-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Дмитрий Иванов
|
| Марчеканская вспышка (сборник)
-------
Дмитрий Иванов
Марчеканская вспышка
www.napisanoperom.ru
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.
© Дмитрий Иванов, 2015
© ООО «Написано пером», 2015
Марчеканская вспышка
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------
АВТОР УПОЛНОМОЧЕН ЗАЯВИТЬ
На смерть друга
спастись невозможно, коль выстрел прицельный?..
Господь защитит и беду отведёт?..
порою так тошно, но крестик нательный
от лимфы кипит, избавлением – лёд,
который горячку остудою лечит
но вот воскресить вас ему не суметь…
ступает по водам Иисуса предтеча
видением-облаком в чьём-то уме…
приходит наш час на Голгофе страданий,
и странные тени садятся, и ждут
на страже?.. на стрёме?.. на выцветшей ткани
тебя нарисуют, а после распнут…
тебя как последнюю тварь отымеют
и только потом бросят свиньям на корм…
и свет преломления райского змея —
в аду закопченном тротиловый шторм!
4 января 2009 г.
Вот и прервался жизненный путь моего друга Славки Салеева, закончились истории о нём, им же рассказанные. Да-да, те самые истории, которые мне удалось записать в процессе общения с этим, «заебатецькой души человеком». Истории, которые, казалось, будут вечно радовать меня своим неиссякаемым оптимизмом.
Но и сейчас Славкиных баек хватит на целый роман – роман в рассказах. Все материалы в нём представлены здесь практически в таком же виде, как они и были написаны первоначально. Разве только – автор чуть-чуть поправил стилистику изложения.
В этом романе нет сквозного действия, равно, как и нет сквозного противодействия. Размерами литературно-мышечной массы он худ, а боками впал… в немилость к желудку и приближённым органам современного чувственного восприятия искусства. Так что, и не роман это вовсе, а обычный набор расхожих фраз.
Попросту говоря, литературный калейдоскоп.
Мне могут попенять, какой же это роман, если отсутствует единая фабула? Когда герой, наподобие средневекового плута Фигаро, скачет из истории в историю, невероятно раздражая благочестивых читателей, которых некогда научили, что чёрное – это чёрное, белое – белое (но не море и не «Мицне»), а посередине – хрена лысого вместо предполагаемого гвоздика.
А я отвечу так: в фабуле ль дело, товарищЪ?! Не нравится определение «роман», так пусть будет сборник рассказов, баек и историй из жизни Славки Салеева.
Кто же такой Слава Салеев, о котором пойдёт речь?
Во-первых, он мой друг.
Во-вторых, замечательный человек.
В-третьих, Кулибин от электроники.
И на мой взгляд, этого вполне достаточно, чтобы стать героем нашего времени, нашего со Славкой времени.
Большая часть долгой трудовой деятельности Славки Салеева прошла под эгидой высшего технического образования. Двадцать пять лет. Кто-то скажет, что не так-то и много. Но не следует забывать, что до этого были почти два года работы садчиком кирпича, аккумуляторщиком, год учёбы в инженерно-строительном институте Новосибирска, три года срочной службы на Тихоокеанском флоте, около четырёх лет работы электриком, шесть лет службы прапорщиком с одновременной учёбой (заочно) в Ульяновском политехническом институте.
И сколько в итоге? Верно – чуть больше сорока лет. А это уже кое-что значит. Но и двадцать пять из сорока… значительно больше половины.
Вы ждёте от меня хронологии? Спешу разочаровать – последовательность событий мною будет нарушена. Вероятно. Скорее всего. На мой взгляд, нет нужды отслеживать, что было раньше – яйцо или омлет, – когда речь идёт о живом человеке… Именно – живом: он с нами, Славка просто отошёл на минутку. Вы же прекрасно знаете.
Начинаю таки делиться. Но не снегом, а своими историями о Славке и от Славки. И вот, как говорится, что вырастает из благих авторских намерений.
Вступительная дуэль
(Сон в зимний вечер или умозрительная преамбула)
Привиделось мне, причудилось, будто никакой я не Чваков (институтское прозвище, произросшее из ошибки куратора группы при первом знакомстве), тем более – не Иванов, а попросту некий князёк мелкопоместный, получивший в наследство от батюшки единоутробного долгов карточных тыщ, этак, на семнадцать с гаком… Причём меньше половины ассигнациями, а так – всё больше закладными на дворовую челядь, строения и плодородные земли в родимом имении Родимцево Недородного уезда Володимерской губернии.
И вот стою, эт, я нищий, но гордый напротив невысокого человека в очках и с явными и очень недобрыми намерениями. Что вы, что вы! Я сразу понял, кто передо мной расположился в мундире камер-юнкера подводного флота ея императорского величества Фёдора Емельяновича – сам Александр Сергеевич Пушкин. Похож, чертяка, на Славку Салеева, как чипсы «Принглс» на сдобную коврижку – по пятачку за дюжину. Однако ж, он это. Несомненно, он. Сам!
Соображаю себе, что Славку Пушкиным назначить никак не могли, поскольку он из мусульман будет, а не из эфиопских арапов происхождением-то. Умом понимаю, а ничего поделать не могу, так как в руке предписание императорской гламурной e-mail канцелярии сжимаю. А в нём электронным по белому наскрижалено церковнославянской вязью, мол, получателю сего надлежит встречать Славку со всем почётом и уважением, который полагается светочи российской поэзии Александру Сергеевичу Пушкину (урождённому Салееву по первому гаремному признаку).
Осознание осознанием, но смотреть Славке в пустые оловянные глаза, в которых уже бесновался свирепый Медный Всадник, оказалось не таким простым занятием. Чуть было не убежал я умом в истерике-то. Но сдержался. А Славка всё пенял мне, будто низкородному холопу малохольному:
– Знаете, Воротынский, я вас, пожалуй, на дуэль нынче же вызову… Поскольку вы киоскёр и жиголо. То и дело карты так мечете, будто у вас это бисер, а не предметы игрального культа! А ещё постоянно мои имя с фамилией путаете. То Сашкой назовёте, то Александром Сергеевичем, то и вовсе Пушкиным. Не годится вот эдак-то, друг мой. Хватит уже вам жеманиться. Пора и под пистолетом дуэльным постоять! Хоть бы с полчасика. Сеанс пулетерапии, видите ли, Лепаж вам в якорь и заливная нотатения в глотку!
Странно, а отчего меня киоскёром-то называют? К чему сии преференции обстоятельственные; обстоятельства образа бездействия, кстати?
А вот, наверное, отчего… За моей спиной располагалась книжная полка, забитая по «Маруськин поясок» подшивками желтоватых на запах газет, иллюстрированными журналами, рекламными буклетами и прочей полиграфией самого разного толка – вплоть до элитной порнографии, выпущенной к тезоименитству наследника престола.
«Не продаётся!» – подумалось мне с неслыханным ехидством. Нас так просто не купить! Мы, киоскёры, народ ушлый, обстоятельный. Ни на какие злокозненности не поддаёмся. Вот в этаком примерно ключе…
Вот и Пушкин, Александра Сергеевич, в костюме Славки Салеева на маскарадную дуэль собираться изволят. Послушайте меня, герр гений, это вам пригодится в ваших начинаниях… Честно…
…я тут хитрость хитрую узнал, чтобы сладкую сладость вкушать… долговременного пользования… для затянувшихся дуэлей – в самый аккурат…
Плакат над моей головой дёргало и мотыляло. Позвольте, а кто ж его повесил? Кто и с какой целью? Нет ответа. Зато содержание его в памяти отложилось. Плакат гласил: «Существует четыре типа людей: одни ничего не желают знать, другие всю жизнь учатся, третьи учат, четвёртые поучают. Обычно второй тип легко совмещается с третьим, а первый с четвёртым».
Концептульненько, как сказал бы некто безликий со спонсорским кошельком издателя с испорченным вкусом.
Бывает…
И тут я почувствовал ещё чьё-то присутствие. Виталий, мой наперсник и камердинер в расшитой ливрее начинал зажигать мутноватые декабрьские свечи в утончённых канделябрах замечательного тульского литья. От факела, исполненного в виде американизированного созвучного символа с лёгким акцентом на средний палец. Он говорил мне так:
– Не обращайте внимания, Воротынский, барин часто изволят гневаться подобным манером адмиралтейским, ножкой топать не упускают случая, Однако бравада всё это, бравада и полный дискомфортный моветон с оборотом…
– С каким ещё оборотом?
– Ой, а то вы не в состоянии различить! – лицо Виталия выражало оскорблённую наивность. Причём оскорблённую самым издевательским способом. – Идиоматическим оборотом же. А вы что подумать изволили, бесстыдник вы окаянный?!.
Бац! Опять я отстранился. А Пушкин-Салеев с Виталием, облачённым в ливрею, пошли к барьеру, поручкавшись преизрядно. Возле барьера безземельные крестьяне, задержанные околоточным за превышение скорости следования по императорской трассе Москва – Голубые Петушки, подстилали соломку на рогожку (хотя, вполне вероятно, что и на дерюжку). Чтобы в случае ранения было не больно падать. Ах, да не ясно, отчего падать? Так от пули же… Или от каких-то там её мегаплазматических флюидов (и это всё во сне сам себе соображаю!).
Секунданты с секундомерами, праздные зеваки в духе Римской империи в больном воображении однозначных голливудских продюсеров, корреспонденты губернских изданий (один даже из газеты «ЯтЪ, не хрен взять» заявился). А я где-то выше всего этого. Под самым потолком. Оп-па, проблемка-с. А есть ли потолок у спящего в ослепительно-восхитительном состоянии чуточку выпившего мужчины усреднённых, мягко говоря, лет? Никогда не задумывался.
Задумался и упал. Прямо на пол. Ой, как у вас на полу-то накурено…
Но лучше узнать, как там у барьера. Что говорят, о чём мечтают… напоследок.
– Ну, ты забавный! – сказал Салеев-Пушкин, теряя терпение и человеческий облик. – Сколько ещё будешь поперёк моего гранулированного резного таланта разных гадостей строить? Вот и спираль временную порвал, негодник макиавеллевский, извольте-с полюбопытствовать. А с таким отношением к спиралям и залёт возможен… Причём прямёхонько на вражескую территорию. И что вы можете мне сказать на это? Или возразить чего?
Собираюсь что-то ответить. Пытаюсь, напрягаю подсознание. И тут… попадаю по ту сторону Волшебного Зеркала…
Неловко позвякивая шпорами, вошёл граф Мыкола Страшневский.
А ведь ещё Старый Новый год… на старые дрожжи…
– Экой ты фонетический фанатик! Закрыл бы, что ли, свой фонтан красноречия!
– Это вы по Козьме Пруткову соскучились?
– Не то слово, батюшка, так истосковался, даже филе голубой акулы ем без циркулярно уложенного удовольствия.
– Вам бы, отец мой, пангасиуса отведать перед вечерней молитвой… Глядишь, дело б и сладилось…
– Вы о чём это, владыко?
– Так всё о том же, чадо мое возлюбленное: о дуэлях немотивированных и недостойных высокого звания гениального литератора и самоцензора на полставки.
Он, граф сей проныристый, упал с нехарактерным для господ нерыцарского сословия позвякиванием; из его головы просыпались тараканы, которые немедленно разбежались по закоулкам моей фантазии, издавая приглушённый шорох слежавшегося от долгого бездействия хитина.
А сон всё не приносил долгожданного отдыха душе, ибо и во сне герой его был также несправедливо беден, как и наяву. Это я? Нет, не я. Это кто-то другой… Не обо мне речь, ибо я сказочно богат. У меня есть друг. А я есть у него. В наше время такой капитал наживает не всякий.
Не обо мне речь, просто приснилось…
//-- * * * --//
Уже не сплю, уже влился в общую беседу. В качестве слушателя. Говорит Виталий. Салеев оппонирует.
– Пошёл в парикмахерскую. И время, вроде бы, нормальное, около пополудни, а всё равно закрыто…
– А куда ходил?
– В «Спартак»…
– У них такое по выходным частенько бывает. Пошёл бы в салон для мужчин.
– Не, я пошёл в пивбар. Жена потом бесплатно постригла…
И дальше…
– Одно из двух: или я старый стал или…
– … трусы линяют…
О! Это в духе Салеева. Вы даже не представляете себе, как он умеет… Как это может происходить в реальной жизни. Представьте себе картинку… Ко мне в гости пришёл Славка. На наш с ним общий день рождения. Разница в один день, только он Кролик, а я Собака… А по жизни мы оба Рыбы. Ничего себе – зоологический уголок средней школы!
И вот Салеев у меня в гостях. Он говорит:
– Сейчас, в миг твоего великого рожденья я могу сделать тебя знаменитым, хочешь?
– Ага, – говорю я, исключительно чтобы противостоять Славкиному неистовому порыву, который сопоставим только (и исключительно же) с электромагнитным импульсом, вызываемым подрывом ядерного заряда, – хочу…
– Тогда сосредоточься, закрой глаза и делай, как я скажу.
– Что делать-то?
– Закрой глаза… ах, да… говорил уже. Подними руки кверху и, словно обращаясь к божеству инков, скажи: «Я Велик! Я Колоссальный вождь современной действительности, Иванов Дмитрий Александрович!»
– И что будет?
– Будет тебе слава, почёт и уважение! Станешь ты величайшим человеком и властителем дум современников! Понял?
Я повёлся, будто тихий и сговорчивый лох. В дверном проёме встал и исполнил всё, что Салеевым предписано было…
– Я велик! – учил меня Салеев.
– Я велик, – вторил я по его наущенью своего друга с закрытыми глазами, руки в положении «слава Амон РА».
И тут случилось нечто. Моя супруга до сих пор с хохотом вспоминает эту ситуацию. Итак, вообразите. В дверном проёме между двумя комнатами виднеется моя нелепая фигура несимметричного медведя. В шортах и футболке, разумеется. Домашняя униформа, так сказать. Я поднимаю руки к небу и говорю заветную фразу, продиктованную Салеевым. В следующие несколько секунд оторванное от личного эго высокомерие корчится в ногах. Это Славка спустил мои шорты (по некоторым версиям вместе с трусами) к моим же собственным стопам… пред ясны очи ошарашенной супруги.
Представляете, только что ты стоял в положении небожителя, взывающего к высшим силам, почти серьёзно, между прочим, уверовав в их могущество, и тут – такое унижение: руки в небо, трусы в ногах…
Я велик! Бац, и без шорт (вот чёрт!) в один миг оказался. Вот так и понимаешь, что всякое величие по своей сути всего только плод нашего воображения и умение убедить в этом окружающих различными, порой, негуманными методами.
И так, таким вот образом я начинаю постигать, что слава в нашей жизни – есть понятие временное и крайне ненадёжное… А стоит ли её воспринимать всерьёз, когда Слава Салеев рядом со мной? И это, поверьте, гораздо важнее, чем всё остальное… что связано с мировой историей, самолюбованием и тем, что в христианской религии называется гордыней.
Отчего-то вспомнилась этикетка с товара одной некогда известной торговой марки:
«Дядя Ваня, хрен столовый».
Вам это знакомо?
Какие у вас руки… как у курицы, да и ноги тоже. Оглядываю себя в зеркале. Точно, куриное всё какое-то. Нечеловеческое. И вроде бы не пил ничего на голодный желудок. А спал тогда чего? Неведомо…
Я снова задремал за праздничным столом? Эге, это становится тенденцией. Пора на волю, в заснеженные пампасы моего родного города. Уж чего-чего, а снега у нас в это новогодье выше всякой меры. Так бы и поделился, да желающих не особо много.
Знакомство
(История с предысторией)
Однажды в конце очередной северной весны, ошарашившей население ранним таянием снегов, в нашей местной газете появилось объявление в разделе «Вакансии». Там сообщалось, что Колвинской геофизической экспедиции требуется инженер-электроник со стажем – для работы на вычислительном центре. Я как раз начал задумываться о том, куда приложить свои достаточно скромные таланты после окончания срока трудового договора с Печорским авиапредприятием. Знаменательная дата приближалась, а тут такая оказия. Не иначе – рука судьбы.
Получив отношение на перевод, поспешил я к своему руководству. Оно не стало препятствовать трудовому законодательству и отпустили меня с миром, позволив отгулять отпуск. Один только начальник штаба съязвил, что обратно меня ни за что не возьмут, когда, разочаровавшись в идеалах от Норберта Винера [1 - Норберт Винер – американский учёный, выдающийся математик и философ, основоположник кибернетики и теории искусственного интеллекта], буду стоять с протянутой рукой у порога. Не довелось ему увидеть такого счастья, не довелось. А то, что в 1997-ом году я вернулся в авиацию (аэронавигация, заметьте, совсем не одно и то же, что в авиапредприятие!), это вовсе не выглядело, как возвращение блудного сына. Времена нынче сильно изменились. Такие дела. А где теперь сам, тот начальник штаба, Бог весть. Говорят, что где-то в столице республики пенсионерствует.
//-- * * * --//
Я к моменту описываемых событий уже почти два года, как носил бороду. Но моя ухоженная эспаньолка никак не могла сравниться с развесистой растительностью этого замечательного человека. Он и сам был большой, несуразный, очень симпатичный и, судя по треснувшему стеклу на очках в простенькой оправе, невероятно умный. Первые впечатления редко обманывают. Гена мне сразу пришёлся. Почему-то мгновенно вспомнилось расхожее институтское представление о крутом электронщике с вычислительного центра.
Я имею в виду следующие характерные признаки: лохматость, небритость, неконтролируемое пузырение локтей на горелом во многих местах от задумчивого почёсывания горячим паяльником свитере, который и сам свалялся, будто спальный мешок из верблюжей шерсти после десяти полевых сезонов. А ещё – пронзительный взгляд и вечная папироса в излучине губ, как непреложный факт подтверждения вхожести их обладателя в небесные сферы, где самое место рыцарям от Её Величества Геофизики.
Владик (до этого и позднее – главный инженер экспедиции) представил нас друг другу и произнёс сакраментальное:
– Ну, теперь вам к началу осени нужно «спарку» (спаренную сейсмостанцию «Прогресс-2») восстановить. А потом ты, – он бросил на меня многозначительный взгляд, – поедешь до конца года на курсы по изучению вычислительного комплекса. А там, глядишь, не за горами и пуско-наладочные работы. Ничего-ничего, займёшься пока ремонтом мобильного компьютера, сейсмостанция – тот же компьютер, но для полевых условий.
С чем и ушёл в неведомую для неофита геофизическую даль. Возможно, Гена знал несколько больше, но не стал меня посвящать в святая святых, а попросту начертал вопросительный знак папиросой в мою сторону. В нём, в этом знаке, я почувствовал очаровательную силу кабалистики и нарождающегося ристалища, от которого мне никак не отвертеться. Нужно заметить, что по дороге к точке, заключающей знак вопроса, папироса Шаевича, именно такую фамилию носил симпатичный бородач, совершила несколько стремительных эволюций, весьма схожих с фигурами Лиссажу. В результате воинственных пассов боевой свитер опытного полевика украсился ещё парой прожженных отверстий для орденов. На моём джемпере это тоже отразилось. Я удостоился небольшой дырочки на груди, вероятно, для прикрепления боевого знака «Первое знакомство с закромами геологии».
Гена протянул мне шершавую мозолистую руку, но его интеллигентность в моих глазах не смогли поколебать такие характерные геофизические атрибуты, свойственные начальникам сейсмоотрядов, на долю которых выпадает иногда поработать наравне с рабочими при размотке многометрового кабеля с датчиками упругих колебаний в качестве оконечного оборудования. Итак, Гена протянул мне руку, и я ответил на его пожатие. Первый контакт был установлен, оставалось найти общий язык в работе.
Как выяснилось позднее, в Шаевиче был намешан гремучий букет ассимиляции народов, что оставалось только диву даваться, как эта адская окрошка из лейкоцитов и эритроцитов уживается в его вполне упитанном теле организма. Гена на четверть был украинцем, на четверть русским, на четверть поляком, а оставшаяся часть его сущности упиралась корнями в потомков Моисеевых и оттуда же подпитывалась методом кровотока. Но это только в первом приближении. Если хорошенько покопаться в генеалогическом древе рода Шаевичей хотя бы до пятого колена, полагаю, там нашлись бы ещё какие-нибудь следы «древнеримских греков». Не слабый замес, доложу я вам.
– Ну, что, будем знакомы, – ввёл меня в круг причастных к земляным недрам Гена. После произнесения расхожей фразы будущий напарник сделал вид, что усиленно покоряет глубины своей обширной оперативной памяти, в завершении чего выложил давно заготовленное: – Ты, говорят (интересно – кто мог говорить, если я ни с кем, кроме главного инженера ещё не общался), в КИИГА учился. В Киеве, да? А я вот днепропетровский универ закончил, геологический факультет. Всю сознательную жизнь по Северам. В Лабытках большей частью (Лабытки – посёлок Лабытнанги на западном берегу устья Оби, с другой стороны реки располагается Салехард, прим. автора). Представляешь хоть немного, чем геофизики занимаются?
Я отрицательно покачал головой, чем вверг Шаевича почти в религиозный экстаз.
– А «таблетки»… в смысле, микросхемы менять доводилось?
– Разумеется.
– И что?
– В смысле?
– Получается?
– Ну да, а в чём дело-то?
И тут я узнал, почему Гена задал этот вопрос. Он красочно живописал мне будни геофизика-сейсмика, во время которых взлелеял в себе трепетное отношение к замене микросхем нетрадиционным манером. В полевых условиях случались такие моменты, что срочно нужно было произвести ремонт аппаратуры. А ты, вместе с сейсмостанцией, на выкидном лагере, где нет дизеля, и единственный источник электроэнергии – автомобильный аккумулятор. В этих ситуациях паяльник разогревался буквально на печке. И ничего, всё путём: пайка оказывалась достаточно качественной. Аппаратура продолжала служить до капитального ремонта на базе экспедиции в межсезонье.
Своим рассказом Гена, вероятно, пытался показать, что в поле работают совершенно особенные люди, которым нипочём даже восстановить сейсмостанцию при помощи первобытного костра и куска проволоки. Я быстро проникся, но это не помогло мне сразу, то есть тотчас же войти в доверие к будущему коллеге. Шаевич хитро прищурил мудрые еврейские глаза и сказал:
– Знал я одного выпускника КИИГА. В Лабытках тогда работал. Так вот, этот парнишка даже лудить не умел… Руки, что ли, из жопы росли? А у тебя как с анатомическим строением?
Последняя фраза прозвучала скорее огорчительно-сочувственно, чем злорадно-поучительно. Лёгкое грассирование Шаевича подчёркивало почти неосознанную вселенскую скорбь, связанную с выпускником нашего института, у которого всё так плохо обстояло с руками.
– И ещё, этот герой путал триггер с триппером, ты-то… Ты, часом, не из таких будешь?
Я немного смутился, а Гена тем временем, будто прицениваясь, изучал мои верхние конечности. Связи их с известным местом не обнаружил и успокоился. Про триггер я помнил твёрдо, что это, не так себе, нестойкое соединение летучих газов, а совсем даже наоборот. Триггер – электронная схема, широко применяемая в регистрах компьютера для надёжного запоминания одного разряда двоичного кода. Триггер имеет два устойчивых состояния, одно из которых соответствует двоичной единице, а другое – двоичному нулю. Ай, да я, ай, да парень-молодец! Ещё помню кой-каких определений из жизни электроники.
Вот, собственно, и вся информация, которой я располагал тогда о триггерах. Гена же, судя по всему, знал об этих братьях наших меньших, пожалуй, несколько больше. И такое сокровенное знание, разделённое с неожиданным напарником, помогало мне впоследствии жить и строить переразвитый социализм, нимало не сомневаясь в том, что для полного счастья ещё что-то нужно, кроме… Что-то ещё, кроме бессонных ночей на восстановлении «осыпанного харда», бесконечных разговоров с супругой – мол, пора бы побольше уделять внимания семье, неизмеримого везения – жить почти семь лет в любимом коллективе, который отвечает тебе взаимностью. По крайней мере, я так себе придумал.
Две недели вместе с Шаевичем пролетели в один миг, когда мы с ним подсели на «контрафактные таблетки» – как можно назвать сгоревшие микросхемы, пользуясь молодёжным сленгом. Каждый работник экспедиции, желающий проверить достоверность фигуры речи о повешенном топоре, мог обнаружить нас в геофизической мастерской в клубах папиросного дыма с паяльниками и папиросами в руках, приведёнными в боевую готовность в режиме «штыковая атака». Перед нами стояли две трёхлитровые банки, которые к концу моего испытательного срока наполнились доверху. Одна – окурками, вторая – выкушенными микросхемами. Я поначалу удивлялся, отчего сейсмостанция пришла в такое удручающее состояние. Шаевич усмехался невесело и пояснял:
– Из поля мою «ласточку» вывезли в мае почти в исправном состоянии, только всего и нужно было – восстановить оперативный ЗИП. Я в отпуск ушёл, а Владик поручил ремонт неисправных ТЭЗов [2 - ТЭЗ – (типовой элемент замены) – электронный модуль цифровой техники, который может быть заменен обслуживающим персоналом в полевых условиях эксплуатации, т. е. без использования каких-либо специальных и контрольно-измерительных средств] этому косорукому чучелу…
Дальше Гена произносил такую тираду, которую я не рискну представить на ваше обозрение из человеколюбия. У него наболело, видно. А вам-то, зачем такие переживания? Сначала я толком не понял, как было дело, но в процессе ремонта проникся полностью, хотя Шаевич при обсуждении темы срывался на нецензурную брань (иногда на странной смеси польского с ивритом) буквально после второй фразы. Не вдаваясь в подробности, расскажу, что мне стало известно.
Ремонтом ЗИПа на «спарку» занимался летом единственный на тот момент инженер геофизической мастерской. Звали этого любимца богов… э-э… Впрочем, не стану акцентировать – его просто звали. Он окончил Питерский электротехнический институт имени Попова с отличием. Был большим умницей. Но только до той поры, пока дело не касалось конкретных дел, связанных с ремонтом электроники. Диагностировал-то прекрасно, но доверять ему паяльник было страшной ошибкой. Он «набычил» настолько ужасающих «соплей» на печатном монтаже, что и нарочно такого не сделать при огромном желании. Но, как ни странно, сейсмостанция даже задышала. И тут горе-ремонтник перевёл её в полевой режим, то есть запитал от аккумуляторов, а не от промышленной сети, и начал прогонку. Но, как говорят в авиации, там, где раздолбай, – там всегда несчастье. В процессе подготовки к тестовому прогону питающий кабель оказался передавленным двумя тяжёлыми стойками, и 24 вольта постоянного напряжения уютно растеклись по всему корпусу станции, вытесняя и подпаливая всё, что встречалось по дороге. Дымовуха была знатная.
Виновник же «торжества» долго думать не стал. Он повыдёргивал все ТЭЗы из стоек, числом около сотни, и трудолюбиво «насоплил» навесным монтажом гору микросхем, даже не удосужившись почистить платы от остатков сгоревших корпусов. После чего доложил главному инженеру о готовности сейсмостанции к новому полевому сезону и убыл на «Большую землю», греть пузо в отпуске. Проверять же свою, с позволения сказать, работу парень не дерзнул. Да и здоровьем рисковать не стал: вот-вот должен был появиться Гена, и тогда за жизнь нашего ремонтника я не дал бы и ломаного гроша.
Шаевич, когда впервые увидел, что сотворила с его детищем «эта жопа с корявыми руками», даже прослезился чуток. Но расслабляться нельзя. Станцию к сезону необходимо готовить в любых обстоятельствах. Таким вот образом мы с Геной и образовали тандем, поскольку для одного подобная задумчивая работа в цейтноте попросту невозможна, а я всё равно до командировки в Северодонецк болтался без дела. И нужно заметить, к моему отъезду на курсы «спарка» вновь приняла человеческий облик с сейсмическим уклоном на все четыре стойки.
Вот такова предыстория моего знакомства с Салеевым. А теперь расскажу о том, как увидел его впервые, и во что вылилась наша первая встреча. Славка как раз уволился из вооружённых сил, где тянул по контракту лямку прапорщика, и искал работу «на гражданке». Поиски привели его в нашу прокуренную богадельню, чтобы, так сказать, выяснить, «что здесь на хлеб намазывают, кроме гуталина». Вероятно (и даже очень!), что Салеев устроился бы в нарождающуюся геофизическую мастерскую, и мы бы задружились несколько раньше, чем это случилось по жизни, но всё дело испортил дотошный Гена. Он начал приставать к Салееву с подначками про «кривые ручки» из-за которых мы с ним, собственно, и сидим в этом табачном чаду с утра до ночи.
– А паять-то вы хотя бы умеете, молодой человек? – спрашивал Шаевич с бесовским огоньком в глазах. – Знавал я одного специалиста в Лабытках, который даже провод залудить не умел. А туда же – электронщик. И тоже из бывших военных.
Салеев обиделся и ушёл. Что он, лох, какой – первому встречному показывать чудеса пайки под микроскопом! Позднее, когда моё знакомство с Салеевым состоялось, я так и не смог помирить его с Шаевичем. Но тут вот что: не хотел пойти на мировую именно Славик. Выходит, кондовая татарская кровь значительно крепче по составу, чем смесь от Шаевича. Не берусь утверждать однозначно, но, судя по всему, именно так дело и обстояло. И лишь смерть Салеева помирила двух антагонистов по жизни. Каждый год мы вместе с Геной ездим на кладбище в день Славкиной смерти и тихонько его поминаем. Каждый по-своему.
История не терпит сослагательного наклонения, будь она хоть всемирной, хоть местечковой. И нет в том нашей вины. В этом наша беда… А может, как раз таки и нет – не беда вовсе. Не стану об этом думать, а лучше попытаюсь продолжить повествование.
Позднее мы ещё пару раз пересекались с заглавным героем моего повествования – до того, как стали друзьями. Сначала ребята с ВЦ подменяли Славку в соседней геологоразведочной экспедиции, когда тот уезжал в отпуск, а оформление документальной части такого замещения было всегда с моим участием. А потом, когда Салеев обосновался в МП «Геотехнология» НПО «Недра», мы частенько сталкивались по производственным вопросам. На этой почве, собственно, и подружились-то.
Вокруг нас бурлила невероятно изменчивая эпоха перемен, и мы бурлили вместе с ней, не уставая радоваться жизни, даже такой временами трудной, что иной раз приходилось выпивать без закуски. Но водка всегда была хорошей и дорогой. Такая уж традиция: времена временами, а стандарт Менделеева [3 - Дмитрий Иванович Менделеев, вопреки сложившейся легенде, водку не изобретал; она существовала задолго до него. Тем не менее, на этикетке «Русского стандарта» написано, что данная водка «соответствует стандарту русской водки высшего качества, утверждённому царской правительственной комиссией во главе с Д. И. Менделеевым в 1894 году». С именем Менделеева связывают выбор для водки крепости в 40°. Согласно информации Музея водки в Санкт-Петербурге, Менделеев считал идеальной крепостью этого напитка 38°, но для упрощения расчёта налога на алкоголь она была округлена до 40.] превыше всего!
15 общих тетрадей или абсолютное счастье
Мой друг Славка Салеев, как ни странно, тоже был маленьким. Глядя на него нынешнего, сказать так совершенно определённо почти невозможно. Это примерно – как утверждать по известной фотографии Альберта Эйнштейна, будто он произошёл от волосатого орангутанга Зигфрида из Гамбургского зоосада конца XIX-го века. Хотя, с точки зрения банальной эрудиции, отрицать сей знаменательный факт со стопроцентной вероятностью также никак нельзя.
Сейчас Слава, по паспорту – Ислям, уроженец города Мелекесса, что в Ульяновской области, – частенько рассказывает мне о своём детстве и отрочестве. Некоторые из его историй довольно забавны, занимательны и поучительны. Попробую передать их в печатном виде со слов и согласия автора.
Итак, передаю слово своему другу Славке.
Присказка
– Люблю я посещать места моего детства, там каждый старый заулок о чём-то тебе говорит. И пусть застроено всё давно так, что не узнать без длительного анализа, но то и дело выглянет из-за многоэтажек какое-нибудь дерево, которое я сам и сажал в девятьсот мохнатом веке во время субботника, посвящённого началу учебного года… И тогда, тогда пронзит сердце лёгкая грусть, от которой хочется снять очки и достать из кармана носовой платок.
А вот здесь когда-то был деревянный магазин, и возле него сидели на ящичной таре бабульки, торговавшие семенами подсолнуха. Денег на такое баловство родители не давали, и приходилось идти на хитрость. В этом пацанам очень помогал однажды разбитый термометр, за пропажу которого кто-то уже получил по полной программе целую задницу синяков от папашиного брючного ремня. А ртуть-то никуда не делась – вот она, в баночке.
Брали мы двушки (монеты достоинством в две копейки, жёлтого цвета из сплава меди и цинка, по размеру почти соответствовали десятикопеечной монете серебристого цвета, изготовленной из никелевого сплава прим. автора) в ртути замачивали, а потом затаривались у старушек семечками. «Посеребрённую» двушку вполне можно было принять за десять копеек, если не присматриваться. Только одна торговка почуяла непорядок. «Ребятки, это медаль, что ли? – спросила. – Чтой-то она у вас сильно отсвечиват». Ну, а мы, понятное дело, отреагировали на вопрос сообразно мальчишеским понятиям – сквозанули огородами, чтобы не догнали, и долго потом на этой улице не светились.
Мальчиш Кибальчич [4 - герой (он же автор) истории имеет в виду КИБАЛЬЧИЧА, НИКОЛАЯ ИВАНОВИЧА (1853–1881) – изобретателя, автора первого русского проекта реактивного двигателя и летательного аппарата для полетов людей, социалиста-революционера, народовольца, умельца, изготавливающего бомбы для проведения террористических актов.]
– Помнится, когда я учился классе, наверное, в третьем или даже четвёртом, появилась у нас в школе мода стрелять из поджиги. Знаешь, что такое поджига? Расскажу, как её делали мы, мелекесские пацаны с рабочих окраин.
Берёшь медную трубку, загибаешь один конец и сминаешь его пассатижами или ударом молотка, потом этот расплющенный конец забиваешь в обработанную деревяшку, которая служит в дальнейшем казённой частью. Затем вытачиваешь в трубке, в поперечном направлении, канавку треугольным напильником, такую, чтобы в неё укладывалась спичка, но только-только, чтобы – очень плотно. В середине канавки «цыганской» иглой протыкаешь маленькое отверстие, а внизу устанавливаешь скобу для фиксации «хвостовой» части спички (головка должна располагаться как раз напротив микроотверстия в трубке), обычно из гвоздя. Всё, поджига готова.
Теперь её осталось зарядить. Заряд производится со стороны ствола и забивается шомполом. Сначала смесь пороха и серы (со спичечных головок), потом вата, заменяющая пыж, следом дробь или шарики от подшипников, а затем – снова ватный пыж.
Далее…
…прилаживаем спичку, чиркаем ею о коробок и производим выстрел с вытянутой руки. Если руку не вытягивать, то увеличивается риск получить травму лица, поскольку бывали случаи, когда трубка разрывалась прямо в процессе стрельбы. Особенно опасно было иметь дело с бездымным порохом. Но, слава богу, ни у кого из нас такого наполнителя для поджиги не водилось.
Отменно-прекрасно стреляло такое импровизированное оружие, если пускать в ход его боевые качества не сразу после зарядки, а спустя день-два. Пороховая смесь за это время скоксовывалась внутри медного ствола, и выстрел получался очень громкий, почти как из настоящего ружья. Именно с целью эффективного использования оружия (как ты понимаешь, поджига у меня была) я, туго забив заряд в ствол своего «винчестера», сразу же укрыл его под матрас вместе с мешочком, в котором порох для зарядов хранился. Ну, думаю, вернусь завтра из школы, сразу же побегу за огороды, чтобы пальнуть по воронам, которых обычно много крутилось возле свалки.
Уж не знаю, каким образом, но к утру поджига перекочевала в наволочку. Возможно, перед сном я любовался своим сокровищем, а потом неудачно под матрас спрятал, да ещё и заспал. Эта ошибка стоила мне глубоких человеческих переживаний вместо предполагаемого удовольствия, на которое я так рассчитывал.
Стоял конец сентября. Дождь, холодно. Идём мы с пацанами после уроков домой. Вижу, из нашей трубы дым валит, как при пожаре. Чёрный-чёрный. Будто рубероид горит. Что сказать, предчувствие сразу хреновое в душе образовалось комком горьковатой ваты.
Так и есть. Только я через порог, маманя мне сразу в лоб зарядила. За что, мол, эни [5 - апа (татарск.) – тётя, эни (татарск.) – мама.], кричу? Она не отвечает, а только методично меня бельевой верёвкой по заднице мутузит тяжёлой рукой передовика социалистического производства.
Оказывается, мама нашла мою поджигу, когда бельё перебирала, чтобы в стирку отложить. Рассмотрела её, приняла за что-то ненужное, и непонятную штуку в печь бросила. А ещё и мешочек с самодельным порохом – селитра и древесный уголь, смешанные в пропорции «фифти – фифти». Затопила, чтобы к стирке приготовиться. На одну чугунную конфорку поставила ведро с водой, на другую кастрюлю. Третья – пустая. Знаешь, какие на печках конфорки? Точно, наборные из литых колец, не при их Властелине будет помянуто.
Так вот, Колечки разлетелись, будто ступени ракеты, отделяясь в предписанный законами физики момент. Хорошо, что ведро стартовало несколько менее удачно, чем позволила б себе какая-нибудь легкомысленная кастрюля на её месте. Та бы точно подпрыгнула до потолка. Ну, а ведро всего только опрокинулось, вода пролилась… иначе бы пожара не миновать…
Однако выволочкой дома дело не ограничилось. Тут ещё дама одна классная нарвоучительно пальчиком сделала книксен вокруг моего носа… и участковый смастерил пару намёков, что, дескать, поставит меня вскорости на учёт в детской комнате нашей родной милиции…
Кибальчич, как я помню, в тюрьме свою ракету проектировал. А я хоть и на свободе, хоть и не ракету… но пострадал ничуть не меньше, если соотнести степень наказания за содеянное сообразно возрасту. Я же малолетком был… да и царь к тому моменту уже не занимался деспотизмом, «Народную волю» по стенке деревенской избы не размазывал…
Но несмотря на свою техническую продвинутость, я очень долго верил в сказки…
Гуси-лебеди
– Сравнялось мне тогда лет, пожалуй, что – семь. Не то уже закончил первый класс, не то ещё только собирался в школу идти. Горячее приволжское лето. Каникулы. Все мои старшие братья-сёстры с утра пораньше на речку убегают, то рыбалить, а кто и просто без особой цели: искупаться, поваляться на горячем песочке, покурить втихаря в кустах, чтобы взрослые не увидели.
Старшие меня старались не будить, чтобы потом ответственности за малого не нести. Никому же из нормальных пацанов не понравится с мелюзгой целый день тетешкаться, а не заниматься нормальными мальчишескими делами.
Потому просыпался я, как придётся, быстро съедал, что мать на столе оставляла: кашу с молоком или пару яиц варёных и чай. Особо не разъешься – бедно жили, – но мне тогда всё естественным казалось. Не одни мы такие, три четверти страны концы с концами еле-еле сводили. И не жужжали, как нынешние менеджеры-бездельники, которые тяжелее IPod-а ничего в руках не держали.
После нехитрого завтрака выбегал я на улицу и шёл искать соседских пацанов – моих ровесников. Место встречи изменить было нельзя уже и в те неправдоподобно далёкие времена. Собирались на пруду у кривой берёзы и решали, что делать дальше: к кому в огород забраться – гороху надрать или малины, во что играть – в ножички, расшибалочку, «штандара-мёртвого», лапту или в партизан; куда пойти – в лес или на речку.
В тот июльский день я точно так же, как обычно, бежал вприпрыжку по тропинке, ведущей к пруду. Почти уже к самой воде спустился, смотрю, а там гуси гуляют с окрестных дворов. И что самое для меня интересное, несколько маленьких гусят. Видно, недавно вылупились. Ну, я немедленно схватил прутик и к ним. Поиграть с юным поколением животных и птиц для детей вполне естественно.
Но тут всё гусиное семейство обернулось в мою сторону, распахнуло крылья и принялось судачить своим шипящим языком… Ш-ш-ш-матри, мальш-ш-ш-иш-ш-шка… наших деточек ш-ш-штукнуть хош-ш-шет. Так мне представлялось, по крайней мере. А что, спрашивается, могло возникнуть в мозгу пацана, который всё ещё верил в волшебные превращения и сказочные обстоятельства?
Так вот, сначала пошипело всё пернатое семейство, а потом группа из трёх-четырёх гусей во главе с самым большим тёмно-серым вожаком кинулись ко мне с ужасающим гоготом.
Я немедленно сделал правильные выводы и – ароматный от избытка нахлынувших чувств – вылетел пулей на тропинку. А гуси не отстают. Крыльями себе бежать помогают и не скрывают агрессивных намерений. Тут бы мне свернуть в рощицу, птицы тогда бы наверняка бросили преследование, а я не догадался… и не по малолетству, а от страха, от которого ноги меня несли со скоростью вылетевшего из-под сапога гренадёра шелудивого котёнка.
А тут ещё одно жуткое обстоятельство: гуси, выбравшись на ровное место, принялись взлетать. Прямо вот так приподнялись на лапах, зашипели и полетели. Тут уж моему ужасу не было предела. И до этого был напуган, а когда летящих преследователей увидел со стороны изрядно промокшей от избытка чувств кормы, и вовсе мне крышу гусиными крыльями смахнуло. Оглядываюсь… самые настоящие гуси-лебеди. Как в сказке. Заслонили солнце. Шипят нагло так: «Не уйдёш-ш-шшшш! Не спрячеш-ш-ш-ся! Шшша-лиш-ш-ш-шшшш».
Затылком чувствую воздушные потоки, которые они во время своего полёта поднимают. Вот-вот унесут к Бабе-Яге в логово на курином фундаменте. Страшно было так – словами не передать.
По дороге долго меня гуси гнали. Пока не свернул я на обочину. Нет, не догадался. Просто из сил выбился и упал в кусты. Ну, что сказать – текло с меня изо всех отверстий от страха. Если сначала только обмочился, то когда себе Бабу-Ягу представил и полёт к ней, то тут уже прорвало плотину по полной.
Я и сейчас высоты боюсь, свыше метра – к Ихтиандру за справкой обращаюсь, ну, блюю, то есть, а тогда-то и подавно… Нет-нет, не смейтесь, от страха высоты по большому мне не хочется. Тогда, впрочем, тоже не хотелось… но пришлось. Никогда больше за всю свою жизнь такого унижения не испытывал.
Эни меня дома больше часа потом успокаивала да отмывала дегтярным мылом, покуда в себя не пришёл.
Но через месяц я отомстил гусям за пережитый страх и унижение. Из рогатки каменюкой вожака приласкал из кустов, когда он в пруду по зеленоватой от ряски воде скользил, будто белый теплоход по морю. С первого раза попал, веришь-нет. Шея сразу набок, глаз закрылся, а гусь – знай себе, плавает. Ну, точно, как в тире. Только там мишень вся разом опрокидывается, а здесь же только голова.
И так мне гуся жалко стало, что я сразу заревел белугой, рогатку бросил и домой побежал. К вечеру вроде бы успокоился, но тут соседи пригласили родителей на гусятинку в честь какого-то семейного праздника, и я снова впал в состояние вселенской несправедливости. За что? Почему именно я настолько примитивно и подло расправился с вожаком? Мне ведь хотелось только пугнуть его – пусть знает, как к пацанам приставать.
Иногда убиенный мною и съеденный взрослыми гусь является ко мне во сне, и я буду нимало не удивлён, если на Страшном Суде этот роковой выстрел из рогатки закроет перед моим носом райские врата, где так и не дождутся меня прекрасные гетеры и одалиски.
Но бывали и сладкие дни…
«Дунькина радость»
– Мама, скорее, апа, чем эни, была очень строга с нами, детьми. Наверное, даже не от того, что любила нас мало, просто жизнь была суровой и скудной. Иногда, правда, крайне редко, она баловала младших братьев и сестёр: конфеты покупала. Ну, да какие, собственно, конфеты – подушечки «дунькина радость», как правило, слипшиеся в большой невразумительный комок.
Помню, сестра увидела как-то раз, что мама прячет кулёк с нехитрыми сладостями на голландке. Дело летом было, печку эту не топили. Место для нычки удобное: с высоты детского роста не разглядишь. Позвала меня сестра и говорит: «Давай-ка, мы, Ислям, по конфетке достанем. Эни (татар. мама) не заметит. Кулёк-то вон, какой, большой. Я бы тебе и говорить не стала, потом бы угостила, да мне одной не суметь, высоко». Провокация ей удалась. Много позже, когда прочитал я у Зощенко рождественский рассказ, где Лёля и Минька объедают угощение с праздничной ёлки, мне очень живо представился наш с сестрой поход за конфетами. Будто с нас Михаил Зощенко иллюстрацию эту списал.
Поставили мы две табуретки одну на другую. Сестра держит их, чтобы не упали, а я лезу, как монтажник, на верхотуру. Вниз стараюсь не смотреть. Для меня ж высота – первый враг. А тут ещё фантазия разыгралась – вот так раз!
Пацаны из старших классов рассказали. Посреди Пизы, город такой в Италии, стоит башня. И наклонено это сооружение чудесным образом, чтобы туристов заманивать. Наверху у башни есть смотровая площадка, откуда хорошо обозревать итальянские окрестности бывшей Древнеримской империи.
И тут в моём богатом воображении мальца, недавно как раз изучившего античный мир горделивых латинян, вырисовывается этакая странная картина: будто туристы гуськом карабкаются на изрядно покосившуюся башню, а потом опадают с самого верха, как спелые груши на сильном ветру. Да, ребята, пизануться с наклонённой башни, судя по всему, не такое уж и приятное занятие.
Стараюсь об итальянском городе с чудным названием не думать, в руках себя держу. Вот уже и цель недалеко.
Чтобы конфеты нащупать, пришлось на цыпочки привставать. Тут, наверное, я сильно верхнюю табуретку качнул. Сестра не удержала, я сверзнулся на пол, аки ангел, из рая изгнанный. Лежу, ору благим матом. Рядом сестра плачет – зашиб я её в полёте. А весь пол усеян «дунькиной радостью». Все обозреваемые окрестности в кристаллах сахарного песка. Казалось, вот оно счастье, хватай конфеты, да ешь. Но не до едьбы нам было. Эни вот-вот прийти из магазина должна. Некогда разлёживаться и себя жалеть. Веником всё смели в кучу. В кулёк кое-как сложили и в тайник запихнули, практически – забросили. Не до гигиены было – конфеты, разумеется, потеряли свою первозданную чистоту, но деваться-то некуда.
Что говоришь? А потом не ели? Как не ели? Ели, конечно, чтоб не заподозрили нас с сестрой в намеренном злодействе. Хрустели песком, уже не сахарным, и ели. Только сестра всё возмущалась, что продавщица такой грязи дала… Но не очень настойчиво, иначе бы мама пошла в магазин и, кто знает, не открыла бы она тогда нашу тайну.
Что ты сказал? Тайное становится явным? Вот-вот, и я про то же. Но из всякого правила существует масса исключений. В том числе и это.
Но нехитрыми сладостями мои мальчишеские интересы не ограничивались. Были и духовные интересы…
Неру Волжских предместтий
– Своё прозвище «Неру» Равиль получил по имени знаменитого борца за независимость Индии Джавахарлала Неру, исповедующего ненасильственный приход к власти. Класса до восьмого парень учился с моим брательником в одной школьной параллели… Потом ушёл куда-то в ПТУ, но поговаривали, что Неру там долго не задержался – выгнали его за пропуски занятий.
С той поры Равиль предпочитал работать время от времени, подённо, разгружая машины вместе с мужиками на какой-то оптовой базе. Неру трудился лишь тогда, когда кончались деньги на самое необходимое. А требовалось ему не так и много: ел он чуть побольше воробья, что твой китаец в неурожайный год – «горсточка риса в горячей руке, цитатники Мао шелестят», портвешок пил дешёвый, а «травку» курил только ту, что доставалась ему в качестве комиссионных за распространение небольших партий, в основном – среди учащихся ПТУ. Там клиентура самая надёжная, самая постоянная. Обычно при деньгах. Хоть и невелика стипендия, а всё же – свои личные деньги, не мамины-папины, отчёта не требуют, как правило.
Одевался Неру эпатажно, особенно для нашего провинциального городка. Узкие брюки-дудочки канареечного цвета в крупную зелёную клетку, из-под которых всегда видны красные носки, заношенные до состояния перкали – они светились насквозь так, что можно было различить буйную растительность на лодыжках Равиля. Вероятно, другой подобной пары носков у Неру больше не было, и оттого они застирывались буквально до дыр.
Летом Неру ходил в ковбойке и жилетке с вытертой шёлковой грудью, явно с чужого плеча, а зимой – в обычной телогрейке.
Иногда брат затаскивал меня в гости к стиляге Равилю. Тот жил вдвоём с матерью, которой всякий раз не оказывалось дома, когда к сыну кто-то приходил. И у Неру была своя, совершенно отдельная комната – большая редкость в то время. Там-то впервые я и узнал, что такое «джаз на костях» и проникся божественными звуками музыки Чака Берри, трубы Армстронга, голоса Эллы Фицжеральд.
А уж, какое было наслаждение копаться в старинных фолиантах с иллюстрациями, защищёнными бумагой, похожей на папиросную, не передать, слов нет. Книги эти беспорядочно валялись у Неру по всей комнате, пизанясь кособокими стопками там и сям. Богатство это досталось ему от отца, который уехал в столицу на заработки, там и сгинул. Впрочем, Неру данное обстоятельство не очень угнетало. Он был фигурой самостоятельной, примером для подражания не только несоюзной молодёжи, но и самых активных комсомольцев. Последние, правда, привыкли скрывать свои истинные чувства. Такое было время, не мне тебе объяснять.
Мы, пацаны младшего школьного возраста, очень любили, когда Неру заглядывал в наши края на окраине Димитровграда, сам-то он жил где-то в центре. В эти дни старшие парни, уже подростки, разрешали нам покрутиться рядом с собой. Таково было обычное требование Неру к «свободным народам доброй воли». Особенно было здорово, когда летом огромной компанией отправлялись, как сейчас говорят, на пикник.
Уходили на пустынный берег Черемшана, купались, ловили рыбу и раков. А вечером пекли картошку на углях, старшие пили «портюшу», курили «травку», а мелким пацанам – ни-ни, исключительно чай или какао с коржиками. Только, разве что, дадут нам пару раз дёрнуть обычную беломорину – вот и весь неформат. Ты спрашиваешь, откуда такое роскошество – какао с выпечкой? Объясню. Если Неру недавно получал расчёт за погрузочно-разгрузочные работы, то обязательно всех угощал. Пацанов младшего возраста – в первую очередь.
И так мы могли сидеть на берегу почти до полуночи, покуда не приходили родители и не разгоняли восхитительный «джем-сейшн» при помощи ненормативной лексики и нормативного ремня из кожзаменителя, такой легко можно было купить в любом галантерейном магазине, и никакая «Педагогическая поэма» близко не стояла!
Но пока нас не начинали загонять по домам, можно было полежать, глядя на звёзды и вести непринуждённый разговор о девчонках и о том, что скоро, буквально вот-вот, в город приедет специальная комиссия, чтобы набрать здоровых и умных пацанов в космонавты.
Но самое интересное начиналось в тот момент, когда Неру брал гитару и как бы нехотя принимался исполнять композиции собственного сочинения. Песни те казались мне очень необычными, даже – шедевральными. Некоторые фрагменты помню до сих пор. Самая знаменитая из песен была ярко выраженным образчиком советского плакатного искусства. Миролюбивое прозвище Неру никак не соответствовало воинственному настрою этого протяжного воя под гитару, но никто из больших отроков с уже полученным неполным средним, кто мог бы уличить Равиля в несоответствии имиджу лидера индусского народа, делать это не спешил.
Да, кстати, вот послушай. Куплет этот мне казался тогда, во времена моего детства, чем-то невообразимым, смелым, вдохновенным, предвестником новой, невероятной, сказочной… взрослой жизни. Чем-то никак не меньшим, чем знаменитый полёт Гагарина. Оцени сам.
Ракета межконтинентальная,
лети в Америку, лети.
Многоступенчатая, дальняя.
Ракета, мать её етти!
И другая песня из репертуара Неру меня поразила. В ней был некий девиз той свободе поведения, которой не было практически нигде, если в этом месте оказывались взрослые. Там, в мире на свою беду выросших детей, вечные собрания, митинги, демонстрации. А здесь… вольный дух, товарищество, настоящее счастье. И Неру, хоть и не пацан уже, но не стал скучным, не превратился в вечно недовольного жизнью запойного пролетария. Взрослый, но совершенно не вписывающийся в рамки уложений, которые в школе завуч обухом в наши тупые головы вколачивал с марксистской прямотой и ленинским прищуром в глазах.
А ведь текст-то такой, в сущности, дурацкий и ёрнический.
Два дня мы похмелялись,
на третий день нажрались,
а на четвёртый – просто волком вой…
Интересно, когда-то эти слова казались мне картинкой из покуда незнакомой, но в сущности прекрасной жизни, которая ждёт меня в недалёком будущем. Когда я уеду из родного города навсегда. Что ж, позднее случалось мне переживать нечто подобное, и даже не раз случалось, как ты понимаешь. Но никогда я не мог достичь того состояния лёгкой возвышенности, в которое впадал нетрезвый Неру, исполняющий свои пассажи на расстроенной гитаре.
Позднее, когда мне было лет, кажется, тринадцать, Неру куда-то пропал. Болтали, что его задержал пограничный наряд при попытке перехода «рубежей нашей великой Родины», а потом Равиля осудили на длительный срок. Но подтвердить или опровергнуть это известие никто не мог. Вот так ушёл из моей жизни стиляга Равиль по прозвищу Неру. Ушёл, но многое оставил в душе впечатлительного парнишки.
Но развлечение развлечению рознь. Имелись и вполне одобряемые взрослыми – например, рыбалка.
Черемшан
– Всё детство моё связано с речкой Черемшан. И летом, и зимой она под боком. Летом рыбу в ней ловим, зимой снег расчистим и на льду в хоккей гоняем. Ну, что ты, без коньков, конечно. Коньки, настоящие, которые на ботинках, по тем временам – безумная роскошь. Правда, были ещё «двухполозки» – коньки, которые можно к валенкам привязать при помощи шнуровки, – но на них ездить по бугристому льду очень тяжко, можно лодыжки запросто повредить. Так что проходили наши хоккейные схватки в командах, обутых, главным образом, в валенки.
Черемшан – звучит красиво. Не оттого ли, что по его берегам обильно растёт дикий чеснок – черемша? Или на то есть другие причины?
Местные названия, вообще говоря, бывают иногда забавными. Вот, например, в Димитровграде уклейку называют не уклейкой, как принято на Волге, а синтёпкой. И никто не знает, отчего такое закадычное и доброе заглавие у этой рыбки невеликой.
А с ним, с этим названием, у меня почему-то всегда ассоциируется картинка из детства.
Река Черемшан неподалёку от города протекала. Маленькая, узкая, почти ручей, но местами и вполне себе – водная артерия: вброд не переправишься.
Помню: мостик деревянный. Мы с пацанами только что закончили 9-ый класс. Рыбалка. Прикорм и всё такое. Выпили малость для куража – что за рыбалка всухую? Рыбалка без спиртного – рядовое мероприятие, а с водкой – деяние культурное. Но на водку обменять складчину для школьных завтраков никогда не получалось.
Что пили? Бормотень какую-то, в самый раз плинтуса красить. Да уж на что денег хватило, мой милый… Не Рокфеллеры, чай…
Винище тогда у нас самодуром звали, на гондонно-макаронной фабрике его разливали. Где-то его «слёзы Мичурина» нарекли, а у нас в Мелекессе иначе. «Хрушовкой» эту мерзость величать изволили. Но ничего, пацаны пили и не жаловались. И выросли большие и местами красивые. Там, где молью не побило, и кукурузу не культивировали.
Как сейчас помню, на полуострове Баянда это происходило. Место в те времена было почти дикое. Можно и рыбы наловить, и ягод набрать. Главным образом – ежевику.
О чём это я? Ах, да…
Ага, расселись на берегу, значит, рыбалим. Поплавки у всех замерли, будто приклеенные.
На другом берегу стоит дед, седой и тощий, будто сучок на высохшей берёзе. У деда язи, а у нас хрен, да малявки в этой связи. Ни одной синтёпки тебе для полноты рыбацких ощущений. На что ловите, дедуня, спрашиваем? А рыбак что-то на нас окрысился, будто мы у него рыбу уводим, а не он у нас, и говорит со злой ухмылкой: «На гимно жёванное ловлю, унучки. На гимно…»
Может, и нам, дескать, нажуёте, спрашиваем? Вежливо, на «вы», а не то, чтобы там без уважения. Тогда взрослых уважали изо всех сил. Однако дед осерчал, цыкнул зубом и ушёл. Перебрались мы немного выше по течению на другой берег, вышли на его месте. Хоть бы одна поклёвка. Представляешь? Мне тогда сей дедов фокус волшебством показался… Да и сейчас, наверное, тоже бы удивился…
Люблю возвращаться на это место, когда приезжаю в отпуск на родину.
Однажды…
…стою на берегу, будто в прошлое попал, где ещё пацанами в Черемшане рыбу ловили. Удочка в руках. Червяк на крючке. А за спиной жена, тёща и пацаны, сыновья, лужайку к пикнику готовят. Ничего поначалу не клевало, а тут так взяло, так поплавок притопило… Чую, хороший лещ на крючок подсел… И тут сзади крик, как серпом по граблям:
– Витёк!
Пытаюсь подсечь, веду к берегу… Кажется, взял что-то крупное, а сзади снова:
– Витёк! Ты чего морду воротишь? Это же я…
Сошёл лещ с крючка. Оборачиваюсь в гневе, а там мужик весёлый и симпатичный. Пьяный? Думаю, да… Посмотрел на меня и говорит:
– Хм…м… а со спины точно – Витёк!
У меня сразу вся злость испарилась. И теперь Верочка Ивановна, когда хочет подчеркнуть, что я иногда сильно увлекаюсь своим делом, не обращая внимания на происходящее вокруг, она так и говорит:
– А со спины – точно Витёк!
Это не женщина – это петля. Точно говорю. И это она ещё о моих пятнадцати тетрадях ничего не знает…
Пятнадцать общих тетрадей
– Но не только Черемшаном славен был мой город Димитровград, Мелекесс – в девичестве, из водных ресурсов, я имею в виду. Ещё и приток у этой речки наличествовал, чуть крупнее ручья. А название у него было и вовсе непритязательное и очевидное – Мелекесска.
Так вот, на ту Мелекесску бегал я ещё совсем сопливым пацаном, чуть не каждый день. Уж если Черемшан сам по себе невелик, то, думаю, понимаешь, что Мелекесску и вовсе в некоторых местах перепрыгнуть можно. Уже не в переносном смысле. Потому родители спокойны были – ничего со мной там не случится.
И не случалось. Один раз, правда, по дороге на рыбалку был сбит каким-то нетрезвым жителем, проезжающем мимо на мопеде. Но ничего, на лбу шишка, на локтях и коленях ссадины. Переживаемо. Это куда как легче обошлось, нежели с братом жены… когда он ещё мелким был. Как, говоришь, его называть? Шурином? Верно, шуряк.
Тогда брату Верочки Ивановны лет восемь или девять сравнялось. Помню, я в гостях сижу в доме у родителей будущей супруги, а он перед домом на трёхколёсном велосипеде вышивает. На тротуаре, между прочим, а не на проезжей части. Я за этой картиной в раскрытое окно наблюдаю. Вот тут-то его, шуряка моего (почти без пяти минут родственника, поскольку Верочка Ивановна уже сказала своё решительное «да», и дело оставалось за родительским благословением), сбил какой-то урод на мопеде. Представь себе – точно на таком же, как и меня в детстве.
Пацан полетел кубарем и коленом о бордюр (или, там, поребрик, если по-питерски) ударился. Орёт благим матом. Вижу, кровь льётся обильно. Ну, я – жопу в горсть – полетел на улицу. От рубахи рукав оторвал и ногу парню туго перетянул, чтоб кровотечение остановить. Чую, время дорого – пока транспорт поймаешь, мальчишка сознание потеряет или того хуже – лучше даже и не думать. Вот потому подхватил я шуряка на руки и к станции скорой помощи понёс. Благо – не очень далеко было. Метров триста-четыреста, если память не изменяет.
Оттуда нас на рентген отвезли, а следом – в травматологию. Шурина сразу на операционный стол, а меня за дверь выставили. Только прикрыли её не плотно. Потому слышу, как там внутри, эскулапы пацана развеселить пытаются, отвлечь и параллельно что-то обезболивающее колют.
– Тебя папа привёз?
– Нет, Славка…Веркин жених.
– А Вера – это сестра?
– Ага, сеструха.
– Свадьба когда?
– А чё им свадьба, они уже и спят вместе. Только родители пока не знают.
Вот вспомнилось чего-то. Наверное, оттого, что шуряка своего недавно видел. Жив курилка, только до сих пор чуть прихрамывает – что-то серьёзное у него тогда с коленом случилось.
Но опять меня не туда понесло. Совсем другое хотел рассказать. Что говоришь? Да-да, про рыбалку, да не совсем. Слушай, одним словом. Сам поймёшь.
Относительно ловли рыбы на удочку с берегов Мелекесски знал я всё почти: когда, в какой сезон года, при каких погодных условиях, что следует применять в качестве приманки для ловли рыбы, где она лучше клюёт в разное время суток, чем и когда нужно прикармливать (пусть кришнаиты успокоятся, не о карме в космическом смысле речь).
Однажды летом.
Рыбалю на Мелекесске. Её в том месте переплюнуть можно, если через длинную трубку рогоза сушёным горохом.
На другом берегу тюрьма. Сейчас, даже номер скажу… ЮИ-78/Т. Нынче там особо опасные сидят, а во времена моего боевого детства всё иначе было. Почему знаю? Так режим был – не режим, а «шаляй-валяй». Чуть не каждый день там местное начальство кого-то из обитателей камер выпускало порыбачить на удочку. Наверно, в качестве поощрения за примерное поведение и в виде прогулки.
Сбежать с этого пятачка, куда обитателей «крытки» ненадолго выпускали, практически невозможно, поскольку оформлено всё вроде санаторского пляжа – края высоким забором с декоративной колючкой огорожены, а на вышке страшила стоит. Да не просто с «калашом», а с пулемётом на турели.
Если рвануть, то только через водную преграду, но и тут не судьба, поскольку берег крутой и топкий – пока приступишь к форсированию, тут тебя пулей и срежет. Вероятно, именно так думало руководство спецучреждения, когда место для рыбалки подбирало. Сначала, видимо, для себя только, но потом и заключённым позволять стали единение с природой посредством рыбной ловли. Да уж, думаю, не бесплатно.
Не знаю, почему такое случилось, как я к этому местечку вышел. Не могу объяснить. Место достаточно глухое, увидеть его довольно сложно. И вправду, только несколько пацанов знало, как напротив тюрьмы из диких кустов малинника вынырнуть, предварительно преодолев изгородь из колючей проволоки в трёхстах метрах от реки.
А кстати! Вот ещё что вспомнил. Отец об этой знаменитой Мелекесской тюрьме анекдот любил рассказывать, когда кто-то из родственников к нам приезжал. Анекдот такой.
Встречаются двое друзей – русский и татарин. Русский спрашивает:
– Как дела?
– Якши!
– Как семья?
– Якши!
– Слушай, Равиль, что-то я давно твоего сына не видел. Уехал, что ли?
– Нэт. На турма сидит!
– Крышу кроет?
– Нэт. Внутра сидит!
А я-то не «внутра», снаружи. Мне ничего не страшно. Тем более, товарищ на вышке строгим взглядом окрестности обозревает, будто богатырь земли русской Тугарина Змеёвича высматривает.
Ага, стою с удочкой. Одним глазом на поплавок, вторым – на страшилу в звании сержанта внутренних войск. Он на меня не кричит, не гонит, хотя и полагается. Оно и понятно: стоять на вышке скучно, а тут хоть какое-то развлечение – наблюдать, как пацан на другом берегу рыбёшку тягает.
Часа полтора прошло, и тут заскрипела металлическая дверь, и на берегу оказался дядька – весь в наколках и с удилищем в руке. Босой, в тренировочных штанах «конец олимпийскому движению» с пузырями пиратских парусов на коленях и в майке неопределённо-уголовного цвета.
– Эй, кент, ты на что удишь? Поделись! – окликнул меня заключённый.
– А что вы мне за это дадите? – буквально оборзев от собственной значимости, ответил я вопросом на вопрос.
– А это видел? – зэк достал откуда-то из закромов прямоугольный предмет коричневого цвета.
Смотрю, тетрадка. Общая. Школьная. Обычная с виду тетрадь.
В то время я от старших пацанов уже слышал, что уголовники ТАКИЕ стихи пишут, что просто… просто… никакого учебника анатомии не нужно. Всё и без него понятно… в упоительных деталях и подробностях, даже…
– Дядь, а там что?
– Там, керя, самое оно! Никогда ты такого не видел, в натуре. Гы, а читать-то умеешь?
– У меня по чтению пятёрка! – обиделся я.
– Тогда лови!
Нимало не сомневаясь, кинул в обмен банку червей, выдержанных в анисовом чернозёме.
Открыл я тетрадь и тут же забыл, зачем к реке пришёл. Словно по голове обухом топора ударили. Читаю и краснею, покрываюсь горячим потом и прерывисто дышу. Народное творчество, блатной фольклор, чтоб ему.
«…так говорил он умирая,
упёршись хреном в потолок,
а сам рукой держал, играя,
свою подругу за сосок…»
И это самое скромное четверостишие из тех, что врезались в память. А ещё же и рисунки химическим карандашом, от которых сердце начинает биться в два раза быстрее. Ничего не скажешь, умеют зеки рисовать.
Очнулся я, только когда уголовник крикнул мне:
– Эй, шкет! Спасибо за червей! На хлебные мякиши тут ни хрена не ловится, хотя кум говорил, что, мол, в жор никакого спасу от синтёпки. Ты каждый день сюда приходишь?
– Да, почти.
– Тогда давай в пятницу в это же время подгребай. С наживкой. Банка червей – тетрадка на бочку. Я тебе ещё не такую маляву притараню. Только ты помелом-то не сильно мети. Мусорню под беспредел не подставляй, мне ещё здесь долго рога мочить – пока на пересылку отправят. Идёт?
– Ага!
– Ну, бывай, керя, до скорого. Отчаливаю. Крытка ждёт.
С этими словами мой компаньон по внезапно возникшему бизнесу собрал манатки, в том числе, десятка три рыбёшек, продетых жабрами сквозь ивовую ветку, и исчез в стене. Там где-то, вероятно, была тяжёлая металлическая дверь. Но я её не видел, только слышал глухое лязганье засова.
Тетрадь немедленно спрятал в сарае, чтоб родители и братья с сёстрами не обнаружили. Там она у меня и ночевала. А днём мы с пацанами картинки с ничем не прикрытой натурой в ней рассматривали и озорные стихи читали, сдобренные увесистой порцией нецензурных выражений.
А уж процессуально-криминальную версию поэмы «Евгений Онегин» ко мне приходили штудировать всем классом. Но это по осени, когда учебный год начался. Ах, Пушкин, жаль, что не дожил… А так бы точно посмеялся да позабавился над уморительными эвфемизмами типа такого: «Татьяна утром рано встала, п – ду об лавку почесала и приготовилася сечь, как Бобик Жучку станет влечь».
Что с тем зеком, спрашиваешь? Он меня не подвёл. Правда, чаще всего с другими людьми приходилось мне дело иметь в процессе обменных операций. Понятно, что у зеков своя очередь на рыбацкий «курорт» имелась. Тут я не в обиде. Да и на что было обижаться, если за лето и начало осени удалось мне пятнадцать общих тетрадок накопить. Веришь, нет? И когда только уголовнички успевали очередную порцию скабрезностей написать, ума не приложу.
Салеев сделал паузу, а потом неожиданно спросил:
– А ты член с резьбой видел?
– Шутишь?
– Нет, у свинтуса точно – вроде винта. Сам в детстве наблюдал, как говорится, процесс. Впечатление такое… такое… Потрясение на всю жизнь!
– В детстве, говоришь. Хм. Впервые слышу, чтоб татарские семьи свиней держали.
– Нет, мы, конечно, не держали. Это у родителей моего школьного приятеля свиньи в хлеву имелись. Здесь ни о каком мусульманском запрете речи идти не могло. И ещё – у друга-одноклассника Серёги была собака, охотничья. Уши до земли, масть тёмно-рыжая. Красивый пёс, лохматый… утятник. Замечательный кобель, но слишком уж сексуально озабоченный. Кличка – Плутон. Всю сухопутную живность во дворе с ума сводил своими недвусмысленными намерениями.
Не знаю, почему, только сеттер по фамилии Плутон единственно, кого не трогал, это – уток. Но петуха гонял так, что гребешок и борода у последнего голубели прямо на глазах. Куры со смеха неслись, будто передовики социалистического соревнования, оплодотворённые собственным позитивным отношением к происходящему сексуальному насилию. Куры – одно слово. Мозгов-то днём с огнём… И добавить нечего. Хотя добавлю: у птиц с мозгами ещё не так плохо, как у рыб, у тех и вовсе два грамма на косяк.
Мой школьный приятель, наблюдая за всеми этими гонками сеттера, частенько говаривал одну интересную фразу, которой его научил мой старший брат. Этакая татарская присказенька. Думаю, что и Серёга употреблял её вполне к месту. Ну, представь себе: мой школьный друг оттаскивал Плутона от страдающего необратимым неврозом петуха и приговаривал:
– Тряп-тряп, сигарга кутакем бар, Плутон-ака?!.
(А член-то у тебя есть? татарск., прим. автора).
А если бы у Славки ко всем его прочим достоинствам оказалась ещё и фотографическая память, то он бы непременно процитировал что-нибудь из пятнадцати «магических тетрадей из-за речки». Но как-то не сложилось.
Счастливая пора детства. Но настоящее счастье довелось испытать Салееву несколько позже – после окончания школы…
Абсолютное счастье
– Счастье, мужики, такая непонятная штука, что просто порой не знаешь, от какой малозначительной плесени оно вдруг расцветёт фейерверком сказочным, и индикатор состояния души так зашкалит в груди, что, того и гляди, в ангелы подашься с милым графским непротивлением. Да, нынче не то, что давеча в юности. Это тогда всё по бабам тянуло, а сейчас всё больше – по пабам. Ты гляди-ка, прям, в рифму сложил. Тогда по бабам, а сейчас – по пабам. Забавно.
Ну да, что-то отвлёкся я от своей истории. С чего бы начать? История-то плёвенькая, а вот врезалась в память, будто самое дорогое, что было когда-либо. Мне ведь, и впрямь, приходилось всяких мармеладов зарубежных ещё в застойные годы употреблять, и дам сладких любить с непременной взаимностью, и с друзьями-товарищами в разных приключениях участвовать. А поди ж ты, ничто так в память не запало, как этот случай вполне рядовой и ординарный до самозабвения.
Начну-ка, я, пожалуй, издалёка, когда ещё мамонты кой-какие живы были, гарпун им в лохматый хобот. Я тогда совсем мелким для многих представлялся, не выше табуретки. Родился в большой татарской семье. Восемь человек детей нас у папы с мамой было. Я – самый младший. Время тяжёлое, полуголодное. Каждый работник в семье на вес золота. А с меня что взять – ученик общеобразовательной школы, нахлебник то есть. Много ли с меня толку, сами подумайте? Впрочем, вы уже сии обстоятельства, наверное, не раз от меня слышали.
Это сейчас в большинстве семей мамаши младшеньким поблажки делают, и всё вкусненьким порадовать стремятся. У нас не так было. Держали меня в чёрном теле. Из вкусного только сахар кусковой пробовал, которым меня отец угощал, когда эни, мама, то есть, по-татарски, не видела. Он всё по командировкам пропадал. Редко мне счастье выпадало сахарку отведать отцовского, оттого, наверное, и сладок он был как-то по-особенному. А так всё больше на одной картошке сидел. Её, наверное, за всё детство съел вагона три. Никак не меньше! Так что сейчас смотреть на эти «голландские ягоды» не могу без содрогания. Нет, вру – очень редко и мама конфеты покупала, на моей памяти – раза три. Но за всё детство – не так уж и много, почти ничего, как думаете?
Но не о том речь.
История же про счастье, не забыли, я думаю? Учился я в школе прилежно, и в один прекрасный день закончил её без посредственных оценок. Тут эни мне и говорит, что, дескать, довольно на шее у старших сидеть, пора самому в мир выходить и самостоятельно свою судьбу устраивать… Отец только покивал головой утвердительно. Жалко ему меня было, но с мамой спорить не стал. Что ж, у нас не принято было родителям перечить. Собрали мне маленький баул с нехитрым скарбом, картошкой отварной, надоевшей до чёртиков, в путь-дорогу снарядили, и поехал я в райцентр до железнодорожного вокзала на попутной «полуторке». Ездили ещё тогда по нашим неухоженным дорогам этакие наполовину фанерные монстры автопрома.
Из дома вышел ещё затемно, в рань-прерань, чтобы к обеду в город поспеть. В Ульяновск меня понесло, а это ещё через Волгу перебраться нужно, на пригородном поезде. Отец проводил до станции, наспех приобнял суетливо и на работу к себе в правление побежал. В областном городе мне и раньше бывать доводилось, но чтобы одному, без родителей или братьев, – никогда. Вышел я с пригородного поезда на привокзальной площади, огляделся. На столбе фонарном объявление висит о том, что на кирпичный завод «требуются». Не долго размышляя, я сразу туда, на завод, и отправился, и уже через полтора часа числился садчиком кирпича и получил жильё в общежитии.
Кто такой садчик кирпича? Это очень просто объяснить. В мои обязанности входило укладывать сухие кирпичи на поддон, чтобы потом их подать в печь на обжиг. То есть сажал я кирпич в печь, как деревенская баба чугунки, да пироги на противнях. Только для неё это дело привычное, а мне тяжеловато с непривычки. Первые дни буквально с ног валился после смены. Но потом пообвык малёха и даже иногда стал в клуб заводской захаживать. Танцевать – не танцевал, только смотрел больше, ума-разума набирался на предмет общения с женским полом.
В комнате общежитской, кроме меня, ещё четверо проживало, но они в основном ходили в вечерние и ночные смены, и видеть соседей мне доводилось редко, да, и то всё больше спящими. Короче говоря, работал я садчиком уже целый месяц, когда всё ЭТО и случилось. Ну, то самое, что потрясло меня на всю жизнь, Как контузило, честное слово – не вру. Только не смейтесь, господа…
Так вот, в тот день получил я первую свою зарплату. Когда в кассе подпись в ведомости изображал, так расчувствовался, что чуть было не заплакал. Хорошо, в коридоре заводоуправления лампочка слабенькая висела, не заметил никто моих мокрых глаз.
Вы, наверное, слабо себе представляете, что такое для маленького татарского мальчика (именно таким я себя и ощущал) почувствовать экономическую свободу. Мне, семнадцатилетнему (!), заплатили самые настоящие деньги. И теперь я мог смотреть в лицо своей эни безо всякого стыда, что являюсь нахлебником. Теперь я мог позволить себе выпить лимонаду, которого никогда раньше не пробовал, и, чёрт возьми, даже кружку пива в кривобоком ларьке рядом с заводской проходной.
А что, теперь я же уже не какой-нибудь школьник, а представитель гегемона. С этой минуты мог позволить себе буквально всё! Даже эклер в шоколадном одеяле с немыслимо-белым, будто накрахмаленная сорочка отца, кремом внутри (я видел однажды, как чистенькая девочка откусывала от сказочного пирожного, демонстрируя миру его волшебные потроха), даже трёхлитровку маринованных огурцов, даже жестяную прохладную банку с атлантической сельдью, даже (страшно подумать!) бисквитный торт из кулинарии ресторана при единственной в городе (речь здесь идёт о Димитровграде начала 70-ых годов, прим. автора) гостинице. Мало того, после этого беззастенчивого кутежа у меня оставалось бы столько денег, чтобы прожить безбедно до следующей получки (про аванс мне ещё не рассказали) и на оставшуюся сумму купить цветастый платок, который видел в магазине возле вокзала. Для эни.
С такими наполеоновскими планами я двигался от проходной, всё никак не осмеливаясь решить, на какие же удовольствия употребить своё несметное богатство. Незаметно для себя оказался в гастрономе, и не просто в гастрономе, а в кондитерском отделе. Можете себе представить чувства мальчика, который, кроме сахара и «дунькиной радости», не пробовал никаких сладостей, когда он был погружён в чудесные ароматы тропических пряностей из пещеры Али Бабы: волшебное амбре имбиря перемешивалось с еле уловимым ассорти из запахов корицы, ванили и гвоздики. А если учесть, что поверх всего этого благолепия метался кофейный дух, подобный дыханию одалисок-гурий – воплощённой мечты всякого правоверного мусульманина, то тогда вовсе не удивительно, что я чуть не падал в обморок от почти сладострастного чувства, исследуя кондитерские витрины.
И как знать, чем бы всё закончилось, если бы в этот момент деловой магазинный грузчик не принёс в отдел три коробки с медовыми пряниками. Продавщица открыла коробку и стала выкладывать пряники на витрину. Запах мёда с имбирём от свежайшей продукции так на меня подействовал, что я совсем потерял голову, когда говорил дрожащим голосом: «Дайте, пожалуйста, три килограмма … этих пряников…» Мне казалось, что продавщица сейчас удивится, откуда у пацана столько денег, немедленно вызовет постового милиционера. Конечно, в конце-концов, всё выяснится, но праздник будет испорчен.
А в жизни всё произошло более буднично и, вместе с тем, – прекрасно. Толстая дородная тётка, позёвывая, взвесила мне три пакета по килограмму, лениво отсчитала сдачу и пропела в звонкую пустоту закрывающегося магазина: «Есть ещё кто-нибудь в отдел? Подходите». Ура, меня приняли за настоящего полноценного покупателя!
Прижимая к груди три свертка с пряниками, я проскочил мимо вахтёра в общежитии и поднялся к себе на третий этаж. Соседи по комнате были на смене, поэтому свидетелей моего кондитерского торжества не оказалось вовсе. Я вывалил пряники в единственную кастрюлю, которая имелась в наличии. Получилось с горкой. После этого я, даже не успев толком помыться, завернул на кухню и поставил на огонь чайник.
Вода, будто дразнила меня, всё никак не желала закипать, а я нервно мерил шагами кухню, не решаясь вернуться в комнату, где медовые пряники взывали к их немедленному употреблению. Но мне казалось кощунственным – жрать пряники всухомятку. Это всё равно, что на неподкованной лошади ездить. Наконец, чайник вскипел. Я закрасил кипяток в пол-литровой «сиротской» кружке слабыми разводами утренней заварки и заспешил в комнату.
Первые два пряника съел, практически не разжевывая, наслаждаясь непередаваемым ощущением деликатесного насыщения. Потом остановил себя и начал поглощение степенным манером, то есть, запивая чаем. Так, наверное, всякие английские лорды проводят свои аристократические завтраки где-нибудь в предместье Шеффилда за старинным фамильным столом. О, это воображение!
Когда кружка опустела, пряников ещё оставалось изрядно. С некоторым усилием, подволакивая надувающийся, будто Первомайский шарик, живот, я снова прибыл на кухню. Под вторую кружку остатки пряничных россыпей таяли, но уже не с такой скоростью. Каждый пряник вызывал у меня чувства родственные, исполненные благодарности за доставленное наслаждение. Я относился к медовым кругляшам, как к младшим братьям, которых нужно спасти от многочисленных врагов, затаившихся в вечерней смене. А спастись они могли только лишь в моём желудке. Другой путь мне был абсолютно неведом.
И вот свершилось – все пряники спасены, чай выпит, а сам я лежу на панцирной сетке своей кровати с руками, безвольно вытянутыми вдоль огромного, как у богатыря Святогора, тела. Со стороны, наверное, я своим видом напоминал Серого Волка из сказки про Красную Шапочку, который уже полакомился и бабушкой, и внучкой, и с лёгким сердцем ожидал прихода охотников, чтобы разом покончить с серым, несуразным существованием.
Только я отличался от волка тем, что охотники мне не могли угрожать. От этой простой мысли становилось покойно и сладостно. Шевелиться не было никакого желания. Тут же прикрыл веки и погрузился в сытую полудрёму. Мне даже привиделся некий господин в исподнем, которого я принял за Господа. Он улыбался редкозубой улыбкой, гладил меня по голове и говорил что-то ласковое. Тут мою голову и посетила одна замечательная мысль: «Вот это есть самое настоящее счастье!» И, что греха таить – думаю так и поныне. То состояние полного и абсолютного умиротворения мне не доводилось почувствовать никогда больше. А видел и испытал я всякого, можете мне поверить. К Чехову не ходи!
И снова с пищи материальной хотелось бы переключиться на духовную.
Бальные танцы
– В возрасте примерно с десяти до четырнадцати лет я посещал студию бальных танцев при Дворце пионеров. Класс танго и самбы. Потом меня выгнали за бесперспективность – ростом был мал и никак вытягиваться не желал. Сначала думали – вот-вот, а мальчик не рос… Поэтому и выгнали. Но основным движениям выучился я так, что уже не забуду при всём желании до конца жизни.
Когда уже в лицее информатику преподавал, молодые девчонки на вечерах со мной предпочитали танцевать, а не со сверстниками. Сейчас же из парней, кого ни возьми, никто толком и двигаться не умеет. А уж о том, чтобы правильно вести даму в туре вальса, речи нет вовсе.
А я этому искусству три года отдал и ничуть о том не жалею. И партнёрша у меня всё это время одна и та же была. И чувство влюблённости у нас на втором году общения появляться начало, несмотря на то, что очень мы с Валентиной поначалу вздорили. Чуть не до драки дело доходило. Потом как-то притерпелись. И знаешь, удивительное дело – должны бы мы с ней надоесть друг другу по всем законам, поскольку не только во время танцев общались. Частенько провожал я её после школы (мы в соседних учились). Должны были друг другу приесться хуже горькой редьки, а не надоедали. Наоборот, чем старше становились, тем сильнее друг к другу привязывались. Но тут меня выгнали по причине малого роста – партнёрша на полголовы выше (и это без каблуков) – куда такое годится! Недели две я переживал, даже заболел, из дома – ни ногой. Всё ждал, когда Валя ко мне зайдёт. Но не зашла. Я про неё и забыл. Голуби помогли. А потом как-то всё рассосалось: пропала любовь, так и не состоявшись.
И вот во время отпуска, через сорок с лишним лет, встретил свою бывшую партнёршу Валечку… теперь уже Валентину э-э-э… а вот отчества никак не вспомню.
– Как же ты её узнал?
– Очень просто: когда три года по семь часов в неделю смотришь в глаза девчонки с расстояния детской ладони, неужели не запомнишь?
Итак, через сорок с огромным хвостиком лет…
…шёл по улице родного Димитровграда, и вдруг – бац! Словно взрыв в голове. Только женские глаза вижу. А больше никого и ничего. Чувствую, она, женщина эта, тоже меня из толпы выделила, но не может понять, почему. Окликнул коротко:
– Валя, здравствуй!
– Славка? Ты?.. Ты меня вспомнил?.. А я вот так бы и прошла мимо, если бы не позвал… по имени.
Сразу все дела побоку – завернули в кафешку, которую я бы на месте хозяина переименовал в «Ностальгию». Почему – только мы? Ничего подобного. Там ещё несколько пар, скажем так, не пионерского возраста воспоминаниям предавалось. Вот здесь за бокалом красного вина Валя мне и призналась:
– Знаешь, ещё в те времена… ты был маленький, но сексуальный… зараза… Я к тебе прикасалась и не понимала, что со мной происходит…
Тут у меня, мой махонький дружок, даже уши вспотели от возбуждения. Боже ж мой, столько лет прошло, а тут такие признания! А я ведь ни о чём не догадывался тогда. Не зря говорят – девочки раньше взрослеют.
Но, как говорится, задним умом, как бы ни был ты им крепок, дверцы в прошлое не сломаешь. Если только – на уровне сверхсознательном, впрочем… что говорить о мечтах, которые растаяли много лет назад. И единственное, что мне осталось после этой встречи, а была она недолгой по причине обязанностей бабушки у моей давнишней партнёрши по танцам, это – пойти и толком выпить пива.
//-- * * * --//
История не терпит сослагательного наклонения? А история Славкиного детства и отрочества сможет. Пусть потерпит. Потерпи, история! И хотя это всё было писано-переписано два с половиной миллиарда лет тому назад… И повторится ещё не раз… Цикличность процессов неизбежна. Спираль Салеевского бытия закручена туго, и «татарский генезис» – её первое имя.
И, даст бог, всё развернётся снова и снова. И мы встретимся со Славкой когда-нибудь в новой жизни. И я скажу ему: «Добрый вечер, дяденька Салеев! Мир ничуть не улучшился в наше отсутствие, не находишь?» А Славка поправит очередную, пока не потерянную пару очков и ответит: «Это всё от мракобесия! Хренотень по Чехову! Муёвина дяди Лёвина! Ты сильно не переживай – ещё сумеем тряхнуть серпом по граблям».
И мы со Славкой уйдём в ту сторону, где восходит солнце. И земля раскрутится под нашими ногами, и запоёт натянутыми струнами ЛЭП, и придёт тот самый день, когда у нас всё начнёт получаться с первой попытки, как мы о том мечтали долгие годы.
Татарский хэллоуин или Большой спор
– Как ты относишься к религии, имя которой носишь? – спросил я Славку Салеева, имея в виду, конечно же, не адаптированное для повседневности имя, а первоисточник, который вписан в метрику, зафиксировавшую факт появления на свет моего друга… давно тому назад. И в документе вышеназванном написано – Ислям.
Салеев хитро улыбнулся сквозь амбразуру своих внешних очков (во время особо точной пайки Славка надевает сразу обе пары) и ответил следующим образом:
– Слушай меня сюда, мой махонький птенчик. Пострадал я… на религиозной почве… Ещё в детстве. И этот случай близко свёл меня с одним замечательным человеком, одним из двух взрослых, оказавших на моё мировоззрение самое сильное влияние. После отца, конечно.
Что говоришь? Тебе историю подавай? Хорошо, слушай сюда, маленький любопытный друг. Поведаю тебе не одну, а целых две истории об этих людях, благодаря которым я стал тем, кем стал. А другим судить – получилось ли из меня что-то путное.
Начну в хронологическом порядке.
В те времена, когда я учился в школе, летом перед многими родителями в многодетных семьях вставала одна и та же не всегда просто решаемая проблема, – куда отправить на отдых порядком уставших за учебный год школяров. На всех же пионерских лагерей не хватало, и брали туда за особые заслуги в учёбе, спорте, общественной работе или по блату. А если возрастом в пионеры не вышел, то и вовсе о лагере не мечтай. И куда бедному ребёнку на каникулы податься прикажете? Хорошо, если есть родственники где-нибудь подальше от пыльного города, поближе к природе с дикими малинниками и земляничными полянами, которые и Бергману не снились.
Мне, можно сказать, повезло. У моей мамы была сестра. Жила она совсем недалеко от Мелекесса (так в начале 60-ых годов назывался Димитровград), города некогда незаслуженно, а может быть, и заслуженно, обиженного императрицей Екатериной II-ой.
Матушка-государыня во время своего путешествия в Тавриду останавливалась на моей малой родине. Не то – коней в карете поменять, не то – заночевать по причине позднего времени. Легенда гласит следующее: оглядела Екатерина округу, губы скривила, сказала что-то жаргонное на немецком и добавила ещё татарское слово для убедительности. А уж молва народная своё дело сделала, будьте спокойны.
Название, говоришь, странное… Не без этого. Особенно, если его задом наперёд прочитать… да как раз на татарском языке. Понимаешь, о чём я? Ну вот, даже ты слышал кое-что из ненормативной лексики народов Поволжья.
Собственно, город-то наш был таким долгое время, что напоминал своим видом глухую провинцию ненавистного самодержавия. Вместо тротуаров везде прохудившиеся дощатые панели. Асфальт на дорогах – огромная редкость, всё больше мостовая… Нет, не из брусчатки. Обычный бутовый камень раскрошенный. Летом пыль, весной и осенью грязная жижа. А зимы-то снежной и нет почти. Одним словом – полный Мелекесс.
Но вернёмся к истории.
У мамы была родная сестра, которая жила неподалёку от живой незагаженной промышленными сбросами природы. Часа полтора-два на автобусе ехать до той татарской деревни, уютно возникающей в стекле ПАЗика среди буйной зелени. Ты верно угадал. Меня, как самого младшего в семье, в пионерский лагерь не отправляли. А ездил я к тётке, начиная с первого класса. Сам добирался. Да, собственно, что там добираться-то… На автостанции отец сажал в автобус, а как дойти до тёткиного дома я знал.
В тот год, когда произошли описываемые события, мне лет десять исполнилось. Это что получается? Точно, третий класс как раз закончил. Ещё год, и вот оно – начальное образование, можно сказать, в полном объёме. Взрослым себя ощущал, куда там иным-прочим!
От автобуса до тёткиного дома сам шёл. В руке чемоданчик фанерный, дерматином обшитый, знаешь, были такие: верно-верно, небольшой чемоданчик, не как у дембелей. В тот бы, дембельский, я и сам целиком влез… да ещё место для небольшой дворняги осталось.
Ага, иду с чемоданом. На голове картуз, на ногах сандалии. Чувствую себя настоящим полярником, вернувшимся с опасной зимовки откуда-нибудь с арктических островов, где полно моржей и белых медведей, как на фантике от шоколадных конфет, которые мы с мальчишками любили рассматривать в продуктовом магазине. Конфеты лежали на витрине. Долго лежали. Их никто не брал – больно уж дорого. А мне и в голову не приходило, чтобы помечтать, как бы я насладился шоколадом и вафельной начинкой (я тогда, впрочем, и не подозревал, что внутри конфеты могут быть ещё и вафли). Вот фантик – другое дело. Уж я бы нашёл ему применение… Но не сложилось. Когда хотелось, не вышло, а после уже и ни к чему. Так всегда в жизни: нечаянная радость приходит, когда её не ждёшь совсем, и не в коня корм…
В общем, не стану о детских мечтах тебе распространяться. Лучше рассказ продолжу.
Тётка встретила меня радушно, поставила на нехитрое довольствие, каким отличалась хрущёвская деревня, и отправила в люди – знакомиться с окружающим миром. В мире этом совсем не оказалось моих ровесников. Все пацаны года на четыре старше или на два-три младше. Девчонки-одногодки в той сельской местности, правда, имелись в наличии, но в тогдашнем моём возрасте это не тот контингент, с которым общаться хочется. Старшие сёстры дома настолько надоели, что ни о каких особах прекрасной половины человечества думать не хотелось. Так что пришлось мне решить для себя нелёгкую задачу: либо верховодить младшими мальчишками, либо пойти в адъютанты к старшим парням. Я на свою голову выбрал второй вариант, хотя поначалу эта дружба не предвещала ничего плохого.
Напротив тёткиного дома, через улицу и наискосок, стояло жилище Муси-бабая. Именно Муси, а не Мусы, как ты успел уже переиначить в своей голове, зашоренной традиционными заблуждениями. Муся-бабай был маме каким-то тоже родственником, правда, на более жидком киселе, чем родная сестра, моя, стало быть, тётка. Не могу точно вспомнить, кем же я ему приходился. Но то, что приходился, это точно.
Высоченный, широкий в кости и абсолютно гладко выбритый «под ноль», Муся-бабай напоминал мне могучего дива из восточных сказок. А когда я посмотрел фильм «Белое солнце пустыни», то сразу понял, что Абдулла в исполнении Кахи Кавсадзе настолько походит на этого деревенского великана, что мне даже жутко сделалось – бывает же такое сходство!
Сосед иногда зазывал меня, пацана, к себе в гости на правах родственника, если его жена надумывала испечь что-нибудь вкусненькое в русской печи. И я обычно бежал к нему в дом с удовольствием, хотя поначалу немного опасался суровой внешности своего не то двоюродного, не то троюродного деда, а может быть, даже и прадеда.
Мусю-бабая в деревне называли Цыганом. Не просто так называли. Он и в самом деле долгое время, ещё до войны, промышлял конокрадством, но ни разу не был пойман. За это моего родича все жители уважали и здоровались первыми. Хотя я могу и ошибаться относительно причины всеобщего почитания, поскольку Цыгану в те времена уже было изрядно за шестьдесят, а у татар с малолетства воспитывается чувство уважения к старшим. Так, быть может – именно это обстоятельство стало причиной повсеместного пиетета жителей деревни к Мусе-бабаю, а вовсе не его пропитанное вольным ветром и мятежным духом ночного ковыля прошлое? Кто знает. Что говорить, человек из 19-го века, ёпырмай!
Во время Великой Отечественной Цыган остепенился, был призван в армию. Сражался в разведке, ловко воруя тягловый скот из-под носа противника. И с немцами ему повоевать довелось и с самураями раскосыми в монгольских пустынях. Получил Цыган орден, несколько медалей и лёгкое ранение навылет. Ну, точно! В разведке же из деревни никто не воевал… Наверное… даже нет, не наверное… наверняка поэтому Мусю-бабая уважали, а не за его похождения по колхозным табунам.
Видишь, сколько версий перебрал, пока на правильной свой выбор не остановил. Вот она – память-то, сбоит временами.
Кстати, после победы, когда, как говорится «и на Тихом океане…», Цыган снова принялся за старое. Числился в колхозе счетоводом, а сам торговал на чёрном рынке крадеными жеребцами. Но возраст брал своё, и пришлось Мусе-бабаю осесть навсегда в деревне, женившись на своей старой зазнобе, абием (аби, абием в переводе с татарского – бабушка, прим. автора) Банат. Вернее, это мальчишкам она была бабушкой, а для Муся-бабая оставалась иртангэ шафекъ Банат (утренняя заря Банат), йолдыз минем Банат (звезда моя, Банат).
Очень Цыган любил свою супругу, как сейчас понимаю. Ревновал жутко в молодые годы. Говорят, даже плёткой отхлестал из-за своей горлинки какого-то уполномоченного городского, во френче и с руководящими директивами в кожаной папочке. Хорошо, того уполномоченного через день арестовали за саботаж, а то бы Мусе-бабаю несдобровать.
И вот под старость лет бывший конокрад и отважный разведчик решил подумать о душе, о Всевышнем вспомнил. Начал Коран почитывать и примкнул к группе особо религиозных старушек, которые отправляли культовые обычаи ислама коллективным манером в дни больших праздников.
Как ты понимаешь, в начале шестидесятых ни о какой мечети в татарской деревне и речи быть не могло, поэтому молиться собирались у кого-нибудь дома, по очереди. А Муся-бабай, как только почувствовал тягу к сакральному, так сразу и предложил свою избу в качестве молельного храма на постоянной основе. Может, таким вот образом хотел побыстрей грехи перед Аллахом искупить, а может быть, и просто широкая, сродни цыганской, душа не могла смириться, что нашествие верующих в часто небольшие домишки местных бабушек могут доставить им какое-то неудобство. А у Муси-бабая жильё огромное, хоть в футбол играй. Всех религиозных людей округи принять сможет, и тесно никому не покажется.
Так или иначе, все праздники, которые Коран предписывал проводить в молитвах, были у нас, мальчишек, перед глазами. Через улицу и немного наискосок.
Однажды летним вечером я играл со старшими пацанами в расшибалочку возле тёткиного дома. Мне невероятно везло, взрослые парни злились, но ничего с этим поделать не могли. А я уже представлял, что через недельку приеду в город и смогу купить в автомате газировки (хоть с газом, хоть без), сколько душа пожелает. Выигрыш предполагал и не такие расходы, но о покупке заветной конфеты с изображением белого медведя я всё ещё мечтать не осмеливался.
И тут кому-то из взрослых парней, как я сейчас понимаю с высоты полученного опыта, пришла идея «отвлечь этого соплюна Славку» от игры, а то ведь так можно и последние штаны просадить.
Вот один из обиженных мной игроков и говорит:
– Ну чё, пацаны, давайте шуганём богомольцев? Чтобы им мало не показалось… А то прямо у всех под носом опиум для народа раскуривают. Видите, сколько их сегодня! Человек тридцать к Цыгану в дом притащилось, не меньше.
– А как шугануть-то? – заинтересовался я, совсем забыв об игре.
– Нет ничего проще. Сейчас мы идём в огород к твоей тётке. Там есть большая тыква. Она с краю растёт, её никто, кроме меня, и не видел даже. Так что хозяйка не хватится, а хватится, всё на алкаша Пашку свалить можно. Он и себя-то не помнит. Скажешь, что сам видел, как он возле вашего огорода крутился… если что. А мы потом подтвердим.
– А тыква зачем?
– Притащи, тогда покажем.
Точно, дорогой мой птенчик, очистили мы тыкву изнутри, днище ей отрезали ровненько, чтоб стоять могла, не шатаясь, а потом… да, потом – то самое, что в голливудских фильмах о Хэллоуине показывают. С одной только разницей. Американцы привыкли глаза и нос тыкве ножом вырезать, а местные пацаны откуда-то коловорот притащили и насверлили отверстий ровно столько, сколько посчитали необходимым. И рот щербатый, и нос, и глаза… всё круглое.
Ни о каком Хэллоуине мы, татарская ребятня, разумеется, слыхом не слыхивали. Так всё делали, по наитию. Или это американцы традицию у нас спионерили, пока весь цвет тимуровского движения по лагерям друг дружку ночью зубной пастой мазал…
Потом, когда тыква оказалась обработанной описанным выше методом, мы тихонько прокрались во двор Муси-бабая и подслушали у незапертой форточки, что в доме творится. Хоть и неверующие пацаны старшие были, но понимали чуть-чуть арабский (именно на этом языке ведётся служба у мусульман) и могли догадаться, когда закончится всё.
Ага, время ещё есть. Ставим тыкву на пенёк, который от старой берёзы остался прямо за калиткой во дворе у Муси-бабая. Внутрь «пустой головы» – свечку зажженную, а сами старой фуфайкой тыкву прикрываем, чтобы никто с улицы раньше времени не приметил. Стемнело-то быстро, фонарей в деревне нет; огонёк далеко ж видать.
И вот слышим – голоса в доме усилились, в сени выходят молельщики. Ну, мы, недолго думая, фуфайку с тыквы сорвали и бегом за сарайку, что у тётки возле дома стояла. Носы и глаза только высунули, эффекта ждём от своей шутки.
И эффект был, смею тебя уверить. Такой эффект, что мы сами перепугались. Крики «О, шайтан!», «Хозар Ильяс, ярдем ит-эрга!», «Эжел мине кил-эрга!» [6 - в переводе с татарского эти выражения означают примерно следующее:– О, дьявол!– Святитель Николай, помоги!– Смерть моя пришла!] смешались в истошный выхлоп контуженного слона и привели в замешательство всех окрестных жителей. Не только верующих, между прочим. Мы с ребятами не стали дожидаться, чем закончится выступление татарского духовного хора имени не Турецкого, и разбежались по домам от греха подальше.
Следующим утром я проснулся, как ни в чём не бывало. События вчерашнего вечера с затаптывающими друг друга старушками стёрлись из памяти, будто ластиком. На душе – хорошо и покойно, ласковое и совсем не грозное солнце конца августа убаюкивало чувство опасности и зазывало поскорей выбежать во двор.
Я даже не обратил особого внимания, когда тётя спросила:
– Славка, где это ты вчера лазал, пострелёнок? Вон как рукав-то у тебя подран?
– Зацепился где-то, апа… не помню.
– Я тебе латку поставлю. Мама точно ругать будет. И-э-эх… сорванец. Никакого на тебя угомону нет. Хорошо, скоро в школу уже пойдёшь – там тебе учителя спуску-то не дадут.
Дело шло к обеду, когда я оказался неподалёку от дома Муси-бабая. Хозяин стоял возле калитки и чему-то загадочно улыбался. Потом Цыган поманил меня к себе своим корявым, как причудливый корешок, пальцем:
– Ислям, улым, киль али мында. Ислям, сынок, иди-ка сюда…
Я не стал дожидаться повторного приглашения, начисто забыв вчерашнее приключение, и подошёл.
Муся-бабай, ласково посмотрел в мои глаза, а потом задумчиво уставился на рукав рубашки, где весело сияла свежая тёткина латка. Потом он сказал:
– Ислям, мальчик, хочешь пирожки с творогом попробовать? Банат-аби испекла только что. Молоко парное… Пойдём?
И что тут сказать. Я так любил пирожки с творогом, что даже не стал возражать, хотя бы из приличия… один раз и сомневающимся голосом. Просто пошёл за Цыганом и всё.
Когда мы оказались в сенях, Муся-бабай закрыл дверь на крючок изнутри и протянул клок моей рубахи, на месте которого сейчас была заплата. Он только показал глазами на этот кусок материи, будто спрашивая: «Твоё?», и я сразу всё понял. Однако бежать было поздно и совершенно некуда.
Цыган снял со стены плеть, возможно, даже ту самую, которой однажды отходил уполномоченного из города, и два раза угостил меня по задней части крупа. Я кричал, как недостреленный заяц, мечась по сеням, словно юный Маугли, которого украли бандерлоги. Сейчас-то понимаю, что Муся-бабай только обозначил удары, а тогда казалось, что он хочет буквально забить меня насмерть.
Не помню точно, как удалось бежать, настолько был напуган и угнетён. Скорее всего, сам Цыган выпустил меня, откинув крючок с двери, поскольку и сам очень напугался полученному воспитательному результату.
Вылетел я зарёванный к тёткиному дому, а там, на куче брёвен уже местные пацаны меня выпасают. Дождались, когда подойду, и давай подзуживать: дескать, хочешь поквитаться, Славка? Тогда соверши своё героическое возмездие. Вот тебе молоток для этого. Специально припасли.
А план мести, что они мне предложили, был настолько по иезуитски гнусным, что впору брать его на вооружение в специальные подразделения «преподлейшей мести» при президенте любой державы.
Но в тот момент обида душила меня и не давала поступить зрело… поступить по-мужски. Что ты хочешь, десять лет пацану. Очень сложно в таком возрасте удержаться от крайних мер.
Ага, о мести расскажу…
Муся-бабай после обеда имел сибаритскую привычку спать пару часиков, а потом гулять выходил. Моцион – дело важное. Особенно в зрелых годах, в каких находился мой крёстный-через плётку-папа. А ходил он по улице, хочется отметить, в калошах, причём в любой сезон года. Такая была деревенская мода в тех краях моего местами счастливого детства.
Что такое калоши для татарина? Тогда, во времена кукурузных мечтаний имени Никиты Сергеевича, в деревне – это самый главный элемент одежды. Уважающие себя татары просто обязаны носить калоши. Татарские калоши высокие, немного отличаются от традиционных. Их обычно надевают с вязанными высокими носками, почти гольфами, чаще всего из козьей шерсти. Может быть, знаешь?
Так вот, поддразниваемый старшими мальчишками дождался я того момента, когда Муся-бабай затихарится после обеда. Пацаны специально даже к раскрытому настежь окну подкрадывались, послушать, захрапел Цыган или нет. Настолько им хотелось совершить акт вопиющего хулиганства моими руками.
А я ничего не видел, не ощущал. Пепел Хэллоуина стучал в моём мальчишеском сердце. Подумать о возможных последствиях мне тогда и в голову не приходило. И вот я уже сижу на крыльце, где всякий татарин оставляет обувь летом, если нет дождя.
Старался вбивать гвозди потихоньку, чтобы, не дай бог, не разбудить Мусю-бабая. Но, думаю, помогал мне тогда не бог, а сам шайтан. Не проснулся Цыган, не услышал судьбоносный тамтам молотка в моей гневной руке.
Выполнив предначертанное фатумом, я перебежал через улицу и уселся с мальчишками на завалинке. Играть ни во что не хотелось. Всем не терпелось узнать, что же выйдет из подлой шутки. Даже больше, чем вчера с тыквой и свечой, хотелось.
И вот из дверей показался бывший конокрад, бывший полковой разведчик, а ныне – жертва моей страшной мести, Муся-бабай.
Не стану смаковать подробности того, как Цыган летел с крыльца. Отмечу только, что полёт этот выглядел неожиданно красиво и светло… но ровно до той самой минуты, пока Муся-бабай не узнал о странной особенности закона всемирного тяготения – разбивать человеческий нос о деревянные мостки, совсем недавно установленные самим пострадавшим, но для совершенно иных целей.
Крик Цыгана был страшен и печален. Минут пять он практически не шевелился, только посылал нецензурные мэссиджи будущим поколениям, живущим на нашей планете. Думаю, если бы их, эти послания, удалось зафиксировать на каком-нибудь носителе акустической информации, то не один нынешний НИИ сломал бы себе… нет, не нос, а голову над расшифровкой завещания Муся-бабая. Там в частности было и такое послание:
– Ананны! Урыс сикк кен!
Я бы не стал произносить подобное при детях, ёлки-иголки!
Потом жертва прибитых калош (мужской род, единственное число; русский язык, 3 класс) кое-как пополз на крыльцо, зажимая рукой роскошно расквашенный нос. Мы с парнями сидели, как заворожённые, не проронив ни слова и не делая попыток ретироваться. А зря.
Недаром охотники говорят, что раненый зверь куда как опасней зверя здорового. Муся-бабай вновь показался на крыльце уже в совершенно новом обличье: без залитой кровью майки, но с плёткой в руке. Той самой, с которой мне буквально сегодня довелось познакомиться накоротке.
Цыган был прекрасен с обнажённым волосатым торсом, красным, как знамя революции, носом и с оружием древних в мощной деснице. Бег его был стремителен и грозен, как сама неизбежность. Думаю, так, наверное, бегали по ещё тёпленькой Земле тираннозавры в поисках белковой травоядной добычи. И это в его-то почти семьдесят лет, да ещё и босиком.
Большие деревенские парни мчались быстро, и вскоре почти все они рассосались по заулочкам, а меня и ещё двоих Муся-бабай загнал в тупик. Впереди только высокий забор. Другого пути нет. Деревенским-то старшеклассникам что, они – лбы здоровые – любую корову могли покрыть без подставки… при желании. Махнули через препятствие и – только ветер в ушах.
А я бежал и не верил, что смогу перебраться на другую сторону. Туда, где свобода и где себя можно почувствовать вольным мустангом, а не колхозной клячей во власти плохо управляемого конюха… с плетью. Не верил-то, не верил, но перелетел через забор за милую душу. Как Валерий Брумель на Олимпиаде в Токио.
Муся-бабай, правда, в последний момент ещё разок успел меня зацепить… чисто символически. И всё… Вот она желанная победа! Оглянулся и затрепетал – там же почти два моих роста, а тут его в один приём… Ничего себе!
Я и через три года с огромным трудом здешний забор преодолевал. А в то лето влетел как торпеда. Да-а-а-… Такого Мусю-бабая нужно на Олимпиаду в качестве тренера послать для бегунов и прыгунов. Верно же говорю, ёлки-иголки. Этакий Карабас Барабас от государственного спорткомитета.
А что дальше было?
Пришёл я к тётке поздно вечером, оглядываясь с опаской, вдруг да Цыган меня во дворе поджидает. Но всё было тихо. А назавтра я уехал рано утром первым же автобусом. Чуть свет вскочил, вещи в чемодан покидал и на автостанцию рванул. Тётя даже понять ничего не успела.
Два следующих лета в деревне не появлялся. Боялся, что Муся-бабай меня на азу по-татарски вмиг переведёт. Без специй. И фамилию не спросит.
И вот уже после окончания шестого класса, когда всё забылось, решился я и поехал в деревню к тётке. И в первый же день лоб в лоб столкнулся со своим крестником. История повторилась с пугающей точностью. Представляешь, стоит Муся-бабай у своей калитки. Пальцем подманивает.
– Ислям, улым, киль али мында.
Тут я уже решил стать фаталистом. Да и что толку от неизбежного бегать, я же мужчина, в конце концов. Пошёл. В сенях Муся-бабай усмехнулся и дверь на крючок закрыл. Посмотрел на меня с усмешкой – проверял, боюсь я или нет. А потом сказал без предисловий, будто недавно прерванную беседу продолжил. Будто знали мы оба, о чём речь… Да, собственно, так оно и было. А произнес Муся-бабай следующее:
– Ты мне отомстил?
Я кивнул.
– Дай теперь и мне отомстить. Я хоть и старый, но тоже хочется.
Затем Цыган снял свою знаменитую плеть с гвоздя, сложил её пополам и обозначил удар, чувствительно, но не больно. А потом мы сидели с ним за столом и ели расстегаи с фаршем из бараньего желудка, испечённые в русской печке Банат-аби. Но это не главное. Главное то, что там ещё были пирожки с творогом, мои любимые. Очень вкусно. Я же их три года ждал.
Муся-бабай дожил до 102-ух лет, а умер в результате обширного инфаркта. Об этом я узнал от тёти, когда приезжал в Димитровград уже солидным человеком, со своими взрослыми детьми.
И ещё я узнал вот что: умер Цыган за столом с кружкой пива в руке. Смерть достойная конокрада и разведчика, не так ли?
Славка вздохнул, поправил очки и продолжил:
– А теперь об Артурыче – который появился в моей жизни уже позднее. Я, когда пацаном был, голубятничал за милую душу. А как получилось-то… Один из старших братьев завёл голубей, чердак для них оборудовал. Немного позабавился и бросил… С почтарями же нужно постоянно заниматься, не считаясь со временем. А брательнику моему юные девы стали на ум приходить, заиграли кифары на небесах, одалиски заподмигивали с обложки журналов «Физкультура и спорт»… там, где про гимнастику писали. Какие уж тут голуби, когда одни шуры-муры на уме, ёлки-иголки?
Мать ворчала и без того, а тут голубиный начальник свою паству бросил на произвол судьбы. Хотели уже родители продавать птиц, но тут я выказал желание заниматься бесхозными голубями. Батя тут же у мамы соизволение выспросил, и началась для меня новая жизнь. Практически взрослая.
Голубятником быть – дело настолько азартное, что ни с каким казино и сравнить нельзя. Стоит только втянуться, тут тебе сразу начинается веселье. Задница в мыле, ни секундочки свободной. Зато дисциплина появляется и организованность. Как только я голубями заниматься начал, так у меня успеваемость в школе улучшилась. Верно говорю, не преувеличиваю.
У нас в городе голубей держали в основном блатные, все они меня значительно старше. А действиями голубятников управлял сам смотрящий из уголовных авторитетов. Его по имени никто не называл, обращались просто по отчеству – Артурыч. А те, что из воровских кругов, те и вовсе Керосином величали.
Так что оказался я самым молодым из голубятников. Ко мне с подачи Артурыча прозвище приклеилось – Принц Ислямка.
Поначалу все неплохо к пацану, то есть, ко мне, относились, вроде бы – пусть себе мелюзга потешится, а уж когда я начал споры выигрывать, тут сразу ко мне блатняк охладел до состояния предвоенной боевой готовности. Что за споры? Расскажу, ты не гони…
Через пару лет моего голубиного промысла двум своим самым старшим братьям подарил я, одному – мотороллер «Вятка», второму – мотовелосипед «Рига». Они только рот от удивления открыли. Но это к делу не относится…
А откуда у мальчишки такие деньги, как считаешь? Ну да, чтобы дорогую технику покупать…
Тут всё дело в спорах. Ради этого, собственно, голубей большинство и держало. Что такое споры? Сейчас поясню. Вот, скажем, малый спор. Червонец ему цена. Тут суть в следующем: двое спорщиков держат голубей за лапки на уровне пояса. По команде независимого судьи птиц отпускают. Чей голубь о землю ударился, тот проиграл. Тут главная хитрость – не кормить голубя перед самым спором. Отсаживать от остальных и питать по распорядку. Голуби жрут дурью: не понимают, что наелись. А если им, болезным, диету устроить, взлетят за милую душу лёгким пёрышком.
Вот ещё такой спор между голубятниками бытовал, от десяти до тридцати рублей за ставку. Нужно выпустить в небо двух молодых голубей разного пола. И тут в чью лаву обе птицы залетят, тот и победил. Вроде, «мой голубок твоего заманил».
Что такое лава? Лава – сетчатый ящик с предбанником, через который голуби попадают на чердак, к месту, как говорится, своей прописки и зимнего проживания. Ну, да, это если в доме голубей держишь. А если в отдельной голубятне, то там и чердак, и всё помещение для птиц предназначено.
От чего размер ставки в каком-либо «голубином» споре зависит, спрашиваешь? От возраста птиц, разумеется, и оттого, достаётся ли заманенный голубь победителю или нет. Один раз на пятьдесят рублей при мне спорили. Но очень редко такие высокие ставки практиковались.
Ещё Большой Спор был. На такое дело подписывались практически все голубятники города, поскольку ставки небольшие, а выигрыш просто огромный по тем временам – от двухсот до пятисот рублей. Это уж как договоришься. Суть Большого Спора такая: чей голубь прилетит быстрей из незнакомой местности и найдёт свою лаву, тот все деньги из банка за исключением комиссии организаторам забирает.
В Большом Споре, как правило, участвовали только почтовые голуби или полукровки, но никак не «бабочки». Так, сейчас поясню разницу. «Бабочки» – это обычные голуби, умеющие летать вертикально, у которых две дюжины перьев в хвосте.
Почтовые голуби были не у всех, очень дорого стоили. У них и перьев только двенадцать, и следовательно, скорость полёта значительно выше.
А ещё наряду с почтарями пользовались популярностью полукровки – помесь «бабочек» с почтарём. У меня было два таких голубя. Помню, первого обменял чуть не на десяток молодняка из «бабочек». Второго же в споре выиграл. Они, полукровки, почти не уступают в скорости почтовым, а иногда и превосходят. У полукровок обычно в хвосте четырнадцать перьев.
А ещё есть прямыши – сизые голуби, не отличить от диких. Прямыши летают прямо, вертикально подниматься не умеют. Высоту набирают вроде самолёта гражданской авиации… с натугой и под углом.
А также у нас выделяли, как особый подвид – лихих голубей. Это практически те же дички. Молодняк нельзя рядом с подобными птицами выпускать. Частенько сманивают с собой. Или, хуже того, до смерти заклёвывают.
Голуби очень жестокие птицы. Своих собратьев насмерть забивают, если те болеют. Но, с другой стороны, естественный отбор… стаю от эпидемии сберегают…
Вот, собственно, и весь ликбез для начинающего заводчика голубей.
Итак, большинство голубятников города готово было не просто меня растерзать, но и всех моих птиц забрать по праву сильного. Одно их останавливало – Артурыч спуску беспредельщикам не давал. Меня сразу под опеку взял, а ухарям и сявкам пояснил так:
– Покуда я здесь смотрящий, Ислямку чтоб никто и тронуть не смел, иначе распишу «под хохлому», ни один лепила не сошьёт!
И всё было бы хорошо…
…но однажды, это глубокой осенью случилось, Артурыч передал через пацанов, чтоб я к нему зашёл. Жил Керосин на съёмной квартире, хозяина которой никто не видел. Говорили, эту «хату» воровской общак спецом для смотрящего оплачивает. Точно не знаю, а вот врать не стану.
Пришёл я к Артурычу, он меня на кухню провёл, лимонадом угостил и коржиком свежим, ещё горячим, как сейчас помню, а сам всё чифирь сосал с какой-то таблеткой. Как мне ребята потом сказали, новокаин, скорее всего. Смотрел на меня Артурыч, прорисовывая пожилую улыбку сквозь жёлтую седину прокуренных усов и коричневые зубы… от частого употребления чифиря. Это мне тоже потом объяснили.
Смотрел Керосин с какой-то отеческой теплотой, но погладить не пытался… хотя ему хотелось. Я это совершенно явственно ощущал, будто кто-то мне в мозг мысли воровского авторитета транслировал.
Молчали. Я не смел и рта раскрыть, а Артурыч о чём-то своём думал. Хотя, как оказалось, не о своём, скорее – о моём.
– Слушай меня сюда, пацан, – прервал молчание Керосин, – весной я уеду из вашего города. Так братва решила. А вместо меня кто придёт, тому до голубятников нет никакого дела… кроме пополнения общака. Так что, смотри, Ислямка… Придётся тебе либо голубей продавать, либо в бой идти, как панфиловцу. Третьего не будет… Раздерут твоё хозяйство сявки с босотой приблатнённой, если сам раньше птиц не продашь. Но это путь для слабого. Хочешь оставаться в деле, должен себе авторитет завоевать.
Ты ещё пацан… Понимаю. Но если сейчас не станешь мужчиной, то можешь не стать им никогда. Я вот в своё время испугался… захотел лёгкой судьбы, не смог дружкам отцовским противостоять… вот и покатился по жизни, будто юла-волчок с батарейкой в заднице. Потом спохватился, стал себе авторитет зарабатывать… да он уже не тот… воровской…
Что смотришь так, думаешь, я с рождения в урках-то хожу? Это папашка у меня в законниках был, пока на сходняке под перо не подставился. Потом его друганы и меня под воровское дело развели. Грохнул я с ними сельпо одно по малолетке, так вот и начал заниматься не тем… Я же в детстве очень хотел моряком стать.
А ты хочешь, Славка, в иноземных портах побывать? Бомбей, Сан-Франциско… Вальпараисо… Даже не представляешь, пацан, как меня порой туда тянет… Спать неделями не могу, веришь… нет?..
А Керосином, знаешь, почему меня зовут? Я три автоцистерны с авиационным керосином увёл и продал в течение суток. Дело громкое было. «Мусора» меня срисовали, но доказать ничего не смогли в тот раз… Складского какого-то посадили… А ты его, парень, не жалей. Он столько на том складе у народа упёр, что мне и не снилось… И причём – даже со стула не вставая.
А теперь давай о твоих делах потолкуем.
Не желаю я того, чтобы сломали тебя об колено, а потом ещё и пристебаться у хозяйского сапога заставили… когда уеду… Поэтому сам выбирай, что тебе делать…
Первый путь самый простой – продашь голубей, и на том конец… А если задумаешь на своём стоять, и птиц разводить, как прежде, то нужно тебе, парень, ружьё доставать… Это определённо.
– А кто же мне ружьё-то продаст? И стрелять я не умею…
– Я тебе и куплю… помогу. Помогу обрез сделать, чтобы от родителей прятать удобней было… Потом, когда уеду, прибежит к тебе шакальё всякое, начнёт права качать… Ты не ссы… Скажи, что, мол, согласен на все условия, только сбегать на чердак… или, куда там, нужно. Вроде боишься ты сильно. А сам обрез заряжай – оба ствола. И пару патронов с собой прихвати… Научу-научу стрелять, не волнуйся…
Только об одном прошу, Ислямка, людного места избегай… Всё, что хочешь, делай, но отвлекай сявок на отдалённый участок. А там уже пали… только не по клешням, а под ноги этим засранцам.
– А они испугаются?
– Поверь мне, так испугаются, что в штаны наложат больше, чем унести смогут… Только не подрань ненароком. Вот если сделаешь, как говорю, то станут тебя уважать и бояться. А с придурками, Ислямка, только этак-то и нужно. Разговаривать с ними – лишь время терять.
Не отвечай мне сразу, подумай хорошо… Время пока есть. Потом скажешь, делать тебе обрез или нет…
– Дядя Артурыч, а нельзя как-то мирно?..
– Думаю, нет! Это… понимаешь… Тут такая штука… готов ли ты в какой-то момент стать предателем… Предателем своего дела. И, в зависимости от того, как всё обернётся, назовут тебя – то ли героем, то ли подлецом. Или, скорей всего, назовёшь ли ты сам себя… Что важнее… Осуждать твоё решение никто будет не вправе… Это только твоё. Но помни, уважение к себе – самое главное…
Знаешь, я потом две ночи спать не мог. Такое в голову приходило, когда глаза закрывал, что кричать хотелось. То Керосин прямо в грудь из ружья стрелял, то какие-то серые люди в полосатой арестантской робе пытались меня на кусочки порезать… чем-то вроде армейской хлеборезки…
И, самое плохое, что посоветоваться-то ни с кем нельзя: ни с отцом, ни с братьями… дело очень уж криминальное.
Решение пришло как бы вдруг. Понимаю теперь, что оно зрело и потом выкристаллизовалось не мгновенно, а тогда показалось – наитие снизошло. Одним словом, поднялся я наверх к голубям, стал их кормить… И тут один мой полукровка, я его Очучы [7 - очучы (татарск.) – лётчик] называл, самый быстрый, самый на подъём скорый, который трёх голубок к стае за один раз переманил, подошёл ко мне вразвалочку и в глаза посмотрел. Так мне тогда показалось. И, что характерно, не стал со всеми зерно клевать… а ведь голодный…
Посмотрел Очучы на меня, будто спросил: «Что, Ислям, бросить нас захотел? В чужие руки отдать? И не стыдно тебе, малай [8 - малай (татарск.) – мальчик], ещё же пионером был недавно? Разве пионеры друзей в беде бросают?»
Через неделю Артурыч отвёз меня в лес, где научил заряжать обрез и стрелять из него точно – так, чтобы, не дай бог, ни в кого не попасть случайно.
И вот наступила весна. Роскошная красавица весна, своим половодьем обозначив, что зима было невероятно снежной, живо распространялась по Нижнему Поволжью. Текли ручьи. Будто настоящие реки. Спешили куда-то люди, перемещались по стране, что-то строили, что-то возводили… Радио каждый день рассказывало нам об этом.
В один из таких тёплых солнечных дней я проводил Артурыча до автобусной станции, где он на прощанье сказал мне просто:
– Славка, ничего не бойся! Ты не должен никого убивать, кроме своего страха… И… если удастся попасть на океан, поклонись ему от меня… скажи, мол, любит тебя Артурыч… хоть и заочно…
А ещё через день, в воскресенье состоялся Большой Спор. Спор начинался с того, что каждый голубятник две недели готовил самого быстрого голубя к предстоящему соревнованию. Голубей кормили немного, чтобы они были легки на подъём.
В назначенный час соревнующиеся принесли своих пернатых спортсменов судьям, назначенным смотрящим. Всех птиц увезли в Самару на специальной машине в большой клетке. Туда ехали также несколько представителей, так называемой общественности, как сказали бы сейчас, активисты неформального профсоюза голубятников.
В Самаре голубей одновременно выпустили неподалёку от железнодорожного вокзала. А в Димитровграде их уже ждали хозяева. Победителем станет тот, чей голубь быстрее всех вернётся в свою лаву. Победитель будет один, и он получит всё.
В тот раз призовой фонд составил триста рублей. Полтинник ушёл на организацию проезда судей и в качестве процента с прибыли смотрящему (уже новому). А остальные две с половиной сотни… Тебе, думаю, не нужно напоминать, что такое в середине 60-ых годов означали эти деньги.
И мой Очучы прилетел первым!
Когда я получал приз из рук смотрящего, то услышал, как двое парней лет восемнадцати, уже посидевшие в зоне для малолетних преступников, пообещали наведаться ко мне вечерком, чтобы «купить» у героя голубя-победителя и поделиться призовым фондом. В голове у меня тут же щёлкнуло: «Пришло время, когда выяснится, кто же я на самом деле…»
Но в тот день напрасно прождал лихих гостей у себя на чердаке с заряженным обрезом. Уф-ф-ф… наверное, они совсем передумали. Обошлось… Но выводы мои оказались несколько преждевременными. Момент истины наступил через неделю.
В субботу мы учились практически до обеда. Только я на улицу выскочил, когда из школы вернулся… глядь – у калитки стоят два моих давешних «покупателя».
– Славка, мы за твоим Космонавтом пришли, Так ты его, кажется, называешь? Даём хорошие деньги – по полтинничку с брата, целый рубль! – говорит это здоровенное мурло, а сам… или само… не знаю, как правильно будет, усмехается мне в глаза нагло: – Ну, давай… тащи своего рекордсмена.
И тут, ребята, я буквально ослабел мебелью… Но виду не показал. Спорить не стал, быстро на чердак поднялся, посадил голубя в клетку. На дно тряпку кинул, а под неё обрез между прутьев протиснул…
– Ага, принёс! Может быть, ты нам голубя-то подаришь?.. У меня сегодня день рождения как раз… Зачем тебе рубль пацан? Деньги портят, слышал, небось? – с издёвкой сказал старший. – Давай сюда клетку!
Хорошо, у меня хватило ума не затеять стрельбу у себя во дворе. Я повернулся к парням и как можно жалостней попросил:
– Разрешите, я сам голубя донесу?.. Попрощаюсь по дороге.
– Хорошо, тащи сам, раз нравится. Нам же легче. Только не вздумай сдуру сигануть куда-нибудь в кусты. Найдём, ноги повыдёргиваем. Эй, Толян, глянь, голубь тот ли? Вдруг пацан вихляет!
– Не-е-ет, точно тот… Тот самый, что ни на есть… победитель… Чемпион! Из тысячи его узнаю. Пошли…
Дорога вела через пустырь. Я лихорадочно старался досчитать до ста, чтобы успокоиться и определить безлюдное место по числу сделанных шагов, поскольку глаза ничего толком не видели от нахлынувшего возбуждения. В голове всё крутились слова Артурыча… «Сявкам нужно только один раз показать, что они сявки… И всё…»
Но вот… дальше идти смысла нет. Я попытался выдернуть обрез, но тот, как назло, не проходил через решётку. Пришлось останавливаться и выпускать голубя в небо. Через дверцу в клетке обрезанное ружьё вылетело как по маслу. И тогда я направил стволы в сторону начинающих рецидивистов:
– Пошли вон, суки! Сейчас как пальну! Будете кровью срать, пока не сдохнете!
– Ты глянь, Толян, этот чижик решил нас пукалкой пугнуть… ха-ха… Ну, теперь, ты нам «Катеньку» [9 - «Катенька» (сленг) – в некоторых кругах так в советские времена обозначалась купюра достоинством в 100 рублей.] ещё будешь должен за нападение… каждому… – парень так и не понял, что в руках у меня было настоящее оружие, а не самодельная поджига. Он двинулся ко мне, поигрывая невесть откуда взявшимся воровским ножиком-трансформером.
И тут я собрался и произвёл классический выстрел под ноги нападавшему. Точно так, как показал мне Артурыч по прозвищу Керосин. И тут здоровенный лоб вдруг запричитал неожиданно визгливым голосом:
– Ой, мамочки, он мне фуй отстрелил! Сволочь! Доктора вызовите скорей! Ай, как больно!
Я очень испугался, что ПОПАЛ. Но оказалось, что ничуть не бывало. Просто от звука выстрела яростный голубятник неожиданно для себя обмочился и принял тёплые аммиачные массы за бешенную кровопотерю. Он опустился на колени и голосил:
– Только попробуй, только попробуй… ещё раз… я… я милицию позову…
Второй парень не стал дожидаться, чем закончатся боевые действия, и рванул так, будто за ним гнались дикие собаки… или шальная пуля. Но на самом деле никто за ним не гнался, а выстрел я сделал вверх – вроде бы, отсалютовал бегущему противнику.
Забрав клетку, вытащил картонные гильзы, не забыв, впрочем, дать обмочившемуся голубятнику понюхать, чем пахнет отработанный порох… это уже скорее из мальчишеского озорства, чем для профилактики.
Итак, противник был деморализован и развеян по ветру, так что мне не оставалось ничего иного, кроме как вернуться домой. Там меня с нетерпением поджидал уже вернувшийся восхитительный Очучы, одобрительно курлыкавший в лаве.
Руки потом дрожали ещё неделю, мешая уснуть… Ночью же, когда я провалился в какую-то странную полудрёму, мне привиделось, как вхожу в лаву с чердака, чтобы забрать свою пару замечательных полукровок.
За спиной кто-то таится. И этот кто-то сопит простуженным носом, будто особо и не заботится, чтобы остаться незамеченным. Я резко оборачиваюсь и вижу глубоко посаженные очки двустволки… Они уставились мне в лоб, словно выискивали местечко поудобней, куда отрыгнуть свою запыжёванную огненную пищу.
Кто держит ружьё, не видно. Только голос отчётливо чеканит слова в мальчишеском мозгу:
– Отдашь полукровок, останешься жив, не отдашь – быть тебе мертвее самой мёртвой кобылы…
Сон сном, но я тогда ещё даже подумать успел, мол, почему это мёртвая кобыла, а не, скажем, осёл? Отчего, зачем?
А потом из полумглы перед лицом появилась ладонь с корявыми, как ветки на старой яблоне, пальцами. Указательный перст погрозил мне, потом поманил к себе и отломился с характерным звуком взводимого курка… Пальцы стреляют?
Было раннее воскресное утро. За окном пропел соседский петух, заквохтали куры во дворе – значит, мама уже встала… Как всё-таки хорошо, что я вчера пальнул холостыми… А если б дробь случайно попала в ногу, тогда детской комнаты милиции точно не миновать. Или того хуже… Мне же как раз исполнилось четырнадцать… А с этого возраста уже и «самый гуманный в мире» советский закон становится суровым…
Потянулся, побежал к рукомойнику, потом к столу. Шаньги ещё дымились, а молоко отдавало теплом. И не было в тот момент никого более счастливого во всём белом свете, чем я. И в самом деле, никому больше не приходило в голову отобрать у меня голубей или деньги, воспользовавшись отроческим возрастом.
А через несколько месяцев я получил красивый конверт с заграничными марками возле чуть размытых почтовых штемпелей. От конверта пахло какими-то восточными специями и солью. Адрес был написан латинскими буквами… но почти по-русски: «USSR, Uliyanovskaya oblast, Dimitrovgrad, …, Saleevu Slave». Когда вскрыл конверт, то обнаружил внутри фотографию Артурыча в тельняшке, на плече которого сидела обезьяна, с виду – мартышка из иллюстраций к басням Крылова. Внизу было подписано: «Bombay, 196Х «, а на обороте: «Славка, жизнь – это Большой Спор! Я знал, что ты справишься… Твой Георгий Артурович».
Свадьба Ройфы
– Ага, не спал тут как-то, навалы памяти в мозгу ворочал, будто кочегар уголёк лопатой. Случай один припомнил. В общем и целом, ничего особенного, ничего экстраординарного, обычная жизнь. А гляди ты, зацепила конкретно. Вот послушай.
Я тогда в Новосибирске учился – в инженерно-строительном. Вместе со мной в одной группе гранит научный грыз некий студент прохладной жизни по фамилии Ройфа. Лёня, как сейчас помню. Жил в общаге, как все иногородние, но в отличие, скажем, от меня приехал он откуда-то из Сибири, а не из Европейской части СССР. И родители у него где-то рядом были в то время. Папа служил в войсках ПВО каким-то невероятно удачливым интендантом. Фамилия, разворотливость и связи тому способствовали. Его как раз в Новосибирск перевели, когда сын первый курс заканчивал. О маме нам, однокурсникам, ничего не было известно, поскольку Ройфа не отличался многословностью. Чаще молчал и слушал звуки извне, чем сам пытался тревожить атмосферный столб своими рассуждениями о жизни.
Никогда в связях ни с одной из факультетских девиц Леонид замечен не был, вёл себя тише воды в трёхдневный штиль, ниже английского газона в парке Виндзорского замка – резиденции герцога Эдинбургского с супругой. Ходили слухи, что наш сокурсник даже решил оставаться пожизненным холостяком из-за своей крайней стеснительности. И тут – как трубный гром среди ясного города Иерихона – Ройфа женится! Слух возник, будто бы, из ниоткуда и сразу же вызвал бурные обсуждения среди прекрасной половины курса. Ничего удивительного – всегда же хочется понять, отчего и, главное, как появилась вторая половинка у завзятого тихони и рохли.
А потом слухи из разряда сплетен перетекли в реальность, когда пригласил означенный Ройфа меня и ещё человек шесть-семь с нашего потока на свадьбу. Мы, как я уже заметил, собственно, и не знали ничего о его амурных делах, поскольку Лёня жил тихо, по вечерам зубрил начитанный на лекциях материал, к семинарам готовился. На танцы или другие массовые мероприятия – ни ногой. О девчонках в общаге и вовсе разговора не было. Шарахался от них, словно протодьякон от «Плейбоя». Если только где-то на стороне… Но когда, если парень всё свободное время отдавал посещению институтской библиотеки?
Не стали мы свои головы занимать рассуждениями о том, откуда у нашего Ройфы завелась невеста. Не стали, а просто отправились утром одной из суббот в пригород Новосибирска. Как сейчас помню, к обеденному времени оказались мы в чистеньком частном доме. Ничего себе домик: два этажа с мансардой, веранда – хоть в футбол гоняй, водопровод, газ. Всё честь по чести. Интенданты армейские хоть и не обладают такой ничем не ограниченной властью над личным составам, как господа офицеры от инфантерии, но тоже кой-чего стоят из-за своей близости к дефицитным продуктам, произведённым уже почти победившим социализмом.
Из хозяев – папа с мамой нашего сокурсника, их карманный шпиц по кличке Ройфа, чтоб уж точно не спутать ни с каким другим, и он сам, Леонид, что характерно, тоже Ройфа – в качестве запасного игрока. Из гостей – мягкотелая и равнодушная ко всему усатая плохо прореженным саксаульником для гномов невеста лет тридцати да наша великолепная, хоть и не вооружённая стрелковым оружием системы полковника Кольта, семёрка из общаги. И никого больше. Никого, представляешь, никого! Хорошо, скажем, молодая – сирота детдомовская. Но подруги-то у неё должны быть. Хотя бы одна, чтоб подпись в занюханном ЗАГСе поставить. Но там мама к документу, удостоверяющему акт гражданского состояния, приложилась. За свидетеля был какой-то чернявый парень, которого позднее за праздничным столом не оказалось.
Ты удивлён, что я невесту к гостям определил? Знаешь, она именно так себя и вела: будто бы забежала на минуточку, причём не по доброй воле, а в силу какой-то непонятной, не видной невооружённым взглядом необходимости. Но оставим эти подробности.
Мероприятие началось сразу же после того, как гости расселись вокруг раздвинутого специально для торжества стола. Все двенадцать персон уместились тютя в тютю – видать, очень хорошо Ройфа-папа считать умел. Да и мама тоже не подвела – угощенье оказалось на славу: кастрюля щей (по полторы порции на каждое студенческое рыло), тазик винегрета и ровно двенадцать рубленых бифштексов, какие в те далёкие и сказочные времена любили подавать в привокзальных ресторанах, плюхнув сверху жареное яйцо. На десерт внесли два кувшина компота из сухофруктов.
Мама нашего сокурсника выглядела очень гротесково. Она напоминала мне этакую бендершу из провинциального публич-ного дома, какими их описывали классики литературы начала века, тогда ещё – двадцатого. Полная брюнетка с излишним количеством импортного макияжа и парфюма, скорее всего, со стратегического склада строительных материалов, байковых портянок и этилового продукта, известного в узких кругах ГОСТа. Со склада, где служил супруг, не иначе.
Кроме того, мама-Ройфа была отмечена разного рода украшениями из благородных металлов и элегантной бижутерией от «Яблонекса» – связи военных интендантов с ювелирными и прочими брендами уже и в пору моей юности были развиты не на шутку. И ещё одна небольшая деталь – щёку хозяйки венчала небольшая эффектная бородавка в стиле мушки от средневековой аристократки. Александр Иванович Куприн, думаю, непременно использовал бы этот типаж в какой-нибудь повести.
Папа-Ройфа привычным движением развёл бутылку водки на девять человек пьющих. Восславили молодых и приступили к празднованию. Причём наши попытки выкрикнуть традиционное «горько!» были немедленно пресечены мамой, которая заявила, что в благопристойных семьях кошерных еврейских атеистов не принято потакать не лучшим образцам творчества так и не воспитанного веками лапотного народа.
Съели суп. Умяли добавку и приступили к бифштексам. Второй раз никто не наливал. Спиртного на столе не наблюдалось, и, мало того, похоже, его не было в принципе. Вот так раз. Не свадьба, а воскресный обед пролетария в чайной «Три поросёнка» в сокращённом с точки зрения алкоголя варианте, поскольку жена обнаружила заначку в тайном кармане трусов озабоченного похмельным синдромом люмпена во время стирки оных.
А с начала свадебного банкета прошло всего-то минут двадцать-тридцать. Мы с ребятами переглянулись, поздравили молодых ещё раз, подняв гранёные стаканы, по всей видимости, оказавшиеся лишними в солдатской столовой. Правда, второй тост оказался лечебно-диетическим – с компотом имени Мичурина вместо водки.
Спустя ещё пять минут мы откланялись и потянулись к выходу трезвым клином порядком озадаченных, но не успевших пасть ангелов.
В дверях Ройфа-папа каждому из нас пожал руку и осчастливил персональным напутствием.
– Молодцом, так держать! Как говорится, делу время, на свадьбу – час!
– Учитесь строительному делу настоящим образом, молодой человек! Это вам не воздушные замки… Здесь полёт мысли!
– Рад был знакомству! Передавайте привет маме.
– Свадьба в жизни мужчины занимает особое место, четвёртое – после службы, азартных игр и торговли.
– Будете в наших краях, заглядывайте. Роза Борисовна любит гостей. Правда, Розочка?
– Главное, парни, чтоб голова работала! Тогда и желудок будет трудиться регулярно.
– Помните, ребята, партия – наш рулевой! И это не пустые слова. В вашем возрасте уже пора присматриваться к рулевым тягам.
Оказавшись на улице, бывшие гости за исключением, разумеется, бывшей невесты (теперешней законной супруги) принялись шарить по карманам. Денег хватило на три бутылки ликёра «Розовый» – единственный более или менее достойный благородных донов напиток, оказавшийся в ближайшем магазине.
Ты никогда не употреблял ликёр «Розовый»? И хорошо. Впечатление после его проникновения в организм такое, будто из парикмахерской вышел. Причём там тебя постригли, побрили, освежили чем-то упоительно-розовым, а потом вывернули наизнанку.
Вот на такой свадьбе мне посчастливилось погулять самым чудесным образом. А Ройфа развёлся уже через пару месяцев, оставив, правда, от «счастливой супружеской жизни» фамилию загостившейся жены. Теперь наш однокурсник стал Леонидом… э-э-э… не то Спиридоновым, не то Смирновым. Вероятно, ему с новой фамилией было более удобно подступиться к рулевым тягам партии, о чём его отец-интендант позаботился таким затейливым образом.
– Вот ведь Адихмантьев сын! – поставил точку в свадебной истории Славка Салеев, видимо, имея в виду своего однокурсника Лёню.
– Сын Ройфы?
– Сын Ройфы и Розы Борисовны…
– Не то слово! Сын, да ещё какой!
– Как сказал друг моего друга Гульбарий… Это вам не в шкапчике сидеть!
– Точно, не в скворешнике!
Бермуды, история создания образа
//-- (Салеев открывает секреты) --//
Салеев щёлкнул тумблером электрического чайника от дружественной, неустанно думающей за нас TEFAL-и (не путать с кефалью) MULINEX-а и завёл со мной разговор о разных природных катаклизмах. Это он так к выходу на антенное поле себя предварял, и меня к предстоящим трудностям заодно готовил или что-то вроде того. В антенное поле выйти с регламентными намерениями – это вам не бублик с маком… Вот-вот, именно. Просто так на фидеры и антенные полотна бросаться не станешь в радиотехническом масштабе дружно марширующих децибел. Тут подготовка, и нешуточная, требуется. Без чая не обойдёшься. Никак.
– Значит так, кавалер Иванов, – глаза Славика излучали отеческое тепло, – слушай меня сюда, мой птенчик. Случилась сия оказия в городу Новосибирском весной 1969-го года, где я тогда учился. И не пялься на меня так голубыми брызгами – это ещё до призыва «на моря» было. Ну, правильно ты понял – первый блин у меня плохо слепился. Ульяновский политех попозже уже был, после армии, когда я набрался ума-разума у достойных людей. И что за моду взял перебивать? Сиди и слушай, как мышка. Дядька травить станет.
В году 1969-ом, как и во все прочие краснознамённые времена, наступила праздничная дата. Да, точно – 1 Мая, как сейчас помню. Денёк радовал так, что я сразу из штанов выпал, влез в шорты и в сандалиях на босу ногу пошкандыбал на демонстрацию, сам же помнишь, как студиозов туда силком волокли, вплоть до отчисления. Не помнишь? Ах, у вас вообще было строем принято? И в форме? Вот тебе на, а я уже было подумал, что ты совсем мало горя видел, один только я во славу отечественной науки мешками кровь проливал.
Что, говоришь, будто шорты в СССР ещё не придумали в означенное время? Не знаю, как в остальном государстве, а в Новосибирске точно придумали. Я сам и придумал. И зря не веришь. Не похожие на те, конечно, какие сейчас молодёжь носит. Нет-нет. У нынешних шорт такая мотня болтается, что туда можно килограммов пять огурцов припрятать, а у моих по-другому, там только один помещался… с трудом. Да какие там Бермуды! Ах, если от слова «мотня», тогда оно конечно. Пусть будут берМУДЫ, раз тебе так хочется. Как говорят в Одессе, Моня не трясите бейцами, я вас умоляю.
А про свои, так сказать, шортовы Бермуды я тебе так скажу – они у меня из старого трико были сделаны. Помнишь, думаю; сам, небось, в таких на уроках физкультуры вышивал словно социалистический Адам без яблока? О, кстати, отгадай-ка, братец загадку: с луком и яйцом, но не пирожок. Что, слабо? Так ведь всё просто до неприличия – это Робин Гуд. Почему – не к месту? Очень даже к месту, если припомнить, в чём ходили лесные братья по средневековому Шервудскому лесу.
Штанины с резинками у трико я обрезал почти до колена, чтобы ногам свободнее было. Чем не Версаче? Ну, да ладно, не привык я гордиться собственной изобретательностью. Не вводи меня в краску под старость-то лет.
Поехал в обновке к месту сбора. Народ всё на меня в троллейбусе косился, пока я старушкой с авоськой срамные свои ноги цвета социалистического цыплёнка из магазина полуфабрикатов со скромной вывеской «Птенчик» прикрыть не догадался. Хоть и жарко на улице, а раздеваться, как я, ещё никто особо не рисковал. Просто мода до Новосибирска поздно доходит, а в те времена и подавно. Но ничего, доехал вполне мирно, без драки.
Построились мы в колонны всем студенческим миром и к трибунам под музыку двинулись. Мир! Труд! Май! И все полагающиеся почести ЧК КПСС. Куратор наш, как только меня увидел, сразу плакатом загородил, который во весь мой рост рассказывал миру о кривой посещаемости общественных наук студентами физиками. Она практически почти распрямилась, достигнув отметки 99,9 %. Ещё на плакате были изображены отличник с отличницей, взявшиеся за руки в припадке уже не вполне контролируемого ленинизма.
Иду я с этим выдающимся во все стороны фанерным образчиком победившего социалистического благолепия, жизни радуюсь. Кругом ребята из группы. Песни под гитару поют, портвешком балуются в полутайне. Как-как? Сам что ли не понял? Это когда преподы знают, что ты пить будешь, но делают вид, что не догадываются. А ты делаешь вид, что прячешь стакан и бутылку. И всем хорошо и привольно. Ну, уж… нет. Не как на этом унылом Западе. Мы вполне себе без стыдливых пакетов и без газет обходились. Карманы-то в те социалистические времена были, как и деревья, достаточно большими. Туда не то, что ноль седьмую модель бормотени упрятать труда не составляло, но и малое собрание сочинений отцов-основоположников вместе с конспектом лекций по сопромату утоптать ничего не стоило.
Итак, демонстрация трудящихся и примкнувших к ним студентов прохладной жизни. И движемся мы этаким вот замечательным манером, от незатейливых советских радостей в экстаз приходя. Шарики, кумач, здравицы в честь живых и усопших вождей. Душа радуется. Одно неважно – из-за плаката почти ни хрена не видать. Только ноги впереди идущих и неба кусочек пронзительной, как «синий экран смерти» на «упавшей» от встречи с беспринципным хакером «винде».
Подошли к Оперному театру. Я взгляд с привлекательных женских лодыжек в стилистике Анны Павловой, что мне прямо по курсу показывали, перевёл на купол местожительства сибирской Терпсихоры. Знаково получилось, лучше не бывает. Будто смотрел на балетные ножки… глядь, а тут тебе и сценические подмостки прямо по курсу.
Только внезапно почуял я… Ну, ощутил, если тебе угодно. Понял, говоря короче, что темно становится ни с того ни с сего. Как поздним вечером, в общем. Глянул я вверх – прямо перед собой – и обомлел, будто бы дамочка экзальтированная, от звуков военного духового оркестра. Из-за оперного театра выползала абсолютно чёрная туча, я таких в своей жизни не видел. Знаешь, будто днище свежепросмолённой лодки, или спина эфиопа в бане, когда свет выключили.
Почему в бане? Так я эфиопов только в бане и видел… Где-где? Во Владике. Мы туда на плавбазу ремонтироваться заходили. Ну да, это уже чуточку позже по времени. А я знаю, откуда на Дальнем Востоке эфиопы взялись на 55-ом году советской власти… Может их там выращивали нарочно, чтобы японцев пугать… я, что ли, доктор, чтоб ставить тебе на весь Дальний Восток диагнозы?.. Да точно эфиопы, к бабке не ходи… Мы когда на губе сидели, кавторанг тамошний так и сказал, мол, избили двух граждан из дружественной Эфиопии возле пивного ларька из хулиганских побуждений… Ну-у, ты будешь слушать или перебивать всякими дурацкими вопросами?
Ага, на туче остановились. Народ, который внимание, как и я, на атмосферу обратил, почувствовал недоброе. А остальным природные обстоятельства пока замечательными и праздничными кажутся. Тепло-то – оно – знать, не только снаружи греет теперь. Раз есть горячительное в природе, отчего бы ему не оказаться в организмах социалистически спроектированных людей, ёлки двадцать. Верно излагаю?
Но – кто о чём, а я о туче. Короче говоря, всё как-то стремительно случилось. Так что – я даже понять ничего не успел или слова, какого, немудрящего, дескать, сейчас осадками приголубит в полный рост, сказать соседям по колонне.
Солнце с неба, будто корова языком смахнула по всей его окружности, ветер жуткий поднялся, и повалил снег. Представляешь? Не такой снег, какой обычно случается в периоды осенних междувластий. Нет, самый настоящий снегопад, будто в разгар зимы. Причём настолько обильный и густой, что весь транспорт встал разом. Остолбенел словно бы от подобной наглости, остолбенел и ласты склеил.
Снега за полчаса по колено навалило. Тут не до демонстрации, до дому бы досквозить поскорей. Я же в своих чудо-шортах и сандаликах на босу ногу, аки полный и конкретный пердимонокль среди полноценных лорнетов выгляжу. Бросил я плакат в первый же образовавшийся сугроб и попёр флагманом ледокольного флота на дорожку, осваиваемую первопроходцами. Какое там – ещё не натоптали тропу-то толком. По целине шурую, как эскимос с похмелья.
Мне и на троллейбусе-то не ближний свет добираться в свой Кировский район на другом берегу Оби, а тут полное потрясение для молодого парня – пешком топай по снежному бурьяну. Весь Коммунальный мост – по-моему, тогда он именно так назывался – кажется парализованным. Транспорт стоит на протяжении всей его длины. Гремят клаксоны, воют сирены. А посередине я в своих бермудах вышиваю фигурным крестиком, притаптывая голой пяткой снег к асфальту. Если бы в этот момент на мосту оказалась Голливудская съёмочная группа, то ей бы удалось снять лучший эпизод из фильма о России со мной в главной роли. А в роли белого медведя, кто? Лоуренс Оливье, в крайнем случае, Фрэнк Синатра. Никак не меньше…
Не помню, сколько шёл, но когда добрался до частного домика, где комнату снимал, транспорт ещё не курсировал, хотя смеркаться начинало. Не успели дороги расчистить. Ну, хорошо, согласен, не мог я так долго идти, чтобы сумерки наступили. Выходит, это у меня в глазах всё помутилось. Так или иначе, добрёл я до заветной калитки и на крыльцо упал в своём гениальном изобретении от кутюр. Мокрый. Потный. Измочаленный. Но-но, о резине ни слова!
Хозяйка моя, тётя Паша, дверь открыла и запричитала с белорусско-кубанским акцентом, который приобрела в процессе сексуально-национальной ассимиляции от двух первых своих мужей:
– Славка, бес! Да, ты зовсим змерз ли чё ли, али ещё живой, байстрюк неразумный? Ну хто ж в мае в трусах босиком гуляет? У нас тут такая метилогия, шо ни адному прогнозу верить никак нэвозможна. У Сибиры живом, Славка, эта тебе не в Новочеркасске на рынок сбегать. Ой, да у табя ж усе ноги, хлопец, белые, як смятана. Давай быстро у койку. Буду тебя лячить по-народному.
Тётя Паша растёрла меня крепчайшим самогоном торговой марки «первач», завернула в три одеяла и напоила крутым кипятком с калиной и мёдом. После полученных профилактических процедур я спал почти сутки. Не заболел. Даже не кашлянул ни разу. К чему это тебе рассказал, спрашиваешь? А к тому, что сандалии свои и бермуды спрячь подальше, когда на антенну пойдём (прозвучало с не меньшим пафосом, чем «когда на Мамая пойдём»). Не спирт же на тебя, стервеца, потом изводить. План его регламентного использования давно в моей творческой лаборатории учтён, утверждён и активированным углем загашен. Во-о-о-т…
При последних словах Славик хитро улыбнулся, и его повлекло на звук клокочущей в чайнике воды. Я не стал с ним спорить, что на РЭМовский [10 - РЭМ – ремонтно-эксплуатационная мастерская, объект в нашем Печорском центре ОВД, где работал мой друг Славка Салеев некоторое время, пока не оказался в радиобюро. Затем несколько лет мы трудились вместе, так сказать, в одном инкубаторе, а потом его не стало; и тут ничего поделать нельзя – такова жизнь. Иначе просто не бывает.] спирт посягать и не думал. У меня свой стоит в книжном шкафу со зловещей надписью «Яд органический СТРОГО!» А что связано со словом «строго» у меня иногда допытываются дотошные проверяющие. Я объясняю, что дальше должно было быть написано: «…запрещается употреблять в сыром виде», но, как на грех, этикетка вздумала закончиться… в отличие от не иссякающей инженерной мысли. А я бы продолжил и совсем за горизонт, так примерно: «… перед употреблением согреть человеческим теплом до готовности». Этаким-то манером, пожалуй, будет и полно, и всеобъемлюще. И ружьё из скандального арсенала Антон Палыча пальнуло, а вы и не заметили, как уже и к чайному столу пора.
Салеев заварил знатный чаёк под названием «татарский чифиръ дружба». При этом он рассказывал своё понимание процесса, которое приобрёл от тёти Паши, той самой квартирной хозяйки из Новосибирска. Тётя Паша научила Салеева на всю жизнь, что с водой всегда нужно обходиться осторожно. Нельзя желать кому-то зла, когда наливаешь что-то текучее на основе воды.
– Вада усё помнит, – говорила Славке тётя Паша. – Она табе потом твои же мысли дурные вернёт с лихвой. Не знаю – почему. Нэ гаварил мне никто. Сама догадалась… Голос мне был. Ты, Славка, всегда добра людям желай, когда будешь чайник ставить на огонь, из бутылочки разлив вести, или чем другим угощать. Верно тебе гавару, как Бог свят. А больше ничего не спрашивай, всо тебе и так сказала.
Не потому ли я так люблю чай, заваренный моим другом Славкой Салеевым?
Торпедная атака
– Вот скажи мне, дружок мой махонький, много ли ты знаешь случаев, когда за разгильдяйство правительственные награды давали? Причём, заметь, не просто какие-нибудь второстепенные, а самые, что ни на есть, высокие. Не слышу? Не помнишь ничего такого… Вот ведь дела… И, действительно, разгильдяйство и слепой фатализм только кочевым народам помогает. Верно мыслишь, я о цыганах глаголю. Не зря же в народе термин «цыганское счастье» довольно популярен.
И ещё татарам немного везёт в этом плане. Пращуры наши тоже раньше кочевали – будь здоров! Только тогда предков этих татаро-монголами называли. Хорошо, не стану загадками изъясняться, а расскажу лучше свою историю, которую вспомнил недавно.
Когда я «на моря» призвался, то во Владик в «учебку» попал. Там нас, срочников, сразу на потоки разделили: кого на дизеля, кого на атомные субмарины. На атомные аппараты, собственно, не брали никого, кроме сверхсрочников. Там экипаж практически из одних офицеров и мичманов состоял в те времена. А морячков срочной службы привлекали только для затыкания дыр в штатном расписании.
Нас, «дизелистов», тоже по потокам разбили. Одних в команду изучения лодок морского класса проекта 613, куда и я попал, назначили. Вторая же половина училась на субмарины 641-го проекта. Эти лодки считались океанскими, и в кругосветку могли – в случае крайней нужды. Субмарины первоклассные, для того времени, считай, эталон бесшумного хода. По НАТО-вской классификации их называли «Foxtrot» [11 - Foxtrot – От английского fox – лиса, trot – рысь.]. Почему? Думаю, что из-за особенных качеств этих аппаратов. По причине малого шума двигателей в экономичном режиме такие лодки могли незаметно приблизиться к цели в обход любой акустической разведки, как подкрадывается к добыче лиса или рысь.
Поначалу, мы, попавшие на субмарины морского класса, завидовали «фокстротовцам». И особенно после того, как мичман из преподавателей рассказал нам историю недавних времён. Но потом всё как-то забылось. Некогда было испытывать зависть, поскольку свободного времени на эти глупости не оставалось – учёба оказалась очень напряжённой. Особенно – практика.
Да, а историю, ту, что мичман в «учебке» рассказал, я как раз вспомнил недавно. Не знаю, честно говоря, что в ней правда, что вымысел. Никогда после службы этого милитаристского сюжета мне слышать не доводилось. Не то оказался он сугубо легендой местного масштаба, не то можно реальное событие это отнести к режиму совершенно секретных, о которых распространяться не принято.
А теперь? Теперь-то кому интересны дела сорокалетней давности? Только вот если тебе. Рассказывать? Ну, слушай.
Во второй половине 60-ых годов прошлого века дела в бассейне Тихого пацифиста (Pacific ocesn) океана обстояли весьма неважно. С точки зрения напряжённости жуткой и возможностью внезапного выхода из-под контроля ситуации, созданной обстоятельствами «холодной войны».
Регион был буквально насыщен военной техникой. Во Вьетнаме шла полномасштабная война. В Корее она недавно закончилась, разделив страну на две части. И вдоль побережья страны Утренней Свежести постоянно курсировали корабли военно-морских сил США.
В такой обстановке вооружённым силам СССР просто необходимо было держать ушки на макушке и следить за каждым шагом супостатов-ворогов. Вот поэтому наши океанские лодки проекта 641 постоянно уходили в рейды из Владивостокской базы по патрулированию морей Тихого океана, чтобы знать мельчайшие подробности о каждом предполагаемом шаге вероятного противника. Но при всём при этом для командиров субмарин и надводных кораблей был издан приказ – на провокации не поддаваться и самим их не создавать, поскольку закончиться вольная трактовка манёвра противника могла весьма плачевно для всего человечества.
И вот в разгар невероятно круто заваренной обстановки, от которой за триста кабельтовых разило пироксилином, как от бомжа афродизиаками трёхнедельного запоя, одна из лодок класса «Foxtrot» обозначилась неподалёку от Корейского полуострова. Субмарина уже возвращалась из рейда, но всё ещё находилась в состоянии выполнения боевой задачи.
И тут прямо по курсу появилось несколько целей. Гидроакустики быстро определили, что впереди соединение американского флота во главе с авианосцем «Enterprise». Как говорится, благородный джентльмен и сопровождающие его лица.
Лодка шла не скрытно, в походном режиме, и потому её также быстро обнаружили акустики вероятного противника. Командир американского флагмана отдал приказ сбросить обороты до самых малых и оставаться на курсе следования «Фокстрота». Оно и понятно – этакая гадость, устроенная русским, обещала принести моральное удовлетворение честолюбивым янки.
Почему? А всё дело в том, что во время рейда командир советской субмарины был обязан следовать по заранее утверждённому курсу для выполнения боевой задачи. Любое значительное отклонение после похода приводило к бумажной тягомотине с объяснениями причин отклонения от маршрута. Особисты, осназовцы, штаб флота… В принципе, не самое худшее, что может случиться с подводником, но какой же военный любит оправдываться, пусть даже перед командованием.
А пойти напролом под американской эскадрой, спросишь ты? Спросишь? Ну вот, спросил. Тогда отвечаю. Проход на глубине под авианосцем в тех условиях международной напряжённости мог быть воспринят не просто как провокация, а в качестве вполне реальной атаки. Холодная война, хоть и холодная, но всё же война. Отоварить советскую субмарину под предлогом прямого нападения – милое дело.
Командир «Фокстрота» несколько секунд оценивал ситуацию, а потом отдал, казалось бы, совершенно убийственную команду: «Носовые, к атаке товсь!» Я думаю, у экипажа в это время сильно сжалась мышца сфинктера. Но дальше последовала другая директива: «Торпеды из отсека убрать!» а потом только – «Носовыми, по цели авианосец, предположительно, «Enterprise» – залп!»
Ты, наверное, думаешь, что холостой выстрел несуществующей торпедой, это полная ерунда, одни понты на разводе, как говорят современные взрослые дяди от крутых сходняков. Так вот, слушай меня сюда, мон шер, ни хрена ж ты не угадал. Залп из носовых водяным пузырём – дело крутое, по перепонкам гидроакустикам так вдаряет, что потом полный монплезир с кровавыми мальчиками в глазах. Если здоровье позволяет, то минут десять-пятнадцать в ауте акустики проваляются, а если ж не шибко хорошо с этим делом, то полная дисквалификация с частичной потерей слуха.
Наши-то звуковики в курсе были, наушники поснимали. А у американцев паника после залпа, растерянность и деморализация. Командир 641-ой на это и рассчитывал. Сразу после удара из носовых, дизелисты «дали по газам» и на глубине под авианосцем проскочили. Мало того, что американские акустики не в форме, мягко говоря, оказались, так ещё и шумы двигателей своих и чужих слились в один интернациональный гул. Как заметил бы известный тебе Мишель Лермон, смешались в кучу кони, люди… и «Enterprise» лежит на блюде.
Таким образом, лодка вылетела в нескольких кабельтовых с другой стороны флотилии вероятного противника. А потом – погружение на максимальную глубину и почти двое суток ухода на экономичном ходу в режиме молчания.
Если рысь уходит на цыпочках, на подушечках мягких лап, то разве кто сможет удержать, поймать такого невероятно осторожного зверя. Это не вопрос, а констатация факта, Дмитрий Александрович, имей в виду.
Американцы, конечно же, все свои силы и средства подключили, чтоб беглянку стреножить, да – куда там. Вскоре субмарина обозначилась на Владивостокском рейде, а кэпа на ковёр к командующему Тихоокеанским флотом вызвали. Сам же понимаешь, что сыр-бор в эфире, радиоперехваты… и всё такое… Одним словом, о художествах атакующего «Фокстрота» на базе не знал только ленивый.
И вот это рандеву, можно сказать, Дальневосточное дерби…
– Товарищ капитан первого ранга, это ваша лодка находилась такого-то числа в таком-то квадрате?
– Так точно, товарищ командующий!
– Хорошо, что не отпираешься хотя бы. Да и, собственно, никого там, кроме тебя, не было. Это ты произвёл холостой залп по надводной группировке вероятного противника?
– Так точно, товарищ командующий! Обозначил торпедную атаку по цели… по учебной цели. Команда отработала навыки боевого мастерства…
– Тебе, хрен морской, кто давал команду атаковать?! По какому праву стрелял? Ты знаешь, Христофора Колумба мать, какой шум вокруг твоей провокации происходит. Кремль уже нотами дипломатическими завален. И будь капитан «Enterprise»-а таким же дуболомом, как ты, неизвестно, чем бы всё кончилось. Ты понимаешь, что война могла начаться?
– Никак нет, товарищ командующий, не могла. Акустики у них сразу поняли, в чём дело. Такая контузия бывает только в случае, если воздушным пузырём стреляешь.
– Ну, ты фрукт, капитан! Объяснить-то можешь, чего стрелял?
– Они мне пройти по намеченному курсу мешали, а, стало быть, боевую задачу выполнить.
– Что ты из меня дурака-то делаешь? Прекрасно же знаешь, капитан, что в случае экстренных обстоятельств мог изменить курс следования. Или подождать, пока авианосец со своей артелью мимо пройдёт.
– Товарищ командующий, подождать нельзя было. Американцы нас засекли и машины врубили на самый малый, специально, сволочи, мне в малину гадили. Под ними не пройти в таком режиме, объявят провокацией. А обойти и курс сменить, так потом рапортами у вас в штабе на мелкие ракушки разложат. Кому же захочется…
– Так ты, товарищ капитан первого ранга, лёгкой жизни захотел?! Объяснительными, видишь ли, ему пачкаться не с руки. А вот лишишься погон, тогда как? Будь ты капитаном второго ранга, я б своей волей мигом тебя на гражданку отправил… в лучшем случае. А то бы и в прокуратуру дело твоё передал…
Тут нужно пояснить, что все дисциплинарные действия, связанные с разжалованием и увольнением из рядов, вплоть до капитанов второго ранга, производились на уровне командования флота, а вот если проштрафившийся носил звание кэпа раз (так на флоте принято в разговорной речи называть капитана первого ранга), то тут уже прерогатива принятия решения оказывалась только у главкома ВМФ.
Таким образом, командующий Тихоокеанским флотом не мог сам принять решения о наказании, а потому отправил документы в Москву с представлением на разжалование опального командира «атакующего лиса». Главкомом ВМФ был тогда адмирал Горшков, по рассказам, человек достаточно импульсивный и решительный. Не знаю, советовался ли он в Политбюро, но, получив документы из Владивостока, махнул шашкой и… наградил командира, торпедировавшего авианосец «Enterprise» воздушным пузырём и ушедшего от погони на малом ходу, орденом Ленина. Золотую Звезду Героя СССР кэпу раз не дали, поскольку время всё-таки мирное. Не полагалось.
Вот так в результате разгильдяйства, больше похожего на гипертрофированный патриотизм, была получена высокая правительственная награда. А ведь всё могло закончиться лишением формы или даже заведением дела военной прокуратурой.
Вот я и говорю, разве можно победить страну, в которой за хулиганство государственные награды вручают? То-то.
Недавно, припомнив ту давешнюю историю мичмана из Владивостокской «учебки», я полез в Интернет, чтобы проверить, насколько она соответствует истине. Нельзя сказать, чтобы очень уж досконально занимался поиском, но вот что мне удалось установить. В шестидесятые годы 20-го века орденом Ленина был награждён один командир из числа капитанов лодок 641-го проекта на Тихоокеанском флоте. И звали его Станиславом Львовичем Шишковым.
Правда, при упоминании награды, вручённой этому капитану, была процитирована несколько аморфная формулировка «за неоценимый вклад в развитие подводной лодки проекта 641». И всё, и никаких подробностей.
Тот ли это капитан, тот ли эпизод, о котором я тебе рассказал, не знаю. Вполне возможно, что в настоящем случае мы имеем дело лишь с легендой, но верить в легенду – верный признак романтика. А какой же моряк без романтики в душе? Ты меня понимаешь, надеюсь… А отчего тогда тельняшку не носишь, ёлки-иголки?
Марчеканская вспышка
Шёл 1992 год. Хотя, вполне вероятно, что уже и 1993-ий. Разницы большой нет. Отчего, спросите? А дело в том, что Президент оставался одним и тем же – нетрезвым, ещё не прооперированным Ринатом Акчуриным с лёгкой руки Майкла Дебейки, ухарем. Но всё шло к тому, что антиалкогольный шунт вот-вот готов был срастись с необычайным в своей широте сердцем гаранта.
Да, именно 1993-ий. Совершенно сапоги, как говорят некоторые прапорщики, мечтающие слинять на «гражданку» до истечения срока контракта. Даже дату можно почти точно вычислить – начало апреля. 3-е апреля, если подумать. Именно тогда Слава Салеев сидел перед телевизором и по своему обыкновению близорукого от условий труда человека лениво следил за Фаридом вполне ещё Мулюковым [12 - Автор имеет в виду политического обозревателя центрального телевидения СССР Фарида Сейфуль-Мулюкова, автора множества репортажей из разных стран мира, одного из ведущих популярной телевизионной программы «Сегодня в мире».].
Так вот, смотрел Слава политическую телевизионную программу о деяниях Вашингтонских миротворцев на планете, засыпал почти. И тут рука его расслабилась, пульт ДУ выпал, вызвав своим падением ровно два действия. Во-первых, Слава проснулся мгновенно. Во-вторых, телевизионные каналы переключились, и перед глазами Салеева на экране появилась передача, посвящённая 90-летию «русского соловья» – как отзывался о нём кто-то из великих, по-моему, сам Уинстон Черчилль – Вадима Козина.
Съёмка программы была сделана на Магаданской студии телевидения, в столице Колымского края, где Козин безвыездно проживал с 1945-го года, будучи сосланным туда по политической статье. Позже к ней присовокупили статью уголовную и запретили покидать город.
Славка смотрел на небольшую комнату в ГУЛАГовском бараке, где скромно обретался великий певец почти полвека, и что-то происходило в душе Салеева. Но не мог он понять со стопроцентной уверенностью, что же именно. Вроде, и старик ему этот знаком, и бедная обстановка комнаты, единственным украшением которой служило пианино «Красный Октябрь». Просто какое-то дежа вю.
А когда телевизионная камера наехала крупным планом на большую фотографию в скромной деревянной рамке, изображающей молодого ещё хозяина комнаты в концертном костюме, всё вдруг встало на свои места. Видел Салеев ИМЕННО ЭТУ фотографию, и не только видел, но и в руках держал. Давно, правда, случилось данное событие, больше двадцати лет тому назад. Но из памяти не стёрлось, не замылилось будничной суетой.
Так вот, оказывается… Но к сему событию мы ещё вернёмся.
//-- * * * --//
Перед затухающим монитором сидел Слава Салеев и плакал. Плакал совсем не так, как позволяют себе голосить отвергнутые женщины. И не так, как владелец «Охупомрачительного» банка рыдает в голос в адрес упущенной прибыли. Это были скупые слёзы повидавшего виды мужчины. Он даже, узнав о смерти отца, плакал не так. Вы же прекрасно знаете: мужчины не плачут, мужчины огорчаются. А тут – всего лишь фильм «72 метра».
Фильм, хоть и событие в жизни России, но несравним с ходульным «К-171». Так чтящие западные ценности критики считают, не я. Ещё бы – там, в американском блокбастере (тьфу, слово-то какое поганое!) снимались блистательный Харрисон Форд и очаровашка Лайм Нисон, а здесь кто? Народный кружок имени драматургии первых советских режиссёров революции? Но это только на первый взгляд. Наши актёры, не в пример Голливудским звёздам, играют душой, а не только профессиональным умением. Тем более – в этом фильме. Тем более – такие актёры!
Впервые я видел, как плачет настоящий подводник. Ручаюсь за свои слова – настоящий. Не больше, не меньше – из числа людей, которые понимают толк в подводном плавании: которым не внове автономные походы на «дизелюхах». Уверяю вас, таковых отыщется не настолько много, чтобы встречались оные на каждом шагу.
Слава – мой друг. Самый настоящий, с которым можно и вернуться, побывав в разведке. Понимаете, о чём я? С ним непременно хочется вернуться, поскольку, какой тогда смысл было уходить, если не знаешь, что в конце. А бывают такие «друзья», что вернуться совсем ни к чему. Всё равно сдадут с потрохами тому, кто заплатит больше.
Вы спросите, почему мы со Славой работаем на одном предприятии – он же, дескать, преподавал информатику в лицее совсем ещё недавно? Поясняю. Всему наступает закономерный итог. Закончилась и любовь Салеева к педагогической деятельности, захотелось вернуться к истокам своего призвания электронного, а не только дома мозгами и паяльником шевелить. Тут как раз вакансия у нас в предприятии образовалась. Как говорится, сборы были недолги.
И вот теперь – четверг, вечер. Мы сидим вдвоём в тесном соседстве с пенистым пивом, которому суждено сегодня пасть жертвой финансовых обстоятельств – получение аванса, и ведём светские беседы.
//-- * * * --//
– Ерунда какая-то, – сказал Салеев, отсаживаясь от компьютера и приобщаясь к пивной кружке с логотипом «Афанасий», – полная ерунда…
– Почему тебе не понравился фильм? – спросил я, когда пиво ещё и не думало заканчиваться.
– Потому, что так НЕ ДОЛЖНО быть, – ответил мне Слава Салеев, – полная ерунда получается. Видать, никогда в море режиссёр не выходил. Иначе бы знал стопудово, что перед «автономкой» или учениями (учения ни в жисть от начала «автономки» не отличить), «дышло» идашки (индивидуальный дыхательный аппарат ИДА-59 или по Салеевской классификации – «гандоньё», прим. автора) каждый подводник лично проверяет. Это же единственная связь с внешним миром, надежда на спасение единственная, понимать нужно! Кругом кэп виноват, выходит. Распустил команду. У нас бы на лодке такого не случилось… А тут, ёперный театр – все погибли из-за незаряженных дыхательных аппаратов… Неправильно, нелогично, быть не может…
– Слава, – возразил я, – но ты забыл, о каком времени фильм. Это как раз такой период, когда из армии и флота сделано было всеобщее посмешище демократическими усилиями тупорылого, самодовольного окружения некомпетентного Главнокомандующего. Хорошо, что ещё вообще не всё в стране рассыпалось, когда офицеры были вынуждены заниматься побочной деятельностью в обход Устава, чтобы выжить. И не забывай ещё о художественном домысле…
– Наверное, ты прав. Но подводникам, даже бывшим, такие фильмы смотреть противопоказано. Душа наизнанку выворачивается оттого, что невозможно ничего сделать… Помочь ничем нельзя…
Слава смахнул нечаянную слезу и закурил. Я могу и ошибиться. Это была не слеза, а просто пот. Духота нынешним летом стоит жуткая.
//-- * * * --//
Мой друг Салеев – человек далёкий от идеала, но в этом его непередаваемая прелесть. А то, что он иногда может завернуть какую-нибудь сложную ненормативную транскрипцию, то, уверяю вас, она зазвучит в его устах совсем не мерзко, а весело: и слух усладит, и душу порадует. Многие из его высказываний я приберегу до лучших дней, а те, которые вы встретите в этом тексте, могущие потревожить чьи-нибудь моральные устои, я выделю жирным курсивом, чтобы легкоранимым читателям проще было уворачиваться и сохранить свою арго-невинность.
Со Славой мы оба рождены под знаком Рыб с разницей в семь лет и один день. А Рыбы, как общеизвестно, имеют такую тенденцию – «снюхиваться», невзирая на возраст.
//-- * * * --//
А вот теперь пришла, пора вернуться к истории с портретом Вадима Козина времён Славкиной молодости.
Подождите. Так вы же не знаете, как Салеева с берегов Волги в Магадан занесло. Его туда, собственно, и не занесло, а завезло министерство обороны в далёком уже от нас нынешних 1969-ом году. Попал Славик в подводный флот, поскольку лёгкие у него были отменные, и ростом гренадёрским он не отличался. Как раз таких парней в субмарины и консервировали в качестве отбывающего священный долг электората, а в те времена – просто представителей советской молодёжи.
«Учебку» флотскую Салеев закончил во Владивостоке электриком шестого отсека субмарин «проекта 613». А потом попал на базу подводных лодок, что на дизельной тяге, в бухте Нагаева, рядом с Магаданским районом Марчекан.
Так вот…
Сначала немного о Марчекане, над которым вскоре обозначит себя ослепительная вспышка небывалой чистоты и необычного цветового решения. Над Магаданом к югу возвышается гора с каменистой вершиной – высшая точка полуострова Старицкого. Она венчает горную гряду, отделяющую город от бухт Светлой и Веселой. Название она получила от ручья Марчекан, что с эвенского переводится как «торфяное болотце». Под сопкой, у бухты Нагаева раскинулся поселок Марчекан – район Магадана. Жильё в этом месте в основном временное – барачного типа.
Здесь в 70-ые годы XX-го века проживали отбывшие свои сроки заключённые, которым было запрещено возвращаться на Большую Землю по тем или иным причинам. А таких немало – больше половины от числа освободившихся. Магадан – место удобное, чтобы держать вечных «временных поселенцев», как на привязи, нимало не заботясь о том, чтобы они не сбежали ненароком из-под надзора.
Путей из города на «большую землю» в те годы было только два. Либо теплоходом «Смольный», появлявшимся на горизонте раз в навигацию и ходившим до порта Ванино (Находка), либо самолётом. В любом случае человека с временной регистрацией вместо паспорта ни на один из этих видов транспорта не посадят. Вот и жили Марчеканские бараки своей неторопливой жизнью бывших политкаторжан, понемногу осваивающихся с волей и даже участвующих в общественной жизни города.
Здесь же, на Марчекане, располагалось единственное в своём роде кладбище. Таких, пожалуй, нет нигде и поныне. На могилах ни крестов, ни звёзд, ни памятных плит. Если похоронен ЗК (бывший ЗК) – фрагмент лагерного ограждения в виде колючей проволоки, лётчик – пропеллер, моряк – винт. Могилы пробивали прямо в камнях, которые выпирали из земли во множестве необычайном.
И еще одна трагическая отметина есть у сопки Марчеканской. На северном ее склоне в 1948-ом году, угодив в туман, разбился «Дуглас» с восемью военнослужащими. До сих пор местные жители обломки этого самолёта находят. И у Славки тоже хранится кусочек дюраля от той лендлизовской машины DC-3, обточенный в виде брелка-субмарины.
//-- * * * --//
Попал Салеев в бухту Нагаева вместе с остальной командой, таких же, как и сам, сухопутных «салажат». Их построили в одну шеренгу, и началась приписка молодняка к подводным аппаратам.
Аксакалы из числа срочников и сверхсрочников ходили по пирсу, как домовитые хозяйки по Привозу или римские патриции по невольничьему рынку какой-нибудь античной Капуи. Отбирали специалистов по своей профессии для прохождения службы. Слава в Одессе не бывал, потому ощущал себя на древнем майдане, где идёт бойкая купля-продажа рабами. Времена, правда, другие, но три года почётного, мягко говоря, не совсем добровольного труда были впереди, как пить дать. Ой, вру. Теперь только два с половиной года (с учётом «учебки»). Не пожизненно, конечно, но тоже не сахарный сироп с мармеладом.
Салеев глянулся служащему старшим электриком на «дизеле» С-613 мичману Ляксеичу. Это был роскошный белорус (отсюда и имя, что-то вроде Лявона) с льняным коком волос, будто у рок-н-ролльного идола Пресли, и усами, как у незабываемых «мулявинских песняров». Уставом не разрешалось разводить волосяной покров на голове длиннее, чем ширина указательного пальца капитана субмарины. А вот про чубы там ничего не говорилось. Этим пользовались, но не все. Скажем, заведи себе кто-нибудь из молодых причёску а’ля Элвис, не миновать бы ему нескольких нарядов и стрижку модели «колобок в дозоре», несмотря на недомолвки в военном поминальнике. Но на вольности «дедов» никто из комсостава внимания не обращал, даже отец родной, кэп, глаза закрывал.
Мичман только что в рот Салееву не заглянул. Стать «молодого» проверил, мышечную массу изучил. Доволен остался. Сказал:
– Будешь у мена в команде, салабон. Почытай «дедушку», как «Отчэ наш», и служба станэт табе, как празднык! Кругом, за мной марш!
Сказал и увлёк Славку за собой в прожорливое лодочное нутро. Теперь и началась настоящая служба. Сначала только возле причала, а не в открытом море-океане. Но, как говорится, лиха беда – начало.
Половина команды была из числа «салаг», их ещё предстояло натаскать. До первой «автономки» оставалось около полугода. Ляксеич Славку не жалел, делал из него подводного электрика настоящим образом. Что ж, даже приятно целыми днями копаться в схемах и что-то паять в хитросплетениях многочисленных силовых кабелей, представляющих собой нервную систему субмарины. Салеев любил работать. А за любимым делом и служба быстрее идёт.
В один прекрасный весенний день, когда от сопок поднималось духмяное марево и веяло ароматами невыносимо неправдоподобных тропиков прямо на пирсе, мичман построил Салеева по полной программе в «колонну по одному» и дал вводную:
– Сэуйчас поуйдом аккумуляторные батарэи проверать на готовность к походу. Я буду в чытвортом отсеке. Скажу табе по громкой свази «уклучи», ты тумблэр уклучишь. Скажу «уыклучи» – ты уыклучишь. Понал, салабон? И сматры мне, аккуратно. Там заряд такой, что усо брухо можно спалыть. Галавой атветыш, если что.
Славик переспросил, с трудом соображая, чем отличается «уклучи» от «уыклучи». На слух разобрать было трудно.
– Вот, блаха-муха, набэрут татар на флот… Я же табе русскым яазыком гавару. Крикну «уклучи» – уклучишь. Крикну «уыклучи» – уыклучишь. Понал тапэрь?
Салеев, в общем-то, так и не уловил разницы, но для себя решил, что возражать суровому мичману из более тяжёлой весовой категории не имеет смысла. Всё же и так понятно – если один раз «уклучил», то второй раз обязательно «уыклучил», третьего не дано.
«Буду считать, сколько раз мичман прокричит. Каждая нечётная команда – включение, а чётная – выключение», – подумал матрос Салеев. Затем кивнул головой утвердительно, присовокупив обязательное «так точно, понял, товарищ мичман!» и, щёлкнув каблуками ботинок типа «гады» на развороте «кругом», побежал в шестой отсек к рубильнику.
Сначала всё шло вполне штатно. Салеев без устали переключал рубильник то вниз, то вверх. Потом, видимо, к Ляксеичу кто-то подошёл, поскольку команды по громкой связи прекратились. На щитке стояло положение «уыклучено», то есть тумблер вниз. Слава терпеливо ждал. И определённо дождался, услышав заветную команду. Но тут нужно заметить, что заболтавшийся с кем-то из офицеров мичман совершенно забыл, в каком положении должен находиться переключатель в шестом отсеке. И, мало того, он точно не считал количество перекидываний рубильника в отличие от своего подчинённого.
Почему-то решив, что аккумуляторы как раз находятся под нагрузкой, он вознамерился пойти покурить, предварительно обесточив лодку. Ляксеич дал команду на своём секретном языке и сделал неосторожное движение. Исполнительный матрос Салеев «уключил» на полный ампераж. Представляете себе, что такое аккумуляторные батареи ёмкостью шесть тысяч ампер-часов? Сияние над лодкой, которое можно было наблюдать также и в шестом отсеке с задраенными люками, превзошло все ожидания. Его было видно не только в районе Марчекана, но даже и в аэропорту «Сокол». Этакое световое шоу задолго до Жан-Мишеля Жарра. Вслед за вспышкой случилась мёртвая тишина, в которой что-то осторожно и даже кокетливо искрило на электрическом щитке субмарины.
«Е-батюшки, да, я, кажись покойник!» – пронеслось в голове Салеева вместе с весёлыми картинками из детства и отрочества. Была там одна особенно забавная, когда его служить «на моря» провожали. Компания друзей гуляла душевно и без тормозов. Танцевали кто что мог. Или, акцентирую ваше внимание – кто, что ЕЩЁ ПОКА МОГ. А могли, нужно сказать, многое, хотя бальными танцами, не считая самого Славки, отдавшего два года изучению танго в Доме Пионеров, никто из присутствующих не занимался. Сплошные любители. Но это не послужило помехой. И когда сам Славик в разгар веселья отплясывал зажигательную самбу, то напевал:
– Церафань, церафань! Белая косыночка. Мой милёнок цзаофань, а я хунвейбиночка!
Актуальные куплеты к текущему политическому моменту, если вспомнить недавние события в Поднебесной [13 - с 1966-го по 1976-ой год в Китае развернулась т. н. «культурная революция», сопровождаемая крайней политизацией всех областей городской жизни, насилием, творимым поощряемыми сверху бандами молодежи, публичными казнями несогласных и хаосом в партийном руководстве страны; в марте 1969-го года произошли боевые столкновение пограничников СССР с подразделениями регулярной армии КНР в борьбе за остров Даманский, что на реке Амур.].
И чего это Салееву такие странные видения были, и мысли, его печалившие, в мандраж приводить намерились? Может, и обошлось бы всё, может, и некому было бы желать Славкиной смерти? Нет же! Горловой клёкот кондора, пикирующего на голову зазевавшейся ламы – ничто по сравнению с тем высоким звуком, который разрывал уши экипажа, ошалевшего от ядерной вспышки в миниатюре, спустя несколько секунд:
– …ять! …убью стервеца! … рыбам на корм!.. в Дарданеллы мать! Яйца оборву и – на корм акулам!
Салеев не стал прислушиваться к совершенно чистой и невероятно живой русской речи (откуда что взялось?). Он просто бегом в седьмой отсек бросился и на палубу оттуда сиганул через аварийный люк, как мохнатый шмель на душистый хмель. Но был и там пойман контуженным мичманом.
//-- * * * --//
До сих пор перед взором Славкиным встаёт то давнее утро, будто вчера всё случилось.
– Да ты же, татарская морда, русского языка не знаешь! – изложил ему своё видение ситуации электрический мичман с голой головой и лысым лицом (без бровей, ресниц, кока а’ля Пресли и роскошных усов) и металлизацией шеи и щёк в мелкую рябую крапинку. Зрачки на его одухотворённом высокоёмкостном лице сделались больше глаз, побелели, как у хорошенько отваренной белуги, и он, похоже, не мог порадоваться утреннему магаданскому солнцу и прекрасному виду на сопки Марчекана. Ослеп бедолага от избытка чувств. Не зря же фраза бытует «ослепительный вид». Только многие её неверно трактуют. А здесь – тот самый случай. Как доктор прописал, что называется.
Одно не совсем ясно, как мичману удалось найти дорогу на палубу. Хотя, с другой стороны, он столько раз в «автономках» был, что доподлинно все размеры субмарины в собственных шагах измерил и в дальний угол памяти сложил до случая. Вот и пригодилось. Кстати, по слухам, от той вспышки прозрели два совершенно слепых старика, которые поутру грели на солнце свои попорченные ГУЛАГом суставы. Это как понимать – клин клином … что ли? Не верится как-то. Наверное, клевещут.
Слепой, как крот, Ляксеич долго таскал Славку за воротник бушлата, но сбросить подчинённого рыбам на корм, как звучало в угрозе, мичманской решимости не хватило. Измотанный Салеев уже и виниться приготовился, но тут как раз старший электрик вспомнил последовательность событий и свою в них роль. Отошёл быстро, не стал местью непродуктивной заниматься, начальству не доложил и дело замял. А позднее они со Славиком даже подружились.
Через день-другой способность зреть в корень снова вернулась к мичману. Только крапинки расплавленного металла ещё несколько месяцев не сходили, и чуб больше не отрос. Хотя про усы такого сказать нельзя, не в пример крепче оказались. Снова запушились мулявинской пышностью. И превратился мичман из лубочного клона Элвиса Пресли в неплохую копию запорожского казака, которому оселедец пьяный парикмахер отстриг в трудовом порыве. А Салееву пришлось выучить русский электрический язык не так, как ему в школе преподавали, а самым, что ни на есть, примитивным способом – вызубрить. Теперь он уже не путал такие важные понятия, как «уклучить» и «уыклучить». С акустиком две недели тренировался, даже на осциллографе частотную характеристику этих команд рассматривал с прилежанием. Говорит, мол, и зачёт потом специальный сдавать пришлось.
//-- * * * --//
Незаметно наступил холодный 1971-ый год. К этому моменту за плечами Салеева числилась не одна «автономка». Деньги у подводников водились, и немалые. Прибыв в ставшую родной бухту Нагаева и завершив неотложные корабельные работы, команда покидала причал. Первыми уезжали офицеры, следом мичмана, а за ними – матросы. На субмарине оставалась только дежурная вахта. Несмотря на все чудеса секретной кодированной радиосвязи, местное население заранее знало о том, какая лодка должна вот-вот вернуться в гавань. Американская разведка не знала, а население Магадана знало. Лучше бы не умничали, господа супостаты, а вели наблюдение за девицами нетяжёлого поведения и внезапным расширением ассортиментного перечня в местных кабачках, если поговорить со старушками, сидящими у подъездов, лень.
Как только первый человек сходил с трапа субмарины, перед ним лихо разворачивалось такси, распахнутое навстречу героям морей и океанов полновесной водительской улыбкой. Машины пролетали за проходную, под поднятый шлагбаум, но береговые посты взысканий за этот «реверанс» перед «бомбилами» не получали по давно заведённой традиции. Таксисты приезжали «под расчёт». То есть ровно столько автомобилей, сколько было необходимо экипажу. Ещё один минус хвалёной американской разведке. Так быстро посчитать не только количество плавсостава, но и кто, с кем поедет, куда и надолго ли, ей не удавалось никогда. У таксистов бы поучились, что ли…
Славик обычно проводил подобные торжественные вечера прибытия в порт в одной и той же компании. Морячки-подводники срочной службы, не мудрствуя лукаво, отправлялись прямиком в Марчекан, где заруливали в первый же барак, там бросали жребий и заходили в комнату с выпавшим номером. Проколов практически не было никогда. Бывшие политкаторжане охотно делили с подводниками не только принесённую матросиками выпивку, но и свою собственную скудную закуску.
Так случилось и зимой 1971-го. Четверо матросов завалились в подвернувшийся барак, в котором им никогда раньше бывать не доводилось, «бросили на пальцах» номер комнаты и вошли. Вместо двери, которая, по всей видимости, сгнила, вход загораживали высокие, в полтора человеческих роста, этажерки с утрамбованными на них книгами. Салеев обратил внимание, что книги эти всё больше потрёпанные, некоторые без обложек. «Значит, хозяин – любитель чтения, – подумал матрос Слава и раздвинул выцветшую занавеску, натянутую между двумя этажерками. – Тук-тук-тук. Есть кто дома? Не бойтесь, мы матросы. Погреться хочется немного. Впустите?»
Из глубины комнаты вышел лысоватый старик с аристократическими манерами в простой ватной безрукавке поверх толстовки и обрезанных серых армейских валенках.
– Что ж, милости просим, молодые люди! – произнёс хозяин дружелюбно, делая приглашающий жест рукой.
Ребята (конечно, ребята – им всем только по двадцать лет) вошли. Славкиным глазам предстала бедная комната, заставленная такими же библиотечными этажерками, как и те, что стояли на входе. «Ого, да тут несколько тысяч книг!» – поразился Салеев.
Самым примечательным предметом мебели в комнате было пианино «Красный Октябрь», на котором стояла в рамочке большая фотография хозяина в молодости. В углу пылился патефон со сломанной ручкой, две табуретки, кровать с панцирной сеткой, простой круглый стол «мечта советского пролетария»… И всё. На этом интерьер исчерпывался.
– Мы пришли сюда не скандалить, а выпить и засандалить! – привычно пошутил Слава, доставая бутылки с выпивкой.
Стакан у хозяина оказался всего один, поэтому пили по очереди. А закуски величавый, но вполне добродушный старик (ему тогда было ещё только шестьдесят семь) раздобыл у соседей. Матросы слышали, как он просил:
– Душенька-голубушка, не будете ли вы так любезны – ссудить меня какой-нибудь удобоваримой пищей?
Но просил так, что отказать было, пожалуй, что и невозможно.
– Конечно, конечно, Вадим Алексеевич. Сейчас посмотрю. Вестимо, к вам гости нагрянули с причала. Нельзя же морячков ничем не угостить. Понимаю, понимаю. Одалживайтесь, не стесняйтесь.
Слегка подпив, старик рассказал свою историю о том, что когда-то давно, ещё до войны был одним из самых известных теноров в стране. Даже лично Сталину в Кремле пел. Потом из-за своих амбиций пострадал, когда отказался в репертуар здравицы Отцу Всех народов включить и провозглашать оные без устали.
– Вот так с 45-го года здесь и живу, ребята, – говорил хозяин печально. – Сначала в лагере, а потом в этом бараке. А за что в 45-ом на восемь лет был осуждён, так мне и не объяснили [14 - В феврале 1945-го года Козин был арестован и осужден на восемь лет лишения свободы (освобожден досрочно в 1950-ом за примерное поведение и хорошую работу). В справке, выданной певцу управлением лагерей, запись в графе «по какой статье осужден» отсутствует.]. Петь не бросил, но Магадан не Москва, да и годы уже не те. А в столицу возвращаться не разрешают.
– Как это не разрешают? – удивился один из подводников. – У нас же свободная страна… Или – нет?
– Лучше об этом рассуждать не в магаданском бараке, – почти прошептал и невесело улыбнулся хозяин.
Старик присел «к роялю» и тихонько стал наигрывать какую-то незнакомую молодым парням мелодию, еле слышно подпевая себе: «Осень, туманное утро…» Потом неожиданно прервался и сказал:
– Я с советской властью в большой ссоре, но вас, моряков люблю. Вы в 65-ом не стали безоружных зеков расстреливать…
Что он имел в виду, какой именно расстрел, так и осталось невыясненным. И тогда и сейчас, ни Славка, ни я ничего в Интернете не обнаружили. Может, попутал чего-то старик?
Но вернёмся в год 1971-ый. Матросики разомлели в тепле (относительном тепле, конечно) от буржуйки и полезли смотреть книги. Хозяин безропотно разрешил, предупредив только:
– Ребята, если почитать возьмёте, то, прошу вас, не сочтите за труд – верните. Это единственное богатство, которое у меня осталось.
Стемнело, Марчекан несмело помигивал редкими огнями, как бы опасаясь быть замеченным людьми, заседающими в районе Спасской башни отнюдь не Нижегородского Кремля. Матросы засобирались на лодку к вечернему построению. Увольнение на берег подходило к концу.
//-- * * * --//
Когда же все вышли в коридор, Слава неожиданно для себя вернулся и взял в руки портрет, стоящий на пианино. Потом несколько минут вглядывался в печальную улыбку молодого Вадима Козина, будто пытался в ней увидеть своё счастливое будущее…
Подводник в движении
– Знаете ли вы, мои сухопутные други, как на морях матросики наши проходят процедуру наказания языком. Это вам не какой-нибудь мотопехотный примитив, где достаточно знания ненормативной лексики, с которой военные от инфантерии даже обращаться толком не научились. Понимаю, понимаю – техника в руках дикаря. На морях же – совершенно иное дело. Здесь каждое ругательство эстетично, а терминология сродни латыни, не при моряках-голландцах будет она помянута.
Вот вслушайтесь, например, в такую фразу: «кэп натянет тебя через ахтерпик на жвакогалс» [15 - ахтерпик (морск.) – крайний отсек кормового трюма, служащий для хранения запаса воды;жвакогалс или жвака-галс (морск.) – отрезок якорной цепи из общих звеньев; один его конец с помощью специальной концевой скобы крепится к обуху цепного ящика; Второй конец жвака-галса с помощью концевого звена и глаголь-гака присоединяется к коренной смычке якорной цепи.]. Чувствуете, как морская душа немедленно устремляется в полёт? Туда, где чайка по имени Джи Эл колбасит косым крылом небритые облака над нейтральными водами. Или, скажем, не столь радикальное, но жутко вежливое обращение: «командир на канифас-блок [16 - канифас-блок (морск.) – блок с особой оковкой, имеющей откидную наметку или расстегивающееся звено, служит для изменения направления тяги троса при грузоподъемных и такелажных работах на судне.] тебя вызывает»? Песня!
В бригаде у нас было шесть лодок, буксир, два катера-тральщика, плавбаза и ещё какая-то мутотень не совсем бесполезная. О ней вспоминать не стоит, ибо мутотени мутотенево. Плавбаза, напротив – самое любимое место в морях. Там можно по палубе погулять, только курить в специально отведённых местах, (как сейчас на улицах просвещённой Европы), а то соляра вспыхнуть может. Плавбаза – нечто среднее между гостиницей и танкером. На плавбазе тебя только языком наказать могут за твоё разгильдяйство и неправильное несение службы. Или внеочередной вахтой. Но последним средством отцы-командиры особо не злоупотребляли, понимая, что в случае выступления в поход по тревоге команда должна быть выспавшейся и отдохнувшей, иначе – полный пердюмонокль получится вместо боеготовности.
Так что, если под ногами земли не наблюдается, а одни только качающиеся палубные надстройки, то не наказание тебе вытанцовывается, чистой воды профанация. Лафа, а не жизнь. Но это до поры, поскольку прибытие в порт обязательно грозило посещением «губы» за старые грешки, которые скирдовал в своём поминальнике неутомимый старпом.
То, что для береговых – «губа», у нас называлось гауптвиллой. Так его, это заведение, величали, как мне представляется, поскольку при входе в бухту здание гарнизонной гауптвахты, обычно наспех побеленное, выглядело чем-то экзотическим. Виллой какой-нибудь забытой кинозвезды или усадьбой обнищавшего на контрабандных операциях турецкого набоба.
Понимая, что наказание неотвратимо следует за преступлением, матросня не спешила шкодить, находясь на плавбазе. Но иногда всё же случались залёты. Однако на берегу – чаще. На берегу теряешь чувство реальности происходящего. Особенно после дальнего похода.
Вот и я как-то угодил на гауптвиллу, запоздав из увольнения на полтора часа. А всё из-за чего – заблудились мы на пару с одним дизелистом в сопках, когда с девчонками там время проводили. И что самое обидное, безо всякого секса, только целовались и вино пили. И тут – трах-бах – пожалте бриться, посетите гауптвиллу сроком на десять суток. Видно, не в духе в тот раз старпом был – обычно-то «пятёрочкой» за подобные провинности наш брат матрос отделывался.
Вот так и оказался я на гауптвилле. Не понимаю, почему говорят, что, мол, на «губе» сидят. Там же или лежишь, или пашешь, аки пчела. Не гауптвилла, а самые настоящие вилы…тамбовские!
Была тогда, помнится, поздняя весна, кое-где в балках и лощинах снег ещё лежал, а в тени и вовсе хладная задубелость наблюдалась. Как было модно в тот период, мы, сидельцы, уголь вырубали из глубины сибирских руд. Ну, изо льда то есть. Вырубали и на котельную возили. Работали по шестнадцать часов в сутки. Остальное время на сон, принятие пищи и – вы будете смеяться – строевую подготовку. Представляете себе, подводник в чёрной от угольной пыли и заколдобленной на промозглом ветру робе тянет ножку на жалком подобие плаца? Тут и кисть Репина опала бы от возмущения в осадок, а главному «губарю» всё нипочём.
Контр-адмирал, начальник и генеральный мажордом бригадной гауптвиллы и примыкающих режимных окрестностей носил футбольную фамилию Симонян. Фамилия совсем не морская, но с точки зрения дисциплины считался он офицером не только правильным, но и вполне боевым. Говорил Симонян совершенно без акцента, поскольку большую часть сознательной жизни провёл на Дальнем Востоке. Он любой разговор с подчинёнными начинал с такой примерно фразы: «Иди сюда, боец! Как стоишь, спрашиваю?! Чтобы сегодня ко мне зашёл к шестнадцати ноль-ноль. Я тебя драть буду!» или «Товарищ лейтенант, у вас на лице проступают следы вчерашнего непотребства. Зайдите ко мне в семнадцать тридцать, я вас воспитывать стану!»
По другим сведениям Симонян вовсе не был Симоняном, а носил кинематографическую фамилию Мкртчан, но я полагаю, это полный поклёп и фантазии. Память-то у меня ого-го какая! Некоторые французские слова и выражения без словаря помню. Вот скажем, а’ла франсе перепихне, прейскуранш…
Но не стану вас вводить в заблуждение и выводить из оного. Симонян – так Симонян. Меня это больше устраивает.
И вот сей дух морской объявился у нас на гауптвилле. Не один объявился. По правую руку от Симоняна отирался начальник оперативного отдела бригады, капитан третьего ранга с выпученными, как у морского окуня, глазами и обладатель подходящего к нему прозвища Першерон за свою широкую в кости фигуру, приземистость и конский всхрап в минуты особого волнения. А сзади начальства топтался, как стоялый жеребчик, дежурный лейтенант – старший места нашего героического трудового отдыха на угольных угодьях Магаданского морского порта.
Мы все, горемыки залетевшие, застыли с шанцевым инструментом в положении «тачка с примкнутым штыком», вроде остатками чести с контр-адмиралом делимся. Он осмотрел брезгливо наши чёрные рожи, прошёлся вдоль строя и спросил:
– И что вы все тут встали, как бледные родственники, социальные накопления до колен выпустив? Ну-ка, быстро мне подравнять животы на уровень ватерлинии! И где вас только таких делают? В каких аквариумах глаза пучить обучают? Подобных вам – только в качестве балласта в походе использовать. Каким должен быть настоящий матрос, спрашиваю!? Э-э-э… мать-перемать… Да что я с вами разговариваю, когда вы даже спите на ходу. Как стоите, бойцы!? Будто кони недоенные стоите, полгребного винта вам в задницу!
– Морские коньки, товарищ капитан третьего ранга?
– Это кто тут рот открыл? Кого ещё не заездили? Кому звездой по нок-рее впендюрить? Как фамилия, представьтесь?
– Матрос первой статьи Салеев!
– Ага, наслышан, – кэп-три взъерошил свою память и извлёк оттуда историю о «марчеканской вспышке», которая уже начала обрастать легендами, как днище старинной фелюги ракушками далёких южных морей.
– Значит, это ты, как говорится, своего мичмана побрил? – это уже Першерон вступил на правах отца родного от особого отдела.
– Так точно!
– Значит, я тебя вряд ли напугаю. Ты и не столько горя видел, как на нашей даче. Ну, а что скажешь, матрос, нравится тебе здесь? – последняя фраза Симоняна провоцировали меня на смелый ответ. Я, возьми да и ляпни:
– Отлично! Просто слов нет. Лучше не бывает. Претензий не имею. Долго буду с благодарностью вспоминать вашу заботу, товарищ контр-адмирал!
Глаза у Симоняна застучали по портупее, он их еле поймать успел. Хотел поначалу заорать по своей академической привычке, переданной с генофондом нации на самый Дальний Восток непосредственно в материнской утробе. Хотел заорать, но потом передумал и сказал:
– Вот так и нужно, матрос! Уважаю. Нас дерут, а мы крепчаем! Лейтенант, переведите этого бойца в портовую команду.
Портовая команда – совсем особое дело, скажу я вам. На разгрузке гражданских судов хоть и работаешь без перерыва на сон, но зато можно перехватить пожрать, чего-нибудь вкусненького. Портовая команда – это элита «губы», туда попасть не так просто. Заслужить нужно. Мне удалось.
Першерон пытался возражать, усмотрев в моём поминании морского конька намёк на свою персону. Но потом, видимо, вспомнив, что первым речь о непарнокопытном животном завёл Симонян, решил не давать повода личному составу лишний раз посмеяться над вышестоящим, и не вступил в дискуссию с контр-адмиралом. Но мне кулаком погрозил, как бы говоря, де, знаю-знаю, о каком морском коньке молол здесь языком своим поганым.
Но на этом, собственно, всё и закончилось. На «губе» закончилось. Больше мне потоптать славное детище дисциплинарных веяний ВМФ не довелось. И это, наверное, правильно, как считаете? Лучше-то я от того гостевания на вилле не стал. Горбатому тоже ничто человеческое не чуждо, тогда как могила не всегда может послужить сильнодействующим воспитательным средством. А? Что? Это я так, о своём, девичьем.
Славка призадумался немного, а потом неожиданно вновь перескочил к теме наказаний на подводном флоте.
– Говорите, а какие рычаги морально-исправительного воздействия мог использовать командный состав субмарины, не прибегая, так сказать, к помощи береговых сил и не попирая достоинства нижних чинов? Слова словами, гауптвилла гауптвиллой… но… Расскажу вам ещё про один подобный рычаг. Самый действенный, пожалуй.
Приласкать понедельничком. Бытовало у нас на лодке это выражение. Так и говорили, мол, боцман за то-то и то-то приласкает тебя понедельничком. Что за процедура, она же – экзекуция? Сейчас объясню.
«Понедельничком» называется рукоять помпы-Гард —. полированная руками матросов деревянная дубина с металлической елдой на конце и квадратным отверстием у основания. Точно, именно этим отверстием она к насосу крепится. А с другой стороны присобачены рукояти-лапы в виде коромысла, при помощи которых и производится ручная выкачка забортной воды. Каких-нибудь три часа работы, и ты чувствуешь, что наступил ВЕЧНЫЙ понедельник, без перерывов и выходных. Отсюда и название.
– Семь фунтов под кильку! – пошутил один из нас – тех, кто слушал Славкин рассказ.
– Ошибаешься, на лодке не так говорили. Семь суток под килем – вот правильный ответ, ёлки-иголки.
– Слышал я где-то о подобном пиратском извращении, слышал когда-то раньше… Никак сам сэр Френсис Дрейк тебе во сне напел?
– Нет. Это у нас на «губе», на гауптвилле, значит, такое наказание практиковалось. Ремонтные подводные работы в помощниках у кадрового водолаза. Обычно, когда какую-нибудь рухлядь со стороны днища клепали. Но только летом, а в остальное время года тамошний контингент всё больше по углю прикалывался.
Но всё. Хватит о гауптвилле и сопутствующем букете, поговорим о движении. Ибо! Движение – есть жизнь, кто бы что ни говорил. Движение механическое и движение по служебной лестнице мало чем отличаются, ибо всё это промысел Божий…
Итак, о движении.
Движение во время службы обычно бывает только в одном направлении – в сторону прекрасного пола. Форма обязывает! Помните такую фразу: «Как жаль, что в нашем городе не стоят военные!» Здесь я не соглашусь. Военные не стоят, они находятся в вечном движении. И даже мичман Стукалкин, который каждый свой роман в увольнении старался довести до логического конца, то есть предлагал встреченной им даме руку, сердце и тихое счастье семейного очага.
У него на этот случай специальная фраза была, которой он отпугивал своих легкомысленных избранниц. Фраза такая: «Вы так похожи на мою маму, что категорически готов прожить с вами всю жизнь на одной картошке». Я заметил мичману, когда он в сто первый раз рассказывал о своей неудачной охоте за магаданскими прелестницами, что от картошки у меня стоит только подворотничок, если в ней много крахмала, конечно. Стукалкин распространил сию аллегорию на свои физические кондиции и после не разговаривал со мной месяца три-четыре.
Бунанья – случка. Так называл увольнительную старший лейтенант Смыков. На каком это языке, никто не знал, а сам офицер утверждал, будто бы на испанском диалекте, присущем жителям Калифорнийского полуострова (не путать со штатом Калифорния). Через ахтерпик на жвакогалс! Тоже выражение Смыкова. Но чаще он ругался по-простому, по-сухопутному, безобразник был и донжуан ещё тот.
Служил старлей командиром группы движения. И, вероятно по этой причине, любил всяческое движение. А больше всего поршнеобразное.
И случались с ним озорные болезни на почве неумения сдерживать себя в рамках унылой статики, но Смыков их, эти проказливые недуги, очень быстро залечивал перед очередной автономкой, ибо американские антибиотики в гарнизонном госпитале не переводились.
Так было и в начале лета 70-го. А тут ещё и старпома откуда-то с Балтики подогнали. Интеллигентного до жути, в самом цветущем поколении моряк! За что его сослали в Магадан, нам, разумеется, не докладывали, но одна интендантская крыса на вещевом складе проболталась, мол, у нашего старпома был будто бы настоящий роман с женой чуть ли не самого командующего флотом, и эту парочку едва не застукали за стаканом «Цинандали» в обнимку и с букетом алых роз в придачу.
А груди нашей флотской затейницы, как белые лебеди. Того и гляди, мигрируют в тёплые края от мерзкой балтийской зимы. Кавторанг их и держал, будто бы руками. Вероятно, чтобы не перелетела такая красота в дальние страны, где обитают потенциальные противники социалистических идей. А супруг вот не понял такого героического служебного рвения младшего по званию, который для него, собственно, и старался. Не понял, кортик выхватил. Но затеять корриду, однако ж, не решился. Мериме, видать, в детстве не читал. Обошёлся парой оплеух. Это с его только стороны, без учёта присутствующих дам.
Супруга, говорят, вопила, как резанная, что её загипнотизировали, а потом пытались слабостью воспользоваться и синдромом трудного детства. Вопила и по мордасам нашего будущего старпома охаживала. Может, и верно, флотский интеллигент её очаровал своим отношением к прекрасному, которое она и назвала гипнозом. Назвала в трудную минуту. В душу женщины разве заглянешь.
А вот ответил ли командующему (или кому-то там ещё) наш старпом встречным действием, никто не знает, поскольку из всех свидетелей осталась заполошная жена и кошка Манька, притаившаяся под диваном в самый разгар событий. Но женщина оказалась в настолько истеричном состоянии, что вряд ли что-то смогла запомнить, а кошке так изрядно досталось адмиральским (хотя, вполне вероятно, что и контр-адмиральским) ботинком по спине, что она начала мяукать с заиканьем. Разве с подобного свидетеля толк будет?
Но вернёмся в Магадан, где славная дизельная субмарина С-613 чуть подрагивает чувствительными ноздрями торпедных отсеков, готовая выполнить боевую задачу. А в экипаж уже вливаются новые молодые кадры и опытные бравые ловеласы, воспитанные на классической литературе.
И вот в разгар всех этих пертурбаций стояли мы (мы – это экипаж субмарины в широко-подводном смысле этого слова) в доке, к автономке готовились. Вся матросня при делах. А также мичмана с офицерами, которые торпедным пироксилином пропитались по самую ватерлинию. Одна «зелёнка», только что из училищ прибывшая, пальцы не по делу корчит от скуки и полной своей никчёмности, поскольку не успели ни к какому процессу прикипеть всей душой. Их воспитанием старпом должен бы заняться, а у него пока травма свежая, зализывает останки любовного приключения. Не всегда такое положение дел хорошо для службы, мягко говоря.
Так вот, стал я участником одного события, когда столкнулись эти два странных типа офицеров: один опальный мореман со стажем из интеллигентов, второй же – выпускник военно-морского училища, не отягощённый большим интеллектом и опытом.
Несу, значит, со склада коробку с предохранителями, а молодому литёхе почтение своё, разумеется, не свидетельствую. Не принято у нас было на авральных работах без толку честь раздавать. А этот «кузнечик» озверел даже, от собственного величия прибалдевши. Обложил меня загогулистой матерной конструкцией и при этом не преминул добавить два-три нелестных выражения относительно моих ближайших родственников, а также «этих поганых мичманов», которых на флотах срочники называли ласково «нашими подводными сундуками» и которые матросов построить не в силах, ети его еттить.
И тут на его и мою голову…
…явился интеллигентный питерский ссыльный. Старпом, в парадном мундире с иголочки и, казалось, одетый в допотопные калоши и чеховское пенсне, возник из утреннего тумана бухты имени знаменитого гидрографа Алексея Ивановича Нагаева, как обычно любила появляться незабвенная Мэри Поппинс перед лицом своих воспитанников.
– Лейтенант, – сделал замечание старпом, поправляя несуществующее пенсне и дождавшись, пока у младшего по званию закончился заряд творческого вдохновения в мой адрес, – вы сейчас ругались, как самый бездарный сапожник!
– Да ну, нах… товарищ кавторанг! Ни хрена ж подобного, Гагариным клянусь!
– Ничего я вам, товарищ лейтенант, не скажу, только замечу в скобках, что неправильно вы подумали о нашей космонавтике. Идите в свой кубрик и почитайте Пришвина перед сном, а ругаться грязными словами прекращайте.
Советский морской офицер самый морской и самый офицер! Вот так-то. Белая кость, острый кортик, и ещё более острый язык… если не с похмелья. А то, что чемодан фанерный с протёршимся дерматином, туфли парадные с протёртой же подошвой и вместо квартиры комната в малосемейке, так в этом нет ничего удивительного или зазорного. Разве сытый офицер – хороший офицер? Сытый офицер – позор Пентагона. Или не так? Ой, пошутил неудачно.
От пирса до камбуза
Пиво закусывали креветками, предварительно высасывая игру из-под брюшка. И тут Славик вспомнил…
– Как-то после похода зашли во Владик. Пришвартовались у пирса. Пока то-сё, уже и стемнело. Все офицеры в город уехали, кто по знакомым, а кто в офицерскую гостиницу. Один только старший лейтенант Смыков никуда не спешил. Вышел он к нам на пирс, где свободные от вахты при свете луны ноги разминали военно-морским променадом, и двинул на самый край бетонного сооружения. В руках у него был небольшой свёрток, откуда изрядно пованивало. Мы с электриками из отсека вслед за Смыковым двинулись. Что это он там, над водой склонившись, высматривает – непонятно. А раз непонятно, то интерес возбуждает.
Наклонились и мы… и увидели сотни зелёных фонариков локализованных в виде небольшого подводного острова. Удивительное дело – как в сказочном мультике. И откуда лейтенант узнал, что именно в этом месте такая красотень произрастает? Нигде рядом ничего же подобного, а он прямиком в нужном направлении двинулся, как будто ему кто-то путь подсказывал.
И тут выяснилось, это, собственно, сам Смыков и создал подводный остров своими, что называется, умелыми руками. Он привязал к палке на длинной верёвке сетку, известную в советском народе как авоська с мелкой ячейкой, зарядил её тухлым мясом и на дно спустил. Вот тут к нему и набежало гостей со всех волостей. У креветок глаза-то зелёные, бедовые. Не сетка, забитая живым морепродуктом, вскоре получилась, а изумрудный мерцающий остров. Но это для романтических натур, а Смыкова заподозрить в чём-то возвышенном я бы не рискнул.
И точно, наш командир предпочитал вести себя как заурядный рыбак или, там, охотник на членистоногих. Вместо посвящения себя созерцанию прекрасного, принялся тащить улов.
Извлёк старший лейтенант свою добычу и принялся вечерять: достанет креветку из сетки, в солёную воду обмакнёт и в рот тащит. Потом голову выплёвывает, а остальное глотает. Мы, ясный месяц, не выдержали спрашиваем:
– Товарищ старший лейтенант, а как это вы криля со всей шелухой едите да ещё в сыром виде? Как бы не пришлось доктора с берега вызывать, всякое случается…
Смыков ухмыльнулся и ответил:
– Эти чилимы беспанцирные, нежные. Таких в Магадане нет. А здесь полно. Их можно сырыми употреблять в пищу, ничего страшного. А случается, действительно, всякое… Года три назад, помню, передозировка была… креветочная. Еле меня от жены контр-адмирала Симоняна отодрали. Даже лопатой по рукам били, а я не чувствовал…
– А нам разрешите попробовать, товарищ старший лейтенант?
– А вы от стояка помереть можете, лучше не рисковать.
Сказал и отправился в город на такси. А мы остались нести службу вместе с дежурным офицером. Да, старлею-то хорошо – сел на тачку и айда… свой высокий потенциал к дальневосточной земле гнуть. А мы потом не рискнули креветок этих ловить и в пищу употреблять. Мало ли… вдруг Смыков не сам всё придумал, не во фрейдистском сне вышеописанные чудесные свойства беспанцирных креветок привиделись. А ему-то проверить легко правильность своих сентенций… не то, что нам, горемычным. На нас даже лопату жалко поднять в качестве дуэльного оружия.
Владивосток – город портовый, морской. Оттого и проститутки здесь не переводились даже в те сказочные времена, когда советским людям ещё не рассказали, что в СССР секса пока нет… А вы подумали, будто Смыков к постоянной боевой подруге ездил? Нет постоянства в движении, если оно не идеально равномерное. Кто сказал? Так ещё сэр Айзек Ньютон в каком-то там средневековом году…
…о движении намечалась очередная история, но тут меня со Славкой вызвали для ликвидации внезапно возникшей локальной аварии, и тема повисла в воздухе вместе с топором, дожидаясь нашего возвращения.
Часа через два сели пить чай. И тут я напомнил Салееву, что он начал рассказывать что-то о движении, а потом сбился…
– Ах, да, – ответствовал Слава, – точно. Я же о старлее… Как про флот вспоминаю, так первым перед моим воображением предстаёт именно он – командир группы движения старший лейтенант Смыков. Что говоришь? Да-да, тот самый, который зеленоглазых креветок сырыми лопал.
И был командир группы движения наш совсем не шиком крыт. Матерщинник, конечно, невероятный. Не с морским даже акцентом, а каким-то клошарским. Если слушать и вдумываться в его речи, то от ушей скоро только трубочки для нюханья кокаина останутся. Но мы старались особо не вникать, сканируя, как придётся, уставные выражения и приказы в этом великолепном мусоре словесных отходов. Иногда Смыков выдавал и довольно оригинальные матерные сентенции, и личному составу удавалось их зафиксировать в ряду других жемчужин военно-морской мысли.
Стояли мы тогда на ремонте во Владике… И тут как раз по случаю дня ВМФ для всего личного состава, который на плавбазе подъедался после похода, то есть и для нашей бригады подлодок, концерт давали силами местной флотской самодеятельности. Не шибко, конечно, здорово. Сами же знаете, как в те времена датские празднества обустраивали. Попели хором патриотические песни, станцевали вязанку танцев имени дружбы всех советских народов, ни о каком юморе ни слова. Даже конферанс был пафосный, застёгнутый до последней пуговички воротника.
После концерта вышли из ДК, построились, направились в порт. Во главе старший лейтенант Смыков благоухает коньяком из буфета и божественным одеколоном. С высоты прожитых лет понятно, что одеколон тот наверняка паршивеньким был, чуть лучше «Шипра», какая-нибудь «Бегущая по волнам» с приторной цветочной оттяжкой. А нам-то казался этот аромат свежеподоенных на скошенном поле кузнечиков, захлебнувшихся бытовым керосином, чем-то вроде олимпийской амброзии.
Так вот, старлея нашего, вероятно, распирало винтажной судьбоносностью, как живот на третий день деревенской свадьбы от угощений. И в конце-концов, его трепетная душа офицера-подводника не вынесла самопереваривания – Смыков приказал экипажу остановиться и объявил перед строем. Буквально следующее:
– Ну, что это у них здесь за артисты? Просто б**ди какие-то, а не артисты… Вот у моего дяди б**яди – вот это артисты!
После проникновенной речи Смыкова движение в сторону порта возобновилось. Старлей весело насвистывал что-то из классики, возможно даже из «Риголетто». Его самолюбие было утешено, а виды на предстоящие вечер и ночь открывались настолько прекрасные, что сожаление о напрасно проведённом на концерте времени рассеялось с необыкновенной лёгкостью по мановению самурайской разновидности вездесущего бриза.
– А кормили вас как? – спросил я Славку, когда абрис старшего лейтенанта Смыкова растворился во влажных пятнах водяного пара от закипающего чайника.
– Кормёжка? Так – от пуза. Особенно в походе. Там и дефицита по тем временам всякого навалом давали: апельсины, мандарины, икра красная, соки фруктовые натуральные. А уж о красной рыбе и не говорю. На плавбазе во Владике щи из свинины – фирменное блюдо. Только минус один имелся – мясо рыбой отдавало конкретно из-за того что свиней на подсобном хозяйстве флота минтаем кормили. В общем, не понять – то ли щи, то ли уха с капустой. А в остальном – всё очень достойно и местами даже пафосно.
Зимой же – когда на лодке только вахту несли, а жили в казармах – питание попроще было. Как у сухопутного воинства: на гарнир неизменно – каша перловая «шрапнель № 5», из мясного – говяжьи мосалыги, а яйцо только по воскресеньям на завтрак. Но зато на таком контрасте очень весело потом к походу готовиться.
Славка помолчал с минуту – по улыбке видно было, он вспоминает что-то приятное, – а потом продолжил:
– Как свято верил матрос Садретдин Умаров из абсолютно сухопутного Узбекистана, рис (к?) – благородное дело. Причём он на полном серьёзе считал, будто существует такая русская пословица. Матрос Умаров даже говорил мне об этом во время нашего вынужденного поварства на кухне. На кухне, на кухне… на кухне дивизионного госпиталя. Вроде бы госпиталь военно-морской, но камбузом это абсолютно сухопутное заведение язык назвать не поворачивается. Так вот, Умаров говорил:
– Вай, хорошо кто-то умный про рис придумал. Слышал я, будто бы европеец. Но с большим понятием человек.
Умаров попал к нам на лодку, когда мне до дембеля оставалось месяца четыре, может, пять. Я заработал в это время бронхит, и мы с Умаровым оказались в лазарете одновременно. Что за болезнь была у моего сослуживца, не припомню точно, но, по-моему, его замучили чирьи – дело вполне обыденное для представителя Средней Азии, попавшего в условия сырого морского климата.
В госпитале к моменту нашего туда поступления случился невероятный бум. Главный врач буквально ходил на ушах. Думаете, отчего? Две поварихи, полагающиеся по штату, не прошли очередную плановую медкомиссию. Вернее так – одна из них всё-таки прошла, но сразу же после этого отправилась строевым шагом в декретный отпуск. Скандал! Где взять новых поваров, да, собственно, любых? Всего за сутки! Четыре десятка пациентов останутся без регулярного питания, и тогда полетят головы. А кому понравится, когда среди голов самой первой окажется твоя? Вот главный врач и пошёл в народ. И этот его шаг отчаянья оказался стопроцентно правильным. Почему? Да просто в одной из палат он нашёл меня с Умаровым – невероятное везение!
И мы, как люди, не шибко раненные службой, немедленно согласились пойти навстречу главному и принялись за дело, разделив обязанности. Я готовил первое блюдо, а Умаров – второе. Это был МАСТЕР! Повар от Бога. Вы знаете, какой он делал сказочный плов из небогатого ассортимента, полагающегося госпитальной столовой?! Больные выздоравливали от одного только запаха его деликатнейшего (не подберу другого слова) угощенья.
Офицеры с «губы» ходили к нам на обед, домой ездить перестали. Целый месяц счастья… пока Умаров на лечении находится. Думаю, некоторые офицерские жёны пересмотрели после этого своё отношение к пищевой составляющей семейной жизни.
В процессе кухонных бдений Садретдин поделился со мной почти детективной историей жизни. Ушёл он служить на флот, чтобы не убили. Почти Голливуд, честное слово. Держал Умаров собственную чайхану в одном из крупных городов Узбекистана. С виду вроде государственная, а присмотришься – своя. В Средней Азии частную собственность чтили во все времена. И при Чингисхане, и при Тамерлане, и при верховенстве эмиров да баев, и при власти советской.
Всё было хорошо, дела шли в гору, кухня Умарова получила, как сейчас говорят, обширную прессу. Но тут появились они. Конкуренты. А ещё – ОБХСС, милиция. Дальше – больше.
Кого-то не очень устраивало, что соперник в сфере общепита так быстро поднимается на ноги. Вот Садретдина и подстрелили. В самом прямом смысле слова. Хорошо, лишь навылет и в ногу. И тут ещё дело о хищении социалистической собственности сфабриковали. Выход был один – уйти «на волю» через военкомат.
Умаров сам попросился на флот – подальше от дома, и чтобы подольше туда не возвращаться. Пришлось даже военкому давать приличную взятку, чтобы в Магаданскую команду направил. Я уже дослуживал последние полгода, когда Умаров появился на лодке. Ах, да, говорил уже… Привет склерозу!
И как-то очень синхронно мы с ним заболели, а потом на кухне оказались. И вот я уже здоров, пора на службу двигать. А Садретдину ещё на неделю «больничку» продлили. На прощанье с Умаровым мы сделали себе шашлычок. Ночью, разумеется, дело было. Шашлык запили каким-то узбекским вином, которое можно было купить в Магаданских магазинах. Название его не помню, но одно отчётливо запечатлелось в памяти: на этикетке мелкими буквами было написано «Узбекистон виноси». Скорее всего, название треста по производству виноградных вин.
В пылу дружеских откровений Умаров лез обниматься и увещевал, мол, приезжай, ко мне: будешь, как рахат в лукуме кататься. Он меня по званию не называл, а обращался: «Чеф». Видно, имея в виду американизированного «шефа»… Я смеялся и говорил, что у меня как раз нет лишних конечностей, чтобы по ним палили бандиты, поддерживаемые продажной милицией. Утром мы расстались, как позже оказалось, навсегда.
На лодку Умаров не вернулся. Его оставили в лазарете, где Садретдин и дослуживал в качестве повара уже совершенно легально. Это главный врач похлопотал, как я понимаю.
А потом, уже на «гражданке», до меня донеслись слухи, что Умаров не вернулся и в Узбекистан, а остался в Магадане навсегда. Нашёл себе жену, хохотушку из Полтавы, и возложил на себя православный крест – заведовать одним из заведений общепита. В Магадане хоть и уголовного элемента больше, но по ногам Умарову никто уже не стрелял. Наоборот, среди местной братвы его плов пользовался необычной популярностью.
А я ещё долго вспоминал своего напарника. Особенно часто это происходило, когда заходил в винный отдел. А там – вино с пометкой «Узбекистон виноси». Узбекистон! Выноси!
Иногда душа поэта, натруженная о хладный пол отсеков субмарины в дальнем походе, не могла вынести подарков из Средней Азии в таком количестве, в каком их желала.
– Творческих тебе узбеков, дорогой! – не то пожелал, не то утвердил себя в какой-то очень важной мысли Салеев.
И я его сумел понять не буквально. А вы?
Погружение
…оползаем по плёсу плоско
рудиментарной полоской…
расстояние жёстко…
состояние жабров —
так… одни наброски
Борхеса…
ты храбрый?
нет… я будто Витас со всеми
своими подголосками…
амфибия?
человек-акула?
амфибрахием червяка скулы —
в school-ах не проходят —
растянуло
по воску
на обороте рапсодий…
подводного лейкоподия
соли…
акваланг соской…
…подносят…
дыши… пробуй…
на одной ноте…
усилием воли…
этот готов!
этот годен!..
…для службы в подводном флоте…
«подносы Жостова»
в голове звенят…
…ИДА – дыхательный аппарат…
жестов Сильвестра «Кобры»
не нам не понять…
вот так-то брат!
не стой у переборки!
ишь, как торкает!
с бойцами СОБРа
нетрудно быть храбрым
если на суше
где командование вероятного противника
пожирает с усердием суши…
ты под водой своё сердце послушай…
…когда по мусингам
собранно
тянешься к солнцу
сквозь круговерть
«кессонки»…
– – – – —
не забывай нас…
тех кому не полагаются жабры…
а только геройская смерть…
смотреть на компАс!
крысы – ша! брысь!
Господь нас в обиду не даст!
– Подводные диверсанты – люди исключительной выдержки и невозмутимости. Настоящие диверсанты, я имею в виду. С ними даже психолог по три часа в день в «учебке» занимался, натаскивал, как убить под водой противника в мирное время и не испытывать при этом угрызений совести. В диверсанты в нашу бытность не просто психологически очень устойчивых отбирали. Ещё требовалось, чтобы лёгкие у парней были разношенными до небывалого объёма. Вот, даже анекдот вспомнился по этому поводу.
Идёт отбор в морские диверсанты. Врач-пульманолог проверяет объём лёгких у кандидатов при помощи специального прибора. Заходит очередной матрос. Докладывает:
– Матрос Петров на обследование прибыл.
– Хорошо, Петров. Сколько выдуть сможете?
– Полтора литра.
– Да? Странно, очень странно… Вот тут у вас в военкоматовской карточке написано, что пять с половиной литров…
– Так это же красного, доктор!
Шутки шутками, а подводных диверсантов у нас двоякодышащими называли.
– Троякодышащего знаю. Это Змей Горыныч, а двоякодышащие разве бывают…
– Биологию вспомни, рыбы такие есть. Редкие, правда, но есть. Рогозуб, например. У него и жабры и нечто вроде лёгких имеется. Вот и у аквалангистов также. Но мы к ним близко подойти боялись. Нет, скорее, не боялись, опасались. Кстати, и служивые, и гражданские в городских кабаках и на танцплощадках диверсантов почти всех в лицо знали, хотя, вроде бы, те – люди засекреченные, государственные. Там их как огня… что вполне понятно: попробуй задерись с таким – живо под приёмчик угодишь. И это в лучшем случае. В худшем – под нож подводный.
Такие, по крайней мере, ходили слухи. Будто не люди вовсе «морские дьяволы», а садисты настоящие. Полагаю, не всё в этих слухах выдумка. Правда, на своё счастье, проверить на практике никому из нашего экипажа подобную молву не довелось. И слава Богу!
– Дедовщина? Да бросьте вы, какая может быть дедовщина в маленьком коллективе, где от действий каждого зависит жизнь всех? Повторяюсь? Ничего, не лишним будет продублировать мысль, на базе которой строятся взаимоотношения на подводном флоте.
На берегу, чего скрывать, случалось… Дедовщина, в смысле. Это когда в казармах жили. Но не в виде рукоприкладства, а исключительно на словах. Например, у нас любой салага, прибывший из «учебки» прошёл Евангелие от Субмарины. Что это? Да кодекс чести подводника. А начинается он со статьи, читаемой обычно матросами третьего года службы вслух. Статья такого порядка: «На меня уже бушлат строчили, пока на тебя только член дрочили…» Что, грубо? Зато – правда.
– Подводным трюкам, способам эвакуации с лодки нас обучали на старенькой «щуке», подводный аппарат серии «Щ», они, кстати, во время войны активно использовались. Вот и наш «тренажёр» тоже. Патрулил когда-то вдоль берегов Японии, не давая флоту микадо незамеченным из порта выйти.
Стояла она, наша лодка-лягушатница, на рейде и служила для тренировок не только экипажей, но и водолазов. Те упражнялись по проведению спасательных работ, изучали сварку под водой. Все вместе мы называли нашу «щучку» не Щукой, а Уткой. Почувствуйте разницу, что называется. Это от аббревиатуры произошло. По всем документам данная учебная субмарина проходила под аббревиатурой УТС (учебно-тренировочное судно). По созвучию её название и переозвучили.
– И что, вас там тренировали аварийно эвакуироваться?
– Во-первых, не эвакуироваться, – нет такого понятия в подводном флоте, – а выходить из субмарины через торпедный аппарат. А, во-вторых, нас ещё учили маломальским подводным работам в лёгком водолазном костюме. Всех натаскивали подряд, включая коков. Им это зачем, было неясно, не в диверсанты же поварню готовили, но с приказом не поспоришь.
– Страшно через торпедный аппарат эвакуиро… э-э-э… выходить было?
– Как говорится, несколько минут ужаса, и ты уже наружу выбрался. Процедура, напоминающая рождение ребёнка, только без участия акушера, с очень самостоятельным и дерзким плодом.
Знаете, там самая жуть, когда за тобой уже люк задраили, а в торпедный отсек вода начинает поступать для выравнивания давления. Ощущения крайне поганые. Чувствуешь себя, словно вишня в пробирке с жидким компостом. Нет, как три вишни – нас же по трое в отсек запускали. И вот болтаешься внутри, в воде забортной, как сопля в скафандре. Ориентировку потерять – что котейке начхать на мышиные хитрости.
Представьте, в трубе, диаметром чуть поболе головы верховного главнокомандующего, да и твоих собственных плеч, сидят в полной темноте трое бойцов в резине, а их потоком воды мотыляет, будто пенопластовые шарики. Нужно руками и ногами упереться в стенки отсека для фиксации, но сделать это не так и просто. Резина же, знаете, как по смазке скользит? С полным и премилым удовольствием. Не всегда удаётся удержать себя неподвижно. И тогда твоё тельце напоминает… напоминает… э-э-э… Точно, именно в проруби. Страшно, конечно, как же не страшно-то! Но ничего, мы ведь подводники. Типа, вышли из бухты. Ух, ты!
А в специальном бассейне близ нашей Утки ещё и погружению учили, и монтажным работам под водой. Не так, как водолазов, конечно, но самые основные навыки нам прививали. Чтобы появилось ощущение, как и что можно в скафандре делать. Тут страха никакого нет, интересно даже. Но бывают и стрессовые ситуации.
Один матрос из механиков чуть ласты не склеил на такой тренировке. А вышло следующим образом. Этот Гульбарий недосушенный (Славкино выражение) забыл «включиться в дыхательный аппарат», но сразу этого не почувствовал, дышал за счёт регенеративного патрона и воздуха, скопившегося в дыхательном мешке (такое жабо на шее в подводном костюме). Его опустили под воду на страховочном канате. Матросик три раза трос дёрнул, мол, дна достиг, всё нормально, парни. Потом по инструкции через минуту сверху ему по тому же верёвочному телеграфу сообщают: «дай-дай закурить» (такое условное дёрганье). Этим самым наш мичман-инструктор как бы интересовался: «Эй, матрос, ты как там на дне? Всё у тебя в порядке?» Водолаз обязан продублировать принятый сигнал, чтобы наверху поняли, уж если ему и хреново, то исключительно в рамках устава.
Так вот, сигнал погруженцу отправили, а ответа нет. Мичман распорядился произвести экстренный подъём. Вытащили бедолагу. Мы-то, молодняк, стоим, ничего не соображаем толком. Один мичманюга, старый морской волк, скумекал быстро, что необходимо всё делать просто-таки стремительно. Я впервые увидел, как человек зубами разрывает толстую резину на дыхательной маске, поскольку ножа, как на грех, под рукой не оказалось.
Содрали с бедняги намордник резиновый и специальную кислородную подушку сразу же загубником в рот вставили. Мичман ещё какие-то странные манипуляции с грудной клеткой матроса произвёл, будто медведь, который на человека навалился.
Слава Богу, да инструктору, прочихался «утопленник», глаза дикие распахнул, задышал. Ничего не помнит, ничего понять не может, только всё на мичмана косится с ужасом. Да и то сказать, попробуй без страха, когда смотрит на тебя жутким взглядом твой наставник, тяжело дышит, а с повреждённых дёсен кровь сочится. Как потом пострадавший сказал, состояние после спуска было очень приятное. Кислородное голодание, вечный сон. Вот она красивая и лёгкая смерть, как считаете?
Позже нашего инструктора наказали за то, что не смог учебное погружение обеспечить должным образом. Нашлась какая-то «крыса», капнула начальству. А мичман, настоящий человек, спорить не стал. Хотя, собственно говоря, не было его вины. Пострадавший матрос не в первый раз погружался, всё знал чётко, в том числе и то, что подключение к «идашке» – обязанность погружающегося, не зря же дыхательный аппарат и называется индивидуальным. То есть, кто им пользуется, тот и несёт полную ответственность. Тем более – на третьем году службы. Забурел, видать, пацан, почувствовал, что ухватил Посейдона за бороду. От мракобесия всё это, точно говорю.
Нет, что вы, какая «кессонка», на Утке глубина же небольшая. С большой глубины тоже тренировались подниматься. Но не в этот раз. Да-да, именно по мусингам.
А вот ещё что… Ребята рассказывали, будто тот «утопленник» уже после дембеля к своему спасителю приезжал и будто бы они вдвоём целую неделю подарочного кабанчика ели под домашний самогон. Магадан содрогнулся. Но я сам не видел, врать не стану. А вот то, что мичман-инструктор, вернее, его быстрая реакция и решительные действия, спасли человека, бесспорно. Нам корабельный врач рассказал, когда уже дело открылось командованию, что будь мичман менее расторопен, начались бы необратимые процессы в мозгу «утопленника». Такая вот мутотень по Чехову. Якшицизм, ёпырмай. Это вам не в шкапчике сидеть и не с капитаном Немо на «Наутилусе» устриц лопать да кричать: «Свободу индийскому народу!»
Всплытие покажет
Славка часто рассказывал нам о своей службе «на морях», окунаясь с головой в атмосферу «ревущих семидесятых», но не широт, а лет. Истории его были полны ностальгических камланий и гриновской романтической печали. Оттого, наверное, слушать их было интересно. Проникаясь атмосферой службы на флоте, мы отчётливо представляли себе отважных офицеров-подводников, а также мичманов и матросов-срочников, но о себе Славка предпочитал говорить исключительно в ироничном ключе. И вот однажды за «румочкой сюпа», решив разорвать цепь всегдашней недосказанности, я спросил Салеева в лоб, а не прославил ли он сам собственную фамилию чем-нибудь замечательно-подводно-электрическим. Оказалось – прославил. Только долгое время эти свершения считались военной тайной, а позднее авторство было утрачено для военно-морской истории, хотя Славка не мог отказать себе в удовольствии оставаться основоположником электрической мысли на субмаринах 613-го проекта, самого массового проекта в СССР. Пусть даже в собственных воспоминаниях, которыми предпочитал делиться исключительно с кругом друзей и близких приятелей.
Теперь – по существу вопроса.
Те члены команды, кто обслуживал электрику субмарины, обязаны были знать на память расположение предохранителей, автоматов, ламп аварийного освещения в каждом отсеке. А это не такое простое дело, особенно для недавно пришедших на лодку матросов. Вот и решил Салеев поступить, как на «гражданке», благо непосредственно перед призывом довелось ему поработать в электрослужбе кирпичного завода аккумуляторщиком, куда он был переведён из садчиков кирпича по личному заявлению.
Наделал Славка бирок с обозначением и названием всего электрооборудования сначала в своём отсеке. Однако толку немного от такого новшества, поскольку всё равно хреновато-задумчиво при тусклом аварийном освещении менять в щите предохранитель. Единственная лампа на всё огромное помещение – это не главная люстра Большого театра, смею вас уверить. Вот, собственно, в щите ни черта и не видать. И надписи читать плохо – глаза сломать можно. Пришлось Славке рядом с электрическим коробками дополнительно автономное освещение лепить. Посмотрел потом Салеев на дело рук своих, и понял Салеев – это хорошо!
Но не совсем такого же мнения придерживался командир подлодки капитан второго ранга Щербавских. Он осматривал отсек вместе с механиком. Неуставные лампы аварийного освещения поругал, сказав:
– Этак-то теперь каждый дурак сможет предохранители поменять, а электрик должен помнить наизусть их расположение и на ощупь действовать. Здесь тебе не «гражданка», чтобы для дураков инструкции писать. У матроса голова должна быть постоянно загружена повторением схем, чтобы довести знания до автоматизма.
– Товарищ капитан второго ранга, а если молодой вахту несёт в походе, а если растеряется…
Механик с гневом показывал Славке что-то в районе виска своим указательным от возмущения пальцем, но командир отреагировал на слова матроса вполне мирно.
Кэп-два усмехнулся в усы и сказал:
– Вижу, умничаешь, Салеев. Ты до армии работал где-то?
– Так точно, сначала садчиком кирпича, потом аккумуляторщиком…
– Значит, слушай и на якорный шток наматывай: через пару месяцев примешь весь отсек. Будешь мне молодняк в настоящих моряков перековывать.
– Служу Советс…
– Служи, служи… Только выслужиться не старайся. И всё у тебя будет, как нужно. Можешь мне поверить, не на первом аппарате забортную воду хлебаю…
А Славкину рацуху потом внедрили таки по всему флоту, циркулярно разослав схемы и описание в виде бюллетеня.
Итак, расколол я своего друга, заставил о собственных подвигах рассказать, а он завёлся и уже не мог остановиться, переключив, правда, своё красноречие на офицеров субмарины.
– Много у Щербавских было присказенек, но обычно наш кэп всегда любил щегольнуть любимой фразой, которую, как поговаривали в кают-компании, тот позаимствовал у своего друга – патологоанатома по профессии – правда, несколько переиначив. Изменённая, та заиграла новыми гранями и наполнилась глубоким, я бы даже сказал глубинным смыслом. Вот она:
«Всплытие покажет!»
И действительно, после первого погружения опытный глаз капитана второго ранга Щербавских мог практически безошибочно определить, выйдет ли толк из новобранца. Нет, я что скажу – кэп у нас был голова! Чемберлен близко не стоял.
Разлили ещё по одной. Салеев хотел, видно, произнести тост, но потом просто процитировал главную междустрочную сентенцию из неписанного устава подводного флота:
– Увидишь человека с большим животом и впалой грудью, поклонись ему – подводник идёт!
Салеев тут же встал, прошёлся перед зеркалом, словно оценивая, насколько его отражение тридцатишестилетней выдержки не расходится с образчиком военно-морской фигуры, а потом продолжил свою речь глаголить, поражая слушателей в заранее натренированную печень.
– Закончился мой первый поход тем, что отправили субмарину на плановый ремонт во Владике, после которого нашей «ЭС-ке» предстояли глубоководные испытания. Что это такое? Объясню. Лодка опускается на максимально возможную глубину, на которой предписывается производить боевые манёвры. Для С-613, например, рабочая глубина – 150 метров.
Таким образом, субмарина погружается, а затем несколько часов находится в подводном состоянии, при этом максимально задействуются все механизмы и агрегаты. Экипаж должен быть уверен, что оборудование не подведёт и в следующей автономке.
Так вот, во время тех испытаний потёк маслокран в четвёртом отсеке. Один из моей команды – я тогда уже старшим отсека был, – услышав по громкой доклад командиру о происшествии, ударился в панику. Орёт совсем даже не благим матом – что твоя телятя безмозглая – мол, сейчас потонем и погибнем все. Пришлось этому кренделю приказать неуставным посвистом: «Нехрена метаться! Задраить переборку кремальерой [17 - кремальера – специальный механизм для герметичного отделения отсеков.] и не отсвечивать!».
А нам, сидящим за столом в конце 2007-го года, Славка пояснил, по-моему, из Пушкина:
– Он плакал, няню испугал…
Или это не из Пушкина? Арина Родионовна Яковлева же, вроде, была из породы мужественных женщин. Она бы точно не испугалась… особенно – если с кружкой.
Да, а задрайка люков в отсеке – один из главных принципов безопасности под водой. Так можно выжить при аварии. И попытка прийти кому-то на помощь в других отсеках оборачивается гибелью всех. Проверено мировым опытом.
Вечером лодка вернулась в плавучий ремонтный док, и Салеев обратился к замполиту: так, мол, и так из-за одного мудака, пардон, психологически легко возбудимого матроса, экипаж погибнуть может. Нельзя ли его как-то выпихнуть из экипажа?
Замполит возражать не стал. А командир лишний раз убедился в том, что был прав, когда ещё месяц назад хотел убрать с лодки матроса-паникёра, тогда ещё не проявившегося во всей красе. Интуиция не подводит старого морского волка. Всплытие показало.
По прибытии на базу списали застремавшегося матроса на берег. Стал парень подводником, но другим. На подводе ездил, зато служил всего два года. А Славка бы всё равно этому году не рад был бы, окажись он на месте паникёра. Почему? Чтобы не выглядеть пафосно, скажу просто – нравилась ему служба на подводном флоте, вот и весь сказ.
Нет, отчего вдруг раздолбая-то? Это не Славка, это я так выразился. И похоже, погорячился. Не виноват же человек, что слаб характером оказался, психологически не готов был подолгу в замкнутом пространстве в вечно экстремальных условиях находиться. Здесь уж психологи в «учебке» не угадали. Бывает. А вообще говоря, каждому своё. Каждому ровно столько, сколько он вынести способен.
на глубинах окаянных
вдалеке от суши бренной
ты частенько горько плачешь
маму слёзно поминая
и поёшь Христу осанну…
вдохновлённый… вдохновенно
не похож совсем на мачо
моя рыбка заливная…
а при всплытии однажды
ты истерику затеешь
запоют клаустрофобом
переборки по отсекам…
как измученный от жажды
и несбывшейся затеи…
нет причины быть особым
оставайся человеком!
Когда налили по очередной порции, рекомендованной «РОСБИО», Салеев решил развенчать расхожий миф о подводниках:
– Мне тут частенько доводилось слышать от якобы служивших на подводном флоте, что будто в походе (а только тогда выдаётся спиртное перед приёмом пищи) матросики скидывались в пользу кого-то одного, чтобы, как говорится, бухнуть по полной. Не верьте, враки всё. Ни один из срочников у нас: ни на нашей С-613, ни на других пяти субмаринах бригады подобной мутотенью не занимался. Просто в голову не приходило. Думаю, что и везде так дело обстояло, не только в Магадане. Никто и никогда не доверится под водой пьяному человеку. А там, в походе, представьте себе, каждую секунду возможна «нештатка» (нештатная ситуация). И вдруг один из команды пьян… Нет, полная ерунда. На лодке от действий каждого зависит жизнь всех. И это не шутки, и не для красного словца говорится. Такова простая истина, пренебрегать которой никому не захочется, тем более – коллективно в сетях поголовной взаимозависимости.
А что мы пили и сколько? Так обычно белое десертное вино: по сорок граммов на персону перед приёмом пищи. Почему белое, а не красное? Думаю, оттого что белое вино не может вызвать аллергической реакции, а от красного случается и покраснение кожи, и сыпь и астматический синдром.
Таким образом, в походе всё шло заведённым порядком – никаких злоупотреблений, никакого сговора. Сорок граммов вина в одни ворота, и точка! Но однажды перед выходом в море снабженец вместо белого муската притащил на борт «Солнцедар». Командир наш считался флегматичным, не любил повышать голос, но тут не выдержал. Натолкал снабженцу таких фигурных ебуков, что было слышно на соседнем пирсе, несмотря на сильный ветер. А потом пригрозил интенданту, что высадит на необитаемом острове вместе со всей партией вина, но без продуктов. Солнечный Робинзон третьего ранга, ёлки-иголки. Снабженец умолял простить и дать ему возможность исправить ситуацию в течение трёх часов. После чего кэп-два оттаял, приказал низкосортное вино немедленно выгрузить за борт вместе с бордовым, будто красное знамя социалистического соревнования, оплошавшим интендантом. Не удалось новому Даниэлю Дефо добыть эксклюзивный сюжет для романа XX-го века.
В море мы вышли насухую, а снабженец потом ещё несколько месяцев рассчитывался за бой тары – в спешке же никто тот «Солнцедар» уберечь не старался. Сами понимаете, приказ о выходе отдан, а на борту посторонний груз.
На чём я остановился? На испытаниях после ремонта? Ага…
– Когда мы отчалили с Владивостокской базы, где после похода лодке полагался мелкий ремонт, сразу пошли в Магадан надводным ходом. Тут и попали в изрядный шторм. Можете себе представить, как летают по лёгкому корпусу и рубке «ласковые» восьмиметровые волны на скорости 12 узлов. Заводные тараканы и то быстрее бегают, чем мы двигались в сторону родной бухты Нагаева.
Всей команде было в те минуты не просто погано, а совершеннейшим образом скверно. А во время шторма помогает только обилие чуть подсоленной воды или селёдка.
Селёдки в тот раз не оказалось, а бак с пресной водой дал течь. Течь заделали, но оставшееся содержимое берегли как зеницу ока. И тогда кэп принял решение, которое было неприемлемо при следовании субмарины к месту базирования. Не полагалось делать то, что приказал сделать капитан второго ранга Щербавских. Мы погружались на глубину 50 метров, брали ледяную забортную воду и пили её, как молодые при посвящении в матросы. И ничего, противно не было. Когда от низкой температуры жидкости скулы сводит, соль как-то не особо чувствуется. Зато морская болезнь потихоньку отступает. А потом и шторм стих.
//-- * * * --//
– Кэп-три, он же старпом, носил странную фамилию Булах-Восточный. Я, честно говоря, ни одного не то, чтоб западного, но и северного или южного Булаха не знаю. А тут – восточный! Честь, как говорится, имею! Чёрный, будто лечебная грязь… с лица. Чисто капитан Немо, только без чалмы. Помнится у Александра Митты в фильме «Сказ о том, как царь Пётр арапа женил» было удивительное выражение: «ликом черен и прекрасен». Так вот, стопроцентно о нашем старпоме можно это сказать.
Швартовался Булах, как бог. Да-да, Посейдон, не меньше! А ведь подводные течения в нашей бухте были очень сильные. Не так-то всё просто. Частенько лёгкому корпусу субмарины изрядно доставалось при швартовке. Но не от старпома. Он всё проделывал идеально. Чувствовал лодку, как свои руки… А руки у него были, как у пианиста: с тонкими, чуткими пальцами, будто и не морской офицер-подводник этот восточный красавец, а самый настоящий лауреат конкурса Чайковского в фортепьянной номинации.
Ничего я не болтаю и, тем более, не путаюсь! Тот старпом, которого из Питера к нам подогнали, несколько позже в Магадане обозначился. А Булах ещё до него служил. Потом моего первого старпома куда-то на повышение отправили в штаб Тихоокеанского флота, вот тогда-то и появился «ссыльный» ленинградский интеллигент с двумя дипломами и солидным созвездием на погонах. И относительно Смыкова ты тоже не верно, капитан Иванов, догадался. Это не ему старпом с Балтики рекомендовал Пришвина перед сном штудировать. Там молодой лейтенант меня по матушке склонял. Или забыл уже? Смыков-то, хоть на язык невоздержан, но матросиков никогда не бранил нецензурно. У него всё безлично-атмосферно происходило. С фигурной лепкой и башенками по углам.
Наш старпом с роскошной двойной фамилией, пишущейся через дефис в стиле ретро, и корнями, заблудившимися в глубинах Синая, любил называть вероятные страны вероятных же противников относительно подводных упражнений с торпедами презрительно и примерно так: Усреднённые штаты Карибской Америки, Поелику Британия и Республика утопленных петухов. И лишь немецких подводников он уважал до самого кончика стоячего в атмосфере портового города воротничка. Сволочные морские волки папаши Денница, которые в годы Второй Мировой не боялись ни бога, ни чёрта, ни самого Посейдона. И теперь, спустя много лет, я понимаю, КАК он был прав. Ах, не упоминай при мне «макаронников». Подводные диверсанты из них действительно отменные, но не подводники в полном смысле слова. Вообще говоря, итальянцы плохо чувствуют себя на глубине, если от воды их отделяет двойной корпус субмарины. Им свободу подавай! Оно и понятно – темпераментные чересчур!
А ещё, кроме кучерявой фамилии, старпом чёрным юмором блистал. Показал мне однажды Булах значок виктории на пальцах в честь какого-то моего прегрешения.
– Есть два наряда, товарищ капитан третьего ранга!
– Ты что, Салеев, римские цифры плохо различаешь? Пять нарядов!
Не знаю, правда, была ли такая приколка по всему Тихоокеанскому флоту, а в нашей бригаде действовала она повсеместно. И пошла она именно от старпома с нашей лодки С-613. Так гласит легенда, а легендам следует верить, не правда ли?
Вот и пришлось мне одному ремонт в отсеке пять суток горбатить. А работка там – почище, чем промороженный уголь ломом и лопатой от крупногабаритного кургана отковыривать. Одноразовых трусов и майки, что на сутки во время похода выдаются, хватало лишь на полдня. Всё потом разъедалось за милую душу. А чего ты удивляешься так, одноразовым этот подводный комплект матроса назывался и, по сути, был таковым. Потому, что служил от одной помывки до другой.
Мылись мы после вахты морской водой специальным пенящимся в солёной жидкости мылом. Из ведра, очень экономно. Как говорится, пачкотня одна, а не баня. Если бельё не менять, можно прыщами пойти, как свеженький грунтовый огурчик пупырышками. В морях чистота – главное дело, чтобы болезни не разводить. А трусы те и майки делались не то из какой-то специальной бумаги, не то из целлюлозы… кто ж его знает. Обычно после похода несколько десятков комплектов оставалось на борту, их нам выдавали на проведение грязных работ, чтобы нормальное исподнее из сатина и хлопка не поганить.
А почему на субмарине в полной выкладке не работать, спрашиваешь? Вот я на тебя посмотрел бв, как ты летом да ещё с бешенной влажностью себя там почувствовал… Истёк бы тонкими ручейками на нет, как я полагаю.
– Слава, а наблюдали вы там на своей субмарине что-нибудь необычное во время длительного автономного плавания? Вроде НЛО, скажем? Сейчас об аномалиях и загадочных явлениях постоянно твердят разного рода «учёные мужи» от журналистики.
– Муж учёный – челн толчёный. Знаем этих самозванцев, любящих поумничать, знаем. Из всякого дерьма сенсацию варганят, словно писать не о чем вовсе.
О «летающих тарелках» не буду говорить, врать не стану. Ни в походах, ни на учениях ничего похожего на НЛО ни у нас, ни у соседей по бригаде не наблюдалось. Иначе бы всё равно какая-то утечка случилась. А на лодку к нам в походы подсаживали не уфологов, а обычных осназовцев.
– Гэбистов, что ли?
– Нет, это разведчики из штаба флота. Вернее, один разведчик в автономку с нами ходил. Судя по виду – заурядный морской офицер, да на деле не такой уж и заурядный, если ему аппаратуру в каюту отдельно выгружали специальные люди, а когда монтировали, то только в центральном посту вахтенный был. И всё. Даже офицеры не знали, что за начинку в наш пирожок суют.
– Ну? Дальше…
– Как потом выяснилось, фиксировал этот осназовец всё, что только шумело: звуки винтов вероятного противника, разговоры в кубриках, мысли и намерения командного состава лодки и прочую важную информацию. Вплоть до самых тонких акустических колебаний записывал. И не просто так, а чтоб гидроакустики потом на специальных занятиях по классификации надводных и подводных целей могли легко определить: в каком из борделей Сан-Франциско боцман Джон Гленорван с какого-нибудь патрульного катера «Global navy mariner» подцепил «смешное», но жутко заразное при определённых обстоятельствах, заболевание, когда пренебрёг правилами личной гигиены и сексуальной безопасности.
Чтобы определить по характеру звуковых особенностей забортных отправлений из отхожих мест, что производились они с авианосца «Нимец» в воды Японского моря, для этого требуется не только усидчивость, но и наличие в голове специальных знаний. Тут особый талант акустика нужен. У нашего особиста он был.
Записывал «звуки» осназовец на гибком виниле при помощи специального устройства. Да-да, правильно ты заметил, он практически «на костях» писал [18 - писать на костях – так в домагнитофонную эру называлась перезапись фабричных грампластинок кустарным способом на толстую плёнку с рентгеновских снимков, как правило, с изображением костей человеческого скелета.]. Магнитная лента может вытянуться, порваться. А уж в промозглой атмосфере океанского климата тем паче. «На костях» надёжней получалось. Как я уже говорил, забортные звуки, ну те, что за корпусом лодки брали начало, служили потом в качестве учебного материала для начинающих гидроакустиков.
Что значит, как идентифицировать, как соотнести с конкретным судном, если мы под водой торчим, будто ламинария какая? А космическая разведка для чего, как думаешь? Правильно догадался. Со спутника судно фиксанули, а потом время записи и местоположение нашей субмарины сопоставили. Вот тебе и характерный звук винтов можно присовокупить к конкретному представителю военно-морских сил гордых янки. Время и координаты осназовец записывал очень точно. А как ты думал? Первое дело.
Доводилось ли ему фиксировать шумы подводных «летающих тарелок», о которых сейчас только и разговоров, того не знаю. Нет, не давал подписки. Просто нашему брату, срочнику, ничего такого из запредельных информационных областей, соприкасающихся обыкновенным военно-морским образом с государственной тайной, знать не полагалось. Но могу предположить, что рано или поздно информация бы всё равно просочилась. Она же – как вода – всегда себе щёлочку найдёт. Ну, повторяюсь я, так что? Может быть, дружескую услугу твоему склерозу оказываю!
Нет, определённо, члены экипажа в курсе всего были бы… Ведь узнали же мы, матросня, что и как наш осназовец делал в своей сверхсекретной каюте. А поначалу даже кушать из своего заточения не выходил – пищу ему прямо туда и таскали. У нас обычно матросы так питались: каждый у себя в кубрике. А офицеры-то все вместе собирались в кают-компании. Этот – нет – в общество себе подобных не шёл ни под каким видом.
Так вот, процедура передачи пищи выглядела примерно следующим образом. Кок лично подходил к секретной каюте. Стучал условным стуком (который каждый день, кстати говоря, менялся), дверь открывалась, из кубрика высовывались руки осназовца – поднос хвать, вот и всё общение.
И по нужде так же. Как-как? Не понимаешь, что ли? Утку ему приносили вроде больничной, только, мне кажется, слегка побольше.
Мы тогда только посмеивались над этой крутой секретностью. А мужику каково, представляете? Недолго он, правда, терпел. Через неделю стал выходить на обед к офицерам. Часового из вахтенных у кубрика поставит (ему командир специально выделял), а сам в кают-компанию бежит. Поест кое-как и обратно.
Ещё через неделю прокололся наш осназовец, на ходу что-то порекомендовал гидроакустику – из области высших сфер присоветовал. Сразу стало ясно, что за специальность у нашего «тайного агента». А чуть позже кто-то из офицеров сумел его раскрутить на общение. Какая, дескать, может быть супер-тайна внутри одного маленького коллектива?
Осназовец перестал сторониться команды и под большим секретом рассказал глянувшемуся ему гидроакустику о своём задании. В общих чертах только. Ну, а что знает гидроакустик, то знает морская свинка, в рот ей гюйс и полкило кабалки. Но вам-то я, по любому, о том задании рассказал лишь в общих чертах. И не потому, что государственная тайна и через сорок лет крепше гороху, а исключительно из-за прогрессирующего склероза.
Салеев помолчал, а потом завершил серию воспоминаний об офицерском корпусе субмарины:
– Из отцов-святителей подводных до сих пор вспоминаю командира БЧ-5 по фамилии Хороших. У матросов он, совершенно естественным лингво-фонетическим методом получил прозвище Зае*ательских. Хороших после срочной службы остался в ВМФ, закончив училище, и на всю жизнь завязался с подводным флотом.
Про таких раньше на Руси говорили, что, мол, не по хорошему мил, а по милу хорош. То есть человек с виду невзрачный, но с широкой душой, шире, чем тельник океанский самого распоследнего размера. И умница, каких мало. Даже на Тихоокеанском флоте.
Хотя… знаете, меня отчего-то начинают терзать сомнения, а верно ли я трактую известную народную сентенцию, ту, что немного раньше прозвучала.
Впрочем, наплевать. Валите всё на меня, если что.
Именно с назначением Хороших на лодку совпало появление крыс на корабле. Я никак не связываю два этих события, но с учётом того, что в Восточных религиях крыса является символом достатка и спокойствия, а в географически близкой к нам Японии – счастья, то можно запросто сказать: именно так и случилось. Спокойней и надёжней стало на подлодке с приходом командира БЧ-5.
Хороших выделял меня из всей команды. Всякий раз, выезжая на склад, чтобы укомплектовать лодку, он брал меня с собой помощником. Я долго удивлялся, почему офицер так делал, пока он сам не объяснил. Оказалось, моё присутствие приносило ему удачу: на складе обязательно отыскивался какой-то дефицит, никогда не приходилось ждать и томиться в очереди.
В память врезалась одна наша совместная поездка на склад за новыми «идашками» для всей команды или ещё за чем-то. Почему именно она, именно данная поездка запомнилась? Наверное, это связано с тем, что стоял сильный мороз. Нет, в самом Магадане температура никогда ниже 32-ух градусов мороза не опускалась, по крайней мере, за те три года, что я служил на флоте. Как-никак море рядом, климат достаточно мягкий. Но это в самом порту и рядом – в городе. Однако стоило чуть-чуть отъехать в западном или северном направлении, и сразу ощущалось дыхание Арктики. Я не оговорился, и в самом деле не нужно было уезжать далеко от городских окраин. Так, например, наши военно-морские склады располагались на «девятом километре»… На девятом километре чего? Не помню точно, как называлась эта дорога. Возможно, как раз – печально известная многочисленными жертвами своих строителей Колымская трасса, которую частенько именуют душой Магадана любители метафористики.
Так вот, в ту зиму было холодно. Очень. Выезжали из порта мы с командиром БЧ-5, когда температура была минус тридцать. А вот на «девятом километре» уже за минус пятьдесят пять перевалило… Воздух густой и рыхлый, будто кисель: дышишь и чувствуешь, как атмосферный столб колышется. Нет, в Печоре тоже морозы переживал всякие, но здесь они другие, поскольку нет той морской влажности и контрастного перепада температур.
Да, вот я ещё что подумал: наверное, те грызуны, которые у нас на лодке появились родом как раз с того самого складского километра, и мы сами их на борт вместе с продуктами доставили.
С приходом же крыс хлопот на субмарине добавилось…
Так погибают герои
Историю эту я услышал от своего друга Славы Салеева, который служил с 1969-го по 1972-ой годы на Тихоокеанском флоте электриком 6-го электромоторного отсека дизельной подводной лодки С-613. Сначала старшим специалистом, потом командиром отделения, а закончил службу «на морях» старшиной команды электриков. Не стану пересказывать фабулу, украшая её собственными впечатлениями, а лучше просто дам слово Салееву. Пусть расскажет сам.
– Крысы. Что сказать о крысах? Я раньше, до службы на флоте, думал, что выражение о крысах, бегущих с тонущего корабля, скорее, из области умозрительной. Скажем так, в наше время, мне казалось, не должно же быть такого безобразия. Чай, не рабов в трюмах возим. А вот относительно подводных судов мне и вовсе в голову не могло прийти, будто там крупные грызуны могли обосноваться. А ведь жили-не тужили. До поры.
В первый раз столкнулся я с крысами, когда стоял одну из своих первых ночных вахт в центральном посту. Дело в Магаданском порту было. Если вы знаете, субмарины швартуются у причалов в отличие от надводных военных судов, которым в порту делать нечего, слишком уж громоздкие. Они на рейде в нескольких кабельтовых от берега болтаются, а к берегу матросню и комсостав катерами доставляют.
Прочитал автор последнее предложение, а потом обнаружил внезапно, будто бы мешает его слуху явно поэтическое расположение звуков: каБЕльтовых – БЕрега – БОолтаются – БЕрегу. Бе-бе-бо-бе-е-е-е.Не сам заметил, а благодаря помощи друзей. Поэтика поэтикой, а проза не любит подобных сочетаний… Так говорят литературно чувствительные люди… Ну, да, литературно-акустическая чувствительность чем-то сродни метеочувствительности: идёт она из глубины организма и объяснима лишь на генетическом уровне. К бабке не ходи.
Так, хорошо, а автору-то что делать? Немедленно исправлять или, понадеявшись на поэтический подход со стороны потенциальных читателей, оставить всё, как есть? Подумал автор, подумал… вспомнил рождённую несколько раньше него самого природную лень… да и не стал ничего менять. Пусть на его совести останется неблагозвучность вышеозначенного предложения. А вы как думали? Не на себя же ответственность брать станете, в самом деле.
И для подкрепления своего мнения можете ещё припомнить автору этих строк его жуткую привычку насыщать прозу поэтическими созвучьями. Негоже!
А теперь снова передадим слово Славику Салееву. Видите, он уже нервничать начал, пока мы тут с вами фонетическими изысканиями занимались?
– Теперь пару слов, что такое центральный пост. Это отсек, расположенный как раз под боевой рубкой, снаружи туда можно попасть по длинному трапу в виде металлической лестницы, состоящей из двух пролётов. Рядом с ней находится специальное место для матроса, несущего вахтенную службу. Вот там я и стоял в виду, как говорится, магаданских красот… по ту сторону лёгкого корпуса, разумеется. Что говоришь? Ага, значит, НЕ В ВИДУ магаданских красот… извините за выражение.
Время за полночь, тишина. Можно различить только, как еле слышно скрипят переборки, провоцируемые качкой на мелком бризе. От монотонности меня в сон клонить начало, даже придрёмывать стал. Только чувствую, по трапу кто-то крадётся. Ага, думаю, не иначе заместитель командира по режиму проверяет, заснул я на боевом посту или бодрствую. Вот чудик, припёрся из города, нет, чтобы коротать ночь с тёплой, но чужой женой в замечательном общежитии для командного состава. Напрягся я весь, про себя «отче наш» уставное повторяю, чтобы доложить, как положено об отсутствии происшествий на борту. Но не появляется никто, хотя шорохи подозрительные слышны совершенно отчётливо.
Интересно стало, что там себе замыслил хитрец кэп три, остолбенел, что ли? Подошёл я поближе к трапу. А там… Цирк животных, да и только. Дуровым бы этот номер в их антрепризу звериную, зрителям места б в зале не хватило.
Уточняю.
Огромная серая крыса лезет будто гимнаст-разрядник по трапу прямиком в центральный пост. Вернее, не совсем так. Висит, передними лапами в перекладину вцепившись. Раскачается немного, будто зачёт по физкультуре сдаёт, и вниз соскальзывает. А там уже за следующую поперечину хватается. Мне бы засветить ей чем-нибудь тяжёлым, пока крыса беспомощная, а я смотрю во все глаза, рот разинув, благо за просмотр платить не нужно. Мальчишка ж ещё, что там говорить.
Люки у нас на аппарате обычно задраивались плотно. Кто не задраивал – два растопыренных пальца старшего механика в нос получи – средний и указательный! Ты понял? Попробуй только заикнуться про два наряда, сразу пять с латинским акцентом словишь. А тут кто-то оставил незакрытым выход на волю, так в город спешил. Хотя, вру. Забывать уже начал. Когда лодка пришвартована у пирса, верхний рубочный люк не задраивается по определению. Только он один, кстати сказать. Всё остальное – на кремальеры [19 - КРЕМАЛЬЕ’Р, а, м., и КРЕМАЛЬЕ’РА, ы, ж. [фр. cremaillere] (тех.).], и никакой Сезам не поможет.
Уже в самом низу, на финише своего многотрудного пути, крыса заметила, что я за ней наблюдаю, мерзко пискнула, сорвалась вниз и кубарем покатилась в угол, туда, где за переборкой второй отсек был. Поди поймай… Доложил я о ночном происшествии старшему механику. Тот не удивился, видно не в первый раз. Это мне пока всё внове на подводном-то флоте.
Немедленно команда субмарины была выстроена на палубе, и стармех объявил, что за поимку крыс, числом не менее двух, данной ему властью предоставляет отличившимся десять суток отпуска, не считая дней на дорогу. Как правило, самолётом. А чем ещё из Магадана-то доберёшься! Если морем, так это всего только – один раз в сезон, да и долго очень. То-то.
Команда принялась за охоту на грызунов с особым усердием. Отпуск ещё никому не навредил. Первым делом установили, что в центральном посту жило четыре крысы. Говорят, что видели одну и в 5-ом отсеке, но, скорее всего, это враки. Что ей там делать рядом с дизелями!? Оглохнуть же можно, ёлки-иголки.
Ещё одного грызуна незадолго до описываемого события с несанкционированным проникновением на борт прищучил кок на камбузе (пищеблок у нас в 4-ом отсеке находился). Заметил наглую морду, покусившуюся на бачок с отходами, сразу грызуна беспардонного кипятком обдал от души. Жаль только, тушку убиенного им покойного пасюка [20 - Пасюк, серая крыса, млекопитающее рода крыс.] потом утилизовал в береговой котельной вместе с мусором: шансов получить отпуск меньше стало. Стармех словам не верит, ему же хвост крысиный подавай.
Итак, в центральном посту жило четыре крысы. Двух серых мы отловили сразу же. Ставили двойные петли, как научил нас нанайский охотник по прозвищу Анфиса. Кличку парень получил за широкие, сродни женским, бёдра, узкие плечи и худые, как бамбуковые удочки, руки. Не знаю, уж кого из военкоматовских настигла «гениальная» идея отправить этого пингвина на службу в подводный флот – матрос из него никакой, – но разделывал туши Анфиса, как заправский саблезубый тигр. Сам лично видел, как он всего за час освежевал нерпу, попавшую под винты, одним только ножом электрика. Затащил тушу в отсек и обработал так, что никакой лишней запчасти не осталось. Немного натопленного жира оставил себе для лечения простуды – очень он ей подвержен был, не выносил повышенной влажности. Остальное Анфиса продал магаданскому шаману из числа корякской диаспоры для совершения ритуальных обрядов, разделив прибыль на двоих со старшим механиком, который и разрешил ему заниматься разделкой внутри лодки.
Крысы были пойманы в разные вахты. Отпуска кому-то одному получить не удастся. Стармех верит только в два крысиных хвоста, а за один пять дней не даёт. Поэтому все заинтересованные лица посовещались и решили, что механику для освидетельствования и идентификации оба трупика должен нести Анфиса, коль уж это он научил команду мастерить охотничьи петли. Вскоре наш нанаец уже радостно топтал родную Хабаровскую землю.
Ага, главный охотник уехал, а на борту всё ещё продолжало оставаться две крысы. Шансы заработать отпуск кому-то из команды всем миром, как говорится, ещё высоки.
Одна из этих роскошных особей отличалась радикально чёрным цветом своего густого, как новенькая сапожная щётка, меха. Её называли: кто Шушара, а кто – более образованный – Ипполитом Матвеевичем. Ну да, после использования радикального средства «Титаник», верно поняли.
Вторая из героинь центрального поста – вообще красавица, а не крыса. На серебристо-седой шерсти тёмно-серые яблоки. Больше похожа на породистого рысака, нежели на грызуна. Её окрестили Барбарой.
Петли при ловле этих неординарных тварей не помогали. Не шли в них крысы, и всё тут. Тогда матросы стали изготавливать себе рогатки, арбалеты. Вооружаться, одним словом, как для схватки с настоящим и хитрым врагом. Сидишь, этак, в центральном посту. Делаешь вид, что ничего не замечаешь, а сам незаметно заряжаешь рогатку свинцовым шариком. Глядь, а крыс уже след простыл, хотя буквально только что смотрели на тебя бусинками шаловливых хитрых глаз, будто приглашая сразиться в честном бою.
Прикорм наши крестницы сжирали буквально на глазах. Дожидались, пока отвлечёшься на доклад о состоянии отсеков по внутренней связи… раз в полчаса, тогда и утаскивали приманку. А отвлекаешься-то всего на несколько секунд. Воистину, очень шустрые существа – эти крысы.
И вот в разгар противостояния команды с грызунами произошла внеплановая проверка герметичности. Во время неё задраиваются все люки, а компрессоры начинают откачивать воздух. Давление внутри лодки практически становится равным нулю. Потом минут пятнадцать в отсеках наблюдают по барометрам, где возможна утечка, механизмами каких люков следует озаботиться.
В тот раз ничего необычного, кроме внеплановости, в этой проверке не было. И – кроме ещё одного. На борту оказались крысы.
Так вот, потом старпом рассказывал, что в момент, когда началась проверка, крысы выскочили и принялись носиться по центральному посту с визгом и писком, но на людей не бросались. Просто хреново им было от перепада внутреннего и наружного давлений. А потом у них пошла кровь из ушей, и животные погибли. Как нам объяснил один старослужащий, перед выходом в море крысы сами убегают с субмарины, поскольку там как раз предусмотрена процедура проверки герметичности. А тут – внеплановая… Не свезло…грызунам. С таким-то слабым вестибулярным аппаратом, разве можно на субмарину лезть…
Ну, ты вот мне скажи, откуда крысы узнавали, что скоро выход в море? Что говоришь? А, ну да… Точно, как только начиналась большая загрузка продуктов, они нажирались от пуза (следы их пиршества можно было наблюдать – порванные пакеты, прогрызенные ящики) и почти сразу же сбегали на берег…
И вот ради одной этой крысиной Варфоломеевской ночи, пасюки терпят все тяготы и лишения военной службы на подводном флоте, тайно пробираются на борт, ты подумай! Это ли не образчик целеустремлённости, я вас спрашиваю? Надо отдать должное несомненному мужеству «крыс-подводниц».
И, кстати, знаешь, мы тех двух гвардейских пасюков полюбили как родных… Наверное, даже хорошо, что никто из экипажа хитроумных животных при помощи рогатки свинчаткой по отсеку не размазал.
Капитан потом даже приказал похоронить погибших. Погребение произошло на берегу с оказанием незначительных воинских почестей. Почему незначительных? Так ведь Ипполит Матвеевич с Барбарой всё же персоны гражданские, не положено им с салютом… Но из рогаток в небо, конечно, выстрелили. А мичман один вообще из стартового пистолета… Помянули мохнатых «сослуживиц», раздавив бутылку на пятерых, выбросили рогатки, вроде, зарыли томагавки, как это обычно делают индейцы племени шайенов в благодушном состоянии, да и пошли в казарму. На субмарине только дежурная вахта осталась.
И ещё скажу, во время погребения было достоверно установлено, что Ипполит Матвеевич и в самом деле оказался мужиком, а не какой не Шушарой. Так что получился у нас почти семейный склеп, поскольку Барбара, как вы поняли, была прекрасной дамой.
Да, что интересно, больше к нам на лодку крысы не заявлялись, будто знали, что у нас возможны испытания герметичности по полному беспределу. На другие субмарины грызуны заглядывали, а к нам – ни-ни. Будто отрезало. Видимо, верно в научно-популярной литературе пишут, что предсмертный крысиный сигнал далеко распространяется, опыт будущим поколениям прививая. Генезис, чтоб ему…
Самоволка
Однажды во время обеда Славик Салеев вспомнил о своём самом экзотическом дне рождения, не считая, разумеется, первого, когда он был настолько усталым, выбираясь из материнской утробы, что ничего не мог потом восстановить по памяти.
Следовательно, собственно роды мы рассматривать не станем. Лучше пропустим пару десятков лет в книге жизни моего друга и потом окажемся рядом с нашим героем, чтобы рассмотреть всё в подробностях.
В этот знаменательный год Салееву исполнялось двадцать, и он служил тогда в подводном флоте СССР.
Прежде чем я передам слово виновнику торжества многолетней давности, попробую обозначить вкратце обстановку в мире. Для чего? А чтобы читателю стало совершенно понятно, в каких нечеловеческих условиях протекала срочная служба, и насколько велик был риск осрамить державу в результате несанкционированного мероприятия в казармах Магаданского отдельного отряда дизельных подводных лодок Тихоокеанского флота.
Итак! Буквально накануне и в день означенной даты… Материалы прессы подлинные.
//-- Перед дилеммой --//
В Пакистане продолжает сохраняться напряженное положение. Конституционный кризис привел к тому, что страна оказалась перед дилеммой: быть или не быть единому Пакистану.
В Исламабаде и Дакке, Карачи и Читтагонге ждут результатов переговоров между президентом Яхья Ханом и лидером Авами лиг Муджибур Рахманом, которого газеты все чаще называют нынешним фактическим руководителем Восточного Пакистана.
Лидеру Авами лиг не удается полностью контролировать положение. Сообщение между городами провинции фактически прервано. Правительственные учреждения не работали почти две недели. Ряд иностранных миссий начали эвакуацию своих сотрудников и специалистов с семьями из Восточного Пакистана. Американцы стягивают 7-й флот к водам Бенгальского залива.
…Президент Яхья Хан вылетел сегодня в Дакку, где будет вести переговоры с Муджибур Рахманом.
«Известия» 16 марта 1971 года
//-- Турция без правительства --//
Вчера президент Турции Джевдет Сунай выступил с обращением к нации. Он поддержал действия вооруженных сил, которые способствовали отставке правительства. Президент заявил, что предъявленный военными ультиматум является правомерным и не нарушает конституции.
В заключение Джавдет Сунай призвал политические партии, все слои населения поддержать предпринимаемые усилия для выхода из сложившейся обстановки.
Сразу же после консультации с руководством вооруженных сил, которая длилась около шести часов, в президентский дворец были приглашены лидеры политических партий. К ним обратились с просьбой к 17 марта представить в письменном виде предложения по сформированию нового правительства…
«Известия» 17 марта 1971 года
//-- Исход евреев из СССР --//
Москва, 16 марта. За 53-летнюю историю Советского Союза зарегистрирован новый, не имевший до сих пор прецедента случай: Москва неожиданно облегчила эмиграцию евреев в Израиль. Ежедневно до 25 евреев покидают границы Советского Союза.
Решение о расширении еврейской эмиграции было принято в высших правительственных кругах, но официального сообщения о нем до сих пор не последовало.
«Новое русское слово», Нью-Йорк. 17 марта 1971 года
А теперь пусть расскажет сам Салеев.
– День рождения в Магадане. День рождения – всё равно, что Новый год. Особенно в период срочной службы. В марте 1971-го исполнялось мне двадцать лет. Первый серьёзный юбилей. Хотелось отметить это дело соответственно, то есть с теми особыми излишествами, которые может себе позволить моряк подводного флота, находящийся на зимних квартирах. Если мне не изменяет память, 17-го марта был четверг. А что это значит, как считаешь? Верно, никаких увольнительных нам, срочникам, не полагалось.
Да и мороз тогда стоял в столице Колымского края такой, что ушки заворачивались в трубочку и опадали на заснеженные тропинки со звоном бьющегося хрусталя.
Нет, ты меня неверно понял. До минус двадцати пяти доходило. Конечно, не то, что в Печоре случается в том же марте – за сорок. Но вкупе с повышенной влажностью и сильными ветрами – тот ещё комфорт климатический. Правда, в день моего рождения тихо было. Тихо и очень притом туманно. Никакой Лондон с его смогом рядом не стоял.
Так вот, раз мороз, то командование точно никого из матросиков предпочитало за ограду не выпускать, чтоб не проводить потом расследований относительно обстоятельств обморожения.
День в части шёл своим чередом: подъём, зарядка в зале, завтрак, учёба, обед, снова учёба. И вот – закончены занятия, которыми нас, электриков дизельных подводных лодок, да и не только электриков, грузили всё время от похода до похода, от одного автономного плавания до другого.
Вечер. Сидим в казарме. Душа хочет праздника. Деньги имеются в нужном объёме: я заранее начал откладывать, да и ребята скинулись. Снарядили меня и к «чёрной дыре» проводили. «Чёрной дырой» у нас назывался замаскированный пролом в заборе, неподалёку от КПП. Выкатился я из части лёгким пёрышком и по дворам тёмным заспешил к автобусной остановке, чтобы из Марчекана в город выбраться. В самом посёлке отовариться не представлялось возможным, поскольку продавцы во всех магазинах были предупреждены, что люди в форме – это те, кому нельзя отпускать горячительные напитки ни при каких обстоятельствах.
Подошёл к навесу автобусной остановки с тыла, как учили нас классики военной тактики на суше и на море. С опаской подкрался, приглядываясь, нет ли патруля в прицельной дальности. В тумане, впрочем, с пяти метров только и можно что-нибудь различить, так это общие очертания, не более. Получается, сама природа сегодня потворствует, окутывая своим белёсым покровом мои намерения, преступные относительно министра обороны, командующего Тихоокеанским флотом и командира отдельного отряда дизельных подводных лодок из бухты Нагаева.
До города добрался без происшествий. Зашёл в магазин, на который мне указали ребята как безотказный относительно служительниц негоции. И верно, не обманули сослуживцы. Только я обозначил свой молодецкий профиль в дверном проёме, как моложавая продавщица сделала еле приметный жест, приглашая подойти поближе.
– Ну, что, матросик, тебе хлебушка и консерву в томате? – спросила она тоном доброй сказочницы. – Граждане, пропустите молодого человека без очереди. У него служба. На защите рубежей он стоит. И не кричите, мамаша, вы всё равно уже на пенсии. Постоите на минуточку дольше, не рассыплетесь.
Я кивнул продавщице, не зная, как начать разговор о ТОМ САМОМ ПРОДУКТЕ, чтобы другие посетители не поняли, о чём речь. Строгие тогда были времена, нравы почти пуританские, уверяю вас. Протиснулся к прилавку, а женщина через «нейтральную полосу» уже мне хлеб и банку с рыбными консервами протягивает, сама говорит шёпотом:
– Сумка-то есть касатик? Ага, портфель. Давай сюда. Тебе сколько? Четыре? Подойди со служебного входа. Там и расплатишься.
И вот я стою с тыльной стороны магазина, в портфеле у меня четыре бутылки «Московской», буханка хлеба и две банки килек в томате. Настроение хорошее, несмотря на погоду. Ой, погуляем сегодня с ребятами из отсека! Ой, оторвёмся! И продавщица такая отзывчивая. Интересно, как она узнала, сколько нужно давать закуски? Просто фея, а не женщина.
Рассуждая таким восторженным манером, продвигаюсь к автобусной остановке. И тут… как гром среди ясного неба. Впереди из тумана стаей чёрных воронов вырастает патруль. И, кажется, идут они, эти вороные служители устава береговой службы, прямо ко мне. Всё, пропал. Что делать? Бросить портфель и бежать? Ерунда – поймают всё равно, город-то я неважно знаю. А там – какая разница, с водкой или без. Раз самоволка, то на «губу» загремишь по максимуму. Эх, была, не была… Вытащил я из портфеля одно орудие главного калибра, крышку сорвал (и как только ухитрился?) одним движением и начал пить прямо из горлышка. Пусть берут теперь. Хоть не всё добро пропадёт. Будет, о чём вспомнить. День рождения у меня, в конце-то концов, а не просто блажь дурацкая в голову всобачилась.
Мысли крутятся, руки немеют от холода, а по организму тепло обжигающей ледяной струёй растекается. Выпил, бутылку в снег аккуратно поставил, демонстрируя патрулю свои мирные намерения. Только, где тот патруль? Не видать. Не за-ме-ти-ли… Мимо прошли. И так я обрадовался сдуру, что не понял, в какое аховое положение угодил. Что называется, изо льда да в пламень! До Марчекана ещё минут пятнадцать-двадцать на автобусе ехать. В ТЕПЛЕ! Хватит ли заряда молодецкой удали, чтоб не заснуть… Ой, ебатюшки!
Стою кривой, как вопросительный знак, и чёрная точка портфеля с горючим под ногами. Весёлого мало.
Автобус подошёл на счастье очень быстро. Только это помогло не очень-то. Разморило почти сразу, мгновенно, едва у радиатора на переднем сиденье угнездился, что и говорить. Уговариваю себя, дескать, нужно держаться, чтобы праздник ребятам в казарме устроить, а сам глазами моргаю, будто корова недоенная. Последнее, что услышал отчётливо, это командирский голос кондукторши:
– Остановка – конечная. Марчекан. А тебе, морячок, особое приглашение требуется?
Дальше помню, как вывалился в колючий снег, и кто-то мне помог подняться. Потом возникли голоса, как из погреба. Глухие, песочные и рассыпчатые.
– Бе-е-е-з уволь-ниии-тель-нооой попёр-сяяя…
– Дее-е-ень роо-о-ождения у не-е-его…
– Счи-и-итай, мы его се-е-егодня и роди-и-и-ли. Ах-ха-ха-а-а…
Проснулся я в своём кубрике в казарме. Начал проверять себя на ощущения. Голова – будто сургучом залита: не пошевелить, не подумать толком, сразу боль неподъёмная.
Лежу под одеялом, одетый, но без обуви. Состояние, как у мидии, которую прищемило раковиной в результате неловкого движения. Всё, хватит рассуждать. Спать, нужно спать, пока есть время до подъёма. Только бы его оказалось побольше… этого времени… ах-хр…
Назавтра мне рассказали, что я каким-то чудом добрался до КПП, но к «чёрной дыре» не пошёл. Ломанулся сразу в лобовую атаку, вероятно, рассчитывая пробиться с боем через «вражеские» позиции. Но, не встретив достойного сопротивления, поскользнулся и упал у порога.
На моё счастье офицера в это время поблизости не было. Караульные же дотащили меня вместе с портфелем к пролому в заборе и там оставили. Потом позвонили дневальному в казарму, чтоб прислал кого-нибудь – меня забирать. Такой альтруизм караульных обошёлся моим соседям по кубрику вторым зарядом из заветного портфеля.
Но праздник всё-таки состоялся. Хотя и без живого участия непосредственного виновника торжества, но с шутками и анекдотами.
Не думаю, что много людей может похвастаться таким экзотическим празднованием дня рождения. А я с тех пор больше не пью спиртного из горлышка на автобусной остановке. Чего, кстати, и всем штатским рекомендую принять на вооружение.
«Маузер Михаила Веллера»
– Случилось это лет примерно NN-адцать назад. Тогда я долг свой Родине отдавал, её подводной дивизии – естественным образом – мать. Отдавал, не жалея ни подчинённых, ни себя, любимого. Любому срочнику в сухопутной части нынче отпуск положен за время прохождения службы, только короткий. А мореманы разве хуже? Им тоже положен. Уже побольше. Как-никак, три года палубу топчешь ботинками типа «гады», а не два кирзой грунт давишь, как сухопутные братья по оружию. Впрочем, раньше не всё так однозначно было. В наше время отпуск бойцам-срочникам полагался лишь в качестве поощрения за какие-то армейские заслуги. Да, собственно, и в морфлоте те же вилы, только вид сбоку.
Обычно отличившимся подводникам в Магадане отпуск предоставляли после окончания автономки. Зимой, как правило. Я с нетерпением ждал своего часа. Но всё у меня как-то не складывалось. Не получалось никак. То капитальный ремонт в отсеке намечался, то какие-то учения на рейде, и всякий раз без Салеева не обойтись. Начальник электрической части на нашей «сударушке» С-613 так и говорил, что без меня вся служба завалится, как домино в колонну по одному выстроенное. Шутил, конечно, но в каждой шутке, сами знаете, только доля шутки.
Год я терпел, два терпел. Потом не выдержал и рапорт настрочил. Так, мол, и так. Сил никаких старшинских не осталось совсем. Только на раз до ветру сбегать. Либо в отпуск меня проводите с почестями, либо я в одностороннем порядке свою службу прерываю и ухожу гражданских тёток за сиськи хватать почём зря.
Ничего, отпустили. Куда деваться. Таких, как я, подводных электриков ещё поискать. Не зря же сам Ляксеич из меня старшину по электрической части лепил. И кстати – не как все подводники, зимой ездят, в разгар лета в отпуск отправился за три недели до очередного автономного похода. Собрал я свой фанерный чемоданчик, изнутри фотографиями Аллы Ларионовой обклеенный, и к ближайшему автобусу помчался, чтоб в аэропорт «Сокол» угодить к московскому рейсу.
Через два дня, пожалте бриться, уже стоял я у порога своего дома на родине. Повезло, честно говоря, с погодой. А то, случалось, по неделям Магадан закрыт бывал. Какой тут отпуск, сами подумайте.
День-другой, покуролесил, как водится. Потом с ремонтом старикам своим помог и заскучал вслед за тем. И вот от нечего делать потащился на пляж городской.
Река-то у нас в городе – будь здоров, охренительной ширины! Матушка наша, кормилица, Волга! Вернее, не река даже, а Куйбышевское водохранилище. Не то, что какая-нибудь хилая Амозоновка со струю из носа шириной. Целое море, хотя и достаточно пресное. Там не только моторные лодочки и катера, якорь мне в раскоряку, елозят туда-сюда по водной глади. Настоящие экскурсионные теплоходы и баржи самоходные снуют периодически. Но не об том речь, господа.
Вышел я на пляж, шкурку с себя скинул, всем местным красавицам военно-морской загар свой продемонстрировал: лицо, шея и кисти рук кирпичные, зато все остальные запчасти синюшные, словно у социалистического цыплёнка, даром, что без пупырышков. Окунулся я в воду разок-другой, а загорать мне, как бы, и не к чему. Не приучен с детства.
Стал вдоль пляжа прогуливаться. К домику спасателей подошёл. Глядь, а там мой школьный корешок в моторе копается. Мотор-то лодочный. Или «Вихрь», или «Прогресс». Не так и важно. Хотя… правильно, тогда «Прогрессы» ещё не выпускались. Значит, точно – «Вихрь». Или «Ветерок», может быть? Хорошо-хорошо, не стану вас заставлять присутствовать на сеансе насилия над моей памятью. Продолжу с того места, когда одноклассника в одном из спасателей узнал.
Привет, говорю, дурила с Нижнего Тагила. Узнаёшь дружбана своего однояйцового? Как не узнать, узнал. Перекинулись мы парой слов, да на вечер встречу отложили. Он же на работе. Ему, брат ты мой, агрегат нужно к концу смены, кровь из носу, перебрать, поршневые кольца заменить и на ходу движок проверить. Что ж я мешать своими сопливыми воспоминаниями буду? Да ни в жисть! Побыл немного рядом с Костяней (так дружка моего зовут) и снова пошёл искупнуться.
Жара стояла такая, что можно порося натурально в песке изжарить безо всякого дополнительного подогрева. Знай, только специй туда подбрасывай, если не сильно на мусульманской диете повёрнут.
Но тут такая штука: прежде чем в воду залезть, я в сарайчик заглянул, где лодка спасательная стояла. Так, из любопытства какого-то, а не с тайным умыслом. Кроме спасательных кругов, вёсел, буйков свежевыкрашенных, там ещё столик такой аккуратный стоял. А на столике том, чего только нет. Всякие запчасти от моторов лодочных. Всё блестящее и красивое. Тут у меня сорочий приступ случился. Знаете, как эта птица всё яркое, нарядное обожает? Ну вот, и у меня что-то вроде того приключилось. Беру я, значит, гаечку самую блестящую в руку, подкидываю её с молодецким посвистом и вместе с нею на пляж выхожу.
Только тут и спохватился, что чуть было не утащил запчасть. По всему, видать, нужную, раз её в такое сияние привели. Но обратно возвращаться охоты никакой. Взял я и гаечку ту моему дружку рядом с мотором положил. Думаю, найдёт потом, сам в сарай приберёт, куда следует. Искупался, сходил к лоточнице, мороженого съел, кваску попил. Прилёг на скамеечку и задремал.
Просыпаюсь. Вечереет уже. Сразу мысль: «Не договорились, где с Костяней станем друзей-товарищей вспоминать. А он, поди, ушёл давно. Не век же ему на работе хвост трубой распускать, келешь-мелешь, трёшь-мнёшь. Вскочил я быстро. Смотрю – чудны дела твои, Господи. Одноклассник-то ещё даже и не думает с мотором заканчивать. Разбирает. Ну, думаю, наберут детей в подводный флот! Даже поганый движок за почти полный рабочий день перебрать не может! Чисто Рабинович, а не Костя, чтоб ему не икалось!
Костян когда-то почище всех одноклассников в мопедах разбирался. Неужели что-то приключилось, раз он талантом своим воспользоваться не в состоянии? Одеваюсь и к нему свои мослы передвигаю. Что вам сказать, Костя мой – весь аж чёрный стоит, чуть не плачет. И не только руки радикально гуталиновые, но и с лица мой друг тоже на негуса мозамбикского смахивает. Я к нему:
– Что, Костян, такое приключилось? Чего буйну голову повесил, как импотент, какой, свою премудрую хозяйству?
А он мне отвечает:
– Веришь, нет, Славка, пятый раз двигатель перебираю. А всё время лишняя гайка остаётся. Хоть убей, не пойму, откуда она отвалилась!
Тут мне и пришла в голову глупая идея – сознаться. А зря, скажу я вам – не пришлось мне в тот вечер воспоминаниями заниматься за дружеским столом. Еле ноги унёс, гарпун мне в жабры!
И опять вы меня своим Веллером сразить пытаетесь. Ну, подумайте сами, «Легенды Невского проспекта» были изданы в начале 70-ых годов? Да, не утверждаю я вовсе, будто историю конфликта Папанина и Кренкеля [21 - имеется в виду легендарная история о лишней детали к маузеру, подброшенной Кренкелем Папанину, изложенная Михаилом Веллером в рассказе «Маузер Папанина».] в то время знал. Сами же понимаете, что история имеет тенденцию повторяться. Это всё от мракобесия, келешь-мелешь, трёшь-мнёшь. Алле морте, перепихне, прейскуранш!
Так что проблемы не только со спиралью… да-да, временную в виду имел, а вы о какой подумали?
Славка задумчиво уплетал буженину, своим внутренним миром соприкасаясь с небесными и прочими сферами, где водились мусульманские ангелы и прекрасные девы-одалиски в шальварах из шамаханского шёлка.
Потом взгляд его прояснило, и он заметил:
– Вот вы всё думаете, откуда моя фамилия происходит? От слова соль? Так ведь нет. Все мои предки через букву «а» писались. И знаете, что это означает? Что там у вас с головной шевелилкой, господа? Неужели не догадываетесь? А я вам скажу. Это таким неявным манером Аллах предоставил мне карт-бланш относительно запрещённого Кораном свиного мяса. Вот именно, чтобы я, не стесняясь, мог употреблять в пищу не только баранину.
У меня ещё в армии на субмарине случай был. В соседнем отсеке служил у нас один парень из-под Полтавы. Мичманом служил. Одним словом, настоящий «сундук». И вот получил как-то этот мичман посылку с родины. Меня пригласил на вечерний чай. Сидим мы с ним, самогон тихохонько из грелки по стаканам разливаем, а он мне и говорит, дескать, сало тебе можно? Я говорю, что если на закусь, то непременно. Вот «сундук» мне и отрезает тоненький кусочек первородного украинского продукта. Протягивает и смотрит испытывающе. Я возмутился, что ты, парень, говорю, издеваешься? Нам, татарам, никто таких тоненьких кусочков не предлагает обычно. Мы мужики основательные, нам, как для себя, отрезать требуется. Тут мой «сундук» развеселился, меня по плечу хватил и говорит:
– Я знал, что ты свой! Я знал. Не зря у тебя такая фамилия знаковая… Сало ив! Точно, ты татарский хохол!
Такое вот слово «лярд мажён»,
Такое вот слово в ля-мажоре.
Такое вот имя – лярд.
Это не имя в соль-миноре,
Это не имя в сало-мажоре
Такое вот имя лярд!
А вы говорили – сало!
И, как бы, в подтверждение своих слов Славка зацепил вилкой смачный шматочек нашпигованного чесноком сала с чудным рисунком розового восхода над островом Хонсю поверх мясных прожилок, изображающих, видимо, дубовую рощу. Зацепил и отправил вдогонку за перчёной бужениной, от которой пахло ароматами подпольных восточных базаров. Почему подпольных? Так не всех же мусульман Аллах наделил красивой фамилией Салеев, не так ли?
Славка говорит. Славка умеет говорить…
– Я в детстве водки мог выпить… два самовара и ещё чекушку…
– Заливаешь…
– Если самовар наливать не полный, то нормально… Не заливаю…
Славка говорит. Славка умеет говорить… А ещё, как оказалось, он умеет стрелять из маузера имени Михаила Веллера и есть продукты из свинины по сепаратному соглашению с самим Аллахом.
Обширная интоксикация
Накануне праздника, да-да, вы не ошиблись, именно Нового года, мы готовились к его встрече всем немногочисленным коллективом объекта. В тот день совместными усилиями разрабатывали меню, прикидывали, каким образом будет проистекать наш торжественный ужин.
Салеев сидел за столом и мурлыкал старинную уркаганскую жалистную песенку, услышанную им некогда от старшего брата. Мурлыкал в миноре:
– Раскрутили мельницу, спи*дили чернильницу, уборную закрыли на учёт…
– Славка, ты никак расстроен? Всё свою сломанную волею обстоятельств карточку под классическим именем «Visa» вспоминаешь?
– Это для меня не предмет для расстройства. Для расстройства у меня желудок есть.
И тут Салеев улыбнулся. Видать вспомнил что-то интересное и забавное. Так и есть. Обратите внимание, уже позу рассказчика занимает. Сейчас увидим, какой байковщиной нас сегодня порадует.
– Знаете, чем бытовое социалистическое отравление отличается от классического книжного? Сейчас попробую объяснить.
Случилось это, по-моему, почти сразу после моей службы на флотах. Я тогда не сразу в родные-то пенаты на ПМЖ отправился. Поначалу хотел в институте восстановиться. Ну, да, в Новосибирске, разумеется. Это уже потом всё переиначилось, и высшее образование я в Ульяновском политехе получал. Что говоришь? Как же работа электриком для стажа? И это было. Не скрою. Но ты в подробности-то не вдавайся, хронологию выстроить не пытайся. Ни к чему это. Лучше слушай, а проще сказать – внимай!
Так вот, восстановиться в ВУЗе в те времена было не так-то просто, да и время моей демобилизации оказалось не слишком удачным – в разгар учебного года. По всему выходило, что придётся поработать месяцев пять-шесть, прежде чем документы на восстановление в деканат нести. Мне там так и объяснили – мол, потрудись сперва, а там посмотрим.
Вот я тогда и пошёл на кирпичный завод – номер 9, если память не изменяет – вспоминать то, чем до армии занимался. То есть – в аккумуляторщики. В кадрах встретили приветливо, что называется, с распростёртыми объятиями. Вместе с должностью дали мне койко-место в общаге. Тогда с этим больших проблем не было. Кругом требовались люди рабочих специальностей.
Но прежде, чем приступить к работе, я успел ещё домой смотаться – погулять после Тихоокеанской службы месяца два добром. И веселился, покуда не надоел всем школьным друзьям и подругам. Гулянки гулянками, но пора и за ум браться.
И вот бывший подводник в Новосибирске мостовую своим незначительным весом напрягает. Работаю там, где всё уже знакомо, благо, дело привычное, ещё до флотской службы опыт имелся.
Соседа по общежитию Витькой звали, как сейчас помню. Закорешились мы с ним быстро. Парень компанейский, весёлый. Да и я, вроде бы, тоже не с постной физиономией анекдоты люблю слушать, короче говоря – открыт к любому прогрессивному диалогу с позитивным итогом. Во загнул-то! Сказать сказал, а что – так и не понял. Но, похоже, не совсем глупость сморозил, ага? Вот и ладушки.
Первая зарплата мне за март обломилась, в аккурат ко дню геолога. Ты, Дим, знать должен, этот профессиональный праздник всегда в первое воскресенье апреля происходит. Витёк – человек бывалый. По сравнению со мной, конечно, а не с передовиками производства и победителями социалистического соревнования, украшающими своим кислым видом доску почёта на проходной завода.
Никогда не обращали внимания, как торжественно неважно выглядят «наши маяки» на стендах производственных предприятий, будто они об этом самом производстве знают такую страшную тайну, что лучше никому и не стоит пытаться их – передовиков, то есть – с хлебной иерархической жёрдочки спихнуть… ненароком или просто сдуру? А не то тайна откроется, и всем станет хреновастенько, как французам 22-го апреля 1915-го года на одном бельгийском бальнеологическом курорте. Голова кругом, сопли из ноздрей, кровь из носу… насморк, хрипота, боль в горле и кашель… Ипр – помните такое название?
О чём это я? Ах, да о Витьке. Витёк в передовиках социалистического соревнования не значился и в связи с этим белозубостью шаблонной фото-улыбки и пафосной многозначительностью сфинкса не страдал. Потому сразу же мне объяснил, мол, неплохо бы нам вдвоём, совместными, так сказать, усилиями осуществить операцию по рождению очередного и полноценного представителя рабочего класса в большой семье советских народов. То есть – обмыть мою первую заработную плату, как говорится, добром.
Такие забойные мероприятия, знаете, как обозначаются… с новосибирским-то акцентом? Загуляла нищета, аж кафтан завился! С первой частью фразы я согласен, а вторая всегда меня в тупик ставила. Это как же так – кафтан, и вдруг завился? Кафтан ведь не причёска, не шиньон и даже не парик. Как можно завить кафтан (предположительно – шестимесячный перманент), думаю, сам Сэрж Мерзайцев не знает! Что, опять я имена с фамилиями спутал?.. Бывает со мной подобное. Я же такой путаник, что распутаника на мои вопросы простоватые на всём свете не сыскать.
Кафе «Эврика» встретило нас часовой очередью на входе и шумными посетителями внутри. Гудели вышкари (представители монтажной организации, возводящей вышки для ведения разведочного или промышленного бурения скважин, прим. автора) – из геологов. Когда подошла наша очередь, свободными оказались лишь два стула – рядом с кем-то из отмечающих праздничное накануние. Все геологи в зале гнездовали в центре зала за сдвинутыми столами, а эти двое – наши соседи – отчего-то отбились от стаи. Вот нам с Витьком и посчастливилось оказаться рядом с исследователями социалистических народных недр, как провозглашалось в Конституции СССР. Вижу, хочешь упрекнуть меня, в том, что вышкомонтажники к недрам земным имеют весьма опосредованное отношение. Тогда считай, что я назвал их исследователями в глобальном значении этого слова.
Итак, нам с Витьком повезло хотя бы уже потому, что места оказались рядышком, а не в разных концах кафе. Но только, как выяснилось позднее, лучше бы сидеть где-нибудь… вообще не здесь.
Поначалу официантка долго не шла. От наших соседей по столу натерпелась, как мы поняли. И вот, наконец, подплыла белой павой. Мы заказ сделали:
– Два шницеля, будьте добры, два салата «Столичных» и бутылку армянского вина «Айгешат».
И только девушка направилась в сторону кухни, кто-то из наших соседей смачно шлёпнул ей по заду и бешено заржал. Вышкари – народ дикий, в цивилизации редко бывают. Официантка взвизгнула от неожиданности и стала грозить административными мерами наказания, выраженными в том, что «этим козлам начистит морду» некий боксёр по имени Коля. Ответом ей был неприличный жест и сомнения в способностях Коли превзойти Боливара – дескать, двоих ему не вынести. Девушка пришла в себя, презрительно фыркнула и скрылась на кухне.
Я внутренне сжался, почувствовав недоброе. Как перед дракой. Сделал замечание соседям по столу. Они презрительно хохотнули, оценивая мой небольшой рост. Витёк сделался белей Гималайских снегов – понятно, мне он не помощник… ни в ближнем бою, ни в дальнем. И дело не в том, что трус, просто уличными драками не воспитан, как я. Но не сбежит, понимаю. Просто начнёт неумело мельтешить кулаками и падёт в пучину нокаута на первых секундах схватки.
Численное превосходство меня не могло остановить. Через пару секунд я уже висел на воротнике одного из вышкарей, изображая стильный галстук военно-морской раскраски, если принимать в расчет горизонтальный росчерк моего тельника, одетого под рубаху. Ещё бы мгновений несколько и мне не хватило б и целой зарплаты, чтобы расплатиться за нанесённые кафе убытки, но тут от главной стаи отделился некто важный с выражением начальника партии на лице – в строгом костюме, украшенном депутатским значком. Через минуту наших соседей увели к месту основной геологической тусовки, заодно забрав с собой приборы и недоеденные котлеты; будто их тут и не было никогда – ни геологов, ни котлет.
И вот появилась долгожданная официантка с нашим не менее долгожданным заказом. Лицо её излучало демоническую энергию, глаза сверкали, как жёлтый фонарь светофора на нерегулируемом перекрёстке. Метнув на стол содержимое подноса, она удалилась, презрительно желая своей напряжённо-гордой спиной нам с Витьком какого-то там… но явно не приятного аппетита.
О, как скоро мы поняли, что она нам желала! Первым это случилось со мной. В туалет я проследовал походкой контуженного пингвина. А дальше? Семьсот пятьдесят брызг, не считая мелких. А ведь ничего не предвещало. В соседней кабинке слышались такие же странные вздохи, как и в моей.
– Витька, это ты там стреляешь? – спрашиваю?
– Ну, я.
И тут до нас дошло. Отравила, чертовка! Отомстила. Не тем, правда… Отомстила не тем людям, имею в виду. Но не станешь же официантке объяснять, что мы с Витькой не при чём… и, вообще, из другой компании.
Вернулись к столу, ничего больше не трогали. Оставили пять рублей за отравленный ужин и пошли в гардероб.
Вывалились на улицу совсем разобранные. Но тут свежий воздух отравил уже наше сознание и ввёл в заблуждение. Мы с Витьком посчитали, что опасность миновала, и будет правильным продолжить так неудачно прерванный банкет в более достойном месте, где тебе не станет сыпать в пищу какой-нибудь стрихнин прекрасная дама, за честь которой ты вступился.
Поймали такси. Куда поедем? В ресторан «Сибирь». Там-то нам наверняка предложат более изысканное меню. По дороге машина проследовала мимо общаги, где жили отравленные клиенты из кафе «Эврика». И тут мы, не сговариваясь, просим водителя притормозить и из таксомотора выскакиваем.
Помните, как в советских фильмах чекисты перед арестом шпиона, загнанного в угол, выходят из автомобиля? Точно, на флотах ещё такая имеется команда «Все вдруг!» И тут – нечто вроде. Два ворона в разные стороны из такси прыснули. А дальше на крыльцо взлетели, мелко-мелко ногами перебирая, будто селезни.
Туалет на первом этаже оказался в состоянии ремонта… Понимаю, наверх не дойдём… Скорей, скорее в подвал! Благо замка на двери нет. Попали внутрь без проблем. Сели, словно два воробья. Сидим, тужимся. Главный балласт продуваем. Смотрим, в проёме вентиляционного окна показалась дама. Вернее, не совсем дама, а только её ноги. В чулочках телесных, туфельки-лодочки. Ножки первостатейные, доложу я вам. Хоть с желудком и проблемы, но либидо-то не в теме.
Спускается к нам вниз барышня и тихохонько так присаживается по своей дамской необходимости. Эта не наша, не общаговская. Просто мимо проходила, когда её и застала главная естественная надобность. Товарищ по несчастью, не меньше!
Дама нас не видит, поскольку мы в тёмном углу сидим. Неудобно как-то. Англичане на нашем месте с ума бы сошли: в такой пикантной ситуации… и не представленные друг другу. Боже, храни королеву!
Сидим тихо и необщительно, как представители разных кланов (со стороны жениха и со стороны невесты), примерно до третьего банкетного разлива.
Видно, осознавая всю двусмысленность положения, гостеприимный Витька говорит:
– Подвигайся поближе, красавица. Мы не кусаемся!
И, думаете, она послушалась? Э-э-э… нет. Вы когда-нибудь видели, как гагары срываются с насиженного места, когда на гнездовище выбегает полярная лисица? А сами вы пробовали бегать со спущенным до колен предметом нижнего белья? Думаю, гагары тоже не пробовали…
Передвигаться на четырёх конечностях невероятно неловко, уверяю вас, мои дорогие… Мы потом ещё минут пятнадцать в себя приходили, зато главный балласт продулся на славу.
И….
…как говорится, никакой пользы из этого знакомства не случилось.
– Ой, Славка, какой-то у тебя юмор… дурно пахнущий…
– Ничего особенного – просто чёрный юмор.
– Чёрный?!
– Успокойся, меня не волнует цвет твоего исподнего…
Подкурил
– Расскажу вам историю, как и почему я не понимаю голландцев. То есть, как это в каком вопросе? В вопросе лёгких наркотиков, разумеется. Не перебивай, молодой, а слушай, что тебе старшие товарищи донести хотят. Такого ни один путёвый нарколог не расскажет. Работал я тогда на… однако… не скажу, каком, предприятии. В Томской губернии дело было. В общем так, суконно-валяльная фабрика имени самого продвинутого сибирского валенка. Я там электриком числился в штатном расписании, по большому блату, между прочим. В городе предприятие, можно сказать, одно такое. Большое, в смысле.
Рабочих мест полно, одни вакансии, а никто туда идти не хочет. Работа тяжёлая и вредная. В основном одни бывшие зеки на валяльном фронте стаж трудовой мотали. Этим всё равно, на каком производстве мотать или наматывать. Больше-то нигде не устроишься с их «ксивами» об освобождении. Ну, а электрики и слесаря на фабрике из обычных граждан. Так-так, что скалитесь? Сказал же, что по блату туда устроился в дежурную смену. Мне после армии нужно было стаж заработать перед институтом.
Ходил со мной в напарниках один сильно подозрительный сучильщик «из бывших». Будто «датый» вечно. Глаза всегда в одну точку, слова воспринимает раза с третьего. Ходит и лыбится, как котейка Чеширский. Сам доходной, но валенки валяет, «как здрасьте». Талантом, знать, не обижен. Да, нет… не электрик… Только числился таковым. Сам всё больше по валенкам, а на мне все Амперовы дела, вся Кулонова вольница. Вольтануться можно от такой нагрузки!
И вот как-то во вторую смену предложил мне этот «дух Акатуйский» разделить с ним пару затяжек какой-то «дури». Сели мы в подсобке. Дёрнули по паре раз от щедрот «косячка», помещённого в чрево «беломорное». Зека моего бывшего растащило, плывёт весь. А мне – хоть бы хрен по деревне. Запах специфический чувствую, а в голове ни шиша.
Посмотрел на меня напарник и говорит, дескать, с первого раза не всегда забирает. Ничего, мол, вот всё начальство с фабрики уедет, мы с тобой, Славка, под водочку это дело повторим в самый расплетык сказочный. Под водочку, оно, знаешь, как замечательно будет. Оттопыришься непременно! Ништяк!
Хорошо, проходит время окончания рабочего дня для «пятидневщиков». Снова сели мы в подсобке. Бывалый мне полстакана из чекушки на глазок отмерил. Делай затяжку, говорит, и запивай. Только сядь сперва, чтоб с непривычки головой не удариться, если падать вздумаешь. Сидим. «Травку» с напитком мешаем. Смотрю, уркаган мой уже торчит, как лом в дерьме. От смеха его пополам сгибает. Взгляд безумный, а руки совсем не слушаются парня. Мне же – опять ничего, голый Вася. Плюнул я, водку допил и пошёл в цех.
Только чувствую, что-то со мной не в порядке. Жрать хочу, как из пушки. И такое впечатление, что если не поем немедленно, то все кишки запутаются, а мне придётся «дубовицкого» во цвете лет играть. Побежал в столовую. Она у нас прямо на территории фабрики была. Бегу и думаю: «Только бы не закрылась, только бы не закрылсь…» Ноги, будто ватные. Успел еле-еле. Уже дверь запирать собирались. «Тётя Дуся, – кричу, – не осталось ли у вас чего, спасительница моя ясновельможная!?» Та от неожиданности замок навесной с двери сняла и говорит: «Что такое, Слава? Ты, как будто не в себе сегодня…» А мне не до объяснений. Хорошо, смышленая тётка попалась. Поняла, что нельзя до каннибализма дело доводить. Короче говоря, съел я полбуханки хлеба и трёхлитровую кастрюлю холодных склизких макарон умял, всё киселём позавчерашней дойки запил. Тётя Дуся на меня смотрит, как на узника Освенцима, жалеет и приговаривает: «Я ведь не знала, что такое дело… Остальное всё свиньям на подсобное хозяйство… Чего так оголодал-то, милый мой? Или в карты зарплату проиграл?» Ничего, говорю, всё путём. Просто аппетит сегодня зверский. Она мне ещё яблоко дала и две конфеты. Всё, вроде бы, наелся.
Ошибся, как оказалось. Через час та же история повторилась. Еле до конца смены дотерпел. А в общаге поздним вечером всех соседей на ноги поднял. Сожрал три котлеты с батоном, сковородку тушёной капусты опростал, выпил две кружки чая с баранками, а заодно ещё литруху варенья домашнего приговорил.
Стоит ли рассказывать, чем всё закончилось? Крепость моего «стула» оказалась назавтра такой прочной, что я три дня еле ползал. Как только по шву не лопнул, удивляюсь.
Вот с этих самых пор я голландцев не понимаю. Хотя, наверное, у них уже тогда что-то вроде «Мезима» было. Капиталисты, чтоб им…
Пендаль судьбы
Приехал я в город своего детства и юности средь бела дня, да первым делом сразу на прогулку отправился. Иду по знакомым улицам, воздухом далёкого сказочного времени дышу. А прямо по курсу – ба, бывшая диетическая столовка! Здесь мне частенько доводилось обедать, когда я начал самостоятельную жизнь. Слушайте, да там и нынче всё та же фабрика отечественного общепита, не какой-нибудь скороспело взошедший на просроченных дрожжах демократии «Макдональдс»! Нужно зайти, как говорят «в верхах», с кратковременным дружественным визитом. Завернул.
Такое впечатление, что прогресс споткнулся об это заведение общественного питания. Зашёл перекусить обычным манером и споткнулся. Так ему, прогрессу, и надо! Впрочем, кое-что в интерьере поменялось с точки зрения косметического ремонта, который никому не придёт в голову называть европейским, пусть даже делали его гастарбайтеры из Молдовы – какой-никакой, а Запад относительно наших восточных вотчин.
Хотя в основном – всё в столовке осталось прежним! Даже плакаты на колонне, кажется, не изменились. «Яйцами и пальцами в соль не лазать, используйте специальную ложку!», «Не стучите по столу яйцами, соблюдайте тишину! Шум мешает пищеварению!» Чуть слезой я не подавился от умиления, когда перечитывал эти литературно-диетические откровения какого-нибудь административного работника общепита из недавнего советского треста ресторанов и закусочных.
Хотел уже уходить, но тут заприметил знакомый профиль. Сидит себе худой, будто оглобля, мужичок за столом с двумя мелкими пацанами и паровые котлеты мурцует. Но не простой мужичок из массовки жизненного спектакля, а эпизодический актёр второго плана в моей постановке. Так и есть – электрика со своей прежней работы встретил. И он меня вспомнил тут же. С какой работы? Да на агрегатном же заводе. Электриком этот кирюха у нас на подстанции трудился.
Подсел я к электрику позавчерашнему, Федором его звать, и предложил сменить место дислокации, чтобы как следует припомнить нашу с ним молодость. А он мне, мол, внуки… то-сё… «Лучше то-сё, – говорю, – чем потом жалеть о несостоявшейся встрече». Но не уговорил. Да и ладно, не очень и жалко.
Даром, что я в эйфории нешуточной по причине свидания с родным городом, а между тем, соображаю вполне здраво и, как говорится, взглядом отстранённым зрю не только что в корень, но и гораздо глубже. Соображаю, что неосознанное сопротивление Фёдора моему предложению – отдаться в щедрые руки Бахуса – шло не только из-за внуков. Другая причина мне на ум пришла, как только мы с ним расстались. Не причина – анекдот чистой воды.
Вот сами посудите. Три десятилетия назад работал Федюня электриком, обслуживал «низкую сторону» линии 0,4 киловольта на подстанции. Занимал в её помещении небольшой кабинет-кандейку рядом с щитовой, чтоб неподалёку в случае аварии оказаться и немедленно к устранению приступить. Служба, в общем-то, непыльная, как у пожарных. Нечасто подобного рода электриков-аварийщиков к дополнительным работам привлекают. А раз так – сиди себе на дежурстве да поплёвывай в потолок, книги читай, самообразовывайся.
Но Федя-то наш, невеликим любителем литературы оказался, ему бы всё больше физическими упражнениями себя изнурять. Он и гирю на работу притащил, качался по нескольку раз за смену. Ага, слышал-слышал я эту приколку про грузинское железо. Гиря – почти Гия. Но не о ней речь, собственно. Фёдор-то поливариантным оказался: и гантели, и гири, и эспандер.
А ещё он приладился подтягиваться на высоковольтной шине. Фазные шины из толстой медной полосы под самым потолком его кандейки проходили и закреплены были на изоляторах на безопасном друг от друга расстоянии. Допрыгнуть до нижней фазы человеку большого роста вполне можно. А уж Фёдору-то и подавно. Этакого жердилу ещё поискать – не один баскетбольный клуб мечтал бы взять в команду настолько высокого центрового.
Вот и приловчился наш электрик подтягиваться на металлической шине, будто на турнике, безо всякого надфиля отшлифовав металлическую полосу собственными трудовыми мозолями. Если контакта с «землёй» нет, то ничего опасного, разность потенциалов отсутствует – как говорится, тягайся на электрическом спортивном снаряде с особым профессиональным шиком.
Это пока не анекдот, только присказка к нему. А чтобы всю историю рассупонить до последней пуговки, нужно ещё с одним героем вас познакомить. Фамилию за давностью лет не вспомню, а звали этого господина, в те же времена – товарища, Пал Палычем. Работал он энергетиком цеха и был непроходимым тупицей. Относительно подлинности его диплома врать не стану, а вот на завод Пал Палыч попал явно по чьей-то протекции, занимая чужое место.
Но не всё так худо в королевстве ДААЗском [22 - ДААЗ – Димитровградский автоагрегатный завод.] обстояло. И дело всё вот в чём: один из электриков в нашей бригаде жил в частном доме. А дом тот стоял как раз в конце пути следования праздничных демонстраций, которые проводились, если ещё не забыли, два раза в год – 1 мая и 7 ноября. Или, если быть точнее, – 1 Мая и 7 Ноября, с прописной буквы, как учили нас члены Политбюро через своих партийных подчленников по всей стране.
Правильно, дальше сами догадались, что во дворе того дома был приусадебный участок, а на том участке… Да не самодельный во дворе под навесом стол стоял, а красивый… лакированный, хоть и старый. Просто огромный раскладной стол, за которым можно было человек пятнадцать-двадцать разместить, и ещё бы место для полудюжины внезапных гостей оставалось. Этот монументальный предмет мебели, символизирующий семейное единство как в узком местечковом, так и в широком социальном смысле, хозяева специально два раза в год из дома вытаскивали, сами понимаете, с какой целью. Ну, да – когда демонстрация спайки рабочего класса с партией и правительством подходила к концу… вот-вот…
Энергетик Пал Палыч называл наши праздничные посиделки «троекуровщиной», хотя медведей и других животных поблизости не водилось и даже не обитало. Ага, что-то главное забыл сказать. Точно – платил за спиртное во время пролетарских праздников обязательно Палыч. И это была его единственная положительная – ну, очень положительная! – черта характера. Не нужно мне петь военных песен, я сказал, что черта характера, стало быть, так оно и есть! И что бы вы там мне ни говорили, не по-мо-жет! Учтите. Я же татарин, мне – разрешено и простительно не совсем точно выражать свои мысли.
К чему это? Дай бог памяти… Конечно, вспомнил. Я к тому сказал, чтоб подчеркнуть – наш Палыч любил с рабочим классом запросто контачить. Наверное, хотел свои слабые знания подкрепить авторитетом за счёт личного общения. Как бы извинялся за вынужденное социальное неравенство. Что? Правильно говорите. Это ещё одна положительная черта. Уже вторая!
Другой бы пустой начальник сатрапом заделался и по три шкуры с подчинённых драл… просто так, чтоб боялись и пикнуть о некомпетентности не смели. Ага… А наш-то, как только «большой красный день» на календаре приспевал, сразу в «дочки-матери» норовил с пролетариями сыграть: он и приголубит, и напоит, и до дому отведёт. Да и от происков очень придирчивого мастера, которому, видите ли, не нравится, когда рабочий человек с похмела на работу чуток припаздывает, убережёт при случае.
Но теперь пора и к сути подбираться. В тот дождливый Первомайский день Федя (он был на смене), как обычно, решил посвятить творческий порыв совершенствованию своего субтильного тела. Запрыгнул дежурный электрик на шину под потолком и принялся качать пресс, подтягиваясь, подобно солдату на зарядке. Делал он это спиной к входной двери, не особо опасаясь, что появится какой-то злоумышленник. А, между тем, таковой возник из пустоты праздничного рабочего дня. Возник, что называется, как сон, как утренний туман. Правда, не совсем злоумышленник.
Это добрейший Пал Палыч после обязательной «троекуровщины» заглянул на подстанцию, будучи в прекрасном расположении духа. Заглянул, чтобы угостить подчинённого – сами знаете, чем – в честь неминуемой солидарности трудящихся всего мира. Он бесшумно отворил дверь (какая-то сволочь ещё в ночную смену аккуратно смазала все петли!) и вошёл в помещение, где на беду и горе Федюни громко работал радиоприёмник, рассказывающий о небывалых достижениях хлопкоробов Узбекистана, про всходы озимых в нижнем течении Волги, скором заходе солнца в капиталистическом раю Запада и, разумеется, о том, как проходила Первомайская демонстрация по городам и весям страны победившего социализма.
Спортивный электрик не услышал постороннего шума. Он так и не понял, что сзади кто-то есть. И причём, не просто кто-то, а тот, у кого знания об электрической проводимости материалов остались где-то далеко за спиной… за гранью добра и теоретических основ электротехники.
Игривый Палыч подкрался к своему подчинённому и тихонько обхватил за талию расслабившего руки Федюню. И тут случилось то, о чём не раз и не два разговаривали между собой синьор Алессандро Вольта и месье Ампер, а также примкнувшие к ним герр Ом и герр Кирхгоф, – по цепи пошёл ток! По какой цепи? По той самой, разумеется, которая соединила между собой фазную шину, наборное сопротивление из Феди и Пал Палыча, а также «землю», в виде влажного ещё после утренней уборки бетонного пола подстанции.
Пляска наборного резистора была просто великолепна. Федюня никак не мог разжать пальцы, чтобы рухнуть на своё дурное начальство, высвобождая его и себя из электрического плена. Направленное движение чёртовых электронов коварно – оно заставляет работать мышцы и сухожилия на сжатие. Сжатие мёртвой хваткой! Фазное напряжение вселилось в два мужских тела, конвульсивно дёргающихся с известной даже школьнику промышленной частотой 50 герц, изображая африканские страсти вертикальной ламбады.
Не знаю, чем бы закончился этот танцевальный марафон, если бы со стороны горизонта не надуло неожиданную помощь. Не помню, с какой целью оказался я на подстанции, но моим коллегам здорово повезло. Похоже, сам всевышний повелитель электронов и других заряженных частиц направил мои стопы в процедурное помещение, где так отчаянно пренебрегали правилами электробезопасности два специалиста в позиции «Василий Иванович Чапаев проводит рекогносцировку местности перед атакой каппелевцев».
Нет, я не развалил танцующий тандем сухой доской. Некогда было подходящую дровину искать, да и негде. Я просто резким движением ноги отвесил хорошего пендаля по ягодицам энергетика. Пал Палыч немедленно рухнул в угол, ударившись породистой челюстью об бетон марки М-400 и оставив на нём глубокую выбоину, а Федя немедленно осыпался с импровизированного турника, как перезревший плод папайи.
Или –
облетел, как последний лист отрывного календаря в доме оптимистически настроенного пессимиста.
Или –
стремительно скатился с горы как камень, упущенный Сизифом во время мифического творческого перекура.
Или –
опрокинулся навзничь, как люмпенское сознание записных пролетариев во времена торжества капиталистических ценностей.
Если же обобщить – здецкий был полёт, когда б не упоминать всуе одну известную математическую константу, которую до второго знака после запятой знает добрая половина населения Земли (думаю – ничуть не меньше). И, как говорится, хороши у нас константы – краше будет не сыскать.
Руки Федяя после падения представляли собой кровавую мозоль, а глаза побелели, как у опущенной в кипяток рыбы. Однако непрямого массажа сердца не понадобилось, вполне хватило и понюшки нашатыря, чтобы он прояснился сознанием и послал своего начальника, куда ни один американский выборщик не посылал ни одного кандидата в Обамы. Но этот словесный экзерсис остался незамеченным и не принёс Федюне впоследствии никаких финансовых огорчений. Почему? Да просто энергетик был настолько занят собой, что ещё долго не мог адекватно реагировать на внешние раздражители, даже настолько оскорбительные для его эго.
Зато чуть позднее…
…знаете, никто и никогда больше не благодарил меня так искренне и истово за пинок по заднице, как незабвенный энергетик Пал Палыч. И тогда же я понял, что никогда в жизни не позволю себе заниматься тем, в чём ничегошеньки не смыслю, чтобы не получать подобных ударов судьбы, замаскированных под чью-то увесистую ступню..
Ломовая история
Вы знаете, что означает аббревиатура ДААЗ? Нет? Вот и я до недавнего времени не знал. До того момента, пока не проставился на работе в связи с отбытием в очередной трудовой отпуск.
Сидели втроём всей, как говорится, мужской половиной нашего коллектива. Виталик и Славка Салеев. Да ещё ваш покорный слуга. А вы хотели узреть кого-то иного? Тогда вам не повезло.
Выпивали мы, закусывали, разговаривали о том, о сём (о прочем в тот раз речь не заходила), о принцессах и сельдерее, как это водится в северных селениях европейской части России. Королей и капусту мы не затрагивали сознательно, дабы не тревожить дух гениального классика.
А? Что? Вы спрашиваете о том, что же всё-таки означает вышеупомянутая аббревиатура? Экие вы нетерпеливые, братцы. Я же только начал рассказывать. Впрочем, извольте: ДААЗ – это Димитровградский автоагрегатный завод. Именно здесь некоторое время в пору утвердившегося в своей окончательной победе социализма работал мой друг Слава Салеев, именно здесь и произошли те самые события, которые он правдиво изложил за столом. Когда меня провожали в отпуск? Именно! А теперь я вам пересказываю.
Так вот…
Славка работал в бригаде КИП-овцев, занимающейся обслуживанием электрооборудования заводских цехов. ДААЗ – завод из серьёзных, не абы как. На работе полагалось появляться исключительно в спецодежде: синем комбинезоне с оранжевыми лямками и тёмно-синих касках. За каждым работником по этой причине резервировался свой, личный, индивидуальный шкафчик, где и хранились фирменные комбинезоны, когда бригада отправлялась по домам. Здесь же верхняя одежда дожидалась своих хозяев, пока они занимали рабочие места в полном соответствии со штатным расписанием и должностной инструкцией.
Шкафы закрывались на встроенные замки, разумеется. Но, думаю, вам нет необходимости объяснять, что такого рода запоры – плод социалистической унификации – открывались не только с помощью волшебной палочки в сказочном смысле слова, но и при поддержке любого её проволочного эквивалента обычной советской прокатки. Что вы – какие отмычки! Как можно! Я и слова-то такого не слыхивал ни разу. Речь не о них, а о замках, которые могли быть открыты любым подручным инструментом, подходящим по размерам к замочной скважине.
Вот именно благодаря столь обыденному и вполне объективному со славянской точки зрения обстоятельству и произошли те не совсем ординарные события, которыми прославилась бригада электриков завода ДААЗ на всю округу.
Что ж, предварительные манипуляции со словами проведены, пора приступить к рассказу, чем я и поспешу заняться в ближайшие пару десятков минут.
//-- * * * --//
Конфликтов в бригаде не наблюдалось. Жили и трудились в полном согласии: в заводской столовой очередь сразу на всех занимали, по субботам дружно ходили в баню, а получение аванса и зарплаты спрыскивали первосортным волжским «ершом» – двадцати пяти процентный раствор свежайшей «Экстры» в настоящем «жигулёвском», произведённом и разлитом в городе Куйбышеве, который умозрительно для всех местных жителей продолжал оставаться Самарой, в самом позитивном значении этого слова.
И вот что интересно: Симбирск стал Ульяновском быстро и без особого насилия над сознанием, а вот Самара в Куйбышев превращаться не желала ни в какую. И дело здесь, скорее всего, вовсе не в подавляющем авторитете жиганского семейства Ильичей по отношению к верному ленинцу Куйбышеву. Вовсе нет. Просто название Симбирск выдавало абсолютную и беспросветную провинциальность в бывшем губернском, а ныне областном, центре. А вот в «Ульяновске» ощущается надежда в светлое будущее относительно посконного парткомовского настоящего. Такой вот достаточно неординарный для понимания парадокс…
Заметим в скобках читательского подсознания, что вышесказанное – исключительно мнение автора, и вовсе ни к чему так кричать и злиться, пытаясь доказать, будто старое название Куйбышева менее самаристо Симбирска. Спокойно, граждане, не все сразу. Я вам просто напою куплеты про «Самару-городок», прежде чем вы приметесь мутузить моё нежное, будто у ламинарии, тело. Не любит автор, когда его бьют, пусть даже за дело…
Впрочем, всё, изложенное в предыдущем абзаце, к нашей истории не имеет ровным счётом никакого отношения. Что ж, тогда не станем ссориться, а попросту продолжим?
Итак, работает означенная выше бригада в меру своих героических сил; живёт себе, не тужит… особенно после окончания трудового дня. Каждый по-своему, однако ж. Всё хорошо, всё прекрасно. День за днём, неделя за неделей, от аванса до зарплаты… и наоборот.
Всё шло прекрасно и замечательно, только однажды стало происходить нечто из ряда вон. Перед началом трудового дня то у одного, то у другого КИПовца из бригады вдруг обнаруживались нелады с той самой элегантной униформой, без которой мастер к смене не допускал. То на ней пуговицы кто-то отпорет, то ширинку зашьёт (это, вообще говоря, не самое страшное, поскольку продолжительность рабочей смены в советской стране позволяла дотерпеть в случае крайних обстоятельств до её, смены, окончания), то двойным узлом свяжет рукава и штанины комбинезона, предварительно (и загодя) намочив их в солёной воде.
Поначалу происходящее казалось забавным. Бригада лишь тихонько посмеивалась, даже не пытаясь установить личность шутника. Но только в первое время. Когда же одному из электриков резанули месячную премию за опоздание (он очень долго развязывал узлы на своей рабочей одежде), тут стало не так уж и весело. На месте административно пострадавшего мог оказаться любой.
В обеденный перерыв принялись анализировать, кто бы мог оказаться «злоумышленным злодеем», заставившим бригаду усомниться в собственной слаженности и дружбе: шутки шутками, но всему же есть мера.
Установили, что, по всей видимости, шутник из чужаков, поскольку буквально каждый член коллектива, включая бригадира Михалыча, был «осчастливлен» его проказливой рукой. Посовещались сослуживцы и решили выследить злодея. Назначили дежурство, приходили на работу задолго до начала смены, уходили позже. Прошла неделя, в сети «адмирала Канариса» никто не попадался. Однако ж, и хулиганские действия со спецодеждой прекратились. Сообразив, что хулигану надоело озоровать, бригада заработала в обычном режиме, прекратив слежку.
Миновало ещё несколько дней, и тут история со спецодеждой повторилась. Что делать? Вновь пытаться искать виновника? Всё к тому шло. Но вот только непонятно, привели бы поиски по выбранной методе к успеху или нет.
Однажды субботним вечером Славка сидел с бригадиром в пивном баре (совместные походы в баню к тому времени отчего-то прекратились, будто бы сами собой), разводя знаменитого волжского «ерша». Мысли его были далеко, хотя руки механически продолжали привычно управляться с компонентами для упоительного коктейля, вспаивающего настоящих мужчин не хуже материнского молока.
– Стоп! – вскричал вдруг Славка, от собственной мысли приходя в состояние возбуждённого бабуина-самца, который обнаружил на банановом дереве вместо знакомых плодов муляжи из папье-маше. – Слушай, а почему мы решили, что поганец откуда-то со стороны? А если крыса в своём коллективе воспитана?
– Слава, как так, – ответил бригадир, – из нас же все пострадали. Сам, наверное, помнишь. Точно – кто-то посторонний расстарался. Сторож? Да, ну… не может того быть. Их же пять человек в смену ходит, а безобразия каждый день творятся. Вряд ли – нужно, чтоб они в сговоре были. Но по всему выходит, кто-то посторонний пакостит.
– Ты пойми, Михалыч, – ответствовал Салеев, – наш это гад, собственноручно вскормленный. Ты же обратил внимание, не дали поиски никаких результатов? А-а-а-а… почему? Всё потому, что доверив поимку вора самому вору, не добьешься никаких результатов. Ферштейн?
– А свою одежду… он для конспирации? Так, что ли?
– Точно, Михалыч! Как говорят французы, жё па сижу, прейскуранш, парле ву?!
– Не умничай, Славка. Лучше давай пораскинем содержимым костяной копилочки, что делать-то будем?
– Тут и думать нечего… Мы с тобой вдвоём сами злодея вычислим, никому говорить не станем. Вот и все наши действия.
– Ну, ты догада, Славк…
ОПЕРАТИВНАЯ СВОДКА:
Строго секретно. Настоящим довожу до вашего сведения. В процессе наблюдения за возможным несанкционированным вмешательством в жизнедеятельность бригады мною, Салеевым И.Х. было установлено:
В 6:46 (время московское) кабельщик-спайщик Григорий Петрович Мешковский прошёл в раздевалку, после чего, в 6:58 (время московское) отправился в сборочный цех, где продолжил монтаж силового щита, начатый накануне. До начала смены оставалось 46 с половиной минут в международной системе СИ.
В 7:28 электромеханик 5-го разряда Х*-ов обнаружил, что его комбинезон вывернут наизнанку, рукава завязаны двойным морским узлом на спине.
Основываясь на том, что раздевалка в цехе открывается в 6:00 (время московское), и до 6:46-ти никто в неё не заходил, делаю оперативно-тактический вывод: злоумышленником является Григорий Петрович Мешковский, кабельшик-спайщик по профессии, интеллигент по гуманитарности своего незаконченного высшего, язва и гнида по внутренней сущности гнилого нутра.
Собрание бригады проходило в несколько усечённом составе. Не хватало пойманного практически за руку хулигана и насмешника. Коллектив дождался ухода Мешковского домой после окончания рабочего дня и заперся в раздевалке.
Первым взял слово бригадир:
– Короче говоря, ребята, поймали мы хитроумного ворога злодейского, который мешал нам радовать страну трудовыми подвигами и досрочным выполнением социалистических обязательств. Хотели мы со Славкой дать этому ехидному учёному мужу по рогам, а после потребовать у мастера, чтобы перевели Гришу в другую бригаду… но потом подумали, этого мало будет…
– А Мешковскому-то сказали, что его карта бита?
– Его самого, разумеется, не известили. Решили у бригады совета спросить… что с ним дальше делать.
– Верно, Михалыч! Мало этому говнюку, если по роже только! Давайте ответим нашим дружным пролетарским гневом! Давайте… давайте… стёкла на его машине побьём… и шины проколем…
– И что это тебя, Митрич, на какие-то люмпенские закидоны всё тянет? Ну, купил Мешок машину с рук, а ты, стало быть, до сих пор завидуешь? Нельзя так кардинально, брат. Нельзя. На то мы и бригада, а не кодло уголовное. Нам перевоспитывать человека надо, а не в угол его загонять, будто волка безродного. Не годится этак-то вот…
– А чё он, Михалыч, ёбст, сам нарывается? Каждый день своим, ёбст, образованием кичится, будто мы и не люди… ёбст… Всё Толстым, ёбст, да Тургеневым нас цитирует…
– Эк, ты, Василий Васильевич, загнул-то… Тебя цитировать – никакого уголовного кодекса не хватит. Не вас он цитирует, а как раз-таки классиков. И к месту всегда, нужно отметить. Неплохой он мужик-то, в общем…
– Гриша – парень неплохой, только ссытся и глухой, – неудачно пошутил уязвлённый ветеран Василий Васильевич, перебив бригадира в его ораторском порыве.
Михалыч нахмурился, сделал партийно-сдерживающий жест рукой и продолжил:
– Вы тут…того… Не забывайте, что мы коллектив. А коллектив – это сила! Не должён коллектив человека топтать, если тот оступился и посчитал себя выше других. Так что ничего радикального не предлагайте. Нам ещё с Мешком работать предстоит. Руки-то у парня золотые – жаль будет расставаться.
– А в другую же бригаду его хотели… вроде… рекомендовать?
– Этого делать не следует. Подумайте сами: будет Мешковский в другой бригаде трудиться, а в душе одна злость и непонимание останется. Сломаем человека. Нельзя так… Будут другие мнения?
Других мнений не оказалось. В бригаде привыкли полагаться на точку зрения Михалыча – мужика тёртого, битого и имеющего подход не только к работягам, но и самому парторгу цеха. А того все поголовно боялись до одуряющего ужаса за его привычку орать громогласно иерихонско-капээсэсовским басом и размахивать при этом томиком Владимира Ильича (всякий раз разным в зависимости от дня недели, революционной ситуации и здоровья отцов-святителей из Политбюро), словно пропеллером – эх, зашибу!
Приступили к прениям. Решали, как будут наказывать зарвавшегося обидчика. Спорили до хрипоты битый час, пока Славка не предложил способ устроивший всех. Обсудили детали, посмеялись немного заранее, представив лицо Мешка, и дружно двинулись к проходной.
//-- * * * --//
Прошло ещё дня два-три, прежде чем подвернулся подходящий момент, позволивший, что называется, привести в исполнение. Григорий Петрович Мешковский всю смену работал вдали от родного цеха. Занимался монтажом новых станков в паре с Салеевым.
Ближе к концу смены Славка побежал умываться, а после – пулей в родную раздевалку, Мешок же остался подпаять остатки кабелей. Не любил несостоявшийся гуманитарий оставлять работу на завтра, всегда старался доделывать начатое, не считаясь со временем. Оно и понятно – спешить-то некуда. Разведён давно Григорий Петрович, детьми не обременён, для начальника цеха, кующего передовиков социалистического производства практически из собственного ребра, – ценная находка. Если, конечно, на рекламный образ не давить и принародно идолом не объявлять. Сами же должны понимать – в строителе коммунизма всё должно быть прекрасно: и жажда к практически бесплатному труду, и семейное положение, и моральный кодекс, и чистый носовой платочек во внутреннем кармане партийной тужурки.
Извините, что-то опять меня понесло…
На чём я остановился? Ага, на Славке… Прибежал Салеев в раздевалку, а мужики ему говорят, мол, давай быстренько собирайся, уходим все вместе. Быстрей, дескать, быстрей – цигель-цигель, пока Мешок не пришёл. Подгоняют мужики, а сами хихикают мелким бабским дребезгом: видно залудили-исполнили задуманное в лучшем виде.
Зимний вечер был хорош и упоителен. Упивались, правда, одним только пивом, на сей раз без «ерша», поскольку назавтра по календарю окончательно победившего социализма ожидался новый рабочий день.
Утром любопытство пересилило неумолимую тягу молодого организма ко сну, и Славка примчался на работу ни свет, ни заря. Прямо к открытию цеха пришёл, в шесть часов утра. Сторож встретил его с недоумённо-тревожным изображением на холсте морщинистого листа в пенсионном подрамнике. Охранник социалистической собственности немедленно спросил:
– А этот-то… что у вас… наказан?
– Кто? – не понял Салеев.
– Ну, этот… деловой, в очках… Который всё книжки читает… Машина ещё у него… «Москвичонок» старенький…
– Мешок… – догадался Славка. – Даже не знаю… А что с ним? Он здесь?
– Тута, голуба, тута… Всю-то ноченьку мне ирод спать не давал. Сначала ругался по-книжному, культурно… Ни разу по матушке! Только – «гады», да «сволочи»… Потом до «сук» дело дошло, а уж когда третье полотно сломал, так тут и у меня уши в трубочку завернулись. Честное слово, не вру! Под утро выдохся ваш бедолага, плакать начал… скулить, будто бы щенок худой… Мне-то уж так этого Мешка жалко сделалось… и словами не передать. Шёл бы ты, паря, помог ему, что ли?..
Славка показаться на глаза Григорию Петровичу не рискнул, хотя и алиби имелось: целую смену накануне не отходил он от Мешка. Но, видать, сильно влияло то обстоятельство, что, как ни крути, а автором всего того, что происходило сейчас в раздевалке, был именно он, Славик Салеев.
А оттуда, между тем, слышались всхлипы и визг пилы по металлу. Салеев заглянул в щёлочку. Так и есть: пытается Гриша-профессор освободить рукава своей новёхонькой болгарской дублёнки, талон на приобретение которой он получил в качестве приложения к 13-ой зарплате как передовик и ударник всех возможных пятилеток.
Рукава дублёнки пленены блестящим во всех отношениях великолепным ломом из высококачественной углеродистой легированной стали. Да так замысловато… Кованый лом, а не так себе, футы нуты. Одухотворённый коллектив бригады знал своё дело туго. Стальной прут круглого сечения, не без помощи средств механизации, ребята изогнули кольцом, а концы замкнули дуговой аргонной сваркой. Получилось изящно: будто кто-то, вдевший в рукава дублёнки легированные руки, сложил их на груди и готовился пуститься в пляс. Этакая дублёнка-полубоярка.
Славка представил себе состояние Мешковского, когда тот увидел свою верхнюю одежду в настолько экзотическом состоянии, что хоть беги домой в одном лёгком джемпере. А ведь холодно на улице, хоть и не Крайний Север, а мороз трещит настоящий. И «москвичонок» в гараже ремонта карбюратора дожидается.
Вот и решил Григорий Петрович дублёнку из ломового плена выручать. Только пустое это занятие, если взялся за дело в одиночку. Попробуйте сами ножовкой по металлу распилить трёхсантиметровую сталь в двух местах.
Кто-то из опытных читателей спросит, а почему было не воспользоваться пилой «болгаркой»? Я отвечу так: дублёнку жалко. При работе «болгаркой» такие снопы искр из-под вращающегося полотна летят, что даже и представить себе страшно, во что может превратиться светлая изящная кожа, отменно выделанная болгарскими же скорняками.
О! Кстати, заметили, какая игра слов получилась: болгарская дублёнка и пила «болгарка». В славянских языках и не такое может приключиться.
//-- * * * --//
Стоп, а что случилось дальше, спросите вы… Да, собственно, точно также я спросил и Славку. И он мне ответил…
Когда к началу смены подтянулась вся бригада, Мешок сидел в позе Роденовского «Мыслителя», перед ним валялось с десяток поломанных полотен для ручной пилы по металлу, на ладонях пузырились отменные мозоли, а взгляд был направлен внутрь себя, отливаясь наружу стальным матовым светом.
Ребята, сделав вид, что ничего не произошло, разошлись по рабочим местам, а бригадир остался в раздевалке один на один с бедолагой.
Он протянул Мешковскому специально привезённое пальто и отправил Григория домой, дав ему внеплановый отгул:
– Сходи-ка, Гриша, отдохни. Целую ночь, наверное, не спал. За дублёнку не волнуйся, всё будет пучком.
К вечеру и ломовой узник был освобождён, а на следующий день Мешковский перед началом работы обнаружил в своём шкафчике невредимую дублёнку. Он немного помялся, а потом выдавил из себя:
– Мужики… я… это… был неправ… Простите…
Михалыч удивлённо захлопал ресницами (правда, взлететь ему не удалось, несмотря на уверения двух музыкальных братьев-близнецов [23 - имеется в виду песня поп-рок группы «Братья Грим», в которой встречается строчка «…хлопай ресницами и взлетай».] о реальности такого способа перемещения в пространстве):
– Ты о чём, Гриш? Я что-то не врубаюсь… Всё же нормально, понимаешь? – а потом бригадир переключился на всю аудиторию: – Ну, что, ребята завтра в баню? Давненько мы все вместе в городе не собирались…
Неплохой артист нехотя умирал в Михалыче, заставляя древнеримского императора Нерона нервно курить бамбук. Рядом с умирающим актёром уютно расположился недурственный психолог и гордо наблюдал бригадирскими взором за плодом своей педагогической деятельности.
Два-Салеевых-два
Обычный разговор обычным рабочим днём.
Собеседники – я и Славка.
Сегодня его смена – до самого позднего вечернего росчерка часовой стрелки на старинных часах с потешной кукушкой около арабской цифры 8. Потешная кукушка, прикольная, как сказал бы я, будь лет на сорок моложе. А Салеев назвал бы её зампотешной. Да, собственно, и назвал. Тогда – давно тому назад, лет несколько обратно. Почему настолько странная идентификация кукушки? Славка объяснил всё очень логично. По армейской традиции: зампотех – заместитель командира по технической части. А кукушка? Кукушка замешает часовщика собственно в часах с кукушкой!
Но не о кукушке из именных часов речь. О Славке – ныне сменном инженере объекта, а некогда, в эпоху господства истерического материализма, прапорщике одной секретной войсковой части, стоящей на страже… как говорят сказочники, неприступным утёсом на пути иноземных супостатов и их стратегического ракетного оружия.
Салеев сегодня на вахте. На трудовой. Мирной вахте.
Мне же по штатному расписанию положено быть с ним на объекте некоторое время, чтобы потом уйти домой, как положено техническим клеркам невеликого звена, оставив напарника дожидаться своего часа. Но пока мы ещё вместе, у нас разговор склеивается не кое-как, а совсем даже наоборот – добром. Добром можно пообедать, закусить, потрудиться, добром можно совершить кругосветное путешествие или просто перекинуться в картишки. Это по Славкиному разумению.
… и вновь…
… Салеев рассказывает…
– Заключил я срочный договор с в/ч 96876 сначала на три, мне помнится, года. Приехал в Печору, пригрел свою худую задницу вновь испечённого прапорщика по месту службы, жильё получил. А потом с согласия командира за семьёй в Димитровград смотался. Собрались, поехали. Понятное дело, через столицу.
Обосновались на Севере в год Олимпиады. Московской. Потом у нас младший родился.
И в дальнейшем мы часто проторенным маршрутом ездили. Дети ж мелкие. Куда с ними? Только к бабушкам, на Волгу. И вот как-то раз сидим в Москве на вокзале…
– На Казанском? – поинтересовался я.
– Так татары. Не на Рижском же! Из Димитровграда едем. Всей семьёй. Я, Верочка Ивановна и оба мальца моих. Старший-то уже в школе учился, а Серёжа, кажется, ещё садик посещал. Нет, постой. Или уже в школу пошёл?
Что говоришь, если из Димитровграда, то в Печору едем, а поезда к нам в Коми с Ярославского?.. Верно излагаешь, Рабинович. Но ты не забывай, что прибыли-то мы днём, а воркутинский поезд отправляется в десятом часу вечера. Какая разница, где сидеть… На Казанском даже удобней – татары же, ёпыр май…
– Сидим, скучаем. В ларьках «Союзпечати», кроме «Советской России», где скупая на принципы Нина Андреева [24 - Автор полагает, что Салеев ошибся, поскольку речь, по-видимому, идёт о 1985-ом годе, а в это время о Нине Андреевой ещё никто из порядочных коммунистов ничего не слышал, принципы были незыблемы в тот судьбоносный период невероятных консенсусов.] всё никак не могла ими поступиться, нет ничего вовсе. Даже говённого детектива от какой-нибудь Донцовой не сыскать, не говоря уже о чём-нибудь художественном.
И уж если культурно досуг украсить не удаётся, то отчего бы не украсить оный, предавшись загулу? Решили мы с Верочкой Ивановной попить пивка. Вернее, не так – я решил, а она воздержалась при проведении семейного плебисцита. Ты правильно понял, у детей ещё права голоса не было.
Сгонял я в лавку за бутылочным «жигулёвским», другие сорта тогда можно было пересчитать по пальцам однорукого инвалида с протезом вместо ноги, как у Джона Сильвера.
Пошли искать местечко уединенное. Не уединённое, именно уединенное поскольку одухотворение, наступившее после встречи с напитком, живо напоминающим о нашей малой родине, давало о себе знать в поэтическом настрое души. Жигули вы мои, Жигули! Ах ты, Волга, мутер Волга…
Укромный уголок для двух невинных (но всё же пивных) овечек нашёлся достаточно скоро. Дети тем временем были заняты своими делами. Старший играл в нечто, напоминающее «монополию» на русский лад, с каким-то пацаном и его отцом из числа транзитных пассажиров, Серёжка спал. Родители в ближайший час-полтора были явно лишними.
И вот мы в таком желанном тихом местечке. В уютном скверике, всего в паре сотен метров от столичной суеты. Сначала даже не заметили, что не одни. А потом стало весело из-за того, что открылось глазам провинциалов. Посреди скверика – нечто вроде эстакады для ремонта автомобилей. Вообще говоря, довольно странное сооружение. Но не это удивительно, главное в другом.
Сверху эстакады на возвысях лежала маловменяемая женщина в таком состоянии, будто её комкали всю предыдущую ночь, а то и все сутки. Блузка с пришитым галстуком, служащим безусловно модным декором, когда-то считалась светлой, как мысли младенца. В оригинале – белое на голубом. Белый галстук на голубой блузке. Однако ж свежий цвет невестиной невинности был обильно залит чем-то красным с безусловно закрепляющим фруктовым эффектом. Вероятней всего, судя по виду хозяйки, этим красителем был какой-нибудь дешёвый портвейн.
Вот тут мы вместе с супругой одновременно запели из раннего «Бахыт-компота»: «Пьяная, помятая, пионервожатая… с кем гуляешь ты теперь, дура конопатая?»
И знаешь, что было дальше? Нет, никто за барышню не вступился. Она сама открыла мутный глаз недостреленной лошади… кто-то загнал, видать. Так вот, глаза открыла – сначала один, потом второй, по очереди, потом оба вместе – и спросила:
– И где вас черти носят?! Наливайте уже…
– Да отъезжали… на три недели… в Димитровград…
– А-а-а… На Троицу, что ли?
И, как думаешь, после подобной невозмутимости мог я оставить даму без сладкого? И главное – на «вожатую» не обиделась! Дорогого стоит. Широчайших демократических воззрений дама, хоть и запойная.
Вернулись мы с супругой на Казанский, детей обнаружили. Накормили их, да и сами перекусили. И тут по вокзальной трансляции слышим объявление:
«Носильщик Салеев, подойдите к справочному бюро вас ожидает… какой-то странный гражданин в кепке и очках…»
Пацаны мои смеются, дескать, папа у нас насильником работает. Верочка Ивановна, конечное дело, свою ложку мёду стремится вбросить. Говорит, правда, тихонько, чтобы дети не услышали:
– Этому проходимцу и к насилию прибегать не нужно, бабы сами на него вешаются… дряни такие. А ведь смотреть не на что – ни рожи, ни кожи, один разговор только.
Тут я и подумал, что неплохо было бы глянуть одним глазком на тёзку. Попёрся к справочному бюро, будто это меня туда вызывали.
Смотрю, точно – торчит какой-то парень у киоска служебного, будто штакетина из забора вынутая. На киоск локотком облокотился, жетоном носильщика поигрывая. Даже тележка неподалёку на дыбы встаёт от нетерпения. Но нигде нет того гражданина, который… ну да, в кепке и очках… Ха, так я же тоже в очках и кепарике типа «гнидничек». Сейчас таких у одного известного опального мэра, как у дурака махорки, а в те времена прекрасного брежневского застолья – без закуси – только у меня была да ещё пары сотен тысяч клиентов подпольной фабрики «Masis-2» от Сурена Неизвестного (Սուրեն Անհայտ, если по-армянски).
Без закуси? Что-то я соврамши нонче…
Эге! Получается, что статья Нины Андреевой в «Советской России» ещё и не вышла? Но уже созревала в издательстве. Ага! Тогда что же выходит, времена были не брежневского, не андроповского, не черненковского, а горбачёвского застолья. Но не совсем пока бедного. В Москве тогда ещё можно было купить кое-что особенное… ну, да, из колбасы и прочего удовольствия. Ну точно – близ «Фрунзенской», в Микояновских кущах [25 - Под Микояновскими кущами Салеев понимает мясокомбинат имени наркома продовольствия Анастаса Ивановича Микояна, расположенный неподалёку от станции метро «Фрунзенская» в столице нашей Родины, городе-герое Москве.]…
Если быть кратким, времена такие, что ПОКА ещё ничего нельзя, но ВСЕ УЖЕ ДЕЛАЮТ. Верно-верно, Михаил Перестройкин на лихом Рыжковом скакуне уже плотно застолбил местечко у руля. Спиртное – вот-вот начнут по талонам отпускать, хотя всё ещё «каждому по труду».
Постой, что ты спросил, не понял, не расслышал? Я тут возраст пацанов своих с возрастом перестройки соотносил, чтоб не соврать чего-нибудь лишнего. Так что спросил-то? Чем вшивогон отключается от гнидничка? Вшивогон – расчёска, а гнидничек – неказистый головной убор, размером с уменьшенную модель кавказского «аэродрома». Это тебе так, к сведению, а то, смотрю, глаза наизнанку от удивления выкатил. Нельзя же так отвратительно не интересоваться народным фольклором. Ай-ай-ай, батенька.
Но вернёмся на Казанский вокзал.
И вот, только я осознаю, что похож, как три недопитые капли из гранёного стакана, на человека из объявления, тут и подъезжает ко мне багажная тележка вместе со своим властелином. И обращается сей господин очень культурно, без ебуков и прочей нецензурщины. Столица, однако! Не нам чета… И такой у нас происходит диалог со служителем багажно-вокзального культа, что сюрреализм отдыхает, поскольку там всё выдумка, а у меня натурально произошло.
– Паспорта нет? Да покажи, не съем. Ах, у тебя на бляхе фамилия? Ага, Салеев… Носильщик? Очень хорошо… И я Салеев, вот смотри – видишь мой анфас на фото? Так свой-то не покажешь?
– Есть, есть у меня прописка.
– Я же не тот… Не бзди, не из органов… Просто однофамильца встретил. Вот убедиться хотел…
– Знаем ваших… Вы кто такой?
– Человек…
– И где же вы тогда служите?
– На «горке» служу…
– Ой, в Кремле…
– Не стремайся… На северной горке, «Дарьял» называется…
– А-а-а… Так я пойду?
– А подходил тогда чего?
– Звали же ж…
– Ты носильщик или где?
– Или… не знаю… Мы уже на «ты»?
– Стой! Я ведь тоже Салеев…
– Мой родственник?
– А другие у тебя были?
– Немного…
– А поедем? Со мной поедем?
– Куда?
– С Казанского на Ярославский…
– По два рубля за место… Для вас… по рублю… если так совпало…
– Поехали! А чего по радио вызывал? Ты что, меня знаешь?
– В первый раз вижу… И не вызывал… Честное слово. Просто сам объявление услышал, вот и подошёл. Там носильщика Салеева приглашали, помнится, а не человека с «горки». Потому и шёл – думал, знакомый.
– В очках и кепке?
– Вот ведь – дались вам эти очки и кепка. Сами-то, небось, спецом так оделись?
– Я всегда в этом хожу… в данное время суток…
– Где ваши шмотки, показывайте уже. Поезд-то когда отправляется?
И ведь, понимаешь, Дим, на самом деле там поблизости никого не оказалось, кто бы носильщика Салеева ждал. Кроме меня.
Я тут же у дежурной по вокзалу поинтересовался, кто объявление давал. Она плечами пожала и записку в окошечко протянула. Текст соответствовал. И почерк, вроде бы, мой… Не уверен, однако. Но меня же там не было, когда просили сделать объявление!
Такое впечатление, будто сама Судьба настолько удачно растасовала колоду, чтобы двух Салеевых столкнуть лбами. До сих пор – мураши по коже, когда вспоминаю своё тогдашнее состояние. Мистика просто! Вот ей-Богу не вру…
На полпути, ещё в подземном переходе, я предложил своему тёзке:
– Может выпьем? У меня с собой есть. Без очереди.
– Прямо здесь? И кто… и почему вдруг с тобой?
– Во-первых, не здесь, а, во-вторых, мы же оба Салеевы…
– Так что с того?
– Нас Салеевых совсем немного… осталось, что впору уже в Красную книгу заносить. Почему бы за это не поднять тост?
– А закуска есть?
– Только сало и колбаса… со свининой…
– Ты точно Салеев? Татарин?
– Точно, вот паспорт… Ты же видел…
– С Волги?
– Из Симбирской губернии… А ты откуда?
– Из Мещоры.
– Тоже на Волге, вроде.
– Нет, на Оке.
– Так приток же, мил человек!
– Земеля… Наливай! Нарезай! Не смотри так. Нам Салеевым можно всем закусывать! Сам же знаешь.
– Якши!
– Якшицизм – заебатецка вещь!
Вмазали по целому стакану. Потом завалились на тележку моего однофамильца-носильщика и запели татарскую песню. Я, вообще говоря, всего одну и знаю. «В моём саду зацвела смородина». Шомордынем чачак ата.
Вся подземная часть Комсомольской площади слышала…
– Перевёз этот «даже не родственник» Салеев все шмотки с Казанского на Ярославский. Обнялись мы, попрощались.
– И денег не взял?
– Взял, но очень уж очень символической оказалась оплата… по столичным меркам. Сказал, что нельзя совсем бесплатно: клятву носильщика вроде бы давал. Что-то вроде клятвы Гиппократа у врачей. Профессиональная этика. У каждого ремесла свои черви в перегное специальных знаний и навыков.
На этом бы месте в самую пору закончить повествование, но продолжу, ибо не все события к тому моменту произошли. Мы с однофамильцем, когда в любви-то друг другу изливались, обменялись сувенирами в процессе. Он мне свою бляху носильщика, я ему – связку волжской синтёпки… в лице (а точнее – в виде) вяленой воблы. А мой футляр с очками остался лежать на тележке.
Только через полчаса я пропажи хватился. Вспомнил, что у носильщика с Казанского вокзала мои бесстыжие очи остались, жопу в горсть и – прямиком по подземному переходу рванул.
А как его искать, почти… как его… тёзку, что ли?.. если я даже номера бляхи не запомнил. А-а-а… Чего её запоминать-то… Вот она, у меня в кармане лежит… И ещё же! Тёзка не тёзка, а… Да! Зато я точно знаю фамилию. И скоро уже по Казанскому вокзалу эхо разносило объявление:
«Носильщик Салеев, подойдите к справочному бюро вас там ожидает… гражданин Салеев – в кепке, но без очков».
С чего началась история, тем она и завершилась. Что говоришь, а пришёл ли носильщик ко мне на свидание? А сам как думаешь? Мы же Салеевы, а это к чему-то обязывает, ёлки-иголки. Нам бы в цирке выступать на пару с воздушно-багажным эквилибром «Два – Салеевых – два» – отбоя б от зрителей не было!
На бочке с этиленом
Славка Салеев сегодня был в ударе – после второго разлива его несло почище Бендера, а уж опыта у моего друга не в пример больше, чем у знаменитого литературного героя. Слышите, как Салеев вспоминает свою контрактную службу прапорщиком?
– Что хорошо в жизни складских прапоров – так это доступ к материальным ценностям. Причём не в плане того, как можно схитить «кой-какого товара», об этом речи поначалу не шло, поскольку меня, татарского пацана в далёком от Печоры Волжском городке учили не брать чужого. Я и не брал, по мере возможности, всегда старался оплатить официально, благо – заработная плата у прапоров была весьма неплоха.
Доступ к материальным ресурсам, даже купленным за свои кровные в пору всеобщего дефицита, дорогого стоит. Именно это я и имею в виду, говоря о доступе к разнообразным ценностям.
Вот придёт к командиру, скажем, какой-нибудь майор Смирнов-тире-Петров-дефис-Полуводкин и попросит некую жутко дефицитную штуку продать, как думаете, что ему командир ответит? Верно, пошлёт подальше, объяснив прежде, мол, нет у него испрашиваемого продукта, хоть тресни… И то, если сочтёт нужным тратить время на разговоры.
А мне, как откажешь, если я знаю всё, что упокоено на складах воинской части до последнего винтика, до самого малого напёрстка, до игольного ушка? Понимаю, что теоретически такой вариант отказа просматривается… но ведь тогда и сам командир может не узнать что-то такое, от чего душа военного, не избалованного дефицитом, может развернуться и свернуться… и так несколько раз подряд. Правильно, командир подписывает все материальные бумаги, но у него ещё столько дел в его многотрудной полифонической службе… Разве упомнишь с этакой загрузкой, где и что лежит, а главное – в каком количестве?
Так что прапорщик складской для командира части – первейший человек. И для старшего офицерского состава никак не меньше значит.
За информацию о наличии присутствия… мне полагалась целая масса мелких приятностей. Так, собственно, и проходила моя служба – во взаимности и почти полном понимании. И всё бы было здорово и позитивно, если бы не…
… если бы не…
… … никогда не поверите… …
… … … если бы не спирт… … …
И дело тут даже не в том, что можно спиться легко. Всё от человека зависит. Настроишь себя относиться к этиловому спирту, как к керосину, никто тебя с этого свернуть силой не сможет. А вот если характер мягкий и безотказный, то тут может что угодно случиться… До меня на складе один молоденький лейтенант подвизался, маменькин сынок, в рот спиртного не брал. Так его так за полтора года уходили, что получил он постыдное прозвище – Полтора метра рвотного столба.
Парню даже видения стали являться порой: то дева Мария – кормящая солдатская мать, то министр обороны маршал Устинов в противогазе (номер три), то рядовой Небейвода в костюме Деда Мороза и лукошком, полным телячьих нежностей на рыбьем меху. Так что моё появление стало молодому офицеру избавлением от непосильных абстинентных испытаний. Его немедленно перевели в роту охраны, где он быстро пришёл в себя, занимаясь с личным составом строевой подготовкой на плацу по четыре часа в день.
Так вот, дело не в том, что спиться можно, а в желании офицеров завладеть спиртом любой ценой. В пору дефицита самых простых бытовых вещей этиловая жидкость высокой очистки – самая надёжная валюта, уверяю вас. А где её взять? Точно – на складе ГСМ и расходных материалов. И поток просителей в мою вотчину не ослабевал.
Если от младших офицеров отбиться можно было довольно легко, то начальник штаба, замполит и сам командир со своими замами могли осуществить опустошительный набег на склад, после которого оставалось только гадать, как держать ответ во время ревизии, которую обычно проводили непосредственно из Москвы. Нет, я ничего не хочу сказать. Наши отцы-командиры старались не злоупотреблять служебным положением в части получения спирта в личное и неконтролируемое пользование, но иногда случалось. Об этом чуть позже расскажу. А пока немного теории… о том, что же такое Его Величество Этиловый Спирт, и каковы способы его изъятия частными гражданами из мягких ежовых рукавиц социалистического государства.
Итак, этиловый спирт!
Истории о хищениях именно этого продукта можно считать легендарными. Что поделаешь, русский менталитет вопиёт…
Ну, про ведро-то на крючке знаете? Нет… Тогда расскажу. Как говорится, кажется, у Некрасова, – не припомню, в котором селенье… Одним словом, работал мужичок на спиртовозной машине. Неплохой работник во всех отношениях. Даже на доске почёта некоторое время был повешен в строгой оправе социалистического соревнования. Хотя, как и с кем мог соревноваться водитель спиртовоза, по каким таким критериям, мне лично непонятно. По приведённым тонно-спирто-километрам, что ли? Или же… Скажем, температура плавления мозга у спирта-сырца 70 градусов Цельсия… Ой, что-то не то ляпнул… Хорошо, не стану больше умничать, вернусь к повествованию.
На мужике я остановился? Верно… И вот этот почти полный передовик производства, как оказалось, около тридцати лет занимался злостными хищениями спирта. Его случайно разоблачили. Ушёл водитель на пенсию и в тот же день «Волжану» купил. Бдительные и завистливые соседи сразу и донесли, куда следует, кому положено.
Органы в недоумении, как такое могло случиться, давно они за заводом по производству спирта-сырца наблюдали, а найти, откуда недостача берётся, так и не смогли. И тут невероятная удача – сам клиент прорезался.
Прокололся-то он прокололся, но говорить ничего не говорит. И как только того мужика дознаватели ни пытали, ничего он им не сказал. Замкнулся, и всё тут. А следом и прокурорская санкция на временное задержание вот-вот закончится. Выпускать пора злоумышленника. Взмолился тогда следак из важняков, колись, дескать, дядя, как хищал спирт столько лет, а никогда не попадался. Технологию расскажи… не под протокол, расскажи. А я, де, тебя больше никогда не трону.
Долго ли, коротко ли молил, а не выдержал пенсионер, и всё, как есть выложил. Славы-то, понимаешь ли, каждому желается. А делить свою тайну с самим же собой? Так и в психушку угодить можно… легко и просто. И без того почти тридцать лет таиться, деньги скирдовать в чулок и… даже не получать удовольствия от собственной удали. Такое испытание только очень психически крепкие натуры выдерживают. Но порой в Плюшкиных натурально обращаются, а с подобными героями никто не водится, как и с анимационным водяным.
Но к сути! Начал спиртовоз свою историю излагать, а мы, будто бы, послушаем его исповедь с комментариями следователя:
– Однажды, когда я ёмкость для перевозки спирта мыл, внутрь забравшись, пришла мне в голову идея одна. Присобачил изнутри крючок – к верхней части канистры, так, чтобы не видно его было, если в люк заглянуть. Заедешь на территорию завода, а перед заливкой ведро повесишь на крючок. И все дела. Очень просто.
На взвешивании при выезде и у заказчика на проходной всё пучком, тики-тики: пломбы целые, сколько на выезде, столько и на въезде. А когда выгрузился, ведёрочко спирта твоё.
– Так ведь разница есть у веса автомобиля с ведром внутри и без него.
– Не смешите меня. Сколько моё дюралевое ведёрко весит-то… Пятилитровое… самодельное… Граммов двести, не больше. Какие весы его учуют? Эта невеликая масса погрешностью скрадывается за милую душу.
– Хорошо, но мы все машины обыскали, нигде никакого крючка не обнаружили…
– Правильно, я же его не стационарно ставил… На резьбе мой крючок держится. Хочу – ставлю, хочу – убираю, специальной мастикой отверстие замазываю, чтоб и следов крепежа не видно было.
– Так ведь всё равно можно внимание обратить, если изнутри конструктив ёмкостей на разных автомобилях внимательно изучить.
– А я на всех машинах, на всех спиртовозах, свою доработку сделал против этого. Мне же и лучше: за любой руль сядешь, а там уже всё для тебя готово. Иногда даже и сам не ездил, просто ведёрко вешал, а потом «сливки снимал». Водитель ничего и не знал.
Что, крепёж ненадёжный? Так я кроме крючка ещё и фиксаторы приладил… У меня это как изобретение проведено по системе БРИЗ*, официально, между прочим.
– Ты гляди! А мы всё думали, что целая банда орудует: разные автомобили, разные водители. Снимаю шляпу! А как же спирт сбывать удалось?
– Извините, об этом мы с вами не договаривались…
Славка с гордостью оглядел аудиторию, будто бы это он, а никакой не герой изобретательского движения придумал такой простой и эффективный способ хищения этилового спирта. Потом он немного пришёл в себя и продолжил:
– А я и ещё одну историю знаю. В ней такой способ изощрённый, что закачаешься. Это где-то в маленьком городке было. Барду – отходы от спиртового производства – вывозили на поля одного местного колхоза. Говорят, что при смешении с какими-то другими ингредиентами спиртовая барда значительно повышает урожайность клевера. Так вот, отходы с территории спиртозавода вывозились гужевым транспортом – телега с деревянной бочкой, кобыла мощностью в одну лошадиную силу и водитель этой самой кобылы.
Делать каждый день по два-три рейса в места, где соблазнительно дурманит голову парами ректификата, и оставаться равнодушным? Это не для нашего человека, поверьте мне. Вот так и были изобретены этиловые оглобли. Считай три с половиной метра спиртово-оглобельной направленности.
Это чудо техники придумал мужик, которого перевели с трактора на конную тягу за какие-то прегрешения. А он и рад. Недели две мастерил оглобли, полые изнутри. Из авиационной дюрали творил. И придумывал в процессе, как их лучше под дерево замаскировать.
Когда на заводе стали замечать, что спирт куда-то утекает тонкой струйкой, охрану усилили. Подозрение сразу же на колхозника пало, но, сколько его ни обыскивали, сколько бочку с бардой ни трясли, даже лошадь в трубочку дышать заставляли, никакого толку. Однако счастье длилось недолго. Благоверного супруга сдала невольно, когда три литра высококлассного ректификата на французские духи в сельпо выменивала.
Надеюсь, теперь вы осознаёте, что мужик наш такой, что даже в оглоблях спирт вывезет.
А вот мне довелось один раз тоже в спирто-этиловой афёре участвовать. Нет, что вы, не стащил я ничего. Просто пришёл ко мне однажды замполит и в устно-приказном порядке реквизировал двадцать литров продукта для ублажения кого-то из вышестоящих, прикативших на рыбалку и охоту.
Документов, естественно, никаких он не предъявлял. С виду не очень бравый у нас замполит, зато воли ему не занимать было, как Александру Великому. Пришёл, увидел и отлил… две десятилитровых канистры из бочки, с которой сам же предварительно сорвал пломбу с той решительностью, с какой срывает цветок девственности похотливый сюзерен с дочери своего вассала в первую брачную ночь на правах синьора.
Я тогда недавно прапорить-то начал. Полугода не прошло. Пригорюнился, представил, как меня комиссия из штаба РВСН разрывает на мелкие клочки за недостачу. Настроение – у самоубийцы перед уходом в мир иной лучше случается.
Потом подумал добром. Сто граммов чистогана слишком тяжело для слизистой, а вот пятьдесят – в самую пору. Где двадцати литров не хватает, там стопарик и не заметит никто. Один чёрт, под суд идти… Выпил, мануфактурой закусил, развалился в кресле, каких, наверное, у самого разамериканистого миллиардера до сих пор в центральном офисе нет. А сзади, за его высоченной спинкой, святая святых притаилась – металлический несгораемый шкаф со спиртом, уже по канистрам разлитым, для профилактики аппаратуры, и дефицитной радионечисти разнообразной.
И так мне тут хорошо сделалось, что я даже план придумал, как от недостачи уйти, спирт дистиллятом разбавив. Про боеготовность части я тогда даже не думал, очень хотелось из ситуации вывернуться с наименьшими потерями.
Но совершить воинское преступление мне не дал один старшина-сверхсрочник, возглавлявший бригаду грузчиков. Он возник в самый аховый момент, когда я уже приладился разбавлять техническую жидкость хулиганским манером.
Он-то и объяснил, как легко «восстановить» утраченный продукт высшей очистки, не разбавляя его. Всё равно члены ревизионной комиссии произведут замер плотности спиртометром и легко обнаружат подлог. При любой проверке так делается. Не стоит и мараться, воду в бочку подливая.
И как, спросите вы, мне удалось покрыть недостачу? Нет ничего проще. Продаю способ, которому меня научил человек, не отягощённый высшим образованием, но оказавшийся ментальным умницей на все сто… нет 96 % крепости.
Вот рецепт.
Берём резиновую перчатку, этого добра на складе всегда имеется предостаточное количество. Потом засовываем её в горловину бочки так, чтобы раструб находился снаружи, и заливаем в неё воду по весу недостающего спирта. Потом перчатка плотно перевязывается и отпускается в свободное плавание.
Поскольку вода тяжелее спирта, то вскоре наш водно-резиновый шар оказывается на дне бочки. Если недостача слишком велика, то перчаток следует использовать ровно столько, чтобы суммарно перекрыть её, не заставив при этом резину работать на пределе своей прочности.
Теперь можно взвешивать бочку, производить замер плотности алкогольного содержания. Всё будет в полном порядке. Вот в тот раз мы со старшиной «зарядили» примерно 16 килограммов воды. Что ты говоришь, почему не двадцать? Ай-ай-ай… даже старшина с неполным средним образованием знал плотность спирта, а ты забыл… И не стыдно? Что ещё? Ах, пломба? Так это совсем просто. Пломбирование элементарное. Обжимаешь пассатижами сорванную пломбу через мягкую резину – вот и вся недолга.
«Вот теперь я тебе по самое основание флагштока обязан буду, брат!» – сказал я старшине с воодушевлением после проведения мастер-класса на складском полупленэре. Но мужик оказался нормальным, пальцы гнуть не стал, а просто попросил отлить ему граммов двести продукта для осуществления каких-то неотложных профилактических работ в области желудка.
Салеев кокетливо улыбнулся сквозь диоптрическую прелесть своих складных очков и закончил такой фразой:
– И тогда я понял нехитрую заповедь советского прапорщика. Вот она: когда ты имеешь, то, что имеешь, лучше не иметь больше этого, чтобы тебя потом после этого не имели.
Мы тоже люди,
Мы водку любим!
Хоть кожа черна,
Но кровь чиста!
Ты взял мои папиросы!
Пятница отшелушивала рабочий день античным застольем… в духе Сенеки… и чуточку в стиле Нерона. Императорский подход с философским уклоном. Окончание рабочей недели праздновали в гараже – территории, свободной от производственных предрассудков.
Где-то отстранённо…
…в по экрану DVD-проигрывателя ползали и плакали под заунывную мелодию печальные, уже уставшие от жизни в свои-то неполные пятнадцать лет мальчико-девочки из японского отеля, выстроенного где-то в Саксонии, проще сказать, на Магдебургщине.
– Эй, Виталий, ты не в ту сторону винт закрутил. Знаешь же, что есть такое выражение «вилами по воде…» Если уж не мусульманин, как я, например, то должен писать… то есть крутить слева направо. Хм… Вилкою по спирту писано. Как это судьбоносно! – Славка наметал на импровизированный стол из двух табуретов стопарей, как опытный крупье мечет карты при игре в «афроамериканского Джека».
– Вы что, воду пьёте, что ли? – спросил появившийся на горизонте Робертино (мастеровой на все руки из РЭМа).
– Нет, сапоги моем. До Индийского океана далеко, вот и приходится прямо здесь мыть… как завещал нам Владимир, который отнюдь не Ильич… а, наоборот, сын мифического юриста с сугубо либеральным именем Вольф.
Чуть позднее Салеев присел на любимого конька и принялся наслаждать атмосферу гаражного кооператива флюидами воспоминаний. Сегодня он всё никак не выходил из роли вновь обращённого прапорщика, и в глазах его мутнели странные воспоминания… Или это произошло уже после того, как Славка оставил ряды нашей армии без подсвечивания своей яркой аурой… обыденной серости жизни трудящихся масс…
Впрочем, оставим наши предположения. Будем считать, что Салеев тогда ещё служил прапорщиком. Тогда – это когда? Когда приболел нешуточно и угодил на больничную койку.
…больница… номер восемь… северной железной дороги. На второй день лечащий врач предложил Салееву переехать в палату для СОВ-ВИПЕННЫХ персон. Палата двухместная, всё путём. Только там лежит один тяжёлый. Тяжёлый, но тихий. На Славкин вопрос, насколько тяжёл больной, которого прочат ему в соседи, доктор ответил, чтоб пациент не гнал лошадей – утром, де, всё расскажет после обхода. А теперь – передислокация, пока тёплое местечко не занял какой-нибудь «особый гость» главного врача. Правда медик немного засомневался, стоит ли на ночь глядя этот перевод устраивать, как бы тяжёлый не занервничал. Но его размышления вслух прервал звонок на пост из приёмного отделения. Привезли кого-то с ножевым ранением, и доктор умчался туда. Салеева же после ужина перевели в палату к тяжёлому пациенту.
Ночь. Славка лёг спать, ничуть не сомневаясь в том, что мнительность врача не имеет ничего общего с реальной действительностью. Сосед мирно похрапывал, и по характеру этих мастерски выводимых жизнерадостных рулад никак нельзя было заключить, что больной невыразимо тяжёл.
Заснул Салеев быстро… а пробудился оттого, что почувствовал ярко выраженное негативное движение в свою сторону. Славка сначала интуитивно подался назад и вправо и только потом открыл глаза.
Рука, худая, будто у жуткого вида ведьмы, страдающей отсутствием мониторинга ороговевших участков на кончиках конечностей, тех самых участков, которые мы с вами называем ногтями, маячила у него перед носом. Лица не было видно, но голос, этот жуткий голос: «Д-а-а-ай з-з-закурииииить!» Салеев включил бра. Перед ним обозначилась безумная гримаса абсолютно голого соседа, в руке которого блестели ножницы. Два конца из известной загадки кровожадно двигались через гвоздик, ввергаемые в хаотическое движение двумя кольцами. И хоть бы малейший намёк на приведение в порядок ногтей! Нимало. Больной был больше похож на усталого путника, притомившегося от долгой дороги и предполагающего ножницами проложить себе путь к долгожданному отдыху… даже через чей-то труп. А что тут говорить: лес рубят – шпалы летят.
В данной ситуации и невозмутимый Рэмбо мог бы запросто испортить своё жутко стильное милитаристское бельё. Но Салеев только спросил, видно, спросонья, высоко неся марку советских прапорщиков:
– Приснилось что-то? Кошмар? Бери сигареты… сколько хочешь. Вот ещё и печенье есть… Будешь?
– Я курю только папиросы. Настоящие! «Казбек», твою мать! Звезданулся, долбанный стос! Иди к дежурной сестре – пусть у таксистов купит… Стоять, сука! Ты тоже с ними заодно!? Тебя спецом ко мне подложили?
Славка буквально прилип к стене мгновенно вспотевшей спиной. А сосед повернул голову в противоположную сторону, где его собственная тень тоже изменила позу. Показывая на неё пальцем, больной сказал:
– Ой, а ты что там сидишь? Верни папиросы. Нехорошо без спросу-то… Он сейчас вернёт. Вернёт-вернёт, ха-ха! Вот и в карман полез… Правда, Толичка?
Тяжёлый больной метнулся в угол, прикрыв наготу байковым одеялом, и уже с ужасом показывал на свою тень, летающую по недавно сделанной побелке, принимая её за какого-то Толичку. Салееву даже показалось, что этот Толичка и в самом деле реальный персонаж, представляющий собой второе я неспокойного пациента. Раздвоение личности или, как там у психиатров называется этот феномен?
Славка тихонько бочком-бочком стал перемещаться к двери в палату, но безумный сосед вдруг оказался на его пути, размахивая подставкой для капельницы, будто бы эпатажный Элис Купер [26 - Элис-Купер – американский музыкант, основоположник жанра шок-рок] микрофонной стойкой где-нибудь на стадионе в окрестностях Эдинбурга.
– Ты взя-а-ал мои папиросы?! Отдай, а не то Толичка накажет!
– Твой «Казбек» в тумбочке. И оденься… член застудишь!
Это был отменный словесный выпад, как оказалось. Безумный взгляд больного, по всей видимости, никак не желающего выздоравливать, немедленно обратился в сторону собственных гениталий. Он бросил «микрофонную» стойку и, ощупывая своё хозяйство нервной десницей с неухоженными ногтями, завопил:
– Это Толичка, гад… хотел меня в евнуха превратить! Кот учёный… всё по цепи кругом… а туда же! Хрен моржовый! Сначала папиросы отобрали, а теперь… вона как! Не подходи! Буду драться! Задушу! Сволочь! Зачем ты взял мои папиросы?!
Славка, заметив, что его визави деморализован в связи с вновь открывшимися виртуальными обстоятельствами, более подходящими для буден гаремов знатных османидов, нежели для небольшой больницы, выскочил в коридор.
Через несколько минут силами ходячих больных жертва таинственного Толички была привязана к кровати во избежание членовредительства. Она орала о том, что не позволит, что время сатрапов прошло, что ей, жертве врачей-убийц, срочно нужно закурить. Крик поднял на ноги весь этаж стационара, но кляп в рот больного вставить никто не решился – вдруг задохнётся в лежачем положении. Скоро, впрочем, бедолага успокоился и захрапел как ни в чём не бывало.
А назавтра Славкиного соседа перевели совершенно в другое отделение, полное знаменитых полководцев и генеральных секретарей коммунистических партий различных стран. Там же готовилось к очередному чемпионату мира первое звено хоккейной сборной, притаившееся в поджелудочной железе одного из пациентов.
Остаток ночи Салееву пришлось проводить по соседству с постом, где сидела дежурная медсестра. Но это ему очень понравилось. Давно он не пил такого ароматного обжигающего кофе в изумительном сопровождении миловидной девицы с чуть раскосыми глазами лисы с медицинским образованием.
Наутро, когда объявился лечащий врач, ситуация прояснилось. Оказывается, Славкин сосед по палате служил начальником одной железнодорожной организации, в которой обнаружилось жуткое хищение средств, предназначенных для закупки шпал. Рыльце начальника, по всей видимости, оказалось не без пуха, он занервничал. В результате: запой, отсутствие аппетита, отсутствие интереса к жизни. Диагноз конспективно… Похудел… Бэлочка… Горячая… Только что из паровозного котла…
Желая ускользнуть от ответственности, хититель народного добра воспользовался моментом и отправился, как говорят в кругу не слишком законопослушных граждан «на больничку», где «задолбил кумор».
Попадать в ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий – так в советские времена назывались специализированные медицинские учреждения, где о методах Якова Маршака ещё и слыхом не слыхивали по причине малолетства рекламного светила психиатрии) растратчику было никак нельзя. Нельзя, поскольку можно запросто партбилета лишиться, а железнодорожный начальник ещё, видно, надеялся уйти от ответственности. Вот потому он через знакомых вышел на главврача и устроился в обычную терапию, где ему, тогда ещё тихому и печальному, начали проводить специальный курс лечения от алкоголизма. Но излишняя впечатлительность, комплекс дичи, за которой охотятся, вкупе с медицинскими препаратами сделали из человека обычного homo insanus-а [27 - Homo insanus – (лат.) человек безумный.] со всеми втекающими и вытекающими.
Вот такие дела. А Салеев чуть не пострадал. Из-за каких-то так и не купленных шпал… И ведь мы тогда бы уже с ним не встретились…
Ты взял мои папиросы? Ты взял мои папиросы! Тьфу, привязалось.
Марча
– Ты же знаешь, что помимо нашего «Дарьяла» [28 - 5Н79/90Н6 «Дарьял» (по классификации НАТО – Pechora) – второе поколение советских надгоризонтных радиолокационных станций системы раннего предупреждения о ракетном нападении (СПРН). Эскизный проект был разработан к 1971-ом году, в 1984-ом году первая станция сдана в эксплуатацию] должны были поставить на боевое дежурство ещё несколько следящих станций. Но по нынешнее время, кроме Печорской, успешно эксплуатируют только ту, что в Габале. На смену старым, выработавшим свой ресурс РЛС, расположенным в Мукачево и Севастополе скоро запустят приёмо-передающую станцию нового поколения «Воронеж-ДМ» [29 - на начало 2015-го года действующих РЛС метрового диапазона класса «Воронеж» в России четыре. Кроме помянутой Салеевым в далёком уже 2006–ом станции в Армавире, пущены в эксплуатацию ещё по одной в Ленинградской, Калининградской, Иркутской областях. Ещё четыре РЛС строится (три в Сибири, одна в Воркуте), а одна находится в стадии проектирования] под Армавиром.
В латвийской Скрунде после проведения испытаний в 1991-ом году начались великие гуманитарные преобразования. Станцию взорвали по указке заокеанских миролюбивых сил. Теперь они, хвалёные миротворцы, свои самые мирные станции в истории человечества по Европам размещают. В том числе и в той же Латвии.
А в Латвии что ж?
Там гражданские объекты, такие, как ВЭФ и РАФ, вагоностроительный завод разрушили уже сами латыши, воодушевлённые собственным правительством. Помнится, министр промышленности Латвии очень рьяно кричал по телевидению, что, уничтожая эти предприятия, латышский народ освобождается от оккупационного прошлого. Знаешь, это напоминает мне мрачную античность, когда рабы приводили в негодность предметы и орудия труда, считая их одними из основных условий своего бедственного положения. Те ещё луддиты [30 - Салеев имеет в виду восстание луддитов в 1779-ом году, случившееся в Манчестере и направленное против повсеместного использования ткацких станков], ёлки-иголки!
Хорошо, согласен. Дядю Сэма лучше послушать, если сам ни черта не можешь, кроме как надуваться индюком от национального величия. Но ВЭФ и РАФ-то здесь причём? Отреставрируйте здания, оснастите новым оборудованием, перепрофилируйте, разделите, если нужно. Вот вам и возрождение промышленности. Зачем нужно было мощнейшую инфраструктуру рушить. Так ведь нет, необходимо всё до основанья, так сказать… А затем? В том-то и дело, что западные инвесторы вовсе не спешат делать это ЗАТЕМ, а у самих – просроченные шпроты в масле вместо финансов.
Вашингтонский обком лишь только изобразил желание сделать телодвижение в сторону Риги, а местные парламентарии уже вострепетали от счастья. Вот оно – идёт большой добрый инвестор, который поднимет с колен национальную индустрию и культуру так дико и неистово «разрушенные» подлыми восточными оккупантами.
А на деле что вышло?
Психология раба в латышском правительстве, возглавляемом заокеанскими засланцами, привела к тому, что собственная промышленность разрушена, если не считать ОБЕЩАНИЙ от вашингтонских запевал построить ЧТО-ТО гигантское, причём на таких замечательных условиях, что латыши ещё долго будут расплачиваться за то, что у них арендуют землю. Причём не только в переносном смысле.
Правда, американский чёрный бизнес по распространению в Европе афганских наркотиков успешно отмывает деньги через латвийские банки, потирая руки и заявляя, что если бы Латвии не было, её бы следовало придумать. Но толку для государства от этих наркотиков, сам понимаешь, афро-американец начхал, не при Обаме будет сказано.
Продукции латышской в Европу путь заказан, там своих ухарей-купцов хватает, курортом мирового значения Юрмала покуда не стала. Культуру латышскую никто в мире знать не хочет. Вот скажи мне, кто в Европе помнит Райниса или Аспазию? А думаешь, когда-нибудь захотят их вспомнить? Культура превратилась в придаток вечных и однообразных мюзиклов, народ побежал из страны.
Театры закрываются. В кино можно увидеть третьесортный Голливуд с вечными стрелялками и отсутствием души. Культурный уровень населения падает. И качественный и количественный состав его тоже.
За полтора десятилетия свободы из страны, где проживает чуть больше двух миллионов, безвозвратно выехало свыше двухсот тридцати тысяч (10 % всего населения). Уезжает, кстати сказать, самая работоспособная часть коренного населения, чтобы украсить своим присутствием страны Европейского союза. В связи с последним обстоятельством доля неграждан повышается. Скоро она уже перешагнёт двадцатипроцентный рубеж. И где, в какой ещё стране мира правительство так усиленно игнорирует пятую часть своего населения? Ходить по граблям – старинная латышская забава? Зато – демократия до небес: хочешь называй Россию страной-агрессором, хочешь – уцелевшим во время войны фашистам славу воздавай!
И что же получается? А то, что сделали Латвию бананово-шпротной республикой на потеху Евросоюзу. И началось всё со Скрунды.
И в Мукачево чуть не случилась такая же история. Хорошо ещё у российского военного руководства ума хватило заключить межправительственное соглашение по совместному использованию тамошней РЛС – как Украиной, так и Россией. Только очень скоро центр слежения передали из министерства обороны Украины в Национальное космическое агентство. И попёр НАТОвский инвест в Мукачево. Нет-нет, не в финансовом смысле, а в лице любопытных военных. Милое дело.
А наРАДАвавшиеся незалэжности депутаты и повелели изгнать из РЛС всех оккупантов. Нет, не НАТОвских наблюдателей, а российские боевые расчёты. Господа же из НАТО – самые разлюбезные друзья. Они только присвистнули, и вот вам пошла нарезка летающих стратегических комплексов ТУ-160 на металлолом. 44 «белых лебедя» – как с куста. Не мы, как говорится, их строили – оттого и ломать несложно, поскольку сердце не ёкает.
А если подумать, украинцы сами себя в большей степени и оккупировали. Ещё их немного оккупировали грузины, латыши, русские, эстонцы, татары и много других народов, населяющих СССР.
Я всё жду, когда начнут говорить об оккупации Украины Польшей, Австро-Венгрией, но, видно не дождусь, поскольку психология раболепия прочно засела в подкорку многих украинских политиков. Им за счастье поставить памятник разгромленному под Полтавой завоевателю Карлу XII-му или объявить Никиту Сергеевича, подарившего Крым (вместе с этими несговорчивыми татарами!) Украине, пособником российских оккупантов.
Впрочем, не стану больше крыльями махать. Всё равно те, кому адресовано, слушать не станут, остальным же и без меня это понятно.
А в Мукачево, в центре ПРО и ПКО (противоракетной и противокосмической обороны) я бывал ещё в бытность свою прапорщиком. В отпуск ездил к другу. Мы с ним в Печоре два года отслужили, а потом его перевели в Закарпатье. Он меня каждое лето к себе приглашал. И однажды я взял да приехал.
Помню, поднялся с автобусной остановки в горочку, где часть стоит, и почти сразу узнал её. По одному проекту, видать, с нашим военным городком в Печоре возводили. Только природа здесь другая. Богатая и просто-таки упоительная. Да ещё вместо нашего монстра – «Дарьяла», узконаправленные антенны типа «шалаш».
Друг меня на КПП встретил, пропуск оформил, а потом говорит:
– Сейчас шмотки кинешь в гостинице (неженатые офицеры жили в общежитии гостиничного типа), а потом сходи в марчу за выпивкой, а то мне некогда, начальник штаба на правёж вызывает.
– А где я найду эту… как её… марчу?
– Выйдешь с КПП, налево свернёшь. Там тропинку среди деревьев приметишь. Вот по ней – прямиком под горку. Спустишься в деревню, там и марча.
– А марча – это что?
– Да любого спросишь, покажут.
Сказал и убежал за звездюлями в штаб. Прапорщик без звездюлей всё равно, что рыба без плавательного пузыря, незамедлительно грустнеет и на дно идёт. А сразу после накачки «куски» и выглядят свежо, и копытом бьют, будто породистые рысаки, и службу несут исправно.
Тропинка вывела меня непосредственно к жилью. Деревенька ухоженная, красивая. Кругом цветочки в клумбах, дорожки у домов цветным песком отсыпаны, на улице самый настоящий асфальт, а не как в части – плитуар. Как, ты не знаешь, что такое плитуар? Это когда дорога вымощена дорожными плитами, уложенными без подгонки, то есть, как попало и, к тому же, на неважно спланированную поверхность. Ага, точно: живём мы здесь в воинской части хорошо, так нам и надо!
И не только улицы внизу прекрасно выглядят, дома в деревне тоже как с пасхальной открытки, блистающей видами Нижней Саксонии. Крыши черепичные, стены белого кирпича, кое-где плиткой декоративной украшенные. Лепота.
Встретил я гражданскую старушку, следовавшую мне навстречу, и спросил, мол, где тут у вас марча, бабуля? Она мне рукой указала направление, а от себя добавила:
– Иди туда сынок, как увидишь деревянное здание, – значит, пришёл. Это и есть марча. Ни с чем её не спутаешь.
И точно – среди красивых, на загляденье, домов марча смотрелась чем-то инородным. Словно бельмо на глазу выглядела. Покосившееся деревянное здание, больше походившее на обычный сарай. На потемневшем от времени фасаде висела аляповатая табличка, исполненная быстровысыхающей краской через неаккуратно вырезанный трафарет. Она гласила, что здесь находится магазин.
Зашёл я внутрь. А там, кроме хлеба да кое-каких консервов, ничего не оказалось… из закуски. Зато ассортиментный перечень напитков потрясал воображение советского человека и заставлял трепетать священной дрожью странника в пустыне, вышедшего к долгожданному оазису. Одного только пива сортов сорок. Да и водки, наверное, не меньше. Так ведь было же ещё и вино. Даже сейчас, когда мы ко всему привыкли, посещение ТОЙ марчи не показалось бы рядовым событием. А тогда… для обычного прапорщика советской армии… Можешь себе представить?
Точно в сказку попал…
Навстречу мне маленький господин выскочил. Именно господин, а не товарищ, это я сразу понял. Ростом, пожалуй, меньше меня. Я-то, как ты можешь немедленно убедиться, далеко не великан, а этот так и вовсе лилипутом казался. Только невероятно ухоженным и интеллигентным. Белый верх, чёрный низ. На шее бабочка «кис-кис», во рту скромная золотая фикса, на голове роскошная седоватая шевелюра с начавшей расти тонзурой посередине. На маленьких, не больше 38-го размера, ножках продавца сияли лакированные концертные туфли, идеально натёртые бархоткой.
Господин буквально расстелился передо мной, своим единственным покупателем:
– Что пан желает?
– Пан желает водки, да побольше…
Когда я уже закрывал заполненную «огненной водой» сумку, спросил, отчего так странно называется заведение, где, собственно, состоялся акт закупки спиртного. И тогда продавец, тяжело вздохнув и смахнув невидимую миру слезу, рассказал мне удивительную историю:
– Пан знает, что эта деревня немецкая? Точно, пан, Вы очень наблюдательны. Появилась она здесь давно-давно, ещё во времена императрицы Марии Терезии и короля-воителя Фридриха Второго, прозванного за его деяния Великим.
Земля эта часто переходила из рук в руки, но в деревне всегда жили только немцы. И как думает пан, не хотели бы очередные завоеватели всякий раз спалить её, а жителей по миру пустить? Пан понимает правильно – хотели…
А почему они этого не делали, любезный пан? Я Вам скажу. Всё оттого, что в деревне жила Марча. На самом деле, конечно, никакая не Марча, а самая настоящая девушка Марта, просто на местном диалекте так звучит это замечательное немецкое имя. И была наша юная фройляйн настолько хороша собой и так нежна, что ни один мужчина не мог перед ней устоять.
Ибо, как только новый завоеватель ступал в пределы нашей деревни, он сразу бывал очарован славной девицей Марчей. Жила она немного на отшибе, гнала шнапс и потому, наверное, никто не мог обойти стороной её дом. Никому не отказывала Марта ни в водке, ни в любовных утехах.
И пусть скажет мне пан, захочет ли самый воинственный завоеватель сжигать деревню, где живёт настолько прекрасная фройляйн? Вы верно мыслите пан, именно так оно и происходило. Все завоеватели немедленно сами оказывались захваченными в сладкий плен двух очаровательных рук, ещё более очаровательных ножек, рыжих, как пламя, волос и зелёных глаз размером с австрийскую монету достоинством в 1 флорин, отчеканенную в 1891-ом году на Венском монетном дворе, и глубоких, как Северное море у берегов Норвегии.
Шли годы, Марта старела, но у неё была дочь, которая по чудесному стечению обстоятельств также охотно откликалась на имя Марча. И опять Вы всё точно угадали, пан: дочь заняла место матери. Потом нашу Марту сменила ещё одна, потом ещё. Хотя… вполне возможно, кое-кого из красоток звали как-то иначе. Какое, в сущности это имеет значение, пан?
И так длилось до недавней поры. Только теперь уже новая Марта не сама готовила шнапс, а торговала в продуктовой лавке. Ой, пан, зачем Вы гневите Езуса Христа? Не называл я советских солдат завоевателями, Вы сами себе это придумали…
Но то, что последняя Марча продолжала жить с военными из той части, что стоит на горе и не отказывать им в шнапсе в любое время суток, так то верно, пан. О, Вы интересуетесь, что же стало с Мартой потом? В неё влюбился один порядочный офицер, из тех, что умеют играть на фортепьяно и читать Гёте в подлиннике, о, Матка Бозка! Да так крепко влюбился этот молодой человек, что взялся её ревновать ко всем ночным посетителям. А разве могла девушка нарушить вековую традицию, пан? Не нами установлено, не нам ломать, не так ли?!
И однажды офицер набрался храбрости, пришёл к ней ночью, попросил водки. Выпил, потом овладел Мартой, как самый смелый любовник. Затем одел чистое исподнее, гладко выбрил лицо… О, пан, у меня не хватает слёз, чтобы выплакать это горе! Да… да… он застрелил её из табельного оружия, а потом застрелился сам. Если пану любопытно, он может найти могилу последней Марчи на лютеранском кладбище… там, за кирхой (господин махнул в неопределённом направлении). А место, где жила и торговала Марта, стало называться марчей с той поры. И это единственная память о ней… Езус Мария…
– Это были Ваши отец и мать? – неожиданно ляпнул я несусветную глупость, прерывая господина с опухшим от слёз носом.
– Не зразумею, пане. Meine Ausgangssprache ist deutsche! [31 - Meine Ausgangssprache ist deutsche! (нем.) – Мой родной язык немецкий!]
Когда я выходил из марчи, господин слегка приободрился и внезапно вспомнил, что немного владеет русским:
– Спасибо пану за визит!
– И Вам не хворать, уважаемый….
//-- * * * --//
Славка немного подумал, а потом закончил свою историю так:
– Что-то в последнее время начали америпиндосы вновь травить свой народ страшными сказками о русской угрозе. Испугались, что начнут люди интересоваться, кто же их убивал во Всемирном Торговом Центре без зазрения совести, прикрываясь мифической «Аль-Каидой», отвлечь ещё одним мнимым врагом захотели.
А тем, кто в анус с восхищением этим политическим простакам дышит, я бы поостеречься посоветовал, поскольку эпоха заокеанского масоно-фашизма уходит в прошлое, где благополучно покроется навозом саакашвилистых восторгов.
Была бы жива Марта и её марча из-под Мукачево, кто знает, так бы лезли туда НАТОвские бойцы или, наконец, проснулись в них живые люди, в этих бездушных простаках (простота хуже воровства, вы не забыли?), которых дёргают за ниточки неведомые силы мирового оболванивания…
Наживка
Ты же помнишь, что я складом запчастей заведовал и технических жидкостей, когда с помощью простого армейского пайка советского прапорщика целую семью содержал в достатке. Не как Иисус, конечно – тому пятью хлебами удавалось полстадиона накормить. Но сыты у меня дома были все. Почему? Да просто я никогда не забывал прописную истину – всё, что создано руками советских людей, принадлежит институту прапорщиков. Шутка. Её часть.
Однако и в те благостные времена раз в год приключались у нас в части крайне неприятные события, в результате которых волосы у меня на груди поседели раньше положенного срока. Не стану ходить вокруг да около, не буду дразнить твоё воображение, скажу прямо – случалось это в тот период, когда заведующий продуктовым складом (тоже, кстати, прапорщик) уходил в очередной отпуск.
Тебе, конечно, не понять всей моей грусти. Ты просто никогда в жизни не управлялся с продуктами, которых на складе не то, что с горочкой, но под самый потолок. Вообрази себе такую картину – каждый день в столовую две туши говяжьи предоставь, две-три коробки макарон, полкуля крупы, три-четыре килограмма масла, десять пачек маргарина, пару мешков картошки, а то и три. И это если не комплектовать недельные пайки для офицеров и «вольняшек». Целый день голова кругом. По складу солдатики-срочники шастают, что-то подносят, что-то выгружают, что-то в столовую тащат. И за всеми пригляд нужен, народ-то в армии ушлый – чуть зазеваешься, уже сам без штанов стоишь, невзирая на прошлые заслуги, и готовишься к неплановому денежному начёту со стороны финчасти. А ведь, кроме этакой-то сомнительной радости, и свои два склада с ЗИПом и расходными материалами тоже не бросишь.
Такая, понимаешь, напряжёнка, что вся спина в мыле, не говоря уже о колокольцах. В эти богоданные дни поневоле начинаешь считать, сколько же твоему складскому брату-прапорщику осталось в отпуске прохлаждаться, делая пометки дрожащей рукой в разлинованной тетрадке для несложных арифметико-логических операций приобщения к материальным ценностям державы.
Ну, да… Не без этого. Скрывать не стану – в условиях дефицита мяса и других продуктов позволял себе некоторые излишества. Но не наглел, ни боже мой. А что, прикажешь бесплатно эту лямку тянуть? Доплат нам никаких за подмену не полагалось. Командир части так, собственно, и говорил:
– Какая, к чёрту, доплата! У вас разве рук нет, товарищ прапорщик, и задница на месте головы, коли вы не можете свой дополнительный труд на благо Отечества обеспечить получением натурального продукта?
Мне второй раз повторять нет надобности. Я парень смышлёный – сразу расчухал, что с каждой тушки, что в столовую оттаскивают, можно хороший шматок оттяпать. Для этого только и нужно, что заранее, за сутки до передачи по накладной, мясо из морозильной камеры вытащить. Как для чего? Чтобы резать аккуратно, без видимых следов. По размороженному.
Что? О чём ты говоришь? Какое там взвешивание! Мясо у нас по головам считали. При получении с мясокомбината общий вес делили на количество туш, получали среднее. По нему и списывали. Это только к предстоящей ревизии перевесом занимались. И ничего, практически всегда всё соответствовало. Плюс-минус пять килограммов – поправка на ветер. На какой, на какой? На северный. Который из замороженного продукта воду заледеневшую выветривает методом сублимации. Целая наука подобной хозяйственной деятельностью на продуктовых складах занимается. Это вам не в шкапчике сидеть, ёлки-иголки! Какая наука? Кибернетика, чтоб я так жил!
Так вот, ты мне слова вставить не даёшь, капитан ВВС в отставке. Совсем своими вопросами извёл. Слушай лучше, дядька травить станет. Раньше всё присказка была, а теперь самую суть изолью, как фонтан «Самсон, разрывающий пасть льву», что в Петергофе. Видел, наверное?
В тот год пришлось мне бразды правления продуктовым складом в конце марта принимать. В общем, обычное дело – предстояло полтора месяца нелёгкого труда на сплошных нервах. Почему да почему? Сам, что ли, неграмотный, догадаться не в состоянии? Иной раз начальство такие загадки задаёт, что ни одной принцессе Турандот с похмелья не придумать. Скажем, приезжает какая-нибудь комиссия из генерального штаба или штаба РВСН (ракетные войска стратегического назначения, прим. автора) с проверкой, а ты изволь им полкоровы к столу выкатить, изыскав «подкожные» резервы. Это вам не полкилограмма с ляжки отрезать, другой уровень.
Не стану все секреты выдавать, как и почему, чтобы не заставлять нынешних складских армейских службистов краснеть и вставать в неудобную для ведения оборонительных боёв позу.
Сам понимаешь, что не только отцы-командиры проверок не любили, но и наш брат, прапорщик. Наверное, с ещё большим энтузиазмом.
Вот ты мне говоришь, дескать, и родное офицерское сословие меня должно было напрягать своими притязаниями на сверхпайковые продукты. Здесь ты ошибаешься. Местные всё больше в столовой подвизались, там попроще даже, чем на складе овеществить насущные запросы советского воинства. А каким образом на камбузе списание проводилось, я и не знаю вовсе. Не моя епархия.
Ага, значит, только малютка-апрель безуспешно сдал свои позиции, перешедшей в последнюю атаку зиме, сразу же на горизонте обозначилась комплексная проверка из округа. У меня же – как на грех – в это время что-то с промышленным холодильником при продуктовом складе случилось. Аммиак весь улетучился. Хорошо ещё никто из бойцов, что у меня при объекте в качестве грузчиков службу несли, не отравился.
Вот не было печали, так тут тебе и министр обороны готов своих сатрапов наслать, и форс… далеко не мажорный в продуктовых закромах части повеселился. Доложил я по команде всё честь по чести. Так, мол, и так – срочно нужно морозильную камеру ремонтировать, а не то без продуктов останемся в одночасье.
Начальник штаба посмотрел на меня невыспавшимся красным глазом – видать, серьёзно и тщательно к приезду комиссии готовился, печень ректификатами разминая – и спросил:
– Много там мяса-то?
– Не особо, – отвечаю, – тонны две всего осталось. Да ещё двадцать ящиков кур замороженных.
– Не ко времени ты подъехал, товарищ прапорщик. У нас тут учения полным ходом. Все, начиная от рядового, заканчивая полковником, репетируют достойную встречу родного командования. Вот уедут проверяющие, тогда разберёмся.
– Товарищ полковник, уже может быть поздно. Испортятся продукты.
– Вот ещё… выдумаешь тоже – испортятся. Мы отопление на складе выключим. А ты всю мясную продукцию из морозильника вытащишь и туда перенесёшь. На улице мороз. Температуру в помещении с наружной сравняем на раз. Ничего не пропадёт.
– Так ведь крысы, товарищ полковник.
– А мы с «губы» провинившихся заставим гонять грызунов, чтоб неповадно было… И тем и другим!
– Мне бы людей, чтоб мясо вытащить…
– Нет у меня людей. «Губари» территорию пока в порядок приводят. Каждый человек на счету! Возьми из санчасти, должны там быть больные… ходячие… условно.
Делать нечего, приказ надобно исполнять. О том, как мы вдвоём с доходным армянином, которому поставили диагноз «острый кишечный колит», перетаскивали две тонны мяса, не считая мороженых кур, на расстояние сто метров, рассказывать не стану. Забавного в том мало. Бедный солдатик, столько он от меня «ебуков» наслушался, что, наверное, на всю жизнь хватило.
И вот цель достигнута. Туши лежат на поддонах, ящики с курами здесь же, а два приговорённых к пяти суткам «губы» бойца гоняют вокруг крыс всеми доступными средствами. Я парням сразу выдал тушёнку и рыбные консервы из заначки, чтоб соблазна не было костёр ночью в складе разводить с целью – курицу зажарить.
Ребята попались понятливые, озорничать не стали. Да и службу несли усердно. Я уже начал подозревать, что всё прекрасно закончится. Через два дня приедет комиссия; стало быть, к концу недели кто-нибудь займётся ремонтом холодильника. Вот всё и наладится.
Так бы и случилось, не наступи внезапная, какая-то несеверная весна, сопровождаемая резким повышением температуры. День удалось выстоять, а к вечеру следующего чувствую – беда. От кур пошёл гадкий душок. Мясные туши покрылись противной слизью. Ещё немного – употреблять в пищу эту говядину станет весьма опасно.
Снова с докладом к начальнику штаба. А тот ничего слушать не желает. Орёт на меня, как на пса шелудивого:
– Прапорщик Салеев, твою мать, завтра комиссия прилетает, а ты со своей хернёй лезешь! Я же тебе по пунктам рассказал, что делать.
– Товарищ полковник, мясо портится на глазах. Не дай бог, кто-то из комиссии пойти по складам вздумает…
– А чего молчал, сукин сын? Сразу доложить не мог?
– Я и докладывал.
– Сколько вас учить, контрактников недоделанных, комиссия – прежде всего. Бойцы могут и тухлятину поесть. А вот все возможные последствия обнаружения непорядка на территории необходимо исключить!
На складе бойцы-крысобои уже изрядно нервничали, ощущая неземные ароматы по-весеннему зеленеющих кур. Начальник штаба приказал служивым немедленно дислоцироваться к дежурному офицеру для получения дальнейших инструкций по дальнейшему прохождению ареста, а меня схватил за грудки и принялся ввинчивать в подсознание команды методом акустических возмущений атмосферного столба:
– Слушай приказ, прапорщик! Ставлю боевую задачу. До приезда комиссии все последствия твоей халатности, ликвидировать. Мясо уничтожить, чтобы и следов не осталось. Делать всё скрытно, без свидетелей.
– А помощников мне…
– Без свидетелей, ты разве глухой! Сумел довести до такого, сам лично и устранишь!
– Товарищ полковник, а как же списать…
– Я поговорю с начфином. Удержим всё из твоей зарплаты. Вопросы?
– Вопросов не имею!
– Приступать к операции, как только стемнеет!
Домой в тот день я, естественно, не поехал. Остался в части, дожидаясь темноты. А сам всё думал – как же поступить. Если запалить костёр, то следы всё равно останутся. Не сгорит столько мяса до утра. Да и скрытность будет нарушена.
Мысли то и дело прерывались страшными картинками того, как из моего денежного довольствия начнут удерживать половину, чтобы погасить недостачу, в которой, по большому счёту, я виноват не больше начальника штаба. Стоп! Так я же писал письменный рапорт о поломке морозильника и… даже… зарегистрировал его у секретаря. Ага, ещё покувыркаемся. Всё не так плохо.
Такой малости, как надежда, порой совершенно достаточно, чтобы задать мыслительному процессу нужный вектор в вещественной, а не мнимой части пространства. Через полчаса я уже совершенно точно знал, что буду делать, и немедленно приступил к реализации своего плана.
Ещё до наступления сумерек выдернул из больнички мающегося животом армянина. Без свидетелей, товарищ полковник, желаете всё моими руками подчистить? А вот и хрен вам навстречу, уважаемый. Афишировать не стану, но и голову на плаху добровольно склонять не намерен.
Вдвоём мы отошли за склад метров на пятьдесят, разгребли снег и стали копать яму. Земля оказалась промёрзшей сантиметров на сорок. Зато дальше дело пошло хорошо. Фонари я приготовил, ну да, шахтёрские с автономными аккумуляторами. Но они нам не понадобились. Лунного света вполне хватало.
Часа через четыре, когда яма была готова, перевезли туши и ящики с курами на заранее приготовленной тачке. На ней обычно тяжёлые приборы из лаборатории на склад перевозили и обратно. Пришлось закрыть глаза на то, что тележка пачкается, даже под брезент всякая гадость просачивается.
Закопали мы испорченные продукты очень быстро. Теперь оставалось придумать, как избежать интереса со стороны собак. Нет, в части у нас их не было, но могли просочиться через периметр какие-нибудь посторонние.
Оказалось – нет ничего проще: поверх ямы уложили на поддонах шифер, который сняли бойцы из роты охраны со складских крыш ещё осенью. Подвинули мы это богатство с места на место совсем немного. Никто и не заметит. Бывший в употреблении шифер, говоришь? Да, но выбрасывать команды не поступало. Ждали начала дачного сезона – вдруг кому-то из офицеров пригодится.
Завершив выполнение боевого задания, мы отправились на склад, где выпили чаю с припасённым для особых случаев венгерским конфитюром «ассорти». Отблагодарив своего подельника консервами и отправив на больничную койку долечиваться, я прикорнул прямо за столом.
Разбудил меня громогласный рык начальника штаба:
– Прапорщик Салеев, вы офицера не видите? Почему честь не отдали?
– Так точно, товарищ полковник, офицера перед собой не вижу.
Полковник был настолько возбуждён в канун приезда комиссии, что не заметил прямого хамства в свой адрес. Внимательно обошёл склад, а потом спросил:
– А где гнилое мясо?
– Никто этого не знает, товарищ полковник! Кроме… двоих…
– Ты мне эти шутки брось! Если что, зарою. Так и знай.
– Не забудьте и мой рапорт при этом к делу приобщить…
– Какой рапорт? Нет его… Не было, то есть…
– Станете журнал регистрации переписывать, товарищ полковник?
– Ну и жук ты, Салеев! Ещё попляшешь у меня… Думаешь, самый хитрый? Ничего-ничего, когда возместишь ущерб, тогда не так запоёшь.
Последние слова начальника штаба потонули в зубовном скрежете и прозвучали не очень зловеще, не так как хотелось полковнику. Одно недоумение, а не начальственный гнев.
Закончилось всё благополучно. Более чем. Короче говоря, никто с меня убытки взыскивать не стал. Мясо списали как поражённое особым видом биологических грибков-сапротрофов. Холодильник отремонтировали, а начальника штаба перевели в другую часть. Боец срочной службы из Армении, мой помощник поневоле в деле погребения, в конце мая демобилизовался и однажды даже прислал мне посылку с грелкой домашнего коньяка и лесными орехами. Писал, что с животом у него всё нормально, но после армии стал вегетарианцем – на мясо смотреть не может.
А тут уже и лето пришло в наши северные палестины. Шифер потихоньку развезли по дачам, а на его месте выдурила высоченная, в полтора человеческих роста, трава. До середины августа её два раза выкашивали.
И можно бы считать, что истории моей конец, да не тут-то было. Зашёл как-то ко мне на склад командир части. Не просто так из любопытства или из вежливости, а за спиртом. На рыбалку наш «отец родной» отбывал с гостями из Москвы. Не знаю, почему, только захотелось полковнику со мной поделиться. Наверное, настроение благостное оказалось.
– Завтра генерала из штаба РВСН повезу порыбалить. Местечко хорошее. Просто прелесть. На спиннинг хариус в очередь встаёт, чтобы клюнуть. Только вот беда – генерал-то столичный старой закалки, на удочку любит ловить. А в наших местах только на червя и поймаешь. Никакого теста, никакой крупы. А где их сейчас накопаешь, червей этих. Лето жаркое было, почти без дождей. Сегодня бойцы у меня три часа валандались – полгектара перекопали, ни черта нет. Не знаешь, Слава, где можно червей найти? А то прямо неудобно перед гостем…
– Не знаю, товарищ полковник.
– Жаль… Я чего спросил-то – мне сказали, что ты тоже на удочку любишь ловить.
– В этом году всё никак не удавалось выбраться.
– А-а-а… ну, ладно. Что-то придётся придумать. Или, может, спирта побольше взять? Чтоб – генерала сразу с копыт долой. А там уже и не до рыбалки.
– Товарищ полковник, не нужно ничего придумывать. Я, кажется, знаю, где взять червей. Правда, не дождевых.
На месте захоронения сгноённых по весне продуктов и в самом деле оказалась великолепная колония опарышей. Полковник меня буквально расцеловал.
– Откуда здесь такое… такое… богатство? – только и мог произнести командир части.
– Это мы здесь отходы из столовой закопали… частично… которые на свиноферму не вывезли… – не стал я вдаваться в подробности.
– Вот ведь… научились у нас прапорщиков готовить. Из такого, порой, говна, что просто диву даёшься. Ничего-то у них даром не пропадёт, ничего без пользы не стухнет. Наградить тебя, Слава, полагается за находчивость! Только, смотри, никому больше это место не показывай, а за мной не заржавеет.
– А в каком виде наградить, товарищ полковник? – осторожно поинтересовался я.
– Эх, ты… суета тележная! Послужи пока, а там всё сам увидишь, – только это и сказал.
Награды я ждал ещё года два, а потом мой контракт закончился: так я и ушёл на «гражданку» без единого ордена. Когда анкетные данные в отделе кадров потом заполнял при устройстве на работу, даже взгрустнул ненароком, ставя прочерк в графе «правительственные награды».
Обидно же, ёлки двадцать… Кстати, о ёлках…
За ёлкой
– Я слышал, у вас много платят…
– Мне хватает.
– А сколько всё-таки?
– Все мои. Я, во-первых, подписку давал, а, во-вторых, у тебя же ничего не выпытываю.
– Вот, блин, Слава… Подписку ещё приплёл. Секретный сотрудник, что ли?
– Секретный, не секретный, а коммерческая тайна – прежде всего!
– Ну, хорошо, не говори. Я знаю, что вам платят много. Чего машину не купишь?
– Как научусь толком пешком ходить, немедленно приобрету себе тачку, чтоб деньги в ней возить. А машина-то мне за каким, извините за выражение, биномом?
Автомобиль летел по гололёду с тридесятым присвистом. Человек за рулём чувствовал свою несомненную предновогоднюю правоту, но ему не хватало интеллекта, чтоб подчеркнуть люмпенское превосходство позавчерашнего пролетария, над работником умственного труда, моим другом Славкой Салеевым.
Слава опаздывал на работу, автобус, как водится при цейтноте, приехать не спешил, но тут подвернулся старый знакомый, счастливый владелец побитой дальневосточной молью и северной коррозией «Мазды». Повезло – повёз. И вот впереди уже показалась цель путешествия – здание аэровокзала.
И тут что-то случилось на проезжей части пролетающей мимо (по своим делам) эволюции. Удар. Толчок. И некуда деваться. Так, а, может быть, почти так спел однажды известный классик авторской песни, иначе говоря – всенародный бард Советского Союза.
Оба героя, водитель и пассажир, завалились набок. Вместе с автомобилем. Вылезать на свет божий пришлось через одну дверь, ту, которая со стороны пассажира, поскольку вторую заклинило невероятно неудачно появившимся на обочине плотным сугробом. Салеев отряхнулся и воткнул в тугую плоть морозного воздуха риторический вопрос:
– И ты предлагаешь мне купить машину! А вот тебе – иллюстрация о вреде автотранспорта. Не успеешь среагировать на текущие обстоятельства современной действительности, и уже в кювете валяешься. И ты хочешь, чтоб я всякий раз платил за эвакуатор, замену шаровой опоры и т. п.? Ты вот говоришь, что на крайняк, машину можно использовать в качестве блядовозки. Вижу теперь, что точно насношаешься, только не с бабами. А впереди-то год Быка! То есть, травка и тёлки! Некогда под автомобилем валяться, будто других дел нету.
//-- * * * --//
К утренней селекторной планёрке Славка всё же успел. Только потный и красный, невзирая на забортный морозец. Видать, бежал последние метры в унисон дыханию северо-восточного ветра. Таким возбуждённым и мокрым я его и застал, когда пришёл на работу сам.
– Так спешил, что позавтракать не успел, даже кофе не попил, – сказал Салеев.
Заварили чай и заговорили о ёлке, мол, пора её уже и ставить – до Нового года меньше недели осталось. Именно после этого замечания Славка и ударился в воспоминания. Характер производственной деятельности дежурного персонала автоматизированного объекта таков, что иной разговор с чаепитием только на пользу. А с хорошим человеком – подавно.
– Как ты знаешь прекрасно, сейчас проблем с выбором искусственных ёлок нет, а в те далёкие времена, когда моим сыновьям хорошо постриженный английский газон мог показаться дремучим лесом, в канун Нового года необходимо было отправляться в лес за зелёной принцессой детского праздника. Это в больших городах – ёлочные базары, полные корявых сосен и дорогущих кедров, а в наших палестинах – всяк гражданин сам себе праздник устраивал при помощи топора, пилы и браконьерской удачи. Впрочем, Фортуна тогда редко какому нелегальному порубщику изменяла, поскольку о партии «зелёных» никто и не слыхивал. Из зелёного в СССР водились тогда отнюдь не доллары, а обычные «трёшки» рублёвого насыщенного содержания, летом – кузнечики, зимой же – те самые новогодние деревья хвойных пород.
Да, кстати, заговорил о сыновьях, а ведь ошибся. Я же тогда в СМП-234 работал главным энергетиком, следовательно, Серёжка – младший – ещё не родился в то время. Но разницы большой нет – одному ребёнку праздника хочется ничуть не меньше, чем двоим. Стало быть – изволь, папаша, ёлочку принести и украсить её самым сказочным образом.
Помню, так совпало, что день 31 декабря по календарю выходным оказался. Последняя рабочая смена – тридцатого. Контора у нас на левом берегу Печоры была, в посёлке Изья-ю, если помнишь. Каждый день туда приходилось ездить на рабочем поезде. От вокзала минут тридцать пять-сорок пилить, от платформы же «Макаронная фабрика», правда, чуть меньше. А в общей сложности – около полутора часов езды. Печора – не Москва, очень уж долго получается по нашим меркам, но деваться некуда, поскольку работа приличная, оклад жалованья не в пример другим строительным организациям позначительней будет.
Контора наша на краю посёлка располагалась. Одноэтажный барак, несколько балков и пара вагонов в тупике. А за ней, за конторой, то есть, болото круглое, диаметром с полтора километра. Летом-то оно топкое, зато зимой замерзает за милую душу. Стоит болото преодолеть, там и ельник отменный. Деревце для дома на ночь новогоднюю выбрать – как два пальца об асбест.
Вот я себе и думаю, что в обеденный перерыв сгоняю в лесок, пока светло. Немного пораньше уйду. Как раз и успею обернуться. План есть, пора его реализовывать. Да не всё так просто оказалось. С утра на пленэре тишь стояла бархатная, можно сказать – изумительно в воздусях. А часам к одиннадцати вьюга разыгралась не на шутку. Правда, когда в лес на лыжах шёл, всё было прекрасно. Ветер в спину подгонял – милое дело.
Выбрал я пушистое деревце, спилил аккуратно и в обратную путь-дорогу отправился. Только тут и ветер сменил генеральную линию. Если б в лицо дул, всё бы хорошо, а то – сбоку принялся на меня наваливаться. Укрыться негде, идёшь по болоту, гладкому, будто блюдо, в одной руке пила, в другой ёлка. Тащишься, будто глупый пингвин, а тебя вбок-то и валит. Парусность большая, на ногах не устоять.
Как только я первый раз пытался из сугроба подняться, мне это удалось достаточно просто, уж не знаю, почему так вышло. Зато потом накувыркался вдоволь. На карачках расшаперишься, пытаешься встать, а тебя снова вниз, в свеженькую лыжню сдувает. И опереться-то не на что. Разве только, догадливый ты, – именно на ёлку!
Короче говоря, когда я в своём кабинете обозначился, был мокрый весь, будто мышонок после купания в тазу с водой. И бросало ж меня – то в жар. То не в жар!
Всё с себя снял и на батарею отопления вывесил для просушки. Сам переоделся, во что под руку подвернулось: была какая-то спецодежда в шкафу на моё счастье. Переоделся и только тогда стал свою добычу рассматривать. И тут – вместо радости и восторга от красоты неземной – испытал сильнейшее разочарование. Все-то веточки на моём трофее поломаны, хвоя осыпалась частично. Жуткое зрелище. И ничего, собственно, в том удивительного – сколько раз мне моя ёлочка из снега подняться помогала – не сосчитать. А вес у меня хоть и поменьше, чем у трёх толстяков, но, всё-таки, не бараний. Вот теперь и додумай, что я вместо новогоднего дерева в контору притащил.
А тут и смеркаться принялось, по-зимнему быстро и споро. Поезд рабочий отправлялся в шесть вечера, так что теоретически я ещё успевал разжиться новой ёлкой. Рабочий день короткий, так что уже в четыре можно отправляться в новую экспедицию. Но теперь-то без фонаря точно не обойтись, чтобы лыжню свою давешнюю разглядеть и дерево приличное выбрать, а не какое придётся.
Что ещё нужно с собой захватить, каким реквизитом экипироваться, чтобы не получилось, как в первый раз? Пилу лучше топором заменить – нести удобней. Для ёлки мешок необходимо взять и верёвку, чтобы спеленать родимую, парусность уменьшив. Одеться следует полегче, чтоб подниматься в случае падения оказалось не слишком так проблемно. Ага, ещё – нужно палку с собой лыжную прихватить, хотя бы одну. Верно-верно, елку-то поберечь надобно.
Всё так и сделал, как наметил. До ельника без приключений добрался. Где-то с краешку леса деревце завалил, вытащил на болотную гладь. Тут луна из-за тучки выглянула. Посмотрел я на добычу – опять неудача. В лесу при фонарном свете хорошо смотрелась, а снег когда с ёлки слетел, оказалось, что пушистость её почти на нуле.
Плюнул с досады, снова в ельник вернулся. Тщательно деревья на вшивость проверял. И наконец (о, чудо!), упаковал в мешок отменный экземпляр, классическая ель, практически без изъянов.
Обратная дорога была медленной и мучительной, я всё упасть на своё сокровище боялся, еле-еле лыжами шевелил, будто нерпа на сносях. Но донёс добычу до конторы без эксцессов. Только тут меня в очередной раз ожидала вереница разочарований. Во-первых, я снова был мокрым от пота – видно, очень много сил тратил на то, чтоб на ногах удержаться. Во-вторых, одежда на батарее – артефакт давешнего похода – ещё не просохла. В-третьих, рабочий поезд в Печору уже ушёл. Теперь, хочешь, не хочешь, а изволь дожидаться двух часов ночи, когда пойдёт пассажирский на Воркуту.
Но меня таким невезением в уныние не привести. Позвонил домой. Предупредил, что задержусь. Потом главному инженеру домой звякнул. Он как раз в посёлке жил, а не в городе.
– Славка, ты? Ёкарный гуталин, а чего не дома?
– За ёлкой ходил, а поезд уже ушёл.
– Так и хорошо! Я как раз тут в гости собрался. Подтягивайся к нам, а то там вместе с моей одни бабы. Не с руки мне в женском коллективе без компаньона кирять. Потом тебя на воркутинский посадим. Ну что, согласен?
– Пошёл бы, да одеть нечего. Сижу почти голый на палубе, как Робинзон после дождя, вся одежда промокла.
– Не переживай, подгоню я тебе что-нибудь. В следующем году отдашь, хех. Какой у тебя размер? Подойдёт. А рукава и брючины подкатаешь. Сейчас так даже модно.
Через двадцать минут я сидел в УАЗике главного инженера, упакованный в его же одежду. Ёлка осталась стоять в кабинете, отогреваясь с мороза. Одна мысль меня не оставляла: «Только бы не забыть её, когда поеду домой!»
//-- * * * --//
Проснулся я оттого, что кто-то жужжал над ухом, как назойливая муха. Уйди, уйди, насекомое! Не мешай мне спать. Но муха не унималась. Она хватала меня за подмышки, шевелила и всё время что-то монотонно бормотала с какой-то чудовищной неземной укоризной:
– Ты зачем эту палку в дом притащил? Весь коридор уделал, а ведь я убирала… Одежда чужая! Как на шуте смотрится. Хорошо ещё – трусы-то свои!
– Ты кто?
– Совесть я твоя. Верочка Ивановна, помнишь?
– Вот же, три шешнадцать, ничего не помню. А ёлку-ту я привёз?
– Эту?
Дежа вю! Не иначе. Смолистую клюку с обломанными ветвями я уже видел вчера два раза. Странно, а где тогда последний Новогодний релиз «Ёлки праздничной, свежевырубленной»? Неужели это она, моя раскрасавица? А что же случилось-то?
Позднее позвонил главному инженеру и выяснил, что в гостях я выпил граммов сто пятьдесят и захмелел, будто безусый юнец из подготовительной группы детского сада «Орлята Ильича». Понятное дело, организм целый день находился в стрессовой ситуации: то его потеть заставляли на студёном ветру, то скакать по кабинету почти неглиже, то снова в лес идти…
Меня уложили спать, а перед поездом влили в мой начавший заболевать организм ещё стакан водки, «для сугрева» и профилактики простуды. О ёлке вспомнили в последний момент, но бежать в контору было уже некогда, потому схватили некое подобие праздничного дерева, которое кто-то забраковал и оставил возле железнодорожной станции.
В дороге и это сомнительной красоты деревце подверглось испытаниям. Оно валялось по всему тамбуру, где меня пытался удержать на ногах сопровождающий сотрудник из нашей конторы. Он к моему счастью тоже опоздал на рабочий поезд и потому был вынужден исполнять роль ангела-хранителя. В Печоре меня загрузили в такси, а ёлку положили в багажник. Правда, дереву пришлось обломить верхушку, чтобы оно туда влезло.
Посмотрел я с утра на ту дровину, что притащил домой накануне, в глаза сыну взглянул, потом умылся и пошёл в лесопарк, что рядом с моим домом. В конце-концов, чем маленькая сосна не новогодняя ёлка?
//-- * * * --//
Салеев тихонько вздохнул, заново переживая то давнее приключение с многочисленными походами через замёрзшее зимнее болото. А потом продолжил начатую тему:
– На следующий год купил я искусственную ель. С тех пор никаких предпраздничных эксцессов со мной не случалось. А для новогоднего духа нужно взять еловую, а лучше – пихтовую веточку, ошпарить её кипятком и поближе к батарее положить. Запах такой, что с ног сшибает!
– А я в вазу пару-тройку еловых веточек ставлю. Ёлка же тоже искусственная. Когда сын был маленьким, тогда всякий раз за натуральной ходил, а теперь, и пластик за настоящее дерево сойдёт.
– И всё равно для детей Новый год пахнет мандаринами и апельсинами.
– Это раньше, когда цитрусовые в дефиците были. Только в Новый год и наешься от пуза.
– Не скажи, нынче тоже так же. Наверное – менталитет.
– Скорее всего, судьба!
//-- * * * --//
А у меня другая история связана с добычей новогоднего дерева.
В тот далёкий уже год, числа 30 декабря я тоже собрался за ёлкой. Сыну Илье почти за три месяца до этого стукнуло четыре года, и мне пришло в голову, что парень уже достаточно созрел для небольшого зимнего приключения, благо за город ехать не было необходимости. Мой бывший сослуживец по вычислительному центру Гена Шаевич как раз пригласил меня в гости на седло барашка с параллельным вырубанием праздничной ёлки в окрестностях его дома.
Гена жил тогда в посёлке Восточный рядом с Печорской ГРЭС. Там-то как раз, отойдя метров триста от дома, можно было выбрать красивое деревце для новогоднего празднования. Шаевич уже неоднократно – года два или три подряд – приглашал меня на настоящее почти браконьерское мероприятие. Всё никак я не мог надумать, а тут решился.
Собрались мы с сыном и поехали. Для маскировки взяли с собой полотняный мешок, чтобы в автобусе никто не подстерёг с нелегально спиленным деревцем и не затребовал административный штраф с последующим наказанием по месту работы. Гена встретил нас с Ильёй радушно и предоставил широкие охотничьи лыжи, чтобы быстренько форсировать неширокую полосу сугробов до ближайшего леска.
Когда вышли на дело, уже стемнело. Время чуть за полдень перевалило, а солнце почти скрылось в жиденьком мареве горизонта. В наших краях в декабре это совсем не удивительно. Но, как сказал классик социалистического народного фольклора, темнота – друг молодёжи, и наша троица выдвинулась к месту дислокации еловой флористики.
Мы с Геной оставили Илью на тропинке, наказав строго, чтобы никуда не думал убегать, а сами, взяв пилу, пошлёпали по глубокому снегу. Возвращались практически в полной темноте, подсвечивая себе дорогу фонариком, поскольку луна предательски закатилась за тучное морозное облако, взбитое Хозяином Ночи, как пуховая подушка.
Илья стоял на тропинке в позе пограничника Карацупы (только без верного пса Ингуса), мужественно сжимающего кулаки в вязаных варежках. Нас с Геной он завидел издалека и, судя по всему, очень обрадовался. Я показал сыну маленькую лесную красавицу и спросил, не заробел ли он нас поджидаючи. Илья правдиво ответил:
– Было страшно, волки глазами сверкали! Но я их не боялся. У меня же лыжная палка. Честное-пречестное, папа! Правда же, я взрослый теперь?
И нам с Шаевичем не оставалось ничего иного, как подтвердить, что одним взрослым мужиком на планете стало больше. Вы спросите, действительно ли волки сверкали глазами, стараясь испугать моего отпрыска? Нет, это были не волки. Просто лесок, где водятся новогодние деревья, находится в низинке, и оттуда хорошо видно, как вдалеке светят автомобильные фары машин, спускающихся с горки в направлении ГРЭС. В темноте вполне сойдёт за глазища страшных голодных волков. Особенно в воображении мальчика четырёх лет от роду.
//-- * * * --//
Я заканчивал рассказывать историю о СВОЕЙ ёлке, когда нас в кабинете уже было трое. Виталий заскочил на минутку – не его же смена – да так и остался.
– А когда я служил неподалёку от Хатанги, там тоже были ёлки, но какие-то чахлые, – сообщил нам бывший пограничник.
– Витаминов не хватало, – пояснил догадливый Салеев.
– Вот и шестиглазый серафим соврать не даёт!
– Шестикрылый?
– Не знаю, как у тебя, Славка, дела с крыльями, а глаз – точно шесть! Когда паяешь мелкосхемы.
– Шестиглазый хер-Рувим, подумал я вслух.
– Сам ты Йоулупукки! – не растерялся Салеев.
А Виталий тем временем уже начал украшать искусственную ель к предстоящему корпоративному фуршету. Вечерок обещал быть жарким. Полная Акапулка!
Серая леди
Отправились в командировку. Втроём. Уже едем. Едим и едем. Ещё разговариваем. Травим, если кому-то так нравится больше. Салееву почётное право первого слова:
– Трудился я тогда главным энергетиком в СМП-234. Ну, да, так строительно-монтажный поезд называется. Ведомственная строительная организация, короче говоря. Верно, как раз прапорить закончил, диплом инженера энергетика получивши. Вернулся, что называется, к гражданской жизни.
Только начал работать на новом месте, как перестал дома бывать. Практически перестал. Строили мы тогда пятиэтажный дом в посёлке Косью. Я осенью в организацию устроился, а сдача в разгар лета следующего года намечалась. Так что приходилось дневать и ночевать на объекте. До Печоры два часа на рабочем поезде ехать, поэтому зачастую и спать оставались на объекте, чтобы время не терять. Верочка Ивановна, супруга моя, даже обижалась некоторое время, пока не увидела, сколько «колёсных» да премиальных за этот строительный подвиг МПС (министерство путей сообщения) совместно с державой отстёгивает.
Так или иначе, вскоре привык я к новым условиям труда – а куда деваться-то – и к режиму «всё для сдачи» приноровился быстро. Упирались мы всем трудовым коллективом изо всех сил двенадцать месяцев и к сроку нормативному работы закончить успели. И вот наступил момент сдачи.
Главою комиссии прислали ярославского чиновника из управления Северной железной дороги, а замом его была женщина – председатель местного поселкового совета депутатов трудящихся. Не помню, правда, имени, но в памяти хорошо отложился её образ – дамы весьма экзальтированной и амбициозной. Она курила папиросы, вставляя их в длинный мундштук из салонной жизни времён предреволюционного имажинизма, одевалась богато, не по-здешнему. Даже летом носила меховое манто из выгоревшей на солнце полярной лисицы. Хотя, вполне возможно, песец пожелтел от неумеренного курения своей владелицы. Довершали образ местечковой Венеры в стиле изрядно поддатого Рубенса – состояние «на лёгкой кочерёжке» – кирзовые сапоги поверх импортных колготок с невыразимо актуальным телесным рисунком в виде голубей мира и вязаное платье оттенка «фисташка в изгнании».
Ярославский комиссионер был тоже Божьей милостью наделён фигурой неординарной. Высок, крепок в районе шейных, а особенно, седалищных позвонков. Привык в номенклатурном своём раю одеваться с иголочки и по партийной моде. Носил лаковые штиблеты, каковыми впору отбивать чечётку на эстрадах-ракушках советских курортов или топтать ковровые дорожки в знаковой гостинице «Советская», что возле метро «Динамо», но никак не месить грязь на «стройках века» где-нибудь в Приполярье. Образ усталого от труда по раздаче советов (государство-то советское) партийного руководителя дополнял строгий однобортный костюм, галстук фабрики «Большевичка» и фетровая шляпа-пирожок, совсем уж ненужная в разгар самого жаркого периода короткого северного лета.
Я как главный энергетик, разумеется, считался членом комиссии, но мой номер был в ней «шешнадцатый»… или даже двадцать шестой. В дюжину банкетных счастливчиков естественно не попал, то есть, поставив подпись в акте приёмки, я мог преспокойно дожидаться рабочего поезда и катиться к Верочке Ивановне под тёплый бочок. Как говорится, что позволительно Юпитеру, там жаба раньше нас завелась. Или, иными словами, богу богово, а прораб и без закуски выпьет.
Банкетные столы были накрыты на втором этаже в одной из трёхкомнатных квартир. Они просто ломились от изобилия свежепросоленной рыбы. Самыми неказистыми из ассортимента угощений выглядели сиги и хариусы, а главенствовали в этой части «пищевых изысков» нельма с сёмгой. Дичи и прочих деликатесов, обитающих в местных лесах в виде героев энциклопедии Брема, тоже хватало. Любой иностранный обозреватель из капиталистических земель, завидев это величие, немедленно был бы посрамлён в своей клеветнической попытке очернить жизнь «простых» советских людей.
Итак, комиссия планомерно и целенаправленно обследовала весь дом, со всем тщанием проверяя качество штукатурки, побелки, сантехники и электрики. Часа два с половиной ходили, покуда председатель не запросил пощады, мотая вспотевшей головой. На фетровой поверхности «пирожка» уже обозначились первые солевые следы. Комиссия зашла в заветную квартиру, где очень быстро поставила подписи в акте приёмки. Банкет назначили через полчаса. После чего представители подрядчика поспешили отпустить рабочих, дожидающихся в засаде – так, на всякий случай: вдруг чего-то быстро подлатать понадобится.
Я в числе прочих изобразил свою закорючку на типографском бланке с заранее впечатанным поверх целлюлозных вкраплений текстом, потом вывалился в подъезд, где, встретив бригадира электриков, пошёл показать ему, что нужно сделать в квартире на четвёртом этаже. Там почему-то вводная силовая коробка оказалась не закрытой. Комиссия не сочла этот недостаток настолько вопиющим, чтобы отменять праздник сдачи, тем более что на устранение понадобится буквально несколько минут.
Приглашённые «к столу» разбежались размяться и объявить работягам о достигнутом успехе. В «банкетном зале» остался лишь ярославский денди – председатель приёмной комиссии и его заместитель, глава местной администрации с подведёнными, как у Элизабет Тэйлор в роли Клеопатры (в честь праздника же!) глазами. Им, горланам-главарям от советского агитпропа никуда идти не хотелось, одежда на обоих была парадной. Так спрашивается, какого чёрта тащиться на улицу, где полно гнуса и оводов, где жарко… а в квартире прохладно и завлекательно разноцветят этикетками бутылки с напитками?
Спустился я вниз после раздачи указаний и пошёл было в прорабский вагончик, чтобы добром отметить сдачу объекта со своими электриками. Но остановился как вкопанный, поскольку в атмосфере материализовался такой дикий вопль, какого мне никогда до этого момента слышать не доводилось. Аж сердце кольнуло. Выскочил на улицу и нос к носу столкнулся с огромным несуразным серым мешком, из глубин которого как раз и доносился этот страшный вой. Мешок передвигался самостоятельно – на собственных ногах. И орал тоже самочинно, изредка поблёскивая коронками дорогого металла в пасти женщины средних лет на общем сером унылом фоне испорченной малоэффективной диетой фигуры. И тут меня торкнуло – боже, так это председатель поссовета! Только отчего она в таком странном виде, даже глаз не видно… один только рот?
Клеопатрой от глаз этой фемины даже и не пахло, чёрт меня дери! И когда она успела выйти на улицу, я же в квартиру не заходил, когда бригадиру фронт работ показывал, то есть стоял в коридоре всё время? И никто при этом подъезда не покидал. Стало быть – женщина оказалась на улице каким-то пока неизвестным мне способом. Чудеса…
Разъяренная дама пролетела мимо меня, обдав жаром праведного гнева, и застучала ступеньками о подошвы своих элегантных кирзачей с яростью потревоженной в разгар сна львицы. Маршрут её следования отчётливо проявлялся в прозрачности атмосферы серым облаком цементной пыли.
А дело, как оказалось, заключалось в следующем. Оставшись вдвоём, председатель приёмной комиссии и его заместительница сочли первым долгом отстаканиться армянским пятилетним напитком, пока не началось основное застолье. Выпили, зажевали лимончиком, после чего женщина решила выйти, покурить. Выход на балкон оказался экстремально-анекдотическим. Балкон попросту отсутствовал… А внизу стоял ящик со свежим цементом… Остальное вы уже поняли.
Как получилось, что во всём доме отсутствовал только ОДИН и ИМЕННО этот балкон, хоть убейте, не вспомню. Вполне возможно, он и вовсе не был предусмотрен проектом, просто других оконных блоков не оказалось в последнюю минуту, а заложить проём забыли по недосмотру.
Но дом-то сдан, как не возмущайся. Акты все подписаны. Формально придраться не к чему. Только вот что делать с оскорблённой и напуганной, хотя и практически невредимой женщиной? Председатель комиссии срочно вышел по спецсвязи на Ярославль, откуда немедленно телеграфом был выслан денежный перевод на имя председателя поселкового совета, чтобы компенсировать испорченное имущество.
А банкет? А что банкет-то? Состоялся, не пропадать же добру. Это только первые два разлива было тихо, а потом всё наладилось. Говорят, что сама пострадавшая громче всех пела и веселилась. Я думаю, любой бы предпочёл в цемент с головой, когда б узнал о компенсации в размере полугодового оклада.
– Ага, – попытался я пошутить, – штрафную, ей видимо, налили…
– Не понял, ты о чём?
– Это мне ребята рассказывали. Случай из реальной жизни. Сам свидетелем не был, но могу передать общий смысл. Одним словом, мой знакомый ездил в отпуск. В какой-то южный город ездил. Решил вечерком прогуляться с супругой. Темно, фонари горят. Воздух свежий после дождя. Где-то неподалёку гульба идёт. В соседнем доме. Окна третьего этажа настежь, крики слышны: «За молодых!», «Горько!» и прочие. Свадьба, не иначе. Вдруг треск, шум, крики, и с балкона квартиры, где гуляют, что-то вываливается с матерным посвистом. Знакомый мой поближе подошёл, чтобы осмотреть тело… и потом вызвать неотложку. Но кусты разверзлись сами по себе, из них вырос пьяный субъект мужского пола в рваной окровавленной рубахе и с огромным фингалом под глазом.
– Ты как, мужик? – спросил свидетель беспримерного полёта соловья-разбойника над своей вотчиной.
– А… горько! – ответил мужик и скрылся в подъезде.
Наверху, тем временем, никто, казалось, не заметил потери бойца. Песни, тосты… счастье в полный рост.
Спустя минуту-другую стал слышен звонок во входную дверь и совершенно изумлённый голос:
– Опа! Смотрите-ка! Вован пришёл! Ты чего опаздываешь? Штрафную ему, пусть скажет тост за здоровье молодых!
Салеев улыбнулся и заметил, что хорошее было бы продолжение к его истории, если бы он его раньше слышал.
До нашей станции оставалось ехать больше часа, и мы ещё раз решили задобрить желудок горяченьким чаем. Ведь дальше придётся добираться автотранспортом никак не меньше пяти часов (как говорили нам опытные люди). В дороге только сухомяткой и обойдёшься.
Сопромат
//-- (разум силу ломит) --//
– Учился я в этот период не то на втором, не то на третьем курсе в Ульяновском политехе. Да-да, заочно учился. Но сессии у нас тогда, в советские времена, тянулись, как резинка от старого эспандера – будь здоров: месяц, а то и полтора. Приезжаешь из своей глубинки, тебе в две-три недели принимаются такой объём материала вмантуливать в жутком темпе, который тем, кто на дневном отделении обучается, целый семестр вдалбливают; лабораторные с той же интенсивностью. Какие уж тут терапевтические дозы. Беспредел полный.
Сдаёшь потом эти лабы, зачёты, курсовики навалом, в суматохе, вперемешку. Не сдаёшь, собственно, а спихиваешь. Голова к концу дня порой ничего не соображает. Бывало, что некоторые путали, по какому предмету зачёт получен, по какому ещё нет – повторно приходили. Мало весёлого-то. Время только зря теряешь, а его можно было на что-то другое потратить.
Но приходит такой момент, когда всё, отстрелялся почти. Зачётка с правой стороны разворота ломится от записей, значит, пора к экзаменам голову готовить. Если ко всему относиться серьёзно, с ума можно сдвинуться от этого насыщенного процесса.
А ведь мы же ещё умудрялись и гульнуть хорошенечко. Вот, помню, тогда после занятий длительных, вечерком уже довольно поздним, если быть точнее, отправились с приятелями по несчастью заочного обучения в ресторан. На людей посмотреть, свой норов показать. И девчонок с дневного отделения с собой пригласили, чтобы спокойней себя чувствовать. А то, сами понимаете, подвыпившему мужчине непременно захочется пригласить даму на тур вальса. А если дама с кавалером, не одна, как былиночка? А если кавалер тот, нервный боксёр с «корочками» мастера спорта самого, что ни на есть, международного класса? Ага, вот-вот… тут и до мордобоя недалеко.
Так что по старинной народной традиции мы и прибыли с дружком институтским «в Тулу» со своим, что называется, самоваром. Сидим, музыку живую слушаем, выпиваем, закусываем, танцуем. Девчонки рады. Не часто им удаётся в увеселительное заведение выбраться – у студентов-очников не настолько велик доход, чтобы так вот запросто по злачным местам шляться. Другое дело – заочник, человек самостоятельный, по большей части – обеспеченный, не жадный.
И тут, что называется, в разгар веселья, начинает к моей даме один хлыщ приставать. И так к ней подъедет и этак. Разрешите, де, с вами тур вальса станцевать и угостить шампанским. Расфуфыренный мужик, что твой индюк, только вместо бороды жабо из какой-то бледно-лиловой ткани под самыми брылами болтается. Зрелище не для слабонервных, должен заметить. Тогда же о добрых голландских педерастах нам ничего неведомо было, вот и злились при виде подобных господ, не понимая, от чего конкретно.
Девица моя ни жива, ни мертва: чувствую, отказать впрямую почему-то не может, но и соглашаться не спешит. Бледная вся, а саму колотит, будто в лихорадке. Понял, нельзя Катерину (так эту девушку звали, если ничего не путаю) в лапы гоголя расфранчённого отдавать. Оттёр его от столика и говорю:
– Извините, дама не танцует. Она вам русским языком объяснила, неужели непонятно?
– А вас не спрашивают, молодой человек! Это моя невеста, а вы её по ресторанам водите… И не стыдно?
– Вот тебе раз. О женихе мне ничего сказано не было. И какая ж она невеста, если с вами даже танцевать не хочет.
– Посмейте мне здесь ещё указывать! Быстро укорот дам! Хам!
Настроение у меня всё равно благодушное, невзирая на приключившуюся неприятность, потому замечаю:
– Не стоит ругаться. Вы бы отношение со своей невестой выяснили для начала. Мне никакой охоты нет – в ваши разбирательства влезать.
Мужичок ничего мне не ответил, а только схватил Катю за руку, крайне грубо схватил и принялся на неё кричать совершенно жутким образом. Та в слёзы. А франту только этого и нужно, будто подпитывается он чужим негативом. Чисто – вампир энергетический.
Взял он потом девчонку за плечи и ну трясти, как грушу в период сбора урожая. А сам лыбится, чисто фарфоровый Будда, какой у моего отца на книжной полке стоял. Я не рассказывал разве? Ну, да – с отбитым носом. Только фарфоровую копию по неосторожности, а этого франта…
Тут я не выдержал. Не моё, конечно, дело, но, если не умеешь с девушками обращаться, то лучше при мне руки не распускать. Зарядил я господину под глаз легонько. Тот завизжал, Катю выпустил и в сторону отскочил с криком:
– Ты мне заплатишь, скотина! Убью, по стенке размажу! Будешь кровью дристать до старости.
На последнюю реплику я отреагировал адекватно, настолько адекватно, что у мужика на лице случилась полная симметричность осветительной атрибутики. Появился метрдотель с вышибалой подмышкой и заблажил, что не нужны ему здесь драки, что, мол, прямо сейчас вызовет он милицейский наряд, и ещё что-то говорил о каких-то моральных издержках. Оказались они не так уж и велики – хватило трёх рублей, чтобы погасить начавшийся было пожар.
Господин в жабо, тем временем, исчез из поля зрения. Катя же всё не могла успокоиться. А когда в себя пришла, то сказала:
– Ой, Славочка, это же преподаватель по сопромату. Он и у заочников экзамены принимает… Что ж ты наделал!
– Позвольте, сударыня, это я наделал? А кто надумал свои личные проблемы за счёт других решать? Тоже я?
– Ты всё не так понял. Николай Сергеевич давно за мной ухаживал. Я всё отказать не могла, а потом решилась. И тут его словно подменили. Стал он меня всюду преследовать и разные гадости говорить, мол, если замуж за него не выйду, со свету сживёт, ославит перед сокурсниками. Я даже из общаги вечером выходить боялась, если не в компании.
Прошёл месяц, Николай Сергеевич, вроде бы, перестал за мной волочиться в своей агрессивной манере. Я и успокоилась. А тут такое… Не удивлюсь, если узнаю, что он прежде за мной следил.
– Ничего себе, Катюша, как ты рассудила. Всё тебе хиханьки, а мне ещё экзамен сдавать. Хотя, конечно, вероятность к этому змею Коленьке попасть – один к четырём. Буду надеяться на лучшее.
Не успели мы успокоиться, как в поле моего зрения вновь обозначился Николай В Жабо Сергеевич. Он расположился через столик от нас с каким-то огромным мужиком, больше напоминавшим аккуратно постриженный кипарис с мордой орангутанга в середине кроны, чем на обычного человека.
Преподаватель сопромата, обнаружив, что вся наша компания его заметила, начал гадливо подмигивать, показывая большим пальцем на своего соседа. Я немедленно догадался, что «оружие возмездия рейха» уже приведено в полную боевую готовность. Требовалось просчитать, как же действовать дальше, чтобы следующим утром прийти на занятия своими ногами.
Понятно, что драку затевать в зале моим оппонентам будет не с руки: реноме преподавателя – прежде всего. К тому же, сражение в пределах «внутренней Монголии» обязательно будет сопровождаться изрядными финансовыми издержками. А вот на выходе из ресторана, там, где начинаются нейтральные степи «Монголии внешней», – другое дело. Там, вероятно, меня и будет ожидать премилая горилла с повадками каннибала – ишь, как шашлык по-карски мурцует – только звон шампуров о металлический прикус гиганта по всему залу распространяется со зловещим текстом: «Я те дам, засранец! Я те дам!».
И ведь даст. А как же быть-то? Такое тут меня зло взяло, что я просто взвился с места и к столу с оппонентами направился. Да знал я уже, что делать стану. Конечно, знал. Я же с головой-то дружу, как вы понимаете.
Короче говоря, перепоручив Катю заботам своего напарника, двинулся я к столу, где сидел Жабо Сергеевич и Орангутанг Гориллович. У преподавателя даже глаза на лоб полезли от неожиданности. Не мог он понять, отчего мне вдруг в голову втемяшилось развязку ускорить.
Подошёл я поближе и сказал как можно развязней:
– Ну, и что вы, пацаны мои славные, хотите? Помахать кулаками? Давно, видать, в чужих руках не обсирались? Келеш-мелеш, трёшь-мнёшь, сейчас я вам предоставлю такую возможность.
– Че-го? – привстал Кипарис Каннибалович. – Это что здесь за клоп варнякает? Да я… тебя… С говном покойной Жучки смешаю! Слышь ты, урод?
– От Спинозы спинного мозга слышу!
– Коля, я сейчас этому… этому… прыщу грызло-то расплющу!
– Стой, Витёк! Не видишь, он тебя провоцирует? Дождёмся, когда на улицу выйдет, там делай, что хочешь.
Я не стал дальше дразнить Орангутанга Кипарисовича, а просто предложил:
– Смелый, говоришь? Тогда пошли сразу на воздух, там и разберёмся, чьи трусы сильней полиняли?
– Че-го?
– Выйдем, говорю, шкаф безмозглый!
– Ну, я тебе сейчас сделаю козью морду!
И мы направились к выходу. Я двигался быстрым шагом, поскольку свист и сопение господина Кипариса Квазимодовича подгоняло меня в спину.
И вот мы на крыльце ресторана. Маленький я, а напротив преподаватель в жабо и его дрессированный Годзилла Каннибалович, который жаждет немедленной сатисфакции за то, что ему пришлось познакомиться с игрой моего интеллекта, выраженного в словах и словосочетаниях.
Монстр орал так, будто я украл у него туалетную бумагу в самый ответственный момент, ничего не предоставив взамен – ни газеты, ни лопушка, ни фанерки, ни даже трамвайного билета:
– Держись, гадёныш, сейчас я сделаю из тебя котлету по-киевски с дроблёными косточками!
– А ты быстро бегаешь?
– Че-го?
– Тогда догоняй!
Свои последние слова я сопроводил стартовой позицией и отчалил на непредсказуемую дистанцию в темпе первого юношеского разряда. Мои добрые друзья – гражданин, увенчанный облаком жабо, и стриженный под «полуДУбокс» кипарис с кулаками – опешили. Они просто не ожидали от меня настолько вопиющей наглости. Да и бегать, видно, с детства были не обучены. Так что вскоре оказался я в полной безопасности и спокойно вернулся в общежитие, куда через несколько минут после меня прибыл на такси мой напарник с девчонками. Вечер мог бы оказаться испорченным, но по дороге ребята посетили привокзальный буфет и прихватили оттуда две бутылки шампанского, а ещё каких-то дефицитных конфет с просроченным сроком реализации. Праздник продолжался ещё достаточно долго… О его подробностях умолчу, чтобы не поколебать нравственных позиций инженера человеческих душ. Пусть засыпает спокойно и спит без кошмаров.
Но на этом, как вы понимаете, дело не закончилось. Иначе стал бы я распинаться битый час перед вами. Верно-верно, экзамен по сопромату принимал у нашей группы тот самый незабвенный Николай Сергеевич. Только теперь он выглядел более торжественно в своём костюме советского клерка средней руки. Особенно знаково выглядели тёмные очки с возможной диоптрической составляющей, прекрасно скрывающие следы вчерашних похождений. Словно и не было их вовсе, и перед студентами сейчас сидит не любитель закатывать истерики в публичных заведениях, а сама социалистическая благонамеренность.
Было совершенно отчётливо понятно, что «ледового побоища» не избежать. И ещё не факт, что псу-рыцарю из ордена заочников удастся удержаться на поверхности. Топить будут! И топить самыми извращёнными способами.
Так, собственно, и вышло. Николай Сергеевич с трудом скрывал своё торжество, когда я скромно к нему подсел со своими записями. Процедура «месть хана Гирея своему проштрафившемуся евнуху» продолжалась минут тридцать. За это время экзаменатор успел насладиться вендеттой а’ля сопромат в полной мере.
Я узнал, что таких лоботрясов и невежд, как я, ещё не видел свет. Что система заочного обучения должна немедленно избавляться от подобных «субчиков, дискредитирующих светлый лик лучшей в мире советской высшей школы». Что нельзя давать дипломы кому попало только лишь потому, что у меня хватает наглости прийти на экзамен неподготовленным. Логики в последнем заявлении практически не обнаруживалось, но Николаю Сергеевичу было совершенно на этот факт наплевать. Гнобил он бедного студента-заочника со знанием дела. И будь на моём месте кто-то со слабыми нервами, неизвестно, чем бы всё закончилось.
Сессия моя затянулась. Всё сдано, кроме сопромата. Пришлось давать телеграмму на родное предприятие, испрашивать разрешение на получение пары недель в счёт очередного трудового отпуска, за свой счёт у нас не полагалось.
Прошло дней десять, я сделал ещё четыре попытки сдать экзамен, но, как вы догадались, всё напрасно. И главное, что обидно, я прекрасно знал сопромат ещё с той поры, когда учился до службы «на флотах» – в Новосибирске. И ещё более неприятное – я не просто прекрасно знал предмет, но и знал о своём знании, был уверен в нём. Мало того, Николай Сергеевич тоже прекрасно понимал, что Я ЗНАЮ!
Необходимо было принимать экстраординарные меры, иначе всё могло закончиться не совсем весело. И я отправился к заведующему кафедрой. Тот очень удивился обрисованной ситуации. Никогда доселе не было, чтобы заочник не сдал экзамен за пять попыток. На «удовлетворительно» всегда можно было сговориться. А тут такое дело – нашла коса на кастинг.
Через день я сдавал экзамен целой комиссии. Ух, и пытали ж меня. Столько эпюр распределения напряжений в разнообразных балках, сколько нарисовал я на доске в тот день, не строил целый курс за семестр обучения.
И вот, наконец, заведующий кафедрой взял слово:
– Что ж, Салеев, Вы нам продемонстрировали, что научились разбираться в материале. «Отлично» мы Вам поставить не можем, поскольку, как говорится, не с первого раза (многозначительный взгляд в сторону Николая Сергеевича), а вот четвёрка Ваша очень крепкая. Поздравляю со сдачей!
Вылетел я из аудитории счастливый и пьяный от хлынувшего в кровь гемоглобина. Присел на подоконник, чтобы успокоиться, а тут и мой визави вываливается. Увидел, что я ещё не ушёл, и давай меня костерить:
– Что, доволен? Всю жизнь мне испортил, гадёныш. Теперь хоть с кафедры уходи. Сука ты, Салеев, а не студент!
Хорошенькое дело – я же ещё и виноват! Взыграло во мне ретивое, и очки с затемнением Николаю Сергеевичу снова оказались очень необходимы. Он визгнул что-то о том, что вызовет милицию, немедленно вызовет, но на этом всё и закончилось. Коллеги-преподаватели суетиться не стали, хотя и видели весь процесс обновления фонарей под глазами. Они просто улыбались и проходили мимо.
Что ты спросил? А всё – больше мне на этой кафедре ничего сдавать не довелось. Я же инженер-энергетик, ё-моё, но никак не механик. Слышал, правда, краем уха, что вскоре Николай Сергеевич уволился по собственному желанию и скрылся в неизвестном направлении. А Катя? Её я встретил через полтора года. Она вышла замуж за своего однокурсника, родила, сидела в тот период в академическом отпуске. Посмеялись с ней, вспоминая давнишнее приключение, погуляли с коляской, будто молодая семья. Но с мужем она меня знакомить не стала. Видно, боялась, что тот приревнует, а потом – попробуй меня догони.
В орду с ясаком, или – Проезжая мимо станции
До концы смены остаётся минут десять, и Салеев готов поделиться ими со мной, предварительно насытив воспоминаниями.
На заре перестройки случилась у Славки командировка в Вильнюс. Он тогда в малом предприятии – помните, была на них мода? – «Геотехнология» трудился каротажником. За персоналкой поехал. Да-да, за персональным компьютером – были уже тогда такие, только малость побольше и помедленнее, чем не только нынешние, но и давешние – на процессорах Intel 8086. ДВК или СМ – так они, вроде бы, назывались. Точно, не ошибся я. ДВК-шки в Киеве, Орле и Тбилиси выпускались. А Литва как раз серию микро-ЭВМ СМ монтировала. Ага, получается, поехал мой друг Салеев за персональным компьютером СМ, если уж в Вильнюс.
Начальником отдела сбыта ЛПО «Сигма» оказался симпатичный литовец по имени Стасис. Симпатичный, но невероятно политизированный активист партии «Саюдис». Если бы Салеев не был татарином по рождению, то не видать ему новых компьютеров. А тут всего только пришлось изобразить обиженного русскими и немножко советской властью потомка самого хана Кучума, и сразу дело сладилось. В процессе подписания документов выпили армянского коньяка, тогда ещё не «катанного» и в коньячном мундире, а не затрапезном фраке обыденного бренди, пожалились друг другу на «суку-судьбу» и происки славянских оккупантов, пожелали успехов в предполагаемой и скорой незалежности. Один Ягайлу вспомнил, незаслуженно исключённого из рядов строителей светлого будущего, второй припомнил москалям разрушенный Казанский Кремль.
– Не спешил бы ты Ислям наши ЭсЭм-ки брать, – говорил Стасис ближе к середине второй бутылки на языке оккупантов, – скоро наши из-за «бугра» подойдут – будет тебе крутая персоналка ИксТи, не меньше! С «винчем» ЭмЭфЭм (MFM) на целых 20 «метров».
Но Салееву ждать оказалось не на что, командировочные подходили к концу, и, к тому же, сдачи от коньяка и закуски на билет в авиалайнере не хватало. Пришлось ехать плацкартным вагоном далеко не курьерского поезда с пересадкой в Москве, питаясь остатками той самой фуршетной закуски – только уже без напитков в нагрузку. Я полагаю, что за Славкину выдержку относительно взятой некогда Казани, Стасис мог бы ему дать в дорогу чего-нибудь из личных запасов. Но не сложилось, не совпало. Литва ещё только наращивала сельскохозяйственные мощи, готовясь накормить Евросоюз своей эксклюзивной продукцией. А личное хозяйство – для личного пользования. Как говорится, не обобществляй, да не обобществлён будешь!
Что же касаемо Литвы, так она и по сию пору – третий десяток лет – пытается накормить вольных европейцев, а приходится довольствоваться бывшими оккупантами, нагло застроившими страну промышленными предприятиями, которые до сих пор приходится утилизировать, превращая одного из «Балтийских тигров» в оплот евроценностей.
А настоящую фирменную «икстишку» Салеев впервые увидел года через полтора-два. И не только «икстишку», но ещё и IBM AT286 фирмы «Schneider» из федеративной таки, офф её, Германии.
И ещё одна командировка тех времён вспомнилась Салееву. Он тогда всё в том же малом предприятии «Геотехнология» НПО «Недра» подвизался, но уже с повышением – инженером-электроником. Времена кривые, смутные. Любое финансовое вливание без толкача не делается, поскольку ВСЕМ МОЖНО ВСЁ. В том числе и ничего не делать или, наоборот, брать взятки за выполнение своих должностных обязанностей. А иногда и за НЕвыполнение.
Славку направили в столицу, чтобы ясак в нужный кабинет доставил. Ясак в виде «хвоста», да не простого, а сёмужного. Рыба, как помнит Салеев, была красавицей, килограммов на девять-десять. На самолёте везти нельзя, поскольку даже в смутные годы воровать редкую печорскую рыбу методом браконьерского лова разрешалось исключительно московским чинам, гражданским и военным. Вывозили сёмгу грузовыми самолётами ВВС из Нарьян-Мара. А все пассажирские рейсы досматривались на предмет того, не везёт ли подлый хититель наших национальных богатств принадлежащих не сколько народу, сколько его, народа, слугам.
Тут, хочешь, не хочешь, а ехать поездом требуется. А ведь лето на дворе, температура за бортом под тридцать. Тогда в министерстве путей сообщения ещё не придумали, как пользоваться встроенными в вагоны кондиционерами – не включать же их, в самом деле! – потому в пассажирском составе ещё жарче, чем на воле. А ехать больше сорока часов. Пересолишь рыбу для сохранности – высокое начальство обидится и денежные средства на исследование структур методом сейсмокаротажа не выделит.
Теперь немного к теории кулинарно-ихтиологического вопроса. Сёмга должна быть слегка солёной, тогда только истинный гурман сумеет ощутить всю её прелесть. Существуют, конечно, и другие методики приготовления свежей сёмги. Например, засол в тузлуке или вершина извращения – коми-засол. Это такой способ, когда рыбу сознательно доводят до состояния первичного разложения, и уже появляется нехороший запашок. И только потом её солят. Употреблять в пищу подобное лакомство способны исключительно люди, обладающие крепким духом и нюхом. Таковых в живой природе встречается не так много. Посему – описанный выше способ посола вряд ли бы имел хоть один шанс на успех в столичных коридорах власти.
Сел Славка, призадумался, как ему рыбу в целостной малосольности в Москву доставить. Начальству-то что, оно указание дало, сёмгу по своим связям достало, а дальше – твоя печаль-заботушка, инженер-ака. Но только попробуй съездить безуспешно, шкуру с тебя снимут! Однако не таков Салеев, чтоб позволить с себя кожу за здорово живёшь содрать.
Взял он сёмгу, обернул в льняную тряпицу, заранее вымоченную в солёном тузлуке, а потом тщательно отжатую. Затем положил в картонную коробку огромный шматок толстого полиэтилена – этого добра на буровых всегда навалом. А дальше уже Славкино «ноу-хау». Для пользы дела ему разрешили использовать целый углекислотный огнетушитель. Догадались, в чём дело? Точно, сёмгу обдали углекислотой, как на пожаре третьей категории сложности, а потом очень скрупулезно (чтобы не оставалось зазоров для проникновения воздуха) упаковали в полиэтилен. Следом ещё один слой, и ещё один. Затем коробку перевязали багажными ремнями, погрузили в челночно-проточную сумку модели «мечта оккупанта», и Салеев отправился в путь.
– И что, неужели не осталось никакого запаха от использования огнетушения? – спросил я.
– А чего ему оставаться, если я перед передачей «хвоста» тщательно его промыл проточной водой. Сёмга выглядела так, будто только в реке резвилась. А что до здоровья чиновников, то моё дело маленькое – довёз рыбу в лучшем виде. Если траванулся кто, то, собственно, и поделом – нечего вымогать взятки за свою работу. Но не думаю, что дело до такого дошло: у жадных-то чиновников желудки лужёные, любую дрянь съедят… если на халяву.
И вот уже рабочий день готов скончаться прямо у нас на руках, но мы со Славиком искусственно продолжаем его экзистенциальность привнесением натурального пивного духа стеклянно-емкостным методом, присущим людям классического образа мысли. Салеев сегодня не на шутку не любит знать… Да, нет, вы неверно трактуете. Славка всегда стремился к знаниям, просто он не любить знать… Снова непонятно? Скажу ещё проще – не любит знатьзнать…
Этакий каламбурчик, ага?
Салеев, не спеша, отхлёбывал не фильтрованный «живой чай» из кружки с изображением медведя, очень похожего на бегемота, случайно оказавшегося на лесной поляне. Во время такого рода перерывов Славка любит пообщаться, а если быть точнее, рассказать что-нибудь из своей богатой на события жизни. Вот и сейчас… Вы только послушайте?
– Хочу поведать вам об одной пословице, иначе говоря, – присказеньке, которую мне доводилось слышать в раннем детстве:
Деньги есть – Уфа гуляем, денег нет – Чишмы сидим.
Нет, это не Турецкий курорт Чешме, как вы могли себе подумать, и не город славы русских военно-морских сил. Чесменское сражение не забыли ещё?
Я, вообще говоря, в молодости считал данную сентенцию чем-то легендарным, никак с реальной жизнью не связанным. Оказалось – напрасно. Есть откуда ногам было вырасти у этой фразы. Поехал я как-то в столицу Башкирии по служебной надобности, и тогда всё выяснилось.
Платформа Чишмы находится к юго-западу от Уфы. Она увенчана тёмной станцией-будкой, куда влезет человек шешнадцать… если утрамбовать асфальтоукладчиком. Рядом – хорошо освещённая (но не освящённая лицом духовного звания) третьеразрядная пивнушка. Зато вся остальная часть платформы, включая вокзал, пропадает в темноте, как только злачное заведение исчезает из прямой видимости трогающегося по расписанию поезда. Будто и нет никакой станции, а есть только дорожный сон.
Вокруг пивной, как правило, стоит несколько мужчин в костюмах с элементами национального колорита и производит некоторые действия, которые можно отнести в разряд незначительного хулиганства без злостных намерений.
Не суть важно, а ссуть неважно. Такая вот неприличная урологическая присказка.
Зато на железнодорожном вокзале Уфы – огромный ресторан. На весь второй этаж! Просто сказочно! Огни сияют, праздник прыгает прямо на холку, едва ты входишь с перрона в блистающее, как новогодняя ёлка, здание.
Поняли, в чём фикус-кактус? Ага, лучше один раз посвятить свои денежные средства придорожному ресторану в Уфе, чем всю жизнь отсвечивать гениталиями всем проходящим поездам в пивнушке станции Чишмы.
Интимная жизнь с гризли
Сегодня у нас на предприятии перечислили заработную плату, и мы усиленно медитируем, боевую молодость поминаем с лёгкой грустью. Ну, а каким образом православный с мусульманином могут совместно медитировать, оставив в прошлом рабочую неделю? Непременно с хорошей закуской. Закуску приготовила Верочка Ивановна, супруга Салеева. Славику на обед приготовила, но он замотался и, весьма кстати, сохранил её до наших посиделок. Едим котлеты из фарша осетровых рыб. Перцу жгучего в них положено изрядно, как любит Славик. Как люблю я. Мало того, что мы с ним родились под одним знаком Зодиака, так ещё и вкусы у нас одинаковые. Да, что там вкусы – жёны наши тёзки. Отчества вот только разные.
Кроме котлет на столе присутствует зелень и крутые яйца, четыре воблины и… всё. А что ещё нужно для культурного общения? Пиво, разумеется, в ассортименте. Я поинтересовался, не с родины ли осётр. Салеев чуть не подпрыгнул:
– Какие там, в Димитровграде осетры? Не ловятся давно, не могут подняться. Печору вот сетками перегородили, а Волгу ГЭСами. Только если пешком сами дойдут… Здесь осетрину брали. Свеженькую. Через Верочкину подругу. Но она, по всему вероятию, кости туда подмешивает. Для весу что ли? Тебе не попадались? Я уже два раза чуть зуб не сломал. Придётся примерно наказать.
Дальше застольный разговор плавно перетекает в область воспоминаний о недавнем прошлом. У каждого из нас есть о чём рассказать, но говорит больше Салеев. Не на правах старшего, а исключительно по моей врождённой интеллигентной лени. Да и люблю я слушать Славку, честно говоря.
В процессе витийствований с лёгким алкогольным акцентом заходит речь и о парадоксальных ситуациях: когда, хоть и смешно до слёз, но горько от последствий. Воистину – разнополярные человеческие эмоции недалеко друг от друга гнёзда вьют. Вам нужны примеры? Тогда слушаем моего друга Салеева – он знает немало подобных историй.
Одна из них произошла с его старинным приятелем ещё по службе в «войсках». Теперь-то герой истории подвизается в коммерческих структурах после выхода на военную пенсию. Назовём Славкиного знакомого Толиком. Хотя, в принципе, нет никакой необходимости его называть вообще никак. Просто прослушаем, уважаемые радиослушатели, сцену из семейной драмы «Бизнесмен низшего звена возвращается в семейное лоно (или же, иначе говоря, к жене, с которой давно уже никак…)» Постановка Салеева, домыслы и недосказанности наши совместные.
– Где шлялся?
– В баню ходил… в сауну…
– Сауна, говоришь!? Иди, помойся, кобель безрогий!
– Так я там уже помылся!
– А чего тогда бабой пахнет?
– Так… это… После женщин ходили… Сначала сотрудницы, а потом мы с директором…
– Интересно, а они директору в пиджак тоже свои трусики положили, или только тебе? Хороший такой подарок к дню защитника… не знаю уже, чего…
– Это ошибка! Их была… одна… И то не моя…
– Ошибка – это ты, а она обычная шлюха!
//-- * * * --//
Однако. Лето. Июль.
Пятница, вечер. Мы с Салеевым всё ещё сидим под раскидистым вентилятором в кафешке, куда забрели по дороге домой, и ведём умные беседы.
Постепенно, как это водится при разговоре двух умудрённых опытом мужчин, связанных одной профессией, возникает тема работы. Этот «летучий голландец» нашего подсознания всегда готов бросить якорь в бухте не только с пивом, но и более крепкими напитками. Слава увлечённо принимается объяснять мне, как он упростил какую-то схему электропитания с улучшением характеристик последней.
Он берёт лист бумаги и начинает быстро на нём что-то рисовать.
– Здесь всё, как обычно, – говорит Салеев, – два рубля.
Это так Салеев однофазный источник переменного напряжения величает. На бумаге выводит «~220», а говорит, что два рубля. Такое у Салеева правило «левого шурупа» (не спутайте с винтом, а то скандал выйдет по поводу характера резьбы).
– А вот тут стоит кондёр, – продолжает свой ликбез Слава.
– Из какой крупы? – спрашиваю я, рискуя нарваться на «Рабиновича», которым может одарить меня Салеев в негативном понимании этой многофункциональной фамилии.
– Причём крупа-то? Не знаю такого термина.
– Да, суп это простой… Раньше, когда картошку Петр Алексеевич ещё не сподобился завести, первейший продукт на Руси после каш, киселей и пареной репы.
Славка смеётся и смотрит на часы. Ему уже пора «сдаваться», супруга ждёт его, чтобы пойти поливать дачный участок. Он у Салеева буквально неподалёку от места жительства.
Мой друг позвонил домой – сначала на городской номер. Верочка Ивановна не ответила. Видать, была уже на огороде. Тогда Салеев набрал номер на мобильной «Мотороле», и до моего рассеянного по ячменной закваске сознания донёсся такой примерно диалог:
– Привет, дружочек мой махонькой! Это я звоню тебе. Шолом! Мы тут с одним Рабиновичем (в хорошем смысле, отметил я) пиво сейчас допьём, и приду поливать.
– Я тебя жду…
– Ты меня ждёшь, а сама с лейтенантом живёшь, – спел Слава с чистой, как лучшая улыбка из его набора, душой и добавил. – Шла бы ты домой, Пенелопа… Верочка Ивановна. Я сам всё сделаю. Подойду минут через несколько… И не твою мать, а нашу бабушку!
Автор этих строк строго высказал Славке, что негоже обижать женщину, а он ответил, что у него в мыслях не было ничего подобного. Действительно, я просто уже подзабыл манеру общения Салеева с любезной Верочкой Ивановной. На все Славкины происки она отвечала волшебным смехом с непременным комментарием «дурак».
Славка почистил рыбку, достал из неё икру и, поделившись со мной, поставил жирную точку то ли на последней теме, то ли на моём комментарии к телефонному разговору:
– Якшицизм это всё.
Я знавал сам себе, что татарское слово «якши» представляет собой нечто утвердительное и жутко правильное, но теория якшицизма мне была незнакома. Я попросил Салеева уточнить, что он имел в виду своей последней фразой. Слава немного задумался и изрёк с умным видом:
– Якшицизм есть ничто иное, как заебатецька вещь!
Этого мне хватило, чтобы осознать свою роль в холодной Вселенной. Тоже якшицизм своего рода.
Потом мы со Славкой принялись ностальгировать с новыми силами. И тут он поведал мне о своих ьрудовых подвигах во славу иноземного капитала.
//-- * * * --//
Воспоминания Салеева о работе с иностранцами большого восторга у него не вызывали. Не любит он представителей северной части континента, который Колумб на нашу беду открыл, а закрыть всё руки не доходят. Не просто не любит, а даже очень не любит.
– Канадцы, в отличие от американцев, хамы, – сказал Слава. – Американцы очень вежливо с улыбочкой объясняют, что ты дурак, хотя сами очень плохо соображают в технических вопросах. А вот канадцы матюгами сыплют и уволить грозят каждую секунду. Это я тебе не с чужих слов вещаю, а на основании личного опыта говорю, ибо замечен был в связях с иноземными буржуинами. Отрицать данную связь не стану, тем более что стыдиться мне её нечего.
Канадцы, американцы, англичане. Их много поналезло в наши северные края в смутные годы игры в неограниченные суверенитеты, в которой не было никаких правил. Но как только правила появились, иностранные псевдо-инвесторы тут же и повывелись, лишний раз продемонстрировав либеральные манеры беспринципного хапужничества: если нельзя взять задаром, то стоит ли вкладывать капитал с далёкой перспективой – заработать всего лишь невеликий процент.
Канадцы, американцы, англичане… И с теми и с другими, и чуточку – с третьими. Салеев столкнулся в совместных предприятиях, которые пустили было корни на Коми-земле, да быстро самоликвидировались, поскольку в наших условиях работать не привыкли. Здесь им не Африка и не континентальная Канада, где любой транспорт по дорогам рассекает с толстым удовольствием, и думать о заброске оборудования в труднодоступные места не нужно. Край лесов и болот всё-таки, не какая-нибудь там Луанда с шельфом нефтеносным, на которую уже некий лондонский невозвращенец Еленин, ныне покойный, ставки в углеводородном казино сделал. И никакие ссылки на плохое законодательство, и непомерные налоги здесь ни при чём. Такие им льготы давали – разнообразным СП – закачаешься!
Нашим производителям и не снилось подобное в розовых грёзах о процветании, будто это именно они приехали в чужую страну «отбивать там бабло», а не последователи техасских и ньюфаундлендских углеводородных нуворишей.
Канадцы в Печоре филиал «Байтек-Силура» соорудили, а американцы «Парма-ойл» с нуля воздвигли (на наши же, отечественные, «деревянные» денежки из не шибко жирного государственного бюджета, в основном, – свои-то им жалко было). Славка несколько месяцев лямку в «Байтеке» тянул главным энергетиком, где канадцы верховодили, поэтому о них и разговор мы с ним вели по большей части.
СП «Байтек-силур» – фирма канадская, зарегистрирована на Кипре, штаб-квартира в Лондоне. Нефть добывают в Африке, а деньги отмывать решили на Российском Севере. Предприятие долгое время ничего толком на нефтяном поприще не делало, попросту говоря, создавало имитацию бурной деятельности (ИБД в обиходе). Зато такие деньжищи плавно перетекали через его счета, что с ума сойти можно. Представляете себе, у фирмы в аренде три нефтеносных буровые, которые мохом подёрнулись, и контора на окраине города, а обороты феерические. И всё больше – в американских долларах, а вовсе не в канадских.
Славкина же работа в канадской фирме совпала с периодом творческого застолья СП, когда работала только контора, производящая воздух и деньги из данного воздуха – на оффшорной подушке банков острова Кипр. Это уже позднее канадцам пришлось за ум браться, когда их власти республиканские «прижучили» ненароком, и когда открылся секрет арендованной собственности. Но фирмачи-специалисты бурильного дела оказались слабаками против нашей природы.
Одну скважину чуть вообще не загубили. Пришлось на поклон к нашим мастерам идти с брезгливым видом. Знаем, де, какие у вас все алкаши безграмотные. В разгар самых сильных морозов сумели российские бурильщики не только скважину спасти, но и инструмент. И какова же была благодарность? А никакой. Канадские нефтяные эксперты, которые с Ньюфаундленда прилетали и всё дело усугубили, довели ситуацию до критической, получили своё по контракту. Спасителям же только высокомерное «Thank’s» отвесили сквозь фарфоровые зубы и сволочили позднее, где только удавалось. В основном в Кремлёвских окрестностях. Мудрый председатель правительства кивал харизматической головизной своего черномырдого лицевого отростка озабоченно. Дескать, знаю, такая беда у нас со специалистами, хоть плачь, на одних только иностранцев и уповаем.
Руководили «Байтеком» два громилы, достойных режиссёрских работ Серджио Леоне периода спагетти-вестернов. Звали их Роб и Стэн. Оба в ковбойских шляпах и ковбойских же сапогах, в кожаных пальто до земли и клетчатых байковых рубахах с галстуками от Версаче. Уроды полные. Малограмотные парни с фермы. Иначе их и не назовёшь. Славику эти близнецы (в смысле ума-палаты, а не в генно-физиологическом понимании) поручили обустройство промбазы – в электрической части. Оборудование всё сплошь хитровыделанное, западенской закваски. Всё от трёхфазной сети – 110 Вольт переменного напряжения (один рупь на фазу) питается.
Попробуй в почти ещё советских условиях такую подстанцию где-то найти, чтобы на входе «два рубля», а на выходе только один. Главная задача – компрессор запустить, душу всей базы СП. А тут, на беду, ящик с инструкцией на таможне застрял. Роб со Стэном по территории арендованной за символический доллар на пятьдесят лет носятся, шпорами гремят, всех на средний палец отправляют самым изощрённым способом, на какой способны их фермерские умы, и насколько английского языка хватает.
Хватает его, должен заметить, не на много. Тогда канадцы начинают проявлять чудеса изобретательности, на русский мат переходя. Но и с этим у них беда. Знают-то всего два-три слова, и всё в один этаж сплошняком, без склонений, спряжений и перегибов с переливами. Будто малолетки отмороженные и косноязычные разговаривают Стэн с Робом, смех один. От данного обстоятельства ещё сильнее руководители заводятся и расправами русскому персоналу грозят. А они-то уж совершенно не при делах, между прочим. Это всё таможня что-то в коробках из Лондона найти пытается, шпиона, возможно или же взбесившуюся говядину.
Тут Слава и предложил всё электрическое хозяйство собрать безо всякой документации. Роб подумал и не разрешил. Без специалиста из Англии, ну, никак нельзя – только там просвещённые умы обитают. Потом подумал ещё чуточку и сказал, что с него хватит: он с базы уезжает, всё запрещает, но к утру, чтобы всё сияло и работало. То есть на Салеева всю вину повесить желает в случае провала.
– Мне, собственно, всё равно хоть два рубли, хоть рупь на входе, – сказал Слава. – Я же дипломированный энергетик. Мне всё едино. Сказано по рублю, но сегодня – значит, сделаем по рублю. Два часа работы и всё в полном ажуре, как у Нюрки после бани. Оба голубчика-фермера даже в город уехать не успели, когда энергетика уже готова была.
Я спросил у Салеева об оплате.
– Заплатили, конечно, заплатили, куда деваться, раз я на их бестолковых глазах, можно сказать, чудо явил техническое, как Христос Лазаря воскрешающий. Знаешь, у них всё предусмотрено в бюджете. Нужно только предъявить чеки и календарь местных праздников, чтобы банкеты узаконить. Есть даже статья на подкуп чиновников. Честное слово, не вру! Из этой статьи мне Роб и выделил 300 долларов, как клерку, какому из аппарата управления по оприходованию взяток. Хорошо, что не одной бумажкой, а то бы я вообще верить в себя перестал, – таков был Славкин ответ.
– Тут и Крисмес ихний подоспел, – продолжал Слава. – Сёмгу привезли для братвы нашей канадской, свежую – ещё вчера в Печоре гуляла. Роб посмотрел и говорит, чтобы пожарили. Ну, ты видел таких уродов? Я долго его убеждал, что малосолая лучше будет. Это же речная царица, жирная, розовая. Не чета норвежской, антибиотиками вскормленной. Переводчица вся извелась, пока меня толмачила. Взял я рыбу на тонкие кусочки порезал, солью, перцем обогатил и в банки стеклянные разложил. Чтоб дошла быстрей в плотном виде.
И вот! К столу вынесли огромное блюдо малосольной сёмги со свеженьким укропом, петрушкой и другими травками с рынка. Народ, естественно, не берёт ничего. На Роба косится, когда тот первым отведает (Стэн же где-то в Лондоне мотался в это время). Роб нос скривил, кусочек взял, обнюхал со всех сторон и брезгливо пригубил. Тут и весь народ приобщился к лучшему из лососей. И за банкетной суетой не заметил никто, что сёмга вдруг куда-то исчезла. Оказалось, её наш ковбой в гостиницу забрал. На людях всё кичился, нашими продуктами пренебрегал, а под подушкой тайком килограмма четыре умял за милую душу.
Но реконструкцией и монтажом английской подстанции Салеевские подвиги не ограничились.
Между делом Слава отремонтировал копировальный аппарат, который неосторожные грузчики где-то уронили, и компьютер «Apple Macintosh» в порядок привёл, хотя видел его первый раз в жизни. Не водится у нас на севере такой дичи. IBM only с процессором Intel, на худой конец, AMD или Schneider. Господа управляющие всё удивлялись и нахваливать Салеева не уставали.
И тут Энергонадзор предписание «Байтеку» выкатил с плёвеньким штрафом для первого случая. Дело, в принципе, вполне даже обыденное и малозначительное. Тем более что Славе фактически бумажные дела не передавали, когда он на работу устраивался, некому было. Никто электроснабжением базы до него не занимался, как должно. Все по очереди и никто в целом, как это ведётся, если деньги на заработной плате экономить.
Выполнить предписание – раз плюнуть, но не тут-то было. Вызвал Салеева Роб пред свои залитые дорогущим вискарём очи и правёж устроил. Бегает по кабинету, орёт нецензурно, оскорбляет Славиных родственников и его самого в придачу.
– Совсем нюх потерял, лемминг гуттаперчевый, – пояснил мне Салеев. – Только что в любви вечной клялся и таланты мои восхвалял, и тут такой военно-морской загиб от адмирала Нельсона, чтоб ему не икалось. Идите вы на хрен мелкими перебежками, дорогой мой Роб, говорю. Он мне «факин фак» (почти, как «миру мир» по-нашему), а я ему вернул с довеском. Ну, чтобы Роб с медведем оральным сексом занялся, причём, без разницы в каком варианте. Оба с летальным исходом.
Переводчица сидит, краснеет, как перевести, спрашивает. Ну, я и говорю, что пусть у гризли отведает чупа-чупсов, а сам заявление по собственному желанию уже писать заканчиваю. Не знаю толком, перевела ли ему растревоженная нашим разговором девица последнюю фразу, но, взглянув на мою бумажку, Роб рот закрыл, а потом тихенько так спрашивает, уай, дескать? Ну, тут я и выдал ему уже всё по полной программе. Уере гоу мэн ту, говоришь. Не знаю манто там или манту, а идите вы в манду, дорого, но нимало не уважаемый сэр. А потом ещё для верности по-татарски добавил «Кутак – блян кермяся, китаб – блян кермес» (что с членом не вошло, то через книги не войдёт, Генезис). Этого точно переводчица донести не смогла, не на того училась, но у меня чувство гордости в душе осталось. Тоже немало.
А я подумал, что зря, наверное, Славка про книги сказал. Не читал их Роб отродясь.
Не кочегары мы
Рабочий день звенел!
Попив чаю ранним утренним ланчем, мы со Славиком набросились на картриджи для «лазерников», не оставляя им ни малейшего шанса остаться не заправленными. В процессе трудового подвига Салеев рассказал мне историю из своей приватной жизни, подходящую, как говорят, к случаю.
– Как-то на днях пришёл ко мне нерусский…. – начал Салеев.
– Татарин, что ли? – не совсем интеллигентно перебил его я, зная ироничное отношение Славика к собственной национальности. Он усмехнулся только, ничуть не обидевшись. На бестактность Рабиновичей не принято обижаться в нашем кругу.
– Да, нет! – продолжил Слава. – Чёрный ко мне пришёл!
– Негр? – снова сострил я.
Славик опять не обиделся. Так тоже принято в нашем кругу. Но не для всех. Только для Рабиновичей. Остальные могут и под раздачу угодить.
– Если бы негр, то я бы так и сказал, что «гуталин-малай» [32 - гуталин-малай – составное существительное, придуманное Салеевым, где «малай» на татарском означает «мальчик», а гуталин – чёрный крем для обуви; а вместе эти два слова, связанные дефисом, в понимании Славки идентифицируют чёрного, как гуталин, мальчишку – то есть, негритёнка]. – Незлобиво продолжал Салеев.
– Так чёрный и не русский? – Я уже давно понял, о ком шла речь, но просто продолжал дурачиться.
– Именно! Хозяин жизни, чтоб ему! Дзурикелло, блин! – вполне серьёзно заметил Славка.
Дзурикеллами он называл всех представителей Кавказа, невзирая на их этно-генетическую принадлежность. Не знаю, знаком ли Салеев с произведениями Думбадзе, но по какому-то странному стечению обстоятельств имя главного героя одного из самых светлых произведений батоно Нодара [33 - автор имеет в виду известную повесть Нодара Думбадзе «Я, бабушка, Илико и Илларион».] стало носить для него какой-то негативный окрас. Впрочем, ничего, наверное, в том удивительного нет. Имя Кирилл для Салеева тоже означает человека не просто неприятного в общении, но и неприятного во всех отношениях. Вот такой он человек своеобразный – мой друг: любит при общении относить людей в какой-то определённый класс, идентифицируемый именем или прозвищем.
Только относительно «Рабиновича» никогда нельзя предсказать однозначно. Фамилия эта в Салеевских устах звучит по-разному: то по-отечески нежно и даже чуточку восторженно: «Ну, надо же – каков Рабинович, вы подумайте!», то равнодушно-презрительно: «Да-а-а… Рабинович тут один, не бери в голову», а то и с ярким негативным окрасом: «Вот Рабинович, ёпст! Надо же… давно, видать, в чужих руках не обделывался!»
Но оставим филологические изыски с педагогическим уклоном лукавым менторам-либералам, а сами вернёмся в то самое «на днях», когда моего друга Славку Салеева посетил некий «Дзурикелла».
То, что случилось дальше, опишу со слов Славика. Напомню только, что руки у Салеева золотые. Он, что называется, на дому ремонтирует всяческую оргтехнику: от обычных видеомагнитофонов, до цифровых видеокамер и ноутбуков «яблоко в макинтоше». По этой причине (слухами-то земля полнится) в его квартире очень часто раздаются телефонные звонки и стук во входную дверь от потенциальных клиентов. Бывшие заказчики рекомендуют мастера своим друзьям и знакомым. Вот именно поэтому и знает Салеева практически весь город.
Итак, итожу: постоянно выводящий жалкое, но громкое подобие мелодии «I just call…» «дедушка Panasonic» и перелив дверного звонка – привычное дело в Славкиной квартире. Его жена, Верочка Ивановна, легко и без предварительной подготовки смогла бы работать приёмщицей в мастерской электронной аппаратуры – так часто ей приходится становиться секретарём– референтом в отсутствие супруга.
У клиентуры Салеева обычно принято сначала по телефону договариваться о встрече, а уж потом лично к мастеру приходить. Но не в тот раз. Заказчик появился без звонка – будто с неба свалился.
Слава открыл входную дверь. На пороге высился крупногабаритный – «тебя-то раза в три поширше» – породистый азербайджанец. Золота у него не было разве что на инкрустированной национальным орнаментом кобуре телохранителя, который тёрся поодаль и выглядел куда как монолитнее хозяина. Этот парень – наверняка, тоже из края шельфовой нефти и ароматнейших персиков. И поскольку, по словам Славки, инкрустация выглядела настоящим кубачинским чернением по серебру, я подозреваю, что пули в обойме у секьюрити оказались бы отлиты из наиблагороднейшего металла самой высокой пробы, если б он позволил расснарядить свою пятнадцатизарядную «беретту» любопытствующей публике.
С места в карьер «Дзурикелла» приступил к делу. Тон его речи не терпел возражений:
– Ты Салээф? Выжу – ты. Сабырайса, тарагой! Паэхали! Там всо эта увыдыш.
Славик понял, что возражать не имеет смысла, поскольку такой замечательно большой представитель сынов Гейдаровых попросту утащит его силой. Об этом свидетельствовали и соскучившиеся по настоящей работе бицепсы телохранителя, которые готовы были порвать кожу «косухи» одним своим лёгким вздутием. Салеев только поинтересовался, что сломалось, чтобы иметь представление, какой с собой инструмент брать.
Посетитель сообщил очень коротко:
– Сэракс, блать, нэ фотаграфыруит!
Славику такой кодированной фразы на диалекте разведчиков-любителей оказалось вполне достаточно, чтобы понять, чем ему предстоит заниматься в ближайшее время. У мусульман, вероятно, всегда так всё обустроено, что они друг друга с полуслова понимают. Ой, слышал бы меня сейчас Салеев! Точно бы удостоился я звания Рабиновича в совершенно отрицательном значении этой знаменитой фамилии.
Навороченный джип «паджеро» быстро доставил мастера с заказчиком и телохранителем в «офыз». Офисом оказалась небольшая однокомнатная квартира, совершенно «убитая» предыдущими владельцами. Комната была забита порожней тарой из-под овощей-фруктов – под самый потолок. А посередине пустой кухни красовался породистый, как и его хозяин, RANK XEROX, у которого внезапно закончился корм. Славик деловито растелешил копировальный аппарат так, что тот без стеснения представил все свои внутренние органы на суд присутствующих. Пока продолжалась эта эротическая процедура, «Дзурикелла» голосил тонким бабским визгом с характерными южными нотками:
– Тарагой! Угол, навэрнаэ, кончился? Где угол бэрут? Скажишь, нет? Мнэ сыртыфыкат дэлат многа нада. Тавар вэзут два вагон дапална. Ынспэктор злой будыт, эсли сыртыфыкат нэту. Давай, дарагой, выручай. Да?! Куда этат угол сыпат знаиш? Маладэц! Так гдэ угол бэрут?
– На вокзале, – пояснил Славик. – Поезжай на вокзал. У проводников в любом вагоне уголь есть. Попросишь – дадут. Тут немного и требуется. Всего полведра. Только мелкого бери, без камней.
Сказал Славка и забыл тут же. Только на улыбку рыночного Гарун аль-Рашида взглянул и предположил про себя: мол, парень с юмором – понять должен. А руки Славика уже в процессе: по давнишней привычке картридж раскидывают на запчасти. Увлёкся он и не заметил, как заказчик исчез куда-то пулей – ага, той самой золотой пулей из «баретты» телохранителя – со словами:
– Нэ ухады, тарагой, ныкуда! Очэн тыбя прашу! Сдэлаэш сэрокс, быдыш патом мармэлад-лукум кушат балшой лошкой!
Один только охранник и остался в уголке. Сидит на табурете, суставами на пальцах щёлкает. Видать, к будущим сражениям за всеобщую рыночную справедливость готовится. Недосуг на этого бойца Славику смотреть. У него тонер двухкомпонентный с собой имеется, руки работящие жжёт. Времени нет слушать музыкальные звуки азербайджанского народа, извлекаемые охранником из своих конечностей. Тут ему и застойный дух заколдобевших носков не помеха. Вместе с фруктовой тарой, что ли те носки хранят хозяева? Впрочем, некогда об этом думать. Славка, он ведь знаете, какой? Дело для него – прежде всего: прежде развлечений, русской бани и воспоминаний о службе «на морях». Побочные явления никак его не отвлекают, лишь в дальних уголках памяти откладываются. Для потомков? Может быть, и для них тоже. Не исключено!
Когда Славик аппарат собрал уже и в работе проверил, появился «Дзурикелла». Лицо его было немного растеряно.
– Слушай, тарагой, такые эти правадныки бэспрэдэльщыки! Нэ далы угол! Гаварят, чта савсэм я дурак такой. Нэт у них угол тля сэракс машынка. Толко тапит вагон эст. Я им дэнэг сувал многа тва. Нэ дали угол. Мэнтом пугалы. Я ым гавару, что сам дуракы пратывный. Я жэ панимаю, шта угол мэлкий нужэн для мнэ серакс исправлят фатаграфий картынка дэлаит. Ани толко сэмэются, гаварат в катэльный ищы угол. Мы дават нэ будым. Иэх! Нэ взял с сабой Магомэт. Так бы ых заставил угол дават, – такую примерно речь вёл озадаченный заказчик.
Каких трудов стоило Славику не засмеяться, я, наверное, даже предположить не могу. Но то, что он не засмеялся, это точно. В противном случае Салеев, пожалуй, не смог бы и рассказать мне эту историю. По крайней мере, в ближайшее время. А возможно, и вообще – стало бы попросту одним татарином на свете меньше.
Салеев очень корректно объяснил заказчику, что у него немного «был угол для сэракс машынка аппарат», которым он и заправил копир «Дзурикеллы». От пакетика с блестящим воркутинским антрацитом, который настойчивый азербайджанец всё-таки набрал возле какой-то котельной, Славик благоразумно отказываться не стал. Сказал, что пригодится когда-нибудь. А «Дзурикелле», конечно же, посочувствовал. Дескать, стрелять этих наглых проводников МПСовских, не перевешать. Алиева на них нет! Что касаемо до оплаты, то рахат-лукумом Салеев целую неделю семью кормил на свой гонорар. А может, даже и больше. Я не проверял.
Теперь уже, спустя почти месяц после описанного события, «Дзурикелла», по всей видимости, наверняка узнал-таки, каким порошком ксероксы заправляются. Но, тем не менее, претензий Славику предъявлять не стал – вероятно, чтобы не приклеилось к нему позорное погоняло Кочегар.
И именно для такого элитного заказчика Славик хранит в отдельном пакете подарочный угольный набор от азербайджанской фруктовой мафии. Вдруг действительно пригодится.
За разговором мы со Славкой не заметили, как завершили работу.
Матушка
– Материнство, – произнес Мишка (специалист по АТС «Definite», IP-телефонии и другим видам voice-связи), когда выпили по первой послеперекурной, – вещь загадочная и обычному человеческому уму недоступная. Это определённо Божий промысел. Знаю я одну женщину. Ей операцию сделали по женской части. От яичников кое-что невразумительное осталось. Врачи сказали, что стать матерью ей не грозит в принципе. Она и живёт с тех самых пор сразу с двумя нефтяниками. Один на вахте, она его сменщика привечает, а потом первый с буровой возвращается, а второй уже на работу вышел. И мужички ролями меняются. Причём, что характерно, оба о своих «родственных связях» даже не догадываются. Но не это самое удивительное. Гораздо любопытней то, что наша дама не успевает аборты делать: то от одного забеременеет, то от второго. Как говорится, от вахты до вахты.
– Ничего удивительного, – заметил Славка, – если в таком напряжённом ритме жить. Слушай, так она же вахтёрша! Так и получается – вах-тёр-ша! Женщина на вахте – звучит гордо и в полном соответствии с пожеланиями президента. Ещё бы аборты отменить, ёлки-иголки!
Я бы не рискнул перебивать Славку, когда он гарцует на своём вороном, без яблок, коне – то есть подхватывает заданную кем-то тему и принимается развивать её на основе своего огромного жизненного опыта.
– Да, на чём мы остановились? На материнстве. Тут как раз об одной матушке вспомнил. Однажды приехала ко мне на дом одна такая без предварительного звонка. Догадался, что клиент звонит, буквально влёт. Клиенты же обычно или дверь начинают выносить (если крутые) или делают один звонок, потом стучат тихонечко, будто мышки. Речь не идёт о тех клиентах, которые заранее со мной созвонились. Тех я тоже безошибочно от всех иных посетителей отличу.
А эта самая матушка ломилась, будто судебный исполнитель к злостному неплательщику, проявляя ничем не прикрытые властные черты своего необузданного характера.
Итак…
…открываю дверь, а на лестничной площадке, как думаете, кто? Не угадаете, и не пытайтесь даже. Да, матушка! Но не моя и не чья-нибудь ещё. Матушка Мария, собственной персоной. Именно – настоятельница нашего Печорского женского монастыря, а не просто какая-нибудь латиноамериканская кинодива.
Оказывается, в пользу означенного культового учреждения были переданы дары от немного неправославных и чуточку обрезанных, но не окрещённых предпринимателей. Это как раз ещё при Первом Борисо-президентстве случилось, когда от налогов не могли скрыться лишь те, кто зарабатывал средства к существованию честным трудом. Вот и здесь случай ухода от государевых мытарей просматривался невооружённым взглядом (при этих словах Славка зловеще поправил свои-очки-мелкоскопы). К примеру, оказали, скажем, спонсорской помощи на несколько тысяч, а из-под налогов десятки миллионов вывели. При такой-то выгоде любой иудей и мусульманин запросто захочет сменить свои религиозные убеждения. Некоторые бизнесмены из особо удачливых, говорят, даже пол меняли… и не раз… Про «крышу» и вовсе базара нет.
Ну, да не моё дело – судить да рядить. Коли у налоговой инспекции и плюс к ней, тогда ещё вполне сносно себя чувствующей, налоговой полиции не хватило ресурсов и сил, чтобы поднять веки и разглядеть, что вся махинация организована вторым лицом в городской администрации, то мне и сам Бог велел помалкивать. Какой Бог-то? Наверное, всё же православный, поскольку в мечети я не хожу вовсе, а в монастырь православный в тот раз отправился.
Но вернусь к сути.
Приехал я в монастырь, чтобы аппаратуру установить, подключить и обучить монашек пользоваться новой техникой. Ну, что вам сказать, столько нового и передового, по тем временам, добра одновременно мне видеть в одном месте не доводилось. Даже в магазинах элитной электроники не такая плотность «ноу-хау» с «hi-end»-ом на квадратный дюйм экрана, на оральный децибел акустики.
Не стану перечислять, что конкретно мне в монастырских стенах пришлось разворачивать. Скажу просто – много всего. И что характерно, целых четыре компьютера на дюжину послушниц, включая матушку. При нынешнем развитии технологий и удешевления конечной продукции – не бог весть что, конечно. Но тогда – просто супер-пупер!
Замечу ещё, что матушка перед началом работы прочитала небольшую молитву, потом перекрестила меня и аппаратуру, благословляю, дескать. И только потом до неё дошло нечто важное, и настоятельница испросила:
– А ты крещёный ли, сын мой? Не из сторонников ли Исы и Магомета будешь?
И тут уже я ответствовал, как умел:
– Не волнуйтесь, матушка, у Создателя всё под контролем. Плохого он Вам не предложит. Ведь не смутило же Вас то обстоятельство, что спонсировали монастырь два иудея и один чеченец? Уж кому-кому, а Вам-то должно быть известно – всё от Бога!
Настоятельница гневно зыркнула карим глазом, тщетно пытаясь подавить в себе внезапно возникшую неприязнь, – «ишь, умник, всё знает, кто и что монастырю-то дарил: наверное, в дарственную посмотрел, нечестивец, когда я ему накладную показывала», – и сделала «контрольный выстрел» в мою сторону крестящими Эвклидово пространство перстами. Дескать, всё и в самом деле от Бога, но лишний раз произвести профилактические действия не помешает.
Развернул я музыкальный центр, надурачил туда духовной музыки по желанию заказчика. Нет, монашки во время службы, разумеется, вживую пели, а фонограмма только для усиления благости предназначалась и помогала создавать эффект большой церковной службы. Факс установил, ксерокс и даже, наверное, не просто копир стандартный, а ризограф полноцветный, по-моему – то-то в городе сразу брошюрок религиозного содержания прибавилось.
Показал, как всё работает, далее за компьютеры принялся, а потом стал учить монашек основам. Тут одна послушница, которая помоложе да посмышлёнее так ко мне жарко прижиматься принялась, что я начал потихоньку таять, что твоя свечка… Но чую, нельзя далеко заходить. «Декамерон» Джованни Боккаччо читал, помню, куда ведут мысли греховные.
Когда расчёт у матушки получал и намекнул, что, мол, послушницы-то не совсем помыслами чисты… она не выдержала и давай по матушке свой контингент костерить. Оказалось, что духовная особа сия раньше продуктовой базой заведовала где-то не то в Архангельской, не то в Вологодской области, прежде чем решила в «Божьи невесты» податься. Так что русский устный ей приходилось практиковать далеко не в гимназиях с учителями, получившими затейливое воспитание, а в товарных вагонах с весёлыми и опасными грузчиками, изучавшими жизнь в уличных драках и притонах, где варят гнусного качества картофельное саке на сивушной подушке.
И ещё выяснилось, что монастырь наш – нечто вроде мирского исправительно-трудового учреждения. Здесь, как правило, отбывают послушание проштрафившиеся жёны священников. Развод получить священнослужителю сложно, да и уважение прихожан теряется, если уж епископ даст «добро» на этот самый развод. А оставлять безнаказанным плотский грех на стороне нельзя никак. Вот и ссылают больно бойких жёнушек на Север терпеть тяготы и лишения церковной службы настоящим образом. Вплоть до полного исправления. А когда это исправление наступит, решает матушка. Она в монастырских стенах – вся духовная, административно-хозяйственная и светская власть в одном лице.
Вот ведь как оказывается. Религия религией, а система наказаний в ней тоже предусмотрена, и почти на гражданский манер. Только здесь несколько попроще с охраной. Когда за дело берутся силы небесные, ни в каких вертухаях нужды нет, как оказалось.
Микро-повесть о том, как поссорились Ислям Хуснуттдинович с Романом Валерьичем
Назад тому лет несколько, или того больше, когда Ромка [34 - Ромка – инженер технического отдела в нашем центре ОВД (организации воздушного движения), куда, собственно, потом ушёл и Салеев] ещё работал в лицее № 23, где он преподавал информатику, случилась эта знаменательная ссора. В числе педагогов служил вместе с ним и наш общий знакомый, и даже можно сказать, друг – Салеев Ислям Хуснуттдинович. Про него я уже имел честь вам неоднократно докладывать. Славик – в народе он носит знаковое и вполне заслуженное прозвище: Кудесник – электронщик от Бога.
Одна комната в Салеевской квартире превращена в мастерскую. Когда приходишь в гости, поражаешься немереному количеству компьютеров, ноутбуков, сканеров, факсов, видеокамер, мобильных телефонов, копиров, которые рассредоточены по полу его знаменитого логова. Часть из этого «хайтековского» (на момент посещения) богатства дожидается благодарных клиентов, гордясь своей отремонтированностью, а другая гипнотизирует взгляд нарядными южно-азиатскими внутренностями. В последнее время, как говорит Салеев, и восточноевропейские найдёныши в электронных кишочках наследить желают. Но лучше б они этого не делали. Если уж англичанам и французам не удалось удержать высокую марку азиатских торговых марок на уровне, то Словакия со Словенией легко сумеют добить престиж японского производителя, лихо отплясывая танцы западных славян на крышке изделия от господина Безенчука со товарищи [35 - Автор имеет в виду знаменитую продукцию гробовых дел мастера Безенчука из романа Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев».].
Салеев по жизни самоучка. Про себя он сам говорит, что поначалу «бросался с вилами на танки», покуда не пришёл к нему нюх, знания и мудрость, достойные Очкастого Змея от IP-технологий.
Фортуна благоволила Кудеснику не слишком перманентно, потому работа, как говорят, для души украшала его трудовой путь не всегда. После службы прапорщиком Славка работал главным энергетиком железнодорожной строительной организации, потом – инженером-электроником в геологии и геофизике, затем, когда миазмы постперестроечной разрухи, сожрали геофизику как таковую, ударился в преподавательскую деятельность. Где мы его и застали на момент описываемых событий.
Девчоночий контингент лицея попросту обожал своего наставника до умопомрачения. А он в ответ на такую любовь называл их «мои птенчики», разбавляя нехитрой педагогической лаской подачу учебного материала. Да, собственно, и преподавательницы, особенно незамужние, попадали под Славкино обаяние. Но эта информация закрытая. Даже для Сноудена и всей структуры АНБ!
Появление в учебном заведении Романа несколько охладило девичий пыл к Вячеславу Константиновичу (именно так учащиеся обращались к Салееву). Ещё бы – тут такой юный преподаватель появился, чем-то напоминающий молодого Есенина задолго до его знакомства с Айседорой Дункан. Где-то подспудно в душе Славика зрела ревность к молодому коллеге. Но, тем не менее, преподаватели жили дружно и весело, пока однажды директриса лицея не пришла к Салееву на занятие с инспекцией.
Когда пара закончилась, руководительница затребовала у преподавателя учебный план. Славик, надвинув поглубже знаменитые очки, через которые можно было рассмотреть даже самую тонюсенькую дорожку на печатном монтаже, принялся рыться в документации. Планы будто корова языком слизала. Он точно помнил, что только накануне обновил все свои бесчисленные преподавательские бумажки. А тут – такой конфуз! Будто по закону подлости имени американца Мерфи.
По натуре Славик человек рассеянный, когда дело не касается его любимого дела. Понятно, что составление учебных планов ни одному здравомыслящему человеку не придёт в голову определить в разряд любимых дел. Наверное, он сам куда-то свои бумажки и засунул. Но Салеев не хотел в это верить, как не желает не очень молодой человек смириться с прогрессирующим склерозом. Поэтому в перерыве между занятиями Славка, как говорят, «спустил Полкана» на Ромика, обвиняя коллегу в том, что тот, де, взял его планы для написания своих и не вернул. Ромка отказывался наотрез. Салеев всё сильнее распалялся. Дошло до того, что он принялся швырять бумаги, которые обнаружились под рукой, в лицо молодому преподавателю. Роман не остался безучастным к такому неласковому к себе отношению. Он также зафинтелил три толстенных папки в Салеева. Как говорится, с нашим удовольствием, а не просто для украшения интерьера летающей декорацией.
Скоро в лаборантской беззастенчиво кружили освобождённые от скрепок белые птицы, исписанные на крыльях текстами программ на языках программирования «Pascal» и «Basic». Хищными ястребами взмывали под потолок структурные и функциональные схемы цифровых устройств. Низко-низко, летали ласточки объяснительных, докладных записок и прочей административной муры. Будто перед бурей. Но с некоторой временной задержкой. Стоя по колено в сугробе из бумажек Салеев орал:
– Утащил мои планы, Рабинович, этакий! Ну не хамство ли?!
В данном контексте Рабинович – страшное ругательство, как вы уже, видимо, успели понять.
– От тебя и снега-то зимой не допросишься! – продолжал свою гневную тираду Салеев. – Не человек, а функционал ходячий!
Романа разрывала обида от несправедливых обвинений. Он буквально вылетел из аудитории и затерялся в коридорах лицея, надеясь подавить свои оскорблённые чувства. Но даже вечером дома Ромка не мог прийти в себя. Больше всего его обидела фраза о снеге. «Это от меня ничего не дождёшься? – думал он. – А вот посмотрим…»
С утра, встав пораньше, Роман взял ведро и отправился за дом (он живёт в частных владениях) с подветренной стороны, где набил ведро чистейшим первосортным снегом. Отнести ведро в лицей и поставить на стол преподавателя в кабинете, где Салеев проводил первую пару, труда не составило. Поверх снежного холмика Ромка присобачил записку: «ИХ Салееву!». После чего гордо удалился в лаборантскую. Когда прозвенел звонок, шум возле аудитории так и не смолк. Занятие не начиналось. Ромка слышал это явственно и ждал. Реакция не замедлила последовать. Через минуту в лаборантскую влетела встрёпанная преподавательница английского и, еле сдерживая смешок, сообщила Роману, что Салеев просит того «припожаловать в кабинет информатики».
Растолкав девиц возле двери, Ромик протиснулся в аудиторию. Над его заснеженным ведром тихо умирал от сдавленного мощным посылом воли хохота «ИХ Салеев», который мог выдавить из себя только:
– Ну, Рабинович! Вот уел так уел!
И это уже в положительном контексте.
А занятие всё же состоялось, но началось оно на четверть часа позже по той простой причине, что Салеевские великолепные очки потеряли свою исключительную зоркость от слёз, нахлынувших на Славика в приступе смеха. О том же, как состоялось замирение двух преподавателей в конце рабочего дня, я рассказывать не стану. Это совсем другая история, полная пивных разводов на импровизированной скатерти из шторы и учебных планов, заляпанных селёдкой.
Апчхи!
– Пойду, гляну, как они там топчут клавиши?
– Метеорологи?
– Ну не курицы же.
– Странное дело, клавиши должен топтать петух. Так ему природой назначено. А там какие-то… даже не курицы…
– Вот я и пошёл это дело устаканить.
Такой разговор произошёл у нас с Салеевым, когда он устроился на полставки в систему авиационной метеорологии. Своё новое полуставочное назначение Славка сразу же встретил ударным трудом.
– Дураков работа любит, – сказал он и уехал на СДП (стартовый диспетчерский пункт), где испокон веку в одном здании уживались диспетчера и метеорологи.
Появился он часа через два весёлый и довольный, видать, дело сладилось: с работницами службы аэромета у него образовался тесный контакт и дружественные рабочие взаимоотношения. С теми же специалистами метео, которые сидят в здание аэровокзала, всё срослось ещё несколько раньше.
– Если я заболею, – сообщил высокому собранию Славка по мотивам стихотворения Ярослава Смелякова на мелодию Юрия Визбора, – к врачам обращаться не стану… Обращусь к рекламе на «Радио России»… Ох, излечит-исцелит, добрый доктор Малахов в программе «Кого ты лечишь, лепила?»
И тут зашёл Виталий, который отлучался в профком получать Новогодний подарок для взрослых – есть такая популярная услуга в нашей организации. Подарков было два. Второй полагался супруге Виталика, а по совместительству – телеграфистке первого класса.
Решили осмотреть, чем нынче спаивают профсоюзы своих работников. Ага, какой-то арманьяк и шампанское. Шампанское-то, ладно, напиток почти эпический. Его мы трогать не станем, а вот остальное… сегодня до дому не дойдёт совершенно точно. Одна из бутылок – уж абсолютно доподлинно. Где-то у нас был лимон. Всё-всё, Виталий, уймись – на красивые конфетные наборы мы не претендуем! Это для дам-с, для домашних, что называется, радостей. А мы люди смиренные, богобоязненные… Очумел, что ли?! С нами не будешь свой родной арманьяк?!
Виталий не стал нас томить своим жеманством, а выдал на-гора фразу, которой вскоре суждено будет стать рекламно-плакатной… если с умом подойти:
– Я это бы выпил уж только за то, что с этого можно напиться…
Кричать «браво!» никто не стал, но в душах что-то всколыхнулось. Наверное, желание проверить содержимое красивой бутылки с армянской надписью на красивой этикетке.
Напиток оказался далеко не таким гордым, как его заглавие. Салеев и вовсе обозвал содержимое красивой бутылки «сучком». Но данное обстоятельство нашу троицу нимало не расстроило, поскольку языки всегда с нами, а почесать ими после окончания трудового дня – дело не только приятное, но и полезное. Не помню, правда, уже, почему-таки полезное… но разве это что-то меняет?
//-- * * * --//
– Надыбал я лет пятнадцать назад николаевский золотой червонец. Да-да, из числа тех, которые в имперском золотом запасе состояли или службу несли, если угодно. Нашёл его, копая землю для посадки деревьев в детском саду «Золушка».
– Повезло тебе, Виталик. Интересно, а кто ж его, этот червонец, потерял?
– Золушка, видно, и потеряла… А ты туфельки хрустальной рядом не находил? – хохотнул Салеев.
– Туфельку не находил, а золото в дело пустил таки. Зря, наверное. В виде монеты сейчас бы можно было ещё и работу дантисту оплатить… кроме материала.
– Не думаю, видишь, Интернет нам говорит, что цены на драгоценный металл неумолимо падают. А сколько стоит «короновать» ротовую полость, знаешь, наверное. Тут и тремя монетами не обойдёшься… Я обычный рот имею в виду, а не с северным износом к моменту начисления первой пенсии, – заметил ваш покорный слуга.
– Но ты, Эврипид Большой Змей! – Славка был явно разочарован моим невниманием к себе и своей шутке. – Совсем уже честь и совесть нашей эпохи потерял. Хорошо ещё, умом Бог не обидел…
– Ты прав! В квадрате прав!
– Если учитывать мою комплекцию, то лучше говорить не «в квадрате», а «в шаре». А на квадраты у меня аллергия жуткая. Сразу чихать начинаю, как только увижу. А ты же знаешь, какой акустической силы мой чих – не все стёкла выдерживают.
Кстати, историю по этому поводу вспомнил. Хотите, расскажу? Нет?.. Тогда слушайте.
И нам с Виталиком не оставалось ничего иного, как только внимать голосу разбуженного нашим равнодушием Славкиного эго.
– Середина лета. Время около пополудни, обеденное время. Жарища стоит несусветная. А мы тогда от щедрот РВСН как раз квартиру получили в бывшем офицерском общежитии. Ну да, когда я прапорщиком служил. Перепланировку помещений в общаге сделали за счёт воинской части, а остальное – забота получивших ордер на жильё. Сказать, что первым делом при въезде ремонт требуется, ничего не сказать. Сами, наверное, знаете, как стройбат раньше жилые объекты возводил под руководством вороватых снабженцев. Кое-как, на живую нитку. Так и в нашей «новой» квартирке обои прямо на штукатурку наклеены, висят лохмотьями. Пылью обдают.
Раскрыл окно на своём пятом этаже. Обои эти чёртовы обдираю. Всё прекрасно, только немного пыльно. Вот я и чихнул изо всех своих проверенных на специальном тренажёре для аквалангистов лёгких. Громко получилось. С оттяжечкой – как аргентинские гаучо длинным кнутом по воздуху щёлкают, выстраивая элитную говядину по ранжиру. Чихнул, значит, и вдруг слышу глухой звон, будто разбилось что-то с полным внутренним содержанием, и женский голос сообщил, ни к кому явно не обращаясь с интонацией больше похожей на сетование, чем на ругательство:
– Чтоб ты всрался!
В окно выглянул. Никого на улице нет. «Может быть, кто-то из соседей, – подумал. – Ведь акустика в наших домах аховая. Не очень-то и удивительно». Чихнул, уже попроще, высморкался и снова своё дело продолжаю.
Вечером вернулась с работы Верочка Ивановна. Она у меня тогда в офицерской гостинице дежурным администратором трудилась. Рассказывает со слов напарницы – ту Людмилой зовут.
Пришла Людмила на обед, мужа кормит. Он вместе со мной в части тогда служил. Поели добром, чай начали пить. А супруг у напарницы жёниной страшный сластёна, без варенья даже за стол не садится. Вот верная супруга и вышла на балкон, где стояла трёхлитровая банка с клубничным вареньем от родителей откуда-то из Подмосковья привезли.
Ну, что сказать-то… после моего молодецкого чиха сделалось на свете одной трёхлитровой ёмкостью меньше, муж Людмилы остался без сладкого, и атмосфера порадовалась той самой знаменитой фразе, адресованной мне в обезличенном виде.
Долго я не признавался в своей причастности к так называемому «делу о клубничном варенье», пока, наконец, не накатило в какой-то из пролетарских праздников.
Когда остались за столом вдвоём с соседкой, а остальные покурить пошли, я и говорю:
– Людк, ты помнишь, как банку с вареньем грохнула?
– Когда это? – посмотрела она на меня с подозрительным недоверием.
– Ещё летом. Прошлым… в июле…
– Ну-у-у-у?..
– Так вот, это я тогда чихнул!
– Ах, ну ты и паразит, Славка! Я же последнюю банку в тот раз раскокала по твоей милости. Митенька у меня так огорчился. Ведь знаешь, какой он сладкоежка…
– Людк, не переживай! Ты отомщена… Твоё пожелание сбылось.
– Какое? Не поняла…
– Я три дня с очка потом не сходил. Сначала думал, совпадение. А теперь точно знаю – слова твои сбылись… Расплата настигла героя буквально немедленно…
– Дурак же ты, Славка! Болтун… Я же не кого-то конкретного имела в виду… Так просто, от досады сказала.
– Но тебя услышали, так что в следующий раз поосторожней, пожалуйста… Ой… ой…ой… Сейчас, кажется, чихну… А-а-пчхи!
– Да чтоб ты сдох… лет через сто пятьдесят!
Не сбылось пожелание Людмилы. Не дождался Славка назначенного ею срока… А ещё раньше умер её муж Дима, страшный любитель сладкого. Салеев пережил соседа и друга ровно на сорок дней. Что-то в этом есть символическое.
День радио
//-- (фрагменты неопубликованного репортажа) --//
А градусов случилось ровно два! Ветер северный, неумеренный в своих порывах… Река Печора стояла в ледяных оковах, даже не думая приступить к перемыванию косточек зимней переправе. А между тем, надвигалось нечто насколько традиционное, настолько же и предсказуемое. День Радио высокочастотными ультракороткими ногами стремительно маршировал в заветную сторонку Припечорского Севера, в сторонку, где наше славное предприятие обеспечивало российским да иноземным воздушным судам «коридор» из Европы в Азию и, разумеется, обратно.
Вышколенные по многочисленным инструкциям диспетчера без умолку трещали в эфир на языке потомков женоненавистника (по другой версии – сластолюбца) Генриха VIII-го с плохо скрываемым французским акцентом, присущим немецким землям близ Саарбрюкена. Они, диспетчеры (или всё-таки диспетчера? да, простит меня гневный литературный критик), даже не вздрогнули ни разу, взглянув на календарь, на котором уверенная рука сменного инженера службы ЭРТОС мужественно подчеркнула день 7 мая красным фломастером. День Радио – это праздник технический, а «им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни: гром ударов их пугает».
Портрет Александра Степановича Попова на стене кабинета генерального директора государственной корпорации по организации воздушного движения был встревожен. Уточняю для литературных критиков – встревожен был не сам портрет, а человек, изображённый на нём. Его волновало вот что – не откажутся ли в далёкой Печоре от давным-давно заведённой традиции, не наплюют ли на заповеди отцов-основателей, обустроивших Северное небо воронками локаторов и «колбасами» антенных вибраторов? В такой холод, как говорят в народе, нормальный (в психическом смысле) хозяин собаку на улицу выгнать поостережётся. Невесело Попову, ох, невесело. Он прогноз погоды давно получил с сайта www.gismeteo.ru, оттого теперь и волнуется.
Так всё начиналось. Начиналось накануне. Накануне дня Радио. Вернее, не самого календарного праздника, а даты его празднования в нашем предприятии. Поскольку праздновали именно накануне. Что, запутались? Попробую ещё раз. Торжественное выездное заседание по поводу изобретения Поповым предмета, или даже, вернее сказать, прибора, который обеспечил в многочисленных своих проявлениях работой не одно поколение живущих на планете, должно было состояться 6 мая. А предварял эту пятницу – четверг, 5 мая.
Преддверие в нашем деле всегда важнее самого празднования. Представьте себе, сколько нужно мяса привести в боеготовое шашлычное состояние для шестидесяти голодных связистов и примкнувших к ним ветеранов и заинтересованных (в хорошем смысле) лиц. Вот и я про то же. Этим важным делом, нарезкой и мариновкой мяса занимался Славик Салеев, благополучно командированный начальством на территорию передающего радиоцентра, где всё и вся готовилось к торжеству загодя.
Многие могут мне возразить, что, дескать, не Попов вовсе радио изобрёл, а господин Макорони. Фамилию перепутал? Ничего не перепутал, с учётом национальности последнего. Так вот, сторонники этого Макорони могут немедленно прекратить чтение и отправляться в другое полушарие. Может быть, там их угостят лучше, повеселят веселее и что-то там ещё из практики удушающих в своей торжественности фуршетов. Я возражать не стану. Мне бы пока что-нибудь про радиосвязь вам поведать. Не все же в курсе.
Связь – понятие сложное и крайне запутанное. Кто разумеет под этим термином тривиальный адюльтер, а кто и нечто более серьёзное, к примеру, длинномерный счастливый брак со сказочным исходом в один день. Но это вовсе не та связь, о которой пойдёт речь в этой супер-микро-новелле (каково загнул, а?) с элементами запоздалого репортажа. Разговор заведу, наподобие сказочного Лукоморского кота. О радиосвязи заведу, не о каких-то там Черноморах, непонятно кому приходящимися дядьками, все формулы Френеля мне в помощь! Чем она, связь эта, отличается от всего вышеописанного, в нелинейном масштабе искажённого, как вы думаете?
Отличается она непостоянством, плохим распространением радиоволн, эпизодическими контактными и неконтактными явлениями, в результате которых некто одухотворённый с мультиметром подмышкой и отвёрткой в зубах орёт на всю Ивановскую: «Связь езЪ!». Или же, наоборот, тревожит атмосферу следующим практически непечатным заявлением: «Разве это связь, етти…, и чтоб ей… когда с бодуна… Ничего ж не слышно, и чтоб им всем… и восемь изогнутых… и пятнадцать с оттяжкой… и три моржовых… в придачу! Выдай мне линию, чтоб тебя!»
Итак, всем понятно, что радио – один из важнейших атрибутов связи. Выходит, День Радио – только для связистов? Тогда причём здесь все технические работники аэронавигации? Да, притом, что эти работники осуществляют РАДИОлокацию. В этом-то всё и дело. Получается, что великий изобретатель Попов просто таки напросто дал жизнь нашему предприятию, иначе говоря, родил его… своей умной головой. Так что же нам мешает пригласить ближайшего родственника со стороны… производственной деятельности на его же праздник? Не вижу абсолютно никаких препятствий! В общем, так, профсоюз работников аэронавигации, радиолокации и средств связи дал добро, выделил изрядную сумму, и дело завертелось.
Первым нумером в программе празднования было приобретение мяса с целью приготовления традиционного шашлыка. Добычей означенного продукта должны были заняться Славка Салеев и наш сослуживец Роберт, откликающийся и на уменьшительную версию своего имени – Робертино. Не всегда охотно, правда, но таки откликающийся.
В этот раз и поварами отпущения избрали именно этих двоих. Почему отпущения? А вы кормили когда-нибудь ораву голодных праздничных лиц технической наружности? Попробуйте, и вам всё станет ясно. Здесь же важно не только приготовление пищи, как таковой, но ещё и забота о приготовлении, собственно, места приготовления.
Но вернёмся к тому моменту, когда «шашлычная команда» собрана и готова отчалить в развесистые кущи мясных зарослей – куда-то в район центрального городского рынка. Водитель газанул, УАЗик со странным прозвищем «фермер» в технической на него документации рванул с места, и судьба унесла будущих поваров на поиски курдючных баранов. На другое мясо Салеев был не согласен, но Фортуна распорядилась иначе… Мы же на Севере живём, тут и свиньи плохо водятся. Практически никак. А бараны, всё же, иногда встречаются, но, по большей части не курдючные, а муниципальные, на казённых харчах вскормленные. От таких мяса не дождёшься, единственное, на что они способны, это блеять невразумительно на всякого рода заседаниях и копытца вверх тянуть, когда нужно «за» проголосовать.
Таким образом, удовлетворились импортной белорусской свининой, хотя Салеев делал вид, будто страшно недоволен, и костерил на чём свет стоит новозеландских поставщиков баранины, не удостоивших наш город вниманием.
Однако! Накануне праздничного кануна, а именно, 5 мая ввечеру, Салеев препарировал свинину пожарным топором, будто мстил ей за безрадостное мусульманское детство. Немногочисленные свидетели периодически подначивали Славика жирными сальными намёками на измену своей вере, но его это только раззадоривало. Салеев довольно быстро, если учесть количество мяса, два с четвертью пуда, справился с поставленной задачей, вышел из операционной, которую заменяла ему мастерская, смахнул пот и заявил:
– Вскрытие показало, что больной был, скорее, большущей свиньёй, чем полным бараном!
Полученного шашлычного полуфабриката оказалось ровнёхонько три ведра. Кости с мясными обрезками оставили в отдельной кастрюле с тем, чтобы сварить из этих «отходов» густой суп. Наш коллектив не прочь и разнообразить пикник разными излишествами. Так сказать, гурманизм не только для гурманов.
День 6 мая начался с разбора. Да не простого, а итогового, связанного с подготовкой к ВЛП (весенне-летнему периоду). Ну, я уже вам рассказывал эту бесконечную историю с подготовками то к осени с зимой, то к весне с летом. Так в авиации испокон веку повелось. Повелось, вроде бы, само собой, а ведёмся мы, инженерно-технический состав, по два раза в год в соответствии с приказом вышестоящих.
Сам разбор непосредственно был краток, как никогда. Ещё бы – у народа начинал разыгрываться аппетит, который не загасить никакими баснями. Докладывали быстро и толково, с изрядной долей правды в голодных глазах. КРС (командно-руководящий состав, а вовсе не крупный рогатый скот, как некоторые уже себе нафантазировали) жаждал мяса с кровушкой, жидкого топлива класса «Люкс» и прочих увеселений. Доведу до высокого собрания, пожалуй, только выдержки из трёх выступлений, чтобы стало ясно, насколько дым костра на радиоцентре начал воздействовать на извилины, однажды скрученные серией приказов и повелений в сторону рутинного труда с индексом «долой формализм при подготовке к ВЛП (ОЗП)!»
Ведущий инженер КДП: «К ВЛП готовы, как никогда! На этом всё!»
Ведущий инженер РСП (посадочный локатор): «К ВЛП традиционно готовы. Внутренне состояние топливных баков дизелей отличное!»
Главный инженер: «Сам залезал?»
Инженер РСП: «Только голову засунул, но гарантирую!»
Главный: «А на ОРЛ (обзорный радиолокатор) топливный шланг для закачки дизельного топлива висит бельмом на глазу, своим неокрашенным и ветхим видом будто провоцирует грядущую комиссию наказать виновников. Оттаял уже, из-под снега вылез. И главное, всё остальное ещё сугробами скрыто, а этот вопиющий шланг выполз, как мотылёк из кокона. Что предлагаете?»
Ведущий инженер ОРЛ: «Предлагаю закопать предателя до отъезда комиссии!»
Главный: «Уговорил. Временно. Но головой своей рискуешь, помни об этом. Летом обязательно шланг замените. Так-так, что там за смешки? Хорошо сидит группа ведущих инженеров в углу, та, что в полосатых купальниках, кому сертифицироваться в этом году не нужно. Но мы их тоже допросим для острастки»
На этом месте меня с разбора вытащил наш дежурный водитель и доставил к месту грядущей вакханалии, где Салеев с техником РЭМ Робертом Тарвидом, потомком легендарных латышских стрелков, по прозвищу Робертино, уже натворили в мангале изящных углей и приступали к реализации первого мясного ведра. Я был откомандирован в помощь и немедленно начал её оказывать.
К моменту начала шашлычной компании выползло ненавязчивое солнце северной весны. Оно будто дразнило немногочисленный коллектив, готовый приступить к операции «День Радио» в авангарде, своей неосмотрительно ледяной яркостью. Робертино выразил общее мнение:
– Пусть хоть так, лишь бы снег не пошёл.
Небольшой перерыв, вызванный моим появлением, быстро закончился. Продолжили оприходование первого из трёх мясных вёдер. Впереди, как водится, на лихом коне махал шашкой, в отличие от вчерашнего топорика, солнечный шахид Салеев. Собственно, и не шашка это была, а так себе – обычный столовый нож, найденный в закромах радиоцентра. А почему остальные участники квартирьерской компании назвали Славика солнечным шахидом, стоит упомянуть отдельно. Как абсолютно настоящий повар с фантазией, сертификатом соответствия и санитарно-гигиенической карточкой, выданной Печорской СЭС, в сокровенном кулинарном месте, Салеев с непокрытой головой работать был просто не в состоянии. Сами должны понять душу рабочего подростка. Не мог же Славик даже малейшим своим действием оскорбить вчерашнее мясо, которое так славно разделал в «операционной». Пусть и не баранина, но уже и не свинина, поскольку побывало в руках правоверного и оттого освятилось тайным камланием с элементами ненормативной лексики.
А как изворачиваться прикажете, когда поварского колпака на объекте, занимающемся связями в различных частотных диапазонах, попросту не предусмотрено регламентом? Вот белые перчатки предусмотрены, а колпак нет. Что за перчатки, спросите вы? Это такие перчатки, снабжённые с внутренней стороны резиновыми пупырышками, которыми нормальные связисты пытаются тянуть кабельную продукцию. А мы – связисты с изюминкой вместо обычного арахиса и липкой карамели. Нам эти перчатки и для поварского дела сгодятся. Скажем, для того, чтобы руки не жечь о шампуры и сковородки. Вот тут товарищ в третьем ряду не понял, для чего сковородка, если мы надумали шашлык приготовить.
Рассказываю для тех, кто так и не удосужился открыть люк в своём танке, не знаю, по лени ли, либо по крайнему, а, возможно, скудному разумению. Сковородку на шашлыках используют все достаточно эрудированные люди, которым по душе пожарить на чугуне, да ещё на угольях тлеющих, тот лук в рассоле шашлычном, в котором убиенная свинья, позднее мастерски разделанная Салеевым, томилась некоторое время, прежде чем попасть на шампуры. Итак, лук в мясном рассоле, в удачное время года, в томатных кусочках и зелени – это ли не квинтэссенция шашлычного счастья, понятная любому и каждому?! И ещё, запомните себе накрепко одну простецкую вещь. Главное не в том, чтобы хорошо приготовить. Приготовить всякой сможет, было бы из чего. Главное – выбрать нужные продукты и смешать их в надлежащих пропорциях, сообразно здравому смыслу и внутреннему мироощущению. Согласны? Нет? Странно… Я думал, мы без курсов для поваров сегодня обойдёмся… Но некогда, братцы мои дорогие, сестрицы мои рахато-лукумные… Давайте уж после как-нибудь после, а то не терпится историю досказать и на обед отправиться – просто сил нет, как есть хочется.
Да, но мы слегка ушли от основной темы. Темы солнечного шахида. Оставшись без такого необходимого поварского атрибута, Салеев поскучнел, но к его чести – нужно заметить – всего на минуту. Он пошептался о чём-то с ведущим инженером ПРЦ и вновь воссиял. Shine on your crazy diamond! Помните такую басню о похождениях отважного Колобка в одной не сильно чернозёмной, но лесистой местности?
Через каких-нибудь пару минут решение было найдено, решение достойное царя Соломона в его лучшие нобелевские годы. В закромах объекта, кроме уже упомянутых лакейских перчаток с земноводными пупырышками с внутренней стороны, обнаружились ненужные оконные занавески солнечного оттенка. И не того солнца, которое в тот миг мрачно посматривало на нашу команду, а настоящего летнего раскрасивого нечто, с лёгким кавказским акцентом между золотыми коронками гало.
Занавески недавно были выстираны и отложены в сторонку за ненадобностью в связи с внезапно нагрянувшим прогрессом, занавесившим окна ПРЦ блестящими жалюзи горизонтального свойства своего марионеточного темперамента. Славик очень бесхитростно отчекрыжил острыми ножницами по металлу изрядный шмат этой занавесистой ткани и сляпал себе бандану. Теперь его стало невозможно отличить от мусульманствующего по северным окраинам сына пророка Магомета во плоти из ветрозащитного костюма, голубых синтетических кровей. Ай, да, Славка, ай, да, парень-молодец! Вот вам и шахид солнечный, готовый взорвать холодную атмосферу окружающей среды вспышками всепобеждающего смеха.
В отличие от неродного брата-диспетчера, всякий нормальный связист и радиолокационщик, как и полагается народному герою, любит и употребляет шашлык в любом состоянии и под любым градусом наклона к плоскости земли (слава Птолемею, расплющившему покатые бока этой планеты и поместившему её в центр мироздания!). Вы удивлены, что же с диспетчерами, солью и сахаром авиации, такое? Отчего они вдруг настолько невзлюблены правдивым автором в части, касающейся вопроса употребления, казалось бы, обычного продукта для российских пикников? На то имеется своя и довольно веская причина.
//-- * * * --//
Лет, этак, пять-шесть тому назад, или и того больше, сподобилось наше руководство административное скрестить коня (в лице службы ЭРТОС) и трепетную, до мельчайших подробностей в автобиографии, диспетчерскую лань. Для этой цели был арендован водомётный теплоход «Заря», на котором работники предприятия в довольно таки изрядном количестве, а именно – человек пятьдесят, отправилось по грибы-ягоды на день 18 августа. Кто из вас посообразительней, тот мигом скажет, как называется этот праздник. А я что-то запамятовал.
Но суть вовсе не в моей плохой памяти. Она-то как раз оказалась очень хорошей. Настолько, что я каждый раз при удобном случае стараюсь припомнить диспетчерской братии сей возмутительный факт, как вопиющий и одновременно характеризующий внутреннее состояние моих, безусловно, внешних органов мести. Жаль, что я не краб, а то бы моим визави сладко б не пришлось. Впрочем, думаю, им и так бывает несладко порой, когда ваш покорный слуга показывает, что во рту у него не только жевательная резинка, но и очень острый язык. Вы скажете, что я очень изысканный мерзавец? Дескать, нельзя так над живыми людьми… тьфу, диспетчерами, глумиться? Возможно, это и справедливо… Но вы ещё не знаете всей истории, послужившей первопричиной моей ласковой мести.
Выезд на природу, как это водится, предполагал выделение денег на невинные шалости, в том числе и на шашлык. Деньги выделялись профсоюзами. Но беда вся в том, что в таком предприятии, связанным с организацией воздушного движения, как наше, профсоюзов два. Один служит изысканным интересам авиационных диспетчеров, а второй технический, рабоче-крестьянский, для тех, кто на локаторе и вокруг него. Это, как минимум. Бывают такие странные предприятия, в которых ещё трётся шелудивым телёнком третий профсоюз. Не то «Участие», не то «Содействие». Его организовала администрация. Но о нём, как о жене Кесаря, ни слова!
Однако вернёмся к выезду, а если быть точнее, заплыву на природу. Шашлык вызвался делать ваш покорный слуга. По этой причине я обратился в профком и испросил денежных средств на мероприятие в плане полного удовлетворения конечного математического множества работников с семьями, относительно физической массы причитающегося на этих едоков мяса (типа – свинина 1-ой категории, из района – шейка, в объёме – 400 (четыреста) граммов убойного веса на одного отдыхающего). Всё понятно?
Всё, да не всё!
Этот запрос наш профсоюз, конечно, удовлетворил. Пошёл я тогда к председателю профсоюзного комитета диспетчеров. Говорю, так и так, мол, собрались мы на пикнике шашлыками повернуться. Наш профком работников аэронавигации, локации и связи выделил N-ую сумму, во осуществление проекта, теперь ваша очередь. Председатель диспетчерских независимых (от них самих) органов после некоторой заминки, связанной с уточнением списков лиц, едущих на теплоходе, заявил, что он бы и рад денег выделить, поскольку уже взносы жмут в некоторых местах (купили и телевизор безразмерный и антенну спутниковую и чёрта лысого купили), а всё жмут. Но, вот беда, те четыре семьи из диспетчеров, которые едут, отказались от подобного в свой адрес участия.
Мы, вроде бы, в сторонке, отдельно посидим, не нужен нам вражеский шашлык от технического персонала. А один из них, старший диспетчер смены, так, вообще, мне при встрече сказал:
– Я не ем мяса, приготовленного на открытом огне. Моя семья тоже не ест. Тем более – без вилок и ножей да ещё и в антисанитарных условиях.
Не ясно совсем, как это так: едем на природу отдыхать все вместе, а кто-то (диспетчера мать!) будет сидеть совершенно отдельно и с гордым слюноотделением нас же грязью поливать? Говорю об этом профсоюзному диспетчерскому «богу». Он, мужик неплохой, со мной соглашается, но отвечает, что не волен, мол, свою паству склонять к содружеству с технарями, не то не переизберут при случае. Хорошо. Сказанное слово – крепче гороху, крепи, товарищ диспетчер, несгибаемую волю, гордись своим академическим (всего за четыре года) происхождением, а в связистское мясо лезть не моги!
Наступило раннее субботнее утро. «Заря» отчалила от дебаркадера и направилась вверх по течению, где на взгорке обосновалась премилая деревушка Конец-Бор. Причалили чуть в стороне. Здесь тропинка поднималась прямо по крутому берегу во мшистые боры, где обычно любят селиться белые грибы боровой же породы и красноголовики, коих по-научному принято называть подосиновиками. А чуть в стороне – чёрносмородиновые кустарники. Эта смородина отличается от садовой более маленьким размером ягод, но зато такого аромата плодам black currant, культивированной в дачных условиях, не достигнуть никогда.
Народ разбрёлся по интересам: кто ягоды собирать, кто грибы. Мы же с группой добровольцев приступили к приготовлению шашлыка. Собственно, я готовил, а две милых дамы метали на импровизированный стол, расположившийся уютно между двух элегантно ошкуренных водой брёвен почти на самом берегу Печоры, домашние припасы и домашнюю же снедь.
В чём отличие снеди от припаса? Да, это же очень просто, сами могли бы догадаться. Снедь – это снедь, и ничего ты с этим не поделаешь. А вот припасы бывают разные. Во-первых, они могут отличаться крепостью; во-вторых, расцветкой; и, наконец, в-третьих, способом изготовления: казённым или кустарным. В тот раз более всего народ тяготел к казённым припасам в кондиции прозрачности слезы мадонны Рафаэля. Но, тем не менее, этот прозрачный дар повелось называть «беленькой», или же «белым вином». Но последнее понятие давненько сошло с подмостков действительности.
Так, к слову пришлось, припомнилось отчего-то. Но сейчас не о том.
Не буду также останавливаться на способах приготовления вожделенного продукта, поджаристого снаружи, сочного внутри. Они приблизительно ясны всем, кто когда-либо держал в руках шампур. Остановлюсь на процессе приобщения нагулянного народа к шашлычным россыпям.
Вскоре после объявления о готовности, массы народных связистов и радиолокационщиков, местами, жидко разбавленные инородными вкраплениями авиационной аристократии, стянулись на запах к столу. Диспетчера демонстративно уселись отдельно, прихватив с собой жён и детей. Но такое расслоение длилось недолго. Всеобщее веселье заставило этих гордых индивидов, голубых, отравленных самомнением, кровей, придвинуться ближе. Я всё к столу не примыкал по причине небольших размеров костра и ограниченного количества шампуров. Пришлось готовить очередную партию, не бросать же начатое, в конце концов.
Шампуры переворачиваю, из стаканчика пластикового свининку прожаренную, для пробы с шампура снятую, запиваю, а сам одним глазом за столом слежу, всё ли там хорошо и благолепно. А там так славно, что милейшие диспетчера в момент свою вегетарианскую клятву забыли, сидят вольно, будто баре, шашлыки профсоюзные (нашего, между прочим, профсоюза!) трескают. И жёны их трескают так, что плеска волн после того, как моторные лодки мимо проходят, не слышно. Да, собственно, и моторов этих тоже не слышно, поскольку и дети диспетчерские мясо трескают, словно из голодного края приехали. Не жалко, конечно. Пусть себе. Дети же не виноваты, что у их родителей натура такая – хапнуть за чужой счёт. Хоть шашлыка, хоть «сладкого» уксуса, хоть чёрта в ступе.
Вы думаете, что профсоюзные деньги для них чужие? Нет, диспетчера считают денежку очень внимательно. Вот если бы их профсоюзный лидер выделил денег на этот пикник, присовокупив, так сказать, к общему котлу, то они бы непременно проиграли. Это только с виду такая же «шара». Та, да, не та! Ведь в деньгах профсоюзных, диспетчерских, сидят и ИХ ЛИЧНЫЕ ВЗНОСЫ! Какая уж тут «халява», прости, Господи? Понимаете, о чём я? Они уже отчисленные профсоюзные взносы считают личными и непременно жаждут обернуть их умелыми руками профсоюзных деятелей, чтобы потом получить больше вложенного – для того и учёт ведут.
Да, а тот старший диспетчер, который мне вещал о вреде мяса, приготовленного на открытом огне, как он-то? Лучше всех, между прочим. Смурцевали они вчетвером, всем семейством немерено. То есть, столько, что мне бы хватило полмесяца на обед не ходить. Я этого деятеля спросил, отчего это он так от своей диетической теории отказался. Знаете, что он ответил?
– Я за тобой наблюдал, за костром тоже. Открытого огня практически не было. На углях, в общем, шашлык был приготовлен… Мы, конечно, и с углей ничего не едим… И вообще, мы уже полгода, как вегетарианцы… Но тут за компанию. Чтобы всем приятно было. На одном же предприятии работаем всё-таки.
Ага, он, оказывается, ел через силу, давился, бедолага, исключительно чтобы техническим работникам приятное сделать. Поразительное ханжество!
Интересно знать, а, сколько бы эти милые создания уговорили, когда бы употребляли приготовленное на углях мясо и не были последовательными и непримиримыми вегетарианцами? Я, кстати, намекнул, что из-за такого подхода мяса не всем вдосталь перепало, а в частности вашему покорному слуге. Сапожник без сапог, дело обычное. И что вы себе думаете, через пять минут мой знаменитый старший диспетчер тащит мне шампур к остаткам костра, где я лещика волжского шелушу под пивко. Ну, думаю, совесть проснулась в человеке, а сам уже слова придумываю, как необидно отказаться от такого жеста дарения. А этот фитиль, с головы обрезанный, подходит и говорит:
– Тут с одной стороны немного сыровато получилось. Ну-ка, давай быстренько дожарь.
Знаете то место, куда я его послал? Вот и хорошо, что не знаете. Значит, вы не вегетарианцы, а вполне милые люди.
//-- * * * --//
Но оставим этот момент истории, а сами вернёмся на свиное ристалище с угольным двигателем парового сгорания.
Салеев с Робертино метали свинские кусочки на шампуры, как игроки в серсо привыкли нанизывать колечки, брошенные партнёрами. Удивительно быстро была изготовлена первая партия вожделенного продукта. А под первую партию, как водится по традиции, и язвенник трезвенником быть перестал. Далее всё происходило по плану. Салеев с Робертино остались на хозяйстве со стороны улицы, а я отправился отбывать блаженную, с точки зрения снятия проб, трудовую повинность – готовить суп из свинины.
Там, дело такое, пока плитку согреешь, пока полведра картошки почистишь, пока мясо от разных ненужных волокон отделишь с неизменным отмыванием продукта от щепок с колоды палача… Короче говоря, времени немало утекло. Когда управился, дождался момента внесения лаврового листа в супец праздничный, выхожу на крыльцо и смотрю за процессом, который на природе близ радиоцентра проистекает. А там нечто неожиданное случилось – потеряли мы Славку, потеряли Салеева, дорогого нам человека…
С ним неожиданно сделалась жуткая ипохондрическая астения пополам с меланхолией. Он загрустил и принялся собираться домой, заметив сквозь закопченную дымку очков:
– Некогда мне тут с вами водку рассиживать… У меня дела… Мне поспать требуется…
Сказал – как отрезал.
Салеева тут же увезли домой, где он благополучно потерял на балконе пакет с готовым шашлыком и немедленно заснул. Пакет нашёлся через день и оказался весьма кстати к праздничному столу на 9 Мая.
Позднее я спросил у Салеева, чего это с ним такое приключилось, что он даже до стола не достоял, совсем никаким раньше времени сделался?
– Да, что там – никаким, я был вообще никакущий… А всё Римма виновата (наша начальница АХО). Приехала с оказией и, ну, давай нас с Робертино угощать. У неё же день рождения, а на официальную часть остаться не может. Ты что, тоже с нами её поздравлял? Не помню. Это всё пиво, непосильный труд мясоруба и детская самонадеянность, – так мне Слава ответил.
– С кем не бывает, – а так я его успокоил. – Праздник – дело двояковыпуклое. Особенно, когда одна вакация сменить другую спешит, дав ночи полчаса…
Здорово ответил. Почти, как Александр Сергеевич, не правда ли?
А колокольчики-бубенчики: «ду-ду»
Где-то далеко – у Чёрного синего моря ещё полно отдыхающих, наслаждающих разнеженную плоть тёплыми водами бархатного сезона. А у нас давно уже осень вышагивает шпагатом циркуля дождей, переходящих временами в плаксивую истерику первого снега.
Подготовка к осенне-зимнему периоду подходила к завершению. И в заключение оной нашему трудовому коллективу следовало отправиться на антенное поле. Там терпеливо ожидали ласкового человеческого вмешательства антенные полотна и примкнувшие к ним снижения. И всё это трепыхающееся на сильном сентябрьском ветру удовольствие называется по-нашему, по-научному, АФУ – антенно-фидерное устройство.
Сама коротковолновая антенна, натянутая между мачт ажурно-сварного плетения, состоит из двух полотен и именуется ВГД-2 – вибратор горизонтальный дипольный. Цифра «два» означает, что в АФУ используется как раз пара антенных полотен. А относительно вибратора ничего не скажу – вы и без меня сможете придумать массу шуток про это эротичное устройство.
В месте схождения полотен имеется снижение в виде гибкой лесенки со ступеньками-изоляторами, которое крепится к специальной опоре, вкопанной в землю. Мачт у нас в хозяйстве три, а, следовательно, антенн и снижений ровным счётом два. По-моему, этот ликбез так утомителен, что кое-кто уже начал зевать. Лучше продолжу повествование.
Пошли «на дело» вчетвером. Вообще говоря, можно было справиться и двоим, если никуда не спешить и растянуть сомнительное удовольствие на пару рабочих дней. Но с учётом хондроза, притаившегося в глубинах позвоночника, меня в качестве тягловой рабочей силы особенно не используешь. Хотя, конечно же, не тягловой, а крутящей, ибо опускать антенные полотна до земли с тридцатиметровой высоты – то ещё увлекательное занятие, заключающееся в методичном вращении ручки на двух лебёдках – по одной на каждой из мачт опор. Ещё более занимательное мероприятие – подъём антенных полотен при помощи тех же лебёдок. Отличие одно – приходиться работать с перекурами, иначе не хватает дыхания, силы в руках и простого терпения: подъём антенны всего на метр сопряжён с многократным поворотом ручки на барабане с преодолением веса весьма нелёгких полотен.
Надеюсь, понятно теперь: две лебёдки – два вращающих их специалиста. Третий человек необходим для того, чтобы регулировать процесс сматывания-разматывания проводников и изоляторов снижения. Перепутать медные антенные канатики очень просто: когда двое наматывают трос на барабаны одновременно, следить за состоянием антенных полотен они попросту не в состоянии. Так что обоснованность присутствия третьего лица при техническом обслуживании АФУ «на пленэре» очевидна. К чему же тогда четвёртый? А за компанию, чтоб веселей работалось, да инструмент подать, да поддержать стремянку или просто подбодрить незлой инженерной шуткой.
Перво-наперво мы осторожно опустили те полотна, с которых неопознанный и невидимый никем летающий объект оборвал снижения своими неосторожными дивиациями во исполнение закона всемирного тяготения. Виталик забрался на стремянку и принялся придирчиво осматривать место обрыва. Внимательно изучил медный тросик, которым предстояло закрепить «лесенку» снижения к антенне и вспомнил, что способ скрутки, которым владеют все связисты со времён царя Гороха (читай – Кукурузы) – Никиты Сергеевича, – называется «британка».
Услышав знакомое слово, Салеев тут же оживился и принялся рассказывать, как правильно «британить» и, вообще, объяснил значение термина. Выглядело это так: «Хотите услышать сказку? Нет? Тогда слушайте!» Да-да, что-то вроде.
Оказывается – пошло сие чудное название с «морей». Именно там распространено вязание всяческих узлов и скруток. Принцип же «британки» заключается в том, что при сплетении двух концов распущенными повивами троса, полученный в итоге узел работает на самозатяжку. Хватка мёртвая. Скорее порвётся где-то в другом месте, чем на узле.
И вот теперь, когда всё для нас прояснилось, даже солнце на мгновение выглянуло сквозь пелену мокрого снега. А Салеев тут же перешёл к практике, продемонстрировав вязку модифицированной «британки», которую он назвал «двойным татарским узлом имени Курбан-Байрама». Затем Славик оглядел с любовью творение своих рук и дал этому шедевру технического макраме оценку:
– Пять шарей, к бабке не ходи!
– Такому узлу вообще сноса не будет! – хвастался Салеев. – Даже если отару баранов на него навесить.
Баранов под рукой не оказалось, а никто из нас на отару не тянул даже с учётом веса намокшей на промозглом ветру с мокрым снегом спецодежды, поэтому мы сразу подняли антенные полотна и пошли смотреть, как поживают газоразрядники молниезащиты в щитке фидера. Поживали они неважно, потому пришлось всё внутри выскоблить, а затем замуровать щиток гайками «эм шешнадцать», как выразился Салеев. Закручивали их с натугой и при посредстве специального немецкого вазелина да радиотехнического молотка, чтобы никому из вышестоящих неповадно было в фидер лазать из ехидного любопытства, используя обычный инструмент.
Время двигалось к полудню, а на очереди стояла вторая антенна. Там дел поменьше, только один конец подвязать, но спускать полотна придётся всё равно до самой земли. К тому же осадки усиливались, пуская премерзкие холодные языки подтаявшего снега прямо за шиворот нашей команде. Стали решать, оставить это безобразие на «после обеда» или погодить до завтра. Первым выступил жизнерадостный Рома. Он заявил, что «вкалывать, вкалывать и вкалывать» – лозунг наркоманов, и ни в коей мере не должен касаться инженерно-технического труда «по разного рода связям».
Я помянул светлое будущее, приход которого лучше ожидать, чем насильно притягивать ко дню сегодняшнему за непослушно булькающее вымя. Попутно выяснилось, что с теорией относительности нам тоже в разные стороны. Относительность – наука для грузчиков, пусть они и мучаются.
Виталик ничего не сказал, но по его выразительным глазам сделалось отчётливо ясно, что свойственный ему трудовой энтузиазм не настолько превалирует над природным чувством лени, чтобы эту лень одолеть врукопашную, и немедленно.
В завершение дискуссии выступил Славик.
– Антенна не водка, можно и на завтра оставить, – мудро заметил Салеев. – Только водку нельзя на потом откладывать… чтобы в «штопор» случайно не завалиться при неосторожном похмелье.
Дружно приняв во внимание выступления докладчиков, мы в состоянии мокрых куриц, а, скорее, помятых, но не побеждённых, петушков, поковыляли отогреваться чаем, оставив поле фидерной брани до лучших времён.
//-- * * * --//
Назавтра сеанс опускания второй антенны проходил в условиях более хорошей видимости, но всю производственную «малину» подпортило не совсем приятное в своей неожиданности обстоятельство: на одной из мачт – на самом её верху – тросик, за который цепляется одно из полотен, слетел с блока и заклинил ролик вращения. Ни туда, ни сюда – сколько ни крути ручку лебёдки. Взял я у диспетчеров с СДП (стартовый диспетчерский пункт, прим. автора) бинокль и тогда удалось совершенно явственно разглядеть вопиющую картину форс-мажора в полный рост. Цейссовская оптика позволяла это сделать с нашим, что называется, удовольствием.
Таким образом, спустить антенну в штатном режиме не представлялось возможным – один конец полотна зажало роликом намертво. Но нет смекалистей мужика, чем технический работник славянско-татарского разлива, един о четырёх головах. Понимаете, о чём я? Мы быстро организовали рабочее место Виталику на трёхметровой раздвижной стремянке (спасибо родной администрации за её покупку!) и вытравили один конец антенного тросика до самой, как говорится, до «первой звезды». Даже нижний блок от удивления скрипеть перестал.
Антенна практически лежала одним концом на припорошенной снегом земле, а другим упрямо цеплялась, как утопающий, за заклинивший верхний блок. До её середины, где крепится снижение, как раз можно дотянуться с высокой стремянки. Картина почище Шишкина. Только вместо медведей, которые ползают по наклонному бревну из озорства, наша славная и неунывающая команда. Но озорство тоже в наличии.
За технологическими манипуляциями с антенными полотнами рабочее время неслось со скоростью курьерского поезда. Единственное притормаживающее процесс неудобство – стремянка стояла слегка наклонно, упираясь в оброненную басурманами из РСУ, некогда мостившими путь к вертолётным стоянкам, дорожную плиту. Поэтому приходилось внимательно отслеживать эволюции лестницы, удерживая её в три молодецких плеча. Один раз, правда, как-то расслабились, и Виталика – он стоял на предпоследней ступеньке, если считать снизу – качнуло. Тот запереживал:
– Эй, вы там, балагуры, поосторожнее! Чуть не грохнулся…
– Грохнулся – не беда. Вот если бы наемнулся, тогда страшнее… – в словах Салеева не было ничего, кроме вселенского опыта и отеческой любви.
– Если наемнёшся, яйца поколешь, – это уже Ромка попытался сострить.
Последние слова неожиданно переключили всеобщее внимание на историю древнего Китая. Рома у нас страстный поклонник такого рода литературы, в которой излагаются события из жизни древних восточных цивилизаций. Всё б ему про китайскую да японскую экзотику вкушать из различных публицистических и научных источников, страсть, как он это дело обожает. Особенно – делиться вновь обретёнными знаниями. Особенно в непогоду.
Рома сел на любимого конька, рассказав, что из недавно читанной им книги узнал о возникновении термина «мальчики-колокольчики» (в другой редакции «мальчики-мудозвоны»). Не стану от вас скрывать – наш любитель исторической литературы очень волновался и тревожно жестикулировал, делясь сокровенными знаниями. Тут же выяснилось, что и Салеев знаком с анонсированным печатным артефактом, о котором шла речь. И тогда Славка тоже примостился на того самого конька, на котором вальяжно расположился Роман. Тому пришлось потесниться, а потом и вовсе уступить место старшему товарищу, поскольку молодой инженер хорошо помнил фразу из наследия О’Генри об ограниченных тягловых возможностях жеребца по прозвищу Боливар.
Возвращаясь в древний Китай, вот что можно сказать по существу вопроса: дело там обстояло таким образом, и это есть неоспоримый факт, добытый в результате многочисленных научных изысканий, одним английским учёным по фамилии сэр Забыл… Так назвал учёного мужа Славка. Несколько странное для обитателя туманного Альбиона имя нас не смутило. Мало ли. От загнивающих в ароматах «от Диора» заграничных эстетов можно ожидать чего угодно.
В общем, если кратко: во времена династии Мин, или, вполне вероятно, что и Цинь, некий император повелел всем мальчикам, прислуживающим в его гареме, удалить яички и вставить на их место серебряные колокольчики, чтобы те радовали повелителя в минуты хандры и скорби, и, одновременно с данным действом, привлекали бы к себе внимание, когда их владельцы приближаются к властелину.
Для безопасности сие обстоятельство как раз весьма немаловажно: незамеченным не подкрадёшься и наложницу государя не попортишь втихую. Как говорится, на бабу надейся, а сам не прощай! Здесь я о хозяине гарема имею честь сказать.
Казалось бы, молодым людям поломали жизнь ещё в детстве, ан нет! Впоследствии многие из тех давешних мальчиков сделали себе государственную карьеру. Вот, собственно, с этого и началось шествие «колокольчиков» во властные структуры. Продолжается оно, и по сей день. Только современные технологии позволяют тщательно микшировать неуместные звуки во время заседаний многочисленных правительств и парламентов. Но если очень хорошо прислушаться…
Появление на горизонте постороннего вызвало нездоровое волнение в наших рядах. Ну, как постороннего – специалиста по связи из авиапредприятия, на территории которого базируется наша контора. Славик заметил:
– Вот идёт к нам, типа, змей – жалом, смотри ты, как водит…
– Ни хрена себе, пакетик со сладостями! – то ли сказал, то ли очень громко подумал Виталик.
Поприветствовав присутствующих царственным кивком, вновь прибывший осведомился, почему мы опустили только один конец антенны. Я объяснил. Тогда специалист начал разговаривать с бригадой, как с неразумным детсадовским контингентом. А проверили ли мы, что система блоков неисправна? А точно ли мы видели в бинокль, будто блок заклинило? А не пробовали ли мы забраться наверх мачты, чтобы проверить?
Последним вопросом мы были озадачены. Без наряда-задания, специального допуска и монтажных поясов высотные работы не ведутся, заму ли это не знать. Тем более – в сложных погодных условиях. Тем более, когда трос под натяжением. Тем более, что ни у кого из нас допуска на высотные работы нет в принципе.
– А в своё время я свидетелем похожего случая был, – не унимается заслуженный работник авиации, – заклинило тросик на мачте… Вот точно так же, как здесь. И там один связист быстренько по уголкам конструкции взлетел с наружной стороны и всё исправил. Когда спустился, ему говорят, отчего, мол, по лестнице не полез? Она же внутри мачты для того как раз и приварена. Связист очень удивился: «А что, там лестница есть?» Забавно, в общем, получилось… Ты, Роман, парень молодой, вёрткий. Забрался бы и всё исправил. Чего тебе стоит?
А на нашей опорной мачте, как раз, лестницы внутри каркаса не предусмотрено, лезть можно только снаружи конструкции по наваренным штырям… В снег и ветер весьма проблематично, ведь пришлось бы монтажный пояс с двумя цепями использовать… С одной цепью загремишь за милую душу. Да, и допуска на верхолазные работы не только у нашей четвёрки, ни у кого на предприятии нет. А там тридцать полных метров – десятиэтажный дом без окон и дверей.
Понятно, что сказано было только так, для красного словца, но раздражение возникло из ниоткуда. Его сумел нейтрализовать Салеев своей ходовой фразой: «Причём здесь милиция, когда куры дохнут?» Сказал он тихо, но услышали, все, кого это касалось. Затем Славик потешно наморщил лоб и произнёс таинственное «кэджит», после чего зам счёл необходимым удалить все свои части тела подальше от места работ. Я думал, что «кэджит» по-татарски что-то очень нехорошее. Оказалось, что по-коми – «холодно». Напряжённость растворилась в очередном снежном заряде.
– Ребята, по-моему, к нам приходил один из этих… из китайских мальчиков… – странная фраза зацепилась за мой язык и, повисев немного, упала на благодатную почву.
– А почему тогда не звенит? – Рома по-стариковски язвительно проявил своё юношеское любопытство.
– Язычки у колокольчиков пооткусывали, – сказал Салеев. Потом улыбнулся чему-то своему и перевёл тему разговора на более приятную:
– Я тут в отпуске был буквально вчерась – совершал тур по Поволжью. Зашёл, уже точно не помню город, в суси-бар «Сёгун Мэйдзи», заказал лапшу харусати, шашлычок матуро куси-я-ке и пельмени гёдзи со свининой… это я по бумажке читаю, не переживайте за свою неполноценность. Нет же, сказал – не по памяти. Память-то, извиняюсь, не хрен черепаший – со временем всё короче и короче!..
… и тут подходит официант мимолётом и интересуется как бы невзначай, чтоб не оскорбить моих чувств ненароком:
– Вам палочек хватит или какие-то другие приборы принести?
– Принести-принести, принесите мне приборы ночного видения…
– А это ещё зачем?
– Затем, чтоб в полумраке ваши микроскопические порции лучше рассмотреть.
Между тем, наша работа на открытом воздухе и практически в парковой зоне подошла к концу. Подняли злополучную антенну, как полагается, а работу по ремонту верхнего блока оставили на следующее лето. Пусть тогда руководство монтажников вызывает, а нам недосуг, мы обо всём доложили, как водится. Теперь бы по кружке чаю горяченького. С конфетами. Их в радиомастерской – в монтажном столе – всегда с избытком.
За чаем я полюбопытствовал:
– А скажи-ка, Славик, раз ты себя полиглотом позиционируешь, как будет на коми «очень холодно»?
Салеев отслюнявил античному божеству Хроносу театральную паузу и торжествующе произнёс:
– Очень холодно – фуфайка кэджит. Нельзя так неуважительно относиться к родной речи, Дмитрий Александрович. Это Вам не к лицу.
Я не стал доставать из ящика с инструментом набор надфилей, чтобы заточить на Салеева какой-нибудь из клыков, а попросту предложил добавить кипяточку в его кружку. А сам принялся развивать тему, которую было бы более уместно поместить в виде отдельной главы в не сильно академический словарь занимательной орфографии:
– Кстати, мне известно с двумями буквами «ф» только три слова: фуфайка, философия и заффтра. А тебе?
Славик немного подумал и добавил:
– Ещё: «Немирофф», «Смирнофф» и фуфло. Бери. Дарю.
Да уж, дарёному-то колокольчику язычок не проверяют.
//-- * * * --//
Вообще-то, заслуженный связист авиапредприятия мужик неплохой. Мастер разговорного жанра от бога, от Меркурия, естественно. И специалист по связи и связям с разного рода общественностью первоклассный, но одна беда – его халвой не корми, только дай поумничать – продемонстрировать знания, помноженные на житейский опыт. А у нас и самих такого добра – с горочкой.
Но это же не повод…
И чего вдруг мы к нему прицепились? Давно что ли языков не точили? Да, нет, не тех, что из серебра. Впрочем, оставим эти вопросы на совести распоясавшихся сотрудников со мной во главе и продолжим повествование. Благо, не долго уж ему занимать ваше внимание.
Пять сортов денатурата
Салеев находился в приятном расположении духа, отчего позволил себе в фривольной манере бродвейского мюзикла исполнить песенку из старинной жизни. Он напевал:
Было там вино «Улыбка»,
Были сигареты «Шипка»,
От акулы жареный пупок;
Был коньяк из южных штатов,
Пять сортов денатурата
И морковно-жареный шматок…
Пять сортов денатурата… Пять? В самом деле?
– Что-что, какого денатурата… – то?
– Первооснова одного из пяти вышеозначенных сортов… Очевидно же…
– У денатурата бывают сорта? Не представлял, что таковые могут иметься… Вот даже в словаре пишут, что…
…денатурированный спирт или денатурат, прибавлением некоторых веществ сделавшийся негодным для питья, употребляют для освещения, варки пищи, лабораторных и промышленных надобностей; освобожден от акциза…
– Ха! Ты невероятно юн, относительно истории развития человечества и его, человечества, стремления посетить запредельные дали немотивированного счастья за относительно невеликие деньги, а ещё лучше – задаром. Твоё понятие о денатурате искажено заблуждениями на бытовом уровне, причём настолько, что мне, как человеку правдивому и ужасающе энциклопедическому, придётся сделать тебе замечание! И негоже мерить поганым акцизом благороднейший из напитков, однозначное имя которому не найти ни здесь, ни в дальних палестинах… – постороннему взгляду Салеев показался бы возмущённым от бурного негодования. Но со мной подобный номер не прокатит. Я-то знаю, какая ироничная ижица прописалась в Славкиной душе и оттуда сейчас его устами читает наставление-сатиру – дабы окружающие могли проникнуться проблематикой густой этиленовой направленности.
– Итак, поговорим о денатурате как о сортовом продукте. Во-первых, денатурат бывает зажигательный. Это тот, что с примесью авиационного керосина. Он леденит желудок холодом Вселенной, чтобы взорвать потом раскалённой плазмой сверхновой звезды.
Во-вторых, сорт «эль капитано». Что тебе поведать про данный сорт? Он невероятно тягуч, с маслянистыми оттяжками от нефтеналивных танкеров, при неудачной компоновке вестибулярного аппарата вызывает немедленную тошноту и удушье.
Третья марка денатурата самая популярная в народе. Называется «Огни Москвы» по имени одних крайне востребованных во времена моей молодости духов. Денатурат парфюмерный (а’ля Патрик Зюскинд) пробуждает во мне всё невероятно доброе и нежно-прекрасное, едва я начинаю ощущать амбре, насыщенное сочным атмосферой свежеполитого летнего асфальта с нескучными афродизиаками Пятой улицы третьего Интернационала периода моего полового созревания.
С четвёртой разновидностью денатурата не всякий сможет совладать. Этот сорт зовется «Купила мама Лёше». Ты правильно угадал. Именно о галошах речь. Для употребления означенного продукта врачи настоятельно рекомендуют затыкать нос чем-нибудь сильнодействующим (например, резиновой пробкой для грелки или нашатырным 70-ти процентным компрессом).
И наконец, пятый сорт! Этот – с вершины всех галлюциногенных хит-парадов. Он для особых гурманов. Называется «Махавишну». Что-что? Насчёт нирваны ты почти попал. Денатурат в эфирной заливке – это настоящий улёт… Фантазия совершенств, откровение мироздания… омовение Будды в водах Ганга… хрестоматийное вознесение цепеллина в грозовом облаке с грузом каннабиса на борту… братание полинезийских людоедов со своими жертвами в разгар ритуально танца «кай-кай»…
Есть и другие сорта, не о них речь… Ты же требовал назвать пять, вот я и рассказал, как сумел. До всего же многообразия нам и дела никакого нет.
Так говорит Салеев…
Что вы, я не возомнил себя Фридрихом Н., поминающим говорящего Заратустру через два абзаца на третий. Ничуть не бывало. Просто к слову пришлось.
Помолчали нейтрально, будто и не знакомы вовсе. Потом Слава спросил со свойственным ему великодушным прямодушием библейского мудреца. Хотя, отчего Библия, если Салеев воспитан на откровениях сур Корана. Интересно, а в Коране есть свои «библейские мудрецы»? Нет, я вовсе не хотел обидеть пророков и других мудрых людей Востока. Просто дурацкое любопытство. Наверняка и «коранских мудрецов» хватает. Однако…
Славка спросил:
– А спирт-то – как списывать думаешь? Относительно-касательно или «по уму»?
– По уму – это что-то нематериальное? – поразилось моё удивлённое правосознание. Я же со своей стороны еле-еле успевал его, своё сознание, озвучивать. Просто опешил от неожиданности. – И каким образом прикажешь?..
– Проще простого. Ну скажи, можешь одним росчерком пера раскидать по базе данных спиртосодержащие течения замещения материальных процессов процессами же душевного испарения.
– Испарения?
– А ты думал? Не возгонки же…
– А то!
– Делай…
– И сделаю! Будь вполне осязаем для моего овеществления…
– Ага, пошути ещё, кучерявый.
И Славик сделался осязаем… Аки человек, коему не чужды мирские принципы добра, справедливости и смирного ладана. Я присоединился. Дозиметр не зашкаливало. В стороне Вифлеема не упало ни единой звезды. Дело сладилось…
И потом уже, незадолго до Нового года, мы с Салеевым снова сидели у нас на объекте. Нет, не просто сидели, картриджи для «лазерников» заправляли. А тут обед нечаянно нагрянул, хотя был, безусловно, ожидаем. По крайней мере, Славкой. Он же ещё за сорок минут до маркированного в трудовом распорядке времени перерыва объявил, как выстрелил.
– Жрать хочу, как из ведра! – сказал Салеев, хитро сощурив свою внутреннюю пару очков. Ой, не зря мы его стали в последнее время называть Очкастым Змеем, не зря. Но это другая история. История о двух парах очков. Внутренние – для гражданской жизни, наружные для трудовых свершений и подвигов.
– Ого! Льёт как из ружья… – ответил я, вовсе ни имея в виду осадки в виде дождя. Просто снегопад с сильным ветром вызывал неадекватные аллюзии с Г.Х. Андерсеном и его Снежной Королёвой (не знаю имени-отчества) в вашем покорном слуге.
А потом мы пошли по улице в поисках радости и утешения изнасилованным желудочным соком желудкам. Ветер был, какой попало, но в основном северо-восточный. Милое дело для 65-ой параллели в северном полушарии. В этих крайне Восточно-Европейских местах обыкновенно так и случается. Позёмок кружил под руку с позёмкой, а ноги наши несли нас со Славиком в сторону института общественного питания. Институт уже не замедлил расставить свои странные «рогатки» и «охренительный гололёд» (оба выражения Салеевские) на нашем праведном пути. А, может быть, всё-таки гололёд был охранительным? Он же так и не позволил нам упасть.
В кафе, где Славка обычно проводил время обеда, затеялись делать ремонт. Пришлось топать в другое место, теряя по дороге иллюзии о глобальном климатическом изменении в сторону потепления и, не дай Бог (!), всемирных потопов.
Кафе «Волна» (или, возможно, «Причал») встретило нас вполне радушно. И тут впервые речь зашла о…
…пангасиусе…
– Пангасиус…
– Как ты выразился? Это не ругательство, случаем?
– В обиходе – морской язык. Хотя на самом деле пресноводный канальный сомик из дельты Меконга. Филе из него очень нежное и вкусное. Только тиной отдаёт. Ты понял, в чём фикус-покус-то? Во-первых, не морской; и не язык, во-вторых.
– А-а-а… Значит, не болтливый, раз «не язык». Ясен месяц при чудной погоде. А на что похож сей кулинарный изыск?
– Как тебе сказать… Оленя-тюленя-апельсина… Одним словом, пангасиус…
//-- * * * --//
– Дядя Слава! Как понимать Ваши странные аллегории?
– Элементарно… Доктор Шнапсен. Это Салеев таким образом подчёркивает мою классовую принадлежность к ведущим инженерам, которым вовсе не чужд момент употреблений без злоупотреблений. То есть, как это вы не поняли, в чём дело? Разговор о спирте веду. Техническом, разумеется. Ну вот, и опять не угадали. Не пили мы со Славиком спирт в тот раз. Даже не понюхали. У нас дела поважнее нашлись.
Нам бы привести в пристойное состояние «прижмуренный» матричный принтер, который уже семь лет без отдыха и сна печатает служебные телеграммы по сети АФТН в круглосуточном режиме.
Знал ли японский парень Epson, когда ковал на своём заводе в какой-нибудь Мацусите, что его детище будут эксплуатировать в такой чудовищной, изощрённой манере? Наверное, нет. Иначе бы никогда в жизни не позволил модели NX 1170+ обосноваться в нашем аэродромном диспетчерском пункте в качестве оконечного оборудования АРМ «Планета».
Нет, не позволил бы; наверняка, нет. Принтер износился до такого босяцкого состояния, что вал, по которому, как угорелая, носится каретка с печатающей головкой, выработался, и устройство принялось чудить. Слово на рулонной бумаге наезжало на слово, буква спешила оседлать букву, этим безобразием процесс печати приводил в замешательство диспетчеров АДП, и без того устававших воевать с непременно спешащими экипажами воздушных судов, которым вечно недосуг заполнять флайт-планы (по-русски – «вылетные») должным образом в соответствии с требованиями ICAO. А тут ещё эта напасть взялась, как по мановению, из недр telegraph roads (в обиходе – выделенные телеграфные каналы связи), как любил певать незабвенный Марк Нопфлер в своём знаменитом хите [36 - имеется в виду композиция «Telegraph road» из альбома «Love over Gold» (1982 г.) английской группы «Dire Straits»] недалёкого прошлого.
Что такое, собственно, «выработался вал», поясню вкратце, а то большинство гражданских, чей труд не связан с механикой во всех её Ньютоновских проявлениях, могут принять мои слова за какое-нибудь замысловатое словесное извращение, развесистое, как Приполярная клюква.
А на самом же деле случилось вот что: вал принтера потерял часть своей идеально отцентрированной осанки из-за усердия каретки, в муфте которой часто коксуется прихваченная микрочастицами смазки бумажная пыль. По валу, потерявшему первозданную непорочность идеальной поверхности, головка проскальзывала, происходили «наезды» и «наскоки» букв на букву. А в результате – алфавитный разврат, непредусмотренный авторами исходных вариантов текста.
И что делать в таком случае? Покупать новый принтер? Разумеется. Но в нынешних невероятно овертикалившихся реалиях, когда госкорпорация по ОРВД решила контролировать все денежные потоки, вплоть до какого-нибудь захолустного Семипердяновска, финансирования ждать придётся от двух недель до месяца. Чуткая и вечно голодная до окучивания денежного русла столичная ботва… ой, нет, ошибся – не ботва, а братва – так усердно держит руку на пульсе, что на осознание полезности подобной иерархически-бухгалтерской практики не остаётся времени. Гораздо проще трудоустроить мелкопоместных бесталанных клерков в районе Ленинградского проспекта нашего дорогого (дороже Лондо´нов и Пэ´рижей в смысле стоимости проживания) третьего Рима.
И как же быть те самые две недели (или месяц), если верховоды с московской пропиской лучше нас знают, на что нужно иметь 100 %-ый резерв, а на что нет?
А быть нужно так: позвать Славку Салеева, кудесника скрюченных «винчестеров», великого реаниматора блоков питания («power good», не путать с названием сигнала, его второе имя), хромоногих лазерных приводов, померших «мамок» и, разумеется, принтеров с механическими болями в позвоночнике металлического естества самурайской закалки.
Позвал.
Кудесник дней моих суровых окинул взором близорукого татарского орла (очки наводили на эту мысль) предстоящее поле боя и произнёс весело, как только мог бы это сделать самурай, которому предстояла встреча с императором после того, как подведомственные сёгуну войска позорно бежали с поля боя:
– Шлифовать нужно. Вал совсем прохудился. Позорный вал, в общем. Дрель у нас есть?
– Разумеется. И шлифовальный ворс тоже, и паста ГОИ…
– Тогда приступим.
Салеев разоблачил свои сильные руки настоящего мусульманского гончара, разобрал принтер от японского трудоголика Epson-а и принялся подготовительными пассами создавать атмосферу операционной. Матричный самурайский красавец сиротливо скрипнул своими пластмассовыми шестерёнками, будто жалуясь на технический прогресс, заставивший его обнажаться перед странным татарским мачо с чуткими пальцами настоящего электрика с подводным стажем.
Процесс шлифования прошёл успешно, оставив массу следов на Славкиных верхних конечностях и лицевых органах мимического свойства, после чего он заглянул в раскрытую дверь шкафа с ЗИПом и произнёс своё уже ставшее знаменитым:
– Ну, Рабинович! У нас же тут полно технических нитяных перчаток, а ты молчал!
– Слав, я же не мог себе представить, что процесс окажется настолько грязным…
– Рассказывай! Всё ты знал. Теперь не отмоешься; я о твоём честном имени, а не о своих руках – имей это в виду.
Он незло взглянул в мою сторону и…
По законам жанра под гордым транспарантом «Триллер» Славка просто был бы обязан зловеще расхохотаться или, на худой конец, назвать меня мерзким червём, отъявленным негодяем, Рабиновичем в квадрате, квадратом члена в отставке или кем-то в этом роде… Однако ж, у нас здесь не Флорида, не Невада, не Калифорния и далеко не Сицилия с Корсикой. У нас всё душевнее, по-домашнему. Что называется, без пафосной чешуи позумента. Салеев просто хохотнул и назвал себя на татарский манер гуталин-малаем, то есть мальчиком из песни Леонида Агутина… А что вы так удивляетесь, будто не слышали, как по-татарски будет «негритёнок»? Ну, может быть, не совсем по-татарски, но по-Салеевски – так это точно!
А меня? Меня Славка наградил другим, не менее традиционным прозвищем, отчего я стал ещё более близок солнцеподобному микадо, относительно, его япона-мамы.
Руки же Славика, по правде говоря, оказались по самое «не могу» жутко чёрными, арап с удовольствием мог над ними прослезиться. Но Салеев не был бы Салеевым, если б ему пришло на ум унывать. Он только заметил, что с таким несмываемым (почти татуировочном в стиле Владимирского централа) окрасом очень удобно душить в темноте, если затаиться за дверью в тёмной комнате какого-нибудь криминального района Чикаго и, вообще, штата Мичиган. Он, кажется, ещё добавил:
– Это вам не в шкапчике сидеть!
Салеев, человек метафорично-эпический, по всей видимости, имел в виду Туманный Альбион, где старорежимные англичане привыкли хранить в шкафах викторианской поры скелеты своих усопших родственников.
Позднее мы сели с ним выпить чаю, как в том самом Альбионе принято. Эфиопское происхождение инженера Салеева, нагло вылезающее из рукавов пуловера, несмотря на то, что он смылил половину бруска мыла по фамилии «Земляничная поляна» с кинематографическим шведским акцентом, создавало эффект застолья в ночном, когда сумеречная прохладная мгла скрывает нетрадиционную расцветку кожи от картошки, запечённой в костре.
Правда вместо костра тьму нам разгонял монитор компьютера, а экспозицию «Светит месяц» в стиле модной инсталляции заменял торшер с кистями, принесённый кем-то из дома.
И тут я снова вспомнил наш давешний разговор, в котором присутствовала тема денатурированного спирта в части, касающейся его видов. Спросил:
– Слав, ты только пять сортов описал, а другие?
– И дался тебе тот денатурат? Поговорим лучше о чём-нибудь возвышенном.
– О чём это?
– Например, о пиве. Ты же любишь пиво, не отпирайся. И пьёшь его преизрядно. Но я не о тебе и твоих пристрастиях. Просто хочу сказать, что с приходом рыночных отношений – с их макроэкономическими апологетами во главе – качество ячменного напитка в стране сильно испортилось. Не согласен? А ты пил жигулёвское году этак в 78-ом? Причём «родные жигули», изготовленные в Самаре (тогда ещё Куйбышеве) или, на крайняк, в области. Это же амброзия – напиток Олимпийских богов, никак не меньше.
Вот раньше были настоящие «Жигули» и в моём родном городе – ведро выпьешь, а тебе ещё хочется.
Славка немного помолчал, а потом продолжил:
– Да-а-а-… И не хлебнуть теперь особо натурального продукта в Димитровграде. Собственно, и пивзавод местный, говорят, приказал жить долго и безбедно. А кому, ёлки-иголки приказал? Представляешь – разным мазурикам, которые и слово-то «честь» не слыхивали. Даже в пионерской дружине, даже в комсомольской организации. Посконные души, что и сказать. Хрен-брюле на комиксном ходу.
А ведь когда-то ломовой пивасик в Димитровграде производили – ни в сказке сварить, ни в кеги разлить – а только в бутылки с рельефными пробками, на которых даже номер ГОСТа видать: 3473-78! Закачаешься просто!
Помню, на пивзаводе нашем автоматику ставили. Ещё в советские времена. Автоматика и телемеханика – в далёкие советские и местами судьбоносные годы считалась наукой сродни продажной девке капитализма – кибернетике. Вроде бы парткомом академии наук официально не приветствуется, но без неё, «подстилки» – понимаешь ли – наукоёмкой, и деваться некуда.
Ага, о чём это я? О пиве! Это теперь димитровградский пивзавод на ладан дышит. Руководство акционерное, никудышное. А тогда… Тогда директор носил звучную фамилию, достойную легендарных красных командиров, и вполне ей соответствовал. И сей замечательный руководитель не испугался автоматизированных линий и такой непривычной формы трудовых взаимоотношений, как приглашение шабашников на социалистическое предприятие.
Стоит ли пояснять, что руководил летучей бригадой именно твой «дядечка седенький», как ты меня называешь? Думаю, нет. Так вот – первым делом заявился я в заводоуправление. Договор подписать, то да сё. Сам понимаешь, раз тоже шабашил в годы торжества советских технологических предпочтений, дело это – серьёзнее некуда. Чтобы после не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы по статье, скажем, 153 УК РСФСР (релиз от 27 октября 1960 года) в местах отдалённых не до крайности.
Так вот, заглядываю в приёмную. Секретарша мне кивает – проходи, мол! Но не очень уверенно кивает, будто не совсем убеждена в том, что следует посетителя без боя пропустить. Но я уже внутри, что говорить-то. Поздно, Клава, кушать «Новинет» [37 - «Новинет» – медицинский препарат контрацептивного действия.], когда УЗИ двойню показывает по всем каналам.
Внутри, в начальственном логове, меня ожидал господин моего роста: невысокий, то есть. Невысокий, но меня-то раза в три пошире. На колобка сказочного похож удалью и статью. Причём – не обычного колобка, а такого, которому от лисы удалось уйти с явным преимуществом, круга на два.
А всем остальным убранством, включая костюм и партбилет, директор пивзавода ничем не отличался от представителя номенклатурного бомонда социалистической закваски.
Фамилия у колобка в костюме, готовом лопнуть от переполнявшего его содержимого, оказалась очень знаковой – Котлобай. Только я пивного димитровградского руководителя увидел, сразу понял – передо мной самый настоящий Котлобай. Герой трудового фронта! Без тени насмешки говорю эти слова.
Директор встретил меня встревоженной спиной, торчащей из-за огромного письменного стола. Головы не видно – похоже, чем-то важным был занят хозяин кабинета, если моё появление вызвало в нём некое раздражение.
– Из какого цеха? – осведомился он, приподняв румяный блин лица. – Что-то не припомню. Молодой специалист, что ли?
– Нет, я бригадир. Мы тут автоматику ставить будем. Вот договор принёс на подпись.
– Хорошо, тогда обожди. Я ещё… дегустацию с ночной смены не произвёл.
Произнеся эту судьбоносную для города и области сентенцию, Котлобай снова полез под стол, чем-то там задорно звякнул и поднялся, сжимая в руке пару бутылок пива. Теперь понятно – под столом руководителя стоял ящик с готовой продукцией. Вот, оказывается, что директор делал в не совсем обычной позе перед моим приходом: готовился к дегустации.
А потом, собственно, эта дегустация и началась. Происходила она так: Котлобай двумя пальцами – большим и указательным – натренированным движением откупоривал бутылку, а потом в один глоток заливал её содержимое себе в зевающую пасть видавшего вида льва. Прошу заметить, легко открывающихся пивных пробок в те времена ещё не было, зато крепкие социалистические пальцы директора, занимающего своё место не по блату, а по душе, уже наличествовали.
Прежде чем мой будущий работодатель сказал: «Уф, хорошо!» и вытер пот со лба носовым платком, более похожим на простыню для двухлетнего ребёнка (чем на предмет мужской куртуазности!), в его чреве растворилось, если я ещё не разучился считать от восторга, три литра ячменного нектара.
– Уф, хорошо! – сообщил Котлобай мировому разуму своё видение процесса пивоварения, а потом продолжил: – Ночной разлив сегодня удался. Хорошая продукция – созрело пиво. Тебе не предлагаю, поскольку молод ты ещё и дегустационному искусству, видать, не обучался. Ну, говори, что ли, с чем пришёл?
Какие слова я произнёс в ответ, думаю, не так уж и важно. Важно другое: сразу мы с таким директором общий язык нашли. Он, правда, сразу предупредил, что не станет особо со мной церемониться, если я своей автоматикой начну конечный продукт портить.
Так и сказал, собственно: дескать, увидишь ты, Славка, в жопе абрикосы (причём – с косточками), в случае изменения качества пива, им, Котлобаем, вынянченного.
Что и говорить, человек на своём месте – это звучит не просто гордо, но и архиправильно. Руководитель от номенклатурной братии, пивовар от Бога, убежавший от всех колобок Котлобай – тому ярким примером является.
Думаю, товарищ (слово-то какое забытое) директор настолько любил своё дело, что и пиво в Димитровграде в те времена выпускалось отличное, как говорят – «на ятЪ». Не могло быть иным попросту. Теперь не то. Пивзавод в моём родном городе загнулся – новые отцы-либерал-экономисты оказались не пивоварами, передающими своё искусство из поколения в поколение, а обычными менеджерами. А для менеджера главное – чтобы финансы делали новые финансы. Пипл хавает – и ладно. К чему за качеством следить, коли народ и без того пьёт, только б наливали. Вот и дождались. Нет больше в Димитровграде своего пива. А от консервантов разных у меня реакция аллергическая – будто наждаком по фасаду… как серпом по граблям, ёлки-иголки!
Кудесник
(День Дурака. Накануне)
Свободного можно покорить,
нельзя исправить.
Ведь невозможно улучшить море или ветер.
Свобода подобна тайному обряду.
Захочешь улучшить – оскудеет.
Задумаешь подчинить – исчезнет.
Поэтому говорю:
Одни идут – другие следуют.
Одни цветут – другие выцветают.
Одни крепнут – другие тучнеют.
Одни созидают – другие строят.
Мудрый избегает тех и других.
Не ищет чести,
не ищет утешения.
Его девиз – постоянство.
(Лао Цзы в переводе О.Борушко)
Три – число святое для русского человека! Особенно в пятницу. Особенно накануне 1 апреля. Полная возможность, так сказать, приобщиться к вопросам ихтиологии с практическими занятиями на основе консервированных препаратов и пластикового инструментария, доставшегося в наследство от корейской искусственной лапши с добавлением натуральной сои.
– Оп-па! Славный Кудесник российской электроники пожаловали-с! – довёл до сведения аудитории вновь открывающиеся обстоятельства Виталий.
А, собственно говоря, аудиторию-то к таковой причислить нельзя. Вернее, можно, но рука не поднимается. Какая уж там аудитория, когда в кабинете всего два человека, один из которых прямой начальник и, условно говоря, руководитель тайных намерений. Второй же – сам говоривший. Третьего, только что пришедшего, мы покуда занести в штат коллектива производственного объекта никак не можем по причине того, что он ещё и не разделся даже. Стоит себе в дверях, меховую кепочку в руках теребит, улыбается чему-то сквозь очковые проблески своих дополнительных органов зрения. Руки у Славика (именно так зовут гостя) багровые с морозца, ядрёного красномордого цвета. Опять где-то перчатки забыл, вторые за сезон, между прочим.
Пока Салеев стоит и разминает свои озябшие пальцы, неспешно снимает пальто, рассупонивает безразмерный вязаный шарф, сдабривая процесс прибаутками, познакомимся, пожалуй, со всем коллективом, который автор желает насильно-принудительно сделать героем своего рассказа.
Итак, начнём с хозяев.
Первым по списку значится Нектоиванов (так называют его некоторые недальновидные сослуживцы по телефону). Иначе – просто Димыч. Что можно о нём сообщить почтеннейшей публике? Немного. Во-первых, он, собака, очень изобретателен. Что только не изобретёт, чтобы откосить от своих ведущеинженерских обязанностей по ведению огромного количества малозначительных, но таких любезных руководству компании, документов. Во-вторых, он – собака. Собака по восточному гороскопу. И наконец, в-третьих, и в-итоговых, сей господин носит взлохмаченную бородёнку и, к тому же, не дурак выпить. А кто сейчас дурак, покажите мне! Вот, собственно, и всё, что автор смог узнать об этом герое.
Второй абориген из кабинета, по имени Виталий, отдал всю свою сознательную жизнь, и душу при этом, вложить не забыл в развитие авиационной электросвязи во всех её многообразных проявлениях. Он славится самыми различными полезными качествами в жизни и просто в быту. Например, легко (на звук) находит неисправности в аппаратуре радиосвязи, прекрасно производит разлив по рюмкам, недолог в сборах. Последнее из вышеперечисленных качеств обычные люди называют так: «лёгок на подъём». Но, дорогие мои, в авиационной электросвязи обычных людей попросту не бывает. Не предусмотрены они штатным расписанием. Поэтому назовём Виталия «лёгким дыханием сакуры» на японский манер и на этом успокоимся. Хотя сам он, наверное, предпочёл, чтоб его величали «воздушным поцелуем саке». Но автору спорить со своим героем не хочется. Он просто-напросто докладывает исключительно личное мнение читателям и бежит умывать руки в соответствии с комплексом утренних водных процедур Понтия Гаевича Пилата. Да, чуть не упустил из виду: Виталик страстный рыбак и специалист по изучению рыбы методом «проникновения внутрь».
Переходим к гостю. О том, что Славка – Кудесник российской электроники вы уже наверняка слышали. Только здесь следует немного пояснить. Кудесник-то он Кудесник, но ВСЯЧЕСКОЙ электроники, а не только отечественной. Российско же подданный Слава – судя по выдержкам из одной небольшой книжицы, которую он носит в нагрудном кармане. Таковые выдают с собственными вклеенными иллюстрациями в отделениях милиции/полиции, и подобных этой не встретить на полках книжных магазинов и библиотек. К тому, что уже сказано, могу добавить буквально пару слов. Славик тоже не дурак… Понятно, в каком смысле?
Он, кроме всего прочего, любит и умеет готовить самую разнообразную Пищу с большой буквы «П». Делает это с удовольствием и страстью, как и подобает всем идальго, родившимся под знаком Рыб. И ещё одно: он обладает странным свойством терять очки и перчатки, чтобы потом наслаждаться их поисками. Зимой у него забот практически в два раза больше, сами, наверное, догадываетесь, отчего.
А дальше речь пойдёт о рыбе. Говорите, что было уже о рыбе? Значит – не совсем о ней. О закуске вообще. И не только об этом. Пусть герои говорят о чём угодно. Они нам не помешают наполнить тяжёлые после сна мозги своими личными проблемами, а желудок утренним кофе с предпраздничным французским круассаном… А вы думали, я забыл о галльском народном празднике Богини полной Луны? Кстати, я что-то ещё хотел о Франции вам рассказать. Или не хотел? Может, вспомните… когда… Тогда не премините сообщить голубиной почтой. Только голубей предварительно покормить не забудьте и привить им вакцину от инфекционных заболеваний птичьей направленности – очень мне такие инфекции не по душе. Как нотация Папского нунция забуревшему на саксонском пиве из Виттенберга Мартину Лютеру.
Когда Виталий произносил свою приветственную фразу навстречу распахнутой двери, он нимало не шутил. Какие уж тут шутки, если Слава ещё накануне отремонтировал практически рассыпавшийся от старости телевизор корейской торговой марки DAEWOO. Постойте-постойте, это чудо горбачёвского периода было собрано во Франции… о-о-о… уже та-а-к давно… В 1989-ом году. Древний, в общем, агрегат. Сейчас во Франции только революции производят, а вот корейские телевизоры, видимо, разучились. По крайней мере, так утверждал Кудесник, меняя в телевизорном брюхе микросхему кадровой развёртки, диодную сборку в блоке питания и с десяток высохших электролитических емкостей от голландского парня «Филипса».
До того, как Славка опростал телевизионный приёмник [38 - речь идёт о событиях 2005-го года, потому и телевизор фигурирует старый, в настоящее время стартовый медпункт аэропорта украшен современной TFT-панелью, ибо прогресс не просто неумолим, а слишком стремителен.] из пластиковой шкуры (это случилось накануне), бедняга – DAEWOO украшал своей бездыханностью интерьер стартового медпункта, где разного рода специалисты от авиации получают путёвку в светлый мир условно оплачиваемого беспримерного труда. И вот свершилось.
Мечта медицинского персонала узнать что-то новое о жизни и детективном чутье Виолы Таракановой становились явью. Дарья Донцова со своими заклипованными «дюдиками» готова была вот-вот войти «у хату» и внести разнообразие в скучную жизнь сотрудниц от Эскулапа на воздушном транспорте. Дело оставалось за малым. Славику ещё предстояло перебрать ПДУ (пульт дистанционного управления), в котором от времени завелись живые и довольно активные насекомые, не привыкшие делить своё жилище с инфракрасным излучением. Жарковато, как никак, а влажности никакой. Какому стерильному насекомому из медицинского учреждения такое безобразие понравится, скажите на милость?
Славик взломал пульт ДУ методом рассупонивания пластиковых защёлок и принялся в нём что-то отчищать остатками спиртовой технической смеси, подпевая в унисон трагическому голосу ведущего канала ТНТ. По исправленному телевизору как раз демонстрировали программу о невероятных явлениях природы. О самовозгорании Чёрного моря в 1927 году во время Ялтинского землетрясения, Карадагском чуде-юде, пожирающем дельфинов и людей, древней стране Гиперборее, смытой с лица земли всемирным потопом. Всего только паранормальных явлений, а всё остальное мутотень по Чехову. Это так Кудесник отозвался об увиденном.
Виталий потянулся и спросил:
– Чайник я поставил… Кто, что пить будет?
– Я буду пить водку! – немедленно отозвался Кудесник, подхватывая опавшие осенней листвой очки.
Виталий оживился, предчувствуя неизбежное:
– Как с тобой будут расплачиваться в санчасти?
– Натурой, видимо…
– Спирту, что ли, нальют?
– Не путай натур-продукт с натурой!
– Тогда точно придётся водку самим…
– Так ведь пятница…
– А то… И, к тому же, завтра день дураков… Грех не выпить…
– Ты про 1-е апреля?
– Про него, батюшка, про него…
– Тогда я голосую «за»!
Голова Димыча, склонённая тяжёло налитым хлебным колосом над производственной документацией закивала, подтверждая неявным образом о своём желании приобщиться к празднику трудящихся.
Виталий оделся быстро. Быстрее пресловутой секретарши из анекдота о критериях приёма на работу. Через минуту-другую его след уже терялся в разыгравшейся в последний день марта метели.
В любой другой день Виталия бы задержали, чтобы попросить принести воды. Обычной такой воды. Минеральной, но без газа. Что-нибудь вроде «Моржоми». Не знаете такого названия? Так тут до побережья Карского моря рукой подать. Какого ещё названия вы ожидали услышать? Виталий бы остановился на пороге и спросил:
– Воду что ли хотел заказать?
– Ага, разводить стало нечем… Не из-под крана же…
Такой обмен фразами непременно случился бы в любой другой день, но не сегодня. Сегодня конец квартала, а, стало быть, продукта для разведения с чистой водой просто не должно было остаться. Так утверждает практика, а наука не спешит оспорить эмпирических изысканий.
Так утверждает практика. Таковой вырисовывается ситуация и на самом деле. Не считать же, в конце концов, спиртом ядовито зелёный канифольный флюс и нечто непотребно мутное в пузырьке для технических нужд?
Итак, нашим героям захотелось потешить себя простыми радостями, свойственными, пожалуй, подавляющему большинству технических работников накануне субботнего первоапрельского дня.
И мы их за это осудим, уважаемые читатели? А вправе ли мы это делать?
Славик сгладил набежавшую волну неожиданно возникшей из пространства фразой:
– БрутАЛЕН я сегодня, али ещё нет? Как думаете? Или мне с вами пивка приголубить…
– Ты пей-пей, да меру знай, не тебе куплено. Пиво – оно для людей солидных и ни в чём себе не отказывающих, – слова Виталия отдавали неземной любовию и странным металлом в голосе.
– Страшнее, сумне, худе и войсковополитично… – перешёл на татарский диалект с сальными жовто-блакитными прожилками в сердцевине Кудесник Слава, неизвестно что, имея в виду.
– В общем, полный «вилькам» на всю морду! – заключил Димыч, и снова произвёл наполнение стоялой тары.
Когда выпили и крепко крякнули на закуску, поскольку начали, не сговариваясь, экономить остатки пищепродуктов, Димыча понесло… на производство. Точнее сказать, заговорил он на темы производства.
– Представляете, пошёл сегодня за диэлектрическими перчатками. Их на пробой проверять возили. Забрал пару, расписался за них в журнале. Отошёл буквально на минутку, а перчаткам уже кто-то ноги приделал. И кому они нужны были, не понимаю?
– Так тебе нужно было их на руки надеть, тогда бы никто не спионерил…
– Неудобно. Они обе на левую руку…
– Не понял, как так?
– Это когда после проверки перчатки штамповали и номера ставили, две пары перепутали. Моя пара, с номером 1 на левую руку. А с номером 23 – обе перчатки на правую…
– Если хочешь есть варенье, не лови едалом мух… – это уже Славка ободрил Димыча старинной народной присказкой.
– Мухи мухами, а в щит в таком камуфляжном навороте с одинаковой резьбой лезть неудобно, если под напряжением. Хорошо, коли до следующей проверки не придётся.
– Одному пришлось, – заметил Слава, переворошив подшивку со своим богатым опытом. – Сгорел в тесном полуподвальном помещении, как самый настоящий герой невидимого фронта. Караказак – подходящая фамилия для инженера по охране труда, не находите? Казак, да, ещё и чёрный, к тому же. Угадали родители с фамилией, ёлки-иголки!
Чёрный юмор накануне 1 апреля с долей утончённого садизма… Это вам не «физики шутят», а самые настоящие подвыпившие инженеры. Лирика, стало быть, в данном варианте неуместна.
Лирики хватало с лихвой в одной служебной записке, выдержку из которой процитировал Димыч, легко отвлёкшись от темы современного литературного творчества, главным образом, в обличительной плоскости. Записка сия была написана неким начальником отдела довольно известного в городе предприятия. Эх, да что там, самой большой бюджетной организации. Цитата привела всех присутствующих в приятное расположение духа, в результате чего пришлось выпить, не мешкая. Цитата была такой:
«…как узналось позже, с ваших слов по некоторым данным на основании требований заказчика записано верно…»
Подобный оборот способен понять исключительно человек с нездоровым воображением или «под изрядной мухой».
Лабарданс
(продолжение празднования Дня Дурака)
Итак, нашим героям захотелось потешить себя простыми человеческими радостями, коих не чурается, пожалуй, подавляющее большинство технических работников накануне не только субботнего первоапрельского дня, но и произвольно взятых выходных.
И мы их осудим за подобную слабость, уважаемые читатели? А вправе ли мы?
Я уже это говорил? Ну так что ж с того – мы ведём повествование в свободной разговорной манере, а для неё закон не писан. И как сказал бы Салеев, она, манера сия, наглядна как агитация.
Между тем, ситуация стремительно развивалась. И развилась до такого состояния, что и закуски, и того, к чему она прилагается, становилось всё меньше и меньше. Кризис недопоставок готов был перерасти в народные волнения. Пришлось обложить себя дополнительным финансовым налогом в пользу развития демократии и отправлять эмиссара на товарно-сырьевую биржу – пошукать кой-какого товару.
Через двадцать утомительных минут…
– Гамма-бета протеинов, не желаете ли отведать? – возвестил Виталик с порога.
– Нас ждёт неопознанный летающий обед?
– А по запаху?
– Корейская народная лапша имени родственницы одного французского президента?
– Правильно, а ещё? Вот, видишь в банке? С томатным отливом.
– Никак лабарданс?
Вот так, именно таким образом, лабарданс (в некоторых источниках – лабардан-с) с лёгкой руки Кудесника Славы Салеева оказался у них на столе.
Лабарданс – судак специального приготовления. Точнее сказать – заливной судак. В «Ревизоре» у Гоголя сие обстоятельство не уточнено в полной мере. Так считает Славик. И где это он такое вычитать сподобился, просто ума не приложу? Хлестаков, дело понятное, человек экзальтированный, наглостью не обделённый, но зачем же так лабардансом-то его прямо в студень? Вы спросили, как у Николая Васильевича наша экзотическая рыба (по мнению Славика – судак) всплыла? А вот так, извольте полюбопытствовать:
«Хлестаков: Завтрак был очень хорош; я совсем объелся. Что, у вас каждый день бывает такой?
Городничий: Нарочно для приятного гостя.
Хлестаков: Я люблю поесть. Ведь на то живешь, чтобы срывать цветы удовольствия. Как называлась эта рыба?
Артемий Филиппович (подбегая): Лабардан-с.
Хлестаков: Очень вкусная…»
Сами теперь видите, что про судака у классика и словечка припасено не было. Но мы, изучив классика в Интернет-транскрипции, с Кудесником спорить не стали. Что толку, всё равно же, кроме снетка в томатной заливке никакой рыбы на столе не присутствовало? А процесс непредумышленного праздника необходимо было перевести в управляемое русло.
И ещё не ясно, как же всё-таки будет правильно, «лабардан-с» или «лабарданс»? Если следовать за Николаем Васильевичем, то, несомненно, рыба, которой угощали Хлестакова, называлась лабардан. Но Славик утверждал, что об этом и речи быть не может… Якобы «лабарданс», и никак иначе! Собственно, никто Кудеснику не возразил, а то ведь, сами понимаете, дело до закуски тогда навряд ли бы и дошло. Пить же без закуски – это не по-нашему, не по-православному… даже в разгар Поста. Ох-ох-ох, согрешат сейчас мои герои. Непременно согрешат. Но ведь, если не согрешишь, так и не покаешься. А не покаешься – прощён не будешь.
Рассуждали в продолжение вечера на темы рыбацкие и темы философские. Скажем, кем приходится матушка-щука к внезапно задремавшему карасю-идеалисту? И сколько это будет стоить местному бюджету? Ничего удивительного в подобном интересе нету.
Ибо!
Снеток высовывался из своей томатной ванночки и взывал. Впрочем, о том, что в банку посажен именно снеток, а не какая-нибудь, там, килька, тюлька или анчоус, можно было узнать, лишь прочитав этикетку. А на вкус – никакой разницы. Как до перестройки закусывали мелким рыбцом в помидорной распарине, так и нынче. Правда, место плавленого сырка «Дружба» заняла неприхотливая корейская лапша на синтетической основе. Но, несмотря на данное не совсем патриотическое обстоятельство, сидели знатно. Хорошо сидели.
Автору было немного грустно, что он наблюдал за происходящим со стороны, не подключаясь к основному процессу. Но число «три», как вы помните, свято для русского человека, и нарушать его возвышенность введением в антураж рассказа ещё одного героя не позволено никому. Автор проглотил внезапную приливную волну обильной, пополам с желудочным соком, слюны и смирился.
– Что у трезвого на уме, то пьяный уже выпил… – сообщил после первой подобревший Димыч. Не удержался от комментария, не сумел.
– А выпито, как завистовано! – Виталик привык мыслить категориями преферанса, поскольку считал себя бывалым картёжником.
Закусили лабардансом… тьфу, ты… снетком, конечно же. После этого Виталия понесло. Он сел на своего любимого конька с пресноводно-морским уклоном. То есть заговорил о рыбалке.
– Представляешь себе, тащишь ты Золотую Рыбку…
– Типа лабарданса?
– Похоже на то. Так вот, тащишь, а сам уже желание себе придумываешь. Царевна-краса, церковно-приходская егоза, желаю, де, всяческих развлечений и прочих валютных поступлений, налогом не облагаемых.
– Нет, здесь ты не прав. Я бы здоровьичка попросил. А то какой может быть праздник жизни без здоровья? Сплошное микроскопическое недоумение, а не праздник.
Эта была только присказка, дальше началась настоящая вакханалия, отливающая блеском чешуи, со вкусом подвяленного воблиного плавательного пузыря, который поджаривали на спичке. Никогда не пробовали? Тогда вы не гурманы, уважаемые читатели и, вполне вероятно, вы ещё и пиво не любите. Мне вас искренне жаль.
Говорили о том, как взять сёмгу на плавун (сети, натянутые между брёвнами, спускающимися самосплавом по течению) или острогой, подманив фонариком тёмной осенней ночью; о ловле карасей бреднем, голавлей и щук на живца, закреплённого на жерлицу (в некоторых местностях – крюк), язей на донки, хариуса на спиннинг… Димыч неожиданно начал томиться и снова предложил выпить. Беседа прервалась на некоторое время. Но ненадолго.
Когда закусили, Славка рассказал, как ловят сомов на подпорченных воробьёв или лягушек в среднем течении Волги. Виталик ответил ему рассказом о ловле на северную перетягу, которую здесь называют «корабликом» и массе других достойных способах увековечить своё имя надписью на пьедестале главного рыбацкого бога Тьфу-тьфу-тьфу Первого.
Снова разговор вернулся к рыбной теме, будто сам собой. Но у автора имеется сильное подозрение, что без происков Кудесника здесь не обошлось.
Вспомнили коликукку – финский пирог с ряпушкой. Вспомнили и различные названия этой рыбы с поправкой на местные наречия. Тугун, рипус, хмурень, саурей, зельдь. Всего 16 наименований. Их полный номенклатурный перечень, собственно, и в голове не удержишь. Сломать мозг можно. Или в лучшем случае вывихнуть.
Димыч хотел снова покинуть славный рыбацкий тандем, но внезапно воспроизвёл в мозговой круговерти своего не совсем свежего подсознания передачу, которую видел недавно на спортивном канале телевидения, и остался за столом с тайной надеждой – ввернуть «что-нибудь этакого», почерпнутого с помощью СМИ.
В передаче показывали зимнюю ловлю судака (того самого лабарданса?) в одном из вологодских озёр. Ловили на большую серебристую блесну, на которую кидались все хищники от мала (мелкого судака в этих местах называют юрком) до велика. Чуть побольше блесны вырос, а уже готов её заглотить. Оказалось, в озере обильно обитает ряпушка (по-местному – рипус), имеющая блестящую, как блесна окраску. Сразу стало ясно, отчего и окунь, и судак так охотно ловится в этих местах. Ряпушка же такая вкусная. А вы ещё не пробовали скоросолку из зельди?
– Хватит уже о рыбах разговаривать. Завтра – 1 апреля, День Дурака. Как знакомых разыграть неординарно, никто не думал? – это Виталик поставил вопрос в такое неудобное положение, что не ответить ему было просто нельзя.
Димыч почесал затылок и припомнил:
– Неординарно, говоришь? Был у меня такой случай ещё в студенческие годы. В общаге туалеты все изнутри закрыли. Никто часа полтора попасть туда не мог. Все думали, что занято. Большая очередь образовалась, доложу я вам. Но тебя же такое не устроит, у тебя дома… только если самому запереться внутри? Так ведь тёща не оценит. И жена, думаю, тоже… Ну, что ещё… Директору, скажем, позвонить можно или по факсу его отправить. Нет, не годится. Во-первых, не поверит. А, во-вторых, если поверит, то припишет шутникам нарушение безопасности полётов. За это, сами знаете, что бывает. Вот такая вырисовывается безрадостная перспектива.
– А скажешь завтра, что, мол, спина белая… и вся недолга. Или про убежавшее молоко на плите для разнообразия, – Славик был, как обычно, прав.
Кудесник – он же Славка Салеев, если забыли – неожиданно перевёл разговор в тот кулинарный раздел, где описывались блюда из мяса. Здесь он припомнил давешнюю статью из Интернета, в которой как раз писали о классических и в тоже время, нетрадиционных мясных блюдах. Таких, как, скажем, «Корейка на косточке ягненка, выращенного контуженным папой Городничего на лечении в долинах Новой Зеландии» или «Ушное из баранины, со слов Держиморды». Ещё там было что-то про мозги с горошком.
Мозги с горошком… Хм. А горошек мозговых сортов – это как раз для этаких кулинарных изысков?
Зато про «ушное из баранины» Славка знал не понаслышке. Сам готовил, когда с полгода на одном мясокомбинате подрабатывал, будучи студиозом усердным. Приготовить ушное можно так:
Нужно взять бараньи уши, тщательно их опалить. Потом ещё более тщательно отскоблить острейшим ножом, промыть и варить 3–4 часа. Чуть меньше, чем говяжьи ноги на холодец. Получившиеся уши мелко порезать и залить профильтрованным бульоном, в котором они готовились. При этом необходимо не забыть добавить мелко порезанного чеснока. Соль, перец и другие специи по вкусу. Уши во рту тают! Как я понимаю Держиморду!
Автор, разумеется, знал, что ушное не имеет к бараньим ушам ровным счётом никакого отношения, поскольку происходит от слова «уха» и готовится таки из рыбы. Ушное – что-то вроде рубленой рыбной котлеты. А из мяса? Так то – тельное. Ушное и тельное – славянская кулинарная пара.
Автор знал, но спорить не стал, чтобы не портить своим занудством красоту вечернего общения.
И снова заспорили о говяжьих мозгах с горошком. В конце концов, Виталик поставил точку в этом беспредметном разговоре, поскольку никто из присутствующих подобное блюдо не пробовал:
– Вывих мозгов, бывает, происходит совсем просто: все думают, что человек уснул, а ему настолько неловко, что он даже выпить не в состоянии… Вот так и мучается, хотя не совсем пьяный.
– Правильно, в народе говорят, что человека нельзя считать пьяным, пока он может самостоятельно, то есть вполне без посторонней помощи, лежать на гладкой поверхности… никуда не скатываясь…
– А на потолке?
– Ну, здрасьте вам, приехали! Думай, чего говоришь-то… С потолка даже трезвый упасть может…
– Тогда, по правде говоря, я ни одного пьяного в своей жизни не встречал. Однако!
Звонок мобильного встревожил упругую плоть прорезиненной тишины.
– Да? Да… Это я. Ну, сказал же, что на работе, неужели не ясно? Вот, слышишь, тут даже сервера вентиляторами жужжат (подносит трубку к стойке)… Слышишь? Ну, объяснил же, что залом у нас… (слабое хихиканье из угла и комментарий: «селёдочный»)…
Кудесник строго взглянул на веселящихся (дескать, подруга жизни на связь вышла, а вы…) и продолжил:
– У нас на работе большой залом… (Славик устремил вопросительный взгляд в сторону напряжённого вынужденным бездействием коллектива, не вздумает ли кто снова шалить…) А ты преданно жди… Скоро буду… Если денег на такси стрельну… (Ещё один вопросительный взгляд в сторону аудитории…) Или так… на автобусе… как простой инженер… Эх, а ещё Кудесником называли…
– Так ведь, ты возьми в толк, спирта пока не получили… а все остальные финансы на забавы ушли… Водка, ноутбук… жевательная резинка… Ты пойми правильно…
– Сколько там уже давление? – поинтересовался Славка.
– Без четверти… – догадался посмотреть на часы Виталий.
– Если без четверти шесть, то я уже не успеваю. Если же без четверти семь, то я уже не успел… Поэтому спешить нет никакого смысла.
– А зачем тебе время знать в таком случае?
– Вот как раз за тем, чтобы быть уверенным в каком временном разрезе я не успел, в прошлом или в будущем. Тут, брат, настолько тонкая игра мысли, что без бутылки не разобрать…
– А с бутылкой?
– Иногда помогает…
– Сейчас проверим.
– Филе голубой акулы. Фасованное такое филе. Там в упаковке, как правило, два огромных стейка… Или три поменьше. Белоснежное мясо с кольцевидной радужкой на срезе… Зажаришь на сковородке – пальчики оближешь… Особенно хорошо с разными специями…
– А на пангасиуса похоже?
– Есть такое дело…
– Тогда я спокоен…
– За пангасиуса или за акулу?
– За нашу кулинарию.
Раньше была просто килька… Теперь анчоус в томате… Раньше скумбрию под пиво брали… а нынче никому и в голову не придёт малосолой макрелью себя тешить в разгар ячменных игрищ… Орешки, сухарики, сыр копчёный, хрен мочёный… Разбаловался народ… Это у нас в коллективе всё чинно, по-семейному, по-старообрядчески, можно сказать…
Вьюга за окном не унималась, а под вечер ещё и подморозило. 1 апреля намечалось в зимнем варианте. Когда одевались, Виталик припомнил:
– Это из далёкого социалистического счастливого позавчера. Народная мудрость, то есть… Пошло, но жизненно:
На дворе мороз трескучий,
А в кармане пять рублей.
Хвост стоит на всякий случай —
Отбиваться от …лядей.
Влияние рецидива
Славик Салеев вбирал в себя информацию Вселенной, которая укачивала, убаюкивала его за письменным столом, где инженер от радиоэлектронной инфантерии пытался рассмотреть схему какого-то иноземного «чуда-юда» со шпиндельным приводом и лазерным считыванием сигнала на плоский, как гладильная доска, экран породы TFT. И всё это в одном компактном корпусе, используемом в пути, что называется, «для иных удовольствий». И что, как мы полагаем, видит наш герой через две пары очков с трапециевидной диоптрией? Какие электрические дали ему открываются?
Нет, господа, Славку нужно срочно будить, а не то он проспит не только Царствие Небесное, но и чаепитие со свежими баранками.
Салеев просыпается охотно, будто боец пограничной стражи, застуканный в дозоре за просмотром эротических видений от импортного бога Гипноса. Славик приходит в полную боеготовность уже через пару минут после оказии и немедленно приступает к рассказу из своей богатой на приключения жизни.
– И вот… – очки Салеева начинают мелко подрагивать от предвкушаемого им смеха слушателей. – Комбинат технических сукон. Название знаковое, судьбоносное. Особенно если учесть поведение и характер мастера цеха. Я же на комбинате дежурным электриком некоторое время трудился, если помните. Ну да, но не там, где валенки валяют отдельно от дураков. Суконка – это чуть позже, когда я более доходную работу нашёл с приработком.
В тот день был какой-то праздник. Скорее всего, праздник советский, пролетарский. Мало ли какие торжества имели место быть в те сказочные времена дешёвого доллара. Праздник шагал по стране, а… А в ткацком цехе не оказалось электрика. Дежурного электрика. Вернее, даже не электрика, а электромеханика, поскольку в его обязанности входило обслуживание ткацких станков – сиречь сложных механических агрегатов с электроприводом. То ли запил он по случаю торжества материального над умозрительным и где-то в кандейке потом притаился, накрывшись кошмой для маскировки, то ли просто заболел обычным человеческим способом.
Чуть позже я заметил Славику, что формулировка «имеет место быть» неверна с точки зрения языка. Необходимо употреблять только такие выражения, как «имеет место» или «имеет быть». Салеев возмущаться не стал. Он лишь сказал мне:
– Экой ты фонетический фанатик! Закрыл бы, что ли, свой фонтан красноречия!
– Не фонетический, а стилистический…
– Вот я и говорю – прибери вентиль, а то обижу невежеством.
Ага, так на чём мы остановились? Мы же определённо на чём-то остановились….
Вот вспомнил…
На какой-то из пролетарских праздников дежурный электромеханик не то запил по случаю торжественного служения Бахусу, спрятавшись где-то в подсобном помещении, не то просто заболел естественным биологическим манером.
Так или иначе, послали за Салеевым. Он как раз дежурил по комбинату. Но тут следует заметить, что электрик по силовым энергетическим установкам это совсем не одно и то же, что электромеханик, обслуживающий ткацкий станок. Задачи перед ними стоят разные, и оборудование, разумеется, тоже. Да к тому же Славка без году неделя, как на работу устроился. Понятное дело, что станков он тогда не знал. Это сейчас, с его жизненным опытом, Салееву хватило бы двадцати минут, чтобы понять, как и почему ткацкий станок умеет ткать, а тогда он ещё молод был и наивен, как индонезийская рупия по отношению к толстопузому фунту стерлингов.
Нет, Славка, конечно, посмотрел, что напряжение подаётся, куда требуется и в нужном количестве: куда ведро, куда половина ведра, куда три рубля (~ 380В переменного напряжения по Салеевской классификации), а куда и два (~ 220В). Нити станком раскручиваются, как и положено по инструкции, а вот уток (поперечная нить, формирующая ткань, как таковую) не переплетается с основой. Видать, механика у станка не в порядке. Здесь уже электрик бессилен.
Пришлось звонить мастеру цеха, тому самому… с суконным характером. Выдернутый из-за стола руководитель среднего звена ревел, аки зверь полнощный. А когда увидел, в чём дело не стал себя сдерживать, а наорал на Славика, будто наладка станков входила в его обязанности:
– Ты разве, сопляк, не видишь, что у тебя с челноком творится?
– На хрен бы мне не упёрся ваш челнок. Я за станки не отвечаю. Моё дело – щиты и освещение.
Начальник цеха, сообразив, что погорячился, немедленно сдал назад. Гнев его обратился в сторону ткачихи. И суконного начальника можно понять. Кому, интересно знать, понравится, если его выдернут из-за стола по поводу совершенно пустяковой неисправности? И тут же Салеев стал свидетелем сцены, которую не удастся забыть никогда.
Начальник цеха покраснел, набычился и обратился сурово к ядрёной крепкой бабе прекрасных бальзаковских годочков:
– Где у тебя челнок стоит, курица ты нетоптаная!? Челнок же должен, обязан просто упираться в концевик!
Ответ был несравненно достойнее вопроса:
– Это я-то нетоптаная? Это я? Да ты ещё под стол пешком… когда меня топтали! У тебя ещё концевик не вырос, когда ко мне такие челноки клеились! И я ещё нетоптаная?!
– Вот твари! – это уже Виталий (третий обитатель кабинета) попытался кого-то неудачно размазать по плоскости монитора со стороны расположения «пушки», или «запала» ЭЛТ (электронно-лучевой трубки), если угодно. Дела его были плохи. Проворные насекомые неумолимо растаскивали муравьиные яйца в квадрате гнездования галлюциногенных грибов, выправкой и шляпами напоминающих молодцов из швейцарской гвардии.
– Пора сеять, пора жать, пора хрен в ботве держать! – комментарий Салеева выразил всю степень презрения человека разумного в адрес нарисованных гнусных тварей.
Поставив на место героев компьютерной игры, Славик успокоился и вновь погрузился в воспоминания. Итак, фабрика ткацкая, налицо явный гендерный перекос… да к тому же мужской контингент снова наполовину склонен к рецидиву, как и на суконно-валяльной фабрике, где Салееву пришлось потрудиться немного раньше.
И здесь, на новом месте, напарник Славкин тоже зону топтал буквально «намедни». Только теперь он из числа авторитетных оказался.
При знакомстве пахан говорил, вернее, держал мазу:
– Блатные каши не жуют!
– А что же они с ней делают?
– Ты что, в натуре, не стрижёшь, что ли? Блатным в падлу мелкие перетёрки, срубил фишку?
Таким образом, Славка усёк, что не всякая Мурка бывает Черномуркой, а мутон, моветон и мутант слова вовсе не из репертуара авторитетов, пусть почти нереальных.
Авторитета этого давным-давно и на свете нет, а присказка его о каше осталась со Славкой. И ещё, что с тех пор Салееву строить и жить помогает, так это опять-таки блатное выражение. Какое… Не помню точно. Ага, кажется, так это звучит: семь лет расстрела, и каждый день до смерти. Впрочем, это и не блатное вовсе, но от уголовного авторитета досталось.
Ничего особенного? Хренотень по Чехову? От мракобесия, говорите? Ну, да, согласен. А с другой стороны… кто из нас не смеялся над откровенными глупостями, кому не нравилось быть обычным гражданином без высокоинтеллектуальных претензий? Не подскажете?
И тут Славик вспомнил ещё одну странную байку, а, может, и вовсе анекдот из жизни зоны. От своего напарника-пахана услышал? Вряд ли, вряд ли. Впрочем, в нагнетании национальной розни Салеев замечен не был. Ни разу. А такую историю рассказал…
«…приихав до зони. С кузова спрыгнул, дивлюсь, до мени гарный парубок иде. Глаза зелени-зелени, у руках карти тусуе, ногами шкрябае, говорить ласкаво: «Ти мiй Версаче – гуттаперчевый зайчик. Давай, я с тебя, хлопчик, пидора зроблю?!»
Ну, согласен, пошловато. Причём весьма… Но Славка есть Славка, его нельзя воспринимать по частям. Он вам не какой-нибудь интеграл, а человек моего вечно расторможенного подсознания. И как он сам любит выражаться, вот такой вот По´клад напри´клад.
Игорь Поклад – это украинский композитор-песенник, народный артист, между прочим, если кто не знает.
А дальше… Нет, не тишина. Ошиблись вы, мои разлюбезные эрудиты. Шекспир Шекспиром, а обед по расписанию. Что-о-о-о? Уже обед, а я Славке ещё о кижуче не рассказал. Не го-дит-ся!
– Филе кижуча брал… Запаришь его на сковородке с луком и морковкой под майонезом. Вкуснотища!
– На что похоже хоть? На гольца?
– Нет, на пангасиуса!
– Тогда понятно…
– Говорливый ты наш.
– Через год-другой этот нож уже станет неважным, – сказал Славка с трудом пытаясь отрезать голову тупым тесаком. Не свою, успокойтесь… рыбью голову. Рыба носила северную ледовитую фамилию Голец и мешала нам проникнуть во внутреннюю суть полярного лосося, хотя обед начался уже десять минут тому обратно.
Говорят, что чем ближе к Северному полюсу, тем вода всё более пресная. А когда-то давно, двадцать миллионов лет назад Ледовитый океан и вовсе был пресноводным озером. Думаете, враньё или ошибка геологии? Не знаю… Но вот в Финском-то заливе…
А, собственно, пресная ли вода в Финском заливе? Я сидел там целую романтическую ночь с девушкой… Однажды. Оба жутко замёрзли. Выручила машина ДПС, доставившая наши начавшие коченеть тела в общагу. Девушка потом вышла замуж… и даже не за моего университетского приятеля, как я думал… А вода? Вода настолько пресная, что мне даже больше и сказать-то нечего.
Извините, нахлынуло. Умеет Славка растормошить мне душу до самых разглубинных глубин. Наверное, всё оттого, что мы с ним живём на одной частоте. А иначе и не объяснить, ёлки-иголки.
Петух гамбургский, или Торжественное метание икры
– Сейчас почистим, начешем петушка азиатского, – приговаривал Виталий, пользуя игрушечного попугая со встроенным динамиком парикмахерской щёткой.
Гребешистый добряк какаду сидел смирно, передразниванием визажиста не баловался. Он гордился отведённой ему участью – играть роль новогоднего талисмана, коим как раз и является петух, предположительно синей (или зелёной) масти. Это что же получается – год мы встречали 2005-ый? Точно, так оно и есть. Вернее, так оно и было.
Конечно, попугай с начёсанным рок-н-рольным коком на петуха походил мало, но кто нас осудит за такое вольное толкование восточных гороскопов?
– Да, – рассуждал Виталий, выполняя функции личного цирюльника для разноцветной птицы, – на стандартного дворового куриного топтуна наш попка не тянет. Тогда, пожалуй, обзовём его петухом гамбургским. В самом деле, кто видел этого гамбургского представителя славного рода петушиных? То-то и оно, что практически никто. Значит, этот никто нам и возразить не посмеет – что, де, не бывает подобных новогодних талисманов ни по китайскому, ни по японскому гороскопам. Вот и здорово. На том и остановимся. Правда, Петюня?
Попугай благоразумно промолчал. Он то ли опасался, что за разговоры его могут разжаловать в рядовые плюшевые попугаи, то ли просто ему в живот забыли вставить батарейки.
Отвественным за новогодний дизайн в этот раз назначили Салеева, потому Славка лично руководил процессом сбора ёлки – то есть, собственно, своими же действиями, напоминая всем старую истину о том, что человеку никогда не наскучит смотреть на пламя, бегущую воду и – как на глазах хорошеет «новогоднее дерево». Получалось у него такое нужное сегодня дело довольно успешно. По всем документам ёлка проходила в качестве искусственной и по этой причине никакого сопротивления лапам, жаждущим завесить её игрушками, не оказывала.
Боже, как мы далеки от природы! Этой зимой… От тепла нам остались одни только оттепели. А от холодов – разве что холдинги.
Ёлку наряжали с утра… А теперь уже вечер. Масть ложилась нужным манером, создавая настолько причудливые атмосферные фронты, как внутри, так и снаружи четвёрки жизнерадостных субъектов, вознамерившейся предаться праздничным мероприятиям: чтоб расширению душ не мог бы помешать размах рук, как это зачастую происходит с аккордеоном, баяном или обычной гармошкой.
Кстати о конечностях: руку сдающего… пардон, разливающего в процессе не меняли ни разу, ибо – примета дурная. А мы хоть и не верим в эти, так называемые, бабушкины сказки, но по мере возможности стараемся не нарушать. Так – из осторожности житейской, а не по причине дремучего языческого невежества.
– Три-шешнадцать! – скомандовал Салеев, и все приготовились проводить старый год. Петух гамбургский поприветствовал это решение задорным подмигиванием. И мне даже показалось, что он отметил Салеевский тост аллавердирующим заключением «Добрый вечер!» Поддразнить тамаду он, что ли, пытался?
Не помню, говорил ли вам раньше, что любую беседу по телефону, Салеев начинает обыденной фразой «Добрый вечер!» Значение её не меняется от времени суток. Вечер – что-то доброе и хорошее. Так почему же отказывать себе в удовольствии – подчеркнуть сей замечательный факт? Рокерша Земфира совершенно определённо не была знакома с Салеевым, когда разгадала знак бесконечности. Славику иногда от этого немного грустно. Но обычно Салееву просто чего-то хотелось… И не обязательно заварных пирожных… или, там, пива какого.
Иногда Славка и в обычных бытовых ситуациях приветствует собеседника судьбоносной фразой «Добрый вечер!», объясняя смысл её в светлое время суток очень просто:
– Я когда тебя вижу, у меня сразу в глазах темнеет.
И не понятно – то ли от радости, то ли ещё по какой-то причине.
Внезапно накатило так кудревато, что стало очень весело. Разница в возрасте одного из участников банкета ушла даже не на второй план. Откуда-то из-под подвесного потолка единственный из нас на тот момент холостяк Рома проинформировал:
– А, что, судари мои, не пойти ли нам в «Клизму» (замечу в скобках, что «Клизмой» у нас было принято называть ночной клуб «Плазма», который обосновался в бывшей столовой для лётно-подъёмного состава, как любили выражаться в социалистическом прошлом, прим. автора)? Там такие Снегурки… Не Снегурочки – нимфетки-переростки.
– Нимфетки на вырост? Это весьма забавно. – Я тут же просто опешил оттого, что в углу кабинета замаячила неудачно материализовавшаяся и невероятно помятая фемина в костюме дедушкиной внучки с синюшными руками, выглядывающими из подсевшего изрядно полушубка. Или это она просто так выросла со времени нашего счастливого детства?
– Полноте, господа о нежном возрасте! – Снегурочка «на заказе» зашлась прокуренным дискантом в районе нижнего «ля-минор» 3-ей октавы. – Вам не о молоденьких думать нужно, а об опыте, замешанном на бесстыдстве.
Я потряс головой. Видение исчезло.
– В «Клизме» Снегурок нет, – заявил Салеев, – там одни девки срамные, до сладенького охочие, моралью не изнасилованные. Дансинг-клуб «Мульон рож» с рискованною ламбадою вместо канкана. Оно вам нужно – таких приключений?
– Там этих Снегурок кишмя кишит, – не унимался возбуждённый Ромка.
– А зачем нам путаться с твоими шмякишами? Никому, судя по всему, не ведомо, что у них на уме. И кстати, кто это такие, кишмякиши? У них, поди, и справок медицинских на руках нету. Непорядок. Резолюция – отказать!
Народ согласился с удовлетворением, но всё же казалось, что без Снегурочек в этот вечер четырём славным дедам Морозам – ни-ку-да! И что бы вы предприняли на нашем месте? А мы решили достать из холодильника ещё пару беленькой. Если присмотреться, то фигурные бутылочки вполне тянули на Снегурочек небольшого росточка. А нам большие и ни к чему. Мы же такие добрые и славные сегодняшним вечером.
Наше начальство тем временем веселится в ресторации со странным именем «Надежда», где обычно гуляют русские, из невероятно новых. Но мы туда не пошли. Душевный разговор под Новый год всегда лучше, чем непереносимый запах бифштекса, подгоревшей картошки фри и несвежего салата из морепродуктов, прилипающего к физиономии заснувшего в нем сослуживца. И всё это при активном свидетельстве твоей верной подруги на все времена.
Но сегодня они, наши надёжные спутницы жизни, нас дома нынче дожидаются. Нынче они в запасе.
А Рома? Так что, Рома – ему любая современная дедова внучка готова отдать всё самое сокровенное, включая ключи от квартиры, где проживать изволит. Не верите? Тогда вам точно до Снегурочки далеко. Собственно, потом так и оказалось. Рома гулял почти до православного Рождества, не заходя в родительский дом. И я его не осуждаю. Человек находится в непрекращающемся творческом поиске. Это ли не следует приветствовать в наше время пониженной рождаемости?
Икра была местами зернистая. То есть – абсолютно лососёвая. Салеев припал к бутерброду и, сверкнув очками, а следом очами, начал рассказывать о достоинствах дальневосточной НАТУРАЛЬНОЙ икры. То есть, о той самой, которая не из запаянных банок фабричной выделки. Складывалось такое впечатление, что во время его флотской службы перед каждым подъёмом лично командующий Тихоокеанским флотом прибывал в отсек на героической субмарине проекта С-613, где досматривал предпоследний утренний сон корабельный электрик Ислям Хуснуттдинович, с тем, чтобы подать Салееву в постелю разлюбезный сэндвич с кетовой икрой ещё до завтрака. Я несказанно возмутился:
– Даже в походе икру ложками трёхведёрными трескали? Не верю, сдавай в обратку. Полный назад, капитан!
Славка мелко-мелко рассыпал дробь добродушного смеха и ответил мне так:
– Что там, на морях было, то государственная тайна. И не мне вас, капитан Иванов, учить порядку на борту. Не пристало офицеру ВВС запаса представителю дружественных военно-морских сил не доверять. Расскажу-ка я вам другую историю. Это было в годы пламенной перестройки, когда все почти продукты в сельпо и других продовольственных лавках сгорели от непереносимого жара гласности.
Дело так было: приходим мы с Верочкой Ивановной в гости к одним знакомым. Фамилию называть не буду – она вам ничего не скажет. А звали их так: мой друг Гульбарий и его супружница. Не помню с достаточно достоверной точностью, что был за праздник. Быстрее всего – 7 Ноября. Точно – с демонстрации мы сразу в гости и попёрлись. 1 Мая, говоришь? Тогда, возможно, что и 1 Мая было. Или одно из двух. Одним словом, приходим в гости…
Для порядку сначала за стол не садились, изображали культурное общение. Женщины фотографии в домашнем альбоме рассматривали, а мы с хозяином прошли в другую комнату. Там телевизор стоит неисправный. Для праздничного настроения самое время его ремонтом заняться. Но я человек покладистый, спорить не стал, починил эту железяку, между прочим. Там и неисправность-то какая-то пустяковенькая была, как сейчас помню. Однако дело такое, что время совсем за обеденное перевалило.
Тогда и припали к столу. Хозяйка на него того-сего наметала со словами:
– Это Серёжа (Гульбарий, в смысле) в командировку ездил. Ветчину из Москвы привёз. За этой колбасой мы два часа в очереди стояли, все талоны отоварили. Мёрзли, ругались. Повезло. А этого гуся Серёжа на охоте подстрелил, в морозилке держали… для гостей, стало быть, дорогих. Вот, угощайтесь. Грибочки, морошка. Огурчики солёные (с дачи Серёжиной мамы). Я сама всё пропалывала.
Зудит и зудит, как муха весенняя. Точно! 1 Мая всё случилось! Или всё-таки 7 Ноября? Не сбивайте меня, я и сам собьюсь за милую душу. Грибы, морошка, огурцы солёные. Выходит, осень была.
В гости в те засушливые в совершенно определённом смысле времена пустым приходить не рекомендовалось, вот мы с Верочкой Ивановной и прихватили виноводочный талон, который мне удалось по случаю овеществить в натуральном (как слеза!) продукте. Его тоже на скатерть поставили, рядом с самогоном, изготовленным хозяевами нехитрым народным способом – в скороварке. И под занавес всего предварительного действа приносит хозяйка тарелку с чем-то красным, пахнущим солёной рыбой.
С ума сойти! Да, это же икра. Ещё так много, полная суповая тарелка на полторы столовских порции. Я такого обилия с флотских времён не видел. И нечего на меня так подозрительно коситься, капитан Иванов. Я того рыбного продукта съел больше, чем ты за свою жизнь снов видел, включая быстрые и те, которые забыл, по нечаянности проснувшись не вовремя.
– Это омулёвая икра, – говорит хозяйка и предлагает бутерброды делать на закуску. Закусил я маленьким бутербродиком из скромности, чтобы не приняли за босяка, посмаковал. Икра, вроде бы, обычная. Рыбная. Но что-то в ней не так. Не пойму что конкретно.
Гульбарий говорит:
– Вы не стесняйтесь, ребята, икру берите. У нас её много. Если нужно, ещё сделаем.
– Это как это – сделаем, – удивился я, – намечете что ли?
Хозяин засмеялся:
– Точно, намечем!
Мне второй раз предлагать не нужно. Я сразу приобщился к продукту. Всё в порядке, лишь ощущение нехорошее меня не покидает. Но после третьей, какие, там, ощущения. Да, ещё самогон ядрёный, будто «шило» семидесятипроцентное – не до ощущений, в общем-то.
Посидели хорошо, даже программе «Время» подпевать пытались. Молодёжь, ну, как не помните, ё-моё? Там ещё Игорь Кириллов таким приятным тенором говорил о небывалых успехах социализма в создании самой современной продуктово-карточной системы, Горбачёва хвалил за перестройку. Но мы не хвалили, мы только пели что-то про потолок ледяной и несмазанные нерадивым хозяином двери в сенях.
Просыпаюсь утром. Голова не моя. Во рту что-то гадкое. Отдаёт низкосортной рыбой. Чувствую, качка усиливается. Тут уже никакие таблетки не помогут. Говорю Верочке Ивановне:
– И какой мандалой мы вчера закусывали, если жуткие мучения с утра принимать приходится?
А она мне отвечает, как каждая любезная супруга имеет обыкновение это делать, ощущая своё физическое превосходство в трудную для мужиков минуту:
– Так ты, паразит, вчера всю тарелку икры один сметал. Никому не оставил.
Удивился я не на шутку. Не бывало ещё такого, чтобы подводника Салеева с какой-то омулёвой икры наизнанку выворачивало на радость врагам социализма. Прочухался слегка, скушал граммов сто лекарства, головой подобрел и начал кой-чего соображать. Узнай, говорю супруге, у этих липиздронов моркокуйских, свежей ли икрой они меня накануне потчевали.
Долго ли, коротко ли, только дозвонилась моя верная боевая подруга до наших Кириллов гульбаристых. Что-то там похихикала в ладошку и ко мне идёт. А я, сами понимаете, терплю всю несправедливость жизненную, в собственном, родном, организме подлую неизвестность вынашивая.
Так вот, капитан Иванов, оказалось всё настолько худо, что не в сказке сказать не в рекламном ролике пропиарить. Эти гады икру свою знаменитую сами готовили. Заваривали манную крупу до состояния дикого разбухания. Потом остужали, добавляли селёдочный экстракт, немного рыбьего жира и подкрашивали… этим самым… ну, как его… Гудрон такой красный… Ну? Верно, паста томатная. И ещё, наверное, какую-нибудь гадость туда подмешивали.
Вот так и попался мореман с гневной С-613 на обычную манку. Ровно ту же самую крупу для прикорма разной шмупердонной рыбы используют. Вот и меня зацепили. Стыдно, ей-богу… Больше к этому Рабиновичу я в гости не ходил. И Верочке Ивановне наказал туда носа не показывать. Пусть других травят. А моряку и его родным не пристало.
//-- * * * --//
Славик тяжело вздохнул, словно заново испытывая пережитое унижение, а затем перевёл стрелки на сидящих за столом:
– Дома что ли не наелись? Мечут и мечут, как … в зоопарке… Да, нет, впрочем, мечете вы нормально – закуска даже на ушах… Лапша что ли? Не пора ли налить?
Выпили и закусили. Салеев же отдал должное воспоминаниям из своей прошлой жизни в НПО «Геотехнология», где директорствовал небезызвестный Фарид Еникеев:
– Еникеев, хоть и хитрый татарин, но предсказуем, как «дважды два», и потому мне абсолютно не интересен. Вам бы было занимательно исследовать внутренний мир картонной коробки с красивыми надписями на стенках? Я имею в виду не товар, а духовную составляющую. И чего вы прикалываетесь, если прекрасно меня поняли?
Фарид мне, помнится, как-то сказал, что для него комп – это всего только печатная машинка. А я подумал про себя, с каких это пор татары поумнели?
Рома вставил своё ехидное:
– Кстати, мне это тоже интересно…
Кого он имел в виду, всем было понятно. Я отчего-то сразу вспомнил историю с ведром снега и побыстрей принялся прятать всю не убранную ещё документацию из поля зрения Салеева. Но до рукоприкладства дело не дошло. Славик ответил просто и доходчиво:
– А для прочих штатских могу заявить, что мне дальше BIOSа обычно в программное обеспечение лезть и не нужно. Это у современной молодёжи такое правило – всё надобно у Интернета выспросить, а мне и своих шишек набитых на этих железяках хватает.
А ты, Роман, экстремал, однако. Знаете, кто такой экстремал? Это тот, кто обязательно выпьет слабительно, прежде чем прыгнуть с «тарзанкой». Страшно тебе? Нет? Тогда наливайте!
Если водки не достаточно, то все застольные мужские разговоры заканчиваются на женщинах. А если наоборот – то на производстве. Славик с Ромой вспомнили Леху, ведущего инженера ремонтно-эксплуатационной мастерской, который наконец-то обрёл уголок релаксации – мини-кладовую для хранения радиодеталей. В отремонтированном помещении установили стеллажи с сортовиками, и теперь Алексей имеет там непринуждённую возможность с наслаждением любовно рассматривать коробочки, ящички и шкатулки с несметным радиотехническим скарбом. Что он, собственно, и делает практически каждый день, смахивая со своего добра пыль влажной тряпочкой и умиляясь порядку и благолепию, которые так ловко сумел организовать. Говоря короче, никак надышаться не может. Как у Пушкина. «Царь Кощей над златом чахнет…», там добрый дух, там РЭМом пахнет…
Виталик прокомментировал:
– У человека смысл в жизни появился! А вы смеётесь, ироды.
Таким образом, вечер можно вполне расценить как удавшийся, а заключительные речи – производственными.
В завершение посиделок мы все получили почётные звания «Освободителей… вино-водочной тары». А нечего было… эту тару наполнять продуктами, из-за которых Минздрав вынужден постоянно предупреждать неграмотных граждан об опасности.
//-- * * * --//
Такси вызвали прямо к крыльцу. Потом долго пытались попрощаться взасос. Но в конце концов, поехали все вместе. На пути к машине Виталий всё норовил обнять Салеева, задавая всё время один и тот же неожиданный вопрос:
– Мадам, а что это у вас на шубе, дырка?
– Это не дырка, это норка!
Ответы Славки казались уже не такими искромётными и оригинальными. И всё почему? Он просто засыпал на ходу.
В машине Виталик каждые две минуты переживал, что у него денег не хватит… Ему же выходить последним, а, значит, и расплачиваться за аренду колёс. Всякий раз мне с Салеевым приходилось скрести по сусекам и выдавать беспокойному пассажиру очередную порцию банкнот. Наутро оказалось, что кроме нашего полтинника с парой прицепленных сотенных у него было ещё рублей четыреста своих, но он их накануне найти не сумел. Просто руки Виталия никак не могли нащупать кошелёк, вот он и трепетал перед грядущим моментом расплаты за проезд.
А один раз наш водитель в процессе описанных выше мануальных пассов даже рассердился и строгим голосом приказал неугомонному пассажиру не шарить по его карманам, а то всех немедленно высадит. Но нельзя сказать, что Виталий впал в детство, поскольку по дороге к дому он выдал очень нестандартную философскую идею о том, что человек вечен. Он, дескать, зайдёт, как и выйдет. А частично останется на бумаге… И вообще, кто-то из современных доказал, будто дактилоскопию отдельно взятого индивида можно производить и по геморроидальным узелкам… Позднее я пытался найти автора этого сокровенного высказывания в мировой сети, но та торжественно безмолвствовала. Молчал и Виталий, напрочь отвергая свою причастность к данному открытию и подельников сдавать отказывался.
Провожали обезьянами, а встречали петухами. Позднее было озвучено и это достаточно спорное суждение, подразумевавшее проводы старого и встречу Нового года. Тем не менее, несмотря на свою эпатажность, утверждение Виталика имело место быть. Но справедливость данной синекдохи я прочувствовал несколько позже, ощущая себя неизвестным науке куром – петухом гамбургским, которого укатали крутые горки, как того сивку, объевшегося развесистой полыни, из которой хитроумное народонаселение старушки-Европы приловчилось гнать ныне запрещённый во многих странах абсент.
Под чайным деревом
Эдуар Мане – это вам не Клод Моне, совершенно отчётливо помню… Но доказать не могу. А набеги затмений сознания не прекращаются.
Это началось сразу после новогодних праздников. Сначала я сильно простудился, неделю не вылезал из постели, потея и то и дело впадая в какую-то кошмарную полудрёму. Состояние моё обычными словами передать довольно сложно, поэтому попробую выразить его рифмованными строками.
Недомогание накануне Крещения
//-- (сцены января 2005 года) --//
В темпере температуры
Переплетаются рецепты, гаданья, микстуры…
Вязкая горечь воска переплетается
С изнанкой коварного блюдца…
Сегодня опять нагадается.
Пожалуй, что напророчится…
А хочется обесточиться,
И видеть из воска фигуры.
И, как от поспелости, гнуться
На отзвук колоратуры…
Потусторонний корректор невыразимо хмурый…
Что может быть благородней,
Чем пламени партитура?..
Когда же она наиграется
В своей скорлупе-песочнице,
Коварная полуночница,
С иголкою вместо микстуры?
И скоро ли отольются
По стенам из воска бордюры?
А тени из коридора
По потолку крадутся.
Не действуют заговоры,
На полуслове рвутся.
А выплеск из подпространства
Сегодня особо горек,
И ёлка стоит в убранстве,
Один только я нестоек…
Настойка из облепихи,
Загадочный флёр эвкалипта…
«Лежать нужно очень тихо», —
Твердит медицинский дескриптор.
В темпере температуры
За кадром тихонько смеются.
Давление архитектуры…
И руки опять трясутся…
И стены нелепые давят,
Что даже дышать не хочется.
Сегодня ужо нагадается.
И даже почти напророчится…
Температура, слабость и всё прочее – не самое плохое, как оказалось. Дальше – хуже. Температура исчезла вместе со сном. Впрочем, это только фигура речи. На самом-то деле, температура, скажем так, пропала не вовсе. Просто опустилась ниже планки 35,7. Зато сон испарился полностью – как корова языком.
В ту самую первую ночь я открыл глаза в половине второго утра с тем, чтобы не сомкнуть их потом более ста часов. Сначала было вполне сносно. Казалось: ну, подумаешь – не посплю немного, так и ладно. Но через час начало меня преследовать необъяснимое беспокойство, дурные мысли полезли в ослабленную болезнью голову, и включилось самоедство с лёгким креном на нервные окончания, которых оказалось неожиданно много.
Из воспоминаний.
По какой-то непонятной причине вот уже долгое время не могу заснуть раньше пяти утра. А разве можно назвать сном те пять-десять минут кошмарной дрёмы под самое утро. Залез с перепугу от собственного состояния в Интернет и обнаружил там вдруг упоминание абсента. Текст на жутко-кристаллическом мониторе гласил:
«…чтобы успокоиться, читал Фаулза. Приятно читать Фаулза, потому что у него мысли – текут… Но не успокоился, а наоборот – после сцены с выдиранием гениталий у пленного греческого партизана возле виллы Кончиса захлопнул книжку и дал себе слово читать на ночь только Пристли. Потом был сон – будто мы с Аквалангом сидим в Советское Время в песочнице детского сайта и распиваем почему-то розовый абсент, а Аква читает мне наизусть Библию… Интересный сон, к чему бы это? Слушаю вперемешку Guns’n’Roses и Жасмин, размышляю о бренном…»
«Эге, – подумалось мне, – не у одного меня проблемы со сбитыми биоритмами. Попробовать, что ли, почитать этого чёртова Пристли под горькую зелень абсента? В самом деле – не красным же суррогатом себя травить!» Но пробовать не стал. Дорого всё это, а гарантий на выздоровление никаких. Больничный? Боже, упаси. Находиться целый день дома одному с красными, как у печального кролика, глазами, а потом ещё пережидать ночные бденья с элементами клаустрофобии. Никогда! Что ж, прибегнем к другим средствам. Например, к погружению в работу.
Однако работа в мгновение ока превратилась из приятного времяпровождения в жутко скучное дело, которое, к тому же, никак не отвлекало от собственного подавленного состояния. А через «не могу»? Так получилось лучше. Рабочий день, заполненный заботами, немного отвлекал, но полностью излечить не мог.
Через двое изматывающих суток начал впадать в прострацию. Не удивительно это, если делать вечером ничего невозможно. Ни лежать, ни сидеть, ни стоять, ни читать, ни, даже, думать о чём-то позитивном. С ужасом ожидал наступления сумерек. В январе – о, ужас! – в наших северных широтах это так быстро происходит. И здесь начиналось самое страшное. Мысли были вялыми и убийственными…
…он проживал свою жизнь так, как пишут домашние сочинения. То есть, надеясь впоследствии переписать всё набело, совершенно упустив из виду, что чистой бумаги остаётся всё меньше и меньше…
И даже обычные маленькие радости перестали радовать. К примеру, когда идёшь спозаранку на трудовую вахту, заворачиваешь по дороге в «Чайник», едва успеваешь раскрыть дверь, а там продавщица уже кладёт тебе на прилавок пачку неизменного синего «Бонда». Такое милое сердцу название. «Чайник». Почему так, коли, на рекламе значится, что у магазина есть совершенно другое имя – «Встреча»?
А вот почему. Раньше, имею в виду времена советские, в этом здании располагался единственный на весь город приличный пивной бар. Потом его разжаловали в горбачёвские сезоны вырубки виноградников до звания чайной, где кроме унылого грузинского напитка, заваренного старинным зековским методом (кипячением), имелись в наличие противные «пирожки с котятами» и бутерброды со вспотевшим сыром. Ввиду неординарности приготовления чая по старинным рецептам и продуктового ассортимента, здесь постоянно наличествовал устойчивый запах использованных берёзовых веников и привокзального буфета на каком-нибудь дремучем полустанке. Позже здание взяли в аренду кооператоры из первой когорты адептов Perestrojki, организовали там магазин и, отдавая должное коммунистической старине и традициям, назвали его «Русский чай». Теперь здесь магазин «Встреча». Хозяева у него сменились, но по старой памяти лавку эту величают «Чайником».
Открываю дверь, скорее, по привычке, чем по необходимости. Раннее утро. Спешу на работу, чтобы снять с себя дурманные кошмары бессонной ночи. Продавщица натренированным жестом кладёт на прилавок неизменную пачку сигарет. Бонд. Не Джеймс, но уже вполне Бонд. Слегка облегчённый от никотина, как одноимённый Джеймс чуточку отяжелён моральными принципами, супер-агент его подери! Вальяжный охранник (магазин-то всё-таки круглосуточный, а бизнес-то вполне семейный) шутит:
– Будет весело, если наш клиент бросил курить.
Я хочу улыбнуться, но нет никаких сил. И всё-таки честно отзываюсь:
– Да, именно так. Курить я бросил… По крайней мере, сегодня. О чём и пришёл вам заявить.
Но чтобы немного поддержать растерянную женщину за прилавком, беру бутылку минеральной воды и тащусь на работу, как контуженный ослик Иа. А в голове по-прежнему роятся бестолковые глупости рокового толка. Скорей бы уже дойти-доползти. Там полегчает.
А на крыльце магазина в позе зазевавшегося при раздаче тёплой одежды эмбриона притулился мой постоянный оппонент. Сей человек – господин-товарищ-барин – считает, что я учился с ним в одной школе, да ещё и в одном классе. Пусть бы он воображал себе всё, что считает нужным, но этим же дело не заканчивается! На правах одноклассника мой нетрезвый ночной двойник требует дать ему денег в долг. Разумеется, он вернёт с первой же зарплаты, разумеется, не забудет… Я знаю, чем заканчиваются такие обещания, но всякий раз лезу в карман за кошельком. Об одном прошу его – пусть не путает среднюю школу номер 3 со школой номер 2. Человек обещает не путать. Он всегда так делает. У нас с ним такая игра.
А сегодня мне не хочется спорить. Я просто даю ему денег и продолжаю упорно двигаться в заданном направлении. Вероятно, оппонент что-то почувствовал (говорят, алкоголики с похмелья обладают даром ощущать ауру собеседника, будто свою собственную), поскольку понёс мою купюру в магазин не сразу, а сначала пару минут смотрел мне вслед.
Он знает! Он знает? Что он может знать? Ха!
В этот период состояние собственной психики казалось мне таким разобранным, что хотелось просто лечь и не вставать. Никогда.
Иногда желание упасть в том месте, где застал тебя разгар процесса стрессового самокопания, и больше не подниматься, становилось навязчивым до физической боли. А пространство наваливается на плечи, обдавая ужасом синдрома клаустрофобии. Быстрей бы всё кончилось, чёрт возьми! В любом, даже самом фатальном, смысле.
Понимая, что без позитива в данной ситуации далеко не уедешь, я пытался настроить струны своей неподвластной даже Гамлету флейты на что-то смешное. Получалось глупо и отвратительно. Что-то вроде клича анархистов: «Хотите бархатные портянки с бахромой от переходящего красного знамени по краю? Мы доставим вам это удовольствие!» Удовольствие? Ниже среднего. Вот-вот стошнит.
Пришёл в РЭМ. Сижу потерянный, ни разу не спавший «ещё с той войны», как бы выразился Салеев. Себя жалею очень. И чего это мне милому и умному такие напасти? Народ непорядок в моём светлом, но побитом бессонницей, образе приметил, запереживал, сопереживая. Чаю поднесли с конфетами из сверхсекретного детского подарка к Новому году. О нём даже главный бухгалтер ничего не знал, хотя, конечно, догадывался. Но догадываться одно, а ты, попробуй, угадай, отчего в РЭМе столько бесхозных детей обитает. Но тут на арену нашей бессистемной упорядоченности выходит Его Величество Фактор Внезапного Рождения. Таким образом, каждый год главный бухгалтер перестраховывается тремя лишними подарками, в результате чего добрым людям тоже есть, чем чай поутру закушать.
Ничего себе, такой презент от предприятия оказался – толстый. На троих, в общем. В другое время и в другом состоянии я бы даже порадовался за ребят от души. За «новорожденных» в РЭМе, естественно. А тут – интересное дело – от той самой души осталась только незначительная вибрация «под ложечкой», поганенькая такая, будто кто в причинно-следственное место угодил случайно. Правда, не сильно. Если бы сильно, то я б уже и написать ничего не смог.
Итак, сижу себе в позе неразвернувшегося по причине засухи лотоса, РЭМ своим присутствием украшая. Впрочем, не очень. Скорее, объект не украшаю, а, наоборот, склоняю к энтропическому упадничеству. В тёплой кожаной куртке сижу, не снимая оную, и чай хлебаю помаленьку с конфетиком подарочным.
И так мне гадко и постыло, что хочется из кружки прямо по чакрам кому-нибудь противному всю жидкость-то выпростать. Но нет никого противного, одни милые и знакомые лица кругом. А Салеев – тот и вовсе раскрылся, как бутончик розовый. Глазки горят, чубчик весёлым орликом вразлёт, на щеках румянец. Так вдруг мне захотелось ему что-то гадкое сказать, просто сил никаких не осталось. А что? Я тут муки мученические принимаю, незнамо за какие прегрешения, а ему, гаду, так вдруг хорошо. И к тому же, задарма. Несправедливо.
Собрал я все свои морально-волевые и говорю еле слышно:
– Что-то ты, Славик, после праздников, будто, похорошел с лица. Помолодел и так далее…
– Так это я каждый день на лыжах бегал, потом душик контрастный. Милое дело, – отвечает растроганный Салеев. Вот тут я ему и врезал!
– А-а-а-а, – говорю, – я то думал, что ты в бане, наконец, помылся.
Салеев не обиделся, а так только, глаз татарский хитро прищурил. С него станется – удар хорошо держать умеет, даже настолько подлый.
– Нет, – говорит, – в бане не был. Всё больше на лыжне.
Тогда я продолжил свою гадкую гадость вершить.
– Вот и то-то, я вижу, ты до сих пор в лыжных ботинках форс по полу пускаешь, девок с ума сводишь, – говорю.
А у самого сил нет, даже собственной пакости порадоваться. У остальных силы были. Кто посмеялся, кто просто мою закипающую желчь подарочной конфетой загасил, а сам же Славик подошёл ко мне и сказал:
– Жить будет… этот Рабинович, раз зубки показывает. – Фуёвина дяди Лёвина – печаль-лихоманка против моего друга. Ответственно вам докладываю.
И вот именно тогда я произнёс судьбоносную фразу, которую впоследствии не мог вспомнить по причине слабости и полного безволия. Мне её уже потом озвучили. А сказанул я следующее:
– В нашем досужем и регочущем обществе, господа, находится один психически нездоровый субъект, которому по всем канонам матетерезии полагается неотложная братская помощь, сладкий чинарик на две затяжки и безразмерная любовь с индексом «XXXL». Но не могу я, братцы, всего этого от вас принять, ибо тошно мне так, что и слов не хватает. И даже вылить остатки чая в кадку с «чайным деревом» сил никаких нет!
«Чайным деревом» в РЭМе называют нагловатое растение из семейства теплолюбивых – размером с небольшую пальму. Уж, не знаю, как его величают «по латинскому», но любит оно, когда его поливают кипятком, особенно вместе со спитой заваркой. Причём абсолютно не важно, какой был чай – чёрный, зелёный, мате, каркаде или – пуще того – оолунг.
Со временем культурный слой в безразмерной кадке с экзотическим растением стал напоминать перегнивший чайный лист с редкими вкраплениями земли. Уборщица, тётя Дуся (по научному – Евдокия Ивановна) однажды даже хотела отсадить себе домой такой милый образчик зарвавшейся флоры. Но не прижилось. Видать, этому растению нужен не только спитой чай, а ещё и крепкая мужская компания.
Однако разговор совсем не об этом. Я Салееву заявляю со всей прямотой, на каковую сейчас – в своём депрессивном состоянии – могу сподобиться:
– Знаю я одного человека, который меня вылечить способен. Знаю и методу его кардинальную и общечеловеческую – говорят, следует залудить стакан полынного абсента, и мир снова обретёт краски. Но не поможет это сейчас, дорогой мой Слава… Меня алкоголь в такой угол загоняет, что страшно становится…
Тут и Салеев свою ответную речь мне навстречу выдвинул.
– И я тоже, – сказал Славик, – готов поклясться, что знаю такого человека. И зовут его Ислям Хуснуттдиновичем уже более полусотни годочков. И спиртовая твоя проблема мне тоже знакома до боли в щиколотках и… немного «под ложечкой». Вот остался я здесь в РЭМе за главного. Всё мне отдали отцы-командиры вплоть до ключа от склада. Но вот спирт где-то заперт. Так что я его, родимого, ни списать, ни выпить не могу. А начальство, между прочим, давит мне на нежность собственной диафрагмы, всё пытает, где отчёт, где отчёт…
Салеев горько прискорбел в свежий носовой платочек, взглянул на меня глазами отзывчивого тюленя и угостил ещё одной конфетой из заветного РЭМ-овского ящика. Чайное дерево расправляло листокрылые руки-ветви, предчувствуя скорую подпитку чайным листом своего нижнего бюста. Оставалось только принять это как неизбежную данность, предоставленную мне в моих галлюцинациях. И то!
Полагаю, однако, одна конфета от Славки да слово его доброе – куда как более сильнодействующее средство, нежели запрещённый в некоторых странах Еврозоны зелёный, будто «Шипр», абсент. И точно – полегчало. Не обманул меня Салеев, не обманул. Теперь можно возвращаться к себе на объект.
Вот и здание аэровокзала. Поднимаюсь на второй этаж. В открытой двери АДП (аэродромный диспетчерский пункт, прим. автора) торчит демоническая личность явно не с «нашего курятника».
– В чём дело, почему не летим? – возмущается импозантный заказчик в золотых фиксах, в ореоле синюшных наколок по понятиям, сразу видать – большой знаток в геологии.
– Так погоды нет… – отвечает диспетчер АДП.
– Безобразие, в натуре! По Интернету, сам с утра смотрел, облачность высокая, и снега нет…
– Так летаем же не по Интернету, а по небу – там своя реальность, не виртуальная. Небось, стёкла в машине чересчур тонированные, если обильного снегопада не заметили.
– И здесь нахамить норовят, – наколотый господин пытается найти поддержку в моём лице. – Думал, хоть в авиации без обмана…
– Вас обманули? В чём? Не организовали хорошей погоды? Так жалуйтесь в небесную канцелярию.
– И Вы туда же! А с виду приличный человек!
В дискуссию я не вступаю, иду к себе. Начинаю оживать. Это радует.
Кстати, забыл сказать, мне сегодня готовить массу документов. В связи со своей депрессией затянул дела, пустив на самотёк. А без давления извне, ничего само собой не рассасывается: ожидать этого – напрасный труд. Как-никак обязательная сертификация подоспела. И как мы без этой бюрократической операции раньше-то жили, просто ума не приложу!
Сертификация объектов – чистой воды мазохизм. Предприятие платит в Москву серьёзные деньги, чтобы некие господа приехали в отдалённые палестины заброшенные и сделали заказчику больно из лучших государственных побуждений за его же «бабки».
Этой предстоящей встрече с чудесами в образе вреднючего столичного старикашки, который, начитавшись в голубом детстве маркиза де Сада, нынче претворяет в жизнь свои эротические фантазии, был посвящен один из последних разборов – так в авиации называют планёрки.
КРС среднего технического звена, как обычно не только мычал, но и телился. А что толку? Если сказано идти под нож новомодной «девке капитализма» – сертификации, мычи, не мычи – всё одно, завалят. Особенно сетовал один из нашего выводка ведущих инженеров. В прошлый приезд проверяющих на него возложили почётную обязанность «шестёрки» при московских гостях. Тот для них вордячил акты упущений на себя и сослуживцев, парил в бане столично-административные мощи (это его сильно подкосило, поскольку председатель комиссии – «дедушка русской авиации» – знал толк в настоящем многочасовом махании веником), улыбался в ответ на звериный оскал, а потом шёл на релаксацию в санчасть. Производственная жизнь в режиме унтер-офицерской вдовы примета времени, и она мне не по душе.
А выливается всякая проверка в нашей епархии в какой-нибудь акт, безжалостно вскрывающий недостатки, не стоящие в сущности выеденного яйца. И потом несколько месяцев кряду этим актом будут потрясать с высоких трибун и требовать крови недостойных смердов, не сумевших угодить «его преосвященству», более святому, нежели сам Папа Римский.
Вот, скажем, выдержка из подобного акта.
Замечание дословно следующее: «Две выколотки выколоты с наклёпом в торцевой части» Что сие означает, я бы никогда не догадался. Хорошо, Слава Салеев подсказал: выколотки – это специальный инструмент автомобилиста, на котором КАТЕГОРИЧЕСКИ нельзя производить выколотых наклёпов, а также наветов и других нехороших процедур.
Или возьмите ещё один перл из того же акта: «Гаечный ключ с острыми краями». И больше никаких комментариев. Не иначе, кто-то из комиссии колбасу на закуску резал этим ключом и себя по пальцу нечаянно. Обидно же, вот в акт и включили. На большее у меня просто фантазии не хватает.
Хотелось бы на минутку вернуться на тот самый разбор, который был помянут выше. Главный инженер огласил плановое распределение финансов на текущее содержание аппаратуры по объектам. Особенно он выделил передающий радиоцентр, поскольку туда наконец-то, после недолгих двухгодичных баталий с вышестоящими клерками, была выделена некоторая сумма денег.
– Это вам на текущее содержание ТОГО, о чём вы просили. Выбили таки! – лицо главного было озарено торжествующей улыбкой.
Ведущий инженер ПРЦ с тем же радостным выражением держал ответное слово:
– Спасибо, конечно. Но ТАМ теперь уже текущесодержать нечего. Пришло в полную негодность… покуда изыскивали средства.
Деньги с радостью поделили остальные участники сходки, в один миг обратившиеся в финансовых хищников.
И мне тоже перепало. А разбор покатился дальше.
//-- * * * --//
Суета всё никак не желала отпускать из своих липких лап. Неожиданно Сингапурские (Сингапуром у нас в шутку называют столицу республики – Сыктывкар, прим. автора) финансисты спустили деньги на обновление компьютерного парка. После продолжительных дебатов с директором, мы пришли к неизбежному консенсусу, и через полчаса Салеев и я уже изволили припожаловать в фирму «North Computers». Время нельзя было терять абсолютно. Сами знаете, как поступают с неосвоенными целевыми деньгами в конце отчётного периода. Сразу прошли к директору фирмы, нашему хорошему знакомому Саше.
Санёк сидел увешанный соплями, в связи с простудой, и клиентами, по долгу службы. Оформлялась покупка в кредит. Мы со Славкой люди вежливые, сняли головные уборы и челом били, как того этикет требует.
– Привет, ребята! С чем пришли? – спросил озабоченный Саша.
– Заказ сделать.
– Хороший заказ?
– Крутой! А чего не спросишь, кого заказываем?
– Кого? – Глаза Саши стали напоминать баскетбольные мячи и цветом, и размером.
– Кого скажем, того и закажем! – сообщил Салеев не совсем вразумительно и добавил. – Фото у нас с собой…
Саша включился в игру и почти незаметно (но так, чтобы клиент видел совершенно отчётливо) кивнул в его сторону. После чего произнёс зловещим шёпотом:
– Вы что-то, ребята, того… совсем уже… при посторонних…не нужно бы так… шли бы на кухню пока, кофе попить.
Что подумал Сашин клиент, я так и не узнал. Он ко мне затылком сидел и выражал отношение к происходящему только трепетным пряданьем испуганных ушей. Но, думаю, Саше стоило потом большого труда привести его в состояние тихой эйфории по поводу удачного оформления кредита.
Мы пили крепкий ароматный кофе, сваренный по всем традициям Блистательной Порты, а тень души «чайного дерева» развеивала остатки моей депрессии по заулкам простуженной Вселенной. Славка сопел рядом, и его присутствие было залогом того, что теперь-то всё будет хорошо. Или даже лучше.
Секретный фарватер
С того момента, как мне удалось кратковременно одолеть депрессию вкупе с СХУ (синдромом хронической усталости), я переехал жить на работу. Дома мне после той образцово-показательной дрёмы в разгар рабочего дня повторить победоносное шествие волшебных гипнотических видений, называемых доктором Фрейдом снами, не удалось. Коли так, то будем закреплять успех там, где он проявился. На работе мне почти всегда удавалось заснуть хотя бы ненадолго под смутное бормотание «программы-говорилки» на движке diagolo, которая читала для меня научную фантастику. Конечно, было бы куда лучше, если б «говорилка» декламировала на память, а не заставляла то и дело подгружать выбранные тексты, но… Но, по-видимому, я слишком многого хочу от безмозглого набора виртуальных скриптов. Увы.
Ага, так что мы имеем? Пятнадцать капель корвалола, два банана, два часа бессмысленного ворочанья на принесённой из дома постели, и если повезёт, то ещё пара-тройка часов прерывистого сна. Но и это радовало, поскольку наметилась положительная динамика. Так прошло недели полторы, а потом моё душевное состояние и вовсе стабилизировалось, а всё дурное стало забываться.
Но пока до этого момента больше десяти дней, и я укладываюсь спать на раскладном кресле в своём рабочем кабинете. А встревоженные телеграфистки и радиооператорши считают, что я с женой в большой ссоре. Иначе они попросту не могут объяснить моего странного поведения. Головой кивают на мои рассказы о бессоннице, а сами нимало в них не верят. Не будешь же переубеждать повидавших виды женщин, право слово…
…центральная площадь уездного городка. Феминистки идут против домашних хозяек. Стенка на стенку. Плакаты. «Все мужики сволочи!» «Кто женщину одевает, тот её и раздевает! Кто её раздевает, тот и согревает!» Содержание последнего утверждения явно указывает на положительную обратную связь между одеждой, мужчиной, женщиной и теплом. Хотя, вполне возможно эту связь назвать и отрицательной. Я предаюсь размышлениям о качественном составе обратных связей…
«Звёздочка, звёздочка, звёздочка, звёздочка. Звёздочка, звёздочка, звёздочка», – закрыла «говорилка» абзац бесстрастным несмазанным голосом космического Буратино (того, что происходит из плотников-пришельцев). Открываю глаза. За окном в фонарном свете валит снег, монитор светит синеватой кнопкой «Power». Ленивые часы сдвинулись только на час вперёд. Завожу ещё одну историю. Свою любимую. «Понедельник начинается в субботу» Стругацких. Начало меня ужасает. Как непрофессионально выписаны диалоги. Сплошные тавтологии. Сказал – сказал, сказал – сказал.
А ведь раньше я следил только за сюжетом, не вникая в суть литературной подоплёки. Зажрались вы, Дмитрий Александрович, однако. Ничего не возразишь. Так и норовите классиков лягнуть, совершенно упуская из виду, что сказка для научных сотрудников среднего школьного возраста была написана в начале 60-ых совсем молодыми авторами. А сам-то в их годы – вспомни-вспомни! И не стыдно? С этими мыслями засыпаю опять.
…три раза подходил гражданин так называемый больной к лечебному снаряду. Крутил его, мял, подбрасывал с утробным воем, без воя подбрасывал. Ничего у него толкового не выходило. Тогда расхохотался он демоническим смехом во всё своё больное горло и растворил жутко вибрирующую физическую сущность, собственно, личного органона в туманном мареве зимнего утра, которое легко поглотило почти невесомую субстанцию своей неспешной обстоятельностью…
Тут такое дело: только разоспался после многочасового бестолкового ворчанья чугунной чушкой опостылевшей своим умничаньем головы, ан, тебя уже выпинывают из сладостных грёз, словно нашкодившего щенка и даже слова тявкнуть поперёк незнакомого сценария не дают. Кто писал его, этот сценарий? Кто дал право так надо мной измываться?
Что, уже утро? Так скоро?
Салеев зашёл со словами: «Стандарт, стандарт…»
– То есть как это стандарт? – возмутился я. – У тебя начальник спит на работе, а тебе всё по номиналу стандартному?
– Да, нет же… – опешил Славик. – Это я со своей мобилкой так разговариваю через гарнитуру. Хочу, чтобы больше меня вибрировать не заставляли, чай, не в автобусе…
– В автобусе… В автобусе? В автобусе не чай, а кофе. В автобусе со спальными местами, – съязвил я и начал одеваться, пытаясь осознать пока не обременённым интеллектом утренним мозгом, какие во мне случились положительные изменения. Ага, уже зеваю. Хорошо.
Раздражительность и отвращение к окружающему миру, помноженные на клаустрофобию, сбросили обороты. Выходит – путь мой правильный и к нужному месту в мироздании прикрученный самой замечательной отвёрткой в мире, которую никаким китайским туркам с закошенными под корейцев глазами вовек не изготовить.
А… п-ст… абсент? Наркотическое действие полыни? Не имею понятия…
//-- * * * --//
Вспомнилось. Техника начинает отказывать чаще, когда её боишься. В процессе ремонта или настройки ни в коем случае нельзя злиться, если что-то не получается. Это главный принцип Салеева. Я бы даже назвал его постулатом. Лучше всего рассмотреть проблемную ситуацию в ироничном ракурсе вместе с кем-либо, из себе подобных. Не замечали никогда такую закономерность? Странно. Это же я не придумал. Просто имеется теория существования «железной души» у любого механизма. Вот, скажем, замечено, что автомобиль красного цвета нужно любить и обслуживать особенно тщательно, ибо подобная автомашина склонна к самоуничтожению. Дама, в общем, капризная и вздорная.
Как доказательство: была красная «десятка» у одного нашего техника с передающего радиоцентра. Так он на своей «лайбе» несколько раз в аварии залетал. Чуть имеется какая-нибудь маленькая возможность стукнуться, красная «десятка» уже здесь. С другого конца города примчится и без очереди в ДТП влезет.
И ещё, красная машина вместе со склонностью к суициду имела невероятное предубеждение к кладбищам для людей. Как только нужно ехать в сторону кладбища, двигатель тут же глохнет. Над владельцем долго смеялись, дескать, дорога к погосту тому заказана. По крайней мере, на колёсах – машина не пустит.
И всё бы ничего, но, видать, не всякие нервы выдерживают.
И вот после очередной аварии озабоченный мистическими видениями владелец транспортного средства перекрасил автомобиль. Результат не замедлил сказаться – уже года четыре, никаких ДТП. Правда, и хозяин у машины теперь другой, поскольку бывший изменил своей железной подруге с какой-то иномаркой, а перекрашенную «ласточку» продал в хорошие руки, но это же не меняет сути дела. Ведь и на «иностранке» он тоже в аварии не залетает. Она у него теперь цвета «мокрый асфальт». Вот такая история. И я думаю себе: есть у механизмов душа, есть…
А моя-то где, кстати, затерялась. Нигде её не найти. Спит вместо хозяина беспробудным сном в каком-нибудь ином измерении? Как знать…
Начинаю ощущать потерянный было вкус к жизни. Даже некоторая игривость появляется в голосе. Пока только по телефону.
– А скажи мне, Слава-свет, Роман Валерьевич у вас нонче не водится?
– Его-то энциклопедию! Да заводился минут двадцать тому обратно: какую-то базу данных по драгметаллам, будто царь Кощей, по закромам кладовой искал. Но такие кадры, как этот Кирилл, в неволе долго не разводятся, ищи-ка, Дмитрий Александрович, его лучше в чистом поле, у бухгалтеров или иных, каких, бабусЕй.
Вспоминаю, что Виталий оставил Салееву телевизор для ремонта и попросил меня справиться о его, голландского «Филипса» здоровье.
– А как у Виталика телевизор поживает? Не кашляет ли, готов ли цветами в RGB транскрипции налиться?
– Да, процессорную «таблетку» я уже выкусил и поменял. Только теперь вместо красного какой-то розовый кажет…
– А вместо синего – неприлично голубой?
– Да-да-да, что-то неприличное…
– Порнографию что ли?
– Хуже, значительно хуже. Какой-то извращённый этот «Филипс»… А тут как раз первую серию «Секретного фарватера» показывают.
Меня осенило. Я понял, что пока не закончится показ этого самого «фарватера», не видать Виталию отстроенного телевизора. Славу хлебом не корми, только дай на субмарины посмотреть. Пусть в сериале, пусть со свастикой… Но зато проекта С-613! Это, сами понимаете, цимес для подводника. Амброзия! Чуть, было, не сказал «для бывшего подводника». Нет, ребята, подводники бывшими не бывают. Они всегда в невидимом строю. Так и учтите себе на адмиральском носу, господин/товарищ командующий ВМФ РФ.
– Но я обязательно сделаю. Местное пионерское! – поклялся Салеев, согнув руку в локте между первым и вторым дорожными просветами. Именно так, салютующим, я и представил себе Славку, хотя и был от него на значительном удалении.
//-- * * * --//
Я с трудом дождался обеда, чтобы выйти в люди, как учил нас классик соцреализма Алексей Максимович Пешков. Встряхнуться от долгого сидения и «минут несколько», как выражается Салеев, занять себя необязательными свободными разговорами.
В людях оказался не только я. В РЭМе пил чай ведущий инженер объекта ОСП (оборудование системы посадки, прим. автора) по имени Владимир. До выхода в отставку и перехода в нашу организацию Володя служил командиром боевого расчёта на РЛС «Дарьял» – там же, где и Салеев изрядное количество лет тянул свою лямку прапорщика.
Наш подполковник в отставке радовался жизни. У него все документы к предстоящей комиссии находились в полном порядке. Приводные радиомаяки вылизаны, дизеля резервного питания запускаются с первого предъявления. Отчего же не порадоваться? И Володя весело напевал неприличную частушку:
– Как завижу Акулину, сердце бьётся о штанину…
Продолжать не стану, чтобы не нервировать женскую часть аудитории.
Итак, комиссия. Откуда, зачем, почему? Подробности стали известны немного ранее, когда начальник службы одухотворённо и возвышенно объявил на разборе КРС:
– Хорошая новость, господа инженеры, – к нам едет сертификационная комиссия с особыми полномочиями. Теперь дата точная известна. Определённость она уже вселяет какие-то надежды: например, что сумеем достойно встретить. Не так ли?
– Опять расстреливать будут, а потом в бане нажрутся, – не смешно пошутил кто-то, памятуя вредного сертификационного деда, которому никак не хватало пара в специально организованной сауне.
– Если это хорошая новость, то какая же плохая? – спросил я.
– А почему эта-то плохая? Приезжают не в декабре, а в феврале. Вам в радость. Чтоб не расхолаживались. И вообще, плохих новостей сегодня не будет. Комиссия из генеральной дирекции уехала вчера довольная.
– И зачем только приезжала? – кто-то из аудитории спросил неуместно.
– Да, водки попить вдали от семейного очага, – объяснил рассудительный подполковник Володя, ведущий инженер ОСП.
– Нет, не все пили водку! – Начальство наше знало, что говорил.
– Остальные пили коньяк, – не унимался Володя. – И при этом пытались ввести во грех наше любимое руководство.
Последняя фраза прозвучала, скорей как вопрос, нежели чем утверждение. Володя толк в комиссиях знает – не зря на министра обороны (в разных лицах) двадцать лет служил службой верною, службой ратною, защищая собственным телом рубежи и просторы после окончания Житомирского высшего командного училища радиоэлектроники войск ПВО. В обсерватории АН СССР служил.
Это так для мирного населения нашу печорскую «горку», наш «Дарьял», ещё при Леониде Ильиче зашифровали – обсерватория АН СССР. А на самом деле там подразделение РВСН базируется, оплот противоракетного щита державы. Раньше к западу ещё один подобный объект был в Скрунде под Ригой. Но теперь от него одни воспоминания остались. О секретном назначении т. н. обсерватории говорить не стану, поскольку военная тайна. Скажу только, что представляет он собой два здания 45 и 70 метров высотой с боковыми зеркальными стенами, спиленными под углом. Это антенны. Приёмная и передающая. И ещё под землёй неведомо сколько этажей. Здания напичканы техникой, системами резервирования и охлаждения по самое «не могу».
Об одной пережитой им военной комиссии Володя как раз сейчас рассказывал нам за чаем в РЭМе (со знаменитыми конфетами из безразмерного ящика). Было это в аккурат в год его увольнения из рядов «несокрушимой и легендарной». Должен был приехать сам начальник штаба РВСН с сопровождающими его лицами. Командир части за месяц теребил командиров боевых расчётов на предмет полного военного соответствия и напутствовал их таким примерно спичем:
– Главное не в том, чтобы вовремя ответить супостату-ворогу несимметричным и болезненным способом, как обещал мировой общественности президент России, а в том, чтобы встретить генерала точнёхонько возле лифта на вверенном этаже обсерватории с лицом, исполненным благоговения и пр.
Подполковник Володя готов был к комиссии целиком и полностью. Казалось, обстановка не предвещала ничего дурного. Но так только казалось. В самый ответственный момент командира проверяемого расчёта отвлёк звонок дежурного по части, и он не успел нарисовать свою улыбку у дверей лифта – когда подполковник положил трубку, те уже открывались. Делать нечего, Володя стремительной строевой рысью проследовал по коридору к месту прибытия вышестоящего, где и доложил всё честь по чести.
Генерал-полковник поприветствовал офицера рукопожатием и попросил показать вверенный этаж. Володя шёл чуть впереди. За ним, по правую руку начальник штаба РВСН, за ним свита. А слева затесался командир части, который делал страшные глаза и тихо материл подчинённого за нерасторопность. Генерал-полковник остался доволен увиденным, о чём и не замедлил сообщить. Всё, вроде – отстрелялся. Но не тут-то было. Володе объявили строгий выговор и чуть на суд офицерской чести не вызвали. Как же – не сумел прогнуть свой тренированный за долгую службу хребет САМОМУ ВАШЕСТВУ из РВСН! Такой, стыдно сказать, позор. Но одним этим дело не кончилось.
Травля продолжалась месяца три-четыре. Командир части считал своим воинским долгом смешивать имя Володи в одном флаконе с остатками из солдатской столовой и содержимым бочки с чем-то вонючим, что стоит в углу каптёрки старшины-переростка, который наподобие помещика Плюшкина тащит в свои личные закрома всё, что не успевали подобрать расторопные лица из числа бойцов срочной службы.
Генерал-майор (он же – командир части) на каждом разводе гневался по поводу жуткого безобразия ДАЖЕ в рядах старших офицеров (напоминаю – Володя в тот экзотический миг своей военной карьеры находился в звании подполковника), доводил себя до экстазного самоварного кипения с тульским трубным акцентом. Командир части был родом из колыбели печатных пряников и – так же, как они – припечатан к здравому смыслу трёхдюймовыми дюбелями, если не сказать больше. Вскипев не на шутку, генерал-майор устремлялся в штаб надиктовывать приказ на очередное взыскание «нерадивому» офицеру.
Володя был доведён до нервного срыва, попал в больницу, гарнизонный госпиталь – по-военному. Но и когда его оттуда выписали, преследования командира продолжались с таким же неистовством, как и раньше. И неизвестно, чем бы эта история закончилась, если бы не подоспел срок завершения контрактных обязательств подполковника Володи перед министерством обороны.
Когда опальный офицер, зашёл к командиру части в последний раз, чтобы подписать обходной листок, тот встретил его как закадычного дружка.
– Володенька, проходи, дорогой, проходи. Чего вдруг сбегать на гражданку надумал? А, может, передумаешь уходить? У нас опытных офицеров не так много. А с молодых лейтенантов много ли толку? Ну, что они, по большому счёту, могут сразу после училища? – вещал он, как-то немного поджавшись, сделавшись ниже ростом и гурцуя подобострастным петушком вокруг нашего героя. На последний вопрос ответ был дан немедленно. И как раз тот самый… несимметричный. Уроки Главнокомандующего не пропали даром.
– А могут они, товарищ полковник, послать вас в задницу, а также в другом направлении, менее презентабельного звучания. И ещё – много куда могут послать. Именно потому как молодые… и терять им нечего.
Командир части сломал ручку, только что подписавшую обходной листок, исполнился праведным негодованием и заорал:
– Да, вы! Да, ты! Ты!.. Да, я!.. Товаррррищщщ подполковник!.. Уволю! Сгною! Сгноблю! Разжалую! В штрафбат! На Колыму!
«Насчёт уволю – это он зря, – думал гражданский человек Володя, – меня уже министр обороны уволил в запас своим приказом. И кстати, никогда я ему, этому Держиморде, товарищем-то и не был. А теперь уже и подполковником для него быть перестал».
А впереди сияло бешеное летнее солнце Севера, в лучах которого терялся отважный вертолёт Ми-8, осмелившийся подставить свои дюралевые бока грозному светилу. Володя не знал тогда, что это знак свыше. Гражданская жизнь связала его с авиацией, хотел он того или нет. Но я склоняюсь к тому, что хотел.
Ну, а что касается командира части, поговаривают, что теперь его любимое занятие захаживать в архив и с нежностью рассматривать приказ о наложении строгого выговора на строптивого подполковника. Акты комиссионной проверки штаба РВСН он предпочитает не видеть. А молодых лейтенантов командир части с тех пор на дух не переносит. Как только завидит издалека, сразу старается свинтить куда-нибудь в сторонку. Как бы не вышло чего неуставного! Старый служака, наш генерал-майор. Не может, так сказать, посрамить… и в грязь лицом… А что ему ещё остаётся?
//-- * * * --//
– Привет, кучерявый!
– Рабиновичу пламенный!
– Как подводники поживают с секретного фарватера?
– А что, уже началось?
– Нет, так просто спросил. Для связки речи. Скажи-ка мне, любезный Славик, не хочешь ли ты меня окончательно от депрессии вылечить? Помнишь, я тебе как-то говорил, осознаю – что только ты сможешь это сделать?
– На лыжах тебя, что ли с собой взять?
– Какие лыжи! У нас с тобой одни лыжи на двоих, да и ботинки лыжные тоже.
– А если тандемом пойти. Тоже неплохо.
– Я совсем о другом. Не желает ли мужчина угостить другого мужчину пивом в приличном заведении? Например, в «Бистро».
– Якши! Только учти, я больше двух кружек за раз не могу… Размеры организменного пивного привода не позволяют.
– А я не могу меньше трёх. Что делать будем?
– Насладимся, как придётся, твою-то Баварию!.. Не пресекать же процесс на корню, как это привыкли делать адепты секты «Свидетели фиговы».
Рабочий день стремительно катился под гору, вопреки утверждению, что последний час работы самый длинный. Минут за десять до времени, обозначенном в трудовом распорядке, как окончание трудового дня, позвонил ваш покорный слуга Салееву и напомнил об уговоре. Я же пообещал ему, что он напоит меня пивом. Нельзя человека разочаровывать.
Таким образом, на пути к дому выросло почти непреодолимое препятствие, в котором дают разливное чувашское пиво из серии «Пенная коллекция». В дороге Салеев мурлыкал себе под нос одну известную песенку из татарского мультфильма: «Кая барАбас с Пятачком, бик зур, бик зур секрет!» Вероятно, он предчувствовал, как будет в традиционном стиле поглощать свои две кружки: одну залпом, а вторую не спеша. Я же ничего не предчувствовал, мне просто хотелось пива.
По дороге я спросил Славку, куда пропал Толик (один из наших водителей). Что-то давненько его не было видно на работе. Салеев отвечал мудро, тщательно смакуя слова, исходившие из глубины его тёплого нутра:
– Толик загнал машину на эстакаду… Правда, сначала он загнал трёх коней, как Д’Артаньян по дороге в Лондон. И только потом уже принялся за эстакаду.
– А эстакада-то здесь причём? – удивился Рабинович. Тьфу, пардон, господа, не Рабинович, а я. Со Славиком наобщаешься – быстро вероисповедание сменишь.
– А эстакада, как обычно, сделала вид, что выше всех. Но Толик своё дело знает туго. Не долго ей теперь расфуфыренной стоять, как ёлка новогодняя. У него же на «батоне» и масло подтекает, и другие коллизии случаются.
Хорошее состояние – ещё не пьяный, но уже не грустный. Спасибо тебе, человек и гражданин моего внутреннего мира, Славик Салеев. И спасибо тебе, Ислям Хуснуттдинович! Якши?
Разум отошёл на второй план… А эмоциональная составляющая так хрупка…
//-- * * * --//
Древняя всё-таки утварь – голова. Столько в ней всякого напихано, что порой диву даёшься, к чему там хранится некоторая часть знаний и частных же разумений, приводящих в уныние собственную персону?
А тут новая напасть… Когда ещё курага-байрам наступит?! Это Славик так свой праздник курбан-байрам называет. Видимо, потому что сладко ему в этот период. Не в пример слаще, чем во все остальные времена года. Или случился уже такой праздник? Я, собственно говоря, не помню ничего толком…
…и накапал при этом двести капель негрустина…. Это точно из Евангелие… От кого? От Салеева, разумеется….
Славка рассказывает.
– Тут услышал одну историю у штурманов. Не история – скетч с начинкой, этакая матрёшка. Собралась как-то в УТО (учебно-тренировочный отряд, прим. автора) тёплая компания за выпивкой. И один из присутствующих спрашивает:
– Все слышали самый короткий анекдот – колобок повесился?
Компания дружно подтверждает.
– А у него есть продолжение, у этого анекдота. В общем, так – дед сообщил бабке, что колобок повесился, а та запричитала:
– И где же мы гроб для внучка найдём?
Рассказчик замолкает. Над столом возникает неловкая минутная пауза. Никто не может понять, чему смеяться. И тут из салата выныривает лохматая рожа, владелец которой уснул на предыдущей бутылке, и ставит жирную ритуально-географическую точку в конце темы:
– Подумаешь там, где гроб взять… В глобусе пусть хоронят!
Вышел покурить… Всё ещё сомневаюсь в приходе праздничного байрама… Точно, давно это было тому назад… Дней несколько, пожалуй. Или недель? Как теперь поздравлять прикажете мусульманско-подданного?
А ещё вдруг история об одной диверсии всплыла из тайных глубин памяти. Как раз на фарватере моих размышлений. Achtung Minen, что называется.
История такая.
Дело летом было. Заурядный рабочий день. Впрочем, не совсем – воскресенье. Народа в вокзале и в округе не так много. Только смены несут свою вахту. Экипажи погалдели с утра в штурманской и разлетелись. Дежурный штурман сидел в БАИ (бюро аэропортовой информации, прим. автора) и сам себя развлекал внесением поправок в НОТАМы [39 - НОТАМ (англ. NOtice To AirMen, NOTAM) – оперативно распространяемая информация (извещения) об изменениях в правилах проведения и обеспечения полётов и аэронавигационной информации]. Они, эти поправки, поступают несметным количеством по служебному телеграфу. В общем, всё происходило заведённым порядком. По трансляции объявили посадку какого-то вахтового борта с буровой. После этого прошло примерно с полчаса, прежде чем началось. В штурманскую вбежал разгорячённый сержант из линейного отделения милиции со словами:
– Там! Там внизу – на первом этаже возле таксофона – стоит большая чёрная сумка. Одна! Вокруг – ни души! Не иначе – бомба!
Штурман хладнокровно прикинул план аэровокзала и переспросил:
– Возле таксофона?
– Да. Большая и чёрная…
– А тикает?
– Я не прислушивался…
– Так какого рожна мы здесь сидим?! Это же у меня ПРЯМО под задницей! Валим! Давай, звони в МЧС, а я народ эвакуирую!
Эвакуация прошла организованно и быстро. На улице собрались телеграфисты, радиооператоры, метеорологи из аэромета и «Росгидромета» – так называемые «народники», кассир и работники службы перевозок, тот самый сержант и, конечно же, дежурный штурман. Обсуждали вероятность взрыва и его возможную силу.
На всякий случай отошли поближе к зданию штаба, под козырёк, чтобы выбитые взрывной волной стёкла не падали на голову и не портили причёски женщинам. Мужчины, впрочем, больше за ум опасались, который под их менее густой причёской спрятан.
Вскоре привокзальную площадь оцепили пожарные, милиция и МЧС-овцы. Внутрь здания запустили специально натренированную на взрывчатые вещества собаку. Та потёрлась немного у подозрительно-зловещей сумки, презрительно задрала на неё ножку и легла в теньке подремать. На улице было жарко, а там внутри вокзала – благодать.
Взрывники, не дождавшись доклада от четвероногого коллеги, решили действовать самостоятельно.
– Вперёд! – скомандовал старший из службы спасения, и закованный в специальное снаряжение «доброволец» пошёл к предполагаемой бомбе. Не прошло и минуты, как выяснилось, внутри «челночного» предмета первой необходимости плотно закатаны прочные полимерные пакеты из-под канадского цемента.
Эти тара считается из разряда супер-прочной, и на самом деле готова была выдержать трансокеанскую перевозку с навязчивой упругой волной по левому борту на всём протяжении пути. И единственное, что не позволяло удивительным пакетам классифицироваться в категории бронежилетов, это несвоевременное прохождение испытаний на военном полигоне НАТО. Теперь вам, надеюсь, ясно – такому пакету в домашнем хозяйстве сносу не будет.
Чудесной канадской тары было обнаружено столько, что поднять сумку оказалось не каждому под силу. Ведер шесть, не меньше!
– Всё ясно, – констатировал штурман, – с буровой кто-то вывез, а унести не смог.
И точно, хозяин уже проник сквозь редеющий кордон и рвался к прихватизированному добру.
– Не потерплю! – орал мужик геологического телосложения. – Где мои пакеты? Почему не пускаете?
Выяснилось вот что: прилетев вместе с вахтой, виновник торжества преспокойно бросил свой нелегальный груз на вокзале и пошёл в гараж за машиной, чтобы вынести сумку позднее. Не получилось.
Во-первых, ему было предъявлено обвинение в хищении собственности какого-то нефтедобывающего концерна. Во-вторых, – в провокации незаконного вмешательства в деятельность организации, связанной с безопасностью людей на транспорте. Третий пункт присобачили тут же, не сходя, как говорится, с места, бдительные милиционеры, которых вхолостую отвлекли от игры в домино, где наклёвывалась знатная «рыбёшка». Запах перегара от буровика был таким стойким, что его немедленно лишили водительских прав с последующим сопровождением транспортного средства на штрафную стоянку.
Молодой лейтенант из МЧС попытался было вменить злоумышленнику в вину ещё и расхолаживание служебной собаки в рабочее время, но его уже никто не стал слушать. Для написания победных рапортов хватило и вышеперечисленного.
Все вернулись на рабочие места, машины спецслужб разъехались. И лишь из пассажирского зала ещё долго доносился пронзительный голос лейтенанта МЧС:
– Вулкан, Вулканчик, пошли уже… дрянь такая! Хватит дрыхнуть! Ах, ты, Вулканище, ещё и огрызаешься! На службу пора. Вперёд, за мной!
К вечеру дежурному сержанту надоело, что на вверенной ему территории находятся посторонние. Он схватил ленивого барбоса за ошейник, нимало не считаясь с боевыми заслугами лохматого сниффера [40 - Сниффер – от английского sniffer – тот, кто нюхает, вдыхает через нос, сопит; этим же термином называют нюхающих кокаин наркоманов.], и вышвырнул на улицу. Лейтенант, говорят, покидал помещение самостоятельно.
//-- * * * --//
За повседневными заботами и попытками выхода из состояния прострации незаметно подкрался славный праздник 23 Февраля. Буквально накануне Виталик попытался окончательно вызволить меня из плена горьких дум самым обычным и вполне доступным способом.
– О, смотри-ка, – удивился мой коллега, заглядывая в холодильник, – у нас ещё кусок колбасы копчёной имеется…
– Ты намекаешь или предлагаешь? – скромно поинтересовался я.
– А сам-то как думаешь?
Думал я правильно, и мы отметили благополучную кончину ещё одной высочайшей комиссии дегустацией спирто-технического изделия на уровне мировых стандартов, а на выдохе даже превосходящего их. Стандарты Евросоюза и вовсе в стороне остались. Не умеют в Европе с таким высоким накалом спирт хлебать, хоть ты им польское яблоко на закусь помой, хоть румынскую луковицу от шкурки отшелуши. Что же тут про фондю говорить? Так и верно: сказать абсолютно нечего. Никаковская закуска – ихнее распрекрасное фондю. Но о нём речь впереди.
А на следующий день решили мы пожарить грибов с картошкой в честь армейского прошлого нашим немногочисленным коллективом мужчин. Сказано – сделано. Виталий принёс из гаража электроплитку и огромную чугунную сковородку, на которой Салеев сначала обжарил лук, а потом вывалил банку отварных лисичек и покромсал отварную же картошку. Дачный дух прошлого лета распространялся по коридору и не давал спокойно дышать всем, кто пока не начал праздновать. Но ещё до начала процесса к нам заглянул кто-то из оформляющего вылет экипажа Ми-8 и спросил:
– А зачем вам сковородка? Девок жарить?
Мы ответили достойно, не углубляясь в неоднозначные подробности:
– И грибы тоже…
Чуть позже огромная сковорода была опустошена мгновенно, остался только запах лета, который неумолимо продолжал распространяться по этажу с необъяснимой настойчивостью. Славка заглянул в телеграфный зал, чтобы удостоверится, что процесс приёмо-передачи посредством магистральных каналов происходит надлежащим образом. Сменная телеграфистка спросила его:
– Как вкусно у вас пахнет. Вы что ли грибы жарили? Так давно грибов не ела…
Салеев, как истинный джентльмен, который был готов отдать всё милым дамам, но не имел такой возможности, ответил уклончиво:
– Так ведь нет уже ничего. Всё съели… А хочешь, дам сковородку понюхать? Её ещё не мыли…
Февраль оказался настолько коротким (и кто бы мог подумать!), что не хватало ни слов, ни дней … чтобы им насладиться в полной мере. Теперь ещё год ждать.
Наступило послепраздничное завтра. Мы со Славкой Салеевым потянулись в технический отдел по служебной надобности. Рядом с новым помещением серверной нас встретил Рома в футболке с надписью «Kazakhstan» и изображением юрты, двух коней ретивых – белым по тёмно-синему. Ширину раскрытия глаз, судя по всему, он тренировал в известной узкому кругу биллиардной «Трёх тузов». Один затренированный прицеливанием глаз не раскрывался полностью. Зато второй вполне соответствовал надписи на футболке. А биллиардный шар багрового оттенка, торчащий из середины лба, явно указывал на то, что «биток» Роминого соперника по партии сделал «козла» над зелёным сукном. Зря Рома рядом стоял. Отошёл бы в бар – глядишь, и обошлось бы.
Салеев не пожалел нашего инженера техотдела ни словом, ни действием. Он всегда мне говорит, что Рома боец по рождению, и без шрамов ему живётся невесело. Вот и в этот раз Славка осмотрел боевые ранения молодого инженера, удовлетворённо цокнул языком, а внимание обратил только на футболку.
– Не ходи в больших городах в этом одеянии. Опасно! Примут за лицо специфической национальности, – слова Салеева были полны сдержанного сочувствия, – и по хохоталу настучат подручным инвентарём.
– Так я же больше на Есенина похож. Так мне многие говорили.
– Когда фанаты достанут бейсбольные биты, тебе неожиданно станет некогда объяснять. Понимаешь?
– Но в волейболе фанатики не очень крутые. Это вам не футбол – далеко не! А в майках таких, кстати, сборная Казахстана по волейболу играет. Мне тот дух рассказал, у которого я вчера футболку в «пирамиду» выиграл. Подумаешь, юрта… У нас же за одну символику морду бить не станут. К чему такие сложные поводы искать, если можно и без всяких причин, ага?
– Убедительно глаголишь, сыне!
//-- * * * --//
Зима заканчивалась на высокой ноте. А тут ещё необычное пиво подвезли в «Чайник». По ободку этикетки надпись: «Золотое кольцо» – местное лагерное пиво, малые партии, эксклюзивное качество». Что касается до качества, то тут сомневаться не приходится – всё самое лучшее у нас в лагерях обычно. Во всяком случае, так уверяет либеральная пресса. Ну, сами вспомните. В лагерях раньше томились в основном блестящие умы уголовного и философского склада мысли. Рукавицы и космические корабли невыразимого качества – это всё оттуда.
А вы сами-то пивали лагерный beer эксклюзивного качества малыми партиями? Ну, вот видите, а спорите со мной. Я же только о собственной реинкарнации пытаюсь вам рассказать. Что, не тот термин опять употребил? Обычно я что попало не употребляю. Только из спирта «Люкс»… Точно, вспомнил. Не реинкарнацию ваш покорный слуга имел в виду, а реабилитацию – велика ли разница по вселенским-то меркам?
Инсталлировать себя на программном подсознательном уровне оказалось немного сложнее, чем я мог себе представить, но перезагрузка уже была в штатном режиме и, как говорят в ЦУПе, все системы функционируют нормально. В международной космической станции тоже, кажется, началось. Там пробуют нарушить ориентацию. В том числе и сексуальную? Да быть того не может. Чур меня, чур меня, чур!
И вам не хворать!
А на небе вечернем кто-то могучий и великолепный наносил небрежной морозной кистью сполохи северного сияния, которое никак не хотело набирать цвет и белело, будто развешенное после стирки бельё, слегка поигрывая швами на еле слышном ветру.
И жизнь покатилась дальше под горочку, изредка вздрагивая на ухабах, которые не удалось обогнуть заветным и залихватским противолодочным зигзагом…
…а жизнь покатилась дальше и завертела хвостом-трубой, отгоняя нерасторопных прохожих с унылыми, как у манекенов, лицами, следующих параллельным курсом.
//-- * * * --//
Не ищите аналогий, ибо они валяются на поверхности. Какой смысл искать что-то под диваном, когда оно лежит посреди стола?
Кто празднику рад или Фондю на палочке
(ненормативная попытка употребить нормативную лексику в бессистемных записках с мужского застолья)
«Реальность – это иллюзия, вызываемая отсутствием алкоголя».
Н.Ф.Симпсон
В принципе, довольно-таки действующие… лица:
Димыч – он же автор;
Слава Салеев – старинный друг автора;
Виталий – сослуживец и недавний друг автора;
Роман – юный сослуживец и засекреченный дружественный критик автора с хорошим кровавым прикусом;
Исполнители: те же самые… по мере возможности.
Записки исполняются в ритме натруженной синкопы…
Русская народная пословица, готовая стать поговоркой в любую секунду, гласит: «Кто празднику рад, тот пьян накануне». А как же тогда быть в период между 23 Февраля и 8 Марта? Двухнедельная готовность лиц мужеского пола, так или иначе, связанных с воинской службой (кто погонами, кто дембельским альбомом, с гордостью демонстрируемым друзьям и родственникам при всяком удобном случаем, а, кто и детективными играми с военными комиссариатами не всегда отзывчивой Родины) вопиёт! О чём вопиёт? К чему взывает? Да, собственно, как обычно – к радости предстоящего праздника единения с женским составом Вселенной – и в дальний путь на долгие года, как говорится. А тут и масленица подоспеет. И я ещё, между прочим, Санту-Валентина не поминал с его милыми «валентинками» в виде плоских сердечек по хорошо обработанному картону. Восточная Европа привыкла кланяться в сторону вечно ущемлённого по части беспричинных торжеств Запада. Что поделать – приходится соответствовать и этой нарядной показушно-картонной ментальности.
О предстоящем праздновании дня Парижской Коммуны я хотел, было, упомянуть, но не отважился. Причина, знаете ли, уважительная. Не хотели мы со Славкой Салеевым делать себе рекламу на пустом месте, ибо родились оба именно в этот праздник: Славик накануне, а я ровнёхонько «в яблочко» угодил.
Таким образом, из всего вышесказанного следует: никак нельзя пускать процесс ожидания на самотёк и предоставить право радоваться предстоящему «холидею» лицам, с которыми мы (наш небольшой и в меру творческий коллектив ИТР от аэронавигации), в общем-то, совсем не знакомы. Мы и сами с усами, как говорится.
Ах, да, читатели тоже с нами не знакомы. Так и что с того? Не знать героев в лицо – не самая главная беда! Познакомимся в процессе представленья, как говорят дрессировщики, входя в клетку с голодными хищниками. Благо сюжетом я вам обещаю голову не загружать. Не рассказ, а сплошная стенограмма карнавального застолья. То есть – вместо фабулы эмоциональный фон и только. Любителям реализма автор советует расслабиться и не требовать от этой истории глубокомысленных философизмов. В жизни всё проще, хотя и не так ценно для формирования воззрений на окружающий мир.
//-- * * * --//
День выдался распогожий и солнечный. За окном лёгкий мартовский морозец, прибитое за зиму светило встряхнуло термоядерными аномалиями, расправило корону и палит теперь изо всей своей северной дури. Народ по улицам снуёт в солнцезащитных очках и шубах, как, наверное, принято в каком-нибудь Куршавеле перед чашкой вечернего «Hennessy». Синицы суетятся на рябиновых плантациях, воробьи игриво изучают крышки оттаявших канализационных люков, нет ли там какой-нибудь органики. Чем не повод заняться делом? Вот и занялись.
Связываюсь с Салеевым методом А. Гр. Белла, реализованным в техническом конструктиве мини-АТС от замечательной компании «Infinity».
– Привет, дядяка! Дозреваешь?
– Как это?
– Через недельку-другую тебе вылупляться, а ты ещё ни с чем пирожок?
– Сам такой! У меня уже скорлупа твердеет, а ты, похоже, совсем сырой?
Славка родился на день раньше. Имеет право.
– Слушай, у тебя в загашнике есть не заправленные картриджи? Может, сподобимся на пару-тройку, пока время свободное, так сказать, в наличии?
– Один сотовый… – говорит Славка, совершая небольшую ошибку. Вместо «сотый», сказал «сотовый». «Сотыми» и «двухсотыми» мы называем картриджи от принтеров HP для моделей LJ 1100 и LJ 1200. Мне ничего не остаётся, как подхватить нечаянную инициативу.
– Один сотовый, а второй двухсотовый? – интересуется автор этих строк, изобразив самый невинный из всех возможных взглядов, коими располагает в своём арсенале, на, как уже все догадались, лице. Хотя, на кой чёрт, изображал, не совсем ясно. По телефону всё равно не видать. Это вам не какой-нибудь легкомысленный Skype, здесь люди серьёзные по вопросам производства общаются.
– Вот Рабинович! – имитирует возмущение Славик, тихонько побулькивая в микрофон, будто кастрюля с пельменями, когда их под самую крышку. – А что, ёрничаешь, как кабан тростниковый-то? Есть уже телефоны «двухсотовые». Сам видел на каком-то сайте. Начали выпускать мобильники с приблудой на несколько SIMM-ок. Да что там видел – даже лично в руках держал с глубоким почтением этот самый «двухсотовый» телефон с разрешения хозяина, разумеется. Есть тут один Кирилл, который хапнул новинку на выставке товаров от «Самсунга».
– Знаешь, Славка. Лет через несколько твои «двухсотовые» станут настолько обычными гаджетами, что и говорить о них будет неприлично.
– Точно-точно. Прогресс, однако, египетская сила!
Уж про египетскую-то силу кому, как ни Салееву знать. Он на этом не одну собаку съел, не при представителях выше помянутого батыра «Самсунга» будет сказано.
Расшифрую. Славка на тот момент, о котором речь, уже несколько раз сумел провернуть операцию по оживлению покойников. Нет, не настоящих, разумеется. Убитые мобильники в виду имею. Салеев давал сотню «зелёных денег» друзьям, отбывающим на отдых в Египет, а те привозили ему гору неисправных мобильных телефонов – по два доллара за кучку – с какого-нибудь восточного развала. Восстановить из привезённого хлама Славке удавалось не менее трёх четвертей объёма и всего за каких-нибудь три недели. А потом? А потом – сдать товар оптом по смешной цене десять-пятнадцать «баксов» за штуку какому-нибудь не слишком законопослушному продавцу мобильным опиумом для электоральных масс. Хороший приварок к заработной плате, превышающий её двойной номинал, не так ли. Египетская сила и никакого мошенничества!
Всё это знание отражается у меня в голове и немедленно теряется в нервных окончаниях мозга. А вслух я говорю следующее:
– Хватит уже умничать. Приходи ко мне, моншер. Заправляться будем.
– А закусить имеется?
– Голимо в холодильнике. Масло новогоднее только цветёт почём зря. И больше никаких признаков цивилизации. А тебе зачем?
– Ну, мало ли… Так просто спросил. – Салеев замолкает, а потом присовокупляет к уже сказанному загадочную фразу: – Где мы, а где Новый год, ёлки-иголки.
Если вы не знаете Салеева, то вам не понять мою тревогу. Когда Славка спрашивает о наличии закуски, обязательно должно приключиться нечто такое, о чём начальство любит напоминать при всяком удобном случае. Распитие на рабочем месте в рабочее, а ОСОБЕННО – в нерабочее время! Дальше, надеюсь, объяснять нет необходимости?
Уже несколько лет мучаюсь вопросом, чем отцам-командирам не угодило НЕРАБОЧЕЕ время? Что в нём такого ущербного, если в момент его наступления НЕЛЬЗЯ как-то по-особенному?
Да, но отчего я сам встревожился-то? Салеев никогда про закуску попусту не спрашивает. Есть у него связь с той частью Мирового Разума, которая ведает банкетами, «проставами» и спонтанной выпивкой без видимых причин. Видать, сегодня где-то перемкнуло в высших сферах. Нужно быть начеку. До 8 Марта ещё далеко, а до дня Парижской Коммуны – так и подавно. А силы явно уже не богатырские, да и годы совсем не студенческие. Впрочем, вопрос пока вставал во всей красе лишь о работе. Но это не должно вводить в заблуждение, ибо!
Итак, заправляемся. Процесс проистекает. Руки помнят. Пружинки пружинят, защёлки открываются, валы и валики обретают независимость, тонер пересыпается в надлежащие бункера. А головы наши норовят выглянуть в окно, где северная весна сияет начищенным, как для демонстрации всем мыслимым комиссиям на свете, снегом. Но что происходит?
Славик перестаёт шерудить пальцами умудрённого опытом «пианиста по классу картриджей», призадумывается на секунду и говорит глубокомысленно: «Всё говно течёт по склону!», имея в виду наши чёрные рожи (опять он дунул в мою сторону, поросёнок такой, а я не удержался и ответил). Два несказанно взрослых обалдуя с акриловой пылью на челе.
Собираемся идти к умывальнику, а тут уже Судьба, её Величество, распахивает двери руками Виталика. Вот оно. На картах Таро выпало неизбежное. Руны, руны… какие там руны, когда мы их читать не приучены. Нам бы что-нибудь из Донцовой. Про княжну Тараканову, рекламирующую сыр «Viola», и её потомство, что ли… Или, может быть, из жизни люминесцентных Ламп.
– Опа-чки! Оба два соколика на месте! – говорит нам Судьба знакомым мужским голосом. – Что желают господа на предмет выпить-закусить нонеча вечерочком?
Как я мог забыть? Виталик же в отпуск «намылился». Ведь и не вспомнил, а вот Славику Мировой Разум намекнул. Против Мирового Разума идти мы с Салеевым не рискуем и делаем предварительный заказ.
И вот уже моемся, плескаясь и дурачась, наподобие «безбашенных» тинэйджеров. Инженерно-технический состав, понимаете ли. Да таких не то, что в космонавты, в ассистенты пионервожатых не взяли бы. Когда вытираемся одним полотенцем на двоих, Салеев внезапно впадает в символизм, что с ним всегда случается в преддверии, сами знаете, чего. Предвестник предстоящего действа, я бы сказал. А Славик говорит:
– Почему серп и молот снова в моде, знаешь? Нет? Так это проще пареной авокады. Конфуцианство пополам с «якшицизмом». Забей и коси! Улавливаешь ажурность монументалистики?
Возвращаемся в кабинет (по-научному – офис). Там Виталик уже примостился возле компьютера и зверским образом насилует процессор, заставляя его просчитывать преферансные расклады. Геймер тихонько поёт:
– Распишу я, эх, да, распишу я… пулечку, пулечку…
На мотив «распаханной народной пашенки» поёт.
Замечает отмытых инженеров:
– Сейчас я мизерок сбацаю, и сразу же в лавку. Всё равно ещё до конца рабочего дня часа полтора осталось. Думаю, спешить не будем?
Я размышляю про себя, что в рабочее время, в общем-то, наверное, лучше… раз начальство так привыкло считать. Думаю, но ничего не говорю. Мало ли – поймут неправильно, начнут беспорядки нарушать, а мир-то не без добрых и не без хорошо прислушивающихся людей – всяко может обернуться.
Салеев куда-то спешит. Славик уже одет. Полчаса ищет по своей давней традиции перчатки (он их всегда теряет, как только подвернётся подходящая возможность), потом доводит до сведения:
– Пошёл в контору, у меня там дело одно зависло. Если к первому разливу не вернусь, считайте меня коммунистом.
– Я согласен считать тебя коммунистам прямо сейчас. Чтобы потом, Слава, это не стало для нас неприятным сюрпризом… – Виталику не откажешь в чувстве юмора и умении рационально распределить силы и средства, как сказал бы какой-нибудь военный муж со штабным прошлым.
Салеев уходит.
– Распишу я, эх, да, распишу я… распасы, распасы…
– Освободи матчасть, мне документ набить нужно. Да не рожу набить, не беспокойся! Кстати, тебя уже продавцы в сельпо заждались, устали водку в потных ладонях подогревать. Помнишь?
Виталик исчезает в заданном направлении, тихонько матеря объективные и субъективные обстоятельства, помешавшие ему отыграть бездарно слитые виртуальные активы.
//-- * * * --//
Проходит какое-то время. Наша троица уже накрывает стол. По стартовому стопарю махаем без закуски – чтоб кураж появился, а ненужные вопросы о неподобающей широте и размахе мероприятия – применительно к рядовой «отпускной проставе» – развеялись в наступающих сумерках ранней весны.
– Эх, хорошо пошла! Сейчас бы женщину какую-нибудь, что ли зазвать в гости… А то не привык я колбасу самолично резать. Мне гетеру – да помоложе! – подавай. Господин Иванов, кем сегодня богат? – вопиёт Салеев голосом лукавого кади [41 - кaди (араб. قاضٍ – судья) – мусульманский судья-чиновник, назначаемый правителем и вершащий правосудие на основе шариата].
– Не повезло тебе, дядяка! Где ж мы тебе женщину в разгар рабочего дня найдём? Это у ИТР вахта уже скончалась, а телеграфистки с радиооператорами будут до восьми вечера службу несть верноподданно, покуда их не сменят. А пока смена не закончилась, у нас женщин нет. Есть только сотрудницы, понял? Так что бери нож в руку и внедряйся в процесс приобщения к овеществлению сущности закусочной, будь добр, а?
Но Славка внезапно грустнеет. Не может скрыть слишком поздно проявляющиеся симптомы «после вчерашнего». Даже стартовая чарка не помогла, стало быть – дело серьёзное!
– Ну, что вы, обычное отравление. Я, что ли не отличу? Точно отравление… причём пищевыми продуктами. Самое что ни на есть ординарное. С цианида же меня обычно тошнит, – Славик говорит, будто бы оправдываясь, когда отказывается плотно закусить вместе с остальными участниками предпраздничной концессии перед началом действа.
Когда это случилось, до или после второго разлива? Сейчас уже и не вспомню точно. А вот то, что было ещё до первой, вижу отчётливо и ясно. Ясновидение – мой конёк.
Сервировку стола завершена привнесением ложек и вилок, позаимствованных у женской половины коллектива объекта. «Фамильное серебро», – так называет принесённый посудный набор Виталий. Салеев тут же реагирует вполне адекватно:
– Жаль… у меня и карманов для него не предусмотрено. Серебро серебром, а гостеприимные хозяева еще должны бы предоставить фарфор эпохи династии Тан.
– А на кой оно тебе?
– Клептоман во мне просыпается, ребята. Ой, держите меня семеро, не то клапана сорвёт!
Одно оправдывает Славика – он отравлен неизвестными злоумышленниками недоброкачественной водкой буквально накануне. Но не хочет наш герой верить в самое очевидное объяснение и озвучивает другие версии, самая правдивая из которых – подсыпание цианида в растворимый кофе представителем иноземной цивилизации.
Эге, выходит, про отравление мы узнали значительно раньше, чем я подумал вначале. Память смеётся надо мной, путая показания и смущая читателей.
– Расставим приоритеты, – говорит Салеев после пробы сёмги, на неё воспоминания о яде, подсыпанном в кофе, не распространяются. Сёмгу он ест с видимым удовольствием, хотя на словах… Впрочем, послушаем.
– Это как же? – удивляюсь я.
– А как наш директор их расставляет…
– В приказе или в устном распоряжении?
– В душе, когда закусить желает. Мне вот, например, по старинному татарскому обычаю способней редькой с подсолнечным маслом заесть, чем рыбные деликатесы переводить под водку. Рыба, такая как сёмга, вдумчивого к себе отношения требует и полного адекватного понимания её жирной сущности.
Славка постепенно оживает, и это прекрасно: празднику ожидания календарного праздника быть непременно! Поднимается второй тост, веселье уже готово перерасти в стадию мажорного императива.
Так, кажется, припоминаю, именно после второй Славик снова обращает на себя внимание. После второй и затянувшаяся шутка не кажется неуместной.
– С цианида меня просто тошнит, а тут полоскало не на шутку, буквально весь организм наизнанку выворачивало. Выходит, серьёзно отравился… не какой-нибудь там мышьяк, – вещает бледный Салеев сквозь натренированную годами улыбку специалиста по всякого рода связям и связям всякого рода.
Собутыльники не решаются перебить очередной экскурс в Славкино вчера. Нужно же человеку выговориться, в конце концов.
Потом разговор от токсинов плавно переходит на кулинарию. Говорим о фондю с пресными профитролями.
– Что касаемо до этих самых лягушачьих лапок, то я не брезглив, – заводит лукоморскую песнь Салеев, двигаясь по часовой стрелке. – Мне и не такое на флотах едать доводилось.
Потом он, подумав немного, добавляет со значением:
– … в Южно-Китайском море… или Северо-Корейском ли? Не важно, в общем. Но второго «Потёмкина» у командования нашей флотилией не получилось. Как ни старались отцы-командиры. Экипаж у нас крепкий на желудок попался, что твои сибирские хаски – готовы юколу хоть каждый день грызть. Но, с другой стороны, до рагу из ножен офицерских кортиков дело не дошло. Они же не из натуральной кожи. Так, пластик. Не продукт, а срамота одна. Нормальному человеку даже и отравиться с подобного бульона будет стыдно.
Тут же у празднующего кануны коллектива возникают сомнения, а имеет ли, так называемое, фондю отношение к земноводным или, в крайнем случае, к слизнякам неполножаберным. Мнения разделяются, но большинство уверено, что это блюдо из разряда дурно пахнущих перетопленным сыром и скисшим вином. Сами же знаете, что у французов (да, и швейцарцев тоже) принято не выбрасывать сильно подгулявшие продукты. И не из экономии, а из принципа. Дескать, нам, таким продвинутым в области кулинарии, ничего не стоит приготовить деликатес из того, что в естественном виде употреблять всухомятку абсолютно невозможно.
На волне вскипающего любопытства тут же лезем в Интернет, где узнаём буквально всё об этом хвалёном фондю. Полегчало. Действительно – про лапки Салеев слегка преувеличил. Нет, я не имею в виду гигантских лягушек с размером ноги 10 в американской системе измерения. Отнюдь. Просто в рецептуре, которую нам сразу же удаётся обнаружить, нет ни слова о земноводных. Рассудите сами на основе предложенной ниже информации.
Привожу текст в том самом виде, в каком он светится на экране монитора с прожилками муаровой апертуры. Кстати, не знаете, что такое муаровая апертура? Я, например, уже забыл за давностью лет. Раньше помнил и даже другим рассказывал во время перекуров. Нынче совсем не то. Не то и не так. Но хочется по-прежнему. Непонятно только чего хочется, или кого. Ну, да не беда.
Лучше давайте поговорим о фондю. Вот один оригинальный рецепт, который нам легко удаётся уразуметь совместными усилиями и не без помощи «онлайн-переводчика».
//-- Fondue --//
«I have a favorite fondue recipe for those very special occasions handed down through the family from my grandmother Suzanne de Plouge Carlan-Neufchatel from Chaux des Fonds. His Husband, Henri Plouge Carlan-Neufchatel from Chaux des Fonds made watches when the work was all hand-done in his shop in Chaux des Fonds.
Yes, the recipe. Take 2/3 kilo of Emmenthal (Our name for all genuine Swiss Cheese and divide the 1/3 left equally between Grayer and Appenzeller. For those not a restricted diet, the traditional Swiss cheeses are seasoned rather liberally with salt and a soupcon of pepper. Slow bake your own recipe for a French loaf a little longer than the book may call for in order to slightly harden the exterior and make it very crusty (also, naturellment, brush frequently with butter), and the inside will be firmer.
Use ONLY a recipe that promises a coarse dough. We do not want the bread to be able to be rolled up into little balls and inserted in the ears for sound suppressor, which is the use most American breads have. COARSE bread is the staff of life; it stands up, not the limp imitation we call bread. Grate the cheese coarsely in a fondue pot and add half a liter of GOOD white wine, preferably the fine Swiss wine from the canton of Neufchatel or, at least, from the Vaud or Valais.
The fondue concept and these wines were adapted to each other over hundreds of years. Mix continuously because the wine will never fully blend into the cheese, of course, on a low flame. If the plot threatens too much, add WHOLE milk just to keep the mix slightly looser than putty. It is definitely NOT a sauce, and if it is at that consistency you haven’t been following the recipe or you cheated somewhere. Did you buy “Swiss” cheese from Uzbekistan or say, “god the price of Appenzeller” is appalling!” You only need a small piece. The problem is that you will get hooked on it.
It is great with roast beef or ham and fruit. But that is not the fault of the recipe. When your guests arrive, cut up. No, this is serious business. Slice the bread into cubes and put them on skewers. Put a the pot on a portable burner and heat ONLY until it begins to bubble. Add wine liberally for color, flavoring and joie de vivre. Sprinkle some hand-ground pepper corns top of the fondue. Serve with a plate of fine meats and hard fruits. You can see why peaches would not do. Pears, Apples, etc. But it is part of the tradition to have fruits like strawberries, raspberries and peaches in season to pour the fondue OVER. It is definitely NOT DE RIGUER to dip such fruits into the common pot.
Serve with a dry rose, like a Tavel (not an Anjou – too sweet) or a Beaujolais either from the Burgundy region of France or, again, Neufchatel in Switzerland. OF course, American, Australian, Chilean, Argentinean or South African Vintage wines will substitute nicely as would a Gerwerztraiminer or a Moselle».
Так-так-так, кажется не все, присутствующие на уроке понимают, о чём речь. Вы же трезвы сегодня, верно? Отсюда и лингвистический барьер. Придётся перетолмачить на язык моих предков в литературной редакции. Что-что, вы хотите на язык своих предков? Извините, мы с ними не знакомы. Придётся потерпеть. Берите, что даю, а то потом и этого не останется.
Но перед рецептом разрешите пару слов о водке «ЯтЪ артельной»? Откуда она, вообще говоря, взялась. Наткнулся на сей замечательный продукт Виталий. Он рассказывает:
– Иду домой со смены, захожу в магазин за хлебом. А там стоит та самая водка «ЯтЪ артельная». Дальше всё, как в КВН-е. Стою и думаю: взять, не взять.
– Ну, и что?
– Взял, не взял.
– И как она?
– Рекомендовано к застолью.
– Кем?
– Мною.
У Виталика нюх отменный. Уж, если говорит, что рекомендовано, то пить следует. Позднее мы об этом не пожалеем. Причём очень многократно.
А вот теперь приступаем к приготовлению фондю по старинному рецепту из Интернета.
//-- Фондю --//
«У меня есть любимый фамильный фондю-рецепт для очень специальных и торжественных случаев; рецепт, доставшийся в наследство по женской линии семейства от моей бабушки Сюзанны, основательницы рода Поедателей Вонючих Сыров сорта Carlan-Neufchatel из земли Шо-де-Фондю. Её муж, Генрих (Анри) Поедатель Вонючих Сыров сорта Carlan-Neufchatel из земли Шо-де-Фондю любил самолично наблюдать, как блюдо фондю бывало приготовлено его собственными руками, а после продавать получившееся – посредством комиссионного магазина в местечке Шо-де-Фондю же.
Да, а что же, собственно, с рецептом? Возьмите 2/3 килограмма сыра Эмменталь (наша фамилия, кстати, образовалась в честь всего истинного Швейцарского Сыра) и разделите его пополам, на непосредственно сыр (желательно с серым оттенком) и окружающую его фактуру плесени (Appenzeller на старинном наречии швейцарских Сыроедов). Замечу, что не стану ограничивать ни себя, ни вас строгостями диеты, поскольку традиционные Швейцарские сыры приправляют довольно свободно солью и намеками перца (лучше бы просто перцем приправляли и не парились, где взять эти намёки, никто толком не знает, замечание автора).
Перво-наперво испеките Французскую булку по своему рецепту, размером не более длинную, чем книга академического издания. Впоследствии такие габариты хлеба могут вам пригодиться, когда булка зачерствеет и покроется толстым слоем пыли. Тогда её придётся отчищать щёткой с растительным маслом, плотно прижимая её к заколдобевшей поверхности.
Согласитесь, всегда приятней чистить небольшую поверхность, чем огромную. Рекомендую хлеб готовить из муки грубого помола. Всё равно продукт засохнет быстро, а вам удастся сэкономить на разнице цен. Мы вместе с покойной бабушкой Сюзанной, основательницей рода Поедателей Вонючих Сыров сорта Carlan-Neufchatel из земли Шо-де-Фондю, не хотим, чтобы приготовленный вами хлеб имел тенденцию к сворачиванию в небольшие шары или полоски, которые значительная часть американских телевизионных и радио комментаторов привычно развешивает на ваших ушах (на сленге тинэйджеров данный процесс называется «ездить по ушам»).
ГРУБЫЙ хлеб является персонифицированным посланником жизни; это вам не какая-то хромая имитация, которую мы называем ПРОСТО хлеб. Потрите сыр крупной стружкой в горшок для фондю и добавьте туда поллитру ХОРОШЕГО белого вина, предпочтительнее всего – тонкое Швейцарское вино из кантона Вонючих Сыров Neufchatel или, по крайней мере, из Vaud или Valais.
Понятие фондю и этих как раз вин были приспособлены друг к другу на протяжении сотен лет (странно, что приспосабливали понятия, а не сами продукты – затейники наши швейцарцы, что и говорить). Смешивание вина и сыра осуществляйте непрерывно, поскольку вино никогда полностью не сольётся с вонючим сыром в едином экстазе. Проделывайте данную процедуру, конечно же, на низком и не сильном пламени. Если получаемая плотность конечного продукта угрожает оказаться слишком малой, добавьте немного молока просто, чтобы удержать смешивание полученного фондю в консистенции немного пожиже, чем оконная замазка. Это – определенно НЕ соус, и если в процессе приготовления вы не следовали моему рецепту самым тщательным образом, то не получите того, что нужно в рамках мирового Швейцарского качества. Или же – если вы обманулись при подборе ингредиентов, также не получили превосходный продукт. Стоит вам только купить для приготовления фондю сыр «Швейцарский» из Uzbekistan, ужаснувшись цене натуральной сырной плесени Appenzeller, то ничего толкового не получится.
Это фондю можно будет предлагать к употреблению только незваным гостям с залежалым ростбифом или ветчиной от кабанчика, которого забили к позапрошлогоднему Рождеству. Ваше полученное таким образом неправильное фондю будет стоять колом и методично отвлекать гостей от нездорового волчьего аппетита. Когда же гости уйдут, не выбрасывайте приготовленное вами блюдо. Оно может ещё не раз пригодиться, когда в ваш дом снова нагрянут друзья. Разогрейте фондю на малом огне, пока продукт не собьётся в пузырь резиновой вязкости. Слегка подкрасьте его красным вином, и смело выносите к столу. Уверяю вас, гости засиживаться и надоедать вам дурацкими разговорами не станут. Ещё хорошо в такое фондю покрошить несозревшие плоды фруктов. Всё равно же никто этого есть не станет, а вы прослывёте знатоком национальных кулинарных рецептов – достояния Швейцарского местечка Шо-де-Фондю.
Фондю обычно запивают сухим вином из любой части света. И вообще говоря, лучше просто пить хорошее вино, скажем, Мозельское, Бургундское или другие, чем употреблять в пищу фондю. В этом секрет моей бабушки Сюзанны, основательницы рода Поедателей Вонючих Сыров сорта Carlan-Neufchatel из земли Шо-де-Фондю».
В общем, так, господа, я наконец понял, что подобную зияющую кулинарную дыру, как фондю, редко встретишь в мировой рецептуре. То ли дело – салат из тёртой редьки с морковью. Главное дело, что всего четыре компонента (редька, морковь, подсолнечное масло и соль). Зато как божественно! Это вам не хлеб несвежим сыром умазывать. Редкостной мерзостью питаются в швейцарских кантонах, доложу я вам по секрету. А ещё и абсентом всё запивают.
Да, а причём здесь абсент? Никто не подскажет?
//-- * * * --//
Звук проворачиваемого в замке ключа.
– Эге, да это Роман! Чего вдруг притопал? Ты же, вроде бы не желал сегодня чествовать древнеримского Вакха со всеми вытекающими?
– Да, вот… Пришёл посмотреть, хорошо ли тут у вас без меня колосится?
Колосится, надобно заметить, преотменно. Консервированная икра сазана аккуратно намазывается поверх масла, колбаса играет в чехарду с маринованными огурцами, извлечёнными из фирменной банки с крышкой многоразового базирования. А колосится непосредственно лишь рожь на этикетке несравненной водки класса «люкс».
Между разливами Виталик порывается отомстить «неразумному железу» за поруганную на мизере честь.
– Распишу я, эх, да, распишу я… эх, без трёх, ой, да, без трёх…
– Ты опять про пашенку завёл свою шарманку? Странный у тебя, Виталик, репертуар нынче. Может, полбы объелся?
– Какая, в Катманду, пашенка! Не видишь, в преферанс с этими дигиморталами ботовыми играю. Типа, рентген со студенткой. Видали ль вы круче?
«Рентгеном» и «студенткой» величают в Сети электронных партнёров, коих Виталик пытается поставить на колени силою своего ума. Удаётся, нужно сказать, это не всегда. Ах, ну, да – вы и сами догадались, прослушав текст песни.
Вспоминаем уходящую зиму. Рановато в нынешнем году уходит. Правда, ещё есть время покуражиться. У нас и в апреле для школьников актированные дни случаются. Салеев аппетитно прорастает почти новыми (месяца полтора, как от протезиста) зубами внутрь ветчины, томно закатывает глаза и говорит:
– Морозы, морозы… Вот в 79-ом трещали морозы… Я тогда в Печору прапорить по Циолковскому [42 - прапорить по Циолковскому – служить прапорщиком в частях РВСН] ехал. Под Москвой себя, будто со стороны вижу – на какой-то небольшой станции. Ага, вспомнил. В Можайске дело было. Мороз, блин, – 52… Да, ты чего, помню точно. Нет, не измерял я эту температуру. По радио говорили. Хотя, верно, для москвичей, что ниже тридцати – сразу пятьдесят.
Два дня всего холод и постоял, а потом оттепель. Но мне и того хватило с оттяжечкой. Уши, видишь, до сих пор словно бы резиновые. А ещё и ноги тогда поморозил. Форсил же в офицерской одёжке.
– Сапоги хромовые, небось, были? – интересуется Виталик.
– Нет, другие… Запамятовал, как же будет по-русски…
– Юфтевые?
– Точно, ёюфтематевые!
Икра судака оказывается недостаточно солёной, приходится лезть в загашник.
Увидев соль, Славка наполняется благородным гневом, наподобие квартального Держиморды:
– В то время как весь российский народ страдает от невыносимой солевой нужды, у этих Рабиновичей почти целая пачка без дела пылится. Вот куркули!
Военные разговоры как дань уважения последнему празднику зимы тоже имеют место быть. Славка снова отправляет нас в виртуальное пространство Магадана начала 70-ых годов прошлого века.
– А гауптвахта у вас имелась при тамошней комендатуре?
– Я уже говорил как-то раз – не гауптвахта, а гауптвилла – по нашему, по военно-морскому. А вилла была такая, что ни в сказке сказать – чем больше сидишь, тем загадочнее. Я там два раза отдыхал. Последний – вообще, сам патрулю сдался. В сопках заблудился, и что оставалось делать? Видать, не я первый, раз патрули по таким отдалённым местам бродили. Готовы были начать преследование, да я им никаких шансов не оставил – вышел с поднятыми руками и говорю, мол, нихт шиссен, камрады военные, я одинокий матрос, потерявшийся в дебрях магаданского края, ибо вкусяше вкусих яду из рук порочной девы и теперь умираю… от жажды и потери пространственной и нравственной ориентации.
Ну как это – что они со мной сделали? Известно что – взяли в плен и отвели к Першерону в стойло. Уж он-то был рад-радёшенек, и в тот раз я пять суток от свистка до свистка уголь в вагонетки грузил, будто кочегар с паровоза «Ударник винтажной пятилетки».
Виталик окончательно разочаровывается в партнёрах по преферансу и устраивается на стационарной орбите… относительно центра сегодняшнего мироздания, то есть, стола. Он сегодня запивает водку пивом из литровой кружки и вспоминает:
– Когда мои родители ещё в Калининграде жили, я частенько в гости к Канту наведывался. Вот, помню, в начале перестройки дело было. Приехал в отпуск. Хожу по городу королей, на архитектуру любуюсь. Красотень необыкновенная. Особенно после нашей тогдашней северной столицы бараков по имени Печора.
Когда Виталик начинает рассказывать о Калининграде, у меня всегда созревает некий образ. И образ этот однажды таки созрел… Калининград – как плод, выпавший из чрева России.
Бой часов отделить не сумеет
Нас от моря, где ветер в лицо…
Замки кёнига в зареве тлеют,
Опаляя мой утренний сон.
Древность мира устало остыла
В черепицах бардового цвета.
Не бывало здесь, впрочем, и тыла
Как у Канта изнанки поэта…
Я в надрыве такой невезучий,
Мне совсем не хватает породы.
Ухожу я в усталые тучи
Где отходят нездешние воды…
А теперь снова – слово Виталику!
– Зашёл в пивбар. Всё по уму. Официанты вышколенные, салфетки на столах. И, что самое поразительное, в разгар антиалкогольной компании народу никого нет. Про себя отмечаю, что либо чего-то не понимаю, либо Восточной Пруссии Кремль не указ. Так или иначе, усидел литрушку и пошёл по своим делам. Двигаюсь по направлению «нах остен», а сам себе думаю меж тем: «Чего это меня не забирает? Вроде ж, две кружки откушать изволил…» Забирать-то не забирает, зато все побочные явления налицо. Долго пришлось место общественного пользования искать. Хорошо потом в удачном месте из автобуса вылез.
А пиво, между прочим, безалкогольным оказалось. Да, не сдавал я никаких анализов и в трубку патрульным «по сходной цене» не дышал. Просто потом ещё раз в тот пивник зашёл и посмотрел в меню внимательно.
Отдельное спасибо Михал Сергеевичу за мои незамутнённые почки!
В разговор вступает Салеев:
– Точно говоришь. Раньше даже было чешское пиво «Pino», которое рекомендовали всем детям, начиная с пяти лет. Сам пробовал. Не понравилось. В детство, а точнее – в младенчество начинаешь впадать… после шестого литра. Есть там градусы, муэдзином Латыповым клянусь! Кто это такой? Я и сам не знаю, просто предположил – раз фамилия достаточно распространённая, обязательно среди Латыповых хоть один муэдзин да встретится.
Затем Славка вспоминает свои трудовые преподавательские будни в лицее, где он информатику пытался донести будущим делопроизводителям и операторам ПЭВМ:
– Лето в тот 19ХХ-ый год выдалось на редкость жарким. Помните? Только июнь на дворе, а дышать от духоты невозможно было. Вот в перерыве между парами послал я одного школяра за безалкогольным пивом в магазин. Он парень шустрый, как шнурок шёлковый. Знал, что я ему зачёт поставлю за услугу, сильно не напрягая, вот и сквозил, будто швабра по паркету.
Ага, дальше-то вот что случилось. Посадил я народ контрольную работу делать, а сам снял пиджак, ворот на рубашке расстегнул и потихоньку жажду утоляю. При этом демонстративно показываю аудитории, что на банке «0 %» значится крупным задумчивым шрифтом. Вы не поверите, не проходит и пяти минут, как в компьютерном классе появляется секретарша и требует, чтобы я немедленно предстал перед директором. Ага, думаю, кто-то уже сдал из доброжелателей. И когда только успели просечь? Иду к директору. Вместе с банкой иду. Там, понятное дело, сыр-бор. Отчего, дескать, вы гражданин Салеев культ распития насаждаете в учебном заведении самым наглым образом? Баночка, бац! Как туз из рукава. Директор поморщился, жалом поводил, проблеял ещё что-то невразумительное и меня на занятия отправил. Но премии я лишился и «выговорешник» схлопотал со странной и размытой формулировкой: «за попытку введения в заблуждение администрации лицея методом распития напитков, могущих оказаться алкогольными во время учебного процесса». Тут и призадумаешься – неужели напиток, мог оказаться алкогольным из-за учебного процесса? Что и говорить, пострадал совершенно безВИННО в забродившем значении этого слова.
Когда разговор заходит об учебном процессе, Виталий снова берёт слово:
– У меня знакомая из Питера приехала. Вернее, не моя знакомая, а моей жены. В отпуске была. У неё там брат историком работает в элитной школе на Петроградской.
Ну, понятное дело, чем провинциалы в Северной Пальмире занимаются: днём музеи, культурная программа. Вечером отдых от отдыха путём смены рода деятельности.
В один из вечеров села северная гостья помочь брату проверить домашние работы школьников. Волосы у Галки (её Галкой зовут, знакомую супруги) поднялись дыбом. Настолько безграмотных, с точки зрения русского языка, текстов ей давно читать не приходилось. Даже пенсионеры в заброшенных и занесённых снегом деревнях нашего захолустья провинциального лучше пишут. Она-то знает не понаслышке: сама в командировках «в глубинку» бывает каждый месяц.
Так вот, ужаснулась Галя и давай чёркать красным. А брат её остановил, человек опытный. Говорит, мол, не гони, сестрёнка, лошадей. Этак мы с тобой до утра не управимся. Давай только исторические моменты, отражённые в тетрадях, с её же, истории, анналами сверять. А грамматику с орфографией, мол, ворошить не наше дело. Тяжело было Гале перестраиваться, но она смогла наступить на горло великому и могучему – даже Чехов в гробу перевернулся от сочувствия.
С госпожой Клио, однако, дело тоже не заладилось. На вопрос «Почему перед Отечественной войной 1812-го года в русском обществе обожествляли Наполеона?» один добрый молодец N-надцати неполных годочков ответствовал примерно так: «Благодаря Наполеону в России появился футбол». И самое интересное, что слова его не были вызывающей мальчишеской шуткой. Почти весь остальной класс отвечал не менее экзотически. Изумлённая Галка обратилась к брату:
– Чему ты их учишь?! Как ты можешь?!
– Спокойно, Галя. Я в этой школе работаю всего только месяц. Раньше здесь был гуманитарный лицей с модными «новорусскими» методами преподавания. В новом году у лицея отобрали лицензию на право носить сие гордое имя – сразу после министерской проверки. Все так называемые преподаватели с неполным средним разбежались, а дети пока остались горе мыкать с нами, с педагогами из обычных школ.
Мы не давим на ребят, понимаем, ЧТО из них система реформаторского Удоева решила сделать с подачи Сороса и ему подобных. Сейчас очень нежно необходимо за них, за наше будущее поколение бороться. Очень-очень, чтобы совсем не потерять эту молодёжь навсегда. Делаем, что в наших силах.
Галка спросила:
– Как же так? Вот я обнаружила одну тетрадь, где в контрольной нет ни единой грамматической ошибки. Почерк каллиграфический. Да, и ответы по истории толковые, обстоятельные. Как можно объяснить данный феномен?
– Всё просто, сестрёнка, всё просто. Эта девочка приехала в Питер из области совсем недавно и, к тому же – она вьетнамка.
Все памятники классикам в России уронили скупую слезу по будущему нации. Кто бронзовую, кто медную, кто гранитную. А Наполеон на стадионе «Штад де Франс» принимал зачёты у Багратиона с Барклаем на предмет пробития штрафных ударов с подкруткой.
И снова застолье…
– Не стремайтесь, это не телефон. Это на моих часах ровно что-то показывает.
Проверяем. Часы показывают ровно 38 минут очередного часа. Охренительный хронометр, одним словом.
– А ещё мне сегодня именные часы подарили. «Слава» называются. Неисправные, правда. Были. Теперь ходят.
– Так они ещё и передвигаться умеют?
– Не только. Иногда и бьют… – выразительный взгляд в мою сторону.
– За шкинтеля и гайки, за прелесть женской лопы! Это самый настоящий военно-морской тост. – Слава пьёт с локтя, как и полагается «на морях» мичманам и «сундукам» сверхсрочной службы (их тоже по ошибке мичманами величают).
– А почему бы не открытым текстом сказать? Застеснялся чего?
– Я специательно так говорю… Чтобы до некоторых штатских доехало, как по орудийному элеватору – без скрипа и сбоев. Уж, очень мне Джей Ло своим экстерьером нравится, ребята!
– Это, знаешь, как в рецепте… Или нет… Так на ценнике обычно пишут наши славные труженики рыночных отношений без базара. Сердце свинины. Сердце свинины склонно к измене… и что-то там ещё про весенний ветер в разгар чикагской демонстрации 1886 года…
– Закон Архимеда знаешь? Дерьмо всегда всплывает…
– Я думал, там что-то про бочки.
– Про бочки у Диогена. Архимед – это про дерьмо…
Реклама, пробивающаяся сквозь музыкальный фон Интернет-радио, сначала не мешает, а потом становится отчётливо слышной и получает отпор.
– Наливка из пальмы «Напалм-налив» стала ещё лучше! – оптимистичным голосом вещает диктор-бодрячок.
– Что, неужели ещё лучше? – интересуется Виталий в пространство.
– Масляные разводы химических реагентов делают этот напиток неподражаемым. Самым крепким в своём классе! – подхватывает рекламный слоган Салеев.
– Так «Биттнер» или не «Биттнер»? – задаю я сакраментальный вопрос.
– Наливай! – ответ звучит хором.
На экране монитора с лёгкой подачи Ромки возникает группа «Чили», которую мы со Славкой условились называть «НедоуЧиЛи» (а иногда, в минуты ярко выраженных весенних обострений, – «НедолеЧИЛИ») за её ласковый набор никакущих песен. Не верите, послушайте сами хит сезона «В постели с Новым годом». Могу ошибаться с названием, но что-то очень похожее. Текст в песне просто окурительный! Амстердам по нему плачет: «…курить не надо больше незачем звонить…» Хочешь, препинай знаками эти слова, хочешь, нет, а смысла вряд ли прибавится.
Что и говорить, смысл текстов современных шлягеров оставляет желать, как говорится. А уж о рифмах и вовсе речи нет. «Нравится – понравится» – не правда ли, поэтика в духе Серебрянного века? Излагаю свои размышления нашему собранию.
– Точно ты заметил. Певцы у нас нынче, как шприцы…
– Такие же пустые и полупрозрачные?
– Такие же одноразовые.
– Как я понимаю, полная планета Плюк, – замечает Ромка, который недавно посмотрел один знаменитый фильм Георгия Данелия в первый раз. А что поделать, он нам всем в сыновья годится. Потому и в первый…
Вы же знаете, как порой трудно найти общий язык разным поколениям. Всё из-за того, что воспитывались на разных режиссёрах, на разных книгах учились фантазировать. Роман был очень удивлён, узнав, что жил некогда какой-то Тарковский, который экранизировал «Солярис», подумать только, задолго до голливудского, так называемого шедевра. Последний фильм я, кстати, считаю действительно шедевральным примером того, как можно запороть отличную мысль автора первоисточника режиссёрской нагловатой нахрапистостью и полным отсутствием вкуса. Это к слову…
А Ромка уже начинает думать, как и мы, старые перечники, понимает нас с полуслова. Долгое существование в обществе людей «давешних» даёт о себе знать.
– Как я разумею, полная планета Плюк, – замечает Рома.
– Точно! Дальше ехать некуда. Распрягай, брат, гравицапу! – Виталик порывается подойти к компьютеру, вспоминает о карточных виртуальных долгах и отказывается от своего первоначального замысла.
– Не гравицапу, а пепелац! – Ромка явно возмущён очевидным промахом Виталия. Наш человек! На ходу подмётки рвёт, и краснеть при этом забывает…
Эх, ё-моё, куда я сам-то задевал свои малиновые штаны?
– Мужики, пока трезвые, у вас монитор на запчасти есть? Мне бы «Samsung» какой ни то.
– Сам посмотри. Какой там у нас монитор ВНУТРИСОЛЯХ лежит?
– Как в сказке получается: кто-кто ВНУТРИСОЛЯХ живёт?
– Разрешите поднять нетрадиционный тост? Возражений, как я понял, не имеется… Давайте, наполним бокалы… хорошо, хорошо – рюмки. Так наполним, ага? Вот! А теперь выпьем за то, чтобы наша бухгалтерия всегда «краснела», увидев нашу зарплату!
– Это, в каком же, позвольте, смысле, маэстро дней моих чудовых?
– В смысле непрерывного сторнирования наших лицевых счетов!
– Ничего не понял, но чтобы к утру на моей «Визе» лежало что-нибудь пузатенькое…
– Телёнок золотой?
– Можно и зелёного оттенка – с характерным прищуром покойного зарубежного президента в серединке…
– И за что мы, всё-таки, выпили? Почему за бухгалтеров-то?
– Эх, ты! А ещё умный… Мы за бухгалтерские ошибки выпили, которые всё время в нашу пользу.
– Так бы и сказали сразу, мол, за удачный урожай… А то я было уже совсем расстроился. – Славка, кажется, и в самом деле, расстроен подкачавшей не ко времени эрудицией, которая не подсказала ему значение термина «сторнирование».
К вопросу о мирном сосуществовании:
– А то, понимаешь, расслабились! Забываться начали, кто с какой ноги по утрам имеет право!
– Это ты про кого, Слава?
– Да, про НИКОГО! Считай, что уже никого. Соседи у меня совсем никакие в последнее время. Встают ни свет, ни заря и сразу музыку на полную врубают. То «Варшавянку», то «Вихри враждебные», а то и «Полёт валькирий на бреющем». Ну, ладно бы Нопфлера. На него я бы ещё по утряни согласился. Или, там, Земфиру… на худой конец послушал, может быть. Нет же, соседям моим, пафоса не хватает!
– Да, а закончилось всё чем, или же пока не закончилось?
– Закончилось, закончилось. Вывел я своих не в меру шумных соседей сегодня на построение, про «честь и совесть» им напомнил, немного милицией постращал. Не помогло. Пришлось в компанию к милиции добавить молодёжь обдолбанную – мол, связи в кругу неформалов имеются. Это у меня-то, старого пердуна, связи в среде недоношенных наркоманов, ты подумай! Ничего, поверили. Теперь поостерегутся борцы за социальную справедливость. Ладно бы с олигархом, каким бодались по утрам, разбив хрусталь предутреннего сна (во, нафиг, загнул!)… а то со мной вздумали. Я же им не люмпен обездоленный, мне тоже присущи классовые признаки. А вы как думали?!
К вопросу о взрослых детях:
– Интересно, что вы себе подумаете, когда ваш сын приведёт странную особу с ногами, ускользающим за маленькие ушки с «брюликами» в мочках и скажет: «Вот, папа, это женщина всей моей жизни!»? Нет, я, конечно же, могу предположить, что вас начнёт тревожить в ту же минуту. Но вот то, что вы скажете, для меня лично останется загадкой. Применительно к себе? Подумаю: «Почему и за что на меня все эти напасти?» А потом… Наверное, не найдусь, что ответить, что возразить своему «милому балбесу» по поводу «генеральских мажордочек». Да, и как ему сказать – «женщина всей его жизни» только играет с ним в какую-то ей самой ещё непонятную игру без правил, от скуки и пресыщения достатком играет?
Кому-то из «мажордочек» везёт, они устраиваются на телевидении и развлекают народные массы различными «домами терпимости» и поучениями, как попасть на Рублёвку. Именно! Массы! Поскольку от народа остался один ливер. В их понимании.
Да, а кому из «мажордочек» не сильно подфартит, те останутся висеть на вашей шее до самой собственной пенсии… если папа, конечно, в опалу угодит… Но даже если и нет… Ну, не люблю я вертихвосток, хоть убей! Им лучше в курятник… на жёрдочку…
Темы стачиваются на нет, и тут Славка приходит на помощь со своей – уже казалось бы заигранной до дыр – темой.
Я тем временем, пока Салеев в очередной раз заливает «по самые закромешные закрома» свою тугую восточную историю о дурном влиянии наркотиков на процесс пищеварения, разминаю свой мозолистый мозг опытного графомана, натруженный об краеугольный камень сознания, который имел странное обыкновение тереться о наволочку ночью и пробуждать меня задолго до рассвета.
В процессе рассказа про лужёный желудок и другую атрибутику внутренних органов, которыми славится Салеевское тело мне так и хотелось сказать что-нибудь вроде:
«…и вот, если винтажный блин Славкиного организма сложить по линии разреза, проходящей по нижней стороне спины, а потом закрутить им, этим колобком, фуэте на кончиках пальцев-сарделек, наподобие детского волчка, то…»
Хорошо, что не решился. Славка, знаете он какой? Ещё заедет в ухо непрожёванным междометием ненормативного толка! Мало не покажется!
Теперь уже за компьютером сижу я. Виталик мимоходом заглядывает мне через плечо и осведомляется:
– Что, новый рассказ сочиняешь?
– Я не сочиняю… в этот раз… Просто за нами всеми записываю…
– И сюжета не будет?
– Совершенно сапоги!
– А стиль?
– Стиль – как в море штиль!
– Неужели никакого смысла не будет?
– А есть ли смысл во всём, что происходит в нашем странном мире грёз и иллюзий? Вот и у меня ни на йоту больше…
– Прикольно! – замечает Роман из-за стола.
– «Прикольно», – сказало полено, разваливаясь пополам, – это уже я пытаюсь пошутить.
Приходит на ум сцена из прошлого года. Ответственный момент. 7 марта. Поздравляем наших женщин. Некоторые из них пока сотрудницы, поскольку на смене. Зато большая часть – именно женщины! Они пришли специально. Одеты празднично: красивые умопомрачительно. От профсоюза слово держит местный глава этой общественной организации. Поздравил душевно. Разлили шампанское, чокнулись. Но профсоюзный бог отказался выпить, хотя и вожделел.
– Не могу шампанское. За рулём.
– Извини, Сергей, а водки у нас нет!
Женский взгляд на природу вещей всегда несколько более неожиданный, чем мы можем себе представить.
– Есть тысячи способов, чтобы разговорить женщину, но нет ни одного, чтобы заставить её замолчать. Во как!
– Неправда ваша, дядечка Салеев! Есть такие способы. Целых три… но их никто не знает…
Славка перед тем, как осталось одно только пиво на десерт:
– Я не пью водку с пивом. Потом мне становится хреновато-задумчиво, нехаёсики выпирают… Будто бы ничего особенного, а ежели, коснись чего, вот вам, и, пожалуйста!
Э.М.Ремарка Салеев читал и всегда следовал совету мудрого потомка нибелунгов. Помните, что Эрих Марии говаривал, когда беседа заходит в тупик? Странно, об этом во всех газетах довоенных писали – Первую Мировую имею в виду, если кто-то не догадался. «Когда не знаешь, что сказать, говори странно», – вот такой совет немецкий маэстро литературной прозы давал в своё время заторможенным людям, которые привыкли жить в собственных глубинах, лишь изредка выныривая в обществе себе подобных.
Славик Салеев хотя и не отличается любовью к самокопанию, но Ремарковский советик всегда у сердца носит, и пользуется им при первом же удобном случае. В тот раз не помогло. Пиво пить пришлось. Много его оказалось. Много больше, чем желания не пить.
Вторичные признаки канунешней алкогольной интоксикации, не снятые на ночь носки, рассекретили Славика во всей, так сказать, его удалой красе. Но это случится только завтра утром.
//-- * * * --//
Праздники следовали мимо. Следовали, следовали, пока совсем не проследовали. А радостные любители встречать их остались с еле заметными признаками головной боли в мозгу, более ощутимыми симптомами похожей боли в боку (там, откуда несколько раньше Создатель удалил ребро) и предположительным желанием «показать всем грядущим празднествам!» в перманентном смысле этого Троцкого слова.
Покао-какао!
Поморский отпуск Салеева
Салеев вернулся из отпуска, был полон впечатлений, которыми делился незамедлительно с нами – своими коллегами по работе.
– Собрался я этим летом в гости к старинному приятелю на Белое море, давно он меня приглашал. На поезде – почти до Архангельска. Чуть не доезжая. До станции, как там, бишь, её… Запамятовал. Ах, да… Точно – запамятовал. А оттуда на вахтовке к рыбакам на побережье. Как ехали? Трудно восстановить. Помню лишь, что проезжали какое-то Лиходеево. Я ещё тогда подумать успел, дескать, название какое-то… В общем, не совсем приятное. Подумал и забыл через секунду и, видимо, зря. Но потом вспомнилось, а пока в пути – есть другие темы для размышлений. О треске, хватающей наживку и «белых ночах» в виду Белого же моря.
Тут и к колхозным владениям подъехали.
Ничего необычного. Два барака, три сарая, коптильня… Вот и всё колхозное богатство. Оп-па, самое главное забыл. Ещё в колхозе было два малых рыболовецких бота. Оба с номерами и без названий. Третий же носил имя собственное. Думаете, какое? «Резвый» этот ботик прозывался. Мне когда его представляли, так и сказали, что нарекли это судно при рождении «Резвый», но почему-то все его называли с лукавым прищуром «наш Трезвый». Это ещё одно обстоятельство, которое обязывало меня насторожиться, но я так и не насторожился.
Встретили меня, будто родного… только что цыганский хор не пел: «К нам приехал, к нам приехал».
– А водки много привёз? – вмешался в размеренно текущее повествование скептически настроенный Виталик.
– Пятнадцать раз по ноль седьмой модели. Но ты не думай, если б я и пустой там появился, меня бы всё равно приняли, как полагается. Не веришь? Дальше сам из рассказа поймёшь. Короче говоря, вот что, господа: свежий морской воздух северного поморского лета, земляничный дух такое со мной сотворили… До самого вечера никак в себя прийти не мог. Это вам не в городе по бутикам сдуру шарахаться, не в гипермаркетах свою утробину-то ублажать. Там уже давно ничего натурального не осталось, кроме натуральной соевой лапши корейской закваски. А на Белом море всё настоящее… и никакой торговли кукурузой по запредельным «демпинговым» ценам…
Всё это пластиково-целлюлитное экономическое великолепие Славка называет циррозом цен и прободением качества. Казалось бы, не совсем неуместная аналогия, но так называемым демократам из либеральных кругов современного общества она представляется до такой степени неуместной, что они готовы удушить моего друга Салеева прямо в общественном транспорте. Большое для Славки счастье, стеснённые жизненные обстоятельства не позволяют представителям вышеозначенных кругов ездить на автобусах. Ещё бы, там цена – по восьми рублей. А с нового года и целый червонец за один конец [43 - речь идёт о ценах на общественный транспорт конца 2007-го года.]. В самом, между прочим, прямом значении этого насмешливого слова.
Впрочем, снова дадим Салееву слово, которого он был лишён исключительно по вине волюнтаристски настроенного автора.
– Рыбалка для меня началась с курса молодого бойца. На первых порах опытные мореманы попытались навесить всякой лапши относительно качки и прочего, но быстро поняли, что дело имеют с человеком бывалым, который все эти боты рыбацкие в перископе видел… на расстоянии торпедной атаки. Тогда уж пошло по существу объяснение. Дескать, не совсем я вовремя приехал. Летом сайда не ловится, а треска всё больше мелкая, Пертуй [44 - пертуй – так поморы издревле называли мелкую треску.], в общем, а не треска. Хотя и зовётся эта мелкотня гордым латинским именем Gadus morhua marisalbi.
Зато камбалы в данном сезоне столько, что не успеешь спиннинг закинуть, как пару штук обязательно цепанёшь. И все, как одна, по фамилии Platichthys flesus bogdanovi. Главное, вовремя с крючка снимать, чтобы руки не оторвало. Как говорится, чтоб вам не оторвало рук, не троньте камбалу руками. Камбала не очень большая, сантиметров до шестидесяти в диаметре, зато очень уж её много. Хоть косой коси.
И лето опять же. Удобно, не нужно далеко в море уходить, вся рыба ближе к берегу держится, на мелководье греется, жирок нагуливает. Так что пойдём, дескать, Славка, недалече. На расстоянии семи-восьми миль от берега барражировать в каботажном порядке.
Как водится, рыбалка началась с основательного застолья. Заодно и меня встретили – вы же помните, цыгане мне заздравную не пели, хлеб-соль на «рушнике вышиванном» не подносили.
Стол ломился от рыбников и трески в самых замысловатых видах, начиная от простецкой ухи и заканчивая треской и камбалой горячего копчения, жир с них капал янтарными капельками на стол в местах, где хвосты свешивались над огромными блюдами. Было, конечно же, и мясо с картошкой, огурцы, помидоры (частично грунтовые с Кубани, частично из местных теплиц), но, согласитесь, не так часто мы едим свежевыловленную рыбу. Так что для меня именно дары моря оказались главным угощеньем. К концу вечера, если бы на дворе не стояли «белые ночи», я бы сам смог очень неплохо освещать окрестности фосфорицирующими флюидами.
Наутро, сами понимаете, голова напоминала старинный утюг, в который кладут угли из русской печки для разогрева. В бараке стоял крепкий мужской дух, а от храпа никто так и не услышал певческие потуги молодых петухов, которых водилось по соседству некоторое количество, отличное от нуля и явно больше одного, если вчера на радостях кого-то из них не подали к столу.
Поковыряв в зубах, я понял, что белое мясо, там оказавшееся, могло заинтересовать исключительно ихтиолога. И что мне с того знания, спрашивается? Ну, целы все петухи округи, а как же быть с утюгом… головой, то есть? Поискал на столе. Ни-че-го! Подумал, что зря вчера все свои запасы выставил, нужно было хотя бы бутылку затаить. Кто ж знал-то…
И тут зашевелилось бородатое одеяло возле печки, оказавшееся при ближайшем рассмотрении бригадиром рыбаков, который заснул, не снимая спортивной шапочки, натянутой на глаза. Я обратился к нему, с трудом переваливая бревно языка через частокол острых и жарких зубов поверх иссохшихся, будто барханы, дёсен:
– Похмелиться есть чем? Нам же в море выходить… а я совсем потерянный…
Бригадир молча указал на скатерть на столе, свешивающуюся чуть не до самого пола.
Поднимаю её… Э-эх, этиловый-то спирт через лазерный привод! Там явственно видны два ящика с водкой, а ещё три-четыре только угадываются в неясных сумерках. Я спросил:
– Откубривать?
Бригадир кивнул.
Я открыл, и мы похмелились. После чего я задал самый наивный вопрос, который был способен родить мой несвежий от утомительного зацикленного сна мозг в тот самый момент.
– А как же море? – спросил я.
– Море… оно Белое, – резонно заметил бригадир с философским акцентом и немедленно снова захрапел.
Поняв, что больше выпендриваться тут нечего в связи с отсутствием зрителей, я принял ещё граммов несколько и тоже впал в поморский анабиоз.
А ты, Виталий, так плохо о людях думал… Сколько водки взял, сколько водки взял? Нет, поморы люди щедрые, по всем медицинским показаниям радушные. С такими даже на ботике в настоящий шторм не страшно. Особенно на судне с иронично устрашающим названием – «ТРезвый».
– Да, кстати, а что касается того, что же случилось, когда мы оказались в море, здесь фантазировать не стану. Вышли ровно на третий день после моего приезда. Нет, ошибаетесь. Водка ещё оставалась. Её просто оказалось несколько больше, чем я мог разглядеть в первое утро «рыбацкой казни». Сбылись смутные предчувствия, связанные с не очень благозвучным названием населённого пункта… Да, того самого, мимо которого я проезжал на вахтовке на подступах к Беломорскому побережью Архангельской губернии. Лиходеево, чтоб ему!
Мотыляло нас на катере ровнёхонько трое суток. Волшебное число «три»! Как много в этом… высокого и непонятного. Это вам не от мракобесия. Это от триединства… нет, не отца, сына и святага духа… Триединство основных мировых религий я в виду имею…
Первый день полоскало. Не сильно, правда. Всё больше от допущенных излишеств, а не от качки с неустойчивым дифферентом. Мастерство же не пропьёшь, чтобы вам было известно.
А потом наступило то, что называется рыбалкой. Рыбалкой на спиннинг. В открытом море. Камбала, треска, сайда. Тьфу, ошибся. Сайда ушла к полюсу. Не было сайды, только треска и камбала. Экземпляры отменные. Не такие, как на наших рынках. Рыба серьёзная, жирная. Потом, когда вернулись на берег, её подсолили, подкоптили. Чумовая рыба. А домой привёз, уже не то…
– …привёз, уже не то…
– В смысле, уже несвежая, что ли?
– Ага, на пангасиус похожей стала… А там, на месте, прямо как голубая акула… Даже ещё лучше…
– Акула-самец?
– Сам ты самец… Акула – она же девушка, хоть и голубая.
И слово Славке дадим снова, как говорится, клёво:
– Потом, после рыбалки, ещё неделю руки и тело болели от работы плечевым поясом. И, вроде бы, надоесть должно, когда тебе на спиннинг дуриком рыба садится, так ведь нет. Просыпается рыбацкий азарт, а потом полный рабочий день заставляет совершать охотничьи действия, обусловленные инстинктом самца-кормильца. И даже персиковый компот на камбузе не в состоянии тебя оторвать от этого однообразного занятия.
На третьи сутки бригадир рыбаков (он же шкипер) посуровел седой небритостью и заявил мне так:
– Море, оно Белое… Понимаешь… В ледниках полно камбалы. А тебе ещё до Архангельска добираться. Ужинаем сегодня на берегу.
Очень неприятно ощущать себя маленьким и вздорным человеком во время летней грозы на берегу моря. Особенно, если море это Белое. Особенно, когда небо почти срослось с землёй, обычное дело для северных краёв (ничего не поделать, когда атмосфера намного тоньше, чем на экваторе), особенно, если вспомнить слова Бориса Гребенщикова о том, что оно, небо, становится ближе… с каждым днём. И в прямом и в переносном… Хотя если в переносном, то я не совсем согласен. Кое от кого небо как раз таки становится дальше. И весьма… Улавливаете мою мысль? Я про Пекло намекаю…
Так вот, гроза собиралась с вечера, а к обеду следующего дня началось такое, что все попрятались под крышу коптильни, пытаясь каким-то первобытным манером создать себе иллюзию спокойствия. Камбала и треска, в том числе и мой личный улов, впитывали в себя дух ольховых опилок и чуточку капали жиром по листовому железу, вызывая запах жаренного на спичке рыбьего пузыря.
Вдали молнии яростно атаковали мысок с редким сосняком, пока не подожгли одно из деревьев. Но пламени не суждено было разгореться. Стена ливня, пришедшая на смену бессистемному ураганному ветру, погасила сосну. Мне было жутковато от всего этого зрелища. И, как видно, не мне одному. Шкипер, заметив испуг в моих глазах, сказал просто:
– Место у нас тут такое, которое молнии притягивает. Ты не робей, Славка. Сколько себя помню, ни разу человеку не доставалось. Дерево повалить или сарай поджечь – это запросто, с людьми же никогда особо ничего плохого не происходит. Говорят, было как-то: ударило одного молнией, он сразу ясновидеть начал, будто Глоба какая. Ушёл сразу в Архангельск, салон свой открыл. Теперь болезни нетрадиционные лечит нетрадиционными же средствами…
А бывает, такое тут заворачивает, что по сравнению с сегодняшним – сущее наказание. Сегодня-то – тьфу, ерунда. Пертуй, а не гроза. Сегодня «шаромыг не было».
– А что это за «шаромыги»?
– Так молнии же. Шаровые только. Слышал, наверное, видать же, судя по всему, тебе не доводилось. А я вот столько их лицезрел, что не приведи Господь в страшном сне наблюдать. Бывало, до десяти штук разом «шаромыги» эти по дворам кружат. К нам тут даже какая-то экспедиция приезжала изучать шаровые молнии. Только в то лето не было их вовсе, будто специально попрятались. Так этот-то, что за главного у них был, муж учёный – хрен толчёный, сразу нам заявил, дескать, никакие здесь не шаровые молнии, а проявление иноземных цивилизаций – их, так сказать, энергетические поля… И что-то там ещё заливал о пространственно-временном континууме и зарядных устройствах для движителей на аппаратах летательных, перемещающихся с околосветовой скоростью. Не смотри на меня так, будто увидел умную обезьяну. Я же грамотный слегка… на одно полушарие. Мореходку в Питере, слышь ты, почти закончил.
Лучше вот слушай, что ещё скажу. У меня бабка с дедом в здешних местах жили, почитай ещё с начала прошлого века. Так вот они рассказывали, будто «шаромыги» на их памяти тоже здорово не озоровали. У этих молний какое-то свойство странное: всё время к пресной воде их тянет. Полетают над огородом, бултых в колодец (порой прямо через закрытую крышку), и всё… будто и не было ничего.
А у деда-то с бабкой вот что приключилось. Сели они вечерять в аккурат перед грозой. Осень, тёмно на улице-то, только молнии изредка освечают… Ну, мои старики ко всему привычные, как-никак, местные жители, едят себе, внимания ни на что не обращают. Посередь стола лампа керосиновая стоит. Электричества тогда ещё здесь не водилось повсеместным образом.
Картошку с трескою дед и бабка мои лопают… если не сказать, что трескают. Тут прямо сквозь стекло влетает «шаромыга». Мне потом след этого влёта показывали. Будто радужкой стекло по кругу поведено, прозрачность потеряна слегка, мутно видно, как через слюду, а отверстий нет. Будто просочилась молния через поры стеклянные.
Зависла «шаромыга» прямёхонько над керосиновой лампой. Мои-то сидят ни живы, ни мертвы. Бабка одними губами молится, руку для крестного знамения поднять не осмеливается. А дед ей говорит, замри, де, молчком, старая, вдруг ЭТО на звук реагировать вздумает. Так минут пять сидели, как дедушка мне потом сказал. Он машинально на ходики тогда взглянул и отрезок времени того тягомотного в голове-то у себя и отложил.
Вдруг в воздухе почувствовалось некое шевеленье. Нет, даже не шевеленье, а трепетанье. «Шаромыга» взлетела под потолок и направилась в сторону печки. Потом резко опустилась и исчезла из виду, только из-за печки дым пошёл и зашипело что-то. Сначала мои-то подумали, пожар, но огня не было. Спустя полчаса дед осмелился заглянуть за печку. Там кадка с водой стояла… Вернее, раньше с водой стояла. А теперь… Кадке-то ничего, целёхонька, на первый взгляд, а воды в ней нет. Ни капельки. Кадку эту потом выбросить пришлось, поскольку рассохлись доски, и хранить в ней жидкости сделалось невозможно… А «шаромыга», понятное дело, исчезла.
Сам же разумеешь. Море-то у нас… оно Белое…
Брусничные катрены… Морошечные терцеты… Земляничные хайку… Так бы и жил здесь целую вечность… с горочкой. Но тут появился мой дружок, который на рыбалку приглашал… Раз принёс дурные вести, то казнить его на месте…Чеки у чаек на чай обучаемы… я чай… Билеты из Архангельска куплены, пора, Славка, и честь знать.
А ночью прилетал ко мне Гавриилый семикрыл, Гавриил Шестикрылович. И сказал сквозь зубы, не сказал, отцедил, будто молоко дояркой в подойник выдавил:
– А вот так, Слава Салеев, вот так… Бархатным коконом бабочки подсознание раскроется однажды ночью, и ты полетишь над землёю, над городами и весями, над горами и долами, белее самой белой ночи, наподобие ангела в семейных трусах.
«А вот вам блинок горелый в глотку и три якоря тупых поперёк анальных изысков, чтоб я так жил», – подумалось мне… и я заснул.
И через год снова вспомнил Салеев лето…
– В отпуске ж был в Архангельской губернии. Не в какой-нибудь Атабаске! Красотень несусветная… У нас такого нет. Представляете, сосновый бор, полный грибов и земляники. Идёшь по нему, идёшь… а впереди крутой обрыв, узкая песчаная полоска и… уже море… Белое море. А какая там рыбалка! Это что-то!
Помните, в прошлом сезоне или забыли уже? Рыбалил с поморами. Так вот, двое или трое суток довелось жить в настоящей поморской семье, в настоящем поморском доме. В таком ещё при Иване Грозном местное население обитало. Только тогда стёкол не было вовсе. Их слюда заменяла. Сам ты бычий пузырь безграмотный. Ты тот пузырь видел когда-нибудь? А слюда, брат, уже вовсю добывалась. Не мозаика готическая, конечно, но всё лучше, нежели светёлка без света… хм…
Вот там жизнь. Самая настоящая жизнь, ёлки-иголки, а не эстетизм прямой кишки, извините за вырождение…
Пока рыбаки меня в море не сдёрнули, наслаждался местной природой и тягучей и основательной, как беломорский бриз, размеренной речью поморов. Новые слова для себя узнавал. Вот, скажем место между печкой и стеной, где обычно ставят рукомойник и отделяют занавеской из весёленького ситца, именуется шомышой. Зато сараи и подсобные помещения стайками, как в Сибири, поморы не называют… Вот, кстати… вспомнил одну лингвистическую нескладушку, которая со мной приключилась.
Послушайте.
Ложился я поздно, как городской, зато вставал рано, практически вместе с хозяевами. Нет, с хозяйкой меня сравнивать всё-таки нельзя. Она уже в пять часов на ногах. Пока корову подоит, свиней с курями накормит, завтрак приготовит.
Это мы здесь, поближе к европейской цивилизации привыкли к первой утренней пище как попало относиться, а в Поморских краях не так. Обязательно жиденького нужно добром похлебать: щи там, или грибницу. Потом каша пшеничная или ячневая на стол подаётся и шаньги горячие с молоком. После такого завтрака никакого кофе, никакого чаю уже не полезет.
Однажды встал я раненько-раненько, пошёл к колодцу, водой облился и – снова в дом. А хозяюшка уже на стол свеженькие шаньги с картошкой и с брусникой мечет. Говорит:
– Сходи, Славка, молока холодненького принеси и садись покушать, пока свежее…
– А где молоко-то? – спрашиваю.
– Да там, на мосту стоит, – говорит, а сама рукой неопределённо машет в сторону двери.
Ага, точно. Помню я, есть там неподалёку от дома небольшой такой мосточек через ручей. Странно, конечно, что не в доме молоко хранят. Но, видно, обычай такой. Холодильник маленький. В нём мясо лежит. В подполе держать? Но ведь каждый раз лазать далеко. На крыльце – так ночи-то тёплые, скиснуть может. Хотя, собственно, до моста тоже не ближний свет… Метров сто пятьдесят-двести идти.
Иду к ручью, а самого сомнения раздирают. Но стараюсь на них не зацикливаться. Мало ли каких обычаев с мрачной средневековой поры не осталось в местных селениях.
Вот и прибыл. Осмотрелся. Мост как мост, ничего особенного. И притом никаких намёков на хранилище, где бы можно было поставить флягу с молоком. Хотя… стойте… Конечно же. Чтобы не кисло, бидон, скорее всего, в проточную воду опускают. Наклоняюсь, заглядываю под опоры, в быструю воду смотрюсь. Нет ничего. Хм… странно. Что ж такое? Очень тщательно исследовал все места, где бы можно было флягу молочную поставить, даже кусты окрестные обошёл. Ни-че-го!
Возвращаюсь в дом и хочу… Нет, не дала мне хозяйка слова сказать.
– Славка, тебя за смертью посылать. Ты где так долго копался? Живот, что ли, прихватило?
– То есть, как это – где? На мост ходил. Только знаете, тётя Галя, сдаётся мне, что молоко-то ваше вместе с бидоном умыкнули…
– Ты что такое говоришь-то, баламут? У нас тут отродяся никто ничего не крал. Даже иной раз двери на замок не закрываем. Только когда в город уезжаем… от чужих… больше… И ты, получается… на мост ходил?
– Ясный клевер. Куда сказали, туда и ходил.
– К ручью?
– Через море-то пока моста нет, – начал я злиться.
– Вот я тундырма-то мороженая. Ты же не наш, не мезенский, Славка. А у меня из головы вон.
Тут всё и выяснилось к общему удовольствию.
Вот тогда я и узнал, что такое настоящий мост в деревне на севере Поморского края. Оказывается, момтом называется глухой между двумя половинами дома коридор без окон и доступа солнечного света. Даже в жаркие дни здесь прохладно. На мосту обычно держат молоко, домашнюю сметану, хранят шаньги, а зимой – свежеслепленные пельмени.
Так что если вы окажетесь где-нибудь на Белом море, и местная дама предложит вам встретиться на мосту, не спешите разочароваться, имейте в виду – местечко это очень даже интимное.
Ворона и сосиска
– Знаете, чем отличается испанская ворона от отечественной? Испанская приморская ворона романтично кричит: «Ка-нарры! Ка-нарры!» А обычная среднерусская вторит ей с безрадостным медицинским акцентом: «Карр-валол, карр-валол!» или же переносит ударение в уже помянутом испанском созвучии на нары.
Азиатские пернатые сёстры наших мудрых птиц ведут себя несколько иначе. Афганская задалбывает неправославное население нагловатым «Канда-гаррр! Канда-гаррр!», а пристойная ворона из ведомства президента Назарбаева предпочитает вытянуть из вас жилы протяжным «Кар-р-рр-аганда! Кар-р-рр-аганда!»
– Вот вы утверждаете, мол, вороны умные. Скажу больше – умные до безобразия, чертовски умные. Иногда самоуверенные от этой вселенской мудрости, отчего, случается, попадают в неприятности. Что сказать, недавно видел ворону, которая пострадала от собственной сообразительности. Дело так было. Я тогда в кафешку пообедать зашёл. Время летнее, Верочка Ивановна в отпуск усвистала. Если один дома остаюсь, не при Эм Калкине будет сказано, готовить что-то серьёзное из пищи дома прекращаю, лень потому как. А жиденького да горячего хочется.
Но не в том дело. Это только присказка. Не стану акцентировать.
Итак, сделал я заказ нерасторопному парняге, исполняющему роль официанта, дождался взаимности – отведал борщечка тамошнего. Кавказцы хозяева, а борщ знатный готовят. Ну, да вы знаете. Одним словом, насладился я первым блюдом под рюмочку запотевшей квинтэссенции счастья, а перед вторым вышел на улицу для перекура. А там такая картинка открылась, что поначалу даже не поверил. Сидит на газоне ворона, огромная, как моя тоска в минуты заезжей печали, которая начинает гастроли после «третьейнезакусывая».
Ядрёная такая ворона, с пирсингом, окольцованная, то есть, в самом соку, в исключительно репродуктивном возрасте, раз её орнитологи сосчитали с какой-то целью. А перед птицей… лежит огромная сосиска. Не кусочек какой-нибудь там, а самая настоящая полновесная колбаска из мелко порубленного фарша. Не зря мы кафе «Айги» называем «сосиской», получается. И как заметил Иван Андреевич в известной басне, ворона чует сыр… Ах, да, там, скорее всего, лиса была… Ну а в моём случае ворона вожделела… сосиску.
Птица попробовала клевать желанную добычу, но гладкие скользкие бока формованного мясопродукта заставляли сосиску вращаться, ускользая из клюва. И тут включился вороний ум. Мне даже показалось, что я щелчок тумблера в момент срабатывания услышал. Вот как в стародавние времена счётчики на таксомоторах клацали. Похожий был звук. Умница ворона наступила обеими лапами на сосиску. Зажала её по краям, а серединку клевать начала.
Умилительная картина: когтистые пальцы птицы не дают сосиске вращаться, а клюв долбит середину с отменной методичностью. Насыщается ворона, успевая покрутить тяжёлой от дум чёрной головизной по сторонам. То ли опасность выглядывает, то ли прихвастнуть хочет, дескать, знай наших.
Засекла, что смотрю на неё, и принялась мне глазки строить, будто бахвалясь. Я улыбнулся во всю ширь своего татарского добродушия и ворону спугивать не захотел. Пусть питается спокойно, нечасто бездомной птице такая удача выпадает – огромную сосиску склевать целиком.
Одним словом, идиллия: я курю с улыбкой на устах, ворона обедает по-царски. И тут внезапно случилось вот что: сосиска перестала быть единым целым, разорвалась ближе к середине. Как говорится, в пылу сражений результаты боевых действий оказались не просчитанными. Иначе говоря, ворона моя не ожидала подобного подвоха от употребляемой пищи, ноги у бедолаги заскользили в разные стороны, и ошарашенная птица шлёпнулась прямо на задницу. Совсем как скворец Ктотама из деревни Простоквашино. Помните мультик?
Этот кульбит с падением на спину был настолько уморительным, что я расхохотался во весь голос. Ворона возмутилась недостойным поведением зрителя, каркнула что-то обидное в мою сторону и, взлетев над суетой города, унеслась в сторону перекрёстка. А на газоне остались лежать два фрагмента так некстати развалившейся сосиски.
Когда я вышел из кафе, следов вороньего обеда на мостовой уже не просматривалось. Возможно, птица вернулась позже, чтобы доклевать оставленное без присмотра добро, или же фрагментированную сосиску съела какая-нибудь бродячая собака, которую пора сдавать в поликлинику для опытов… или в цирк для выступлений.
И, уже отсмеявшись, Салеев (как вы, наверное, поняли, рассказывал историю о незадачливой вороне, мой друг Славка) вдруг заявил:
– А знаете, отчего у столичного мэра зарплата выше, чем у президента? Всё очень просто: народ в Москву едет и едет, а из России бежит и бежит…
Анекдот был хоть и не первой свежести, но до бороды ещё дело не дошло. Мы с Виталием вежливо прыснули в кулак, каждый в свой. И вечер воспоминаний открылся с первым же чоканьем курантов, которые нам заменяли рюмки с рекомендацией от «Росбио»: 100 мл, проверено электроникой.
Электроникой?
Нет, шутка. Проверено орально-эмпирическим методом на группе добровольцев из числа работников авиационной электросвязи.
Под стук колёсных пар
//-- (командировка в Инту) --//
Раннее утро. Сижу на скамеечке, что припаркована на вечной стоянке у железнодорожного вокзала. Рядом коробки с упакованной и проверенной аппаратурой. Нет ещё и пяти часов, а уже жарко. Действительно, чего ждать от незаходящего ни на минуточку в это время года светила?
А где же Салеев?
Вот он. Стоит, болезный, раскраснелся на горячем северном солнце – весь розовый с лица, будто эмблема любви какая-то. Только из такси вылез, видать.
Итак, все в сборе. Сейчас рванём по первопутку рельс июля. Но прежде следует выпить по бутылочке пива с целью осознания себя находящимися в командировке. А что, разве не имеем права? Да-да, Слава, пиво «Ачёкалово» сейчас будет в самый аккурат. Нет такого пива… Тогда дайте нам пару «Carlsberg»-а, от него у меня пищеварение улучшается.
Отчего-то пришла на ум очень интересная фраза Виктора Банева:
«С мотивами понятно, а с локомотивами нет. Они ведь давно проехали, вместе с тысячами вагонами зла, а поэты все тянут и тянут их куда-то вдаль. Ну и нас вместе с ними, разумеется…»
Странно, никак не могу вспомнить, кто же такой Виктор Банев, и что за мотивы он имел в виду? С локомотивами вот более или менее. Мы же на железнодорожном вокзале. Может быть, он, этот таинственный Виктор, имел в виду, что дорога в ад вымощена благими намерениями поэтов, которые так и не сумели стать прозаиками или, на худой конец, публицистами?
Итак, локомотивы проехали вместе с тысячами вагонами зла. Представим себе на минутку, что нет нам никакого дела до этого. Представим, что…
…ещё раньше мимо пронеслись боевые колесницы Дария, проскакали в чистом полюшке слоны Гадрусбала Барки, прошуршали по песку скарабеи, сопровождающие пехоту фараона. Тысячелетия позади. А ведь отчего-то вспоминаются далёкие эти эпохи… Эх, ма! Упразднить бы всю историю, что ли! Вот бы зажили весело, справедливо и упитанно! И стихи бы писались только, и исключительно, лирические… и благодать бы спустилась с небес… и все подонки враз бы взлетели ангелами на крышу мира, которой отчего-то привыкли считать Памир тамошние жители, а люди с коррозией памяти сделались бы святыми.
Вот бы!
Идиллия, лишённая корней, почище любой утопии. Томас Мор уехал в санаторий… на вечное поселение… вечная память людям с короткой памятью!
О вечном поселении тоже нельзя, как я понял со слов так и не расшифрованного мной в то утро Виктора Банева. Это неэтично, тянет нас в болото треклятого прошлого. А сейчас данный эстетизм (или эвфеизм или, скажем, садизм?) уже никому не интересен, поскольку нынешнее поколение произросло само собой из нектара пополам с амброзией и домотканого шёлка небесных сфер. Зачем о грешном-то говорить, о грешном и прошлом… теперь уже нет и не будет такого… Как в песне Аркадия Северного о некой Петровой. Новое поколение выбрало dance pool кислотной недоспелости, предпочтя его неспешным тихим беседам при свете романтической луны. Увы.
Нет-нет, Слава, я не дремлю, даже не надейся. Видишь, уровень пива в моей бутылке неуклонно понижается… вместе с адреналином?
А локомотивы проехали вместе с тысячами вагонами зла. Мимо. А мимо ли?
Куда же они? Тоже на север, как и мы с Салеевым? Вдоль полотна на сев.ж. д. иногда вымывает бесхозные кости её строителей. Их, этих строителей, и привезли сюда вагонами зла?
…что? Нам уже пора на посадку? Жаль, чёрт возьми, мне так и не показали до конца сказочно-метафорический сон с элементами иллюзорных аллюзий. Надеюсь, в следующий раз получится удачней.
//-- * * * --//
Едем в Инту. Раннее утро. Впрочем, в пору «белых ночей» у нас вся ночь считается утром. Ехать недолго, но время четвёртой стражи [45 - четвёртая стража (лат. qvarta vigilia). В легионах Древнего Рима время ночного караула подразделялось на четыре стражи – вигилии. Две вигилии – от заката до полуночи, и ещё две от полуночи до восхода. Четвёртая стража – время с 4 до 6 утра.]располагает ко сну.
Проводница спрашивает:
– Вам бельё нужно? Брать будете?
– Нижнее? – удивляется Салеев.
– Среднее…
Проводница отреагировала очень быстро, и данное обстоятельство сразу же сделало это кругленькую смешливую барышню Славкиной подружкой на ближайшие три часа – ровно столько нам предстоит находиться в пути.
– Ну и станции пошли… Выль-Ю, Наль-Ю… Беспредел какой-то. Давай кофе попьём и бутерброды перепрячем.
Выражение «перепрячем бутерброды» я услышал от Салеева впервые, когда вышел на работу после отпуска. Сначала не понял, от кого и по какой причине нужно прятать бутерброды. А оказалось всё просто – новым местом хранения пищевых продуктов назначался желудок, истекающий соком чревоугодия.
Тиха украинская ночь! А сало нужно перепрятать…
Ещё меня встретила вырезка заголовка из какой-то спортивной газеты, заботливо обработанная ножницами в чуткой Славкиной длани. Наклеенная на самом видном месте, она гласила: «Плохим танцорам Иванов мешает». Неслабый такой философизм. В духе проказ раннего Фрейда в бальной зале времён Спинозы [46 - Спиноза – автор аллюзивно ссылается на известную фразу некоего Апломбова из чеховского водевиля «Свадьба»: «Я не Спиноза какой-нибудь, чтоб выделывать ногами кренделя». На самом деле, имеется в виду не голландский философ Бенедикто Спиноза, а популярный полтора века назад испанский «танцовщик-гротеск» Леоне Эспинозе; в 1869–1872 годах он гастролировал в московском Большом театре.]какого-нибудь.
Поясню, для тех, кто не в теме, что Иванов – это я. А под танцорами Салеев, по всей видимости, имел в виду себя и Виталика. Последнее понятно и без лишних объяснений. По крайней мере, мне.
Мои подчинённые заняли выжидательную позицию, дескать, как начальник отреагирует на их шалость. Я отреагировал адекватно: рассмеялся и спросил, почему не обрезали сверху заголовка надпись мелким шрифтом «спорт». Славка сообщил, что это для отмазки, так сказать, путь отхода… если я вдруг вздумаю превратиться в функцию-администратора с утраченным чувством юмора.
И ещё одна постотпускная новость – Салеев обогатил свою речь новым выражением. Теперь о неисправном устройстве, сломанном инструменте, безнадёжно испорченном документе он говорит так:
– Через год сей артефакт станет неважным…
Непонятно?
Хорошо, поясню на примере. Буквально на днях производили очистку холодильника на работе. И что? Обнаружился там кусочек по-весеннему буйно зеленеющего сала. Вот тут-то Салеев и обозначил своё к нему отношение:
– Через год-другой это сало будет неважным…
Столько времени мы ждать не стали, а просто отправили испорченный продукт в мусорный контейнер. Может быть, местные собаки не окажутся столь же категоричными, как Славка.
Станция Выль-Ю действительно есть, название это в переводе с коми означает НОВЫЙ ИСТОЧНИК ВОДЫ. А вот относительно Наль-Ю – это уже Славкина самодеятельность, вызванная его буйной фантазией.
Я заказываю нашей фее в железнодорожной форме кофе и делаю Салеева своим слушателем. Речь идёт также о названиях станций.
Несколько лет назад… Да что там – несколько, несколько раз по несколько: ещё в советские времена дело было. Возвращался я в Печору, по-видимому, из отпуска. А со мной в купе ехал пожилой кавказец, не знаю, какой национальности. По-русски он говорил очень плохо, но это не мешало нам познакомиться и даже вести некое подобие бесед, без которых поезд дальнего следования превращается в пригородную электричку, полную озабоченных людей, деловито опаздывающих на работу.
И вот вышеозначенный сосед по купе всё время пытал меня, что это за станция со странным названием Синий. Там отбывает срок заключения, уже не на «режиме», а на «химии», его старший сын. Я такой станции не знал и всё удивлялся, где же она находится. Может быть, вовсе не в Коми, а где-нибудь в Архангельской области?.. Предположительно…
Но старик (хотя, что такое для кавказца лет шестьдесят?!) утверждал, что приедет на место уже следующим утром и без пересадок. Хм, это уже после Печоры. И что же там за станция Синий? И тут меня осенило – никакой не Синий, а Сыня.
И я рассказал соседу, что знал о тех местах. Правда, был там всего однажды, но впечатления оставались очень яркими и спустя пару лет после посещения.
1986-ой год. Перестройка ещё не достигла своего талонно-привольного апогея, но сознание граждан уже пришло в состояние предкоммунистической ломки. Видеомагнитофон сделался основой человеческого общения и стоил дороже легкового автомобиля, субтильная красотка Эммануэль дразнила воображение прыщавых старшеклассников, а красавчик Джон Рэмбо заставлял краснеть девиц с богатым воображением. С него станется – он сам с порнофильмов свою карьеру начинал. Или тогда его звали не Рэмбо, и был он никому не известным Сильвестром Сталлоне?
Именно в этот год мне довелось посетить Приполярный Урал впервые. Вчетвером прошли пешком от деревни Аранец до Саблинского хребта, обогнули его и сплавились на самодельном надувном катамаране по реке Сыня до станции… Правильно – Сыня.
Последние километров тридцать нашего тогдашнего сплава обещали превратиться в мучение – слишком низкой была вода. И тут мы нарвались на бригаду «химиков» под руководством людей в штатском, но с военной выправкой. Эта бригада занималась сенокосом. Мы немедленно отдали оставшиеся несколько пачек вьетнамского чая (во времена перестроечные такой «деликатес» считался вполне обычным делом) «химикам», за что нас обязались доставить к станции в лучшем виде.
Ехали в кузове бортового «Урала» прямо по руслу обмелевшей реки (других дорог здесь попросту нет), зарывшись в душистом сене, прикрываясь плащ-накидкой от моросящего противного дождя. Будто вчера всё происходило. Очень отчётливо запомнился запах того давнего сенокоса.
И всё бы хорошо закончилось, привези нас водила прямиком на станцию, да, вот беда, задумал сначала сено в совхозе выгрузить. А совхоз-то режимный, к системе ИТУ (исправительно-трудовых учреждений) МВД СССР относящийся. На территорию мы заехали незамеченными, поскольку в сене дремали, зарывшись. А обратно-то как?
Прибежал дежурный лейтенант и чуть не начал палить из табельного оружия, приняв нашу четвёрку, вероятно, за криминальный элемент, ворвавшийся на секретную территорию с целью сжечь все заготовленные корма или, хуже того, овладеть секретами объектов временного содержания уголовного элемента. Хорошо, что была ночь (белая, между прочим), и никого из начальства поблизости от места служения Родине не оказалось. Литёха попался смышленый и решил не разводить формальности. Просто выпустил «заблудившихся на режимной территории» туристов через КПП без регистрации. А будь на его месте какой-нибудь ревностный служака, как знать, чем бы всё обернулось. Подозреваю, что даже вплоть до уголовной статьи могли нам вменить.
А насчёт целости кормов лейтенант переживал не зря. Нет теперь ни кормов, ни скота, ни самого совхоза, как, впрочем, и десятков других совхозов на севере республики Коми. Всё повымело, будто ураган пронёсся. Только нет в том вины нашей четвёрки туристической. Это мудрое руководство страной апологетов западных ценностей – в том числе и сельскохозяйственных – привело к такому чинному, но пустынному благолепию. А покосы в наших краях настолько знатные, не везде и на юге подобные встретишь. Так что разрешите размышлизмы правительственных клерков о том, что содержать скот на севере Коми дело крайне убыточное и разорительное, считать ничем не обоснованной либеральной пропагандой. Любое хозяйство можно сделать невыгодным, если засевать мозги на многочисленных банкетах и презентациях ботвой толерантности, обильно поливая её дорогущим вискарём. Если кормовая база отличная, если вырастает замечательная морковь и капуста, репа, турнепс, картофель, то говорить о неурожайности местных земель, по меньшей мере, легкомысленно.
Но вернёмся в 1986-ой…
Только мы преодолели мост через Сыню, удалившись от совхоза метров на четыреста, и скрылись за поворотом, как нас нагнал знакомый «Урал» – водитель предложил забираться в кузов. До станции доехали благополучно и только потом испугались. А ведь мы и в самом деле рисковали по-крупному, путешествуя на грузовике с «химиком» за рулём. Хорошо, ему самому ничего не нужно. Но ведь вокруг же полным-полно зон, сидельцы в которых могут выложить огромные деньги за «чистые» документы.
Вот такая история мне на ум пришла, когда я кавказцу о «станции Синий» рассказывал. Эта же история вспомнилась и сейчас, когда мы в Инту с Салеевым следовали с благородным командировочным заданием – АСУчить рабочее место оператора-телеграфиста формализованной авиационной сети.
//-- * * * --//
Ты посмотри-ка, литерный проехал. Видать, за литром отправился. А мы вот в командировку едем. Боже, как приятно подремать в вагоне пока ещё не совсем жарко.
Ага, подремлешь тут, когда проводница уже стаканы в уютных подстаканниках, придуманных, наверное, ещё во времена «чугунки» каким-нибудь добрым интеллигентным инженером с лицом лопушанского домового на заслуженном отдыхе, с ароматным напитком несёт.
Пьём кофе. У Славки претензия к МПС: выпили по два стакана, а бодрости ни в одном глазу. Спать хочется, будто триста лет подряд с ненаглядной певуньей в стогу… ночевал… так в песне поётся.
– Шла бы ты… как докладывает нам казанская девочка с босоногими следами, вдоль ночных дорог! – приказал Славка своей сонливости, и тут же в окно заглянуло кровожадное, с потными пальцами на похотливых руках, светило. Будто и не на Северах живём, а в экваториальной части Африки.
Проводница, как я уже говорил, молодая жизнерадостная пампушка, постоянно приходила в восторг от Салеевских сентенций. Имя ей было Людмила. Ислям и Людмила – былинно-сказочная парочка. Я улыбался их невинным забавам, то и дело, протирая платком потеющую лысину. Свою, разумеется – Славка-то ещё вполне себе волосат.
Лето нагло разваливалось внутри плацкартного вагона знойным тягучим маревом, не забыв предварительно поломать в нём кондиционер.
Сидеть без дела оказалось невыразимо скучно, и я принялся записывать Славкины слова и свои мысли. Вперемешку. А какая разница по большому счёту? Мы же оба с ним проявленья одного и того же Божьего промысла…
Смотрю свои записи:
Распять сознание возможно много раз… но это не поможет вознестись…
Люди сходятся, чтобы создать семью и расходятся, чтобы снова стать счастливыми. Но, как ни странно, счастливыми не становятся.
Госдеп в тысяче второй раз предупреждает… выборы в России опасны для здоровья американской нации,
Плевали, знаем…
Не бог весть, что надумалось за три часа, но на безрыбье и креветка за морского конька сойдёт.
//-- * * * --//
В Инте нас встретили на машине (читай – автомобиле УАЗ в либерально-легкомысленной комплектации «Фермер»). От станции до аэропорта километров двадцать, и всё, как говорится, огородами. Окружающий пейзаж внушает тревогу и беспокойство. Во-первых, карликовая растительность лесотундровой зоны заставляет припомнить доктору Гулливеру его путешествие в страну лилипутов, а, во-вторых, постпромышленный пейзаж вынуждает воскресить в памяти картины Апокалипсиса работы средневековых мастеров. Или, вполне возможно, средневековье здесь не при чём. Тут всё больше напоминает Град Обреченный от братьев Стругацких.
Сначала проехали мимо остатков бывшей шахты, стволы которой несколько недель утрамбовывали специально привезёнными на платформах уже списанными танками со снятыми башнями. Это так новые хозяева объединения «Интауголь» красиво расправляются с конкурентами: теперь уголь для котельных в среднюю полосу России будут возить из Кузбасса.
Цена? Вы спрашиваете о цене вопроса? Так мы за ней не постоим! Именно мы, мы с вами, в карман к нам давным-давно лезут обнаглевшие олигархи-монополисты, не забывая упрекнуть нас же в жадности и несговорчивости. Я бы предпочёл, чтобы в момент ликвидации шахты на её краю собрались все господа-граждане, которые и организовали этот армаггедец местного значения. Когда всем олигархическим стойлом подыхаешь – оно не так и страшно.
После закопанных шахтных стволов на нашем пути попалась огромная некогда, но почти осыпавшаяся котельная, которая обеспечивала теплом угледобытчиков и стоящий рядом завод железобетонных изделий. Завод напоминает собой знаменитый Сталинградский Дом Павлова после освобождения города. Только в Сталинграде ещё кое-что оставалось, поскольку не было мародёрства.
Всё, молчу… До самого аэропорта больше ни слова…
Потом была работа по установке, настройке, запуску АРМа, обучение персонала. А в завершение трудов праведных – купание в лесной речке под густой бомбардировочный свист оводов и комарья.
И вот мы уже на вокзале… Через полчаса снова едем, теперь – на юго-запад.
– Надоели взрослые дети хуже горькой редьки. Я бы с маленьким позанимался на старости лет. Внуков вот только пока нет. Тамагочи, что ли усыновить? – странно сказал Салеев, и мы полезли в вагон, в котором по сложившейся традиции сломался кондиционер, надумавший было осчастливить пассажиров.
Сидим в забитой плацкартной шпротнице, в котором люди едут на отдых… от жары к жаре… Но там, на югах ещё и кислорода побольше, а гнуса не то, чтобы поменьше… там его просто нет.
У нас накрыто. Вернее, накрывается. Всё, так сказать, в процессе, обеспечивающем отменное слюноотделение. За целый день можно хоть раз добром поесть, как считаете? Но не тут-то было. Проводница, уроженка Полтавы по имени Наташа (Наталка-Полтавка – не худо-то как! а не знает ли она случаем супругу Садретдина Умарова, не знает? Полтава – большой город), разглядев в Салееве земляка – откуда что взялось? – попросила отремонтировать дверной замок в вагоне. Славка выгодно отличается от остальных пассажиров вагона тем, что у него с собой всегдашний набор инструментов и желание прийти на помощь «землячке».
Откуда у Славки хохляцкая грусть? Подумал с такой силой, что получилось, будто спросил.
– Украинцы меня называли хохлом нерусским. Где я с ними сталкивался? Так у нас в бригаде на ДААЗе работал один. Самый настоящий, душевный хохол, широченный душой и телом. И жена у него такая же… только пошире… в талии. Любил я у них в гостях бывать. Накормят так, что самостоятельно из-за стола не подняться… если выпил мало. А вот если «в самый аккурат», да ещё «на коня» на пороге и одевшись, то дорога домой глаже самого гладкого сала покажется.
И вот однажды попал я с этим хохлом в неудобное положение. Пришёл он раз с обеда, сидит в раздевалке, довольный. Пот со лба вытирает и заявляет, мол, напоролись, сейчас со снохой от души. Это меня смутило, сам понимаешь. Так открыто говорить об измене при живой-то супруге не другу, а просто сослуживцу-приятелю, уже слишком. Моя первая мысль об адюльтере, дурно попахивающем инцестом. Вторая – когда же он успел-то? В смысле, и пообедать, и напороться… не при детях будет сказано. Тут я возьми да и спроси напрямую, в лоб, всё, что думаю. Хорошо, инструментов никаких под рукой у хохла не оказалось, а то бы мог я и на больничный уйти… с последующим увольнением на пенсию… по инвалидности.
Что, что, что? Оказалось, я своим татарским прямодушием человека очень сильно за живое задел. Напороться – это наестся до отвала, а не то, что отображалось тогда в моём молодом, неокрепшем мозгу ещё неженатого мужчины.
Так что пришлось мне срочным образом учить украинский язык, включая говор, на котором изъяснялся хохол из моей бригады. Из всего многообразия фраз больше всего запомнился сказочный герой Чахлик Невмирущий и название конфет «Ведмедик клешаногий». Не понял, у тебя вопрос по существу? Ага, мишка косолапый тебе известен. А кто такой Чахлик? Не читал ты сказок, мон женераль, эх, не читал… Что, догадался? Ну, то-то… А тебе и говорил уже… Забыл? Вроде бы я старше немного, а память у меня куда как лучше работает. И не смотри на меня, как баян на новые аккорды!
//-- * * * --//
Вот и отремонтирован дверной замок в плацкартном вагоне, в которым мы неутомимо движемся в сторону родного дома. И Наталка-Полтавка сияет от удовольствия. Приглашаем её к нашему столику (плохо, что не в ресторане сидим). Но тут на горизонте появляются новые проблемы в лице озверевшей от жары женщины с бокового места. Она кричит в многооктавном диапазоне Имы Сумак [47 - Има Сумак – настоящее имя – Соила Аугуста Императрис Каварри дель Кастильо (Zoila Augusta Emperatriz Chavarri del Castillo; 13 сентября 1922 – 1 ноября 2008) – перуанская и американская оперная певица и актриса, имевшая мировую известность, владевшая уникальным голосовым диапазоном в 5 октав и способностью петь двумя голосами.], что немедленно вызовет милицию, и нас немедленно ссадят на ближайшем разъезде и предадут разнузданной конституционной обструкции члены общества неистовой трезвости.
Высадят? Хм, это вряд ли… Пиво ещё не попало в разряд запрещённых к распитию напитков… даже в таком количестве, как у нас со Славкой. Но выслушивать дурноватый ор совсем сбрендившей мадам нет никакой охоты. У меня вообще сложилось впечатление, что даже если бы мы пили чай с невинными горчичными бубликами, тётка нашла бы к чему прицепиться. Мы крайне её раздражали уже самим фактом своего существования.
Наталка пришла на помощь, и вскоре мы переместились в служебное купе, где и начали разворачивать стол из походного положения в боевое. Это мы со Славкой. А проводница неожиданно спросила, будто даже не догадывалась о нашем настрое немедленно приступить к приёму пищи, делая акцент на последнем слове:
– Вечерять будете?
– Да что там… вечерять, мы и ночерять останемся, если попросите… Мы же не только по электричеству, – ответил Салеев, укладывая набор инструментов в сумку.
За ужином я нарезал огурцы с помидорами, шелушил п/к колбасу (колбасы с/к в станционном буфете не оказалось), а Славик потрошил копчёную чехонь и рассказал о своём отношении к рыбе по имени минтай, стойкое отвращение к которой получил во время службы на флоте.
В первый раз он поймал минтая во Владивостоке, когда лодка стояла на ремонте. Поймал и выбросил по совету береговиков. В те времена, да и, наверное, сейчас для Дальнего Востока минтай – это сорная кормовая рыба. Её дают в пищу свиньям. Так говорили ребята из береговой охраны.
И точно, в столовой плавсостава мясо по своему вкусу напоминало рыбу. Салеев такую свинину есть отказывался, а его подозревали в религиозной нетерпимости. Наивные!
Потом уже, приехав в Центральную Россию, Славка долго ещё смотрел на минтая, как на рыбу, идущую в корм скоту и для производства удобрений. И всё время удивлялся, отчего ЭТИМ так называемым пищевым продуктом люди не брезгуют…
Вот уж воистину – сытый от голодного отличается и поведенческой мотивацией, и рассудительностью, и даже отношением к жизни как к процессу…
По этому поводу даже анекдот есть. Не анекдот, скорее, а притча. Вот послушайте.
Натолкнулась голодная стая волков на одинокого зайчишку. Стоят, решают, что с ним делать.
– А давайте мы его съедим! – предложил поджарый, как велосипед, молодой самец, которому требовалось калорий не в пример больше, чем, скажем, вожаку.
– Вы п-п-поступите весьма оп-п-п-рометчиво, г-г-господа волки, – произнёс косой дрожащим от ужаса голосом, – ес-с-сли с-с-съедите меня. Я т-т-такой худой по весне. В-в-вам достанется ж-ж-жалкие ко-с-сточки с сухожилиями. А между тем, я смогу оказать вам неоценимую ус-с-слугу. Мне известно, где пасутся прекрасные жирные овцы. На всех хватит.
– Э-э! Косой-то дело говорит! – остановил самых голодных собратьев вожак. – Пусть показывает, где овцы.
Стая, ведомая зайцем, тронулась в путь. Час идут, другой, а обещанного стада всё так и не появляется на горизонте. В волчьем коллективе начинается ропот, вроде того, что сгубил персидскую княжну, опрометчиво отправившуюся в круиз по Волге без спасательного жилета.
– Заяц, слышь, где там твои овцы-то! Жрать хочется, как из пулемёта!
– Недолго уже, господа волки, только на этот холм поднимемся, потом в долину спустимся, там уже и они. Жирные, нагулянные. Не пожалеете. Баранинка нежная. Товар – высший сорт.
Но не помогла косому внезапно проснувшаяся способность старшего менеджера втулить лоху-покупателю самый залежалый товар. Съели его несдержанные на желудок волки.
И верно, никакого удовольствия не получили, как убиенный и ванговал немногим ранее. Одни косточки и сухожилия. Вожак даже всплакнул от жалости: дескать, и как же бегал-то бедолага, в чём только душа держалась.
Двинулись волки дальше, только через холм перевалили – батюшки мои, а там отара отборных мериносов! Не обманул заяц, царствие ему зверское… Вот тут-то и началось то, что историки привыкли называть древнеримскими оргиями императора Нерона или медовыми пирами князя Владимира Красное Солнышко.
Но поскольку именно мне выпало счастье рассказать вам эту историю, то не стану тревожить нежное воображение слушателей жуткими кровавыми картинами насилий. Скажу только, что голодных волков не осталось. Сытость накатила всепобеждающим девятым валом надлежащей волны. Повсеместно.
Лежит стая в тенёчке после роскошной трапезы. Лениво профилактику стоматологических заболеваний проводит осиновыми (говорят, полезно) веточками. А что вы хотели, здесь же не ресторация «Ах при лужке, при лужке», специальных палочек-зубочисток не подают.
Но мы отвлеклись. Предоставим рекламе следить за качеством состояния кариеса в стране и её окрестностях.
Лежат волки, животы набитые навстречу полуденному светилу выставив. Рассуждают…
– Похоже зря мы, братцы, зайца схарчили. Не врал он. На очень душевное местечко наколку дал.
– И то. Молодец косой!
– Давненько я так не наедался… Ажник, селезёнка от напряжения скрипит… что твоё потёртое седло.
– Так мы же свиньи, ребята! Такого парня загубили!
– Не свиньи мы…волки… Нам положено.
– Вот кабы знать, что не врёт…
– Ша! Стоп! Стоп! – это уже вожак право митинговать узурпировал личным зубовным цыком. – Если мы не последние скоты, а нормальные, по понятиям, хищники, то нам требуется отдать последний долг безвременно покинувшему нас зайцу, то есть – похоронить его по-человечески.
Стая снова перевалила холм, теперь уже в обратном направлении, быстро обнаружила заячью шкуру и остатки косточек. Хвостик пупочкой? Значит, точно, наш заяц. А куда останкам деваться-то, если грифов-падальщиков в те края не завезли?
Похоронили волки косого, памятник на могилке поставили. Думают, что же начертать на нём памятным шрифтом империал, высотой 150 пунктов.
– Предлагаю написать «Другу от врагов», – раскрыл пасть тот самый волк, который не смог сдержать в себе звериные инстинкты, и первым на зайца бросился. Виноватым себя чувствовал. На сытый желудок совесть редко просыпается, а тут – смотри-ка!
– Нет, не годится. Какой он нам друг? Так… попутчик…
– Хорошо, пусть тогда – «Врагу от друзей»…
– Опять ерунда. И не враг нам заяц… Вон какое стадо подогнал!
Долго судили-рядили волки, а потом остановились на самой политкорректной эпитафии из всего возможного многообразия звериной научной мысли. Звучит она следующим образом:
КОНСУЛЬТАНТУ ОТ ПОКЛОННИКОВ
Так вот, что тут можно добавить в качестве морали, как считаете? Думаю, следующее:
– не спешите оказывать консультации клиентам с хищным оскалом, как бы красиво ни расхваливали они ваши профессиональные достоинства, сожрут, непременно сожрут;
– ничто человеческое современным волкам не чуждо… если вожак из либералов;
– если вы мирно пасётесь на подножном корму малого семейного бизнеса, то спешите свернуть производство, едва завидев длинноухого консультанта, сожрут, непременно сожрут.
//-- * * * --//
В Печору поезд прибыл с небольшим опозданием. Вместе с нами сошла и та крикливая дама с уникальными голосовыми данными и банальной стервозностью, застрявшей в последней мозговой извилине. Та, которой всюду чудились алкогольные оргии, насилующие её эстетическое чувство.
Когда леди вышла из кэба, экипаж поехал быстрее… Что называется, баба с возу…
Поезд набирал ход, чтобы настигнуть в ночи то время, которое было утеряно жарким июльским днём. Впрочем, этого сделать ещё не удавалось никому. Время слишком быстро передвигается… Не в пример съеденному зайцу. Хотя… как знать…
У каждого своя петровщина
Вот теперь и в Усть-Цильме будут знать, что Славка должен Виталику сто баксов. Отчего? Да просто на коробке с принтером отсвечивает долговая расписка, оставленная Салеевым именно здесь ввиду крайней степени обстоятельств, не позволивших оформить её лицом, имеющим государственную аккредитацию на проведение нотариальных актов локального свойства. Эх, да что там говорить, для памяти написано, чтоб не ускользнули какие-либо детали сделки в результате продолжительных праздничных мероприятий, посвящённых…
Что вы удивляетесь, дорогие читатели? Именно так сдержанно собирался я закончить предложение. Именно так и закончил: «…праздничных мероприятий, посвящённых…» И никаких продолжений, ничего более. И без того довольно сказано. Если хотите, окончание сами придумаете.
Я смотрел на наш скромный багаж – большую часть аппаратуры отправили вертолётом с подвернувшейся оказией. Сами же ехали поездом. Сначала до станции Ираёль, а потом ещё примерно две с половиной сотни вёрст по асфальтовой и грунтовой дороге с преодолением водной преграды – реки Печоры – на пароме.
По «железке» едем на юго-запад, а потом автомобильным транспортом – на северо-запад. Напрямую не добраться, дорог нет. Близок локоть, как говориться, да Усть-Цильма немного дальше – по ту сторону добра и зла, а именно: где кончаются рельсы и начинается – с позволения сказать – автомобильная дорога.
Та часть маршрута, которую предполагалось преодолеть уже без помощи подвижного состава МПС, обычно обслуживалась либо рейсовыми ПАЗиками Усть-Цилемского АТП, либо микроавтобусами «Газель», находящимися в частном владении. Ехали мы как раз перед празднованием Петровщины – дня святого Петра, который издревле считался покровителем села Усть-Цильма, наверное, потому, что первое летописное упоминание о нём зафиксировано документально именно в этот день.
Село Усть-Цильма, согласно официальных исторических сведений, было основано в 1542-ом году выходцем из Новгорода Великого Ивашкой Дмитриевым, который пришёл с Нижней Мезени по реке Пезе. Через год в Усть-Цильме уже было с десяток дворов.
А теперь селу 465 лет исполняется. На юбилей похоже мало, однако народу в Усть-Цильму рвётся невероятное количество. Даже странно – будто там мёдом напомажено. Но поссовету не прикажешь. Постановили, что юбилейные торжества состоятся 12 июля 2007 года, значит, быть посему!
//-- * * * --//
Итак, смотрел я на две наши со Славкой боевые сумки, в которых опытный офицер таможенной службы легко бы смог обнаружить по паре сменного белья, полотенцу, зубной щётке и по несколько бутербродов, которые по законам недалёких путешествий просто обязаны быть «перепрятанными» буквально в первые же его часы.
И, едва сев в поезд, мы приступили к осуществлению процесса перемещения съестного во влажную парилку желудков, истекающих именным и, как говорится, одноимённым, соком. Желудков, готовых к отражению бутербродно-чайных атак, в купе оказалось три. Кроме нас с Салеевым здесь на нижней полочке расположился уже не молодой, но очень бодрый организм Максима Ананьевича. Это начальник внутрипортовой связи в нашем предприятии. Он тоже в командировку, но с другими целями.
Ему нужно развернуть систему пожарно-охранного оповещения на Усть-Цилемском передающем радиоцентре, подконтрольном нашему. Но не это основное. Мы то знаем, чт главное – посещение горячо любимой тёщи. Согласитесь, попасть на блины к родной маме супруги во время православного праздника, совпавшего с общегражданским юбилеем, дело не только благородное, но и вполне достойное с точки зрения Конституции. Российской Федерации, разумеется.
Уже едем. Едим и едем. Ещё разговариваем. Травим, если кому-то так нравится больше. Отхлебнув чаю, Максим рассказал нам историю о том, как сдавали телефонную линию связи между деревней Новый Бор и селом Усть-Цильма. К очередной пролетарской дате, к которой по плану необходимо было запустить её в эксплуатацию, монтажники не поспели. И вовсе не от глупости и лени. Просто проводов не хватило. Столбы стоят, а протягивать нечего. Всего лишь каких-то метров сто пятьдесят-двести не хватило, но и этого, как говорится, с горочкой, если уж комиссия приехала из столицы республики.
Признаться, что линия не готова – значит сразу же положить партбилет на стол и лишиться руководящего кресла. И никого в Сыктывкаре не стало бы интересовать, что какой-то разгильдяй-снабженец толкнул часть кабельной продукции «налево», посчитав, что «авось, да хватит» – с запасом же, дескать, заявлялись в Госплане.
И что же прикажете делать в таком случае? Вопрос решился просто. Комиссию встретили, как полагается: с баней, со свежевыловленной сёмгой, мочёной морошкой, напитками изрядной крепости. На следующее утро в Новый Бор комиссия решила не ехать по причине «неудачно проведённой акклиматизации». Проехались немного вдоль линии на машине, а говорить решили с новоборской телефонисткой.
«Телефонистка» в монтажных когтях электрика сидела на столбе с телефонной трубкой, подцепившись ею к линии, и тщательно маскировала свой недостаточно высокий голос под тембр женщины от связи – слегка визгливый, но чуточку романтичный.
– Почта, почта! Слышу вас хорошо! Над Новым Бором прекрасная погода!
Так или иначе, сдача телефонной линии прошла успешно, после чего высокая комиссия посвятила остаток дня празднованию этого замечательного события вместе с примкнувшими селянами и селянками, после чего благополучно улетела в столицу республики. Через неделю-другую «нашёлся» внезапно пропавший провод, и телефонизация района благополучно завершилась не только на бумаге.
Салеев тут же вспомнил времена своего трудового подвига в должности главного энергетика СМП-234.
– День рабочий был. Если не считать, что понедельник, следующий сразу после дня строителя. Дал я задание своим архаровцам, мы тогда линию высоковольтную тянули от подстанции до подстанции, а сам с начальником пошёл объекты жилищного строительства осматривать.
Полдня мы с ним на это потратили. Тут и время обеда подоспело незаметно. Кормили нас в собственной столовой, неподалёку от прорабской и той самой подстанции, откуда в тот день электрики работать начинали.
Подходя к столовой, я окликнул монтёра, сидящего на столбе, чтобы спускался – обедать пора. Окликнул и дверь в святилище общепита открыл.
Поел. Выхожу, настроение благостное. А монтёр всё на том же столбе сидит и, кажется, даже позу не сменил. Вот трудоголик! Работник – всем на зависть! Потом всё остынет. Холодный обед – не самая большая радость в жизни. Подумал я так, а сам пошёл по своей энергетической надобности. Чего человека зря дёргать, если он делом занят вплотную.
Возвращаюсь через три часа. Глядь, а монтёр-то мой с места не сдвинулся, хотя по расчетам должен уже на пару столбов сместиться. Позвал его несколько раз, громко кричал, помнится. Никаких эмоций, никакого ответа, никаких телодвижений.
И тут меня словно током ударило – парню же, наверное, плохо стало… после вчерашнего. Не окочурился ли часом? Этого ещё не хватало! Срочно послал дежурного из агрегатной на столб. Сам не полез, высоты я боюсь, если помните. Пока электрик когти к ногам прилаживал, успел я врача по телефону вызвать.
Но медицина оказалась бессильна… Разбудить храпящего (снизу, кстати, слышно не было) монтёра оказалось не таким простым делом. Всё объяснялось просто: накануне этот крендель всю ночь предавался излишествам и практически не спал. Работа на столбе, вдали от начальства его вполне устраивала. Едва взобравшись наверх, электрик примотал к руке пассатижи, чтобы помогали изображать трудовой энтузиазм и случайно кому-нибудь на голову не свалились, а потом закрепился двумя страховочными поясами и погрузился в сладкую нирвану – сном трезвеющего праведника, как я понимаю.
Вот тут и призадумаешься, а стоит ли проводить монтажные работы сразу после праздников? Или всё-таки лучше бросить пить? Хотя… чего это я, собственно, меня-то это не касается – я ж высоты боюсь: если выше полутора метров, меня тошнит.
Раз пошла такая командировочная задушевность, ваш покорный слуга тоже не смог устоять. Рассказал свою историю. Случилась она, правда, не со мной. Но кто сказал, что личный опыт интересней стороннего?
– Мне тут вчера одноклассник рассказывал. Гульнул он крепко на дне рождения. Не накануне. Ещё раньше, этим летом… но неделю назад. В гараже гуляли у именинника. Мясо на углях, креветки с пивом, мужская компания. Как говорится, что может быть лучше? И ещё – купание в реке, благо гаражный кооператив рядом с быстрыми водами Печоры располагается. Утром просыпается Сашка (именно так зовут моего одноклассника) с больной головой и желудком, желающим поделиться с окружающим миром своим богатым канунешним содержимым.
Вспоминает. Делать это приходится через силу… Почему? Да просто слиплись извилины в голове, не могут из зацепления выйти и отыграть рапсодию счастливого солнечного утра. Так-так… Вр-о-о-де… вчера на машине был… Точно приехал на своём «внедорожнике». А вот как обратно… нет никакой информации: либо стёрта, либо испортилась… Скорее всего, бросил машину возле гаража своего друга, с которым вчера излишествам предавался.
Сделав звонок приятелю на мобильный, Саня был крайне удивлён. Оказывается, накануне он покинул место банкета своим ходом, без посторонней помощи. И что вообще удивительно, на собственном автомобиле. Ничего себе! «Как же я ехал-то? – удивился Сашка. – Я ведь не помню ни черта. Хорошо, если не замела ДПС и машину на штрафную стоянку не отправила…» Кое-как одевшись и запив нерадостное похмелье остатками минералки, обнаруженной в холодильнике, он устремился в гараж.
Удивление и мрачное Сашкино предчувствие усилилось, когда сделалось ясно, что там, внутри гаража, находился совершенно посторонний «Москвич» непонятной раскраски… и без номеров. Вот это веселуха! Неужели махнул не глядя? Но что самое гадкое, спросить не у кого. Вчерашние собутыльники помнили лишь одно: Сашка уезжал на собственном джипе. Вот это влип! И главное, в милицию не обратишься, как полагается. Действительно, что писать в заявлении? Ну, пропал автомобиль…А где он был Вами оставлен? Не помните? Так Вы трезвый ли за руль-то садились, гражданин? Ага, то-то и оно, что худо бы не наделать себе же.
В общем, автомобиль пропал. Но как, откуда, при каких обстоятельствах? Загадка. Тайна мадридского двора.
И ещё голова. Трещит, будто кто-то варил в ней чертям самогон. Так, вроде бы, пелось в одной бардовской песенке. Не к месту вспомнилась фамилия армейского дружка. Накатим – странная такая фамилия, призывающая очень часто осуществлять тостирующее действо в моменты праздничных мероприятий во славу Бахуса или Диониса – кому как нравится. А сейчас-то как раз не мешало бы. Всё, сначала бутылка пива, и только потом уже будем думать о чём-то ином, кроме раскалённой головы с закипающим мозгом. От жары нынешней на вчерашних дрожжах.
О, эта сладкая лёгкая горечь свежевыжатого… из банки пива! Ничто не может с ней конкурировать, кроме квашенки капустной с прожилками кислой моркови и огуречного рассола домашнего приготовления… с веточкой укропа, листьями чёрной смородины и хрена. А кто-то ещё и вишнёвого листа добавляет. Получается отменный тройной напиток, не пробовали? Ой, ё же ж!
Через каких-нибудь полчаса Сашка, наполненный одухотворённым миролюбием и литром «Сибирской короны», оказался в собственном дворе. Горечь утраты немного нивелировалась взвешенностью состояния. Жизнь начинала налаживаться, и проблемы с пропавшим джипом, казалось, решатся сами собой.
Так оно и вышло! Возле подъезда стоял автомобиль класса «внедорожник» смутно что-то напоминавший моему однокласснику. «Хм… – подумал Сашка, – кто это купил такую же «лайбу», как моя? Неужели Витька с пятого этажа? И когда только успел?» И тут до него дошло то, что вы все давно уже поняли… Но Сашке простительно, он ещё от послевчерашнего не отошёл.
А дошло до Александра Васильевича (отчество на всякий случай написал, чтобы разговоров потом не пошло) вот что: машина, которая украшает своей синевой двор, собственно, и есть та самая… которая пропала, его, Сашкина, возлюбленная «тачка». И как он её часом раньше-то не заметил? Странно! Получается, что накануне Сашке было лень тащиться в гараж, и он припарковал авто у подъезда…
Оставалось выяснить, откуда взялся «Москвич». Этот секрет раскрылся ближе к вечеру. Оказывается, Саня разрешил поставить в гараж на одну ночь машину, приобретённую с рук дядей Колей, соседом по лестничной клетке. Оставлять автомобиль во дворе дядя Коля не решился, поскольку на передней дверце был неисправен замок.
Вот такая история случилась на днях с моим одноклассником. И какая же из всего вышесказанного следует мораль? Даже и не знаю. Наверное, такая: если решил сделать многократный НАКАТИМ, не следует прибывать к месту банкета на личном автотранспорте. Может закончиться всё и не настолько благополучно, как у Сани.
//-- * * * --//
За разговорами мы не заметили, как прибыли на станцию Ираёль, которую местные жители называют Коми-Израилем – землёй, обетованной не кем-нибудь там, а самыми настоящими транзитными пассажирами. Одни с автобуса на поезд, другие с поезда на автобус. Почти как у взрослых… на африканском континенте.
На автостоянке толпилась слабо структурированная масса, состоящая из разного вида автотранспорта и приближённых к нему лиц, как то – водители и счастливые пассажиры, уже успевшие забронировать себе место в автобусе или ГАЗовской «микрашке».
Желающих уехать было огромное количество. Праздник Петровщины в Усть-Цильме обещал быть прекрасным и широким. Как мы потом узнали, гости были не только из республики, ещё из Питера, Архангельска, Петрозаводска, а также – Финляндии и Норвегии. Всего числом свыше трёх тысяч. С учётом того, что население села чуть больше 6000, то вам станет ясно, как были перегружены две малюсеньких гостиницы Усть-Цильмы и частные подворья, хозяева которых согласились принять на постой гостей юбилея.
Вот именно по этой причине нам со Славкой пришлось ночевать прямо в здании передающего радиоцентра. Но это чуть позже. А пока нужно ещё доехать.
Вспомнил ситуацию давно минувших дней, дней институтской юности. Ехали в колхоз на обязательную осеннюю программу по уборке урожая. Первый курс. Практически никто никого не знает. Первое знакомство, почти разведка боем. Автобус забит. И оказалось, очень многим девчонкам не хватило мест, а, между тем, несколько парней сидело. Ситуация не совсем правильная с точки зрения этикета, согласитесь. И вот, чтобы разрулить возникшее несоответствие кто-то из девчонок обратил свой вопрос в пространство:
– В этом автобусе, что ли, совсем нет джентльменов?
– Джентльменов полно, свободных мест нету, – этот ответ автору аукался до самой защиты диплома.
Слава богу, в нашей командировочной ситуации сидячих мест хватило всем, но от этого легче не стало.
Трясло в «Газели» так, что Славка родил новую сентенцию (сама вышла, кесарева вмешательства не потребовалось):
– Голова вот-вот упадёт в штаны. Способ есть, какой-нибудь, чтобы так бесславно не закончилась моя карьера?
– Способ только один против этого – вилку в район кадыка, – скромно ответил я, наивно полагая, что Славка не станет особо расстраиваться, поскольку означенного столового прибора у нас с собой не было.
Так что – едем. Без особого удовольствия, но с вполне определённой целью – посеять разумное, доброе и вечное в виде автоматизированного рабочего места оператора-телеграфиста сети авиационной фиксированной связи.
Пыль стояла не только на дороге, но и в салоне. Вот что значит месяц жаркой – совершенно без дождей – погоды.
А перед самым стартом интересуемся у водителя с видом заштатного Шумахера, у которого не хватает денег на бензин:
– Сколько будем ехать?
– Часа четыре, если повезёт…
– А если не повезёт?
– Минут двадцать…
Юморной нам попался водитель. Любитель быстрой езды, чтоб ему… не хворалось. Хотя, собственно, чего я придираюсь? Довёз же.
//-- * * * --//
А в Усть-Цильме – полный аншлаг. Юбилей села. Мест в гостиницах нет. Да, собственно говоря, сколько тех гостиниц может оказаться в селе с населением тысяч шесть жителей? Верно – всего две с общим количеством спальных койко-мест – полторы сотни панцирей, не в смысле черепах, разумеется. А гостей, как вы, может быть, сочтёте нужным припомнить, в 2007-ом году понаехало около трёх тысяч. Да-да, говорил уже… Повторяться начал, склеротирую, что ли? Прав Славка?
Так вот…
…если предположить, что половина прибывших разместится у родственников, то, по крайней мере, 1350 туристов необходимо растыкать по частному сектору на правах взаимного доверия. А тут ещё мы со Славкой в командировку приехали. Ну, чисто – беспредел!
Однако ж, как нам потом стало известно, человек триста гостей села не стало претендовать на комфортные условия, а расположилось в палатках на берегу Печоры. До Грушинского фестиваля далековато, но и на лагерь бойскаутов Мичиганщины невероятно Среднего Запада тоже похоже немного.
Ещё сутки до знаменитой Петровщины (день святого Петра и Павла, разумеется, совпадающий с днём основания Усть-Цильмы), а тут живому яблоку упасть некуда. А что говорить тогда о сухофруктах, как считаете? Вот то-то же. Или – наоборот?
Сначала, разумеется, работа, потом «путник, укажите место к источнику хмельного напитка», а потом – баиньки. Нам не до развлечений, не до гонок на лодках и катерах (а желающих продемонстрировать свой класс вождения и знания лоции, по слухам, ожидается человек шестьдесят-семьдесят), не до участия в конкурсе приготовления шанег с картошкой, клюквой и брусникой, рыбных пирогов и каши – и всё это на открытом воздухе с условно бесплатной водкой! – не до щупанья девиц в духмяных травах или свежих стогах… мы в командировке, чёрт возьми! Не играй желваками, товарищ Салеев! Крепи свою печаль в железной хватке производственной дисциплины!
Мы со Славкой – люди государственные, жутко востребованные. Мы приехали насаждать плоды Тайваньской цивилизации, настоянной на выжимках из Билла Гейтса, в отдельно взятой Припечорской глубинке. Нам не до развлечений. Работаем!
Спали мы, как отмечалось выше, в здании передающего радиоцентра. Два диванчика, письменный стол, телевизор, чайник, микроволновка, вода в бочке, удобства во дворе. Невыносимо загадочно и романтично пахнет свежескошенной травой. Что ещё нужно для настоящего деревенского счастья? Правильно – комаров, мух, оводов и слепней. Их в данном премилом местечке оказалось презабавное количество. Ковш с водой эта братва запросто из бочки доставала, чем привела нас со Славкой в неслыханное изумление. Ну, да мы люди опытные – и более чудесные метаморфозы в командировках видывали. Думаете, шучу?
Ага, что это здесь за ненаглядная агитация на стенках висит?
Ты только посмотри, плакат по ТБ, а на нём написано «огнеупорно», а не «огнеопасно». Так это ещё что. Бывают и не такие лингвистические заплетыки загадочные.
Вот, скажем, отправился несколько лет назад Салеев в отпуск на Кавказ. Не то Терскол, не то Домбай. История о том умалчивает. Предположим только, что дело происходило где-то в Приэльбрусье. Экскурсия, то… сё… Выехали на автобусе засветло.
Полдня мухой пролетело, а ещё ж по дороге заезжали на заводик по разливу минеральной воды. Заводик, прямо скажем, не совсем глобалистский: сарай с тарой, кран, из которого минералка льётся, да пара рабочих – мастеров на все свои мозолистые руки.
Заводик-то невелик, да вот проблемы от него в некотором роде несколько выше… холмов, что на Среднерусской равнине произрастают. Если говорить иносказательно, вода, даже минеральная, дырочку найдёт. Не понятно? А вот водитель экскурсионного автобуса понял сразу, оттого он и работает водителем в этих местах, а вас пока туда не приглашали.
Он по первому требованию пассажиров подрулил к стенам древнего монастыря, монахи в котором тоже были опытными в экскурсионных вопросах и в связи с этим возвели приличное здание с двумя раздельными входами. Только у заведения на дверях, вместо привычных логотипов «Эм» и «Жо» (именно так говорил известный герой Анатолия Папанова – Лёлик – в кинофильме «Бриллиантовая рука») значилось «Бэ» и «Эс».
Славка подошёл к заведению и занял очередь… в неизвестно какую дверь. Женская очередь была здесь же, но и там не знали точно, в каком конкретном направлении стоит двигаться. Все ждали, когда хотя бы из одной комнатки появится кто-то, чтобы прояснить ситуацию. Но судя по всем приметам, ожидание было напрасным. Никто выходить не торопился. Похоже, туалет был совершеннейшим образом пуст. Так что, заходи, куда душа пожелает? Мальчики – налево, девочки – направо? Биде в СССР придумали только для дипломатов, поэтому оставался один способ гендерной идентификации объекта – обнаружить писсуар, верно!
Но!
А если всё же кто-то «занял гнездо» и с вероятностью 50 % объяснит особо нетерпеливым их родословную до десятого колена с неприличными картинками? Рисковать свойственно людям благородным, но не в столь пикантной ситуации. Назревавший было кризис естественных отправлений предотвратил монах, вышедший из ворот монастыря:
– Что встали, дети мои? Нехорошо показывать невежество своё перед лицом Господа нашего. Забудьте всё наносное, мирское, тленное… что принесли вы из мира прелюбодеяний и алчности, чревоугодия и святотатства… Вспомните, что для Пастыря Небесного вы всего только дети его, братья и сестры…
Получив информационный толчок, очередь деловито устремилась к другому толчку, в котором разделение клиентов по половому признаку шло на уровне божьего промысла в ребровидном исполнении.
//-- * * * --//
Здесь вам Усть-Цильма, не Приэльбрусье, здесь нравы простые, северные, можно сказать, нравы. На туалетной комнате, исполненной в стиле «пленительный пленэр» вообще никаких надписей. Заходи и отдыхай, сколько душа пожелает, будь ты хоть пьяным сапожником, хоть чопорной леди Оксбридж викторианской эпохи в пору расцвета колониальной политики той самой Британии, которая ещё умело правила морями, а не служила на побегушках у своей бывшей колонии.
А что это за утренний посвист соловьиный? Так и есть, Салеев уже всё своё тело холодной водой облил, и теперь от гнуса отбивается с матерком щедрым, не забывая при этом сообщать напарнику (то есть, мне) кое-что из жизни аэронавигации в условиях капиталистического села с многовековыми традициями, ведущими своё начало от Господина Великого Новгорода.
Потом в помещение ворвался и сам Славка собственною персоной, абсолютно голый. Похожий на пожившего и погрузневшего Аполлона. На нём блестели капли воды, а сам он вещал так:
– Я всегда говорил: береги честь смолоду, а елду к старости! Утреннее обливание ледяной водой никого ещё до прост…ите не доводило… до нехороших болезней. Наши железы железны!
Роджеру Желязны такая сентенция должна была понравиться…
Потом Салеев брился и демонстрировал театральные способности, входя в образ разгневанного мавра.
– Я задушу тебя духами от Диора! Пафосно и достаточно убедительно!
– Ой, не души меня, дядяка, я тебе ещё на что-нибудь сгожусь. На мне и лом золотой числится… электротехнический… в бухгалтерии, на сумму 72 рубля и 38 копеек.
– Проба низковата, – заметил Слава, – и лом очень мелкий, меньше булавки… Тоньше комариного писка…
– А какой у комара писка? Не подскажете, случайно… никто не видел?
Из присутствующих на передающем радиоцентре мух ни одна не выразила желания ответить, и мы вынуждены были сделать вывод, что либо соседствующие с нами насекомые очень стеснительные, либо они глухие, либо воспитаны в аристократических традициях – разговаривать с людьми, которым они не были представлены, в высшей мере некультурно.
Во всяком случае, бессмысленное жужжание за членораздельный ответ засчитывать никак нельзя.
Что это нам здешние часы показывают? Какое-то среднее время. Я бы даже рискнул предположить, что среднеевропейское. Нечто среднее между Гринвичем и НЕ Гринвичем. Полная свобода творческой мысли. Не хотелось включать «недостойный ящик» в присутствии шейха по связи на выезде (так называет меня стажёр Салеев), но пришлось… Для работы оказалось ещё рано, а спать уже не имело смысла. Пришлось пить чай со вчерашними рыбными консервами. С вечера бычки в томате (юношеская ностальгия!) показались мне куда как лучше… Но гербовой, как говорят в российской глубинки, не оказалось даже в заначке. Хорошо, хоть сахар обнаружился в рассекреченном Славкой тайнике у гостеприимных хозяев. Правда, родители учили меня не трогать чужое без спросу. И я старался следовать их совету. Оставалось узнать, следует ли и Славка заветам предков.
После завтрака рыбными консервами Салеев снова воодушевился и пояснил кое-что из технологии консервирования морепродуктов:
– Рыбу сделать легко, легче, чем крабовые палочки. Там крабовый экстракт нужен, крахмал или соя плюс мясо минтая. А для рыбы даже экстракт ни к чему.
Потом Славка немного пофилософствовал…
– С похмелья не болеешь, когда сало ешь. А его-то мы перепрятали ещё в поезде. Вот потому вчера и не выпили, – объяснил ситуацию с необмытым АРМ-ом Славка. Сам себе объяснил, похоже… Поскольку я не произнёс ни звука.
И ведь он прав, якорь мне в медузу – купить купили, но даже не разговелись. Теперь уже до вечера ждать, поскольку ещё предстоит работа по обучению персонала работе на новой аппаратуре.
А чуть позже Салеев поделился своим открытием относительно жизни и работы на объекте ПРЦ.
– Слушай меня сюда, мон женераль, они даже в сортир здесь не ходят. Я бумажку бросил в очко, а она не упала – на паутине повисла. А сам-то паук, кажется, ещё в прошлом сезоне повесился. Так что меня можно считать Колумбом здешних одиночно стоящих строений.
Потом Салеев поупражнялся в лингвистических изысканиях… Приговорка «Умна не по годам» моментально была переделана в «Годна не по уму!».
А чуть позже я сел за компьютер и выполнил то, что хотел сделать задолго до пробуждения – ещё во сне. Набил документ и отправил его по электронной почте в родной Печорский центр. Пусть не теряют своих героев…
Из отправленного начальству рапорта: «…прошу добром премировать инженера электросвязи Салеева И.Х. за беспримерный, но доблестный труд… по добыче «белой смерти» с повышенным содержанием неактивированной глюкозы…»
Вы уже догадались, что утренний чай мы пили с сахаром?
Около птицы
//-- (калейдоскоп раскрепощённого подсознательного) --//
– Это всё около птицы, мой махонький птенчик!
– Не понял…
– Английский забыл. Ты смотри. А с виду интеллигентности не занимать. Помнишь такое выражение – near bird?
– А-а-а… Только дошло. Ты на созвучие намекаешь?
– Отнюдь! Не я намекаю, а народ почти в полный войс вопиёт: нас дерут, а нам всё – около птицы.
Ага, о чём речь-то? Это Салеев выразил своё отношение к растлевающей политике государственных мужей, которым не под силу управлять такой махиной, как Россия, и они сознательно гасят культуру засильем масс-медиа примитивной развлекательной жвачкой на грани (а иногда и далеко за ней) пошлости. С некультурным быдлом легче разобраться в случае чего. Ему покажи сладкие обнажённости, посыпанные праздничным конфетти, так быдлу и в голову не придёт вспоминать за разрушенный завод и дочь-проститутку, и сына-наркомана, как говорят в узких кругах публично обгадившейся либеральной общественности, делающей вид, что она не только радеет за народ, но и осуществляет это по велению судьбы, а не за иноземные гранты.
Насмотрится подобных зрелищ новое поколение, которое должно подхватить эстафету из рук оскоплённых в душевном отношении олигархов, а потом чётко изложит вам свою концепцию жизни. Концепция проста, как замацанный неразменный пятак мещанских воззрений: пройдись по головам, поимей свою нефтяную или газовую скважину, и пусть тебе завидуют!
Причём главное в этой сентенции как раз зависть. Зависть – в качестве двигателя прогресса? Что ж, вполне допустимо. Но если данное чувство относится к интеллекту и эрудиции, а не к бездушным материальным ценностям молодых беспринципных бояр, готовых утопить вчерашнего лучшего друга в собственной блевотине пополам с желчью. Если речь идёт о получении некого прибытка в хозяйстве, ни перед чем не остановятся – можете не сомневаться.
//-- * * * --//
– Вот вы говорите, мол, славянский тип лица, славянский тип лица. На меня взглянешь – поймёшь однозначно – татарская морда. Так ведь не угадали вы. Дело в том, что славяне, когда очень долго живут в местностях, где по исторической прихоти издревле обретаются другие племена и народности, сами на представителей этих этносов становятся похожими. И вовсе не обязательно дожидаться смены нескольких поколений. Изменения случаются буквально на глазах. Ускорение на марше, как выразился бы перестроечный затейник.
Примеры? Их есть в моём оперативном мемориале – извольте получить. Служил у нас на лодке некий Смирнов. Всем Смирновым Смирнов. Папа с мамой из Псковской губернии. Поженились, уехали по комсомольской путёвке в Киргизию. Там мой сослуживец и родился. Поначалу блондином числился, класса до восьмого. Я сам фотку видел. Типичный славянин. А вот когда на службу отправился, его уже от какого-нибудь Бакиева практически не отличить стало. Кожа смуглая, волосы потемнели. И даже разрез глаз изменяться начал.
Честно говоря, я не очень доверял рассказам матроса Смирнова, услышанным им от мамы, с которой отец расстался вскоре после того, как мой сослуживец начал невиданными темпами внешность менять. Отец Смирнова верил только в генофонд, культурное наследие и почти не верил в себя. Я был с ним заочно солидарен. И оказался неправ.
Почему? А вот…
…этого Смирнова и после службы встречал. Лет через восемь. Переехал он в Ульяновск, как только демобилизовался. Всего-то и прожил немного в здешних краях, а опять изменился. Никакой и не брюнет, а шатен светлый, глаза из карих в тёмно-серые обратились. Я бы и не узнал Смирнова, да он меня сам окликнул.
Представляете, как окружающая среда и социально-этнический фон могут на внешность человека влиять?
– Сочиняешь ты Славка всё. Запамятовал, наверное, как твой сослуживец выглядел.
– Может, может быть, сочиняю. Не Смирнов фамилия этого духа была, а Иванов. Но в рассказе я специально изменил, чтобы нехороших аналогий не возникало… с членами правительства… и другими лицами (хитрый взгляд в мою сторону). А всё остальное – чистая правда – процентов на шешнадцать.
Вот и пойми этого Салеева.
//-- * * * --//
Обычный застольный разговор. Виталий рассказывает о чём-то – кажется, из жизни неверных мужей:
– …пустился, что называется, во все тяжкие. А они оказались не все. Да и, к тому же, не совсем тяжкие, хотелось бы отметить.
Славка переваривал секунд десять, а потом спросил:
– Так, а куда остальные подевались? Неужели перешли в разряд средней степени тяжести?
– И с какой интонацией она тебе пожелала доброго дня? «Я так по тебе скучаю» или «чтоб ты домой не возвращался»?
– Знаешь, а мне всё равно, на какой глаз у неё надвинута тюбетейка. Я в доме хозяин, а не какие-то там дурацкие тараканы!
– Ага, анекдот вспомнил, паршивец! Спионерил у меня столь отменную фразу!
– Хорошо – только спионерил, а не скомуниздил. – Виталик сегодня оказался на высоте.
//-- * * * --//
Закуска нынче была военно-морская: селёдка тихоокеанская консервированная, хотя и в масле, но с икрой. Дополняли настольный натюрморт полбулки белого и «полуторка» минеральной воды «Источник радости». Воду Славка купил, чтобы немного себя охладить и, наверное, возрадоваться… хотя бы чуточку. Сегодня поутру ему удалось столкнуться с фонтаном вопиющей несправедливости, который брызнул из-под лопнувшей прокладки крана с горячей водой.
Горячий фонтан ничуть не лучше ледяного с точки зрения оказания коммунальных услуг, если он бьёт без твоего хозяйского соизволения, затапливая интерьер квартирного мироустройства.
По утрам в Славкином доме вода действительно бывает не просто тёплая, а горячая – дом-то рядом с котельной. Данный факт хорошо иллюстрирует обваренная нижняя губа, пузырящиеся подбородок, шея и грудь моего героя.
Салеев весь день ходил угнетённый таким вопиющим положением дел. Заменить сантехнику удалось ещё до обеда, но чувство жгучей и жгущей, а ещё зудящей, несправедливости оставалось до самого вечера.
– Эдакого парня, да, мордой в пресный кипяток! – негодовал Славка.
– А в солёном кипятке тебе было бы уютней?
– А ты думал? Я бы представил себя крабом из бухты Нагаева, и мне бы сделалось легче.
Далее конспективно обозначу, что в тот раз происходило около птицы…
– Когда смотришь на розовые попки, которые тщетно силится прикрыть узкая бретелька располовиненного бикини, современных сверистёлок с эстрады, то невольно хочется перефразировать слова поэта: как мало пройдено дорог, какого чёрта, я ГУЛЯЛ так мало?
– Растление малолетних – дело рук самих малолетних, не поймите меня превратно. Так говорят аналитики!
– Знаю я этих аналитиков, все они от слова «анал» приключились.
//-- * * * --//
– Ты посмотри, что со спамом пришло. Реклама, однако. «Обучу искусству порно». Эти стервецы уже начали порнушку искусством называть, ты подумай! Скоро интерактивные шоу-инсталляции с элементами анимации дойдут до таких зияющих высот, что наши «золотые болвасики» из элитных тусовок объявят, будто и совместное «ширяние» – высший вид интеллектуального творчества.
//-- * * * --//
– Вот ведь уроды, так уроды! Директор средней школы, подумать только, нанёс ущерб Биллу Гейтсу в размере около девяти тысяч долларов, установив в компьютерном классе операционную систему с фальшивой лицензией, приобретённой вместе с аппаратурой. Отменная наглость – высуживать у работника образования из глубокой провинции деньги за проделки других! А наши законники тут же с поклонами, наподобие китайских болванчиков нарисовались. Им-то каку манду надобно? Закон они так отправляют, видишь ли? Лучше бы уж сами отправлялись по известному адресу… без провожатых.
А этому Биллу я и не такой ущерб нанёс, наношу, и ещё нанести немало успею. Если посчитать, сколько я «битых операционок мелкософтовых», начиная с 1991-го, наставил, то на ущерб, мною нанесённый, наш пострел Билли вполне мог бы себе купить небольшую квартирку в спальном московском районе. Пора мне, ребята, за каждую «винду» со сбитым ключом, установленную заказчику, звёздочку на фюзеляже рисовать. Вот, что я думаю! На полном, можно сказать, серьёзе.
Салеев закончил вдохновенно-гневную речь и похлопал себя по животу, наивно полагая, что здесь как раз и находится фюзеляж. Ну, ошибся… случается со всяким, зато столько звёздочек здесь поместить можно будет – на этом немалом барабане Славкиного честолюбия.
//-- * * * --//
– Нашим козлам только дай, они быстренько вместо нормальных ВУЗов понаоткрывают бизнес-реалити-школы для туп-менеджеров «Туп-туп, топает малыш». Или ещё лучше – «Стук-стук, стукаешь и бдишь». – Кого конкретно имел в виду под «нашими козлами» мой друг Славка, так и осталось за кадром нашей беседы. – Но относительно системы образования по причине, якобы, внезапной интеграции с Западом, могу сказать – ничего хорошего из этой затеи профурсенки от просвещения не получат. Разве, может быть, только небольшой, но уютный счёт в оффшоре за удачную реализацию одной из ветвей плана Даллеса.
Тут ещё новая напасть. Совсем недавно нам пытались втулить «передовую систему школьного образования», которую придумал какой-то псих на Среднем Западе США. Представьте себе школу, в которой нет классов, как таковых. Её посещают молодые люди от семи лет до двадцати одного года, то есть – до совершеннолетия по американским законам. Учителей и классов также нет. А что есть? Стадион, бассейн, библиотека, несколько комнат, которые нельзя назвать кабинетами относящимися к конкретным дисциплинам, поскольку и сами дисциплины отсутствуют. Ах, да, ещё имеется всякий инвентарь для занятий музыкой и рисованием.
Поскольку в этой школе, кроме дисциплин – в значении предметов, отсутствует дисциплина в значении упорядоченного поведения, то никто и ничто не в силах противостоять всякого рода демократическим веяниям: учение-общение проходит методом смешения да сплетения, при котором не важен возраст и уровень знаний. Так, например, двадцатилетние балбесы и детки семи-восьми годочков целый день могут смотреть мультики, и это будет названо полноценным учебным процессом.
По большому счёту, никто из учеников здесь толком ничего не умеет и не знает, поскольку запас сведений получает исключительно за счёт НЕСИСТЕМАТИЗИРОВАННОГО чтения книг и при общении с себе подобными невеждами. Школьники рисуют, играют на музыкальных инструментах по наитию, а потому – плохо, если не сказать безобразно. Большинство воспитанников данного – с позволения сказать – учебного заведения с трудом читает, а пишет с вопиющими ошибками; представления о грамматике, синтаксисе и о том, что существует какая-то другая страна, кроме США не имеет.
Но данное обстоятельство нимало не смущало наших отечественных корреспондентов, которые задыхались от восторга, когда рассказывали зрителям об увиденном в «школе тысячелетия», называя всю эту пургу не иначе как самой передовой и демократичной системой образования, устремлённого в распресветлое будущее. Браво-бис и прочие почести!
Тут же в кадре появлялся директор заведения и он же – автор, как сейчас модно говорить, проекта. Директор вещал, что 100 % выпускников его школы поступают в колледжи и университеты и становятся там лучшими учениками, а наши тележурналисты оргазмировали от восторга.
Давно я такого бреда не слышал, ей-богу. А люди из министерства образования, нашего министерства, а не заокеанского – на минуточку, чуть уже не внедрять эту систему принялись, даже не посовещавшись с методистами. Американцы смотрят на всё показанное как на шоу, снисходительно улыбаются, мол, пусть почудачат, покуда не надоест. Наши же готовы распространить идиотский опыт на всю страну, где система образования (начиная с начального и заканчивая высшим) формировалась, минимум, лет двести. Но своего-то не жалко…
И как я после этого могу назвать т. н. подвижников от внедрения дремучего невежества в жизнь наших детей? Позовите Вия, он вам подскажет.
Думаете, сильно преувеличил? Нимало… Просто нам пока ещё везёт, что находятся противники любителей «…до основанья, а затем…» Надолго ли?
//-- * * * --//
– «Роскошный цвет делает их роскошными!» Перед нами рекламный слоган, над которым, наверное, трудился целый отдел высокооплачиваемых менеджеров по дизайну и рекламе. Вы слышали когда-либо что-то подобное? А, между тем, эти косноязычные па-ца-ны, не имеющие понятия, что такое тавтология, пытаются создать новую культуру, которая культурой и не пахнет, извините за НАМЕРЕННУЮ тавтологию…
//-- * * * --//
– Я вот что сказать хочу, говённый, мягко говоря, электронщик мыслит схемами и цифрами, а не образами. А чтобы ремонтировать сложную технику, нужно её понять, проникнуться, стать ей закадычным другом. Я не шучу, почти не шучу. Железки, они тоже душу чувствуют, как ты к ним относишься и прочее. А иначе, отчего вдруг бывают такие люди, у которых всякая техника в руках словно горит? Не задумывались? – Славка проводит теоретический мастер-класс мастера (ой, опять тавтология!) на все руки.
– Знаем этих людей, – подхватывает Виталик, – работала у нас одна телеграфистка в былые времена, так мы на неё только всю смену и пахали. За какой бы аппарат не села, больше получаса тот не выдерживал, ломался. И что характерно, стоило сменщице прийти, сразу всё прекращалось. То, что вот только минуту назад никак не желало функционировать, начинало работать с нашим, так сказать, удовольствием. Мы, технари, эту даму-неудачу всем коллективом умоляли работу сменить. Не раз умоляли по пролетарским праздникам за стаканом православного грога. Вроде бы в шутку, но в глубине души всё-таки рассчитывали, что поймёт.
Хорошо, ушла эта телеграфистка, наказание Божье, года через два в связи с переездом в другой город. Вот тут-то все, и даже ни во что не верящее руководство – все как один атеисты по штатному расписанию, убедились – «железо» не любит паникёров и отказывается работать под их руководством вопреки законам физики и здравому смыслу. В общем, вслед за фактом убытия виновницы поломок из пределов прямой видимости с пожарной каланчи через цейссовскую оптику, наступил практически рай на рабочем месте. Вот такое совпадение. Или… НЕ совпадение? Как считаете?
Салеев тут же подвёл итог:
– Правильно. Закономерно всё. Кто техники боится, того она к себе особо близко и не подпускает. Делает вид, что ломается, и не желает нормально работать. Истинная правда, ребята, не шучу. Теперь уже на все сто. Я когда впервые на электронику с вилами бросался, будто панфиловцы на танки, понял для себя, что нужно эти странные, не понятно как работающие железяки полюбить. И главное – не бояться ничего. Как только испугался какого-нибудь сложного коленца схемотехнического, всё, кранты, не электронщик ты, а коровья лепёха, по большому счёту, можно к бабке не ходить. Хренотень по Чехову, а не специалист Божьей милостью.
И как только понял я этих правил, как сказывают мои друзья с Малой Арнаутской, так, собственно, правил сих и придерживаюсь. Бывали, конечно, технические неудачи. Как не быть? Но, в общем и целом, правило Салеева действует. Правило следующее: для того, чтобы понять, как работает то или иное устройство нужно втереться к нему в доверие, возлюбить его, представить себя маленьким электроном, который ошивается по разного рода проводникам, преодолевая трудности сопротивления и препятствия неисправностей, тормозя в местах обрывов цепи. И тогда придёт ОНО. Что, ОНО? Озарение. В таком примерно разрезе.
– Славка, а кто тебя учил изъясняться столь пафосным манером?
– Это у меня само. Прямо с небушка…. Как говорил мой напарник на валенковаляльной фабрике, век баланды не едать.
//-- * * * --//
– Не желаете ли ещё по кружечке живого пива сверху положить?
– В бистро?
– В бистро…
– Я пас!
– Кого?
– Что значит, кого?
– Пас, говорю, кого?
//-- * * * --//
– Да ладно тебе, пойдём на полкружечки по клубному времени. Время бистро пролетит. Всё как на выборах. Отголосил, оплебесцитнул в буфете «соточку» и пошёл по своим делам. Милое дело было раньше – на выборы ходить. А теперь что? Сплошное недоумение. С этими ночными магазинами и кафешками, где можно буквально на ходу «коня завалить», никакого удовольствия от выборов не осталось.
//-- * * * --//
– Ого! Есть! Два шара в одну посуду…
– Два по сто пятьдесят в один стакан?
– Нет, коктейль «бурый мишка».
– Beer Michael?
– Bear Broun beer…
//-- * * * --//
– Где тут был мой гнидничек?
– Головной убор, что ли?
– Ага, бейсболка.
– Фи… слово-то какое гнусное.
– Ну, ты, братец, эстет! Считай, что это ругательство!
//-- * * * --//
В бистро не пошли. Чай вместо пива – правильный выбор! На неделе у нас на объекте образовалось три сорта чая в одноразовых пакетиках. «Принцесса НУРИ» с ароматом вишни, «Принцесса ГИТА» со вкусом чёрной смородины и просто «Майский чай», подарок индийского слона – старинного друга Махатмы Ганди и внучатого родственника дедушки Брахмапутры.
– Славка, кого мочить будем? Киллер готов, уже руки помыл…
– Мне вишню со смородиной.
– Тебе вчера не понравилось же…
– Сердцу не прикажешь. Сегодня сердце оттаяло, чакры открылись, Сатурн застрял в доме Козерога, Аннушка пролила лампадное масло… а кое-кто это самое масло тащит цистернами… вот тебе и пожалуйста, особенно, если потому что…
//-- * * * --//
– И где бы мне взять такого производителя, чтобы всех покрыл?
– Возьми меня, языкастый я!
– Нет, дорогой, военно-морскому забористому слогу тебе ещё учиться и учиться.
//-- * * * --//
– … для крутого сотового телефона…
– А мне плевать, у меня шестиСОТОВЫЙ телефон. Навороченный…
– Да, ворочать телефонными фичами – этот тебе не мозговой волной крутить!
//-- * * * --//
А на улице уже стояла благодать. И откуда ей там взяться в конце осени? Наверное, опять что-нибудь в багажном отделении перепутали. С них станется, с этих почтовых голубей метеослужбы сегодняшнего вечера.
//-- * * * --//
Салеев получил первую в жизни пенсию. Гуляем. Опять гуляем? А то! Или пока воздержимся лучше – пока не спета прелюдия? Давайте попробуем и с прелюдией разобраться.
– Не могу слушать этих певичек современных. Голоса нет, зато остального женского товара полна горница, в скромной одежде не умещается, наружу всё просится. Не певицы, а свиристёлки какие-то, причём составная часть «тёлки» в вышеназванном слове определяющая.
Это Славка так говорит за чашкой утреннего кофе, который мы пьём на работе в обычай часов около десяти утра. Но сегодня традиция нарушена. Уже почти одиннадцать. Дело в том, что у Салеева случился вчера внезапный открытый перелом кредитной карточки, закушенной алчным и голодным банкоматом. Именно потому мой друг сегодняшнее утро и посвятил запуску процедуры обмена карты-инвалида. Совсем чуточку, пару месяцев, не дожила его VISA Classic до планового обмена. По-ло-ма-лась. Прямо посередине магнитного слоя. Хорошо ещё Славка деньги снять успел, а то куковать до самой встречи Нового года без материальных средств – занятие не из приятных. Конечно, друзья пропасть не дадут, но ведь потом непременно наступит процесс расчёта. Не зря же говорят, что финансовые связи только мешают дружеским отношениям. Вот-вот, уже начинается. Слышите?
– Давай, я тебе денег в долг дам, сколько захочешь – в пределах разумного?
– Нет, не хочу потом отдавать свои и навсегда…
– А я могу стать для тебя мини-банком, старушкой процентщицей, наконец, растянув сроки погашения на несколько месяцев.
– Тогда мне придётся зарубить тебя топором. По Достоевскому.
– Так я же без процентов, чудила.
– Тогда молоток будет резиновый – вместо топора-то, чтоб от классики не сильно отступать… но всё равно больно.
//-- * * * --//
О, Робертино! В дверь заглядывает Роберт – техник ремонтно-эксплуатационной мастерской. Что-то он к нам зачастил… Наверное, мы его сами пригласили.
– Привет, лысый! Съел пирог с крысой? – Славкина фраза не совсем культурна, но звучит миролюбиво и жизнерадостно. Робертино не обиделся…
Салеев пьёт кофе из специально обученной для этой процедуры фарфоровой чашечки. Эстетствует. Но мы с Виталием не возражаем. Должны же быть у человека маленькие слабости, раз уж большие – в ассортименте. А Робертино, вообще говоря, в гостях. Ему ли покушаться на наш устав? Ему кофе наливаем в кружку.
Но такое невинное состояние объекта продлится недолго. Скоро окончание рабочего дня: всего минут пять… с четвертью подождать. И тогда!
А между тем, Славка заспорил с Робертино о снижении темпов роста смертности, которое выдаётся за полную и окончательную победу европейских ценностей над их же вариациями в понимании отдельно взятого президента-либерала, пришедшего на смену президенту-патриоту (дай Бог, чтоб временно). Материнский капитал, программа о развитии условно бесплатного здравоохранения… и всё это на фоне «голубых» вакханалий. Бедные геи, они же такие, как и мы… они лучше нас… мы им и в подмётки… искусственное зачатие… эвтаназия клонов… Бой Джордж усыновляет клонированного Бориса Моисеева на именинах у Элтона Джона… Бла-бла-бла, чмоки-чпоки – либерализм окрашивается в цвета радуги и несёт окаянные ценности в народ. Тьфу-тьфу-тьфу, чур меня, чур!
– Речь идёт о банальном подходе к проблеме демографии…
– Об анальном подходе? Тут уже не о демографии нужно подумать, а о моратории на рождаемость. Вот уж поистине: время сеять, время жать… время хрен в ботве держать, – выводы Салеева выглядят несколько нетрадиционно, но с ориентацией у него всё в полном порядке – никакой он не флоросексуал.
В разгар дискуссии, как водится, раздаётся неожиданный телефонный звонок. Ах, отчего все срочные дела появляются за три с половиной минуты до скончания рабочего дня? Роберт несётся сквозь снежную пелену творить что-то достаточно доброе, в меру разумное и капельку вечное в нашем административном здании.
– Как в детской передаче «ёлки-иголки». Или на улице Сезам. Зелибуба Касторский, – комментирует Салеев.
Через полчаса Робертино вновь подсвечивает своими светлыми мыслями сквозь практически ничем не испорченный череп мозговитого мужчины в собственном соку.
– Давайте хоть что-нибудь порежу, – слова Роберта звучат с чуточку извиняющейся интонацией. Как-никак, заждались…
– Вот тебе и на! Иди уже, ирод. Схватился поп за яйца, когда Пасха кончилась. Без тебя всё сделали. И порезали, и разлили, и даже икры наметали полную банку. Обошлись, на сей раз, без кабачков. Икра у нас сегодня сиговая. Мелкая, как мушиный горох, зато красная местами.
Между первой и второй перерывчик небольшой, но его вполне хватает для того, чтобы порассуждать о проблемах трудоустройства. Казалось бы, к чему это? А ведь трогает…
– И попробуем понять, что нужно современным работодателям. В объявлениях обычно пишут, что требуются специалисты с высшим образованием, опытом работы по специальности не менее пяти лет и при этом не старше 35-ти возрастом. Как правило, студенты заканчивают ВУЗ в 22 года, если поступили сразу после окончания школы; получается вот что: современными работодателями востребована незначительная прослойка трудоспособного населения в диапазоне 27–35 лет, а это всего 15–18 %. Да, но не у всех из рассматриваемой возрастной группы есть высшее образование и пятилетний опыт работы по специальности. Если предположить, что, скажем, третья часть (хотя оценка наверняка завышена) вышеозначенной группы удовлетворяет заданным критериям, то станет ясно очевидное.
Что?
А вот…
Современного работодателя интересует не более 6 % всего рынка рабочей силы. И учтите – я ещё не заложился на то, что пятилетнего стажа по специальности нет практически ни у кого из закончивших ВУЗ недавно. Почему? Потому, что без опыта работы таких людей никуда не берут, и взять этого опыта негде по той же самой причине: потому что никуда не берут.
И что же мы получаем в конечном итоге? Работодателю, которому не из кого выбрать, приходится нанимать кого-то другого, не укладывающегося в заданные рамки, но зато легко укладывающегося в постель к шефу. Как вы понимаете, шефу не интересно трахать умных дурнушек или прыщавых выпускников какой-нибудь финансово-юридической академии, если шеф не полный анархист по части сексуальных перверсий. Вот и получается, что современная диаспора старших менеджеров полнится безмозглыми длинноногими девами с обложечными лицами и полным отсутствием принципов в довесок к профессиональной безграмотности и непомерным амбициям….
– Ну, ты и загнул, Славик…
– Загнул не я. Загнули ещё до меня… году, этак, в 92-ом…
– Что-то ты сегодня замкнутый, будто пространство?
– Смеёшься? Математик, да? Эх, ты ещё и насмешничаешь над больным человеком. Это же не в драке… Это дверью врезали на всю морду. В РЭМ заходил…
– Рассказывай, заходил. Небось, подслушивал…
– Так и убил бы Рабиновича, если бы не пенсия…
– Пенсия? Та самая – твоя законная?
– Конечно, пенсия – как песня! Думал заранее, вот оформлю, получу в первый раз и проставлюсь… А если убью тебя раньше, то, скажи на милость, какое удовольствие будет за столом с трупом убитого мужчины сидеть? Вот я и говорю, дай сначала моё так называемое «пособие по старости» обмыть по-человечески.
Славка выбивал пенсию с боем. Наши законы прописаны настолько затейливо, что только ленивый не пытается их трактовать в свою пользу. Вот и глава пенсионного фонда по нашему городу заявил Салееву, что не полагается ему северного льготного пенсиона (на пять лет раньше, чем в средней полосе), поскольку до обязательного северного стажа (двадцать лет) не хватает четырёх месяцев.
Славка возмутился, а что, разве шесть с половиной лет службы прапорщиком «на горке» – это там стоит радиолокационный объект «Дарьял» РВСН – не идут в зачёт? От Печоры километров десять в сторону северо-запада. Это что ж получается, он всю свою службу проходил не в районе Крайнего Севера? Салееву ответили – военная служба в северный стаж не входит. И знаете, почему? Потому что у министерства обороны свои законы. Короче говоря, раз хочешь ты, Славка, получить северную пенсию, жди, а нет – иди к министру обороны, он тебе за шесть с лишечком лет беспорочной службы отгрузит объедков с царского стола… смотри, зубы не сломай.
Вот такой парадокс: живёшь на Севере, служишь в войсках. А как только перешёл на «гражданку», вдруг оказывается, что и не жил ты здесь, а приехал откуда-то за крайне коротким «длинным рублём» буквально сию секунду.
Многие считают, что в наших краях лопатой валюту ворочают. Ан – нет! Нефтяники, газовики, те – случается, не станем лукавить. Оно и понятно: конъюнктура мирового рынка энергоносителей, то-сё, пятое-десятое. А вот бюджетники, невзирая на свои 110 % северных надбавок, получают ничуть не больше своих коллег в средней полосе. Отчего – так мало, интересуетесь? Тогда спросите тех, кто минимальные тарифные ставки для северных регионов утверждает, называя сие безобразие социальной справедливостью.
Впрочем, это уже совсем другая тема. Грустная она и очень объёмная. Не стану вас ею загружать. Лучше вернусь к оптимистично настроенному Салееву.
Славка не стал спорить, не стал шляться по инстанциям. Что толку вставать на пути государственного монстра, который думает, что самодостаточен. А вот вам! Умоетесь! Когда же такие люди, как Салеев, перестанут в одночасье заниматься державным альтруизмом, тут он, этот монстр, и поймёт, что стоит ровно три занюханных копейки вместе со всей своей хитростью и наглостью.
Не долго уже ждать осталось. В ряду современного менеджмента от Соросовых да Чубайсовых закромов, людей, работающих из соображений удовольствия за небольшое вспомоществование «из интереса», почти не остаётся.
А когда массы, предназначенные для пострижения на шапки и шубы державным боярам, вдруг сами начинают драть шкуры с чиновного люда и до крови прокусывать пальцы государства-батюшки, тут и начинается такая делёжка шерсти, что мало покажется лишь заграничным воздыхателям. И кстати, знаете, видел я кровь нынешних аристократов, не духа, а банковского счёта. Доводилось. Не голубая она. Чёрная и вонючая, будто украденный в цистернах мазут… или нефть, добытая или утраченная непосильным карточным долгом… или тяжёлая радиоактивная нефть из Яреги, скоммунизменная Романом А. у государства Р. и его народа., соответственно.
А что до Славки, то подождал он положенный самодовольными клерками (надо же, как ловко державе несколько тысяч сэкономили… теперь жди премию раза в три погуще!) срок, а потом и проставился. Смею вас уверить, угощенье было хорошим. Просто не удовлетворяется Салеев нищенской подачкой от государства, а работает пока. На двух работах. А ещё и ремонтом электроники заниматься на дому не перестал. Но последнее уже только для души…
Хорошо, комнат в квартире три – есть, куда спрятаться от электронного хлама…
//-- * * * --//
Думал я на данном моменте закруглиться с рассказом, да Салеев снова попросил слова. Видите – вот он с рюмкой от «Росбио» что-то сказать хочет.
– Я ведь когда-то был малолеткой. Не хихикайте, точно был. И тогда уже представлял себя стареньким и немощным – пенсию-то по моим тогдашним понятиям именно такие получают. Думал, времени мне до этого состояния целый колхоз-миллионер отпущен. Да ошибся – пролетело оно, как ни банально звучит, в один миг. Но вот что характерно – никакой я не старик, да и силы хватает. Только не всегда по утрам могу с эрекцией совладать. Но данное обстоятельство уже, скорее, в плюс идёт, а не в минус, правда же?
Так что я хочу сказать, панове? А хочу поднять тост за жизнь, которая, хоть и бывает иногда гадкой и невесёлой, но лучше которой нет ничего на свете. И мудрее которой нет ничего на свете: умение и опыт всегда в ней уравновешиваются физическими кондициями. Расшифровывать не стану – пусть каждый поймёт в меру своей фантазии!
И немедленно выпил!
Да простит меня Венедикт Ерофеев за неприкрытое цитирование.
//-- * * * --//
Обмывание первой пенсии затягивалось. Веселие Руси – есть пьянство? Полная ерунда! Главное же не выпить, а поговорить душевно… чтобы и рассупонилось вширку да развернулось в растопырку, а потом снова свернулось всё, чему полагается свернуться в таких случаях сокровенного единения. И не пьянство это, а исключительно прекрасное времяпровождение. Вы только подумайте! Говорят о вечном. Впрочем, не только. Но и о вечном тоже слегка привирают.
//-- * * * --//
– … и открылось ему…
– Великое тибетское таинство?
– Шампанское, дурик! Для Тибета – отменный дефицит…
//-- * * * --//
– Хренопуталово какое-то. Вчера слушал вечно юное (в коротких штанишках для тинэйджеров, малолетков – по-нашему) радио новой волны. Ну, право, что это за реклама такая: «…принимай эспумизан [48 - Эспумизан – средство для борьбы с коликами, да не с кроликами, а с коликами!]… покупай авто «Nissan»»? Или ещё – «что ты сделал для выведения перхоти на своей голове?» Сей слоган произносится вообще с угрожающей интонацией – вроде того, что ты, мол, записался в добровольцы. Мракобесие да и только!
А возьмите рекламу жевательной резинки или зубной пасты. Какие там зубы, помните? Все, как один, на четырёх корнях – как лошадь или собака. А сколько корней у зуба на самом деле, а? Чаще всего один, но бывает два или три, то-то! И что у нас получается? А вот что: те, кто пишут сценарий из жизни зубов, абсолютно не знают анатомию! Но самое удивительное не это. Поразительно другое – молодые менеджеры, кичащиеся своей продвинутостью, не считают необходимым заглянуть в т. н. современный кладезь знаний, каковым является Интернет, чтобы хоть как-то пополнить свой небогатый кругозор и банальную эрудицию. Вот и скачут зубы на четырёх корнях, будто кони на ипподроме. Тьфу, бесовщина!
//-- * * * --//
– Лопоухая Лопес со своей дорогущей лопой.
– Это между лопаток где-то?
– Значительно ниже.
– Во как!? Ты гляди-кось. На пятках, что ль?..
//-- * * * --//
– Послушай, дружок, я расскажу тебе сказку. Жил один олигарх, и были у него соратники… Все, вроде бы, умные, но уходили не в ту сторону. Кто в камышах прятался, а кто и на кладбище залёг, землёй прикрывшись. Ничего, что я так по-чёрному шутить пытаюсь? Меня уже, кстати, устыдили, что я на ангела во плоти Романа Абрамовича наезжаю… теперь будет повод и Бориса Абрамовича (с другим ударением) под защиту взять. Отстал я от жизни. Оказывается, подлость, предательство, алчность и невероятный цинизм нынче идут впереди всех добродетелей. Как советуют либерал-анархисты – нравится жрать человечину, жрите!
//-- * * * --//
– ICAO [49 - ICAO – International civil aviation organization – международная организация гражданской авиации], говоришь. А у меня всегда после пива ИКАО бывает. Такое развесистое, что жена от постели отлучает.
– Хорошо, не от тела…
– Лучше бы уж от тела…
– Что так?
– Просто крепостным себя ощущаю. Исполнил обязательства по супружескому оброку и, извольте вам – отползай-ка на диванчик… повернись на бочок, не храпи, не пускай голубков, не возражай, не смей, не огрызайся, не НЕ!
Как дам больно!..
Впрочем, это уже слишком. Лучше немного иначе: как сейчас огорчусь… сильно!
//-- * * * --//
– Каждый сморчок знай свой шесток!
– Не шесток, а пенёк…
– Сам ты… шесток. На пеньках опята произрастают.
//-- * * * --//
– Человека который не в состоянии ответить по понятиям, не может считаться настоящим. Про такого Мересьев книгу не напишет.
– Борис Полевой, дурик!
– Что – Борис Полевой?
– Не напишет…
– А-а-а, понятно. Димыч, а ты напишешь?
– Не знаю, не пробовал… по понятиям. Я вообще – без понятия.
//-- * * * --//
– У семи нянек тараканов не счесть.
– В голове?
– Ну, не в шкафу же! Там от английских скелетов тесно.
– Видел тут недавно социальную рекламу. Хот гёрлс фром ПАРМА! Горячие девочки из леса? Хм… Все, как одна, кикиморы, что ли?
– А реклама точно была социальная, а не сексуальная?
– Есть разница?
– А то! Если социальная, то имеются в виду горячие Снегурочки для новогодних ёлок, а если сексуальная, то обычные проститутки-затейницы с тайским массажом в хвойной ванне.
– Ну, ты догада!
– До гада ещё не дорос. Пока только – Ваше Ослепительное Сиятельство!
– Ты про лысину?
– Если волосы повылазили, нельзя допустить, чтобы нечто похожее случилось с глазами.
– Настолько яркие мысли?
– Ещё бы…
– Тогда снимаю фреску… ой, феску!
//-- * * * --//
– Знаешь, где мы живём? На севере Европейского счастья России. Это мой сын написал, когда учился в пятом классе. И оказывается – он прав! Если раньше я всё рвался уехать отсюда, куда-нибудь в Подмосковье или на Волгу, то теперь не хочу. Таких людей, как здесь… нашего поколения и чуть младше не найти нигде. И молодёжи ещё много с понятием о настоящих, а не купленных за деньги ценностях.
А дальше к югу – всё больше менеджерская копоть-гопота, воспитанная на комиксах и сказках от Карнеги. Вместо души ВЕЛИКАЯ АМЕРИКО-РОССИЙСКАЯ мечта о процветании за счёт какой-нибудь экономической афёры, а вместо обширного кругозора – хорошее знание английского на фоне посредственного владения родным. Детям нашим уже будет всё равно, где жить. Везде станет одинаково комфортно и бездушно. Иной раз думаешь, пусть уже разъезжаются, если не в состоянии Родину полюбить.
– Это и обидно…
– Не то слово. Глотку бы перегрыз за такое капиталистическое счастье… Только вот не знаю, счёт кому предъявить, если серьёзно. Мишке Горбатому, вроде бы не за что. Он нас, типа, вместо Моисея, какого, из рабства вывел… теперь ходим свободные и нищие. Да и старенький он теперь, не годится на физически слабого наезжать.
– Раньше тоже были нищими, только не знали об этом, не догадывались. И оттого счастливыми себя ощущали в большинстве своём.
– А теперь – в меньшинстве, но зато в каком! Не люди – философы, афористичного образа мысли сыны и внуки!
– И богаче нас никого нет, если подумать! А беднее нас вся богатая нищета… Хотя, казалось бы, именно мы материально нищие по большому счёту.
– Но, это, кстати, и не плохо, поскольку слабое материальное положение формирует сильную мускулатуру извилин головного мозга.
– Так ведь нет в мозгу мышечной массы…
– А как же тогда силу мысли буквально ощущаешь? Только подумал, а всё уже напряжено – и без всякого «Виардо» с виагрой.
//-- * * * --//
– Помнишь, как в «Городке»?
– ??
– И это у вас кубанские казаки? Нет, кубинские казахи…
Виталик изобразил улыбку до колен, а я просто прыснул в кулак, словно чуточку беременная гимназистка с двухнедельным стажем, которая внезапно узнала, откуда появляются дети. Очень живо представил себе симпатичного акына с Фиделевской бородкой, исполняющего на дутаре песню кубинской революции в переводе Абая.
//-- * * * --//
– Попцы – это певцы исполняющие поп-музыку?
– Нет это попы, вообразившие, что талант измеряется степенью самоотдачи… продюсеру…
– Самоотдачи?
– О! Чешские имена и фамилии, как они прекрасны: Стамеску Небрал, Долежал Кружечка, Сеновал Неспешил. Или хорватское имя Продрог Неятович.
//-- * * * --//
– Нам говорят, что мы, мол, россияне, больны. И наша болезнь называется прободением кармы. И никакое лекарство от злого папы [50 - Салеев имеет в виду лекарственный препарат папазол.] не спасает. Но нас не пронять и такой страшилкой. С годами мы, как хорошее вино, только крепчаем и х’о-рошеем, орошая будущие урожаи. А если не верить в подобное развитие вселенной, то стоит ли вообще трепыхаться, мешая орошать другим?
Он смотрел в репродукцию тупо
Репродуктором радио-волн…
Выражаясь сурово и грубо…
Нецензурщиной матерной полн!
И Попов зарыдал от сомнений,
То ль с Марконею он изобрёл…
И гуляли унылые тени…
И каннабис под окнами цвёл…
И гудела пчелиная стая,
Опыляя крест-накрест цветы.
И конец отгрозившего мая
От дождя в перелесках простыл.
Айвазовского краски сгущались,
Предрекая всемирный потоп.
Но иные ещё сомневались,
Проповедуя в стиле нон-стоп.
Распростёрлась по свету зараза
От которой лечись… не лечись…
Недалече до полураспАДА,
Как глаголют диагноз врачи…
В чистом поле затейливо грязно…
В небе дырками полон озон…
Ну а нефтью смердит безобразно
По поверхности радио? волн!
На манеже и Папа… и Лама…
И в программу забито как гвоздь:
В промежутках бесстыдной рекламы
Прободение душ началось…
И всё это – near bird: все разговоры и философствования на ровном месте, сомнения и уверенность в завтрашнем дне. Нас тяготят какие-то жизненные обстоятельства, связанные с тем, что приходится существовать в эпоху перемен, а мы только крепчаем. Почему? Да потому что угнездились около птицы – той самой птицы счастья завтрашнего дня. Чего и вам желаем!
Катание на домкрате, или Сегодня в бане рыбный день
– …и тут, как во времена танковой доктрины о неограниченном суверенитете и Беловежском разгуле трёх не вполне адекватных, но отнюдь не сказочных участников, навалило на нас демократических ценностей – только успевай в Гаагу бывших диктаторов отправлять, а в рай земной – разного рода дьявольских пособников, торгующих человеческими органами, да бомбящих любимую европейскую вотчину. Со слезами в пустых крокодильих глазницах не первой заокеанской свежести, между прочим.
Англо-саксонский стоицизм с дежурным отсутствием соболезнований на расстоянии внезапного пропадающего телевизионного сигнала мне совсем не удивителен. Такова природа железных афро-американок с нарядным дипломом об окончании Денверского университета на месте, где должна быть совесть, и удостоенных Нобелевкой афро-американцев. Дело в другом. Они, эти народные избранники вместе с географическими двоечниками – отбросами Йеля, походя путающими Австрию с Австралией, а Ирландию с Исландией, наивно полагают, что укрепляют имперское величие своей пропащей в бездуховности родины. А ведь на деле-то оно совсем наоборот получается…
Так говорил мой друг Славка Салеев. Что, не верите? Вам кажется, будто не может он настолько изощрённо формулировать? Пожалуй, что вы правы. Пожалуй, это я излагаю его мысли своими словами. Так и что с того? Мы же с ним вполне понимаем оба, что ничего ваш покорный слуга не напутал, ничего не приврал, просто чуточку украсил президентской зеленью, прежде чем подавать к столу.
Сидели со Славкой за бутылочкой зажигательной смеси, которая в качестве эстафетной палочки возвышалась над господствующей салатной высотой нашего банкета. Происходила передача отпускных полномочий от одного должностного лица другому. Салеев только что приехал из второй своей поездки на побережье Белого моря (помните, он уже был там однажды?), а я как раз собирался отправиться к месту проведения трудового отпуска.
Зависали. Но не интенсивно. Больше беседовали о том, о сём… и о прочем. В числе этого прочего накатывало свои лёгкие северные волны…
…Белое море…
…Белое Море. Отчего оно такое? Почему вдруг белое? Неужели оттого, что зимой покрывается ледяной коркой. Так ведь лёд-то не совсем молочный, если вода солёная. Да и морей замерзающих на севере страны у нас с горочкой, а Белым лишь одно названо. Славка сомневался, не мог понять ещё в тот, в самый первый свой приезд в поморскую вотчину. Два года назад это случилось…
Теперь-то Салеев уже знал рабочую версию появления названия. Объяснили добрые люди.
Оказалось, что Белое море белое по одной простой причине – оно кажется таким в пору полярного лета, когда в штилевую погоду спокойная вода отражает свинцово-снежную тяжесть небес без малейшего тремора…
Лезвие вод отливает именно сталью. Белой сталью тысячелетий, сливаясь с приспущенным парусом парных облаков по еле различимой линии горизонта, напоминающей место склейки, которое долго разглаживал аккуратист ветер, прежде чем угомониться и уснуть в седых зарослях ягеля.
Поездка к морю ничем примечательным ознаменована не была. Обычное железнодорожное путешествие с последующим автопробегом по северу Архангельской области.
Известная дорога. Станция Лиходеево. Нехорошее предчувствие, связанное с названием. История повторялась. Дежа вю ли? Или нет ли? Ли да ли? И стоило ехать в такие дали, коли без приключений? Едва ли!
В рыболовецком совхозе Славку встретили как старинного друга. И даже МРС (малое рыболовецкое судно) с забавным названием «ТРезвый» весело просигналило у пирса, докладывая о героических усилиях экипажа не только на берегу, но и вдали от него.
В этот Славкин поморский отпуск отправились на промысел буквально утром следующего дня, не стали затягивать. Море – оно хоть и Белое (в застольном значении этого северного слова), но не в том случае, когда требуется выполнять план. Бригадир был неумолим – встреча Салеева оказалась символической… по местным меркам. Хотя для некоторых штатских, а также нетренированных иностранных граждан подобный вариант мог бы показаться самоубийственным – по семьсот граммов на нос с лёгкой закуской «что осталось после вчерашних гостей».
На четвёртые сутки Славка вернулся в тихую рыбацкую гавань, полный впечатлений и рыбацких трофеев, выловленных при помощи спиннинга. Коптильня на берегу заработала. И Салеевский улов тоже попал в нежные руки поморских дев, невыносимо близких своей первозданной приполярной красотой к классическим славянским канонам. Дев, умело разделывающих обитателей морских глубин лёгкими движениями обрезиненных конечностей. Дев, вооружённых острейшими ножами, так хорошо заточенными, что любой, даже самый капризный самурай не постеснялся бы использовать таковые в ритуальном обряде харакири.
Салеев сбросил с себя рыбацкое облаченье и поспешил в летний душ, вода в котором уже должна была прогреться летним солнцем – обеденное время, как-никак. Зенит, хоть и не Питерский, но тоже не проходит даром.
Мечты, мечты… и что-то там дальше, как некогда заметил один замечательный литератор…
Но тут навстречу «рыболовецкому волку» вырулил тот самый друг по имени Сергеич, который и организовал Славке беломорский отдых с уходом на промысел с профессионалами.
– Я смотрю, ты время зря не терял. Как улов? Не сильно болтало?
– В море выйти, не до ветру сходить… Тут опыт нужен, – Салеев решительным манером и не менее откровенным жестом подчеркнул свою связь с мировым океаном, в которой был замечен ещё сорок лет назад. – Рыбы валом. Только вот уделался весь, будто русалку вместе с коком на камбузе жарил. Мыться иду.
– Может быть, лучше полчасика обождёшь, а потом мы с тобой в райцентр махнём. Там у меня приятель. Как раз сегодня баньку топит. Приглашал заехать.
– Милое дело! Только я, пожалуй, слегка ополоснусь, а не то всю машину тебе рыбным духом провоняю.
Через час с небольшим добрались из прибрежного рыболовецкого посёлка в райцентр. Выехали на нужную улицу. Частный дом со стандартным приусадебным участком не более шести соток. В углу приветливо помахивала берёзовым дымом из трубы бревенчатая банька, каких на архангельском севере великое множество. Славик сразу обратил внимание: в огороде практически ничего не растёт, а вот конопли да мака – чистый Афганистан без талибов. Ничего себе – поморский урожай!
Хозяин встречал у калитки, заслышав ещё издали низкооктановое попёрдыванье ульяновского внедорожника не первой свежести… и на первой скорости.
Вышли из машины. Поздоровались. Сергеич представил Салеева местечковому «героиновому плантатору», и вся троица уселась на крыльце, чтобы перекурить состоявшееся знакомство. В ногах крутилась худая, будто спортивный велосипед, чёрная кошка, видно почуяв ароматы, занесённые Славкой с МРС по имени «ТРезвый».
За это навязчивое действие она немедленно была выдворена хозяином за пределы зоны его ответственности обычным пинком в район жиденького хвоста. Полёт животного сопровождался хрипловатым мявом и строгим хозяйским наставлением:
– Лизка, бесстыдница гадкая! Сама же чёрная и мысли твои ничуть не светлее… Кто ж тебя звал сюда, засранка ты непутёвая!
– Мяу-учитель! Мур-ло поморское! – доносилось со стороны не по своей воле летающего животного.
– А Билл у тебя где? – спросил Сергеич, делая многозначительную затяжку импортной сигареты, набитой турецким суррогатным табаком молдавского производства.
– Околел бедолага… Вот пёс был! Не пёс, а сказка. Хоть и брехать любил не по делу, но культурный и верный. Даром, что дурак. Так я к нему прикипел – слов нет объяснить! Похоронил бедолагу недалеко от погоста. Почти как человек, считай, был.
– Интересные ты прозвища животным даёшь, – заметил Славка. – Из округа Колумбия на тебе ещё в международный суд по правам президентской администрации не подавали?
– А чего им обижаться? Я же от конкретного уважения, не просто из озорства какого.
«Этого на хромой кобыле и за полдня хрен объедешь!» – подумал Салеев, наблюдая, как тёзка заокеанского госсекретаря [51 - вероятно Салеев имел в виду Кондолизу Райс, верного соратника сорок третьего президента США.] сцепилась на встречной полосе с колесом проезжающего мимо мопеда.
Закурили ещё по одной. Чего-то ждали.
Владелец плантации, охотно откликающийся на простое прозвище Иваныч, почти сразу обратил внимание на Славкин острый взгляд из-под сильно диоптрических очков, бороздящий просторы зелёной мясистости выдуривших на щедром северном солнце (днём и ночью светит летом без устали!) запрещённых представителей провокационной флоры.
– Чего, удивляешься? По какой такой причине, мол, земля сорняком изошла? Так тому объяснение простое. Половина моя ещё по весне уехала к дочери. В Архангельск умотала до конца года, с внучкой нянчиться. А мне тот огород без благоверной поперёк горла. Пропадаю на работе без выходных-проходных, никакого интереса до сельских забав после такой – натурально – пахоты.
Я так супруге и сказал, что землю сей год «под пар» оставляем. Пусть отдохнёт маленько. Она поначалу-то всё языком своим побрить меня пыталась: что, де, совсем «старый хрен» обленился, раз и картошку даже посадить не хочешь. Но ничего, убедил её вскорости, что один-то год – оно и полезней даже.
Никогда б не подумал, что сорняк так быстро попрёт. Наросло… внезапно. Да так густо… Сколько лет живу, ничего подобного не видал в наших краях.
– Ай, Иваныч, хитришь, небось? Подзаработать решил «левачка», пока жена в отъезде? – спросил Сергеич с подначивающей интонацией.
– Да вы чего, ребята? На траве сорной, что ль заработать? Ну, мак попёр кое-где – это понятно. У меня хозяйка его раньше сажала, чтоб пироги слоёные печь. Вот, видать, семенами-то и понасыпало. Правда, много ноне уродилось, потому что не пропалывал я ничего.
Сколько того маку местным баушкам продать нужно, чтоб заработать прилично, как думаете? Молодёжь-то уже и печь разучилась. Юным вертихвосткам нынче всё диеты тайские подавай, не до пирогов. В фотомодели всё метят, ядрит ангидрид, подиум им поперёк плоскодонности. Так что овчинка выделки…
А и ту зелень, которая в пояс все грядки в огороде заполонила, куда девать? Кто ж её купит-то? На корм скоту, курам на смех?
– Ну, и не прост ты, парень. У тебя же полон огород полуфабрикатов для производства наркоты, а нам здесь «ваньку валяешь».
– Честно, ребята… Ни сном, ни духом…
– Рассказывай! А участковый у тебя в доле?
– Да вот те крест!..
– Верю, верю, Иваныч. Извини, пошутил неудачно. Только насчёт конопли – всё совершенно в дырочку. У Славки спроси, он знает.
– А что, Слава, точно «дурь» уродилась?
– А то я её мало в Сибири видел. Она, родимая.
– Не иначе ветром семян нанесло…
– С Чуйской долины, что ли?
– А тогда откуда? Хо-тя… Может, соседи… У меня тут старики к детям перебрались, а хату каким-то беженцам сдают. Точно. Так и есть. Не зря же они до приторности обходительные… эт-ти беженцы…
Вот я ещё всё удивлялся – все в золоте ходят, джипа сразу купили, а отчего-то беженцы… От больших-то денег, видать, не убежишь. Да и от вил в твёрдой руке тоже хрен увернёшься.
Ты посмотри-ка, получается, от себя подозрение отводят. У меня огород засрали своей коноплёй, а милиция придёт они, вроде как, и ни при чём. Вот же суки! Сейчас возьму косу и всё под корешок…
– А, может, не стоит? Ты подожди чуток, когда товар, как говорится, созреет. Потом всё на корню соседям и продай, если не боишься. Территория-то твоя, правильно?
– А чего мне этих гадов бояться, если у меня ружьишко-тулочка имеется? Пусть только сунут свои поганые рожи на мой участок, живо дробью приголублю. Будут потом полгода выковыривать, будто изюм из сайки! Или…нет, с них и соли будет достаточно. А вот коноплю сейчас же выкошу и сожгу. Не хватало, чтоб на старости лет в наркодилеры заделаться.
На запах сжигаемой «дури» прибежали озабоченные чем-то соседи.
– Чэго зажыгаишь, Иваныч? Пажар лэтом не гадица, брат! Сухэ кругом. Вдруг займотса.
– Да вот траву возле бани скосил, совсем всё заросло, до самого подбородка. А коровы у меня нет, вот и сжигаю.
– Зачэм корова, слющай? Ты нам отдай.
– Так и у вас нету живности, кроме собаки, куда денете?
– Вах! Сэновал дэлаим. Подушки-пэрина набиваем. Запах хароший. Спать – адно наслаждэний, слюшай. Это же конопля, панимаэшь?
– Вы её у меня и посадили?
– Абижаэшь, Иваныч. Мы жэ опиум-шмопиум, анаша-шманаша народу нэ таргуэм. Зачэм нам это нада, э? Нам водка таргават до канца днэй хватит.
– Вот ведь… Забирайте всё. А наркотики делать не станете?
– Вах, такой балшой взрослый мушшына. Савсэм умный, а глупости говоришь. Тут тэбе север, не успевает конопля силу набрать. И со скошенного толку нет. Говорю тэбе, брат, – на подушки для аромата. Нэхорошо нэ доверять соседям, Иваныч.
Отдать Иваныч отдал то, что осталось после пожарища – с десяток-другой необугленных стеблей, но обещал в случай чего участковому доложить честь по чести, если соседям вздумается предъявлять финансовые претензии относительно безвременно погибшего сырья. Беженцы спорить не стали. Разве придёт в голову возражать, когда против тебя три неслабых мужичка стоят, свиньёй построившись. Да не просто так стоят, а на солнце оружейной сталью посверкивая. Правда, не на тульском оружейном заводе произведённой.
Это два великолепных домкрата вызывающе рикошетили солнечные блики в прикрытые веки непроспавшемуся мировому сообществу в лице соседского запойного механизатора по прозвищу Витя Бульдозер. Видать, за «катанкой» к соседям наведывался, но, вот беда, не дошёл. Присел на лавочку, да и сном непохмелённым сморился. Теперь вот и отсвечивает медью загара северного под храпоидальные напевы, передаваемые архангелогородцами из поколения в поколение.
Что, вы не поняли, откуда взялись домкраты в руках у наших героев? А я вам разве ещё не рассказал? Странно даже. Хорошо, сейчас объясню. Да что, собственно, объяснять… Вы лучше прислушайтесь, о чём герои рассуждают.
– Иваныч, а за каким ты бесом, братка (насмешливый кивок в сторону удаляющихся «беженцев»), домкратами нам со Славиком на беспримерный трудовой подвиг намекаешь?
– Ребята, я забыл предупредить. Помогите. У бани нижний венец подгнил, весь угол и завалился, пол в предбаннике раком встаёт. Хорошо ещё – печь покуда цела. Так вот, сейчас бы нам в два смычка стену-то выровнять, вместо погнившего бревна бруса подложить.
– Поможем. Как не помочь! Только ты того, Иваныч, понимаешь, что долго твоя баня не простоит всё равно? Раз венец погнил, теперь не остановить процесс.
– Да это ж до зимы только. Мне в лесу уже новый сруб скатали. Вот снег ляжет, на прицепе леспромхозовским трактором новую баньку и притащат, целиком, чтоб не разбирать лишний раз.
– А выравнивать на глазок станем? – спросил Салеев с умным видом знатока банной архитектуры.
– Ну что ж вы, за лоха меня держите? Мне свояк геодезист давно все отметки теодолитом «отстрелял». Видите, колышки вокруг вбиты? Сейчас верёвку натянем, и потом по ней венец выровняем.
– Это другое дело, – согласился Славка с таким видом, что если бы колышков с отметками не оказалось, он бы разочаровался в теории сэра Чарльза Дарвина. Причём – раз и навсегда! – Слушай, Иваныч, а печку мы не потревожим, ведь она топится? Как бы до возгорания дело не довести. Тогда соседи твои окажутся правы на все сто… относительно пожарной безопасности.
Производя на свет данную сентенцию, Салеев подумал, что никаким теодолитом хозяин бани не пользовался, поскольку метки «отбиваются» нивелиром. Подумал, но вслух говорить не стал. Устав в монастыре может быть, каким угодно, а попариться хочется. Всё достаточно просто. Прагматизм – это не стыдно… если ты немыт.
– Так печка ж вообще в другом углу стоит, паря, – тем временем отвечал Иваныч. – Мы ту сторону не затронем вовсе. Не писай в компот… —
– … в котором повар ноги моет?
– Вот-вот, что-то вроде этого.
– А ещё говорил, что в «дури» торчковой не бельмес, хе-хе.
Взялись за дело мужички. Подвели подъёмный инструмент под завалившуюся стену сруба.
Стали баню топить и одновременно поддомкрачивать с двух углов. Вернее, не так. Баню топить продолжили, поскольку к моменту приезда «гостей дорогих» вода в цельносварном баке, развалившемся на русской печи, уже начинала закипать.
Когда работы оставалось совсем немного, буквально приподнять один угол сруба сантиметра на три-четыре, Славка не вытерпел. Он только что заглядывал внутрь бани, где обнаружил, что угара уже нет. Стало быть, пора идти «по первопутку».
– Вот что, господа поднимальщики, вы как хотите, а от меня рыбой несёт, будто от царя морского. Надоело хуже горькой редьки. Пойду-ка я мыться по-взрослому, а не под душем пачкаться, вы же и без меня здесь закончите влёгкую, – сказал он. – Производите закат солнца вручную, как завещал великий кормчий, но с соблюдением правил охраны труда и личной гигиены.
Сказал Славик и на крыльях ангела, отвечающего за духовную возвышенность, влетел в предбанник, оставив в недоумении своих партнёров, гадающих, что же имел в виду Салеев, упоминая правила личной гигиены.
Первым делом Славка поддал, как следует, жару, забросив пару ковшиков кипятку на аккуратно и с любовью выложенные камни; потом полез на полок – греться. Аромат рыбных пресервов наполнил небольшое банное пространство, превратив его в цех по производству консервированных даров от мирового океана. Мерзкий образ зажаренной на камбузе русалки растворялся в ароматном духе запаренных веников из пихты.
С Салеева сошло некоторое не установленное наукой по имени статистика количество потов, после чего он решил обмыть свою разгорячённую баней плоть. Славка набрал холодной воды из бочки, слегка разбавил водой горячей – уже из цельносварного котла, стоящего на печи, метнул тазик на скамью, готовясь опрокинуть на себя столб водяного удовольствия.
Но, прежде всего, нужно умыть лицо. Славик склонился над тазиком… вот тут-то и случилось!
Когда в спину Салееву впились две-три занозы с потолочной доски, он их почти не почувствовал.
Когда голова его упёрлась в этот самый потолок – с изрядным ускорением – только что набитой шишкой, Славик даже не сообразил, какое пространственное положение занимает.
Когда он со своим невысоким ростом допрыгнул до потолка и с силой врезал макушкой по балке перекрытия во второй раз, то и тогда не понял, ЧТО происходит в обычной русской бане.
И всё потому, что обожженная спина не давала подсознанию перевести в область сознательного никаких иных подробностей, кроме ощущения обширного ожога тыльной части обратной стороны груди, обратной же стороны репродуктивного мужского органа и иных, менее значительных частей тела.
И только половина кирпича, присланная Всевышним откуда-то сверху прямёхонько по свежеприобретённой гематоме на макушке, позволила нашему герою немного обрести присутствие духа. Ориентировка в пространстве вернулась к Салееву. Скажу больше – он понял теперь, какая боль главная, а какая – второстепенная.
Правда, это знание не очень его обрадовало, поскольку хотелось послать кого-нибудь по матери, а послать было некого.
Славка вылетел на улицу с диким воем и упал в траву. Наградой ему стала забота друзей, которые немедленно вылили на спину великомученика почти полную бочку дождевой воды.
Отматерившись в пространство (ведь ругать спасителей у интеллигентных людей не принято, даже если они перед спасением сами устроили чрезвычайную ситуацию), Салеев принялся опасаться за свою репутацию, которая в силу неблагоприятных обстоятельств была совершенным образом обнажена. Ни единого берёзового листочка, ни единой хвоинки, ни малейшего намёка на мануфактуру или хотя бы какую-нибудь фигу. Да и конопля – частично сожжена, а частично роздана электоральным массам беженцев.
Казалось, тут бы и пропасть Славкиной интеллигентности от повышенной стыдливости, да не вышло.
Из предбанника ему вынесли полотенце, которое и прикрыло махровым занавесом следы работы ритуального ножа Мелекесского [52 - вероятно Салеев имел в виду Кондолизу Райс, верного соратника сорок третьего президента США. (так в исходнике)] муфтия, оставленные более полувека назад, без участия вездесущей партии коммунистов, как ни странно.
Салеев приободрился. Буквально расцвёл. И практически пришёл в себя, поскольку на вопрос Иваныча, как, де, состояние чресел, ответствовал своей дежурной присказкой:
– Причём здесь милиция, когда куры дохнут?
И, вроде б, ушёл от ответа, а ведь будто приласкал словом. А мог бы и направление движения в сторону с неприличным логотипом указать. Заебацкой души человек – этот Славка!
И тут пошёл разбор полётов. Восстановив хронологию событий, все участники пришли к единому мнению, которое нашло вещественное подтверждение непосредственно на месте происшествия, а именно – в баке с кипятком, тазике и на полу бани.
Оказывается, в тот самый момент, когда Славка наклонился, чтобы ополоснуть лицо, его компаньоны по проекту «Банный холдинг «Беломорский взлёт на паях»» совершили очередное усилие по подъёму заваленной стены сруба. И так удачно они это сделали, что перекрытие крыши наехало на печную трубу. Печь отреагировала на несанкционированный наезд несимметричным вбросом кирпичных осколков сначала в бак с кипятком, а потом и по Салеевской голове.
Если первыми кусками кирпичной трубы были растревожены Славкины тылы, когда его окатило волной кипятка из бака, стоящего на печи, то после Салеевского подпрыгивания под потолок от дымохода откололся ещё один кирпич, угодивший прямо по набитой на голове шишке. Так сказать, для углубления полноты впечатлений.
Убытков от всех случившихся в тот вечер событий почти не было, если не принимать в расчёт не совсем значимое для развития прогресса обстоятельство, что Иваныч оставил беженцев без ароматной набивки подушек, а совместными усилиями всей команды печная труба лишилась пары кирпичей. Зато приобретений – предостаточно.
Во-первых, здоровенная гематома, прелестно разместившаяся на Славкиной голове. Во-вторых, отремонтированная баня, готовая простоять до замены сруба. В-третьих, кошка Кондолиза, научившаяся маневрировать хвостом во время полёта. И, наконец, в-четвёртых, Салеев приобрёл опыт помывки в сейсмически активных районах земли, а это, согласитесь, не каждому человеку удаётся!
И не нужно бить себя в грязь лицом, как говорит мой друг Славка, поскольку все глупости на земле происходят от мракобесия. С этим даже кошка с поморским прозвищем Лизка вполне согласна.
Видите, как куцым своим хвостом виляет?
На сома
Итак, отпуск…
Ноябрь – хоть и не предел мечтаний, но в тот год стояла на редкость тёплая осень. Не успел я приехать в город своего детства, как был приглашён на рыбалку. Ещё в поезде – как говорится, на подступах к оборонительным рубежам, Дима Билан запричитал у меня в кармане удушающим тенорком сексуально озадаченного жеребчика. «Опять кто-то из сыновей решил подшутить, сменив рингтон вызова», – подумал незлобиво – отпуск как никак, мысли всё больше позитивные – и снял трубку. Звонил племянник:
– Дядя Слава, не желаете завтра рвануть на водохранилище – порыбачить?
– А снасти?.. Да мне и переодеться не во что.
– Ни о чём не беспокойтесь, я всё беру на себя, даже Вашу экипировку.
На второе утро, ещё и рассвести толком не успело, я уже ехал на рыбалку. Не абы как передвигался на раннем пригородном транспорте с не выспавшимся водителем у кормила. В новёхоньком «паджеро» цвета вороного крыла с крёстным сыном за рулём мчался в сторону Ульяновского водохранилища.
Андрей – мой племянник по линии жены, и по совместительству – крестник с точки зрения теологической, божественной. У него сеть магазинов в Димитровграде, куча денег в связи с этим либеральным обстоятельством. И ещё – невероятная любовь к рыбалке. Эта его страсть иногда выражается в такой гипертрофированной форме, что мне остаётся только удивляться затейливости парня.
Нынешней весной он приобрёл катер, о котором давно мечтал. Японские стопятидесятисильные движки, подобие каюты на двоих, спутниковый навигатор и 3D-эхолот. Катер делали по спецзаказу где-то в странах третьего Рима (хотя, вполне вероятно, что и мира), затем транспортировали транзитом сквозь чёрте какие эмираты до Чёрного моря, а потом уже на платформе по «железке». Думаю, обошлась эта игрушка Андрею не очень дёшево. Конечно, не яхта Абрамовича, но и не шаланда, полная фекалий.
Скоро мне довелось увидеть иноземного красавца воочию. И я не только его увидел, но также испытал ходовые качества. Катер с наворотами от «Сузуки» – это не «Казанка» с мотором «Прогресс», совсем другого уровня техника. По водохранилищу наш лайнер летел круче, чем иная модель автомобиля по суше. Навигатор GPS, по-моему, был лишним. А вот эхолот – это сказка: сразу видно движение подводных объектов, объективно напоминающих перспективную добычу для рыбака-любителя.
Поначалу мы просто получали удовольствие от быстрой езды, а потом, вдоволь натешившись, решили осуществить то, зачем сюда приехали. Выбрали с племяшом местечко, удобное для ловли и отдыха. Бросили якорь. Я полез доставать спиннинги… и обомлел. Вместо нормальных финских удилищ с бесшумными катушками «тапочки ангела» в трюме лежали какие-то навороченные артефакты научно-ихтиологического назначения. Я засомневался и спросил:
– Андрей, это… спиннинги?
– Разумеется, тащите их сюда скорее.
– А где мой старенький, прошлогодний?
– Лежит где-то в гараже. А зачем он Вам, дядя Слава?
– Да я боюсь этакую крутизну в руки брать. Небось, тысяч по десяти за штуку, а?
– Пятьсот евро каждый! – в словах племянника звучала неподдельная гордость. – Мне скидку сделали – два процента за то, что парочку взял. В одном специализированном магазине покупал, в Норвегии. Эксклюзив!
Я опасливо взял «раритетный» спиннинг и попробовал бросить. Тройник на блесне по закону драматургии сразу же запутался в остатках брошенной рыболовецкой сети. На локаторе её видно не было, поскольку она ни к чему не крепилась и плыла по течению, куда наши глаза и глаза нашего эхолота не глядели.
Хорошо, я быстро сообразил, что это не поклёвка, а чистой воды рыбацкий форс-мажор. Дёргать и вываживать не стал, а честно рассказал всё Андрею, который к тому времени ещё переодевался к рыбалке. У него уже привычка такая выработалась – завтракает в одном, на работе рулит бизнесом – в другом, к ужину в третьем костюме выходит; на рыбалку едет в городском, а потом только камуфляж одевает. Богатые ж такие эстеты, ё-моё, – бежать некуда. Полный экстаз. В любом месте за городом ты должен выглядеть не только по феншую, но и от Армани. А по большой нужде без биологической кабинки как в таком костюме по кустам ломиться, когда времени на переодевание нет совсем, спрашивается? Вот я и говорю – Версаче пригорюнился бы, увидев среднерусские кушери, полные колючек, бурелома и неопознанных объектов, оставшихся после привала не таких продвинутых, как мой племяш, рыбаков.
В общем, сообщил я Андрею, что нужно бы от сети спиннинг отцепить. Он в лице изменился, но виду не подал, лишь посерел слегка. Выдержка у человека просто нечеловеческая. Ответил этак по-простецки:
– Вы… это, еб…олдинский случай, дядя Слава, смотрите, куда кидаете!.. Всё-таки почти семьсот баксов инструмент стоит!.. Теперь, наверное, придётся в гидрокостюм рядиться.
– Давай, я сам.
– Костюм Вам велик будет, дядя Слава. К тому же, Вы в какие времена с аквалангом тренировались? Вот видите… наверное, и дыхалку курением посадили. Так что – я сам.
– Посадил, говоришь? Ты забавный человек, Андрюха. Подводник – это не натренированный на нырянии человек, это состояние души, понимаешь? И никакое курение здесь ни при чём. Ты на сигарете крестик поставь, чтоб уяснить эту истину! Но твой гидрокостюм действительно не по размеру. Великовата кольчужка, как говорится. Кроме того, молодым до сих пор «везде у нас дорога», так что иди ты… под воду сам.
После того, как мой крестник отцепил предательский кусок сети, которую мы тут же оттащили подальше на берег, я начал бросать блесну с опаской: сначала на экране локатора рассмотрю место, куда кидаю, причём – на всех глубинах, а потом уже к борту иду. Андрей же молчит, только сопит в обе ноздри незлобиво – вроде бы, стыдно ему немного за свои резкие слова, но признавать этого вслух совсем не хочет. Олигарх же, ёлки-иголки.
И вот выцепил я хорошую щуку, килограмма на три – без ухи уже не останемся. Андрей, у которого ни одной поклёвки, ни единого схода с блесны, немного воодушевился.
– Выходит – есть рыба, дядя Слава. Значит, сейчас пойдёт. Вот и на локаторе какой-то косяк видать. Крупные. Сазаны, наверное, как раз на нас прутся. Я пока кофейку выпью – из дома термос прихватил – рыба тут и подойдёт.
Сказал племяш и в трюм полез, а спиннинг оставил наверху.
Я у другого борта очередной бросок делал, когда услышал роскошный «бульк» и чуть позже крик Андрея:
– Твою-то мать! Вроде же полный штиль был, а тут волна пошла. Бриз, чтоб ему!.. Еб…олдинская осень!
– Что случилось?
– Да… качнуло катер, спиннинг и свалился в воду. На дно пошёл. Теперь достать его будет хреновасто, ниппонский ёжик!
Андрей оказался не просто прав, а прав в квадрате, ибо потом часов пять или даже шесть мы пытались вытащить «утопленника» вместо того, чтобы ловить рыбу. Поворачивали катер и так, и этак, пытаясь рассмотреть на экране удилище или катушку, но всякий раз там было видно лишь 3D-суспензия ила, взбаламученного моей блесной, которой я старался ухватить утопленный спиннинг за «талию».
Под вечер рука просто отрывалась в районе предплечья. У Андрея дела были не лучше. А если учесть ещё и его материальное и почти материнское горе, то тут уже никакие увещевания не могли помочь. Тем не менее, мне захотелось хоть как-то разрулить ситуацию, утешить племянника.
– Андрюха, – сказал я, – ты пойми, не в деньгах счастье, не в спиннинге. Подумаешь, пропало пятьсот евро. Можешь ты на них наплевать, представив себе какой-нибудь природный фактор, которого было никак не избежать? В бизнесе же всегда есть риск.
– Но это же не бизнес, дядя Слава. Тут своё теряешь за здорово живёшь. В бизнесе-то хоть понятно – кризис, «насдак» – с печки бряк, «война в заливе» или иной форс-мажор. Ну, а сейчас что? Неоправданные потери, чтоб им… еб. эпический случай!
– Хорошо, пусть утонул тот спиннинг безвозвратно, но тебе заработать деньги на новый эксклюзив не составит никакого труда. Тогда чего переживать? И к тому же, зачем тебе два одинаковых эксклюзивных «норвежца»? Мне и старого «финна», того, что в гараже, вполне хватит.
– Ничего Вы, дядя Слава не понимаете. Тут такой прикол – по ходу, едем мы с каким-нибудь конкретным пацаном на рыбалку. Он свои снасти достаёт. А тут я ему – бац – реальный штучный товар предлагаю. Ни у кого нет, только у меня такой спиннинг. И второй я ему даю на время рыбалки. Это же… это же… вообще – чисто брутальная шняга.
От волнения и горя Андрей заговорил на смеси недетского арго времён малиновых пиджаков и навороченного сленга финансовых элит. Я понял для себя, что стал уже слишком стар, чтобы адекватно оценить потерю, постигшую моего крестника. Понял и потому попытался разрядить обстановку более радикальными средствами.
– Андрей, держи член бодрей! – сказал весело. – Ёлки-иголки, я тебе крёстный отец или где? Сейчас как сделаю предложение, от которого не сможешь отказаться! Смотри сюда…
– Дядя Слава, что-то ещё можно предпринять, реально? Вы не шутите?
– А зачем такие дорогие спиннинги покупал, если жаба душит?
– Так ведь… красиво… И объяснил ведь уже. Так чего теперь издеваться! Вы за кого, дядя Слава: за меня или за объективно тусклые обстоятельства?
– Вот оболтус-то. Хорошо, есть у меня одна идейка. Нужно дно в этом месте протралить хорошенько.
– Уже сколько забросов сделали – всё без толку.
– Нет, дорогой мой олигарх, нужно к данному вопросу подойти комплексно. Что я в виду имею? Сейчас поясню. Есть листок бумаги? Ах, да… Разве у тебя может чего-то не быть… Впрочем, этого как раз и нет. Я про рыбацкое счастье… Да не расстраивайся ты так, шучу. Если не клюёт с вечера, то к утру непременно удача сменит свои намерения. Вот попомни мой крёстно-отцовский слоган!
Смотри сюда, мой птенчик. Нужно заказать кому-нибудь, чтоб сделали вот такую приспособу: кусок трубы, длиной метр-полтора, к ней наварить тройников на сома, да погуще. Потом через неё нужно будет продеть тросик или репшнур, завязав концы узлом, чтоб образовался равносторонний треугольник. Какая здесь глубина, мы смотрели? Ага, метров восемь. Тогда и конец каната стоит раза в два длиннее сделать. Дальше? Что дальше, спрашиваешь? Ты, Андрюха, смотрю, совсем с горя поглупел: дальше траль себе дно – обязательно твой спиннинг зацепишь. Понятно?
– Так ведь темно уже, дядя Слава!
– Точно умом покосился! Я тебе, что ли, прямо сейчас предлагаю? И где мы на диком берегу материалы найдём, подумал? Приедем в город, я тебе этот трал живёхонько сварганю. Течение придонное сейчас слабое, илом за день-другой не занесёт.
– Это-то как раз не проблема – достать материалы… прямо сейчас, дядя Слава!
Последние слова Андрей произнёс со свойственной всем олигархически перерождённым гражданам хищной улыбкой на румяном лице. Но я особого значения этому не придал. Сказал только:
– Как хочешь, Андрюха, а я спать ложусь, чтоб утреннюю зорьку не проворонить. Война войной, а намаз по расписанию, как говорят у нас на Итили. Ты же не лишишь меня удовольствия половить в охотку с рассветом?
– Да-да, ловите… – последние слова племяш мой произнёс как-то рассеянно. И я опять не обратил на это внимания.
Пробудился я ещё в сумерках. Вылез из палатки. А катера нет. Только одинокий спиннинг стоит в кустах, будто часовой, исхудавший от долгого несения караульной службы. Ничего себе – а Андрей-то где? Ни записки, ни намёка.
Что ж, не стал заморачиваться, запалил костёр, хлебнул чайку. Тут и рассвело. Делать нечего, раз партнёр меня бросил – буду ловить рыбу, как придётся. Хотя с берега не очень-то размахнёшься – кругом кусты. А куда деваться?
Закинул я блёсенку раза четыре, щучку небольшую взял, потом и услышал, что катер где-то рядом тарахтит во всю мощь своих душевно-лошадиных сил от японского производителя – фирмы «Suzuki», чья штаб-квартира расположена в местечке Хамаматсу префектуры Нара, одной из сорока семи, в полном соответствии с административной системой тодофукэн.
Вот сказал и даже не поморщился, поскольку недавно совсем по Японским островам с помощью Google-а путешествовал. Занимательное занятие, ёлки-двадцать, даже без рекламного толстяка время летит незаметно!
…Андрей, будто моряк, вразвалочку сошёл на берег с блистающим видом. То есть сиял, будто его мореманы– призывники всю ночь начищали-надраивали к приезду флотской инспекции. А ещё – в руке героя козырился вчерашний утопленник – спиннинг.
– С почином! – поприветствовал он мою щуку.
– Спасибо, это уже вторая. Вчерашнюю-то не забывай, Дюха! Я смотрю, ты уже и пропажу выловил. В темноте, что ли, тенеты свои по дну водохранилища расплетал.
– А то, дядя Слава! Я же, как Вы легли, тоже завалился, только на катере. Но ни в одном глазу сна нет. Так и хочется чертёж давешний в жизнь воплотить. Ни единой секунды терпеть не мог. Вдруг, не получится. Даже всплакнул, представив себе такой неприятный исход. Не выдержал – по мобильному своих орлов с фирмы вызвонил.
– Это среди ночи?
– Да ну, ерунда. Половина двенадцатого всего и было… Детское время. А в четыре – они мне уже готовый бредень к водохранилищу подогнали. Золотые ребята! Верите, дядя Слава, с третьего заброса поймал! Во как!
– А мужики твои, как же сегодня работать будут после такой ночи?
– Ничего, не рассыплются! Я им премию выпишу.
– Андрей, ты теперь понимаешь, во что твои крутые спиннинги обходятся? Мало того, что в эксклюзивной лавке стоят дорого, так ещё теперь из прибыли незапланированную премию платить придётся. И это без учёта утраченных нервных клеток! Я с тебя удивляюсь, мой махонький друг!
//-- * * * --//
И вы знаете, что мне крестник ответил? Думаете, что-нибудь про жабу? Нет, ошибаетесь. Он мне сказал, что, мол, вес в обществе для делового человека – прежде всего. Что уважать себя перестанет, если вдруг начнёт рыбачить снастями, которые никто престижными назвать не захочет. Я ему возразил, что всё это условности, придуманные для ограниченных людей. А он ответствовал, что с волками жить следует по либеральным правилам волчьего сообщества, и нечего здесь выпендриваться.
Их, богатых, хрен поймёшь!
В следующую пятницу Андрей позвонил мне по телефону и предложил снова поехать на рыбалку. Но я отказался. Ещё сломаю дорогой спиннинг – крестнику расстройство доставлю. Затребовать с меня компенсацию он не отважится, а осознание того, что упоительно дорогие снасти пришли в негодность по чужому недосмотру, чего доброго, повлияет как-нибудь на сон молодого бизнесмена или, хуже того, – на потенцию. Никогда ж себе этого не прощу.
Потому взял я обычную удочку, какими ловили и полвека назад, да на Мелекесску пошёл. Вода там чистейшая. Синтёпок (уклеек) в конце осени валом. Да рыбец-то весь жирный, нагулянный. Детство немедленно вспомнилось, на сердце хорошо. Песня сама из глотки рвётся наружу… Не то сага об удалом Хасбулате (ещё до его отставки в 1993-ем году), не то об «…вьёшься над моею головой». Добычи, впрочем, никто так и не дождался, зато улов у меня был знатный: за два дня – два ведра синтёпки.
Насолил я её, навялил. Что говоришь? Меньше двух вёдер? Так я же не весь улов на работу притащил. У меня ещё два сына уклейку в охотку, как семечки, трескают. Да и супруга не гнушается. А ты как думал – я же не в капусте аистом работаю, у меня семья, брат… по нынешним временам вполне большая. А тут ещё и кризис из-за угла наехал, чтоб ему… всё время на технологические перерывы в присутственных местах нарываться! Ох, ещё насмотримся мы в жопе абрикосов! [53 - полагаю, мой друг Славка Салеев столь причудливым образом модифицировал знаменитый лозунг пионерских лагерей нашего с ним детства «У запора два врага – чернослив и курага!» применительно к понятию копролалии. Непонятно? Скажу проще, то есть на латыни: «diarrhoea verborum simul constipationem conceptum» (лат. «словесныйпонос при запоре мыслей»).]
Ангел в семейных трусах
1. Новогодняя ломка
//-- (ЗА ГОД ДО СЛАВКИНОЙ СМЕРТИ И ЗА ПЯТЬ ЛЕТ ДО ЭТОГО) --//
Опять ломает прошлым куражом… А новое останется за кадром. Вспороть свой стиль, увы, тупым ножом… нет, не смогу… Креститься здешним бардом? Но убираюсь с ваших палестин, зудит в душе саднящая прореха. А на реке опять набилось льдин. Взорвать затор – отменная потеха! Тяжёлый труд – себя не уважать, с годами, правда, легче удаётся. А был так крут, что мог порыв сдержать, да вот теперь подпруга просто рвётся… не в силах тот умерить резонанс, в который угодил с самим собою. Простите, люди, прозевал свой шанс, не проиграв невидимого боя. И вот ушёл, уехал… улетел… уплыл на льдине, стоило ли драться? И что, спросить, недавно ещё пел? И нет причин в итоге сомневаться. И глупых колебаний больше нет, и ни к чему в потешники стремиться. И цвет волос – тумана бледный свет, и всё плыву… и не… остановиться…
Под покровительством правительства их сиятельства их святительства просвятительства просвещения пресвятых первосвященников… мимо славы… мимо денег же…
– На самом деле грусть – всего лишь одно из проявлений оптимизма, только вот не все знают об этом. Пора бы уже просветить!
Славка сегодня серьёзен, как никогда. Сегодня 5 января, и пришла пора подумать о вечном, так ему кажется. Но не всё настолько глобально, хотя представилось поначалу именно в данном аспекте.
– Пришёл я первого января после смены домой – сел ужинать… и отужинал! Чертям дурно сделалось, а мне-то хоть бы хрен по деревне. Завтра же снова на пашню. А это понимание служебного долга такое чудо может свершить буквально за пару часов… Да-да, именно столько я и спал в ту ночь. И ничего! Сам же наблюдаешь.
И снова щёлкает переключатель в голове моего друга Славки Салеева, и он открывает чакры. Тугая Вечность с еле слышным скрипом втягивается в его голову. Сахасрара и аджна [54 - Сахасрара и аджна – в индуизме две из семи тантрических чакр, отвечающие за подсоединение человека к космосу и за экстрасенсорные способности разумного индивида.] пришли на свидание. Есть контакт!
– Хочешь сделать кого-то счастливым, полюби его от всей души, а пожелаешь, чтобы все были счастливы – или застрелись или уйди в монастырь, ибо в противном случае впереди тебя ждёт кровавая мясорубка посткоммунистического реализма или предательство близких в кисельных декорациях общества потребления.
Все Салеевские рассуждения проникали мне в голову и накладывались на стабильные мысли отчётного периода в виде лёгкого шелеста, не несущего серьёзных мотивов. Защита мыслительного процесса работала в административном режиме, несмотря на новогодние вакации.
Я писал годовой отчёт, а Славка работал мексиканцем. Он очень ловко разоблачал королевские креветки от двойного панциря, мариновал наскоро, пропитав их смесью соли, перца Чили, шафрана, базилика и лимонного сока. И уже через двадцать минут десятиногие ракообразные были обжарены с мелко порубленным луком и стеблями укропа в остром соусе с молодыми побегами бамбука и ломтиками ананаса. Во вторую часть процесса на сковородку припожаловал ещё и лимон (в основном корочка), порезанный длинной соломкой. Перед подачей на стол Салеев разложил тушки отъевшихся креветок по тарелкам, посыпав зелёным дождём укропа, и сказал с сильным мексиканским акцентом:
– Бон аппетито, синьор нацалника!
– Славка, а ты знаешь, что означает выражение «подлёдный лох»? – пытаюсь взбудоражить Салеевские мозги от посленовогодий.
– Подлёдный лох?.. Хм… Морж, занимающийся дайвингом.
Понравилась ли мне латиноамериканская кухня? Давайте я лучше не стану вам о том рассказывать, чтобы попусту не сотрясать воздушные массы циклонической активности превосходными эпитетами, а то очень уж надоели метели этой зимой.
Чуть позже.
– Что ты всё кипятишься? – обратился Славка к чайнику. – У тебя, что ли, датчика отключения нету?
А потом мы выпили кофе. Кофе по-Салеевски цедили с лёгким причмокиванием А что это такое, спрашиваете? Неужели забыли? Это же очень просто: настоящий кофе должен быть КРЕПКИМ, ГОРЯЧИМ и СЛАДКИМ, как поцелуй ЛЮБИМОЙ ЖЕНЩИНЫ. Так говорит Салеев, и Заратустра немедленно пристыжено умолкает, поскольку по части прекрасного пола против Славки он слабак.
И всё… И больше слов не требуется…
Накануне окончания поста снова выпала смена Салеева. Рано утром в автобусе, ещё до первой звезды, его заметил знакомый.
– Славка, куда в такую рань собрался?
– К сыну на день рождения еду.
– К старшему или младшему?
– К Божьему…
А у меня дежа вю – воспоминание о нервном срыве пятилетней давности. Теперь в облегчённой форме. Та же бессонница, но без тягостных размышлений, влекущих в странный мир суицидальных фантазий.
//-- * * * --//
Тогда было…
Смертью её звали вчера. А почему, интересно не его? Ведь на немецком языке СМЕРТЬ – это мужчина der Tod… Может быть, оттого, что женщины коварнее в коварстве и откровеннее в любви… Мне не дано понять.
А что сегодня? Сегодня – обычная бессонница, бесконечной петлёй обвивающая твоё неумело непослушное тело. Но на ум приходят совсем иные видения, и хочется написать про ночь по-другому. Или не про ночь, а про раннее утро, которое на Севере зимой – та же ночь, только темнее, поскольку уличные фонари уже отключены по графику коммунальных служб.
И тут слышу оклик за спиной:
– Эй, вторая школа! Привет! Дай полтинник на похмелье!
– Не вторая, а третья…
– Э-э-э…хитришь, помню же, что вторая.
– Не признал, вижу. Или ошибся. Если не скажешь, что мы учились в разных школах, не дам ни копья.
– Не горячись, подумай… Мы же в параллельных классах…
– Говорю тебе, что я учился в третьей школе!
– Полагаешь, пойду у тебя на поводу, если денег дашь? А ни хрена! Я тоже гордый.
– Ага, у вас, учеников из второй школы, собственная гордость. Понимаю. Так хочешь похмелиться или нет?
– Хочу, но правда превыше всего…
– Вот ведь упрямый какой! Я и в самом деле учился в средней школе номер три.
– Рассказывай… вторая школа…
– Всё, ты мне надоел. И без тебя тошно, хоть в гроб ложись.
– Так дашь полтинник или нет?
– На, держи, кровопийца! Но запомни, что я в третьей школе учился!
– Во дурак-то… Я же по-честному хотел…
– Думаешь, я врал? Ну, ты конь!
– Вторая школа… что поделаешь…
Бесплатный кошмар четырёх подряд бессонных ночей, когда ничего невозможно сделать, чтобы подавить в себе стремление к самоуничтожению нетрадиционным методом примитивного психоза и накручивания самых нездоровых фантазий до размеров головы изнутри. Когда невозможно не только сидеть или лежать, но даже стоять. Повторяюсь? Пускай. Всё загадочно устремляется по кругу, завлекающему в тупик. Единственное, что остаётся – только ходить, будто сомнамбула в полнолуние, и молить кого-то Главного, чтобы всё это быстрей прекратилось. Пусть даже с фатальным исходом. Опять повторяюсь. Круг. Замкнутость. Безысходность. Уныние… Нет. Не стоит так с собой…
Было тогда – пять лет назад. Не теперь.
//-- * * * --//
А вчера я снова встретил странного человека. Сейчас он не просил у меня «немного денег, чтоб поправить здоровье». Он просто сказал:
– С Новым годом, вторая школа! И чтоб ты не болел! Вообще никогда! Слышишь? Ни-ко-гда!
А что мне остаётся? Только соответствовать, хотя учился я в школе с героическим номером три на фасадной табличке муниципального офсета. И не мне здоровья, а нам… поскольку, как математик с дважды начатым высшим образованием, могу доложить вам, что экстраполировать чьё-то доброе пожелание на всех моих друзей и хороших знакомых методом Эйлера… или, там, Рунге – Кутта – моя прямая обязанность.
Вторая и третья школа… Конкуренция? Наивно, смешно… Каждый остаётся при своём мнении… Несмотря на…
Один задницу на канализационном люке греет в костюме перманентного алкаша. А другой? А другой пожалеет какой-нибудь ничтожный полтинник? Нет! Думаю, нет… И сотню не пожалеет… на пропой… выпускнику… второй школы! Нет, не третьей, а именно второй.
Бир майн хауз, бир майн хауз, бир майн хауз … ёпыр май!
Море – оно же Белое! Белое? Белое-белое… А пивом голову не обманешь… Всплытие покажет!
Ах, Славка-Славка, как же ты накрепко врезал в мою память свои расхожие выражения!
2. Жёстко стелешь…
Прошёл почти год. Надвигался самый народный из всех возможных российских праздников. Работать не особо хотелось в связи с вышеизложенным. Коллектив объекта расслаблялся. Салеев в такие моменты всегда оказывался на первых ролях, он вспоминал:
– Про жёсткие диски мне тут один Кирилл намедни арию исполнял. О том, как важно их выбирать правильно и о том, что – подумать только! – в серьёзных сервисных центрах (а подобных и в Москве всего только три, ещё один в Стерлитамаке, у Кирилла там дядя живёт, а больше вообще в России нет) такие диски разбирают и чистят специальным устройством по методике молекулярного турбонаддува. Веришь ли, лишь месяц назад этот крендель не мог клавиатуру от модема отличить, а теперь профессионала учить пытается. Помнишь, Димыч, как мы ещё в 89-ом «Шнайдеровскую» «ЭйТи»-шку [55 - имеется в виду компьютер, совместимый с IBM AT-286 фирмы «Schneider electric».] обдурили, практически на полном шпиндельном ходу блок головок за вожжи оттащили от нулевого сектора, чтоб из зависшего состояния вывести, а потом уже BIOS «нюхать» начал сию «хардовину»?
– Помню-помню эту феерию мысли. И запах тех компьютеров помню. Он какой-то совершенно особенный – волшебный. А нынешние дивайсы флюидируют банальным ширпотребом с оттяжкой из пластика. От вида же тех «шнайдеров» даже мороз по коже. Особенно меня впечатляла матовая иссиня-чёрная глубина мониторов «Hercules» с ярко-оранжевым вербальным монохромом по 14-ти дюймовому экрану.
– Ну да. Тогда ещё даже дисков IDE в помине не было, всё больше формат MFM использовался. Пузатые такие «винты», как жабы, которых мальчишки через соломинку накачали пивным содержимым своих молодых лёгких.
– Ну, и что твой клиент? Сообразил хоть, кому лапшу навесить пытается?
– Умом-то, видать, понимал, но дурная натура своё брала – несло его почище Остапа. И он, крендель неумытый, мне всё про свой Стерлитамак заливал, как автолюбитель из города Удоева командору с «Антилопы-гну» о своём «родственнике» «Студебеккере» [56 - автор имеет в виду роман И.Ильфа и Е.Петрова «Золотой телёнок».]. Представляешь? Ну, тут я не вытерпел и спросил, а чего это вопрос настолько ЖЁСТКО о жёстких дисках стоит, если уже и мягкие образцы вовсю используются? Военная технология, жуткий секрет. Только, диски такие, пока продают в одном месте Москвы и обещали вот-вот в Стерлитамак партию подвезти. Подобные диски – только послюнявил, тряпочкой протёр, и никакого турбонаддува не нужно. Но стоят… вах, вах, вах!
А ещё, говорю, дескать, есть и не столь дорогие образцы. Переходная модель – полужёсткие диски. Плацкартные, в общем… как на железной дороге. И, что ты думаешь, сидит этот Рабинович (в насмешлово-язвительном значении, прим. автора), уши развесил и внимает каждому моему шипящему от возмущения слову. Верит, безусловно, верит. Думаю, теперь все его приятели начали мягкие диски по Интернету искать.
Виталий меланхолично плющил что-то зажатое в тисках, как искусный и методичный инквизитор. Славкину речь он задумчиво прокомментировал:
– Интернет, говоришь… Гугол знает всё, утверждаешь? Теперь точно ко мне припрутся…
– Чего вдруг?
– Так я как раз около года назад тормозные диски на «коне» своём менял. Старые так долго валялись под снегом, под дождём. Рядом с гаражом. До сих пор там лежат. Вчера ещё видел. За столько времени точно мягкими сделались. Мягкие диски… Доподлинно – мягкие. Отдам, пожалуй… по спекулятивной цене. Если, кто спросит.
3. Последний банкет
Банкет был назначен на субботу. В смену Салеева. Стало быть, ему и сдавать. Мы с Виталиком планировали появиться чуть позже, чтобы ещё в две пары свежих рук произвести быстрый манёвр в районе предстоящего застолья.
Но начинать – Салееву.
И в пятницу написал я для Славки инструкцию, от которой у богобоязненных старушек мог сделаться лёгкий обморок, местами переходящий в тяжкую прострацию. Передаю по пунктам:
1. Поверни свой фейс к часовне, соверши намаз.
2. Убери стол и другой стол, который, собственно, не стол, а банкетная поляна.
3. Почисти картошку.
4. Тут и я подойду.
5. Если я не подойду, то обернись… лицом к часовне и принимайся за селёдку.
6. Тут и я подойду.
7. Если я не подойду, то… повернись… сам знаешь – чем, к часовне, и начинай нарезать салаты.
8. Тут и Виталий подойдёт.
9. Если Виталий не подойдёт, то – повернись стилом к часовне.
10. Тут и я подойду.
11. Если никто не подошёл, то повернись собой к часовне и тихо проклинай нашу непунктуальность.
12. Тут уж мы точно подойдём.
Если уж быть до конца честным, то в первом пункте моей инструкции фигурировал очень вульгарный и стилистически безграмотный термин. Мне крайне неловко произносить его прилюдно, и потому – не стану.
Велик язык русский. Тут не поспоришь. В каком ещё языке можно прочитать слово «импотенция» от конца к началу и узнать для себя много нового? Вот я и говорю. Не зря герр Даль бросил свои фатерляндские привычки и сел за составление толкового словаря! Толковый был мужик! К чему это я? А ни к чему – так просто, иллюстрация к моей вопиющей ненормативности в первом пункте меню, о глубине и значимости коей никому узнать уже не суждено.
К приготовлению праздничного стола, разумеется, мы с Виталиком чуточку опоздали. И как же оказались удивлены, когда наше появление в дверях было встречено изящной сервировкой, будто рапортовавших о своей готовности праздничных блюд. Овощи, салаты, селёдка, мясное и рыбное ассорти. И всё это украшено зеленью и нарезано в соответствии со Славкиными эротическими и иными фантазиями.
– Я тут вертелся вокруг часовни волчком, а вы всё не идёте. Вот и пришлось тянуть на себя одеяло. Осталось пожарить картошку с грибами и разогреть люля-кебабы в микроволновке, – в словах Салеева не было ни грамма обиды, и от этого мне стало стыдно.
– А чего не позвонил, не поторопил? – поинтересовался Виталик.
– Сегодня МОЙ банкет, – сказал Славка таинственно. – Всех прошу к столу. Давайте поужинаем! Ха, кстати. Вспомнил. Дурацкий американизм. Давай пойдём поужинать. О! Отличная идея! А причём здесь, извините, идея? Пожрать захотелось, вот вам и предложение. Какая уж тут идея, ёксель? Позвоним родителям? Хорошая идея! Сходим, отольём? Превосходная идея! Тьфу, лучше б в штаны делали, чем идейных из себя изображать.
Так что давайте безо всяких идей. Выпьем и хорошенько закусим. Как говорит некто Салеев, закусим добром. Под девизом «Нам кризис строить и жить помогает!».
– А отчего у вас сегодня столько рыбы? – спросил немного опоздавший к началу Ромка.
– Вообще говоря, балык по-татарски означает – рыба.
– Вот и хорошо, будет татарской рыбой закусывать.
– А у нас не только балык. Тут ещё много кой-чего водится из блюд современной кухни!
И Славка зачитал нам новогоднее банкетное меню, отпечатанное на цветном лазерном принтере и заключённое в мягкие корочки для приветственных адресов к юбилейным, а также иным монплезирам.
Меню было примерно таким:
– Самурай рубленный в собственном сакэ в побегах дикого винограда и плюща.
– Обглодыши креветочные с крабовыми палочками для еды и экзекуций.
– «Утиный» стейк под прессой жареных фактов.
– Лонжероны шутейные в сотейнике для затейника со сметанным Потомаком в кисейных берегах.
– Суши из мяса минтая, замаскированного под мясо краба, замаскированного под мидию в фисташковом виц-мундире.
– Салат из брынзы «Ну-ка, брынза, ярче брызни».
– Поросёнок от фирмы «Parasonic» без хрена и намёков на другие классовые принадлежности.
– Медальоны из фаршированных бранью крутых перцев.
– Фигле куриное во фритюре из грушевидного папоротника хвощеватого с ананасной покатухой.
– Сырные шарики, кубики, конвертики, бантики. Рецепт от «Лего-Пармезан».
– Курица с яйцом. Гастрономическая магическая шарада. Увлекательная закуска в стиле и ритмике песни «Ты помнишь, как всё начиналось?».
– Сациви с ножками «Я Бушем Мишу пробуждал».
И действительно, Салеев блистал в тот вечер. Мало того, что стол, им организованный, ломился и вызывал отменные гастрономические ассоциации в стиле ресторана «Арагви» времён расцвета МХТ имени Чайки по имени Левингстон-Заречный. Анекдоты Славкины были остроумны и коротки, истории сногсшибательны. И не беда, что их мы слышали уже не раз. Когда человек рассказывает вдохновенно, его хочется слушать ещё и ещё.
С каждым из присутствующих Славка потягался на руках в стиле армрестлинга, сделав ничью. А мне он проиграл. Я сразу понял подвох и возмутился:
– Ты чего поддаёшься, дядечка седенький? Почему не в полную силу противоборствуешь?
– Я восточный человек. Мне положено. Начальник всегда должен быть доволен и ощущать свою правоту, ибо человек с комплексом неудачника не может руководить коллективом. Потому умные подчинённые никогда не станут выпячивать своё несовершенное эго.
А к концу вечера Салеев нашёл способ и возможность остаться с каждым из нас наедине, поблагодарить за компанию и сообщить, что всё это было в последний раз. В последний раз – такое новогоднее застолье, поскольку летом он уезжает к себе на родину в Димитровград. Навсегда уезжает.
Славка говорил, на глазах его были слёзы, а я почему-то думал, что речь идёт вовсе не об отъезде… и на душе было как-то очень тревожно. Неужели мы оба тогда предчувствовали беду?
– Иду по перрону, а по мозолям ветер сквозит, да так сильно… зараза… Думаю, вот ёпыр май, босиком по лужам – привет из ЦПКиО имени босоногого детства… Взлетаю над бетоном, будто древнегреческий Гермес с крылышками на сандалиях. И северный ветер несёт меня в сторону противоположную Олимпийским надеждам России. И точно, подлые румынские нитки цыганской закваски лопнули, не вынесли напряжения дуплексной оптоволоконной связи, собственно, почему я и вынужден измерять лужами непромокаемость своих чибриков.
Мальчик босоногий… Это мой друг Славка… только пока ещё маленький… маленький человек с широкой душой, в которой уместились экзотические острова Южно-Китайского моря и суровые Марчеканские сопки Магадана; маленькая забегаловка, напоминающая собачью будку, на станции Чишмы и блестящий ресторан на вокзале Уфы, Новосибирские морозы и едучие оводы села Усть-Цильма; красавица сёмга, выловленная в Печоре и неказистая синтёпка из Черемшана…
Благодарю судьбу за то, что она подарила мне встречу со Славкой Салеевым, не развела нас по разным углам географии…
Дорожная петля затягивает будто омут. И притормозить, чтобы подумать о том, куда следует устремить коня, где остановить его передохнуть, и ощутить себя на этом рубеже частью чего-то огромного и нужного МИРУ, некогда… А следовало бы найти время, следовало. И тогда луна всегда будет выглядеть пятаком, начищенным о валенок с невероятной тщательностью и любовью. Такова уж её, ЛУНЫ, внутренняя сущность – подсвечивать тем, кто выбрал правильное направление в этой жизни.
Скажите, а вы пользуетесь фонариком в лунную ночь?
Неужели в самом деле я тоскую по Коэльо
Тоска по Коэльо
Пью с утра тягучий эль я
и смотрю за горизонт:
где-то там Павло Коэльо…
Как поёт Эвксинский Понт [57 - Понт Эвксинский – древнегреческое название Чёрного моря.],
не слыхали Вы такого
за Атлантикой, мой друг!
Крым в гряду из гор закован:
будто бы в меловый круг
вписан Зевсом полуостров.
Ну а воздух – как бальзам.
На Ай-Петри снега простынь.
Бьёт сияньем по глазам
совершенством Terra Таврик,
как у греков говорят.
Бьют копытами кентавры
Понт Эвксинского царя.
Пролетают в небе птицы;
что ни сокол – то Икар!
В Кафе [58 - Кафа – название города Феодосия в X–XV веках, в русских источниках до XVIII века.] мог бы я родиться,
пить мускат, как тот нектар,
и мечтать – Копакабану
с Пабло вместе обойти.
Белый, словно бы сметана,
вызывая аппетит
у голодных – к шторму! – чаек,
гальку пляжную топчу.
Посейдона привечаю —
в воду тёмную лечу:
там сегодня мало света,
там озябшая зима.
У Коэльо ж – вечно лето,
забодай меня комар!
4. Последняя смена
А 3-го января у Салеева был последний рабочий день. Последний в его жизни. Вечером его прямо с работы увезла неотложка, а в 14:05 4-го января 2009-го года моего друга не стало…
На полуслове оборвался рассказ. На полувздохе оборвалась жизнь. Славкина жизнь.
И вспомнилось… слова Салеева вспомнились. Он о своём ярко-красочном сне рассказывал, который его поразил настолько, что Слава был под впечатлением очень долгое время.
А ночью прилетал ко мне Гавриилый семикрыл, Гавриил Шестикрылович. И сказал сквозь зубы, не сказал, отцедил, будто молоко дояркой в подойник выдавил:
– А вот так, Слава Салеев, вот так… Бархатным коконом бабочки подсознание раскроется однажды ночью, и ты полетишь над землёю, над городами и весями, над горами и долами, белее белой ночи, наподобие ангела в семейных трусах. И лучше бы они при этом не линяли.
Но теперь уже не проснуться, увы.
По-английски to try – пытаться!
Тут рай – пытайся! Забавная аллитерационная комбинация…
Пытайся, Слава… ангелы ведь тоже когда-то были людьми. Ты станешь одним из тех, кто помогает человечеству не просто существовать в этом жестоком и жёстком мире, но и почувствовать вкус к жизни, ощутить её прелесть, поделиться со своими близкими вновь обретённым чувством.
– Добрые молодцы, в борьбе за дело эзотерического подъёма будьте готовы!
– Вечно готовы!
Славка, ты меня слышишь?