Юлия Симбирская
Здравствуй, Таня!

     Школьная форма
     Так же, как я, сутула.
     Спит, подвернув рукава,
     Свесив колготки со стула.

     Даже фонарь в окне
     Сон её не тревожит.
     Школьная форма спит.
     Делит во сне и множит.

//-- * * * --//
   Осенние каникулы короткие и скучные. Я вешаю в шкаф школьную форму, задвигаю под стол портфель и звоню Тане.
   Мы с Таней живём в одном городе, в одном доме, в одном подъезде. Только я живу на третьем этаже, а Таня на пятом. И учимся мы в одной школе. Я – в третьем «Г», а Таня – в третьем «А». Имена у нас тоже одинаковые, а фамилии, конечно, разные. У Тани вкусная – Арбузова, у меня обыкновенная – Веткина. Такие маленькие несовпадения не мешают нам дружить.
   На самом деле несовпадений много. Таня низенькая и круглая, как неваляшка, я – длинная и тощая, как макаронина. У Тани густые тёмные волосы, а стрижка называется каре. У меня светло-русая коса. Довольно тонкая и лохматая, но коса. Таня носит очки. Наверное, из-за этого у неё очень серьёзный и важный вид. У меня очков нет. Я отлично вижу во все стороны и на любом расстоянии. Таня любит яблоки, а я – груши. У Тани есть мама и папа, а у меня – мама и бабушка Вера. Таня редко смеётся, а я хохочу по пустякам. Если задуматься, при таком количестве несовпадений дружить должно быть очень трудно. Но мы не задумываемся, мы дружим.

//-- * * * --//
   На первом этаже живёт Серёжка. Когда мы с Таней проходим мимо его квартиры, я всегда предлагаю:
   – Давай Серёжку позовём?
   А Таня всегда отвечает:
   – Зачем он нам? Пусть с мальчишками играет.
   – Втроём интереснее, – настаиваю я.
   Таня вздыхает и соглашается.
   Серёжке семь лет, но он такой маленький и худенький, никто не даст ему больше шести. А ещё он часто болеет. Даже в школу в этом году не пошёл. Мама у него всё время на работе, а сестра Люда всё время бегает. Она занимается лёгкой атлетикой в спортивной школе. Папы у Серёжки нет. В этом у нас с ним совпадение. Ещё мы оба умеем сворачивать язык в трубочку.
   У Серёжки рыжая, лохматая голова и белые ресницы. Алька и Пашка дразнят его поросёнком. Разве бывают такие тощие рыжие поросята? Бабушка Вера говорит, что у поросят бывают белые ресницы. Алька и Пашка – близнецы с шестого этажа. Они учатся в первом классе, а выглядят, как будто в третьем. Это наши злейшие враги. Бывает, я их так ненавижу, что сама пугаюсь.
   Серёжка настоящий изобретатель и выдумщик. Он изобретает космические корабли и вездеходы из табуреток. Мы звоним в дверь, он открывает и сразу тащит нас в свою комнату показывать какое-нибудь чудо техники. Таня фыркает, а сама так и косится на Серёжкины изобретения.
   – Это что? – спрашивает она.
   – Звездолёт десятого поколения, – гордо заявляет Серёжка.
   Таня отыскивает кабину и пытается протиснуться внутрь.
   – Чур, я капитан звездолёта!
   Серёжка замирает со страдальческим видом.
   – А может, гулять пойдём? – подаю голос я.
   Таня не слушает. Она изучает пульт управления.
   – А это что? Запуск? – интересуется Таня и дёргает шнурок вентилятора.
   – Ты неправильно запускаешь, – грустным голосом говорит Серёжка, – сначала надо турбины.
   Он нажимает красную кнопку электрической мясорубки. Мясорубка визжит и ревёт, как сто бешеных мясорубок. Таня затыкает уши и кричит:
   – Выключи! Я боюсь!

   – Пожалуйста! – орёт Серёжка и глушит турбины.
   – Ладно, пошли гулять, – соглашается Таня и выкарабкивается из космического корабля. Она поправляет съехавшую набок юбку и сопит.
   – С приземлением! – поздравляю я.
   Пока Серёжка одевается, мы стоим в прихожей и рассматриваем разноцветные тюбики с губной помадой, нюхаем духи на полочке у зеркала.
   – У твоей мамы столько же? – спрашивает Таня.
   – Не знаю, – пожимаю я плечами. – У моей всё спрятано.
   – А у моей больше. – Таня вывинчивает розовую помаду. – И такая тоже есть.
   Серёжка возится где-то в комнате, наверное, ищет носки или свитер. На дворе ноябрь, а уже так холодно, что впору шубу надевать.
   – Давай сбежим потихоньку, – шепчет Таня, – он выйдет, а нас нет.
   – Зачем? – удивляюсь я.
   – Ну, смешно ведь.
   – Нет, давай подождём. – Мне эта затея совсем не кажется смешной.
   – С тобой каши не сваришь. – Таня хмурится, нахлобучивает свою полосатую шапку с красным помпоном и открывает дверь.
   – Ты куда? – Я хватаю её за рукав.
   – На улице подожду! – Таня стряхивает мою руку. – Копуши!
   Она хлопает дверью, а я жду Серёжку. Он выбегает в прихожую в свитере задом наперёд и прыгает, чтобы снять куртку с верхнего крючка. Я помогаю, потому что с моим ростом это пара пустяков.
   – А где Таня? – спрашивает Серёжка.
   – На улице ждёт.
   Мы выходим из подъезда и оглядываемся. Тани нигде нет.
   – Ушла? – Серёжка смотрит на меня с недоумением.
   Я пожимаю плечами.

   – Пошли в парк?
   – Давай подождём. – Серёжка садится на карусели. – Вдруг она придёт, а нас нет.
   Я раскручиваю карусели, а он свешивается с сиденья и чертит палочкой круг. Карусели дребезжат и ходят ходуном. У меня кружится голова. Я стараюсь не попадать сапогом в лужу, потому что там приютилось толстое облако и мне жалко его топтать.
   Из-за угла торчит красный помпон Таниной шапки.
//-- * * * --//
   Осенние каникулы короткие и скучные. Когда идёт дождь, мы с Таней ходим друг к другу в гости. У меня едим булочки с повидлом и самодельные конфеты из сухофруктов – бабушкины произведения, у Тани – сухую колбасу. Я не люблю сухую колбасу, а Таня обожает. Она пилит колбасу ножом, пыхтит, а потом долго жуёт и жмурится от удовольствия. Я сижу рядом.
   – Угощайся. – Таня придвигает ко мне горку криво напиленных кусочков.
   – Спасибо. – Мне надоело объяснять Тане, что я люблю и чего не люблю, поэтому я просто сижу.
   – Не понимаю, как можно не любить такую вкуснятину, – удивляется Таня, облизывая пальцы, – и вообще в гостях надо есть, что дают. Это правила вежливости, – рассуждает она с умным видом. – Давай чаю налью?
   Таня наливает мне чай в красивую чашку с лошадкой.
   – Точно не хочешь колбасы? А то я убираю в холодильник.
   Я мотаю головой. Мне нравится просто пить чай из красивой чашки с лошадкой. Таня открывает холодильник, и с верхней полки на меня смотрит баночка с шоколадной пастой. Я тоже на неё смотрю.
   – Шоколадную пасту я тебе не предлагаю. Это крайне вредная еда! – говорит Таня голосом своего папы.
   – А колбаса – полезная, – бурчу я.
   – Давай не будем спорить. – Таня захлопывает дверцу холодильника.
   – Пошли играть в дочки-матери?
   Таня стоит насупившись.
   – Ты что, думаешь, я жадная? Я могу три банки шоколадной пасты тебе подарить! – Она смотрит на меня с вызовом.
   – Не надо, я объемся и умру! – смеюсь я. – Пошли играть, а то скоро родители придут.
   Как хорошо, когда друг о тебе заботится.
//-- * * * --//
   Серёжке подарили маленькую белую мышку. Мы сидим на полу в его комнате вокруг трёхлитровой банки и наблюдаем. У мышки красные глазки, тонкий розовый хвостик и розовые, просвечивающие ушки. Я смотрю на неё, и сердце у меня ёкает, потому что мне вдруг становится страшно за всех мышек на свете. Такие они крошечные, беззащитные.
   – Хорошая мышь, только противная! – говорит Таня.
   – Сама ты противная, – тут же отвечает Серёжка.
   – Ты что обзываешься? – Не отрывая глаз от банки, Таня пихает Серёжку в бок.
   Серёжка заваливается на одну сторону и пытается лягнуть Таню ногой. Я вклиниваюсь между ними, и Серёжка лягает меня.
   – Прости, Таня. – Голос у него виноватый.
   – Ладно, – отвечает Таня.
   Серёжка смотрит с недоумением на неё, потом на меня. Я пожимаю плечами.
   Мышка шебуршит в стружках, встаёт на задние лапки. На лапках у неё малюсенькие пальчики.
   – Тесновато ей в банке, – говорю я.
   Серёжка просовывает в банку свою тоненькую руку, и мышка нюхает его пальцы.
   – Мы завтра клетку просторную купим в зоомагазине.
   – А как её зовут? – интересуется Таня.
   – Элен! – гордо сообщает Серёжка.
   – Как? – спрашиваем мы с Таней хором.
   – Элен, – повторяет Серёжка. – А что такого?
   – Да ничего, только у мышей таких имён не бывает, – говорит Таня.
   – Почему не бывает? – Серёжка вскидывает белёсые брови. – У моей бывает. Она сама мне сообщила, что её зовут Элен.
   – Ага, так и пропищала: пи-пи-пи, – ехидничает Таня.
   Серёжка вскакивает и выбегает из комнаты.
   – Зачем ему мышь? Лучше бы хомяка завёл. Они пушистые.

   Таня дует в горлышко банки на мышку. Мышка крутит головой, а стружки летят Тане в лицо.
   – Фу! – Таня смахивает стружку с подбородка.
   – У Серёжки тётя работает в институте, там много таких мышек для опытов. Вот ему одну и подарили. – Я стучу ногтем по банке, мышка Элен встаёт на задние лапки и водит носом.
   – Для опытов? – Таня смотрит на меня круглыми глазами. – Это что за институт такой?
   – Биологический вроде, – пожимаю я плечами.
   – Ужас! – выдыхает Таня.
   Тут возвращается Серёжка. Он весь красный, а в руках – картонная коробка.

   – Вот, нашёл, ещё не успели выбросить. Здесь мышка сидела. – Он суёт коробку Тане под нос. – Читай, что написано.
   – «ЭЛЕН», – читает Таня.
   – Вот, видела? – торжествует Серёжка.
   На коробке действительно написано «ЭЛЕН» большими синими буквами.
   – Видела, конечно. А ты вот это видел? – Таня тычет пальцем в маленькие буковки сверху.
   Серёжка читает:
   – «Фен».
   – Это фен так называется – «ЭЛЕН». А ты – дурень! – заявляет Таня.
   Серёжка смотрит на меня несчастными глазами.
   Я снова стучу ногтем по банке и зову:
   – Элен, Элен! – Мышка встаёт на задние лапки и водит носом. – Вот, она отзывается, – торжествую я, – никакой фен на мой зов не прибежал.
   Мы с Серёжкой смеёмся. Таня открывает рот, чтобы возразить, но я за Серёжкиной спиной делаю страшное лицо, и она молчит.
//-- * * * --//
   Детская библиотека совсем рядом с нашим домом. Даже дорогу переходить не надо. Мы с Таней часто туда заходим. А в каникулы тем более. Мне нравятся большие кожаные кресла. В таком кресле очень уютно сидеть со стопкой журналов «Друг» на коленях. Стопка «Кот и пёс» тоже годится.
   Я одинаково люблю кошек и собак, и мне одинаково нельзя заводить ни тех, ни других. У моей мамы аллергия на шерсть. Однажды я предложила завести голую кошку, но бабушка Вера посмотрела на её портрет в журнале и замахала руками:
   – Ужас какой!
   – Можно привыкнуть, – сказала я с надеждой.
   – Сомневаюсь, – сказала бабушка голосом, которым обычно говорят «ни за что» и «никогда».
   Таня тоже смотрит журналы. Но ей больше нравится расставлять их на полках в алфавитном порядке. Когда в библиотеке побывает целая группа детского сада или продлёнка, Тане раздолье. Они такой беспорядок оставляют, что она целый час журналы сортирует – «Мурзилку» к «Мурзилке», «Муравейник» к «Муравейнику». А я в это время читаю «Весёлые животные» или «Юный натуралист». Потом, по дороге домой, рассказываю Тане интересные новости: про крокодила, который живёт в африканской деревушке в одной семье вместо собаки и сторожит дом, а детишки хозяев ездят на нём верхом (кстати, у крокодилов нет шерсти, на них не должно быть аллергии), про рысь Пушинку, у которой в зоопарке родились рысята-альбиносы. Таня внимательно слушает, но потом обязательно интересуется, поставила ли я журналы на место.
   Библиотекари любят Таню, как родную дочь. В конце года ей всегда вручают грамоту «Лучший читатель».
//-- * * * --//
   У Тани в квартире есть замечательная кладовка, которую домочадцы называют «папин кабинет». Дядя Боря – Танин папа – в этом кабинете, конечно, не сидит, но то, что кабинет именно его, понятно сразу. Там высятся башни из толстых картонных папок с белыми шнурками. В башнях, то есть в папках, прячется старая дяди-Борина диссертация. Из них очень удобно строить королевский замок, главное – не развязывать шнурки. Нам строго-настрого запретили выпускать диссертацию на волю, как злую колдунью или джинна из бутылки. Хотя шнурки завязаны такими узлами, что можно было и не запрещать.
   Ещё в кладовке хранятся старые пластинки. Наша учительница труда Евгения Генриховна однажды рассказывала, что из таких пластинок можно сделать цветочные горшки. Таня очень заинтересовалась и притащила несколько папиных из кладовки, а учительница сказала, что у неё рука не поднимается превратить Луи Армстронга в цветочный горшок. Таня обещала принести другие, очень уж хотелось узнать секрет изготовления горшков, но Евгения Генриховна унесла эту тайну с собой на другую работу – в «Лавку чудес». Дяди-Борины пластинки не пострадали.
   Кроме пластинок, в кладовке хранятся: самоучитель игры на гитаре и сама гитара, русско-испанский разговорник, плакаты с какими-то лохматыми музыкантами, лодочный мотор, ракетки для настольного тенниса, стопка старинных журналов «Наука и жизнь» за 1981 год, ящик с молотками, гвоздями и разными другими железками, который совершенно невозможно сдвинуть с места.
   Играть на гитаре нам тоже строго запрещено. Мы с Таней не умеем играть, поэтому с чистой совестью по очереди дёргаем струны одним пальцем (Таня своим, я своим, конечно же) или водим по струнам расчёской. Тоже интересно звучит.

   На стене в кладовке висит карта мира. Таня садится на ящик с инструментами, а я на стопку старинных журналов. Мы утыкаемся носами в карту и принимаемся изучать названия стран. Тане очень нравится Венесуэла.
   – Когда я вырасту и у меня родится дочь, я обязательно назову её Венесуэла, – говорит Таня.
   – Так страна называется, вообще-то, – сомневаюсь я в правильности её выбора.
   – И что теперь? – Таня смотрит на меня с вызовом. – Страну можно красивым именем называть, а мою дочь нет?
   Я не знаю, что отвечать. На всякий случай предлагаю ей два подходящих имени для сыновей – Эквадор и Гондурас.
//-- * * * --//
   Пока у дождя передышка, мы с Таней и Серёжкой бежим гулять.
   – Каникулы вот-вот закончатся, а мы всё дома сидим, – сокрушается Таня.
   – Ага, – поддерживает её Серёжка.
   – Что «ага»? – передразнивает Таня. – Ты в своём детском саду вообще без каникул.
   – Нет, с каникулами! – не уступает Серёжка.
   Я допрыгиваю до рябиновой ветки, наклоняю, чтобы Таня с Серёжкой дотянулись, и мы срываем по гроздочке. Просто так. Серёжка кладёт в рот одну ягодку и морщится.
   – Вот, а птицы клюют, и ничего, – говорит Таня.
   Серёжка выплёвывает горькую рябину:
   – Просто она ещё не проморозилась. Проморозится, тогда будет сладкая.
   – А пойдёмте на пруд лягушек ловить, – неожиданно предлагает Таня.
   Она выжидательно смотрит на нас и облизывает губы. Мне становится не по себе. А вдруг лягушки интересуют Таню только в виде лягушачьих лапок? Я смотрела недавно по телевизору кулинарную передачу про то, что едят в разных странах. Когда Таня начала ещё и руки потирать, мне стало окончательно не по себе. Я икнула и отошла на три шага.

   – Все лягушки давно спят, – говорит Серёжка со знанием дела.
   – Много ты знаешь про лягушек! – Таня смотрит на него сверху вниз, как на муравья.
   – Они правда спят. Почитай в энциклопедии, – вмешиваюсь я, – ик!
   Таня пытается посмотреть на меня, как на муравья, но бесполезно – я на голову выше. Тогда она оглядывается, встаёт на бортик песочницы и снова смотрит. Опять не получается, потому что я уже забираюсь по лесенке на горку.
   – Ну и не надо! – Таня садится на скамейку и дуется.
   – А зачем тебе, ик, лягушки? – интересуюсь я.
   – Я вам такое хотела показать!
   – Что мы, лягушек не видели? – смеётся Серёжка и карабкается на турник.
   – Ты вообще мало что видел, – злится Таня, – вам бы только на горках кататься и на турниках висеть, а я вам хотела показать операцию по пересадке сердца.
   – Чего? – переспрашиваю я и с грохотом скатываюсь с горки.
   Таня встаёт со скамейки, идёт к спортивному комплексу и виснет на гимнастических кольцах. Я считаю, сколько она продержится. На девять Таня разжимает пальцы и спрыгивает на мокрый песок. Она стоит красная, в съехавших набок очках и сопит.
   – Вы что, только мультики смотрите? Вот я вчера одну медицинскую передачу смотрела. Там человека разрезали вот так. – Таня чертит ребром ладони вертикальную линию от шеи до пупа (под курткой, конечно, не видно, где у Тани пуп). – Там всё было в крови, врач брал острый нож, который называется скальпель, и какие-то клещи…
   – Ла-ла-ла! – перебиваю я Таню и затыкаю уши.

   – Ты чего? Ку-ку? – Таня подходит и стучит мне пальцем по лбу.
   – Сама ты ку-ку. Я не хочу про это слушать. Ик-ик!
   – Да это ведь интересно. Я хочу на лягушках попробовать. Это научный опыт.
   – А как ты узнаешь, что лягушкам надо сердце поменять? – подключается к разговору Серёжка.
   – Никак. Я квакать не умею, поэтому у них не спрошу, – отмахивается Таня.
   – Зачем тогда их разрезать? А вдруг у них ничего не болит?
   – Ну и что. Это научный опыт, – повторяет Таня и топает ногой.
   – Нет, – говорит Серёжка твёрдым голосом, – если ты просто так зарежешь лягушку, тогда ты живодёрка.
   Таня смотрит на него так, что Серёжка просто обязан провалиться сквозь землю.
   – Ты нюня и девчонка! Ты поросёнок! Ты вообще ничего не соображаешь! – Танины слова летят в Серёжку, как камни. Я встаю между ними, чтобы камни попадали в меня. – Вы оба нюни! – Голос у Тани дрожит. Она вот-вот расплачется, а я совершенно не понимаю, что делать. Стою и икаю на всю улицу. – Предатели! – всхлипывает Таня и бежит к подъезду.
   – Всё равно нельзя просто так резать лягушек, – говорит Серёжка.
//-- * * * --//
   Бабушка Вера собирается печь блины.
   – Батюшки! Молока нет! – Она всплёскивает руками и смотрит на меня вопросительно.
   – Я сбегаю!
   Бабушка Вера даёт мне деньги на молоко и на большую конфету «Гулливер».
   Магазин рядом. Мне нравятся двери, которые распахиваются сами, вернее, разъезжаются, хотя никаких заклинаний я не произношу. Просто умные двери. А жаль. Я каждый раз немножечко верю, что они волшебные.
   Ещё мне очень нравятся разноцветные тележки. Бессмысленно брать огромную тележку, если тебе нужен один пакет молока и одна конфета, пусть даже большая. Проще взять корзинку, но катить тележку, наваливаясь пузом на ручку и отталкиваясь одной ногой, куда интереснее. Мимо проносятся стеллажи с булками, батонами, соками в коробках, печеньем, вареньем, сыром, колбасой, макаронами, кофе, чаем… Однажды, когда я вот так неслась мимо фруктов, в мою тележку спрыгнул маленький лохматый кокосовый орех. Я вернула его на полку к папе и маме, но он спрыгнул опять. Наверное, это были не его папа и мама. Наверное, просто чужие кокосовые дядя и тётя. Пришлось взять его с собой.
   На ходу я хватаю с полки пакет молока и отправляю его в тележку. Потом торможу возле кондитерского прилавка и долго рассматриваю торты. Их так много и они такие красивые, что кажутся абсолютно несъедобными. Я любуюсь ими, как картинами в музее, потому что бабушка Вера умеет печь съедобные.

   – Привет! У вас что, праздник намечается? – Кто-то хлопает меня по плечу.
   Я оборачиваюсь и вижу Женьку Липкину. На ней какая-то расчудесная голубая куртка в белый горошек и сказочный берет с двумя помпонами на макушке.
   – Привет! Никакого праздника, просто экскурсия, – улыбаюсь я, потому что ужасно рада её видеть.
   Женька учится в одном классе с Таней. Больше того, они сидят за одной партой. Таня совершенно не понимает своего счастья и считает Женьку задавакой, а Женька замечательная. Я вообще не знаю человека в нашей школе интереснее, чем Женька. У неё столько фантазии, что хватило бы на весь земной шар. Она знает, где искать клады, она умеет скакать на лошади, она кидала в море послание в бутылке. И я точно знаю, что оно дошло именно тому, кому было адресовано, – дикому австралийскому племени. Правда, я не знаю, как они его прочитали.
   – Меня за хлебом послали. – Она кивает в сторону своей тележки, на дне которой скучает одинокий батон.
   – А меня за молоком. – Мы разгоняемся на своих тележках в сторону кассы, благо проходы в нашем магазине широкие и посетителей в это время мало. Покупаем по конфете «Гулливер» и вместе идём домой.
   – Мы вчера в театр ходили, в кукольный, на спектакль «Как валенки землю грели». Там все герои – валенки, – рассказывает Женька и разворачивает конфету. – Между прочим, это мой папа придумал, он ведь декорации рисовал.
   Я тоже разворачиваю конфету и смотрю на Женьку с восторгом.
   – А за кулисами ты была?
   – Сто раз. Я в разных театрах за кулисами была. Даже не только в нашем городе. А в кукольный папа даже весь наш класс водил.
   – Я попрошу маму билеты купить. Тоже хочу на спектакль про валенки.
   – Приходи сегодня вечером ко мне, я тебе один маленький валеночек подарю. У папы пробные остались. Будем смотреть фильм про пеликана и есть сухарики. Моя мама делает самые лучшие сухарики с перцем и с солью. А ещё можно понаряжаться в индийских принцесс.
   Мы с Женькой останавливаемся на углу. Ей теперь в другую сторону, к дому с колоннами. Женька живёт в доме с колоннами. У этого дома очень доброе лицо. Наверное, мне было лет пять, когда я обнаружила, что у домов есть лица. Они разные – добрые и злые, усталые и довольные, радостные и мечтательные. Например, у Центрального универмага очень высокомерное лицо, он равнодушно глотает толпы народу, разевая свои автоматические двери, и тут же выплёвывает такие же толпы, только увешанные пакетами и сумками. Старенькое и родное лицо у краеведческого музея. Там работает моя мама.
   У Женьки большая квартира с высокими потолками, больше похожая на мастерскую, потому что её родители художники и дедушка художник. Мне ужасно хочется оказаться сегодня вечером у Женьки в гостях, смотреть фильм, грызть сухарики, рассматривать картины на стенах и в подрамниках. Я знаю, что совершенно запросто могу поковырять пальцем засохшую краску на палитре и примерить настоящую африканскую маску, которая висит на стене в гостиной. Женькина мама, похожая в своих ярких, летящих платьях на тропическую бабочку, будет сидеть в кресле и вязать крючком маленькие игрушечки, которые можно надеть на палец. Мне становится так хорошо от предвкушения, что я хватаю Женьку за руки, и мы, хохоча и размахивая пакетами, кружимся прямо в луже.
   – Я ещё Серёжку захвачу, можно?
   – Захватывай, – не возражает Женька, – втроём веселее.
   – Конечно веселее! И Таню…
   – Нет! – вдруг перебивает меня Женька и перестаёт кружиться.
   Мне становится как-то не по себе.
   – Я думала, вчетвером тоже будет хорошо.
   – Понимаешь, она мне в школе надоела. Я сижу с ней за одной партой второй год, – кривится Женька, – если честно, я вообще не понимаю, как ты с ней дружишь. Меня Ольга Владимировна с ней посадила, и я терплю, а ты зачем терпишь?
   – Да я не терплю вроде, просто дружим, – бормочу я.
   – Разве с ней можно дружить?! Это ведь тоска!
   – Ну, как-то…
   – Ладно, приходи с Серёжкой, и точка! – Женька кладёт мне руку на плечо и пристально смотрит в глаза. Наверное, целую минуту. Я успеваю подумать, что такие глаза – зелёные с золотым ободком – бывают у русалок.
   – Хорошо, – говорю я тихим и каким-то виноватым голосом.
   – Слушай, а по-моему, тебе просто нравится кого-нибудь спасать. Вот с Таней Арбузовой никто не дружит, потому что Таня Арбузова дура и задавака! – Женька запрыгивает на бордюр и как бы между прочим делает «ласточку». – Ты не обижайся, что я про твою подругу так говорю, просто я стараюсь всегда говорить честно.
   – Жень, не бывает, чтобы человек был со всех сторон плохой.
   – Наверное, только пока раскопаешь в Тане Арбузовой что-нибудь хорошее, вся жизнь пройдёт.
   Женька бежит к своему дому с колоннами, и длинная тёмная коса хлопает её по спине.
   Пока я плетусь на третий этаж, разные мысли толпятся у меня в голове. Сначала я расстраиваюсь, что нельзя взять с собой Таню, а если пойду без неё, то получится вроде бы предательство. Потом я начинаю злиться. В памяти всплывают все обиды. И мне кажется, что Таня действительно не такой уж большой друг. Эх, если бы Женька Липкина жила со мной в одном подъезде. Почему я должна мучиться и сомневаться? Пойду вместе с Серёжкой, и всё. А ей ничего не скажу. Не обязана я никому ничего говорить. Мне представляется, как Таня спускается вечером со своего пятого этажа на мой третий, звонит в дверь, ей открывает мама или бабушка Вера и сообщает, что я ушла в гости к Женьке Липкиной вместе с Серёжкой. Я представляю Танино расстроенное и озадаченное лицо. Её никто не сможет убедить, что мой поступок не имеет никакого отношения к предательству. Она никогда не делится по-честному, если приходится что-то делить, она презирает Серёжку, она тысячу раз выдавала мои секреты. Я снова распаляюсь и добираюсь до квартиры с твёрдым решением пойти к Женьке, несмотря ни на что. Нажимаю кнопку звонка, а наверху громко хлопает дверь и кто-то бежит вниз по лестнице.
   – Что так долго? – интересуется бабушка Вера и берёт из моих рук пакет с молоком.

   Я не успеваю ответить, потому что в дверь звонят и на пороге появляется Таня. В руках у неё большущая стопка старых журналов мод.
   – Здрасте, Вера Матвеевна. Привет! – обращается она сначала к бабушке, потом ко мне. – Вот, мама разрешила взять. Повырезаем?
   Я снимаю куртку, сапоги, и мы идём в мою комнату.
   – Родители уехали до вечера, мне опять одной сидеть.
   Таня смотрит на меня грустными глазами. Чёлка доросла ей до носа, и Таня стала похожа на скотчтерьера из соседнего подъезда. Конечно, я никогда не скажу ей об этом. Я не умею всегда быть честной, как Женька Липкина.
   Вся моя решимость исчезает, сдувается, как дырявый воздушный шар. Таня кладёт стопку журналов на стол и делит:
   – Тебе, мне, тебе, мне…
   Журналов оказывается нечётное количество. Последний, пятнадцатый журнал замирает в Таниной руке:
   – Держи. Я просматривала. Этот самый лучший.
   Мы садимся вырезать. Бабушка приоткрывает дверь в комнату и зовёт нас пить чай.
   – Таня, тебе с мёдом или с вареньем?
   – С мёдом, – отвечаем мы хором.
   Я смотрю, как Таня намазывает блин мёдом, и думаю: «Всё-таки мы с самого детского сада…»
//-- * * * --//
   Алька и Пашка никогда не выходят на открытый бой. Они способны только мелко пакостить: измазать какой-то вонючей гадостью дверную ручку Таниной квартиры, подкрасться на улице и бросить Серёжке за шиворот мохнатую гусеницу или позвонить по телефону моей бабушке и сообщить, что в нашем доме на целый день отключают воду, а когда запыхавшаяся бабушка наполнит все тазы и вёдра, они звонят снова и, глупо хихикая, сообщают, что сейчас придут слона купать. Как ни странно, бабушка не обижается.
   Они придумывают такие гадкие прозвища, что их противно повторять. Я изо всех сил стараюсь не обращать внимание и в любой момент готова к открытому бою. Но получается, что не готовы они и по-прежнему швыряются камнями из-за угла или держат изнутри подъездную дверь.
   – Они сами трусишки, – смеётся моя мама.
   – Трусишки! – возмущаюсь я. – Трусишки зайки серенькие под ёлочками сидят, а они… – Я не нахожу подходящего слова, чтобы его можно было сказать при маме.
   – Ты преувеличиваешь. Не забывай, что перед тобой первоклашки, мальчишки-шалуны. Всё, что они делают, – это по большому счёту детские проказы. А проказничают все. – Мама обнимает меня за плечи, но я вырываюсь.
   – Нет. А как они Серёжке бант завязали, помнишь?
   Мама задумывается.
   – Скорее всего, они сами толком не понимали…
   – Всё они понимали! – перебиваю я маму. – Они вдвоём подкараулили Серёжку, который в тысячу раз слабее, завязали ему девчачий бант и выпихнули из подъезда во двор, чтобы большие мальчишки посмеялись.
   – Ты хочешь, чтобы я вмешалась и поговорила с тётей Любой? – спрашивает мама.
   – Нет, с тётей Любой уже говорила Серёжкина мама. Это бесполезно, потому что все мамы одинаковые и все защищают своих детей. Я сама вызову их на открытый бой!
   – По-моему, ты зря кипятишься.
   Но я уже не могу успокоиться. Я вспоминаю, как они закинули на дерево Танину шапку, как летом при Серёжке давили божьих коровок и отрывали бабочкам крылья.
   – Что такого ужасного сделали они ТЕБЕ? – недоумевает мама.
   – Просто пока я чуть-чуть сильнее, а Таня и Серёжка…
   – Ну, что ж, если тебе так хочется примерить на себя роль защитницы слабых, тогда я понимаю, зачем тебе вызывать близнецов на открытый бой. Но учти: это всё же не метод.
   Бабушка Вера тоже не одобряет мой план. Вернее, она вообще не принимает всё это всерьёз. Поэтому, когда в разгар моих переживаний звонит тётя Люба и спрашивает, нет ли у нас жаропонижающего в сиропе, бабушка Вера вынимает из аптечки коробочку с лекарством, вручает её мне и отправляет на шестой этаж спасать близнецов от температуры.
   – Я не пойду! Им надо, пусть сами приходят.
   – Они болеют.
   – Их мама не болеет.
   – Иди, пожалуйста, не топай ногами. Людям надо помогать.
   – Да, они к тебе в следующий раз двух слонов приведут купать!
   Бабушка подталкивает меня к двери и смеётся.
   Я поднимаюсь по лестнице и думаю, что жизнь страшно несправедливая и странная штука. Я иду спасать от температуры тех, кого готова вызвать на открытый бой, чтобы отомстить за своих друзей. Я несу им сироп. Не горькие таблетки, а сладенькую малиновую водичку. И спасаю, потому что на следующий день они уже плюются с балкона.
//-- * * * --//
   Тане купили новое пальто. Она зовёт меня гулять и, пока я напяливаю свою любимую зелёную куртку с надвязанными рукавами, любуется в наше большое зеркало. Оно отражает круглую Танину фигуру в синюю клеточку, перетянутую широким блестящим ремнём.
   – Красавица! Барышня! – восклицает бабушка Вера.
   Таня улыбается и расстёгивает красную молнию на кармане, к молнии прицеплен маленький брелочек, и Тане очень хочется, чтобы мы с бабушкой его заметили. Мы заметили.
   – И подкладка красная. – Таня отворачивает краешек подола, и мы убеждаемся, что подкладка действительно красная, как петушиный гребень.
   – Вот, и капюшон есть. – Таня накидывает капюшон, и он падает ей на нос, сбивая очки.
   Отличный капюшон! Мы с бабушкой Верой убеждаемся, что в таком капюшоне Тане не страшны ни дожди, ни ветра, ни прочие неприятности. На моей куртке тоже есть капюшон, и пусть он не налезает на голову, зато по краешку пришита симпатичная жёлтенькая оборочка. Мне хочется похвастаться этой оборочкой, но я решаю не расстраивать Таню.
   Мы выходим на улицу. Там нет ни дождя, ни ветра, а стоит вполне себе солнечный денёк, тихий и скромный. Осень вдруг решила нас побаловать, а мы вроде бы и не рады, потому что Тане очень хочется надеть свой капюшон и чувствовать себя полностью защищённой.

   Но мы уже предвкушаем, как сейчас же отправимся в парк и покидаемся последними листьями. Не успеваем отойти от подъезда, и я слышу, как Серёжка барабанит в окно. Он сидит на подоконнике в толстом свитере такой несчастный и бледный, что мне тут же становится ясно – Серёжка болеет. Я подбегаю к окну и начинаю разговаривать с Серёжкой жестами и знаками, потому что форточку открывать ему категорически нельзя. Серёжка дышит на стекло и рисует какие-то закорючки. Приглядевшись, я различаю буквы и читаю:

   ТЕВИРП.

   Серёжка улыбается, а я озадачиваюсь.
   – Ты что застряла? Пошли! – Таня тянет меня за рукав.
   – Слушай, ты не знаешь, что такое тевирп?
   – Понятия не имею, пошли! – злится Таня.
   – Сейчас. Смотри, какой Серёжка грустный. Давай его повеселим.
   Таня смотрит на меня таким взглядом, что и без слов ясно – веселить она никого не собирается.
   – Вот если бы ты сидела болела и на тебя бы все ноль внимания? – не сдаюсь я.
   Таня начинает пыхтеть и сопеть, как чайник на плите.
   Я снова оборачиваюсь к Серёжкиному окну. Он показывает мне свой рисунок – что-то фиолетовое с большими ушами.
   – Слон? – спрашиваю я и изображаю слона, топая по жухлому газону.
   Серёжка мотает головой.
   Что же это такое! Сегодня не мой день. Ничего не угадываю, наверное, за каникулы мозги совершенно разленились.
   – Я больше не могу!
   Таня снова тянет меня за рукав и украдкой показывает Серёжке кулак. Я этот кулак, конечно, замечаю, и мне хочется показать кулак Тане, но в этот момент происходит такое… Что-то вроде приземления инопланетян у нас во дворе. По эффекту неожиданности. Происходит именно приземление, только не инопланетное, а кефирное, потому что прямо Тане на голову шлёпается открытая коробка с кефиром. Сначала я вижу, как от Таниной шапки что-то отскакивает и белая жижа ползёт толстыми струями на лоб и на очки. Таня замирает. Она вообще перестаёт двигаться. А я задираю голову и вижу на балконе шестого этажа Альку и Пашку, которые и не думают прятаться, наоборот, свешиваются через перила и хохочут. Перепуганный этим зрелищем Серёжка снова барабанит в окно и жестами требует от меня объяснений. Я грожу обоими кулаками близнецам, нахожу под ногами кефирную коробку и пытаюсь зашвырнуть её обратно на шестой этаж.

   Коробка переворачивается в воздухе на уровне второго этажа и камнем падает вниз, обдавая нас с Таней остатками кефира. Серёжка опять призывно барабанит, дышит на стекло и, кивая на Таню, пишет:

   ИГЗОМ

   Мне совершенно некогда расшифровывать его послания. Я хватаю за руку окаменевшую Таню и волоку её в подъезд. Таня сначала упирается, потом поддаётся, и мы бежим ко мне. На бегу я думаю, что капюшон всё же не спасает от всех неприятностей.
   – Что же это такое? Батюшки-светы! – восклицает бабушка Вера, когда я заталкиваю Таню в квартиру.
   – Вот! Твои первоклашечки постарались. Я их спасала от температуры, и вот результат – вчера плевались, а сегодня кидаются с балкона! – Я стаскиваю с Тани шапку и пытаюсь расстегнуть знаменитое пальто.
   – Вот негодники! Вот хулиганы! Сидят без присмотра. – Бабушка помогает мне справиться с ремнём.
   – Мне домой нельзя, – подаёт голос Таня.
   – Ничего, мы сейчас застираем, посушим, никто и не узнает, – успокаивает её бабушка.
   – Нет уж! Надо, чтобы узнали. Почему им никогда ничего не бывает? – возмущаюсь я.
   – Не говорите моей маме, – всхлипывает Таня, – у неё мигрень, она расстроится.
   – Нет, я так больше не могу, я буду завтра целый день караулить, и когда они выйдут, вылью на них кастрюлю с супом. – Я бегаю по прихожей взад-вперёд, размахиваю руками и разрабатываю очередной план мести.
   – Зачем же суп выливать, я его не для того варила! – говорит бабушка Вера. – Разберёмся.
   Она отправляет Таню умываться и греет нам чай.
   Пока бабушка Вера чистит Танино пальто и стирает шапку, мы сидим на кухне и вылавливаем ягоды из вазочки с клубничным вареньем. На какое-то время это приятное занятие отвлекает нас от грустных мыслей.
   – Я знаю, почему так получилось! Я знаю, кто виноват! – вскидывается Таня.
   – Понятно кто, – удивляюсь я Таниному возгласу.
   – Тебе точно не понятно, а мне понятно. И только не надо говорить, что он бедный и больной. Если бы не он, мы бы сейчас гуляли в парке, а на моём пальто не было пятен! – Таню будто подменили. Она становится красная, как помидор, и снова закипает.
   – Да что с тобой? Кто больной? Они оба были больные, но я отнесла им сироп от температуры, и вчера они плевались с балкона, а сегодня кефиром кидаются.
   Таня смотрит на меня злыми глазами:
   – Ты что, совсем глупая?
   – Я не глупая.
   – Глупая, потому что я говорю про твоего рыжего поросёнка, который вечно путается под ногами и я должна его терпеть. Если бы он не стучал в окно и ты не стала бы его развлекать, мы спокойно пошли бы в парк, и на меня ничего бы не свалилось. Это несправедливо! Если так, то почему кефир попал не в тебя? – вопит Таня.
   – Потому что целились в тебя, – отвечаю я и выхожу из кухни. Я действительно не сразу поняла, что Таня разозлилась на Серёжку. Объяснять ей, что он ни в чём не виноват, совершенно бесполезно.
   Бабушка Вера сушит Танино пальто феном. Она замыла все подтёки, теперь осталось подсушить и про все неприятности можно забыть.
   Я иду в свою комнату и ложусь на кровать. Мне почему-то становится всё равно, злиться не хочется ни на Таню, ни на близнецов. Жалко Серёжку, но он строго-настрого запретил его жалеть, и я заставляю себя подумать о чём-нибудь хорошем. Почему-то думаю про те слова, которые он мне писал на стекле, и опять не могу их расшифровать. Наверное, я на самом деле глупая.
//-- * * * --//
   Осенние каникулы короткие и скучные. В пятницу утром бабушка Вера передаёт мне записку от мамы: «Таня, не забывай, что каникулы заканчиваются, а у тебя есть домашнее задание по всем предметам. Целую, мама». Я перечитываю записку и чувствую, что самое приятное в ней – это то, что мама меня целует. Про уроки думать не хочется. Становится грустно, что каникулы пролетели, а чего-то по-настоящему хорошего за это время не случилось или я что-то не успела. Я понимаю, что в субботу и в воскресенье придётся готовиться к школе, поэтому пятницу хочется провести с удовольствием.
   Как раз в этот момент звонит Таня. Она говорит со мной очень ласково. Я понимаю, что ей скучно, и не возражаю, когда она просит разрешения прийти. Я, конечно, злюсь на неё из-за Серёжки, но бабушка Вера говорит, что Таню можно понять. Это трудно, но я стараюсь.

   Когда она приходит, я предлагаю навестить Ирину Николаевну. Таня с радостью соглашается, потому что Ирина Николаевна наша любимая воспитательница. Даже не хочется называть её бывшей.
   Наш детский сад «Петушок» в соседнем дворе. Мы прибегаем как раз во время прогулки. Ирина Николаевна играет с малышами в «Вей, вей, ветерок» и замечает нас не сразу, потому что мы тихо стоим за верандой. У Ирины Николаевны розовая курточка, розовая шапочка и длинная русая коса, она бегает по участку вместе с ребятами, и коса летит за ней.
   – Ой, кто пришёл! – радуется Ирина Николаевна и обнимает нас с Таней одновременно. – Соскучились?
   – Да! – отвечаем мы хором.
   Я смотрю в её ласковые голубые глаза в пушистых ресницах, на румяные щёки и чувствую, что очень соскучилась.
   – Ну и хорошо, что заглянули. А у нас новая песочница и лошадка-качалка.
   – И ребята у вас новые, – добавляет Таня.
   – Ну не совсем новые, мы с ними уже второй год дружим.
   – А они лучше или хуже наших? – щурится Таня.
   – Ну, Татьяна, и вопрос ты мне задала! – смеётся Ирина Николаевна. – Для меня все дети без исключения самые лучшие.
   – Даже вон тот мальчик, который на другого мальчика воду льёт? – Таня показывает на двух малышей в разноцветных комбинезонах, которые что-то не поделили возле лужи.
   – Ой, ну вот, на минутку отвернулась, – всплёскивает руками Ирина Николаевна и бежит к луже.
   Она разводит драчунов, что-то говорит одному, что-то другому и ведёт одного из них к нам.
   – Познакомьтесь, девочки, это Стасик. – Стасик смотрит на нас испуганными глазами. – У него шапка промокла, срочно нужно проводить его в группу. Помните дорогу?
   Мы усердно киваем.
   – Вот и хорошо, – улыбается Ирина Николаевна. – Стасик, это Тани, они проводят тебя к нянечке Маше. Подождёшь нас в группе?
   Стасик соглашается, мы берём его за руки, Таня за правую, я за левую, и ведём в группу.
   Наша бывшая группа на первом этаже. В коридоре пахнет супом и котлетами.
   – Смотри, занавески новые, – говорит Таня.
   – Ага, были в цветочек, а стали в яблоки.
   Стасик послушно идёт с нами за руки и вертит головой, то на Таню посмотрит, то на меня. В дверях группы нас уже ждёт нянечка Маша.
   – Вот они, пожаловали. А я вас в окно увидела. Кого же это вы мне ведёте? – Нянечка Маша улыбается и по очереди целует нас с Таней в макушки.
   – Здравствуйте, няня Маша, – радуемся мы и, отпустив Стасика, обнимаем её крепко-крепко.
   – У него шапка мокрая. Ирина Николаевна велела в группе подождать, – сообщает Таня.
   – Ух, почти до меня доросли, – говорит няня Маша и поправляет очки, за которыми, наверное, прячутся слезинки, потому что она вдруг часто-часто моргает и принимается расстёгивать Стасику комбинезон. Всё, что она делает, получается легко и проворно, как у моей бабушки Веры. Нянечка Маша вообще очень на мою бабушку похожа, волосы закручены улиткой на затылке, руки в коричневых пятнышках, ямочки на щеках.
   – Бабушка Маша, я киселя хочу, – вдруг подаёт голос Стасик.
   – Найдётся для тебя кружечка киселя, только сначала руки вымой как следует. Вот кисельник уродился, – смеётся нянечка Маша, – может, и вам киселя налить?
   Мы соглашаемся. Я не очень кисель люблю, но тут вдруг ужасно захотелось. Пока няня Маша ходит за киселём, мы с Таней заглядываем в группу и выискиваем глазами наши любимые игрушки. Почти все на месте. Особенно я радуюсь Жуже. Она сидит в кукольном кресле, смотрит на меня и, по-моему, тихонько виляет хвостиком.
   – Жужа, – тихонько зову я.
   – Ага, сейчас подбежит и залает, – ехидничает Таня. – Не забывай, что, когда тебе почти девять лет, игрушечные собаки не разговаривают.
   – А жаль! – вздыхаю я. – Кстати, где твой Филя?
   Таня озирается, но Фили нигде нет.
   – Выбросили, – обречённо заключает Таня.
   Няня Маша приносит из кухни кисель. Мы с Таней пьём наперегонки, и Таня, конечно, побеждает. Не знаю как, но, по-моему, ей удаётся выпить стакан киселя в три глотка.
   – Няня Маша, а где Танин Филька? – решаю я выяснить судьбу розового зайца.
   – Какой Филька?
   – Ну, Танин заяц.
   – Выбросили? – с вызовом спрашивает Таня.
   – А-а, зайца розового, – вспоминает няня Маша. – Нет, чего его выбрасывать, он у нас на ответственном посту в спальне. Там Ниночка плохо спит, вот Филька ей помогает. Вроде как сказки рассказывает.
   – Правда? – улыбается Таня.
   – Честное слово!
   – Бабушка Маша! – кричит из группы Стасик.

   – Иду, иду, кисельник, – отзывается няня Маша. – Ну, пора мне, а вы приходите, не забывайте.
   Мы прощаемся и идём на улицу. Перед тем как идти на участок, Таня забегает за угол, куда выходят окна спальни.
   – Сидит, точно, это он! – Она машет мне и показывает на Фильку, который притаился за прозрачной занавеской. – Сидит, сказки рассказывает, как мне.
   Я смотрю на её счастливое лицо и совершенно не понимаю, почему, когда человеку исполняется девять лет, игрушечные собаки перестают разговаривать, а игрушечные зайцы так и продолжают рассказывать сказки.
//-- * * * --//
   Я очень люблю выходные. В субботу и воскресенье мама принадлежит мне. Она никуда не мчится, не торопится, не оставляет мне записки. Я хожу вокруг неё кругами, залезаю на колени, таскаю из её тарелки гренки за завтраком, кладу голову на плечо. В этом нет ничего удивительного, мне кажется, что все дети мира ведут себя так со своими мамами. Если бы у меня был папа, то я наверняка сидела бы у него на плечах, прижималась щекой к его колючей щеке и бегала наперегонки из комнаты на кухню. Наверное, именно так ведут себя все дети мира со своими папами.
   В субботу утром мама предлагает мне навестить зверей в зоопарке:
   – Давненько мы не путешествовали в гости к обезьянам и белому льву.
   Мне очень хочется попутешествовать с мамой, но не в зоопарк.
   – Представляешь, как я посмотрю в глаза кенгуру или фламинго, когда на улице ноль?
   – Плюс два. А что тебя смущает? – удивляется мама.
   – Я не могу ходить в зоопарк осенью и зимой. Если бы мы навещали моржей и белых медведей, тогда пожалуйста. Северного оленя я тоже с удовольствием могу проведать, а кенгуру, фламинго, белого льва, игрунок не могу. Особенно игрунок.
   – Особенно игрунок.
   – Ну, обезьянки ведь. Да ещё такие крошечные. Они похожи на стареньких эльфов. Ты заставишь меня надеть толстую куртку и шапку с завязками, а они…
   – Не драматизируй. С ними всё в порядке. В зоопарке строго следят, чтобы зверям было комфортно.
   – Может быть, они включают им дополнительное солнце?
   – Ладно, не хочешь в зоопарк, тогда выбирай, куда хочешь, – отступает мама.
   – Я хочу в кукольный театр на спектакль «Как валенки землю грели».
   – Интересно, а главное актуально. Только вот как быть с билетами?
   – Сможем купить их перед спектаклем, – бодро заявляю я, – в случае чего я позвоню Женьке Липкиной, её папа декорации рисовал.
   – Ух ты, у тебя уже есть полезные знакомства в театральной среде! – изумляется мама.
   – Ещё бы! – смеюсь я.
   Пока мы с мамой собираемся, звонит Таня:
   – Привет! Вам задачу номер тридцать семь задавали?
   – Не помню, я ещё не решала.
   – Сегодня суббота, – сообщает Таня таким голосом, как будто сегодня конец света.
   – Ничего, впереди ещё воскресенье. Мы идём в театр. – Я даю понять, что очень тороплюсь.
   – Понятно. Придёшь, посмотри задачу. Мне надо сверить ответ.
   – Ладно, – обещаю я и вешаю трубку.
   Мы с мамой летим в театр, и нам везёт с билетами.
   – Ты ещё не выросла из кукольных спектаклей? – шепчет мама, когда мы уже сидим в зале в красных плюшевых креслах.
   – А ты?
   Мама смеётся. Мне кажется, из чего-то хорошего невозможно вырасти, и спектакль про валенки меня в этом убеждает. Женька Липкина плохого не посоветует.
   В кукольном театре, как всегда, шумно. В антракте бабушки, мамы, папы прогуливаются в фойе, держа за руки главных зрителей, и я тоже вцепляюсь в мамину руку. Пока идёт спектакль, я не могу нормально дышать. В груди и в животе у меня всё сжимается и кажется, что я сижу в зале совершенно одна. Огромная люстра под потолком, тяжёлые кулисы цвета вишнёвого варенья и запах… Мне тревожно и радостно, будто кто-то невидимый гладит меня по голове.
   Я уношу театр в кармане куртки, и не важно, что он умещается на маленьком картонном билетике.
   – А помнишь, как Баба-яга появилась?
   – Ага, Бабка ёжка что надо!

   – Нет, мне ужасно понравилось, как кит превратился в океан или океан в кита!
   – А Змей Горыныч! Особенно третья голова с сосочкой?
   Мы с мамой наперебой делимся впечатлениями по дороге домой, и мама уже не задаётся вопросом, можно ли вырасти из кукольного театра.
   Дома мы обрушиваем свои впечатления на бедную бабушку Веру, и я вижу, что она тоже ещё не выросла из кукольного театра. Успокоившись, я всё же решаю порыться в портфеле. Первым в руки попадается учебник по математике, и я понимаю, что от задачи под номером тридцать семь мне сегодня не отвертеться. Конечно же нам её задали. Решать задачи – не самое любимое занятие, я пока делаю это потому, что надо, но мама уверяет: наступит тот счастливый момент, когда я влюблюсь в математику. Я открываю учебник, читаю задачу и чувствую, что он опять не наступил.
   Когда задача переписана на чистовик, звонит Таня:
   – Решила?
   – А мы недавно из театра! Представляешь…
   – И что вышло? – перебивает меня Таня.
   – Где?
   – В задаче конечно. Давай ответы сверим. У тебя какой?
   – Пятьдесят три, – вяло бормочу я.
   – Так, ты на чистовик переписала?
   – Да.
   – Всё проверила?
   – Проверила.
   – Я сейчас спущусь.
   Я слышу в трубке короткие гудки. Таня появляется так быстро, что я начинаю подозревать её в способности проходить сквозь стены. Она садится за мой стол и тщательно переписывает решение задачи.
   – А у тебя какой ответ? – спрашиваю я на всякий случай.
   – Такой же, – сообщает Таня, захлопывает тетрадь и исчезает так же быстро, как и появилась.
//-- * * * --//
   – Только ты никому не говори! Скажешь своему Серёжке, я тебе этого не прощу! – Таня смотрит мне в глаза так пристально, что я совершенно теряюсь.
   – Не скажу, ты знаешь, я умею секреты хранить, – успокаиваю я Таню.
   – Ты не догадываешься, зачем к нам ходит эта старая старушка? – шепчет она, делая большие глаза.
   – Какая старая старушка? – шепчу я.
   – Вот, какая ты ненаблюдательная. Помнишь, ты заходила за мной гулять и у нас в гостях сидела старушка с голубыми кудряшками?
   – Не помню, – честно сказала я и представила, как старенькая Мальвина пьёт чай в Таниной гостиной.
   – Это Надежда Андреевна, ей девяносто лет, и она носитель языка.
   – Какого? – выдыхаю я, представляя, как старенькая Мальвина, с дополнительным именем Надежда Андреевна, носит в сумочке чей-то язык. От ужаса у меня холодеют руки и ноги.
   – Французского, – заявляет Таня.
   – А зачем? – задаю я глупый вопрос.
   – Что зачем? – переспрашивает Таня.
   – То есть понятно, что она носит французский язык, – торопливо объясняю я, соображая, что этот язык наверняка в словаре.
   – Какая ты всё-таки, – злится Таня, но не уточняет.
   – Ты хотела рассказать страшную тайну.
   – Почему страшную?
   – Ну, какую-то тайну.
   – Как трудно с тобой разговаривать. – Таня закатывает глаза, снимает очки, протирает их краешком футболки, снова надевает и продолжает: – Я не знаю, найдётся ли ещё нормальный человек, чтобы с тобой дружить, когда я уеду во Францию?
   – Зачем? – спрашиваю я, подпрыгивая на стуле.
   – Папу отправляют туда в командировку на целый год.

   – А-а-а, понятно.
   – Я буду учиться во французской школе, папа работать, мама, наверное, дома сидеть.
   – Слушай, пока ты не уехала, выкладывай свою тайну, а то ходишь вокруг да около, – возвращаюсь я к теме разговора.
   – Да, – вздыхает Таня, – и как ты в школе учишься с такими умственными способностями?
   – Знаешь, хорошо учусь, в отличие от некоторых. – Мне надоели Танины придирки.
   – Нечего злиться, Франция – это и есть тайна. Понятно?
   Таня ходит взад-вперёд по комнате с очень важным видом.
   – Так бы сразу и сказала, а то приплетаешь сюда всяких стареньких Мальвин, которые таскают в сумочке французский словарь. – Я насупливаюсь, поджимаю коленки и смотрю в окно, в котором не видно ничего, кроме наших силуэтов, потому что уже темно.
   – Я не говорила ни про каких стареньких Мальвин со словарями. По-моему, ты совсем ку-ку! – возмущается Таня. – Я просто хотела сказать, что мама пригласила старенькую тётю своей подруги, которая хорошо знает французский, чтобы мы все послушали носителя языка.
   Я выслушиваю её объяснение, и мне становится смешно. Мы по-русски разговариваем друг с другом так, что понять ничего нельзя, а Таня ещё по-французски хочет. Чтобы не поссориться, я перевожу разговор на другую тему:
   – А откуда Мальвина Андреевна так хорошо французский знает?
   – Просто она с маленьких лет долго жила во Франции. Её от революции туда увезли. А потом ей захотелось в родные края, и она вернулась и работала в музыкальной школе. Тьфу! Какая ещё Мальвина Андреевна?
   Я хохочу.
   Таня садится на подоконник, болтает ногами и думает или мечтает. Я достаю с полки географический атлас и ищу Францию.
   – А в какой город вы поедете?
   – Ещё не знаю. – Таня спрыгивает с подоконника и направляется к двери. – Слушай, мне пора, завтра в школу и всё такое. Хотя, если честно, мне теперь наплевать на эту школу с небоскрёба. Во Франции школа будет в тысячу раз лучше, а ещё у меня будет самая модная школьная форма и наконец-то появится настоящая подруга. Пока.
   Таня кивает мне и скрывается за дверью. Я сижу с раскрытым атласом на коленях и думаю: «Если у Тани во Франции появится настоящая подруга, то кто тогда я?»
//-- * * * --//
   Утром мы с Таней выходим из подъезда и раскрываем зонты. Таня свой – божью коровку, я свой – голубой в белое облачко. Как будто бы я держу над головой кусочек ясного неба. Таня молчит, и я молчу. На углу нас обгоняют близнецы и изо всех сил топают по лужам. Мы отскакиваем, но брызги всё равно попадают на наши форменные юбки. Таня вздыхает:
   – Какое счастье, что я их больше не увижу.
   – Так ты же на год всего уезжаешь, а не на всю жизнь, – подаю голос я.
   – Год – это очень долго. Может, через год они куда-нибудь денутся. Может, их посадят в тюрьму.
   – Они маленькие.
   – Я знала, что ты и их начнёшь защищать.
   До самой школы мы молчим. Потом расходимся по классам. У меня первым уроком окружающий мир. Оказывается, я пришла первая. Под потолком жужжат лампы дневного света, на подоконнике изо всех сил прячет свой новенький цветок бедолага кактус. Но бесполезно, ярко-розовый с сиреневыми прожилками цветок видно от самых дверей. Я уже точно знаю, кто его сорвёт. Пытаюсь помочь кактусу и разворачиваю горшок цветком к окну.
   За дверями класса слышны шаги и голоса. А пока я сижу одна за третьей партой у окна и чувствую пустоту. Мне кажется, что она начинается где-то в самой глубине меня. Где-то в животе. Если я скажу сейчас «Ау!», пустота отзовётся там эхом. Даже если Алька с Пашкой просунут сейчас в двери свои лохматые головы, мне станет лучше. Вот какая пустота! Сердце моё громко тикает, как будто отсчитывает время до чего-то нового. Неужели Таня, как обычно, не заглянет в мой третий «Г» и не скажет: «Встретимся на большой перемене. У меня два яблока». Я очень хочу вернуться в тот день, когда не знала об её отъезде. Но так не бывает.
   Хлопают двери, в класс забегают мальчишки. Они показывают пальцами на доску и хохочут.
   На доске большими буквами написано:

   ПОЗДРАВЛЯЕМ С НАЧАЛОМ ОСЕННИХ КАНИКУЛ!

Юлия Симбирская Здравствуй, Таня!

Юлия Симбирская
Здравствуй, Таня!