Дмитрий Иванов
Коллекционер

   Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.
   © Дмитрий Иванов, 2015
   © ООО «Написано пером», 2015

Коллекционер

Памятник Лермонтову

//-- (Мужской взгляд на женское представление о мире, наброски легкомысленной пиески в духе запоздалого восточного модерна) --//

Финальная сцена

Утро. Раннее утро. Очень раннее. Ещё нет и половины шестого. Пятигорск. Центр. Редкий прохожий настороженно обходит этот сквер стороной. Здесь раздаётся задорный женский смех, временами напоминающий истерику…

Ближе к развязке

   Рука гида указала на что-то невнятно монументальное за парком, и он произнёс:
   – В этой стороне вы можете наблюдать здание мэрии и городского собрания. Рядом памятник. Собственно, кому, вы и сами знаете.
   Она напряглась немного и спросила:
   – Неужели Лермонтову?
   В Пятигорске этот вопрос звучит совсем даже не иронично. Здесь столько мест, связанных с жизнью и творчеством Михаила Юрьевича, что никому и в голову не придёт принять вопрос за шутку. Но, тем не менее, гид с трудом подавил смешок и, ничего не сказав, повёл отдыхающих из санатория «Огни Ставрополья» к автобусу. До полудня ещё нужно было успеть показать группе окрестности Эльбруса. Когда уже расселись, молчаливый сосед и по столу в санаторской столовой и здесь, в автобусе, произнёс фразу, которая заставила её впоследствии наделать немало опрометчивых поступков. Он сказал:
   – Вы знаете, сколько лет живу, а живу я совсем не мало, почти пятьдесят годочков, но… Но никогда не встречал женщину, которую бы я не понимал, когда она шутит, когда говорит всерьёз.
   Высказавшись, сосед отвернулся к окну, и она не слышала тембра его голоса уже до конца заезда. Вообще-то, нет – слышала и потом, тем самым вечером, когда… Впрочем, об этом немного позже. А в настоящей поездке к Эльбрусу она его – открывающим рот для явления свету прописных истин – уже точно не лицезрела. Странный мужчина! Неужели настолько безнадежно влюблён в неё?
   Так могла вообразить себе только женщина. Представитель сильного пола на её месте непременно бы подумал об угрюмом характере соседа, его попытке непременно оказаться философом «над схваткой». Подумал бы, пожалел или выматерил, в зависимости от настроения. Но думать о чём-то романтическом – увольте, будьте любезны.
   Неужели он безнадёжно влюблён в неё? И всё никак не отважится приударить за моложавой высокой шатенкой изящного во всех отношениях возраста? А ведь подходит к концу предпоследний день путёвки. Чудно же ей-Богу – зачем тогда в санаторий ехал? Было обидно. Вокруг столько молодых парней порхает с разными намёками, а этот даже бровью не ведёт. Хотя с виду совсем «не промах».
   Не подумайте. Ей вовсе не нравились ухаживания молодых людей до такой степени, чтобы забыть о Нём. Эти вьющиеся особы всего лишь придавали ей уверенности в себе, не более того. Вот когда их интерес будет потерян, тогда… Что будет тогда, она и думать не хотела. А Он будет ждать её дома всегда. Человек, рождённый в год Собаки, не может изменить своей верной натуре.
   Итак, сосед по столу продолжал молчать, надвинув на глаза бейсболку с надписью «Терек». Или спал, или только делал вид. И всё-таки, интересно, что его удерживает? Ей, собственно, не нужно было завоёвывать этого странного мужчину. Ни к чему. Но всё же обидно, что не обращает внимания. Или всё же… – только делает вид?
   Она чувствовала себя большой свободной кошкой, вышедшей на охоту. Все потенциальные жертвы либо разбегались с диким воплями, либо падали ей под ноги. Штабелями! Да-да, именно штабелями, на меньшее она не согласна! А этот? Этот дрыхнет, будто сурок. Досадно.
   Впрочем, потом, когда она, повинуясь женской солидарности, отправилась в кафе [1 - кафе «Панорама Кавказа» в реальности имеет прототип с названием «Камелот», имя же героя, Артур, подлинное.] «Панорама Кавказа» вместе с «подружкой» по номеру и узнала в приятеле Инниного ухажёра Артура – того самого странного молчаливого мужчину, ей сделалось смешно. Всё-таки сподобился, голубь ясный. Решил, видно, что не стоит потом жалеть о бесцельно прожитых… Далее по Корчагину периода строительства узкоколейки Киев – Боярка. Ну-ну, посмотрим, что же будет дальше. Азарт появился, но тут же пропал, растворившись в белёсых выгоревших ресницах нечаянного спутника всех её санаторских застолий.
   Инна начала процесс обработки соседки ещё перед ужином. Дескать, познакомилась она с одним кавалером из местных. Он её в ресторан приглашает, а Инке просто неудобно идти одной с мужчиной, который старше её лет на двадцать пять, да и то – в лучшем случае. Инна тут же озвучила свои сомнения настойчивому ловеласу. Вот Артур и предложил взять «подружку», для которой даже дальнего родственника затащит в напарники. Тот, мол, малообщительный, по заведениям досуга ни ногой, но для ублажения «феи Инночки» чего только не сделаешь. Уговорит, мол.
   Выяснить у соседки по номеру, что за кавалер на неё «запал» труда не составило. Этого врача из мужского корпуса по имени Артур знали все. Во-первых, потому что он разъезжал на роскошном «ровере», а во-вторых, охранники на проходной всегда делали ему «под козырёк». Такое не ускользает из виду. Тем более что – никто из персонала санатория больше не удостаивался подобной чести. Даже директор, высокий несетинский кадыгеец – очень редкая национальность на Кавказе, ха-ха! – с глазами стыдливой крысы с продуктового склада просроченной гуманитарной помощи.
   Вот и получилось потом нечто и вовсе несусветное. Две пары: юная дама с мужчиной предпенсионного возраста, усиленного толстым кошельком крокодилового отлива во внутреннем кармане пиджачка от Гуччи; и она, всё ещё молодая, с молчаливым соседом по санаторской столовой – именно он оказался сводным братом Инкиного ухажёра.
   В кафе «Панорама Кавказа» негромко играл клавишник в стиле Рея Чарльза, а немолодая певица исполняла соул низким приятным голосом а’ля Anastasia.
   Блестящие панцири омаров в роскошных зарослях ставропольской зелени, сёмга на вертеле, бесконечные рассуждения местного нувориша – а как ещё назвать господина с безразмерным кошельком и невнятными намерениями? – о театре и современной литературе Новой Зеландии, коллекционное шампанское из погребков Абрау.
   Голос Артура переливался мятными комочками в сознании слушательниц и завораживал. Только женщины реагировали по-разному. Инка потихоньку начинала терять голову, а ей делалось откровенно скучно от простоты и незатейливости приёмов глянцевого волокиты. Толку от второго мужчины и вовсе не было. Он изображал девственно целомудренным изваянием своего далеко не молодецкого профиля статую оскоплённого по ошибке кролика, готового сбежать при первой же возможности. Внешне спокоен, но рукам места не находит. Ей подумалось: «Странно, а чего он тогда всё-таки решил пойти в кафе, если сейчас сидит, как на иголках? Не понять мужчин, не понять. До седых волос дожил, а всё нерешителен, будто «вьюноша нежный со взором…» Даже и подцепить его колкостью нельзя. Сидит, в тарелку смотрит. Пищу тщательно пережёвывает. Без хлеба ест. Понятное дело, раздельное питание по Брэггу. Эх, если бы рот открыл, я бы ему ответила. А так-то – даже не интересно…»
   Она совсем отключилась от сладостных речей Артура, вслушиваясь в такие ей близкие мотивы североамериканской музыки. И надо полагать, зря. Ведь обещала же Инке держать всё под контролем…
   Артур увлёк молодую партнёршу на середину танцевальной залы, и умело повёл, повинуясь волнующим звукам рояля, украшенным голосом местной звезды, а она закрыла глаза и вспоминала сегодняшний день. И дни предыдущие тоже.
   Вот они с Инной позируют возле орла. Да-да, того самого, который справедливо символом КавМинвод считается… Возле орла над Филармонией, раньше – Лермонтовский Зал, если ей не изменяет память, и питьевой Галереей, успешно оккупировавшей противоположную сторону Пятигорского бульвара, стоял нехороший с виду дяденька, который всего за пятнадцать рублей снимал всех желающих, что называется, «из ствола заказчика» во всех мыслимых и немыслимых положениях, иногда – на грани порнографического фола. Судя по годовым кольцам в его бюджете, этот дядечка фотографировал ещё Печорина с Грушницким накануне их дуэли.
   А вот вершина горы Машук, Эолова арфа, Кольцо Желаний…
   Мысли уносили её и ещё дальше в прошлое.

Сцена не для нервных зрителей, сон в летнюю ночь

   Большинство особ женского пола в их с Инкой санатории, она подозревала, что и не только в «Огнях Ставрополья», читали «дюдики от Додиков» (так она называла все издания детективов Донцовой или Дашковой, хотя вполне вероятно, что и наоборот – Дашковой или Донцовой), а более серьёзные читательницы и читатели растащили из санаторской библиотеки всего Акунина. И кто сказал, что у нас в стране стали мало интересоваться литературой? Впрочем, литературой ли?
   Но она в свободное время только гуляла, наслаждаясь такой милой возможностью отдохнуть от чужих текстов, которые изматывали её на работе. Почему не своих? Так свои были только у Него. А ей доставались чужие, поскольку работала она корректором в одном небольшом издательстве, перебивавшемся с календарей на учебные пособия, с переводов баптистских брошюрок, опубликованных заокеанским «Паблишер Хаусом» «Всхожий посев» на английском языке, до графоманских изысков состоятельных людей. Настоящие заказы попадались редко, вот и приходилось доводить себя до состояния почти полного помешательства за правкой чьих-то попыток сделаться писателем в глазах родных и близких. Выбирать особо не приходилось. Клиент платил, генеральный вставал в позу суриката, разбуженного звуком печатного станка, наверное, из хита всех времён и народов группы «Пинк Флойд», а она брала всё на себя. Плохо делать работу ей не приходило в голову – результат недальновидного советского воспитания и поэтому приходилось фактически становиться «литературным негром» порою редкостных бездарей.
   Воздух, свежий горный воздух и никаких рукописей или магнитных носителей с текстами, целых три недели, – что может быть лучше?
   Немного зябкая утренняя атмосфера конца мая – и почему это в Пятигорске всегда холоднее, чем в любом другом месте Минеральных Вод, взять хоть Ессентуки, хоть Лермонтов, хоть Кисловодск? – заставляла её двигаться довольно быстро. Но это не мешало плавному течению мыслей и фоновому – увы, пока только фоновому – наслаждению от прогулки неподалёку от натоптанных трасс терренкура. Это уже после, поздней осенью она оценит и поймёт, как же ей было хорошо в те весенние дни, предваряющие жару лета.
   Итак, она шла по аллее парка, который вытянулся вдоль череды санаторских корпусов, а мыслями была дома. Вернее, не совсем дома, а на неюбилейном юбилее – больше похожем на два опрокинутых стула – сослуживицы, который отмечался в издательстве как раз накануне её отъезда по путёвке в санаторий.
   И тут вам не здесь… Хочется понять… Такие были проводы… Не женщины, а сплошные звёзды. Все красотки, как одна. Все четверо. Девичник по месту работы. Незабываемые ощущения позднего зажигания и жжёных тормозных колодок. Невероятный энтузиазм слышался в призывном звоне «хрусталя» из пакетов именинницы.
   Нарезались салаты, разогревались принесённые из дому яства-угощения. Ах, суета, ах сладостное предвкушение!
   – Режь капусту очень точно… тьфу – очень мелко.
   – У твоего мужа тоже язва?
   – Нет, он у меня ленивый. Жевать ему в ломы, понимаете ли. Вот я и привыкла.
   – Ты такая красавица сегодня! Ну-у-у, просто звезда!
   Чмок, чмок, чмок.
   – Звезда тоже водку любит! Даёшь!
   – Эти штучки сегодня в ударе!
   – Две штучки?
   – Две щучки?
   – Обе!
   – И две других тоже!
   Шеф не выдержал и приехал из дома – поздравить «юбиляршу». Приехал в изрядном подпитии, иначе бы просто не решился, зная, что думают о нём подчинённые в минуты банкетных откровений.
   И где эти штучки?
   Ах, вот они… вот они… Обе эти щучки! Смерть агентам литературного капитала в шкуре издателя!
   – Мыло и верёвку, пли-и-из. Мыло «Dove» – увлажняющая свежесть. Увлажнение проверено на пяти добровольцах. Не желаете стать шестым?
   – … тут вам и галстук… и костюмчик «в последний путь»!
   – Не хочу «в последний путь»! Я никуда не спешу.
   Спешить не спешил, а такси вызвал быстро. Хорошо, ещё своими ногами… до самой машины… а мог бы и напроситься на транспортировку волочением.
   Потом, когда шеф растворился в огнях небольшого – по мировым меркам! – города, пили шампанское из вазы, где раньше лежали фрукты! Здорово! Пили и фотографировались. Кто родился в январе, вставай, вставай, вставай… Месяцев катастрофически не хватало. Нет, вроде, наоборот. Месяцев было предостаточно. Не хватало тех, кто бы желал передать вазу соседу по Зодиаку. Шипучий напиток побеждал. И ко всему потом ещё кончилась плёнка в фотоаппарате… Стоп! Стоп-стоп-стоп. Плёнка кончилась? Тогда пойте громче!.. Плохо, что не нашлось цифровой камеры, чтобы запечатлеть всё это… великолепие. Ну да, конечно – на мобильник снимали, но хотелось хорошего качества. А какое же качество у объектива размером с глаз дятла?! Вот и достали из сейфа допотопный плёночник.
   Ближе к полуночи черти понесли щучек навстречу приключениям. Правда, её уже не было с ними. Ведь дома ждали Он и их общий сын, хоть почти взрослый, но без неё никуда. Обо всех же приключениях стало известно позже, ей рассказали о них на вокзале, когда усаживали в купе скорого поезда…
   Две пьяные штучки, и ещё одна, ворвались в ночной рейсовый автобус, словно стая заблудившихся валькирий. Вагнер отстал где-то в пути. Закурили делово. Заметили форму! Военные в общественном транспорте! Свистать всех к ответу! Где ваши документы, гражданин, на право бесплатного проезда? То есть, как это мы должны по погонам сами определить? Мало ли, кто сейчас в форме разгуливает! И вообще! Ты что своё удостоверение отдаёшь в чужие руки? Мы же не контролёры… могли оказаться, а какие-нибудь наймитки. Эй, водитель, высади нас на вокзале… Нам сегодня подругу в дальнюю дороженьку… А удостоверение? Офицерское свидетельство? Отдайте ему! Вот зануда!
   – Я росла в этом городе… Я всё знаю!
   – Хорошо! Но зачем ты кричишь, что мы опаздываем? Мы же никуда не спешим, мы подругу провожать будем только через три часа…
   – А мой меня убьёт! Сидит, наверное, сейчас, телевизор смотрит. Спортивную программу. А у самого нога ходуном ходит. Нервы ни к чёрту!
   Мимо скользит по заледенелому тротуару подозрительного вида пассажир в шапочке-пидорке домашнего вязания.
   – Эй, касатик! Ну, да, ты, который елозит коньками по моему самолюбию. Может быть, хватит?
   – Это не коньки. Скользко просто здесь.
   – Так ты ещё и трезвый?! Простите… вы. Вы обычный пассажир или так себе – развеяться?! Угостите даму хорошим вином!
   Прохожий поспешно растворился в пузатом аквариумном чреве вокзала, нервно подгоняя себя чемоданом, как чабан подгоняет овец, отставших от отары – кнутом и бодрящим отожжённым на Парнасе глаголом.
   – Девчонки, минуточку внимания – мне муж СМС прислал. Ты, гляди-ка, целых пять штук! Вот это мы оторвались, если я ничего не слышала. Ну, ты подумай! Все пять одинаковых! Купи хлеба, купи хлеба. Сам бы давно выскочил, универсам ночной во дворе. Хорошо же. Куплю, если хочет. Сама. Пять буханок, как просил. Пусть уж лучше хлеба налупится, чем меня потом своей ногой с нервным тиком стращать станет.
   – Ну, точно! Как ты права, дорогая, как права. Знаете, подруги, меня греет мысль, что скоро поеду в Питер к доченьке. И без него! Накричит сейчас, развыступается! А, ведь любит меня, любит. Чёрт возьми, любит! И я его? Ну, да… тоже… Даже убить бы не смогла…
   – Может, попросим, чтоб нам музыку в ларьке завели?
   – Зачем нам музыка? Своей дури хватает.
   Вышли на перрон. Самая озорная «брошка» бросилась к тепловозу, как Ильич в своё время бросался к бронепоезду, и по-хозяйски заявила машинисту:
   – Мастер, свободен?
   – Вообще-то, пока свободен, – не растерялся железнодорожник, к его чести будет сказано.
   – Тогда поехали домой! Улица Юбилейная, дом 18…
   – Понятно, а в каком городе?
   В ларьке «Товары – в путь!» тем временем завели что-то весёлое и терпкое, напоминающее Араша на приёме у «Блестящих». Танцевать на высоких ступеньках тепловоза было тесно и скользко. Но зато забавно.

Сцена соблазнения, первый аккорд, между началом и развязкой

   И снова кафе «Панорама Кавказа». Где же Инна? Ага, танцует с Артуром. Который «медляк» подряд. Пока всё под контролем. Пока. Хм, а тот… другой?
   Нет, молчаливый сосед по столу совсем её не напрягал. Иногда он всё-таки говорил. Говорил внятно, отчётливо и отрывисто, умело отвешивая скупую символику слов куда-то поверх голов отдыхающих. Тогда – во время обеда – он обронил невзначай, видимо, стараясь обратить внимание на свой раздельный способ питания:
   – То я белый хлеб откушу, то чёрный. Не странно ли?..
   Она отвечала исключительно на эмоциях и мгновенно:
   – Послушайте, может, Вы шахматист?
   Сосед промолчал и продолжал набираться витаминов из своей тарелки, предназначенной для питания по «диете номер 4».
   Так-так, вот, наверное, почему он вчера в автобусе заговорил о её непонятном мужскому уму женском юморе. Хотя, за столом всё происходило двумя днями ранее. Неужели так долго вынашивал свою фразу? Не похоже. Не до такой же степени тугодум, право слово. Что-то другое его подвигло. Точно, это я совсем плохая стала. Ещё же и гид тогда усмехнулся подозрительно. Памятник Лермонтову, памятник Лермонтову… Обязательно схожу туда, где мы садились в автобус. Видно, как раз там и лежит себе причина веселья одного мужчины и недоумения второго. Лежит, да полёживает, как сказал бы Он. Какие у него руки… Какие они тёплые и нежные! Но всё, хватит – ишь, расслабилась. Нужно что-то с Инкой решать!
   И дальше, как водится в классических пиесках от британцев и назойливых скальдов, тишина… Дальше – тишина! Кто не знает в Британии Шекспира? Кто не знает переводов его трагедий в исполнении Лозинского или Щепкиной-Куперник на земле поверженной империи?
   Артур «отошёл на секундочку». Можно теперь и нам отлучиться в дамскую комнату – припудрить носик.
   И что там такое, и где оно свило себе гнездо, и что почём, как «нате вам»… И вдобавок что-то про эрекцию… Тебе разве не объясняли, Иннусь? Да, вот так, оказывается, всё просто. Катализатор в воображении, химическая реакция в организме… вот вам и, пожалуйста… Глаза закрываются… Ну-ка, дети, встаньте в круг, встаньте в круг… Как там мои мужички без меня? Малой, наверное, без конца шляется, поесть забывает… А жареная сёмга тоже вполне… особенно, если за чужой счёт… И не стыдно тебе, матушка, мужиков разводить?.. Не стыдно, сами этого хотели… Завтра к восьми на процедуры… не проспать бы…
   – Хочу выглядеть в этом возрасте, как и ты…
   Кто это говорит? Ах, Инна…Откуда она знает про мой возраст? Видно – в курортной книжке подсмотрела. Чисто женское любопытство.
   Небольшое замешательство, помноженное на лёгкое недоумение. К столику подходит роскошный кавказец с ёршиком возбуждённых усов. Что он говорит? Про женскую зрелую красоту. Нет ничего лучше? И этот туда же. Хм, ему сейчас всё равно, что говорить – была бы доступная и отзывчивая дама. Откуда они все знают?
   Ну, положим, с Инной всё ясно. Она хвостом перед одним из секьюрити крутила. А охранники данные по отдыхающим передают в ФСБ Пятигорска. И далее – по инстанции. Видно здесь её соседка и обогатилась знаниями, а то было чуть ли не за ровесницу поначалу принимала…
   С Инкой ясно, а этот-то откуда?.. Что-что, ей дают чуть больше тридцати? Придётся разрешить ему «себя потанцевать». Не так, только на пионерском расстоянии, не забывайтесь! Интересно, видит ли Инка, как нужно себя вести, как умело упирать локоть в ребро?
   Вот уже мужик, как говорят, табуном повалил, копытами цокает от предчувствий небывалого счастья. И этот молчаливый кавалер фигов туда же. Прорезало!
   – Девушка (о! как приятно!), вы алкоголем не интересуетесь? (нашёл, кого спросить, Аполлон замурзанный!)
   – Да… Но только в факультативном порядке.
   Родственник Артура заметно схлопнулся. Что, задело, проняло? А нечего было…
   Так и захотелось у него спросить: «Вы диалектику учили не по Гегелю ль?» Наверное, он знает точный ответ.

Юбилейный отзвук, сцена прощания, сон, реминисценция

   Теперь немного передохнуть, глоток минералки. Прикрыть глаза. Где та Инка, где Артур… несущественно. Опять дома. Хотя бы мысленно.
   – Знаешь, я что-то важное должна сделать, когда приду домой со смены. Только вот, что?
   Она слушала внимательно, не мешая вспоминать своей коллеге, работавшей с компьютерными оригинал-макетами. Пауза не затянулась. Ум у напарницы оказался живой. Ум непостижимый… и та заявила:
   – Вспомнила! Точно! Индийский фильм нужно посмотреть. Помнишь такой?.. «Джимми, Джимми, Джимми… а-че, а-че, а-че…» … «А-ча, а – ча, а ча….» Багрим, багрим ислам!
   – Это фильм, где все танцуют?
   – А как ты догадалась?
   – Ну, и при чём здесь ислам? Это же – Индия, а не Пакистан.
   – Наверное, новости вчера забыла выключить…
   Ночью в купе не спалось. Всё вспоминался последний юбилей… И ещё многое другое… Что связано с обычной работой.
   Для кого-то работа – пустяк, но не для неё. Это самое главное, после Него. И что бы она стала делать, если бы не работа? Перестук колёс, храп соседа с верхней полки и обычное воспоминание. Как это происходило? Как происходил юбилей? Неюбилейный юбилей…
   Об том событии даже Он толком не знает. Да, и зачем Ему, собственно, это нужно? Он и так устаёт, распластавшись над своим компьютером. Даже засыпает порой, уткнувшись носом в клавиатуру. Бедолага. Кормилец!
   Ну, ладно, а вспомнить-то есть что…
   Раньше всё было не так. Он служил где-то в связи. Сцены из античности меркнут перед этой жизнью, где в центре находится инженер-электронщик. На синем халате на голое тело из-за летней жары рукава прижжены полуостывшим паяльником. Привычка, чёрт возьми. Таким она его помнит. Таким он помнит себя.
   Потом инсайд, аут, аутсайдер, фол, дефолт и прочие прелести времени перемен. Торговля чесноком, прикупленным родственниками в Краснодарском крае. Торговля через посредника мелким оптом. И этот идиотский утренний окрик нанятым продавцам: «Девчонки, установка будет такая!» А какие они ему девчонки? Половина в матери годится!
   Стойте, погодите. Это же не мой сон. Это Его сон… Что я в нём делаю? И вроде бы не пила ничего, кроме минеральной воды.

Постэкскурсионная сцена с затянувшимся продолжением, курортный роман

   Санаторий «Огни Ставрополья». Аллеи парка проходят мимо знаменитых радоновых источников. Потом центральный полувоенный санаторий. Чуть дальше «Касатка» и самая дорогая здравница Пятигорска «Криница». Именно возле «Криницы» и попали они с Инкой в историю.
   Что там было? Артур заказал сёмгу на вертеле… Дородная тётенька пела под фортепьяно. Кафе «Панорама Кавказа»*. Всё так, ничего не перепутала.
   Чуть раньше…Экскурсии на Эльбрус, Провал – пешком, восхождение – смешное слово для тех, кто с альпенштоком подбирается к пику Чогори – на Машук с Воротами Желания. Отсюда посредством немецкой оптики вездесущего Карла Цейсса можно было увидеть микроскопических футболистов, тренирующихся на стадионе «Терек», и такие же размером, ничуть не больше, лодочки, плавающие по озеру в городском парке, а ещё заметить при желании место той самой ДУЭЛИ. Кольцо по пути на Медовые Водопады, в сторону Кисловодска. Блины (кабардинские или карачаевские?) с фаршем внутри… На букву «х», кажется… Ресторан «Замок обмана и симпатий»… Хычины! Вспомнила. Да не ресторан, а кавказские пироги с мясной начинкой.
   Почему она выбрала именно Пятигорск, хотя здесь обычно прохладней? Практически по всем КавМинводам только на автобусе, а в Пятигорск можно поездом добраться, поэтому выбор пал!
   Всё-всё, больше не отвлекаюсь…
   … потом Артур завернул замысловатый тост:
   – Настоящий кофе должен быть горячим, крепким и сладким, как поцелуй любимой женщины. А тост должен быть коротким и хлёстким, как выстрел в ночи. Я хочу выпить и непременно выпью сейчас до дна за судьбу, которая подарила мне встречу с таким нежным существом как Инна.
   Что-то вроде этого.
   Она немного огорчилась, когда о ней не было сказано ни слова, и мстительно подумала, что красавчик Артур тосты говорить совсем не умеет. Такое хорошее вступление обратил в банальное славословие в конце. И что, самое обидное, не упомянул её ни разу, стрекозёл мутоновый. А этот, второй, как там его?.. Олег Сергеевич, чтоб ему до конца дней на диете номер 4 досуг коротать! Сидит, будто фазан в гнезде, глаза за очками прячет и молчит. Его, что ли, вежливости никто не учил? Зря я, наверное, согласилась на эту авантюру. Но был ли выбор? Нельзя же девчонку одну отпускать на встречу с прожженным сердцеедом. Захотелось Инке немного адреналина в кровь добавить, шампанского попить, потанцевать под «живую музыку», проще говоря, почувствовать себя роскошной женщиной. Что ж, дело молодое. Пусть опыта набирается. Пока я рядом…
   А этот хлыщ, понимаешь ли, врач-андролог с запахом хорошего мужского парфюма и повадками Казановы после отсидки в венецианской тюрьме по совокупности средневековых статей, ведёт себя, как бывалый самец. Намерений уже не скрывает. И намерения те совершенно недвусмысленные.
   И как только она соседку не уговаривала, чтобы та бросала свои фортели. Но Инка и слушать ничего не желала. Дело молодое, говорит, когда ещё на волю от мужа вырвусь? А тут с путёвкой здорово подфартило… И Артур этот вполне симпатичный и совсем не агрессивный, в общем-то. А изменять супругу она и не думает вовсе. Так только, флирт один с раскрытием упитанного кошелька хотя бы на четверть возможностей.
   Эх, Инка, Инка… Чумовая девка, а жизни не знает. Разве такую можно одну в волчью стаю к андрологам пускать? И Артур, будто чует подвох, зараза. Всё старается от неё избавиться, массажёр увядающей простаты, чтоб ему. Все мужики за ним отарами ходят, как привязанные – будто бараны. Нет, не все, конечно. Только те, кто лечиться приехал по соответствующему профилю.
   Импозантный, всегда в дорогом костюме, «спасибо – пожалуйста», «разрешите – а нельзя ли». Сама любезность с глазами удавьими. Инка и повелась на эту клюкву развесистую. Хороший прикид, хороший парфюм, профессия интеллигентная, возраст, опять же, сексуально безопасный… на взгляд дилетантки. А ведь она с самого начала чувствовала, что не так этот андролог прост, каким казаться хотел. Вроде б, отец родной, а присмотришься, коварный соблазнитель с повадками абрека.
   – Я даже не знаю, что делать, – сказала Инна вспотевшим от волнения голосом, – у него… ты понимаешь… У него… Ну…
   – Не тяни, выкладывай. Что там у него? У твоего Артурки нет денег, чтобы оплатить ужин? Он агент… скажем, «красных бригад»? Его заставили познакомиться с тобой под страхом смерти? Или, может быть, хочет взять тебя в заложницы?
   – Ну, не смейся… У него… это… ну, в общем, стоит у него! Вот! Я во время танца почувствовала… Он ко мне прижался, гад такой… Это как же так?
   – Так бы и сказала, что у мужика эрекция. – Она готова была расхохотаться, но сдержалась. – И что в том удивительного? Ты будто школьница, честное слово.
   – Но ведь ему ведь уже пятьдесят два! Сама паспорт видела…
   – Так и что с того?
   – Ну… он же такой старый… Разве у них, у мужиков, в смысле, бывает эрекция в этом возрасте?
   Она подумала про себя, что в таком возрасте… Эх, сейчас бы Его сюда… Этого странного, ершистого, непокладистого… Этого Мужчину Её мечты… Эх, девочка, девочка… Что ты можешь знать о настоящих мужчинах? Настоящий мужчина в пятьдесят только созревает. Но она не стала делиться сокровенным с подругой по санаторской фортуне. Вслух же сказала:
   – Инна, ты на самом деле не знаешь? Мне, право, неловко тебе говорить… Но у мужиков и в семьдесят бывают такие достойные достоинства. А то и в восемьдесят. Тебе родители или, скажем, подруги разве не говорили?
   – А почему тогда папа с мамой давно не спит? В общем, я ещё в школе училась… когда они… того… Ну-у-у…, короче, в разных комнатах ночуют…
   «Счастливые, – подумала она, – мало того, что у каждого своя комната, так ещё и…» Подумала, а вслух снова сказала совсем другое:
   – Ну, во-первых, твой папа не показатель мужского вселенского здоровья. Во-вторых, не обязательно спать вместе, чтобы встречаться в интимной обстановке. Ты же в школе полдня. И в субботу тоже училась? Вот видишь… И наконец, в-третьих, иногда мужчине и женщине просто необходимо спать поврозь… Болезни, синдром хронической усталости – СХУ, слышала о таком? Здесь уже не до жиру, так сказать. Странно, моя дорогая, тебе уже почти трид… Всё-всё, о возрасте не слова. Иными словами, девочке уже достаточно годочков, чтобы иметь представление о физиологии мужчин.
   – Но если б ты знала, как у него ст… Такая эрекция! Я просто не ожидала… Ненормальная какая-то… Просто нечеловеческая…
   – А крутить мозги мужику? Это, по-твоему, нормально, по-человечески? Знала бы, что ты такая странная…
   – И что мне теперь делать?!
   – Решать тебе. Хочешь, скажи своему Артуру, что любишь мужа, а всё остальное – не более чем случайность? Мол, не знала, что вы настолько далеко устремите свои намерения. Сойдёшь за дурочку – твоё счастье… А хочешь, езжай с ним. Одна ночь – только одна ночь. Задержишь дыхание, закроешь глаза… Сама же Артура провоцировала….
   А в голове отдельной звуковой дорожкой: «Боже, чему я учу девочку!? Это же не для меня и не для неё!»
   Инка дрожит.
   – Нет… Я не готова. Я решительно не могу. Типа, понимаешь, какое дело: Виталий меня не простит.
   – А он узнает?
   – Конечно. Я же ему расскажу…
   – Сроду таких дур не видела! Спать с чужим мужиком не хочет, а провоцирует его по полной программе. Семью разрушать не желает, а мужу рассказать о своей предстоящей измене стремится, как Павлик Морозов жаждет уконтрапупить отца с дедом и всех родственников до третьего колена.
   – Павлик только дядю с отцом сдал, а я ….
   – Грамотная… Слов нет. Умная. Эмоций выше крыши! Чем тогда думала раньше, если сейчас мне такое заявляешь?!
   – Скажи, что же делать?..
   – Только бежать… Причём немедленно. Давай, дурочка, бери «мотор» [2 - «мотор» – сленговое название таксомотора]… у тебя деньги-то есть? Ох, ты – горе моё! Так «папика» раскручиваешь, что даже денег с собой не берёшь, а ещё удивляешься, что он с тобой переспать желает. Ну, не дура ли?
   – Я… Я же считала, что ему со мной интересно…
   – Конечно… Подумай сама, какой тут интерес кандидату медицинских наук беседовать с крутым женским мастером по шляпкам?
   – Но я же не знала…
   – Незнание закона… А, ладно – всё равно без толку! В общем, так: сейчас мы выходим вместе. Ты делаешь вид, что закуриваешь…
   – Я же не курю…
   – Не важно. Прикуришь…
   – У меня и сигарет-то нет…
   – Захочешь жить (это уже перебор!)… с честью, найдёшь… у кого взять сигарету. Всё, не перебивай больше… Ты куришь, я поднимаюсь наверх. Артуровы «кони» ничего не заподозрят. Какие «кони», спрашиваешь? Ты, вообще говоря, совсем ничего, что ли, не замечаешь? Тут полно этих гавриков. Ну, да, охранники из санатория. Думаешь, они просто так зашли поужинать одновременно с нами? Хватай жопу (сейчас не до выбора выражений!) в горсть и мухой лети через запасной выход… Ну, да, через кухню. Только проследи, чтобы парни Артуркины отвернулись хотя бы на секунду. Понятно? Что значит, «как же ты»? Раньше не приходило в голову спросить, бабочка моя махаонистая?.. Всё, не рассуждаем! Молчи! Слушай меня. Я отвлекаю Артура с его молчаливым бобиком. Рассказываю, что тебе стало плохо… А ты, когда доедешь до санатория, отзвонись… Ответа не жди. Я и так пойму, что ты в безопасности… Всё, выходим, наивная душа… Операцию «Кавказская нелепица, побег из сераля» считаю открытой. Маэстро, раздайте героям героические атрибуты. Мы начинаем, господа и дамы! Мы начинаем…
   От погони ушли легко и весело. Не зря Олег Сергеевич сетовал на своё непонимание культурной женщины в свободном полёте. Не предусмотрел, получается, такого исхода, да, и Артуру ничем не помог.
   Всю ночь потом провели с бестолковой напарницей в комнате у соседей, благо там женщины с понятием оказались. Ещё часа полтора после окончания курортной операции «Спасти бестолковую Инку» по коридору корпуса топали озадаченные ноги недогадливых секьюрити, и доносился голос возбуждённого Артура. Хороший мужик, но не король! Нет, не король. И даже не Рыцарь Озера!
   … потом всё стихло…

Утро, экскурсия

   Обитатели санатория «Огни Ставрополья», свободные от процедур, неторопливо заполняли крыльцо своими сытыми после завтрака телами. Её молчаливый сосед по столу был внезапно атакован многократно превосходящими, в плане русского разговорного, силами противника. Энергичная женщина с крашеными под «неостывший пепел Клааса» волосами хватала мужчину за руку и предлагала познакомиться поближе. Он коротко буркнул: «Я женат…», будто бы ему предлагали немедленно венчаться, а не просто пофлиртовать. Кого другого эта фраза сразу бы осадила, но не даму куртуазных желаний с провокационным началом во вздымающейся груди.
   – А у вас дома есть аквариум? – не отставала огненно-рыжая фурия из соседнего корпуса, которая меняла партнёров по танцам каждый вечер. – Давайте я стану Золотой Рыбкой в вашей коллекции?
   Он молчал. Второй раз открыл рот только возле памятника на экскурсии. После её слов. Ну-у… вы помните, надеюсь.
   Автобус мчался в сторону Эльбруса. Водитель зазевался на повороте и угодил передним колесом в выбоину. Экскурсанты из санатория возмутились. Вернее, возмутился один за всех: правильного социалистического вида мужчина с длинным носом и приплюснутыми к безнадёжно лысеющему затылку ушами, в строгом костюме с галстуком «пробуждение народных масс» и …
   … мужчина судорожно сглотнул и не то спросил, не то утвердил, осторожно взвешивая слова:
   – Этому шоферу только бы дрова возить.
   Его фигура – знак «полувопроса» с опасением получить решительный отпор.
   Водитель услышал, несмотря на то, что сказано было вполголоса. Он перекатил замусоленную беломорину в уголок рта и ответил вполне достойно:
   – Молчи, Буратино!

Сцена ностальгическая, пора домой

   Двадцать с лишечком лет назад это происходило. Она уже тогда работала корректором, ещё, правда, в государственном издательстве. Он потерял рукопись. Искали вместе. Так и познакомились. Пили горький колхидский чай за знакомство и без конца смеялись, и Ему уже было наплевать, что там случилось с его неподъёмным манускриптом.
   Она не спешила ответить утвердительно на его решительное предложение «соединить НАШИ усилия», памятуя сетования подруги о судьбах отечественной невесты в условиях Нечерноземья. Что-то там такое с ней приключилось, как в театре абсурда.
   А потом…
   …свадьба. Фраза молодожёна в ответ на реплику кого-то из гостей, что всё так пристойно проходит: «Подождите, скоро мои подойдут…» И подошли.
   А этот идиотский прикол! В первую же брачную ночь! Кто сможет такое вынести?.. Новоиспечённый супруг пошёл с друзьями по озеру на моторке. Морячок, блин горелый! Подруга, читай – молодая, осталась в охотничьем домике одна.
   Утро. Пробуждение. На полу лежит кто-то, накрытый курткой мужа. Он? Одно движение ноги и всё выясняется… Оказалось – брат свёкра… Дурацкий взгляд и странный голос: «Я думал, может, помощь будет нужна…» На ногах не стоит, а туда же – помощник!
   И всё ведь было предсказуемо заранее, но она ответила «да», за что получила нежный поцелуй в губы, через два года – сына и удивительную жизнь, полную яростных ссор, не менее импульсивных примирений с удивительным привкусом нежной недосказанности в отношениях.
   Странный полёт мысли… Она успокоила себя, приподнялась, глотнула минеральной воды, пора отвыкать – не на курорт, чай, едет, и снова попыталась уснуть…

Сцена мексиканская, вернулась жена с курорта

   – Чувствуешь?
   – Что, «чувствуешь»?
   – Ну, аромат, какой, чувствуешь?
   – Не понял.
   – Да, духи у меня новые, бестолочь!
   – Нет, не чувствую…
   – Вот и трать деньги неизвестно для чего, а у предмета твоих намерений, так сказать, насморк двусторонний…
   – Извини, ещё и замотался… Ничего не чую…
   – А теперь? – Подошла поближе.
   – Вот. Вот-вот, теперь да… Теперь точно. Чувствую! На что это похоже? На что? Всё, понял. Это пахнет чем-то весенним, даже, скорее, летним… Сейчас, дай подумать. Понял: пахнет начинкой конфет «Ромашка», когда они очень свежие… Представляешь? Так вот, будто эти конфеты «Красной Москвой» сдобрили…
   – Дурак! Какой дурачок! Это же настоящая Франция, не какой-нибудь контрафакт польский…
   И сердце сжимается от нежности. И хочется уронить слезу радости. И нет никаких причин, чтобы не сделать этого. Как же не любить милого ироничного увальня, который даже шутит так нелепо и странно? Я вас умоляю!
   А где-то далеко за горизонтом растворился молчаливый отдыхающий из Стерлитамака вместе со своим сводным братом-андроидом… тьфу, андрологом – с именем известного литературного «овода», так ему не подходящим. Тот самый, который за столом пережёвывал пищу с невероятным достоинством лордов Шэррингтонов в изгнании, будто шахматную партию переводил в эндшпиль усилием коренных зубов без единой червоточинки. Не доводилось ему встречать таких женщин, у которых непонятно, когда они шутят, когда всерьёз? Наверное, просто никогда до этого санаторского заезда не сталкивался с настоящей женщиной! А если и сталкивался, то уныло проходил мимо, не в силах разглядеть что-то такое, от чего замирает сердце и хочется дарить цветы, прыгать с третьего этажа и совершать прочие милые глупости.
   Давно-давно пропал перрон вместе с непутёвой Инкой и её глупыми терзаньями, вместе с фотографом «орлиной площадки», многочисленными поклонниками и памятником… Лермонтову?
   И что ей сейчас до этого. Она уже наполовину растаяла в руках своего избранника на всю жизнь… Боже, спасибо тебе, что ты дал Ему такие нежные пальцы!

Финал финальной сцены (реминисценция)

   Этот последний день в Пятигорске она решила начать с исследования. Пошла пешком в направлении центра. Лермонтовский дворик, улица Соборная, спина монумента. Памятник немного ниже, видно только затылок. Чуть ближе, ещё немного…
   И тогда она увидела… накачанный от долгих раздумий затылок памятника Ленину.
   Как же ей стало весело от открывшегося взору! Такое чувство словами не передать…
   Памятник Лермонтову, непонятный женский юмор. Всё переплелось и играло озорными зайчиками раннего кавказского солнца!
   Отец-основатель, которого обычно помещали справа от немецкой «сладкой парочки» на первомайских плакатах, нависал своей монументальностью, но ничуть не мешал безудержному веселью. Памятник сей выпустил Долгопрудненский комбинат МКК в 1971-ом году в назидание потомкам, но никто и никогда ещё не путал этого гиганта с классиком русской поэзии.
   Она хохотала от всей души. Ей было хорошо, она скоро возвращалась домой. А редкие прохожие шарахались от странной и вечно юной женщины, не понимая причин столь заразительной радости. Но тем не менее, улыбались непосредственности изливаемых чувств.
   Но всё это скоро уже будет в прошлом… не далее, как сегодня ночью…
   И только одинокий бронзовый орёл над филармонией Пятигорска останется на месте с тем, чтобы гордо и величественно обозревать все памятники Лермонтову. В том числе и этот. Орлу же не объяснишь, что такое революция, и отчего вождей возносят на постамент рядом с их антиподами.

Могила царицы Хатшепсут
(Самостоятельная женщина, вариации на тему)

   «Скажу я людям времен грядущих,
   Тем, кто памятник узрит
   моему отцу посвященный,
   Тем, кто будет говорить и спорить,
   Тем, кто обратится к потомкам своим —
   Вот, было это, когда во дворце восседала,
   Размышляя о моем создателе,
   Подсказало сердце мое сотворить для него
   Два обелиска, что (покрыты) электрумом,
   Высота которых достигает небес,
   В священном колонном зале».
Из надписи царицы Хатшепсут на базе обелиска в Карнаке. Фивы, XVI в. до н. э.

   – Вот тебе и на. Началось в деревне утро!
   Анка с трудом сообразила, где находится и почему соседи таким безобразным образом ломятся в дверь, да ещё и кричат:
   – Сорри, мисс, вставайте! Ехайт будем через три на десат минут.
   Где-то рядом тихонько играла музыка. «Похоже на «Pink Floyd», – подумалось Анке. – Собаки лают. Очень в тему».
   За окном темень, как у афроегиптянина в зобе – хоть в разведку иди. В голове остатки ночных флюидов танцпола. Тяжело подниматься, когда на пузе стильного в своей ядовитой зеленоватой желтизне ночника со встроенными часами нет ещё и шести. Невероятно сложно гасить в себе упоительный предутренний сон. Особенно на отдыхе. Впрочем, эту экскурсию она выбирала сама. Ага, сообразила, вспомнила. Значит, не всё так плохо, как… как есть на самом деле, ха-ха.
   – Встаю, встаю! Не стучите. Сейчас, уже спускаюсь!
   Дверь в просторном автобусе марки «Мерседес» медленно поехала и закрылась, аппетитно причмокнув изолирующей резинкой. Пневматический звук при этом вызвал иллюзию свиста занедужившего от долгого воздержания соловья. Затем увертюру поддержал мощный, но экономичный дизель: завёлся, как говорят, с полпинка. Включился кондиционер, и сопровождающий от отеля – сухопарый египтянин… Именно египтянин, а не араб: ох, не любят египтяне, когда их арабами называют! Но, кстати, говорить на арабском и позиционировать данный язык в качестве основного государственного им эта нелюбовь нимало не мешает.
   Так вот, сухопарый египтянин объявил экскурсию стартовавшей. Автобусный портье – он же по совместительству водитель, похожий на дромедара, досрочно ушедшего на пенсию, привычным движением включил видеодвойку «Shivaki». Для двойки лучше бы подошёл бактриан, но, видать, сегодня как раз не подвезли.
   Улыбка же в столь ранний час уже сама по себе хороша без привязки к какой бы то ни было ассоциативной живности. Даже вытянутую небритость верблюжьего профиля могут украсить раздвинутые уголки губ и добрый прищур тонированных безжалостным светилом берберов-кочевников век.
   Так, а что там показывают нынче русскоговорящим туристам?
   Хм, «Афоня». Классика. Её укатать-заездить невозможно. Подруги говорили Анке, что во время организованных экскурсий это самый распространённый фильм на пути к Луксору. Да, но ехать-то больше четырёх часов. Интересно, что будет на второе?
   Вероятно, ставили и другую кассету, но девушка не слышала, спала, уткнувшись лицом в маленькую подушечку, прислонённую к стеклу. И даже жужжание видеомагнитофона, надрывающего колонки – акустическое завоевание долины Нила – не могло её разбудить до самого въезда на территорию Карнакского храма.
   Здесь любознательное содержимое автобусов из конвоя вытряхнулось под палящие лучи африканского солнца.
   О конвое стоит сказать пару слов. Когда вы слышите в новостях бесконечные истории о необычайно высокой верояности угодить в автомобильную аварию на дорогах Египта, прежде всего, обратитесь в само внимание, чтобы узнать подробности.
   Действительно, концы из курортных зон страны к местам паломничества туристов большие. Шарм-аль-Шейх – Гиза, Шарм-аль-Шейх – Каир, Хургада – Луксор. Пять-десять часов пути в один конец – почти обычное дело. На таких расстояниях не мудрено задремать за рулём и опрокинуть автобус в кювет, если едешь один, без сменщика. Однако касается это, пожалуй что, только водителей, не имеющих государственных лицензий и берущих туристов «за зебры» дешевизной предлагаемых услуг.
   Уроки, которые преподал пушкинский Балда своему работодателю и поныне остаются невыученными, хотя сказано было совершенно недвусмысленно: «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной!». Очевидно же – платишь в разы меньше, получаешь взамен риск попадания в аварию: шофёр один, несётся в темноте, не соблюдая никаких правил, кроме главного – заработать побыстрей и побольше.
   Другое дело, если покупаешь путёвку в отеле, где живёшь, как это сделала Анна. Вот тут и появляется понятие конвой. В путь отправляется не один, а сразу с десяток-другой автобусов со всего побережья в сопровождении полицейских машин с мигалками. Такой процессии на перекрёстках уступает дорогу весь местный транспорт, включая гужевой и велосипедный. Если едешь в конвое, то безопасность твоя гарантирована с огромной вероятностью.
   Так что, собираясь в Египте на экскурсию, не делайте выбор в пользу дешевизны. Мало того, что опасно, так ещё и экскурсовод, который в сговоре с водителем-лихачём, доставившим вас к месту, плохо знает язык, вечно куда-то спешит, на вопросы не отвечает, лишь повторяя заученный текст, норовит выпросить пару лишних фунтов за какую-нибудь эксклюзивную информацию о лавке, где можно купить (очень недорого) гранитные осколки колоннады Карнакского храма (самые настоящие) из бутового камня. Неужели эти доводы вас не убеждают?
//-- * * * --//
   К гиду, который встречал прибывших из Хургады туристов у автобуса в Карнаке, Анка сразу прониклась симпатией, и вот почему: во-первых, он выглядел как аристократ далеко не в первом колене (или поколении? хм, колено – поколение – пока каление… следует подумать), угадывалось в нём что-то породистое, европейское; во-вторых, мужчина был со вкусом, хоть и бедно, одет; наконец, в-третьих, экскурсовод прекрасно говорил на русском. Причём на том ещё русском, на котором общались до эпохи материалистического материализма. Таким длинным ругательным термином Анка привыкла называть новые капиталистические отношения, неожиданно прижившиеся на земле, где мироедами привыкли закусывать на завтрак, пуская им кровушку без помощи пиявок.
   Анна быстро поняла, что ей и всей группе несказанно повезло. Такой человек, как предоставленный туристическим бюро гид, не мог относиться к делу спустя рукава. Подобным людям претит что-то делать не в полную силу, не раскрываясь всякий раз, как это присуще хорошему актёру в его звёздной роли.
   В подавляющем большинстве египтяне здесь и в других курортных зонах по-русски говорят не очень-то. Только кое-кто из торговцев, старший менеджер в гостинице и владелец компьютерного окна в мир – Ахмед. Остальные владеют лишь самыми простыми английскими фразами, по-русски же только «купи» и «хорошо». Ну а экскурсовод, который встретил их близ Карнакского храма в Луксоре, просто поражал воображение своей чистой речью.
   И всё-таки, откуда этот египтянин с благородной стрижкой рано седеющих волос так хорошо владеет языком? Наверное, учился, в каком-нибудь институте имени друга всех коммунистов СССР и окрестностей Патриса Лумумбы.
   Не выдержала. Решила спросить. Верно, почти угадала – Юсуф (так звали импозантного экскурсовода, так, собственно, он и представился – мол, конечно-пожалуйста, называйте меня Юсуфом, будьте настолько любезны) получил второе высшее образование в стране «вечнозелёных помидолларов», как он называл союз вслед за своими русскими сокурсниками, большинство из которых уже успело навестить «нашего эджиптен Ибиса» в последнее время. Причём называл не с презрением или насмешливо, а с той улыбчивой теплотой, как умеют это делать люди совершенным образом добрые и покладистые, не обделённые тонким юмором, а также ироничным отношением к себе и своему восприятию мира.
   Да, кстати, об ибисах – а второе высшее образование Юсуф получил практическим контрабандным образом, иначе говоря – на птичьих правах. Об этом стоит рассказать, но чуть позже.
   В процессе экскурсии Юсуф очень умело руководил потоками внимания, легко заинтересовывая даже самых пассивных созерцателей, которые отправились в Луксор с единственной целью: сфотографироваться на фоне грандиозных монументов – предтечи античной скульптуры, – попирающих фундаментами не просто далёкое прошлое, но саму вечность. Был в нём, этом египтянине, какой-то талант общения, который гид умело реализовывал во время демонстрации архитектурных памятников и артефактов глубокой «донашейэровости». Туристы из отеля, где жила Анка, ходили за Юсуфом, словно трёхдневные цыплята за квочкой.
   И как-то так получилось, что она сразу оказалась рядом с ним – фараоном туристического сознания в отдельно взятом коллективе. Анна шла по левую, «сердешную», руку от Юсуфа и своим видом показывала, что она тоже не последний человек в процессии. Да, собственно, так всё и было.
   Почему? Очень просто – Анка взяла на себя роль добровольной толковательницы непонятных гиду русских слов и выражений, которые могли прозвучать в вопросах туристической братии. Началось всё с малого. Показывая планшетом, с пришпиленным к нему кратким планом экскурсии, на одну из статуй-двойняшек венценосной женщины-фараона по имени Хатшепсут, экскурсовод сказал с лукавой усмешкой:
   – Знаете, отчего во рту царицы улыбка?
   – Ха, во рту только зубы и язык, в крайнем случае – жевательная резинка. А улыбка на устах, на челе или, может быть, на лице, – поправила Анка.
   Вместо того, чтобы обидеться, Юсуф расцвёл, будто мексиканский кактус в канун Нового мексиканского года, и произнёс фразу, которая послужила возникновению нового международного союза, не означенного ни в одном из документов, одобренных Генеральной ассамблеей ООН. Он сказал:
   – Это совсем приятно, когда такая девушка хорошо помогает проводить экскурсию. Вы мне не откажетесь пособить, правда?
   – Не откажусь, – не без кокетства ответила Анка. – Разве можно ответить «нет» человеку, знающему глагол «пособить»?! Никогда!
   Экскурсовод приобрёл в лице Анки верного помощника, чем был весьма доволен. Он было показал жестом, что группе следует пройти дальше, но тут женщина, стоящая в первом ряду и проявляющая живой интерес к тонкостям и обычаям старинной египетской жизни, спросила:
   – Так, всё-таки, отчего царица улыбается?
   – Легенды гласят, что Хатшепсут целых двадцать два года, до самой своей кончины, правила страной потому, что на людях представала в облике мужчины, и никто из подданных не мог разгадать её тайну. Так долго обманывать не только слуг, но и жрецов может лишь очень умная женщина. И потому считается, что улыбка Хатшепсут сродни улыбке Джоконды. Тайна веков.
   – И что – в самом деле, никто не знал, что фараон – женщина? – спросил кто-то из группы.
   – Наверное, знали те кому… кому можно поверить…
   – Кому можно доверять, – подсказала Анна.
   – Да, так. Верные люди, видимо, знали. А легенда – только легенда.
   После осмотра Карнакского храма, феерической фотосессии на фоне древних колонн, которые работали декорациями не в одном десятке фильмов современности, и обеда в уютном ресторанчике переправились на западный берег Нила – в Город Мёртвых. Скульптуры же близнецы великой царицы безмолвно продолжали таинственно улыбаться, взирая на людские массы туристов, копошащихся у них в ногах.
//-- * * * --//
   Левый берег Нила встречал туристов Долиной Царей. Приступили к изучению могильных склепов номерных Рамзесовых династий. Когда проходили мимо погребения подданных фараона, Юсуф заметил мимоходом:
   – Конечно, вам пожалуйста, фараонам – личные захоронения. Каждому свой узел, а вельможам не такая удача. И лежат они все здесь вперемешку… вместе…
   – Невзирая на чины и регалии, – подсказала Анка. – И наверное, всё же, не «узел», а «удел». И не «вперемешку», а «вперемежку». Да-да, вы слишком усердно педалировали шипящую; я заметила, не отпирайтесь! Кроме того, ваша фраза целиком гораздо эффектнее звучала бы так: «В отличие от фараонов, и после смерти получивших отдельные апартаменты, их подданным пришлось быть упокоёнными в одной братской могиле, невзирая на чины, регалии и государственные награды».
   – Девушка, позвольте, я запишу? Красиво сказали… Особенно это – «педалировали шипящую». Как у Гоголя – какой русский не любит педалировать?! Ха-ха-ха…
   И чуть позднее:
   – …а меня поймут… простые туристы, если я так построю фразу?
   – Поймут-поймут, дорогой Юсуф, даже не сомневайтесь.
   – Скажите, мне можно вас называть?
   – Называйте… а, ну, конечно, догадалась – называйте меня Анной.
   – Спасибо, Анна!
   – Спасибо многовато, три доллара в самый раз!
   – Не понял… о каких деньгах речь?
   – Проехали, шутка была.
   – Шутка… Проехали?
   – Значит, не стоит возвращаться к этой теме. Когда проехал мимо какой-то неважной, в общем-то, остановки, то не стоит возвращаться обратно. Ничего хорошего из этого не получится, как в прямом, так и в переносном смыслах.
   – Я запишу?
   – Сделайте одолжение, милостивый государь.
   – Вы хотите у меня одолжиться?
   – Юсуф, нет, это такая идиома в русской разговорной речи, причём далеко не первой свежести. Когда же вы учили язык, если нового не знаете, а старого не помните?
   Вот тут гид и рассказал, что на последнем курсе исторического факультета каирского университета его в числе лучших студентов отправили в СССР для участия в археологической экспедиции и изучения русского языка. Экспедиция вскоре закончилась, а виза нет. Так и прожил Юсуф в общежитии университета, постигая премудрости великого и могучего больше двух лет вольным слушателем, зарабатывая себе на жизнь погрузочно-разгрузочными работами на ближайшей товарной станции.
   – Вы записываете, чтобы потом использовать? – поинтересовалась Анка, внезапно ощутив тяжесть ответственности за то, как отзовётся каждое её слово, оброненное на благодатную плодородную почву тяги познаний Юсуфа.
   – Совершенно верно, – глаза экскурсовода блеснули загадочным черносливом в глазурированном шоколаде, а рот растянулся в доброй улыбке. – Вы разрешаете?
   – Хорошо, я согласна. Пусть это будет моим вкладом в строительство Асуанской пирамиды…
   – Анна, вы меня страшите! Асуан – это плотина, и она давно построена.
   – Подумаешь, плотина-пирамида. Для нас, филологов, никакой, собственно разницы. Имя существительное, и только лишь. А то обстоятельство, что воздвигли ещё до моего приезда, не делает чести господам строителям. Не сдержали слова. Подождать не могли.
   – Это вы так шутите, Анна?
   – Нет, Юсуф, проверяю вас на сообразительность.
   – Проверили?
   – Да, проверила.
   – И каково же будет резюме?
   – Беру вас в ученики на ближайшие пару часов.
   – Заметаем?
   – Не поняла.
   – Так говорили мои русские друзья, когда договаривались о чём-то.
   – Тогда не «заметаем» с вопросительной интонацией, а «замётано» – с восклицательной.
   – Так точно, мой капитан!
   – О! Да вы делаете успехи, юнга!
//-- * * * --//
   – Конечно, пожалуйста, господа и дамы! После смерти мужа Тутмоса II, пятого фараона XVIII-ой династии, Хатшепсут не сразу стала правительницей Египта. Сначала считалась регентшей при сыне. Но через полтора года Фивнские жрецы бога Амон Ра передали полновесную власть Мааткаре Хатшепсут Хенеметамон. Это тронное имя царицы, в народе же она звалась – просто Хатшепсут. Власть царицы, опиравшейся, прежде всего, на жречество Амона, была легитимизирована с помощью легенды о теогамии, или «божественном браке», во время которого сам бог Амон якобы снизошел с небес к земной царице Яхмес для того, чтобы, приняв облик Тутмоса I, зачать «свою дочь» Хатшепсут.
   Последние выражения Юсуф читал по записям в толстенькой тетради конвертного формата в сафьяновой оболочке, вытертой почти до «обратной стороны луны», потому получилось несколько казённо и наукообразно. Но никто из туристов не показал виду, что ему стало скучно.
   А гид продолжал экскурс в античные глубины:
   – Так как фараон в Египте был воплощением Хора [3 - Хор, Гор (егип. «высота», «небо») – бог в древнеегипетской мифологии, сын богини Исиды и, предположительно, Осириса (некоторые источники ставят отцовство последнего под сомнение и утверждают, что Гор был усыновлён им после смерти Исиды). Хор – бог неба, царственности и солнца; живого древнеегипетского царя представляли воплощением бога Хора.], он мог быть только мужчиной. Поэтому Хатшепсут часто одевала («Надевала», – автоматически зафиксировала Анка) на официальных церемониях мужские одежды и фальшивую бородку, однако далеко не в обязательном порядке: отдельные статуи царицы, вроде выставленных в музее Метрополитен [4 - Метрополитен-музей (англ. The Metropolitan Museum of Art) – один из крупнейших и второй по посещаемости художественный музей мира. Расположен в городе Нью-Йорк (США).], продолжают изображать её в повседневном виде – в обтягивающей женской одежде, накидке-немесе и без накладной бороды.
   А теперь – конечно, пожалуйста, господа и дамы! Обратим внимание на усыпальницу царицы, в которой следы пребывания её останков так и не были обнаружены.
   – Юсуф, разрешите вас поправить? Вы всё время пользуетесь непонятной связкой «конечно, пожалуйста». Так обычно не говорят. Налицо какая-то гипертрофированная вежливость. Но это свойственно, скорее, детям микадо, а не русским медведям, выскочившим из матрёшки.
   – Анна, мне снова сложно вас понимать. О каких детях вы говорили?
   – Юсуф, микадо – японский император, следовательно, его дети – это, собственно, все жители Японских островов. Сообразили?
   – Теперь – да.
   – Так вот, гораздо лучше вам будет обращать на себя взоры туристической группы словосочетанием «минуточку внимания!». Ничего лишнего. Конкретно и точно.
   – Записал…
   – Да, и как вы себе представляете, любезный Юсуф «пребывание останков»? Фраза сконструирована таким образом, что слушатель может себе представить, будто останки царицы могли путешествовать, время от времени останавливаясь на постой, пребывание.
   – И как следует правильно строить слова?
   – Вы имели в виду – «строить фразу», Юсуф? А станем строить примерно так: обратите внимание на царскую усыпальницу Хатшепсут, которая оказалась пустой при вскрытии.
   – Спасибо, Анна!
   – Кушайте на здоровье.
   – Я не голоден.
   – Хм, сомневаюсь. У вас такое желание проникнуть в тайны языковых идиом, что боюсь – вы мне скоро руку откусите.
   – Как крокодил? Да, понимаю – такая персона речи.
   – Не персона, а фигура, мой любезный Санчо.
   – Санчо? Это кто?
   – Вы читали Сервантеса?
   – Понял, Анна! Я теперь у вас оруженосец. Только ношу не копьё, а метафоры и словные обороты.
   – Словесные!
   – Долгое время считалось, что Хатшепсут как женщина не могла проводить военных походов, а её правление было предельно мирным, что якобы вызвало недовольство армии. Однако новейшие исследования доказали, царица лично возглавляла один из двух совершенных во время её правления военных походов в Нубию, а также контролировала Синайский полуостров, Финикийское побережье, Южную Сирию и Палестину (это также не единичный случай – царица Яххотеп [5 - Яххотеп или Аххотеп (егип. – «Ях (бог луны) доволен») – древнеегипетская царица, супруга фараона Таа II Секененра, мать фараонов-освободителей Камосаи Яхмоса I. В то время, как её супруг и сыновья сражались за освобождение страны от владычества гиксосов, она фактически правила страной в тогдашнем центре объединения страны – Фивах. После смерти Таа II Яххотеп лично возглавила войска.] при несовершеннолетнем Яхмосе I также участвовала в военных походах и за мужество получила в награду три золотые мухи – отличительные знаки воинской доблести). В частности, ведение военных кампаний царицей подтверждает надпись в Тангуре – победная реляция, высеченная на скале в районе Второго порога Нила. Более того, возможно, Хатшепсут командовала египетскими войсками в ряде походов против мятежных сирийских и палестинских городов. Известно, что Хатшепсут допустила своего пасынка Тутмоса к военной службе, что открыло ему путь как первому великому воителю в истории.
   Но главное детище Хатшепсут – террасный храм Миллионов лет на западном берегу Нила в Фивах, посвящённый Амону Ра и ставший символом ее правления. Это безо всякого преувеличения чудо архитектуры. Гениальному Сенмуту, зодчему храма, так удалось встроить его в отроги скал, что храм не воспринимается отдельно от ландшафта и кажется нерукотворным. Эта «лестница, уходящая в небо» представляет зрелище столь величественное, что изобразить его словами крайне трудно. Сейчас вы и сами сможете лицезреть всё великолепие древней архитектуры!
//-- * * * --//
   Во время экскурсии с Юсуфом Анка неожиданно для себя поняла, что история не настолько скучное дело, как ей казалось раньше. Нужно просто хорошенько мысленно закрыть глаза и… представить себе…
   Например, царица Хатшепсут. Наверное, красивая была женщина. Красивая, величественная и своенравная. Совсем как она, девушка с русского Севера. А что – чем хуже-то? И тут её понесло… понесло мысленно. Чуть не взлетела от невероятного желания приманить к себе женскую удачу.
   Состояние своё героиня обозначила как буйное замешательство. Странно, скажете? Возможно. Но не для Ани, Аннушки, девочки-красуни, любезной, любимой и крайне привлекательной. Буйное замешательство, переходящее в манию величия. Ого! Вот это Анка сама себя высекла! У меня такая мантия… Скажите, пожалуйста!
   Две знаменитых фразы «у меня такая мантия» и «самый вакантный случай» она взяла на вооружение ещё в университете – так выражался парень, с которым она училась в одной группе. Он произносил эти комбинации слов, не догадываясь даже, что одна из них построена на тавтологическом фундаменте вопиющей безграмотности, а во второй употреблено не то слово. «Мантия» вместо «мании» выдавало в парне аристократические амбиции люмпена по духу. Анна же использовала представленные словосочетания в качестве ироничного подтрунивания над собственным эгоцентризмом. Что-то из сдерживающей системы рычагов и противовесов.
   Парня того с филфака отчислили, и он вдруг оказался на руководящей работе в каком-то муниципальном образовании. Дело было в разгар преддефолтного ажиотажа, когда государственные закрома буквально ломились от пустых бумажных обязательств. И Анкин бывший однокурсник частенько давал интервью в местной прессе в своей излюбленной манере кнехта, возомнившего себя магистром рыцарского ордена. Но тогда он был, пожалуй, всего только исключением из правил, и косноязычие его находилось в пределах житейской логики.
   А сейчас! Представьте, диктор телевидения, который должен нести в народ культуру, говорит следующее: «Нам ещё нужно предстоит бороться над трудностями» [6 - Эту фразу правдивый автор и в самом деле слышал в новостном эфире на 5-ом канале ТВ Санкт-Петербурга.].
   Если раньше после переворота верных и не очень верных ленинцев по стране рассеялись беспощадной революционной саранчой продотряды – люмпенов гнездовье, то теперь над державой гуляют ветры, беспощадно выхолащивающие бездарным языком рекламы нормальную человеческую речь.
   Чай со вкусом чая – наш несравненный идеал! Шоколад со вкусом мясного ореха – тает во рту, а не в руках отечественного производителя. Молодёжное радио «Рахит FM» поможет вам и откосить, и закосить, и закусить, и окосеть. Тайна пришельцев в почтовом ящике пенсионерки Семипядевой. Заботливая нега клизмы – «звёзды» тоже делают это! Мама, сегодня необычно вкусный суп, что ты с ним сделала? Я его сварила. Над Кавказским гор седых будем резали шашлык. Ленин тоже человек, только спать прилёг в углу. Я шагаю по стране, и «Билайн» торчит в штанах…
   Так и хочется ввернуть что-нибудь дерзкое в эту цепь безграмотности и полного художественного упадка. Например? А вот: подавись своим «Даниссимо»! «Vi-chy» – пиши с буквой «Y»!
   Анка просто не могла смотреть, как издеваются над её родным языком радио и телевизионные дикторы, псевдопрофессора лингвистики и псевдоминистры псевдокультуры, норовящие ампутировать, оттяпать из алфавита ещё три-четыре буквы, а то и все пять, чтобы политкорректно влиться в семью европейских народов, во всём им подражая. Так и хотелось сказать, как в своё время киновариант «папаши Мюллера» герою Вячеслава Тихонова:
   – А вас, буква Ё, я попрошу остаться!
//-- * * * --//
   Между тем экскурсия продолжалась.
   В те минуты, когда Юсуф не рассказывал ничего для группы, давая время на фотосъёмку, Анка беседовала с ним, предлагая вворачивать в строгую ритмику исторического материала разговорные выражения.
   – Это позволит, как минимум, максимально долго владеть вниманием даже совсем не любопытных людей, извините за каламбур, – говорила она.
   Анна предлагала, а Юсуф записывал.
   Так, например, его словарный запас пополнился выражением «набегут, затопчут», применительно к ажиотажному спросу; «консенсус не задался» – а это уже касается проблемы непримиримости фараона Рамсеса из XIX-ой династии (не при участниках XIX-ой партийной конференции будет она помянута!) с мафией жрецов, возглавляемой неким властолюбцем по имени Херихор [7 - Херихор (егип. букв. «Мой владыка Хор») – фараон Древнего Египта и верховный жрец Амона в Фивах (ок. 1091–1084 до н. э.). Его тронное имя – Сен-Амон-Херихор (или правильнее – Са-Амон-Херихор).].
   – Помню, во время учёбы в СССР выражение «знаю я вашего брата» меня очень удивило, – поделился гид с Анной своими сомнениями. – Долго я пытался понять, где мой однокурсник мог познакомиться с одним моим братьев.
   – С одним из моих братьев…
   – Не понимаю…
   – Правильнее будет сказать «с одним ИЗ МОИХ БРАТЬЕВ».
   – Усвоил. Сто лет жить в тюрьме.
   – Ха-ха… Юсуф. Вы, наверное, хотели сказать «век воли не видать»?
   – Да-да, Аня. Спасибо! Сейчас столько новых слов. Трудно узнать язык. Вот такое странное выражение есть – размягчать кожуру. Для чего? Кожуру, от какого плода?
   – Никогда не слышала. А кто вам сказал?
   – Один солидный человек. Он про своего племянника говорил. Что тот отмачивал кожуру, чтобы достать родителей. Автобус уезжал в отель, и я никак не успевал расспросить, что это всё означает. Как можно дотянуться до родителей при помощи мягкой кожуры…
   – Да-а-… уважаемый Юсуф, эту фразу и точно с наскоку не одолеешь. Вероятно, мужчина говорил, что, мол, его племянник корки мочит, и делает это так искусно, что уже достал родителей.
   – Вот. Да. Так и говорил. Корки. Так что это означает?
   – Знаешь, сей словесный кульбит, наверное, происходит ещё от одного выражения – отмочить номер, слышал? – иногда Анка незаметно для себя переходила на «ты», увлёкшись игрой в слова и выражения. Похоже, Юсуф тоже увлёкся. И не только словами.
   – Как возможно отмочить номер, это же понятие из математики? Номер, цифра, число…
   – А концертный или цирковой номер, забыл? Отмочить номер, как я понимаю, это так сыграть свою роль, что зрители станут мокрыми от слёз…
   – Или… мне немного неловко предположить…
   – Юсуф, вы же с дамой разговариваете!
   – Простите меня, хабиби [8 - хабиби (араб.) – дорогая, любимая; вежливое обращение к молодой женщине;] души моей!
   – Ох, пользуетесь вы женской добротой, снисходительной статью её характера, господин экскурсовод. Хорошо – прощены, что с вами делать. Так вот, с выражением «отмочить номер» всё понятно, а «мочить корки» можно трактовать двояко.
   Но учтите, Юсуф, это только моё частное мнение. Если вздумаете писать научную работу, то лучше на меня не ссылаться. Да не напрягайтесь вы так, маэстро. Шучу.
   Стало быть, озвучу первую версию. Если под «корками» понимать старшее поколение, то есть – родителей, то смысл выражения таков: некто совершает настолько неординарные поступки, что родители плачут.
   Вторая трактовка отличается немногим. Здесь под корками понимается стандартное поведенческая манера, а если эти «корки» размочить, то получится почти скандал – основа для ядрёного кваса. Понятно?
   – О, Анна, вы так хорошо всё объясняете. Мне будет вас не хватать.
   – Это предложение?
   – Понимаю, что вы шутите, но скажу откровенно – был бы очень рад, когда б вы согласились поработать со мной хотя бы месяц. Я могу договориться с боссом.
   – О, Юсуф! Вы же понимаете, что со службы меня никто не отпустит. Вот закончится отпуск… сразу вопьются в меня корифеи-вампиры, авторы безграмотные. Тут уж только успевай поворачиваться. Лучше, пока ещё есть немного времени, спрашивайте.
   – Хорошо, Анна, объясните мне, что означает – отвечать за базар? Базар большой, как за всё на нём происходящее, можно ответить? В языке хоть и нет костей, но и его сломать можно.
   – Да, Юсуф, вот что значит – учиться в СССР, а не в России эпохи коренного перелома. В те времена феню, иначе говоря – криминальное арго, настолько часто, как сейчас, в обиходе не использовали.
   Так вот, базар – это какие-то обязательства, данные в разговоре (базар – выяснение отношений, перетёрки). То есть, получается, что отвечать за базар – это нести ответственность за свои слова.
   – А перетёрки…
   – Милый Юсуф, я вам уже говорила, кажется… Перетёрки – сленговое обозначение переговоров между двумя (и более) сторонами, находящимися в состоянии конфликта – иначе говоря, непоняток – относительно предмета этих самых перетёрок.
   – А саммиты стран Большой Восьмёрки можно назвать перетёрками.
   – Пожалуй. Да. Это, наверное, Большие Перетёрки.
   Таким неспешным манером экскурсия подошла к своему логическому завершению. Автобусы уже стояли под парами. Подоспело время отправляться на побережье. В добрый путь!
   И думаю, будет неудивительно, если после Анкиного ликбеза, экскурсовод из Луксора по имени Юсуф начнёт разговаривать на одном языке не только с российской интеллигенцией, но и с братками, а также – представителями финансовых элит уездного масштаба.
//-- * * * --//
   Хорошо отдыхать в конце осени, купаясь в солнечных потоках, раскаляющих макушку Африки до состояния волшебного бубна древнего божества Беса [9 - Среди большого числа представителей египетского пантеона богов чаще всего на скарабеях изображались маленькие кривоногие боги в львиной шкуре и с хвостом льва, в налобной повязке из перьев. Данные божества известны под именем Бесы. Бес почитался в египетской мифологии как покровитель маленьких детей, рожениц. Сторож и змееборец. Изображался в виде танцующего человека с бубном.], затаившегося внутри жука-скарабея; периодически окунаясь в воды Красного, как сказочная Золотая Рыбка, моря. Где-то далеко, в родном городе наверняка идёт снег, и ещё – промозглый северо-восточный ветер, и какой-нибудь дворник дядя Вася стоит ему навстречу несгибаемой глыбой свежепохмелённого лица. А здесь – вокруг одни Ахмеды, Махмеды и Моххамеды в сандалиях на босу ногу пьют в основном лишь охлаждённый чай каркаде, не задумываясь ни секунды о том, что не худо было бы «поправиться красеньким». И вовсе не потому, что доходы не позволяют, вино здесь достаточно дёшево, а просто нет нужды в утренней реанимации сознания.
   Африка. Египет. Объятия с вечностью.
   И всё было бы отлично, да очень часто те, кто занимал какое-нибудь значимое административное положение в гостиничном комплексе, пытались блеснуть перед Анной не силою своего интеллекта, а иерархической тяжестью приросшего к заднице кресла, так сказать, включали административный ресурс. А разве этакого желается настоящей барышне, вполне осознающей себя наилучшей претенденткой на главный жизненный приз?
   Примеры?
   Да что далеко ходить. Видите, как показательно выстроил весь подчинённый ему персонал возле Аннушкиного стола администратор-распорядитель из ресторана? Она ему уже намекала пару раз, чтоб не суетился и людей своих не жучил без особой нужды. Не понял. Придётся по-простому, по рабоче-крестьянски – ошарашить «трёхпалым свистом», а далее – всё по Владимиру Владимировичу. Ну, что вы, премьер-президент здесь не причём. Тот никогда не свистит, он предпочитает водные процедуры для отморозков проводить не в совсем традиционных местах. И без лишнего шума. Я же о поэте Маяковском речь веду.
   Анка твёрдо знала, что называя дурака дураком, ты его не оскорбляешь, а оказываешь услугу, открывая глаза на жизненные реалии. И он тебе ещё должен в ножки, по большому счёту, поклониться за то, что так ему всё объяснил досконально, не заставил самого себя с дурных-то глаз сканировать, вычисляя, в чём корень мозгового зла приключился.
   Другое дело, что степень дури иногда зашкаливает, перемножаясь в небесных сферах на непомерные амбиции. Для мужчин этот поведенческий стереотип – первый признак того, что где-нибудь на Пряжке потеряли очередного пациента.
   Женская дурь ещё хуже того: выголятся пустоголовые прелестницы, будто лесные нимфы – за сосками пуговиц на бикини-сарафане не разглядеть. А этим господам, командированным из Каира, которые на заработки в Хургаду приезжают, только того и надо. «Натаса, – кричат, – ты самый красивый из всякый женщина. Айдэ идом чай пит, халва-лукум кушат?!». «Айдэ», если кому-то непонятно, – это немного искажённое «айда».
   Нет, что-то определённо с Анкой было не так. Она злилась не столько на девиц, приехавших за сексуальными приключениями, сколько на себя. Не может она рекламировать свои прелести, не может с первым встречным… Воспитание не такое. А принца-то разве дождёшься? Тьфу, опять стереотипы. Белый конь, юный принц, идеальный и всё понимающий муж. От тоски с ума сдвинуться можно.
   И скороговорка какая-то нелепая в голову всё лезла:

     «Припизанил мне лазанью
     Терапевт на пармезане.
     Полизали «Алазани»,
     Разогревом в три касанья»…

   Чушь собачья! Только далёкая музыкальная метель за стеной убаюкивала, успокаивала, умиротворяла. Музыка, очень напоминавшая само время…
   Время – деньги. Time is money. Странно, как же она раньше не обратила внимания на это причудливое сочетание… Сочетание… чего сочетание? За-сы-паю…
//-- * * * --//
   Как известно, лучший вид отдыха – активный. Но растяжки на пляже под руководством инструктора и быстрые танцы на дискотеке вечерами – этого маловато. Ещё были два заплыва с компанией дайвингистов-свингеров на коралловые рифы. В третий раз Анна не отважилась, поскольку мужская половина подводной диаспоры принялась делать недвусмысленные намёки и выстраивать замки фантастических надежд на следующий выезд в режиме «ню».
   Что ж, и двух выходов в море достаточно. Как сказал им представитель туристической компании «Пегас-тревел» сразу после прилёта, если ты не нырял с маской близ кораллового рифа, то не видел Красного моря, а если не потрогал гранит пра-античных памятников, то и в Египте не бывал.
   А она попробовала и то и другое, значит, основная программа поездки выполнена. Остаётся найти себе каждодневное занятие, которое бы приносило отдых душе и работу молодым мышцам. И такое занятие непременно должно было появиться.
   Чутьё не подвело. Анка быстро обнаружила, что в соседнем отеле волейбольная площадка не пустует в светлое время ни минуты. Значит – ей туда. Всё-таки первый разряд в игровом виде спорта требовал к себе особого внимания. Поддержание формы, как спортивной, так и женской, дело первостатейной важности. А вы иначе мыслите?
   На площадке она оказывалась единственной женщиной. Все остальные – немцы (других туристов в этом отеле, похоже, не было вовсе). Парни – хоть куда. Красавцы, жеребцы, сантехники. Мясистые, загорелые. Все, как один. По крайней мере, в мыслях. Их жёны – серые мыши с нарушенным обменом веществ от перманентной липосакции, хронического целлюлита и американизированного питания с корн-флейком по утрам вместо натуральной каши и чизбургерами на обед с без души сваренным кофе.
   Мужики, как говорится, с обложек глянцевых журналов. Почти все. А один конопатый, некрасивый, рыжий. Этого она сразу невзлюбила. Улыбочка на лице, будто приклеенная, взгляд тоже клейкий, тягучий. Всё время наблюдает за работой плечевого сустава во время нападающего удара? Или всё-таки на ноги уставился, нахал?
   Однажды удалось врезать ему хорошенечко мячом по кумполу. Аня подумала, что сейчас этот «дойче роте Антошка, Hackepetergesicht Antocshka» выскочит из шезлонга, будто нибелунг из драккара (или в драккарах только викинги рассекали по северным морям… не помню) и начнёт поминать Валгаллу со всеми вытекающими ненормативными последствиями, а потом возьмёт лопату. Но не для того, чтобы пойти, копать картошку, а закопать волейбольный мяч вместе с виновницей в раскалённый песок Хургады. Или Валгалла – это тоже у викингов? А лопата? Лопата – для всех одинакова. Впрочем, неважно – не на историка, как говорится, училась, всю свою молодую жизнь тщательно укладывая к алтарю науки аккуратной стопочкой безрадостно прожитых дней.
   А рыжий не закричал, не вскочил, не стал изображать из себя расстрелянного на Красной Пресне питерского рабочего. Хм, а откуда, кстати говоря, на Пресне появился питерский рабочий? Приехал в отпуск, на Златоглавую взглянуть намеревался, а тут революция из-за угла… Ой, не понимаю, что хорошего во всех этих исторических фактах. То ли дело – языкознание: говоришь, что герой смертельно влюбился… э-э-э… скажем, в настоящую лягушку, и не нужно потом этот художественный факт тридцать лет доказывать недоверчивым коллегам.
   Так вот, рыжий немец непроизвольно ойкнул, потом смешно почесал зашибленное ударом-гвоздём место, улыбнулся шире, чем обычно, а потом вежливо приподнял панамку, сделав приветственный жест – дескать, оценил всю силу вашего удара, Fräulein. Мол, продолжайте в том же духе – мне оттого только одно приятственное наслаждение. Вот ведь как.
   Три дня Анка с упоением играла на территории соседнего гостиничного комплекса, выплывая из моря по пенному шлейфу рождаемой Афродиты, а на четвёртый пришла охрана и выдворила её «на историческую родину», пригрозив для убедительности пластиком своих форменных бейджиков.
   Охраны поблизости никогда не было. Видно, нашлась добрая душа, донесла о «нарушении беспорядков» на волейбольной площадке. Неужели всё-таки он «стукнул», поросёнок этакий, рыженький Гансик?
   Оказалось, не он. Через день рыжий сам пожаловал на пляж соседнего отеля и медленно его обошёл, явно кого-то разыскивая. Анка как раз дреманула после упражнения по растяжке, которое проводила с отдыхающими бывшая известная гимнастка, которая, говорят, когда-то входила в сборную Египта на какой-то из Олимпиад.
   Анка одним ухом дремлет и видит волшебный сон с таким незатейливым содержанием «Ёжик-пыжик, где ты был…». Во второе же ухо кто-то громко шепчет:
   – Ань, гляди-ка, этот огненный на тебя пялится, будто съесть хочет. С виду мелкий, как шишок лесной, а туда же: высокие дамы – наш любимый размер.
   Тяжело глаза продираются, с боем, практически не оставляя хорошо укреплённых позиций. Но Анна знает, как можно себя победить… А вам-то зачем? Нет-нет, не скажу… и не просите. Слово давал, на консервной банке клялся молоками селёдочного самца!
   Немец, поняв, что замечен, нимало не сконфузился. Наоборот, сделал подманивающий знак рукой – дескать, «ком цу мир, комраде». Анка подошла. И тогда у них с рыжим немцем состоялась беседа двух тактильно устроенных людей, то есть таких людей, которые в трудную минуту любят помогать себе руками. Сложив два языка, русский и немецкий, они получили ломаный английский, а добавив ещё умело жестикулирующие четыре руки, обрели вполне сносный хургадийский диалект курортного эсперанто.
   Выяснилось, что никто Анку охране соседнего отеля не сдавал. Девушка практически сама всё делала, чтобы не попасть на волейбольную площадку. Представьте себе, что вы охранник отеля, перед которым стоит задача не пускать посторонних на частный пляж. Что вы станете делать? Правильно, отслеживать наличие цветных браслетов, обозначающих классовую принадлежность к «пятизвёздочному сервису». А тут из моря появляется дивная фигурой барышня тридцати неполных годочков… причём совершенно без… фи, пошляки, конечно в купальнике… но без браслета, и идёт на волейбольную площадку. Каковы будут ваши действия, господин охранник? Секундочку, сейчас соображу… Минут пятнадцать понаблюдал бы за игрой прекрасной дамы (нападающий удар – это что-то, а подача с подкруткой – песня коимбры в пору полового созревания), а потом выпроводил бы её восвояси. И вы поступили бы также? Какие, право, во всём мире одинаковые мужики!
   Так, тут кое-кто из присутствующих не знает, что за зверь такой – коимбра, а, тем паче, поёт ли это существо в период полового созревания. Хочу заметить, что я, собственно, тоже не знаю, в какие меха обряжается столь странный птицезверёк, но трагедию из этого не делаю. Сказано – песня коимбры, стало быть, так оно и есть. Мы же гуманитарии все здесь собрались, не так ли?
   Да, чуть не забыл, зачем приходил этот рыжий. Он принёс браслет-пропуск для барышни, так ловко владеющей нападающим ударом типа «кол Ивана Грозного». Всё сообщество виртуальных немецких сантехников просило её почаще заглядывать на волейбольную площадку для поднятия, так сказать, спортивного тонуса. И кто бы после такого на месте Анки отказался?
//-- * * * --//
   «Ёлки-палки», «Ёлки-моталки», «Ё-моё», «Ёксель-моксель» – названия магазинов будто озорно подмигивали буквенными надстройками: днём – отблесками солнечных зайчиков, вечером сиянием трубок с подкрашенным инертным газом. Отчего так много букв «ё»? Тут можно разное предположить, но просто местным, видать, нравится, двойное отточие сверху кириллического символа. Может быть, оно им напоминает о двух светилах на небе – луне и солнце, – чьему движению подчиняются воды Нила. А Нил для египтянина – всё, и даже немножко больше.
   Местные Анку боготворили и боялись, ненавидели, но говорили с ней на странной смеси арабо-славянского синопсиса, богато сдобренного худосочными изюминами английских слов, говорили с особым почтением все торговцы из окрестных лавочек курортной Хургады. Почему? Трудно сказать, как заметил бы незабвенный Карамзин, автор «Истории государства Российского», так сложилось исторически. Во всяком случае, Анка об этом факте своей короткой отпускной биографии не привыкла задумываться: как получилось, так и пусть и будет, и нечего лохматить себе харизму в поисках ответа.
   Итак, Анне недосуг разбираться в причинно-следственных связях. А мы-то с вами, надеюсь, сможем сделать какие-то выводы, не так ли? Для этого вспомним, что случилось с нашей героиней на второй день отдыха. Если вы позабыли, то у меня записано – да-да, как у одноглазого любителя защиты Филидора [10 - Автор имеет в виду одноглазого любителя шахмат из знаменитого романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев».] из деревни Нью-Васюки.
   Достоверно всё, чтоб вы себе нимало не сомневались.
   Тогда, на второй день после прилёта, Анка впервые поинтересовалась, отчего у местных магазинчиков и лавочек столь звучные, но не местные названия, а вывески, так или иначе связанные с русским фольклором? Седой хозяин лавки «Ёлочки-сосёночки» в роскошной арафатке от местного Гальяно ответил с еле приметным акцентом:
   – Такой наш бизнес, уважаемая! Мы должны ценить привычки гостей, которые приносят сюда свои фунты, слава аллаху! Русский покупатель – щедрый покупатель! У меня даже в самой России есть три торговые точки.
   – Вот как? И где же?
   – Город Котлас Архангельской области.
   – Ничего себе! Никогда бы не подумала!
   В тот вечер Анка долго бродила по курортному шоссе, заглядывая во все лавочки – знакомилась с местным бытом. Часа два с половиной ушло у нашей героини на то, чтобы узнать нечто интересное.
   Когда уже второй из встреченных ей по пути шоп-следования продавцов похвастал, что имеет свой магазин в России, Анна спросила, сама не понимая, почему:
   – Наверное, ваша торговая точка где-нибудь… в Котласе?..
   – …Архангельской области… – закончил за неё ошарашенный торговец.
   И тут кое-что стало проясняться. Чуть не половина владельцев маленьких лавочек располагали (с их же слов) небольшой торговой сетью в знаменитом на весь Египет городе Котласе. Как потом выяснилось, и в Луксоре тоже нашлись замечательные негоцианты, вложившие свои капиталы в развитие торговли на краю света – в Архангельской глубинке.
   Анка долго потом смеялась, представляя себе небольшой районный центр севера России, вся торговля которого держится на египетских подвижниках купеческого промысла.
   Интересно, сколько времени эти бесхитростные люди с севера Африки заучивали незнакомые и труднопроизносимые для них русские названия? И почему только Котлас так привлёк их богатое торгашеское воображение? Может быть, стоит поискать первооснову где-нибудь в этимологии египетских названий? Как-нибудь… после… обязательно… при наличии свободного времени.
   Наивные хозяева лавочек, вероятно, имеют какое-то подобие профсоюза, который и предложил позиционировать свой товар и свои методы торговли таким вот незамысловатым способом, нимало не задумываясь о том, что единомоментно кто-то из российских туристов начнёт расспрашивать об экспорте капитала и невольно раскроет тайну успеха египетской негоции.
   Анка подумала было о своём вечернем вояже-приключении как о разоблачительной акции – что-то вроде «контрольной закупки купеческих флюидов», – но через минуту уже спала под нежный рокот взлетающего в облако невероятно-феерических снов кондиционера и еле слышной из-за стены мелодии знаковой группы «Pink Floyd».
   Наутро Анна уже ничего не помнила. Не хотелось ей больше думать и выстраивать гипотезы относительно «Котласского следа». Отдых, только отдых! Чистая от мыслей голова – залог прекрасно проведённого отпуска.
   Итак, наша героиня не помнила, зато хозяева лавочек не забыли. Потому они насторожённо встречали Анну на своей территории. Особенно, если она приходила не одна, а с кем-то из новых знакомых по отдыху – не расскажет ли, не продаст секрет торговли эта независимая ханум [11 - Ханум (араб.) – госпожа.] из далёкой северной страны.
   Кстати, на второй день Анку научили пользоваться кондиционером так, как и положено – то есть, даже тогда, когда тебя нет в номере. Что, вы удивлены, вы не поняли, о чём я? Сейчас поясню.
   В «четырёхзвёздочной» гостинице с упоминанием имени какого-то древнего царя в названии было принято экономить электроэнергию всеми возможными способами. И потому кондиционер в номере можно было включить только тогда, когда сам постоялец находится в апартаментах. Понятное дело – чтобы включить технику нужно разблокировать её чем-то, что ты всегда носишь с собой: ушёл, забрав это что-то, и кондиционер тоже не жужжит, как пчёлка золотая из известной казацкой песни.
   Догадались уже? Верно – пластиковый электронный ключ от номера был тем самым активатором компрессора, охлаждающего атмосферу в гостиничном номере. Местные Кулибины думали, что они победили извечную славянскую смекалку. Действительно, тут даже если забудешь выключить агрегат, то ключ от входной двери тебе непременно о том напомнит.
   Первое время туристы были в некоторой растерянности, но, к несчастью для владельца гостиницы, их счастье оказалось слишком кратковременным.
   Согласитесь, когда ты в разгар потрескавшегося от изнуряющего зноя дня являешься в номер, тебе не очень хочется дожидаться, пока воздух в нём охладиться. Гораздо приятней возвращаться в прохладу, заранее приготовленную к твоему приходу. Правда, же? Тяга к прекрасному (а что может быть прекрасней прохлады в раскалённый африканский полдень!) двигала творческую мысль. Прогресс оказался неизбежен.
   Загадка египетского сфинкса, скрывающегося в облике кондиционера, разрешилась очень просто. Достаточно было купить самую дешёвую телефонную карту и вставить её в блокиратор вместо ключа от номера – вот вам уже и энергонезависимость. А чтобы пресечь случайное попадание обслуживающего персонала, который бы мог легко уличить постояльца в контрабандном потреблении электричества, русскоязычные туристы, уходя из номера, вывешивали на двери табличку «Don’t disturb!». И никто, как говорится, не узнает, где могилка моя… Как, вы не помните, откуда эти слова? Это же из погребальной песни фараонов IV-ой династии. В частности – Хуфу и сына его Хефрена. Увековечено в граните. Сомневаетесь? Анна же мне поверила… правда, не сразу, поначалу долго смеялась.
   Итак, вы хотите узнать, кто научил нашу Аннушку ловко охлаждать номер к своему приходу с пляжа? Разумеется, я. Так можете себе и записать в протоколе, если захотите внести мою простую фамилию в чёрный список туристических агентств всего мира и его окрестностей.
   Вы спросите, что за человек взял на себя смелость выйти из-за кулис и заговорить с читателем как со своим соседом по дому или приятелем по работе? Именно я – тот самый, кого называют автором, от автора, авторским голосом… да, мало ли, ещё как. Я просто не имел права таиться в просцениуме, маскируясь под использованную ранее декорацию. Мне очень хотелось пообщаться с прелестной спортивной барышней, которую я сам и придумал, как говорится, по образу и подобию… своего идеала.
   Вот и сейчас я тихим ангелом опустился Аннушке на сбившуюся прядь непослушных пружинистых волос за ушком. Мы разговариваем.
   – …и сидела я тёмными ночами на террасе. Да не просто сидела, а беседовала. Каждый раз с новым мужчиной. Нет ничего лучше фисташкового кальяна под болтовню ни о чём.
   – Да ты просто Клеопатра, Анюта! Надеюсь, их утром казнили, мужиков этих?
   – Так ведь не за что. Ночь-то они со мной не проводили в полном смысле этого слова.
   – И верно – катастрофа! И что, ни один не приставал?
   – Пытались поначалу, а потом быстренько сворачивали свои поползновения. А с одним даже диалог потом состоялся, который всё объяснил.
   – К тебе, Аннушка, не знаешь, с какой стороны подступиться. Боязно даже.
   – А тебя послушать, так ты кротостью весь в морскую свинку удался, а не в Казанову.
   – Нет, я честно. Ты очень… очень свободная и независимая. Наверное, начальник какой-нибудь маленькой фирмы?
   – Нет.
   – Главный бухгалтер?
   – Нет, не гадай-ка лучше, опять промахнёшься. Рядовой экономист…
   – Ну да! Кто ж поверит…
   – Почему?
   – Ходишь тут, строишь всех…
   – Строю? А ведь верно – редактор я в одном издательстве. Строю литературные конструкции. Однако только словами управляю, но не людьми. Даже не уволить никого!
   – Тебе и намёка на подобную возможность давать нельзя – точно поувольняешь! И на отдыхе, видно, такая же, как и на службе. Легче к жизни относиться следует. А ты себе под стать мужика ищешь. Трудно это. Бес-пер-спек-тив-но!
//-- * * * --//
   Интернет-кафешка «Egyptian’s International World» представляла собой не очень опрятное помещение на первом этаже здания, разодранного частными египетскими предпринимателями на места получения невеликой по российским понятиям курортной маржи. В основном – это лавочки, торгующие «настоящими» древними папирусами, обувью и дамскими сумочками из «настоящей» же крокодиловой кожи, керамикой «времён Рамсеса Второго», а также копиями раритетов египетской монументалистики. Везде покупателям можно было отдохнуть и выпить охлаждённого чая каркаде. Везде, но только не в кафе. Как ни странно, там вообще ничего не было из продуктов питания, даром, что кафе.
   Интернет здесь, правда, был. Но какой-то неторопливый и неспешный, словно бы разленившийся на жаре.
   Хозяин, Ахмед – горбоносый мужчина с бородавкой на носу, сверху одет по-европейски, даже галстук имеется, а из кармана светлой сорочки виден уголок белоснежного платочка. Зато снизу сандалии на босу ногу и шаровары подозрительно-белого оттенка, напоминающие давно нестиранное солдатское исподнее. Запах? Об этом наша героиня ничего конкретного сказать не может, поскольку хозяин портала во внешний мир так обильно поливал себя кёльнской водой, по всей видимости, турецкого производства, что все остальные ароматы сворачивались в трубочку и тихонько опадали по углам помещения.
   Анку Ахмед выделил сразу из всех своих посетителей. Во-первых, потому, что она немедленно потребовала себе клавиатуру с кириллическими символами, виртуальный программный суррогат её не устраивал. Как это так – на курорте больше половины русских, а клавиатуры совсем никуда не годятся! Что это за сервис, как вы себе думаете, любезный? Ахмед возражать не стал, хотя и гневно сверкнул маслинами хорошо отшлифованных северо-африканских глаз. А во-вторых, и в главных, спросите вы? Об этом Ахмед рассказал Анке во время их последней встречи. Наберитесь терпения, узнаете.
   На четырёх компьютерах из шести (хозяин кафе почти неделю занимался мониторингом рынка предоставляемых услуг, вычисляя предполагаемую национальность будущих посетителей) были установлены драйверы-русификаторы, подаренные в начале позапрошлого сезона каким-то туристом из Казахстана. А вот с клавиатурами – беда. Привезли пять штук из Каира с наклеенными кириллическим знаками, но те очень быстро вытерлись и облетели, как засохшая тараканья шкурка во время генеральной уборки отлетает от плинтуса под раковиной на кухне. Была, правда, ещё одна клавиатура, которую кто-то оставил в номере ближайшей пятизвёздочной гостиницы. Её Ахмед купил за два фунта у администратора. Там буквы не клееные, а выдавленные. Фирменные, не какой-нибудь контрафакт: в самом Китае, наверное, делали.
   Вот эту клавиатуру, скрепя сердцем, и отдал Ахмед Анке. Специально для подобного случая берёг. А сам всё анализировал: и отчего это у русских такая любовь к своему алфавиту. Вот поляки, итальянцы или испанцы ничуть не возмущаются, если английского языка не знают, молотят свои письма потихонечку на транслите и не предъявляют претензий к его, Ахмеда, заведению.
   А эта! Эта… просто – ка-та-стро-фа! Собственно, он Анку иначе и не называл с момента их первой встречи. Катастрофа – что ж, очень миленькое имя. А дальше сработала известная морская пословица о том, что с названием судна напрямую связана его судьба: как корабль ты назовёшь, так он в море и пойдёт.
   С того момента всякое появление Анки в компьютерном клубе приводило Ахмеда в крайнее замешательство. Он заранее соглашался на все условия клиентки: брал с неё пониженную плату за выход в сеть на том лишь основании, что у женщины не хватает фунта-другого наличности, чтоб заплатить за связь сполна.
   А и в самом деле, Анна совершенно не обязана бегать по всему курорту, чтобы наменять для Ахмеда «полвагона финиковых фишек» наличными для расчёта за предоставленные услуги. Не маленький, перетопчется. Отдаст Анка, непременно отдаст. Когда-нибудь потом. Наступало «потом», и мудрый египтянин благоразумно переносил срок окончательного расчета на день позже. А накануне отлёта Анна и вовсе привела Ахмеда в состояние невменяемости, когда достала из сумочки цифровой фотоаппарат и принялась искать шнур мини-USB, который якобы был ею оставлен «где-то здесь», когда она отправляла часть материала своим сослуживицам по издательству. Напрасно Ахмед пытался убедить клиентку, что он давал для этого свой личный кабель, напрасно. А потом не выдержал, достал шнур из пакета и сказал:
   – Катастрофа, тэйк ит… презент…
   – Мне чужого не нужно, верните мне моё!
   Ахмед чуть не вскипел. Но когда узнал, что египетских денег у Анки уже не осталось, а она намеревается сидеть в клубе весь вечер, то не выдержал и предложил:
   – Плати, Катастрофа! Гив ми ё мани, ханни ханум!
   – А вот это видел? – кокетливо покрутила стодолларовой купюрой перед носом египтянина Анка. – А менять негде. Так что теперь жди следующего моего приезда…
   Ахмед понял, что жизнь его, если и удалась, то явно не сегодня и не в этом месте, куда всевышний откомандировал ему в наказание эту хорошенькую длинноногую шатенку, от одного вида которой хотелось бросить всё, включая заработанное непосильным трудом продавца нематериальных услуг, и бежать куда-нибудь в Гизу, поближе к вечным памятникам цивилизации.
   Анна же тем временем преспокойно достала ТУ САМУЮ клавиатуру с кириллическими символами (она знала, куда её прятал Ахмед до её прихода) и уже болтала в «аське» с кем-то из подруг.
   Владелец кафе, тихонько вздохнул и попытался было уйти «на хозяйскую половину», но потом притормозил и повернул голову на смех своей мучительницы.
   – Видишь, она меня старой клюшкой назвала… – хохотала Анка. – Это я-то старая! Вот кошёлка! Хм… ну как же тебе объяснить-то. Хокки, айс хокки, понимаешь? Нет? А гольф? Вот, хорошо. Уже весело. А клюшка это… Понял? Молодец. Ну что ты опять заладил – Катастрофа, да Катастрофа. Не пойду к тебе старшей женой. И в хабиби не пойду. Странный ты, Ахмед, мужик. Зачем тебе три жены? Паранджу-то на меня хрен оденешь.
   – Знаешь, Катастрофа, тебя нельзя брать в жёны! – вдруг выдавил из себя египтянин.
   – Это почему?
   – Ты сама как мужчина. Ты больше, чем мужчина. Ты – царица…
   – Хатшепсут?
   – Да! Тебе нельзя отказать. Тебе можно только повиноваться. Я это сразу понял.
   – Вот как? – посерьёзнела Анка. – А наши мужчины этого никак не сообразят. Или… потому и не подходят, что понимают. Спасибо тебе, Ахмед, за то, что сказал. Теперь я долго буду думать. А долг я тебе непременно верну, ты не сомневайся. В следующем году приеду, наменяю много валюты и сразу рассчитаюсь. Нет, правда. Хочешь, вот эти сто долларов в залог оставлю?
   – О, нет, Катастрофа! Пусть будет так, как есть. Нет должников, нет кредиторов. Я первый раз общался с такой… царственной женщиной. А за это не жалко платить. Давай лучше пить чай, пока нет посетителей.
   – Ахмед, а что у тебя за музыка всё время играет, такая щемящая и нежная. Даже плакать хочется?
   – Не знаю, хабиби. Один человек принёс. Другой день, как ты приехала. Денег дал, сказал, пусть играет всегда две недели подряд. Ещё сказал, будто называется «Жаль, тебя здесь нет». Как-то по-английски…
   – Красиво. У меня за стеной тоже вечером играет…
   Холодный каркаде с обожаемыми Анкой восточными сладостями оказался как нельзя кстати. Заканчивался последний вечер «в знойной жаркой Африке». Через сутки её ждала промозглость московских осенних сумерек и транзитная ночь в одном из аэропортов столицы.
//-- * * * --//
   Вернувшись домой, Анка принялась готовиться к обычной зиме российского севера: доставала из шкафа шубу, свитера… И, вытаскивая тёплое стёганое одеяло, впервые за много лет обратила внимание на рисунок. Пирамиды, сфинкс и храм Амон Ра в Долине Мёртвых, храм, построенный повелением царицей Хатшепсут. Вот и не верь после этого в мистические совпадения. А ведь сначала она хотела ехать в Тунис, на остров Джерба. Бог, как говорится, не позволил, напустив на Средиземноморье холодов и дождей. Запасным вариантом считался Израиль, но там было неспокойно, и Анка не рискнула пожертвовать своим замечательно-спортивным телом, чтобы прекратить пограничные конфликты в местах Общего Обетования.
   И вот теперь за окном… Анка даже нацарапала небольшой виршик о том, что увидела за окном, назвав его «первоснежное».

     грусть
     смятение
     услада
     странный вечер на дворе
     пусть
     мгновенье
     снегопада
     не оставит долгий след
     пусть
     же скоро
     очень
     стает
     этот нежный-нежный пух
     муть
     укором
     осень
     лает
     и фонарь с утра потух…

//-- * * * --//
   Зима тянулась долго и уныло. И, будто и не было совсем ещё недавно тёплого Красного моря, палящего солнца в Луксоре, пляжного волейбола с немцами, обходительного экскурсовода Юсуфа, горбоносого Ахмеда с его извечным «Ка-та-стро-фа пришла!». Всё осталось за волшебной дверцей, которую великий фантаст Роберт Хайнлайн так и назвал «Дверь в лето».
   А тут и весна подоспела, и запах её врывался в затхлые кубы офисов, тревожа мясистые ноздри первопроходцев частного капитала в нашем возлюбленном Мамоной краю. И понимали их, ноздрей, обладатели, что пришла пора, невзирая на превратности мирового финансового кризиса, отправляться в парфюмерные магазины, бутики и лавки, отряжаться туда, чтобы «вынюхать» тот единственный достойный аромат, который подойдёт той самой – неповторимой, невероятной женщине…
   Впрочем, наверное, перебор. Редко, какой мужчина умеет подбирать парфюм своей спутнице. Но хоть какой бы, а у Анки к этому моменту никакого вовсе не осталось. Сгинул в небытие атлетический массажист Толик, почуяв силу Анкиного интеллекта, ушёл розовым летним утром почти год назад менеджер среднего звена Лёха, поняв, что его скудного кругозора явно не хватает, чтобы увлечь девушку в постель, как это он обычно делал с партнёрами по бизнесу, случайными дамами в вагонах СВ, встретившимися ему по пути следования в командировку, ночными «евро-капустницами» в минуты досуга.
   А ещё раньше она даже была замужем.
   Квартира Анке осталась от родителей. Отца она не помнила: лётчик-испытатель, давно погиб, девочке было всего два года. Когда училась на третьем курсе, похоронила мать. Было невероятно одиноко, не хотелось жить. Видно потому и легко поддалась на уговоры Кости. Сбегала замуж за однокурсника на месяц – как в отпуск сходила. Отпуск оказался неудачным – всё время грозы, но практически без осадков, не считая битой посуды. А солнце так ни разу и не выглянуло. Женщине, родившейся под знаком Льва по гороскопу, солнце необходимо сильнее, чем иным-прочим. Потому пришлось оформлять развод, как говорят, с надеждой на прогнозируемое неминуемое тепло. Хорошо, что бывший не стал претендовать на жилплощадь – размен их некогда элитной «двушки» в старом доме сталинской постройки доконал бы её окончательно. А так – ничего, через полгодика снова смогла шутить и веселиться.
//-- * * * --//
   Анка шла на работу, предвкушая, как сегодня главный редактор Святополк Матвеевич Пинте, прищурив подслеповатые глаза, начнёт читать одну из своих бесконечных од, посвящённых женщинам и как потом курьер Вадик, находящийся на альтернативной службе, альтернативными путями доставит к праздничному столу запрещённую начальством водку. И как потом подвыпившие уставшие от жизни бабы примутся петь душераздирающими голосами песнь своему одиночеству. И уже после того, как будет убрано со стола, и все разойдутся, она, Анка – молодая, красивая, умная женщина, поедет домой с единственной мечтой – наконец-то отоспаться. И-л-и, нет… По пути она обязательно зайдёт в кафе, чтобы встретится с подругой Иришкой – два месяца не виделись, целую вечность, – и там проговорят они за шампанским часа полтора. И молодые люди с определёнными недвусмысленными намерениями будут подсаживаться к ним за столик, но быстро ретироваться, оперативно выяснив для себя, что «с такими умными бабами чувствуешь себя, будто недобитый таракан, прячущийся от хозяйского гнева в прореху на орудии возмездия – домашнем тапке».
   Поднялась на лифте на свой этаж, привычно свернула в длинный коридор с подслеповатыми лампами дневного (боже, где день такого покойницкого оттенка, покажите мне?!) света и обомлела. Возле приёмной стоял некогда виденный ею человек.
   Это был Юсуф с букетом белых лилий в загорелой руке. Сердце ёкнуло – боже, как он узнал, что это мои любимые?
   Увидев Анку, египтянин смущённо заулыбался и побледнел. Но дар речи его не оставил.
   – Здравствуйте, Анна! С праздником вас!
   – Юсуф, миленький, как ты меня нашёл?! – Анка не ожидала от себя смеси какого-то щенячьего восторга и нежности к этому, в сущности, совершенно незнакомому человеку.
   – Было совсем не трудно. Вы сами подарили мне книгу по русской орфографии, а там напечатан адрес издательства…
   – А какими судьбами?
   – Не понял о судьбе…
   – Как ты здесь оказался? В туристическую фирму приехал?
   – Я приехал к вам, Анна. К тебе…
   – Ко мне? А работа, твоя работа? Ты же хотел скопить денег на покупку квартиры для мамы в Каире.
   – Мама умерла. А я понял, что мне нужно продолжать изучение языка. А вы… ты, Анна, мой самый лучший учитель. И ещё – нельзя учиться русскому языку в Африке. Нужно… на месте…
   – Место рядом со мной – самое вакантное место!
   – Не понял…
   – Не бери в голову, Юсуф, это я о своём, о девичьем, – сказала Анка и засмеялась так чисто, так искренне, как не смеялась уже много лет. – Какой ты, оказывается, рисковый – приехал, зная только адрес издательства. А если бы я работала в другом?
   – У меня было сознание, что нет ошибки.
   – У тебя было предчувствие.
   – Да, предчувствие…
   – Анна Михайловна, вы не забыли, рабочий день нынче короток, как верёвка сорвавшегося висельника? Извольте закончить работу над повестью «Покойник не хотел платить налоги»! Сегодня – крайний срок. Через полчаса нужно будет накрывать на стол, а вы ещё не сдали материал, голубушка! Понимаю, что вы не корректор, а выпускающий редактор, догадываюсь, каково вам пришлось, читая эту бредятину. Но ведь и меня понять можно – где найти такого спонсора в разгар кризиса? Вот и я о том же – rara avis [12 - rara avis (лат.) – редкая птица.] и, как следствие, понимаете, manus manum lavat [13 - manus manum lavat (лат.) – рука руку моет.]. Напечатаем совершенную ерунду разок, зато издательство сохраним. Настоящим авторам будет куда податься, когда всё в норму придёт. Потому лично вам и поручил коррекцию, чтоб не совсем уж стыдно перед читателями было. Вы меня слышите, наяда? Нимфа? Ундина? Отчего у вас такие нездешние глаза, вы снова были в отпуске? Так готов перевод или нет?
   – Разумеется, Святополк Матвеевич, всё готово. Просто задумалась. Я вам по «ланке» сейчас скину.
   – Анна Михайловна, я же просил лично заносить… в бумажном варианте. Не люблю я этого вашего птичьего щебетанья – ланки, неты… протоколы! Как на партсобрании, ей-богу – мозги пухнут, а понять ничего нельзя.
   Главный редактор с загадочной старорежимной фамилией Плинте прошёлся по кабинету, смешно размахивая руками, а потом хлопнул в ладоши и ввинтил в тугую плоть рабочей атмосферы весомый посыл препраздничной сентенции:
   – Уважаемые… да что там! Дорогие мои женщины, спешу уведомить вас, что праздник уже свернул на нашу улицу. Если и были сомневающиеся, то теперь их не должно остаться. Им не место в нашем дружном коллективе! Прошу всех принять посильное участие в разворачивании фронтовых резервов на нашем плацдарме в моём кабинете. Как учит нас кинорежиссёр Станислав Говорухин, место встречи обойти нельзя. Разворачивайтесь в марше, так сказать! Вольноопределяющийся Вадик уже отправлен за божественными напитками, соответствующими сегодняшнему дню.
   Вот так. Всё оказалось лишь сном, мечтой. Чистой воды – странность. Фата-моргана, призрак, мираж. Нет никаких цветов, нет и сливоглазого (в шоколадной глазури?) гида с роскошным именем принца из сказок «Тысяча и одной ночи». Юсуф. Юсуф ибн?.. Юсуф ибн Облом!
   А что, неужели бы Анна не смогла ему отказать, примчись он и в самом деле к ней за тридевять земель с корзиной белоснежных лилий? Пожалела бы, приютила, напоила и спать уложила? Когда начинаешь думать о себе, как о постороннем человеке, то обязательно догадываешься, что героиня не должна отказывать герою в предложенных прихотливой фантазией обстоятельствах, иначе будет полной дурой!
   Если же речь идёт о тебе самой в реальных обстоятельствах, то тут ещё стоит подумать.
//-- * * * --//
   Детское время подходило к концу.
   Привычно доставая ключи из сумочки, Анка поняла – что-то не так, что-то сегодня иначе. Она буквально застолбенела взором на эвристичности субъектной предикатности, как бы выразился какой-нибудь логик, не лишённый чувства юмора.
   Обычный вечер превращался в ночь метаморфоз и мистификаций. Да-да, не удивляйтесь. А всё оттого, что…
   …на лестничной клетке возле двери её, Анки, квартиры стояла корзина с белоснежными лилиями. Неужели?! Да нет же, нет… кто-то другой. Или перепутали? Так, тут какая-то записка. Господи, отчего так плохо гнутся пальцы! Будто и не свои. И бумага какая-то… Пергамент? Вот, лешак-машина, причём здесь пергамент, чай не в Африке живём?
   – Катастрофа!
   – Ахмед?
   – Нет, я не Ахмед… я твой сын Тутмос [14 - Тутмос III – царствующий, но фактически не правивший фараон Древнего Египта из XVIII династии. Сын Тутмоса II от наложницы Исиды. Во сне главной героини он называет Хатшепсут мамой, хотя та приходилась ему мачехой и тётей одновременно (как супруга Тутмоса II и его же сестра) а также регентом в пору малолетства. Некоторые исследователи полагают, что Хатшепсут сконцентрировала в своих руках реальную власть ещё во время правления своего мужа. Насколько это утверждение соответствует действительности, не установлено. Но совершенно точно известно, что после смерти Тутмоса II – примерно в 1490 г. до н. э. – двенадцатилетний Тутмос III был провозглашён единоличным фараоном, а Хатшепсут – регентом. Однако через 18 месяцев (или через полтора года), малолетний фараон был отстранён от трона легитимистской партией во главе с фиванским жречеством Амона, которая возвела на престол Хатшепсут. Во время церемонии в храме верховного бога Фив Амона жрецы, нёсшие тяжёлую барку со статуей бога, опустились на колени прямо возле царицы, что было расценено фиванским оракулом как благословение Амона новому правителю Египта. В результате переворота Тутмос III был отправлен на воспитание в храм, чем его планировалось отстранить от египетского престола, по крайней мере, хоть на время регентства Хатшепсут. Тем не менее, есть сведения, что в последующем Тутмос III допускался мачехой до управления государством. В частности, она поручала ему командование армейскими подразделениями в некоторых военных операциях..]… Мама, ты зачем отобрала у меня трон. Это же катастрофа!
   – Трон – не игрушка, сынок! Ты ещё был мал, чтобы управлять великой страной.
   – Но совсем не мал, чтобы участвовать в военных походах? Это всё потому, что я тебе не родной, а?
   Ещё немного; казалось, ещё немного, и подсознательное сложится ладонями в лодочку сознательного. Но всё испортил звук барабанов, разрывающих волшебное безмолвие лунной ночи над Нилом. Где-то рядом, за обратной стороной ночного светила притаился Архип Куинджи. И Анубис с головой одичавшей собаки осторожно шуршал песком подушечками коварных лап.
   Animals. Подсознательный музыкальный импульс. Психоделический посыл, «Pink Floyd», снова это волнующее предчувствие близкого чуда…
   – Вот тебе и на! Началось… в деревне утро!
   Анка с трудом сообразила, где находится и почему соседи таким безобразным образом ломятся в дверь, да ещё и кричат:
   – Откройте, служба доставки! Вам прислали корзину с цветами.
   Анна открыла глаза. Шесть утра. Нет, не шесть. Позже. Просто часы остановились.
   На кухне радио разговаривает само с собой голосами дикторов с радиостанции «Маяк». Входная дверь транслирует силу чьих-то решительных кулаков.
   Соседи? Хм, нет… они к этому грохоту, похоже, руку не прикладывали.
   Так, цветы… цветы? Цветы же были вчера вечером. Или? Нет, белые лилии ей только приснились. А там, за дверью, похоже, настоящие цветы. Кто-то велел доставить. И чего опять тарабанят? Видимо, звонок не работает… После праздника непременно нужно будет вызвать электрика.
   Цветами в праздничном букете и в самом деле оказались белые лилии. Кто их мог прислать? Кому же известны Анкины флористические предпочтения? Не может же быть таких роскошных совпадений – целил в небо, попал «в яблочко». Кто-то из бывших? Ишь, клинья подбивает: наверное, захотелось тепла и уюта перед очередным загулом. Даже обидно. Что я вам – база для отдыха подводных лодок? Нет, дудки – не получится из меня посмешище! Не дождётесь.
   Хм, а если букет главный прислал? Он, как только овдовел, что-то задышал неровно в Анкину сторону. Впрочем, вздор всё это. Старый же гриб – за шестьдесят давно, я ему в дочери гожусь. Святополк Матвеевич, не шалите! Ба, а, может… Может, он и предлагает таким образом меня удочерить? Тьфу, шайтан, лезет же всякое в голову.
//-- * * * --//
   Анка знала, что ей делать дальше. Кончилась история принцессы, мечтающей стать царицей. Могила великой египетской правительницы Хатшепсут; усыпальница, которую так и не могут точно идентифицировать лучшие археологи мира, теперь будет здесь, рядом с её, Анютиной, парадной.
   Корзина, полная белоснежных лилий на «египетском захоронении» недолго радовала взгляды прохожих. Исчезла, будто и не было её никогда. Всё-таки – Международный Женский праздник на дворе. Вероятно, кто-то сэкономил на подарке любимой, нимало не смущаясь тому обстоятельству, что мародёрство нынче пока ещё не в чести, а в некоторых субъектах федерации даже преследуется по закону. Подумаешь – взял замерзающие на улице цветы, не машину же угнал, в конце-то концов.
//-- * * * --//
   Я прекрасно видел, как Анна, Аннушка, Анюта, женщина моей мечты, выносила этот букет вместе с пакетом мусора. Хорошо, хоть не в контейнер, оставила цветы у дверей. Её «бывшие» здесь не при чём! Какие могут быть бывшие, если я – это её будущее. Она пока не знает, даже не догадывается, фантазирует всякие нелепости относительно интеллигентного парня Юсуфа.
   А это всего лишь я – тот, кого обычно называют автором, от автора, голос за кадром. Мне стало невмоготу стоять за кулисами и видеть, как сотворённая мной фемина, созданная силой моего воображения, не может стать счастливой. И я приехал в Хургаду, чтоб встретить свой идеал и узнать самую главную тайну современности – какие любимые цветы у этой женщины, МОЕЙ женщины.
   У меня ещё есть немного денег на новый букет и на пачку чая каркаде из соцветий суданской розы – гибискуса сабдариффа (Hibiscus sabdariffa) под названием «Жемчужина Египта». Думаю, этого будет вполне достаточно, чтобы сделать тебя счастливой, моя Анюта.
   Ты не принимала меня всерьёз. Даже читала ироничные стихи, подчёркивая, что автор, бросивший кулисы произведения на произвол судьбы, не может ни на что рассчитывать. Вот эти строки, которые ты играючи набросала карандашом на большой салфетке, вероятно, предназначенной для простывших гранитных великанов времён какой-нибудь XVIII-ой династии. Вот что ты написала:

райское

     (партия профессиональной курортной соблазнительницы из мюзикла «Ню и Ра»)
     в двух шагах от полурая,
     в полумиле от Эдема…
     мы лежали, загорая…
     без одежды, и без крема.
     путь летел, тернисто вился
     мимо нашего бивака
     то-то ангел просветлился
     то-то ангел этот плакал,
     нас увидевши смиренных,
     будто дойные коровы…
     мы с тобой непротивленны
     и условно бестолковы…
     нам ли ангелов смущаться,
     коли мы с тобой в нирване?
     впрочем, нужно попытаться
     и залезть в чужие сани…
     то-то будет нам удача
     на пути потом… к Эдему…
     мы пойдём туда, мой мальчик…
     нам добраться не проблема
     только стоит ли горячку
     нам пороть и мчаться быстро?
     и на море тоже качка…
     …мы ж в любви с тобой артисты!

   Ты не принимала меня всерьёз, но когда-нибудь это должно было измениться, не так ли? Почему не сегодня?
   Сейчас, я уже решился. Я иду, моя несравненная царица Хатшепсут… Нет, не Хатшепсут – моя божественная Аннушка!
   …и что-то мне подсказывает, что тебе не придётся вызывать электрика после праздников. Я ведь тоже кое-что понимаю в законе Ома для участка электрической цепи.
   ……………………………Что может быть романтичнее, когда технарь приходит в гости к филологу, и они пьют чай «Жемчужина Египта» под тревожно-возбуждающую мелодию «Shine on your crazy diamond» [15 - «Shine on your crazy diamond» – название композиции группы «Pink Floyd» с альбома «Wish you were here», что в переводе означает «Жаль, что вас здесь не было» (1975 г.)], а бусинки каркаде на губах напоминают каплю крови со значка «Почётный донор России»?

     В пространстве простраций
     Постился … в овациях
     Карло Гоцци
     Из графского социума
     На полпорции
     Простолюдин
     на престоле пропорции —
     один в один…
     води!
     Твоя очередь…
     оторопь
     водород —
     тире —
     берёт
     принц не спасает
     граф спасёт!

Коллекционер [16 - Одно из двух произведений, написанных мною в соавторстве; низкий поклон Ирине Карловне Лежава за исполнения монологов от лица героини.]

//-- (женскую партию исполнила Ирина Лежава) --//
   Он был человеком страсти, я знаю. Чего бы ни касался, все превращал в исступление. Только увлечения его обуревали какие-то рассудочные: докопаться, понять, свести мир к бабочке на булавке… Если бы он любил других женщин, я бы обиделась и перестала добиваться его теплоты. Но он демонстрировал равнодушие к ним, и я, вопреки логике, надеялась на ответную ласку.
   Сколько лет существовала я экспонатом его коллекции, посчитанным, описанным и помещенным в ячейку! Разве можно ощущать радость, будучи запертой в любовном одиночестве, как в вакууме? Ему казалось, он сделал меня счастливой, потому что мы живем вместе и у нас растут дети. А я задыхалась в нашей бесчувственной близости, засыхала не политым цветком, истончалась до призрака…
   После его смерти дочь нашла в бумагах отца заметки. Наверное, Вадим пытался писать рассказ, а получилось, как всегда, перечисление признаков исследуемого объекта. Герой его лишён имени, словно автор ведет речь о пронумерованном предмете из экспозиции провинциального музея. Почему муж сделал его анонимом? Намек на недостаток в герое личности? Уверенность, что имя – это мелочь, не имеющая значения? Вадим никогда не объяснял своих побуждений – думай, как хочешь, только не обременяй своими домыслами.
   Иногда мне кажется, будто он мечтал остаться безымянным и в моей памяти.
   Осознавал ли он, препарируя себя перед читателем, что я буду первой и, возможно, единственной его поклонницей?
   Рубль был вытертый многократными ласкающими движениями пальцев. И не просто пальцев, а всей пятерни, включая ладонь. Некоторая шершавость не вызывала неприятия. Полно, что вы. Разве драгоценные металлы, пусть и не палладиевой группы, могли заставить его думать о чём-то ином, кроме спортивных наград, которые умозрительно выглядели невероятно далёкими, незаслуженно невостребованными. А его серебро, серебро рубля, казалось не таким, как прочий «лабораторный аргентум» из разряда сокровенных металлов нашей несравненной молодости.
   Впрочем, стоит ли вспоминать ту злополучную травму, после которой жизнь представилась жутко неприятной штукой, и продолжалось это никак не меньше полугода? А серебро наградного пьедестального блеска досталось кому-то другому. «У меня же есть своё серебро, – рассудил он, – просто Всевышний уравнивает шансы, раздавая награды неимущим».
   Сколько он себя помнил, столько у него был этот рубль. Серебряный, екатерининский, отчеканенный в 1782-ом году. Так-так, чем же знаменита дата сия в истории Отечества? В Петербурге на улицах число фонарей достигло трёх с половиной тысяч. Что ещё? Общество масонов приняло на своё иждивение двадцать студиозов-гуманитариев. 4 июля светлейший князь Потёмкин, уже Таврический, был запримечен в числе прочих приглашённых к императорскому столу на званом обеде в честь присоединения Крыма к России. А в августе случилось ещё одно важное событие… Столетие вступления на российский престол Петра I было ознаменовано в Петербурге открытием памятника царю работы скульптора Этьена-Мориса Фальконе. Хм… Вам мало? Наверное, был знаменит тот год ещё чем-то. Например, невиданным урожаем лещины где-нибудь в Тамбовской губернии… или, скажем волнениями беспокойных башкирских батыров, не желающих нести государеву службу.
   А, впрочем, какое сейчас это имеет значение… Двадцать первый век на дворе.
   Как всегда! Держит в памяти множество ненужных событий. Живет в них. Бесконечно мусолит рассуждения об абстрактных ценностях. Но то, что серебряный рубль принадлежал нам обоим, ему невдомек. Что я имела и имею права, хоть и не предъявляю, – не приходит в его седую голову. Где его воспоминания обо мне, о нашем? Я двадцать три года делила постель с мужчиной, а он не заметил моего присутствия…
   Когда я впервые увидела Вадима, он вертел серебряный рубль между пальцами правой руки. Монета скользила, точно живая, – нырнет под фалангу и тут же вынырнет, забавно поблёскивая. Мне представилось: это плоский круглый выдрёныш, побывавший под катком и выживший, заигрывает со мной. Не могла оторвать глаз и, сама не поняв как, приблизилась к незнакомцу.
   – Любезная фрейлейн, вам нравятся фокусы? – спросил он с улыбкой. – И не зовут ли вас, по стечению обстоятельств, Екатериной?
   – Катей… – удивленно согласилась я.
   – Вот так сюрприз! – он перестал вертеть монету и нахмурился. – Вы верите в знаки?
   Я ничего не ответила – не поняла вопроса. Рассматривала костыль, прислоненный к дворовой ярко-зеленой скамье, и пыльный, в разводах гипс – как смешно контрастирует с ним подвязанная веревкой аспидного цвета галоша.
   – Похоже, судьба благосклонна к вам, – церемонно произнес он, протянул серебряный рубль и продолжил обычным тоном. – Возьми – станешь Екатериной Великой.
   – Не хочу быть великой, – спрятала руки за спину и сделала шаг назад. – В великих Екатерин не влюбляются…
   – Ну, ты и скромняга! – засмеялся Вадим, опустил монету в нагрудный карман и потянулся за костылем. – Да, ты правильно показываешь глазами: пока я травмированный спортсмен, но потом… – голос его стал напевным, как у сказителя. – Останешься до совершеннолетия тихоней, получишь подарок: звезду с неба в обертке из перистых облаков!
   – Мне мама не позволит звезду дома держать, – на полном серьезе испугалась я. – Она большая и горячая – испортит мебель…
   Мне было двенадцать, ему четырнадцать. С невеликого пригорка моего возраста он виделся взрослым и ответственным – я ему бесповоротно поверила. Сама удивляюсь своей глупости! Понимала, что больше его не увижу, но позволила себе фантазировать без оглядки. А он возьми через пять лет и возникни вновь в моей жизни…
   Ловушка-фантом захлопнулась. Серебряный рубль нас соединил.
   И всё-таки, как к нему попала эта монета? Очень любопытно. Попробуй, вспомни…
   И он попробовал…
   Наверное, ему пожаловал эту монету соседский соплюн Вовка в обмен на защиту от таких же, как он сам, небольших, но крайне коварных пацанов детсадовского возраста – подготовительная группа, Советский Союз. Да. Скорее всего, именно так и было.
   Рубль не мог не понравиться. Он не просто очаровывал или, иначе говоря, приводил в неистовство своей древней родословной. Монета будто перевернула всю его жизнь, до того момента не имеющую, по большому счёту, никакой иной ценности, кроме невзрачного номинала среднего школьного возраста.
   А тут вдруг! Он, которому уже почти тринадцать и который в курсе дела, как себя вести, чтобы дядя Жора из соседнего подъезда не докапывался, на каком берегу Иордана родилась большая часть твоих родственников…
   Дядя Жора… Папа звал его Егорием, небожьим человеком. Сей странный до невероятности представитель класса люмпенов со стажем. Этакий неаккуратно побритый халдей и сатрап по складу характера, состоящий на прикорме у органов слуха и зрения «нашей родной партии», от которого, казалось, нет никакого избавления, кроме тихой затрапезной почтительности…
   И вот…
   Прошло время, и никому не интересны твои вторичные религиозные признаки, которые в конечном итоге являются вовсе и не религиозными… Обычные приметы социалистических атавизмов. Как? Вам незнакомы подобные термины? Не стану делать удивлённое лицо, хотя очень хочется. Мы – это мы, и никто не в силах убедить меня в обратном… Казалось, не слишком веская сентенция. И что с того?
   Его интересовали сатрапы, органы, религиозные признаки и прочая чепуха, но не девочка, которой он обещал подарить чудо. А я со дня знакомства думала о нем по любому поводу – отвлекая себя от обид, забавляясь в минуты отдыха, мечтая перед сном о том, как повзрослею. Вадим стал для меня чем-то вроде сказочного ключа от волшебной дверцы. С мелодичным звуком провернётся в скважине ключ, щелкнет замок – и мир предстанет в совершенно ином обличье…
   Не то, чтобы мне нравились глаза или голос Вадима и я в него втюрилась. Честно говоря, через месяц уже не помнила его лица. Не забылись только костыль и смешная аспидного цвета галоша, пьедесталом поддерживающая гипсовую ногу. Они были такими необычными, – точно скипетр короля, акцентировали избранность своего хозяина, его принадлежность к исключительному и неведомому. Парень с монетой-выдрёнышем, резвящимся между фалангами пальцев, казался мне особой более царственной, чем сам король, его величество. Анемичному подростку Вадим представлялся ангелом будущего, обещанием праздника, который прежде обходил меня стороной.
   Родителям не до меня. Мама – медсестра, отец – военный. Существование на чемоданах, в мелькании городов, домов, равнодушных чужих лиц. И вдруг это неожиданное: «На совершеннолетие подарю звезду с неба в обертке из перистых облаков!»
   И дал обещание не кто-нибудь – почти взрослый Вадим, встреченный в бабушкином раю: разве может не быть раем уголок Вселенной, где тебя всегда ждут и всегда тебе рады? Где из года в год ничего не меняется и не страшно ждать наступления завтрашнего дня?..
   Бабушка сидит на скамеечке, довязывая свитер. Дедушка возится с деревцем, бывшим саженцем, купленным на собственные деньги для украшения общей дворовой территории. Я в ожидании не скорого совершеннолетия прыгаю через скакалку, задрав к небу голову, – любуюсь вязью рассеянных по бело-голубым просторам перистых облаков. Ни в одном другом городе я не видела такого высокого неба…
   Как больно, что Вадим тогда шутил и запамятовал свое обещание, а я была серьезна и до сих пор его помню… То самое, о звезде…
   Серебряный рубль. Много ли в нём соединилось такого, от чего хотелось бы жить лет до ста, не обращая внимания на дежурные недомогания и хронический гастрит?
   Его нет давно, отменного ощущения детства, от которого свежесть взгляда радует твоё существо до самых затаённых глубин, где по показаниям философски настроенных теологов ютится бессмертная душа.
   Нет его давно, ощущения беспричинного и бессистемного счастья «за бесплатно». Осталось лишь послевкусие. Этот странный, еле уловимый признак того, что неправильно живёшь… сейчас. А тогда жил правильно? Если верить воспоминаниям – да. Боже, благослови воспоминания вчерашнего дня… тоже.
   Нет, правда, стабильно же, вроде, всё. И добился этого сам: что называется – именно собственным трудом. Именно твоими усилиями, твоё всё. Без вопросов твоё, так ведь – нет. Что-то гложет, не даёт уснуть. Или даёт, но не тебе. И не твоим безумным друзьям, которым «всегда больше всех надо». Точно ты частичка единого европейского или иного механизма… а они – те, кто станут тебе пенять относительно твоих же странных преференций, они – эти тени сомнений, коих всегда найдётся в избытке на твою облысевшую головушку.
   Серебряный рубль с профилем Екатерины Великой позвал в детство чувством нереального ощущения близкого счастья…
   А ты? Кто же ты, в конце-то концов? Тебе вовсе не так грустно, ты совсем не потерян для нового мироустройства. Ты – это тот самый ты, который давно уже устал быть человеком общества презрения, кому нельзя стать новым индивидом в силу изрядной изношенности ходовой части и механизмов поворота «подслеповатой башни»…
   Ушла, отзвенела молодость, и нет причин поминать трагическое. Ты удовлетворён, старый?
   «Старый» – именно так мы звали друг друга тогда, и ещё «крендель», «лопух» или «кошелёк», а однокурсницы – поголовно «кошёлки» (кроме той, единственной)! Да мало ли как ещё…
   Вопреки нежеланию, – уж очень тяжело продираться сквозь текст в прошлое, – просматриваю заметки дальше. Почерк неровный: то мелкий, то покрупнее, острия букв торчат, как иголки из головы мягкотелого Страшилы, – обожаемого дочерью пугала. Такой была и его речь: формулировки задиристые, а смысл округлый.
   Подруги считали мужа занудой и за спиной перешёптывались, жалели, а мне было приятно следовать кругами его мыслей. Как тогда, с выдрёнышем… Будто в голове его ныряет и выныривает серебряная монета, и меня тянет, тянет погрузиться в таинство мелькания смыслов. Только говорил он всегда сам с собой – я была наблюдателем, а не участником его размышлений. Так сложилось с самого начала. Кто виноват?
   Когда мы столкнулись в институте – я по-цыплячьи желторотая первокурсница, Вадим на третьем, – он меня не узнал. Равнодушно скользнул взглядом и отвернулся. С болью в сердце я наблюдала: неприкрыто влюблен в зазнайку, которая делает вид, будто он ей нравится, но, чую я, ищет другого. Сидят на подоконнике, взявшись за руки, и я прохожу мимо, намеренно беззаботно болтая с Веркой. Ощущаю нутром, как зазнайка красива и как он увлечен ее русалочьими повадками, а себя чувствую побирушкой в поисках любовного подаяния…
   «Ну что в нем хорошего? – убеждаю себя. – Худой, длинный. Глядит странно. Двигается неуклюже. Не от мира сего. Витает неизвестно где, принимает тебя за кого-то другого. И даже серебряной монеты больше в руке не вертит…»
   А в ушах, вопреки собственным доводам: «На совершеннолетие подарю звезду с неба в обертке из перистых облаков!»
   Совершеннолетие, о котором Вадим не помнит, через три месяца. Он в конспектах, диспутах, чувствах… не ко мне…
   Он коллекционировал, как это ни странно звучит, себя… Вернее, свои ощущения, своё отношение к тому или иному событию в жизни. Он просто не мог иначе. Коллекция складывалась в странную последовательность событий, от которой не оставалось ни конца, ни края, ни даже середины. Всё уносило вездесущим временем в какую-то странную даль… где укладывалось аккуратными стопочками в виде переполненных сиюминутных кластеров-чувств. И доступ туда был весьма ограничен и совсем непредсказуем. Захотелось тебе окунуться в давешнее, прекрасное… ан – нет туда хода, хотя вчера ещё было проще пареной репы…
   Даже друзья пугались его внезапной щедрой непосредственности, следовавшей в ответ на чувство, и не совсем ему адекватной.
   Просто он всегда был таким, он понимал и даже порой одобрял предстоящую возможность недоосмысленной вакханалии и, казалось бы, такого очевидного счастья.
   Он знал… Он верил… А серебряный рубль был тому порукой, тому бессменной основой…
   Да что он понимает в своем рубле! В его тончайшей любовной магии, под которую я попала! Вертел им, играя, бросал, уверенный, что тот вернется… Считал символом прошлого, а рубль пролагал ему дорогу в будущее…
   Так и подмывает выплеснуть покойному, чего не сказала бы живому. Молчала, потому что некому слушать. Хранила в себе. Ждала, когда вспомнит.
   В тот день я проснулась от собственного крика. Было около шести – за окном темно. С соседней кровати на меня удивленно глядела Верка, привыкшая, что я сплю спокойно и никого не бужу. Третья обитательница нашей комнаты ночевала не в общежитии, а то, наверное, начала бы скандалить. Верка выскользнула из постели, достала из тумбочки плюшевого зайца:
   – С днем совершеннолетия, Катенька! Чтобы детство не забывалось, вот тебе дружок ушастый! Будет хранить тебя от соперниц и невыполненных обещаний! – она ничего про Вадима не знала, просто желала удачи в чувствах.
   Я обнимала зайца и глотала слезы. Вместо звезды с неба в обертке из перистых облаков глупая игрушка… Так мне и надо, дуре набитой!
   В отвратительном настроении отправилась в институт, с трудом высидела первую лекцию. На перемене влезла с ногами на подоконник, где обычно миловался с любимой Вадим. Хотела разбить стекло и прыгнуть под ноги прохожим. И тут нашла потерянный им серебряный рубль. Подумала: «В день совершеннолетия верну утраченное и потом уже покончу с собой. Тогда он обязательно вспомнит, что многое мне задолжал».
   Нашла аудиторию, где слушал лекцию его курс. Вадима не было. Однокурсник объяснил, что он ушел в общежитие, назвал номер комнаты: оказывается, почти точно надо мной, только двумя этажами выше. Мало соображая, что делаю, ехала в троллейбусе, поднималась на высокий этаж. Он сидел с ногами на подоконнике и смотрел вниз, как недавно смотрела я. Подошла и протянула монету.
   – Оставь себе, – сказал Вадим. – Мне больше не понадобится. А у тебя грустные глаза, хочется подарить тебе радость. Может, вспомнишь когда-нибудь, что был такой парень…
   – Что-нибудь случилось? – спросила я.
   – Пустяки! Бросила девушка, и я учусь обходиться без любимых вещей. Тебе нравится жить?
   – Я пришла за своим, – произнесла я то, что не собиралась. – Меня зовут Катей. Сегодня мое совершеннолетие, и ты обещал мне звезду с неба в обертке из перистых облаков.
   Он удивленно смотрел на меня и не мог вспомнить.
   – У тебя был костыль и гипс в галоше аспидного цвета.
   – Боже мой, когда это было… И ты ждала?
   Я больше никогда не слышала, чтобы он так смеялся… Серебряный рубль, скользнув меж фалангами пальцев, нырнул в глубину… А когда вынырнул, дело было сделано: он нас навечно соединил.
   Когда-то давно, он хорошо помнил это, играли в «чику» всем двором, порой называя это мальчишеское соревнование расшибалочкой. Серебряный рубль он использовал в качестве битка. Большинство пацанов бегало по свалкам в поисках старых автомобильных аккумуляторов. Из них извлекались свинцовые решёточки, которые потом легко переплавлялись на костре, и вот вам результат – несколько превосходных битков застывают в формах, выдавленных в сыром песке.
   Но всё равно это не то, что серебряный рубль. Он хоть и был значительно легче, но приносил своему хозяину неизменную удачу. Фарт не отворачивался никогда. Екатерининский дух, живущий в серебре конца XVII-го века, словно бы помогал выходить победителем из любой самой сложной ситуации.
   С этой тяжёлой монеты-битка началась его страсть к коллекционированию. Сначала он собирал старинные монеты, но вскоре прекратил, поскольку поиск раритетов нумизматики требовал повышенного внимания к процессу и какого-то начального капитала. Ни того, ни другого под рукой не оказалось.
   Филателия – другое дело. Особенно, когда есть связи в мире почтовых марок. Точнее сказать, в кругу работников почты.
   Скоро пришла первая удача. Он выменял серию «космонавтика», которую принесла ему тётя, работающая главным бухгалтером почтового отделения связи, на австрийскую марку времён ветхозаветных и могущественных Габсбургов. Когда известный по роману Ярослава Гашека престарелый маразматик Франц-Иосиф I был ещё в полном здравии и охотно волочился за десятком юбок на неделе.
   Потом за него, кусочек фигурной бумаги с австрийским разлапистым орлом на штампе гашения, дали целый набор. Цветную серию из шести марок Елизаветы II-ой Английской и необычную – почтовый знак оплаты, перфорированный только с двух сторон – с изображением надутого, словно индюк, премьера сэра Уинстона Черчилля (передний план) и Елизаветы The Second (на фоне). Невероятное непочтение к монаршей особе! Правда, поговаривали, что королева всего только племянница неистового сэра. Тогда это всё объясняло.
   Немного позднее он узнал, что информация о кровном родстве – чьи-то досужие домыслы. Семейство герцогов Мальборо, из которых происходил сэр Уинстон, на самом деле не имело прямых родственных связей с Виндзорами. А то, что Елизавета Вторая Английская вручила сэру Уинстону Леонарду Спенсеру Черчиллю высшую награду империи, Орден Подвязки, говорит только об исключительном таланте умницы премьер-министра, а вовсе не о его близком родстве с монаршим домом.
   Но, собственно, никаких новых полезных знаний эта информация ему не дала. Главное – как идёт процесс пополнения коллекции.
   Следом за тем британским успехом не замедлил обозначиться не менее грандиозный. За серию «бабочки» ему удалось выторговать марку с изображением Гитлера, он же Адольф Шикльгрубер, 1936-го года выпуска, со штемпелем Берлинского главпочтамта и имперской канцелярии. Никто из его знакомых по-немецки толком читать не умел, поэтому относительно имперской канцелярии все поверили на слово…
   И опять потрясаюсь избирательности его памяти. Сколько слов о марках, чужих сэрах, Екатерине Великой! И это итог нашей жизни?
   А у меня внутри живет иное. Перед глазами картина: мы с Веркой выбираем в магазине материю на свадебное платье, и все ткани кажутся мне недостаточно праздничными. Убогий выбор! Разочарованные неудачными поисками, мы заходим в гости к сокурснице Гале, пьем чай и делимся огорчением, жалуемся, что замуж приличной девушке выйти не в чем, – напрасно пол-института собирало деньги, чтобы мы с Вадимом не ударили лицом в грязь. А Галина бабушка вынесла крепдешин… Бледно-розовый, с нежным отливом в кремовый. Мы с Веркой обмерли от восторга. Сказала, что покойный муж привез этот трофей из Германии, и теперь она хочет его мне подарить. Мы не согласились взять отрез даром и отдали за него огромные, по нашим возможностям, деньги. Но Галя, по-моему, немного расстроилась, что крепдешин уплыл. Бабушка заметила ее настроение и отстегнула от ворота жакета брошку – букет темно-красных гранатовых роз размером с нашу серебряную монету, приколола к халатику внучки и обещала ей к свадьбе лучший, чем мой, крепдешин подарить – цветом в чайную розу.
   Потом вчетвером мы придумывали фасон свадебного наряда. Галина бабушка провела еще одну ревизию своих неиссякаемых запасов и вынесла немецкую ночную рубашку, похожую на бальное платье – всю в кружевах. Мы, кое-что изменив, воссоздали на пергаментной бумаге выкройку рубашки, перенесли на крепдешин, наметали, примерили… Так рождался мой знаменитый свадебный убор, который годами потом одевался на каждое знаменательное мероприятие и заносился до дыр. Рука не поднялась его выкинуть – до сих пор хранится аккуратно сложенный в одном из чемоданов на антресолях.
   На свадьбе Верка все смотрела на меня сочувственно. Я не понимала, почему она так глядит, – витала в своих иллюзиях. Думала, получила, наконец, звезду с неба в обертке из перистых облаков. Все теперь у меня будет замечательно: впереди полные взаимной любви годы, мы с Вадимом сделаем карьеру и вырастим деток. А когда состаримся, станем похожими на моих бабушку с дедушкой: будем ходить друг за дружкой, помогая хозяйничать и разговаривая о внуках…
   Костюм жениху одолжил однокурсник, на свой денег не хватило. А свадьба, несмотря на скудость стола, прошла очень весело: студенты должны быть бедны. Их счастью бедность – не помеха.
   Однажды, когда он уже учился в вузе, во время каникул приехал в родной среднерусский городок. И здесь, прогуливаясь по недавно засеянному полю, обнаружил раритеты, на которые тракторист, видимо, не обратил внимания, когда плугом вывернул из земли это чудо.
   Меч и фрагменты кольчуги. Он недели две самозабвенно доводил найденные сокровища до блеска, счищая ржавь веков где-то вычитанным способом – при помощи ортофосфорной кислоты. Добившись неплохих результатов (каверны и раковины, появившиеся от времени и некачественной ковки, не в счёт) он решил для себя, что коллекционировать старинное оружие следовало начинать несколько раньше. Решил, а потом сдал свою находку в краеведческий музей, позднее ни разу не пожалев об этом.
   История родины – она, брат, не какой-то там кусочек бумаги с перфорацией и нанесённым на него изображением австрийских орлов, немецких стервятников и английских особ королевского дома Виндзоров.
   Только относительно екатерининского рубля ещё оставались некоторые сомнения, пока их спустя немало лет не рассеял один нумизматический каталог, из которого Прошка (наконец-то автор в конце повествования удосужился дать имя своему герою), а теперь уже Прохор Артёмович, узнал, что рубль этот серебряный оценивается экспертами в восемь-десять тысяч долларов. А сие, согласитесь, несказанно малая сумма для того, чтобы продать родину, пусть и малую, если у тебя завёлся гнусный червячок жадности в районе солнечного сплетения.
   А уж о Прошке и говорить нечего… Не зря его называют бессребреником жена, друзья и коллеги по работе. Жена с любовью, друзья с завистью, а коллеги с презрением. И верно, нет теперь у него того самого серебряного рубля с мягкими, скруглёнными от частого хождения по державным финансовым трактам рёбрами и таким несказанно близким рельефным изображением Екатерины Великой в буклях. Отдал в качестве своего взноса на операцию одной школьной знакомой. Ну, что вы, какая там первая любовь. Просто сидели за одной партой… А теперь у её сынишки что-то нехорошее с кровью.
   И марки свои знаменитые тоже продал… А жена имела на них виды с норковым отливом…
   Чуть до развода дело не дошло. Но не дошло же, чёрт возьми! Не для того живём… Вот хотел сказать, но понял, что неуместно это, пафосно чересчур. Нельзя благое дело словами-то забалтывать. Нельзя о себе думать возвышенно, грех поскольку.
   Бессребреник? Интересно, смог ли бы он продать свою малую родину за такую сумму? Вот большую-то Родину продают за вполне адекватные евро. Это настолько же эфемерно, как тридесятый голос группы «Мираж» четвёртой концертной ипостаси.
   Зато теперь Прохор Артёмович демонстрирует внукам тот самый древнерусский меч и кольчугу всякий раз, когда попадает в родной городок российского Нечерноземья во время школьных каникул.
   Вот Вадим и назвал своего героя, отделил от себя. Отделил ли? Имя-то дал условное, просто чтобы назвать. Прохор Артёмович, Прошка – как-то без воображения, неловко. Сейчас так величают разве что в глухой деревне. В городе Прошка звучит насмешливо.
   И опять размышляю над тем, что он хотел выразить своей историей. Зачем делал вид, будто пишет не о себе, хотя очевидно обратное? Чужие, возможно, ему поверят…
   Студенческие годы закончились, а скудость существования не спешила никуда уходить. Надо было добиваться достойного жилья – что за жизнь в заводском общежитии. Вадим считал: раз он хорошо работает, то остальное ему должны поднести на блюдечке. Мечтатель! Ради всякой мелочи я обивала начальственные пороги, нервничала, искала нужных людей и подходы к ним. Он глядел на меня с осуждением и все больше замыкался в своих Черчиллях, Виндзорах, Екатеринах Великих. Древнерусские мечи и кольчуги его еще больше интересовали, да разве походами в музеи дети будут сыты? Мне было больно, но я надеялась, что рано или поздно он поймет…
   У нас с ним бывали и замечательные минуты, я вспоминаю их, и губы растягиваются в улыбке – несмотря ни на что.
   … Вот я, почти еще девочка, варю свою первую курицу, не очистив ее от потрохов, понимаю – испортила, а он ест и нахваливает…
   … Ведет меня в роддом – от нашего жилья в двух кварталах. Спотыкаюсь, он подхватывает, и я чувствую, как дрожат от напряжения его бережные руки…
   … Дочка заболела, ей всего семь лет, шпарит температура – лекарства не помогают. И скорая опаздывает. Теряюсь, плачу… А он вспоминает, что в соседнем подъезде обитает врач и бежит за ним…
   В мгновения особого риска, на границе жизни и смерти, я была уверена в его любви. Но мгновения эти проносились быстро, и сердце опять начинало тревожиться…
   Шли годы, я начала забывать парня с монетой-выдрёнышем, пляшущим между фалангами пальцев. Чувствовала себя неудовлетворенной стареющей женщиной: в заботах о муже, детях, в житейских сложностях. Муж прячется от жизни в абстрактной мути. Спасается в ней от обязательств перед семьей. Друзья для него всегда были важнее меня. Они говорят об умном, мечтают о высоком… А я… я обеспечивала материализацию возможности мечтать.
   И только однажды… Когда развод стоял на пороге…
   – Эй, ты! – крикнул он кривляющейся амальгаме. – Какого чёрта! Ты не можешь даже изменить свою примитивную внешность! Кто ты такой, в конце концов? Усталый странник на финише своего пути? Да, полно… Обычный меркантильный индивид, каких много по обе стороны океана. Только пытаешься выглядеть красиво и бескорыстно. А это ещё больший грех, чем быть записным грешником, не задумываясь о том…
   И как ты можешь сетовать, что тебя бросили? Ты кто, Эйнштейн…. Или, на худой конец, Пикассо? Но ведь и этим гениям женщины предпочитали узколобых самцов с накачанными мышцами таза. И какое же право ты имеешь жаловаться? Смотрел на себя в зеркало… хотя бы чаще, чем бреешься? Так вот как?! Ты и бреешься очень редко. Хорошо, взгляни на это отражение. Что там видишь, изгой?
   Одутловатый, невнятный в своей бесформенности сгусток протоплазмы есть ты? Да, я… И как себе думаешь, может ли это недоразумение имени твоего отсталого детства на что-то рассчитывать? На что-то такое, от чего будет не стыдно… не умирать до глубокой старости?
   Вот видишь, всё узнаваемо. Всё проходит. Не так и не тогда, как предполагал премудрый Соломон. Ты видел его кольцо? Ах, ты даже не знаешь, что сей знаменитый перстень был найден…. Где? Где он найден? Чёрт меня возьми совсем! Стой, нервничать нет смысла… Тебя бросили. Ты далеко не юн, ты должен смириться. Золото не липнет к бессребреникам. Ты ждал иного?
   Видишь, как всё просто… Ты остался один, и она осталась… не думаю, что одна. И что? И зачем теперь думать о неотвратимом? Всё же было ясно раньше… Господи, она, разумеется, не могла остаться с тобой навсегда. Ты совсем не умеешь писать, всего только обозначаешь своё присутствие в тексте. А этого мало.
   Так что и беллетрист из тебя не вышел. Неудачник. Да, неудачник. Но не боюсь и не скрываю этого. Только дурак боится признаться, что он далеко не так умён, как бы того хотелось…
   Ну и что, если получается многомудро рассуждать о всякого рода понятиях. О жизни, о королях… прости меня, О’Генри, Уильям Сидни Портер… Простите меня все вместе.
   Да-да, поток сознания. Кому это нынче понравится, если ты не в силах порвать кожу зубовным скрежетом и писать артериальным беспределом по вековым обоям, засиженным клопами из созвездия тех самых, не к ночи помянутых, Габсбургских паразитов времён влияния и роскошества? Самовнушённого, большею частью, влияния и попугайского роскошества.…
   Помню, ты говорила… Прими в награду поцелуй воздушный… Он у тебя такой воздушный, что аж закладывает уши….
   И всё. И любви нет, и не нужна она… вовсе… Только я и Высший Разум. Зачем ещё кто-то? Между нами. Не люблю, когда посредники… даже в этот чёртов четверг… Шутка. Такая нелепая. Нелепей, чем пижама из советского санатория времён торжества ВЦСПС. Теперь не ПэЭс, теперь ПиСи…. Теперь шлюзы для SQL-серверов… а раньше – для перемещения из какого-нибудь русла в очередное рукотворное водохранилище.
   Из одной трубы вливается, из другой выливается…
   Ферштейн? Вот именно! Как это будет по-французски? Парле ву? Будто марлю, просоленную солёными Бретонскими ветрами, порвали неосторожным движением локтя… Парле ву… Парле? Ву?
   Вот видите, все остались при своих… А душа-то снова, чёрт возьми, не на месте.
   И где взять того успокоительного… Где?!
   Когда-то я ушла от него, потому что не могла больше жить на этом пепелище вулкана, выработанного до состояния пемзы. Но и уйдя, осталась на пепелище. Вопреки желаниям и надеждам пепелище – наша общая судьба…
   Ощущала ли я приближение конца? Думаю, необратимые изменения чувств начались после потери нашего талисмана – серебряного рубля. Подумаешь, попросила помочь одноклассница. Почему он должен был пожертвовать семейной реликвией ради сомнительной болезни ее сына? Наши дети здоровы, потому что я защищала их интересы вопреки всему.
   Вадим не хотел знать, какова цена нашего благополучия. Ему казалось – само собой получается, и надо помогать другим, потому что им хуже. Не признавал, что здоровье дорого стоит, что надо хорошо питаться, носить удобную одежду, жить в человеческих условиях, ездить на курорты. Слишком многого я была лишена в детстве, чтобы позволить ему оставить без необходимого наших детей. Мне жаль того неизвестного мальчика, если он был действительно болен, но разве мы вправе жертвовать близкими, чтобы помочь чужим?
   Какой описал он меня в своих заметках? Признал, что любила, но обвинил в планах с норковым отливом. Смеюсь и плачу, читая эту белиберду. Разве женщине есть дело до норки, когда не хватает постельного белья и хорошей посуды? Почти пять лет мечтала о стиральной машине, и только потом приобрела импортную. Соседки завидовали. Он посмотрел и спросил:
   – Зачем тебе такая огромная?
   – А почему должна быть маленькая?! – возмутилась я.
   Он махнул на меня рукой, как на дурочку, и опять ушел в свою библиотеку.
   Думаю, наш большой разлад вырос из маленького, но принципиального расхождения: я принимала жизнь, какая она есть, он же требовал от судьбы невозможного, не соглашался со временем.
   Он был бессребреником и этим делал меня алчной. Таков закон природного равновесия, который мало кто понимает.
   Театр закрыл занавес. Собственно, не сам театр, а его служащие. Всё кончилось благополучно. Мир не рухнул…
   Ещё одной коллекцией стало меньше, коллекцией самоедских заблуждений. Думаю, не жалко…
   Завтра соберемся с детьми и помянем Вадима.
   С серебряным рублем или без него, но я любила. А он? Может, так мало писал обо мне, потому что боялся вспомнить? Странно, но и сейчас – после его ухода из жизни и, возможно, на пороге собственного исчезновения – это не перестает меня волновать.
   Что в нас было неправильного? Почему счастье оказалось хрупким, а потребность в нем разрушительной? И почему девочкой я была робкой, а с возрастом превратилась в бойца?
   Неужели и Екатерина Великая в юности мечтала о любви, а не о славе?
   Грустной получилась наша с Вадимом история, но таковы инь и ян двадцать первого века.
//-- * * * --//
   День стоял замечательный. Поколебавшись, Дима махнул рукой на занятия и направился в парк. Одна лекция – это такая малость, а красота уходящей натуры… Красота уходящей натуры не повторится уже никогда. Её можно только запомнить.
   Монеты почти не было видно. Листья осени прикрыли матовое серебро аверса, похожее на седину надвигающейся зимы. Но Дима её заметил… Этот начавший темнеть металлический кругляк. Поднял двумя пальцами, поднёс к глазам. И вдруг неожиданно почувствовал – от монеты исходит тепло. Неужели магическое?
   Мороз по коже!
   Посмотрел на женский профиль: интересная тётка в буклях, кто такая? Наверное, императрица, – пришло в голову. Чей еще профиль могли отчеканить на серебряном рубле? Надо глянуть в Сети, поспрашивать на форуме нумизматов.
   Серебряный рубль казался вытертым многократными ласкающими движениями пальцев. И не просто пальцев, а всей пятерни, включая ладонь. Некоторая шершавость не вызывала неприятия. Будто человек, когда-то державший в руках этот кусок формованного серебра, был ему близок. Нет, не по генетическому родству – на уровне подсознательного…
   Как он сюда попал, этот рубль? Кто-то случайно обронил или выбросил намеренно – разве узнаешь?
   Парень эффектно подбросил серебряную монету в воздух. А потом поймал её, будто репетировал это движение очень долго, и зашагал из парка на улицу, к автобусной остановке.
   Впереди его ждали посиделки с институтскими друзьями, свидание с девушкой… Терпкий вкус только початой, пьянящей возможностями жизни коллекционера…

Шереметьевский транзит

   моей однокурснице Ольге Плотниковой и её семье посвящается

   «Отвалились, как Фаберже от продналога», – подумала Ольга весело, неожиданно быстро сообразив, что беруши выпали куда-нибудь за пределы её компетенции, и монотонный гул авиациионных турбин, вдохновлённый этой утратой несговорчивого пассажира, принялся совершать свои проникающие действия в области сердца и подсознательного. Вибрация фюзеляжа мелким бесом пришла на помощь двигателям и теперь не способствовала погружению в царство эллинского Гипноса, которого наши современники с большей охотой называют матричным именем Морфеус [17 - имеется в виду имя одного из главных героев культового голливудского триллера «Матрица».].
   Да, собственно, и наплевать – выспалась, вроде. Получаса хватило. До Штирлица ещё далеко [18 - героиня подразумевает способность советского разведчика Исаева-Штирлица из знаменитого произведения «Семнадцать мгновений весны» Юлиана Семёнова контролировать длительность отдыха во сне:«Штирлиц вернулся на привокзальную площадь, пересел в свою машину, отъехал километров двадцать и почувствовал, что сейчас заснет. Он взглянул на часы: кончились вторые сутки, как он был на ногах. «Я посплю полчаса, – сказал он себе. – Иначе я не вернусь в Берлин вовсе». Он спал ровно двадцать минут».], конечно, но тоже впечатляющий результат. Одно плохо – руки и ноги затекли. Теснотища в самолёте такая – как в банке со знаменитыми балтийскими шпротами.
   А казалось бы…
   Ну что такое восемь дюймов? Ерунда, чуть больше двадцати сантиметров, а когда летишь без посадки больше десяти часов… Тут уж – извини-подвинься. Сейчас, правда, не так долго – до транзитного аэропорта «подскока» имени Шарля де Голля в Париже в три раза быстрее, но тоже удовольствие не выше нижней части плинтуса.
   А всё этот международный стандарт туристического класса! Расстояние между креслами тридцать два дюйма… против сорока в «бизнесе». Набьют пассажиров, будто зёрна кукурузы в початок… А ещё – горячее питание. Как тут пищу принимать прикажете, когда у тебя контейнер с горячим в грудь упирается, а руки подвижны лишь в области кистей? Нет ответа у тех, кто салон лайнера компонует.
   Впрочем, грех на производителя авиационной техники пенять. Производитель собирает те варианты самолётов, какие нужны заказчику. А заказчик нынешний на Руси прижимистый, алчный да и не слишком безопасностью и комфортными условиями для пассажиров озабоченный. Ему подавай подешевле и побольше. На бортах для чартеров и вовсе умудряются через 29 дюймов кресла ставить. Как-никак – лишний ряд на весь салон набегает, а если ещё туалет с буфетом убрать… Пассажир недостаточно субтильной комплекции, попадая в прокрустовы габариты, предлагаемые бюджетными авиационными перевозчиками, ощущает себя не то чтобы человеком, скорее – бруском прессованной ветчины с сомнительным составом вложения.
   А ведь были времена… Помнится, выполнял рейсы на дальние расстояния замечательный лайнер ИЛ-62. В нём почти метр между рядами кресел даже в «экономе». Да и в проходе можно в настольный теннис играть, если стол в самолёт втащить. При желании, разумеется.
   Говорят, на современных «аэрбасах» А-380 тоже очень просторно. Однако широкофюзеляжные монстры не настолько и рентабельны, как о том толкуют конструкторы. Большой вес центроплана приводит к повышенному старению металла, а это сокращает срок службы. Чёрт, специальность так и лезет наружу, так и стремится утвердить себя в качестве основополагающей преференции. Вот, опять… Нет, пора освободить голову от специальных вопросов и отдохнуть в полудрёме. Да куда там! С таким удручающе экономным дюймовым шагом между рядами кресел попробуй-ка расслабиться, а уж о том, как комфортно поужинать – вовсе речи нет.
   К тому времени, когда улыбчивые «аэрофлотовские» девчонки принялись развозить ужин, Ольга снова засыпала. Сумела всё же отстранённо взглянуть на окружающие «декорации». Нет, что ни говори, а в пути организм расслабляется и спешит восполнить запасы того, что ему недодали. Бортовое питание? Какое уж тут питание, когда глаза закрываются сами собой, а события последних месяцев разлетаются разноцветными шарами в голове, подчёркивая – это сон… Сон? Сейчас – да. Но если сделать над собой усилие и проснуться. Только зачем? По эту сторону сознания так хорошо, покойно, безмятежно.
//-- * * * --//
   И здесь – в сонном астрале…
   …Ольга с мужем сидела в кафе со своей институтской приятельницей Танькой и делилась впечатлениями о недавно увиденном митинге… странно даже представить. Они втроём прогуливались по Пятигорску и натолкнулись на яркий образчик демократии. Как говорится, Западная Европа сливала пороки раннего средневековья через распахнутую ещё Михаилом Сергеевичем границу в души неокрепших, но уже невероятно «самостоятельных» молодых людей.
   Толерантность кавказского замеса так и лезла из всех щелей и селила неприятие, страх и ненависть в гражданах государства, которому было совершенно наплевать, что национальные проблемы необходимо решать не на площадях и улицах с камнями и штакетинами в руках.
   Хорошо ещё, что догадались вовремя уйти с улицы, где вот-вот готов был разразиться джихад местного значения. Пару кварталов двигались молча, сдерживая нахлынувшие эмоции. А потом завернули в гостеприимно распахнутую дверь кафе, чтобы немного успокоиться, прийти в себя и поговорить.
   Подруга приехала в Минводы из Ростова накануне, а наутро – Пятигорск. Это такая традиция, сложившаяся годами. Хм… Танька… Странно звучит сейчас, когда подруге уже изрядно за сорок. Да и сама-то не моложе, разве что – на месяц-другой. Быстро время пролетело. Даже вздрогнуть или испугаться минутки не нашлось. А ведь если встанет Танька рядом с Ольгиными дочерьми, будто подружка выглядит. Да, собственно, она и есть их подруга. И порой делятся девчонки с тётей Таней секретами, которые матери доверить не решаются. Нет-нет, Татьяна ничего не рассказывала ей потом, хранила девичьи тайны, только намекала иногда, если считала необходимым.
   После института Ольга сразу вышла замуж, потом у них с Володей одна за другой родились дочери. Не погодки, но разница не больше трёх с половиной лет, так что, считай, себя ощутила не молоденькой, но ещё вполне симпатичной женщиной только после тридцати. Потом – работа захватила. Когда народ с головой накрыла волна сепаратистской эйфории с первым гарантом на танке, Ольга повышала квалификацию, переучивалась на современную технику, чтобы соответствовать веяньям нового времени. Эпоха менеджера-Водолея пока не наступила, пока не раззуделась рука великого реформатора знаний господина Урсенко, и потому люди ограниченные и недалёкие работали исключительно на руководящих должностях, к технике их не допускали, не то, что десяток лет спустя.
   Ольга покачала головой, будто сбрасывая с себя груз воспоминаний, и перевела взгляд на мужа. Володя был увлечён рассказом о своей недавней встрече с представителями, что называется, современных молодёжных движений. Татьяна заинтересованно слушала.
   – Представляешь, Танюха, прохожу я мимо своей альма-матер. Лет десять, наверное, не бывал здесь, хоть и оказываюсь в Ставрополе чуть не каждый месяц по воле начальства. Но всё бегом-бегом. Некогда. А тут удалось время выкроить, чтобы взбудоражить воображение картинками юности. Красота, лето, прошлое из-за каждого куста флюидирует ароматом роз, жасмина, туи. Сел на скамейку в сквере, ударился в воспоминания. Очень интересное ощущение – почти эйфория.
   Не знаю, сколько времени прошло. Видимо, достаточно много, что, впрочем, вовсе не важно. А вырвало меня из состояния задумчивости какое-то ощущение тревоги, тревоги на уровне подсознания.
   Смотрю, стоят напротив меня студенты нынешние, не увидел, как подошли. Пацаны, девчонки. Будто бы щебечут о чём-то – конспекты, дискотеки, лекции, лабы, премьера 3D-фильма. Вечные эти обороты современные: «ехал я, типа, с Краснодара и, как бы, значит, следил за показанием приборов»… Умереть – не встать.
   – Вот-вот, именно – «как бы, значит, с Краснодара», – хохотнула Татьяна. – Никакой конкретики, зато стилистического мусора полно.
   А Володя продолжал:
   – Это ладно бы, пусть бы болтали на своём «олбанском», так они ещё и рассуждают так, будто не существует между ними деления по половому признаку. Нет, что ты, без матов, но с таким пренебрежением к женщине, просто – с унизительным уничижением. А ведь девчонки стоят рядом и воспринимают всё как должное.
   – Сейчас об этом говорят, мол, полная раскрепощённость, а раньше называли плохим воспитанием… Но теперь не моги – толерантность, чтоб ей.
   – Вот-вот, все в равных правах. Другая крайность… Только вот, как рожать – пацанов что-то близко не видно. Кстати, одеты все ребята ярко, не то, что мы в своё время. Позавидовал им от всей души. А потом насторожился, когда повнимательней присмотрелся. Даже растревожился не на шутку.
   Володя замолчал, отпил большой глоток кофе, устремил взгляд внутрь себя, будто бы сверяясь с давними ощущениями, записанными в глубине памяти, и только потом продолжил:
   – Знаешь, что меня испугало в этих детях?
   – Что?
   – Они разговаривают одними губами. Будто в японских мультиках. Никакой тебе мимики. Никакого проявления эмоций. Абсолютно мёртвые лица, словно бы роботы какие-то, а не живые люди. Чувства лишь штрихпунктирно обозначаются незначительным изменением интонации. Жутко.
   – А что удивительного, когда быть живым человеком сделалось просто опасным. Общество сейчас повёрнуто на индивидуализме и получении максимально возможного числа разнообразных удовольствий. А делиться с кем-то своими переживаниями, хоть радостными, хоть грустными, не принято – чтоб по стенке не размазали. Пирожков-то на всех не хватает, конкурентов стараются вывести из игры досрочно. Вот и вынуждены люди натягивать аниме-маски на живую мимику. Аватары вместо лиц, набор цитат от фетиш-блогеров вместо собственных мыслей.
   – Одноразовые люди…
   – Вот именно! Одноразовые люди – полигон для одноразовых шприцов!
   – …ощущение такое, что юмор нынче опустился ниже талии…
   – Ну да. И «невероятные успехи образования» выглядят невероятно удручающе, а хитрые улыбки и камлания перед телекамерами первых лиц в очередной раз доказывают, кому служат данные, с позволения сказать, лица. В этом, наверное, и суть проблемы. Каково образование, таковы и дети – плоские, недалёкие в своём мыслительном процессе, склонные к суициду неврастеники, обученные выживать в условиях военного времени, но делающие четыре ошибки в слове «ещё».
   – Согласен во всём. Смотришь на лоснящиеся от грима и самодовольства рожи «телевизионных первачей» и понимаешь – ни хрена нам не видать хороших дорог в ближайшие сто-двести лет: слишком уж большой аппетит нарисован на плохо вписывающемся в формат телевизионного вещания полотне физиономического абсурда. – Володька умел заворачивать длинные фразы аккуратной пружинкой – только держись. Но переключать темы – не особо, как сейчас, например – от проблем образования к состоянию дорог.
   – Эй, вы там, говоруны, хватит уже негатива! – перебила разговор Ольга. – Говорите только о хорошем, а то я вылью на вас свой сок. Тоже мне – решили на молодёжи отыграться, старые ворчуны. Давно ли сами такими были? Прекращайте немедленно! Сок у меня готов…
   Володя улыбнулся и ответил с подначкой:
   – С тебя станется. Ты же у нас такая необычная! У всех порядочных женщин под кроватью любовники, а у неё, видишь ли, лыжи!
   Володя всё время так над Ольгой подшучивал, над её страстью – катанием на горных лыжах. Сначала ездили в Домбай, потом – Чегет вдвоём, а позднее, когда подросла старшая, Ольга стала брать её с собой на Эльбрус, но та ни в какую не хотела надевать амуницию. С младшей история повторилась. Пришлось бросить эту затею – привить девочкам пристрастие к «маминому» спорту. Не получилось в семье женской горнолыжной команды. И ладно, и пусть. Главное – чтобы все любили друг друга и уважали мнение близких. А этого было не отнять. Здесь и Володя расстарался, спасибо ему за понимание и заботу.
   Ольга рассмеялась, раскраснелась и буркнула в ответ с деланным смущеньем – что-то вроде: «да ну тебя… дурачок!».
   Тут же вновь были наполнены бокалы, и Володя провозгласил тост:
   – Выпьем за судьбу, за её к нам благосклонность во всех её проявлениях! Ура или не ура?! Ура!
   После третьего бокала сделалось совсем тепло и уютно – без поправок на бытовые проблемы. Их просто не существовало – этих проблем. Рассосались, исчезли без следа, как когда-то во времена бесшабашной молодости. И тут уже стало не до политики и споров. Расслабленное сознание хорошо реагировало только на что-то позитивное. Володя оседлал любимого конька и принялся травить.
   – Судьба, девчонки, злодейка. И кому, как ни вам об этом знать: муж – подлец и начальник-подонок – слишком много для одной женщины. Не находите? Да не о вас речь, мои дорогие… Шучу! Держите себя в руках. Это я статистику вспомнил. Наука бесполезная, но весьма любопытная, если с умом к ней подходить, а не сзади, как к кобыле. Так вот – судьба, несомненно, злодейка. Но случаются порой и с её стороны проколы, которые позволяют некоторым штатским рвануть Джекпот, не приложив к тому прорыву сколь-нибудь ощутимых усилий.
   Мне с такого рода везением встречаться не доводилось… ну, чтоб материальный достаток попёр, будто из рога изобилия, но вот с чудесами, представленными в виде явлений классической физики – бывало.
   По этому поводу расскажу старинную историю. Дело было, если мне не изменяет память (а она не изменяет), в том году, когда мы на третьем курсе учились. У одного моего знакомого (называть его не стану из морально-этических соображений) накануне 1 Мая (день безоговорочной международной солидарности трудящихся, впрочем, не всегда, масс) жена – тоже студентка – уехала из города. А жили они, надо сказать, в девятиэтажной «малосемейке» студгородка. Её, общагу эту, сдали незадолго до описываемых событий и предоставляли исключительно студенческим супружеским парам. В здании всё новёхонькое – муха не сидела. Вместо коридорной системы, в которой мы третий год тянули лямку студиозов в свободное от учебного плана время, не скромные комнаты-купе с минимальным набором мебели, а самые настоящие однокомнатные квартиры с душевой и другими удобствами в пределах оперативной досягаемости. Кухни оборудованы двухкомфорочными электрическими плитами и прочими прелестями прогресссирующего социалистического быта. Красота!
   Стало быть, жена у однокурсника поехала к родителям на праздники, а мы решили изучить быт советских студенческих семей не понаслышке, а самым, как говорится, настоящим образом. И изучить – в атмосфере дружеских бесед. А какая ж беседа без доброй чарки? Вот и я говорю: не беседа, а сплошное недоразумение. Возвращаясь с демонстрации, мы задумали как-то отпраздновать пролетарский праздник. Мы – это отважная троица закадычных друзей и примкнувший к нам молодой супруг, волею судеб оказавшийся в положении временного холостяка. Если я что-то перепутал, свидетели и участники меня поправят.
   Поднялись в общежитие. Выпили одну «Сибирскую» с «винтом» и приладились из второй разливать, предварительно открутив крышку. Закусочка на столе разложена декоративным манером – огурцы, помидоры, консервы рыбные. Отдыхаем-занюхиваем, выпиваем-поздравляемся. Тут неожиданно вернулась супруга анонимного (вы ещё не забыли о конспирации?) хозяина арендуемой площади. Не повезло нашей компании – билетов на автобус в связи с праздничным ажиотажем не оказалось, вот она и нагрянула, точно ясный сокол на выводок куриный.
   Увидела не представленная мной дама такую замечательную картину у себя на кухне, схватила непочатую бутыль и в раскрытое настежь окно вышвырнула. Праздник, сами понимаете, испорчен. Делать нечего – оперативно прощаемся, а потом идём в свою общагу.
   Пока по лестнице спускались, призадумался я, в памяти поворошив хорошенько:
   – Мужики, вы звон слышали?
   – Не-а… – отвечают мои спутники, пытаясь изо всех сил уверовать в невозможное.
   – Пойдём проверить?!
   – Айда!
   Заходим за «малосемейку»… И – о, чудо! Там из горы торфа, приготовленного для посадки деревьев, торчит донышко «Сибирской». Вытаскиваем со всей возможной осторожностью, будто хирурги от военно-полевой медицины неразорвавшуюся мину из открытой раны извлекают. Бутылка без видимых повреждений и… Водка в ней цела! А в горлышке образовалась торфяная пробка, которая, кстати, и не дала жидкости оросить землю русскую этиловым удобрением. Подумать только – бутылка не разбилась! А ведь этаж был не то шестой, не то восьмой.
   Дальше нас ждала гигиеническая операция фильтрации через марлю и продолжение банкета. Вот он случай!
   Совсем как в анекдоте.
   Теологический спор. Оппоненты – священник и учёный-атеист. Священник говорит:
   – У нас с колокольни в прошлом году пьяный звонарь упал и совершенно целёхонек. Вот проявление воли Божьей.
   – Нет. Это просто случайность, батюшка.
   – Сын мой, так ведь он снова полез наверх, опять упал, и вновь без последствий. Это-то уж точно Божий промысел.
   – Да нет же. Ваш пример скорее напоминает некую закономерность.
   – Сын мой, звонарь в тот день и в третий раз свалился с колокольни. Не иначе Бог отвёл от него смертный час.
   – Это уже просто привычка, батюшка.
   – Свистишь, небось, Володя! Скорее всего, разбилась ваша бутылка. Да и была ли?
   – Ни боже мой! Не свищу! Была!
   – А чего раньше не рассказывал?
   – Того и не рассказывал, что не поверила бы…
   – Ой, болтун!
   – Оль, а мне кажется, так оно всё и было… – вмешалась Татьяна. – Я не первый раз слышу эту историю. Его однокурсники рассказывали в прошлом году, когда на шашлыки ездили.
   – Как же, как же – наверное, придумали, а потом за чистую монету принялись выдавать при всяком удобном случае! Моему бы точно не подфартило… даже в компании с отъявленными везунчиками. Он же будто телок в молодости был…
   – Это я-то телок?! Молчи… женщина, рождённая ночью… – в голосе Володьки не было ни грамма агрессии. Так – дежурная шутка, к которой, правда, никак невозможно привыкнуть, несмотря на игривость тона.
//-- * * * --//
   И снова сознание пытается навести резкость. Со звуком у него получается лучше, а вот рассмотреть что-то… Впрочем, стоп! Подъём. Надо бы глянуть на конвертик в сумочке. Что там говорил Володька, когда провожал её на посадку?
   – Скверные стихи – это те, что пишутся в сквере? Вот я тебе, кстати, написал в дорожку… пока не взлетишь, не смотри. Даёшь слово?
   Так-так, теперь можно и глянуть. Что он в этот раз сочинил, интересно? Хм, от руки, на принтере не стал. Мило. Только вот почерк совсем испортился, но разобрать всё же удаётся.

фее йрверк фаеров

     фея ночи фее утра
     обещала белый танец…
     на рассвете пели струны,
     как расхристанные ванты,
     снежной сахарною пудрой,
     наводя застывший глянец —
     можно льдом притворно плюнуть
     в мост отчаянных вагантов…
     фея ветра фее снега
     обещала танец быстрый
     и немножечко нескромный
     на рассвете туром скорым…
     кочет нервно кукарекал,
     обозначив криком выстрел
     предрассветным, переломным
     на планшете монитора…
     фея фаеров фтефнялась
     потеряф фтафную фелюсть…
     вот такая, знаешь, малость —
     так почти, как ты хотела…

   Ольга чуть не расхохоталась в голос, дочитав до конца, но какое-то состояние расслабленности не дало это исполнить. Хотя – возможно, здесь всё дело в воспитании.
   И снова её начало клонить в сон, погружать в грёзы, так похожие на картинки из прошлого. А что если – это как раз и есть прошлое? Только бы поймать, только бы зацепить краешком сознания.
//-- * * * --//
   Когда старшая дочь, Галя, выиграла факультетский конкурс и попала по обмену в один из университетов Нью-Йорка, Ольга сначала не поверила – думала, что её разыграли. Неделю ходила сама не своя, снаряжая дочку в дальнее путешествие. Всё-таки три года Галке жить за океаном. Это вам не бублик с маком слопать за завтраком. Правда, предполагались приезды домой на каникулы, но сколько прежде придётся ждать – тут с ума сойти очень даже несложно. Правда, Володька говорит, что Skype раньше её горя родился. Но разве может заменить холодное изображение на плоском экране настоящее живое общение! Это не вопрос, это утверждение. Каждая мать подтвердит. Но ничего не поделаешь – девочки взрослеют, скоро – хочешь, не хочешь – придётся с ними расставаться. Закон природы. Трюизм на палочке тривиальности.
   Однако встреча с Галей произошла значительно раньше, чем на неё рассчитывали родители. Умница-дочка сама прислала приглашение, и они поехали втроём с младшей. Поднатужились, заняли денег у знакомых и родственников и рванули в страну грёз и мечтаний.
   Две недели пролетели, будто один день. Масса впечатлений, море новых ощущений. Только вот на экскурсию в Вашингтон съездить вместе с мужем и девчонками не удалось – приболела немного.
   – Знаешь, что мне больше всего запомнилось в столице? – делился потом впечатлениями Володя. – Обилие афроамериканских дам с полуторной орбитой в районе талии, причём все как одна – Эзоповского возраста.
   – Бальзаковского?
   – Что?
   – Ты имеешь в виду – Бальзаковский возраст?
   – Нет. Дамы те именно – возраста Эзопа!
   – Это как?
   – Это – когда о тебе только басню можно сочинить, но никак не романс или, скажем, сонет.
   «Да, Володька в своём репертуаре…» – подумала тогда Ольга. И сейчас подумала, проваливаясь в полный приключений сон авиационного пассажира. На входе её встречал образ молодого мужа с любимой присказкой на устах:
   – Верность по-русски: три жены сменил, а любовница всё та же – как неразменная монета.
   Ха-ха-ха… В который раз слышит, а всегда смешно-о-о…
//-- * * * --//
   Два приятеля Майкл и Роберт, простые ирландские парни, соучредители небольшой частной компании по ремонту автомобилей, были знакомы с детства и, сколько себя помнили, грезили горными лыжами. Но какие в Ирландии могут быть горнолыжные трассы, если строительство крытого специализированного стадиона около Нью-Таун-Маунт-Кеннеди (графство Уиклоу) в зеленой зоне Дублина началось лишь под занавес 2005-го года и конца ему не видать? Не году, а строительству, разумеется. Финансовый кризис тоже не очень поспособствовал ускорению процесса.
   Вот парни и тренировались во время отпусков во французских Альпах. Первая поездка туда обоих слегка напрягала – опасались парни, вдруг что-то пойдёт не так. Но опытный инструктор, похожий на Жана-Клода Килли в молодости научил их правильно держать корпус и спускаться с не очень сложных склонов. Второй сезон в Альпах позволил закрепить успех. После чего «крутым горнолыжникам» сделалось скучно и пресно, захотелось какого-нибудь экстрима, да такого, каких в цивилизованном Евросоюзе уже давно не предлагают капризным туристам. Спуск спуском, но хотелось бы ещё чего-то дикого, необузданного, чтоб адреналином позабавиться, чтоб кровь по жилам разогнать, чтоб уж если горные орлы, то не прикормленные из заповедника, а такие, что печёнку Прометею смогут запросто выклевать – и не от голода, а исключительно по бесшабашной неистовости, обусловленной менталитетом.
   А тут ещё молодость прёт через край, желание пропитаться впечатлениями на год вперёд просто зашкаливает. И то сказать – скучно жить в Ирландии, никакого разнообразия, сплошная размеренность и соответствие много веков назад заведённым порядкам: работа, отдых в пабе, посещения церкви и родственников по заранее известным праздничным датам. Если драка, то до первой крови с тихими обоюдными извинениями за кружкой «Гинесса» через каких-нибудь полчаса. Если секс, то скорый и ни к чему не обязывающий, исключительно с целью поддержания либидо, а вовсе не для получения неземных наслаждений.
   Нет, семейным парам и людям пожилым это всё просто за счастье. А если взять молодых крепких холостяков с румянцем через всё веснушчатое лицо, то какая им радость от рутины? Кровь бурлит, приключения, кажется, должны следовать за ними по пятам, ан – нет, не следуют.
   Загрустили тут приятели, но поддаваться унынию было не в их правилах, вот Майкл и Роберт отважились. В один прекрасный дождливый день решили они устроить себе трёхнедельный отпуск в совершенно неизвестном им краю – России. И горные лыжи, разумеется, тоже с собой взять не в качестве декорации.
   От кого-то из родственников Роберт услышал, будто на Caucasian mountains есть горнолыжный курорт международного класса – Терскол. Там, правда, сервис не настолько хорош, как в Европе, но зато в изобилии «водятся» совершенно дикие, не испорченные цивилизацией места. Трассы на склонах двухголового гиганта – потухшего вулкана Эльбрус, самого разного уровня сложности. В округе живут горячие кавказские народы с самобытной культурой и неповторимой кухней. Родственник сам в России не был, но его сослуживец когда-то брал недельную путёвку в те дикие края. За короткое время тура успел накататься с горы до зелёных соплей, закрутить три романа с прекрасными аборигенками из обслуживающего персонала, два раза огрести «по фейсу» от ревнивых воздыхателей этих аборигенок, четыре раза помириться с обидчиками с последующим братанием и употреблением красного вина из инкрустированного кубачинской серебряной сканью рога. Причём последнее действо явно отдавало излишествами в режиме «к нам приехал, к нам приехал, пей до дна!».
   В общем, сослуживцу родственника настолько понравилось, что он рассказывал о своих приключениях в «дикой Раше» целый год, и поехал бы туда ещё раз непременно и в текущем сезоне, но сломал руку и теперь скорбит, просматривая альбомы с фотографиями и пуская скупую ирландскую слезу в цветах государственного флага на эмульсию отпечатанных снимков.
   Уговаривать Майкла долго не пришлось, авантюризм был у него в крови. И вот весной, передав дела в мастерской старейшему механику Биллу Хейли, друзья отправились в далёкую Россию, не зная не только ни слова по-русски, но и не удосужившись обзавестись англо-русским разговорником. Ах, эта молодость… как сказал бы какой-нибудь классик, если бы я вспомнил его фамилию и попросил процитировать оригинальную фразу.
   Билеты друзья взяли таким образом, что пересаживались в Амстердаме, оттуда – в Москву, а далее – Минеральные Воды самолётом «Аэрофлота».
   Как говорят в отдельных селениях русского Севера – где разгильдяй, там всегда несчастье. Именно в соответствии с этой нехитрой сентенцией (а находясь в отпуске Майкл с Робертом превращались из дисциплинированных молодых людей в самых настоящих giddy – особ легкомысленных) и происходили все дальнейшие события, связанные с путешествием на Caucasus. Сопутствующие же обстоятельства усиленно способствовали парням в их разгильдяйстве.
   Вопреки всем уверениям представителя авиакомпании «Ryanair» багаж при осуществлении транзитных операций – прегрузка с одного рейса на другой – тоже теряется. Так что из аэропорта Скипхолл друзья вылетели налегке рейсом «Аэрофлота» в Москву, но пока ещё не подозревая, что их снаряжение для горнолыжного отдыха осталось в Голландии вместо того, чтобы быть перегруженным на борт лайнера, летающего с российским логотипом.
   И ладно бы, всё на этом закончилось. Тогда б наши ирландские парни получили свой багаж непосредственно в Приэльбрусье, начав отдых по путёвке. Обычно затерявшиеся вещи иностранцев доставляла из аэропорта Минвод туристическая компания. Тогда бы… и не случилось то, что позднее сыграло… Впрочем, не стану забегать вперёд.
   Прибыв в Москву, бравые ирландские парни переместились из терминала «Шереметьево-2» в терминал внутрироссийских авиалиний, где и принялись дожидаться вылета в Минеральные Воды. Благо – до начала регистрации оставалось часа полтора, а то и два. И тут снова заработала Её Величество Судьба, которая в очередной раз примерила на себя облик Роберта.
   Будучи наслышанным об умеренных ценах на табачные изделия в России, причём не в аэропорту, а в обычных магазинах, парень счёл своим долгом немедленно воспользоваться удачным моментом. Незнание языка его не останавливало. Таким образом, через несколько минут друзья уже сидели в автобусе (какой же ирландец не думает об экономии – даже находясь в отпуске!), который отправлялся в ближайший населённый пункт Московской области, где можно купить дешёвые сигареты.
   Инициатором оказался, разумеется, Роберт, но Майклу не оставалось ничего иного, как последовать за другом. В самом деле – не бросать же этого фанатика Бобби одного на русской земле! Что случилось дальше? А то, что наверняка все ожидают – парни опоздали на свой рейс в Минеральные Воды. О том, что багаж также не слишком спешит в предгорья Большого Кавказа, они всё ещё не ведали, неосознанно давая ему фору в процессе поступательного движения в направлении Приэльбрусья. Багаж форой не воспользовался, а друзей поселили на ночь в гостинице с тем, чтобы назавтра отправить по назначению очередным рейсом «Аэрофлота».
   Практически в то же самое время, как ирландские «любители покурить» вышли на охоту за дешёвым товаром, в Шереметьево приземлился самолёт «Аэрофлота», следующий из Парижа. На нём прибыла в Москву Галя. Правильно, Ольгина «старшенькая». Собственно, добиралась девушка не из Франции, а из Нью-Йорка – до Парижа летела на лайнере «Air France», поскольку прямой рейс в Шереметьево оказался заполненным, что называется, под завязку.
   Стыковка прошла по графику. Это потом уже, выруливая на исполнительный старт, «аэрофлотовский» борт попал в пробку в аэропорту имени Шарля де Голля. Потому и прибыл в Москву с некоторым опозданием. Но отдадим должное службе перевозок авиаузла Шереметьево – багаж на рейс в Минеральные Воды перегрузить успели. Только вот Галя не сумела попасть на регистрацию вовремя, перебираясь из международного терминала на внутренний – российский. И спешила изо всех сил… а всё равно не успела.
   Ну да, вы верно поняли. Опоздавшую на рейс девушку поселили в ту же гостиницу, что и неразлучную ирландскую парочку. Мало того – на один этаж, и – почти невероятно! – в соседние номера. Судьба, теперь уже в лице дежурного администратора, распорядилась по закону, который дан нам в наших ощущениях с целью приведения в действие цепочки случайностей.
   Гале соседи не понравились. «Рыжие, огромные, несуразные, – подумала она. – Впрочем, один ещё ничего – больше молчит. Тот, который не курит. Зато второй за двоих старается – болтает и гримасничает, будто хочет убедить окружающих в своём умении работать в качестве ковёрного. Нет, а другой-то скромняга. Слова лишнего не обронит. Только смотрит исподлобья оценивающе. Хм, интересно, что он себе думает?» Ей доводилось во время учёбы в США встречать выходцев из Ирландии, но те были уже более притёртые к большому миру страны унифицированных эмигрантов. А эти, как говорится, типичные представители своего народа. Во всяком случае, так казалось девушке, научившейся со слуха определять тот или иной акцент английского.
   Каково же было Галино удивление, когда назавтра в самолёте, вылетающем в Минводы, она оказалась сидящей в одном ряду с соседями по гостинице. «Вот же – лепреконы [19 - Лепрекон (ирл. leipreachan) – персонаж ирландского фольклора, традиционно изображаемый в виде небольшого коренастого человечка, чаще всего – в зелёной одежде.] их принесли, что ли?» – подумала она. Хотела гневно, а получилось с улыбкой цвета причёски одного из парней.
   Летела троица в бизнес-классе в качестве «компенсации за предоставленные неудобства при транзите». Получилось так, что села Галя возле иллюминатора, рядом молчаливый и некурящий, а вечно улыбчивый балагур – с краю через проход. Рыжий так весь полёт и веселился, общаясь с бортпроводницами, в основном – на языке жестов, поскольку на внутренних линиях знание языков приветствуется, но свободное владение ими не входит в обязательную программу для стюардесс.
   Первое время Галин сосед вёл себя робко, всякий раз отстраняясь, чтобы случайно не задеть соседку. Но после набора высоты парень, видимо, пересилил себя и заговорил. Сначала они обменялись ничего не значащими фразами, и Майкл (а это был именно он) оказался приятно удивлён хорошему английскому Гали, о чём не замедлил сообщить в восторженных тонах. Потом девушку познакомили с неунывающим Робертом. Тот попытался перехватить инициативу в беседе и поменяться с другом местами, но, видимо получив в бок локтем, немедленно переключился на «аэрофлотовских» девушек, потребовав русской водки и каперсов.
   Мало-помалу разговор между «оставленными наедине» молодыми людьми оживился и перешёл ту грань незримой интимности, когда дела и проблемы малознакомого собеседника становятся тебе достаточно близкими и, мало того, интересными, будто знаешь своего визави, по меньшей мере, не один десяток лет.
   Перед посадкой, девушка уже была в курсе, куда направляются парни, имела представление об их совместном бизнесе в подробностях – вплоть до годового дохода, и почти сложившееся мнение обо всех обитателях небольшого ирландского городка, откуда был её собеседник. Причём обитатели эти выстроились в Галином воображении поимённо, будто герои английской азбуки. В свою очередь, Майкл также заочно познакомился с родственниками девушки и её сокурсницами и подругами.
//-- * * * --//
   В аэропорту объявили посадку московского рейса, и Ольга сразу же прошла на служебную территорию, чтобы пораньше увидеть дочь. Володя остался на привокзальной площади – вместе с другими встречающими. Тонированные стёкла зоны прилёта не позволяли увидеть, как прибывшие получают багаж, поэтому любая незначительная проволочка нервировала, заставляла вспоминать уроки ненормативной лексики, полученные во дворе в пору беззаботного социалистического детства. Именно поэтому Ольга и воспользовалась пропуском – не хотелось ей оказаться в числе тех, кому не дозволено взглянуть на прилетевших пассажиров раньше установленного администрацией аэропорта срока. Впрочем, не станем её осуждать: всё понятно: безопасность – она прежде всего.
   Ольга не сразу обратила внимание, что Галка идёт в сопровождении двух крепких парней, которые не выглядели иностранцами, прекрасно гармонируя с доброй половиной пассажиров (кавказцы не в счёт). И только когда один из молодых людей заговорил что-то весёлое на английском, а дочка ответила, ей стало понятно, что молодые люди – иностранцы, и они достаточно хорошо знакомы с дочерью. «И когда только успели? Неужели вместе из штатов летят?» – подумала Ольга, а вслух спросила:
   – Это кто такие, Галя?
   – Так… попутчики. Ирландцы, приехали на горных лыжах покататься. Тоже любят острые ощущения, как и ты… У них транзит через Шереметьево был, как и у меня.
   – А-а-а… понятно.
   Получение багажа на практике оказалось не таким-то простым делом, каким должно быть в теории. В процессе поиска ненайденных на транспортёре чемоданов и сумок выяснилось, что Галин рюкзачок «прилетел» ещё вчера, хранится в отдельном помещении, и чтобы его получить, следует заполнить какие-то документы. А лыжи и сумки ирландцев пока вовсе не прибыли, поскольку неожиданно произошла неразбериха – ещё в Скипхоле, аэропорту, славящемся своим образцовым порядком.
   На выяснение и оформление документов ушло не меньше двух часов – извечная российская бюрократия, ноги которой растут с огорода царя Гороха! И это если учесть, что Ольга с Галей приняли самое активное участие в разбирательстве по делу «о пропавшем багаже» – одна в качестве толкача по инстанциям, вторая – переводчика. Беготня с этажа на этаж аэровокзала усугублялась бесконечными телефонными звонками – Володя никак не мог понять, что происходит с его девочками, почему они не выходят, когда в зале прилёта уже никого не осталось.
   К всеобщему удовольствию скоро всё сладилось: Галя вырвала с боем свой рюкзак, несмотря на жёсткие уверенья работника отдела перевозок, будто бы без начальника он не имеет права, а начальник будет только в понедельник, поскольку в пятницу сокращённый рабочий день, и у всех нормальных людей дачи, а тут вы со своими глупостями… Ирландцам же сообщили, что багаж нашёлся; сегодня его переправят из Голландии в Москву, а завтра во второй половине дня – в Минводы.
   Ехать в Приэльбрусье, перепоручив доставку лыж и сумок туристической фирме, ирландцы не захотели, а отправились в город, где сняли гостиничный номер на сутки.
   – Разрешите, многоуважаемый шкаф…
   – Холодильный шкаф!
   – Именно – холодильный! Так разрешите вручить Вам очередную правительственную награду?
   – Возражений нет. Бурные аплодисменты!
   Ольга и Марина, младшая дочь, приладили сувенирный магнит с изображением памятника Джорджу Вашингтону на широкую грудь минского «Атланта» и дурашливо принялись хлопать в ладоши. Володя только усмехнулся.
   Сели ужинать. И тут Галя, немного смущаясь, спросила:
   – Мама, у тебя завтра выходной?
   – Ну да. Ты что-то хотела?
   – Не я, в общем-то… Майкл просил меня показать им с приятелем Пятигорск… Багаж-то только к вечеру из Москвы прилетит, а они его хотят дождаться лично. Времени свободного много… А кто же лучше тебя сможет показать достопримечательности.
   – Майкл? Это рыжий?
   – Нет, который ближе к шатену. А рыжего зовут Роберт. Мам, так ты согласна? Я уже обещала, что помогу. Они бы и сами, но языка не знают – ещё потеряются.
   – Хорошо, я не возражаю, съездим на полдня, – сказала Ольга, а сама подумала: «Молодец – дочка, хорошо придумала. Поедем вчетвером. Мало ли что – всё-таки два парня, к тому же – иностранцы…»
   Пятигорск встретил компанию солнечной погодой. Но мостовые улыбаться не спешили. Дороги в городе уже которое десятилетие ремонтировались кое-как – методом латания дыр. Это символично – проезжая часть улиц, штопанная как презервативы, по вине которых появился на свет мэр вместе со всей мэрией. Это уже спустя год, когда в будущий центр Северо-Кавказского федерального округа припожаловал президент, центральные дороги спешным образом приводились в порядок, а окрестности легендарного Провала и вовсе были упакованы в симпатичную брусчатку – дескать, и на Кавказе тоже не шитом крыты, не лыком штопаны, не пенькой кручены.
   Ольга чувствовала себя неловко, когда вела неожиданных гостей города по столь неважной мостовой. Но тем, похоже, было наплевать, что и где происходит: Майкл ловил ароматы среднегорья, любовался видами, открывавшимися с горы Машук, но ещё больше внимание ирландца было приковано к Галке; а Роберт по своей природе был невероятным оптимистом, потому его меньше всего тревожило качество дорожного покрытия. Движущие Майклом мотивы Ольга ощущала очень тонко и точно, и её сердце разрывалось от противоречивых чувств. К ощущению радости за дочь примешивалось беспокойство «а что если зайдёт далеко, а потом ничем не кончится – какой будет стресс для девчонки».
   Четырёхчасовая прогулка по горе Машук и другим замечательным местам Пятигорска, включая Провал, место дуэли Лермонтова, смотровую площадку, с которой ирландцы с восторгом наблюдали за спящим двугорбым верблюдом Эльбруса, куда вскоре должны были отправиться, беседку – Эолова арфа, грот Дианы с непременным фотографированием у символа Кавказских Минеральных Вод – бронзового орла, сказалась самым предсказуемым образом – экскурсанты изрядно проголодались. С голодом решили расправиться в небольшом кафе – карачаевскими хычинами, огромными лепёшками с сыром, шашлыками из баранины и прекрасно утоляющим жажду розовым «Прасковейским».
   Рыжий Роберт, как надел на себя улыбку в начале путешествия, так и не снимал её ни на секунду, лишь немного подкрасив веснушки в цвета отечественного винного производителя, берущего начало с фаворита Екатерины Великой [20 - село Прасковея (Ставропольский край), славящееся производством прекрасных столовых вин и коньяка, было основано в 1781 году (по другим источникам – в 1764 году) крестьянами-переселенцами из различных губерний Российской империи. Местное предание приписывает основание села Князю Потемкину-Таврическому.]. Майкл с Галей о чём-то мило щебетали, то и дело посматривая на Ольгу. Потом Галка перевела слова ирландца:
   – Мама, знаешь, Майк хочет взглянуть на памятник Ленину.
   – Ты шутишь?
   – Нет, и в самом деле просит отвести его к монументу. Он где-то вычитал, что в Пятигорске один из самых красивых и больших памятников вождю. Никакого ёрничества – Майкла на самом деле это интересует. У него дедушка был коммунистом. «Ну надо же, и про дедушку успел рассказать! Вот шустряк!» – подумала Ольга, но вслух ничего не стала говорить, чтобы не волновать Галю, которая и без того с трудом скрывала смущение.
   Памятник Владимиру Ильичу действительно смотрелся очень внушительно на фоне лестницы, ниспадающей водопадными каскадами к подножию здания городской администрации. Ирландцы сделали десятка два снимков на фоне памятника Ленину, после чего экскурсия закончилась.
   В маршрутном такси Ольга, похорошевшая и разрумянившаяся от воздействия обилия кислорода и солнечных лучей неожиданно для себя предложила ирландцам отведать свежего борща. «А что, хорошие ребята – весёлые и простые. Мы же, в конце концов, гостеприимные люди, – думала она. – Пусть не вздумают заблуждаться, что здесь живут угрюмые, задолбанные обстоятельствами и бесконечными фортелями чиновников люди…» Иностранные гости встретили Ольгино предложение дружным одобрением – захлопали в ладоши и показали всем едущим в маршрутке большой палец, дескать, «раша – гуд», а «миссис Олга и того гудее».
   Во время ужина позвонил работник службы перевозок аэропорта; сообщили, что багаж ирландцев прибыл из Москвы, а через пару часов подъедет транспорт с сопровождающим из отеля.
   Когда ирландцы укатили на микроавтобусе, тщательно проверив состояние своего лыжного снаряжения, Ольга вздохнула и немного расслабилась. Однако чувство тревоги не покидало её – за дочь беспокоилась. Но Галя поводов не давала, вела себя так, будто ничего не случилось: общалась со школьными подругами, помогала родителям на даче. И вскоре странная встреча, подаренная судьбой, забылась, как одна из многих, что происходят с нами в жизни, но теряются в памяти, стоит немного отвлечься.
   Ольга успокоилась. «Слава богу, показалось, – думала она. – На самом деле ничего серьёзного в отношениях молодых людей не случилось. Обычное мимолётное увлечение, которое развеялось, будто утренний туман с гор жарким днём».
   Закончилось лето. Галя улетала в Нью-Йорк, чтобы продолжить учёбу. Ольга не находила себе места, что-то волновало её, что-то не давало покоя. Странно. Ведь не в первый уже раз надолго прощалась с дочерью. Всё как обычно, тем не менее – предчувствие, свойственное близким родственникам, работало на полную катушку. Ольга гнала от себя дурные мысли, принималась то читать, то в очередной раз затеять уборку на кухне – всё это плохо помогало.
   – Прилетишь, обязательно позвони!
   – Конечно, мама, позвоню, не волнуйся ты так. Только немного попозже. Если сразу по прилёту – у вас же ночь будет, половина первого, помнишь?
   – Ничего-ничего, я всё равно спать не буду.
   Из полудрёмы Ольгу вывел звонок мобильного. Она взглянула на часы – ох, ты, господи, заснула… уже шесть утра.
   – Как ты долетела, доченька? Всё у тебя в порядке? Почему так долго не звонила?
   – Всё хорошо, мамуля… Долетела прекрасно. Ты там поднялась уже? Тогда не вставай… пока. Слушай… В общем, я ещё в аэропорту. Нет-нет, всё замечательно, я уже говорила. Я не одна…
   Сердце у Ольги застучало гулко-гулко – в унисон часам на стене. Заворочался Володя:
   – Оль, это Галка?
   – Да, тихо, не мешай. – И уже в трубку: – Там у вас пробки? Почему ещё не в городе, объясни!
   – Мамуля, со мной рядом Майкл. Он сделал предложение.
   – Какой Майкл?! Какое предложение?! Ничего не понимаю…
   – Мамочка, он шлёт тебе привет. Это тот самый Майкл, который восторгался твоим борщом. Да-да, которому ты Владимира Ильича показывала.
   – Галя… Галя, какое предложение? Откуда он там взялся? Майкл же в Ирландии…
   – Не поверишь, мама – он прилетел меня встречать, подарил кольцо и позвал замуж! Мы сейчас сидим в кафе и пьём шампанское. Настоящий брют. Кислющий…
   Голос дочери серебрился и переливался рождественскими колокольчиками (джингл беллс, джингл беллс… так, кажется), которые не могли заглушить ни огромное расстояние до Нью-Йорка, ни стук сердца, ни сопение обиженного Володьки. «Она счастлива. Сейчас счастлива… а что будет через полгода?» – Ольга потеряла дар речи, но быстро собралась и решила для себя, что вмешиваться в телодвижения Фортуны просто не имеет права.
   – Мама, ты чего молчишь?
   – Я не молчу, Галчонок, я соображаю… Откуда твой Майкл узнал, когда ты прилетаешь в Нью-Йорк.
   – Ну, мам… не тупи… У меня же есть телефон.
   – Так вы с ним общались всё лето. Вот же я дура… ни о чём не догадывалась. Думала, ты о нём сразу забыла. Старею…
   – Ну что ты, мамочка – ты у меня очень даже молодая. Не наговаривай на себя! Кстати, а что бы изменилось, если бы… догадалась? Это наша жизнь, мамуля. На-ша… наша с Майклом, наша судьба, понимаешь?
   – Ты же его почти не знаешь.
   – Знаю, мама. Очень хорошо знаю. Иногда и часа общения достаточно, веришь?
   – Хорошо, доченька, если так. Так я понимаю, ты согласилась?
   На другом конце земли послышались какие-то странные смешки, и в микрофоне непривычно зазвучал приятный мужской баритон.
   – Олга Николавна, прьивет! Майкл из… очен любит ваша дочка. Я ест сделать хё хэппи, ай промис… ю белив ми?..
   – Ну, Майкл, не мешай… мама, он клянётся, ты слышишь?
   – Слышу и пытаюсь поверить. Пусть будет так, как ты хочешь.
   – Дай трубку папе. Я сама ему всё скажу.
   Потом был смешной разговор на хорошенечко изломанном английском – это Володя рассказывал будущему зятю, как они поедут ловить форель в «грэйт форест заповедник» и «дринк сам файн рашн виски-самогон», но у Ольги даже не хватило сил подумать о том, что все мужики одинаковые, независимо от национальности – вечно у них только развлечения на уме.
   Она прошла на кухню, машинально поставила на огонь чайник и неожиданно для себя заплакала.
   – Вот так растишь-растишь девочек, а они потом уходят к незнакомому чужому волосатому дядьке, где справедливость? – это попытался рассмешить жену улыбающийся Володя. – Ты что, мать, всё случилось так, как…
   – …как назначила Судьба, – закончила за мужа Ольга.
   – Это не просто судьба, Оль… это транзитная судьба – хохотнул Володя, став очень похожим на себя образца четвертьвековой давности.
   Суть уроков истории заключаются в том, что они никого и ничему не учат! Не научили и Ольгу. Потому-то она вовремя не заметила, как между её дочерью и Майклом возникают какие-то эманации, любовь флюидирует фонтаном, одаривая окружающих разноцветием эмоций. А если бы заметила – захотела бы воспрепятствовать спонтанно возникшим отношениям? Задачка для какого-нибудь тридевятого класса тридесятой средней школы. Этого ни в одном тестовом задании ЕГЭ [21 - ЕГЭ (единый государственный экзамен) – система тестов и тестовых заданий, некоторое время (конец XX-го – начало XXI-го века) заменяющая в России классическое среднее образование.] не встретишь.
//-- * * * --//
   И вот теперь снова – гул авиационных турбин, за бортом удивительно невысокая температура, а в голове полным полно воспоминаний… И главной героиней в них Галя… Галина Владимировна. Хм… как непривычно.
   – Мама, а почему детям нельзя пиво?
   – Это вредно и-и-и… да просто вредно. Вот станешь побольше…
   – А если я на табуретку заберусь, можно будет?
   – Мама, а у Снегурочки, какая фамилия?
   – Не-е… знаю, Морозова, наверное.
   – Нет, мама, её зовут Снегурочка Ряба!
   – Курочка?
   – Нет, Снегурочка. Нам про неё в садике читали. Я хочу на Новый год костюм Снегурочки-Рябы.
   – А какой он должен быть, доченька? Что-то я не представляю себе.
   – А я представляю… но не скажу.
   – Вот, смотри-смотри…
   – Но я никого не вижу, мама.
   – Смотри внимательней, там кто-то есть?
   – Это ты специально говоришь, чтоб не обидеть?
   – Тебя?
   – Нет, не меня… Их!
   – Кого – их, если ты никого не видишь?
   – Но ты же в них веришь, правда?
   – Ну-у… да, наверное.
   – Вот и не хочешь их обидеть…
   – Чем, Галя?
   – Неверием в их существование.
   – Постой, да как же можно обидеть того, кто не существует?
   – Так ведь ты веришь, значит, они существуют… для тебя.
   – Боже, какой-то субъективный идеализм.
   – Что, мама? Не понимаю…
   – Умница ты у меня, дочка! Вот что.
   Загорелось световое табло впереди салона, и гламурная улыбка стюардессы осветила его дежурным аварийным светом ангела от гражданской авиации. Скоро посадка. А потом ещё пара часов полёта и Ольгу ждёт Дублин и долгожданная встреча с уже почти самостоятельными погодками Робертом и Татьяной. В честь кого названы внуки, Галя при рождении объяснять не стала. И так понятно, что это не случайно, хотя иной раз и случайности выглядят посильнее любой закономерности. Именно последовательность случайностей не просто свела героев в салоне одного самолёта, чего никак не должно было произойти при обычных обстоятельствах, но и заставила их одновременно заниматься багажом, как бы намекая – это совсем неспроста.
   Так всё-таки…
   …что жизнь наша? Лишь череда причудливых совпадений, которые, переплетаясь, превращаются в некую диковинную цепь уникальных событий. И всё, что нам не представляется неотвратимым, на самом деле – результат точных расчётов, свершаемых вселенским разумом поверх нашего локального разумения. Так было, так есть… и так, разумеется, будет. До тех самых пор, пока существует потребность в любви, взаимности и желании стать для кого-то волшебником. Хотя бы на некоторое время.

Вынужденная посадка
(Романтика в духе «siciliano»)

   «Нельзя полагаться на свои глаза, если расфокусировано воображение».
Марк Твен

   «Когда я играю со своей кошкой, я допускаю, что она развлекается со мной больше, чем я с ней».
Мишель Монтень

   «Всегда прощай своих врагов – ничто не досаждает им больше».
Оскар Уайльд

   В камере предварительного заключения сидело двое: субтильный мужчина интеллигентного вида, лет пятидесяти, и более плотный сложением качок в брюках «адидас», украшенный наколотой церквушкой, видневшейся из-за облака вспузырившейся майки грязно-небесного цвета. Крест на синих прожилках колокольни был из настоящего золота, он свешивался с густой, как оплавленный воск свечного огарка, накачанной шеи хозяина. За колокольней, слева, аккуратно ютился бюст товарища Сталина с трубкой во рту. При движениях качка товарищ Коба многозначительно подмигивал прищуренным волосатым глазом, то и дело угадывающимся под влажной от пота бретелькой.
   Помещение выглядело на удивление чистым, оштукатуренные стены были густо покрыты эмалью в цвет зазевавшейся в подворотне осени, металлические же двери с амбразурой закрытого снаружи оконца отливали глубокой синью далёких арктических морей. Сидеть в подобной камере, наверное, не так уж и худо, если у тебя хороший адвокат, чистая совесть и… никакого соображения о реальной жизни.
   Беседовали.
   Говорил интеллигент. Бывалый, судя по всему, сокамерник слушал внимательно, не перебивал – долгая жизнь вора-законника научила его больше впитывать информацию, чем трепать языком «будто помелом поганым»…
   – Главное – быстрая (ещё лучше – мгновенная) реакция на внешние обстоятельства. Только этим частенько и спасаешься. Вам, собственно, объяснять, судя по всему, ничего не нужно. Жизнь такая… А я тоже как-то раз убедился. Вот был у меня случай после окончания бурсы, ну-у-у… института, то есть. Не успел я диплом толком обмыть, как явились ко мне возврата священного долга требовать. Просыпаюсь с похмела, подруливаю в трусах к двери, открываю, а за ней уже стоят родимые (а ведь не заперто, но они, суки, вежливые, вламываться не решились, типа, «мы мирные люди», но наш, как говорится, бронепоезд пропить не дадим). Двое, в погонах. Лейтенант армейский и… ещё один лейтенант, но постарше. Да не возрастом, а звёздами. Участковый наш, из милиции. Что значит «не может быть»? Безо всякой предварительной записи в общагу припёрлись. И повестка при них. Не вру, именно так и было. Видать, уже и через суд пытались, да всё мимо кассы. Я же у тётки прописан, а она старенькая, глухая – вот никому дверь и не открывала.
   Дали мне одеться кое-как, за рученьки белые подхватили и в военкомат доставили. А там уже кипеш стоит – скорее этого засранца Макса на медицинское освиде… тьфу, на комиссию тащите. Долго ли, коротко ли, но оприходовали меня по сокращённой программе. Через два дня уже в учебной части подневольным чижиком чирикал, голосок лишь на команду старшего по званию подавая. Сразу, переодеть в армейское прибывшую команду отчего-то не спешили, замешкались. Дали нам, «духам», передыху на пару часов, покуда у старшины тамошнего что-то с баней и нашими подштанниками плохо срасталось.
   Пацаны все из дома, сытые, да и в дороге хорошо питались из притыренных от старшего команды запасов. А я-то общаговский – с одним портвейном в организме прихвачен, да и тот в пути святым духом давно изошёл. Но деньги имеются – трояк зелёный в кармане давно нащупан, только в поезде некуда ему приткнуться. А тут, гляди-ка, чайная, полная восточных сладостей – солдатских слабостей. Тогда такое дело – в диковинку, обычно одни магазины военторга в частях, и то не везде. Это уже мне позже объяснили, чтобы оценил, как повезло несказанно.
   Но, собственно, по делу… Иду в харчевню и всем своим голодным существом в прилавок вглядываюсь, как может вглядываться только одинокий людоед на необитаемом острове в утлую лодчонку с малосольными рыбаками, которых вот-вот прибьёт к берегу приливом.
   Не сказать, чтоб очень уж полки от товару ломятся, но служивому и прошлогодний сухарь свадебным тортом покажется, если с голодухи. А в чайной же не только сухари безродные без фамилии и родовой принадлежности. Там тебе и коржики, и халва, и сгущёнка, и лимонад с душистым именем «Дюшес», и… Эй, кто это здесь меня отталкивает, ребята? Стоп! Я тоже не лыком штопан, как говорится. Делаю бедром воинственное борцовское движение и оттесняю вероятного противника с завоёванных позиций, как учит нас военная доктрина нерушимого Союза Советских Республик.
   Вроде бы, всё прекрасно. Но тут какое-то нехорошее предчувствие портит всё дело. Периферическое зрение сфокусировало изображение лампасов на гладко отутюженных брюках цвета хаки. Поднимаю взгляд вверх. Батюшки мои, так и есть: генерал – вон же, сколько лаврушки в петлицах, на роту супа сварить хватит. Упёрся я взглядом в эти дурацкие лавровые ветви – символ военной гордости великороссов. Замер. Для бойца и командира взвода раз в неделю встретить – везение, а тут – не успел прибыть в часть – целый генерал!
   А мозг-то работает на повышенных оборотах. Что делать, я же настоящего генерала толкнул, я – солобон, тля, ещё даже не давшая присягу на верность Родине. И какая холера его принесла, с инспекцией, что ли, пожаловал? Тогда, почему вдруг без сопровождения? Инкогнито? Ага, и в форме… Дрожу весь, а сам примечаю, мозг-то – он автономно работает. Генерал довольно молодой, не из старпёров, у которых задницы дубеют от долгого сидения по секретным бункерам с саунами и девочками, а животы приобретают форму уложенных парашютных сумок. Ещё и сорока нет, наверное. И звезда одна, раздобревшая майорская звезда. Совсем недавно, видать, в полковниках хаживал и мечтал погоны на более погонистые поменять. И добился своего. Небось, в звании повысили, да из Москвы выперли комдивом – с глаз долой. А иначе, отчего так на денди похож и французским парфюмом благоухает, аж дурман в голове? Столичная штучка.
   Все эти мысли просвистели в голове мгновенно, обдали в загривке холодным ветерком ужаса и растворились в раскидистых глазах буфетчика-калмыка. Ему-то что – ни одного проявления эмоций на скуластом, как пустыня Гоби, лице. Причём здесь Гоби, ёлки?.. Где Гоби, а где Калмыкия?! Это от нервов – точно.
   Генерал, между тем, покраснел фасадом в тон румяного борща, цвет которого мне уже начал снится тревожными почти армейскими ночами на жёсткой плацкарте поезда, уносящего бойцов в закрома министерства обороны. Добром, чувствую, не кончится, к бабке не ходи – генералы-то, ох, не любят нагловатых умников – выпускников ВУЗов. Но выход должен быть. Какой? А если «включить дурака»? Собственно, ничего иного не остаётся. Включаю. Смотрю генералу прямо в глаза с наивностью, на какую только способен. Смотрю, трогаю пальцем золото генеральских колосьев и говорю:
   – Ого, да ты тоже, брат, сельхозакадемию закончил? Лесник? Двухгодичник? Судя по возрасту, после аспирантуры. В какую роту попал?
   Глаза у генерала приобрели автономность и стали понемногу выкатываться поверх усов, будто шары для боулинга в механизме возврата. Сам же он смотрел на меня, как удав на вошь – слишком я мелок в его дивизионном прицеле, чтоб удушить «этого засранца» военно-полевым захватом. Челюсть офицера заклинило в самом начале пути, но мысли лились достаточно резво. Он, возможно, понял, что перед ним клинический идиот с сельскохозяйственным уклоном. Это понимание развеселило генерала. Он пихнул меня в ответ (не мог же высокий чин обойтись без сдачи!), повернулся спиной, буркнув что-то вроде: «И с такими вот кретинами мы должны крепить обороноспособность державы!», направился к выходу.
   А как же моя вопиющая безграмотность, продемонстрированная будущим сослуживцам, спросите – в погонах-то, мол, не бельмес? А не играет смысла, прожуют, как любил говаривать наш ротный старшина Ипат Колотилин. Душевный, между прочим, человек: сортир зубной щёткой чистить не заставлял, только… Однажды он меня от верной смерти спас. Как было? Да всё довольно обыденно – отбил от озверевших старослужащих на третий день пребывания в части после «учебки». Но не о нём речь.
   Гнобить нас «деды» принялись сразу, устроив прессинг по всей площадке, как говорят хоккейные комментаторы. Только у хоккеистов передышка бывает, когда их на скамейку запасных усаживают. В нашей части такой передышки не предусмотрено ни уставом, ни доброй волей «дедов-агрессоров», самих когда-то переживших все тяготы унизительного третирования. И днём, и ночью сержанты молодняку покоя не давали. И у вас, законников, наверное, такое тоже принято – на молодых мастерство бойцовское оттачивать, верно? В одной же стране живём…
   В общем, поначалу доставалось нам по самое «не балуйся». Две недели на пределе, а потом – то ли азарт у «дедушек» пропал, то ли притерпелись мы, мы – молодые бойцы недавнего призыва. Полегче стало. И всё бы ничего, да тут у меня личный противник объявился – старший сержант Коля Шплинт. Шплинтом его свои называли, а молодым он велел обращаться к себе в неуставной манере – ваше благородие, господин старший сержант Николай Михайлович Шипов. Ну, это в отсутствие офицеров, разумеется.
   Очень Шплинта огорчало моё высшее образование, полученное в его родном городе. Просто в бешенство приводило. Он не скрывал своего отношения и то и дело повторял:
   – Что, сука, с девками колу с коньяком лакал, пока я тут загибался, Родину защищая?! Умнее всех, что ли? Я те дам просраться!..
   По возрасту Шплинт был младше меня на два года, и это ещё больше злило сержанта, доводя до состояния неконтролируемой агрессии. Поначалу я терпел, стараясь не выделяться в среде молодняка, спущенного системой военкоматов в воинские части нашей необъятной. Но потом, когда, поведение Шплинта перестало соответствовать документам Женевской конвенции и он «отметелил» меня с двумя приятелями-отморозками до кровавых мальчиков в глазах, я решил – пора прекращать этот процесс на корню, чтобы не стать потом мишенью для всех желающих. Умылся я после «расстрела питерских рабочих» в отдельно взятой казарме, привёл себя в порядок, сплюнул в урну выбитый зуб и пошёл ва-банк.
   Время было вечернее, называемое личным по старинному армейскому заблуждению. Какое, к чертям, личное время, когда тебе, скажем, хочется почитать книгу, а тебя волокут за шкварник будто нашкодившего щенка в красный уголок или, там, ленинскую комнату для просмотра программы «Время»?!
   Так вот, взял я табурет от прикроватной тумбочки и попилил к месту просмотра сакральной социалистической телепрограммы. Рота уже сидела перед экраном, готовая к созерцанию достижений планового хозяйства и тяжкого житья заокеанских рабочих в интеллигентном изложении Валентина Зорина. Я почти успевал к началу.
   Моё явление с табуреткой не вызвало никаких вопросов ни у дневального, рассматривающего коридор с тибетским отчуждением, ни у сослуживцев, мостившихся близ телевизора – случалось, что в ленинской комнате не хватало места для сиденья, тогда бойцы со своей «плацкартой» приходили. На этом и строился мой расчёт. Думал, успею вычислить в толпе Шплинта, подойти и врезать, пока никто ничего не заподозрил. Лишь бы он приткнулся где-то с краю. Здесь мне тоже фартило – сержанта Шипова обычно всегда тянуло к свободе, поэтому он в середину никогда не лез. И в этот раз сидел в первом ряду у прохода.
   Протискивался я поближе к цели, будто диверсант, а сам всё прикидывал, как буду бить и главное – куда. Нужно распределить силы и ударить в такое место, чтоб не насмерть, но и чтоб эффективней, чем пощёчина субтильной старой девы не в меру ретивому альфонсу.
   Шплинт поднял на меня глаза, в которых не было ничего – ни испуга, ни страха, ни удивления. Одна лишь пустота и безучастность. Именно это равнодушие и позволило мне сделать то, что я сделал.
   – Привет, старший сержант Шипов! Помнишь, я сказал тебе, что убью, если ещё тронешь?
   И тут до Шплинта что-то начало доходить, он попытался встать, но оказалось – поздно. Табурет был сколочен хорошо: только чуть скрипнул и не развалился, когда опустился на плечо моему обидчику. Шплинт кричал визгливо и противно, как свинья, которую не сумели заколоть с первого удара. Но меня ничуть не трогали его причитания. Я попросту вышел, направился к дневальному и вопреки всем армейским порядкам закурил прямо возле тумбочки.
   Прихватили меня через полчаса – пока вызвали дежурного офицера, пока командир взвода с командиром роты приехал, так что ничего удивительного. Шплинта, конечно, в больничку сразу отправили. Он уже не кричал, затих. Все его дружки выглядели потерянными и убитыми, смотрели на меня, как гниды на перметриновую мазь, но молчали. Офицерам почти сразу же стало известно: «старший сержант Шипов неудачно сел перед телевизором, поскольку упал и сломал ключицу» или «упал, поскольку неудачно сел» – всё смешалось в умах личного состава. Но нашлись доброжелатели – заложили меня, поэтому пришлось провести всю ночь на «губе», как говорится, во избежание. Хотя я лично сомневаюсь, что друзья Шплинта осмелились бы мстить, настолько они были деморализованы «боевым ранением» главаря.
   Утром приехал дознаватель – подполковник из военной прокуратуры. Расспрашивал меня о том, о сём, но я твердил, что ничего не знаю, просто опоздал на просмотр программы «Время», задержался в туалете, зашёл в ленинскую комнату, а там сержант на полу орёт. У меня нервы слабые, потому – сразу в коридор выскочил.
   Дознаватель ещё пару дней пытался вытрясти из меня правду, а потом в госпиталь к Шипову на очную ставку повёз. Шплинт смотрел в мою сторону ненавидящими глазами, но с опаской и каким-то, как мне показалось, подобострастием. Не выдал. Твердил заученную мантру, мол, «сел, покачнулся, упал, закричал от боли». Так и пришлось подполковнику довольствоваться версией о неудачном падении со стула.
   А вот после госпиталя меня в свою казарму не повезли. Посадили в УАЗик-буханку и отправили куда-то совсем в другую сторону. Но сначала пришлось часа два торчать в машине возле КПП вместе с сопровождающим – незнакомым капитаном. Он чего-то ждал. Или – кого-то? Точно – кого-то.
   Дверь УАЗика открылась, и в салон заглянул… тот самый генерал-майор, с которым у меня произошла незабываемая встреча в солдатской чайной. Я попытался вскочить, но, ударившись о потолок, совершенно растерялся и завалился неловко набок на откидное сиденье.
   – Ага, капитан, этот, что ли, боец? – спросил генерал у сопровождающего, нимало не озаботившись моими почти уставными трепыханьями.
   – Так точно, товарищ генерал-майор, он самый.
   – Тогда понятно – тот ещё фрукт… из сельхозакадемии. С ним надо ухо востро. Замаринует и фамилию не спросит. Документы готовы?
   – Так точно, готовы!
   – Тогда, в добрый путь! Эй, академик, служи исправно, а что до этого момента было, забудь… Впрочем, нашу первую встречу разрешаю помнить. До самой старости. Детям потом расскажешь, Тимирязев, мать твою Мичурин любил!
   – А куда мы? – спросил я, совершенно забыв о субординации, когда машина выехала за территорию дивизии.
   – Там узнаешь, боец. Хотя скажу… будешь теперь на «точке» лямку тянуть – в лесу без увольнительных, но зато в маленьком коллективе и без неуставных отношений. Заслужил…
   – Так ведь я, товарищ капитан, ничего…
   – Молчи уж, не для протокола. Скажу тебе как мужик мужику, молодец… Теперь «деды» поостерегутся, не станут борзеть без причины.
   Служилось мне на той секретной «заимке» тяжело, но нескучно. Было нас не больше взвода тех, кто поочерёдно нёс боевое дежурство в круглосуточном режиме. О Шплинте я и думать забыл уже через месяц. И не вспомнил бы, наверное, уже никогда, но случай один…
   Прошло года три после «дембеля», я как раз аспирантуру в альма-матер заканчивал, жениться успел, дело к защите кандидатской шло. И вот однажды встретил Шплинта в городе. Еле узнал. Он будто стоптался изрядно с момента нашего последнего свидания на очной ставке в госпитале.
   Колян курил у входа в третьеразрядную пивнушку в окружении невразумительных господ нетрезвой наружности.
   – Ваше благородие, господин старший сержант Николай Михайлович Шипов, разрешите обратиться?! – сказал я первое, что пришло мне в голову. Застарелый рефлекс сработал.
   Шплинт вздрогнул, на мгновение преобразился, а потом вновь сник, но любопытство в его глазах уже не могла погасить никакая насторожённость.
   – Ты… кто?
   – Я твой крестник, не помнишь?
   Шплинт непроизвольно повёл правым, видимо, неудачно сросшимся плечом и скривился:
   – А-а-а, учёный – хрен толчёный. Ты, что ли, Макс?.. Чего припёрся? На моё унижение посмотреть?
   – Нет, просто мимо проходил.
   – Так и проходи! Испоганил мне жизнь, пиздрон моркокуйский… а теперь вот – «мимо проходил».
   – Так мы уже пять лет не виделись, ты что-то путаешь.
   – Ага, я путаю… А кто мне плечо расхерачил? Я из больнички вышел, сразу – на «гражданку» по здоровью. Осложнение приключилось – посттравматический неврохренозит, или что-то в этом роде. Думал найти тебя и убить. Больше года искал, потом плюнул.
   – А тебе, конечно, было бы лучше меня инвалидом сделать?
   – Не знаю, но ты-то из меня сделал… понимаешь, сделал?!
   – Хватит уже ёрничать! – возмутился я. – Прекрати, а не то за себя не ручаюсь.
   Шплинт стыдливо втянул голову в плечи – так обычно это делают неисправные домкраты – и чуть не заныл:
   – Моим досрочным падением воспользуешься? Сука ты, а не матрос!
   – Какое падение, ты о чём?
   – Когда бил, не думал? Интеллигенция! С этаким-то переломом, который ты мне залудил, покатился я по наклонной, как колобок в лисью пасть…
   – Так ты на инвалидности?
   – С тех самых пор. Рука почти не работает – если стакан полный, то и не поднять.
   – А пенсия?
   – Что про эти слёзы сейчас говорить. Сам, небось, знаешь, как у нас инвалидов «любят».
   – Коль, ты думаешь, во всём виноват я?
   – А кто, как не ты?! Моли бога, что сейчас меня встретил. Ещё полгода назад, не дал бы живому уйти – задолбил бы насмерть. Подкараулил в тёмном переулке, и с левой – монтировкой по башке. Но перегорело уже. Алес капут!
//-- * * * --//
   Моложавый интеллигент с седоватой недельной щетиной замолчал.
   – А дальше, дальше – что? – обратился к нему слушатель, едва сдерживая нетерпение.
   – Потом – как в сказке: чем ближе к кульминации, тем интереснее, хех… – невесело усмехнулся рассказчик. – Решил я, что искалечил жизнь парню и решил ему чем-то помочь. Не стану рассказывать, как сошлись мы с Шиповым, только сошлись. Подготовил я Николая к поступлению в институт, а потом и «закончил» вместе с ним, второй свой диплом написав.
   И Колян, кстати говоря, оказался вовсе не глупым, просто «деду» в армаде не по чину умничать было, ведь тогда молодежь гнобить неловко. Да ещё обида с «гражданки», что какой-то «ботан»-первокурсник его девушку увёл, а самого Николая на первом вступительном экзамене уделали, как бог черепаху. Вот он и глумился, весь свет возненавидев.
   Дальше – больше: на работу его к себе взял экономистом. Я тогда уже заместителем директора крупной птицефабрики трудился, располагал нужными рычагами, чтоб кадры подбирать по своему усмотрению.
   Тут внезапно крякнулась перестройка, вместо неё независимость державная объявилась. Цеховики, барыги и спекулянты были названы солью земли русской и… понеслась страна по кочкам. Кто-то в депрессию впал, кто-то спился, а нам с Коляном удалось птицефабрику свою приватизировать. В банке кредит взяли под нескромный процент имени финансовой революции – в залог жильём своим ответили. Повезло, вытянули, дело на лад пошло. Семьями начали дружить, и не сказать, что когда-то смертельными врагами считались.
   Нет, не стану утверждать, что всё идеально было. Иногда несло Колю, начинало ему казаться, будто он главный. Или того чище – принимался партнёр старые дела вспоминать, будто без меня ему бы ещё лучше жилось. Но это в нём водка говорила, а не он сам. Запойным Шплинт оказался. Но вылечили его. Уже семь лет – ни грамма спиртного. В завязке.
//-- * * * --//
   Говорящий снова умолк. Слушатель в наколках его уже не торопил, то ли не решаясь ничего спросить, то ли осмысливая услышанное. Он даже снял майку, слегка припотев, ввинчиваясь вербально и физически в историю, как это делают ласковые, но настойчивые пенсионерки при просмотре сериалов из красивой жизни синьоров и синьор в какой-нибудь Южной Америке. Уголовник почесал у товарища Сталина в затылке – чуть левее куполов – и многозначительно хмыкнул, мол, дальше трави «ботаник на палочке». Субтильный продолжил:
   – Всё бы хорошо. Да вдруг Шплинт пропал куда-то… вместе с финансовым траншем из бюджета, который мы выбили с ним на расширение производства. Прокуратура уголовное дело завела. Сначала по факту исчезновения Шипова, укравшего деньги… А потом оказалось, что авизовка в один из банков на Сейшелах мной подписана. Подстава, не иначе. Дело в следственный комитет передали.
   Фортуна переменилась ко мне в один миг: теперь уже меня подозревали в организации убийства и тайном захоронении компаньона. И всё это – с целью, завладения средствами предприятия. Армейское старое дело раскопали до кучи… Теперь – хана. А ведь больше четверти века мы с Шиповым в одной упряжке. Думал, перетёрлось всё. А тут – видишь ты, какая штуковина в полный рост вылезла.
   Слушатель усмехнулся и произнёс:
   – Не по понятиям пацан тебя кинул? Вот конь колбасный! На ливера его нужно покрошить.
   – Так Вы считаете, что Коля меня обманул?
   – Шнырю понятно, кинул тебя твой Шплинтяра, к старшему дворнику [22 - шнырь (феня) – Заключенный, взявший (иногда под давлением со стороны других заключенных) на себя обязанность убирать камеру, барак, производственное помещение, выполнять работу, которую заключенные обязаны делать по очереди, старший дворник (феня) – прокурор;] не ходи! Без важняка видать: решил всё бабло отбить, а тебя к «хозяину» на крытку подписать до полного изнеможения…
   – Не может быть. Колян – хоть и не идеален, но мы с ним столько вместе пережили. Ему и в голову такого не придёт. Как братья мы…
   – А много ли бабла на кону, паря?
   – Что, не понял?
   – Сколько лавэ в деле крутится? Ну, капусты этой?
   – Думаю, в настоящее время миллионов восемьдесят-девяносто, или около того. Долларов, разумеется.
   – У-у-… а ты сомневаешься… Сейчас за меньшее родного дядю на ножи ставят, а маму с папой по миру пускают. Народ с глузду съехал, конкретно стукнулся [23 - стукнуться (феня), с глузду съехать (суржик) – сойти с ума.]. Понятия утратил, теперь – где лавэ, там и правда. А ещё на честных воров стрелки переводят. Ты смекай, откуда ноги у этой поляны выросли! Может, врача [24 - врач (феня) – адвокат] на дело подпишешь, если отслюнявишь ему тонн несколько брюссельской зелени… Ты, не крути дыней, дело я гов…
   И тут со скрежетом распахнулась набежавшей арктической волной металлическая дверь, и кто-то из коридора – невидимый, но зримо возвышенный над воровскими понятиями – сказал:
   – Эй, кто тут Максим Алексеевич Кузнецов? На выход с вещами.
   – Меня переводят или освобождают?
   – Там всё узнаете… Говорят, нашёлся ваш подельник… тьфу, партнёр. Живёхонек. Сам за вами и приехал…
   – Са-аммм? Не может быть! – субтильный сделался белее самой финской из всех возможных мелованных бумаг. – Ошибка какая-то… его же… Он же…
   – Идите, там сами всё узнаете…
   Кузнецов волочился к выходу на негнущихся ногах так, как шли, наверное, на казнь не очень фанатичные сподвижники «царя Емельки», которого они прежде называли государем Петром III, а пред светлые очи генерал-аншефа Панина «доставлены буде», вором да разбойником величать принялись.
   – Эк его вштырило-то! – удивился татуированный, закрывая глаза товарищу Сталину на происходящее. Выходит, впаривал мне здесь битый час. Он и убил – ясный месяц. Стоп, тормоза включай… а кто тогда у меня здесь нары пердячим паром греет? Неужто покойничек?
//-- * * * --//
   Когда дверь захлопнулась, опытный вор-законник встал из-за стола и подошёл к двухъярусной шконке. Сверху из-под байкового давно не стираного одеяла показалась чья-то встревоженная физиономия. Оказывается, в камере был ещё один обитатель, который наверняка слышал всё, что происходило до этого момента, притворяясь спящим. Он выглядел чрезмерно возбуждённым: судя по всему – достаточно давно сдерживался, чтоб не проявиться.
   – И как тебе наш соловушка, Коленька? – спросил татуированный.
   – Я чуть не выдал себя, вот ей-богу! Ну что за паскудник этот Макс! Буквально – перевернул с ног на голову… Хотелось поскорее выйти и в глаза ему посмотреть. Жалко, не получилось… Не думал, что его так вот скоро уведут. Чёрт!
   – Сейчас, как говорят на Гамбургской киче, всё намного по-другому, – хохотнул блатной. – Сейчас даже правильные в отказ уходят, чтоб от плинта отплешить [25 - Отплешить от плинта (феня) – выкручиваться, обманывать, чтоб не попасть в тюрьму.].
   – Ты что-то о предательстве, Седой? Для меня, пожалуйста, по-человечески говори, сделай одолжение, а то я понимаю вашу феню с трудом. С виду ты князь, а метлой… языком, в смысле… будто обычный э-э-э… вор без коронации. Законники же коронованные, как я слышал, очень культурно умеют.
   – Умеют, да не все… Я вот с энтаких (движение рукой около колена) до «шашнадцати годков» по блатхатам мыкался. Откуда же культуры набраться? Ты гнилушки не фугась, мозги не пудри, в смысле, а переспрашивай, что непонятно.
   – Ладно, Седой… Мне тут срочно нужно одно дело обмозговать… Ты только не подгоняй и…
   – Хорош, Мичурин, баландой на парашу сыпать! Я тоже не под забором деланный, понимаю твою нужду. И помогу по понятиям, если вдруг с кичи соскочить надумаешь. И шапиру подпишу лютого, и цийк отслюнявлю братанам в хату на пересылке [26 - И шапиру подпишу лютого, и цийк отслюнявлю братанам в хату на пересылке (феня) – И адвоката хорошего найму, и пароль, чтоб воры за своего на пересылке приняли, скажу.]. Зря ты, будто лошок гамбургский, айболита включил, мол, не трогай этого кренделя, пусть ещё попасётся. Тут бы и порешили гниду…
   – Месть суеты не терпит. – Бывший предприниматель Николай Михайлович Шипов, а нынче – приблатнённый обстоятельствами урка с самопровозглашённым погонялом Мичурин, принялся нервно взбивать почти новыми «рибоками» узкое пространство камеры, играя желваками и делая глазами «орбитальное вращение набыченного Ньютоном яблока».
//-- * * * --//
   «Вот ведь сволочь, – думал Шипов, – сам под именем Шплинта всю жизнь атмосферу портил, а теперь меня своей же кличкой и обозвал. Его версия понятна. Он и фирму якобы создал, а меня взял из жалости. Теперь всем эту чушь втирает, чтоб правдоподобней. И моё исчезновение организовал очень красиво… Эх, Макс-Максимушка… голова твоя только на всякие подставы хорошо заточена. Получается, именно его люди мне фальшивые документы подсунули вместо настоящих и под убийство румынского гастарбайтера улики подвели, когда я в Италии отдыхал. А Макс здесь объявил о пропаже партнёра, который с деньгами исчез… Хороший ход. За границей меня искать – не найти, раз по Интерполовской базе не прохожу.
   Одного не учёл он – того, что смогу из рук подкупленных полицейских вырваться и в консульство обратиться. Депортированный Шипов, хоть и без документов, – это значительно хуже Шипова, отбывающего длительное наказание в Италии. Пока не верят мне – очень уж вид затрапезный после того, как над лицом миланские гримёры-костоломы потрудились, но тут дело времени.
   Узнал Максик, что я уже в стране, занервничал. И к тому же его самого задержали за причастность к исчезновению, вот и организовал воскрешение якобы убиенного сотоварища, чтоб двух зайцев разом: и обвинения снимут, и появится у него время сбежать, покуда всё не выяснится. Кого он, интересно, на роль меня нанял?
   А ведь сыграл, стервец, как здорово – и страх и недоумение, сам же, небось, рад до одури, что недолго здесь засиделся! Вот не зря я все связи включил, чтоб в мою камеру этого красавца доставили. Думал, глаза в глаза всё решить, да не довелось. Теперь, небось, торчит Макс где-то в кабаке с подельником и прикидывает, как быстрее из страны с остатками средств удрать, большую-то часть, наверное, уже распихал по оффшорам, негодяй. Нужно бы его остановить… А то, что бизнес загубил засранец, так не очень и страшно. Главное, было бы с чего начать – мясом обрасту. Опыт имеется…»
   В этот момент размышления Мичурина прервал сокамерник – тот, кто откликался на кличку Седой. Он пластично пританцовывал, наслаждаясь послушной красотой своего идеального тела. В его движениях чувствовалась показная хищная игривость – даже Сталин на обнажённой груди трагически улыбался, вгрызаясь аккуратными синими резцами в тёмно-фиолетовую трубку.
   – Эй, братан, сейчас кончать тебя буду, слышь? – Глаза уголовника не мигали, в руке сверкала серебристая сталь заточки, и оттого происходящее казалось Шипову ещё страшнее и неправдоподобнее. Он отшатнулся и сделал шаг назад, прикрываясь руками крест-накрест.
   – Ты что, Седой? – голос Николая дрожал. – Ты что? Я же тебе заплатил. Как ты можешь… Вы же по понятиям живёте… те, кто старой закалки. Ты ведь не скурвился до беспредела, правда?
   – Скурвился, не скурвился… а за десять тонн баксовичей я тебя сделаю за милую душу.
   – Стой, послушай меня, Седой. Я заплачу больше…
   – Как заплатишь, Коленька, ты же в камере сидишь?
   – Я свяжусь… через адвоката. Принесут наличные или переведут, куда скажешь… Но я тебе уже заплатил. И ещё получишь…
   – Теперь платить тебе придётся часто, пока без штанов не останешься, братишка. Ну, что ж… стучи, просись на встречу со следаком. Тебе адвоката привезут, а ты передашь…
   В процессе переговоров Шипов тихонько передвигался бочком-бочком к двери, а потом сорвал спортивную куртку, намотал на руку, чтоб обороняться от предположительного удара заточки, а ногами заколотил по тяжёлому окрашенному в сурово-арктическое металлу.
   – Откройте! Откройте скорее!!! Убивают!
   Седой спрятал оружие за спину и сказал:
   – Ты выбрал свой путь, керя! Теперь точно всему конец… Недолго тебе осталось…
//-- * * * --//
   В распахнутую дверь вместо ожидаемого охранника ворвалась целая толпа. Впереди всех оказался недавно выпущенный Максим Алексеевич Кузнецов. Он улыбался и протягивал Николаю огромный букет противно пахнущих орхидей!
   – С юбилеем тебя, братишка! Сегодня ровно тридцать лет, как мы вместе. И день рождения у тебя позавчера был, помнишь?
   – А где, следо… где мой адвокат?
   – Сюрприз, брат, сюрприз! За дверью оба – с подарками.
   – Что это было?! Скрытая камера?! Программа «Розыгрыш»?! Хотя – какое там… Меня чуть не убили!
   – Дурачок, это эксклюзивный сюрприз. Телевидение отдыхает. Ты же сам мне без конца говорил, будто со времён нашего армейского противостояния не испытывал сильных эмоций, что жизнь пресная и скучная, что перед смертью и вспомнить будет особенно нечего… Вот я и расстарался. Полгода готовился, пришлось даже часть камер в тюряге отремонтировать, чтоб разрешили тебя здесь помытарить, пока настоящих зэков не подвезли. Актёров на роли следователя, адвоката, охранников в областном ТЮЗе нанял, чтоб ты никого случайно не узнал.
   – А итальянские карабинеры?
   – Эти – настоящие. Я им заплатил, чтоб они тебя «упустили» возле консульства…
   – А дипломаты?
   – Они, по твоему, не люди? Думаешь, не понимают, что к чему? Нет, сначала консул, разумеется, от всего отказывался, денег не брал. Но потом я нашу армейскую историю рассказал, он и проникся по полной…
   – Знаешь, Шплинт, я чуть не обделался. Адреналин просто зашкаливает! А это кто (кивок в сторону улыбающегося качка в наколках), настоящий урка?
   – Нет, Колян, бери выше – Сергей Безруков, народный артист России!
   – Спасибо, что живой…
   – И я о том же…

Приметы времени

//-- (история периода второго танкового пришествия) --//
   Сбербанк. Филиал. Тот самый филиал, в котором аккумулируется моя зарплата. С тем, чтобы потом исчезнуть, раствориться, растечься в руслах многочисленных обязательных и необязательных платежей. Чтобы просочиться между пальцами ускользающими обещаниями социальных накоплений.
   Сбербанк. Филиал. Вид сверху. Вот она – моя лысеющая голова, прикрытая шапкой из норки. Какой это я по счёту в окно № 4? Да-а-а, ещё не скоро служительница Мамоны (в другой версии – Маммона) осчастливит мою голубую книжицу своими окольцованными, как у дикой голубки, попавшей к орнитологам, лапками. Голубка и контролёрша провинциальной сберкассы (ныне – филиала Сбербанка) – странное ассоциативное сочетание, не находите? Хотя… В наше-то циничное время… Разница только в материале, из которого сделаны украшения. Да, пожалуй, что ещё и отношение к ним – кольцам – у этих особей женского пола, не похожи.
   Голубка, впрочем, не любит (да, в принципе, и не умеет в силу своего далеко не аристократического происхождения) рассуждать о подобных тонкостях. Она просто подчиняет свою крысиную натуру летающего падальщика инстинктам, которые вложил в неё Создатель. А вот у контролёрши в оболочке симпатичной шатенки средних лет, разведённой и «пока в поиске» всё обстоит не так просто. Она успевает оценить краем глаза кредитоспособность и перспективность очередного клиента (пенсионеры и женщины не в счёт), с тем, чтобы как можно изящней продемонстрировать свой идеальный маникюр цвета тёртой моркови и те самые кольца, о которых упоминалось выше (причём оба безымянных пальца совершенно свободны от благородных оков, заметьте себе в органайзере, господа холостяки по недоразумению). О холостяках по убеждению речи здесь не идёт.
   И тут!
   Взгляд шатенки упирается в мужское лицо землистого оттенка с нахлобученной на распростёртые над стойкой уши-крылья изрядно вытертой кроличьей шапчонки. От человека, который достиг заветного оконца, исходит запах несвежего мазута и пропотевших байковых портянок. Интерес к очереднику со стороны сидящей по ту сторону административного барьера красотки теряется. Утрачен блеск в глазах, растворён в равнодушной серости зрачка. Ещё один бесполезный клиент: ничего для души, сплошная канцеляристика. Взгляд контролёра в женском симпатичном обличье гаснет, как фары дальнего света при въезде в населённый пункт. Дама опечалена. Она просто исполняет свой служебный долг. Без души, без выдумки, без затей… Да-да, а что вы хотите от женщины в поиске?
   Кроме драной шапки с остаточными признаками позавчерашнего социализма, на странном клиенте надета кожаная курточка на «рыбьем меху» из натурального дерматина – культурный слой толково осёдланных во время перестройки цыган, вмиг научившихся кроить «первосортную» одежду из лоскутов, здесь расстарался не на шутку. Дополняют картину ватные штаны с претензией на синтепоновые изыски современных туристов. А на ногах… Что же у него на ногах? Дайте-ка, гражданка, я взгляну в начало очереди. Не бойтесь, я всё понимаю, оттеснять вас в стиле спецподразделений не стану. Мне бы только рассмотреть… Так и есть… Валенки с калошами…
   … дядя Саша круглый год носил серые валенки-самокаты на резиновом ходу. Только на особо ответственные работы он доставал из загашника казённые кирзачи и шёл творить нечто такое, что обычному пролетарию запрещала его сильно завышенная (по марксовой теории) самооценка…
   Всматриваюсь. Так и есть. Это, несомненно, дядя Саша, Александр Ефимович, если угодно. Что он там пытается рассказать внезапно озверевшей контролёрше?
   – Вы хотите счёт открыть (стальная нить в сердцевине интонации)?
   – Ты, это… девонька… Мне того… Соопчили, десять рублей заплатишь… Тебе книжку дадут… Туда мы твою зарплату и внесём… Я не в курсе дела… Я же на котельной… Мне, как скажут… Вот и Васька говорит, что десять рублей только…
   Руки дяди Саши, изъеденные временем, непосильным грязным трудом и разными химическими соединениями, органического и неорганического типа, сиротливо сжимают видавший ещё Ельцина на танке «червонец». Клиент всем своим видом извиняется, что дурно пахнет, что жизнь у него не сложилась, что вообще появился на свет.
   Знаете, есть такой тип социально не защищённых людей, которые не могут постоять за себя, за свои интересы, а держава величаво рассуждает о правах нереально усреднённого человека «среднего класса», каковому подлые налоговые органы мешают покупать нефтяные вышки, футбольные команды и членов правительства. Ей, державе, уже который президентский (ранее – генеральносекретарский) цикл – круглый год – не с руки понять и проникнуться проблемами людей, у которых потрескавшиеся ногти, непрезентабельный вид, хроническое отсутствие уверенности не то, что в завтрашнем дне, но и сегодняшнем вечере. А за плечами – вереница серых (в лучшем случае) лагерных лет по малолетству за придуманные грехи родителей.
   Контролёрша чеканит отшлифованные фразы из арсенала бывалого финансиста, закалённого в боях с обнаглевшими вкладчиками:
   – Если я правильно поняла, вам нужно открыть счёт «до востребования» для получения заработной платы?
   – Девонька, милая… Мы же не в курсе дела… Васька сказал, что только десять рублей подать нужно… Я вот принёс… Возьмите, будьте добры…
   – Вам нужно открыть клиентский счёт! – звучит будто бы хлёстким выстрелом в морозной тишине застывшего в полудрёме кедрача.
   Железный голос контролёра приводит дядю Сашу в состояние непредумышленной робости. Он не умеет бороться с хамством, завёрнутым в глянцевую оболочку служебных инструкций. Он готов бросить всё, вплоть до десяти рублей, хотя купюра ему сейчас дороже всех родных и близких, она – будто артефакт, оставшийся от быстро утраченной стабильности.
   Стойте.
   Дороже родных и близких? Впрочем, и нет их у дяди Саши. Давно нет. Нет, в принципе. Он один на всём свете. О д и н! Вы знаете, что такое быть совершенно одному в этом жестоком мире? Одному абсолютно… Когда тебе уже восьмой десяток, пенсия незаслуженно мала, а состояние души, как у ребёнка шести неполных лет. Знаете?
   Людей, подобных дяде Саше, называли раньше блаженными. И теперь через них просто перешагивают, не называя никак. А ведь ещё не так давно всё было иначе.
//-- * * * --//
   В 1993-ем году, весной, случилось мне попасть в довольно неприятную ситуацию. Фирма, в которой я работал начальником отдела автоматизации производственных процессов, ликвидировалась в связи с тем, что её учредитель и мой добрый друг Дима уезжал из города, а взвалить на себя все его обязательства желающих не нашлось.
   Итак, я оставался один. Без работы, без друга, без определённых планов на ближайшую пятилетку – срок глубоко забитый в моё подсознание не иначе как молотом рабочего со знаменитого памятника скульптора Веры Мухиной. Кому, скажите на милость, нужны старые заскорузлые инженеры по специальности «системотехника», когда кругом полным полно молодых беспринципных «падших ангелов» от так называемой информатики? И что это за наука такая? Не представляю до сих пор. Информационные технологии – понятно, вычислительные системы и системы связи – тоже. Информатика же норовит объять всё это и ещё немного добавить от дилетантского представления о машинных кодах людей, обученных программированию исключительно в объектно-ориентированных программных средах.
   Однако не стану увлекаться техническими подробностями – рассказ мой не о том. Вернусь к ситуации ликвидации предприятия и отъезду друга-директора в Нижний. Новгород, разумеется.
   Дима всё-таки оказался настоящим товарищем. Он успел позаботиться о моём будущем, что, согласитесь, по тем расхристанным беспринципным временам становилось уже не естественным проявлением человеческих отношений, а чем-то из ряда вон.
   Помню, сидели мы с убывающим в счастливую неизведанность начальником вдвоём за бутылкой разведённого спирта «Royal» и периодически христосовались, будто на Пасху. Прощались, стало быть. После четвёртой Дима уже не мог хранить в себе тайну и решил открыться на пару дней раньше, чем планировал.
   – Знаешь, старина, – обратился он ко мне, – я тут намедни дела завершал в конторе довольно солидной. Разговорились с директором. Оказалось, им нужен инженер-экономист, чтобы заработную плату начислять. На компе, в смысле. Прога у них отраслевая. Говорят, ничего себе – вполне сносная, без особых глюков и перенастраиваемой структурой. Почему их рядовой экономист не устраивает? Так ведь нужно ещё и сопровождением программы заниматься и пяток компьютеров заодно обслуживать по «железной и мусорной части» («мусорной частью» Дима называет всё, что связано с программным обеспечением). Тут обычный экономист не потянет, а инженер, вроде как – в самый раз. Я вот про тебя и вспомнил. Ну, в смысле, кандидатуру твою предложил. У директора возражений не оказалось. Так что – готовься к бою.
   Дима наполнил стаканы чем-то упоительно королевским и крепким, как псевдоним одного пролетарского писателя из города, куда, собственно, мой бывший начальник и отбывал к концу недели.
   Перевод стаканов из положения «брутто» в положение «холост» произошёл брутальным порядком – без пафоса тостов и клятв о вечной дружбе. Каждый из нас думал о своём, но я очень подозреваю, что об одном и том же.
   Ночью Дима уехал.
   Вот так я и попал на домостроительный комбинат с лёгкой руки своего незабвенного друга.
   Извини, дядя Саша, что так долго ждал этого момента – когда я изложу, наконец, предысторию нашей встречи.
//-- * * * --//
   На комбинате осваиваться пришлось недолго. Коллектив принял меня хорошо, и дело завертелось. Через два месяца я уже знал не только «людей из конторы» (так, наверное, везде на постсоветском пространстве величают административно-управленческий аппарат), но и специалистов из цехов основного и вспомогательного производства. Меня тоже начали узнавать. Кое с кем из людей пролетарских профессий пришлось столкнуться поближе. Одним из моих знакомцев и оказался дядя Саша.
   Александр Ефимович, так полностью значился слесарь-сантехник общетехнических работ на комбинате, был человеком нелёгкой судьбы. Родился он в семье политических ссыльных, которые обосновались близ Воркуталага в самом начале войны. Хотя такое понятие, как «обосновались», здесь, пожалуй, будет неуместным. Куда им предписано было поселиться, туда они и не замедлили. Маленькому Саше как раз пора было идти в школу, но для детей «врагов народа» в этом месте полагалось только научиться ставить подпись, разумею, под будущими протоколами, и считать до двадцати пяти, чтобы зазубрить раз и навсегда утверждённый свыше срок «социальной защиты» державы от собственных граждан.
   Родители дяди Саши умерли в относительно молодом возрасте. Оба сильно простудились во время транспортировки ссыльнопоселенцев – малой скоростью и в продуваемых вагонах; транспортировки через брюхо Большеземельской тундры, а не «вдоль по Питерской», да с колокольчиком, как вы понимаете.
   Взрослые не убереглись и умирали после прибытия от воспаления лёгких, а вот мальчику ничего не сделалось. Наверное, мама согревала его своим теплом родительской любви, а, может, просто детей тогда одевали во всё, что придётся, пренебрегая собственным здоровьем. Так или иначе, но вскоре оказался дядя Саша – тогда просто Сашок-лопушок – в специализированном интернате, где ему пришлось своим беспримерно жестоким детством отчитываться за, так называемые, «грехи отцов». С раннего возраста он привык не роптать, не жаловаться на судьбу, и никого ни в чём не винил. Ни тогда, ни спустя десятилетия.
   Дядя Саша с малых лет приучился к тяжёлому физическому труду. Никаким не гнушался. Наоборот, даже находил нечто приятное в том, что может работать там, где другие отказываются. Всё самое грязное и неблагодарное – это его, дяди Сашино, дело. На подобных безответных мужиках держится земля, и вращается без скрипа вокруг своей оси, и никто не понимает, отчего так происходит. Будто само собой.
   Со времён ссылочных минуло много времени, но к дяде Саше клеймо бывшего заключённого прицепилось и никак отпускать не хотело. Учиться ему не приходило в голову, поскольку, сами посудите, парню уже под двадцать, а он читает практически по складам. Стыдно в вечернюю школу с таким-то багажом и ярлыком «сын врагов народа». Получить профессию в результате этого дяде Саше не давали, кивая на низкий образовательный уровень и тёмное прошлое. О каком ПТУ речь, если парень подписываться с трудом научился. А что руки у него золотые, так ведь не бриллиантовые!
   Вот и сделался Александр Ефимович вечным слесарем-сантехником на подхвате, для выполнения, так сказать, экстренных (и самых грязных) работ с вечным третьим разрядом, размазанным по безразмерному стажу, который, впрочем, документально подтверждён был на весьма незначительную свою часть.
   Семьи у дяди Саши не имелось, не удалось завести. Я даже подозреваю, что за всю свою жизнь Ефимыч, как называли его некоторые комбинатовские, так и не познал любви женщины.
   На ДСК дядя Саша работал уже лет с десяток до моего туда прихода. За это время он сделался неотъемлемой частью комбината, его визитной карточкой. Начнём с того, что сначала Александра Ефимовича поселили в общежитии. Но он оттуда сбежал, не прожив там и месяца. Чувствуя беззащитность этого большого, наивного, как ребёнок, своего рода романтика, его принялись третировать местные «чуваки по понятиям». Дядя Саша в одночасье лишился своей первой заработной платы, обзавёлся огромным фингалом под левым глазом и сделал выводы. Сделал и приступил к строительству собственного жилья.
   Он выкопал землянку, примерно такую же, в которой жил на поселении с родителями. Производил свои работы Ефимыч очень долгими летними ночами, которые «люди с материка» привыкли называть полярными, в отличие от «белых» с грязно-серым отливом ночей Питерских. А трудился дядя Саша ночью, чтобы никому из начальства на глаза не попадаться. Спал же он до завершения строительства в кандейке, где уборщицы хранили свои вёдра и тряпки, примостившись на деревянной лавочке, со старыми ватными штанами под головой. Работяги, несомненно, знали о проводящихся на комбинате несанкционированных работах, но директору никто из них доложить не решился. Жалели Ефимыча.
   Место для землянки дядя Саша выбрал замечательное, рядом с теплотрассой. Если зима не очень суровая, то вполне можно было обойтись без дополнительного печного отопления. К строительству землянки дядя Саша относился со всей серьёзностью, с каковой и полагается возводить фортификационные сооружения. Не зря же говорят в британской глубинке: «Мой дом – моя крепость!»
   И вот, когда уже новоселье стало невероятно близким, директор обнаружил непорядок на вверенной ему, практически ещё не акционированной территории. Проект дяди Саши оказался под угрозой. Великая сила в лице ретивой административной тройки нависла над согбенной спиной Александра Ефимовича, не успевшего замаскировать одну из стен землянки аккуратно нарубленным дёрном из окрестностей комбината. Директор сощурил коварный глаз опытного аппаратного игрока и осведомился, чего, дескать, слесарь дядя Саша тут развёл земляные работы, вроде крота, если у него на руках ордер на право жительства в трёхместной комнате общежития.
   Ефимович выдохнул обеднённый кислородом северный воздух, словно собирался выпить что-то очень крепкое и противное, и начал:
   – Так ведь, Митрич… Мы это, не в курсе дела… В общежитии совсем немочно жить… Грабят старика… А тут… Такая штука, оно полезно… Опять же, ежели авария, какая случится… Я рядом окажусь. Мы же не в курсе дела…
   Вся административная решимость управленцев осыпалась, натолкнувшись на нехитрое и, в общем-то, далеко не красноречивое объяснение. Так дядя Саша стал землянковладельцем, незаконно арендуя у государства с десяток квадратных метров суглинистой почвы методом самозахвата.
   Директор закрывал на это вопиющее безобразие глаза, а совет акционеров, который появился несколько позже, шёл у него на поводу. Хотя, как мне кажется, порядок следования на поводу разумнее было бы сменить, ведь всегда же легче вести за собой одного человека, чем целый совет. Мне, конечно, могут возразить, что, мол, смотря – какой совет, смотря – какой директор… Однако же, этак мы сейчас углубимся в дебри софизмов, так и не дослушав историю дяди Саши. Не хочу уходить от основной темы.
   Короче говоря, Александр Ефимович зажил почти настоящей человеческой жизнью. У него появилось собственное жильё, о котором ему грезилось более полувека. И даже то обстоятельство, что общежитие комбината было передано на баланс коммунальных служб города, и дядю Сашу оттуда выписали, как «фактически не проживающего», не могло огорчить свеженького нувориша по части недвижимости. И действительно, попробуй эту землянку сдвинуть без помощи специальной техники. Запакаешься! Дядя Саша строил на века, фундаментально возводил, не так, как гастарбайтеры, согнанные для сооружения Вавилонской башни.
   Я бывал в землянке у Ефимыча не раз. Удостоился. Не всякого дядя Саша допускал в святая святых. А мне вот открыл тайну «пещеры Али-Бабы». Не знаю, что тому послужило причиной. Не знаю. Но хотелось бы верить, что он не ошибся в выборе человека, с которым можно разделить радость счастливого владельца недвижимости. Почему назвал я скромное жилище слесаря-сантехника на самых грязных работах пещерой Али-Бабы? Да, оттого, наверное, что там были такие сокровища, которых нельзя обнаружить больше нигде в наше время. Посудой дяде Саше служил старый армейский котелок со следом от пули и металлической клёпаной латкой на этом месте, две тарелки, изготовленные из банки, в которой некогда квартировала прессованная китайская свинина «Великая стена», оловянная ложка времён царя Гороха, самодельный нож с зековской наборной ручкой и маленькое ситечко для заварки чая с присадками благородства на потемневших от времени аргентумных боках.
   Спал дядя Саша на где-то найденной панцирной сетке, установленной на деревянные колоды из четвертованного деревянного кругляка, дождавшегося встречи с топором. На сетке лежал вполне сносного вида матрас, укрытый застиранным солдатским одеялом и двумя половинками фуфайки. Сшитые вместе рукава заменяли подушку, а фуфаечной спиной дядя Саша, по-видимому, закрывал ноги холодными ночами.
   Что ещё было в этом жилище? Попробую вспомнить. Так… Две табуретки, самодельный столик из многослойной фанеры. На столе стояла керосиновая лампа и лежала пачка газет не первой свежести. Наверное, дядя Саша забирал их, когда уборщица выкидывала старую прессу в мешок для мусора. О том, чтоб Александр Ефимович договорился с директорским секретарём по поводу газет, я даже не упоминаю. Вряд ли бы он осмелился. Итак, керосиновая лампа и газеты… Здесь-то, наверное, дядя Саша и посадил своё зрение, тренируясь в чтении на лексике постперестроечных лозунгов и беспринципного «либерального» вранья.
   На земляной стене висел изрядный осколок когда-то большого зеркала. Вернее, не висел, а был попросту вмурован в земляную плоть стены. Что ещё? Что-то же было ещё… Ах, вот. Как я мог забыть… На столе в скромной самодельной рамочке стояла довоенная фотография с обскубанными пожелтевшими краями. Молодой человек в косоворотке, рядом женщина в нарядном платье и шляпке. На руках у неё сидит мальчик в матросском костюмчике, как было некогда модным… Эта фотография, скорее всего, являлась единственным звеном, которое связывало дядю Сашу с прошлым.
   Был ли он счастлив тогда, в том, уже неблизком 93-ем году? Пожалуй, что да. Дядя Саша ощущал свою необходимость на комбинате. Кто, кроме него, полезет чистить канализацию по мизерным расценкам, кто безропотно поднимется в ночь-полночь для разгрузки цемента, не требуя оплаты сверхурочных?! Нет таких дураков. Дураков, дураков… Помилуйте, дядя Саша дураком себя не считал, да, собственно, и не был им. Он просто любил жизнь. Даже такую скудную, аскетичную, полную лишений и преодолений. Он наслаждался каждой секундой скромного своего бытия, которое приносило пользу, пусть абстрактному, но человеку с большой буквы «Ч». Дядя Саша, как мне кажется, верил в это, а иначе просто не мог. Пафосно звучит? Быть может, но в моих словах нет и намёка на попытку что-то приукрасить. Факты, одни только факты.
   Александра Ефимовича на комбинате называли Ночным Директором. Заслуженно называли. Хотя в штате числился сторож и, как вы понимает, не один (чтобы круглосуточную вахту нести), но все они, эти осколки перестроечной вседозволенности и неверного понимания свободы (мне разрешено всё, остальных – на хрен!) не стоили ломаного гроша по сравнению с тем гражданином, каковым являлся недавний узник совести, а ныне – слесарь-сантехник с робкими проблесками домовладения в добрых выцветших глазах.
   Дядя Саша был знаком не только с каждым работником комбината. Он на запах мог запросто определить всякую крысу, которой хоть единожды доводилось пробежать по тому или иному цеху основного производства. Шаркающие валенки на резиновом ходу наводили панику не только на грызунов. Тараканы мигом разлетались по углам, едва только дядя Саша начинал свой разгон из другого конца коридора. Заметьте, делал всё, что связано с охранными функциями, дядя Саша абсолютно бесплатно. Он просто так жил. Начал ощущать себя в зоне человеческого общения полноценной личностью, впитал нутром законы странного сообщества, переиначивал на свой лад и всю жизнь старался утвердить простые и доступные представлениями о чести и долге, которые были мало кому понятны.
   Летом, большую часть осени и вторую половину весны дядя Саша привык жить под теплотрассой в своей замечательной землянке, которой он гордился, как ни один «оскароносец» не гордился премией Американской Киноакадемии со времён её образования.
   Да, а зимой дядя Саша считался уже вполне полноценным Ночным Директором. Почему так? Просто Александр Ефимович временно на период больших морозов переселялся ночевать внутрь здания управления. Конечно же, ничего порочащего моральный облик почти советского человека в это неурочное время дядя Саша себе не позволял. Просто спал либо в архиве с бумажными артефактами полувековой давности, либо в раздевалке цеха железобетонных изделий. Первые люди на комбинате, появляющиеся раньше всех, уборщицы, как правило, всегда интересовались у него, что же нового случилось в час выхода из тени не только нечисти, но и вполне честных грызунов, негласно находящихся на иждивении у государства и его граждан. И всегда получали неизменный ответ, что-то вроде: «Тут они эт-та… воопче-то, не в курсах, что по коридору нельзя… пусть себе гуляют, не в лагере же».
//-- * * * --//
   Однажды, когда на улице стояли зимние холода, своею обыденной стылостью повседневно приводящие население в деловое состояние «измотанный полярной ночью северянин», не теряющий боевого духа дядя Саша отличился весьма знатно. В тот февральский (по другим данным – январский) вечер Александр Ефимович решил отметить очередной юбилей гранённости «стакана русского, самородного, парадного, государством не упразднённого». С этой целью он предложил сторожу Хабибуллину, с которым водил некое подобие общегражданской дружбы, присовокупить свои церберские усилия к потугам самого дяди Саши, и осуществить праздничное целование портрета Всенародно Избранного с обмусоливанием и надлежащим пиететом. Сторож Хабибуллин оказался человеком не только сговорчивым, но и до крайности безрассудным.
   Так или иначе, следующее утро застало наших героев в кабинете директора комбината, почивающими на столе для проведения планёрок и заседаний совета учредителей акционерного общества ОАО ДСК «Леспром» в позе «козырный валет в телогрейке кроет пикового короля через мантию овчинного полушубка». При этом следует отметить, что, хотя генеральный директор и не стал первым в череде увидевших вопиющее безобразие у себя в кабинете, но его сей факт почему-то расстроил больше всех. То ли он был настоящим патриотом предприятия, то ли просто не выспался. Достоверно мы этого не сможем узнать никогда. Вот и не станем, пожалуй, умничать. Пусть всё случится, как положено в современной сказке, а не в хронике социалистической стабильности.
   Дядя Саша был немедленно лишён месячной премии и 13-ой зарплаты авансом. Хабибуллина лишили всего вышеназванного ещё раньше, лишили за неумеренное употребление неуместных жидкостей, противоречащих званию сторожа и гражданина в одном коктейльном стакане. Причём – обычно производил сторож свои неадекватные возлияния прямо на рабочем месте. Так что после оглашения приговора Хабибулин чувствовал себя победителем. Ещё бы, как он красиво надругался над мебелью директора, прежде чем отбыть в славные ряды советских (ну, да, пока ещё советских) пенсионеров! А дядя Саша всё никак не мог понять, за что его наказывают… Он твердил свою неизменную молитву: «Мы же… это… не в курсах мы. А тут тепло было…»
   Но простым выговорешником и материальным кнутом дело не ограничилось. Дядю Сашу заставили писать объяснительную, мол, как он докатился до директорского кабинета в таком непотребном виде. Бывший сторож Хабибуллин писать ничего не стал, он уже обмывал свою первую пенсию в разгар рабочего времени, которое для него таковым уже не являлось. Крайним остался дядя Саша. С его любовью к русскому письменному, умением держать ручку в заскорузлой пятерне, это было задачей почти невыполнимой. Но на помощь пришли твёрдая воля Александра Ефимовича, живой природный ум и некоторые литературные способности, которые он долго скрывал где-то у себя в землянке.
   Объяснительная получилась развёрнутая, на нескольких листах. В ней дядя Саша отразил своё понимание развития Вселенной, Солнечной системы и конкретного домостроительного комбината. Последнее – как частный случай эволюции производственных отношений, это вы верно предположили. Причём писал мой герой, не утруждая себя знаками препинания и другими малозначительными для большого писателя тонкостями. Трудился он над документом долго. Но зато потом и читателей у дяди Саши нашлось довольно.
   Не стану выдумывать, как там конкретно было изложено в знаменитой служебной записке от дяди Саши, а попробую передать её суть, каковая до сих пор живёт в уголке моей памяти, предназначенной для ностальгических употреблений предновогодними вечерами под скрип половиц, по которым ступает Рождественская сказка.
   На основании письменных показаний дяди Саши мы с вами сможем составить целостную картину происходившего на комбинате тёмной зимней ночью, когда сторож Хабибуллин злоумышленно оставил боевой пост, поддавшись «…тлитворнаму влеянию западнаго стиля жизне…» Это не я придумал, это так дядя Саша написал.
   Сначала ночные работники пили портвейн. Его было прикуплено вполне замечательное количество на только что полученную заработную плату. Пили в «гримёрке для уборщиц», как бы выразился мой друг Димка, если бы я дал ему слово в этом месте повествования. Дядя Саша и сторож Хабибуллин сидели на одной скамье и, наполнив гвардейские гранёные стаканы на две трети, выпивали без затей и выдумки. Вскоре творческое начало в дяде Саше возобладало, и собутыльники принялись пить, что называется, по делу. То есть, употребляли «слёзы португальского Мичурина» (проще говоря, портвешок) уже не просто так, а «с поводом». Думаете, с поводами в тесном помещении, где хранятся вёдра и тряпки не очень? Для вас, может, и так. Но не для дяди Саши. Почти ручные тараканы помогли ему в этом. Дрессура по методике династии Дуровых не прошла даром!
   Теперь нечаянные ночные собутыльники употребляли напитки следующим образом. Дядя Саша сажал таракана в пустой спичечный коробок и поднимал тост «за отъезд». Выпивали. Потом Александр Ефимович щёлкал чёрно-жёлтым ногтем по коробку, отправляя путешествующее насекомое вдоль по длинной скамье. Хабибуллин ловил импровизированную дорожную карету, и собутыльники пили «за приезд».
   Дядя Саша привносил всё новые и новые нюансы в этот вечер торжества созидательной мысли. Вскоре в каретах ездило уже не по одному пруссоватому вояжёру, а сразу несколько. И, конечно же, с подачи дяди Саши, беременных дам в хитиновой оболочке тараканы-джентельмены пропускали без очереди. Тогда дядя Саша вставал и пил с локтя «за отъезжающих дам-с». Не верится? Директор с главным инженером и секретаршей тоже не верили, но в объяснительной химическим по тетрадному (в линеечку) так и было написано: «…женчин превичали пагусарске».
   Чуть позже Ночной Директор соорудил целый поезд из трёх вагонов, соединённых между собой канцелярскими скрепками. Представляете, себе эту картину? Портвейна-то было много. Дальнейшие события, пожалуй, истолкует выдержка из объяснительной дяди Саши. Вот она:
   «… кагда пили за приесд ф дисятый рас мне стала плоха и я решыл паспать праснулся в кабенете деректара там было хорошо и хабебулин пренес откуда небуть бутылку спирта раяль…»
   За «роялем» дышалось не так весело. Бельгийский производитель не сильно-то разбирается в вопросах поднятия тонуса и боевого духа. А о насыщенной путешествиями жизни рыжих прусаков почти домашней породы и вовсе не слышал.
   И тогда…
   …партнёры включили радио, поскольку темы для задушевных бесед исчерпывались со скоростью курьерского поезда, а тараканы уже все добрались к месту следования. Подумайте сами, какие могут быть общие интересы у скромного безответного и безотказного Александра Ефимовича и нагловатого в своём невежественном подходе к жизни сторожа Хабибуллина.
   Тем временем, по местной программе кто-то из депутатского корпуса «малого уездного совнаркома» делился с радиослушателями проблемами ипотеки, строительства жилья и сложностями на вторичном рынке квадратных метров с удобствами. Он говорил что-то вроде: «Нам катастрофически не хватает жилья!» Дядя Саша был согласен вполне, вспоминая свои апартаменты рядом с теплотрассой, поэтому утвердительно покивал большой, как у облезшего дога, макушкой.
   Но сторож Хабибуллин перевернул всё с ног на голову. Он приоткрыл свой уже заснувший было правый глаз мозолистыми пальцами, сделал вид, что находится, по меньшей мере, на плановом совещании в МВД, и вывалил в удушливый от давно немытых тел воздух директорского кабинета:
   – Чего-чего, а жулья у нас хватает! Так что, извини-подвинься, господин Замудённый, с катастрофами покуда обождём-с.
   – Ренат, ты… эт-та, того… не шибко-то здесь кричи. Люди, всё ж таки… кругом, не волкодавы натасканные. Тоже свою соображению для опчества имеют, не абы как. Всех-то в одну колонну не равняй.
   – И ты… говносос туда же! Мало они тебя в лагерях гнобили пащенком!
   Дядя Саша отчётливо помнит, что после этих глубокомысленных слов сторож схватил его за грудки и начал не то угрожать, не то упрашивать:
   – Ты, Ефимович, пистон те в кочерыжку, чего за этих оллигаторов вступаисся? Думаешь, как жулик, так и отец тебе родной? Ни хр-е-н-на! Давай-ка, отворачивай оглобли в сторону нашего брата, пролетария!
   Дядя Саша беззлобно кивал, пытаясь как можно незаметней освободиться из каменных объятий Хабибуллина-гостя, чтоб не причинить тому каких-либо неудобств. Сторож понял всё по-своему. Он заорал:
   – Вот такой ты, Сашка, змей и в жизни! Нет, чтобы директора послать подальше, всё юлишь перед ним, быдта тварь бесхребетная!
   Дядя Саша робел и ничего не отвечал на агрессию собутыльника. Да, и что тут ответишь… Когда у тебя за плечами неполных три класса начальной школы в поселении для политических, когда у тебя вместо жилья землянка на территории почти уже частного предприятия, когда в паспорте вместо нормальной прописки временная отметка по месту работы, когда трудовую книжку тебе недавно выдали с пустым прошлым почти за двадцать лет (откуда же дядя Саша мог знать, что это так важно?), когда…
   Хабибуллину с его пенсией, двумя взрослыми сыновьями, работающими в нефтяной промышленности и трёхкомнатной квартирой на двоих с женой можно говорить директору всё, что вздумается… А дядя Саша ведь не совсем из ума выжил, понимает, что такое не иметь своего, пусть земляного, но угла. Вот и терпел он издевательства над собой. И раньше терпел, и теперь, когда Хабибуллин сжимал ему горло пьяной хваткой оборзевшего люмпена. А что ещё оставалось делать дяде Саше? Такая уж несправедливая штука жизнь…
   И всё-таки в последний момент, когда казалось, будто в очередной раз лопоухий слесарь потерпит фиаско, что-то ёкнуло в груди у Александра Ефимовича, и он, превозмогая страх и навалившуюся алкогольную усталость, заехал сторожу в ухо. Ударил неловко, наотмашь, по-бабски, но и этого хватило, чтобы собутыльник взвыл, наверное, больше от неожиданности, чем от боли, а потом завалился на директорский стол со словами: «Ну и целуйся с энтими сатрапами взасос… Дурак ты, Сашка!» и немедленно захрапел.
//-- * * * --//
   Приняв во внимание факты, живописно изложенные в обстоятельной объяснительной дяди Саши, директор пересмотрел своё достаточно суровое решение и издал приказ, где слесарю-сантехнику дяде Саше ибн Ефимовичу объявлялся строгий выговор без материальных удержаний. Подписывая приказ, директор заметил кадровику:
   – И распорядитесь, чтобы кто-нибудь из СЭС к нам наконец-то наведался… А так, того и гляди, скоро не только у меня в кабинете начнутся встречи-проводы. Совесть поимейте!
//-- * * * --//
   …очередь в Сбербанке начинает помогать Александру Ефимовичу, кто как может… Контролёрша милостиво принимает это участие, делая одолжение очереди. Ей и в голову не приходит, что она в данный момент оказывает услугу клиенту (ничуть не хуже любого другого, у которого много несомненных достоинств в финансовом смысле).
   Дядя Саша щурится и с напряжением выводит на многочисленных бланках договора свою простую фамилию. При этом он кряхтит по-стариковски и, будто извиняясь, кланяется с едва слышным: «Мы же не в курсах…»
//-- * * * --//
   Он меня не вспомнил…
   А на что, собственно, я рассчитывал? На то, что дядя Саша кинется в мои объятья и обольёт скупой старческой слезой воротник моей не по-цыгански кожаной куртки? Полно… Я ещё не заслужил этого…
   Он просто посмотрел мне в глаза своим выцветшим, как у воблы, уже препарированной для пивных излишеств на газете недельной давности, взглядом и сказал давно заученную фразу:
   – Мы же не в курсах… Мы только на котельной… Извини, парень…
   Хотелось плакать….
   Но я сдержался…
   Такая примета времени.

Холостяк Кукушкинд

//-- (будни бомонда) --//
   «…революции обычно не просто холодны и безучастны к своим апологетам, не просто фригидны… они равнодушно растопчут, забьют батогами, заколют на скотном дворе вилами самых верных своих сынов…»
   Мысли гражданина Кукушкинда ударялись о тугую плоть подойника, некоего высшего разума, спорить с которым – себя не уважать, и падали на дно колодца, где уже червоточила чертовщина бесовских проказ.
   – Банкет в банке, – зачем-то сказал Леополь Кукушкинд вслух, роскошно прикусив нижнюю губу новенькими протезами из металлокерамики. Для значительности, как ему казалось. На самом деле по паспорту Кукушкинд был Леонидом, но тягучее и отдающее лавандовым маслом и запахом прибоя в Касабланке (да-да, именно в Касабланке!) – имя собственное Леополь, услышанное, как-то в далёком детстве не давало покоя. Вот поэтому Леонид Семёнович и просил величать себя ласковым и светлым средиземноморским – нет, скорее, даже атлантическим – псевдонимом. Кукушкинд почему-то полагал, будто те, кого называют Леополями просто обязаны проживать на побережье Средиземного или других сочувствующих Атлантическому океану морей.
   А так ли по жизни выходит? Он-то, Кукушкинд, как раз обретается в самом центре Евразийского материка, где кроме речки Уклюевки да дурно пахнущего Уклюева озера, больше похожего на сильно разбавленную нефтепродуктами трясину, нет в округе никаких водных ресурсов. Подходящее имя как раз и позволит вырваться из этого мещанского болота, каковым наш герой почитал город Уклюев – населённый пункт губернского значения, но с уездною судьбой.
   Ага.
   – Банкет в банке, – зачем-то сказал Леополь Кукушкинд.
   – Со шпротами? – спросил его некто из сумрака спальни.
   – С прибалтами… В общем, банкет со шпротами в банке… на депозите, – засуетился Леополь, нервно подёргивая левым веком и пробуя разогнать тремором пальцев рук тучи, которые обещала развести сама примадонна давно давным тому назад.
   Кукушкинд с опаской заглянул в альков, где почивал уже не столь часто, как в пору тягостного и крайне нудного супружества. Теперь-то он холостяк и может себе позволить всё – даже гадить панцирями от королевских креветок и хлебными крошками в зале, здесь же и спать на стареньком – некогда натуральной кожи – диване. Теперь от натурального не осталось практически ничего: диван вытерся до исподнего (оно у мебели тоже случается) и был покрыт синтетическим пледом «из искусственной шерсти джерси». Его гостеприимный хозяин получил в наследство от почившей в разврате бывшей супруги – Ванессы Парадизовны, которая бросила всё и уехала по холодку в турецкий город Измир, надеясь отыскать там вторую (а может быть, даже – третью и четвёртую) половину своему эксцентричному имиджу женщины-вамп. «И поделом этим туркам», – кажется, подумал в момент расставания с благоверной Леополь Семёнович, предвкушая тот радостный миг, когда сможет ходить босиком по ковру немытыми ногами, не выключать телевизор круглые сутки и пить пиво, что называется, от пуза.
   В спальне, как и следовало ожидать, никого не оказалось. Лишь изображение самого Леополя в зеркале стенного шкафа-купе с опаской осматривало место возможного мистического происшествия. Кукушкинд закрыл дверь в комнату на ключ и решил больше пока её не посещать – от греха, как говорится, подальше. Зато просторная зала, мастерская и кухня теперь станут полигоном его творческого экзорцизма… или эгоцентризма ли… Обо всём этом размышлял Кукушкинд, впадая в эйфорию от неограниченных прав и свобод, гарантированных как Конституцией, так и отсутствием жены.
   Жить одному Леополю поначалу очень понравилось. Он с неделю питался жирным, острым, пил крепкое. Не убирал за собой вовсе. Но потом запахи пищевых остатков начали приводить Кукушкинда в натурально неадекватное беспокойство, мешали спать, забивая ноздри амбре из смеси нестиранных носков, несвежего исподнего, воняющих на жаре остатков рыбы и сального пенициллина, зарождающего всё новые и новые колонии на куске упавшего на пол бекона. Жить одному оказалось не так уж и весело, как представлялось в розовых мечтах.
   Ощущение инстинкта стаи, материализуется в мозгу человека самыми фееричными фантазиями, как только он остаётся один на один с прогрессирующей скукой. Вот и Кукушкинд не избежал очевидных тенденций – его с невыразимой силой потянуло прибиться к косяку, точнее сказать – с коллективным разумом бомонда слиться в творческом экстазе.
   В общем, если не ходить вокруг да около в поисках причинно-следственных связей, смекнул Леополь Семёнович – дальнейший его пофигизм лишь усугубит ситуацию. Чтобы разорвать оковы цугцванга, сделал он генеральную уборку – даже постельное бельё постирал в чистоплюйском порыве. Потом накупил на остатки гонорара, полученного за статую «Мадонна 14-го микрорайона купается в джакузи», установленную во дворе дома образцового капиталистического сожительства имени Чио-Чио-Сан, разносолов и пригласил гостей из числа вхожих в бомондову тусовку того самого 14-го микрорайона, где проживал и сам – на правах брошенного, но всё ещё мужа известной фотомодели.
   «Вот прокутим все деньги, – решил для себя вопрос стимулирования творчества Леополь Кукушкинд, – и тогда я смогу снова взяться за дело. Ничто уж тогда не сможет меня остановить! Художник обязан быть голодным или… или бросать свои художества. Вот так-то».
   Философскую сентенцию о материале, которым бывает вымощена дорога в ад, скульптор-авангардист, разумеется, знал, но применить её к своей персоне – ему просто не приходило в голову.
//-- * * * --//
   В гости к Кукушкинду пришли три пары: Неждановы, художник-ню-авангардист и его модель Лёля; Каштановы, поэт и его Муза Венедиктовна; Сметановы, композитор с первой скрипкой из одного модного оркестра. А также – некая приблудившаяся барышня репродуктивного возраста, но с повадками гимназистки. Звали барышню Миленой и была она, кажется, балериной. Не примой, в общем, но и не из массовки. Два-три сольных выхода за вечер в одном спектакле – не так уж и плохо с учётом чересчур зрелого возраста молодой особы.
   Милена сразу же глянулась Леополю Семёновичу. Настолько, что он немедленно побежал в ванную – попробовать замаскировать негустой прядью – некогда огненно-рыжих, а теперь невнятно-пегих – волос роскошную плешь. Здесь он заодно безадресно бзданул на себя каким-то женским парфюмом, оставшимся от бежавшей жены. На фемин постбальзаковского возраста вновь явленный вид Кукушкинда подействовал бы сногсшибательно, но Милена всё ещё оставалась в обойме привлекательных уклюевских невест. Подействует ли на неё новый имидж хозяина квартиры – вопрос!
   Однако сомнения Леополя были развеяны почти мгновенно: Милена заметила старания Кукушкинда и чутко на них отреагировала – попыталась всколыхнуть томною грудью. Получилось не очень убедительно по причине неразвитости части тела, которая мешает балерине балансировать на пуантах. Но Леополь Семёнович обратил внимание на действия гостьи и пришёл в прекрасное расположение духа.
   Уселись за стол, который ломился от снеди, представляющейся Кукушкинду изысканной и вполне способной характеризовать его в качестве человека неординарного, творческого, бедового.
   Крабовый салат из минтая, приготовленный в ресторане «Уклюевский метрополис» по спецзаказу, соседствовал с маринованными кабачками в жестяных банках. Слегка заветренная сквозняками дальних странствий привокзального буфета буженина перемежалась финским сервелатом уклюевского мясокомбината. Маслины, лимон, нарезанный кружочками и свёрнутый улиткой, заливной карась, пойманный в Уклюевом озере и изображающий радужную форель – всё это великолепие Кукушкинду удалось присыпать молоденькой зеленью с рынка, придав застолью черты домашнего уюта.
   И выпивка у Леополя Семёновича была под стать – разбавленный водой с лимонной эссенцией спирт, который повезло выменять по случаю на партитуру Листа, Кукушкинд разлил в бутылки с выдавленной надписью «Absolut» по периметру. Спирт, заправленный чаем и настоянный на корице и мускатном орехе, взял на себя миссию изобразить знаменитый бренди «Hennessy». Вот только игристое вино ни за кого себя не выдавало, а оказалось чистой воды полусладким «Советским шампанским», купленным на последние деньги в гипермаркете «Маленький Мук».
   – Чем нынче заняты, какие шедевры сочиняете? – поинтересовался Кукушкинд, обращаясь к Сметанову, чтоб поддержать беседу между второй и третей. Перерыв этот обычно бывает длительным в отличие от микроскопического зазора «между первой и второй».
   – Вокальную ораторию пишу-с, – ответствовал композитор, непроизвольно переходя на словоерс из вежливости или иных побуждений, Кукушкинду непонятных. – «Машина времени во времени машин»-с. Так-то вот, судари мои-с.
   – Скажи, а когда сливы поспевают, брат? – спросил Нежданов Леополя изрядно спустя, еле оторвав голову от салата с ряжеными крабами.
   – Круглый год, брат.
   – Нет, я серьёзно…
   – И я серьёзно – круглый год они поспевают… но в разных странах в разное время. Век «вольво» не видать!
   – Спасибо тебе, утешил. Милый ты мой! Спасибо отвесное до земли-матушки! – Нежданов полез целоваться.
   – За сливы «спасибо»? – Кукушкинд нервно оттолкнул от себя навалившегося художника, как неумелый футболист, пытающийся избавиться от владения мячом.
   – Нет, за эрудицию. Порадо… – На полуслове Нежданова сморило, и он тихонько засопел на плече чуть ранее осоловевшей Лёли.
   – Так ты неправильно пьёшь, Петюня! – увещевал Каштанов Сметанова.
   – А что тут мудрёного-с – маханул «писюнчик» да закусил по-шустрому. Не запил, а именно закусил – невелика наука-с!
   – Ошибаешься, брат. Махнуть – не штука. Да и закусить нужно. Всё верно! Да только не совсем. Правильно пьют так: выдохнул, влупил порцию одним махом… и дождись, пока напиток по пищеводу, как по эшафоту на дно желудка, будто кровь Вселенной, прольётся. Молча жди. Не закусывай – ни-ни! Только «мануфактурой» можно занюхать или корочкой ржаной. Не более! А вот когда на желудок упало, обожди секунд пяток для приличия и только потом заешь основательно. Сразу почувствуешь, что такое – закуска с удовольствием.
   – Вот же, как выходит-с, тут тоже своя наука, оказывается. Приеду домой – братьям расскажу, а то они, дебилы, и не знают.
   – Вестимо – не знают. Они у тебя, наверное, и школу не закончили? – Каштанов сам не заметил, как начал провоцировать оппонента на принятие крайних мер.
   – Среднее образование-с у обоих… – обиделся Сметанов за «дебильных» родственников, хотя, собственно, сам их так окрестил.
   – Не то! Я ж тебе за школу жизни толкую, а ты меня образованием унизить желаешь.
   – Ничего я не желаю…
   – Это правильно. Слушай и на ус мотай. А нет усов – в смартфоне зарубку поставь.
   И тут Сметанов не вынес пресса поэтической мысли и сыграл партию ударных прямо на лице «горлана-главаря». Результат оказался неожиданным – Каштанов, не на шутку протрезвев, огласил «трёшку» Кукушкинда рёвом самца марала, готового к случке, и… убежал в ванную – замывать следы позора на разбитом, как «Лада-Калина», попавшая в ДТП, носу. Муза Венедиктовна не нашлась, чем поддержать подопечного, потому просто махнула на него рукой и тут же махнула полный фужер «абсолюта»; затем затянула народно-застольную песню «Felicita» в аранжировке празднующего победу Сметанова.
   – С днём расквашенного варенья и винтажных фейерверков! – громко заявил, пробудившийся от шума Нежданов и снова отошёл в нирвану «на пять минут, пока вы наливаете…»
//-- * * * --//
   Кукушкинд заночевал в одной постели с Миленой, но даже не попробовал её соблазнить. А она же старалась изо всех сил, к чему скрывать. Но все попытки балерины ушли в непродуктивные батман тандю жете, а Леополь даже не проснулся.
   Несмотря на постигшую барышню неудачу, она осталась в квартире, но принялась навёрстывать канунешнее спиртовое воздержание с таким азартом, что Кукушкинду то и дело приходилось переносить потерявшую нравственные ориентиры гостью с места на место, чтобы дать вновь прибывающим представителям уклюевского бомонда почувствовать всю холостяцкую вольницу абсолютно свободного творца не понаслышке, а визуальным манером.
   Пропитый в ударном темпе гонорар ещё три дня выходил Леополю Семёновичу боком – там жутко что-то кололо и вибрировало. Превентивные меры воздействия народными средствами не помогали. Кукушкинд даже начал подумывать о завещании, но на четвёртое утро случилось чудо – он проснулся с ясной головой и совершенно здоровым. Оставалось только выгнать прикипевшую к его жилищу Милену, и можно было заняться творчеством.
//-- * * * --//
   Заранее припасённые заготовки-болваны из глины, казалось, радостно вздохнули, едва Леополь зашёл в мастерскую после утреннего кофе. Творческому процессу ничего не мешало – холодильник зиял чудовищной пустотой, балеринка крутила свои фуэте где-то за пределами квартиры и сознания, а телевизор Кукушкинд унёс в кладовку, чтоб не сбивал с толку. Давняя задумка – бюст Сенеки – тревожил воображение Леополя уже второй год подряд. Но он всё никак не мог решиться. Что-то вечно мешало – как полагал Кукушкинд, дела семейные: эти вечные споры с Ванессой о загаженном ковре, неоплаченных счетах, сибаритском образе жизни, который нехорошо влияет на здоровье, а также о назначении художника (в самом широком смысле) в рамках развитого социума продвинутых индивидов себе подобных.
   Леополь присел на трёхногий табурет, уляпанный гипсом, чтобы ощутить глубину момента, когда вдохновение снизойдёт на него тихим ангелом, и руки сами собой примутся мешать глину в широком эмалированном тазу. Но ничего не только не снисходило, даже не ёкало и – того пуще – не возбуждало воображения. И только одна чудовищная мысль заставила неоглаженную покуда глину вибрировать и подниматься дыбом: «А зря я не трахнул эту балетную цыпу! Просто ле скандаль компроне!»
   Не пришло желание творить и назавтра, и через неделю. Будто бы Кукушкинд вместе с деньгами утратил желание созидать. Питался он кое-как – перебивался с жидкого чая с сухарями на пустую овсяную кашку, сваренную на воде в виде однородной густой массы, напоминающей столярный клей по вкусу и консистенции.
   Теперь Леополь Семёнович ждал, когда же ему на карточку перечислят пенсию от союза творческих деятелей губернского города Уклюева. И дождался. Мысленно разделив вспомоществование на месяц, Кукушкинд третью часть отложил в пользу статьи «Излишества». Статья «Коммунальные платежи» осталась пустовать – до лучших времён, как полагал скульптор. В тот день он очень плотно пообедал в столовой завода «Красный фонарь», куда его пускали как автора монументальной композиции «Светильники будущего», установленной возле здания заводоуправления.
   И опять – ничего на скульптора не снизошло. «Какая странная штука жизнь, – подумал Леополь, – нет разницы, сыт ты или голоден – художественное наитие никак не проявляет себя. А раньше-то было. Было! Хорошо помню. В чём же дело?»
//-- * * * --//
   – Чего так поздно звонишь? Я уже сплю. – Сталь в голосе Кукушкинда не звенела туго натянутой струной, а всего лишь подрагивала тоненьким язычком рождественского колокольчика.
   Много ли нагневаешься, когда из нирваны грёз всплываешь? Вот и я о том же.
   – А мы раньше заняты были – в ресторане сидели. А он вдруг закрылся. Но мы-то ещё не допили. Решили с кем-нибудь связаться. Долго думали, кто этим кем-нибудь окажется. Выбрали тебя.
   Как тут откажешь? И вновь закрутилась карусель ночных бдений, правда, теперь уже под недоеденную в ресторане закуску. Но компания была всё той же, если не считать, что вместо обиженной Милены, в неё органично влилась актриса-травести – она же прима кукольного театра «Теремок в сапогах» – по имени Алёна.
   Кукушкинд быстро нагрузился – на пустой-то желудок не мудрено – и всё старался найти предлог, чтобы выпроводить «дорогих гостей» вон.
   Только на рассвете ему удалось достучаться до сознания присутствующих, хотя до совести так и не получилось. Он заявил, что уже утро, пролетарии поднимаются с постели и готовятся идти на работу, запивая на ходу чашкой растворимого кофе глазунью на сале. Пора бы, дескать, и его приятелям да приятельницам честь знать.
   – Правильно! И пусть завтраки бесплатно дают! – заорал Нежданов, когда его одевали к выходу «в народ».
   Кукушкинд заночевал под первые рассветные звуки гимна, льющиеся из оставленного включённым радио. В одной постели с Алёной. Но даже не удосужился её соблазнить, поскольку хотел спать «как из ружья». Актриса же наоборот пыталась склонить Кукушкинда к интимным отношениям, не покладая умелых рук, натренированных на марионетках во время репетиционного процесса. Напрасно. Герой так и не встал на дело – дело правое, дело святое.
   Пробудившийся во второй половине дня Леополь Семёнович ощутил рядом с собой аромат незнакомого парфюма и увидел записку, сделанную каллиграфическим почерком на салфетке, принесённой вчера из ресторана. «Кукушкинд, ты сволочь!» – значилось в ней. И Леополь даже невольно поёжился, ощутив энергетику разъяренной женщины.
   «Вот дурочка, – подумал он, – не могла до вечера подождать! Впрочем, к лучшему – теперь займусь скульптурой».
   Но и в этот раз что-то не сложилось. Вымощенная благими намерениями дорога снова свернула не в ту сторону: приняв ванну, Леополь Семёнович разнежился и заснул, распластавшись на диване, будто шкура неубитого кем-то медведя.
//-- * * * --//
   Кукушкинд долго огорчался, что вдохновение обходит его дом стороной, а однажды, не выдержав, пошёл в пивную, чтобы «встряхнуть застоявшуюся карму». Там он и встретил человека недюжинной силы (на руках с полудня до закрытия тягались, Леополь лишь два раза выиграл), который представился инженегром Тройчатовым.
   – Я ведь потому себя инженегром называю, Лео, – говорил новый приятель Кукушкинду, – что пашу, что твой папа Карло, с утра до ночи…
   – Позвольте, – усомнился Леополь Семёнович, – папа Карло, если, конечно, мы говорим об одном и том же папе, занимался столярным и плотницким делом и, стало быть, не мог пахать, внося свою лепту в сельскохозяйственный валовой продукт близкой нам по духу Италии.
   – Уж не знаю, что за продукт вы имеете в виду, но я никогда в ту Италию не ездил – всю жизнь в Уклюевске прозябаю. И мой продукт сидит вот здесь! – Тройчатов с гордостью ткнул себе пальцем в лоб и захохотал, будто Мефистофель из оперы Гуно в каком-то там акте (Кукушкинд смотрел давно и потому уже не помнил таких деталей, как то – сколько у маэстро Шарля было актов и с кем… тьфу – и в котором из них, кто и что делал).
   – Вот я и говорю, – продолжил Тройчатов, – труд сделал из обезьяны лошадь, а из меня – дипломированного инженегра, который всё время находится в кабале у собственного воображения. Ни минуты покоя. Сплю и вижу какие-то схемы, просыпаюсь – те же схемы, только уже натурально в компьютере или на кульмане. Ни сна, ни отдыха – измученный. Туше!
   Надежда на общение с Тройчатовым угасла, не успев разгореться – счастье творца по-прежнему не желало посещать Кукушкинда. То ли коварная супруга перед своей ретирадой наколдовала, то ли кто-то злопамятный на Леополя Семёновича разгневался да, какие-то старые косяки припомнив, порчу наслал, обратившись к чёрной магии. Так или иначе, а вместо покоя да благолепия начали случаться мелкие гадости. Черти повадились выживать Кукушкинда из квартиры: и окурки заговорённые в замочную скважину вкручивали, и топотали под нечеловеческую музыку этажом выше целые сутки. Только не помогло ничего – как зеленел плесенью чёрный чай в заварнике, так и продолжал – с толстым удовольствием. А Леонид, пардон, Леополь Семёнович при нём, естественно. Извести его не смогли, но нервишки попортили изрядно. Раньше-то Ванесса во всех соседских разборках участвовала и без всякого вмешательства органов правопорядка – одним только горлом – ставила зарвавшихся «чертей» на место. Теперь приходилось стоически переносить тяготы малосемейной жизни.
//-- * * * --//
   Однажды, спустя полтора месяца после отбытия бывшей супруги, Леополь Семёнович отчего-то проснулся на полу завёрнутым в ковёр, который ещё вчера днём висел в спальне – «в головах», как любил говорить Кукушкинд, напирая на славянофильскую составляющую своей родословной и творчества. Лежал скульптор посреди залы, будто в саркофаге каком, неистово потел похмельным синдромом, но не имея возможности встать – обессилел обездвиженный.
   Прислушался Леополь. Из мастерской доносились голоса. Их было два: один глухой и бухающий, будто кряхтенье неисправного перфоратора, а второй – тонкий с хриплыми переливами, как соловьиная трель, исполняемая вороной-переростком.
   – Это очень дальний сросвенник Кукушкинда… – говорил обладатель глухого баритона. – Ну, да, того самого, который в запрошлом годе чуть не утоп в пруду… а потом вдругорядь с девками в одних подштанниках на сеновале кувыркался… Тьфу, срамота одна… а не мужик… Леополь Семёныч же – другой коленкор… Етот завсегда с уваженьицем. Мошну, бывалочи, рассупонит… и говорит на весь двор: «А что, Митька, не податься ли нам в табор, к цыганам… к Будулаю Будулаевичу Христопуло?»
   – Когда то было-то! – Каркающий тенорок будто бы пенял кому-то невидимому. – Эвон вспомнил, ага. Лет десять уже прошло, поди. С тех пор любой – даже самый ласковый телок – может в неблагодарную скотину обратиться, ёшки-матрёшки.
   – Не, не может того быть! Наш-то скульптор… почти что твоя канова или даже церетели.
   Говорящие замолчали. Стало отчётливо слышно, как закипает электрический чайник. Потом в мастерской побулькали чем-то в чашках, и запахло кислятиной забытого в антресолях индийского кофе, купленного ещё при доисторическом материализме.
   «Кто такие, откуда взялись? – удивился Кукушкинд. – Я же вчера один, вроде бы, целый день провёл. И не выходил никуда… Никуда, никуда. Ах вот же! Вспомнил! Эти двое ко мне поздно вечером припёрлись. Какие-то дальние родственники или просто земляки. Я толком и не понял. А уж когда полгрелки первача под сало да картошечку, привезённые гостями, расписали, так и вовсе соображать перестал. Хорошо ещё, спать пошёл рано… А отчего не в спальню тогда – я же её две недели как распаковал? И почему в ковре?» Леополь хотел позвать на помощь, но не смог произнести ни слова – губы слиплись, во рту сушило самым настоящим сирокко с привкусом винтажного guano – не при детях будет сказано. Силы оставили скульптора, он затих.
   А разговор из мастерской всё продолжал доноситься.
   – Что говоришь, быдта Леонид наш Семёныч и есть тот самый дальний сросвенник безобразный? Нет, ты не понял… Того, что Подушкин, тоже Леонардом Семёнычем нарекли ещё в отроческие годы, когда он на горшке воссиживал и злато-серебро из носа мизинчиком добывал…
   – Вот так и пропадаем… в гостях, покуда деньги не кончатся, ага. Какому Пушкину на подобное безобразие жалованья-то хватит? Вот я и говорю, не чета етот арапчонак нашему Кукушкиндскому роду, польки-бабочки, понимаешь.
   И тут Леополя будто прорвало: он сумел вскричать: «Освободите меня, ради всего святого!» и от нахлынувших чувств так дёрнулся, что ковёр будто сам собой развернулся, а оттуда выкатился скульптор Кукушкинд собственною персоной. Босой и чертовски красивый – словно столетний саксаул в изгнании. Руки ещё полчаса отказывались удерживать стакан, потому ночные гости вливали «оживлин» в глотку страдальца через найденную на кухне макаронину. Перорально-клубным манером – самым естественным в сложившихся обстоятельствах.
   Потом без приглашения притащилась знаменитая троица: Нежданов – Каштанов – Сметанов со своими половинками, а с ними ещё кто-то незнакомый, которого представили Аликом – бригадиром поезда Уклюевск – Баку, озорником и бардом по совместительству.
   Драка на этот раз произошла очень быстро и оказалась локальной. Пострадал только нос Кукушкинда, левый глаз Нежданова и блузка на Музе Венедиктовне.
   Все немедленно примирились, и пошла дискуссия об экзистенциализме в кинематографе развивающихся стран, постмодернистских веяниях на столичных кухнях и гендерных преференциях пролетариата Макао. Вспомнили отчего-то и классику.
   – Птичка божия не знает ни заботы, ни труда; хлопотливо не свивает долговечного гнезда… – процитировал умница Каштанов.
   – Браво-браво! – Лёля хлопала в ладоши и пьяно улыбалась всем мужчинам сразу, от такого любвеобилия глаза её разъехались в разные стороны, а сама она выглядела заблудшей овцой, приготовленной к закланию. – Я знаю эту песенку – Олежка Митяев написал.
   – Это Пушкин, курица! – осадил её Нежданов. – «Цыганы»! Понимать надо.
   – А и то! – возопил не идентифицированный в голове Кукушкинда гость – возможно, Алик. – Дамы, господа, хорошие вы мои! А поедемте к цыганам, раз все уже напиарились по самую ватерлинию! В таборе, говорят, заводной медведь на цырлах па-де-do you do пляшет! И Аза по прозванию Рада Рай спивает райским голосом… И шампанского как раз три ведра осталось – лошадей напоить…
   – Ага, про цыган-с! – заговорил молчавший до сего момента Сметанов. – Вот есть, скажем, Дженнифер Лопес. Мы её Джей Ло у себя в союзе называем за её превосходную формы оконечности лопы. А есть ещё анти-лопа. Я долго соображал, кто ж такая? «Нечто противоположное лопе», – предположит всяк мыслящий индивид и непременно окажется прав. А мне хочется копнуть глубже, и я копаю-с, будто лингвистический бульдозер: антилопа – это голова! А поскольку и Бриан – голова, и, царствие небесное, Александр Третий Освободитель тоже голова, то называя оных господ антилопами, мы не покривим душой-с, а-ца-ца!
   – Главный принцип нашего земного существования, – решил осадить Сметанова Каштанов, – не отворяй в себе кумира! А ты, братец, всё норовишь себя гением выставить. Нехорошо.
   Сметанов возражал по своему обыкновению партией ударных – весомый аргумент.
//-- * * * --//
   Невеликая пенсия скульптора-надомника заканчивалась скоро – будто и не начиналась. Но гости продолжали посещать Кукушкинда в его трёхкомнатном замке с прежним напором и желанием. Только теперь они приносили с собой сами – и выпивку, и закуску. Видимо потому считали своим долгом непременно «задать леща нашему Леопольчику» – будто бы в качестве оплаты своей добросердечности. От такого с собой обращения лицо Кукушкинда вскоре превратилось в полигон для испытаний на прочность предметами и кулаками разной степени упругости.
   Но ничего. И к этому можно привыкнуть, если верить свято, что вот-вот снизойдёт вдохновение и поможет сотворить шедевральный монумент – хотя бы бюст того же конформиста Сенеки в масштабе «четыре к одному», – который сделает его автора знаменитым, как сам Роден или Микеланджело.
   Гости в ожерелье знакомцев Леополя Семёновича мельчали. Теперь вместо поэтов и композиторов к нему начал заглядывать и разночинный люд. Впрочем, от него – как ни покажется странным – беспорядка в квартире поменьше и разговоры, пусть не такие интеллектуальные, зато не обязательно мордобитием заканчиваются. Не обязательно, но только не в те дни, когда вниз спускаются черти из квартиры этажом выше. От этих добра не жди.
   Вот и сегодня они поели всю закуску, привезённую деревенскими родственниками Кукушкинда, разбили пару чашек, расквасили хозяину нос и умчались к себе, где принялись двигать мебель и ронять на пол что-то тяжёлое. А Леополь Семёнович остался в компании двух своих незадачливых земляков, которых так и не смог зарегистрировать на свою площадь, поскольку Ванесса Парадизовна своего согласия на этот гуманитарный акт из своего заграничного далёка не давала. Уж те и приезжали с продуктами чуть не каждую неделю, уж он и старался отыскать бывшую, чтобы испросить согласия, а всё без толку.
   – Осенью мама моя, ёшки-матрёшки, мелкую рыбёшку солит по своей рецептуре, – говорил тот земляк, что помоложе, с каркающим тенорком базарной торговки. – Пикантный посол, ага. В трёхлитровый баллон накидает, значит, подъязков, окуней, сорожек да прочее жиганьё в непотрошёном виде и, солью засыпав, ставит на пару дней возле печи. Затем закатывает и в погреб спускает до весны. Достаёт к столу, когда крышка сама, будто пуговица с живота отлетает, сигнализируя, созрело, мол, содержимое. Запах стоит настолько устойчивый и тугой – коты на улицу даже в мороз выходят, не выдерживают.
   И так он хорошо сказанул про котов – Кукушкинд в голос расхохотался, не смог сдержаться, хотя и было ему мучительно горько за бесполезно растранжиренный срок, что подарила ему супруга, оставив одного на хозяйстве. А дальний родственник, он же земляк, продолжал:
   – А вкус какой у той рыбы, ага! Вы даже представить себе не можете. Да, собственно, и ни к чему, этиловый-то спирт, тараканы-ёжики, понимаешь. А ведь после одного ужина два дня проветривать дом приходится, чтоб заснуть. Такая вот ирония судьбы: одному удовольствие, остальным – мучительное удушение.
   Кукушкинд не дослушал – он, не одеваясь, вылетел из парадной, зашмыгал расквашенным в кроваво-красный желток носом и заплакал. Потом, задубев от холода, вернулся, тихонько примостился возле лифта в уголке – рядом с трубой от бойлера. Задремал. Здесь его и обнаружила супруга – женщина-вамп по ночам, а днём – строгая и малоразговорчивая Госпожа из чьих-то эротических фантазий. Ванесса Парадизовна собственною персоной.
   Леополь Семёнович никогда не был настолько невероятно счастлив, как в то морозное солнечное утро «стрелецкой казни декабристов», предсказанной ещё Герценом и его другом Колоколом по всей евротусовке. Кукушкинд впервые за много дней похлебал супчика; жидкого, гаденького – другого Ванесса готовить просто не умела – но невероятно, чёрт возьми, прекрасного! – почти как персики с известной картины передвижника Серова. Так рассудил Кукушкинд. А потом уже вдогонку подумал ещё: «Вот люблю я передвижников, как родных, а ведь до сих пор не удосужился узнать, что же такого они передвигали! Завтра непременно «погуглю»».
   Потом наш герой завернулся в плед «из искусственной шерсти джерси», угнездившись на старом диване в позе умиротворённой саламандры. Он снова был счастлив, как в тот момент, когда узнал, что остаётся один, а супруга бросает его. Леополь причмокивал губами и видел во сне сказочные яхты, независимых мужчин и женщин, то и дело предающихся любовным утехам, а потом занимающихся творчеством. И так – круглые сутки.
   Под утро Леонид Семёнович – теперь уже точно Леонид Семёнович – встал, пробежал босиком в заведение, куда отправил его заведённый на полшестого гидробудильник. Потом снова одним движением соединился с диваном и попробовал достучаться до Гипноса – греческого повелителя сновидений.
   Кукушкинд улыбался с закрытыми глазами, периодически задрёмывал, стараясь растянуть минуты удовольствия, поскольку понимал – скоро грёзы оборвутся, и новый день взмахнёт своими полосатыми крылами над его плешивой головой прожектёра и неудачника, наивно полагающего, что с возвращением супруги всё наладится.
   В этом утреннем сне к нему приходил бюст древнеримского философа Сенеки, подмигивающий гипсовыми бельмами глаз и болтающий на латыни всякую непотребщину, будто Апулей какой, а не наставник Нерона.
   А Кукушкинд всё улыбался, представляя, что теперь-то уж точно он заживёт с супругой душа в душу и, как поётся в одной песенке в аранжировке композитора Сметанова – «и в дивный путь на волглые года».
   Поможи ему, Боже, чтоб не сошёл с ума! И композитору тоже. Ага?

Из детства родом

Детство

   из линий плавных постепенно
   в кругу друзей на фото
   что в рамке из картона
   выходит детство с запахом морозного арбуза
   и отступают стены
   и на манер пехоты
   не топают… а только в домофон
   зовут уйти с собой туда где пляшут музы
   и там на горизонте
   себя увидишь с клюшкой
   и отмороженной щекой…
   из-под ушанки волосы от пота застывают
   а вместо шайбы ломтик
   засохшей и надкусанной горбушки
   никто из взрослых не грозит рукой
   за надругательство над хлебом не ругает
   как будто не было за ним очередей
   совсем недавно
   за хлебом не давились у костров
   и химию ладоней не прятали а предъявляли смело…
   вторгаюсь в мир непуганых детей
   на равных
   я уже готов
   свой выбор этой ночью без сомнений сделав…
   просмотрен детства манифест
   пора закрыть глаза
   но снова я не сплю…
   как будто бы в заложниках у памяти… бывает…
   февраль… вокзал… и мальчик булку ест…
   я плёнку отмотал назад
   и зачарованно смотрю
   как мёд по варежке торжественно стекает

Егор

   Его звали Егор. Он жил в коробке из-под маминых сапог под диваном. Раньше Тимоха брал его с собой спать, но с некоторых пор из Егора посыпалась опилочная труха, и все закончилось.
   – Ребёнок не может спать с игрушкой, из которой сыплются, чёрт знает, какие химические реагенты! – говорил возбуждённый папа.
   Папа недавно окончил двухнедельные курсы по гражданской обороне с отрывом от производства, и ему всюду чудились реагенты вероятного противника, желающего покуситься на Тимохино счастливое детство. Тимоха так и не понял, что такое учиться с отрывом от производства. Оторвать манжету у рубашки, если нужно перебинтовать палец, это понятно. Но вот как оторвать что-то от целого производства? Ведь оно такое большое, на нём трудится сто человек, а, может быть, и целая тысяча… Но папа говорил, что «с отрывом от производства», значит, так оно и было. «Подрасту, пойму», – решил не умничать перед окончанием «детского времени» Тимка… Тем более что нужно узнать, о чём же говорят взрослые, пока он делает вид, что засыпает.
   – Тебя послушать, так ребёнку лучше оловянных солдатиков ничего для развития нет, – это вступала тяжёлая артиллерия в лице мамы. – А ведь мальчику нужен кто-то для души…
   – Хорошо, хорошо, – отвечал папа, – а тогда почему ты не зашьёшь этой плюшевой обезьяне руку. Там из подмышки сыплется всякая ерунда, которой ребёнку дышать ни к чему?
   – Как же… не зашивала. Да, ты думаешь, что я не видела? Зашивала… И не один раз… Но что ты хочешь, игрушке скоро будет сто лет в обед. Она вся из одних латок уже состоит… Вот и рвётся то и дело.
   – Может быть, тогда лучше выбросить и купить что-то новое?
   – Нет, нельзя. С Егором ещё моя мама играла. Он помог ей пережить блокаду… Нехорошо это всё… Просто запретим Тимофею брать его с собой в постель…
   Тимка лежал с закрытыми глазами и всё слышал. Ему представлялась бабушка, выглядевшая маленькой девочкой… Как Танька из подготовительной группы. Было темно, в небе гудели самолёты. Совсем как в фильме «Два бойца», который недавно по телевизору повторяли… не очень поздно. Маленькая бабушка держала на коленях Егора, одетого не в обычную матроску, в которой его привык видеть Тима, а в форму офицера… Он будто бы был живой… Егор осторожно гладил своей мягкой рукой девочку по голове… и шептал что-то доброе на своём обезьяньем языке.
   Ещё немного, и Тимоха начинает понимать, что говорит Егор. Тот шепчет: «Спи, сыночек, спи. Закрывай свои глазки васильковые крепенько. Пусть к тебе сны придут весёлые и красивые… Угомон гулял по земным просторам и к Тимошке нашему в постель забрёл…» Тимофею не совсем понятно, почему Егор обращается к нему, а не к маленькой бабушке из далёкого прошлого. Он пытается приподнять голову, но вместо этого засыпает.
   Однажды с лица (разве у друзей может быть морда?) Егора оборвалась маленькая бусинка карего глаза и упала под плиту, когда Тимоха пришёл на кухню со своим неразлучным товарищем к завтраку. Искали бусинку всей семьёй, даже персидский кот Барс подключился. Искали, но так и не нашли. Потом мама взяла Егора на руки, успокоила Тимоху и открыла свою волшебную шкатулку, где блестели всевозможные иголки, иголочки и иголищи, переливались всеми цветами радуги нитки, намотанные на деревянные катушки и просто на картонные «плечики». Там же лежали разноцветные пуговицы, булавки с красивыми шарообразными головками и ещё какие-то пряжки с маминых платьев.
   – Не переживайте, – сказала мама, – сейчас что-нибудь придумаем. Она долго рассматривала разные пуговицы, что-то шептала себе под нос. Потом хохотнула: «А вот это, пожалуй, будет очень пикантно!» и ушла в спальню. Когда мама вернулась к своим «любимым мужикам», то Тимоха разглядел у неё на руках нового Егора. Один глаз у него оставался тем же, что и прежде – маленькой коричневой бусинкой, приклеенной казеиновым клеем ещё до Большой войны. Зато второй сильно увеличился в размерах, приобрёл синеватый оттенок. Это была пуговица от папиной форменной аэрофлотовской рубашки, которую мама пришила взамен утраченного обезьяньего глаза. Егор Тимохе теперь нравился даже больше, чем раньше. Закадычный дружок будто подмигивал мальчику своей сощуренной бусинкой левого глаза, широко распахнув новое голубое око навстречу грядущим приключениям.
   В разгар лета папа уехал в длительную командировку на какие-то курсы. «Век живи, век учись, – сказала мама, собирая его в дорогу, – дураком помрёшь». Папа на дурака похож совсем не был, и Тимохе стало за него чуточку обидно. Вечно мама что-то такое про отца говорит, а он только смеётся или шутит как-то непонятно, по-взрослому, что ли.
   Без папы в доме стало немного грустно. И не только Тимофею. Мама тоже по вечерам смотрела в окно и скучала. Это было видно по её печальным глазам. Тогда Тимоха брал Егора и шёл к маме, гладил её обезьяньей рукой, успокаивал. Они обнимались втроём, им становилось тепло и покойно. Так было лучше и веселей ждать папу.
   Как-то вечером мама сказала, что ей нужно на три дня съездить к подруге на юбилей в соседний город, просто «кровь из носу», а иначе та её не простит. «С тобой побудет тётя Надя, Надежда Никаноровна. Она тебя и покормит, и в сад отведёт. Ты не расстраивайся, Тимоха, время пролетит быстро. Я вернусь, а потом уже и папа приедет. Ты у меня совсем взрослый стал, верно? Не будешь огорчаться очень сильно, правда, же?» – так говорила мама, складывая в дорожную сумку разные «неотложные» в дороге вещи. Тимофей кивнул и уткнулся маме в живот. Ему хотелось плакать, но сдержался. Он же не девчонка какая-то… Три то дня потерпит как-нибудь.
   Тимофей не очень жаловал Надежду Никаноровну за её строгое к нему отношение и называл мысленно Надеждой Макароновной. Макароны Тимоха тоже не любил. Но ему предстояло пережить три нелёгких дня с этой дородной усатой женщиной из соседней квартиры, и он не показывал виду, что огорчён.
   Вначале всё было нормально, а вечером второго дня у парня пропал аппетит. Он сидел за столом и лениво ковырял вилкой рыбную котлету, обложенную отварными рожками. Егор пристроился на коленях и сочувственно смотрел на друга своими умными глазами. Вот если бы банан или яблоко на ужин давали… А эти рожки кого угодно с ума сведут… Макароновна схватила Егора и совсем невежливо отшвырнула в угол. «Ну, вот что, Тимофей, хватит с игрушкой разговаривать. Ешь уже, а то маме пожалуюсь!»
   Тимоха едва не задохнулся от подобной несправедливости, адресованной другу. Он схватил Егора и выскочил на улицу, в чём был. Ноги сами несли его в подвал соседнего дома, где старшие ребята обычно играли в войну. Там у них был штаб. Но сейчас лето, почти все школьники разъехались, кто в лагерь, кто на дачу и, стало быть, никто не помешает Тимохе укрыться здесь вместе с другом.
   – Как бы извернуться на пупе, чтобы меня здесь до маминого приезда не нашли? – думал Тимоха. Папа говорил так, когда играл с друзьями в карты по субботам. Мама в это время обычно уходила «давать частную практику для неусидчивых детей». Тимоха никак не мог понять, зачем нужно отдавать детям, которые толком не умеют сидеть за партой своё личное время? Он жалел маму, догадываясь, что не от хорошей жизни той приходилось так много трудиться в выходные дни.
   Ах, да… папа… Папа играл с друзьями в карты по субботам, а сам почему-то говорил, что сейчас они «распишут пулю». Тимоха изо всех сил выглядывал в приоткрытую дверь в зал, но никогда не мог различить эту самую пулю. Ни на столе (там лежал только листок из тетради в клеточку, разрисованный чудным образом), ни в руках у игроков, ни где бы то ни было ещё… Настоящую пулю Тимохе очень хотелось увидеть. Но каждую субботу отчего-то не везло.
   В подвале только сначала было интересно, а потом сделалось немного страшно. Потом ещё страшнее… когда на улице начало темнеть. И тут случилось чудо: в подвал зашёл совсем не сердитый папа.
   – Привет! – Сказал он и обнял сына. – Вот приехал на четыре дня раньше. А ты, как я понял, здесь свою волю испытываешь… Сильная ли она у тебя…
   – Папа, а игрушки умеют думать? – неожиданно спросил Тимоха.
   – Не знаю… Не уверен… Если у них есть душа, то, наверное, да…
   – А что такое душа?
   – Знаешь, сынок, когда не стесняешься любить, и тебе делается радостно и уютно при виде близких людей, то это всё идёт из души.
   – У Егора точно есть душа. Я сам видел, пока мама дырочку в боку не зашила… Там что-то кряхтело и пыхтело…
   – Выходит, твой Егор умеет думать…
   – Умеет, я сам видел, как он ночью коробочку с лимонными дольками открывал…
   Егор слушал этот разговор и незаметно улыбался в полумраке детской, куда папа принёс засыпающего Тимоху.
   – Папа, а что такое, «великое знание умножает скорбь»?
   – А ты где такое слышал?
   – Дядька в кино говорил…
   – Ну… это… пора тебе засыпать. Потом расскажу…
   «Э-хе-хе, – думал Егор, – папа, папа… Не смог такой азбучной вещи ребёнку объяснить… Так же всё просто. Если, например, знаешь, что тебя накажут за то, что сладкое таскаешь, то скорбишь заранее… И поделать с этим ничего нельзя… Такая вот философия».
   Тимоха спал, а Егор смотрел на мир двумя разными глазами. Одним карим, обезьяним, похожим на бусинку; вторым голубым, человеческим, напоминающим пуговицу от папиной форменной рубахи…
   Тимоха давно уже взрослый. Все сотрудники фирмы обращаются к нему уважительно на «Вы» и по имени отчеству – Тимофей Сергеевич. А в его кабинете на самом видном месте сидит Егор и мечтает попасть в хорошие руки. Ждать осталось недолго. Недели две, не больше. Егор даже зарубки все девять месяцев делал на шкафу ножиком для резки бумаги. Тем самым, который рассеянная секретарша давным-давно уронила за секретер, а достать поленилась.
   Видите, вот там, в углу эти зарубки? Неужели нет? Значит, вы уже взрослый и вам не следовало читать эту историю. Всё равно же не поверили…

Станция Боровая

   Поезд уносил Макара Трубецкого в упругую командировочную ночь. Не спалось. Молодой человек вышел в пустой коридор купейного вагона и чуть приоткрыл окно. Ароматный воздух из самой сердцевины лета, смешанный с маслянисто-техническими запахами железной дороги ворвался внутрь, задурманил сознание. Бессонница не походила на случайность – поезд проезжал неподалёку от мест, связанных с детством Трубецкого. Наверное, от этого.
   В одну воду войти… та-там, та-там… нельзя-нельзя. Колёсные пары на стыках словно издевались, мешали сосредоточиться, вновь ощутить аромат перегревшихся на солнце стрекоз. Умозрительно? Пусть так.
   Трубецкой чувствовал, как воспоминания кружат голову, уносят в безмятежное время, которое, если подумать, было самым счастливым в его жизни за все двадцать три года. Он помнил. Он снова был там…
   А там…
   …если бы Макар не знал, что в этом месте есть станция, то, наверное, даже б её не заметил. Не увидел бы, не обратил внимания на покосившийся фонарный столб и короткую, на три вагона пригородного поезда, платформу, мимо которой железнодорожные составы дальнего следования проносились, не притормаживая, будто и нет ничего в этом месте в помине: ни станции, ни перрона, ни стрелки, заворачивающей рельсы в заросший высокой травой тупик. Один только лес и неизвестно зачем упирающаяся в железнодорожное полотно просёлочная дорога. Пустое, никчёмное место, в общем-то.
   Если не знать…
   Станция унеслась мимо. Всё растворилось без следа, должно было пройти… давным-давно.
   Но ничего не прошло. Просто притаилось где-то в глубине души, и вот теперь вылетело наружу, защемив под ложечкой то, что называется душой.
   Взять, скажем, вот эту небольшую станцию со сказочным названием Боровая…
   А там…
   Тогда это «там» было «здесь». Каждое лето.
   Дача дедушки и бабушки находилась за высоким забором садово-огородного товарищества «Автомобилист» и представляла собой двухэтажный дом из бруса, обшитый досками, и отдельно стоящей летней кухней. Дедушка очень гордился домом, поскольку построил его сам и по собственному проекту. Дедушка Макару достался очень умный и рукастый. Не было на свете вещи, которой бы не умел дедушка.
   Рядом с домом раскинулся небольшой земельный участок. Ещё один находился за забором, неподалёку от леса, полного грибов и ягод. А вдоль угодий косматого лешего проходила высоковольтная линия электрических передач, загадочно потрескивая на большой высоте. Макар считал, что именно в гроздьях белых изоляторов, так похожих снизу на «фарфоровые» чашки из детского чайного сервиза живут молнии от грозы до грозы. Он немного опасался электрических разрядов и поэтому предпочитал подолгу не торчать возле линии высоковольтных опор без дела.
   Здесь под непрерывное гудение блудливых электронов, перемещающихся от одной опоры к другой, бабушка и дедушка выращивали картошку, капусту, морковь и тыквы сказочных размеров золушкиной поспелости. Возле дома же поражали воображение своим необыкновенным майским цветением яблони, вишни, одно сливовое дерево, ягодные кусты смородины, крыжовника. А какие бывали потом урожаи до самой поздней осени! Просто – голова кругом. Среди всего этого садового великолепия обосновались две теплицы-труженицы с вызревающими всё лето помидорами, огурцами, болгарским перцем.
   Макар помнил, как дедушка с бабушкой, выходили встречать их с мамой к самой станции, а потом вместе шагали они полем и лесом километра три по просёлку, а дед рассказывал встречным знакомцам, что, мол, питерщики приехали. Питерщиками в этих местах было принято называть всех городских жителей, независимо от того, приехали они из Санкт-Петербурга (раньше – Ленинграда) либо из какого-то другого «мегаполиса» Среднерусской возвышенности.
   Бабушка с дедушкой жили в маленьком городке, как сказали бы раньше, уездного значения, пыльном и каком-то неказистом, поражающим фантазию кривобокостью улиц и закопчённостью невысоких кирпичных домов, которые дед презрительно называл «хрущобами». Они с бабушкой переехали сюда с далёкого Севера, где проработали всю свою жизнь, а потому никак не могли привыкнуть к размеренным порядкам городка с пенсионным укладом. В зимней сказочной полудрёме резных палисадов ещё как-то можно было жить, но никак не осенью, а тем более, весной и летом. Ску-ко-та.
   Именно поэтому дедушка и решил построить дачу в живописном местечке вдали от автомобильных магистралей – «подальше от цивилизации, поближе к трудовым свершениям».
   – Опять же – и ребёнку будет, где летом порезвиться. Ну не в загазованности и дыму парню мужиком становиться, в самом деле, – сказал он многозначительно и погладил Макара по голове.
   «Парень» только-только научился ходить к этому моменту и ничего не понял, но одобрительно гукнул и шмякнулся на упругую попу, наделав небольшой переполох в женской половине семейства. Как рассказывает бабушка, дед только усмехнулся, заметив:
   – Вот видите, пацану даже упасть толком негде. Решено, строимся!
   И дело закипело.
//-- * * * --//
   – Ты краску-то чередом намазывай, чередом. Слой за слоем, – учил Макара дедушка.
   Красили вместе забор. Желтоватая охра обильно орошала вечерний свежий воздух каким-то неестественным дурманом, совсем не характерным для здешних дачных мест. Трубецкой водил маленькой кистью по штакетинам ограды и ощущал свою бесспорную необходимость этому миру. Разве без него кто-нибудь ещё поможет дедушке?
   Где-то в пруду надрывались лягушки, одна из которых при ближайшем рассмотрении может оказаться чьей-то сказочной невестой. Цикады пели недружно, перебивая друг друга и сбиваясь на какофонию. Это состояние своей общности с природой и прогрессом Макар запомнил надолго.
   И ещё пришло в голову, вспомнилось. Поздний вечер. Бабушка выводит Макара на крыльцо совершить невинные детские процедуры перед сном. Неподалёку брешет соседская псина, выбежав на середину дачной улицы. Темнота скрадывает её идеальные для собаки формы, обозначив лишь рыхлый абрис на фоне туманных кустов смородины. Мальчик делает своё дело и наблюдет за животным, после чего констатирует:
   – Один глаз горит, а другой светичя.
   Он имеет в виду эту самую собаку. Бабушка поднимает голову, оглядывается на дорожку и понимает, о чём говорит внук. Она умиляется и целует Макара в маковку.
   – Ой, ты моё чудо! – говорит она и ведёт его укладываться. Парное молоко выпито, обязательная сказка рассказана, теперь можно смежить веки и притвориться спящим, чтобы потом, когда бабушка уйдёт, наблюдать в окно за собакой. А, может быть, и ещё кто-нибудь сказочный заберётся на крыльцо и споёт без слов песню лесных жителей. Дофантазировать Макар не успевает. Он уже летает в обнимку с Морфеем, сладко почмокивая во сне губами.
   И ещё…
   – Как думаешь, Макар, мама скучает без тебя? – спрашивает бабушка. Макар вздыхает и говорит печально:
   – Скучает, скучает! Оба окна уже проплакала, теперь в кухню перебралась. Стоит, горюет, в чисто поле смотрит – не идёт ли Макарушка с разбитыми коленками.
//-- * * * --//
   Трубецкой отчётливо почувствовал мохнатую, щекочущую запашистость мокрой травы после дождя. Воспоминания не оставляли его. Дачное детство, полное счастья и любви. Разве такое забывается?
//-- * * * --//
   В глубине участка находилась летняя кухня с примыкающими хозяйственными постройками для хранения инвентаря. Кухня была с невысоким крылечком, и под ним кто-то кряхтел под вечер. Днём же – иногда доносились другие звуки, напоминающие храп простывшего младенца. Макар представил себе, что там обитает домовой, и поделился своими предположениями с дедом. Дедушка усмехнулся в седые развесистые усы, в которых, как казалось мальчику, обязательно должны были жить добрые сказочные жучки, и рассказал внуку, что действительно под крыльцом обитает живое существо. Только не домовой, а самый настоящий пожилой ёж пенсионного возраста. И он не просто квартирует на летней кухне, питаясь хозяйскими объедками, а несёт нелёгкую службу.
   Если быть точнее, ёж, кроме того, что снимал угол под крыльцом, ещё и работал на благо бабушки и дедушки. Днём он спал, а вечером, позавтракав тем, что оставляли ему в блюдце, принимался ловить огородных и садовых вредителей. Полевых мышей душил и складывал возле крыльца, как бы демонстрируя доказательства своей ежовой доблести. Дескать, ещё рано ветерана со счетов списывать. А кротов просто гонял по огороду, не давая им поживиться корнеплодами. Макару стало любопытно, он захотел познакомиться с ночным сторожем. Но днём никак не выходило. Колючий сосед дрых, как готовящий себя к огневым работам пожарный, не выражая никакого желания вылезти из-под крыльца.
   Мальчик пытался разглядеть ежа, ложась на живот и заглядывая под ступеньки, подсвечивая себе фонариком. Но щели в дощатом крыльце были узкие, и ничего, кроме паутины, оставшейся от бежавших в панике от обаятельного соседства с млекопитающим прапраправнуков Арахны, видно не было.
   Бабушка перед сном наливала в блюдце молока, накладывала в него хлебных мякишей, а рядом ставила жестянку с остатками ужина. К утру, вся посуда была чистой. Особенно ёжик любил лакомиться рыбными консервами в масле. Если бы ему только дали волю, он бы, пожалуй, за один присест мог слопать целую банку.
   Частенько вечером Макар, отправляясь к себе в детскую комнату спать, долго выглядывал в окно, чтобы наконец-то увидеть ежа. А то получалось несправедливо: дедушке с бабушкой кухонный квартирант показывался, а ему нет.
   Только однажды Макару удалось разглядеть ЧТО-ТО. Через забор метнулась белая тень и начала двигаться к крыльцу. «Соседская кошка», – догадался Макар. Вороватой походкой завзятого рецидивиста она подкралась к тому месту, где стояло блюдечко с молоком. Кошка принялась угощаться и тут же отпрянула с диким мявом. Это ёж вышел на защиту своего добра. Собственно, саму схватку Макар не видел толком. Он лишь слышал кошачьи крики о помощи: «Караул, мяу! Погибаю во цвете лет! Мяулоко не даёт попробовать колючий мяучитель!» На кошачьи визги поднялся дедушка, поскрипел половицами на втором этаже, вышел к летней кухне и зажёг электричество. А ёжика уже и след простыл.
   Но Макару всё-таки повезло. Как-то раз бабушка занималась чем-то по хозяйству и поручила внуку поухаживать за ночным сторожем самостоятельно. Макар налил молоко в блюдце, отошёл на несколько шагов в сторону и замер в надежде на чудо. И чудо случилось. Мальчику показалось, что кто-то деликатно кашлянул, и после этого возле нижней ступеньки появился ОН. Это был очень большой ёж, размером и статью напоминавший упитанного щенка сенбернара, только ещё и в седоватых колючках.
   – Ух, ты! – только и мог вымолвить Макар. – Ёжик-дедушко пожаловал!
   Дедушко просеменил на коротких ножках к блюдцу и начал хлюпать молоком, погрузив в него длинную мордочку.
   Мальчик забыл всё на свете. Ему не терпелось потрогать колючее чудо природы. Он совершенно забыл, что может напугать животное, и присел рядом с ежом. Тот на мгновение оторвался от еды, сердито фыркнул: «Уфф! Не дают спокойно поесть», но не убежал. Ёж смотрел на Макара с любопытством маленькими хитрющими глазками. Вероятно, ему тоже было интересно наблююдать за человеческим внуком, обитателем владений, которые ему назначено охранять. Свои-то внуки давно от ежа разбежались, вот теперь хоть с человеческим пообщаться..
   Капельки молока, повисшие на волосатой мордуленции, ничуть не портили ежовый анфас. Он был чертовски симпатичным. Макар осторожно дотронулся до иголок и тихонько погладил ночного сторожа. Тот не стал сворачиваться в клубок, и милостиво позволил почесать себя за ушком, которое напоминало малюсенькое завитое печенье, какие мама обычно пекла к Новому году.
   – Дедушко, милый. Какой же ты хороший, – приговаривал Макар, поражаясь тому, что с ним происходит что-то необычное.
   Детская душа ликовала. У него появился самый настоящий друг, который преданно сопел, вылизывая блюдце еле различимым шершавым языком, извлекая из него звуки гуляющего по стеклу наждака.
   С того вечера встречи Макара с Тем, Кто Живёт Под Крыльцом, стали регулярными. Мальчик приучился кормить своего Дедушко перед сном. Он терпеливо ждал, пока ёж поужинает, а потом они еще некоторое время наблюдали за луной. Вдвоём. Если небо было чистым.
   Иногда Дедушко разрешал пощекотать свой круглый тугой живот. Но недолго. Ему было нельзя расслабляться. Ночная охота не терпела этого. Уши ежа ловили неразличимые Макаром звуки, он съезжал с колен – будто с горки – и семенил по каким-то неотложным делам. А мальчик вполне счастливый и одухотворённый шёл в свою комнату, повинуясь бабулиному ласковому: «Макарушка, спать пора».
   Следующим летом ежа под крыльцом не оказалось. Он или облюбовал себе другое место жительства, либо окончательно удалился на пенсию. Для Макара это стало трагедией. Но горевал он недолго. Детское мировосприятие не такое, как у взрослых. Новые впечатления заслонили собой, казалось бы, вселенскую беду, и жизнь продолжилась, радуя Макара новыми впечатлениями.
//-- * * * --//
   Со стороны всё выглядело так, будто грибы сами искали дедушку. Макару даже представлялось, что когда дед отходит от внука в сторонку, лесные сидельцы вдруг начинают спорить между собой, в каком порядке им организованно выходить на тропинку, чтобы показаться пред дедовы вежды, обрамлённые чуть ироничным дальнозорким прищуром. Прищур наличествовал, если Трубецкой старший забывал водрузить на нос очки в старинной роговой оправе. В лесу такое происходило часто, поскольку дедушке там его дальнозоркость только помогала.
   Макар не один раз хотел рассмотреть процесс грибной капитуляции со сдачей в плен в дедушкину трёхведёрную корзину, но ему это никак не удавалось. И тогда он просто представлял себе… Крепыши – белые грибы, иначе – коровки или боровики, а по латыни Boletus edulis (это название Трубецкой узнал уже в институте) стройными рядами взбираются деду на колени и прыгают оттуда на дно знаменитой плетёнки необъятных размеров. Красномордые толстопятые подосиновики вытягивают тренированные ножки, готовые отдать честь опытному грибнику, подберёзовики (по другим данным – обабки), страшно гордящиеся своей иностранной фамилией Leccinum scabrum, еле поспевают за ними.
   Светло-оранжевая россыпь лисичек, размерами от горошины до габаритов небольшого хомячка, будто норовит выстелить перед дедом замечательный ковёр в тиши лесных тропинок, освещённых ласковым летним солнцем. Еловые леса одаривают деда деликатесными рыжиками с подтянутой фигурой и безупречным внутренним миром, без намёков на червоточину.
   Чёрные грузди приподнимаются из перепрелых листьев, высовывая замаскированные головы, стоит им только заслышать дедушкины шаги где-то рядом. А уж про роты летних и осенних опят, выстроившихся на плацу пеньков и поваленных деревьев, и говорить не приходится. Они всегда становятся по стойке смирно и чеканным шагом отправляются в дедову корзину, будто солдаты-первогодки, в казарму, уже полную старослужащими из семейства трубчатых и пластинчатых.
   Макар прекрасно помнит, как потом замечательно пахли эти кругляши опятовых шляпок, которые бабушка высушивала на специальных лотках, поставленных под лучи солнца. Грибы без тонких ножек походили на аккуратно нарезанные яблоки, слегка подвяленные в русской печи. А запах! Невероятный запах сводил с ума и вызывал обильную слюну. Ещё и ароматы вечернего сада. Боже, как же не любить эти летние дачные денёчки, вечера с колдовскими закатами и кромешную бархатную прохладу, опускающуюся неведомо откуда перед сном! Уханье филина лунной ночью, шуршание ёжика под крыльцом, вечерние концерты лягушек под аккомпанемент цикад. Невероятно, чудесно, незабываемо!
//-- * * * --//
   Как правило, жили на даче втроём, дедушка с бабушкой и внук, с конца, а то и середины мая – практически всё лето безвыездно, ещё и кусочек осени прихватывали. До той поры, естественно, пока Макару не приспичило идти в школу. Собственно, приспичило вовсе не ему, а министру образования, который, умело пересчитав подотчётных детей старше семи лет, спросил у своей нелепо покрашенной в цвета португальского флага секретарши:
   – Почему это Макар Трубецкой у нас до сих пор на даче прохлаждается, если ему в школу за знаниями пора?
   Секретарша, нимало не смутившись, ответствовала:
   – Бу сде, шеф!
   Сказала и отправила Макаровой маме строжайшее предписание: доставить сына к 1 сентября в одну из средних школ города Н.
   В тот же день, только получив педагогическое директиву, мама приехала на дачу и забрала Макара в город. Счастливое детство, настоянное на козьем молоке, ежовом помёте под крыльцом и запахе высыхающих яблок, нарезанных дольками, который, впрочем, ещё смешивался с удивительным ароматом лимонника (по научному – мелиссы), подошло к логическому завершению.
   Но пока Трубецкому младшему только пять лет, а, может, и того меньше. Он полной грудью вдыхает ароматы свободы, ведёт вольный образ жизни. Наслаждается, одним словом.
//-- * * * --//
   Неподалёку от дачного кооператива стояла деревенька, пустившая здесь корни с незапамятных времён не только дофермерской, но и доколхозной эры. Сюда Макар с дедом ходил через день за молоком. Молоко брали козье. Оно полезнее. Так считала мама и бабушка. Макар с дедом не возражали. Трубецкому младшему нравилось выпивать стакан парного нектара от козы Маньки сразу же, на месте. Потом второй стакан – вечером, и ещё почти литр на следующий день оставался. Хорошо Манька доилась, нужно признать. Принадлежала шаловливая игрунья коза одинокой старушке, которую все взрослые величали Матрёной Матвеевной, или же просто Матвеевной. А Макар присвоил ей внеочередное воинское звание – баба Мотя.
   Первым делом, оказавшись в деревне, Макар бежал к знакомому дому, распахивал никогда не закрывавшуюся калитку и пытался нелегально проникнуть на козью территорию. Но дед перехватывал его и объяснял, что сегодня все козочки, в том числе и Манька, ушли на выгон с вечно босоногим чуточку ненормальным парнем, служившим в деревне пастухом.
   – Хочу посмотреть, как козочек нет, – капризничал маленький Макарка.
   Дед вёл его в хлев и, подсадив на руках, давал возможность внимательно изучить жилище за загородкой. Оно было пустынным, но оттуда очень приятно веяло парным молоком и немного кислой подстилкой, а ещё прошлогодним сеном….
   Впрочем, про парное молоко Макару только представлялось. Бабушка Матвеевна доила коз накануне вечером, крестясь мысленно в вырубленный оконный проём на разразившуюся грозу со словами:
   – Вона как освечает! Свят, свят, свят!
   Запах к утру просто обязан был выветриться.
//-- * * * --//
   А ещё в деревне жил неприкаянный мужичок с вечно пьяными озорными глазами, растрёпанной, как сорочье гнездо, пегой шевелюрой и безобразным шрамом через всё лицо. Ходил бесшабашный дядька в одной и той же рубахе, которая вечно топорщилась поверх синих милицейских галифе послевоенных времён.
   Как раз в это время бабушка прочитала Макару о приключениях деревянного парнишки по имени Буратино, и внук не замедлил назвать незнакомца со шрамом Бармалеем. Почему так? Какие ассоциации пришли на ум мальчику, Макар позднее совершенно не мог вспомнить. Действительно, странно. Бармалей же в Африке бесчинствовал и доктору Айболиту мешал вылечить заболевших мартышек. Причём здесь Буратино? Может, Макар Бармалея с Карабасом Барабасом спутал? Это мне представляется достаточно достоверным объяснением.
   Правда, бороды у страшного мужика не было вовсе. Разве что – двухнедельная небритость. Да, и кукольного театра этот человек не содержал. Скорей всего, страх продиктовал Макару свои особые причины, не доступные ни одному из взрослых.
   На самом же деле – Бармалея звали вполне обыденно Матвеем, так же, как и отца бабы Моти. Матвей служил механиком на МТС. Но чаще всего не служил. Был просто пьян до такого состояния, что инструменты из рук валились, будто перезревшие в позднюю осень яблоки. Зато гармонь наяривала в его потемневших от машинной смазки лапах, как оглашенная. Без устали вне зависимости от дня недели и времени суток. Жила, как говорят, своей собственной жизнью, от которой сама приходила в свинячий восторг в районе визгливого ля второй октавы.
   Таких людей, как Матвей, в деревне называли дурноплясами. Бабульки обсуждали его на вечерних сессиях заседаний деревенского завалиничного парламента, мужики материли за необязательность, имея в виду манкирование Матвеем служебными обязанностями в МТС. Но всё же непутёвого дурнопляса любили, как позднее догадался Макар, когда стал повзрослее. Интересно, за что? Потом и этот вопрос раскрылся сам собою, наподобие распустившейся по весне берёзовой почки. Распустился в голове молодого горожанина в виде вполне очевидного ответа – Матвей был безотказным. Не в том смысле, что всё делал немедленно. И не в том, что выполнял наряд-задание начальства в точности и с нужным качеством. Напротив, обязательная работа на МТС ввергала Матвея в скуку, и он принимался за эксперименты, пытаясь воспарить над… гранёным стаканом. Но это не мешало ему в работе творческой, приносящей немедленные дивиденды в виде натуральных, хорошо очищенных продуктов сильной текучести и славы местного Левши.
   Он мог выкопать огород в десять соток в одиночку за световой день, запаять старинный угольный самовар тульской работы, починить электропроводку и много чего ещё. Причём совершенно бесплатно (дивиденды выдавались благодарным населением исключительно по доброй воле). У механика работа спорилась в проворных руках, за что бы он ни брался. Просто нужно было уловить момент, когда он своим видом ещё не напоминал падшего ангела, злоупотребившего безоткатной деревенской сивухой. Матвей был открыт для людей, старался нести им доброту свою и отзывчивость. Только портила всё неуёмная алкогольная жажда; спиртное его организм перерабатывал стремительно и с жадностью.
   Это для взрослых Матвей числился кем-то вроде мастера Самоделкина. А вот Макару он казался записным злодеем, и не было ничего страшнее и жутче шрама на лице Бармалея. Мальчик боялся Матвея-механизатора до ломоты в коленях и першения в горле. И когда перед сном бабушка в очередной раз перечитывала Макару одну из глав о Буратино, он прижимался к ней, вешался на шею и говорил трагическим шёпотом: «У Карабаша штрашный баш и штрашная гримаша», имея в виду деревенского Бармалея.
//-- * * * --//
   Любимой игрушкой, которую Макар неизменно привозил на дачу из города, был огромный клоун по имени Вася с музыкальным механизмом внутри. Фантазия авторского коллектива фабрики детских игрушек одела клоуна в разноцветный весёлый костюм и смешной колпак. При каждом движении Вася издавал звуки, которые отдалённо напоминали заливистый хохот.
   И вроде бы, ничего особенного в клоуне не было. Но для Макара эта игрушка означала память об отце. Его облик почти растворился в детских снах. Мама говорила, что папа уехал в длительную командировку на Южный Полюс. Но командировка эта так затянулась, что Макар давным-давно забыл, как выглядит отец. Один только Вася и напоминал мальчику о его родителе, сгинувшем на южной макушке земного шара.
   От частого использования клоун сделался разборным. И сразу стало ясно, что внутри он не просто полый, но и пустой. И голова пустая, и руки с ногами. Только внутри клоунского торса безотказно работал музыкальный механизм. Макару пришла в голову замечательная идея – приспособить это свободное пространство под импровизированную копилку. И не копилку даже, а склад для даров лещины. И случай ему представился – принёс дед любимому внуку почти полкорзины лесных орехов. Целый день, до самого ужина Макар колол их маленьким молотком на крыльце. Наелся досыта. Но орехов оставалось ещё очень много, и Макар решил набить ими внутренности Васи.
   После того, как клоун был полностью снаряжён, вес его значительно увеличился. Всё-таки приятно осознавать, что мальчишеское богатство упаковано в лучшем виде. Орехи с трудом перекатывались внутри игрушечного организма, создавая аккомпанемент для задорного клоунского смеха. Макар встал на стул и водрузил клоуна на шкаф. Пускай посидит, пока он с пацанами на рыбалку сгоняет к карасиному пруду.
   Прошло дня четыре. Макар закрутился со своими мальчишескими делами: ходил с ребятами за душистой земляникой в лес, помогал бабушке собирать малину: две ягоды в рот, одну в литровую банку. За этими нехитрыми заботами клоун оказался на время забыт. Но не навсегда. Как-то утром Макар потянулся за игрушкой, которая обычно находилась на прикроватной тумбочке, и не обнаружил своего весёлого клоуна. Недоумение было недолгим. Мальчишка вспомнил, где отбывает почётную ссылку его импровизированный склад с орехами, и помчался к шкафу. Когда уже принялся снимать клоуна с верхотуры, дверь в дом отворилась, и зашла бабушка. Макар, повернув голову, и не смог удержать в руках своё сокровище.
   То обстоятельство, что клоун значительно потяжелел, сыграло свою подлую роль. Игрушка рухнула со шкафа, как неудачливый парашютист плашмя, и развалилась на части. Орехи высыпали на пол со страшным грохотом и раскатились бабушке под ноги. Она даже чуть не упала. Макар спрыгнул со стула, поднял одну Васину ногу, заглянул внутрь и спросил строго:
   – Ну, что, ещё есть желающие?
   Бабушка, готовая было повысить на внука голос, рассмеялась. А желающих вывалиться из клоунских конечностей больше не нашлось.
   Макар с трудом сдерживал слёзы, когда понял, что теперь клоуна заново собрать не удастся. Падение с высоты явно не пошло тому на пользу. Пластмассовые руки и ноги покололись, а голова, вообще, развалилась на три части. Но мужественный мальчик помог бабушке собрать орехи, изо всех сил стараясь не показывать своего огорчения. Вероятно, именно тогда Макар и начал взрослеть, как знать?
   Макар, поплакав положенное время, решил, что такая игрушка больше ни к чему. Рук нет, ног нет. Голова, и та отвалилась. Хорошо, ему не нужен такой клоун, а вдруг кому-то и пригодится. Может быть, следует продать? И вовсе не потому решил Макар продать испорченную игрушку, что жаждал наживы, а по причине своей хозяйственности. Раз ему клоун в виде деталей не нужен, то можно, конечно, его и выбросить на свалку, представляющей собой огромную яму, выкопанную дачниками на опушке леса.
   Но, вероятно, имеются люди, которым просто необходим музыкальный организм рассыпавшейся на запчасти игрушки. И тогда самый прямой смысл не просто отдать столь нужную кому-то деталь, а продать её по сходной цене или выменять, на худой конец. Несмотря на разрушительное падение, звуковой механизм клоуна всё ещё работал, хотя, нужно признать, некогда весёлый смех стал напоминать скрип расстроенной шарманки. Но для кого-то и эта музыка могла показаться звоном хрусталя в небесных сферах. Не все же граждане наделены идеальным музыкальным слухом, не так ли?
   Вскоре Макар выводил на многочисленных листках из своего альбома по рисованию фразу: «прадаеца музыкално туловищо спрасит миня улиця 1 дом 9». Половину дня он посвятил тому, что развешивал объявления на заборы дачных участков на своей и соседних улицах. Ближе к обеду альбомные листы с рекламой кончились. Макар плотно покушал вместе с дедом и принялся ждать прихода покупателей. Он расхаживал по двору, многозначительно держа руки скрещенными на груди. Товар был спрятан под крыльцом. Макар же не лопух какой-то, чтобы сразу демонстрировать всё клиентам. Сначала пусть покажут свою заинтересованность в покупке и предъявят имеющиеся финансовые возможности.
   Но никто не шёл к дому № 9, чтобы приобрести замечательный и такой необходимый в быту предмет обихода, как «музыкално туловищо». Макар начал разочаровываться в людях, загрустил и даже не съел предложенный бабушкой абрикосовый компот.
   Хандра уже почти доедала младшего Трубецкого, когда к дому подошёл дедушка. Он ходил окучивать картошку на дальнем участке – том, что под высоковольтной лшинией. Дедушкино лицо сияло, он с трудом сдерживал смех. Ничего не сказав Макару, дед позвал бабушку на кухню и сказал там что-то такое, отчего бабуля залилась хохотом. Это с ней происходило не часто.
   Макару сделалось интересно, о чём идёт речь, и он нагрянул с ревизией на летнюю кухню. Дедушка даже не успел спрятать за спину альбомный лист, так неожиданно начинающий предприниматель оказался на крыльце, и тут уж Макару стала понятна причина веселого бабушкиного настроения.
   Смеялись над ним, над его объявлением о продаже. «Ну, и ладно! Ну, и пусть! – думал Макар, пулей вылетая с кухни. – Нет, чтобы помочь правильно написать… Так они ещё и смеются!» Обида была настолько огромной, что, казалось, в душе Трубецкого не хватит для неё места, и она разлетится немедленно на мелкие осколки. А тут ещё из глаз Макара побежали слёзы, хотя он давно уже дал себе слово не разводить сырость, словно какая-нибудь девчонка. Но тут дедушка подхватил Макара на руки и внёс в дом.
   Чувство несправедливости и жалости к себе, будто растворилась в большом дедушкином теле. Макар перестал плакать и с удовольствием отведал молодого гороха, предложенного Трубецким самым старшим. Через полчаса Макар рассказал бабушке о своих намерениях пристроить останки клоуна в хорошие руки, а та ласково гладила его по голове и приговаривала:
   – Что ж ты, дурашка, разозлился? Что ты, милый. Мы совсем не хотели тебя обидеть. Мы с дедом смеялись оттого, что никто из соседей никак не хочет понять, какую замечательную вещь ты им предлагаешь. Знаешь, может быть, в деревне, кто-то захочет получить такой замечательный предмет, как музыкальный автомат в футляре из клоунского тела? Ты об этом не думал, Макарушка? И, кстати, совсем не обязательно продавать своё богатство. Можно просто подарить, а?
   Макар никак не хотел соглашаться с бабушкой. Как это так, дарить свою собственность незнакомым людям! Если бы, скажем, друзьям в день рождения, тогда куда ни шло. А так – нет!
   Бабушка настаивать на своём не стала. Она даже помогла Макару следующим утром написать целую стопку новых объявлений, прежде чем внук отправился в качестве коробейника в деревню. Макар шёл сегодня без сопровождения. Дедушки с ним не было, поскольку козье молоко ожидалось только назавтра. Внука же он напутствовал:
   – Иди, Макарушка, один. Это твоё дело. Не бойся ничего. Волков в лесу нет, они разбежались все давно. А дорогу ты знаешь, не заблудишься.
//-- * * * --//
   Волков в лесу действительно не было. По крайней мере, они ни разу не высовывали своих серых наглых морд, когда Макар ходил в деревню со взрослыми. Чаще – с дедом. Ну, конечно, дедушка большой и сильный. Волки его боятся. А теперь, когда Макар один, ничто не сможет помешать серым зверюгам выскочить на тропинку и напасть на мальчика. От таких мыслей становилось жутко, впору возвращаться на дачу. Но Макар шагал и шагал без устали, стараясь глядеть только вперёд, куда вела его лесная тропа. Обошлось. Никто даже не зарычал. Или эти волки испугались соседской собаки, увязавшейся за мальчиком?
   Вскоре Макар вышел на окраину деревни, вздохнул с облегчением и приступил к своему купеческо-рекламному занятию. Объявления о «музыкалном туловище» легко развешивались рядом с почтовыми ящиками. Дело двигалось споро. Только один раз мальчика остановила тихая старушка.
   – Ой, сынок, война ли чо ли? – протянула она с тревогой в голосе.
   – Нет, бабушка. Это я продаю своего клоуна, – отвечал Макар с гордостью.
   Старушка перекрестила его со словами «Бог помочь» и засеменила к своему дому. «Поди ж ты, такой махонький, а уже продаёт чего-то», – думала она незлобиво. Старушка понимала, что звериные законы капитализма ступают на нашу землю, и даже не думала сопротивляться этому.
   Когда у Макара осталось в руках последнее объявление, перед ним совершенно неожиданно возникла фигура Бармалея. Матвей был в изрядном подпитии. Он подмигнул мальчику, клацнул ядрёными, как подсушенная фасоль, зубами и спросил:
   – Ну, чё, пацан, хочешь с дядей на лодке покататься?
   Макар задрожал и попытался сбежать, но тяжёлая рука Матвея-Бармалея опустилась ему на плечо, придавила к земле и не позволила произвести ретираду. Макар, не осознавая, что делает, задал, казалось бы, странный вопрос:
   – Дяденька, а вы, вправду, Бармалей?
   – Точно! – расхохотался механизатор, и шрам на его на лице из нежно-розового сделался ярко пунцовым, оттого что кровь прилила к голове.
   – Настоящий? Из сказки? – с трудом сдерживаясь, чтоб не описаться, говорил Макар.
   – А то! Таких, как я, Бармалеев, по всей земле больше не сыскать! – почти кричал Матвей в лицо мальчишки, наслаждаясь своей дурашливостью.
   Несомненно, Матвей шутил, ощущая какой-то пьяный кураж, но на Макара эта шутка произвела удручающее впечатление. Он рванулся со всех своих мальчишеских сил и понёсся, куда глаза глядят. А глядели они совсем даже не в сторону дачного кооператива, в другом направлении. Таким образом, очень скоро Макар оказался за деревенской околицей, где ему ещё бывать не доводилось. Возвращаться обратно он не мог – там его ждал Бармалей, а пройти незнакомым лесом тоже представлялось совершенно невозможным. Там непременно ждал его какой-нибудь дикий зверь с недвусмысленными пищевыми намерениями. Тут ещё и соседская собака где-то отстала по дороге, когда Макар летел, не чуя под собой ног. Совсем неважнецкие дела.
   От печальных мыслей мальчика отвлёк посторонний звук, неумолимо усиливающийся, будто к нему двигалось что-то огромное и неуправляемое. Макар посмотрел в сторону лесной дороги и увидел пыльный столб, который стремительно приближался. Оттуда, из столба, доносились матерные слова и нечеловеческое мычание низкой тональности. Мальчик замер парализованный страхом. На него неотвратимо летел здоровенный бык с серьгой в ноздре.
   У Макара, будто увеличительные стёкла в глазах образовались от испуга. Он явственно видел налитые кровью зенки коровьего ухажёра, хотя тот находился ещё на изрядном отдалении, изо рта быка капала на пыльную землю взбитая масса, напоминающая пену для бритья, которую разводил дедушка раз в три дня, когда собирался привести себя в порядок. Периодически бык яростно мычал, наслаждаясь нежданно обретённой свободой. Два мужика, нёсшихся за внезапно одичавшим животным, постоянно поливали беглеца трёхэтажными матерными конструкциями первой категории сложности, но в поимке производителя это им не помогало. Наоборот, сбивало дыхание.
   Мужики отставали. Трубецкой видел всю картину, будто в замедленном кино. Время для Макара почти остановилось. Бег быка сделался размеренным и плавным, как при повторе голевых моментов в телевизионной трансляции футбольного матча. Мысли сбивались и путались в голове мальчика. Он приготовился к самому худшему, почувствовав, что отвратительная тёплая влага потекла по ногам. Макар закрыл глаза, не в силах пошевелиться, чтоб хотя бы уступить дорогу яростному быку. Тогда бы животное наверняка пробежало мимо. Но даже подумать о таком манёвре Макар не мог. Он слышал, как мужики орали ему:
   – Пацан, отойди, чтоб тебя, быстрее! Твою мать! Затопчет же скотина!
   Слышал, но не понимал смысла их слов. И вдруг всё прекратилось. Вернее, не всё. Орущие глотки пастухов продолжали изрыгать слова, большей частью относящихся к наследию Золотой Орды, но топота больше не было слышно.
   К голосам мужиков добавился ещё один, будто бы знакомый. Он не матерился, а издавал нечленораздельный вой. Что-то типа: «А-а-ы-ыхх!» Макар открыл глаза и увидел следующее: в двух шагах от него крутился разъярённый бык, на рогах которого, как на гимнастических кольцах висел Бармалей. Это именно его голос показался знакомым. Бык ничего не видел и зверел от своей беспомощности. Как же, конечно, ему не дали прогуляться там, где возжелалось медалисту-производителю! Он тряс головой из стороны в сторону в тщетных попытках сбросить пьяного механика. Но хватка у Матвея была мёртвой. Бармалей цеплял ногами землю и не давал быку двинуть передними конечностями, попинывая их, наподобие грубого футбольного защитника, только не бутсами, а тяжёлыми кирзачами. И, если бы на месте животного оказался форвард соперника, то он давно бы уже был унесён с поля на носилках.
   Однако для быка такой экзекуции было мало. Он мычал и ярился, и вот-вот готов был сбросить в дорожную пыль, растоптать незадачливого тореро. Но тут подоспели мужики. Они ловко спеленали быку ноги верёвкой, а потом, когда обессиленный Бармалей соскользнул вниз, накинули на голову животному сдавливающий ошейник. Макар не слушал орущих на него пастухов. Они таким образом, как бы, пытались переложить свою вину на пятилетнего мальчишку. Будто это он позволил вырваться быку производителю из-за собственного разгильдяйства, а вовсе не они. Такое зачастую происходит в жизни, и не только в деревенской.
   Макар подошёл к лежавшему в пыли Матвею и присел перед ним на колени.
   – Дяденька Бармалей, не умирай, пожалуйста, – взмолился он, – я очень тебя прошу. Не умирай. Я не буду тебя больше бояться. Честное слово…
   Матвей открыл один нетрезвый глаз и прохрипел:
   – Теперь веришь, что нет больше на земле таких Бармалеев, как я? Ничё, пацан! Ничё! Не помру. Рано мне ещё. Я ещё траву не всю скосить успел… Васильевне ещё с утра обещался ж…
   После этого из груди Матвея донеслись булькающие звуки, отдалённо напоминающие смех. Через лохмотья его порванной мазутной рубахи сочилась кровь – задел всё-таки бычок рогами, хоть и не сильно.
   Тем временем пастухи привязали производителя в стреноженном состоянии к ближайшей берёзе, а затем один из них побежал в деревню за подмогой. Матвея увезли на колхозном УАЗике в ближайшую больницу, располагавшуюся в доме-интернате для одиноких стариков. А Макар кое-как доковылял на дачу, перебирая непослушными дрожащими ногами, скорее, по инерции, чем осознанно.
   Спал он в ту ночь ужасно. То и дело просыпался с криком, убегая то от быка с волчьей мордой, то от Бармалея с рогатой головой. Назавтра Макар уговорил деда навестить отважного укротителя крупного рогатого скота мужского пола, и там, в больничной палате, подарил Бармалею «музыкално туловищо», оставшееся от любимого клоуна.
   Более простодушного и бескорыстного подарка Матвею не приходилось получать за всю свою жизнь. Я бы сказал, что и более дорогого, но мне мало кто поверит.
//-- * * * --//
   Макар вытер внезапно заслезившиеся глаза – видно, из окна надуло – закрыл выдвижную форточку и зашёл в своё купе. Сон пришёл внезапно.
   Этой ночью…
   …ему приснился Матвей-Бармалей с модной причёской ирокез вместо привычного сорочьего гнезда. Он сидел за столом, забавляясь простенькой мелодией «музыкалного туловища», а красавец ёж отплясывал на задних лапах танец пожарных (два прихлопа, три притопа). По другую сторону стола сидели дедушка с бабушкой, пили чай из огромного пузатого самовара с блестящими медными боками и сапогом на трубе для раздувания углей. Они улыбались и стучали по столу деревянными ложками в такт движениям ежа. И лились стихи, такие незнакомые, и такие близкие.

Осенний ёж

     Грусть поры очарованья
     промелькнёт коньками крыш…
     Ёж танцует на поляне —
     что ж ты празднуешь, малыш?
     То, что можно скоро в спячку,
     устаканившись в норе?..
     …будет снится бриг и мачта
     и морской в лазури брег,
     ёж морской – братан далёкий,
     расфуфыренный, как франт…
     Поднимайся, лежебока,
     сухопутный капитан!
     Не зима ещё покуда,
     есть и у ежей дела…
     А туман с утра укутал
     все лощины – для тепла…

   Проводница еле разбудила Макара в пяти минутах от станции назначения. «Молодой парень, сон отменный, отчего бы, не поспать?» – добродушно позавидовала она про себя.
   Макар сошёл на перрон, поезд же двинулся дальше по большой ЭмПэЭсовской надобности. А станция со сказочным названием Боровая осталась во вчерашней ночи. И туда следовало непременно вернуться. Вот только сначала необходимо закончить дела по командировке…
   Дайте только время, дайте только срок – будет вам и белка, будет и свисток. Так говорил дедушка, когда у него бывало весёлое настроение. Макар улыбнулся – представил себе, как удивятся старики, когда он в своём дорогом городском костюме подойдёт к их дому по просёлку и скажет: «Принимайте питерщика, хозяева! К вам внук в гости пожаловал!»
   Твори добро без лени и устали, и когда-нибудь Господь сделает тебя творцом. Так тоже говорил дедушка…

Свинья Эма

   Однажды волею судеб и любознательного начальства, озаботившегося бытом российской глубинки, довелось мне очутиться на своей малой родине, в населённом пункте, где прошло всё младенчество и детство пионерской закваски. Прогуливаясь по генетически модифицированным (чтобы плодоносили исключительно демократическими веяньями) улочкам, испорченным засильем фальшивых реклам на бессчетных магазинах, торгующих пластиковой корейской лапшой, химическими сдобами и прорезиненным мясом, я к своему стыду, выяснил, что не могу найти дом, в котором жил долгое время.
   Нет-нет, что вы. Скоро я его, конечно, обнаружил. Но не сразу, не спонтанно. Будто бы жизнь давала мне ещё один шанс окунуться в тот период детской беззаботности, когда самым значимым для тебя является отказ девочки из параллельного класса пойти с тобой на каток, а вовсе не решение очередного Пленума ЦК КПСС относительно неуклонного роста сельского хозяйства. Да, точно! Жизнь будто бы вручала мне ключи от давно ушедшего времени, подчёркивая неспешным сюжетным развитием, что есть у меня момент и возможность – оценить прошлое и сравнить с настоящим, проведя какие-то незатейливые аналогии.
   Но аналогии никак не проводились, а воспалённый на газетном новостном пекле мозг отказывался работать в аналитическом ключе. Зато память очень живо набросала прихотливой кистью давешний случай из детства. Набросала на местами порядком изношенном полотне моего подсознания.
   Приключилась эта история, оставшаяся вне поля зрения прогрессивной общественности обоих полушарий планетарного разума, в нашем маленьком захолустном городке Выкомаринске задолго до прихода миллениума. И власть тогда ещё была советской, а фильмы не голливудские, а большею частью бомбейские и французские, из жизни Фантомаса, Радж Капура, Жана Маре, Милен Демонжо и кардинала Ришелье. Не путайте последних между собой – ибо ришелье и мулине по сути вещи разные. Ришелье – непосредственно ажурная вышивка, а мулине – сорт тонких крученых ниток для этого вышивания.
   Тем отдалённым временам был свойственен романтизм. Скромный носовой платок с потёками мазута и неизвестной жидкости отоларингологического характера казался кусочком благоухающего батиста с кружавчиками, оброненного прекрасной дамой из окна встречной кареты. А бутылка портвейна «три семёрки» в подворотне… из горла, по кругу… на весь мальчишеский кагал представлялась превосходным бургундским, урожая 1622-го года из подвалов аббатства Жэрве… или, там, Сен-Жермен-не-Прэ.
   Пацаны из нашего двора, впрочем, как и из тысяч других дворов державы, любили представлять себя мушкетёрами, пытаясь при этом соблюдать правила и условности французского двора начала 17-го века в полном объёме, насколько это возможно в славянской провинции. Приветствовалось всё, вплоть до мелких атрибутов «средневековой жизни». После просмотра классических экранизаций романов Дюма делать это становилось легко и сноровисто. С нашей-то русской способностью к фантазиям – чего уж проще.
   Нет, что вы, я вовсе не о голливудских ходульных поделках ПО МОТИВАМ «какого-то лягушатника» говорю, а о старосветском монстре «Гомон» с классическим французским акцентом от Жана Кокто, Роже Вадима, Франсуа Трюффо, Клода Шаброля, Филиппа де Брока, Жана Габена и иных корифеев, поднявших традиции бульвара Капуцинов до небывалых высот.
   Жил тогда в соседском доме паренёк по имени Макар Трубецкой. И была у него замечательная шпага, выстроганная из берёзовой доски. Клинок и эфес выглядели вполне соответственно шевалье Трубецкому, а вот внешний вид ручки оставлял желать. И это только мягко говоря.
   Украсить рукоятку деревянного оружия хотелось чем-то необычным и совсем даже не ординарным, в точности, как это полагалось в 17-ом веке. Не так, конечно, как у толстяка Гаврилы (роль Портоса достаётся ему вне конкурса), в виде вполне обыкновенного ромба с бусинкой, вставленной в просверленное в эфесе отверстие и зафиксированное узелком на оборотной стороне. И не так, как сделал Ромин папа – с турецким полумесяцем на конце ручки. Подобная украшательская атрибутика в Лувре и его окрестностях не приветствовалась, как вы понимаете. И сей исторический факт был известен всем пацанам в округе. Знал об этом и Ромка, но делал вид, что не имеет ни малейшего понятия. Остальная команда «мушкетёров» старалась не очень досаждать парню, поддразнивая явным историческим несоответствием, поскольку папа у того был чемпионом Выкомаринска по боксу в полутяжёлом весе.
   Тоже, доложу я вам, обстоятельство из разряда, близких к археологическим. Отчего так? Поясню охотно. Никаких соревнований по боксу в городке нашем не проводилось со времён царя Гороха, когда папе Ромкиному было лет восемнадцать. А тогда, скажем так – в совсем уж незапамятное время, нашёлся ему один соперник на спартакиаде, посвящённой борьбе за права американских негров. Именно – негров! В ту ку-клус-кланистую эпоху о политкорректности ещё и не слыхивали и называли всё своими именами, не боясь угодить в опалу к радетелям воинствующей толерантности.
   В свои призывные года Ромин папа был ещё свеж дыханием, позднее утратив оное по причине частого употребления низкосортных столовых вин, и не страдал одышкой из-за частого курения. Он врезал боковым справа своему оппоненту, отправляя соперника в безразмерный нокдаун, и немедленно сделался чемпионом города по боксу на вечные времена.
   Потом он сходил в армию, вернулся оттуда без двух передних зубов, но чемпионство своё не утратил. Почему? Потому, что матча-реванша не было (его возможный соперник угодил на какую-то комсомольскую стройку, да там и сгинул в должности сначала прораба, а потом – начальника участка), а вызвать чемпиона на бой больше никто не догадался.
   Вот видите, насколько глубоко зарыты корни боксёрских историй городка Выкомаринска в полутяжёлом весе.
   Однако хватит, пожалуй, рассуждать о развитии физкультуры и спорта в отдельно взятом населённом пункте. Поговорим лучше о мушкетёрском братстве и припомним всё, что с этим связано.
   У Трубецкого была мечта. Можно сказать, из разряда высших мальчишеских грёз мечта: Макар хотел вырезать на ручке своего оружия голову коня. Но задача эта казалась невыполнимой. Парень всё никак не решался взять в свою божественную (как считала мама, отправившая отпрыска учиться игре на скрипке) десницу перочинный нож. Испортить замечательный клинок среднерусской берёзы?! Что вы, что вы, такое могло прийти в голову только гвардейцу кардинала из скверного семейства Ришелье.
   Так и ходил бы наш герой с неисполненной мечтой до самой старости – Макар представлял себе, что после окончания начальной школы начинается зрелость, а получение аттестата немедленно приближает пенсию – когда бы не…
   Однажды к Макару подоспело своевременное решение, которое он увидел во сне. Если сам не можешь создать красивое украшение деревянного эфеса, то почему бы ни попросить об этом знакомого, который владеет расхожим режущим инструментом советского школьника не в пример лучше?
   Выбор Трубецкого пал на старшего парня из соседнего дома, который учился в выпускном классе и считался суровым, непререкаемым авторитетом в среде не только гвардейцев кардинала, но и мушкетёров короля. Возраст не позволял ему гонять по стройкам с деревянным клинком в поисках фарфоровых подвесок Анны Австрийской, которые в накладных у мастера участка СУ-14 по ошибке числились как высоковольтные изоляторы для трансформаторной подстанции.
   И сосед Трубецкого обычно только снисходительно посмеивался, когда «эта мелюзга» лезла к нему с просьбами – поставить на место «распоясавшегося Ромку, не желающего играть роль человека из Менго». Но рискнуть стоило, и Трубецкой рискнул.
   Звали вышеозначенного дворового авторитета Козей. Производная ли это от фамилии, или от чего-то иного, – Макар не знал. Но старшеклассник реагировал вполне миролюбиво на своё не очень благозвучное прозвище.
   Когда Трубецкой подошёл к Козе со своей просьбой, украсить ручку деревянной шпаги головой коня, тот не засмеялся, не послал Макара в места для недогадливых интуристов. Он согласился. Правда, запросил за свои труды пять рублей советских денег. Сколько это будет в новом изложении, автор предполагать не станет, поскольку руководить инфляционными процессами никогда не входило в его планы.
   Трубецкому не оставалось ничего иного, как согласиться на финансовое предложение старшего товарища со странным прозвищем – Козя. Он ещё не знал, где добудет сумму для расчёта, но шёл на всё, чтобы «граф Рошфор» умер от зависти к его оружию. Умер даже раньше, чем успел получить смертельное ранение в область жизненно важных органов.
   Передав свою именную шпагу мастеру, Макар временно выпал из батальных дворовых сцен. Ему позволяли играть только в качестве прислуги короля или заниматься доносительством в образе ненавистного господина Бонасье. Кому, скажите на милость, понравится такое обстоятельство? А с другой стороны, нет никакого смысла бестолково сучить ногами, если из холодного оружия обладаешь лишь столовской котлетой, которая, безжалостно забытая на дне ранца (на всякий случай, если заиграешься после уроков), успела превратиться в подобие замёрзшего хлебного мякиша, цвета перезревших конских каштанов, и начинала подозрительно пованивать.
   Трубецкой сначала терпел своё унизительное положение, пока не накопил нужную сумму (большую часть её он отложил для покупки футбольного мяча к летним каникулам, откладывая по пятачку с тех денег, что мама выдавала на завтрак). Потом, уже богатый, как Крез, Макар навестил Козю в его квартире близ парка Тюильри и осведомился, как идут дела с украшением заветной шпаги. Козя хмыкнул, утёр нарождающуюся соплю засаленным рукавом рубахи и ответил так, что ему бы позавидовали сенаторы Древнего Рима во главе с самим Цицероном:
   – Не ссы, пацан! Запузырим мы тебе клёвую ручку. Только нужно подождать. Творческий процесс… он… того… требует жертв и времени.
   Дни шли за днями. Козя пускал во дворе ракеты, набивая их бездымным порохом из папашиных патронов 12-го калибра и серой, срезанной со спичек. Про опилки магния я не стану распространяться, чтобы не навлечь на себя гнев спецотдела КГБ, прошляпившего вопиющий факт несанкционированных изъятий стратегического сырья с «кладбища» списанной авиационной техники.
   Так вот, Козя пускал ракеты. А про Макаров заказ не вспоминал вовсе. И не было в мире баланса, и вселенная готова была накрениться в ту или иную сторону… и… страшно даже предположить… переломить в голове Макара представления о чести и честном же слове…
   Миновала неделя, хотя, вполне возможно, и больше. Подрядчик шпажных дел молчал и Макара не замечал в упор, хотя виделись они каждый день. Трубецкой не выдержал и подошёл к Козе сам. Дескать, давно всё оплачено, а где же шпага с несравненной красоты ручкой? Козя недовольно поморщился и сказал:
   – Чё, пацан, очко заиграло? Не боись за свои деньги. Завтра приходи на горку. Будет тебе шпага. Я сам принесу. Не шпага – мечта Атоса!
   С утра Макар не пошёл в школу, по наивности рассчитывая, что Козя доставит ему вожделенное холодное оружие непременно в ранешний час. Но время трещало пружинками старенького будильника в кандейке у вахтёрши тёти Клавы, которая нарезала его на академические часы при помощи электрического звонка в соседней школе, а результатов всё не было. Печальный Макар сидел на деревянной детской горке, каких было полно в пору организованного социалистического устройства дворов, сидел и ждал обещанного. Пока не дождался!
   Козя возник на горке внезапно и совсем не так, как представлялось Трубецкому. Он не стал вставать на колено, чтобы посвятить Макара в рыцари французской королевы Анны, а просто ткнул его в бок и произнёс обыденно, но не без некоторой доли хвастовства:
   – Держи, парень! В лучшем виде шпажонка. Такой даже Жан Марэ не дрался!
   Макар в предчувствии небывалого счастья схватил своё деревянное оружие и… был немедленно шокирован. Ему даже показалось, что сейчас остановится сердце, которое за секунду до этого готово было взмыть в небо на максимальных оборотах, взмыть, прихватив с собой хозяина.
   Вместо изумительной грации головы аргамака на ручке шпаги явно просматривалась свинская морда. Хотя правильнее будет сказать – свиное рыло.
   – Это что? – завопил Трубецкой, призывая Д’Артаньяна в свидетели своего неслыханного позора. А ещё сколько за это плачено! – Как ты мог?!
   – Что-что, свинья Эма… – ответствовал невозмутимый Козя. – Понимаешь, не вышла у меня конская голова. Зато свинья такая отменная! А тебе-то чего с той разницы, не пойму? Главное, как я разумею, красота… А свинья Эма – ух, как красива! Силища!
   – Я коня просил! – орал Макар, не владея собой. – Какая ещё свинья! Эму – это же страус…
   Слёзы текли по его унылым щекам с размазанными в весенний паштет веснушками. Козя тоже запереживал не на шутку:
   – Ты чего это? Успокойся. Страус страусом… но не вышла у меня конская голова… Хочешь, новую шпагу тебе сделаю, только не реви? Ты же не баба?
   С трудом тогда Макару удалось успокоиться, хотя он потом достаточно долго орошал Козину водолазку (гордость югославской лёгкой промышленности!) горечью своих слёз. Помогло кардинально. Не понятно, как и не понятно где, Козя смог добыть настоящую шпагу для «гимнастических упражнений», какими пользовались учащиеся юнкерских училищ ещё до революции безобидных февральских сосулек. Ручка самой настоящей шпаги была украшена змейкой и головой дракона. При вручении подарка Макар был предупреждён, что производить фехтовальные пассы в опасной близости от милиции не рекомендуется. Вроде как – на холодное оружие тянет.
   А чуть позже Выкомаринский краеведческий музей месяца два подряд публиковал о пропаже своего лучшего экспоната из коллекции «Дореволюционная гимназия и юнкерское училище как институт прогнившего самодержавия и кузница мракобесия». В местной газете «Житница выкомаринских просторов» публиковал, а не в какой-нибудь там непутёвой аполитичной многотиражке. Вы видели этот материал?
   Макар же по малолетству газет не читал и потому вполне свободно использовал своё новое оружие во славу французского трона, а также непосредственно Людовика с очередным номером, соответствующим первой половине памятного большинству европейцев (кто удосужился почитать творения Дюма-отца) 17-го века.
   А причём здесь аналогия с современными обстоятельствами? Вот спросили, так спросили… И кто вам теперь ответит, даже не знаю. Может, сам Трубецкой? Но, думаю, вряд ли. Он же, в конце концов, не обязан знать, какие биоэлектрические цепи замыкаются в авторском мозгу в том или ином случае.
   А шпага, некогда стоявшая на страже интересов «прогнившего французского самодержавия», теперь принадлежит Трубецкому-внуку и по-прежнему служит общечеловеческим интересам, а не каким-то клановым пристрастиям и политическому ангажементу. Как и положено учебному оружию.

Шмель

   Молоко взяли трёхпроцентное. 3,5 %, если быть точнее. Мы сидели в общаге и перекусывали между парами. Саня устремил отстранённый взор своих улыбчивых глаз на тетрапакет, лениво изучая надпись о калорийности и содержании разных полезных веществ. Я понял, сейчас он скажет. Когда Искандер будто отстраняется от мирской суеты и уходит в себя, так обычно и случается.
   – Меня в детстве бабушка молоком поила. Козьим. Коза доилась плохо. Мне одному еле хватало. Зато я никогда не болел. Все болели, а я нет…
   С Сашкой мы учимся в одной группе. Он мой приятель и, наверное, даже друг. С ним мне всегда легко, понимаем друг друга, что называется, с полуслова.
   Он приезжий. Школу закончил в маленьком городке Ч* на севере области. Возможно, от этого мне с ним и легко. Я тоже провинциал… но ещё с более дальнего севера. А на севере пока остались настоящие незамутнённые отношения, без взаимных претензий, уверений в вечной любви и немедленном предательстве из-за чистогана. Север – это север. Он не любит людей корыстных, он их выдавливает…
   Саня острослов и разгильдяй по жизни. Таких сейчас немало, но подобных ему… с открытым забралом и огромным сердцем филантропа просто больше нет. Мы идём с ним по жизни вместе, по мере сил воспринимая её, жизни, проделки и рогатки с юмором. Вы пробовали иначе? Ну, и как, обошлось без стрессов?
   За такое наше лёгкое отношение к серьёзным вещам нас с Саней считают, чуть ли не дурачками. Зато контрольные и курсовики, плод нашего совместного труда, воруют с кафедрального сервера без зазрения совести прямо в процессе нашего общения с преподами.
   Что ещё можно речь (сиречь молвить) об Александре (язык не поворачивается, но назову его полным именем, чтобы добавить пафоса)? Сашка приятный рассказчик. Возможно, кому-то его стиль изложения покажется слишком примитивным, отрывисто-стенографическим, но мне нравится додумывать все нюансы рассказываемых моим другом историй, поэтому я являюсь его верным слушателем, даст Бог, на долгие годы.
   Саня как-то раз объяснил, что мы в этом плане созданы друг для друга, он – рассказывать, я – слушать. Почему? Потому, что моё число восьмёрка, а его – двойка, если последовательно складывать цифры полной даты рождения, отбрасывая после каждой операции перенос в старший разряд. «Восьмёрки» самые лучшие слушатели для «двоек», а «двойки» несравненные рассказчики для «восьмёрок». Не знаю, где он такое вычитал, но в нашем случае механизм работает.
   Итак, мы сидим в общаге, пьём молоко со свежим батоном. А за окном весеннее солнце уже успело извозить в грязи шершавые языки сугробов, подмывая снизу их заскорузлую подстилку мутными водами ручьёв-предвестников. Ручьи бывают предвестниками, как сейчас, предвестниками изнурительно-жаркого лета. А ещё им случается быть избавителями, избавителями от назойливой сухости того же лета. Но только не нынче. Ручьи-избавители случаются после июльской грозы, разламывающей город на несколько частей по срезу молний, будто Илья-пророк закусывает по-простому, по-деревенски, хлебом панельных домов, густо присоленных кругляшами спутниковых антенн, запивая дождевой водой…
   Да, Саня, слушаю…
   – Хочешь, Илюха, расскажу сейчас (я утвердительно киваю, мне всегда интересны Сашкины истории)… Прошлым летом… Помнишь, жара? Весь в мыле, пот ручьями. Домой еду, к родителям. На побывку. Каникулы же. Автобус без кондиционеров. Без подголовников. Обычный разбитый ПАЗик. Как его только на линию выпустили? Трястись часа четыре. Предвкушаю удовольствие от встречи с прекрасным. Из прекрасного в битком забитом салоне только чей-то загорелый затылок в мелкий прыщавый пупырышек. Прямо перед носом. Поехали. После часа пути половина стоявших рассосалась по окрестным деревням. Свобода! Можно пошевелить рукой. Футболку, правда, всё равно, хоть отжимай. Разминаю затёкшие пальцы. Придерживал столько времени тяжёлую спину какого-то упитанного дядечки. Устал делать ему вынужденный массаж.
   И тут оказалось, что в автобусе, кроме сопревших пассажиров, ещё один безбилетник едет. Шмель. Жирный такой, натруженный. Тоже вспотел немного. Шерсть лосниться, как после купания. Морда в цветочной пыльце. Сел он передохнуть, да место неудачное выбрал. Старушке на плечо притулился. Бабуль-ка, ну, его газетой гонять! Тот места себе не находит, башкой об стекло лупит. Без толку. Нельзя из застенков вылететь.
   Потом, однако, присмирела старушка. Не стала настигать шмеля возле окна с кровожадными намерениями. Тот и рад. Новое место себе присмотрел. Гражданин с прыщавым затылком ничуть не лучше бабули оказался. Снова пришлось шмелю по автобусу помыкаться, сбивая дыханье. Мне даже одышка в жужжании почудилась.
   И так шпыняли бедное насекомое с полчаса. Совсем загнали. Выбился шмель из сил, упал ко мне в руку и затих, не жив, не мёртв. Посмотрел я ему в глаза и говорю: «Что, намаялся, парень? Совсем укатали красавца глупые люди? Тебе бы только сил набраться, а потом лететь куда-нибудь, пыльцу разносить. Полезное дело. А тебя не поняли. Отдыхай, друг, не трону». И, веришь, нет, Илюха, будто понял всё шмель. Перебрался ко мне на тыльную сторону ладони, вздохнул тяжело, типа, грехи наши тяжкие, и захрапел молодецким посвистом. Не веришь? Точно, так и было.
   А ещё через десять минут спал и я. Из автобуса выходили вместе, как старинные дружки. Обменялись номерами «мобильников» и разлетелись, кто куда. Пробовал ему звонить, но он всё время временно недоступен… Может, случайно номер неверный нажужжал, а, может, с деньгами у парня проблема… Вот, всё жду, когда сам позвонит…
   Я люблю слушать, как Саня рассказывает…

Исключение из правил

   Небо пасхально вскипало недокрашенным солнцем.
   Катюха вышла из парадной. За спиной бестолково вибрировали голоса. Сначала зудел женский, испорченный долгими запоями и низкосортным табаком. Отвечал интеллигентный старческий фальцет, напоминающий визг несмазанной лебёдки (не путать с особью женского пола семейства лебединых, отряда пластинчатоклювых). Скандалили обитатели второго подъезда – алкоголичка тётя Нюся Плахова и – ныне пенсионер, – а до этого м.н.с. из «ящика», выпускающего бенгальские огни, спички и запалы к ракетам класса «воздух – земля и обратно», Каземир Полуудодов.
   – Вы бы, гражданка Плахова, – повизгивал Каземир, – лучше озаботились своим моральным обликом. Общественность от вас стонет! А какой пример молодёжи?!
   – Какой пример, какой пример… Да молодёжь давно уже ширяется без страха, а на таких, как ты, химиков-органиков с ботаническими присадками им глубоко с прибором положить!
   – Я не позволю смотреть на жизнь в подобном разрезе! Вот вам и опровержение – наша соседка! Катерина! И умница, и красавица, и одета скромно. Гордость родителей!
   – Не пыли, старый! Исключение лишь подтверждает правило. Лучше добавь «чирик» на похмелку…
   «Наградил же бог соседями! Имбецил на имбециле!» – подумала Катя и побежала по своим делам.
   А дел у неё сегодня можно было насчитать немало. Особенно следовало обратить внимание на приезжих, чтобы при случае удачно выскочить замуж за лицо, никак не меньшее губернской национальности.
   В свои неполные восемнадцать Катя уже имела некоторый отрицательный опыт связи с противоположным полом. Ей не везло. Замуж никто не звал. И что в том удивительного, коли даже народная пословица утверждает, будто любовь зла. Правда, до козлов дело не доходило, чаще попадались обычные сволочи.
   Катя выбежала на пирс, залитый нечаянно разбитым о сковороду горизонта солнечным желтком, на ходу расстёгивая крючки на опостылевшей юбке в стиле «королева Виктория в зрелые годы». Вольный ветер будущих приключений уносил её медные и почти невесомые кудри в небо. А с яхты уже нетерпеливо кричали:
   – Эй, вы… там… на причале, гоните скорее шлюпку! Да не шлюху, а шлюпку… Шлюха пускай остаётся… в шлюпке.
   Весна обнажала то, что раньше скрывалось под спудом стыдливых зимних одежд.
   На дно горизонта стекало грустное ртутное солнце.

Крепче за баранку держись…

Рассказы бывалого водителя

//-- (истории из жизни шофёра, услышанные мною осенью 2003-го года в санатории «Нижне-Ивкино» от соседа по номеру) --//
   Итак, его звали Алексеем, врачи и сёстры – Алексеем Владимировичем, а я – просто Лёхой. Мой сосед по комнате честно оттрубил на севере республики Коми тридцать с лишечком лет. Работал водителем, спасателем, пожарным. Всю жизнь за рулём грузового транспорта.
   Истории Алексея, услышанные за неделю общения (а именно столько мы прожили в одном номере санатория «Нижне-Ивкино», пока у него не кончилась путёвка), я запомнил, а потом записал.
   Познакомились мы на пятый день моего пребывания в медицинском профилактическом учреждении. Поначалу-то я жил в двухместном номере один. Уже подумал, что так будет весь срок, но тут…
   Возвращаюсь перед самым обедом с процедуры и застаю следующую картину: дверь номера нараспашку, а на балконе бродит какой-то мужик, руками размахивает и кричит: «К-к-к-к-ыш, т-т-т-вари! В-в-в-он п-п-п-ошли!» Удивлялся я недолго. Мужчина, заметив меня, зашёл в комнату и, дружески улыбаясь, протянул руку:
   – Ал-л-л-ексей, или п-п-п-росто Л-л-лёха! Н-н-овый с-с-с-осед… в-ваш.
   Оказывается, перед моим появлением на авансцене этот добродушный господин гонял на балконе распоясавшихся галок и сорок, которые безо всякого страха склёвывали всё съедобное, оставленное на октябрьском холодке для хранения. Об этом стихийном бедствии я смутно догадывался и раньше, когда в шесть утра меня будили истошные вопли отдыхающих, изливающих миру свои сожаления о пропавшем винограде или склёванном «под ноль» арбузе.
   Алексей оказался старше меня на семь лет. За свою долгую трудовую жизнь он исколесил всю республику Коми и Архангельскую область на разных типах машин и сумел-таки заработать воспаление суставов и третью группу инвалидности. Мужик он был замечательный, душка и балагур. Одна беда – сильно заикался. Причём заиканье его не было тем милым полуграссированием, которым наслаждаешься, как песней соловья, а скорее напоминало мучительный выдох души, когда так хочется помочь говорящему.
   Вы никогда не общались длительное время со словоохотливым заикой? Занятие, доложу вам, не для слабонервных. А если учесть мою всегдашнюю готовность продолжить плохо выговариваемое слово за собеседника… Представляете себе Лёхину обиду на меня за то, что я своими действиями будто бы пытался подчеркнуть физиологический недостаток визави? Но так было лишь поначалу. Потом мы притёрлись друг к другу: Алексей начал спокойно относиться к моим непроизвольным поправкам, а я уже воспринимал его прерывистую речь как нечто вполне естественное.
   Прожил я с новым соседом всего неделю, поскольку Алексея переселили из другого номера, где начинался ремонт, в самый разгар его лечебного процесса. А приехал он в санаторий значительно раньше меня. Так вот, на третьи сутки нашего общения я попросту перестал обращать внимание на заикание своего соседа. Поэтому и истории, рассказанные от лица Алексея, не стану нагружать этим художественным изыском, ведь вы то, любезные читатели, ещё не привыкли к такой манере разговора.
   Со своим соседом мы обследовали все минеральные источники в округе, принимали по сто грамм «наркомовских» перед обедом, иногда устраивали пивные вечера с беседой. Причём большей частью говорил Алексей, поскольку очень трудно было вставить хоть слово в его живописные воспоминания. Иногда мой сосед убегал на танцы, наплевав на нестабильную тактильную работу некоторых своих органов. У дам постбальзаковского возраста он пользовался неизменным успехом, но сильно этим не злоупотреблял. Всегда возвращался ночевать на историческую родину, которой можно было считать наш уютный номер.
   Однажды Алексей ухитрился назначить свидание сразу трём женщинам, жаждущим пылкой любви, одновременно, но в трёх разных местах: в кафе «Жемчужина», на танцах в 1-ом корпусе и в баре «Альтаир». Но ни одна из них не дождалась своего Дон Гуана, и вовсе не в силу Лёхиного скверного характера, а только из-за его забывчивости и привязанности к домашнему очагу. Здесь, вблизи этого очага, по ночам он развлекал меня фигурным храпением с удивительными многотональными руладами, напоминавшими микст из звучания большого органа Домского собора и тестового продува Иерихонских труб по распоряжению Иисуса Навина.
   Но мне почему-то совсем не было обидно за доставленное этими волшебными звуками неудобство, ибо оно с лихвой компенсировалось теми историями, которые я услышал от Алексея на милых посиделках.
   Сосед называл меня исключительно Димулей, чем приводил в поросячий восторг вашего покорного слугу. И ещё одна деталь, которая может охарактеризовать Алексея – он никогда не запирал дверь в номер на ключ. А это ли не свидетельство широты и открытости его большой неухоженной души?

1. Подлёдный лов

   Хочешь – верь, Димуля, хочешь – не верь, а приключилось данное событие на самом деле. Можно сказать, и не приключилось вовсе, а произошло в жизни с некоторым отклонением от наряда-задания, которым нас, шоферню, одарило начальство автоколонны. Но обо всём по порядку.
   Давненько это было. В начале 80-ых годов. В декабре, ещё до Нового года, обустраивало наше ВМУ (вышкомонтажное управление) площадку под глубокое бурение. Буровую вышку монтировало и поднимало; котельную, балки жилые и другие хозяйственные постройки возводило. Сам понимаешь, дело это без цементного раствора или бетона никак не обходится.
   Баржу с цементом подняли вверх по Лае (Лая – река, впадающая в Печору в районе деревни Шельябож, прим. автора) ещё осенью по большой воде. Быстренько под навес складской всё упрятали, и стал цемент дожидаться начала работ. А чего ему? Лежи себе, да полёживай – деньгу зашибать ни к чему, не то, что нам грешным.
   Тут и зима вскоре принялась. Ладная зима, сугробистая. Пригнали три грузовика на тот участок, где цемент под навесом навроде твоего Обломова валялся. По зимнику пригнали. Зимы тогда холодные были, не чета нынешним. Обычно уже в ноябре дорогу в сугробах пробить удавалось, и не «падала» она до самых майских.
   А раз всё с транспортом сладилось, работа тут и закипела. Катаемся мы от склада до буровой по три ходки в день. Далековато всё-таки, да и метелью то и дело переметает колею. Считай, после пурги наново дорогу прокладываешь. Одним словом, за смену так напаришься, что вечером уже и поужинать сил нет. А монтажники орут, им цемент быстро подавать нужно, иначе прихватится на морозе – хрен потом срастишь участки бесшовно. Видит начальство, не справляемся мы на трёх машинах. Догадались вертолёт заказать.
   Теперь с нами ещё и МИ-6 работал с подвески. Но не каждый день. Уже и тогда денежки считали. Вертолёт смыковал только, когда что-то непрерывное монтажники гнали.
   Дело, помню, к весне двигалось, солнце уже почаще показывалось над редколесьем. Сам ведь видел, что там только по берегам рек более-менее приличные деревья бывают. А обычно так – недоразуменье одно, а не лес. Чуть повыше грибов. В снежную зиму его и не видать вовсе под сугробами. Лесотундра, чтоб ей.
   Веселее стало нам работать, да и технику немного подшаманили, пока вышкари два дня подготовительные работы у себя на объекте вели. Одно беспокоило, участились метели. Нужно было что-то срочно придумывать, чтобы премии не лишиться сезонной. А этот рупь, Димуля, доложу я тебе, один из самых длинных на моей памяти. Тут ведь дело в чём, чем больше вертолёт цемента таскает, тем меньше нам на карман капает. А попробуй больше трёх ходок сделать, когда несколько суток дорогу переметает. Весь на пердячий пар изойдёшь, пока лопаткой имени Беломорканала проложишь себе путь в светлое будущее. Сам подумай.
   Но тут вопрос рассосался сам собой. Приезжает как-то мой напарник Мишаня из очередного цементного рейса и говорит, что местный оленевод подсказал, как путь к буровой от склада спрямить. Получалось, по всему судя, можно больше трёх ходок за смену спроворить. Это если больше половины пути прямо по руслу Лаи двигать. Что ж, приятное известие, но кто нам целину-то пробьёт? Река ж дикая, чай, снегом заросла по самые заячьи уши. Это, Димка, я так карликовую непутящую поросль, на берегах произрастающую называю. Точно, размером тот березняк да осинник не выше заячьих ушей, стало быть. Разгадал ты мою загадку-задумку.
   Недолго мы над той заморочкою соображали. Не пришлось. Хорошо, неподалёку сейсмики работали. Они на ГТТ и проложили нам первопуток по реке. А там особых залежалых сугробов и не было. Место же открытое – весь снег выдувает мухой. Всё время свежачок. Мягкий, то есть. Полдня работы – и вот вам трасса по речному льду готова.
   Итак, приладились мы ездить по льду, а начальству не доложили. Они нам по-прежнему тонно-километры на старую дорогу множат. А рейсов, считай, уже не три, а четыре в смену. А то и пять, если кураж рабочий идёт. Красота. Но всему хорошему приходит конец. Пришёл конец и нашей «дороге жизни». Весна всё-таки, как ни верти. Начал в середине дня ледок потрескивать, когда солнце мартовское запалило по-взрослому. Хоть и начало месяца, да совсем в том сезоне зима мягкая оказалась, даром что снежная.
   Теперь по льду только с утра рейс делаешь и вечером, когда температура понижается. Но, чувствуем, скоро вообще придётся эти эксперименты бросать. Каждый про себя прикидывает, а вот вслух говорить опасается. Народ у нас, у Приполярных водил, собрался мнительный и суеверный. Думали, что если не будить лихо, то… Да не угадали.
   Стою как-то под первой погрузкой с утра. Последним в нашей троице я в тот день выезжал. Курю, сквозь утреннюю дремоту маракую, сколько дней нам ещё возить цемент осталось. По всему выходит – недолго. Никак не больше недели. А там премия, Большая Земля, ресторан, похмелье, в Крым самолётом на ужин. Ужин плавно перетекает в завтрак и обед… Потом арест, конфискация денежных остатков суровой рукой спутницы жизни… Эх, да что там говорить – схема известная.
   Стою я, значит, в этакой редкостной мечтательности, жду, покуда мешки с цементом в кузов накидают. И тут мои дремотные размышления прерывает крик запыхавшегося от бега человека:
   – Мишаня провалился под лёд! Кабздец премии!
   С трудом добиваюсь от третьего нашего водилы, что Мишаня жив-здоров. Сидит болезный в полынье на кабине своего ЗИЛ-ка и ждёт деда Мазая с лодкой, чтоб до края ледяного поля доехать. Николаша (так прибежавшего водителя звали) свою машину на берегу бросил и пешим манером домчался до склада. Оно и понятно. Хреновенько разворачиваться на узкой – в ширину грузовика – разбитой колее, да ещё и гружёным.
   Садится Николаша ко мне в кабину, и гоним мы по старой трассе как раз в то место, где до реки меньше всего идти. Выходим на берег. А там сказочный натюрморт открывается. Провалился ЗИЛок в довольно мелком месте, но шуму при этом наделал – будь здоров. Полынья размером побольше машины в несколько раз. Бак, похоже, лопнул от удара, поскольку на тёмном зеркале так и играют нефтяные фитюги с расцветкой из детской пословицы про каждого охотника, который обязан знать место обитания фазана.
   Из воды торчит половина кабины, а кузов только чуть-чуть высовывается спиной черепаховой. Но вода в цемент не налилась. Что ж – жить можно. Гораздо хуже было бы, если б машину придавил один бесформенный тяжёлый цементный замес, который и сковырнуть-то невозможно. Мишаня вовремя сумел на крышу влезть – даже унты не замочил. Сидит, ушанку свою неказистую с головы стащил, сквозь тёмные пляжные очки солнцу весеннему улыбается. И, кажется, нет такой силы, чтобы йога новоявленного из состояния вселенской неги вывести, покачнуть его импровизированный островок, единственным владельцем которого он и является.
   Так и тянет назвать его Анасисом на танкере, да обидеть боюсь. Но не долго счастье Мишкино длилось. Вырвали мы его из состояния творческого безделья своими окриками:
   – Живой, брат? Не сыро тебе? Как выбираться думаешь?
   А тому и после прихода в себя всё по барабану. Отвечает отстранённо так:
   – Это вы решайте, как меня отсюда достать. А мне думать только о Вечности остаётся, да Господа поминать.
   Вот так раз – Мишка-охальник к религии потянулся. А ведь как, засранец, красиво на профсоюзных собраниях о политике партии и правительства вещал! Похоже, совсем умом тронулся.
   Видим, ни хрена Мишаня нам не помощник действиительно. Получается, самим нужно впрягаться в думательный процесс. Решили быстро. Голова у меня в такие минуты чисто твой компьютер работает. Веришь, нет? Я рванул на буровую по старой дороге, чтобы с вертолётчиками договориться о подъёме машины, пока никто из начальства не узнал. А Николаша до сейсмиков подался за лодкой. Они говорили, что у них четырёхместная «резинка» имеется. Нужно хотя бы часть цемента из кузова отгрузить и на берег доставить, чтобы вертолёт смог потом машину поднять. Мы же не Нептуны какие, чтобы первосортным продуктом дно у Лаи мостить. Ты понял, как мы быстро всё скумекали? Пяти минут не прошло…
   Экипаж «шестёрки» в тот день ещё к работе не приступал. Сидят они на давно уже вытоптанной полянке, агрегат летательный теплом своих сердец греют, подвеску готовят к зацеплению груза. Я к ним подлетаю сам не свой с просьбой:
   – Дяденьки, выручайте. Там в Лае ЗИЛок сидит по самую кабину. Нужно бы его на берег вытащить… Чтобы начальник колонны ничего не срисовал, когда приедет с проверкой.
   Смотрю, летуны с пониманием к вопросу отнеслись, даже про материализацию благодарности не спросили. Впрочем, раньше всегда на Севере можно было на любого положиться. За обычное спасибо такие дела делали… Это теперь понаехало всякой шушеры. К ним без презента и на хромой кобыле фиг подъедешь. Да, что это я, Димуля, ты и сам должен всё знать.
   Короче говоря, сажусь я вместе с экипажем в кабину вертолёта и дорогу командиру показываю. Подвисли над Мишаниным бренным телом. А того прямо расплющило по ЗИЛ-овской крыше, будто пластилинового зайчика под солдатским каблуком. Видно хорошо, что часть цемента Николаша уже на берег отвёз и кучкой сложил. Действительно, «резинка» у сейсмиков оказалась, как ты понял. Мишаня по три-четыре мешка с кузова в лодку спихивал, а напарник по полынье прямо к берегу вывозил.
   Нас ребята приметили и работу прекратили. Кузов у ЗИЛа полупустой уже. Значит, должна «мамаша» (так мы «шестёрку» называли) поднять автомобиль легко. Тут бортрадист (он на МИ-6 за фиксацию груза отвечает) говорит:
   – А твой напарник цеплял когда-нибудь подвеску?
   Я вспоминаю мучительно. И не знаю почему, кто-то мне будто в ухо нашёптывал, говорю, что знает, дескать, Мишка всё про эту хитрую хитрость – зацепление груза к «вертушке».
   – Хорошо, – говорит радист, – я ему тогда стропы опускаю.
   Сказано-сделано, Опустили стропы прямо над кузовом. Мишаня хвать их руками и в воду свалился. Точно – никогда он на подвеску не цеплял. Там, блин, такая статика между стропами образуется, что мама, не горюй. Их, стропы, то есть, нужно сначала сухой доской друг об дружку разрядить. А Мишаня предпочёл сам проводником для электричества выступить. Не совсем удачно, подмок, будто цуцик.
   Командир, увидев такое негероическое начало операции, подвесил «вертушку» надо льдом немного выше по течению, чтобы я выскочил и исправил ситуацию. Мишаню мы, конечно, достали из воды, а то он уже там совсем к встрече Всевышнего начал речь готовить. Не хуже, наверное, чем для выступления на профсоюзном собрании или, там, на политинформации, какой не то.
   Его Николаша на берегу спиртом оттёр, завернул в попонку сухую и поближе к тёплому двигателю засунул, будто ветошь промокшую. Думаю, что и без внутрижелудочного вливания не обошлось. Мишаня тем и знаменит, что никогда не запивает любой высокий градус.
   Пока Николай с Мишаней в доктора Айболита играл, я тоже время зря терять не стал. Дедмазаевским манером на «резинке» подплыл к машине, зацепил подвеску и сам тоже на берег шмыгнул. Дёрнула «шестёрка» нашу водоплавающую лайбу и в небо уволокла. Вскоре мы уже отцепляли утопленницу возле склада. Не тащить же ЗИЛ-ок к буровой, где народу доброжелательного больше, чем людей, которые и пожалеют, и обогреют, и начальству доложат.
   Принялись мы втроём с ребятами кабину открывать. Прихватило её накрепко, но в три монтировки всё же сдёрнули. А там такой дельфинарий! Почище, чем в Батуми. Вся кабина забита налимами. Да не маленькими, а настоящими монстрами – килограммов по пять-восемь. Бьются заразы в экстазе, что на твоей плавбазе, предчувствуя свою дальнейшую судьбу консервированную.
   Что этим налимам в затопленной кабине приглянулось, доподлинно неизвестно, но я думаю, что запах Мишаниных портянок в их предстирочном состоянии. Хотя сам он утверждал, будто рыба таким необычным способом пряталась от разлитого бензина. Так или иначе, а набили мы этими налимами почти целую бочку. С экипажем, конечно, поделились, а оставшуюся рыбу домой привезли.
   Потом Мишаня под ремонтом стоял как раз до окончания работ по монтажу на буровой. Мы же с Николашей по полторы смены вкалывали, чтоб не подвести бедолагу.
   На том бы можно и рассказ заканчивать. Но самое интересное, Димуля, в том, что одного (самого большого) налима я из-под сиденья достал. И как он туда влез, уму непостижимо, ведь щель-то всего в полпальца толщиной? Но именно там, под сиденьем, лежали Мишкины старые портянки!
   Вот оно как, когда чего-то сильно захочешь, в любое микроскопическое отверстие ввернёшься! Это я тебе точно говорю, хочешь – верь, а хочешь – не верь. Да-а-а, а вот такого удачного подлёдного лова с вертолёта у меня больше уже не случалось.
   С этими словами Алексей задумчиво выпил заранее разлитую водку, скромно приобщился к свежему хрустящему огурчику и начал проделывать манипуляции обеими руками, стремясь продемонстрировать мне силу и мощь настоящих зимних налимов.

2. Должок

   Хочешь – верь, Димуля, хочешь – не верь, только бывают в жизни случаи, когда выкидывает судьба такой интересный фортель, что просто диву даёшься. Доводилось ли тебе когда-либо с человеком случайным пересечься, а потом снова его встретить в новых обстоятельствах? Вот видишь, и у тебя нечто подобное случалось. Наверное, и людей таких нет на свете, которым бы жизнь-чертовка железную последовательность событий не подкинула. Вроде, решили уже всё за тебя наверху, а теперь посмеиваются над твоим ошарашенным видом. Понимаешь, о чём я? Не совсем?..
   Хорошо, подойдём с другого боку. Ну вот, к примеру сказать, столкнулся ты с пешеходом в большом городе, который навстречу тебе дорогу переходил. Посмотрел на него секунду-другую и ушёл. А потом с этим человеком снова встретился в более интимных обстоятельствах, о каких и не думал никогда. А всё почему? Потому, что умный дядечка Боженька так с тобой поиграть решил. Да к чему тебе эти неказистые рассуждения непутёвого инвалида третьей группы? Лучше я историю одну расскажу. Может, она тебе забавной покажется.
   Дело в начале февраля было. А вот год, какой – запамятовал. Но тогда уже проблемы с топливом начались при нашей-то нефти. Выходит, вечно плачущий коммунист Рыжков завалил морской капустой все гастрономы именно в это время. Взамен томатной пасты, которую умелые люди на самогон перевели. Дальше уточнять не будем. Ни к чему это вовсе.
   Так вот, откомандировали нас с Мишаней в Печору. Машины мы должны были для автоколонны получать. ГАЗ-66 и ЗИЛ-133. Их на платформе по «железке» из центральной России пригнали, а в Войвож [27 - Войвож, Усть-Щугор, Подчерье – населённые пункты на участке «зимника» Печора – Троицко-Печорск в республике Коми.] по зимнику доставить – уже наше с Мишаней дело. Как добрались до Печоры, рассказывать не буду. Сам прекрасно представляешь, как шоферня в поездах отрывается. Выезжали из Ухты, вроде, не очень холодно было. Градусов тридцать мороза, а в Печоре уже за сороковник зашкаливает. Это что ж у нас получается? Холодало со скоростью около двух градусов в час.
   У Мишани (он же без разбавки пьёт, помнишь?) такой разбег температур обозначился, что срочно нужно было образовавшееся непотребство гасить подручными средствами. Это только подумать, внутри почти 96 градусов, а на воле минус 46! Итого – почти полторы сотни с хвостиком, если поправку на Фаренгейта сделать! Не всякий организм такое выдержит. А нам ещё часов четырнадцать за рулём по зимнику парить, никак не меньше. Пришлось в привокзальном буфете в Мишаню пару литров чая крепкого залить.
   Сидит он за столиком, чифирём побулькивает, глазами опухшими поигрывает. Ну чисто – как самовар Иван Иваныч, помнишь такой стишок? Самовар. Только без трубы, а вместо краника нос у Мишани сиреневого неприглядного оттенка с застывшей каплей. Первый литр парню тяжело давался. А дальше уже проще дело пошло. Мишаня воскрес и принял живое участие в дальнейших событиях. А они разворачивались следующим образом.
   Дождались мы автобуса и рванули в район НИБ [28 - НИБ – научно-исследовательская больница. Это заведение в Печоре открыли после т. н. «дела врачей». Здесь обитали и трудились ссыльные медики из «Кремлёвки» – Кремлёвской клиники для членов Политбюро. Позднее здесь, на окраине города, размещался кожно-венерический диспансер. Потом старое здание вообще бросили, а район так и продолжали называть ссыльно – конспиративной аббревиатурой – НИБ.]. Добрались до тупика железнодорожного в какой-то войсковой части, куда платформу нашу с машинами загнали. Заходим в балок (балком на севере называют жилой вагончик на санном ходу; передвигается тягачом по зимним дорогам, прим. автора) к дежурному. Так и так, всё по чести докладываем, бумаги свои показываем. Офицерик молодой говорит:
   – Да забирайте свои лайбы побыстрее, нафиг. Баба с возу…
   И в окно рукой на платформу показывает. Да мы и сами уже свою технику видели, только вот несподручно вдвоём на таком морозе крепёж железнодорожный расшнуровывать. Просим помощи у литёхи зелёного. А тому зябко самому на улицу идти. И с обогревателем в балке не очень жарко, если сосульки по углам почти не плачут, а на дворе и вовсе не май месяц.
   Однако он нам с десяток бойцов выделил, и двинулись мы свой транспорт к дороге готовить. С солдатиков, нужно сказать, толку не больно-то много. Они сразу костёр развели, и всё греться норовили возле огня. Разве что худыми задами в ватных штанах прямо на угли не садились. Оно и понятно, когда кирзой по северному зусману снег месишь, то тебе никакого интереса до сохранения казённого имущества, не говоря уже про работу.
   Часа два, этак вот, промаялись мы военным манером, но машины на землю согнали. Сразу же в баки заглянули с Мишаней и ужаснулись – там только на донышке. До заправки не доехать. Стали ребят просить поделиться горючкой. Да не вышло. Солдатиков наших, что в тупике дежурили, беднее, разве что церковная крыса в неурожайный год, да ещё и на диете. Нет у бойцов ничегошеньки. Ни тебе горючки, ни заварки, ни чайника, ни желания что-либо делать.
   Одним словом, сидят бойцы на полном хозрасчёте и самофинансировании, а про чувство долга вспоминают только когда по большому на мороз выбегают. Там у служивых в будочке на гвоздике отменная подшивка итогов XIX-ой партконференции висит и пара номеров «Военного вестника» за 1966-ой год с изображением НАТО-вских военных с полной выкладкой. Никакой политинформации не нужно! Сразу сердце гневным патриотизмом наполняется, только страницы успевай переворачивать коченеющими пальцами.
   Дело, однако, к обеду движется. Нам уже выезжать пора, чтобы до ночи домой добраться. А куда дёрнешься без бензина? Решили перекусить немного и подумать, кого за горючкой на пустынную трассу отправлять. А движение там, нужно заметить, и в самом деле, аховое. По климатическим условиям. Какой же дурак будет в такой мороз без толку машину гонять?
   Шансов не обморозиться за этим нехитрым занятием – слив бензина на трассе – согласись, немного. Да ко всему ещё выяснилось, что нет на посту боевом никакой посуды, кроме консервных банок. Пришлось ведром жертвовать из автомобильного комплекта на ЗИЛке. Натопили мы в нём, в ведре этом, снега, воду вскипятили, чай заварили, который в дорогу с собой прихватить не поленились. Притащили в балок дымящееся ведро с костра и устроили солдатикам пир с нашими же продуктами, приготовленными на случай поломки в пути.
   Нельзя сказать, что нам с Мишаней совсем уж ничего не досталось, но министр обороны до сих пор за это так и не расплатился. А мы, считай, Димуля, целое отделение накормили во главе с лейтенантом. Ребята всё же душевные попались, отблагодарили нас. Кто-то из солдат на трассу сбегал и литров девять бензина принёс. И антифриза догадался выпросить. Молодчина! Сам второе ведро, которое на ГАЗ-66 в кабине валялось, нашёл и сюрприз нам устроил.
   Расставались с защитниками тепло, несмотря на мороз и сгущающийся туман. Ну, теперь – на заправку, и – в добрый путь! Лишь бы не застрять по дороге без продуктов. Выехали на зимник и погнали. Я впереди на ЗИЛ-ке, а Мишаня сзади на ГАЗ-66 с одной голой рамой. Без кузова, то есть. Дистанцию метров двести взяли, чтобы, не дай бог, друг в друга не въехать. Не видно же ни черта в двух шагах из-за тумана.
   Но с другой стороны мороз нам и помощник. Вряд ли кто по большой нужде на зимник в минус 46 выскочит, да ещё под вечер. А ты же, Димуля, знаешь, как на зимнике со встречными расходятся. До первого «кармана» кто-то сдавать задом должен, колея-то – однопутка. На такой незамысловатой процедуре столько времени убивается – мама, не горюй! Но это в ясный денёк. Не сегодня, когда морозит и туман, как сливки у Маруси в буфете. Так что – можем проскочить всю дорогу без задержек в пути.
   Едем мы с Мишаней, значит, друг другу периодически сигналим клаксоном, чтобы не потеряться и не стукнуться. А звук по морозному воздуху хорошо распространяется, милое дело. Тут и стемнело как-то разом, вдруг. Ещё и двух часов не едем, а темнотища жуткая. Зимой у нас темнеет быстро, не мне тебе рассказывать. Север же. Фары включаешь, но впереди всё равно ничего не видно из-за морозной взвеси в воздухе. Тем не менее, по звуку хорошо ориентироваться. Не наскочишь на встречного, издали его слышно.
   Одну только фуру и повстречали на своём пути. Остальные водилы дома сидят, чаи гоняют. Долго ли, коротко ли, только проехали уже Усть-Щугор*, вот-вот Подчерье* прямо по курсу покажется. Всё бы хорошо, но что-то стало мне казаться, будто какой-то отворот с зимника в сторону появился. Остановился. И точно – отворот. Да такой наезженный, лучше нашей дороги – по которой едем, стало быть. Давно я здесь не гонялся по зимнему-то времени. Получается, отстал от жизни, что называется. Решил Мишаню подождать. Посоветоваться, стоит ли сворачивать. Может, короче по этому пути будет.
   Посигналил напарнику, жду. ГАЗон быстро подлетел. Сидим у меня в кабине с Мишаней, двигатели не глушим, совет держим. Он тоже не знает, куда отворот в снегу пробит. Времени – часов около семи вечера. Уже желание закусить пришло. А весь паёк на боевом посту скормлен, ещё в Печоре. Хоть бы кипяточку попить. Ну, Мишаня, у меня мужик запасливый – притащил термос литровый. Он, оказывается, успел чай туда из ведра затарить перед выездом.
   Долили мы немного спирта в термос, чтобы бодрило в дороге. Выпили по паре колпачков горяченького с одним сухарём на двоих, а решение, куда ехать, так и не пришло. И вдруг из темноты показался кто-то. К машине – шасть, вскочил на подножку, дверь открыл и говорит вежливо:
   – Куда путь держите, мужички?
   Я чуть чаем не обжёгся от неожиданности. Смотрим с Мишаней, а тот, кто нарисовался в машине из темноты – этакий колобок в белом армейском полушубке, унтах и ушанке из чего-то мохнатого. Может, из росомахи, а, может, из собак.
   На лице и усах мужика сосульки от дыхания наросли – видно, давненько пёхом движется. Но не обмороженный – морда бордовая, мясистая, пар от неё столбом стоит. Уселся он между нами, чаю хлебнул со спиртом и говорит так:
   – Поехали ко мне, парни. Как раз в этот сворот. Я вас кофе угощу. Да, что там кофе. Поедим по-человечески, выпьем. У меня и сёмга свежая имеется. Поспите, а утром я вас сюда же и выведу.
   Стали мы с Мишаней колобка спрашивать, что это за населённый пункт, где кофе подают. На карте, вроде, ничего человеческого поблизости не наблюдается.
   Красномордый смеётся в оттаявшие усы:
   – Да, хозяйство здесь у меня, ребята. Вроде, директор я. Поехали, не пожалеете.
   Соблазнились мы на тёплую постель после сытного ужина. Свернули с зимника. Минут сорок ехали. Потом ещё куда-то свернули, куда колобок показал.
   – Вот уже и кофейным духом повеяло, – засмеялся зловеще мужик в полушубке, – во всех бараках…
   Или мне только так показалось, что смех у него зловещий был, однако, мерзкий холодок по спине моей побежал. Понял я, что в зону въезжаем.
   Вот и вышки видны, собаки надрываются, прожектора пытаются своими заскорузлыми прокуренными пальцами дырочки в тумане проковырять. А дорога, по которой сюда нас нечистый вывел, не обычная дорога, а лесовозная. Потому и накатана так знатно. По ней результаты труда всей зоны на склады свозят. Помнил я хорошо, чем для меня последнее посещение зоны кончилось. Люди там, вроде, такие, как мы. Да не такие вовсе. Это я не про осуждённых говорю, а про персонал, Димуля.
   У нас под Войвожем есть одна зона общего режима. Там заправка имеется. Так вот, я на ту заправку частенько заворачивал, поскольку близёхонько она. Дашь, бывало, зэкам пачку чая, они тебе за это полный бак горючки надурачат. Однажды на начальство зоновское нарвался. Капитан, «вэвэшник», ничего ко мне отнёсся. Встретил, как друга. Помог заправиться, к себе пригласил в кабинет. Потом… ничего не помню. Видать, мне клофелином кофе заправили. Два глотка только и успел сделать.
   Очнулся на свалке возле посёлка без документов, без денег. Машина рядом стоит. Большой потом скандал был на работе – мне в командировку ехать, а у меня паспорт утрачен. В милицию обращаться на предмет кражи не стал. Что я дурак, что ли? У них там всё подвязано. А по паспорту моему, наверное, какой-нибудь «законник» в наколках потом гулял на Черноморском побережье. Ты понимаешь, Димуля, к чему я веду? Зона, кофе с клофелином… Проходили мы уже по этим буеракам, мама, не горюй!
   Ты можешь это, как хочешь называть. Хоть мнительностью, хоть перестраховкой. Только так мне не хотелось на морозе мордой в снег валяться без документов. Тормознул я машину прямо посередине зоны. Кабину открыл и «вэвэшника», под колобка замаскированного, нежно так из кабины выпнул. Ничего с ним при выпадении не сделается – сугробы кругом. Сам же быстренько задом сдаю и сигналю непрерывно, чтобы Мишаня тормозил. Только успел развернуться, тут и он подъехал. Смотрит на меня изумлённо, но ничего не спрашивает. Мишаня, он же смышлёный, если трезвый. Погнали мы обратно, выскочили на тот роковой перекрёсток, остановились остатки чая допить и дальше уже без остановок до дома ехали. К середине ночи у себя в посёлке были.
   Прошло полгода, даже, пожалуй, поболе. Точно, осень наступила. Охоту на водоплавающих как раз открывать должны были. Про зимнее приключение мы с Мишаней уже и забыли вовсе. Да тут пришлось его вспомнить. Ты бывал у нас на посёлке? Нет? Ну, тогда пару слов скажу о нём и его окрестностях.
   Места под Войвожем глухие и дикие. Несколько коми деревень в округе. Народ там только охотой и рыбалкой промышляет, а отдых у них всегда в водку или брагу упирается. Особенно после богатой добычи. В такие дни лучше к ним в деревню не попадать. Пальба идёт из ружей в окна – «вдоль по Питерской, по Тверской-Ямской», разве что без колокольчика, то есть – без предупреждения. Это аборигены, вроде, салютуют удачливости и куражу будущему. Хорошо, если мелкой дробью малым калибром. Но бывало, что и жаканом в собак палили. Дикий Запад, да и только.
   За год в деревнях раненых столько случалось, что в больнице поселковой раскладушки в коридоре ставили. Мест на всех раненых не хватало. И никто не мог толком порядок навести. Ни один участковый. Если вопрос кардинально решать, то есть – оружие конфисковать навсегда, то всякого рода депутаты замордуют. Дескать, правоохранительные органы покушаются на самобытность коми-народа, лишают его исконного охотничьего промысла. А одними пустыми угрозами – оштрафовать, кого остановишь? Денег-то всё равно у этих ухарей ковбойского уклада не бывает. Живут они натуральным хозяйством и нигде не работают.
   Вот так и существовали мы, поселковые, в те времена от одного охотничьего сезона до другого, на национальные кадры с опаской поглядывая.
   Конечно, местным самобытным охотникам вообще никто не указ. Дожидаться ни один из них открытия охоты не будет, коли утка поднялась, или гусь на юг устремился. Помню, как-то заехал я в одну деревню по служебной надобности и стал свидетелем такого события. Возле калитки храпел пьяный мужик, а через двор к нему еле двигался под тяжестью двух ижевских двустволок сопливый парнишка лет пяти. Пацан был в одной рубашке до колен и босой. По дороге он забрёл в крапиву (туда его занесло мощным маховиком из двух ружей) и мужественно терпел естественное растительное иглоукалывание. Я окликнул парнишку:
   – Ты куда двустволки тащишь, мальчик?
   – Папке оружию несу. Скоро УТКО пойдёт! Действительно, утка уже пошла. Но сил у папки этого мальчугана подняться следом за пернатыми на крыло не было совершенно.
   Теперь, Димуля, ты вполне можешь себе представить житие наше скорбное.
   Но я отвлёкся. В то лето нас с Мишаней в посёлке не было. Мы вахтовались севернее Усинска. Возвращаемся в сентябре в родную вотчину и первым делом новости узнаём: какая рыба нынче ловится, какая дичь по озёрам гнездится, и так – за жизнь. В числе прочих новостей рассказали нам, что теперь в посёлке новый участковый. Говорят, из бывших «кумов» с зоны. Зовут его Владимир Ильич Смушков, он в звании майора.
   И такую жизнь местным охотникам этот Ильич новейшей истории устроил, что те и вздохнуть без его соизволения не могут. Он всё оружие конфисковал под расписку «взято на ответственное хранение» и выдаёт только на период официального открытия охоты. Причём за патроны перед ним отчитываются в письменном виде. Сезон закончился – изволь ружьишко сдать в милицейский сейф. А не хочешь, тогда тебя задерживают на 15 суток за мелкое хулиганство и в подвал – на хлеб и воду.
   Поначалу жаловаться на майора пытались. Но после того, как мотоцикл одного такого жалобщика неожиданно выбросил хозяина из седла, наехав в темноте на бревно, занесённое ураганом со стороны силовых структур, все согласились с новыми порядками. Порадовались мы с Мишаней, что спокойней стало в посёлке. А с другой стороны, огорчились – теперь нужно наши «вертикалки» в милицию тащить. Не сейчас. Чуть позже, когда официальный отбой осенней охоте дадут.
   За суетой рабочей как-то всё позабылось. Уже середина ноября на улице, а ружьё у меня так дома на стене и висит. Еду я в один прекрасный день на обед мимо здания милиции поселковой. Притормозил неподалёку, чтобы хлеба купить. Смотрю, на крыльцо милицейское вываливает… тот самый колобок, который нас с Мишаней на зону вроде Сусанина завёл. Только теперь он без полушубка и усов. Наоборот, в фуражке и кителе милицейском с майорскими погонами. У меня всё разом и оборвалось.
   Ружьё дома висит несданное, машину не в том месте припарковал, за рулём сто грамм накатил и, самое главное, товарищу майору под зад коленом сделал зимой. А Владимир Ильич (а кому ж ещё быть, как не ему) красной мордой сверкает гневно, пальчиком к себе манит. Тут меня переклинило всего. Стою, как дурак, с буханкой «черняшки» на одной стороне дороги, а колобок при исполнении с другой стороны мне кричит что-то. А кричал он так:
   – Ну, что жертва политических депрессий, замер?! Сюда иди уже! Сейчас побеседуем у меня в кабинете по душам, мало не покажется!
   Кое-как я дорогу перешёл, на крыльцо поднялся. А майор уже дверь в кабинет распахивает, ручкой жест приглашающий делает. Захожу внутрь, а там Мишаня сидит. Будто выпивший уже. На столе милицейском чайник, банка с кофе, кой-какая закуска с непременным кусищем Печорской сёмги и бутылка спирта. Рассмеялся Смушков и говорит:
   – Ну, что – испугался, бедолага? Ничего-ничего, сейчас отойдёшь. Я же ваш должник. Только зря вы тогда уехали, ребята. У меня в тот раз отменный жареный мокко был – закачаешься! А теперь растворимым только и богат.
   После вышесказанного майор наполнил два стакана, закрасив спирт разбавкой из заварного чайника. А в третий, Мишанин, заварку лить не стал, один голимый спирт. Мишаня же не запивает, ты помнишь? Что ещё можно добавить? Навёл Смушков порядок в нашем медвежьем углу. А года через два его в Ухту забрали на повышение. Но пока он в посёлке высокую марку правопорядка держал, моё ружьё никогда в милицейский сейф не ныряло. Должок – дело святое. Ну, будь здоров, Димуля!
   Алексей смачно закусил оливкой и спросил:
   – И как ты можешь есть эту гадость? Закусить, ещё, куда ни шло, можно. Но вот употреблять в пищу, как овощ, – это не по-нашенски. Ты бы вон лучше леща съел.
   Лещ лещом, но котлеты из налима – это, доложу я вам, что-то особеннАГА! Тьфу, история про налимов уже рассказана раньше. Тогда действительно лучше лещиком копчёным слюноотделение пресечь…

3. Бычок с прицепом

   Вот ты, Димуля, говоришь, что чудес разных и всяческих не бывает на свете. Дескать, всё заранее выверено, согласовано, утверждено. Но, знаешь, дорогой мой неверующий Фома, всяко у меня бывало в жизни. И рак свистел на горе, и дождичек в четверг поливал так, что на тягаче не проехать по лужам разливанным.
   Однако принцессы мне не встречались, врать не стану. Так, всё больше шалашовки подстилочные да подруги фартовых дяденек в законе. Но речь я не о том веду, Димуля. Про судьбу хочу рассказать, которую не купить, не продать никак невозможно. Что тебе Господом дадено, от того никак не скрыться. И если фитиль в подхвостице уже палёным запах и кажется, что никакого сладу с обстоятельствами нету, тут-то тебе чудо и приходит на помощь.
   Давай-ка случай тебе расскажу. Это уже после Михаила Перестройкина случилось. Закрыли экспедицию, к которой наша автоколонна принадлежала. А куда водителю в маленьком посёлке деваться? Работы, сам понимаешь, нет. Переучивать никто не желает. Да, и на кого переучиваться, куда податься? На шахту нашу нефтяную [29 - В посёлке Войвож республики Коми добывается самая высококачественная тяжёлая нефть с очень низким содержанием парафинов. Добывается она шахтным способом. Такая шахта тоже единственная в мире.] в Войвоже? Так туда уже очередь записана на несколько лет вперёд. Там молодых ждут, а не таких, как я, с побитой молью лысиной.
   И тут случай подвернулся знатный. Какой-то из родственников жены в Ухтинское отделение МЧС устроился. Он-то мне и предложил в нашей поселковой пожарной команде поработать. Только вот водители простые им и вовсе не нужны, поскольку в штате народу меньше самого малого минимума. Поэтому изволь, новый боец МЧС, быть универсалом. И пожарником, и спасателем на нефтяных объектах, и водителем всевозможных видов транспорта, и медбратом, и сестрой милосердия (если что!).
   Времени на обучение было предостаточно, поскольку в посёлке нашем чрезвычайных ситуаций не так уж и много. Научился я с брандспойтом управляться, дышать в дымозащитном костюме, горящую нефть тушить и собирать её спецсредствами в случае утечек из нефтепроводов. Вскоре и случай подвернулся, чтобы на практике навыки мои проверить. Тот самый случай! Дело зимой было, поскольку снег лежал знатный. Да и не жарко на улице – если уши не закрыть шапкой, то можно через полчаса посылать им последнее «прости» посредством SMS.
   Ага. Вызвали нас под вечер на пожар. Нет, не такой серьёзный, как ты подумал. Горели хозяйственные постройки у одной местной бабки. Она скотину кормила и по неосторожности подпалила сено керосиновой лампой. Бабуля, нужно отметить, боевая попалась – успела кур и свиней на улицу выгнать, пока не разгорелось. А когда за бычком идти наладилась (он у неё в отдельном хлеву на постой определён был), глядь, а там уже крыша полыхает.
   Хорошо, соседи на пульт МЧС позвонить успели. Приехала наша «аварийка» пожарная на место, осмотрелись мы. В общем, не пожар, а плёвое дело. Затушить его, чтоб не распространялся по посёлку, – что тебе на своём компьютере предложение набрать. Да только вот закавыка с бычком. Плачет старушка жалобно так:
   – Не оставьте меня, ребятушки, сиротинкою! Спасите касатика моего. Кормильца Борюшку.
   Тогда всех бычков-кормильцев у нас в посёлке Борьками называли, даром, что никто из них на танк залезть так и не удосужился, а о Барвихе даже и не слышал ни разу. Однако отвлёкся я.
   Итак, горит хлев, а там – внутри – бычок пропадает. В этой ситуации выбора у нас не было. Если женщина просит, изволь в горящий хлев идти. Только вот – кому конкретно? Бросили с ребятами на пальцах. Выпало мне. Одел я дыхательную маску, костюм термостойкий на себя натянул, да и в огонь бросился, будто Гастелло на танки. А проверить компрессор сдуру забыл. Но сначала, собственно, ничего и не почувствовал.
   Бычка в сарае быстро приметил. Он на полу лежал, где я его и обнаружил, споткнувшись. Там снизу свежий воздух подсасывало, Борька им и дышал. А чуть приподнимешься – сразу угарного газа нахватаешься, и здрасьте вам, извольте бриться, можно на вскрытие не носить. И так понятно, что отравление вездесущим CO – угарным газом, то есть.
   Бычок лежал как-то странно. Будто самурай перед сеппукой своему японскому богу молится. Что говоришь? У японцев единого бога не предусмотрено? Что тебе сказать, тогда не богу японскому а японскому же городовому… или микаде какой-то. Одним словом, преставиться почти готов был мой объект спасения. Задние ноги скрещены, копчик приподнят, морда на земляном полу соплями брызжет.
   Я схватил Борьку за рога и поднять попытался. Ну, чтоб он на ноги встал. Но тот, хоть и молодой, но тяжеленный – не могу его пошевелить. А бычку уже, вроде, и не к чему спасаться. Глаза у него печальные, слёзы по ним катятся. Всё ясно – с жизнью прощается, со своей старушкой заботливой, с пастбищем поселковым, с надоедливым северным гнусом.
   Такое тут меня зло взяло, что я покрыл Бориса Николаевича многоэтажной матовостью с ног до кончиков рогов и хватил со всей дури животному по хребту. Бычок приподниматься начал, но снова на колени рухнул. А я уже ничего сделать не могу, поскольку сил много потратил. Да тут ещё, чувствую, воздух плохо в дыхательный аппарат поступает. Задыхаюсь. Выходит, клапан не до конца открыт. А как ребятам крикнуть, чтобы исправили, когда шум от пламени такой, что себя не слышно?
   Конечно, если лечь и не двигаться, то такого притока воздуха вполне хватит. А если бычка поднимать? Тут балки прогоревшие с крыши начали падать со свистом и шипением. Пора на улицу бежать. И чёрт с ним, с тем Борькой. Самому бы уцелеть. Но сил никаких нету. Пройти всего шагов с десяток нужно, а не могу. Дышать совсем плохо. Принял я решение нестандартное. Так, от безысходности больше, чем от великого ума.
   Если бычку возле пола дышится неплохо, то и мне там воздуха хватит. Снял маску и к Борьке под дымящийся бочок пристроился. Лежим мы так вдвоём, два млекопитающих. Каждый про своё думает. Он всё про травку летнюю за посёлком и коров, которых ещё и не покрыл ни разу. Горько производителю осознавать свою никчёмность, плачет Борис.
   А я семью вспоминаю: сыновей, жену, отца-покойника, царствие ему небесное. Уже со всеми распрощаться успел, да тут про заначку вспомнил. Лежит у меня заначка в коробке из-под старых ботинок, мятыми газетами замаскированная. Вот, думаю, начнут без меня дома уборку делать и выбросят коробку вместе с деньгами. Нельзя никак этого допустить. На такие деньги раньше полмашины купить можно было! Да и теперь – не меньше ящика водки! Потихоньку соображать начал.
   Вспомнил историю, которую отец ещё в детстве рассказывал со слов своего отца, моего деда, стало быть. Дед, тогда ещё не раскулаченный, жил в Тамбовской губернии. И у них в селе частенько поджоги случались. Так вот, дед отцу рассказал, что во время пожара быки и коровы ведут себя неадекватно. Падают на колени и спастись не пытаются. И вот, дескать, мужики местные, чтобы скотину выручить, хвост ей ломают…
   Вспомнилось, как отец смеялся, когда я спросил, что быки делают, если им хвост сломать у основания.
   – Ну, про это тебе лучше не знать, сынок! – отец возник из памяти с улыбкой. А потом внезапно переменился и закричал:
   – Попробуй! Попробуй, Лёха!
   С трудом я соображал, где явь, а где галлюцинации. Но понял, что сломать бычку хвост – мой единственный шанс на спасение. Перевернулся я, схватил Борьку за позвонки, не уместившиеся в его туше и, передавив у самого основания, резко дёрнул.
   Всё дальнейшее произошло в считанные секунды. Я только успел увидеть, как ноги у Борьки распрямляются, а дальше – множественные ушибы со всех сторон, раскалённый воздух, невероятно холодный снег, удар, отключка. Пришёл в себя в больнице. Там мне и рассказали, что же произошло.
   Люди, которые пытались потушить пожар снаружи, уже и не чаяли увидеть меня живым. Бабка голосила, что она только в моей смерти виновата и неистово молилась в небеса. И вдруг – будто танк по горящему хлеву проехал. Из огня и дыма возникла странная фигура бычка с прицепом, которая снесла стену и со скоростью курьерского поезда унеслась в сторону леса, вздымая снежные волны, какие обычно сопровождают глиссер на летней воде.
   В том глиссере я пассажиром был, если ты, Димуля, понял. Уж, не знаю как, но бычок мой проволок свой груз метров примерно сто, пока в дерево меня не всобачил. И что характерно, не любят коровы и быки, соответственно, по глубокому снегу ходить. А Борька нёсся, будто ему хвост в дверях прищемили. Да, собственно, почти так оно и было. Только теперь начинаешь понимать всю глубину и многоплановость языковых форм. Русский язык… он велик. В самом деле – велик.
   Лежал в больнице недолго. Никаких особенных повреждений у меня не нашли, если не считать десяток ссадин на заднице (ею я об пеньки под снегом тормозил, нужно сказать, неудачно) и трёх сломанных рёбер (это на самом финише Борька меня самого об берёзу припечатал, уже удачно).
   А что с бычком стало? Так и ему почти ничего не сделалось. Слегка только шкуру подпалил Борис, как его тёзка на коммунистах в 96-ом году. Правда, он впоследствие от такого стресса долго на тёлок смотреть не мог. Да ну тебя, охальник! Я же не о гаранте помянул, а ты всё насмешничаешь!
   Так вот… сперва думали, что импотентом производитель стал на нервной почве. Но потом ничего, оклемался – покрывал всё, что навозом пахнет, с нашим удовольствием. На меня только плохо реагировал при встрече. Морду зверскую строил, словно матадору какому, и боднуть норовил, дурак. Всё хвост свой сломанный простить не мог. А зачем нормальному бычку хвост, если разобраться? Он же не собака. Главное, что все остальные достоинства на месте.
   Алексей отхлебнул остывающего коми-пунша [30 - Коми-пунш – смесь двух жидких компонентов в пропорции 1:1, крепкого горячего сладкого чая и водки.]из кружки, зажевал печенюшкой, которую нам давали за ужином и предложил выйти покурить. Конечно, я его понимаю. Ассоциация с пожаром, огонь, дым и всё такое.

4. Конкретный наезд

   Димуля, главное в жизни, чтобы тебя правильно понимали. Согласен? Вот и умничка. А то из-за одной буквы человеку судьбу сломать можно. У меня, вообще, случай был, когда даже все буквы совпали, только трактовали слово по разному… Давай-ка, я этот случай тебе и расскажу.
   Стоял 1971-ый год. Мне до дембеля оставалось всего ничего, месяц какой-то. Тянул я лямку срочной службы в Бурятии, неподалёку от монгольской границы. Не знаю как сейчас, а тогда не кордон был в данном месте – проходной двор; не граница – одно название. Да и то – неприличное. Кстати, говорят монголы нам это самое слово и подарили во время Ига.
   Со стороны кочевников единственная застава была на главной дороге к Улан-Батору. С нашей стороны, конечно, кордонов маленько побольше. Но тоже не густо. Все заставы настоящие, боеспособные на другой стороне Монголии расположены, где китайцы после Даманского в себя второй год приходят.
   Дали нам дембельский наряд с напарником Сашкой. Мы с ним сено к монголам возили, не то в колхоз, не то совхоз тамошний, их разве поймёшь узкоплёночных. Кругом одни Сухэ-Баторы смотрят прищуренным глазом с плакатов под руку с Цеденбаллами, а объяснений никаких, чего им от крестьянства нужно – то ли надоев кумыса, то ли конины для нужд общественного питания. Но наше дело маленькое, знай себе, барражируй через границу. Туда – сюда.
   В Монголии у нас сено выгрузят из кузова, мы опять в Бурятию за продуктом первой животной необходимости. И таким вот образом до тех пор, покуда заготовленное под Улан-Удэ сено не эмигрирует на сопредельную территорию в полном объёме. С нашей помощью, конечно. Как же по-современному эта процедура называется, не помнишь? Контрабанда травки. Во как!
   Итак, ездим мы с Сашкой на двух стареньких бортовых ГАЗонах, без какого бы то ни было оружия. Чай, не спецназ какой. Так, крестьяне недоделанные. Да и вообще, я в армии оружие держал только на присяге, а потом всё больше «баранку» или уставы. И очень, нужно сказать, хорошо, что не давали мне автомата. А ну, как потеряю! У меня уже здесь, на работе случай был почти трагический с оружием, не приведи Господи. Вернее, с его (оружия) пропажей. Потом, Димуля, я тебе и эту историю расскажу. Спешить-то нам некуда. Курортник пьёт, а процедур всё меньше остаётся. Почки отпали, и лечить нечего. Чем не счастье?
   Так что, закусил уже?
   Ну, а теперь можно и мою армейскую историю продолжить. В один прекрасный день возвращались мы с Саней из «вражеского» тыла за очередной партией сена. Недалеко от границы в зеркале дальнего вида заметил я столб пыли над грунтовкой. Кто-то нас догонял. Трудно было разобрать, какой транспорт там едет, свои армейцы или местные. Одно понятно, машина легковая.
   Вот она уже со мной поравнялась настолько, что я увидел – за рулём ГАЗ-21 (помнишь, старая такая «Волга» с оленем на капоте?) монгол сидит. И видать, не простой монгол. Поскольку в костюме чёрном, при галстуке и в шляпе-пирожке. Не иначе – партийный «шишкарь». Вот и номер номенклатурный, престижный на бампере висит. Только водитель этот хренов со мной поравнялся, и ну, давай сигналить, будто на пожар мчится. Хочет, чтобы мы с Саньком на обочину съехали и дорогу ему уступили. Так вот запросто не разминуться было – дорога-то не шибко способствовала. Не в Европах мы встретились, однако.
   Я вижу, Санька в окно по пояс высунулся из кабины, что-то мне показывает на пальцах. «Ага, не хочет он так вот, за здорово живёшь, коммуниста неформатного, широкоэкранного вперёд себя пропускать», – догадался я. С этим, Димуля, думаю, и ты вполне солидарен, не говоря уж про мою ефрейторскую душу, поскольку надоели сытые «хозяева жизни», упакованные выше макушки. Чем мы-то хуже с Санькой? Ну, нет у нас аккуратного партийного пирожка на голове, а только потные промасленные пилотки, так что с того? Теперь можно нами помыкать, как теми баранами в степи? Не выйдет, товарищ монгольский секретарь. Не дождётесь. Взыграло ретивое, как говорится, – приходи, кума, любоваться!
   Мы с Саньком тоже давай сигналить и неприличные жесты монголу в окна показывать. А тот не унимается, так и хочет мимо нас прошмыгнуть, просочиться, так сказать, к границе под покровом дорожной пыли. Ладно! Хочешь? Пожалуйста! Мы тут с Сашкой друг друга без слов поняли. Ещё бы – такой километраж вдвоём намотали за службу. Я на обочину отъезжаю, но скорость не сбрасываю. Санька такой же манёвр производит. Тут наш монгол и купился. Не стратег он оказался. Да, и не тактик. Всё за чистую монету принял и между нами сунулся и канавой на другой обочине. Здесь мы его и сделали, как Чуйков Паулюса под Сталинградом.
   Зажали монгола и спереди, и сзади, так что не вырваться из этих наших клещей. Начали мы вдвоём с Саней прижимать ЗИЛ-ками разом поникшую номенклатурную «Волжану» в сторону той самой канавы, которая для стока воды служила. Не долго наш партийный туз менжевался. Затормозил, в кювет влетел и остался на краю монгольской пустыни один на один со своими страхами. Мы же с Саней пересекли границу и под погрузку встали. А над тем мужичком в шляпе-пирожке за чашкой кумыса потешались. И зря, нужно заметить.
   Остаток дня прошёл без приключений, а вот на следующее утро началось нечто ранее невиданное. Прямо со с ранья, ещё до подъёма, будит меня дневальный и говорит, чтобы быстренько одевался. Ждут, дескать, меня. Дознаватель из Забайкальского военного округа приехал. Какой округ, какой дознаватель? Ничего не соображаю. Но вскочил быстро, умылся и на улицу вышел. Там меня уже точно ждали. Схватили двое прапоров под руки, наручники надели и в «козлика» закинули (тогда ещё ГАЗончик так называли, а не более позднее Ульяновское детище автопрома).
   У меня, конечно, с перепугу голова ничего не соображает. Не могу понять – за что! А случай с этим монгольским «папиком» как-то и не вспоминается. Хорошо, предстал я пред светлые очи дознавателя. Видный такой капитан, холёный. Видать, из приблатнённых. Хо-тя… сейчас мне кажется, что и не капитан то был вовсе, а краснопогонник званием постарше. Впрочем, определённо утверждать не берусь. Посадил он меня за стол напротив, велел руки мои мозолистые от наручников освободить. Чаем потчует, а глазищи так и буравят голову непутёвую шофёрскую, будто коловоротом.
   Спрашивает капитан (пусть всё-таки – капитан):
   – Где вы были позавчера с такого-то по такое-то время?
   – А где мне быть? – отвечаю. – Сено возил в Монголию.
   – Один, – спрашивает дознаватель, – возили?
   Я, конечно, сказал, что мы вдвоём с Санькой работали. А чего скрывать? Путёвки же легко проверить. Капитан закурил, улыбнулся и спрашивает:
   – Значит, не будете отрицать преступный сговор?
   Я так и опрокинулся со стула:
   – Какой ещё сговор? О чём вы, товарищ капитан?
   Тот смеётся, будто Мефистофель, и продолжает свои вопросы задавать. А вроде ж не еврей. Это, помнится, у них так принято – вопросом на вопрос отвечать.
   – Серую «Волгу» видели? – беломорина между пальцев дознавателя запыхтела-запереливалась сатанинским блеском.
   Только теперь до меня дошло, что всё дело в том самом случае на дороге. Но беспокойства нет. В конце концов, ДТП никакого не было. Подумаешь, немного поучили монгола. Так ведь и правил никаких практически не нарушили. Это вам не оживлённый перекрёсток в Улан-Удэ. Степь всё-таки.
   Капитан же, между тем, почти торжествовал. Он энергично сновал по кабинету подобный элегантному ягуару на мягких лапах и чуть не мурлыкал от предвкушения близкой развязки.
   – Так, выходит «Волгу» видели. Хорошо. А водителя, надеюсь, тоже разглядели? – дознаватель сиял, как начищенный якорь в электродвигателе.
   Я подтвердил.
   – И вы с напарником ПРИЖАЛИ уважаемого товарища Мунулика Энделгтэя прямо посередине дороги?
   Я снова не стал возражать. Действительно прижали. Правда, не на середине дороги, а к правой обочине. Это если в сторону Улан-Удэ смотреть. Но нечего было ему хамить и сигналить нам, как лохам монгольским. Мы же не на верблюдах ехали.
   – Значит, вы утверждаете, что вдвоём с рядовым Александром Н. напали на секретаря партийной организации хренегознаеткакого аймака посередине дороги и ПРИДАВИЛИ его по предварительному сговору?
   Тут уж я возразил:
   – Не сговаривались мы. Просто жестами друг другу показали, что делать. Да, и не нападали, больно надо. Так, слегка НАЕХАЛИ.
   Капитан цвёл, как новогодний кактус в какой-нибудь Акапульке:
   – Ага, да здесь невооружённым взглядом просматривается давно спетый коллектив. Даже слов вам не нужно! Шайка, одним словом! И давно вы так промышляете?
   Я завёлся:
   – Как так? Чем промышляем?
   – А тем, что НАЕЗЖАЕТЕ, ПРИЖИМАЕТЕ людей на дорогах, ПРИДАВЛИВАЕТЕ их, забираете деньги и документы? – голос дознавателя приобрёл оттенок ржавых дверных петель. – Да, за такие штучки-дрючки, ребятки, вам никак не меньше пяти лет дисбата корячится!
   Причём здесь дисбат?! Я был в шоке и залепетал:
   – Зачем нам ихние тугрики, товарищ капитан? Что на них покупать-то в нашей части?
   Дознаватель, увидев моё разобранное состояние, немного помягчел и продолжил обвинительную речь:
   – Зря удивляетесь, ефрейтор! Незнание закона, как говорится… И что же мы имеем в вашем случае? А имеем мы следующее. Преступная группировка из двух военнослужащих срочной службы, иначе говоря – банда, воспользовавшись казённым транспортом, нарушила государственную границу. Затем на территории дружественной Монголии напала на партийного секретаря, тьфу, сам чёрт не разберёт, какого аймака, товарища Мудалука… Впрочем, неважно. ПРИДАВИЛА его к обочине, затем ПРИЖАЛА непосредственно к проезжей части с целью УДУШЕНИЯ и завладения материальными ценностями, заработанными монгольским товарищем честным путём. Тем самым вышеозначенная банда нарушила такие-то, такие-то статьи уголовного кодекса СССР и УК МНР. А именно, вам инкриминируется следующее: нарушение государственной границы, нападение на должностное партийное лицо иностранного государства с нанесением телесных повреждений средней степени тяжести, а также хищением документов и денежных средств потерпевшего. И вы после всего сказанного будете утверждать, что пять лет дисциплинарного батальона слишком много? Молите бога, ребята, чтобы вам «вышку» не дали в свете напряжённой обстановки на восточных границах СССР.
   Я заорал:
   – Да, мы придавили этого Муд… товарища монгола! Но не буквально. Просто мы вытолкали его машину на обочину. Вот и всё. Никаких денег и документов мы не видели. Не душили мы этого Энделя, поскольку даже из машин не вылезали. А что до нарушения границы, так мы же там второй месяц работаем. Можете у командира части узнать!
   Капитан немного сник, но быстро оправился и бросил на стол какую-то бумагу:
   – А это как понимать? Здесь же чёрным по белому…
   Я взял лист и прочитал следующий текст:

   «коспотину таварич савецки пасол на монголский народны рицублик ц первого секретар «хрензнаеткакого» аймака парти народный хурал мунулика энделгтэя
   заявлене
   такого-то числа сего года я, мунулик энделгтэй, ехай на цлужбный делам граница совецкий народный страна. тва бандита примерна автамабил ЗИЛ накинулиц к мне, ПРИДАВИТЬ к абочины тарога, ПРИЖАТЬ мой на той земля не ехать. нервны потряцэний пришел мне к в болница на аймак. пропал теньги 400 тугрик портийна каца взноц. кнуцный провокаций шпионцки диверцант нарушала граница линий. накзаний будим ожидаю нетерплю.
   Число Подпись»

   В левом верхнем углу стояла чья-то размашистая виза: «примерно наказать раздолбаев». Именно так, без знаков препинания. Было не ясно про раздолбаев – то ли нас с Санькой в виду имели, то ли это такая фамилия отписавшего документ для исполнения. А подумал я так, потому что никакой другой подписи на листке из школьной тетради не было. Только дата.
   Теперь понятно, откуда этот бред про нарушителей границы и сильное удушение партийного лидера. А членские взносы – дело, так сказать, попутное. Просто милый партийный дядька решил по-простому «срубить капусты», списав всё на злобных советских военных. Но самое плохое, что было во всей «криминальной» истории, так это даже не то, что монгол записал номера наших машин и приложил к своему заявлению. Самое плохое, что его нездоровым фантазиям верили, а нам нет.

   Меня увезли на «губу». Оставалось надеяться, что международный конфликт рассосётся как-нибудь по-доброму. Так оно, собственно, и вышло. Капитан, допросив Саньку, убедился – мы говорим одно и то же, друг другу не противоречим. Выяснить, что нарушение нами границы – лишь плод монгольского партийного воображения вообще не составило труда. Тут ещё свидетели нашлись, на наше счастье, которые видели, что партийного босса никто к земле не ПРИЖИМАЛ и не ПРИДАВЛИВАЛ с целью удушения. Мы вообще кабин своих ЗИЛков не покидали, а, следовательно, приобщиться к закромам Великого Народного Хурала у нас просто не было возможности.
   На этом бы и делу закрыться, да упоминание «раздолбаев» на монгольском заявлении призывало командование адекватно отреагировать на пожелание вышестоящих партийных товарищей, возможно, даже облачённых дипломатическими полномочиями. Поэтому нас с Саньком оставили на «губе» в течение десяти суток, а потом и дембель на месяц задержали. Да, ещё: меня лишили ефрейторского звания с обтекаемой формулировкой в приказе: «за неоднократные попытки нарушения государственной границы». Будто меня на той стороне границы прикармливали чем, что я без конца нарушать её пытался. Так и вижу милую картинку, как я в состоянии сомнамбулического сна стремлюсь пересечь заветный рубеж.
   А Сашку и лишать нечего было. Ниже рядового в те времена в армии звания не было. Может, сейчас появится? Какой-нибудь – альтернативный рядовой клизменного фронта. Вот так, Димуля. А если бы никаких свидетелей не оказалось под рукой дознавателя из военной прокуратуры? Сидел бы я сейчас с тобой рядом? В-а-а-прос!
   Алексей смачно выдохнул и заполнил образовавшуюся в результате этого пустоту в желудке водкой «Уржумка». Похоже, напиток не смог заполнить всю нишу. Значит, пора закусить. Чего и вам желаем.

5. Прощай, оружие!

   Дело было в середине семидесятых, если память не подводит. Работал я тогда в районе нынешней Харьяги, практически на границе с Ненецким автономным округом. В тот год как раз из Ижевска команда приехала на испытание «Буранов» (снегоход такой, типа мотоцикла, знать должен) в реальных условиях будущей эксплуатации.
   Мы работаем себе помаленьку, а испытатели разъехались в разных направлениях. «Буранов»-то не то пять, не то шесть было. Долго они по тундре колесили. Несколько суток. Каждый испытатель с собой на санях бочонок с горючкой брал, радиостанцию, запас провизии. К назначенному сроку один испытатель не вернулся. Его потом нашли обмороженного. Говорили, что в пенёк врезался, упал и позвоночник повредил. Потому и до радиостанции доползти не мог. Песцов ракетницей отпугивал больше суток. Нашли этого парня живым ещё. Потом в больницу отправили «вертушкой». Не знаю, правда, выжил он или нет. Но не о том речь, Димуля.
   Перехожу к главному. Испытатели сели в конторе отчёты писать о своих впечатлениях про ходовые и прочие качества снегохода, а сами машины в ангар закрыли. Только что там тот ангар? На нём замок висячий сковырнуть монтировкой – милое дело, для нашего брата, водителя, – чистое удовольствие. Нужно бы охрану поставить. Мало ли. Шоферня, геофизики и геологи народ любопытный. Ещё захотят покататься или, того хуже, изучить матчасть. Ты же помнишь, в то время даже на чертежи мясорубки гриф «совершенно секретно» ставили. А тут – новые снегоходы!
   Начальник испытателей долго решал, кому же охрану доверить. Решил – лучше профессионалам. Таковые оказались рядом, по счастливому стечению обстоятельств. Служивые из военизированной охраны, которые склады с геофизической взрывчаткой сторожили, как раз на такую роль годились. Люди всё больше в годах, ответственные, подписку о неразглашении «всего, что увидят» давали. К тому же с оружием проблем у них нет. А какой, скажи мне, ВОХРовец, работающий в режиме «сутки через трое» откажется от дополнительного заработка? Благо и ангар тут же в посёлке.
   Так вот к всеобщему удовольствию и порешили: сутки охранник взрывчатку караулит, сутки спит, сутки «Бураны» охраняет, сутки снова спит. Это в теории. А на практике всё по-другому обернулось. Случилась у нас, у водителей, неожиданная получка. Вернее, не получка даже – аванс. В полевой сезон обычно все под запись живут, а деньги только на Большой Земле видят. А тут что-то не так сработало в бухгалтерии. Не знаю точно, что именно.
   Одним словом, выдали нам по ведомости некоторую довольно внушительную сумму. А куда деньги в поле девать? Известное дело – праздник души устроить. По такому случаю в деревню ближайшую делегацию отправили. А это больше ста километров. Но никакие расстояния не смогли нам испортить праздника. Собрались вечером на застолье широкое. Всех пригласили: и геофизиков, и испытателей.
   Посидели вполне удачно – половина быстро отсеялась по причине нездоровья, завтрашней работы, косого взгляда начальника и просто мнительности о вреде похмелья. А когда уже все испытатели рассосались, от ангара с «Буранами» прибежали охранники, которые на смене были. Теперь им уже можно, если начальник не видит. Трое их пришло (ещё один пост со взрывчаткой покинул). Ребята, сразу видно, основательные. Поснимали портупеи, кобуры отстегнули и всех выйти попросили из помещения. Это они оружие спрятать решили, чтобы «по пьяни» чего не вышло и чтобы не пропало табельное оружие случайно.
   Не зря их главный испытатель выбрал снегоходы сторожить. Точно – ответственный народ. Так тщательно к празднику неожиданного аванса подошли, что вскоре уже спали – кто где упал. Разбудили их часа за полтора до пересменки на объектах. Чтобы успели себя в порядок привести и передать охраняемое добро новому наряду честь по чести. ВОХРовцы быстренько оделись и недоумённо принялись шарить под кроватями и в тумбочках (другой-то мебели в комнате не было). Портупеи на месте, а оружия нет.
   Вот тут они на нас – шоферню – вполне конкретно наехали. Закрыли дверь изнутри. Никому не выходить до выяснения обстоятельств пропажи велели. Сами же охранники допрашивают гостеприимных хозяев на предмет «кто спёр пистолеты?!» Тут удивлённый народ, убедившись в основательности сынов Церберовых, напоминил, что те сами табельное оружие прятали в комнате от сглаза и подлого ворога злодейского. Без свидетелей. Так что, если охранники не помнят ничего, то и незачем на честных людей батон крошить. Хорошо. Остыли охранники немного, за дело взялись более тщательно. Поиски продолжились. Теперь уже – основательные и педантичные. Переворошили всю комнату, вспороли матрасы, подушки прощупали, печку перетряхнули, разобрали старенький телевизор. Нет оружия, и всё тут.
   И что удивительно – хозяева балка точно помнят факт прятанья пистолетов ВОХРовцами, а те, напротив, – не вспоминают ничего подобного. Минут сорок разборки продолжались, чуть до драки дело не дошло с кровопролитием на свежевыпавший снежок. Да тут в балок ввалился один из непохмелённых геофизиков с подобием недоумения на лице и смущения в щепетильной душе обойдённого Бахусом лирика.
   Он шёл мимо и обнаружил, что за окном нашего жилья висит авоська, полная чего-то таинственного. Только вчера ещё сетка была худая, как камбала. В ней хранились только пара небольших сигов (остатки с прошлой рыбалки). Это геофизик помнил точно, потому что как раз накануне лбом ударился об смёрзшуюся рыбу, когда к себе возвращался в первых рядах уставших от праздника бойцов. Решив, что милая «шоферня» не забыла о процессе снятие похмельного синдрома старинным способом «клин клином», он сдёрнул авоську и с любопытствующим предвкушением заглянул внутрь газетного кулька (то самое новообразование, появившееся после его отхода ко сну).
   Всё что угодно ожидал увидеть геофизик в этом пакете: непочатую бутылку водки, или даже не одну (это предпочтительнее всего), свежую рыбу, мороженую оленину, малое собрание сочинений В.И.Ленина в 12-ти томах, комплект нестиранного тёплого белья, надувную женщину средних лет азиатской наружности, подброшенного кукушкой цыганёнка, коробку передач от снегохода «Буран»… Всё, но только не три новеньких, блестящих кобуры с тремя же пистолетами Макарова внутри.
   Вот так, Димуля, подальше положишь – поближе возьмёшь? А если бы геофизика раньше похмелить успели? Так бы и висело оружие в авоське до весны, а придурков этих из охраны посадили бы за утерю табельных ПМ-ов. Благо – зона-то рядом. Так что в нашем случае поговорку можно и так переиначить: «Подальше положишь – и в зону пойдёшь». Хочешь – верь, Димуля, хочешь – не верь.
   Алексей отхлебнул чёрного от заварки настоящего северного чая из керамической кружки с надписью «Alex» и приступил к сбору вещей. Следующим утром он уезжал домой.

Синдром хозяина тайги

   Вот вы, когда-нибудь моральных уродов видели? Я тоже немало повидал. Но такого отпетого, как в ту поездку, что-то больше и не припомню. Это сейчас мне смешно, а тогда просто терпения не хватало. Не буду вас интриговать, расскажу всё, как было, ну, разве что приукрашу слегка. Представьте себе, зимник, конец декабря. Метель наяривает поперёк колеи. А по зимнику этому мы с напарником на фурах тащимся. Из Усинска выехали раненько, в центральные, так сказать, районы России устремились. За каким-то товаром, не помню точно.
   Заночевать решили в Ухте. Город всё-таки. Там и гостиница и ужин человеческий. А назавтра с утра – нормальная дорога. Езжай – не хочу. Так всегда удобней в дальних рейсах, чтобы сперва все трудности преодолеть, а потом по нормальной трассе, педаль до пола давить и катить себе в удовольствие. В самом начале какого-то смешного канадца подвозили. Он до Усадора с нами увязался. Не знаю, что ему там нужно было. Только всю дорогу канадец щебетал без умолку, а про цель поездки ничего вразумительного не сказал. Оказалось, попутчик наш – буровой мастер с явными признаками смещённого центра тяжести в районе фирменной кепки с забавными накладными ушками из синтепона.
   Очень этот заморский гость мне смесь плюшевого медвежонка с покемоном напоминал. Да, а ещё попутчик сильно космических пришельцев уважал. С жутким акцентом всё нам про «зелёных элиенов» [31 - элиен искажённое от английского alien – инопланетянин, пришелец из космоса.] впаривал, про встречи с гуманоидами на благодатной Коми-земле и контакты свои инопланетные внутри иноземной «тарелки». Даже фотографии показывал. Вот, дескать, я стою возле буровой, а вот – гуманоид инопланетный во всей красе.
   Я долго соображал, на кого инопланетянин со снимка похож. Потом понял. На нашего сторожа Семёныча с автобазы, когда он на рога встать приготовился. К бабке не ходи! Я тут же и сообщил об этом открытии, не таясь. Канадец на меня отчего-то обиделся и соскочил раньше времени. Сказал, что ему срочно телепнули по эфиру космическому, будто ФСБ засёк их с гуманоидами тусовочное место. Теперь, значит, будут явку менять. С Семёныча станется. Ему по фигу, что за явка – лишь бы наливали. Тот ещё гуманоид.
   Такое вот удивительное начало пути предвещало дальнейшие приключения. Старая примета, не обманула. Подъезжаем к Каджерому. Там железнодорожный переезд перед посёлком, знать должны. Уже темнеть наладилось. Мы фары включили, ни о чём худом не думая. А с другой стороны путей УАЗ-ик стоит как-то уж очень вполоборота, будто к встрече с ДТП готовится. Подумалось ещё, не влетел ли он в аварию, нас не дожидаясь – так меня эта подстава удивила. Я машину поздно заметил, и свет с дальнего на ближний переключил с задержкой. Такое бывает со всеми, особенно после утомительной дороги по зимнику.
   Когда моя фура мимо УАЗика проследовала, из него вылезло некое подобие офицера в валенках, полушубке и ушанке с кокардой. Это существо, грозило мне кулаком, орало что-то на своём казённом диалекте «с картинками» и вдруг принялось чудить. Я даже остановился от неожиданности, по тормозам вдарив. Офицер же улёгся рядом со своей машиной поперёк дороги таким замысловатым образом, что моему напарнику никак было не проехать через железнодорожные пути. Странный субъект будто бы решил поиграть с проходящими поездами в Нюру Каренину или первого президента России, исполнившего своё предвыборное обещание.
   Одновременно мы с напарником вылезли из своих КАМАЗов и подошли с разных сторон к выпавшему в осадок мужику. Я подумал, что он сильно выпил и не может подняться, но оказался прав только наполовину. Офицер действительно был жутко пьян, но подняться мог, что незамедлительно и продемонстрировал. Он вскочил на ноги, извлёк откуда-то из недр своего полушубка пистолет Макарова и стал чертить им в воздухе магические фигуры, будто волшебной палочкой.
   Заклинания, которые произносил при этом замысловатом камлании таёжный маг и кудесник, передать попросту невозможно, потому что в его словах оказалось слишком уж много волшебных символов, воспроизвести которые я не берусь. Собственно говоря, смысл обвинительной речи военного чародея сводился к следующему.
   Отдыхал, де, он, начальник Каджеромской колонии строгого режима, после напряжённого трудового дня в своём служебном УАЗике, поскольку от усталости внезапно перестал управлять автомобилем. А тут эта подлая шоферня отвратительным дальним светом потревожила сон одинокого путника и разбудила в нём зверя лютого и злопамятного.
   И вот теперь не даст доблестный потомок Андропова ворогам нездешним проходу и проезду, пока не извинятся они с таким изыском, которого пьяный ум ещё не придумал. Вот к утру, пожалуй, он и выдвинет свои условия, а пока тормозите, где стоите и ждите, покуда благодетель местный не соизволит пропустить фуры через границы своей вотчины. Вот так! Купец куражливый – просто фу ты ну ты.
   Ни в какие переговоры начальник спецучреждения вступать не желал, и вся басня. Одна только правда действовала в здешних местах, и вы, наверняка догадались, чья. Попробовал напарник мой проскочить мимо начальника колонии, пока тот на ногах стоял. Да не вышло. Успел последний своим белым полушубком весь креозот со шпал вычистить. Лежит себе на путях и орёт дурным голосом:
   – Пусть меня лучше скорый поезд дальнего следования переедет, чем пропущу я без покаяния залётных фраеров!
   Президент прежний только грозился голову под поезд угнездить, а этот и в самом деле на рельсы лёг и даже ширинку распахнул на три четверти дюйма от полноты нахлынувших чувств. Только вот про скорый поезд современный праправнук Карениной зря так громко излагал. Тут он, конечно, лукавил. Знал, подлец, что составов железнодорожных в ближайший час не ожидается. Да и видно ему хорошо автоматический шлагбаум, который кверху нос задрал, – чего же не валяться, раз душа просит.
   Только нам-то с напарником никак это не с руки. Мы же в Ухту планировали к вечеру доехать. Если ночевать в посёлке, то можно и на одной машине туда подъехать, но опять возникает проблема с преодолением переезда пешим порядком в виду и в зоне обстрела орудий неприятеля. И как к тому же вторую фуру оставить? Мало ли этому здешнему чародею блажь в голову придёт навести порчу на технику. Так и стоим на переезде с двух сторон в непонятках. Примерно около часа прошло. Офицер замёрз на рельсах валяться и к себе в апартаменты в УАЗике удалился. Наступило затишье. Воспользовавшись этим, я тихонечко подобрался к «козлику» и в окно заглянул.
   Спит болезный наш «кум», от храпа даже стёкла дрожат. Самое время обойти препятствие. Рванул напарник под шлагбаум по моему сигналу и проскочил опасное место. Вовремя, нужно отметить, поскольку товарняк с углём после этого проследовал в Череповец. От грохота локомотива пробудился обиженный на нас офицер и вслед нашим фурам что-то заорал не очень благозвучное и с ужасающим хохотом. Так обычно смеётся киношная нечисть, готовя клинки клыков для вампирического действа. Не мог смириться наш визави с тем, что обошли его кордон и потому даже выстрелил в воздух для большей значительности.
   Приехали мы в посёлок, в магазине сигарет купили и дальше двинулись. На выезде из населённого пункта тормозят нас ГАИшники патрульные. Оказалось, что начальник колонии уже успел им по радио передать приказ: «Задержать этих уродов на фурах до моего полного протрезвления!» Ребята не такими отморозками оказались. Пропустили машины беспрепятственно. А нам объяснили, что все поселковые давно от проделок «хозяина тайги» стонут. Он себя возомнил владельцем всех здешних мест, куражится, будто миллионщик, по пьяному делу.
   – Но вы езжайте спокойно, – сказали они. – Если прорвали его оборону, то теперь можете не опасаться. Видно, крепко пьян наш «кум», если преследовать даже не пытался. Завтра и не вспомнит ничего.

   Вот такое у меня приключилась рандеву с моральным уродом без поправки на ветер. Больше я его не встречал. То ли Бог миловал, то ли уволили его в запас, то ли на повышение пошёл. А что, у нас в стране недобитого тоталитаризма, такие кадровые продвижения запросто происходят. Я валяюсь в этих декорациях!

Игра в благородство – игра без правил

//-- (Новогодняя байка-быль) --//
   1 января, раннее утро. Праздничный стол опустел. Буквально – осиротел со стороны прекрасно сервированной ещё в прошлом году рабочей поверхности. Впрочем, не совсем. Хозяйствующие на кухне субъекты удалили со столешницы грязную посуду, чуть вспотевшие жировой прослойкой блюда из-под мясной и рыбной нарезки, бутылки пустые убрали. Но оставалось ещё полным-полно салата имени знаменитого французского повара, который больше сотни лет неустанно переворачивается в гробу в кануны всякого рода пролетарских и православных праздников. Маэстро изысканной европейской кухни так часто бывает обидно, когда разнообразным застольно-настольным смесям приписывают его благородное имя, поставив в один ряд с названием однолетних растений семейства сложноцветных, что улежать в режиме статически благородного усопшего не хватало терпения.
   Но сейчас не об этом…
   Ещё слезится на тарелке толстокожий испанский лимон урожая этого сезона, распластованный тонюсенькими дольками, вызывая обильное слюноотделение. Да и мясное ассорти украшает собой новогоднюю в рюшах скатерть ароматной запашистостью. Хозяйка подрезала, расстаралась, прежде чем уйти в спальню.
   Початая бутылка армянского «Ахтамара» придаёт полумраку, в котором весело подмигивает гирлянда на духмяной ёлке, домашнюю непосредственность и теплоту. За столом сидят двое. Им ещё рано спать, однако и смотреть новогодние шоу по телевизору уже не хочется. Довольно с приятелей того, что строго выслушали обращённые к ним слова президента, а потом, потакая большинству собравшихся, пели и пили, не покладая рук, не жалея связок под залихватский беспредел праздничных тусовок всевозможных телевизионных «огоньков».
   Но вот – гости разошлись. Теперь можно и поговорить о наболевшем, то есть о работе. А вы думали, что о женщинах? Не забывайте же, что застолье началось ещё накануне вечером. Вот-вот, именно! Тема фемин и феминизма осталась в прошлом году. Пришло время поговорить о главном. Главное для мужчины – его дело, «ну а девушки?». Разумеется – потом!
   Давайте прислушаемся, похоже, нас ждёт интересный рассказ… Не обращайте внимания на лёгкий акцент и слова-паразиты. С дальнобойщиками такое случается. Не все из них имеют диплом о филологическом образовании, далеко не все.
   – Понимаешь, Димка, ты должен знать, как бесчинствуют на дорогах инспектора, ото. Никаких представительских на этих клопов не напасёшься, когда на фуре по России летишь, будто Чичиков на троечке. Мздоимцев – тьма! Так, ото, бывают и исключения. Попалось мне однажды такое исключение в чине капитана ГИБДД. Ну, я тут, ото, прямо и не знаю, что лучше. То ли честный ГАИшник, то ли взяточник. Встретился на моём жизненном пути, ото, честняга из МВД, в рот его ногой, прямо в самое Рождество католическое…
   В общем, слушай. Дело так было. Везли мы с напарником полную фуру бананов из Питера в родные северные пенаты. У нашей фирмы лицензия на право перевозки вот-вот должна была закончиться, а продлить, ото, не успевали, поскольку директор конторы вместе с печатью и правом подписи из командировки никак не возвращался.
   Его зам бегает, будто ужаленный в задницу. В Питере бананы скоро гнить начнут на радость бомжам. Нежданный подарок к Новому году? И не говори-ка. Ждать, в общем, некогда. Нужно ехать, а лицензия через четверо суток скончаться должна. Но делать нечего, ото, – пришлось лететь без остановок на сон и принятие пищи, чтобы в сроки уложиться. Гонка почище ралли получается. Чувствовал себя членом команды «КАМАЗ-мастер», честное слово.
   Денег, правда, нам с напарником отвалили немало, чтобы хорошенько смазывать дорогу в пути. Никогда, ото, я так до того дня не ездил – с тревогой в душе и полным мешком взяточного фонда. Несёмся мы по зимним дорогам, как кабан от ножа бегает перед ужином в сочельник. Ни тебе отдохнуть толком, ни перекусить. Про поспать – и говорить нечего. В общем, я валяюсь в этих лопухах! Ото! В Питер примчались быстро, даже запас кой-какой оставался по времени.
   А там началась какая-то бумажная волокита с эквилибристикой. То одного складского мужика нет, то грузчики в запой ушли. Одним словом, больше суток мы грузились. Вся наша скоростная езда коту под хвост, ото! Прямо посередине обратной дороги срок лицензии истёк благополучно. А тут как раз места для ГАИшников хлебные начинаются, Подмосковные. Об одном мы только молим северных наших богов, чтобы никакой ласковый ментяра нос в графу со сроком действия лицензии не сунул. Иначе передадут нас по эстафете – никаких финансов не хватит, бананы, ото, дороже золота продавать потом придётся.
   Сначала всё нормально шло. Несколько постов миновали успешно. Ни разу в карман потайной за денежкой лезть не пришлось. А тут приближаемся на курьерской скорости к Павловскому Посаду. Дело к вечеру, на дворе, что называется, хоть глаз выколи, ото. Конец года, сам понимаешь. Солнце неохотно на наше непутёвое житьё в это время взглянуть выходит.
   На въезде в город тормозит нашу фуру патруль, ото. Капитан вежливый такой попался. Чувствую, не к добру это. И впрямь – сразу в накладные полез и сопроводительные документы. Фонариком по бумаге елозит, будто шифровку прочитать пытается. Не сразу он на дату обратил внимание, но обратил-таки. В календарь для верности заглянул, и наши фуры на стоянку заворачивает.
   – Всё, ребятки, приехали, – говорит капитан. – Никакого права не имеете вы замечательные продукты из Южной Америки по дорогам России везти.
   Я ему намекаю, что, дескать, товарищ капитан, может, так как-нибудь разойдёмся без ареста груза, полюбовно. Даю капитану сообразную с обстоятельствами сумму в разумных, разумеется, пределах и, скромно зардевшись, спрашиваю:
   – Фатит?
   Тот на меня посмотрел, будто на идиота, и заявил:
   – Да как вам в голову пришло такое – взятку должностному лицу при исполнении предлагать?!! Мы тут не какие-нибудь коррупционеры. Мы стоим на защите интересов державы в полный рост.
   – А что же нам делать теперь? – сильно нервничая, спрашиваю я его.
   – Что делать, что делать… Сейчас протокол напишем. Груз арестуем. Утречком ваши фуры сопроводим с президентским эскортом прямиком на таможенный склад. Может быть, конфисковать товар придётся, как незаконный. Прежде, конечно, грузополучателя сюда вызовем, разберёмся. Пусть на месте решает, как ему теперь бананы в ваши северные кущи доставлять, если это, действительно, его товар.
   Я изумился:
   – Так ведь продукт скоропортящийся! Никак нельзя ждать, пока вы тут разберётесь. Да и когда, ото, представитель заказчика сюда ещё приехать сможет?!
   – Это, вообще, не ваше дело, товарищ водитель. Идите себе на штрафную стоянку, залезайте в кабину и спите там, покуда я добрый нынче. А не то вообще выгоню вас. Никаких у вас прав отдыхать на нашей территории нету, – это уже начальник ГАИшного патруля в капитанской шкуре мне отвечает. Ото – именно в шкуре. Будто синий волк с аббревиатурой «ДПС» на широкой спине, а не должностное лицо с натренированным хватательным рефлексом. Чисто – Европа, ё-моё!
   Возмутился я до самой своей распоследней нервной клеточки. Говорю:
   – Так ведь Новый год вот-вот наступит. Что ж нам, праздники здесь, ото, в чистом поле встречать? Мало того, что Рождество под арестом…
   Ничего мне представитель дорожной Фемиды не ответил, только палочкой своей чуть повёл около виска, дескать, какой Новый год, когда вы, дальнобойщики беспринципные, осмеливаетесь, ото, без лицензии по стране кататься.
   Залез я в кабину и начал размышлять. Ситуация, ото, хреновейшая. Ночь на дворе. Шефу позвонить нельзя – как назло домашнего номера не знаю. Не спросил в спешке перед отъездом. А мобильный только сообщил что-то про зону доступа на двух, ото, языках. И ещё принялся какую-то пургу нести, будто её на улице мало, но я слушать не стал, отключился.
   Итак, узнает наш дорогой зам директора обо всём только с утра. Пока в дорогу сподобится. Пока доедет… Ото. Может, мало я капитану предложил? Пойти, что ли ещё раз попробовать? Явился я на пост в сиянии фонарном и, оставшись один на один с местным ГАИшным Наполеоном, похрустел выразительно «пятихаткой» у того перед носом. Капитан ни в какую. Даже слушать не желает. Мало того, удумал гадёныш, протокол на меня строчить, ото. Свидетелей попытки дать взятку, говорит, сколько хочешь, сыщем, если не прекратишь свои гнусные и противные для благородного дона капитана действия.
   Раздавленный его поведением, не вписывающимся ни в какие рамки взаимоотношений дорожно-патрульной службы и потенциально виновных водителей, я не мог уснуть и ворочался в кабине. Напарник же дрых на спальном месте для отдыха, ничего не подозревая. Ему что, он не материально ответственный. Спи себе, ото, а командировочные капают. Прошло томительных часа полтора. Слышу, кто-то в дверь стучит. Открываю – капитан собственной персоной. Стоит, «кишечной палочкой» поигрывает, к себе манит.
   – Значит так, – сказал капитан. – Вот что. Подумал я, и действительно – долго будут хозяева груза ехать. Не дай бог, пропадёт товар. Потом объясняйся. Отпущу я вас, пожалуй. Только тут какое дело… Нам зарплату уже на неделю задержали… Как бы поточнее выразиться, хотелось бы некоторой компенсации за то, что вы мне спокойно отдежурить не дали.
   Ты глянь, какая сволочь, Димка. Это мы ему поспать не дали. А кто тут вола за хвост тянул, ото, брать ничего не хотел? Честное, понимаешь, должностное лицо на всю морду! «Ни хрена ты, братец, от меня теперь не получишь, – думаю. – Кобенился, ото, будто красна девица, так теперь от меня только что слова недостойного дождёшься. И только». Думаю, а сам дверцу у капитана перед носом захлопываю со словами:
   – Вы же говорили что-то про закон, уважаемый. Так теперь и будем по закону бананы гноить, ото, по полной программе. И, вообще, я спать желаю, не мешайте.
   Слышу, ругнулся мой ментяра матёрый, но, делать нечего, в свою государеву конуру пошкондыбал ни с чем. Тут после стресса этого ночного я даже вздремнул немного. Проснулся оттого, что будто нашёптывает мне кто-то нехорошие всякие вещи об удержании с меня ущерба за сгнившие великолепные бананы из Венесуэлы, о крушении моих планов подарок толковый жене на день рождения сделать. Вскочил я, немного в себя пришёл и понял – нужно-таки взятку этому капитану давать по любому, иначе не поймут меня на фирме и устроят… Даже и думать об этом не хотелось, ото, что мне шеф вмантулить может.
   Забегаю в ментовскую. Дрыхнет там его благородие на диванчике, усами во сне пошевеливает, что твой таракан за печкой. Я разбудил его, легонько до плечика касаясь, и говорю:
   – Осознал я, товарищ капитан, всю меру вашей неистребимой любви к государству неблагодарному, которое выгнало вас на большую дорогу жизни с недельной задержкой зарплаты, ото. Осознал, так сказать, и проникся. Дозвольте хотя бы слегка отблагодарить вас за заботу, ото, о нас неразумных? Вроде небольшого сувенира от благодарных зрителей в незатейливом конверте без марки и адреса назначения.
   Смотрю, нахмурился капитан, головой встряхнул и послал меня так далеко, где мне ещё бывать не доводилось, ото, хотя уже пятый десяток разменял не вчера.
   – Да как ты смеешь, морда твоя бесстыжая, меня будить и предлагать пойти на должностное преступление, на предательство интересов государства, которому я присягу давал? Которому верой и правдой… Иди-ка ты…
   Выскочил я на морозный воздух, исполненный справедливого гнева и раздражения. Вот так ни фига себе, ото, заворачивает ментяра подлый! Не хочешь, собака, брать – так вовсе не получишь ничего теперь. И пусть мне будет хуже.
   Так я ему и сказал, когда капитан разбудил меня через час со словами:
   – Я, конечно, извиняюсь… Немного не в себе был. Ваше предложение меня, в принципе, заинтересовало в известном смысле…
   Затем я ещё некоторое время наблюдал в окно его унылую неподкупную спину, пока снова не погрузился в царство Морфея. Но не зря же, Димка, говорят, что утро вечера мудренее. Именно на рассвете, ото, слетела с меня гордыня, как бесполезная чехуя с солёного хариуса. И пошёл я с поклоном к капитану, мысленно соображая, какой суммой можно компенсировать его смертельную ночную обиду.
   ГАИшник аж затрясся весь, когда я начал ему предлагать материализованную сумму, овеществлённую фабрикой Гознака. Он налился морковным соком (видно, малокровием мучается, бедолага) и отчаянно замахал руками, как обычно это делают люди, попавшие в прорубь, ото. Потом схватил со стола все наши сопроводительные документы, швырнул мне их в лицо и заорал:
   – Достали меня эти взяткодатели! Думаете, честных офицеров в МВД не служит?! Так вот вам! Убирайтесь с глаз моих, чтобы и духу вашего бананового у меня на посту не было!
   Кое-как сложил я бумаги за пазуху и быстрей побежал к фурам, пока мой милый капитан не передумал, поскольку мне снова расхотелось давать ему деньги. Напарник спал, как ни в чём не бывало. Он даже не понял, что мы с ним так легко отделались, ото.
   На выезде из города машину остановил другой капитан дорожно-постовой службы. Он был страшно удивлён тому обстоятельству, что мы, всю ночь проведя под арестом, так ничего и не заплатили. Но, вероятно, этот факт настолько впечатлил бывалого ГАИшника, что он пропустил нас без какой бы то ни было мзды маломальской. Дальше же до самого пункта назначения был уже совершенно «зелёный коридор». Видать, передали «по эстафете», что «с этим беспредельщиком лучше не связываться – все нервы вымотает». Ото!
   Бананы доехали благополучно, и долго потом радовали северян своим венесуэльским ароматом. А что до наших с первым капитаном отношений, ото, я думаю, что мы просто не сошлись характерами. Денег-то он не взял, но крови столько попортил, не приведи, Господи. Да и сам капитан немало нервных клеток утратил. Зато совесть у него чистой осталась. Быть ему непременно майором досрочно, если кто о нашей встрече неприметной президенту доложить успел. Поиграли, бляха-муха, в неподкупность и благородство, ото! А такое в каждой второй семье происходит, Димка, сплошь и рядом. Я валяюсь в этих лопухах.
//-- * * * --//
   За окном становилось светло, бутылка с благородным армянским напитком пустела, а двое за столом продолжали вспоминать год минувший. Рождественский ёлочный снег (по определению Пастернака) опускался на прошлогодние сугробы легко и уютно… Разговоры за столом продолжались. Я бы с удовольствием пригласил вас послушать, но пора задувать свечи и отправляться спать.
   Может быть, в следующем году?

Сделано в Костроме

   Живу я на севере республики Коми, а родители мои в Костроме. Потому мне часто случалось раньше добираться к ним на перекладных, поскольку город, считающийся прародиной царственной династии Романовых, стоит немного в стороне от основной магистрали северной железной дороги. Вот и приходится всякий раз пересаживаться в Ярославле.
   В последнее время от Ярославля до Костромы удобнее всего добраться скоростной электричкой – стоит всего лишь час сорок подремать в удобном кресле вагона первого класса, и ты уже приехал. Но раньше этих электричек не было, по маршруту ходили обычные электропоезда, которые тряслись, кланяясь каждому столбу, по три с половиной часа, а то и больше. И расписание у них было неудобное. Так что в годы «зачатия» Путина в недрах Кремлёвского роддома мне удобнее было мчать в Кострому с ярославского автовокзала.
   В тот раз я оказался на железнодорожной станции «Ярославль Московский Сев. ж. д.» (именно там тогда располагалась центральная автостанция) совсем уж как-то рано. До ближайшего рейсового междугороднего автобуса оставалось никак не меньше трёх часов.
   На дворе стояло бархатное «бабье лето». Теплынь невыразимо приятная. Это, знаете, такое же ощущение, как в первый раз в жизни прижать юную особу к своему, ещё избалованному калориями и регулярными физическими упражнениями, крепкому телу юноши осьмнадцати годков.
   Куртка аэрофлотовской, местами начищенной касторовым маслом кожи, расстёгнута напрочь. Это там, за тридевять земель, где осталась твоя вотчина, уже начали злобствовать метели. А здесь – всего лишь осень. Всего лишь осень, третий раз молодящаяся и примеряющая местами поредевший парик андеграунда. Та самая подружка, которую отпускать невыразимо жалко, но и оставлять подле себя не хватает сил.
   Короче говоря, хожу я по автовокзалу, наслаждаюсь, проверяю окрестные ларьки на предмет наличия присутствия ячменя в закромах Ярославля. Здесь как раз всё в порядке. Ячменём Ярославль богат, бока его лоснятся пивной покатостью, а желание встретить приезжего, как своего, довольно-таки велико. Иначе, отчего от кассового зала, почуяв запах первой (самой вкусной с утра) крови прилетел монохромный азербайджанский комарик по имени, кажется, Алик?..
   Вы знаете какое-то другое азербайджанское имя на территории России, кроме Алика? Тогда поделитесь со мной… в качестве ликбеза. Наверное, меня всё время обманывают, когда говорят, что существуют и другие имена. Нет, стоп! Что-то припоминаю. Действительно, в далёкие союзные братством народов времена вольных от товарного избытка магазинных полок наличествовал в руководстве треста УНГГ («Ухтанефтегазгеология») некий Юсуф Магомедов…
   Если он не вернулся в родные края после Ельцинской передачи административных вожжей в руки единоутробной дочери с институтским приятелем (больше штуки в одни руки не давать!), то в России на самом деле имеется, по меньшей мере, один азербайджанец с именем, отличным от Алика. Но возможны варианты, как сказал бы владелец казино, обшаривая карманы у сорвавшего банк на рулетке посетителя. Во-первых, Юсуф мог и в самом деле вернуться на историческую родину, а во-вторых, и это, пожалуй, самое вероятное, теперь его тоже зовут Аликом.
   Вы поймите, быть Юсуфом среди сплошных Аликов занятие крайне неприятное и непродуктивное. Из опорных пунктов нашей доблестной милиции не будешь успевать выходить. И кроме всего прочего, вашими постоянными гостями станет налоговая инспекция с гостинцами в виде штрафных санкций. А ведь нужно же ещё и торговать. Согласен, не обязательно на продуктовом рынке, но обязательно торговать. Такая у азербайджанцев Планида на чужбине. Это на родине они развивают промышленность и делают жизнь в своей стране богаче и краше не только для себя. А за границей – исключительно негоция, которая раньше великого царя Ашшурбанапала родилась.
   У меня есть один знакомый Алик, который служил в Печоре. Ушёл на военную пенсию в должности подполковника. Ну, и что вы себе можете подумать – не торгует? Совершенно точно – не торгует, но торговлю держит. Незначительную такую, если быть до конца честным, а вот значительную – «крышей» прикрывает.
   Итак, идёт ко мне ярославский Алик неподалёку от автовокзала, чётками молочного нефрита поигрывая, будто наместник самого персидского шаха на российском автотранспорте. Картина, в общем-то, мне не в новинку. Дело перемещения пассажиров из пункта Я в пункт К (Кострома) или же пункт И (Иваново) в Ярославле поставлено на коммерческую основу. Азербайджанские ребята торгуют своим умением найти пассажиров для водителей, промышляющих частным извозом. Недорого торгуют – всего за четверть стоимости поездки. Зато и за рулём не нужно горбатиться и думать, как в конечном пункте в накладе не остаться, то есть попутчиков найти.
   Весь сияет Алик, будто друга лучшего встретил, спрашивает ласково: «Куда вам ехать нужно?» Только я собрался с хищной акулищей незарегистрированного капитала сговариваться, как увидел на старенькой «копейке», в которую водитель залезал, номера костромские. Стоп, ребята, неспроста этот водила на автовокзал завернул, видно, пассажиров ищет. Мне бы с ним сподручнее сразу поехать, чем ждать пока все привокзальные Алики найдут пассажиров на автомобиль под «крышей».
   Хозяин костромской «ласточки», коренастый мужчина лет пятидесяти, видимо, тоже почувствовал через космические каналы мой к себе интерес. Он рванул машину с места и притормозил в сантиметре от моего левого уха. «В Кострому?» – выдохнуло открывающееся окно на месте водителя. Я только и успел кивнуть, как мгновенно был загружен вместе с багажом в мало импозантный интерьер «копейки». Обивка кое-где порвана, ручки на задних дверях поломаны, раззявленные внутренности пепельницы извергают ароматы дешёвых сигарет без фильтра. Зато ремней безопасности полна горница. Даже сзади. Кто знает, на «копейках» на задних сиденьях такое излишество не предусмотрено. Странно. Кроме того, и ремни здесь какие-то необычные, широкие, толстые и упругие, будто на гоночных автомобилях.
   Если честно, я на гоночных автомобилях не езживал, но почему-то так сразу подумал. Водитель «копейки» был очень суетлив, судя по всему, сильно спешил. Алик обалдело смотрел на картину похищения добычи, потихоньку наливаясь гневом, как недозрелый томат из Нахичевани наливается отменной бордовостью перед продажей методом внутри помидорных инъекций, введённых ловкими руками тех же Аликов, только с рынка.
   Ферментное облако гнева, отделившись от Алика, мгновенно спровоцировало появление до полутора отделений (военный термин, прим. автора) его собратьев. Они нервно галдели, угрожали немедленной расправой с «незарегистрированным частником» (интересно, а где же нужно было регистрироваться, явно же не в ГАИ, или, там, ГИБДД?). В ответ на их притязания, водитель открыл дверцу и веско заявил:
   – С дороги, господа кровососы! У меня движок форсированный, перееду – мало не покажется. И молите своего мусульманского Аллаха, что мне нужно к тёще на обед к половине первого поспеть, а то бы стал я тут с вами разговаривать так коротко!
   Для усиления эффекта владелец «копейки» пожонглировал немного гранатой типа РГД, такой же облезлой, как и внутренности салона его верного коня. Мне показалось, что я попал в средневековую Индию. Одной рукой мой водитель рулил, второй показывал дулю в окно спешившейся «авто-крыше», третьей переключал передачи, четвёртой…Стоп, что-то я много рук насчитал…
   Плотность Аликов на единицу ярославской мостовой резко сократилась. По крайней мере, в районе автовокзала. Машина рявкнула на очень незнакомой ноте из партитуры «Формулы-1», и через мгновение я уже ощутил себя в районе выезда из города. Да-да, в том самом месте, где сейчас стоит гипермаркет «Метро», воздвигнутый по инкубаторскому проекту какого-то европейского умника. Таких однотипных монстров я видел в последнее время три: «Лента» на повороте в Авиагородок в Питере, «Максi» на повороте из Киева в Борисполь, и, наконец, «Метро» – на выезде из Ярославля в Кострому. Собственно, и в самой Костроме их уже возвели не менее трёх (действие в рассказе развёртывается осенью 2004-го года). Рот мой не успел закрыться от всего увиденного, испугаться я также не успел.
   Сосредоточенный водитель сухо заметил:
   – Вы бы пристегнулись поплотнее. Мы быстро поедем – тёще обещал к обеду успеть.
   Я уже понял, что под неказистым капотом «копейка» скрывает нечто такое, чего снаружи не увидеть, но сомнения по поводу классовой принадлежности водителя у меня ещё оставались. Он, вероятно, заметив периферийным зрением моё недоумение, бросил гранату в бардачок со словами:
   – Не переживайте, это «пшёнка». Друзья из училища подарили (имеется в виду КВВУПХЗ – Костромское высшее военное училище противохимической защиты, прим. автора). Взял на всякий пожарный… Вот, и пригодилось… И ещё, тут такое дело: в Ярославль с утра уехал по делам, тёще обещал к обеду вернуться. Ведь ещё ни разу её не заставлял ждать. Тут дело чести. Так что поедем быстро. Я вас возле универмага, сразу за мостом выброшу (универмаг «Кострома»)… хотя, если быстро поедем, то, может, и успею. Вам куда нужно?
   Не успел я ничего ответить, только-только пристегнув супер-ремни, которые прижали меня к сиденью не жёсткой, но настойчивой силой, как мы выехали на трассу. Дальше начались чудеса. Только теперь я заметил, что и приборная панель в автомобиле совсем не похожа на «копеечную». Что-то из области высоких технологий.
   Стрелка на спидометре заезжала за 230 км/час, приводя меня в трепет. В ещё больший трепет приводили мелькающие за окном картинки караванов из фур, которые обходились на таких жутких «мизерах» по отношению к встречным машинам, что вид у меня сделался весьма кислым. Мастер, сидящий за рулём, нимало не рисуясь, пояснил просто:
   – Вы не очень волнуйтесь. Я неоднократный призёр первенств СССР и России по авторалли. Мне такая езда, как прогулка. И «мустанг» мой тоже не из простых. Движок гоночный, ну, и всё остальное… Кроме кузова, разумеется… Другого просто у наших механиков под рукой не оказалось, когда они мне на юбилей первой гонки подарок готовили… Да, так даже лучше. В случае чего, не жалко, если, к примеру, кто-то ненароком «поцелует».
   Мне действительно стало спокойней, я доверился своему водителю и попытался получить удовольствие от создавшейся ситуации, насколько это возможно. И уже совсем было начал приходить в эйфорию от вида, как наша неказистая «лайба» делает импортных красавцев, в числе которых оказался и один спортивный «ягуар». «Ягуар» попытался взять реванш, офонарев на все свои стильные «габаритки» от отчаянной наглости «копейки», но, попав в первую же колдобину, был вынесен на обочину и с позором закончил соревнование.
   Всё шло просто-таки замечательно, но тут водитель чертыхнулся:
   – Тьфу, заправиться забыл. Теперь время потеряем.
   Потом он взглянул на часы и заметил:
   – Идём впереди графика, я успеваю. Можно и заправиться. Сейчас будут Малые Соли. Заскочим?
   Он вроде вопрос задавал, в котором уже содержался конкретный и вполне категоричный ответ. А я что… мне оставалось только созерцать. Если ты столкнулся с настоящим мастером, стоит ли портить его гениальное исполнение своими дурацкими возражениями? Вот-вот, я тоже не стал изображать из себя … ну, не знаю, кого… В общем, не стал, и мы через полторы минуты с четвертью уже лихо тормозили возле колонки с АИ-95… А вы думали, что эксклюзивные «копейки» ездят на «семьдесят шестом»? Ваша наивность меня просто умиляет.
   И вот тут-то и приключилась незадача. На заправочной станции была всего одна колонка с высокооктановым бензином. Как раз возле неё располагалась распоследняя модель «вольвы» с московскими номерами. Машина уже заправлена, о чём свидетельствовал шланг, который милый детина с тупорылым затылком (пусть филологи попытаются понять, что было первичным, затылок или рыло!) прилаживал в соответствующее гнездо колонки. Мой мастер притормозил и лихо встал за «вольвой», чуть не касаясь её задних номеров своими передними. Шведская красавица не возражала, ей никто сроду не показывал такой прыти. Она буквально дрожала от страсти к неказистому «жигулёнку».
   Хозяин же «вольвы», напротив, не испытывал ничего, кроме своей вселенской пуповидности, выражающейся в полном небрежении к нашему автомобилю. Он, не спеша, рассупонил свою машину. Разложил на бетоне стоянки все имеющиеся внутри её вещи в преизрядном количестве, не забыв извлечь и капризную дамочку на «козлиных копытцах» от самого Luigi Ferrari. Неплохой обувной каламбурчик для автогонщика, кто понимает. Но везут эти резные ножки с премилым гоночным названием совсем в другом транспорте.
   Однако вернёмся к делу. Если уж быть точным, владелец иномарки решил произвести инвентаризацию, не съезжая с места. Мой мастер вышел из машины и предложил столичному водителю отъехать, чтобы тот не мешал нам заправиться. В ответ на это хозяин московской «коломбины» пришёл в ярость. Он заявил:
   – А катись ты, где 76-ой подают, быдло! Что хочу, то и делаю. Понял, ты, дебил?
   Для убедительности паренёк, размером с малогабаритный штамповочный пресс для сейфов «шкаф огнеупорный, артикул 45712», почесал своей «мадаме» между рёбер монтировкой и отвратительно хихикнул. Спутница «шведского» водителя кокетливо взвизгнула на первой похотливой октаве, а платиновая цепура с лёгким налётом бриллиантовой пыли между татуированными изображениями Гайдара и Ельцина принялась на груди парня пизаниться дорогущим крестом, наподобие башни, подскочила дыбом и всем своим аристократичным видом давала знать неразумному автогонщику, что он есть такое в современном мире победившего индивидуализма.
   Мой водитель побелел от взаимности и процедил сквозь зубы:
   – Учить некому этих подонков… Ну, ничего, я сделаю его! Сделаю, как бобика! Этого козла!
   Мне стало странно, разве возможно из козла сделать ещё какое-то животное… с милой кличкой Бобик? Интересно было бы посмотреть. На что мой «шеф» рассчитывал? Скорее всего, на использование арсенала из бардачка в «копейке». Он уже однажды помог в Ярославле, интересно, поможет ли здесь? Но гонщик сделал совершенно не то, чего я от него ожидал.
   Он впрыгнул в кресло водителя, как обычно Юл Бриннер вскакивал в седло своего боевого друга в фильме «Великолепная семёрка». Помните, надеюсь? Затем «жигулёнок» произвёл стремительный манёвр, позволивший заправочному шлангу дотянуться до бензобака, несмотря на широкие бёдра шведской автомодели. Поясню, автомобили теперь стояли друг к другу филейно-багажными частями. Мой водитель произвёл заправку так же стремительно, как и поставил машину под шланг. Минимум движений, максимальная экономия времени. Мельком взгляд на часы и констатация: «Успеваем…»
   В дальнейшем гонщик не дал повода усомниться в своём классе водителя от бога. Он практически больше не развлекал меня разговорами, только однажды выдохнув наболевшее:
   – Эх, если бы я не спешил… Мало бы не показалось… Ничего, он ещё проклянёт тот день, когда собрался в Кострому. Будет ему «зелёная улица» по самую высшую точку «бабетты» его мадам…
   На самом въезде в город мой водитель выбежал на пункте ДПС. Сам, его не останавливали, и о чём-то мило покурлыкал с людьми в форме. Сделал он то же самое и на втором посту, возле моста через Волгу. Милиция козыряла моему водителю, едва он открывал дверцу. Вероятно, его знали в городе, и знали хорошо, и любили. Так любят либо футболистов с мировым именем в больших городах, либо представителей не очень популярных видов спорта, добившихся высоких результатов, в городах небольших.
   Даже лентяи-светофоры услужливо распахивали навстречу скромной «копейке» изумрудную зелень восторженных глаз, как будто знали – мастер едет! Уже на пути к Давыдовскому микрорайону, где живут мои родители, маэстро просветлел лицом и сообщил:
   – Всё, теперь козёл попрыгает бобиком. И к тёще на обед успеваю, ещё семь минут осталось. Приехали, всего доброго.
   Взял с меня маэстро символическую плату, как если бы я ехал на рейсовом автобусе «Ярославль – Кострома». Никогда так быстро я не добирался: сто километров (из них не меньше двадцати пяти в городских условиях) мы промчались быстрее сорока минут. И это с учётом заправочных мероприятий и двух бесед с милицией.
   Мой «мастер» сдержал слово. А если быть точнее, то даже не так, – он сдержал все свои обещания. Он успел отвезти меня прямо к дому родителей, не опоздав к обеду, тёща для маэстро – превыше всего, и, что тоже немаловажно, – он открыл «зелёную улицу» «вольве» с московскими номерами по всей области. Я сам потом, спустя два дня, видел, как ТОТ САМЫЙ автописк шведской промышленности транспортировался на штрафную стоянку, погруженным на платформу с мигалками – для Костромы дело небывалое.
   Здесь на столичный выпендрёж с выкупом у расторопных ставленников человека в рабочей кепке мэра пойти не могли – население не имеет лишних средств, чтобы своё за деньги у наигравшихся чиновников забрать. Своё же за свои же деньги… Здорово научились в столицах рубли из воздуха ковать. Что-то вроде налога на пользование контрафактными стоянками. Особенно, если учесть, что любую легальную из них можно обратить в «стоянку в неустановленном законом месте» очень даже запросто. С утра для приманки дать съехаться четырёхколёсным друзьям человека… в кепке (если вы помните, за окном осень 2004-го года, а мэр Москвы – очень хороший приятель самого Церетели), а потом неожиданно, без предупреждения, как это делают ниндзя из отряда «крадущихся» поры японского средневековья, поменять знаки. Улов будет богатый, смею вас уверить.
   Но вернёмся к нашим баранам, а точнее одному из представителей этого славного блеющего семейства баранов прямоходящих. Хозяин «вольвы» в образе Бобика, с лоском, спущенным, как пояс с чулками у нерадивого школьника 50-ых годов, который тайно уселся под окном учительской справлять свою самую великую нужду, незаметно плёлся следом и нудил что-то в свисток сержанту ДПС, находя в нём, этом пластиковом сыне прогресса, благодарного слушателя, как некто Филипп Великолепный находит верного друга в отключенном микрофоне.
   От самомнения новорусского парня мало что осталось, за исключением, разве что, «дубовой» цепи с необъятной шеи и тёмно-зелёного «джорджика», которого с отвращением сматывал в бумажный валик невеликий милицейский чин, словно не подозревая, что этим ключиком можно открыть ворота в стильное казино «Лимпопо», пусть всего на вечер… Сержант только накануне был переведён из забытой богом и губернатором Чухломы, он никогда ещё не видел «этаких фантиков», никто ему и не предлагал…
   Вот так всё и было. Ничего не придумал. Безо всякой генетики и волшебства козёл превратился в Бобика. Сделано в Костроме!

Обгон

   Солнце уже основательно свалилось за обзорный локатор, даже хрупкого лучика не показывало, когда я засобирался домой. Рабочий день сегодня не задался. Да и чего ему задаваться, когда у меня выходной. Просто конец месяца, вот и пришлось выползать «на пашню». Отчёты, чтоб им, без них никуда. Без бумажки ты букашка, если не сказать более жизненно в духе искусников из правительственных структур, умело сдабривающих нашу скромную жизнь художественным словом подворотни.
   День, выходной день пролетел в нездоровой суете административных потуг, и поделать уже ничего было нельзя. Ничего, что бы могло компенсировать утраченную возможность порадовать себя и супругу каким-нибудь нетрадиционным отдыхом, отличным от уборки квартиры, и посещением магазинов, называемым «выход на прогулку».
   Шёл домой, а ноги сами несли меня к «Бистро». Нет, я не оговорился: «Бистро» – это именно название, а вовсе не обозначение разновидности злачного места. В нашем случае такое имя носил пивной бар, в котором, впрочем, водилось не только разливное пиво, но и кое-что покрепче. Да, чуть не забыл, и с закуской здесь всё обстояло неплохо: отварные креветки, салаты, бутерброды, эскалоп размером с ладонь взрослого мужчины, на которую упал паровой молот – что ещё нужно, как говорится, рабочему подростку в минуты душевных переживаний, связанных с ранним выпадением снега и волос из некогда густой шевелюры, обратившейся в иллюзию растительности, а между тем, ещё вчера… Ну и как не выпить чего-нибудь для нейтрализации оседлавшей мозг грусти, с замашками заправского кавалериста, умело пришпоривающего лошадь, если управление шенкелями не приносит успеха!
   Итак, ноги несли меня прямиком в пивной бар, оказавшийся на поверку самым настоящим бистро – и в прямом и в топонимическом значении слова. И я вовсе не думал сопротивляться этому движению, от которого приятно холодело под ложечкой предвкушением чувашского живительного напитка с импортным именем, напоминающим медвежье. Миру – beer, как сказал один умнейший древнеегипетский жрец на своём древнеегипетском языке, разливая по кувшинам из грубой сероватой глины первую партию [32 - Значимые свидетельства развитого пивоварения найдены археологами в Древнем Египте. Изначально древние египтяне закупали пиво в Вавилоне, и постепенно оно завоевало их симпатии. Но, проделав долгий путь по жаре на верблюдах, пиво утрачивало большую часть своих достоинств. Жителям долины Нила пришлось самим освоить его производство. Египтяне во времена фараонов уже владели искусством приготовления пива из ячменного солода, а также умели варить пиво из других сортов злаков, но делали это по-другому, чем в Вавилоне. Древнеегипетское пиво, под названием «хек», было сладким и крепким. Египтяне приправляли его мандрагорой, которая хоть и была ядовитой, но которой приписывались чудодейственные свойства. К тому же, в разные сорта пива добавляли анис, шафран и другие пряности.Древнейшие из рецептов египетского пива относятся к 3,5 тыс. году до н. э. Особое целебное воздействие древние египтяне приписывали пивной гуще. Ее принимали внутрь, а также использовали для различных припарок. Так же, египтяне считали, что удовольствие, в том числе и от пива, удлиняет жизнь.] свежесваренного напитка. И как бы ни пытался позднее Рамзес II, его фараонское величество, лишить подданных кондового удовольствия ранней античности, любителей пива с той поры не убавилось.
   И вот вожделенный напиток взят, и мне пора приземлиться за стол. Оп-па, вижу – в углу, рядом с испорченным музыкальным автоматом сидит Ваня, господин среднего уважительного возраста, с которым мы некогда работали на одном предприятии. Теперь он трудится где-то на ниве коммунального хозяйства – именно его профессионально-техническими молитвами вода доставляется жителям города.
   Пару слов об автомате. Да-да, том самом, музыкальном. Года четыре (или даже пять) назад хозяин заведения разрешил молодой амбициозной фирмочке пристроить сладкозвучный ящик рядом с барной стойкой. Таких аппаратов в город завезли с дюжину и расставили по злачным местам. Не просто так, а с тайной надеждой – получать прибыль за счёт сентиментальных подвыпивших клиентов, желающих непременно услышать старую мелодию их молодости в формате MP3 и через крайне неважную акустику.
   Возможно, где-нибудь в окрестностях Далласа ковбои-пенсионеры или, скажем, подёрнутые мохом седые трапперы, и запали бы на подобное развлечение, но на севере Европейской части России этот номер не прошёл. Посетители бара предпочитали сомнительному удовольствию – послушать «самого Элвиса», припадая ухом к стилизованному под дерево корпусу (чтобы не мешала разноголосица нетрезвых споров), бесконечные беседы об уважении или просто плыть на волне «Радио-пешком» в уже очень хороших колонках музыкального центра, чуть ли не Hi-End-класса. В результате чего – щель купюроприёмника, посредством которой предполагалось «качать бабло», потихоньку заросла пылью. В ней поселился симпатичный паучок, развесивший паутину и принявшийся ловить зазевавшихся сытых мух, подъедающихся на кухне круглый год.
   Музыкальный автомат, о котором веду речь, вскоре отключили от сети и задвинули в дальний угол. О том, чтобы хозяева его вывезли, речи не шло, поскольку выше помянутая амбициозная фирмочка, уже почти не мечтаюшая разбогатеть на третьесортной музыке, обанкротилась, лишилась транспорта, а судебные исполнители не решились включать «бесполезные музыкальные» артефакты в список на реализацию для погашения дебиторской задолженности в бюджет.
   Хозяин бистро хотел было выбросить ненужный механизм на свалку, но потом передумал, когда ему кто-то заикнулся об обязательной утилизации и неминуемом штрафе, если «станет известно, где надо», а известно станет – в этом можно было ни минуты не сомневаться, поскольку народ у нас, хоть и не подлый, но очень говорливый, когда летит на похмельной кочерге, будто нечисть какая-то или, там, НЛО с термоядерной подкачкой топлива.
   Иван посмотрел на меня, возникшего из полумрака, как смотрят на человека, который отходил покурить. Никакого удивления. Только в уголках рта обозначилась дружеская улыбка, располагающая к общению.
   – Привет, Палыч!
   – Привет!
   – Один сегодня? – спросил я, памятуя, что по пятницам Ваня обычно посещает пивной бар в паре со своим коллегой. – А Юра где?
   – В отпуске. Вот и пиво пью безо всякого человеческого удовольствия. Хорошо, ты подсел. Хоть поговорить…
   Насчёт поговорить – за Палычем не заржавеет. Вот он и начал мне выкладывать все свои новости. А было их не так уж и много, но зато все значительные. Вернее сказать: не то, чтобы немного, одна всего новость – дочка замуж вышла. Да и не новость, правда, – около года уже минуло со дня события. Но я об этом раньше не слышал, поскольку видимся с Ваней часто, но обычно только здороваемся, на разговоры времени нет.
   Сам Иван из Прилузского района, и жена у него оттуда. Вот и дочка замуж за земляка вышла. Продолжила традицию предков.
   – Отец и тёща мои сидели за столом рядом, – рассказывал Палыч. – Говорили без умолку и всё удивлялись, что друг друга плохо понимают, а оба, между тем, коми. Мало того – говорили на своём родном языке. Только тёща из Ижмы откуда-то, а батя мой – Прилузский, коренной. Вот ведь как получается – народ зырянский немногочисленный, а говоров у него столько, что диву даёшься.
   – А муж-то кто, Ваня?
   – Федька, что ли? В ГИБДД работает. Мы тут месяца за три до свадьбы поехали инкогнито в гости к будущей родне, не предупреждая. Да шучу, шучу. К старикам ехали, будущих сватов к чему напрягать раньше времени. Всё равно же в одном селе с моими родителями живут.
   Так вот, поворачиваем мы с трассы, чтоб, так сказать, на родину ворваться торжественным манером. А нас уже некий господин в форме поджидает. Присмотрелся – батюшки, так это ж Федюня-зятёк. Превышение скорости отметил и теперь дожидается, чтоб угостить и угоститься. Угостить нарушителя укором государственным, а угоститься от его же, нарушителя, щедрот в денежном эквиваленте. Стоит, поросёнок, палочкой поигрывает, как джентльмен тростью. На лице улыбка в три ведра – лёгкую наживу предвкушает, родственник мой будущий. Номера-то грязью заляпанные, вот и не признал папу с невестой. Козырнул пижонски – предъявите, дескать, документы, гражданин нарушитель.
   – Ах ты, зять, не хрен взять! Тебе приданого мало? Захотел ещё на тесте подзаработать?!
   – Да я ничего, дядя Ваня, того… просто вот самостоятельно в первый раз…
   – Так что – машину мою не помнишь? Какой же ты «гаишник» после этого?
   – А номера-то грязью заляпаны, цвет – под серебро. Сразу не догадаешься…
   – Вот и выпусти муженька на большую дорогу – заработать. Так он и родственников не пожалеет! – вступила в разговор дочь. – Да Федька нарочно нас тормозил, паразит. Хотел своё мужское самолюбие потешить…
   – Ничего я не хотел. Так вышло.
   Фьючерсный зять стоял перед нами, как-то сразу обмякнув своей новенькой формой, сложив погоны в виде крыльев. И я его немедленно пожалел. Дочь – она и в Африке дочь, её бог назначил, никуда не деться. А хорошего зятя – поди сыщи. Потому и говорю девушке, спокойно так, по-отцовски:
   – Нельзя, Галка, на мужа (хоть и будущего) хвост петушить, чай не мужик ты. Стало быть, дело твоё бабское – терпеть, молчать и воспитывать исподволь. Так воспитывать, чтоб мужик не понял ничего, но непременно со всем согласился. Мама тебе не рассказывала?
   Галка сконфузилась слегка, зарумянилась и кивнула. Понятливая она у меня. Вся в свою мать, а мою, как говорится, супругу верную.
   А Федюня-то парень хороший, наивный только пока. Как бы не обломали его засранцы-коллеги, будущие полицейские. У них ведь, у полицейских, особенная гордость – по законам курятника существуют: столкни ближнего, обосри нижнего, пробирайся наверх. А мой-то зять не из таких. Не очерствел душой. Машины любит до самозабвения. Даже «Субару» председателя поссовета называет уважительно – Субарыней. Я советую Федьке переехать в Печору, найдём ему место в автосервисе. С его-то золотыми руками – не вопрос! Сказал, думать будет. Цену себе набивает, хочет значительней выглядеть. Ну, да не беда – думаю, даст Бог, всё и сладится.
   Посидели, помолчали. Потом я взял ещё пива, Ваня воодушевился и продолжил.
   – Незадолго перед свадьбой научили меня ребята на работе вино открывать без штопора. Об косяк. Бьёшь донышком резко, пробка движется по закону сохранения импульса и выползает из бутылки. Нет, я предпочитаю водочку. Просто там женщины были, кто-то в отпуск уходил – для дам специально проставился, а штопора у нас на участке, как говорится, днём с огнём.
   Поделился с зятем своим новым умением как раз в разгар торжества, тот и рад стараться, дурачок. Не учёл, что косяк-то в кафе металлический, только замаскированный под дерево. Вот вам и, пожалуйста, – светлая сорочка на нём перекрасилась в кроваво-виноградный колер бессмысленного русского бунта.
   Через полгода, уже зимой, к нам в гости молодые приехали. Отправились мы на турбазу, баньку там истопили. Сначала женщины помылись, потом мужики пошли. А в предбаннике бутылка вина стоит. Попарились честь по чести, сидим – оттухаем. Я зятю показываю: смотри, дескать, Фёдор, как нужно вино открывать… правильно открывать; ключевое слово «правильно». Верно ты сообразил.
   Так вот, взял я бутылку и давай вместо косяка торец сруба банного использовать. Да вот не учёл, что морозы на дворе третью неделю кряду градус не снижают. В результате – повезли меня в травмопункт… Жена за руль села, Федьке-то нельзя – выпил же. А с меня течёт, что с того кабанчика к Рождеству забитого. Дочка не успевает бинты из аптечки менять, а кровь всё никак не останавливается – никогда не думал, что во мне столько её помещается.
   Приехали в «травму». А там врач дежурный. Молоденький, недавно срубленный, будто дубок стоеросовый – ещё карболкой да ординатурой от него за версту разит. Как от меня перегаром… пока ехали – дурь-то вся алкогольная выветрилась на раз. Парнишка весь дрожит, язык заплетается:
   – С какой анестезией будем руку зашивать?
   – Вы доктор, вам и решать, – отвечаю.
   – А у нас местная кончилась, а внутривенную держим для экстренных случаев – выходные же, сейф у старшей медсестры не открыть – ключа нет.
   – А у меня, – говорю, – как раз тот самый экстренный случай. Экстренней не бывает.
   – Откуда вы знаете? Вдруг кого-нибудь подстрелят или расчленить попытаются, придётся внутриполостную операцию делать.
   – Но никого же пока не подстрелили, – резонно замечаю я, чувствуя, что действие алкоголя заканчивается, и тупая боль начинает оборачиваться в острую, да ещё и по вискам похмельным многорядьем лупит, будто наотмашь. Словно бы пил неделю, не просыхая.
   – Не могу, – говорит врач. – Честное слово главному давал.
   – А клятву Гиппократа не давал?! – кричу, незаметно переходя на «ты», поскольку начинает мутить и нестерпимо хочется блевануть прямо по белому халату желчью пролетарского ехидства. Прицельно. Но сдерживаюсь… Но пока сдерживаюсь.
   – Поймите меня правильно, никак невозможно. Все сильнодействующие препараты под строгим контролем главного.
   – А если я заплачу?
   – Всё равно никак. Бухгалтерия же закрыта…
   Вот ведь законник выискался на мою голову!
   – Не стоит эпикриз канифолить! – почти кричу истекая кровью и досадой на нашу бесплатную медицину, которая не способна даже за деньги… эх… Крючкотворы! Клерки! Головотяпы! Коновалы!
   Врач тушуется и голосом официанта-новичка выдыхает:
   – Вот разве что… спирту могу предложить, в качестве анестезии.
   – Как на фронте, в полевых условиях?
   – Зашивать всё равно надо, кровотечение обильное. Само не зарастёт. А спирт бесплатно. Потом спишу на протирку микроскопа.
   Хоть одна радостная новость за весь вечер, чтоб он так жил, как меня лечит – этот лепила-перестраховщик!
   – Валяй, доктор! Что ж теперь, помирать от кровопотери?
   Ваня помассировал кисть пострадавшей правой руки и продолжил:
   – И ведь всё хорошо зашил, пацан этот. Видишь, шрам почти незаметен. Только вот у большого пальца с тех пор пониженная чувствительность. То ли врач повредил что-то, то ли так судьбой предначертано.
   – Да ты фаталист, брат! – вставил я две пары слов в увлекательный рассказ своего собеседника.
   – Есть немного. Но это, скажу тебе, не тот случай… Однажды я сам чуть не послужил причиной наведения порчи на одного незнакомого мне человека. По крайней мере, он так обо мне нехорошо подумал… Но – обо всём по порядку.
   Года три назад наведался я к родне в Прилузский район, на машине ездил. У меня «Нива» от щедрот «Шевроле», если помнишь. Не один был, а с женой и младшей дочерью. Погостили, пора и обратно. Ехали в два приёма. Переночевали в Сыктывкаре у знакомых, а утром – в путь. Я – когда один еду – обычно часов за шесть – шесть с половиной до Вуктыла добираюсь, а там – на пароме в Печору. Но с бабами – какой там! Разве уложишься. Им через каждые десять километров – то «давай остановимся чаю попить», то носик припудрить требуется, то – после чая – «надо бы сбегать в лес, нет ли там белочки», то «папа, папа, смотри – грибок; пойдём, пособираем!», то «ой, смотрите малинник; здесь, наверное, полно ягод». Изматерился я весь. Но тихонько, чтоб не услышали – благо музыка в салоне всё перекрывала. Злой, будто пёс, а возразить не моги – родные души всё-таки, как им откажешь! Вот и приходилось всякий раз с трассы съезжать по какой-нибудь примыкающей лесной дороге, чтоб на шоссе не маячить.
   Отправились мы в путь часов в шесть утра, а до съезда в Вуктыле, где погрузка на паром идёт, добрались только-только к «вечерней лошади». Последние километры гнал я, будто на гонках Гран-при серии «Формула-1». Перед самым спуском к реке вперёд фуры вылетел – точно Шумахер в борьбе за подиум. Успели – хорошо, машин в очереди не так уж много, а то бы пришлось до утра куковать.
   Когда погрузились на баржу, вышел я на палубу размяться, перекурить, то-сё. Чувствую, кто-то на меня очень пронзительно смотрит, буквально из штанов выдёргивает силою мысли. Оборачиваюсь – мужик стоит. Небритый, глаза воспалённые и чуточку даже неземные. Ну, то есть, не от мира сего, проще говоря – взгляд бешеный и какой-то неоднозначный. Присмотрелся внимательней – не знаю я этого господина. Точно не знаю. Может быть, он меня с кем-то спутал?
   Хотел уже в машину идти, там жена что-то к ужину собирала, а мужик меня окликнул:
   – Извините, я могу с вами поговорить?
   – Ну… да, а что хотели?
   – Это вы меня сейчас на спуске обошли?
   – Не понял.
   – Я водитель вот той синей фуры… Это вы меня обогнали?
   – А-а-а… Вроде бы, я.
   – А где раньше были?
   – Как – где? Ехал.
   – Откуда ехали?
   – Из Сыктывкара. А что такое?
   – Так вы меня где-то там и обогнали.
   – Где-то там – это где?
   – На выезде из города.
   – Из Сыктывкара?
   – Ну да.
   – И?
   – А вам не кажется странным, что ваша «Нива» обошла мою фуру возле Сыктывкара, а потом здесь… в Вуктыле? И в промежутке, по трассе, вы меня ещё пять раз обгоняли?
   – Нет, не кажется.
   – Так ведь я-то вас не обогнал НИ РАЗУ! Понимаете? Не могу объяснить этот феномен. Не мо-гу! Еду уже третьи сутки из Краснодарского края. Без напарника, тот прихворнул. Вот и доездился, впору к психиатру идти.
   Щека у мужика задёргалась нервным тиком, он начал покрываться мелким потом, голос его дрожал.
   И тут до меня дошло! И я тихонько, чтобы не потревожить взъерепененную ауру дальнобойщика, начал издалека:
   – Мы втроём едем. Со мною жена и дочь.
   – Мне было не видно, стёкла у вас сзади тонированные, – мужик говорил уже вполне спокойно, но всё ещё не понимал, мою наводку. – Ехали, значит, втроём. И что?
   – Так вы же подумайте: лето, грибы, ягоды, в машине две дамы. Ну-у?
   Лицо водителя прояснилось, улыбка озарила самые дальние из коронок жёлтого металла. Он буквально преобразился:
   – И они всё время просили остановиться?
   – Точно!
   – И вы съезжали с шоссе в лесок?
   – Ага!
   – Грибы собирали, ягоды? Чай пили и…
   – Совершенно верно.
   – Боже, как это просто! А я чуть с ума не двинулся. Спасибо вам, что прояснили ситуацию.
   Потом мы с этим мужиком бутылочку раздавили в честь, так сказать, благополучного излечения пациента. Интересный парень оказался. На границе срочную служил, на советско-финской границе, если быть точным.
   Он мне один интересный случай рассказал. Ты же записываешь? Может быть, интересно будет.
   Как-то раз был мой крестник в наряде, когда медведица с двумя малыми границу перешла, а третий медвежонок остался в Финляндии. Его собака почуяла и погнала на «историческую родину». Медведица в кустах затаилась, слышно только, как дышит шумно. А у бедных пограничников колени дрожат – хоть и полные рожки в «калашах», да подписку давали, что зверей в наряде без нужды не стрелять. Завалишь – потом по инстанциям затаскают. Но это бы полбеды, главное – попробуй выстрелить в здоровенного зверя, если опыта охотничьего нет никакого.
   А тут ещё и служебный пёс убежал на сопредельные земли. Проводник ноет:
   – Если Вольф не вернётся, «дизель» (сленговое название дисбата – дисциплинарного батальона) мне сварганят в пять секунд.
   Проще говоря, положение аховое.
   Связались с начальником заставы.
   – Что делать?
   – Как это, что делать? Патрулировать вдоль КСП (контрольно-следовой полосы) двумя сегментами – до места дислокации медведицы. И вообще, вы бойцы… или – где? Вы должны шпионов ловить вручную, без применения оружия, а боитесь какого-то животного?
   Весь вечер медведица вела себя, как самый настоящий резидент: щерилась, показывая клыки, но на прицельную дальность не высовывалась. Сидела, терпела, ждала связного.
   Ночью было два срабатывания сигнализации. Виновником одного из них оказался лохматый пёс Вольф. А вторым границу нарушил злополучный медвежонок. Во всяком случае, ночной наряд следов человека на контрольно-следовой полосе не обнаружил.
//-- * * * --//
   Когда мы с Ваней выходили из бистро, вместо солнца дорогу нам освещал сам президент. Именно с его лёгкой руки фонарные столбы теперь были увешаны гирляндами разноцветных и экономных светодиодных ламп. В который уже раз Россия пыталась пойти на обгон «планеты всей» в вопросах сбережения энергоресурсов. Но как обычно, праздничный фейерверк по случаю досрочного празднования окончания начала президентской инициативы вылился в такую тяжёлую полновесную копеечку, что экономия обратилась перерасходом. Странное это понятие – экономия по-русски. Мне ли вам рассказывать!

Ампула

   Несколько лет назад, в самом начале нашего тысячелетия, мой хороший знакомый и сослуживец по имени Роман отправился в отпуск со своим старинным приятелем Сашкой на стареньком авто одного известного в нижнем течении Волги производителя. Друзья двигались в сторону Черноморского побережья Краснодарского края – на девчонок посмотреть, а, если удастся, то и не только посмотреть. Ну, скажем, сделать с ними то, чего не разрешают осуществлять любопытным посетителям музеев с выставленными экспонатами.
   Что ж, дело молодое. Можно только приветствовать такие стремления ребят, поскольку кривая рождаемости в последнее время каким-то затейливым образом пытается уткнуться носом в землю. То ли что-то у нас с эстрадой случилось, то ли страну в Парижский клуб приняли, то ли долгожданный приступ пароксизма по поводу допуска РФ в предбанник ВТО воссиял Петергофскими фонтанными феериями? Не определился я пока с причиной. Как только остановлюсь на чём-нибудь, сразу вам доложу.
   Так вот, возвращаясь к нашим баранам. Извините, не к баранам, а к автотуристам. Едут себе ребятушки, в ус не дуют, по просторам родимой сторонушки. Где перекусят в придорожном кафе, где переночуют у сердобольных селянок. Весело едут, скажем, так. Горя не ведают, веселят друг друга анекдотами и разными случаями забавными.
   Ближе к Черноземью сделалось жарковато в машине. Как говорится, лето встало в полный рост. Поскольку известный в нижнем течении Волги производитель поначалу ни о кондиционировании воздуха внутри автомобилей, ни о системе «климат-контроль» не помышлял, пришлось принимать экстренные меры. Окна нараспашку, ветер свистит внутри «жигулёнка», километровые столбы несутся, как угорелые навстречу, хорошо, дорогу не перебегают. Вот-вот желанные курортные места покажутся впереди.
   Примерно на тридцатом километре шоссе Ростов – Краснодар показался на обочине пост ГИБДД. Да не простой, а вооружённый до самых золотых коронок во рту у начальника этого самого поста. В кустах тоже не рояль припрятан, а БТР пулемётом крупнокалиберным в небо уставился давно нечищеным взглядом. Чай, не армейский БТР, а ментов -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

достойных. Им за чистотой оружия следить некогда – проблемы кругом с проезжающими транзитниками.
   В глазах сидящего за рулём Санька полосатая кишечная палочка превратилась в опущенный шлагбаум, и он затормозил. Одним словом, приехали, парни. Сейчас шмон будет. Взял Сашка документы и побежал мелкой рысцой к служивым в камуфляже. Тем самым, что в будочке неказистой пивком бодро так пробавлялись. Ромка тоже из машины вылез и принялся разминать затёкшие конечности. Только не бодро и активно, как привык делать всё в жизни, а вяловато и чуточку даже с ленцой. Сомлел парнишка на жуткой полуденной жаре, как молочный поросёнок в русской печи – что поделаешь. Голова кружилась и заставила Ромку присесть на бугорке. Укачало в дороге. Мало того, не привыкший к обильной цветущей зелени северный организм повёл себя подло по отношению к хозяину. Какие-то аллергические сопли полились, хоть и не ручьём, но голой рукой, без носового платка, остановить невозможно.
   А какой, скажите на милость, автотурист в разгар курортного сезона с собой носовой платок брать будет? Нонсенс вырисовывается с этим платком носовым в разрезе, так сказать, текущих природных явлений. Таким образом, сидит неприкаянный Ромка на бугорке, соплеизвержение, как может, нехитрым подручным арсеналом пресекает. Глаза красные, слезятся, голова совсем от духоты сделалась пустая и гулкая.
   Но не совсем ещё наш герой вздумал в нирвану отчаливать. Соображеньице на уровне подсознания в районе кадычного шейного позвонка ещё хвостиком недоразвитым шевелит, будто сказать хочет ласково: «Я здесь, хозяин мой разлюбезный». В этот момент к Ромику один из патрульных причаливает со словами трепетными, за душу берущими:
   – Давай, пацан, машинку вашу пощупаем. Никак, кумарева в ней немерено, раз ты так плывёшь весело и задорно.
   А глаз-то у мента недобрый, с прищуром и алчным предвкушением. Того и гляди, начнёт на пропитание просить с железным калением в голосе. Это Ромка уже после проанализировал, перешерстив загашники собственного подсознания. А тогда, ничего не понимая, повёл бойца с АКС-ом на плече к «жигулёнку». Подошёл к месту водительскому Ромик и ключом в дверь норовит попасть. Только чувствует, «старшего брата» нет рядом. У багажника тот притаился. Но не совсем чтобы очень притаился – присел просто, потому и не видать. Кричит из-за машины:
   – Ты чё, пацан, озуел в натуре!? Ну-ка, быстро мне багажник распахнул! Вдруг вы, кроме «травы», ещё и расчленёнку транспортируете. Навидался я вашего брата до хрена великого. Эй, не дури только. Чтобы тихонько всё делал!
   Рома повернулся и принялся своё вынырнувшее наружу через ноздри естество обратно в нос прятать. До него никак не доходило, что люди с ним разговаривают вполне приличные. При оружии, при регалиях и с полным набором волчьих инстинктов. С такими только на «Вы» и шёпотом. Не понял… За что, собственно, и поплатился гематомой между рёбер, заработанной небрежным поворотом ствола от «калаша». После такого ненавязчивого «подхлёстывания» наш герой быстро багажник открыл, насколько это было возможно в Ромкином разобранном состоянии.
   Контролирующий трассу служака привычным манером вывернул в багажнике всё наизнанку, но к своему удивлению ничего, кроме запаски не обнаружил. Данное обстоятельство раззадорило парня, придавленного к земле тяжестью сержантских лычек. Он рьяно полез в машину, приговаривая:
   – Ничего-ничего, сейчас я вам покажу, наркоши долбанные!
   На заднем сиденье валялась горка грязных футболок, упакованных в большой полиэтиленовый пакет. Ничего в том необычного, просто наши путешественники так естественно решили проблему гигиены в дороге. Самому на стоянке ещё помыться можно. Но вот стирать одежду – это уже перебор. Посему Сашка с Ромой каждый день надевали новые футболки, только что купленные на вещевом рынке ближайшего на пути городка. А грязные откладывали в пакет до лучших времён.
   Не скрою, были там, в этом пакете, и носки. Сами понимаете, лето жара, ноги преют. Патрульный погрузил свой любопытный нос в подарочный мешок с изношенной мануфактурой. Ромка меланхолично наблюдал за той экзотической картиной, как служитель Фемиды вылетел из машины, будто ошпаренный. Ароматы, заквашенные ещё с незапамятных времён, когда Санькин «жигуль» поднимал вверх по Печоре паром до Вуктыла, в сочетании с душной атмосферой разогретой на солнце машины, не пропали даром.
   Теперь-то патрульный гарантированно не заболеет насморком в ближайшие пять лет. Не на чем этому насморку обосноваться будет. Всё у мента из носа вылетело вместе с мечтой обнаружить наркотики в довольно экзотическом месте, даже хрящик, по-моему. На боксёра со стажем он стал похожим.
   Итак, стоят возле «жигуля» двое. Один в милицейской форме с укороченным автоматом подмышкой, второй – гражданский, разморенный на солнце. Но их одно объединяло тогда. Догадались? Именно! Отсутствие носовых платков. Поэтому позы у обоих забавные, к земле склонённые. Да, и звуки речёвки, от них исходящие, тоже одинаковы. Будто один и тот же автор этот нечленораздельный текст писал. Но Роме-то не впервой, он к такому поведению своей носоглотки уже привык. А каково же патрульному было? Но, кстати, мне его ничуть не жаль. Уж очень он наглый и самоуверенный.
   Тем временем, пока происходили описанные выше события, начальник патруля закончил изучать Сашкины документы и подошёл вместе с ним к автомобилю, явно встревоженный видом согнутого пополам подчинённого. Почуяв начальство звериным нюхом, мент разогнулся и доложил:
   – Вот, товарищ старший лейтенант, веду осмотр машины. Один из парней явно обдолбанный. Небось, полна коробушка «травки»… Или же «колёс» каких… Вот тут, в мешке, они это… того…, в грязной одежде замаскировали. Даю руку на отсечение.
   Старший лейтенант вскинулся бровями в сторону нахального южного солнца и поинтересовался:
   – Правую или левую?
   Оставив подчинённого один на один со своим вопросом, офицер сурово окинул пронизывающим и в то же время заискивающе-алчущим взглядом Ромку и спросил в лоб:
   – Чем наширялся, парень?
   Ромик никак не мог понять, что всё, что происходит, не кадры из боевика, а реальная жизнь. Но почему его подозревают в какой-то ерунде? Он же даже в армии ни «косячка» не скурил. Абсурд, нонсенс! Полный обосрантус какой-то на его больную голову. А про то, чтобы успокоительного в денежных знаках выраженного, предложить нервному лейтенанту Рома тогда даже и не подумал вовсе. Черепушка же пустая совсем. Попробуй-ка – догадайся, какие нынче борзые… щенки в моде. Он только сказал миролюбиво:
   – Только «пепси» пил. Ничего больше.
   – Ага, рассказывай! То-то тебя расколбасило: морда опухшая, глаза – будто у кролика-альбиноса, сопли текут…
   – Положим, не у меня одного…
   – Поговори мне!
   В разговор вмешался Сашка. Он уверил старшего патрульного, что у приятеля просто случилась аллергия на фоне солнечного удара после того, как его укачало в дороге. Да, собственно, так оно всё и было, как Санька живописал. Но суровый милицейский начальник недоверчиво мотнул головой. Это движение в том же темпе повторила башня БТРа. Пулемёт напрягся и принялся пересчитывать патроны, которые напихал в него расторопный боец – не стащил ли кто, с этих служителей закона станется.
   – Искать! – приказал лейтенант. – Если они ширялись, то что-нибудь обязательно осталось!
   Сержант, который, наконец, пришёл в себя после очистки носоглотки, несмело возразил:
   – Товарищ старший лейтенант, так ведь дышать совсем невозможно … рядом с ЭТИМ пакетом. Может, собаку позовём?
   Позвали специальную собаку, натасканную на обнаружение наркотиков. Собака сунула морду в мешок с грязными футболками, чихнула и сказала: «Гав!» два раза. На условном языке это означало, что ничего, достойного внимания наркомана, в пакете нет. Токсикоманы не в счёт. На эти препараты собак ещё не натаскивают. Ничего барбос не обнаружил и в салоне. Но оскорблённый в самую носоглотку оперативник продолжал уверять:
   – Есть, есть у этих северян наркота. Припрятана просто далеко. Нужно обшивку вскрывать.
   Позвали на помощь ещё одного бойца. Вдвоём сподручней машину потрошить. В это время Сашок пугал Ромку всякими небылицами.
   – Я не удивлюсь, если эти гориллы сейчас пару «косяков» найдут, – говорил Санька. – На машине же братишка гонял, пока своя в ремонте была. А ты знаешь, какие у него друзья – полные отморозки.
   Ромка ничего такого про Сашкиного брата не знал, но ему сделалось жутковато, а, вдруг, и правда, патрульные найдут чего. Приятель рассмеялся и ткнул Ромика в бок. Не бойся, дескать, шутка. А в машине, между тем, творился полный беспредел. Ничего не нашлось и под обшивкой. Озадаченный служака всё никак не мог поверить в неудачу. Он твердил, убеждая себя:
   – Сейчас, товарищ старший лейтенант, найдём. Непременно найдём. Раз есть в наличии наркоман ширнутый, значит, имеются и немые свидетели.
   Во как загнул ментяра неразумный – «немые свидетели». Наверное, детективов пересмотрел в свободное от службы время. Из книг-то вряд ли чего он мог почерпнуть. Такие «герцены» даже в ведомости на получение заработной платы с трудом крестик ставят.
   Не осмотренным в «жигулёнке» оставался двигатель, карбюратор и бензобак. Но первые два агрегата наши бравые патрульные, к счастью, разбирать не умели, а в бензобаке длинной проволочкой пошерудили. Ничего там не оказалось.
   Два часа прошло с момента начала, так называемого, осмотра. Ромку совсем развезло. Он залёг в жиденькой тени какого-то низкорослого куста, который высох и, следовательно, не мог усугубить аллергию своим цветением. При этом дремавший автотурист находился под неусыпным присмотром стрелка-радиста из БТРа. Время от времени тот посылал в эфир такие донесения: «Оса, оса, я пчела. Объект находится под прицелом, бежать не собирается. Осмотр автомобиля идёт планово. Всё под контролем. До связи». Или это только приснилось Ромке? Так всё причудливо переплелось на ростовском бронебойном посту.
   Ромка встряхнул головой, потянулся и побрёл к машине. Как раз в это время оперативник, отчаявшись отыскать хоть какой-то намёк на запрещённые препараты, решил снять автомобильную магнитолу. Последний шанс, надо полагать. Приёмник сержант вывернул сноровисто. Настолько сноровисто и умело, что у Санька и Ромки одновременно родилась мысль о том, что возможно именно этого человека разыскивают в Ростове за автомобильные кражи.
   Вариант, кстати, не проверялся. Дарю его органам из соображений гуманизма и неразделённой любви к государству. Вы скажете, что негоже, де, какому-то там отдельно взятому гражданину добиваться любви от державы. Государство же привыкло иметь (читай – любить) всех своих граждан скопом, без разбора имён и званий. А это больше похоже на групповое изнасилование. Когда в ряду пострадавших оказываются практически все поголовно, кроме тех, кто в это время в Лондоне имя и фамилию меняет. Так я вам отвечу. Имел я в виду с прибором таких мудрых Платонов, елей по сусалам западной продажной прессы размазывающих. Да и преставился сей господин в позе незабвенного попа Гапона, повешенного в Озерках единомышленниками-единоверцами, если верить им же сфабрикованным слухам.
   Но вернусь на трассу, да и вас с собой приглашу. Оперативник ловко просунул руку в образовавшееся отверстие и… извлёк оттуда АМПУЛУ! Он сиял, как отражение свежее начищенного блина в только что протёртом зеркале. «Вот!» – только и смог вымолвить оперативник. Глазки его блестели, в них отражалась колючая проволока зоны и решётки камеры предварительного содержания. Извлечённую ампулу долго и тщательно изучали всем миром на свету. Миром закамуфлированных лиц.
   Сердце у Ромки опустилось в район мобильника и постукивало оттуда морзянкой: «п-п-п-о-л-н-ый п-п-и-п-п-е-ц!». Санёк, напротив, вёл себя уверенно. Он сказал, что эта ампула из комплекта аптечки. Просто случайно упала в нишу для магнитолы, когда он устранял какую-то неисправность с электропитанием приёмника. Но патрульных, которые два часа убили, за здорово живёшь, такое объяснение никак не устраивало.
   – А вот тогда скажи, пацан, что в этой ампуле?! – кричал старлей, поднимая злополучную стеклянную ёмкость к небу, как бы, призывая в свидетели высшие силы.
   – Да, не помню я, – говорил Санька, – что там, в аптечке валялось.
   – Вот то-то! – указующий перст старлея проткнул дождевую тучку, и оттуда начал сеять мелкий дождик, словно подтверждая наличие высшей справедливости для отдельно взятого работника МВД.
   Рома уже приходил в себя. И пришёл в себя настолько, что поимел наглость сказать:
   – А вы прочитайте на самой ампуле, что там содержится.
   Ромик был умным молодым человеком, и очень начитанным. Он знал наверняка, что на ампулах с любыми медицинскими препаратами обязательно должен быть указан состав и содержание данной ёмкости. Патрульным, вероятно, тоже когда-то об этом говорили на инструктаже. Лейтенант поднёс глаза к ампуле в тщетных попытках сосканировать хоть какой-нибудь текст, нанесённый на стекло. Но ампула была настолько старая, что все надписи давным-давно стёрлись. Остались одни намёки на кириллические и не очень символы.
   Тот самый сержант, который первым начал обыскивать машину, стучал шпорами, вертелся штопором и торжествовал:
   – Это же явно психогенный наркотик, узко направленного действия…
   – Узкими бывают чужие трусы, – весёлой милицейской шуткой оборвал его лейтенант. – Что делать будем, как мыслишь, сержант? Пока не установлено, что в ампуле наркотик, мы, в принципе, задержать этих гавриков можем. Но тогда их в дежурную часть везти. Нам оно надо, этих трудностей?
   – Короче, так, ребята, – это уже лейтенант к Сашке обратился, – сейчас даёте нам «штуку» с сержантом, и ничего, считай, не было. Езжайте себе на отдых. Никто ничего не узнает.
   Санька покосился на начавший ржаветь от безделья пулемёт на БТРе и ответил достойно:
   – Везите нас в дежурную часть. Там посмотрим, кто прав. Тут сержант пришёл в неистовство. Дескать, за что кровь пролетарскую мешками проливали!
   – У них, видать, в городе всё схвачено. Ишь щерятся, черти. Но ни хрена у этих нарков не получится! Зовите, товарищ старший лейтенант, свидетелей. Я сейчас сам определю наличие наркотических веществ в ампуле, – вот так вот решил пожертвовать личным здоровьем сержант за свои пятьсот рублей из предполагаемой прибыли.
   Хотя, нет, шалишь! Какой старлей с сержантом поровну делиться станет? Вот то-то и оно! Знал ли об этом сержант, бог весть. Но, однако, принести себя в жертву судебно-медицинской экспертизы намеревался, без дураков. Тут уже старший патруля замандражировал. А ну, как в ампуле какие-нибудь отравляющие вещества! Ведь все поляжем за президента на этом анонимном посту!
   – Давай, – говорит лейтенант, – мы ещё поищем. Может, найдём другую ампулу, на которой прочитать можно будет, что там… внутри?
   Куда там. Сержант привычным движением санитара со стажем надломил стеклянную ёмкость и нюхнул её содержимое сразу же, не задумываясь. Так, обычно, в ледяную воду мальчишки сигают. Только мальчишкам-то что, они из воды, как пингвины, тут же и выскакивают. А у сержанта уже весовая категория не та. Не суждено, прямо скажем, в детство вернуться. Нюхнул сержант и заорал нечеловеческим басом:
   – Отравили, наркоманы проклятые! Отравили!
   Слёзы из глаз хлещут, сопли следом. Чудно всё это Ромику. Он давно уже под шумок руку в нишу, где магнитола стояла, запустил и ещё одну ампулу оттуда достал. Смотрит на неё Ромка, улыбается. Хорошо ему, ибо на стекле синей краской начертано, что это аммиак скольки-то процентный (не помнит он точно – скольки). Сержант, видно, тоже догадался, что не дурман кокаиновый ему в голову ударил, а нашатырь офигительной концентрации. Мозги теперь точно прочищены у сержанта, не только носоглотка. Не будет он теперь простудой страдать лет десять. Как минимум! Совсем ничего на «дурном чердаке» не осталось.
   Когда ребята, прибрав за бдительным патрулём внутренности салона, тронулись в путь, уже вечерело. Рома почувствовал себя хорошо в спускающейся прохладе сумерек. Он спросил:
   – Санёк, ты что, не мог сразу этим козлам денег дать, чтоб не приставали? Я бы так и сделал, если бы соображал чего.
   – Вот ещё, дояров кормить, – возмутился Сашок, – я же не зоотехник! Я наркоман со стажем!
   Сашка засмеялся и поделился с другом ментоловой жвачкой. Тоже какой-никакой, а наркотический препарат. На обратном пути друзья ехали другой дорогой. Здесь всё было спокойно, как в Багдаде при предыдущем правителе, ещё до того, как один президент, сильно смахивающий на умненькую макаку с Йельским образованием, не принялся там бряцать оружием.

В ритме увядающей «Энигмы»

-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Изъятие

   (памяти безвременно расформированной налоговой полиции посвящается)

   «Беда, коль сапоги начнёт тачать пирожник…» – сказал как-то Иван Андреевич Крылов. И был, безо всякого сомнения, прав. Про пирожников из налоговой полиции, которую с лёгкой руки нынешнего президента ликвидировали, и будет мой рассказ.
   Началась удивительная история изъятия глубокой осенью 1994-го года. Я тогда на Печорском мясокомбинате трудился в качестве инженера по автоматизации производственных процессов. В конце октября женщина-бухгалтер по учёту реализации готовой продукции находилась в очередном отпуске, поэтому мне помимо своих должностных обязанностей пришлось выполнять часть её работы. А именно: обрабатывать накладные на отпуск готовой продукции на компьютере, счета печатать, вести учёт дебиторов. Работа не шибко увлекательная, но за неё полагалась доплата к материальному овеществлению моих заслуг перед комбинатом. А это, согласитесь, дело вполне достойное, семейному человеку приятное.
   И вот…
   В один солнечный осенний денёк заявляется в бухгалтерию человек в штатском. По нему сразу видать, что без погон на плечах ему и передвигаться-то сложно. Будто силы мирового тяготения недостаточно. Так и норовит каким-нибудь увесистым предметом себя к земле прижать, чтобы не взлететь случайно. Портфель у мужичка тяжеленный и раскормленный. Вроде не только бумаги в нём находятся, но ещё и кирпичи.
   Человек без лишних вопросов и телодвижений к моему столу заворачивает. Сразу видно, ему уже кто-то направление указал, раз он так решительно и сурово уселся перед компьютером и ко мне без преамбулы обратился: «Я капитан налоговой полиции такой-то. Прибыл к вам для изъятия всех документов, относящихся к производственной деятельности Нарьян-Марского ОАО «Лабеан». Извольте мне накладные и счета из архива изъять». Я полез в архив. После довольно долгих поисков обнаружил там с десяток накладных и счетов, подшитых в папки «Реализация» по месяцам. Мужичок всё это время нависал надо мной суровым укором, будто подозревал, что я попытаюсь самым изощрённым образом утаить какую-нибудь «особо важную» бумажку. Однако я не дал нежданному посетителю и шанса испытать наслаждение от уличения себя в злоумышленных намерениях.
   Итак, нужные папки извлечены с пыльных стеллажей и доставлены в бухгалтерию. Дальше начинается самое интересное. Капитан берёт в руку лезвие и вырезает накладные и счета из подшивок, аккуратно складывая в свой неподъёмный портфель.
   Закончив процедуру, полицейский всем своим видом показывает, что собирается отбыть немедленно по иным государственным делам, не терпящим отлагательств. Но тут я прихожу в себя от затянувшегося правового шока и говорю ему, что нельзя так просто уйти. Необходимо прежде хотя бы снять ксерокопии с изымаемых документов, поместив их в соответствующие папки, и составить акт изъятия по стандартной установленной форме.
   Капитан удивился моей настырности и заявил: «Зачем это нужно? Ведь я же для дела документы забрал. У нас послезавтра суд. Нужно накладные и счета к делу приобщить». Тут уж пришло время и мне изумиться. Обыкновенная житейская логика подсказывала, что ТАКУЮ процедуру, как составление акта на изъятие документов, необходимо проделать, поскольку кроме налоговой полиции имеется ещё и налоговая инспекция, которая каждый год трясёт комбинат, как грушу, перед сдачей баланса. Им-то как объяснять пропажу нескольких накладных и счетов? Странно, что даже КАПИТАН не знает правил выполнения самой обычной юридической процедуры?
   Доложил я свои сомнения, не дающие покоя душе рабочего подростка, своему визави, точнее будет сказать – поделился, поскольку погоны на моих плечах даже не начинали резаться. А капитану невдомёк, он уже к выходу направился.
   Тогда призвал я на помощь главного бухгалтера, и мы вдвоём навалились на этого недоучившегося мента. Про мента – это уже я сам догадался. Как оказалось, верно. Его действительно из милиции увольнять хотели за профнепригодность. Да тут в налоговую полицию набор объявили, здесь он себя и реализовал, заняв подходящую должность. Думается, не без чьей-то помощи.
   С большим трудом удалось уговорить капитана разрешить нам снять копии с документов. А вот акт изъятия он так и не написал, сославшись на нехватку времени. Только его и видели. Главный бухгалтер, аж, посерела вся от злости. Что теперь делать? Ведь без этого акта, копии документов – всего лишь бумажки, не больше. Начала она начальнику налоговой полиции названивать, а того нет. Выехал куда-то по делам. Я успокоил отчаявшуюся женщину. Дескать, работает у меня в полиции знакомая. Заместитель шефа по экономическим преступлениям. Попробую через неё вопрос решить. Связался с Галкой (это для меня Галка, а всем прочим – Галина Михайловна). Рассказал о своей беде-огорчении, поплакался. Галя – женщина опытная. Сама в налоговой инспекции начинала, знает что почём. Обещала найти капитана и прислать к нам для составления акта. Понятное дело, что и суд, про который этот бездумный михрютка вещал, просто-напросто и документов наших к делу не приобщит без акта изъятия.
   Прошла неделя. Суд уже должен был состояться, но, вероятно, его перенесли. Поскольку наш героический капитан осчастливил своим присутствием мясокомбинат уже после назначенной судной даты. Появился он в акватории бухгалтерии с видом недовынырнувшего тюленя и в совершенно жутком расположении духа. Возможно, перепил накануне, или просто не привык накачку от своего начальства – да ещё и в женском обличье – получать.
   Извлёк он из уже знакомого мне тяжеленного портфеля с кирпичами две видавшие виды копирки, подложил под чистые листы и приступил к написанию акта. Я ему предложил всё на компьютере быстренько сверстать, но он так на меня посмотрел, что стало очевидно – для него и калькулятор слишком замысловат в использовании. А вот просить кого-то набить текст капитан посчитал ниже своего беспогонного достоинства.
   Сочинял полицейский бумажку часа три. Он кряхтел, бесконечно пил воду из чайника, периодически ходил по кабинету. Видно вспоминал, какие бывают буквы в русском языке. Два раза даже рвал с ожесточением почти готовый документ. И всё-таки капитан смог к концу рабочего дня совершить подвиг. И вот творение его неуклюжих рук, акт изъятия, лежал передо мной, и я с удивлением начал изучать еле различимые закорючки на второй копии. Первые два листа капитан из каких-то принципиальных соображений не стал мне давать.
   С трудом я прочитал:
   «акт изятя мы ниже подпесавшися капетан(крайне неразборчиво)налоговай палици главны булгахтер камбената Пашкова мг инженер по овтоматезаци праизвосвеных працесов Иванов да составели етот акт втомчто изяты дакументы оносительные фирмы оао лабеан накладныя намера… щета намера… с целю передачи в сут копеи верны и саставлены в маём присусвии…»
   Читать такой опус без хохота было просто невозможно, но я сумел подавить в себе вредные привычки, насаждаемые Ожеговым и Далем. Перепечатывать набело этот бред я посчитал моветоном и подписал акт, все три одинаково смешных экземпляра. Маргарита Григорьевна Пашкова тоже не сочла нужным перечить строгому представителю власти. Но потом ещё долго заливалась чистым девичьим смехом, хотя лет ей тогда было уже немало. Сумел налоговый специалист поднять настроение. Этот акт растиражировали и подшили к копии каждого изъятого документа. Казалось бы, всё. Теперь только бы налоговый инспектор при проверке не лопнул от смеха. Но история на этом не закончилась.
   Прошло месяца три-четыре. Уже весной 1995-го года я услышал из раскрытой двери бухгалтерии примерно такой разговор. «Я майор налоговой полиции такой-то. Мне необходимо изъять все документы, связанные с ОАО «Лабеан» из Нарьян-Мара. Послезавтра будет суд. Нам нужно предоставить туда накладные и счета», – говорил незнакомый голос. «Сейчас найдём в архиве», – это уже голос бухгалтера по реализации.
   Не правда ли, что-то знакомое? Уж, не заразился ли я дежа вю? Захожу в кабинет. Там уютно расположился в кресле приятный молодой человек с тоненькой папочкой. Я со своей историей о первом изъятии несколько его ошарашил. Стали рассматривать папки «Реализации». Майор буквально потерялся. Он начал отзваниваться своему начальству. В тиши бухгалтерии отчётливо слышны были его лаконичные ответы на поставленные трубкой вопросы: «Уже приходили. Капитан Х. В октябре. Потерял. Мудак! Что делать?» В конце концов, майор решил произвести изъятие копий. Их ещё раз растиражировали. Составили новый акт. Теперь его уже вполне грамотно на компьютере набрал продвинутый налоговик, а папки «реализации» пополнились ещё одной бумажкой.
   Спустя какое-то время довелось мне сидеть с Галкой (Галиной Михайловной) в одной компании по поводу малозначительного праздника. Я спросил у неё, чем дело закончилось с Нарьян-Марским ОАО. Галя не могла скрыть своего раздражения. «Конечно же, суд не принял копии документов. А куда делись оригиналы, никто не знает».
   Оказалось, что первый наш изъятчик уже давно был переведён с повышением куда-то в Подмосковье, и он оттуда ничего не поясняет. Это не за трепетное отношение капитана к русскому языку туда его перевели, а только волею высокопоставленного папашки. «И с ТАКИМИ людьми приходится служить!» – посетовала Галя.
   Сейчас она работает главным бухгалтером частного предприятия в Ивано-Франковске, но иногда во сне приходит к ней кошмар по делу ОАО «Лабеан», название которого так и хочется прочитать задом наперёд.

Над седой равниной тундры гордо реет геофизик

   Перерывая старые записи в архиве, натолкнулся на две небольшие истории, рассказанные мне Женей С*, некогда работавшим бригадиром топографов в одной геофизической экспедиции, где и мне довелось «морщить ум» во славу министерства геологии, тогда ещё – СССР.
   Женя С – прирождённый лесной человек. Ему бы костёр пожарче, да теодолит потяжелее, да топор поострее и – в тайгу или лесотундру! Так ведь судьба по другому распорядилась. Жена у бродяги топографа была из Поволжских немцев. А этот генезис обязывает всеми возможными способами устремляться на Родину предков.
   Когда супруга втайне от Жени все документы оформила, у них скандал в семье приключился. Да не шуточный – даже дети из дома убежали. А соседи рассказывают, что вышла семейная парочка из квартиры на свет божий только спустя трое суток – тихая и одухотворённая, – когда пожар на кухне уже был потушен. Нет, пожарных не вызывали. Не оказалось необходимости, поскольку горящую под ногами землю и сжигаемые мосты быстро удалось погасить подручными средствами. Правда, этим сведениям, о пылающих внутри квартиры страстях, мало кто верит. А с другой стороны, попробуй-ка – поизвлекай истину трое суток с человеком, который привык по полгода в полевых условиях бродяжить безвыездно! Поневоле возгоришься безо всякой «Искры».
   В общем, так или иначе, а Женя уехал в Германию объединённую. Уехал в кроссовках из уже не существующей Восточной Германии. Эту дефицитную обувь он как раз успел выцепить перед отъездом при розыгрыше товаров народного потребления в экспедиции. Помните, была в перестроечных мероприятиях в разделе «Дать людям всё» такая народная забава?
   Прошло два года, или чуть больше – и встретил я бывшего знаменитого полевика случайно на улице. Идёт-сияет, как начищенный пятак. Вернее, уже пфенниг; о евроцентах тогда ещё только футуристические разговоры велись. В гости Женька к друзьям-топографам приехал: по тайге за грибами-ягодами побродить, своё боевое прошлое вспомнить.
   Соратников-сподвижников успел уже увидеть, расспросить о том, о сём. Решил по «штрассеру» прогуляться цивильным пешим манером. А тут я – навстречу новоиспечённому иностранцу следую.
   Ну, как водится у нас в городе в таких случаях, если уж приключилось тёплое время года, немедленно открылся ресторан «Пенёк». В ближайшем парке – по нашему велению и нашему же хотению. Туда мы и отправились. Вы ещё не догадались? Именно! Мы сами тот ресторан и открыли. Малый зал с отдельным кабинетом, если быть точным.
   Там натурализовавшийся немец поведал свою историю внедрения в развесёлую бюргерскую реальность. Первые полгода, как водится, всей семьёй иммигранты провели в специальном лагере для вновь прибывших, где изучали немецкий язык. Жена с детьми легко осилили предлагаемые тесты, а бедный топограф, которому язык никак не давался, тянул и тянул со сдачей. Но сумел-таки обмануть немчуру, убедив их в своих знаниях. Но только с четвёртого раза.
   Далее – биржа труда, где, по рассказам Жени, можно было всю жизнь мирно попивать кровь у Канцлера вместе с обеими палатами Бундестага, ни разу не удосужившись поработать, – нужно только очень редкую специальность иметь.
   На той самой бирже, например, он познакомился с музыкантом предпенсионного возраста, который за двадцать с шванзигом [33 - 33] лет извлекания пособия из закромов государства так ни разу и не получил работу, поскольку мог играть исключительно на альт-флигель-горне, а таких музыкантов в оркестрах Германии всего двое. Чтобы занять место кого-нибудь из этой сладкой парочки, нужно либо дождаться их естественного отхода в мир иной, либо – киллера нанимать. Ни того, ни другого музыкант-бездельник делать не желал, а ещё Женьку поучал – как от работы откосить.
   Но не таков Евгений, чтоб без дела жирок нагуливать на довольно солидном пособии. Несмотря на проблемы с языком Шиллера и, разумеется, Гёте, ему удалось устроиться разнорабочим в бригаду геодезистов какой-то сантехнической фирмы в Дортмунде. В бригаде – одни турки. Бригадир же – саарбрюкенский «бундас», который сразу Женьку невзлюбил – больно много тот знает. Но, как говорится, любовь начальства не гарантирует безопасный секс. А так даже лучше поначалу, когда тобой помыкать пытаются: есть стимул к творческому росту.
   Прошло три месяца, и большой босс заприметил способности и знания переселенца из далёкой России. После не очень долгого борения с самим собой (ведь немецкий нового сотрудника оставлял желать…) шеф посадил Женьку в отдельный офис с секретаршей, оказавшейся по счастливому стечению обстоятельств тоже из натурализованных немцев, чтобы общение упростить. Спустя ещё восемь месяцев Женька уже в совете директоров этой компании заседал (после того, как с его помощью устранили какую-то большую аварию), а секретарша у него вторая появилась – чтобы на язык великого Гейне переложить то, что не смогла первая референтка – та, что из бывших советских.
   От долгого сидения в кресле Женя располнел, мозоли, казалось, навек оставленные топором на его крабовидных конечностях, сошли – будто и не было их никогда, голова выросла из седеющих волос. Вот он и приехал форму набрать, вернуть себе вид поджарого одинокого волка.
   – Знаешь, – сказал он, как только речь зашла о его ассимиляции в европейскую среду, – что самое трудное для меня в этой Альмении было? Думаешь – немецким овладеть? Так я его до сих пор не знаю. Секретарши-то на что? Правда, младший сын уже с трудом понимает меня, но я его, стервеца, выучу – как отца не уважать. Будет от «аза» до «фиты» мне всё азбуку пересказывать, пока не поймёт, откуда приехал.
   – Из средневековой Руси? – несмело предположил я.
   – Вечно ты со своими шуточками! Понял же, о чём речь, тогда зачем подкалываешь?
   – Всё-всё, Женя, больше не стану. Ты о трудностях в процессе ассимиляции говорил.
   – Ага, самым трудным в Германии для меня оказалось – научиться въезжать на автобан с полосы разгона; и ещё – парковать машину в городе. Это немножко, мягко говоря, утомительно, если привык на ГТТ [34 - ГТТ – геологический тяжёлый тягач на широких гусеницах, предназначенный для эксплуатации в северных заболоченных местностях.] посреди Большеземельской тундры рассекать, а все препятствия не объезжать, а валить в ягель. По первости в результате таких парковок мне даже пособия не хватало, чтоб оплатить ремонт отваленных далеко не в северный тундровый мох, а на пешеходные дорожки выступающих частей, опадающих с бюргерских авто. Потом привык осторожничать. Когда тебя по кошельку лупят за каждый просчёт, поневоле научишься.
   Вот так лирическое отступление. Боюсь, будет длиннее, чем сами байки. Нет, пожалуй, не байки, а вполне правдивые истории из жизни геофизиков в полевых условиях. Вот послушайте…

История первая
Особенности национальной охоты геофизиков в полевых условиях

   Жить в поле полгода не всегда весело. Особенно в начале сезона [35 - сезон в геофизической сейсмопартии на Севере длится с конца октября по начало, а то и середину, мая.]. Болота ещё «дышат», проехать не по всем профилям представляется возможным, покуда осеннюю расхлябанность морозом как следует не прихватило. А в середине сезона – тоже не сахар. Световой день едва ли на два-три часа даёт возможность подробно рассмотреть окрестности. За это время всего только один «прострел» успеваешь запузырить, и то – если бурильщики накануне все скважины набурили, а взрывники все заряды в них опустили.
   Когда работы мало, водки нет вовсе, а спирт только у начальника сейсмостанции, который и сам-то взглянуть на заветную ёмкость боится, люди начинают дуреть от холода и безделья. Вот ближе к весне – там такая кока с маком начинается. День длинный, наст отменный: датчики [36 - имеются в виду датчики упругих колебаний, при помощи которых производится запись отражённых после взрыва волновых колебаний почвы на магнитный носитель.] в снег с корочкой наста втыкать – одно удовольствие, работы много (пока не упадёшь) – одним словом, есть, чем заняться.
   Так вот, та заветная охота, о которой потом слагали легенды, случилась как раз в середине февраля, в разгар безделья. Представь себе – февраль, полумрак, метели, скука. Охотиться на куропаток всему базовому лагерю надоело – всё равно, что в тире стрелять, нету романтики выслеживания и загона зверя. В «чапая» шашками на линованном карандашом столе и то занимательней.
   Телевизионные антенны в метель отказываются принимать единственный доступный канал – «Орбиту» (речь идёт о середине 80-ых годов XX-го века, прим. автора). Все шахматисты знают друг друга, как облупленных: за несколько совместно проведённых сезонов изучили манеру игры соперников почище, чем Каспаров с Карповым после двух затяжных матчей за звание чемпиона мира. Книги уже все прочитаны, почту привозят на вертолёте раз в месяц. В общем, положение – мама, не горюй!
   И тут с лыжной «прогулки для зарядки залежавшихся без дела конечностей» возвращается радист. Глаза горят в азарте. Сам возбуждён донельзя. Собачонка мелкой дворовой породы гавкает, будто подтверждает слова хозяина. А говорит он вещи до крайности любопытные. Изложу их по памяти, стараясь не упустить ни малейшей детали.
   На втором часу зимней прогулки сильно плутанул радист в сторону от профиля, стал уже побаиваться, что придётся до утра заночевать, чтоб соорентироваться (благо палатка с собой, а песцы в метель сами прячутся). И тут почувствовал, что правая лыжа еле-еле движется. Будто на песок наехала. Обернулся заплутавший странник, и увидел такую картину: собачонка из сил выбилась (попробуй-ка коротенькими конечностями по глубокому снегу посучи!) и решила немного отдохнуть. Потому привалилась передними лапами на конец лыжи, а задними – изо всех сил пыталась от снега оттолкнуться. Но вместо слаженного с хозяином движения получались одни лишь непотребные фрикции: визжит барбос от усердия, а лыжа – ни с места! Тогда радист в порыве отеческих чувств взял кобелька на руки, замотал в шарф и засунул в рюкзак. И эта вынужденная остановка очень кстати обострила его внимание…
   Только собрался дальше двигаться путник – тут и увидел ЭТО. Этим оказалась огромная гора снега, на вершине же кургана отверстие с заледеневшими краями, а оттуда парок струится. Эге! Знать, берлога, а не так себе – норка енота. Долго радист характерную примету искал, чтоб место засечь. Обнаружил метрах в трёхстах к юго-западу небольшую карликовую берёзу – хороший ориентир! Для верности привязал к стволу шест из сломанной лыжной палки с красной тряпкой на конце. А пока делом занимался, собака из рюкзака выскочила и на колею от ГТТ выбежала, гавкает радостно. Рядом дорога оказалась.
   Вот так радист ощутил двойное наслаждение. Во-первых, путь к лагерю практически сразу нашёл, даже испугаться не успел. А во-вторых, обнаружил всамделешнюю берлогу. Будет чем коллективу партии заняться в ближайшие дни.
   Как всё-таки полезно иметь с собой в поле собаку. Даже такую, на первый взгляд, никчёмную по причине своей беспородности.
   Наутро в базовом лагере праздник. Мужики обсуждают, как «на медведя» пойдут, женщины (а их тоже немало) – что бы такого лучше из медвежьего мяса приготовить: котлеты или отбивные Начальник партии в своём конторском балке [37 - балок – передвижной жилой вагончик с удобствами; обычно на санном, иногда на колёсном, ходу.] уже стенку для медвежьей шкуры освобождает рядом с вымпелом «Победителю соцсоревнования». Собаки, подчинившись всеобщему ажиотажу, бегают стаей по накатанному насту в ожидании настоящего дела. Гавкают, изобилие берцовых костей предвкушают. И здесь уже не такие псы без роду-племени, каковой у радиста в апартаментах обитает. Это настоящие лайки с охотничьим инстинктом и жаждой – сразиться с диким зверьём.
   Стали выяснять – есть кто-то в лагере, чтобы когда-либо на медведя зимой охотился? Оказывается – есть! Старый взрывник без двух пальцев на правой руке. О потере этих двух пальцев нужно рассказать особо. Сейчас сразу это и сделаю, чтоб не запамятовать потом.
   Года за четыре до описываемых событий старый взрывник попал во все ДСП-сводки по министерству геологии. В тот полевой сезон исследуемая площадь находилась неподалёку от стойбища оленеводов, а километров, этак, за двести пятьдесят-триста находилась деревушка с магазином, где можно кое-что приобрести, что плохо влияет на память, но не даёт заскучать бесконечными зимними вечерами! Быстро вступив в контакт с аборигенами, работники партии отправили оленью упряжку за водкой в тот самый магазин, не на тягаче же ехать – солярку жечь.
   Когда горячительный продукт был на месте, началось совместное веселье. Оленеводы – люди простые, дикие, пьют, пока есть что пить и силы на это «утоление духовной жажды», имени очень горячей БЕЛОЧКИ, хватает. Поэтому тот самый гонец, что в деревню ездил, проснувшись среди ночи и обнаружив заначенную на утро бутылку, не задумываясь, осушил её до дна, после чего свалился. Спали все в одном чуме: и оленеводы, и геофизики. В связи с последним обстоятельством найти виновника похмельного синдрома труда не составило: у кого в руках пустая тара, тому и водить! Оленевод был избит больными на голову геофизиками, не просыпаясь. Вернее так: они-то проснулись, а виновнику торжества сразу не довелось. Наверное – скорее на счастье, чем на беду.
   Однако, когда униженный абориген пришёл в себя, да ему ещё поведали об утренних событиях братья по пастбищу (или, там, по стойбищу), ненец решил отомстить за поруганные честь и достоинство. Он пробрался в базовый лагерь геофизиков и со склада ВМ (взрывчатых материалов, прим автора) выкрал динамитную шашку с запалом. Когда же его обидчики проезжали мимо на ГТТ, ненецкий панфиловец с полным достоинством и презрением к смерти бросился под тягач, будто под немецкий танк T-IV. Водитель успел среагировать и затормозить. Старый взрывник при выкидывании шашки в сторону (спасал полуживую силу собутыльников и казённую технику) лишился двух пальцев, а национальный герой-оленевод окончательно потерял способность к воспроизводству себе подобных. Этот факт констатировали врачи, «снимая побои» с аморфно вялого тела.
   Но вернёмся к нашему спящему медведю. Пока он там, в берлоге дрыхнет, геофизики готовятся не на шутку.
   Старый взрывник выработал тактику выманивания зверя из аппартаментов. Тактика необычайно проста, но ничуть не хуже тактики охоты на курдля [38 - Курдль (польск. kurdel) – вымышленное животное гигантских размеров, встречающееся в ряде произведений знаменитого польского писателя Станислава Лема.Впервые курдль фигурирует в «Звёздных дневниках Ийона Тихого», в «Путешествии четырнадцатом» (1956 год). Курдли водятся на планете Интеропия в созвездии Тельца. Внешний покров тела курдлей отличается исключительной прочностью и выработался в процессе эволюции как защита от периодического метеоритного дождя – т. н. хмепа. По-видимому, панцирь курдлей значительно прочнее, чем здания жителей планеты, которые не выдерживают ударов метеоритов. Обитатели Интеропии, ардриты, в древности использовали курдлей в период хмепа как защитное укрытие, живя внутри них. Это позволило им выжить как разумной расе. Упоминается, что курдль съедобен. Поэтому на него можно охотиться, главным образом – как раз изнутри при помощи бомбы с часовым механизмом.]. Сначала к берлоге должен подъехать ГТТ с десантом на броне. Далее по табелю боевого расчёта – один доброволец шестом шерудит в берлоге и, отбежав, залегает в сугробе на случай неудачных рикошетов от медвежьего черепа. Остальная команда палит из всех видов оружия в поднявшегося зверя.
   Всех этот план устраивал, кроме начальника экспедиции – уж больно шкуру жалко, она так толково и ладно вписывалась рядом с портретом Михаила Сергеевича Г* и плакатом «Летайте самолётами Аэрофлота!» Он настаивал, чтоб самый меткий непременно сперва выстрелил в глаз из карабина. Медведь всё-таки не белка, для того, чтоб ему в глаз попасть, снайпером, каковыми богаты леса Сибири, быть не обязательно. Нашёлся самый меткий и в сейсморазведочной партии. Во всякой партии имеется самый меткий. Это закон природы.
   Окончательно постановили, что сначала – попытка сделать из медведя Полифема, а уж потом, в случае неудачи, добивание поверженного врага без оглядки на Политбюро и целостность шкуры. Собак решили не брать – не обучены такой БОЛЬШОЙ охоте, да и своим гавканьем только нервозность вносить станут. Пусть на привязи пока посидят, потом на песца ходить будут – дело привычное.
   Выехали к месту предполагаемого сражения с первыми свинцовыми лучами зимнего солнца, которое совсем недавно продрало глаза после приполярной ночи и не намерено было радовать людей своей незатейливой лаской больше трёх-четырёх часов. Место нашли быстро. Ага, вот и дымок из берлоги идёт. Значит, почивает Мишка. Стали добровольца искать. Кинули на пальцах. Выпало радисту. Как говорится, судьба не фраер – знает, на кого указать. «Приговорённый» жребием взял шест и двинулся, как Христос на Голгофу…
   Механик-водитель двигатель ГТТ не глушил на всякий случай, чтоб радисту в случае нужды можно было ретироваться без проблем.
   Как только шест сделал два оборота в берлоге, а радист принялся сдавать назад, что присмотреть себе пути отступления, ГТТ был уже метрах в пятидесяти от заветного места. По утрамбованному гусеницами снегу радисту бежалось легко и почти не страшно. И только крик «Погодите, куда вы?! Вашу мать-то!..» мешал открытию второго дыхания. Тут уж хоть и привык в коротковолновом диапазоне работать, а без дыхательной гимнастики йогов обойтись никак нельзя.
   Когда обнаружилось, что медведь спит крепко и не думает преследовать людей, охотники принялись держать совет. Пристыдили механика, сорвавшегося с места, за трусость, пристыдили радиста за наведение панического настроения и вернулись на исходный рубеж. Следующим добровольцем по жребию оказался сам начальник партии. Теперь всё было серьёзно и обстоятельно, как на планёрке. Присутствующие получили краткую инструкцию с упоминанием родственников по мужской и женской линии. Лица напряглись. Пальцы на курках побелели. Души исполнились мужества.
   Как только шест проник во владения медведя, ГТТ сам собой завёлся и помимо человеческой воли уехал на безопасное расстояние. Люди на броне уже прикидывали, кого в конторе назначат следующим руководителем партии (чур, Борисельцына не предлагать!), когда услышали новые подробности о состоянии дел в своих семьях и личном участии в этом начальника сейсмопартии (живого, но с одышкой). Чёртов же медведь так и не поднялся.
   Больше добровольцев не находилось даже по жребию. Оставалось последнее средство. Врач достал из аптечки спирт, который берегли к концу сезона для отчёта (его можно было расходовать по акту в экстренных случаях). Спирт выдали очередному, уже назначенному волонтёру – старому взрывнику, чтоб тот особо не волновался, когда пойдёт в логово зверя. Почему выбрали именно его? Решили – раз у человека уже нет двух пальцев, не будет ничего страшного, если медведь ещё пару отгрызёт, а мы, дескать, тем временем медведя как раз и завалим.
   Картина та же. Берлога, люди на броне и человек с шестом. Только прибавился выводок полярной куропатки, заходящийся от смеха над суетностью людей. Очередная попытка окончилась более достойно – никто не убежал, и даже пару раз пальнули, но как-то уж очень неуверенно и даже невпопад. Медведь же решительно не хотел подниматься. Лишь спустя четыре часа, когда уже все кому не лень имели наглость шестом «гонять мохнатого» по берлоге при свете включенных фар, выяснилось, что медведя нет, да и берлоги тоже.
   Оказывается, под сугробом проходила теплотрасса, с одной буровой, где есть котельная, на другую. В месте сварки имелся бракованный шов, который потихоньку травил горячим воздухом в атмосферу, в результате чего в снегопады и образовался холмик с курящимся паром. Но мало того, рядом с первой, занесённой снегом трубой, была вторая – по ней перекачивали попутный газ.
   – Чертовщина какая-то, – орал начальник партии, – на наших картах нет этой трассы! А если бы мы рядом взрывные работы проводили! Так бы хренакнуло, что испытания на Новой Земле показались детской шалостью!
   Позднее ему объяснили, что нечего какому-то мелкому руководителю обладать всей полнотой секретной информации. А если бы сейсмопартии пришлось «прострелы» возле этой теплотрассы с газовой добавкой вести, то товарищи из компетентных органов его бы поправили посредством радиосвязи. Начальник заявил, что пусть, де, эти товарищи из сильно компетентных органов и проводят за него геофизические изыскания. За что и был лишён известного вымпела «Победителю соцсоревнования».
   А Михаил Сергеевич продолжал соседствовать с Аэрофлотовским плакатом, пока в следующем году между ними не повесили Борис Николаевича, у которого, по странному стечению обстоятельств, так же имеется недостача пальцев на руке. Как у старого взрывника. Верно подмечено!

История вторая
Секретные материалы (xyz-files). Хочу «тарелку» или пришельцы здесь больше не живут

   Это почти невероятное событие случилось в последний мой полевой сезон. Да ты ж слышал о нем, о прилёте НЛО? Ну, да ладно, расскажу как свидетель.
   В тот год у нашей партии очень большая площадь была в производстве. От одного её конца до другого больше шестидесяти километров. Не ближний свет, сам понимаешь. Поэтому на планёрке у главного инженера решили кроме базового лагеря ещё и выкидной соорудить, чтобы концы самых удалённых профилей из него обрабатывать. Сказано-сделано. Перевезли к месту новой дислокации бурильные станки, сейсмостанцию и прочее хозяйство. К началу марта всё «отстреляли». Пора и на базовый возвращаться. С утра сборы, к обеду почти все уехали.
   Осталось два ГТТ. Один с жилым балком на прицепе. Второй должен был транспортировать цистерну с остатками солярки. Два водителя, больше никого. Пока они всё в лагере упаковали, собрались – началась метель. Следы автопоезда, отбывшего несколько раньше, потихоньку заносило. Выехали парни, когда уже смеркалось. Включили прожектора над кабиной и фары, чтоб лучше было колею видно. Поехали с разрывом метров в пятьсот, чтоб, если кто-то с пути собьётся, то напарник, на проторенном основной колонной пути остававшийся, не дал тому потеряться.
   Едут, связь по радио держат. Колея то и дело пропадает, переметённая снегом, но вскоре снова находится. Вдруг первый водитель замечает – навстречу свет. Говорит второму, что, видать, им навстречу кого-то послали. Свет ближе-ближе, потом, бац – и удаляться начал. Тут второй кричит:
   – Фары навстречу!
   Но и эти огни так же внезапно пропали, как и появились. Озадачились ребята, но не до такой степени, чтобы голову ломать. Мало ли, кто мимо проехал. Опа-на! А вдруг блуданул кто! Давай предполагаемого «потеряшку» по рации вызывать. Молчание. Частота одна на всех тягачах настроена, так что на расстоянии прямой видимости обязательно бы их услышали. Если свой – непременно бы отозвался. А чужому-то откуда в «тундре неогороженной» взяться? Решили дальше продолжать путь, не отвлекаясь на спасение умозрительного коллеги.
   Через полчаса история повторилась. Сначала первый водитель увидел приближающегося встречного, потом свечение стало от него удаляться, и его заметил второй тягачист. Причём – почти одновременно водители чужие огни наблюдали. Затем свет куда-то исчезал. Никто навстречу так и не попадался, на радиосвязь не выходил. У наших парней чуть мистический обморок не случился. Ещё бы – между двумя их тягачами никого нет, а огни вдруг появляются, причём – движущиеся обратным курсом, но так и не встреченные ни одним из двоих.
   Нагнетанию нарождающегося ужаса способствовали ещё и следующие обстоятельства: снег в свете фар, метель, одиночество, тишина, когда стук собственного сердца звучит сильнее двигателя. Страшно было двигаться, а остановиться ещё страшнее.
   И так вот мистически ещё раза четыре за свой достаточно долгий путь тягачисты двигались навстречу необъяснимому свечению, которое потом ускользало от них в метафизических коллизиях Полярной ночи.
   Прибывшие в базовый лагерь представители геофизического арьергарда являли собой два испуганных средневековых существа, встретивших дьявола за обедом в харчевне. После того, как они выяснили, что в округе на пятьсот вёрст нет ни одной мало-мальски эксплуатируемой дороги, озадаченные водители ГТТ в один голос заорали:
   – Это НЛО! Точно! Они, гады, за нами следили… Неужели никто их не видел? Этих раздолбаев-инопланетян? Чтоб им ни отстрела, ни записи (геофизическое пожелание неудачной работы, прим. автора)!
   В ответ друзьям была лишь тишина, насмешки товарищей и озабоченность врача относительно душевного здоровья клиентов.
   С тех пор непонятые коллективом приятели уфологии стали частенько после работы запираться в балке вдвоём. Поговаривали, что они пишут статью в журнал «Юный техник» о своей встрече с неизведанным, исподволь мечтая попасть в какую-нибудь научно-популярную телевизионную передачу. Тайна оставалась тайной ещё недели две. После этого в партию прибыла «вертушка» с продуктами, почтой и разными запчастями. Обратно в город вылетало несколько человек. В том числе и один из «ночных водителей».
   Когда вертолёт поднялся метров на восемьсот над землёй, тайна посещения НЛО открылась сама собой. Дело в том, что последние две недели (со дня окончания перебазирования) стояла ясная безоблачная погода. В лучах мартовского солнца на снегу отчётливо просматривались следы от последнего марш-броска двух ГТТ. Оказывается, замыкающие колонну водители, при блуждании в поисках колеи основного отряда выписывали такие петли, что периодически ехали друг другу навстречу (только первый уже закладывал новую петлю, а второй ещё осваивал предыдущую, любезно накатанную первым тягачом). Естественно, они видели огни друг друга, которые скрывались, когда первый водила нащупывал проложенную основной колонной дорогу и прекращал ездить дугами. Проходило какое-то время, колея терялась, петля поиска выводила тягачи в прямую видимость фар друг друга. И так – несколько раз.
   Тайна пришельцев в очередной раз на поверку имела земное происхождение, и тайной её назвать было никак нельзя.
   Разочарование водителей не знало границ, журнал «Юный техник» остался без сенсационной публикации. Прибытие инопланетян в Большеземельскую тундру было отложено на неопределённое время.

Утренняя прогулка на автомобиле в кругу друзей

   История эта насколько давняя, настолько же и не вполне приличная. Точнее сказать, греховная. Конечно, не в том смысле, который могут вообразить себе славные представители жёлтопрессового воинства, коим несть числа на просторах постсоциалистического общества имени авторов «Утопии» и «Города Солнца».
   Читатели, как мне кажется, поймут меня правильно и не предадут анафеме за то, что им предстоит прочесть далее по тексту. Впрочем, слабонервным эстетам я вовсе не рекомендую этого делать, ибо тогда их моральные устои могут поколебаться настолько, что они впадут в уныние, свойственное Викторианской эпохе во всей её нарочитой чопорности, на какую только смогут оказаться способными пресыщенные жизнью колонизаторы в пробковых каскетках. Что, не верите? Дескать, не только «плавали – знаем», но и «читали с отвращением – остались непоколебимы в своих нравственных устоях». Что ж, вольно вам. Тогда и не станем откладывать счастливый миг посвящения добровольцев в когорту богохульников.
//-- * * * --//
   В незапамятные времена нашей молодости жили-были в одном большом городе трое друзей. Звали эту троицу так: Лакки, Гёрл и Чик.
   Первый получил счастливое прозвище, как мне представляется, за свою перманентно-нежную чеширскую улыбку, не покидающую миловидного лица.
   Второго называли странным именем Гёрл (странным для высокого широкоплечего юноши), по всей видимости, за девичий румянец, будто нарисованный на его щекастости свекольным соком, приводящий в восторг представительниц противоположного пола. Что ещё удалось бы выяснить по поводу этого феномена, если проявить настойчивость в социологической области? А вот что: стоило обладателю щёк революционного оттенка выпить хотя бы граммов двадцать алкоголя любой крепости, как румянец увеличивался и багровел. Почему? Оставим физиологическую особенность молодого человека на совести академика Павлова, а сами продолжим повествование. Он ведь с нашим знаменем цвета одного… румянец, в смысле.
   Третьего из друзей звали Чиком просто по производной от его фамилии – скажем, Нехайчик.
   Все трое были коренными жителями того самого города, в учебном заведении которого мне довелось получить высшее техническое образование. И помянутым выше героям, кстати, тоже. Доводилось. И таки довелось.
   В моей памяти эта троица ассоциируется с песней «Отель Калифорния», наверное, потому, что эпохальная композиция группы «Иглз» была их любимой мелодией из мира фантазий и рок-н-ролльных видений.
   Частенько после занятий парни заворачивали в нашу общагу для иногородних с тем чтобы «получить общение», как говорят англосаксы, с прекрасным полом. Именно во время такого гендерного общения с моими однокурсницами – с распитием и танцами – судьба свела меня с известной троицей поближе. И в тот прекрасный вечер за чашечкой ароматного глинтвейна мне и рассказали в лицах, числах, падежах и междометиях историю, которая приключилась с Лакки, Гёрлом и Чиком во время их летнего посещения Крыма.
//-- * * * --//
   Славная троица в тот давний год отдыхала по путёвкам на турбазе, расположенной в районе горы Ай-Петри. Поначалу всё шло в штатном режиме, я бы даже сказал – несколько скучновато в силу предсказуемости заранее расписанной программы. За первую неделю друзья успели освоить первоначальные навыки горного туризма и даже сходить на какой-то не очень сложный маршрут. А вот на выходные их повезли в экскурсионную поездку на побережье.
   Как можно легко догадаться, никакие другие экскурсии, кроме тех, которые касаются дегустационных заведений, парней не интересовали. Они покинули турбазовский автобус в Ялте, когда была дана команда «девочки направо, мальчики налево». Что вы удивляетесь? Дело же на автовокзале происходило. Место вполне цивилизованное, просто двери так там располагались. Да, кстати, нужно бы подумать над одним вопросом – почему «мальчики всегда налево»? Казалось бы простой вопрос – а просто обескураживает.
   Но сейчас не о нём. Не пришло ещё время раскрывать секреты мироздания.
   Так вот, сошли Лакки, Гёрл и Чик в большой мир большой Ялты весёлые, румяные и при деньгах. А какими они объявятся на своей турбазе, о том пока говорить не стану. Дело-то только с виду пустяшное оказалось, а если вдуматься, то могло запросто на чью-то судьбу потенциально повлиять, понимаете, о чём я? Нет? Ну, как бы это объяснить… Про потенциал-то я уже намекнул…
   …хорошо, зайдём с другой стороны – помните английское слово «важный»… Вижу какие вы умницы! Дальше сами догадались. Но, обо всём по порядку, хотя туману я уже немного напустил. Ничего-ничего, скоро байты складываются, а дело ещё быстрей делается… если после ускорителя. Что я в виду имею? Ну, тут вам, мои милые читатели, придётся немного поднапрячь воображение.
   Ускорителем сказочных процессов может служить любой напиток, который не рекомендован к употреблению сурами Корана, или ему подобный. С волшебным ускоряющим напитком в Ялте как раз в те годы всё обстояло в полном порядке.
   И потому!
   Сначала наши друзья овеществили его в виде янтарной жидкости в наборе с креветками, такой мелковатой породы, что в Одессе их иначе, чем «рачки» никто бы не назвал. Другое дело в ялтинском пивном баре «Краб». Здесь эту вырождающуюся членистоногую мелочь могли и омарами наречь-окрестить и, мало того, цену за них, как за лангустов, заломить – никто бы даже не удивился. Курортные города настолько порой непредсказуемы, в них даже ощипанный петух вполне может за павлина сойти, а продавленная бронебойными задами раскладушка в сарае, где неделей ранее неслись куры – за пятизвёздный номер гостиницы «Royal Palace Hotel of Ukraine-mti».
   Но пивной бар пивным баром, однако ж: по старинной студенческой поговорке – «кушать хочется всегда, а пивом единым сыт не будешь» – у друзьей разыгрался нешуточный аппетит. В общем, поесть, как всякий молодой растущий человек, парни были готовы, несмотря на жару, время суток и то, когда они вышли из-за обеденного стола. Одна беда, в ближайшем кафе, где господствовала прогрессивная форма сервиса – самообслуживание, с верандой-стадионом питались отдыхающие, которые приехали «дикарями». Стало быть, томления в очереди страждущих граждан избежать не удастся.
   Понятно, что очереди к вершине пирамидально устроенного курортного общепита в те времена отличались такой же длиной, как в мавзолей какого-либо державного деятеля и прогрессивного тирана в одном лице. А в нашем случае очередь завивалась спиралью на самую верхушку культового сооружения, где располагалась касса с предварительным шествием за металлической ширмой специально обученных загорелых лодыжек и дрессированных затылков. Именно там, за этой ширмой, происходило всё самое удивительное. Именно там радостно сопели проголодавшимися ноздрями, уверенно елозили вилками по чему-то фарфоровому, ценой 37 копеек за тарелку, и спрашивали друг друга: «Милый, я, пожалуй, возьму две порции гарнира и три котлеты. Доешь, если что?»
   На выходе из-за ширмы широко улыбающиеся, потные отдыхающие небрежно расплачивались, извлекая деньги из потайных карманов, пришитых к внутренней стороне плавок или специальных фетровых шляп, которые предназначены были для парилок в русской бане, но очень легко и весело расходились в местных лавках под логотипом «Шляпа курортная, солнцеударная». Ну, что я вам буду рассказывать. Право – не стоит. Те, кто отдыхал неорганизованным «дикарским» способом во времена всеобщих советов, и без меня прекрасно знают все эти бархатистые нюансы.
   С трудом отстояв склоняющуюся к линии горизонта очередь, наши герои набрали «товаров хороших и разных» – насколько позволял невеликий социалистический выбор – и принялись заполнять трюмы.
   А чуть позднее, выходя из-за стола, Лакки ссыпал остатки почти нетронутого второго блюда на газетку и, отдавая «понадкусанное» месиво не в меру игривой дворняге, сказал:
   – Чтоб я ещё на «натуральный» тошницель купился! Лучше – айда винца выпьем.
   – Дурят нашего брата. Маланцы! – заключил Чик, который в отличие от Лакки даже вылизал тарелку. Но не оттого, что был настолько неприхотлив к пище, а исключительно из соображений бережливости.
   Гёрл же продемонстрировал полную солидарен с приятелями, выразившуюся в сакраментальном «вот же засранцы» и циничном сплёвывании сквозь зубы чего-то плохо усвоенного организмом. Действительно, нельзя же так запросто обманывать вкусными запахами ни в чём не повинных отдыхающих.
   Дальше путь отважной троицы лежал в бар «Дома Торговли». Помните, на последнем этаже… с ожерельем веранды по периметру? Да, нет, что вы. Та веранда, которая в Симеизе попроще, и там спиртного не подают… если, конечно, с собой не принесёшь.
   Продолжу, не вдаваясь в подробности различий.
   Означенный бар в ялтинском «Доме Торговли» работал, кажется, до трёх часов ночи. Волшебных напитков в этом раю для любителей экзотических спиртовых смесей водилось очень много, причём – самых разнообразных оттенков.
   Смешав всё, что только возможно было смешать в означенном заведении, ребята убедились, ускоритель действует безотказно. Казалось, только что зашли в бар, а он уже закрывается. Лакки, Гёрл и Чик решили ещё сильнее скоротать время до рассвета на пляже, прихватив с собой от щедрот бармена пару бутылок столового вина. Добравшись до воды, немедленно искупались, по дороге вступив в локальный конфликт с представителями правопорядка, который к всеобщему удовольствию закончился ничем: милиция не поспевала за ускорившейся троицей и быстро потеряла её из виду.
   А как только солнце наладилось просовывать свои не по утреннему жаркие руки-плети в щели расхристанного горизонта, троица наша уже заспешила к началу трассы типа «серпантин» – в направлении горы Ай-Петри. Автобусы на турбазу ходили крайне редко и поэтому, чтобы, поспеть к завтраку, необходимо было просто поймать попутку. Ускоритель сработал на третьей. На третьей попутке, а не на третьей скорости, как успели себе придумать любители быстрой езды.
   Прямо возле обочины остановился бортовой грузовик с лёгким тентом, каких немало ездило по крымским дорогам в те времена. Знаете, там под навесом вдоль борта скамеечка узенькая, а на самом тенте надпись «для перевозки людей»? Да-да, именно такой грузовик и тормознул перед мушкетёрами, спешащими вернуться «в казармы» до утренней побудки.
   Из кабины – с места пассажира – на начавший уже разогреваться по июльской жаре асфальт выскочил невеликого роста дедок и изрёк:
   – Вот, и славно! Вас, ребята, мне, того, сам Господь послал. В такую рань разве кого найдёшь. Я вот, всё думал, что без третьего нам с Коляном (старик кивнул в сторону водителя) никак не справиться… Вам куда, ребятки, ехать?
   Ничего не понимающие из лепетаний старика Лакки, Гёрл и Чик, объяснили, что им нужно попасть на турбазу. Дедок ещё сильней оживился:
   – Вот как всё удачно, того, складывается. Вы нам, мальцы, поможете слегка, а потом мы вас прямо, того, к вашей столовой подвезём. Недолго, буквально, минут двадцать на всё – про всё. И денег с вас не будем брать. Наоборот, даже выпить дадим.
   Упоминание о халявной порции ускорителя внесло небольшой оживляж в лагерь будущих пассажиров. Сами же знаете, что ускорение должно быть равномерным. Если ему подпитку оборвать внезапно, то могут произойти всякие незатейливые глупости, головная боль, расстройство системы пищеварения или иной какой клинический хондроз.
   Чик, как самый внушительный из компании в плане массовости своего роскошного организма, спросил:
   – Вы там не темните, говорите толком, что нужно будет делать, чем помочь? Нам бы к завтраку успеть. Кто знает, что у вас за дело, может, проваландаемся часа два. Оно нам надо!
   Старичок успокоил:
   – Ну что вы, что вы, ребятушки – какие два часа! Только, того – гроб в могилу опустить и закопать. Лопат в машине четыре штуки. Быстро, того, управимся. Я-то вот всё переживал, как мы с Коляней будем вдвоём гроб опускать. Я вот, того… слабый… Силы уже не те, поймите меня правильно…
   – Стоп! Стоп! – оборвал разговорчивого деда Гёрл. – Какой ещё гроб? Откуда гроб?
   – Эх, милай мой! Вот же он в кузове гробик-то с супругой моей, царствие ей небесное! Третьего дня преставилась, болезная. Тихонько так, как ангел… – старик смахнул предательски выползшую слезу и продолжил:
   – Хоронить-то её, супругу мою, в посёлок везём, откуда она родом. Сама меня перед смертью просила. В том краю, почитай, и не живёт уже никто, а хоронить-то всё равно, того, возят на тамошний погостец. Вчера мне, считай, соседи помогли могилку вырыть, я с утра и повёз мою бабульку в последний путь, пока не так жарко. По холодку, то есть. Того.
   Гёрл приподнял тент и деловито заглянул в кузов, сообщил приятелям:
   – Точно, есть тут гроб. Не врёт старик. Поехали!
   Конечно, лично мне остаётся непонятным, что было б, если бы вдруг гроба в кузове не оказалось? Неужели бы в такой ситуации наши герои отказались поехать? Обманули, дескать. Но это слишком частный вопрос, чтобы забивать им ваши светлые головы.
   Погрузить в кузов бортового автомобиля троих молодых людей, даже отяжелённых ночными возлияниями, – дело полуминутное. Да, никто бы мне и не поверил, вздумай я утверждать, что процесс посадки оказался более длительным. Машина тронулась вверх по «серпантину», разрезая жаркую упругость июльского воздуха. Утомлённые ночным бденьем друзья стали придрёмывать, нимало не озаботившись нестандартным соседством в виде гроба. Лакки вообще заснул накрепко, потеряв бдительность и чуткость, так необходимые молодым бойцам спецназа во вражеских джунглях. Гёрл и Чик периодически открывали сонные совиные глаза, большей частью – в моменты преодоления автомашиной крутых дорожных виражей.
   Как известно, чем выше в горы, тем ближе солнце. Крымские горы невысоки, поэтому эффект разряжённого воздуха не мог понизить температурный нагрев с подъёмом. Как известно, чем ближе к обеду, тем солнце ярче. Как известно, чем выше по «серпантину», тем дорога становится более сложной. Вот я и назвал вам три фактора, которые сыграли в дальнейшем немаловажную роль. Но были и другие, как то: два гвоздя, которыми крышку лишь слегка прибили к гробу – «на живую нитку», и законы термодинамики, стремящиеся выровнять давление внутри гроба с давлением в его окрестностях.
   Не стану, в общем, дальше размазывать кашу по тарелке, «забивать Мике баки» и нести отвлекающую пургу. Расскажу всё как есть. Как на духу! На одном из крутых поворотов Гёрл приоткрыл свои чудесные глаза с длинными чудесно-пушистыми ресницами. Одновременно с визуальной информацией до его размягчённого сознания донёсся и странный скрежет, напоминающий звук выламываемой из забора штакетины. В общем и целом, панорама вырисовывалась достаточно примечательная. По крайней мере, многие художники (из классиков) за такую натуру отдали бы полжизни.
   Помпаж крышки гроба произошёл, как я уже заметил, в силу целого ряда объективных факторов, основанных на законах физики, и стечения обстоятельств, которые привели к абсурдной в данной ситуации натурализации нездорового бреда. Итак, вернёмся к полотну в стилистике Репина. Хотя, нет, конечно же – Верещагина. Там ещё стервятники поверху летают… Не кондоры кордильерские, разумеется. Но вполне себе черные грифы (Aegypius monachus).
   На переднем плане живописного полотна Гёрл впитывал в себя мелькающие кадры мистического триллера.
   Крышка гроба, сорванная «с живой нитки» отлетела к борту кузова. Внутри домовины действительно оказалась аккуратная старушка-покойница. «Не соврал заказчик из первого класса», – механически констатировал Гёрл, имея в виду под первым классом кабину водителя. В результате произошедших механических и термодинамических воздействий обитательница гроба раскинула руки в разные стороны за счёт избыточного давления и внутренней силы духа, как я полагаю.
   Чик устроился под тентом в уголке и не обращал внимания на происходящее, поскольку ему сию минуту показывали сладкий утренний сон с ним же в главной роли. Во сне Чик оказался хозяином Бахчисарайского сераля в момент делового свидания с любимыми наложницами. И я его понимаю, сам бы ни за какие коврижки, не проснулся, если б мне подобную феерию показывали. Ну ладно Чик… ему, собственно, ничего не угрожало, поскольку сидел он в другом углу кузова.
   То есть не в том, куда направляла груз, опосредованный в виде гроба с хозяйкой, злая сила инерции, усугублённая ещё более безжалостной силой Кориолиса. В опасности оказался Лакки. Гёрл понимал это, но предотвратить неизбежное оказалось не в его силах. Гроб со скоростью разогнанного по жёлобу боба лучшей из олимпийских команд подлетел к безмятежному Лакки и, ударившись о его колени, начал завершать эволюции высшего пилотажа. Но закон инерции останется законом инерции, господа, будь ты хоть в ракете, хоть в подводной лодке, хоть в домовине. Пассажиру всегда трудно удержаться на месте в моменты резких торможений…
   Когда Лакки раскрыл глаза, первое, что ему подумалось – будто он в гостях у бабушки, которая пришла его будить, как это она обычно делала в летние школьные каникулы, принося в постель внука парного молока. Лакки улыбнулся и попытался потянуться, но совершить физкультурное движение ему мешала невероятно холодная бабуля. Что же с ней такое произошло? Что с его бабушкой случилось? Почему она внезапно охладела к любимому Лакки и не хочет порадовать внучка ласковым словом?
   Гёрл невероятно проникся ситуацией, готов был прийти на помощь другу, но ощущение ватности всех внутренних и наружных органов, в том числе, и органов первой необходимости, сильно путало расклад в колоде Таро. Наш не спящий герой чувствовал себя так же, как Хома Брут в процессе ночной службы. А тем временем, случилось буквально следующее: Лакки сообразил, в конце-то концов, что не знает бабушку, которая настойчиво на нём пытается повиснуть. Это новое знание добавило ему столько скорби, что он немедленно заорал нечеловеческим покриком, каким в старину Соловей-Разбойник склонял своих соперников к полной капитуляции.
   Однако нервы у бабули оказались крепче, чем могло показаться на первый взгляд. Она нимало не испугалась и не прекратила своих действий. Железная старушка! И к тому же, невероятно молчаливая! А её полное небрежение опасностью могло кого угодно привести в замешательство, не только воспитанного на «Моральном кодексе строителя коммунизма» молодого атеиста. Лакки кричал всё пронзительней, а бабушка висла на нём в состоянии клинча с прежней цепкостью, будто время первого раунда ещё продолжалось, и она совсем не устала.
   От криков Чику пришлось бросить свою любимейшую наложницу прямо в Бахчисарайский фонтан. Не он первый, кстати. Только у предшественника вместо фонтана оказалась под рукой целая Волга. Гёрл тоже сумел преодолеть режим ватности в членах, и они вместе с Чиком приступили к операции спасения. Ситуации и друга. И она и он оказались в аховом состоянии.
   Если бы в ту пору существовало МЧС и мобильная связь, то, возможно бы, всё и обошлось. А так… вышло – как вышло. То есть, практически «через чёрный ход». Лучше попытаюсь разрисовать картинку ликвидации аварии на борту транспортного средства в той последовательности, в какой мне живописали это участники событий.
   Чик и Гёрл сумели поймать непослушную бабушку, освободив Лакки, который уже начал тихонько скулить от фантасмагоричности происходящего, забыв, что ему по сценарию нужно продолжать истязать себя и окружающих криком. С некоторыми усилиями Гёрлу и Чику удалось поместить почти всю покойницу в её скромную обитель. Оставалось только сложить бабуле на груди руки и закрыть гроб крышкой.
   И всё бы у них получилось, если бы в кабине не заметили что-то неладное на «верхней палубе». Да тут ещё крик израненного дельфина, издаваемый Лакки несколько мгновений назад, не мог бы оставить равнодушным и самых чёрствых бессердечных героев.
   Промежуток времени, в который уместились все вышеописанные кузовные приключения, было столь незначительным, что мой рассказ оказался в десятки раз длиннее, чем сами события. Тут ещё немаловажную роль сыграл вчерашний ускоритель в виде волшебной жидкости. О его роли у нас порою частенько умалчивают из соображений ложной стыдливости. А ведь зря!
   Но, вернёмся к эпицентру, так сказать, крымского безумного вальса с неодушевлёнными предметами на ограниченном пространстве.
   … и всё бы у них получилось, если бы в кабине не заметили что-то неладное на «верхней палубе». Машина резко затормозила, произведя резкую передислокацию объектов в кузове. Старик-вдовец заглянул через борт автомобиля и чуть не свалился с подножки на землю, шокированный увиденным.
   Во-первых, в крышке гроба, как в длинном, но неглубоком корыте, в позе эмбриона, уютно расположившегося между двумя гвоздями, лежал бездыханный Лакки. Но этот экзотический дизайн только для очень впечатлительных. А им-то старик явно не был. Тем не менее, дальний план подкосил и его. Толчок тормозящей машины приземлил Гёрла и Чика прямо на гроб в затылок друг другу. Представляете себе такой велосипедный тандем с бабушкой-тренером в качестве пассажира, возлежащей впереди лицом к спортивному дуэту. Дед на несколько мгновений потерял дар речи, во время которых мужественный Гёрл продолжал укладывать руки усопшей внутрь гроба, склонившись над его обитательницей в достаточно двусмысленной, если не сказать фривольной, позе. Он приговаривал, заглядывая вдовцу в глаза:
   – Ничего, ничего, отец! Сейчас мы тут всё поправим. Как живая будет покойница…
   Вы хотите спросить, что случилось дальше? Странно, могли бы и сами догадаться. Сначала наше славное трио метров четыреста бежало по пересечённой местности в гору, преследуемое двумя монтировками и истошными криками деда:
   – Хулиганы! Сволочи! Некрофилы! Того! Убью!
   Но тут у меня есть некоторые сомнения. Маловероятно, чтобы советский благостный старичок знал что-то про некрофилов. Наверное, он кричал про нехристей… Но, как вы правильно догадались, это всего лишь мои догадки. Да, а теперь закончу мысль.
   Сначала наше славное трио метров четыреста бежало, не разбирая дороги, а потом ещё несколько часов плутало по горному лесу в поисках завтрака. Но сдаётся мне – они и к обеду не поспели на свою турбазу. И всё это на жарком июльском солнце, готовом сыграть ещё какую-нибудь злую шутку с зазевавшимися отдыхающими из числа, казалось бы, обычных граждан, а не каких-нибудь там разнузданных извращенцев.
   А во время того славного забега, как мне представляется в головах друзей звучал заключительный куплет мистического содержания из уже упоминавшейся выше песни.

     Last thing I remember,
     I was running for the door.
     I had to find the passage back
     to the place I was before.
     “Relax, – said the night man, —
     we are programmed to receive.
     You can check out any time you like,
     but you can never leave!”

     Последнее, что помню,
     это – как я побежал к выходу.
     Мне нужно было найти обратный путь,
     чтобы вернуться туда, откуда пришёл.
     «Расслабься, – сказал мне сторож, —
     нас запрограммировали, чтобы принимать гостей.
     Ты можешь освободить номер в любое время,
     но никогда не сумеешь его покинуть!»

   Не звучит ли он и по сей день в головах кого-нибудь из нашей троицы? Как знать…
//-- * * * --//
   Что ж, история рассказана. Ажиотаж повествовательного экстаза, владевший автором, увял. Теперь пора подумать и о последствиях. Готов выслушать претензии от всех конфессий и понести заслуженное наказание за мужество. Но если участники событий захотят уличить меня в якобы подлоге, заключающемся, например, в том, что старушка обнимала не Лакки, а Гёрла или, что Чику во сне являлись не одалиски, а переполненные заказами официанты, то я просто сошлюсь на юношеский склероз и скроюсь в Баден-Бадене, куда Даниил Хармс любил отправлять острожного Некрасова в своих исторических анекдотах. Поди потом докажи, кто чего кому рассказал. А вы думали, я люблю подставляться?
   Welcome to the Hotel California, such a lovely place!

Как Шаевич уезжал в Израиль

   Нет-нет, дамы и господа, речь здесь пойдёт совсем не об Адольфе Шаевиче, главном раввине Москвы. Рассказ мой о человеке с ярко выраженным геологическим прошлым – Шаевиче, но Геннадии, на минуточку – Владимировиче, если позволите. С Шаевичем мы провели бок обок несколько лет жизни, когда исследовали углеводородные закрома родины в чреве вычислительного центра геофизической экспедиции.
   Сначала Шаевич никуда ехать не собирался. Оно и понятно – человек, живущий на Севере Европы тридцать лет, из которых половину провёл в полевых условиях, да ещё и в должности начальника сейсмоотряда, не станет размениваться на территорию, соизмеримую с той, где проводит разведку полевая партия всего за один сезон. Когда в твоём подчинении несколько десятков ухарей с далеко не всегда безупречными анкетными данными… Я не о приснопамятном пятом пункте, чтоб вы так жили, дама в розовом капоре, как я сплю с похмелья. О криминальном Ветхом Завете речь веду, его некоторые юридически подкованные лица называют УПК РФ.
   Да не о том разговор, собственно…
   Человек, пятнадцать полных лет бороздящий лесотундру да и тундру тоже на ГТТ (геологический гусеничный транспортёр-тягач), преимущественно в зимнее время; живущий в балке [39 - балок – жилой передвижной вагончик на полозьях, используется геологами, геофизиками, нефтяниками в условиях Крайнего Севера.], отапливаемом дровами, а при их отсутствии – углём и соляркой, не слишком часто думает о том, чтоб поменять Крайний Север Восточной Европы на северное побережье Северной же Африки.
   Сначала Шаевич никуда ехать вовсе не собирался. Но потом наступила Перестройка. Думать об Африке сделалось модным, и…
   Нет, вру. Ещё не тогда. Впрочем…
   Геофизика как наука стала в тягость людям, творящим историю новой России на спионеренном мазуте и при помощи бандитской приватизации нефтепромыслов. В самом деле – к чему вкладывать с трудом навор… нажитый капитал в далёкую и туманную перспективу, если брать у природы нужно всё и немедленно, как завещал «Мичурин» от ваучеризации, нахохотавший лоснящуюся самодовольством физиономию и осчастлививший всех рыжих котов посткоммунистического пространства своими паспортными данными.
   Как только исчезла геофизика, принялась загибаться и геологоразведка. Гена потерял работу, но не присутствие духа. Он и тогда ещё не думал уезжать… навсегда или хотя бы надолго туда, где не станет в глубокой старости жалеть, как говорят «в Адесе», за бесцельно прожитые среди обворованных причудами неодомашненного капитализма годы.
   Не до этого ему было.
   Прикупив новомодную сумку «мечта оккупанта», Гена засучил рукава и простёр свои финансово-коммерческие интересы аж до самой столицы: возил оттуда специи, упаковочную тару и разную всячину для небольших торговых точек. Крупные оптовые поставщики на такую мелочь, как пакеты для фасовки или «перец-лавровый лист», внимания не обращают – они же крутые барышники, не абы что. А Гена обратил. Именно по этой причине Шаевич сумел очень быстро захватить свою нишу в торговом сообществе, снабжая постоянных клиентов дешёвым, но занимающим очень незначительный объём в сумке-контейнере товаром. А ведь даже курочка по зёрнышку, это любой школьник, как «отче наш» ещё при проклятом царизме вызубрил. Вызубрить-то вызубрил всякий, но в качестве руководства к действию использовать удосужился не каждый… Как говорится, редкая птица… в общем, вы помните.
   Две поездки за месяц в Москву и обратно позволяли достаточно неплохо существовать не только самому Гене, но и его жене, и детям тоже. И какая, скажите на милость, может быть Северная Африка, когда и здесь, в стране неустанно всходящих зелёных «помидолларов» можно ощутить себя хозяином собственной судьбы?!
   Дела шли достаточно неплохо, настолько неплохо, что скоро Шаевич купил вторую квартиру, памятуя о том, что дети подрастают. Но те из родного гнезда улетели, осев в городе, где получали высшее образование – в Кирове. И квартира вскоре превратилась в мелкооптовый склад негоцианта-передвижника. Её Гена сначала хотел отремонтировать, но потом передумал, ибо хранение товара, который не портится, не требует никаких дополнительных вложений – ни финансовых, ни физических – вовсе не предполагает наличие евроремонта на площадях заказчика, как говорится.
   Вскоре в квартире стало негде повернуться, но зато в столицу можно было не мотаться месяц-другой, что само по себе достаточно приятно, не так ли? Жизнь превращалась в сказку – сиди себе в Интернете, ходи в лес по грибы или на лыжах, когда выпадает снег. Милое дело! Ехать никуда не нужно. И в этом такая прелесть, что слов никаких нет, одни эмоции и наслаждение.
   Как-то раз в период его сибаритства мы встретились с Геной неподалёку от очереди к банкомату, что свидетельствует о неуклонном росте благосостояния народа, и он, Геннадий, свет Владимирович, предложил посмотреть на свою новую (на тот момент времени) недвижимость, благо – идти недалеко.
   – Я там привёз отменную водку «Три старика», – соблазнял Шаевич со свойственным ему шармом, неустанно пуская колечки ароматного дыма от невероятно длинной дамской сигареты. Глаза его с библейской хитринкой смотрели на меня сквозь стёкла очень сильных очков, как две тёмно-серые, но вполне добрые акулы через прозрачные стены океанариума. – На этикетке три бородача. Очень на нас с тобой похожи. Выпьем? Не возражаешь? С одной-то – что нам будет?
   Вот тут-то я и познакомился с закромами своего старинного приятеля. Причём – основательно познакомился. Ещё бы – пока мы искали загодя ангажированную бутылку, пришлось увидеть весь ассортимент специй, ввозимых в наш город Шаевичем при попустительстве крупных оптовиков. И не просто увидеть, а ещё и обчихаться, нанюхавшись смеси из пяти перцев пополам с гвоздикой, ванилью и корицей.
   Бутылку мы в тот раз так и не обнаружили. Пришлось пить спирт, запивая оный ключевою водопроводной водой и заедая мускатным орехом, имбирём, сахарной пудрой и цедрой цитрусовых.
   После третьей Шаевич сказал с таким значением, что я даже сначала подумал о каком-то неизвестном мне глобальном исходе, готовом вот-вот разразиться, как конец света, обещанный бессердечными майя в аккурат на католическое рождество 2012-го года:
   – Я еду!
   – В Москву?
   – Нет, в Израиль.
   – Не понял, за каким? По путёвке?
   – Я еду, – сказал Гена. – Решено – еду. Отец там остался один. В городе Нетания между Хайфой и Тель-Авивом. В его возрасте… За ним уход нужен. Еду, без вариантов. Улажу все формальности, продам родительскую квартиру в Днепропетровске. В общем, через пару месяцев. На ПМЖ, если ты не понял.
   – А давно отец у тебя в… том далёком краю?
   – Лет уже десять как.
   – Что-то ты раньше не говорил.
   – А ты и не спрашивал. Переехали вдвоём с мамой. А теперь вот отец один остался.
   Прошло недели три. Мы снова встретились с Шаевичем. Гена по своей давней традиции раздавал заказы продавщицам на муниципальном рынке, куда я заглянул, чтобы купить кой-какого товару. Товар действительно оказался кой-каким с точки зрения качества, именно по этой причине я хотел было отправиться домой несолоно хлебавши, но мою затею прервало появление Геннадия Владимировича.
   «Ба, да он же уезжает! – вспомнил я. – Надо бы попрощаться, как следует, чтоб икнулось ему в его Нетании не один раз».
   И мы зашли в «Бистро». Июнь чудил. Его середина была просто великолепна! Только что зацвела черёмуха, сбивая с ног невероятным ароматом сбывающегося чуда, подул северяк, и выпал первый летний снег. Мы закусывали и пили, пили и закусывали, наблюдая всё великолепие Приполярья в окно, будто два пассажира скорого поезда, следующего по маршруту Воркута – Израиль. А снегопад всё не утихал. И далеко впереди белоснежные бедуины мчались по пустыне Негев на давно непоеных верблюдах, которые буквально умирали от жажды… в отличие от нас с Шаевичем.
   Ночь пришла внезапно. Белая ночь, несмотря на вполне высокую – почти 66 градусов – северную широту, оказалась недостаточно белой. Пришлось брать с собой водку – забеливать до лакового отлива состояние наших душ.
   Сидели у меня на кухне. Закончилось всё, как и следовало ожидать, пьяными слезами двух упитанных мужчин в возрасте близком к критическому.
   Проснулся я на диване, почти не раздетый. Позу мою назвать можно было исключительно странной. Представьте себе присевшего на пол человека, которого сморил неожиданно крепкий сон. Он положил голову на диван, распростёр по нему руки и замер в этой далеко не танцевальной позиции.
   С кухни доносился героический храп Ильи Муромца ещё до того, как калики перехожие подвигли его на свершения ратные. Я поднялся и пошёл посмотреть. Гена сиднем лежал на угловом диване, поджав под себя ноги, изображая невинного эмбриона, отравленного алкоголем зловещими тёмными силами. По полу кухни была непринуждённо разбросана земля из ни в чём не повинных, но битых судьбою и гостем цветочных горшков. Я разбудил Шаевича словами:
   – Ты не опоздаешь… аграрий? До Москвы-то, на поезде едешь? Ещё ж собраться надо…
   – Соберусь, – ответил Гена меланхолично, – какие мои годы.
   Я тогда даже не насторожился, свято уверовав во внезапную эмиграцию по семейным обстоятельствам.
   – Знаешь, я вчера видела в городе Гену. Шаевич, как обычно, меня не узнал. Странно. А когда он уезжает? – спросила меня супруга, когда уже начала прощать мне невинно убиенные на кухне цветы. Или… она не прощала, а просто дала волю женскому любопытству, которое, как известно, сильнее самой страшной злости? Точно мне неизвестно.
   – Сказал, что на неделе… и навсегда. А то, что не узнаёт, так то – диоптрии просто… очки, сама понимаешь. У него же зрение крайне неважное. Чтение электронных схем при свете печурки и пайка микросхем паяльником, разогретом на углях, не такое уж безвредное занятие.
   – Хм… а как же у них сейсмостанция работала? Тоже от углей? – Заинтересованность в голосе моей благоверной явно указывало, что топор войны скорее зарыт, чем наоборот.
   – Нет, в поле работа шла от аккумуляторов. Ни к чему их разряжать понапрасну, если дизеля остались в базовом лагере…
   – Что-то его, видно, задержало… – жена явно меня не слушала, вспоминая наглое появление Гены в поле её зрения, Гены, который уже должен был топтать Святые места с упорством опытного геофизика.
   – Мало ли… может, документы дооформлял.
   – Скажи, как ты думаешь, Гена таки уехал в Израиль, или он тебя обманул? – этот вопрос задала жена ещё через пару месяцев.
   – Обмануть он не мог. Вероятно, дело всё в каком-то форс-мажоре.
   – Знаешь, если уж состоялись настолько шикарные проводы, ему никак нельзя оставаться… После того, что он сделал с нашей кухней, Шаевич просто обязан был уехать. В этой стране, в этом городе он для меня перестал существовать!
   – И что он такого сделал? Подумаешь, расколошматил два цветочных горшка…
   – А то, что я не могла всю ночь сомкнуть глаз, и пошла потом на работу, это уже не в счёт?
   – И чем же Гена мешал тебе?
   – Да вы оба – то гремели банками, то храпели, то чокались… Чуть не согрешила с вами. Даже убить могла! Нет уж, Шаевич просто обязан уехать.
   – Да, после подобных проводов никому бы в голову не пришло – уехать в Израиль. Это же Земля Обетованная, не так ли?
   – Ты к чему клонишь?
   – И у нас на кухне земля была.
   – Ну-ну, продолжай…
   – Я и говорю, случайно Гена горшки разбил. Зачем ему наш северный гумус, а?
   Потом мы не разговаривали с женой ещё дней десять. Цветы – это святое, даже если обычная герань.
   Прошёл год. Я встретил Шаевича на улице. Он деловито двигался в сторону рынка, пришпоривая себя сумкой «мечта оккупанта», полной маленьких радостей для торгующих дам, девиц и базарных баб, впаривающих товар беспечным горожанам.
   – Оп-па! Привет, Гена! Так ты не уехал?
   – Нет, как видишь.
   – А отец?
   – С ним сестра.
   – Его сестра?
   – Нет, моя. Папина дочка…
   – А ты чего же?
   – Собираюсь вот… Помнишь, мы с тобой бутылку искали?
   – «Три старика»?
   – Её. Так вот, я всё ещё раз в квартире перерыл. Нет нигде. Как сквозь землю провалилась.
   – Может, выпил, да забыл потом?
   – Нет. Однозначно, нет. Я же её специально для торжественных случаев покупал (спасибо тебе, Гена, что встреча со мной в твоём понимании потянула на торжественный случай!), так что – просто без достойного повода я б её в расход не пустил.
   Помолчали. Потом Шаевич спросил:
   – А что – Вера всё ещё на меня сердится?
   – Лучше бы ты уже уехал в Израиль, – махнул я рукой.
   Прошло несколько месяцев. И я снова встретил Шаевича на улице.
   – Так ты едешь в Израиль, Гена?
   – Разумеется.
   – А когда?
   – В конце января.
   – А чего так поздно?
   – Да у меня загранпаспорта нет… пока…
   – И ты полтора года мне морочил голову?
   – И не только …
   – Не только? Не только мне?
   – И себе тоже!
   – Каким образом?
   – Помнишь ту бутылку…
   – «Три старика»?
   – Я её нашёл! В духовке лежала, внутри чугунной жаровни. Там ведь – в квартире – никто не готовил, вот мы с тобой в плите и не искали… Не мог же я ехать на край света, когда такая загадка, согласись?
   – Гена, дорогой, за деньги, на которые мы тебя провожали, можно было не просто уехать в Хайфу, прожить там месяца три, но и благополучно вернуться… чтобы потом найти пропажу.
   – Так ведь евреи… – ответил мне Шаевич очень неоднозначно, после чего я перестал воспринимать мир как нечто логичное. Мир ответил мне тем же. Так и живём с тех пор. Взаимные и красивые. Но больше от всей души не гуляем… пока Гена снова не соберётся в Израиль. Навсегда.
   Кстати, а что стало с той бутылкой редкой водки под названием «Три старика», вы не знаете? Гена на её очередную презентацию меня не приглашает, а сам я как человек вежливый об этом его не спрашиваю – боюсь быть неверно понятым.

Ограбление по…

   В одном северном городке это случилось, назовём его P*, лет за шесть или семь до Миллениума, накануне православного Рождества. События, описываемые ниже, нужно заметить, насколько лубочно-криминальные, настолько же и парадоксально-забавные. Позднее они так обросли легендами и подробностями, как днище Колумбовых каравелл ракушками, что стало трудно отделить чью-то локальную правду от объективной истины. Я же перескажу историю в том виде, в каком слышал от брата непосредственного участника событий. Благо, он уже несколько лет во Франкфурте живёт «по линии жены и её Поволжских родственников». Следовательно, вряд ли кто из вас поедет уличать его во лжи. Стоит ли на билет тратиться, если адрес я вам всё равно не скажу? Потому что не знаю.
   Итак, обратимся к тому самому историческому периоду, когда российские правоохранительные органы смогли справиться с трудной задачей, которую за семь десятков лет так и не решила милиция советская, – организовать преступность должным образом. Конечно, степень организации в столице и на северных окраинах бывшей империи не идёт ни в какое сравнение. Но и в отдалённо взятом провинциальном городе P* опера не только лыком шиты. Они тоже на курсы по соблюдению общественного спокойствия в условиях передового неуклонного нарастания угрозы криминального элемента ездили. Так что, нельзя их считать уж полностью-то отсталыми. Правда, постовым поголовно ещё укороченных «калашей» для собственной безопасности не выдавали. Но теоретически все уже ребята повсеместно грамотные, смогут при случае права бандитам зачитать. Если, конечно, те огонь на поражение не откроют прежде.
   А, собственно, к чему местным браткам огонь открывать? Городок этот, по имени P*, не очень большой. Зачем же на себя внимание обращать бузой непродуктивной, если всё миром уладить можно? Жили в описываемый период времени все в нём, будто на Диком Западе в начале его одомашнивания. И бандюки, и милиция, и прочее православное население. Весь криминал улыбчивыми физиономиями в местных картотеках щурится и в подполье уходить не помышляет. Чего ради – в подполье, когда всё только-только организовали «по уму», сферы влияния поделили, паханов выбрали, кураторов с крупнозвёздными погонами назначили? Живи себе и радуйся, как говорится, «мэйкай свой бизнес» понемногу, да налоги в частные милицейские фонды платить не забывай.
   Так, собственно, местные доны Карлеоне и поступали. Было их никак не меньше трёх. Чеченские братья Турбан и Аслан, да ещё некто Комарик, неизвестного науке происхождения. Жили они все, не тужили. Делали своё дело, обрастали капиталом, с властью срастись пытались вегетативным методом по Мичурину и Тимирязеву. С переменным успехом, правда. Не успеешь на властном дереве черенок привить, а тут уже эту власть на повышение отправляют. Изволь всё сызнова начинать. Но ничего, дело привычное. Было бы желание и финансирование соответственное, и тогда всё получится.
   В миру Турбан занимался разведением рыбы в водохранилище, Комарик людей кормил просроченными продуктами из Европы и Америки, Аслан же ударился в сферу развлечений. Это именно он организовал первый в городе видеозал, где с утра до вечера крутили «Полицейскую академию» (две первых части), «Без компромиссов» с неистовым Арнольдом Шварцнегеррычем, «Рэмбо» (с некоторой оглядкой на политическую подоплёку второй и третьей части) и классику немецкой видеоиндустрии, которую стыдливо анонсировали «эротическая драма, детям до 18-ти лет просмотр не рекомендован». «Греческая смоковница» – вы правильно подумали. И всё равно, несмотря на предупреждение, эти самые, так называемые, небритые и слегка подкуренные детки проникали в зал с молчаливого согласия Аслана, кующего себе новую гвардию для грядущих рейдерских свершений.
   В общем, и целом, все в городе P* жили припеваючи за исключением пенсионеров, безработных, служащих бюджетной сферы и ещё половины населения, которая всё-таки пыталась получать заработную плату регулярно (не реже двух раз в год). Но нельзя же, в конце концов, чтобы всем стало хорошо и приятно. Это будет уже коммунизм какой-то, честное слово. Утопия, да и только. Так первый богоданный президент и сказал, что будем прыгать через финансовую пропасть всей страной разом. Только одни на валютных крылышках, а другие – на том, что останется в бюджете после погашения долгов разного рода Парижским клубам. Ну, да ладно. Не о том сейчас речь.
   Среди тех, кто жил неплохо в городе P*, значился один предприниматель по имени, скажем, Алексеевич, а вернее – по отчеству. Был он родом из населённого пункта Б*, не местный. Много лет служил оперативником в Минске ещё во времена красных флагов и вымпелов за передовые успехи во всяческом строительстве. Дослужился Алексеевич до звания майора милиции и быстренько был отправлен на пенсию за свой характер неуживчивый и неправомерное применение оружия при задержании сбежавших из зоны уголовников. А уж как его на север занесло, бог весть. Здесь он, однако, немало лет прожил, и завёл своё дело, как только некто не очень трезвый, но властный, в Москве отмашку дал.
   С местечковыми донами и подонками Алексеевич не пересекался никогда. Они к нему за зарплатой и не ходили, опасаясь крутого характера бывшего мента. Чего-чего, а сведений о прошлом предпринимателя у них хватало, уж поверьте мне. Даром, что до Минска трое суток добираться. Но по криминальным каналам информация распространяется побыстрее Интернета, пожалуй. Таким образом, жил Алексеевич со своим магазином «Русь» и мелким продуктовым оптом совершенно параллельно, можно сказать, отдельно от отлаженной системы. Никак он организовываться не хотел, как служители Музы правопорядка ему ни намекали. Что с него взять, с такого крутого Уокера? Пусть в одиночку себе дорогу пробивает к сокровищам Али-Бабы, раз больно умный.
   Жизнь в городке текла своим заведённым порядком, пока не случилось вот что. В глубинах милицейского аппарата образовалось и материализовалось в виде оперативной сводки тревожное известие. Едут на гастроль из Вологды по городам северным представители одной группировки дикой, которая не поспела к дележу криминального пирога у себя дома. Но ведь если в Вологде к столу праздничному не пускают, можно в маленьких городках свои правила внедрить. Несколько рейдов удались, и теперь необходимо было усилить успех, прогулявшись в разных направлениях от молочной столицы российского Севера. Одна из таких криминально-гастрольных групп направлялась по железной дороге как раз через город P*. Именно об этом информировала милицейская сводка с требованием усилить и углубить всё, что только возможно, дабы избежать нехороших последствий.
   Собрались чиновники матёрые с оперативным и узкопартийным прошлым вместе с донами и огласили в ограниченном криминальными условностями кругу, что залётные бандитствующие людишки из Вологды за данью едут. Решено было всем предпринимателям намекнуть приватно и неофициально о готовящемся бедствии, чтобы те отреагировали сообразно своему мироощущению и житейскому опыту. Сведя, таким образом, предполагаемые потери до минимума, органы правопорядка решили не бежать впереди лошади, а выждать. Там – будь, что будет. Вдруг, да, вологодских и не заинтересует такой городишко, каковым является P*. Тогда и вздохнуть можно будет спокойно.
   Слухи быстро организовать удалось. И предприниматели тут же срочные меры предпринимать принялись во избежание нежелательных потерь форс-мажорных. Кто магазины позакрывал, а товар по гаражам спрятал. Кто, кроме всего прочего, из города уехал в отпуск. Кто всё движимое со складов оптом попытался скинуть.
   Проще говоря, не сидят бизнесмены без дела, к встрече гостей нечаянных готовятся. Милицейские агенты же на вокзале бдят денно и нощно, камуфлированные под отъезжающих граждан. Доклады в ЦЕНТР от них каждый час идут. Нет, не пожаловали ещё братки из Вологды. Ждём-с. Аслан с Турбаном и примкнувшим к ним Комариком руку на пульсе держат и пацанам своим указания дают – сидеть тихенько, под обывателей маскироваться, конфликтов избегать, в пререкания не вступать.
   Напряжение предела достигло. Даже обычные граждане чувствуют себя не в своей тарелке. Им-то, казалось бы, чего волноваться? Чай, бригады гоп-стоповские на мелочи не позарятся. Так ведь нет. В крови уже этот испуг сидит многовековой, кровь вспузыривает, нервы будоражит.
   Один лишь магазин «Русь», как работал, так и работает. Только за прилавком сам Алексеевич стоит. Продавцов в отгулы отпустил. Да под газеткой у него возле кассы что-то тяжёлое, вроде гири килограммовой притаилось, таинственно машинным маслом пахнет. Пойди, узнай, что это там такое, если смелый. Только нет смельчаков на виду. Сидят они в здании городского отдела милиции и мужественно сводки с вокзала принимают.
   Наконец-то распрямилась пружина, туго сжатая ожиданием. Примчались залётные братки. Всё честь по чести: бритые мускулистые затылки, кожаные косухи, сумки, которые позвякивают угрожающе. То ли автоматическое оружие в них, то ли просто гантели с монтировками – неизвестно. А от неизвестности этой ещё более боязно. Отважные опера на ходу разработку проводят, незаметно в святцы от МВД заглядывают, не числится ли кто из прибывших в криминальном розыске. Трудно понять это, поскольку бойцы все, как на подбор, на одно наглое бритое лицо без особых примет. Близнецы-братья, как партия со своим усопшим, но вечно живым, вождём. И, в конце-то концов, даже если узнаешь кого, не станешь же им кричать о задержании. Чего доброго, вдруг палить начнут отморозки вологодские. Вона их сколько – целых шестеро. А автоматов, поди, и того больше!
   Уселись бандюки в две машины, что на вокзале поймали, и прямо в горотдел милиции приехали. Будто к крёстному отцу в гости. А там (в горотделе) паника готова разразиться. Не дай Бог, сейчас разборки прямо на пороге начнутся. Нет, не начались. Культурно двое приезжих в здание зашли, с дежурным поздоровались и сразу на «стрелку» в ШТАБ по их встрече потащились, перетирать свои претензии на долю в местном бизнесе. Долго ли они там свои «перетёрки» вершили, не знаю. А только вышли оттуда пареньки, весьма оживлённо беседуя. Видать, поделили что-то удачно. Снова по машинам расселись и поехали обговоренный с милицией маршрут окучивать. Но не совсем успешно это у них вышло.
   Народ же купеческий давно к такому обороту событий готов. Пустые прилавки и двери на замках гостей встречают. Нашлось, правда, два-три магазина, хозяева которых на «авось» понадеялись и на доблесть «крыши» своей двухскатной (с одной стороны милиция, с другой Турбан с Асланом и Комариком примкнувшим). Вот они и поплатились за наивность постсоветскую.
   Однако ж, вовсе не тот барыш приезжим улыбался, на который они рассчитывали. От злости бритоголовые хулиганить начали. Витрины в закрытых магазинах бить, матом ругаться и цинично сплёвывать на пустые прилавки. Но наскучило это им быстро. Раз не в масть ложится, то, стало быть, и закругляться пора.
   Одним из последних в списке Вологодском значился магазин «Русь». Располагался он в отдельно стоящем здании, где раньше (во времена царствования пролетариата) овощная лавка была. Милое дело в таком заведении шмон устроить. Случайных свидетелей почти нет.
   Завалили братки в рассадник демократической коммерции весёлой оравой и давай своими ручищами товар хватать да посмеиваться. А на то, что продавец на них смотрит тяжёлым взглядом исподлобья, внимания не обращают. Наконец, надоело братве куражиться. Стали свои кондиции докладывать, в свойственной для криминальных кругов манере с «картинками» и, всё больше, «по фене». В переводе это так примерно звучит:
   – Давай, папаша, нашинкуй нам капусты по шустрому, а не то товар твой весь потопчем, а тебя отметелим так, что родные не узнают. Будешь потом остаток жизни на лекарства горбатиться.
   Не зло говорят, а, скорее, по привычке. Видно, остыли ребята уже от сравнительно неудачного рейда, потому пар и не пускают. Думают, что теперь-то смогут за всё отыграться – гляди, сколько товару много разнообразного: значит, и бабла у этого лоха водится не совсем мало.
   Только тут перед расслабившимися братками неожиданно появился симпатичный ствол, отливающий вороным крылом. И глас, будто с небес зазвучал:
   – Значит, так, пацаны! Даю вам двадцать секунд на сборы, после чего открываю огонь. У меня обойма полная – так что приключения гарантирую. Я такую гопоту, как вы, ещё в Минске полтора десятка лет отстреливал. За что и выгнали меня из уголовки. Справку о том, что стреляю без промаха, я показывать не стану – поверьте на слово. Пока вы свои стволы достанете, парочку из вас положить успею. Выбирайте! А теперь – сумочки на пол и стройными рядами к светлому будущему!
   Конкретные пацаны никогда такого явного беспредела не встречали на своём нелёгком бандитском пути. Струхнули, нужно заметить. А один, самый молодой, даже, кажется, обмочился от негодования и ненависти. Но сумки бригада бросила и скромненько так ретировалась со скоростью оторвавшейся сосульки в солнечный апрельский день. Глянул Алексеевич в баулы бандитские, которые так озадачили правоохранительные органы, и обнаружил в них монтировки автомобильные, арматуру заточенную, одну «кишечную» палочку, отобранную у ротозея-гаишника, и две учебные гранаты Ф-1 без взрывателей. И этим-то арсеналом смогли заезжие ухари весь город на колени поставить!
   На следующий день к Алексеевичу опера нагрянули с обыском. Пистолет искали. Но, не обнаружив даже его следов, ушли ни с чем со словами неласковыми, что будут, дескать, теперь они держать «под колпаком» благородного разбойника, чтобы неповадно тому было мирным гражданам угрожать огнестрельным оружием. А куда делись обезоруженные братки, они же – мирные граждане в милицейском понятии, никому достоверно не известно. Вероятнее всего, растворились они в толпе мирных вологодских обывателей, поскольку больше о них никто на Севере не слышал.
   С тех пор немало товара утекло с прилавков городских. Преступность организовалась ещё лучше. Теперь попусту всякие отморозки по стране не шастают. Сидят поближе к дому, и на чужой кусок не зарятся. А наиболее удачливые пацаны так даже свои дела пооткрывали. Теперь они негоцианты, не хухры-мухры, а уважаемые люди. Иногда с депутатским мандатами на месте совести.
   Турбан до недавнего времени по-прежнему оставался в городе P* одним из главных, только форсу поменьше стало и важности. А недели три тому назад, вылетел он из обоймы – что называется, сгорел на работе, перепутав «гаражную катанку» со «смирновкой». Лежит в больничке, ослепший и жалкий. Какой из него дон, прости господи?! Тут же молодая поросль подтянулась, да и брат Асланчик, по слухам проверенным, будто, в бегах сгинул. Поговаривают, что Комарик тоже где-то затерялся на необъятных просторах страны, задолжав не тем людям не те суммы. Нет и магазина «Русь». Уехал Алексеевич к себе на родину. Там сейчас беспокойство доставляет местным правоохранительным органам. А милиция местная получила возможность с оружием в наряд выходить. Теперь этих ребят голыми руками не возьмёшь – даже от пьяных подростков отбиться сумеют.

Кошачья болезнь

   Иван поперхнулся маслиной, угодившей не в то горло, и просительно подставил мне спину. Я понял всё правильно и принялся ладонью выбивать пыль из командировочного джемпера. Через минуту всё было кончено – мой коллега расслаблено развалился в стареньком кресле нашего скромного «полулюкса» и дожёвывал бутерброд с бужениной.
   Последний завтрак в этой провинциальной гостинице, куда нас занесла командировочная Планида в полном соответствии с должностными инструкциями менеджеров среднего звена, подходил к концу. Через час выдвигаемся в сторону вокзала, а дальше – дорога домой.
   Иван сделал большой глоток томатного сока прямо из тетро-пакета и сказал:
   – Ни хрена себе маслинка! Ты не представляешь, как испугался, когда задыхаться начал. Теперь я его хорошо понимаю.
   – Кого?
   – Это целая история. Тут нужно подробно, чтобы все движущие мотивы понятны стали.
   – Ну…
   – Что – ну?
   – Рассказывай, раз начал, всё равно до такси времени много.
   – Хорошо. А ты ручку, зачем взял? Записывать будешь? Хорошо-хорошо, имя только потом изменишь. Да никого я не боюсь, просто неудобно как-то.
   В общем, так: ниже описываемое событие имело место быть в унылой скуке российской провинции, деревенского уклада жизни, глубокой, осмелюсь заметить, даже глубочайшей, осенью. Жил я тогда один в доме у тётки. Она уехала на курорт, а меня попросила посторожить частное жилище, которое представляло собой изрядной красоты пятистенок на окраине районного центра.
   Обычно-то она, моя тётя, отлучаясь на длительное время, отдавала любимого кота Конфуция, лоснящегося ухоженной шерстью и жирными боками, яркого представителя сибирской породы [40 - Сибирская кошка – первая отечественная порода, над которой с основания первого клуба любителей кошек начали работать российские фелинологи, первая российская порода кошек, признанная заграницей. Благодаря уникальным свойствам кошек этой породы и большой работе российских фелинологов, на сегодняшний день данная порода получила огромное, просто удивительное признание во всем мире, если учесть небольшой срок существования в нашей стране клубов фелинологов. Трудно даже перечислить страны, в которых сейчас ведется разведение сибирских кошек: Австралия, Англия, США, Канада, Германия, Италия, Испания, Финляндия… около 300 питомников, расположенных по всему миру.], соседям. Затем запирала «хату» на видавший виды ржавый замок с секретом и растворялась в мареве сиреневого тумана, о котором ещё в недавнем прошлом частенько голосил популярный исполнитель задушевных песен.
   В этот же раз моя родственница отступила от собой же установленного правила и вызвонила непутёвого племянника, который жил неподалёку. Вот так… кажется, я о себе заговорил в третьем лице… Странно, раньше такого за собой не замечал.
   Продолжу, однако.
   Отступила тётушка от своей привычки из-за того, что в округе объявились какие-то дерзкие «шпанисты». Вот-вот, я тоже долго был не в состоянии расшифровать данный загадочный термин, пока ma tante [41 - ma tante (фр.) – моя тётя] не рассказала мне о деяниях этих странных людей.
   Они любили закатываться в оставленные на время хозяевами частные дома и устраивать там оргии с богохульными выкриками, жжением дёгтя, рисованием на стенах мужских достоинств в боевой готовности, принесением в жертву «шпане рогатому» бройлерного цыплёнка с соседской птицефабрики «Стопами Буша» методом удушения пернатого рояльной струной. Потом из этого куриного сына озорные затейники выпускали кровь в тазик и разрисовывали стены и окна с помощью полученного импровизированного красителя каббалистическими заклинаниями в виде комбинации из трёх основных кириллических символов (но не «мир» и не «ухо»).
   Сатанисты тревожили ветхозаветную патриархальность маленького городка с такой неистовой любовью к своему Господину, что даже милиция остерегалась вступать с ними в открытую борьбу. Разве что постфактум – через своего пресс-секретаря – докладывала православному населению итоги ночных похождений «неуловимых злоумышленников» на местном канале телевидения. В подобной ситуации оставлять дом без присмотра – крайне опрометчиво. Mon tante не могла себе позволить подобную вольность.
   Вот так я и оказался на хозяйстве. В то время мне не нужно было отмечаться на службе по причине отсутствия таковой (без работы сидел), поэтому принял тёткино предложение, практически не задумываясь. Прожить три недели на окраине города, где воздух свеж, и «роща серебрится» от утренней дымки – это, знаешь ли, дорогого стоит. Поначалу я радовался внезапно обретённому равновесию души, наслаждался перечитыванием книг, памятных со времён отрочества, подолгу спал, помногу гулял. Короче говоря, получал удовольствие, которого обычно лишены жители промышленных центров и беспутных столиц.
   Жилище со мной делил, как я уже упоминал выше, огромный кот по прозвищу Конфуций. Он оправдывал своё имя на все сто. Изредка требовательно мявкал, когда хотел есть или пить, а в остальное время был самым тишайшим и самым незаметным сожителем из числа тех, с кем мне когда-либо приходилось сталкиваться. Минула неделя. Я чувствовал себя превосходно. Но к девятому дню заскучал. Этому состоянию души способствовала несносная осенняя погода. Конец ноября, за окном дождь со снегом. Мрачная темень, фонарей на улицах нет.
   Я начал считать часы и минуты до приезда тётушки. Целый день валялся на гостевом продавленном диване, со злорадным наслаждением ощущая, как притаившаяся в его глубинах пружина атакует мой намятый бок. Сил и желания изменить позу не было. Только изредка поднимался – приготовить пищу. И не сколько себе, сколько помрачневшему Конфуцию. Сам я и перетерпел бы иногда голодные муки, но животному разве объяснишь, что у его куратора образовался эмоциональный кризис, вызванный однообразием, завыванием ветра за окном и неяркими пастельными мазками, которыми вряд ли захочет гордиться природа, из скудного набора красок поздней осени.
   Тем не менее, уподобившись своему временному хозяину, толстый увалень кот перестал развлекать себя вылизыванием и без того чистых лапок. Он с утра, едва продрав задумчивые жёлтые зенки, садился на старый сундук в коридоре и начинал пялится немигающим взором фарфорового китайского болванчика в немытое с момента отъезда хозяйки стекло. За ним ничего не видно. За ним – это за окном. Кот туполобо таращился в одну точку, не подавая признаков жизни. Ни единый волосок на его ухоженной шкуре не шевелился, ни один мускул не вибрировал. Взгляд был пуст и рассеян. Мне даже казалось, Конфуций не понимал, что с ним происходит, где он находится. Так котяра мог сидеть по многу часов. Вероятно, мысли Конфуция были тогда далеко от этого старинного сундука с коваными углами, от унылого племянника хозяйки, от мирской суеты, наконец. Он лениво переваривал невкусную серую мысль: «Жизнь течёт, мяу-ррр, течёт вода с небау-мыяуу, тошномур-мур-мурзость и мур-зябко…»
   Изредка я всё же поворачивался на своём неуютном лежбище и тогда замечал, что мой мохнатый сосед превращается из вальяжного кота в предмет деревенской утвари. То есть стоит колом посреди сундука и даже не думает совершить что-то полезное. Для дома, для семьи, чтоб ему… Мурло кошачье. Хоть бы голос подал для приличия. Под вечер, который, как общеизвестно, опускается в это время года несусветно рано, мне надоело наблюдать за абрисом пешей статуи Конфуция о четырёх лапах на фоне оконной рамы с квартетом «чёрных прямоугольников» имени Малевича на холоде стекла. Я поднялся с дивана, мысленно понукая и взбадривая себя, затем зажёг электричество. Вроде Прометей деревенский в рыжеватом облаке пронёсся над домом, оглашая мои временные домовладения чуть слышным шелестом счетов к оплате: «РАО, РАО, РАО… ЕСсссс…» Даже домовому сделалось дурно от этих далеко не куртуазных звуков, и он забился в подпол, еле слышно шелестя исподним.
   Кот же не шелохнулся. Я подошёл к нему поближе и заглянул в прищур жёлтых глаз. Конфуций смотрел внутрь себя. Он меня не видел. Ему было, наверное, хорошо в даоистской отстранённости доморощенного философа, которого приютила кошачья шкура богатой выделки. Я поводил ладонью перед носом кота. Ничего не изменилось. Походил перед ним взад-вперёд. Никаких эмоций. Представляешь картину: окно, в полуметре от него стоит старинный сундук, скорее всего, ещё времён Елизаветы Петровны, а на нём сидит в позе копилки огромный котяра, которому всё мирское чуждо. Мне стало невыразимо грустно и обидно. Я вот здесь помираю со скуки, а этот представитель семейства млекопитающих самоустранился и в ус не дует.
   Обида осела на дно желудка, а сам я отправился в ненаучную экскурсию по дому. Нет, никакой цели я не преследовал. Любопытство? Боже, избавь… Ничего конкретного, просто скука. А так – хоть какое-то занятие. И вот в процессе своей экспедиции заглянул я в старинный комод с облезшим лаком на фигурной инкрустации. Его по какой-то причине выставили в кладовую, куда из сеней только попасть и можно. Заглянул, значит, в верхний ящик комода. Батюшки мои, а там противогаз лежит с надписью «ОСОАВИАХИМ» на коробке. Раритетный экземпляр. Попробовал натянуть на лицо. Ничего себе – рабочий! И дышится легко, и слышится… Видится, правда, не совсем, чтобы очень, поскольку стёкла у противогаза потемнели от времени изрядно. Сел я в кладовке на старый табурет, противогаз снял. Задумался.
   И тут мне одна затея в голову втемяшилась, как из ружья. Вроде, если не осуществлю я её, так непременно быть беде. Хорошо, приступаю к исполнению своего странного и, наверное, даже идиотского плана. Но согласись, по идиотски все мои давешние действия только сейчас выглядят, а тогда, в этой заброшенной глуши… Впрочем, оставлю тебе право судить меня по всей строгости науки и социально-анималистических явлений, а сам лучше дальше расскажу.
   Зашёл я в дом, тихонько так противогаз на себя натянул и стал осуществлять задуманное. Сначала прилёг на пол и тихонечко заполз за сундук, на котором Конфуций медитировал. Оказался я между окном и сундуком, но на полу, а стало быть, кот, который прямо перед собой взгляд застекленил, меня видеть был не должен. Вот и пришла пора действовать. Поднял я тихонько голову в противогазе прямо напротив того места, где мой сожитель который уже час заседать изволил. Смотрю в замутневшие стёкла. Видно плохо, но, кажется, кот начал пятиться. Пятился, пятился, пока не исчез из поля моего зрения. При этом ни единого звука котяра не издал. Всё молчком. Хоть бы мяукнул, скотина, для соблюдения пристойности: вижу, мол, эту жуткую рожу и удивляюсь на хозяйский рассудок – не больше мышиного.
   Поднялся я с колен, резину с себя стянул и огляделся. Вместо Конфуция на сундуке вопиющим образом распространяла характерный кошачий запах с аммиачным послевкусием весьма немалая лужа. Мокрые следы, аналогичного химического состава, что и обнаруженный мной водоём, вели прямо под диван. Я наклонился. Из низкой глубины поддиванного пространства на меня смотрели два сверкающих жёлтых блюдца без признаков разумного кошачьего интеллекта. Остекленевший ужас, и больше ничего.
   В тот день Конфуций на свет божий так и не вылез. Не вылез и назавтра. А показался только в момент приезда хозяйки. Да, и то шарахнулся от меня, как монах-бенедиктинец от прокажённого еретика. Представляешь себе, трое суток ничего не ел не в меру впечатлившийся кот. Его миска так и стояла нетронутой всё это время, напрасно я на улицу выходил надолго, напрасно на печку спать залезал, чтобы Конфуций от меня подвоха не ждал и не таился.
   Тётя потом рассказывала, что на этом чудеса не кончились. Когда я уже покинул её скромную обитель, Конфуций перестал гулять с соседскими кошками. И даже в марте. А чаще всего забирался хозяйке на колени и сидел там, пока его не прогоняли. Мог целый день не шелохнуться. Вот таким образом я установил, что обоссаться со страху может не только человек. Хорошо, про «медвежью болезнь» не стану тебе ничего рассказывать…
   А вот ещё послушай. Ты же планируешь написать миниатюру, кажется? Тогда я, пожалуй, слово «обоссаться» заменю на слово «обмочиться», а то перед потомками жутко неудобно становится. Да и ГРИНПИС меня не простит.

В ритме увядающей «Энигмы» [42 - имеется в виду композиция Michael Cretu Ft Fox Lima – «The Social Song», исполняемая группой «Enigma»]

//-- (к истории развития стриптиза на Европейском Севере) --//
   В августе года, знаменующего начало миллениума, мы с женой решили отметить не юбилейную, но годовщину семейной жизни посещением ресторана «Исеть». По какому-то странному стечению обстоятельств именно в этот день туда же зарулило на гастроль стриптиз-шоу «Эльф». Пришлось нам с супругой означенную заезжую забаву взять в нагрузку к мясу по-французски, салату «морской коктейль» и бутылке «Абрау».
   Стриптиз, хм… Эта ароматная отрыжка западной культуры, обернувшей скромно-эротические танцы Востока в блестящую облатку вожделения, для нас, провинциалов, была тогда в новинку. Нет, сказать, что городок мой оставался девственно чист относительно публичной обнажёнки в пору легализации детища Хью Хефнера [43 - Хью Марстон Хефнер (англ. Hugh Marston Hefner; род. 9.04.1926 года, Чикаго, США) – американский издатель, основатель и шеф-редактор журнала «Playboy», а также основатель компании Playboy Enterprises.], нельзя. Несколькими годами ранее жители вольного северного края воочию увидели то, что только-только стало распространяться на кассетах ужасного качества, которые смотрели по ночам компаниями у счастливых обладателей первых видеомагнитофонов, стоимостью, соизмеримой с приличным по тем временам авто.
   Проба пера в области стриптиза не прошла даром для добропорядочных граждан. Что происходило на том – самом первом – сеансе заезжего варьете, передавалось из уст в уста, но покуда ещё с некоторой долей стыдливости, подтверждающей чистоту провинциального восприятия. Я же знаком был с подробностями из первоисточников – от тех немногочисленных посетителей ресторана «Парма», кому посчастливилось увидеть великое достижение недозрело-аскетичной демократии в пору порядком перезрелого социализма.
   Впрочем, и тогда уже правила бал частная собственность. Но она до поры маскировалась под гостеприимным кооперативным кровом. Особенной популярностью у новорождённого класса частных предпринимателей пользовались торговые точки и места общественного питания. В таком вот, практически частном, ресторане «Парма» и должен был состояться первый сеанс стриптиза в наших северных широтах. Нужно ли объяснять, что приглашены на него были только избранные? На простом народе тогда только талоны испытывали, а вот стриптизом его обезволить или обездвижить пока не решались: страшный грех грёз о прелюбодеянии брала на себя городская элита. Как говорится, все как один стеной встанем на защиту электората от мелкобуржуазной похабщины…
   Интересно, в чём разница между мелкобуржуазной похабщиной и народно-демократическими ценностями раскрепощённого Эроса? Но-о-… извините, отвлёкся…
   Попала в число приглашённых на стриптиз-священнодействие моя знакомая семейная пара. А ещё – их приятель Слава. Именно он-то и достал пригласительные на столь значимое для городка представление. Сделать это было нетрудно, поскольку Слава занимал должность заместителя начальника горфинотдела, уже высиживающего в сфинктерных потугах новый для страны орган – налоговую инспекцию, – перерождаясь в муках родовых схваток из гадкого утёнка социализма в передового и чистого помыслами лебедя либеральных течений предпринимательского толка.
   Работа в государственных финансовых органах, нужно заметить, сволочная и беспокойная. Зачастую и перекусить за весь день не удавалось. Не пообедал Слава и в знаменательный вечер. Сразу после службы в ресторан приехал голодный, как волк. Все гости в сборе. Сидят за столиками, холодные овощные закуски лениво жуют, выпивают втихаря в ожидании объявленного «развратного» действа. Почему втихаря? Тут всё просто: неудобно дорогих артистов нового жанра нетрезвыми встречать. Это же вроде концерта ансамбля имени Моисеева, а не бенефис какой-нибудь местной ресторанной певички. Понимать надо.
   А Славик-то – будто не в теме – первым делом к мясному ассорти приник, как младенец к материнской груди. А что ещё делать прикажете, когда желудок так и бурлит, так и захлёбывается ядрёным соком собственного приготовления – причём уже несколько часов? Сидит, значит, наш герой и насыщением занимается. Спиной к эстраде сидит, и дела никакого Славику нет, что на той сцене происходить будет.
   Вступительные музыкальные аккорды фонограммы миновали стороной его занятый важным процессом мозг. Он даже внимания не стал обращать на соседей по столу, которые шеи в сторону эротической мелодии повернули. Все и решили: ест себе человек и ест, не будем ему мешать. Что он – никогда обнажённого женского тела не видел?
   А на сцене тем временем появилась мрачная особа в коричневой гипюровой вуали до пола. В ритме медленного танго дамочка принялась потихоньку эту непотребную занавеску с себя стаскивать. Стаскивала, стаскивала, пока не осталась в одном белье. Те из зрителей мужеского пола, кто глазки чуть раньше залить успел, уже млеть начали. Томятся они под строгими взглядами жён и любовниц, угадывают, как быстро оставшаяся одежда с девицы слетит. Даже представить себе пытаются полную обнажёнку до самых каблучков стильных туфелек.
   Только Славке всё невдомёк. Питается изо всех сил. Музыка звучит подходящая, хорошая. Не раздражает, вкушать мясопродукты не мешает. Даже, можно сказать, способствует процессу пищеварения.
   Итак, в зале все люди разделились на три категории: зрители, наблюдающие за процессом; собственно стриптизёрша и Слава, сидящий спиной к эстраде. Добром это не должно было закончиться. Хотя, чего, казалось бы, за ерунда: эротический танец продолжается, человек ужинает – никто никому не мешает. Но не всё так безоблачно.
   Дело в том, что особа на сцене с амбициями попалась – раз уж я здесь танцую, так изволь восхищаться. Да мало того – ещё и глазастая. Заметила она в зале одного равнодушного мужчину, её искусство во всю свою спину игнорирующего. Сидит, над тарелкой склонился – даже повернуться в сторону процесса мануфактурной минимизации не хочет. Обиделась дамочка до самых глубин своего невеликого костюма. Решила это недоразумение немедленно пресечь эротическим образом и тут же направила свои красивые ножки к Славкиному столику. Дай, думает, разожгу парня, сняв бюстгальтер прямо у него перед носом.
   Подобралась стриптизёрша к голодному клиенту незаметно, тихонечко так. Славкины соседи по столику, конечно, всё видели и о её намерениях догадались, но решили не портить девице эффект внезапности. Только хихикали тихонько в салфетку в ожидании чего-то совсем уж сексуально-возвышенного.
   Не зря ждали. Дальше вот что произошло.
   Стриптизёрша нежную ручку Славику на грудь кладёт, к себе поворачивает и почти невидимыми от хорошего питания ключицами поигрывает. Так цыганки «ай-на-не» монистами делают в пору весеннего гона, зазывно напевая что-то вроде: «Одному лишь тебе позволяла целовать свои смуглые плечи».
   Одного не учла стриптизёрша-вамп, что в этот момент изголодавшийся финансист как раз кусок жирного бекона на вилку нацепил и ко рту уже начал выдвигать. Не повезло Славке. Сало не в его рот попало, а в очаровательную ложбинку между двумя характерными выпуклостями танцующей красотки. И застряло в плену изысканных французских кружев.
   Дамочка даже слегка взвизгнула от неожиданности, но марку свою эротическую не уронила. Вот ведь насколько русский народ восприимчивый к новому. Никто эту девицу раздеваться не учил красиво, а гляди-ка, не растерялась она перед сальной мордой непредвиденного форс-мажора. Не дала маху: не запаниковала, а продолжила выступление, импровизируя изо всех сил.
   Ага!
   Стриптизёрша, как ни в чём не бывало, продолжала заводить воображение клиента, одной рукой теребя распущенный узел Славкиного галстука. Второй же в ритме танго пыталась извлечь кусок сала из белья. Но плохо, надо заметить, это у неё получалось, потому что вилка охмуряемого клиента опасно где-то рядом с той же целью шарила. Слава ведь не сразу сообразил, куда именно его законная добыча провалилась. Можно его понять.
   Народ веселится. Те, кто видит всё это сальное безобразие, конечно. Остальным, что подальше сидит, не разглядеть ничего. Они думают, что всё по плану продвигается. Вот-вот девица в одних трусиках останется.
   Наконец, Славик осознал происходящее: сначала замер на секунду-другую, потом икнул и начал медленно сползать под стол в приступе какого-то странного кряхтенья, отдалённо напоминающего хохот пьяной куропатки вперемешку с брачным зовом императорского пингвина.
   Когда от так и не соблазнённого клиента осталась одна макушка над поверхностью стола, девица, замаявшись доставать вспотевшими руками скользкое сало, решилась на отважный шаг. Она красивым обезоруживающим движением скинула с себя бюстгальтер в надежде, что противный кусок свинины вылетит вместе с предметом туалета. Только не вышло ничего. Сало повисло назидательным пятном между её роскошных грудей, как флаг пламенного вегетарианского призыва, разбившийся о белое безмолвие не кошерной пищи. Подтаяло предательское свинство и прилипло к покрытому испариной телу. Кто бы мог подумать!
   Стриптиз, разумеется, оказался испорчен, а заглавный герой действа ещё долго издавал из-под стола чересчур странные для интеллигентного человека звуки, коим я уже и сравнения не подберу.
   Вооружённый знаниями, что приключилось на том, самом первом для города сеансе стриптиза, я ожидал увидеть нечто похожее. То есть не предполагал получить никакого особенного удовольствия от навязанного шоу. Однако события разворачивались совсем не так, как я себе представлял. Видно за последние десять лет индустрия развлечений двинулась далеко вперёд.
   Но обо всём по порядку.
   Первое, что бросилось в глаза, когда мы сели в соответствии с выданным билетом, – вся массовка, как и в описанном выше случае с сальным стриптизом, разделилась на три категории. Но теперь они были иными: первая (самая большая) – те, кто специально рвался именно на СТРИПТИЗ из любопытства; вторая (поменьше) – местечковая братва с бычьими выбритыми затылками, делающая вид, что им этот стриптиз ещё в тюрьме надоел; ну, и, наконец, третья – те, кто на шоу попал случайно (это мы с женой).
   Люди из первой категории располагались в зале, как попало, то есть согласно местам, указанным в билетах. Вторая категория устроилась в одном углу: бригада «конкретных пацанов» сдвинула столы и сидела кучно во главе с паханом – прыщавым лысым парнем со щеками бульдога. Он был увешан пейджерами (в 2000-ом году пейджеры ещё были актуальны на Европейском Севере России), цепями, мобилами, гайками (на пальцах) жёлтого свечения немыслимой (вероятно, 2000-ой) пробы; во рту сияли золотые же фиксы. Также на нём гнездились и блистали в виде игрушек на новогодней ёлке ещё более прыщавые, чем он сам, девицы с пошлым смехом, напоминающим звуки унитаза энергичного утреннего слива.
   Вот-вот начнётся представление. Зал в установившихся традициях русских застолий закусывает и даже не танцует. И тут – о, чудо! – как сказали бы в цирковых кругах, униформисты принесли и расстелили ковровую дорожку… Администратор приглушил свет в зале. И тогда уже началось! Заколбасилась крутая клубная музыка на электронной подложке из «Энигмы».
   Первым на импровизированный подиум выскочил очень пластичный парнишка, который в волнах бурного восторга матрон пост-постбальзаковского возраста красиво под музыку снял с себя всё, кроме святого – нательного креста и резинки с тонким куском ткани, изображающим плавки-стринги.
   Но народ ждал дальнейшего! Не за тем же пришли… Даёшь бабусей (так на местном жаргоне обозначают одалисок и прочих женщин раскрепощённого феминистского труда, прим. автора)! Но… Зажгли более яркий свет, и тут же был объявлен антракт – на «водки выпить». Народ охотно откликнулся на это предложение. Ели, пили весело и возбуждённо, подогреваемые ожиданием дальнейшего представления. Порой предвкушение праздника кажется ярче и великолепней самого праздника.
   Но не в этот раз.
   Второе отделение началось с выхода «брюнетки». Она была ХОРОША!!! Раздевание прошло примерно до середины (красотка скинула с себя длинный плащ с капюшоном и умопомрачительными разрезами до подмышек), когда выскочил тот мальчик из первого отделения. Стриптизёры очень умело и ловко помогли друг другу разоблачиться a’la топ-лесс. Всё было красиво, эстетично и здорово. Пластичные ребята, чувствовалось, сами получали удовольствие от своего танца. Народ аплодировал, братки тоже лениво хлопали. Милиционер-охранник откровенно скучал (в смысле работы), хотя отстёгнутая челюсть уже висела ниже портупеи.
   И тут появилась она – «блондинка». Не могу сказать, что я не видел женщин. Но таких! Фигура – ИДЕАЛ безо всяких поправок. Бычки из компании приблатнённых дружно охнули, будто на них скатилось бревно с эстакады отдалённого лесоповала.
   Танец «блондинки» становился всё стремительней. Напряжение нарастало обратно пропорционально остававшейся на ней одежде. Эту девчонку можно было уважать хотя бы за то, что она очень тонко чувствовала настроение аудитории, как и полагается настоящей артистке. Обратив внимание на полную боевую готовность зрителей к сокровенному зрелищу, «блондинка» решила сразу, не откладывая в долгий ящик, сыграть на публику и усилить эффект от своего великолепного тела неординарным способом.
   Во время танца стриптизёрша выбрала жертву – вышеозначенного пахана, который сидел в компании со своим «безбашенным» выводком районного значения. Она вытащила парня на ковёр, несмотря на встреченное поначалу сопротивление. Но идти в отказ было не резонно – как же он, конкретный пацан, мог не пойти на глазах своих «теляток»! Пошёл и даже не мяукнул.
   Дальше – в танце девушка принялась предлагать пахану раздеться вместе с ней. Милиционер тут же встал в стойку, хотя челюсть уже упёрлась в кобуру с семечками и мешала гибкости тела. Он почуял что-то такое, от чего его предостерегали городские власти, давая разрешительную санкцию на мероприятие. Почуять-то почуял, но пока не мог сообразить, в чём же дело.
   Тем временем пахан попытался откосить от предложения своей партнёрши по импровизации, но рёв братков побуждал к принятию дерзких решений. Он смело позволил красивым рукам блондинки снять с себя рубаху. Стриптизёрша в ответ скинула блузку.
   Замечу, что инициатором каких-либо действий всё время была она. Пахану оставалось лишь подчиняться.
   Девица сбросила юбку, заставив лысого братка с кряхтеньем выбираться из штанов (ну знаете, такие – что висят почти до пола как будто их владелец не успел посетить биологически чистую уборную швейцарского производства). Итак, пахан остался в трусах и футболке. Трусы, конечно, не ахти. На них не оказалось репродукции американского флага, изображения Че Гевары или, на худой конец, портрета Мадонны. Это были ничем не выдающиеся совковые семейные труССы в петухах.
   С этого места представления моя супруга начала хохотать навзрыд. Зал вошёл в оживляж и всем своим слитым воедино виртуальным существом пытался сопереживать развернувшимся событиям.
   Вслед за юбкой «блондинка» элегантно скинула с себя то, чем обычно женщины подчёркивают красоту бюста. На снятие футболки пахан пошёл легко, обнажив свой морщинисто – складчатый живот (будто было ему не двадцать пять, а, по крайней мере, все пятьдесят), издалека напоминающий его же затылок. Милиционер оторвав челюсть от пола, изобразил на лице «Ай-ай-ай». Но его пока не ошарашило на исполнение долга, хотя готовность к подвигам уже отразилась на не перегруженном интеллектом лице, находящемся при исполнении вместе с носителем этого лица.
   Дальше было совсем здорово. «Блондинка» предложила танцующему рядом борову в трусах снять оные. Такой подлости пахан от партнёрши не ожидал и толстой ручонкой изобразил нечто вроде реверанса – Lady’s first, типа. Девушка так незаметно и красиво сняла трусики, что милиционерово лицо не менялось от испуга ещё минут пять. Он с трудом начал перечитывать инструкции, запечатлённые методом начальственной накачки на изнаночной стороне серого, как мундир, мозга.
   А пахан уже покрылся холодной испариной, хотя ноги продолжали выделывать смешные неказистые па. Зал просто ахнул! «Блондинка» была действительно ОБВОРОЖИТЕЛЬНА! Она артистично принялась изображать страсть к паханову жирному телу, призывая его обнажить своё истинное Я. Наконец, пахан решился.
   Он снимал трусы так, как снимают их перед призывной комиссией в военкомате – быстро и чётко, приняв после этого положение «смирно». Всё мужское естество пахана запряталось в складках живота. Он попытался и дальше танцевать с превосходной дивой, как ни в чём ни бывало, но это только смешило зал. Все хохотали, как оглашенные.
   Милиционер, избавившись от шока и, вероятно, отыскав нужный пункт в инструкции, сразу принял верное решение – нужно натянуть трусы на филейные части лица мужеского пола (в первую очередь!) – болтаться чему ни попадя мы не позволим!
   Представляете себе мизансцену – по ковровой дорожке под очень неплохую музыку танцует обнажённая фемина, и здесь же за безобразно жирным паханом бегает милиционер, пытаясь надеть на него семейники.
   Посетители ресторана буквально лежали от смеха.
   И вот пахан уже в трусах. Милиционер вытирает пот с натруженного фасада и пытается заикнуться о штрафе за появление нагишом в общественном месте. Пахан же стоит распаренный и немного задумчивый. Одеваться ему не хочется, поскольку теперь уже всё равно… Он только твердит по инерции:
   – Брателло, а ты на эту девку штраф выпиши – она же меня раздевала…
   Тем временем великолепная «блондинка» под дружные аплодисменты удалилась. Милиционер, выполнив своё историческое предназначение, залудил стакан водки за столиком администратора и вновь вышел на боевое дежурство. До штрафа же дело не дошло – к искусству (даже к искусству раздевания) господствующие в обществе нормы морали и права не всегда применимы.
   Вечер продолжился.
   Было ещё третье отделение, где «блондинка» с «брюнеткой» разоблачили друг друга в стиле группы «Тату» в её японской ипостаси до состояния топ-лесс и ходили по столам с приседанием на колени мужской половине зала – в пику ревнивым жёнам. А стол с быками уже молчал. Парни нарочито криминально-зловещего вида лениво пихали мятые червонцы в трусики девчонкам под скабрезные шуточки пахана, но звезда его закатилась, и теперь для малолеток встала задача – найти себе нового лидера. Этот вопрос настолько их тяготил, что шевеление мозговых извилин в бронебойных черепах порой заглушало музыку.
   – Так и проходит слава мирская, – сказал бы, наверное, царь Соломон, а я бы ему согласно кивнул.
   И так сидели бы мы с ним, горланили какие-нибудь неприличные арамейские песни, пили кислое филистимлянское вино и услаждали б взор танцами прекрасных одалисок, одной из которых непременно бы оказалась белокурая валькирия из стриптиз-шоу «Эльф».
   Но это всё в воображении, а в реальности я, честно говоря, отдал самое дорогое, что у меня было на тот момент, незабываемой «блондинке» – двадцать долларов, засунув, как водится, за сказочно маленькую резинку почти невидимых трусиков. И сделал это, несмотря на сильные возражения жены. Но за такой спектакль стоило заплатить и больше. Или я не прав?
   С тех пор немало утекло шампанского, водки и коктейлей. Стриптиз стал делом заурядным, событием рядовым даже в нашей провинции. Теперь он проходит безо всякой помпы, а тем более – охраны со стороны внутренних органов. Обыденно… скучно… без изюму… А я всё вспоминаю тот давний случай и всякий раз улыбаюсь, представив рыхловато-мясистые ягодицы раздетого пахана, вибрирующие в ритме увядающей «Энигмы».

Записки грибника

   А с платформы говорят: этот город – не сезон! И ещё что-то говорят, только непонятно, что именно. Сон затягивал и не отпускал. Сон в руку? Грибов не будет?
   Будильник не звонил. Глаза продрались наполовину, но этого хватило, чтобы на автомате облачиться в доспехи бывалого грибника и вывалиться на улицу. Авто, заказанное накануне по наши души любителей отдыха на природе, было где-то рядом: «Такси-престиж» – красиво жить не запретишь.
   Через полчаса уже додрёмывали на вокзале всей компанией, предварительно посетив кассу. Билеты на рабочий поезд продавались без паспортов, иначе бы мероприятие сорвалось самым примитивным из всех возможных способов. Даже Наполеон, как поговаривают злопыхатели, проиграл сражение при Ватерлоо по причине обострения геморроя, который мешал ему мыслить ясно и гениально. А тут – все пятеро потенциальных грибников забыли дома документы, будто никогда о террористах и не слыхивали. Это, пожалуй, и геморроя страшней.
   «Ватерлоо» было бы обеспечено, но рабочие поезда приравнены к электричкам, и теперь вполне можно сидеть, ни о чём не беспокоясь, не только на перевёрнутом ведре, но и на полковом барабане, выдвигая маршевые батальоны к позициям неприятеля. Итак, битва состоится непременно, мы уже в пути! Почти.
   Утро начиналось ненавязчивой прохладой лета, которое огорошило центр европейской части России небывалой жарой, но к нашим местам осталось равнодушно нейтральным. До того момента, пока мы не надумали отправиться в лес.
   Жить три месяца на краю циклона – «занятие» не очень приятное, одни только штормовые ветры через день и дожди, напоминающие скорострельные плевки небесные, выводят из себя. Но это лучше, чем вариться в соку собственного несвежего пота, подчиняясь теории глобального потепления.
   В полусне привокзального буфета мои нынешние сослуживцы знакомились с Геной, с которым я некогда работал на вычислительном центре геофизической экспедиции. Он представлялся официально – Геннадий. Но это не помешало нашей дружной компании называть его просто Геной. А Роберт так и вовсе нарёк моего старинного приятеля Генацвале. Лишь Сашка обращался на «Вы», чувствуя некоторый пиетет к ветерану геофизических исследований севера Восточной Европы и севера же Западной Сибири.
   Постойте, я же ещё не огласил весь список. Хорошо, попробую быстро исправить эту оплошность. Итак, нас пятеро: ваш покорный слуга, который охотно откликается на имя Дима и прозвище Димыч; мои сослуживцы – Виталий, Роберт (в народе – Робертино) и Сашка – самый молодой и, надо полагать, самый из нас перспективно умный… поскольку у него всё ещё впереди, а у нас – не то, чтобы позади, но ума набираться становится всё сложнее, и не по причине лености, а в силу каких-то возрастных явлений в коре и подкорке. О Гене, Геннадии Владимировиче, пару слов сказал выше.
//-- * * * --//
   – Здешних медведей не пугайте! – прощебетала чернобровая красотка – дежурная по станции. – И грибов наших не трогайте.
   Но я не слушал, а осматривался. Вот так раз – ехал в разруху, которая запомнилась с конца 90-ых годов прошлого века. Покосившийся щитовой домик бессменного некогда дежурного по станции – крепенького деда, полусгнивший остов станционного здания, сарай с дровами и небольшой пятачок огорода, засаженного картошкой. Тогда, в 96-ом это всё было брошено напрочь. Выль-Ю в расписании есть, а дежурного – уже нет. Да и сама станция – барак времён всякого рода Лагов – стоял в то время заколоченный крест-накрест как незначительный чирей на неопрятном теле государства, напялившего на себя одежды социальных потрясений и оказавшегося в плену дурманящего аромата халявных денег, которые тебе отвалит щедрый американский обыватель в лице Госдепа, если ты сумеешь развалить своё хозяйство собственными руками.
   А нынче появилось всё: станция и её молодёжная обслуга. Только дежурного привозят и увозят. Это не его родина… малая родина. Теперь дежурная по станции безродная. Нет у неё родины, за которую бы стоило вступать в ближний бой с проезжими-поперечными. Теперь – хоть трава не расти. Но воспитание родителей, выросших в советские времена, даёт себя знать. Ещё и Север. Север привносит классическую старинную точку зрения на новомодные явления – пофигизма, гламура, лености мысли, быдловатого космополитизма.
   Дежурная уважительна, как раньше, белозуба голливудским прикусом и улыбчива на весь Манхеттен. Таких девчонок поэты «серебряного века» раньше почитали за богинь, а нынешние продвинутые рэперы не ставят ни во что. И то сказать – в двадцать лет девственница, книги читает, в чатах «не висит» – полная чмошница. Но! Несмотря на эти вопиющие недостатки, недопёски с синюшными от мониторов лицами ухлёстывают за девчонкой в своей современной манере. И потому получают по виртуальным сусалам морального дрозда. Думаю – поделом. Как говорится, не блудом единым.
   В который раз оглянулся на станцию – домик, обшитый сайдингом. Весь обшитый сайдингом, абсолютно весь… ага. И крыша ондулиновая – металлочерепица во всей красе. Нет, в годы развала всё здесь выглядело иначе. Не просто иначе, а жутко иначе. Но посмеяться было над чем даже в тот невесёлый период эпохи перемен. Вспомнилось.
   На дворе стоял последний летний день 1993-го года. Впереди была танковая атака Государственной Думы по приказу беспалого и безмозглого Главнокомандующего с харизматическими наклонностями. Никто про это ещё и не догадывался, хотя напряжение висело над всей страной. Той весной я приткнул свои неказистые таланты в домостроительный комбинат, которому честно отдал знаковые девять месяцев, прежде чем понял простую вещь – в смутные времена лучше кормить людей, чем что-то для них строить.
   Выносив эту идею ровно столько, сколько назначено природой, я натурализовался на Печорском мясокомбинате. Но это будет позднее. А пока – последний день августа, и вы с лёгкостью обнаружите меня в кабинете у заместителя директора ДСК, элегантно закинувшим ноги на стол. В такой же непринуждённой позе сидит и сам хозяин кабинета. Бронислав Доминикович Сардаковский, так его зовут подчинённые. А мне дозволено величать владельца житомирского мягкого говора и сального солдафонского юмора (Сардаковский до недавних пор служил прапорщиком в одной строительной части) просто Броней.
   Это наше заседание посвящено предстоящим выходным.
   – А скажи-ка, Митрий, – обратился ко мне Доминикович, – не знаешь ли ты хороших грибных мест в округе? А то я здесь уже двенадцать лет живу, а так толком за грибами и не ездил.
   Я с радостью подтвердил, что мне знакомы такие плантации. Почему с радостью? Да я сам уже давно собирался заняться заготовкой на зиму. Обычно, делать это мне приходилось раз в сезон из-за всегдашней занятости всяческими житейскими пустяками. Я посещал лес с ночёвкой или без оной единожды за лето, но затаривал за поездку пять-шесть вёдер. Этого на зиму хватало. Закатанные в банки жареные в жиру красноголовики и подберёзовики создавали эффект ранней осени на зимнем столе. Про маринованные отборные шляпки подосиновиков я уже не говорю.
   А в тот год традиционный выезд ещё не состоялся, посему меня очень прельщала заинтересованность Брони в данном вопросе. Прикинув, какие места наименее посещаемы отважными грибниками в разгар сезона, я выдал информацию, что непременно стоит осчастливить станцию Выль-Ю, которая находится в часе пути по железной дороге в сторону Воркуты, своим присутствием.
   Плантация действительно удивительная. Станция стоит на взгорке, а вокруг неё болота, среди которых встречаются возвышенные холмы с редким ельником и белым мхом. Бродя от островка к островку, запросто набираешь несколько вёдер в течение двух часов (если никуда не спешить). Я бывал в этом месте раза три, и всегда вставала задача, как дотащить грибной улов из маленьких шляпок (ножки практически никогда не брали) до станции.
   Бронислав с энтузиазмом внял моим словам, и ранним утром 1 сентября мы уже были на железнодорожном вокзале. Погода явно не задалась с точки зрения грибника. Ночью ударил сильный заморозок. И хотя утром солнце сияло вовсю, но тепла оно не давало, а лужи под ногами поскрипывали свежесвёрстанным льдом. Делать, однако, нечего. Сказано «а» – говори «б».
   В кассе железнодорожного вокзала к моему удивлению нам сказали, что уже второй год пассажирский поезд «Москва-Воркута» на станции Выль-Ю не останавливается, а утренний рабочий состав «Печора – Инта» сегодня отменён. Вот это попали! Но не всё потеряно. Бежим к машинисту пассажирского и слёзно просим притормозить в нужном месте. Тот попытался возразить, но, увидев приветливое горлышко, выглядывающее из рюкзака Брони Сардаковского, согласился решить нашу проблему. Только тормозить он будет не на самой станции, а чуть раньше, чтобы его не «сдал» железнодорожному начальству бдительный станционный смотритель.
   Сговорились, одним словом, на условиях машиниста. Так что нам пришлось ещё километра два топать по шпалам, которые совершенно терялись в тумане консистенции таллиннского кефира (того, что был в своё время по 9 копеек, помните?). Только через полтора часа оказались на месте. Передохнули и пошли на болотные острова. Здесь ещё толком не потеплело. Грибов было много, но все они стояли совершеннейшим образом стеклянные. Оттаяв в ведре или корзине, такой гриб превращался в подобие тряпки, которую уборщицы надевают на швабру в моменты наивысшего творческого подъёма.
   Начало было совершенно обескураживающим. Настроение опустилось на уровень болотной жижи, мерзко чавкающей под сапогами. «Вот и свозил человека за грибами», – думал я со вселенской печалью. Сардаковский терпел и развлекал меня сальными армейскими анекдотами. За разговорами и поисками стоящего продукта прошёл ещё час. За это время удалось насобирать около ведра (на двоих) относительно приличных грибов, которым каким-то чудесным образом не удалось замёрзнуть в первую осеннюю ночь. Нужно было что-то делать. Такие бессмысленные шатания только приводят в уныние.
   Перво-наперво мы поднялись к насыпи и нашли хорошее местечко для того, чтобы немного перекусить и подумать. Скинули рюкзаки, запалили костерок. Броня успокаивал меня:
   – Не бери в голову, Митрий! Смотри, какое солнце сегодня. Сейчас накатим по маленькой, да и домой поедем.
   До пригородного поезда «Инта – Печора» оставалось часа четыре. Накатили по махонькой изрядного самогона от Сардаковского. Накатили по большой. Повеселели и пошли налегке прогуляться вдоль железной дороги.
   Тут Бронислав, так, между прочим, замечает:
   – А вот это что за грибы? Их можно есть?
   Я оглядываюсь в сторону его указующего перста… Мама дорогая, весь осинник усеян нежно-розоватыми шляпками волнушек! Как ковёр постелен в грибной текстуре. Я почти мгновенно соображаю, что можно ведь и грибов для соления набрать. Им и заморозки нипочём. Возиться только с волнушками долго. Ну, да ладно. Вперёд! За вёдрами.
   Через полчаса мы были затарены настолько, что за один раз весь улов поднять было невозможно. Упаковались и решили, пока до поезда есть время, облегчить рюкзаки от продуктов. Сели у костра и повели неспешную беседу.
   Солнышко начало пригревать. Первак тоже не отставал. Он грел изнутри. Лепота. Совсем разомлели грибники, возлежащие на лапнике возле приветливого огня. Вокруг ни души. Птички поют. Редкие товарняки сквозят мимо. Единение природы со своими не всегда разумными детьми – сапиенсами – проходит на самом высшем из возможных уровней.
   И вдруг из кустов выполз какой-то фиолетово-жёлтый передней частью физиономии, соблюдая цветовую гамму северной осени, крендель. И сразу к нам пошёл. Вид помятый, но китель офицерский, значит ещё не совсем злодей. Завидев и идентифицировав Сардаковского, эта серо-зелёная в лиловых разводах (цвет формы плохо гармонировал с вдовьим колером лица) личность полезла к Броне с поцелуями.
   – Бронислав, друг сердешный, привет! Как ты здесь оказался?
   Доминикович опешил:
   – Ну, ничего себе! Я за грибами приехал. А ты?
   Мужик в несвежей форме с капитанскими погонами, потирая свежий фингал, ответил ну совсем уж загадочно:
   – Погулять вышел. А тут вы… товарищ бывший подполковник.
   Это надо ж так далеко от города погулять выйти, почти семьдесят километров! Правда, потом серая личность с бледно-жёлтым вдовьим лицом призналась, что проехала свою станцию. Он (всё-таки ОН!) в Сыне служит. Проспал, а потом выпрыгивал на ходу. Теперь стало совсем понятно, почему видок у нежданного гостя аховый. Рука мужика непроизвольно тянулась к самогону. Сердобольный Броня плеснул ему от души в кружку. Тот выпил, поинтересовался в какой стороне Сыня, и пошлёпал по шпалам на службу. Идти ему предстояло 18 километров.
   Сардаковский попытался было уговорить опохмелённого настоящим образом служаку дождаться поезда. Но у офицера, с неизвестно откуда взявшимися признаками молодцеватости, что-то переклинило, он громогласно заявил:
   – Некогда мне тут с вами поезда ждать, я на развод опаздываю!
   Его покачивающаяся спина в порванной гимнастёрке еще некоторое время была видна в лучах осеннего светила, пока не скрылась за поворотом.
   – Вот дятел пластилиновый! – пожелал ему счастливого пути Сардаковский. В словах его всякий штатский легко бы смог обнаружить затаённую боль и отеческое беспокойство с лёгкой примесью брезгливости. С такими же чувствами, вероятно, в далёком XIX-ом веке барин-либерал относился к крестьянским общинам – кормящему страну тормозу аграрной реформы.
   Когда мы уже мчались в Печору на пригородном поезде, то практически никто из пассажиров, кроме двоих скромных грибников, не обратил внимания на бравого офицера, который, ломая кусты и деревья, стремительно двигался к месту службы, исполненный нечеловеческого долга перед Родиной.
//-- * * * --//
   Много же я успел надумать, пока мои компаньоны вызнавали вводную. Получалось, что грибов ещё крайне немного, поскольку настоящего тепла пока не было, да и дожди пошли совсем недавно. А вот косолапого зверья в этом году, наоборот – до хрена великого. Вероятно, всё из-за того, что давно мишек не отстреливали, вот они и расплодились. По весне из здания станции выйти было опасно – две мамаши с медвежатами дефилировали неподалёку от путей, будто в зверином Диснейленде. И только проходящие поезда заставляли разгулявшихся животных временно ретироваться в кусты. Здешние медведи, вскормленные окрестностями железной дороги, к подвижному составу МПС относятся как к неизбежному злу: в драку не лезут, но особо и не боятся.
   А если вспомнить, что говорила женщина с полустанка Янью, которая сидела с нами рядом, когда ехали в поезде! С её слов – медведи там, в Янью, выходили на железнодорожные пути всю весну, но никто из них лечь на рельсы так и не решился – они же слово своему народу не давали, так к чему шкуру пачкать! Чай, не президенты какие-нибудь.
   Непередаваемый заряд энергии перед началом экспедиции по грибным местам, не находите?
//-- * * * --//
   – Что-то я опасаюсь в лес идти, – встревожился Сашка, самый молодой из нашей компании.
   – Разумеется, у тебя же рюкзачишко маленький, тебе положено. А был бы такой станок, как у Димыча, – большой и широкий, – ничего бы не страшно, – прокомментировал геофизический аксакал Гена сомнения Александра.
   – Не понял, причём здесь рюкзак? Каким образом его размер связан с безопасностью?
   Гена улыбнулся одними глазами, мудрыми, как у избавителя народа Израильского Моисея:
   – Рюкзак мне жизнь однажды спас, хочешь – верь, хочешь – усомнись.
   – Это как?
   – Сейчас расскажу. Не подгоняй. Давненько уже приключилось. Дети у меня ещё маленькие были. Поехали мы тогда компанией с работы за смородиной по дороге в Усинск. Разбрелись по берегу Сыни [44 - Сыня – река на севере республики Коми, образована слиянием двух притоков Лунь-Вож Сыня и Вой-Вож Сыня, берущих начало на отрогах хребта Сабля на Приполярном Урале. Впадает в Усу.], ягоду берём. Иду я вдоль кустов, ни о чём плохом не думаю. Натыкаюсь на малинник. Вот так удача – ещё не обобран. Думаю, пара литров этих ягод никак не помешает. Смородина смородиной, но детям малинка милее. Кружку набрал, хотел в бидон пересыпать, затих невольно. Слышу – в кустах кряхтят от усердия. Видно, тоже малиной заняты. Наверное, кто-то из наших, никто же больше на этом разъезде с поезда не сходил. Окликнул. Молчат. «Хорошо, – прикидываю, – пусть не отзывается, если так занят». Дальше собираю, а насторожиться и не подумал. Двигаюсь параллельно своему невидимому визави, а сам представляю, как дети малине рады будут. Под ноги-то не смотрю – вот на какую-то сухую ветку и наступил. Та хрустнула.
   Мой невидимый партнёр по сбору ягод встревожился от звука (интересно, а отчего немного раньше голос игнорировал?!) и – как рявкнет! Ёлки-палки – зверь! Медведь, не иначе! Кому ещё малину-то собирать? Норов свой показывает, видимо!
   Теперь-то вот думаю, что от страха косолапый завопил, поскольку медведи очень всяких неожиданностей пугаются. И частенько обделываются при этом не только лёгким испугом. Разумеется, ты верно понял, совсем рядом со мной зверюга пасся. Только один или в компании, сказать не могу, поскольку разглядывать, чей же рык был, мне совсем не хотелось. Я просто бросил всё, что в руках оказалось… на ответственное хранение местному гнусу, а сам заспешил в неизвестном никому направлении, совершенно не разбирая дороги. Через кусты ломился, по ручьям летел, аки по суху… Бежал в ужасе, проще говоря.
   – И-и-и?
   – Рюкзак широкий – за кусты цеплялся, вот и опрокинул меня, иначе бежал бы до самой Печоры – пока ноги не переломал. Так вот я и спасся… при помощи рюкзака.
   – Постой, – проникся я логикой моего старинного приятеля, – а как же медведь? У него ведь не было рюкзака…
   – Думаю, он погиб. И если кому-то повезло, то труп зверя с фатальными переломами лап вскоре освежевали.
   – А если никому не повезло? – спросил любознательный Сашка.
   – Что ж, тогда кости зверя долго будут каменеть, прежде чем палеоботаники обнаружат их и начнут рядиться, по какой странной причине мог так смертельно обломаться представитель фауны севера Восточной Европы. И возможно, как следствие, появится легенда о вырождении вида в связи с благоприобретённым медвежьим остеопорозом, развившимся в результате глобального потепления.
//-- * * * --//
   Прежде чем углубиться в лес, шли километра два по шпалам, как герой одной популярной некогда песни, выработавший в себе привычку неадекватной семенящей походки, ставя ноги через 42 или 44 сантиметра в соответствии с существующими в МПС нормативами.
   По дороге попался крест с табличкой, стоящий чуть поодаль от насыпи. Надпись на нём гласила «В память узникам Воркуталага и Печорлага, погибшим на строительстве железной дороги в 40-ых годах». Где-то здесь было массовое захоронение той поры, но по слухам, точного места документально установить так и не удалось, очевидцев не осталось, а разыскивать братскую могилу на большой и достаточно глухой территории очень накладно.
   Крест стоял с правой стороны насыпи, если двигаться на север. Здесь было посуше, но нет никаких гарантий, что умерших заключённых попросту не сбрасывали в болото на другой стороне воркутинской трассы. Думается мне, что на участке северной железной дороги Котлас – Воркута, который строили с 1938-го по 1942-ой год, полегла не одна тысяча «врагов народа», ведь всю зиму жили они в палатках и наспех вырытых землянках, а летом – и вовсе под простыми навесами, поскольку времени на перебазировку отводилось немного, главное – обеспечить поставку воркутинского угля в кратчайшие сроки. А для этого нужно вкалывать круглые сутки, не зная отдыха и сна.
   Свернули в лес всем коллективом сразу после 1878-го километра. Разбежались, предварительно договорившись, о времени встречи. Только нас с Саней приклеило друг к другу, и ходили мы в паре, словно Гога и Магога – братья из Сиама.
   Ага, думали, отобьёмся от жары, она нам не помешает. Мы же на севере живём, не в столицах, чай. А тут выпала парочка знойных дней, так и то не к месту. Одно дело, когда комары да мошка на тебя набрасывается – от этого всякого рода «москитолы» помогают, хотя не достаточно эффективно. А вот от оводов и слепней нет никакого спасения, когда ветер напрочь отсутствует (в лесу его не было точно). Грызут твоё бренное тело, будто мясную тушу на бойне. Причём любят эти гады особенно за ушами кусать, где побольнее. Или, того пуще, норовят под футболку залезть, притаиться там до поры. А потом – ка-а-а-ак жахнуть по мягким подмышечным тканям! Некоторые впечатлительные барышни даже визжат с непривычки, а мужики забывают об их присутствии и цитируют «Камасутру» со всеми картинками в народном изложении.
//-- * * * --//
   Через три часа мы с Саней сидели на деревянном поддоне, изображающем стол для увеселений, входящих в обязательную программу операции «по грибы». Сидели и гадали, кто же вернётся первым из трёх оставшихся героев. Стремительно хотелось есть, поскольку солнечный шок уже прошёл, жажда утолена, а заняться было решительно нечем. Не изображать же беспокойство о том, что нас поймут неправильно, если мы закинем в желудок по бутерброду с колбасой? В самом деле… И мы принялись самобранить незатейливой скатертью из полиэтилена, не забывая заглядывать в пакет с продуктами, предусмотрительно оставленный на станции до возвращения из леса. Что называется – вернулись и развернули стол, что называется, для иных, отличных от сбора грибов, удовольствий.
   И вот теперь, когда «к обеду собрано», смотрели на северо-восток, туда, где станционный светофор изображал собой вздыбленный к небу фаллический символ железнодорожного транспортного величия. Первым в границы станции вышел Гена. Но появился он не с полотна, шёл не по путям, а ломился из кустов – чуть наискосок от того места, где была организована финишная прямая. Видно, шёл через лес и даже, наверное, форсировал большой ручей, что метрах в трёхстах к северу от того места, где мы с Саней застолбили местечко в тени.
   И чуть позднее оказалось, точно – форсировал, но самым необычным манером.
   – Как Ваши успехи? – издалека спросил вежливый Сашка, когда мы ещё не видели некоторой странности в одежде бывалого геофизика.
   Успехи хорошие – было б кому в морду дать, так и дал бы! – ответил Гена, он же – Геннадий, методично выжимая мокрые джинсы и выливая из сапог воду. С ветровкой всё оказалось проще – она высохла на солнце в процессе следования к станции.
   А минут за сорок до этого мой старинный приятель решил сократить себе путь и перебраться через достаточно широкий ручей в первом подвернувшемся месте, чтобы не идти в обход. Место оказалось вполне преодолимым – стоит ухватиться за иву, перекинувшую ветки с другого берега, оттолкнуться, как следует, и перелететь в выбранную точку.
   Но, как говорится, видит око, да руки скользят… вырвались ветки из рук грибника и улетели вверх и в сторону, куда ещё не пришло неторопливое летнее солнце.
   Следующее, что ощутил Гена – он же – Геннадий – было сладостное чувство полёта в композиционной целостности от Франсиско Гойи. «Маха одетая» – помните такую картину кисти великого испанца? В нашем случае всё было точно так, как на ней, если не считать очков, бороды, усов и рюкзака за спиной у героя полотна. А где оказалось ведро с грибами? Оно пролетало несколько выше по течению, поскольку вырвалось на замахе (извините за каламбур) и, получив, изрядное ускорение, перешло в малоуправляемую орбитальную стадию. Вместо отработанных ступеней и паров топлива в ручей сыпался грибной дождь. Не манна небесная, но тоже неплохо.
   Я представил себе эту картину и замер от восторга! Боже, отчего я не художник? Непременно бы написал маслом по холсту историю Гениального падения в воды северного Иордана.
   А что же случилось дальше? Всего за одну… за одну минуту, последовавшую за полётом, Гена почувствовал калейдоскопическую смену чувств: два раза испуг, разочарование, ощущение потери, два раза радость и один раз ликование.
   Сначала был ужас, когда вода накрыла его с головой, а течение повлекло за собой, но страх сменился надеждой, когда кобчик почувствовал дружественные тычки донных камней – стало быть, не так и глубоко. Потом голова грибника показалась над поверхностью воды, и геофизик вновь ощутил ужас, потому что ослеп. Стоп, а где же очки? Их унесло течением? Не может того быть. И точно – вот она оправа, и стёкла целы. От толчка очки слетели с носа, но резинка не дала им упасть в ручей, зафиксировав оптический прибор на голове. Что и говорить, предусмотрительность Гены – он же Геннадий – оказалась как нельзя кстати. Радостно сознавать.
   Следом за этим окунувшийся грибник ощутил чувство блаженства – прохладная вода омывала его со всех сторон: от макушки до пяток и обратно. Всю накопленную за время ходьбы по дышащему жаром лесу усталость немедленно отделило от натруженных ног и тела, унесло вниз по течению. Но не смог Гена насладиться этим в полной мере, поскольку жестокое разочарование постигло его почти сразу – мимо проплыл пластиковый ракетоноситель ведра, а за ним потянулась вереница подосиновиков, немного похожая на большой утиный выводок.
   Выловить удалось далеко не всё, но Гена – он же Геннадий – не стал предаваться унынию, не такой он человек. Грибник разоблачился до состояния Адамова и вновь погрузился в ручей, изображая собой другой, не менее известный шедевр маэстро Гойи «Маха обнажённая». Тютелька в тютельку, только – плюс борода, усы и… нет, не рюкзак (он уже на берегу к тому времени стоял). Верно – очки! А то, о чём многие успели про себя подумать, хихикнув в кулачок, Гена скромно прикрыл ладонью, потому и не считается.
   Дальнейший путь промокшего, но не унывающего грибника был бодр и стремителен по причине сырой, хотя и отжатой одежды, а также особого внимания слепней и оводов к только что помытому телу – чистоплотные твари, ничего не скажешь.
//-- * * * --//
   – С увлажнением вас, Геннадий Владимирович! – поприветствовал я своего нового непотопляемого кумира.
   – Вот-вот, – подхватил мою мысль Гена, – теперь буду подписывать письма и открытки «с увлажнением, Геннадий».
   – А что – вполне себе фича, – констатировал Саня в несвойственной себе манере – он обычно очень точно фильтрует базар, чтобы впоследствии не отвечать за него.
   Итак, нас уже трое. Ещё чуть-чуть, и банкет можно будет считать открытым. И верно – чуть-чуть. Сначала стал доступен телефон Виталика, он сообщил, что уже совсем рядом со станцией, а потом и сам герой вышел из кустов в том самом месте, откуда и Гена. Почти один в один – только в сухой одежде. С ручьём ему повезло немного больше.
   Последним подтянулся Роберт, немного сетуя на засушливое лето, «этих перманентных сапёров-синоптиков», которые смело прогнозировали ночной дождь, а того не случилось, потому и грибов молоденьких мало; и на солнце, которое засветило ему в глаз с такой силой, что он шёл зажмурившись.
   И тут бойцы приступили к подсчёту добычи. Добыча оказалась неплохой с поправкой на неблагоприятную (с точки зрения грибника) погоду. Больше всех набрал Гена – он же – Геннадий – почти три ведра. Почему – почти? Так ведь ловить грибы в ручье без помощи рыболовной сети крайне сложно. Ведро минус почти… вот и считайте.
   Все были довольны, за исключением рыжего щенка кокер-спаниеля, которого хозяйка (дежурная по станции) строго-настрого запретила нам кормить. Пёс молча взирал на зачин трапезы глазами печального ребёнка и… даже не скулил. Видать, над его воспитанием немало потрудились. И хорошо, что щенка вскоре увели, иначе бы моё сердце разорвалось от жалости к кобельку, мужественно преодолевающему инстинкт, заложенный в него Всевышним.
   Над нашим столом глумился Борей, периодически переворачивая бутерброды неправильной стороной (по класссификации кота Матроскина) кверху, стремясь унести в неведомые дали салфетки, предусмотрительно захваченные из дома Робертом и занести песком неосторожно оставленные столовые приборы. Иногда этому мифическому ветреному парню везло, и тогда…
   Виталий залез сиротской ложкой в баночку с салатом и сразу поперхнулся гневным вопросом в мою сторону:
   – У тебя салат с песком?
   – А ты рот не раскрывай, когда ветер сильный… – пришёл мне на помощь Гена и освободил банку при помощи пластиковой вилки, извлечённой из закромов рюкзака, а также силы собственных лёгких – при добыче салатной заправки из итальянского оливкового масла, забодяженного вместе с лимоном, методом глотка-засоса. После чего он смачно крякнул и сказал:
   – И никакого песка, хотя вкус специфический.
   Для улаживания необязательного конфликта мне пришлось немедленно осуществить разлив по чаркам. Чарок было две, и обе оказались нестандартными: эмалированная кружка для детей, ёмкостью никак не больше ста пятидесяти граммов – от Виталия, и… Второй сосуд жизни привёз я. Это обычная рюмка из недорогого небьющегося стекла с логотипом водки «Георгиевская». Такие можно легко обнаружить почти в любом недорогом кафе на открытым воздухе с названием, скажем… ой, чуть не проболтался. Меня там ещё с позапрошлого лета помнят.
   Гена украсил хитрой улыбкой фокусное расстояние своих замечательных безразмерных очков на резинке (зимой-то голова уменьшается, и дужка всё норовит с носа свалиться, если носить обычную оправу) и завёл новую историю.
//-- * * * --//
   – Помните, когда в лес заходили, я вам говорил, как меня рюкзак спас? Теперь расскажу случай о том, что иногда он – рюкзак – может стать причиной разного рода неприятных ощущений, могущих привести к конкретному членовредительству.
   Поехали мы за грибами – не помню точно, в каком году – со своим тогдашним начальником, с… впрочем, неважно. Скажу только, что зовут его Николай. Приехали на место и поразились – грибов столько, что можно ведро поставить и в радиусе десяти метров его заполнить. То есть, практически не сходя с места.
   Затарились очень быстро, пора из леса выходить. Двинулись. Еле тащимся. Я-то ещё ладно – лось здоровый, наловчился в поле «косы» [45 - геофизической косой в геофизике называется многожильный (48, 96, 192) полевой кабель, на конце каждой из жилы подключен датчик упругих колебаний, длина кабеля достигает нескольких десятков метров, а вес – нескольких сотен килограммов] разматывать. За полтора десятка сезонов привык ко всяким нагрузкам. А Коля, сам хоть роста небольшого, но рюкзак взял здоровенный, станковый. И вот – у него за спиной ведра три-четыре грибов и в руке ещё одно. Как идёт человек, непонятно. Пыхтит, матерится, но выгрузить часть добычи по моему совету не хочет. Почти как в анекдоте. Брось, комиссар, не дотянем! Да не меня, пулемёт!
   А до места ещё километра три-четыре пилить по бурелому, а впереди – ручей, который вброд не перейдёшь, поскольку глубокий. Его перепрыгивать нужно. Чувствую, что не перебраться так просто, и Колю уговариваю немного разгрузиться, что сам и делаю во время небольшой передышки. Раз пожадничал, так сказать, то следует это признать и привести в соответствие груз с подъёмной силой грибника.
   Однако Николай, на меня глядя, только зубами скрипнул, но грибы выбрасывать не стал. Помог я Коле поднять его ношу Сизифову на плечи и чуть не прослезился – рюкзак-то на голову выше моего напарника оказался. Выглядит всё так, будто Николаю на плечи великан уселся и придавил его своей массой.
   Но делать нечего, пошли. Я впереди дорогу нащупываю, Коля сзади урчит, что твой паровоз, в мои следы пытаясь точно попасть, чтобы не навернуться, чего доброго. И вот она – та самая эпическая переправа, от которой никак нам не откосить. Остановились. Я потихоньку за осину наклонённую ухватился и, удачно её придерживая, перелетел на другой берег. Потом принял у Коли наши забитые грибами вёдра. Осталось героически завершить процесс. Стою, жду, когда же партнёр решится повторить мой путь и форсировать водную преграду.
   Взялся Николай за осину, хорошенько примерился. Но не получилось у него, поскольку неосторожно он центр тяжести изменил, чуть наклонившись. Рюкзак навалился на незадачливого грибника всей своей тяжестью и опрокинул в воду.
   Я стою на берегу и картину такую наблюдаю, что никакому каналу BBC с его сериалами о живой природе и не снилась. Подо мной лежит огромный рюкзак, напоминающий панцирь гигантской галапагосской черепахи. А из-под него видно только сапоги и кисти рук. Больше ничего. Будто бы черепаха втянула голову в свой походный дом, скрываясь от непрошеных гостей. Но видимое оказалось ошибкой – голова была не в домике. Она булькала что-то вроде: «Бул-л-ль… ядь, Гена… вытащи меня… булл-л-льк… отсюда!»
   Коля лежал, изображая собой Бруклинский мост, просевший под непосильным грузом тактических ошибок. Ноги и руки его лежали на разных берегах ручья, а живот охлаждался прохладными проточными водами, приятно щекоча некоторые интимные подробности вспотевшего организма. Я согнулся пополам, не в силах сдерживать хохот. Вы же знаете, этот джентльмен подкрадывается зачастую не просто не к месту, а вовсе в трагическую минуту.
   Гена замолчал, прикуривая, а потом устремил свой взор в сторону приближающегося со стороны Инты мотовоза МПТ-4.
   – А дальше что? – спросил я.
   – Ничего особенного – я спас своего начальника.
   – И это всё?
   – А что ты хотел – история закончилась на удивление банально, как все сказки. Что тут ещё добавить?
   – Мораль, например…
   – Мораль-то могли бы и сами. Не жадничай, не бери больше, если не уверен, что сможешь донести. Всего-то.
   – А если применить к экономике?
   – Ну тебя! Вечно всякую ерунду думаешь о способах накопления капитала… Оно тебе надо? – Гена потёр место укуса недавно убитого паразита, как бы демонстрируя своё отношение к племенной элите космополитической плутократии, и украсил свои дыхательные пути глубокой затяжкой не слишком роскошного табачного дыма.
   В этом месте автор захотел сделать корректировку, следуя совету Геннадия Владимировича, но потом передумал. Всё равно никто не поверит, что ваш покорный слуга изменил себе и не стал полоскать в грязи белоснежные подштанники олигархических голубых воришек – порождение социальных перекосов и люмпенской наглости.
   История со спасением на водах освежила кое-какие воспоминания настолько, что кое-кто захотел напомнить рассказчику о его самого недавнем купании, чтобы он каким-то образом изменил мораль своей истории, но потом прозвучал очередной тост, и желание уколоть раскалённым на солнце глаголом гладкие бока Гены трансформировалось в приятный во всех отношениях аппетит – закусить было чем, я вас умоляю.
   Впрочем, даже если бы этот кое-кто и принялся за своё недоброе дело, ничего бы у автора не вышло, поскольку слово взял Виталий и, зацепив его пятернёй вместе с четвертованным огурцом, могущим гордиться своим отборным семенем перед менее удачливыми собратьями по грядке, начал свою историю.
//-- * * * --//
   У каждого человека непременно найдётся в багаже байка о железной дороге или же о походе за грибами. Иногда они, эти истории, сочетаются в одном акустическом флаконе ораторского искусства. Но не в этот раз. Виталий вспомнил о первой поездке на сессию в Архангельский техникум связи, где он учился заочно много лет назад. О грибах речи не шло.
   – Я тогда только после армии пришёл, на работу в аэропорт устроился радиооператором. И почти сразу поступил на заочное отделение техникума – к нам выездная приёмная комиссия приезжала.
   Прошёл первый семестр, пора самому на сессию ехать. Самолётом в Архангельск через Сыктывкар и Москву лететь – очень неудобно, да и рейсы плохо стыкуются. Ребята подсказали, что лучше на поезде – до Котласа или Коноши доезжаешь, а оттуда на скорый до столицы поморской пересаживаешься. Время в пути практически то же, что и по воздуху, зато значительно дешевле.
   Выбрал я станцией пересадки Коношу. По незнанию и советов не всегда удачных наслушавшись – дескать, в Коноше народу меньше, там и сесть проще и ехать на шесть-семь часов короче. Ничего себе – проще: садился в общий вагон (никуда больше мест не оказалось) на плечах возмущённого пролетариата. Два часа – вообще стоял. Потом, правда, в процессе боёв местного значения получилось на третью полочку угнездиться и замереть в позе утомлённого журавля. Пару раз удавалось вздремнуть, несмотря на ужасную духоту. Потом какая-то остановка случилась с ничего для меня не значащим названием Исакогорка. Бац – и вагон почти пустой. Вот здорово! Через час прибыли. Выглядываю в окно – Северодвинск. Думаю, мне ещё рано. А проводник гонит:
   – Выходите, конечная остановка!
   – То есть, как это конечная? – возмутился я. – У меня билет до Архангельска. Везите меня дальше…
   – Парень, так ты чего ж не вышел-то?
   – Где?
   – Да на Исакогорке – это и есть Архангельск.
   Делать нечего, покинул вагон там, куда привезли. И первым делом к военному патрулю – по недавней армейской привычке – расскажите, дескать, как до Архангельска добраться. Старший у меня документы взял, посмотрел и велел в милицию отправить. Оказывается, Северодвинск-то – закрытый город, туда без особого разрешения, если нет местной прописки, ездить не моги. А я, получается, нарушитель… Ничего себе – дожились – сам недавно в пограничных войсках служил, а тут попался.
   Сижу в камере для задержанных при милицейском пункте на вокзале, думу скорбную думаю – и чего мне в толк не бралось, что надо на Искогорке выходить, как кассирша в Коноше говорила. Вот и в билете написано – не «Архангельск», а «Архангельск – Исакогорка». Почерк не очень разборчивый, но понять можно. А чего ты, Саша, удивляешься? Никогда таких билетов не видел по молодости лет? Да-да, раньше от руки на них станции писали.
   Так вот, размышляю невесело: что же теперь будет, ёперный театр? Тут мои думы молодой сержант милицейский прервал и к капитану на допрос доставил.
   Тот оказался мужиком тёртым – сразу сообразил, что брать в шпионы таких, каким я был в те давние годы, ни одной разведке мира в голову не придёт. Сообразить-то сообразил, но для профилактики постращал меня уголовными статьями, связанными с изменой Родине и шпионской деятельностью в пользу других государств, а потом лично отвёл на автобус и посадил в него даже без билета. Повезло мне. А если бы какой-то дурак попался, так бы и завалил я свою первую сессию по сугубо уголовной причине.
//-- * * * --//
   Закусывали, отдыхали. Сашка, предпочитавший помалкивать довольно долгое время, неожиданно сказал, уважительно обращаясь к Гене:
   – Знаете, Вы похожи на моего дедушку из Бендер…
   – Который тебе обрезание хотел сделать? – вспомнил Гена предыдущее выступление юного оратора.
   – Так бабушка говорила…
   – Права была твоя бабушка… Рука б моя не дрогнула…
   Нож с эзотерической ручкой в руке Гены изобразил каббалистический символ, на ходу разрезая огурец повдоль на четыре неаккуратные семядоли. Не хотел бы я оказаться в этих чутких руках бывалого геофизика, если бы довелось… в ритуально-религиозном смысле.
   – Кстати, о дедушках и бабушках. Никогда раньше не мог себе представить, насколько прекрасно, чудесно, великолепно общение с внуками! Вам пока не дано понять, молодые поскольку. Вот, скажем, история со щукой.
   Мой сын работает вахтовым методом на Ямале на одной из буровых. Частенько присылает с оказией дары тундры: то ягоды, то дичь, а то и рыбу. И в тот раз привёз нам кто-то из его сослуживцев несколько хороших щук, выловленных в озёрах Заполярья. Услышав, что пришли гости, в коридор выбежала внучка (ей тогда ещё четырёх лет не было). Она у нас рыбу любит – за уши не оторвать.
   – Деда, это сто за иба?
   – Щука! Папа тебе прислал.
   И надо ж было такому случиться, что мы с супругой в тот же день к Новому году купили целую сёмгу. И вечером я начал её засаливать на кухне. И внучка – тут как тут.
   – О! Такая бойсая иба!
   – Это тоже щука, – пошутил я, не задумываясь о последствиях.
   А последствия наступили, когда сын вернулся с вахты и заехал за дочкой, чтобы забрать её в Киров, они там живут. Клим снова привёз щуку и пару налимов. Доставая добычу из рюкзака, он позвал Наташу, думал удивить.
   – Вот смотри – видишь, какая рыбка вкусная. Сейчас бабушка её зажарит, пальчики оближешь.
   – Папа, а де кьясна щука? Мне кьясная бойсе нлавица.
   Поняв, что «кьясной щуки» папа не привёз, моя внучка мигом охладела к папиным гостинцам. А Клим всё никак не мог сообразить, отчего вдруг щука должна быть красной, да и бывает ли такая в природе? Но недоумение его было недолгим, поскольку я начал делать бутерброды с сёмгой, а внучка сидела на кухне и внимательно наблюдала за процессом, то и дело пытаясь чем-то помочь: то ложку на пол уронит, то в маслёнку пятернёй угодит.
   – Наташа, нельзя пальцем в масло залезать.
   – Уходи, деда, уходи! – так внучка всегда реагирует, когда ей делают замечание.
   – Я уйду и рыбу с собой заберу!
   – Тогда, деда, я с тобой уйду.
   Ну разве не прелесть?
   – Жаль комара. Вот сидит он в пустой кружке. Мозгов-то нет. А были бы – с тоски б сдох. Один одинёшенек. Собратьев ветром по кустам разбросало. А тут – торчи, как перст… ни друзей, ни родственников. Впору повеситься, да верёвку приладить некуда – вверху только небо. Иди-ка сюда, парень. Негоже на чужое зарится, сейчас мне налить должны. Эй, Гименей… нет, не так… Дионис, разливай уже, посуда готова.
   Кто это говорил? Чьи слова мы слышали? Не помню точно… Да мало ли…
   А смысл сказанного вам не показался странным? Хотя… На природе любая тварь воспринимается как родственник по прямой. И отношения вполне близкие, единокровные: кого расшибаешь в лепёшку ладонью, а с кем и последнюю корку хлеба поделишь. Ничто человеческое… как говорится.
   Жук – дровосек питался вместе с нами, что называется – с одного стола. Больше всего он проявлял интерес к содержимому бутыли с «огненной водой». Но Гена, мудрый Гена (он же – Геннадий Владимирович), сразу сказал, чтоб тому не наливали, и совесть наша перед сотрудниками «Greenpeace» осталась кристально чистой, как сама водка. Ни один жук не пострадал!
   На минуту над импровизированным столом воцарилась тишина, сопровождаемая звуками пяти работающих пар челюстей. Аккомпанемент ещё тот! Первым не вынес процедуру рождения достойных сынов славной милиции (в народе говорят – тишина во время пьянки способствует улучшению демографической ситуации в рядах министра внутренних дел) Виталий. Он вспомнил старую историю.
   – У меня соседом по гаражу был командир вертолёта. Я ему частенько помогал на его «волжанке» что-то настраивать. Иногда приходилось и ремонт небольшой делать. Не помню, что конкретно в тот раз отремонтировал, но сосед решил со мной рассчитаться. За клюквой на МИ-6 взял. Полетели мы вдвоём с приятелем – Женей. Наши фамилии дописали в список пассажиров-вахтовиков, следующих до Усинска, и мы забрались в грузовую кабину вертолёта. Сосед хотел нас высадить на болоте, а на обратном пути забрать. Четыре-пять часов, и ты с клюквой уже дома. Удобно.
   Но тогда Фортуна посмеялась над нами. На борту оказался проверяющий из управления. Понятное дело, что ни о какой посадке на болото речи уже не шло – не предусмотрено полётным заданием. И вылезти мы тоже не могли, поскольку тогда бы подставили командира воздушного судна – начались бы разборки. Почему вахтовики самовольно покинули вертолёт? Кто здесь старший? Ах, это не ваши люди? Кто вписал их?
   Так что – полетели мы с Женькой в Усинск. Но это ещё не самое страшное. Хуже было то, что там нас уже точно никто на вертолёт до Печоры не посадит. Если бы не проверяющий, то договорились бы. А так…
   Прибыли в Усинск. Ни копейки денег с собой нету. У экипажа перехватить тоже не получилось. Они сами почти пустые, а тут ещё незапланированная ночёвка. Таким образом, домой нам с Женькой добраться реально только на тепловозе, поскольку на пригородный поезд без билета никто не посадит – до коммунизма (по заверениям Никиты Сергеевича) оставалось не менее пятнадцати лет.
   Доехали мы зайцами до железнодорожного вокзала и пошли искать машинистов, отъезжающих. Хорошо, ветка всего одна – все дороги ведут домой. Договорились кое-как и все шесть часов пути сидели в нерабочей и не отапливаемой половине тепловоза. А это конец сентября – заморозки не редкость!
   Когда приехали, то ещё минут двадцать отогревались на вокзале – зуб на зуб не попадал. Дома меня жена не узнала – чёрно-синий от сажи, копоти и холода.
   Я потом ещё долго своего соседа по гаражу видеть не мог. Разумеется, он ни в чём не виноват, но осадок остался. А клюкву в том году пришлось мне на рынке покупать, поскольку спохватился поздно – когда уже настоящие морозы ударили и снег выпал.
   Гена очень живо отреагировал на услышанное:
   – У тебя понятно – форс-мажор произошел. А у меня был случай, когда ничего не предвещало. Поехал я как-то лет пятнадцать назад сюда же – на станцию Выль-Ю. Не помню, почему так получилось, но без компании отправился. Как в том анекдоте – Элтон Джон, без ансамбля, один, бля, как перст, бля. А вот вылез я из поезда уже в компании – со мной ещё какой-то грибник. Пока до леса шли, познакомились. Оказалось, что Василием того зовут, и работает он где-то на железной дороге.
   Подробностей, собственно говоря, не помню. Одно врезалось в память – дежурный по станции, тот самый дедок, который здесь же и жил, сообщил нам, что вечернего поезда не будет по какой-то причине, поэтому к двум часам дня следует прийти к месту остановки рабочего состава, иначе придётся ночевать. Что ж, хорошо. Отошли мы тогда с Василием аж к 81-му километру, лишних три версты сделав по шпалам. Я всё пытался в лес зайти, но Вася меня останавливал – мол, он знает такие места, что за уши потом будет не оторвать.
   Собственно, так оно и получилось. Набрали грибов много и быстро. Я предложил скорее на станцию двигать, а железнодорожник мне говорит, что успеем ещё – давай костерок разведём, чаю вскипятим. Уговорил. Перекусили в лесу, отдохнули. Я подгонять начал – дескать, а если к поезду не успеем? А Вася мне: «Успеем, успеем, даже не переживай! Я столько раз отсюда уезжал безо всякой станции…»
   По времени чувствую, если не поторопиться, то непременно опоздаем. А Васька, знай себе, твердит одно – мол, никакой беды нет. Дескать, я железнодорожник, меня всякая собака на участке Печора – Воркута знает, а не то, что машинисты. Сейчас притормозим любой товарняк и доедем с толстым удовольствием, не нужно и на станцию спешить.
   Шли быстро, но не успевали. Тогда Василий натянул оранжевый жилет и принялся проходящий угольный состав останавливать. И точно – машинист моего спутника знал, поскольку приветливо помахал из кабины, а тепловоз умчался мимо, даже не притормозив. «Ерунда, – сказал Вася, – следующий остановим. Ты же видел, меня тут все знают».
   Две последующие попытки повторились под копирку – машинисты приветствовали Васю, но не останавливались. «Ничего, ничего, – не унывал оптимист Вася, – дойдём до станции, там все составы будут наши».
   Вот и станция. Василий зашёл к дежурному и выскочил оттуда с таким видом, будто «пулемёт оказался не той системы». Как в «Белом солнце пустыни», помните? Да-да, когда Верещагин поручика в окно выбросил.
   «Вредный старик, – ворчал мой попутчик, – сейчас два угольных пойдут. А он остановить не хочет… Вот гад!»
   «Так там вагонов восемьдесят, – возражал я. Хотя и не работал в МПС, но некоторые подробности мне были знакомы. – На станцию состав не уместится. А за ней поворот. Опасно будет трогаться…»
   Вася злился и упрекал меня в полной некомпетентности, будто бы я должен был сдавать ему экзамен, но не справился.
   Стоит ли говорить, что до утра мы никуда не уехали. Пришлось ночевать у дежурного. Не такой уж он оказался злодей, каким его представлял мой железнодорожный напарник. Старик кровь нашу не пил, зубом не цыкал. Наоборот – накормил отварной картошкой с укропом, солёными волнушками и под собственный самогон необыкновенной чистоты.
   Вася, правда, всё косился и выпивал с деланным отвращением, но к утру помягчел и отполз ночевать в угол. Еле я его в поезд погрузил, а то бы пришлось потом ещё день на станции колбаситься.
//-- * * * --//
   Гена аппетитно съел бутерброд с колбасой и сыром…
   – Вот ты здесь питаешься, можно сказать, в три горла, а в Африке дети голодают, – шутливо попенял ему я.
   – Это всё от лени. Говорят о русских, что они ленивые, так о братьях наших афро-африканских не такое можно сказать. Представь себе, я это точно знаю. На практике в поле попал с одним кренделем откуда-то из Алжира. Он на геофаке МГУ учился. Такого сачка и бездельника поискать – не найти.
   Да, ты о голодающих африканских детях? Хорошо, а скажи мне – отчего обезьяны в Африке не голодают? Правильно, бананами питаются. А голодающим африканцам питаться бананами никак? Эти плоды сеять не нужно, ухаживать и выращивать их тоже ни к чему. Всё само дурью растёт. Ах, на дерево лезть тяжело? Вот и получается – голод… голод от лени и нежелания что-то делать. Лучше попросить шамана, чтобы вызвал самолёт с гуманитаркой от ООН, потом подраться за пакеты с готовыми продуктами, мука в последнюю очередь, поскольку из неё придётся ещё тесто месить, хлеб печь. То есть – труд вкладывать. Лучше просто лежать, тупо уставившись в пустоту и ждать, когда тебя мировое сообщество примется жалеть с неистовой силой.
   Даже анекдот такой есть. Сейчас расскажу.
   Обнаружила некая экспедиция на одном острове в океане небольшое племя людей, изолированных от цивилизации. Начала изучать быт аборигенов.
   – Чем вы питаетесь? – спрашивает этнограф.
   – Бананами, кокосами колотыми… – отвечает туземец.
   – Вы на пальмы забираетесь? – задаёт вопрос любопытный европеец.
   – Нет. Мы их на земле собираем.
   – Не понял…
   – Чего тут непонятного – ветер с моря дует, сшибает бананы и кокосы, колет орехи… Мы их и собираем.
   – А если ветра нет?
   – Тогда – неурожай. Голодаем…
   Гена задумался, отклеил потухшую сигарету от верхней губы и продолжил:
   – А ты говоришь о голодающих африканских детях…
   Вид геофизика был грозен и непримирим. Стало понятно – никакими силами Гену нельзя убедить, что лень – удачное вложение в продовольственную программу. Внезапно лицо его озарилось улыбкой, достойной не только Моны, но и Лизы, он вновь заговорил.
   – Кстати. О бананах! Не знаю, из чего гнал nature-продукт дежурный на станции Выль-Ю, но вот мне однажды довелось реализовать один необычный для наших широт рецепт. Вернее, теперь его необычным назвать нельзя. А вот во времена заката советского государства… Вернее, рецепта никакого не было. А был экспромт. Впрочем, к делу.
   На заре кооперативного благоденствия социалистического общества – часть вторая, перестроечная – появился у нас в экспедиции один предприниматель. Надеюсь, помните, что кооператоры в большинстве своём тогда особо не заморачивались, как «поднять гринов». Они либо занимались перепродажей оптовых партий лихих и не очень товаров по розничным ценам, либо с утра до ночи крутили третьесортные голливудские боевики на видавших виды видеоплеерах в тесных прокуренных комнатках (видеозалах) с возможностью распития и отпускания громких комментариев в атмосферу зрительного зала. Называлось последнее «настоящей западной жизнью свободомыслящих людей». Гласность трубила о немыслимой демократии, перестройка с надсадой крушила созданное за семь десятков лет, не забывая, впрочем, поглумиться и над наследием самодержавия, припоминая династии Романовых их подлую монархичность.
   Это, кстати, вы и сами всё прекрасно знаете. А рассказ мой о человеке, который решил подзаработать на продаже бананов. Имя? Зачем имя-то? На его месте мог оказаться каждый.
   Так или иначе, человек, о котором веду речь… Хорошо-хорошо, пусть его зовут Алекс, так сейчас модно. Короче говоря, купил Алекс оптом целый вагон бананов на продажу, а разгружать-то особо и некому. Мало у него верных сподвижников, не то, что у Владимира Ильича в далёком и судьбоносном октябре, оказавшемся на поверку ноябрём.
   Пришёл начинающий капиталист к нам на вычислительный центр и предложил:
   – Парни, давайте выгрузим бананы в гараж, а я с вами товаром же и расплачусь.
   – А наличманом слабо?
   – Всё бабло в товаре. Вам-то какая разница, чем брать. В магазине же ни черта нету. А тут – живой продукт. Его и на водку поменять можно у какой-нибудь беззубой старушки. С другой стороны, у всех дети, которые мандарины только на Новый год видят…
   Подумал я, чего кобениться-то. Правильно Алекс говорит. Надо бы ребятишек бананами порадовать. Разгрузили мы вагон, машиной полдня смыковали от товарной станции до гаражных боксов. Пришло время расплаты. Мы хотели сами себе по три-четыре коробки в качестве оплаты выбрать, как договаривались, кстати. Да предприниматель заартачился – две коробки, не больше!
   Бананы в вагоне по краям зелёные оказались, а ближе к середине – всё спелее, самый центр – коробки с переспелыми гроздьями. Оказывается, бананы имеют тенденцию греться в ограниченном пространстве (вагон же обычный, не рефрижератор) и поспевать не по дням, а по часам.
   Алекс разрешил нам взять только переспелых бананов, и даже на компромисс – одна коробка зелёных, другая жёлтых – не пошёл.
   – Вам-то что – всего две коробки. За день втроём съесть можно, а мне как это всё реализовать?
   Ясный месяц, Алекс хотел побольше маржи со своего товара снять, его понять можно. Но и у нас свой интерес. Обиделись мы крепко. Так крепко, что я даже сказал, что, мол, начнут бананы гнить вскорости, Алекс нам сам будет деньги давать – только, чтоб забрали.
   Не помню точно, за какой срок мои дети оприходовали папину добычу, только старший сын даже припух слегка и стал напоминать большую макаку с непропорционально (для обезьян) недоразвитыми передними конечностями.
   Прошло дней шесть. И моё предсказание сбылось. Позвал нас Алекс в гараж и говорит:
   – Видите эту гору коробок? Продукцию уже не продать – товарный вид бананов потерян. Заберёте себе?
   А вид и в самом деле был не только не товарный, но просто ужасающий. Коробки промокли, осклизли, из-под них лилась липкая бурая жижа. О запахе и говорить нечего – гниение продвигалось в полном соответствии с курсом органической химии.
   И тут я вспомнил свои слова, сказанные неделей ранее.
   – Мы, разумеется, всё здесь приберём, выбросим, а потом почистим. Но за деньги.
   Алекс сначала платить не хотел, но деваться-то некуда, и мы приступили к ликвидации гнили.
   Стоп, ребята! Где гниение… там и брожение. А стоит ли выбрасывать всё в мусор?
   Перетаскали мы более-менее достойные остатки к нам на ВЦ – пакетами носили, но всё равно уляпались. Еле потом в градирне, охлаждающей промышленный кондиционер, отмылись от липких банановых следов.
   Получилось три молочных фляги превосходного концентрата для банановой браги. И главное – ничего, кроме воды, добавлять не нужно. Всё уже присутствует в дарах тропических лесов и огородов.
   Дней десять потом этот продукт божественный пили – ликёром «Тропикана» его нарекли. И Алекса угощали. А того жаба душила, он чуть слезу не пустил, в уме упущенную выгоду подсчитывая. Но держался достойно… пока лицом в бананы не уткнулся. А вы думали, у нас на закуску что-то ещё было? Конец месяца, продуктовые-то талоны [46 - здесь речь идёт о продуктовых талонах поры торжества перестройки и гласности: пока недавно появившаяся «жёлтая пресса» перестраивала свой змеиный язык на демократические рельсы, православное население получало по талонам совершенно определённое количество мяса, колбас, круп, сахара, табака, моющих средств, макаронных изделий и пр. в месяц] давно оприходованы…
//-- * * * --//
   Немного помолчали, потом завели извечную песнь о падении нравов и прочей чепухе, будто до нас многие сотни лет никто такого же не говорил.
   Виталий сетовал:
   – Помните рекламу: «Gillette mach3» бреет без раздражения?! Ни хрена себе – бреющие кассеты предположительно ещё и имеют обыкновение раздражаться! Дескать, раздражает меня морда хозяйская небритая. Это какой же редактор выпускал в эфир такую фигню?
   – Думаю, вполне серьёзный господин, даже не подозревающий о скудном запасе своего общеобразовательного багажа, поскольку «занимает пост», – съязвил Роберт. – Такие господа даже галстук в тон носков подбирают. И руки с мылом моют после того, как с сотрудниками здороваются. Причём – всякий раз. Эстеты, чтоб им…
   – Некогда в глухом средневековье на очень дальнем Востоке император присылал проштрафившемуся чиновнику шкатулку с верёвкой и мылом… И тот понимал намёк правильно, – сообщил Саня, вынырнув из плена приключенческих мыслей.
   – Интересно, а какие носки подойдут к пеньковой верёвке?.. Манильские носки цвета перезревшего кокоса… миленько, – это уже ваш покорный слуга попытался блеснуть эрудицией на ровном железнодорожном полотне, которое раскинулось невдалеке.
   Дальше говорили только Виталий с Робертом. Ощущение того, что жара воздействовала на их умы достаточно сильно, никак не оставляло меня.
   – Вот я и говорю – всё дерьмо течёт по склону. По склону невеликих мозгов.
   – Гора родила Магомета, а Магомет родил мышь…
   – Это, когда они встречались не на шутку?
   – Вроде того…
   Да-а-а… Лето-лето, что же ты творишь с рассудительными гражданами?
//-- * * * --//
   Под малосольный огурец сухого соления [47 - Огурцы сухого соления – огурцы засоленные по нижеописанному рецепту. Следует взять килограмм огурцов, отрезать у них кончики, сложить в обычный полиэтиленовый пакет, туда же добавить давленый чеснок, и петрушку с укропом (можно тоже давленные). Насыпать крупную соль и перемешать. Воды добавлять не следует. Далее – пакет необходимо завязать и положить в холодильник на нижнюю полку. На следующий день огурцы готовы к употреблению.] заговорил Робертино. Он больше двадцати лет отработал авиационным техником. Обслуживал вертолёты МИ-6, потом долго в службе ремонта бытовой техники трудился, пока к нам дизелистом не пришёл, потому видел и знал много такого, что простому обывателю в жизни встретиться никак не может. Вы различаете, что говорит Роберт? Я уже слышал эти истории, но с удовольствием присовокуплю своё внимание к вашему.
   – Знаете, господа-джентльмены, как сдавали телефонную линию связи между деревней Новый Бор и селом Усть-Цильма? Неужели не слышали? К очередной пролетарской дате, к которой по плану необходимо было ввести её в строй, монтажники не поспели. И вовсе не от глупости и лени. Просто проводов не хватило. Столбы стоят, а протягивать нечего. Всего лишь каких-то метров сто пятьдесят-двести не хватило, но и этого, как говорится, с горочкой, если уж комиссия приехала из столицы республики.
   Признаться, что линия не готова – значит сразу же положить партбилет на стол и лишиться руководящего кресла. И никого в Сыктывкаре не стало бы интересовать, что какой-то разгильдяй-снабженец толкнул часть кабельной продукции «налево», посчитав, что «авось, да хватит» – с запасом же, дескать, заявлялись в Госплане.
   И что же прикажете делать в таком случае? Вопрос решился просто. Комиссию встретили, как полагается: с баней, со свежевыловленной сёмгой, мочёной морошкой, напитками изрядной крепости. На следующее утро в Новый Бор комиссия решила не ехать по причине «неудачно проведённой акклиматизации». Проехались немного вдоль линии на машине, вернулись, а говорить решили с телефонисткой в Новом Бору.
   «Телефонистка» сидела с трубкой на столбе, подцепившись ею к линии, в монтажных когтях электрика и тщательно маскировала свой недостаточно высокий голос под тембр женщины от связи – слегка визгливый, но чуточку романтичный.
   – Почта, почта! Слышу вас хорошо! Над Новым Бором прекрасная погода!
   Таким образом, сдача телефонной линии прошла успешно, после чего высокая комиссия посвятила остаток дня празднованию этого замечательного события вместе с примкнувшими селянами и селянками, затем благополучно улетела в столицу республики литерным рейсом. Через неделю-другую «нашёлся» внезапно пропавший провод, и телефонизация района благополучно завершилась не только на бумаге. И партбилеты все в целости и сохранности. Кому плохо-то от подлога? Вот я и говорю – всем хорошо, а тому, кто украл, так и вовсе превосходно.
   Роберт призадумался, а потом продолжил.
   – Хорошо, когда в полном сознании – висишь на столбе и телефонистку из себя изображаешь. А бывает немного иначе. Я тогда прикомандирован был вместе с бригадой от дома быта к одному СМП в качестве «неоценимой помощи»: от муниципальных властей системе железнодорожного транспорта. Ну, это ещё в начале демократического развала случилось, а тогда ещё никто ничего не понимал в так называемом бизнесе, работали методом перманентного спиздинга и периодического кидалова. И расплачивались порой за услуги не деньгами, а предоставлением условно-бесплатной рабочей силы, как при феодализме. Вот и я попал в вассалы, временно отданные иному сюзерену.
   Работал в СМП (то есть на незнакомого батюшку-барина) месяца полтора, а то и два. Помню, день рабочий был. Если не считать, что понедельник, следующий сразу после дня строителя. Дал я задание своим архаровцам, мы тогда линию высоковольтную помогали тянуть от подстанции до подстанции, а сам с прорабом пошёл объекты жилищного строительства осматривать, фронт работы будущей оценивать.
   Полдня мы с ним на это потратили. Тут и время перерыва подоспело незаметно. Кормили нас в собственной столовой СМП, неподалёку от прорабской и той самой подстанции, откуда в тот день электрики работать начинали.
   Подходя к столовой, я окликнул монтёра, сидящего на столбе, чтобы спускался – обедать пора. Окликнул и дверь в святилище общепита открыл.
   Поел. Выхожу, настроение благостное. А монтёр всё на том же столбе сидит и, кажется, даже позу не сменил. Вот трудоголик! Работник – всем на зависть! Потом всё остынет. Холодный обед – не самая большая радость в жизни. Подумал я так, а сам пошёл по своей энергетической надобности. Чего человека зря дёргать, если он делом занят вплотную.
   Возвращаюсь через три часа. Глядь, а монтёр-то мой с места не сдвинулся, хотя по расчетам должен уже на пару столбов сместиться. Позвал его несколько раз, громко кричал, помнится. Никаких эмоций, никакого ответа, никаких телодвижений.
   И тут меня словно током ударило – парню же, наверное, плохо стало после вчерашнего. Не окочурился ли часом? Этого ещё не хватало! Срочно послал дежурного из агрегатной на столб. Сам не полез, высоты я боюсь, если помните. Пока электрик когти к ногам прилаживал, успел я врача по телефону вызвать и прорабу сообщить.
   Но медицина была бессильна… Разбудить храпящего (снизу, кстати, слышно не было) монтёра оказалось не таким простым делом. Всё объяснялось просто: накануне этот олень всю ночь предавался излишествам и практически не спал. Работа на столбе, вдали от начальства его вполне устраивала. Едва взобравшись наверх, электрик примотал к руке пассатижи, чтобы изображали трудовой энтузиазм и случайно кому-нибудь на голову не свалились, а потом закрепился двумя страховочными поясами и погрузился в сладкую нирвану сном трезвеющего праведника.
   Вот тут и призадумаешься, а стоит ли проводить монтажные работы сразу после праздников? Или всё-таки лучше бросить пить? Хотя… чего это я, собственно, меня-то сие не касается никаким боком, я ж высоты боюсь.
//-- * * * --//
   Гена тем временем произвёл контрольно-упоительный разлив и вспомнил о медведях, которые сначала незримо присутствовали рядом с нами, подогревая ажиотаж и накачивая адреналин в кровь, но постепенно растворились в солнечном мареве, не вызвав никаких эмоций.
   – Повезло нам сегодня – могли бы и на мишек нарваться. Грибы грибами, смех смехом, а Бог нас берёг, не то что Анфису. Не рассказывал? Я с ним в Лабытках [48 - Лабытки – сленговое название города Лабытнанги (хант. лапыт нангк – семь лиственниц). Город окружного значения в Ямало-Ненецком автономном округе Тюменской области. Население 27 тыс. человек.] в сейсмопартии вместе работал. Всё верно – парень с женским прозвищем, полученным из-за непропорционально широких для мужчины бёдер и маленького роста. Анфиса родом из фратрии [49 - Под фратриями подразумеваются две группы, на которые делились северные ханты и манси – Пор и Мось, характерной особенностью которых был запрет на заключение брака внутри группы. Мужчина Мось мог жениться только на женщине Пор, и наоборот. Члены одной фратрии считались кровными родственниками и вели свое происхождение от одного мифологического предка. У фратрии Пор предком считался медведь, у Мось – женщина Калтась, которую представляли в виде зайца или гусыни.] Мось, из семьи охотников. Я одну его историю очень хорошо запомнил. Вот, как вы думаете, могут медведи летать? Нет? Да, могут, могут… Только очень низенько. Судите сами.
   Пошёл как-то Анфиса со своим дядькой в тайгу на промысел. Парень тогда ещё совсем неопытным был, с крупным зверем встречаться не доводилось. Недавно его на охоту брать стали. А в тот раз – на тебе – он почти сразу на медведя напоролся. Один на один. В конце весны. Видать, шатун попался. Недоспал своё. По лесу колобродит, а пожрать нечего – снег ещё толком не стаял. Как говорил Анфиса, он зверя сначала даже не почуял. Подкрадывается тот сзади, что твой ниндзя, даром – косолапый. Бесшумно, будто муравей в ватных тапочках. Если бы подоспевший дядька не крикнул, что, мол, медведь, берегись, лежать бы Анфисе со свёрнутой шеей.
   Что делать? Бежать поздно. Вот Анфиса с дядькой на деревья и полезли. Каждый на своё, к которому ближе оказался. Медведь тоже полез. Пацана своей жертвой выбрал. Рычит и норовит когтями за сапог уцепить. И что делать-то? Ружьё в спешке внизу оставлено, а чтоб каблуком медведю в нос заехать, нужно попасть в пределы, доступные медвежьим лапам. Страшно же!
   Дядя, в отличие от Анфисы, ружьё не бросил. Вроде бы удача, так нет же. Патроны только с дробью, а жаканы и пули разные в сумке остались. И сумка эта… правильно – под деревом валяется. А слезешь – тут тебя шатун и ушатает за милую душу.
   Анфиса сначала не соображал ничего от страха, только орал дурным голосом, но потом угомонился, чуть-чуть от зверя оторвавшись. Метра на полтора. Начал с дядькой переговариваться. Вот тут ему родственник и присоветовал:
   – Можешь подняться вон до той развилки, чтобы руки более-менее свободными оказались?
   – Попробую, а чего?
   – Залезешь, сними с себя фуфайку, расправь хорошенько и, когда хозяин совсем близко будет, на морду ему бросай. Только не промахнись…
   – А поможет?
   – Сам увидишь.
   Анфиса так и сделал, как ему дядька присоветовал. Ватник ещё не успел Мишкину морду прикрыть, а он уже передними лапами, как крыльями, засучил, пытаясь поймать добычу. И низвергнулся, соответственно, с самой верхотуры.
   Что ты говоришь, Виталик, не полетел ли? Да, я утверждал, что медведи летают, не стану отрицать. Летают… но очень низенько, помните? А там метров восемь-десять было. Не задалось.
   Шмякнулся косолапый на бочину, завыл от боли. И потом ещё с полчаса оглашал чащу своими жалобами. Кончилась охота. Бесславно кончилась. Насилу уполз хозяин, задние лапы подволакивая.
   Спустились Анфиса с дядькой вниз, осмотрели они место, куда косолапый упал. Прямёхонько на пенёк загремел болезный. Крови не особо много, но ударился знатно. Почему Анфисе известно об этом? Нет, не стали они с дядькой после такого стресса медведя преследовать. Просто через два дня егеря обнаружили в полукилометре от того места, где всё происходило, мёртвого зверя. Ещё свежего. Когда тушу разделывали, то обнаружили множественные переломы костей таза и внутренние кровоизлияния. Всё-таки, не Дедал… К Икару ближе оказался.
   Так что, ребята, советую вам смотреть внимательно в охотничьем угаре на то, уж не фуфайку ли вам подбрасывают. О какой охоте говорю? Известно, о какой… об амурной. Или вам никогда не попадалась старая вата вместо упругой женской плоти? Вот и свезло же вам, мои милые!
   А тому, кто слова мои мимо интерфейса пронесёт, мы тебе ужо харизму-то раскосматим!
//-- * * * --//
   Застолье продолжалось, всё никак не переходя в завершающую стадию. Поднимались тосты, вставали вопросы – насущные и не очень, рекой утекали к горизонту воспоминания о былых победах и приключениях. Вспомнил и я командировку в Усть-Цильму двухгодичной давности, где мы со Славкой Салеевым развёртывали АРМ АФТН и обучали работе на нём. Ехали с пересадкой, сначала на поезде.
   За разговорами не заметили, как прибыли на станцию Ираёль, которую местные жители называют Коми-Израилем – землёй, обетованной… транзитными пассажирами. Одни с автобуса на поезд, другие – с поезда на автобус. Почти как у «взрослых»… на африканском континенте.
   На стоянке толпилась слабо структурированная масса, состоящая из разного вида автотранспорта и приближённых к нему лиц, как то – водители и счастливые пассажиры, уже успевшие забронировать себе место в автобусе или ГАЗовской «микрашке».
   Желающих уехать было огромное количество. Праздник Петровщины [50 - Ежегодный обрядовый праздник «Петровщина» отмечается только в Усть-Цилемском районе республики Коми в канун дня Первоверховных апостолов Петра и Павла, – это отголосок ритуально-поминального обряда. В ночь с 11-го на 12-ое июля у жителей села Усть-Цильма принято варить кашу. Не случайно кашу варят ночью. Считалось, что это время, когда стираются грани между живым и загробным мирами. Важно, что поминальная трапеза проходит за рекой или у реки: в фольклоре путешествие через реку – путешествие в страну мертвых.] в Усть-Цильме обещал быть прекрасным и широким. Как мы потом узнали, гости приехали не только из республики, ещё из Питера, Архангельска, Петрозаводска, а также – Финляндии и Норвегии. Всего числом свыше трёх тысяч. С учётом того, что население села чуть больше семи тысяч, совершенно понятно, как были перегружены две малюсеньких гостиницы Усть-Цильмы и частные подворья, хозяева которых согласились принять на постой гостей юбилея.
   Вот именно по этой причине нам с напарником пришлось ночевать прямо на передающем радиоцентре. Но это чуть позже. А пока нужно ещё доехать.
   Внутри воспоминания активировал воспоминание ещё более давнее – дней институтской юности. Ехали в колхоз на обязательную осеннюю программу по уборке урожая. Первый курс. Практически никто никого не знает. Первое знакомство, почти разведка боем. Автобус забит. И оказалось, очень многим девчонкам не хватило мест, а, между тем, несколько парней сидело. Ситуация не совсем правильная с точки зрения этикета, согласитесь. И вот, чтобы разрулить возникшее несоответствие кто-то из девчонок обратил свой вопрос в пространство:
   – В этом автобусе, что ли, совсем нет джентльменов?
   – Джентльменов полно, свободных мест нету, – этот ответ автору (но не автору этих строк!) аукался до самой защиты диплома.
   Слава богу, в нашей командировочной ситуации сидячих мест хватило всем, но от этого легче не стало.
   Трясло в «Газели» так, что Славка родил новую сентенцию (сама вышла, кесарева вмешательства не потребовалось):
   – Голова вот-вот упадёт в штаны. Способ есть, какой-нибудь, чтобы так бесславно не закончилась моя карьера?
   – Способ только один против этого – вилку в район кадыка, – скромно ответил я, наивно полагая, что Славка не станет особо расстраиваться, поскольку означенного столового прибора у нас с собой не оказалось.
   Так что едем… Без особого удовольствия, но с вполне определённой целью…
   Пыль стояла не только на дороге, но и в салоне. Вот что значит месяц жаркой, без дождей, погоды. Хорошо я ту пыль запомнил, неделю потом её отхаркивал. А тогда ехали в её клубах и не жужжали, лишь макушки видны были – будто в тумане. Но еще перед стартом…
   …перед стартом интересуемся у водителя с видом заштатного Шумахера, у которого не хватает денег на бензин:
   – Сколько будем ехать?
   – Часа четыре, если повезёт…
   – А если не повезёт?
   – Минут двадцать…
   Юморной нам попался водитель. Любитель быстрой езды, чтоб ему… не хворалось. Хотя, собственно, чего я придираюсь? Довёз же.
//-- * * * --//
   Рабочий поезд «Инта – Печора» прибывал на железнодорожный вокзал. Сейчас мы расстанемся, чтобы встретиться когда-нибудь позже, когда грибов станет больше. Стоп! А зачем расставаться, если можно ещё выпить по кружке ледяного чувашского пива в нашем любимом баре? Скажем Гене: «До скорого!», он ещё не до конца просушил свою репутацию, потому спешит домой яростнее прочих. Скажем Сашке: «Удачи!», ему сегодня в ночную смену идти. А сами – в «Бистро».
   Вы хотите узнать, как закончился вечер? Это, разумеется, совсем другая история. Скажу только, что зимой у меня будут жареные грибы. Если даже больше в лес выехать не удастся.
   Пара слов вместо послесловия:
   Если внимательно всмотреться в фотографию Гены (он же – Геннадий Владимирович), финиширующего на станции Выль-Ю, то легко обнаружить, что он совершенным образом сух. Как же так, автор, тот самый правдивый автор, который клялся на кофейных зёрнах писать правду и ничего кроме, обманул своего верного читателя? Ничего подобного.
   Открою один небольшой секрет. На самом деле – поездок в лес за грибами в описанном составе было две. А ваш покорный слуга решил уложить все истории, рассказанные героями, в одну поездку, чтобы не пришлось повторяться в деталях.
   А банкета тоже было два, но эта та часть повествования, которая легко ложится на одну скатерть, поскольку процесс можно считать перманентным. И герои застолий не меняются, да и тематическая фольклорная составляющая неизбежна: травить у нас любят все и всегда.
   Если вам не близок такой авторский подход, напишите мне хулительное письмо с оскорблениями или просто перестаньте обо мне думать. Я вас пойму.

Мануальная смехотерапия

   Это какое же нужно иметь состояние и состояние… здоровья, чтобы начать лечиться?! Нет, господа и дамы, я так скажу: если нет у вас уверенности в завтрашнем дне, вернее, стабильного высокого дохода, нечего по врачам бегать – себе дороже. Я вот тоже до поры не бегал, лицевой счёт берёг. Но тут уж приспичило! Когда поясничный отдел позвоночника за годы эксплуатации приобретает парочку изрядных дефектов, именуемых в среде специалистов грыжами, становится не до экономии. Сразу все шутки о врачах забываешь и бежишь к ним на свидание с разинутым до ушей кошельком.
   Но сначала – предварительные ласки в виде посещения какого-нибудь центра МРТ (магнитно-резонансной томографии) [51 - МРТ – Магнитно-резонансная томография (МРТ, RT, MRI) – томографический метод исследования внутренних органов и тканей с использованием физического явления ядерного магнитного резонанса – метод основан на измерении электромагнитного отклика ядер атомов водорода на возбуждение их определённой комбинацией электромагнитных волн в постоянном магнитном поле высокой напряжённости.]. Тоже не за простое человеческое «спасибо», а всего за сотню американских денег. В означенном центре укладывают тебя в специальные сани, завозят на них в трубу. А в ней уже под звуки монохромного драмс-джаза тебя исследует бездушная система с использованием ядерного магнитного резонанса. От одного только этого название опытный физик впадёт в состояние грогги, а что уж говорить о законченных гуманитариях!
   Далее – результаты исследования плачевного состояния своего любимого и единственного позвоночника несёшь к неврологу, чтобы послушать лекцию о пользе зарядки и вреде разнообразных излишеств, включающих в себя не только общепринятые, но такие как: бессистемное поднимание тяжестей и резкие повороты корпуса, в том числе и с грузом.
   В конце беседы невролог может нарисовать тебе перспективу в самом широком диапазоне вариативности: начиная от твоего серого бездвижного увядания в кресле-каталке в кругу бездушных родственников, которые принесут чашку воды, но потом припомнят её столько раз, будто лично перекачали достаточно большой водоём без помощи средств автоматизации; заканчивая волнующими массажами, коие предстоит принять от извивающихся, будто змеи, рук умопомрачительных красоток в нескромных цветастых нарядах древнегреческих воительниц. Всё зависит от меры цинизма, пола (не того, разумеется, который обретается напротив потолка) принимающего вас врача, степени разведения спирта и других – менее значимых – обстоятельств. Их автор настоящего произведения не берётся рассматривать ни через оптику герра Цейсса, ни посредством собственного взгляда, замыленного по самое «немогу» в процессе длительного и порой не совсем аккуратного пользования.
   Пройдя весь путь от момента «спину прихватило так, что не согнуться, не разогнуться» до стационара с его капельницами и физиопроцедурами в окружении таких же, как ты сам, бедолаг, в конце концов, оказываешься на крыльце лечебного заведения с туманными перспективами на дальнейшую счастливую жизнь, в том числе (о потолке снова вспоминать не следует!) – половую.
   И тут главное – не растеряться, не пустить всё на самотёк, а продолжать планомерно долбить «по больному месту» из медицинских орудий всех родов -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

воздействия. Пригодится и «мелкашка» – втираемые в позвоночник согревающие мази, и «9-ти миллиметровая» серия уколов с так называемыми протекторами межпозвонкой смазки, а также массажи самых разных калибров. В ряду профилактических мер можно предложить ещё и подвесную терапию Ugul, вытяжение позвоночника при помощи грузов и детензорных матрасов, а ещё – безо всякого сомнения – подкалиберное иглоукалывание и бризантно-проникающее воздействие слим-пилинга и опытного мануального терапевта.
   Приём у мануального терапевта – нечто особенное, нечто феерическое. Это не поход к венерологу, выдавливающего из себя интеллект в виде очаровательного, но противоречащего президентской концепции о материнском капитале, плаката весьма игривого содержания – «Надёжней нет презерватива, чем на женитьбу перспектива!» Здесь будь готов слушать не только звуки вправляемых позвонков и прочих элементов скелета, но и внимать человеку, через руки которого прошли шеи, крестцы, суставы самых разных пациентов. А сказать ему всегда что-нибудь найдётся.
   Вот и в этот раз…
   …я на приёме у мануального терапевта, чьим крепким ладоням доверена моя неважно вращающаяся голова. Тут в самый раз тренировать мышцы шеи, развивая их гибкость и эластичность методом «внешнее давление на выдохе».
   Лежу на кушетке, а надо мной шаманит Александр Николаевич – заставляет то расслаблять свешиваемую с твёрдой поверхности голову, то давить ему на подставленные руки со всей возможной дури. При этом он рассказывает.
   – Была у меня пациентка. Замечательно красивая женщина лет тридцати. У неё тоже проблема с шеей имелась, как и у вас. Вот дошли мы до упражнения, которое как раз сейчас делаем.
   Говорю пациентке, мол, голову держите на весу, мышцами поработайте… так-так, а теперь расслабились… Подставил руки ладонями кверху, как и вам теперь. Жду, что сейчас женщина откинет голову, а я её поймаю. Ничего не происходит – не ощущаю никакого давления. Думаю, может, не расслышала или боится чего-то, повторяю:
   – Расслабили мышцы шеи. Полностью, не волнуйтесь – я страхую.
   Никакого эффекта. Я к ней с вопросом, дескать, извините, почему вы не расслабляетесь – не чувствую веса головы? Она в ответ несколько удивлённым тоном:
   – Что вы, что вы – я уже давно расслабилась.
   – Хм, – говорю, – отчего же тогда не ощущаю ничего? У меня должна появиться тяжесть в руках.
   И тут пациентка мне заявила:
   – Ничего удивительного, я же блондинка, доктор. – И я её сразу зауважал…
   В кабинете ненадолго воцаряется рабочая тишина, прерываемая конкретными репликами терапевта. Я послушно следую мантрам-приказам, произносимым, впрочем, с интонацией настолько доброжелательной, что ощущаешь себя уверенно – как если бы сидел в компании лучшего друга или близкого родственника… или того и другого в одном лице.
   Александр же, свет, Николаевич ещё что-то вспомнил. Сейчас расскажет.
   – В прошлом году довелось мне работать с одним клиентом… Такого в первый раз за всю свою врачебную практику встретил. Какого – такого? Нет уж, раньше времени не стану пояснять. В общем, у него – пациента названного – была достаточно большая грыжа шейного отдела. Долго мы с ним в порядок эту часть позвоночника приводили. К шестому сеансу он уже начал головой крутить без болевых ощущений, дело побыстрее пошло. Очередная процедура. Клиент на кушетке, я ему мышечные группы шеи помогаю разрабатывать. Отдаю команды:
   – Голову направо, рас-слабились…
   А дальше – совсем по Шекспиру – тишина. Перестал мой пациент что-либо делать, будто потерял интерес к процедуре. Даже обидно сделалось. Говорю:
   – Милостивый государь, отчего это вы перестали выполнять рекомендации врача?
   Молчит. Смотрю внимательно. Батюшки, а пациент-то спит. Отключился в мгновение ока, да так и задрых – лишь посапывает тихонько левой ноздрёй. Я ему уже громче заявляю:
   – Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Мануальная»!»
   Молчок. Неужели такие нервы крепкие? Почти кричу:
   – Просыпайтесь, пожалуйста, пациент! Пришла пора вечерней дойки!
   Зашевелился родной. Распахнул подсолнухи рыжих ресниц и спросил:
   – Доктор, я спал?
   – И ещё как! Не всяким видом артиллерии разбудишь. Вижу, у вас условный рефлекс выработался. Откуда он произрастает, извините за любопытство?
   – Тут ничего особенного нет, доктор. Я – как только вышел «из забоя» на шахтёрскую пенсию – работал на спуске, в шахте же, рукоятчиком-сигналистом. Работа не пыльная: отправил вниз клеть и – сиди себе, ожидая, пока стволовой не сообщит о подъёме смены. Сидеть скучно, а уйти никуда нельзя. Да и книгу не почитаешь. Гоняли нас спецы по охране труда – служба, де, ответственная, нельзя отвлекаться. Вот я и приучился спать, точно как Штирлиц – строго по часам. Дам себе команду – скажем, «дремать десять минут», – и вот уже нет меня.
   А тут вы мне команды даёте. Не такие конкретные, правда – расслабились, дескать, но уж очень убедительно – ни один политинформатор в старое время так хорошо не вещал. Вот я и отключился по полной.
   – Хех, да уж… не хотел бы я оказаться в той клети во время вашего дежурства, уважаемый, – говорю.
   А он, нимало не смутившись, отвечает:
   – Это я на отдыхе такой безответственный, а уж на работе сплю бдительней собаки. Там у меня всё намного по-другому.
   Хм, «намного по-другому» радости фольклорных излишеств иногда не сразу на слух ложатся… Но в тот раз, помню, стрела угодила в цель. Теперь я на планёрке, бывает, этим выражением козыряю. Коллеги понимают…
   Александр Николаевич даёт мне указание – сесть поперёк кушетки и вновь довериться его сильным рукам. Я готовлюсь выполнять упражнение, полагая, что врач уже устал развлекать меня своими историями, но не тут-то было. Процесс растяжения мышц сопровождается приятным баритоном моего эскулапа.
   – Всегда найдётся такой идиот, который десять дураков запросто с ума сведёт. Всякого я повидал за свою практику, научился спокойно ко всему относиться, так сказать, стоически, а тут удивился. Нет, не то слово – поразился до глубины своей древнеарийской сущности, которая живёт в каждом славянине – в ком дремлет, а в ком и наружу просится при всяком удобном случае.
   В тот день позвонил мне главный врач и озадачил – так, мол, и так, Александр Николаевич, свет российской мануальной терапии, скоро привезут к тебе одного VIP-пациента, из категории небожителей – деваться некуда.
   – Для меня все пациенты равнозначны, – говорю, – ко всем с душой и почтением.
   – Нет-нет, Александр Николаевич, ты не понял. Этот пациент совершенно особенный… он из йогов.
   – Из Индии или наш?
   – Самый натуральный индус. В посольстве работает – в Москве.
   – Ого! Так его из столицы привезут?
   – Именно.
   – А что в Москве нет никого из специалистов, чтоб в чувство героя привести? Да, кстати, а что с ним такое приключилось-то? Не в ту сторону узлом завязался, теперь Кориолисова [52 - Сила Кориолиса – одна из сил инерции, существующая в неинерциальной системе отсчёта из-за вращения и законов инерции, проявляющаяся при движении в направлении под углом к оси вращения.] сила распутаться не даёт?
   – Ты там не умничай, Александр Николаевич, не умничай. В Москве специалистов навалом, но они такую цену ломят – всей Индии неделю работать, чтоб расплатиться. А о нашей больнице посол из интернета узнал. Отзывы почитал, решил, что именно ты дипломату помочь сумеешь. И не завязывался он вовсе. Банальная грыжа поясничного отдела позвоночника. Да ещё парочка в шейном отделе затаилась.
   – Откуда узнали? Неужели йоги в МРТ верят?
   – Йоги, может, и не верят, да посол прикажет сделать – сделают, не пикнут. У них в Индии с субординацией строго, не забалуешь. Чуть что не так – в отставку, в дервиши безработные. Потом ходи вдоль вод священного Ганга без штанов, мантры читай да самоутоплением на досуге развлекайся. Народу скоро больше, чем в Китае станет – на всех дипломатических паспортов не напасёшься. И это безо всякого сиалекса и виагры, представь себе!
   – А от меня что требуется? Сделать так, чтоб дипломатический йог мог продолжать дело демографической гегемонии?
   – Хе-хе, ну да, что-то вроде. Ты там, Александр Николаевич, приведи индуса в чувство. Да поласковей. Он по-английски мастак… мне сказали. А и ты не совсем профан, тоже в теме. Так что поймёшь горемыку. Он у нас с недельку полечится – массажи, бассейн, иголки, то да сё… Только сначала попробуй двигательную функцию ему вернуть, а то ведь дипломатический конфуз может получиться, если не сможет без коляски или костылей передвигаться. Поддержи, дорогой, реноме нашего лечебного заведения… и будет тебе счастье в виде отпуска, которого ты давно добиваешься.
   – Хорошо, Николай Фёдорович, – отвечаю, – постараюсь высоко пронести знамя нашей медицинской науки над телом павшего индуса.
   Не прошло и трёх часов, как ввозят ко мне в кабинет того самого дипломатического брамина на кресле для инвалидов. И ввозят не абы кто, а охранники, судя по надбровным дугам, свёрнутым в вопросительно-мрачную пружину перманентного недоверия, и плохо заточенным челюстям анимационно-боксёрского толка. Сидит передо мной самый настоящий индус – в тюрбане и с лица на залежалый чернослив похож.
   Я, разумеется, попросил секьюрити удалиться, а сам принялся налаживать контакт с индусом. К счастью наш английский оказался примерно одного класса: мне, правда, не без труда удавалось понять его сбивчивый, но вполне себе «нижегородский диалект» йоркширского произношения, а дипломат отлично и умело вычленял из моих институтских познаний языка те отдельные слова, которые помогали ему верно трактовать мою жестикуляцию.
   Пригласив пациента раздеться, я сопроводил демонстрацию расстёгивания пуговицы фразой:
   – Плиз, ноу дрессинг абсолютли… кроме… в общем, нижнего… Дай бог памяти, как это будет по-английски? В общем, кроме боди неглиже? Андерстэнд?
   Индус кивнул, встал с коляски в позе изломанного самумом саксаула и принялся раздеваться. Не прикоснулся только к обуви и головному убору. Хотя при этом готов был и трусы скинуть – с индусов станется. Я предложил жестом освободиться от обуви и чалму снять. Пациент тут же забыл о своём дипломатическом статусе: принялся вращать белками огромных глаз в ритме прощального танца Кришны, зашипел что-то нечленораздельное, возможно, на санскрите, а в конце продемонстрировал характерное движение большим пальцем в районе верхнего правого клыка, что, наверное, в древнеиндусской традиции означало «век Будды не видать». В общем, отказался больной выполнить требования врача. Что ж, не стал я заострять на этом внимания. Не нужен мне дипломатический скандал. Пусть себе…
   Хорошо, в ботинках – так в ботинках. Постелил я на кушетку старенькую застиранную простынку, чтоб не так жалко было, и приветливо указал дипломату на неё – мол, прилягте, велкам, плиз.
   Когда индус, аппетитно хрустнув суставами, вытянулся на животе вдоль кушетки, я осознал, что он недюжинного роста. При этом худой и корявый, будто неровно выточенное древко швабры. Ага, а ноги свешиваются! Уже хорошо – ничего не запачкает. Хотя, впрочем, раз бедолага не ходит самостоятельно, подошвы должны быть чистыми априори. Да к тому же, пациент – дипломат, а это – хоть и неявно – говорит о том, что обувь у него просто обязана быть незапятнанной, чтобы выгодно оттенять не всегда идеально выбеленные намерения. Дипломатия, как и политика, никогда не блистала прозрачностью помыслов и безупречным соблюдением так называемых общечеловеческих идеалов.
   Рассмотрел я позвоночник импортного гостя, сравнил его с томограммой, убедился, что даже йоги не в состоянии завернуть хитрой спиралью безо всякого ущерба здоровью. Приступил к мягкому воздействию на орган клиента, используя новые для себя английские термины «sniff» и «spent». Не совсем, правда, точно для парочки «вдох – выдох», но в ходе международного лечебного процесса сгодилось.
   Минут через двадцать первый сеанс щадящей мануальной терапии подошёл к концу, и я сообщил индийскому гостю:
   – Соу бьютифул. Уанс ю мэй стэндинг.
   Это что-то вроде: «Прекрасно, а теперь уже можно встать».
   Сделал я объявление дипломатического толка и сел к компьютеру за стол, отвернувшись от пациента. Ну-у-у… чтобы не смущать индуса, пока он одевается. Минуту сижу, другую – слышу, завозился йог, закряхтел-заматерился на смеси морского английского и санскрита времён наскальной эпиграфики. Пробрало меня до глубины души – так жалобно он это делал. И в то же мгновение жалость эта переродилась в животный ужас – тень, образовавшаяся на стене, казалось, из ниоткуда вдруг поползла вверх – к потолку неумолимо, увеличиваясь в размерах. Жутковато, следует признаться. Даже мурашки по затылку! Оборачиваюсь… а там мой индус с ногами стоит на кушетке во весь свой чуть не двухметровый рост, чалмой по потолку елозит. И как бедолаге удалось выпрямиться с его-то синдромом аксакала, подстреленного пулей Джавдета, и отчего вдруг вообще пришла в голову такая идея – встать не на пол, а на кушетку – бог весть. Недостаточно мы ещё владеем языками, как ни прискорбно. Причём – не только россиян имею в виду, но и дипломатов из Индии.
   Впрочем, к чему сетовать – поднялся мой бедный йог, с кушетки гордым тополем спрыгнул и сам коляску с приёма покатил. И всем потом рассказывал о новой российской методике мануальной терапии, которая за один сеанс может поставить пациента на ноги – причём в буквальном смысле слова. Очень похоже на то, как «лечил» герой Кторова героя Игоря Ильинского в фильме «Праздник святого Йоргена». «Тебе говорю: брось костыли и ходи!», «Исцеляйся, дубина, тебе говорят!» Помните?
   Не хотелось бы считать себя лже-целителем, но вот ведь что может сделать с больным полудюжина добрых английских слов, расставленных в подходящей последовательности!
//-- * * * --//
   Через день я должен был уезжать из так лёгшей на сердце больницы… Хм, больницы? Да, собственно, никакая это не больница восстановительного лечения со SPA-салоном. Это место, где мне было настолько хорошо, что даже гипертония, о которой пытались говорить большевики, отступила и забыла дорогу в мой номер. Да-да, именно номер, а вовсе не палату, как в других больницах.
   Иду по милым сердцу коридорам и рассматриваю экспонаты с выставки-продажи живописных полотен местных художников. Её сменили буквально вчера вечером. К предыдущей экспозиции я уже привык и приходил сюда с тайной надеждой увезти с собой одну из картин, но финансы… ох, уж эти финансы!
   А сейчас и вовсе былой пыл угасал не по минутам, а гораздо мегабитнее – новые холсты оказались почти на порядок дороже. Что и говорить, местные художники наконец-то сумели узнать себе цену и не замедлили поделиться этим знанием с окружающим миром. Мир в моём лице оказался не готов к такого рода откровениям. Увы…
   Так вот, иду я по коридору, картины разглядываю, вздыхаю о несбывшихся надеждах, а навстречу мне Александр Николаевич – человек настолько прагматичный (почти до цинизма), что вынужден носить в очках стёкла «хамелеоны» с розоватой составляющей для балансировки внутренней сущности с внешними раздражителями.
   – Добрый день! Вы нас сегодня покидаете? – спросил мануальный терапевт, по привычке разминая кисти рук.
   – Да, меня уже отпустили… – попытался пошутить я.
   – Хм… а фраза «меня уже отпустило» выглядит значительно убедительней. В свете новых полотен.
   – Да уж, после смены экспозиции порядок цен увеличился значительно…
   – Так здесь другой формат!
   – Верно-верно, раньше был музей изобразительного искусства города Переславля Залесского, теперь фонд культурного наследия города Ярославля… А если бы ещё и Москву подключить с её-то фондами… никаких бы денег на шпильки-булавки не хватило.
   Александр Николаевич сдержанно гасит края удивительной улыбки Айболита оправой модных очков и вкрадчиво замечает:
   – Хм, достаточно смешно. А я полагал, что моё чувство юмора притуплено, как клюв у дятла. Вы снова заставляете меня утвердиться в том, что всё не так плохо. А начался процесс ещё вчера. Встретил я одного юмориста на рынке – рыбой торговал. Хожу, изучаю спрос, предложение. Как сказали бы сейчас, занимаюсь маркетингом в формате домохозяина. Вот и рыбный отдел. На одном из ценников написано «Кета «Майн Рид», полупотрошёная». Решил поинтересоваться у продавца, что за новый вид рыбы появился в наших Поволжских палестинах.
   – Извините, уважаемый, что значит эта надпись?
   – Все спрашивают, а нет, чтоб подумать?
   – Подумать?
   – Именно! Вы же в зрелых годах – романы Майн Рида должны были читать в детстве. Это нынешним невдомёк польза чтения, а вам-то…
   – Читал, и что? Ах, вот в чём дело. Теперь понимаю, «Всадник без…
   – …головы». Видите, как просто. Рыба у меня без головы, как и всадник.
   – Хорошо, а полупотрошёная – это как?
   – Ещё проще – всё для покупателя, как говорится. Икру извлекли заранее, всё остальное им – тем, кто платит. Это как у нас в державе: головы нет, икру сожрали те, кто потрошит, народу же достаётся – что другие не съедят. Понимаете меня?
   – Более чем.
   И что-то снова угодило в глаз… наверное, бревно. Или я просто дал себе волю и смеюсь до слёз? В нашей стране так всегда: сначала слёзы, потом смех, а уж затем – всё вместе. Главное, чтобы слёзы те не окрасились в цвет убиенного мальчика из царственного семейства Рюриковичей.
   В общем, что я хотел сказать этой историей из своей жизни? Ничего – в сущности – особенного: не лечитесь у хмурых и неприветливых докторов. Особенно платно. Особенно не лечите платно неизвестные науке болезни, пожалейте свою психику. И дай вам Бог попасть в руки уверенного в себе и наделённого чувством юмором мануального терапевта!

«Всё выше, и выше, и выше…»

   Это случилось в середине 80-ых годов XX-го века. Я тогда только-только институт гражданской авиации в Риге закончил. Года полтора или два – точно не вспомню – работал инженером посадочного локатора. И тут в нашей несокрушимой и легендарной армии отчего-то дефицит авиационных специалистов случился. Что делает в подобных случаях министерство обороны? Верно – просит помощи у гражданских коллег. Причём в ультимативной форме – как в своё время дон Вито Корлеоне семью Дженко Абанданде. Тут уж об отказе речи не идёт, понятное дело.
   А кого гражданские коллеги захотят оторвать от производственного процесса? И снова угадали – молодых специалистов. Вот и мне выпала несказанная честь послужить два года старшим лейтенантом в одной из воинских частей ВВС в Челябинске.
   Челябинский военный институт (в описываемый период времени – высшее военное училище) авиационных штурманов функционировал аж с 1936 года. При нём – учебная авиабаза, на которой стоял учебный авиационный полк, где готовили, как штурманов из училища, так и переучивали кадровых военных лётчиков на другой тип воздушных судов. Аэродром Шагол служит одновременно и для воинской части и для курсантов училища. Два в одном – как пошутил бы нынче какой-нибудь резидент какого-нибудь -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

«клаба».
   Среди переучивающихся в нашей части лётчиков было немало и таких, кто служил в Западной группе войск и в Чехословакии. Ребята там тёртые, ушлые, опытные. Знали, чего на исторической родине не хватает – вот и везли с собой на военно-транспортном борту безо всякой таможни барахлишко на продажу: обувь (в основном женскую и детскую самых ходовых размеров), бельё женское, бижутерию, косметику, джинсы – и не какие-то там «чебурашки», а «лицензионные трузера», пошитые европейскими братьями по социалистическому разуму.
   Лётчики специально подкапливали денег перед командировкой в «союз», и накупали товару по полной. После реализации по несуществующим официально, но имеющим место быть рыночным ценам этакого богатства из дружественных стран соцлагеря, рубли обменивались на чеки Внешпосылторга (своего рода заменитель валюты) – для военных, служащих за границей, провернуть такую операцию не составляло труда. А потом на чеки (их ещё бонами называли) можно было приобрести массу замечательного дефицита в сети магазинов «Берёзка»: или немедленно, или чуть позже – при окончательном возвращении в СССР. Вплоть до шикарных мебельных гарнитуров и автомобилей марки ВАЗ безо всякой очереди и записи!
   Коммерция на высоте: вложил в ГДР или ЧССР один переводной рубль, а получил в Челябинске два или даже три, в зависимости от товара. Всё это хорошо в теории. Но как же офицеру ВВС «нажитое непосильным трудом» в неведомом для большинства советских граждан зарубежном раю реализовать? Не самому же идти на рынок в свободный от полётов день, верно? Так можно и в военную прокуратуру загреметь.
   Решение, как оказалось, лежит на поверхности. Кто-то придумал схему, и ей впоследствии пользовались все лётчики, командированные на учёбу из-за границы. Решение проблем продажи брал на себя институт официанток местных ресторанов. И верно – клиентура у них небедная, в шмотках «от кутюр» нуждающаяся, да и реализация, что называется, по совместительству с основной деятельностью вносит приятное разнообразие в скучную банкетную жизнь с почти ежедневным рукоприкладством и иными злоупотреблениями, так не свойственными человеку общества развитого социализма. Да и помощь военным пилотам не бесплатная, разумеется, а за какую-то долю, размер которой за давностью лет позабылся не только непосредственными участниками процесса, но и агентами «железного Феликса», надзирающими за добропорядочностью военных, временно пребывающих за рубежом по долгу службы. Во время переподготовки «иностранцев» в СССР за ними присматривали. Впрочем, «сыны Андропова» своими наблюдениями с работниками ОБХСС вряд ли делились, иначе бы Западная группа войск потеряла боеспособность, лишившись большого количества пилотов, а злачная составляющая челябинского общепита – львиной доли официанток. О том, чего бы лишились модницы и модники Южного Урала, в том числе секретари райкомов разного уровня сытости, и говорить не приходится.
   Одной из точек, через которую намеревались толкнуть свою контрабанду знакомые мне офицеры – два «старлея» и два капитана – был ресторан «Малахит», тот самый, что поныне находится на улице Труда. Он и в середине 80-ых годов прошлого века числился фешенебельным заведением с живой музыкой. В те времена они назывались «с ансамблем», и в них «по чесноку» лабали и пели оркестранты, а не как сейчас модно – когда под музыку формата «минус один» какой-нибудь глистоподобный дрыщ фальцетистым тенорком тянет из себя и посетителей жилы, призывая выйти на танцы, а его подельница с помятой причёской «Бабетта пришла с -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

сеновала» и облезлым маникюром елозит по ноутбуку одним пальцем в поисках очередной инструментальной композиции.
   И вот, что мне рассказали о своей негоции лётчики, с которыми судьба свела меня в офицерской гостинице, где мы жили по соседству.
   Затарив один баул образцами продукции, парни отправились в ресторан, не забыв переодеться в гражданское – чтобы не дразнить комендантский патруль, если вдруг выпадет столкнуться с оным на улицах города. Да к тому же при внезапной эвакуации – мало ли что могло произойти при совершении контрабандной сделки – в таком виде было бы комфортней уходить от погони.
   Отстояв обязательную для советского гражданина очередь в прямой видимости человека в ливрее, офицеры ВВС попали, наконец, в цепкие лапы менеджера зала ресторана «Малахит», по тогдашнему – администратора. Он подозрительно покосился на объёмную сумку и поинтересовался:
   – Молодые люди, это не будет вам мешать? Может быть, оставите в гардеробе?
   – Ни в коем случае, мастер!
   – Не положено!
   – А вдруг договоримся?
   – Не исключено, – поделился сомнениями администратор и подмигнул отчего-то сразу двумя глазами.
   Договорились.
   Офицеры заняли столик неподалёку от эстрады, где уже вовсю играл и пел вполне приличный ансамбль.
   – Прощай, любимый город, уходим завтра в море…. – старательно и душевно выводил солист в микрофон известную песню.
   К столику подошла смазливая официантка с выражением «ой, до чего же славные красавчики!» на кукольном лице. По тому, как она уставилась на сумку, стало совершенно ясно – дамочка определённо «срисовала» намерения военных. Поэтому разговор был недолгим, баул с образцами перекочевал в подсобку, и можно было сделать заказ – не только же по делам негоции парни в ресторацию завалились. Грех не воспользоваться благосклонностью судьбы, сумевшей помочь так быстро наладить отношения с нужными людьми, и не обмыть начало сотрудничества.
   Когда принесли холодные закуски и кое-что в запотевшем графине, лётчики выпили и расслабились – ещё бы, только утром в транспортнике через границу летели, а тут уже родная земля и связанные с этим обстоятельством приятные воспоминания и волнительные предвкушения.
   Только сейчас представители славных военно-воздушных сил огляделись и обратили внимание, что через столик от них сидит морской офицер в форме контр-адмирала в окружении двух цыпочек совершенно неземной красоты и нескромно обнажёнными ногами «от бедра», нескромно же декольтированной грудью и ароматами духов «Climat», свободно преодолевающими расстояние, разделяющее два вида вооружённых сил в отдельно взятом ресторане.
   Ага, теперь понятно, кто заказал песню о завтрашнем морском походе. На вопрос, знает ли официантка офицера, та не стала таиться и сразу выложила всё, что ей известно:
   – Это подводник с какой-то атомной субмарины. Недавно вернулся из похода, приехал в отпуск – родителей проведать. Теперь вот отдыхает. И не первый день, кстати. Денег у него тьма – может себе позволить.
   Последнюю фразу служительница подноса и блокнота произнесла с заметным придыханием. По всему чувствовалось, она в предвкушении того волшебного мгновения, когда сможет получить от подводника подъёмные, которых должно хватить на приобретение нескольких килограммов элитного чая.
   Официантка ещё говорила, когда морской офицер поднялся и прошёл к эстраде. Соло-гитарист, судя по всему, исполняющий роль казначея кабацких лабухов, с удовольствием принял от моряка купюру (возможно, несколько купюр). А потом зазвучала музыка.
   – А волны и стонут и плачут, и бьются о борт корабля… – выводил солист оплаченную подводником композицию.
   После второй рюмки в душах военных летчиков почти одновременно что-то щёлкнуло, взыграло ретивое, и они принялись советоваться. И было о чём – весь зал слушал песни на морские темы и с обожанием смотрел на контр-адмирала. Впрочем, может быть, не совсем весь, но женская его половина совершенно точно. А уж говорить о том, что две киски по обе стороны моряка так к нему и ластились, будто дрессированные козочки с осиной талией и грудью, упирающейся в подбородок, излишне – и так понятно.
   По мнению молодых офицеров, подобные реалии никак не способствовали дружбе смежных видов вооружённых сил. Как же так – «сушёный кальмар» один сидит сразу с двумя барышнями, остальные дамы тоже не прочь к нему за стол… а тут четыре сокола в самом соку пропадают без надежды заслужить внимание. Во всяком случае, это парням показалось, и на первый взгляд, с ними было трудно не согласиться.
   – Чёрт, зря без формы пошли! – озвучил сомнения всех старший из квартета.
   – Теперь уже поздно, – вздохнул меланхоличный старлей, положивший взгляд на одну из «подводных» цыпочек.
   – Нет, не поздно! – перебил его старший лейтенант «номер два» и поспешил к эстраде.
   Через минуту ансамбль, невнятно скомкав «плачущие волны», грянул патриотично-маршевое:
   – Всё выше, и выше, и выше стремим мы полёт наших птиц!..
   – Ну, каково?! – Гордый собой «старлей номер два» махнул внеочередную рюмку водки и с победным видом уставился на контр-адмирала. – Правда эти моцарты только припев знают, но ничего. Зато три раза исполнят… – Ещё один многозначительный взгляд в сторону моряка. – Чтоб знал, с кем связался.
   Подводник виду, что понял намёк, не подал. Повернулся к своим барышням, налил им шампанское, что-то сказал, и малышки принялись хохотать. И он с ними за компанию – громко и раскатисто.
   – Вот гад, ещё смеётся! – обиделся первый старлей, который «положил глаз». – Надо было какую-то другую песню заказывать, которую музыканты знают.
   – Не умничай! – старлей «номер два» от возмущения даже не выплюнул косточку от маслины, отправив её в бездонную темень истекающего соком желудка. – Сам бы тогда с лабухами разговаривал…
   – Ничего-ничего, сейчас мореман умоется, – сказал старший из капитанов и сделал шаг к сцене.
   Это его действие привело к вполне предсказуемому результату – музыканты повторили «всё выше, и выше…» на бис. Все три припева!
   Тут уж подводник не выдержал. Он закусил бутербродом с чёрной икрой выпитый фужер коньяка марки «Двин» и распахнул пухлый бумажник, который извлёк из внутреннего кармана кителя. В результате ансамбль «для нашего гостя из солнечного Североморска» исполнил без перерыва парафраз на тему трёх песен: «Усталая подлодка», «По морям, по волнам» и «Севастопольский вальс». Это был удар под дых.
   Молчащий до сего момента капитан ВВС потерял свой дар безмолвного созерцателя и заговорил с возмущением человеческим, но не совсем добрым голосом:
   – Парни, а он нас унизить хочет! Вот дьявол… морской! Нужно отвечать… Иначе мы себе потом не простим. Кто знает песни про авиацию?
   Внезапно оказалось, что после длительного перелёта и тщательной тренировки внутренними водочными компрессами ослабленные организмы офицеров ВВС потеряли всякую сообразительность – никто ничего не мог вспомнить, как ни старался. Паника накрыла стол, за которым сидела отважная четвёрка лётчиков.
   – Что будем делать? – жалобно спросил старлей «номер два». – Он же нас уконтропупил.
   – Не плачьте, барышня! – Куражливо улыбаясь в пространство, старший из капитанов покрылся багрянцем, как молодой томат. – У вас есть я! Давайте сюда деньги. Сейчас мы ему покажем, голубчику! Музыканты наверняка сами что-то знают на авиационную тему – не первый год, чай, лабают. Предложу им самим выбрать!
   Те и выбрали.
   Когда солист на сцене задубевшим от однообразия языком в пятнадцатый раз завершал судьбоносный припев «… и в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ», моряк на всех порах подошёл к столику с молодыми летунами. Две длинноногих дамочки кружили вокруг него, словно две чайки, изголодавшиеся по ласке. При этом они клекотали что-то нежное и запретно-эротическое диссонансом взлётно-подъёмному пафосу фразы «всё выше, и выше, и выше…»
   Когда «корабли» сблизились, и «левый борт украсился дымами», подводник сделал роскошный оперный жест рукой снизу вверх.
   – Я – отчаливаю! Взлетайте!
   Пройдя пару шагов, моряк повернулся и добавил:
   – Развлекайтесь, господа офицеры!
   – А как вы догадались, товарищ контр-адмирал, что мы…
   – Сам был когда-то таким же бакланом, как вы, товарищи лётчики. Честь имею!
   Следующий день вновь был выходным для четвёрки молодых военных. И они отправились в «Малахит» прямо с утра, как было уговорено с официанткой, чтобы передать ей вещи на реализацию. Ресторан для посетителей ещё не открывался, но предупреждённый заранее администратор без вопросов проводил «снабженцев» от военно-воздушных сил СССР на второй этаж. На сцене ресторана репетировал вчерашний ансамбль. Соло-гитарист орлиным взором углядел знакомые лица, заулыбался, сделал отмашку, и зал наполнился бодрыми звуками «Марша авиаторов».
   – …всё выше, и выше, и выше!.. – вокалист превзошёл сам себя, исполняя припев. А потом – о, чудо! – спел и всю песню целиком.
   И было непонятно, то ли он успел выучить слова сегодня с утра, то ли вчера дурковал, подкупленный коварным подводником. Можно было спросить об этом у него самого, да и некогда на ерунду размениваться – негоциантов от ВВС ждали дела куда как важнее, чем дискуссия на музыкальные темы.

Бденье в ночном или Плотницкая история

//-- (ненаучная быль) --//
   История эта произошла в Костроме поздним летом, а скорее даже – ранней осенью довольно далёкого уже года начала века. Мой отец тогда работал в охранной фирме, которая взяла на себя обязательство поддерживать порядок в областной больнице. Сутки через трое. График удобный, особенно в дачный период. Но тут накладочка вышла – суточная смена в больнице совпала с дежурством по гаражному кооперативу.
   Там, рядом с гаражами, хоть и не Чикаго с Детройтом, но тоже народец иногда по ночам шалить удумывает. То машину угнать пытается, а то и просто замок на гараже повредить из хулиганских побуждений. И это, заметьте себе, не самое худшее, что может приключиться. И я вовсе не об умышленном поджоге речь веду, хотя и такой возможен. Использование паяльных ламп, газовой сварки для ремонта кузовов и – наконец – простые электрообогреватели-самоделки – думаю, достаточно опасные факторы, могущие превратить кооператив в очаг возгорания. Вот и приходиться хозяевам гаражей раз в два месяца дежурить по ночам, чтобы в случае необходимости позвонить, куда следует, предварительно скрывшись в специальной будочке, напоминающей ДОТ (долговременная огневая точка) по методу укрепления, а также избушку на металлических ножках – по строительной эстетике архитектурного проекта.
   В ситуациях, когда одному индивидууму необходимо находиться в двух местах одновременно, так или иначе, встаёт вопрос: «Что делать?» Ещё Николай Гаврилович (автор, вероятно, имеет в виду известного в 19-ом веке господина по фамилии Чернышевский, прим. от неиздателя) обратил внимание на тот вопиющий факт, что в России этот вопрос занимает умы граждан с раннего утра и до поздней ночи. Оттого каждый из них делает только то, что считает нужным. Амплитудного резонанса не происходит, в связи с чем европейцы должны быть нам очень благодарны. В противном случае могли быть ужасающей силы непредсказуемые последствия. Такие как: разлом материковой плиты, наезд Уральских гор на Пиренеи или немотивированное оледенение Средиземноморского побережья.
   Мой родитель по отцовской линии имеет простой взгляд на разрешение проблемы. Он считает, что раз совпало, то нужно договариваться. Договариваться о подмене – нехорошее занятие, всегда найдётся кто-то, кому это не совсем понравится. В тот раз не пришлось, поскольку спасение пришло в моём лице, «неожиданно» приехавшем в отпуск – проведать родителей. Посидеть «в ночном» – милое дело. Отец не возражал против моей доброй воли. На том и порешили.
   Что такое ночное дежурство в гаражном кооперативе? Кое-кто усмехнётся с ироничной улыбкой, дескать, знаем-знаем. Сплошная халява (не путать с халвой), де, а не дежурство. Всё практически верно, за исключением маленькой детали. В том костромском кооперативе, где гараж у отца, как уже отмечалось выше, постоянно происходят всяческие нехорошие дела. То замок злодеи искурочат, то лампу галогенную на столбе разобьют, то двери в гаражный бокс испортят. То есть, ухо на дежурстве нужно востро держать, распугивать распоясавшуюся подкуренную молодёжь гортанным «Твою мать-то!» и, только в крайнем случае, вызывать милицию методом азбуки господина Морзе в сторону опорного отделения милиции переносным электрическим фонарём. Последнее – в случае когда, аккумулятор мобильного телефона окажется вдруг разряженным по одному из законов господина Мерфи.
   Конечно, многие мне хотят возразить – чего, дескать, фонарём, если можно и по городскому телефону. Согласен, можно. Но если есть телефонная линия. А откуда ей взяться, когда народ не желает выкладывать личные сбережения неизвестно на что. Подумайте сами, на кооперативной улице полторы сотни гаражей (или около того). Сколько стоит провести телефонную линию отдельным кабелем в неказистую и без всяких бытовых удобств будочку, где сидит охранник на одну ночь, или Калиф на час? Стоит недёшево! Да, плюс к тому плата абонентская. И всё это для чего? Только чтобы раз в году прокричать в трубку: «Караул! Грабят!» А если добавить сюда и оплату сторожам…
   В конце концов, и на звонок по мобильному даже самый отъявленный скупердяй согласится. Когда речь пойдёт о личном здоровье и… самой жизни (последние слова автор произнёс с трагическим придыханием и слезой в голосе, прим. редактора), никто за ценой стоять не станет.
   Домик дежурного оказался сваренным из листового, пятимиллиметрового железа, будто какой-нибудь броненосец «Пролетарий умственного труда», да и внутренние запоры больше похожи на «задрайку» революционных крейсеров, чем на обычные дверные задвижки. «Если придётся прятаться от злоумышленников, то при наличии продуктов можно пару часов продержаться», – с удовлетворением отметил бы какой-нибудь спецназовец на моём месте. Я же только вздохнул, да и то не слишком глубоко.
   Так или иначе, всё, что могло случиться в сфере охранных технологий, случилось, приобрело конкретные очертания, и я оказался на месте человека, оберегающего покой и сон автомобилей костромского кооператива. Напарника мне не досталось, поскольку отцовский сосед по гаражному боксу как раз сильно занедужил. Ничего, я и один справлюсь.
   Отец привёл меня в место моей грядущей охранной дислокации загодя. Ещё было светло, а служба моя начиналась в восемь вечера. Всё правильно – не мешало бы предварительно ознакомиться с местом предстоящего бденья. Раз! И осмотреть окрестности ещё при дневном свете. Два! Благо, смена у охраны в больнице начиналась на час позже, и отец успел мне дать общие указанья. Ночью можно спать, но пару раз рекомендуется выйти, чтобы своим видом создавать у ворогов ощущение полной боевой готовности и приводить в трепет распоясавшихся негодяев. Но без риска. В случае чрезвычайности, следовало имитировать всеми доступными средствами полное единение с властями, вызвав милицию, и только уж потом скрыться в будке из листовой толстощёкой стали, закрывшись изнутри на несгибаемый запор, изготовленный методом каления и изгиба роскошной монтировки. А дальше – как карты лягут.
   Остановлюсь немного на том, как выглядит центральный пост службы ночного дежурства. Сторожевая будочка представляла собой избушку на ножках из труб, к которым приварена площадка арматурной готической вязи. Половина площадки служила подставкой для крытого «насеста», а вторая напоминала небольшую веранду без перил для средних размеров обезьяны. Забираться в будку следовало по металлической лестнице. Почти как у Тимура с его командой, только штурвала внутри нет. В избушке стоял, думаю, стоит и поныне небольшой диван, электрический обогреватель и микро-стол, который отличается от ломберного, как горбатый «запорожец» отличается от представительского «Кадиллака».
   Я украсил сторожку книгой Сергея Лукьяненко «Ночной дозор» (очень уместно!), своей милой улыбкой, наполнив её на три четверти содержанием своей охранной униформы, внутри которой трепыхался мой отяжелённый маминым ужином организм взрослой особи средних лет, ярко выраженного не женского пола, что подчёркивалось неаккуратной разлапистостью бороды, требующей к себе более внимательного отношения. Судя по цвету последней, в моих рёбрах уже должна была свить себе гнездо парочка вздорных бесов. Но в этот раз они спали.
   Первым делом я принялся обходить подотчётные владения и немедленно обнаружил в соседнем гараже с распахнутыми настежь воротами двоих премилых созданий плотницкой наружности, с мечтой «об выпить» в душе, борющейся с трудовым долгом и неминуемой встречей с домашними обитателями в лице жены и других неадекватных родственников.
   К трудовому подвигу работяг звал аванс, полученный от заказчика за изготовление остекления для двух лоджий. Правда, он уже был материально овеществлён в ближайшем супермаркете. Но это не мешало бригаде работать достаточно расторопно. Иначе говоря, перевоплощённый в натуральный продукт аванс, который я явственно видел через распахнутые ворота под верстаком в трёх оригинальных упаковках, расфасованных костромским ликероводочным заводом, так и не был тронут до самого вечера. Шабашники ждали окончания работы. Профессионалы, что и говорить – пока заказ не выполнен, никаких излишеств.
   Гараж, где суетились два замечательных плотника, представлял собой сдвоенный бокс. В одной половине стоял старенький «москвичок», а во второй – пилорама, верстак и сверлильный станок. Мастерская, одним словом.
   Один из обнаруженных мной трудолюбивых духов представлял собой высокое шваброподобное создание с мужским достоинством ламанчского типа, усами в стиле Дали, и притом – жутко неразговорчивое. Но данный господин, в матерчатой бейсболке с надписью «PULL ME», был явно на вторых ролях, поскольку охотно слушал советы напарника, кивал и при этом делал что-то совершенно противоположное полученным инструкциям. По крайней мере, старался внести нечто личное в трудовой процесс. Молчком. В основном – молчком.
   Другой же из представленных на участке моей ответственности образчиков раскрепощённого труда не был похож на Санчо Пансу, как можно было предположить, ни внешне, ни – тем более – характером. Вот если б пустопорожнего, но деятельного Ноздрёва Гоголь изобразил гномом со скороговористой речью, то тогда бы вы смогли отчётливо представить себе и данного мастера плотницкого искусства.
   Означенный карла носил очки со шнурком вместо дужек и карандаш за ухом, которым данный шнурок прижимался к правому полушарию плотницкого мозга. Но это не всё. При скорострельной, в стиле авиационного пулемёта ШКАС, речи «Ноздрёв» оказался ещё и заикой. Вы понимаете, о чём я? Вот именно, он отдавал напарнику настолько неразборчивые команды, что я минуты две соображал, прежде чем догадаться в общих чертах, о чём шёл разговор.
   Кое-кто захочет мне возразить: дескать, у парня речь такая, как если бы он каши в рот набрал, а заикание вовсе и ни при чём. Не стану соглашаться с виртуальными оппонентами, поскольку слышал бригадира плотников, а они нет. Оставьте домыслы для колыбельных и слушайте меня сюда, как говорят в Биробиджане дальние родичи одесситов.
   Плотницкий говор бригадира был совершенно особый, ни с чем не сравнимый. Малыш в необычном с виду пенсне заикался не по правилам. Ему ничего не стоило продолжить фразу, споткнувшись на непечатном (читай – непроизносимом) символе. Вот, скажем, заводил со мной знакомство этот невысокий проныра таким словами: Отцтвйгврлччтобдтзаммнадеежрсствдаа? ПрвтмнзвтИвнчматтоговвгржеСттпой.
   Пока я соображал, что означает сия тирада, гном заскочил в гараж и напутствовал напарника:
   – Кудддстклоооржжешьбзмеееянхрррнажннеуммеш!
   Я вежливо представился и тихо проследовал вдоль гаражной улицы, пытаясь расшифровать виртуальные скрижали маломерного плотника. «Привет, Иваныч», – задумчиво пробубнил я себе в нос, когда странное сочетание звуков начало приобретать удобоваримую комбинацию. Ага, маленького «Ноздрёва» величают Иванычем, а второго плотника – Степаном. И тут уж речь бригадира, не по званию, но по духу, я сумел-таки перетолмачить на нормальный язык. «Отец твой говорил, что будет замена дежурства, да? Привет, меня зовут Иванычем, а того, в гараже – Стёпой» – вот перевод первой фразы. И ура мне! Да, а текст от бригадира, адресованный Стёпе, звучал уже более строго: «Куда стекло режешь без меня, ни хрена ж не умеешь?!»
   Осенённый такими серьёзными знаниями, я вернулся к гаражу-мастерской и заглянул внутрь, чтобы поздороваться официально и с молчаливым «Дон Кихотом». Внутри горело электричество, приёмник ныне почившего завода ВЭФ, который Латвийское правительство назвало музеем оккупации, разнесло по камешку (не без помощи населения), но ничего не создало взамен, кроме воздушных замков заокеанского производства, вещал последние новости с афинских Олимпийских арен, а Иваныч чему-то без пауз поучал Степана.
   Стёпины усы топорщились от возмущения, изображая «без пяти час», но сам он вёл себя смирно, примеряя уже обрезанные стёкла в две готовые рамы. Иваныч всё никак не мог успокоиться от пережитого унижения – ему не позволили поработать алмазным инструментом (автор явно имеет в виду стеклорез, прим. консультанта по плотницким работам), и в связи с этими вопиющими обстоятельствами рикошетил об кирпичные стены очередями достаточно прямой, во всех смыслах, речи:
   – Ёпптвввмтччтжжтыыппррзллааакббыккпссалл?нлззя-жжкззккзчккбуддтндвлн!
   На обычном языке сие означало: «(купюра от редактора), что же ты порезал, как бык (по салу – изменено цензурой)? Нельзя же так – заказчик будет недоволен!»
   Неразговорчивый Стёпа робко возражал:
   – Дык, оно по хрену мороз, Иваныч, вня. Штапиком впендюрим поверху за милую душу. В самый аккурат выйдет.
   Измученный выговариванием столь длинных фраз, потомок Дали в ламанчской ипостаси пригладил редкую чёлку, выбившуюся из-под потной бейсболки, и углубился в покрытие уже приготовленных дротиков из штапика олифой. Иваныч бегал вдоль выставленных рам, их было, пожалуй, не менее четырёх, и проповедовал что-то из области плотницкого искусства. В конце концов, он понял – на уровне основного инстинкта, наверное – до овеществлённого аванса добраться сегодня никак не успеет, если не придёт на помощь трудолюбивому Степану немедленно.
   Стёпа доолифил штапики и принялся красить рамы. В одной из них не хватало двух стёкол. Иваныч прежде остановил напарника жутким недоверием в своей гневно-обвинительной речи, а теперь же пожинал плоды собственного прямодушия. Не прекращая заикаться в процессе поминания физических сил, никак не связанных с цензурным вектором трудового импульса, он вытащил большой кусок стекла из гаражного бокса на улицу, положил его на площадку под сторожкой и обратился ко мне:
   – Пппддржии!
   Я не стал заставлять себя упрашивать и подержал. Иваныч обозначил линии отреза алмазным стеклорезом и приступил к обстукиванию заготовки. Получил на выходе два вполне приличных (бык в этот раз пасся где-то в стороне) куска – приходи, кума, любоваться, в общем. Иваныч смахнул не к месту возникшую улыбку, ведь дело не закончено, с подвижной маски своего неутомимого лица и исчез в гараже, где ожидала его щербатая рама. Я полез в сторожку, не ожидая узнать ничего нового, и включил наружный фонарь – становилось темно.
   Через минуту-другую на улицу вылетел обескураженный Степан, преследуемый Иванычем, который готов был вцепиться в худую ляжку напарника. Но сначала гараж покинули осколки только что нарезанного стекла. Перед тем, как разбиться, они успели прокричать голосом Иваныча: Мммддк! ССттпааккттжжтткшштаппкппрриииибвттт?!
   С подобным стилем разговора я уже познакомился ранее, поэтому перевёл без труда: «Чудак! (подцензурно) Стёпка… Кто ж так штапик прибивает?!»
   Следом за флюидами стекольного звона из гаража показались стрелки часов в положение «половина шестого по Гринвичу», а за ними – долговязый Степан с рефлексивным непредсказуемо длинным заиканием:
   – Чё ли офф-ф-ф-анарел, Ивв-в-ваныч, вня, та-а-а-акое дело? Тоо-о-очно в гвоздь ллл-у-у-пил… В саму-у-ую шляп-пп-ку… Сс-ам же рамой ел-лл-лозил…
   Иваныч вышел, выдыхая в атмосферу шлейф благородного гнева:
   – Ссткклоо ггвённоее нннаххттщщиккусскновввйннржжем!
   Ну, здесь тоже всё было очевидно. Сначала бригадир весьма доходчиво охарактеризовал качество стекла, а потом предложил готовить очередной кусок. Два новых полотна для рамы плотники вырезали быстро и снова удалились в гараж. В этот раз стекло билось внутри, не пытаясь выбраться на волю.
   А процессия с усатыми часами, Степаном в тандеме с Иванычем задержалась возле моей будочки, так что я мог с удовольствием наблюдать в оконце обоих плотников во всей красе. Между ними произошёл настоящий театральный диалог из неизвестной пьесы абсурда Сэмюеля Беккета.
   – Ккгоо? нннаххх! рррркиизззжпппыубббтьмлллоССтпнн!
   – Дык… оно… того… Иваныч…
   – Нннеупппрравмммсябббллннггдсссткллббрааттть?
   – Я же говорил, вня… что выпить… сперва… для точности удара… но что ж теперь же уже ж…
   – СССтппаггадддвварззаббилллисссууддба!
   – Вот и верно… оно, вня, завсегда поломать требуется… Судьба, нах!
   – Ттрррдассвооггожжжаллкк, ВЕРИШЬ, НЕТ?
   – Сглазили нас, Иваныч! Чую! Сглазили!
   – Ввыппптььнмдлнноо!
   Затем лучик света из открытой гаражной двери сошёл на нет, и мне только отдалённо слышались из-за её гулких внутренностей звуки размеренных бульков, кряканье и хрустение свежим огурцом. Я не сторонник вторжения в частную жизнь, поэтому прилёг на видавший виды сторожей со стороны, противоположной фасаду, диван, раскрыв книгу. Можно было расслабиться. Пока незадачливые плотники здесь, пожалуй, никто не станет шляться по гаражной улице со злыми намерениями. Одни только переживания спортивных радиокомментаторов с канала «Маяк», доносящиеся из гаражного бокса, могут, кого угодно отвратить от безобразий.
   Через несколько минут я пригрелся и заснул. Разбудила меня внезапная тишина. Приёмник молчал. Я взглянул на часы. Они показывали что-то около полуночи. Посмотрел в окно. Плотники ещё не ушли. Они пытались закрыть гараж, отталкивая от себя непослушную землю ватными от алкоголя ногами. Сначала молчком и с сопеньем, а потом и заговорили.
   Удивительное дело, внутриутробное вливание водки произвело волшебные превращения с Иванычем. Он начал произносить слова ясно и отчётливо. Когда позднее я рассказал о дефекте речи плотницкого бригадира отцу, тот был крайне удивлён: Иваныч, по его словам, всегда говорил хорошо и внятно. Выходит, это мне здорово повезло увидеть мастера не в форме, то есть – трезвым.
   Я прислушался. С улицы доносилась незлобивая перебранка двух людей, побратавшихся не собственной кровью, а несколько другим продуктом, который я бы назвал «Капли Менделеева». Кстати, довольно хорошо упомянутые капли помогают при хандре. Главное – не передозировать. Если бы их отпускали в аптеке по рецептам, тогда б, возможно, один из основных русских вопросов решился сам собой. Что я имею в виду? Только то, что протрезвевшие дураки наконец-то обратили бы внимание на качество дорог. Я не ханжа, и гедонистический склад моего внутреннего мира периодически подвигает меня на «выпить-закусить» в хорошей компании. Да, я не ханжа, упаси Боже, но как же мне жаль Менделеева.
   – Дай я… – вырывал у Степана ключи одухотворённый Иваныч.
   – Ну, дык… на, – внебрачный родственник Дали в бейсболке, завалившейся на правое ухо, не возражал. Иваныч долго пытался приладить ключ к замку, после чего заявил:
   – Не тот ключ. Это от квартиры. Взял бы и убил тебя, дурака мать! Полчаса тут мне фентиля колбасишь без толку. Давай вторую связку.
   – На ней только от калитки, вня…
   – А других-то ключей нет? Да, ты чередом поищи… Согрешить не дай. Убью ведь… стервеца!
   – Иваныч, ты, вня, чё? Откуда? – Степан порылся в карманах брюк, которые от его усилий осыпались ниже колен, и захрапел, прихваченный в стоячем положении безмятежным сном. Так спят кони, нервно подрагивая мышечной массой в районе холки.
   При падении штаны долговязого плотника издали мелодичный металлический звон. Иваныч присел, пошуршал в темноте неверной рукой, подсвечивая фонариком атмосферу в районе взошедшей луны, и попенял кому-то невидимому:
   – Вот ведь как… Затырили, ключ, собаки!
   Потом Иваныч, не поднимаясь, как был – на корточках, стал теребить Степана за краешек разноцветных трусов:
   – Стёпушка, ключ нашёл. На-ка, закрой гараж…
   – А сам чё? – пробудился недовольный Степан. – Хотел же сам, вот и давай.
   – Не могу я… Я сижу тут… Вставать лень… И штаны одень. Простудишь женилку – супружница домой не пустит.
   Когда брюки общими усилиями заняли своё первобытное место, Степан ещё минут десять попадал в замочную скважину ключом, периодически прерываясь на то, чтобы досмотреть свой лошадиный сон. Тогда Иваныч незло щипал его, куда придётся, и просил ускорить инсталляцию.
   И вот чудо свершилось – дверь в гараж закрыта. Но на этом представление не закончилось. Неразлучная парочка переместилась к воротам на гаражную улицу с тем, чтобы закрыть за собой калитку. Нужно ли говорить, что связки с ключами совершенно естественным образом перепутались, и вновь стало непонятно, что делать. Цирковой номер «отыщи ключ без помощи мозгов» исполнялся «на бис».
   Оброненный фонарик освещал дальний угол гаражных боксов, откуда пронзительно выли на два голоса любовники в кошачьих шкурах. Я вышел из сторожки, поднял фонарь и, облачённый правами главного в сей поздний час на данной территории, прекратил агонию плотницких попыток исполнить свой долг перед общественностью.
   – Ночной дозор! Всем выйти из сумрака! – сказал я.
   Странное дело, моё заклинание не возымело действия. Что-то неважно у наших плотников с «тёмной половиной»… О чём я? Как сказать… это уже ближе к Стивену Кингу. Так или иначе, но выносить из тени нечистую от «Капель Менделеева» силу пришлось довольно долгое время. И никакие они не иные, а самые обычные работяги, каких много по закоулкам бывшей империи. Об одном жалею, не спились бы окончательно чудаковатые Иванычи и Степаны.

Простое решение

   «Простота хуже воровства»
народная мудрость

   Проблем в мегаполисе было две – мусор и кладбища. Но если мусора в черте города имелось преогромное количество, то кладбищ катастрофически не хватало. Население вымирало со скоростью курьерского поезда, навёрстывающего расписание в длинном ночном перегоне. А перед смертью каждый из горожан считал своим долгом увековечить собственное имя пирамидой из консервных банок, пакетиков с картофельной и луковой шелухой, сгнившими пелёнками полувековой давности и прочей малозначительной чепухой.
   Горожане уже и забыли те счастливые мгновения, когда пользовались мусоропроводами в последний раз – давно запечатаны электросварным методом имени академика Патона все очистительные магистрали домов. Им на смену во дворах появились мусорные контейнеры, которые спустя полгода начали исчезать в неизвестном направлении. А что в том удивительного, когда приёмные пункты чёрных и цветных металлов открыты чуть не круглосуточно в любой подворотне.
   Заместителем мэра города числился некий сумрачный господин с сизым носом и лампасами на брюках грязно-песочного цвета – судя по всему, представитель бывших карающих органов. Звали его Крот Глеб Борисович. Он бдил и мыслил одновременно, наполняя своим личным присутствием коммунальные коммуникации, которые приходилось инспектировать не по доброй воле, а по суровой необходимости.
   Сквозь открытую амбразуру канализационного люка отчётливо было видно, как дичает урожай молодой, плохо культивированной крапивы, прорастающей через горы хлама. И что-то с этим нужно делать!
   – Эврика! – вскричал вдруг Крот. – Пусть одна беда прикончит другую!
   Назавтра мэр издал указ, в котором говорилось, что отныне граждане обязаны приватизировать могилы родни сроком на пять лет, пополнив городскую казну вечной зеленью заморского Франклиносодержания. В противном случае участок кладбищенской земли передавали другому собственнику.
   Имелась и альтернатива. Вместо оплаты можно было представить справку из мэрии о вывозе родственниками усопшего трёх кубометров прессованного мусора на свалку.
   Город засиял опрятными талиями улиц без вреда для бюджета. Засиял… но только в мечтаниях Глеба. Очередной проект столкнулся с реалиями чиновничьей жизни и почил без права захоронения на приватизированном участке. Судя по отчётности – город давным-давно стал идеально чистым, но в действительности работала давнишняя криминальная схема, придуманная Марксом. Только теперь она немного усложнилась, превратившись из примитивной «товар – деньги – товар» в более изысканную – «деньги – взятка – мусор – место на кладбище».
   Чиновники, нужно отдать им должное, за справку об утилизации судьбоносных трёх кубов мусора брали в два раза меньше, чем за прямую и непосредственную приватизацию могилы. Не жадничали. И это не могло не радовать. Не всё в отечестве так уж и плохо… как есть на самом деле.

Зажигалка

   Утро не задалось. Сначала сломалась зажигалка для газовой плиты. Рычажок хрюкнул, завалился набок и перестал «высекать искру». Потом пришлось минут двадцать искать старые добрые спички, заброшенные на антресоли семейной истории в связи с назойливым прогрессом, подогнавшем в качестве кухонного суперприза блестящий изящный пьезо-агрегат фирмы TEFAL. О, чудо-производитель, стоило тебе на секундочку перестать думать о нас, как случилось страшное – мы с супругой угодили в каменный век постиндустриализации, когда без спичек даже чайник не вскипит!
   В страшной спешке хлебнув пару глотков кофе, помчался на работу. По дороге решил выбросить поломанный атрибут кухонного уюта, чтобы не напрягать ведро с мусором непривычными непищевыми объектами. Проходя по двору, опустил зажигалку в аккуратно покрашенную в васильковый цвет урну. Хотел было бежать дальше, но тут меня остановил строгий голос:
   – И как вам не стыдно! Такой солидный мужчина, и что себе позволяете!
   Оборачиваюсь – на меня смотрит аккуратный господин в яркой жилетке с логотипом коммунальной службы, оттрафареченным на груди. «Новый дворник, – догадался я, восславляя в уме реформу ЖКХ. – Да вежливый какой. И… трезвый!»
   – А что я себе позволяю? – спрашиваю с улыбкой.
   – Бросили в урну какую-то гадость…
   – Не гадость, а зажигалку. Сломалась она.
   – А отходы жизнедеятельности следует отправлять в мусорный контейнер. Они же там за углом стоят. Лень было пройти… гражданин?! Стыдно!
   – Ни капли не стыдно. Я же не под ноги бросил, а в специально предназначенное для того место – в урну.
   – Урна не для этого…
   – А для чего тогда, поясните?! – изумился я.
   – Для бумажек, фантиков, окурков. Вот! – торжествующе ухмыльнулся дворник.
   – А это сломанная зажигалка. Чем хуже?
   – Вот ей-то в урне не место, – торжественно заявил мужичок и, предвосхищая мой вопрос добавил: – Не место, поскольку мусор. А для мусора – контейнер.
   – Скажите, а то, что вы перечислили – бумажки, окурки – это разве не мусор?
   – Мусор! Но мелкий. А ваш – крупный. Негабарит!
   – А где написано, какого размера должен быть мусор, чтобы его можно было в урну бросать? Нет такого положения! А раз нет, то следует руководствоваться здравым смыслом: если вмещается, то тут мусору и место.
   – Ага, а нам потом убирай каждое утро! – возмутился дворник. – Совсем обнаглели – гадят и гадят, не успеешь вычистить, а там уже снова полно. Нет, никогда нам не стать Европой с таким отношением к чужому труду!
   Опечаленный работник коммунальной службы с видимым отвращением достал мою зажигалку из урны и переложил в специальный мешок, чтобы потом вывалить содержимое в контейнер за углом.
   А я поспешил на работу, поскольку там Европа была несколько ближе и за опоздание меня могли уволить по первому требованию МВФ.

В утробе Alma Mater

Мышеловка на троих

   О том, что бесплатный сыр водится только в мышеловках, надеюсь никому объяснять не нужно. Однако в событиях, которые будут описаны далее, нарушены причинно-следственные связи, и поэтому вы сами решите для себя, возможен ли бесплатный сыр в принципе.
   Данная история произошла в начале 1981-го года, когда 4-ая общага Киевского института инженеров гражданской авиации опустела после шумной встречи Нового года с битьём пустых бутылок из-под «Советского Шампанского», напряжённой сессии и бурной радости по поводу её успешной сдачи. Все разъехались на каникулы или на производственную практику. Принципиальная тётя Оля, общаговский Цербер и вахтёрша в одном лице, заскучала за вязаньем. Одна у неё теперь осталась радость – цепляться к двум ушастым нелегалам, каковыми были мы с Санычем. При каждом нашем появлении в холле тётя Оля делал строгое лицо и требовала предъявить пропуск, а мы делали вид, будто идём в гости к своему однокурснику Стасу. После чего просачивались внутрь – мимо стола дежурного, забывая оставить документ, являющийся гарантией того, что терпкий дух нигилизма оставить общежитие вместе с нами к предписанному распорядком сроку. Зайцу зайцево, как сказал бы дед Мазай, доживи он до начала восьмидесятых.
   Почему мы втроём никуда не уехали? Да всё достаточно просто. Наша производственная практика проходила в Киеве. У Саныча в стенах альма-матер, а у меня со Стасом на заводе ВУМ (вычислительных управляющих машин). Как вы уже, наверное, догадались, в общаге, кроме мышей и двух «зайцев», остался проживать и честный студент, справно получающий свежие постельные принадлежности в положенный срок от кастелянши. И этим единственным легальным резидентом общежития был как раз крошка-Стас.
   Стипендию за январь и февраль нам не выдали, обещав рассчитаться в начале второго семестра, когда наши краснознамённые отцы-командиры (аналог старосты учебной группы в большинстве тогдашних ВУЗов СССР) прибудут в стены учебного заведения. Наверное, по этой причине вскоре нам пришлось перебиваться с хлеба на пиво, отказывая молодым организмам в мясе, овощах и фруктах. А возможно, всё проще: наша троица, привыкшая жить не по средствам, просто-напросто живенько потратила денежные знаки на мирские утехи связанные с чревоугодием и посещением злачных мест невысокого пошиба. Не хотелось бы уточнять, чтоб не портить впечатление о себе в глазах читателей.
   Так или иначе, но к середине практики денег на троих оставалось не больше двух гривенников. Ладно бы это случилось в разгар семестра. Тогда бы дорогие отцы и мамаши (выражение Стаса) – сиречь обитатели общежития – не дали бы умереть троим милым непохмелённым созданиям от голода. Но что делать теперь, когда на всех пяти этажах из живых существ – лишь полудохлые после санобработки прусаки?
   Впрочем, безвыходных положений в реальной жизни гораздо меньше, чем можно себе вообразить. Кое-кто из наших знакомых оставил нам ключи от своих комнат, чтобы мы могли поливать чахлые кактусы, подкармливать, чем сумеем, тараканов и следить за порядком. В некоторых из вверенных под нашу юрисдикцию комнат водились безкомпрессорные холодильники типа «Морозко». «Возможно, такой расклад и поможет нам выкрутиться из создавшейся ситуации», – думали мы, направляясь в дозор, чтобы «поскрести по сусекам».
   Я прекрасно понимал, что две недели без пищи протянуть возможно, но сей эмпирический опыт чреват людоедством. Два моих партнёра к тому же в то славное время больше напоминали узников Дахау, чем упитанных студиозов. А Стас так вообще возглавлял «Лигу велосипедов» нашей общаги. Если я, сбросив с десяток килограммов живого веса, практически остался бы узнаваемым, то другие обитатели нашего замкнутого мирка могли и не выдержать длительного пищевого воздержания.
   Итак, влекомые перманентной бескормицей, мы двинулись в обход всех доступных нам владений, и в одной из комнат (о, чудо!) обнаружили в морозилке огромный шмат сала. Он выглядел непрезентабельно, подёрнутый бурным цветением, и, кроме того, дурно пах. Но перед нами был продукт ПЕРВЕЙШЕЙ необходимости. Этот, килограмма на полтора, кусище стал нам надёжей и опорой, придал новых сил и мечтательности в молодых искристых глазах. Жизнь налаживалась!
   Стас умелыми движениями соскрёб со шмата первый культурный слой бактерий, представляющий собой пенициллиновую плантацию, и мы нажарили огромных шкварок на завтрак. О, как же они были хороши эти шкварки! Даже без хлеба. Запив калорийную пищу кипятком, мы отправились на практику. Вечером процедура с залежавшимся беконом повторилась.
   Повторялась она раз семь ещё несколько дней, покуда сало не стало вставать поперёк горла. В головах даже участились нездоровые явления, как-то: рассуждения о необходимости пойти разгружать вагоны ночью. В общем, трём симпатичным «мышкам» (двум из них в заячьей шкуре) стало не хватать витаминов. А общежитская мышеловка больше ничего не предлагала.
   Можно было, конечно, поехать в Борисполь и упасть в ноги вуйко Кондрату (выпускник 1979-го года), он там как раз работал. Накорми, дескать, добрый человек, трёх неразумных особей студенческой породы. Но в аэропорт без денег добраться практически невозможно. Рабочий же телефон Шурика Кондраткова мы не знали.
   А тут ещё совсем некстати нагрянуло воскресенье.
   В обычные-то дни от голода отвлекала производственная практика на предприятии, но перспектива целый выходной переваривать холестериновый продукт нам явно не улыбалась. Стас отрешённо валялся на кровати, закатывая большие, с поволокой, как у роковых женщин, глаза. Он давно уже не рассказывал нам содержание своих ярких приключенческих снов, что раньше очень любил делать. Накатило на парня конкретно, что и говорить.
   Саныч сосредоточенно рылся в своей видавшей виды шинели без погон. Я же – нехотя собирался на кухню, для того чтобы приготовить отвратительный завтрак. Интересно, кто-нибудь из нас станет его есть?
   Вдруг вопли Саныча огласили общагу так, что милейшая тётя Оля, сидевшая на первом этаже, чуть не нанизала котёнка, задремавшего у неё на коленях, на вязальную спицу.
   – На-а-а-шёл! – орал Саныч благим матом, временами срываясь на фальцет. – Вот он голубчик, за подкладку завалился!
   С этими словами он продемонстрировал замусоленный рубль, покрытый прилипшими табачными крошками и скорлупой от семечек. Находка века, доложу я вам!
   Тем не менее, даже такое судьбоносное событие ничуть не оживило Стаса. Он меланхолично заметил:
   – Этого нам хватит на один раз, а потом снова мучения принимать. Лучше убейте меня сразу, партнёры. А на заводе ВУМ скажете, что сгорел, де, в творческом рабочем экстазе, обдумывая рационализаторское предложение.
   Однако мы с Санычем, не слушая стенаний пессимиста, присели на кровать и принялись фантазировать, каких сказочных продуктов можно купить на внезапно обнаруженный рубль. Про пиво сразу договорились не думать. Выходило, что найденных денег могло хватить на два дня царского существования. Во-первых, две пол-литровых банки украинской кровянки (кровяная колбаса, которой не придали форму) по 24 копейки за каждую, во-вторых, две пачки рожек по 17 копеек и, наконец, в-третьих, можно на остатки купить хлеба.
   Или нет, не так. Лучше четыре пачки рожек и хлеба побольше. Шкварки с рожками пойдут явно лучше, чем с кровянкой. Да, и опять же – дешевле. Эге, этак мы и неделю протянуть сможем! Но тут Саныч заартачился. Он сказал, что давно не посещал кинотеатров и отстал от культурной жизни совершенно. Подобного надругательства над своим чувством прекрасного он себе простить не может и посему предлагает поехать в «Лейпциг» на утренний сеанс, а на остатки денег накупить хлеба. Хлеб, дескать, он всему голова, но зрелищам Саныч не чужд тоже! И это – главнее!
   Мои уговоры значения уже не имели, поскольку я как культурный человек не мог заявить права на чужое богатство. Мне пришлось, скрепя сердце, согласиться. Стас же, не выходя из транса, сообщил, что ему всё по барабану, дескать – делайте, что хотите, но «не мешайте мне тихо медитировать».
   Таким образом, мы с Санычем отправились вдвоём. И не просто отправились в никуда, а на встречу с важнейшим из искусств, как любил говаривать пролетарский вождь в минуты душевных обострений.
   Добраться на трамвае до кинотеатра «Лейпциг» двум заслуженным «зайцам» КИИГА не составило большого труда. Правда, пришлось один раз сделать остановку в пути, когда хитроумные контролёры затребовали от нас прокомпостированные талоны. Но разве подобные пустяки способны остановить людей, спешащих повысить свой культурный уровень? Ага, и я тоже такого мнения.
   И вот прибыли.
   Мы уже двинулись к кассам, чтобы взять самые дешёвые билеты в первый ряд на «детский» сеанс, как вдруг Саныч отстал. Я с ужасом наблюдал, как он приблизился к лотку, с которого торговали лотерейными билетами «Спринт» по «пятидесяти копеек за штуку», на критически опасное расстояние. Этот мерзавец надумал сыграть с судьбой?! Как я тогда разозлился, не передать словами. Но поймать злодея за руку не успел.
   Саныч, весело улыбаясь, демонстрировал разъярённому мне два билетика. Я подумал, что у него случился нервный срыв, собрал волю в кулак и поспешил на помощь. Почти вся злость на внезапно потерявшего разум друга мигом испарилась. Однако Саныч на удивление был абсолютно спокоен, хотя и не совсем адекватен. Он сказал:
   – Здесь наше счастье! Ночью мне случилось виденье.
   Я снова вскипел. Захотелось немедленно заняться членовредительством, но удалось себя сдержать. До поры. Пока Фортуна не скинула паранджу неизвестности.
   Саныч на правах старшего менеджера Судьбы надорвал билетик, выбранный случайным образом. Итак, первый – пошёл! Надпись «без выигрыша» появилась издевательским ругательством на расхристанном рваном купоне.
   Вторую лотерейку вскрывал уже я – без эмоций и с деланным равнодушием, подчиняясь романтике роковой случайности. Готовый ко всему, в том числе – к самому очевидному из исходов. А там! В открывшейся бумажной полоске… Там такое! «50 рублей» засияло ярче солнечного света. Сердце ёкнуло. Слов не было.
   Когда мы получили означенную сумму у лоточника, то долго и нежно поглаживали почти новенькие червонцы, как жених поглаживает руку невесты на пути в ЗАГС. Тут же, не сговариваясь, повернули в обратный путь. Идти в кино совсем не хотелось. К чему тратить время на фильм, который показывают на сеансе для детей! Я вас умоляю!
   Мы шли, как вы думаете, куда? Правильно – за сумками. Их предполагали использовать в качестве тары. Радостное известие настолько оживило Стаса, что он забросил свою медитацию и засобирался с нами. Оставаться в стороне от праздничных мероприятий было не в его характере.
   Мы купили ящик «аллигаторов» (так у нас в альма-матер называли ординарное вино «Алиготе») по рупь тридцать за бутылку поскольку «свиней» (а под этим псевдонимом значился ординарный «Совиньон» по рупь семнадцать) в магазине не оказалось. Ещё мы купили хлеба и почти два килограмма голландского сыра. Пир предстоял знатный. Мы жили его предвкушением.
   Ожидания нас не обманули. Но странное дело, вина было неизмеримо больше сыра, однако кончилось оно быстрее. А халявным голландским сыром мы питались ещё дня четыре. Вот так – распалась связь времён. Сначала в нашей жизни материализовалась мышеловка с салом, а уже потом там появился условно бесплатный сыр.
   А как же мы жили дальше? Да очень просто – через неделю Саныч получил перевод из дома, и все остались не только живы, но и вполне себе здоровы.

Морда

   История эта началась и происходила в Киеве погожими сентябрьскими днями 1981-го года. Пятый курс, последний учебный семестр, к.т.н. доцент Минаев с ассемблером для IBM 360/370 под мышкой, ожидание вечного блаженства в виде преддипломной практики. Кому из нас не знаком подобный сладостный набор грядущего выпускника?! Тому, наверное, кто не учился в ВУЗе. А что касается студентов, бывших и настоящих, то здесь мне соврать не дадут – такого удивительного состояния, как в выпускной год, пожалуй, что и не бывает.
   Дышал я этим воздухом, наслаждаясь каждой секундой столь драгоценного времени, которое зовётся беззаботной юностью – апофеозом бытия в безусловно лучшем из миров, как выразился бы какой-нибудь умудрённый знаниями аксакал или сагиб. Но, вот беда, оцениваешь такого рода мгновения по достоинству значительно позже их торжествующей сиюминутности: когда свежесть твоих губ начинает вызывать сомнение у молоденьких барышень, а живость ума уже не в состоянии впечатлить законную супругу быстротой реакции на субъективные обстоятельства мировых коллизий. Вот это загнул так загнул, держите меня семеро! Ну да, те самые, которые по лавкам…
   Однако бараны уже заждались. Дадим же им проблеять всё, что они накопили за долгие годы курдючного молчания.
   Итак, стоял сентябрь 1981-го. Было тепло и солнечно. Киев ещё не отошёл от славных празднований в свою 1500-летнюю честь. Да, столько лет при ЧЕСТИ – это, доложу я вам, дорогого стоит! Красавец-город блестел новеньким асфальтом, белизной памятников и кафе – в тот год открылось более двадцати новых заведений, по числу областей республики. Своеобразные подарки столице от регионов, которым областные центры Украины доверили нести культуру обслуживания в массы на площадях, скверах и роскошных бульварах, облачённых в тенистую, начавшую увядать зелень с примесью цвета лимонных и апельсиновых долек, продающихся далеко не в каждом гастрономе. И они, областные центры, несли свою самобытную культуру в жизнь стольного града на самом высоком, нужно отметить, уровне, в рамках тогдашнего победившего (чего и кого? не здравый смысл и население ли?) социализма, разумеется. Праздник жизни, да и только!
   Но в этой суете, казалось бы, вечного карнавала со мной и случился один конфуз. Вернее, не конфуз, а откровенная незадача, если рассматривать жизнь в её перманентной волшебности звучания боевых труб вечно юной души, а не как скромное существование серой совковой мыши. Никогда не слыхали о такой породе исполнительных партийных чиновников и средне-статистических граждан?
   И что же случилось со скромным автором этих строк? Я простудился. Да не так, чтобы попросту закашлять или проистечь мозгами через ноздри, а вполне нешуточно. Настолько серьёзно, что впору сразу идти сдаваться врачу безо всяких условий, что называется, на правах побеждённого.
   Раздуло моё лицо таким замечательным образом, что из-за щёк не возможно было увидеть не только ушей, но и глаз вместе с носом (не такой он у меня и маленький!). А гнездилась эта простудная зараза где-то между верхней губой и носоглоткой, причём с внутренней стороны. Если выразить диагноз овладевшего мной недуга одной фразой, можно заявить следующее: только капитуляция на милость студенческого эскулапа без права на какие-либо льготные условия могла спасти «смертельно раненного кота», да простит меня мусьюБегемот за неожиданное цитирование.
   В то утро, когда подлая болезнь накрыла меня своим крылом, было, как назло, воскресенье, которое, согласно действующему тогда КЗОТу (кодексу законов о труде), радовало также и медицинский персонал близлежащих учреждений здравоохранения, как остальных-прочих граждан великого и могучего безмятежностью выходного дня. Вы удивлены, вы не поняли, вы не жили в те незлопамятные времена? Вам незнакомо выражение «великий и могучий» в авторской интерпретации? Тогда поясню: так во времена моей юности назывался союз нерушимый республик свободных, иначе говоря, СССР, а не только язык, на котором агитировал за советскую власть Владимир Ульянов (в народе – вечно живой Ильич), и писал Лев Николаевич Толстой (в народе – «зеркало русской революции»).
   Вернёмся, пожалуй, к событийной части. Итак, уверенности в том, что в институтском прибежище медицинского аспида, плотоядно обвивающего чашу из нержавейки, как правило, используемую в кафе для подачи мороженного к столу, можно обнаружить кого-либо, кроме дежурной сестры, не было никакой. Но делать нечего, нужно шкандыбать в поликлинику – убедиться, как говорят, на личном опыте. Что я и сделал.
   В белоснежном пустынном зале регистратуры мною был обнаружен дежурный врач женского пола. Хотя, судя по её панике при виде моей заплывшей морды, назвать эту девушку иначе, как санитаркой… ну, в крайнем случае, медсестрой, я бы не отважился. Но в сообразительности медработнику в юбке было не отказать. Она мгновенно набрала заветное «03» на диске телефонного аппарата и вызвала неотложку. Каретка скорой помощи, как называли в старину мобильное средство оказания немедленного медицинского воздействия, не замедлила прибыть, будто бы стояла за ближайшим углом, что называется «под парами».
   Я даже охнуть не успел, как регистратуре возникло «двое из ларца, одинаковых с торца». Эти немногословные парни в белых халатах не дали мне ни секунды на размышление, оперативно загружая мой трепыхающийся организм, как докеры загружают сыпучие грузы, только не в трюм, а в брюхо санитарного рафика. Я сопротивлялся, пытался попросить отсрочку на каких-нибудь десяток минут, чтоб хотя бы собрать свой нехитрый – гигиенического содержания с парой чистого белья – набор студента и предупредить о том, что меня увозит карета судьбы в загадочном направлении – в сторону киевского зоопарка… кажется…
   Но отчаянное сопротивление оказалось неэффективным. Крупногабаритные санитары с румянцем на мускулистых руках быстро пресекли мои поползновения отвалить от фургончика по своим неотложным делам. И только когда рафик выезжал из дворика между «Воробышком» (так назывался наш студенческий клуб, где проводились дискотеки и вечеринки), поликлиникой и родной общагой, мне удалось выкрикнуть в раскрытое окно машины: «Свободу Луису Корвалану (очень своевременный лозунг)! Я ещё вернусь (про Терминатора тогда никто и не подозревал – выходит, мне удалось опередить время). Ищите меня в лечебных учреждениях города-героя Киева».
   Вероятно, я был услышан, ибо такой стон души не мог оказаться «вещью в себе», как учил нас бесноватый гном от Марксова ученья – доцент Панкратов. Медбратья сдерживали мой атакующий пыл, периодически пуская в лицо ядовитый дым прилукской «Примы». Мой больной организм попал в надёжные руки – трепыхаться не было смысла. Минут через тридцать наша каретка, так и не сумев превратиться в тыкву стараниями водителя с замашками не совсем адекватного Шумахера, притулилась близ какого-то здания гражданского вида и с медицинской табличкой у входа.
   Как оказалось, этим сооружением был НИИ «УхоГорлоНоса» (или что-то вроде того). Подхватив меня под локотки, санитары шустро приволокли мало сопротивляющееся безвольное тело в приёмный покой. Дежурный врач скучал один. Медбратья со «скорой» быстро передали меня по описи в немыслимо чистые отливающие радикальной белизной руки доктора и скрылись в середине жаркого сентябрьского дня в поисках очередной жертвы медицинского назначения.
   Молодой последователь Гиппократа, дежуривший в учреждении, изучил моё жутко раздутое лицо, а потом весело рёк:
   – Ты себя в зеркало видел? Не-е, парень, это не наш профиль! Тебе в челюстно-лицевой диспансер нужно.
   Вы понимаете моё положение. Неотложка уже уехала, лицо раздувается всё сильнее, а меня и лечить-то не желают. Scandale, как говорят экзальтированные французы!
   – А где этот ваш челюстно-лицевой диспансер?! – возопил я не своим голосом.
   – Так вот же он, через парк, – махнул неопределённо в сторону окна молодой врач. – Я тебе сейчас и направление туда выпишу.
   – Ага, – подумал я почти вслух, – ещё и ускорение в этом направлении придашь?
   Подумал, но громко каламбурить не стал, очень уж неловко было ворочать языком во внезапно уменьшившейся ротовой полости. Абсцесс разрастался, как наружу, навстречу солнцу, так и внутрь организма, поближе к предстоящему неизбежному вскрытию, как мне в тот момент представлялось.
   Когда через несколько минут моя широкая плоская улыбка без носа и глаз озарила приёмный покой челюстно-лицевого диспансера, тамошний дежурный, коим оказался полный лысоватый брюнет яркой иудейской наружности, не стал смотреть направление, а сразу поинтересовался:
   – Шо, тебя Жора прислал с «УхоГорлаНоса»? Так вот, шоб ты себе знал, этот номер у него не пройдёт!
   Тут меня осенило: «Между дежурными идет народная медицинско-патологическая игра с явным откашивающим уклоном». То есть, дежурившие в то злополучное воскресенье врачи явно хотели, избавив себя от всяких оформительских хлопот, спихнуть больного из одного медицинского учреждения в другое.
   Я понял, что значит находиться парламентёру нейтральной страны на изгибе натянутого, как струна, фронта между двух непримиримых врагов. Осознав в полной мере всю призрачность своей конституционной защиты в медицинском аспекте, я нагло развалился на стуле (конечно, насколько позволяли мне щёки, безобразно свешивающиеся с плеч) и заявил:
   – А давайте меня осмотрим!
   У чернявого врача не нашлось возражений против такого неадекватного поведения больного, и он начал изучать содержимое моего нарыва при помощи медицинских инструментов, а не только хитрющего еврейского взгляда.
   Вскоре он удовлетворённо хмыкнул и произнёс:
   – И что б вы себе думали, Лазарь Яковлевич оказался таки прав! Я же говорил – абсцесс явно тяготеет к внутренней полости носоглотки, где и находится центр очага… А вовсе не над верхней губой, как утверждает мой юный коллега. Да разве ж Жорке можно разрешать диагноз ставить в воскресенье, не при детях будет помянуто имя этого «троечника»? Так, что отправляйтесь, молодой человек, обратно. Направление с диагнозом я уже выписал. Будьте любезны, продолжите своё лечение за стенами этого здания. Непременно стационарным манером, батенька, непременно!
   – А Лазарь Яковлевич – это кто?
   – Это, разумеется, мы, молодой человек. С вашей-то незапятнанной медицинской карточкой в разделе психических заболеваний могли бы и сами догадаться.
   – Ага, мы – Николай Второй… Как же, догадаешься тут, когда ни о чём другом, кроме боли думать невозможно!
   – Вот я вам и говорю – немедленно возвращайтесь в ту гавань, куда вас доставила неотложка. И лечитесь, непременно лечитесь. Всего доброго!
   Что бы вы сделали на моём месте? Ну-ну, вы тоже так подумали? Но человек я терпимый, слегка интеллигентный на ту часть организма, которую не затронула злая лихоманка. Да, и к чему нам межнациональные скандалы на почве раздутой славянской морды? В конце-то концов, из двух зол лучше выбрать то, что менее матёрое.
   Я безропотно взял нужное Лазарю Яковлевичу направление и поплёлся назад в НИИ «УхоГорлоНос». Солнце палило, как летом, а меня уже начинало знобить. Молодой врач ничуть не удивился, завидев меня в дверях. Он был готов к длительной войне со своим коллегой из челюстно-лицевого.
   – Ага, Лазарь Тыковлевич, опять шару погнал! – радостно констатировал он. – Теперь ему кандидатскую ни в жисть не защитить!
   – А давайте меня осмотрим! – произнёс я волшебную и уже успешно опробованную фразу. Жора вскочил, как ошпаренный:
   – А чего тут смотреть? И так всё ясно – воспаление верхней губы!
   Тут уже у меня внутри, где таится самое сокровенное, отказал синдром Тургенева. Я сообщил молодому дежурному всё, что о нём думаю, и немножко добавил от себя!
   Мой оппонент еле уловимым движением развесистых бровей изобразил оскорблённое профессиональное чувство и усадил меня в специальное кресло.
   – Ну, вот… А я так и утверждал – абсцесс своей генеральной частью тяготеет к верхне-челюстному модальному аппарату, кхе-кхе, – слова медика слышались откуда-то из головокружительного подсознания, мне было плохо. Не сказать, что хуже всех, как Саре из анекдота, но всё к тому шло.
   – Нет! – из последних сил закричал я. – Никуда я отсюда не уйду! Лечите меня здесь!
   Врач возмутился до глубины души:
   – Стоп! Ты что, хочешь сказать, что Лазарь прав? Так ведь он диплом купил! И кандидатскую купит… с его-то связями, а с тебя и вовсе толку нет, как с полного дилетанта в медицине.
   – Хватит! – заорал я. – Мне плевать, кто из вас прав. Но если вы не начнёте меня лечить немедленно, то я вам морду набью! Причём – обоим сразу.
   Не знаю, что уж там возомнил себе молодой дежурный, но он ещё минут двадцать пытался выяснить по телефону с «этим зажиревшим Лазарем» (и кто его только воскресил?), кому меня отдать. Победила хитрость, смекалка и жизненный опыт – я остался в НИИ «УхоГорлоНос».
   Через каких-нибудь полчаса, когда Жорик сумел наконец покончить с оформительской частью, я был определён в пятиместную палату. Процесс въезда моей морды в сей древнекиевский терем (здание, действительно, оказалось очень старой постройки) мог бы и вообще не состояться, так намеренно долго Жора демонстрировал своё неудовольствие произошедшим вызывающей медлительностью, если бы не зазвонил телефон. Сначала дежурный врач только слушал, а потом сразу подобрел, расплылся в улыбке и ответил кому-то невидимому закрывая трубку рукой, что не помешало мне услышать:
   – Так кто меня проверит-то сегодня? Все, наверное, по дачам расползлись. На природе шашлычок трескают. Это не мы с тобой, два труженика, хе-хе. Сейчас я больного быстренько дооформлю, забегай… Да не бери ты закуску… я тебя умоляю… С прошлого раза ещё осталось. Ах, вот как? Ничего ж себе… Людям всякую гниль, а этим мартышкам свежие бананы связками?! Где справедливость, Геныч? Куда смотрит партком, чтоб ему? Неси-неси. Я сказал, насладимся дарами Рио-Негру.
   Оформление пошло не в пример проворнее, а я узнал, что где-то рядом на самом деле находится зоопарк, в котором беспринципный Геныч угнетает африканских мартышек, лишая их эксклюзивного питания.
   Народ в отделении имени гоголевского «Носа», о чём упоминалось в названии НИИ в третью очередь, встретил собрата по несчастью дружелюбно и достойно. Поскольку обед уже закончился (я на него опоздал из-за перепалки двух господ самой гуманной профессии), то соседи по палате накормили меня домашним харчем. Это было здорово. Я вновь поверил в людей, разочаровавшись в них было после встречи с медицинскими светилами местного разлива.
   Назавтра, в понедельник, зашедший с обходом лечащий врач сообщил, что не собирается покуда принимать оперативных мер к моей морде.
   – Терапевт по первому образованию всегда таковым и останется, – доверительно сообщил он мне.
   Лечение было назначено простое, но очень эффективное. Мне кололи пенициллин восемь раз в сутки, то есть, каждые три часа. Угадайте – куда? Правильно. В ягодичную мышцу (вернее, в обе, поскольку на одной бы не хватило места). Иначе говоря, меня попросту «поставили на иглу». Да-да, именно «поставили», а не «посадили», ибо попробуйте-ка посидеть после восьмикратного суточного прокалывания «сахарных» местечек организма.
   Дни шли за днями, минуло уже почти две недели моего пребывания в больничных палатах. Количество уколов перевалило за сотню, а морда по-прежнему мешала уборщицам помыть пол под моей кроватью, когда я по утрам пытался отдохнуть от прерывистого ночного сна с микро-стрессами, обозначенными материальными отверстиями в достаточно интимных местах моего молодого организма. Ягодичные мышцы уже и вовсе напоминали маковое поле с высоты птичьего полёта, а толку в лечении всё не было.
   Лечащий врач – тот самый, что с терапевтическим уклоном – как-то в пятницу заявил, что хирургия – его второе я. Поэтому в понедельник он начнёт резать мою морду лица безо всякой жалости. Мне не оставалось ничего иного, как принять его амбиции как неизбежное зло, которое должно спасти «маковое поле»! Но уколы всё ещё сыпались на мой воспалённый организм. «До понедельника…», – пел позвоночник, «До понедельника…», – вторил ему седалищный нерв…
   Наступило воскресенье. После обеда дежурная медсестра категорически предложила мне выйти на прогулку в парк возле НИИ, сопроводив сокровенным напутствием славянских женщин: «Погуляй, красавчик, подыши. А то когда ещё теперь придётся-то…» Оптимизма такие слова прибавить не могли, но какое-то рациональное зерно в них было. Отчего бы, в самом деле, не погулять, если погода почти летняя.
   Парковая аллея примыкала к забору, за которым находился знаменитый киевский зоопарк, где каждую ночь совершенно безобразным образом трубили сексуально озабоченные слоны, не давая уснуть пациентам клиники. В трубный глас гигантов подмешивались иные звуки дикой природы, внося некоторое разнообразие в простую примитивную жизнь больных из НИИ «УхоГорлоНоса». Впрочем, о зоопарке, я уже говорил несколько выше. Что можно добавить ещё к этому не очень расхожему факту в биографии граждан, редко выбирающихся в тропики, куда-нибудь поближе к экватору или, наоборот, в места субарктического обитания сивучей-ревунов и брачующихся на один сезон белых медведей? Только следующее: первые три-четыре дня спать абсолютно невозможно. Впечатление такое, что ты находишься не в здании, а под открытым небом саванны, и на тебя вот-вот устроят охоту разнообразные хищники из семейства кошачьих.
   Но вернёмся к фабуле, красная нить которой готова намотаться на сознание автора этих строк, организованное поточным методом. А этого не любят многие критически настроенные дяди и тёти, не станем же их нервировать.
   Итак! Наступило третье воскресенье моего пребывания в стенах славного учреждения. После обеда дежурная медсестра предложила мне выйти на прогулку в парк возле НИИ. Надеюсь, вы не забыли – я вам говорил.
   Она же и проинформировала, что внизу, на крылечке, меня ждут посетители – два непонятных кренделя со странными именами Саныч и Стас. Вы уже, наверное, догадались… Ах, не все, тогда поясню, что автора сих строк пришли проведать мои (или его?) однокурсники. Когда я с радостным реготаньем помчался на встречу со своей судьбой вниз по лестнице, дежурная медсестра вздохнула мне вслед – пусть, дескать, порадуется больной пока не стал выздоравливающим. Не долго уж ему…
   Намерения Стаса и Саныча были видны невооружённым взглядом сквозь крупноячеистую авоську, которая тащилась за ними под тяжестью пивных бутылок. Но было в этой сетке и нечто необычное – бутылка водки и граммов сто отдельной колбасы со шпигом. Колбаса хоть и отдельная, но шпиг такой независимостью похвастаться не мог, развязно проникая в её откровенную плоть нежно-розового оттенка всей своей застарелой желтизной. Мировая закуска за рубль сорок! От хлеба мои посетители наотрез отказались, посчитав, что калорийность принесённой ими пищи и без того способствует ухудшению конституционных кондиций фигуры.
   Ура! Подобное свидание, даже если и ожидаешь его, всегда оказывается таким тёплым и душевным. Мы тут же заняли первую свободную скамейку с внезапно ставшим изумительным видом на медицинское учреждение. Обшарпанность давно нештукатуреных стен уже не казалась такой вопиющей, а представлялась неким средневековым раритетом. Больные в однообразных пижамах, степенно прогуливающиеся в округе выглядели феодально-зависимыми поселянами, а двое санитаров, курящих на крыльце, – верными слугами сюзерена, который отъехал на выходные куда-нибудь на загородную виллу в Осокорках на своём иноходце со странной кличкой «Запор-мыльница».
   И тут было предложено! А стакан Стас прихватил из общаги.
   Я поломался (ну, исключительно для приличия, чтобы интеллигентский флёр не осыпался с меня, как снег и иней с Новогодней ёлки, которую спиливают наглые браконьеры) и вскоре испил всё разнообразие предложенных напитков с чувством полного морального. Затем, после того, как друзья умчались в сердцевину начавшего зарождаться сентябрьского, уже ближе к октябрьскому, вечера, я едва дождался ужина, в процессе которого был неукротим до такой степени, что мне предложили двойную порцию добавки. До восьми вечера чувствовал себя прекрасно. Но, тем не менее, заснуть сделалось совершенно невозможным.
   Голова начала пульсировать, как квазар из далёкой и далеко не Солнечной системы. Вся палата да и весь этаж клиники давно затихли. Один я скакал по коридору в поисках покоя. Лишь одинокая медсестра метким выстрелом в ягодицу (таки раз в три часа, как предписано строгим медицинским дескриптором!) пыталась угомонить моё бренное тело на кровати великомученика, но тщетно. Голова, казалась, разорвётся от пульсаций и нарастающей объёмной боли. Чуть задремлешь, а тут – очередной её пик. Какой уж тут полноценный сон.
   Лишь к утру дрёма сморила меня окончательно. И только я провалился в забытьё, первый утренний укол пенициллина начал возбуждать во мне некоторый интерес к жизнедеятельности различных окружающих организмов, а не только своего. Выглядело это примерно так: всё происходит абсолютно по инерции: спускание трусов, получение очередного макового ростка поперёк ягодиц, но всё-таки что-то не так… Пока не понимаю – почему, пока ещё нахожусь в полудрёме.
   Вдруг слышу дикий крик медсестры, делающей укол:
   – Он весь в крови! Скорей! На помощь! Больной умирает!
   С трудом догадываюсь, это обо мне, но всё ещё сквозь со-о-оо-о-н ооо-чччень мед-лен-но пытаюсь понять – ПОЧЕМУ! Слышу, засуетились, заохали соседи по палате, потом отключаюсь. Слышу – врач прибежал. Тот самый – лечащий. Даже переодеться не успел – только с «запора» слез. Фиксирую краем глаза, что он без халата… нарушитель санитарно-гигиенических норм… по третьему образованию. Все кричат – ну, не понять ничего. Просыпаюсь окончательно. Пытаюсь головку от подушки оторвать – а не тут-то было! Глаза открыты, но не вижу ничегошеньки! А только что за врачом наблюдал… Во сне? Ничего ж себе! Во – дела! Может, так и умирают герои? (подумалось). Но умирать-то до жути не хочется! Верчу головой, вернее, хочу так сделать, но не получается… Приковали к кровати, палачи-изверги! Это ещё не операция? Нар-ко-о-о-з? За что! Суки! Как же так – без предупреждения и подготовки?!
   Почти – паника, ужас! А дальше? А дальше слышу спокойный голос доктора:
   – Лежи тихо, не дёргайся. Сейчас мы тебя освободим.
   Замер в ожидании. Потом – влага, тёплая влага, течёт, мерзко. Свобода пришла вместе с сыростью. Вижу, ура!
   Оказалось всё довольно просто. Мой абсцесс лопнул, не знаю уж, по какой причине. Возможно, пенициллин, в невероятных количествах переполнивший моё тело, оказал своё благотворное влияние, но вполне вероятно, воздействие волшебных даров Стаса и Саныча сыграло свою положительную сосудорасширяющую роль. Скорее же всего – и то и другое. Только вот беда – после своего разрыва абсцесс, как клей, намертво (за межукольное время) соединил мою бывшую морду с подушкой, от которой меня и отковыривали всем отделением почти полчаса.
   Когда всё благополучно завершилось, лечащий врач многозначительно отметил:
   – Я всегда говорил, что терапевтический метод лечения более эффективен, чем хирургическое вмешательство!
   Тут я не стал ему возражать, тем более что Стас с Санычем могли бы обидеться, поскольку о хирургии читали лишь у Чехова в одноимённом рассказе, а в реальной жизни занимались исключительно детоксикацией с применением сильноалкогольных и солодосодержащих продуктов на основе душистого хмеля.

Дембельский альбом или XX лет спустя

1. Призывная комиссия. Титульный лист

   В этой истории речь пойдёт о моём служении Отечеству, которое в пору нашей юности называлось союзом суверенных… далее – по Конституции. А вот его, союза, армию нарекли несокрушимой и нешуточно легендарной. Не зря нарекли – враги об этом очень хорошо помнят, надо полагать. А если подзабыли, то напрасно – можно и повторить урок.
   Служить Родине – священный долг? Точно! Без скидок на время, времена и прочие обстоятельства, которые иному «воину», извините за невольный каламбур, служат оправданием, чтобы «откосить». Поверьте мне – именно без скидок. И отношение к армии в последнее время серьёзно меняется к лучшему.
   Это сейчас. А как же было раньше? А вот так…
   Каждый уважающий себя старослужащий, или, попросту говоря, «дед» в конце 70-ых – начале 80-ых годов XX-го века начинал загодя оформлять дембельский альбом, чтобы, вступив в гражданскую жизнь, было чем похвалиться перед родственниками, близкими и даже несколько отдалёнными. В нём, в альбоме этом, автор милитаристического фолианта непременно обязан выглядеть крутым спецназовцем. И все его деяния, случившиеся за время ношения формы, должны быть непременно отражены в альбоме, а имевшие место приключения казаться не менее чем Геракловыми подвигами.
   Всё вышесказанное относится, пожалуй, к любому из проходившим некогда срочную армейскую службу в советское время. Однако большинство моих однокурсников порох нюхало только на летних месячных сборах. Тем не менее, думаю, за три года «военки» (тех самых, отданных военной кафедре раз в неделю) удивительных событий произошло с ними не меньше, чем за два года службы в рядах советской армии.
   Только почему-то никому из нас не пришло в голову оформить хотя бы один на всех дембельский альбом, посвящённый этим, далеко не худшим, моментам нашей студенческой жизни. Попытаюсь хотя бы частично восполнить сей досадный пробел. Полагаю, меня поддержит не только тот, кто еженедельно топтал плац военной кафедры и закрепил успех на сборах в Нежине, но и тот, кто ещё до поступления в институт отдал свой воинский долг державе в полный рост.
   С чего бы начать? А начну, как водиться, с начала. То есть – со второго курса. Именно в это время начинается перманентное отдание воинской чести студентами срочной службы, сиречь – дневного отделения. Так было раньше, во времена моей молодости, так, наверное, происходит и сейчас. Ясный корень (иногда вычисленный эмпирическим путём), что только в тех ВУЗах, где министр обороны оставил возможность раздать долги без особого надрыва сердца и волнений ближайших родственников.
   Так было и раньше…
   И у нас, на факультете автоматики и вычислительной техники Киевского института инженеров гражданской авиации этот вопрос отдания чести державе происходил именно в подобной манере, узаконенной тогдашним министром обороны ещё СССР.
   Попробую вспомнить подробнее… с вашего позволения…

2. В ранге салабонов. Прибытие «бронепоезда» или Обманчивая вежливость военных

   Осенью 1978-го года ряды посещающих военную кафедру КИИГА пополнились мужской половиной нашего курса. Исключение составляли лишь загранично подданные (их было семеро, все, как один, из Венгрии) и тихушник Витёк Сагаев. С какой стати для него было сделано такое исключение? Всё потому, что при прохождении действительной службы Сагаев заработал гордое звание офицера советской армии, получил военную специальность, и натаскивать его было уже вроде ни к чему, да и – нечему.
   Хотя… Командирского голоса Виктору явно не хватало. Вот бы парня этому искусству поучить. Но министр обороны решил по-другому. Просматривая личное дело Сагаева, он умилился и приказал ближайшему генералу скакать в Киев нарочным, чтобы доставить приказ о том, что Витька нужно использовать бережно в качестве действующего инструктора по Гражданской Обороне для женского контингента нашего курса.
   Не погорячился ли министр обороны, не поспешил ли, отдавая такой серьёзный приказ, не мне судить. Для прояснения вопроса советую обратиться к барышням, изучавшим вместе с Сагаевым премудрости сохранения казённого обмундирования при ядерном ударе вероятного противника, секретам искусственного дыхания изо рта в рот в противогазе и непрямого массажа сердца в районе, извините… там, где у дам имеются некоторые неуставные выпуклости, в общем, а орденских планок не бывает.
   Что до остального мужеского пола нашего курса, то он был выстроен на плацу «военки» рядом с парком Грушки и поделен на два взвода. Куратор курса в плоскости последних изысканий военно-научной мысли полковник Лазарчук, гордо выпятив генеральский живот на вырост, вальяжно прохаживался перед коротко стрижеными студиозами и вещал о том, что имеют право курсанты (так он к нам обращался), а что нет.
   Из его лаконичного спича с интонациями плантатора рабовладельческой Луизианы можно было легко понять – нам оставлено всего два права. Первое – беспрекословно слушаться отцов-командиров, второе – не вякать, если тебя не спрашивают.
   Каждое занятие на кафедре начиналось с построения. Наличие отсутствия волосяного покрова под фуражками, наличие присутствия синей, белой и чёрной ниток с иголкой/иголками под её, фуражки же, околышем, расчёски и комсомольского билета в кармане «тужурок» (военное название ГАФовского пиджака) считалось строго необходимым условием для того, чтобы не загреметь в помощь дежурному по кафедре до самого позднего вечера со всеми вытекающими мелкими военными гадостями.
   Но, как и в математике, это условие не могло считаться вполне достаточным. Дополнительный набор услуг, которые требовала от нас кафедра, изменялся на каждом построении и зависел от степени похмелённости офицерского состава, состояния его личной жизни, здоровья любимой тёщи и указателя вектора ноги, с которой разводящий встал сегодня утром.
   Жизнь показала, что подобный подход не смог развеять нашего природного человеколюбия даже к людям в форме защитного цвета, исключая, разве что, алчных «сотрудников» «иностранного легиона», какими нам показал их советский кинематограф.
   Полковник Лазарчук охотно делился секретами общевойсковой тактики, которую сам постигал не понаслышке, а на опыте подчинённых вверенного ему подразделения, которых он водил в атаку, будучи ещё молоденьким лейтенантом. Однако премудрости эти почему-то мало занимали наши и без того переполненные знаниями бритые головы. Народ задрёмывал прямо на занятиях. Но опытный полковник, обременённый полководческими талантами, как тараканиха на сносях, быстро пресекал досрочный уход в нирвану без санкции Верховного Главнокомандующего богатырским: «Кто спит? Встать!» Тот из нашего списочного состава, кто дёргался, не досмотрев чудесные эротические видения, сразу попадал в опалу – на хозработы, по выполнении которых обязан был самостоятельно изучить весь пройденный материал с обязательной сдачей дежурному офицеру уже после окончания занятий.
   Попавшись один раз на коварный окрик Лазарчука, я решил, что необходимо как-то прекратить этот беспредел. Поэтому, когда полковник предложил вступить в СНТО (студенческое научно-техническое общество), вскочил, как ошпаренный с криком:
   – Я хочу!
   Хитроумный Лазарчук коварно поинтересовался:
   – А что можешь делать?
   Всем было понятно, СНТО – только ширма. На самом деле кафедра благоустраивалась за счёт добровольцев, что-то умеющих мастерить по хозяйству, рисовать, фотографировать и прочее. Проще говоря – на кафедре умело эксплуатировали бесплатный труд слушателей. Отголоски рабовладельческой Луизианы отзывались новыми формами эксплуатации человека офицером в стране победившего социализма.
   На вопрос полковника я готов был ответить, что-нибудь вроде: «могу копать, могу не копать», но ума хватило пробормотать уклончивое:
   – А что бы вам хотелось?
   Лазарчук сразу посуровел и изрёк:
   – А паркет класть умеешь?
   – А как же, – ответил я, в полной уверенности, что непременно сумею, если припрёт.
   «Наловив» с десяток добровольцев, полковник забрал нас с занятий и лично произвёл разнарядку. Не помню точно, кто куда попал, но про Валико и Сергея Фоминых могу доложить, что им досталось фант на обновление всех очень важных стендов из жизни Политбюро и высшего Генералитета. Животрепещущее дело и главное – очень актуальное.
   Честно говоря, не могу присягнуть на уставе внутренней службы, с кем в паре мне пришлось трудиться в помощниках у профессионального паркетоукладчика. Да, собственно, это и не столь важно. Впрочем, кто помнит, тот молодец и не подвержен возрастным склеротическим явлениям. Несколько дней мастер учил нас своему изысканному ремеслу, а позднее, убедившись, что мы начали производить укладку самостоятельно, стал довольно часто «прибаливать», пропадая в соседней пельменной за партией в домино с портвейновыми ставками.
   Мало-помалу закончился семестр, а кабинетов, где нужно было поменять паркет, ещё хватало. Этот факт не мог не радовать нас с напарником: до лета протянем, а там и каникулы.
   И тут наступила весна, о чём слушатели «военки» узнали первыми: к ограде, отделяющей кафедру от Отрадного проспекта подкатили «бронепоезд». Так мы, не сговариваясь, назвали пивную бочку на девятьсот литров водоизмещения, если бы кому-то пришло в голову водоизмещать в ней исключительно вторичный продукт, которым расторопные торговцы и торговки подменяли солодовый напиток, чтобы «поднять деток и внуков».
   Глядя, на беспринципную наглость сынов и дочерей Меркурия на посылках у Диониса, офицеры начинали звереть. Дежурный по кафедре все перерывы маячил возле этого злачного местечка, где причалила наша знаменитая баржа с пивным содержимым на борту, отгоняя зазевавшихся студиозов от мирских соблазнов.
   В обеденный перерыв производить полицейско-воспитательные действия становилось особенно затруднительно, так как «пятачок» возле «бронепоезда» раскрашивался цветом индиго (термин сей означает только цвет нашей формы, не более) в радиусе десяти метров. К тому же, дежурному офицеру далеко не всегда было понятно, кто сюда прибежал с военной кафедры, а кто с обычных занятий. В институте, где учится не менее десяти тысяч военнообязанных, одевающихся в форму гражданской авиации, такое всегда сложно сделать: установить достоверно – постигаешь ли ты сегодня военную науку настоящим образом или просто гражданскими дисциплинами занят.
   Сколько себя помню на «военке», столько шло перманентное сражение руководства кафедры с городскими властями, в первопричинах которого значился пресловутый «бронепоезд». Торговля знала, куда нужно закатывать бочку для удачной и быстрой реализации живительного продукта. Поэтому отдавать на милость взбешённым офицерам эту опорную точку нарождающегося капитализма никто не собирался. Битва перерастала в свою затяжную форму, то есть, в войну позиционную, из которой выхода не бывает вовсе.
   Не знаю, как остальным «курсантам», а работникам СНТО доводилось посещать запасной путь, где стоял мирный «бронепоезд», без особых последствий. Пришедший из пельменной плотник забивал все запахи своим ядовитым выхлопом в военную атмосферу, аки смердящий на холостой прогонке танковый дизель забивает афродизиаки Зондских вонючих барсуков из семейства скунсовых.
   Ближе к концу второго семестра Лазарчук объявил аккордную работу всем СНТО-шникам. Кто сделает всё вовремя, тот получит заветные «пятёрки» по тактике. Так что тактику и стратегию укладки паркетного пола пришлось изучать в условиях, приближённых к боевым. Справились.
   Ах, да, вот что ещё запомнилось из этого курса на военной кафедре – знакомство с подполковником Карлошвили. Карлошвили считался бессменным куратором не то у «радистов», не то у «электриков» (одноимённые факультеты существовали в КИИГА, прим. автора). Хотя, я не исключаю возможности, что и «механики» были осчастливлены его кавказской вежливостью.
   Не помню, каким боком он оказался у нас на разводе и почему вместо ставшего родным Лазарчука проводил его. Нет же, не развод, в смысле девичьей фамилией, а развод на занятия с одновременным внешним осмотром. Вероятно, наш штатный куратор был банально болен. А поскольку военная кафедра не могла бросить на произвол судьбы целый курс, то…
   Проходило наше знакомство с новым преподавателем так: моложавый красавец подполковник с огромной тенью от носа и чуть меньшей от козырька прохаживался вдоль строя, покачиваясь на носках своих идеально вычищенных сапог. Он вкрадчиво и доступно с еле заметным акцентом выдал такую изысканную тираду:
   – Товарищи студенты, я буду разговаривать с вами только на ВИ. ВИ…бу, ВИсушу и ВИгоню! ВИ поняли?
   Сразу стало ясно, офицер этот очень вежливый и серьёзный. Позднее от ребят с других факультетов мы узнали, что подобным образом Карлошвили знакомился со всеми вверенными ему подразделениями и не давал усомниться в своих первоначальных намерениях все три года обучения на военной кафедре.

3. Половина срока. «Сбитый лётчик» или Поездка на хлеборезке

   Третий курс на военной кафедре начался для нас с того, что кураторов стало двое. У нашего взвода – майор Бирюков Владимир Николаевич. Умница, кандидат технических наук, прекрасно знающий испанский и французский языки. Во времена «Карибского кризиса» он служил на Кубе, на ТОЙСАМОЙ военной базе. А у второго взвода – майор Иванов Борис Борисович.
   Не знаю уж, по каким причинам именно данный майор считался старшим на потоке, но к той специальности, которую он преподавал (связанную с техникой), этот «фрукт» не имел никакого отношения. Вероятно, «волосатость» лапы Борис Борисыча имела необычайную плотность на квадратный дюйм его розоватой, будто пяточки младенца, кожи.
   Иванов когда-то летал на истребителе, проходя службу после окончания училища где-то в Белоруссии. Но после того как во время учебных стрельб ухитрился засадить ракету «воздух – воздух» в колхозный свинарник, его потихоньку списали и… отправили с повышением на военную кафедру КИИГА – преподавать навигационные устройства, применяемые в ВВС. Естественно, что к технике этот недоучившийся «сбитый лётчик» имел весьма далёкое отношение. Ну, а про лапу, вы помните, надеюсь? Так что лишних вопросов задавать не станете.
   Борис Борисыч своей пухлостью и улыбчивостью напоминал сразу двоих чешских героев. Гурвинека из народных сказок и Гашековского Швейка. Одно его отличало от бравого солдата: Швейк только притворялся идиотом, а Борис Борисыч таковым уродился. Он сам говорил, правда, что стал себя мироощущать немного не в своей тарелке после перенесённого в детстве менингита. Но я в это не верю, хоть убейте.
   К сожалению, легендарный майор Иванов редко «преподавал» непосредственно нашему взводу, поэтому все байки, с ним связанные, я по большей части почерпнул у ребят из выпуска 1981-го года, у которых «зайцевал» в общежитии. А вот анекдот «про Борис Борисыча», характеризующий его своеобразную сущность, наверняка, не знал только тот, кто его не только ни разу не видел, но и не общался со слушателями военной кафедры института. Анекдот такой:
   Приходит подполковник Карлошвили к майору Иванову и спрашивает:
   – Борис Борисович, ВИ как опытный лётчик, ответьте мне на один вопрос. Могут ли крокодилы летать?
   Борис Борисович бодро отвечает:
   – Конечно, нет, товарищ подполковник!
   – А вот полковник Лазарчук утверждает, что прочитал в одном научном журнале, будто есть и летающие крокодилы, – улыбается Карлошвили. Майор немного мнётся, но быстро приходит в себя и заявляет:
   – Да, товарищ подполковник. Летают… Но очень низенько, як ластівка перед грозою.
   Анекдот анекдотом, но жизнь порой такие стороны многогранного таланта майора Иванова открывала, что тут бы все крокодилы из нижнего течения Нила в осадок выпали от смеха.
   Занятия по нашей военно-учётной специальности Борис Борисыч имел обыкновение вести по конспекту, который для него кто-то накатал заранее. Майор попросту зачитывал, что в нём записано, и на схемах тыкал указкой в нужные места, сверяясь с тетрадкой.
   Когда майор становился очень нудным, то ребята из выпуска 1981-го года подстраивали такой трюк: они прятали в перерыве конспект, озадаченный майор после тщетных поисков покидал аудиторию, приказывая заняться самоподготовкой. Конспект позднее находился в самом неожиданном месте, а Борис Борисыч пенял на свою рассеянность.
   Другой способ отвлечь майора от нудного чтения заключался в провокации Иванова на задушевную беседу. Одна из тем, которые майор любил обсуждать, это его воспоминания о боксёрском прошлом. Борис Борисович когда-то занимался данным видом спорта в военном училище и охотно делился своим боевым опытом. Вот один из его боксёрских рассказов. Попробую передать сюжет от первого лица.
   – Товарищи курсанты, вы, похоже, думаете, я всегда избыточно полным был. Не-е-е-т, я в училище боксом занимался. Тренировался каждый день, потому выглядел подтянуто и стройно. Вот тут курсант Колесников меня поймёт. Он тоже боксёр… Правда, не такой удачливый, как я. Видите, каким фингалом нам занятие освещает.
   Так вот, был у меня случай один, с боксом связанный. Летом поехали мы с другом в Сочи. Познакомились с двумя девушками. Пошли их провожать. Тут, откуда ни возьмись, восемь грузин выскочили. Все с кЫнжалами, как один. Кричат чего-то по-своему. Дескать, не своих мы с другом девушек провожаем. Да, пожалуй, их больше было. Взвод, не меньше. Да не девушек – столько нам ни к чему, – а кавказцев коварных.
   Нам с другом разбираться некогда, чьи это девушки. Мы убегать стали. Только, чувствую, догоняют. Забрались мы в один дом на второй этаж. Дверь закрыли. А преследователи стучат, ногами топают, кЫнжалы в щель просовывают. Дверь вынесли, и давай в комнату идти.
   Я одному – раз – хук с правой! Готов! Другому – с левой апперкотом! Упал! Потом джеб на встречке провёл, потом свинг, потом снова апперкот… Лежат в проходе все восемь. Да нет же, их больше было. Другие по упавшим лезут, орут всякую гадость про меня и мою маму. Чувствую, пора прыгать.
   А вы знаете, товарищи курсанты, как нужно правильно со второго этажа прыгать, чтобы ноги не сломать? Что вы говорите, курсант Яковлев, головой вниз? Н-е-е-ет, неправильно вы понимаете. (Дальше майор Иванов идёт к доске и корявыми линиями несостоявшегося художника на полном серьёзе начинает изображать пространственно временную траекторию безопасного прыжка со второго этажа). Понятно теперь, курсант Яковлев? Вот так я и ушёл от злодеев. Что вы спрашиваете, курсант Аришин? А как мой друг? Да-а-а… Наверное, зарезали парня. Я ведь его больше не видел. Да и не друг он мне вовсе. Так, на пляже познакомились. А вот тренировался бы я плохо, как курсант Колесников, до сих пор бы израненный ходил.
   Надо ли пояснять, какая истерика творилась со взводом?! Но Борис Борисович ещё и покруче истории-страшилки заворачивал. На одном из занятий вспомнил майор Иванов некий поучительный сюжет, как он сам же и выразился – из жизни «секретной военной авиации» – и не преминул поделиться им со взводом.
   – Товарищи курсанты, хочу вам случай рассказать, иллюстрирующий, как важно правильно матчасть к полётам готовить. Несколько лет назад проводились в одном N-ском авиационном полку ТУ-16 (Иванов хитро подмигивает) в Крыму учебные стрельбы. Вылетел первый борт в сторону моря, ракету выпустил. Загорелся, упал и разбился. Никто не выжил. Вылетел второй борт в сторону моря. Произвёл пуск ракеты, загорелся и упал в воду. Никто из экипажа не спасся. Вылетел третий самолёт…
   …
   Здесь я делаю короткое отступление. Вам ничего не напоминает начало этой истории? Правильно – рассказ о вываливающихся в окно старушках Даниила Хармса.
   … А на этом ракетоносце бортрадист хитрый оказался. Он в ТУ-16 сзади сидит. Заранее блистер открыл и после отстрела ракеты с парашютом выпрыгнул. Заранее! Один только и выжил. Но поранился здорово. Летит весь в крови, кричит, песни поёт, имена родителей вспоминает.
   Вынесло его на трассу Севастополь-Ялта. Приземлился кое-как. Только радист парашют отстегнул и с дороги убрал, видит, едет какой-то ЧАСТНИК навстречу. Парень и давай голосовать. А ЧАСТНИК этот – на «Жигулях» – смотрит, перед ним какой-то грязный человек автомобиль остановить пытается, да и мимо проехал.
   Не захотел, подлец, машину пачкать! Но скоро повезло радисту. Да-а…
   Майор Иванов зевает, прикрывая рот пухлой ладошкой, подходит к окну и увлечённо смотрит за живописным действом собачьей свадьбы, которое разворачивается за мусорными контейнерами. И только после того, как его чуть не хором просят продолжить, включается в тему.
   – Ага, значит, стоит радист, истекает кровью, вот-вот коньки отбросит. Но тут проезжает в сторону Севастополя ХЛЕБОРЕЗКА (именно так и сказал Борис Борисович – «хле-бо-рез-ка»). Шофёр видит, стоит окровавленный лётчик, чумазый, весь в керосине и тавоте. Свой парень. Садись, подвезу… Таким вот образом и в часть пострадавшего доставил.
   А того ЧАСТНИКА, который героя на дороге бросил, потом судили за мародёрство в мирное время! Что вы спрашиваете, курсант Астафуров? Из-за чего самолёты горели? Да, не помню я… Значит, и не важно это. Горели и всё тут – нам-то какое дело!
   Бывали, по рассказам выпускников, у них и другие весёлые истории на военной кафедре, которые связаны с майором Ивановым только косвенно. Одну я, пожалуй, прямо сейчас и вспомню. Жаркий весенний день в мае. На улице невозможная духота. Но по обычаям военной кафедры без приказа свыше снять «тужурки» НЕ МОЖНО, приказ отсутствует. Для этого в Киевском военном округе приказ должны издать, не иначе.
   Идёт самоподготовка. На столах СЕКРЕТНЫЕ конспекты и ещё более секретные учебные пособия. В аудитории в собственных форменных пиджаках варится целый взвод, почти тридцать экземпляров ни в чём не повинных коротко постриженных особей. Пот струится реками. Студенты «в мундире», да и только. В общем, жарко, скучно, стрёмно.
   Тут сердобольный майор Иванов, закрыв дверь изнутри, чтобы не быть пойманным начальством, говорит:
   – Товарищи курсанты, жарко сегодня. Снять всем тужурки!
   Взвод с удовлетворением выполняет команду. Все выполнили, кроме одного. Борис Борисыч обращается к ослушнику:
   – Курсант Чир, снять тужурку!
   Володя (по прозвищу Бармалей) встаёт, но пиджак не снимает. Иванов просто вне себя:
   – Немедленно снять тужурку и повесить на стул!
   Бармалей, кряхтя, разоблачается и оказывается в миниатюрной манишке из воротника и двух пуговиц, которые видны в вырез пиджака, с галстуком на голое тело. Манжеты от рубашки пришиты к пиджаку изнутри – перманентные меры борьбы с жарой, предпринятые изобретательным умом.
   Какие меры принял к Чиру майор Иванов, я не знаю, но всем остальным пришлось одеться – единообразие в военной науке, прежде всего!

4. Деды. Как нужно ездить в электричке или Пропавшая водка

   Лето 1980-го года. Будущие выпускники 81-го готовятся к отъезду на военные сборы в Прилуки. Хотя пункт назначения мог быть и другим. За прошествием времени эта подробность стёрлась из памяти. Майор Иванов Борис Борисович проводит инструктаж по правилам поведения в пути на маршруте следования:
   – Товарищи курсанты, завтра вы отправляетесь на военные сборы. Это самый значительный этап в вашей учёбе. Пожалуй, даже защита диплома не настолько важна для страны, как пребывание в летних лагерях – настоящее испытание для настоящих мужчин. Сбор на вокзале в ** часов утра. Без опозданий. Едем на пригородном электропоезде. В пути занимайте места подальше от окон, а то у нас много есть мастеров испортить праздник будущим офицерам ВВС.
   Вот, например, в прошлом году сопровождал я таких же курсантов, как вы. Едем себе потихоньку. И вдруг какие-то хулиганы запустили каменюку прямо в окно вагона. Рядом со мной женщина с ребёнком сидела. Стекло разбилось. Женщине по горлу, по горлу… Она кричит, ребёнок плачет… Я крови не люблю… Я встал и ушёл.
   Легко представить себе, как на всё вышеописанное отреагировал бы обычный человек. При всём идиотизме Борис Борисыча, сдаётся мне, что вся рассказанная история целиком и полностью – лишь плод его нездорового воображения. Он пытался поведать этот случай в воспитательных целях. А что получилось? Но оставим на совести «легендарного» майора такой оригинальный подход к проблеме, пусть даже и в воображении. Дальше будет ещё одна история, предоставленная мне выпускниками 1981-го года. Не такая кровожадная.
   Как вы все помните или знаете по рассказам старших товарищей, в присно памятном 1980-ом состоялась очередная летняя Олимпиада. Затронула она и Киев в части соревнований по футболу. Задолго до открытия Игр организаторы старались удалить из стольного Киев-града всех посторонних. В число таких «нежелательных элементьов» попали и отъезжающие на военные сборы. Поэтому единственный, пожалуй, раз в истории военной кафедры КИИГА сдача государственного экзамена по военной подготовке проходила не в столице Украины, а по месту проведения подготовки будущих офицеров ВВС запаса – непосредственно в летних лагерях.
   Так вот – после экзамена всё и случилось.
   Итак, военные сборы закончены. Экзамены в части сданы. На следующее утро всех отправляют по домам окольными путями, минуя Киев и Москву, чтобы студенты не могли сорвать такое важное событие в жизни страны, как Олимпиада, своим несанкционированным присутствием.
   Но до утра ещё далеко, стало быть – есть время, чтобы каким-нибудь традиционным образом отметить окончание курса военного обучения. Пошуршали мы по сусекам – собрали изрядную сумму на благородные напитки. И всё бы хорошо, да вот беда – практически нет возможности осуществить задуманное. Курсанты живут в огромных армейских палатках с трёхъярусными кроватями: целый день под надзором офицеров из части и кафедры, и только ночью предоставленные сами себе.
   Место чтобы затаиться, в принципе, имеется. Да и ночью из институтских кураторов никого рядом не бывает – не заходят в палатку, хотя и положено по какой-то написанной в недрах кафедры инструкции. Но тут другая проблема – праздничный набор можно приобрести лишь в городе, а как попасть туда, минуя КПП? И тут инициативной группе по организации неформального мероприятия пришёл на помощь местный прапорщик из войсковой части. Он помог пролезть через тайную дырку в заборе двоим гонцам, переодетым в гражданское. То, что «гражданка» была с собой на сборах, тоже приятный нюанс, подаренный Олимпийским Мишей. Не ехать же домой в ГАФовской форме, вот студентам и разрешили взять «гражданку» с собой.
   В строго расчётное время гонцы с дипломатом (там водка) и авоськой (в ней закуска) снова очутились на территории части. Но тут их ожидал обидный сюрприз. Борис Борисович с милой улыбкой Швейка встречал запрещённых военной наукой посланцев у лаза.
   – Интересно знать, товарищи курсанты, сколько водки влезает в ваш дипломат? – съехидничал он с видом Суворова только что свалившегося на плечи опешивших французов, преодолев перевал Сен-Готард.
   Гонцы ответствовали с достоинством, хотя и с дрожью в голосе:
   – Семь, батюшко майор, не считая закуси.
   Препроводив проштрафившихся студиозов в палатку, Иванов конфисковал водку и поставил в тумбочку к дневальному под личную ответственность – вплоть до отчисления и лишения ещё не полученного офицерского звания. Гонцов же, по словам майора, чаша сия не минет никак. По всему выходило, что празднику не бывать. Да, мало того, двоим студентам грозит совсем не понарошку стремительный пинок под зад перед выпускным курсом. Хорошее настроение от успешно сданного экзамена мигом улетучилось.
   Проходящий по своим не столько военным, сколько хозяйственным делам (ухватить, что где плохо положили) прапорщик, тот самый, что дорогу в лавку штрафникам прокладывал, посочувствовал от души. Но только сочувствием дело не ограничилось. Он поинтересовался:
   – А водку, какую брали?
   Узнав, что «Сибирскую» «с винтом», он враз повеселел и куда-то скрылся.
   Второе появление прапорщика сопровождалось позвякиванием трёхлитровой банки о кнопку кобуры. Идея военного доки была до примитивности простой. Раз уж попались, теперь ничего не поделаешь. Кому суждено быть отчислену, тот по любому диплом на следующий год не получит. А значит – нужно виновницу всему уничтожить безжалостно.
   Чтобы не подставлять дневального, прапорщик аккуратно вскрыл «винты» у бутылок при помощи своего дежурного инвентаря – набора инструментов и принадлежностей, который хранил в кобуре. Шесть бутылок перелили в банку, а седьмую выглушил не сходя с места – в качестве приза за свою догадливость. В пустую тару нацедил водопроводной воды в казарме роты охраны, и вернул полные бутылки в тумбочку. Пробки вновь сияли своей первозданностью.
   Наполненную банку спрятали и приготовились к тому счастливому моменту, когда грядёт отбой. Но и здесь козни со стороны майора Иванова продолжились. Он завалился в палатку, где изнывала в предвкушении лучшая часть роты, и радостно сообщил, что, поскольку сегодня особый день, то отбой переносится на два часа, и всем разрешено смотреть соревнования по телевизору. Произнеся эти сладкие, будто лукум, слова, майор уселся перед экраном и принялся наблюдать плавательную программу Олимпиады.
   Как ни странно, никто не поспешил к нему присоединиться и приобщить свой интеллект к героической борьбе спортсменов за медали различных достоинств. Борис Борисович приглушил звук. По его поведению угадывалось, что он намерился не покидать походного жилья до самого отбоя. Нужно было что-то предпринимать, чтобы приблизить мгновение желанного праздника со слезами на глазах, как поётся в легендарной песне.
   Вопрос решился весьма просто. Чей-то кирзач знакового 45-го размера просвистел над ухом у майора, сопровождаемый такой примерно тирадой:
   – Мужики, поимейте совесть! Завтра вставать рано, а вы своей Олимпиадой никому покоя не даёте!
   Иванов выключил телевизор и направился к выходу с доброй улыбкой героя чешских народных сказок:
   – Намаялись на экзамене, ребята. Отдыхайте.
   В общем, праздник состоялся. Получилось не совсем то, о чём мечталось, но всё-таки лучше, чем совсем ничего.
   Ранним утром майор Иванов расхаживал перед строем и назидательно вещал тоном педагога Макаренко с лёгким акцентом Спинозы:
   – Вчера я был обманут двумя вашими товарищами! Они поразили меня в самое сердце. Эти курсанты хотели напиться до состояния неприлично пьяных мужиков. Вероятно, у них были сообщники. Но вчера я намеренно выяснять не стал. Если у вас ещё есть остатки совести, выйдите сами из строя. И пойманные мной тоже выходите.
   Вышли два вчерашних гонца.
   – Так я и думал, – продолжал Борис Борисович с вселенской печалью в голосе, – у сообщников совести нет. Вчера я обещал этим двоим, что их отчислят, но с утра решил не портить никому настроения, тем более что вчера наш пловец Сальников рекорд установил. На Олимпиаде… В Москве…Пусть данный случай послужит для вас уроком. Я рапорт писать не буду, но на словах декану передам, чтобы в последний год за вас взялись, как следует. А теперь – марш за мной!
   Дальше помилованные гонцы, корчась от душащего их смеха, выливали воду из бутылок в туалете казармы, а потом Борис Борисович побежал в санчасть, чтобы взять чего-нибудь от насморка в дорогу, поскольку запаха водки при сакральной процедуре жертвоприношения Бахусу так и не почувствовал. Борис Борисович, если вам удастся когда-нибудь прочитать эти строки, то знайте – зря вы тогда к врачу ходили!

5. Дембеля. Вышивка гладью или Почётный караул

   Минул год. Все герои предыдущей главы успешно учились на пятом курсе, а я внимал их рассказам, посвящённым боевой славе и прочим премудростям военных сборов. Приближалось время и нашего звёздного часа.
   Наступило 1 апреля 1981-го года. В этот день как раз выпадали занятия по военной подготовке. Накануне я лёг пораньше, чтобы не проспать, и потому не обратил никакого внимания на подозрительное хихиканье своих сожителей по комнате. Вскочил наутро раненько, оперативно привёл себя в порядок, зализав водой немного отросшие волосы, чтобы в глаза не бросались на построении. Напялил фуражку и рысью побежал в сторону кафедры.
   Вот и утренний развод. Майор Бирюков придирчиво осматривает внешний вид нашего взвода. Он, похоже, доволен. Воротники чистые, брюки выглажены, на погонах не стоят дыбом нитки. Звучит команда: «Снять фуражки, показать иголки!» Последняя фраза не фигуральная. Мы же не ёжики или дикобразы. Речь идёт об обычных швейных иглах, с заправленными в них нитками: чёрной, белой, синей.
   Я сдёргиваю свой головной убор, точно зная, что набор игл с цветными нитками там есть за околышем, но на всякий случай пытаюсь нащупать их пальцем. И тут моему взгляду предстаёт ужасающая в своей безобразной красоте картина. На синем фоне моей фуражки сверху удивительно ровным аккуратным стежком вышито «Бирюков козёл!» Господи, вот чего тихарились вчера вечером мои соседи. К 1 апреля готовились! Я пытаюсь нервными движениями повыдёргивать белую канву своего неминуемого позора. А майор всё ближе и ближе.
   Он замечает мои конвульсии и говорит:
   – Курсант Иванов, покажите фуражку.
   Делать нечего – я показываю. На синем поле ещё можно различить, кто такой майор Бирюков, по мнению моего головного убора. Бирюков отводит меня в сторону и тихонько говорит:
   – Лихо тебя с 1 апреля поздравили. Кто, не спрашиваю. Давай быстренько оправься и в строй вставай.
   Никогда ещё речь советского офицера не вызывала во мне столько тёплых чувств. А вот если бы я оказался в другом взводе? Там, где куратором Борис Борисович! Как знать, чем бы всё обернулось.
//-- * * * --//
   Наступил и наш черёд послужить Родине. Прибытие в часть, которая в Нежине стояла, прошёл буднично, если не считать, что местное «фазаньё» из роты охраны встретило нас улюлюканьем, приняв за «салаг». Но Лёня Острищенко, отслуживший срочную ещё до института, быстро поставил моложавых «черпаков» на место, намекнув, что когда он был «дедом» эти ухари ещё пешком под стол ходили и говорили кошке: «Дяденька, подвиньтесь». А Саша Погребной сказал более открытым текстом, что «старослужащим» сим после нашего отъезда ещё не меньше девяти месяцев париться предстоит, обозвав их эмбрионами однояйцевыми.
   Поселились мы, как водится, в трёх больших палатках. В каждой по роте. Одна рота целиком из «механиков», вторая – два наших взвода и один взвод «электриков». А вот третья рота приехала из Риги.
   И начались обычные армейские будни.
   Вечерами после отбоя близ нашей палатки – сержантские посиделки, на которых доводилось бывать и мне. Как это получилось, коли я не вкусил сладостей срочной службы? По довольно редкому стечению обстоятельств, надобно признать. Мне нацепили погоны младшего сержанта, поскольку я ещё в институте был назначен командиром отделения. За какие-то неизвестные науке заслуги, не иначе. А поскольку я не проходил действительной службы, меня в узком кругу называли так: «о, самый младший из всех сержантов». Неплохое звание, не так ли? Ни у кого похожего нет.
   Именно по причине нежданно-негаданного скоропалительного сержанства и выпало мне однажды стать дежурным по роте. Все обязанности оказались достаточно простыми, кроме одной. Я должен был контролировать состояние готовности столовой перед приходом туда нашей роты. Ещё во время завтрака ваш покорный слуга обратил внимание, что миски неважно помыты. Но тогда всем курсантам следовало не мешкая отправляться на занятия на прикреплённые объекты войсковой части, и поэтому спорить с кухонной командой мне показалось нецелесообразным.
   А вот в обед я предъявил претензии на некачественно помытую посуду парочке чернявых кухонных работников из числа «срочников», судя по всему, армян. Тут же откуда-то вывалился здоровенный бугаище больше двух метров ростом. В ширину, правда, чуть поменьше. На его бугристых от обилия мышц плечах затрапезно и очень уж несерьёзно смотрелись погоны старшего прапорщика со свисающей одинокой вермишелиной имени аксельбанта Верховного Командарма всея союза, Ильича Второго.
   Прапор дохнул на меня смертельной дозой спирта, поднял за грудки и пробубнил нафталиновым тенорком:
   – Ты чё, салабон долбанный, хрена те в дышло, тут кобенисся!? Все жрут, и твоя рота будет. Посуда ему, вишь ли, грязная. Счаз в хавальник двину!
   Он ослабил свою могучую хватку, и я вывалился, как куль с отрубями. Но на ногах устоял. Было страшно. За громилой стояли два кавказца с разделочными ножами. Хотелось бросить всё и убежать далеко-далеко. Но… Помощь прибыла быстро.
   Раздался стук в дверь. Наша, нет – моя любимая, моя родная рота, пришла на обед! Она-то меня и выручила. Я доложил командиру курса и заместителю командира роты, что столовая не готова. За моей спиной снова возник негабаритный прапорщик и начал качать права. Институтское командование сгрибилось, дав слабину. Но тут – заметив заминку у столовой, к нам подошёл дежурный по части (кадровый офицер в звании майора). Прапор немедленно скрылся в глубинах кухни, а кавказцы шустро поменяли посуду на чистую.
   Есть я не мог, руки дрожали, как у вертолётчика с двадцатилетним стажем. Однако обошлось. Ужин прошёл уже таки в дружественной обстановке.
   В те самые сутки, когда я заступил дежурным по роте, часть нашего курса впервые попала в караул. А накануне командир полка собрал всех офицеров и предупредил:
   – Трое суток в караул будут ходить студенты. Так что по самолётным стоянкам не шастать! Через ВПП (взлётно-посадочная полоса) не ходить. Особенно ночью.
   Опытный командир, ничего не скажешь. Не в первый раз в его части студенты на сборах, видать, были. Но не весь контингент ему предупредить удалось.
   В ту ночь на самой дальней от командно-диспетчерского пункта стоянке дежурил Миша Чобанян. Вы же знаете, какой Миша ответственный человек! А кто не знает, пусть мне на слово поверит. Я врать не стану. Ни к чему мне.
   Так вот, все в округе про Мишину ответственность знали. А один несистемный прапорщик, видимо, не знал, поскольку на совещании у командира части отсутствовал, болел… вроде. Он-то и ломанулся тёмным украинским вечером напрямки через ВПП и стоянку «бомбера» ТУ-22РБ. Чтобы дорогу до прорехи в колючей проволоке ограждения срезать. По-видимому, за грушами в сад неподалёку полез. А может, за самогоном отправился, благословясь. Или возвращался уже. История о том умалчивает. Но это не так и важно, поскольку не дошёл, бедолага. Остановил его отважный боец Чобанян уставным: «Стой, кто идёт?» Прапорщик ощерился:
   – Ты что, шары залил?! Своих не признаёшь?
   Этим богомерзким высказыванием он так Мишу обидел, что тот, щёлкнул затвором, прежде чем предупредить:
   – Стой, стрелять буду!
   Прапорщик упал под плоскость детища авиаконструктора Туполева, угодив в лужу, которую тут же наполнил свежим содержанием. Вот таким вот дивным манером он и проистекал на пропахший керосином и аммиаком бетон, пока не появилась смена караула. Наверное, прапорщик этот ещё долго потом обходил злополучную стоянку стороной даже при дневном свете.
   Даже когда все студенты уехали.
   Хорошо нам служилось в Нежине. Ой, хорошо!
   Но всему приходит конец. Пришёл конец и нашим военным сборам. А потом – неделя самоподготовки в Киеве с проживанием в 6-ой общаге под присмотром представителей кафедры, классические самоволки «по пиво» в «Янтарь», госэкзамены и вот – мы уже офицеры. Лейтенанты ВВС запаса.
   Прошёл год. В самый разгар защиты дипломов мы со Стасом уютно расположились на подоконнике родной «четвёрочки» (общежитие № 4 в студенческом городке КИИГА). Защищённый дипломом Саныч неспешно перемещался по противоположной стороне улицы Гарматной в джинсах с подтяжками на голое тело. В его руке непринуждённо позвякивало пол-ящика пустой тары в гамаке линялой авоськи.
   Саныч шёл пополнить запас того самого горючего, коим так легко ввести себя в заблуждение, что ты счастлив полностью и безраздельно. Навстречу ему двигался этаким независимым колобком новоиспечённыйподполковник Иванов Борис Борисович, сияющий ярче собственных звёзд. Я окликнул Олега:
   – Саныч, спроси у этого идиота, когда ему звезду подкинули?
   Саныч не расслышал и приставил рупор ладони к уху. Мы прокричали тот же текст уже хором со Стасом. Борис Борисович сообразил, что речь идёт о нём, и завертел короткой шеей Гурвинека в поисках источника звуков. Наконец-то, и Саныч заметил отважного подполковника. Он озорно улыбнулся и строевым шагом прошёл мимо Иванова, отдавая ему честь по-американски, без головного убора. Сабо на босу ногу чётко печатали шаг.
   Борис Борисыч мог быть довольным. Его помнили! Я надеюсь, что и после того, как мы окончили институт, его помнили благодарные курсанты, а номер домашнего телефона теперь уже подполковника Иванова был передан, кому следует, с тем, чтобы иногда тревожить его нехитрым розыгрышем:
   – Добрый день, это Борис Борисыч?
   – Да.
   – Борис Борисович, а вы дурак!
   – А кто это говорит?
   – Да все говорят!

Четвёртый валет

//-- (редкий карточный расклад в легкомысленной транскрипции немецкой бытовой порнографии) --//
   Эта история произошла в незабываемом прекрасном Киеве последней четверти XX-го века в период нашего с Лёхой обучения на факультете повышения квалификации при КИИГА, точнее – весной 1983-го года. Лёха – мой однокурсник, с которым мы не просто пять лет обретались в одной группе, но и попали спустя полгода после окончания института в один поток по освоению системы расшифровки полётной информации «Луч-74».
   В группе ФПК обучалось человек двадцать. Из выпускников КИИГА (Киевского института инженеров гражданской авиации) были только мы с Лёхой. В основном же секретам устройства авиационных «чёрных ящиков» и способам расшифровки полётной информации приехали научиться инженеры с предприятий «Аэрофлота», также работники «номерного» завода МГА из Закарпатья и несколько МАПовцев из Саратова, где в то время ЯК-42 клепали. Одним из ярких представителей МАП (министерства авиационной промышленности) оказался Володя Тимофеев – парень лет двадцати семи – двадцати восьми с очень характерной располагающей внешностью поручика Ржевского из народных анекдотов, весёлым нравом и общительностью необыкновенной, порой переходящей пределы разумного. Он к тому времени совсем недавно окончил Куйбышевский авиационный институт, поэтому ничто студенческое ему не было чуждо. Представитель замечательного города Саратова запросто влился в нашу с Лёхой компанию и легко становился участником всякого рода мероприятий, на которые мы оказались весьма горазды.
   С Володей нас поселили в отдельную секцию общежития: в одной комнате мы с Лёхой, в другой – Тимофеев и Миша Антал – славный представитель Закарпатского интернационала. Буквально на второй день знакомства Тимофеев получил от нас прозвище Вольдемар Саратовский. Вероятно, потому что славно исполнял гусарские песни от имени лихого героя по имени Вольдемар.
   Вновь окрещённый Вольдемар оказался лёгок на подъём, поддерживал все наши пивные инициативы с отягощающим уклоном, с радостью соглашался на предложение «расписать пульку». Парень был замечательный, румяный да красивый, но на любой яблоне найдётся хоть один плод с червоточинкой. Таким «червивым яблочком» в характере нашего саратовского компаньона оказалось неудержимое стремление к авантюрным приключениям с дамами. Представительниц прекрасной половины непутёвого человечества он страстно полюблял (выражение Тимофеева) в мыслимых и немыслимых местах, на исторических монументах древнего города, на пристанях и вокзалах, равно как и в «хрущобах», в вольных природных кущах, а также на цокольных этажах, чердаках и подвалах златоглавой «матери городов русских».
   Мы с Лёшкой сразу уразумели, что подобного любвеобилия нам не перенести. Посему сразу же оговорили круг наших совместных взаимодействий с Вольдемаром. Пиво, преферанс, гитара, скромный мужской обед с напитками – это да, но походы, овеянные легендами эпохи Возрождения о Казанове и Дон Жуане – не для нас.
   Жизнь текла своим чередом, обучение проходило плодотворно и радостно. Вечера заполнялись совместным исполнением песен, затяжной «пулькой» с пивными ставками, чтением художественной литературы и редкими, но очень полезными «мозговыми штурмами» по освоению мнемокода ЭВМ М-6000 в разрезе обработки полётной информации. Нам с Лёхой такие упражнения, вроде бы, и лишними были, ввиду совсем ещё недавешнего спецкурса в студенческую бытность. Но Тимофееву, которому из компьютерной техники за всё время его обучения в институте показывали только программируемый калькулятор «Искра», совместное написание маленьких программок, несомненно, позволяло глубже проникнуться идеями партии и правительства, которые предлагали наисрочнейше освоить «Луч-74» настоящим образом.
   Между тем, как только приближались выходные, дыхание Вольдемара становилось порывистым и учащённым, щёки и глаза загорались неземным огнём. Он готовился в поход! Поход, которым славятся мартовские коты и представители золотой молодёжи, собирающейся «вкусить платного разврата» на папашины деньги. Мы с Лёхой поначалу насторожённо внимали неуправляемым эротическим призывам Вольдемара, его сказочным блеяниям о красотках, которые непременно ожидают нас за каждым углом, а потом попросту заключили тот самый пакт об ограничении совместной деятельности.
   Когда же, собственно, наступал субботний вечер и занятия заканчивались, Вольдемар исчезал в амурном направлении, и очень редко мы могли дождаться его шумного ночного появления – терпения не хватало. А с раннего воскресного утра нашего соседа опять нельзя было обнаружить в общежитии. В то время, когда все прочие слушатели курсов видели сладкие рассветные сны, трамвай немыслимых желаний уносил упругое тело Тимофеева на встречу с диковинными обитательницами сераля. Только ближе к полуночи, разделяющей воскресенье и понедельник, Вольдемар возвращался в наше логово и своими рассказами удивлял скромных обитателей общежития № 2. По мере приближения повествования к финалу взор героя-любовника потухал, розовые щёки бледнели, и он начинал засыпать. Вся учебная неделя проходила по стандартному аскетическому распорядку, а в субботу всё повторялось. Причём, надобно отметить одну особенность: куда бы весёлая Фортуна ни заносила саратовского Казанову, он всегда возвращался спать на исходный рубеж. В этом Тимофеев был постоянен.
   А теперь одно небольшое пояснение для тех, кто не играет в преферанс: что же означает карточный термин «четвёртый валет». Данный экскурс в теорию карточных игр необходим, чтобы должным образом понять дальнейшее описание событий в нашем «тихом омуте» под названием ФПК «Луч-74» весны 1983-го года.
   При игре в преферанс (в старом русском варианте – «марьяж») игроки по определённой схеме торгуются, чтобы забрать прикуп из двух карт и объявить козырную масть (как правило). От каждой масти в игре участвуют по восемь карт. Две из них картёжник, выигравший торги, впоследствии сносит.
   Дальше перед игроком встаёт задача заказать козыря и взять столько взяток, сколько он пожелает, но не меньше, чем это было установлено торгами. Тут уж у победителя торгов имеется возможность предусмотреть варианты раскладов, чтобы не попасть впросак. Например, если у него на руках из козырей туз с королём и две «малки» (карты, номинал которых можно обозначить числом от 7 до 10), есть вероятность потерять взятку в случае, когда у кого-то из партнёров имеется три козыря. Причём, один из них – дама.
   Такой вариант расклада (три к одному – по отношению к козырям у соперников) достаточно обычен, вероятность – 49,54 %. Но бывают и редкие случаи. Когда у игрока из козырей – туз, король, дама и, скажем, десятка. Он может возомнить себя непобедимым с расчётом взять на козырях все четыре взятки. Ан, нет! У одного из соперников тоже четыре козыря, один из которых валет, с успехом перебивающий десятку. Нет нужды объяснять, что вероятность данного расклада не слишком велика, но она есть. Вероятность такая – 8,67 %. Поэтому у преферансистов даже пословица в ходу: «Лучше нет расклада в мире, чем четыре на четыре». Теперь, надеюсь, понятно, четвёртый валет – обстоятельство в руках Судьбы, которое несёт неприятности в том или ином виде. Пояснение сделано, можно продолжать.
   В одну из суббот Вольдемар, по своему саратовскому обыкновению, исчез из поля нашего зрения после лабораторных занятий, которые закончились на удивление рано. Никого его исчезновение не поразило, а, тем более, не встревожило. Стоял тихий весенний денёк. В открытые настежь окна общежития солнце влезло без спроса и, пробежав босыми ногами по подоконнику, уютно свернулось блестящим калачиком на давно не тёртом паркетном полу. Мы с Лёхой были заняты чтением и вовсе не обращали внимания на изменения, которые происходили в окружающей природе. Поэтому, когда я выбежал на кухню, чтобы поставить чайник, совершенно неожиданно для себя обнаружил – кругом тишина. И не просто тишина, а ночная.
   В соседней комнате мирно посапывал джентльменистый Миша Антал, наблюдая во сне весёлые Закарпатские танцы в своём исполнении на фоне притаившихся в кустах коварных автоматизированных комплексов по расшифровке полётной информации.
   Часы показывали половину второго ночи. Вот так раз, а где же наш неутомимый Вольдемар Саратовский? Нет как нет, ещё не прибыл. В тихих беседах о его нелёгкой доле пролетел припозднившийся ужин, более напоминающий слишком ранний завтрак. Но и в три часа, и в половине четвёртого доморощенный Казанова не появился. Желание спать победило начавшееся было пробуждаться беспокойство. Мы с Лёхой отправились по «будуарам» и тут же провалились в нирвану, присоединившись к странным Закарпатским танцам нашего соседа по общаговской секции.
   Только теперь вместе с Карпатами в подпространстве наших фантазий явно вырисовывались отроги Кавказа (откуда родом мой друг Лёха) и чуть мрачноватый Уральский пейзаж (моя вотчина). По этим удивительным картинам виртуального будущего по команде JMP дружно прыгали не то кенгуру, не то стойки вычислительных систем серовато-синего аэрофлотовского цвета, весьма похожие на М-6000. В плохо сконфигурированных лапках они сжимали такую дорогую для них память с ферритовым подсознанием абсолютно безо всякого намёка на кэш не только второго уровня, но и на обычный регистровый стек. Интерфейсные хвосты типа БИФ-23 с фотосчитывателем на конце с грохотом лупили по каменистой почве. Из-под раскидистого баобаба, с тренажёрной люлькой от ТУ-154 на узловатых ветвях, высовывался ассистент Андре Мари Ампер с кафедры теоретических основ электротехники (боже мой, причём тут он!) и подленько вещал: «Извините, МЕСЬЕ, в такие шашки вы не сверлите!». При этом он ехидно щерился улыбкой Геннадия Хазанова и, не уставая, тормошил доцента Аллесандро Вольта. Последний же чертил на идеально белом ватмане (формат 24 «старыми деньгами») при помощи зубочистки, окунаемой в синие чернила, профиль берлинского академика Густава Кирхгофа во всю линейную электрическую цепь с бензиновым приводом.
   У журчащего ручья на бензольной основе возлежал профессор Норберт Винер с аккордеоном, которым он, интенсивно двигая мехами, отгонял надоедливых мух от другого Винера, но с избыточностью в коде Хемминга. Обезумевшая «Наири-К» [53 - «Наири – К» – одна из первых отечественных мини-ЭВМ, работающая не только в пакетном, но и в интерактивном режиме (обратная связь с оператором)] беспрерывно молотила какой-то вздор с циклическими безусловными переходами в темпе зажигательного сербско-болгарского танца «Шорпско тройно» от неистового Николо Тесла. Туча с лицом члена-корреспондента АН СССР Гуляева неожиданно спустилась с небес и произнесла булькающим тенором: «Вот это, ни хрена себе, я погулял… На четвёртого валета нарвался!»
   Глаза мои принялись интенсивно сбрасывать с себя неподъёмные покровы сна, и я сумел разглядеть в прицельной снайперской дальности незабываемую фигуру Гуляева, которого ранее доводилось видеть лишь на плохом фото в журнале «Квант». Часы показывали начало седьмого. На улице щебетали птицы. Лёшка обалдело сидел на кровати. Он явно никак не мог прийти в себя от подобной подлости учёного мужа, запоровшего прекрасный электротехнический сон на двоих. И чего вдруг припёрся в этакую рань да ещё в воскресенье? И в конце-то концов, он ведь нам ничего не преподаёт на курсах… Так какого же?!.
   Наконец, мы оба окончательно пришли в себя, стряхнули со щёк остатки странного ночного видения и внимательно рассмотрели утреннего гостя. Разумеется, им оказался наш саратовский друг. Тот самый Казанова, да не совсем… Весь лоск Вольдемаровский с неповторимым гусарским шармом куда-то испарился. Под одним глазом висел аппетитный «фонарь» первой лимонной свежести. Под другим же – явно просматривались следы от чьих-то острых коготков. Рукав рубашки болтался на жидкой нитяной струйке. Джинсы помяты и угвазданы явно нездешней грязью. Наша с Лёхой злость сразу же испарилась, и мы начали внимать рассказу Саратовского Баяна. История в духе «Слова о полку…», только что ария князя была в незатейливой советской прозе. Вот она…

История Вольдемара, рассказанная им самим

   Если вы помните, вчера – сразу после второй пары – поехал я в центр. Побрился предварительно, освежился «Drakkarом», как водится, оделся во всё чистое, чтобы выглядеть этаким развесёлым туристом. На Крещатике долго ни на кого глаз положить не мог. Час-полтора туда-сюда фланировал, прежде чем понял – вот и моя дама каравеллой навстречу летит, только вместо надутого паруса высокая трепетная грудь. Я ведь их, которые «мои», за версту чую. Идёт себе, мороженое призывно лижет, платформами по асфальту шуршит. Я к ней присоседился с левого борта. Не могли бы вы, дескать, девушка, показать Киев одинокому туристу из Саратова? Она откликнулась на мой зов, и мы немедленно отправились в Лавру.
   Таскаться по Лавре третий раз за месяц довольно скучно и к тому же рискованно: необходимо ведь не подать виду, что бывал здесь раньше – роль не из лёгких, доложу я вам. Два раза чуть не прокололся, но девушка не заметила. В процессе экскурсии я её протестировал на возможность более близкого знакомства. Реакция оказалась положительной. Тогда я мечту свою и исполнил, в долгий ящик не откладывая: забрались мы в отдалённый перегороженный канатом коридор пещерный и на виду святых мощей страстно полюбили друг друга. Всё бы ничего, да брюки и рубашку в артефактах ветхозаветных извозил – без щётки никак не очистить.
   Тут моя девица и предложила заглянуть к ней в гости и привести одежду в порядок. Я не возражал. Думаю, на моём месте и никто не отказался бы. Как уж мы к моей новой подружке добирались – толком не помню. Стемнело уже, да и не до этого было: моя фемина обещала, что дома нет никого, и данное обстоятельство интимного свойства радостно возбуждало. В антисанитарных условиях братского монашеского склепа – оно, конечно, приключение, да вот захотелось и в более цивилизованный альков окунуться вместе со своими фантазиями.
   Купили мы по дороге шампанского и «кадарки». Вошли в квартиру. Расположились. Девица в магазин пошла за закуской, почему-то мы про этот компонент вечеринки забыли вовсе, когда спиртное брали. А я в ванну завернул. Опа-на, а там миловидная дама лет сорока с хвостиком только-только из душа вышла («Вторая», – мысленно сосчитали мы с Лёхой). Такая замечательная и славная. «Вероятно, мать моей подружки», – подумалось мне в режиме лихорадочного тремора. Стою в растерянности, соображаю, что делать. А она раз – дверь на крючок и к себе притягивает. Даже охнуть не успел, как остался в одних трусах. Впрочем, наверное, без оных, поскольку шёл же в ванну с гигиенической целью и грёзами об очистке брюк. Но мечте моей сбыться в тот раз не довелось. Зато фантазия потрудилась на славу.
   В общем, когда дочка вернулась, грехопадение уже состоялось. Девчонка, видать, не сразу всё поняла, стала нас с мамашей знакомить. А маманька – вот язва! – говорит, что мы, дескать, уже и так очень близко знакомы. Чувствую, семейная драма вот-вот разразится, хочу распрощаться, но из дома меня не отпускают. Давай, де, друг, шампусик открывай. Открыл. Сидим, выпиваем, конфетками с тортом закусываем. Тишина повисла гробовая. Тут звонок в дверь. Дочкина подружка по институту пришла («Третья, – догадались мы с Лёхой. – Третья дама из преферанса»).
   Посидела гостья недолго: только заметила некоторое напряжение в атмосфере, сразу домой засобиралась. Уже и поздновато, честно говоря, было. Вызвался я её проводить – чем не повод смыться. Вышли в коридор. А девчонка в меня вцепилась ведьминой хваткой и на цокольный этаж потащила. Уж, не знаю, что ей подружка там про Лавру рассказать успела, но отбиться я не смог, как ни старался. Когда уже освободился и совершенно свободно мог проводить назойливую даму, не опасаясь за свою нравственность, та вдруг заартачилась. Говорит, мол, уже половина первого ночи, пешком далеко идти. Давай-ка, паренёк, вернёмся и до утра посидим, у меня и бутылка коньяка в сумочке есть. Какой же дурак я, что согласился («Групповое изнасилование», – подумали мы с Лёхой и не угадали).
   Вернулись. Тут моя первая, когда дверь открыла, поняла всё, что случилось, УЖЕ СРАЗУ, а не как в первом случае… ну, когда мы с её мамашей в ванной зажигали. Вцепилась в морду ногтями, орёт, мол, мало того, что с мамой, так ещё и с подругой. Кобель, дескать, ссученный… И далее – всё больше нецензурно и безо всякой логики. Я же ей не клялся в вечной любви, верно?!
   Еле меня две других женщины отбили. Царапины промыли, коньяк разлили, сидим. Я всё уйти порываюсь, но дамы не дают. Под ложечкой гаденько сделалось, правильно вы подумали. Я того же боялся – вдруг не сдюжу.
   Тут опять звонок в дверь. Думал, спасение пришло… «Видать, Коля вернулся», – предположила старшая дама («Вот оно! Четвёртый валет и появился! – сообразили мы с Лёхой, – Неужели сейчас произойдёт то самое, статейное из УПК?» И опять ошиблись). В комнату ввалился сильно нетрезвый квадратный мужик и предъявил свои права. Развёрнутый список этих прав был озвучен в режиме «вернулся любовник из командировки» с затейными картинками из похабной ветви народного эпоса. Классический вариант «четвёртого валета», доложу я вам.
   Хорошо, что квартира только на втором этаже, а то бы без переломов не обошлось – догнал бы он меня в тесноте лестничных маршей, когда я, к входной двери прорвавшись, сломя голову вниз полетел, при помощи перил притормаживая на поворотах. В общем, как вы поняли, не стал я подробно выяснять, кем появившийся Коля приходится неординарной семейке. Да и с реакцией у меня лучше оказалось… Повезло.
   А потом по незнакомым ночным улицам, скрываясь от экипажей милицейских патрулей, круги нарезал. В таком бы виде меня точно задержали и протокол составили. А мне это надо?
   Только под утро сумел выйти к нужному трамваю. Нет, мужики, что ни говори, а расклады нужно просчитывать!
//-- * * * --//
   После описанного выше события, чуть было не закончившегося весьма печально, прозвище Вольдемару пришлось модифицировать. Теперь уже до конца курсов он откликался на Вардурилу Саратовского, но вот привычкам своим грешным не изменил до самого конца ФПК – все четыре месяца жил, будто на Вулкане страстей. Авантюриста разве чем исправишь? Но с тех при каждой преферансной сдаче наш незадачливый Вардурила, выиграв торг, всегда «закладывался» на четвёртого валета. Нет, всё-таки есть нечто поучительное в карточной игре.

Дмитрий Иванов Коллекционер