покроет!
Но миг – и мальчик побежал
С такою быстротою,
Что чрез минуту уж стоял
Пред церковью святою.
И с той поры, забыв про луг,
Он в праздник, в воскресенье,
Заслыша звона первый звук,
Уж шел к богослуженью.
1856
ЦАРСКАЯ МОЛИТВА
Я царь земли – меня боготворят
Честнейшие, которые мне служат!
Я царь земли – я подданных моих
Люблю, во прах склонённых предо мною!
Не попусти ж, Всевышний, мне моим
Могуществом и счастьем возгордиться!
1878
КУПИДОН
С колчаном и луком
Летит Купидон:
Их видом и звуком
Любуется он.
И факел пылает
В руке у него —
И вкруг освещает
Владенья его.
Под гнётом усилья
Оруже звенит;
Колеблятся крылья;
Взор гневом горит.
Все сердцем встречают
Ловца своего —
И страстно ласкают
И нежат его.
А он им стрелами
Своими грозит;
Но миг – и, мольбами
Колеблемый, спит.
1878
ПЕСНЯ КЛАРЫ
Гремят барабаны
И флейта свистит.
Надеть мой желанный
Свой панцирь спешит.
Высоко вздымает
Копьё своё он —
И ратных ровняет
Под сенью знамён.
Дух рвётся из тела,
А в сердце – эдем.
Когда б я имела
Рейтузы и шлем —
Я б смело ступала
За милым моим
И вражи топтала
Я земли бы с ним.
Враги уж средь поля —
И битва кипит…
Завидная доля
Мужчиною быть!
1878
ЛИДЕ
Лида, кого полюбить одного лишь могло твоё сердце,
Хочешь присвоить себе ты вполне и по праву!
Но он и так твой вполне, нераздельно и свято!
Милая, знай: мне вдали от тебя всё движенье
Шумное быстро-стремительной жизни
Кажется лёгкой тафтой, сквозь которую я
Вижу твой лик непрестанно – и светит
Мне он, приветливо-верный, как вечные звезды,
Ярко горящие радужным блеском из мрака.
1877
САКОНТАЛА
Что юный год даёт цветам
Их девственный румянец,
Что зрелый год даёт плодам
Их царственный багрянец,
Что нежит взор и веселит,
Как перл в морях цветущий,
Что греет душу и живит,
Как нектар всемогущий,
Весь цвет сокровищниц мечты,
Весь полный цвет творенья
И, словом, небо красоты
В лучах воображенья —
Всё, всё поэзия слила
В тебе одной, Саконтала!
УГРОЗЫ
Однажды в рощу я забрёл
За милою во след,
Догнал и обнял, а она —
«Я крикну» мне в ответ.
А я: «пусть сунутся – убью!»
И вновь припал на грудь —
И слышу: «тише, милый ной:
Услышит кто-нибудь!»
МОРСКАЯ ТИШЬ
Всё спокойно над волнами,
Без движенья море спит,
И печально мореходец
На равнины вод глядит.
Ветры стихли, замолчали;
Как в могиле – тишина
И на всей обширной дали
Не шелохнется волна.
ВЫБОР
Злые люди много толков
И язвительных речей
О моей подруге милой
Распустили меж людей.
Но чему же я поверю:
Их ли черным клеветам
Или ясным, точно небо,
Голубым ее глазам?
Выбор ясен – прочь сомненье!
Безотчётно верю я,
Как дитя, глазам любезной:
В них видна душа ее.
НОВАЯ ЛЮБОВЬ – НОВАЯ ЖИЗНЬ
Сердце, сердце, что такое?
Что смутило жизнь твою?
Что-то странное, чужое:
Я тебя не узнаю!
Всё прошло, что ты любило,
Всё, о чём ты так грустило:
Труд и отдых всё прошло —
До чего уже дошло!
Иль тебя цветком росистым
Эта девственность чела,
Взором кротким, нежно чистым,
Своевольно увлекла?
Вдруг хочу от ней укрыться,
Встрепенуться, удалиться,
Но мой путь ещё скорей
Вновь, увы, приводит к ней.
И меня на нити тонкой,
Безнаказанно шутя,
Своенравною ручонкой
Держит девочка-дитя:
Красоты волшебной сила
Круг заветный очертила.
Что за странность – как во сне!
О, любовь, дай волю мне!
НЕ СПРАШИВАЙ
Не спрашивай, не вызывай признанья!
Молчания лежит на мне печать:
Всё высказать – одно моё желанье;
Но втайне я обречена страдать.
Там вечный лёд вершину покрывает,
Здесь на поля легла ночная тень.
С весною вновь источник заиграет,
С зарёю вновь проглянет божий день.
Другим дано в час скорби утешенье,
Указан друг, чтоб сердце облегчить;
Мне ж с клятвой на устах дано терпенье —
И только Бог их может разрешить.
МИЛОЙ
Блеснёт заря, сверкающей волною
Отражена,
Настанет день – о, милый друг, тобою
Душа полна!
Промчится ль вихрь, шумя в полях травою
И прах клубя,
Иль горы спят, сребримые луною —
Я жду тебя.
Стоит ли тишь, иль бездна тяжко дышит
Морских зыбей —
Твой верный друг знакомый голос слышит
И звук речей.
Смеркается; прозрачной синевою
Ложится мгла;
Взошла звезда – о если б ты со мною
Теперь была!
МОЯ БОГИНЯ
Какую бессмертную
Венчать предпочтительно
Пред всеми богинями
Олимпа надзвездного?
Не спорю с питомцами
Разборчивой мудрости,
Учеными строгими;
Но свежей гирляндою
Венчаю весёлую
Крылатую, милую,
Всегда разновидную,
Всегда животворную
Любимицу Зевсову
Богиню-Фантазию.
Ей дал он те вымыслы,
Те сны благотворные,
Которыми в области
Олимпа надзвездного,
С амврозией, с нектаром,
Под час утешается
Он в скуке бессмертия;
Лелея с усмешкою
На персях родительских,
Её величает он
Богинею-Радостью.
То в утреннем веянье,
С лилейною веткою,
Одетая ризою,
Сотканной из нежного
Денницы сияния,
По долу душистому,
По холмам муравчатым,
По облакам утренним
Малиновкой носится,
На ландыш, на лилию,
На цвет-незабудочку,
На травку дубравную
Спускается пчёлкою,
Устами пчелиными
Впиваяся в листики,
Пьёт pоcy медвяную;
То, кудри с небрежностью
По ветру развеявши —
Во взоре уныние,
Тоской отуманена
Глава наклонённая —
Сидит на крутой скале
И смотрит в мечтании
На море пустынное,
И любит прислушивать,
Как волны плескаются,
О камни дробимые;
То внемлет, задумавшись,
Как ветер полуночный
Порой подымается,
Шумит над дубравою,
Качает вершинами
Дерев сеннолиственных:
То в сумраке вечера —
Когда златорогая
Луна из-за облака
Над рощею выглянет
И, сливши дрожащий луч
С вечерними тенями,
Оденет и лес и дол
Туманным сиянием —
Играет с наядами
По гладкой поверхности
Потока дубравного
И, струек с журчанием
Мешая гармонию
Волшебного шепота,
Наводит задумчивость,
Дремоту и лёгкий сон;
Иль, быстро с зефирами
По дремлющим лилиям,
Гвоздикам узорчатым,
Фиалкам и ландышам
Порхая, питается
Душистым дыханием
Цветов, ожемчуженных
Росинками светлыми;
Иль с сонмами гениев,
Воздушною цепию
Виясь, развиваяся,
В мерцании месяца,
Невидима-видима,
По облакам носится
И, к роще спустившися,
Играет листочками
Осины трепещущей.
Прославим Создателя
Могущего, древнего
Зевеса, пославшего
Нам Радость-Фантазию!
В сей жизни, где радости
Прямые – луч молнии,
Он дал нам в ней счастие,
Всегда неизменное,
Супругу весёлую,
Красой вечно-юную,
И с нею нас цепию
Сопряг нераздельною.
«Да будет», сказал он ей,
«И в счастьи, и в горести
Им верная спутница,
Утеха, прибежище!»
Другие творения,
С очами незрящими,
В слепых наслаждениях,
С печалями смутными,
Гнетомые бременем
Нужды непреклонные,
Начавшись, кончаются
В кругу, ограниченном
Чертой настоящего,
Минутною жизнию;
Но мы, отличённые
Зевесовой благостью…
Он дал нам сопутницу,
Игривую, нежную,
Летунью, искусницу
На милые вымыслы,
Причудницу резвую,
Любимую дщерь свою
Богиню-Фантазию.
Ласкайте прелестную!
Кажите внимание
Ко всем ее прихотям,
Невинным, младенческим!
Пускай почитается
Над вами владычицей
И дома хозяйкою,
Чтоб вотчиму старому,
Брюзгливцу суровому,
Рассудку, не вздумалось
Её переучивать,
Пугать укоризнами
И мучить укорами!
Я знаю сестру ее
Степенную, тихую…
Мой друг утешительный,
Тогда лишь простись со мной,
Когда из очей моих
Луч жизни сокроется;
Тогда лишь покинь меня,
Причина всех добрых дел,
Источник великого,
Нам твёрдость и мужество
И силу дающая,
Надежда отрадная!
ГРАНИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА
Древле-владычный,
Миродержавный Зевес!
Когда на греховную землю
Шлёшь громы и молнии
Суда правосудного —
Я в ужасе вещем,
С покорностью детской,
Целую трикраты
Последнюю складку
Одежды твоей.
Бессмертные всесильны,
Ничтожен человек!
Коснешься ли челом своим
Надзвездной высоты —
В пространстве, без подножия,
Ты немощно повис,
Тобой играет ветр,
Ненастье и гроза.
Ногами ли ты твёрдо стал
На твёрдой сей земле —
Ты с кедром не померишься;
Приземному кустарнику
Ты еле по плечу.
Бессмертные всесильны,
Ничтожен человек!
К их вечному подножию,
Чредою неизменною,
Несёт свои сокровища
Житейская волна;
Тебя волна поднимет раз,
Поглотит – и с собою в даль
Навеки унесёт.
Жизнь наша ограничена,
Кольцо едва заметное;
Но связью неразрывною
С ней слиты поколения
Бесчисленных существ;
Но все они и каждое —
Звено необходимое
В цепи вовеки сущего,
Живого естества.
ЛЕСНОЙ ЦАРЬ
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой.
К отцу, весь издрогнув, малютка приник;
Обняв его, держит и греет старик.
«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?»
– Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул:
Он в тёмной короне, с густой бородой. —
«О, нет! то белеет туман над водой.»
«Дитя, оглянися, младенец, ко мне!
«Весёлаго много в моей стороне:
«Цветы бирюзовы, жемчужны струи;
«Из золота слиты чертоги мои.»
– Родимый, лесной царь со мной говорит:
Он золото, перлы и радость сулит. —
«О, нет, мой младенец, ослышался ты:
То ветер, проснувшись, колыхнул листы.»
«Ко мне, мой младенец! в дуброве моей
«Узнаешь прекрасных моих дочерей:
«При месяце будут играть и летать,
«Играя, летая, тебя усыплять.»
– Родимый, лесной царь созвал дочерей:
Мне – вижу – кивают из тёмных ветвей.
«О, нет! всё спокойно в ночной глубине:
То вётлы седые стоят в стороне.»
«Дитя, я пленился твоей красотой:
«Неволей ил волей, а будешь ты мой!»
«Родимый, лесной царь нас хочет догнать;
«Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать!»
Ездок оробелый не скачет – летит;
Младенец тоскует, младенец кричит;
Ездок погоняет, ездок доскакал:
В руках его мёртвый младенец лежал.
РЫБАК
Волна бежит, шумит, колышет
Едва заметный поплавок;
Рыбак поник и жадно дышет
Прохладой, глядя на поток.
В нём сердце сладко замирает:
Он видит – женщина из вод,
Их рассекая, выплывает
Вся на поверхность и поёт —
Поёт с тоскою беспокойной:
«Зачем народ ты вольный мой
Манишь из вод на берег знойный
Приманкой хитрости людской?
Ах, если б знал ты, как привольно
Быть рыбкой в холоде речном,
Ты б не остался добровольно
С холма следить за поплавком!
«Светила любят, над морями
Склонясь, уйти в пучину вод.
Их, надышавшихся волнами,
Не лучезарней ли восход?
Не ярче ли лазурь трепещет
На персях шепчущей волны?
Ты сам – гляди, как лик твой блещет
В прохладе ясной глубины.»
Волна бежит, шумит, сверкает…
Рыбак поник над глубиной:
Невольный жар овладевает
В нём замирающей душой.
Она поет; рыбак не смело
Скользит к воде – его нога
Ушла в поток; волна вскипела —
И опустели берега.
АЛЕКСИС И ДОРА
Ах, беспрерывно несется корабль по пенистой влаге!
С каждой минутою он дальше и дальше летит!
Длинной чертою тянется след его трюма; дельфины
Весело скачут за ним, будто добыча их ждёт.
Всё предвещает счастливое плаванье. Кормчий спокойно
Правит ветрилом – оно быстро уносит корабль;
Но быстрее вперёд стремятся весёлые думы
Бодрых пловцов; лишь один грустный у мачты стоит —
Смотрит, как дальние горы в пучине морской исчезают:
Так исчезают пред ним радости сердца его!
Ах, и тебе, моя Дора, не виден уж более парус,
Друга умчавший с собой и жениха твоего!
Тщетно глядишь ты вослед. Сердца наши бьются любовью,
Но уж не бьются они друг подле друга теперь.
О, дорогое мгновение! ты мне приводишь на память
Все минувшие дни юности скучной моей.
Ах, в одно лишь мгновенье в последнее мне возродилась
Так неожиданно жизнь, полная райских утех!
Феб лучезарный, напрасно ты светом эфир озаряешь:
Твой ослепительный день мне ненавистен теперь.
Я хочу в тишине припомнить себе всё былое,
Дни те припомнить, когда видел подругу свою.
Можно ли было остаться холодным при виде прекрасной?
Дивная прелесть могла ль чувств не встревожить моих?
Нет, не вини же себя! Так нередко поэт предлагает
Людям загадку свою, в мудрых, но тёмных словах.
Каждому нравится новость, прелестных картин сочетанье,
Нет только слова того, что все значенье хранит;
Молишь откроют его – и тогда все с восторгом находят
В стихотворении том вдвое прекраснейший смысл.
Ах, для чего же, любовь, так поздно сняла ты повязку
С глаз моих? о, для чего поздно её ты сняла?
Долго стоял снаряженный корабль, попутного ветра
Лишь ожидая – и вот он, желанный, подул.
Юности праздные дни! пустые мечты о грядущем!
Вы исчезли – и мне час остаётся один.
Да, он остался при мне, при мне моё счастье, о Дора!
Ты в объятьях моих, образ твой всюду со мной!
Часто видал я, как шла ты во храм в уборе красивом
И следом дряхлая мать тихо брела за тобой.
Как проворно, бывало, ты с рынка с плодами бежала,
Иль от колодца несла бодро кувшин на себе.
Я с восхищеньем глядел на шейку, на плечи прекрасной
И все движенья твои часто глазами следил.
Часто я, злобный, желал, чтоб кувшин твой упал и разбился;
Но на верном венце крепко стоял он всегда.
Так, молодая соседка, любил я тобой любоваться,
Как ночною порой часто любуемся мы
Яркими звездами неба, луной золотой, не питая
Дерзких желаний в душе – их для себя приобресть.
Годы промчалися так; лишь двадцать шагов разделяли
Наши жилища, но твой был незнаком мне порог.
Вот разделяют нас бездны; в них отражается небо;
Но для меня их лазурь ночи безлунной черней.
Все снарядились, когда прибежал ко мне мальчик поспешно
В мой отеческий дон – звать меня на корабль.
«Парусы подняты», так говорил он, «скорее, Алексис!
Ветер попутный подул, с якоря сняться хотят;
Ждут лишь тебя, поспеши!» Тогда мой почтенный родитель,
Благословляя меня, руку свою положил
Мне на главу, а родная вручила мне узел дорожный:
«О возвратись к нам скорей, счастлив, богат возвратись!»
Так говорила она – и я с узелком удалился.
Вдруг за углом, у ворот садика, встретил тебя.
Ты улыбнулась приветливо мне и сказала: «Алексис!
Те, кто шумят там внизу, верно с тобою плывут?
Ты увидишь все страны чужие, богатых товаров
Много накупишь и к нам их продавать привезёшь:
Так привези же и мне цепочку; давно мне хотелось
Эту вещицу иметь: я заплачу за нее.»
И, как купец, я расспрашивать стал о виде и весе
Этой цепочки – и ты цену назначила ей;
А между тем я глаз не спускал с твоей шейки прелестной,
Шейки достойной носить нашей царицы убор.
Крик с корабля раздался сильнее; тогда ты сказала:
«Друг, возьми-ка с собой нашего сада плодов.
Вот померанцы, вот спелые фиги: таких тебе, верно,
Море не даст, и порой в чуждой земле не найдёшь.»
Так я в калитку вошел, а ты принесла мне поспешно
Полный передник плодов. Несколько раз я твердил.
«Дора, довольно, довольно!» но ты прибавляла всё больше,
Каждый прекраснейший плод в руки твои упадал.
Вот, наконец, за корзиной в беседку вошли мы с тобою;
Мирт цветущий склонил ветви над нами свои.
Молча, ты стала искусно укладывать фрукты в корзину:
Вниз померанцы сперва ты положила, на них
Мягкие спелые фиги, чтоб их не помять, не попортить,
Миртом зелёным потом сверху накрыла ты их.
Но я медлил корзину поднять; я стоял; мы смотрели
Друг на друга и мне стало так мутно в глазах!
Ты на груди моей вдруг очутилась, я стан твой прелестный
Крепко рукою обвил, шею твою целовал
И, головою склоняся ко мне на плечо, обнимала
Ты счастливца, меня. Вдруг загремел вдалеке
Голос призывный – и слёзы обильным ручьём оросили
Наши ланиты, и ты плакала вместе со мной.
Громче послышался с берега крик; но не двигались с места
Ноги мои; я сказал: «Дора! моя ль ты? скажи!»
«Вечно!» ты мне прошептала – и слезы исчезли внезапно,
Будто их с наших очей ветром небесным снесло.
«Где ж ты, Алексис?» сказал мне малютка, пришедший за мною.
Я очнулся: гонец ной у калитки стоял.
Как он корзину схватил, как я простился с тобою,
Как торопил он меня, как на корабль я пришел —
Сам я не знаю; лишь помню, что шел как шальной я, шатаясь,
И за больного почли все пассажиры меня.
«Вечно!» о Дора ты мне сказала и сладкий твой голос
В сердце глубоко проник. Мне показалось тогда,
Будто бы с неба на нас от трона Зевеса взирает
Кротко богиня любви, наш освящая союз.
О, так лети же, корабль, на крыльях попутного ветра!
Киль могучий, сильней пенистый вал рассекай!
Ах! скорее домчи меня в чуждую, милую пристань,
Чтоб для любезной своей мог я убор заказать.
Да не цепочку, но цепь от меня ты получишь, о Дора:
Девять раз обовьёт белую шейку твою.
Кроме того я ещё привезу тебе разных уборов:
Много браслет дорогих ручки украсят твои.
В золоте будут роскошно блестеть драгоценные камни:
Тут с изумрудом рубин, там с гиацинтом сапфир.
О, как приятно для жениха украшать молодую
Деву – невесту свою! Это блаженство – его.
Жемчуг увяжу ль – и вспомню тебя и с каждым колечком
Мне на мысли придёт стройная ручка твоя.
Стану менять, покупать, чтоб лучшее выбрать могла ты:
Я охотно тебе отдал бы весь мой товар.
Но не уборы одни привезёт для тебя твой любезный —
Всё, что приятно жене, всё он доставит тебе:
Тонкое с красной каймой одеяло для брачной постели,
Мягкой, которая нас примет в объятья свои,
И дорогие полотна. Ты будешь сидеть и работать,
Шить для себя, для меня и для кого-то ещё.
О, золотые надежды! не обольщайте мне сердце!
Боги, смирите во мне груди томительный жар,
Но и оставьте при мне вы эту печальную радость,
Если уж должно теперь мною заботам владеть.
Не устрашат так преступника змеи шипящие фурий,
Цербера адского лай в страшных селениях мук,
Как устрашает меня то роковое виденье,
Что представляется мне: вижу – заветная дверь
Садика милой отворена; вижу – другой в неё входит
Тем же путём; для него падают также плоды.
Вот и его она манит в беседку! О, боги, лишите
Зрения лучше меня и заглушите во мне
Память о прошлом навек! Она женщина: да, ей не трудно
Нынче любить одного, завтра другого ласкать.
Зевес громовержец, не смейся над ложною клятвою девы:
Громом её порази! Нет, удержи свой перун!
Чорные тучи сбери над моей головой! Пусть во мраке
Яростной молнии луч в мачту ударит мою!
Доски по волнам рассей! Пускай поглотит это море
Весь мой товар, и меня в жертву дельфинам отдай!
Музы, довольно, довольно! Напрасно представить хочу я,
Как и восторг, и тоска борются в сердце моём.
Вы не исцелите ран, рукою любви нанесённых;
Но утешение нам, добрые, только от вас!
ИЗ ПОЭМЫ «РЕЙНЕКЕ-ЛИС»
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
Троицын день наступил, праздник весёлый; оделись
В новую зелень леса, поля запестрели цветами;
На холмах и в долинах, в рощах, лесах и кусточках
Зачали бойкую песнь вновь ободрённые пташки;
Каждая нива дышала весенних цветов ароматом;
Празднично, весело небо и пёстро земля красовались.
Нобель, король, двор созывает – и вот все вассалы
Шумно идут на клич. Много особ знаменитых
С разных сторон и концов идут по разным дорогам:
Лютке-журавл и сойка-Маркарт, народ всё почтенный.
Дело в том, что король с баронами всеми своими
Двор па славу задумал держать – и вот их сзывает
Всех до единого вдруг от мала и до велика.
Всем на лицо быть велел, и всё же один не явился —
Рейнеке-Лис шельмец! Вследствие разных проделок,
Разных буянств и бесчинств, он от двора отстранялся.
Как нечистая совесть света дневного боится,
Так боялся и Лис собранья особ знаменитых.
Все-то с жалобой шли, всех-то обидел разбойник,
Гримбарда лишь барсука, братнина сына, не трогал.
Первый волк, Изегрим, жалобу подал; с роднёю
Всею своей и друзьями, со всем кумовством и знакомством
Он к королю подступил и молвил правдивое слово:
«Мудрый король-государь! вас утруждать я решился.
Мудры вы и велики, даруете каждому право,
Каждому милость: так сжальтесь над бедным вассалом, который
Терпит от Рейнеке-Лиса всякий срам и бесчестье.
Пуще ж всего вы сжальтесь над тем, что мерзавец позорит
Часто супругу мою и наших детей перепортил.
Ах! он их калом обмазал, их острою нечистью облил,
Так что трое малюток дома больны слепотою.
Правда, об этих злодействах давно уже мы совещались,
Даже и день был назначен для рассмотренья всех жалоб,
Он и к присяге готов был идти, да вдруг и раздумал
И в свою крепость скорее убрался. Всё это известно
Достопочтенным мужам, которые здесь собралися.
О, государь наш! всех притеснений, что плут мне готовит,
Не перечислить в словах многие дни и недели.
Если бы всё полотно, сколько ни делают в Генте,
Обратилось в пергамент, на нём и тогда не упишешь
Всех его дел и проказ, да о них и молчу я.
Только бесчестье жены сильно гложет мне сердце;
И отомщу ж за него я – будь уж там после что будет.
Только что Изегрим с видом унылым и мрачным окончил,
Подбежала собачка, по имени Трусик, и стала
С королём по-французски развязно, красно изъясняться —
Как всё бедняла она и как у ней только остался
Ломтик один колбасы, запрятанный где-то далёко,
Да и тот Лис украл! Тут, рассердившись, воспрянул
Гинце, кот, и сказал: «Мудрый король, государь наш,
Кто же здесь более вас пенять на разбойника в праве?
Я говорю вам: кто ж в этом собраньи, молод ли, стар ли,
Шельмеца не страшится больше, чем вас, государя?
Трусик же вздорит всё: просто не стоит вниманья,
Много уж лет протекло с-тех-пор, как это случилось:
Мне, не ему колбаса-то принадлежала; тогда же
С жалобой мне было б должно явиться. Я на охоту,
Помню, пошел раз и, право, не знаю уж как мне попалась
Мельница ночью, а мельник-то спал; вот я и подтибрил
Колбасу у него – уж лучше признаюсь, и если
Трусик ею владел, то мне он за это обязан.»
Тут встал барс и сказал: «Что толку в пустых обвиненьях!
Нам они не помогут. Довольно, что зло хоть открыто.
Он убийца и вор: смело я то подтверждаю.
Знают все здесь, что он способен на всякую пакость.
Всё равно для злодея, если бы наше дворянство,
Да и саж наш король добра и чести лишились;
Был бы рад тому даже, когда б через это достался
Как-нибудь подлецу ломтик жирной индейки.
Нет, уж лучше сказать вам как гнусно, жестоко вчера он
С зайцем Косым поступил: вот сам он стоит перед вами,
Смирный, святой человек! Рейнеке-Лис притворился
Кротким и набожным вдруг, и стал его разным обрядам,
Ну, и всему поучать, что нужно знать капеллану.
Вот и уселись друг против друга и начали «Credo».
Только и тут не оставил старых проказ нечестивец!
Не взирая на мир и всюду пропуск свободный,
Он косого схватил в острые когти и начал
Мужа святого таскать. По улице тут проходил я;
Слышу – песнь началась, да вдруг и окончилась тут же.
Диво взяло меня; когда ж подошел я поближе —
Лиса тотчас узнал: за ворот зайца держал он
И умертвил бы, конечно, если б, по счастью, дорогой
Не проходил я. Он сам вот здесь на лицо. Посмотрите
Язвы какие на бедном, богобоязливом муже,
Муже, которого, право, грешно обижать понапрасну.
И неужель, государь, и вы, господа, согласитесь,
Чтоб над миром так дерзко стал издеваться разбойник?
О, тогда вы, государь, и ваше потомство упрёки
Будете слышать от всех, кто сколько-нибудь любит правду.»
Изегрим также тут начал: «Всё это весьма справедливо:
Нам не дождаться пути от Рейнеке. О, если б умер
Он уж давно! Лучше б то было для всех мирных граждан;
Если же даром всё это пройдёт ему, то он скоро
Многих с ума посведёт – слово моё помяните!»
Гримбард, лисов племянник, слово повёл тут и жарко
Дядю стал защищать против всех обвинений:
«Да, господин Изегрим, говорится в народе не даром:
Вражий язык на погибель. Дяде речь бранная ваша
В прок не послужит, мы знаем. Но это пустое. Когда бы
Он был здесь при дворе, да если бы милостью царской
Так же, как вы, наслаждался, то скаяться вам бы пришлося
Как за бранные речи, так и за старые сказки.
Сами-то сколько вреда вы дяде наделали, вот что
Лучше скажите вы нам; ведь многим здесь лицам известно,
Как в союз-то вошли вы друг с другом и клятву-то дали
Жить, как товарищам вместе. Это стоит рассказа.
Дядя зимою за вас не мало беды натерпелся.
Ехал по улице с возом, рыбой набитым, крестьянин;
Это узнали вы как-то; страшно вам захотелось
С воза товару отведать, а денег при вас не случилось.
Вот и начни вы умаливать дядю; послушался дядя,
Лёг на дороге и мёртвым прикинулся. Смелую штуку
Дядя сыграл, перед Богом: чуть не до рыб ему стало.
Вот подъехал крестьянин: видит в рытвине дядю,
Мигом меч вынимает, хочет рубнуть им по дяде;
Но хитрец хоть бы глазом, лежит себе, будто убитый.
Поднял крестьянин его, бросил на воз и заране
Мысленно стал веселиться, что штука такая попалась.
Вот что для вас, Изегрим, дядя мой сделал. Крестьянин
Дальше поехал, а Рейнеке с воза посбросил всю рыбу;
Волк же за ними всё крался, рыбу путём пожирая.
Ехать наскучило дяде – он приподнялся и спрыгнул
С воза тихонько и рыбки тоже задумал покушать.
Но Изегрим всю рыбу пожрал – и налопался страшно:
Треснуть пришлося с натуги. А рыбы уж не было больше:
Косточки только валялись – и другу он их предлагает.
Вот и другая проделка! Так как была, расскажу вам!
Рейнеке где-то проведал, что есть у крестьянина туша
Свежая, жирная; вот он волку о том и поведал.
Вместе пошли они, дружно условясь добычу и горе
Честно делить пополам. Но на дядину долю
Только опасность досталась: сам и в окошко-то лазил,
Сам с натугой большою волку он сбросил добычу.
Тут, к несчастью, собаки со всех сторон налетели,
Дядю пронюхали как-то и зло ему шкурку порвали.
Весь израненный он от них убежал и, сыскавши
Волка, плакаться начал на лютую, горькую участь
И попросил своей доли. А волк, как и путный: «отличный,
Брат-куманёк, я кусочик оставил тебе: уж спасибо
Скажешь мне за него. Кушай себе на здоровье,
Да хорошенько гложи. А жиру-то сколько, дружище!»
Ну, и принёс он кусочик – распорку из дерева, вот что:
Туша висела на ней в избе у крестьянина; сам же
Волк всё жаркое пожрал, такой ненасытный и алчный.
Рейнеке в гневе и слов не нашел, но что думал —
Сами представьте себе. Да, государь, штук подобных
Будет слишком за сотню, что волк смастерил с моим дядей!
Но о них я молчу. Потребуют дядю, так дядя
Сам защитит себя лучше. Но, ваше величество, смею
Я об одном лишь заметить. Все вы слышали вместе,
Вы, государь, и вы, господа, как волк всенародно
Женину честь без стыда сам поносил и позорил,
Между тем, как горою стать за неё был бы должен.
Правда, семь лет и побольше будет тому, как мой дядя
Сердце своё положил к стопам Гиремунды прекрасной.
Ночью то было, средь танцев; волка не было дома.
Я говорю, как всё было и мне потом стало известно.
Ласково, вежливо, нежно всегда с ним она обходилась;
Что же в этом худого? Она на него не пеняет.
По добру, по здорову живёт – так что же он так расходился?
Будь он умнее, смолчал бы об этом и сраму не делал.»
Дальше барсук говорил: «И вот, хоть бы сказка о зайце —
Только пустые слова! Как будто учитель не властен
Ученика наказать, если и глуп и ленив он?
Если мальчишек не сечь и шалости даром пройдут им,
Глупость, лень и пороки – на что же тогда воспитанье?
Трусик туда же кричит, что вот у него за забором
Ломтик колбаски пропал. Уж лучше б молчал он об этом:
Краденый был ведь кусок, слышали все мы про это.
Как привалило, так и ушло – и как же тут станешь
Дяде пенять, что у вора он отнял добычу? Должны же
Люди высшего круга быть и строги, и страшны
Всем ворам и воришкам. Даже если б повесил
Трусика он, и тогда бы прав кругом он остался.
Но его отпустил он – пусть славит царя-государя,
Так как смертью казнить довлеет одним государям.
Только, как он ни бился, сколько заслуг он ни делал,
А благодарности дядя ни от кого не увидел.
С самых тех пор, как нам возвестили мир королевский,
Он его и блюдёт лишь. Жизнь свою изменил он,
Ест только по разу в день, живёт одиноко, как схимник,
Плоть распинает свою, бичует себя ежедневно,
Молится, носит на теле голом своём власяницу
И уж давно от дичины и пищи мясной отказался,
Как лишь вчера говорил мне знакомый, его посетивший.
Замок свой Маленартус он покинул и строит
Где-то пещеру себе. А как похудел-то он, бедный,
Как побледнел от поста и других воздержаний,
В том вы сами, конечно, взглянув на него, убедитесь.
Как же ему повредят наветы врагов его лютых?
Только придет он сюда и всех их срамом покроет.»
Только что Гримбард окончил, к общему всех удивленью,
С родом своим появился петух Курогон. На носилках,
Без головы и без шеи наседку несли за ним следом.
Звали её Скороножкой; была она лучшей наседкой.
Ах! и текла ее кровь, пролитая Лисом беспутным!
Пусть же король всё услышит! Вот, к королю подступает
Храбрый петух Курогон с лицом, омрачённым печалью;
Два петуха за ним следом также печальные идут.
Звался Оралом один, и лучше его не нашли бы
Между Парижем и Гентом; другой был немного поменьше,
Именем был Запевало, тоже гладкий парнище.
Оба несли по зажженной свече, и братьями были
Умерщвлённой жены, и звали они на убийцу
Все проклятия неба. Несли же носилки другие
Два петуха помоложе – и вопли их слышались всюду.
И Курогон тут промолвил: «С жалобой к вам, государь, мы!
Сжальтесь над нами, взгляните, какое нам всем поруганье!
Всё от Рейнеке-Лиса, ваше величество, терпим.
Только зима миновала и рощи, цветы и лужайки
Нас к веселью позвали, стал и я любоваться
Резвым потомством своим, что вдруг меня окружило.
Десять надежных сынков, да дочек с четырнадцать были
Мне утешеньем; жена, наседка чудесная, в лето
Вывела всех их одна и всех возрастила на славу.
Гладкие были такие все и довольные; пищу
В безопасных местах себе они находили.
Двор наш был монастырский, с высокой и крепкой оградой;
Шесть огромных собак жили в дому вместе с нами,
Наших детей полюбили и бдели над ними. Но Лиса
Видно досада схватила, что мы живём понемножку,
Счастливы все и его сетей и проказ избегаем.
Всё, бывало, он бродит ночью у стен, да в вороты
Втихомолку глядит; но, к счастью, собаки узнали:
Он на утёк, но как-то они его изловили
И, если правду сказать, его потрепали маленько;
Но таки спасся, шельмец, и нас оставил в покое.
Слушайте ж дальше! Немного спустя, он монахом приходит,
Мне с печатью письмо отдаёт. И узнал я
Вашу печать на письме; а в письме я читаю,
Что мир прочный зверям и птицам вы объявили.
И говорить он мне начал, будто он в схиму постригся,
Будто дал он обет от всех грехов отмолиться,
Будто он кается в них: так не зачем больше бояться
Всем нам его. Он поклялся от мяса совсем отказаться;
Мне и клобук показал он, дал посмотреть и нарамник;
Даже свидетельство вынул от одного он приора,
И, чтоб совсем убедить, показывал мне власяницу.
Встал потом и промолвил: «Бог да хранит вас, сердечных!
Мне ещё много сегодня дел предстоит: да, прочесть мне
Нужно нынче ещё и «септы», и «ноны», и «веспер».
И, уходя, он читал молитвы, а сам уже думал,
Как бы ввести нас в погибель и нас доконать, беззащитных.
Я же с радости стал своим говорить о счастливой
Вести в вашем письме – и были мы все тому рады.
Рейнеке схимником стал, так, стало быть, нечего больше
Нам бояться за жизнь. Я вышел со всеми своими
За монастырские стены – и рады мы были свободе.
Только раскаялись вскоре. Он в кустах притаился;
Прыгнул, разбойник, и, нам двери собой заслоняя,
Лучшего сына схватил и с ним – поминайте как звали.
Всё погибло для нас: лишь только попробовал нас он —
Начал за нами гоняться, и ни собаки, ни люди
Нас не могли защитить от козней его богомерзких.
Так потаскал у меня почти всех детей он, разбойник;
Из двадцати только пять всего у меня и осталось,
Прочих он всех задушил. Сжальтесь над горем несчастных!
Он зарезал вчера лишь дочь мою, только собаки
Тело одно и спасли. Вот оно здесь перед вами!
Он, кровопийца, то сделал. О! будьте вы к нам милосерды!»
Тут промолвил король: «Ну что же ты, Гримбарт, нам скажешь?
Так-то постится твой схимник, так-то он плоть распинает!
Только бы год мне прожить, а он уж меня не забудет!
Но к чему тут слова! Внемли, Курогон удручённый:
Бедной дщери твоей отдастся вся честь, что усопшим
Подобает. По ней «виргилии» петь закажу я,
Тело с честью земле мы все предадим, и уж после
На совете положим казнь за убийство такое.»
И король приказал виргилии петь по усопшей.
«Domino placebo» хор затянул; литанию запели.
Мог бы я вам рассказать, кто у них «лекцию» пел там,
Кто «респонзы» тянул, да долго рассказывать будет.
Тело зарыли в могилу; на ней же поставили славный
Мраморный камень, изрядно отполированный: был он
В виде плиты обтёсан и сверху надпись блестела:
«Дочь петуха Курогона, Скороножка-наседка,
Снёсшая много яиц и доброй хозяйкой быть тщившись,
Здесь под сии камнем лежит, убитая Рейнеке-Лисом!
Свет да узнает, как с нею он поступил, душегубец,
И да оплачет её!» Вот как надпись гласила.
После того на совет король созывает мудрейших,
Чтоб решили вопрос, как наказать за убийство,
О котором и он и все лишь сейчас услыхали.
И на совете решили: отправить посла к лиходею,
Чтоб он волей-неволей предстал перед царские очи
В первый же день заседанья, когда все чины соберутся.
Браун-медведь был избран послом. К нему обращаясь,
Молвил Нобель-король: «Смотрите же, Браун, старайтесь
Мне привести душегубца! Промаха только не дайте:
Рейнеке зол и коварен; разныя сети он будет
Вам расставлять – не поддайтесь; будет льстить вам безбожно,
Будет обманывать, лгать.» – «Уж не заботьтесь», ответил
Самонадеянный Браун: «уж будьте покойны! А если
Он хоть раз меня на смех поднимет, вот, перед Богом,
Пусть провалюся сквозь землю – так ему отплачу я,
Так его скрючу, сломаю, что он и своих не узнает.»
ПЕСНЬ ВТОРАЯ
Гордо шествовал Браун, путь к горам направляя.
Шествовал он по степи пространной, песчаной и дикой.
Вот уж прошел он её и стал подходить мерным шагом
К тем горам, средь которых охотился Рейнеке летом.
За день пред сим, слышал Браун, что ещё он в них забавлялся.
Браун, однако, прошел в Малепартус. Там были
Чудные зданья у Лиса. Из всех его замков и бургов
Был Малепартус важнейшим и лучшим. Туда укрывался
Всякий раз Рейнеке, если задумывал пакость какую.
Браун, подошедши к замку, увидел, что замок был крепко —
Накрепко заперт. Так он, постояв и подумав в воротам,
Речь завесть с Лисом решился: «Дома ль вы, дядюшка, нынче?
Браун-медведь к вам пришел чрезвычайным послом королевским.
Хочет король непременно, чтобы явились на суд вы
И чтобы вместе со мной ко двору вы отправились нынче:
Каждому там по заслугам возмездье воздастся; иначе
С жизнью своею проститесь; если останетесь здесь вы,
Пытки и плахи вам мало. Вы подумайте, дядя,
Да и ступайте со мною, иначе вам солоно будет.»
Лис же лежал втихомолку, слушая Брауновы речи;
Сан же раздумывал думу: «как бы, право, устроить,
Чтоб деревенщине этой за грубые речи досталось?
Ну-тка, обдумаем дельце.» И вот он идет в глубь жилища,
Шарит в разных углах… Искусно был выстроен замок:
Дырки и норки везде, ходы различные всюду
Длинные, узкие – с дверью иной, а который без двери,
Все смотря по нужде и по времени. Только узнает,
Что его ищут, бывало, за плутни иль дельце какое —
Вот ему тут и защита. Также частенько в ловушки
Эти его попадался сдуру зверёк какой бедный:
Всё было на руку Лису, всем был доволен разбойник.
Рейнеке выслушал речь; только он мудро боялся,
Нет ли в засаде других, вместе с послом прибежавших.
Но, уверившись лично, что Браун один его ждёт там,
Вышел, хитрец, за ворота и молвил: «Милости просим,
Дядюшка! вы извините, что ждать я вас долго заставил!
«Веспер» читал всё. Спасибо, что сами меня посетили.
Вы при дворе мне полезны и крепко на вас я надеюсь.
Милости просим – будьте как дома! Право, не грех ли
Вас идти заставлять в жарынь такую далёко?
Боже мой, как вы вспотели! волосы ваши все мокры!
Еле дышите сами! Иль никого уж другого
У короля не нашлось для посылок – и вас он,
Редкого мужа, избрал мне возвестить свою волю?
Но для меня ж это лучше; вы не откажетесь верно
Пред королём за меня доброе слово замолвить:
Завтра я уж решился, хоть плох я очень здоровьем,
С вами идти ко двору: туда уж давно я сбираюсь;
Только сегодня не в мочь мне в путь отправляться далёкий.
Кушанья вот одного я нынче поел по несчастью,
А теперь и болею: что-то всё режет в желудке.»
Браун на то возразил: «А что ж это было такое?»
– «Проку мало вам будет», Лис тут Медведю ответил,
«Если про это скажу вам. Бедно теперь я питаюсь;
Но терпеливо сношу, не граф – человек неимущий!
И коль для нашего брата лучше чего не найдётся,
Ешь, пожалуй, и соты: такого добра здесь довольно.
Их из нужды лишь я ем; с них-то меня и раздуло.
Против воли их жрёшь – какое тут будет здоровье?
Было б другое здесь что, я сот и за деньги б но тронул.»
– «Ай! что я слышу!» воскликнул Медведь: «ай, какой привередник!
Соты чудная вещь: ест их, поверьте, не всякий!
Соты, я вам доложу, лучше всех кушаний редких,
Соты люблю я. Достаньте, дядя, мне сот – вы в убытке,
Право, не будете, дядя; уж вам заслужу я за это.»
– «Вы не смеётесь?» Лис возразил. – «Какое! Ей Богу!»
Тут побожился Медведь: «я говорю вам серьёзно.»
– «Если так», отвечал ему Лис, «рад служить вам.
Сила-мужик не далёко, живёт вон там за горою:
Пропасть сот у него! Вы, отродясь, не видали
Кучи такой.» Обуяла сильная похоть медведя,
Слюнки с губ потекли, сотов ему захотелось.
«О, сведите меня,» тут он воскликнул, «скорее!
Дядюшка, вам услужу я, только вы сот мне достаньте.
Право, отведаю только, досыта есть их не стану.»
– «Ну, так пойдём», отвечал Рейнеке: «соты вам будут.
Нынче я на ноги плох, но, дядюшка, к вам моя дружба
Слабый мой шаг подкрепит. Нет никого в целом мире,
Даже из целой родни, кого бы как вас уважал я!
Но пойдёмте! Зато вы мне при дворе пригодитесь
В день заседанья: врагов уж вместе там посрамим мы.
Мёдом вас угощу я – еле двинетесь с места!»
Сам же думал, хитрец, о палках крестьянина-Силы.
Лис вперёд побежал, Браун же шел за ним слепо.
«Если удастся», Рейнеке думал, «нынче ж тебе я
Мёду такого отвешу, что до зимы не забудешь.
Вот, пришли они к Силе на двор. Веселился заране
Браун, как те дураки, что слепо верят надежде.
Вечер давно наступил – и Рейнеке знал, что уж Сила,
Плотник и мастер отменный, давно залёг на постелю,
А на дворе у него валялся дубовый обрубок,
Толстый, огромный: два клина загнал в него Сила-крестьянин,
И начинала широкая щель от комля разверзаться.
Рейнеке это заметил, и, обращаясь к Медведю,
«Дядюшка», молвил ему он, «в этом пне столько мёду,
Что и представить нельзя. Воткните лишь морду поглубже,
Сколько возможно поглубже. Только, смотрите, немного
Кушайте мёду; не то, как я, заболеете, грешный.»
– «Что ж вы», ответил Медведь, «я разве обжора? Позвольте!
Меру везде наблюдай, во всех делах и поступках!»
Так обмануть себя дал Медведь и голову всунул
В щель по самые уши с косматыми лапами вместе.
Только и ждал того Лис: с большим трудом и усильем
Клинья он вынул – и Браун завяз в щели с головою,
С лапами – и не помогут ему ни моленья, ни крики.
Задал Лис Брауну дела, хот силой и смелостью взял он;
Так-то племянничек дядю в полон к себе хитростью прибрал.
Взвыл и забился медведь и задними лапами страшно
Стал он работать и столько шумел, что Сила проснулся.
«Чтоб это было?» плотник подумал, взявши топор свой
На всякий случай, когда бы воры теперь к нему лезли.
Браун, меж-тем, пребывал в страхе великом. Щемила
Сильно голову щель, от боли он выл и метался.
Но как ни бился, а пользы было немного. Он думал,
Что уж тут ему смерть: на это Лис полагался,
И, завидя вдали крестьянина-Силу, воскликнул:
«Браун, как можется вам! немного вы кушайте только!
Вкусно ль вам, дядюшка? Сила сам идёт угощать вас;
После обеда винца он вам поднесёт: на здоровье!»
И без оглядки шельмец к себе побежал в Малепартус.
Сила пришел наконец и, Бурку увидев, звать начал
Всех мужиков, что в корчме сидели, вино распивая.
«Эй вы! бегите сюда! медведь на мой двор затесался,
Право-слово, не лгу.» И встали они и гурьбою
Все за ним побежали, что ни попало взяв в руки.
Кто с сеновала взял вилы, кто отыскал где-то грабли,
Молот один подцепил, другие бежали с рогаткой,
С разным дубьём и дрекольем. Даже дьячок и священник
Бить медведя бежали. Даже попова кухарка —
(Юттой звалася она, и кашу умела готовить,
Как никто не готовил) – и та назади не осталась:
С прялкой туда же бежала драть шкуру с несчастного зверя.
Слышал он гвалт и весь шум и, страхом и болью томимый,
С силою вырвал из щели голову, всю ободравши
Морду свою до ушей и в трещине кожу оставив.
Нет! злополучнее зверя никто не видал! И струилась
Кровь у него с головы… А проку все было немного!
Лапы в щели оставались; и стал порываться он, бедный;
С ревом выдернул их, но когти и кожу покинул
В трещине с кровью и с мясом. Дорого соты пришлися
Бедному Брауну, в горле колом они ему сели,
В путь он не в добрый час вышел. Морда и лапы в крови все,
На ноги встать он не может, не может он тронуться с места,
Ни ползти, ни идти. А Сила бежит к нему прямо,
Все бегут на него и все на него нападают,
Все ему гибель несут. Вот патер длинной дубиной
Издали бросил в него и ловко в спину потрафил.
Браун туда и сюда, но тут его окружили,
Вилой кололи одни, другие били дрекольем.
Молот с щипцами кузнец принёс; набежали соседи
Кто с лопатой, кто с ломом – и били, кричали и били,
Так что в предсмертной тоске он в собственном кале валялся.
Все на него напустились, никто прибежать не замедлил;
Широконосый Людольф и Шлеппе с ним кривоногий
Били сильней всех, а Герольд цепом колотил что есть силы.
Возле него топотал кум его Кюкерлей толстый,
И всех больше они на Брауна злились и лезли.
Также и Квак вместе с Юттой от них ни в чём не отстали;
Танька Лорден хватила бедного зверя ушатом,
И не одни только эти, а все мужики и все бабы,
Сколько их ни было тут, смерти желали медведю.
Больше всех расшумелся Кюкерлей – важничал тем он,
Что Вильгетруда, с посада (все про то знали в селеньи),
Сыном его называла, отец же был всем неизвестен.
Думали, правда, в селе, что Зандер, батрак черномазый,
Был в этом деле замешан, парень отменный и храбрый,
Если один оставался. Вот полетели и камни
Градом на Брауна; плохо в то время ему приходилось.
Силин брат подскочил и начал медведя дубиной
По голове колотить: не взвидел тот Божьего света,
Разом с удара рванулся и бросился пряно на женщин;
Взвыли, шарахнулись бабы; одни разбежались, другие
В воду попадали. Патер тут завопил: «поглядите!
Там внизу Ютта-кухарка плывет и прялка за нею!
О, помогите, миряне! Выкачу пива две бочки
Вам в награду за это и дам во грехах отпущенье.»
Замертво бросив медведя, все к воде побежали
Женщин тонувших спасать. Тою порой, как мужчины
К берегу все удалились, Бурка к воде дотащился,
Изнемогая от боли и кровью весь истекая.
Он утопиться лучше хотел, чем эти побои
С срамом таким перенесть. Плавать он не учился,
Так и надеялся жизнь окончить в волнах быстротечных.
Но против чаянья вовсе он выплыл, счастливо несомый
Вниз теченьем реки. Крестьяне его увидали,
Крикнули разом: «Нам это в вечный стыд обратится!»
И запечалились крепко и с бабами стали ругаться:
«Лучше б вам дома сидеть! сами смотрите, плывёт он!»
Тут подступили гурьбой к бревну и его осмотрели,
В трещине кожу нашли и волосы с морды, и смехом
Все залились и вскричали: «К нам ты ещё попадёшься
В руки, дружок: ишь, оставил нам под заклад свои уши!»
Так поносили они несчастного зверя; но рад был
Он, что хоть смерти избегнул. Сам проклинал мужиков он,
Бивших его, и стонал от боли в ушах, в пояснице;
Также и Рейнеке клял за измену. С такими мыслями
Плыл он всё дальше и дальше; несомый бурным потоком,
С милю почти он проплыл в очень короткое время,
И, истомлённый, на берег выполз, стеная от боли.
Зверя несчастнее солнце ещё никогда не видало!
Он и до утра не думал дожить – помереть собрался уж
И воскликнул: «О Рейнеке, лживый, коварный изменник,
Злобная тварь!» Тут на память пришли ему Сила, крестьяне,
Толстый дубовый обрубок – и Рейнеке проклял он снова.
Между тем Рейнеке-Лис, употчивав дядюшку мёдом,
Вспомнил, что знал он местечко, где куры водились, и мигом,
Цапнув одну, побежал с добычей к реке наслаждаться.
Скушавши курицу, тотчас опять по делам он пустился
Вниз по реке. постоял, водицы испил и подумал:
«О, как я рад, что Медведя так удалось мне отделать!
Бьюсь об заклад, что крестьяне его топором угостили!
Браун всегда был врагом мне, теперь мы с ним квиты. А дядей
Я ещё звал всё его, но что же? теперь он уж умер:
Этим буду гордиться, доколе я сам существую!
Сплетничать он и вредить мне больше не будет!» И вот, он
Видит вдруг у реки лежит, в предсмертных страданьях,
Браун-медведь. Так ему и ударило в сердце. «О, Сила!»
Вскрикнул Рейнеке-Лис, «болван неотёсанный, грубый!
Пищей побрезгал прекрасной, вкусной и сочной, которой
Брезгать никто бы не стал, которая, просто бросалась
В руки тебе. Хорошо, что залог хоть признательный Браун
За угощенье тебе оставил!» Так думал коварный,
Брауна видя в крови, без сил, без чувств, без дыханья.
«Дядюшка, вас ли я вижу!» Рейнеке крикнул медведю:
«Иль что забыли у Силы? Скажите ему я сейчас же
Знать да о вас. Иль не надо? Наверно уж множество мёду
Вы у него потаскали; иль расплатились с ним честно?
Как всё было, скажите? Да как вы расписаны славно!
Что это с вами случилось? Вкусен ли. полно, был мёд от?
Впрочем, по этой цене много его продаётся!
Дядя, скажите, в какой вы орден попали внезапно,
Что такой красный берет надели на голову? Право,
Вы не аббатом ли стали? Верно, цырюльник, как брил вам
Вашу почтенную плешь, за уши вам задевал всё;
Вы хохол потеряли, как вижу, со щёк своим кожу,
Да и перчатки вдобавок. Вы не развесили ль где их?»
Так бедный Браун внимал разным колким насмешкам,
Сам от боли и мук вымолвить слова не могши,
Как себе в горе помочь, не зная. И, чтоб уж не слушать
Долее бранных речей, к реке кое-как дотащился,
Бросился в воду и поплыл, несомый бурливым теченьем,
И уж подальше на берег выплыл несчастный. И там онъ
В мукам лежал и стонал, сам с собой рассуждая:
«Хоть бы уж смерть поскорее! Ходить не могу, хоть убейте;
Нужно б идти ко двору и всё рассказать, как случилось,
А тут, срамом покрытый, томишься по милости Лиса.
Дай-ка мне только ожить, уж я отплачу тебе, лживый!»
И он, с силой собравшись, четверо суток тащился
И, наконец к королю пришел, изнывая от боли.
Только король увидал медведя в таком положеньи,
Так и воскликнул: «Бог милосердый! Браун ли это?
Что это с ним приключилось?» И Браун ему отвечает:
«Так, государь, беспримерно, ужасно моё положенье!
Рейнеке-Лис, душегубец, мне изменил так постыдно!»
Тут король. рассердившись, воскликнул: «За это злодейство
Я отмщу беспощадно! Такого барона, как Браун,
Рейнеке-Лису позволить на смех подыхать и бесчестить?
Да, клянусь честью и царством, клянусь королевской короной,
Лис за всё мне ответит, что Брауну злого наделал!
Пусть не коснусь я меча, когда не сдержу своей клятвы!»
И король повелел совету сейчас же собраться,
Заседанье начать и казнь за злодейство назначить.
Все решили, если монарху то будет угодно,
Снова потребовать Лиса – пусть сам он себя защищает
Против изветов и жалоб. Кот-Гинцо может посольство
Взять на себя, потому что умён он. проворен и сметлив.
Так на совете решили все мудрецы государства.
И король, соизволив на то, обращается к Гинце:
«Оправдайте же выбор совета», он молвил, «и если
Лис за собой посылать в третий раз нас заставит,
То и себя и свой род навеки только погубит;
Если умён, приходи он заране. Ему вы об этом
Скажете лично; других он всех презирает, но вашим
Мнением он дорожит.» И кот отвечал государю:
«Если б из этого только путное вышло! Но как же
К Рейнеке-Лису пойду я, и что же я стану там делать?
Воля ваша на всё; но я, государь, полагаю,
Лучше б другого кого отправить к нему с порученьем:
Мал я, невзрачен и слаб. Вот, Браун силён и огромен,
А не мог же привесть Рейнеке-Лиса: так как же
Я-то за дело возьмусь? За слово с меня не взыщите!»
– «Ты меня не упросишь», король возразил: «мы встречаем
Много малых людей, да умных, хитрых и ловких,
Много больших, да глупцов. Не великаном ты смотришь,
Правда, да взял ты умом.» Послушался кот и ответил:
«Ваша воля закон мне: и если мне знаменье будетъ
С правой руки, на дороге, то путь совершу я удачно.»
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
Гинце-кот уж довольно пути отложил за собою,
Как вдруг Мартынову-Птичку увидел вдали и воскликнул:
«Добрая птичка, счастье сулишь мне! Сверни-ка с дороги
И лети всё правее!» Птица вспорхнула и села
С песнью на дерево слева от Гинце-кота. И взгрустнулось
Сильно ему – и пророчил себе он беду и несчастье;
Но? как бывает со всеми, стал ободрять себя тут же.
Шел он, шел и пришел в Малепартус – и видит
Лис сидит на крыльце. Ему поклонившись, он молвил:
«Бог милосердый да даст вам вечер счастливый! На вашу
Жизнь король умышляет зато, что на суд королевский
Вы идти не хотите; и дальше велел он сказать вам,
Чтобы к нему вы явились, по то будет плохо всем вашим.»
Лис ему отвечал: «Милости просим, племянник!
Бог да услышит меня и вас никогда не оставит!»
Но не того он желал: в предательском сердце готовил
Новые козни ему и только и думал о средствам,
Как бы посланника снова назад спровадить с бесчестьем.
Всё продолжая кота племянником звать, он промолвил:
«Ну, племянничек, чем же мне нынче попотчевать гостя?
Спится лучше уж как-то на сытый желудок. Сегодня
Я ваш хозяин, а завтра, с утра, ко двору поплетёмся.
Право, лучше так будет. Из целой родни моей только
Нас одного и люблю я, вас одного уважаю.
А прожорливый Браун грубо со мной обошелся.
Страшно он силен и зол, и я ни за что бы в дорогу
С ним пойти не решился. С вами же дело другое:
С вами иду я охотно. Завтра, вместе с рассветом,
Мы и отправимся в путь: ладно так, кажется, будет?»
Гинтце ему отвечал: «Уж, право, лучше бы было
Нам, как стоим и как есть, пойдти к королю. На поляне
Светят месяц и звезды; дороги и гладки и сухи.» —
«Ночью дороги опасны», на то ему Лис отвечает:
«Днём дружелюбно со всеми встречаемся мы, ну… а ночью,
Право, не всякая встреча сходит с рук безопасно.»
Кот ему возразил: «Так вы говорите, племянник,
Если уж мы остаёмся, то что у вас ужинать станем?»
– «Бедно я здесь пробавляюсь», ответствовал Рейнеке хитрый:
«Если ж останетесь вы, свежих вам сот принесу я,
Выберу сам уж для вас, что ни есть наилучших.»
– «Я никогда их не ем», ответил кот ему с сердцем:
«Если в доме у вас уж нет ничего повкуснее,
Мышь мне подайте: до ней я страстный охотник, а соты
Вы про других сберегите.» – «Как? до мышей вы охотник?»
Лис с удивленьем спросил: «только скажите – мышами
Я угостить вас готов. Там у попа по соседству
Есть амбар на дворе, и столько мышей развелось в нём,
Что не свезёшь и возами. Сам я, могу вас уверить,
Слышал, как плакался поп, что нет от мышей там отбою.»
Кот, подумавши, молвил: «Сделайте милость, племянник,
Место мне укажите! Всякой дичины вкуснее
Мышь, поверьте: я страстный охотник до ней.» – «Ну племянник»,
Лис отвечал, «когда так, вам ужин поставлю прекрасный.
Нечего медлить, пойдёмте: знаю, чем угостить вас.»
Кот и поверил, пошел. Пришли к попову амбару,
Стали у глиняной стенки. Рейнеке только вчера лишь
В ней лазейку проделал и ночью, когда все уснули,
Лучшую курицу снял с нашести. Мартынка-попович
Вздумал зато отомстить: к лазейке хитро прикрепил он
Петлю живую с шнурком, в надежде, что если в другой раз
Придут к нему воровать, отмстит он за курицу вору.
Рейнеке всё это знал и, слово к коту обращая,
«Милый племянник», сказал, «вот полезайте в лазейку;
Я ж караулить здесь буду, пока вы охотитесь; пропасть
Там вы найдёте мышей. Чу! какой свист поднимают!
Кушайте вволю, а после назад приходите – я буду
Вас дожидаться. Мы с вами вместе всю ночь проведём уж,
Так как завтра с зарёю в путь отправляемся долгий,
Хоть сокращать его станем друг другу весёлой беседой.»
– «Да безопасно ли лезть в эту лазейку?» спросил кот:
«Эти попы иногда себе на уме ведь бывают.»
Хитрый Лис отвечал: «Ну, кто ж это может представить!
Если вы трусите, мы возвратимся; жена моя дома
С честью вас примет и вам предложит домашнюю пищу;
Правда, не будет мышей, но всё-таки будем мы сыты.»
Но кот-Гинце в лазейку уж прыгнул, стыдясь подозренья
В трусости низкой, и в петлю поповича прямо попался.
Так-то гостей угощал Рейяеке-Лис в своём замке.
Гинце-кот, ощутивши петлю живую на шее,
Так и обмер со страху; прыгнул он сильно в лазейку,
Так что петля как раз ежу обвилась вокруг горла.
Жалобно тут он воззвал к Рейнеке-Лису, который,
Стоя у самой лазейки, с радости зубы лишь скалил
И, ухмыляясь коту, так говорит сквозь лазейку:
«Вкусны ли мыши вам, Гинце? Жирны, должно быть, не так ли?
Только б Мартынка проведал, что дичью его вы живитесь,
Он бы горчицы принес вам: вежливый мальчик Мартынка!
Это у вас при дворе, что ль, так поют за обедом?
Что-то не верится, право. Если бы Изегрим также
В эту ловушку, как вы, с своей головою попался,
Вдруг бы за все свои козни он мне поплатился, разбойник!»
И, сказав речь такую, Рейнеке-Лис удалился.
Но теперь убежал он не на одно воровство лишь.
Волокитство, убийство, разбой и измену считал он
Делом вовсе не грешным. Вот и теперь он задумал
Нечто свершить в таком роде. Зазнобу свою Гиремунду
Шел навестить он с двоякою целью: во первых, в надежде
Вызвать от ней, в чём его супруг ее, волк, обвиняет;
А во-вторых – и хотелось старый грешок ему вспомнить.
Волк же был при дворе: случай был самый удобный.
Склонность волчицы к нему, бесстыдному Лису, давно уж
Сердце ревнивое волка мучила праведным гневом.
К женщинам в комнату Лис вошел и увидел, что дома
Не было их. «Бог на помощь, сводныя детки!» сказал он,
Ласково деткам кивнул, а сан побежал себе дальше.
Утром с зарёй Гиремунда, домой прибежавши, спросила:
«Не приходил ли ко мне кто?» – «Рейнеке-Лис заходил к нам —
С вами хотел говорить и всех нас, сколько тут было,
Сводными детками назвал.» Тут Гиремунда вспылила:
«Он мне за это заплатит!» и тут же со всех ног пустилась
Мстить за обидное слово. Знала она, где бывал он
И, нагнав его скоро, с сердцем к нему обратилась:
«Это что за названье? и что за поносное слово
Вы пред моими детьми, бессовестный варвар, сказали?
О, вы раскаетесь в этом!» молвила, белые зубы
Гневно на Лиса оскалив и в бороду Лису вцепившись.
Больно стало ему и бросился было от ней он,
Да нагнала его снова она. Тут чего не случилось!
Был по близости замок, весь развалившийся. Прямо
Оба к нему побежали. Была там щель небольшая
В башне одной и сквозь щель эту Лис проскользнул, хоть и трудно
Было ему, потому что щель оказалася узкой.
Вслед за ним и волчица, грузная, сильная, с лёту
Голову в щель запустила, ёрзала, билась, ломилась,
Думая тоже пролезть, но глубже только входила,
Глубже всё вязла в той щели и вылезть из ней не могла уж.
Рейнеке, это заметив, к ней забежал стороною
И – блудливый шельмец – премного наделал хлопот ей.
Уж и ругалась волчица! «Ты» – говорит – «поступаешь,
Словно разбойник, как вор!» А Лис на то отвечал ей:
«Коль никогда не бывало, так пусть же теперь это будет!»
Непохвально нисколько, когда муж жене изменяет,
Как теперь Рейнеке. Хитрый, не знал ничего он святого.
Кой-как волчица, однако, из трещины вылезла; Лис же,
Злой и увёртливый плут, был от нее уж далёко.
Так-то хотела волчица сердце сорвать на злодее,
Женскую честь сохранить – и честь вдвойне потеряла.
Но обратимся к коту и взглянем, что делает бедный.
Видя, что в петлю попался, стал по обычаю кошек
Немилосердно вопить он. Услышал это Мартынка
И с постели вскочил. «Слава Богу! не даром
Петлю живую к лазейке я прикрепил: вор попался!
Я научу его красть!» Так рассуждая, Мартынка
Свечку вздул впопыхах (в доме все спали давно уж),
Мать и отца разбудил со всею домашней прислугой
Криком: «лисица попалась! пойдёмте все к ней и убьёмте!»
Вот и пошли все гурьбою, большие и малые; даже
Патер, поднявшись с постели, накинул на плечи подрясник.
Все побежали с свечами; вперед всех летела кухарка.
Палку схвативши, Мартынка напал на несчастного Гинце
И давай его дуть по спине, голове и по лапам.
Глаз ему, бедному, вышиб. Тут все на него налетели;
Патер с острыми вилами сам подоспел, как нарочно,
Словно разбойников шайка в амбар к нему ночью залезла.
Кот умирать уж собрался и, в бешенстве страшном воспрянув,
В ляжки поповы впился, кусал и царапал их больно,
Страшно его опозорил и тем за глаз отомстил свой.
Вскрикнул патер от боли – и обморок с ним приключился.
Сдуру кухарка завыла, что дьявол тут, видно, вмешался
На зло ей женщине бедной; клялась она и божилась,
Что готова отдать всё нажитое именье,
Только б такого несчастья не было с барином; даже
Если б клад ей достался, она и клад отдала бы,
Только бы барин ее здоровым остался, как прежде.
Так горевала она о барском несчастье и сраме
И об увечьи его, столь для нее неприятном.
Тут его в дом понесли, напутствуя воем и плачем,
Бросив всё второпях и в петле Гинце оставив.
Гинце-кот злополучный, оставшись один, весь избитый,
Еле живой и готовый дух испустить в ту ж минуту,
Тотчас взялся за шнур и стал его грызть что есть мочи.
«Уж не спастись мне от этой беды!» он, бедный, подумал.
Но удалося ему шнурок перегрызть. О, как счастлив
Был он, когда убегал от места, где выстрадал столько!
ПРЕКРАСНАЯ НОЧЬ
Оставляю домик милой,
Нежной девицы души
И спешу с душой унылой
Побродить в ночной глуши.
Лунные лучи пронзают
Свод древесный там и сям,
И берёзы воссылают
К небу сладкий фимиам.
Как здесь тихо и прохладно
Под навесами ветвей;
Здесь душе моей отрадно,
И понятно счастье ей.
Ночь – восторг! – Но, месяц ясный,
Тысячи возьми их прочь,
Если мне мой друг прекрасный
Подарит одну лишь ночь.
ПЕРВАЯ УТРАТА
Вы промчались, дни прекрасны,
Время первой любви и счастья!
Ах! Когда б хотя мгновенье
Жизни прошлой воротить!
Я грущу в уединенье!
Трачу жалобы напрасно!
Счастью милому не быть!
Вы промчались, дни прекрасны!
И душа отвыкла жить.
БЛИЗОСТЬ ЛЮБОВНИКОВ
Блеснет заря, и все в моем мечтаньи
Лишь ты одна,
Лишь ты одна, когда поток в молчаньи
Сребрит луна.
Я зрю тебя, когда летит с дороги
И пыль, и прах
И с трепетом идет прошлец убогий
В глухих лесах.
Мне слышится твой голос несравненный
И в шуме вод;
Под вечер он к дубраве оживленной
Меня зовет.
Я близ тебя; как не была б далеко,
Ты все ж со мной.
Взошла луна. Когда б в сей тьме глубокой
Я был с тобой!
ТИШИНА НА МОРЕ
Тишина легла на воды,
Без движенья море спит,
И с досадой корабельщик
На поверхность вод глядит:
Ветр не веет благодатный,
Тишина, как смерть, страшна,
На пространстве необъятном
Не поднимется волна.
МАЙСКАЯ ПЕСНЯ
Всё нежит взоры,
Всё нежит слух,
Блистает солнце,
Смеётся луг.
Я вижу, ветви
Полны цветов;
Я слышу птичек
Из-за кустов;
Восторг и нега
Теснятся в грудь…
О, счастье, счастье,
Продлись, побудь!
Не ты ли это,
Любовь, любовь,
Одела жизнью
Природу вновь,
Благословила
Луг молодой
И расцветила
Весь круг земной?
О, дева, как я
Люблю тебя!
Как взор твой светел!
Люби меня!
Как сладко птичке
Поутру петь,
Иль пышной розе
Зарёй алеть,
Так сладко, дева,
Тебя любить.
Тобой воскреснуть,
Тобою жить.
Ты оживила
Мои мечты,
Будь векъ счастлива,
Как любишь ты.
ЦЕПОЧКА
Послал я средь сего листочка
Из мелких колец тонку нить,
Искусная сия цепочка
Удобна грудь твою покрыть.
Позволь с нежнейшим дерзновеньем
Обнять твою ей шею вкруг:
Захочешь – будет украшеньем;
Не хочешь – спрячь её в сундук.
Иной вить на тебя такую
Наложит цепь, что – ах! – грузна.
Обдумай мысль сию простую,
Красавица! – и будь умна.
Февраль 1807
НА ОЗЕРЕ
И силу в грудь, и свежесть в кровь
Дыханьем вольным лью.
Как сладко, мать-природа, вновь
Упасть на грудь твою!
Волна ладью в размер весла
Качает и несёт,
И вышних гор сырая мгла
Навстречу нам плывёт.
Взор мой, взор, – зачем склоняться?
Или сны златые сняться?
Прочь ты, сон, хоть золотой, —
Здесь любовь и жизнь со мной!
На волнах сверкают
Тысячи звёзд сотресённых;
В дымном небе тают
Призраки гор отдалённых;
Ветерок струиться
Над равниною вод
И в залив глядиться
Дозревающий плод.
ЖАЛОБА ПАСТУХА
На ту знакомую гору
Сто раз я в день прихожу;
Стою, склоняся на посох,
И в дол с вершины гляжу.
Вздохнув, медлительным шагом
Иду вослед я овцам
И часто, часто в долину
Схожу, не чувствуя сам.
Весь луг по-прежнему полон
Младой цветов красоты;
Я рву их – сам же не знаю,
Кому отдать мне цветы.
Здесь часто в дождик и в грозу
Стою, к земле пригвожден;
Все жду, чтоб дверь отворилась…
Но то обманчивый сон.
Над милой хижинкой светит,
Видаю, радуга мне…
К чему? Она удалилась!
Она в чужой стороне!
Она все дале! все дале!
И скоро слух замолчит!
Бегите ж, овцы, бегите!
Здесь горе душу томит!
ПРИВЕТСТВИЕ ДУХА
На старой башне, у реки,
Дух рыцаря стоит
И, лишь завидит челноки,
Приветом их дарит:
«Кипела кровь и в сей груди,
Кулак был из свинца,
И богатырский мозг в кости,
И кубок до конца!
Пробушевал полжизни я,
Другую проволок:
А ты плыви, плыви, ладья,
Куда несёт поток!»
НАДЕЖДА
Молюсь споспешнице Надежде:
Присутствуй при трудах моих!
Не дай мне утомиться прежде,
Пока я не окончу их!
Так! верю я, что оправдится
Твой утешительный глагол:
Терпенье лишь – труд наградится;
Безветренный отсадок гол
Даст некогда плоды и листьем осенится.
\