&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;Лев&nbsp;Леонидович&nbsp;Кругликов<br>|<br>|&nbsp;&nbsp;Ольга&nbsp;Евгеньевна&nbsp;Спиридонова<br>|<br>|&nbsp;&nbsp;Юридические конструкции и символы в уголовном праве<br>&nbsp;-------<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лев Леонидович Кругликов, Ольга Евгеньевна Спиридонова<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Юридические конструкции и символы в уголовном праве<br></h3><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;ASSOCIATION YURIDICHESKY CENTER<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Theory and Practice of Criminal Law and Criminal Procedure<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;L. L. Kruglikov, О. E. Spiridonova<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;JURISTIC STRUCTURES ANDSYMBOLS IN CRIMINAL LAW<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Saint Petersburg<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;R. Aslanov Publishing House<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;“Yuridichesky Center Press”<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2005<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Редакционная коллегия серии «Теория и практика уголовного права и уголовного процесса»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;A. И. Бойцов (отв. ред.), Н. И. Мацнев (отв. ред.), Б. В. Волженкин, Ю. Н. Волков, Ю. В. Голик, И. Э. Звечаровский, В. С. Комиссаров, В. П. Коняхин, А. И. Коробеев, Л. Л. Кругликов, С. Ф. Милюков, М. Г. Миненок, А. Н. Попов, М. Н. Становский, А. П. Стуканов, А. Н. Тарбагаев, А. В. Федоров, А. А. Эксархопуло<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рецензенты:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ф. Р. Сундуров, доктор юридических наук, профессор<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;B. В. Зенин, президент адвокатской палаты Ярославской области, заслуженный юрист РФ<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Материалы в процессе подготовки книги собраны и обработаны при финансовой поддержке программ «Университеты России» (тема УР 10.01.046) и РГНФ (тема 04-03-00374а).<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Главы 1 и 2 подготовлены докт. юрид. наук, проф. Л. Л. Кругликовым, глава 3 – канд. юрид. наук О. Е. Спиридоновой.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 1<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Понятие и средства законодательной техники в уголовном праве<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;§ 1. Понятие законодательной техники<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Техника» трактуется в толковых словарях русского языка как совокупность приемов, применяемых в каком-нибудь деле [1 - См.: Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1997. С. 797.], как приемы работы и приложение их к делу, обиход, сноровка [2 - См.: Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. СПб.; М., 1882. Т. 4.С. 404.], совокупность средств человеческой деятельности [3 - См.: БСЭ. М., 1975. Т. 25. С. 522.]. Исторически техника правотворчества возникла и развивалась практически параллельно с появлением и развитием процесса законодательствования. Идее господствующего класса требовалось придать официальную форму, изложить в виде соответствующего текста, и эту функцию взяла на себя законодательная техника как способ практической реализации правовой идеи, материализации ее. «Если на известной ступени истории возникает идея (концепция, доктрина) права, то юридическая техника есть средство (инструмент, способ) ее материализации, “привязки” к реальным условиям» [4 - Муромцев Г. И. Юридическая техника: некоторые аспекты содержания понятия // Проблемы юридической техники / Под ред. В. М. Баранова. Н. Новгород, 2000. С. 24.]. Оперируя известными философскими категориями, можно утверждать, что если правовая идея входит в содержание, то законодательная техника имеет отношение к форме ее выражения, определяя то, как делать законы. «…Юридическая техника, – пишет В. М. Баранов, – …является опредмеченной формой правовых идей» [5 - Предисловие // Проблемы юридической техники. С. 10.], «первая цель техники – делать или изготовлять» [6 - Там же. С. 11.]. В этом смысле прав А. А. Ушаков, в свое время заметивший, что создание права происходит одновременно, в единстве содержания и формы [7 - См.: Ушаков А. А. Методологические основы и законодательный метод в советском правотворчестве//Учен. зап. Пермск. ун-та (юрид. науки). Пермь, 1966. С. 136.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Правовая идея – первооснова правотворчества, однако, чтобы она не была искажена, правильно понята населением, отдельными людьми, требуется ее адекватное изложение, соответствующая ей форма. Известно отношение к этому великого российского реформатора Петра I: «Кто прожекты будет абы как ляпать, того чина лишу и кнутом драть велю – в назидание потомкам» [8 - Цит. по: Законотворчество в Российской Федерации (научно-практическое и учебное пособие) / Под ред. А. С. Пиголкина. М., 2000. С. 242.]. Подчеркивал зависимость качества правового материала от уровня законодательной техники и «отец» кибернетики Н. Винер. По этому поводу он писал: «Теория и практика права влекут за собой две группы проблем: группу проблем, касающихся общего назначения права, понимания справедливости в праве, и группу проблем, касающихся технических приемов, при помощи которых эти понятия станут эффективными» [9 - Винер Н. Кибернетика и общество. М., 1958. С. 29.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В общей теории права вопрос о понятии законодательной техники остается дискуссионным. В частности, до сих пор не определена сфера приложения последней, не очерчено пространство ее действия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, нередко ее отождествляют с техникой юридической [10 - См., например: Бабаев В. К. Теория советского права в конспектах лекций и схемах: Учеб, пособие. Горький, 1990. С. 68; Власенко Н. А. Основы законодательной техники: Практическое руководство. Иркутск, 1995. С. 70; Законодательная техника: Научно-практическое пособие / Под ред. Ю. А. Тихомирова. М., 2000. С. 5 и далее; Керимов Д. А. Культура и техника законотворчества. М., 1991. С. 12 и далее; Марксистско-ленинская теория государства и права. Социалистическое право. М., 1973. С. 102. Подчас рассматривал юридическую технику как синоним законодательной техники и С. С. Алексеев (см.: Алексеев С. С. Общая теория права: В 2 т. Т. 2. М., 1982. С. 269, 272).], что неточно, по крайней мере, по двум причинам. Во-первых, последняя как категория, более широкая по предмету, охватывает собой процесс «изготовления» не только собственно законов, но и иных нормативных правовых актов. Во-вторых, она имеет отношение и к правотворчеству, и к интерпретационной практике, и к правоприменительной деятельности, т. е. по сфере применения она шире (см. схему 1). Законодательная же техника – в точном смысле этого слова – призвана «дать законы», сформулировать их, т. е. касается правотворческой деятельности государства (см. схему 2). Следовательно, в случаях, когда речь ведется о технике правоприменения, о толковании, а равно и о выработке любых нормативных правовых актов, точнее оперировать выражением «юридическая техника». В этом плане законодательная техника как используемая лишь в правотворческой деятельности, к тому же в процессе «изготовления» только законов, представляет собой важнейшую, но в то же время одну из разновидностей юридической техники [11 - См.: Алексеев С. С. Общая теория права: В 2 т. Т. 2. С. 267.]. Следует поэтому поддержать мнение о том, что «юридическая техника встроена во все уровни и сферы функционирования права, во все формы реализации воли правоустановителя: 1) в сфере правообразования она применяется на уровнях – законотворческом, нормотворческом, правотворческом; предметом ее воздействия выступают законы, нормативно-правовые акты, индивидуальные правовые акты; 2) в сфере правоприменения и интерпретации (толкования) правовых актов она используется в случаях “приложения” закона и иных правовых актов к конкретным лицам и конкретным обстоятельствам» [12 - Соловьев О. Г. Преступления в сфере налогообложения (ст. 194,198, 199 УК РФ): проблемы юридической техники и дифференциации ответственности. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Казань, 2002. С. 10.].<br>
<br><img border=0 src="i_001.png">&nbsp;&nbsp;&nbsp;Схема 1<br>
<br><img border=0 src="i_002.png">&nbsp;&nbsp;&nbsp;Схема 2<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Своеобразную позицию по данному вопросу занимает В. М. Сырых. По его мнению, вывод о том, что «законодательная техника представляет собой часть юридической техники…» [13 - Сырых В. М. Предмет и система законодательной техники как прикладной науки и учебной дисциплины // Законотворческая техника современной России: состояние, проблемы, совершенствование: В 2 т. / Под ред. В. М. Баранова. Н. Новгород, 2001. Т. 1. С. 15. – Противоположную позицию занимал И. Л. Брауде, считавший, напротив, что юридическая техника является частью законодательной (см.: Брауде И. Л. Вопросы законодательной техники // Сов. государство и право. 1957. № 6. С. 55).] представляется спорным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конечно же, законодательная техника – это не часть, а вид юридической техники, и в этом вопросе с автором следовало бы, безусловно, согласиться. Однако В. М. Сырых подразумевает другое: качественное различие сопоставляемых понятий, которое обусловливает «и качественное различие предметов законодательной и юридической техники. По крайней мере в этих юридических дисциплинах больше различий, чем общих черт» [14 - Там же. С. 15-16. – Сходная мысль высказана в теории уголовного права И. А. Семеновым: юридическая и законодательная техника – два самостоятельных элемента правотворческого процесса, хотя и тесно связанные между собой и взаимодополняющие друг друга (см.: Семенов И. А. Законодательная техника в уголовном правотворчестве. Тюмень, 1998. С. 59).]. В чем же состоят эти различия? «Теория права, логика и грамматика выступают основанием законодательной техники, – заявляет автор, – а юридическая техника имеет своим предметом закономерности правоприменительной деятельности государства, его органов» [15 - 15 Т~.. п л с]. Нетрудно видеть, что здесь нарушены элементарные логические правила сопоставления понятий: в одном случае говорится об основании, в другом – о предмете явления. Можно думать, что теория права, логика и грамматика к практике правоприменения отношения не имеют. В конечном итоге В. М. Сырых «замыкает» законотворческую технику на сферу проектирования законов (что представляется правильным), а юридическую технику – на правоприменение (что, на наш взгляд, весьма спорно), полагая, что трактовка последней в теории права как совокупности законодательной и правоприменительной техники «предстает по преимуществу механическим, а не органическим целостным образованием» [16 - Там же. С. 16.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вряд ли с таким противопоставлением рассматриваемых явлений можно согласиться. Юридическая техника – понятие родовое, поэтому она имеет свои составляющие, которые «на отдельных участках и уровнях … – как справедливо полагает О. Г. Соловьев, – могут “пересекаться” и “смешиваться” [17 - Соловьев О. Г. Указ. соч. С. 10.]. Сущностные признаки юридической техники как родового понятия должны быть характерны для всех ее разновидностей, для всех сфер применения. Разумеется, сказанное не исключает, а предполагает наличие особенностей в видовых признаках, – это касается и законодательной, и интерпретационной, и правоприменительной техники и т. д. Имеются такие различия (по субъектам, содержанию и виду актов и т. д.) и между подвидами в пределах одного и того же вида, скажем, интерпретационной техники.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В связи с этим обратим внимание на одно предложение, высказанное в теории уголовного права применительно к актам толкования постановлений об амнистии. И. А. Васильева полагает, что издание постановлений Государственной Думы РФ о порядке применения амнистии «в дальнейшем целесообразно исключить», излагая эти вопросы в инструкциях, приказах МВД и Министерства юстиции РФ [18 - Васильева И. А. Амнистия и ее реализация. Дис. … канд. юрид. наук. Омск, 2003. С. 88.]. Мотивируется это тем, что в принимаемых актах об амнистии нередко «уголовно-правовые понятия и категории… не соответствуют действующему законодательству» [19 - Там же. С. 150.]. Выходит, из-за допускаемых подчас законодателем или иным правотворцем нестыковок он должен быть лишен возможности осуществления аутентичного толкования, а толкование, соответствующее закону (откуда такая уверенность, что оно, в отличие, скажем, от законодательного, будет всегда непротиворечивым?), целесообразно доверить министерствам. Показательно, что в разработанной И. А. Васильевой десятистраничной Инструкции «О порядке исполнения актов об амнистии осужденных к лишению свободы» имеется 4 раздела, в первом из которых «определяются предмет регулирования, основания применения актов об амнистии; органы, на которые возложено правоприменение, круг субъектов, в отношении которых применяется амнистия; пределы действия актов об амнистии», а в третьем разделе «содержатся правовые положения применения актов об амнистии… Определены понятия “впервые осужденный” и “злостный нарушитель” применительно к актам об амнистии» [20 - Васильева И. А. Амнистия и ее реализация. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Омск, 2003. С. 23-24.]. Нетрудно видеть, что в данном случае вполне мыслима существенная корректировка воли правотворческого органа в результате смены субъекта и актов толкования. Думается, при прочих равных условиях предпочтительно предоставление права толкования тому органу, который принял толкуемый акт.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кроме того, в литературе законодательную (и в целом юридическую) технику трактуют по содержанию в одних случаях – в широком, а в других случаях – в узком смысле слова. В широком смысле, как считают некоторые ученые, она охватывает «как разработку решений по существу (курсив наш. – Л. К \ так и разработку решений, называемых обычно решениями технического порядка. Иначе говоря, она охватывает собой и операции по подготовке правовых норм с точки зрения их существа, их содержания, и операции, при помощи которых решения по существу приобретают свою специфическую форму выражения» [21 - НашицА. Правотворчество. Теория и законодательная техника. М., 1974. С. 138. – Видимо, из столь же широкой трактовки исходит законодатель Украины, давая в проекте закона «О нормативно-правовых актах» следующее определение нормотворческой техники: это система выработанных теорией и практикой нормотворчества правил и способов создания наиболее эффективных по форме и совершенных по структуре, содержанию и изложению нормативных актов (см. об этом: Проблемы юридической техники. С. 73).]. Исходя из такого понимания, утверждают, что «юридическая (законодательная, нормотворческая) техника – совокупность правил и приемов подготовки, формирования и опубликования нормативных правовых актов» [22 - Бабаев В. К. Указ. соч. С. 68.], а то и «совокупность специфических средств, правил и приемов наиболее оптимального правового регулирования общественных отношений» [23 - Общая теория права: Курс лекций / Под общ. ред. В. К. Бабаева. Н. Новгород, 1993. С. 100; см. также: Дмитриевцев К. Н. Процесс правотворчества в Российской Федерации: Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Н. Новгород, 1994. С. 23.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, Ю. А. Тихомиров, трактуя законодательную технику как систему правил познавательно-логического и нормативноструктурного «формирования правового материала и подготовки текста закона», выделяет в ее рамках в качестве первого элемента познавательно-юридический, который, по мнению ученого, «означает определение предмета законодательного регулирования. Для этого приходится тщательно анализировать процессы, явления и отношения, которые могут быть избраны в качестве объекта законодательного воздействия» [24 - 4Тихомиров Ю. А. Законодательная техника как фактор эффективности законодательной и правоприменительной деятельности // Проблемы юридической техники. С. 40.]. Видный бельгийский ученый Ж. Дабен, посвятивший юридической технике фундаментальный труд [25 - Dabin J. La technique de (’elaboration du droit positif. Specialement du droit prive. Bruxelles; Paris, 1935.], также полагал, что к области юридической техники необходимо относить: а) стадию научных исследований, на которой ведется поиск решений по существу (материальная юридическая техника), и б) стадию технического построения, когда эти решения облекаются в форму, необходимую для их восприятия общественной жизнью (формальная юридическая техника). Между тем Ф. Жени считал юридическую (законодательную) технику формой, противостоящей содержанию и способной к свободному саморазвитию. Будучи продуктом разума и воли юристов, она, по его мнению, остается в значительной мере искусственной [26 - См.: Там же.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Узкое понимание законодательной техники связывается со стадией «собственно технического построения норм с присущими ей техническими средствами и приемами, ибо иначе невозможно было бы понять, каким образом специфические приемы, при помощи которых правила поведения, формулируемые законодателем на основе познания и оценки правообразующих факторов, получают специфическое выражение и специфическую функциональную способность» [27 - Нашиц А. Указ. соч. С. 138; см. также: Юков М. К. Место юридической техники в правотворчестве // Правоведение. 1979. № 5. С. 46-47.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нетрудно заметить, что в широком понимании законодательная (и в целом юридическая) техника смыкается с понятием правотворчества, нормообразования, с технологией подготовки, обсуждения, принятия и опубликования правовых актов; она «охватывает не только правила разработки нормативных актов, но и фактическое состояние организационно-технической подготовки нормативных материалов, структуру и изложение нормативных актов, состояние публикации этих актов в официальных изданиях» [28 - Теоретические вопросы систематизации советского законодательства / Под ред. С. Н. Братуся, И. С. Самощенко. М., 1962. С. 185. – По мнению Е. В. Ильюк, понятие законодательной техники в широком смысле слова, включающем организационнопроцедурную сторону, синонимично термину «теория правотворчества» (см.: Ильюк Е. В. Законодательная техника построения диспозиции статьи уголовного закона: Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Свердловск, 1989. С. 6).]. Можно говорить о широком понимании законодательной и юридической техники также в случаях, когда в ее определение помимо средств и приемов построения норм включают либо организационные, либо процедурные правила (организации законоподготовительной деятельности; процедуры принятия нормативных правовых актов; их опубликования) [29 - Обзор взглядов см.: Ковачев Д. А. Механизм правотворчества социалистического государства. Вопросы теории. М., 1977. С. 89-90.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В настоящее время в отечественной общей теории права преобладающим становится мнение о необходимости придерживаться узкого понимания юридической и законодательной техники, исключающего процедурно-процессуальные моменты той или иной стадии правотворческого процесса. Так, С. С. Алексеев определяет юридическую технику как «совокупность средств и приемов, используемых в соответствии с принятыми правилами при выработке и систематизации правовых (нормативных) актов для обеспечения их совершенства», связывая это понятие «с определенной организацией правового материала и его внешним изложением, в первую очередь с выражением структуры права» [30 - Алексеев С. С. Указ. соч. С. 267.]. А. Нашиц также характеризует законодательную технику в качестве комплекса методов и приемов, призванных придавать соответствующую форму содержанию правовых норм [31 - См.: Нашиц А. Указ. соч. С. 144. – В уголовно-правовой теории к этому взгляду примыкает Е. В. Ильюк, трактующая законодательную технику как систему принципов, средств и правил построения законодательных актов и отдельных статей (см.: Ильюк Е. В. Указ. соч. С. 6).].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако и среди сторонников узкой трактовки упомянутого понятия единодушие наблюдается лишь в признании того, что это понятие является собирательным, и отсутствует таковое относительно элементов, включаемых в его содержание: говорят о совокупности (комплексе) средств; средств и приемов; методов и приемов; правил; правил и приемов; средств, правил и приемов; принципов, средств и правил; средств и операций; и т. д. Видимо, такое положение не случайно, ибо «юридическая техника – явление многогранное. Это и порождает то, что те или иные авторы рассматривают в качестве юридической техники лишь один ее аспект – одну из форм, в которой она проявляется» [32 - Алексеев С. С. Указ. соч. С. 271.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;При всей многогранности и сложности этого правового явления можно выделить те элементы, которые составляют его сердцевину, «ядро»: к ним следует отнести технические средства и технические приемы. При этом, как справедливо замечает С. С. Алексеев, при теоретическом истолковании юридической (законодательной) техники необходимо выдвинуть ее субстрат, «так сказать, ее субстанциональную сторону – средства, а вслед за тем и приемы…» [33 - Там же.] Таким образом, именно средства и приемы (методы, способы) составляют основное содержание юридической и законодательной техники. Что же касается такого элемента, как правило, нередко выделяемого в качестве самостоятельного компонента юридической (законодательной) техники, то относительно него верно указывается, что речь идет о такой стороне нормотворческой и правоприменительной техники, которая «характеризует использование технических средств и приемов, относящееся в основном к внешней форме» [34 - Там же.]. Именно в таком смысле, как нам представляется, в наименовании главы VI проекта Федерального закона «О нормативных правовых актах Российской Федерации» использовано обозначение «Правила законодательной техники». В главе речь идет о реквизитах нормативного правового акта, содержании его возможной преамбулы, строении этого акта (статьи, абзацы, главы, разделы и т. д.), использовании определений специальных терминов, случаях допустимых повторений и ссылок, и т. и.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Необходимо констатировать, что, во-первых, применительно к уголовному законодательству целесообразно оперировать понятием законодательной техники. В случае, когда анализу подвергается правоприменительная деятельность, в частности встает вопрос о технике применения уголовного закона, следует использовать уже иное – более емкое – понятие «юридическая техника» [35 - См. об этом: Горшенев В. М. Способы и организационные формы правового регулирования в социалистическом обществе. М., 1972. С. 248-249.]. Во-вторых, понятие законодательной техники в узком смысле наиболее адекватно отражает его суть и значение в нормотворческой и правоприменительной деятельности, в том числе в сфере уголовного права. Недопустимо, с одной стороны, расширять его рамки за счет положений организационно-процессуального (процедурного) характера, а с другой – ограничивать его словесно-документальной формой того или иного нормативно-правового предписания либо же строением (структурой) нормативного акта и его составляющих (разделов, статей и т. д.). В-третьих, основными элементами, составляющими содержание законодательной техники, являются средства и приемы, с помощью которых содержание нормы объективируется, она приобретает соответствующую форму. Отсюда под законодательной техникой необходимо понимать совокупность средств и приемов, используемых для придания содержанию норм соответствующей формы. Вполне приемлемо уточнение о том, что надо вести речь о «нематериальных» средствах, используемых в процессе выработки законов [36 - См., например: Алексеев С. С. Указ. соч. С. 268; Красавчиков О. А. Советская наука гражданского права // Учен. тр. Свердл. юрид. ин-та. Т. 6: Гражданское право. Свердловск, 1961. С. 121; Ушаков А. А. Очерки советской законодательной стилистики. Пермь, 1967. С. 16; Наумов А. В. Форма уголовного закона и ее социальная обусловленность // Проблемы совершенствования уголовного закона. М., 1984. С. 19.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По поводу соотношения законодательной техники с нормотворческой техникой высказано мнение, что второе обозначение «имеет смысл более узкий, чем термин “законодательная техника”» [37 - Иванчин А. В. Понятие техники построения уголовного законодательства // Дифференциация ответственности и вопросы юридической техники в уголовном праве и процессе. Ярославль, 2001. С. 70.]. Мотивируется это тем, что многие нормативные предписания имеют с правовыми нормами мало общего (так называемые нетипичные нормативные предписания в праве). Существует и иной взгляд, согласно которому законодательная и нормотворческая техника никак не пересекаются, поскольку находятся на разных уровнях деятельности. В частности, нормотворческая техника применяется при «приготовлении» подзаконных нормативных актов [38 - См.: Соловьев О. Г. Указ. соч. С. 28-29.]. Нам представляется правильным иное мнение: и законы, и подзаконные акты носят нормативный характер, равно как и нетипичные («нестандартные») предписания в праве хотя и необычны по форме, но также в конечном счете являются нормативными. Поэтому нормотворческую технику следует рассматривать (исходя из сферы приложения) в качестве понятия, более широкого, нежели техника законодательная.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В последнее время появилась точка зрения о ненужности или неточности термина «юридическая (законодательная) техника». Так, оттеняя многозначность понятия юридической техники, Г. И. Муромцев полагает, что это обстоятельство делает проблематичным использование данного понятия в качестве научного. Упомянутому автору видятся два пути решения проблемы: либо отказ от данного понятия и замена его другим, более адекватным понятием, либо договоренность между юристами о приемлемом его значении. В конечном же счете делается обоснованный вывод о том, что «первый путь представляется неприемлемым в силу широкого внедрения данного понятия в научный оборот и профессиональную лексику юристов, а также в силу отсутствия адекватного понятия для его замены» [39 - Муромцев Г. И. Указ. соч. С. 37.]. По иной причине ставил под сомнение то же понятие французский ученый М. Ориу. Он отрицал саму необходимость этого понятия, поскольку оно, по его мнению, неадекватно важности и значимости права: отождествление последнего с техникой опошляет право [40 - См. об этом: Dabin J. Op. cit.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В российской науке к сходному выводу пришел В. М. Баранов (хотя и по другим мотивам). «У меня сложилось убеждение, – пишет он, – что термин “юридическая техника” неточен, глубоко противоречив и применяется лишь в силу правовой традиции» [41 - Предисловие // Проблемы юридической техники. С. 11.]. Следует думать, что в основе такого суждения лежит получающий все большую поддержку в общей теории права взгляд [42 - См. об этом: Алексеев С. С. Общая теория права. Курс лекций: В 2 т. Т. 2. С. 268; Муромцев Г. И. О некоторых особенностях законотворческой техники и методологии ее исследования в современной России // Законотворческая техника современной России: состояние, проблемы, совершенствование. Н. Новгород, 2001. Т. 1. С. 77; Сырых В. М. Указ. соч. С. 15; Черненко А. К. Философия права. Новосибирск, 1997; и др.] о необходимости оперирования понятием «правовая технология» как более широком, всеобъемлющем. Но и соглашаясь с таким взглядом, трудно усмотреть достаточные основания для отказа от понятия юридической (законодательной) техники. Так, В. М. Сырых трактует законодательную технологию как приемы, правила, процедуры [43 - См.: Сырых В. М. Указ. соч.], т. е. признает, по существу, технику проектирования законов составной частью правовой технологии. К тому же выводу склоняется В. Н. Карташов. Он полагает, что в состав юридической технологии входят: юридическая техника (как система соответствующих средств); тактика (как система приемов, способов и методов оптимальной юридической деятельности); юридическая стратегия (как научно обоснованные принципы, долгосрочные планы, прогнозы и методы деятельности) [44 - См.: Карташов В. Н.\ 1) Юридическая техника, тактика, стратегия и технология (к вопросу о соотношении) // Проблемы юридической техники. С. 22; 2) Законодательная технология: понятие, основные элементы, методики преподавания // Законотворческая техника современной России: состояние, проблемы, совершенствование. Т. 1. С. 25.]. Как видим, в понятийном аппарате находится место и для юридической (законодательной) техники.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что является предметом («полем» приложения) законодательной техники? Очевидно, право, законодательство, а применительно к рассматриваемой нами отрасли – уголовное право, уголовное законодательство. Но что выступает в качестве последнего?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Общеизвестно, что система любой отрасли законодательства предполагает наличие определенной совокупности нормативных правовых актов, ядром, «скелетом» которой служит кодифицированный нормативный правовой акт. В такого рода акте нормативный материал упорядочен, «сведен в определенную логическую систему» [45 - Поленина С. В. Взаимосвязи нормативных актов в системе советского гражданского законодательства // Сов. государство и право. 1972. № 8. С. 65.], выступая узловым пунктом сосредоточения правовых предписаний. Как это определено в проекте Федерального закона «О нормативных правовых актах Российской Федерации» (ст. 12), «Кодекс Российской Федерации – федеральный закон, принимаемый по предметам ведения Российской Федерации, а также по предметам совместного ведения Российской Федерации и субъектов Российской Федерации, содержащий в систематизированном виде всю или основную массу правовых норм, регулирующих определенную сферу общественных отношений» [46 - См.: Законотворчество в Российской Федерации (научно-практическое и учебное пособие). С. 498.]. Применительно к уголовному законодательству справедливо будет утверждать, что эту отрасль «возглавляет» Уголовный кодекс Российской Федерации (УК РФ), введенный в действие с 1 января 1997 г. и состоящий из Общей и Особенной частей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В связи с этим возникает вопрос, а имеется ли у этого «предводителя» свое «войско», всю или же основную массу уголовно-правовых норм он в себя включает? Вывод, казалось бы, предопределен, ибо ч. 1 ст. 1 УК РФ гласит: «Уголовное законодательство Российской Федерации состоит из настоящего Кодекса». Тем самым, по существу, поставлен знак равенства между понятиями «уголовное законодательство» и «Уголовный кодекс», «система уголовного законодательства» и «система УК».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Заметим, что, пожалуй, ни одной другой отрасли российского законодательства подобная особенность не присуща. Так, согласно ст. 3 Гражданского кодекса РФ гражданское законодательство состоит из Кодекса (ГК); принятых в соответствии с ним иных федеральных законов; указов Президента РФ; постановлений Правительства РФ; актов министерств и иных федеральных органов исполнительной власти. В соответствии со ст. 2 Уголовно-исполнительного кодекса РФ «уголовно-исполнительное законодательство Российской Федерации состоит из настоящего Кодекса и других федеральных законов».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выгоды от концентрации нормативного материала в одном акте – в Уголовном кодексе – очевидны: заметно упрощается отыскание соответствующих правовых предписаний в процессе правоприменения, более легким становится обеспечение единообразия в ходе законотворчества, проведение четкой уголовно-правовой политики государством.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако бесспорно ли утверждение, что «в уголовном праве Кодекс должен быть признан (курсив наш. – Л. К.) и после долгих дебатов реально был признан (ст. 1 УК РФ 1996 г.) единственным источником отечественного уголовного права» [47 - Концепции развития российского законодательства. 3-е изд. М., 1998. С. 225.]? Не выдается ли в данном случае желаемое за действительное, а если это так, то осуществимо ли желаемое в будущем? Напомним, что еще задолго до принятия УК РФ 1996 г. в российской (и советской в целом) доктрине утверждалось, что «единственным источником уголовного права является уголовный закон» [48 - Наумов А. В. Указ. соч. С. 25; Совершенствование мер борьбы с преступностью в условиях научно-технической революции. М., 1980. С. 83; и др.]. Да и после принятия УК РФ в учебной литературе встречаются столь же категорические утверждения. Так, по мнению Ю. И. Ляпунова, «уголовное законодательство полностью воплощено в Уголовном кодексе Российской Федерации, т. е. является единственным и исключительным источником российского уголовного права: ни иные федеральные законы, ни указы Президента, ни, тем более, подзаконные нормативные акты органов государственной власти, в том числе и руководящие разъяснения Пленума Верховного Суда РФ, не могут устанавливать преступность и наказуемость общественно опасных деяний, любые иные общие положения, связанные с уголовной ответственностью гражданина. Российскому уголовному праву не известны в качестве его источников ни обычай, ни судебный прецедент…» [49 - Уголовное право. Общая часть / Под ред. Н. И. Ветрова, Ю. И. Ляпунова. М., 1997.]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На наш взгляд, имеются достаточно веские основания усомниться в приведенном выше утверждении.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как известно, в общей теории права различают материальные и формальные (юридические) источники права [50 - См. об этом: Зивс С. Источники права. М., 1981; Керимов Д. А. Философские проблемы права. М., 1981; Лазарев В. В., Липень С. В. Теория государства и права. М., 1998; Сюкияйнен Л. Р. Система, источники и форма права // Право в странах социалистической ориентации. М., 1979; Общая теория государства и права. Академический курс: В 2 т. / Под ред. М. Н. Марченко. Т. 2. М., 2000; и др. – В теории уголовного права данному вопросу уделяли внимание М. И. Блум (см.: Блум М. Источники советского уголовного права // Учен. зап. Латвийск. ун-та. Т. 93. Рига, 1968), Н. Д. Дурманов (см.: Дурманов Н. Д. Советский уголовный закон. М., 1967), М. И. Ковалев (см.: Ковалев М. И. Об источниках уголовного права // Правоведение. 1975. № 3); В. М. Коган (см.: Коган В. М. Логико-юридическая структура советского уголовного закона. Алма-Ата, 1966; В. П. Коняхин (см.: Коняхин В. П. Источники уголовно-правовых норм Общей части // Правоведение. 1988. №1); А. В. Наумов (см.: Наумов А. В. Источники уголовного права //Уголовное право: новые идеи. М., 1994); и др.]. Поскольку законодательная техника относится ко второму упомянутому виду, далее пойдет речь не об истоках уголовно-правовых норм, не о факторах, обусловливающих их сущность, смысл, а о формальных источниках как форме установления и выражения [51 - См.: Керимов Д. А. Философские проблемы права. С. 218.] таких норм. Рассматривая в этом плане обсуждаемую проблему, обратим внимание на то, что в настоящее время все большее число юристов ставят под сомнение едва ли не ставшее хрестоматийным утверждение об Уголовном кодексе как единственном источнике уголовного права. Так, подчеркивается, что подобное утверждение большинства ученых-юристов «утрачивает аксиоматичность» [52 - Коняхин В. П.\ 1) Теоретические основы построения Общей части российского уголовного права. СПб., 2002. С. 77; 2) Теоретические основы построения Общей части российского уголовного права. Дис. … д-ра юрид. наук. Краснодар, 2002. С. 90.], что «пришло время отказаться от ставшего догмой указания на Уголовный кодекс как на единственный источник отрасли уголовного права» [53 - Пудовочкин Ю. Е., Пирвагидов С. С. Понятие, принципы и источники уголовного права: сравнительно-правовой анализ законодательства России и стран Содружества Независимых Государств. СПб., 2003. С. 155. См. также: Кругликов Л. Л. Источники и составные части уголовного законодательства Российской Федерации // Вестник МАН ВШ. 1999. № 3 (9). – Показательно, что и некоторые юристы из числа «большинства» пересмотрели свои позиции (см., например: Наумов А. Нормы других отраслей права как источник уголовного права //Законность. 2002. № 7; Наумов А. В. Судебный прецедент как источник уголовного права // Российская юстиция. 1994. № 1).], что «сегодня замыкать круг источников уголовного права РФ только УК безосновательно» [54 - Иванчин А. В. Уголовно-правовые конструкции и их роль в построении уголовного законодательства. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Екатеринбург, 2003. С. 11.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Действительно, во-первых, ч. 2 ст. 1 Уголовного кодекса РФ устанавливает, что он основывается на Конституции Российской Федерации, ч. 1 ст. 15 которой, в свою очередь, провозглашает, что Конституция имеет высшую юридическую силу и прямое действие на всей территории страны. Еще свежо в памяти то время, когда существовал и сохранялся не один год (с 1993 по 1997 г.) ряд явных противоречий между конституционными положениями и предписаниями Уголовного кодекса 1960 г. Так, Конституция исключала повторное осуждение лица за одно и то же преступление (ст. 50); в ст. 20 указывалось, что смертная казнь допускается по федеральному закону лишь за особо тяжкие преступления против жизни; в силу ст. 51 нельзя было обязать быть свидетелем преступления обвиняемого (подозреваемого), его супруга и близких родственников. В то же время не были исключены из Уголовного кодекса РСФСР 1960 г. предписания, расходившиеся с изложенными выше положениями. Им допускались: повторное осуждение (ч. 3 ст. 5), применение смертной казни «за особо тяжкие преступления в случаях, предусмотренных настоящим Кодексом» (ч. 1 ст. 23), привлечение к ответственности супруга и близких родственников за отказ от дачи показаний (ибо ст. 182 каких-либо оговорок в этой части не содержала). Пленум Верховного Суда РФ в Постановлении «О некоторых вопросах применения судами Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия» от 31 октября 1995 г. № 8 четко указал: суд, разрешая дело, применяет непосредственно Конституцию, в частности, когда принятый до вступления последней в силу федеральный закон противоречит ей [55 - См.: Сборник постановлений Пленумов Верховных Судов СССР и РСФСР (Российской Федерации) по уголовным делам. М., 1996. С. 559.]. Соответственно суды в вышеупомянутых коллизионных ситуациях отдавали предпочтение конституционным положениям, а не Уголовному кодексу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Можно возразить, заявив, что в настоящее время действует новый Уголовный кодекс и все упомянутые несоответствия устранены. Но ведь подобная ситуация может возникнуть и в будущем – либо при замене (принятии новой) Конституции, которая вполне может иначе регламентировать отдельные положения уголовно-правового характера, либо при внесении изменений и дополнений в действующую Конституцию. Хотя новые законоположения «подлежат включению в настоящий Кодекс» (ч. 1 ст. 1 УК РФ), до их включения пройдет какое-то время, и односторонняя ориентация только на Уголовный кодекс в действующей редакции как на единственный источник уголовного права чревата серьезными ошибками [56 - За признание Конституции РФ в качестве источника уголовного права высказываются также: В. П. Божьев (см.: Божьев В. Конституция Российской Федерации как источ-].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кстати, коллизии могут возникать не только между Основным законом (Конституцией) и Уголовным кодексом, но и между Уголовным кодексом и другими, так называемыми комплексными актами. Дело в том, что лишь отраслевые, специальные нормативные акты сразу же определяют место новых уголовно-правовых предписаний. Так, Федеральный закон «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации» от 20 мая 1998 г. действительно вносит изменения в конкретные статьи УК, и со дня его официального опубликования (ст. 2) соответствующие уголовно-правовые нормы применяются в измененном виде [57 - ник уголовного и уголовно-процессуального права // Уголовное право. 1999. № 2. С. 75-76); А. Н. Игнатов (см.: Уголовное право России: В 2 т. / Отв. ред. А. Н. Игнатов и Ю. А. Красиков. Т. 1: Общая часть. М., 2000.С. 21); В. П. Коняхин (см.: Коняхин В. П. Теоретические основы построения Общей части российского уголовного права. Автореф. дис. …д-ра юрид. наук. С. 8-9); Н. Ф. Кузнецова (см.: Кузнецова Н. Ф. Конституция Российской Федерации и уголовное законодательство // Вестник Московок, ун-та. Cep.11: Право. 1994. № 5. С. 41) и др.57 Собрание законодательства Российской Федерации. 1998. № 26. Ст. 3012.]. Или: Федеральным законом от 15 марта 1999 г. УК РФ дополнен ст. 145&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> «Невыплата заработной платы, пенсий, стипендий, пособий и иных выплат», и выполнение Уголовным кодексом роли источника уголовного права ни в какой мере не может быть поставлено под сомнение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иная ситуация с комплексными нормативными правовыми актами, содержащими предписания уголовно-правового характера. В последние годы таковых принимается Федеральным Собранием немалое количество, но в них, как правило, не оговорены сроки либо вообще необходимость внесения корректив в Уголовный кодекс. В результате возникают определенные, вплоть до существенных, коллизии между этими актами и УК РФ. Упомянем лишь некоторые из них.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Федеральный закон «Об оружии» от 13 ноября 1996 г. принят уже после Уголовного кодекса РФ и вступил в силу с 1 июля 1997 г. [58 - 58 См.: Там же. 1997. № 30. Ст. 3588.] Несмотря на близкое (по срокам) принятие этих нормативных актов, в них различно решается ряд вопросов. Эти различия сохранились и после внесенных Законом от 20 мая 1998 г. дополнений (в круг предметов состава ст. 222 УК вошли основные части огнестрельного оружия) [59 - См.: Федеральный закон «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации» //Там же. 1998. № 26. Ст. 3012.]. Так, в ч. 4 ст. 222 УК говорится об ответственности за незаконный сбыт «холодного оружия, в том числе метательного оружия», в то время как в Законе от 13 ноября 1996 г. холодное и метательное оружие соотносятся не как род и вид, а как два самостоятельных вида оружия. Ориентируясь на последний нормативный правовой акт, эксперт должен бы констатировать в заключении, что представленный на исследование предмет ввиду предназначенности его для поражения цели на расстоянии относится к метательному оружию. Ориентируясь же на диспозицию ч. 4 ст. 222 УК, эксперт должен указать при тех же данных, что предмет является холодным оружием и что в данном случае налицо такая его разновидность, как метательное оружие. Однако подобное заключение, согласующееся с текстом Уголовного кодекса, противоречит Закону об оружии и неверно по существу, ибо холодное оружие – то, которое, в отличие от метательного, предназначено для поражения цели «при непосредственном контакте» с объектом поражения (ст. 1). Совершенно очевидно, что в этом вопросе положения УК РФ устарели и надо ориентироваться на Закон об оружии, но, с другой стороны, никто этих положений не отменял, а по юридической силе оба закона равнозначны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Или: в Законе об оружии патроны не рассматриваются в качестве разновидности боеприпасов, они представляют собой самостоятельный предмет. Но он не упомянут в диспозиции уголовного закона, и в итоге неясно, наказуем ли в уголовно-правовом порядке незаконный оборот патронов. Постановление Пленума Верховного Суда РФ, принятое в «межсезонье» [60 - См.: Бюллетень Верховного Суда РФ. 1996. № 8. С. 4.] (когда, с одной стороны, уже существовал новый Уголовный кодекс, но с другой – продолжал еще действовать прежний, а Закон об оружии был лишь в проекте), также, естественно, не могло адекватно отразить возникшую ситуацию. В связи с этим следует отметить позицию сменившего его Постановления «О судебной практике по делам о хищении, вымогательстве и незаконном обороте оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ и взрывных устройств» от 12 марта 2002 г. № 5 в абз. 2 п. 4 которого говорится, что «к категории боеприпасов относятся… все виды патронов к огнестрельному оружию, независимо от калибра, изготовленные промышленным или самодельным способом» [61 - Там же. 2002. № 5. С. 3.]. Здесь просматривается очевидная «нестыковка» с положениями Федерального закона об оружии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подобная же рассогласованность возникла после принятия Федерального закона «О борьбе с терроризмом» от 25 июля 1998 г. [62 - См.: Собрание законодательства Российской Федерации. 1998. № 31. Ст. 3808.] В последнем термин «терроризм» использован для обозначения родового понятия – он охватывает все виды террористических актов, наказуемых в уголовно-правовом порядке (в том числе посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля – ст. 277 УК, нападение на представителя иностранного государства или сотрудника международной организации – ст. 360 УК). Отдельные же его виды, и в их числе такое обозначенное в заголовке ст. 205 УК деяние, как «терроризм», именуются в Законе террористическими акциями. Но главное в том, что ст. 3 Закона называет не три, как в ст. 205 УК, а четыре цели терроризма – дополнительно выделена цель удовлетворения неправомерных имущественных и (или) иных интересов. Это решение законодателя следует признать разумным, поскольку им устраняется существующий пробел в диспозиции ст. 205 УК, к тому же можно более четко определиться в вопросе отграничения описанного в этой статье преступления от похищения человека, незаконного лишения свободы и захвата заложника (ст. 126, 127, 206 УК). Проблема же состоит в том, что логически вытекающие из Закона о терроризме уточнения в Уголовный кодекс не внесены и неизвестно, будут ли внесены. Во всяком случае, указанный в ст. 28 Закона трехмесячный срок (со дня вступления его в силу), в течение которого федеральные законы и другие нормативные правовые акты подлежали приведению в соответствие с ним, давно истек, а вытекающих из Закона о терроризме изменений в УК РФ не последовало [63 - Законом «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации» от 22 января 1999 г. дополнения в ст. 205 УК сделаны (см.: Российская газета. 1999. 12 февр.), однако не в ч. 1 и не того плана, о котором говорилось выше.]. Если бы предписания данного комплексного нормативного правового акта в части, касающейся уголовно-правовых положений, имели прямое действие, могли рассматриваться как составная часть уголовного законодательства, проблемы, подобные упомянутым, уже не стояли бы столь остро.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отметим, что в упоминавшемся проекте закона «О нормативных правовых актах Российской Федерации» обоснованно предусмотрено, что «в случае противоречия между нормативными правовыми актами, обладающими равной юридической силой, действуют нормы акта, принятого (изданного) позднее» (ст. 71).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В этом же контексте упомянем Федеральный закон «О наркотических средствах и психотропных веществах» от 8 января 1998 г. [64 - См.: Собрание законодательства Российской Федерации. 1998. № 2. Ст. 219.], в ст. 60 которого предусмотрены две новеллы: 1) особый порядок условно-досрочного освобождения для лиц, осужденных к лишению свободы за преступления, связанные с оборотом предметов, указанных в заголовке данного Закона (при этом предусмотрительно оговорено: «в соответствии с законодательством Российской Федерации»), 2) «уголовная ответственность за введение в пищевые продукты или напитки наркотических средств или психотропных веществ без уведомления лица, для которого они были предназначены». Закон вступил в силу в апреле 1998 г., но до настоящего времени соответствующих изменений и дополнений в УК РФ в полной мере не последовало, да это и не было предусмотрено упомянутым законом: в ч. 2 ст. 61 лишь предложено Президенту и поручено Правительству привести их нормативные правовые акты в соответствие с этим Федеральным законом. В итоге сохраняется неясность относительно судьбы упомянутых новелл, как и весьма распространившегося в периодической печати утверждения о том, что названным Законом предусмотрена уголовная ответственность за незаконное потребление наркотических средств и психотропных веществ. Действительно, статьи Закона содержат запрещение незаконного потребления, а равно оборота аналогов наркотиков и психотропных веществ, однако в них не оговорено применение именно уголовной ответственности за такого рода поведение. Между тем ясно, что оставлять без уголовно-правового реагирования в течение столь значительного срока, по крайней мере, факты незаконного оборота аналогов наркотических средств и психотропных веществ вряд ли было правильно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В приведенных выше случаях произошло «выпадение» (вовсе или на довольно длительное время [65 - Уголовная ответственность за незаконный оборот аналогов наркотических средств и психотропных веществ установлена в 2003 г. Федеральным законом № 162-ФЗ (см.:Собрание законодательства Российской Федерации. 2003. № 50. Ст. 4848), т. е. спустя пять лет после принятия закона о наркотиках.]) предписаний уголовно-правового характера из системы Особенной части действующего Уголовного кодекса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во-вторых, в связи с появлением новых международноправовых договоров, соглашений, пактов, конвенций, деклараций и т. п. до недавнего времени существовали и могут в дальнейшем возникнуть рассогласования между этими документами и Уголовным кодексом. Прежде всего обратим внимание на то, что УК РФ неадекватно отразил содержание ч. 4 ст. 16 Конституции. В последней зафиксированы два положения: 1) не только общепризнанные принципы и нормы международного права, но и международные договоры Российской Федерации «являются составной частью ее правовой системы»; 2) международный договор имеет приоритет в случае обнаружившихся противоречий между ним и законом РФ. В ч. 2 ст. 1 Уголовного кодекса речь идет только об общепризнанных принципах и нормах международного права и только о том, что УК «основывается» на них.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Можно опять-таки возразить, указав, что приведенные конституционные положения не в полной мере затрагивают сферу уголовного права и именно этим объясняется «укороченный» вариант их изложения в ст. 1 УК. Но так ли это на самом деле? Можно было бы еще как-то принять указанное возражение относительно Особенной части Уголовного кодекса, приведя тот довод, что международно–правовые акты, даже устанавливая запреты, конкретных санкций не предусматривают; отсутствует, следовательно, признак наказуемости и потому исключается прямое действие подобных положений в сфере уголовного права. Однако относительно Общей части этот довод еще более сомнителен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приведем конкретный пример. После распада СССР практика столкнулась с определенными трудностями в вопросе о допустимости учета по уголовным делам прежней судимости лиц в других республиках Союза и других странах СНГ, а равно смягчающих и отягчающих обстоятельств, возникших на территории этих стран. В УК РСФСР 1960 г. (как, впрочем, и в ныне действующем УК, а равно в Законе «О введении в действие Уголовного кодекса Российской Федерации») ответа на этот вопрос не содержалось. Конвенция о правовой помощи и правовых отношениях по гражданским, семейным и уголовным делам стран – участниц СНГ от 22 января 1993 г. в значительной мере ликвидировала пробел. В ст. 76 «Смягчающие или отягчающие ответственность обстоятельства» указано: «Каждая из Договаривающихся Сторон при расследовании преступлений и рассмотрении уголовных дел судами учитывает предусмотренные законодательством Договаривающихся Сторон смягчающие и отягчающие ответственность обстоятельства независимо от того, на территории какой Договаривающейся Стороны они возникли» [66 - См.: Там же. 1995. № 17. Ст. 1472.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как разъяснил Пленум Верховного Суда РФ в п. 11 Постановления от 25 апреля 1995 г. № 5 со ссылкой на ст. 76 Конвенции, судимости в других странах СНГ после прекращения существования СССР могут учитываться при назначении наказания как отягчающее обстоятельство и не должны приниматься во внимание при квалификации преступлений [67 - См.: Постановление Пленума Верховного Суда РФ «О некоторых вопросах применения судами законодательства об ответственности за преступления против собственности» // Сборник постановлений Пленумов Верховных Судов СССР и РСФСР (Российской Федерации) по уголовным делам. С. 557.]. Как видим, положения Конвенции 1993 г. служат в настоящее время нормативной основой решения уголовно-правовых проблем, и не только относящихся к Общей части уголовного законодательства [68 - Вопросы квалификации преступлений имеют прямое отношение к Особенной части УК.]; они суть источник последнего.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, и для уголовного права не теряют силы установления ч. 3 ст. 5 Федерального закона «О международных договорах Российской Федерации» от 15 июля 1995 г. [69 - См.: Собрание законодательства Российской Федерации. 1995. № 29. Ст. 2757.] о том, что положения официально опубликованных международных договоров РФ, не требующих издания внутригосударственных актов применения, действуют в РФ непосредственно [70 - Того же мнения придерживается и ряд других ученых (см., например: Пудовочкин Ю. Е., Пирвагидов С. С. Указ. соч. С. 160). В. П. Коняхин, именуя подобные нормативные правовые акты самоисполнимыми, полагает, что они могут «выступать в качестве формального источника и иметь прямое действие не только при коллизии с Общей частью российского уголовного законодательства, но и при пробельности последней» (Коняхин В. П. Теоретические основы построения Общей части российского уголовного права. СПб., 2002. С. 96-97).]. Так что суды, столкнувшись в практической деятельности с упомянутой проблемой оценки уголовно-правового значения судимости, обязаны, не ограничиваясь ссылкой на Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 25 апреля 1995 г., в качестве правового основания назвать ст. 76 Конвенции 1993 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В-третьих, в разделе втором Конституции РФ «Заключительные и переходные положения» (ст. 2) зафиксировано, что законы и иные правовые акты, действовавшие на территории Российской Федерации до вступления Конституции 1993 г. в силу, применяются в части, не противоречащей ей. Так, не утратили свою юридическую силу Указ Президиума Верховного Совета СССР «О наказании лиц, виновных в преступлениях против мира и человечности и военных преступлениях, независимо от времени совершения преступлений» от 4 марта 1965 г. [71 - См.: Ведомости Верховного Совета СССР. 1965. № 10. Ст. 123.] и Постановление Президиума Верховного Совета СССР «О применении Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 марта 1965 года “О наказании лиц, виновных в преступлениях против мира и человечности и военных преступлениях, независимо от времени совершения преступлений”» от 3 сентября 1965 г. [72 - См.: Там же. 1965. № 37. Ст. 532.] В соответствии с этими актами не распространяется действие института давности на: а) нацистских преступников, виновных в тягчайших злодеяниях против мира и человечества и военных преступлениях и б) советских граждан, которые в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. проводили активную карательную деятельность, принимали личное участие в убийствах и истязаниях советских людей. Внесенные в УК РФ положения (см. ст. 78, 83), в силу которых к лицам, совершившим преступления против мира и безопасности человечества (ст. 353, 356-358 УК), сроки давности не применяются, не в полной мере охватывают указанные выше категории преступников и совершенных ими преступлений. Поэтому в юридической литературе справедливо отмечается, что упомянутые нормативные правовые акты продолжают оставаться источником российского уголовного права [73 - См., например: Уголовное право России. Общая часть / Под ред. В. П. Малкова и Ф. Р. Сундурова. Казань, 1994. С. 14.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В-четвертых, о несводимости источников уголовного права к УК РФ свидетельствуют также предписания ч. 3 ст. 331 УК, гласящей: «Уголовная ответственность за преступления против военной службы, совершенные в военное время либо в боевой обстановке, определяется законодательством Российской Федерации военного времени» [74 - См. об этом также: Волженкин Б. ВМилюков С. Ф. Рец. на кн. «Словарь по уголовному праву» / Отв. ред. А. В. Наумов. М., 1997. 686 с. // Государство и право. 1998. № 12. С. 115.]. Следовательно, предполагается при возникновении определенных условий принятие отдельного нормативного правового акта (либо актов), который, скорее всего, будет действовать самостоятельно на всем протяжении военного времени (боевой обстановки) наряду с Уголовным кодексом РФ. Включение такого акта в структуру УК было бы нецелесообразно не столько по причинам технического порядка, сколько ввиду относительной краткосрочности его (акта) применения, ограниченности его действия периодом военного времени. В силу приведенных соображений напрашивалось, на наш взгляд, упоминание в ч. 1 ст. 1 УК о такого рода актах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наконец, ч. 1 ст. 9 УК РФ предусматривает, что «преступность и наказуемость деяния определяются уголовным законом, действовавшим во время совершения этого деяния». Таким образом, складывается, на первый взгляд, парадоксальная ситуация: при смене законов, по общему правилу, применяется отмененный, официально утративший силу нормативный правовой акт, не входящий в систему Общей и Особенной части действующего Уголовного кодекса. Так, продолжают применяться нормы прежнего УК 1960 г. в отношении деяний, совершенных до 1 января 1997 г. и являющихся предметом уголовного процесса в настоящее время. Исключение составляют лишь случаи, когда вступает в силу правило об обратной силе закона (ст. 10 УК РФ) и предпочтение отдается новому Уголовному кодексу [75 - Однако и здесь возникают свои проблемы, вызванные тем, что законодатель при принятии нового УК не продумал сколь-либо тщательно вопросы, могущие возникнуть в плане применения обратной силы закона. Речь идет о несогласованности новой и прежней санкций однотипной нормы в части минимальных и максимальных пределов, дополнительных наказаний, отнесения деяния к определенной категории преступлений и т. д.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подводя итоги рассмотрения вопроса о нормативных правовых актах – источниках уголовного законодательства, отметим, что:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– оно отнюдь не сводится к действующему УК 1996 г., вопреки утверждению, содержащемуся в ч. 1 ст. 1 УК. Помимо Кодекса, составляющего сердцевину, ядро уголовного законодательства, к последнему относятся также: а) конституционные положения уголовно-правового характера; б) уголовно-правовые положения международных договоров РФ, не требующих принятия внутригосударственных актов применения; в) отдельные нормативные акты Союза ССР, сохраняющие пока свое действие на территории России; г) нормативные правовые акты об уголовной ответственности за преступления против военной службы, рассчитанные на применение их в военное время; д) уголовные законы, утратившие свою силу относительно деяний, совершенных в последующем, но распространяющиеся на деяния, совершенные в прошлом (в период действия этих законов), и некоторые другие [76 - В теории уголовного права предложена даже иерархия источников. Так,B. П. Коняхин усматривает следующую их «лестницу»: 1) Конституция РФ, 2) международные договоры РФ, 3) уголовный закон (в широком смысле слова) и 4) законы иной отраслевой либо многоотраслевой принадлежности (см.: Коняхин В. П. Теоретические основы построения Общей части российского уголовного права. СПб., 2002.C. 77). Несколько иную и, как представляется, менее удачную иерархию предлагают Ю. Е. Пудовочкин и С. С. Пирвагидов: 1) Конституция РФ, 2) общепризнанные принципы и нормы международного права, 3) федеральные и федеральные конституционные законы РФ, в том числе и Уголовный кодекс, 4) постановления Пленума Верховного Суда РФ (см.: Пудовочкин Ю. Е., Пирвагидов С. С. Указ. соч. С. 157).];<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– предписание той же ч. 1 ст. 1 УК, что «новые законы, предусматривающие уголовную ответственность, подлежат включению в настоящий Кодекс», в своей основе разумно. Однако оно же допускает некий разрыв во времени между принятием комплексного закона, содержащего нормы уголовно-правового характера, и включением этих норм в УК РФ. А это чревато возникновением коллизии, рассогласованности в уголовном законодательстве. Во избежание этого необходимо, чтобы в заключительных положениях комплексного нормативного правового акта указывалось на обязательность внесения в строго определенные сроки соответствующих изменений и дополнений в действующие законы, в том числе – в необходимых случаях – в Уголовный кодекс РФ. Оптимальным же представляется вариант, когда закон о внесении изменений и дополнений в УК принимался бы одновременно с принятием комплексного закона. Это тем более важно, раз законодатель склонен считать единственным местом сосредоточения уголовно-правовых предписаний Уголовный кодекс РФ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сказанное касается и кодифицированных актов криминального цикла, вступивших в действие позднее появления УК 1996 г. Так,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уголовно-исполнительный кодекс Российской Федерации (УИК РФ), принятый 18 декабря 1996 г. и введенный в действие с 1 июля 1997 г., немалое число вопросов регламентирует иначе, нежели УК РФ [77 - Подробнее об этом см.: Кругликов Л. Л. О некоторых элементах несогласованности Уголовного и Уголовно-исполнительного кодексов // Проблемы теории наказания и его исполнения в новом Уголовном и Уголовно-исполнительном кодексах: Материалы научно-практической конференции. М., 1997. С. 88-92; Тенчов Э. С. Цели наказания и его исполнения в новом УК и УИК РФ (различие в подходах) // Там же. С. 33-35.]. Это уже вызывает неприятие, учитывая тесную взаимосвязь и зависимость уголовного и уголовно-исполнительного права и то, что упомянутые акты приняты с интервалом менее полугода. В связи с этим обращает на себя внимание следующее обстоятельство. Статья 4 Закона «О введении в действие Уголовно-исполнительного кодекса Российской Федерации» [78 - См.: Собрание законодательства Российской Федерации. 1997. № 2. Ст. 199.], с одной стороны, зафиксировала (без указания сроков), что другие законы и иные нормативные правовые акты подлежат приведению в соответствие с УИК РФ. С другой стороны, предписала, что впредь до приведения их в соответствие надлежит применять такого рода акты в части, не противоречащей УИК РФ. Если строго следовать этому предписанию, следует скорректировать ряд положений Уголовного кодекса: о круге целей наказания (ст. 1 УИК к ним относит исправление осужденных и предупреждение совершения новых преступлений как осужденными, так и иными лицами, а ст. 43 УК – восстановление социальной справедливости, а также исправление осужденного и предупреждение совершения новых преступлений); об основаниях отмены условного осуждения и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Очевидно, в такой ситуации – впредь до внесения соответствующих изменений и дополнений в Уголовный кодекс РФ – должны бы применяться положения Уголовно-исполнительного кодекса, корректирующие текст УК.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В принципе, именно такой подход избрал законодатель, приняв новый УПК РФ [79 - Там же. 2001. № 52 (ч. 1). Ст. 4921.]. В ст. 4 Федерального закона «О введении в действие Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации» сказано: «Действующие на территории Российской Федерации федеральные законы и иные нормативные правовые акты, связанные с Уголовно-процессуальным кодексом Российской Федерации, подлежат приведению в соответствие с Уголовно-процессуальным кодексом Российской Федерации». И далее: «Впредь до приведения в соответствие с Уголовно-процессуальным кодексом Российской Федерации указанные федеральные законы и иные нормативные правовые акты применяются в части, не противоречащей Уголовно-процессуальному кодексу Российской Федерации» [80 - Там же. Ст. 4924.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но в таком случае получается, что новые или уточняющие предписания уголовно-правового характера, введенные в новый Уголовно-процессуальный кодекс, содержатся подчас более или менее длительное время не в УК, а в ином нормативном правовом акте, что вряд ли правильно. Так, ст. 25 и 28 УПК РФ допустили прекращение уголовного дела (с освобождением от уголовной ответственности в связи с примирением с потерпевшим и в связи с деятельным раскаянием) в отношении лиц, совершивших преступления не только небольшой (как это было предусмотрено Уголовным кодексом), но и средней тяжести. То есть условия, при которых стало возможно освобождение от ответственности по нереабилитирующим основаниям, заметно расширились, причем сделано это было с нарушением принципа отраслевой принадлежности правового предписания, ведь по своему содержанию оно носит материальный характер. Тем не менее, думается, в силу ст. 4 упомянутого Закона правоприменитель обязан был руководствоваться ст. 25 и 28 УПК РФ, а не предписаниями по тем же вопросам УК РФ. Федеральным законом от 21 ноября 2003 г. это несоответствие было устранено путем дополнения ст. 75 и 76 УК РФ. Однако вне рамок Уголовного кодекса остались положения ст. 316 УПК РФ, установившие новые пределы наказуемости для лица, совершившего преступление, при согласии с предъявленным ему обвинением. В соответствии с данной статьей наказание в таком случае не может превышать двух третей максимального срока или размера наиболее строгого вида наказания, предусмотренного за данное преступление.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Чтобы исключить подобного рода ситуации, желательно, конечно же, принимать упомянутые кодифицированные акты одновременно, «в пакете». Если по тем или иным причинам этого не удается сделать (как в случае значительно более позднего, по сравнению с УК и УИК, принятия УПК РФ в силу обнаружившихся различий в концептуальном подходе разработчиков проекта), необходимо одновременно с принятием входящего «в пакет» Кодекса (в приведенном примере – УПК) вносить изменения и дополнения в более ранние по срокам кодифицированные акты, в УК и УИК РФ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подводя итог, резюмируем, что Уголовный кодекс РФ действительно признан законодателем в качестве единственного источника отечественного уголовного права. Однако в реальности дело обстоит иначе: УК РФ 1996 г. отнюдь не стал «единственным», в круг источников входит в настоящее время также ряд других нормативных актов той же силы либо имеющих большую юридическую силу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отрицательным получается и ответ на вопрос о том, «должен» ли быть признан Уголовный кодекс 1996 г. единственным источником уголовного законодательства? Как бы это ни было выгодно, реально обеспечить таковое невозможно. Ибо жизнь не стоит на месте: уголовно-правовые предписания могут появиться в Конституции РФ, международных договорах России, в комплексных нормативных актах и кодексах криминального цикла (УИК, УПК РФ), и т. п. К тому же существуют упоминавшиеся выше положения ст. 331 УК о возможности появления законов военного времени, а также специфичное именно для уголовных дел правило, согласно которому применению подлежит уголовный закон времени совершения преступления, в том числе отмененный, с позиции ст. 1 УК РФ 1996 г. не имеющий юридической силы. Упомянем также о возможности принятия уголовного закона (к примеру, касающегося вопроса о смертной казни) всенародным референдумом; он будет иметь прямое действие [81 - См.: Федеральный конституционный закон «О референдуме Российской Федерации» от 11 июня 2004 г., в ст. 83 которого сказано: «Решение, принятое на референдуме, вступает в силу со дня официального опубликования Центральной избирательной комиссией Российской Федерации результатов референдума» (Собрание законодательства Российской Федерации. 2004. № 27. Ст. 2710).], независимо от того, когда состоится внесение его текста в Уголовный кодекс. Обратим, наконец, внимание на тот факт, что не на должной высоте ныне находятся законодательная техника, а равно процедура принятия нормативных правовых актов (в том числе и уголовных), и это также не может не сказаться в конкретном случае на реализации идеи о «единственном источнике отечественного уголовного права».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Форма права, техника конструирования законодательного материала во многом определяются содержанием, а еще более – сущностью нормы, ее целевым предназначением. В частности, «та или иная форма словесного изложения правовой нормы не произвольна. Она должна отвечать специфическим особенностям содержания» [82 - Наумов А. В. Форма уголовного закона и ее социальная обусловленность. С. 22.]. Так, если нормативный правовой акт строится на идее nullum crimen sine lege, его Особенная часть должна содержать исчерпывающий перечень уголовно наказуемых видов поведения, а аналогия как способ преодоления пробелов – этим актом исключаться. Соответственно ни в актах толкования, ни в процессе правоприменения аналогию как технологический прием использовать недопустимо. А как обстоит дело в российской правовой системе в действительности?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Статья 3 УК РФ гласит, что применение уголовного закона по аналогии не допускается. Если данное предписание удастся реализовать, это, несомненно, будет свидетельствовать о безраздельном господстве принципа законности. Однако есть веские основания сомневаться в обоснованности предписаний ст. 3 УК. Для реального исключения аналогии из правоприменительного процесса необходимо либо создать беспробельный уголовный закон, либо разработать такой механизм законотворчества, который позволял бы в кратчайшие сроки ликвидировать возникшие пробелы. Думается, ни того, ни другого законодатель в действительности обеспечить не может.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пробелы в уголовном праве неминуемы, – если не первоначальные, то, по крайней мере, – последующие. Причин тому немало – как объективного, так и субъективного порядка. Так, неизбежно возникают новые общественные отношения, нуждающиеся в правовом регулировании, – особенно это характерно в переломные для общества и государства периоды (один из таких периодов переживает в настоящее время Россия): происходят быстрые перемены, появляются «нажитки», в том числе негативного свойства, которые необходимо осмыслить и урегулировать, а для этого требуется время. Законодательство «обречено» на изменения и дополнения в будущем, в том числе ввиду принятия новых законов, которые могут диктовать внесение коррективов в уголовный закон. Такова ситуация с принятием федеральных законов «Об акцизах», «О наркотических средствах и психотропных веществах», «Об оружии» и т. д. К субъективным причинам относятся, в частности, недосмотры, упущения, небрежность нормотворческого органа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В качестве иллюстрации можно сослаться на прежнее уголовное законодательство, которое также придерживалось позиции недопущения аналогии и которое предоставило обширный материал для опровержения тезиса о беспробельности. Так, насильственное удовлетворение мужчиной половой страсти в извращенной форме с женщиной в качестве вида полового преступления в УК 1960 г. не называлось. Практика пошла по пути применения в этом случае состава изнасилования (ст. 117 УК РСФСР), хотя такого рода поведение не является половым сношением. Эта практика продолжалась до появления в новом УК 1996 г. ст. 132. Напомним также, что в первоначальной редакции УК 1960 г. не оказалось нормы об ответственности за угон транспортных средств. Это приводило к применению аналогии. «В одних случаях действия виновных квалифицировались как хулиганство, в других – как кража или самоуправство» [83 - Курс советского уголовного права. Т. 5. Л., 1981. С. 103.]. Такое положение сохранялось до 1965 г., когда в УК РСФСР была введена ст. 212&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Известно также, сколь широко трактовалось практикой понятие должностного лица, в результате чего в период действия УК 1960 г. почти каждый третий осужденный по статьям главы 7 был привлечен незаконно. В течение ряда лет в качестве должностных лиц – субъектов преступлений (гл. 7) практика признавала граждан, выполнявших управленческие функции в коммерческих и иных организациях, не являвшихся государственным или муниципальным органом, учреждением: коммерческий агент кооператива, руководитель арендного предприятия, директор ТОО и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще более недостатки закона проявились в сфере применения нормы об ответственности за получение взятки (ст. 173 УК 1960 г.): законодатель связал получение взятки с должностными полномочиями виновного, к тому же с обязательством совершения за взятку конкретного действия. В связи с этим возник ряд вопросов: как быть, если лицо получает вознаграждение: 1) за поведение, выражающееся в превышении его должностных полномочий, 2) за использование своего должностного авторитета, 3) за общее покровительство или попустительство по службе? Практика пошла по пути самого широкого понимания текста закона, применяя ст. 173 УК и к случаям взятки за совершение незаконных действий (бездействия), использование должностного авторитета, за общее покровительство или попустительство по службе, хотя такого смысла в норме заложено не было. Дефект закона был ликвидирован лишь с принятием УК 1996 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пробелы были характерны не только для Особенной, но и для Общей части УК 1960 г. Так, среди обстоятельств, исключающих преступность деяния, отсутствовало упоминание о вынужденном причинении вреда при задержании лица, совершившего преступление. Практика пошла по пути приравнивания этого обстоятельства к необходимой обороне. По сходству решался судами вопрос и о сложении назначенных по совокупности преступлений разнородных наказаний. В УК 1996 г. этот пробел ликвидирован посредством установления правил сложения разнородных наказаний (ст. 71), общих для совокупности и преступлений, и приговоров.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не свободно от пробелов и ныне действующее уголовное законодательство. В пользу такого вывода свидетельствуют прежде всего многочисленные изменения и дополнения, уже внесенные в УК 1996 г. Так, дополнительно в качестве признаков основного состава названы: основные части оружия (ст. 222), аналоги наркотических средств и психотропных веществ (ст. 228, 228&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>), органы, уполномоченные на принятие мер по устранению опасности для жизни или здоровья людей (ст. 237), и т. д., а в и. «в» ч. 2 ст. 126 в качестве квалифицирующего признака состава, наряду с насилием, опасным для жизни или здоровья, названа угроза применения такого насилия [84 - См.: Собрание законодательства Российской Федерации. 1998. № 26. Ст. 3012; 1999. № 7. Ст. 871, № 12. Ст. 1407; 2003. № 50. Ст. 4848.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ждут своего часа другие изменения и дополнения, вытекающие из ряда вступивших в силу федеральных законов: «Об оружии», «О наркотических средствах и психотропных веществах», «О борьбе с терроризмом» и т. д. В частности, как уже упоминалось, первый из этих законов оперирует как самостоятельными понятиями метательного оружия и патронов, в то время как действующий УК либо их не упоминает (патроны), либо считает разновидностью оружия. Разумеется, рано или поздно эти пробелы в Уголовном кодексе РФ законодателю придется устранить.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наиболее показательным примером пробела (уже применительно к Общей части) может служить дефект ст. 69 УК РФ, в силу которого стало подчас невозможным с позиции принципа законности вынесение решения по существу [85 - В соответствии с первоначальной редакцией ч. 2 и 3 упомянутой статьи применялись: 1) принцип поглощения или сложения, если входящие в совокупность преступления были деяниями только небольшой тяжести, и 2) принцип сложения, если совокупность составляли преступления только средней тяжести, тяжкие или особо тяжкие. Законодатель потерял из виду третий, смешанный, вариант, и было неясно, как поступать правоприменителю в этом случае.]. Практика оказалась на полтора года в тупике, ибо не была урегулирована ситуация, когда сочетаются деяния небольшой и иной тяжести (ср.: первоначальную и действующую редакции ч. 2 и 3 ст. 69 УК).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отсюда очевидна ошибочность утверждений о беспробельности уголовного законодательства, которая якобы должна наступить вслед за установлением запрета на применение аналогии. Аналогия – это в определенном смысле последствие пробела, а не его причина, поэтому наличие последнего вызывается не допустимостью аналогии в законе, а иными обстоятельствами. Любое, даже самое совершенное законодательство, «обречено» на пробелы – хотя бы в последующем, и требуется определенное время для их устранения. Именно в этот период у практики возникает потребность в применении аналогии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поскольку пробелы и аналогия – неизбежные явления в праве (в том числе уголовном), им должно уделяться необходимое внимание в теории юридической техники. В этом плане заслуживает поддержки выделение в разделе 5 «Правореализационная и интерпретационная техника» Инициативной программы спецкурса «Юридическая техника» самостоятельной темы о пробелах в праве, способах их восполнения в практике применения юридических норм и применении права по аналогии [86 - См.: Проблемы юридической техники. С. 737-751.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Заметим, что, когда заходит речь о минусах использования аналогии в уголовном праве, все сводится к сфере признания деяний преступными и наказуемыми. Но не надо забывать, что существует аналогия, касающаяся Особенной и Общей части. Когда аналогию пытаются использовать для провозглашения непреступного поведения преступным, принцип nullum crimen sine lege должен оставаться незыблемым, и в этой сфере места аналогии не должно быть. Это вытекает из принципа виновного вменения, осознания (или возможности осознания) лицом в момент совершения деяния общественной опасности и преступного характера последнего.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иная ситуация – с теми нормами, которые более характерны для Общей части. В условиях, когда состав преступления налицо, а не урегулированы частные вопросы, не должно возникать дилеммы: отказаться от решения дела по существу и ждать, когда законодатель устранит пробел, или действовать. Суду в таких условиях должно быть предоставлено право действовать. При этом необходимо соблюдение следующих правил:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– недопустимо расширение сферы уголовной ответственности;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– применение аналогии не должно противоречить предписанию конкретных норм УК;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– исключается ущемление прав и законных интересов личности, противоречие с основополагающими идеями уголовного закона.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Учитывая сказанное, содержание ч. 2 ст. 3 УК РФ должно быть соответствующим образом скорректировано. Необходимо указать, что применение закона по аналогии в части признания деяния преступным и наказуемым недопустимо; ее использование в процессе правоприменения по иным вопросам не должно противоречить принципам уголовного права, предписаниям конкретных статей Уголовного кодекса РФ, приводить к ущемлению прав и законных интересов личности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Заслуживает внимания и еще один аспект вопроса. И в общей теории права [87 - См., например: Керимов Д. А. Философские проблемы права.], и в уголовно-правовой науке [88 - См., например: Наумов А. В. Форма уголовного закона и ее социальная обусловленность. С. 18.] выделяют наряду с содержанием права внешнюю и внутреннюю формы права. Если под первой понимается форма нормативных правовых актов как источник права, то под второй чаще всего – внутренняя форма правовой нормы (совокупности норм), т. е. система ее строения, способ связей частей, структура – моменты, имеющие прямое отношение к законодательной технике. «Элементом законодательной техники, – справедливо пишет Ю. А. Тихомиров, – является нормативная структуризация текста закона. Имеется в виду четкая последовательность операций. К ним следует отнести действия по выработке композиции акта, установлению его составных частей (главы и статьи, разделы, части и т. п.)» [89 - Тихомиров Ю. А. Указ. соч. С. 41.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Структура уголовного законодательства (его Особенной части) во многом определяется объектом уголовно-правовой охраны – общественным отношением, которое взято законодателем под защиту и ради защиты которого конструируются соответствующие уголовно-правовые нормы, их совокупность [90 - Иного мнения на этот счет придерживается Г. П. Новоселов, предлагающий считать объектом не общественные отношения, а человека (см. об этом: Новоселов Г. П. Учение об объекте преступления. М., 2001).].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В связи с этим заметим, что видное место в учении об объекте преступления наука уголовного права отводит проблеме классификации объектов, осуществляя ее как по «вертикали», так и по «горизонтали». Особенно распространено (и имеет первостепенное значение для структуризации Уголовного кодекса) деление охраняемых уголовным правом общественных отношений по «вертикали» на общий, родовой и непосредственный объекты, предложенное еще в 1938 г. В. Д. Менынагиным [91 - Советское уголовное право: Учеб, пособие. М., 1938. С. 86.]. Длительное время оно являлось преобладающим: «Трехстепенному делению: Особенная часть – глава Особенной части – состав преступления соответствует и трехстепенное деление объекта охраны: общий объект – родовой объект – непосредственный объект» [92 - Курс советского уголовного права: В 5 т. Л., 1968. Т.1. С. 290.]. Нельзя, однако, сказать, что в этом вопросе ныне существует полное единодушие; есть и определенные расхождения. Одни из них носят чисто терминологический характер. Так, родовой объект именуют также специальным, групповым [93 - См. об этом: Уголовное право УССР. Общая часть. Киев, 1984. С. 77.], а непосредственный – видовым [94 - тТам же.]. Другие расхождения касаются существа вопроса. В частности, М. И. Федоров высказал мнение, что так называемый общий объект как не существующий в реальной действительности ни для науки, ни для практики ничего не дает и от него следовало бы отказаться [95 - Федоров М. И. Понятие объекта преступления по советскому уголовному праву // Учен. зап. Перм. ун-та. 1957. № 150. Т. 2, вып. 4, кн. 2. С. 190-191. – Справедливая критика этого взгляда дана Н. И. Коржанским и В. Я. Тацием (см.: Коржанский Н. И.Объект и предмет уголовно-правовой охраны. М., 1980. С. 248; Таций В. Я. Объект и предмет преступления в советском уголовном праве. Харьков, 1988. С. 198).].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Трехчленная классификация была поставлена под сомнение также Б. С. Никифоровым и Е. А. Фроловым, согласно которым она не может быть признана универсальной, поскольку применительно ко многим составам преступлений выделяется только два объекта посягательства: один – общий, а другой – то ли «специальный», то ли непосредственный, то ли то и другое одновременно [96 - См.: Никифоров Б. С. Объект преступления по советскому уголовному праву. М., 1960. С. 108-112; Фролов Е. А. Спорные вопросы общего учения об объекте преступления // Сб. учен, трудов Свердловск, юрид. ин-та. 1969. Вып. 10. С. 199-200.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Думается, приведенные доводы достаточно объективны, не надуманны. Однако они отражают современное состояние научных знаний, не позволяющих еще четко разграничивать по содержанию родовые и непосредственные объекты; в реальной же действительности эти объекты не совпадают. По мере развития науки процесс различения упомянутых объектов будет непременно осуществляться все шире, касаясь всех глав Особенной части уголовного законодательства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Проиллюстрируем сказанное на одном примере. В начале 60-х годов, как справедливо указывал Б. С. Никифоров, триада объектов (общий, родовой, непосредственный) использовалась более как исключение из правил, а не как правило: скажем, она применялась к преступлениям против личности. Относительно же имущественных посягательств, преступлений против собственности последняя выступала как монолит – родовой (специальный) и непосредственный [97 - Данный вид объекта берется здесь в том понимании, в котором он использовался юристами того времени. Это понимание, на наш взгляд, неточно, о чем пойдет речь несколько ниже.] объекты сливались, не разграничивались. Вместе с тем в рамках главы второй Особенной части УК РСФСР в теории все же предлагалось выделять три группы посягательств: хищения; корыстные преступления, не являющиеся хищениями; некорыстные преступления. Другое дело, что критерий подобной классификации не назывался [98 - См., например: Советское уголовное право. Часть Особенная. М., 1965. С. 109-110.]. Постепенно, однако, приходило осознание того, что так называемый непосредственный объект имеет собственное содержание, что на уровне непосредственного объекта преступлений, допустим, против социалистической собственности, необходимо выделять: а) «состояние принадлежности (присвоенности) материальных благ советскому государству либо общественной организации, обеспечивающее им возможность использования этих благ в соответствии с потребностями развития социалистического общества», и б) отношения распределения [99 - Фролов Е. А. Объект уголовно-правовой охраны и его роль в организации борьбы с посягательствами на социалистическую собственность. Автореф. дис. … д-ра юрид. наук. Свердловск, 1971. С. 48. Ту же точку зрения высказывает Г. А. Кригер (см.: Кригер Г. А. Борьба с хищениями социалистического имущества. М., 1965. С. 46, 76и др.)-]. Выделение и разграничение упомянутых объектов, в свою очередь, позволило заключить, что в основе классификации преступлений против собственности лежит объект: деяния первой группы (хищения) посягают на оба непосредственных объекта, что и объясняет их повышенную общественную опасность по сравнению с деяниями двух других групп; преступления второй группы причиняют вред лишь отношениям распределения, равно как деяния третьей группы – лишь состоянию принадлежности материальных благ собственнику.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подобный же процесс размежевания родового и непосредственного объекта наблюдался все отчетливее и относительно преступлений, предусмотренных иными главами Особенной части Уголовного кодекса (хозяйственных; против политических и трудовых прав и др.). В конечном счете, на наш взгляд, оба эти объекта применительно к каждой главе Особенной части будут строго разграничены.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, вычленение в ходе классификации по «вертикали» общего, родового и непосредственного объектов выглядит обоснованным. Но является ли такое деление законченным, полным? В уголовно-правовой литературе было высказано мнение, что в поиске новой классификации объектов преступления нет практической необходимости [100 - См.: Таций В. Я. Указ. соч. С. 79.], поскольку решение всех основных задач правотворческого и правоприменительного плана вполне достигается с помощью упомянутой триады. Это мнение представляется нам далеко не бесспорным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В процессе уголовного правотворчества перед законодателем возникает не три задачи (Особенная часть – глава Особенной части– состав преступления), разрешаемые с помощью категории «объект преступления», а заметно больше. Во-первых, конструирование и описание конкретных видов деяний – в действующем УК РФ более 300 основных составов преступлений [101 - По подсчетам В. П. Коняхина, в УК таковых 262 вида без учета квалифицированных составов (см.: Коняхин В. П. Теоретические основы построения Общей части российского уголовного права. Автореф. дис. … д-ра юрид. наук. С. 30). Причина этих расхождений нам видится в том, что автором не учтена достаточно широкая распространенность в УК 1996 г. такого неудачного в целом приема законодательной техники, как описание двух или более самостоятельных составов преступлений в рамках одной статьи, чего, как правило, законодателем не должно допускаться.] (если принять во внимание дополнительно введенные в Особенную часть УК статьи и описанные в них основные составы). Во-вторых, деление всей имеющейся совокупности составов на большие группы (так называемый «развал на кучи») и конструирование на этой основе разделов, а внутри них – глав. Как известно, в Особенной части действующего УК РФ разделов – шесть, а глав – девятнадцать. В-третьих, расположение больших групп (разделов, а равно глав) в определенной последовательности относительно друг друга. В-четвертых, деление больших групп (разделов, глав) на малые («развал на малые кучи»). Так, глава 22 «Преступления в сфере экономической деятельности» включала на момент введения ее в действие тридцать две статьи с описанием соответствующих составов преступлений. Естественна в связи с этим проблема упорядочения законодательного материала внутри данной главы, что в первую очередь предполагает деление описанных в ней видов преступления на подвиды, более мелкие группы. «В Особенной части Уголовного кодекса, – указывалось в одном из учебников логики, – все составы преступлений расположены по определенной системе… государственные преступления, преступления против социалистической собственности, преступления против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности, преступления против политических и трудовых прав граждан и т. д. Каждый из этих видов, в свою очередь, делится на подвиды» [102 - Кириллов В. И., Старченко А. А. Логика. М., 1982. С. 55.]. В-пятых, расположение малых групп относительно друг друга. Наконец, в-шестых, определение внутри малых групп места каждого из составов преступлений, порядка их описания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В том случае, если и «малые» группы оказываются в действительности громоздкими, охватывающими значительный массив составов, может возникнуть (и возникает, как будет показано ниже) необходимость в продолжении процесса деления, в расчленении малых групп на более мелкие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Какие виды объектов используются при решении упомянутых задач? Как полагают многие ученые, конструирование и описание конкретных составов преступлений осуществляется законодателем с учетом непосредственного объекта, поскольку «каждое из преступлений… характеризуется своим непосредственным объектом» [103 - Советское уголовное право. Общая часть. М., 1969. С. 108.], «специфические особенности каждого преступления определяются прежде всего характером непосредственного объекта этого преступления или стоящего за ним конкретного общественного отношения» [104 - Курс советского уголовного права: В 6 т. М., 1970. Т. 2. С. 125.]. Н. И. Коржанский предложил именовать данный объект видовым, полагая, что непосредственный объект – это уже нарушенное, измененное отдельным преступлением общественное отношение [105 - Коржанский Н. И. Указ. соч. С. 72-74.]. Иначе считает В. Я. Таций, упрекнувший Н. И. Коржанского в том, что «он фактически подменяет непосредственный объект как элемент состава преступления объектом преступного воздействия», конкретным общественным отношением [106 - Таций В. Я. Указ. соч. С. 91.]. Представляется, что в конечном счете дело не в обозначениях, а в сути вопроса: действительно, существует объект – элемент состава соответствующего вида преступления, и объект, фактически нарушаемый преступлением. Так, кражи создают опасность состоянию принадлежности имущества лиц независимо от форм собственности, которым в соответствии с Конституцией Российской Федерации должна быть обеспечена равная уголовно-правовая охрана. Фактически же в результате конкретной кражи причиняется вред собственности государственной или общественной организации, собственности религиозной организации или акционерного общества и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Деление составов преступлений на большие группы осуществляется, безусловно, с учетом, в частности, родового объекта. «Родовой объект служит основанием для построения системы Особенной части, позволяя разделить все преступления на большие группы, объединяемые в самостоятельные главы УК» [107 - Советское уголовное право. Общая часть. М., 1969. С. 108.]. Некоторые ученые в качестве основания деления преступлений по главам, помимо родового объекта, называли и иные классификационные признаки (субъект преступления, антисоциальные побуждения). Но и они не отрицали того факта, что «главным и решающим признаком выступает объект посягательства…» [108 - Ковалев М. И. Советское уголовное право: Курс лекций. Вып. 2. Свердловск, 1974. С. 46; см. также: Уголовное право. М., 1947. С. 158 и др.] В. К. Глистин также считал классификацию в действующем уголовном законодательстве смешанной, «естественно-искусственной», чему свидетельством, как он писал, служат нормы о должностных преступлениях, расположенные в разных главах Кодекса, или группа воинских преступлений, «объединяющая в себе едва ли не все «родовые» объекты общеуголовных посягательств». Однако он резонно полагал, что законодателю следует придерживаться теории «сущностной систематизации норм на основе родового объекта» [109 - Глистин В. К. Общее учение об объекте преступления. Автореф. дис. … д-ра юоид. наук. Л., 1981. С. 28.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следует заметить, что родовой объект, а точнее – его важность, сказывается на решении третьей задачи. «Как правило, последовательность расположения глав в Особенной части определяется значимостью родового объекта посягательства» [110 - 119 Советское уголовное право. Особенная часть. М., 1988. С. 17; см. также: Советское уголовное право. Часть Особенная. М., 1983. С. 8.]. Действующему уголовному законодательству известны отклонения от этого правила (например, группа преступлений против военной службы расположена на предпоследнем месте в Уголовном кодексе, что отнюдь не свидетельствует об относительной маловажности нарушаемых такими деяниями общественных отношений). Подчас законодатель меняет свое представление об относительной ценности охраняемых уголовным правом общественных отношений (скажем, отношений собственности и жизни, здоровья человека), намечая в итоге иную последовательность расположения больших групп в Особенной части Кодекса. Но и в этом случае сохраняет силу правило, согласно которому ведущим критерием взаиморасположения глав служит значимость родового объекта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем в Особенной (как и в Общей) части УК РФ появилась новая структурная единица – разделы. Что служит основанием их выделения? Безусловно, также объект, но какой? Весьма распространенным стало мнение, что таковым выступает родовой объект, т. е. тот, который в прежнем уголовном законе (УК РСФСР 1960 г.) служил для деления Особенной части на главы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Данное мнение представляется весьма спорным. В самом деле, в действующем Уголовном кодексе РФ сохранен ряд тех же глав, что были и в прежнем Кодексе: преступления против прав и свобод человека и гражданина; преступления против собственности; преступления против правосудия; преступления против порядка управления; воинские преступления. Почему следует считать, что лежащие в основе их выделения объекты ранее были родовыми, а теперь те же объекты стали видовыми или какими-то иными? Думается, по сути они остались прежними, а потому и их наименование как родовых должно сохраниться. Что же касается разделов, то в основании их выделения лежит объект более высокой степени абстракции, который можно именовать межродовым (или, как менее удачно его называют подчас отдельные юристы, – специальным).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сложнее определиться с основанием деления больших групп преступлений на более мелкие. Одни ученые полагают, что таким основанием служит непосредственный объект. «…При построении системы составов для определенной группы преступлений в основу классификации, как правило, кладется непосредственный объект преступления (например, все преступления против личности в зависимости от непосредственного объекта посягательства делятся на несколько видов: преступления против жизни, преступления против здоровья, преступления против личной свободы и т. д.)» [111 - Советское уголовное право (Часть Особенная). М., 1960. С. 3; см. также: Советское уголовное право. Часть Особенная. М., 1983. С. 9.]. По мнению других ученых, основанием деления является подгрупповой, или видовой, объект [112 - 12 Советское уголовное право. Часть Общая: Учеб, пособие. Свердловск, 1972. С. 62; Фролов Е. А. Спорные вопросы общего учения об объекте преступления. С. 203-204.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Расхождения во мнениях объясняются, в первую очередь, отсутствием должной ясности в толковании понятий. Сторонники первой точки зрения трактуют понятие непосредственного объекта расширительно: не только как то общественное отношение, которое «характеризует отдельный вид преступления, предусмотренный соответствующей статьей Особенной части…» [113 - 11^ Уголовное право. М., 1947. С. 68.], но и как конкретное общественное отношение, «против которого прямо и непосредственно направлено одно или несколько преступлений» [114 - Советское уголовное право. Общая часть. М., 1981. С. 118.]. Встречаются и противоречивые суждения: с одной стороны, под непосредственным понимается тот объект, на который «непосредственно посягает преступление», а с другой – утверждается, что такой объект принят законодателем за основу классификации преступлений внутри главы [115 - Советское уголовное право. Общая часть. М., 1972. С. 53.]. Сторонники второй точки зрения расширительно толкуют понятие видового объекта, подразумевая под ним как тот, который характерен для определенной группы преступлений (убийств, хищений), так и тот, на который посягает определенный вид преступления (например, дезертирство) [116 - См.: Коржанский Н. И. Указ. соч. С. 73.]. В конечном счете, при расширительном толковании видового и непосредственного объектов происходит отождествление их, они теряют свою самостоятельность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По нашему мнению, упомянутые объекты следует разграничивать по их содержанию. Применительно к группам преступлений, выделяемым в пределах соответствующей главы Особенной части, точнее будет оперировать понятием группового объекта как такого общественного отношения, на которое посягает определенная группа преступлений (хищения, преступления против жизни, посягательства на честь и достоинство и т. п.). Значимостью такого рода объекта должна определяться последовательность расположения групп преступлений внутри главы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обозначение рассматриваемого вида общественных отношений как «группового» объекта тем более оправданно, что в ряде случаев возникает необходимость в продолжении деления, а именно – в расчленении групп на подгруппы по признаку «подгруппового» (по иной терминологии – подвидового) объекта. Так, применительно к главе 24 «Преступления против общественной безопасности» ряд авторов подвергает более дробному делению первую из основных групп – «Преступления против здоровья». Например, Р. Р. Галиакбаров выделяет в рамках этой группы с учетом подгруппового объекта: а) общие виды преступлений, б) преступления, связанные с незаконным оборотом наркотиков, в) преступления, связанные с причинением вреда здоровью граждан или с побуждением к отказу от исполнения гражданских обязанностей либо совершению иных противоправных деяний по религиозным и иным мотивам [117 - Уголовное право России. Часть Особенная / Под ред. Л. Л. Кругликова. М., 2004. С. 484.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что касается расположения отдельных составов внутри групп (подгрупп), то оно должно осуществляться с учетом важности видовых объектов, сравнительной тяжести преступлений по характеру их общественной опасности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, в основе построения системы Особенной части уголовного законодательства лежат: 1) межродовой объект, а также важность межродовых объектов, 2) родовой объект – важность родовых объектов, 3) групповой объект – важность группового объекта, 4) подгрупповой объект – важность подгруппового объекта, 5) видовой объект – его важность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поддерживая в целом идею о выделении наряду с родовым и видового объекта, поскольку она «имеет практическое значение и может быть использована при построении системы той или иной группы преступлений», В. Я. Таций вместе с тем оговаривается, что «она не должна противоречить трехстепенной классификации объектов – наоборот, она может существовать только наряду с ней…» [118 - Таций В. Я. Указ. соч. С. 88.] Вряд ли такое суждение верно, ведь столь же успешно можно утверждать, что идея о выделении родового или непосредственного объекта не должна противоречить двухстепенной классификации. И вовсе непонятно, почему выделение видового объекта может существовать только «наряду» с трехстепенной классификацией, а не внутри нее, не преобразовать ее в четырех– или шестистепенную.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По нашему мнению, классификация по «вертикали» должна охватывать, ввиду существующих в УК РФ реалий, семь категорий объектов: общий, межродовой, родовой, групповой, межгрупповой, видовой и непосредственный. За исключением первого и последнего, остальные имеют троякое значение: во-первых, помогают законодателю определить характер общественной опасности посягательств на эти отношения (объекты); во-вторых, позволяют осуществить научную и законодательную классификацию преступлений и норм, предусматривающих ответственность за их совершение; в-третьих, служат основой расположения законодательного материала «по определенной системе, подчиненной единому объективному критерию» [119 - Советское уголовное право. Часть Общая: Учеб, пособие. Свердловск, 1972. С. 61. – Суждения, высказанные авторами применительно к родовому объекту, справедливы, на наш взгляд, относительно и остальных четырех видов объекта (межродового, группового и межгруппового, видового).].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следует, однако, признать, что в действующем уголовном законодательстве роль группового, межгруппового и видового объектов не так уж и очевидна: строгой компоновки норм внутри глав не осуществляется, соответственно четко не проявляется значимость этого объекта в процессе кодификации. Подобное положение ненормально и лишает Особенную часть Уголовного кодекса необходимой стройности, логичности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, в главе 21 УК РФ «Преступления против собственности» ответственность за хищения предусмотрена ст. 158-162, 164, хотя, исходя из общности группового объекта, не было смысла отрывать состав хищения предметов, имеющих особую ценность, от иных форм и видов хищения. Недостаточная продуманность в вопросах компоновки преступлений и норм затрудняет оценку того толкования, которое дано Пленумом Верховного Суда СССР в 1986 г. относительно сущности вымогательства: «…при вымогательстве угроза насилием направлена на получение имущества в будущем, а не в момент применения угрозы» [120 - Бюллетень Верховного Суда СССР. 1986. № 6. С. 6.]. Известно, что ранее в теории и практике иначе трактовали состав этого преступления, отграничивая его от грабежа и разбоя по моменту реализации угрозы, а не получения имущества [121 - См., например: Комментарий к Уголовному кодексу РСФСР. М., 1984. С. 296; Уголовный кодекс Российской Федерации: Научно-практический комментарий / Под ред. Л. Л. Кругликова и Э. С. Тенчова. Ярославль, 1994. С. 283.]. Показательно, что обе эти ситуации объединены при трактовке вымогательства Пленумом Верховного Суда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Того же характера замечание вызывает глава 16 Особенной части УК РФ. Если преступления против жизни обособлены, а посвященные им нормы должным образом саккумулированы (ст. 105– 110), то этого нельзя сказать о группах преступлений против здоровья (ст. 111-118, 121, 124) , а также посягательствах, опасных для жизни или здоровья (ст. 119-120, 122-123, 125) [122 - См. об этом: Кругликов Л. Л. Преступления против личности. Лекции 1-2. Ярославль,1998.], что является одной из причин расхождений в учебной литературе по вопросу о классификации преступлений данной главы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Очевидно, компактное расположение внутри главы норм, касающихся одной группы преступлений, содействует большей упорядоченности законодательного материала, осознанию сущности и характера опасности отдельных видов преступлений, а в случае введения новых норм – облегчает отыскание их места в системе уголовно-правовых предписаний. Отсюда следует, что выделение групповых (именуемых Е. А. Фроловым видовыми) объектов необходимо не «в ряде случаев» [123 - Советское уголовное право. Часть Общая: Учебное пособие. Свердловск, 1972. С. 62.], а, по меньшей мере, «как правило».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Классификация преступлений на группы важна не только для решения локальных задач (упорядочение законодательного материала в пределах главы и т. п.). Подчас она заставляет задуматься о правильности определения статуса того или иного объекта (скажем, как группового – объекта экологических или транспортных преступлений по УК 1960 года). В действующем УК РФ совершенно не прослеживается связи групповой принадлежности преступления и типа санкции, хотя, казалось бы, такая связь должна быть, ведь система санкций в определенном смысле зависима и производна от системы преступлений, предложенной законодателем.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сказанное позволяет сделать вывод о том, что вопрос о классификации объектов преступлений не является и не может быть чисто учебным (каким он практически выступает сейчас). Ввиду его важного научного, законотворческого и правоприменительного значения он заслуживает более пристального внимания со стороны ученых, законодателя и практических работников.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;§ 2. Средства законодательной техники<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В юридической литературе не наблюдается единства мнений не только по вопросу о понятии, но также и относительно круга средств законодательной техники. Так, В. М. Горшенев, рассматривая средства как разновидность нетипичных нормативных предписаний и выделяя три разновидности, относил средства к двум из них: а) нормативным обобщениям, характеризующимся тем, что «в их нормативных предписаниях содержится известная доля допущения, относительность состояния» [124 - Горшенев В. М. Указ. соч. С. 116-117.], к этой группе, полагал он, следует относить презумпции и фикции; б) нормативным предписаниям, которые выполняют функции своего рода трафарета и предназначены для того, чтобы с их помощью можно было удостоверить юридическую характеристику определенного фактического обстоятельства, реальность состояния, имеющего юридическое значение. Они как бы «прикладываются» к фактическим обстоятельствам [125 - Там же. С. 117.]. К этой группе, по его мнению, относятся дефиниции и юридические конструкции. Однако в действительности В. М. Горшенев не ограничивал круг средств названными видами, относя к ним также «преюдиции и т. д.» [126 - Там же. С. 113.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;М. К. Юков к средствам юридической техники относит нормативное построение, юридические конструкции и отраслевую типизацию [127 - См.: Юков М. К. Указ. соч. С. 47.]. В. К. Бабаев причисляет к ним, в частности, аксиомы, юридические конструкции, правовые символы, презумпции и фикции, отмечая, что именно эти средства «оказались обойдены вниманием правовой и в особенности – учебной литературы», в то время как они «играют важную роль в правовом регулировании общественных отношений» [128 - Общая теория права: Курс лекций / Под общ. ред. В. К. Бабаева. С. 100.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В отраслевых дисциплинах, в том числе в уголовно-правовой литературе, этот вопрос также рассматривался. Так, по мнению Е. В. Ильюк, средства законодательной техники – это юридические конструкции (модели) и терминология [129 - См.: Ильюк Е. В. Указ. соч. С. 8.]. Более широко толкует средства проф. О. А. Красавчиков – представитель науки гражданского права. К средствам юридической техники он причисляет (помимо упоминаемых Е. В. Ильюк видов – юридических конструкций и терминологии) также презумпции и фикции, систематизацию [130 - См.: Красавчиков О. А. Указ. соч. С. 124 и далее.]. Возражая против последней, С. С. Алексеев обращает внимание на то, что систематизация есть «юридически содержательная деятельность и с этой точки зрения она не может быть поставлена в один ряд с терминологией и юридическими конструкциями» [131 - Алексеев С. С. Указ. соч. С. 275.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Видимо, по мере развития теории будут вычленены и иные средства – как уже фактически используемые законодателем, так и могущие быть использованными для нормативного закрепления, юридического выражения воли законодателя. Применительно же к современному уровню (состоянию) общей теории российского права есть основания оперировать в науке российского уголовного права понятиями: а) юридической конструкции, б) терминологии, в) презумпции, г) юридической фикции, д) символов и е) аксиом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вопросы терминологии в последнее время активно анализируются специалистами в области общей теории и науки уголовного права [132 - См., например: Язык закона / Под ред. А. С. Пиголкина. М., 1990; Власенко Н. А. Язык права. Иркутск, 1997; Бушуева Т. А. Язык уголовного закона. Язык Общей части УК РСФСР // Учен. зап. ДВГУ. 1973. Т. 66; Кузнецова Н. Эффективность уголовно-правовых норм и язык закона // Соц. законность. 1973. № 9; Ушаков А. Каким должен быть язык уголовного закона // Соц. законность. 1974. № 10.]. Что же касается иных средств законодательной техники, то они практически обойдены вниманием, до недавнего времени оставаясь вне поля зрения науки уголовного права. Это ли не свидетельство недооценки значимости упомянутых средств (юридических конструкций, презумпций, аксиом, фикций и символов) при нормативном и системном построении уголовно-правовых актов? Между тем, как справедливо подчеркивается в общей теории права, «полное и правильное использование всех средств и приемов на основе отработанных правил юридической техники обеспечивает точное выражение содержания правовых актов, их доходчивость и доступность, возможность наиболее рационального их использования в практической работе» [133 - Алексеев С. С. Указ. соч. С. 270.]. Отсюда необходимо осмысление всего круга средств, возможностей их использования в процессе законотворчества. Отрадно, что вопросам законодательной техники в уголовном праве наконец-то стало уделяться заметное место. В последние годы «не избалованные вниманием» виды средств стали предметом кандидатских диссертаций, подготовленных также аспирантами и соискателями ярославской юридической школы [134 - См.: Панько К. К. Фикции в уголовном праве: Дис. … канд. юрид. наук. Воронеж, 1998; Зуев Ю. Г. Презумпции в уголовном праве: Дис. … канд. юрид наук. Ярославль,]. Представителями этой школы опубликовано немало работ, в том числе монографического характера [135 - 2000; Спиридонова О. Е. Символы в уголовном праве: Дис. … канд. юрид. наук. Ярославль, 2002; Иванчин А. В. Уголовно-правовые конструкции и их роль в построении уголовного законодательства. Дис. … канд. юрид. наук. Ярославль, 2003.35 См.: Панько К. К. Фикции в уголовном праве. Воронеж, 1998; Кругликов Л. Л., Зуев Ю. Г. Презумпции в уголовном праве (в сфере ответственности за экономические и иные преступления). Ярославль, 2000.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вопрос о существовании презумпций в уголовном праве российская наука ставит под сомнение. Так, не отрицая материально-правового значения и, следовательно, самого факта существования предположений в гражданском праве, некоторые ученые в то же время не допускают мысли о презумпциях в уголовном праве [136 - См., например: Строгович М. С. Учение о материальной истине в уголовном процессе. М., 1947. С. 172.]. Очевидно, такой подход объясняется традиционным представлением о связи данного понятия с процессом доказывания. Безусловно, роль презумпций в процессуальной деятельности велика, но только к ней не сводится. Применение презумпции – это законодательный прием, используемый при конструировании правовых норм; он зиждется на предположении о наличии или отсутствии определенных фактов, которое, в свою очередь, основано на связи предполагаемых фактов с фактами наличными, исходя из предшествующего опыта. Характерной особенностью правовых презумпций является их прямое или косвенное закрепление в нормах права [137 - См.: Общая теория права: Курс лекций. С. 105; Горшенев В. М. Указ. соч. С. 117.]. Презумпции как средство законодательной техники и применение их как прием присущи не только уголовно-процессуальному, но и уголовному законодательству.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Остается непреложным, например, тот факт, что презумпция знания уголовного закона, уголовно-правовых предписаний имеет, прежде всего, уголовно-правовое, материальное значение. Согласно ст. 9 УК, «преступность и наказуемость деяния определяются уголовным законом, действовавшим во время совершения этого деяния». Это положение отталкивается от того важного для констатации субъективного основания ответственности момента, что лицо знало о наличии запрета и тем не менее пошло на его нарушение. Действующее уголовное законодательство исходит, по сути, из бесспорности знания гражданами уголовно-правовых запретов (неопровержимости презумпции). На самом же деле вполне мыслимы ситуации ошибок в запрете, что непосредственным образом должно сказываться на форме вины и на возможности ответственности в целом. Проект Уголовного кодекса РФ эти ситуации предполагал регламентировать, устанавливая правила уголовно-правовой (материальной) оценки ошибок в запрете, однако без должных, на наш взгляд, оснований законодатель в окончательный текст эти положения не включил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Материальный характер имеет и презумпция, касающаяся возрастных границ субъекта преступления: действует предположение, что лица, не достигшие 14-летнего возраста, не имеют того уровня духовной зрелости, который необходим для осознания социальной значимости своего поведения и возможности предвидения вредного результата. И напротив, все лица, достигшие 16 лет, полагаются имеющими минимальный уровень духовной зрелости. Прежнее уголовное законодательство (УК РСФСР 1960 г.) считало применительно к обеим ситуациям презумпцию неопровержимой, ибо не предусматривало каких-либо изъятий (не считая состояния невменяемости – ст. 11 УК). Первую брешь в этом попытался пробить Пленум Верховного Суда СССР, указав в постановлении от 3 декабря 1976 г. № 16, что с учетом умственной отсталости несовершеннолетнего – субъекта преступления – суд «может ограничиться в отношении его применением принудительных мер воспитательного характера» [138 - Сборник постановлений Пленумов Верховных Судов СССР и РСФСР (Российской Федерации) по уголовным делам. М., 1995. С. 149.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Совершенно ясно, что это разъяснение было направлено на ограничение, а не на устранение ответственности. Иным выглядит решение этого вопроса в УК РФ: в ч. 3 ст. 20 указано, что и в случае достижения возраста, предусмотренного ч. 1 или 2 ст. 20 УК, субъект «не подлежит уголовной ответственности», если вследствие отставания в психическом развитии, не связанном с психическим расстройством, во время совершения общественно опасного деяния он не мог в полной мере осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий (бездействия) либо руководить ими. Таким образом, применительно к данной ситуации презумпция становится опровержимой – при сохранении неопровержимости ее вместе с тем применительно к лицам, не достигшим 14-летнего возраста.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если презумпция зиждется на приравнивании «вероятного (или, по меньшей мере, возможного) к истинному», то фикция «идет по линии сознательного отождествления истинного с неистинным» [139 - НашицА. Указ. соч. С. 222.]. Общее же в них заключается в том, что эти средства используются законодателем для обеспечения формальной определенности права, большей стабильности общественных отношений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Фикция как средство законодательной техники не столь уж редко применяется в законоположениях. Так, согласно ст. 86 УК РФ лица, фактически судимые, при оговоренных в ч. 2, 3 и 5 условиях признаются не имеющими судимости, т. е. судимость как бы исчезает, хотя фактически она и имеет место. «Погашение или снятие судимости, – обоснованно подчеркивается в одном из Комментариев УК, – означает, что имевшийся в прошлом факт осуждения лица за совершенное им преступление утратил юридическое значение и не может более влечь неблагоприятные последствия, установленные нормами права для лиц, имеющих судимость. Однако этот факт, как и всякий другой, не поддается ни погашению, ни снятию» [140 - Уголовный кодекс Российской Федерации: Научно-практический комментарий. С. 175.]. Ту же функцию, по сути, выполняло это средство и относительно признака неоднократности (бывшая ст. 16 УК РФ) [141 - Неоднократность исключена из Уголовного кодекса Федеральным законом 2003 г. (см.: Собрание законодательства Российской Федерации. 2003. № 50. Ст. 4848).]: последняя в уголовно-правовом смысле отсутствовала, если: а) в отношении первого преступления истек срок давности; б) снята или погашена судимость; в) законом устранена наказуемость деяния, которое лицо совершило в прошлом; г) за совершенное ранее преступление лицо было освобождено от уголовной ответственности или от наказания по нереабилитирующим основаниям [142 - См.: ст. 16 УК РФ; Сборник постановлений Пленумов… С. 184.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Невнимание к законодательному средству – фикциям в уголовном праве – не позволяет осмыслить многие возникающие вопросы теоретического и практического плана: каковы предназначение данного средства в этой отрасли законодательства и пределы его использования; насколько удачна сфера приложения его в настоящее время; до конца ли последовательно избранное законодателем решение? Так, в ст. 57 УК РСФСР умалчивалось, что же дает судимому в прошлом лицу погашение и снятие судимости; ч. 6 ст. 86 УК РФ на этот вопрос содержит относительно четкий ответ: «Погашение или снятие судимости аннулирует все правовые последствия, связанные с судимостью».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что же касается приемов законодательной техники, то они «суть способы построения нормативных предписаний, в том числе соединенные с использованием определенного средства (приемы примечания, дефиниции, непосредственно-определенный и ссылочный приемы). Как прием следует квалифицировать и применение технического средства (например, способы использования языковых единиц)» [143 - Иванчин А. В. Уголовно-правовые конструкции и их роль в построении уголовного законодательства. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. С. 11. – Следует, однако, уточнить, что, помимо ссылочного, законодателем используется и отсылочный прием (отсылает не к иной статье уголовного закона, а к другому нормативному правовому акту), а в своей совокупности они могут быть названы опосредованно-определенным приемом в противовес непосредственно-определенному.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Заслуживает дополнительного осмысления высказанное в уголовно-правовой литературе положение о том, что первичные компоненты законодательной техники – средства, приемы (а также правила, регулирующие использование средств и приемов) – при их сочетании могут образовывать и более крупные единицы – методики как вторичные компоненты: методики построения санкции, языкового выражения нормативных предписаний, структуризации нормативного акта [144 - См.: Там же.].<br>
<br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 2<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Юридические конструкции: понятие, виды, применение в уголовном праве<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;§ 1. Понятие, виды и значение юридических конструкций<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конструкция (от лат. constructio) – строение, устройство чего-либо. Современный энциклопедический словарь также трактует это слово как устройство, механизм, строение, составные части которого находятся в статическом и (или) динамическом взаимодействии [145 - См.: Советский энциклопедический словарь. М., 1989. С. 629.]. Поэтому в теории под конструкцией обоснованно понимают характер, тип связей между составными частями, разновидность «набора» или сочетания последних. Если согласиться с выделением внутренней и внешней законодательной (а равно юридической техники в целом) [146 - См. об этом, например: Иванчин А. В. Уголовно-правовые конструкции и их роль в построении уголовного законодательства. Автореф. дис. …канд. юрид. наук. Екатеринбург, 2003. С. 12-13.], то юридические конструкции относятся к внутренней ее стороне, т. е. применяются при компоновке содержания и определении структуры права в ряду таких средств, как презумпции, фикции, символы, аксиомы и т. д. Не случайно В. Н. Кудрявцев характеризует конструкции в праве как характер, тип связей между составными частями, разновидность «набора» или сочетания последних [147 - Кудрявцев В. Н. Общая теория квалификации преступлений. М., 1999. С. 73.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наряду с позицией, игнорирующей бытие и роль в праве юридических конструкций [148 - См.: Бабаев В. К., Баранов В. М., Толстик В. А. Теория права и государства в схемах и определениях. М., 1998. С. 82-89.], существует мнение, что последние весьма значимы и находятся где-то на стыке правотворчества и правоприменения, «между техническими приемами разработки и систематизации правовых норм и техническими приемами, способствующими толкованию и применению этих норм» [149 - НашицА. Правотворчество. Теория и законодательная техника. М., 1974. С. 216.]. Думается, однако, что в действительности юридические конструкции: 1) это не приемы, а средства законодательной техники; 2) представляют собой схемы, модели, типовые образцы (или, по выражению В. М. Горшенева, трафарет [150 - См.: Горшенев В. М. Нетипичные нормативные предписания в праве // Сов. государство и право. 1978. № 3.]), используемые законотворцем для формулирования правовых норм, построения права, его систематизации, с их помощью возводится «скелет» права [151 - Алексеев С. С. Проблемы теории права: В 2 т. Т. 2. М., 1982. С. 144 и сл.]. Конструкции в уголовном праве используются для придания соответствующей формы как отдельным нормативным предписаниям, так и правовым институтам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Термины «юридическая техника», «юридическая конструкция» далеко не новы. Еще Рудольф фон Иеринг, сопоставляя толкование с более глубокими формами познания правовых явлений, называл первое из них низшей юриспруденцией, противопоставляя ей как высшую – анализ, конструкцию и систематизацию. Но характеризовал он эту «высшую юриспруденцию» в качестве общих приемов изучения права, научных исследований. Согласно его концепции, наука обобщает знание, стремясь прийти к выводам, применимым к целым группам сходных явлений и заменяющим поэтому знание всех частных явлений, относящихся к исследуемой группе. Но для этого на первом этапе необходимо наблюдаемый материал подвергнуть известной обработке, анализу, отыскать общие элементы, из различных комбинаций которых составляется все разнообразие наших представлений. На втором этапе с помощью выявленных общих элементов строятся для целей науки различные комбинации, конструкции. Наконец, на третьем этапе полученные путем конструкции научные понятия систематизируются, подвергаются классификации, соединению их в группы, руководствуясь их сходством и различием [152 - См.: Иеринг Р. Юридическая техника / Пер. с нем. СПб., 1906.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, в представлении ученого конструкции выполняют лишь гносеологическую, познавательную функцию, не имея отношения к процессу право(законо)творчества, к нормативной функции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Проф. С. А. Муромцев связывал юридические конструкции с особенностями юридического воззрения, имеющего «лишь условное практическое значение» [153 - Муромцев С. А. Определение и основное разделение права. М., 1879. С. 931.]. Под критическим углом зрения теория Р. Иеринга (а равно взгляд С. А. Муромцева) была рассмотрена и получила дальнейшее развитие в «Лекциях по общей теории права» крупного русского ученого Н. М. Коркунова [154 - См.: Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права. СПб., 2003.]. Ученый полагал, что анализ и конструкция, о которых говорит Иеринг, – это не приемы юридической техники и не исключительные особенности юридической науки, а частное применение общих научных приемов обобщения (с. 423), «общий логический прием», «общий прием научного обобщения» (с. 425), а правовая конструкция есть «приноровленное для целей юридического исследования идеальное построение» (с. 427). Нетрудно заметить, что и в представлении этого ученого конструкция в юриспруденции – способ научного познания, а не построения права.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Серьезные изменения во взглядах на юридические конструкции произошли в результате научных изысканий проф. А. Ф. Черданцева [155 - См.: Черданцев А. Ф. Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике. Екатеринбург, 1993. Те же идеи им проводились в статье: Черданцев А. Ф. Юридические конструкции, их роль в науке и практике // Правоведение. 1972. № 3.]. Во-первых, он доказал, что юридические конструкции обладают свойствами юридических моделей, а следовательно, имеют дело с явлениями со сложным строением. «Разновидностью моделей в правоведении, – писал он, – являются юридические конструкции…» (с. 131). И далее, применительно к правоотношениям, он отмечает: «Правовые конструкции как модели возможны именно потому, что исследуемые правоотношения и их элементы могут… рассматриваться как явления сложные, структурные, имеющие определенное системно-структурное отношение и состоящие из элементов» (с. 133). Во-вторых, автор сделал серьезную подвижку в определении функций моделей, конструкций. С одной стороны, в его работах также превалировал взгляд на них как на мысленные, воображаемые явления, как на средство, метод познания. «Модель в собственном (специальном) смысле слова выступает как вспомогательное средство познания, промежуточный этап построения образа теории объекта», – писал он (с. 123). В этом плане он подкорректировал мнение В. А. Штоффа, который придерживался следующего определения: «Под моделью понимается такая мысленно представляемая или материально реализованная система, которая, отображая или воспроизводя объект исследования, способна замещать его так, что ее изучение дает нам новую информацию об этом объекте» [156 - Штофф В. А. Моделирование и философия. М., 1966. С. 19.]. Разделяя в принципе эту дефиницию, А. Ф. Черданцев замечал, что модель может и не влечь получение новой информации, выполняя, например, описательную, демонстративную функцию (с. 124), на что обращают внимание и философы [157 - См.: Глинский Б. А., Гоязнов Б. С. и др. Моделирование как метод научного познания. М., 1970. С. 137-138.]. По поводу конструкций он утверждал: «Разновидностью моделей в правоведении являются юридические конструкции – гносеологическая категория, инструмент, средство познания правовых явлений. Юридическая конструкция – это модель урегулированных правом общественных отношений или отдельных элементов, служащая методом познания права и общественных отношений, урегулированных им» (с. 131); термины «юридическая конструкция» и «идеальная модель» – фактически идентичны (с. 138). Таким образом, автор тяготел к сложившейся до него трактовке конструкции в праве как гносеологической категории.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Между тем он полагал, что «применительно к юридической науке можно выделить три разновидности моделей в зависимости от того, какого рода информация положена в основу моделей: идеологическая, нормативная и реальная» (с. 128). Поскольку юридическая конструкция суть разновидность моделей, можно вести речь о тех же ее видах. В частности, «важная роль моделям, в особенности юридическим конструкциям, – заявляет А. Ф. Черданцев, – принадлежит в процессе нормотворчества. В этом процессе юридические конструкции выступают в качестве средств построения нормативного материала, т. е. средства юридической техники» (с. 149).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И далее: «Юридические конструкции, которые находят определенное закрепление и выражение в нормах права, можно бы назвать нормативными юридическими конструкциями, в отличие от теоретических юридических конструкций, используемых правовой наукой в качестве метода познания права» (с. 150).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Говоря о связи теоретической и нормативной функций юридической конструкции, автор приходит к справедливому выводу о том, что «нормативная юридическая конструкция может находить свое выражение в конструкциях юридической науки, и наоборот, конструкции юридической науки могут превратиться в нормативные конструкции» (с. 150). В итоге, по его мнению, можно говорить о единой юридической конструкции, используемой в различных целях, осуществляющей различные функции: гносеологическую или нормативную (там же).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, заслуга А. Ф. Черданцева видится в том, что им осуществлен «перенос идеи существования общей структуры однородных правовых явлений в законодательно-техническую плоскость» [158 - Иванчин А. В. Указ. соч. С. 15.], хотя необходимо признать, что познавательная функция конструкций все же в его представлении превалировала. Следует согласиться с тем, что основной, генеральной функцией юридических, в том числе уголовно-правовых, конструкций, «в которой раскрывается их роль и предназначение, должна считаться правотворческая». Сказанное ни в коей мере не умаляет роль науки в познании, толковании и совершенствовании юридических конструкций. У идеологических моделей (и у правовых конструкций как вида моделей) роль программирующая и прогностическая [159 - Черданцев А. Ф. Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике. С. 154.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сторонник концепции А. Ф. Черданцева – В. Б. Исаков также полагает, что юридические конструкции – это образования материально-идеального характера, а в некоторых случаях они представляют собой юридико-фактические образования. Таким образом, речь идет об образовании «научно-практического назначения» [160 - См.: Исаков В. Б. Фактический состав в механизме правового регулирования. Саратов, 1980. С. 29-30.] (с. 29-30).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А. Ф. Черданцев выделил следующие черты юридических конструкций: они представляют собой идеальную модель, служат формой отражения действительности; в этом качестве являются упрощенным, огрубленным образом отражаемого объекта; имеют сходство с последним лишь на уровне существенных признаков, т. е. аналогичны отражаемому объекту, но не тождественны ему [161 - См.: Черданцев А. Ф. Юридические конструкции, их роль в науке и практике. С. 12-13.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Думается, в юриспруденции будущее за юридическими конструкциями как средством именно юридической техники, как правовой реальностью. К этому склоняются и те ученые, которые посвятили этому феномену в последние десятилетия отдельные работы. Так, Т. А. Доценко определяет юридические конструкции как комплексы правовых средств, которые образуют типизированные модели [162 - См.: Доценко Т. А. Сущность юридических конструкций // Проблемы юридической техники / Под ред. В. М. Баранова. Н. Новгород, 2000. С. 321.]; А. В. Иванчин – как средство внутренней законодательной техники, представляющее собой структурную модель группы однородных правовых явлений, определенную комбинацию элементов которой законодатель наполняет юридически значимой информацией, регламентируя тем самым соответствующую разновидность данных явлений [163 - Иванчин А. В. Указ. соч. С. 16.]; третьи характеризуют конструкции как средство построения нормативного материала [164 - См.: Марксистско-ленинская теория государства и права. Основные институты и понятия. М., 1974. С. 104.], «архитектурный элемент» нормотворчества [165 - Баранов В. М., Мареев Ю. Л. Юридические конструкции: сценарий компьютерного урока // Проблемы юридической техники. С. 729.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Создание конструкций (в праве, как и в других отраслях науки), – справедливо отмечает Р. Лукич, – трудное, ответственное и опасное дело. Трудным оно является потому, что необходимо найти лучший способ понимания и отражения чрезвычайно сложной правовой реальности; ответственным и опасным потому, что последствия недоброкачественных или излишних конструкций могут оказаться весьма тяжелыми» [166 - 6Лукич Р. Методология права. М., 1981. С. 278.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ф. Бэкон в свое время также писал, что хорошим может считаться только тот закон, который отличается «точностью того, что он предписывает» [167 - Бэкон Ф. О достоинстве и об усовершенствовании наук. Собр. соч. Ч. 1. СПб., 1874. С. 587-588.]. В этом плане юридические конструкции должны быть «пригодной формой для наглядного и точного воспроизведения всех свойств правовых явлений и их взаимного соотношения. Пригодность для этой цели установившегося приема юридической конструкции как конструкции отношений лучше всего доказывается успешным ее применением на практике» [168 - Корку нов Н. М. Указ. соч. С. 427.]. Действительно, нечеткие предписания, допускающие двусмысленность, различную трактовку, непонимание мысли законодателя, порождают противоречивую, а то и явно ошибочную практику их применения. В качестве примера можно привести предложенный Федеральным законом от 21 ноября 2003 г. [169 - Федеральный закон «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации» // Собрание законодательства Российской Федерации. 2003. № 50. Ст. 4848.] вариант диспозиции ч. 1 ст. 222 УК РФ, что было вызвано стремлением правотворца исключить из круга предметов незаконного оборота гладкоствольное оружие. Напомним, что УК 1960 г. (ст. 218) устанавливал ответственность за незаконный оборот огнестрельного оружия {кроме гладкоствольного охотничьего), боевых припасов и т. д. Из УК 1996 г. упомянутое в скобках было удалено, но затем законодатель пришел к выводу об ошибочности такого шага. Однако восстановлена диспозиция статьи была не в прежней редакции, а в иной, расширенной. Говорилось: «(за исключением гладкоствольного)», с сохранением указания далее на боеприпасы и т. п. предметы. Подобная редакция статьи породила двоякого рода вопросы: 1) неужели стал ненаказуемым незаконный оборот любого гладкоствольного оружия, в том числе боевого (пушек, минометов, пулеметов и т. д.); 2) как реагировать на незаконные приобретение, хранение и т. д. боеприпасов к огнестрельному гладкоствольному оружию?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приведем пример из судебной практики. Приговором районного суда г. Ярославля С., совершивший разбойное нападение, был осужден также и за то, что незаконно приобрел, хранил и носил короткоствольный многозарядный пистолет и два патрона к нему. В кассационном порядке приговор изменен: исключен из круга предметов осуществленного С. незаконного оборота оружия пистолет, поскольку по заключению эксперта тот относился к категории гладкоствольного огнестрельного оружия. Что же касается такого предмета, как боеприпасы (2 патрона к пистолету), осуждение С. за незаконное обращение с ними было признано обоснованным [170 - Архив Ярославского областного суда. Дело № 2525/03/60-2004.]. Как видим, нечеткая (добавим, весьма спорная и по существу) редакция ст. 222 УК РФ породила дважды судебные ошибки. Не случайно Федеральным законом от 30 июня 2004 г. диспозиция этой статьи вновь изменена и ныне она выглядит так: «Незаконные приобретение, передача, сбыт, хранение, перевозка или ношение огнестрельного оружия, его основных частей и боеприпасов (за исключением гражданского гладкоствольного, его основных частей и боеприпасов к нему), взрывчатых веществ или взрывных устройств…» [171 - Федеральный закон «О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации // Российская газета. 2004. 28 июля.] В итоге устранены сомнения по обоим возникавшим вопросам, упомянутым в предыдущем абзаце.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В теории права предпринимались неоднократные попытки сформулировать правила (или, по терминологии Р. Иеринга, законы) юридических конструкций. Р. Иеринг к ним относил условия: 1) совпадения с положительным материалом, 2) непротиворечия, 3) красоты и 4) простоты [172 - См.: Иеринг Р. Указ. соч. С. 82 и далее.]; Н. М. Коркунов – а) полноты, б) последовательности, в) простоты, естественности [173 - Коркунов Н. М. Указ. соч. С. 427-428.]; Т. А. Доценко – 1) полноты, целостности, 2) последовательности, непротиворечивости и 3) простоты, совершенности [174 - Доценко Т. А. Указ. соч. С. 319.]. А. Ф. Черданцев, рассматривая этот вопрос в плоскости значения рассматриваемого феномена, писал: «Юридические конструкции придают нормам права логическую стройность, последовательность, ясность их изложения, предопределяют связь между нормами права, способствуют полному, беспробельному, четкому урегулированию тех или иных общественных отношений или их элементов» [175 - Черданцев А. Ф. Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике. С. 149.]. Безусловно, юридические конструкции как постоянные, относительно устойчивые элементы, не меняющиеся с каждой переменой законодательных определений [176 - См.: Коркунов Н. М. Указ. соч. С. 421.], вместе с тем представляют собой абстракцию, обобщение, соотносясь при их приложении с действительностью, соответствуя «положительному материалу». И в это смысле Р. Иеринг абсолютно прав.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конструкции в праве призваны вкупе с другими средствами законодательной техники упорядочить нормативный материал, придать институтам и нормам права стройность, простоту, естественность. Должны быть соблюдены также условия: а) полноты – она налицо, когда конструкция покрывает собой всевозможные частные случаи, и б) последовательности. «Правильная конструкция, – считал Н. М. Коркунов, – должна быть последовательна и притом в двояком отношении. Она сама не должна составлять исключения из более общих юридических положений, она должна быть согласована с ними. И, кроме того, она должна быть такова, чтобы решение всех частных вопросов, относящихся к данному отношению, получалось как необходимый логический вывод» [177 - Там же. С. 428.]. Здесь речь идет скорее об идеале, к которому законодателю следует стремиться; в действительности же, как будет показано далее (см. § 2 настоящей главы и поел.), эти условия законодателем неоднократно нарушаются, что и приводит к пробелам, неясностям, неизбежности толкования уголовно-правовых норм.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Юридические конструкции, безусловно, связаны с содержанием. Но если содержание определяет, что нормативно следует отразить, закрепить, то юридические конструкции позволяют ответить на вопрос, как это все отразить, закрепить. На такого рода связь обратил внимание еще Р. Иеринг. В теории права не раз подчеркивалось важное значение юридических конструкций при формулировании правового материала: без них право представляло бы собой «авгиевы конюшни», как характеризовал в свое время английское право Шустер [178 - Цит. по: Шаргородский М. Д. Избранные работы по уголовному праву. СПб., 2003. С. 163.], сумбурный набор нормативных положений, в которых крайне трудно, если вообще возможно, было бы разобраться даже весьма квалифицированному юристу. Юридические конструкции облекают правовой материал в определенную форму, способствуют приданию нормативному акту стройности, четкости и определенности, последовательности изложения, полноте и беспробельности нормативного предписания. Н. С. Таганцев не без оснований критиковал уложения о наказаниях 1845 и 1885 гг. за игнорирование средств и приемов законодательной техники. Он писал, что в этих уложениях правоведов поражало «отсутствие обобщений, способов обработки материала, оказавшейся весьма неудовлетворительной». «В связи с казуистичностью стояло отсутствие и юридической техники: составители, по-видимому, и не додумались до необходимости особых приемов законодательной техники, они упустили из виду даже такое основное требование, чтобы определения закона не заключали в себе ничего излишнего… Крайне неудачной являлась столь излюбленная уложением ссылочная санкция» [179 - Таганцев Н. С. Русское уголовное право. Т. 1. СПб., 1902. С. 222-224. – О ссылочной санкции речь пойдет в последнем параграфе данной главы.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, юридическая конструкция как одно из средств правотворческой техники представляет собой абстракцию, разновидность нормативной модели (что отражает сложное строение соответствующих явлений), призванной придавать праву внутреннюю форму, строение. Это «архитектурный элемент» нормотворчества, тип, «образ», помогающий «строить» право, придавать ему логически завершенный характер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По вопросу о видах юридических конструкций мнения высказаны самые разнообразные, что отнюдь не случайно, ибо деление, согласно науке логики, мыслимо по различным признакам, основаниям [180 - См.: Кириллов В. И., Старченко А. А. Логика. М., 1982. С. 52; Гетманова А. Д. Учебник по логике. 2-е изд. М., 1994. С. 46-47.]. Так, А. Ф. Черданцев полагает, что можно говорить: а) о нормативных юридических конструкциях – они находят определенное закрепление и выражение в нормах права, и б) о теоретических юридических конструкциях – они используются правовой наукой в качестве метода познания права [181 - См.: Черданцев А. Ф. Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике. С. 150.]. Кроме того, встречаются деления их на: 1) универсальные (общие), межотраслевые и отраслевые (примером межотраслевых может служить конструкция правонарушения, а отраслевых – конструкция преступления);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) статические и динамические; 3) нормативные и теоретические; 4) истинные и ложные, фиктивные и ошибочные [182 - См.: Баранов В. М., Мареев Ю. Л. Указ. соч. С. 734. – Деление, упомянутое в п. 4, нам представляется далеко не бесспорным.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следует согласиться с С. С. Алексеевым, что в каждой отрасли права существуют устоявшиеся конструкции: в уголовном праве – типические схемы (модели) составов преступления, в гражданском праве – разнообразные конструкции договоров, конструкция «ответственность без вины» и т. д. Использование данного средства в любой отрасли права позволяет облегчить формулирование юридических норм, придает нормативной регламентации общественных отношений четкость и определенность [183 - Алексеев С. С. Указ. соч. С. 276.]. А. В. Иванчин, различающий законодательные и уголовно-правовые конструкции, выделяет пять видов последних, говоря о конструкции: 1) преступления, 2) деяния, совершенного при обстоятельствах, исключающих его преступность, 3) наказания, 4) освобождения от уголовной ответственности и 5) освобождения от наказания [184 - См.: Иванчин А. В. Указ. соч. С. 19.]. Думается, этот круг конструкций применительно к уголовному праву не является полным. Любопытно, что еще в начале XIX в. появились работы, посвященные юридическим конструкциям, в частности форм виновности [185 - См.: Фельдштейн С. Г. Психологические основы и юридические конструкции форм виновности в уголовном праве. М., 1903.], что также может свидетельствовать о несводимости видов юридических конструкций к упомянутым выше пяти видам.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;§ 2. Конструкции основных составов преступлений<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В уголовном праве наибольшее внимание, пожалуй, уделяется именно конструкциям составов преступлений. По подсчетам В. Н. Кудрявцева, теоретически мыслимы 576 различных конструкций состава, в зависимости от комбинации категорий признаков [186 - См.: Кудрявцев В. Н. Указ. соч. С. 77.]. В действительности же их число значительно меньше ввиду того, что многих комбинаций в законе не встречается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В соответствии со ст. 8 УК РФ состав преступления входит в основание уголовной ответственности: последним признается совершение деяния, содержащего все признаки состава преступления, предусмотренного Кодексом. Под составом преступления в теории уголовного права принято понимать совокупность объективных и субъективных признаков, характеризующих содеянное в качестве преступного. Или, в иной интерпретации, – совокупность необходимых и достаточных признаков для признания поведения преступным. Свойство достаточности означает, что никаких иных признаков не требуется для констатации в содеянном преступления. Требование необходимости предусматривает, что при отсутствии хотя бы одного из признаков состава нельзя вести речь о наличии в поведении лица преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Какие же признаки признаются необходимыми? Принято выделять четыре группы признаков состава преступления, характеризующие: объект; объективную сторону; субъективную сторону; субъекта преступления. Если говорить о признаках, непременно фигурирующих в каждом составе, то наибольшим их числом представлен субъект преступления: в любом составе указывается, что речь идет о лице: 1) физическом, 2) вменяемом и 3) достигшем минимально установленного законом возраста уголовной ответственности. Субъективная сторона, как это единодушно признается отечественными юристами – теоретиками и практиками, во всех случаях представлена виной в форме умысла или неосторожности (либо одновременно или в альтернативе в обеих этих формах). Сложнее определиться с «представительством» двух других элементов. Один из них – объект: ясно, что им не может быть, скажем, факультативный его вид (поскольку, как следует из самого наименования, он присутствует не всегда), равно как и любой вид объекта, выделяемый «по вертикали» – общий, родовой и т. д. (поскольку он един для всего массива преступлений или, по крайней мере, для больших либо меньших их групп). Объективная сторона во всех составах представлена деянием (действием или бездействием) и, по мнению значительного числа ученых-юристов, также общественно опасными последствиями и причинно-следственной связью. С этим добавлением можно было бы согласиться, будь в законодательстве все составы «материальными». Однако ныне в большинстве своем составы в УК РФ – «формальные» [187 - Ю. Е. Пудовочкин и С. С. Пирвагидов применительно к бланкетным диспозициям утверждают, что конструкция материального состава «является самой распространенной», однако никаких данных, подтверждающих этот вывод, не приводят (см.: Пудовочкин Ю. Е., Пирвагидов С. С. Понятие, принципы и источники уголовного права: сравнительно-правовой анализ законодательства России и стран Содружества Независимых Государств. СПб., 2003. С. 177).], т. е. они не содержат указания на последствия преступления (а следовательно, и на причинную связь). В условиях, когда эти признаки отсутствуют в абсолютном большинстве предусмотренных в законе случаев (порядка 70%), некорректно признавать их безусловно обязательными.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, всякий состав преступления состоит как минимум из шести признаков: основной объект; общественно опасное деяние (действие и бездействие); вина (в форме умысла или неосторожности); физическое лицо; вменяемое лицо; лицо, достигшее установленного уголовным законом возраста. Конкретный его вид включает в себя помимо упомянутых и иные, дополнительные, признаки. Поэтому вряд ли можно найти в УК РФ состав, состоящий исключительно лишь из упомянутых шести признаков. Кроме них, законодатель дает указание на дополнительный объект, предмет и потерпевшего (из группы элементов, характеризующих объект преступления); на преступные последствия, причинно-следственную связь, место, время, обстановку, орудия и средства, способ совершения преступления (из блока элементов, характеризующих объективную сторону преступления); на мотив, цель, эмоции (из группы элементов, характеризующих субъективную сторону); на специальный субъект (из блока элементов, относящихся к субъекту преступления). В случае вхождения в состав эти признаки становятся для данного вида состава обязательными.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;То, что в юриспруденции именуют признаком состава, есть не что иное, как признак преступления, «возведенный» в ранг признака состава. Говоря иначе, всякий признак состава преступления есть одновременно и признак преступления, однако не всякий признак преступления обретает статус признака состава. В логике словом «признак» обозначаются любые черты, стороны, состояния предмета или явления, которые так или иначе характеризуют этот предмет или явление, помогают распознать их среди прочих предметов или явлений [188 - См., например: Горский Д. П. Логика. М., 1963. С. 30-31.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как отмечается в литературе [189 - Кудрявцев В. Н. Указ. соч. С. 94-95.], при правильном построении законодательства признаком состава следовало бы считать лишь такой признак преступления, который соответствует совокупности следующих требований: а) он вместе с другими признаками определяет общественную опасность, противоправность, виновность и наказуемость деяния; б) выражает его отличие от других преступлений и правонарушений; в) прямо указан в законе или однозначно вытекает из него при толковании; г) не является производным от других признаков; д) присущ всем преступлениям данного вида. Между тем изложенные требования нуждаются в определенной корректировке, поскольку полностью ориентированы на признаки основного состава преступления и не учитывают, что квалифицирующие признаки – это тоже признаки состава.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В частности, с этой позиции неприемлем и. «г», ибо в уголовном законодательстве немало квалифицирующих признаков, производных от других. Например, «совершение преступления в крупном размере» – «в особо крупном размере» (см. ст. 171, 171&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, 172, 285&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> и др.), существенный вред, существенные нарушения – тяжкие последствия (см. ст. 201, 285, 286 и др.). Кроме того, по нашему мнению, нуждается в выделении еще одно требование: а&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>) он (признак) способен и сам по себе «дозировать» общественную опасность деяния (например, тайно – открыто; насилие – угроза применения насилия; насилие опасное – насилие, не опасное для жизни или здоровья).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Раскрытие (описание) содержания признака состава преступления большей частью осуществляется не в уголовном законодательстве, а в разъяснениях Пленума Верховного Суда РФ. Следует заметить, что это не лучший путь обеспечения единой законности в осуществлении правосудия. Обращает на себя внимание та особенность, что в настоящее время национальные законодательства многих стран взяли курс на выделение в Уголовном кодексе глав, посвященных толкованию употребляемых в последнем терминов и понятий. Именуются они по-разному: «Поясняющие положения», «Общие положения», «Толкование некоторых терминов и выражений в уголовном законе», «Дополнительное положение. Разъяснение некоторых терминов», «Другие положения», и т. п. К сожалению, подобная идея, заложенная в теоретической модели Уголовного кодекса [190 - См.: Уголовный закон. Опыт теоретического моделирования. М., 1987.], не воспринята УК РФ 1996 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем действующий Кодекс применительно к некоторым главам и группам составов преступлений содержит законодательные определения отдельных признаков, например: понятия крупного и особо крупного размера (ущерба; см. примечания к ст. 158 и 169 УК), понятия должностного лица и представителя власти (см. примечания к ст. 285 и 318 УК), понятия субъекта воинского преступления и преступлений против военной службы (см. ст. 331 УК). Кроме того, хотя и редко, используется практика аутентичного толкования отдельных признаков состава преступления. Все это, несомненно, сказывается благотворным образом на правоприменительной деятельности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Напомним, что в теории уголовного права выделяются признаки состава: позитивные и негативные, постоянные (признаки точного значения) и переменные, а среди последних – бланкетные и оценочные.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что касается составов преступлений в целом, то существует несколько их классификаций. В зависимости от оснований деления различают составы: материальные, формальные и усеченные; основные, квалифицированные и привилегированные; простые и сложные (с альтернативными признаками, двумя объектами, двумя действиями, двумя последствиями, двумя формами вины). Некоторые ученые выделяют также общие и специальные, конкретизированные и обобщенные составы [191 - См.: Трайнин А. Н. Общее учение о составе преступления. М., 1957. С. 97 и далее.]. В случае, если логическое основание не выдерживается, классификация приобретает искаженный вид типа: материальный, формальный, усеченный, сложный [192 - См.: Доценко Т. А. Указ. соч. С. 322.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Многочисленных сторонников деления составов на материальные, формальные и усеченные подчас критикуют как приверженцев «теоретически надуманной и практически вредной дифференциации» [193 - Кузнецова Н. Ф. Классификация преступлений в Общей части Уголовного кодекса // Дифференциация формы и содержания в уголовном судопроизводстве. Ярославль, 1995. С. 23.]. Но так ли это на самом деле? Если отвлечься от упреков чисто терминологического порядка (т. е. насколько удачны обозначения: усеченный состав; формальный и т. д.), сосредоточив внимание на сути проблемы, то нельзя не увидеть зависимость используемой законодателем в конкретном случае конструкции от его намерения так или иначе определить момент окончания описываемого в статье Особенной части Уголовного кодекса вида преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда он принимает решение передвинуть этот момент с наступления последствий на более раннюю стадию развития посягательства (совершение действий либо осуществление акта бездействия), то уместно и, по сути, неизбежно обращение к конструкции формальных составов. Когда же в целях общей и специальной превенции (либо же ввиду нематериального, труднофиксируемого характера последствий) законодатель склоняется к необходимости, прибегнув к юридической фикции, связать момент окончания преступления с еще более ранней ступенью посягательства (с его начальной стадией, а то и с приготовительными действиями), без конструкции усеченного состава ему просто не обойтись.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отрицание факта существования анализируемых конструкций наносит, безусловно, ощутимый урон и теории, и практике. В частности, вместо назревшей дискуссии об уточнении границ понятия каждой из трех конструкций, их разновидностей, об унифицировании взглядов на момент окончания преступлений с формальным и усеченным составами и т. д., ведется вялотекущая и, как представляется, малопродуктивная дискуссия по вопросу, существуют в природе такие конструкции либо же нет? Вопрос сам по себе, может, и важный, но не пора ли сделать серьезный шаг вперед?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нетрудно заметить, что простой констатации использования законодателем различных конструкций в зависимости от его решения по определению момента окончания преступления явно недостаточно: в одних нормах этот момент связывается с фактическим наступлением последствий, в других – с угрозой их наступления, в третьих – с совершением действий (бездействия), причем оказавшихся успешными для виновного, хотя и не повлекшими преступных последствий (о них не говорится в диспозиции статьи), в четвертых – с формальным моментом окончания деяния, в пятых – с совершением хотя бы части деяния, описанного в законе, в шестых – с приготовительными действиями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следовательно, можно вести речь как минимум о шести видах состава только по одному основанию деления. Если оставаться в рамках выделяемых обычно трех (а подчас и двух – материальные и формальные) конструкций состава, необходимо четче определить разграничительные линии между ними и объем каждого понятия, а затем обрисовать их разновидности. В дополнительном осмыслении нуждаются причины, побуждающие законодателя прибегнуть к одной из шести разновидностей конструкции состава, равно как и то, насколько обоснованно толкуется момент окончания преступления применительно к той или иной конструкции его состава.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Анализ УК РФ 1996 г. показывает, что доля материальных составов в нем относительно невелика и составляет всего 28% [194 - По подсчетам А. В. Иванчина – 38,5% (см.: Иванчин А. В. Уголовно-правовые конструкции и их роль в построении уголовного законодательства. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. С. 21). Такое расхождение объясняется, видимо, изменениями в Кодексе, осуществленными за прошедшее время.]. Следовательно, на долю иных разновидностей конструкций приходится свыше 70%.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Это позволяет сделать ряд важных выводов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во-первых, далеко от действительности утверждение, приводимое почти во всех учебниках по уголовному праву, что последствия (а отсюда и причинно-следственная связь) – обязательный признак всякого состава преступления. Ведь они фигурируют менее чем в трети составов, а потому последствия – столь же факультативный признак в рамках общего учения о составе преступления, как, например, способ, орудия и средства совершения преступления, мотив, цель и эмоции, предмет преступления, специальный субъект.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во-вторых, поскольку последствия – один из важнейших криминообразующих признаков, сомнительно столь редкое применение в уголовном законодательстве конструкций материального состава. В этом свете предпочтительной (хотя и вряд ли оптимальной) выглядит позиция УК Украины, в которой на долю материальных составов приходится около 32%.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В-третьих, в теории и практике необходимо больше внимания уделять иным (помимо материальных) видам состава преступления. Особенно в вопросах определения момента окончания посягательства. В некоторых случаях судебно-следственная практика в этих вопросах уже определилась. Так, относительно составов создания опасности, которых в УК РФ 15 (для сопоставления: в УК Украины их 40), сложилось твердое мнение, что речь идет о возникновении «такой ситуации либо таких обстоятельств, которые повлекли бы предусмотренные законом вредные последствия, если бы не были прерваны вовремя принятыми мерами или иными обстоятельствами, не зависящими от воли причинителя вреда. Угроза при этом предполагает наличие конкретной опасности реального причинения вреда…» (и. 6 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О практике применения судами законодательства об ответственности за экологические правонарушения» от 5 ноября 1998 г. № 14 [195 - Бюллетень Верховного Суда РФ. 1999. № 1.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Когда речь идет о конструкции состава, где окончание преступления связывается с совершением приготовительных действий (организация незаконного вооруженного формирования, создание банды, преступного или экстремистского сообщества и т. д.), состав и преступление полагаются осуществленными в момент возникновения преступного объединения, наделенного всей совокупностью присущих ему признаков. Соответственно Пленум Верховного Суда РФ в и. 7 Постановления «О практике применения судами законодательства об ответственности за бандитизм» от 17 января 1977 г. № 1 [196 - Там же. 1997. №3.] указал: «В тех случаях, когда активные действия лица, направленные на создание устойчивой вооруженной группы, в силу их своевременного пресечения правоохранительными органами либо по другим не зависящим от этого лица обстоятельствам не привели к возникновению банды, они должны быть квалифицированы как покушение на создание банды».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если деяние характеризуется в уголовном законе как «посягательство», «нападение», «требование», «призывы» и т. п., его окончание определяется моментом нападения, предъявления требования, озвучивания призывов и т. д. Так, «разбой считается оконченным с момента нападения в целях хищения чужого имущества, совершенного с применением насилия, опасного для жизни или здоровья, либо с угрозой применения такого насилия» [197 - Пункт 6 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое» от 27 декабря 2002 г. № 29 // Там же. 2003. № 2.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сложнее оценить ситуации, когда в диспозиции статьи действие обозначается отглагольным существительным: «воспрепятствование», «вмешательство», «выращивание», «привлечение», «вовлечение», «фальсификация», «изготовление», «принуждение» и т. и. Ясно, что речь идет о процессе осуществления деяния, имеющем, следовательно: а) протяженность во времени, б) незавершенный или завершенный характер, в) а при завершении – как успешный, так и безуспешный, неудачный итог. Как в этом случае определить момент окончания преступления?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Юристы – и ученые, и практические работники – в этом вопросе весьма расходятся во мнении. Так, полагаются оконченными: изнасилование и совершение насильственных действий сексуального характера – «соответственно с момента начала полового акта, акта мужеложства, лесбиянства и иных действий сексуального характера, предусмотренных объективной стороной данных составов преступлений, независимо от их завершения и наступивших последствий» [198 - Пункт 5 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам о преступлениях, предусмотренных статьями 131 и 132 Уголовного кодекса Российской Федерации» от 15 июня 2004 г. № 11 // Там же. 2004. № 8.]; незаконные охота и рыболовство – с момента начала добычи, «независимо от того, были ли фактически добыты водные животные или растения, рыба или иные животные» [199 - Там же. 1999. № 1.]; угон транспортного средства – с момента отъезда с места, на котором оно находилось [200 - Пункт 15 Постановления Пленума Верховного Суда РСФСР «О судебной практике по делам о преступлениях, связанных с нарушением правил безопасности движения и эксплуатации транспортных средств, а также с их неправомерным завладением без цели хищения (ст. 211, 2112, 1481 УК РСФСР)» от 22 октября 1969 г. № 50 // Сборник действующих постановлений Пленумов Верховных Судов СССР, РСФСР и Российской Федерации по уголовным делам. М., 1999. С. 297.]; изготовление фальшивых денежных знаков или ценных бумаг – с момента готовности хотя бы одной такого рода единицы (п. 4 Постановления от 17 апреля 2001 г. № I [201 - «О внесении изменений и дополнений в Постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 28 апреля 1994 г. № 2 “О судебной практике по делам об изготовлении или сбыте поддельных денег и ценных бумаг”» // Бюллетень Верховного Суда РФ. 2001. №6.]); взяточничество – с момента принятия получателем хотя бы части взятки (п. 11 Постановления от 10 февраля 2000 г. № 6 [202 - «О судебной практике по делам о взяточничестве и коммерческом подкупе» // Там же. 2000. № 4.]), посев запрещенных к возделыванию растений – «с момента посева независимо от последующего всхода либо произрастания растений» (п. 16 Постановления от 27 мая 1998 г. № 9 [203 - «О судебной практике по делам о преступлениях, связанных с наркотическими средствами, психотропными, сильнодействующими и ядовитыми веществами» // Там же. 1998. № 7.]) и т. д. Иначе говоря, в одних случаях момент юридического окончания деяний связывается с началом осуществления деятельности, в других – с ее физическим завершением, в третьих – с успешным (хотя бы частично) итогом для виновного осуществленного им поведения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;О неустойчивости позиции практики свидетельствуют и ее бесконечные колебания по определению момента окончания некоторых видов преступлений с формальным составом. Проиллюстрируем сказанное на составах «вовлечения» (ст. 150, 151, 240 УК и др.), где момент окончания посягательства зависит от трактовки именно этого признака объективной стороны. В Постановлении Пленума Верховного Суда СССР «О судебной практике по делам о вовлечении несовершеннолетних в преступную и иную антиобщественную деятельность» от 12 сентября 1969 г. № 8 говорилось, что вовлечение – это: а) действия, направленные на подготовку несовершеннолетнего к участию в преступлениях, а также б) подстрекательство его к совершению преступления в качестве исполнителя или пособника [204 - Бюллетень Верховного Суда СССР. 1969. № 5. С. 14.], т. е. акцент делался на виды поведения взрослого в отношении подростка, на объективную сторону (подготовка, подстрекательство). В последующем Постановлении (заменившем упомянутое) от 3 декабря 1976 г. № 16 тем же Пленумом было дано уже иное понимание вовлечения несовершеннолетнего: в первоначальной редакции (п. 10) – как действий, направленных на возбуждение у него желания участвовать в совершении одного или нескольких преступлений [205 - Сборник действующих постановлений… С. 160.], а в новой редакции, изложенной в Постановлении от 5 декабря 1986 г. № 17, – с добавлением, что речь идет о действиях, сопряженных с применением физического или психического воздействия [206 - Там же.]. Что же касается ключевого момента – окончания посягательства, то вопреки приведенному определению (это «действия, направленные…») далее констатировалось: «Если несмотря на указанное воздействие подросток не стал участвовать в совершении преступления (хотя бы на стадии приготовления или покушения), действия взрослого должны расцениваться как покушение на вовлечение несовершеннолетнего в преступную деятельность» [207 - Там же.]. Таким образом, только при действиях, оказавшихся успешными в части возбуждения желания (его вызвать удалось), и к тому же когда желание хотя бы частично объективировалось в преступлении, можно, по мнению Пленума, вести речь об оконченном преступлении.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Новый поворот наметился в Постановлении Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам о преступлениях несовершеннолетних» от 14 февраля 2000 г. № 7. В п. 8 Постановления говорится, что если взрослый не знал о несовершеннолетии лица, «вовлеченного» им в совершение преступления, он не может привлекаться к ответственности по ст. 150 УК РФ. Далее преступление объявляется оконченным «с момента вовлечения несовершеннолетнего… независимо от того, совершил ли он какое-либо из указанных противоправных действий» [208 - Бюллетень Верховного Суда РФ. 2000.]. Следовательно, при буквальном толковании вышеупомянутого для констатации окончания преступления требуется ныне установить два момента: 1) вовлечение состоялось, удалось (поскольку в п. 8 речь ведется о вовлеченном лице) и 2) необязательно, чтобы последовало со стороны вовлеченного совершение определенного преступления или иных антиобщественных действий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Думается, использование законодателем отглагольного существительного несовершенного вида в принципе позволяет связывать момент окончания преступления с любой стадией процесса вовлечения. Другое дело, что начальная стадия такого противоправного поведения не достигает по общему правилу того уровня общественной опасности, который характерен для преступлений (например, начавшееся вовлечение было прервано по независящим от взрослого причинам и успело выразиться лишь в лести или уговорах).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;При всех условиях подход к ситуациям с деяниями, обозначенными отглагольными существительными несовершенного вида, должен быть единообразным, что предстоит обеспечить на первом этапе Пленуму Верховного Суда РФ в принимаемых им постановлениях по соответствующим категориям уголовных дел. Очевидно, следует остановиться на варианте, согласно которому рассматриваемая конструкция деяния позволяет считать преступление оконченным с момента фактического завершения действия (бездействия).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Попутно заметим, что в последнем из упомянутых постановлений вовсе не дано толкования термина «вовлечение», что скорее всего свидетельствует о продолжающемся «брожении в умах» членов Пленума и Научно-консультативного совета, созданного при нем. Нет единодушия и в уголовно-правовой теории. Одни предлагают вовсе отказаться от этого термина, заменив его на «привлечение» [209 - См.: Бабаев М. М., Жалинский А. Э. Когда старшие в ответе. М., 1972. С. 23. – В данном случае имеет место явное сужение смысла рассматриваемого термина.]; «склонение» [210 - См.: Мкртычян Б. А. Вовлечение несовершеннолетних в совершение преступлений и иных антиобщественных действий: уголовно-правовые и криминологические аспекты. Автореф. дис… канд. юрид. наук. Челябинск, 2003. С. 17. Показательно, однако, что в ст. 2051 УК РФ законодатель говорит о «вовлечении или склонении», не отождествляя таким образом эти понятия.]. Другие связывают вовлечение только с возбуждением желания, считая, что вовлечь во что-либо – значит «возбудить желание это что-либо сделать» [211 - КладковА., Суслицына Т. Вовлечение несовершеннолетнего в совершение преступления и иных антиобщественных действий (ст. 150,151 УК РФ) // Уголовное право.2002. № 3. С. 27.]. Но желание может отсутствовать, допустим, если лицо насильственно принуждается к антиобщественному поведению. Третьи трактуют вовлечение как совершение определенной «системы» вовлекательских действий [212 - См.: Эффективность борьбы с вовлечением несовершеннолетних в преступную деятельность. Омск, 1985. С. 24.]. Наконец, вместо вовлечения в преступление предлагается говорить в законе о вовлечении в антиобщественное деяние [213 - См.: Пудовочкин Ю. Е. Ответственность за преступления против несовершеннолетних по российскому уголовному праву. СПб., 2002. С. 111; Шевченко Н. П. Уголовная ответственность за вовлечение несовершеннолетнего в совершение преступления. Автореф. дис. …канд. юрид. наук. Ставрополь, 2003. С. 7; Морозов А. И. Уголовная ответственность за вовлечение несовершеннолетних в совершение деяний, угрожающих их нормальному развитию. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. М.,2003. С. 8.]. Но в ст. 150 УК РФ речь идет как раз о деянии, запрещенном уголовным законом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С учетом сказанного под вовлечением следует, очевидно, понимать совершение действий, направленных на возбуждение желания совершить общественно опасное деяние, запрещенное уголовным законом, или на привлечение лица к участию в таком деянии [214 - См.: Пухтий Е. Е. Преступления против семьи и несовершеннолетних: дифференциация ответственности. Вопросы техники конструирования составов. Дис. … канд. юрид. наук. Ярославль, 2004. С. 93.].<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;§ 3. Особенности конструирования квалифицированных составов преступлений<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Понятие преступлений с квалифицированными составами. Квалифицированные составы и квалифицирующие признаки являются одними из наиболее распространенных средств дифференциации наказуемости в статьях Особенной части Уголовного кодекса РФ. Причем если в прежнем Кодексе 1960 г. описание одной либо нескольких разновидностей состава преступления, именуемых в теории квалифицированными, особо квалифицированными либо привилегированными, содержалось примерно в каждой второй статье Особенной части, то в действующем УК их доля уже в начальной редакции закона возросла почти до 65%, а с учетом изменений и дополнений по состоянию на 1 сентября 2004 г. – достигла почти 68%, что свидетельствует о все большем внимании законодателя к использованию такого важного средства дифференциации наказания в Особенной части УК, как квалифицированные (и привилегированные) составы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Заметно увеличилось число квалифицирующих признаков, задействованных правотворцем для дифференциации ответственности в уголовном праве. Их исчерпывающий перечень и частота применения приводятся в таблице в конце работы (см. Приложение).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Какова природа обстоятельств, включаемых в квалифицированные составы? Уяснение юридической природы правовых категорий, понятий предполагает определение того, к какому миру явлений («вещей», по терминологии К. Маркса [215 - 21ёМаркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 122, 154.]) они принадлежат, каково их строение, поэлементный состав, связи и отношения, в чем заключается их роль в праве, каково их место в системе права? Без системно-структурного метода исследования здесь не обойтись. «Природа» обязывает обеспечивать системный подход «как требование исследовать природу любого сложного образования со стороны его структурных, функциональных и генетических связей…» [216 - Павлова О. Н. О принципе системности в социальном познании // Сб. науч. тр. Ташкентск. ун-та. 1980. № 641. С. 14.]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из сказанного следует, что, во-первых, нельзя обойтись без вычленения структурных единиц, составляющих совокупность квалифицирующих обстоятельств. В действующем уголовном законодательстве число видов такого рода обстоятельств, как видно из таблицы (см. Приложение), превышает 110. Из них в УК 1996 г. наиболее часто встречаются обстоятельства, связанные с совершением преступления группой лиц той или иной разновидности: группа лиц, группа лиц с предварительным сговором, организованная группа (либо их сочетание). Этот признак использован законодателем для конструирования квалифицированных составов в общей сложности 135 раз; с причинением деянием тяжких последствий (с нередким приведением соответствующего их вида) – 128 раз; с применением насилия {угрозы насилием) – 71 раз; с причинением существенного имущественного ущерба в особо крупном, крупном, значительном размерах и т. и. – 46 раз, и т. д. При этом в последние годы наблюдается четкая тенденция к возрастанию численности и квалифицированных составов (их число приближается к 280), и квалифицирующих признаков. Доля составов с двумя и более усиливающими наказуемость признаками достигла 55% (от общей численности квалифицированных составов).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Квалифицирующие обстоятельства – это обстоятельства дела, а «применительно к уголовному делу обстоятельство означает часть всего того, что характеризует преступление» [217 - Нокербеков М. А. Соотношение норм уголовного и уголовно-процессуального права, касающихся предмета доказывания // Тр. Ин-та философии и права АН КазССР. Алма-Ата, 1963. Т. 7. С. 189.] и личность виновного [218 - См. об этом: Кругликов Л. Л. Смягчающие и отягчающие ответственность обстоятельства в уголовном праве. Воронеж, 1985. С. 25.]. Отсюда следует, что квалифицирующими выступают обстоятельства, относящиеся к содеянному и к личности виновного. Никакие иного рода данные не могут признаваться в качестве квалифицирующих по российскому уголовному праву.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во-вторых, только вычленением структурных единиц ограничиваться недопустимо, ибо определение поэлементного состава не в состоянии обеспечить всестороннее познание. «С точки зрения системы важно в первую очередь не то, каков субстрат элемента, а то, что делает, чему служит элемент в рамках целого» [219 - Блауберг И. ВЮдин Э. Г. Становление и сущность системного подхода. М., 1973. С. 185.]. Отсюда функциональное исследование – необходимый этап: «…выполнение элементом функции означает, что он перестает быть самодовлеющей вещью, существующей лишь для себя, хотя и не теряет относительной самостоятельности» [220 - Лиепинь Э. К. Основные моменты системного подхода // Уч. зап. Латв. ун-та. 1973. Т. 198. С. 20.]. В связи с этим обращает на себя внимание тот факт, что современная уголовно-правовая теория довольно активно разрабатывает понятие отдельных квалифицирующих обстоятельств, структурных единиц, и в то же время недостаточно настойчиво разрабатывает общую теорию квалифицирующих обстоятельств [221 - Из научных работ последних десятилетий могут быть названы: Барков А. В. Значение, понятие, виды и принципы конструирования квалифицирующих признаков преступлений // Проблемы совершенствования законодательства и правоприменительной деятельности в СССР. Минск, 1983; Кругликов Л. Л. О конструировании квалифицированных составов преступлений // Правоведение. 1989. № 2; Кругликов Л. Л., Савинов В. Н. Квалифицирующие обстоятельства: понятие, виды, влияние на квалификацию преступлений. Ярославль, 1989; Карлов В.В. Критерии отбора законодателем квалифицированных составов преступлений. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Свердловск, 1990; Костарева Т. А. Квалифицирующие обстоятельства в уголовном праве. Ярославль, 1993; Козаченко И. Я., Костарева Т. А., Кругликов Л. Л. Преступления с квалифицированными составами и их уголовно-правовая оценка. Екатеринбург, 1994.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Раскрытие правовой природы – не самоцель, а средство, важная ступенька углубленного познания сущности явления, понятия. Природа квалифицирующих обстоятельств двойственна. С одной стороны, они входят в совокупность признаков состава преступления и в этом отношении должны обладать определенным набором черт, характеризующим их как признаки состава. Благодаря этим чертам они приобретают способность оказывать влияние на квалификацию содеянного, вызывать появление к жизни новой санкции, отражающей специфику диспозиции, ибо «каждому общему определению преступления, даваемому в диспозиции закона, каждому составу всегда соответствует общее типовое наказание, определенное в санкции…» [222 - Трайнин А. Н. Общее учение о составе преступления. С. 313.] Поскольку рассматриваемые обстоятельства относятся к признакам состава преступления, их установление составляет исключительную прерогативу законодателя. Следовательно, виды, а равно границы каждого из видов, квалифицирующих признаков должны быть определены четко и однозначно самим законодателем в уголовно-правовой норме.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С другой стороны, квалифицирующие признаки не входят в ту единственно возможную совокупность признаков общественно опасного деяния, которая определяет его согласно уголовному закону «как преступное и уголовно наказуемое» [223 - См. об этом: Кудрявцев В. Н. Указ. соч. С. 59.]. Данные признаки используются законодателем для конструирования более или менее опасной разновидности деяний, установления в законе новых пределов наказуемости, смягченной или усиленной санкции по сравнению с той, которая сопряжена с основным составом преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, квалифицирующие признаки одновременно родственны: 1) обстоятельствам-признакам основного состава преступления и 2) обстоятельствам, смягчающим и отягчающим наказание. Отождествление их с первыми или вторыми приводит к смешению, использованию совпадающей терминологии, путанице.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, в абз. 4 п. 13 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О практике применения судами законодательства об ответственности за экологические правонарушения» от 5 ноября 1998 г. № 14 сказано, что разграничение незаконной охоты – преступления и административного проступка – «следует производить по квалифицирующим признакам состава преступления» (далее следует перечисление признаков основного состава, названных в ч. 1 ст. 258 УК: причинение крупного ущерба, применение механического транспортного средства или воздушного судна и т. д. [224 - Бюллетень Верховного Суда РФ. 1999. № 1. С. 4.]). Совершенно очевидно, что сакцентировав внимание на свойстве влияния признаков основного состава на квалификацию содеянного (что сближает их с признаками квалифицированного состава), Пленум Верховного Суда РФ неудачно назвал их квалифицирующими. Интересно, что в предшествовавшем абзаце, где дается отграничение уголовно-противоправной и административно наказуемой добычи водных животных и растений, подобной вольности в постановлении не допущено, а говорится просто о «признаках» (абз. 3).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;То же происходит при отождествлении квалифицирующих и отягчающих обстоятельств. Так, в ч. 2 ст. 20 УК РФ законодатель обозначает некоторые квалифицированные виды преступлений, ответственность за которые возможна по достижении лицами 14-летнего возраста, как «умышленное уничтожение или повреждение имущества при отягчающих обстоятельствах (часть вторая статьи 167)», «хулиганство при отягчающих обстоятельствах (часть вторая статьи 213)». При наличии ссылки на соответствующие части статей нет никаких сомнений, что речь идет о квалифицированных составах и квалифицирующих признаках.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ничего, кроме неразберихи, такая терминологическая небрежность вызвать не может [225 - К сожалению, она проявляется и в науке уголовного права, в том числе даже в названии диссертационных работ (см., например: Кирюхин А. Б. Смягчающие обстоятельства в составе преступления. Дис. … канд. юрид. наук. М., 1994; Стрельников А. И. Ответственность за убийство, совершенное при обстоятельствах, отягчающих наказание (ч. 2 ст. 105 Уголовного кодекса Российской Федерации). Дис. … канд. юрид. наук. М., 1998; Шнитенков А. В. Отягчающие обстоятельства в преступлениях против государственной власти, интересов государственной службы и службы в органах местного самоуправления. Дис. … канд. юрид. наук. Омск, 1998).]. На это уже не раз обращалось внимание в теории уголовного права. В частности, оперирование законодателем одними и теми же терминами, обозначениями, как и совпадение по названию отдельных видов обстоятельств (например, совершение преступления организованной группой, из мести, с особой жестокостью, с использованием оружия, причинение преступлением тяжких последствий – см. ст. 63, 105, 111, 117, 126, 162 УК и др.), порождают мысль о единой сущности собственно смягчающих и отягчающих, с одной стороны, и квалифицирующих – с другой, обстоятельств.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мысль о единстве получает дополнительный импульс в свете того общеизвестного положения о том, что «Общая и Особенная части неразрывно связаны друг с другом: без Особенной части положения Общей части были бы беспредметны, в свою очередь, применение норм Особенной части возможно лишь в соответствии с общими положениями, сформулированными в Общей части» [226 - Советское уголовное право. Общая часть. М., 1977. С. 46.]. Ввиду же того, что общие положения, касающиеся квалифицирующих признаков и составов с ними, отсутствуют и в разделе «Уголовный закон», и в разделе «Преступление», родственность терминологии сама собой подводит к мысли искать эти общие положения в главе 10 Кодекса о назначении наказания, где дано описание смягчающих и отягчающих обстоятельств. В итоге делается вывод, что правовая природа квалифицирующих обстоятельств и тех, о которых сказано в ст. 61 и 63 УК РФ (ст. 38 и 39 УК 1960 г.), едина [227 - См.: Гаскин С. С. Отягчающие обстоятельства и их значение для индивидуализации уголовной ответственности и наказания. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 1981. С. 11.], эти обстоятельства «одни и те же» [228 - Козлов А. П. Проблема унификации отягчающих обстоятельств, предусмотренных Общей и Особенной частями уголовного законодательства // Вестник МГУ. Серия 11: «Право». 1977. № 3. С. 82.]. «При таком решении этой проблемы, – считает Т. П. Русакова, – отпала бы необходимость включения квалифицирующих обстоятельств в отдельные составы, они могли бы помещаться в Общей части уголовного права, с предусмотрением возможности при их наличии в любом составе соответствующего увеличения размера наказания» [229 - Русакова Т. П. Пути дальнейшего совершенствования советского уголовного права // Актуальные вопросы правоведения в период совершенствования социалистического общества. Томск, 1989. С. 181-182.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;У сопоставляемых понятий имеется, безусловно, немало общего: они не входят в совокупность признаков основного состава; находятся в тесной связи с содеянным и с личностью виновного; оказывают влияние на объем ответственности и т. д. И все же ни смешивать, ни, тем более, отождествлять сопоставляемые явления и их понятия недопустимо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во-первых, квалифицирующие обстоятельства, сближаясь с отягчающими и смягчающими в свойстве влияния на объем ответственности, на наказание, служат средством дифференциации, а не индивидуализации наказания, выступают инструментом в руках законодателя, а не судьи. Во-вторых, они влияют только на объем (вид, размер) наказания, а смягчающие обстоятельства могут обусловить и освобождение от уголовной ответственности и наказания, в частности с заменой иным видом правовой ответственности. В-третьих, они непременно связаны со степенью общественной опасности содеянного и личности виновного, в то время как это характерно далеко не для всех смягчающих и отягчающих обстоятельств (например, наличие иждивенцев, болезненное состояние). В-четвертых, мера влияния смягчающих и отягчающих обстоятельств на наказание по действующему законодательству по общему правилу никак не определена (за исключением обстоятельств так называемой буферной группы [230 - См. об этом: Кругликов Л. Л. Конкретизация уголовно-правового значения обстоятельств дела как законодательный прием // Проблемы юридической техники. Н. Новгород, 2000. С. 564-577.]), а сила влияния квалифицирующих обстоятельств установлена самим законодателем посредством определения новых нижней и (или) верхней границ санкции, установления иных пределов наказания. Отягчающие же и смягчающие обстоятельства дают возможность суду варьировать наказание, увеличивать его или уменьшать в рамках санкции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вышеизложенное не позволяет согласиться с предпринимаемыми попытками отыскать правовую основу квалифицирующих обстоятельств и квалифицированных составов в главе УК, посвященной назначению наказания судом. Видимо, действительно природа рассматриваемых обстоятельств «должна иметь какую-то базу в Общей части УК» [231 - Козлов А. П. Указ. соч. С. 81.], но отыскивать и определять ее место следует, отталкиваясь от главной, определяющей черты – той, которая характеризует их как признаки состава преступления. Соответственно о квалифицирующих обстоятельствах (и о квалифицированном составе), их понятии и правовом значении, месте в уголовном праве должна идти речь в первую очередь в разделе о преступлении. Разумеется, сказанное не исключает того, что об отдельных моментах, касающихся применения квалифицирующих признаков, может быть упомянуто в иных разделах и главах Общей части Кодекса. Например, в главе о назначении наказания выглядит уместной регламентация вопроса относительно двойного учета обстоятельств – при квалификации и при назначении наказания (см. ч. 3 ст. 61, ч. 2 ст. 63 УК).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В свете изложенного идея унификации, сведения и квалифицирующих, и отягчающих обстоятельств в единый перечень, неприемлема. Представляется, что в процессе развития российского уголовного законодательства мыслимо дальнейшее расслоение отягчающих, смягчающих и иных обстоятельств в Общей части УК на обычные и главные (особые). Последние войдут в уже существующую «буферную» группу с определением непосредственно в законе силы их влияния на наказание. Разумеется, перечень (круг) такого рода обстоятельств должен быть строго регламентирован законодателем и носить исчерпывающий характер. В условиях наличия трех средств дифференциации и индивидуализации наказания (обычных смягчающих и отягчающих обстоятельств; главных, или особых; квалифицирующих) мыслимо объединение в общий перечень определенной части данных по делу, в том числе относимых ныне к категории обычных отягчающих и смягчающих, с одной стороны, и квалифицирующих – с другой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В этом плане вызывает сожаление тот факт, что законодатель упорно не называл в УК РСФСР 1960 г. рассматриваемые обстоятельства квалифицирующими признаками и назвал лишь в одной статье Общей части УК РФ 1996 г. в первоначальной редакции, указав в ч. 3 ст. 68: «Если статья (часть статьи) Особенной части настоящего Кодекса содержит указание на судимость лица, совершившего преступление, как на квалифицирующий признак… наказание при рецидиве, опасном рецидиве или особо опасном рецидиве преступлений назначается без учета правил, предусмотренных частью второй настоящей статьи». Но и это упоминание исчезло из Кодекса после исключения рецидива из круга возможных квалифицирующих обстоятельств [232 - Федеральный закон «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации» // Собрание законодательства Российской Федерации. 2003. № 50. Ст. 4848.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На наш взгляд, основной, определяющей является все же связь квалифицирующих признаков с категорией состава преступления. Во-первых, во всех случаях они суть признаки состава и этим качественно отличаются от обычных, упоминаемых в ст. 61 и 63 УК РФ обстоятельств. Во-вторых, имея с последними совпадающее свойство влиять на объем ответственности и наказание, они служат средством дифференциации, а не индивидуализации, наказания, выступают инструментом в руках законодателя, а не судьи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Характеристика квалифицированных составов и их признаков затруднена тем, что дефиниции традиционно ориентированы на основной состав и его признаки. В частности, как уже упоминалось в предыдущем параграфе, в современной уголовно-правовой теории распространена трактовка состава преступления как совокупности (системы) признаков, необходимых и достаточных для признания деяния преступлением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Правильная относительно основного состава преступления, она неточна применительно к квалифицированным составам, ибо квалифицирующие признаки, входя в совокупность (систему) признаков более (менее) тяжкой разновидности деяния, с точки зрения оснований признания его преступным выступают как дополнительные (избыточные, не необходимые). Так, угон транспортных средств без цели хищения (ч. 1 ст. 166 УК) влечет за собой повышенную ответственность, если он совершен группой лиц по предварительному сговору, а равно когда он соединен с насилием, не опасным для жизни или здоровья, либо с угрозой применения такого насилия (ч. 2 ст. 166). Ясно, что и без перечисленных усиливающих признаков содеянное не теряет характера преступного.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следовательно, приведенная трактовка состава преступления, по существу, сведена к характеристике основного состава, его видовых черт. Между тем основной и квалифицированный составы – это две разновидности состава преступления, который по отношению к ним как юридическая конструкция выступает в качестве родового понятия. Оно охватывает совокупность признаков, описанных в уголовном законе, которая определяет характер (основной состав) или типовую степень (квалифицированный состав) общественной опасности, типичные для преступления соответствующего вида. Именно родовым понятием должно открываться учение о составе преступления, а видовые понятия (основной, квалифицированный, привилегированный составы) – рассматриваться в разделах о видах состава. Поэтому прав Б. А. Куринов, полагавший, что под составом преступления надо понимать систему объективных и субъективных признаков, которые являются необходимыми и достаточными для признания лица совершившим определенного рода преступление [233 - См.: Куринов Б. А. Научные основы квалификации преступлений. М., 1984. С. 32.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Признаки квалифицированного состава преступления, поскольку они суть признаки состава, не могут не выполнять фундаментальную функцию – служить основанием ответственности. Поэтому они в своей совокупности определяют общественную опасность, противоправность, виновность и наказуемость поведения. Так, незаконная банковская деятельность, совершенная организованной группой или сопряженная с извлечением дохода в особо крупном размере, – уголовно наказуемое деяние (ст. 172 УК), ибо налицо основание ответственности; конечно, оно присутствует и без перечисленных усиливающих наказуемость признаков (ч. 1 ст. 172), обладая вместе с тем иным уровнем общественной опасности поведения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, правильное относительно ряда признаков квалифицированного состава положение (в том, что оно в совокупности определяет уголовно значимую общественную опасность, противоправность, виновность и наказуемость) неточно в части квалифицирующих признаков состава как правового понятия. Последние в большей мере связаны с выполнением составом его второй функции – как основания применения иного по сравнению с ч. 1 данной статьи наказания. «Выражая эту вторую функцию состава, связанную с мерой наказания, закон возводит в элементы состава признаки, устанавливающие не только наличие общественной опасности, но и ее степень» [234 - Трайнин А. Н. Общее учение о составе преступления. С. 77.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Квалифицирующие обстоятельства отражают в уголовном законе степень общественной опасности определенного вида поведения – типовую степень кражи, грабежа, фальшивомонетничества и т. п., свидетельствуя о существенном изменении уровня опасности по сравнению с отраженной при помощи признаков основного состава. Квалифицирующее значение придается лишь тем обстоятельствам дела, «в которых совмещаются наиболее крупные и резкие признаки, могущие характеризовать деяние в качестве наиболее опасного» [235 - Замечания редакционного комитета уголовного отделения Санкт-Петербургского юридического общества на проект Особенной части Уголовного уложения. СПб., 1885. С. 27.] либо менее опасного.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Резюмируя, можно дать следующую дефиницию квалифицированного состава: им является совокупность таких признаков преступления, которые свидетельствуют о резко повышенной или пониженной, по сравнению с отраженной при помощи признаков основного состава, общественной опасности деяния, что обусловливает выделение в законе данной разновидности состава в качестве относительно самостоятельной, с иной – повышенной или пониженной – санкцией. Логическим итогом такого выделения является необходимость новой квалификации деяний, сопровождаемых квалифицирующими обстоятельствами, и ориентация суда на новые пределы назначения наказания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Признаки же состава преступления как родового понятия – это закрепленные в уголовном законе обстоятельства, в совокупности своей определяющие характер и типовую степень общественной опасности деяния и личности виновного, законодательную оценку вида поведения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Применительно к квалифицирующим обстоятельствам нуждается в уточнении и сформулированное В. Н. Кудрявцевым требование, согласно которому признак состава выражает отличие соответствующего уголовно наказуемого деяния от других преступлений и правонарушений. Дело в том, что квалифицирующие признаки отражают внутриродовые различия (например, отличие кражи, совершенной по предварительному сговору группой лиц, с незаконным проникновением в помещение или иное хранилище, от «простой» кражи), т. е. отличие одного преступления от другого преступления того же рода, а не вообще от других преступлений. Что же касается их возможности отграничивать преступления от правонарушений, то ответить правильно на этот вопрос нельзя без уяснения связей основного и квалифицированного составов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ряд ученых считает, что между этими составами существует жесткая связь, преемственность, ибо под квалифицирующими признаками понимаются «дополнительные по отношению к основному составу и его признакам обстоятельства» [236 - Барков А. В. Указ. соч. С. 285.]. Иначе рассуждал А. Н. Трайнин. Он полагал, что, допустим, применительно к краже следует говорить не о едином составе, распадающемся на ряд видов (простой, квалифицированный, особо квалифицированный), а о трех самостоятельных составах, поскольку признаки, их характеризующие, различны [237 - Трайнин А. Н. Состав преступления по советскому уголовному праву. М., 1951. С. 140.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Думается, однако, что обе точки зрения страдают определенной односторонностью, ибо не учитывают наличия в российском уголовном законодательстве двух разновидностей конструкций состава. В Уголовном кодексе описано около 280 квалифицированных составов преступлений, которые по общему правилу расположены в части второй соответствующих статей, но нередко и в третьей, и в четвертой (особо квалифицированные и «особо» особо квалифицированные – ч. 3 и 4 ст. 150, 166, 188 УК и др.). В таких случаях они действительно по общему правилу выделяются исходя из наличия «дополнительных обстоятельств» – дополнительных по отношению либо к основному (ч. 1), либо к квалифицированному (ч. 2) составу, либо к тому и другому одновременно. Например, признак «совершение преступления организованной группой» (ч. 4 ст. 188 УК) – дополнительный к основным признакам, предусмотренным в ч. 1 ст. 188 (контрабанда в крупном размере). В то же время его нельзя считать дополнительным по отношению к признакам квалифицированного состава (ч. 3 ст. 188), ибо содеянное оценивается по правилам ч. 4 и в случаях, когда контрабанде не сопутствуют обстоятельства, названные в ч. 3 (совершение преступления должностным лицом с использованием своего служебного положения, с применением насилия).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нередко признаки «простого» квалифицированного состава дополняют, развивают признаки основного состава, что подчеркивается начальными словами диспозиций их второй части: «Те же деяния, совершенные…» Но если квалифицированный состав слагается из признаков основного состава и квалифицирующих признаков, то можно ли противопоставлять квалифицированный состав основному и утверждать, что налицо самостоятельные составы? Характерная особенность квалифицированных составов с подобной конструкцией заключается в том, что вменение ч. 2, 3 или 4 соответствующей статьи невозможно, если не установлены (помимо квалифицирующих) признаки основного состава. Когда квалифицирующий, особо квалифицирующий и т. и. признак, вмененный виновному, не подтверждается (например, в ходе судебного следствия), он подлежит исключению. Это, однако, не влияет на вывод о природе деяния (оно остается преступным). В подобной ситуации содеянное должно быть переквалифицировано на ч. 1 соответствующей статьи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Особенной части действующего Кодекса существуют и второго рода конструкции, подчас ставящие теорию и практику в крайне затруднительное положение. Сказанное касается, в частности, состава умышленного уничтожения или повреждения чужого имущества (ст. 167 УК). В силу ч. 1 статьи деяния лица наказуемы, если они повлекли причинение «значительного ущерба». Повышенная наказуемость установлена за «те же деяния, совершенные… путем поджога, взрыва или иным общеопасным способом…» Возникает естественный вопрос: в тех случаях, когда уничтожение или повреждение имущества осуществляется общеопасным способом, требуется ли наличие всех признаков основного состава? Казалось бы, ответ возможен только один: да, требуется. Именно к такому выводу и пришел в конечном счете Пленум Верховного Суда РФ в абз. 1 и. 6 Постановления «О судебной практике по делам о нарушении правил пожарной безопасности, уничтожении или повреждении имущества путем поджога либо в результате неосторожного обращения с огнем» от 5 июня 2002 г. № 14. В нем сказано, что уголовная ответственность по ч. 2 ст. 167 УК возможна «только в случае реального причинения потерпевшему значительного ущерба. Если в результате указанных действий, непосредственно направленных на поджог чужого имущества, предусмотренные законом последствия не наступили по причинам, не зависящим от воли виновного, то содеянное при наличии у него умысла на причинение значительного ущерба должно рассматриваться как покушение на умышленное уничтожение или повреждение чужого имущества путем поджога» [238 - Бюллетень Верховного Суда РФ. 2002. № 8. С. 4.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приведенное разъяснение в ряде отношений сомнительно. Во-первых, неясно, почему в нем речь идет лишь об одной разновидности общеопасного способа – поджоге? Разве при иных разновидностях этого способа (скажем, уничтожении имущества путем взрыва, затопления) подход к уголовно-правовой оценке мыслится уже другой? Во-вторых, до этого разъяснения практика по конкретным делам [239 - В частности, определение Судебной коллегии Верховного Суда РФ по делу К. гласило: «Для привлечения к ответственности по ч. 2 ст. 149 УК РСФСР (ч. 2 ст. 167 УК РФ) не требуется наступления такого последствия, как причинение значительного ущерба» (Бюллетень Верховного Суда РФ. 1997. № 7. С. 10).], да и Пленум Верховного Суда РФ, придерживались прямо противоположного мнения: уголовная ответственность за умышленное уничтожение или повреждение имущества, совершенное путем поджога, «наступает независимо от того, является ли причиненный ущерб значительным» [240 - 40 Пункт 1 Постановления Пленума Верховного Суда СССР «О практике применения судами законодательства по делам, связанным с пожарами» от 2 марта 1989 г. № 3 // Сборник действующих постановлений Пленумов… С. 277.]. Что же произошло? В комментариях и пояснениях к последнему из упомянутых постановлений еще до выхода в свет нового Постановления 2002 г. мотивом изменения позиции послужило следующее: «Статья 167 Уголовного кодекса Российской Федерации существенно отличается от статей 98 и 149 Уголовного кодекса РСФСР, действовавших в момент принятия постановления Пленума Верховного Суда СССР от 2 марта 1989 г. В соответствии с частью 1 статьи 167… умышленное уничтожение или повреждение имущества влечет уголовную ответственность лишь в том случае, если эти деяния повлекли причинение значительного ущерба. Поскольку в части 2 этой статьи речь идет о «тех же деяниях», совершенных путем поджога, взрыва или иным общеопасным способом, следует признать, что уголовная ответственность и по части 2 статьи 167…наступает при причинении значительного ущерба» [241 - Там же. С. 281.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но так ли это? Прежде всего путем сопоставления прежнего и ныне действующего кодексов нетрудно убедиться, что конструкции основного состава в них совпадают: в обоих случаях составы материальные, обязательным признаком состава признается причинение значительного ущерба. Неизменной по сути (в интересующей нас части) осталась и конструкция квалифицированного состава: «те же деяния» (ч. 2 статьи в действующем УК) – «действия, предусмотренные частью первой» (ч. 2 ст. 149). О том, что под деянием законодатель имел в виду действие (бездействие), а не описанное в ч. 1 ст. 167 УК РФ преступление в целом, свидетельствует редакция ч. 1: «Умышленное уничтожение или повреждение чужого имущества, если эти деяния (курсив наш. – Л. К.) повлекли причинение значительного ущерба». Следовательно, говоря в ч. 2 «те же деяния, совершенные… либо повлекшие…», законодатель имел в виду действие или бездействие, и только это. По мысли законодателя, выходит, общеопасный способ поведения (равно как и хулиганские побуждения, и тяжкие последствия) настолько повышает уровень общественной опасности поведения субъекта, что для констатации посягательства оконченным реального причинения вреда в виде значительного ущерба уже не требуется.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как относиться к такому законодательному приему, если согласиться с осуществленной выше трактовкой ч. 2 ст. 167 УК РФ? Констатируя факт объективного существования «выпадающей из общего ряда» конструкции ч. 2 данной статьи и предпочтительность иной редакции последней («Умышленное уничтожение или повреждение, совершенное… или повлекшее…»), заметим, что подобный факт в действующем законодательстве не является исключительным. Причем если в первоначальной редакции Кодекса они были все же единичными (об издержках конструкции ст. 188 речь пойдет позже), то вносимыми изменениями последних лет в УК РФ сфера применения упомянутого дефектного приема расширяется.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, в первоначальном виде диспозиция ч. 2 ст. 293 («халатность») выглядела так: «То же деяние, повлекшее по неосторожности смерть человека или иные тяжкие последствия». В условиях, когда в ч. 1, описывавшей также материальный состав, говорилось: «…если это повлекло существенное нарушение» прав и интересов граждан, организаций, общества или государства, последствия в основном и квалифицированном составах были сопоставимыми – тяжкие последствия «поглощали» такой возможный вред, как существенное нарушение (в УК 1960 г. обозначение последствий, как представляется, было более точным: «существенный вред»). Внесенными в УК в 2003 г. многочисленными изменениями и дополнениями не была обойдена и ст. 293, при этом они коснулись обеих ее частей и к тому же появилась дополнительно ч. 3, направленная, очевидно, на более глубокую дифференциацию наказуемости предусмотренного ст. 293 УК преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но что получилось в итоге? Был изменен вид последствия в ч. 1 статьи – криминообразующим признаком вместо «существенного нарушения» стал «крупный ущерб», что можно бы оценить положительно ввиду конкретизации прежнего оценочного признака, если бы он сводился, по мысли законодателя, только к имущественным последствиям. Заметно более строгое наказание установлено в ч. 2 статьи (лишение свободы на срок до пяти лет вместо ареста по ч. 1) за «то же деяние, повлекшее по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью или смерть человека» и еще более строгое (до семи лет лишения свободы) – по ч. 3 за «деяние, предусмотренное частью первой настоящей статьи, повлекшее по неосторожности смерть двух или более лиц». Невозможно спорить (в отличие от ситуации со ст. 167 УК), что в ч. 2 и 3 ст. 293 под деянием понимается только бездействие (полное или частичное), ибо ответственность по ч. 2 и 3 может наступить и тогда, когда крупного ущерба от халатности не наступает. Следовательно, мыслимы составы ч. 2 и 3 статьи при отсутствии некоторых признаков, указанных в ч. 1.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Здесь считать признаки, характеризующие последствия в ч. 2 и 3, дополнительными к признакам ч. 1 ст. 293 было бы неправильным, ибо отсутствие их может одновременно означать и отсутствие состава преступления вообще. А не идет ли речь в двух последних частях статьи о самостоятельных основаниях уголовной ответственности и не надо ли считать обстоятельства, названные в них, признаками самостоятельных основных составов?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На наш взгляд, по замыслу законодателя в этих частях речь идет о квалифицированных видах состава, и в рассматриваемой конструкции квалифицирующие признаки ч. 2 статьи выполняют одновременно две функции: фундаментальную (как один из компонентов основания ответственности, ибо без этих признаков преступления нет) и дифференцирующую (с учетом названных признаков конструируется более опасная разновидность посягательства – преступная халатность). В противном случае признаки фигурировали бы как альтернативные в ч. 1 статьи. В Особенной части Кодекса квалифицирующие обстоятельства выступают ведущим средством дифференциации наказания, поэтому обстоятельства типа упомянутых в 4. 2 и 3 ст. 293 УК нужно считать квалифицирующими, т. е. обусловливающими новые пределы наказуемости. Соответственно составы преступления с подобными признаками являются квалифицированными. В то же время использованную законодателем в ст. 293 УК конструкцию нельзя признать оптимальной. Во-первых, в материальных составах последствия в ч. 1, 2, 3 и т. д. должны быть однопорядковыми. Во-вторых, квалифицированные их виды как бы «поглощают» те, которые названы в предыдущих частях. Сквозь призму сказанного не вызывает сомнений, например, принадлежность состава ч. 3 ст. 293 к квалифицированному виду по отношению к ч. 2. Тем не менее в диспозиции ч. 3 не упоминается о деянии, предусмотренном ч. 2 рассматриваемой статьи, а эта часть с большим основанием может претендовать на роль «базовой» (по отношению к ч. 3), нежели ч. 1 ст. 293.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Напомним, что в ранее действовавшем УК 1960 г. также встречались необычные варианты конструкций статей. Так, ответственность по ч. 2 ст. 166 (Незаконная охота) вполне была мыслима и при отсутствии отдельных признаков основного состава преступления (ч. 1), а именно: если лицо и не подвергалось ранее мерам административного взыскания за такое же нарушение, но осуществило охоту при обстоятельствах, упомянутых в ч. 2 статьи – на территории государственного заповедника, с применением транспортных средств, причинением крупного ущерба, а также на зверей и птиц, охотиться на которых полностью запрещено. В этих случаях отсутствие квалифицирующих признаков означало одновременно отсутствие и состава преступления в целом. Скажем, в суде выяснялось, что причиненный браконьерством ущерб нельзя считать крупным, т. е. не подтверждалось наличие признака, указанного в ч. 2 ст. 166. В такой ситуации суд не мог механически перейти на ч. 1 той же статьи и признать такое деяние преступным (не установив дополнительно признака применения в прошлом мер административного взыскания за такое же нарушение).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Столь же неоднозначное отношение вызывает конструкция некоторых видов хищений. Составы кражи, мошенничества, присвоения и растраты определены законодателем как материальные; криминообразующим признаком в них выступает ущерб собственнику или иному владельцу похищаемого имущества. Размер ущерба в то же время играет роль разграничительного признака между уголовно-противоправными и административно наказуемыми видами поведения. В этой части конструкция ст. 158, 159 и 160 УК РФ такова, что диспозиции этих статей носят отсылочный – к КоАП – характер, где дается понятие мелкого хищения применительно к краже, мошенничеству, присвоению и растрате. Если хищение не мелкое, наступает не административная, а уголовная ответственность. В первоначальной редакции примечания к ст. 7.27 КоАП мелкое хищение определялось как причинившее ущерб на сумму не свыше пяти минимальных размеров оплаты труда [242 - См.: Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях // Собрание законодательства Российской Федерации. 2001. № 1. Ст. 1.]. Затем этот порог был понижен до одного МРОТ, но с введением важного ограничительного признака. Суть его в следующем: административное правонарушение наличествует при условии, если отсутствуют признаки, предусмотренные ч. 2, 3 и 4 ст. 158, ч. 2 и 3 ст. 159, ч. 2 и 3 ст. 160 УК РФ [243 - Федеральный закон «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации, Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации и Кодекс Российской Федерации об административных правонарушениях от 27 сентября 2002 г. // Там же. 2002. № 44. Ст. 4298.]. Получается, что при наличии квалифицирующих признаков в содеянном виновным усматривается квалифицированный вид преступления, хотя признаки основного состава отсутствуют.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Между тем в период действия Уголовного кодекса 1960 г. Пленум Верховного Суда придерживался твердой и, как представляется, правильной позиции, согласно которой такие сопутствующие деянию признаки (в иной ситуации признаваемые квалифицирующими), как «наличие предварительной договоренности о совершении мелкого хищения группой лиц, совершение его особо опасным рецидивистом, а равно способ исполнения преступления (с применением технических средств и др.) не являются обстоятельствами, которые могут служить основанием для квалификации мелкого хищения как хищения в значительном размере, при отсутствии умысла на такое преступление» [244 - Сборник действующих постановлений Пленумов Верховных Судов СССР, РСФСР и Российской Федерации по уголовным делам с комментариями и пояснениями / Отв. ред. В. И. Радченко. М., 1999. С. 257.]. Эта позиция соответствует и общепринятым правилам уголовно-правовой оценки, по одному из которых о квалифицированном виде деяния можно говорить лишь после установления всех признаков основного состава.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Думается, что о квалифицированных составах идет речь не только в упомянутых нами ранее случаях, но и тогда, когда при описании разновидностей состава преступления используются следующие признаки: заведомое поставление в опасность (или угроза) – фактическое причинение вреда (см., например, ст. 217 УК); менее – более тяжкие последствия (ст. 215&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>); совершение преступления обычным должностным лицом – лицом, занимающим государственную должность, либо главой местного самоуправления (ст. 290); совершение преступления в отношении менее – более опасного предмета, и т. и. В связи с этим мы склонны считать деяние, описанное в ч. 2 ст. 188 УК РФ, также квалифицированным видом контрабанды по признаку особого предмета преступления – в отношении него установлены специальные правила перемещения через таможенную границу Российской Федерации даже при отсутствии такой особенности основного состава, как крупный размер контрабанды.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Квалифицирующими могут быть лишь обстоятельства, прямо относящиеся к содеянному и к личности виновного и находящиеся в определенной связи с совершенным преступлением. Еще одна их черта проявляется в том, что обстоятельство может считаться квалифицирующим признаком лишь в случае, если оно закреплено в качестве такового законодателем и прямо указано в конкретной статье при описании соответствующей разновидности состава преступления. Этот вывод следует из того, что квалифицирующие обстоятельства суть признаки состава преступления, а последние всегда должны определяться непосредственно в законе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Будучи признаками состава преступления, квалифицирующие обстоятельства влияют на квалификацию, изменяют уголовно-правовую оценку поведения в сторону ее усиления или смягчения. Свое внешнее выражение эта черта получает в иной квалификации, отличной от той, которая применялась бы при отсутствии данного признака (например, ч. 2 вместо ч. 1 ст. 163 УК РФ).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основной состав имеет признаки, типичные для составов данного вида преступления, без серьезных отклонений общественной опасности в какую-либо сторону от обычной. Квалифицированный же состав всегда отражает резкие колебания, существенные отклонения в степени общественной опасности поведения, что и обусловливает необходимость изменения законодательной оценки, установления новых пределов выбора наказания. Орган дознания (дознаватель), следователь, прокурор, судья или суд, установив в уголовном деле наличие квалифицирующих (особо квалифицирующих и т. д.) обстоятельств, обязан вменить в вину субъекту преступления ту часть статьи Уголовного кодекса, в которой дано описание квалифицированного состава (естественно, с соблюдением всех уголовно-процессуальных требований).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нередко преступлению сопутствует не один, а несколько квалифицирующих признаков, причем они могут быть предусмотрены различными частями статьи Особенной части УК (например, угон транспортного средства осуществлен по предварительному сговору группой лиц – ч. 2, с применением опасного для жизни или здоровья насилия – ч. 4, с причинением особо крупного ущерба – ч. 3 ст. 166 УК РФ). Согласно сложившемуся правилу [245 - Оно изложено применительно к отдельным категориям уголовных дел в ряде постановлений Пленума (см., например: Сборник постановлений Пленумов… С. 42, 279-280, 290). Видимо, его следовало бы сформулировать в постановлении, распространяющемся на все категории преступлений, как это сделано, в частности, Пленумом Верховного Суда Республики Казахстан в Постановлении «О соблюдении судами законности при назначении уголовного наказания» от 30 апреля 1999 г. В абз.1 п. 17 данного Постановления сказано: «При совершении одного преступления с квалифицирующими признаками, указанными в различных частях одной и той же статьи УК, деяние следует квалифицировать по одной части статьи, предусматривающей за совершение данного преступления более строгое наказание, с указанием всех квалифицирующих признаков» (Казахстанская правда. 1999. 21 мая).], в таких случаях содеянное квалифицируется по той части статьи, которая предусматривает наиболее тяжкий квалифицирующий признак из имеющихся в деле (в приведенном примере – по ч. 4). При этом в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого, в обвинительном заключении и приговоре должны быть указаны все без исключения квалифицирующие признаки, сопутствующие содеянному.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На наш взгляд, такое правило разумно, ибо единое деяние должно получить единую уголовно-правовую оценку. Кроме того, вменение лицу всех наличных квалифицирующих обстоятельств позволит отразить подлинную степень общественной опасности его поведения, а при необходимости (если не подтвердится более тяжкий квалифицирующий признак) – перейти без процессуальных нарушений к другой части статьи. Но сказанное не означает, что квалификация содеянного должна осуществляться «с запасом», с вменением в вину излишних квалифицирующих признаков в надежде, что суд их исключит. Подобного рода проявления обвинительного уклона не столь безобидны, как кажется на первый взгляд, поскольку создают «предпосылки для последующих нарушений принципа законности и справедливости судебного приговора» [246 - Трубин Н. Предотвращение судебных ошибок по уголовным делам – важнейшая задача прокурорского надзора // Сов. юстиция. 1987. № 22. С. 3.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обстоятельства, свидетельствующие о том, что деяние менее общественно опасно, именуют в теории уголовного права привилегирующими. Термин этот не вполне удачен, но уголовно-правовая доктрина традиционно рассматривает как квалифицирующие лишь обстоятельства, характеризующие деяние в качестве более опасного [247 - См.: Замечания редакционного комитета… С. 27.]. В итоге отсутствует терминологическое обозначение родового понятия, которое охватывало бы квалифицирующие (в обычно понимаемом смысле) и привилегирующие признаки, квалифицированные и привилегированные составы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Учитывая, что обстоятельства обоих видов, будучи включенными в состав преступления, изменяют его квалификацию, уголовно-правовую оценку, вполне можно было именовать оба вида квалифицирующими, т. е. влекущими за собой изменение квалификации<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;преступления, появление новой санкции, дифференциацию наказания [248 - В юридической литературе высказано возражение против использования термина «квалифицированный» («квалифицирующий») как относящегося к «правовому жаргону», а потому засоряющего и усложняющего законодательство, непонятного большинству людей и дезориентирующего исполнителей (см.: Язык закона / Под ред. А. С. Пиголкина. М., 1990. С. 52). По нашему мнению, данное возражение несостоятельно: в специальных дисциплинах, к каковым относится и уголовное право, немало терминов, отражающих специфику содержания этих дисциплин. Более того, без них ни одна отрасль права обойтись не может. Поэтому следует не отказываться от разумного их использования, а прибегать к методу их легального или доктринального толкования (см. также: Костарева Т. А. Указ. соч.).]. Тогда одна из разновидностей могла бы именоваться усиливающими квалифицирующими признаками, а вторая – понижающими (или снижающими) наказание в законе квалифицирующими признаками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По нашему мнению, такого рода уточнения оказали бы положительное влияние на теорию и практику правоприменения, ибо в настоящее время, как уже отмечалось, отождествляют собственно смягчающие, отягчающие обстоятельства, которые подлежат учету при индивидуализации наказания, и квалифицирующие, включенные в состав преступления, а также признаки основного и квалифицированного составов. Упорядочение терминологии благотворно повлияет и на нормотворчество, законодательную технику, исключит неточность терминологии, допускаемую в ч. 2 ст. 20 УК РФ, размытость границ некоторых признаков состава в Особенной части Уголовного кодекса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подводя итог сказанному, определим преступления с квалифицированными составами как уголовно наказуемые деяния с резко повышенной или пониженной степенью общественной опасности по сравнению с зафиксированной основным составом преступления, что обусловливает выделение данной разновидности в законе в качестве относительно самостоятельной, с иной (повышенной ши пониженной) санкцией. Итогом подобного выделения выступает необходимость изменения квалификации соответствующего деяния и ориентация суда на новые законодательные пределы назначения наказания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Правила конструирования квалифицированных составов преступлений. Все виды правил можно с определенной долей условности классифицировать на относящиеся к их содержанию и к форме [249 - См.: Костарева Т. А. Квалифицирующие обстоятельства в уголовном праве. Дис. … канд. юрид. наук. Ярославль, 1992. С. 12.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Правила, относящиеся к содержанию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Самое общее правило заключается в том, что лишь существенный перепад в уровне общественной опасности деяния по сравнению с зафиксированным в основном составе преступления дает основание для конструирования его разновидности в уголовном законе. Однако наличия только названного условия для построения квалифицированного состава явно недостаточно. Для этого требуется ряд дополнительных условий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первое из них – фактическая или вероятностная распространенность на практике данного более опасного варианта преступного поведения (типичность). Эта черта именуется в юридической литературе по-разному: типичность, свойственность, распространенность, характерность и т. п. Безусловно, в конечном счете важно не название, а сущность вопроса [250 - Использование термина «типичность» (применительно к обычным смягчающим и отягчающим обстоятельствам) подверг критике А. П. Козлов (см.: Козлов А. П. Отягчающие обстоятельства в советском уголовном праве. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 1977. С. 6-7). Однако критика носила терминологический характер, ибо сам автор не отрицал обязательность означенной черты.], однако, думается, термин должен адекватно отражать обозначаемое понятие или явление, его суть.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Под типичностью обстоятельств, закрепленных в законе в качестве квалифицирующих (усиливающих или понижающих), понимается их характерность для отражаемого в квалифицированном составе вида преступления. Например, проникновение в жилище или иное хранилище материальных ценностей свойственно таким видам хищения, как кража, грабеж и разбой (ст. 158, 161 и 162 УК), но этот способ совершения преступления нехарактерен для других видов посягательств, в том числе относящихся к хищениям (например, присвоение или растрата). Поэтому данное обстоятельство – применительно к тем видам, где оно типично, – нашло отражение в квалифицированных составах, и в то же время ему не нашлось места в других диспозициях норм. То же самое можно сказать о таких обстоятельствах, как совершение преступления: в извращенной форме; в нарушение судебного акта; сопряженное с вымогательством; с причинением существенного вреда растительному миру, рыбным запасам, и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С позиции этого требования вряд ли можно поддержать идею о включении в состав уклонения лица от уплаты квалифицированного вида налога с физического лица (ч. 2 ст. 198 УК) признаков совершения этого преступления «группой лиц по предварительному сговору либо организованной группой» [251 - См.: Иванчин А. В. Вопросы конструирования составов налоговых преступлений // Налоговые и иные экономические преступления. Вып. 1. Ярославль, 2000. С. 104.]. Криминологическая характеристика деяний по имеющемуся – правда, пока не столь внушительному – массиву дел о налоговых преступлениях не дает оснований говорить о типичности предлагаемых для усиления наказуемости обстоятельств дела.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Второе. Нехарактерностъ оцениваемого более опасного варианта преступного поведения для большинства деяний, зафиксированных в основном составе [252 - Это требование некоторыми учеными ставится под сомнение (см., например: Каплин М. Н. Дифференциация уголовной ответственности за преступления против жизни и здоровья. Дис. …канд. юрид. наук. Ярославль, 2003. С. 66).]. Иначе говоря, обстоятельства, которым придается статус квалифицирующих признаков, не должны быть нормой для большинства преступлений с основным составом. Однако в действующем законодательстве это правило не всегда выдержано. Например, для разбоя, всегда сопряженного с насилием либо угрозой применения насилия, опасными для жизни или здоровья, типично применение оружия или по крайней мере других предметов, используемых в качестве оружия. Придание этому обстоятельству в Кодексе значения квалифицирующего признака (ч. 2 ст. 162 УК) сводит к минимуму сферу применения ч. 1 данной статьи, что и наблюдалось в период действия прежнего уголовного законодательства [253 - См. об этом: Кругликов Л. Л. О конструировании квалифицированных составов преступлений. С. 43-49.]. Поэтому следует поддержать по данному вопросу позицию УК Республики Беларусь, не включившего рассматриваемый признак в качестве квалифицирующего в состав разбоя (ст. 207) [254 - 2 4 См.: Уголовный кодекс Республики Беларусь. Минск, 1999.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Аналогичная ситуация могла бы сложиться в случае восприятия законодателем высказываемых в теории уголовного права предложений [255 - См.: Гоекова Т. М. Уголовная ответственность за угон транспортных средств. Автореф. дис. … канд. юрид наук. М., 1987. С. 13-21.] о дополнении квалифицированного состава угона транспортных средств (ст. 166 УК) признаками угона «из хранилищ», «лицом без водительских прав», «в состоянии опьянения», на долю которых приходится до 88% фактов неправомерного завладения транспортными средствами без цели их хищения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Того же плана принятое в 1998 г. законодательное решение о расширении круга квалифицирующих обстоятельств в составе уклонения от уплаты налога с организации (ч. 2 ст. 199 УК) следующим признаком: «а) группой лиц по предварительному сговору» [256 - 56 Собрание законодательства Российской Федерации. 1998. № 26. Ст. 3012.]. Данное обстоятельство сопровождает (может сопровождать), на наш взгляд, абсолютное большинство деяний, за которые наступает ответственность по ст. 199 УК, ибо в соответствии с обычным порядком представляемая в налоговые органы документация составляется и подписывается двумя лицами – руководителем организации и главным (старшим) бухгалтером. Если же при этом преследуется цель уклонения от уплаты налогов, то, конечно же, в большинстве случаев это делается по договоренности и взаимной осведомленности указанных лиц.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Третье. Безусловность (обязательность) перепада в уровне общественной опасности деяния в случаях, когда ему сопутствует соответствующее обстоятельство, претендующее на роль квалифицирующего признака. Наличие такого перепада предопределяет необходимость применения иных пределов назначения наказания, новой санкции. Если же перепад не присутствует при наличии в деле квалифицирующего признака, это должно служить сигналом для осмысления законодателем ситуации на предмет обоснованности включения данного признака в круг квалифицирующих. Сказанное касается таких признаков, как проникновение в жилище или хранилище при хищении, применение технических средств при краже (данный признак указывался в УК 1926 г. – ст. 162 и в первоначальной редакции УК 1960 г. – ст. 89 Кодекса).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, относительно первого из упомянутых квалифицирующих обстоятельств («с проникновением») можно заметить, что, во-первых, определенные основания имеются лишь для выделения такой его составляющей, как «хищение с проникновением в жилище»: нарушается (ставится в опасность нарушения) еще один объект уголовно-правовой охраны, ибо, согласно ст. 25 Конституции Российской Федерации, «жилище неприкосновенно». Никто не вправе проникать в жилище против воли проживающих в нем лиц иначе как в случаях, установленных федеральным законом, или на основании судебного решения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Получилось же так, что после консолидации всех видов преступлений против собственности в рамках одной главы (в силу Закона от 1 июля 1994 г. [257 - Российские вести. 1994. 6 июля.]) механически были объединены и квалифицирующие признаки, в том числе упомянутые выше, а также касающийся причинения значительного ущерба потерпевшему. Какие проблемы возникли относительно последнего квалифицирующего обстоятельства – общеизвестно: Пленум Верховного Суда РФ пошел на расширительное, противоречащее уголовно-процессуальному законодательству толкование [258 - См.: Пункт 7 Постановления «О некоторых вопросах применения судами законодательства об ответственности за преступления против собственности» от 25 апреля 1995 г. // Бюллетень Верховного Суда РФ. 1995. № 7. С. 2.]. В конечном счете в УК 1996 г. редакция этого признака была уточнена (см. и. «в» ч. 2 ст. 158 и примечание 2 к этой статье). К сожалению, этого не было сделано относительно рассматриваемого признака («с проникновением»). Правильно поэтому поступил законодатель Республики Беларусь, сузивший границы данного квалифицирующего признака и указавший на хищение, «совершенное с проникновением в жилище» (ст. 205, 206, 207 УК).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во-вторых, нарушение неприкосновенности хранилища, жилища может быть осуществлено и без преодоления препятствий, и без входа в соответствующее помещение: «Проникновение в указанные строения или сооружения может быть осуществлено и тогда, когда виновный извлекает похищаемые предметы без вхождения в соответствующее помещение» (п. 18 постановления Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое» от 27 декабря 2002 г. [259 - Бюллетень Верховного Суда РФ. 2003. № 2. С. 4-5.] К иным хранилищам, в соответствии с разъяснениями Пленума, не относятся участки территории (акватории), используемые не для хранения, а для выращивания продукции [260 - 0 См.: Сборник действующих постановлений Пленумов … С. 42.]. Тем самым подтверждается, что в приведенных случаях серьезных различий в уровне общественной опасности основного и квалифицированного вида преступления не происходит. Так что сохранение в ст. 161 и 162 УК РФ означенного квалифицирующего обстоятельства в неизменном виде весьма проблематично  [261 - Заметим, что в соответствии с изменениями, внесенными в Уголовный кодекс упомянутым Федеральным законом 2003 г., данный признак разделен на два применительно к составу кражи: незаконному проникновению в помещение либо иное хранилище придан статус квалифицирующего обстоятельства (п. «б» ч. 2 ст. 158), а незаконному проникновению в жилище – особо квалифицирующего (ч. 3 той же статьи). Неясно только, почему подобная градация не коснулась составов грабежа и разбоя.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В связи с этим необходимо коснуться одного предложения, высказанного в юридической литературе. В. Д. Филимонов обращает внимание на то, что в конкретном деле один из элементов состава преступления порой существует лишь формально, например, когда хищение совершается с применением технических средств (данный признак, как уже упоминалось, предусматривался в качестве квалифицирующего в прежнем уголовном законодательстве [262 - 62 И сейчас предлагается восстановить этот признак в составе кражи (см., например: Устинов В. С. Преступления против собственности (уголовно-правовые вопросы). Н. Новгород, 1997. С. 152).], хотя виновный мог с тем же успехом удалить оконное стекло путем выбивания его локтем или ногой. Применительно к таким ситуациям предлагается установить положение, подобное предусмотренному ч. 2 ст. 14 УК РФ, которое предоставляло бы суду право не придавать соответствующим признакам юридической силы, не учитывать их при квалификации посягательств [263 - См.: Филимонов В. Д. Криминологические основы уголовного права. Томск, 1981. С. 89-91.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По нашему мнению, следует идти не по пути расширения судейского усмотрения в вопросах квалификации преступлений (а именно к этому вело бы внедрение предлагаемой автором новации в практику), а по пути уточнения самим законодателем границ признака состава преступления таким образом, чтобы квалифицирующим признаком во всех случаях выступало лишь такое обстоятельство, которое всегда свидетельствует о резком изменении уровня общественной опасности деяний того или иного вида.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Четвертое. Строго определенная направленность влияния тех квалифицирующих обстоятельств, на базе которых планируется создание квалифицированного состава преступления [264 - В уголовно-правовой теории высказана точка зрения, согласно которой это условие не носит самостоятельного характера, поскольку охватывается требованием обязательности (безусловности) влияния (см.: Долиненко Л. А. Смягчающие ответственность обстоятельства по действующему уголовному законодательству и в судебной практике. Иркутск, 1980. С. 15). По нашему мнению, несмотря на их близость, упомянутые требования относительно независимы, что видно на примере обстоятельств «переменного характера».]. Обстоятельство, обусловливающее конструирование квалифицированного состава, во всех случаях либо только повышает, либо только снижает общественную опасность поведения, поэтому закон однозначно определяет характер его влияния на наказание, санкцию. Иначе говоря, в квалифицированный состав не должны входить «переменные» обстоятельства (скажем, близкое родство [265 - Интересно в этом плане примечание к ст. 244 Модельного Уголовного кодекса: «Уголовное преследование в случае кражи, присвоения, растраты или мошенничества, совершенных в отношении имущества, являющегося собственностью членов семьи и иных близких родственников, осуществляется по заявлению потерпевшего» (Правоведение. 1996. № 1). См. также ч. 6 примечания к главе 24 УК Республики Беларусь.]), которые в зависимости от конкретных данных по делу могут изменять направление своего влияния на наказание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наконец, пятое. Связь с временными рамками посягательства. Квалифицирующие обстоятельства – это лишь те данные по делу, которые сформировались до момента окончания преступления, характеризуя степень общественной опасности преступления и личности виновного.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поэтому вряд ли можно согласиться с Б. А. Куриновым, который полагал, что такие обстоятельства, как предотвращение виновным вредных последствий, возмещение причиненного вреда, оказание (неоказание) помощи потерпевшему, сокрытие с места дорожно-транспортного происшествия, «следовало бы включить в диспозиции ряда норм Особенной части, признавая тем самым эти обстоятельства в качестве признаков состава преступления» [266 - Куриное Б. А. Повышение роли уголовного закона в предупреждении преступлений // Вестник МГУ. Серия «Право». 1974. Вып. 5. С. 12. —Того же мнения придерживается и Т. А. Лесниевски-Костарева (см.: Дифференциация уголовной ответственности. Теория и законодательная практика. 2-е изд. М., 2000).]. Названные автором виды поведения совершаются после преступного посягательства, а потому придание им силы признака состава преступления квалифицированного вида будет противоречить не только условию связи квалифицирующих обстоятельств с содержанием содеянного и его временными границами, но и исходной позиции самого ученого, который полагает, что обстоятельства, характеризующие лишь степень общественной опасности виновного, «не могут и не должны включаться в число признаков состава конкретных преступлений» [267 - Куриное Б. А. Повышение роли уголовного закона в предупреждении преступлений. С. 35.]. Как известно, именно придерживаясь этой линии, законодатель внес в 2003 г. существенные изменения в УК РФ, исключив указание на неоднократность и прежние судимости как на квалифицирующие обстоятельства [268 - Собрание законодательства Российской Федерации. 2003. № 50. Ст. 4848.].<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. Правила, относящиеся к форме изложения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первое. В силу того, что квалифицирующие признаки – это признаки состава преступления, местом их описания может быть только диспозиция статьи Особенной части Кодекса. Однако исторически сложилось так, что элементы диспозиции, в том числе касающиеся признаков квалифицированного состава, в прежних УК (1922, 1926, 1960 гг.) порой располагались в санкции. Например, в санкции ч. 1 ст. 184 УК 1922 г. говорилось, что разбой карается лишением свободы со строгой изоляцией, а при рецидиве – высшей мерой наказания, признак повторения был включен в санкцию ст. 226 того же Кодекса. В УК 1926 г. более 20 статей содержали в санкциях элементы диспозиции. Не стал исключением и УК 1960 г. Так, его ч. 2 ст. 169 предусматривала в санкции за квалифицированную незаконную порубку леса повышенные размеры штрафа «при корыстной заинтересованности».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подобный законодательный прием нельзя признать обоснованным. Он ведет к смешению функций диспозиции и санкции уголовно-правовой нормы, вызывает сложности и на практике, поскольку в таких случаях неясно, идет ли речь о разновидности состава преступления (квалифицированном составе) либо о выборе наказания в рамках того же вида преступления [269 - Подробнее об этом см.: Кругликов Л. Л. Элементы диспозиции в санкции уголовного закона // Вопросы совершенствования уголовно-правового регулирования. Свердловск, 1988.]. Надо, однако, заметить, что в некоторых кодексах государств, возникших на постсоветском пространстве, критикуемый прием все же используется. Например, в санкции ст. 165 УК<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Казахстана сказано, что за государственную измену «во время войны или в боевой обстановке при отягчающих обстоятельствах» наказание в виде лишения свободы повышается с 15 до 20 лет либо применяется смертная казнь или пожизненное лишение свободы [270 - Уголовный кодекс Республики Казахстан. Алматы, 2000.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Второе. Описанию квалифицированных составов предназначены части, следующие за первой. Неудачна конструкция, когда квалифицирующие признаки излагаются в одной части с признаками основного состава (ст. 190-6 УК 1922 г.), а равно в отдельной статье (как это было в УК 1960 г., где в ст. 103 назывались признаки основного состава, а в ст. 102 – квалифицированного) [271 - Иную и, на наш взгляд, ошибочную позицию занял М. Н. Каплин, по мнению которого, «если специальный состав находится в отдельной статье, он уже является не квалифицированным, а родственным» (см.: Каплин М. Н. Дифференциация уголовной ответственности за преступления против жизни и здоровья. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Екатеринбург, 2003. С. 13). Своеобразное предложение выдвинуто Е. Б. Дорониной применительно к одному из квалифицирующих убийство обстоятельств – «лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии». Она предлагает описать этот вид в отдельной статье, чтобы более тщательно дифференцировать за него ответственность (см.: Доронина Е. Б. Беспомощное состояние потерпевшего в структуре состава убийства: теория, закон, практика. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Екатеринбург, 2004. С. 26). Если бы законодатель пошел по такому пути, пришлось бы выделять 29 квалифицированных составов (поскольку, по подсчетам диссертанта, именно такое количество признаков названо ныне в ч. 2 ст. 105 УК РФ). Налицо пример отступления от упомянутого правила описания квалифицированных составов.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Столь же неудачно, когда в ч. 2, 3 и т. д. статьи приводятся самостоятельные составы преступления, т. е. эти части используются не по своему целевому назначению. В итоге не всегда ясно, идет ли речь об отдельном виде преступления либо же о разновидности состава того же деяния [272 - См. об этом: Курс советского уголовного права: В 6 т. Т. 6. М., 1971. С. 273-274. – М. Д. Шаргородский, в принципе, был прав, когда писал, очевидно, имея в виду основной состав: «Идеальным явилось бы такое построение Кодекса, в котором каждая статья имела бы только одну диспозицию и одну санкцию» (Шаргородский М. Д. Указ, соч. С. 167).]. Налицо пример, когда экономия себя не оправдывает. К сожалению, в УК РФ подобное все же не раз встречается [273 - По нашим подсчетам, в 33 статьях Особенной части УК РФ ныне дается описание двух и более отдельных составов, место которым – в самостоятельных статьях.], и особенно часто – в гл. 22. Так, в ч. 1 ст. 176 описывается состав незаконного получения обычного кредита, а в ч. 2 – государственного целевого кредита; в ч. 1 ст. 180 предусмотрена наказуемость незаконного использования чужого товарного знака, а в ч. 2 – незаконного использования предупредительной маркировки; в четырех частях ст. 184 описано три самостоятельных состава преступлений, связанных с подкупом участников и организаторов профессиональных спортивных соревнований и зрелищных коммерческих конкурсов; в двух частях ст. 195 приведены признаки трех самостоятельных составов неправомерных действий при банкротстве, и т. д. Не случайно во многом из-за занятости «целевых площадей» дифференциация ответственности с помощью квалифицирующих признаков в нормах главы 22 УК 1996 г. была осуществлена законодателем неудовлетворительно. Так, в упомянутых нормах, за одним исключением (ч. 2 ст. 184), квалифицированные составы на момент принятия Кодекса отсутствовали; еще один квалифицированный вид (ч. 3 ст. 180) появился в УК позднее, в 2001 г. [274 - Более подробная характеристика преступлений раздела «Преступления в сфере экономики», в том числе гл. 22 УК РФ, будет дана ниже, после рассмотрения всех правил конструирования квалифицированных составов.]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Анализ статей, включающих описание более одного состава, дает в целом следующую картину: 1) вовсе не предусмотрена дифференциация с помощью квалифицирующих обстоятельств – в 14 статьях Особенной части Уголовного кодекса (42,5% – см. ст. 208, 212, 239 и др.), 2) осуществлена дифференциация применительно только к одному из описанных основных составов – в 11 статьях (33,5% – см. ст. 184, 222, 234, 303 и др.) [275 - В одном случае (ст. 183 УК) неточность редакционного характера, допущенная в ч. 3, дает возможность двойного толкования законоположения. В ч. 3 записано: «Те же деяния…», что не позволяет сделать вывод, к обеим ли частям статьи (ч. 1, 2) относятся приводимые далее квалифицирующие признаки. Уместной была бы формулировка: «Деяния, предусмотренные…», что вносило бы определенность в понимание квалифицированного состава.]? 3) выделены общие квалифицированные виды к названным в статье основным составам – в 7 статьях (21% – см. ст. 209, 210, 226, 282&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> и др.), 4) проведена раздельная дифференциация с описанием «своих» квалифицированных видов относительно каждого основного состава – в 1 статье (ст. 204). Таким образом, в трех четвертях анализируемых статей (76%), прежде всего, из-за несовершенства в форме изложения основных составов не осуществлена должным образом дифференциация наказуемости с помощью квалифицированных видов преступлений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основной и квалифицированный составы как разновидности одного и того же состава преступления (убийства, разбоя, угона, фальшивомонетничества, похищения человека и т. д.) разумно располагать в одной статье, хотя и в разных ее частях. Это обеспечивает и экономное, и стройное изложение законодательного материала, необходимую преемственность, ибо, прежде чем сделать вывод о наличии деяния квалифицированного вида, необходимо, как уже отмечалось, установить все признаки его основного состава. Отсюда логически более последовательным выглядит такое построение статьи: основной состав (ч. 1) – квалифицированный состав (ч. 2, 3 и т. д.). При подобном расположении составов появляется возможность чаще оперировать положительными, а не отрицательными понятиями (негативный пример – «умышленное убийство, совершенное без отягчающих обстоятельств», ст. 103 УК РСФСР 1960 г.), что имеет немаловажное значение, поскольку люди «предпочитают извлекать информацию из положительных событий» [276 - Хант Э.; Марин Цж., Стоун Ф. Моделирование процесса формирования понятий на вычислительной машине. М., 1970. С. 68.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Описанием в различных частях подчеркивается автономность основного и квалифицированного составов, а описанием в одной статье – их близость, взаимосвязь. На их родство указывают слова, которыми обычно начинается описание квалифицированного состава и которые предшествуют изложению квалифицирующих признаков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Третье. Российскому уголовному законодательству известно несколько вариантов вводной части при описании квалифицированных видов преступлений: а) воспроизведение признаков объективной стороны основного состава преступления (по нашим подсчетам, этот прием использован более чем в 20 статьях Особенной части УК); б) использование слов «если», «если же» с повторением фрагментов объективной стороны основного состава; в) применение сочетаний «то же деяние», «те же деяния» и т. и.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Какой из них предпочтительнее? Квалифицирующие признаки, как уже говорилось выше, по общему правилу – дополнительные к признакам основного состава, поэтому воспроизводить во второй части все признаки объективной стороны, описанные в ч. 1 статьи, нет необходимости.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В действующем уголовном законодательстве преобладает формула («то же деяние», «те же деяния» и т. д.), а при описании особо квалифицированных составов – «деяния, предусмотренные частью первой или второй (третьей)». Она лаконична, экономна, логична, отличается достаточной определенностью и в то же время адекватно передает содержание ч. 1 соответствующих статей, констатируя, что описанное в ч. 1 противоправное поведение может выражаться либо в одном деянии, либо в их множественности. В Особенной части действующего УК использована формула «то же деяние», «те же деяния» – 146 раз и «деяния, предусмотренные частями первой или второй (третьей)» – 85 раз.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем в отдельных случаях, не всегда поддающихся логике, законодатель использует прием повторения в квалифицированных составах вида преступления: «убийство» (ч. 2 ст. 105, 107), «причинение смерти по неосторожности» (ч. 2 и 3 ст. 109), «клевета» (ч. 2 и 3 ст. 129), «оскорбление» (ч. 2 ст. 130), «изнасилование» (ч. 2 и 3 ст. 131), «кража» (ч. 2, 3 и 4 ст. 158), «мошенничество» (ч. 2 и 3 ст. 159), «грабеж» (ч. 2 и 3 ст. 161), «разбой» (ч. 2, 3 и 4 ст. 162) и др., хотя надобности в этом приеме в действительности нет. Об этом свидетельствует, в частности, тот факт, что, скажем, в той же группе хищений квалифицированные виды присвоения и растраты описаны не посредством воспроизведения наименования вида преступления, как в соседних ст. 158, 159, 161, 162 УК, а с использованием вводных слов «те же деяния», «деяния, предусмотренные частями первой, второй или третьей». Та же ситуация, в отличие от состава ст. 131, где в трех частях повторяется термин «изнасилование», – в «родственной» ст. 132: описание квалифицированного и особо квалифицированного видов насильственных действий сексуального характера осуществлено с помощью традиционных вводных слов «то же деяние» (ч. 2), «деяния, предусмотренные частями первой или второй». Ничем, кроме как данью традиции, нарушение архитектоники Кодекса в этой части объяснить невозможно (именно так, с повторением наименований вида преступления, излагались упомянутые выше деяния в прежнем уголовном законодательстве).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В других случаях, когда, казалось бы, повторение признаков объективной стороны неизбежно, ввиду изложения в статье двух самостоятельных составов преступлений, используется выражение, уместное применительно к квалифицированному виду. Так, если в ч. 2 ст. 294 обоснованно воспроизводится объективная сторона ч. 1 («вмешательство в какой бы то ни было форме в деятельность»), поскольку речь идет уже о другом предмете воздействия, то в ч. 2 ст. 296, 297 и 298 при той же ситуации использовано характерное для квалифицированного состава описание с помощью словосочетания «то же деяние». Оно провоцирует практиков и ученых на тот вывод, что в части второй упомянутых статей речь идет о более опасной разновидности состава преступления, хотя этого законодатель не имел в виду.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особняком в этом плане стоит ч. 2 ст. 188 УК, в силу своей конструкции и громоздкости текста (для описания использовано свыше 30 слов) затрудняющая определение того, идет ли в ней речь о квалифицированном виде или же о самостоятельном составе преступления. Анализ текста позволяет утверждать, что в ч. 2 воспроизведены признаки контрабанды как правонарушения, за исключением «крупного размера». Очевидно, ее диспозицию – при надлежащей редакции ч. 1 – вполне можно было «разгрузить», применив в итоге конструкцию, близкую к использованной в ч. 2 ст. 167 УК. При ней не возникало бы сомнений и относительно правовой природы диспозиции ч. 2: становится совершенно очевидным описание в ней квалифицированного (по предмету) вида уголовно наказуемой контрабанды, ибо во всех случаях в ней речь идет о предметах, частично или полностью изъятых из гражданского оборота, в отношении которых установлены специальные правила перемещения через таможенную границу Российской Федерации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первопричина, конечно же, кроется в неудачной редакции ч. 1 ст. 188, где на первый план выдвинут признак крупных размеров – вместо того, чтобы вначале изложить общие для обеих частей признаки, указав затем и на этот признак как разграничительный с административно наказуемой контрабандой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Способ описания, избранный законодателем в ч. 2, имеет, на наш взгляд, лишь один плюс: у правоприменителя не остается сомнений, что уголовная ответственность (притом повышенная) наступает и при отсутствии признака «крупные размеры». Но для исключения такого рода сомнений достаточно было ввести в ч. 2 негативный признак «независимо от размера».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С учетом сказанного ст. 188 УК (в первых двух ее частях) могла бы иметь следующий вид: «1. Контрабанда, совершенная в крупном размере, наказывается…<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. То же деяние в отношении предметов, относительно которых установлены специальные правила перемещения через таможенную границу Российской Федерации, независимо от размера, наказывается…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дефиниция контрабанды должна содержаться в Таможенном кодексе РФ. В случае нежелания законодателя придавать диспозициям ч. 1 и 2 ст. 188 УК бланкетный характер, он мог бы понятие контрабанды и круг предметов преступления по ч. 2 статьи определить в примечаниях к ст. 188, подобно тому как это сделано, скажем, в примечании к ст. 264 УК относительно предмета автотранспортных преступлений или в примечании к ст. 158 относительно признаков хищения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Четвертое. Если статья Особенной части Кодекса, описывающая квалифицированный вид преступления, содержит два или более квалифицирующих признака, желательно обозначать их цифрами или буквами. Данный технический прием нашел широкое распространение в действующем законодательстве. К сожалению, во-первых, при составлении Кодекса это коснулось лишь составов с множественными (три и более) признаками [277 - В результате изменений и дополнений, внесенных Федеральным законом 2003 г. № 162-ФЗ, в четырех статьях Особенной части (см. ч. 2 ст. 2851, ст. 2852; ч. 3 ст. 174, 1741 УК) впервые допущены отступления от взятого законодателем на вооружение при создании УК РФ упомянутого правила, ведь в каждой из них число квалифицирующих признаков равно двум, а буквенное обозначение все же присутствует. Новый подход мог бы только радовать, если б он не вносил разлад в технику конструирования квалифицированных составов.]. Во-вторых, буквенное обозначение использовано законодателем и в ч. 1 при обрисовке некоторых основных составов (ст. 256, 258 УК), что нельзя признать удачным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Введение в законодательную материю буквенных и цифровых обозначений (именуемых иногда в теории индексацией) – не пустая формальность. Итогом уголовно-правовой оценки становится указание не только на статью и ее часть, но и на пункты с соответствующими квалифицирующими признаками. В итоге обвинение приобретает большую конкретность, свое «лицо». А это важно для правильного определения истинной степени общественной опасности и для назначения законного и справедливого наказания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Квалифицированные составы и квалифицирующие признаки в статьях об экономических преступлениях. Перед законодателем в период создания Уголовного кодекса в сфере дифференциации наказуемости описываемых им деяний в числе других стояли и следующие задачи:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– по возможности осуществить дифференциацию применительно к каждому виду преступного поведения;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– очертить круг обстоятельств для использования их в качестве квалифицирующих признаков;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– наметить типичные сочетания признаков, которые разумно было бы использовать многократно, как бы «по шаблону», при конструировании квалифицированных составов одной классификационной группы или в целом главы (комплектация квалифицирующих признаков по горизонтали);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– обеспечить преемственность в признаках при переходе от квалифицированного к особо квалифицированному составу преступления, их «ступенчатость» (построение признаков по вертикали).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Насколько успешно эти задачи законодателю удалось разрешить, покажем на примере глав 21, 22 и 23 об экономических преступлениях, охватывающих три далеко не равновеликие группы составов:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– гл. 21 «Преступления против собственности» (11 статей),<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– гл. 22 «Преступления в сфере экономической деятельности» (32 статьи на момент введения в действие; 35 статей по состоянию на 1.09.2004 г.),<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– гл. 23 «Преступления против интересов службы в коммерческих и иных организациях» (4 статьи).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;При этом важно помнить, что первая из упомянутых глав (гл. 21) в основном воспроизвела виды преступлений, которые были известны прежнему УК (1960 г.), вторая (гл. 22) подверглась серьезной реконструкции – и по наименованию, и по кругу составов преступлений, а третья (гл. 23) вовсе новая, неизвестная ранее действовавшему уголовному законодательству. Данную особенность нужно иметь в виду в последующем, поскольку она, бесспорно, наложила свой отпечаток на процесс регламентации законодателем вопросов градации ответственности за экономические преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сопоставительный анализ норм глав 21-23 Особенной части УК РФ 1996 г. позволяет сделать вывод о том, что уровень дифференциации ответственности в них – с помощью квалифицирующих признаков – весьма заметно различается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. В целом, как отмечалось, по УК РФ примерно две трети статей Особенной части содержат по нескольку частей (вторая, третья, четвертая и т. д.), в которых предусмотрены усиливающие наказуемость обстоятельства. Главы 21-23, предусматривающие ответственность за экономические преступления, демонстрируют определенные отклонения от упомянутой доли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, в главе 21 все без исключения статьи на момент их принятия содержали описание квалифицированных видов соответствующих деяний – кражи, мошенничества, вымогательства и т. д. [278 - Федеральным законом 2003 г. № 162-ФЗ в результате декриминализации деяния, предусматривавшегося ч. 1 ст. 168 УК, ликвидирована дифференциация наказуемости неосторожного уничтожения или повреждения чужого имущества, что вряд ли можно полностью поддержать. Так, при наступлении тяжких последствий резонно было бы применять более строгую санкцию (сейчас максимально возможное наказание по упомянутой статье – лишение свободы на срок до одного года).]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В главе 23 также в каждой статье фигурируют квалифицированные составы, но нетрудно заметить одно отличие: в ст. 204 ч. 3 посвящена описанию не особо квалифицированного состава деяния, названного в ч. 1 (коммерческий подкуп), а хотя и связанного с этим деянием, но самостоятельного вида преступления: незаконное получение коммерческого вознаграждения. В итоге нарушается архитектоника, которая должна быть и обычно присуща статье Особенной части Уголовного кодекса РФ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще больше особенностей в главе 22. Во-первых, здесь в ряде статей вторые части, обычно посвященные в УК квалифицированным составам, содержат описание самостоятельных видов преступлений, т. е. они используются не по основному своему целевому назначению. Такого рода прием в данной главе используется не в единичных случаях (ст. 176, 180, 183, 195). Статья 184 включает описание трех видов преступлений: подкупа (ч. 1) и незаконного получения предмета подкупа соответственно спортсменами (ч. 3) и иными лицами (ч. 4). В ст. 170 также называются три вида посягательства: регистрация заведомо незаконных сделок с землей, искажение учетных данных Государственного земельного кадастра, умышленное занижение размеров платежей за землю. Как итог, 35 статей называют 45 видов преступлений [279 - Тот же недостаток присущ УК Беларуси и УК Казахстана (см., например: ст. 194, 199, 201, 208, 215, 220, 227 УК Республики Казахстан (Уголовный кодекс Республики Казахстан. Алматы, 2000).]. В главе 21 такой прием вовсе не встречается, а в главе 23, как уже упоминалось, он использован лишь единожды – в ст. 204.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во-вторых, глава 22 предусматривает дифференциацию ответственности с помощью квалифицирующих обстоятельств только в трех из пяти случаев (в 23 из 35 статей). Не названо дифференцирующих признаков применительно к 18 (из 45 описанных в главе) видам преступлений, содержащим основной состав.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таблица 1<br>
<img border=0 src="i_003.png"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таблица 2<br>
<img border=0 src="i_004.png"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из таблиц 1 и 2 видно, что принцип дифференциации ответственности и наказания наименее удачно реализован в главе 22, а наиболее взвешенно и продуманно – в главе 21. А ведь в прежнем УК (1960 г.) имелось три нормы о преступлениях против собственности (хищение предметов, имеющих особую ценность; причинение имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием; неосторожное уничтожение или повреждение имущества), содержавшие лишь одну часть. В итоге санкция за совершение первого из упомянутых видов преступлений предусматривала лишение свободы на срок от пяти до пятнадцати лет с конфискацией имущества или без такового (ст. 147&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>), т. е. существовали чрезмерно широкие рамки наказуемости, создававшие почву для проявлений субъективизма, для нарушения принципов справедливости и равенства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. Согласно изложенным в предыдущем параграфе правилам конструирования квалифицированных составов, часть статьи, в которой описывается квалифицированный вид преступления, должна открываться словами «то же деяние» или «те же действия». Подобная конструкция проста для понимания и логична: квалифицирующие признаки – дополнительные по отношению к основному составу преступления. В этих условиях отсутствует необходимость вновь перечислять признаки основного состава, ибо ничего, кроме громоздкости текста статьи и дополнительных трудностей, это не дает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Понимая это, законодатель отказался, например, от воспроизведения в ч. 2 ст. 163 («вымогательство») УК 1996 г. диспозиции ч. 1, что было характерно для аналогичной нормы УК РСФСР 1960 г. о вымогательстве. В то же время здравую идею законодатель в главе 21 не довел до логического завершения: наряду с формулой «то же деяние» («те же деяния») или «действия, предусмотренные частями первой или второй статьи», использованной при описании квалифицированных и особо квалифицированных видов некорыстных и большинства корыстных посягательств, не являющихся хищениями, в частях о хищениях избран другой прием. Как уже упоминалось, в ч. 2 и 3 ст. 158, 159, 161-163 УК изложение начинается с наименования вида преступления: «кража», «мошенничество», «грабеж», «разбой», «вымогательство» [280 - Тот же прием использован в УК Казахстана и УК Беларуси.], хотя в двух других составах хищений – присвоении или растрате, а также хищении предметов, имеющих особую ценность, – применена обычная формула: «то же деяние» (ст. 164), «те же деяния» (ст. 160) и т. д. Аналогичный прием изложения ч. 2 и 3 применен в ст. 165, устанавливающей уголовную ответственность за второй (помимо вымогательства) вид корыстного преступления, не являющегося хищением. Вряд ли от такого разнообразия действующее уголовное законодательство что-либо выгадывает. А вот единство подхода к изложению квалифицированных видов деяний бесспорно нарушается.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В том же ключе сформулированы квалифицированные составы и в двух других главах – 22 и 23: описание открывается словами «то же деяние», «те же действия», «деяния, предусмотренные частями первой и второй настоящей статьи» и т. и. Исключение составляет лишь ч. 2 ст. 188 УК, где воспроизводятся все признаки основного состава контрабанды, кроме «крупных размеров»: как уже говорилось, такого рода конструкция нежелательна, поскольку она разрывает связь между основным и квалифицированным составами преступлений, вызывает разночтения на практике.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3. В главе 21 «Преступления против собственности» (11 статей) законодатель задействовал для дифференциации наказания 21 вид квалифицирующих обстоятельств, использованных в общей сложности 57 раз, и наиболее часто – совершение преступления группой лиц по предварительному сговору (9), организованной группой (9), а также в особо крупном размере (8) и в крупном размере (7 раз).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В главе 22 (35 статей) использовано только 14 видов квалифицирующих обстоятельств, упоминаемых в общей сложности также 57 раз. Из них чаще всего применяемые: совершение преступления организованной группой (17 раз), группой лиц по предварительному говору (10), в крупном размере, с причинением крупного ущерба (7) и в особо крупном размере (7 раз).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наконец, в главе 23 (4 статьи) использовано 6 квалифицирующих признаков, примененных в общей сложности 9 раз, и наиболее часто – причинение преступлением тяжких последствий, группой лиц по предварительному сговору и организованной группой (по 2 раза).<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Виды квалифицирующих признаков и частота их применения в разделе VIII УК РФ.<br>
<img border=0 src="i_005.png"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Содержание таблицы 3 свидетельствует, что в главах 21-23 задействовано в общей сложности 33 вида признаков, из которых встречаются:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– 14 только в главе 21 (совершение преступления – кражи: из одежды, сумки или другой ручной клади; с проникновением в помещение либо иное хранилище; с проникновением в жилище, помещение либо иное хранилище; с проникновением в жилище; с причинением значительного ущерба гражданину; с насилием, не опасным для жизни или здоровья; с угрозой применения такого насилия; с насилием, опасным для жизни или здоровья; с угрозой применения такого насилия; с причинением тяжкого вреда здоровью; повлекшее смерть или иные тяжкие последствия; общеопасным способом; из хулиганских побуждений; повлекшее уничтожение, порчу или разрушение предметов или документов);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– 8 только в главе 22 (в нарушение вступившего в законную силу судебного акта; предметов, в отношении которых установлены специальные правила; сырья, материалов, оборудования и т. д., в отношении которых установлен экспортный контроль; с угрозой насилием; с уничтожением или повреждением чужого имущества; с угрозой уничтожения или повреждения чужого имущества; из корыстной заинтересованности; должностным лицом с использованием своего служебного положения);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– 3 только в главе 23 (в отношении заведомо несовершеннолетнего; в отношении заведомо недееспособного лица; сопряженное с вымогательством);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– 2 во всех трех главах (по предварительному сговору группой лиц; организованной группой).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из изложенного следует заключить, что, во-первых, весьма незначителен круг общих для глав квалифицирующих признаков (всего 2), что только особенностями объекта и видов преступлений каждой из трех глав объяснить невозможно. Так, признаки совершения преступления – а) с причинением тяжких последствий, б) с насилием, опасным для жизни или здоровья, в) с угрозой применения такого насилия, г) в особо крупном размере – во всех случаях свидетельствуют о резко повышенной степени общественной опасности преступного поведения и личности виновного, могут сопутствовать значительному массиву описанных в главах 21-23 УК РФ преступлений и в этом плане, безусловно, заслуживают более серьезного внимания законодателя при решении вопросов дифференциации ответственности и наказания в рамках раздела восьмого. Складывается впечатление, что каждую из трех глав готовил отдельный автор и не было координатора, который обеспечивал бы единообразие, преемственность в их работе и результатах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, даже в наиболее продуманной в этом плане главе 21 «Преступления против собственности» (в редакции УК 1996 г.) не было признака «хищение в особо крупном размере». Напомним, что в ранее действовавшем УК 1960 г. он присутствовал (ст. 93&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>), за его восстановление выступали многие юристы [281 - См., например: Мальцев В. В. Ответственность за преступления против собственности. Волгоград, 1999; Устинов В. С. Указ. соч.] и лишь Федеральным законом от 21 ноября 2003 г. он был восстановлен путем его указания в составах хищения всех форм (ст. 159-162), а также корыстных преступлений, не являющихся хищениями (ст. 163, 165, 166 УК). Кроме того, в Примечании к ст. 158 УК была дана дефиниция особо крупного размера [282 - См.: Федеральный закон «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации» // Собрание законодательства Российской Федерации. 2003. № 50. Ст. 4848.]. В главе 22 Кодекса данный признак указывался в первоначальной редакции лишь в трех статьях (171, 172 и 198), а в настоящее время – уже в семи статьях. Думается, что в дальнейшем дифференциация наказания с учетом этого признака продолжится. В частности, в уголовно-правовой теории высказано мнение о необходимости дополнения особо квалифицирующим признаком «в особо крупных размерах» состава контрабанды [283 - См.: Душкин С. В. Уголовно-правовые меры борьбы с контрабандой. Вопросыдифференциации ответственности и индивидуализации наказания. Автореф. дис.....канд. юрид. наук. М., 2000. С. 7.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во-вторых, насыщенность глав квалифицированными составами и квалифицирующими признаками весьма различна. Если соотнести число основных и квалифицированных составов в каждой из глав, то коэффициент дифференциации выглядит так: гл. 21 – 0,9; гл. 22 – 0,6; гл. 23 – 1,0. Иными словами, в главе 23 ответственность посредством квалифицирующих обстоятельств за каждый вид преступления дифференцирована, в главе 21 она охватывает абсолютное большинство видов преступлений, в то время как в главе 22 почти в каждом втором случае дифференциация наказуемости за преступления в сфере экономической деятельности отсутствует.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если же сопоставить главы по насыщенности их квалифицирующими признаками, то, как видно из таблицы 3, и это сопоставление не в пользу главы 22: в гл. 21 – на 11 статей приходится 21 вид (коэффициент 1,91), в гл. 22 – на 35 статей 15 видов (коэффициент 0,43), в гл. 23 – на 4 статьи 6 видов (коэффициент 1,5). И далее: в 11 статьях главы 21 ссылка на 57 квалифицирующих признаков (коэффициент 5,2); в 35 статьях главы 22 – также на 57 (коэффициент 2,6); в 4 статьях главы 23 – ссылка на 9 признаков (коэффициент 2,3).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Объяснение недостаточно продуманной дифференциации наказания в нормах главы 22 (особенно заметной на фоне главы 21 о преступлениях против собственности) нам видится, прежде всего, в следующем: в период разработки нового УК РФ 1996 г. внимание законодателя было сосредоточено на формулировании многочисленных новых норм анализируемой главы. В этих условиях вопросы дифференциации наказания отошли как бы на задний план, оказались второстепенными, что сказалось в конечном счете на качестве закона, повлекло некачественную и неполную дифференциацию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Данный недостаток мог быть устранен в процессе осуществляемых законодателем изменений и дополнений действующего Уголовного кодекса. В этом отношении представляет интерес анализ таких изменений. За время действия главы 22 изменения и дополнения в интересующем нас плане затронули многие статьи, прежде всего в связи с исключением из Особенной части УК признаков «неоднократно» и «лицом, ранее судимым» (всего – 15 статей). Кроме того, введены квалифицированные составы в четыре статьи: ст. 180 «Незаконное использование товарного знака», ст. 183 «Незаконные получение и разглашение сведений, составляющих коммерческую, налоговую или банковскую тайну», ст. 185 «Злоупотребления при эмиссии ценных бумаг» и ст. 189 «Незаконные экспорт или передача сырья, материалов, оборудования, технологий, научно-технической информации, незаконное выполнение работ (оказание услуг), которые могут быть использованы при создании оружия массового поражения, вооружения и военной техники». Из пяти появившихся в данной главе новых статей три включают наряду с основными и квалифицированные составы. Таким образом, произошло определенное углубление процесса дифференциации ответственности и наказания, хотя и не столь значительное, как этого можно было ожидать. В частности, изменения вовсе не коснулись норм о банкротстве (ст. 195, 196 и 197 УК), незаконном получении кредита (ч. 1 и 2 ст. 176) и нарушении правил сдачи государству драгоценных металлов и драгоценных камней (ст. 192), а также следующих новелл: ст. 185&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> «Злостное уклонение от предоставления инвестору или контролирующему органу информации, определенной законодательством Российской Федерации о ценных бумагах» и ст. 199&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>«Сокрытие денежных средств либо имущества организации или индивидуального предпринимателя, за счет которых должно производиться взыскание налогов и (или) сборов».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4. Более основательная градация (с помощью квалифицирующих обстоятельств) наказуемости в главе 21 не означает отсутствия в последней слабых мест.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, в соответствии с правилами конструирования квалифицированных составов [284 - См. об этом: Кругликов Л. Л. О конструировании квалифицированных составов преступлений С. 43-49.] в качестве усиливающих санкцию не должны использоваться законодателем обстоятельства, которые на практике сопутствуют большинству посягательств определенного вида, т. е. выступают типичным признаком вида преступления. Например, типичным для разбоя, всегда сопряженного с насилием или угрозой применения такого насилия, которое непременно опасно для жизни или здоровья потерпевшего, является применение предметов, используемых в качестве оружия для запугивания либо для нанесения вреда здоровью гражданина. Без применения подобных предметов разбой, как правило, немыслим.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тем не менее, как и прежде, факту применения оружия или иных предметов, использованных в ходе разбоя в качестве оружия, законодателем придано значение квалифицирующего обстоятельства. Очевидно, при выделении квалифицирующих признаков законодатель должен располагать всесторонней, в том числе и криминологической, характеристикой преступного деяния и его разновидностей с тем, чтобы было обеспечено соответствие выделяемого признака качествам квалифицирующего. В противном случае ч. 1 статьи о разбое обречена на крайне редкое применение, как это и было в период действия прежнего уголовного законодательства [285 - См.: Там же.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По тем же мотивам трудно согласиться с высказанным Е. Б. Дорониной предложением о введении в ст. 110 УК «Доведение до самоубийства» ч. 2 в следующей редакции: «То же деяние, совершенное путем истязания, издевательств, физического насилия, а равно в отношении лица, находящегося в беспомощном состоянии либо в материальной или иной зависимости от виновного, наказывается…» [286 - Доронина Е. Б. Беспомощное состояние потерпевшего в структуре состава убийства: теория, закон, практика. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Екатеринбург, 2004. С. 24.] Сфера применения ч.1 статьи в этом случае становится почти нулевой.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5. В Уголовном кодексе 1996 г. просматривается стремление законодателя придерживаться «блокового» принципа изложения квалифицирующих обстоятельств, причем и по горизонтали (в пределах одной части статьи), и по вертикали (при переходе от квалифицирующих к особо квалифицирующим признакам).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенно заметно проявляется это стремление в главе 21 «Преступления против собственности».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Использование устойчивых сочетаний признаков по горизонтали. В трех квалифицированных составах главы 21 применено сочетание признаков – совершение преступления: а) группой лиц по предварительному сговору или б) с причинением значительного ущерба гражданину (ч. 2 ст. 158-160) и по два раза задействована связка «группой лиц по предварительному сговору – в крупном размере» (ч. 2 ст. 163 и 165), «группой лиц по предварительному сговору – с применением насилия, не опасного для жизни или здоровья, либо с угрозой применения такого насилия (ч. 2 ст. 161, 166); а в восьми особо квалифицированных составах– сочетание признаков совершения преступления: а) организованной группой или б) в особо крупном размере, с причинением особо крупного ущерба (ч. 3 либо ч. 4 ст. 158-163, 165-166 УК).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Такой подход к определению круга дифференцирующих средств, безусловно, оправдан, и прежде всего, тем, что речь идет о дифференциации в пределах однородной группы преступлений: все они посягают на единый объект – отношения собственности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идея об использовании единых блоков при конструировании квалифицированных составов [287 - Об идее унификации квалифицирующих признаков см. также: Волженкин Б. В. О дифференциации ответственности за коррупционные правонарушения // Дифференциация ответственности в уголовном праве и процессе. Ярославль, 1994. С 165; Лесниевски-Костарева Т. А. Указ. соч. С. 256-258.] не носит, однако, в действующем УК всеобъемлющего характера: в одних случаях они дополняются иными видами обстоятельств (например, «с причинением тяжкого вреда здоровью потерпевшего» – и. «в» ч. 4 ст. 162; «с применением оружия или предметов, используемых в качестве оружия» – ч. 2 ст. 162), в других случаях используется блок с меньшим числом квалифицирующих признаков. Например, в «набор» особо квалифицирующих признаков состава причинения имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием (ч. 4 ст. 165) включены два взаимосвязанных усиливающих наказуемость признака совершения данного преступления: а) с применением насилия, опасного для жизни или здоровья, б) с угрозой применения такого насилия. В ч. 2 ст. 167 использованы не характерные для других составов данной главы квалифицирующие признаки: 1) из хулиганских побуждений, 2) путем поджога, взрыва или иным общеопасным способом, 3) причинение по неосторожности смерти человеку либо иных тяжких последствий.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отчасти такое положение объяснимо, ибо при несовпадении объектов групп преступлений (у хищений; корыстных преступлений, не являющихся хищениями; некорыстных преступлений) и конструкций составов (материальные, формальные, усеченные) подобное неизбежно. Так, признак «тяжкий вред здоровью» немыслим в составах ненасильственных (кража, мошенничество, присвоение и т. д.), да и в некоторых насильственных (грабеж) формах посягательств на собственность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Труднее объяснить, если это вообще возможно, почему нет признака незаконного проникновения в жилое, служебное, производственное помещение либо хранилище в составах вымогательства, угона транспортного средства (ст. 163, 166) и тем более хищения предметов, имеющих особую ценность (ст. 164). Достаточно вспомнить известное дело о хищении рукописей (раритетов) из хранилища<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Публичной библиотеки Санкт-Петербурга. То же касается отсутствия признака использования служебного положения в составах хищения предметов, имеющих особую ценность (ст. 164), и причинения имущественного ущерба путем обмана или злоупотребления доверием [288 - В настоящее время этот признак обоснованно выделен в ч. 2 ст. 182 УК Республики Казахстан: причинение лицом имущественного ущерба с использованием служебного положения.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В главе 23 сочетания («блоки») квалифицирующих признаков (отчасти ввиду незначительного числа составов в главе) встречаются редко: только в ч. 2 и ч. 4 ст. 204 задействовано сочетание: «совершенное группой лиц по предварительному сговору или организованной группой», причем в ч. 4 оно дополнено обстоятельством «сопряжены с вымогательством».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наименее (в соотнесении с численностью составов) присущи устойчивые сочетания усиливающих признаков составам преступлений в сфере экономической деятельности (гл. 22). Трижды встречаются в статьях главы только два блока признаков: «а) группой лиц по предварительному сговору; б) лицом с использованием своего служебного положения» (ч. 2 ст. 178, ч. 3 ст. 174 и 174&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>); «а) совершенное организованной группой; б) сопряженное с извлечением дохода в особо крупном размере» (ч. 2 ст. 171, 171 \ 172); «совершенные группой лиц по предварительному сговору или организованной группой» (ч. 2 ст. 180, 185, 191) [289 - В ч. 2 ст. 191 указан еще и третий признак: «в крупном размере».]. Еще одно сочетание использовано два раза: «а) группой лиц по предварительному сговору; б) в особо крупном размере» (ч. 2 ст. 194 и 199). В четвертой части статей устойчивых сочетаний вовсе не встречается, лишь признак «совершенные организованной группой» используется трижды в качестве единственного особо квалифицирующего (ст. 174, 174&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, 188).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если проанализировать, в каких сочетаниях встречаются в данной главе признаки, наиболее часто применяемые для дифференциации наказания в главе 21, то вырисовывается следующая картина (см. табл. 4).<br>
<br><img border=0 src="i_006.png"><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, рассматриваемые признаки используются для дифференциации наказания и в главе 22, но значительно реже. Наиболее распространенными сочетаниями являются:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– с признаком группы лиц по предварительному сговору – «совершение преступления организованной группой» и «с использованием своего служебного положения» (по 3 раза);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– с признаком организованной группы – «с использованием своего служебного положения» (3 раза);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– с признаком крупного размера – «совершение преступления по предварительному сговору группой лиц» (2 раза);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– с признаком особо крупного размера – «совершение преступления организованной группой» (3 раза);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– с признаком использования своего служебного положения – «совершение преступления по предварительному сговору группой лиц» (3 раза).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На примере главы 22 Кодекса видно, что устойчивые сочетания «по горизонтали» используются крайне редко и процесс унификации квалифицирующих признаков в этой главе находится в «зачаточном» состоянии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сказанное подводит к рассмотрению вопроса об использовании признаков и их сочетаний для дифференциации наказания по вертикали, т. е. в ч. 2 – 3 – 4 соответствующих статей Кодекса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В целом по Уголовному кодексу РФ 1996 г. вырисовывается следующая картина. Чаще всего при построении квалифицированных составов «по вертикали» используются следующие связки:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– совершение преступления группой лиц по предварительному сговору – организованной группой (26 раз);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– причинение преступлением смерти одному человеку – двум или более лицам (18 раз);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– причинение ущерба в крупном размере – в особо крупном размере (10 раз);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– с насилием, не опасным для жизни или здоровья, – с насилием, опасным для жизни или здоровья (5 раз);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– в отношении несовершеннолетнего – в отношении лица, не достигшего 14-летнего возраста (4 раза);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– с насилием, опасным для жизни или здоровья, – с причинением тяжких последствий (2 раза);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– причинение преступлением крупного ущерба – тяжких последствий (1 раз).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Применительно к преступлениям против собственности характерны связки: «группа лиц по предварительному сговору – организованная группа»; «в крупном – в особо крупном размере» (по 8 раз). Первые звенья в этих связках (совершение преступлений группой лиц по предварительному сговору; в крупном размере) обусловливают выделение квалифицированных видов посягательств на собственность, а вторые (совершение преступления организованной группой; в особо крупном размере) обосновывают выделение особо квалифицированных видов преступлений против собственности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Такая ступенчатость выглядит вполне логичной и оправданной, ибо с появлением второго звена связок происходит резкий скачок в уровне (типовой степени) общественной опасности соответствующих видов преступного поведения и возникает необходимость в установлении новых законодательных пределов наказуемости.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К сожалению, в главах имеются отступления от логического перехода в процессе дифференциации наказания, а в главе 22 такие отступления являются скорее правилом, чем исключением из правил.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, если в ряде статей главы 21 признакам ч. 2 или ч. 3: «группой лиц по предварительному сговору»; «в крупном размере» (ст. 158-163, 165-166 УК) корреспондируют особо квалифицирующие признаки: «организованной группой»; «в особо крупном размере» (ч. 3 или ч. 4 статей), то в главе 23 законодатель в одной и той же части помещает порой признаки группы лиц по предварительному сговору и организованной группы (см. ч. 2 и ч. 4 ст. 204).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В главе 22 ступенчатости, стройности в этом плане вообще нельзя усмотреть, о чем свидетельствуют и данные, приведенные в таблице 4. Действительно, подчас в одной части фигурируют признаки и «совершения преступления группой лиц по предварительному сговору», и «организованной группой» (см. ст. 180, 185, 181); первый из упомянутых признаков сочетается не с признаком крупного размера, а с обстоятельством «в особо крупном размере»; порой есть в статье указание как на квалифицирующее обстоятельство на крупный ущерб или на группу лиц по предварительному сговору, но в последующих частях отсутствует упоминание как об особо квалифицирующих признаках – об организованной группе и особо крупных размерах (см., например, ст. 169, 174, 174&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, 186, 191, 194, 199 УК). Ощущение хаотичности, неупорядоченности процесса дифференциации еще более усиливается из-за того, что в ряде статей данной главы в ч. 2 признаки первого звена вовсе отсутствуют, уступая место признакам второго звена (например, совершение преступления организованной группой).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все сказанное свидетельствует о необходимости упорядочения, кардинального улучшения процесса дифференциации наказания с помощью квалифицирующих признаков в рамках главы 22 Уголовного кодекса, ибо из 15 видов обстоятельств, задействованных для дифференциации в данной главе, лишь часть используется многократно, а устойчивые сочетания признаков встречаются довольно редко.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Раздел «Преступления в сфере экономики» – один из самых крупных в Особенной части Кодекса – включает главы-старожилы и новые главы, поэтому проиллюстрированные плюсы и минусы дифференциации ответственности (в этих главах и в целом в разделе) посредством конструирования квалифицированных составов как «лакмусовая бумажка» обнажают существующие проблемы, присущие действующему уголовному законодательству.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;§ 4. Конструкции санкций статей Особенной части УК РФ<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;В теории права справедливо замечено, что техникоюридические средства и приемы представляют собой «технические моменты» конструирования не только диспозиций, но и санкций уголовно-правовых норм [290 - См.: Наумов А. В. Форма уголовного закона и ее социальная обусловленность // Проблемы совершенствования уголовного законодательства. М., 1984. С. 19.]. Подчас утверждается, что о конструкциях санкций говорить некорректно, поскольку они «не дотягивают» до уровня моделей. «Сложными образованиями, объективно нуждающимися в моделировании посредством юридической конструкции, выступают виды наказаний. Типы же санкций лишь отсылают к видам наказаний, и, разумеется, даже различные комбинации таких “отсылок” сами по себе моделями не являются» [291 - Иванчин А. В. Уголовно-правовые конструкции и их роль в построении уголовного законодательства. С. 18.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Думается, приведенные доводы выглядят недостаточно убедительными. Конструкция состава преступления также отсылает к определенным элементам, признакам, поскольку ее образует «определенная комбинация элементов уголовно-правовой конструкции преступления» [292 - Там же. С. 21.]. Санкция также конструируется на базе системы наказаний, видов последних в ст. 44 УК РФ. Поэтому можно, оперируя обозначениями автора, вести речь о законодательных конструкциях санкций, построенных на базе уголовно-правовых конструкций наказания, его видов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как известно, санкция представляет собой ту часть статьи Особенной части УК РФ, в которой определены вид и размер угрожаемого виновному наказания в случае нарушения им содержащегося в диспозиции статьи уголовно-правового запрета. Наказуемость, признаваемая обязательным признаком понятия преступления [293 - См., например: Курс советского уголовного права: В 6 т. Т. 2. М., 1970. С. 25; Наумов А. В. Уголовное право: Курс лекций. М., 1996. С. 74-75; Уголовное право. Общая часть. М., 1997. С. 102.], воплощается как раз в санкции статьи, без чего о преступлении в строгом смысле слова говорить не приходится. Так, ч. 5 ст. 60 Федерального закона «О наркотических средствах и психотропных веществах» от 8 января 1998 г. предусматривает уголовную ответственность за введение в пищевые продукты или напитки наркотических средств или психотропных веществ «без уведомления лица, для которого они были предназначены» [294 - Собрание законодательства Российской Федерации. 1998. № 2. Ст. 219.]. Данное деяние не в полной мере охватывается положениями ст. 238 УК, и в то же время его нельзя рассматривать в качестве самостоятельного вида преступления до тех пор, пока посвященная его описанию диспозиция статьи Особенной части УК не обретет сопутствующую ей санкцию, а преступление – признак наказуемости.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Другое значение санкции заключено в том, что она в значительной степени определяет пределы наказуемости, устанавливает для суда рамки судейского усмотрения, границы учета обстоятельств дела при назначении наказания в плане определения меры их влияния на избираемое наказание. В зависимости от конструкции санкции, выбора законодателем ее вида и типа возможности суда по индивидуализации, назначению наказания соответственно возрастают или уменьшаются, становятся более широкими или, напротив, более узкими. В свете сказанного важно, чтобы «физиономия» каждой санкции была определена законодателем четко, однозначно, соответствовала бы по виду и размерам описанного в ней наказания типовым, а равно прогнозируемым индивидуальным свойствам содеянного виновным и его личности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но для успешного решения этой задачи важно иметь полную ясность прежде всего в исходном – какие варианты санкций теоретически мыслимы, какие из них наиболее приспособлены к целям правосудия и т. и.? В этом вопросе, к сожалению, мало что изменилось за последние десятилетия. Так, в учебной литературе и ранее, и ныне классификации санкций как таковой по общему правилу не проводится. При характеристике же санкций действующего законодательства традиционен разнобой. В одних источниках утверждается, что «в новом УК встречаются санкции двух видов: относительно-определенные и альтернативные» [295 - Уголовное право России. Общая часть. М., 1996. С. 39; см. также: Уголовное право Российской Федерации. Общая часть / Под ред. А. И. Рарога. М., 2002. С. 32; Российское уголовное право. Общая часть / Под ред. В. Н. Кудрявцева и А. В. Наумова. М., 1997. С. 60; Иванов Н. Г. Уголовное право Российской Федерации: Общая и Особенная части. М., 2000. С. 35; и др.]; в других – что «действующее уголовное законодательство знает четыре вида санкций: абсолютно-определенные, относительно-определенные, альтернативные и отсылочные» [296 - Уголовное право Российской Федерации: В 2 т. Т. 1: Общая часть / Под ред. Л. В. Иногамовой-Хегай. М., 2002. С. 30; см. также: Уголовное право Российской Федерации. Общая часть: Конспект лекций / Под ред. Л. В. Иногамовой-Хегай. М., 2002; Курс советского уголовного права: В 5 т. Т. 1. Л., 1968. С. 80.] или относительно-определенные, альтернативные, отсылочные и кумулятивные [297 - См.: Российское уголовное право: В 2 т. Т. 1: Общая часть / Под ред. А. И. Рарога. М., 2002. С. 26.]; в третьих выделяют абсолютно-определенные, относительно-определенные, альтернативные и абсолютно-неопределенные санкции [298 - См.: Уголовное право. Общая часть / Отв. ред. И. Я. Козаченко и 3. А. Незнамова. М., 1997. С. 31-32.]; в четвертых утверждается, что в отечественном уголовном законодательстве существует три вида санкции: абсолютно-определенная, относительно-определенная и альтернативная [299 - Галиакбаров Р. Р. Уголовное право. Общая часть. Краснодар, 1999. С. 50.]; в пятых называется лишь один вид санкции. «Относительно-определенная санкция, – по мнению проф. М. И. Ковалева, – практически единственная в действующем ныне уголовном законодательстве, так как ею же одновременно является альтернативная санкция» [300 - Ковалев М. И. Советское уголовное право: Курс лекций. Вып. 2. Свердловск, 1974. С. 91. – Сходный взгляд относительно соотношения упомянутых разновидностей высказывает И. А. Тарханов: «В действующем уголовном законодательстве обычно используются относительно-определенные санкции, которые могут быть относительно-определенными с точки зрения размера наказания или альтернативными» (Уголовное право России. Общая часть / Под ред. Ф. Р. Сундурова. Казань, 2003. С. 87).]. Разделяя данное мнение в вопросе о соотношении относительно-определенной и альтернативной санкции, А. П. Козлов склоняется все же к выделению двух основных видов санкций: абсолютно-определенной и относительно-определенной [301 - См.: Козлов А. П. Уголовно-правовые санкции. Красноярск, 1989. С. 60.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Столь же значительные расхождения наблюдаются и по поводу соотношения отдельных видов санкций, особенно таких, как абсолютно– и относительно-определенные, с одной стороны, и альтернативные – с другой. По мнению одних ученых, альтернативная санкция по своему содержанию шире относительно-определенной, «поскольку она устанавливает не одну, а две и более меры наказания, различные по своему роду и виду» [302 - Шнейдер М. А. Советское уголовное право. Часть Общая. М., 1955. С. 31-32.]. Другие, напротив, рассматривают альтернативную санкцию в качестве одной из разновидностей относительно-определенной санкции либо в качестве способа выражения «основных видов санкций» (абсолютно– и относительно-определенной) [303 - См.: Герцензон А. А. Уголовное право. Часть Общая. М., 1948. С.189; Шаргородский М. Д. Уголовный закон. М., 1948. С. 94.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наконец, нельзя не обратить внимание на терминологическую неустойчивость в наименовании видов санкции: абсолютно<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;определенные нередко именуются «определенными», «вполне определенными», «точными» и т. п., ссылочные – отсылочными, кумулятивные – сложными, суммирующими и т. д. Налицо, таким образом, неоднозначность мнений о видах санкции статей Особенной части УК, их соотношении и наименовании.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приведенные расхождения показывают, насколько далеки от истины утверждения, что проблема видов санкций «теоретически решена и по этому поводу в науке уже нет никаких дискуссий» [304 - См.: Ковалев М. И. Указ. соч. С. 77.], что существует общепринятое их деление на абсолютно-определенные, относительно-определенные, альтернативные и кумулятивные [305 - См.: Веремеенко И. И. Административно-правовые санкции. М., 1975. С. 22.], и т. п.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Думается, противоречивость суждений по поводу видов санкций сохранится, если не удастся достичь единства в том, что, как и любое другое правовое явление, понятие, они могут быть охарактеризованы с различных позиций, по различным классификационным основаниям. При этом необходимо строгое соблюдение логических правил деления понятий: о непрерывности (последовательности) деления, недопустимости подмены одного основания деления другим, полноте деления. Пока, к сожалению, по всем этим моментам подходы отечественных теоретиков права небезупречны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, поскольку в соответствии с логикой выделяемые виды должны в совокупности исчерпывать делимое (род), иначе деление нельзя признать полным («объем членов деления должен быть равен в своей сумме объему делимого понятия» [306 - Кириллов В. И., Старченко А. А. Указ. соч. С. 51.]), выглядит недостаточным выделение лишь санкций кумулятивных (от латинского cumulatio – скопление), т. е. таких, которые наряду с основным предусматривают одно или несколько дополнительных наказаний. Их доля в УК 1996 г. не достигает 31% (в первоначальной редакции Кодекса и того меньше – 28%), и, естественно, они не исчерпывают объема понятия. Поскольку же не называется второе множество – санкции простые, не упоминающие о дополнительном наказании, – складывается мнение, будто все санкции в уголовном праве являются кумулятивными.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неполное деление имеет место и в случаях, когда выделяют лишь отсылочные и ссылочные санкции, которые в совокупности могут быть названы опосредованно-определенными. Дихотомия (деление на две части) исходит из того положения, что каждое явление имеет свою противоположность, свой антипод, что «каждое положительное понятие имеет соответствующее ему отрицательное понятие» [307 - Логика / Левин Г. А., Бартон В. И. и др. Минск, 1974. С. 74.], и наоборот. Поэтому, выделяя опосредованно-определенные санкции, резонно предположить существование иного множества. Действительно, на всех этапах развития российского уголовного законодательства опосредованно-определенные санкции составляли явное меньшинство (например, в УК РСФСР 1960 г. их было всего 18), а превалировал иной вид – непосредственно-определенные санкции, о которых, тем не менее, в теории обычно не упоминается. Между тем использование этого вида санкций и отказ от опосредованно-определенных видов [308 - Некоторые ученые именуют их соответственно прямыми и ссылочными (см., например: Болдырев Е. ВГалкин В. М. Уголовно-правовые санкции // Проблемы совершенствования советского законодательства. М., 1976. С. 110). Ими упускаются из виду отсылочные санкции (в УК 1960 г. они присутствовали в ст. 97, п. «б» ст. 260 и др.), в итоге деление оказывается неполным, да и обозначение «прямые санкции» представляется менее удачным, нежели «непосредственно-определенные санкции».] свидетельствуют о прогрессе в вопросах законодательной техники, большей определенности и точности санкций в уголовном праве. Да и с позиции логики только в своей совокупности непосредственно– и опосредованно-определенные санкции исчерпывают объем делимого понятия и дают полное и четкое представление о санкциях в уголовном праве.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Примером нарушения логического правила, именуемого «скачком в делении», может служить весьма распространенное деление санкций на абсолютно-определенные, относительно-определенные и альтернативные. Последние из них (альтернативные санкции) включают несколько видов основного наказания, а относительно– и абсолютно-определенные, согласно сложившимся ныне взглядам, – только одно основное наказание и, следовательно, выступают разновидностями единичной санкции. При строгом следовании правилу о непрерывности (последовательности) деления [309 - В соответствии с этим правилом, в процессе деления необходимо «переходить к ближайшим видам, не пропуская их» (Кириллов В. И., Старченко А. А. Указ. соч. С. 52).] надлежало бы вначале выделить единичные и альтернативные санкции (по числу основных наказаний), а уж затем называть подвиды каждого из этих видов, в том числе абсолютно– и относительно-определенные санкции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подчас избежать «скачка в делении» пытаются за счет расширения основания деления: таковым называют объем и размеры неблагоприятных для правонарушителя последствий и в соответствии с ним выделяют упомянутые выше три вида санкций [310 - См.: Общая теория права: Курс лекций. Н. Новгород, 1993. С. 301-302.]. Нетрудно заметить, что авторами основанию деления придан составной, сложный характер, по существу, он охватывает два самостоятельных основания: объем (вид) и размер неблагоприятных последствий. В итоге появляется возможность подмены в ходе деления одного основания другим, что и происходит в действительности, ведь альтернативные санкции выделяются по числу видов основного наказания, а относительно-определенные и абсолютно-определенные – по градации размеров, сроков наказания (или его отсутствии).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По сути, столь же широкой трактовки основания классификации придерживался О. Э. Лейст, хотя основание он именовал иначе – «относительная определенность». Считая последнюю единственным и универсальным критерием классификации, он писал: «По этому признаку различаются те санкции, которые предусматривают строго определенную меру государственного принуждения, подлежащую реализации в случае правонарушения (абсолютно-определенные санкции), и те санкции, которые допускают в случае правонарушения применение различных видов или мер государственного принуждения в пределах, установленных законом (относительно-определенные, альтернативные и другие санкции)» [311 - Лейст О. Э. Санкции в советском праве. М., 1962. С. 184.]. Нетрудно видеть, что и в данном случае под внешне единым основанием («относительная определенность») скрываются два различных основания («виды или меры»). В итоге выделяются как однопорядковые и соседствуют относительно-определенные, альтернативные и «другие» санкции. В этом плане следует согласиться с Н. Д. Дурмановым, заметившим в свое время, что в теории распространено нарушение принципа единства основания деления санкций и, в частности, выделение альтернативной и сложной (кумулятивной) санкций «может иметь место (в действительности “имеет место”. – Л. К.) по другому логическому основанию деления, чем выделение абсолютно– и относительно-определенных и неопределенных санкций» [312 - Дурманов Н. Д. Советский уголовный закон. М., 1967. С. 130.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Непоследовательную позицию, как представляется, занимает А. П. Козлов. С одной стороны, по его мнению, «путь признания множественности критериев классификации уголовно-правовых санкций наиболее оправдан» [313 - Козлов А. П. Указ. соч. С. 58.]. Соответственно им выделено несколько таких критериев: степень определенности выражения вида и размера наказания; характер оформления размера наказания в санкции; количество видов наказания; наличие или отсутствие в санкции дополнительных видов наказания [314 - Там же. С. 58-61.]. На их основе автор предлагает, однако, не различные классификации, а вертикальное построение, на вершине которого – абсолютно-определенные и относительно-определенные санкции, а все остальное рассматривается в качестве конкретизирующих их подвидов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, по характеру оформления санкций среди абсолютно-определенных им выделяются санкции без указания размера и с абсолютно-определенным размером, а среди относительно-определенных – без указания размера и размеро-относительные. По критерию «количество видов наказания» все абсолютно-определенные санкции, по мнению А. П. Козлова, могут быть охарактеризованы как неальтернативные, а относительно-определенные – как альтернативные и неальтернативные. Наконец, по признаку наличия дополнительных наказаний и абсолютно-определенные, и относительно-определенные санкции подразделяются на простые и суммирующие [315 - Там же.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приведенная классификация вызывает, по крайней мере, два вопроса. Во-первых, почему в качестве основополагающего, исходного избрано деление санкций на относительно-определенные и абсолютно-определенные? С тем же правом на их место могли бы претендовать санкции единичные (неальтернативные) и альтернативные, в качестве разновидности которых выступали бы абсолютно– и относительно-определенные санкции. Точно так же головными видами можно представить санкции простые и суммирующие (кумулятивные). Отсюда предложенная автором система санкций выглядит произвольной и не соответствующей заявленной исходной позиции о разумности множественности критериев классификации. В действительности все санкции жестко поделены им на два вида (абсолютно-определенные и относительно-определенные), исходя из одного критерия, признака, а все остальные критерии использованы для выделения подвидов упомянутых выше видов, а не для различных классификаций. Для такого подхода не требуется отстаивания пути признания полезности множественности критериев классификации, поскольку это неизбежно при дроблении видов на подвиды.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во-вторых, если верно то, что абсолютно-определенная санкция – это та, в которой указан «точный размер одного вида наказания» [316 - Советское уголовное право. Часть Общая. М., 1972. С. 38.], «один вид и точный размер наказания» [317 - Уголовное право Российской Федерации. Общая часть / Под ред. А. И. Рарога. М., 2001. С. 33.] и что она не предоставляет возможностей суду индивидуализировать наказание, то тогда сомнительно выделение таких ее подвидов, как суммирующие (кумулятивные, т. е. с дополнительным наказанием) санкции. Здесь не один, а два вида наказания (пусть одно из них и дополнительное), а самое главное – кумулятивная санкция дает суду определенный выбор варианта при назначении наказания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Разумеется, полученные виды санкций можно, в свою очередь, подвергнуть дальнейшему делению (на подвиды). Так, уголовному законодательству известны кумулятивные санкции с одним и двумя дополнительными наказаниями; в одних случаях дополнительное наказание признано законодателем обязательным для назначения судом (например, при осуждении взяткополучателя – применение лишения права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью, ст. 290), а в другом – факультативным, по усмотрению (например, назначение штрафа при осуждении к лишению свободы за разбой, ст. 162 УК). Альтернативные санкции в одних статьях включают по два вида основного наказания (см., например, ч. 1 ст. 335), а в большинстве статей – по три и более (см., например, ч. 1 ст. 159 УК). Среди относительно-определенных санкций обычно выделяют санкции с указанием минимума и максимума наказания (см., например, ч. 2 ст. 117); только максимума (см., например, ч. 1 ст. 150 УК). К опосредованно-определенным относятся санкции ссылочные и отсылочные и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Разделяя идею о множественности критериев классификации санкций, мы полагаем, что ее реализация позволяет построить не одну какую-либо вертикаль («дерево»), как это предлагает А. П. Козлов, а несколько различных классификаций санкций. В зависимости от основания деления санкции в уголовном праве делятся на:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;простые (ныне их в УК РФ 69%, а в первоначальной редакции было 72,5%) и кумулятивные (31%, а было – 27,5%);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;единичные (42%, было – 43%) и альтернативные (58%, было – 57%);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;относительно-определенные (100%) и абсолютно-определенные.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кроме этих видов, УК РСФСР 1960 г. были известны санкции опосредованно-определенные (ссылочные), непосредственно-определенные, а также санкции с указанием на иные меры воздействия (общественного, дисциплинарного) наряду с содержащими только уголовное наказание. Ныне в Уголовном кодексе все санкции – лишь непосредственно-определенные и содержащие исключительно уголовное наказание. Отсутствуют абсолютно-определенные санкции, в то время как в прежнем Уголовном кодексе 1960 г. они встречались, причем не только как единичные (ст. 187), но и в качестве альтернативных (например, самовольное оставление поля сражения или отказ действовать оружием, а также добровольная сдача в плен влекли наказание в виде смертной казни или лишения свободы сроком на пятнадцать лет – ст. 263, 264).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По нашему мнению, абсолютно-определенной правильно именовать ту санкцию, в которой содержится указание на единственный размер каждого из названных в ней видов наказания (например, «лишение свободы сроком на три года» или «лишение свободы сроком на двадцать лет или смертная казнь»). Соответственно относительно-определенная санкция – та, в которой каждое из наказаний градировано, т. е. указаны его низшие и (или) высшие пределы. В связи с этим утверждения о том, что абсолютно-определенная санкция лишает суд какой-либо возможности индивидуализировать наказание [318 - См.: Уголовное право России. Общая часть / Под ред. Ф. Р. Сундурова. С. 88; Уголовное право. Общая часть / Отв. ред. И. Я. Козаченко и 3. А. Незнамова. С. 32.], могут быть признаны достоверными только применительно к единичным абсолютно-определенным санкциям. Если же последние носят альтернативный характер, возможность выбора наказания, пусть и довольно ограниченная, у суда имеется.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отталкиваясь от того, что санкция может быть охарактеризована с различных позиций, по разным основаниям (критериям), мыслимо создание различных сочетаний, состоящих из трех элементов (по одному «представителю» от каждой из трех групп санкций, присутствующих в действующем законодательстве). Такой набор различных видов санкций может именоваться «типом», конструкцией санкции. В современной редакции Уголовного кодекса 1996 г. использовано четыре основных типа (конструкции):<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) простая, альтернативная, относительно-определенная (41%) – см., например, ч. 1 ст. 109;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) простая, единичная, относительно-определенная (27,2%) – см., например, ст. 106 УК;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) кумулятивная, альтернативная, относительно-определенная (16%) – см., например, ч. 2 ст. 216;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4) кумулятивная, единичная, относительно-определенная (14,9%) – см., например, ч. 2 ст. 209 УК РФ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помимо этого, поскольку в ряде статей Особенной части санкции носят смешанный характер, являются абсолютно-относительно-определенными (см., например, ч. 3 ст. 205: «…наказываются лишением свободы на срок от пятнадцати до двадцати лет или пожизненным лишением свободы»), заслуживает быть упомянутым еще один, пятый, тип:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5) простая, альтернативная, смешанная (0,9%).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В сравнении с прежним УК по действующему УК РФ уменьшилась доля санкций первых двух типов – соответственно на 4 и 7%, и в общей сложности на 11% возросло число санкций двух других типов: на 6% – кумулятивных, альтернативных, относительноопределенных и на 5% – кумулятивных, единичных, относительноопределенных. Изменилось соотношение единичных и альтернативных санкций (в пользу последних на 4%), а также простых и кумулятивных (в пользу последних на 10%).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В целом можно констатировать некоторое расширение возможностей суда по индивидуализации наказания, ибо альтернативные и кумулятивные санкции более благоприятны в этом плане.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кроме того, в актив современного законодателя следует отнести также отказ от абсолютно-определенных (единичных и альтернативных), ссылочных и отсылочных (опосредованно-определенных) и содержащих описание иных мер воздействия (помимо уголовного наказания) санкций. В итоге последние приобрели большую определенность, логичность, подчиненность целям наказания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для Уголовного кодекса 1996 г. характерны и другие особенности. Так, в кумулятивных санкциях самым распространенным дополнительным наказанием является лишение права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью (свыше 98 статей, частей статьи), причем, как правило, оно сочетается с таким основным наказанием, как лишение свободы. На втором месте по частоте упоминания находится штраф – о нем как о дополнительном наказании ныне говорится в 75 санкциях статей (частей статьи) Особенной части УК РФ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обращает на себя внимание определенная непоследовательность в описании дополнительных наказаний: подчас о них отсутствует упоминание в ч. 2 и 3 статьи, в то время как применительно к менее тяжкой разновидности состава (ч. 1 или 2) возможность применения таких наказаний предусматривается. Например, к нарушителю правил вождения или эксплуатации машин, осуждаемому по ч. 1 и 2 ст. 350 УК, наряду с основным наказанием может быть применено и дополнительное – лишение права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет. Если же содеянное виновным повлекло по неосторожности смерть двух или более лиц (ч. 3), для назначения упомянутого дополнительного наказания требуется ссылка на ч. 3 ст. 47 УК, поскольку санкция ч. 3 ст. 350 об этом наказании не упоминает.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще более сложная ситуация возникает в случае непоследовательности в обозначении штрафа, ибо согласно ч. 4 ст. 46 УК в качестве дополнительного вида наказания он может назначаться только тогда, когда о нем упоминается в санкции статьи. Между тем в ч. 3 ст. 252 и в ч. 2 ст. 273 УК о штрафе не говорится, в то время как в ч. 2 ст. 252 и ч. 1 ст. 273 он в качестве дополнительного наказания предусмотрен. Думается, в данном случае произошел сбой в законодательной технике. Видимо, предполагалось само собой разумеющимся распространение возможностей санкции предыдущей части (ч. 1, 2) на более тяжкий вариант совершения виновным преступления, предусмотренный последующей частью. В действительности же, на наш взгляд, суд лишился возможности в упомянутых случаях применить дополнительное наказание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Заметим также, что, даже учитывая особенности отдельных разделов Уголовного кодекса, трудно объяснить существенный разброс в применении единичных и альтернативных, а также простых и кумулятивных санкций в рамках разделов Особенной части. Так, по четырем из шести разделов Особенной части колебания в соотношении составляют 40-49% (единичные санкции) и 60-51% (альтернативные санкции); в разделе VII «Преступления против личности» соотношение заметно иное – соответственно 34,5 и 65,5%, а в разделе XII «Преступления против мира и безопасности человечества» оно качественно иное: 77 и 23%, т. е. абсолютное большинство в статьях данного раздела составляют уже единичные виды санкций. В данном случае явно просматривается роль «личности» составителей (разработчиков) того или иного раздела, их приверженность определенному виду санкции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обобщая сказанное, заметим, что оперирование категорией «тип» санкции позволяет законодателю наметить для применения в определенной статье ту или иную конструкцию санкции, а практическому работнику дать установленной в Кодексе санкции комплексную всестороннюю оценку, раскрыть возможности, заложенные в ней законодателем в плане назначения наказания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Альтернативная, кумулятивная, относительно-определенная санкция позволяет суду с учетом всех данных по делу: 1) избрать тот или иной вид наказания; 2) варьировать наказание в части срока, размеров; 3) применить дополнительное наказание. Ясно, что такого рода санкции благоприятствуют глубокой индивидуализации наказания, позволяют наиболее полно учесть всю совокупность обстоятельств дела. В связи с этим следует поддержать наметившуюся тенденцию к дальнейшему увеличению доли такой конструкции санкций: по Федеральному закону «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации» от 21 ноября 2003 г. [319 - Собрание законодательства Российской Федерации. 2003. № 5. Ст. 4848.] – на 3%.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В заключение обратим внимание на еще два позитивных факта. Во-первых, предложенные нами в 1983 г. [320 - См.: Кругликов Л. Л. Классификация уголовно-правовых санкций // Сов. государство и право. 1983. № 5.] и в ряде последующих публикаций новые подходы к делению санкций на виды получают – пусть и не так быстро, как этого хотелось бы, – поддержку не только в научной, но и в учебной литературе [321 - См., например: Уголовный закон и преступление. Иваново, 1997; Уголовное право. Общая часть / Под ред. В. Н. Петрашова. М., 1999. С. 70-72; Уголовное право Российской Федерации. Общая часть / Под ред. Л. В. Иногамовой-Хегай. М., 2004. С. 25-26.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во-вторых, в соответствии с упомянутым Законом произошло заметное «насыщение» санкций штрафом как видом наказания: законодатель использует его и в качестве заменителя такого «изгнанного» из УК РФ имущественного наказания, как конфискация имущества, и как альтернативу иным, более строгим, мерам уголовно-правового воздействия, а подчас – ив том, и в другом качестве (в 15 санкциях).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уникальны в этом плане санкции ч. 1 ст. 174 и 174&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>: легализация (отмывание) имущества, приобретенного преступным путем, самим приобретателем либо другим лицом наказуема штрафом в размере до 120 тысяч рублей или в размере дохода осужденного за период до 1 года. Санкции эти, таким образом, единичные, и возникает вопрос: как будет поступать суд в случае злостного уклонения от уплаты штрафа лица, осужденного по этим статьям? Ведь в соответствии с ч. 5 ст. 46 УК РФ замена на более строгое наказание должна осуществляться ныне в пределах санкции, предусмотренной соответствующей статьей (частью статьи) Кодекса, а она ничего, кроме штрафа, не называет.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Самобытна и санкция ч.2 ст. 183 УК, предусматривающая за незаконное разглашение сведений, составляющих коммерческую, налоговую или банковскую тайну, штраф с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью. Подобная конструкция уязвима, поскольку дополнительное наказание не должно быть более строгим, нежели основное. Видимо, законодателю следовало указать в санкции упомянутой статьи на лишение права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью как на альтернативный вид основного наказания и в случае необходимости – на штраф как дополнительное к этому виду наказание.<br>
<br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Глава 3<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Символы в уголовном праве<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;§ 1. Понятие и классификация правовых символов<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Генезис символа как социального феномена. Первоначально средством общественного воздействия на индивидуальное поведение, средством социальной связи людей являлись знаки. Но они выступали в качестве регуляторов поведения не потому, что представляли собой биологически значимые раздражители, а потому, что воплощали в себе социально значимые нормы, действия, программы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, Л. С. Выготский определял знак как «искусственно созданный человеком условный стимул, являющийся средством овладения поведением – чужим или собственным» [322 - Выготский Л. С. Развитие высших психических функций. Из неопубликованных трудов. М., 1960. С. 109.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Идеальные образы реальных предметов объективируются во внешней форме, опредмечиваются в знаке. При этом последний, оставаясь самим собой, оказывается в то же время «инобытием» другого предмета, точнее, носителем, средством фиксации его идеального образа и орудием оперирования им. Отсюда связь знака и обозначаемого предмета представляет собой не непосредственную естественно-причинную, а опосредованную социально-детерминированную связь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как и всякий сигнал, знак служит для информационного замещения чего-либо. Но в отличие от естественных сигналов, информационная функция которых основана на изоморфном соответствии источнику, знаки характеризуются условной связью с репрезентируемыми явлениями. Исходя из такого различия информационных отношений в живой природе и обществе, целесообразнее термин «знак» использовать для социальных сигналов, т. е. тех, которые функционируют в обществе и связаны с закреплением и передачей социально выработанных значений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следовательно, знак можно определять как чувственно воспринимаемый предмет (явление, действие), который в процессе практической и теоретической деятельности людей репрезентирует другой, отличный от него, предмет (свойство или отношение) [323 - См.: Мантатов В. В. Образ, знак, условность. М., 1980. С. 26; Большой энциклопедический словарь / Под ред. А. М. Прохорова. М., 1997. С. 424.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Всякий подобного рода социальный феномен есть сигнификат (он означает нечто), но не обязательно должен употребляться как денотат (т. е. не обязательно ему должно соответствовать какое-либо значение). Существуют знаки, которые привлекают внимание к определенному содержанию (например, расписание движения), сообщают о свойствах (например, «огнеупорный»), способствуют выбору (например, прейскурант) и т. д., но имеются и такие знаки, которым не соответствует никакое значение (например, логически-математические, выражающие отношение между самими знаками).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На основании вышесказанного отметим, что по своей природе знаки представляют собой искусственные сигналы-коды, которые намеренно производятся людьми для выражения и сообщения определенного содержания. В этом смысле они являются интерсубъективными посредниками социальных связей в обществе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Многообразные типы отношений между означающим и означаемым остаются обязательным отправным пунктом любой классификации знаковых (семиотических) структур. Поэтому с точки зрения отношения знаков к их репрезентируемым объектам они подразделяются на:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) иконические знаки (копии, изображения обозначаемых предметов по относительному сходству, ощущаемому тем, кто интерпретирует знак);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) символы как чувственно воспринимаемые явления, которые в наглядно-образной форме представляют абстрактные идеи и понятия. В отличие от иконических знаков, значение символов выходит за рамки внешнего сходства с репрезентируемым содержанием. Наглядность символа используется для выражения обобщенного содержания. Любой иконический знак (фотоснимок, картина) в отношении содержания остается в пределах изображаемого. Символ же любого явления есть его обобщение, выходящее за пределы изображаемого, – обобщение, создающее бесконечную смысловую перспективу;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) индексы. Индексное отношение между денотатом (означающим) и десигнатом (означаемым) зиждется на их фактической, существующей в действительности смежности. Типичный пример индекса – указание пальцем на определенный объект.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Впервые данная классификация была предложена родоначальником семиотики американским философом Ч. С. Пирсом в 1867 г. [324 - См.: Современный философский словарь / Под ред. В. Е. Кемерова. Лондон; Франкфурт-на-Майне; Париж; Люксембург; Москва; Минск, 1998. С. 777.]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несколько иные виды знаков выделяет В. В. Мантатов, указывая на иконические знаки, символы и языковые знаки. Последние он рассматривает как условные знаки, обладающие системным и операционным характером, являющиеся средством коммуникации людей и концептуального отражения действительности [325 - 323 См.: Мантатов В. В. Указ. соч. С. 28.]. В названном случае автор фактически подразделил все знаки на языковые и неязыковые (символы, иконические знаки).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но такая дифференциация знаков, на наш взгляд, представляется неудачной по двум причинам. Во-первых, семиотическая система – это, с одной стороны, своего рода язык, с другой – все языковые явления всегда функционируют как знаки (данное следует из определения языка как любой знаковой системы [326 - См.: Большой энциклопедический словарь / Под ред. А. М. Прохорова. С. 1426.]) и было бы несостоятельно говорить о том, что не существует, например, языка искусства с его знаковыми (иконическими) образованиями (линия, цвет, колорит, ритм, композиция художественного произведения), языка символов. Во-вторых, В. В. Мантатов непоследователен в этом плане и противоречит сам себе, указывая на такие свойства языкового знака, как материальность, условность, осмысленность [327 - См.: Мантатов В. В. Указ. соч. С. 30.], но они в полной мере могут быть присущи и символу. И далее автор продолжает опровергать свою же мысль, говоря о наличии естественных языков (имеются в виду обычные национальные языки) и искусственных (знаковые системы, специально сконструированные человеком в тех или иных целях) [328 - См.: Там же.]. Однако, исходя из такого деления, к искусственным языкам следует отнести и символ как особую разновидность знака.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, мы наблюдаем дифференциацию знаков и в отдельных случаях – их перерастание в символы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Происхождение символа как социального феномена тесно связано с исторически первыми способами духовного освоения мира мифом и магией. Слово обыденной речи несет в себе лишь бледную тень того психического смысла и той психической энергии, которые способен сконцентрировать в себе обозначаемый предмет. В магии же слово мистически связано с обозначаемым явлением и обладает самостоятельной действенностью (например, исходят из того, что, заклиная подлинное имя человека или демона, можно подчинить себе его обладателя). Конечно, магическое слово не влияло на объективный мир, но оно могло управлять коллективным бессознательным и в этом смысле представлять собой могучее оружие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Воздействие магии на человека основывалось на том, что здесь слово, жест, рисунок становились символом, и среди факторов, способствующих возникновению последнего, немаловажную роль сыграли язычество, несовершенство самого языка общения, отсутствие письменности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первоначально социальные символы зарождались как материальные предметы. Так, по давней традиции змея – один из символов медицины. С VIII в. до н. э. символом медицины был посох бога врачевания Асклепия (Эскулапа) – суковатая палка, которую обвивала змея. В одном из древнегреческих мифов изложена история возникновения этого символа: Асклепий был приглашен во дворец царя Миноса для того, чтобы оживить умершего сына царя. По дороге он увидел на своем посохе змею и убил ее. Но тут же появилась вторая змея с целебной травой в пасти и воскресила умершую подругу. Асклепий воспринял полезный опыт и стал лечить этой травой своих пациентов [329 - См.: Краснопольская И. Капля яда против боли // Российская газета. 2000. 30 дек.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Змеи вообще очень часто присутствовали в древних символах. Примером может служить кадуцей – посох с двумя крылышками, обвиваемый двумя змеями. Это символ бога торговли Гермеса. Жертвенный треножник Апполона, обвитый змеей, известен как эмблема медицины. Самое же первое изображение чаши со змеей относится к IX—VII вв. до и. э. Они существовали и вместе, и раздельно, в конце концов стали атрибутами богинь здоровья Гигеи и Салуты, а позже – официальным символом медицины. Этот символ был и на гербе Вильяма Гарвея – открывателя кровообращения, но вместо посоха изображалась свеча. В качестве символа высшей власти она украшала головные уборы египетских фараонов [330 - См.: Краснова В. Мой ласковый и нежный гад // Там же. 1999. 30 июля.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Впоследствии же в связи с унаследованием рассматриваемой категории религией, искусством и другими формами культуры она приобрела характер действия, явления. Например, бывшие первоначально элементами трудовой деятельности, определенные формы поведения первобытных людей постепенно отделялись от нее, утрачивая свою прежнюю направленность, и приобретали чисто символический характер. Копируя внешне те или иные приемы трудовой деятельности, люди делали это уже не с целью непосредственного получения материального результата, а с целью возбуждения определенных коллективных представлений и эмоций. Так, магическая церемония у охотничьих племен включала в себя обычно и танцы перед изображением зверя, имитирующие телодвижения охотников, и поражение изображения копьями и дротиками, и некоторые другие действия, как бы воспроизводящие обстановку предстоящей охоты [331 - См.: Угринович Д. М. Психология религии. М., 1969. С. 36.]. Конечно, такого рода обряд, поскольку он упражняет умения, силу и ловкость его участников, играет и роль известной тренировки перед охотой. Но это его вспомогательная, не главная функция. Главная же функция охотничьей магии состоит в том, что она призвана возбудить уверенность в успехе предстоящей охоты, т. е. создать иллюзорное представление у всех ее участников, будто само совершение магических действий обеспечит богатую охотничью добычу. В условиях, когда результат охоты не контролировался человеком, а зависел от «его величества случая», магические обряды призваны были сыграть роль того иллюзорного средства, которое должно было компенсировать реальное практическое бессилие первобытных людей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, в обряде поведение людей, их действия играют роль социальных символов, воплощающих их социальные верования, идеи и чувства. Действия здесь предстают не в их естественном, материальном, содержании, а лишь как средство объективизации соответствующих представлений и эмоций.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Понятие и признаки социального символа. В литературе, посвященной исследованию символов, выделяются три их вида, различающиеся по степени своей символичности [332 - См.: КерлотХ. Э. Словарь символов. М., 1994. С. 33.]:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Конвенциональные – ими охватывается простое признание постоянной смежности, выводимой на какой-либо зрительной или естественной основе (таковы, например, знаки, используемые в производстве, математике и в других сферах деятельности).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Случайные – возникают в бесспорно преходящих условиях и обязаны своим существованием ассоциациям, создаваемым случайными контактами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Универсальные – те, которые имеют внутреннюю связь между самим символом и тем, что им представлено.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Именно в контексте последнего вида мы будем вести дальнейшее изложение материала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Повседневная жизнь человека наполнена символами, которые напоминают ему что-либо, воздействуют на него, разрешают и запрещают, поражают и покоряют. Причем речь идет не только о сфере религии или политики, но и фактически о всем социальнокультурном пространстве.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Понятие символа на протяжении всей истории развития вызывало множество всевозможных толкований. В античности он означал намеренно небрежно обломленную половину черепка, которую при расставании оставляли при себе, а другую отдавали партнеру. Символ, таким образом, служил выражению возможности при предъявлении его узнать нечто другое по целому.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В вещественных памятниках древности (на постройках, надгробиях, утвари, одежде и т. и.) встречаются схематические рисунки, зачастую не являющиеся изображениями элементов визуально воспринимаемой среды человеческого обитания, т. е. каких-либо предметов или существ. Они появились в доисторические времена и бытовали в народном декоративном искусстве до начала XX в. Повторяясь на протяжении тысячелетий, переходя от одного народа к другому, эти графемы проявляют устойчивость и в формах своих начертаний, и в самом факте своего существования. Эти изображения представляют собой символы, имевшие смысловое значение, являвшиеся дописьменным способом фиксации некоторых понятий и представлений. В них люди запечатлевали и передавали своим современникам и потомкам, как им казалось, жизненно важную информацию. В результате символы «приобретали значение родовой памяти и связи членов общества» [333 - Голан А. Миф и символ. М., 1993. С. 7.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, в процессе познания на ранних ступенях развития человеческого мышления символы складывались стихийно, выражая стремление к познанию действительности путем сравнения сходных явлений [334 - См.: Большая советская энциклопедия / Под ред. Б. А. Введенского. Т. 39. М., 1956. С. 53.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В переводе с древнегреческого символ означает «соединять», «сливать», «связывать» [335 - См.: Рубцов Н. Н. Символ в искусстве и в жизни. М., 1991. С. 6.]; у древних греков он представлял собой условный вещественный опознавательный знак для членов определенной общественной группы, тайного сообщества [336 - См.: Словарь иностранных слов / Под ред. И. В. Лехина, Ф. Н. Петрова. М., 1954. С. 636.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Согласно толковым словарям русского языка [337 - См., например: Большой толковый словарь русского языка / Под ред. С. А. Кузнецова. СПб., 1998. С. 1185; Лопатин В. ВЛопатина Л. Е. Русский толковый словарь. М., 1997. С. 627; Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1995. С. 706.] и словарям иностранных слов [338 - См., например: Словарь иностранных слов / Под ред. И. А. Акчурина, Р. С. Карпинской, А. Г. Спиркина. М., 1987. С. 454; Дворецкий И. X. Латинско-русский словарь. М., 2000. С. 756.], символ определяется как отличительный условный знак, предмет, действие, служащие для обозначения какого-либо понятия, явления, идеи, образа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако, функционируя в различных сферах общественной жизни, последний приобретает свою специфику. Так, в культурологии символ – это особого рода знак, несущий в себе живую психическую связь с тем бытием, которое он обозначает [339 - См.: Энциклопедический словарь по культурологии / Под ред. А. А. Радугина. М., 1997. С. 346.]; в искусстве – это образно представленная идея или вид идеи, данной образом [340 - См.: Рубцов Н. Н. Указ. соч. С.39; Уваров Л. В. Образ, символ, знак. Минск, 1967. С. 94.]; в социологии под ним понимаются любые жесты, артефакты, знаки или понятия, что-то означающие, что-то выражающие или на что-то указывающие [341 - См.: Аберкромби Н., Тернер Б. С., Хилл С. Социологический словарь / Перевод с английского; под ред. С. А. Ерофеева. М., 2000. С. 286.], т. е. это знак, в котором связь между ним и значением является в большей мере условной, чем естественной [342 - См.: Джери Д., Джери Д. Большой толковый социологический словарь. Т. 2. М., 1999. С. 198.]; согласно философским воззрениям, о нем говорят как о знаке, в понятие которого входят, не поглощая его, художественный образ, или аллегория, или сравнение [343 - См.: Современный философский словарь / Под ред. В. Е. Кемерова. С. 776.]. Некоторые уточнения в интерпретацию последнего вносят Е. Ф. Губский, Г. В. Кораблева, В. А. Лутченко. Они определяют рассматриваемое понятие как «отличительный знак, образ, воплощающий какую-либо идею, видимое, реже – слышимое образование, которому определенная группа людей придает особый смысл, не связанный с сущностью этого образования» [344 - Философский энциклопедический словарь / Под ред. Е. Ф. Губского, Г. В. Кораблевой, В. А. Лутченко. М., 1997. С. 413.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но, несмотря на то, что в данном понятии более емко отражена природа социального символа, оно не лишено, с нашей позиции, недостатка. Так, мы не согласны с тем, что смысл символа не связан с сущностью этого образования, поскольку в качестве исследуемого явления выступает конкретно-чувственный, как правило, зрительный, образ, имеющий хотя бы рудимент естественной связи с замещаемым [345 - См.: Уваров Л. В. Указ. соч. С. 105.], что свидетельствует, в свою очередь, о том, что символ менее произволен, чем такие виды знаков, как сигналы к действию (ракетницы, флажки), различные письменные обозначения и т. и.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сказанное позволяет сделать вывод о том, что символ – это прежде всего разновидность знака, в котором обнаруживается действенное присутствие выражаемого (обозначаемого) им содержания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Знаковость символических действий подметил Д. И. Мейер: «Вместо непосредственного выражения воли представляется знак, по которому открывается существование соответствующего действия» [346 - Мейер Д. И. О юридических вымыслах и предположениях о скрытных и притворных действиях. Казань, 1894. С. 70.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для знака необходимо, чтобы его предмет был именно тем, что обозначается обозначаемым предметом. Нужна специальная направленность сознания на этот предмет с целью его выделения из себе подобных, с целью отвлечения его от всего прочего, с целью фиксирования его как такового. Другими словами, с помощью символа познается действительность, она отражается в нем. Но всякое отражение последней предполагает ее воспроизведение через обозначение (коим выступает символический знак), а сама действительность должна являться чем-то обозначаемым.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Символ есть встреча денотата и десигната. Следовательно, он базируется совсем на другом субстрате, нежели тот, который он символизирует. В символе смысл некоего предмета переносится на совсем другой предмет, и только в таком случае последний может оказаться символом первичного предмета.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С другой стороны, при субстанциональном различии обозначаемого и обозначающего предмета можно только тогда говорить о символе, когда смысл, перенесенный с одного предмета на другой, так глубоко и всесторонне сливается со вторым предметом, что их уже становится трудно отделить друг от друга. «Символ в этом смысле есть полное взаимопроникновение идейной образности вещи с самой вещью» [347 - Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. С. 250.]. Таким образом, данный феномен действительности представляет собой определенное тождество, взаимопронизанность означаемой вещи и означающей ее идейной образности, т. е. «по своему субстрату они разные, а по смыслу – одно и то же» [348 - Там же. С. 269; см. также: КерлотХ. Э. Указ. соч. С. 50.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Взаимоотражаемость символа и его содержания при их субстанциональной раздельности является следствием такого тождества. Они рассматриваются один в свете другого: мы начинаем видеть смысл так, что захватываем тут же знаковую форму, в которую он заключен, и, наоборот, в символическом знаке отражается его содержание. Так, нерушимость государственной границы связана с пограничными знаками, ее обозначающими. В то же время такие знаки указывают на пределы территории страны, т. е. выступают в качестве символов государственной границы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отсюда «символ является не просто безразличным знаком, а таким знаком, который уже в своей внешней форме заключает в себе содержание выявляемого им представления» [349 - Гегель Г. В. Ф. Эстетика. Т. 1. М., 1968. С. 15.]. Именно в этом, по мнению Гегеля, состоит отличие символа от иного знака.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Понятие подчинено логическим законам тождества и противоречия. Где кончается компетенция понятия, там, с позиции Н. А. Бердяева, вступает в свои права символ. Поэтому символ есть посредник, знак и вместе с тем связь [350 - См.: Бердяев Н. А. Философия свободного духа. М., 1994. С. 50.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Именно связь и придает ему выразительность и действенность, недоступные простому обозначению. Символ предмета всегда содержит в себе некоторого рода смысл, но это такой смысл, который его конструирует и модельно порождает [351 - См.: Лосев А. Ф. Указ. соч. С. 272.]. Он объективно осуществляет себя не как наличность, но как динамичная тенденция, он не дан, а задан. «Этот смысл, строго говоря, нельзя разъяснить, сведя к однозначной логической формуле, а можно лишь пояснить, соотнеся его с дальнейшими символическими сцеплениями, которые подведут к большей рациональной ясности, но не достигнут чистых понятий» [352 - Большая советская энциклопедия / Под ред. А. М. Прохорова. Т. 23. М., 1976. С. 385-386.] .<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, символ хранит в себе внутренний смысл, который нередко нуждается в расшифровке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В то же время смысловая определенность символа углубляет его идейную образность, не давая ей быть буквальным и слепым фотоснимком. Идея, содержащаяся в нем, оказывается законом построения последнего. Но идейная образность, взятая сама по себе, вовсе еще не есть символ. Чтобы быть им, она должна указывать на нечто другое, что не есть она сама. Для символа идея необходима. Благодаря ей как закону конструирования символического выражения в символе примиряются и соединяются все его оппозиции (чувственное и абстрактное, предметное и идеальное).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Смысл символа, который не может и не должен быть понятным для людей, не посвященных в его значение (каждый символ является по своему характеру тайным или, по крайней мере, условным знаком), является, как правило, намеком на то, что находится сверх или за чувственно воспринимаемой внешностью образования (например, крест – символ христианской веры, пять сплетенных колец – символ Олимпийских игр). Он с более абстрактным смыслом олицетворяет часто нечто такое, что иным путем, помимо его самого, не может быть выражено. Так, например, гром и молния понимаются частью людей как символ нуминоза, т. е. божественной воли.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Символ как особого рода знак по своей природе является некой общностью и обязательно указывает на все то единичное, что под него подпадает; а все единичное, на что символ указывает, обязательно свидетельствует о той обобщенной сфере, куда оно относится. Это означает, что символ есть не просто представление тех или иных чувственно постигаемых явлений и сторон окружающего нас мира в их непосредственной единичности, а такая форма познания, в которой в обобщенном виде запечатлены существенные закономерные связи этих явлений и сторон [353 - См.: Рубцов Н. Н. Указ. соч. С. 33.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, исследуемый феномен характеризуется абстрактностью, он «схватывает и интегрирует эти абстракции, помещая их в тот контекст, где они начинают работать» [354 - Дж. Купер. Энциклопедия символов. М., 1995. С. 6.], т. е. сам символ как предмет конкретен, но абстрактно то, что им отображается, представителем чего он является. Он делает доступными абстрактные понятия для восприятия их разумом и сохранения в памяти человека. «Через конкретно-чувственную форму символа его абстрактное содержание становится наглядно-осязаемым» [355 - Уваров Л. В. Указ. соч. С. 106.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Рассматриваемый предмет долгое время может сохраняться, а его содержание меняется. Это характеризует условность связи формы символа с его содержанием, поэтому образ, создаваемый им, носит условный характер. Д. И. Мейер следующим образом указывает на данный признак: в случае символических действий представляется знак, и знак этот условный, состоящий в искусственной связи с действием [356 - Мейер Д. И. Указ. соч. С. 70.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Такая «условность позволяет акцентировать, выделить характерные явления, передать именно основной смысл происходящих событий, не обязательно копируя и повторяя жизнь» [357 - Мантатов В. В. Указ. соч. С. 94.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Символы сохраняются тысячелетиями, претерпевая лишь некоторую трансформацию, а иногда и вовсе без изменений, т. е. проявляют стабильность. Но стабильность эта относительна, так как происходила диффузия идей и обычаев, смена мировоззрения и мироощущения, и как результат – изменилось смысловое и идеологическое содержание прежних символов, появились новые. Поэтому символы, как правило, заменить невозможно. Они рассчитаны на длительное регулирование поведения людей, в то время как «знаки можно заменить, исходя из целесообразности или условия» [358 - Никитин А. В. Правовые символы. Дис. …канд. юрид. наук. Н. Новгород, 1999. С. 88.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Содержание символа изменяется или утрачивает свое значение лишь в том случае, когда отражаемые им социальные связи и идеи перестали быть типичными, т. е. нормальными с точки зрения всего общества или определенной социальной группы. Типичность же социальных процессов, явлений, связей является следствием их повторяемости. Так, серп и молот, изображенные на Государственном гербе СССР, символизировали единство рабочих и крестьян. Но в связи с произошедшими историческими и политическими переменами в жизни общества содержание этого государственного символа тоже изменилось. Теперь одним из его элементов стал двуглавый орел, символизирующий, с одной стороны, союз церковной и светской власти (хотя согласно ст. 14 Конституции РФ они отделены друг от друга), с другой стороны, единение Востока и Запада. Но в первую очередь как геральдический символ он означает безграничную власть суверена и обороноспособность своего носителя [359 - См.: Бидерманн Г. Энциклопедия символов. М., 1996. С. 7.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Социальные символы воздействуют не только на разум, но и на чувства, дают человеку яркие и незабываемые переживания (например, обряд всегда выступал в роли символа, воплощающего в себе те или иные социальные идеи, представления или образы и вызывающего соответствующие социальные эмоции [360 - См.: Угринович Д. М. Указ. соч. С. 35.]).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как правило, символический образ излагается с привлечением художественных форм, которые способствуют выработке у людей определенного эмоционального настроя. Этот настрой представляет собой комплекс связанных с символом переживаний. В нем соединяются как сиюминутные субъективные впечатления, так и опосредованные социальной действительностью отношения и эмоции. Так, военная форма состоит из определенных элементов, к числу которых относятся погоны, эполеты, кокарды, эмблемы, нашивки, канты, лампасы и т. д. Данные знаки на форменной одежде, как и форма в целом, призваны персонифицировать воинские звания, принадлежность к виду вооруженных сил, роду войск, службе. И такая персонификация всегда проходит этап чувственного восприятия и эмоционального реагирования на него.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Символы часто являются наиболее удобным и доступным для понимания средством регулирования общественных отношений. Они схватывают самую сущность абстрактных идей и придают им чувственно наглядную форму [361 - См. также : Уваров Л. В. Указ. соч. С. 106.]. В подобных символах чувственно наличные предметы уже в своем существовании обладают тем значением, для воплощения и выражения которого они употребляются.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Символ может лишь напоминать какое-либо понятие, образ, идею, событие. Это означает, что допускается не тождественное, но однородное либо разнородное толкование, понимание определенного символа. Поэтому в данном случае нельзя категорично говорить о том, что «символ не будет многозначным, так как у него есть только одно-единственное значение, и это значение известно строго определенной группе людей» [362 - Никитин А. В. Указ. соч. С. 64.]. К подобной трактовке следует относиться критически.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Символ как раз сущностно многозначен и поддается различным толкованиям в зависимости от контекста, чем резко отличается от иного знака, который обладает одним, жестко закрепленным за ним значением. Ведь специфика символа и состоит в том, что он тем содержательнее, чем более многозначен; «помимо его непосредственного и очевидного значения в нем должен содержаться еще и некий «неосознанный» аспект, который никогда не может быть однозначно пояснен или определен» [363 - Бауэр В., Дюмотц И., Головин С. Энциклопедия символов. М., 1998. С. 9.]. Например, форменную одежду представителя власти можно рассматривать как символ этой власти и в то же время как символ принадлежности лиц к разряду тех, кто находится под особой защитой уголовного закона.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Суть же самого знака состоит в присущей ему двусторонней структуре, т. е. в нерасторжимом единстве непосредственно воспринимаемого (означающего) и подразумеваемого, понимаемого (означаемого) [364 - См.: Современный философский словарь / Под ред. В. Е. Кемерова. С. 297.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, обычный знак, по сравнению с символическим, по нашему мнению, имеет единственное значение. Но это значение является таковым только для людей, посвященных в него. Так, бывший госсекретарь США Мадлен Олбрайт редко показывала свое настроение на людях, но узнать о нем, а также ее мнение о переговорных позициях вполне можно было по ее брошам. Одним из ее самых известных «ювелирных заявлений», после которого в Ираке ее стали называть «ядовитой змеей», была встреча Олбрайт – тогда постоянного представителя США в ООН – с вице-премьером Ирака Тариком Азизом. Они говорили об экономических санкциях против Ирака, а на груди у Мадлен Олбрайт как знак воинствующего настроения красовалась золотая змея, обвивавшая ветвь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все сотрудники Олбрайт знали, что брошь в виде краснозолотого шара свидетельствовала о ее энергичном настрое, звездно-полосатая шляпа являлась знаком патриотизма, херувимчик означал примирительное настроение, а вот американский орел должен был насторожить: воинствующая госсекретарь готова «склевать свою жертву» [365 - См. об этом: Захарова Е. Читайте мои брошки // Российская газета. 1999. 8 июля.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Значение знака есть представление, возникшее в сознании благодаря знаку [366 - См.: Философский энциклопедический словарь / Под ред. Е. Ф. Губского, Г. В. Кораблевой, В. А. Лутченко. С. 166.]. Другими словами, оно есть формирующееся в ходе деятельности субъекта отношение знака к предмету обозначения и к выражаемому им мысленному содержанию [367 - 67 См.: Коршунов А. М., Мантатов В. В. Теория отражения и эвристическая роль знаков. М., 1974. С. 124.]. Однако не всегда знак адекватно, в идеальной форме, отражает обозначаемое явление, что свидетельствует об условности языка, неточности обозначения. Этот разрыв вполне реален и его следует иметь в виду при оценке любого знака, в том числе символа [368 - Так, несоответствие обозначения обозначаемому можно продемонстрировать на примере смягчающих и отягчающих обстоятельств. Отнюдь не все обстоятельства, касающиеся посягательства и виновного, можно назвать смягчающими или отягчающими (т. е. факторами, относящимися к преступлению и (или) к личности виновного и влияющими на большую или меньшую общественную опасность преступления и личности виновного либо только личности), даже если они объективно способны влиять на наказание. Тем более к ним нельзя отнести индифферентные, безразличные с позиции уголовного права обстоятельства дела (походка, тембр голоса и т. п.), хотя они могут иметь определенное процессуальное, криминалистическое и иное значение. Единая терминология, применяемая в отношении данных обстоятельств, упоминаемых в Общей и Особенной части УК, затушевывает характерные для каждой из этих групп существенные различия в части влияния на наказание. Поэтому в нормах Особенной части УК логично было бы говорить о квалифицирующих обстоятельствах, что позволило бы избежать придания неподобающего значения смягчающим и отягчающим обстоятельствам в собственном смысле слова) (см. об этом: Кругликов Л. Я: 1) Смягчающие и отягчающие обстоятельства в советском уголовном праве. Ярославль, 1977. С. 13; 2) Смягчающие и отягчающие ответственность обстоятельства в уголовном праве. Воронеж, 1985. С. 30).].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следовательно, при восприятии знака может возникнуть сразу несколько представлений как у одного человека, так и у группы людей, а значит и несколько его значений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В том случае, когда эти представления совпадут со своими значениями, нужно говорить о символе. Отсюда символ – представление, слившееся со своим значением (например, розы красного цвета всегда ассоциируются с прекрасными, высокими чувствами, которые исходят от того, кто их дарит. И напротив, желтый их цвет настораживает, поскольку может быть расценен как намек на прекращение отношений с избранником. И действительно, желтые розы говорят об угасании любви [369 - 69 См.: Фиалки пахнут не тем // Российская газета. 2001.23 февр.]. Если это так, то представление о них сливается с их значением и образует символ угасающей любви. При этом в символе можно выделить первичное значение, которое объективно, в котором он существует сам по себе, и вторичное. Оно субъективно, поскольку является результатом познавательной деятельности индивида, интерпретирующего символ, из-за невозможности его отказа от своих предрассудков, чувств, эмоций и переживаний в конкретно взятый период времени. Рассмотрим это на примере.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если на одежде греческого юноши II в. до Р. X. мы видим свастику, то этот знак должен был охранять человека от демонов (на носу судов, принадлежащих скандинавским пароходствам, и по сей день можно увидеть такой же знак в том же значении) [370 - См.: Бауэр ВДюмотц И., Головин С. Указ. соч. С. 10.]. Если же сегодня мы увидим свастику на кожаной куртке панка, то это всего лишь его провокационное желание обратить на себя внимание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но как бы ни менялись интерпретации и ассоциации, связанные с символом, архетип его значения, основная посылка, остается, на каком бы уровне он ни рассматривался.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, трактовка символа связана с личностью самого человека, который взялся за толкование, с его социальным, культурным и географическим окружением, с его сознанием и намерениями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Анализ сказанного позволяет сделать вывод о том, что символ как разновидность знака всегда многозначен. Эта особенность подчеркивается во многих литературных источниках, посвященных предмету исследования [371 - См., например: Энциклопедический словарь по культурологии / Под ред. А. А. Радугина. С. 132; Бауэр ВДюмотц И., Головин С. Указ. соч. С. 9; Кох Р. Книга символов. М., 1995. С. 6; Мантатов В. В. Указ. соч. С. 128; Бидерманн Г. Указ. соч. С. 7.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поскольку символ есть отражение действительности в сознании, которое тоже выступает как специфическая действительность, он должен так или иначе обратно отражаться в этой действительности, т. е. символ в своей основе «есть отражение вещи, но не простое, а такое, которое, будучи отработано средствами абстрактного мышления, вновь возвращается к вещи, но уже дает ее в переделанной для целей человека и преображенной форме» [372 - Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. С. 250.]. Отсюда в символе сочетаются три момента: 1) живое чувственное созерцание, 2) абстрактное мышление, 3) человеческая практика, творчески переделывающая действительность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Раз символ есть продукт социальной действительности, то он может быть только общественным, что подтверждает наличие и такого признака, как функционирование его на уровне отдельной группы или групп, т. е. символ создается не для конкретного лица, а для группы людей. С помощью него эта группа и окружающие в целом объясняются и реагируют на происходящее. Следовательно, данный феномен проявляется именно на уровне группы. «Символ нельзя искусственно создать или изобрести, имея в виду некое сугубо личное толкование ради красного словца. Он выходит за рамки индивидуального в универсальное» [373 - Купер Дж. Указ. соч. С. 5; см. также: Уваров Л. В. Указ. соч. С. 112.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Исходя из вышесказанного, можно выделить следующие признаки социального символа:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) знаковость;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) абстрактность;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) наличие смысловой нагрузки;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4) идеологическая основа;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5) условность;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;6) многозначность;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;7) относительная устойчивость;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;8) эмоциональная нагрузка и чувственная воспринимаемость;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;9) функционирование на уровне группы или общностей людей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А поскольку сам символ представляет разновидность знака, то<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;среди названных признаков существуют те, которые отличают последний от символа. Среди них:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) абстрактность;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) идеологическая основа;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) многозначность;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4) относительная устойчивость;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5) эмоциональная нагрузка и чувственная воспринимаемость;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;6) функционирование на уровне группы или общностей людей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Зарождение правовых символов. В связи с активным взаимодействием права с иными социальными институтами символы «внедрились» и в правовую сферу. Они заняли особое место в ряду социальных символов. Эта особенность состоит в том, что юридические символы призваны служить не столько целям познания, отражения действительности, сколько практическим целям ее регулирования посредством воздействия на сознание и волю людей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Последние представляют собой чаще всего правовое опосредование знаковых, кодированных регуляторов общественных отношений, исторически сложившихся на уровне обычаев и традиций [374 - См.: Вопленко Н. Н. Правовая символика и международное право // Российская правовая система и международное право: современные проблемы взаимодействия. Часть II. Н. Новгород, 1998. С. 187.], хотя это не исключает возможности формирования отдельных правовых символов в изначально правовой форме (например, введение форменной одежды для отдельных категорий государственных служащих). Но в историческом плане наиболее общезначимые символы предшествовали по времени государственно-правовому регулированию и являются санкционированными со стороны государства формами социальной регуляции. Так, Государственный флаг РФ является одним из символов, выражающих суверенитет государства, его самостоятельность и независимость. Но пока не было на Руси единого государства, не могло существовать и государственного флага. С образованием в IX в. славянских княжеств стали возникать и первые предшественники флагов – стяги как символы княжеской власти. Уже к XVII в. слово «стяг» исчезает из употребления и появляется в новом значении отличительного знака государства – слова «флаг» [375 - См.: Чертова Ю. А. Флаг как правовой символ российского государства //Актуальные проблемы правоведения. Сборник тезисов научной студенческой конференции юридического факультета ЯрГУ. Ярославль, 1999. С. 14.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мир правовых символов – это своеобразная дополнительная информация о правовом регулировании. Дополнительная в том смысле, что она не может заменить основную, выражающуюся в нормах законодательства. Ее назначение состоит в том, чтобы обратить внимание субъектов, предупредить их о правовых последствиях, констатировать юридическую значимость действий. Развернутый же и детальный смысл правовых символов содержится в нормах основного законодательства [376 - См.: Вопленко Н. Н. Указ. соч. С. 188; а также: Черданцев А. Ф. Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике. Екатеринбург, 1993. С. 9.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Роль символов в праве была особенно велика в период его зарождения. Очевидно, что изначально символы возникли как средство преодоления первобытного невежества людей, бедности языка, неразвитости правовой формы, отсутствия письменной речи путем создания наглядных образов и стимулирования привычного реагирования в определенной ситуации. Наиболее распространены были символы-действия, при этом «каждый символ был необходимым и естественным выражением мысли и имел священно-историческое значение. Что после осталось только символом, то в древности было самой материей действия или содержанием» [377 - 3 7Морошкин Ф. О. О постоянном образовании законодательства. М., 1832. С. 128.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На ранних ступенях человеческого развития право довольно часто выступает в наиболее доступной для понимания людей форме. «Эта форма заключается в чувственных, осязательных для всех образах, в физических, реальных знаках, поражающих воображение и бросающихся в глаза» [378 - Красевич П. Л. Гражданское обычное право Франции в историческом его развитии. М., 1987. С. 70-71.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Многочисленные примеры правовых символов можно найти в древнем праве.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В первой половине XVI в. обострилась классовая борьба крестьян и посадских людей. В целях подавления антифеодальных выступлений, с одной стороны, и борьбы с преступностью в конце 30-х годов XVI в. – с другой, вводятся органы губного управления. Приступая к исполнению своих обязанностей, губные старосты приносили письменную присягу, в которой брали на себя обязательство строго соблюдать правила губных грамот. При этом присяга сопровождалась обрядом крестоцелования, который символизировал преданность и верность царю Ивану IV и его семье: «Целуем крест своему государю царю великому князю Ивану Васильевичу всея Руси и его царице великой княгине Анастасье и детям, и их землям» [379 - Крестоцеловальная запись губных старост. 50-е годы XVI века // Памятники русского права / Под ред. Л. В. Черепнина. Вып. 4. М., 1956. С. 186.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Исторически первой развитой формой судопроизводства по частным искам в римской юстиции стал легисакционный процесс. Его наименование происходило от исков строгого права, т. е. основанных исключительно на предписаниях закона – legis actiones.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одним из видов данного процесса был процесс-пари (legis actio Sacramento): стороны в строго формальных выражениях, торжественно высказывали свои претензии друг к другу и назначали залог, который должен был, в частности, свидетельствовать о серьезности судебного обращения. Формально суд решал вопрос о принадлежности залога, который символизировал предмет претензии: выигравший дело получал свой залог обратно [380 - См.: Омельченко О. А. Основы римского права. Учеб, пособие. М., 1994. С. 106.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В виде процесса-пари могли рассматриваться как личные (из обязательственного права), так и вещные иски. Во втором случае требовалось представление самой вещи налицо либо символическим куском (например, при споре об участке земли – кусок дерна или балка строения) [381 - См.: Косарев А. И. Римское частное право. М., 1998. С. 193.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В трудах Юлия Павла (конец II – начало III в. н. э.) были закреплены словесные обязательства – стипуляции, которые заключались в определенной торжественной словесной формуле и вводились были для укрепления обязательств. Они названы так потому, что «благодаря им прочность обязательств становится неразрывной, ибо древние называли прочное “stipulum”» (§ 1 титула 7 «О словесных обязательствах» книги 5 Юлия Павла [382 - Памятники римского права. Юлий Павел. 5 книг сентенций к сыну. Фрагменты Домиция Ульпиана. Перевод Е. М. Штаерман / Под ред. Л. Л. Кофанова. М., 1998. С. 121.]). Торжественное произнесение такой словесной формулы символизировало прочность обязательств.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Древнем Риме собственность на отдельные вещи могла приобретаться путем манципации. Она представляла собой вид отчуждения манципируемых вещей (например, земли на италийской почве, рабов и четвероногих – быков, мулов и т. д.) и совершалась в определенных словах, в присутствии весовщика и пяти свидетелей. При приобретении путем манципации весовщик отвешивал продавцу медь, символизирующую цену покупки, а получатель схватывал купленную вещь рукой, произнося определенные слова, в которых называл эту вещь своей собственностью (§ 3 фрагмента 19 «О собственности и приобретении вещей» Домиция Ульпиана) [383 - См.: Там же. С. 191.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В такой же форме, как и при манципации, составлялось завещание, называемое «посредством меди и весов»: при пяти свидетелях и весовщике мнимый покупатель фамилии завещателя давал продающему медную монету и касался ею весов (§ 2 фрагмента 20 «О завещаниях» Д. Ульпиана) [384 - См.: Памятники римского права. Юлий Павел. 5 книг сентенций к сыну. Фрагменты Домиция Ульпиана. Перевод Е. М. Штаерман / Под ред. Л. Л. Кофанова. С. 195.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С развитием правовых систем, совершенствованием юридической формы символические действия уступали место правовым понятиям, конструкциям, терминологии.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В символических действиях Д. И. Мейер усматривал игру воображения, обусловленную состоянием общественного сознания в древнейший период, тем самым переводя их в ранг устаревших юридических явлений [385 - См.: Баранов В. М., Курсова О. А. Запоздалые заметки о правовых фикциях. Обзорная рецензия классических трудов Д. И. Мейера, Г. С. Мэна, Г. Ф. Дормидонтова // Проблемы юридической техники / Под ред. В. М. Баранова. Н. Новгород, 2000. С. 798.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Г. Ф. Дормидонтов же связывал правовые символы с формализмом права, но, в отличие от Д. И. Мейера, он оставлял место символизму в современном ему юридическом быту, подчеркивая, что символы и символические действия [386 - Необходимо отметить, что в настоящее время, исходя из толкования символа, которое нами давалось ранее, символические действия рассматриваются как разновидность последнего.] имеют довольно значительную область применения в праве публичном. По его мнению, в символизме ощущается потребность, когда необходимо придать большую торжественность той форме, в которую облекается действие [387 - Дормидонтов Г. Ф. Классификация явлений юридического быта, относимых к случаям применения фикций. Казань, 1895. С. 63.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, оба автора рассматривали символы и символические действия как порождения формализма древней юриспруденции, как ритуал, тем самым ограничивая значение символа в праве, в то время как он получил широкое распространение и в действующей правовой системе. Последний на современном этапе развития права представляет собой один из видов «нестандартных» нормативных правовых предписании [388 - См.: Карташов В. Н. Введение в общую теорию правовой системы общества. Часть 1. Ярославль, 1995. С. 75.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, символы нельзя считать архаизмом и уделом древних правовых систем. Они используются и в современном законодательстве. Причем символы имеют двойственную природу: с одной стороны – это разновидность социального символа, с другой – элемент правовой системы общества, который неотделим от юридической практики, качества законодательства, состояния правопорядка и законности, поведения субъектов правоприменения. Но, в отличие от других социальных символов, правовые символы воздействуют на сознание людей и регулируют их поведение в правовой сфере, тем самым они призваны играть роль своеобразных средств формализации юридического содержания в целях придания ему четкости, определенности, лаконичности и образности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Признаки правового символа. Отечественное право законодательно закрепляет ряд символов, придавая им правовой характер: герб, гимн, флаг государства; штандарт (флаг) и Знак президента; судейская мантия и др.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Правовые символы часто могут служить олицетворением таких идеальных правовых объектов, которые иным путем, помимо символа, не могут быть выражены внешне. Попытка выразить их с помощью текста может не увенчаться успехом, поскольку определение данного явления получится очень громоздким и неоднозначным по смыслу. Законодатель же должен всегда стремиться к лаконичности, однозначности выражения своей воли вовне, к лексической экономии законодательного материала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Понятие рассматриваемого предмета сформулировано в общей теории права. Под ним понимаются «закрепленные законодательством условные образы, используемые для выражения определенного юридического содержания» [389 - Теория государства и права / Под ред. В. К. Бабаева. М., 1999. С. 347.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В юридической литературе встречаются и иные формулировки правового символа [390 - См., например: Бабаев В. К., Баранов В. М., Гойман В. И. Словарь категорий и понятий общей теории права. Н. Новгород, 1992. С. 36; Бабаев В. К., Баранов В. М., Толстик В. А. Теория права и государства в схемах и определениях. М., 1998. С. 87; Никитин А. В. Правовой символ как прием юридической техники // Проблемы юридической техники / Под ред. В. М. Баранова. Н. Новгород, 2000. С. 448.]. Но различия в них, на наш взгляд, не являются существенными. Во всех определениях акцент делается на: 1) условность последних как разновидности знаков и 2) их правовую закрепленность. Вместе с тем вслед за авторами словаря категорий и понятий общей теории права [391 - См.: Бабаев В. К., Баранов В. М., Гойман В. И. Указ. соч. С. 36.] хотелось бы отметить еще один момент, характеризующий правовой символ: он должен быть понятен окружающим, т. е. по возможности должен быть ясен смысл, который в нем заключен, что нехарактерно для иных видов символов. Так, в мифологии бабочка – это символ счастья, но его смысл может быть ясен только, например, художнику или скульптору, которые используют данный образ как таковой в своем творчестве. Остальным же он будет непонятен в силу своей неофициальности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Исходя из рассмотренных позиций, можно предложить следующее определение исследуемого явления: правовой символ – это законодательно закрепленный условный знак, выражающий определенное юридическое содержание и понятный окружающим.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поскольку правовой символ представляет собой разновидность социального символа, то его условность более специфична, так как сориентирована на сферу правовых отношений. Она выражается в своеобразной фиктивности, приблизительности изображения и подаче основной идеи правового регулирования. Она есть «схватывание» им самого главного, основного в правовой ситуации и его изображение в намеренно огрубленном, приблизительном виде. Так юридическая реальность подменяется условным, но полезным для ценностной ориентации образом [392 - См.: Никитин А. В. Правовой символ как прием юридической техники // Проблемы юридической техники / Под ред. В. М. Баранова. С. 447; а также: Баранов В. М., Курсова О. А. Указ. соч. С. 799.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Символ в праве закрепляет определенное юридическое содержание в своей материальной форме, благодаря которому он способен оказывать воздействие на сознание и волю людей, а также служит надежным средством хранения и передачи правовой информации. Данное явление представляет собой лишь внешний образ выражения юридического действия или отношения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, правовой символ является носителем юридически значимой информации, исходящей от обозначаемого предмета.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Символ может служить основанием возникновения, изменения и прекращения правоотношений, т. е. выступать в роли юридического факта. Это означает, что его возможно применить к конкретному случаю. Однако юридическое значение приобретают только те символы, которые общеприняты [393 - Следует заметить, что общепринятость, с точки зрения права, – это законодательная закрепленность, с общесоциальной же точки зрения, под ней понимается признанность символа со стороны большинства населения. Законодательная закрепленность является формальным признаком правового символа, так как, выявив объективно существующую потребность в нем и осознав невозможность или ограниченную возможность эффективного регулирования действительности, государство в лице законодательного органа, выражающего обобщенные взгляды общества, формулирует его в законе. Поэтому, с нашей позиции, эти два момента общепринятости – законодательная закрепленность (юридический) и признанность со стороны большинства населения (социальный) – должны быть неразрывны и рассматриваться в совокупности.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Каждый может по-своему выражать свои намерения, а применение норм права не может быть поставлено в зависимость от случайных обстоятельств, которые не всеми одинаково воспринимаются. Поэтому в условиях общественной жизни юридическое значение придается только таким символам, смысл которых понятен окружающим или по возможности понятен (а не только тем, кто их использует, как это подчас утверждают некоторые авторы [394 - См., например: Теория государства и права / Под ред. В. К. Бабаева. С. 347.]) [395 - Например, на капоте автомашины «ГАЗ-21 Волга» был изображен олень. Его фигура выступала в качестве товарного знака завода-изготовителя (Горьковского автозавода) и символизировала не только происхождение товара, но и качество производимой продукции. При этом данный товарный знак был известен не только владельцу этой модели машины, но и любому автолюбителю или лицу, посвященному в его значение.]. Иначе правовые символы утратят свое предназначение – воздействовать на сознание, волю людей и так и останутся загадкой для тех, кто ими должен руководствоваться, превратятся для многих в простую формальность, сужая тем самым возможность идейного влияния.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С помощью исследуемых правовых явлений юридическая идея, понятие могут быть точно зафиксированы в визуальной форме. Это позволяет сохранять и передавать накопленный правовой опыт и знания на расстоянии и со значительным разрывом во времени, что является необходимым условием эффективного функционирования современного права. Кроме того, «символизация служит целям более выразительного, наглядного изображения акцентированного смысла» [396 - Мантатов В. В. Указ. соч. С. 94.]. Однако не всегда возможна такая визуальная форма выражения юридического содержания (например, гимн государства). В данном смысле звуковые правовые символы представляют нестандартную его форму. Но при этом смысл обозначаемого образования не искажается, поскольку форма символического знака существует только для его восприятия, опознания и отличия от других знаков подобного рода. В то же время нельзя забывать о том, что она должна быть удобной для такого восприятия, а потому не безразличной для функционирования символа как средства правовой информации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Такой носитель правовой информации, поскольку он законодательно закреплен, обладает общеобязательным характером. Подобное свойство означает неукоснительное соблюдение и исполнение правил поведения в отношении символов и предполагает обязательную реакцию со стороны общества, государства, социальной группы на противоправное поведение человека. Реакция может быть положительной, если поведение соответствует предписанным правилам, или отрицательной, если эти правила нарушаются.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обязательность правовых символов, на наш взгляд, имеет двойственную природу. С одной стороны, это внутренняя обязательность, которая проявляется в том, что личность, зная о типичности, практической целесообразности символов, охотно следует им в своем поведении, осознает необходимость их соблюдения. Подобное стремление становится внутренним убеждением, не навязанным извне. Так, 9 лет Россия жила без легитимной государственной символики: флага, герба и гимна страны и 9 лет не утихали споры о ней. За это время российское общество не смогло сформировать единого мнения по этим вопросам, и особую остроту они приобрели в последние месяцы 2001 г. [397 - См.: Стране пора обрести символы. Открытое письмо депутатам Государственной Думы Федерального Собрания РФ // Российская газета. 2000. 7 дек.; Батыгин А. Гимн России: Поживем – услышим // Там же; Козырева А., Малахова Ю. Семь нот – семь раз отмерь // Там же. 6 дек.; Путин В. Не жечь мостов, не раскалывать общество // Там же; Мелодия есть – слова подскажет время // Там же. 9 дек.; Косич И. Все слушают стоя // Там же. 10 дек.; Батыгин А. Споем вместе, господа и дамы // Там же. 30 дек.; Горенштейн Ф. За что вы, либералы, так Глинку любите? // Там же, и др.], когда Президент России предложил «пакетный» вариант законов о российской символике. Однако не всегда правовые символы так адекватно воспринимаются. Например, Юлий Рыбаков, депутат фракции СПС, остался сидеть на своем месте, когда в день открытия весенней сессии Государственной Думы зазвучал гимн России, таким образом продемонстрировав, что принятую Госдумой в качестве одного из символов страны мелодию «лично он ее не принял ни душой, ни разумом» [398 - Шкель Т. К гимну не явились // Там же. 2001. 18 янв.]. Омрачил торжественные минуты во время прослушивания нового гимна и глава Чувашии Николай Федоров. Он также остался сидеть в кресле, позже пояснив, что сделал это по принципиальным соображениям, выразив тем самым публично свое особое мнение [399 - См.: Александров И. Встали не все // Там же. 2000. 22 дек.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С другой стороны, внешняя природа обязательности обусловлена внешними факторами воздействия на психику личности – убеждением и принуждением. Для норм, регламентирующих правовые символы, выполнение их требований основано, прежде всего, на силе внешнего побуждения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В отличие от символов, регулируемых другими социальными нормами, обязательность моделируемых в правовой сфере символов поддерживается стой государственного воздействия, в том числе государственным принуждением, которое заключается в осуществлении права государства как субъекта правоотношения применить к лицу, нарушившему правила поведения в отношении символа, меры принуждения, т. е. наказать это лицо вопреки его воле не быть ответственным за содеянное. Такому праву корреспондирует обязанность виновного претерпеть принудительное воздействие со стороны государства. А это значит, что если на стадии обсуждения и утверждения символа любое поведение «против» терпимо, то после придания ему официального статуса поведение Федоровых-Рыбаковых (людей государственных, проповедующих верховенство закона, законопослушание) должно оцениваться негативно, влечь неблагоприятные (что надо оговорить в нормативно-правовых актах) последствия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По нашему мнению, следует обратить внимание еще на одну черту, присущую правовому символу, – избирательность. До тех пор, пока рассматриваемый предмет используется определенным кругом лиц, но в то же время понятен окружающим, он остается самим собой. Но как только последний становится общедоступным, то сразу превращается в обычный знак, лишенный всякой символичности. В частности, это касается денежных знаков, которые являются универсальным товаром и ими оперирует любой пользователь (помимо этого есть еще несколько характеристик, которые, с нашей точки зрения, переводят деньги в разряд знаков [400 - Подробнее об этом см.: Спиридонова О. Е.\ 1) Предмет преступлений, предусмотренных статьями 180, 181, 186 УК РФ // За диктатуру закона. Проблемы региональной безопасности. Общественно-политический альманах. Вып. 3. Саратов, 2000. С. 112-113; 2) Деньги как предмет некоторых преступлений в сфере экономики // Налоговые и иные экономические преступления. Сборник научных статей. Вып. 1. Ярославль, 2000. С. 74-75; 3) Деньги в уголовном праве: знаки или символы? // Юридические записки Ярославского государственного университета им. П. Г. Демидова. Вып. 4. Ярославль, 2000. С. 225-226.]). И обратная ситуация, например, с государственными наградами, форменной одеждой, пограничными знаками и иными предметами, имеющими символическую природу. Их использование в силу определенных обстоятельств (социальной значимости, официальности, особого правового режима) недоступно всему населению. Их пользователями является лишь определенная группа граждан: награжденные – в отношении государственных наград, представители власти – в отношении формы, пограничники – относительно пограничных знаков, и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, избирательность правового символа исключает его общедоступность, но в то же время предполагает общепонятность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, среди признаков, присущих правовому символу, необходимо выделить следующие:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) законодательная закрепленность;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) общеобязательность;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) защищенность государственно-принудительными мерами;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4) общепонятность;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5) избирательность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Данные признаки в своей совокупности отвечают требованиям необходимости и достаточности. Это означает, во-первых, что минимум сведений о правовом символе состоит из самых существенных признаков, необходимых для идентификации любого социального символа с его правовым образцом. Во-вторых, определившегося минимума данных должно быть достаточно для разграничения символов и других знаков и различения правовых символов среди иных видов социальных символов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Правовые символы в юридическом смысле образуются двумя способами: санкционированием или правотворчеством государства [401 - См.: Никитин А. В. Правовые символы. Дис. … канд. юрид. наук. С. 90.]. При санкционировании сложившиеся в обществе символы признаются государством в качестве общеобязательного регулятора общественных отношений и охраняются им. Так, японский флаг «Хиномару» был известен еще со средних веков. При попытках монгольского вторжения в Японию в 1274 и 1281 гг. представители духовенства вручали такой флаг правившему страной военачальнику-сегуну.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 30-40-х годах «Хиномару», воплощая собой девиз «Собрать восемь углов мира под одной крышей», стал для азиатских народов олицетворением японской экспансии. Япония целых 54 года – со времени капитуляции в итоге второй мировой войны – прожила без узаконенного государственного флага и гимна. Однако 9 августа 1999 г. верхняя палата японского парламента 166 голосами против 71 приняла многострадальный, откладывающийся несколько десятилетий закон, утверждающий «Хиномару» (красный солнечный круг на белом фоне) в качестве государственного флага, а «Кимигайо» («Правь император!») в качестве государственного гимна Японии [402 - См.: Овчинников В. Япония: правь, император! // Российская газета. 1999. 12 авг.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;После капитуляции Японии (акт о капитуляции был подписан 2 сентября 1945 г. на борту американского линкорна «Миссури». Его подписание означало прекращение использования символа восходящего солнца на флаге) американские оккупационные власти включили «Кимигайо» и «Хиномару» в число запрещенных символов милитаризма. Этот запрет утратил силу лишь в годы войны в Корее  [403 - См.: Овчинников В. Смерть под стягом // Там же. 7 авг.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако возможна и обратная ситуация, когда санкционированные государством символы ставятся под запрет. Например, в Приштине (Косово, Югославия) практически над каждой крышей дома, включая здание миссии ООН, развевался общенациональный албанский флаг. Теперь администрация ООН в Косово приняла постановление о запрете использования в автономном крае в официальных целях государственного флага Республики Албания, мотивировав это необходимостью соблюдения равных прав всех проживающих в Косово национальностей (помимо албанцев – сербов, турок, цыган, хорватов, боснийцев и др.) [404 - См.: Рудченко С. Черный орел под запретом // Там же. 2000. 6 окт.]. Кроме того, использование официальной символики одного государства на территории другого (в данном случае речь идет о Союзной Республике Югославия, составной частью которой является край Косово) без разрешения последнего является абсолютно противоправным актом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В процессе осуществления правотворческой деятельности государство создает собственные символические формы права, закрепляющие определенные юридические идеи и понятия. Так, в законодательстве мантия судьи и (или) другой отличительный знак его должности признаются символами государственной власти в судах [405 - См., например: ст. 21 Федерального закона «О статусе судей» от 26 июня 1992 г. // Ведомости Съезда народных депутатов РФ и Верховного Совета РФ. 1992. № 30. Ст. 1792; ст. 34 Федерального конституционного закона «О судебной системе РФ» от 23 октября 1996 г. // Собрание законодательства РФ. 1997. № 1. Ст. 1.]; официальными символами и воинскими реликвиями признаны знамя Вооруженных Сил РФ, знамя Военно-Морского флота, знамена иных видов Вооруженных Сил РФ и других войск [406 - См.: ст. 1 Федерального закона «О знамени Вооруженных Сил РФ, знамени Военно-Морского Флота, знаменах иных видов Вооруженных Сил РФ и знаменах других войск» от 8 декабря 2000 г. // Собрание законодательства РФ. 2001 .№1.4. II. Ст. 14.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Классификация правовых символов. Правовые символы разнообразны. Их внешнее оформление в значительной степени опирается на исторический опыт человеческого общения. Отсюда вытекает особая роль обычаев и традиций в становлении и закреплении правовых символов. Этому способствуют такие свойства, как общая известность, многократная повторяемость, полезность и целесообразность норм поведения, наглядная образность и определенная простота исполнения. Однако общепринятая классификация правовых символов в науке не сложилась. Немногочисленные авторы, посвятившие свои труды исследуемой проблеме, по-своему отражают их многообразие в зависимости от целей и поставленных задач.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, Н. Н. Вопленко выделяет четыре группы правовых символов: письменные; устные; изобразительные и особые действия [407 - См.: Вопленко Н. Н. Указ. соч. С. 189-190.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Письменные символы нетипичны в том смысле, что они не всегда соответствуют требованиям краткости информации, образной наглядности и условности содержания. Поэтому они выражают и закрепляют юридические акты и отношения повышенной социальной значимости. Таковы акты о престолонаследии, тексты присяги высших должностных лиц государства, названия государств и органов власти и управления, аббревиатурное написание наименований различных организаций.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Устные правовые символы обычно имеют ритуальнопроцедурный характер и выражаются в произнесении словесного текста определенной юридической значимости. Они сопровождают или предваряют процессуальную деятельность субъектов правовых отношений. Это может быть обряд приведения к присяге высших должностных лиц государства, устное выражение согласия супругов вступить в брак и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Внешняя наглядность и образность изобразительных правовых символов позволяет без особых интеллектуальных усилий выразить и преподнести юридическую суть тех или иных жизненных ситуаций. Такое значение имеют дорожные знаки, форменная одежда должностных лиц, эмблемы власти и т. п.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Звуковые, световые и жестовые символы образуют группу знаков-действий. Это может быть: исполнение государственного гимна, регулирование уличного движения посредством жестов, свистков, светофора и др.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Признавая отдельные положения приведенной классификации, нельзя согласиться по ряду ее позиций, в частности, с отнесением названий государств, органов власти и управления, аббревиатуры наименований организаций к числу письменных символов. Если пойти по такому пути, то символами будут считаться и общепринятые сокращения (например, СЗ – Собрание законодательства, руб. – обозначение суммы денег в рублях и т. д.), что, с нашей точки зрения, недопустимо, так как в данном случае происходит смешение категории знака и символа как его разновидности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Также сомнительно рассматривать дорожные знаки, жесты и свистки регулировщика уличного движения, сигналы светофора в качестве правовых символов, поскольку они даже не соответствуют требованиям, предъявляемым к социальному символу (в отношении них допустимо только однозначное толкование содержания, а символ – многозначен). Кроме того, непонятно, какую идеологическую основу несут в себе последние. Ведь они являются простейшими сигнальными указателями, регулирующими и направляющими движение транспорта и пешеходов (т. е. всех участников движения), и, как следствие, не отвечают ряду признаков правового символа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Есть еще один недостаток: упомянутый автор ограничивается лишь одним критерием классификации – способом внешнего выражения юридического содержания, оставив без внимания иные виды.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. М. Баранов и И. И. Туранский по этому же критерию предлагают несколько иное деление правовых символов:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;а) графическая символика (схемы, рисунки, карты, таблицы);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;б) символика действий (дипломатические церемонии, воинские ритуалы);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;в) звуковая символика (гимн, звуковые сигналы для регулирования движения на транспорте, воинские команды);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;г) цветовые символы (флаги, знамена, форменная одежда государственных служащих);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;д) символы предметов и вещей [408 - См.: Баранов В. М., Туранский И. И. Право и язык. Рец. на монографию Власенко Н. А. «Язык права» // Российская правовая система и международное право: современные проблемы взаимодействия. Ч. II. Н. Новгород, 1998. С. 238.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако и представленное деление небезупречно, так как, во-первых, наблюдается разнобой в терминологии. В одних случаях речь идет о символике (при этом не оговаривается смысл данного термина: либо это совокупность символов, либо учение о символах, либо выражение идей, понятий, чувств с помощью символов), а в других – о символах. Во-вторых, схемы, рисунки, карты, таблицы вовсе не относятся к символам, а являются самостоятельными образованиями, на что обращалось внимание в юридической литературе [409 - См., например: Карташов В. Н. Указ. соч. С. 75; Общая теория государства и права. Т. 2: Теория права / Под ред. М. Н. Марченко. М., 1998. С. 193; Язык закона / Под ред. А. С. Пиголкина. М., 1990. С. 96.]. И, наконец, звуковые сигналы для регулирования движения на транспорте (гудки, свистки) по заявленным ранее позициям не принадлежат к числу символов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Существует и третья классификация по указанному основанию [410 - См.: Бабаев В. К. Баранов В. М., Толстик В. А. Указ. соч. С. 87.]:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) предметные символы (государственный герб, флаг, денежный знак, паспорт);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) символы действия (ритуал отдания воинской чести, церемония вручения государственных наград);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) словесные формы (присяга, девиз, личная подпись гражданина);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4) музыкальные символы (государственный гимн).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Эту классификацию, на наш взгляд, необходимо усовершенствовать следующим образом: во-первых, объединить предметные символы и символы-действия в группу визуальных символов; во-вторых, подразделить словесные формы символов на устные и письменные; в-третьих, отнести устные словесные и музыкальные символы к числу звуковых. Причисление первого вида символов к звуковым наряду с музыкальными обусловлено их двойственной природой: с одной стороны, они представлены словами, с другой стороны, устная речь предполагает произнесение вслух этих слов как составных единиц языка, т. е. их озвучивание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На многообразие правовых символов обращает внимание и Н. А. Власенко, выделяя:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) символику схем, рисунков, карт (территории муниципального образования);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) атрибутивную символику (герб, флаг, почетная грамота, медаль). С последним видом правовых символов согласиться нельзя, так как в нем объединены несопоставимые по сути вещи: атрибут и символ. Атрибут – неотъемлемое свойство предмета (объекта), без которого последний не может ни существовать, ни мыслиться [411 - См.: Философский словарь / Под ред. И. Т. Фролова. М., 1980. С. 26.]. Иными словами, оно присуще ему во всех состояниях и при любых условиях (например, штампы, печати как атрибуты любого юридического лица), что свидетельствует о постоянстве атрибута в противоположность символу, который прежде всего является знаком и характеризуется относительной устойчивостью. Кроме того, атрибут – это необходимый и существенный признак субстанции, т. е. между ними существует неразрывная связь. Символ же обладает определенной автономностью по отношению к обозначаемому им предмету в том плане, что может самостоятельно регулировать поведение людей, в том числе в правовой сфере;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) символику действий (сигналы, подаваемые регулировщиком ГИБДД) и знаков (автодорожные, морские, речные);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4) звуковую символику (системы сигналов на водном транспорте) [412 - См.: Власенко Н. А. Язык права. Иркутск, 1997. С. 31.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, по мнению Н. А. Власенко, «правовую символику можно подразделить, во-первых, на правовую символику, не имеющую языкового выражения (описания). В этом случае нормы-символы выступают как самостоятельные правовые регуляторы. Во-вторых, это правовая символика, описанная в тексте права» [413 - Там же. С. 31-32.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако здесь видится тот недостаток, что виды правовых символов приводятся без указания критериев их деления, чем нарушается основной принцип сравнимости объектов классификации. Кроме того, как справедливо отмечают некоторые ученые, «предлагаемая автором классификация, строго говоря, носит ненаучный характер. Что же касается деления правовых символов на правовую символику, не имеющую языкового выражения (описания), и на правовую символику, имеющую такое описание, то такая классификация не выдерживает никакой критики, поскольку таких видов в правовой природе не существует» [414 - Баранов В. М., Туранский И. И. Указ. соч. С. 238.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помимо способа внешнего выражения, в юридической литературе указываются и иные основания выделения классов (видов) правовых символов. Так, В. К. Бабаев, В. М. Баранов и В. А. Толстик классифицируют последние по:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) предмету правового регулирования на символы: конституционного права (государственный герб, гимн, флаг); гражданского права (товарные знаки); финансового права (денежные знаки);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) субъекту права на символы: государства; министерств и ведомств; коммерческих организаций; индивидуальные (частные);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) государственному устройству на символы: федеральные; субъектов федерации; органов местного самоуправления [415 - См.: Бабаев В. К., Баранов В. М., Толстик В. А. Указ. соч. С. 87.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но данная классификация представляется недостаточно полной и в некотором плане уязвимой, так как, во-первых, по первому критерию деления задействованы не все символы, которые выступают формами правового регулирования в той или иной отрасли права, например, отсутствует указание на уголовно-правовые символы, символы международного права и т. д. Кроме того, помимо материального права существует и процессуальное, в котором также можно говорить о символах (процедура провозглашения приговора или иного судебного решения в уголовном процессе как символ действия и т. и.). Во-вторых, не совсем понятно, что представляют собой индивидуальные (частные) символы и вообще их выделение в праве весьма сомнительно, поскольку одним из признаков исследуемого правового явления является то, что оно касается группы людей, а не конкретного лица. Даже если обращаться к фамильным символам, в частности к фамильным гербам, то они не могут рассматриваться как личные, потому что последние означают принадлежность одному лицу, фамильные же гербы предназначены для членов семьи, представителей определенного рода, носящих ту или иную фамилию. «Герб прославлял род и повествовал также о личных достоинствах и судьбе своего владельца» [416 - Бюлер К. Теория языка. М., 1993. С. 147.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приведенные основания для выделения различных видов правовых символических знаков не являются исчерпывающими. Наиболее удачной в этом плане представляется их классификация, предложенная А. В. Никитиным [417 - См.: Никитин А. В. Правовые символы. Дис. … канд. юрид. наук. С. 151-155.], так как она в большей степени, чем другие, отражает многообразие существующих правовых символов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, по способу внешнего выражения им выделяются:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) предметные символы (флаг, форменная одежда и т. д.);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) символы действия (церемония поднятия государственного флага, инаугурация);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) изобразительные символы (герб, товарный знак, дорожные знаки);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4) звуковые символы (гимн государства, система звуковых сигналов на водном и железнодорожном транспорте);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5) световые символы (регулирование движения на транспорте посредством сигналов светофора);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;6) языковые (словесные) символы, которые, в свою очередь, делятся на:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;а) устные (обычно имеют ритуально-процедурный характер и сопровождаются произнесением словесного текста (краткой словесной формулы) определенной юридической значимости – образ приведения к присяге государственных служащих, воинские команды и др.);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;б) письменные (документальные). К ним можно отнести: юридический документ в целом; подпись гражданина или должностного лица на документе и т. п.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По субъекту права юридические символы могут быть подразделены на:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) символы государства (государственный герб, флаг, гимн);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) символы органов государственной власти и управления (флаг и эмблема министерства, служебные удостоверения, форменная одежда и знаки отличия и различия государственных служащих);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) символы должностных лиц государства (штандарт Президента РФ, судейская мантия);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4) символы коммерческих и некоммерческих организаций (товарный знак, фирменный знак);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5) символы частных лиц (имя, личная подпись, фамильный герб) [418 - Мы не признаем существования подобных знаков в качестве символов по заявленным выше позициям.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В соответствии со смысловым значением, например, дорожные знаки подразделяются на: предупреждающие; знаки приоритета; запрещающие; предписывающие; информационно-указательные; знаки сервиса; дополнительной информации [419 - Данная позиция об отнесении дорожных знаков к числу символов критиковалась нами ранее.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По форме государственного устройства (поскольку в данном случае имеется в виду способ территориальной организации государства [420 - См.: Большой юридический словарь / Под ред. В. Д. Зорькина, В. Е. Крутских,A. Я. Сухарева. М., 1997. С. 742; Энциклопедический юридический словарь / Под ред.B. Е. Крутских. М., 1999. С. 349.], то упрощенно этот критерий может именоваться – «по территориальному признаку») выделяют следующие виды правовых символов:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) федеральные символы (устанавливаются федеральными органами власти и управления и вводятся в действие федеральным законом РФ, указом Президента РФ, постановлением Правительства РФ);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) символы субъектов Федерации (устанавливаются органами власти и управления субъектов РФ и вводятся в действие законом субъекта Федерации, постановлением правительства субъекта Федерации или постановлением главы администрации субъекта Федерации);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) символы органов местного самоуправления (устанавливаются муниципалитетом, городской, районной думой и т. д. и вводятся в действие их постановлением).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По предмету правового регулирования они могут подразделяться на символы: международного публичного и частного права, конституционного, гражданского, финансового, административного права и т. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В зависимости от сферы общественных отношений, опосредованных юридическими символами, могут быть выделены символы: в сфере экономики, в сфере образования, здравоохранения, экологии, в социальной сфере.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Правовой символ – это одно из средств юридической техники, которое используется при формировании различных правовых актов. В зависимости от этого можно выделять:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) нормативные символы;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) символы – акты применения;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) интерпретационные символы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На основании принципа разделения властей могут быть выделены символы законодательной, исполнительно-распорядительной и судебной власти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По степени устойчивости формы различаются символы:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) постоянные (государственный герб и флаг, государственные награды, паспорт);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) временные (используются в отдельной ситуации – звуковые и световые сигналы);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По способу происхождения правовые символы можно классифицировать на:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) естественные (формируются в недрах определенной социальной группы или в определенной сфере социальной деятельности и в результате длительного использования регулируют юридически значимые отношения между людьми на подсознательном уровне);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) искусственные (специально создаются государством с целью формализации государственно-властных велений, придания им наглядности и убедительности. Так возникает основная масса правовых символов, например, гербы государств, дорожные знаки, знаки отличия и различия).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По функциям права правовые символы можно подразделить на регулятивные {товарный знак в гражданском праве) и охранительные {тот же товарный знак, но в уголовном праве) [421 - Таким образом, получается, что один и тот же символ может выполнять различные функции в разных отраслях права. Хотя мыслима и другая ситуация, когда один символ в определенной отрасли права будет выполнять смежную функцию: и регулятивную, и охранительную.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Думается, предлагаемый перечень оснований классификации правовых символов также не является исчерпывающим и единственно возможным, поэтому можно не согласиться с отдельными критериями деления рассматриваемого предмета на виды, например, по степени устойчивости формы – на постоянные и временные. Символы по своей природе не могут быть сиюминутными и существовать какое-то мгновение, иначе люди утратят возможность воспринимать их как таковые. Ведь они рассчитаны на длительное воздействие на сознание и волю человека, чтобы благодаря этому воздействию вырабатывалось социально положительное поведение, не идущее вразрез с нормой закона). Вместе с тем можно критически отнестись к некоторым положениям самой классификации (например, относительно символов частных лиц, дорожных знаков как символов).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помимо научно обоснованных существует и законодательно закрепленная классификация, которая создана в целях систематизации и упорядочения использования официальных символов и отличительных знаков. В частности, речь идет о Государственном геральдическом реестре РФ. В соответствии с Положением о Государственном геральдическом реестре РФ, утвержденном Указом Президента РФ «О Государственном геральдическом реестре РФ» от 21 марта 1996 г. [422 - См.: Собрание законодательства РФ. 1996. № 13. Ст. 1307.], выделяются следующие официальные символы и отличительные знаки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1.Официальные символы Российской Федерации и субъектов Российской Федерации (флаги, гербы, гимны, например, Государственный гимн РФ [423 - См.: Федеральный конституционный закон «О Государственном гимне РФ» от 20 декабря 2000 г. // Собрание законодательства РФ. 2000. № 52. Ч. I. Ст. 5022.]).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2.Официальные символы федеральных органов государственной власти и органов государственной власти субъектов Российской Федерации (флаги, гербы, эмблемы; например, Военный геральдический знак – эмблема и флаг Федеральной службы железнодорожных войск РФ [424 - См.: Указ Президента РФ «О военном геральдическом знаке – эмблеме и флаге Федеральной службы железнодорожных войск» от 7 августа 2000 г. // Там же. 2000. № 34. Ст. 3435.], эмблема и флаг Федеральной службы специального строительства РФ [425 - См.: Указ Президента РФ «О военном геральдическом знаке – эмблеме и флаге Федеральной службы специального строительства РФ» от 27 октября 2000 г. // Там же. № 47. Ст. 4582.]).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3.Официальные символы органов местного самоуправления и иных муниципальных образований (флаги, гербы, эмблемы, например, флаг и герб г. Ярославля [426 - См.: Решение муниципалитета г. Ярославля «О символах и наградах г. Ярославля» от 3 октября 1997 г. // Символы и награды г. Ярославля. Сборник правовых актов. Ярославль, 1998.]).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4.Знаки отличия и различия, награды, устанавливаемые федеральными органами исполнительной власти и органами исполнительной власти субъектов Российской Федерации (например, орден Святого Георгия и знак отличия – Георгиевский Крест [427 - 42' См.: Указ Президента РФ «Об утверждении Статута ордена Святого Георгия. Положения о знаке отличия – Георгиевском Кресте и их описаний» от 8 августа 2000 г. // Собрание законодательства РФ. 2000. № 35. Ст. 3552.]).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как видим, построение классификации правовых символов имеет не только теоретическое, но и практическое значение. Однако в плане дальнейшего исследования наиболее значимо деление правовых символов по предмету правового регулирования и субъекту права.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;§ 2. Общая характеристика символов-предметов преступлений: понятие, виды, классификация, история развития<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Понятие и виды символов-предметов преступлений. Среди положительных сторон УК РФ, прежде всего, следует отметить то, что многие термины, существовавшие ранее лишь в доктрине уголовного права, получили наконец официальное закрепление (например, «эксцесс исполнителя» – ст. 36 УК) [428 - См.: Прокофьев Г. С., Чигидин Б. В. О некоторых лингвистических особенностях нового УК РФ // Вести. Московок, ун-та. Серия 11: «Право». 1997. № 4. С. 95; см. также об этом: Кострова М. Эффективность уголовно-правовых норм и языка закона // Уголовное право. 2001. № 4. С. 43.]. В то же время нельзя не обратить внимание на то, что «отдельные важные уголовно-правовые понятия, причем давно вошедшие в обиход как теоретиков, так и практиков уголовного права, до сих пор еще не получили «прописки» в уголовном законодательстве» [429 - Панченко П. Н. Особенности законодательной техники в уголовном праве // Законодательная техника современной России: состояние, проблемы, совершенствование/Под ред. В. М. Баранова. Т. 2. Н. Новгород, 2001. С. 195.]. Так, в ныне действующем УК РФ нет термина «пересылка оружия», хотя ранее (по УК РСФСР 1926 г.) в отечественном уголовном законодательстве он содержался [430 - Подробнее об этом см.: Соколов А. Ф., Соколов Н. Ф. О некоторых сложностях в законодательной технике и правоприменительной практике регулирования оборота оружия в РФ // Там же. С. 343.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отсутствие законодательного закрепления уголовно-правовых понятий, в свою очередь, порождает разночтения в их толковании. Примером этого может служить понятие «предмет преступления».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Всякая человеческая деятельность носит предметный характер (но это не означает, что сама деятельность тождественна предмету), так как в ходе этого процесса люди имеют дело с предметами и создают предметы, которые сами выступают как «момент живого труда, как отношение живого труда к самому себе в предметном материале» [431 - Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 46. Ч. I. М„ 1968. С. 324.]. Отсюда следует, что предмет – это то, по поводу чего возникают общественные отношения, это один из их структурных элементов. И как только общественное отношение облекается в правовую оболочку, в частности уголовно-правовую, и его предмет ставится под защиту уголовного закона, последний приобретает уже свойства предмета преступления. В связи с этим представляется обоснованным разграничение предмета общественного отношения и предмета преступления [432 - См., например: Таций В. Я. Объект и предмет преступления в советском уголовном праве. Харьков, 1988. С. 41; Уголовное право России. Часть Общая / Под ред. Л. Л. Кругликова. М., 1999. С.129; Уголовное право. Общая часть / Под ред. В. Н. Петрашева. М., 1999. С. 150.], поскольку первый шире по содержанию, чем второй: в него может быть включена и деятельность субъектов отношений, и нематериальные формы этих отношений (духовные блага, государственная власть).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Некоторые авторы склонны выделять помимо предмета общественного отношения и предмета преступления также предмет преступного воздействия, под которым понимают элемент охраняемого уголовным законом общественного отношения, подвергающийся непосредственному преступному воздействию и которому в первую очередь причиняется ущерб. Таковым может быть субъект, сама социальная связь, а также предмет общественного отношения [433 - См.: Уголовное право. Общая часть / Под ред. В. Н. Петрашева. С. 150; Таций В. Я. Указ. соч. С. 58.], т. е. любой элемент общественного отношения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На наш взгляд, данное нововведение в теорию уголовного права непродуманно, так как, с одной стороны, понятия «преступление», «преступное воздействие», «преступное посягательство» – это синонимы, следствием чего является недопустимость включения в предмет преступления иных структурных элементов объекта преступления, иначе он совпадет с предметом общественного отношения. С другой стороны, не всегда предмет общественного отношения, приобретая черты предмета преступления, претерпевает вред.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В свою очередь смешение предмета преступления с предметом общественного отношения может привести к негативным последствиям. Так, подмена названных понятий встречается в работе В. К. Глистина [434 - См.: Глистин В. К. Проблемы уголовно-правовой охраны общественных отношений. Л., 1979. С. 47, 48, 52 и т. д.], что ведет к ошибке в определении места предмета преступления в конкретном составе: «Те предметы, которые стоят вне охраняемого отношения, не относятся к объекту. Будучи компонентами преступления, они служат орудием воздействия на общественные отношения. В этом случае они являются элементом объективной стороны» [435 - Там же. С.51.]. И в качестве примера приводится состав получения взятки, где вещи, передаваемые в виде взятки, рассматриваются как стоящие вне охраняемого отношения и принадлежат объективной стороне преступления. С этим нельзя согласиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. Н. Кудрявцев включает в структуру объекта преступления наряду с фактическими общественными отношениями между людьми, их правовой формой также и материальные формы, условия и предпосылки существования этих общественных отношений [436 - См.: Кудрявцев В. Н. Общая теория квалификации преступлений. М., 2001. С.ISO-131, а также: Никифоров Б. С. Объект преступления по советскому уголовному праву. М., 1960. С. 125.]. Причем последний элемент, по его мнению, больше тяготеет к объективной стороне преступления [437 - См.: Кудрявцев В. Н. Объективная сторона преступления. М., 1960. С. 143.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В. С. Прохоров также исключает предмет преступления из структуры объекта. Он отмечает, что вещный предмет, как и все иные возможные предметы общественных отношений, не может рассматриваться в качестве составной их части, т. е. быть их элементом. Подобная схема весьма значима и для уголовно-правового исследования сущности преступления [438 - См.: Прохоров В. С. Преступление и ответственность. Л., 1984. С. 42, а также: Благов Е. В. Механизм причинения вреда объекту преступления // Совершенствование уголовного законодательства и практики его применения. Красноярск, 1989. С. 65.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Другая проблема, которая связана с исследуемым явлением, касается его содержательной стороны. По этому поводу в уголовно-правовой литературе нет единства мнений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одни авторы отождествляют его с непосредственным объектом, именуя им сами по себе вещи и предметы внешнего мира, на которые воздействует преступник. Так, А. А. Пионтковский считает, что «непосредственным объектом при совершении ряда преступлений могут быть не сами общественные отношения, а их элементы, их материальное выражение – при посягательстве на социалистическую и личную собственность» [439 - Пионтковский А. А. Учение о преступлении по советскому уголовному праву. М., 1961. С. 138, а также: Курс советского уголовного права. Т. II: Преступление / Под ред.А. А. Пионтковского. М., 1970. С. 116.]. Б. С. Никифоров, говоря о предмете преступления как о составной части объекта, раскрывает его через человека, потерпевшего, жизнь, здоровье и т. д [440 - См.: Никифоров Б. С. Указ. соч. С. 132.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Другие определяют предмет преступления как то, по поводу чего совершается преступление [441 - См.: Российское уголовное право. Т. 1: Преступление / Под ред. А. И. Коробеева. Владивосток, 1999. С. 309.], то, на что непосредственно направлено уголовное посягательство [442 - См.: Большой юридический словарь / Под ред. В. Д. Зорькина, В. Е. Крутских, А. Я. Сухарева. М., 1997. С. 530.]. Но здесь сложность вызывает вопрос о том, на что именно направлено это посягательство, по поводу чего конкретно совершается преступление: только ли по поводу материальных ценностей, либо это могут быть предметы как материального, так и нематериального мира?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Третья группа ученых указывает на вещный характер рассматриваемого элемента [443 - См., например: Советское уголовное право. Общая часть / Под ред. Н. Д. Дурманова, Г. А. Кригера, В. Н. Кудрявцева, В. Д. Меньшагина. М., 1974. С. 106; Советское уголовное право. Общая часть / Под ред. Г. А. Кригера, Б. А. Куринова, Ю. М. Ткачевского. М., 1981. С. 121; Советское уголовное право / Под ред. КЭ. В. Солопанова. М., 1981. С. 42; Коржанский Н. И. Предмет преступления. Волгоград, 1976. С. 17; Трайнин А. Н. Общее учение о составе преступления. М., 1957. С. 179; Таций В. Я. Указ, соч. С. 47; Уголовное право. Общая часть / Под ред. В. Н. Петрашева. С. 149; Уголовное право. Общая часть / Под ред. Н. И. Ветрова, Ю. И. Ляпунова. М., 1997. С. 188; и др.], тем самым сужая его содержание, поскольку, несмотря на то, что последнее представлено материальными формами, вещами оно не исчерпывается. Вещь – это лишь часть материального мира, имеющая относительно самостоятельное существование. Помимо нее есть и невещные виды материи: системы неживой природы (атомы, молекулы, космические системы различных порядков и т. д.), биологические системы (вся биосфера) и иные виды материи как объективной реальности [444 - См.: Философский словарь / Под ред. И. Т. Фролова. М., 1980. С. 210.] (различного рода права, например, права, воплощенные в ценной бумаге при ее хищении) [445 - В связи с этим вполне логично предложение М. М. Ветошкиной о расширении предмета хищения путем включения в него не только чужого имущества, но и имущественного права (см.: Ветошкина М. М. Ценные бумаги как предмет хищений. Автореф. дис. …канд. юрид. наук. Екатеринбург, 2001. С.14). Однако необходимо уточнить то обстоятельство, что субъективное право, выраженное в бумаге, может быть не только имущественным, но и неимущественным (например, акция воплощает в себе право членства в корпорации и, следовательно, является корпоративной ценной бумагой) и тогда его тоже нужно будет включать в общее понятие хищения.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В УК РФ в качестве предмета преступления как раз и встречаются такие виды материи: электрическая энергия (ст. 215&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> УК «Прекращение или ограничение подачи электрической энергии либо отключение от других источников жизнеобеспечения»), животный и растительный мир (ст. 256 УК «Незаконная добыча водных животных и растений»; ст. 245 УК «Жестокое обращение с животными»), атмосфера (ст. 251 УК «Загрязнение атмосферы»), земля (ст. 254 УК «Порча земли»), вода (ст. 250 УК «Загрязнение вод») и т. и. Очевидно, что они не являются вещами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Иногда в учебной литературе встречается трактовка предмета преступления как вещей материального мира и интеллектуальных ценностей [446 - См.: Уголовное право России. Общая часть / Под ред. А. И. Рарога. М., 1997. С. 77.]. Этот подход ближе к истине, но опять-таки не исчерпывает свойств предмета преступления, поскольку интеллектуальная ценность (например, авторские и смежные права) являются не единственной невещной формой существования материи, на что указывалось ранее.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несколько иное понимание предмета преступления дается Э. Ф. Побегайло: через призму вещей и иных предметов материального мира, а также интеллектуальных ценностей [447 - См.: Российская юридическая энциклопедия / Под ред. А. Я. Сухарева. М., 1999. С. 2286.]. Иначе говоря, последние выводятся из числа предметных характеристик материального мира, что представляется недостаточно верным, так как в рамках уголовного права эти ценности (та же государственная тайна, которую в качестве примера приводит автор) представляют не что иное, как предметную материальную оболочку существования уголовно-правовых отношений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кроме того, в разряд этих интеллектуальных ценностей попадает не только государственная тайна, но и другие виды тайн, которым законодатель отводит роль предмета преступления [448 - Следует заметить, что в уголовно-правовой литературе существует и иной взгляд на существо тайны: «Сведения (информация), составляющие ту или иную тайну, должны расцениваться в уголовном праве как объект, то есть как интерес (благо) уголовно-правовой охраны, реализующийся и существующий в форме общественного отношения по его защите» (Кибальник А., Соломоненко И. Понятие и виды тайны в уголовном праве // Российская юстиция. 2001. № 2. С. 53). Это мнение представляется нам небесспорным.] (тайна переписки – ст. 138 УК; тайна сведений о мерах безопасности, применяемых в отношении должностного лица правоохранительного или контролирующего органа, – ст. 320 УК; тайна усыновления (удочерения) – ст. 155 УК), а также различного рода права, воздействуя на которые виновный причиняет вред определенному общественному отношению (авторские и смежные права – ст. 146 УК; изобретательские и патентные права – ст. 147 УК). И в отношении последних может возникнуть достаточно абсурдная ситуация, когда они, являясь интеллектуальной ценностью, не будут относиться к предметам материального мира. А другие права (избирательные – ст. 141 УК; права и свободы человека и гражданина – ст. 136 УК), таковыми не являясь, носят предметный характер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Развивая мысль Э. Ф. Побегайло, можно пойти и еще дальше и вывести из числа предметов материального мира не только интеллектуальные ценности, в том числе не имеющие материального носителя (например, согласно ст. 2 Федерального закона «Об информации, информатизации и защите информации» от 25 января 1995 г. [449 - См.: Собрание законодательства РФ. 1995. № 8. Ст. 609.] под информацией понимаются сведения о лицах, предметах, фактах, событиях, явлениях и процессах независимо от формы их представления, т. е. эти сведения могут быть и не материализованы), но и все права и блага, предоставленные человеку и охраняемые уголовным правом, а также различные субстанции как элементы неживой природы (атмосфера, вода, электрическая энергия), таким образом расширив классическое понимание предмета преступления как вещей и иных предметов материального мира [450 - См.: Советское уголовное право. Общая часть / Под ред. Н. Д. Дурманова, Г. А. Кригера, В. Д. Меньшагина. М., 1969. С. 111; Куриное Б. А. Научные основы квалификации преступлений. М., 1984. С. 62; Наумов А. В. Российское уголовное право. Общая часть. М., 1997. С. 154; Российское уголовное право. Общая часть / Под ред.B. Н. Кудрявцева, А. В. Наумова. М., 1997. С. 96; Уголовное право России. Часть Общая / Под ред. Л. Л. Кругликова. С. 130, и др.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но мы избираем другой путь. В частности, мы рассматриваем материю как объективную реальность, а не отождествляем ее с конкретными видами. Отсюда – и права, и интеллектуальные ценности, и блага, и электрическая энергия, и даже звуки (мелодия и слова) Государственного гимна России составляют эту реальность, т. е. материальны, поскольку существуют здесь и сейчас, в этом мире [451 - Так, различные виды энергии (тепловая, электрическая), излучения (радиоволны определенной частоты), перемещающиеся компьютерные программы, газ и т. п. признаются разновидностью материи и причисляются к разряду современного неосязаемого имущества (см.: Чупрова А. Ю.; Чупрова Е. В. К вопросу о понятийном аппарате в разделе о преступлениях в сфере экономики // Нормотворческая и правоприменительная техника в уголовном и уголовно-процессуальном праве. Ярославль, 2000.C. 68).]. А значит, в широком смысле слова их можно назвать предметами (элементами) материального мира, которые также обладают относительной самостоятельностью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;При совершении некоторых преступлений виновный причиняет вред личности (например, при похищении человека, захвате заложника). И, в принципе, человек в этом случае как биологическое существо может выступать в качестве предмета преступления. Но поскольку он является еще и продуктом социальных отношений, то здесь срабатывают определенные механизмы, переводящие человека в личность из биологической системы в социально организованную. Последний становится носителем общественных отношений. Исходя уже из этого, мы будем придерживаться позиции о трактовке лица, которому в результате преступления причинен определенный вред (моральный, материальный или физический), как потерпевшего. Данное положение оправдано и с этической стороны. (Хотя существует и противоположное мнение по этому поводу, согласно которому считается излишним столь деликатный подход к личности [452 - См., например: Уголовное право России. Т. 1: Общая часть / Под ред. А. Н. Игнатова, Ю. А. Красикова. М., 1998. С. 111.], либо высказывается мысль о перекрещивании понятий предмета преступления и потерпевшего: «При совершении посягательств против личности и некоторых других предметом преступления выступает не потерпевший, а человек как живое биологическое существо, человек в своем природном предметном существе» [453 - Коржанский Н. И. Объект и предмет уголовно-правовой охраны. М., 1980. С. 107.], либо потерпевший признается объектом преступления [454 - См.: Новоселов Г. П. Учение об объекте преступления. Методологические аспекты. М., 2001. С. 66.].)<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как видим, предмет преступного посягательства является материальной формой существования общественного отношения и в то же время его составным элементом, образующим вместе с участниками отношения и их деятельностью (социальной связью) единство, охраняемое нормой уголовного права. И такая структура объекта преступления признается в уголовно-правовой литературе вполне понятной и объяснимой [455 - См.: Уголовное право. Общая часть / Под ред. И. Я. Козаченко, 3. А. Незнамовой. М., 1997. С. 131; Уголовное право России. Часть Общая / Под ред. Л. Л. Кругликова. С. 118; Новоселов Г. П. Указ. соч. С. 41.]. Преступное посягательство, воздействуя на предмет, тем самым воздействует на объект. «Предмет не просто «связан» с отношением, он, наряду с другими компонентами, определяет сущность отношения и положение субъектов» [456 - Глистин В. К. Указ. соч. С. 57.]. И подход к предмету преступления как к орудию взлома общественных отношений и в связи с этим необходимость рассмотрения данного элемента преступления в группе признаков состава, характеризующих объективную сторону преступного деяния [457 - См.: Куриное Б. А. Указ. соч. С. 64.], представляются ошибочными.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, можно привести следующее определение исследуемого понятия: «Предметом преступления признаются являющиеся элементом его объекта … вещь или иной предмет объективного мира, путем воздействия на которые виновное лицо причиняет вред общественному отношению» [458 - Практикум по уголовному праву / Под ред. Л. Л. Кругликова. М., 1997. С. 51.]. Иными словами, предмет преступления представляет собой материальный субстрат одушевленного или неодушевленного вида [459 - См.: Гаухман Л. Д. Квалификация преступлений: закон, теория, практика. М., 2001. С. 84.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Исходя из этого определения, выделяются следующие признаки предмета преступного воздействия: во-первых, это элемент объекта преступления; во-вторых, он носит материальный характер; в-третьих, путем воздействия на него причиняется вред общественному отношению.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Анализируя данные признаки, можно констатировать, что любой предмет преступления обладает физическими (что означает наличие предмета в материальном мире, объективной реальности) и юридическими (находят закрепление в УК или в иных нормативных правовых актах, если уголовно-правовая норма является бланкетной) признаками. Но в зависимости от того, в плоскости каких конкретно общественных отношений находится предмет, можно говорить и о признаках, отражающих специфику именно этого уголовно-правового явления. Например, предмет хищения характеризуется физическими, юридическими, экономическими (т. е. имеет стоимостное выражение) и социальными (т. е. опосредован человеческим трудом) признаками. Последние два определяют особенности только предмета хищения, а не предмета экологического преступления; если речь идет о незаконном обороте наркотических средств, то здесь роль специфических признаков призваны играть те, которые характеризуют данные средства с медицинской (по медицинским параметрам) и социальной стороны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем следует обратить внимание на то, что законодатель в рамках конкретного состава в одних случаях указывает лишь на родовые признаки предмета преступления (например, почти во всех нормах об ответственности за хищение он обозначен как чужое имущество; содержание этого понятия раскрывается теорией уголовного права и практиком [460 - См.: п. 1 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О некоторых вопросах применения судами законодательства об ответственности за преступления против собственности» от 25 апреля 1995 г. // Сборник постановлений Пленумов Верховного Суда РФ (СССР, РСФСР) по уголовным делам / Под ред. С. Г. Ласточкиной, Н. Н. Хохловой. М., 2000. С. 209.]). В других случаях называются видовые признаки предмета преступного посягательства, позволяющие отграничивать последний от других предметов того же рода. Так, при хищении предметов, имеющих особую ценность, предметами преступления выступают предметы или документы, обладающие особой исторической, научной, художественной или культурной ценностью. В данном случае уголовная ответственность связывается с похищением именно тех предметов, которые характеризуются указанными качествами и свойствами, а не какими-либо иными признаками. Такое деление признаков, с нашей точки зрения, условно можно назвать делением «по вертикали», в отличие от предыдущего – «по горизонтали».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Предметная характеристика объекта преступления способствует более точному описанию состава преступления, при этом признаки предмета конкретизируют состав в целом, обычно определенным образом сужая пределы преступного деяния (это одно из значений признаков предмета преступления). Примером этого является ч. 1 ст. 234 УК, предусматривающая ответственность за незаконный оборот сильнодействующих или ядовитых веществ, не являющихся наркотическими средствами или психотропными веществами (незаконное изготовление, переработка, приобретение, хранение, перевозка или пересылка в целях сбыта либо их сбыт). Представленный в ней предмет конкретизирует состав преступления, сужая ответственность в сфере незаконного оборота сильнодействующих или ядовитых веществ по сравнению с ч. 4 этой же статьи, закрепляющей самостоятельный состав преступления, связанный с нарушением правил производства, приобретения, хранения, учета, отпуска, перевозки или пересылки сильнодействующих или ядовитых веществ уже независимо от того, являются ли они наркотическими средствами или психотропными веществами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В некоторых случаях правильное установление признаков рассматриваемой категории позволяет разграничить сходные по другим признакам составы посягательств. Например, деяние, предусмотренное ст. 221 УК «Хищение либо вымогательство ядерных материалов или радиоактивных веществ», отличается от кражи (ст. 158 УК) свойствами и качеством предмета хищения, так как в первом случае речь идет о радиоактивных веществах и ядерных материалах, а во втором – о чужом имуществе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Признаки предмета преступления несут еще одну нагрузку в законодательстве: они иногда выступают в качестве обстоятельства, изменяющего основной состав на его квалифицированный вид. Например, в ч. 1 ст. 188 УК говорится о контрабанде товаров или иных предметов без указания признаков, свойств и качеств, их характеризующих. Незаконное же перемещение через таможенную границу<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;РФ наркотических средств, психотропных, сильнодействующих, ядовитых, отравляющих, радиоактивных или взрывчатых веществ, вооружения, взрывных устройств, огнестрельного оружия или боеприпасов, ядерного, химического, биологического и других видов оружия массового поражения охватывается квалифицированным составом контрабанды (ч. 2 ст. 188 УК).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важное значение имеют признаки предмета для квалификации содеянного. В частности, отсутствие какого-либо из них означает отсутствие предмета преступления в целом, а следовательно, и невозможность привлечения лица к уголовной ответственности (например, отсутствие признака поддельности в отношении денег или ценных бумаг исключает уголовную ответственность по ст. 186 УК).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Учет предмета преступления и его признаков также необходим для разграничения преступного и непреступного. Так, если стоимость похищенного чужого имущества не превышает одного минимального размера оплаты труда, то имеет место административное правонарушение, а не преступление.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В целом же значение предмета преступного посягательства состоит в том, что его установление несет определенную практическую нагрузку, т. е. позволяет судить о тех изменениях, которые произошли с ним или с общественными отношениями (способствует выяснению характера и размера причиненного преступлением ущерба), а также о механизме совершения преступления, нарушения его объекта. В чисто практических целях необходимо обозначить материальное состояние того, на что посягает преступление. Отсюда– признание того факта, что именно указание на предмет преступления позволяет выявить объект посягательства. «Направленность деяния на конкретный материальный предмет указывает и на его объект» [461 - Коржанский Н. И. Объект посягательства и квалификация преступления. Волгоград, 1976. С. 43.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для законодателя же указание на материальную природу объекта технически целесообразно. Оно избавляет правоприменителя от необходимости использовать сложные приемы толкования закона. А еще позволяет жестко обозначить то, что защищает уголовный закон [462 - 42 См.: Уголовное право России. Т. 1: Общая часть / Под ред. А. Н. Игнатова, Ю. А. Красикова. С. 111.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Определением содержания понятия исследуемого явления проблема не исчерпывается. Весьма дискуссионным является вопрос о наличии (отсутствии) беспредметных преступлений. Одни ученые делают вывод об отсутствии беспредметных преступлений на том основании, что посягнуть на общественное отношение без воздействия на какой-либо из его элементов невозможно [463 - См., например: Гпистин В. К. Указ. соч. С. 44; Таций В. Я. Указ. соч. С. 35.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако большинство криминалистов придерживаются противоположного мнения, полагая, что предмет преступления присутствует не в каждом преступлении, а лишь в тех, которые можно назвать предметными, т. е. наличествует только тогда, когда преступное посягательство сопряжено с воздействием на материальные предметы внешнего мира.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, Б. С. Никифоров отмечал, что существуют беспредметные преступления [464 - См.: Никифоров Б. С. Указ. соч. С. 133, а также: Коржанский Н. И. Предмет преступления. С. 14; Российское уголовное право. Общая часть / Под ред. В. Н. Кудрявцева, А. В. Наумова. С. 96; Наумов А. В. Российское уголовное право. Общая часть. С. 154; Уголовное право России. Общая часть / Под ред. А. И. Рарога. С. 78; Уголовное право России. Часть Общая / Под ред. Л. Л. Кругликова. С. 131; Курс уголовного права. Общая часть. Т. 1 / Под ред. Н. Ф. Кузнецовой, И. М. Тяжковой. М., 1999. С. 210; Словарь по уголовному праву / Под ред. А. В. Наумова. М., 1997. С. 400; и др.]. Другими словами, в некоторых составах преступления указать на предмет преступления невозможно (например, в составах убийства, изнасилования, оскорбления и клеветы, злоупотребления должностными полномочиями, дезертирства и т. п.). И сторонники той позиции, что беспредметных преступлений нет, заблуждаются в одном, обосновывая свою точку зрения: они подменяют предмет преступления предметом общественного отношения. Поэтому мы придерживаемся взгляда о том, что не каждое преступление имеет предмет посягательства, а значит, он характерен не для каждого состава [465 - В противоположность этому случаю в УК РФ могут встречаться и многопредметные составы. Так, ст. 267 УК «Приведение в негодность транспортных средств и путей сообщения» предполагает наличие пяти предметов преступлений: транспортное средство, пути сообщения, средства сигнализации или связи, другое транспортное оборудование, транспортные коммуникации.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отсюда следует, что если данный элемент объекта преступления называется законодателем не во всех составах, то по отношению к общему понятию состава преступления он выступает в роли не обязательного, а факультативного признака. Значит, его юридический признак не обязателен. В тех же случаях, когда в конкретной норме уголовного закона имеется указание на него, последний приобретает значение обязательного признака. В противном случае будет отсутствовать состав преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И, наконец, еще один вопрос, на наш взгляд, представляет интерес. В каких случаях предмет преступного посягательства становится обязательным признаком для определенного состава: если он прямо обозначен в УК или очевидно подразумевается? По этому поводу в уголовно-правовой литературе встречаются различные мнения. Так, В. Н. Кудрявцев считает, что «предмет преступления всегда прямо назван в законе» [466 - 6Кудрявцев В. Н. Общая теория квалификации преступлений. С. 131; см. также: Уголовное право. Общая часть / Под ред. Н. И. Ветрова, Ю. И. Ляпунова. С. 188.]. Напротив, в Курсе уголовного права подчеркивается, что если предмет преступления «прямо обозначен в законе или очевидно подразумевается, то для данного состава преступления он становится обязательным признаком» [467 - Курс уголовного права. Общая часть. Т. 1 / Под ред. Н. Ф. Кузнецовой, И. М. Тяжковой. С. 210; см. также: Кравцов С. Ф. Предмет преступления. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Л., 1976. С. 16.] .<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И та, и другая точки зрения имеют право на существование, поскольку прямое указание в уголовном законе говорит о наличии непосредственного предмета преступления. Если же последний очевидно подразумевается, то это свидетельствует, по нашему мнению, о наличии факультативного (опосредованного) предмета. Несмотря на то, что он, по сравнению с предыдущим, в нашем случае не имеет самостоятельного уголовно-правового значения, его выделение иногда необходимо в плане дополнительной характеристики личности потерпевшего (например, форменная одежда при посягательстве на представителя власти – ст. 295 УК «Посягательство на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование»; ст. 296 УК «Угроза или насильственные действия в связи с осуществлением правосудия или производством предварительного расследования»; ст. 317 УК «Посягательство на жизнь сотрудника правоохранительного органа»; ст. 318 УК «Применение насилия в отношении представителя власти») или непосредственного предмета преступления (например, пограничные знаки при незаконном пересечении Государственной границы РФ – ст. 322 УК; в таком варианте при совершении подобного рода преступного поведения происходит игнорирование пограничных знаков, обозначающих эту границу).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, путем воздействия на опосредованный предмет преступления в отдельных случаях происходит нарушение вещественной «оболочки» потерпевшего или предмета преступления, прямо указанного в УК.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Также введение в уголовно-правовой оборот понятия «факультативный предмет преступления» необходимо нам в дальнейшем для характеристики символа-предмета преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, в процессе применения нормы Особенной части УК РФ требуется определить: а) является ли в каждом отдельном случае предмет преступления обязательным признаком состава преступления, б) как он описан в статье УК и иных нормативно-правовых актах, связанных с этой статьей, в) как предмет преступления определяет выбор основного и квалифицированного составов преступления и их отграничение от смежных составов и непреступного поведения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В целом же необходимо подчеркнуть, что, с одной стороны, изучаемая категория является элементом объекта преступного посягательства и связана с ним, с другой стороны, отмечается ее относительная автономность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отдельные предметы материального мира живут в человеческом сознании своей наиболее существенной стороной, т. е. имеют символический момент. «Здесь потухают отдельные пространственно-временные данности и начинает функционировать сам Смысл. Уже не важно, из чего “состоит” предмет; важна его сущность, символически данная в этом “составе”» [468 - Лосев А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М., 1993. С. 232.]. Проиллюстрируем это на примере. Общеизвестно почитание государственных наград, особенно военных. Но что почитают, чем гордятся? Не кусочком ли металлического сплава? Конечно, нет. Этот предмет что-то значит, содержит в себе определенный смысл (данные свойства предмета являются неотъемлемыми составляющими символа, на что обращалось внимание в § 1 настоящей главы). Не случайно золотые погоны и ордена с именами великих русских полководцев (Александра Невского, Суворова, Кутузова), введенные в период Великой Отечественной войны, заставляли не просто прокалывать дырочки на гимнастерках и мундирах, они как бы соединяли в сознании воедино солдата Красной Армии с его ратными предками тысячелетней России, с их поражениями и победами, с их славой. И солдат уже шел в бой не за всемирное пролетарское братство, а за Россию, свой дом. Подчеркивает символическую сущность государственных наград и тот факт, что их обладатели пользуются уважением в обществе и воспринимаются им как герои.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Очевидно, что государственные награды в данном случае являются предметными символами (под последними мы будем понимать чувственно воспринимаемый предмет, используемый в качестве символического знака). В другом случае эти же государственные награды могут стать еще и предметом преступного посягательства, и тогда они из обычного предметного символа переходят в разряд символа как предмета преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из этого примера следует, что в науке уголовного права есть все основания оперировать не только понятиями юридической конструкции, терминологии, презумпции, юридической фикции [469 - См.: Кругликов Л. Л. О средствах законодательной техники в уголовном праве // Проблемы теории уголовного права. Избр. статьи (1982-1999 гг.). Ярославль, 1999. С. 19.], но и понятием правового символа. Причем если предыдущие понятия используются в уголовном праве как средства законодательной техники, то символ мыслим и в другом аспекте – как предмет преступления. В этом плане символ выступает в двойственном качестве: и как условный знак, выражающий определенное юридическое содержание обозначаемого, и как предмет преступления, что порождает новое сложное явление символа-предмета преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В то же время системный подход к его изучению дает возможность выделить внутреннюю информацию, позволяющую объединить его составляющие в группу по общему для них признаку – принадлежности к преступлению. Но если для предмета преступления этот процесс представляется не столь сложным, потому что законодатель либо непосредственно указывает на него в уголовном законе, либо данный предмет выводится путем толкования последнего, то относительно второй составляющей могут возникнуть затруднения, поскольку ни в одной норме УК РФ не употребляется термин «символ» по отношению к предмету преступления, даже в очевидных случаях (надругательство над Государственным гербом и флагом РФ как государственными символами), так же как и, например, в Уголовном кодексе Голландии [470 - См.: Уголовный кодекс Голландии / Пер. с английского И. В. Мироновой; под ред. Б. В. Волженкина. СПб., 2000.] (хотя в других правовых актах он встречается [471 - См., например: ст. 11 Федерального закона «О мировых судьях в РФ» от 11 ноября 1998 г. – «символы государственной власти» // Собрание законодательства. 1998. № 51. Ст. 6270; п. п) ст. 21 Закона РСФСР «Об основах налоговой системы в РФ» от 27 декабря 1991 г. – «местная символика» // Ведомости Съезда народных депутатов РФ и Верховного Совета РФ. 1992. № 11. Ст. 527; ст. 1 Положения о геральдическом знаке – эмблеме Главного управления специальных программ Президента РФ, утвержденного Указом Президента РФ «Об учреждении геральдического знака – эмблемы Главного управления специальных программ Президента РФ» от 23 марта 2000 г. – «официальный символ» // Собрание законодательства РФ. 2000. № 15. Ст.1572; и др.]).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По нашему мнению, отсутствие данного термина в УК России образует пробел, который успешно преодолен в уголовном законодательстве некоторых зарубежных стран. Так, Уголовный кодекс Республики Беларусь содержит прямое указание на ответственность за надругательство над государственными символами (ст. 370); Уголовный кодекс Испании [472 - См.: Уголовный кодекс Испании / Под ред. Н. Ф. Кузнецовой, Ф. М. Решетникова. М„ 1998.] предусматривает ответственность непосредственно за оскорбление ее символов (ст. 543).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, в научном плане необходимо ориентироваться на разграничение обычных предметов преступлений и тех, которые ассимилируют в себе признаки символа, чтобы подчеркнуть двойственную природу последних. Выйдя на этот уровень, мы будем иметь дело уже с качественно новым образованием в сфере уголовно-правового регулирования, которому, на наш взгляд, можно дать следующее определение. Символ-предмет преступления – это условный материальный носитель (знак), в котором объективируется содержание предмета преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поскольку данное явление призвано функционировать в области уголовного права, то с неизбежностью происходит смещение акцента с символа как общеупотребительного понятия на уголовно-правовое, а значит, и сужение его объема. Последний будет включать в себя только материальный знак, но не действие. Поэтому отличительными чертами символа-предмета преступления, по сравнению с правовым символом (его признаки описывались нами в § 1 данной главы), являются: 1) знаковая материальность; 2) обособленность от субъекта (хотя был им создан). Это является следствием сужения объема рассматриваемого понятия (при символическом действии такой обособленности не наблюдается, поскольку оно не может быть произведено без участия самого субъекта).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В то же время не любой предмет преступления может выступать в качестве символа. Так, вообще лишены символической природы такие предметы, как природные богатства: леса, водные ресурсы, почва; транспортные средства; информация и т. д. Отсюда следует вывод, что, с одной стороны, не всякий символ может быть предметом преступления, а с другой – не каждый такой предмет имеет символический характер.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По вопросу о символичности предметов преступлений не было самостоятельных исследований, он лишь попутно с другими рассматривался некоторыми авторами: В. Г. Беляевым применительно к скульптурным и архитектурным сооружениям, посвященным борьбе с фашизмом или жертвам фашизма («В большинстве своем они являются не местами захоронения, а символами памяти» [473 - Комментарий к Уголовному кодексу РФ / Под ред. А. И. Бойко. Ростов-н/Д, 1996. С. 500.]); В. К. Глистиным относительно герба, флага, знаков Красного Креста и Красного Полумесяца как символов, обозначающих определенные социальные ценности [474 - См.: Глистин В. К. Общее учение об объекте преступления. Автореф. дис. …д-ра юрид. наук. Л., 1981. С. 29.]. Г. Н. Борзенков признает государственные награды высшими знаками отличия, символизирующими признание особых заслуг человека [475 - См.: Комментарий к Уголовному кодексу РФ / Под ред. В. И. Радченко. М., 1996. С. 570; см. также об этом: УК РФ. Комментарий / Под ред. В. И. Радченко, А. С. Михлина. М., 2000. С. 773; Уголовное право России. Особенная часть / Под ред. А. И. Рарога. М., 1996. С. 448; Новое уголовное право России. Особенная часть. Учеб, пособие / Под ред. Н. Ф. Кузнецовой. М., 1996. С. 347.]; С. Ф. Кравцов, проводя классификацию предметов преступления по УК РСФСР 1960 г., отдельно выделил среди них такую группу, как символы [476 - См.: Кравцов С. Ф. Указ. соч. С. 16.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако В. К. Глистин видит ошибочность упомянутого подхода С. Ф. Кравцова к решению вопроса о предмете преступления. Он считает, что действия, например, по надругательству над государственным гербом или флагом, не направлены против данных предметов. «Ни герб, ни флаг не являются сами по себе ни социальными ценностями, ни предметами охраняемых отношений, поскольку отношения существуют по поводу тех социально значимых ценностей, символами которых являются данные знаки. В действительности подобные вещные предметы – лишь инструмент взлома общественных отношений, но не их предмет, и принадлежат они объективной стороне, а не объекту преступления» [477 - Глистин В. К. Проблема уголовно-правовой охраны общественных отношений. С. 45-46.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Включение названных автором предметов в состав объективной стороны, по мнению В. Я. Тация, нецелесообразно, так как они фактически выражают те общественные отношения, которые являются объектами соответствующих преступлений. Более того, можно ли называть эти предметы инструментами взлома, если они сами уничтожаются, повреждаются или видоизменяются в процессе преступного посягательства? Здесь речь идет о тех случаях, когда путем воздействия на указанные предметы происходит «взлом» общественных отношений и причиняется ущерб объекту преступления [478 - См.: Таций В. Я. Указ. соч. С. 41.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы также не можем согласиться с позицией В. К. Глистина. Добавим, что речь идет не просто о предметах преступления, а о государственных символах. Они не могут не иметь социальной ценности. Любой правовой символ потому и является таковым, что представляет собой культурно-ценностное образование, которому субъект правотворчества придает особый политико-правовой смысл. А идея, заложенная в таком символе, «это не просто выражение совокупного обобщенного значения вещей и явлений окружающего нас мира, но и указание на их ценностную ориентацию, стремление к реализации подчеркиваемых идеей ценностей» [479 - Рубцов Н. Н. Указ. соч. С. 35.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Также нужно иметь в виду, что символы, которым придано юридическое значение, уже в процессе правотворчества подвергаются оценкам с различных позиций, соотносятся с господствующей в обществе системой ценностей и на этой основе они фиксируются в норме права [480 - См.: Черданцев А. Ф. Указ. соч. С. 115.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поскольку символ преломляется в уголовном праве сквозь призму предмета преступления, то его функции вполне применимы и к такому сложному феномену, как символ-предмет преступления. При этом данные функции будут конкретизировать стороны и направления уголовно-правового воздействия применительно к отдельным сферам общественной жизни.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Выделяются следующие функции: 1) предупредительно ориентационная; 2) усиление регулятивного эффекта; 3) экономия языковых и юридических средств [481 - См.: Вопленко Н. Н. Правовая символика // Правоведение. 1995. № 4-5. С. 73.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Предупредительная функция состоит в том, чтобы констатировать факт и предупреждать о юридической значимости какого-либо отношения (в нашем случае уголовно-правового). Заостряя внимание людей на общезначимых и доступных для их понимания моментах государственно-властного регулирования, символ, в том числе и как предмет преступления, позволяет быстро и правильно ориентироваться в определенных ситуациях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Символы-предметы преступлений способствуют также усилению регулятивного эффекта уголовного права. Обращение к эмоциональной стороне человеческой психики и использование при этом образной наглядности позволяют более результативно достигать целей уголовно-правового регулирования, поскольку сам по себе символ «обладает сигнальной функцией в силу своего обращения к окружающим, чьим внешним поведением или внутренним состоянием он управляет» [482 - Бюлер К. Теория языка. М., 1993. С. 34.]. Причем не вызывает сомнения и существование самой регулятивной функции норм уголовного права в целом, так как, «предусматривая уголовную ответственность за нарушение определенных запретов, уголовно-правовые нормы предписывают своим адресатам правила правомерного поведения и тем самым регулируют его. Однако дается это опосредованно, в форме запретов» [483 - Кленова Т. В. Структура уголовно-правовой нормы и выражение ее предписаний в законодательстве // Советское государство и право. 1988. № 11. С. 80; см. также об этом: Кленова Т. В. Основы теории кодификации уголовно-правовых норм. Дис. … д-ра юрид. наук. Самара, 2001. С. 279; Кропачев Н. М. Уголовно-правовое регулирование. Механизм и система. СПб., 1999. С. 143.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Экономия же языковых и юридических средств (для нас – уголовно-правовых) заключается в том, что благодаря символам в предельно краткой условной форме выражается необходимая информация о юридических особенностях ситуации. Вместо подробного письменного текста или устного разъяснения правовых требований перед субъектами возникает наглядный образ необходимого отношения к ситуации. Такую функцию исполняют, например, пограничные знаки, форменная одежда представителей власти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На основе предупредительно-ориентационной функции и функции усиления регулятивного эффекта, на наш взгляд, следует выделить еще одну функцию – стимулирующую. Вообще она присуща уголовно-правовой норме: «Запрещая какие-либо действия и предусматривая за нарушения этих запретов те или иные меры наказания, охранительные уголовно-правовые нормы “вытесняют” из жизни общества преступное поведение и стимулируют поведение правомерное» [484 - Петров Г. М. О стимулирующей функции норм уголовного права // Проблемы правовой защищенности личности в уголовном судопроизводстве. Ярославль, 1991. С. 30.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако нацелить граждан на подобное поведение возможно только в том случае, если они знают содержание нормы, которое и может быть донесено до них с помощью символов, одновременно играющих роль предметов преступлений, и ориентирования на эти правила поведения. В результате чего символы-предметы преступления оказывают стимулирующее воздействие на соответствующих субъектов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, символ как предмет преступления в дальнейшем может быть использован для нормативного закрепления, юридического выражения воли законодателя, поскольку «существенно важно эффективное использование выработанных веками юридических средств, с помощью которых достигается совершенство законодательства и всей правовой системы государства» [485 - Алексеев С. С. Право. Опыт комплексного исследования. М., 1999. С. 106.]. Легко предвидеть, что символический механизм может достичь высокой степени универсальности, и «отказаться от использования языка символов в праве или полностью его заменить в сегодняшних условиях было бы нерационально и неразумно, ибо практическая польза символов очевидна» [486 - Вопленко Н. Н. Правовая символика. С. 73.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Классификация символов-предметов преступлений. При изучении какого-либо понятия перед нами встает задача раскрыть его объем, т. е. распределить предметы, которые мыслятся в понятии, на отдельные группы. Такое распределение возможно путем осуществления логической операции – деления. Значение же последнего состоит в том, что благодаря ему лучше изучаются предметы, входящие в группы, а следовательно, глубже познается весь класс в целом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особым случаем (видом) применения логической операции деления является классификация (от латинского classis – разряд и facere – делать) [487 - См.: Философский словарь / Под ред. И. Т. Фролова. С. 155.], которая представляет собой некоторую совокупность делений, т. е. распределение предметов по группам (классам), где каждый класс имеет свое постоянное, определенное место [488 - См.: Зыков П. Г., Кириллов В. И., Старченко А. А., Чураков Ю. Д. Логика. М., 1964. С. 49; Демидов И. В. Логика. Учеб, пособие / Под ред. Б. И.Каверина. М., 2000. С. 45.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Классификация необходима для систематизации знаний, поэтому от обычного деления она отличается относительно устойчивым характером и сохраняется более или менее длительное время.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обычно в качестве оснований деления в классификации выбирают признаки, значимые для данных предметов. В этом случае классификация выявляет существенные сходства и различия между предметами и имеет познавательное значение, поэтому называется естественной [489 - См.: Иванов Е. А. Логика. М., 1996. С. 94.]. «Однако во всех случаях подлинно научная классификация предполагает в качестве основания ее такой признак, который существен, в каком-либо отношении помогает отразить важные свойства и связи классифицируемого объекта и его составляющих» [490 - Кругликов Л. Л. Смягчающие и отягчающие ответственность обстоятельства в уголовном праве. Воронеж, 1985. С. 108.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В других случаях, когда цель классификации состоит лишь в систематизации ее элементов, в качестве основания выбираются признаки, удобные для этой цели, но несущественные для самих элементов (например, алфавитные каталоги). Такие классификации называются искусственными [491 - См.: Иванов Е. А. Указ. соч. С. 94.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, выбор признака (основания) классификации зависит от научных и практических целей, ею преследуемых [492 - См.: Кругликов Л. Л. Правовые средства обеспечения справедливости наказания в процессе его индивидуализации. Автореф. дис. … д-ра юрид. наук. М., 1985. С. 23.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, Н. И. Коржанский для выявления роли и места предмета в общем механизме совершения преступления в основу такой классификации положил социальные критерии: его назначение, ценность и другие подобные признаки. По его мнению, по этим признакам все разнообразие предметов преступлений можно разделить на три группы: 1) люди; 2) вещи; 3) животные и растения [493 - См.: Коржанский Н. И. Предмет преступления. С. 18.]. Они образуют родовую группировку, которая распадается на несколько видов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Данная классификация, на наш взгляд, не лишена изъянов, поскольку, во-первых, люди признаются предметом преступления, а, во-вторых, она не отображает всего многообразия исследуемой категории (в частности, в нее не включены сведения, информация, права, энергия и т. и.).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В другом научном труде Н. И. Коржанского прослеживается классификация предметов преступлений на обычные и те, в отношении которых установлен особый правовой режим (оружие, наркотики, сильнодействующие и ядовитые вещества и др.) [494 - См.: Коржанский Н. И. Объект и предмет уголовно-правовой охраны. С. 113.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помимо этого, в зависимости от количества предметов преступления, указанных в составе, можно, по нашему мнению, выделить:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) единичные (например, чужое имущество при его умышленном уничтожении или повреждении – ст. 167 УК) и 2) множественные (например, автомобиль или иное транспортное средство при их угоне – ст. 166 УК) предметы преступлений. В свою очередь единичные предметы преступлений могут быть по своей природе простыми (например, животные при жестоком обращении с ними – ст. 245 УК) и сложными. Примером последних являются ценные бумаги при их похищении, так как виновный одновременно посягает и на право, закрепленное в бумаге, и на документ как материальный носитель этого права. Друг без друга они немыслимы, поскольку «любая ценная бумага специфицируется двумя признаками: 1) воплощением в ней определенного субъективного права; 2) необходимостью предъявления (презентации) бумаги для его осуществления» [495 - Крашенинников Е. А. Ценные бумаги на предъявителя. Ярославль, 1995. С. 6.]. Отсюда мы приходим к выводу, что ценные бумаги представляют собой сложный объект гражданских прав (что и нашло отражение в ст. 142 ГК РФ «Ценные бумаги») и в случае «попадания» их в уголовно-правовое поле становятся сложным предметом преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К числу сложных предметов необходимо отнести и те, которые сочетают в себе одновременно и признаки предмета преступного посягательства, и признаки символа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как указывалось выше, в уголовно-правовой литературе уже была сделана попытка классифицировать предметы преступления, в том числе путем выделения среди них символов [496 - См.: Кравцов С. Ф. Указ. соч. С. 16.]). Наша же задача– классифицировать собственно символы-предметы преступления, т. е. те символы, которые находятся в сфере действия уголовного права, исходя из критерия «предмет правового регулирования».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ранее приводилось предлагаемое в теории деление правовых символов, однако большинство из представленных критериев «не работают» в уголовном праве в силу специфики самой отрасли и охраняемых ею общественных отношений (например, по способу внешнего выражения; по государственному устройству; на основании принципа разделения властей и т. и.). Но есть и такие, которые значимы для него. Например, по субъекту учреждения символы как предметы преступления могут подразделяться на:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) государственные (герб, флаг, пограничные знаки);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) органов государственной власти и управления и их должностных лиц (форменная одежда);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) коммерческих и некоммерческих организаций (товарный знак).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Возможна классификация символов-предметов преступления и по роду иных критериев.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По характеру закрепления в УК:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) непосредственно указанные в норме уголовного права (государственные награды – ст. 324, 327 УК). Это прямые символы-предметы;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) выводимые путем толкования нормы уголовного права (иконы, кресты как символы христианства в составе, предусмотренном ст. 164 УК), т. е. факультативные символы-предметы;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) смешанного характера, т. е. такие, на которые уголовный закон прямо указывает как на предмет преступления в одном случае, а в другом они становятся таковым в результате его толкования (Государственный флаг, герб в ст. 329 УК указаны в качестве предмета, а в составах преступлений, предусматривающих ответственность за хищение, – нет).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По принадлежности к группе пользователей:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) известные различным группам пользователей (государственный флаг). Это экзосимволы-предметы;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) известные одной группе пользователей (товарный знак), т. е. эндосимволы-предметы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Самостоятельную группу образуют предметы преступлений, символизирующие чью-либо неприкосновенность. К числу таковых относятся: пограничные знаки, регистрационные знаки транспортных средств дипломатических представителей (в рамках ст. 360 УК), знаки на культурных ценностях (в рамках ст. 164 УК) [497 - Подробнее об этом см.: Спиридонова О. Е. Особенности предмета преступления, предусмотренного ст. 164 УК РФ // Налоговые и иные экономические преступления. Вып. 2. Ярославль, 2000. С. 76-77.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По своему происхождению символы, закрепленные в уголовном законе в качестве предметов преступлений, можно подразделить на:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) те, которые имеют естественное происхождение (священная яшма);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) имеющие искусственное происхождение (товарный знак).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако следует заметить, что данный критерий на современном этапе развития уголовного права является «мертвым», поскольку по УК РФ не существует природных символов-предметов преступлений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По отношению к объекту преступления выделяются:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) символы-предметы, путем воздействия на которые причиняется вред конкретному общественному отношению;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) символы-предметы, путем воздействия на которые может быть причинен вред какому-либо общественному отношению, т. е. они закреплены нормой уголовного права независимо от факта совершения (несовершения) конкретного преступления (потенциальные).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По связи с землей деление производится на:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) движимые и<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) недвижимые символы-предметы преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но данные виды должны основываться не на гражданско-правовом понимании движимого и недвижимого имущества, а на уголовно-правовом, которое обусловлено особенностью самой отрасли. Так, если в гражданском праве к недвижимым вещам относятся подлежащие государственной регистрации воздушные и морские суда, суда внутреннего плавания, космические объекты, леса, многолетние насаждения, здания, сооружения, а к движимым – все то, что не относится к первой категории (ст. 130 ГК РФ), то в уголовном праве говорится о движимых предметах (следовательно, понятие недвижимости раскрывается через них) лишь в естественном их понимании – «это все то, что может быть захвачено и передвинуто с места на место, хотя бы до захвата оно составляло часть недвижимости» [498 - Фойницкий И. Я. Курс уголовного права. Часть Особенная: Посягательства личные и имущественные. СПб., 1907. С. 173. – Эту позицию разделяет и В. С. Устинов (см.: Преступления против собственности. Уголовно-правовые вопросы. Н. Новгород, 1997. С. 143).]. И это действительно так, потому что, например, в результате пиратства (ст. 227 УК) морское или речное судно, на которое напали в целях завладения чужим имуществом, также может быть изъято из фондов его обладателя и обращено в пользу виновных лиц путем перемещения последнего по водной поверхности. Или угон воздушного судна (ст. 211 УК) – он тоже происходит путем перемещения, но только уже по земле и воздуху [499 - Такой способ и составляет сущность угона, так как преступление окончено с момента покидания транспортным средством места, на котором оно находилось, согласно п. 15 Постановления Пленума Верховного Суда РСФСР «О судебной практике по делам о преступлениях, связанных с нарушением правил безопасности движения и эксплуатации транспортных средств, а также их неправомерным завладением без цели хищения (ст. 211, 2112 , 1481 УК РСФСР)» от 22 октября 1969 г. (см.: Сборник действующих постановлений Пленумов Верховных Судов СССР, РСФСР и РФ по уголовным делам. С комментариями и пояснениями / Под ред. В. И. Радченко. М., 1999. С. 297).].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подобное деление символов-предметов преступлений приведено нами в связи с тем, что в уголовно-правовой теории высказывается следующая мысль: если не пересмотреть традиционный подход к толкованию понятия хищения (как действий по изъятию и (или) обращению, которые могут осуществляться виновным как альтернативно, так и совместно), то следует признать наличие в УК РФ пробела, связанного с установлением ответственности за незаконное завладение недвижимым имуществом [500 - Подробнее об этом см.: Скляров С. Уголовная ответственность за хищение недвижимого имущества // Российская юстиция. 2001. № 6. С. 53.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В отдельных случаях движимые и недвижимые предметы преступления могут выступать в качестве символов. Так, церкви, соборы, храмы всегда были символами Государства Российского. Собор – символ, по которому весь мир узнает нашу столицу, самый известный памятник мировой культуры, находящийся под защитой ЮНЕСКО, – это Покровский собор на Красной площади (храм Василия Блаженного) [501 - См.: Смирнова Е. Подайте Блаженному? // Российская газета. 2000. 27 июня.]. Царское село, Зимний, Воронцовский, Строгановский дворцы стали не только замечательными памятниками зодчества, но и символами великих исторических перемен [502 - См.: Малахова Ю. И через триста лет – одни восторги потомков // Там же. 27 сент.]. Они, в свою очередь, как объекты недвижимости могут быть осквернены и тем самым приобрести статус предмета преступления, предусмотренного ст. 214 УК «Вандализм», или ст. 243 УК в случае их уничтожения или повреждения как памятников истории и культуры.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В то же время среди движимых вещей можно встретить различные символы, которые становятся предметом преступного воздействия: форменная одежда, государственные награды, иконы и т. д. при хищении предметов, имеющих особую ценность, либо при иных видах хищения; форменная одежда как предмет умышленного уничтожения или повреждения имущества (ст. 167 УК) и т. и.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По сфере уголовно-правового регулирования можно выделить символы, становящиеся предметами:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) в сфере экономики – преступлений против собственности (хищение предметов, имеющих особую ценность – ст. 164 УК); преступлений в сфере экономической деятельности (незаконное использование товарного знака – ст. 180 УК);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) в сфере обеспечения общественной безопасности и общественного порядка – против общественной безопасности (осквернение храмов, соборов как символов России при вандализме – ст. 214 УК); против общественной нравственности (уничтожение, повреждение или осквернение, совершенное в отношении скульптурного, архитектурного сооружения, посвященного борьбе с фашизмом или жертвам фашизма – ч. 2 ст. 244 УК; уничтожение или повреждение памятников истории и культуры – ст. 243 УК);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) против государственной власти – против правосудия (форменная одежда, в том числе мантия судьи как факультативный предмет преступления в случае посягательства на жизнь судьи или лица, осуществляющего предварительное расследование, – ст. 295<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;УК, либо в случае насильственных действий в отношении указанных выше лиц – ст. 296 УК); против порядка управления (форменная одежда в том же качестве, что и описывалась ранее, в случаях посягательства на жизнь сотрудника правоохранительного органа, военнослужащего (ст. 317 УК) или применения насилия в отношении представителя власти (ст. 318 УК); пограничные знаки при незаконном пересечении (ст. 322 УК) или противоправном изменении (ст. 323 УК) Государственной границы РФ; приобретение или сбыт государственных наград (ст. 324 УК) и т. д.);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4) против мира и безопасности человечества (идентификационные номера транспортных средств лиц, обладающих дипломатическим иммунитетом, как факультативный предмет преступления – ст. 360 УК).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Оперирование предметными символами в познавательных целях нуждается в символическом поле. Поясним это на примере рыцарского герба, который появлялся во время торжественных ристалищ. Герб помещали обычно на щите его владельца, и он характеризовал того как рыцаря имярек. Но функция герба не ограничивалась ролью простого диакритического знака, герб прославлял род и повествовал также о личных достоинствах и судьбе своего владельца. А для этого ему требовалось поле репрезентации. Поверхность щита была местом, где можно было поместить многое; ей был придан статус репрезентативного поля, и она была превращена в знаковое поле. Это знаковое поле могло иметь разнообразие элементарных символов, а потому все, вместе взятое, называлось символическим полем [503 - См.: Бюлер К. Указ. соч. С. 147.]. Но символическое поле имеет место и тогда, когда в пределах границ знакового поля будет только один символ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, исходя из конструкции символического поля, выделяются:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) простые символы-предметы преступления (государственная награда);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) сложные символы-предметы преступления (государственный герб, флаг);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) смешанные символы-предметы преступления, т. е. они могут быть как простыми, так и сложными (товарный знак, пограничные знаки).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, приведенная классификация способствует уяснению социальной сущности и юридической природы исследуемого феномена, его места в составе преступления, а также роли в механизме причинения вреда объекту. Но поскольку всякая классификация является результатом некоторого огрубления действительных граней между видами, ибо они всегда условны и относительны, то с развитием знаний будут происходить ее уточнение и изменение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;История развития уголовного законодательства о символах-предметах преступлений. Предмет преступного посягательства рассматривается как уголовно-правовая категория, но в то же время его содержание может быть выражено в символической форме как разновидности знаковых систем, специально сконструированных человеком в тех или иных целях. И в этом плане (о чем мы говорили ранее) такой предмет приобретает свойства символа и выступает в двуедином качестве – символа-предмета преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В современном уголовном законодательстве данный феномен появился не на «пустом» месте, его формирование происходило на протяжении всей истории развития России вплоть до настоящего времени.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Важнейшим памятником древнерусского права является Русская правда [504 - Российское законодательство Х-ХХ веков. Законодательство Древней Руси. Т. 1 / Под ред. В. Л. Янина. М., 1984. С. 47-73.]. Она включает в себя нормы различных отраслей права, в первую очередь уголовного, и имеет две редакции: Краткую (относится ко времени от середины XI в. до 30-х годов XII в.) и Пространную (первая четверть XII в.). Сокращенная же редакция возникла в результате значительного сокращения текста Пространной редакции, поэтому она лишена характера законодательного памятника (время ее создания определено различно: от XV до XVII в.).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но в данном документе мы не встретим ни одного предмета преступления, который мог быть рассмотрен в качестве символа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В то же время в древних памятниках права зарубежных стран наблюдается обратная ситуация. Так, письменный памятник раннего японского права Тайхо Рицурё содержит в себе Уголовный кодекс «Тайхорицу» [505 - См.: Свод законов «Тайхо рицурё». 702-718 гг. Рицу (Уголовный кодекс) / Пер. с древнеяпонского, комментарий К. А. Попова. М., 1989.]. Последний описывает преступления, среди которых в качестве предмета преступного воздействия фигурируют символы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В зависимости от их сущности, по нашему мнению, среди преступлений можно выделить:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) посягательства на священные символы. К ним относятся разрушения государевых жилищ и усыпальниц (бодайгяку) [506 - Царские могилы (курганы) и дворцы-храмы считались священными, поэтому их разрушение или замысел разрушения карались смертной казнью.] (ст. 1 раздела VII «Уголовный закон о мятеже, разбое и грабеже»), великая непочтительность (дайфукё) в виде кражи священных ритуальных предметов (дзингомоцу), например, храмовых ценностей, приношений прихожан и т. п. (ст. 23) и похищение статуи Будды (ст. 29). Первые два преступления относятся к числу тяжких;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) посягательства на символы царской власти: кража пожалованного государем меча (ст. 27), священной печати (дзиндзи) [507 - Печать царя как верховного жреца синто вручалась ему при восшествии на престол.](ст. 24) и невозвращение пожалованного государем меча [508 - Данный меч жаловался командующему экспедиционной армии и по возвращении из похода должен был немедленно возвращаться царю.] (ст. 41 раздела III «Административно-уголовный закон»).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Классификация преступлений в римской юридической науке предопределялась в основном объектом преступного посягательства. Поскольку для того, чтобы действие (а в римском праве преступлением признавалось только действие) было признано преступлением, необходимо было, чтобы совершалось посягательство на правопорядок «публичных дел». Следовательно, критерием для спецификации объекта была его важность в общей иерархии «публичных дел». В зависимости от этого выделялось не менее 12 общих групп преступных действий в римском уголовном праве [509 - См.: Омельченко О. А. Указ. соч. С. 82.]. Среди этих преступлений можно выделить такие, в которых напрямую или косвенно их предмет мог рассматриваться в качестве символа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, к первой группе преступлений по важности относилось покушение на личность должностного лица (покушение на магистрата, попытка убить, неудавшееся убийство государя, оскорбление государя и т. п. При этом под оскорблением, согласно сочинениям Юлия Павла (конец II – начало III в. и. э.), понимается либо телесное оскорбление, либо оскорбление вне тела: телесное – из-за побоев или растления, вне тела – из-за брани и поносных писем (§1 титула 4 «Об оскорблениях» книги 5 Юлия Павла) [510 - См.: Памятники римского права. Юлий Павел. Пять книг сентенций к сыну. Фрагменты Домиция Ульпиана / Перевод Е. М. Штаерман; под ред. Л. Л. Кофанова. М., 1998. С. 111.]).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Посягательства на неприкосновенность храмов (кража в церкви, нарушение храмовой территории, святотатство по отношению к культовым предметам [511 - Например, «кто ночью с применением насилия с целью грабежа или разрушения ворвется в храм, отдается на съедение зверям; тот же, кто днем унесет что-либо легкое из храма, то если он из благородных – карается высылкой, если из простонародья – приговаривается к рудникам» (§ 1 титула 19 «О святотатцах» книги 5 Юлия Павла) (Там же. С. 135).] и т. д.) относятся ко второй группе преступлений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С именем византийского императора Юстиниана, правившего с 527 по 565 г., связана знаменитая кодификация римского права, получившая название «Свод гражданского права». Кодификация состоит из четырех частей, в одну из которых входят извлечения из сочинений римских классических юристов – Дигесты. Они вступили в законную силу 30 декабря 533 г. Параграф 4 фрагмента 13 (отрывок из сочинения Мацера) титула 16 книги 49 Дигест «О военном деле» – о преступлениях и наказаниях воинов [512 - См.: Дигесты Юстиниана / Под ред. Е. А. Скриплева. М., 1984. С. 428-435.] – содержит указание о том, что легионер, не оказывающий должного почтения начальству, может быть наказан не только трибуном или центурионом, но даже и старшиною. При этом он подлежал переводу в другую часть, если схватился за жезл, который носил центурион, и карался смертью, если он с умыслом сломал этот жезл или поднял руку на центуриона. Тем самым юрист Восточной Римской империи (Византии) VI в. придавал жезлу значение символа власти военачальников.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1229 г. был принят Договор («Правда») Смоленска с Ригой и Готским берегом [513 - См.: Памятники русского права / Под ред. С. В. Юшкова. Вып. 2. М., 1953. С. 57-71.]. Этот Договор основан, прежде всего, на «Русской Правде» и является ценным источником для характеристики развития русского уголовного, гражданского и судебного права в период феодальной раздробленности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Согласно одному из его положений, устанавливается наказание в виде двойного штрафа за убийство и нанесение увечья послу или попу, который также обычно бывал членом посольства: «Послу и попу что учинять, за двое того узяти два платежа» (ст. 3). Следует отметить, что в феодальном праве неприкосновенность посла, как правило, сочеталась с неприкосновенностью священника и всех лиц, находящихся под патронатом церкви. А охрана неприкосновенности члена посольства свидетельствует о высоком уровне развития международных отношений и дипломатической политики русских феодальных княжеств. И поскольку данные лица имели отличительные знаки, символизирующие их неприкосновенность, то последние могут косвенно рассматриваться как предмет преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Дополняет положение ст. 3 «Правды» Соглашение Смоленска с Ригой и Готским берегом 1230-1270 гг., которое устанавливало выдачу «разбойников», принимавших участие в убийстве попа или посла [514 - См.: Там же. С. 72-75.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как видим, в указанных документах не проводится разграничения по субъекту, совершающему подобные преступления. А вот в договоре Новгорода с Готским берегом и с немецкими городами 1189-1199 гг. [515 - См.: Памятники русского права / Под ред. С. В. Юшкова. Вып. 2. С. 125-126.] решался вопрос о привлечении к уголовной ответственности иностранцев, в частности, за убийство посла – штраф в 20 гривен серебра (ст. 2) и священника как обычного члена посольств – двойной штраф (ст. 15), чтобы тем самым обеспечить их жизнь на чужой земле.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Статья 7 Псковской Судной грамоты (дошедшая до нас последняя редакция относится ко времени после 1462 г.) [516 - См.: Российское законодательство X—XX веков. Законодательство Древней Руси. Т. 1 / Под ред. В. Л. Янина. С. 331-342.] устанавливает наказание в виде смертной казни за кримскую татьбу. Существуют самые различные толкования данного вида воровства: кража церковного имущества, кража имущества из церкви (т. е. не только непосредственно церковного имущества, но и нецерковного, хранившегося в церкви), кража из Кремля (Крома). По мнению В. Л. Янина, наиболее предпочтительным представляется второй вариант – кража из церкви, поскольку в ней хранились и запасы пороха, и продукты, и товары, а значит, они нуждались в усиленной охране [517 - См.: Там же. С. 350.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Среди церковного имущества могли оказаться предметы христианской символики: кресты всех разновидностей, медальоны, пояса с молитвами, художественные пасхальные яйца и др. [518 - Необходимо отметить, что все перечисленные предметы на сегодняшний день официально признаны предметами религиозной символики (см.: ст. 2 Постановления Правительства РФ «Об утверждении перечня предметов религиозного назначения, производимых и реализуемых религиозными организациями в рамках религиозной деятельности, реализация (передача для собственных нужд) которых освобождается от обложения налогом на добавленную стоимость» от 31 марта 2001 г. // Российская газета. 2001. 13 апр.).]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, изучив дошедшие до нас юридические памятники Галицко-Волынской Руси XII-XIII вв., Смоленского княжества XII-XIII вв., Великого Новгорода XII-XV вв., древнего Пскова XIII– XV вв., мы приходим к выводу, что в них практически отсутствуют нормы уголовного права, устанавливающие ответственность за посягательства на предметы преступлений, выступающие в качестве символов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;XIV-XV вв. ознаменовались процессом создания Русского централизованного государства. Этот процесс до конца XV века протекал в условиях еще не ликвидированной феодальной раздробленности. К концу XV в. Русское централизованное государство уже сложилось, политическая раздробленность была в основном преодолена, хотя ее пережитки сохранялись на протяжении XVI в.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Открывает историю законодательства Русского централизованного государства Уставная грамота великого князя Василия Дмитриевича Двинской земле 1397-1398 гг. [519 - См.: Памятники русского права / Под ред. Л. В. Черепнина. Вып. 3. М., 1955. С. 162– 164.], являющаяся фактически первой попыткой обобщить действовавшие в Московском княжестве нормы права и применить их на только что присоединенной территории. Грамота характеризуется стремлением к взаимодействию московского (общерусского) права, основанного частично на нормах Русской Правды, с новгородскими правовыми установлениями в области уголовного права, судоустройства и судопроизводства. Но ни в Двинской грамоте, ни в Белозерской уставной грамоте (март 1488 г.) [520 - См.: Там же. С. 170-174.] нет уголовно-правовых положений, которые бы касались символов как предметов преступлений. Такая категория отсутствует даже в Судебнике 1497 г. [521 - См.: Там же. С. 346-374.], который был первым кодексом Русского централизованного государства, регламентировавшим основные вопросы укрепления феодального правопорядка, и явился итогом всей предыдущей законодательной деятельности Русского государства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одна из задач, которая стояла перед правительством в XV в., состояла в необходимости уголовно-правовой охраны богатств монастырей. Монастыри требовали от него принять неотложные меры для пресечения любого посягательства на их материальное благосостояние. В ответ на это появляется Грамота великого князя Ивана Васильевича о назначении Ф. Петрищева приставом для охраны подмосковных сел Троице-Сергиева монастыря от постоя, подвод и кормов служилых людей [522 - См.: Там же. С. 160.] от 6 июня 1481 г. Согласно документу, правительство посылает специальных лиц, задачей которых являлось недопущение каких-либо покушений на монастырскую собственность. Но так как в Грамоте ничего не говорится о специфике монастырского имущества, которое могло быть похищено, повреждено или уничтожено, как о предмете преступления, то презюмируется, что среди него могли оказаться и предметы культа, символизирующие одну из мировых религий – христианство. Тем самым такие материальные блага приобретали статус символа-предмета преступления. При этом лица, посягавшие на собственность монастыря, отвечали не перед судом, а перед великим князем: «Хто что возьмет, и пристав мой тех дает на поруце да ставит передо мною, перед великим князем, и от меня ему быти в казни» (т. е. за данное преступление полагалась смертная казнь).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основным законодательным актом Русского государства периода формирования сословно-представительной монархии явился Судебник 1550 г. [523 - См.: Там же. Вып. 4. М., 1956. С. 233-261.]. Но опять-таки ни в нем, ни в принятом позже Судебнике 1589 г. [524 - См.: Там же. С. 413-443.] не встречаются нормы, в которых бы речь шла о предметах преступления, носящих символический характер. И этот «вакуум» начинает заполняться лишь с появлением в 1606-1607 гг. Сводного Судебника [525 - См.: Там же. С. 482-542.]. Названный документ свел воедино русское законодательство второй половины XVI – начала XVII в. В нем отражено дальнейшее развитие норм русского права, проводившееся в целях законодательного оформления привилегий дворян-помещиков и продолжавшегося закрепощения непосредственных производителей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сводный Судебник содержит материалы, показывающие серьезные сдвиги в развитии ряда институтов феодального права. Особое внимание он уделяет нормам уголовного права, развивая принцип устрашения, закрепленный в Судебнике 1550 г. и в губных грамотах. В частности, в гл. 61 грани 9 под уголовно-правовую охрану поставлены жизнь государя и церковная собственность. За нарушение данных объектов виновному грозила смертная казнь: «А государьскому убойце, и церковному татю живота не дати, казнити его смертною казнью».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Посягательства на эти отношения осуществлялись путем воздействия на предмет преступления и потерпевшего. В качестве предмета кражи (татьбы) могли оказаться иконы, кресты, которые рассматриваются, как указывалось ранее, не только как культовые предметы, но и как религиозные символы (символы христианства). Олицетворением царской власти являлись скипетр, держава, корона. В то же время они представляли собой символы этой власти, а потому при убийстве государя могли косвенно выступать в качестве символа-предмета преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В первой половине XVII в. (когда Москва освободилась от польских интервентов) сословно-представительная монархия на Руси уже сформировалась. Правительство в этот период стремилось создать новый свод уголовных законов, обеспечивающих быструю репрессию по отношению к «классово непокорным элементам»: крестьянам и низам посадского населения. С 1616 г. начинается выработка Уставной книги разбойного приказа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уставная книга Разбойного приказа 1616-1617 гг. [526 - См.: Там же. Вып. 5. М., 1959. С. 188-199.] является наиболее полным систематизированным сводом губного (уголовного) права, отражающим широкую практику его применения во второй половине XVI в. В ее основе лежат законодательные нормы, сформулированные в период издания губных грамот и наказов 50-х годов, в частности Приговора о разбойных делах от 18 января 1555 г. и Медынского губного наказа от 25 августа 1555 г. [527 - См.: Законодательные акты Русского государства второй половины XVI – первой половины XVII века. Комментарии / Под ред. Н. Е. Носова, В. М. Панеяха. Л., 1987. С. 126-131.]. Но данный свод содержит в себе лишь указание на такой предмет преступления, который имел бы символический характер как церковное имущество.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В феодальном обществе посягательство на интересы крупнейшего феодала – церкви – всегда считалось особо тяжким преступлением. Желая подчеркнуть опасность церковной кражи, составители Уставной книги выделили ее в отдельную статью (ст. 41), чего не было ни в одном Судебнике. Согласно этой статье церковные тати карались смертной казнью. Но, признавая за кражей церковного имущества роль самостоятельного состава преступления, в то же время законодатель не раскрывает его содержание.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Расшифровка понятия «церковная татьба» содержится лишь в значительно более позднем законодательном акте – так называемых «Соборных статьях» 1667 г. Церковной татьбой, или святотатством, именовалась кража предметов религиозного культа (икон, окладов на них, обрядовой утвари и т. д.), хранившихся в помещении церкви [528 - См.: Памятники русского права / Под ред. Л. В. Черепнина. Вып. 5. С. 206.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Любая же кража церковного имущества, не относящегося к предметам религиозного культа, считалась обычной татьбой и наказывалась в общем порядке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во время господства феодально-крепостнического строя в 1649 г. издается Соборное Уложение царя Алексея Михайловича [529 - См.: Памятники русского права / Под ред. К. А. Софроненко. Вып. 6. М., 1957. С. 28-387.]. Данный законодательный акт устанавливает уголовную ответственность в виде смертной казни за голый умысел, направленный против жизни и здоровья государя (наказуемость голого умысла введена впервые в законодательство этим Уложением), что свидетельствует о том, что подобное преступление относится к числу особо опасных государственных преступлений (ст. 1 гл. II «О Государевой чести, и как Его Государское здоровье оберегать»). А поскольку указанное деяние направлено непосредственно против особы государя, то символы царской власти (корона, скипетр, держава) могут расцениваться как косвенные предметы преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К числу последних относится и мантия судьи в случае его убийства или причинения вреда здоровью (ст. 106 гл. X «О суде»). А согласно ст. 14 гл. XXI «О разбойных и татиных делах» виновный нес наказание в виде смертной казни за кражу церковного имущества, т. е. кражу, совершенную в церкви.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во второй половине XVII в. Русское государство все явственнее приобретает черты абсолютизма. С 1649 г. до начала самостоятельного правления Петра I в 1696 г. появляется огромное количество различных законодательных актов и среди них – Новоуказные статьи о татебных, разбойных и убийственных делах от 22 января 1669 г. [530 - См.: Памятники русского права / Под ред. Л. В. Черепнина. Вып. 7. М., 1963. С. 396-434.], являющиеся крупнейшим памятником истории русского уголовного права и процесса этого периода.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Посягательство, направленное на предметы церковного обихода и имущество, находившееся в церковных зданиях, содержало в себе два элемента: во-первых, корыстную цель, свойственную всем имущественным преступлениям, и, во-вторых, оскорбление религиозного чувства верующих, относящихся к предметам церковного обихода не только как к ценному имуществу, но и как к предметам поклонения. Эти два момента настоятельно требовали своего отражения в законе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Краткая норма Соборного Уложения 1649 г. о применении смертной казни за церковную татьбу не устраивала церковные власти, требовавшие особой охраны предметов религиозного культа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Новоуказные статьи, учитывая требования церкви, впервые вводят в русское уголовное законодательство рассмотрение церковной татьбы не только как одного из видов кражи, но и как религиозного преступления (святотатства).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Статья 12 данного нормативного акта фактически предусматривала два состава преступления: 1) хищение предметов культа, т. е. святотатство в прямом понимании этого слова и 2) хищение церковного имущества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Закон предусматривал в качестве особо квалифицирующих обстоятельств хищение церковных сосудов или иных предметов, хранящихся в алтаре, потому что алтарь, согласно канонам православной церкви, является одним из наиболее священных мест храма, предназначенных для богослужения, куда входить имеют право только священнослужители.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Среди хранящихся в алтаре предметов культа особое значение имеют освященные церковные сосуды, т. е. различного рода чаши, используемые при отправлении религиозных обрядов. К числу таких чаш относится и упоминаемый в ст. 12 потир – сосуд для обряда причащения. Стремясь окружить религиозные обряды особым церемониалом, православная церковь запрещает прикасаться к потиру не только светским людям, но и младшим священнослужителям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;За совершение святотатства виновный подвергался членовредительному наказанию: отсечению левой руки и правой ноги. Указанная норма явилась непосредственным отражением постановлений византийского законодательства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Второй состав преступления, предусмотренный ст. 12, – кража церковного имущества. В помещении церкви хранились свечи, деньги, оставлявшиеся верующими, а также различные предметы церковного обихода. Если эти предметы не использовались при богослужении, то они не являлись священными и их хищение рассматривалось как наименее квалифицированный вид церковной кражи. За совершение этого преступления виновный карался отсечением левой руки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если же имелся рецидив церковной кражи, то лицо, ее совершившее, независимо от предмета посягательства, подвергалось смертной казни с обращением имущества казненного в доход церкви.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Среди важнейших памятников уголовного права периода правления Петра I (первая четверть XVIII в.) необходимо отметить Артикул Воинский 1715 г. [531 - См.: Памятники русского права / Под ред. К. А. Софроненко. Вып. 8. М., 1961. С. 321-369.] и уголовно-правовые статьи Морского Устава от 13 января 1720 г. [532 - См.: Там же. С. 467-525.] В них мы находим ряд символов, выступающих в качестве предмета преступного посягательства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Издание Артикула Воинского было вызвано организацией регулярной национальной армии. В ходе ее создания важное значение приобрели юридические проблемы, в частности создание для армии уголовного кодекса или свода.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Издание уголовно-правовых законов диктовалось необходимостью поддержания в регулярной армии строгого воинского порядка, твердой воинской дисциплины.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поскольку Артикул был издан на пятнадцатом году Северной войны, то это обстоятельство не могло не отразиться на его содержании, а потому данный закон был преимущественно предназначен для военного времени. В мирное время он применялся зачастую со значительными отступлениями, главным образом в сторону смягчения наказания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, артикул 19 гл. III «О команде, предпочтении и почитании вышних и нижних офицеров, и о послушании рядовых» дополняет собой положения Соборного Уложения 1649 г., устанавливая четвертование за применение оружия против царя, а также за умысел на то, чтобы убить Его Величество или «учинить ему какое насильство». В данном случае символы царской власти могли играть роль косвенного предмета преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Артикулы 24 и 25 этой же главы закрепляют такие составы преступления, как вооруженное и невооруженное нападение на фельдмаршала или генерала (артикул 24) либо на полковника, подполковника, майора и всех прочих полковых офицеров (артикул 25), а равно оказание сопротивления им. Здесь посягательство на военачальника расценивается как умаление его авторитета, поэтому форменная одежда была призвана служить символом такого авторитета и выступала косвенным предметом преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Артикул 186 гл. XXI «О зажигании, грабительстве и воровстве» устанавливает смертную казнь с последующим положением на колесо за святотатство, т. е. за кражу или насильственное изъятие имущества из церкви. Однако, исходя из данного артикула, остается неясным, считать ли святотатством только кражу в церкви предметов, имеющих отношение к богослужению, или же любую кражу в церкви, в том числе у молящихся.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Воспроизводит норму артикула 19 гл. III Артикула Воинского ст. 1 гл. I «О злоумышленных против Его императорского Величества, и о противящихся командирам своим, или кто оных поносить будет» книги V «О штрафах» Морского Устава, предусматривая наказание за посягательство на царя в виде четвертования. Однако данный состав преступления, по сравнению с артикулом 19, сформулирован достаточно широко, поскольку из него исключено упоминание о конкретных формах посягательства на Его Величество и само возникновение умысла без каких-либо действий уже признается оконченным преступлением: «Если кто против персоны Его Величества какое зло учинять будет…»<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В ст. 7 той же главы объединены содержания артикулов 24-25 Артикула Воинского путем указания на потерпевшего в лице генерал-адмирала или высшего начальника и установления единой уголовной ответственности за дерзновение вооруженной или невооруженной рукою, а равно сопротивление, оказанное данным лицам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Статья 53 гл. IV «О кораблях, магазейнах, о воинских корабельных припасах, ружье, мундире, аммуниции, о потрате и небрежении онаго» книги V содержит норму, устанавливающую уголовную ответственность за противоправное отчуждение мундира как одной из составляющих авторитета армии, воинской чести: проигрыш, продажа, заклад (залог). Причем за данные действия должен был отвечать не только военный, но и штатский человек, покупающий или принимающий иным образом от военного мундир.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Статья 124 гл. XVII «О зажигании, грабительстве и воровстве» этой же книги, как и артикул 186, определяет ответственность за кражу в церкви. Это один из немногих видов краж, за совершение которых Морским Уставом установлена смертная казнь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В период правления Николая I проводится большая работа по систематизации российского законодательства в области уголовного права. Результатом ее явилось принятие Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 15 августа 1845 г. [533 - См.: Российское законодательство X—XX веков. Законодательство первой половины XIX века. Т. 6 / Под ред. О. И. Чистякова. М., 1988. С. 174-309.]. Данный документ был призван, в частности, защитить религиозные устои Российской империи как составную часть ее общественного и государственного строя, права и привилегии христианской церкви в целом и русской православной церкви в особенности. Господствовавшая православная религия и церковь были одной из самых надежных опор класса феодалов, важным элементом в политической системе России, этим-то и объясняется столь большое количество статей в указанном законе, посвященных преступлениям против веры (81 статья).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К числу таковых относятся ст. 224-225, предусматривающие уголовную ответственность за посягательство на священнослужителей. Однако ввиду господства христианской религии потерпевшими от данного преступления признавались только священники христианских церквей, имеющие право совершать богослужения и таинства (данные статьи располагались в Отделении первом «Об оскорблении святыни и духовных лиц во время священнослужения» гл. 3 «Об оскорблении святыни и нарушении церковного благочиния» раздела II «О преступлениях против веры и о нарушении ограждающих оную постановлений»).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Отдельно наказывались лица иностранных исповеданий, осмелившиеся оскорбить словом или действием священнослужителя православной веры с намерением оказать неуважение к церкви, даже и не во время священнослужения (ст. 229).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В качестве преступления признается истребление или повреждение поставленных на публичном месте крестов, изображений спасителя, богородицы и святых угодников или ангелов (ст. 230). Те же действия, совершенные вне публичных мест, не признавались преступлением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как и прежде преступным является святотатство. Но по сравнению с уголовным законодательством XVII—XVIII вв. этому понятию придается широкое значение. Последнее раскрывается как «всякое похищение церковных вещей и денег, как из самих церквей, так и часовен, ризниц и других постоянных или временных церковных хранилищ, хотя бы они находились и вне церковного строения» (ст. 241 гл. 4 «О святотатстве, разрытии могил и ограблении мертвых тел»). Причем важность этого преступления и наказание за него увеличиваются, когда оно соединено с оскорблением святыни, с насильственными действиями или со взломом. При этом дифференциация уголовной ответственности происходит в зависимости от предмета преступного посягательства: 1) священные предметы (потиры, дарохранительницы, кресты, образы, одежда с престолов и жертвенников – ст. 243); 2) освященные предметы, употребляемые при богослужении (купели, кропила, ризы, кадила и т. и. – ст. 244); 3) не освященные предметы (деньги, свечи, еще не поставленные к образам, – ст. 247), а также от места совершения преступления: церковь, часовня, ризница, иное церковное хранилище.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На наш взгляд, только первая группа предметов преступлений носит символический характер, т. е. выполняет двуединую функцию символа-предмета преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако необходимо отметить, что перечень предметов, признаваемых священными или только освященными, согласно Примечанию к ст. 252, определяется духовными начальствами каждого из христианских вероисповеданий. И это представляется нам весьма логичным, так как каждое направление христианства (католицизм, православие и протестантство) имеет свои особенности, но в то же время они объединены в одну конфессию, поэтому круг общих христианских символов будет неизменен.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несмотря на всю казуистичность норм о религиозных преступлениях, Уложение «страдает» нелогичностью, поскольку в главе о святотатстве помещены статьи, в которых речь идет о похищении заведомо священных или освященных предметов из частного дома или другого места, что расценивалось как простая кража (ст. 253-255).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Данный документ закрепляет ответственность за умышленные действия против жизни, здоровья или чести государя. А поскольку такие действия относятся к числу государственных преступлений, то и наказание определялось в виде смертной казни (ст. 263 гл. 1 «О преступлениях против священной особы государя императора и членов его императорского дома» раздела III «О преступлениях государственных»).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Продолжением традиции укрепления дипломатических отношений с дружественными государствами стало установление уголовной ответственности за «явное и публичное оскорбление действием иностранного посла, посланника или иного дипломатического агента с намерением оказать неуважение к самому правительству его» (ст. 282 гл. 2 «О бунте против власти верховной и о государственной измене»).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как тяжкое преступление против порядка управления рассматривалось, в частности, повреждение гербов («кто раздерет, отбросит, вычернит или иным образом повредит или исказит»), выставленных по распоряжению власти в публичном месте (ст. 302). Гербы в данном случае символизировали законную власть. Наказание за подобное деяние устанавливалось в зависимости от того, совершены ли были они с умыслом или без такового (в пьянстве или по невежеству).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Законодатель позаботился и об обеспечении неприкосновенности границ государства, поставив под защиту уголовного закона пограничные знаки. Всякое умышленное истребление или повреждение установленных правительством пограничных знаков признавалось преступлением (ст. 333). Однако фактически эта статья говорит о разных по тяжести преступлениях. В ч. 1 ст. 333 речь идет о посягательстве на знаки, поставленные для обозначения пределов государства (за это полагалось исправительное наказание – заключение в смирительный дом), без какой-либо цели, а в ч. 2 – о виде государственной измены, совершенной путем истребления или повреждения пограничных знаков, «для предания части принадлежавшей государству земли иностранному, требующему или домогающемуся получения сей земли, правительству». Подтверждением тому является применение к виновному наказания, как за государственную измену, т. е. лишение всех прав состояния и смертная казнь.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если законодательство первой половины XIX в. характеризовало еще более или менее устойчивые позиции самодержавия, то во второй половине века наблюдается определенный кризис российского общества. Следствием этого кризиса была Судебная реформа 1864 г. Различные рычаги государственной машины самодержавия стали явственно обнаруживать свою негодность к середине XIX в., но, пожалуй, ни один из органов государственного аппарата не находился в столь скверном состоянии, как судебная система. Судебная реформа в корне изменила судоустройство, процессуальное и отчасти материальное право Российской империи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, 20 ноября 1864 г. вместе с другими документами судебной реформы утвержден был императором Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями [534 - См.: Российское законодательство X—XX веков. Судебная реформа. Т. 8 / Под ред. Б. В. Виленского. М., 1991. С. 395-419.], регулирующий материальные правоотношения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В соответствии со ст. 33 Устава порча или истребление выставленных по распоряжению законных властей гербов признается преступлением против порядка управления, если виновные не имели намерения оказать неуважение властям, т. е. действовали неумышленно. При наличии умысла дело становилось подсудным уже не мировому судье, а общему суду (и деяние квалифицировалось по соответствующей статье Уложения о наказаниях уголовных и исправительных). Данное правило следует из ст. 28 Устава.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Знамением законодательства эпохи буржуазно-демократических революций было Уголовное уложение от 22 марта 1903 г. [535 - См.: Российское законодательство X—XX веков. Законодательство эпохи буржуазно-демократических революций. Т. 9 / Под ред. О. И. Чистякова. М., 1994. С. 275-320.] – последний по времени принятия фундаментальный законодательный акт Российской империи в области уголовного права (но который так и не был введен в действие в полном объеме вплоть до свержения самодержавия в России).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В области посягательств на интересы государства и его строй существенно изменились средства и приемы этих посягательств, а отчасти и само направление преступной деятельности, в силу чего были вызваны к жизни нормы Уголовного уложения 1903 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уложение на первый план выводит религиозные преступления и так же, как Уложение о наказаниях уголовных и исправительных, различает поругание действием священных предметов (святого креста, святых мощей, святых икон или других предметов, почитаемых православной или иной христианской церковью священными, – ст. 73) и освященных (употребляемых при богослужении – ст. 74). Первый вид преступного поведения наказывался намного строже (каторга или ссылка на поселение), чем второй (заключение в тюрьму), и признавался тяжким преступлением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С нашей точки зрения, это связано с особенностями предмета преступного посягательства: священные предметы признаются не только предметами верования, но и символами христианской церкви.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако в отличие от того же Уложения о наказаниях уголовных и исправительных рассматриваемый уголовно-правовой источник защищает и предметы «религиозного чествования» нехристианского вероисповедания, устанавливая уголовную ответственность за поругание действием такого предмета, если таковое «учинено в молитвенном доме нехристианского вероисповедания или при публичном совершении установленного этим вероисповеданием общественного религиозного служения» (ст. 76). Подобное деяние наказывалось арестом и относилось к числу преступных проступков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В качестве косвенного предмета преступления, символизирующего христианство, могла оказаться форменная одежда священнослужителя, если по отношению к последнему применялось принуждение посредством насилия к совершению богослужения или обряда (ст. 80) либо насилие с целью оказать неуважение к вере и церкви православной (ст. 98).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Второе место по важности защищаемых объектов занимали преступления против священной особы императора и членов императорского дома. Согласно ст. 99 «виновный в посягательстве на жизнь, здоровье, свободу или вообще на неприкосновенность священной особы царствующего императора, императрицы или наследника престола» наказывался смертной казнью. При этом посягательством признавалось не только «совершение сего тяжкого преступления, но и покушение на оное». В данном случае указанные лица представляли верховную власть в стране, и посягательство на них могло быть связано с причинением вреда и символам этой власти (например, короне Российской империи), поэтому представляется возможным признать данные символы опосредованными предметами преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помимо религиозных символов, символов власти в качестве предмета преступления могли выступать пограничные знаки. Последние рассматриваются как символы неприкосновенности России, ее территории. А потому повреждение или перемещение пограничного знака или иное искажение линии государственной границы с целью «предания иностранному государству части России» считалось государственной изменой и наказывалось срочной каторгой как тяжкое преступление (ч. 2 ст. 117). Таким образом, в этой части наблюдается преемственность норм Уложения о наказаниях уголовных и исправительных.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следующая веха в развитии уголовного законодательства – принятие УК РСФСР 1922 г. [536 - См.: Хрестоматия по истории отечественного государства и права. 1917-1991 / Под ред. О. И. Чистякова. М., 1997. С. 73-110.] Это был первый кодифицированный акт советского государства в области уголовного права. Лишь в двух случаях символ фигурирует в нем как предмет преступления. Первый случай связан с сопротивлением представителям власти при исполнении ими возложенных на них законом обязанностей или принуждением к выполнению явно незаконных действий, сопряженные с убийством, нанесением увечий или насилием над личностью последних (ст. 86). Здесь форменная одежда символизирует эту власть, и при подобном сопротивлении возможно было ее повреждение (например, срывание погонов). Данное деяние наказывалось смертной казнью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Во втором случае речь идет о государственных символах. «Оскорбительное проявление неуважения к РСФСР, выразившееся в надругательстве над государственным гербом, флагом, карается лишением свободы не ниже 6 месяцев» (ст. 87). Особенностью данной нормы является то, что на одном уровне с государственными символами РСФСР рассматривались памятники революции. По всей видимости им также придавался статус символов государства той эпохи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В целом же следует отметить, что защита государственных символов на уголовно-правовом уровне осуществлена впервые за весь период истории развития России.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На смену УК 1922 г. приходит УК 1926 г., в котором наблюдается увеличение числа символов-предметов преступления. Помимо форменной одежды применительно к такому преступлению, как сопротивление представителю власти при исполнении им возложенных на него законом обязанностей (ст. 73), и флага СССР (герб страны выведен из числа предметных символов преступления) при его незаконном подъеме [537 - В диспозиции ч. 1 ст. 93 УК речь идет не о любом незаконном подъеме, а только о таком, который производится на морском торговом судне и когда отсутствует право на флаг Союза ССР по закону.] (ч. 1 ст. 93) появляются их новые виды.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, уголовно наказуемо незаконное использование знаков Красного Креста и Красного Полумесяца (ст. 94). Данная эмблема и отличительный знак символизируют организации (Красный Крест, Красный Полумесяц), оказывающие помощь раненым, военнопленным и другим жертвам войны, а также больным и пострадавшим от стихийных бедствий [538 - См.: Краткий политический словарь / Под ред. Л. А. Оникова, Н. В. Шишлина. М., 1989. С. 311.]. В качестве предмета преступления, носящего символический характер, рассматривались и награды. Незаконное ношение какого-либо ордена СССР или союзной республики, знаков членов Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР и Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета, а равно знаков Красного Креста и Красного Полумесяца преследовалось по ст. 183 [539 - В последующем уголовная ответственность за незаконные действия с орденами и медалями СССР и нагрудными знаками устанавливалась специально изданным Указом Президиума Верховного Совета СССР «Об ответственности за незаконное награждение орденами и медалями СССР и нагрудными знаками, за присвоение орденов, медалей и нагрудных знаков и передачу их награжденными лицами другим лицам» от 2 мая 1943 г. (см.: Ведомости Верховного Совета СССР. 1943. № 18). К числу таких действий им относятся: незаконное награждение; присвоение; продажа или передача; ношение лицами, не имеющими на то право; хищение вследствие халатности лиц, отвечающих за их хранение. За любое из них полагалось тюремное заключение, но на различные сроки в зависимости от вида преступного поведения.]. Уголовно-правовая защита последних основывалась на положениях Гаагской конвенции от 18 октября 1907 г. «О мирном решении международных столкновений» [540 - См.: Международное публичное право. Сборник документов. Т. 1. М., 1996. С. 414-419.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Те же знаки Красного Креста и Красного Полумесяца могли быть предметами воинских преступлений, предусмотренных ст. 193 &nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> (ношение в районе военных действий указанных знаков лицами, не имеющими на то право, а равно отдача начальником распоряжения о ношении их упомянутыми лицами) и ст. 193&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> (злоупотребление в военное время флагами или знаками Красного Креста и Красного Полумесяца).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Несколько меняется ситуация по рассматриваемой категории по УК 1960 г. В частности, расширяется круг преступлений, в которых символом-предметом может быть форменная одежда (их становится 4): воздействие в какой бы то ни было форме на судей (ст. 176&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>); сопротивление представителю власти при исполнении им своих обязанностей, совершенное с насилием или с угрозой применения насилия (ст. 191); сопротивление работнику милиции или военнослужащему при исполнении ими возложенных на них обязанностей по охране общественного порядка (ст. 191&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>); посягательство на жизнь работника милиции в связи с его служебной деятельностью по охране общественного порядка (ст. 191&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как и УК 1922 г., УК 1960 г. признает преступными действия, связанные с надругательством над Государственным гербом и флагом (ст. 190&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>). Но в последнем случае наказуемым является не только надругательство над Государственным гербом или флагом СССР, но и РСФСР, другой союзной, а равно автономной республики.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Если в УК 1926 г. в качестве предмета незаконного подъема флага на торговом судне указывался исключительно флаг СССР, то в УК 1960 г. упоминается и флаг союзной республики (ст. 203).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Данный уголовный закон, как и прежнее уголовное законодательство, закрепляет в качестве символа-предмета преступления государственные награды: орден, медаль, нагрудный знак к почетному званию СССР. Однако не за все действия с ними устанавливалась уголовная ответственность, а только за их покупку, продажу, обмен или иную возмездную передачу, а равно подделку либо умышленное уничтожение или другое надругательство над ними (ст. 194&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>). Иными словами, были криминализированы такие виды поведения, как подделка, умышленное уничтожение или другое надругательство, и, напротив, декриминализированы незаконное награждение, незаконное ношение, присвоение и хищение вследствие халатности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Знаки Красного Креста и Красного Полумесяца также оставались в сфере внимания законодателя. Незаконное ношение и злоупотребление ими (ст. 269) или незаконное пользование (ст. 202) влекли уголовную ответственность. Она наступала и за незаконное пользование товарными знаками, которые могут рассматриваться как символы происхождения товара (услуги) (ст. 155). Данные символы-предметы преступления впервые появились в УК 1960 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Предметами преступления, имеющими символическую природу, могут быть признаны некоторые памятники истории и культуры при их умышленном уничтожении, разрушении или порче (ст. 230).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, все вышесказанное свидетельствует о повышении авторитета и роли символов на государственно-политической арене, и как следствие их защита в большей степени обеспечивалась на уголовно-правовом уровне.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наконец, на современном этапе развития уголовного законодательства получили «прописку» в УК 1996 г. такие виды символов-предметов преступления, как форменная одежда, товарный знак, государственные награды, пограничные знаки, Государственный герб и флаг РФ, регистрационные знаки транспортных средств дипломатических представителей, некоторые памятники культуры, религиозные символы [541 - Религиозные символы по действующему УК могут выступать, в частности, в качестве предмета, выводимого путем толкования норм о преступлениях против собственности. Однако в научных исследованиях некоторых авторов отстаивается мысль о недостаточной защищенности религиозных предметов на уголовно-правовом уровне и предлагается ввести уголовную ответственность за хищение предметов, имеющих особую ценность, в местах отправления религиозных обрядов, признав за данным видом хищения роль квалифицирующего признака. Обосновывается это тем, что в подобных случаях «глубоко оскорбляются религиозные чувства верующих, поэтому еще более повышается общественная опасность таких преступлений» (Братанов В. В. Хищение культурных ценностей: уголовно-правовые и криминологические аспекты. Автореф. …канд. юрид. наук. Н. Новгород, 2001. С.13). Таким образом, фактически возрождается уголовная ответственность за святотатство, которое является пережитком прошлого и сейчас не актуально. По нашему мнению, в этом нет ни целесообразности, ни необходимости, так как Россия – светское государство и религиозные объединения отделены от него (ст. 14 Конституции РФ), следовательно, и нет той жесткой связи государства и религии, их взаимозависимости, которая способствовала бы повышению уровня общественной опасности святотатства и возведению его в ранг преступного.]. Часть из них непосредственно закреплена в нормах уголовного права, другие – выводятся путем толкования последних. На основании этого можно говорить не о единичном феномене, а о целом комплексе символов-предметов преступного посягательства. Причем необходимо отметить их динамику, поскольку одни виды символов-предметов преступления исчезают (например, знаки Красного Креста и Красного Полумесяца) [542 - 42 Однако в Государственную Думу РФ внесен законопроект, повышающий мобилизационную готовность военной юстиции. В частности, изменения касаются более 30 статей действующего УК и среди них в свете международных обязательств России предложена новая статья «Незаконное ношение знаков Красного Креста и Красного Полумесяца и злоупотребления ими» (см.: Янович М. Поправки в УК не всем нравятся // Российская газета. 2002. 11 янв.).], иные возрождаются (например, пограничные знаки как предмет преступления существовали только по Уложению о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. и по Уголовному уложению 1903 г.), а третьи появляются впервые. В частности, речь идет о регистрационных знаках транспортных средств лиц, пользующихся международной защитой, в том числе обладающих дипломатическим иммунитетом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вышеназванные знаки, в отличие от регистрационных знаков транспортных средств, принадлежащих физическим или юридическим лицам, являются не просто атрибутами данного средства, без которых оно не может эксплуатироваться на законных основаниях, но и знаками, содержащими в себе определенную идею и имеющими смысловую нагрузку.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Транспортные средства лиц, пользующихся международной защитой, относятся к третьей группе транспортных средств (т. е. принадлежащих юридическим лицам и гражданам иностранных государств, а также лицам без гражданства), что означает установление определенных типов регистрационных знаков для:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– легковых автомобилей глав дипломатических представительств (тип 9);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– легковых, грузовых, грузопассажирских автомобилей и автобусов дипломатических представительств, консульских учреждений, международных (межгосударственных) организаций и их сотрудников, аккредитованных при Министерстве иностранных дел РФ (тип 10) [543 - См.: Знаки государственные регистрационные транспортных средств. Типы и основные размеры, технические требования. М., 1993. С. 2.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Номерной знак этих транспортных средств выступает как символ, так как, с одной стороны, служит свидетельством официального разрешения на эксплуатацию, а с другой стороны, такой знак на транспорте имеет только присущий ему признак: для регистрационных знаков типов 9-10 устанавливается красный цвет поля 42, 43, 44 (42, 43, 44 – номер эталона цвета по «Картотеке эталонов цвета лакокрасочных материалов») и белый цвет окантовки, цифр и букв (для всех остальных транспортных средств устанавливается белый цвет поля с черным цветом окантовки, цифр и букв, за исключением мотоциклов, тракторов, другой самоходной техники – они имеют черный цвет поля и белый цвет окантовки, цифр и букв регистрационного знака) [544 - См.: Там же. С. 8.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, данный регистрационный знак может рассматриваться как символ международной защиты, а значит, и неприкосновенности как самого транспортного средства, так и лиц, в нем находящихся, поскольку именно в этом смысле он выполняет определенную сигнальную функцию и оказывает дополнительное эмоциональное воздействие на окружающих.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В случае нападения на транспортное средство лица, пользующегося международной защитой, наступает уголовная ответственность по ст. 360 УК «Нападение на лиц или учреждения, которые пользуются международной защитой». Данная норма основывается на положении п. Ь) ч. 1 ст. 2 Конвенции о предотвращении и наказании преступлений против лиц, пользующихся международной защитой, в том числе дипломатических агентов от 14 декабря 1973 г. [545 - См.: Международное право в документах. М., 2000. С. 364-368.], поскольку Российская Федерация является участником этой Конвенции.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;До недавнего времени регистрационные знаки всех иных транспортных средств можно было рассматривать в качестве обычных знаков, носящих определенный информативный характер, а не символов. Но международная практика [546 - Речь идет о решении Комитета по внутреннему транспорту Европейской экономической комиссии. Так, на тридцать пятой сессии рабочей группы по безопасности дорожного движения было рассмотрено предложение Международного туристского альянса и Международной автомобильной федерации (МТА/ФИА) о внесении поправки в Конвенцию о дорожном движении 1968 г., позволяющей наносить отличительный знак на номерной знак транспортного средства. Рабочая группа согласилась с этим предложением в принципе, но сочла, что такой знак не должен быть излишне детальным и что следует предусмотреть более гибкий подход в отношении его размеров. И новое упрощенное предложение было представлено на 36-й сессии, проходившей в Женеве 3-6 апреля 2001 г. (см.: Европейская экономическая комиссия. Комитет по внутреннему транспорту. Рабочая группа по безопасности дорожного движения тридцать шестой сессии. Пояснительные примечания. Женева, 2001. С. 8).] подтолкнула Россию к внесению корректив в собственное законодательство, и сейчас мы наблюдаем некую трансформацию в этой сфере. Сказанное, в частности, касается введения МВД России в эксплуатацию специальных регистрационных знаков для машин органов внутренних дел. Они образуют самостоятельную группу, для которой, согласно изменениям № 2 ГОСТ Р 50577-93, введенным в действие Постановлением Госстандарта России от 19 ноября 2001 г. (п. 3.2.5) и продублированным Приказом МВД РФ от 28 марта 2002 г. «О государственных регистрационных знаках транспортных средств» [547 - См.: Российская газета. 2002. 18 апр.] (ст. 2), установлены следующие типы регистрационных знаков: 20 – для легковых, грузовых, грузопассажирских автомобилей и автобусов; 21 – для автомобильных прицепов и полуприцепов; 22 – для мотоциклов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Названные типы знаков имеют синий цвет поля и белый цвет окантовки, цифр и букв. Такая отличительная цветовая гамма как раз и способствовала созданию символического поля на них. А если появилось символическое поле, то обычный знак переходит в разряд символов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Данные регистрационные знаки транспорта (автомобилей, автобусов, мотоциклов), принадлежащего ОВД, во-первых, помогут сотрудникам правоохранительных служб оперативно выполнять поставленные перед ними задачи. Во-вторых, они будут дисциплинировать потенциальных правонарушителей: заметив автомобиль со специальными номерами, участник дорожного движения задумается, стоит ли сейчас нарушать его правила. В-третьих, обычным гражданам легче ориентироваться: если машина оборудована подобными номерами – значит в ней находится «служитель закона», к которому всегда можно обратиться за помощью.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сказанное позволяет сделать вывод о том, что регистрационные знаки транспортных средств сотрудников органов внутренних дел как представителей власти являются символами этой власти аналогично их форменной одежде. Отсюда следует и то, что лица, управляющие ими, находятся под особой защитой государства (ст. 294-296, 298,311,317-320 УК).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В последующем будет дана более подробная характеристика некоторых из перечисленных ранее символов-предметов преступления по УК 1996 г.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подводя итог, можно отметить, что среди всего многообразия законодательного материала рассматриваемых исторических периодов не так часто встречаются нормы, в которых символ фигурирует как уголовно-правовая категория – предмет преступления. Так, в уголовном законодательстве XIII в. можно говорить только о знаках, символизирующих неприкосновенность членов посольства; XV в. – о предметах христианской символики. В XVII в. в уголовно-правовом поле в качестве предмета преступления продолжают оставаться символы христианства и появляются новые – символы царской власти и символы судебной власти (мантия судьи как разновидность форменной одежды). В XVIII в. круг рассматриваемых предметов остается практически неизменным. В их число входят символы царской власти, христианские символы. Форменная одежда как символ власти и авторитета меняет своего носителя: вместо судьи им становится военачальник. Иными словами, в уголовном законодательстве XI, XII, XIV и XVI вв. вообще отсутствует исследуемая категория. А в остальное время мы можем наблюдать существование только четырех видов символов-предметов преступных посягательств.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лишь в XIX—XX вв. наблюдается количественный рост данных символов (всего за этот период их насчитывается 13 видов). Продолжая прежние традиции, предметами преступлений остаются религиозные символы, символы царской власти и дипломатической неприкосновенности, форменная одежда. Среди новых феноменов (а их девять) следует отметить государственные символы (герб, флаг), пограничные знаки, знаки Красного Креста и Красного Полумесяца, государственные награды, товарные знаки, некоторые памятники истории и культуры, регистрационные знаки транспортных средств дипломатических представителей.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но при всем этом охрана такого предмета ввиду его символичности всегда обеспечивалась на достаточно высоком уровне, который проявляется в жестких, порой репрессивных, мерах уголовно-правового воздействия вплоть до смертной казни.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;§ 3. Характеристика отдельных видов символов-предметов преступлений<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Круг символов-предметов преступлений, описанных в данном параграфе, определен по такому критерию, как субъект их учреждения. В частности, все раскрываемые ниже символы-предметы преступного посягательства учреждаются и принимаются федеральными органами государственной власти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следует также отметить, что среди рассматриваемых предметов преступлений не все имеют символическое начало, хотя в целом природа их символична. Так, если герб и флаг государства исторически зародились как его символы и сейчас они официально признаны таковыми, то форменная одежда и пограничные знаки появились из утилитарных соображений пользы, т. е. их первоочередная функция – прагматическая: обозначить территорию государства (для пограничных знаков) и ведомственную принадлежность (для форменной одежды). Символическая функция не менее важна для них, она внутренне присуща им, но, тем не менее, является функцией второго порядка: форма символизирует власть, пограничные знаки – территориальную целостность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государственные награды тоже имеют двойную нагрузку, однако в этом предмете на равных проявляется прагматическое и символическое начала: как высшая форма поощрения они символизируют особые заслуги.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, предметы преступлений, представленные в этой главе, имеют двойное предназначение: прагматическое (что-либо обозначить) и имманентное им – символическое (возникновение образа единого государства, его территориальной целостности, власти, особых заслуг). Акценты такого предназначения расставляются в зависимости от конкретного вида предмета.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уголовно-правовая охрана государственных символов. Важнейшим признаком суверенного государства являются государственные символы, отражающие исторические корни и традиции народа. В этом качестве они признаются нормами международного права и должны соответствовать определенным требованиям.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государственные символы – «внешние официальные знаки, рождающие ассоциации с конкретным государством и требующие ясно выраженного уважения к ним со стороны как рядовых граждан, так и официальных лиц» [548 - Баглай М. ВТуманов В. А. Малая энциклопедия конституционного права. М., 1998. С. 422-423.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На основании данного определения можно выделить следующие признаки государственных символов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Это знаки.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. Знаки носят официальный характер. Это выражается в том, что они установлены Конституцией или специальным законом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3. Они выражают принадлежность к конкретному государству, т. е. являются исторически сложившимися и олицетворяющими его национальный суверенитет, самобытность, а также несущими определенный идеологический смысл.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4. Данные знаки требуют уважительного отношения к себе со стороны любого гражданина независимо от его социально-политического, профессионального и иного положения в обществе.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К основным символам государства обычно относят флаг государственный, герб государственный, гимн государственный, государственные цвета, штандарт главы государства [549 - По нашему законодательству штандарт (флаг) Президента РФ и Знак Президента РФ отнесены к числу символов президентской власти в России (см.: Указ Президента РФ «О внесении изменений и дополнения в некоторые указы Президента РФ» от 6 мая 2000 г. // Собрание законодательства РФ. 2000. № 19. Ст. 2068).], государственную печать, девиз государственный. Иногда Конституции причисляют к символам государства также отдельные торжественные даты (например, Конституция Румынии 1991 г. – Национальный день I Декабря) [550 - См.: Большой юридический словарь / Под ред. В. Д. Зорькина, В. Е. Крутских, А. Л. Сухарева. М., 1997. С. 624.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Согласно ч. 1 ст. 70 Конституции РФ символами Российской Федерации являются Государственный флаг, герб и гимн РФ. Их описание и порядок официального использования устанавливаются федеральными конституционными законами от 20 декабря 2000 г.: «О Государственном флаге РФ», «О Государственном гербе РФ» и «О Государственном гимне РФ» [551 - См.: Собрание законодательства РФ. 2000. № 52. Ч. I. Ст. 5020-5022 соответственно.]. Ранее все это регламентировалось в Положении о Государственном флаге РФ [552 - См.: Конституционное право. Сборник конституционно-правовых актов / Под ред. О. Е. Кутафина. М„ 1998. Т. 1. С. 806-808.], утвержденном Указом Президента РФ от 11 декабря 1993 г.; в Положении о Государственном гербе РФ [553 - Там же. С. 803-805.], утвержденном Указом Президента РФ от 30 ноября 1993 г., и утвержденном Указом Президента РФ от II декабря 1993 г. Положении о Государственном гимне РФ и его музыкальной редакции [554 - Там же. С. 809-810.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Герб государственный – «эмблема государства, его официальный символ (наряду с флагом и гимном), выражающий историческую преемственность государства, его объединяющее значение для всех граждан» [555 - Баглай М. В., Туманов В. А. Указ. соч. С. 71.]. Государственный герб выражает идею государственной власти, могущества государства. Он изображается на государственных печатях, монетах, бланках, официальных зданиях ит. д.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гербы многих государств берут свое начало еще в средневековье и подчеркивают прочность и силу государственной власти (отсюда изображение на них короны, орлов, львов, щита, мечей и т. п.). Описание герба иногда дается в конституциях или законах. После крупных исторических поворотных событий гербы нередко меняются, отражая новую идеологию. Так, в СССР и других социалистических странах гербы обычно несли коммунистическую символику (серп и молот, красный флаг, звезда). После распада СССР бывшие союзные республики, ставшие суверенными государствами, внесли в свои гербы изменения или приняли принципиально новую модель. Российская Федерация взяла за основу дореволюционный российский герб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Исторически основными элементами российского Государственного герба являлись византийский двуглавый орел [556 - Однако существует мнение, высказанное учеными из Института российской истории РАН, что у Византии во времена Палеологов действительно был похожий государственный герб. Но двуглавый орел – вовсе не изобретение Византии. «Средой его обитания» была практически вся средневековая Европа: Италия, Болгария, Сербия, большинство балканских стран (см.: Ларько О. Кто запустил орла над Кремлем? // Российская газета. 2000. 17 нояб.).] и московский герб – святой Георгий Победоносец, поражающий змея [557 - См.: Юридическая энциклопедия / Под ред. М. Ю. Тихомирова. М., 1997. С. 95.]. Византийский герб принят царем Иваном III после брака с Софией Палеолог, племянницей последнего византийского императора. До начала правления царя Федора Иоанновича оба герба изображались раздельно, на двух сторонах государственной печати. При Федоре Иоанновиче всадник (святой Георгий) стал изображаться на груди орла. Претерпевшая ряд изменений в течение XVIII в. форма герба Российской империи окончательно была установлена в 1857 г. Основными элементами Государственного герба были признаны: черный двуглавый орел с поднятыми вверх крыльями на золотом щите; головы орла украшены императорскими коронами; над ними изображена третья большая корона с двумя развевающимися концами ленты голубого цвета; в когтях правой лапы орла – императорский золотой скипетр, в когтях левой – золотая держава; на груди орла– изображение московского герба (на червленом с золотыми краями щите изображен св. Георгий, поражающий дракона золотым копьем).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К этим основным изображениям присоединялись другие. В зависимости от количества дополнительных изображений основные законы Российской империи различали большой, средний и малый Государственный герб. Малый Государственный герб являлся одновременно личным гербом Его Императорского Величества (с некоторыми изменениями).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Согласно ст. 1 Закона «О Государственном гербе РФ», Государственный герб РФ представляет собой «четырехугольный, с закругленными нижними углами, заостренный в оконечности красный геральдический щит с золотым двуглавым орлом, поднявшим вверх распущенные крылья. Орел увенчан двумя малыми коронами и над ними – одной большой короной, соединенными лентой. В правой лапе орла – скипетр, в левой – держава. На груди орла, в красном щите, – серебряный всадник в синем плаще на серебряном коне, поражающий серебряным копьем черного опрокинутого навзничь и попранного конем дракона».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Скипетр – «жезл, один из знаков монархической власти» [558 - Большой энциклопедический словарь / Под ред. А. М. Прохорова. СПб., 1997. С. 1105.]. Держава – «символ власти монарха (в России – золотой шар с короной или крестом)» [559 - Баглай М. В., Туманов В. А. Указ. соч. С. 344.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В соответствии с вышеназванным законом можно выделить случаи:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– обязательного воспроизведения Государственного герба России (например, в рабочем кабинете Президента РФ, пограничных знаках, боевых знаменах воинских частей);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– возможного воспроизведения данного символа государства (например, на денежных знаках, государственных наградах РФ, знаках отличия за окончание высших государственных образовательных учреждений профессионального образования);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– иные случаи (устанавливаются Президентом РФ).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одним из признаков утверждения власти государства над какой-либо территорией является подъем на этой территории флага государства [560 - См.: Юридический словарь / Под ред. С. Н. Братуся, Н. Д. Казанцева, С. Ф. Кечекьяна и др. М., 1953. С. 743.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Флаг государственный – «один из официальных символов государства, состоящий из полотнища определенного цвета (или нескольких цветов) с изображенными на нем эмблемами или знаками (звездами, гербами и др.) или без таковых [561 - Баглай М. В., Туманов В. А. Указ. соч. С. 486.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все государства мира устанавливают (в конституциях или законах) описание этого государственного символа и порядок его использования. Обычно флаг выражает какую-либо устойчивую историческую или национальную идею, а иногда несет определенную идеологическую нагрузку. Государственный флаг вывешивается на здании парламента, резиденции главы государства и других органов власти как подтверждение деятельности этих органов в данный момент. Этим официальным символом украшаются здания и улицы в дни государственных праздников, его поднимают на международных спортивных соревнованиях, на морских судах. Водружение флага на территории поверженного врага знаменует военную победу, государственными флагами подчеркивается степень представительности различных международных конференций.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Смена государственного флага – редкий случай в истории любого государства, такое происходит только в ходе глубоких революций, сопровождающихся коренной ломкой традиций и обычаев страны. В Российской Федерации в 1991 г. прежний государственный флаг, выражавший идею социалистической государственности, был заменен на дореволюционный российский трехцветный флаг, введенный в России еще Петром I и с 1893 г. бывший Государственным (с добавлением императорской символики в углу, которая, однако, была снята после отречения царя в феврале 1917 г.).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Российский флаг, согласно ст. 1 Закона «О Государственном флаге РФ», представляет собой прямоугольное полотнище из трех равновеликих горизонтальных полос; верхней – белого, средней – синего и нижней – красного цвета. Отношение ширины флага к его длине – 2:3. Данным законом устанавливаются также случаи и места поднятия флага.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Проанализировав его, можно предложить следующую классификацию таких случаев:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Случаи постоянного поднятия (установления) Государственного флага РФ (например, на зданиях – Администрации Президента РФ, Конституционного Суда РФ, Верховного Суда РФ и Высшего Арбитражного Суда РФ и т. д.).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. Случаи временного поднятия (установления) флага:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– в дни государственных праздников (например, на жилых домах);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– во время официальных церемоний и других торжественных мероприятий (например, при церемониях награждения спортсменов – победителей соревнований);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– во время семейных торжеств;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– в дни траура или во время траурных церемоний.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3. Случаи поднятия Государственного флага РФ в соответствии с: а) нормами международного права, правилами дипломатического протокола, традициями страны пребывания (например, на зданиях дипломатических представительств); б) Корабельным уставом (на военных кораблях и судах); в) международными морскими обычаями (например, судно, плавающее под государственным или национальным флагом иностранного государства, должно во время стоянки в порту РФ в дополнение к своему флагу поднимать и нести Государственный флаг РФ).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Наряду с государственным гербом и государственным флагом гимн относится к числу официальных символов государства. Гражданам во всех странах предписано (или это вошло в обычай) выслушивать исполнение государственного гимна стоя, мужчинам – без головных уборов, а военнослужащим – взяв под козырек головного убора.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Гимн государственный – «торжественное музыкальное произведение (иногда с текстом), выражающее связь народа со своим государством, чувства патриотизма его граждан и уважение к истории страны» [562 - Там же. С. 73.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В России музыкальной основой Государственного гимна являлась «Патриотическая песня» М. И. Глинки. Сейчас его текст написан С. Михалковым в музыкальной редакции А. Александрова [563 - См.: Федеральный конституционный закон «О внесении изменений и дополнения в Федеральный конституционный закон “О Государственном гимне РФ”» от 14 марта 2001 г. //Собрание законодательства РФ. 2001. № 13. Ст. 1139.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, Государственный флаг, герб и гимн являются символами суверенитета государства, а потому требуют особой правовой защиты. Это означает, что незаконное их использование (а для гимна еще и исполнение), а также надругательство над ними влечет за собой ответственность в соответствии с законодательством РФ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, прокуратурой Дзержинского района г. Ярославля при осуществлении надзора за законностью правовых актов органов местного самоуправления области проведена проверка исполнения законодательства о Государственном гербе РФ. В ходе проверки установлено, что муниципальное общеобразовательное учреждение средняя школа № 72 г. Ярославля воспроизводит на своей печати Государственный герб РФ (в соответствии с описанием Государственного герба РФ, содержащимся в и. 1.2 Положения о Государственном гербе РФ, утвержденном Указом Президента РФ от 30 ноября 1993 г. № 239). В связи с тем, что Государственный герб РФ, согласно п. 4 вышеназванного Положения, может помещаться только на гербовых печатях органов Государственной власти РФ, то он относится к символам государственной власти РФ. Поэтому он не может использоваться муниципальными общеобразовательными учреждениями, которые, согласно Федеральному закону «Об общих принципах организации местного самоуправления в РФ» (ст. 1), не входят в систему государственных органов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, воспроизведение муниципальным общеобразовательным учреждением средней школой № 72 г. Ярославля на гербовой печати Государственного герба РФ является грубым нарушением законодательства о Государственном гербе РФ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В связи с этим директору школы № 72 было предложено устранить выявленные нарушения – не использовать Государственный герб РФ на гербовых печатях муниципального общеобразовательного учреждения средней школы № 72 г. Ярославля [564 - См.: Архив прокуратуры Дзержинского района г. Ярославля. Дело № 7-3-99. Т. 2. С. 14.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Подобная проверка законности использования государственной символики органами власти и предприятиями Южного Урала была проведена прокуратурой Челябинской области. Последняя внесла предписание об удалении Российского герба с фирменных бланков областного предприятия технической инвентаризации и Южно-Уральской регистрационной палаты. В масштабе всего Уральского федерального округа статистика нарушений законодательства о государственных символах РФ такова: по выявленным нарушениям прокурорами внесено 529 представлений и 118 предостережений [565 - См.: Изотов И. Прокуроры заступились за флаг // Российская газета. 2003. 18 дек.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Надругательство над государственными символами уголовно наказуемо. По УК 1996 г. подобные действия признаются преступлением против порядка управления, и виновные в его совершении несут ответственность в соответствии со ст. 329 УК.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Объектом преступления, предусмотренного ст. 329 УК, являются общественные отношения, содержанием которых выступает уважительное отношение к официальной геральдике России, обеспечивающие авторитет и достоинство Российского государства. Предмет преступления – Государственный герб РФ и Государственный флаг РФ, являющиеся официальными символами страны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«В соответствии с постановлением Государственной Думы Федерального Собрания РФ от 6 марта 1996 г. «Об осуждении акции надругательства над историческим символом нашей страны (Государственным флагом СССР)», предметом рассматриваемого преступления следует, по-видимому, считать и Государственный флаг СССР, поскольку в связи с надругательством над ним со стороны членов так называемого молодежного антифашистского комитета (эпизод этот был зафиксирован и показан по российскому телевидению 3 марта 1996 г.) Государственная Дума обратилась в Генеральную прокуратуру РФ с просьбой рассмотреть вопрос о возбуждении уголовного дела по данному факту (Российская газета. 1996. 16 марта). Дума при этом исходила из того, что Российская Федерация в соответствии с ч. 3 ст. 44 Конституции РФ провозгласила себя правопреемником СССР» [566 - Цит. по: Научно-практический комментарий к Уголовному кодексу РФ / Под ред. П. Н. Панченко. Т. 2. Н. Новгород, 1996. С. 357.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но при такой позиции, на наш взгляд, придется считать предметом преступления и Государственный герб СССР. А все это свидетельствует о расширительном толковании нормы, содержащейся в ст. 329 УК.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С объективной стороны преступление выражается в надругательстве над Государственным гербом или Государственным флагом Российской Федерации и означает глумливое, издевательское отношение к государственным символам, их публичное осквернение. Оно может выражаться в срывании, уничтожении или повреждении герба или флага, нанесении на них оскорбительных, циничных надписей или изображений, нанесении различных красящих и иных веществ и т. д. [567 - См. об этом: Комментарий к УК РСФСР / Под ред. Г. 3. Анашкина, И. И. Карпеца, Б. С. Никифорова. М., 1971. С. 404; Комментарий к УК РСФСР / Под ред. Ю. Д. Северина. М., 1980. С. 366; УК РФ. Научно-практический комментарий / Под ред. Л. Л. Кругликова, Э. С. Тенчова. Ярославль, 1994. С. 512; Лесниевски-Костарева Т. А. Уголовное право. Словарь-справочник. М., 2000. С. 119-120; Уголовное право России. Часть Особенная / Под ред. Л. Л. Кругликова. М., 1999. С. 762; Уголовное право Республики Беларусь. Особенная часть / Под ред. А. И. Лукашова. Минск, 2001. С. 586.] Возможно надругательство и в виде устных циничных выражений, непристойных жестов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Так, 7 июня 2000 г. в Познани начался суд над участниками нападения на генеральное консульство России. Перед судом предстали пятеро молодых поляков, являющихся членами прочеченского комитета «Свободный Кавказ», который занимается проведением антироссийских акций в различных городах Польши. 23 февраля 2000 г. группа людей ворвалась на территорию генконсульства и надругалась над российским Государственным флагом [568 - См.: Встать, суд идет// Российская газета. 2000. 8 июня.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1 апреля 2001 г. в Ярославле на стадионе «Шинник» сотрудниками милиции был задержан 16-летний футбольный фанат. Во время футбольного матча он размахивал Государственным флагом РФ, который был разрисован крестами и надписями на иностранном языке. В его действиях были усмотрены признаки преступления, предусмотренного ст. 329 УК РФ [569 - См.: Демидова О. Спасли честь флага // Юность. 2001.4 апр.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И еще два факта надругательства над Государственным флагом РФ имели место: один – в Кишиневе (молдавские националисты сожгли полотнища российского флага [570 - См.: Феликсова Л. Кишинев обиделся на Москву // Российская газета. 2004. 6 марта.]), другой – в Москве (А. Бениаминову предъявлено обвинение по ст. 329 УК. 7 ноября 2003 г. над зданием Государственной Думы РФ он поднял красный стяг СССР и одновременно спустил российский флаг [571 - См.: Федосенко В. За флаг ответишь // Российская газета. 2004. 19 мая.]).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По УК РФ действия, оскверняющие символы государства, могут совершаться в отношении специально изготовленного герба или флага либо их изображения на каком-либо предмете (бланке, монете и т. д.) [572 - См.: Уголовное право России. Часть Особенная / Под ред. Л. Л. Кругликова. С. 762.], т. е. имеется в виду официальное, санкционированное государством изображение или изготовление. Причем состав надругательства возникает тогда, когда лицо, уничтожая, повреждая и т. п. сами символы либо предмет, на котором они изображены, имеет намерение поглумиться над ними (например, на денежной купюре орлу подрисовываются третья голова и рога).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако не менее интересным в плане квалификации представляется вопрос о незаконных действиях применительно не к самим предметам, указанным в ст. 329 УК, а к их аналогам (макетам), изготовленным кустарным или фабричным способом лицами, не имеющими на то официального разрешения (например, в гравюрной мастерской изготавливают герб государства, и заказчик в дни семейных торжеств или праздничных событий вывешивает его на дверях своей квартиры, а кто-то забрасывает герб яйцами). Сказанное особенно актуально в свете последних событий. Так, 7 ноября 2001 г. в Липецке на глазах губернатора Липецкой области и заместителя председателя Совета Федерации О. Королева во время проведения митинга, организованного местными коммунистами, были сожжены бумажные изображения флагов России и США. Советский суд г. Липецка признал поджигателей (И. Мариновского и О. Парщикова) виновными и в соответствии со ст. 158 КоАП РСФСР наложил штраф в размере 50 рублей на каждого [573 - См.: Писарев Е. Поджигатели флагов отделались штрафом в 50 рублей // Российская газета. 2001. 13 нояб.], т. е. их действия были расценены как мелкое хулиганство [574 - Данная акция публичного сожжения изображения флага РФ и решение суда вызвали общественный резонанс. На это отреагировали местный «Союз правых сил» и региональная организация партии «Единство», расценив действия виновных как провокацию против государства и обратившись в правоохранительные органы с просьбой дать всему произошедшему юридическую оценку. В ответ на эту просьбу прокурор области Н. Савченко возбудил уголовное дело по факту надругательства над государственным символом РФ (см.: Писарев Е. Флаг подхватил прокурор // Российская газета. 2001. 14 нояб.), и 16 января 2002 г. виновные лица были приговорены судом за совершение данного преступления к девяти (О. Парщиков) и шести (И. Мариновский) месяцам лишения свободы условно (см.: «Поджигателей» наказали повторно // Российская газета. 2002. 17 янв.).].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С нашей точки зрения, здесь и в других подобных ситуациях может иметь место лишь состав административно наказуемого хулиганства (ст. 20.1 КоАП РФ), поскольку, совершая такие действия, лицо тем самым демонстрирует свое пренебрежительное, непочтительное отношение не к конкретным предметам, имеющим официальный характер, а к их имитации. Следовательно, уровень общественной опасности данного деяния будет ниже, нежели при надругательстве над государственными символами. В подтверждение тому можно провести аналогию с макетом оружия: его использование участниками нападения не может рассматриваться в качестве признака их вооруженности, а значит, нет и банды [575 - См.: п. 5 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О практике применения судами законодательства об ответственности за бандитизм» от 17 января 1997 г. // Бюллетень Верховного Суда РФ. 1997. № 3. С. 3.]; угрозу макетом оружия без намерения его использования для причинения вреда, опасного для жизни или здоровья, в случаях нападения на граждан с целью завладения их имуществом следует квалифицировать как разбой, предусмотренный ч. 1 ст. 162 УК РФ, либо как грабеж, если потерпевший понимал, что ему угрожают имитацией оружия  [576 - См.: п. 23 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое» от 27 декабря 2002 г. // Бюллетень Верховного Суда РФ. 2002. № 29.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, «надругательство над государственной символикой – своеобразный вид «хулиганских проявлений», объектом которых, однако, является не общественный порядок, а авторитет власти» [577 - Комментарий к УК РФ / Под ред. А. И. Бойко. Ростов-н/Д, 1996. С. 651.]. Поэтому если нет надлежащего предмета преступления, носящего официальный характер, то нет и надругательства в уголовно-правовом смысле.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Общепризнанной является триада государственных символов: герб, гимн, флаг. Однако только два из них – герб и флаг – охраняются действующим уголовным законом (о чем уже говорилось в § 1 данной главы). В связи с этим возникает вопрос: почему, закрепив в Конституции РФ и в соответствующих федеральных конституционных законах в качестве официальных символов России Государственный герб, гимн и флаг, уголовно-правовую охрану получили только Государственной герб и флаг РФ? Ведь Государственный гимн РФ также обеспечивает авторитет и достоинство российского государства, и пренебрежительное или иное неуважительное отношение к нему несовместимо как с моральными нормами общества, так и с общепринятыми нормами международного права, международными обычаями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Возможно, камнем преткновения в данном случае явилось отсутствие законодательного определения понятия надругательства и наличие особенностей самого предмета, представляющего собой неовеществленный результат интеллектуального творчества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Обратившись к словарям русского языка, мы уясняем, что «надругательство – это грубое, оскорбительное издевательство над кем-, чем-либо» [578 - Большой толковый словарь русского языка / Под ред. С. А. Кузнецова. СПб., 1998. С. 578; Словарь русского языка. Т. II / Под ред. А. П. Евгеньевой, Г. А. Разумниковой. М„ 1999. С. 347.]. Исходя из этого определения, надругательство над государственным гимном может выражаться в преднамеренном грубом искажении текста гимна или его музыкальной редакции, а также во включении части гимна в иное музыкальное произведение непристойного содержания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По нашему мнению, следует расширить предмет преступления, предусмотренный ст. 329 УК, путем включения в него Государственного гимна РФ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По такому пути пошли, например, Республика Беларусь и Испания. Так, по УК Республики Беларусь в качестве государственных символов – предметов преступления упоминаются и Государственный герб, и Государственный флаг, и Государственный гимн Республики Беларусь (ст. 370). По УК Испании нет указания на конкретные государственные символы, которые подлежат уголовно-правовой охране, а дается их обобщенная формулировка: «За оскорбления или тяжкие оскорбления, нанесенные в письменной форме или действием Испании, ее автономиям или ее символам и эмблемам, осуществленные публично, предусмотрено наказание в виде штрафа на сумму от 6 до 12 месячных заработных плат» (ст. 543 гл.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;6 «О тяжких оскорблениях, нанесенных Испании» раздела 21 «Преступления против Конституции» книги 2 «Преступления и наказания»).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помимо этого, к числу государственных символов Испании относится и флаг парламента. «Тот, кто во время вооруженного конфликта необоснованно либо коварным способом использует флаг парламента, наказывается тюремным заключением на срок от 3 до<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;7 лет независимо от наказания за причиненный вред» (п. 6 ст. 612 гл. 3 «О преступлениях против лиц и собственности, имеющих защиту в случае вооруженных конфликтов» раздела 14 «Преступления против международного сообщества» книги 2).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В последнее время в России также была предпринята попытка закрепить в числе предметов преступления Государственный гимн России. В частности, 10 апреля 2001 г. на заседании Совета Государственной Думы РФ был рассмотрен вопрос о проекте Федерального закона «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс РФ» № 72977-3 в части установления уголовной ответственности за надругательство над Государственным гимном РФ. Предложение о рассмотрении данного вопроса внес депутат Государственной Думы РФ С. Н. Апатенко [579 - См.: Выписка из протокола № 71 заседания Совета Государственной Думы РФ от 10 апреля 2001 г. // Справочная правовая система «Гарант».].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В соответствии с проектом данного закона редакция ст. 329 УК выглядела следующим образом:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Статья 329. Надругательство над Государственным гербом Российской Федерации, Государственным флагом Российской Федерации или Государственным гимном Российской Федерации<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Надругательство над Государственным гербом Российской Федерации, Государственным флагом Российской Федерации или Государственным гимном Российской Федерации —<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;наказывается штрафом в размере от ста до трехсот минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от одного до трех месяцев, либо ограничением свободы на срок до двух лет, либо арестом на срок от трех до шести месяцев, либо лишением свободы на срок до одного года».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Необходимость признания Государственного гимна РФ в качестве предмета преступления обосновывается тем, что Государственный герб, Государственный флаг и Государственный гимн – это символы любого государства. Каждый обязан уважать эти символы, а надругательство над ними выражает пренебрежительное отношение и неуважение к государству. Именно из этого исходит законодатель, устанавливая уголовную ответственность за надругательство над государственными символами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В настоящее время в России установлена ответственность только за надругательство над Государственным гербом РФ и Государственным флагом РФ. Таким образом, один из символов России – Государственный гимн – остался незащищенным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Введение уголовной ответственности за надругательство над Государственным гимном, приравнивание ее к ответственности за надругательство над вышеназванными символами государства являются закономерными и обоснованными, так как все эти три государственных символа равнозначны [580 - См.: Пояснительная записка к проекту Федерального закона «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс РФ» // Справочная правовая система «Гарант».]. Мы также разделяем эту позицию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Необходимо обратить внимание и на такой момент, как соотношение понятий «государственные символы» и «государственный флаг, герб, гимн». Помимо того, что они не совпадают по объему, поскольку к числу государственных символов относят и знаки президентской власти, по-разному могут нарушаться общественные отношения, охраняемые уголовным законом. Так, если говорить о государственных символах, то они могут стать и опосредованными (косвенными) предметами преступлений. Если же мы указываем на государственный флаг, герб или гимн, то речь идет не о государственных символах вообще, а о конкретных предметах, через которые нарушаются общественные отношения и тем самым подрывается авторитет власти. Поэтому при построении нормы уголовного закона, относящейся к исследуемому вопросу, лучше избрать метод перечисления конкретных государственных символов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В последнее время получают распространение не только случаи надругательства над государственными символами, но и их хищения. Так, сотрудники тольяттинской милиции задержали на крыше здания районной администрации молодого человека, который под покровом ночи пытался похитить российский флаг. Задержанный пояснил, что собирался по примеру американских патриотов вывесить флаг родной страны у себя на балконе, в пику исламским террористам, но нигде не смог купить Государственный стяг. По данному факту возбуждено уголовное дело [581 - См.: Авербух В. Краду флаг из патриотизма // Российская газета. 2001. 12 окт.]. Со здания администрации Даниловского муниципального округа были похищены три флага РФ [582 - См.: Администрация без флагов // Северный край. 2001. 12 мая.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако, на наш взгляд, в первом случае факта хищения не будет, так как отсутствует корыстная цель. Но подобные действия не должны оставаться безнаказанными, а потому, исходя из преемственности Кодекса об административных правонарушениях Российской Федерации с УК, предлагаем признать административным правонарушением незаконное изъятие, перемещение либо уничтожение (при отсутствии существенного вреда) Государственного герба или флага РФ, установив за это административную ответственность [583 - По УК Швейцарии, например, злонамеренное изъятие, повреждение используемого государственным органом символа государственного суверенитета Швейцарии, особенно герба или флага Конфедерации или кантона, или совершение оскорбительных действий в отношении них признается преступлением против государства и обороны страны (ст. 270) (см.: УК Швейцарии 1937 г. (в ред. от 1 июня 1999 г.) / Под ред. Н. Ф. Кузнецовой. М., 2000).].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что касается Государственного гимна РФ, то хищение его слов или музыкальной редакции фактически означает нарушение авторских прав, что является преступлением при наличии крупного ущерба (ст. 146 УК). Если таковой отсутствует, то по новому КоАП незаконное использование Государственного гимна РФ влечет наложение административного штрафа. По нашему мнению, следует расширить круг незаконных действий в отношении названного предмета, за которые будет наступать административная ответственность, путем указания на незаконное воспрепятствование использованию Государственного гимна РФ или принуждение к его использованию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кроме хищения государственных символов России на практике встречаются и случаи хищения символов других государств. Например, на территорию посольства Туниса в Москве проникли неизвестные и похитили национальный флаг этой страны. Задержать преступников «по горячим следам» не удалось. Возбуждено уголовное дело, проводится расследование [584 - См.: Похитили флаг Туниса // Российская газета. 2001.25 авг.]. Подобный вид преступного поведения, поскольку он непосредственно не затрагивает авторитет российского государства, должен оцениваться, по нашему мнению, по общим правилам, предусматривающим уголовную ответственность за преступления против собственности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Действующий УК РФ не устанавливает ответственность за надругательство над символами иных государств, и этому есть верное объяснение: в уголовной политике России наметился новый подход к определению иерархии защищаемых уголовным правом ценностей – надлежащая защита авторитета и достоинства нашей страны является приоритетным направлением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но как обстояло дело в советские времена и каким образом решается этот вопрос в зарубежном уголовном законодательстве? Ответ на последнюю часть вопроса мы находим в УК Голландии [585 - См.: УК Голландии 1886 г. (в ред. 1997 г.) / Под ред. Б. В. Волженкина. СПб., 2000.] и в УК ФРГ [586 - См.: УК ФРГ от 15 мая 1871 г. (в ред. от 17 августа 1999 г.) / Под ред. А. В. Серебренниковой. М., 2000.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Согласно ст. 435 d УК Голландии срок заключения не более одного месяца или штраф второй категории должны быть назначены лицу, которое использует герб Швейцарской Конфедерации, в частности при обстоятельствах, связанных с причинением вреда национальному чувству граждан этой страны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Лишение свободы на срок до двух лет или денежный штраф грозят тому, кто удаляет, разрушает, повреждает или делает неузнаваемым публично выставленный на основе правовых предписаний или признанного обычая флаг иностранного государства или его государственные символы либо совершает в отношении указанных предметов оскорбительное бесчинство (§104 УК ФРГ).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что касается уголовного законодательства советского периода, то УК 1960 г. первоначально признавал преступным надругательство над Государственным флагом или гербом СССР, РСФСР или другой союзной республики (ст. 190&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>). РСФСР и другие союзные республики были суверенными советскими социалистическими государствами, объединившимися в СССР. В настоящее время в состав СНГ входят Россия, Украина, Республика Беларусь, Казахстан и ряд других государств, каждое из которых имеет свои государственные символы [587 - Например, Парламент Казахстана утвердил в качестве Государственного гимна вариант «Елин Меним» («Моя Родина»), автором слов которого является президент Казахстана Н. Назарбаев (см.: Курганов А. Текст – от первого лица // Российская газета. 2000. 9 дек.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Позднее перечень этих предметов расширился за счет появления герба и флага автономной республики. По Конституции СССР 1977 г. автономная республика находилась в составе союзной республики (ст. 82), т. е., выражаясь на языке нынешнего федеративного устройства, была ее субъектом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, по УК 1960 г. предметами надругательства были не только символы СССР (герб и флаг), но и союзных государств, входящих в него, а равно герб и флаг автономной республики как субъекта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сейчас наряду с Российской Федерацией как суверенным государством правом учреждения своих символов также наделены и ее субъекты. Например, 27 февраля 2001 г. Государственной Думой Ярославской области был принят Закон «О гербе и флаге Ярославской области» [588 - См.: Губернские вести. 2001. 13 марта. № 19.]. В соответствии со ст. 1 данного Закона герб и флаг Ярославской области являются ее официальными символами. (В ходе подготовки проекта символов Ярославской области к числу последних относился и государственный гербовый штандарт Ярославской области [589 - См.: Постановление губернатора Ярославской области «О проведении конкурса на лучшее графическое изображение герба, государственного гербового штандарта и флага Ярославской области» от 15 июля 1998 г. // Губернские вести. 1998. 28 июля. № 141.].) В Саратове существует закон о местном гербе и флаге, создан гимн Саратовской области, но его официального представления еще не было [590 - См.: Оганезова С. Свой день рождения Аяцков встретил гимном // Известия. 2001. 10 нояб.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как же быть, если имеет место надругательство над официальными символами субъектов РФ? В ст. 21 Закона Ярославской области «О гербе и флаге Ярославской области» сказано, что лица, виновные в надругательстве над гербом и флагом Ярославской области, несут ответственность в соответствии с действующим законодательством. Но что это за ответственность, если ни в административном, ни в уголовном праве нет нормы, которая бы ее закрепляла?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нынешний уголовный закон не считает подобные действия преступлением против порядка управления. В лучшем случае они могут образовать состав вандализма (ст. 214 УК) либо умышленного уничтожения или повреждения чужого имущества (ст. 167 УК), в худшем– какой-либо состав преступления вообще будет отсутствовать. Но ведь этим не исчерпывается содержательная сторона надругательства, возможны и другие его формы, например, нанесение оскорбительных надписей. Однако в этом случае не будет состава оскорбления (ст. 130 УК), так как потерпевшим от оскорбления может быть только физическое лицо.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, налицо абсурдность ситуации, когда местный законодатель отсылает нас к федеральному закону (в частности, к УК РФ) в части ответственности за надругательство над символами субъектов РФ, но в последнем такие действия в отношении названных предметов не криминализированы. Возможный путь восполнения данного пробела видится в установлении уголовной ответственности за надругательство над символами субъектов РФ. Однако законодательные органы страны не спешат изменить эту ситуацию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В частности, депутатами Государственной Думы РФ не был поддержан законопроект об изменениях в УК России, предлагающий ввести уголовную ответственность за надругательство над гербом и флагом субъекта Федерации. С инициативой внести соответствующие изменения в УК выступили представители Законодательного собрания Ленинградской области. «Если в субъектах Федерации есть символика, то она должна быть защищена, в том числе и юридически», – заявил представитель Законодательного собрания, обосновывая необходимость принятия документа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как пояснил заместитель председателя комитета В. Воротников, по действующему законодательству уголовная ответственность предусмотрена лишь за надругательство над Государственным гербом и флагом РФ. «В случае принятия предлагаемого документа символика субъектов Федерации оказалась бы приравнена к госсимволике, что неправомерно» [591 - См.: Дума отказалась защищать гербы и флаги регионов // Северный край. 2001. 18 мая.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мы возражаем против такой аргументации, ведь речь ведется не о приравнивании, а о возможной дифференциации уголовной ответственности за подобного рода деяния над указанными предметами в зависимости от их статуса, так как символы субъектов РФ выражают такую же идею, что и государственные символы, имеют официальный характер. И о неправомерности введения уголовной ответственности по данному вопросу говорить, по крайней мере, некорректно.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кроме того, некоторые авторы еще при обсуждении проекта УК РФ высказывали мысль о необходимости уголовно-правовой защиты государственных символов и символов субъектов РФ. По мнению К. Воскобойникова, «надо прививать гражданам России уважение к государственным символам страны и символам ее субъектов и строго наказывать за непочтение к ним. Поэтому очень своевременно введена ст. 300 проекта УК, только ее название и содержание лучше изложить так: “Надругательство над Государственным гербом РФ, Государственным флагом РФ, Государственным гимном РФ, Штандартом Президента РФ, а также аналогичными символами субъектов РФ”. В санкции же после слов “до одного года” добавить слова “или штрафом в размере от ста до тысячи минимальных размеров оплаты труда”» [592 - Воскобойников К. Новому Кодексу – точные определения и формулировки // Российская юстиция. 1995. № 9. С. 44.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Единственное, с чем бы мы не согласились в этом случае, – это включение Штандарта Президента РФ в число предметов преступления. Во-первых, помимо него есть еще и Знак Президента РФ. Во-вторых, оба они, на что указывалось ранее, официально признаны символами президентской власти, а не символами государства, а это не одно и то же, поскольку по Конституции РФ (ч. 1 ст. 80) Президент является главой государства и уже как глава он имеет свои знаки отличия, носящие символический характер. В-третьих, нужно исходить из целесообразности введения уголовной ответственности за надругательство над данными символами, потому что Знак Президента РФ передается лично главе государства на период его полномочий, а оригинал Штандарта Президента РФ, который раньше находился в его служебном кабинете, теперь передан на хранение в Эрмитаж, откуда он будет выноситься в особо торжественных случаях [593 - См.: Алехин С. Штандарт Президента – в Эрмитаже // Российская газета. 1999. 3 июля.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следовательно, символы президентской власти практически недоступны, а потому вероятность надругательства над ними ничтожно мала.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В большинстве христианских стран Европы важной составной частью геральдики издавна была геральдика городская. Герб города символизирует автономию отдельной общины. Наличие или отсутствие городских гербов – косвенный показатель государственной политики в вопросах самоуправления [594 - См.: Рогачевский А. Л. Рец. на книгу А. К. Ц1тоу «Геральдыка беларусмх местау». MiHCK, 1998 // Правоведение. 1999. № 3. С. 251, а также: Соболева Н. А. Российская городская и областная геральдика XVIII—XIX вв. М., 1981. С. 220.]. Появление у города герба – это качественно новый момент развития городской организации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Еще в российском законодательстве периода расцвета абсолютизма мы встречаем норму, посвященную городскому гербу. Согласно ст. 28 «О городовом гербе» Грамоты на права и выгоды городам Российской империи от 21 апреля 1785 г. [595 - См.: Российское законодательство X—XX веков. Законодательство периода расцвета абсолютизма. Т. 5 / Под ред. Е. И. Индова. М., 1987. С. 67-129.] предписывалось городу иметь герб, утвержденный рукою императорского величества, и оный герб употреблять во всех городовых делах. В Примечании к этой статье указывалось, что «в жалованных грамотах включается в сем месте настоящий герб того города, красками изображенный, а внизу описание герба».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Современное российское законодательство признает за муниципальными образованиями (городами, муниципальными округами) значительные полномочия в решении местных вопросов, включая право устанавливать собственные официальные символы, отражающие исторические, культурные, национальные и иные местные традиции и особенности, что закреплено в ст. 9 Федерального закона «Об общих принципах организации местного самоуправления в РФ» [596 - См.: Собрание законодательства РФ. 2003. № 40. Ст. 3822.] от 6 октября 2003 г. и продублировано в ст. 51 Устава Ярославского муниципального округа от 30 июля 1997 г. [597 - См.: Ярославский агрокурьер. 1997. 14 авг. № 62.]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Данные символы равным образом могут стать как предметом надругательства, так и незаконного использования. Но поскольку посягательства на них не достигают уровня общественной опасности государственным интересам, то оптимальным вариантом, с нашей точки зрения, было бы установление административной ответственности за подобные действия в отношении символов муниципальных образований. На сегодняшний же день надругательство над муниципальными символами так же, как и над символами субъектов РФ, квалифицируется по нормам УК как вандализм (ст. 214) либо умышленное уничтожение или повреждение чужого имущества (ст. 167).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, изменения и дополнения в УК 1996 г. относительно символов как предметов преступлений могли бы выглядеть следующим образом:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Статья 329. Надругательство над государственными символами РФ, символами субъектов РФ<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1 .Надругательство над Государственным гербом Российской Федерации, Государственным флагом Российской Федерации или Государственным гимном Российской Федерации – наказывается ограничением свободы на срок до двух лет, либо арестом на срок от четырех до шести месяцев, либо лишением свободы на срок до одного года.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. Надругательство над гербом, флагом или гимном субъекта Российской Федерации – наказывается штрафом в размере до восьмидесяти тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до шести месяцев, либо обязательными работами на срок от ста восьмидесяти до двухсот сорока часов, либо исправительными работами на срок до двух лет, либо арестом на срок от трех до шести месяцев.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Символы Государственной границы РФ как предмет уголовно-правовой охраны. Российская Федерация, как и любое государство в мире, имеет свою государственную границу, охрана и обеспечение неприкосновенности которой является одной из функций государства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государственные подходы к решению пограничных проблем закреплены в Основах пограничной политики РФ, утвержденных Президентом 5 октября 1996 г. [598 - См.: Российская газета. 1996. 6 нояб.], в соответствии с которыми задачами России в этой области являются создание условий для обеспечения суверенитета и территориальной целостности РФ, ее пограничной безопасности; совершенствование международно-правового оформления государственной границы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вопросы охраны границы регламентируются Законом РФ «О Государственной границе РФ» от 1 апреля 1993 г. [599 - См.: Ведомости Съезда народных депутатов РФ и Верховного Совета РФ. 1993. № 17. Ст. 594.]. В частности, в ст. 43 данного Закона установлено, что лица, виновные в нарушении правил:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– режима государственной границы,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– пограничного режима и<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– режима в пунктах пропуска через государственную границу, несут уголовную или административную ответственность, предусмотренную законодательством Российской Федерации, республик в составе Российской Федерации, правовыми актами краев, областей, автономной области, автономных округов, городов Москвы и Санкт-Петербурга.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По Закону 1993 г. четко определены понятие государственной границы и ее виды.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Согласно ст. 1 Закона Государственная граница РФ есть линия и проходящая по этой линии вертикальная поверхность, определяющие пределы государственной территории (суши, вод, недр и воздушного пространства) Российской Федерации, т. е. пространственный предел действия государственного суверенитета Российской Федерации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В зависимости от места прохождения государственные границы могут быть:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) сухопутными;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) водными (морскими, речными, озерными);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) воздушными;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4) подземными (границы недр суши и вод государства).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Под сухопутными границами понимаются линии, проходящие по характерным точкам рельефа местности (например, горным хребтам) или через определенные точки географических координат, а также по параллелям и меридианам [600 - См.: Международное право. Словарь-справочник / Под ред. В. Н. Трофимова. М., 1997. С. 54.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Речные Государственные границы проходят по рекам. Причем, если иное не предусмотрено международными договорами, обычно границей считается линия, проходящая на судоходных реках – по середине главного фарватера или по тальвегу реки (линии наибольших глубин), а на несудоходных реках (ручьях) – по их середине или по середине главного рукава реки  [601 - См.: Там же.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На озерах или иных водоемах Государственная граница нередко проходит по прямой линии, соединяющей выходы границы к берегам озера или иного водоема. Иногда эта граница может проводиться по медиане, если озеро имеет вытянутую форму, а противолежащие берега принадлежат соседним государствам [602 - См.: Там же. С. 54-55.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государственная граница, проходящая по реке (ручью), озеру или иному водоему, как правило, не перемещается как при изменении очертания их берегов или уровня воды, так и при отклонении русла реки (ручья) в ту или иную сторону, если граничащие государства не имеют между собой иных договоренностей по этому вопросу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государственные границы, проходящие по железнодорожным и автодорожным мостам, а также по плотинам и другим сооружениям, возведенным через пограничные участки рек и ручьев, проводятся по середине этих сооружений или по их технологической оси, независимо от прохождения границ по реке или ручью [603 - См.: Там же. С. 55.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сухопутные и водные Государственные границы устанавливаются на основе договоров между сопредельными государствами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Морские Государственные границы устанавливаются на море самостоятельно каждым государством по внешнему пределу своих территориальных вод, если эти воды не соприкасаются с аналогичными водами других государств. В тех случаях, когда территориальные воды двух или нескольких государств соприкасаются, линия границы между ними устанавливается на основе соглашения [604 - См.: Там же.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Территориальные воды – «полоса моря (океана), прилегающая к побережью, островам и являющаяся частью территории государства» [605 - Советская военная энциклопедия / Под ред. Н. В. Огаркова. Т. 8. М., 1978. С. 29.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Женевская конвенция о территориальном море и прилежащей зоне 1958 г. [606 - См.: Ведомости Верховного Совета СССР. 1964. № 43. Ст. 472.] предусматривает, что если берега двух государств расположены один против другого, то эти государства не имеют права (при отсутствии между ними иного соглашения) расширять свои территориальные воды, перенося их внешнюю границу за срединную линию. Однако эти положения не применяются, если в силу исторически сложившихся правовых оснований или других особых обстоятельств необходимо разграничивать территориальные воды иным образом (ст. 12).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вертикальная плоскость, проходящая через сухопутные и водные границы, является границей воздушного пространства и недр государства.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, линия Государственной границы устанавливается в одних случаях в соответствии с международно-правовыми нормативными актами, в других – по соглашению сторон, т. е. на основании многосторонних договоров, в третьих – самостоятельно каждым государством путем издания своих внутренних актов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помимо выделения видов государственных границ по вышеназванному критерию, в практике определения последние бывают:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) орографическими (проходят по естественным рубежам с учетом рельефа местности – рек, гор, возвышенностей и т. п.);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) геометрическими (соединяют две определенные на местности точки границы независимо от географических и астрономических факторов);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) астрономическими (те геометрические границы, которые проходят по параллели или меридиану) [607 - См.: Дипломатический словарь / Под ред. А. А. Громыко. Т. 1. М., 1971. С. 423.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Такое подразделение государственных границ производится в зависимости от характера прохождения линии государственной границы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В России имеются как орографические, так и геометрические границы; астрономические границы между государствами встречаются в Африке и Америке.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По этому же критерию некоторые авторы выделяют еще один вид государственных границ – комбинированные (они устанавливаются чаще всего, при их проведении учитываются различные факторы) [608 - См.: Талалаев А. Н. Границы государственные // Юридический энциклопедический словарь / Под ред. А. Я. Сухарева. М., 1987. С. 97.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Закон 1993 г., определяя понятие о Государственной границе и ее виды, в то же время не регламентирует способы ее установления. Об этом говорится в научной литературе. Так, установление государственной границы по соглашению между соответствующими государствами проходит посредством делимитации и демаркации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Делимитация границ (от латинского delimitatio – установление границ) – это определение положения и направления государственной границы по соглашению между сопредельными государствами, зафиксированное в договоре и графически изображенное на прилагаемых к договору картах» [609 - Большой энциклопедический словарь / Под ред. А. М. Прохорова. СПб., 1997. С. 339.]. На основании делимитации границы проводится ее демаркация. Так, окончательно согласовать линию прохождения украинско-российской границы и урегулировать спорные вопросы должны участники очередного заседания двухсторонней комиссии по делимитации сухопутного участка границы между Украиной и Россией [610 - См.: Где пройдет граница? // Российская газета. 2001. 14 нояб.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Демаркация границ – установление линии государственной границы на местности путем сооружения пограничных знаков на основании документов о делимитации границ» [611 - Большой энциклопедический словарь / Под ред. А. М. Прохорова. СПб., 1997. С. 340.]. Демаркация границ осуществляется смешанными комиссиями, которые образуются договаривающимися сторонами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, демаркация государственной границы проводится в строгом соответствии с документами делимитации. Однако на практике допускаются отдельные отклонения от положений делимитации в связи с какими-либо естественными условиями или социально-бытовыми интересами населения данной местности (например, когда делимитационная граница разрезает населенный пункт или отделяет поселение от источника воды и т. д.).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В то же время от государственной границы нужно отличать демаркационные линии, которые временно устанавливаются, в частности, в тех случаях, когда вопрос о государственной границе между соседними государствами окончательно не решен или когда после прекращения военных действий необходимо разграничение воюющих сторон.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По мере необходимости заинтересованные государства проводят редемаркацию государственной границы, при которой проверяется ранее выполненная демаркация, восстанавливаются и заменяются разрушенные пограничные знаки, устанавливаются дополнительные знаки и т. д. [612 - См.: Советская военная энциклопедия / Под ред. Н. В. Огаркова. Т. 3. М., 1977. С. 30.]<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как видим, пограничные знаки имеют отношение к демаркации (редемаркации) границ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Согласно ст. 6 Закона 1993 г. Государственная граница на местности обозначается ясно видимыми пограничными знаками. Они в такой своеобразной условной форме заменяют собой текст соответствующих предписаний, служат средством реализации и индивидуализации требований последних применительно к данным конкретным условиям и в то же время воплощают идею территориальной целостности России, неприкосновенности и нерушимости ее границ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, пограничные знаки, с одной стороны, выступают в качестве символов Государственной границы, а с другой – определяют линию Государственной границы, обозначающую предел территории страны.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако, по мнению А. Ф. Лосева, для подобного рода предметов (пограничных столбов и других предметов, отграничивающих одно государство от другого) достаточно названий «знак», «примета», «указание», «обозначение». Здесь нет никакой необходимости употреблять термин «символ», так как в них нет ничего изобразительного [613 - См.: Лосев А. Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991. С. 259.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С этим тезисом, с нашей точки зрения, трудно согласиться, поскольку пограничные знаки выполняют сигнальную функцию, а следовательно, несут в себе образ юридически значимого отношения, т. е. изображают юридически значимую информацию. И, как правило, данный образ излагается с привлечением художественных форм. Отсутствие же таковых не влечет потерю символичности пограничного знака, в чем мы далее сможем убедиться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Более того, пограничные знаки являются не просто символами, а государственными символами, поскольку отвечают всем требованиям, предъявляемым к ним. Подтверждением тому служит и ст. 6 Федерального конституционного закона «О Государственном гербе РФ», согласно которой Государственный герб РФ помещается на пограничных знаках (основных пограничных столбах). Что касается остальных пограничных знаков, то в отношении них он не предусмотрен, что в некоторой степени затрудняет определение статуса последних.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следует также отметить, что ни в Законе о Государственной границе, ни в других нормативных правовых актах не раскрывается понятие и не дается описание пограничных знаков. В литературе же встречается различное понимание термина пограничный знак (знаки), но такое различие в понимании не является, на наш взгляд, существенным. Так, Большой юридический словарь определяет пограничный знак как «специальный предмет для обозначения Государственной границы на местности» [614 - Большой юридический словарь / Под ред. В. Д. Зорькина, В. Е. Крутских, А. Я. Сухарева. М., 1997. С. 493.]. А, например, по Советской военной энциклопедии, «пограничные знаки – ясно видимые с территории сопредельных государств знаки, служащие для обозначения прохождения линии государственной границы» [615 - Советская военная энциклопедия / Под ред. Н. В. Огаркова. Т. 6. М., 1978. С. 368.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пограничные знаки могут устанавливаться на самой линии границы либо попарно в непосредственной близости от нее, а на самой линии границы, кроме того, устанавливается столбик, в зависимости от договоренности сторон. На реках, по которым проходит линия границы, пограничные знаки устанавливаются попарно на их берегах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для обозначения линии сухопутной государственной границы применяются следующие пограничные знаки: деревянные или железобетонные пограничные столбы, пирамиды, курганы, створные знаки и др.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Створные знаки – ориентиры (щиты, башни, мачты), расположенные на одной прямой (в створе), для указания направления движения судна, самолета или обозначения какого-либо рубежа» [616 - Большой энциклопедический словарь / Под ред. А. М. Прохорова. М., 1998. С. 368.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Линия внешнего предела территориальных вод в отдельных местах в целях обеспечения ориентирования обозначается плавучими буями и вехами, а для обозначения морской границы устанавливаются створные знаки, оборудованные светящимися огнями.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пограничные знаки могут быть парными (например, парные пограничные столбы), одинарными (например, бетонная пирамида), промежуточными (например, столбик между парными пограничными столбами) и групповыми (например, столбик и парные пограничные столбы) [617 - См.: Советская военная энциклопедия / Под ред. Н. В. Огаркова. Т. 6. С. 369.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Пограничные знаки (деревянные и железобетонные пограничные столбы, створные знаки) обычно имеют особую окраску, на них укрепляются государственные гербы, им присваивается соответствующий номер или географическое наименование. Местоположение каждого знака точно фиксируется, и его координаты записываются в специальный протокол, в котором указываются, кроме координат, также расстояния до ближайших к нему других знаков, а на речных участках обозначаются расстояния до линии границы. На каждый знак составляется также схема-кроки [618 - См.: Словарь международного права / Под ред. С. Б. Бацанова, Г. К. Ефимова, В. И. Кузнецова. М., 1986. С. 277.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;«Схема-кроки (от греческого schema и от французского croquis) – чертеж участка местности, на котором условными графическими обозначениями отображены ее важнейшие элементы, выполненные при глазомерной съемке» [619 - 9 Большой энциклопедический словарь / Под ред. А. М. Прохорова. М., 1998. С. 597.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По ч. 2 ст. 6 названного Закона описание и порядок установки пограничных знаков определяются международными договорами Российской Федерации, решениями Правительства Российской Федерации, что свидетельствует о бланкетном характере данной нормы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В частности, в соответствии с таким международным документом, как «Обмен нотами между Посольством Финляндии в СССР и Министерством иностранных дел СССР о системе обозначения линии Государственной границы», в ответной Ноте Министерства иностранных дел СССР Посольству Финляндии в СССР от 8 августа 1979 г. дается следующее описание пограничных знаков: «Граница на местности обозначена пограничными столбами, столбиками, концами, курганами, створными и другими знаками, вехами и буями из дерева, камня, бетона или другого согласованного совместного материала, а также тригонометрическими и другими знаками, установленными на линии границы и выполняющими функции пограничных знаков» [620 - См.: Международное право в документах / Под ред. Н. Т. Платова. М., 1982. С. 465.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уголовным законодательством нашей страны предусмотрена ответственность за посягательства на неприкосновенность Государственной границы. Но если по УК 1960 г. она наступала за нарушение правил въезда или проживания в пограничной полосе или пограничной зоне (ст. 197 УК) (это преступление посягало на порядок управления) либо за незаконный выезд за границу или незаконный въезд в СССР (ст. 83 УК) (данное преступление относилось к разряду иных государственных преступлений), то УК 1996 г. декриминализировал деяние, предусмотренное ст. 197 УК 1960 г. Сейчас за нарушение правил въезда (прохода) в пограничную зону установлена только административная ответственность (ст. 18.2 КоАП). Что касается незаконного выезда за границу и незаконного въезда в страну, то за это деяние уголовная ответственность ныне наступает в рамках ст. 322 УК «Незаконное пересечение Государственной границы Российской Федерации» с учетом изменений, касающихся формулировки статьи и ее содержания [621 - Преступление, предусмотренное ст. 322 УК, следует отграничивать от административного правонарушения, охватываемого ст. 18.1. «Нарушение режима Государственной границы РФ». Подобное отграничение проводится по объективной стороне составов: административное правонарушение проявляется в нарушении правилпересечения Государственной границы; незаконное пересечение последней признается преступлением, если оно осуществлено без установленных документов или надлежащего разрешения. По КоАП РФ появляется и новый состав правонарушения, предусматривающий ответственность организаций, осуществляющих международные перевозки, либо лиц, пересекающих по частным делам Государственную границу РФ, за непринятие мер по предотвращению использования принадлежащих им транспортных средств другими лицами для незаконного пересечения Государственной границы РФ, если это повлекло незаконное пересечение или попытку незаконного пересечения Государственной границы РФ (ст. 18.14. «Незаконный провоз лиц через Государственную границу РФ»),]. И еще одной особенностью данной статьи является то, что она ныне располагается в гл. 32 «Преступления против порядка управления».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помимо этого в УК 1996 г. появился новый состав преступления, ранее неизвестный УК 1960 г., по которому установлена уголовная ответственность за противоправное изменение Государственной границы Российской Федерации (ст. 323 УК). Этот состав также находится в гл. 32.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Объединяет упомянутые нормы то, что они имеют общий групповой объект – общественные отношения, складывающиеся в сфере обеспечения режима Государственной границы, и предмет преступления – Государственную границу РФ и ее символы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Согласно ст. 7 Закона 1993 г. режим Государственной границы, в частности, включает в себя:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– правила содержания Государственной границы, которые в том числе регулируют и порядок сохранения и поддержания в исправном состоянии пограничных знаков, их контрольных осмотров;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– правила пересечения Государственной границы лицами, транспортными средствами, грузами, товарами и животными.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В соответствии с требованиями режима государственной границы ее пересечение осуществляется через пункты пропуска, под которыми понимается «территория в пределах железнодорожного, автомобильного вокзала, станции, морского, речного порта, аэродрома, открытого для международных сообщений, а также иное, специально оборудованное место, где осуществляется пограничный, а при необходимости и другие виды контроля и пропуск через государственную границу лиц, транспортных средств, товаров и животных» [622 - Административное право РФ / Под ред. А. П. Алехина, А. А. Кармолицкого, Ю. М. Козлова. М., 1997. С. 616; Комментарий к Кодексу РСФСР об административных правонарушениях / Под ред. И. И. Веремеенко, Н. Г. Салищевой, М. С. Студеникиной. М., 2000. С. 616. – Также Постановлением Правительства РФ от 19 января 1998 г. утверждено Положение о пунктах пропуска через Государственную границу РФ (см.: Собрание законодательства РФ. 1998. № 4. Ст. 485).].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По Закону пропуск через Государственную границу лиц, транспортных средств, грузов, товаров и животных производится в установленных пунктах пропуска через Государственную границу и заключается в признании законности пересечения Государственной границы (ст. 11 Закона 1993 г.).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Согласно Закону о Государственной границе последняя подлежит охране без каких-либо изъятий. Охрана Государственной границы осуществляется в целях:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– недопущения противоправного изменения прохождения Государственной границы;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;– обеспечения соблюдения физическими и юридическими лицами режима Государственной границы, пограничного режима и режима в пунктах пропуска через Государственную границу.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Охрана Государственной границы возложена на пограничные органы Федеральной службы безопасности РФ в пределах приграничной территории, на Вооруженные Силы РФ в воздушном пространстве и подводной среде и на другие силы (органы) обеспечения безопасности Российской Федерации в случаях и порядке, определяемых законодательством Российской Федерации (ст. 3 Закона 1993 г.).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В соответствии с Постановлением Правительства РФ «О порядке привлечения граждан к охране Государственной границы Российской Федерации» от 15 апреля 1995 г. [623 - См.: Собрание законодательства РФ. 1995. № 17. Ст. 1545.] граждане имеют возможность участвовать в охране государственной границы в составе добровольных народных дружин по охране Государственной границы РФ либо в качестве внештатных сотрудников пограничных органов ФСБ России.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государственная граница РФ может иметь различный режим охраны и может даже быть неохраняемой, свободной от постоянного<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;или выборочного контроля за ее пересечением [624 - См.: Комментарий к УК РФ / Под ред. А. И. Бойко. С. 646.], поскольку в соответствии с международным договором государство может придавать своей границе открытый характер, т. е. исключить обязанность для граждан получать въездные и выездные визы, таможенный контроль и другие формальности. В соответствии с Маастрихтским договором о Европейском Союзе от 7 февраля 1992 г. такими границами являются границы государств – членов Европейского Союза, предполагаются границы России с государствами – членами СНГ [625 - См.: Баглай М. В., Туманов В. А. Указ. соч. С. 104.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поэтому уголовно наказуемым является пересечение только охраняемой Государственной границы без таких документов или такого разрешения, которые достаточны для официального удостоверения на право пересечения границы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Неохраняемой может быть признана лишь та часть Государственной границы РФ, охрана которой с использованием имеющихся средств объективно невозможна (вертикальная поверхность, проходящая по линии границы на глубине, недосягаемой для имеющихся средств контроля пресечения или предупреждения незаконного пересечения Государственной границы) [626 - См.: Комментарий к УК РФ. Особенная часть / Под ред. В. М. Лебедева, Ю. И. Скуратова. М., 1996. С. 509.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Тем не менее 13,5 из 61 тысячи километров Государственной границы России до сих пор не имеют правового статуса и, по словам начальника Международно-договорного департамента Федеральной пограничной службы А. Манилова, сейчас работает 15 правительственных комиссий по делимитации и демаркации. Например, на 80% согласована граница с Казахстаном [627 - Так, только по территории Омской области «прозрачная» граница составляет тысячу километров, поскольку на ней до сих пор нет пограничных знаков (см.: Федосенко В. Где взять замки для прозрачной границы // Российская газета. 2001.21 нояб.).]. На российско-китайской границе пограничные столбы расставляли в течение последних двадцати лет, и все-таки осталось 58 неоформленных километров. Это была уникальная работа, так как еще нигде в мире так тщательно не согласовывали такие протяженные границы. Но, несмотря на то, что Россия старается четко обозначить свои границы, на более спокойных ее участках и новых рубежах не планируется протягивать сигнализационные системы и контрольно-следовые полосы, которые использовали еще в советские времена [628 - См.: Куликов В. Мухтар, границу! // Российская газета. 2001. 26 апр.; Куликов В. Граница // Там же. 2003. 30 июля.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, до тех пор, пока Государственная граница будет охраняться, будет сохраняться и возможность ее противоправного изменения путем уничтожения, перемещения или изъятия пограничных знаков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В свою очередь законодатель, признавая эти действия преступными, исходил из того, что таким путем создается обстановка неопределенности, порождаются пограничные споры, что способствует нарушениям неприкосновенности границ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Некоторые авторы полагают, что ст. 323 УК имеет в виду Государственную границу РФ, не ограничивая ее охраняемыми участками. Поэтому не исключается противоправное изменение и не охраняемой границы России [629 - См.: УК РФ. Комментарий / Под ред. В. И. Радченко, А. С. Михлина. М., 2000. С. 771.]. Но, исходя из ранее приведенной характеристики не охраняемой Государственной границы, становится ясно, что при таком режиме ее противоправное изменение становится практически неосуществимым.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Состав преступления, закрепленный в ст. 323 УК, отличается от состава, предусмотренного ст. 322 УК, тем, что в нем пограничные знаки являются непосредственным предметом преступления [630 - По УК Швейцарии в качестве непосредственного предмета преступления также выступают пограничные знаки. Согласно ст. 268 УК «Перемещение государственных пограничных камней» тот, кто устраняет, перемещает, делает неузнаваемым, фальшиво устанавливает или фальсифицирует служащий для установления границы земли, кантона или Конфедерации пограничный камень или другой служащий обозначению границы знак, наказывается каторжной тюрьмой на срок до 5 лет или тюремным заключением.], а в предыдущем – опосредованным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Необходимо также отметить, что в ст. 323 УК идет речь о совершении действий, изменяющих обозначение (демаркацию) Государственной границы, т. е. попытку незаконного изменения ее изображения на местности (de facto), а не изменение Государственной границы по существу, в том виде, в каком она установлена исторически и юридически.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как указывалось выше, подобное незаконное изменение может осуществляться тремя способами: 1) путем изъятия, 2) перемещения или 3) уничтожения пограничных знаков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Под изъятием понимается «извлечение пограничного знака, например, из грунта, снятие с опоры без установки на новом месте» [631 - Лесниевски-Костарева Т. А. Указ. соч. С. 42.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Перемещение пограничного знака – «это его изъятие с последующей установкой на новом месте» [632 - Там же.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уничтожение – «это необратимое разрушение пограничного знака, которое не позволяет идентифицировать его как пограничный знак и использовать по прямому назначению» [633 - Там же.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На основании сказанного можно сделать вывод о том, что при изъятии или уничтожении предмет перестает выполнять функцию пограничного знака, при перемещении он продолжает выполнять эту функцию, но в другом месте. В последнем случае не имеет значения, в пользу какого государства произошло изменение границы.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Может ли способ уничтожения пограничных знаков повлиять на квалификацию содеянного? С одной стороны, законодатель не указывает на какой-либо конкретный способ (способы), а значит, презюмируется, что он может быть любым. С другой стороны, в учебной литературе говорится о том, что «если виновный будет использовать такие способы, как поджог, взрыв или иной общеопасный способ, то содеянное следует квалифицировать и по ч. 2 ст. 167 УК» [634 - Уголовное право России. Т. 2:Особенная часть / Под ред. А. Н. Игнатова, Ю. А. Красикова. М., 1998. С. 733.], т. е. налицо совокупность преступлений.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Последняя позиция представляется ущербной, так как неверно определен вид конкуренции норм, а отсюда и ошибки в квалификации. Здесь имеет место конкуренция общей (умышленное уничтожение чужого имущества – ст. 167 УК) и специальной нормы (уничтожение пограничных знаков – ст. 323 УК), а не части и целого. Этот вид конкуренции норм не образует совокупности преступлений, и уголовная ответственность наступает по специальной норме (ч. 3 ст. 17 УК), т. е. по ст. 323 УК.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, с нашей точки зрения, способ уничтожения пограничных знаков не имеет уголовно-правового значения.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Для наличия состава противоправного изменения Государственной границы РФ достаточно исполнения одного из альтернативно названных действий хотя бы в отношении одного пограничного знака. Если же совершалось несколько таких действий – тождественных (например, изъятие – изъятие) или разнородных (например, перемещение – уничтожение) – с одним или несколькими знаками, то возможны две ситуации. Первая – когда подобные действия образуют неоднократность (причем тождественную), т. е. совершаются два и более раз; вторая – когда имеет место продолжаемое преступление, т. е. совершаемые действия охватываются единым умыслом (например, изъятие с целью уничтожения).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Изъятие или уничтожение пограничных знаков без цели противоправного изменения Государственной границы РФ может образовать состав преступления против собственности. Перемещение же указанных предметов при отсутствии такой цели вообще не признается преступлением.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, посягательства, нарушающие исследуемый предмет преступления, регламентируются ст. 322 и 323 УК, в которых речь идет об обустройстве Государственной границы (ст. 323 УК) и о порядке обеспечения ее пересечения (ст. 322 УК). Однако через некоторое время состав преступления, предусмотренный ст. 323 УК, на наш взгляд, может «изжить» себя, так как уровень общественной опасности деяний, описанных в статье, не настолько высок, чтобы признавать их преступными (например, изъятие одного пограничного столба). Показателем «нежизнеспособности» нормы является и отсутствие опубликованной судебной практики по данному виду преступления. Поэтому на будущее следует поставить вопрос о декриминализации такого поведения, как противоправное изменение Государственной границы РФ путем изъятия, перемещения или уничтожения пограничных знаков.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Согласно п. 3.4 Основ пограничной политики Россия выступает за нерушимость внешних границ государств – участников СНГ, содействует их международно-правовому оформлению и развитию на договорной основе сотрудничества между пограничными структурами этих государств в интересах обеспечения национальной и коллективной безопасности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Одним из этапов реализации этого направления в политике является проект Закона «О Государственной границе Союзного государства» (т. е. Беларуси и России), который определяет статус границы Союзного государства и ее режим, включая режим пунктов пропуска, а также режим внутренних морских вод и территориального моря. В нем даны и определение понятия «единая граница Союзного государства», и принципы ее устройства, устанавливается порядок пересечения границы людьми и транспортными средствами.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Комиссия союзного парламента Беларуси и России по безопасности, обороне и борьбе с преступностью уже одобрила этот законопроект на очередном заседании в Москве [635 - См.: И мышь не проскочит незамеченной // Российская газета. 2001. 1 нояб.]. Позднее он был рассмотрен и на заседании коллегии Пограничного комитета Союзного государства, которое прошло в Минске [636 - См.: Александрович А. Стоять! На общих рубежах… //Там же. 6 нояб.]. В дальнейшем предполагается разработать проекты законов «О защите и охране Государственной границы Союзного государства» и «О пограничной службе Союзного государства». Завершит законодательные усилия парламентариев Союзного государства выработка его пограничного кодекса.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В Концепции охраны границ государств – участников СНГ с государствами, не входящими в Содружество, принятой в Минске 26 мая 1995 г. [637 - См.: Бюллетень международных договоров. 1996. № 2. С. 3.], также указывается, что государства – участники Содружества направляют свою деятельность, в частности, на пресечение противоправного, в том числе насильственного, изменения установленного прохождения границ. При этом под термином «границы» понимаются участки государственных границ государств-участников СНГ с государствами, не входящими в Содружество. В перспективе государства – участники СНГ имеют целью создать на основе Концепции целостную систему обеспечения охраны границ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, в ближайшем будущем станет насущным вопрос об уголовно-правовой охране границ как Союзного государства, так и стран – участниц СНГ. А поскольку Модельный УК государств– участников СНГ 1996 г. [638 - См.: Правоведение. 1996. № 1.] не содержит в себе Особенной части, т. е. описания конкретных видов преступлений и наказаний за них, то мы предлагаем дополнить нормы УК РФ о неприкосновенности Государственной границы РФ новым признаком – «Государственная граница Союзного государства либо государства – участника СНГ». И как следствие уголовной ответственности будут подлежать лица, осуществляющие незаконные действия в отношении пограничных знаков, символизирующих не только Государственную границу России, но и Союзного государства, государства – участника СНГ, при условии, что подобные действия будут направлены против интересов России.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Форменная одежда как символ власти и предмет преступления. С точки зрения русского языка понятие форменной одежды равнозначно понятию формы [639 - См.: Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1992. С. 887.]. Форма – одинаковая по цвету и покрою одежда [640 - См.: Большой энциклопедический словарь / Под ред. А. М. Прохорова. М., 1997. С. 1287.]. При этом необходимо пояснить, что под термином «одинаковая» подразумевается не только одноцветность ее составляющих (например, для пожарных, космонавтов, военных), но и многоцветность для группы лиц, ее носящих (например, школьная или спортивная форма, форма официантов в ресторане или крупье в казино).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Форменная одежда может быть как официальной (например, казачья форма [641 - См.: п. 5 Правил учета и ношения холодного клинкового оружия, предназначенного для ношения с казачьей формой, утвержденные Постановлением Правительства РФ от 3 сентября 2001 г. // Российская газета. 2001. 12 сент.], военная форма [642 - См.: Указ Президента РФ «О военной форме одежды и знаках различия по военным званиям» от 23 мая 1994 г. // Российская газета. 1994. 3 июня.]), так и неофициальной (например, ее могут иметь члены какой-либо политической партии или общественного движения). Уголовное право интересует исключительно официальная форма, причем не любого ее носителя, а только представителей власти, понятие которых раскрывается в Примечании к ст. 318 УК и конкретизируется в и. 2 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам о взяточничестве и коммерческом подкупе» от 10 февраля 2000 г. [643 - См.: Бюллетень Верховного Суда РФ. 2000. № 4. С. 5.]: это лица, осуществляющие законодательную, исполнительную или судебную власть, а также работники государственных, надзорных или контролирующих органов, наделенные в установленном законом порядке распорядительными полномочиями в отношении лиц, не находящихся от них в служебной зависимости, либо правом принимать решения, обязательные для исполнения гражданами, а также организациями независимо от их ведомственной подчиненности. Исходя из этого, можно выделить три присущих им компонента: 1) доверие со стороны населения, 2) обязанность подчиниться их властной воле, 3) авторитет власти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На этой основе выстраивается понятие форменной одежды представителя власти как его внешнего опознавательного знака. Форменная одежда может быть определена как «одежда, обязательная для ношения данным лицом при исполнении служебных обязанностей, в процессе осуществления профессиональной деятельности» [644 - Уголовное право России. Часть Общая / Под ред. Л. Л. Кругликова. М., 1999. С. 426; Научно-практический комментарий к УК РФ / Под ред. П. Н. Панченко. Т. 1. Н. Новгород, 1996. С.145.]. Иными словами, облаченные в нее люди олицетворяют власть, ее силу и авторитет, а значит, во-первых, им можно доверять и всегда рассчитывать на их защиту и помощь и, во-вторых, им нужно подчиняться.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, форма представителя власти в уголовном праве может рассматриваться как символ этой власти [645 - 45 На Украине для служителей закона этот символ может приобрести дополнительное значение. Он будет свидетельствовать о высоком морально-этическом уровне его носителей. Подобный вывод следует из законопроекта о полиции, который предусматривает изменение стереотипного советского названия «милиция» на европейский вариант «полиция». В МВД Украины уверены, что после переименования изменится и сам служащий: полицейские будут обладать не только знаниями законов, но и «морально-этическими инструментариями, что позволит работать с населением на высшем уровне, обеспечивая реальные права и свободы» (см.: Кроль И. В Киеве разводят морально-этических полицаев // Мегаполис-Экспресс. 2000. 26 июля).]. Но поскольку данный регулятор уголовно-правовых отношений сложился не на уровне обычаев и традиций, а сформировался в изначально правовой форме, то в качестве формального его признака выступает нормативная закрепленность, в качестве материального – повышенная общественная опасность деяний, в которых присутствует этот символ.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Он является броским и наиболее различимым по сравнению с другими знаками, но в то же время по цвету или структуре должен заметно отличаться у различных представителей власти, так как функции у них различны. В настоящее время специализация форменной одежды проходит не только в зависимости от вида правоохранительного или контролирующего органа, но и в рамках одного ведомства (например, в милиции имеют свою форму сотрудники государственной инспекции безопасности дорожного движения и патрульно-постовой службы) [646 - См.: Приказ МВД РФ «Об утверждении описаний нарукавных знаков по принадлежности соответствующим службам (подразделениям) органов внутренних дел и Правил их ношения» от 30 апреля 1996 г. М., 1996.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По нашему мнению, данная специализация необходима, поскольку простым гражданам легче ориентироваться в том, кто есть кто и какую функцию он выполняет. Так, инспекторы дорожно-патрульной службы отказались от привычной милицейской формы и получили новое обмундирование, после чего их уже не спутаешь ни с какими другими стражами порядка. Их одели в синюю рубашку и такого же цвета брюки, а на голове – пилотка. Когда на улице станет холодно, они облачатся в теплую куртку синего цвета, головной убор сменят на фуражку или шапку с кокардой. И обязательно у каждого инспектора на дежурстве будет нагрудный знак с гербом Российской Федерации и личным номером [647 - См.: Жуковская Н. Инспекторов ГИБДД переоденут и …пронумеруют // Российская газета. 1999. 20 июля.]. Нарукавный знак и номерной нагрудный знак планируется ввести для участковых уполномоченных милиции [648 - См.: Приказ МВД РФ «О мерах по усилению социальной защиты участковых уполномоченных милиции» от 3 сентября 2003 г. // Российская газета. 2003. 17 сент.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из приведенных примеров видно, что составной частью формы являются знаки, помещенные на ней: погоны, эполеты, кокарды, нашивки и др. Следовательно, если исходить из отношения главной вещи и ее принадлежности, то их сигнальная функция в отрыве от форменной одежды немыслима. Данные элементы необходимо относить к сигналам как особым типам знаков, которые следует отделять от других знаковых систем. В указанном контексте знаки-сигналы на форменной одежде «обладают означаемым, но они не способны дать новую семиотическую конструкцию» [649 - Современный философский словарь / Под ред. В. Е. Кемерова. Лондон; Франкфурт-на-Майне; Париж; Люксембург; Москва; Минск, 1998. С. 298.]. Поэтому, на наш взгляд, чтобы не затруднять и не загружать восприятие граждан относительно принадлежности лиц к числу работников правоохранительных органов, достаточно только родового признака такой принадлежности – обмундирования. «Не требуется индивидуально определенных признаков этой принадлежности: наименования правоохранительного органа, должности и других данных о его сотруднике» [650 - Комментарий к УК РФ / Под ред. А. И. Бойко. С. 641.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Исходя из вышеизложенного, представляется не совсем точным отнесение А. Ф. Лосевым кокард, эполетов и т. д. наравне с самой формой к эмблемам как разновидности символа: «…кокарды, эполеты, галуны на мундирах и сами мундиры – все это эмблемы специального назначения» [651 - Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976. С. 148.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Применительно к форменной одежде, по нашему мнению, такое смешение недопустимо, поскольку данные знаки как часть целого не могут отразить в себе самостоятельное юридическое содержание, что характерно для правовых символов. Они выступают в качестве ее дополнительных признаков и призваны подтверждать статус представителя власти в тех случаях, когда гражданам нелегко отличить последнего от иного носителя формы (например, контролера на железной дороге – от проводника, работника вневедомственной охраны – от работника частной охранной структуры).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вместе с тем не все лица, наделенные властными полномочиями, облачаются в форменную одежду. Ее имеют только те работники властных структур, в отношении которых она нормативно закреплена, а потому признана официальной [652 - См., например: Постановление Правительства РФ № 13 «О введении форменной одежды для должностных лиц Государственного комитета РФ по охране окружающей среды и его территориальных органов, осуществляющих государственный экологический контроль» от 5 января 2000 г. // Российская газета. 2000. 21 янв.; Постановление Правительства РФ «О форменной одежде судебных приставов» от 9 апреля 2001 г. // Собрание законодательства РФ. 2001. № 16. Ст. 1618; Федеральный закон «О статусе судей» от 26 июня 1992 г. // Ведомости Съезда народных депутатов РФ и Верховного Совета РФ. 1992. № 30. Ст. 1792 и др.]. А раз официальность является обязательным признаком последней, то круг нормативных актов, регламентирующих ее описание и порядок ношения, должен быть исчерпывающим.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Форменная одежда представителя власти как символ власти в уголовном праве мыслится в двух аспектах: 1) как элемент отягчающего обстоятельства и 2) как предмет преступления.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первый аспект связан с тем, что в УК 1996 г. появилось новое отягчающее обстоятельство – использование форменной одежды представителя власти при совершении преступления (п. «и» ч. 1 ст. 63 УК). Выделение формы в качестве обстоятельства, отягчающего наказание, обусловлено, прежде всего, тем, что ее использование облегчает совершение преступления, достижение преступного результата. Но это свойственно и другим атрибутам работника государственного аппарата или муниципального служащего (например, удостоверению). Однако именно форма наиболее зримо сигнализирует доверие к власти и подчинение ей. Таково свойство правовых символов: «…в первую очередь они призваны воздействовать на эмоциональную сферу личности и через нее уже – на разум и поведение» [653 - Никитин А. В. Правовые символы. Дис. …канд. юрид. наук. Н. Новгород, 1999. С. 447.]. Так, виновному, представлявшемуся инспектором пожарного надзора и облаченному в форменную одежду, в домах частного сектора люди передавали деньги за проверку противопожарной безопасности [654 - См.: Комментарий к УК РФ. Общая часть / Под ред. В. М. Лебедева, Ю. И. Скуратова. С. 173.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В последние годы участились случаи использования такой одежды в криминальных целях, что ставит под угрозу авторитет властных структур. Например, преступное сообщество, организованное для вымогательства и похищения людей, в Краснодарском крае применяла в указанных целях камуфляж и милицейскую форму [655 - См.: Удачин В. С мешком на голове // Российская газета. 2000. 7 июня.]. Группу грабителей, использовавших в своем промысле милицейскую форму, задержала совместными усилиями милиция Калужской и Московской областей [656 - См.: Российская газета. 1999. 27 июля.]. Трое неизвестных останавливали на дороге Пошехонье—Данилов автомашины, забирали у водителей крупные суммы денег и скрывались. По показаниям потерпевших один из преступников был одет в форму сержанта милиции, другой – рядового. Третий был в гражданской одежде. Рядом стояла автомашина ВАЗ с надписями «ДПС» и «Милиция». Как выяснилось, надписи были наклеены на кузов «Жигулей» и после совершения преступления сняты и выброшены [657 - См.: Ширяев В. Налетчики переоделись в милицейскую форму // Северный край. 2000. 25 июля.]. Задержаны и преступные группы, действовавшие на автотрассе Москва—Холмогоры, Москва—Уфа. Ее члены, переодетые в форму работников ГИБДД, останавливали машины и грабили водителей [658 - См.: Романов Д. Опять «оборотни» // Российская газета. 2003. 1 окт.; Круглов Д. А на трассе «оборотни» стоят// Российская газета. 2003. 12 сент.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Характеризуя и. «н» ч. 1 ст. 63 УК, необходимо различать две ситуации: совершение преступления лицом, находящимся в форменной одежде представителя власти (например, убийство сотрудником вневедомственной охраны своего сослуживца на почве личных неприязненных отношений), и использование этой одежды для облегчения преступления (например, для мошенничества). Отягчающим обстоятельством в данном случае будет только злоупотребление тем доверием, которое оказывается и должно оказываться носителю форменной одежды как представителю власти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, форма как символ власти воздействует на сознание и волю человека и незаконно используется с целью добиться в конечном счете принятия решения в пользу виновного, что значительно повышает общественную опасность содеянного и свидетельствует об изощренности преступника, заслуживающего более строгого наказания. Этот тезис поддерживается всеми учеными-юристами в области уголовного права [659 - См., например: Уголовное право России. Общая часть. Т. 1 / Под ред. А. Н. Игнатова, Ю. А. Красикова. М., 1998. С. 448; Российское уголовное право. Общая часть / Под ред. В. Н. Кудрявцева, А. В. Наумова. М., 1997. С. 320; Комментарий к УК РФ / Под ред. А. В. Наумова. М., 1996. С. 175; Комментарий к УК РФ / Под ред. Н. Ф. Кузнецовой. М., 1998. С. 149; и др.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С позиции уголовного права форменную одежду надлежит рассматривать не только как средство совершения преступления, но и как символ принадлежности лица к разряду тех, кто находится под особой защитой уголовного закона. Основой для такого предположения послужил не только УК, но и ряд других законов, таких, например, как Закон РФ «О государственной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов» от 20 апреля 1995 г. [660 - См.: Собрание законодательства РФ. 1995. № 17. Ст. 1455.], согласно которому защищаемым лицам (судьям, прокурорам, следователям и др.) обеспечивается применение мер правовой защиты, предусматривающих в том числе повышенную уголовную ответственность за посягательство на их жизнь, здоровье и имущество (ст. 3); Федеральный закон «О статусе судей» от 26 июня 1992 г.: «Проявление неуважения к суду или судьям влечет установленную законом ответственность» (ст. 1).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помимо Общей части УК, прямо закрепляющей уголовно-правовое значение формы и ее преступного использования, есть положения Особенной части, которые факультативно предполагают ее присутствие в качестве предмета преступного воздействия. В частности, речь идет о посягательствах на жизнь, здоровье и безопасность судьи или лица правоохранительного органа, их честь и достоинство, если они совершены в связи с осуществлением правосудия, расследования по делу или исполнением наказания, а также в связи с обеспечением порядка управления (ст. 294-298, 317-319, 321 УК). Так, в 1999 г. имел место 21 случай причинения судьям телесных повреждений, что значительно превышает количество подобных случаев в предшествующем году [661 - См.: Лебедев В. От концепции судебной реформы к новым идеям развития судебной системы // Российская юстиция. 2000. № 3. С.З.]. Пермским областным судом 23 апреля 1998 г. Садиев осужден по ч. 3 ст. 213 и по ч. 2 ст. 318 УК РФ на том основании, что во время совершения хулиганства размахивал ножом и высказывал мысль, что всех порежет, в том числе и себя, пытаясь закрыть дверь и не пустить сотрудников милиции в свою квартиру. В результате этого Боринских как представителю власти при исполнении им своих служебных обязанностей был причинен легкий вред здоровью [662 - См.: Бюллетень Верховного Суда РФ. 1999. № 6. С. 15.]. По приговору Брянского областного суда от 22 сентября 1999 г. Подвойский осужден по ч. 1 ст. 318 УК РФ за то, что доставленный в помещение опорного пункта милиции для составления протокола об административном правонарушении, предусмотренном ст. 162 КоАП РСФСР, оскорбил работников милиции и ударил кулаком по лицу С., исполняющего обязанности по охране общественного порядка, причинив ему легкий вред здоровью [663 - См.: Там же. № 11. С. 9-10.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сотрудник, оказавшись в условиях конфликта, до его начала или, по крайней мере, во время его должен устранить все сомнения в своей принадлежности к числу работников правоохранительной системы. Подтверждением этого может служить форменная одежда.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особой ее разновидностью является судейская мантия, под которой понимается «широкая и длинная одежда в виде плаща» [664 - Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Указ. соч. С. 350.]. Она относится к числу символов государственной власти в судах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Исторические корни данного вида одежды восходят к XIX в. (период судебной реформы в России), когда в судебных заседаниях общих судов должностные лица обязаны были быть в форменной одежде. То же самое правило распространялось и на участковых мировых судей в период проведения ими заседаний мирового съезда [665 - См.: Российское законодательство X—XX веков. Судебная реформа. Т. 8 / Под ред. Б. В. Виленского. М., 1991. С. 103.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Мантии в Российской Федерации были введены в 1992 г. Законом РФ «О статусе судей» (ст. 21), а в дальнейшем данный символ получил законодательное закрепление и в других законах [666 - См., например: ст. 34 Федерального конституционного закона «О судебной системе РФ» от 23 октября 1996 г. // Собрание законодательства РФ. 1997. № 1. Ст. 1; ст. 11 Федерального закона «О мировых судьях в РФ» от 11 ноября 1998 г. // Там же. 1998. №51. Ст. 6270.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В юридической литературе судейскую мантию рассматривают также как символ уважения к правосудию  [667 - См.: Теория государства и права / Под ред. В. К. Бабаева. М., 1999. С. 347.]. При этом под правосудием понимается судебная деятельность в четырех ее формах независимо от того, рассматривается ли дело по существу либо в апелляционной, кассационной или надзорной инстанциях. Это положение вытекает из ст. 118 Конституции РФ, поэтому мы солидарны с авторами высказанной позиции, хотя среди ученых-юристов встречаются и иные мнения по поводу трактовки правосудия [668 - См., например: Гуценко К. Ф., Ковалев М. А. Правоохранительные органы. М., 1997. С. 63; Зинатуллин 3. 3., Зинатуллин Т. 3. Правосудие, его содержание и формы реализации по уголовным делам // Нормотворческая и правоприменительная техника в уголовном и уголовно-процессуальном праве. Ярославль, 2000. С. 153.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако неопределенность на законодательном уровне в отношении понятия правосудия, а как результат – его разночтения, никак не сказываются на уголовном праве в силу его специфики. Последнее понимает правосудие в широком смысле слова и включает в него не только деятельность судов (общей юрисдикции, арбитражных, Конституционного Суда РФ и конституционных (уставных) судов субъектов РФ), но и деятельность органов предварительного расследования, прокуратуры, исправительных учреждении [669 - См.: Уголовное право России. Часть Особенная / Под ред. Л. Л. Кругликова. С. 677; Лобанова Л. В. Преступления против правосудия: теоретические проблемы классификации и законодательной регламентации. Волгоград, 1999. С. 27-28.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, уголовное право закладывает в понятие правосудия особый смысл. Это объясняется тем, что «уголовно-правовая защита правосудия состоит не только в защите общественных отношений, возникающих в ходе данной деятельности, но и в защите тех отношений, которые обеспечивают предпосылки для ее осуществления, а также реализацию результатов последнего. Можно поэтому согласиться с мнением, что законодатель, создавая нормы об уголовно-правовой охране правосудия, исходил не из процессуального значения этого понятия, а вкладывал в него более широкое содержание, считая необходимым защищать всякую деятельность, направленную к осуществлению задач правосудия» [670 - 6™ Лобанова Л. В. Указ. соч. С. 25.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Поэтому в рамках уголовного права представляется возможным рассматривать мантию судьи: а) как символ правосудия, б) как символ принадлежности к числу лиц, особо защищаемых уголовным законом, в) как символ государственной власти в судах, что еще раз подтверждает многозначность правового символа.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Использование судейской мантии и другой форменной одежды в преступных целях расценивается законодателем как обстоятельство, отягчающее наказание, но можно предположить, что посягательства на лиц, ее носящих, также могут быть отнесены к числу таких обстоятельств, так как виновный сознает, что совершает преступление в отношении представителя власти, а значит, открыто подрывает его авторитет и авторитет власти в целом.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кроме того, подобные преступления могут целенаправленно причинить вред и самому символу этой власти, что вносит дисгармонию в общественные отношения, а потому посягательство на форму также должно рассматриваться как преступление. Однако в российском уголовном законе такая норма отсутствует. Между тем в зарубежном уголовном законодательстве она есть. В частности, по УК Испании ответственность наступает за открытое или необоснованное использование официальной форменной одежды (ст. 637 УК). Данные деяния относятся к числу проступков против общественного порядка. Незаконное ношение иностранной или внутригосударственной униформы, служебного обмундирования признается преступлением против общественного порядка по УК ФРГ (§ 132 а).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В свое время в Германии (20 декабря 1934 г.) был принят Закон «Против коварных посягательств на государство и партию для защиты партийных форм одежды», где форма признавалась предметом преступления, поскольку фашистское уголовное право (1933– 1945 гг.) было направлено преимущественно на защиту идеологии и политики национал-социализма [671 - См.: Малиновский А. А. Уголовное право зарубежных стран. Учеб, пособие. М.,1998. С. 43.]. Причем одним из атрибутов этой формы являлась фашистская символика [672 - В России сегодня на федеральном уровне нет запрета на фашистскую символику. Проект Закона «О запрещении нацистской символики и литературы» еще только обсуждается законодателем. По нему запрещается изготовление, распространение и демонстрация нацистской символики и ввоз ее на территорию России. В то же время в законопроекте особо оговаривается, что установленные в нем запреты не распространяются на случаи воспроизведения нацистской символики и выступлений руководителей нацистской Германии и фашистской Италии в научных публикациях и художественных произведениях антифашистской направленности (см.: Голякова Е. Через полвека фашисты взяли Мамаев курган // Российская газета. 2001.27 окт.).По КоАП РФ административным правонарушением, посягающим на общественный порядок, является пропаганда и публичное демонстрирование нацистской атрибутики или символики (ст. 20.3 гл. 20), что влечет наложение административного штрафа в размере от 5 до 10 минимальных размеров оплаты труда с конфискацией указанной атрибутики или символики или административный арест на срок до 15 суток с конфискацией названной в диспозиции нормы атрибутики или символики.В то же время Москва и область еще в 1999 г. узаконили запрет на все фашистское. Согласно ст. 1 Закона Московской области «Об административной ответственности за изготовление, распространение и демонстрацию нацистской символики на территории Московской области» от 25 октября 1999 г. (см.: Подмосковные известия.1999. 4 нояб. № 205) к нацистской символике относятся нарукавные повязки, знамена, значки, атрибуты униформы и приветствия, соответствующие символике, использовавшейся Национал-социалистической рабочей партией Германии и фашистской партией Италии: свастики, фасции (повязки), приветственные жесты, музыкальные произведения. Поэтому те, кто изготовляет, распространяет и демонстрирует такие символы на территории Московской области, предупреждаются или оштрафовываются на сумму от 20 до 100 минимальных размеров оплаты труда (ст. 2).].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, выделение формы представителя власти в качестве предмета самостоятельного преступления, на наш взгляд, заслуживает внимания, поскольку последняя символизирует власть, а авторитет этой власти должен находиться на достаточно высоком уровне. Для поддержания этого уровня и призвано уголовное право.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К тому же предпосылка для введения в УК РФ данного предмета преступления уже создана. В частности, согласно ст. 17.12. главы 17 КоАП РФ незаконное ношение форменной одежды со знаками различия, с символикой государственных военизированных организаций, правоохранительных или контролирующих органов признается административным правонарушением, посягающим на институт государственной власти.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;А в сферу действия административного права мы предлагаем включить случаи, связанные с незаконным отчуждением или приобретением форменной одежды представителя власти, а также действия по надругательству над ней. Данные правонарушения могут располагаться в главе 17 Кодекса об административных правонарушениях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государственные награды как символ-предмет преступления. Издавна почти во всех государствах мира установилась традиция отмечать заслуги своих лучших представителей различными знаками отличия, среди которых наиболее значимыми и почетными являются государственные награды.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государственные награды – высшая форма поощрения граждан, овеществленное свидетельство признания их особых заслуг перед государством и обществом [673 - См.: Государственные символы и награды РФ / Под ред. Ю. Л. Кушера. М., 1999. С. 60.]. Посредством наград оценивается и стимулируется деятельность членов общества в решении национальных и общечеловеческих задач. Они служат олицетворением достижений в различных сферах общественной жизни, верности гражданскому и воинскому долгу, являются свидетельством преемственности боевых традиций армии и флота, признанием их вклада в сохранение государственного суверенитета и территориальной целостности страны. В каждой из государственных наград запечатлен определенный этап в развитии государства и общества.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следовательно, данные предметы, имея под собой знаковую основу (это относится и к почетным званиям, так как они являются знаком отличия) и воплощая в себе определенные смысл и идею, принадлежат к числу символов. «В награде как в государственном знаке отличия наряду с ее высоким политическим и гражданским значением, материальной ценностью (как правило, они изготавливаются из драгоценных металлов) подчеркивается и символический характер» [674 - Похлебкин В. В. Словарь международной символики и эмблематики. М., 2001. С. 172-173.]. Их можно признать символами выдающихся заслуг перед Отечеством (об этом говорилось ранее), «символами трудовой и ратной доблести, так как они всегда олицетворяют подвиг» [675 - Савичев Н. П. Символы трудовой и ратной доблести. Киев, 1987. С. 180.]. А в соответствии с Законом РФ «Об увековечении Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов» от 19 апреля 1995 г. [676 - См.: Собрание законодательства РФ. 1995. № 21. Ст. 1928.] им можно придать, по нашему мнению, еще одно значение: государственные награды, связанные с событиями Великой Отечественной войны, являются символами памяти защитников Родины.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Военные же награды в дополнение ко всему можно назвать и символами отечественного воинства: «Они символизируют воинскую славу и подвиги в защиту Отечества» [677 - Государственные символы и награды РФ / Под ред. Ю. Л. Кушера. С. 60.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Все вышесказанное подтверждает мысль о том, что государственные награды – это разновидность символов, созданных государством как средство признания им выдающихся заслуг человека. Они так же, как и государственные символы, выполняют представительскую, опознавательную функцию, поскольку ярко отражают периоды в истории конкретно взятой страны. Не является исключением и Россия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Российская наградная система уходит своими корнями в глубокое прошлое и имеет давние сложившиеся традиции, свои национальные символы. Так, первоначально наградами служили шейные гривны, цепи, кресты, меха, оружие и т. и. [678 - См.: Там же. С. 61.]. С XV в. русские воины награждались медалями-монетами, а при Петре Великом наградные медали приобрели современный вид и появились новые знаки отличия – ордена. Они не только служили подтверждением мужества и доблести награжденного, но и открывали для своего обладателя дорогу в высшее общество. «В честь добродетелям и заслугам установлены всероссийские кавалерские ордены. Орден Святого апостола Андрея Первозванного за веру и верность. Святой великомученицы Екатерины за любовь и отечество. И уже во днех наших служба и храбрость начальствующих российских воинов побудили нас отличать победителей знаками установленного для таковых ордена великого победоносца Георгия» [679 - Грамота на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства от 21 апреля 1785 г. // Российское законодательство X—XX веков. Законодательство периода расцвета абсолютизма. Т. 5 / Под ред. Е. И. Индова. М., 1987. С. 24-25. В соответствии с этой же Грамотой российские кавалерские ордена являлись «неопровергаемыми доказательствами благородства» (ст. 92).]. (Орден Святого Георгия был учрежден 26 ноября 1769 г. императрицей Екатериной II, а Георгиевский Крест – 13 февраля 1907 г. по указу Александра I [680 - См. об этом: Попов А. «Сей орден никогда не снимать, ибо заслугами оный приобретается» // Российская газета. 2000. 29 авг.; Рогоза В. Под знаком святого Георгия // Там же. 1999. 26 нояб.] . В наши дни эти награды вернулись в систему государственных наград России).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Помимо орденов для награждения генералов и офицеров исключительно за боевые заслуги использовалось так называемое Золотое (с 1913 г. – Георгиевское) оружие.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К началу XX столетия в Российской империи сформировалась разветвленная наградная система, которая включала 8 орденов, наградное оружие, кресты, несколько десятков медалей и других знаков отличия. Наградами служили также чины (звания), пенсии, земельные наделы и т. и.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Советская наградная система включала 21 общесоюзный (со степенями – 38) и 22 республиканских ордена, а также 61 медаль и 53 почетных звания. При этом в мирное время в употреблении находилось только 6 орденов, а значительное число медалей были юбилейными или военной поры [681 - См.: Государственные символы и награды РФ / Под ред. Ю. Л. Кушера. С. 62.]. Помимо орденов, медалей и нагрудных знаков, военнослужащие Советских Вооруженных Сил и Военно-Морского Флота могли награждаться грамотами, ценными, в том числе именными, подарками.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Начало созданию системы государственных наград РФ положило провозглашение ее суверенитета и последовавшее за этим Постановление Президиума Верховного Совета РСФСР «О мероприятиях по учреждению государственных наград РСФСР – орденов Российской Федерации» от 24 июня 1991 г. [682 - См.: Ведомости Съезда народных депутатов РСФСР и Верховного Совета РСФСР. 1991. № 26. Ст. 887.], в котором прямо указывалось, что с «провозглашением суверенитета РСФСР и развитием российской государственности возникла необходимость учредить новые государственные награды РСФСР – ордена Российской Федерации за выдающиеся заслуги перед Отечеством». Причем в художественном содержании новых государственных наград должны учитываться государственная символика РСФСР, исторические и культурные традиции России.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следующим шагом в этом направлении стал Указ Президиума Верховного Совета РФ «О государственных наградах РФ» от 2 марта 1992 г., утвержденный Постановлением Верховного Совета РФ от 20 марта 1992 г. [683 - См.: Там же. 1992. № 14. Ст. 723.]. В соответствии с этим Указом в системе наград Российской Федерации на переходный период, до принятия Закона РФ о государственных наградах (<данный переходный период длится и по сей день) сохранялись ордена Суворова, Ушакова, Нахимова, Александра Невского. Полагалось возможным использовать в России для награждения и некоторые медали бывшего СССР (например, орден Дружбы народов, медали «За отвагу», «За спасение утопающих»).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В 1993 г. принимается новая Конституция, учреждаются новые символы государства, что с необходимостью требует и пересмотра системы государственных наград. И в 1994 г. (2 марта) выходит Указ Президента РФ и утвержденное им Положение о государственных наградах РФ [684 - См.: Собрание актов Президента и Правительства РФ. 1994. № 10. Ст. 775.], где отмечается, что в соответствии с Конституцией РФ, развитием российской государственности и необходимостью поощрения граждан за деятельность, направленную на обеспечение благополучия, процветания и безопасности России, учреждаются ордена, медали и знаки отличия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1 июня 1995 г. появилась новая редакция Указа Президента РФ [685 - См.: Собрание законодательства РФ. 1995. № 23. Ст. 2207.], согласно которой государственные награды будут изготавливаться преимущественно из благородных металлов, чем подчеркивается их значимость.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Анализируя Положение о государственных наградах РФ, можно прийти к выводу, что новая система государственных наград более универсальна, нежели прежняя, поскольку одним и тем же орденом или медалью могут быть награждены как военные, так и гражданские лица.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К государственным наградам Российской Федерации относятся и почетные звания. Первые почетные звания устанавливались специальным законодательством. Так, в соответствии с Законом РФ от 20 марта 1992 г. «Об установлении звания Героя Российской Федерации и учреждении знака особого отличия – медали “Золотая звезда”» [686 - См.: Ведомости Съезда народных депутатов РСФСР и Верховного Совета РСФСР. 1992. № 14. Ст. 719.] появилось звание Героя Российской Федерации. Сейчас все почетные звания включены в Положение о государственных наградах РФ (в ред. от 06.01.1999 г.) [687 - См.: Указ Президента РФ «О внесении изменений в Указ Президента РФ от 2 марта 1994 г. “О государственных наградах РФ”» // Собрание законодательства РФ. 1999. № 2. Ст. 269 (Далее – Положение).]. По и. 1 Положения государственными наградами РФ являются ордена, медали, знаки отличия, звание Героя Российской Федерации и почетные звания.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Государственные награды являются внешними знаками отличия, символизирующими выдающиеся заслуги своих носителей, и в ряде случаев являются основанием для приобретения ими определенных прав [688 - См., например: Федеральный закон «О дополнительном ежемесячном материальном обеспечении граждан РФ за выдающиеся достижения и особые заслуги перед РФ» от 6 февраля 2002 г. // Российская газета. 2002. 13 марта.] и преимуществ (например, по оплате коммунальных услуг). Поэтому отдельные незаконные действия с такими символами предусмотрены в качестве преступлений против порядка управления в сфере обращения государственных наград.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ранее уголовная ответственность за незаконные действия с государственными наградами предусматривалась в ст. 194&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> УК 1960 г. (подробнее об этом см. в § 2 настоящей главы) . По УК РФ она сохранена только за некоторые из них: за незаконные приобретение или сбыт государственных наград (ст. 324 УК) и за изготовление в целях использования либо сбыт поддельных государственных наград [689 - Следует отметить, что не всякая поддельная государственная награда утрачивает свою социальную ценность, а потому перестает быть символом. Исключением является муляж государственной награды как ее законный заменитель (см. об этом далее).] (ст. 327 УК).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, предметами названных преступлений могут быть как подлинные государственные награды (ст. 324 УК), так и поддельные (ст. 327 УК).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В сфере незаконного обращения вышеназванных предметов возникает ряд проблем, которые мы оцениваем как проблемы общего и частного характера. Общий характер носят те проблемы, которые могут возникнуть при исследовании обоих составов преступлений, а частный – при исследовании какого-либо одного из составов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первую проблему можно обозначить следующим образом: что понимать под государственными наградами как предметами преступлений?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В уголовно-правовой литературе нет однозначного подхода к ней. Так, одни авторы толкуют данный предмет, включая в него ордена, медали, почетные звания и почетные грамоты [690 - См., например: Уголовное право России. Т. 2: Особенная часть / Под ред. А. Н. Игнатова, Ю. А. Красикова. С. 728; Лесниевски-Костарева Т. А. Указ. соч. С. 43-44.]. Другие сужают этот круг до орденов и медалей [691 - См., например: Уголовное право России. Особенная часть / Под ред. А. И. Рарога. М., 1996. С. 448; Российское уголовное право. Особенная часть / Под ред. М. П. Журавлева, С. И. Никулина. М., 1998. С. 428.]. На самом же деле наградная система и России и ее предшественников в лице СССР и РСФСР состоит (состояла) из медалей, орденов, знаков отличия и почетных званий, а также в нее добавлялись в зависимости от того, в какой период развития страны она действовала, другие государственные награды, как-то, например, Золотая звезда Героя Советского Союза, Героя Социалистического Труда [692 - 92 См.: Общее положение об орденах, медалях и почетных званиях СССР, утвержденное Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 июня 1979 г. // Ведомости СССР. 1979. № 28. Ст. 479.], звание Героя Российской Федерации.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Что касается почетных грамот, то они не являются разновидностью государственных наград, поскольку, во-первых, государственная награда – это высшая форма поощрения граждан за заслуги, а почетная грамота – лишь поощрение за заслуги [693 - См., например: п. 1 Постановления Правительства РФ «О почетной грамоте Правительства РФ» от 31 мая 1995 г. // Собрание законодательства РФ. 1995. №24. Ст. 2276.]; во-вторых, первые учреждаются Президентом РФ, а последние – всеми остальными субъектами (например, Правительством РФ). Разграничение между ними проводится и на нормативно-правовом уровне [694 - См.: п. 7 Постановления Правительства РФ «О внесении дополнений в Положение о почетной грамоте Правительства РФ» от 29 июля 1995 г. //Там же. № 32. Ст. 3310.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Ранее к рассматриваемой категории относилось и наградное оружие. Сейчас в соответствии с Федеральным законом «Об оружии» от 13 декабря 1996 г. (ст. 20) [695 - См.: Собрание законодательства РФ. 1996. № 51. Ст. 5681.] и Приказом Министерства внутренних дел РФ «Об утверждении Инструкции о порядке награждения, вручения, хранения и ношения наградного оружия в системе Министерства внутренних дел РФ» от 29 декабря 2000 г. [696 - Данный документ опубликован не был (см.: Консультант Плюс).] в МВД России осуществляется награждение боевым ручным стрелковым (пистолет, револьвер) и холодным (шашка, кортик) оружием, а также гражданским (охотничьим) оружием. Наградным не может быть оружие, позволяющее вести огонь очередями, а также запрещенное Федеральным законом «Об оружии» к обороту на территории России.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, оружие служит формой поощрения сотрудников органов внутренних дел за определенные заслуги. Но в то же время в Положении о государственных наградах подобный вид наград не значится, поэтому на него распространяется то же самое правило, что и на почетные грамоты: наградное оружие не является предметом преступлений в сфере незаконного оборота государственных наград.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Из вышесказанного следует, что нужно различать понятия государственной награды и предмета, которым награждают (награды). Последнее шире по содержанию и может включать в себя помимо государственной награды также ценный подарок, в том числе оружие, материальное вознаграждение, грамоту и т.п. (например, наградами г. Ярославля являются почетные звания, медали, знаки отличия, городские именные премии, почетные грамоты, благодарственные письма) [697 - См.: Приложение к решению муниципалитета г. Ярославля «О символах и наградах г. Ярославля» от 3 октября 1997 г. // Символы и награды г. Ярославля. Сборник правовых актов. Ярославль, 1998. С. 2-4.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, государственными наградами считаются только те, которые учреждаются и устанавливаются Президентом РФ (п. 2 Положения), а не министерствами, государственными комитетами, службами и другими федеральными органами исполнительной власти, органами государственной власти субъектов РФ, органами местного самоуправления или коммерческими и некоммерческими организациями и т. д. Новые же виды государственных наград, учрежденные и установленные Президентом РФ, но не включенные в число тех, которые предусмотрены Положением о государственных наградах, так же, как и последние, имеют официальный юридический статус и существуют параллельно с ними. В частности, это касается ордена «За морские заслуги», учрежденного «в целях поощрения граждан, особо отличившихся при осуществлении морской деятельности РФ» [698 - 8 Указ Президента РФ «Об учреждении ордена “За морские заслуги”» // Российская газета. 2002. 2 марта.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И на основании этого мы приходим к выводу, что предмет преступлений, предусмотренных ст. 324, 327 УК, не подлежит расширительному толкованию.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первая проблема с неизбежностью порождает вторую: возможны ли незаконные действия с почетными званиями в виде их сбыта или изготовления в целях использования? Ответ будет положительным (несмотря на то, что сами по себе они не овеществлены), поскольку почетные звания имеют материальный носитель в виде нагрудного знака к почетному званию. Поэтому в уголовном праве применительно к данным символам-предметам преступления нужно говорить не собственно об их сбыте или изготовлении, а о подобных действиях в отношении нагрудных знаков к ним.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Граждане России могут быть обладателями дореволюционных государственных наград. Они же, согласно п. 21 Положения, могут быть удостоены и иностранных государственных наград. Исходя из этого, третья проблема будет сведена к следующему: государственные награды каких государств являются предметом рассматриваемых преступлений?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В ст. 324, 327 УК законодатель указывает на государственные награды РФ, РСФСР и СССР. Таким образом, награды других государств, в том числе входящих в СНГ, исключены из числа такого предметного символа, так как незаконные действия с ними не посягают на порядок управления России. Практически аналогичная ситуация складывается и вокруг дореволюционных наград (например, ордена Андрея Первозванного), за исключением тех случаев, когда последние сохраняются в наградной системе РФ. Это относится к военному ордену Святого Георгия и к знаку отличия Георгиевскому кресту (п. 27 Положения). В других ситуациях иностранные и дореволюционные государственные награды могут быть символами-предметами преступлений (например, при хищении предметов, имеющих особую ценность, – ст. 164 УК).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В свете сказанного возникает вопрос: почему уголовный закон 1996 г. не только упоминает в качестве предмета преступления государственные награды Российской Федерации, но и сохраняет в качестве такового государственные награды СССР и РСФСР? Нельзя ли обойтись без них (ведь награждение ими уже не происходит) и использовать практику такую же, как при фальшивомонетничестве: не признавать предметом преступления монеты старой чеканки, советские деньги, отмененные денежными реформами и т. п. [699 - См.: Постановление Пленума Верховного Суда РФ «О внесении изменений и дополнений в постановление Пленума Верховного Суда РФ от 28 апреля 1994 г. “О судебной практике по делам об изготовлении или сбыте поддельных денег и ценных бумаг”» // Бюллетень Верховного Суда РФ. 2001. № 6. С. 1-2.]?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На наш взгляд, по этому пути пойти нельзя, потому что прекращение существования СССР не повлекло за собой отмены наград СССР и РСФСР, олицетворяющих особые заслуги человека. В настоящее время они еще имеют хождение на территории Российской Федерации и не утратили своей значимости, в то время как, например, монеты старой чеканки признаны изъятыми из обращения. Подтверждением этого служит и и. 20 Положения, согласно которому на граждан Российской Федерации, удостоенных государственных наград СССР, распространяются правила, предусмотренные настоящим Положением и законодательством РФ, в том числе льготы и преимущества. Сохраняется порядок ношения орденов, медалей СССР, орденских лент и лент медалей на планках и других знаков отличия. Участникам Великой Отечественной войны 1941-1945 гг., труженикам тыла и другим награжденным гражданам РФ, своевременно не получившим государственные награды, обеспечивается их вручение. Данное положение свидетельствует о том, что такие лица могут получить и сейчас государственную награду СССР, а значит в наградном деле нет разрыва времен, здесь наблюдается преемственность между системой наград СССР и наградной системой России.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Следовательно, законодатель обоснованно включил в число предметов преступлений не только государственные награды РФ, но и СССР и РСФСР.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;По п. 19 Положения о государственных наградах запрещается незаконное приобретение или сбыт государственных наград, а это означает, что нарушение этого запрета влечет установленную законом ответственность, т. е. уголовную (ст. 324 УК «Приобретение или сбыт официальных документов и государственных наград»). Так, в селе Великое Гаврилов-Ямского района Ярославской области Старухин совершил незаконное приобретение государственной награды СССР, за что был привлечен к уголовной ответственности по ст. 324 УК [700 - См.: Архив Информационного центра при УВД Ярославской области.У. д. № 00150622.]. По этой же статье были квалифицированы действия Антипина, который в доме Соколова в деревне Негановское Пошехонского района Ярославской области незаконно приобрел две медали СССР [701 - См.: Там же. У.д. № 01220210.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Однако в среде ученых-криминалистов нет единообразного подхода к вопросу: всякое ли приобретение государственных наград является незаконным? А потому данный вопрос образует четвертую проблему, которую нам предстоит решить. Так, одни ученые в области уголовного права полагают, что любое приобретение незаконно, потому что государственные награды можно только заслужить и получить в установленном порядке [702 - См.: Комментарий к УК РФ / Под ред. А. И. Бойко. С. 647.], к тому же они имеют именной характер [703 - См.: Уголовное право России. Т. 2: Особенная часть / Под ред. А. Н. Игнатова, Ю. А. Красикова. С. 728; Уголовное право. Особенная часть / Под ред. И. Я. Козаченко, 3. А. Незнамовой, Г. П. Новоселова. М, 1998. С. 694.]. Другие говорят, что незаконным будет такое приобретение, которое совершено вопреки установленному законом порядку  [704 - См.: Уголовное право. Особенная часть / Под ред. В. Н. Петрашева. М., 1999. С. 552; Уголовное право России. Особенная часть / Под ред. В. Н. Кудрявцева, А. В. Наумова. М., 2000. С. 431; Уголовное право РФ. Особенная часть / Под ред. Б. В. Здравомыслова. М., 1996. С. 488.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На наш взгляд, первым шагом к разрешению указанной проблемы будет определение понятия «приобретение». В уголовном праве его принято раскрывать через способы приобретения: покупка, получение в дар или в уплату долга, в обмен на товары и вещи, присвоение найденного [705 - См.: п. 11 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам о хищении, вымогательстве и незаконном обороте оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ и взрывных устройств» от 12 марта 2002 г. // Российская газета. 2002. 19 марта.], сбор [706 - См.: п. 2 Постановления Пленума Верховного Суда РФ «О судебной практике по делам о преступлениях, связанных с наркотическими средствами, психотропными, сильнодействующими и ядовитыми веществами» от 27 мая 1998 г. // Сборник действующих постановлений Пленумов Верховных Судов СССР, РСФСР, РФ по уголовным делам. С комментариями и пояснениями / Под ред. В. И. Радченко. С. 405.]. Анализ данных способов позволяет сделать вывод о том, что приобретение может быть как возмездным, так и безвозмездным.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;К числу безвозмездных способов приобретения имущества согласно нормам гражданского права относится его наследование. Этот режим распространяется и на государственные награды, поскольку в соответствии с Положением последние могут быть унаследованы супругом, отцом, матерью, сыном или дочерью [707 - В связи с принятием 1 ноября 2001 г. Части третьей Гражданского кодекса РФ круг наследников по закону значительно расширяется по сравнению с положениями ГК РСФСР 1964 г. в этой части.]  после смерти награжденного (п. 12) либо в случаях награждения лица посмертно (п. 11). Если же у умершего награжденного отсутствуют наследники, то государственные награды подлежат возврату в Управление Президента РФ по государственным наградам (п. 12 Положения), т. е. образуется выморочное имущество, которое переходит в порядке наследования по закону в собственность Российской Федерации (ст. 1151 части третьей ГК РФ). Данное Управление также является приобретателем государственных наград, изъятых правоохранительными и таможенными органами у лиц, незаконно владеющих ими, в том числе у лишенных государственных наград по приговорам суда, и государственных наград, владелец которых не установлен (п. 16 Положения).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Кроме того, исследуемые предметы и документы к ним умершего награжденного или награжденного посмертно могут быть получены государственными музеями в целях их хранения и экспонирования [708 - По этому вопросу дополнительно есть Письмо Министерства культуры РФ «О порядке приема государственных наград и документов к ним на постоянное хранение в государственные музеи РФ» от 6 июля 2001 г. (данный документ опубликован не был, см.: Консультант Плюс).] с согласия наследников по решению Комиссии по государственным наградам при Президенте РФ при наличии ходатайства музея, поддержанного соответствующим органом государственной власти субъекта РФ, или по ходатайству федерального органа исполнительной власти, в ведении которого находится музей. При этом государственные награды не могут находиться на хранении в музеях, работающих на общественных началах и не обеспеченных необходимыми условиями хранения последних (п. 14 Положения). В противном случае такое хранение будет признано незаконным, равно как и хранение лицами, не имеющими на то права.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;На основании изложенного мы приходим к следующим выводам.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Приобретение государственных наград есть их получение.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. Не всякое приобретение является незаконным. В качестве законных получателей рассматриваемых символов могут быть наследники награжденного, Управление Президента РФ по государственным наградам в случае передачи их правоохранительными и таможенными органами, а также государственные музеи.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3. Само хранение не является способом приобретения, так как хранение государственных наград – это фактическое их нахождение во владении лица (в том числе юридического – государственные музеи) в местах, обеспечивающих сохранность последних. Значит, незаконным будет признаваться такое хранение, которое осуществляется с нарушением правил, установленных законом. Сам факт незаконного хранения государственных наград, так же как и ношения лицом, не имеющим на то права, не образует состава преступления, а наказывается в административном порядке (ст. 167&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>КоАП «Незаконные действия с государственными наградами») [709 - В противоположность нашему законодательству незаконное ношение наград по законам Испании признается преступлением, поскольку в ст. 637 УК Испании речь идет об ответственности за открытое или необоснованное использование наград. Лицо, виновное в совершении данного деяния, наказывается арестом на срок от 1 до 5 выходных дней или штрафом на сумму от 10 до 30 дневных заработных плат.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Нередко государственные награды становятся предметом хищений. Среди похищенных культурных ценностей ордена и медали занимают третье место. Они фигурируют в 3,4% уголовных дел (первое место принадлежит иконам, как предмет хищений они преобладают в 72% уголовных дел. На втором месте находятся картины, графика – 5,6% уголовных дел) [710 - См.: Братанов В. В. Хищение культурных ценностей: уголовно-правовые и криминологические аспекты. Автореф. дис. …канд. юрид. наук. Н. Новгород, 2001. С. 20.]. Так, из Музея Военно-воздушных сил были похищены бесценные экспонаты и в их числе государственные награды [711 - См.: Талое Б. Куртка Кожедуба вернулась в музей // Российская газета. 2000. 23 июня.]. В связи с этим возникает пятая проблема: можно ли признать хищение способом незаконного приобретения государственных наград?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В уголовно-правовой литературе нет единства мнений по этому поводу. Одни авторы считают, что хищение должно рассматриваться как один из способов незаконного приобретения, а потому квалификация содеянного осуществляется по ст. 324 УК [712 - См., например: Уголовное право России. Т. 2: Особенная часть / Под ред. А. Н. Игнатова, Ю. А. Красикова. С. 728; Уголовное право. Особенная часть / Под ред. И. Я. Козаченко, 3. А. Незнамовой, Г. П. Новоселова. С. 694.]. Другие юристы полагают, что приобретение состоит в получении предмета преступления любым способом, кроме похищения и подделки [713 - См., например: Комментарий к УК РФ / Под ред. Н. Ф. Кузнецовой. М., 1998. С. 728.]. Хищение государственных наград из музеев, государственных учреждений или у законных владельцев должно квалифицироваться как соответствующее преступление против собственности (кража, мошенничество, грабеж и т. д.) [714 - См.: Комментарий к УК РФ / Под ред. В. И. Радченко. С. 570; Уголовное право РФ. Особенная часть / Под ред. Г. Н. Борзенкова, В. С. Комиссарова. М., 1997. С. 667.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;С нашей точки зрения, если исходить из понятия незаконного приобретения как получения предмета преступления в свое владение, пользование, распоряжение любым путем как возмездно, так и безвозмездно с нарушением действующего законодательства, то хищение указанных символов будет являться одним из способов такого приобретения. Цели их приобретения могут быть различными, в том числе и корыстными [715 - Для сравнения: по УК Республики Беларусь к числу незаконных действий по отношению к государственным наградам относятся хищение ордена, медали, нагрудного знака к почетному званию Республики Беларусь или Союза ССР либо их подделка с целью сбыта, либо сбыт поддельных государственных наград Республики Беларусь или Союза ССР (ст. 387).]. По такому пути идет и следственная практика. Например, Красноперекопским РОВД г. Ярославля 4 января 2001 г. было возбуждено уголовное дело по факту хищения Бириновым ордена СССР «Знак Почета» у Копейкина [716 - См.: Архив Информационного центра при УВД Ярославской области.У. д. №01040004.]. Во время разбойного нападения в г. Пошехонье Ярославской области Смирнов и Четкин похитили государственные награды [717 - См.: Там же. У. д. № 01229028.]. Во всех этих случаях действия виновных квалифицировались по ст. 324 УК как незаконное приобретение государственных наград.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Шестая проблема связана с приобретением муляжа государственной награды. Здесь, по нашему мнению, следует рассмотреть три ситуации:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) лицо желало приобрести государственную награду, не имея на то право, но приобрело ее муляж. В этом случае имеет место ошибка в предмете преступления и данное деяние должно квалифицироваться как покушение на незаконное приобретение;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) если лицо осознавало, что приобретало муляж, то уголовная ответственность исключается;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) лицо осознавало, что приобретает муляж и что этот муляж приравнен по статусу к государственной награде вследствие утраты последней (согласно п. 13 Положения в случаях утраты государственной награды в боевой обстановке, в результате стихийного бедствия либо при других обстоятельствах, когда не было возможности предотвратить ее утрату, по решению Комиссии по государственным наградам награжденным могут быть выданы дубликаты государственных наград либо их муляжи), то уголовная ответственность наступит на общих основаниях, т. е. по ст. 324 УК.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Уголовно наказуемым признается не только приобретение, но и сбыт, причем как подлинных (ст. 324 УК), так и поддельных государственных наград (ст. 327 УК). При этом опасность сбыта подобного предмета преступления состоит не в незаконном обогащении сбытчика (хотя и это может иметь место), а в нарушении правил обращения с ним. Так, в г. Ростове Ярославской области был привлечен к уголовной ответственности Морков за незаконный сбыт ордена СССР путем его продажи [718 - См.: Там же. У. д. № 01130037.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Сбыт государственных наград предполагает их возмездное или безвозмездное отчуждение в пользу третьих лиц: продажа, обмен, дарение, переуступка и т. п., т. е. совершение аналогичных действий, что и при приобретении. В свою очередь это свидетельствует о том, что при сбыте возникают проблемы, аналогичные проблемам приобретения (любой ли сбыт считать незаконным; об увеличении круга лиц, которым принадлежит право на отчуждение государственных наград, полученных в наследство), соответственно разрешаться они будут одинаково. Но в то же время ряд проблем, связанных со сбытом, будут иметь свои особенности.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Первая проблема заключается в том, считать ли передачу разновидностью сбыта либо рассматривать ее как самостоятельный вид поведения, как это, например, сделал законодатель в отношении оружия (ст. 222 УК «Незаконное приобретение, передача, сбыт, хранение, перевозка или ношение оружия, его основных частей, боеприпасов, взрывчатых веществ и взрывных устройств». – курсив наш. – О. С.).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В уголовно-правовой литературе подход к разграничению этих понятий применительно к оружию признается оправданным, потому что «для собственно передачи оружия можно выделить такие критерии, как временность и возвратность. В результате же сбыта оружие передается в постоянное владение другого лица» [719 - Соколов Н. Ф. К вопросу о разграничении понятий «сбыт» и «передача» оружия (ст. 222 УК РФ) // Юридические записки студенческого научного общества. Вып. 1. Ярославль, 2001. С. 79.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Действительно, если оружие передается, например, в аренду, то имеет место возвратный и временный характер сделки, что нельзя сказать про государственные награды, которые обладают иным правовым режимом. Это выражается в том, что резко сужен круг их законных отчуждателей (ими могут быть наследники и правоохранительные и таможенные органы в случаях, предусмотренных п. 16 Положения), а передача на хранение осуществляется на постоянной основе (например, наследникам награжденных, передавшим музеям для хранения и экспонирования государственные награды, обратно они не возвращаются (п. 14 Положения)).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Таким образом, для государственных наград их передача – это одна из составляющих сбыта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Вопрос о разграничении муляжа государственной награды как подделки и как предмета, приравненного по статусу к государственной награде в случае утраты последней, составляет вторую проблему. Разрешение ее имеет значение для правильной квалификации содеянного. Здесь можно говорить о следующих ситуациях:<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1) если установлено, что сбывался муляж как подделка, то уголовная ответственность наступает по ст. 327 УК;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2) если он выступал как законный заменитель государственной награды, то речь идет о ст. 324 УК;<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3) муляж является грубой подделкой, но в то же время выдается за подлинную государственную награду с целью получения за нее денег или имущества. Тогда деяние подпадает под признаки мошенничества (ст. 159 УК);<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4) лицо сбывает муляж, полагая, что он приравнен по статусу к государственной награде. Здесь налицо ошибка в предмете преступления, а значит, имеет место покушение на сбыт подлинных государственных наград (ст. 324 УК).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Также признается преступным изготовление поддельных государственных наград, но при условии, если оно осуществлено в целях их использования. Под ним предполагается как полное противоправное изготовление этих предметов (например, изготовление дубликатов подлинных наград с нарушением требований нормативных актов от имени несуществующих организаций или лиц), так и полное или частичное изменение подлинной государственной награды (например, внесение в текстовую или рисуночную части данных предметных символов изменений, меняющих их правовую природу: придание государственной награде низшей степени внешнего вида высшей степени за счет переправки слов, фраз, цифр, их перестановки, вставки и т. п., а также изменение текста, числа, номера таким же путем) [720 - См.: Комментарий к УК РФ. Особенная часть / Под ред. Ю. И. Скуратова, В. М. Лебедева. М., 1996. С. 518; Комментарий к УК РФ. Особенная часть / Под ред. Ю. И. Скуратова, В. М. Лебедева. М., 2000. С. 807; Комментарий к УК РФ / Под ред. А. В. Наумова. М., 1996. С. 752; Комментарий к УК РФ / Под ред. А. В. Наумова. М., 1999. С. 794.]. При этом не имеет значения идентичность материала, из которого изготовлена копия.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В и. 19 Положения о государственных наградах говорится, что производство знаков, имеющих аналогичные, схожие названия или внешнее сходство с государственными наградами, влечет установленную законодательством ответственность. По УК РФ преследуется изготовление поддельных государственных наград. Тождественны ли эти понятия? Для ответа на поставленный вопрос обратимся к словарю русского языка.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Под производством понимается: 1) процесс создания материальных благ, необходимых для существования и развития общества; 2) работа по непосредственному изготовлению продукции [721 - См.: Словарь русского языка. Т. Ill / Под ред. Е. А. Иванниковой. М., 1999. С. 489.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Изготовление – это выработка чего-либо при помощи инструментов, каких-либо приспособлений, машин [722 - См.: Словарь русского языка. Т. I / Под ред. А. П. Евгеньевой, Г. А. Разумниковой. М., 1999. С. 641.].<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Итак, можно констатировать, что изготовление мыслимо и как составная часть производства. А значит, все остальные процессы производства в этом случае будут находиться за рамками уголовно-правового регулирования, но в то же время за них не предусмотрена и какая-либо иная ответственность. Таким образом, мы наблюдаем несовершенство понятийного аппарата, т. е. нарушается принцип единства терминологии, и как результат этого могут возникнуть затруднения в правоприменительной деятельности [723 - См. также об этом: Шугрина Е. С. Техника юридического письма. М., 2000. С. 56-57.]. Устранение этого несовершенства нам видится в замене в п. 19 названного Положения термина «производство» на «изготовление».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Как указывалось ранее, уголовная ответственность за изготовление поддельных государственных наград наступает только при наличии цели их использования, т. е. в целях последующего извлечения выгод и преимуществ от такого использования. Если таковая отсутствует, то по действующим законам нет никакого правонарушения, в том числе преступления. Но поскольку данная позиция законодателя непоследовательна и совершение подобного деяния без цели использования должно образовывать состав административного правонарушения (так как может иметь место изготовление знаков, имитирующих государственные награды, ради шутки, хвастовства своим мастерством перед другими, коллекционирования и т. д.), то в проекте КоАП РФ, а потом и в КоАП РФ попытались ликвидировать этот недостаток. Однако сделано это было, по нашему мнению, весьма неудачно, так как административная ответственность вводится вообще за любое изготовление знаков, имеющих схожее название или внешнее сходство с государственными наградами, независимо от наличия или отсутствия какой-либо цели (ч. 2 ст. 17.11 «Незаконное ношение государственных наград»).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;При таком подходе правоприменитель ставится в тупиковую ситуацию, потому что за один и тот же вид поведения – изготовление в целях использования государственных наград – предусматривается и уголовная, и административная ответственность, что является недопустимым в силу нарушения общего правила “non bis in idem” («нельзя дважды за одно и то же»), на котором основывается принцип справедливости.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Исходя из сказанного, предлагаем дополнить ч. 2 ст. 17.11 КоАП РФ в части изготовления рассматриваемого предмета словами «без цели использования».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Не осталось без внимания КоАП РФ и незаконное учреждение рассматриваемых предметов (ч. 2 ст. 17.11). Хотя сейчас в законодательстве наблюдается та же ситуация, что и при производстве, за исключением изготовления: по Положению о государственных наградах это деяние запрещено, и в и. 19 сказано, что за его совершение наступает ответственность.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;И, наконец, еще одна проблема, требующая своего разрешения, связана с обращением государственных наград. Можно ли признать законным коллекционирование исследуемой категории предметов?<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В правовых актах, касающихся государственных наград, не содержится термина «коллекционирование». Для уяснения его сущности и решения вопроса о его законности в отношении указанных символов обратимся к регламентации коллекционирования применительно к другому предмету преступления – оружию. Под ним согласно Правилам оборота гражданского и служебного оружия и патронов к нему на территории РФ, утвержденным Постановлением Правительства РФ «О мерах по урегулированию оборота гражданского и служебного оружия и патронов к нему на территории РФ» от 21 июля 1998 г. (п. 30 раздела VIII «Коллекционирование оружия и патронов») [724 - См.: Собрание законодательства РФ. 1998. № 32. Ст. 3878.], понимается сбор и хранение оружия и патронов юридическими и физическими лицами для формирования культурно-исторических коллекций (собраний) в научных, информационных и познавательных целях.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Но поскольку государственные награды имеют несколько иной правовой режим по сравнению с оружием, то мы допускаем возможность их коллекционирования только государственными музеями, исходя из толкования этого понятия и норм Положения о государственных наградах.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;Осуществление данного действия гражданами, по нашему мнению, невозможно, так как коллекционирование предполагает наличие в совокупности двух компонентов: сбора как активной формы приобретения и хранения. Граждане же могут приобретать государственные награды РФ, РСФСР и СССР только в порядке наследования, т. е. путем пассивного приобретения, так как открытие наследства не зависит от воли наследника (за исключением случаев убийства или доведения до самоубийства наследодателя). И при всем этом для достижения целей коллекционирования должен быть либо большой круг наследодателей, награжденных государственными наградами, либо один наследодатель, но имеющий в своем «арсенале» весь комплекс таких предметов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;В заключение следует отметить, что государственные награды являются не просто предметом преступления, но и символом, а значит, они нуждаются в повышенной уголовно-правовой защите, как и другие символы-предметы преступления.<br>
<br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Особенная часть / Под ред. А. Н. Игнатова,<br>
<br><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Приложение<br></h3><br>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Виды квалифицирующих признаков и частота их упоминания в главах УК РФ (по состоянию на 1.09.2004 г.)<br>
<img border=0 src="i_007.png"><img border=0 src="i_008.png"><img border=0 src="i_009.png"><img border=0 src="i_010.png"><img border=0 src="i_011.png"><img border=0 src="i_012.png"><img border=0 src="i_013.png"><img border=0 src="i_014.png"><br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;Основная литература<br></h3><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;I. Нормативные правовые акты, судебная практика<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;1. Артикул Воинский 1715 г. // Памятники русского права / Под ред. К. А. Софроненко. Вып. 8. М., 1961.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2. Архив Информационного центра при УВД Ярославской области.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;3. Архив прокуратуры Дзержинского района г. Ярославля.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;4. Архив Ярославского областного суда. 2003-2004 гг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;5. Белозерская уставная грамота 1488 г. // Памятники русского права / Под ред. Л. В. Черепнина. Вып.З. М., 1955.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;6. Выписка из протокола № 71 заседания Совета Государственной Думы РФ от 10 апреля 2001 г. // Справочная правовая система «Гарант».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;7. Гаагская конвенция от 18 октября 1907 г. «О мирном решении международных столкновений» // Международное публичное право. Сборник документов. Т. 1. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;8. Гражданский кодекс РФ. Часть первая. М., 1994.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;9. Гражданский кодекс РФ. Часть третья. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;10. Грамота великого князя Ивана Васильевича о назначении Ф. Петрищева приставом для охраны подмосковных сел Троице-Сергиева монастыря от постоя, подвод и кормов служилых людей от 6 июня 1481 г. // Памятники русского права / Под ред. Л. В. Черепнина. Вып. 3. М., 1955.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;11. Грамота на права, вольности и преимущества благородного российского дворянства от 21 апреля 1785 г. // Российское законодательство X—XX веков. Законодательство периода расцвета абсолютизма. Т. 5 / Под ред. Е. И. Индова. М., 1987.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;12. Грамота на права и выгоды городам Российской империи от 21 апреля 1785 г. // Российское законодательство X—XX веков. Законодательство периода расцвета абсолютизма. Т. 5 / Под ред. Е. И. Индова. М., 1987.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;13. Дигесты Юстиниана / Под ред. Е. А. Скрипилева. М., 1984.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;14. Договор Новгорода с Готским берегом и с немецкими городами 1189-1199 г. // Памятники русского права / Под ред. С. В. Юшкова. Вып.2. М., 1953.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;15. Договор («Правда») Смоленска с Ригою и Готским берегом 1229 г. // Памятники русского права / Под ред. С. В. Юшкова. Вып. 2. Крестоцеловальная запись губных старост. 50-е годы XVI века // Памятники русского права / Под ред. Л. В. Черепнина. Вып. 4. М., 1956.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;16. Европейская экономическая комиссия. Комитет по внутреннему транспорту. Рабочая группа по безопасности дорожного движения тридцать шестой сессии. Пояснительные примечания. Женева, 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;17. Женевская конвенция о территориальном море и прилежащей зоне 1958 г. // Ведомости Верховного Совета СССР. 1964. № 43. Ст. 472.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;18. Закон РСФСР от 27 декабря 1991 г. «Об основах налоговой системы в РФ» // Ведомости Съезда народных депутатов РФ и Верховного Совета РФ. 1992. № 11. Ст. 527.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;19. Закон Московской области от 25 октября 1999 г. «Об административной ответственности за изготовление, распространение и демонстрацию нацистской символики на территории Московской области» // Подмосковные известия. 1999. 4 нояб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;20. Закон Ярославской области от 27 февраля 2001 г. «О гербе и флаге Ярославской области» // Губернские вести. 2001. 13 марта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;21. Знаки государственные регистрационные транспортных средств. Типы и основные размеры, технические требования. М., 1993.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;22. Кодекс РСФСР об административных правонарушениях // Ведомости Верховного Совета РСФСР. 1984. № 27. Ст. 909.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;23. Кодекс РФ об административных правонарушениях. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;24. Конвенция о правовой помощи и правовых отношениях по гражданским, семейным и уголовным делам стран – участниц СНГ от 22 января 1993 г. // Собрание законодательства РФ. 1995. № 17. Ст. 1472.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;25. Конвенция о предотвращении и наказании преступлений против лиц, пользующихся международной защитой, в том числе дипломатических агентов, от 14 декабря 1973 г. // Международное право в документах. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;26. Конституция СССР. М., 1977.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;27. Конституция РФ. М., 1993.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;28. Концепция охраны границ государств – участников СНГ с государствами, не входящими в Содружество, от 26 мая 1995 г. // Бюллетень международных договоров. 1996. № 2.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;29. Медынский губной наказ от 25 августа 1555 г. // Законодательные акты Русского государства второй половины XVI – первой половины XVII века. Комментарии / Под ред. Н. Е. Носова, В. М. Панеяха. Л., 1987.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;30. Морской Устав от 13 января 1720 г. // Памятники русского права / Под ред. К. А. Софроненко. Вып. 8. М., 1961.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;31. Модельный Уголовный кодекс государств – участников СНГ 1996 г. //Правоведение. 1996. № 1.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;32. Нота Министерства иностранных дел СССР Посольству Финляндии в СССР от 8 августа 1979 г. // Международное право в документах. М., 1982.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;33. Новоуказные статьи о татебных, разбойных и убийственных делах от 22 января 1669 г. // Памятники русского права / Под ред. Л. В. Черепнина. Вып. 7. М., 1963.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;34. Общее положение об орденах, медалях и почетных званиях СССР, утвержденное Указом Президиума Верховного Совета СССР от 3 июня 1979 г. // Ведомости СССР. 1979. № 28. Ст. 479.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;35. Определение Судебной коллегии Верховного суда РФ по делу К. // Бюллетень Верховного Суда РФ. 1997. № 7.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;36. Основы пограничной политики РФ, утвержденные Указом Президента РФ от 5 октября 1996 г. // Российская газета. 1996. 6 нояб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;37. Письмо Министерства культуры РФ от 6 июля 2001 г. «О порядке приема государственных наград и документов к ним на постоянное хранение в государственные музеи РФ» // Консультант Плюс.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;38. Положение о геральдическом знаке-эмблеме Главного управления специальных программ Президента РФ, утвержденное Указом Президента РФ от 23 марта 2000 г. «Об учреждении геральдического знака-эмблемы Главного управления специальных программ Президента РФ» // Собрание законодательства РФ. 2000. № 15. Ст. 1572.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;39. Положение о Государственном геральдическом реестре РФ, утвержденное Указом Президента РФ от 21 марта 1996 г. // Собрание законодательства РФ. 1996. № 13. Ст. 1307.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;40. Положение о пунктах пропуска через Государственную границу РФ, утвержденное Постановлением Правительства РФ от 19 января 1998 г. // Собрание законодательства РФ. 1998. № 4. Ст. 485.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;41. Положение о Государственном гербе РФ, утвержденное Указом Президента РФ от 30 ноября 1993 г. // Конституционное право: Сб. конституционно-правовых актов / Под ред. О. Е. Кутафина. Т. 1. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;42. Положение о Государственном гимне РФ и его музыкальной редакции, утвержденное Указом Президента РФ от 11 декабря 1993 г. // Конституционное право: Сб. конституционно-правовых актов / Под ред. О. Е. Кутафина. Т. 1. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;43. Положение о Государственном флаге РФ, утвержденное Указом Президента РФ от 11 декабря 1993 г. // Конституционное право: Сб. конституционно-правовых актов / Под ред. О. Е. Кутафина. Т. 1.М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;44. Положение о государственных наградах РФ, утвержденное Указом Президента РФ от 2 марта 1994 г. // Собрание актов Президента и Правительства РФ. 1994. № 10. Ст. 775.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;45. Постановление Губернатора Ярославской области от 15 июля 1998 г. «О проведении конкурса на лучшее графическое изображение герба, государственного гербового штандарта и флага Ярославской области» // Губернские вести. 1998. 28 июля. № 141.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;46. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 17 апреля 2001 г. «О внесении изменений и дополнений в постановление Пленума Верховного Суда РФ от 28 апреля 1994 г. «О судебной практике по делам об изготовлении или сбыте поддельных денег и ценных бумаг» // Бюллетень Верховного Суда РФ. 2001. № 6.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;47. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 25 апреля 1995 г. «О некоторых вопросах применения судами законодательства об ответственности за преступления против собственности» // Сборник постановлений Пленумов Верховного Суда РФ (СССР, РСФСР) по уголовным делам / Под ред. С. Г. Ласточкиной, Н. Н. Хохловой. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;48. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 31 октября 1995 г. «О некоторых вопросах применения судами Конституции Российской Федерации при осуществлении правосудия» // Сборник постановлений Пленумов Верховного Суда РФ (СССР, РСФСР) по уголовным делам / Под ред. С. Г. Ласточкиной, Н. Н. Хохловой. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;49. Постановление Пленума Верховного Суда СССР от 3 декабря 1976 г. «О практике применения судами законодательства по делам о преступлениях несовершеннолетних и о вовлечении их в преступную и иную антиобщественную деятельность» // Сборник постановлений Пленумов Верховного Суда РФ (СССР, РСФСР). М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;50. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 17 января 1997 г. «О практике применения судами законодательства об ответственности за бандитизм» // Бюллетень Верховного Суда РФ. 1997. № 3.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;51. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 5 ноября 1998 г. «О практике применения судами законодательства об ответственности за экологические правонарушения» // Бюллетень Верховного Суда РФ. 1999. № 1.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;52. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 10 февраля 2000 г. «О судебной практике по делам о взяточничестве и коммерческом подкупе» // Бюллетень Верховного Суда РФ. 2000. № 4.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;53. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 14 февраля 2000 г. «О судебной практике по делам о преступлениях несовершеннолетних» // Бюллетень Верховного Суда РФ. 2000. № 4.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;54. Постановление Пленума Верховного Суда СССР от 5 сентября 1986 г. «О судебной практике по делам о преступлениях против личной собственности» // Сборник действующих постановлений Пленумов Верховных Судов СССР, РСФСР и РФ по уголовным делам. С комментариями и пояснениями / Под ред. В. И. Радченко. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;55. Постановление Пленума Верховного Суда РСФСР от 22 марта 1969 г. «О судебной практике по делам о грабеже и разбое» // Сборник действующих постановлений Пленумов Верховных Судов СССР, РСФСР и РФ по уголовным делам. С комментариями и пояснениями / Под ред. В. И. Радченко. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;56. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 27 декабря 2002 г. «О судебной практике по делам о краже, грабеже и разбое» // Бюллетень Верховного Суда РФ. 2003. № 2.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;57. Постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 12 марта 2002 г. «О судебной практике по делам о хищении, вымогательстве и незаконном обороте оружия, боеприпасов, взрывчатых веществ и взрывных устройств» // Бюллетень Верховного Суда РФ. 2002. № 5.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;58. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 15 июня 2004 г. «О судебной практике по делам о преступлениях, предусмотренных статьями 131 и 132 Уголовного кодекса Российской Федерации» // Бюллетень Верховного Суда РФ. 2004. № 8.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;59. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 27 мая 1998 г. «О судебной практике по делам о преступлениях, связанных с наркотическими средствами, психотропными, сильнодействующими и ядовитыми веществами» // Сборник действующих постановлений Пленумов Верховных Судов СССР, РСФСР и РФ по уголовным делам. С комментариями и пояснениями / Под ред. В. И. Радченко. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;60. Постановление Пленума Верховного Суда РСФСР от 22 октября 1969 г. «О судебной практике по делам о преступлениях, связанных с нарушением правил безопасности движения и эксплуатации транспортных средств, а также их неправомерным завладением без цели хищения (ст. 211, 211&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br>, 148&nbsp;-------<br>|&nbsp;Библиотека iknigi.net<br>|-------<br>|&nbsp;&nbsp;<br>&nbsp;-------<br><br><br> УК РСФСР)» // Сборник действующих постановлений Пленумов Верховных Судов СССР, РСФСР и РФ по уголовным делам. С комментариями и пояснениями / Под ред. В. И. Радченко. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;61. Постановление Правительства РФ от 5 января 2000 г. № 13 «О введении форменной одежды для должностных лиц Государственного комитета РФ по охране окружающей среды и его территориальных органов, осуществляющих государственный экологический контроль // Российская газета. 2000. 21 янв.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;62. Постановление Правительства РФ от 29 июля 1995 г. «О внесении дополнений в Положение о почетной грамоте Правительства РФ» // Собрание законодательства РФ. 1995. № 32. Ст. 3310.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;63. Постановление Правительства РФ от 15 апреля 1995 г. «О порядке привлечения граждан к охране Государственной границы РФ» // Собрание законодательства РФ. 1995. № 17. Ст. 1545.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;64. Постановление Правительства РФ от 31 мая 1995 г. «О почетной грамоте Правительства РФ» // Собрание законодательства РФ. 1995. №24. Ст. 2276.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;65. Постановление Правительства РФ от 9 апреля 2001 г. «О форменной одежде судебных приставов» // Собрание законодательства РФ. 2001. № 16. Ст. 1618.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;66. Постановление Правительства РФ от 31 марта 2001 г. «Об утверждении перечня предметов религиозного назначения, производимых и реализуемых религиозными организациями в рамках религиозной деятельности, реализация (передача для собственных нужд) которых освобождается от обложения налогом на добавленную стоимость» // Российская газета. 2001. 13 апр.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;67. Постановление Президиума Верховного Совета РСФСР от 24 июня 1991 г. «О мероприятиях по учреждению государственных наград РСФСР – орденов РФ» // Ведомости Съезда народных депутатов РСФСР и Верховного Совета РСФСР. 1991. № 26. Ст. 887.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;68. Постановление Президиума Верховного Совета СССР от 3 сентября 1965 г. «О применении Указа Президиума Верховного Совета СССР от 4 марта 1965 г. “О наказании лиц, виновных в преступлениях против мира и человечности и военных преступлениях, независимо от времени совершения преступлений”» // Ведомости Верховного Совета СССР. 1965. № 37. Ст. 532.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;69. Пояснительная записка к проекту Федерального закона «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс РФ» // Справочная правовая система «Гарант».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;70. Правила оборота гражданского и служебного оружия и патронов к нему на территории РФ, утвержденные Постановлением Правительства РФ от 21 июля 1998 г. «О мерах по урегулированию оборота гражданского и служебного оружия и патронов к нему на территории РФ» // Собрание законодательства РФ. 1998. № 32. Ст. 3878.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;71. Правила учета и ношения холодного клинкового оружия, предназначенного для ношения с казачьей формой, утвержденные Постановлением Правительства РФ от 3 сентября 2001 г. // Российская газета. 2001. 12 сент.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;72. Приказ Министерства внутренних дел РФ от 3 сентября 2003 г. «О мерах по усилению социальной защиты участковых уполномоченных» // Российская газета, 2003. 17 сент.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;73. Приказ Министерства внутренних дел РФ от 29 декабря 2000 г. «Об утверждении Инструкции о порядке награждения, вручения, хранения и ношения наградного оружия в системе Министерства внутренних дел РФ» // Консультант Плюс.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;74. Приказ МВД РФ от 30 апреля 1996 г. «Об утверждении описаний нарукавных знаков по принадлежности соответствующим службам (подразделениям) органов внутренних дел и Правил их ношения». М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;75. Приложение к решению муниципалитета г. Ярославля от 3 октября 1997 г. «О символах и наградах г. Ярославля» // Символы и награды г. Ярославля. Сборник правовых актов. Ярославль, 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;76. Проект Кодекса РФ об административных правонарушениях от 4 октября 2000 г. // Справочная правовая система «Гарант».<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;77. Псковская Судная грамота // Российское законодательство X—XX веков. Законодательство Древней Руси. Т. 1 / Под ред. В. Л. Янина. М., 1984.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;78. Решение муниципалитета г. Ярославля от 3 октября 1997 г. «О символах и наградах г. Ярославля» // Символы и награды г. Ярославля. Сборник правовых актов.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;79. Русская Правда // Российское законодательство Х-ХХ веков. Законодательство Древней Руси. Т. 1 / Под ред. В. Л. Янина. М., 1984.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;80. Свод законов «Тайхо рицурё». 702-718 гг. Рицу (Уголовный кодекс) / Перевод с древнеяпонского, комментарий К. А. Попова. М., 1989.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;81. Сводный судебник 1606-1607 г. // Памятники русского права / Под ред. Л. В. Черепнина. Вып. 4. М., 1956.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;82. Соборные статьи 1667 г. // Памятники русского права / Под ред. Л. В. Черепнина. Вып. 5. М., 1957.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;83. Соборное Уложение царя Алексея Михайловича 1649 г. // Памятники русского права / Под ред. К. А. Софроненко. Вып. 6. М., 1959.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;84. Соглашение Смоленска с Ригою и Готским берегом 1230– 1270 гг. // Памятники русского права / Под ред. С. В. Юшкова. Вып. 2. М., 1953.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;85. Сочинения Юлия Павла // Памятники римского права. Юлий Павел. 5 книг сентенций к сыну. Фрагменты Домиция Ульпиана/ Перевод Е. М. Штаерман; под ред. Л. Л. Кофанова. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;86. Судебник 1497 г. // Памятники русского права / Под ред. Л. В. Черепнина. Вып. 3. М., 1955.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;87. Судебник 1550 г. // Памятники русского права / Под ред. Л. В. Черепнина. Вып.4. М., 1956.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;88. Судебник 1589 г. // Памятники русского права / Под ред. Л. В. Черепнина. Вып. 4. М., 1956.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;89. Уголовное уложение от 22 марта 1903 г. // Российское законодательство X—XX веков. Законодательство эпохи буржуазно-демократических революций. Т. 9 / Под ред. О. И. Чистякова. М., 1994.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;90. Уголовный кодекс РСФСР 1926 г. (в ред. 1946 г.). М., 1946.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;91. Уголовный кодекс РСФСР 1960 г. (в ред. от 1 марта 1993 г.). Череповец, 1993.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;92. Уголовный кодекс РФ. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;93. Уголовный кодекс ФРГ от 15 мая 1871 г. (в ред. от 17 августа 1999 г.) / Под ред. А. В. Серебренниковой. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;94. Уголовный кодекс Швейцарии 1937 г. (в ред. от 1 июня 1999 г.) / Под ред. Н. Ф. Кузнецовой. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;95. Уголовно-исполнительный кодекс Российской Федерации. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;96. Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации. М., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;97. Уголовный кодекс Голландии 1886 г. (в ред. 1997 г.) / Под ред. Б. В. Волженкина. СПб., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;98. Уголовный кодекс Испании / Под ред. Н. Ф. Кузнецовой, Ф. М. Решетникова. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;99. Уголовный кодекс Республики Беларусь. Минск, 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;100. Уголовный кодекс РСФСР 1922 г. // Хрестоматия по истории отечественного государства и права. 1917-1991 / Под ред. О. И. Чистякова. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;101. Указ Президента РФ от 1 июня 1995 г. «О внесении изменений в Указ Президента РФ от 2 марта 1994 г. “О государственных наградах РФ”» // Собрание законодательства РФ. 1995. № 23. Ст. 2207.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;102. Указ Президента РФ от 6 января 1999 г. «О внесении изменений в Указ Президента РФ от 2 марта 1994 г. “О государственных наградах РФ”» // Собрание законодательства РФ. 1999. № 2. Ст. 269.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;103. Указ Президента РФ от 6 мая 2000 г. «О внесении изменений и дополнения в некоторые указы Президента РФ» // Собрание законодательства РФ. 2000. № 19. Ст. 2068.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;104. Указ Президента РФ от 23 мая 1994 г. «О военной форме одежды и знаках различия по военным званиям» // Российская газета. 1994. 3 июня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;105. Указ Президента РФ от 7 августа 2000 г. «О военном геральдическом знаке-эмблеме и флаге Федеральной службы железнодорожных войск» // Собрание законодательства РФ. 2000. № 34. Ст. 3435.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;106. Указ Президента РФ от 27 октября 2000 г. «О военном геральдическом знаке-эмблеме и флаге Федеральной службы специального строительства РФ» // Собрание законодательства РФ. 2000. № 47. Ст. 4582.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;107. Указ Президента РФ от 8 августа 2000 г. «Об утверждении Статута ордена Святого Георгия, Положения о знаке отличия – Георгиевском Кресте и их описаний» // Собрание законодательства РФ. 2000. № 35. Ст. 3552.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;108. Указ Президента РФ от 27 февраля 2002 г. «Об учреждении ордена “За морские заслуги”» // Российская газета. 2002. 2 марта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;109. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 4 марта 1965 г. «О наказании лиц, виновных в преступлениях против мира и человечности и военных преступлениях, независимо от времени совершения преступлений» // Ведомости Верховного Совета СССР. 1965. № 10. Ст. 123.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;110. Указ Президиума Верховного Совета РФ от 2 марта 1992 г. «О государственных наградах РФ», утвержденный Постановлением Верховного Совета РФ от 20 марта 1992 г. // Ведомости Съезда народных депутатов РСФСР и Верховного Совета РСФСР. 1992. № 14. Ст. 723.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;111. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 2 мая 1943 г. «Об ответственности за незаконное награждение орденами и медалями СССР и нагрудными знаками, за присвоение орденов, медалей и нагрудных знаков и передачу их награжденными лицами другим лицам» // Ведомости Верховного Совета СССР. 1943. № 18.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;112. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных от 15 августа 1845 г. // Российское законодательство X—XX веков. Законодательство первой половины XIX века. Т. 6 / Под ред. О. И. Чистякова. М., 1988.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;113. У став о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, от 20 ноября 1864 г. // Российское законодательство Х-ХХ веков. Судебная реформа. Т. 8 / Под ред. Б. В. Виленского. М., 1991.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;114. У став Ярославского муниципального округа от 30 июля 1997 г. //Ярославский агрокурьер. 1997. 14 авг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;115. Уставная грамота великого князя Василия Дмитриевича Двинской земле 1397-1398 г. // Памятники русского права / Под ред. Л. В. Черепнина. Вып. 3.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;116. Уставная книга Разбойного приказа 1616-1617 г. // Памятники русского права / Под ред. Л. В. Черепнина. Вып. 5.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;117. Федеральный закон от 25 июля 1998 г. «О борьбе с терроризмом» // Собрание законодательства РФ. 1998. № 31. Ст. 3808.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;118. Федеральный закон от 18 декабря 1996 г. «О введении в действие Уголовно-исполнительного кодекса РФ» // Собрание законодательства РФ. 1997. № 2. Ст. 199.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;119. Федеральный закон от 22 ноября 2001 г. «О введении в действие Уголовно-процессуального кодекса РФ» // Собрание законодательства РФ. 2001. № 52 (Часть 1). Ст. 4924.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;120. Федеральный закон от 20 декабря 2001 г. «О введении в действие Кодекса РФ об административных правонарушениях» // Российская газета. 2001. 31 дек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;121. Федеральный закон от 30 июня 2004 г. «О внесении изменений в Уголовный кодекс Российской Федерации // Собрание законодательства РФ. 2004. № 30. Ст. 3091.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;122. Федеральный закон от 20 мая 1998 г. «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации // Собрание законодательства РФ. 1998. № 26. Ст. 3012.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;123. Федеральный закон от 22 января 1999 г. «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации// Собрание законодательства РФ. 1999. № 7. Ст. 873.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;124. Федеральный закон от 21 ноября 2003 г. «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации// Собрание законодательства РФ. 2003. № 50. Ст. 4848.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;125. Федеральный закон от 1 апреля 1993 г. «О Государственной границе РФ» // Ведомости Съезда народных депутатов РФ и Верховного Совета РФ. 1993. № 17. Ст. 594.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;126. Федеральный закон от 20 апреля 1995 г. «О государственной защите судей, должностных лиц правоохранительных и контролирующих органов» // Собрание законодательства РФ. 1995. № 17. Ст. 1455.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;127. Федеральный закон от 6 февраля 2002 г. «О дополнительном ежемесячном материальном обеспечении граждан РФ за выдающиеся достижения и особые заслуги перед РФ» // Российская газета. 2002. 13 марта.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;128. Федеральный закон от 8 декабря 2000 г. «О знамени Вооруженных Сил РФ, знамени Военно-Морского Флота, знаменах иных видов Вооруженных Сил РФ и знаменах других войск // Собрание законодательства РФ. 2001. № 1. Часть II. Ст. 14.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;129. Федеральный закон от 15 июля 1995 г. «О международных договорах Российской Федерации // Собрание законодательства РФ. 1995. №29. Ст. 2757.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;130. Федеральный закон от 11 ноября 1998 г. «О мировых судьях в РФ» // Собрание законодательства. 1998. № 51. Ст. 6270.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;131. Федеральный закон от 8 января 1998 г. «О наркотических средствах и психотропных веществах» // Собрание законодательства РФ. 1998. №2. Ст. 219.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;132. Федеральный закон от 11 июня 2004 г. «О референдуме» // Собрание законодательства РФ. 2004. № 27. Ст. 2710.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;133. Федеральный закон от 26 июня 1992 г. «О статусе судей» // Ведомости Съезда народных депутатов РФ и Верховного Совета РФ. 1992. № 30. Ст. 1792.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;134. Федеральный закон от 13 ноября 1996 г. «Об оружии» // Собрание законодательства РФ. 1997. № 30. Ст. 3588.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;135. Федеральный закон от 25 января 1995 г. «Об информации, информатизации и защите информации» // Собрание законодательства РФ. 1995. № 8. Ст. 609.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;136. Федеральный закон от 6 октября 2003 г. «Об общих принципах организации местного самоуправления в РФ» // Собрание законодательства РФ. 2003. № 40. Ст. 3822.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;137. Федеральный закон от 19 апреля 1995 г. «Об увековечении Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941– 1945 годов» // Собрание законодательства РФ. 1995. № 21. Ст. 1928.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;138. Федеральный закон от 20 марта 1992 г. «Об установлении звания Героя РФ и учреждении знака особого отличия – медали “Золотая звезда”» // Ведомости Съезда народных депутатов РСФСР и Верховного Совета РСФСР. 1992. № 14. Ст. 723.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;139. Федеральный конституционный закон от 14 марта 2001 г. «О внесении изменений и дополнения в Федеральный конституционный закон «О Государственном гимне РФ» // Собрание законодательства РФ. 2001. № 13. Ст. 1139.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;140. Федеральный конституционный закон от 20 декабря 2000 г. «О Государственном гербе РФ» // Собрание законодательства РФ. 2000. № 52 (Часть I). Ст. 5021.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;141. Федеральный конституционный закон от 20 декабря 2000 г. «О Государственном гимне РФ» // Собрание законодательства РФ. 2000. № 52 (Часть I). Ст. 5022.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;142. Федеральный конституционный закон от 20 декабря 2000 г. «О Государственном флаге РФ» // Собрание законодательства РФ. 2000. № 52 (Часть I). Ст. 5020.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;143. Федеральный конституционный закон от 23 октября 1996 г. «О судебной системе РФ» // Собрание законодательства РФ. 1997. № 1. Ст. 1.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;144. Фрагменты Домиция Ульпиана // Памятники римского права. Юлий Павел. 5 книг сентенций к сыну. Фрагменты Домиция Ульпиана / Перевод Е. М. Штаерман; под ред. Л. Л. Кофанова. М., 1998.<br>
<br><br><h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;II. Монографии, статьи, авторефераты, диссертации<br></h3>&nbsp;&nbsp;&nbsp;145. Аберкромби Н., Тернер Б. С., Хилл С. Социологический словарь / Перевод с английского; под ред. С. А. Ерофеева. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;146. Авербух В. Краду флаг из патриотизма // Российская газета. 2001. 12 окт.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;147. Административное право РФ / Под ред. А. П. Алехина, А. А. Кармолицкого, Ю. М. Козлова. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;148. Администрация без флагов // Северный край. 2001. 12 мая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;149. Александров И. Встали не все // Российская газета. 2000. 22<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;дек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;150. Александрович А. Стоять! На общих рубежах…// Российская газета. 2001. 6 нояб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;151. Алексеев С. С. Общая теория права: В 2 т. Т. 2. М., 1982.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;152. Алексеев С.С. Право. Опыт комплексного исследования. М. 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;153. Алексеев С.С. Проблемы теории права: В 2 т. Т. 2. М., 1982.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;154. Алехин С. Штандарт Президента – в Эрмитаже // Российская газета. 1999. 3 июля.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;155. Бабаев В. К. Теория советского права в конспектах лекций и схемах: Учеб, пособие. Горький, 1990.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;156. Бабаев В. К., Баранов В. М., Гойман В. И. Словарь категорий и понятий общей теории права. Н. Новгород, 1992.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;157. Бабаев В. К., Баранов В. М., Толстик В. А. Теория права и государства в схемах и определениях. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;158. Баглай М. В., Туманов В. А. Малая Т. Н. Энциклопедия конституционного права. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;159. Баранов В. М., Курсова О. А. Запоздалые заметки о правовых фикциях. Обзорная рецензия классических трудов Д. И. Мейера, Г. С. Мэна, Г. Ф. Дормидонтова // Проблемы юридической техники / Под ред. В. М. Баранова. Н. Новгород, 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;160. Баранов В. М., Мареев Ю. Л. Юридические конструкции: сценарий компьютерного урока // Проблемы юридической техники / Под ред. В.М. Баранова. Н. Новгород, 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;161. Баранов В. М., Туранский И. И. Право и язык. Рецензия на монографию Н. А. Власенко Язык права // Российская правовая система и международное право: современные проблемы взаимодействия. Часть II. Н. Новгород, 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;162. Батыгин А. Гимн России: Поживем – услышим // Российская газета. 2000. 7 дек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;163. Батыгин А. Споем вместе, господа и дамы // Российская газета. 2000. 30 дек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;164. Бауэр В., Дюмотц И., Головин С. Энциклопедия символов. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;165. Бердяев Н. А. Философия свободного духа. М., 1994.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;166. Бидерманн Г. Энциклопедия символов. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;167. Благов Е. В. Механизм причинения вреда объекту преступления // Совершенствование уголовного законодательства и практики его применения. Красноярск, 1989.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;168. Блум М. Источники советского уголовного права // Ученые записки Латвийского университета. Т. 93. Рига, 1968.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;169. Божьев В. Конституция Российской Федерации как источник уголовного и уголовно-процессуального права // Уголовное право. 1999. №2.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;170. Болдырев Е. В., Галкин В. М. Уголовно-правовые санкции // Проблемы совершенствования советского законодательства. М., 1976.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;171. Большая советская энциклопедия / Под ред. А. М. Прохорова. Т. 23. М., 1976.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;172. Большая советская энциклопедия / Под ред. Б. А. Введенского. Т. 39. М., 1956.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;173. Большой толковый словарь русского языка / Под ред. С. А. Кузнецова. СПб., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;174. Большой энциклопедический словарь / Под ред. А. М. Прохорова. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;175. Большой энциклопедический словарь / Под ред. А. М. Прохорова. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;176. Большой энциклопедический словарь / Под ред. А. М. Прохорова. СПб., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;177. Большой юридический словарь / Под ред. В. Д. Зорькина, В. Е. Крутских, А. Я. Сухарева. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;178. Братанов В. В. Хищение культурных ценностей: уголовно-правовые и криминологические аспекты. Автореф. … канд. юрид. наук. Н. Новгород, 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;179. Брауде И. Л. Вопросы законодательной техники // Сов. государство и право. 1957. № 6.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;180. Бушуева Т. А. Язык уголовного закона. Язык Общей части УК РСФСР // Ученые записки ДВГУ. 1973. Т. 66.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;181. Бэкон. О достоинстве и об усовершенствовании наук. Собр. соч. Ч. 1.СП6., 1874.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;182. Бюлер К. Теория языка. М., 1993.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;183. Васильева И. А. Амнистия и ее реализация. Дис. … канд. юрид наук. Омск, 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;184. Веремеенко И. И. Административно-правовые санкции. М., 1975.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;185. Ветошкина М. М. Ценные бумаги как предмет хищений. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Екатеринбург, 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;186. Винер Н. Кибернетика и общество. М., 1958.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;187. Власенко Н. А. Основы законодательной техники: Практическое руководство. Иркутск, 1995.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;188. Власенко Н. А. Язык права. Иркутск, 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;189. Волженкин Б. В. О дифференциации ответственности за коррупционные правонарушения // Дифференциация ответственности в уголовном праве и процессе. Ярославль, 1994.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;190. Вопленко И. И. Правовая символика // Правоведение. 1995. № 4-5.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;191. Вопленко Н. Н. Правовая символика и международное право // Российская правовая система и международное право: современные проблемы взаимодействия. Часть II. Н. Новгород, 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;192. Воскобойников К. Новому Кодексу – точные определения и формулировки // Российская юстиция. 1995. № 9.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;193. Встать, суд идет // Российская газета. 2000. 8 июня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;194. Выготский Л. С. Развитие высших психических функций. Из неопубликованных трудов. М., 1960.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;195. Галиакбаров Р. Р. Уголовное право. Общая часть. Краснодар, 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;196. Гаухман Л. Д. Квалификация преступлений: закон, теория, практика. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;197. Где пройдет граница? // Российская газета. 2001. 14 нояб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;198. Гегель Г. В. Ф. Эстетика. Т. 1. М., 1968.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;199. Герцензон А. А. Уголовное право. Часть Общая. М., 1948.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;200. Глинский Б. А., Грязнов Б. С. и др. Моделирование как метод научного познания. М., 1970.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;201. Глистин В. К. Общее учение об объекте преступления. Автореф. дис. … д-ра юрид. наук. Л., 1981.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;202. Глистин В. К. Проблемы уголовно-правовой охраны общественных отношений. Л., 1979.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;203. Голан А. Миф и символ. М., 1993.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;204. Голякова Е. Через полвека фашисты взяли Мамаев курган // Российская газета. 2001. 27 окт.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;205. Горенштейн Ф. За что вы, либералы, так Глинку любите? // Российская газета. 2000. 30 дек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;206. Горшенев В. М. Нетипичные нормативные предписания в праве // Сов. государство и право. 1978. № 3.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;207. Горшенев В. М. Способы и организационные формы правового регулирования в социалистическом обществе. М., 1972.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;208. Государственные символы и награды РФ / Под ред. Ю. Л. Кушера. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;209. Группу грабителей… // Российская газета. 1999. 27 июля.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;210. Гуценко К. Ф., Ковалев М. А. Правоохранительные органы. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;211. Дворецкий И. X. Латинско-русский словарь. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;212. Демидов И. В. Логика. Учеб, пособие / Под ред. Б. И. Каверина. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;213. Демидова О. Спасли честь флага // Юность. 2001. 4 аир.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;214. Дж. Купер. Энциклопедия символов. М., 1995.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;215. Джери Д., Джери Д. Большой толковый социологический словарь. Т. 2. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;216. Дипломатический словарь / Под ред. А. А. Громыко. Т. 1. М., 1971.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;217. Дмитриевцев К. Н. Процесс правотворчества в Российской Федерации. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Н. Новгород, 1994.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;218. Дормидонтов Г. Ф. Классификация явлений юридического быта, относимых к случаям применения фикций. Казань, 1895.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;219. Доронина Е. Б. Беспомощное состояние потерпевшего в структуре состава убийства: теория, закон, практика. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Екатеринбург, 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;220. Доценко Т. А. Сущность юридических конструкций // Проблемы юридической техники / Под ред. В. М. Баранова. Н. Новгород, 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;221. Дума отказалась защищать гербы и флаги регионов // Северный край. 2001. 18 мая.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;222. Дурманов Н. Д. Советский уголовный закон. М., 1967.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;223. Душкин С. В. Уголовно-правовые меры борьбы с контрабандой. Вопросы дифференциации ответственности и индивидуализации наказания. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;224. Жуковская Н. Инспекторов ГИБДД переоденут и … пронумеруют // Российская газета. 1999. 20 июля.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;225.Законодательная техника: Научно-практическое и учебное пособие / Под ред. Ю. А. Тихомирова. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;226. Законотворчество в Российской Федерации (научно-практическое пособие) / Под ред. А. С. Пиголкина. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;227.Захарова Е. Читайте мои брошки // Российская газета. 1999. 8 июля.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;228.3ивс С. Источники права. М., 1981.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;229.3инатуллин 3. 3., Зинатуллин Т. 3. Правосудие, его содержание и формы реализации по уголовным делам // Нормотворческая и правоприменительная техника в уголовном и уголовнопроцессуальном праве. Ярославль, 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;230.Зуев Ю. Г. Презумпции в уголовном праве. Дис. … канд. юрид. наук. Ярославль, 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;231.Зыков П. Г., Кириллов В. И., Старченко А. А., Чураков Ю. Д. Логика. М., 1964.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;232. И мышь не проскочит незамеченной // Российская газета. 2001. 1 нояб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;233. Иванов Е. А. Логика. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;234. Иванов Н. Г. Уголовное право Российской Федерации. Общая и Особенная части. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;235. Иванчин А. В. Понятие техники построения уголовного законодательства // Дифференциация ответственности и вопросы юридической техники в уголовном праве и процессе. Ярославль, 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;236. Иванчин А. В. Уголовно-правовые конструкции и их роль в построении уголовного законодательства. Дис. … канд. юрид. наук. Ярославль, 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;237. Иеринг Р. Юридическая техника / Пер. с нем. СПб., 1906.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;238. Ильюк Е. В. Законодательная техника построения диспозиции статьи уголовного закона. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Свердловск, 1989.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;239. Исаков В. Б. Фактический состав в механизме правового регулирования. Саратов, 1980.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;240. Карташов В. И. Введение в общую теорию правовой системы общества. Часть 1. Ярославль, 1995.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;241. Карташов В. И. Законодательная технология: понятие, основные элементы, методики преподавания // Законотворческая техника современной России: состояние, проблемы, совершенствование: В 2 т. / Под ред. В. М. Баранова. Т. 1. Н. Новгород, 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;242. Карташов В. Н. Юридическая техника, тактика, стратегия и технология (к вопросу о соотношении) // Проблемы юридической техники / Под ред. В. М. Баранова. Н. Новгород, 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;243. Керимов Д. А. Культура и техника законотворчества. М., 1991.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;244. Керимов Д. А. Философские проблемы права. М., 1981.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;245. Керлот X. Э. Словарь символов. М., 1994.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;246. Кибальник А., Соломоненко И. Понятие и виды тайны в уголовном праве // Российская юстиция. 2001. № 2.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;247. Кириллов В. И., Старченко А. А. Логика. М., 1982.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;248. Кленова Т. В. Основы теории кодификации уголовно-правовых норм. Дис. … д-ра юрид. наук. Самара, 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;249. Кленова Т. В. Структура уголовно-правовой нормы и выражение ее предписаний в законодательстве // Советское государство и право. 1988. № 11.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;250. Ковалев М. И. Об источниках уголовного права // Правоведение. 1975. № 3.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;251. Ковалев М. И. Советское уголовное право: Курс лекций. Вып. 2. Свердловск, 1974.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;252. Ковалев Д. А. Механизм правотворчества социалистического государства. Вопросы теории. М., 1977.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;253. Коган В. М. Логико-юридическая структура советского уголовного закона. Алма-Ата, 1966.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;254. Козаченко И., Курченко В. Определение момента окончания преступления в судебной практике // Сов. юстиция. 1990. № 17.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;255. Козлов А. П. Уголовно-правовые санкции. Красноярск, 1989.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;256. Козырева А., Малахова Ю. Семь нот – семь раз отмерь // Российская газета. 2000. 6 дек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;257. Комментарий к Кодексу РСФСР об административных правонарушениях / Под ред. И. И. Веремеенко, Н. Г. Салищевой, М. С. Студеникиной. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;258. Комментарий к Уголовному кодексу РСФСР. М., 1984.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;259. Комментарий к Уголовному кодексу РФ / Под ред. А. И. Бойко. Ростов-н/Д, 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;260. Комментарий к Уголовному кодексу РФ / Под ред. В. И. Радченко. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;261. Комментарий к УК РСФСР / Под ред. Г. 3. Анашкина, И. И. Карпеца, Б. С. Никифорова. М., 1971.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;262. Комментарий к УК РСФСР / Под ред. Ю. Д. Северина. М., 1980.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;263. Комментарий к УК РФ / Под ред. А. В. Наумова. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;264. Комментарий к УК РФ / Под ред. А. В. Наумова. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;265. Комментарий к УК РФ / Под ред. Н. Ф. Кузнецовой. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;266. Комментарий к УК РФ / Под ред. Ю. И. Скуратова, В. М. Лебедева. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;267. Комментарий к УК РФ. Общая часть / Под ред. В. М. Лебедева, Ю. И. Скуратова. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;268. Комментарий к УК РФ. Особенная часть / Под ред. Ю. И. Скуратова, В. М. Лебедева. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;269. Концепции развития российского законодательства. 3-е изд. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;270. Коняхин В. П. Источники уголовно-правовых норм Общей части // Правоведение. 1988. №1.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;271. Коняхин В. П. Теоретические основы построения Общей части российского уголовного права. СПб., 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;272. Коняхин В. П. Теоретические основы построения Общей части российского уголовного права. Дис. …д-ра юрид. наук. Краснодар, 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;273. Коржанский Н. И. Объект и предмет уголовно-правовой охраны. М., 1980.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;274. Коржанский Н. И. Объект посягательства и квалификация преступления. Волгоград, 1976.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;275. Коржанский Н. И. Предмет преступления. Волгоград, 1976.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;276. Коркунов Н. М. Лекции по общей теории права. СПб., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;277. Коршунов А. М., Мантатов В. В. Теория отражения и эвристическая роль знаков. М., 1974.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;278. Косарев А. И. Римское частное право. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;279. Косич И. Все слушают стоя // Российская газета. 2000. 10 дек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;280. Кострова М. Эффективность уголовно-правовых норм и языка закона // Уголовное право. 2001. № 4.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;281. Кох Р. Книга символов. М., 1995.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;282. Кравцов С. Ф. Предмет преступления. Автореф. дис. … канд. юрид. наук. Л., 1976.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;283. Красавчиков О. А. Советская наука гражданского права// Ученые труды Свердловского юридического института. Т. 6: Гражданское право. Свердловск, 1961.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;284. Красевич П. Л. Гражданское обычное право Франции в историческом его развитии. М., 1987.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;285. Краснова В. Мой ласковый и нежный гад // Российская газета. 1999. 30 июля.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;286. Краснопольская И. Капля яда против боли // Российская газета. 2000. 30 дек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;287. Краткий политический словарь / Под ред. Л. А. Оникова, Н. В. Шишлина. М., 1989.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;288. Крашенинников Е. А. Ценные бумаги на предъявителя. Ярославль, 1995.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;289. Кригер Г. А. Борьба с хищениями социалистического имущества. М., 1965.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;290. Кроль И. В Киеве разводят морально-этических полицаев // Мегаполис-Экспресс. 2000. 26 июля.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;291. Кропачев Н. М. Уголовно-правовое регулирование. Механизм и система. СПб., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;292. Кругликов Л. Л. Источники и составные части уголовного законодательства Российской Федерации // Вестник МАН ВШ. 1999. № 3 (9).<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;293. Кругликов Л. Л. Классификация уголовно-правовых санкций // Сов. государство и право. 1983. № 5.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;294. Кругликов Л. Л. О средствах законодательной техники в уголовном праве // Проблемы теории уголовного права. Избранные статьи (1982-1999 гг.). Ярославль, 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;295. Кругликов Л. Л. Правовые средства обеспечения справедливости наказания в процессе его индивидуализации. Автореф. дис. … д-ра юрид. наук. М., 1985.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;296. Кругликов Л. Л. Преступления против личности. Лекции 1-2. Ярославль, 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;297. Кругликов Л. Л. Смягчающие и отягчающие обстоятельства в советском уголовном праве. Ярославль, 1977.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;298. Кругликов Л. Л. Смягчающие и отягчающие ответственность обстоятельства в уголовном праве. Воронеж, 1985.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;299. Кругликов Л. Л., Зуев Ю. Г. Презумпции в уголовном праве (в сфере ответственности за экономические и иные преступления). Ярославль, 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;300. Кудрявцев В. Н. Общая теория квалификации преступлений. 2-е изд. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;301. Кудрявцев В. Н. Общая теория квалификации преступлений. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;302. Кудрявцев В. Н. Объективная сторона преступления. М., 1960.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;303. Кузнецова Н. Ф. Классификация преступлений в Общей части Уголовного кодекса // Дифференциация формы и содержания в уголовном судопроизводстве. Ярославль, 1995.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;304. Кузнецова Н. Ф. Конституция Российской Федерации и уголовное законодательство // Вести. Московск. ун-та. Серия 11: «Право». 1994. № 5.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;305. Кузнецова Н. Ф. Эффективность уголовно-правовых норм и язык закона // Соц. законность. 1973. № 9.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;306. Куликов В. Мухтар, границу! // Российская газета. 2001. 26 аир.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;307. Курганов А. Текст – от первого лица // Российская газета.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;2000. 9 дек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;308. Куринов Б. А. Научные основы квалификации преступлений. М., 1984.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;309. Курс советского уголовного права: В 5 т. Т. 1, 5. Л., 1971.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;310. Курс советского уголовного права: В 6 т. Т. 2. М., 1970.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;311. Курс уголовного права. Общая часть. Т. 1 / Под ред. Н. Ф. Кузнецовой, И. М. Тяжковой. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;312. Лазарев В. В., Липень С. В. Теория государства и права. М.,<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;313. Ларько О. Кто запустил орла над Кремлем? // Российская газета. 2000. 17 нояб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;314. Лебедев В. От концепции судебной реформы к новым идеям развития судебной системы // Российская юстиция. 2000. № 3.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;315. Лейст О. Э. Санкции в советском праве. М., 1962.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;316. Лесниевски-Костарева Т. А. Уголовное право. Словарь-справочник. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;317. Лобанова Л. В. Преступления против правосудия: теоретические проблемы классификации и законодательной регламентации. Волгоград, 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;318. Логика /Левин Г. А., Бартон В. И. и др. Минск, 1974.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;319. Лопатин В. В., Лопатина Л. Е. Русский толковый словарь. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;320. Лосев А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М., 1993.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;321. Лосев А. Ф. Проблема символа и реалистическое искусство. М., 1976.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;322. Лосев А.Ф. Философия. Мифология. Культура. М., 1991.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;323. Лукич Р. Методология права. М., 1981.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;324. Малахова Ю. И через триста лет – одни восторги потомков // Российская газета. 2000. 27 сент.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;325. Малиновский А. А. Уголовное право зарубежных стран. Учеб, пособие. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;326. Мальцев В. В. Ответственность за преступления против собственности. Волгоград, 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;327. Мантатов В. В. Образ, знак, условность. М., 1980.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;328. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. Т. 46. Часть I. М., 1968.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;329. Марксистско-ленинская теория государства и права. Основные институты и понятия. М., 1974.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;330. Между народное право. Словарь-справочник / Под ред. В. Н. Трофимова. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;331. Мейер Д. И. О юридических вымыслах и предположениях о скрытных и притворных действиях. Казань, 1894.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;332. Мелодия есть – слова подскажет время // Российская газета. 2000. 9 дек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;333. Морошкин Ф. О. О постоянном образовании законодательства. М., 1832.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;334. Муромцев Г. И. О некоторых особенностях законотворческой техники и методологии ее исследования в современной России // Законотворческая техника современной России: состояние, проблемы, совершенствование: В 2 т. / Под ред. В. М. Баранова. Т. 1. Н. Новгород, 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;335. Муромцев Г. И. Юридическая техника: некоторые аспекты содержания понятия // Проблемы юридической техники / Под ред. В. М. Баранова. Н. Новгород, 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;336. Муромцев С. А. Определение и основное понятие права. М., 1879.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;337. Наумов А. В. Форма уголовного закона и ее социальная обусловленность // Проблемы совершенствования уголовного закона. М., 1984.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;338. Наумов А. В. Источники уголовного права // Уголовное право: новые идеи. М., 1994.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;339. Наумов А. В. Нормы других отраслей права как источник уголовного права // Законность. 2002. № 7.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;340. Наумов А. В. Российское уголовное право. Общая часть. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;341. Наумов А. В. Судебный прецедент как источник уголовного права // Российская юстиция. 1994. №1.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;342. Научно-практический комментарий к Уголовному кодексу РФ / Под ред. П. Н. Панченко. Т. 1,2. Н. Новгород, 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;343. Нашиц А. Правотворчество. Теория и законодательная техника. М., 1974.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;344. Никитин А. В. Правовой символ как прием юридической техники // Проблемы юридической техники / Под ред. В. М. Баранова. Н. Новгород, 2000. С. 440-450.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;345. Никитин А. В. Правовые символы. Дне. … канд. юрид. наук. Н. Новгород, 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;346. Никифоров Б. С. Объект преступления по советскому уголовному праву. М., 1960.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;347. Новое уголовное право России. Особенная часть. Учеб, пособие / Под ред. Н. Ф. Кузнецовой. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;348. Новоселов Г. П. Учение об объекте преступления. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;349.Общая теория государства и права. Т. 2: Теория права / Под ред. М. Н. Марченко. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;350.Общая теория государства и права: Академический курс в 2 т. Т. 2 / Под ред. М. Н. Марченко. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;351.Общая теория права: Курс лекций / Под общ. ред. В. К. Бабаева. Н. Новгород, 1993.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;352.Овчинников В. Смерть под стягом // Российская газета. 1999. 7 авг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;353.Овчинников В. Япония: правь, император! // Российская газета. 1999. 12 авг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;354.Оганезова С. Свой день рождения Аяцков встретил гимном // Известия. 2001. 10 нояб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;355.Омельченко О. А. Основы римского права. Учеб, пособие. М., 1994.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;356. Панченко П. Н. Особенности законодательной техники в уголовном праве // Законодательная техника современной России: состояние, проблемы, совершенствование / Под ред. В. М. Баранова. Т. 2. Н. Новгород, 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;357. Панько К. К. Фикции в уголовном праве. Воронеж, 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;358. Петров Г. М. О стимулирующей функции норм уголовного права // Проблемы правовой защищенности личности в уголовном судопроизводстве. Ярославль, 1991.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;359. Пионтковский А. А. Учение о преступлении по советскому уголовному праву. М., 1961.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;360. Писарев Е. Поджигатели флагов отделались штрафом в 50 рублей // Российская газета. 2001. 13 нояб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;361. Писарев Е. Флаг подхватил прокурор // Российская газета. 2001. 14 нояб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;362. «Поджигателей» наказали повторно // Российская газета. 2002. 17 янв.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;363. Поленина С. В. Взаимосвязи нормативных актов в системе советского гражданского законодательства // Сов. государство и право. 1972. № 8.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;364. Попов А. «Сей орден никогда не снимать, ибо заслугами оный приобретается» // Российская газета. 2000. 29 авг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;365. Похитили флаг Туниса // Российская газета. 2001. 25 авг.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;366. Похлебкин В. В. Словарь международной символики и эмблематики. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;367. Практикум по уголовному праву / Под ред. Л. Л. Кругликова. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;368. Предисловие // Проблемы юридической техники / Под ред. В. М. Баранова. Н. Новгород, 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;369. Прокофьев Г. С., Чигидин Б. В. О некоторых лингвистических особенностях нового УК РФ // Весты. Московск. ун-та. Серия 11: «Право». 1997. № 4.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;370. Прохоров В. С. Преступление и ответственность. Л., 1984.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;371. Пудовочкин Ю. Е., Пирвагидов С. С. Понятие, принципы и источники уголовного права: сравнительно-правовой анализ законодательства России и стран Содружества Независимых Государств. СПб., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;372. Путин В. Не жечь мостов, не раскалывать общество // Российская газета. 2000. 6 дек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;373. Рогачевский А. Л. Рец. на книгу А. К. Цггоу «Геральдыка беларусюх местау». Мшск, 1998 // Правоведение. 1999. № 3.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;374. Рогоза В. Под знаком Святого Георгия // Российская газета. 1999. 26 нояб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;375. Российская юридическая энциклопедия / Под ред.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;A. Я. Сухарева. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;376. Российское уголовное право: В 2 т. Т. 1: Общая часть / Под ред. А. И. Рарога. М., 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;377. Российское уголовное право. Общая часть /Под ред. B. Н. Кудрявцева и А. В. Наумова. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;378. Российское уголовное право. Особенная часть / Под ред. М. П. Журавлева, С. И. Никулина. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;379. Российское уголовное право. Т. 1: Преступление / Под ред. А. И. Коробеева. Владивосток, 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;380. Рубцов Н. Н. Символ в искусстве и в жизни. М., 1991.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;381. Рудченко С. Черный орел под запретом // Российская газета. 2000. 6 окт.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;382. Савичев Н. П. Символы трудовой и ратной доблести. Киев, 1987.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;383. Семенов И. А. Законодательная техника в уголовном правотворчестве. Тюмень, 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;384. Скляров С. Уголовная ответственность за хищение недвижимого имущества // Российская юстиция. 2001. № 6.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;385. Словарь иностранных слов / Под ред. И. А. Акчурина, Р. С. Карпинской, А. Г. Спиркина. М., 1987.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;386. Словарь иностранных слов / Под ред. И. В. Лехина, Ф. Н. Петрова. М., 1954.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;387. Словарь международного права / Под ред. С. Б. Бацанова, Г. К. Ефимова, В. И. Кузнецова. М., 1986.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;388. Словарь по уголовному праву / Под ред. А. В. Наумова. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;389. Смирнова Е. Подайте Блаженному? // Российская газета. 2000. 27 июня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;390. Соболева Н. А. Российская городская и областная геральдика XVIII—XIX вв. М., 1981.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;391. Совершенствование мер борьбы с преступностью в условиях научно-технической революции. М., 1980.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;392. Советская военная энциклопедия / Под ред. Н. В. Огаркова. Т. 3,6,8. М., 1977-1978.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;393. Советское уголовное право / Под ред. Ю. В. Солопанова. М., 1981.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;394. Советское уголовное право. Общая часть / Под ред. Г. А. Кригера, Б. А. Куринова, Ю. М. Ткачевского. М., 1981.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;395. Советское уголовное право. Общая часть / Под ред. Н. Д. Дурманова, Г. А. Кригера, В. Н. Кудрявцева, В. Д. Менынагина. М., 1974.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;396. Советское уголовное право. Общая часть / Под ред. Н. Д. Дурманова, Г. А. Кригера, В. Д. Менынагина. М., 1969.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;397. Советское уголовное право. Часть Общая. М., 1972.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;398. Современный философский словарь / Под ред. В. Е. Кемерова. Лондон; Франкфурт-на-Майне; Париж; Люксембург; Москва; Минск, 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;399. Соколов А. Ф., Соколов Н. Ф. О некоторых сложностях в законодательной технике и правоприменительной практике регулирования оборота оружия в РФ // Законодательная техника современной России: состояние, проблемы, совершенствование / Под ред. В. М. Баранова. Т. 2. Н. Новгород, 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;400. Соколов Н. Ф. К вопросу о разграничении понятий «сбыт» и «передача» оружия (ст. 222 УК РФ) // Юридические записки студенческого научного общества. Вып. 1. Ярославль, 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;401. Соловьев О. Г. Преступления в сфере налогообложения (ст. 194, 198, 199 УК РФ): проблемы юридической техники и дифференциации ответственности. Дис. … канд. юрид. наук. Ярославль, 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;402. Спиридонова О. Г. Символ как предмет преступления. Дис. … канд. юрид. наук. Ярославль, 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;403. Стране пора обрести символы. Открытое письмо депутатам Государственной Думы Федерального Собрания РФ // Российская газета. 2000. 7 дек.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;404. Строгович М. С. Учение о материальной истине в уголовном процессе. М., 1947.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;405. Сырых В. М. Предмет и система законодательной техники как прикладной науки и учебной дисциплины //Законотворческая техника современной России: состояние, проблемы, совершенствование. В 2 т. / Под ред. В. М. Баранова. Т. 1. Н. Новгород, 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;406. Сюкияйнен Л. Р. Система, источники и форма права// Право в странах социалистической ориентации. М., 1979.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;407. Таганцев Н. С. Российское уголовное право. Т. 1. СПб., 1902.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;408. Талов Б. Куртка Кожедуба вернулась в музей // Российская газета. 2000. 23 июня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;409. Таций В. Я. Объект и предмет преступления в советском уголовном праве. Харьков, 1988.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;410. Тенчов Э. С. Цели наказания и его исполнения в новом УК и УИК РФ (различие в подходах) // Проблемы теории наказания и его исполнения в новом Уголовном и Уголовно-исполнительном кодексах: Материалы научно-практической конференции. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;411. Теоретические вопросы систематизации советского законодательства / Под ред. С. Н. Братуся, И. С. Самощенко. М., 1962.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;412. Теория государства и права / Под ред. В. К. Бабаева. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;413. Тихомиров Ю. А. Законодательная техника как фактор эффективности законодательной и правоприменительной деятельности// Проблемы юридической техники / Под ред. В. М. Баранова. Н. Новгород, 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;414. Трайнин А. Н. Общее учение о составе преступления. М., 1957.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;415. Уваров Л. В. Образ, символ, знак. Минск, 1967.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;416. Уголовное право Республики Беларусь. Особенная часть / Под ред. А. И. Лукашова. Минск, 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;417. Уголовное право России: В 2 т. Т. 1: Общая часть / Отв. ред. А. Н. Игнатов и Ю. А. Красиков. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;418. Уголовное право России. Общая часть / Под ред. А. И. Рарога. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;419. Уголовное право России. Общая часть / Под ред. В. П. Малкова и Ф. Р. Сундурова. Казань, 1994.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;420. Уголовное право России. Особенная часть / Под ред. А. И. Рарога. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;421. Уголовное право России. Особенная часть / Под ред. В. Н. Кудрявцева, А. В. Наумова. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;422. Уголовное право России. Т. 1: Общая часть / Под ред. А. Н. Игнатова, Ю. А. Красикова. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;423. Уголовное право России. Т. 2: Особенная часть / Под ред. А. Н. Игнатова, Ю. А. Красикова. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;424. Уголовное право России. Часть Общая / Под ред. Л. Л. Кругликова. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;425. Уголовное право России. Часть Особенная / Под ред. Л. Л. Кругликова. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;426. Уголовное право Российской Федерации. Общая часть / Под ред. Л. В. Иногамовой-Хегай. М., 2004.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;427. Уголовное право Российской Федерации: В 2 т. Т. 1: Общая часть / Под ред. Л. В. Иногамовой-Хегай. М., 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;428. Уголовное право Российской Федерации. Общая часть / Под ред. А. И. Рарога. М., 2001.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;429. Уголовное право Российской Федерации. Общая часть / Под ред. А. И. Рарога. М., 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;430. Уголовное право РФ. Особенная часть / Под ред. Б. В. Здравомыслова. М., 1996.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;431. Уголовное право РФ. Особенная часть / Под ред. Г. Н. Борзенкова, В. С. Комиссарова. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;432. Уголовное право. М., 1947.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;433. Уголовное право. Общая часть / Под ред. В. Н. Петрашева. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;434. Уголовное право. Общая часть / Под ред. И. Я. Козаченко, 3. А. Незнамовой. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;435. Уголовное право. Общая часть / Под ред. Н. И. Ветрова, Ю. И. Ляпунова. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;436. Уголовное право. Общая часть / Отв. ред. И. Я. Козаченко и 3. А. Незнамова. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;437. Уголовное право. Общая часть / Под ред. Ф. Р. Сундурова. Казань, 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;438. Уголовное право. Общая часть: Конспект лекций / Под ред. Л. В. Иногамовой-Хегай. М., 2002.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;439. Уголовное право. Особенная часть / Под ред. И. Я. Козаченко, 3. А. Незнамовой, Г. П. Новоселова. М., 1998.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;440. Уголовный закон и преступление. Иваново, 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;441. Уголовный закон. Опыт теоретического моделирования. М., 1987.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;442. Уголовный кодекс Российской Федерации: Научно-практический комментарий / Под ред. Л. Л. Кругликова и Э. С. Тенчова. Ярославль, 1994.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;443. Угринович Д. М. Психология религии. М., 1969.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;444. Удачин В. С мешком на голове // Российская газета. 2000. 7 июня.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;445. УК РФ. Комментарий / Под ред. В. И. Радченко, А. С. Михлина. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;446. Устинов В. С. Преступления против собственности. Уголовно-правовые вопросы. Н. Новгород, 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;447. Ушаков А. Каким должен быть язык уголовного закона // Соц. законность. 1974. № 10.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;448. Ушаков А. А. Методологические основы и законодательный метод в советском правотворчестве // Ученые записки Пермского университета (юридические науки). Пермь, 1966.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;449. Ушаков А. А. Очерки советской законодательной стилистики. Пермь, 1967.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;450. Федоров М. И. Понятие объекта преступления по советскому уголовному праву //Ученые записки Пермского университета. 1957. № 150. Т. 2. Вып. 4, кн. 2.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;451. Федосенко В. Где взять замки для прозрачной границы // Российская газета. 2001. 21 нояб.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;452. Фельдштейн С. Г. Психологические основы и юридические конструкции форм виновности в уголовном праве. М., 1903.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;453. Фиалки пахнут не тем // Российская газета. 2001. 23 февр.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;454. Философский словарь / Под ред. И. Т. Фролова. М., 1980.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;45 5. Философский энциклопедический словарь / Под ред. Е. Ф. Губского, Г. В. Кораблевой, В. А. Лутченко. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;456. Фойницкий И. Я. Курс уголовного права. Часть Особенная: посягательства личные и имущественные. СПб., 1907.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;457. Фролов Е. А. Объект уголовно-правовой охраны и его роль в организации борьбы с посягательствами на социалистическую собственность. Автореф. дис. … д-ра юрид. наук. Свердловск, 1971.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;458.Фролов Е. А. Спорные вопросы общего учения об объекте преступления // Сборник ученых трудов Свердловского юридического института. 1969. Вып. 10.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;459.Черданцев А. Ф. Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике. Екатеринбург, 1993.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;460.Черданцев А. Ф. Логико-языковые феномены в праве, юридической науке и практике. Екатеринбург, 1993.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;461.Черданцев А. Ф. Юридические конструкции, их роль в науке и практике // Правоведение. 1972. № 3.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;462.Черненко А. К. Философия права. Новосибирск, 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;463.Чертова Ю. А. Флаг как правовой символ российского государства // Актуальные проблемы правоведения. Сборник тезисов научной студенческой конференции юридического факультета Яр-ГУ. Ярославль, 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;464.Чупрова А. Ю., Чупрова Е. В. К вопросу о понятийном аппарате в разделе о преступлениях в сфере экономики // Нормотворческая и правоприменительная техника в уголовном и уголовнопроцессуальном праве. Ярославль, 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;465. Шаргородский М. Д. Избранные работы по уголовному праву. СПб., 2003.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;466. Шаргородский М. Д. Уголовный закон. М., 1948.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;467. Ширяев В. Налетчики переоделись в милицейскую форму// Северный край. 2000. 25 июля.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;468. Шкель Т. К гимну не явились // Российская газета. 2001. 18 янв.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;469. Шнейдер М. А. Советское уголовное право. Часть Общая. М., 1955.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;470. Штофф В. А. Моделирование и философия. М., 1966.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;471. Шугрина Е. С. Техника юридического письма. М., 2000.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;472.Энциклопедический словарь по культурологии / Под ред. A. А. Радугина. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;473.Энциклопедический юридический словарь / Под ред.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;B. Е. Крутских. М., 1999.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;474. Юков М. К. Место юридической техники в правотворчестве // Правоведение. 1979. № 5.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;475. Юридическая энциклопедия / Под ред. М. Ю. Тихомирова. М., 1997.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;476. Юридический словарь / Под ред. С. Н. Братуся, Н. Д. Казанцева, С. Ф. Кечекьяна и др. М., 1953.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;477. Юридический энциклопедический словарь / Под ред. А. Я. Сухарева. М., 1987.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;478. Язык закона / Под ред. А. С. Пиголкина. М., 1990.<br>
&nbsp;&nbsp;&nbsp;479. Янович М. Поправки в УК не всем нравятся // Российская газета. 2002. 11 янв.<br>
<br><br><br>