Валерий Чумаков
Нобели. Становление нефтяной промышленности в России

Эммануил Нобель (1801–1872 г.г.) – основатель династии, талантливый архитектор и изобретатель

Посвящается российским нефтяникам

Невероятные приключения иностранцев в России

   «…Нобель, Мухтаров, Палашковский и другие нефтепромышленники, присваивал себе заслуги тружеников-патриотов, ученых и инженеров нашей Родины» [1 - «Очерки по истории развития отечественной нефтяной промышленности. Дореволюционный период», С. М. Лисичкин, Гостоптехиздат, Москва, Ленинград, 1954]. Эти строчки – одно из немногих упоминаний фамилии Нобеля в связи с нашей нефтяной промышленностью. Конечно, людям всего мира она хорошо известно. Почти каждый школьник знает, что Альфред Нобель изобрел динамит, а на деньги, полученные от его производства и продажи основал самую известную и самую престижную премию человечества. И это правда, но, как это часто бывает, далеко не вся. Не станем утверждать, что Россия – родина слонов, ибо это известно и без нас, зато скажем, но вот о том, что история России, история знаменитой премии, знаменитой фамилии, нефтяной промышленности и много другого переплетены самым тесным образом. Настолько тесно, что даже сложно понять, как нам удавалось долгое время об этом забывать. Людвиг Нобель, упомянутый в цитате, и Альфред Нобель – не однофамильцы, а родные братья. И в XIX – начале XX века он был так же, если не более известен, чем изобретатель динамита. Выдающийся русский химик-технолог, доктор химии, автор первого руководства по технологии добычи нефти на русском языке – «Нефтяное производство» (1878 год), редактор «Горного журнала», профессор Конон Иванович Лисенко писал о нем в статье «Очерк деятельности Л. Э. Нобеля по нефтяному делу в России»: «Л. Э. (Людвиг Эммануилович – В. Ч.) не был дельцом в том значении, какое обыкновенно придают этому слову, а был промышленный деятель в самом широком смысле. Было бы странно утверждать, что, приступая к осуществлению своего грандиозного проекта, он задавался платонической целью благоустройства нефтяной промышленности в России, но точно также неправильно будет объяснять ту массу энергии и труда, которые он вложил в свое дело, единственно возможностью наживы. Дело его в первоначальном виде имело много невыработанного, неизвестного, не встречало сочувствия в ком-либо из крупных капиталистов и легко могло не удастся. Конечно…. Самая сложность и трудность задуманного им предприятия придавала такую энергию его деятельности, а не один конечный результат, т. е. выгода и ее размеры». Но это современники. В советские времена о нем не писали вообще ничего. Или почти ничего. И никто не пытался напомнить миру, что большая часть капитала в сумме нобелевской премии приходится на деньги, полученные Альфредом от продажи его доли в одном из крупнейших в мире нефтяных концернов, российской фирме «Товарищества нефтяного производства братьев Нобель», руководителем которой как раз и был Людвиг. Владелец российских заводов, газет, пароходов, пионер российских нефтепроводов, человек, придумавший танкеры, нефтяные качалки, цистерны и так далее, и тому подобное. Советская пропаганда постаралась всеми способами уничтожить в русской памяти всякие следу упоминания об этом гениальном шведе, дети которого не без оснований считали себя уже русскими. У нас можно было говорить про Морозова, про Мамонтова, про Найденова, про Сытина, но только не про Людвига Нобеля. В Большой советской энциклопедии ему было посвящено всего несколько строк, причем не в отдельной статье, а в общей, «Нобели». Альфреду там же отдано в пять раз больше места, про Людвига же написано: «Людвиг Н. (27.7.1831–12.4.1888), предприниматель, конструктор станков, член Русского технического общества. Сын Эммануэля Н. Предприятия, основным отцом в Петербурге, превратил в крупный машиностроительный завод „Людвиг Нобель“ (ныне завод „Русский дизель“). В 1876 основал вместе с братьями Робертом и Альфредом нефтепромышленное предприятие в Баку (с 1879 – Товарищество братьев Нобель), которое стало крупнейшей нефтефирмой в России». И все. Между тем, в дореволюционном малом энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона он поставлен перед Альфредом (в БСЭ, несмотря на старшинство, – после) и про него написано, что он «организовал громадное нефтяное дело в Баку, преобразовал нефтепромышленность». И это не преувеличение. Подобный не совсем понятный остракизм я лично могу объяснить только нежеланием признавать, что «нашему всему» мы обязаны иностранцу, тем более, с такой «засвеченной» всему миру гуманной фамилией. Ведь раз так, стало быть не все капиталисты и не все иностранцы так плохи, не только соки они выжимали из России и из трудового народа, но и делали что-то действительно ценное и полезное. В советской же литературе писали совсем другое: «Нефтепромышленники не только не желали облегчить тяжелые условия труда, но еще сочиняли „теории“ о пороках, якобы присущих русскому рабочему. Выступая с докладом в Императорском русском техническом обществе, Нобель цинично заявил, что одной из помех к развитию в России промышленности является пьянство среди рабочих. Инженер Чернов ответил на это Нобелю: „Мне кажется, это незаслуженное обвинение… Мне нередко удавалось видеть, что работают и в великую пятницу и в великую субботу, а иногда, во время спешной работы, и на второй день пасхи, или в крещение, или крещенский сочельник, да еще сплошь, день и ночь работали. Нужно же когда-нибудь снять с бедного русского рабочего обвинение в пьянстве!“» [2 - Там же.]. Это неудивительно, о великом гуманисте и одном из первых пацифистов Альфреде в той же книге сказано еще круче: «Альфред Нобель искусно воровал чужие изобретения и открытия. Он собрал свыше 85 патентов на самые различные изобретения. Перед смертью этот прожженный делец решил немного очистить свою грязную совесть перед десятками изобретателей и ученых, труды которых он присвоил, и завещал 35 млн. марок для учреждения международной премии за лучшие научные работы в области физики и химии. Эту премию присуждает шведская Академия наук. Несмотря на то, что Россия является родиной многих крупнейших изобретений и открытий в области физики и химии, ни один русский физик или химик ни разу не получал Нобелевской премии».
   Отношение к иностранным предпринимателям и сейчас нельзя назвать простым. У российского правительства в этом отношении, две основных задачи. Привлечение иностранных инвестиций и поддержка отечественного предпринимателя. Обе важны, обе имеют определяющее значение для развития отечественной экономики, хотя, на первый, да и на второй тоже, взгляд задачи эти противоречат друг другу. Нельзя служить двум господам, отечественному и иностранному. И, конечно, отечественный предприниматель отечественному правительству должен быть ближе, уже хотя бы потому, что он родной. Отечественный.
   Но и иностранная поддержка не менее важна. Уже хотя бы потому, что иностранные предприниматели, подключаясь к российскому рынку, приносят на него далеко не только деньги, но и новые технологии, новые отрасли и новые идеи. Закрытые системы всегда проигрывают у открытых, прогресс и науки и техники идет гораздо быстрее, если между учеными и предпринимателями существует живое и ничем не ограниченное общение. Ученые из разных институтов, работающих в одном направлении, сделают значительно больше, если будут знать, чем занимаются коллеги. И чем более открытой будет информация, тем на больший результат мы можем рассчитывать. Напротив, если они замкнутся, завесятся грифами секретности, а о способах и целях своей работы будут сообщать только ограниченному кругу весьма доверенных лиц, велика вероятность того, что оба учреждения будут работать над одной и той же темой, совершая одинаковые ошибки и, подчас, стремясь достичь того, что уже достигли коллеги. То же и с предпринимателями.
   Пришедший на наш рынок иностранец уже тем хорош, что он активен. Ему не сидится в своей Германии, или Швеции, или Дании, или Японии, ему нужны новые места, новые рынки, новые площади и площадки, новые планы, новые идеи и ощущения. Это люди не только мыслящие, но и действующие широко. Не случайно, если посмотреть вглубь, то окажется, что почти всему мы обязаны «не местным». «Приезжим».
   Конечно, деревню Мишанинскую Куросторовской волости Двинского уезда заграницей назвать нельзя, так как Архангельская губерния, к которой эта местность принадлежала, всегда входила в состав России, но в 1730 году от нее до Москвы добраться было значительно сложнее, чем сегодня от Москвы до Пекина. Чего не хватало 19-летнему сыны зажиточного, можно даже сказать богатого рыбака, Михайле Ломоносову? Что потянуло его, взяв с собой всего две рубахи, нагольный тулуп и две книги, «Арифметику» Леонтия Магницкого и «Грамматику» Мелетия Смотрицкого, втайне покинуть отчий дом? До Москвы он добирался грузовым транспортом, договорившись с экспедиторами холмогорского рыбного обоза. На дорогу ушло три недели. Несмотря на удаленность, Михайло заранее знал, куда он в столице пойдет. Его целью была Московская славяно-греко-латинская академия, более известная как «Спасские школы». В нее он поступил уже через несколько дней по прибытии в город. За 37 лет до него эти школы закончил другой приезжий, сын крестьянина из Тверской губернии Леонтий Магницкий. Автор того самого знаменитого и столь любимого Ломоносовым учебника [3 - Кстати, книга и правда была замечательная. Полностью она называлась «Арифметика, сиречь наука числительная с разных диалектов на славенский язык переведеная и во едино собрана, и на две книги разделена», первоначальный, благословленный самим царем Петром I, тираж составлял 2400 экземпляров, что уже само по себе было огромным числом. Как учебник она употреблялась вплоть до середины XVIII века.].
   Но, все таки Ломоносов был россиянином. А вот создатель российской государственной медицинской службы, личный лейб-медик царя Алексея Михайловича, отца Петра I, создатель Аптекарского приказа (читай – министерства здравоохранения и социального обеспечения) Лаврентий Альферьевич Блюментрост был родом из Саксонии [4 - В те времена – Курфюршество Саксония, ныне – Свободное государство Саксония. Земля ФРГ.]. В Россию он приехал в 1668 году, когда ему уже было почти 50 лет. К тому времени он уже достиг славы на родине, дослужившись до почетного и прибыльного места лейб-медика саксонского курфюрста. Несмотря на это, он не просто уехал в далекую и непонятную варварскую страну, но за несколько лет полностью реорганизовал отсталую российскую медицину, отстроив ее по западному образцу, наладил контроль за деятельностью аптек, а Россию отныне называл своей второй родиной. России же служили и его сыновья, для которых она была уже родиной первой и единственной. Все они умерли и были похоронены в Санкт-Петербурге.
   Виднейший российский дипломат и разведчик петровской эпохи, Савва Лукич Рагузинский-Владиславич был родом из Черногории и происходил из герцеговинских князей Владиславичей. Москву он впервые посетил в 1703 году, а через пять лет переехал в российскую столицу на постоянное жительство. В 1725 году он стал нашим полномочным послом в Китае, где с блеском выполнил возложенную на него миссию по заключению Буринского и Кяхтинского договоров, благодаря которым между двумя странами была установлена выгодная для нас граница и налажена беспошлинная пограничная торговля в городе Кяхте. Кроме того, он нам известен как человек, подаривший в 1706 году Петру I еще одного «гастарбайтера» – маленького абиссинца Абрама Ганнибала, которого русский царь так полюбил, что даже дал ему свое отчество: арап официально именовался Абрамом Петровичем. Этот черный юноша стал русским в возрасте 8 лет. Вряд ли кому-то стоит напоминать, что именно ему мы обязаны рождением «солнца российской поэзии» Александра Сергеевича Пушкина, бывшего его правнуком и весьма сильно походившего на своего африканского прадеда внешне. А вот то, что именно ему мы обязаны еще и всенародно любимой картошкой, знают уже далеко не все. Тем не менее, это именно он, выполняя личное поручение императрицы Екатерины II начал в своей усадьбе «Суйда» промышленное выращивание «земляного яблока». Конечно, крестьяне и до того знали про картофель, еще в конце XVII века диковину прислал из Голландии сам царь Петр с требованием разослать клубни по губерниям для выращивания, но вплоть до предприятия Ганнибала он считался у нас лекарственным растением и принимался в малых дозах натощак. Прадеду Пушкина удалось убедить крестьян в том, что новый овощ ничем не хуже традиционной репы, а урожай, при одинаковых условиях, дает значительно больший. Кстати, Пушкин был из приезжих и по отцовской линии: тут его род происходил от «мужа честного Радша… выехавшего в Россию из Германии во дни княженья святого благоверного князя Александра Невского».
   А как не вспомнить человека, которого звали Франц Яковлевич Лефорт, и о котором царь Петр, после его смерти, сказал: «На кого мне теперь положиться? Он один был верен мне»? Родившись в 1656 году в Женеве в семье зажиточного торговца он, будучи 18 лет от роду, вопреки воле отца, желавшего, чтобы сын обучался торговле, сбежал в Голландию, где поступил на службу к герцогу курляндскому Фририху-Казимиру. Однако вскоре, по совету знакомого полковника, отправился в Россию, где сначала поступил на дипломатическую службу, а в конце 1878 года был назначен командиром роты Киевского гарнизона. Когда в 1861 году он приехал в отпуск домой в Женеву, родственники уговаривали его остаться в Европе, обещая блестящую военную карьеру, но он категорически отказался, заявив что обязательно вернется в Россию. 1869 году Лефорт, будучи уже подполковником, познакомился с юным Петром, пришелся ему по душе и стал главным его помощником и другом. Тогда же Петр познакомился и с другим военачальником, Петром Ивановичем Гордоном. На самом деле звали его Патриком Леопольдовичем и родом он был из Шотландии. У нас он дослужился до чина контр-адмирала, участвовал практически во всех петровских компаниях, подавлял восстание мятежных стрельцов, воевал с турками, вместе с царем ездил в 1894 году на Белое море. Оставленный им дневник является для нас одним из важнейших исторических документов той эпохи.
   Приезжая в Россию иностранцы отдавали ей все свои знания и умения, развивая отросли, находившееся до того или в зачаточном состоянии, или в глубоком застое. В 1697 году в страну из Нижней Саксонии приехал молодой Георг Вильгельм де Геннин. В прошении о принятии на службу он писал: «с юности своей научен и ныне основательно разумею архитектуру гражданскую, домов строение, делание всяких потешных огнестрельных вещей, японской олифой крашеные соломой изображения преизрядно на бумаге вырезать и прочие хитрости». В России он принял имя Виллима Ивановича и стал создателем российской государственной металлургии. Кроме того, он построил первый российские курорт «Марциальные воды» (1714 год) и санаторий «На Олонце» (1718 год), основал Екатеринбург и Пермь. Государственную российскую почту организовал в последней четверти XVII века сын голландского купца Андрей Андреевич Виниус. Попав в опалу в 1706 году, он сбежал в Голландию, но долго там жить не смог и спустя два года вернулся в Россию. Навсегда.

   Один из виднейших русских физиков, академик Борис Семенович (Мориц Герман фон) Якоби (1804, Потсдам – 1851, Санкт-Петербург), сын богатого потсдамского банкира, приехал в Россию в 1837 году, когда ему уже «стукнуло» 36. Абсолютный бессребреник, все свои открытия посвятил России и до конца жизни называл себя «русским». Он писал: «Культурно-историческое значение и развитие наций оцениваются по достоинству того вклада, который каждая из них вносит в общую сокровищницу человеческой мысли и деятельности. Поэтому я обращаюсь с чувством удовлетворенного сознания к своей тридцатисемилетней ученой деятельности, посвященной всецело стране, которую привык считать вторым отечеством, будучи связан с нею не только долгом подданства и тесными узами семьи, но и личными чувствами гражданина. Я горжусь этой деятельностью потому, что она, оказавшись плодотворной в общем интересе всего человечества, вместе с тем принесла непосредственную и существенную пользу России…». Под конец жизни он заведовал Физическим кабинетом (физической секцией) Петербургской академии наук.

   Можно продолжать и дальше. Создатель знаменитых кронштадтских укреплений и строитель Ладожского канала, ставший под конец жизни губернатором Сибири, Иоган Бурхард Кристоф Миних, родился в Ольденбурге (Германия) и прежде чем в 1721 окончательно обосноваться в России, дослужился в Германии до полковника, а в Польше – до генерал-майора. Главный государственный производитель пороха Андрей Стельс, построивший крупнейший в стране Обуховский пороховой завод, был англичанином. Знаменитый российский дипломат Петр Павлович Шафиров происходил из польских евреев. Другой знаменитый русский дипломат Генрих Иоганн Фридрих Остерман родился в Бохуме (Вестфалия, Германия), из-за дуэли вынужден был бежать в Амстердам, откуда в 1704 году приехал в Россию, где дослужился до титула графа, чина генерал-адмирала и должности фактического премьер-министра.
   Существуют и примеры значительно более свежие. Бруно Понтекорво (1913, Пиза – 1993, Дубна), почти что наш соотечественник. Лауреат Сталинской премии, итальянец, которого в Дубне звали не иначе как Бруно Максимовичем. Это о нем в «Марше физиков» Высоцкий пел:
   Было бы здорово,
   Чтоб Понтекорво
   Взял его крепче за шкирку!
   О нем и о главном объекте его охоты – неуловимой элементарной частице, которую ему таки удалось поймать – нейтрино. В 1950 году этот блестящий физик, возглавлявший тогда кафедру физики в университете Ливерпуля, один из лучших учеников Энрико Ферми и Фредерико Жолио-Кюри, участник британского атомного проекта, прервал свой отпуск в Италии, и, вместе с женой и детьми, через Финляндию уехал в СССР. В своей автобиографии, написанной в самом начале 1990-х, он говорил, что перебрался к нам потому, что считал несправедливым царившее тогда на Западе крайне негативное отношение к нашей стране. В СССР ученый руководил отделом экспериментальной физики в Лаборатории ядерных проблем (Дубна), работал на самом мощном в мире (по тем временам) протонном ускорителе. Его награждали орденами и премиями, приняли в академики, но… Работать на ядерном реакторе, на котором работали даже простые аспиранты, не давали 30 лет. И в капстраны, даже на родину и на международные симпозиумы, не выпускали вплоть до 1979 года. Несмотря на то, что Бруно не был «секретным физиком» (слишком заметная фигура, прятать такого для политиков – себе дороже), чиновники от науки опасались, что, выехав за границу, обратно он уже не вернется. А он возвращался. Хотя сейчас понятно, что дурацкие ограничения, которыми его обложили в СССР, не дали Понтекорво раскрыть свой талант в полной мере. Понимал это и он сам. Понимал, но возвращался. В свою Дубну, в свою лабораторию, к своим ученикам, к своей науке. После смерти прах Бруно Максимовича был разделен на две равные части. Одна была захоронена в Дубне, а вторая – в Риме. Одна из улиц Дубны названа его именем.
   Предки Тимирязева перешли к нам из Золотой Орды, Корсакова – из Литвы, Аксаковы пришли «в Киев из Варяжской земли и с ним людей его три тысячи человек». Шереметьевы «начало свое восприняли… от короля прусского Вейдевутта». Денис Фонвизин был потомком рыцаря-меченосца, обосновавшегося на Руси после неудачного крестового похода. Отец Михаила Юрьевича Лермонтова происходил из Шотландии, из рода Leirmont. Николай Карамзин, говоривший: «Поскобли русского – получишь татарина», происходил именно от татарина Карамурзы. Подобных примеров несть числа. Если бы мы хотели даже вот так, коротко, рассказать только об известных людях, приехавших в столицу России (старую или новую, без разницы) из заграницы или из глухой провинции, нам вряд ли хватило бы трех таких книг, как эта. Да и не стоит перед нами такая задача.
   Поэтому, сосредоточимся на одной фамилии.

Часть I

Корни

   Специалисты по антропонимике, разделу лингвистики, изучающему собственные имена и фамилии людей, утверждают, что большинство фамилий в мире являются либо топонимами, либо патронимами. В первом случае (topos – «место», onoma – «имя») они происходят от названия местности, в которой проживает или проживал ее носитель или его предок. Было, скажем, село Колонтаево, и жили в нем Матвеи, Макары, Прасковьи, Тихоны да Катерины. Никаких фамилий у них не было, да и кому нужны фамилии в селах и деревнях, где клички имеют значительно большую силу и значение. Но в государственном управлении дело учета народонаселения является важным и тут без классификации уже не обойтись. А для классификации нужны строгие категории, и указывающая на изначальное происхождение и на дальнородственные связи фамилия здесь уже весьма важна. Вот и получалось, что приезжал в Колонтаево чиновник-переписчик и записывал всех жителей скопом как Колонтаевых. В случае с патронимами (patrio – «отец») фамилия происходит от имени, клички или профессии отца, реже – матери. Такие давали уже больше горожанам, именно оттуда пошло у нас столько Ивановых, Кривошеевых и Кузнецовых.
   В случае с Нобелями все не так просто. Вообще, эта фамилия в Швеции вовсе не относится к числу распространенных. Скорее наоборот. Историки даже некоторое время считали, что ее родоначальники некогда эмигрировали из Германии или Англии, но догадки эти не подтвердились. Самым древним представителем рода, до которого удалось докопаться, оказался живший в XVII веке в Сконе [5 - Сконе, Скания – историческая провинция в южной Швеции, в регионе Гёталанд. Сейчас существует лишь как историко-культурное определение.] крестьянин с двойным именем Улоф Нобелиус. От его второго имени и образовалась знаменитая теперь фамилия. Но скорее всего, само это второе свое имя Улов получил из-за того, что сам происходил из села Ноббеле, каковых, по нашим сведениям, тогда в стране было четыре. Это тем более вероятно, что все четыре находятся на юге страны, в Сконе или в соседних с ней округах. Самое большое расположено в округе Крунуберг и в нем сейчас проживает около 250 человек. Но большинство исследователей считают родиной шведского семейства другое, исконно сконское село Восточное Ноббиле. Каких-то твердых аргументов они не приводят, поэтому можно предположить, что виною тому лишь большая привлекательность этого расположенного близко к морю населенного пункта, в котором, к тому же, находится очень красивая и достаточно известная Ноббелевская кирха. В то же время, там же, на юге, в той же Скане, недалеко от города Симришамн была и небольшая деревенька Улоф. Так что никто теперь уже не может сказать определенно, был ли прародитель Нобилей Улофом из села Ноббиле, либо он был Нобелиусом из деревни Улоф.
   Еще об этом первом Нобиле нам известно, что сына своего он назвал Петрусом Олави. Оба этих имени были в Швеции весьма распространены, и для того, чтобы как-то отличаться от других, сын Улофа взял себе от отца третье имя, ставшее потом фамилией – Нобелиус. Петрус Олави Нобелиус. Заниматься, по примеру отца сельским хозяйством он не стал, а переехал в город Уппсала [6 - Уппсала – старинный город в Швеции, административный центр лена Уппсала, в провинции Уппланд. С 1164 года Уппсала является церковным центром Швеции, центром архидиоцеза Уппсалы и местом пребывания архиепископа Церкви Швеции.], где и поступил в 1682 году в старейший шведский университет [7 - Уппсальский университет – старейший публичный университет Швеции и всей Скандинавии, основан в 1477 году. С университетом связаны имена Карла Линнея, Андерса Цельсия, Андреса Ангстрема, Адама Афцелиуса, Пера Афцелиуса.] на юридический факультет. Его сын, Олаф, выучившись там же, в Уппсале, на художника, переделал строгую адвокатскую фамилию отца на богемный лад и стал Нобеллем, а уже его сын, избравший своей профессией воинскую службу, вновь вернул фамилии строгость, сократив ее до по-армейски четкой – Нобель. На этом формирование фамилии было завершено.
   Но, наверное, правильнее было бы подойти к династии Нобелей со стороны другой фамилии. Ибо смело можно сказать, что своими талантами Нобели не в малой степени обязаны генами, полученными от известного шведского ученого Улофа Рудбека.
   Про него известно значительно больше, чем про его тезку Улофа Нобелиуса. Родился Рудбек в 1630 году в городе Вестеросе [8 - Вестерос – город в Швеции, административный центр лена Вестманланд. Расположен на озере Меларен в устье реки Свартон.], обучался в Уппсальском и Лейденском [9 - Лейденский университет, или Лейденская академия в городе Лейдене – старейший университет в Нидерландах.] университетах. В 1653 году он прославился тем, что открыл систему лимфатических сосудов. Будучи доцентом ботаники Уппсальского университета, Рудбек основал в нем первый в стране ботанический сад. Именно в этом ботаническом саду начал создавать свою систему классификации растений Карл Линней [10 - Карл Линней (швед. Carl Linné, Carl Linnaeus, после получения дворянства в 1761 году – Carl von Linné, лат. Carolus Linnaeus; 23 мая 1707, Росхульт – 10 января 1778, Уппсала) – шведский врач и натуралист, создатель единой системы растительного и животного мира.], присвоивший одному из родов астр название Рудбекия. В своем посвящении ученый писал: «Великий Рудбек! Для увековечивания славы имени твоего я назвал её „Rudbeckia“, по власти всем ботаниками, следовательно, и мне предоставленной. Она должна сделать имя твое бессмертным и гласить о нем пред царями и князьями, пред ботаниками и врачами, пред всеми людьми, так что если мир весь умолкнет, то Рудбековы растения будут гласить о нем, доколе не пройдет природа». Правда, опять же, многие историки считают, что в большей степени это посвящение относится к сыну нашего Улофа, Улофу-младшему [11 - Улоф Рудбек младший (швед. Olof Olai Rudbeck d.y., 15 марта 1660, Уппсала – 23 марта 1740) – шведский ученый, сын Улофа Рудбека старшего. Занимался ботаникой и орнитологией, был преемником отца по кафедре анатомии в Уппсальском университете.], бывшему учителем и другом Линнея, но сути это не меняет. В 1662 году Рудбек, к тому времени уже профессор и ученый с мировым именем, был назначен ректором того же Уппсальского университета.
   Интересы Рудбека-старшего уходили далеко за пределы науки. В частности, именно он считается основоположником шведского национализма. В своей книге «Атлантика» [12 - «Atland eller Manheim, Atlantica sive Manheim, vera Japheti posterorum sedes et partia», Уппсала, 1675–1698, 3 тома.] Улоф возвел шведское государство к готам, а тех, соответственно – к атлантам. В результате всех этих выкладок он весьма убедительно доказал, что именно Швеция, а никакое другое государство, является колыбелью всего человечества. Кроме того он был великолепным архитектором, техником и администратором. Рудбек старший очень любил музыку и создал в Уппсале первую в стране музыкальную школу. Петрус Олави Нобелиус тоже был неплохим музыкантом и весьма охотно посещал это новое учебное заведение. Считается, что именно здесь он, уже профессиональный юрист, судья и адвокат, член окружного суда, познакомился с дочерью Улофа Рудбека Ванделой, с которой в 1696 году (по другим сведениям – в 1694) сочетался законным браком. В 1700 году у них родился сын Питер, а в 1706 – второй сын – Олаф. Спустя всего год после этого Петрус Олави умер. Похоронили его в кафедральном соборе Уппсалы. Через три года умерла и Вандела и опеку над детьми, а кроме двух сыновей у Нобелиусов родилось еще шесть девочек, взяли на себя Рудбеки.
   Можно предположить, что они получили хорошее образование. Точно известно, что старший сын, Питер, пошел по пути отца и стал юристом, а младший, Олаф, как уже было сказано, проявлял больше склонности к искусству и стал художником. Он окончил Уппсальский университет и даже некоторое время преподавал там рисование и черчение, но, в конце концов, оставил преподавательскую работу и занялся рисованием миниатюр. В 1746 году он обвенчался с Анной Кристиной Валлин. За время супружества жена принесла ему трех сыновей и двух дочерей. Содержать такую большую семью на доходы свободного художника было весьма проблематично и Нобелли жили небогато, а после смерти в 1760 году главы семьи и ее единственного кормильца, они вообще опустились до полунищенского состояния. Младшему их сыну, Эммануилу только исполнилось три года. И тут опять же на помощь пришли Рудбеки. Благодаря их покровительству детям Олафа и Анны удалось получить если не великолепное, то приличное образование.
   В 1788 году Швеция, давно мечтавшая поквитаться с Россией за прошлые поражения, заручившись поддержкой Англии, Голландии и Пруссии, воспользовалась тем, что основные русские силы были заняты войной с Турцией, объявила войну гигантскому соседу и 21-го июня вторглась на территорию российской империи. Война, основные сражения которой происходили на море, продолжалась два года и окончилась подписанием Верельского мирного договора, по которому граница между государствами устанавливалась на довоенном уровне. Для Швеции это можно было считать поражением. А вот для Нобелей она сделал много хорошего. Старший сын, Петрус, сразу завербовался на военную службу в Западный Ботнический полк и ушел воевать с Россией. Эммануил с детства мечтал стать врачом, но сложное материальное положение семьи не позволило ему получить дорогостоящее медицинское образование. Однако фельдшером он все-таки стал. На войне врачами признавались все, кто знал о медицине хоть что-нибудь. Знания же Эммануила потянули на то, что ему сразу была предложена должность полкового хирурга. В списках Уппсальского полка он записался уже как Эммануил Нобель. Женат он был дважды и оба раза удачно. Первой женой младшего Нобеля была дочь бургомистра Карлстада [13 - Карлстад – город в Швеции, центр лена Вермланд. Расположен на северном берегу озера Венерн.] Анна Кристина Розелль. Однако счастье их было недолгим, Анна умерла и в 1800 году Эммануил женился во второй раз. Теперь его избранницей стала дочь судовладельца из портового города Евле [14 - Евле – город-порт на востоке центральной Швеции, на берегу Ботнического залива Балтийского моря. Центр муниципалитета Евле и лена Евлеборг.], куда он перебрался на жительство, Брита Катарина Альберг. Несмотря на хирургическую практику, семья отставного врача жила небогато. 24 марта 1801 году у них родился сын. В честь отца его также назвали Эммануилом.

Потомок Рудбека

Вот где проявились гены прадеда. В Эммануиле Нобеле-младшем они взыграли в полную силу. Мальчик получился не просто активным, а гиперактивным. В силу того, что отец не располагал большими капиталами, ему не удалось в детстве получить хорошее образование. Если посмотреть дошедшие до нас документы, можно заметить, что почерк у него был, мягко говоря, корявый, складно выстраивать слова в предложениях он не умел, да и ошибок делал массу. Это неудивительно: в школе Нобель проучился недолго, а уже в 14 лет был отправлен на морскую службу. Возможно инициатором этого был дед по материнской линии, желавший, чтобы парень как можно раньше получил морскую профессию. Дед был влюблен в море и не мог себе даже представить, что к нему можно относиться как-то по-другому. Так оно было или иначе, но в реестре моряков Евле можно найти следующую запись: «В 1815 году в Реестр моряков записан юный Эммануил Нобель, родившийся 24 марта 1800, отец, полковой хирург, Эммануил Нобель; мать, Брита Катарина Альберг. Не женат, принят на службу Капитаном Сведманом юнгой на Средиземноморские рейды». По какой причине Нобель добавил себе в реестре год, точно неизвестно, возможно его не хотели брать на работу по причине молодости. Судно, на котором юнга проходил службы, называлось «Тетис» [15 - Тетис, она же – Тефида, в древнегреческой мифологии одно из древнейших божеств, титанида, дочь Урана и Геи, супруга своего брата Океана, с которым породила три тысячи сыновей – речных потоков и три тысячи дочерей – океанид.], за службу он получал 4 рейхсталера [16 - Рейхсталер – серебряный талер 889 пробы весом 29,23 грамма.] в месяц. Плавание было долгим, домой юноша вернулся лишь спустя 3 года, 1 месяц и 10 дней. Сам Эммануэль потом рассказывал детям, что доплыв до Египта он снялся с корабля и проработал несколько месяцев на стройках у египетского правителя Мухаммеда-Али, однако рассказы эти ни чем не подтверждены и носят довольно фантастический характер. А уж чем-чем, но фантазией Бог Эммануила отнюдь не обделил. Скорее даже наоборот.

   По его рассказам, «Тетис» затонул, вся команда, включая капитана погибла, и только он чудом остался жив. Однако мы знаем, что домой он вернулся именно на нем, правда командовал кораблем уже другой человек. Во всяком случае, «Еженедельный Евль» сообщил 25-го июля 1818 года что судно «Тетис» под командованием капитана П. Хамстранкла вернулось из средиземноморского рейса с грузом французской соли на борту. Этого морского путешествия Эммануилу хватило на всю жизнь. Уже в следующем номере газеты можно увидеть анонимное объявление от 17-летнего юноши, в котором он сообщает, что неплохо считает, обладает базовыми техническими навыками и ищет работу, связанную с судоходством. Можно быть почти уверенным, что анонимом был Эммануил. Работу он и правда вскоре получил: его приняли учеником в судостроительную компанию «Лоелл», но проработал он там недолго. Судя по церковным книгам, в Евле он оставался еще год, после чего уехал в Стокгольм.
   Биографы часто говорят, что юный Нобель уже в 1818 году был студентом архитектуры, а в 1819 – поступил в Королевскую шведскую академию свободных искусств [17 - Королевская шведская академия искусств (Akademien för de fria konsterna) была создана в 1773 году. В ней обучали рисованию, ваянию, зодчеству и другим визуальным искусствам.]. Это противоречие можно ликвидировать, если предположить, что вскоре по возвращении из плавания он записался в ученики архитектора. Этим же объясняется и то, что в Стокгольмской академии он поступил именно на отделение архитектуры.
   Таких отделений там было два: одно для начинающих – «Основная школа» (Principskola), другое, «Высшая школа архитектуры», аналог нашей аспирантуры, – для продвинутых. Поступив в первую, Эммануил проявил себя сразу настолько перспективным учеником, что ему, первокурснику доверили создание проекта евельской триумфальной арки в честь приезда шведского короля Карла XIV Юхана. В газетах писали, что королю арка очень понравилась, и он велел выделить Нобелю грант на дальнейшее обучение. Так это или нет точно неизвестно, но известно, что обучение его архитектуре шло весьма успешно, в 1821 году Нобель перешел в высшую школу, а его «научным руководителем» стал известный тогда архитектор, профессор Фредерик Блом. В январе 1824 года Эммануил получил за прилежание и мастерство академическую медаль четвертой степени, а спустя год ему вручили специальную «Тессиншеновскую медаль», дававшуюся за особые отличия.
   Нельзя сказать, чтобы учебы в академии сильно напрягала молодого студента: занятия в школе для начинающих велись два дня в неделю, по понедельникам и вторникам с 10 до 12 часов, а в высшей школе – по средам и четвергам в то же время. Поэтому нет ничего удивительного в том, что параллельно Эммануил имел возможность получать еще и второе, техническое образование.
   Машиностроительное училище при Королевской академии было создано еще в 1798 году. Идея его создания была весьма здравой: архитектор, кроме умения рисовать, должен был обладать определенным багажом технических знаний. Хотя бы для того, чтобы нарисованное здание при постройке не рухнуло под тяжестью собственных перекрытий. Однако хорошее начинание было реализовано настолько криво, что в конце концов училище пришлось закрыть. Впрочем, наш Нобель отучиться в нем успел.
   В училище было три педагога, каждый из которых давал по одному часовому занятию в неделю. Первый преподавал основы статики, механики, гидростатики, гидравлики, сопромат, принципы строения арок, мостов, акведуков, плотин, дамб и других гидротехнических сооружений. На долю второго приходилось ознакомление студентов с теоретическими принципами механики, законами динамики, принципами действия рычагов и механических передач. Третий занимался с ними начертательной геометрией, учил, как надо рисовать различные машины и механизмы. Однако, поскольку студенты не могли понять объяснений мастеров, не обладая знаниями в области геометрии, тригонометрии и алгебры, число обучавшихся обычно уже к концу первого года снижалось в два раза. Еще задолго до того, как в училище поступил Эммануил, в 1805 году ректор академии писал: «Инженерное училище находится в удручающем состоянии. В отсутствии директора, второй год не возвращающегося из заграничной поездки, преподаватели совершенно забыли о своих обязанностях. Один из них постоянно отсутствует, другой – вечно болен, классы для занятий не приспособлены…».
   Все это не помешало Нобелю стать одним из самых прилежных учеников, что отдельно отмечено в докладе за 1821 год. В следующем году его, за «проект ветродвижущего водяного насоса» наградили баснословной стипендией в 60 рейхсталлеров. Это было в 15 раз больше чем он получал еще совсем недавно за тяжелую работу юнги. Через год Фредерик Блом писал: «Из перечисленных выше студентов только четверо, а именно Нобель, Шталь, Бунюэнь и Сергюстед предоставили зрелые работы, достойные Королевской академии. Остальные учащиеся, большей частью представляют собой новичков, таланты которых еще предстоит раскрыть». Через год круг способных учеников в докладе Блома еще более сузился: «Только двое, из упомянутых выше студентов, а именно Нобель и Шталь, предоставили работы, достойные признания, причем Нобель предоставил модель, а Шталь – рисунок». За эту «модель передвижного дома» Эммануил вновь получил королевскую стипендию в 60 рейхсталлеров. В следующем году ту же стипендию ему присвоили уже за «прекрасно выполненную модель винтовой лестницы, две модели передвижных домов, за разработку различных моделей печатающих машин и так далее». В 1826 году училище было поглощено вновь созданным Техническим Институтом, куда Нобеля пригласили уже в качестве преподавателя прикладной геометрии и технического дизайна.
   Впрочем, беспокойная натура не позволила Эммануилу долго оставаться на этом теплом месте: в институте он проработал всего несколько месяцев, после чего решил заняться изобретательством. 24 марта 1828 года он подал в Технический институт сразу три заявки. Одну на «строгальный станок, изобретателем коего я являюсь, имеющий совершенно исключительные преимущества, как в качестве работы, так и в области экономии времени. Аналогов ей я не знаю, на все вопросы готов ответить и предоставить по запросу любые дополнительные расчеты и характеристики». Двумя другими изобретениями были десятиваликовый прокатный станок и усовершенствованная механическая система передач. Поданные в институт заявки были там встречены с прохладцей. Молодому изобретателю, еще и сбежавшему с преподавательской должности, было заявлено, что аналог его автоматического рубанка существует и хорошо известен, и единственное, что среди его новшеств представляет хоть какой-то интерес, так это та самая «нобелевская механическая передача, преобразующая вращательное движение в возвратно-поступательное с помощью ремневого. а не зубчатого привода. …Изобретение, по мнению Института, представляет собой несомненную и оригинальную рационализацию».
   Однако, ни одного патента Нобель так и не получил. Сложно сказать, согласились ли в Торговой палате, в обязанности которой тогда входила и выдача патентных привилегий, с мнением института, или нет, но за несколько лет от нее так и не было получено никакой резолюции, ни положительной, ни отрицательной. Скорее всего, там про молодого изобретателя и его труды просто забыли, а чертежи, на прорисовку которых ушли долгие месяцы, были погребены где-то в глубоких недрах огромного бюрократического аппарата.
   Что самое обидное, все эти неудачи последовали почти что сразу вслед за самой большой в жизни Эммануила удачей. В 1827 году он обвенчался с дочерью местного книготорговца Каролиной Андриеттой Алшелл. Это была умнейшая, добрейшая и преданнейшая женщина, с прекрасно развитым чувством юмора, о чем можно судить по ее многочисленным письмам. Кроме того, она была прекрасной матерью, которую дети просто обожали. Андриетта провела рядом с мужем всю жизнь всячески смягчая его взрывной характер и Эммануилу ни разу не пришлось пожалеть о своем выборе.

   Андриетта Нобель, урожденная Альцель, жена Эммануила Нобеля, основателя династии, Амать Людвига, Роберта и Альфреда Нобелей

   Поняв, что с изобретательства золотых гор не наворотишь, Нобель вернулся к более прозаическим архитектурным заказам. По началу дела пошли удачно. На полученные гонорары они с женой сняли за 106 рейхсталлеров и 32 шиллинга в год двухэтажный домик в пригороде Стокгольма. Состоял он из трех комнат, кухни и столовой. Работы у молодого и перспективного архитектора было много. Он проектировал дом на площади Сторторгет [18 - Стортаргет (Stortorget) – небольшая площадь в центре Старого города Стокгольма.] для некоего судебного чиновника Анжу, дом на площади Манкброн [19 - Манкброн (Munkbron) – площадь в западной части Старого города Стокгольма.] для дворянина по фамилии Петерсон, строил прачечную в Якобсберге [20 - Якобсберг (Jakobsberg) – поселок в пригороде Стокгольма.] и даже подвесной мост над одним из стокгольмских проливов. Последний заказ был самым значительным, его сметная стоимость составляла 13 тысяч рейхсталеров. Но тут Эммануила снова постигла серия неудач. Сначала затонули подряд три баржи, груженные закупленными молодым архитектором для одного из своих проектов стройматериалами. Потери при этом составили, по подсчетам Эммануила, 15 471 рейхсталер и 32 шиллинга. А в 1832 году у него сгорел дом, уничтожив большую часть нажитого имущества. В результате в 1833 году Эммануил вынужден был признать себя банкротом и просить у правительства защиты от кредиторов, требовавших взыскать с него 11 698 рейхсталеров 10 шиллингов.
   Между тем, всего движимого и недвижимого имущества у вчерашнего перспективного архитектора был на 5139 рейхсталеров 16 шиллингов. По описям, составленным судебными приставами, нам хорошо известно, каким имуществом, вплоть до постельного белья, владели тогда супруги Нобель. Из мебели в доме были двуспальная кровать, письменный стол, четыре столика, чертежный стол, мягкий диван, несколько дешевых стульев, два чайных столика. Медной и железной посуды в семейном обиходе было на 20 рейхсталеров. Кроме того, были описаны 2 матраса, 2 подушки, 2 одеяла, 6 пар простыней, 3 наволочки, стеклянная и фарфоровая посуда на общую сумму 10 рейхсталеров. Можно только восхищаться тому, насколько мужественно перенесла весь этот процесс Андриетта, успевшая к тому времени уже подарить мужу двух сыновей, в 1829 году – Роберта Ялмара и в 1831 – Людвига Эммануила. Еще один сын, Альфред Бернхард, появился на свет спустя десять месяцев после объявления банкротства – 21 октября 1833 года. Возможно так, рождением третьего сына Андриетта пыталась подбодрить супруга.
   Дело, по признанию Эммануила Нобеля банкротом тянулось почти год. Наконец суд убедился в том, что никакого злого умысла насчет того, чтобы просто «кинуть» своих кредиторов, у обвиняемого не было, что он не собирается скрываться от них, наконец, что он твердо обещает отдавать деньги по мере возможности, и предоставил ему государственную защиту. Вопрос о долговой тюрьме на время был отложен.
   Авторитет Эммануила как хорошего архитектора и подрядчика был бесповоротно утерян и заказчики к нему больше не обращались. 32-летнему отцу семейства пришлось искать заработка в другой, совершенно неизвестной ему области. Хотя раньше он никак не был связан с химией, Эммануил засел за книги и вскоре нашел путь, который, как ему казалось, вполне мог вывести семью из финансового тупика, в который загнала их цепочка неудач. Найдя новых инвесторов, которые поверили даже не столько в предпринимателя, сколько в его идею, он построил первую в Швеции маленькую резиновую фабрику. Дело продвигалось с большим трудом. Новые резиновые ткани, плащи, обувные мешки (предтечи калош), хоть и были удобными и водонепроницаемыми, стоили слишком дорого и поэтому особой популярностью у покупателей не пользовались. Для того, чтобы снизить стоимость надо было организовать массовое производство, что в отсутствии массового спроса было невозможно. Получался замкнутый круг, из которого хитроумный Эммануил попытался все таки найти достойный выход.
   Большой заказ можно было получить от государства, лучше – от военного ведомства. Но для этого консервативным военным надо было предложить что-то особенное, из ряда вон выходящее. И Нобель разработал уникальный солдатский резиновый рюкзак. В обычном состоянии он представлял собой обычный вещмешок, в который можно было сложить провизию и пожитки. На привале солдат мог рюкзак, предварительно вытащив из него содержимое и отстегнув соединительные лямки, надуть, после чего он превращался в односпальный матрас. При преодолении водных преград он оборачивался вокруг тела и превращался в плавательный жилет, а соединив вместе несколько таких надувных рюкзаков можно было организовать вполне сносную понтонную переправу. На это свое изобретение, к тому же уже подкрепленное производственной и технологической базой, Эммануил возлагал огромные надежды. Он не мог даже поверить, что военные, увидев такую полезную чудо-вещь, останутся равнодушными и не закидают его заказами. Однако потенциальные заказчики остались к нему холодны. Даже не взглянув на экспериментальные образцы и не пожелав провести испытания, чины из военного министерства сразу сказали изобретателю, что в казне нет денег на резиновые игрушки.
   Положение промышленности Швеции тогда, в первой половине XIX века, было далеко не идеальным. В 1830 году во всей стране насчитывалось 1857 фабрик, заводов и ремесленных мастерских, на которых трудилось около 12 000 человек. В среднем – по 6–7 человек на одно предприятие. Общий годовой объем производства оценивался в 5 000 000 английских фунтов. Четыре пятых этой суммы приходилось на текстильные, красильные и бумажные фабрики, а также на производство табака и сахара. Конечно, существовали и относительно крупные, механизированные производства, но в основной массе использовался довольно примитивный и дешевый ручной труд. В таких условиях, тем более, учитывая глубокий экономический кризис, в котором пребывала разоренная войнами страна, пробиться чему-то новому и прогрессивному было чрезвычайно сложно.
   Но Эммануил другого пути перед собой просто не видел. С тем весом долгов, какой на нем висел, и с той энергией, какая кипела в его крови, он должен был сделать что-то прорывное, что решило бы все его проблемы разом.
   Какие-то связи, пусть и не такие прочные, с военным ведомством у него уже были, и он решил действовать в этом направлении. Мысль о том, что нового и эффективного можно придумать в военной области, пришла к нему быстро.
   В поражающих боеприпасах не столько важна начинка, сколько способ ее доставки. Даже заложив в артиллерийский снаряд тонну пороха можно получить нулевой эффект, если этот снаряд улетит не туда, куда нужно. А можно и отрицательный, если он взорвется в пушке, что тогда бывало часто, или, того хуже, на складе. Между тем, именно такие боеприпасы постепенно получали все больший военный вес. Перед изобретателем стояли две задачи: как сделать боеприпасы безопасными до начала их использования, и как обеспечить наиболее высокую точность попадания по врагу. Для того, чтобы неприятель встретился со снарядом существовало три пути. Первый – неприятель стоит лагерем, снаряд летит в его сторону. Второй – неприятель движется, снаряд летит в его сторону. И, наконец, третий: снаряд лежит, а неприятельская армия сама движется в его направлении. Последний путь показался Нобелю наиболее простым и верным. При этом, вполне можно было сделать так, что взрывался он только после оказания на него физического воздействия, например после того, как на него кто-нибудь наступит. Так Эммануил Нобель изобрел то, что теперь мы называем «миной». Сам же он назвал свое изобретение «устройством для взрыва на расстоянии».
   Взрывными работами Нобель увлекался еще будучи перспективным архитектором. При постройке на скале в городском саду Стокгольма одного из домов он, с целью укрепить эту скалу, направленными взрывами, пробил в ней ниши, в которых установил мощные металлические опоры.
   Термин «мина» тогда уже существовал, только обозначал он не взрывное устройство, а подкоп, который для него делался. Даже само слово происходило от «mine», что в переводе с английского обозначает «шахта». Основной задачей саперов средневековья было сделать подкоп, горизонтальную или наклонную шахту-«мину» под стену замка или крепости, закатить в нее несколько бочек пороха и взорвать все это с помощью дорожки из того же пороха.
   Конечно, в истории военной техники уже существовали устройства, по принципу и механизму действия схожие с тем, что предложил Нобель.

   Мина

   Считается, что первые мины, точнее, их предтечи, использовались еще древнеримскими легионерами. Они выкапывали на предполагаемом пути предполагаемого противника специальные маленькие ямки как раз в размер ступни. На ее дно укладывались острые 3-4-сантиметровыми шипы, после чего ямки маскировалась сухими листьями или травой. «Нарвавшегося» на такую «мину» могли спасти только хорошие сандалии с прочной подошвой, каких у варваров не было. Подобные же колючие мины устраивались и для лошадей. Такая грошовая колючка, застряв в лошадином копыте, способна была надолго вывести из строя эту серьезную боевую единицу. Но «колючая мина» не взрывалась. Да и нечему было взрываться у античных римлян.
   Первые упоминания о миноподобных взрывных механизмах относятся к XIII веку нашей эры. Додумались до них, как не сложно догадаться, китайцы. В 1277 году, во времена правления династии Сун, воины императора использовали против напавших на южный Китай монголов первые дистанционные взрывные устройства. Они закладывали на пути вражеской армии бочки с порохом или просто заполняли им вырытые ямы, и проводили к ним начиненные порохом же бамбуковые трубки. Длина такого бамбукового поджигетельного шнура могла достигать десятков и даже сотен метров. Солдат-поджигатель располагался в отдалении, в месте с хорошим обзором Увидев, что враг достиг зоны действия взрывного устройства, китайский сапер поджигал «бамбуковый бикфорд», приводя таким образом взрывное устройство в действие. Но такие мины, называемые «гигантскими бомбами», не могли взрываться сами, им обязательно нужен был «оператор».
   Нобелевское «устройство для взрыва на расстоянии» представляло собой цинковый цилиндр, высотой примерно 60 и диаметром – 40 сантиметров, начиненный четырьмя килограммами черного пороха. Подрыв осуществлялся с помощью специального взрывателя, расположенного на наружной стороне корпуса. Внутри взрывателя находилась стеклянная ампула с серной кислотой, обернутая в хлопчатую бумагу, пропитанную хлористым калием. К ампуле был прикреплен металлический штырь-активатор с предохранительным колпаком. После снятия колпака мина из просто бочки с порохом превращалась в смертельно опасную машину. Любое, даже довольно слабое воздействие на активатор приводило к тому, что активатор разбивал трубку, кислота вступала в бурную экзотермическую реакцию с хлористым калием и поджигала бумагу. А горение внутри бочки с порохом обычно, как известно, приводит к взрыву. Четыре килограмма пороха конечно были не бог весть каким мощным зарядом, но с одним человеком или с лошадью такое устройство вполне могло справиться, а большего от него и не требовалось.
   Но Нобель не был бы Нобелем, если бы он остановился на одном изобретении. Поэтому, сразу вслед за сухопутной, Эммануил изобрел подводную мину с той же взрывной системой. Для герметизации заряда и для «плавучести» он использовал, чтоб добру не пропадать, уже созданные резиновые ранцы-понтоны. На штырь-активатор вместо колпака надевался фиксирующий поплавковый ползунок. Когда мина погружалась в воду, ползунок подвсплывал и освобождал активатор, переводя мину в активное состояние. При извлечении же ее из воды, ползунок опускался на место, фиксируя штырь и делая мину безопасной.
   Но и эти его труды не произвели на шведских военных должного восторженного впечатления. Эммануил не учел, что его взрывные устройства были оружием оборонительного, а не наступательного характера. А потребность в обороне больше всего имеют те, кому есть что оборонять. Шведскому же государству, ставшему после войны с Петром I неожиданно очень маленьким, оборонять особо было нечего. Ему надо было наступать, отбирать свои пяди и крохи, а для этого нужны были дальнобойные пушки и гаубицы с хорошим прицелом, которые Нобель, к сожалению для шведов, а для России – к счастью, изобрести не догадался. Поэтому, в финансировании ему было опять отказано.
   Между тем, кредиторы продолжали наседать, требуя возврата денег. Один из них, наиболее активный, постоянно угрожал Нобелю долговой тюрьмой. Позже, когда Нобель начал расплачиваться по счетам, этот кредитор получил свои деньги последним. Но пока разоренного Эммануила могло спасти только чудо. И чудо это произошло.

Первой гилдьдии минер

   Весной 1837 года в Стокгольм для заключения со Швецией договора о дружбе и мирной торговле прибыл российский чиновник, мэр города Або [21 - Або, шведское название Турку (фин. Turku) – город и порт на юго-западе Финляндии, административный центр провинции Варсинайс-Суоми. Расположен у впадения реки Аурайоки в Архипелаговое море.] и председатель комиссии по делам торговли и сельского хозяйства Ларс Габриель фон Хартман [22 - Ларс Габриэль фон Хартман (Lars Gabriel von Haartman, 23,09,1789 Турку – 16,12,1859 Меримаску), в России – Лаврентий Гаврилович фон Гартман, барон (1849), действительный тайный советник, заместитель председателя экономического отделения Сената Финляндии, член Государственного Совета Российской империи (1858). Видный финский политик, видевший будущее Финляндии как важной части Российской империи.]. Эммануил, уже прекрасно понимавший, что на родине его ничего хорошего в ближайшее время не ждет, поднял все свои еще оставшиеся связи, и добился встречи с посланцем восточного соседа. Тут его, наконец-то, оценили по-достоинству. В отличие от родных военных, этот шведоговорящий русский фин сразу увидел огромный потенциал изобретателя и посоветовал ему перебраться в Россию.
   – Здесь вам сложно будет чего-либо добиться, а русский царь ценит энергичных иностранцев, – сказал Хартман.
   Россия тогда и правда нуждалась в образованных людях. Несмотря на военную и экономическую мощь, в техническом отношении она сильно недотягивала даже до нищей Швеции, не говоря уж о более развитых европейских государствах. Фон Хартман пригласил Эммануила в Або, обещая оказать ему протекцию, как в Финляндии, так и потом – в Санкт-Петербурге. Нобель долго над предложением не думал и 4-го декабря того же 1837 года подал прошение о выдачи паспорта для выезда из страны. 15-го декабря прошение было удовлетворено, документ на имя «Э. Нобеля, механика» получен и Нобель, распрощавшись с семьей, водным путем отбыл в недалекую, таинственную и многообещавшую Россию.
   Сложно было отправляться в неизвестность, оставляя любимую жену с тремя малыми детьми, старшему из которых едва исполнилось 8 лет, на руках, но брать их с собой было бы еще большим безумием. Поэтому супруги договорились, что Эммануил вызовет их в Россию, как только его материальное положение там позволит это сделать без опасений затащить семью из одной нищеты в другую, еще более тяжелую. Пока же он отдал жене практически все имевшиеся у него деньги, на которые Андриетта открыла крошечную молочную лавку. Торговля приносила ей мизерный доход и Людвиг Нобель потом часто вспоминал, как они с Робертом, подобно героине сказки Андерсена, торговали на улице спичками, зарабатывая на лечение постоянно болевшего маленького Альфреда. Альфред же рассказывал: «Моя колыбель была похожа на кровать мертвеца, и в течение долгих лет рядом со мной бодрствовала моя мать, беспокойная, испуганная; так малы были ее шансы сохранить этот мерцающий огонек». Тем не менее, несмотря на нужду, матери удалось выскрести денег на образование детей в весьма неплохой школе и весь период жизни в Швеции они получали вполне достойное образование.
   Уже на следующий день по прибытии в Або Эммануил пришел на прием к вытащившему его сюда фон Хартману. Тот сдержал свое слово. Он с радостью встретил у себя гостя, помог снять квартиру в доме семейства Шариин, свел с нужными людьми и даже помог с получением первых архитектурных заказов. Дурная слава осталась на родине, и тут, на новом месте, люди весьма активно набросились на нового заграничного архитектора. Из нескольких, спроектированных и построенных им за год пребывания в Або домов до нас в изначальном виде дошел один. Если будете в Турку, посмотрите, адрес – Nylandsgaten – 8. Это двухэтажное, классическое строение, с ломающей строгость конструкции коринфской колоннадой и покоящимся на ней небольшом балконе.
   С помощью фон Хартмана, Нобелю, еще будучи в Або, удалось продать российскому военному министерству несколько своих резиновых конструкций. Но все это было мало для кипучей нобелевской натуры. Небольшой даже по тем временам город с 13 000 человек населения никак не мог в полной мере удовлетворить амбиции потомка Рудбека. Прожив здесь год и познакомившись с тремя важными столичными чиновниками, Эммануил решил двигаться дальше – в Санкт-Петербург. Уверенности в том, что его там, как в Або, встретят с распростертыми объятиями, не было, да и не могло быть, но Нобель верил в свою счастливую российскую звезду. В декабре 1938 года он отправился покорять Питер.
   Город, построенный на землях, отвоеванных русским царем у его страны менее чем полтора столетия назад, произвел на архитектора Нобеля тяжелое впечатление. Он прекрасно понимал, что тут, где каждый дом построен если не Франческо Растрелли [23 - Франческо Бартоломео Растрелли (итал. Francesco Bartolomeo Rastrelli; (в православном крещении – Варфоломе́й Варфоломе́евич); 1700, Париж – 1771, Санкт-Петербург) – знаменитый русский архитектор итальянского происхождения; граф, кавалер ордена Святой Анны (1762), академик архитектуры (1770). Среди самых известных работ – Зимний дворец и комплекс Смольного монастыря.], то либо Карло Росси [24 - Карл Иванович Росси (итал. Carlo di Giovanni Rossi; 1775–1849) – русский архитектор итальянского происхождения, автор зданий Главного штаба, публичной библиотеки, Александринского театра (Санкт-Петербург)], либо Джакомо Кваренги [25 - Джакомо Антонио Доменико Кваренги (итал. Giacomo Antonio Domenico Quarenghi; 20 сентября 1744, Бергамо – 18 февраля (2 марта) 1817, Санкт-Петербург) – известный архитектор и живописец, один из ярких представителей классицизма в русской архитектуре. Состоял почетным вольным общником Императорской академии художеств. Автор зданий Академии наук в Санкт-Петербурге, Мариинской больницы, Александровского дворца в Царском Селе.], ему как архитектору пробиться будет сложно, но он на это и не рассчитывал. В его колоде были другие козыри, которые он собирался выложить на русский стол.
   Россия была, не в пример Швеции, большой державой и ей было что терять. Поэтому, потребность в тех же минах, по словам все того же фон Хартмана, у нее была самая, что ни на есть, насущная. Да и резиновые ранцы вполне могли пригодиться.
   Обустроившись в столице российской империи, Эммануэль уже через несколько дней отправился на прием к одному из близких знакомых своего финского покровителя. Там шведского изобретателя представили двум солидным господам: командиру саперного батальона русской армии генерал-адъютанту Карлу Андреевичу Шильдеру [26 - Карл Андреевич Шильдер (1785–1854) – выдающийся российский военный инженер. Генерал-адъютант, начальник инженеров действующей армии. Занимался разработкой подводной лодки, подводных мин с гальваническим взрывателем и так далее.] и недавно приглашенному из Кенигсберга в Санкт-Петербург, но уже успевшему прославить российскую науку постройкой первого электродвигателя [27 - Двигатель, созданный Якоби в 1834 году, работал от 69 тогдашних батареек, называвшихся «элементами Грове», и развивал 1 лошадиную силу, что было чудовищно много. До его изобретения существовали только электро-механические устройства с возвратно-поступательным или с колебательным движением, сам Якоби говорил о них: «такой прибор будет не больше, чем забавной игрушкой для обогащения физических кабинетов, его нельзя будет применять в большом масштабе с какой-нибудь экономической выгодой»] и изобретением гальванопластики [28 - Гальванопластика – нанесение тонкого слоя металла на другой металл посредством электролиза. Якоби придумал, как с помощью электричества, покрывать железо тончайшим слоем меди. Чуть позже лейтенант прусской армии Вернер Сименс научится делать покрытие из серебра и золота.], профессору Борису Семеновичу (на самом деле – Морицу Герману фон) Якоби, о котором мы уже рассказывали в самом начале. Те как раз обсуждали тему защиты Кронштадтской гавани. Якоби предлагал перекрыть ее цепью плавающих пороховых бомб, которые можно было бы, в случае необходимости, подорвать с помощью электрического разряда по подводному проводу. Проект был бы хорош, если бы не одно «но»: в те далекие времена еще не было нормальной изоляции и провести подходящий провод, по которому можно было подавать разряд для подрыва, под водой на несколько сотен метров так, чтобы его нигде не «пробило» и не закоротило, было почти нереально. Якоби к тому времени провел уже десятки опытов, пытаясь заизолировать медные электрические провода самыми разнообразными материалами, от бумаги и просмоленной ткани, до стеклянных трубок, но все они для подводных проводок не подходили, а до изобретения Вернером фон Сименсом гуттаперчевой изоляции было еще несколько лет.
   Карл Андреевич предлагал другую концепцию. Он вынашивал проект защиты гавани подводными лодками с «минными таранами», как тогда называли шестовые мины. О самой лодке, построенной на Александровском литейном заводе еще в 1834 году, Шильдер особо не распространялся. Генерал свято хранил в тайне технические секреты, и об ее устройстве мало что знали даже те, кто участвовал в испытаниях. До нас дошли лишь чертежи первого ее варианта. Водоизмещение лодки было 16 тонн, длина – 6 метров, высота – 1,8, экипаж состоял из 13 человек, четверо из которых были гребцами, вместо гребного винта у нее были весла, работавшие по принципу гусиных лап, а погружаться она могла на глубину до 12 метров. Зато генерал охотно говорил о ее вооружении – насаженных на шесты минах, которыми его лодка должна была поражать вражеские корабли. В сущности, это был проект даже не столько подводной лодки, сколько первой боевой торпеды. Забегая вперед, скажем, что дальше испытаний дело так и не пошло: проект оказался по тем временам слишком затратным, а скорость лодки, приводимой в движение мускульной силой гребцов, и ее маневренность были слишком малы, чтобы угнаться за кораблями противника, поэтому в 1845 году проект был свернут. Впрочем, об этих недостатках генерал знал уже тогда, и это было главный минус его предложения. Но другого выхода он пока не видел.

Эммануилу как раз эта ситуация не представлялась тупиковой. Недолго думая, он выложил новым знакомым проект своей автономной подводной мины. Якоби признал идею вполне здравой и осуществимой, а Шильдер попросил изобретателя продемонстрировать ему мину в действии. Срок для проведения демонстрации был поставлен предельно конкретно: так скоро, насколько это возможно.

На подготовку к опасной презентации Эммануилу Нобелю потребовалось несколько дней. Специально для проведения испытаний, Шильдер выделил дальнюю часть своего имения, расположенного на реке Петровка недалеко от Выборга. Из предоставленных ему материалов, Нобель быстро снарядил несколько действующих экземпляров своего «устройства для подводного взрыва» и поставил их на якорях в паре десятков метров от берега реки. В качестве «неприятельского судна» была использована старая рыбацкая лодка, управляли которой четыре матроса. Эммануил чрезвычайно беспокоился за то, чтобы они не пострадали при проведении испытаний, ибо за убийство российского военнослужащего, даже при таких «смягчающих» обстоятельствах он вполне мог угодить в тюрьму. Поэтому изобретатель лично несколько раз проинструктировал, как мог, экипаж о порядке действий при выполнении поставленной боевой задачи: подорвать лодку и не подорваться самим. К счастью, русские моряки поняли шведа правильно. Они направили лодку прямо на одну из установленных мин, а за несколько секунд до столкновения легли лицом вниз на корме и закрыли головы руками. Прыгать в воду Нобель категорически запретил, дабы избежать тяжелой контузии: взрывная волна в воде была значительно сильнее воздушной. Все прошло как нельзя лучше. Едва лодка коснулась торчавшего из мины кончика активатора, раздался взрыв, в воздух поднялся средних размеров столб воды смешанный со щепками, в которые превратился нос судна. Оставшаяся ее часть быстро погрузилась в воду, а моряки, одетые в надувные рюкзаки Нобеля, выбрались на берег целые и почти невредимые. Во всяком случае, данных о том, что кто-то пострадал во время испытаний, у нас нет.

   Постановка мин Нобеля под Кронштадтом, акварель Э. Нобеля

   Хотя сам Нобель сначала с ужасом подумал, что пострадавший все-таки есть, и этот пострадавший – генерал Шильдер. Потом Эммануил рассказывал сыновьям, что когда мина взорвалась, начальник инженерного корпуса дико закричал, бросился на Нобеля, сдавил его в объятиях так, что у него чуть не треснули ребра, несколько раз поцеловал, после чего пустился в пляс. Эммануил, конечно, тоже был рад успешному исходу испытания, но на такую бурную реакцию никак не рассчитывал. Поэтому он не на шутку испугался, подумав, что пятидесятичетырехлетний военный повредился рассудком и теперь ему придется ответить за это перед строгим русским императором Николаем I. Но все оказалось значительно проще и интереснее. Успокоившись, обычно невозмутимый генерал объяснил иностранцу причину своей столь бурной реакции. Оказалось, что царь уже давно и во все более категоричной форме требовал от него разработки средств защиты российских гаваней на случай военных действий, однако ни его подводная лодка, ни гальванические мины Якоби не могли удовлетворить монарших требований, и теперь все генеральские надежды обернулись на молодого шведа.
   Нобель наивно ждал, что Шильдер сразу бросится к царю на прием и уже через месяц, в крайнем случае – через пару месяцев, российское правительство купит у него патент на подводную «пиротехническую мину», как назвали в России его «устройство для взрыва» в отличие от «гальванической мины» профессора Якоби. Не тут-то было. Не совсем понятно почему, но дальше испытаний в имении дело не пошло. Что-то изменилось при дворе, и генерал так и не стал хлопотать за «иностранного господина Нобеля».
   В октябре 1839 года по личному указу Николая I был создан специальный «Комитет о подводных опытах», в число «главных предметов» которого входило «Усовершенствование… подводных мин, исследование силы действия их на тела, плавающие и погруженные». В его состав вошли и Шильдер и Якоби, а руководил комитетом генерал-инспектор по Инженерной части Великий князь Михаил Павлович. Тут Эммануилу повезло, ибо адъютантом у Великого князя состоял его близкий знакомый, почти приятель, будущий генерал-адъютант, а тогда еще полковник Николай Александрович Огарев [29 - Огарёв, Николай Александрович (1811–1867) – генерал-лейтенант, генерал-адъютант, совещательный член временного артиллерийского комитета и заведующий редакцией «Российской военной хроники».]. Известный писатель Мельников-Печерский [30 - Павел Ива́нович Мельников (псевдоним: Андрей Печерский), также известен как Мельников-Печерский (25 октября 1818, Нижний Новгород – 1 февраля 1883, Нижний Новгород) – русский писатель, этнограф-беллетрист. Действительный статский советник.], не раз сталкивавший с Огаревым по службе, так его описывал: «Огарев – старого закала человек; он добрый приятный господин, но с ним надобно держать себя осторожно: играй как с медведем, все ничего, все ничего, а как вдруг озлится, да ни с того, ни с сего и тяпнет». Как именно держал себя с полковником Нобель точно неизвестно. Наверное хорошо, потому, что уже в конце того же 1839 года Огарев передал Михаилу Павловичу от шведского изобретателя «письмо с тремя чертежами… о новом способе воспламенения мин под водой», секрет которого он, изобретатель, готов продать российскому правительству.
   Генерал-инспектор работой Нобеля заинтересовался, и ему было поручено подготовить расширенную презентацию проекта. Эммануил подошел к делу со всей основательностью, понимая, что от исхода зависит вся его дальнейшая жизнь и жизнь его семьи. Изобретатель лично рисовал акварелью презентационный альбом, чертил схемы, создавал дизайн-макеты, писал обоснования и, конечно, клепал мины для демонстрации в маленькой, арендованной им при поддержке группы шведско-финских предпринимателей, питерской механической мастерской. На подготовку ушел почти год. 12 октября 1840 года на реке Охта, во время испытания, на котором кроме Великого князя присутствовал «Комитет о подводных опытах» в полном составе, мина Нобеля в щепки разнесла спущенный на нее по течению деревянный плот. Результаты испытания были признаны успешными, в заключении, данном комитетом, было сказано, что «Посредством способа, предложенного г. Нобелем… подводная мина может быть воспламенена… без участия людей, одним только столкновением с плавучим телом». Сразу после посвященного удачному взрыву банкета, представители комитета приступили к переговорам с изобретателем.
   И вот тут Нобель, что называется, дал маху. Возможно он слишком долго чувствовал себя нищим, может переоценивал щедрость богатого русского царя, может просто, как в анекдоте, очень деньги были нужны, но Нобель выдвинул совершенно неподъемные для начинающего изобретателя требования: 25 тысяч рублей сразу за передачу секрета «аппарата» (так называл Нобель самую секретную часть мины – взрыватель) и по 25 рублей в сутки содержания на период, в течение которого он наладит производство мин в стране. На 25 000 рублей тогда можно было купить несколько деревень или довольно приличное имение, а по 25 рублей в сутки получали министры. Прекрасный изобретатель, Эммануил был не просто посредственным, но можно сказать, слабым предпринимателем и совсем никаким дипломатом. Назначив один раз условие, он уже от него не отступал несмотря ни на какие доводы. В конце концов, представителям комитета надоело спорить с упрямым шведом, не желавшем уступать ни копейки, и они рекомендовали генерал-инспектору отказаться от приобретения устройства Нобеля, как от неоправданно дорогого. Кроме непомерных претензий на вознаграждение ими были названы еще две причины: Нобель не знал русского языка и вместе с ним надо было содержать за отдельные деньги еще и переводчика, а кроме того, аналогичный нобелевскому способ зажигания мин можно было разработать и собственноручно, силами членов комитета, тем более, что похожие предложения уже были. Для моральной и материальной компенсации изобретателю, подготовившему дорогую презентацию, предлагалось выдать 1000 рублей серебром единовременно. Великий князь так и поступил.
   Но Нобеля этот поворот конечно не устроил и в начале 1841 года он, через того же Огарева, вновь обратился к князю с просьбой рассмотреть проект новой, усовершенствованной «пиротехнической мины». На эту просьбу генерал-инспектор не ответил вообще никак. Эммануил собрал все что мог и в декабре того же года предложил Его Сиятельству на рассмотрение целый пакет изобретений: усовершенствованную пиротехническую подводную мину, способ делать заграждение из пиротехнических подводных мин безопасным для прохода своих кораблей (минный перемет), движущуюся по воде мину и способ площадного применения подземных (саперных) мин. Не вдаваясь в подробности скажем только, что при помощи «минного перемета» подводные мины опускались к самому дну, делая проход в заминированную гавань безопасным, а «движущиеся по воде мины» были, как легко догадаться из названия, предтечами современных торпед. Надо сказать, что к этому времени комитету так и не удалось придумать ничего подобного нобелевскому «аппарату» и Великий князь порекомендовал подчиненным присмотреться к предложению повнимательнее. Складывалась весьма интересная ситуация: или комитет «присматривается» к изобретению, или его закрывают ввиду бесперспективности и охлаждения к нему руководства страны.
   В комитете решили «присмотреться получше». Изобретателю выделили деньги, 3000 рублей серебром, для подготовки новых испытаний, которые прошли опять на Охте 9 июня 1842 года и завершились полным успехом. Теперь в заключение комиссии было написано: «Находя, что способ устройства подводных мин Иностранца Нобеля основан на ясных, остроумно приложенных и опытом опробованных законах физики и механики, Комиссия полагает, что без сомнения полезно обратить на сии мины особое внимание». Жизнь комитета была продлена по крайней мере еще на несколько лет, которые должны были потребоваться на окончательное внедрение нобелевского изобретения. Новые испытания было решено провести уже в Высочайшем присутствии самого Государя Императора. Прошли на уже хорошо освоенной Охте 2 сентября. Кроме царя в качестве почетного гостя на них присутствовал и наследник престола, двадцатичетырехлетний цесаревич Александр Николаевич. Успех демонстрации, во время которой на глазах юного наследника престола, был уничтожен трехмачтовый парусник, был полный и уже вскоре император в своем указе «Высочайше повелеть изволил:
   1. Выдать сему иностранцу (Нобелю)… единовременно двадцать пять тысяч рублей серебром в награду за сообщение нашему правительству секрета о изобретении им подводных мин и
   2. Передать изобретение… Комитету о подводных опытах, пригласив к оному Нобеля».
   Председателю комитета сообщалось, что «Иностранец Нобель при объявлении о своих секретах обязался оного никакой другой державе не открывать».
   На полученные, спустя три месяца бюрократических проволочек, деньги, Нобель, на пару со своим протеже Огаревым, приобрели в северной столице «Механическую и чугунолитейную фабрику». Переименовав ее в «Полковника Огарева и мистера Нобеля колесный и литейный завод», они, кроме мин и колес, наладили производство еще множество полезных конструкций, от чугунных литых решеток, до паровых котлов и первых, изобретенных Нобелем, систем централизованного парового отопления.
   Но главное – теперь уже можно было безбоязненно выписывать в Россию Андриетту с детьми. 2 октября 1842 года она получила паспорт на себя «и 2 детей малого возраста», которыми, судя по всему, были 11-летний Людвиг и 9-летний Альфред. 13-летний Роберт считался уже почти взрослым и мог путешествовать самостоятельно.
   Между тем, комитет зорко следил за тем, как Нобель выполняет госзадание. Эммануил никогда не славился экономической сметкой, и для того, чтобы он не спустил все деньги на очередной, не связанный с военными нуждами, полуфантастический прожект, к нему был приставлен специальный шведоговорящий офицер, Карл Август Стандершельд. Этот спокойный финн зорко следил за всеми расходами своего подопечного и вскоре из простого соглядатая и ревизора превратился в солидного делового партнера и даже друга шведской семьи.
   Семейство поселилось в собственном доме рядом с фабрикой. Ко времени переезда в новую страну, Роберт учился в 5-м классе, Людвиг – в 3-м, а Альфред – в 1-м. Уже в России, в 1843 году у Нобелей родился еще один сын – Эмиль. Таким образом, будущая великолепная четверка была сформирована. Справедливости ради надо сказать о еще двух детях Эммануила и Андриеттты – Рольфе (1845) и Бетти Каролине (1849), но им не удалось внести в историю семьи почти никакого вклада, поскольку они умерли еще в младенчестве.
   В России детям иностранцев, тем более – иноверцев, категорически запрещалось обучаться вместе с детьми российских подданных, дабы они не могли заразить иностранной идеологически вредной либеральной заразой неокрепшие детские умы. С младшими Нобелями занимались частные педагоги. Эммануил по своему опыту знал, что значит хорошее образование, и на учителей не скупился. Больше всего детям нравился господин Ларс Сантессон, преподававший историю и языки. В отличие от отца, младшее поколение Нобелей в совершенстве владели шведским, русским, немецким, французским и английским языками. Альфреду, например, больше всего нравился английский. Он даже говорил, что предпочитает думать по-английски. А вот Людвигу по душе был русский, и большая часть его писем написана на русском языке. Но, пожалуй, наибольшее практическое влияние на детей оказал преподаватель химии, знаменитый русский ученый Николай Николаевич Зинин [31 - Николай Николаевич Зинин (13 августа 1812, Шуша, Карабахское ханство, ныне Азербайджанская Республика – 6 февраля 1880, Петербург) – выдающийся российский химик-органик, академик Петербургской АН, первый президент Русского физико-химического общества (1868–1877).], состоявший тогда профессором химии медико-хирургической академии.
   Эммануил уже тогда, в середине 1840-х годов, чувствовал огромный потенциал, заложенный в сыновьях. Конечно, такой потенциал чувствуют почти все родители, но Эммануил в своих предчувствиях не ошибся. По его мнению, «Роберт больше наделен склонностью к спекуляции, Людвиг – гениальностью, а Альфред – трудолюбием». Успокаивая родственников, а в особенности – тестя Алселля, волновавшегося о том, как Нобели живут в варварской стране, Эммануил говорил:
   – Если сыновья мои столкуются и продолжат начатое мною предприятие, полагаю, с Божьей помощью им не придется думать о куске хлеба, поскольку в России дел невпроворот. Хотя я уже не молод, я и сам искренне надеюсь, что если все пойдет как должно, я буду иметь возможность уже в течение нескольких ближайших лет освободить вас, так много для меня сделавших, от долгов и забот, какие вам доставил.
   А для того, чтобы сыновья и правда продолжили семейное дело, Нобель старший все чаще вытаскивал детей на завод, ставший для них настоящей школой.
   Эммануил вовсе не собирался останавливаться на достигнутом. Уже к середине 1840-х годов он представил комитету новый минный проект. В шведском архиве семьи сохранились переводы двух писем в военное министерство. Кто их писал точно неизвестно, но считается, что они принадлежат перу полковника Огарева:
   «Господину Военному министру.
   Ваше превосходительство написали мне в сообщении от девятнадцатого сентября, 1841, № 597, по распоряжению Его Величества, что иностранцу Нобелю допускается проводить эксперименты в порядке развития методы, которую он создал для уничтожения врага на значительном расстоянии.
   С тех пор Нобель постоянно занят подготовкой и проведением этих экспериментов, хотя он и отвлекался от дела в силу различных причин, главной из которых был тот факт, что он лично взял на себя обязательство разработать улучшенные морские мины, в каком вопросе достиг весьма удовлетворительных результатов.
   Кроме того, в конце 1844 Нобель осуществил в моем присутствии экспериментальный подрыв в воздухе, с помощью прикопанной пиротехнической мины, и этот эксперимент оказался вполне успешным.
   Последняя система заслуживает особого внимания, в связи с простотой механизма, насколько можно судить по поверхностным впечатление. Саперное подразделение могло бы заложить такие мины в требуемых местах в очень короткий срок, поле чего попытка врага занять соответствующие позиции была бы сильно затруднена и сопряжена с угрозой полного его (врага) уничтожения. Такие методы минирования могут быть применены с большим успехом в следующих случаях:
   I. В походе, для защиты слабого арьергарда от преследования противника.
   2. В деревнях, которые должны быть оставлены врагу, имеющих большое значение для прохождения войск и артиллерии
   3. Для того, чтобы держать противника на расстоянии, которое может быть признано необходимым на подходах к мостам.
   4. Для усиления обороны укрепленной позиции, когда такая позиция была выбрана преимущественно по стратегическим соображениям, и не представляет особых трудностей для вражеских нападений.
   5. Для защиты от неожиданных нападений на изолированных фортификационных позициях, как, например, на восточном побережье Черного Моря и в других подобных местах.
   6. Для того, чтобы окружить такими минами жизненно важную позицию; в таком случае мины могут быть заложены в два или три ряда друг за другом, с целью борьбы с последовательными вражескими нападениями.
   В моем сообщении от 6-го сентября, 1841, № 2803, я сообщил Вашему Превосходительству, что Нобель хотел бы получить вознаграждение от 40 000 рублей серебром, если его устройство будет принято. Хотя для достижения результатов, которые являются результатом его опытов, ему не только приходилось потратить много времени и энергии, но и нередко рисковать жизнью при создании различных аппаратов, поскольку он не мог доверить их кому-либо еще, в этой связи, хотя он и считает, что его эксперименты заслуживают того, чтобы быть признанными, он готов на данный момент пока отказаться от награды, так как он, по всей видимости, не считает, что серии экспериментов, которые он сейчас проводит, может быть достаточно для того, чтобы убедить правительство в реальной ценности этого изобретения. Он попросит только предоставить единовременное и окончательное возмещение в 3000 серебряных рублей в счет расходов, которые он вынужден был понести на приобретение участка земли, приобретение материалов, наем рабочих и, в целом, на покрытие расходов по предварительным механическим работам в отношении его начинания, постольку, поскольку они превышают первоначальную сумму, предоставленную ему для выполнения экспериментов.
   Я считаю, что запрос Нобеля полностью обоснован, а эксперимент, который он выполнял в моем присутствии, укрепил мою уверенность в том, что расходы, которые компенсировались ему в течение 3 лет, были оправданными. Я хотел бы, поэтому, просить Ваше Превосходительство, при подготовке докладов Его Императорскому Величеству, рекомендовать Его Величеству выплатить Нобелю запрашиваемую им сумму.
   Считаю необходимым добавить, что Нобель не получает гонорар от комитета об экспериментах под водой, и поэтому он вынужден просить о компенсации за время и расходы, которые эта работа отнимает у него в ущерб занятиями другими видами деятельности».

   «Господину Военному министру.
   Ваше превосходительство было достаточно любезно, чтобы известить меня в сообщении № 112 от 5 марта 1842, что Его Императорское Величества милостиво разрешило проведение экспериментов, предложенных иностранцем Нобелем с якорными и движущимися минами, в соответствии с просьбой, которую я просил Вас представить Его Императорскому Величеству.
   Я имею смелость предположить, что нобелевские якорные мины, с которыми Ваше Превосходительство уже знакомы, были приняты, и что нам остается только ждать, чтобы они как можно скорее были введены в практическое использование. Поэтому я имею честь препроводить Вам сообщение, которое я получил от Нобеля, в отношении предложенного им эксперимента с движущимися минами, и прошу Ваше Превосходительство быть настолько любезным, чтобы представить их на рассмотрение Его Величества, и сообщить мне, насколько Государь Император может быть милостив, для того, чтобы разрешить эксперименты с этими минами, и чтобы выделить Нобелю 3000 рублей серебром, которые он просит для этой цели. В связи с этим я считаю своим долгом подчеркнуть, что успех, который до сих пор сопутствовал Нобелю во всех его экспериментах, доказал его талант и перспективность изобретений такого рода, что является гарантией надежности его заявлений в отношении этих предложений, а также, что если изобретение будет успешным, то последствия могут быть настолько важными, что, на мой взгляд, суммы, потраченные на подготовку и проведение эксперимента будут казаться крайне незначительными».
   7 сентября 1846 года в Высочайшем присутствии был проведен первый опыт с использованием сухопутных мин, получивших название «полевые», ныне известных нам, как «противопехотные». Кроме императора на испытаниях присутствовали молодой цесаревич Александр, которого живо интересовали все военные новинки, военный министр генерал Александр Чернышев [32 - Александр Иванович Чернышев (светлейший князь) – генерал-адъютант, генерал от кавалерии (1786–1857). Военный министр.], собственно Нобель, генерал Шильдер, Борис Якоби, ставший к тому времени уже академиком Императорской Академии Наук, и другие государственные лица. Были проведены подрывы трех разных видов мин. Первые срабатывали после прокатывания по ним мантелетов – больших щитов, использовавшихся при осаде объектов для того, чтобы подобраться как можно ближе к укреплению. Вторые взрывались после того, как кто-то задевал за прикрепленный к взрывателю шнурок. Наконец третьи реагировали на вес человека и взрывались после того, как на них наступали. Император остался результатами опыта весьма доволен. Он назвал мины «дьявольскими» и велел провести боевые испытания на Кавказе. А Людвиг Нобель в скором времени получил требуемые 40 000 рублей.
   Но, не минами едиными жив был швед в России. Одним из самых прибыльных видов деятельности в то время считалось прокладка железных дорог. Строительством Нобель не занимался, зато ему удалось через того же генерала Шильдера в 1848 году получить крупный госзаказ на поставку комплектующих для Путиловского завода, на котором под руководством американских спецов производились первые российские паровозы.
   Нобелевский завод рос ударными темпами. К началу 1850-х годов на нем работало уже около тысячи человек. «Всякое дело требует здесь строгого надзора, – писал Людвиг своему шурину, – и мне постоянно приходится бороться с недисциплинированными работниками, которые хотят получать как можно больше, работая при этом как можно меньше. Я проболел все Рождество, а когда выздоровел, выяснилось, что почти ничего из того, что должно было быть сделанным не сделано. При этом в качестве заработной платы, было выписано 21 000 рублей». Дел было невпроворот. Новые прожекты рождались в голове изобретателя с такой скоростью, что отследить их не успевал даже Стандершельд, тщательно следивший за разумностью финансовой политики растущего предприятия. Это было совсем непросто, так как Людвиг, несмотря на дружбу, старался скрыть прохождение любой копейки, мечтая поскорее расплатиться с долгами. И это частенько играло против него. Эммануил спроектировал и начал производство для мастерских Кронштадта специальных токарных станков и пятитонных паровых молотов. Под это дело Стандершельду удалось выбить неплохой бюджет. Зато после того, как правительство заказало Нобелю изготовление двух больших линий по производству тележных колес, он так вдохновился этим крупным заказом, что построил отдельно от завода фабрику по сборке колесных станков, даже не подумав об экономической эффективности предприятия. В результате, фабрика благополучно загнулась уже через несколько лет, сожрав несколько десятков тысяч рублей. На заводе Нобеля и Огарева были отлиты чугунные оконные решетки для Казанского Кафедрального собора Санкт-Петербурга, бутафорские пушки для украшения мостов города, его системы центрального отопления ставились в гостиницах, больницах и богатых домах. В 1853 году на Мануфактурной выставке в Москве Нобель получил малую золотую медаль за представленные образцы оригинальной металлической мебели и за «обширное производство на механическом его заведении». А двумя годами позже его, за работы по оборудованию мастерских нового Арсенала, представили и к правительственной награде – ордену Святого Станислава 3-й степени. Это был самый младший орден в империи, он представлял собой маленький золотой крест, который следовало носить в петлице, а его кавалеру полагалась государственная пенсия в 86 рублей.
   В конце 1840-х годов Эммануил записался в первую купеческую гильдию. Для этого надо было объявить капитал свыше 50 000 рублей, с которого следовало заплатить более 5 % гильдейских сборов. Взамен новоявленный купец-предприниматель получил целый набор льгот. Купец 1-й (высшей) гильдии имел право на выполнение любых заказов и на неограниченный объем торговли (купец 2-й гильдии мог за раз держать товара не более чем на 50 000 рублей, а за год – не более чем на 300 000 и не имел права принимать заказы более чем на 50 000 рублей). Ему разрешалось ездить на четверке лошадей, носить шпагу или саблю, в зависимости от костюма, к нему запрещалось применять телесные наказания и так далее. В 1851 году он выкупил у своего компаньона, полковника Николая Огарева его долю и стал единоличным владельцем фабрики, которую переименовал на французский манер: Fonderies et Ateliers Mccaniques Nobel et RIs («Литейная и Механическая фабрика Нобеля и сыновей»). Производство, находившееся на левом берегу Большой Невки на Петербургской стороне, недалеко от Сампсониевского моста, было расширено: завод занял площадь в 3000 квадратных саженей (13 500 квадратных метров), на которых располагались два каменных здания с мастерскими, пристань, железная дорога, паровая машина в 40 лошадиных сил, три крана грузоподъемностью до 70 пудов [33 - Пуд – примерно 16,38 килограмм.] (1150 килограмм). Оценочная стоимость предприятия составляла полмиллиона рублей.
   В 1852 году государство провело конкурс на размещение крупного заказа по изготовлению железных ворот для Кронштадтского Северного дока канала Петра I. Главными претендентами на его получение были завод Нобеля и завод одного из главных пароходостроителей России Франца Карловича Берда, тоже выходца из обанкротившейся Швеции. Конкурс проводился по закрытой системе, когда кандидаты предоставляли запрашиваемую ими цену за выполнение работ в запечатанных конвертах, не зная, сколько запрашивает конкурент. Конверты вскрывались одновременно в заранее обусловленное время, заказ же отдавался тому, кто запрашивал меньшую сумму. Берд первоначально запросил за чугунные ворота 25 000 рублей, а за железные – 22 000. В то же время он напряг все свои связи для того, чтобы выяснить, какую цену проставил Нобель. Результаты оказались неутешительными: лица, заслуживавшие доверия и крупных вознаграждений, довели до предпринимателя размер запрошенной Людвигом суммы – 17 000 рублей. Решив, во что бы то ни стало, победить в конкурсе и получить госзаказ, Берд сбросил свою цену до 16 000. Казалось бы, шаг был сделан верный, однако когда документы подали на подпись царю Николаю I, того такая большая скидка не просто насторожила, но именно взбесила. Ведь это говорило о том, что первоначальная цена была оооочень сильно завышена, что, согласно царственной резолюции, поставленной на протоколе результатов конкурса, было «поступком дворянскому достоинству не отвечающем». Заказ был оформлен на Людвига Нобеля.
   Между тем, слова «… и сыновей» в конце названия фабрики, вовсе не были простой формальностью. К работе на заводе младшие Нобели привлекались, как уже говорилось, еще будучи подростками. Под наблюдением мастеров и инженеров они постигали в производственных цехах премудрости передовых технологий, а войдя в сознательный возраст, получали на отцовской фабрике каждый свою зону ответственности. Но и среди сыновей Эммануил ввел своеобразное разделение. Если Роберта и Людвига он готовил именно к управлению производством, то Альфреду досталось научное и конструкторское поприще. В 1850 году отец отправил его в двухгодичное путешествие по Франции, Италии, Германии и США. В Париже он почти год работал в лаборатории Жюля Пелуза [34 - Теофил-Жуль Пелуз (Theophile-Jules Pelouze, 1807–1867) – французский химик, ученик Гей-Люссака, член Академии наук. В 1846 году основал в Париже собственную лабораторию, в которой и работал.], установившего в 1836 году состав глицерина. В той же лаборатории, только несколько раньше, с 1840 по 1843 году работал Асканио Собреро [35 - Асканьо Собреро (12 октября 1812, Казале-Монферрато, Италия – 26 мая 1888, Турин, Италия) – итальянский химик, ученик Пелуза. Был профессором технической химии в Туринском университете;], открывший тот самый нитроглицерин, с которым у Альфреда будет так много связано. Это мощнейшее взрывчатое вещество живо интересовало и его отца, именно с его помощью он планировал увеличить мощность своих мин. Заряд в 4 килограмма пороха мог дать скорее психологический, чем физический эффект. Начинка мин профессора Якоби была более значительной – 140 килограмм пороха, но его мины были дороги и поэтому не имели в российском военном ведомстве особенного успеха. Поэтому развивать свой боеприпас Эммануил решил путем увеличения мощности вещества, составляющего заряд.

Война-кормилица

   Формальным поводом для начала Крымской войны была защита православного населения Балкан от притеснений со стороны мусульманской Османской империи. Частично это было верно: христианское население Турции, составлявшее тогда 5,6 миллиона человек, давилось нещадно и постоянно взывало к русскому царю о защите. В 1852 году, когда взбунтовалась Черногория, восстание было подавлено с чрезвычайной жестокостью и, конечно, Россия не могла на это не отреагировать. Промолчать означало признать силу южного соседа, признать его право творить на своей территории все, что угодно, не обращая внимания на то, как к этому относятся другие государства. Царь Николай такого права за турецким Султаном признать не мог. Значительно позже российский дипломат Константин Леонтьев [36 - Константин Николаевич Леонтьев (1831–1891) – российский дипломат; мыслитель религиозно-консервативного направления: философ, писатель, литературный критик, публицист, поздний славянофил. В 1863–1871 годах проходил дипломатическую службу в Турции.] в журнале «Гражданин» писал об этом периоде: «Война 53-го года возгорелась не из-за политической свободы единоплеменников наших, а из-за требований преобладания самой России в пределах Турции. Наше покровительство гораздо более, чем их свобода, – вот, что имелось в виду! Сам Государь считал себя вправе подчинить себе султана, как монарха Монарху, – а потом уже, по своему усмотрению (по усмотрению России, как великой Православной Державы), сделать для единоверцев то, что заблагорассудится нам, а не то, что они пожелают для себя сами. Вот разница – весьма, кажется, важная».
   Как бы там не было, в 1853 году Николай I ввел русские войска на территорию Молдавии и Валахии [37 - Валахия – историческая область на юге Румынии, между Карпатами и Дунаем; делится рекой Олт на Мунтению и Олтению.]. Россия бросила в бой более 700 000 солдат и, конечно, Турция с ее 165 000 бойцов устоять против столь могучего натиска не смогла бы. Если бы ее не поддержали 250 000 англичан и 310 000 французов. Великобритания, которую укрепление России очень волновало, но повода открыто выступить против русского царя не имела, только и ждала «русской провокации». Франция хоть и не имела особых претензий к северной империи, тем не менее, Наполеон III [38 - Наполеон III Бонапарт (фр. Napoléon III Bonaparte, полное имя Шарль Луи Наполеон Бонапарт, фр. Charles Louis Napoléon Bonaparte; 20 апреля 1808 – 9 января 1873) – президент Французской республики с 20 декабря 1848 по 1 декабря 1852, император французов с 1 декабря 1852 по 4 сентября 1870 (с 2 сентября 1870 находился в плену). Племянник Наполеона I, после ряда заговоров с целью захватить власть пришёл к ней мирным путём как президент республики (1848). Совершив переворот 1851 и устранив законодательную власть, путем референдума установил авторитарный полицейский режим, а через год провозгласил себя императором Второй империи.] страстно желал поквитаться за поражение его дядюшки в 1812 году и сразу вошел в коалицию с Турцией и Великобританией. Кроме того, их поддержали королевство Сардиния с 20 000 солдат, слабая и раздробленная тогда Германия с 4250 бойцами и швейцарская бригада с 2200 воинами. По живой силе соотношение получалось 700 000 россиян и болгар против примерно 750 000 воинов антирусской коалиции. Для войны такой противовес незначителен, и можно сказать, что живые силы были примерно равны. А вот неживые…
   Техническое отставание России от врагов было просто катастрофическим. Даже турецкая армия оснащена была значительно лучше российской. Большинство военных специалистов того времени сходилось во мнении, что империи нельзя было вступать в войну, зная (а это было понятно всем) что к ней подключатся, и отнюдь не на нашу сторону, крупные европейские государства. Еще в конце 1840-х годов англичане и французы перевели своих пехотинцев на нарезное оружие с прицельной дальностью стрельбы 900-1200 метров. 30 процентов французских солдат и более половины англичан были вооружены именно винтовками. В России же 95 процентов пехотинцев имели заряжавшиеся со ствола гладкоствольные ружья с прицельной дальностью около 200 метров. Мало того, на обучение рядовых российских стрелков выделялось всего 10 патронов в год. Дальность стрельбы русской полевой артиллерии была около 600 метров, соответственно, наши огневые точки легко подавлялись обычным стрелковым оружием противника. Будущий министр обороны Дмитрий Милютин [39 - Дмитрий Алексеевич Милютин (1816–1912) – российский военный и государственный деятель, граф (30 августа 1878), генерал-адъютант, генерал-фельдмаршал (16 августа 1898), один из приближенных императора Александра II. Занимал пост военного министра Российской империи (1861–1881). Почетный президент академий генерального штаба и военно-юридической, почетный член Академии наук и академий артиллерийской, инженерной и медико-хирургической, университетов Московского и Харьковского, общества попечения о больных и раненых воинах, географического общества. Петербургский университет в 1866 году дал ему звание доктора русской истории.] так описывал положение в русской армии того периода: «…Даже в деле военном, которым император занимался с таким страстным увлечением, преобладала та же забота о порядке, о дисциплине, гонялись не за существенным благоустройством войска, не за приспособлением его к боевому назначению, а за внешней только стройностью, за блестящим видом на парадах, педантичным соблюдением бесчисленных мелочных формальностей, притупляющих человеческий рассудок и убивающих истинный воинский дух».
   С флотом, имевшим в ту компанию даже большее значение, чем армия, все обстояло еще хуже. Даже по численности судов Россия уступала как Англии, так и Франции. Большую часть нашего флота составляли деревянные парусники, которые при всей своей красоте ну никак не могли тягаться со страшными французскими железными броненосцами, называвшимися тогда «бронированными плавучими батареями». На пару ходило чуть больше 5 процентов российских военных судов, да и среди них винтовые составляли крайне незначительную часть, в основном это были колесные пароходофрегаты. У французов же, напротив, на 25 линейных кораблей и 38 фрегатов приходилось 108 паровых судов, большей частью винтовых. Из 200 английских судов 115 были паровыми. Даже у турков на 13 военных линейных кораблей и фрегатов приходилось 17 военных пароходов.
   Несложно догадаться, насколько к месту тогда оказались плавучие мины Нобеля. Эммануил охотно подключился к военной компании, несмотря на то, что таким образом он фактически воевал против своей родины, ибо она, хоть и не участвовала непосредственно в боевых действиях, тем не менее, была на стороне Турции. Британия обещала Швеции за лояльность, в случае поражения России, вернуть ей отобранные территории Финляндии. Государственный заказ на изготовление 400 легких подводных мин по 100 рублей за штуку поступил на завод Нобеля уже в начале 1854 года от только что созданного «Комитета о минах». Если бы это было сделано раньше и ими успели бы защитить бухту Севастополя, возможно нам не пришлось бы топить в сентябре 1954-го на ее входе пять русских линейных кораблей и два фрегата, для того, чтобы заблокировать проход в нее для английских кораблей. Зато нобелевскими минами, которых было изготовлено и установлено 940 штук, был защищен Кронштадт. Установкой мин руководил лично Эммануил вместе со старшим сыном Робертом. Тут же были установлены и значительно более массивные и мощные «гальванические» мины Якоби, но, поскольку она не были оснащены контактными взрывателями, а срабатывали после того, как береговой оператор-наблюдатель подавал на нее по подводным проводам электрический сигнал, заякорены они были близко к берегу. Нобелевские же «сюрпризы» поджидали корабли неприятеля значительно дальше. Вскоре на мине подорвался разведывательный корабль англо-французской эскадры. Командовавший балтийской эскадрой коалиции сэр Чарльз Нейпир [40 - Сэр Чарльз Джон Нейпир (6 марта 1786 – 6 ноября 1860) – шотландский военно-морской офицер, адмирал, участник Наполеоновской, сирийской и крымской войн.] приказал выяснить природу минного заграждения. Следующему разведчику удалось выловить одну из мин, и она взорвалась уже на борту. После этого ни один из вражеских кораблей не рисковал подходить близко к базе северного флота России, а сам Нейпир доложил руководству, что «любое нападение на Кронштадт силами флота абсолютно невозможно».

   В 1855 году на поставленных далеко от берега легких минах Нобеля подорвались четыре английских судна: пароходофрегат Merlin и пароходы Firefly, Volture и Bulldog. Минный успех так воодушевил царское правительство, что оно тут же, по горячим следам, подписало с Нобелем еще один контракт на 116 000 рублей. По нему Эммануил изготовил 260 мин для защиты подступов к Або и 900 – для Свеаборга [41 - Свеаборг – в переводе со шведского «Шведская крепость». В те времена – бастионная система укреплений, один из морских форпостов России. Сейчас – жилой район Хельсинки, носит имя Суоменлинна.]. Мины были дешевые, тонкостенные, порох в них, которого и так было всего 4 килограмма, частенько промокал и терял свою взрывоопасность, но их было так много, что адмирал Нейпир, еще недавно уверявший королеву Викторию, что он скоро будет пить утренний чай в Кронштадте, категорически отказался атаковать защищенные минами города. За что сразу по возвращению из похода поплатился должностью. Позже историк писали: «Ни один британский офицер не получал до того более незаслуженного оскорбления».
   При этом отнюдь не все и в России были довольны минами Нобеля. 21-го ноября 1855 года, когда Балтийская компания уже завершилась, адмирал Литке [42 - Константин Федорович Литке (25 августа 1837, Санкт-Петербург – 17 сентября 1892, Штутгарт) – русский морской военачальник, путешественник, географ. Контр-адмирал, граф.] писал в секретном докладе военному министру князю Долгорукову [43 - Князь Василий Андреевич Долгоруков, (1803–1868) – генерал-адъютант, генерал от кавалерии, военный министр и шеф жандармов.]: «В настоящем их виде мины Нобеля не заслуживают никакого доверия. Если бы предвиделась необходимость употребить их в будущем году опять, то необходимо прежде всего устранить все замеченные в них недостатки. От самого Нобеля нельзя ожидать усовершенствования его мины, ибо он не принимает ничьих советов. И сверх того, почитая эту мину как бы своею собственностью и своим секретом (без всякого, впрочем, основания) и делая из нее торговую спекуляцию, он по возможности устраняет всякий контроль со стороны правительства по этой операции, которую по сим причинам не следовало бы, кажется, на будущее время поручать господину Нобелю».
   Работая в самом, что ни на есть, напряженном военном графике Нобель не упускал возможности для импровизаций. 18 января 1854 года он подал в «комитет о минах» записку, в которой предлагал производить «летучие мины для нападения на неприятельский флот», которые должны были «летать по поверхности воды в данном им направлении и при ударе в бок корабля… подбить его». Для наиболее эффективного применения этих «летучих мин» он предлагал строить особые пароходы (аналоги современных торпедоносцев). Для того, чтобы увеличить эффективность мины не меняя конструкции, Эммануил предлагал начинить ее более мощным веществом. Например, совсем недавно синтезированным нитроглицерином. Тем самым, с производством которого Альфред Нобель ознакомился в лаборатории Пелуза и о котором он хорошо знал от также много им занимавшегося профессора Зинина. Однако нитроглицерин был весьма прихотлив в обращении и чрезвычайно опасен, а времени на эксперименты даже у такого трудоголика, каким был Эммануил Нобель, тогда уже не было.
   Пока старший брат Роберт вместе с отцом занимался минами, контроль над другими военными заказами был возложен на Людвига. Самые крупные относились как раз к переоснащению флота и к переводу его на паровую тягу. В декабре 1853 года Людвиг Нобель, по доверенности отца, подписал с Морским министерством контракт на изготовление трех паровых машин с гребным винтом для 84-пушечных линейных кораблей «Гангут», «Ретвизан» и «Вола». Сумма контракта составила 592 580 рублей. Это был самый крупный по тем временам частный контракт. Людвиг подключил к работе, Альфреда: он был вновь отправлен в США для того, чтобы на месте ознакомиться с самыми современными технологиями парового судостроения. Там ему удалось познакомиться с самим Джоном Эриксоном [44 - Эриксон Джон (1803–1889) – шведско-американский инженер и изобретатель. Построил в 1843 году первый военный паровик «Принцетон» с двигателем под водой.], изобретателем первого паровика с подводным двигателем, первого миноносца и одним из тогдашних гуру военного судостроения. Джон, как и Эммануил, был выходцем из Швеции, приехавшим в США в 1839 году, поэтому он нашел в Альфреде родственную душу и мигом разболтал ему все американские военный судостроительные секреты. Которые братья Нобель оперативно внедрили на российском производстве. Внедрение прошло успешно и, после сдачи первого заказа на паровые агрегаты завод получил новые заказы. Паровыми установками Нобелей были оборудованы корветы «Волк» и «Вепрь». Кроме того, за время войны нобелевское предприятие поставило для правительства еще 11 паровых агрегатов мощностью от 200 до 500 лошадиных сил.
   Казалось бы, война и военные заказы должны были сделать предприятие Нобеля еще более сильным, возможно – сильнейшим в России. Но изобретателя вновь подвела неукротимая натура, жажда денег и полное отсутствие финансового чутья. Он совершенно не обращал внимания на то, что Россия все больше и больше уступает союзникам и дело идет к проигрышу. Набирая новые заказы, Эммануил под них расширял производство и брал кредиты в надежде на последующую царскую щедрую оплату. Давая таким образом в долг фактическому банкроту, каким постепенно, но довольно быстро становилась съедаемая войной российская империя, он верил в закон и в то, что ему оплатят все его работы. Да и как иначе, коли на руках есть все договора и прочие необходимые для оплаты бумаги? Мысль о том, что у государства может просто не оказаться денег для того, чтобы расплатиться по обязательствам, у него даже не возникало. Ведь он же сам по своим долгам расплатился полностью, так неужели самое большое государство в мире откажет ему в честно заработанном капитале?
   В 1856 году Крымская военная компания завершилась полным поражением России и позорным Парижским миром. По нему Россия отдавала Туркам захваченный город Карс [45 - Карс (тур. Kars) – город на северо-востоке Турции, административный центр ила Карс.] вместе с крепостью, Российские границы отодвигались от Дуная вглубь страны, часть русской Бессарабии [46 - Бессара́бия (рум. Basarabia, укр. Бессарабія и реже Басарабія) – историческая область между Черным морем и реками Дунай, Прут, Днестр, восточная часть исторической Молдавии. Название (рум. Tara lui Basarab – «Земля Басараба») происходит от имени валашского воеводы Басараба I Великого (1289–1352, правил с 1310).] отдавалась Молдавии. России (впрочем, как и Турции) запрещалось иметь в Черном море военный флот, у нее отнималось данное мирным договором 1774 года право протектората над Молдавией и Валахией и покровительства над христианами Османской империи, а также она отказывалась от планов по возведению на Аландских островах [47 - Аландские острова (Аланды, швед. Aland – Оланд, фин. Ahvenanmaa – Ахвенанмаа), бывшие Принцевы острова – архипелаг в Балтийском море на входе в Ботнический залив. На востоке граничат с финским Архипелаговым морем. Представляют собой 60 обитаемых и более 6000 необитаемых островов.] военных укреплений. За время военных действий в стране сменилась власть.
   В 1855 году умер император Николай I. По одним данным его убило скоротечное воспаление легких, по другим – он сам отравился, предчувствуя поражение в войне. Трон занял его сын, Александр II.
   – Сашка, в дурном порядке сдаю тебе команду, – сказал ему отец перед смертью.
   И это было, что называется, мягко сказано. На войну Россия потратила более 800 миллионов рублей. Для того, чтобы покрыть бюджетный дефицит, денежный печатный станок во все время компании работал без остановки, что привело к более чем двукратному обесцениванию рубля, считавшегося до того довольно крепкой валютой. Справиться с дефицитом бюджета удалось лишь к 1870 году, а восстановить стабильность национальной валюты и того позже – к 1897 году.
   А пока новая власть просто отказалась отвечать по долгам власти старой, оплата заказов, которые уже выполнил завод Нобеля, была на долгое время заморожена. По каким-то договорам было обещано расплатиться в течение буквально 10–15 лет, причем без всякого учета инфляции, а по оставшимся в какой-либо компенсации было и вообще отказано. Контракты, которые Эммануил полагал наиболее выигрышными, оказались наиболее убийственными, почти смертельными. Кроме того, по секретным приложениям к мирному договору, Россия обязывалась отныне размещать крупные военные заказы за границей. Уже в апреле 1857 года Нобель старший писал тестю в Швецию: «Вы тогда выражали мне искреннее соболезнование по поводу постигшего нас в Стокгольме пожара. Но те значительные потери, по сравнению с тем, что произошло со мной сейчас, сравнимы с каплей в море. Тот факт, что российское правительство, в нарушении всех своих обещаний, отказалось, по окончании войны, от всех своих обязательств, почти лишил меня жизни и выбил из колеи, по крайней мере на три месяца. Слава Господу, к настоящему времени я почти полностью оправился и теперь имею полную возможность не только вновь работать, но и вновь думать, планировать и изобретать. Как вы, возможно, помните, я еще давно в ответ на ваши сомнения возражал, что никогда бы не стал так расширять свое и без того немалое производство и вкладывать в него так много заемных и собственных денег если бы не имел от правительства твердого письменно и печатно заверенного обещания, что завод будет постоянно обеспечен крупными государственными заказами».
   Пытаясь выправить положение, Эммануил перевел завод на мирные рельсы. Уже вскоре после окончания войны в «Морском сборнике» он поместил объявление: «Во время бывших военных действий мы отказывались от исполнения работ по частным заказам, потому что тогда исключительно занимались изготовлением больших машин для военных винтовых кораблей. Ныне мы можем изготовлять: паровые машины…. большие морские пароходы; станки и вообще все, что относится к крупному механизму, по ценам умеренным». Теперь главные силы Нобелей были брошены на постройку пароходов, технологии производства которых были наилучшим образом отработаны за время войны. За короткое время их удалось спустить на воду более полуста. Но гибнущий под грузом огромных долгов завод это не спасло. Пытаясь рассчитаться с наседавшими, теперь уже преимущественно российскими кредиторами, Эммануил отправил Альфреда, как самого экономически продвинутого члена семьи, в Лондон и Париж, на поиски богатых западных инвесторов. Но на Западе мало кто верил в скорое возрождение российской экономики, и денег никто не давал.
   В 1859 году почти шестидесятилетний Эммануил Нобель вынужден был во второй раз в жизни признать себя банкротом, только теперь – российским. Взяв с собой любимую жену Андриетту и младшего сына Эмиля, он отправился обратно в Стокгольм. Здесь они сняли за 775 рейхсталеров дом в Хеленборге [48 - Хеленборг (Heleneborg) – район в центре Стокгольма, напротив острова Лангхольмен.]. Роберт, Людвиг и Альфред остались в России.

Часть II

На фото сверху: Эммануил Нобель. В нижнем ряду его сыновья: Людвиг и новорожденный Эмиль, Альфред и Роберт. На фото внизу дом Иммануэля Нобеля в котором он провел свои детские годы

Отчее дело

Три старших брата не пожелали покидать Россию даже в таком, послевоенном, униженном состоянии. По довольно простой причине: несмотря ни на что, было прекрасно понятно что империя обладает громадным потенциалом в плане объектов приложения сил, которых было хоть отбавляй, и в плане капиталов, которых не было вовсе. Управляющий делами Артиллерийского Комитета генерал-лейтенант Снессорев рассказывал потом: «Людвига Нобеля готовил отец в архитекторы; но переполох, вносимый казенными заказами в частную промышленность, скоро вслед за окончанием восточной войны разорил все семейство: отец выселился в Швецию, оставив сыновьям по 2000 рублей, друзей и добрую славу. Основываясь на этих элементах, Людвиг Эммануилович решил продолжать дело отца, так как на этом поприще друзья и добрая слава отца могли быть ему долго полезны. Чего только он не строил, чего не передумал? Артиллерийские снаряды, лафеты, ружья, пушки, паровые машины и сооружения, подводные мины, опреснительные приборы, организация заводского труда, образование заводских рабочих и многое другое». Из всего, что было оставлено отцом, друзья пригодились больше, чем все остальное, хотя и они в сложившихся условиях не многое могли сделать.

   Людвиг Нобель – инженер, изобретатель, предприниматель и меценат. Владелец и организатор производства машиностроительного завода «Людвиг Нобель» (впоследствии «Русский дизель», Санкт-Петербург)

   Кризисное управление раздавленного собственной непомерной величиной и огромными кредитами отцовского предприятия было доверено двадцативосьмилетнему Людвигу. Старший брат Роберт, при всем своем самолюбии, против этого особенно не протестовал: наследство совсем нельзя было назвать завидным, поскольку состояло оно исключительно из долгов. Для того, чтобы с честью выйти из ситуации требовались спокойствие и холодный расчет, коими взрывной Роберт не обладал в принципе. Зато оба этих качества прекрасно сочетались в Людвиге. К тому времени это был уже отнюдь не юноша, а солидный предприниматель, по-русски – купец. Он уже успел жениться на двоюродной сестре по материнской линии Вильгельмине Альселль, которая уже успела принести ему, правда, на два месяца раньше срока, первенца, нареченного Эмануэлем. Брак был счастливым и никакие производственные или экономические сложности не могли омрачить радость молодожена. Своему тестю и дяде Людвигу в Швецию он писал: «На Вашу Мину (ласковое сокращение от Вильгельмины, – В. Ч.) одно удовольствие смотреть. Наверное, вы скажете: „Давно бы так“. Вместо привычного для нее болезненно-печального вида она теперь пышет здоровьем и весельем, на лице играет румянец, а глаза светятся неподдельной радостью». Супруги жутко опасались за здоровье недоношенного сына, мама «обкладывала его ватой, купала в бульоне, даже ставила в сигарной коробке на печку», но тревоги оказались напрасными: мальчик получился на зависть здоровым и сильным.
   В 1860 году Роберт и Альфред, дабы не мешать семейной жизни брата, сняли для себя несколько комнат в доме генерала Мюллера. Если верить расходной книжке, которую весьма скрупулезно вел Роберт, аренда была бешено дорогой, за 4 месяца Нобели заплатили 233 рубля 33 копейки. Такая роскошь не совсем понятна, учитывая, что во всем остальном они вели крайне спартанский образ жизни, укладываясь обычно в один рубль в сутки на двоих. При этом, наиболее крупные траты, не считая аренды, касались счетов за лечение постоянно чем-то болевшего Альфреда. Тут братья не экономили.
   Роберт и Альфред, как могли, помогали Людвигу в работе на фабрике. Роберт, в качестве архитектора, руководил установкой в Казанском соборе отлитых для него на отцовском заводе оконных решеток и чугунной ограды. Он переоборудовал большой пароход Крылов, плававший в окрестностях Петербурга. Больших барышей этот речной лайнер не принес и Роберт даже предлагал переделать его в плавучую лесопилку, Но тут Альфред нашел под Петербургом залежи огнеупорной глины и братья решили заняться производством огнеупорного кирпича и терракотовых декоративных фигурок. Тогда же, в 1860 году, Роберт познакомился со своей будущей женой, дочерью богатого финского торговца Карла Леннгрена Паулиной Софьей Каролиной Леннгрен. Судить об этом можно по появившимся в расходной книжечке записям: «Паулина, шелковое платье, 90 рублей, …Паулина, шуба, 330 рублей»
   Все проблемы с отцовскими долгами можно было решить одним махом, если удалось бы добиться от правительства выполнения данных им и документально заверенных обещаний. Даже просто согласие с ними уже могло существенно помочь делу и разрядить обстановку. Поэтому уже 2-го января 1860 года Людвиг подал лично царю, с копией – Великому Князю, чрезвычайно дипломатично составленную петицию, в которой он нижайше просил высочайше признать, что завод его отца сослужил в тяжелое военное время огромную службу Российской империи и был расширен в расчете на гарантированные крупные государственные заказы. Судя по бумаге, завод был готов взять на себя выполнение практически любого задания, связанного с металлургией или крупным машиностроением. Тут же указывалось, что ни одно другое предприятие в империи не сможет справиться с таким заданием лучше, чем завод Нобелей, поскольку он, в нынешнем состоянии, является образцом технологического и научного совершенства. В противном случае Людвиг просил хотя бы признать в полной мере долг в размере 400 000 рублей, которые, по заказу Морского министерства империи, ушли на обустройство производства мощных паровых машин и гребных винтов. В ответ на бумагу правительство недвусмысленно дало понять шведу, что оно – хозяин своему слову, хочет – дает его, хочет – забирает. Что сын за отца не отвечает, и царь Александр не может отвечать за всю ту чепуху, какую понаобещал царь Николай. И что ни на какую компенсацию, ни на какое признание долгов, по крайней мере в ближайшее десятилетие, рассчитывать не стоит. Не принесло результатов и обращение за помощью в Министерство иностранных дел Швеции. Шведскому королю не было никакого смысла ссориться с хоть и побежденным, но все еще чрезвычайно мощным соседом из-за разорившегося подданного.
   Три последующих года Людвиг потратил на то, чтобы, перебиваясь с одно частного заказа на другой, по возможности разобраться с кредиторами. Наконец, в 1862 году, когда бремя долгов значительно ослабло, для того, чтобы закрыть вопрос окончательно и бесповоротно, братья, с согласия кредиторов, продали отцовское предприятие инженеру Голубеву, который немедленно переименовал его в «Самсоньевскую механическую фабрику инженера-технолога Голубева». Продажа прошла успешно, и, после раздачи денег у Людвига осталось еще более 5000 рублей.
   Теперь, когда главная миссия была выполнена, Людвиг вполне мог покинуть страну, в которой даже на царское слово опасно было полагаться, и спокойно организовать что-нибудь достойное в какой-нибудь более стабильной стране, хотя бы даже в родной Швеции. Но к тому времени он уже прожил в России более половины своей жизни, знал русский язык в совершенстве, писал, а значит – и думал большей частью по-русски и не мыслил нового бизнеса нигде, кроме как в России. Тем более, что в российских предпринимательских кругах за ним сложилась репутация уважаемого бизнесмена.
   В условиях послевоенной инфляции 5000 рублей было не таким большим капиталом, но их хватило на то, чтобы сначала арендовать а чуть позже – и купить на противоположной старому предприятию Выборгской стороне маленький котельный и чугуномеднолитейный заводик. Новую фабрику, на которую возлагалась почетная обязанность вновь воскресить шведскую славу Нобелей в Российской империи, предприниматель назвал в свою честь «Машиностроительной фабрикой Людвига Нобеля», а соседями ее были, с одной стороны – государственный сахарный завод, с другой – фирма эстонского немца Артура Лесснера. Последняя занималась тогда производством станков, прессов и паровых машин. Воистину, не выбирай место а выбирай соседей: Лесснер и Нобель великолепно сошлись и впоследствии не раз помогали друг другу.
   Между тем, империя постепенно восстанавливалась и набирала новую силу. Восстановление это самым непосредственным образом затрагивало отечественных предпринимателей. Отмена в 1861 году крепостного права привела к тому, что сотни тысяч, если не миллионы, освободившихся крестьян, решив променять тяжелый крестьянский труд на более экономически выгодный наемный рабочий, бурным потоком хлынули в город. За последующие сорок лет население Петербурга увеличилось в 12 раз, что естественно привело к падению стоимости этого самого рабочего труда. О необходимости отмены «крепости» и о том благе, какое эта отмена может принести, сам Людвиг говорил еще в начале своей «антикризисной деятельности» на отцовском суперзаводе. В 1859 году он напечатал в «Журнале для акционеров» две статьи: «О медленности развития механической промышленности в России» и «Несколько соображений о современном положении русской промышленности». По тем временам статьи эти были достаточно смелыми, поскольку крепостное право считалось одной из главных привилегий правящего дворянского класса. Швед Нобель говорил в них о том, что право это является одним из основных тормозов, которые не дают российской промышленности и экономике нормально развиваться, ибо нормальное производство без квалифицированных рабочих кадров не сможет построить ни один специалист, ни отечественный, ни заграничный. А взяться этим кадрам просто неоткуда, ибо девять десятых потенциальных рабочих насильно удерживаются в крестьянских хозяйствах. Хотя Людвиг и постарался несколько смягчить статьи хотя бы тем, что заменил прямое словосочетание «крепостное право» на значительно более мягкий термин «обязательный труд», выглядели они достаточно революционно и вполне могли вызвать недовольство властей прозападно настроенным вольнодумцем.
   К середине десятилетия император Александр II благополучно забыл о секретном приложении к Парижскому мирному договору, и крупные заказы вернулись на российские фабрики. Более того, в соответствии с особым циркуляром от 1866 года, все детали и комплектующие для наиболее бурно развивающейся железнодорожной отрасли должны были быть исключительно российского производства. Наиболее благоприятно это сказалось на состоянии Путиловского завода, на котором собирались российские локомотивы, но и Нобелевскому предприятию, благодаря протекции старых друзей, перепало немало.
   Основной гражданской продукцией Нобеля стали паровые котлы и котлы для изобретенных Эммануилом и становившихся все более популярными систем парового отопления. Но какое отопление без труб? И Людвиг наладил на предприятии производство водопроводных труб. По госзаказу были изготовлены водяные турбины для Сестрорецкого оружейного завода, мощные гидравлические прессы для Тульского ружейного и Петербургского патронного заводов, токарно-сверлильные станки для Пермского пушечного завода. Станки были спроектированы лично Людвигом. Это было особенно важно, так как раньше большие промышленные машины в России вообще почти не производились, а выписывались из заграницы.
   В 1880 году завод Нобеля получил заказ на производство паровых опреснительных установок для обеспечения питьевой водой Ахалтекинской экспедиции [49 - Целью Ахалтекинской экспедиции 1880–1881 года было завоевание Ахалтекинского оазиса в Туркмении. В ее состав входили 7000 солдат и более 100 орудий.] генерал-лейтенанта Скобелева [50 - Михаил Дмитриевич Скобелев-второй (17 сентября 1843 – 25 июня 1882) – русский полководец, участник походов в Среднюю Азию и русско-турецкой войны 1877-78 годов, генерал от инфантерии (с января 1881)]. Ее производительность доходила до 15 000 ведер в сутки, чего было вполне достаточно для семитысячной армии генерала. В книге «Механический завод Людвиг Нобель» о ней сказано, что состояла она «…из двух котлов; первый – обыкновенной конструкции с жаровой трубой, второй – расположенный непосредственно за первым – с дымогарными трубами. На первом получался пар высокого давления для питания паровых насосов соленой и пресной воды; продукты горения по выходе из топки первого котла попадали в другой котел, где производили опреснение соленой воды, а затем выводились в железную дымовую трубу. Весь аппарат был установлен и пущен в ход на месте, на берегу Каспийского моря на Михайловском заливе, в течение трех дней по прибытии на место и в тот самый день, когда первый отряд Скобелева прибыл на место, опреснитель был пущен в ход и, без преувеличения, можно сказать, спас наши войска от гибели».
   Военные заказы также вернулись в Россию.
   Война самым наглядным образом показала, как велико было отставание России от европейских соседей в области современного вооружения. Назначенный в 1861 году военным министром генерал-адъютант свиты Его Императорского Величества граф Дмитрий Алексеевич Милютин взялся за перевооружение страны со всей основательностью. На это архисерьезное дело было отпущено около трети государственного бюджета. Наибольшую тревогу вызывала устаревшая артиллерия. В России большая часть пушек до сих пор не только не имела нарезных стволов, но и заряжалась со стороны ствола. Между тем, немецкие компании Gruson и Krupp уже наладили производство замечательных нарезных орудий, заряжавшихся с казенной части. Людвиг Нобель быстро ухватил новый вектор государственной тяги и быстро, меньше чем за год, наладил производство орудийных стволов, превосходивших по качеству немецкие образцы. После успешного проведения государственных испытаний российское правительство заключило со шведом крупный контракт на их производство. За три следующих года завод Людвига Нобеля произвел для русской армии 63 000 суперсовременных железных артиллерийских ствола. Это было только начало, забегая вперед, скажем, что к 1878 году их будет произведено уже более миллиона.
   Стволами дело не ограничивалось. Российское правительство, теперь уже озабоченное тем, чтобы ликвидировать возникшую за последнее десятилетие зависимость от западного производителя, все больше нагружало заказами производителя отечественного. Теперь, на заводе Нобеля отливали восьми и девятидюймовые орудия, пушечные лафеты. Здесь же был начат выпуск более мелкого, но значительно более технологичного и перспективного продукта.
   Еще в 1863 году Людвиг передал Оружейной комиссии военного министерства проект автоматического стрелкового «мультипликатора». В пояснительной записке изобретатель писал, что новое оружие «…дает возможность в течение 10 секунд выпускать до 104 пуль по известному направлению, причем пули разлетаются в стороны, не перелетая через цели известных размеров… Действие этого прибора можно сравнить с действием картечи». Однако тогда представители комиссии не поверили в новый прожект, а Людвиг настаивать не стал: у него и без того было много дел. Не до пулеметов…
   В 1866 граф Милютин послал члена Артиллерийского комитета Главного Артиллерийского Управления (ГАУ) полковника Александра Павловича Горлова и делопроизводителя Оружейной комиссии поручика Карла Ивановича Гуниуса в загранкомандировку в США. Перед ними была поставлена задача изучения передового опыта американских оружейников – применения в малокалиберном оружии патронов с металлической гильзой. Как и новые пушки, новые ружья заряжались таким «готовым» патроном с казенной части. Для стрелкового оружия это была самая настоящая революция. В отличие от старой системы, когда на зарядку, состоявшую из засыпки пороха, забивания пыжа, закладки пули, уходило довольно много время, новый патрон закладывался почти моментально, что естественно сказывалось на скорости ведения стрельбы. Новые виды заряда подразумевали новые оружейные системы. Кроме винтовок Горлов и Гуниус присмотрели еще одну интересную новинку – «картечницу», или, как писалось в официальных документах «скоростную пушку» системы американского доктора Ричарда Дж. Гатлинга. Внешне она напоминала собой небольшую пушку, у которой вместо одного широкого ствола был вращающийся с помощью рукоятки блок из нескольких стволов узких. Патроны засыпались в специальный лоток, откуда, под действием собственной тяжести, уже скатывались в патронник. Стрелять картечница начинала, когда стрелок начинал вращать ручку, а скорость стрельбы достигала 300 выстрелов в минуту. Свою картечницу Гатлинг запатентовал еще в 1862 году и она уже успела проявить себя с весьма неплохой стороны во время Гражданской войны в США [51 - Гражданская война в США (война Севера и Юга) 1861–1865 годов – война между штатами Севера США и 11 рабовладельческими штатами Юга.]. Россиянам мелкокалиберная скорострельная пушка понравилась, о чем они и сообщили изобретателю.

   Картечница Ричарда Дж. Гатлинга

   Год спустя, осенью 1867 в Россию прибыл личный представитель Гатлинга, господин Бродвель. С собой он привез несколько шестиствольных картечниц калибра 0,5 (12,7 мм). Испытания из-за перегрева стволов и общих недостатков конструкции, завершились неудачей, однако российского военного министра заинтересовала сама идея скоростной ружейной стрельбы и он поручил капитану Загоскину изучить систему боле подробно. К тому времени Людвиг Нобель организовал на своем заводе курсы для слушателей артиллерийской академии, на которых молодые артиллеристы изучали орудия, что называется, на практике. Тут же было организовано нечто типа конструкторского бюро, в котором нобелевские инженеры создавали новые, экспериментальные виды оружия. На базе этого бюро Загоскин и создал первый российский пулемет. У него было восемь стволов, рассчитанных на 6-линейный (15,24 мм) патрон. Таких картечниц на заводе Людвига собрали 8 штук. Технология была отработана, оружие получилось надежным, но Людвиг, в котором расчетливость и спокойствие непостижимым образом уживалась с унаследованным от отца невероятным стремлением усовершенствования всего и всея, решил сделать новую автоматическую пушку еще лучше. Поручил он это молодому инженеру Владимиру Барановскому [52 - Владимир Степанович Барановский (13 сентября 1846 – 19 марта 1879) – русский изобретатель и конструктор первых систем скорострельной артиллерии. Погиб при испытании возвращенных с войны патронов, давших осечку.]. Через два года инженер представил на суд первый успешный образец своей картечницы. По тем временам это была легчайшая в мире скорострельная 6-ствольная пушка: вместе с лафетом и полным боезапасом она весила около 140 килограмм, против 538 килограмм картечницы системы Гатлинга. Правда, боезапас у пушки Гатлинга был в 10 раз больше и составлял 2572 патрона, зато 216 патронов в системе Барановского не сыпались в патронник абы как, а заряжались в специально для этого придуманный магазин. В результате, осечки у нового оружия случались чуть не на порядок реже. Обслуживающий расчет Барановскому удалось сократить с 7 человек (у Гатлинга) до 3 – стрелка, подносчика патронов и ездового. При этом дальность стрельбы была почти фантастической: полтора километра. На «смотре митральез», как на французский манер называли ранние пулеметы, устроенном египетским хедивом, турецким правителем страны, картечница производства нобелевского завода была признана лучшим образцом. Картечниц Барановского производства завода Людвига Нобеля поставлялись для российской армии до тех пор, пока их не сменил знаменитый пулемет системы Хайрема Максима [53 - Сэр Хайрем Стивенс Максим(англ. Hiram Stevens Maxim, 5 февраля 1840– 24 ноября 1916) – британский изобретатель и оружейник американского происхождения, создатель одной из самых знаменитых моделей пулемёта, «Максим».].
   Но все это уже касается почти исключительно Людвига. Роберт и Альфред в начале 1860-х, убедившись, что у брата все идет нормально и их помощь больше не нужна, занялись каждый своим, тем, что ему ближе.

Старший и младший

Вообще, это странно, но среди братьев Роберт, будучи старшим, казался младшим. Он даже женился значительно позднее Людвига, в 1861 году. Вместе с женой, которой Россия активно не нравилась, он переехал в Гельсингфорс, как шведы называли Хельсинки [54 - Хельсинки – столица и крупнейший город Финляндии, административный центр провинции Уусимаа. Расположен на юге страны, на берегу Финского залива Балтийского моря.], где двумя годами позже у них родился первенец, которому при крещении дали имя Яльмар Иммануэль.

   Роберт Нобель – учредитель первого нефтяного предприятия Нобелей в Баку (1875), владелец керосинового завода в Чёрном городке (Баку), учредитель и пайщик «Товарищества братья Нобель»

   Эммануил совершенно правильно определил в старшем сыне Роберте склонность к спекуляции. Обосновавшись в Финляндии он занялся делом абсолютно новым не только для него, но и для всего человечество, которое должно было принести ему и его семье процветание и финансовое благополучие. Оно его и принесло, поначалу чуть не разорив…
   За тридцать лет до этого, в 1830 году, барон Карл Рейхенбах [55 - Карл Рейхенбах (барон фон Reichenbach, 1788–1869) – немецкий естествоиспытатель и техник.], выделил из дегтя бука первый парафин. Решив изучить этот деготь более подробно он через некоторое время получил из него горючую жидкость. Пропитанный ею фитиль горел спокойным пламенем, давая мало копоти и много света. Жидкость эту барон назвал фотогеном, что в переводе с греческого как раз и означало «рождающий свет». К концу десятилетия фотоген уже производился на нескольких небольших заводах в Бургундии, Англии и в Германии. Производили его из торфа и горючих сланцев. В 1850 немец Вагенман описал способ получения фотогена из бурого угля. При этом, наряду с фотогеном получалась еще и более тяжелая но тоже хорошо горевшая жидкость которую Вагенман навал «соляром» – «солнечным веществом».
   А вот как распространенное слово, практически – торговая марка «фотоген» превратилась в «керосин» сейчас уже точно сказать сложно. На этой счет существуют две равноправных гипотезы. Согласно первой, слово это родилось в 1851 году, когда американец Самуэль Кир [56 - Самуэль Мартин Кир (Samuel Martin Kier, 19 июля 1813 – 6 октября 1874) – американский изобретатель и бизнесмен, один из первропроходцев нефтяного дела.] создал компанию Kier & Son (по-русски – «Кир и сын»), занимавшуюся производством и продажей фотогена. Продажи пошли хорошо и вскоре уже многие американцы покупали для освещения своих домов «угольное масло», производимое кир-э-саном. Постепенно имя производителя вышло на первый план, полностью вытеснив все остальные названия набиравшей популярность горючей жидкости. Согласно второй версии, слово это придумал канадский геолог Абрам Геснер [57 - Абрам Пинео Геснер (Abraham Pineo Gesner (2 мая 1797 – 29 апреля 1864) – канадский физик и геолог.]. Получив фотоген новым методом, из гудрона и других минеральных масел, он назвал его Kerosene, что было облегченным названием от греческой конструкции keroselaion – «восковое масло». Вполне возможно, что верны обе гипотезы и как раз случайное совпадение двух по-разному возникших названий послужило причиной того, что фотоген сменил имя на керосин. Возможно Геснер просто воспользовался уже начавшим набирать силу брендом и, интерпретировав его по своему, в 1854 взял на него патент. Через несколько лет его завод в Нью-Йорке уже производил в год более 20 000 литров керосина.
   В 1853 году львовские аптекари Ян Зех и Игнаци Лукасевич начали в небольших количествах перегонять нефть. В результате у них получался бензин, который они продавали как хороший пятновыводитель, и керосин. Последний шел не очень хорошо и, для того, чтобы поднять продажи, они заказали местному жестянщику Адаму Братковскому соорудить прибор для освещения с керосином в качестве топлива. Так на свет появилась керосиновая лампа. Нельзя сказать, что она сразу завоевала популярность. Сначала ее привезли в Америку, где керосин производился уже в больших масштабах, а уже оттуда начался экспорт обратно, в Европу.
   В России начала 1860 годов производство керосина находилось еще в зачаточном состоянии, но потенциал нового метода освещения был огромен. Это и почувствовал своим спекулятивным чутьем Роберт. Будучи иностранцем ему было сложно открыть в России собственное дело, поэтому, создавая компанию «Аврора» он оформил ее на партнера, доктора Бушли из Эстонии. Вмести они планировали наладить в Финляндии сбыт керосина и керосиновых осветительных ламп. Изначально дело продвигалось совсем неплохо, популярность новинки в Финляндии росла, а вместе с ней росли благосостояние Роберта и его самооценка. Комплекс неполноценности по отношению к младшим братьям постепенно пропадал, и сами младшие братья радовались этому даже больше, чем Роберт, о чем постоянно писали друг другу. Но все-таки, подобно отцу, он был плохим бизнесменом. Ему казалось, что бизнес, раз уж он пошел хорошо так хорошо будет идти и дальше, однако все оказалось куда сложнее. Вскоре у «Авроры» появились более ушлые конкуренты, которые довольно быстро прибрали к рукам почти весь финский рынок. В 1864 году Роберт писал Альфреду: «Сообразуясь с твоим мнением о моем светлом будущем, можно подумать, будто я один несу свет в преданные финские массы и уже должен бы от радости купаться в керосине, тогда как на самом деле ты заблуждаешься, дорогой брат, – я недостоин подобной чести, ибо и оглянуться не успел, как у меня появилось на сем достойном поприще двое соперников. Они начали сбивать цены, а поскольку я и так переплатил за лампы и керосин в Петербурге, мой доход оказался равным нулю. Конечно, я пытаюсь что-то сделать с той партией, исправить положение, но чувствую, что все мои усилия также сойдут на ноль из-за падения цен на керосин, которое я ожидаю в будущем году». Партия, о которой идет речь, была куплена Робертом в Брюсселе. 12 баррелей импортного керосина (чуть меньше 2000 литров), оказались настолько низкого качества, что сбыть их было практически невозможно. Для крупного бизнеса 12 баррелей были бы потерей крайне незначительной, но для семьи Роберта этот объем был существенным. Засев за эксперименты Старший из братьев наконец нашел способ, как исправить некачественный товар и продал партию почти без потерь. Тогда он вряд ли представлял, как потом ему поможет в жизни это найденное решение. Пока же дело продолжало успешно разваливаться.
   Узнав о неудачах старшего сына, Эммануил предложил ему сменить бизнес, и заняться …ловлей и дрессировкой молодых тюленей. В своем письме сыну он рассказал, что у него есть подробно разработанный план этого дела. Тюленей следует отселить в отдельный пруд, одеть на каждого специальный кожаный намордник, приучить их отзываться на имена и брать пищу с рук. Отец рассказал сыну, что во время крымской войны он на свои деньги, при незначительной государственной поддержке, провел несколько секретных экспериментов с этими животными, которых использовал, как живые торпеды. Эксперименты прошли удовлетворительно, однако «если бы у меня было больше времени, я мог бы добиться лучших результатов. Я совершенно уверен, что выполнение боевых задач тюленям вполне по силам». Несколько позже Эммануил обратился с подобным предложением к королю Карлу XV. В представленном Его Величеству «Трактате о минах» он написал: «Мои планы в отношении этих животных, а так же все приемы, с помощью которых можно их осуществить, я могу подготовить и предоставить Вам по перовому же Вашему требованию». Судя по всему, это оригинальное предложение короля Швеции не заинтересовало. Как не заинтересовало оно и Роберта. Он, конечно, был авантюристом, но не до такой степени.
   Керосин продавался плохо и Роберт опять жалуется Альфреду: «Даже при самых благоприятных обстоятельствах невозможно с голыми руками в бурном море долгое время оставаться на плаву. Ты устаешь сопротивляться, силы тебя оставляют, твоя одежда промокает и тянет тебя все глубже в бездну, хотя ты и не прекращаешь уже явно бессмысленную борьбу со штормом. Кому бы, черт возьми, могли прийти в голову такие трудности и такие никудышные виды на будущее в былые времена, когда наша звезда в стране Востока еще благоговела к нам? Разумеется, я был готов к тому, что не может везти до бесконечности, но чтобы стало так худо, об этом я, право, и помыслить не мог».
   Для Роберта это было ужасно еще и тем, что даже Альфред к тому времени стал достаточно успешным и уж точно – перспективным бизнесменом.

   Альфред Нобель – третий сын Эммануила Нобеля. Химик, инженер, изобретатель динамита. Завещал своё огромное состояние на учреждение Нобелевской премии

   Еще в мае 1862 года Альфред провел в Петербурге первые свои опыты с нитроглицерином. Впервые он узнал об этом мощнейшем взрывчатом веществе от своего любимого учителя Николая Зинина, который начал экспериментировать с ним еще в 1854 году. Тогда военное российское ведомство пыталось применить нитроглицерин в артиллерийских снарядах, однако вещество оказалось весьма капризным, не говоря уж про чудовищную взрывоопасность, поэтому с его военным применением решено было повременить. Вот как рассказывал об этом сам Альфред: «Нитроглицерин открыл Собреро, обнаружив, что это вещество взрывчато. Профессор Зинин и профессор Трапп в Санкт-Петербурге пошли дальше Собреро, выяснив, что нитроглицерин может быть практически использован. Они привлекли к нему внимание моего отца, который тогда, в связи с Крымской войной, фабриковал морские мины для русского правительства… Я впервые увидел нитроглицерин в начале Крымской войны. Профессор Зинин показал это вещество нам с отцом, положив кусочек на наковальню и ударив по нему. При этом профессор Зинин выразил уверенность в возможности практического использования нитроглицерина. Я был тогда очень молод, но меня это сильно заинтересовало».
   Альфред решил изготовить, по примеру отца, мину, только значительно более мощную. В минах Эммануила порох взрывался будучи подожженным химическим запалом. Профессор Якоби поджигал пороховой заряд с помощью электрического разряда. Но к нитроглицерину это не подходило: Альфред прекрасно знал, что будучи подожженной эта взрывчатка просто горит неустойчивым синем пламенем. Поэтому он разработал другую схему. Порцию нитроглицерина Альфред аккуратно запаял в стеклянную пробирку, после чего погрузил ее в металлический сосуд и тщательно забил черным порохом. К пороху он подвел бикфордов шнур, который и поджег. Взрыв порядочной силы чуть не разнес лабораторию. На следующем этапе Нобель заварил нитроглицерин уже в металлическую трубку, которую погрузил в стальной, 5 сантиметров в длину, цилиндр, так же набитый черным порохом с подсоединенным бикфордовым шнуром. На взрыв в помещении он уже не решился, а вывез свою конструкцию, получившую впоследствии имя «нобелевский запал», в пригород Петербурга, где устроил подводный экспериментальный взрыв.
   Но дальше перед Альфредом встала довольно большая проблема. Дело в том, что в России производство взрывчатых веществ частным лицам было категорически запрещено. Невозможно было и получение патента на взрывчатку. Поэтому ему пришлось согласиться на предложение отца и уехать в Стокгольм, где он уже 14 октября 1863 года получил от Торговой палаты первый в мире патент на «изготовление и использование взрывчатых веществ» сроком на 10 лет. Суть его заключалась «в увеличении взрывной силы пороха при помощи добавления в него нитроглицерина».
   В делах главное – не останавливаться, всегда бежать вперед, зная, что сзади тебя тоже бегут люди, которые только и ждут, когда ты остановишься. Этим пренебрег Роберт и проиграл полуэтап Большой Нефтяной гонки. Но Альфред это правило знал хорошо, поэтому он твердо решил, несмотря на беспокойство матери, жаловавшейся в письмах, что сын на кухне «возится с огнеопасными веществами», продолжать опыты с нитроглицерином. Уж раз так хорошо пошло. Но для этого требовались деньги, причем немалые.
   Пришлось вновь искать спонсоров за границей. Первыми инвесторами Альфреда стали парижане, братья Перейр. Это были одни из крупнейших финансистов того времени, живо интересовавшиеся венчурными проектами. Братья уже получили колоссальный доход от проложенной ими во Франции первой железной дороги и теперь искали новые объекты для вложения средств. Братьям нужны были идеи, а Альфреду были нужны деньги, так что интересы их сливались в потенциально успешный коммерческий проект. Вскоре был подписан договор, по которому принадлежавшее Перейрам «Генеральное общество кредитов под недвижимость» вкладывало в производство Нобелем нитроглицерина 100 000 франков.
   Теперь можно было приступать к относительно масштабным работам. Первым делом Альфред снял в Хеленборге старый дом, в котором оборудовал лабораторию и маленький химический производственный цех. Во всех его работах самым непосредственным образом участвовал престарелый отец. И еще, младший брат Эмиль, учившийся тогда в Уппсальском университете. Эмиль просто обожал Альфреда, правильнее будет даже сказать – боготворил. Ходил за ним, как цыпленок за курицей, впитывал словно губка каждое слово. Авторитет Альфреда был для него непререкаем и слушался он его даже больше, чем властного, авторитарного отца. Хотя, надо сказать, сам Альфред тоже особой мягкостью характера вовсе не отличался. Кроме них на заводе работали еще инженер, господин Херцман, мальчик-помощник и уборщица.
   15 июля 1864 года Альфред усовершенствовал «нитроглицериновый порох» и получил второй свой патент. Для того, чтобы сделать процесс получения нитроглицерина более безопасным, Альфред создал инжектор-смеситель глицерина и азотной кислоты. Работы шли полным ходом, производство кипело и к началу осени на фабрике скопился уже довольно порядочный запас взрывчатки. Через несколько дней Эмиль должен был уехать на учебу.
   Висящая на сцене винтовка должна выстрелить. Если мы сказали, что на фабрике скопился значительный запас нитроглицерина, значит он должен взорваться. Взрыв прогремел 3 сентября. Судя по мощности, рвануло около 100 килограмм нитроглицерина. Здание было почти полностью разрушено, погибли Херцман, мальчик, уборщица и рабочий, случайно проходивший мимо. И еще двадцатилетний студент Эмиль Нобель.
   Потрясенного гибелью младшего сына Эммануила Нобеля 6 октября, спустя всего месяц после катастрофы, разбил инсульт. Неизвестно, смог бы он выжить, если бы у его постели не дежурила без сна и отдыха любящая и преданная Андриетта. Благодаря ее стараниям, Эммануил пришел в себя, но до конца жизни так и оставался парализован и прикован к постели. Впрочем, сам отец верил в то, что ему удастся полностью справиться с параличом. Он старался и в апреле даже сам карандашом написал Альфреду письмо, в котором сообщил, что к нему постепенно возвращается способность двигать руками и ногами «но пока я не смогу ходить самостоятельно, я не позволю себе даже выпить лишнего глотка воды, так как это слишком дорого». Андриетта дописала в том же письме: «Он опять начал фантазировать. Очень тяжело наблюдать ту однообразную жизнь, которую приходится вести теперь вашему папе. Уже четыре месяца он лежит в постели, не имея возможности сделать ни одного движения без посторонней помощи. То, с каким терпением он это переносит достойно восхищения!»
   У большинства людей все эти события надолго отбили бы охоту к опытам с нитроглицерином. Но в случае с трудолюбивым и упорным Альфредом все было как раз наоборот. Теперь это было для него не просто дело, а настоящее противостояние, кто – кого. Уже спустя месяц после взрыва он перенес производство подальше от города, где ему отныне строго настрого запретили заниматься какой-либо химией. Новая лаборатория была оборудована на барже, заякоренной посреди озера Меларен [58 - Меларен (швед. Mälaren) – третье по величине озеро в Швеции, после озёр Венерн и Веттерн. Площадь 1140 км², максимальная глубина 64 м. На восточном берегу, у города Стокгольм, имеется отток в Балтийское море через канал Сёдертелье, Норрстрём, шлюзы Слюссен и Хаммарбюслюссен.]. Качка и частые штормы вовсе не способствовали безопасности в работе с нитроглицерином, но другого выхода тогда у Альфреда просто не было: население страны было так напугано, что всякая попытка основать новое предприятие где-то на суше встречала мощнейший общественный, а за ним и административный отпор.
   5 мая 1865 года Альфред запатентовал новое взрывное устройство на основе нитроглицерина. В нем основное вещество помещалось в металлический контейнер, что предохраняло его от постороннего воздействия и преждевременного срабатывания. Взрыв же инициировался специальным детонатором – заключенным в деревянную капсулу зарядом. Альфред несколько раз менял конструкцию детонатора пока не пришел к самому удачному, использующемуся до сих пор «номеру 8». В нем металлическая трубка-капсюль заполнялась гремучей ртутью, а в ее открытый конец вставлялся бикфордов шнур, длинной которого регулировалась задержка срабатывания. Прогорев, шнур подрывал капсюль, и этот взрыв уже активировал силу нитроглицерина.
   Нобелю повезло. Хотя, возможно, это было и не везенье, а результат твердого расчета и анализа ситуации. В Швеции середины 1860-х годов полным ходом шли экономические реформы. Их успех сильно зависел от того, насколько развитыми были государственные артерии – железные дороги. Постройка их шла полным ходом и с максимальной скоростью. Уже к концу десятилетия планировалось покрыть всю страну железнодорожной сетью. Главным препятствием в этом благородном деле были скалы, которых в Швеции, как известно, немало. Взрывчаткой на основе черного пороха тут обойтись было сложно, поэтому Государственный комитет по железнодорожному транспорту, которому он передал партию своих «номер 8», проведя несколько испытаний, разрешил применять его для взрывных и проходческих работ.
   К тому времени тетка Альфреда познакомила его с Юханом Вильгельмом Смитом. Этот стокгольмский торговец некогда уехал в Америку, сколотил там миллионное состояние, и теперь, в блеске славы и с карманами полными серебряных долларов, вернулся на родину. Авантюрист по натуре, он быстро «просек фишку» и, подтянув с собой еще нескольких инвесторов, основал вместе с Альфредом первую в мире большую промышленную компанию, занимающуюся производством нитроглицерина. Не мудрствуя лукаво, компанию назвали «Нитроглицерин АБ», где АБ было инициалами Нобеля – Альфред Бернхард. Пользуясь больше капиталами, чем связями, Смит добился разрешения построить завод на суше, на берегу залива Винтервинкен, недалеко от одноименного города. На церемонии открытия, в честь приглашенного принца Оскара II, Альфред одним взрывом заложенного в 4-х метровую шахту заряда, стер с лица и с карты Швеции довольно серьезный холм.
   Керосиновые спекуляции окончательно подкосили Роберта и Альфред, решив совместить родственное полезное с полезным личным, предложил старшему брату стать представителем его компании в Финляндии. Роберт с радостью принял предложение, но развить бурную деятельность в этом направлении не смог: в России ко всему, что могло взрываться, относились весьма настороженно и как-либо проявиться в этой области, не живя в столице, и не обладая необходимыми связями, было нереально сложно. Когда братья поняли, что в стране Востока им пока с нитроглицерином ничего особенного не светит, они решили нанести удар по Западу.
   А Восток в Альфреде был не так и заинтересован. Здесь технология производства взрывчатки уже была отработана «секретным военным химиком» полковником Петрушевским [59 - Петрушевский Василий Фомич (6 декабря 1829, Петербург, – 5 мая 1891, Петербург), русский ученый, артиллерист и химик, генерал-лейтенант (1881). Брат известного физика Федора Фомича Петрушевского.]. Вместе с военным-инженером Михаилом Боресковым [60 - Болресков Михаил Матвеевич (1829–1898) – российский военный инженер, генерал-лейтенант. Руководил установкой минных заграждений во время Крымской (1853-56) и русско-турецкой (1877-78) войн. Предложил метод расчета зарядов для взрывных работ (формула Борескова).] он долгое время работал над технологией производства и применения нитроглицерина в улучшенных минах профессора Якоби. Как и Альфред Нобель, в качестве инициатора взрыва они использовали черный порох, только если у Альфреда он поджигался бикфордовым шнуром, в России применялся милый сердцу главного российского минера электрический взрыватель. В 1863 году всего за пять недель группа полковника Петрушевского произвела 3 тонны нитроглицерина. Такого количества должно было хватить на несколько лет экспериментов и на обеспечение нескольких минных морских военных учений. Однако, взрывчатки без взрыва не бывает. После того, как 17 июля 1866 года на военном складе рвануло 20 пудов (почти 330 килограмм) нитроглицерина, правительство запретило дальнейшие опыты в этом направлении. Пытаясь сделать нитроглицерин менее опасным, полковник соединял его с ингибитором – магнезией. Получившаяся порошкообразная смесь была потом названа «русским динамитом». Нобелевскому динамиту она практически не уступала. За два года Петрушевский произвел большое количество «магнезиального динамита», который, по приказу вышестоящего начальства, был упакован в холщовые мешки и уложен на хранение в кронштадтские подвалы. Хранение растянулось на 12 лет. Полковник полностью проработал технологию производства взрывчатки, но все его работы были погребены под грифом «совершенно секретно», который был снят лишь в 1881 году, когда рынок был уже полностью завоеван продукцией шведского семейства. Однако российское правительство не забыло про Петрушевского: за свою работу он был награжден пожизненной пенсией. В ходатайстве о присвоении говорилось: «До 1863 г. нитроглицерин приготовлялся в самых незначительных количествах, по золотникам, в лабораториях, и полковник Петрушевский первый приготовил этот продукт в таком значительном количестве, он первый показал способ мгновенного воспламенения большого количества нитроглицерина и первый применил его для взрывов. Между тем, через год после описанных работ Петрушевского, шведский подданный А. Нобель взял в государствах Западной Европы привилегии на употребление нитроглицерина для взрывов всякого рода. В 1865 г. потребление этого продукта быстро распространилось в Европе и Америке, его применяли в различных отраслях частной промышленности, и А. Нобель воспользовался теми материальными выгодами, которые были бы в руках полковника Петрушевского, если бы интересы государства не требовали сохранения в тайне применения нитроглицерина».
   Наплевав на собственную гордость, Роберт с семьей перебирался в Швецию, чтобы помогать младшему брату в его бизнесе. Руководить которым собрался кто бы вы думали? Эммануил Нобель. Хоть и прикованный к постели, он вовсе не желал вести пассивную жизнь и в ультимативной форме потребовал от сыновей назначить его генеральным директором нитроглицериновой компании. Учитывая всем известные предпринимательские способности Нобеля старшего допускать этого было никак нельзя и поднаторевший на всяческих авантюрах Роберт вступил с отцом в переговоры. В письме Людвигу он так описал ситуацию: «Я сделал все возможное для того, чтобы убедить старика отказаться от претензий на директорство. Я ему указал на то, что у него крайне ограниченные способности к сочинительству, что он слаб как оратор и как химик и он, наконец, признал, что я прав… и лучше будет, если пост займет Альфред. Когда отец настаивает на своем, он становится страшен и способен вывести из себя даже камень. Я ни за что не выдержал бы столько, сколько выдержал Альфред…. но и он тоже не подарок и их споры вполне могут дойти до драки. Но уступать папаше нельзя, ибо он все предприятие неминуемо загубит. А больше всего мне жалко матушку, которая принимает сторону Альфреда и за это терпит от папы многие неприятности». После того, как братьям удалось убедить отца отказаться от бредовых притязаний, на должность исполняющего обязанности директора компании с окладом в 6000 шведских крон и местом постоянного члена правления, был назначен Роберт Нобель.
   Альфреду тогда было не до администрирования, он был занят укреплением своих взрывных нитроглицериновых позиций на мировом рынке. Опасаясь, что конкуренты могут его опередить, он в самый короткий срок запатентовал свой способ и свои устройства в Германии, Великобритании, США, России и множестве других стран. Практически в каждой стране он довольно быстро находил богатых и прозорливых инвесторов, готовых вложиться в его производства.
   Первый визит он нанес в Германию, в Гамбург, где его предложением заинтересовались финансисты шведского происхождения братья Винклеры. Вместе с адвокатом Бандманом они создали первую зарубежную нобелевскую нитроглицериновую компанию – «Альфред Нобель и К°». Первый завод компании был построен в Крюммеле [61 - Крюммель (Вестервальд) (нем. Krümmel (Westerwald)) – коммуна в Германии, в земле Рейнланд-Пфальц. Входит в состав района Вестервальд. Подчиняется управлению Зельтерс (Вестервальд). Население на сегодня составляет менее 400 человек. Занимает площадь 2,20 км²], власти которого потребовали обнести производство стеной высотой в 6 и шириной – в 4 метра. Произведенное взрывоопасное зелье разливалось здесь в стеклянные бутылки которые укладывались в деревянные и железные ящики и далее железной дорогой и морем доставлялись в соседние немецкие государства, в Австрию, Англию, США, Бразилию, Бельгию и даже в Австралию.
   Английский патент Альфред получил еще в 1863 году, но несколько лет спустя правительство ввело на производство нитроглицерина такой налог, что его цена в десять раз превысила цену пороха. Фактически новый налог был равнозначен запрету.
   В США Альфред сразу отправился в штат золотодобытчиков – Калифорнию. Им хорошая взрывчатка была нужна в первую очередь. Но, к несчастью, прямо перед его приездом на складе в Сан-Франциско произошел мощнейший взрыв, унесший жизни 14 человек. Лоббируя свое предприятие, Нобель старательно доказывал, что нитроглицерин взорвался из-за того, что была нарушена упаковка продукта, а кроме того – черный порох самопроизвольно взрывается тоже не редко. 25 июня 1866 года занимавшаяся нитроглицерином специальная федеральная комиссия устроила для изобретателя и предпринимателя настоящий допрос, на котором он предельно честно сказал: «Я не могу утверждать, что мне известны все факторы, способные вызвать взрыв нитроглицерина». Воспользовавшись этим, главные американские производители пороха Дю Поны повели против конкурента обширную газетную компанию под девизом: «Узнать, как погибнут люди, связавшиеся с нитроглицерином, это вопрос времени», а правительство запретило перевозить взрывчатку по железным дорогам. Несмотря на это в том же 1866 году Альфреду и здесь удалось найти немало перспективных инвесторов, в компании с которыми он создал компанию «Юнайтед Стейтс Бластинг Ойл Компани» (United States Blasting Oil Company) и построил в Сан-Франциско завод производительностью полтонны взрывчатки в день. Работали на опасном предприятии китайские эмигранты, а руководили работами шведские инженеры. Однако вскоре популярную взрывчатку стали изготавливать в кустарных условиях, рынок наводнил контрафакт, партнеры Нобеля, пытаясь снизить себестоимость, опустили качество продукта ниже всех возможных пределов, после чего Альфред с ними разругался и покинул США, заявив на прощанье: «Я не хотел бы, чтобы кто-нибудь из них пришел пожать мне руку, будто я такой же мошенник, как и они».
   В Норвегии свободная продажа нитроглицерина была запрещена. И вообще, в отличие от предпринимателей, рядовые граждане государств, на которые Альфред обращал свое внимание, вовсе не радовались его активности. И это неудивительно: несмотря на все предосторожности, нитроглицерин продолжал оставаться весьма опасным веществом. Заводы по его производству взрывались один за другим. Первым из нобелевских предприятий уже в 1865 году рванул только что открытый завод в Норвегии. В апреле того же года в панамском порту Аспинваль взорвалось судно с грузом нитроглицерина на борту. Почти сразу за ним прогремел взрыв на складе в Сиднее. К тому же времени относится и первое использование нобелевской продукции в преступных целях. Желая получить страховку, некий коммерсант Уильям Томсон попытался, с помощью самодельной нитроглицериновой бомбы с часовым механизмом взорвать торговый корабль «Мозель». По неизвестным причинам, бомба взорвалась раньше, убив 28 человек, в числе которых был и сам Томсон. Завод в Крюммеле, о котором мы говорили чуть выше, «рванул» уже в августе 1866-го. Два года спустя на заводе в Винтервинкене 15 человек погибло после взрыва 700 килограмм нитроглицерина. Не менее часто взрывались и склады и различный транспорт, на котором перевозили готовую продукцию.
   Для того, чтобы минимизировать опасность, Альфред тщательно проанализировал причины всех этих и многих других взрывов. Сопоставив их со всей цепочкой производства, транспортировки и хранения, он составил подробнейший свод правил техники безопасности, которую был обязан знать и соблюдать весь нобелевский персонал. Конечно, совсем взрывы после этого не прекратились, но количество их уменьшилось на порядок.
   Основная проблема заключалась в том, что нитроглицерин был жидким и, следовательно, неудобным для транспортировки. Любое «взбалтывание» могло повлечь за собой взрыв. Для того, чтобы это не произошло, перед отправкой в него добавляли метиловый спирт, лишавший нитроглицерин взрывной силы. Однако, чтобы ее вновь вернуть, в пункте прибытия спирт надо было снова «выгнать», и эта операция была отнюдь не безопасной. Поэтому Альфред решил найти новый путь и сделать свой взрывной продукт твердым. Нобель начал поиск материала, который можно было бы пропитать нитроглицерином с тем, чтобы последний, во-первых, потерял бы свою текучесть, но, во-вторых, не потерял бы свой взрывной потенциал. Он вымачивал в нем бумагу, кирпичи, мел, цемент, древесные опилки, пока, наконец, не залил нитроглицерином кизельгур, или «горную муку», – пористую горную породу, напоминающую рыхлый известняк.
   Существуют две легенды, повествующие о том, как именно в голову изобретателя пришла эта удачная мысль. Согласно первой, нитроглицерин пролился при перевозке и впитался в кизельгуровую глину. «Зачистив» место протечки Нобель якобы решил, чтобы добро не пропадало, проверить подобранную смесь на взрывоопасность. И проверка эта прошла более чем успешно. По второй, прозрение наступило после того, как вытекший из треснувшей бутыли нитроглицерин пропитал сделанную из кизельгурового картона упаковку. Но сам Нобель до конца жизни утверждал, что ничего такого не было и это он сам придумал удачную композицию из одной части кизельгурового впитывателя и трех частей нитроглицеринового заполнителя: «Я безусловно никогда не замечал ни одной случайной утечки нитроглицерина в кизельгуровую упаковку в таком количестве, чтобы образовать пластичный или хотя бы влажный материал, и идея такой случайности изобретена, должно быть, теми, кто принимает предположения за действительность. Что в самом деле привлекло мое внимание к использованию инфузорной земли [62 - Еще один «псевдоним» кизельгура.] для динамита, так это ее чрезмерная легкость в сухом виде, что свидетельствует, разумеется, о ее большой пористости. Следовательно, динамит появился не в результате случайности, а потому, что я с самого начала видел недостатки жидкой взрывчатки и искал способы им противодействовать».
   Как бы там не было, но в результате была получена пластичная пастообразная масса, не боявшаяся ни нагрева, ни ударов. По мощности она в 5 раз уступала нитроглицерину, но, все равно, в те же 5 раз превосходила порох. При этом она была совершенно безопасна как при перевозке, так и при хранении. Для того, чтобы люди не ассоциировали ее со страшным нитроглицерином, Альфред придумал для нее название, никак не связанное с химическим составом. Так на свет появилась торговая марка «Динамит» [63 - От греческого δυναμις – сила, мощь]. «Новое взрывчатое вещество, которое я назвал динамитом, есть не что иное, как соединение нитроглицерина с очень пористым кремнеземом, – объяснял он, выступая перед учеными и специалистами на одной из конференций. – Давая ему такое имя, я не пытался скрыть его природу. Я сделал это для того, чтобы привлечь ваше внимание к его взрывным качествам, изменившимся настолько, что потребовалось новое название».
   В 1867 году Альфред Нобель запатентовал свою новую взрывчатку. Как и в случае с нитроглицерином – почти во всех доступных ему странах и почти одновременно. Динамит вполне оправдал все возложенные на него большие ожидания. Его применение позволяло сэкономить весьма солидные средства при строительстве, прокладке туннелей, добыче полезных ископаемых. Уже в первый год было произведено и продано 11 тонн динамита, а спустя семь лет эта цифра выросла до 3120 тонн. С помощью динамита были построены крупнейшие объекты XIX века: Сен-Готардский тоннель [64 - Сен-Готардский тоннель или Готардский тоннель – железнодорожный тоннель в Лепонтинских Альпах имеющий в длину 14998 метров. Высота над уровнем моря: у северного портала (Гёшенен) – 1109 метров, у южного портала (Айроло) – 1145 метров, в средней части – 1154,55 м., ширина – 8 метров, высота от верха рельсов до ключа свода – 6 метров. Прокладывался с 1871 по 1881 год.], Коринфский канал [65 - Коринфский канал – канал в Греции, соединяющий Саронический залив Эгейского и Коринфский залив Ионического морей. Прорыт через Коринфский перешеек, отделяющий полуостров Пелопоннес от материка, в 1881–1893 годах. Длина составляет 6 километров, ширина 24 метра, глубина 8 метров.], он же использовался для того, чтобы уничтожить окружавшие Ист-Ривер [66 - Ист-Ривер – судоходный пролив в г. Нью-Йорке между заливом Аппер-Нью-Йорк и проливом Лонг-Айленд-Саунд, отделяющий нью-йоркские районы Манхэттен и Бронкс от Бруклина и Квинса. Связан с рекой Гудзон и рекой Гарлем. Длина 26 километров.] огромные скалы. Но главное – динамит весьма приглянулся военным.
   Уже год спустя Шведская академия наук присудила отцу и сыну Нобелям премию «за достижения в области искусства, литературы или наук, а также за важные открытия, принесшие пользу человечеству». Эммануила наградили «за расширение использования нитроглицерина как взрывчатого вещества», а Альфреда – именно за изобретение динамита.
   За следующие 8 лет Нобель, при поддержке многочисленных инвесторов, построил по всему миру 17 заводов, на которых к середине 1870-х годов выпускалось более 3 000 тонн взрывчатки в год. Однако с ростом производства росла и конкуренция. Действие равно противодействию – этот третий закон Исаака Ньютона Альфред Нобель знал прекрасно. Для того, чтобы разбросанные по всему миру самостоятельные предприятия не мешали бизнесу, он создал единый концерн, в который эти предприятия вошли наряду с заводами Нобеля.
   В 1873 уже довольно богатый Альфред купил в центре Парижа на авеню Малахов [67 - Имя свое эта улица получила в честь взятия войсками коалиции укрепленного Малахова кургана во время Крымской войны.] дом номер 53. Где продолжил свои опасные опыты со взрывчаткой. Его не устраивало то, что динамит боялся влаги и сильно уступал по мощности нитроглицерину. В результате, три года спустя, в 1876 году ему удалось создать и запатентовать (как и раньше – почти по всему миру) пластичный динамит (пластид), более известный, как «гремучий студень».
   По поводу его рождения у химиков тоже есть своя легенда. Рассказывают, что во время одного из опытов, смешивая нитроглицерин с пироксилином (тринитроцеллюлозой), тоже взрывчатым, только чуть менее мощным, чем нитроглицерин, веществом, Нобель сильно поранил руку осколком лопнувшей колбы. Чтобы остановить кровотечение, он «залепил» рану быстросохнущим спиртовым раствором коллоксилина (динитроцеллюлозы). Ночью он долго не мог уснуть, размышляя, чем можно заменить пироксилин. Вот тогда-то, ощутив в очередной раз на ноющей ране защитную пленку, он и решил попробовать заменить целлюлозу с высоким содержанием азота (ТриНитроЦеллюлозу) на ее менее азотистую (ДиНитроЦеллюлозу) сестру. Уже на следующий день Альфред Нобель получил то, что потом химики и военные назвали «самым совершенным динамитом» – пластичный и практичный «гремучий студень». Он не разлагался со временем, не терял своих свойств под водой и по мощи значительно превосходил старый динамит. Новый динамит был настолько хорош, что даже самый рьяный противник Нобеля химик Абель [68 - Фредерик Август Абель (англ. Frederick Augustus Abel; 17 июля 1827, Вулвич – 6 сентября 1902, Лондон) – английский химик, директор химической лаборатории английского военного министерства в Вульвиче.], которого Альфред в шутку называл «прославленным адвокатом пироксилина» публично заявил, что гремучий студень является «со всех точек зрения самым совершенным из всех известных взрывчатых веществ».

Фанерный гробопровод

Но, стремясь связно описать нитроглицериновый и динамитный путь Альфреда, мы забежали сильно вперед. Пора вернуться ко второй половине 1860-х.
Парализованный Эммануил не мог и не желал смириться со своим лежачим положением. И сыновья делали все, чтобы вылечить отца. Альфред, из своих, пока еще совсем небольших капиталов, выделил довольно крупную сумму для того, чтобы отправить родителей на курорт Норртелье [69 - Норртелье – город в регионе Уппланд Швеции, административный центр коммуны Норртелье. Расположен на берегу Балтийского моря, в заливе Норртелевикен.]. Отдых в хорошем климате и врачебные процедуры благоприятно подействовали на стариков. Мать Нобелей писала сыновьям: «Сразу после Бога мы крайне благодарны нашему дорогому сыну Альфреду за то, что мы имеем возможность принимать здесь целебные ванны. Я вполне уверена, что они помогут нам вернуть здоровье. Дорогой наш старый папочка пока еще не встает, но говорит, что ощущает возвращение сил, да и я тоже чувствую себя значительно лучше».

   Еще одно изобретение Нобеля-старшего – «Безопасный гроб». В него поступал воздух, а в случае «оживания» бывший покойник мог подать о себе звуковой или световой сигнал

   И в постели Эммануил не мог не продолжать изобретать и фантазировать. По словам Андриетты, он постоянно «подталкивает к делу множество людей», впрочем, «без какого-то большого толка». Одно из самых замечательных своих поздних изобретений он описал в 1870 году в тоненькой брошюре, озаглавленной по-Рудбековски многозначительно: «Попытка создания новой отрасли промышленности для противодействия эмиграционному оттоку населения вследствие растущей в настоящее время безработицы». «Это не так просто, – писал он в самом начале, – поскольку для такой отрасли необходимо найти большое количество дешевого материала, легкодоступного даже для людей среднего достатка. В течении 5 лет после того, как со мной случился удар, после которого я часто испытывал сильные боли и страдал от бессонницы, мне удалось мыслительным путем создать сырье, которое, по моему твердому убеждению, будет наиболее подходящим для этой цели». Сырьем этим по Нобелю должны были стать древесные опилки и стружки. «Эти древесные отходы, – писал он, – сейчас просто сжигаются с целью их уничтожения. Но они могут стать наиболее подходящим сырьем для отечественной промышленности, и тысячи сегодняшних безработных с помощью этого сырья смогут зарабатывать себе на жизнь, включая сезонных рабочих, которые всю зиму балансируют на грани голодного прозябания. Наряду с кустарной промышленностью, это сырье может быть использовано в производстве больших и малых вагонов, при строительстве жилых домов, комплекты для постройки которых можно будет экспортировать в жаркие страны, особенно те, что подвержены частым землетрясениям». По замыслу Нобеля, для производства этого волшебного сырья следовало опилки и стружки уложить слоями так, чтобы их волокна были переплетены, и получившиеся листы под давлением склеить горячим паром. Сегодняшний читатель без труда узнает в описанном материале фанеру и древесно-стружечную плиту. Для того, чтобы люди поверили в новый материал, сделанный, фактически из отходов, он должен был быть качественным, а этого можно было достичь только путем создания специализированного производства, оборудованного специальными железными машинами. И Нобель тут же, в той же брошюре, набросал кучу идей о том, как должны быть устроены эти машины и даже нарисовал их чертежи. Кроме того, он привел список предметов и устройств, какие можно было бы изготовить с применением нового материала. Список этот был снабжен весьма подробным описанием и рисунками предметов и он не менее интересен чем сама идея производства фанеры.
   Вот только несколько позиций из списка:
   1. «Прямоугольные коробки, ящики, сундуки, чемоданы, рамы и детские коляски»
   2. «Трубы для транспортировки воды, газа, а так же для отправки писем и посылок [70 - Самая настоящая пневмопочта.]»
   3. «Трубы для перевозки гробов с трупами из города к месту непосредственного захоронения»
   4. «Материалы для различных строительных потребностей, как то, паркета, кровли, двойных стенок с теплоизолирующем пространством»
   5. «Этот материал будет особенно полезен для строительства передвижных домов, которые могли бы стать важной статьей шведского экспорта, особенно в места, подверженные частым землетрясениям»
   6. «… для производства гробов, сочетающих в себе дешевизну и легкость с красотой и функциональностью. Они могут быть устроены таким образом, чтобы человек, если он вернется к жизни, мог бы открыть крышку изнутри, со специальными воздушными отверстиями для дыхания и шнурком для звонка»
   7. «Для изготовления легких и элегантных корзин»
   8. «Для безопасного скольжения при пересечении мест с тонким льдом»
   9. «Для больших и малых вагонов и так далее»

   Но и этими его идеями никто не заинтересовался.
   Поддерживаемые сыновьями престарелые супруги жили теперь хоть и не богато, но вполне сносно. Альфред выделил отцу 31 акцию своей нитроглицериновой компании, по которым ежегодно выплачивались десятипроцентные дивиденды. Шесть из них он продал, а 25 – сберег.
   26 декабря 1871 года Эммануил продиктовал последнее свое письмо и даже попытался сам его подписать:
   «Стокгольм, Хеленборг, 26 декабря 1871 года.
   Наш любимый сын Альфред.
   Мы получили твою, дорогую нам, телеграмму во время утреннего чаепития, и наше настроение еще более улучшилось, когда наш дорогой друг Лидбек [71 - Друг семьи, его мы еще коснемся позже.] удивил и порадовал нас коробкой конфет. Он преподнес их нам в пять часов накануне Рождества, которое оживила своим визитом престарелая Алхель, не посещавшая нас со времени моего дня рождения. Особенно ей рада была ваша милая мамочка, потому что ей удалось вместе с ней повспоминать не только о детях Паулины, но и, что ее еще больше порадовало, о Лотте Хенн и ее детях.
   …
   Я уже почти завершил работу над моим новогодним подарком для защиты Старушки Свеа [72 - Старушка Свеа – распространенное среди шведов именование Шведции. Аналог американского «дядюшки Сэма». Под подарком, по всей видимости, подразумевается какое-то новое изобретение Эммануил, скорее всего несложный армейский пулемет, над конструкцией которого он тогда работал.] в ее нынешнем беспомощном состоянии и думаю преподнести его в качестве скромного презента уже в начале будущего года. Посмотрим, что скажут на это ребята из Рейхстага.
   Ваши старые родители шлют вам последние в этом году сердечные объятия. Мы рады, что у нас выросли сыновья, доставляющие нам только радость, а не печаль».
   Эммануил Нобель умер 3 сентября 1872 года в возрасте 71 года. На момент смерти его состояние было оценено в 28 701 шведскую крону, большая часть которых приходилась на акции «Нитроглицерин АБ».
   Андриетта пережила мужа на 17 лет. Все это время она жила так же просто, как было при жизни супруга, несмотря на то, что бизнес детей сделал ее весьма богатой дамой. 25 акций Эммануила она сохранила, и теперь они стоили в восемь раз дороже. Кроме того, после смерти она оставили наследникам 840 000 крон, размещенных, для сохранности, по частям более чем в десяти различных банках.

От Питера до Ижевска

   Но, несмотря на успех бизнеса Альфреда, главным среди семейных предприятий пока было дело Людвига. В середине 1860-х его завод получил крупный госзаказ на переделку старых, заряжавшихся со ствола, 6-линейных винтовок на системы Карле и Крнка [73 - Система Карле подразумевала использование патрона с бумажной гильзой, Крнка – с металлической.], заряжавшиеся с казенной части. К заказу Нобель подошел творчески: впервые в России он применил принцип взаимозаменяемости деталей, ставший чуть не революционным в отечественной промышленности, внедрил машинную формовку, когда формы для литья изготавливаются не вручную, а специальными аппаратами. При выполнении другого военного заказа, от артиллерийского ведомства, он использовал весьма оригинальную технологию крепления медного пояска на корпусе артиллерийского снаряда.
   В скором времени Людвиг стал одним из главных поставщиков стрелкового оружия для российской армии. Положение его еще более укрепилось после победы на Всероссийской выставке 1870 года. В ее каталоге о заводе Нобеля было сказано: «Завод существует с 1862 г. Годовое производство – 1 млн рублей. На заводе действуют три паровые машины, станков ручных – до 400 шт., горнов – 15 шт. Рабочих – до 1000 человек». Основу его экспозиции на выставке составляли «…чугунные печи системы Гернье, цилиндры из закаленного чугуна для плавающих мостов, артиллерийские снаряды из сталисто-закаленного и обыкновенного чугуна». По итогам выставки «Санкт-Петербургскому первой гильдии купцу» Людвигу Нобелю была присуждена высшая награда – «право изображения на вывесках и изделиях государственного герба …за отличное выполнение выставленных машин, за хорошую машинную выделку ружейных частей, за снаряды и валки из быстро охлажденного чугуна, за обширность производства и за похвальную известность, приобретенную экспонентом, аккуратным и точным выполнением выпускаемых с завода предметов». Сверх того, император Александр II всемилостивейше пожаловал верному шведу орден Святой Анны 3-й степени, девизом которого было «Любящим справедливость, благочестие, веру».
   На фотографиях того времени мы видим Людвига солидным, хорошо сбитым мужчиной с нависшими густыми бровями и прямым носом. От классического купца внешне он отличался полным отсутствием бороды. Зато лицо его украшали густые, опущенные вниз усы. Жена его, Мина Нобель – классическая русская красавица. За это время она принесла мужу еще двух детей – в 1862 году сына Карла и в 1866 – дочь Анну. В конце десятилетия в большом доме Нобелей на Самсоньевской набережной они жили вшестером: Людвиг Нобель, его жена Мина и четверо детей. Не надо листать книжку или пытаться уличить нас в ошибке, детей вместе с Нобелем жило четверо, из которых трое было законными и один – внебрачный.
   Яльмар Круссель переехал к отцу после того, как ему исполнилось двенадцать, а возможно – четырнадцать лет, точно теперь неизвестно. Матерью его была Анна Линдаль, дочь лучшей подруги Андриетты Нобель. Родился он ровно через год после сватовства Людвига и Мины. Возможно, Нобель не считал интрижку на стороне до венчания серьезным проступком. Но Мина этих его взглядов не разделяла. Возможно, Людвигу удалось бы все скрыть. Но на свет появился мальчик, который был абсолютно не виноват в том, что родители его запутались в своих взаимоотношениях. Для того, чтобы сын считался законнорожденным, а в середине XIX века участь внебрачных детей была отнюдь незавидной, его мать вступила в фиктивный брак с гельсингфорсским врачом Густавом Крусселем. Скрыть правду было сложно и Мина узнала об измене. Намеченная уже свадьба была расстроена и Людвигу стоило немалых трудов получить прощение от невесты.
   Уже подростком Яльмар переехал жить к отцу. В семье он жил на правах ближайшего родственника, учился вместе с Эммануэлем и Карлом в Техническом училище немецкого города Бармен [74 - Бармен (Вупперталь) – германский город в в земле Северная Рейн-Вестфалия, рядом с Дюссельдорфом. В 1929 году, вместе с городом Эльберфельд и некоторыми близлежащими пунктами был объединён в единый город Вупперталь.], но Людвига всю жизнь называл «дядей».
   В 1869 году Мина умерли, не вынеся тяжелых, неудачных родов. Сказать, что это для Людвига это было ударом… Подруга семьи, учительница шведской петербургской школы Хильдегард Нюберг в письме жене Роберта Паулине рассказывала о его состоянии: «Нам никогда не забыть безутешного супруга и оставшихся сиротами детей у ее гроба. Нобель все меняет и переделывает дома, он то приходит, то уходит, иначе говоря, никак не может успокоиться. Вчера вечером он приехал к нам и сказал, что хочет взять детей и няньку Сельму и уехать за границу через Швецию».
   Через пару лет Людвиг и правда почти на год уехал за границу на французскую Ривьеру. Но кроме детей и няньки его в этой поездке сопровождала еще одна дама. Родная сестра Хильдегард, двадцатидвухлетняя Эдла, в девичестве – Коллин, но теперь уже Нобель. Говорят, что когда сестра только показала ей Людвига, ее первыми словам и было:
   – Он похож на обезьяну!
   А потом немножко подумала, и добавили:
   – Но это не страшно. Зато глаза у него добрые. И умные.
   Конечно, оставлять на долгое время без хорошего присмотра Питерский завод было никак нельзя, и Людвиг попросил о помощи у брата Роберта. Тому уже давно надоело работать на младшего брата. Кроме того, он жаловался, что этот дурацкий завод в Винтервикене, с его строжайшей дисциплиной и постоянным риском взлететь на воздух, вводит его в «болезненное состояние», поскольку, «…мы живем как на вулкане, к тому же в окружении пьяниц… если же и удастся отыскать трезвого работника, он оказывается круглым идиотом». Предложение Людвига поуправлять огромным механическим и литейным производством пришлось ему как нельзя по душе. Кроме того, он втайне надеялся, что брат надолго задержится за границей. Это сейчас люди отдыхают на курорте от двух недель до месяца, тогда же время отдыха вполне могло доходить до пяти лет, а то и до десятилетия. Другое время, другие нравы, только на дорогу мог уйти месяц, а раз так, то был прямой смысл растянуть время отдыха до максимума. Плюс к этому, Людвиг мог просто не хотеть возвращаться туда где ему все напоминало о его умершей первой жене.

   Эдла Нобель – вторая жена Людвига Нобеля

   Однако, надежды Роберта не оправдались: заграничный «медовый месяц» Людвига и Эдлы продлился даже меньше года. Вернувшись в Питер, Людвиг нашел оставленный на старшего брата завод в отменном состоянии. Он похвалил Роберта и даже выписал ему премиальные.
   К тому времени перед Людвигом Нобелем стояла новая большая задача – перезапуск государственного Ижевского [75 - Ижевск (удм. Иж, Ижкар) – город (c 1918 года) в России, столица Удмуртской Республики. Крупный экономический и культурный центр региона, известный в стране и мире своими оборонной, машиностроительной и металлургической промышленностью. В описываемое время – рабочий поселок при оружейном и железоделательном заводах.] оружейного завода [76 - Ныне – «Ижмаш», Ижевский машиностроительный завод.].
   По сравнению со старыми ружьями производимые на предприятии Нобелей системы Карле и Крнка были несомненным шагом вперед, но не особенно большим, ибо к тому времени в Европе и в Америке уже вовсю использовались значительно более продвинутые образцы. Поэтому, еще в 1868 году российское правительство заказало заводу Кольта в Гартфорде [77 - Гартфорд – главный город штата Коннектикут (Сев. Америка), на реке Коннектикуте известный своими машиностроительными и оружейными заводами.] 30 000 винтовок системы Хайрема Бердана [78 - Хайрем Бердан (англ. Hiram Berdan; 6 сентября 1824, Фелпс, штат Нью-Йорк – 31 марта 1893, Вашингтон) – полковник американской службы; известность приобрел, как изобретатель разных приспособлений к ручному огнестрельному оружию, таких, как затвор и металлический патрон.], а заводу в Бриджпорте [79 - Бриджпорт – город в США, в штате Коннектикут, порт рядом с Лонг-Айленд. Крупнейший город в штате, часть агломерации Большой Бриджпорт. Является значимым промышленным районом. Развиты военная промышленность, машиностроение, металлообработка, изготовление электронного оборудования.] 7,5 миллионов патронов к ним.
   Это сейчас слово «берданка» ассоциируется с чем-то дряхлым и безнадежно устаревшим. Тогда же винтовка системы Бердана была настоящим чудом военной техники, тем, что сейчас называется «высокотехнологичным оружием».
   Сам инженер Хайрем Бердан, увлекавшийся до войны спортивной стрельбой, прославился во время гражданской войны в США тем, что создал одно из первых в мире снайперских подразделений. Именно за это ему присвоили звание полковника, хотя до того он профессиональным военным не был. Газеты того времени писали: «Снайперы Бердана, без сомнения уничтожили больше солдат противника, чем любое другое подразделение армии северян». Солдаты полковника были одеты в специальную пеструю форму, незаметную на фоне окружающей природы, у них за плечами были особые рюкзаки из воловьей кожи, они умели прекрасно маскироваться и выжидать наиболее удачного момента для выстрела. Они знали, как «пристрелять» к точке суперточную длинноствольную винтовку с прекрасно отрегулированным прицелом. Возможно, одним из источников этого мастерства была легендарная трусость Хайрема. Один из лучших стрелков США, по воспоминанием военных с ним связанных, покидал поле боя и прятался едва заслышав свист вражеских пуль. В конце концов, за поведение, недостойное офицерского звания его отдали под трибунал. После отставки он занялся усовершенствованием стрелкового оружия и достиг в этом деле потрясающих успехов. Уж кому, как не ему были известны недостатки современных ружей. Для его снайперов самым сложным был процесс перезарядки. Даже используя ружье, заряжаемое патроном с казенной части, весьма неудобно было лежа переламывать ствол для того, чтобы вставить в него новый патрон. Поэтому важной задачей было создать конструкция, в которой процесс перезарядки был бы не связан с изменением геометрии оружия. Бердан создал такую конструкцию, разработав затворный механизм. Затвор в винтовке Бердана откидывался вперед и вверх, открывая доступ к патроннику, если это было после выстрела – из патронника извлекалась металлическая гильза, на ее место вставлялся новый патрон и затвор закрывал его обратно, одновременно взводя приводящую в действие ударный механизм спиральную пружину. Перезарядить винтовку можно было и на бегу, и лежа, даже почти не сбивая прицел. Как в случае с автоматом Калашникова, у Бердана получилось великолепное, по тем времена и, вместе с тем, недорогое ружье. Несмотря на это, американская армия отказалась брать его на вооружение. Возможно тут сказалась дурная слава конструктора. Однако эта слава не помешала российским эмиссарам Горлову и Гунису, о которых мы уже говорили, присмотреться к прогрессивному вооружению. Конструкция им понравилась, единственное о чем они попросили изобретателя, так это уменьшить калибр винтовки с 4,5 линий [80 - Линия – в русской армии – стандартная величина для измерения калибра. 1 линия («большая») = 1/10 дюйма = 2,54 мм.] до более удобных 4,2. Полковник с радостью согласился на переделку и выполнил ее в самый короткий срок.
   А уже в 1869 году Хайрем лично приехал в Россию с тем, чтобы предложить российскому правительству новый вариант своей винтовки. «Малокалиберная винтовка Бердана № 2», за счет усовершенствованного продольно-скользящего затвора и экстрактора, выкидывавшего отстреленные гильзы из патронника, имела большую скорострельность, ее было легче перезаряжать, разбирать, чистить, и при всем этом, она была более дешевой в производстве. Естественно, правительство сразу заключило с американским полковником в отставке договор, и, немного изменив конструкцию, приняло на вооружение пехотный, драгунский и казачий варианты Бердана-2. В 1870 году, по распоряжению Александра II, на оружейном заводе в Бирмингеме [81 - Бирмингем (англ. Birmingham) – город в Англии, выделенный в отдельный район со статусом «сити», в центре церемониального и метропольного графства Уэст-Мидленс. Второй по величине город в Великобритании после Лондона.] было заказано 30 000 новых берданок. Чтобы не зависеть от иностранных поставок было принято решение организовать производство Бердана-2 в родном отечестве, на Ижевском оружейном заводе.
   Проблема была в том, что завод будучи одним из крупнейших оружейных заводов империи, с точки зрения современных технологи не отвечал никаким требованиям. Оборудование безнадежно устарело, здания цехов требовали капитального ремонта, расположенный тут же, рядом, железоделательный завод давал металл крайне низкого качества, поэтому оружейная сталь, в основном, закупалась за границей. До недавнего времени, основным и единственным плюсом, позволявшем предприятию держаться на плаву, была дешевая, почти бесплатная крепостная рабочая сила, кстати, достаточно квалифицированная. Однако после отмены крепостного права и подписания в 1866 году особого «положения о перечислении в гражданское ведомство приписанных у Ижевскому заводу людей», все работники «увольнялись навсегда от обязательных работ» и получали права свободных крестьян с отведением на душу до 8 десятин [82 - 1 десятина примерно равна 1,1 гектара.] пахотной земли. Старые рабочие, в основной массе, остались на заводе, поскольку отказываться от известной уже рабочей специальности было неразумно, тем более, что ветераны, проработавшие на предприятии более 20 лет, по тому же положению, освобождались пожизненно от всех податей и повинностей, но вот приток новых рабочих сильно уменьшился. Все это сильно мешало «исправляющему должность помощника командира завода по искусственной части» капитану (дослужившемуся потом до генеральского чина) Морицу Стандершельду исполнить государственный заказ. Переоборудование завода стоило огромных денег, к которым надо было прибавить средства, необходимые для найма рабочей силы. К таким расходам государственный бюджет расположен не был, и правительство решило пойти на экономический эксперимент: сдать завод в аренду с тем, чтобы арендатор, в обмен на крупный госзаказ, предполагавший крупную прибыль, провел за свой счет полное переоборудование предприятия. И тут в полной мере пригодилось то наследство, которое по словам генерала Снессорева, оставил сыновьям в Петербурге Эммануил Нобель.
   Еще в 1867 году Главное артиллерийское управление командировало в Америку и в Англию для изучения оружейного дела молодого полковника артиллерии Петра Бильдерлинга [83 - Бильдерлинг, Петр Александрович (Peter von Bilderling, 1841–1900) – артиллерист, промышленник, писатель и сельский хозяин. Происходил из небогатого обрусевшего баронского рода балтийских немцев.], с отцом которого некогда был дружен Эммануил Нобель. После возвращения ему, уже как специалисту, предложили семилетнюю аренду ижевского завода вместе с госзаказом на 200 000 новых берданских винтовок и 500 000 ружейных стволов, которые нужно было изготовить в течение шести лет и сдать государству по фиксированной цене 3 рубля 60 копеек за ствол. Для успешной модернизации предприятие необходимо было оснастить современными станками, и Бильдерлинг сразу вспомнил о Людвиге, которому и предложил войти в дело на равных правах. Делу способствовало еще и то, что бывший руководитель завода, старший брат Морица Стандершельда генерал Карл Август Стандершельд был тем самым шведоговорящим финном Карлом Августом Станднершельдом, которого русское правительство некогда приставило к непредсказуемому Эммануилу Нобелю в качестве экономического советника и наблюдателя.
   Деловые отношения с ним не ограничивались ижевским заводом. В середине 1860-х Карл, вместе с Людвигом выкупили под Тулой железорудное месторождение, причем две трети суммы, более 175 000 рублей, вложил Нобель. Но месторождение оказалось небогатым, компаньоны разрабатывали его семь лет, после чего законсервировали. Всего из тульской руды на заводе Людвига было отлито примерно две тысячи тонн чугуна.
   Нельзя сказать, чтобы ижевский завод был таким уж простым проектом, тем более, что одним из условий аренды была также модернизация передаваемого арендаторам «в нагрузку» старого железоделательного завода, который по окончании аренды нужно было со всем новым оборудованием сдать обратно в казну безвозмездно. Однако Людвиг посчитал дело стоящим средств и, дав согласие, одновременно предложил поучаствовать в нем и Роберту. Однако старший брат, не смотря на спекулятивную натуру, категорически отказался участвовать в «ижевской авантюре». Людвиг переложил на него заботы о реализации гражданской продукции питерского завода, а сам занялся Ижевском.

   На своем петербургском заводе Людвиг Нобель сконструировал первый насос для перекачки нефти. Вероятно справа на фотографии стоит сам Людвиг

   На фабрику были откомандированы лучшие кадры «Людвига Нобеля», специально для его нужд сам Людвиг, вместе со своими ведущими инженерами и конструкторами, спроектировал более 70 станков, прессов и паровых молотов, которые изготовлялись на питерском заводе, а на литейном заводе были установлены новейшие печи, работавшие по системе инженера Мартена [84 - Пьер-Эмиль Мартен (фр. Pierre-Émile Martin, 18 августа 1824, Бурж, департамент Шер, – 25 мая 1915, Фуршамбо, департамент Ньевр) – французский металлург, инженер. Разработал «мартеновский процесс», позволявший получать в регенеративных пламенных печах сталь очень высокого качества.]. Изготовленное Нобелем оборудование вовсе не было повтором чего-то уже существующего, по большей части это была совершенно новая и крайне оригинальная техника. Об одном из сконструированных лично Людвигом станков в книге «Механический завод Людвиг Нобель. 1862–1912» рассказывалось: «Среди них нельзя не упомянуть об остроумном станке для нарезки дорожек в стволе, изобретенном Людвигом Нобелем. Станок этот по конструкции был втрое легче, проще и дешевле английских и бельгийских, причем работа на нем была лучше, так как благодаря большей устойчивости резца кропотливая работа нарезки стволов, сопряженная с большим браком, значительно упрощалась». А вот что сказал про другое, тоже нобелевское устройство главный инспектор Морского технического комитета генерал-майор Иван Зарубин: «При постройке больших машин заводу необходим был для крупных поковок и большой паровой молот; и такой молот был спроектирован, выстроен и пущен в ход в самом заводе. В чертеже молота была введена входившая больше и больше в дело трубчатая система. Молот этот был в 5 т и вместо того, как делал тогда Морисон, родоначальник паровых молотов, чтобы устроить его на двух чугунных ногах, Нобель делал его на одной ноге, склепанной из листового железа; молот такого устройства давал большое удобство для ковки крупных вещей… Все работы, которые он выпускал со своего теперешнего завода, всегда отличались полнейшим вниманием в техническом отношении и высокой степенью отделки».
   В самый кратчайший срок были отремонтированы производственные корпуса, проведена телеграфная связь с Питером и внутренние телефонные линии, а по территории проложено внутреннее железнодорожное сообщение. Для таких масштабных работ Нобелю требовались кредиты, которые иностранцу в России было получить отнюдь непросто. Поручителем за него выступил Бильдерлинг, с его помощью деньги были получены под смехотворные шесть процентов. Правда пришлось заплатить еще пять процентов, в качестве страхового взноса. Спустя год после начала аренды завод выпустил первые берданки. Качество их отвечало самым высоким стандартам: на испытаниях стволы, изготовленные уже из местной стали, в холодном состоянии сплетались в жгуты, гнулись в спирали и даже завязывались в узлы. Постепенно производство новых ружей было поднято с 7000 до 80 000 в год. За такую масштабную модернизацию предприятия Людвиг был в 1875 году награжден орденом святой Анны 2 степени «в награду подвигов, совершаемых на поприще государственной службы».
   В апреле 1876 года в Болгарии, находившейся под властью Османской империи, вспыхнуло национально-освободительное восстание. Спустя месяц оно было с невиданной жестокостью подавленно турецкими войсками. Еще до окончания восстания русский консул в Эдрине Алексей Церетели [85 - Алексей Николаевич Церетелев (Церетели) (Алекси Николозис дзе Церетели, 1848, Грузия – 16 мая 1883, Россия) наследственный грузинский князь, русский дипломат, участник в Русско-турецкой войны (1877–1878).] докладывал российскому правительству, что турки полностью уничтожили огромное количество деревень и сел, в которых проживало более 75 000 человек. Точное количество погибших неизвестно, так как турецкое правительство не очень приветствовало подобные подсчеты, но, по данным историков, их было никак не меньше 30 000 человек. Российская империя, покровительствовавшая угнетенным православным народам, не могла пройти мимо такого преступления и потребовала от Турции ответа. Которого не последовало. Вот тут у России появился реальный шанс взять реванш за позорное положение в Крымской войне, тем более, что европейские страны уже не планировали вступать в военные действия, сами пораженные жестокостью вчерашних союзников, а Россия, напротив, набрала неплохую коалицию из славянских государств. В апреле следующего, 1877 года, Российская империя объявила Турции войну, захватила Шипкинский перевал, после двухмесячной осады взяла Плевну, и вышла на Константинополь. В марте 1878-го война закончилась победой Российской армии, вооруженной уже нобелевским оружием. К 1876 году завод уже успел передать военному министерству 240 000 стволов, а в военный 1878 год, работая на полную мощность, он сумел выдать 162 455 берданок. Такого количества он не выпускал ни до, ни после того.
   Интересно, что за все время аренды ни Бильдерлинг, ни Нобель так ни разу в Ижевск и не приехали. Это не так удивительно: от Питера до Ижевск было более 1800 верст пути, причем от ближайшей железнодорожной станции до завода – более 800 километров, так что просто на дорогу до завода могло уйти несколько недель, каких в запасе у деловых людей просто не было. Работами они управляли на расстоянии, через поставленного ими управляющего, племянника Морица и Карла Стандершельдов Гуго Роберта Стандершельда. При нем, естественно с подачи Людвига, которого многие предприниматели вообще считали социалистом, на заводе была организованна касса взаимопомощи, пополняемая частично из рабочих взносов, а частично – процентами от общей прибыли, перестали использовать труд детей в возрасте до двенадцати лет, да и тех, что старше брали только на легкие работы, типа «подай – поднеси», а рабочий день был снижен с четырнадцати до десяти с половиной часов. Рабочим и служащим Ижевского и Питерского заводов впервые в России начали выплачивать ежегодные премии, размер которой зависел от величины прибыли. И там, и там Людвиг категорически запретил выдавать часть заработной платы «натурой», – продуктами вещами и прочим, что делалось (по весьма завышенным ценам) на большинстве российских предприятий и считалось нормой. Для служащих были установлены твердые оклады, рабочие же получали зарплату в зависимости от выработки. В Ижевске для желающих рабочих была организована бесплатная школа, дававшая неплохое образование, а из зарплат служащих один процент перечислялся на финансирование технического училища. Гуго докладывал в Петербург, что если раньше рабочие даже на церковные службы приходили в лаптях и в обмотках, то теперь все имеют хорошую обувь, мужчины – прилично одеты, а некоторые жены рабочих уже прогуливаются по улицам в нарядных, пышных платьях и с солнечными зонтиками.
   В самой войне Людвиг выступал лишь как поставщик вооружения, а вот Бильдерлинг участие принимал самое непосредственное: под Рущуком [86 - Рущук, старое название города Русе – пятый по величине город Болгарии.] он командовал осадной батареей, был тяжело контужен и ранен в ногу и награжден орденом святого Владимира 3-ей степени с мечами и золотой саблей, полученной из рук самого Александра II. Старший сын Людвига, Эмануэль, так же всю жизнь рассказывал, как участвовал в войне, правда не в качестве военного. Он тогда как раз закончил учебу и отец откомандировал его сопроводить осаждавшим Плевну войскам партию стальных мантелетов. Командировка совпала с окончанием осады и Эмануэлю удалось поприсутствовать при капитуляции защищавшего город Осман-паши, в ознаменование чего он был награжден Георгиевской лентой, которую всю жизнь носил с особенной гордостью.
   К окончанию срока аренды, Ижевский завод, превращенный Бильдерлингом и Нобелем в образцовое европейское оборонное предприятие, за год, кроме 80 000 винтовок Бердана, производил 100 000 оружейных стволов для Тульского оружейного завода, 130 000 пудов (более 2100 тонн) стали и 75 000 пудов (1230 тонн) железа. Всего армии было поставлено 453 455 винтовок, при этом стоимость одной берданки была снижена с 27 до 21 рубля, стволов же для тульского и сестрорецкого оружейных заводов было произведено на 300 000 больше, чем планировалось. Предприятие теперь не просто не нуждалось в импортном металле, оно стало одним из крупных российских его поставщиков. В 1878 году на заводе начали производство высококачественной инструментальной стали, получившей первую премию на Всероссийской выставке в Москве в 1882 году. Кроме того нобелевские заводы поставили в российские арсеналы 350 000 четырехфунтовых [87 - 1 русский артиллерийский фунт равен 0,4914 килограмм.] (около двух килограмм) и более 80 000 девятифунтовых (около четырех с половиной килограмм) шрапнелевых снарядов, более 200 000 гранат, 450 пушечных лафетов, множество патронных станков, машин для производства пороха и опреснительных установок. И, конечно, Питерский завод продолжал выпускать столь любимые Нобелями подводные и сухопутные мины, правда теперь они уже не входили в список основных продуктов.
   Фактически, единственным видом гражданской продукции на заводе Людвига остались тележные оси и колеса. Нобелевские колеса имели довольно сложную конструкцию, они имели защиту от песка и грязи и не требовали частой смазки. В этой области Людвиг был безусловным российским монополистом. Мало того, нобелевские колеса, рассчитанные на наше бездорожье, пользовались немалой популярностью и в Европе. Вполне можно сказать, что кареты того времени, построенные на шасси от Нобеля, воспринимались в мире так же, как сейчас воспринимаются хорошие внедорожники. В России крупные колесные торговые склады от Людвига Нобеля были оборудованы в Петербурге, Москве, Одессе, Симферополе, Баку, Тифлисе (Тбилиси), в Сибири, Польше, Финляндии. Колесные представительства были во многих крупных европейских странах. «За широкое развитие машиностроительного дела, специальное изготовление высокого достоинства механических приборов и распространение в России высокого качества насосов, изготавливаемых по американскому типу Блэка, а также за прекрасную работу осей, бандажей и других экипажных частей из русского железа, при усовершенствовании производства, совершенно прекратившего ввоз осей из-за границы» Людвиг получил на Всероссийской промышленно-художественной выставке 1882 года в Москве второго императорского двуглавого орла.
   После 1879 года, когда Бильдерлинг и Нобель, выполнив все условия аренды и получив свою, очень немалую, прибыль, сдали заводы обратно государству, их арендовал еще на 5 лет Гуго Стандершельд. Он еще более развил производство, запустил прокатный цех и в 1884 году передал в казну ультрасовременное полностью обустроенное и самодостаточное успешное оборонное предприятие.
   Людвиг к тому времени уже всей душой отдался новому предприятию, которое совершенно неожиданно и непостижимым образом вылилось из ижевской эпопеи.

Часть III

Прикладная история

   Виною всему оказался брат Роберт.
   Старшего из братьев съедал жесточайший комплекс неполноценности, оба младших брата это прекрасно видели и осознавали. Людвиг платил ему очень большие деньги, надеясь, что брат, с их помощью, сможет наладить собственное успешное дело. И Роберт правда постоянно вкладывался в разные мероприятия, одно хуже другого. Самыми крупными его авантюрами были закупка крупной партии железа в надежде потом продать его на строительство Севастопольского тоннеля и добыча сырого глицерина под Казанью для нужд Альфредовых предприятий. Обе эти схемы быстро лопнули, в очередной раз сожрав все капиталы семьи Роберта. Вскоре ему надоела жизнь в Петербурге.
   – Я никогда не научусь жить в таком болоте, – говорил он родным и друзьям все чаще.
   – Вернетесь на родину? – спрашивали его.
   – Скорее, поеду на Кавказ. Там климат для моего здоровья замечательный. Да и простора для дел там больше.
   Наконец, Людвиг придумал ему подходящее направление для применения сил. После того, как Ижевский завод начал выпуск винтовок, перед ним стал вопрос, откуда брать приклады. Хорошее, твердое дерево приходилось закупать за границей по немаленьким ценам. Между тем, если бы Роберту удалось организовать их производство, он был бы сразу обеспечен крупным заказом в полмиллиона единиц. По всем расчетам, подходящий материал можно было взять как раз на Кавказе, где издавна культивировалось необходимое для оружейного дела в меру твердое и достаточно недорогое ореховое дерево. Но для этого Роберт сначала должен был посетить главные оружейные компании Швейцарии, Австрии и Франции, ознакомиться с хитростями «прикладостроения», а уж потом – ехать на Кавказ и выбирать подходящие рощи. Деньги на обустройство предприятия Людвиг обещал выделить из собственных капиталов. В своем письме, ставшем своеобразным напутствием, даваемым младшим братом старшему, он в январе 1873 года писал:

   «Дорогой мой брат Роберт!
   Тебе предстоит важное мероприятие, и я очень хочу, чтобы оно наконец принесло тебе независимость и удовлетворение. Предприятие это исключительно коммерческое, то есть, именно такое, как тебе хотелось и о чем ты не раз говорил. Сбывается твоя старинная мечта посетить места, где произрастает ореховое дерево. Твое трудолюбие и внимательность, вместе с исключительной способностью страстно и энергично браться за всякое новое дело, представляются мне хорошей гарантией того, что я поступаю правильно, ручаясь за тебя для успеха нашего предприятия, которое вполне может обеспечить и твое собственное будущее.
   Я же буду искренне рад, если это наше начинание окажется успешным и даст тебе основание для радости и подарит уверенность в завтрашнем дне. Как бы ни складывались наши взаимоотношения, должен без лишней скромности сказать, что моими поступками и устремлениями всегда двигало желание поддерживать согласие и братскую любовь между нами и нашими семьями. Как и любые люди, все мы совершали ошибки, у всех нас были просчеты, но они ни в коем случае не касались чувств, которые нас объединяли, и чувства эти будут источником нашей силы и успехов, если мы будем идти навстречу друг другу, если будем вместе трудиться на благо наших семей и во имя доброй славы, которой фамилия Нобелей всегда славилась.
   Будь здоров!
   С надеждой на любовь и добрую память,
твой брат Людвиг».

   Роберт взялся за дело со всем, присущем ему энтузиазмом. Людвиг был прав: впрягаясь в новый бизнес старший из братьев как будто бы начинал жизнь заново. Он отдавался ему всей душей и всеми силами. В отличие от младших братьев, которые были типичными стайерами и стратегами, устремленными в отдаленное будущее, Роберт являл собой пример настоящего спринтера, легко берущего короткие дистанции, но быстро выдыхающегося, терявшего интерес к достижению финиша. Его жизнь была чередой все новых стартов, каждый из которых потенциально мог привести к победе, вот только взять этот старт надо было правильно.
   Проведя в каждой из трех стран по месяцу он в марте посетил в Париже Альфреда, у которого к тому времени уже было 15 заводов в самых разных частях света. Следом он заехал в Люцерн [88 - Люцерн – город в Швейцарии, в центре Швейцарского плато, столица одноимённого немецкоязычного кантона Люцерн и административного района Люцерн. Город находится на берегу озера Люцерн.] и оттуда уже отправился в Баку, где планировал построить свой ореховый завод. Но, прежде, чем ехать в сам город, Роберт решил найти хороших поставщиков дерева, а возможно и купить сразу подходящую ореховую рощу. Поиски заняли несколько месяцев, в течение которых энтузиазм и вера в светлое ореховое будущее постепенно сходили на нет. «Грецкий орех, который произрастает в кавказских лесах, или слишком стар для того, чтобы дать качественную древесину, или, напротив, слишком молод и незрел, – писал он в сентябре в своем очередном отчете Людвигу. – Если же дерево находится в нужном возрасте, то оно, как правило, приведено людьми, совершенно о нем не заботящимися, в совершенно непригодное состояние. Здесь спокойно отрубают ветку крупного хорошего дерева для того, чтобы использовать ее в качестве дров или с другой целью, после чего в эту большую, нанесенную дереву и ничем не защищенную рану, попадает дождевая вода, которая по стволу доходит до самых корней и вызывает внутреннее гниение древесины. …В казенных лесах деревья, которым удалось избегнуть вырубки, таким образом полностью подточены изнутри. Поэтому, от мысли о том, что хорошую ореховую древесину можно получать отсюда, нам придется отказаться». За время своей экспедиции Роберту удалось найти лишь одного хозяина, тщательно ухаживавшего за своей ореховой рощей, но он мог поставлять не больше полусотни стволов в год, что для крупномасштабного производства было совсем недостаточно.
   Проведя в командировке почти год Роберт вернулся в Петербург. Людвиг выдал ему за потраченное время и за выведанные на чужих предприятиях ружейные секреты 25 000 рублей. Конечно, такие деньги жгли старшему Нобелю карман и уже в начале 1874 года он вновь отправился на Кавказ. Возможно – для того, чтобы поискать новые подходящие древесные источники, а возможно для того, чтобы реализовать план, который уже давно, еще с финских времен, зрел в его голове.

Плохо забытое новое

   С нефтью человечество было знакомо уже давно. За 6000 лет до нашей эры ее уже добывали на берегах Евфрата [89 - Евфрат – река в Турции, Сирии и Ираке, самая крупная в Западной Азии.] и использовали в качестве топлива. О ее применении можно прочесть даже в Ветхом Завете:
   А между тем слуги царя, ввергшие их, не переставали разжигать печь нефтью, смолою, паклею и хворостом,
   и поднимался пламень над печью на сорок девять локтей
   и вырывался, и сожигал тех из Халдеев, которых достигал около печи. [90 - Книга пророка Даниила 3:46.]
   Тяжелые и густые нефтяные битумы хорошо использовались в строительстве, древние эскулапы лечили нефтью самые различные болячки, а в Египте она была одним из важнейших компонентов составов для бальзамирования усопших фараонов и прочих важных господ. В русских летописях XVI века можно встретить упоминание о «густе горючей воде», которую купцы привезли в Москву Борису Годунову с реки Ухта. Добывать тогда ее было не в пример легче, чем теперь. Это сейчас нефтяникам приходится бурить скважины километровой глубины для того, чтобы добраться до новых природных заначек. Еще каких-то 200 лет назад ее, в буквальном смысле слова, черпали ведрами из колодцев. «Влево от большой дороги, ведущей из Баку, против деревни Балаханы, разбросано несколько неглубоких колодцев, нигде по всей площади не слышно свиста паровой машины, не видно никакой работы, никакого оживления и вообще ничего такого, что показывало бы знакомство обитателей или владельцев этой местности с усовершенствованными техническими приемами работы, а, напротив, на всем лежит какая-то печать примитивности. Нефть вычерпывается из колодцев кожаными мешками – бурдюками – с помощью веревок, перекинутых через блок и привязанных к лошади. Перевозится она в кожаных же мешках на двухколесных арбах туземной конструкции, с высокими трехаршинными [91 - Аршин – 0,7112 метра, соответственно диаметр колеса превышал 2 метра.] колесами, приспособленными к езде по песчаной местности. Только на окраине местности, как бы случайно попавшей не на свое место одиноко торчат две высокие буровые вышки, да и в тех, словно для полной гармонии с окружающею тишиною и монотонностью, приостановлены все работы. Что же касается до самых нефтяных колодцев, то они находится на этой площади в том же виде, как завещали их потомству персидские владыки и Бакинские ханы. Научное знание не прикасалось к ним и не нарушало их девственной неприкосновенности вплоть до 31 декабря 1872 года, когда кончилось продолжительное и тяжелое для промышленности царство откупа», – так описывал типичный нефтяной прииск первой половины XIX века Виктор Иванович Рагозин [92 - Рагозин Виктор Иванович (1833–1901), инженер, предприниматель, нижегородский первой гильдии купец. Член «Земли и воли» 1860-х гг. В 1870-х гг. один из первых организаторов нефтяной промышленности в России, строитель нефтеперерабатывающих заводов в Балахне (1877) и селе Константиново Нижегородской губернии (1879).] в своей книге «Нефть и нефтяная промышленность». Сам Рагозин был выдающимся человеком, совмещавшим в себе удачливого, расчетливого купца и талантливого инженера. Выпускник физико-математического факультета Петербургского университета он довольно успешно совмещал науку с производством и торговлей. Кроме первой в мире судостроительной верфи, на которой серийно строились пока еще деревянные танкеры, купец так же построил несколько заводов по выработке машинных масел – «олигонафтов». Масло на них «выгонялось» из мазута по разработанной лично Рагозиным технологии. Качество его было настолько высоким, что, несмотря на в три раза большую, чем обычно, цену, спрос на него был выше, чем на дешевые американские суррогаты. В 1880 г Петербургский технологический институт присвоил купцу Рагозину почетное звание «инженер-технолог».
   В России сырая нефть использовалась как мощное наружное лекарственное средство и как хороший смазочный материал. В 1823 году крепостные графини Паниной, братья Дубинины [93 - Дубинин Василий Алексеевич (1788-нет сведений), Дубинин Герасим Алексеевич (1794-нет сведений), Дубинин Макар Алексеевич (1805–1847). Ныне в г. Грозном есть улица «Братьев Дубининых».], переселенные из села Нижний Ландих Владимирской губернии, построили на Северном Кавказе первый завод по перегонке нефти. Завод по «очищения черной нефти из грубого её состояния в тонкобелую», несмотря на то, что создавался отнюдь не инженерами, а простыми крепостными смолокурами, был устроен технологически достаточно сложно: «нефтяной источник, находящийся в направлении Стараюрта и Мамакайюрта, в 10 верстах от крепости Грозной… Источник даёт в день 20 вёдер нефти, из которой приготовляется, в устроенном близ источника помещении, чистое горное масло. Остающийся от перегонки асфальт тут же употребляется вместо топлива под аппаратами для перегонки…. При произведении топки внизу кирпичной печи, устроенной с поддувалом, нефть вытягивается через воду в трубу, в которой очищается и делается белою нефтью и таковой вытекает трубою же в ведро, коей получается из 40 вёдер черной нефти 16 вёдер, а в кубе остаётся за угаром четырёх вёдер 20 вёдер густой чёрной нефти», – так описал предприятие Дубининых объезжавший Кавказ «для исследования свойств минеральных источников» российский химик-минералог Иосиф Герман [94 - Герман Иосиф Рудольф (Ганс Рудольф) (1805-79), российский химик и минералог, член-корреспондент Петербургской АН (1831). По происхождению немец, с 1827 – в России. Открыл (1836) и исследовал минералы ирит и осмит. Составил и опубликовал (1859) первую в мире сводку урановых минералов.]. Братья производили пригодное для освещения масло, однако для развития дела и коммерческого успеха им не хватало оборотных средств, о чем они в августе 1846 жаловались кавказскому наместнику, графу Воронцову: «..Мы подали полковнику Принцу объяснение, в котором, изложив кратко начало наших трудов в усовершенствовании способа очищения черной натуральной нефти в белую, в обучении тому ремеслу армян и других русских людей, в распространении того занятия здесь на Кавказе и в вывозе сего материала в течение 20 лет многими тысячами пудов во внутрь России… просили (Принца) для усиления деятельности нашей дозволить нам попользоваться из казенных источников в течение пяти лет черною нефтью ежегодно до 60 бочек безденежно, или исходатайствовать нам помощь выдачей из казны 7 000 рублей серебром на 10 лет без процентов. А что действительно мы первые завели в Моздоке очищение нефти, обучали других людей и такое производство распространяем с 1823 года, в том представили письменные свидетельства тамошнего местного начальства и городских жителей….. Его превосходительство г. Начальник Кавказской области генерал-лейтенант Гурко сам спросил у нас, какие нужны средства или пособия по предмету развития нефтяного промысла; напоследок же в предписании полковнику Принцу дал знать во всем противное, что по состоянию нефтяных источников Кавказского линейного казачьего войска он разрешить не может отпуска из них безденежно нефти, а об оказании нам денежного пособия от казны не может ходатайствовать, потому что не уверен, чтобы Правительство на оное согласилось…». По приказу Воронцова, управляющий медицинской частью на Кавказе Эраст Андреевский провел экспертизу дубининского фотогена и составил о нем прекрасное заключение, в котором, в частности, говорилось: «…Труды и усилия Дубининых к развитию столь важной отрасли промышленности заслуживают внимания и поощрения правительства…..Мое мнение всегда было, что нефть имеет большую будущность; требование белой нефти для аптек, вероятно, со временем увеличится, а техническое употребление оной будет еще важнее». За труды наместник представил Василия Дубинина к награждению серебряной медалью на Владимирской ленте, какую тот и получил 13 октября 1847 года. Однако ни денег, ни нефти, ничего другого братья не получили и к 1850 году свернули свое производство. Но одним из результатов их работы стало падение цен на фотоген со 120 до 40 рублей за пуд.
   Несмотря на то, что добывать первую нефть было легко, объемы добычи этой «легкой» нефти были крайне малы, и продавать ее аптекарям, как средство «от головной и зубной боли, глухоты, нарушений пищеварения, глистов, ревматизма, водянки, а также для заживления ран на спине лошадей и мулов» малыми фармацевтическими порциями было гораздо выгоднее, чем заводчикам в качестве топлива.
   Для того, чтобы удовлетворить растущие потребности человечества в керосине, необходимо было найти богатые источники нефти. Они были найдены 27 августа 1859 года, когда сын американского фермера из штата Нью-Йорк, отставной кондуктор Эдвин Дрейк [95 - Эдвин Лорентайн Дрейк (англ. Edwin Laurentine Drake, известный как Полковник Дрейк, 29 марта 1819, Гринвилл, шт. Нью-Йорк – 9 ноября 1880, Бетлехем, Пенсильвания) – американский нефтяник, которому обычно приписывают первенство в вопросе о производстве разведочного бурения в поисках нефти в США.], представлявшийся полковником, не смотря на то, что никакого отношения к армии никогда не имел, после года безуспешных поисков, пробурил недалеко от глухой пенсильванской деревушки Тайтусвиль [96 - Тайтусвиль – городок в Кроуфорд Кантри, Пенсильвания, США. Известен как место бурения первых нефтяных сквазжин.] первую нефтеносную скважину. Хотя, на самом деле, все началось несколько раньше, в 1853 году, когда американский юрист Джордж Биссел, интересовавшийся нефтью уже давно, заметил, что в Пенсильвании на поверхности рек частенько можно встретить маслянистые сгустки, напоминающие нефть. Заказанный им известному химику Бенджамину Силлимэну [97 - Бенджамин Силлимэн (Benjamin Silliman, 8 августа 1779 – 24 ноября 1864) – американский химик, профессор Йельского университета, специализировавшийся в области перегонки нефтепродуктов.] анализ показал, что похожее на нефть вещество на самом деле является нефтью, причем весьма приличного качества. Одним из основных продавцов «медицинской» нефти был Самуэль Кир, тот самый, о котором мы уже немножко говорили и который в те времена был еще солеваром. Силлимэну он рассказал, что нефть была для него сначала побочным продуктом. Соленую воду он добывал из пробуренных артезианских скважин, но она часто оказывалась загрязнена нефтяными примесями, которые перед вываркой приходилось удалять путем длительного отстоя. Сначала Кир уничтожал вредную нефть, а потом догадался продавать ее как медицинский препарат. Массированная рекламная компания сделала свое дело и «Целебный петролеум Кира», помогавший от холеры, болезни почек и бронхита быстро нашел своего потребителя. Более того, торговля черным зельем оказалась гораздо более выгодной, чем производство соли, и вскоре из вспомогательного бизнеса превратилась в основной.
   Теперь Биссел знал уже две вещи. Первое: в Пенсильвании есть хорошая нефть и, судя по всему, ее там немало. И второе: добывать ее можно пробурив скважину, типа артезианской. Оставалось только найти человека, который взялся бы это сделать. Вот этим-то человеком и оказался фальшивый полковник Эдвин Дрейк. Биссел, уже успевший тогда в паре в приятелем, Джонатаном Ивлетом организовать первую нефтяную компанию «Сенека Ойл», познакомился с Дрейком в гостинице в Тайтусвиле. Компании требовался геологоразведчик, который мог бы свободно колесить по стране, а у бывшего кондуктора было право бесплатного пользования железнодорожным транспортом и явно авантюристический склад характера. Дрейк согласился работать на Биссела за 1000 долларов в год, купил установку для бурения артезианских и соляных скважин от компании «Пенсильвания Рок Ойл» и начал бурение тут же, буквально в двух милях от Тайтусвиля, вниз по течению реки Ойл Крик, в водах которой нефти было слишком много, что видно даже из названия (oil – «нефть», «масло»). Полтора года бурения привели к тому, что вера в успех постепенно пропала у всех, кроме Дрейка. В конце концов, в августе 1859 года «полковнику» было приказано свернуть работы, расплатиться по всем счетам и сдать оборудование в главный офис «Сенека Ойл». Распоряжение это дошло до Эдвина спустя несколько часов после того, как из его скважины, пробуренной до глубины 69 футов (примерно 23 метра), пошла нефть.
   За следующие два года она принесла людям, финансировавшим авантюру Дрейка, по 15 000 долларов на каждый вложенный доллар. В Пенсильванию ринулось великое множество охотников за черным золотом, к концу 1859 года тут уже было пробурено 75 рабочих скважин, в 1860 их количество выросло до 2000, а в 1861 здесь забил первый нефтяной фонтан. Объемы добычи были столь велики, что всего за год цена барреля [98 - Американский нефтяной баррель равен 158,988 литрам. Таков был объем стандартной бочки, использовавшейся для перевозки и хранения нефти.] упала с 10 долларов до 10 центов. Вместе с добычей естественно развивалась и переработка. В 1863 году 24-летний бухгалтер и торговец зерном Джон Рокфеллер [99 - Джон Д́висон Рокфеллер (англ. John Davison Rockefeller; 1839, Ричфорд, штат Нью-Йорк – 1937, Ормонд Бич, Флорида) – американский предприниматель, филантроп, первый «долларовый» миллиардер в истории человечества.] поставил недалеко от Кливленда, штат Огайо, первый свой нефтеперегонный завод. Спустя два года он стал хозяином крупного месторождения нефти, а еще спустя пять лет, совместно с братом Уильямом и Генри Флэглером [100 - Генри Моррисон Флэглер (Henry Morrison Flagler, 2 января 1830 – 20 мая 1913), – американский железнодорожный магнат, крупный землевладелец, основной партнер Джона Рокфеллера. Известен как отец Майами и основатель Палм-Бич, штат Флорида.], основал «Стандарт Ойл компани» (Standard Oil Company), которая довольно быстро прибрала к рукам 9/10 американской нефтедобычи. К 1881 году компания, имя которой уже просто считалось синонимом американской нефтянки, была преобразована в трест «Стандарт Ойл траст» (Standard Oil Trust). А к 1911 году его империя, которая включала в себя уже далеко не только нефтяные месторождения и перерабатывающие заводы, но и банки, железные дороги, журналы и газеты, промышленные предприятия, торговые компании, и даже целые рабочие городки, разрослась настолько, что ее существование в таком колоссальном виде стало угрожать национальной безопасности США. Спасая страну, Верховный Суд США принудительно разделил нефтяную империю Рокфеллера на пять частей, которые известны нам и сейчас, правда, под другими именами. Standard Oil New-Jersy – как Exxon, Standard Oil New-York – как Mobil, Standard Oil California – как Chevron, Standard Oil Indiana – как Amoco и Standard Oil Ohio – как BP America. В 1913 г. подконтрольные Рокфеллеру капиталы оценивались в 17,5 миллиардов долларов.
   В России вплоть до 1870-х годов добыча нефти велась по откупной системе. Откупщик, титулярный советник Иван Мирзоев (на самом деле – Ованес Мирзоян) платил в казну ежегодный взнос порядка 100 000 рублей за право единоличной разработки всех, считавшихся казенными, нефтяных месторождений Кавказа. Только в 1872 году были высочайше утверждены «Правила об отдаче в частные руки казенных нефтяных источников Кавказского и Закавказского края, состоящих в откупном содержании». Главными лоббистами отмены откупов были, со стороны интеллигенции, Дмитрий Иванович Менделеев, и, со стороны бизнеса, миллионер, купец первой гильдии Василий Кокорев [101 - Василий Александрович Кокорев (23 апреля 1817, Солигалич – 22 апреля 1889, Санкт-Петербург) – русский предприниматель и меценат, купец первой гильдии, почётный член Академии художеств (1889).]. Последний был когда-то солеваром, потом разбогател на винных откупах (читай – производстве и продаже водки) и стал главным российским водочником. Еще в конце 1850-х он организовал «Закаспийское торговое товарищество», которому дозволялась торговля нефтепродуктами, и построил в Сураханах, недалеко от Баку, крупнейший в мире завод по производству «фотонафтиля» («свет нефтяного вещества»), который суть был тем же керосином. Когда у Кокорева спрашивали, зачем он, водочник, полез в этот совершенно новый бизнес, он отвечал:
   – А что? Хитрого ничего нету, там гонишь – горилка, здесь гонишь – горючка, а на рубль – два у меня всегда накрут будет!

   Василий Александрович Кокорев

   В 1864 году пуд сурахановского «фотонафтиля» стоил 4,5 рубля, но при транспортировке в Москву цена поднималась до 6 рублей.
   В декабре 1872 года российское правительство провело первые торги нефтяными участками. Велись они по закрытой системе, а месторождение передавалось тому, кто предлагал наибольшую цену. Участвовавший в торгах Виктор Рагозин, в своих воспоминаниях, описал разгоревшиеся на торгах страсти: «Кокорев в компании с Губониным [102 - Петр Ионович Губонин (1825, деревня Борисово Федосьинской волости Коломенского уезда Московской губернии Российская империя – 1894) – купец I гильдии, строитель железных дорог, промышленник и меценат. Сын каменщика, по словам министра финансов России Витте, Пётр Губонин «представлял собой толстопуза, простого русского мужика с большим здравым смыслом, но почти без всякого образования». Состояние Губонина оценивалось примерно в 20 миллионов рублей.] старался на торгах предлагать такие цены на все более или менее выдающиеся группы, чтобы бывший откупщик Мирзоев не мог приобрести ни одной из них и остался бы без нефти. И действительно, на первых двух торгах все цены Мирзоева были значительно ниже кокоревских, и группа за группой отходила к его счастливым соперникам. Мирзоев, имея два громадных фотогенных завода и обширную фотогеновую торговлю, действительно рисковал остаться без нефти, и потому на третьих торгах за одну группу, на которой перед тем им была заложена буровая скважина, давшая значительное количество нефти (первоначальная цена которой была 114 562 рубля), предложил 925 000 рублей, а Кокорев только 600 000. Группа осталась за Мирзоевым, но дорого ему обошлась. Борьба Мирзоева и Кокорева увлекла и других. Они тоже надбавляли значительно цены, увеличили затраты на покупку групп и тем ослабили свои средства для предстоявшей разработки источников». За эти торги государственная казна получила около 3 000 000 рублей серебром – в шесть раз больше того, на что рассчитывала. Основные месторождения были распределены между владельцами:
   Кокоревым и Губониным, затратившими 1 323 550 рублей
   Мирзоевым, затратившим 1 221 520 рублей
   Кузенами Александром Ивановичем Бенкендорфами и Петром Петровичем Муромцевым, вложившими 103 749 рублей
   купцом Степаном Лионозовым, 24 910 рублей
   товариществом «Халафи (Вермишев и Кº)», 11 722 рублей
   товариществом «Соучастников», 18 581 рубль
   Все эти участки были проданы на Балахнах – самом богатом из разведанных месторождений. Участки в Сабунчи, Раманах, Биби-Эйбат и Сураханах были разбиты на меленькие участки и проданы по цене от 1000 до 1500 рублей за десятину. На Кавказе началась нефтяная лихорадка. В Баку под заводы для перегонки добываемой нефти использовали любые помещения, у которых часто даже не было крыши. Некогда красивейший город, которым за полтора десятилетия до описываемых событий восхищался Александр Дюма, весь укутался в клубы черного дыма, везде была сажа и копоть. Дошло до того, что в самом начале 1873 года местная администрация категорически запретила всяческую переработку нефти на территории в радиусе двух километров от города. И тут же совсем рядом с Баку возникло образование, тут же получившее название «Черный город». Уже к концу года в нем работало около 80 заводов, а к концу десятилетия их количество выросло до 200. Заводы, большей частью, были крайне примитивными. Состояли они из трех отделений: перегонного, где находился вмазанный в печь перегонный куб, рассчитанный на 100–200 пудов нефти, холодильного и очистного. Персонал такого завода был так же невелик и состоял так же из трех человек – по одному на отделение. Нефтеносные участки раскупались как горячие пирожки, причем покупали их уже даже не десятинами, а квадратными саженями [103 - 1 сажень = 2,1336 метра.], чтобы можно было просто начать копать или бурить.

   Нефтяной завод «Товарищества братьев Нобель» в Баку

   В больших количествах буровые установки на Кавказе начали появляться в 1873 году, хотя первую скважину Мирзоев пробурил здесь еще в 1869 году. Нефти он тогда не получил. Когда бур дошел до отметки 64 метра, из скважины пошел газ, песок и вода. Все это сопровождалось страшнейшим шумом, который до смерти напугал бурильную бригаду. Входившие в нее татары решив, что они потревожили земных духов, быстро забили ее песком и камнями. Первую действующую нефтеносную скважину тот же Мирзоев пробурил двумя годами позже, а через несколько лет количество буровых в окрестностях Баку уже трудно было сосчитать.
   На первых скважинах технология бурения была крайне примитивной. Первым делом на месте строилась башня высотой 8-11 метров. Далее в земле выкапывался шурф глубиной около 2 метров, который обкладывался деревянным срубом. Сверху настилался пол с отверстием под скважину. Наверху башни закреплялся блок, через который перебрасывался канат, один конец которого крепился к лебедке, а второй – к специальной втулке. Буровой инструмент состоял из штанг квадратного сечения и долота. Штанги скреплялись между собой, с долотом и со втулкой винтовым соединением. Собранная и привинченная к втулке штанга с долотом опускалась в шурф, после чего буровики надевали на штангу ключ, наподобие гаечного, и начинали его крутить, надавливая вниз. После того, как такой бур проходил 30–50 сантиметров, его извлекали, очищали скважину, после чего наращенный уже бур вводили обратно и продолжали работу. За день приходилось вытаскивать бур 2–3 раза, а скважина глубиной 50 метров бурилась несколько месяцев.
   Но в первой половине 1870-х годов буровых на Кавказе не было нужно. До нефти не добуривались, а именно докапывались. Рылся простой колодец, точно такой же, какой роют в поисках воды, только тут доходили не до водоносных, а до нефтеносных горизонтов после чего вырытый колодец довольно быстро наполнялся черной нефтяной жижей.

Славное начало

   Вот в этот период через Кавказ, в поисках ореховых рощ и путешествовал Роберт Нобель. Еще со времен «Авроры» научившийся прекрасно разбираться в нефтепродуктах, он знал, как организовать хорошее производства керосина, и главное – он видел огромную перспективу, которую осознавали еще не все.
   Именно так. В то время многие солидные предприниматели относились к нефтяной промышленности как к авантюре, мыльному пузырю, который неизбежно должен лопнуть. Несколько позже Людвиг Нобель писал брату Альфреду: «Я тут беседовал с одним недальновидным банкиром, считающим керосин вещью совершенно никчёмной, и поинтересовался у того: уж не поведал ли ему какой-нибудь астроном о скором появлении нового Солнца, что будет светить по ночам?»
   Поэтому вряд ли стоит сомневаться в том, что отправляясь в 1874 году вновь на Кавказ Роберт уже знал, во что он вложит полученные от брата 25 000 рублей. Сначала он на пароходе по Волге дошел до Царицына [104 - Царицын – старое название Волгограда.], где пересел на небольшое речное судно, доставившее его в Астрахань, откуда снова на пароходе он уже добрался до Баку. Уже в пути ему повезло. Капитан каспийского судна, голландец Дебур, оказался по совместительству мелким нефтяником, которому этот бизнес надоел и он был рад продать его энергичному шведу. Темпы добычи нефти тогда стремительно росли, а цены на нее – стремительно падали. С февраля по май 1873 года она снизилась с 45 до 30 копеек за пуд, а после того, как в июле в Балахнах мощнейший фонтан, забивший на участке купца Аввакума Вермишева, за четыре месяца выбросил 90 000 000 пудов, она и вообще дошла до 2 копеек. Поэтому многим, включая и голландского капитана, показалось, что с нефтяными сверхприбылями можно распрощаться. Роберт же, напротив, полагал, что нефтяное дело находится на самом старте и все доходы от него еще впереди.

   Нобелевские буровые

   Прибыв в Баку, Роберт, в сопровождении Дебура, осмотрел предлагаемые нефтяные участки в Сабунчах и маленький, принадлежавший капитану, нефтеперегонный заводик в Черном городе. Заводик был самый стандартный и состоял из восьми перегонных кубов, каждый из которых был рассчитан на 80–85 пудов нефти. Через несколько дней, после упорных торгов, капитан согласился отдать все это богатство за 25 000 рублей, которые были ему немедленно выплачены. О своей покупке Роберт незамедлительно сообщил Людвигу. Тот порадовался за то, что брат нашел для себя дело и дал еще денег, необходимых для нормального продолжения дела. На них Роберт купил лицензию на разработку перспективного месторождения на острове Челекен у восточного побережья Каспия. Но основные свои силы старший Нобель бросил на реконструкцию завода. Он понимал, в чем заключалась основная проблема Бакинских нефтяников. Да и не только он, о ней знала вся страна. Проблемой этой было крайне низкое качество производимого здесь керосина, который россияне называли не иначе, как «Бакинская гадость» или «Бакинская грязь». Но Роберт, будучи неплохим химиком, еще в Финляндии нашел способ прекрасной очистки и исправления керосина, когда пытался продать партию из 12 баррелей явного неликвида. Состоял он в том, чтобы очищать свежий керосин от примесей серной кислотой, остатки которой удалялись едким натрием. Но для того, чтобы внедрить такую технологию в промышленном масштабе требовалась коренная модернизация, в ходе которой Роберт хотел еще увеличить емкость перегонных кубов до 100 пудов каждый плюс добавить еще парочку. На все это требовалось время и капиталы.
   Людвиг, хоть и с расстояния, но с интересом наблюдал за тем, как Роберт играется с новой своей игрушкой. Сначала был огнеупорный кирпич, потом керосин, потом железо, потом глицерин, теперь – опять керосин. Хотя новое дело все меньше походило на игрушку. Уже в октябре 1875 года Людвиг писал Альфреду (между прочим, на русском языке): «Роберт вернулся в Баку из поездки на восточное побережье, обнаружив замечательные залежи нафты (то бишь, нефти. – В. Ч.) на острове Челекен – всего в 10 саженях от поверхности земли. Теперь у него есть запасы сырья. Посмотрим, как он наладит добычу и сбыт. От этого будут зависеть его дальнейшие успехи и счастье. Я со своей стороны сделал все от меня зависящее, снабдив его деньгами и техническими советами. Роберт утверждает, что придумал кое-какие усовершенствования для перегонки и очистки нефти. Не берусь оценить их, поскольку я не знаток в данной области. Самое главное теперь и на будущее – разумно наладить производство. Меня не отпускает мысль о том, что нам, то есть тебе и мне, надо бы вдвоем съездить туда и посмотреть, не можем ли мы ему чем-нибудь содействовать. И тебе, и мне удалось добиться независимости, надо помочь и Роберту наладить свое дело. Так что подумай насчет поездки в Баку».
   В модернизации Роберту помогали специально выписанные им специалисты. Совершенствованием технологии очистки и контролем качества занимался химик Эрланд Теель, за технологическую цепочку отвечал инженер Август Авелин, изготовлением необходимого нового и переделкой старого оборудования занимался хозяин Бакинских механических мастерских швед Мартин Вестваль, а поиском новых месторождений – немецкий геолог доктор Фил. Ближе к концу года завод начал давать новый, улучшенный керосин. Качество его ни шло ни в какое сравнение с тем, что производили остальные 120 заводов Черного города (именно столько конкурентов у Нобеля тогда было) и ничем не уступало американской продукции, которую Россия экспортировала ежегодно от двадцати четырех до сорока тысяч тонн. Уже в октябре следующего года Роберт поставил в Петербург первые триста бочек первоклассного керосина, положив тем самым конец американской монополии. Забегая чуть вперед, скажем, что уже к 1883 году Нобелям удалось полностью вытеснить американцев с российского рынка.
   В апреле 1876 года Роберт пробурил первую свою нефтяную скважину. 48 бурильщиков, руководили которыми специально приглашенные американцы, работали в две смены. Заморские мастера показали себя в этой работе совсем не с лучшей стороны, согласно докладу управляющего Бакинскими нефтяными промыслами, «…американцы оказались рутинерами, имевшими опытность только для американского грунта, ничего сходного не имеющего с кавказским». Несмотря на это, вскоре скважина дала нефть.
   В то время весь мир с восторгом и чуть не священным трепетом наблюдал за удивительными, ранее никогда не виданными, мощнейшими нефтяными фонтанами, которые начала извергать Бакинская земля. Тот знаменитый фонтан Вермишева забивший в 1873 даже спустя 2 года продолжал поднимать струю на высоту до 15 метров, выплевывая до трех миллионов литров нефти в день. Даже успокоившись скважина, справедливо получившая имя «Кормилица», в следующие десять лет давала по 60–80 тонн в день. В июле 1874 у того же Вермишева забил еще один мощнейший фонтан, а год спустя повезло товариществу «Соучастники». Их фонтан за первые сутки выбросил более 2400 тонн нефти. В 1876 году другой фонтан той же компании, поднявший струю на высоту девяносто метров (представьте себе 30-этажный дом), за три месяца, в течение которых его безуспешно пытались укротить, выдал 100 000 тонн. Рекорд продержался недолго: меньше чем через год очередной Бакинский фонтан выплюнул впустую 140 000 тонн. После того, как контроль удалось установить, скважина довольно долго выдавала по четыре тысячи тонн нефти в день. Такие рекорды привели к тому, что цены на землю в тех же Сабунчах, где были участки Роберта, в самый короткий срок выросли более чем в 30 раз и достигли 50 000 рублей за десятину.
   Все эти фонтаны подробно описывались в газетах, на фотографиях они выглядели нереально страшно и красиво, в письмах Роберт рассказывал о них весьма увлекательно и Людвиге не мог отказать себе в удовольствии съездить к брату для того, чтобы посмотреть на них лично, а заодно может и помочь чем-нибудь в братском бизнесе, в котором он, по его собственному признанию, ничего не понимал. Если бы Роберт знал, чем обернется для него и его любимого дела этот невинный братский визит…

Брат за брата

   В апреле 1876 года Людвиг, взяв с собой 17-летнего Эмануэля, отправился в Баку. Может это получилось и не специально, но пароходик, на котором они шли от Царицына до Астрахани вел швед, работавший раньше на заводе Нобеля-отца и хорошо знакомый Людвигу Вильгельм Олоф Хагелин. Позже его сын дослужится в компании Нобелей до должности главного инженера.
   Путь до места занял около недели. Проще всего было бы сказать, что увиденное на Каспии потрясло как отца, так и сына. Но с таким же успехом можно и вообще ничего не говорить. Увидев этот нефтяной Клондайк, оценив казавшиеся ему ранее не очень очевидными перспективы нефтяного дела, Людвиг моментально включился в работу. В новый бизнес он влюбился сразу и безоговорочно. Что бы он там не говорил, про то, что не смыслит в химии ничего, подготовка у него была достаточно солидной, поэтому, ему не составило особого труда уже в течение нескольких дней до тонкостей вникнуть в процесс нефтепереработки. Что же касается механической части, то тут он и сам мог давать уроки инженерам. В Черном городе он встретился еще с несколькими крупными нефтяниками-конкурентами и быстро втерся к ним в доверие.
   Вернувшись домой, Людвиг начал, что называется, разворачивать финансовые потоки. Прибыли, полученные им на своих заводах, почти целиком были направлены на развитие Бакинского дела. О новом предприятии он с восторгом рассказывает своим друзьям Бильдерлингу и Стандершельду, дальновидно стараясь заразить их своей идеей и энтузиазмом, пишет о нем любимой маме в Стокгольм и любимому Альфреду в Париж. Теперь он уже не говорит «предприятие Роберта», но «наше с Робертом предприятие». В журнале Императорского русского технического общества (ИРТО), одним из учредителей которого он был, Людвиг публикует статью «Взгляд на Бакинскую нефтяную промышленность и ее будущность», где рассматривает все стороны нефтяного промысла так, словно уже многие годы занимается нефтедобычей и переработкой, и проводит четкую параллель между положением дел в Америке и в Баку: «… производство осветительных масел все-таки оказалось для Америки громадным использованием богатства, дающего более 100 млн долларов чистого дохода. …Сырая нефть у нас дается почти даром, как то бывало временно и в Америке… Все понимают, что дело должно иметь громадную будущность, но при тормозящем все дело недостатке путей сообщения, при отсутствии капиталов, предприимчивости и умения устроить дело нельзя предвидеть, когда действительно начнется развитие Бакинской нефтяной промышленности».
   Молодая российская нефтяная промышленность требовала государственной поддержки, без которой она не могла на равных сражаться с американским экспортом. Поэтому Людвиг сразу подключился к работе недавно созданного «Общества для рассмотрения вопроса о сложении акциза». Комиссию общества возглавлял сам Его Императорское Высочество 5-й герцог Лейхтербергский Светлейший князь Евгений Максимилианович Романовский, а кроме Нобеля в нее входили председатель ИРТО Петр Аркадьевич Кочубей, Василий Кокорев, золотопромышленник Михаил Сидоров [105 - Михаил Константинович Сидоров (1823 год, Архангельск – 1887, Аахен, Германия) – российский общественный деятель, предприниматель, купец, меценат, золотопромышленник, писатель, исследователь русского Севера, зоолог.], ученый Дмитрий Менделеев. Сам по себе акциз на керосин был не так велик, к середине 1877 года он составлял чуть более 8 копеек за пуд, но, учитывая большие объемы производства на акциз уходили весьма крупные суммы. Кроме того, сама система расчета была отнюдь не совершенна. Доходило до грустного. Нобели купили для своего завода очень дорогой аппарат системы инженера Мартена, предназначенный для получения из нефти качественных смазочных масел. Для этого в аппарате кроме обычного перегонного был предусмотрен специальный подогревающий куб, в котором из сырья извлекались летучие продукты. Но акцизное управление разглядело в этом подогревающем второй производственный куб и потребовало либо платить удвоенный акциз, либо отказаться от подогрева и гнать масло на новом аппарате по старой технологии. Пришлось запускать дорогой, высокотехнологичный импортный агрегат в обычном режиме, в котором работали самые примитивные установки.
   Усилиями комиссии, особым императорским указом от 6-го июня акциз с 1-го сентября 1877 года был отменен, правда ненадолго. Через десять лет правительство опять начало его взыскание, а для того, чтобы поддержать отечественного производителя другим образом, оно ввело высокие ввозные пошлины на импортные нефть и нефтепродукты. Что же касается вернувшихся акцизных сборов, не касаясь моральных аспектов, заметим, что промышленники нашли множество способов, чтобы их не платить. Вот, например, какое распоряжение было дано Нобелями дирекции Бакинского предприятия: «Просим вас приготовить смесь керосинового дестиллата и гудрона с таким расчетом, чтобы эта смесь не подлежала обложению акцизом (не менее 8 % смол), и выслать нам один вагон этой смеси. Имейте в виду, что смесь эта дает мелкий осадок, который состоит по исследованиям лаборатории правления из мелких частиц кокса, а потому изготовленную смесь следует или отстоять или профильтровать». То есть, дабы не платить, керосин сначала портился, но портился с таким расчетом, чтобы его было потом весьма легко «исправить».
   В сентябре 1876 года Людвиг, убедившись, что дела того дозволяют, вновь отправился в Баку. Уже в пути, «с Волги» он писал младшему брату о своих «колоссальных планах выстроить глобальную систему перевозок крупных партий Бакинской нефти». По его словам, он уже произвел необходимые предварительные расчеты и, если они окажутся верными, «прибыль будет невероятная!» Он уже вложил в керосиновый завод, над созданием которого они с Робертом усердно трудятся, 300 000 рублей своего капитала, ему удалось подключить Стандершельда, который внес еще 150 000. Теперь Нобелям требуется два миллиона для того, чтобы решить вопрос транспортировки. «Объединив предприятия, мы можем вполне рассчитывать на 50 % годовых на много лет вперед. Не подумай, что мои расчеты преувеличены или построены исключительно на благоприятной конъюнктуре, отнюдь нет. …Я рад, что могу поведать тебе об этом, хотя радоваться надо прежде всего за Роберта, который, натерпевшись бед, преодолел множество трудностей в этом малоприятном месте, называемом Баку».
   Деньги можно было получить, создав акционерное общество, но Людвиг не хочет этого делать, так как при этом пришлось бы публиковать ежегодный открытый официальный отчет, а Людвиг, как и отец, при всей открытости натуры вовсе не любил, когда посторонние лезут в его бизнес. Намерения его более чем серьезны и он просит брата отправиться в Америку, или найти кого-нибудь, кто мог бы помочь «сведениями о технологии производства и использования труб и нефтяных емкостей в Америке, в нефтяном пенсильванском регионе, сведениями, каких нельзя найти в твоем справочнике по нефти. У меня в Америке нет ни одного знакомого. …Полагаю, что ты через своих друзей мог бы добыть эту информацию, само собой, „за вознаграждение“. …Это такие вещи, которые обязательно должен знать любой более-менее толковый инженер, но тут речь идет о перевозке и хранении ни воды, а масляных жидкостей, чем американцы занимаются уже давно и весьма успешно». Людвиг особенно подчеркивает, что хотел бы получить эти интересующие его и Роберта сведения прежде чем развернет «свое предприятие в полном масштабе».
   Вопрос транспортировки был действительно одним из основных камней преткновения в новом бизнесе. Главным а можно сказать и единственным нефтяным транспортом были гужевые повозки. Под перевозку нефти были приспособлены особые двухколесные арбы, в которую запрягали ослов, лошадей или мулов. Вмешавшая от 300 до 450 килограмм нефти бочка подвешивалась к арбе снизу и в таком положении доставлялась от места добычи до пункта переработки. Рынок перевозок нефти в Черном городе принадлежал татарам и оценивался примерно в 700 000 рублей в год. С нефтяных перевозок кормились тысячи татарских семей и они, конечно, были отнюдь не заинтересованы во внедрении новых транспортных нефтяных систем. Но лошади и ослики не могли размножаться такими же бурными темпами, какими развивалась Бакинская нефтянка. Отставание средств транспортировки нефтяники чувствовали на себе очень остро. Предприниматели все чаще не могли найти свободных перевозчиков, готовый товар заполнял немногочисленные склады, производство приходилось останавливать, ожидая вывоза уже наработанного керосина. Чувствуя ситуацию, предприимчивые татары взвинчивали цену, что автоматически приводило к росту стоимости продукта и падению его конкурентоспособности. Стоимость перевозки пуда нефти временами доходила до 35 копеек, что было сравнимо со стоимость нефти и составляло немалый процент в стоимости керосина.
   Уже из Баку, в ноябре Людвиг опять пишет Альфреду: «Бакинский завод уже построен и запущен. Его производительность весьма велика – примерно полмиллиона пудов в год. …Увеличив объем перегонных установок, что теперь, при выстроенных уже корпусах обойдется совсем недорого, мы бы могли без особого труда выйти на ежегодную выработку в два миллиона пудов, при условии обеспечения необходимыми средствами для транспортировки и хранения. Но пока основная проблема заключается в катастрофической нехватке этих средств. Что же касается качества продукта, то тут Роберт достиг поистине больших успехов. В отличие от стандартного для Баку тридцатипроцентного выхода нефтепродуктов, ко всему тяжелых и отвратительного качества, он, из того же сырья вырабатывает 40 % превосходного легкого керосина, который по всем параметрам не уступает самому наилучшему керосину американскому. Это значит, что мы можем выйти на рынок с продуктом, который обеспечит нашей компании великолепную репутацию». Но тут же он пишет, что, не смотря на все успехи, Роберт пребывает почему-то в плохом настроении и с ним вообще «довольно сложно договориться и прийти к согласию». С чего бы это?
   Не обращая особого внимания на недовольство брата, Людвиг продолжал развивать его дело. Желая заручиться поддержкой администрации, что необходимо для того, чтобы иметь возможность вести дело «по крупному», он едет в столицу Кавказа, город, который тогда называли «азиатским Парижем», красавец Тифлис, где добивается личной аудиенции у Кавказского наместника и главнокомандующего Кавказской армией великого князя Михаила Николаевича [106 - Великий князь Михаил Николаевич (1832 Петергоф, Российская империя – 1909, Канны, Франция) – четвёртый сын императора Николая I; военачальник и государственный деятель; генерал-фельдмаршал (1878), генерал-фельдцейхмейстер (1852). Председатель Государственного совета (1881–1905).]. Тот с большим интересом выслушал прожекты экспрессивного шведа относительно будущего нового вида промышленности и «обещал всячески содействовать успехам предприятия и облегчить его существование, так что если будут возникать препоны со стороны властей, – писал Людвиг Альфреду, – я не сомневаюсь, что мы можем в случае необходимости рассчитывать на его помощь».

Труба, вода и железные дороги

Заручившись устной поддержкой князя, Людвиг вплотную занялся решением «транспортного вопроса». От главного в России специалиста по нефтяному делу, члена-корреспондента Императорской Санкт-Петербургской Академии Наук Дмитрия Менделеева, с которым был довольно хорошо знаком, он знал, что американец Джон Рокфеллер, практически монополизировавший американскую нефтянку, уже давно использует для переброски нефти и нефтепродуктов трубопроводы. Уже к 1875 году общая протяженность американских нефтепроводов, по которым нефть доставлялась от мест добычи к железнодорожным станциям, превышала 3000 километров. Но, в отличие от России, где от прииска до завода было арбой подать, первые нефтепроводы, по которым нефть, минуя другие способы перевозки, подавалась с месторождения по трубе прямо на перерабатывающие предприятия, здесь построили лишь в 1879 году. По ним она шла на заводы в Нью-Йорке и Флориде. Протяженность каждого такого сверхдальнего нефтепровода превышала 400 километров. Всего к тому времени общая длина американских нефтяных труб уже превышала 14 000 километров.
Вернувшись в Санкт-Петербург, ибо питерский и ижевские заводы все-таки тоже требовали к себе какого-то внимания, Людвиг загрузил свой конструкторский отдел заданием разработать в минимально короткие сроки необходимые для трубопровода паровые насосные станции, вентили, перекрытия и прочее необходимое оборудование. Производство спроектированных лично Людвигом паровых насосов для перекачки нефти мощностью 27 лошадиных сил каждый было налажено на том же питерском заводе. Трубы Людвиг заказал на шотландском заводе, производившем их и для Рокфеллера. От американских они отличались более толстыми, «антивандальными» стенками, поскольку Нобель прекрасно понимал, как к ним будут относиться татары-нефтеперевозчики. Проектирование и постройка самого нефтепровода были заказаны 25-летнему, начинающему, но подающему большие надежды инженеру Владимиру Шухову [107 - Владимир Григорьевич Шухов (1853–1939) – гениальный российский инженер, архитектор, изобретатель, учёный; почётный член Академии наук СССР (1929), Герой Труда. Является автором проектов и техническим руководителем строительства первых российских нефтепроводов и нефтеперерабатывающего завода с первыми российскими установками крекинга нефти (1931). Внёс выдающийся вклад в технологии нефтяной промышленности и трубопроводного транспорта. В архитектуре известен как создатель гиперболоидных конструкций (Шуховская башня, потолочные перекрытия ГУМа и так далее)].

   Владимир Григорьевич Шухов

   Составив предварительный план Людвиг поведал о нем властям Баку, которые встретили его самым ожесточенным сопротивлением. Местная администрация прекрасно понимала, к каким социальным последствиям приведет такое благо. Тысячи оставшихся без работы погонщиков, а по свидетельству Виктора Рагозина «ароб было не менее 10 000», вполне могли устроить в городе небольшое восстание, последствия которого предсказать было не так трудно: волнения, традиционный российско-кавказский «красный петух», введение войск, человеческие жертвы, царская разборка и раздача пряников в виде лишения постов и преждевременных отставок. Великий Князь, несмотря на данное обещание, особенно помогать не спешил. Местные предприниматели, которым Людвиг предлагал поучаствовать в проекте, так же не горели желанием поддержать Нобелей. Кто-то вообще не понимал, как можно перекачивать густую нефть не то что на 8-10 верст, но даже на одну версту, и считал, что уж раз так повелось десятилетиями, возить нефть бочками под арбой, то пусть так и дальше идет. Кто-то не хотел вступать в конфликт с местными властями. А кому-то было просто жалко вкладывать деньги в довольно дорогой проект с сомнительным будущем. Кроме того, Людвига обвинили, что он с помощью своей трубы сможет подменить чужой хороший керосин на менее качественный продукт или просто разбавить его.
   Для того, чтобы преодолеть административный барьер пришлось обратиться в Министерство торговли. Только после того, как проект был одобрен в самых верхах, прокладка трубопровода была начата. Шухов блестяще справился с поставленной перед ним задачей. Для того, чтобы избежать саботажа и диверсий, трубы были закопаны на двухметровую глубину, а на насосных станциях и вдоль трубопровода были поставлены казаки, отражавшие набеги недовольных осло– и муловладельцев. Начинался он в самом центре Балахан, откуда шел до нобелевского нефтеперерабатывающего завода в Черном городе. На случай аварий или пожара, на линии, длинной около 13 километров, было оборудовано 8 пожарных постов. Диаметр трубы был равен 3 дюймам (7,62 сантиметров), а продукт по ней шел со скоростью 1 метр в секунду. За сутки через нефтепровод прокачивалось до 1300 тонн нефти. Только за декабрь 1878 года по нему было перекачано 841 150 пудов нефти. В результате, стоимость транспортировки от скважины до завода удалось довести сначала до 10 копеек (против 35 в бочке), а потом и вообще до полукопейки за пуд. Услугами нобелевского транспорта стали пользоваться и соседи-нефтедобытчики, для которых «билет на трубу» стоил 5 копеек за пуд прокачанной нефти. Позже Людвиг писал об этом своем детище: «Какое значение имела эта первая железная труба… показывает тот факт, что перекачка нефти по ней обходилась менее 1 копейки за пуд, тогда как перевозка ее в арбах – до 9 копеек с пуда. Принимая во внимание, что для выделки одного пуда керосина требуется три пуда нефти, расходы заводчика уменьшились на 25 копеек с пуда».
   Вложенные в трубопровод деньги, с учетом затрат на казаков и пожарников, вернулись к Нобелям меньше чем за год. Следующим шагом была прокладка уже «керосинопровода» от завода до порта. Прознав об этом, собственные трубы стали прокладывать и другие промышленники. Уже в 1879 году Шухов строит второй нефтепровод, протяженностью 12 километров, теперь по заказу нефтепромышленника Лианозова. В следующие три года он прокладывает еще три трубы по маршрутам Балаханы – Суруханский завод, Суруханский завод – Зыхская коса, Балаханы – Чёрный город. За несколько последующих лет Кокарев, Мирзоев и Лианозов вместе проложили порядка 150 километров подземных нефтетруб. Нобели, за то же время, проложили еще 100 километров, доведя к концу века общую длину своих нефтепроводов до 113 километров. По воспоминаниям современников, весь Черный город и его окрестности очень быстро опутала целая сеть нефтепроводов, многие из которых были сделаны совершенно кустарными способами. Из них нефть при перекачки просто лилась струями, а местное население часто и без всяких зазрений совести делала то, что сейчас называется «врезкой» или «несанкционированным подключением», и легко воровало как нефть, так и продукты ее переработки. На заводе Нобелей кроме керосина на продажу производили еще петролейный эфир, лаковый бензин, скипидар, соляровое и парафиновое масло, кокос, парафин, мазут и кокс.
   Решение вопроса с транспортом привело к тому, что Роберт впервые получил годовую прибыль. 4000 рублей. «Только представь себе, – пишет об этом событии Альфреду Людвиг, – как это обрадует его, какие силы вселит. Я этому тоже чрезвычайно рад, но радость эта скорее не за деньги, а за Роберта. Я сейчас просто набит деньгами и лишние четыре тысячи, добавятся они к моему капиталу или отнимутся от него, никак не повлияют на мое состояние». К тому времени Людвиг уже вложил в Бакинское дело миллион и привлек Бильдерлинга, который приобрел паев на 300 000 рублей. «Если бы и ты захотел, – продолжал в письме Людвиг, – вступить в Бакинское товарищества, укажи, пожалуйста, какой бы пай ты хотел взять. …Нам с Робертом приятно было бы получить от тебя по возможности крупный взнос, ибо тогда я смог бы развивать свое детище до полной самостоятельности без привлечения чужих крупных капиталов».
   Альфреду нефтяное будущее не виделось таким уж солнечным, нитроглицерин казался ему более верным объектом для вложения средств, но советами младший Нобель помогал охотно. Он поднял свои американские связи и накопал довольно много ценной информации. А вот ехать в Баку ему вовсе не хотелось. Да и с какой стати? Братство – братством, а динамитное производство требовало постоянного пригляда. Поэтому, для получения добытых Альфредом знаний в Париж отправился Роберт, который, не смотря ни на что, все-таки понимал в нефти пока еще больше, чем Людвиг. Да и формальным хозяином компании считался все-таки он. Здесь, на технической выставке, он познакомился с молодым, недавно приехавшем из США, шведским инженером Альфредом Тернквистом, которого вскоре представил и Альфреду. Амбициозный, технически подкованный и не лишенный актерских способностей юноша приглянулся братьям и они, не выезжая из Парижа, взяли его на работу. В качестве… технического разведчика.
   Альфред, по знакомству, внедрил его на марсельский нефтеочистительный завод с конкретным заданием «разузнать как можно больше». Шустрый Тернквист быстро разузнал, что на французском предприятии «разузнавать» особенно нечего, и все нефтяные ноу-хау сосредоточены в США, в Ойл-Сити, о чем тут же доложил своим работодателем. В феврале 1879 года его командировали уже в Америку. Роберт лично разработал для него техзадание: «Прежде, чем удастся разузнать все подробности про выработку осветительных и смазочных масел, не советую предпринимать каких-либо иных исследований, поскольку они могли бы вызвать подозрения и затруднить Ваши занятия. Когда же это будет сделано, Вам, милостивый государь, следует углубиться в перекачивание нефти по трубам и сопутствующие предметы. Наконец, было бы желательно, чтобы Вы, не упоминая нашего имени, выяснили в крупнейших и наилучших фирмах последние цены на буровой инструмент, всевозможные трубы, паровые котлы и прочее оборудование». Тернквист с блеском выполнил возложенную на него задачу и уже в сентябре 1879 году прибыл в Россию с грузом знаний и литературы «для служебного пользования», которую позаимствовал в офисах крупнейших американских нефтепромышленников, в Патентном управлении и Библиотеке Конгресса в Вашингтоне. Теперь ему предстояло возглавить перестройку завода Роберта и Людвига используя новейшие американские разработки и внедрить технологию непрерывной переработки нефти, секрет которой был недавно раскрыт Альфредом Нобелем в сотрудничестве с химиком-технологом Алариком Лидбеком.

Карл Вильгельм Хагелин – главный управляющий бакинским филиалом, директор «Товарищества братьев Нобель»

Тогда же, в 1879 году, в нефтяную компанию Нобелей устроился на работу еще один персонаж. Сын того самого Вильгельма Хагелина, водившего корабли по Волге, Карл Вильгельм Хагелин. Назвать его шведом было уже сложно, поскольку он родился в России, и звали его обычно Карлом Васильевичем. Для нас он, кроме прочего, интересен тем, что на закате свое жизни написал подробнейшие воспоминания, названные «Мой трудовой путь». Путь был непростым, у Нобелей он начинался с места слесаря в механической мастерской. Уже в первый свой рабочий день он повстречался в с Робертом Нобелем. Дело было так: «Он въехал на своем автомобиле в ворота и остановился рядом с мастерской. Зайдя вовнутрь он увидел нового паренька и подозвал его чтобы расспросить, кто он таков. После того, как на вопрос о возрасте я ответил, что мне восемнадцать с половиной лет, он похлопал меня по плечу и сказал: „Так у тебя, черт побери, не жизнь, а сплошное веселье!“». В то время компания, несмотря на технические нововведения «коммерчески по-прежнему прогорала. Крупный потребитель, которого мы так ждали, – крестьянин, – не появлялся. Для него бесплатная лучина казалась выгоднее керосина, который надо было покупать. Тем более, что кроме постоянных расходов на него надо было сделать первоначально довольно крупное капиталовложение для приобретения собственно лампы. Но Людвиг нашел для этого хорошее решение: он заказал партию дешевых ламп, которые стал выдавать перекупщикам керосина с тем, чтобы они их сначала раздавали крестьянам бесплатно, а потом – продавали по сильно заниженным ценам. Постепенно крестьяне почувствовали прелесть удобного, дешевого и яркого света, потребление керосина выросло и наши дела сильно улучшились».

Перегнать

   Для того, чтобы увеличить количество перегонок до 8-10 в сутки, Роберт и Людвиг еще в 1877 году придумали охлаждать кубы, закачивая в них с помощью сконструированных Людвигом нефтяных паровых насосов холодный мазут. Для этого они приобрели небольшую охлаждающую установку. Разобрав ее до винтика Нобели собрали точно такую же, только в девять раз большую, вмещавшую 24 тонны мазута. Однако мощности завода неуклонно росли, и вскоре этого оказалось мало. В 1884 году под руководством Яльмара Крусселя в Баку был сооружен настоящий монстр: мазутный холодильник который рабочие, за его колоссальные размеры окрестили «Иваном Великим». В него за раз входило 20 000 пудов (чуть меньше 330 тонн) мазута, который охлаждался водой.
   До Нобелей, все российские нефтеперерабатывающие заводы работали по циклическому процессу: в охлажденные кубы заливалась нефть, кубы нагревались до 140–160°С, из нефти «выгонялся» керосин или другой продукт, в зависимости от технического цикла, после чего все останавливалось, куб охлаждался, из него извлекались отходы и все начиналось заново. Кроме того, что такой сценарий требовал больших затрат по времени, так еще и сама система от постоянно сменявшихся циклов нагрева и остывания часто выходила из строя. Летом 1882 года начал работу перестроенный Альфредом Тернквистом Бакинский нефтяной завод, на котором впервые в России был налажен процесс непрерывной перегонки нефти. Старшие Нобели уже давно думали над вопросом, как сделать, чтобы многочисленные перегонные кубы, составлявшие основу всех нефтеперегонных заводов работали не параллельно, а последовательно, так, чтобы на каждом этапе температура увеличивалась и у нефти отбирались бы все новые продукты. Как оказалось, та же проблема волновала и Владимира Шухова. В конце концов, совместно ими была разработана ступенчатая технология, позволявшая не только получать из нефти за раз множество десятилятов, делая процесс перегонки более полным, а использование сырья – более эффективным, но и решавшая давно стоявший перед нефтепереработчиками вопрос непрерывности производства. Людвиг писал об этом Альфреду с нескрываемым восторгом: «Внедрение непрерывного процесса, о котором было столько споров, стало эпохальным событием! К счастью, мне удалось выправить на него привилегию. Я бы с удовольствием и с гордостью рассказал бы это и Роберту, но боюсь, что достижения мои не столько обрадуют, сколько вновь рассердят его». И правда: 17 декабря 1882 года Нобель получил от Департамента торговли и мануфактур десятилетнюю привилегию № 9206 на «непрерывно действующую многокубовую нефтеперегонную батарею». Весь процесс перегонки осуществлялся в трех отделениях. В первом было последовательно установлено 9 перегонных кубов, в которых нефть нагревалась до 115˚С, здесь от нее отделялись самые легколетучие фракции. Далее она поступала в керосиновое отделение, где расходилась в три параллельных батареи, каждая из которых состояла из 14 последовательных кубов. То же, что оставалось после отгонки керосина, поступало в третье отделение, где в 26 кубах под действием перегретого пара получали мазут и смазочные масла. Непрерывный процесс не только увеличивал производительность завода, но и снижал себестоимость продукта. Хотя, как писалось в изданной в 1909 году юбилейной брошюре компании «…неизвестную дотоле ни Америке, ни Европе систему непрерывной перегонки нефти в последовательно сообщающихся кубах» непосредственно разработал Владимир Шухов, а Людвиг лишь финансировал ее создание и участвовал в нем практическими советами, миру она стала известна и известна до сих пор под названием «нобелевская батарея». Чуть позже тот же Шухов установил на нобелевских аппаратах первые в мире дефлегматоры, с помощью которых на одном аппарате можно было получать различные продукты заданного качества. Уже за первый год завод выдал 106 000 тонн керосина самого высокого сорта. Это было больше чем производство всех остальных Бакинских заводов. Ни одно из предприятий-конкурентов к ним не подходило даже близко. Судите сами: по состоянию на 1885 год из 134 Бакинских нефтеперерабатывающих заводов пятерка лидеров выглядела так:
   завод фирмы братьев Нобель – годовая выработка 15 000 000 пудов керосина
   завод Тагиева и Саркисова – 1 980 000 пудов
   Бакинское нефтяное товарищество – 1 500 000 пудов
   завод Палашковского – 1 320 000 пудов
   Каспийское товарищество – 1 320 000 пудов
   Разрыв между первым и вторым местом – в восемь раз!
   Еще до запуска этого своего основного универсального завода, Нобель построил недалеко от него специализированный масляный завод с одним полуторатысячепудовым перегонным кубом. За следующий год он довел количество кубов до девяти, а в 1884 добавил еще один куб. Всего один, но какой! Емкостью 9000 пудов (почти 150 тонн) нефти.
   Для полной независимости оставалось наладить собственное производство серной кислоты и соды, необходимых для очистки нефти и нефтепродуктов. Завод, производивший серную кислоту был запущен Нобелем в 1884 году. В начале для него закупалась довольно дорогая сицилийская сера, однако, уже в конце года к управляющему товариществом Густаву Тёрнудду заявились несколько бывших воинов Шамиля [108 - Шамиль (1797–1871) – предводитель кавказских горцев, в 1834 признанный имамом. Объединил горцев Западного Дагестана и Чечни, а затем и Черкесии в теократическое государство Имамат и до взятия в плен при штурме Гуниба в 1859 князем Барятинским энергично вёл борьбу против русской власти.] с предложением за вменяемое вознаграждение показать расположенные не так далеко богатые дагестанские серные копи, с которых раньше сера поставлялась на пороховые заводы их предводителя. Для нормальной работы завода по очистке керосина в год требовалось не менее 100 тысяч пудов серы. Потребности в сере во всем мире росли, сицилийцы это чувствовали и постоянно повышали цену на свой товар, поэтому дирекция завода восприняла предложение не просто как удачу, но скорее, как сказку, в которую и поверить сложно. Густав лично отправился осмотреть предлагаемые месторождения, не только не дождавшись санкции пребывавшего в Петербурге Людвига, но даже не поставив его в известность. После нескольких дней пути, в котором его, если судить по письмам, «кормили исключительно ослятиной», Густав смог лично лицезреть «волшебные горы и нескончаемые запасы серы, запрятанные среди лесов в труднодоступном горном районе Дагестана». Накануне рождества он вернулся в Баку вместе с «туземным хозяином горы» и моментально оформил сделку покупки.
   – Ловко мы все провернули! – рассказывал Густав родным. – И сам Нобель понятия не имел о произошедшем. Впрочем, я не думаю, что он будет недовольным тем, что мы сбережем ему порядка ста тысяч рублей в год.
   Людвиг остался доволен несанкционированной сделкой, а уже через несколько лет работающий на дешевой дагестанской сере завод обеспечивал своей продукцией третью часть потребностей всего Баку.
   Двумя годами позже заработал завод по производству соды, мощности которого (до 700 тонн в год) хватало для того, чтобы обеспечить всех Бакинских нефтезаводчиков.
   В то время основным топливом для только появившихся автомобилей был керосин. Однако он был достаточно дорог, и некоторые автоконструкторы и автовладельцы догадались переделать двигатели своих авто под значительно более дешевый, почти отбросовый бензин, который до того использовали большей частью как пятновыводитель, а то и вовсе сливали в море или сжигали в оврагах из за отсутствия спроса. Наиболее «продвинутые» производители разбавляли дешевым бензином дорогой мазут. Количество бензиновых двигателей не превышало полупроцента от общего числа, к началу XX века в мире продавалось всего лишь около 3,5 тысяч тонн бензина, однако популярность нового топлива постепенно росла. Достаточно сказать, что уже к 1912 году объем продажи автомобильного бензина вырос почти до 40 000 тонн, то есть в 11 раз. Людвиг первым уловил надвигающийся бензиновый тренд и первым построил специализированный завод по производству бензина. Еще один его завод производил из нефти вискозин – особое масло, которое использовали для смазки цилиндров паровых машин.
   Всего в Черном городе Людвиг построил в Бакинском Черном городе 11 заводов. Кроме керосинового, масляного, бензинового, вискозинового, серно-кислотного (старого и нового) и содового тут были организованы еще парафиновый, завод регенерации кислотных и щелочных отбросов и механический. Если к 1880 году на Нобелей в Баку работало менее 2 % рабочих, то уже к середине десятилетия это число выросло до 16,1 %.

Сохранить

Для равномерной и постоянной загрузки гигантского нефтяного добывающе-перерабатывающего комплекса, в который постепенно превращалось предприятие Нобелей, требовались большие хранилища. Ранее Бакинские нефтедобытчики хранили запасы своего сырья в специальных прудах под открытым небом. Такая примитивная технология хранения серьезно настроенных предпринимателей могла удовлетворить только на самом раннем этапе, но делать ставку на «озерные хранилища» было никак нельзя. Мало того, что часть нефти из таких, практически естественных, хранилищ просто пропадала, так они еще весьма часто горели. В США металлические специализированные нефтехранилища уже существовали, но они братьев не устраивали. Это были огромные, страшно дорогие и тяжелые прямоугольные железные сооружения, возводившиеся на мощном фундаменте. Инженер Шухов, уже достойно показавший свои таланты при постройке первого нефтепровода и тут порадовал братьев. Спроектированное им цилиндрическое нефтехранилище с конической или плоской крышей и тонким дном возводилось на специально подготовленной подушке из песка. Оно было значительно легче американского аналога за счет того, что толщина стенок в нем была непостоянной: у основания, где давление было наибольшим, они были значительно толще, чем наверху. Сам Шухов об этом в своей книге «О расчете нефтяных резервуаров» писал: «резервуар с переменной толщиной стенок имеет наименьший вес при условии, что объем всего железа дна и покрытия равен объему всего железа в стенках, необходимого для восприятия растягивающих усилий в поясах». Точные расчеты позволили ему максимально оптимизировать конструкцию. Высота хранилища была 11,4 метра, толщина листов металла, из которых оно клепалось, составляла 4 миллиметра (против 5 миллиметров у немцев и 6,35 – у американцев), вместимость – 160 000 пудов (примерно 2600 тонн) керосина. Все это, плюс еще множество технических ноу-хау, приводило к тому, что шуховские хранилища, при одинаковой емкости, были дешевле американских на треть и значительно надежнее. Первое построили на деньги Людвига на Балахнинских промыслах, там, где начинался нобелевско-шуховский нефтепровод. В самое короткое время они стали де-факто мировым стандартом. Только в России и только до 1917 года было построено более 20 000 хранилищ системы Шухова. Мировым стандартом они остались и по сию пору. Именно так: за прошедшие почти полтора столетия эти конструкции почти не изменились, настолько совершенными их создал Шухов.

Нефтеналивные резервуары

Хранили в них и не только нефтепродукты. Если помните, в кинофильм «Белое Солнце пустыни» красноармеец Сухов сохранил жизни восьми жен бандита Абдулы именно в шуховских нефтехранилищах. Вполне возможно, построенных как раз компанией братьев Нобель.

Нефтехранилища Шухова

Первый большой комплекс нефтехранения был создан в Царицыне – главном конечном пункте речных нефтемаршрутов. Полностью он был введен в строй в 1881 году. Изначально в него входило девять шуховских резервуаров, однако к концу столетия их число было увеличено более чем в четыре раза. Людвиг писал о царицынском нефтехранилище: «Тут на всем лежит отпечаток порядка, что непривычно для здешних мест. Дороги выстланы камнем, мосты в исправности, все здания удобные и просторные, аккуратные и красивые, а технические сооружения не имеют себе равных по совершенству. Колоссальные резервуары вмещают более 1 250 000 пудов (примерно 20 500 тонн – В. Ч.) керосина, насосные станции приводят в восторг. Вокруг – пустыня, чуть подальше от великой реки уже не встретишь ни одного деревца, несмотря на то, что почва весьма плодородна, из-за нехватки воды все пусто. В самом Царицыне нет ни одного парка, нигде, кроме железной дороги, не проведена вода. У нас же замечательный водопровод, по всей территории разбиты большие сады. Под здешним Солнцем все цветет и зеленеет и мне отрадно наблюдать, как довольны служащие, с какой нескрываемой гордостью они говорят о нашем комплексе в противовес бездушному и убогому запустению города. Я вполне мог без всякого преувеличения сказать им, что пожаловал лишь затем, чтобы вместе с ними порадоваться окружающему благоустройству».

Нефтяной склад братьев Нобель. Царицын, фото А. И. Шевьякова-Красовского

Комплексы складов и нефтехранилищ кроме Царицына были построены в Риге, Москве, Петербурге, крупные оптовые склады были созданы в Нижнем Новгороде, Варшаве, Рыбинске, Ярославле, Самаре, Саратове, Казани, Перми, Твери. Центральным, просто в силу географического положения и транспортной доступности, считался комплекс около села Дядьево в Орловской губернии, на постройку которого Нобель выделил более миллиона рублей. Здесь, на 100 десятинах (читай – примерно 100 гектарах) был выстроен комплекс хранения общей емкостью 80 миллионов литров, по территории было проложено около 10 километров железнодорожных путей, а на запасных путях могло разместиться более 80 стандартных нефтяных цистерн или, как их тогда называли – вагонных чанов.

Провезти морем

   Людвиг не случайно вывел свой трубопровод в Бакинский порт и там же поставил несколько хранилищ. В отличие от насквозь железнодорожной Америки, в России основные товарные перевозки по прежнему осуществлялись по рекам.
   Изначально моряки вообще страшно боялись связываться с таким огнеопасным грузом, как нефть и нефтепродукты. Они часто просто отказывались работать на «керосиновозных» судах. Продукт на них перевозили в деревянных бочках, которые часто давали течь, что приводило к пожарам и взрывам. Каждый нефтепромышленник решал эту проблему в меру своих способностей. Кокарев на глазах капитана, не желавшего перевозить опасный груз, самолично ткнул горящую лучину в нефть, доказывая, что она совсем не так опасна, как об этом думают многие. Рокфеллер перед погрузкой напоил матросов до беспамятства, и те узнали о том, какой груз они везут, уже будучи в открытом море. Перевозка нефти требовала особых навыков, поэтому, постепенно, из общей массы речных и морских судов стала вычленяться группа, которая специализировалась именно на таких грузах. Транспортная доля в цене керосина составляла в середине 1870-х годов значительную часть. Если в Баку пуд керосина тогда стоил порядка 20–30 копеек, 25 пудовая бочка стоили 12 рублей серебром. Иными словами, стоимость тары вдвое превышала стоимость товара. С учетом транспортных расходов, уже в Нижнем Новгороде, торговой столице империи, цена пуда доходила до 1 рубля 60 копеек, а в Москве она уже зашкаливала за 2 рубля. И это при том, что американский керосин тогда же стоил 1 рубль 30 копеек за пуд. Счет явно не в пользу отечественного производителя. Кроме того, вес бочек составлял примерно 20 процентов от массы всего груза, значит пятая его часть была простым балластом.
   Без водных перевозок обойтись было невозможно, и это Людвиг прекрасно понимал. Но их структуру надо было просто кардинально изменить. И он знал, как это сделать.

   Деревянная баржа для перевозки нефти братьев Артемьевых на Волге

   Сказать, что первые танкеры придумал Людвиг Нобель вместе с хозяином Мутальского завода, на Норчепингских верфях которого строился братский флот, было бы не совсем корректно. На самом деле, первыми специализированное судно для перевозки нефти построили братья Николай и Дмитрий Артемьев. «Занимаясь перевозкой нефти с 1866 года, – писали они в конце XIX века, – и, видя неудобства в перевозке такого важного и полезного для экономики страны продукта, мы попытались приложить к этому делу такой тип судна, в котором нефть могла бы перевозиться без помощи бочек». Поразмыслив, братья сперва решили, что неплохо было бы увеличить размер тары. И в 1873 году установили на своей парусной шхуне «Александр» нефтяную цистерну. Закатывать ее на судно было, конечно, проблематично, поэтому заполняли ее с помощью ручного насоса. «Заливать» баржу приходилось почти сутки. Только в 1878 году братья начали применять паровой насос, подававший 64 т продукта в час. Операция эта, с точки зрения других купцов выглядела смешно, однако, когда в конце сезона пришло время подсчета барышей, черед смеяться пришел уже братьям Артемьевым. За то время, как другие перевозчики сделали 6 нефтяных рейсов, их «Александр» успел сделать 8. Вскоре судовладельцы оборудовали подобными цистернами все свои 8 судов, крупнейшее из которых, шхуна «Елизавета», способна была за раз принять на борт более 500 тонн груза. Кроме «Александра» и «Елизаветы» в их наливной флот входили суда «Россия» (216 т), «Змея» (120 т), «Север» (224 т), «Союз» (250 т), «Волга» (320 т) и «Два брата» (240 т). Вверх по Волге от Каспия их суда шли под завязку заполненные нефтепродуктами, а после разгрузки трюмы выстилались камышом и загружались сухими грузами, которые и везли теперь уже вниз по течению, в морские порты.
   Как ни странно, но опыт корабелов другие купцы перенимать не спешили. Напротив, на все попытки властей внедрить передовую технологию нефтеперевозчики отвечали вежливым молчанием. «Вы просили меня обратить внимание местных судоходцев на выгодное дело для перевоза керосина наливом, – писал в своем ответе Императорскому обществу содействия русскому торговому мореходству, старательно пиарившему артемьевское начинание, заведующий Николаевским мореходным классом Криницкий. – Я, к сожалению, должен сообщить вам, что мои хлопоты не увенчались успехом». Действительно, российские нефтедобытчики поднимали идею перевозить нефть так же, как зерно, на смех, заявляя часто, что если бы она была экономически выгодна, практичные американцы уже давно возили бы керосин в трюме. Мало кто знал при этом, что американцы уже создали один небольшой наливной корабль, но он, и правда оказался экономически невыгоден, так что его довольно быстро переоборудовали под другие грузы. Но у Штатов были на то свои причины. Дерево у них было дешево, и стоимость бочки, относительно стоимости перевозимого в ней керосина, составляла небольшой процент. В Баку же дерева было мало, и стоило оно дорого.
   Единственным человеком, почуявшим новую выгоду, оказался французский консул Боне. Прагматичный европеец быстро понял, где барыш, и моментально построил для перевозки нефти из Новороссийска судно «по системе господина Артемьева». Однако постепенно идея начала овладевать массами. И неповоротливые российские купцы, поддавшись давлению технического прогресса, начали строить свои деревянные танкеры. Пример им подал безусловный авторитет в области добычи, транспортировки и переработки нефти, нижегородский первой гильдии купец Виктор Рагозин. Он не стал устанавливать на борт своей деревянной баржи металлическую цистерну, зато полностью переоборудовал трюм под налив. Историки нефтедобычи говорят, что Рагозин «увеличил бочку до размеров баржи». Убедившись в экономической обоснованности метода, купец быстро зарегистрировал у себя в Нижнем первое «Товарищество по строительству нефтеналивных шхун „Каспий“». Которое и стало строить первые в мире серийные, но пока еще деревянные танкеры.
   Результатом внедрения в жизнь изобретения братьев Артемьевых стало резкое увеличение нефтеперевозок. Со 160 миллионов тонн в 1874 году до 3,5 миллиардов в 1894. В 20 раз. А от самих братьев в нашей памяти почти ничего не осталось. Только их танкеры, да прошение разрешить им организовать «на свой кошт», то есть, на свои средства, «специальное образовательное заведение для мореходов», которое так и не было удовлетворено. Не осталось даже ни одной их фотографии. И если про первого брата, Николая Ивановича, мы еще знаем, что родился он в 1833-м, а умер – в 1896 году, то про Дмитрия Ивановича не помним даже этого.
   На российское нефтеналивное ноу-хау американские перевозчики ответили в конце XIX века своим национальным изобретением: металлическими 159-литровыми квадратными бочками. Такие бочки можно было поставить на борту более компактно. Впрочем, технология эта быстро ушла в прошлое, а от квадратных бочек осталось только слово «баррель» («barrel» – «бочка») использующееся сейчас как обозначение меры объема нефтепродуктов.
   Металлические суда во второй половине XIX века еще были диковиной. Правда, на своей Сормовской верфи судостроитель Михаил Окунев уже строил металлические баржи, но были они очень дороги и плохоуправляемы. Поэтому для постройки своего первого металлического супертанкера «Зороастр» Роберт и Людвиг выбрали в 1877 году шведскую верфь. Но сначала они провели эксперимент и залили керосин прямо в трюм одной из своих металлических барж. Продукт лили до тех пор, пока баржа не опустилась в воду до уровня ватерлинии. При перевозке часть нефти смешалась с водой, но в целом братья признали эксперимент успешным.
   Первое в мире нефтеналивное судно из бессемеровской стали старшие Нобели заказали директору Мутальского завода Свену Альмквисту осенью 1877 года. Для того, чтобы согласовать детали проекта, директор лично приехал в Санкт-Петербург, отложив ради такого важного дела свадебное путешествие. К середине ноября они, вместе с Людвигом набросали два проекта будущего корабля, а в январе состоялось подписание контракта, по которому компания Альмквиста Undholrnen-Motala брала на себя обязательство построить небывалое еще в истории человечества судно и сдать его заказчику в течение девяти месяцев. Наибольшую тревогу вызывала даже не пожароопасность будущего судна, а его устойчивость. «Волнение на борту может оказаться опаснее волнения на море», – писал брату из Баку Роберт, имея в виду то, что даже небольшая качка может вызвать в наполненном керосином трюме серьезную волну, которая будет раскачивать корабль и даже может его перевернуть. Но Людвиг и Альмквист придумали гениально простое решение этой проблемы: они разделили трюм перегородками, которые препятствовали волнам свободно ходить от борта к борту, перекатывая большие массы. Осадка у судна делалась в расчете на уровень воды на Волге и в Дону во время паводка. В результате получилось металлическое двухвинтовое судно длиной 56 метров, шириной 8,2 метра, осадкой 2,7 метра. Такой относительно небольшой размер был связан с особенностями маршрута: Людвиг учел, что пароход должен был проходить по пути из Швеции в Баку через Рыбинский и Мариинские каналы. Паровая установка судна позволяла развивать скорость 10 узлов [109 - 1 узел по международному определению равен 1,852 километра в час.]. Танкер был оборудован 19 железными резервуарами, 8 из которых можно было, для уменьшения веса, а следовательно – и осадки, снять. Полная грузоподъемность составляла 15 000 пудов (примерно 246 000 тонн). В честь главного пророка огнепоклонников судно получило имя «Зороастр» [110 - В переводе с древнеиранского «Зороастр» – «благая вера почитания мудрого»]. В мае 1878 года его спустили на воду и первый настоящий танкер из Балтийского моря по российской речной системе своим ходом отбыл в Баку. Переходом руководил Яльмар Круссель. Поскольку иностранцам в России держать свой флот не дозволялось, хозяином корабля временно был оформлен финский россиянин полковник Бильдерлинг.

   Танкер «Зороастр»

   «Зороастр» прожил долгую жизнь и даже смерть его была посвящена нефтянке, тогда уже советской. После революции и национализации он исправно возил нефтепродукты в системе советского Речфлота вплоть до списания в 1848 году. Чуть позже, в 1850 году, советские геологи пробурили в районе Черных камней, в 42 километрах от Апшеронского полуострова на глубине 1100 метров подводную скважину. Черные камни были переименованы в Нефтяные камни, на их месте был сооружен искусственный остров площадью 7000 гектар. Основание острова составили семь затопленных кораблей. Возглавлял этот прощальный караван первый в мире танкер «Зороастр».
   Испытав «Зороастра» на деле и убедившись в его несомненной и высокой эффективности, Людвиг сразу заказал вдогонку по тому же проекту еще два танкера. Пароходы были названы «Будда» и «Норденшёльд». Сейчас уже трудно выяснить точно, в честь кого был назван последний корабль. Возможно, в честь знаменитого финского алхимика Августа Норденщёльда. Вряд ли – в честь известного шведского путешественника и географа и геолога Адольфа Эрика Норденшёльда. Вряд ли, по той простой причине, что он был еще жив. С другой стороны, в те времена победоносного шествия науки имена еще здравствующих деятелей кораблям, в особенности – технически продвинутым, присваивали частенько. Именно в 1878 году имя Норденшёльда гремело в связи с тем, что он первым прошел на пароходе «Вега» через Северный Ледовитый из Атлантического океана в Тихий, открыв, тем самым, Северный морской путь. Жюль Верн даже посвятил этому переходу свой новый роман «Найденыш с погибшей Цинтии». Но скорее всего, все-таки, судно назвали в честь отца Адольфа, минеролога и путешественника, члена-корреспондента Петербургской Академии наук Нильса Густава Норденшёльда. Последний, кроме прочего, известен еще и тем, что это именно он открыл драгоценный камень александрит, названный так в честь царевича Александра, будущего царя Александра II. На момент открытия тому как раз исполнилось 16 лет, и новый именной минерал был преподнесен на дне рождения в качестве подарка от научной общественности.
   В ноябре 1880 года Людвиг заказал Мальквисту танкер продвинутой конструкции, получивший имя «Моисей». У новой модели керосин заливался в трюм, а плавучесть обеспечивалась специальными продольными воздушными отсеками-поплавками. После успешных испытаний по тому же проекту было построено еще десять судов: «Магомет», «Татарин», «Брахма», «Спиноза», «Сократ», «Дарвин», «Коран», «Талмуд», «Калмык» и «Башкир». Каждое судно, в зависимости от емкости стоило от 115 до 120 тысяч рублей.
   Изначально планировалось одному из кораблей дать имя Альфреда Нобеля, но тот категорически отказался от столь лестного предложения. «У меня есть серьезные возражения, – писал он Людвигу. Во-первых, это Она [111 - По-шведски все корабли относятся к женскому роду.], …а раз вы говорите о ее красоте и прекрасных формах, очевидно, что было бы дурной приметой наречь ее именем такой старой развалины, как я». Другие члены семьи не отличались такой скромностью. Крупнейший нефтеналивной пароход компании был назван «Роберт Нобель». Один из первых дизельных теплоходов, с мощностью двигательных установок 1200 лошадиных сил, и крупнейший в мире на то время (1909 год, емкость – 4 600 000 тонн) танкер именовался «Эмануэль Нобель», правда это имя ему счастье не принесло: история судна связана со многими неприятностями, как крупными, так и не очень. Построенное одновременно с ним, только более удачливое судно, назвали «Карл Хагелин». В 1886 году Нобели спустили на воду первый свой океанский танкер «Петролиа», которому после смерти Людвига Нобеля было присвоено его имя.
   В начале 1884 года в научно-популярном журнале «Всемирная иллюстрация» о пароходе «Спиноза» писали: «… Шхуна для перевозки керосина, каковых Товарищество имеет 12 штук, назначается специально для вывоза керосина наливом, а не в бочках, как это делалось прежде. Для этого внутри парохода устроены герметически закрытые цистерны, соединенные между собою трубами, нагрузка и выгрузка которых производится в одном только месте. Пароход наполняется керосином у заводской пристани Товарищества в г. Баку посредством 8 дюймового керосинового трубопровода, который идет прямо от высоко на горе стоящих резервуаров – на расстоянии почти одной версты от пристани. Керосин по трубам идет самотеком прямо в пароход, который наполняется в 4–1/2 часа 50 000 пудами керосина. Из Баку пароходы идут в продолжение 48 часов на так называемый девятифутовый рейд в 120 верстах ниже Астрахани, где они посредством устроенного на палубе парохода насоса перекачивают керосин в железные баржи Товарищества или в речные наливные суда. Эти последние, наполненные керосином, поднимаются по Волге до г. Царицына, где груз перекачивается посредством парового насоса, находящегося на плавучей пристани, в высокостоящие на горе резервуары. Баржи возвращаются из Царицына на 9 фут. пустыми, а морские шхуны в виде балласта наполняются волжскою водою и отвозят ее в г. Баку, где она перекачивается в особые цистерны и применяется для орошения садов и жилищ служащих в Товариществе, так как в Баку колодезная вода вся соленая, проточной воды нет, и вообще ощущается недостаток в пресной воде, даже в дождевой». Впоследствии этот последний факт, что пока Бакинские рабочие пухли с голоду (чего, в обшем-то, у Нобелей как раз не наблюдалось) и жили в грязи, проклятый «Нобель для своего сада возил воду в Баку из Астрахани» почему-то особенно возмущал советских пропагандистов.
   На постройку собственной флотилии братья потратили более 6 миллионов рублей. Вложив такую огромную сумму, Людвиг попытался через знакомых людей в правительстве запретить перевозку керосина в пожароопасных деревянных баржах. Однако оно сначала разрешило использовать деревянные танкеры до конца навигации 1886 года, потом продлило свое разрешение, и только в 1904 году наконец издало закон, по которому весь деревянный флот должно было заменить на железный …в течение следующих 10 лет.
   После того, как технология постройки танкеров была уже отточена, их производство было перенесено в Россию: теперь Нобели строили их на заводе в Коломне. В пору своего наибольшего подъема нобелевский флот насчитывал 134 парохода и 212 парусников самого различного назначения. А результатом широкого применения танкеров стало то, что уже к 1885 году цена за фунт качественного керосина в России упала аж до 20 копеек. Теперь уже американскому товару конкурировать с нобелевской продукцией было сложновато.
   Несмотря на все предосторожности и меры безопасности, танкеры время от времени все-таки загорались и даже взрывались. В 1881 году, при загрузке керосином, в Баку взорвался «Норденшёльд», а несколько месяцев спустя при схожих обстоятельствах загорелся еще одно из нобелевских судов. Предпринятое Людвигом служебное расследование установило, что при загрузке произошла утечка керосина. Он протек в машинное отделение, где и загорелся от работавшей осветительной керосиновой лампы. Сама же протечка произошла оттого, что при сильной качке (стояла плохая погода и дул сильный ветер) в жестком заправочном рукаве образовались трещины. Поняв это, Людвиг тут же спроектировал систему закачки с гибкими защищенными рукавами. Предложенный им тогда принцип используется и по сию пору. А выгоревший танкер «Норденшёльд» был по цене лома продан его бывшему капитану. После восстановления новый хозяин дал кораблю новое имя – «Феникс».
   После того, как у старших Нобелей появился свой флот, перед ними совершенно естественно встал вопрос о топливе для паровых агрегатов. Людвигу не казалось справедливым, что пароходы крупной компании топливопроизводителя вынуждены были использовать закупаемый в Великобритании уголь. Конечно, это было дешевле нефти, не говоря уж о керосине, но… При перегонке на нобелевском заводе из нефти получали около 30 % керосина и 15 %-20 % бензина. С керосином все было ясно, бензин продавался как хороший растворитель, модный пятновыводитель и средство от клопов. Оставшиеся 50 % представляли собой густую черно-коричневую маслянистую грязь. Частично ее использовали для изготовления колесных масел, но в основном – сливали в море или сжигали как отходы. Даже название у этой грязи было соответствующее – «мазута», от арабского «мазхулат» – «отбросы». Между тем, горели эти «отбросы» значительно лучше, чем уголь, который Нобели покупали для паровых агрегатов своих заводов, насосов, пароходов и паровозов. Людвигу это не давало покоя и он обратился за советом к наиболее продвинутому в химии брату – Альфреду. Всесторонне изучив присланные образцы, Альфред вскоре посоветовал брату взяться за мазут самым серьезным образом. По его словам, его никак нельзя было считать отходом: «Мазуту принадлежит огромное будущее… Если он у вас ничего не стоит или стоит дёшево, надо строить резервуары и заполнять их впрок, через 5-10 лет мазут принесёт огромное богатство». Самолично сжигая образцы угля и мазута, Людвиг высчитал, что килограмм угля, сгорая, испаряет 7–8 литров воды, в то время как килограмм нефтяных отходов превращает в пар 12 литров. Но как подавать этот мазут в топку? С углем все ясно, есть кочегар, есть лопата, а тут? Не лить же его из шланга, тут и до пожара недалеко. Топка была явно не приспособлена под жидкое топливо. Попытки распылять в ней нефть или использовать так называемые «нефтяные кирпичи» – пропитанное нефтью спрессованное сукно, в лучшем случае не приводили ни к чему хорошему, а в худшем – приводили к плохому, вплоть до взрывов.
   Разобраться с такой несправедливостью поручили уже проверенному в делах Шухову. Проблему он решил, создав в 1879 году специальную форсунку, через которую мазут распылялся в топку парового двигателя. Действовала она с помощью создаваемого паровиком водяного пара, мощная струя которого и распыляла в топке густой мазут. Конструкция форсунки Шухова была так проста, оригинальна и надежна, что великий русский химик Дмитрий Менделеев, кстати, тоже предрекавший мазуту, как виду топлива, большое будущее [112 - В одном из своих трудов он писал: «нефтяные остатки не исчезнут с рынка России, пока нефть будет находиться в современном изобилии и дешевизне, потому что при переделке в ценные продукты остаются неизбежные отбросы и есть много природных видов тяжелой нефти, дающих мало ценных продуктов и совершенно отвечающих понятию о нефти как о „жидком каменном угле“. А потому и впредь, как ныне, нефтяное топливо будет играть свою у нас передовую роль».], даже поместил ее рисунок на обложке своей книга «Основы фабрично-заводской промышленности», а основные принципы ее системы используются инженерами и поныне. Вот как описывали форсунку в журнале «Техник» в статье «Нефтяной пульверизатор Л. Э. Нобеля с вращающимся пламенем»: «Форсунка эта состоит из цилиндрической коробки с двумя цилиндрическими отростками: по нижнему отростку течет пар, по верхнему – нефть. Величина отверстий для пара и нефти может регулироваться от руки, и таким образом можно установить желательный приток нефти. …Усовершенствование здесь заключается главным образом в том, что пульверизационное пламя имеет в топке вращательное движение вокруг горящей оси, через что достигается более полное сгорание топлива и совершенно равномерное нагревание… Пульверизаторы г. Нобеля изготавливаются на его собственном заводе и стоят около 130 рублей». Уже в скором времени большая часть двигательных паровых установок Нобелей была оборудована форсунками Шухова и переведена на питание новым «отбросовым» топливом. Сам же Людвиг, как и посоветовал Альфред, начал через подставных лиц скупать мазут практически за бесценок и заполнять им свои шуховские хранилища. И не только скупать, но и заключать долгосрочные, на многие годы вперед, контракты о его закупках.

Провезти по суше

Из портов нобелевский продукт развозился по всей России уже при помощи железной дороги, в специальных нефтеналивных цистернах. О последних стоит сказать несколько слов отдельно. К тому времени американцы уже более десяти лет использовали для перевозки нефти и нефтепродуктов по железным дорогам специальные цистерны, о примерном устройстве которых Нобели знали от своей американской технической агентуры, однако Людвиг решил не повторять их конструкцию, а создать собственную, учитывая местную, российскую специфику. В России ничего подобного тогда еще не было. На самом деле, при том, что перевод страны на железнодорожные рельсы считался тогда задачей архиважной, создавать специализированные средства перевозки государство вовсе не спешило. У всех еще на памяти была история о разработке специальных угольных вагонов, о необходимости которых ведущие углепромышленники страны кричали на всех перекрестках. Несколько лет они просили и умоляли правительство предпринять в этом направлении хоть какие-то шаги, писали в газетах, говорили на собраниях, выступали в сенате. В процесс обсуждения проблемы было втянуто практически все промышленное сообщество империи. Вагон был наконец создан и производство его было размещено на Рижском вагоностроительном заводе, но чего это стоило всей стране… А вот о нефтяных цистернах того же сказать нельзя. По простой причине: Людвиг Нобель даже и не стал обращаться с просьбами в правительство, а сразу обратился к конструкторам Рижского завода. Одновременно он предложил российскому министерству железных дорог и другим нефтепромышленникам войти с ним в концессию и поучаствовать в создании нового нефтеналивного вагона, однако ни те, ни другие интереса к нобелевскому начинанию, как по традиции, не проявили. Российские нефтяные цистерны были рассчитаны на перевозку 10 тонн керосина каждая, что было несколько меньше американского аналога. Первые сто нефтеналивных вагона были изготовлены в железнодорожных мастерских, устроенных при царицынском хранилище. Одновременно Людвиг заказал на Путиловском заводе несколько специализированных особо мощных локомотива, способных справиться с 250-тонным составом. Паровые агрегаты локомотивов были, кстати, оборудованы форсунками Шухова и работали на том самом мазуте, который Нобели скупали за бесценок. Первый нобелевский состав с высококачественным керосином прибыл в Санкт-Петербург в начале 1881 года, а к 1883 году у Нобелей было уже 1500 цистерн и 60 локомотивов. Поскольку государство отказалось обслуживать его составы, Людвиг подготовил для них своих машинистов, оборудовал ремонтные мастерские, построил собственные, частные железнодорожные ветки, наладил собственный, весьма тщательный контроль за состоянием подвижного состава.

   Налив железнодорожных цистерн нефти в Баку, 1903 год.

   Нобелевский нефтяной состав, кроме прочего, был еще и пунктом мелкооптовых продаж керосина. После того, как он останавливался на станции, сопровождавший его приказчик-экспедитор сообщал об этом по телеграфу в центральную контору в Петербург. Положение состава обозначалось на карте России специальной цветной булавкой. После этого начиналась торговля. Перекупщики договаривались о цене и объемах с приказчиком, после чего перечисляли деньги на банковский счет Нобелей. Как только перевод подтверждался, из конторы отправляли приказчику телеграмму, и тот отпускал товар. Все это время состав стоял на специальной ветке, построенной на деньги Нобелей, ибо правительство и частные владельцы слишком дорого оценивали длительные стоянки на своих запасных путях, а то и вообще запрещали ими пользоваться.
   «Цистернами» нобелевские нефтяные чаны стали называть далеко не сразу. Чаще всего их именовали на английский манер – «танками», что в переводе значит «большой бак». Такое созвучное мощным боевым машинам название совсем не случайно. Первоначально в России появившиеся в начале XX века бронированные машины называли так, как и должны были называть – «бронемобилями». В начале Первой Мировой войны российское правительство заказало в Англии крупную (несколько десятков) партию бронемобилей Mark. Для того, чтобы об этом не пронюхала немецкая разведка, было решено закрыть установленные на железнодорожных платформах машины брезентом, а в путевых документах обозвать их «наливными баками», то есть «танками», благо размеры соответствовали. Фокус прошел удачно: немцы так ничего не узнали и были приятно удивлены появившимися на Восточном фронте механизированными и огнестрельными монстрами. А новое название мощной техники разошлось по всему миру и благополучно прижилось. Только русские солдаты еще долго называли танки «лоханками» (еще один перевод слова tank).
   Но совсем уйти от бочек было все-таки невозможно. Они были просто необходимы хотя бы для конечной мелкооптовой торговли. Для того чтобы создать действительно независимое предприятие полного цикла Людвиг построил на базе того же царицынского хранилища огромное бондарное производство, на котором по американской технологии клепалось до 100 000 бочек в год. Подобные бондарные цеха, только значительно меньших масштабов, были и на других крупных хранилищах.

   Так создавалась огромная, всероссийская нобелевская нефтяная империя. В короткий срок Людвиг построил и отладил замечательную инфраструктуру нефтяного бизнеса, в которой он имел возможность контролировать любую составляющую, от процесса бурения скважины до продажи ведра керосина конечному потребителю в глухой деревне. Такой организацией в России не мог похвастать ни один, даже самый богатый предприниматель. Нельзя сказать, что российские нефтепромышленники были такими уж отсталыми, нет, просто они развивали свой бизнес в другом направлении. Точнее, они в другом направлении тратили деньги. В основном российские нефтяники обращали капиталы на покупку новых источников и месторождений, Людвиг же об этом беспокоился совсем мало. Он чувствовал, что его конкуренты совершают большую ошибку, ибо покупая все новые и новые земли они почти не оставляли средств на переработку полученного продукта. В результате, добыв значительное количество нефти и не имея возможности ее переработать и реализовать, они были вынуждены продавать ее сырьем за очень дешево тому, кто такую возможность имел, то есть, – братьям Нобель. Еще когда строился первый нефтепровод, Людвиг не раз отказывался от приобретения перспективных участков, заявляя: «Когда у меня будет нефтепровод, то будет и нефть». Только после того, как был запущен обновленный завод, он, дабы не зависеть от переменчивого Бакинского рынка, начал покупать один за другим нефтеносные участки. Объем покупок был мизерным, стоимость купленных участков составляла менее 130 000 рублей, а общая площадь не превышала 40 десятин. Однако, на этих 40 десятинах было пробурено около 100 скважин, дававших в год до 25 миллионов пудов нефти.
   Положение дел, когда крупный предприниматель занимался не только добычей или переработкой, но и всеми сопутствующими процессами, весьма тревожило старого знакомого Людвига и ведущего российского нефтяного специалиста Менделеева. Знаменитый ученый в своей книге «Учение о промышленности» писал: «… у нас и г. Кокорев, и г. Мирзоев, и г. Новосильцев, и г. Нобель сами стремятся быть всем – бурильщиком, возчиком, перегонщиком, владельцем земли и складов, чуть ли не мелким торговцем. Эта всесторонность – крупнейшее зло нашей хорошо начавшейся нефтяной промышленности… пусть одни владеют землею, другие нанимают ее из доли или платят и бурят, третьи перевозят в вагонах, на пароходах, в шхунах, проводят ее по трубам или как иначе, четвертые перегоняют на керосин, пятые обрабатывают остатки на тяжелые масла, шестые делают бочки, седьмые торгуют в России и за границей. …Обсуждая препятствия для нашего нефтяного дела, иной говорит только об акцизе, да об устьях Волги другой – только о дороговизне бочек, третий – о нехорошем очищении нашего керосина, четвертый о тарифе железных дорог, пятый – о недостатке кредита и т. п. Все эти препятствия второстепенные: первое и основное – отсутствие специализации разных отраслей нефтяного дела. Тот же ум, тот же капитал сделают свое дело во много раз и лучше и выгоднее, когда сосредоточатся на одной части дела». Лучше всего ему на это ответил Виктор Рагозин, писавший о нефтяной специализации: «Когда имеешь свои буровые, то можно до некоторой степени предусматривать приближение необходимой остановки; когда эти буровые эксплуатируются другими людьми, то во все расчеты необходимых остановок надо еще вводить поправки на леность, неумение, невнимание и безденежье нефтедобывателей. По г. Менделееву, нефть в четверг сотворилась в центре земном, в субботу пришла в Балаханы, а в воскресенье Ага, Тер или Ходжа вам ее откачали и пожалуйте получать в понедельник. …наступит время, когда горячка бурения начнет постепенно остывать, число скважин будет уменьшаться, дело бурения постепенно будет переходить в руки заводчиков, которым нефть необходима, так как они затратились на устройство заводов, и нефтедобывающая промышленность как особая будет постепенно уничтожаться».

Часть IV

Товарищи нефтяники

   Созданная в такой относительно короткий срок нефтяная империя поражала своим размахом. Построить такую даже самому богатому россиянину в одиночку было бы не под силу, а Людвиг Нобель на период начала нефтяного бизнеса к самым богатым не относился. Те же Кокарев или Мирзоев имели значительно более крупные капиталы. Людвиг часто жаловался, что ему банально не хватает денег, что вложенные полтора миллиона рублей – просто кошкины слезки, что вложить надо еще в полтора – два раза больше, только вот где взять это больше? Альфред, который хоть и отдавал большее предпочтение нитроглицерину, тем не менее, не прочь был несколько диверсифицировать свои активы, вложившись в дело старших братьев. Тем более что перспективность нефтяного дела становилась все очевиднее. Как хороший экономист он уже не раз предлагал братьям создать акционерное общество, однако ни Людвигу, ни, тем более, Роберту эта идея не нравилась. Людвиг вообще не любил все, что было связано с акциями и биржевой игрой. Он с презрением относился к любым капиталам, заработанным не практически-технологическим путем, и считал их «за полученные даром, вредные». Когда ему предложили продать его дело за границу по очень-очень выгодной цене, он ответил представителям покупателей:
   – Вы хотите, чтобы я обратил свои деньги в процентные бумаги, купил бы себе ножницы для отрезывания купонов и ходил бы на биржу для их продажи; я на это не согласен; мне нужны не только деньги, но и дело.
   Роберт же прекрасно понимал, что в условиях акционерного общества он на своем родном, такими трудами выстраданном предприятии, будет значить еще меньше, чем сейчас, в паре с младшим братом Людвигом. Он и так уже говорил, что его оттерли даже от родного завода и, надо сказать, что эти его претензии были не так уж безосновательны. Людвиг, расширяя производство, все меньше слушал старшего брата. И не потому, что не воспринимал вмешательства в свои дела, которые он всегда называл общими, даже не только с Робертом, но и с Альфредом, отнюдь нет. Просто пораженный все крепнущей ревностью к созданному им делу Роберт все чаще возражал против различных нововведений вовсе не потому, что они были неправильными или вредными, а потому, применяя свое «вето» он пытался показать свои права хозяина, пусть даже в ущерб производству. Единоличного хозяина собственного дела. Дело тут было даже не в деньгах. Роберт прекрасно понимал, что все действия младшего брата идут на пользу предприятию и делают его же богаче. Но в данном случае, богатство было уже не главным. Поэтому, он, например, категорически возражал против внедрения непрерывного цикла переработки и закупки крупных партий чужого мазута.
   Но, что бы там себе не думали старшие братья, а больше денег было взять негде. Людвиг долго сопротивлялся, советовался и со старшим братом, и с младшим, ездил для личной консультации с продвинутым в биржевых делах Альфредом в Париж и в Вену, пока, наконец, не выработал приемлемую для себя версию акционерного предприятия. Роберт продолжал категорически возражать против какого бы то ни было акционирования, но его уже почти никто не слушал. Во всяком случае, Альфред заявил, что он с удовольствием вступит в ряды нефтяных акционеров и купит подобающий пакет акций.
   Устав «Акционерного товарищества нефтяного производства братьев Нобель» император Александр II высочайше утвердил 10 мая 1879 года. Товариществу сразу был присвоен уникальный телеграфный адрес «Бранобель», ставший чем-то подобным тому, что мы сейчас называем «брендом». Уставной капитал нового товарищества был равен 3 миллионам рублей. Для того чтобы в акционеры не пролезло великое множество миноритариев, владеющих мелкими пакетами, а то и вообще – несколькими акциями, но могущих причинить хозяевам пакетов крупных отнюдь не малую головную боль, Людвиг установил цену одной акции в 5000 рублей. Всего их было выпущено 600 штук. Контрольный пакет из 322 акций Людвиг оставил себе. 186 акций приобрел коллега Людвига по ижевскому заводу и просто друг полковник Бильдерлинг, Альфред Нобель купил 23 акции, 27 взял питерский купец Забельский, 10 – брат Бильдерлинга Александр. По 5 акций досталось главному бухгалтеру питерского завода Людвига Фритцу Блумбергу и главному инженеру Михаилу Белямину и по одной – шведскому инженеру-бурильщику Сандгрену и московскому торговому представителю Нобелей, немцу Бенно Вундерлиху. Роберт Нобель набрал денег на 20 акций. То есть, теперь ему принадлежало чуть больше 3 % родного предприятия. 3 % от мечты.

   Акции «Товарищества братьев Нобель»

   В соответствии с утвержденным уставом, годовая прибыль товарищества распределялась следующим образом. Сперва из нее изымалось 8 %, которые распределялись между акционерами. Оставшаяся сумма делилась в соотношении 40 на 60. 40 % делилось на всех рабочих и служащих компании и выплачивалось им в качестве годовой премии, а оставшиеся 60 % опять же отходили держателям акций.
   Конечно, и 3 % от такого предприятия давали неплохой доход, но что касается участия в управлении производством, такой пакетик никак не мог тягаться с 53,3 % людвиговского пакета. Роберт, как он и опасался, в процессе создания «Бранобеля» был практически полностью отстранен от какого бы то ни было руководства. Его расстройство было так велико, что сразу после дележа он, сославшись на пошатнувшееся здоровье, уехал прочь из Баку. На место главного управляющего Бакинской компанией, которое он до того занимал, был назначен шведский инженер Карл Улльнер. Людвиг понимал, что по отношению к брату все вышло как-то не очень хорошо. В июле он собрал главных акционеров, которые совместно решили, что усилия Роберта «достойны серьезного вознаграждения», в связи с чем его долю решено было увеличить до 6 %. Теперь Роберт, в списке акционеров стоял на третьем месте, сразу за Людвигом и Бильдерлингом, значительно выше младшего Альфреда, что было важно. Это несколько успокоило его и он вернулся на завод. Однако ворчать по поводу ненужной перестройки и внедрения «непрерывки» старший из Нобелей не перестал. «Не могу представить, что мне теперь делать, – писал Людвиг Альберту в мае 1880. – Дела и поступки Роберта причиняют мне массу неприятностей и волнений. Он опять не в себе. Он ругается, сердится, мечет громы и молнии, и я вряд ли сильно преувеличу, если скажу, что он по отношению ко мне и к нашим сотрудникам кусается и лягается. Честное слово, мне это все кажется очень печальным! Я искренне надеялся, что теперь, когда его пай в Бакинской компании вырос, благодаря моим стараниям, до 150 тысяч рублей, он оставит меня в покое и перестанет мучить своими поступками и безобразной завистью. К огромному моему сожалению, так не случилось, а его письма ко мне просто ужасны – они полны горечи, презрения, ненависти». Для того чтобы брат окончательно перестал сердиться и поминал его «в более мягких и справедливых тонах, нежели прежде», Людвиг выделил ему еще 90 000 рублей капитала, доведя пай до 8 %. Теперь пакет был уже достаточно солидным для того, чтобы иметь хороший вес в совете акционеров. После такого перераспределения Роберт успокоился и уехал с женой Паулиной и четырьмя детьми сначала в Стокгольм, а затем – в купленную недалеко от Норрчёпинга, где строились нобелевские корабли, усадьбу Йето. В письмах братьям он время от времени давал советы по управлению компанией, и все эти советы они находили весьма дельными. Когда в 1881 году он вновь ненадолго приехал в Баку, в его честь на нобелевских промыслах в Балахнах был устроен грандиозный фейерверк. В его подготовке принимал участие лично Роберт Нобель.
   Несколько позже юный Вильгельм Хагелин, работавший тогда у перестраивавшего завод Альфреда Тёрнквиста писарем, был откомандирован сопровождать Карла Улльнера на лечение от застарелого туберкулеза в Швейцарию. Однако по пути, в Вене болезнь Улльнера обострилась и он умер. По случаю там же, в Вене тогда находился и старый знакомый Хагелина, Роберт Нобель. Он помог юноше подготовить похороны на месте, однако как раз перед ними Вильгельм получил от родственников почившего шведа телеграмму, в которой они просили доставить тело для захоронения в Финляндию. Ответить на телеграмму взялся Роберт: «Мы получили вашу просьбу уже после того, как похороны состоялись. Если же кому-то очень хочется проводить их непременно в Гельсингфорсе, то об этом надо сообщать заранее». Сразу после похорон Роберт повел Тёрнквиста в венскую Оперу. Там как раз давали «Тангейзера».
   Тем не менее, в компании своего основателя вспоминали исключительно добрыми словами. 19 мая 1882 года ему из Баку была отправлена телеграмма: «Цвет нефтепромышленности, собравшийся на закладку нового поселка для служащих, шлет Роберту Нобелю, который заложил основы товарищества, свой нижайший и сердечнейший поклон! Дорпат, Талльгрен, Нобель».
   Людвиг разительно отличался от обоих братьев, как старшего, так и младшего. Он относился к тому типу людей, знакомство с которыми сразу врезалось в память. Достаточно было несколько минут общения и, нет, людям не казалось, что они были знакомы с главным Бранобелем всю жизнь, но они четко начинали понимать, что перед ними стоит настоящий, крепкий предприниматель, четко понимающий, что ему нужно и как этого достичь. В отличие от Роберт, он умел ладить с людьми и просчитывать ситуацию на несколько ходов вперед. Уже в 1884 году известный британский писатель Чарльз Марвин, посетив Бакинские промыслы, писал о нем: «То, что он никогда не отступал и не отступает от принятых решений является прекрасным доказательством его замечательной храбрости и неудержимой настойчивости». Главный управляющий «Товарищества братьев Нобель», занявший этот пост зимой 1882 года Густав Тёрнудд писал о начальнике своим родным в Финляндию: «В Людвиге Нобиле я получил хозяина, который всегда видит дальше меня, причем задуманное он осуществляет не только на словах, но и на деле столь скоро, что бывает, я еще не успеваю воплотить в жизнь одну дерзкую идея, а он уже заразился другой из тех, что я бросил совершенно, как казалось, мимоходом. И не просто заразился, а тщательно ее разработал и приказал внедрить в дело. Главную трудность всех предприятий – финансы – он, кажется, выкапывает из-под земли. Как не поворачивается, а они всегда появляются, так что наш муравейник без устали трудится денно и нощно сутками напролет и смотреть на результаты нашего труда без радости никак нельзя: там, где еще месяц назад была мрачная и безлюдная пустыня словно по взмаху волшебной палочки возникают целые поселки, зажигаются, подобно ярким звездам в темной восточной ночи, тысячи огней. И творец всего этого, его альфа и омега – Людвиг Нобель. В его хрупком теле живет поистине богатырский дух, заражающий всех окружающих своим энтузиазмом. Часто, глядя на него, кажется, что все на этом свете зависит лишь от воли и желания!»
   В отличие от Альфреда, Людвиг не верил в теории всемирных заговоров и не опасался неожиданно оказаться в нищете. Для младшего Нобеля это было особенно характерно. Родившийся в страшной бедности, он испытывал страх перед ней чуть ли не на подсознательном уровне. Усиливалось это пережитыми вместе с отцом банкротствами и страшным периодом накопления начального капитала. Смерть младшего брата, паралич отца, опыты с риском в любую секунду лишиться жизни… Богатство далось Альфреду чрезвычайно высокой ценой и платить ее заново ему очень не хотелось. Поэтому, он чрезвычайно бережно относился к деньгам. И к своей личной жизни.
   Для младшего Нобеля в порядке вещей было вдруг куда-то уехать, никому ничего не сказав, пропасть с горизонта, совершенно исчезнуть на несколько дней, недель, даже месяцев. За эту странную черту Виктор Гюго, часто посещавший Альфреда в Париже, прозвал его «самым богатым бродягой Европы». Такие же склонности были и у Роберта, но его хотя бы сдерживала семья. У Альфреда этого мощного сдерживающего фактора не было никогда.
   И ведь нельзя сказать, чтобы он был убежденным женоненавистником или категорическим противником семейных отношений. Скорее наоборот, причиной одиночества стала излишняя романтичность и ее неизменные спутницы – замкнутость и нелюдимость. Еще в 1851 году восемнадцатилетний Альфред, написал настоящую поэму «Загадка», в стиле которой явно чувствуется влияние его любимого поэта Перси Шелли [113 - Перси Биши Шелли (англ. Percy Bysshe Shelley; 1792, графство Суссекс – 1822, утонул в Средиземном море между Специей и Ливорно) – один из величайших английских поэтов XIX в.]. Главная героиня сочинения – безымянная женщина. Автор встречает ее в Париже, но ее неожиданная смерть заставляет его удалиться от мира и жить, как настоящий отшельник. Насколько реален сюжет поэмы сейчас уже вряд ли удастся узнать. Вполне возможно, что что-то подобное действительно произошло с ним во время работы в лабораториях Пелуза. В дальнейшем в жизни у него случалось еще множество романов, но ни один из них ничем значительным так и не завершился. Поговаривают, что у него даже был односторонний роман со знаменитой российской женщиной-математиком Софьей Ковалевской [114 - Софья Васильевна Ковалевская (урождённая Корвин-Круковская) (1850, Москва – 1891, Стокгольм) – русский математик и механик, с 1889 года член-корреспондент Петербургской АН. Первая в России и в Северной Европе женщина-профессор и первая в мире женщина-профессор математики.], но она предпочла ему математика Миттаг-Леффлера [115 - Магнус Густав (Гёста) Миттаг-Леффлер (швед. Magnus Gustaf (Gösta) Mittag-Leffler; 1846, Стокгольм – 1927, Юрсхольм) – шведский математик. Профессор университетов в Гельсингфорсе (с 1877) и Стокгольме (с 1881). В 1882 году основал один из крупнейших математических журналов – Acta mathematica.], из-за чего Альфред и исключил математиков из списка потенциальных номинантов своей премии, заменив в окончательной версии своего завещания премию математикам премией мира. По другим сведениям, виной тому была другая его несостоявшаяся супруга, Анна Дерзи, вышедшая замуж за начинающего математика Франца Мернажа. Хотя, возможно женщины тут были не причем, просто Альфред, и это было всем известно, не считал математику достойной наукой, поскольку она не приносила напрямую практической пользы и была значительно более теоретической, чем химия и физика, не говоря уж про биологию.
   Единственный роман динамитного короля, о котором мы знаем довольно подробно, был у него с Бертой Софией Феличита Кински. Берта происходила из обедневшего графского рода и зарабатывала на жизнь тем, что давала частные уроки. Обучая музыке и языкам детей барона фон-Зутнера, она влюбилась в его младшего сына Артура Гундаккара. Не подумайте плохого, Артур хоть и был младшим из трех сыновей, на момент знакомства был вполне совершеннолетним, ему тогда уже исполнилось 22 года. Их тайный роман тянулся три года, но, в конце концов, в 1876 году родителям все стало известно и они с позором выгнали 33-летнюю гувернантку. Вскоре она прочитала в популярной венской газете Neuie Freie Press объявление: «Господин средних лет, богатый и образованный, ищет компаньонку, женщину из среднего сословия, которая владела бы английским и французским языками и могла бы исполнять обязанности секретаря». Берта подходила по всем объявленным требованиям, и, поскольку отступать было особенно некуда, написала автору. Позднее она говорила: «Так еще раз в жизни я совершила то, что осуждается общественным мнением. Ни один человек, заботящийся о своей репутации, не ответил бы на такое объявление. Но что было бы, если бы я этого не сделала?» Автором объявления был, как несложно догадаться, Альфред Нобель. Он не сразу предложил Берте личную встречу, вначале они довольно долго переписывались. В переписке он вел себя очень тонко, тактично и аккуратно: «Я получала проникновенные и немного ироничные письма, полные грусти и меланхолии. У меня сразу же возник образ несчастного человека, избегающего общения и к тому же феноменально образованного, почти философа. Он одинаково хорошо писал и по-английски, и по-французски, и по-немецки». Нобель в письмах менял языки не просто так и не случайно. На самом деле он проверял уровень интеллекта и знаний будущей секретарши перед тем, как пригласить ее к себе. Результаты такой скрытой проверки ему пришлись по душе и Альфред выслал женщине деньги на билет до Парижа. Встретив ее во французской столице, он первоначально поселил Берту в «Гранд-отеле», заявив, что комнаты для нее еще не подготовлены. Осторожный 43-летний богач желал сначала присмотреться к женщине, прежде чем впустить ее в дом. Со временем она нравилась все больше. Нобель не жалел на Берту денег, водил ее в лучшие рестораны, катал на роскошных экипажах, покупал фантастические наряды. «Он умел говорить так увлекательно, что, слушая его речь, я невольно замечала, что ловлю каждое его слово. Величайшим удовольствием было беседовать с ним, причем не важно, на какую тему… Он страстно верил, что когда-нибудь люди станут совершенными и на земле установится порядок, подчиненный идеалам человечности и гуманизма; он презирал своих современников, которые своим творчеством или своими исследованиями препятствуют этому… Себя он презирал не меньше, а может быть, даже больше, чем остальных, но эти чувства Альфред старался скрыть. Он считал себя отвратительным и был убежден, что не способен вызвать никакой симпатии; поэтому очень боялся того, что на него обратят внимание из-за денег. Возможно, что именно поэтому Нобель до сих пор не женился. Он был поэтом и писателем, но никогда не публиковал своих произведений. Он показал мне большую поэму, написанную по-английски, объемом почти в сто страниц, и я нашла ее восхитительной». Вскоре Альфред объявил графине, что должен на неделю отъехать в Стокгольм, а по возвращении он перевезет ее в дом на Малахов авеню, где специально для нее уже почти готовы комнаты. Но во время его отъезда Берта получила письмо от младших сестер своего любимого Артура, в котором девочки рассказывали, как страдает без нее юноша. Для того, чтобы купить билет в Австрию, графиня Кински продала остававшееся у нее фамильное ожерелье, написала для Нобеля прощальную, как ей казалось, записку с объяснениями и бросилась на помощь к возлюбленному. Через несколько дней они втайне от всех обвенчались в небольшой церкви на самой окраине Вены, после чего сбежали к друзьям на Кавказ. Барон простил их только через девять лет.
   С Альфредом, несмотря на то, что это был довольно болезненный удар, у Берты всю оставшуюся жизнь сохранялись самые теплые отношения. Сама графиня стала довольно популярной писательницей. Встретившись с Нобелем через 10 лет после расставания, она нашла старого романтика немного изменившимся: «К его любви к идеальному человеку, который существовал лишь в его воображении, примешивалось немного горечи и разочарования в тех людях, которых он повстречал в своей жизни. Его книги, его размышления и опыты – вот то единственное, что составляло его жизнь». После этой встречи они довольно много переписывались и даже вместе участвовали в деятельности различных пацифистских организаций. Именно так: создатель динамита был убежденным пацифистом и тут у него была своя философия, мало кому в ту пору понятная. Перед одним из пацифистских конгрессов он написал Берте: «Можно и даже нужно, чтобы страны единодушно взяли на себя обязательство нападать на того, кто нарушал мирный договор первым. Только это сделает войну невозможной и вынудит страны решать все споры в международном арбитражном суде». На том же конгрессе в своем докладе он заявил:
   – Равновесие должно быть основано на страхе.
   Этот небесспорный тезис вызвал бурную реакцию присутствующих.
   – Конечно, – накинулись на него оппоненты, – кому же еще призывать к страху, как не вам, человеку, который производит его на своих заводах?
   – Мои пороховые заводы, – ответил им тогда Альфред, – сделают войны бесполезными скорее, чем все ваши конгрессы.
   И даже в делах общественных он оставался весьма осторожен и прижимист. Когда Берта, будучи вице-президентом Бернского бюро мира, прислала ему приглашение вступить в организованный ею фонд поддержки пацифистского движения, надеясь на крупный взнос, он согласился и прислал свою лепту: 80 фунтов стерлингов. В прилагаемом письме говорилось: «Чтобы достигнуть поставленной цели, нужно довольствоваться скромным началом».
   Поскольку с женщинами у Альфреда было так сложно, то, казалось бы, о детях и говорить нечего. Однако, и тут все не просто. Нет, у нас нет данных о его внебрачных детях. Скорее всего, их у него действительно не было. Но у него были дети Роберта, любимые племянники и племянницы, которых он воспринимал именно как своих детей. Альфред их просто обожал и у него они находили избыток той любви, какую недополучали от строгого и взбалмошного отца. Младший Нобель оплачивал для них лучшее образование, снабжал деньгами и всячески баловал, тщательно скрывая это от ревнивого брата. Сам Роберт относился к своим детям отнюдь не мягко. Даже когда сыновья уже жили отдельно, он требовал от них отчета за каждую потраченную копейку. Узнав, что гостивший у Эмануэля, старшего сына Людвига, Яльмар дал прислуге довольно большие чаевые, он устроил сыну настоящий разнос. Тогда Яльмар ответил ему в письме: «Я понимаю, что тебе кажется будто данные мной прислуге на чай 24 с половиной рубля – слишком большая сумма, но ты должен учесть, что я проживал у них бесплатно. Кроме того, я не думаю, что это очень много если учесть, что сумма была разделена на шесть служанок. Первым делом, я обязан был дать денег кухарке, которая каждое утро варила мне кашу, потом – девушке, чистившей мое платье, далее, горничной, подававшей мне завтрак, служанке убиравшей мою комнату, той, что готовила для меня ванну и, наконец, той, что помогала мне в прихожей надевать пальто». Роберт жаловался Альфреду, что у старшего сына деньги текут сквозь пальцы, на что последний отвечал: «Яльмар – единственный живой и самый веселый человек из всех Нобелей. Я считаю это величайшим достоинством, которое, хотя часто и ведет к порокам, все-таки является добродетелью, из которой проистекают и все остальные добродетели… Как он там? Все еще сидит в Баку? Я бы очень хотел вновь повидать его». Сам Альфред ехать в Баку отказывался категорически, отвечая на приглашения Роберта: «Меня могла бы соблазнить встреча с тобой и, возможно, с Людвигом, но эта пыльная, безводная, вся загаженная нефтью пустыня не представляет для меня никакой привлекательности. Мне больше нравится жить среди кустарников и деревьев – молчаливых друзей, берегущих мою слабую нервную систему, – и, насколько это возможно, избегать как больших мегаполисов, так и безвидных пустынь». Когда старшая дочь Роберта Ингеборг собралась замуж, Альфред написал дочери Людвига Анне: «От Эмануэля мне стало известно, что Ингеборг получила на свадебное платье всего тысячу крон. Мне трудно в это поверить и я предпочел бы почесть это за фантазию, но все же я высылаю тебе телеграфом пять тысяч, дабы ты предоставила их в ее распоряжение. Я делаю это таким кружным путем чтобы избежать нежелательных посягательств на эти деньги, поэтому и ты попроси Ингеборг не распространяться об этом. Надеюсь, ты догадалась, что я подразумевал, говоря в телеграмме про то, что необходимо соблюдать осторожность. Самые сердечные пожелания вам с Яльмаром (муж Анны – В. Ч.) от любящего вас дядюшки Альфреда». Роберту он тогда же написал: «Конечно, я великолепно представляю себе, хотя я и холостяк, как сложно отцу заботиться о дочерях с тем, чтобы в полной мере обеспечить им счастливую жизнь».
   У Людвига с семьей все было замечательно. К тому времени Эдла принесла ему еще троих детей. Теперь у него их было шестеро: Эмануэль (1859 года), Карл (1862), Анна (1866), Мина (1873), Людвиг (1874) и Ингрид (1879). И, раз уж мы заговорили на эту тему, сразу скажем, что Эдла подарит мужу еще четверых: Марту (в 1881), Рольфа (1882), Эмиля (1885) и Йосту (1886).

Болезни роста

   Зато с математикой у Людвига не ладилось. Деньги он считать не любил и не особенно умел. Он никогда не просчитывал возможный экономический эффект от своих начинаний, полагаясь больше на предпринимательское чутье, которое его почти никогда не подводило. В конце года, при подведении баланса, он всегда с интересом ждал окончательного подсчета и радовался, когда видел, что сумма прибыли соответствовала той, что им предполагалась но которую он никоим образом специально не вычислял. Товарищ Нобеля по Императорскому техническому обществу профессор Конон Лисенко вспоминал, что как-то, узнав, что Людвиг собирается за год произвести на своих предприятиях 800 тысяч пудов керосина, спросил его:
   – Как же вы собираетесь наладить сбыт такого большого количества продукта?
   На что Людвиг Нобель совершенно спокойно ответил:
   – Об этом не нужно заботиться. Если товар мой будет лучше, чем у других, а по цене не дороже их, то он всегда будет продан.
   Людвиг никогда не вкладывал деньги в предприятия, в которых не принимал участия, а на предложения такого рода отвечал стандартной фразой:
   – Ваше предложение может быть выгодно, и соображения верны, но я занимаюсь нефтяным делом и ничем более.
   Возможно именно плохое представление о практической экономике стало причиной того, что уже на самом начальном этапе существования товарищества Людвиг столкнулся с нехваткой средств для осуществления своих грандиозных замыслов. Когда компании едва исполнился год, он провел дополнительную эмиссию, увеличившую уставной капитал товарищества на миллион рублей. Но и миллиона оказалось мало и через год Людвиг выпустил акций еще на два миллиона. Дело росло и требовало новых танкеров, цистерн и хранилищ. Плохой бухгалтер Людвиг Нобель не желал думать, что расширение и облегчение сбыта неминуемо приведет к снижению цен. Мало того, что это могло ударить по самой компании, которая, как и в случае с заводом Эммануила, погибла под грузом собственного огромного веса, так это еще и весьма отрицательно сказывалось на других нефтедобытчиках и переработчиках. Ведь, как говорится, «пока толстый сохнет – тощий сдохнет».
   Им уже приходилось не сладко. По мере роста добычи нефти, работать с ней было все сложней, и это сказывалось на всех Бакинских предприятиях. Многие предприниматели обращались к Людвигу с просьбой о выкупе их приисков и заводов, однако ему было не до того: деньги требовались на расширение инфраструктуры. У одного из главных добытчиков, Гаджи Тагиева [116 - Гаджи Зейналабдин Тагиев – азербайджанский миллионер и меценат, действительный статский советник. Происходил из семьи башмачника.], скважины иссякли и он решил бурить их дальше, вглубь. Серьезные трудности возникли у Мирзоева и у «Бакинского нефтяного общества». По поводу всех этих, и многих других неприятностей, главный управляющий компании Густав Тёрнудд, писал Людвигу: «… в общем, положение в Баку далеко не радостное и следует ждать развития событий. Непосредственно нашей компании касаются слухи о том, что все эти неурядицы спровоцированы якобы „Товариществом бр. Нобель“. Однако до меня лично не доходили какие-нибудь подтверждения этого, если не считать откровенной лжи, которой, надо признаться, хватает. Поэтому нам следует далее полагаться исключительно на собственные силы и не обращаться ни к кому даже за малейшей помощью».
   Но помощь, все-таки, требовалась. Людвигу срочно нужно было закупить 500 цистерн, для обеспечения нормального вывоза заготовленного на царицынских складах продукта. Цистерны были действительно необходимы, это понимал и Альфред, которому и самому тогда деньги требовались на открытие заводов по производству «гремучего студня» в шотландском Ардире. Завод надо было запустить как можно скорее, ибо в противном случае, британский рынок могли захватить конкуренты. Но в нефтяной фирме у него лежали немалые капиталы, вполне сравнимые с динамитной долей, и судьба Бакинской фирмы была ему далеко не безразлична. Поэтому, узнав от брата о трудностях с цистернами, Альфред сам предложил выделить товариществу кредит в размере двух миллионов рублей, с условием, что товарищество полностью погасит его в течение года. Деньги прошли двумя траншами: в 600 тысяч рублей и 1700 тысяч франков, что, в общем, примерно и соответствовало двум миллионам. Все слухи о надвигающемся кризисе «Бранобелей», которые неизменно крутились в Баку, разбились после того, как товарищество выплатило по итогам года 20-процентные дивиденды. Доверие к фирме окрепло и в 1882 очередная эмиссия увеличила ее акционерный капитал еще на 4 миллиона рублей. Но и этих денег Людвигу было мало и он начал искать доступные кредиты у государства и у крупных российских банкиров.
   В то же время капитал для развития производства потребовался и Альфреду и он попробовал получить в английских банках кредит под залог акций нефтяного товарищества. К его немалому удивлению, банки к предложению отнеслись весьма вяло. Осторожный Альфред по своим каналам попытался выяснить причину такого недоверия к братскому предприятию со стороны иностранных финансистов. Довольно скоро ему удалось выяснить, что буквально за несколько дней до него деньги для Нобелей у них просил главный российский банкир барон Гинцбург [117 - Гораций О́сипович Гинцбург (1833, Звенигородка, Киевская губерния – 1909, Петербург) – действительный статский советник, купец первой гильдии, банкир, барон. Внук витебского равина. По данным 1914 года, состояние семьи Гинцбургов оценивалось более чем в 25 миллионов рублей.]. Людвиг готов был взять у него деньги под 15–18 процентов, а хитрый банкир, не желая оперировать собственными средствами, решил найти кредит под 9-10 процентов, дать его Людвигу под 18, а разницу положить в карман. Но денег требовалось много, на высокие проценты Гинцбург не соглашался и договоренности ему достичь ни с кем не удалось. Однако, доверие к компании Нобелей этими своими поисками подорвать он сумел. Вернувшись в Париж Альфред, в дополнение к этому, узнал, что полковник Бильдерлинг пытается здесь продать принадлежавшие ему акции товарищества. Младшим Нобелем мгновенно овладела паника, и он незамедлительно потребовал у брата возврата долга. Однако свободных денег у Людвига не было, о чем он брату написал весьма прямо и достаточно открыто. Это еще более усилило тревогу Альфреда, и в феврале 1883 года он лично приехал в Петербург где, на правах члена правления товарищества, устроил в главном офисе настоящий разнос. Делать это он умел. «Я могу дьявольски рассердиться, – говорил про себя „динамитный король“, – кипеть от злобы, но не долго, не более получаса. Только не думайте, что я злюсь без каких-либо веских на то оснований». На этот раз основания у него были и получаса служащим офиса вполне хватило. «Твой краткий визит, – писал ему после Людвиг, – произвел на нас всех, от высокого начальства, до последнего служащего, самое неизгладимое впечатление. Мы не перестаем его вспоминать, он стал поводом для самых оживленных бесед. Для меня же не меньшую пищу дают и твои замечания по поводу работы фирмы. Я чрезвычайно ценю твой богатый опыт управления акционерными предприятиями. До тех пор, пока мы владели почти всей компанией вдвоем, я мог считать ее нашим личным делом, но теперь, когда часть акций, пусть небольшая, была продана другим людям, нам нужно соблюдать формальности, важность которых мне вполне очевидна. Заверяю тебя, что прислушаюсь к твоим замечаниям и советам, но в той степени, в какой они не будут препятствовать свободе наших действий, часто более привычной для здешнего начальства».
   Письмо это нисколько не успокоило Альфреда, и он обратился за поддержкой к старшему брату, Роберту, в надежде, что и тот нажмет на Людвига. Как-никак, если у Альфреда что-то кроме нефтяных капиталов, еще присутствовало, Роберту надеяться было больше не на что, и банкротство компании автоматически обозначало и его личное банкротство. «Несмотря на значительные ресурсы Людвига, – писал он брату, – экономическое положение компании довольно сложное и почти катастрофическое. Совершенно ясно, что ее расширение осуществлялось с излишней поспешностью и без учета того, что для предприятия, которое семь месяцев в году только расходует средства, безо всякой отдачи, требуется иметь значительные оборотные капиталы. Доверие к Товариществу уже подорвано банкиром Гинцбургом, который вместе со своим дураком-компаньоном бегал по всей Европе, желая набрать для компании кредит в 6 миллионов рублей, когда в действительности необходимо было лишь 3, совался во все банки… и всюду получил отказ. Задача, и правда, трудная. Также доверие подорвано некоторыми действиями самой компании, по причине которых она теперь вынуждена платить больше, чем другие уважаемые фирмы, на 2–3 учетных процента. А ты прекрасно понимаешь, что от высокой учетной ставки рукой подать и до полного отказа в кредитах. Здесь уже мелкие вливания роли не играют, поэтому я и решил, пусть во вред собственной репутации, сделать компании аванс в размере 4 миллионов франков… что составляет примерно 2 миллиона рублей».
   Конечно, Роберт встревожился и вместе с Альфредом бросился уговаривать брата умерить производственный и предпринимательский пыл и больше времени уделить игре на бирже. Но Людвигу было не до игрушек. Перед ним было живое дело, которое требовало постоянных забот и обильных денежных вливаний. Поэтому он, совершенно в своем стиле, посоветовал Альфреду «оставить все мысли о биржевых спекуляциях на долю тех, у кого нет под рукой работы, приносящей действительно полезные плоды».
   Конфликт завершился просто и удачно: уже в апреле Людвигу удалось получить под альфредово поручительство от парижского банка Credit Lyonnais весьма выгодный кредит в миллион франков. В качестве оплаты товарищество обязалось поставить через шесть месяцев 129 тысяч тонн керосина по 50 копеек за пуд. Фактически это можно назвать первой нефтяной фьючерсной сделкой, когда компания обязуется передать определенный товар по строгой фиксированной цене, но с отсрочкой по времени. Еще через несколько месяцев российское правительство одобрило выдачу Госбанком компании Нобелей кредита в 3 миллиона рублей под 7,5 % годовых. Такая государственная поддержка сильно укрепила во всем мире доверие к фирме и уже ближе к концу года Людвиг смог получить еще 5 миллионов, продав Berlin Discount Bank 6-процентные десятимесячные облигации (читай – те же 7,5 % годовых) с десятилетним сроком погашения. Естественно, прежде, чем пойти на такой серьезный шаг, банк провел полный аудит компании, по которому получилось, что ее активы стоят 14,71 миллиона рублей, из которых на Бакинскую собственность приходилось около четверти. Основная доля, 5,5 миллионов рублей, заключалась в железнодорожной области, в которую входили цистерны, собственные пути и нефтехранилища, еще более 4 миллионов приходилось на 12 каспийских танкеров и 11 волжских барж.
   Окрыленный таким поворотом дел Людвиг с гордостью писал Альфреду: «У тех, кто хотел нас обокрасть, ничего не вышло: тот же Гинцбург, желавший сделать на нас 15–18 %, теперь с радостью принимает наши бумаги за скромные 6 %. Нынче все пляшут передо мной и наперебой предлагают свои услуги. Только не подумай, пожалуйста, что если я с таким торжеством теперь об этом рассказываю, я не ценю по достоинству твои услуги. Без твоей помощи я никак не смог бы сбить проценты по кредитам с 9 % до 6 % и тем самым утереть банкирам носы. Но у всякой медали есть и обратная сторона. Твоя встревоженность, вместе с возникшем у тебя недоверием бросили на нас такую огромную тень, с которой мы не могли справиться до тех пор, пока Солнце вновь не взошло высоко над нами. И деньги, полученные от акций Гинцбурга и от сэкономленных компанией процентов, не уменьшают моей грусти по этому поводу. …У меня не так много действительно умелых и ценных сотрудников, отчего нередко происходят ошибки и просчеты, газеты постоянно и бессовестно врут, всюду нас подстерегают завистники, а по причине огромных расстояний всякое искажение фактов становится многократно опаснее. Чтобы с этим всем сладить, необходимы уверенность и максимальное душевное спокойствие, совмещенные с профессионализмом и умением правильно предвидеть ситуацию. Ведь и конкуренты тоже не стоят на месте, идет постоянная, не всегда видимая борьба, победа в которой достигается путем многих усилий, и даже победившего могут изрядно пощипать».
   Все это в корне изменило отношение Альфреда к предпринимательской деятельности Людвига. Он даже написал Роберту: «Людвиг ни на миллиметр не желает поступиться своим влиянием и намерен далее единолично поддерживать ту огромную систему, которая ложиться на его здоровье тяжким грузом и сильно подрывает его силы. На самом деле, никто из нас не может похвастать здоровьем достаточным для управления такой грандиозной конструкцией, как Бакинская компания. Нам впору ограничить себя мыслительной деятельностью, оставляя практическую работу помощникам». Развивая это последнее свое предложение, Альфред занялся мыслительной деятельностью и к декабрю составил обширный меморандум, в котором, на 28 страницах, объяснял брату Людвигу, как и на каких принципах должна работать общая компания. Однако, взгляды его, к несчастью, несколько не совпадали со взглядами владельца контрольного пакета. «Ты себе даже не представляешь, – отвечал нефтяной король королю динамитному, – сколько ненужной боли доставили мне все эти объяснения, иначе ты бы пожалел меня и оставил бы в покое. Ведь ты совершенно забыл несколько элементарных вещей: я понимаю в этих делах больше тебя, я сам всегда верил и не перестаю верить в это предприятие, я взял на себя полную за него ответственность и не позволю, чтобы кто-нибудь терпел из-за меня убытки, я, наконец, готов гарантировать это собственными капиталами, насколько их хватит. Я не стал сообщать о твоих опасениях на родину, поскольку твое участие в компании воспринимается всеми абсолютно не двусмысленно, а именно: ты один из братьев Нобель, о которых сказано в названии. Люди знают, что я забочусь об интересах компании больше, чем о своих собственных, они к этому привыкли, и они, совершенно естественно, посчитали, что и для тебя она тоже что-то значит. Попытайся это учесть, если тебя вновь потянет на воспоминания. Гораздо лучше исходить из того, что перед тобой стоит не столько предприниматель и экономист, сколько человек, наделенный душой и чувством чести, всегда готовый в полной мере исполнить свой долг». Но уж, поскольку Людвиг заикнулся о чести, Альфред тут же этим воспользовался, и вновь попросил вернуть одолженные всего на год 2 миллиона, благо оговоренный срок уже давно прошел. На что Людвиг вновь ответил отказом, мотивируя его тем, что известие, что младший Нобель забирает из компании деньги, может породить новую волну слухов, совершенно нежелательную. Под тем же предлогом не получил денег и Роберт, которому вдруг совершенно неожиданно понадобились не два миллиона, как Альфреду, и даже не миллион, а всего лишь 68 тысяч рублей. «Ты удостоишь нас чести, – писал ему Людвиг, – если не будешь забирать значительную часть своих активов из компании …На собрании акционеров, которое должно скоро состояться, я постараюсь объяснить, почему Товарищество поступало именно так, а не иначе, и какие я делаю из этого выводы на будущее».
   На том же, состоявшемся собрании, акционеры одобрили еще одну эмиссию, на 5 миллионов рублей. Но теперь уже Людвиг отошел от своих принципов и, по совету Альфреда, опустил стоимость одной акции с 5000 до 250 рублей.

Решающие кадры

   Главное, против чего восставал Альфред, было даже не чрезмерное расширение производства, а плохое, как ему казалось, администрирование. Ему, привыкшему держать все нити от нитроглицериновых заводов в своих руках, казалась недопустимой та свобода, которой обладали директора многочисленных нобелевских контор. Особенно часто объектом его критики становился один из старейших сотрудников Людвига, начальник торгового отдела Михаил Белямин. Альфред ругал его и за «плохое руководство», с чем далеко не все были согласны, и за отсутствие оборотных средств, и даже за солидный возраст. Впрочем, доставалось от него и другим администраторам.
   Отчасти он был прав, Людвиг сам признавал, что у него мало толковых сотрудников. Да и откуда им было взяться: практически все отрасли, в которых работала компания, были очень молоды, хороших специалистов в них было критически мало и получить их было весьма сложно. Кадры надо было либо долго выращивать в своей компании, либо переманивать из другой. Для Людвига важно было набрать в Бакинский штат хороших, желательно – иностранных инженеров, бурильщиков и геологов. Однако, насколько сложно было заманить таких спецов даже в Петербург, настолько невозможно было удержать их в Баку. И не просто в Баку, а в самом грязном его районе – Черном городе. Хотя Альфред там ни разу и не бывал, он был совершенно прав, когда охарактеризовал тамошнюю землю, как пыльную, пустынную и всю запачканную нефтью. Примерно так оно и было. Поэтому, большинство из приглашенных специалистов долго не выдерживали и, не смотря на высокий заработок, сбегали, даже не дожидаясь истечения действия контракта.
   Для того чтобы справиться с текучкой, Нобелю было необходимо создать для специалистов приличные условия проживания. И в 1882 году он заложил недалеко от Баку то, что потом часто называли «Каспийским раем» – «Виллу Петролиа». Это был не рай в сравнении с тем, что было вокруг, это был, по воспоминаниям тех, кто там жил и работал, именно и просто Рай. Строили его на территории в пять гектар два года, хотя первые жители начали заселяться уже в том же 1882. Располагался поселок в долине, на южном склоне спускающихся прямо к морю гор, и из каждого дома открывался вид на море. Одно и двухэтажные здания, построенные в византийском стиле, с верандами и балконами, сооружались из обтесанного песчаника. Дома окружали газоны, цветочные клумбы, сады и даже огородики, за которыми ухаживал целый штат садовников. Поскольку Бакинская почва не отличалась плодородием, великолепный чернозем для этих посадок был специально привезен из окрестностей Ленкорани [118 - Ленкорань – город в Азербайджане, административный центр Ленкоранского района. Расстояние до Баку – 268 километров.]. Пресную воду для оросительных целей, как уже говорилось, возили с Волги танкеры обратными рейсами, питьевую же воду давали опреснительные установки производства питерского завода «Людвиг Нобель». Ежегодно в мае месяце сюда морем доставляли около 800 тонн льда для работы системы централизованного кондиционирования, с помощью которой температура в домах поддерживалась на привычном для европейцев уровне 17–20 °C. К услугам сотни проживающих были бильярдная, ресторан, телеграф, прачечная, небольшой театр, боулинг-клуб, теннисный корт и многие прочие приятности, вплоть до самого главного технического нововведения – настоящего телефона, связывавшего Петролиа с Бакинской конторой и с портом. В каждый дом был проведен водопровод, газ и электричество, а на работу служащих доставлял служебный паровой катер. Чуть позже в поселке были построены больница, школа, оранжереи, конюшня, птичий двор с прудом для уток и небольшой собственный животноводческий комплекс со свинарником и коровником. Охраняли Виллу от местных абреков 40 хорошо вооруженных петербургских гвардейцев, живший тут же в специально отстроенных казармах. Поселенцы в письмах родным часто говорили, что жизнь в Петролиа напоминает им сказку из «Тысячи и одной ночи». Если в их словах и было какое-то преувеличение, то совсем небольшое. Все это великолепие давалось огромным трудом. Кусты и деревья, например, вырастить здесь так и не удалось, их пришлось уже взрослыми вывозить с Волги. Людвиг, в процессе строительства, писал в Петербург дочери Анне: «Когда я закладывал наш поселок, у меня была надежда, что он будет весь утопать в зелени. Увы, из-за нехватки воды планам этим не суждено было сбыться. Пока удалось разбить лишь небольшой огород и посадить клумбы. Летом палящее Солнце выжигает вся растительность, дождей практически не бывает. Зато весной, осенью и зимой они идут очень часто, и в это время все кругом зеленеет, а в воздухе носятся просто сумасшедшие ароматы. Вчера ночью был первый дождь, которого мы уже давно и с нетерпением ждали. Особенно рады ему были астры и левкои, которые сразу после него гордо подняли свои до того опущенные головки. Надеюсь, в будущем году мы сможем запасти необходимое количество воды и тогда, если Господь нам поможет, осуществится моя заветная мечта о райском уголке в Баку под названием „Вилла Петролиа“. Из нашего поселка открывается великолепный вид на ослепительно синее море и на широкую гавань. Жаловаться на уединенность нам тут не приходится, поскольку мимо частенько проезжают всадники и кареты. Ну вот, я уже целиком исписал этот большой лист, а толком почти ничего сказать не успел. Прими сердечный привет от искренне любящего тебя отца Людвига».

   Вилла Петролиа, городок для служащих компании «Товарищества братьев Нобель» построена «в византийском стиле»

   Конечно, «Вилла Петролиа» была построена отнюдь не для всех, а для тех, кого мы сейчас называем «топ-менеджерами». Однако Людвиг никогда не забывал и о нижнем звене. Во всех крупных нобелевских комплексах, в Баку, Астрахани, Царицыне, Рыбинске, Саратове, Самаре, Уфе, для рабочих и служащих строились бани, столовые, прачечные, хлебопекарни, аптеки, больницы, в Баку для детей рабочих была построена школа, в которой преподавали основы наук квалифицированные педагоги. На Бакинских предприятиях в Баку впервые в городе был введен 10-часовой рабочий день вместо 14-часового. Кроме того, а может – и во главе того были еще те самые 40 % от прибыли, которые, согласно уставу компании, распределялись поровну между всеми сотрудниками компании. В 1877 году Людвиг планировал создать с англичанами совместное предприятие, в котором предлагал в течение 10 лет раздавать 50 % от чистой прибыли «чтобы заручиться честными, разумными руководителями дела». К сожалению, компания эта так и не была создана. Принцип «общего котла» всегда был для Нобеля определяющим: он плохо разбирался в экономике, зато хорошо понимал в психологии и знал, что капиталы, вложенные в лояльность рабочих и служащих, всегда приносят высокие дивиденды. В октябре 1882 года, выступая в Императорском Русском техническом обществе с докладом «О положении нефтяной промышленности в России», он сказал: «Милостивые Государи, я уже более 20 лет стараюсь приложить к своим предприятиям ту теорию, чтобы сделать каждого человека, который работает вместе со мной, участником в достигнутых результатах, чтобы тот, кто делит со мной труды, имел бы право делить со мною и мои барыши».
   В том же 1882 году «Товарищество нефтяного производства братьев Нобель» приняло участие во Всероссийской выставке в Москве. Наравне с «Машинным, литейным и оружейным заводом Людвиг Нобель», который, как мы уже сказали, получил на ней высшую награду за свои железные колеса и прочую технику. Несмотря на то, что хозяин у обоих предприятий был один, представлены они были в двух различных группах и экспозициях, уж слишком разным был производимый продукт. Свой павильон «Бранобель» оформил в стиле ханского дворца – с дорогими персидскими коврам и мягкими, низкими диванами, в которых восседали, одетые в восточные костюмы специалисты. Здесь можно было даже покурить настоящий турецкий кальян. В этом шикарном интерьеры там и сям живописными группками были расставлены экспонаты. Согласно «Указателю Всероссийской промышленно-художественной выставки 1882 г.» это были «Нефть, бензин, керосин, нефтяные остатки, смазочные масла, дистилляты смол, гексол, толуол, нафталин и антрацен». О центральном нобелевском заводе, на котором все это было изготовлено, в том же «Указателе» говорилось: «Завод существует с 1874 г. 150 паровых котлов с паром, машинами и насосами, 40 дистилляционных кубов, рабочих 2 тыс., годовое производство 10 млн рублей, материалы приобретаются в Баку с Апшеронского полуострова, сбыт в России и за границей». Сама же фирма в выпущенной для выставки брошюре-проспекте представляла следующие свои достижения: «Замена тарной перевозки нефти с промыслов перекачкой ее по нефтепроводам; значительные усовершенствования, благодаря чему мы получили продукт, выдерживающий сравнение с американским керосином; введение наливной перевозки керосина и других нефтяных продуктов как по Каспийскому морю и Волге, так и по сети русских железных дорог; замена бочечных складов железными резервуарами; расширение выделки смазочных масел и распространение потребления нефтяных остатков – вот главные заслуги Товарищества, благодаря которым русское нефтяное дело быстро развивалось. …Разработка вагонов-цистерн была сделана под непосредственным руководством Людвига Нобеля и по его собственной конструкции; по внешнему виду цистерны походили на паровые котлы с сухопарником, уложенные на нефтяные платформы. Завод Нобеля изготовил свыше 600 таких цистерн…». Как и завод «Людвиг Нобель», нефтяная компания так же получила за свою продукцию императорского орла. В «Отчете о Всероссийской художественно-промышленной выставке 1882 г. в Москве» писали: «Фирма, наиболее выдающаяся по нефтяной промышленности, – „Братья Нобель“ (государственный герб), они отличаются обширнейшим производством керосина и организацией сохранения и перевозки продуктов». С тем, что фирма Нобелей в России – главная по нефти, никто не спорил. В одном из самых значимых в стране «Горном журнале» в обзоре «Нефть на Всероссийской промышленно-художественной выставке в Москве 1882 г.» писали: «Фирма Нобеля, стоя во главе всего русского нефтяного дела, представляет вполне хорошие продукты, находящие себе хорошее распространение во всей России».
   Несмотря на разные экспозиции, на выставке было представлено много того, что можно было бы назвать «совместным проектом» Товарищества и питерского завода. Немалой популярностью среди посетителей пользовалась горелка Нобеля, составленная, что называется, по мотивам Шуховской форсунки. «Главное внимание публики и специалистов, – писали о ней в выставочном журнале, – на этой выставке обращала так называемая горелка для паровых котлов… Горелка Нобеля требует для пульверизации пар, и поэтому котел сначала затапливают дровами и, когда появляется пар, пускают нефть. Котел без решетки, цилиндрический, с одной прогарной трубой; пар держится при давлении около 4 атмосфер. Горелка помещена в самом начале трубы; пламя получается довольно длинное; для регулирования притока воздуха устроена круглая звездчатая задвижка». Рядом были представлены и несколько модификаций самой шуховской форсунки, названной тут «форсунками Нобеля». Форсунка эта была отмечена жюри выставки отдельной наградой – бронзовой медалью.
   Все закономерно: одно братское предприятие, «завод Людвиг Нобель» производит продукцию, использующую в качестве топлива продукцию другого предприятия – «Товарищества братьев Нобель». В свою очередь, для того, чтобы наиболее эффективно использовать продукцию «Товарищества» потребителю следует покупать продукцию завода. Полный замкнутый цикл. Как только на Бакинском заводе появлялся новый продукт, инженеры обеих фирм начинали думать над устройством, специально для него предназначенным. Сейчас на повестке дня у Людвига стояла стимуляция спроса на мазут, запасы которого у компании были уже достаточно велики. Как топливо для кораблей и пароходов его еще покупали недостаточно, поскольку особого смысла в срочной переделке техники под новое топливо не было. Уголь многих потребителей вполне устраивал, агрегаты, работавшие на нем, были проверены временем, а стоил он хоть и дороже мазута, но не на много. Поэтому надо было искать параллельные пути его продвижения. Еще одним популярным совместным экспонатом стала «нефтяная бездымная топка для паровых котлов и кузнечных печей». Сам Людвиг писал о ней в выставочном журнале в статье «Об успехах применения нефтяных остатков к топке печей без пульверизации»: «Особенной формой и особым расположением колосников мне удалось дойти до того, что в обыкновенной печи при естественной тяге мазут не только совершенно сгорает без дыма и копоти, но при этом температура в печи может быть поднята до такой степени, что куски обыкновенного железа, положенные в тигли, расплавляются в жидкость, из которой можно делать отливки. Сжигание мазута этим способом исследовано мною во всех подробностях, и я позволю себе утверждать, что при употреблении способа, мною предложенного, из которого я не намерен делать секрета, мазут может считаться горючим материалом, совершенно пригодным не только для топки паровых котлов, но и для металлургических операций, при плавке в отражательных печах, в тиглях и в печах Сименса-Мартена». Главной конструктивной особенностью топки, секреты которой Нобель не собирался скрывать, были особые колосники. Это были «…чашки с желобами, в коих собирается нефть, и с особыми чашкообразными придатками, сообщающимися с желобами слегка наклоненным проходом. В придатки вставляются в шахматном порядке открытие трубки, верхний конец которых не доходит на 1/3 высоты до верхних закраин колосников. Боковые приливы служат опорами при установке одного колосника на другой. Нефтяные остатки из бака по трубке поступают в придаток верхней чашки, а оттуда в саму чашку, где горят. Когда уровень нефтяных остатков поднимается выше трубочки, они переливаются во вторую чашку и процесс распределения ее происходит подобно тому, как в первом колоснике и т. д. Таким образом, во всех колосниках нефть будет стоять на одном уровне, избыток же ее отводится в особый сосуд, установленный ниже топки. Горение происходит за счет воздуха, проходящего между колосниками. Для лучшего смешения продуктов горения в передней части топки делаются еще особые пережимы». В посвященной топке статье в журнале «Техник» указывалось еще одно ее достоинство: «Устройство описанных колосников отличается большой простотой, а сжигание нефтяных остатков происходит достаточно полное… они не требуют пара известного давления».
   Российскими выставками Людвиг не ограничивался. Понимая, что даже таким огромным рынком, каким была Россия, земная экономика не ограничивается, он уже давно приучал западного потребителя к мысли о том, что им скоро придется «покупать российское». Продукция нефтяного нобелевского концерна уже выставлялась на всемирных выставках в Париже (в 1878 году), Брюсселе (1880) и Лондоне (1881) и везде неизменно получала самую высокую оценку. В западных странах, пока мелкими партиями стали появляться в продаже товары «Бранобеля». Особой популярностью пользовалось в Европе российское масло марки «Бакуин», значительно превосходившее по качеству американское. Оно обладало высокой вязкостью и хорошо переносило низкие температуры, что было особенно важно для Англии и Скандинавских стран.

Дружные враги

   Из российских нефтяных компаний с компанией Нобилей в начале 1880-х никто тягаться не мог, ее лидерство признавалось хоть и неохотно, но безоговорочно. Впрочем, товарищество мелких конкурентов особенно не зажимало, предпочитая даже малым военным действиям дружеские коалиции. Но так не могло продолжаться долго, и вскоре Людвиг на своем поле столкнулся с более чем мощным соперником. Конкурент пришел оттуда, откуда ждали уже давно – из Европы.
   В 1760 году шестнадцатилетний еврей из Франкфурта Майер Амшель создал первый свой банк. Отец Майера содержал в еврейском гетто крохотную меняльную контору под красной вывеской. «Красная вывеска» по-немецки – «Roth Schild». Отсюда у Майера и появилось прозвище, переросшее потом в фамилию, ставшую известной всему миру как символ богатства и мирового еврейского господства: Ротшильд. На самом деле, банком в полном смысле слова, предприятие Майера назвать было сложно, скорее это была продвинутая меняльная лавка, в которой можно было не только обменять монеты одного из многочисленных германских княжеств на монеты другого, но и взять кредит, заложить дорогую вещь и даже приобрести что-то из антиквариата. Вскоре один из клиентов познакомил молодого финансиста с графом Гессен-Кассельским Вильгельмом IX, которому тот помог во время бегства в Прагу от наполеоновских войск. Пока графа не было на месте, молодой банкир так ловко распорядился оставленным ему на сохранение капиталом, что оно в короткий срок выросло чуть не в полтора раза. Вскоре Майера взял к себе личным банкиром, или, как это называлось, «фактором», князь Гессен-Кассельский принц Вильгельм I. Собственно, при дворе он был чем-то вроде министра финансов, управлявшим расходами на самого князя, его армию, его многочисленных любовниц, кухню, конюшни и так далее. И тут он проявил себя самым наилучшим образом, сумев не только приумножить княжескую казну, но и сколотить для себя очень и очень неплохой капитал. Примеров его предпринимательской сметки в истории дома Ротшильдов существует немало, мы же приведем лишь один. Находясь в Лондоне с заданием получить солидный кредит, первый из Ротшильдов, не спросясь у принца, закупил на все полученные наличные деньги английскую шерсть. Поскольку платил он наличными, ему удалось выбить у продавца солидную скидку. Таким образом, он решил проблему перевозки крупной суммы наличных денег, что в те времена было весьма небезопасно. В Германии он быстро реализовал привезенный товар по значительно более высокой, чем покупная, цене и вернул принцу полученные в Лондоне деньги. А поскольку от англичан он получил фунты, а Вильгельму дал талеры, ему удалось еще неплохо заработать на разнице курсов.
   К моменту смерти в 1812 году состояние Майера Ротшильда вдвое превышало активы Французского банка. Дело его продолжили пятеро сыновей, образовавшие пять ветвей банковского дома и в скором времени опутавшие своей финансовой сетью всю Европу. Незадолго до смерти Майер составил для своих детей «Кодекс Ротшильда», который члены семьи стараются блюсти до сих пор. В кодексе пять позиций:
   1) Все важные посты в бизнесе должны занимать только члены семьи, а не наемные работники; участвовать в делах могут только потомки мужского пола; наследовать – только прямые наследники мужского пола. Старший сын становится главой семьи, если братья единодушно не признают иного;
   2) Мужчины семьи должны жениться на своих двоюродных или троюродных сестрах, чтобы накопленное имущество оставалось внутри семьи и служило общему делу. Дочери должны выходить замуж за аристократов, сохраняя свою еврейскую веру;
   3) В любом случае имущество семьи не описывать, размер состояния не оглашать. Даже в суде или в завещании. Споры между братьями разрешать внутри семьи, сохраняя единство дома;
   4) Жить в согласии, любви и дружбе, делить прибыль поровну;
   5) Никогда не забывать, что скромность ведет к богатству
   К середине XIX века Ротшильды занимались уже далеко не только финансами. Их интересы распространялись на торговлю текстилем, красками, лесом, у них были крупные строительные фирмы, машиностроительные и литейные заводы. Они с самого начала финансировали прокладку европейских железных дорог и телеграфных линий. Вообще, членов семьи отличало феноменальное чутье на все перспективные начинания. О мощи банковского дома можно сказать хотя бы то, что руководитель французской линии, глава парижского банковского дома барон Майер Альфонс Джеймс де Ротшильд [119 - Майер Альфонс Джеймс Ртильд (1 февраля 1827 – 26 мая 1905) – французский финансист, знаменитый винодел, коллекционер, филантроп, глава французского банковского дома Ротшильдов.] единолично организовал выплату контрибуции всей Франции после поражения в войне с Пруссией в 1871 году.

   Майер Альфонс Джеймс де Ротшильд

   Российская экспансия главных банкиров мира началась с того, что к Майеру обратились российские купцы Бунг и Палашковский. Еще в середине 1870-х годов два этих нефтепромышленника взялись провести железнодорожную ветку из Баку до Тифлиса, а оттуда – в Батум с тем, чтобы организовать доставку нефти, керосина и прочих нефтепродуктов с Каспия на Черное море, откуда им уже была открыта дорога в Европу. Однако, когда строительство ветки было в самом разгаре, цены на нефть резко упали, предприниматели оказались на грани разорения и в отчаянии бросились за помощью к Ротшильдам. Расчет их был верным: банковский дом, во-первых, уже имел богатый опыт железнодорожного строительства, а, во-вторых, владел крупным нефтеперерабатывающим заводом на Адриатическом побережье, в Фиуме [120 - Фиум – немецкое название Риеки, города в Хорватии, третьего по величине города страны после столицы – Загреба и Сплита. Находится в северной части Далмации рядом с полуостровом Истрия.], для которого дешевая Бакинская нефть была очень желательна. Барон Альфонс Ротшильд согласился на предложение и вложил 10 миллионов американских долларов в дело достройки начатой дороги. Российское правительство, которому судьба батумской ветки тоже была не безразлична, предоставило за это Ротшильдам право льготного владения несколькими нефтяными участками в Баку. Однако, уже ближе к концу строительства, перед банкирами возникла неожиданная проблема. В 1883 году народоволец Игнатий Гриневицкий метнул бомбу в царя Александра II. От полученных ранений царь вскоре скончался, а к власти пришел его сын, император Александр III [121 - Александр III Александрович (1845, Аничков дворец, Санкт-Петербург – 1894, Ливадийский дворец, Крым) – император Всероссийский, царь Польский и великий князь Финляндский, из династии Романовых. В официальной дореволюционной историографии именовался «Миротворцем».]. Взрыв ударил и по Ротшильдам, и по Нобелям. Последним было запрещено впредь ввозить в Россию нитроглицерин и динамит, которым Людвиг, по доверенности Альфреда, весьма бойко и выгодно торговал. Для Ротшильдов все было еще серьезнее. Новый царь, которого и раньше было сложно заподозрить в любви к евреям, теперь получил открытый повод для выведения антисемитизма на государственный уровень. Отныне представителям еврейской национальности, невзирая на гражданство, высочайше не дозволялось ни покупать в империи землю, ни даже брать ее в аренду под любые свои нужды и проекты. Впрочем, как известно, большие проблемы хорошо лечатся большими деньгами. Денег у Ротшильдов было много, и они преодолели царский запрет, создав в стране сначала «Батумское нефтепромышленное и торговое общество» – БНИТО, а затем, на его основе «Каспийско-Черноморское нефтепромышленное общество». Официально основным владельцем обоих предприятий значился православный Палашковский, однако почти сразу после создания обществ, барон Альфонс выкупил у него все акции до единой. Управлять проектом он поставил своего зятя, барона Мориса Эфрусси, а инспектировать – главного инженера парижского дома Жюля Арона. Обустроившись в Баку, БНИТО сразу развило самую бурную деятельность, на которую банковское семейство выделило 6 миллионов золотых рублей и 25 миллионов франков. В результате кризиса перепроизводства и последовавшего падения цен, у Бакинских предпринимателей образовалась значительная нехватка денег. Ротшильды скупали мелкие и средние компании чуть не оптом. Тем же, что не хотели продаваться, они выдавали льготные ссуды, устанавливая таким образом над ними свой контроль и скупая по дешевке добываемую нефть. Система была предельно проста. В России тогда средней руки предприниматель мог получить кредит из расчета 15–20 % годовых. Ротшильды же просили в три раза меньше, всего 6 %, но при этом ставили дополнительное условие: вся добываемая нефть или производимый керосин должны были продаваться по фиксированным (среднерыночным) ценам Ротшильдам, которые уже брали на себя их дальнейшую реализацию. В зависимость от банковского дома попали 135 из полутора сотен нефтяных Бакинских компаний. Чиновник Министерства финансов России, инженер-технолог Степан Гулишамбаров в своем обзоре Бакинских предприятий писал об этом периоде: «Вступление Ротшильда в среду Бакинских нефтепромышленников многими ожидалось с большим нетерпением, в надежде, что он своим капиталом даст сильнейший толчок всему нефтяному делу. Капитал Ротшильда в то время для многих представлялся весьма заманчивым, так как в Баку чувствовалось страшное безденежье. Действительно, появление названного торгового дома значительно оживило Бакинскую нефтяную промышленность. Открыв многим предпринимателям широкий кредит в десятки и сотни тысяч рублей, они помогли им выйти из крайне затруднительного положения, а некоторых даже спасли от полного разора».
   Ротшильды все больше укреплялись в России. Уже совсем скоро после создания, БНИТО стала второй после Нобелей нефтяной компанией империи, только столицей ее было не Баку, а черноморский Батум. Здесь они вели такую же агрессивную политику, как и Людвиг Нобель на Каспии. Они обустроили гигантские нефтехранилища, построили великолепные бондарные производства, нефтеочистительный завод, оловянный завод и много прочего попутного производства. Сразу после открытия в 1183 году движения по батумской железнодорожной ветке, Морис отправил пробный рейс наливного парохода «Фергессен» с грузом бакинского керосина в Антверпен, менее чем через год их суда начали возить его в Лондон, Австрию, Турцию, а с 1885 года даже на Дальний Восток – в Китай и Японию. Нефтяной флот Ротшильдов состоял более чем из 5000 барж и танкеров. Свой продукт они упаковывали в жестяные и оловянные контейнеры емкостью 4 галлона (около 15 литров). За сутки на батумских предприятиях 1400 рабочих клепали из местного олова и английской белой жести порядка 36 000 таких «банок».
   Уже в скором времени БНИТО и его каспийское общество, которое в Баку чаще называли «ротшильдовским», стало самым крупным и самым опасным конкурентом Нобилей. Оно даже обогнало их по объему вывоза готового продукта из Баку: судя по «Обзору фабрик и заводов Закавказского края» Гулишамбарова, на долю Ротшильдов приходилось 26 % вывоза, в то время как у Нобелей было 18 %. Несколько разряжал ситуацию раздел сфер влияния, как-никак, Ротшильды были больше ориентированы на поставки нефтепродуктов в европейские страны, а нобелевским приоритетом была матушка-Россия. Но Нобель вовсе не желал ограничиваться российским рынком. Еще в 1882 году он во время одного из своих публичных выступлений заявил:
   – Русский рынок оказывается уже слишком тесным для Бакинского керосина и ему предстоит, во что бы то ни стало, искать себе выход за границу.
   Густав Тёрнудд, замечательно чувствовавший и понимавший своего хозяина, писал: «Нынешнее положение дел таково, что рынок Российской империи контролируется и зависит от нас полностью, и мы серьезно планируем вытеснить американцев не только из Европы, но и из Азии. Все наши взгляды устремлены в одну точку, имя которой – Батум. Я надеюсь в 1884 году наладить крупные поставки оттуда в европейские порты с одной стороны и в Турцию, Египет и Ост-Индию – с другой. В воображении я уже вижу, как дикари Стэнли [122 - Генри Мортон Стэнли (настоящее имя – Джон Роулендс) (1841–1904) – журналист, знаменитый путешественник, исследователь Африки. Похоронен в Вестминстерском аббатстве, рядом с Дэвидом Ливингстоном.] в Центральной Африке освещают себе путь нобелевским керосином».
   Для того чтобы противостоять рвущимся в Россию иностранцам, решить вопросы с перепроизводством и договориться о ценах на нефтепродукты в 1884 году, с подачи Людвига Нобеля и еще нескольких крупных предпринимателей, в Баку был созван I съезд Бакинских нефтепромышленников. Официальной целью в документах значилось желание обеспечить «возможность нефтепромышленников выражать перед правительством свои нужды, стремления и желания». Каждый промышленник на съезде имел определенное количество голосов, зависящее от размеров компании, капитала, общественной значимости и прочего. Значение этих съездов очень высоко оценивал Менделеев, говоривший, что «…свободная сплоченность деятелей в одной промышленности для обсуждения ее интересов составляет крупную и желательную новость не только для Баку, но и для всех нас… Открытое рассмотрение вопросов и дел свободной промышленности нельзя не приветствовать». На этом съезде Виктор Рагозин заявил: «Европейский рынок, правильно, настойчиво и систематически завоеванный, откроет нам сбыт… еще от 12 до 15 миллионов пудов, беря наименьшую цифру… Только путем проникновения в Европу Бакинская промышленность делается большой, не только национальной, но и интернациональной. Без вывоза в Европу никогда она не сможет сделаться серьезной промышленностью».
   Уже в 1885 году, воспользовавшись построенной на деньги Ротшильдов железной дорогой, «Товарищество братьев Нобель» вывезло свой керосин сначала в Восточную Германию, а потом и в Австро-Венгрию, Англию, Бельгию, Данию, Италию и даже в родную Швецию. С каждым годом вывоз готового российского продукта постоянно рос, несмотря на то, что для тех же Ротшильдов, у которых кроме двух огромных нефтеперерабатывающих завода в родной Франции был выстроен еще один в Австрии, рассчитанный на переработку 16 тысяч тонн сырья в год, гораздо выгоднее было вывозить русскую нефть в сыром виде. Чтобы не быть голословными, приведем небольшую таблицу:
   В 1881 году было вывезено 1 миллион пудов нефтепродуктов
   1882 1,1
   1883 3,5
   1884 6,9
   1885 10,8
   1886 15
   1887 19
   1888 33,9
   1889 43,5
   1890 48,1
   1891 54,2
   1892 57,3
   1893 59,3
   1894 52,9
   1895 63,5

   Все это не на шутку встревожило американцев из «Стандарт Ойл», которые до того чувствовали себя в Европе чуть не хозяевами. Теперь с одной стороны на них давили еврейские французы Ротшильды, с другой – русские шведы Нобели.
   Угроза со стороны русских была тем серьезнее, что первая половина 1880-х годов для Нобелей по добыче оказалась очень удачной. В 1881 году огромным 180-метровым фонтаном разразилась скважина № 25. Давление струи доходило до 14 килограмм на квадратный сантиметр. В течение полугода она изливала по 4 000 тонн нефти в день. Весьма богатым на фонтаны был 1883 год. Скважина № 9 выбросила струю на высоту 195 метров, разбрасывая нефть и грязь в радиусе 60 метров. За первый месяц работы она выдала 121 000 тонн. Из них 80 000 тонн были сразу обработаны на нобелевском заводе, а остальные были залиты в хранилища. При этом потеряно было всего 4 000 тонн. Нобелевские инженеры-бурильщики были специально обучены тому, как бороться с фонтанами. Каждая скважина оборудовалась специальной «задвижкой» – дубовой колодой длиной от 5 до 15 метров, окованной 30-сантиметровым слоем железа. Технология перекрытия была довольно надежной. Когда в конце года Баку посетил морской министр адмирал Шестаков [123 - Иван Алексеевич Шестаков (1 апреля 1820, д. Сырохоренье, ныне Краснинского района Смоленской области – 21 ноября 1888, Севастополь) – российский флотоводец и государственный деятель, адмирал.], специально для него скважину открыли на 10 минут, после чего она была вновь плотно «задвинута».
   Наиболее катастрофичным было извержение на скважине «Дружба». Фонтан высотой 175 метров, по давлению сравнимый с тем, что было на № 9, выбил все защитное и инженерное оборудование на высоту почти 100 метров. Струя диаметром четверть метра залила нефтью все окрестности в радиусе 100 метров. Укротить фонтан удалось лишь спустя 114 дней, когда активность его несколько поутихла. За это время было потеряно более 220 000 тонн нефти. Однако, спустя три дня после того, как скважину закрыли, она вновь выбила задвижку и бушевала еще три недели.
   Подобные скважины могли, как обогатить предпринимателя, так и разорить его, в зависимости от кредитоспособности. Если хозяин был богат и имел достаточно средств для укрощения фонтана, он мог получать с каждой до 25 000 долларов в день. Если же он не имел солидного капитала, порча дорогостоящего инженерного оборудования и последующие штрафы за загрязнение территории вполне могли его не просто обанкротить, но и полностью разорить. У Нобелей было достаточно средств и им все эти фонтаны по укрощении принесли очень неплохой доход. Только скважины № 15 и № 18 на недавно открытом Биби-Эйбатском месторождении выдали Нобелям 73 миллиона галлонов (больше четверти миллиардов литров) и 30 миллионов галлонов (почти 114 миллионов литров) нефти соответственно. Общая добыча здесь, на участке всего чуть больше 30 квадратных километров, превышала 11 000 тонн в сутки, что было больше добычи всех скважин США. Главными добытчиками были братья Нобель, на втором месте располагалась БНИТО Ротшильдов.
   Прииски на Биби-Эйбат многих мелких предпринимателей сделали миллионерами. Большинство из них не особенно заботились о будущем предприятия, и все полученные деньги моментально тратили на роскошные особняки, машины, брильянты, супердорогие одежды, женщин, карты, рулетку, театры и прочая, прочая, прочая. В Баку начали возводиться настоящие дворцы, подобных которым нельзя было найти в мире. Один «нефтяник» построил себе особняк в виде дракона с парадным входом через ротовое отверстие. Другой пытался заказать у архитектора дом с трубами, перилами, решетками и прочими металлическими аксессуарами из чистого золота. Однако архитектор объяснил заказчику, что этот, хоть красивый и богатый, но уж чересчур мягкий металл для таких целей подойти никак не может, и ему пришлось ограничиться золотой посудой и санузлом. Еще один нувориш построил трехэтажный особняк в виде карточного домика, по фасаду которого золотыми (именно золотыми, а не позолоченными) буквами было выведено гордое: «Здесь живу Я, Иса-Бэй ибн Ганджи».
   Все это были безусловные и бесспорные люди Востока: экспрессивные, импульсивные, эмоциональные, не брезговавшие ничем ради сиюминутного обогащения и, в то же время, до умопомрачения гордые. Людвиг решительно отвергал их методы ведения дел, считая, что «европейский метод так или иначе всегда будет более успешным». Если прочие нефтяники часто хвастались друг перед другом, как «надули» дурака-покупателя или конкурента, то Людвиг всегда гордился обратным.
   – Если вы найдете в Баку человека, – говорил он, – который сможет сказать и доказать, что мы его обманули или что-то нахимичили, сфальсифицировали или отказались возместить нанесенный ущерб или вред, мы тут же в его присутствии проверим его слова и, если он окажется прав, моментально покроем ущерб.
   Известный английский путешественник и писатель Чарльз Марвин, после посещения Кавказа в 1882–1883 году, писал о компании Людвига: «Компания братьев Нобель приобрела свое богатство честностью и использованием на предприятиях сверхсовременных технических устройств и систем, какие редко встретишь даже в современной передовой Англии».
   Кроме Нобелей и Ротшильдов в Баку было еще несколько по-настоящему серьезных предпринимателей.

Одним из самых уважаемых и богатейших бакинских промышленников по праву считался армянин Александр Иванович Манташев (на самом деле – Александр Ованесович Манташьянц). Его отец был купцом средней руки, торговавшим хлопком и текстилем. В 1872 году 30-летний Александр открыл в Тифлисе, на первом этаже гостиницы «Кавказ» свой текстильный магазин. Через некоторое время он, будучи уже довольно богатым торговцем и даже банкиром (Александр был основным акционером и Председателем Комиссии по Центральному Коммерческому банку Тифлиса), заинтересовался нефтью и начал скупать убыточные, как считали их владельцы, скважины. Эти убыточные скважины, благодаря применению передовых технологий добычи, принесли владельцу колоссальный доход, значительную часть которого он тратил на благотворительность. «Не количество огромных сумм, а сердце – вот то, что играло единственную и величайшую роль в благотворительности Манташева, – писал о филантропе Александр Ширванзаде [124 - Александр Минасович Ширванзаде (настоящая фамилия Мовсисян, 18 апреля 1858, Шемаха – 7 августа 1935, Кисловодск) – армянский писатель и драматург.]. – Он жертвовал не из пустого тщеславия или заднего умысла, он жертвовал потому, что так диктовала его чувствительная душа. Его благотворительность всегда носила печать истинного христианства: левая рука не знала, что правая даёт…» На его деньги талантливые армянские юноши из бедных семей обучались в лучших учебных заведениях Европы. В Тифлисе он построил «Питоевский театр», который сейчас известен как Грузинский государственный академический театр имени Шота Руставели, в Ереване – Малый зал Армянской филармонии, в Париже – считающуюся самой красивой зарубежной армянской церковью церковь Святого Ованеса Мкртыча (по-русски – Святого Иоанна Крестителя). За этот храм, на который Манташев пожертвовал 1,5 миллиона франков, президент Франции наградил его орденом Почетного легиона. Когда предпринимателя спрашивали, почему он построил такую красивую церковь именно в Париже, Александр с грустной улыбкой отвечал: «Это город, в котором я больше всего грешил».

Муртуза Мухтаров

Огромным уважением пользовался нефтяной магнат и изобретатель-самоучка Муртуза Мухтаров. Он никогда не забывал, не скрывал и даже гордился тем, что достиг всего, родившись в почти нищей семье. В его роду все были либо батраками, либо аробщиками. Сам Муртуза сначала возил на арбе грузы из Баку в Тифлис, но потом продал арбу и пошел работать на Балахнинские промыслы, сначала простым черпальщиком нефти, потом мастером в механическом цеху. В 1890-м, будучи всего 25 лет от роду он, на накопленные деньги, открыл бурильную контору, работавшею придуманными и сделанными им лично инструментами. Модернизированный и запатентованный им станок ударного штангового способа бурения, получивший в мире известность как «Бакинская бурильная система», по всем параметрам превосходил все известные до того образцы бурильной техники. С его помощью рабочие конторы Мухтарова пробурили первую сверхглубокую скважину в 1100 метров. Бурильные инструменты системы «Мухтаров» пользовались популярностью и экспортировались во множество стран мира. На свои капиталы Муртуза построил две больших мечети с минаретами в Амираджанах и Владикавказе, купол мавзолея ахунда [125 - Ахунд – в дореволюционной России – мусульманский «епископ».] Абу-Тураба в Мардакянах и роскошный особняк в Баку на Персидской улице, в котором сейчас находится Дворец бракосочетания. 28 апреля 1920 года к нему в дом ворвались двое вооруженных солдат. Муртуза из пистолета убил одного из них, после чего пустил пулю себе в голову.

Муса Нагиев

Еще один нефтяной магнат, Муса Нагиев, родился в 1848 году в семье торговца соломой. В 11 лет он пошел работать носильщиком в порт. Откладывая копеечку за копеечкой, он к 18 годам сумел скопить сумму достаточную для покупки земельного участка, на котором Муса планировал посадить виноградник. Однако жизнь внесла в его планы серьезные коррективы. Пытаясь пробурить артезианскую скважину, Муса неожиданно наткнулся на нефтяное месторождение. На его участке забил нефтяной фонтан. Нагиев начал торговать нефтью и через некоторое время скупил все расположенные поблизости скважины. К концу жизни его капитал оценивался в 300 миллионов рублей. В Баку он построил несколько зданий, считающихся сейчас памятниками архитектуры. В одном из них, подаренном нефтяником благотворительному мусульманскому обществу дворце «Исмаилийе», сейчас находится резиденция Президиума Академии наук Азербайджана, в другом – отель «Новая Европа», в третьем, построенном после ранней смерти любимого сына от туберкулеза и подаренном городу – Клиническая больница скорой медицинской помощи имени Мусы Нагиева. Но вообще, Муса отличался крайней скупостью. Сказывалась детская привычка постоянно откладывать деньги. На одном из благотворительных вечеров Муса сделал благотворительный взнос в десять раз меньший, чем выложил его сын. Когда общественность попыталась его пристыдить, он без всякого стеснения ответил: «Чего вы хотите? Он (сын Мусы) – сын миллионера, а я – сын простого соломщика». Промышленника дважды похищали бандиты, требуя выкуп, и оба раза он категорически отказывался заплатить даже копейку. В первый раз бандиты, поняв всю бесполезность своих требований, просто избили его и отпустили, во второй выкуп заплатил его товарищ, другой известный нефтяник, татарин Гаджи Тагиев. Во время второго похищения бандитами руководил усатый и рябой грузин. В полиции Баку его знали под фамилией Джугашвили.

   Гаджи Зейналабдин Тагиев

   Но, пожалуй, самой колоритной личностью был тот самый Гаджи Зейналабдин Тагиев, заплативший из своих капиталов выкуп за Нагиева. Его родители были настолько бедны и необразованны, что даже дата рождения Тагиева для нас по сию пору является загадкой, примерно известен только год – скорее всего – 1823. Отцу башмачнику было не до того, чтобы праздновать дни рождения своих многочисленных детей, а мать умерла, когда Гаджи не было и 10 лет. С того же возраста он начал работать на стройке подносчиком раствора. К 12 годам смышленый паренек сумел стать каменотесом, к 15 – каменщиком, а еще через 5 лет он был уже строителем-подрядчиком. И не простым, а одним из самых уважаемых в округе. Разбогатев на строительных подрядах, Гаджи занялся торговлей мануфактурой, а в 1873 году вместе с двумя армянами взял в аренду нефтеносный участок в Биби-Эйбате. Долгое время компаньоны никак не могли добуриться до нефти. Постепенно у товарищей Тагиева сдавали нервы, и они продавали ему свои паи. Когда на участке забил первый фонтан, Гаджи был уже единственным арендатором. Эта первая скважина дала 12 700 тонн нефти. Продавая нефть Гаджи, как и Нобель, большую часть денег вкладывал в развитие производства. Первым делом он проложил шоссе от своего промысла до Баку. К началу 1880-х ему принадлежало 30 десятин нефтеносной земли, две шхуны-нефтевоза, склады в Нижнем Новгороде, Москве и Царицыне и два завода – керосиновый и масляный. В Баку он построил первый в городе театр, выпустил газету, организовал школу для девочек. В начале XX века, продав свой нефтяной бизнес англичанам за 5 миллионов рублей, он построил в Баку уникальную хлопчатобумажную фабрику, которая по достоинству конкурировала с лучшими текстильными фабриками не только империи, но и всего мира. Решение о ее строительстве Гаджи вынашивал уже давно. Друзьям он часто говорил, что не понимает, зачем везти хлопок с Кавказа на север – в Нижний и в Москву, для того, чтобы там, на тамошних фабриках, используя привезенное с Кавказа же топливо, из него делали ткани, которые потом везли обратно на Кавказ. Уничтожив эти промежуточные транспортные расходы, предприниматель начал выпускать в Баку удивительно качественный и дешевый текстиль, который был по карману даже самым бедным людям. Гаджи прожил 101 год. После революции он, несмотря на настойчивые уговоры родных, наотрез отказался уезжать из Баку. Когда захватившие город большевики попытались с ним разобраться, на защиту «капиталиста» встали все рабочие его завода. Но завод, конечно, все равно отобрали и переименовали в «мануфактуру имени Ленина». Незадолго до смерти Гаджи с улыбкой часто полуговорил-полуспрашивал у родственников:
   – У меня великолепная память и я хорошо помню все свои более-менее крупные сделки, а вот одну никак вспомнить не могу. Это когда же я продал свою текстильную фабрику господину Ленину?
   Кроме того были еще Шамси Асадуллаев, внучка которого, Асадуллаева Умм-Банин, стала впоследствии известной французской писательницей, Аждарбек Ашурбеков, Григорий Арафилян. Все это были очень крупные и действительно серьезные предприниматели, но до размаха Нобелей и шедших прямо за ними Ротшильдов никто так и не подобрался.
   Ротшильдам не хотелось быть в России вторыми. Они знали об огромном потенциале северной страны и желали быть здесь первыми и главными. Поэтому уже в 1884 году они обратились к Нобелю с предложением о сотрудничестве, а точнее – о слиянии. Первые официальные переговоры между представителями двух компаний прошли в мае в Париже. Нобелей представляли Альфред, Михаил Белямин и финансовый директор Товарищества Ивар Лагервалль, один из немногих управленцев, которого Альфред считал действительно хорошим специалистом и которому он доверял. Со стороны Ротшильдов присутствовали Жюль Арон и Морис Эфрусси. Первым делом Арон попросил о сохранении встречи в полной тайне, поскольку Ротшильдам не хотелось особо афишировать свой интерес к такой крупной компании, какой являлось «нобелевское товарищество». Это неизбежно повлекло бы за собой множество слухов и биржевую спекуляцию. Далее французы предоставили своим российским визави максимально полную информацию о своих нефтеперерабатывающих заводах в Австрии, Франции и Испании, об огромных инвестициях, какие парижский дом уже сделал в нефтяную индустрию и о своих планах в отношении России.
   В то время перед Людвигом стояло несколько финансовых задач. Ему нужно было достать 1,5 миллиона рублей для покупки компании Бунга и Палашковского, 500 000 для строительства новых хранилищ, 1 миллион для покупки дополнительных танкеров, миллион на строительство масляного завода и еще миллион – на плановую модернизацию главного Бакинского завода. Эти пять миллионов он и надеялся получить от Ротшильдов, продав французам до 25 % акций компании, но только после того, как уставной капитал компании будет увеличен до 20 миллионов рублей. Именно такие полномочия были предоставлены им российской делегации на парижских переговорах. Стороны встретились, мило побеседовали, довели друг до друга то, в чем их уполномочили главы компаний и разошлись для изучения предложений и выработки дальнейших решений.
   Новая встреча состоялась через три недели. На этот тур не пришел, сославшись на болезнь кого-то из родни, Жюль Арон, а его место за столом заняли аж два человека: венский представитель компании господин Корнхаузер и директор завода в Фиуме Лингер. Практически с порога они заявили представителям нобелевской делегации, что Ротшильды рассмотрели российское предложение, и оно их не заинтересовало. Более того, они прямо сказали, что такой богатый и могущественный дом не может опуститься до того, чтобы участвовать в предприятии, не имея над ним полного контроля. Французам нужен был контрольный пакет, и на меньшее они соглашаться не желали.
   Фамилия Нобелей, по крайней мере, в России была не менее известна и пользовалась не меньшей славой, чем фамилия Ротшильда. В газетах и журналах Людвига величали не иначе, как «Бакинский Король». И ему терять управление над созданным нефтяным королевством тоже не хотелось, поэтому Михаил Белямин, выслушав довольно резкое выступление французов, ответил вежливым отказом. По мнению французов, которое они не замедлили высказать, параллельная работа двух таких крупных и абсолютно независимых компаний неизбежно приведет к войне, на что Белямин ответил, что Нобели не боятся трудностей и примут бой. Правда, сказал он, проходить он будет большей частью на территории западной Европы, так как российские просторы Нобелями заняты давно, прочно и выбить их оттуда Ротшильдам не удастся. В ответ Корнхаузер заявил, что Ротшильды в данный момент не придают нефтяному бизнесу такого большого значения и они не уполномочили его на продолжение переговоров. Уже на следующий день российская делегация отбыла обратно в Петербург.
   В сущности, такое «пустое» завершение переговоров было равносильно объявлению войны. И Людвиг начал подготовку к ведению боевых действий, попутно стараясь найти альтернативные пути получения необходимых пяти миллионов. Но уже вскоре он получил телеграмму от Жюля Арона, в которой тот предложил продолжить переговоры в сентябре.
   Оказалось, что Лагервалль, получивший после возвращения с переговоров несколько недель отпуска, совершенно неожиданно встретился в Бексе [126 - Бекс – комунна в кантоне Во на западе Швейцарии.] с Ароном. Оба – прекрасные экономисты, они за несколько дней дружеского общения, как казалось, достигли полного взаимопонимания. Лагервалль еще раз изложил парижскому коллеге Людвиговское предложение, рассказал о положении дел в товариществе и о том, как благотворно мог бы сказаться добрый союз на будущем обеих компаний. Арон, в свою очередь, уверял, что он не уполномочивал Корнхаузера и Лингера на столь резкое завершение переговоров и что он сам больше склонялся к принятию предложения Людвига. Однако новые трехнедельные переговоры также ни к чему не привели, хотя их курировал лично барон Альфонс Ротшильд.
   Практически сразу после того, как стало известно о том, что вторые переговоры русских с французами зашли в тупик, питерский офис Нобелей посетили еще два инженера-переговорщика. Один, Уильям Герберт Либби, был сотрудником английской компании Boverton-Redwood, в его задачи входило изучение жалоб, которые потребители предъявляли в отношении качества американского керосина компании «Стандарт Ойл», а попутно – незаметный аудит «Товарищества нефтяного производства». Второй, американец Локвуд, представлял непосредственно компанию «Стандарт Ойл». Признанный эксперт в нефтяной промышленности он прибыл в Петербург с секретной миссией, заключавшейся в проведении с Нобелями предварительных переговоров о возможном сотрудничестве и дружбе. Дружбе против Ротшильдов. Американцу сделали почти такое же предложение, что и Ротшильдам, свозили в Баку, показали, чем владеет компания и какие у нее есть перспективы. В ответ Локвуд обещал доложить обо всем руководству и просил, как и Арон, хранить сведения о переговорах втайне.
   Полученные от своего секретного агента данные, центральный офис Рокфеллера обрабатывал почти год, после чего был подготовлен доклад, в котором указывалось, что компании просто необходимо было войти в коалицию с Нобелями. При этом указывалось, что пытаться подчинять ее себе полностью нет никакого смысла хотя бы по той простой причине, что на это не согласится консервативное российское правительство. Оптимальной признавалась просто покупка крупного пакета акций. При этом в докладе рекомендовалось оставить во главе компании Людвига, «чья проницательность и знание российских особенностей ведения дел, в сочетании с обширными связями и богатым опытом делают его присутствие на этом посту более чем желательным».
   На переговорах с Нобелями секретная миссия Локвуда не окончилась. Похожие переговоры о возможном совместном сотрудничестве, только уже против Нобелей, он провел и с Жюлем Ароном. Состоялись они в ноябре, когда было уже абсолютно точно понятно, что ни о какой коалиции Нобелей и Ротшильдов и речи быть не может. Людвиг уже обратился за кредитом в Berlin Discount Bank, когда после еще одной встречи Лагервалля и Арона, барон Ротшильд в феврале пригласил лично Людвига к себе в Париж. Это было очень похоже на то, что французы старательно тянут время, и Людвиг от встречи отказался, сославшись на острый приступ бронхита. Вместо этого он отправился в Баку, где лично занялся подготовкой к войне, которая впоследствии была названа историками промышленности «Великой тридцатилетней нефтяной войной».
   Перед тем, как приступать к боевым действиям, следовало получше закрепиться на занимаемых позициях, и товарищество в срочном порядке перезаключило на новые сроки почти все договора и контракты со своими внутренними агентами и дистрибьюторами. Продукт им продавался им по самым низким расценкам, сами же они получали эксклюзивное право установки на своей территории собственной отпускной цены. На место директора отдела сбыта бакинской компании был назначен член правления нескольких крупных российских банков и глава санкт-петербургской транспортной фирмы «Шенман и Шпигель» господин Гиссер, и Лагервелль откровенно говорил, что это лучшее из последних приобретений Товарищества.
   Сами же боевые действия, как об этом и говорил Белямин, начали разворачиваться за пределами российской империи. Первым шагом по завоевыванию чужой территории стало открытие Гиссером торговой сети Oesterrichishe Naphtha-Import Gesellshaft (Австрийская нефтеимпортирующая компания), более известной под аббревиатурой OENIG, через которую бакинский керосина распространялся на территории Австрии, южной Германии и Швейцарии. Ранее этим занималась сторонняя фирма Wilhelm von Lindhcim Company. Керосин поставлялся ей из огромных нобелевских хранилищ в Варшаве. Другая фирма, Henri Rieths company, продвигала продукцию Нобелей на территории Бельгии и Голландии. В северной Германии их интересы теперь представляла базировавшаяся в Берлине русско-германская нефтеимпортирующая корпорация Naftaport. На мелких скандинавских рынках агентурную сеть развернула подконтрольная Нобелям фирма Bessler, а на крупном английском нобелевским керосином торговала Weachter Company.
   Единственной страной, куда Нобели не могли пробиться, была Франция – бастион империи Ротшильдов. Тут банкиры, действовавшие через свою торговую компанию Deutsch de la Meurthe, были безусловными монополистами. Но как раз сюда получилось встроиться Рокфеллеру. Американцу удалось подписать с Deutsh шестилетний контракт о ежегодной поставке полумиллиона бочек нефти во Францию в обмен на аналогичные поставки французского сырья в Америку. Особой экономической роли такой контракт, конечно, не играл, но он не позволял потребителям на местах забывать том, что на свете существуют такие компании.
   Впрочем, при большом желании, нобелевский продукт можно было достать и во Франции – через эксклюзивного дистрибьютора компании, зарегистрированную в 1885 году фирму Александра Андре, но шедший через нее в страну Жанны д-Арк нефтяной ручеек был крайне невелик, почти незаметен.
   К январю 1885 года, после закрытия навигации, главнокомандующий нобелевской торговлей Гессен предоставил своему генералиссимусу Людвигу Нобелю следующие результаты наступления на западный рынок. На первом месте по продвижению была Австрия, туда было импортировано более 16 000 тонн товара, из которых 85 % приходилось на керосин и 15 % – на сырую нефть. На втором месте с большим отрывом шла Англия, на ее территории было продано более 8000 тонн. Далее стояли Германия с 7000 тонн, Бельгия – 2600 тонн, Швеция – 480 тонн и 240 тонн для Дании. Всего же за год по Каспийско-Волжскому маршруту было перевезено около 160 000 тонн нефти и нефтепродуктов. Гиссер планировал к следующему году довести объем импорта в Европу до 50 000 тонн, из которых на Англию и Австрию должно было приходиться по 16 000 тонн.
   Для Ротшильдов такие объемы еще не представляли особенной опасности, а вот «Стандарт Ойл», которого Нобели уже лишили российского рынка, отреагировали моментально. Они перешли в контрнаступление и ответили самым мощным своим орудием – демпингом. Американцы поступили так, как часто поступали у себя на родине: резко снизили цены, надеясь таким образом задавить конкурента. Одновременно была запущена машина черного пиара. В газетах и журналах прокатилась волна статей, в которых воспевалось качество «чистейшего, по-настоящему американского керосина» и всячески ругалась «бакинская грязь». Дело дошло даже до прямого подкупа. Когда один крупный клиент взял у Нобелей крупную партию машинного масла для своих паровых механизмов, главный инженер предприятия продавца, подкупленный представителями «Стандарт Ойл», разбавил продукцию водой, что привело к поломке механизмов и справедливому гневу покупателя. Точки над i расставило тщательное служебное расследование. Инженер был с треском уволен, «Стандарт Ойл» – посрамлен, покупатель – удовлетворен, а Нобели стали его постоянными поставщиками.
   В ответ на это берлинский офис Naftaport проплатил распространение мнения о том, что нобелевский продукт если не лучше, то уж, по крайней мере, совсем не хуже, чем продукты конкурирующих фирм, хоть европейских, хоть американских. В доказательство этого мнения была проведена тщательнейшая и весьма дорогая экспертиза на базе берлинской Королевской химико-технологической экспериментальной лаборатории и Кайзеровской поверочной комиссией (Kaiserlichen Normal-Aichungs Commission) с привлечением нескольких известнейших профессоров из Карлсруэ [127 - Карлсруэ – город в Германии, в земле Баден-Вюртемберг, расположенный в окрестностях реки Рейн недалеко от французско-германской границы.] и Антверпена [128 - Антверпен – город-порт во Фландрии, в Бельгии. Второй (после Брюсселя) город страны, самый большой город Фландрии. Административный центр провинции Антверпен.].
   В то же время, американцы в Англии столкнулись с той проблемой, в которой обвиняли россиян. «Уронив» цены на керосин они не смогли долгое время поддерживать его качество на высоте, и вскоре лондонские потребители начали вовсю ругать теперь уже «пенсильванскую грязь». Ситуацией поспешили воспользоваться как Нобели, так и Ротшильды. За четыре года, с 1884 по 1888 год, они увеличили свою долю на Английском рынке, ранее почти полностью принадлежавшем «Стандарту», с 4 % до 30 %. Для того, чтобы помешать столь бурному вражескому проникновению на оккупированную территорию, американцы в самый короткий срок создали совместную Англо-Американскую Нефтяную компанию, танкеры и баржи которой моментально начали регулярные рейсы в главные порты Англии, Шотландии и Ирландии. В компанию было вложено около 2,5 миллионов американских долларов. По похожей схеме и за такие же деньги два года спустя была создана и Германо-Американская Нефтяная Компания, которую мы сейчас знаем как DAK.
   Начало войне было положено.
   Демпинг – в любом случае оружие серьезное, и пока Рокфеллер торговал в Европе по бросовым ценам, Нобелям справиться с ним было сложно. Нужно было ждать, пока американцам не надоест терпеть убытки и пока они не поднимут цену опять до приемлемого рыночного уровня. Но и на внутреннем российском рынке начались усиленные боевые действия, только теперь уже с Ротшильдами. Они, конечно, не могли и надеяться на большое увеличение сбыта своего продукта в России, зато они могли выкупить большую часть сырья и, отправляя его для переработки на свои заводы, тем самым оставить без работы многочисленные российские предприятия. Но для этого необходимо было организовать более продуктивный, чем железная дорога, способ доставки нефти из Баку в Батум. Способ этот был известен уже давно и хорошо. Труба. Хороший, надежный нефтепровод легко решил бы стоявшие перед Ротшильдами вопросы. По расчетам российского профессора Ивана Тиме [129 - Тиме Иван Августович (11 июля 1838, Златоустовский завод, – 5 ноября 1920, Петроград) – русский учёный и горный инженер. Профессор Петербургского института корпуса горных инженеров, член Горного учёного комитета и консультант Петербургского монетного двора. Его «Горнозаводская механика. Справочная книга для горных инженеров и техников по горной части» (1879) в течение многих лет являлась настольной книгой русских горных инженеров.], стоимость прокачки одного пуда нефти по нефтепроводу Баку – Батум на расстояние 842 версты при диаметре трубы 6 дюймов (чуть больше 15 сантиметров) при мощности 50 миллионов пудов в год должна была составить от 8 до 12 копеек.
   Главным идеологом строительства такого нефтепровода были даже не Ротшильды, а Дмитрий Менделеев, который считал, что с его помощью можно будет наладить производство керосина не только в Баку, но и в других регионах страны. В своей статье «Нефтяная промышленность в Пенсильвании и на Кавказе» он писал, что «… заводы для обработки бакинской нефти тогда должно расположить на Волге. Топливо будет состоять из отбросов производства. Все найдет сбыт. В Баку должны быть немногие заводы, но главная масса нефти должна перегоняться на Волге – это ясно при хорошем знакомстве с условиями всего производства». Светило отечественной химии поддерживали многие ученые. Профессор Константин Иванович Тумский, репетитор Императорского Московского технического училища, сегодня известного нам как МГТУ имени Баумана, в 1884 году в своей книге «Технология нефти» писал: «Вся кавказская нефтяная промышленность сосредоточена в окрестностях города Баку (считающего в настоящее время до 50 тыс. жителей), не имеющего кроме Волги и Каспийского моря никаких других путей для сношения с главнейшими торговыми центрами. Зимою этот единственный водный путь заперт в течение нескольких месяцев, сбыта в это время, конечно, нет, и товар волей неволей приходится заготовлять в складах. Это требует грандиозных сооружений для хранения продуктов, замедляет оборот капиталов и вообще затрудняет всякие торговые операции…. Вследствие отдаленности Баку бочки обходятся там очень дорого, потому что все необходимое для их производства приходится везти издалека, так, например, клепку (дубовые доски) из Ленкорани, с Оки и с верховьев Волги, обручи с Волги, механические приспособления из Москвы. …Нефтеперегонные заводы нужно приблизить к рынкам и, следовательно, желательно возникновение их в различных пунктах нашего обширного отечества, а не в одном Баку, как предлагают одни, и не в одной внутренней России, как рекомендуют другие». Ученым вторили и техники. Инженер М. И. Лазарев даже издал целую книжку, которую прямо так и назвал – «Необходимость закавказского нефтепровода». «Переработка нефти на берегах Черного моря, – писал он в ней, – должна считаться полною переработкою, т. е. без всяких остатков, ибо нефтяные остатки на берегах Черного моря нельзя считать отбросами, а следует смотреть на них как на товар, имеющий цену ни в каком случае не ниже самого сырья, туда доставленного…. нефтяное дело можно считать сложившимся и получившим значение серьезной промышленности лишь тогда, когда будет несколько районов для добычи нефти. При всем желании гг. Рагозиных и Нобелей держать промышленность в таких условиях, чтобы новые источники не открывались, а старые были ими закрепощены, я полагаю, что излишне доказывать необходимость таких условий, при которых разработка и других нефтяных площадей была бы хотя сколько-нибудь обеспечена».
   При всей ясности, по мнению Менделеева и его сторонников, подавляющее большинство предпринимателей были с ними не согласны. Всем было понятно, что после того, как нефтепровод будет построен, нефть уйдет не на Волгу, а, через черноморские порты – на запад, в Европу. Людвига, у которого в Баку был огромный завод, и которому совсем не нравилась идея вывоза из Баку сырой нефти, опубликовал в газете «Голос» открытое письмо Дмитрию Ивановичу. «Я смею сказать за себя и за многих бакинских фабрикантов, – писал он, – что они не разделяют этого отчаянного взгляда на их положение, и думаю, что в интересе дела было бы весьма важно выяснить, в чем заключается причина этого противоречия. Ошибаются ли бакинцы, желая удержать выделку нефтяных продуктов у себя, или ошибаетесь вы, советуя русским капиталистам тратить деньги на устройство заводов в России? Трудно предположить, чтобы бакинские и проектируемые вами великорусские заводы могли процветать, не подрывая друг друга взаимною конкуренцией, и, вероятно, что в конце концов, те заводы, на стороне которых будут более благоприятные и экономические условия, возьмут верх и вытеснят остальные».
   Пугала батумская труба и судовладельцев. Им было что терять: всего за несколько лет объемы перевозок нефтяных грузов по Волге выросли почти на порядок. Если в 1882 году по ней в Нижний Новгород доставили 2 617 288 пудов сырья и нефтепродуктов, то в 1888 году только за 9 месяцев объем грузов превысил 11 500 000 пудов. В том же 1888 году в журнале «Русское судоходство» писали: «Волжских пароходчиков особенно сильно испугал кавказский Баку-Батумский нефтепровод. Они склонны предвидеть при его осуществлении решительную гибель. Чтобы представить себе весь тот вред, который ожидается на Волге при осуществлении нефтепровода, следует принять во внимание, что те времена, когда главнейшим грузом на Волге служил хлеб, давно прошли; теперь главные и господствующие грузы – нефтяные». Первый российский танкерист Николай Артемьев, о котором мы уже писали, в своей статье, красноречиво озаглавленной «Нефтепровод – это бедствие», пугал коллег: «Проект нефтепровода из Баку в Батум близок к осуществлению, близок тот момент, когда наша русская нефть в сыром виде будет вывозиться за границу, а наши русские заводы должны будут прекратить свою деятельность и столь быстро развивающийся торговый флот Каспийского моря останется без работы. На этих заводах кормится масса народа, которая останется без куска хлеба». Всех противников строительства такого нефтепровода он призывал объединяться и обращаться за помощью непосредственно к Государю Императору. Критике нефтепровода была посвящена специальная часть в книге Виктора Рагозина «Нефтяная промышленность в 1877 г.»
   Страхи эти возникли совсем не на пустом месте: в царском правительстве давно уже зрели планы строительства злосчастной трубы. Ибо среди ее сторонников были не только Менделеев, но и многие промышленники, желавшие откусить нефтяного пирога с другого, слабо еще затронутого, нефтепроводного конца. Первым концессию на строительство получил российский ученый-химик Иван Петрович Илимов, однако ему дело потянуть не удалось, и он передал его горному инженеру Глушкову, который попытался создать под проект акционерное общество. Нефтепромышленники отчаянно сопротивлялись, и им пока еще удавалось отстоять свои интересы. Вопрос о сооружении нефтепровода из Баку к черноморским портам особенно остро обсуждался на съезде нефтепромышленников в 1884 году, в результате его строительство было признано преждевременным, так как «русский керосин еще не имеет позиций на мировом рынке». В следующем году Императорское техническое общество, в котором Людвиг Нобель был не только одним из организаторов но и активнейшим членом со стороны промышленников, создало «комиссию по вопросу о нефтепроводе» под руководством тайного советника Евгения Андреева [130 - Андреев Евгений Николаевич (4 октября 1829, Таганрог – 12 июля 1889, Париж) – тайный советник, учредитель и почетный член Императорского русского технического общества, видный российский педагог.], в которую вошли известный инженер Николай Сытенко, член-корреспондент Императорской Санкт-Петербургской Академии Наук Дмитрий Менделеев, Иван Илимов, Конон Лисенко, горный инженер Иван Тиме и еще несколько известных ученых и практиков. Несмотря на все старания Менделеева, она так и не пришла к положительному заключению. Член комиссии Нико Николадзе [131 - Нико (Николай Яковлевич) Николадзе (27 сентября 1843(18430927) – 5 июня 1928 года) – грузинский публицист, прозападный просветитель и общественный деятель. Первый грузин получивший в Европе (в Цюрихе) степень доктора наук.] заявил на заключительном заседании свое особое мнение: «Я по существу вопроса вполне разделяю мнение, принятое первым съездом нефтепромышленников, что сооружение нефтепровода у нас нисколько не соответствует настоящим потребностям русской нефтяной промышленности».
   Естественно, такой важный вопрос, как «быть или не быть бакино-батумской трубе» не мог не волновать и Нобеля. 16-го января 1887 года Людвиг отправил министру государственных имуществ России Михаилу Островскому [132 - Островский Михаил Николаевич (30 марта 1827 г. Замоскворечье – 25 июля 1901 г., Санкт-Петербург), – министр правительства России, председатель Департамента законов Государственного совета, действительный тайный советник. Родной брат драматурга Александра Островского.] письмо, в котором попытался объяснить свои тревоги по поводу вредоносности такого благого начинания. «Я относился безразлично к этому вопросу, – писал он, – потому что не верю в возможность выгодной эксплуатации подобного нефтепровода, так как не могу допустить, чтобы правительство захотело преднамеренно разорить русскую нефтеобрабатывающую промышленность дозволением свободного вывоза за границу сырой нефти».
   Нормальную альтернативу трубе Нобель и другие нефтепромышленники видели в уже созданной железной дороге. Главная трудность тут состояла в том, что не всякий локомотив мог протащить тяжелый нефтяной состав через крутой Сурамский перевал, расположенный на высоте порядка тысячи метров. Для того, чтобы преодолеть эту трудность, бакинские промышленники во главе с Людвигом Нобелем предложили правительству пробить в горах железнодорожный туннель, что и было сделано в 1886 году. Точно сказать нельзя, но по некоторым данным прокладывали его с помощью динамита Альфреда, поставками которого на российский рынок занимался второй сын Людвига Карл Нобель. Во всяком случае, точно известно, что он в письмах обсуждал этот вопрос с дядей, говоря, что «динамит потребуется в значительных количествах», и отмечая, что казенные инженеры «выбирают между сжатым воздухом, струями воды высокого напора и предлагаемым компанией „Сименс“ электричеством».
   Как и следовало ожидать, против железной дороги выступил Дмитрий Менделеев. «Затрата миллиона рублей на увеличение перевозочных средств железной дороги, – писал он, – увеличивает в благоприятнейших условиях перевозочную способность такой дороги, как Кавказская, много-много, что на полтора миллиона пудов груза. А затрата каждого миллиона рублей на нефтепровод отвечает его способности препроводить чуть ли не вдвое больший груз, если даже идет дело о постройке нефтепровода, а не об увеличении его способности препровождать грузы. Следовательно, основной капитал при нефтепроводах меньше вдвое. А об оборотных нечего и говорить…. и по опыту, как американскому, так и бакинскому, известно, что содержание нефтепровода более чем в два раза дешевле, чем железной дороги, при том же количестве груза»
   И, конечно, главными сторонниками трубопровода, со всеми претензиями на богатое инвестирование, были Ротшильды. Морис Эфрусси не раз заявлял, что он готов завершить то, что было начато Илимовым и продолжено Глушковым. Представители парижского дома активно лоббировали в российском правительстве вопрос о трубостроительстве, проект которого был заказан Владимиру Шухову. Сам Альфонс Ротшильд писал в Санкт-Петербург: «У меня есть все основания надеяться, что дело, которое мы желаем предпринять, даст прибыль на вложенные в него капиталы, и что оно будет содействовать промышленному и коммерческому развитию страны».
   Забегая несколько вперед, скажем, что, в конце концов, нефтепровод был построен, но нефтяникам удалось сильно оттянуть его закладку. Прокладка началась в 1897 году и длилась ровно 10 лет. Официально он открылся 24 июля 1907 года. Нефтепровод стоимостью 12 миллионов долларов и длиной 900 километров, с диаметром трубы 8 дюймов (чуть больше 20 сантиметров) и с 19 насосными подстанциями на маршруте, стал на то время крупнейшим в мире.

Дорогой брат!

   К 1885 году из 330 скважин и колодцев, расположенных в окрестностях Баку, вполне рабочими можно было назвать лишь сотню. 40 истощили свои запасы и были закрыты, 57 не работали из-за поломки оборудования. Бурение 17-и было прекращено из-за аварии при работах (поломка бура и так далее). 73 находились в процессе бурения и 19 были готовы к пуску. А в 1886 году по российской нефтянке ударил кризис перепроизводства, о неизбежности которого многие эксперты говорили уже давно. Цена на сырую нефть, при покупке ее прямо с месторождения, упала до четверти копейки за пуд. Курсы акций нефтяных компаний опустились до рекордных отметок, множество мелких компаний разорилось, а средние и крупные вынуждены были сильно «ужаться» или вообще законсервировать бизнес. Ротшильды почувствовали, что пришло время атаковать российский рынок и пробить наконец брешь в ослабевших рядах нефтяников, не желавших «вылетать в трубу». Главной и первой целью, конечно, стал основной конкурент – нобелевская корпорация. В печати появились известия о том, что крупнейшая российская нефтяная компания «товарищество братьев Нобель» приостановило выплаты по обязательствам, и сведения эти немедленно сказались на биржевых котировках. Брокеры начали сбрасывать дешевеющие акции товарищества. Дошло до того, что берлинский банк «Хандельс унд дисконто-гезельшафт» отказался от опциона на недавно выпущенные Нобелем акции, в результате чего Людвиг, дабы не допустить их падения, вынужден был втайне скупать их сам через подставных лиц.
   Сведения об этом вскоре дошли до Парижа и сильно взволновали осторожного Альфреда, у которого в Товарищество было вложено около двух третьих капитала. Кроме того, на братской нефтяной компании висел еще непогашенный долг ему в два миллиона рублей. Предпринимательское чутье говорило младшему Нобелю, что российское предприятие успешно идет ко дну, стремительно унося туда же его деньги, Об этом же ему нашептывал Лагервалль, считавший, что Товарищество вполне спокойно может погубить отвратительная администрация в общем и Михаил Белямин, которому предоставлена слишком большая свобода, – в частности. Деньги следовало попытаться спасти. Если не паи, то хотя бы долг, который по всем договоренностям уже давно следовало выплатить. Положение обострялось тем, что Альфред в это время как раз занимался объединением всех своих многочисленных компаний в одну транснациональную корпорацию. Для этого нужны были капиталы, и их можно было получить от российского товарищества. И даже не можно, а очень нужно. Поскольку ни Альфреду, ни Людвигу было не до поездок, братские переговоры происходили по переписке, темп которой был просто бешеным, до нескольких писем в неделю.
   Каждое письмо начиналось одинаково: «Любезный брат Альфред!» или «Дорогой брат Людвиг!». Заканчивались они так же почти всегда одинаково: «Сердечный привет всем от преданного тебе Альфреда», или «Преданный тебе Людвиг». Зато вся центральная часть резко с этими краями диссонировала. Здесь мы приведем выдержки лишь из малой части этой усиленной корреспонденции [133 - Переписка цитируется по книге Brita Åsbrink, «Ludvig Nobel: Petroleum har en lysande framtid», Wahlström & Widstrand.].
   После того, как в очередном своем письме брату Альфред высказал сомнение по поводу счастливого будущего компании, Людвиг 20 марта [134 - Все даты – по новому (григорианскому) стилю.] 1886 года попытался успокоить его следующим посланием:
   «Любезный брат Альфред!
   …В данный момент мы ни одной копейки не должны ни банкам, ни частным ростовщикам. Мы имеем некоторые обязательства по векселям (долги за железо, соду, серу и разные прочие материалы) на общую сумму порядка 242 000 рублей, причем срок оплаты по ним еще очень далек. При этом определенными кругами развернута широкая компания по дискредитации нашей компании. Ведется она… средствами совершенно бессовестными. Тут слишком велико поле для взяточничества…»
   И еще одна приятная весть, которая должна успокоить Альфреда, в постскриптуме письма от 29 марта:
   «Я рад сообщить тебе, что теперь мы можем получать деньги из Госбанка, предъявляя в качестве залога керосин. Еще одно радостное событие заключается в том, что мы наконец вытребовали себе право перевозить свои грузы по Закавказской железной дороге и сможем теперь перевозить по ней большое количество нефти».
   Однако Альфред продолжает мягко намекать на необходимость отдать деньги:
   Альфред – Людвигу, 16 апреля 1886 года, курорт Бад-Ишль:
   «Дорогой брат Людвиг!
   Нам почти одновременно удалось создать два синдиката: мне – динамитный, тебе – нефтяной, с чем я тебя искренне поздравляю. …Не могу пока точно сказать, но возможно мне придется просить тебя об оформлении некоторых векселей, так как мне в скором времени необходимо будет выкупить акции гамбургского „Динамита“. В любом случае, сумма будет значительно меньше той, которую я рассчитал ранее. Мне удалось создать для выкупа этих акций синдикат, поэтому остается внести всего лишь пятую часть от суммы».
   Но в условиях кризиса у Людвига на счету каждая копейка и братское послабление его не устраивает. В начале лета он едет с Жюлем Ароном в Баку для того, чтобы там уже продолжить вялотекущие переговоры и помочь в организации работ на только что купленном БНИТО очистительном заводе.
   Людвиг – Альфреду, 03 июня 1886 года, Баку:
   «Любезный брат Альфред!
   …Скоро через Одессу в Париж поедет Лагервалль и он лично ответит на все интересующие тебя вопросы. В результате перепроизводства и последовавшего за ним падения цен положение в отрасли у всех далеко не блестящее. …Поэтому, дабы выдержать конкуренцию, мне пришлось провести в нашей компании некоторые финансовые преобразования. По мне нет ничего печальнее, чем снижать сотрудникам зарплаты и лишать их тобою же раньше данных льгот. …Проводить технические усовершенствования не представляется возможным, остается лишь сокращать штат управленцев и создавать специальный синдикат для сбыта продукции. …Недавно Эмануэль телеграфом сообщил мне, что ты требуешь вернуть вложенные деньги, либо выписать векселя. …Ты наверняка представляешь себе, насколько сложной была бы для нас выплата наличных в разгар лета, когда у нас самые значительные расходы и наименьшие доходы. Не представляю, что ты думаешь о положении дел на мировом рынке; возможно, человек бездетный (как ты) может иметь о нем представление иное, чем тот, кто обременен солидным семейством (как я). …Я постоянно пытаюсь показать и доказать, как трудно, не прилагая достаточно забот и трудов, заставить капитал приносить достойные плоды. В виде наличности, которую оставляют в наследство детям, он являет собой настоящий разврат. Зато, вложенный в производство, он может стать хорошим оружием в борьбе за существование, однако тот, кто надеется, что его капитал будет расти без усердной работы, уже совсем скоро останется ни с чем. …Я на собственном примере могу доказать, что получил большую пользу от постигнувших меня неудач и что непрестанная борьба за достижение поставленной цели дала мне гораздо больше, нежели легкие победы.
   Сейчас у меня гостит Яльмар, сын Роберта, и я постоянно твержу ему о том, что будущее его брата и сестер зависит от процветания нашей общей огромной компании, и, следовательно, он, наравне с Эмануэлем и Карлом, должен усердно трудиться на ее благо.
   …Я думаю, дорогой Альфред, что ты простишь меня за то, что я перевел разговор на наших детей, но ведь ты должен согласиться, что будущее наше принадлежит им, а не нам, и от них же оно не в малой степени зависит.
   Преданный тебе Людвиг».
   Но как не дороги Альфреду племянники, упоминание о них не может успокоить разбушевавшуюся фантазию. В ней динамитный король уже видит себя нищим и разоренным. Понимая, что от Людвига добиться понимания сложно, он пишет его сыну.
   Альфред – Эмануэлю, 24 июня 1886 года, Париж:
   «… Ваша российская компания причиняет мне много беспокойств, не говоря уж об огромных убытках от нее, парализующих все мои начинания. …Все сожалеют, что их втравили в это безнадежное дело, дающее лишь 2 % прибыли и не способное даже их выплатить нормально. Сам я почту за счастье, если судьба даст мне выпутаться из этого, пусть даже потеряв в рублях миллион или полтора. …Для меня страшнее убытков – неопределенность, ведь она не дает мне осуществить в полной мере мои планы и делает крайне шатким мое положение в динамитных компаниях. Настало время объединить их под единой крышей, для чего все старые акции требуется заменить акциями нового, головного акционерного общества. Я планирую создать его к 15 июля или, может, чуть позже. И для этого мне требуется иметь на руках значительные средства, которыми сейчас не располагаю. Поэтому я вынужден просить „Товарищество братьев Нобель“ выплатить мне векселями долг по моему текущему счету».
   В том же письме он говорит, что не может более выполнять обязанности члена совета Товарищества, куда его «ввели не спросив», поскольку времени у него мало, а «продолжительные и утомительные поездки в Санкт-Петербург» лишь делают положение еще более сложным.
   Спустя сутки он пишет еще одно письмо.
   Альфред – Эмануэлю, 25 июня 1886 года, Париж:
   «В дополнение ко вчерашнему, хочу рассказать, что ради получения необходимых средств я уже продал почти все свои ценные бумаги, какие удалось реализовать. Я даже отдал по весьма низкой цене часть акций Шведского „Динамито“ …Этим письмом я хочу объяснить тебе, насколько остро нуждаюсь в деньгах, чтобы вы там не просто приобщили мое ходатайство ad acta [135 - К делу (лат.)]».
   В ответ на все эти просьбы и требования Людвиг пишет даже не письмо, а целый меморандум, в котором не столько пытается упросить брата повременить с деньгами, сколько излагает свою философию предпринимательской деятельности.
   Людвиг – Альфреду, июль 1886 года, Финляндия, дача Людвига Нобеля в Лауритсале [136 - Лауритсала – конечный пункт Сайминского канала, перед входом в озеро Сайму (Финляндия).]:
   «Не так давно Роберт потребовал выплатить ему остаток его пая в Товариществе – 6 000 английских фунтов, причем потребовал без какого бы то ни было предупреждения. Ты отказался от места в совете и нам пришлось искать тебе замену. Все эти неприятности совпали по времени с периодом, когда мы не имеем возможности выплачивать дивиденды из-за сложившейся неблагоприятной конъюнктуры и компании необходимы все имеющиеся средства для того, чтобы избежать обращений к посторонним лицам за деньгами. Этой тяжелой ситуацией воспользовались наши враги, которые представили ее в таком свете, чтобы как можно больше нанести Товариществу вреда и лишить его всяческого доверия. Первым делом все это отразилось на мне лично. Я всегда полностью отвечал за все наше предприятие, как в финансовом, так и в моральном плане, и любое посягательство на его честь или на репутацию его автоматически попадает в меня. Вот уже как 10 лет я считаю себя рабом компании, ей я отдаю без остатка все свое время, все свое здоровье, в ней сосредоточены все мои душевные тревоги. Российские газеты наложили на меня клеймо монополиста и эксплуататора, а в России это значительно более сильное обвинение, чем в Западной Европе, и оно вполне равноценно обвинению в преступлении, достойном всеобщего порицания. Был нанесен огромный вред моей репутации, и это моментально отразилось на кредитах, поскольку людей оповестили, что я вложил в Товарищество большую часть своего капитала. Роберт должен знать это лучше других, поскольку своим рабством в компании я в большой мере обязан ему. Кроме этого, он так же не хуже других должен знать, что предприятие наше крепко стоит на ногах, так крепко, как вообще может стоять на ногах промышленное предприятие. Однако, согласно слухам, он позволяет себе неосмотрительно высказывать недовольство и недоверие, подрывая тем самым доверие к фирме. Промышленное производство непосредственно связано с конъюнктурой, за прибыльными годами идут года скудные и понимающий человек не должен отчаиваться, разочаровываться и думать только о своем спасении.
   Я надеюсь, ты понимаешь, что к таким словам меня понуждают тяжелые чувства, вызванные твоим отношением. Если бы у меня были в наличии капиталы, достаточные для удовлетворения твоих требований, я бы тогда не стал браться за перо и излагать эти не очень приятные соображения. Я бы с большей охотой продал недвижимость и прочее имущество, но в Петербурге сейчас никто ничего не покупает. Тут царит настоящий застой, потеряны все надежды на будущее, банки просто забиты деньгами, но их никому не дают.
   Когда под прошлые Рождественские праздники наши конкуренты, торгующие американским керосином немецкие евреи, провернули этот хитрый прием, распространив одновременно на биржах Нью-Йорка, Берлина, Щецина [137 - Щецин – город на северо-западе Польши, столица Западно-Поморского воеводства.] и Бремена телеграмму, в которой говорилось, что в Петербурге Нобели приостановили выплаты по обязательствам, это не так сильно сказалось на доверии к фирме.
   Входящих в советы российских банков патриотов хлебом не корми, дай только подорвать доверие к иностранцу, шведу, которому позволили сыграть важную роль в промышленном производстве. Преобладающие там евреи никак не могут мне простить стремления к независимости и моих стремлений помешать им прибрать весь сбыт нефти к своим рукам. Поэтому крики о монополизме раздаются из русского лагеря, евреи же пытаются действовать по другому, подрывая нашу деловую репутацию.
   В то же время, дела „Товарищества бр. Нобель“ идут совсем не плохо. Конечно, выплачивать дивиденды в текущей ситуации было бы неразумно, поскольку, учитывая нападки, которым мы то и дело подвергаемся, нам необходимо беречь все имеющиеся в наличии средства с тем, чтобы не зависеть от кредитов. Кроме того, вообрази, как до неприличия назойливы могут стать некоторые акционеры с Бильдерлингом во главе, если мы пойдем на выплаты.
   …Поэтому, моя просьба, обращенная к вам обоим, к людям, с кем вместе мы учредили это товарищество и чью фамилию оно носит, выглядит вполне естественно: не бросайте компанию, подождите, скоро настанут лучшие времена. Роберт с каждым годом играет в ней все меньшую роль, твой же голос становится все более решающим. И я прошу тебя оказать мне услугу, оставить удовлетворение твоей просьбы на мое личное усмотрение и подождать, пока я достану деньги в другом месте. Как залог предлагаю тебе, помимо акций нашего Товарищества, ипотеку на свой дом в Петербурге. Я бы хотел потом его продать, но любой подобный шаг сейчас используется нашими врагами для дискредитации Товарищества, а у этой своры в распоряжении наша продажная… пресса, против которой я бессилен, как бы ни кипел гневом. За все остальное ты можешь не волноваться, я тебя в этом искренне уверяю. …Правда, мы с тобой расходимся во мнении о способах руководства подобными промышленными компаниями. Я абсолютно ничего не соображаю в спекуляциях и не доверяю играм на бирже, полагаясь только на труд и считая, что лишь самоотверженная работа способна поставить компанию на ноги. Кроме этого основополагающего принципа, я верю в себя, в свои силы и думаю, что мне хватит терпения дождаться плодов своей работы. За время своей жизни я много раз подвергал этот принцип самой серьезной проверке и имел возможность убедиться в его справедливости. Еще более важно верить в главенство труда, настойчивости и предусмотрительности, когда вокруг акционеры, которые теряются уже при первой неудаче, поскольку среди них преобладают пессимисты, предпочитающие видеть окружающую действительность в черном цвете. Я совершенно спокоен за будущее нашего предприятия. Конечно, нужно подождать, пока растущий спрос поглотит образовавшийся избыток продукции. У нашей компании по сравнению с другими есть существенное преимущество, поэтому, когда настанет благоприятное время, она начнет пожинать плоды раньше других. Соответственно, я бы просил твоего содействия, чтобы помочь Товариществу, на счету которого моими стараниями в государственном банке сейчас лежат два миллиона рублей.
   Осенью я, как обычно, собираюсь на два дня поехать в Стокгольм, чтобы навестить мамочку. Преданный тебе Людвиг.
   PS Мы получили право на выпуск облигаций, но я сейчас не вижу в этом никакой надобности».

   Людвиг Нобель в домашнем кабинете на Самсониевской набережной

   Предлагаемая Людвигом ипотека была вполне серьезным предложением, трехэтажный особняк Людвига на Самсоньевской набережной, построенный в флорентийском стиле, со всем комплексом построек стоил значительно больше 2 миллионов рублей. На первом этаже здания, к которому совсем недавно было пристроено дополнительное крыло, располагался центральный офис Товарищества. Этажом выше были устроены салон, танцевальный зал, музыкальная комната, столовая, рассчитанная на 28 человек, несколько общих комнат и кабинет Людвига. На верхнем этаже находились спальни для членов семьи и гостей, бильярдная и кухня с маленьким лифтом, на котором сырые продукты поднимали из расположенной внизу кладовой, а готовую пищу опускали в столовую.
   Альфред был согласен, что дивиденды выдавать не стоит, но вот долг возвратить надо.
   Альфред – Людвигу, август 1886 года, Бад-Ишль:
   «Брат Людвиг!
   Ты напрасно обвиняешь меня в том, что я „разочаровываюсь и думаю только о своем спасении“. Если так, то я вынужден тебе напомнить, что когда я требовал вернуть долг мне было ничего неизвестно о материальных и кредитных трудностях компании, напротив, я накануне получил известие о том, что Государственный банк и железнодорожная компания готовы предоставить Товариществу настолько значительные суммы, что тебе даже придется отказаться от предложения последней. …Сейчас я, того и гляди, ввергну себя в нищету ради того, чтобы „Товарищество бр. Нобель“ обанкротилось чуть медленнее. Ибо, так или иначе, но я абсолютно уверен, что крах компании – лишь дело времени. Меня не раз удивляло стечение счастливых случайностей (три миллиона от меня, два – от Государственного банка и четыре с половиной от „Дисконто-гезельшафт“), которые дали возможность Товариществу так долго, но сводить концы с концами.
   …предложенная тобой ипотека – один из способов получить средства, которые мне могут сейчас потребоваться, поэтому я с радостью соглашаюсь на твое предложение. Хотя ты, по твоему же выражению, говоришь „не очень приятные вещи“, я замечательно понимаю твое нынешнее душевное состояние, под действием которого люди часто говорят, не обдумывая свои слова.
   Сердечный привет всем от преданного тебе Альфреда».
   Спустя несколько дней Альфреду приходит в голову мысль, которая кажется ему настолько удачной, что он спешит поделиться ею с Людвигом.
   Альфред – Людвигу, 29 августа 1886 года, Бад-Ишль:
   «Милый брат Людвиг!
   Перед тем, как уехать в Баку, ты сказал мне, что Государственный банк и железнодорожная компания готовы предоставить такие кредиты, что ты даже не представляешь себе, как воспользоваться ими. Из этого я сделал единственно разумный вывод о том, что твоя компания имеет денежные средства в избытке и для нее не составит трудности выплатить мне причитающийся долг. …Если же Товарищество думает, что оно может просто-напросто не обращать на меня внимания, то я скажу: не на того напали. Я вполне могу перевести свое ходатайство в любой банк, и тогда компания… вынуждена будет обращаться со мной более любезно…
   С самым сердечным приветом ко всем твоим родным, преданный тебе Альфред».
   Однако Людвигу мысль эта кажется далеко не такой удачной, и он готов объяснить свою позицию.
   Людвиг – Альфреду, 03 сентября 1886 года, Санкт-Петербург:
   «Милый брат Альфред!
   Твое письмо из Ишля от 29 августа я получил только что. К большому моему сожалению, ты меня опять понял не правильно, посчитав, что нам открыл кредит и банк, и железная дорога. Кредит можно было получить только в одном учреждении, и то он покрывал бы только расходы на транспорт и предоставлялся бы под залог перевозимого груза. Ты пишешь о послании Эмануэлю от 30-го июля. Я не знаю, получил он его, или нет, но я прекрасно помню, что он был смущен тем, что не получил от тебя необходимой информации и ответов на его вопросы. Твое предположение о том, что Товарищество не обращает на тебя внимания, не имеет под собой никаких оснований. Я не люблю ссориться, и мне будет совершенно не сложно попросить прощения, если тебе по моей вине, или по вине кого-то из моих сотрудников были причинены неприятности».
   Что там ответил Альфред нам не совсем ясно, но что-то ответил, потому, что уже спустя 10 дней Людвиг пишет:
   Людвиг – Альфреду, 13 сентября 1886 года, Санкт-Петербург:
   «Брат Альфред!
   Мне пришлось отложить свою поездку в Стокгольм из-за твоего письма от 3 сентября из Ишля. Содержание его сперва меня взбесило, но я решил остаться, дабы достать все требуемые тобой данные о домах. Подумав, я понял, что ты сейчас пребываешь в подавленном состоянии, другими причинами я не могу объяснить те ушаты несправедливых и бездоказательных обвинений, которые ты обрушил на наши головы. …Тем не менее, я не могу оставить без ответа вопрос о нравственной подноготной вашего с Робертом отношения ко мне и к моей компании. Как тебе хорошо известно, Роберт вообще должен быть мне именно благодарен, он же постоянно старается нанести как можно больший вред моей репутации и оклеветать тех, кто вместе со мной безустанно трудится для его же блага. Его слова, сказанные перед совершенно посторонними людьми, в числе которых были и западные банкиры, нанесли мне огромный вред, и он мог быть еще больше, если бы люди не знали о наших тяжелых отношениях и не усомнились в его критических высказываниях. Роберт серьезно болен, но худшей из его болезней, безусловно, является острейшая зависть, от которой не могут избавить никакие курорты. …Отношения с тобой значительно важнее…, сказанное тобой как бы между прочим тут же разносится нашими врагами по всему свету и убивает доверие к нашей компании. Только ты можешь действительно понять, насколько справедливо это суждение. Хочу напомнить тебе, что Товарищество на две трети принадлежит нашей семье и что настоящие его кредиторы – мы, в том числе и я сам».
   Несмотря на все уговоры Людвига, Альфред продолжает все больше паниковать, просто в силу своего характера. Его врожденный пессимизм расцветает бурным цветом и требует постоянного успокоения, поэтому Людвиг пишет новое, более спокойное и очень обстоятельное письмо уже спустя сутки. В нем он тщательно излагает структуру предприятия с тем, чтобы младший Нобель почувствовал его непотопляемость:
   Людвиг – Альфреду, 14 сентября 1886 года, Санкт-Петербург:
   «Милый брат Альфред!
   Подробно изучая твое послание от 3 сентября, и стараясь понять причины, побудившие тебя к его сочинению, я понял, что оно было спровоцировано преувеличенным страхом потерять вложенные деньги и удивительной неосведомленностью о делах и свойствах нашего предприятия. Поэтому я старательно пропускаю все твои нападки личностного плана и постараюсь обеспечить тебя, как заимодавца и акционера, всеми возможными данными, которые я готов в любой момент предоставить любому из совладельцев.
   …наша фирма распадается на несколько частей, каждая из которых становится отдельной компанией…. но все вместе они образуют единую систему. Разница с американской состоит в том, что, в связи с отказом от бочек, мы должны иметь собственные средства перевозки и хранения, вкладывая в это большую часть капитала. Использующие же бочковую тару американцы вполне могут обходиться уже существующими средствами. У американцев вложения в транспортировку, хранение и сбыт происходят из общественных средств. Конечно, наличие на их рынке спекулянтов, всегда желающих купить товар, хотя бы даже со спекулятивными целями, есть несомненное преимущество, но это вовсе не означает, что разработанная мною система неверна или менее рентабельна, поскольку в общем плане производство и сбыт товара по ней требуют значительно меньших, чем у американцев, затрат. … Поэтому, наши системы отличаются главным образом тем, что моя не предназначена для малых масштабов, ее нельзя использовать частично, для нормальной работы она должна быть именно полной. Кроме того, продукты должны быть близкими по качеству, ибо их смешения, при таких объемах, просто невозможно избежать.
   Теперь задам тебе вопрос: действительно ли ты считаешь, что столь выгодная система недостойна воплощения в жизнь только потому, что она требует крупных капиталовложений? Считается, что в американскую нефтяную промышленность вложено 400 миллионов долларов, что у могущественной компании „Стандарт Ойл“ в наличии 80 миллионов долларов и, тем не менее, она в основном вынуждена ориентироваться на спекулянтов. Мне это известно непосредственно от ее представителей, которые сейчас находятся здесь с тем, чтобы достигнуть с нами взаимовыгодного соглашения. В нашем предприятии, которое не смогло бы в одиночку обслужить всю Россию, если бы конкуренты не скопировали бы мою систему, работает около 25 миллионов рублей. Один из наших главных финансистов, директор Учетного банка Зак сказал: „У компании Нобеля всего один недостаток – она недостаточно велика“. В то же время люди говорят, что она „слишком велика“. Кто же из них прав?
   То, что система удачно продумана и успешно работает, доказывается чрезвычайной поспешностью, с которой ее копируют наши конкуренты. Пока я излагал свои идеи теоретически, надо мной просто смеялись. Я предложил пароходствам и железным дорогам присоединиться к системе, но их представители лишь покачали головами. Когда же я воплотил систему в жизнь и показал ее достоинства, когда уже мною было создано все для удовлетворения спроса на российском рынке, моя правота была моментально признана, пароходства начали строительство судов по моим принципам, а железные дороги начали производить цистерны и хранилища (к огромному сожалению, получить патент на систему было невозможно). Теперь они работают сообща. Не скажу, что они своей конкуренцией нам вредят: если они не постараются изменить действующие цены, дополнительные танкеры, резервуары и вагоны-цистерны пойдут только на общую пользу. Мы действуем в более благоприятных, чем они, условиях, поскольку перевозим собственную продукцию и поэтому можем более эффективно использовать вагоны. Все расчеты наглядно и прямо убеждают в том, что эта часть системы вполне рентабельна, а конкуренции тут не больше, чем в какой бы то ни было другой мировой промышленной отрасли. Разумеется, процент по займам здесь невысок, поскольку отрасль эта сопряжена с минимальными рисками.
   Но что же настолько ослепляет людей, что они впадают в необоснованную панику и готовы поверить в неизбежность краха компании? Ответ один: перепроизводство нефти. При добыче в 25 миллионов (по всей видимости, пудов, прим. авт.) спрос существует всего на 20. Всем известно, что мелкое производство не окупается, поэтому все стараются расширить свое предприятие, чтобы количеством продукта окупить потери от падения цен. Но, из-за перепроизводства часть его так и остается не проданной, поэтому цена продолжает снижаться дальше. Через некоторое время она упадет до возможного минимума, и часть промышленников вынуждены будут выйти из дела. Как ты думаешь, какие, мелкие, у которых и сейчас уже не хватает средств, или крупные и благополучные?
   Сейчас цена уже добралась до нижней планки. Об этом можно судить по тому, что мелкие и средние производители вовсю кричат о потерях и разорении. И, конечно, виноваты в этом исключительно Нобели. В старые добрые времена, когда нефть перевозили в бочках, она стоила 3–4 рубля, но вот невесть откуда взялся этот иноземец со своими деньгами и со своими идеями. Стоны эти тиражируются в газетах и перерождаются в настоящее преследование. Всеобщие вопли об убытках, тяжелых временах, низких ценах и так далее уничтожают доверие к нефтяной промышленности в целом, опуская ее до комедийного уровня. Я тут беседовал с одним недальновидным банкиром, считающим керосин вещью совершенно никчёмной, и поинтересовался у того: уж не поведал ли ему какой-нибудь астроном о скором появлении нового солнца, что будет светить по ночам?
   Соответственно, вопрос о необходимости и рентабельности нашего предприятия сводится к тому, возможно ли вообще нам извлекать из добычи нефти прибыль? Сразу отвечаю: если бы наши заводы работали на полную мощность, мы бы производили самые дешевые нефтепродукты в мире. Все, что для этого требуется, это использование уже имеющихся технических средств и расширение рынков сбыта. Поддерживая высокие цены при низком сбыте, мы играем на конкурентов и ухудшаем собственные позиции. При полной загрузке мы могли бы максимально снизить издержки, как при производстве товара, так и при его транспортировке. Но почему мы не воплощаем в жизнь эту последовательную систему? Потому, что для этого нам нужен более крупный оборотный капитал, собрать который нам не позволяют с одной стороны общественность, считающая, что наша компания „слишком велика“, с другой – акционеры, которые требуют дивидендов и судят о будущем компании, по сумме выплаченной им за год прибыли.
   Мне, для того, чтобы поддаться тем же заблуждениям и перестать видеть перспективу, надо было бы, наверное, завязать глаза. Компании требуется расширение рынка сбыта, для этого нам необходимо в России построить несколько новых станций, открыть завод в Батуме и купить танкер для вывоза нашей продукции в Балтийское море. На самом деле, все это уже есть и скоро начнет работать. В результате можно сказать, что у нас уже создано колоссальное предприятие, продуманное до последней мелочи и до конца выстроенное, на котором висят некоторые долги, главным образом – тебе и мне, составляющие в общем два с половиной миллиона. И если теперь общественность, как обычно, поддавшись панике, помешает мне получить необходимый кредит, я, пусть с меньшей прибылью, но все равно выкручусь! Эти мои общие рассуждения легко подтверждаются цифрами, показывающими результаты наших многолетних трудов. В свете всего вышесказанного прошу тебя рассудить, обязан ли я именно сейчас незамедлительно выплатить тебе долг. Если ты будешь на этом настаивать, то я, несмотря на убытки, пущу свои особняки на продажу.
   Преданный тебе Людвиг».

   Батумский Технологический музей братьев Нобель находится в том же здании, в котором полтора века назад располагалась «Батумская контора» Товарищества нефтяного производства братьев Нобель

   В том же письме Людвиг обещает представить брату полный финансовый отчет компании. По нему явно видно, что расходы на производство, транспортировку, хранение, администрирование постоянно снижаются. Теперь, по словам Людвига, остается только, не снижая темпов производства, ждать окончания кризиса, после которого доходы должны политься рекой. По его расчетам, вырабатывая 20 миллионов пудов для внутреннего рынка и 5 миллионов на экспорт, можно будет свести расходы на управленческий аппарат и на выплату кредитов к такому минимуму, при котором Товариществу «не будут страшны никакие конкуренты». В этом случае уже можно обсуждать возможное объединение с американцами. Мелким производителям может помочь от разорения создание синдикатов, но этому препятствует российское законодательство. В чем-то это правильно, ибо появление на месте нескольких мелких предприятий одного крупного неизбежно ведет к ослаблению конкурентной борьбы, а значит – к повышению цен.
   Все это несколько успокаивает «динамитного короля».
   Альфред – Людвигу, 07 октября 1886 года, Париж:
   «… мое письмо от 3 сентября было несколько резковатым и не совсем правильным, но ты должен понять, что у меня есть довольно веские причины для недовольства. Суди сам: когда я в 1883 году собрал все возможные средства для того, чтобы помочь Товариществу выкарабкаться из крайне затруднительного положения, мы договаривались, о выплате долга в тот же год. Теперь более трех миллионов моих рублей заморожены в Петербурге, а почти все оставшиеся мои капиталы вложены в именные акции моих динамитных компаний, …которые нельзя продавать, потому, что при первой же попытке в кругу акционеров начинается паника и мне приходится вновь покупать уже проданное …Поэтому, при всей широте моей деятельности и при том, что я страшно не люблю брать взаймы я попал в очень трудное положение.
   Если компания желает сберечь эти деньги, то в данной ситуации… будет не только правильно, но и экономически целесообразно выделить мне залоговое обеспечение, которое я смог бы при необходимости использовать. Наилучшим обеспечением могли бы стать склады керосина или облигации Товарищества второго выпуска. Лучше и надежнее, конечно, первое, второе – похуже.
   Тебе кажется, что я упрекаю компанию в низкой рентабельности. Если бы это было действительно так, с моей стороны это нельзя было бы считать несправедливым, поскольку я дал в долг компании не с целью увеличить свои капиталы, а стараясь помочь ей поправить положение. Но я вовсе не сомневался в рентабельности, меня волновало слабое кредитное положение. Ты недавно написал мне, что я, своими высказываниями, нанес вред компании, на самом же деле я просто пытался дать объяснения акционерам, боявшимся, что они останутся без дивидендов. Согласись, я был бы последним дураком, если бы пытался подорвать доверие к компании, в которую вложено 2/3 моих капиталов. Да и вряд ли я бы смог навредить репутации Товарищества больше, чем это уже без меня сделали банкиры».
   Младший Нобель понимает, что рано или поздно предприятие вернется к нормальной для России прибыли в 8-10 %, вопрос только в том, может ли Товарищество позволить себе губительные для множества компаний низкие цены. На складах Царицына стоимость керосина опустилась до 35 копеек за пуд, что уже ниже себестоимости.
   Из Стокгольма, куда Людвиг, как и обещал, заехал на пару дней, чтобы навестить матушку Андриетту, командир Бранобеля заехал в Лондон, где имел весьма неприятную встречу с младшим братом. Что уж там они друг другу наговорили можно только догадываться но, судя по дальнейшей переписке уже не напрямую, а через третьих лиц, догадки могут быть только отрицательные.
   Альфред все больше общается с Эмануэлем, который справедливо считается главным преемником отцовского дела. Он в значительно большей степени экономист и финансист, чем Людвиг, и Альфреду переписываться с ним проще и удобней.
   Альфред – Эмануэлю, 13 октября 1886 года, Париж:
   «Дорогой Эмануэль!
   Я очень благодарен тебе за важную информацию, которую ты сообщил мне в письме от 10/22 сентября. …Я тревожусь отнюдь не за себя, как тебе кажется, а за вас. Тебе прекрасно известно, что акционерное общество не должно зависеть от ситуации с кредитами и опасаться слухов. Если в нашем случае это не получается, значит существуют недостатки в планировании. По-моему, сначала достают капитал, а уже потом начинают строительство. Для меня это настолько естественно, что невольно задаешься вопросом, почему компания на протяжении многих лет действует наоборот. Вот откуда берутся слухи, подрывающие доверие к компании. …У меня есть причины считать, что Товарищество не спешит выполнять свои обязательства передо мной. Оно постоянно пренебрегает договоренными сроками и если бы могло, оно бы уже давно поставило меня на край нищеты».
   Роберта братья тоже не оставляют в стороне и ищут у него поддержки.
   Альфред – Роберту, 13 октября 1886 года, Париж:
   «… Если ты думаешь, что это я впутал эмоции в деловые отношения, знай, что это не так. Я не желаю общаться напрямую с Людвигом, поскольку в Лондоне он вел себя со мной оскорбительно и грубо, но, за исключением этой оговорки, я по-прежнему, готов к услугам.
   …Репутацию Товарищества в общем, и Людвига в частности испортило то, что он начал строительство, не позаботившись о том, каким образом оно будет оплачиваться. Такое поведение простительно для детей, но никак не для взрослого ответственного человека. Можешь себе представить, в какой долговой яме он бы сидел уже давным-давно, если бы не вышло получить 4,5 миллиона рублей от „Дисконто-гезельшафт“, мои три миллиона и два миллиона Госбанка. …Совершенно ясно, что в таких обстоятельствах никак нельзя было заказывать в Мутале строительство танкера „Петролеа“, оплачивая ее векселями, тем более, что Людвиг, лишившись доверия, вынужден был согласиться на займы, которые могли быть востребованы к погашению с уведомлением всего лишь за один месяц. Как тебе известно, я часто имел дела с разными людьми всякого сорта и обсуждал с ними весьма острые вопросы, однако ни одна из таких встреч никогда не заканчивалась такой безобразной ссорой, которая произошла у меня с Людвигом в Лондоне. Никто и никогда не позволял себе обращаться со мной настолько бесцеремонно. Конечно, я и дальше буду оказывать ему содействие, но теперь предпочту делать это через третьих лиц».
   Оба этих письма написаны в самый канун большого события в предпринимательской жизни Альфреда: 14 октября в Лондоне должны быть подписаны бумаги об открытии «Динамитного треста». Ему срочно нужны деньги и он тогда же, 14 октября, опять пишет письмо «милому брату» с требованием либо вернуть ему замороженные в Товариществе 3125 тысяч рублей, либо предоставить хороший залог, который можно быстро обратить в деньги. На покупку акций, для создания синдиката ему нужно, даже по скромным подсчетам, 6–7 миллионов франков, что как раз примерно и соответствует трем с лишним миллионам рублей. Залог лучше предоставить керосином, от домов Альфред решил отказаться, но не потому, что их сложно продать, или они не стоят трех миллионов, нет, они стоят и больше, но известие о том, что Людвиг Нобель срочно закладывает свою петербургскую недвижимость, вполне могло вызвать страшную панику в рядах акционеров. Если Людвигу пора продавать свои дома, значит им пора продавать его акции. «Мне действительно жаль, – пишет он в конце, – что я не могу терпеть дальше, но ты и сам помнишь: заем полученный от меня в начале 1883 года, подлежал возврату в том же году».
   Почта в те времена работала хорошо и Людвиг, находившийся в Париже, куда приехал на переговоры с представителем «Стандарт Ойл» Уильямом Гербертом Либби, ответил на письмо уже спустя три дня.
   Людвиг – Альфреду, 17 октября 1886 года, Париж:
   «Милый Альфред!
   …Ты меня очень обяжешь, если честно ответишь, на самом ли деле тебе именно сейчас так необходимы эти 500 тысяч рублей или ты можешь немного подождать. Залог тебе лично я предоставляю – это мои особняки. …Остальных вопросов не хочу даже касаться, в том числе обсуждать наши воззрения и кто из нас прав больше, а кто – меньше. Если ты захочешь – мы вполне можем вернуться к ним после того, как решим с тобой все денежные вопросы. …Поэтому, я был бы тебе крайне признателен, если и ты уберешь подобные темы из нашего общения, по крайней мере, до тех пор, пока я не решу проблем, из-за которых сюда приехал. Пред отъездом обязательно посещу тебя и предоставлю себя в полное твое расположение».
   Проблемы, о которых писал Людвиг, были финансового плана: Нобель хотел продать американцам пакет акций компании, выручив за него 10 миллионов американских долларов, что по тогдашнему курсу равнялось примерно 12 миллионам рублей. Переговоры прошли успешно. По всей видимости, так же успешно произошла и личная встреча братьев в особняке на Малахов авеню. Во всяком случае, в новом письме от старой ссоры нет и следа.
   Людвиг – Альфреду, 3 ноября 1886 года, Вена:
   «Милый брат Альфред!
   Хочу от всей души поблагодарить тебя за радушие, которое ты проявил ко мне в Париже и за то немалое время, какое ты мне уделил. Моему сердцу приятно было возникшее между нами прежнее братское доверие. Письма холодны и официальны, зато в прямом разговоре всегда скрыты настоящие чувства, и оба мы понимаем, что эти наши чувства воистину горячие и братские.
   Переговоры с Либби также проходили в духе взаимопонимания. Хотя у него и нет полномочий на принятие важных решений, его манера держаться и его осмотрительность располагают к доверию. Я был бы счастлив, если бы ты нашел время и возможность познакомиться с ним лично, поэтому хочу попросить его, чтобы он тебя навестил. …В „Нефтяном вестнике Стоуэлла“ напечатали статью, в которой говорится, что Нобели и „Стандарт“ готовы заключить „выгодную сделку“, и что „Стандарт“ предлагает за акции Товарищества 10 миллионов долларов. Ты можешь себе такое представить?!!».
   В ответном послании концентрация елея нисколько не меньше. По всему видно, что «король динамита» после создания треста окончательно успокоился и теперь искренне сожалеет о произошедшей ссоре, считая миллионы, из-за которых все разгорелось, «досадными мелочами».
   Альфред – Людвигу, 13 ноября 1886 года, Париж:
   «Дорогой брат Людвиг!
   Ты даже не можешь себе представить, как меня порадовало твое дружеское, сердечное письмо из Вены. И моя, и твоя жизнь уже клонятся к закату, а в такую пору, предшествующую неизбежному наступлению вечной ночи, часто проявляется глупая мелочность, лежащая в основе большинства ссор и раздоров. На самом деле, мой личный раздор произошел с мим же внутренним миром и с „духами Нифльхейма“ [138 - Нифльхейм (иногда: «Нифльхайм», то есть обитель туманов) – в германо-скандинавской мифологии один из девяти миров, земля льдов и туманов, местообитание ледяных великанов, один из первомиров.]. Чего мне хочется меньше всего – так это поссориться с тобой, так что, если между нами и пролегла тень, то ее уже давно уничтожили шедшие от сердца слова „Да будет свет!“ … Я уже был готов к наихудшему варианту: используя все возможные средства выкупить все акции с тем, чтобы перевести их в новый трест. …Но, кажется, благодаря помощи немецких банкиров, все обернулось значительно лучше, чем предполагали я и совет директоров».
   Людвигу – 55 лет, Альфреду – 53 года. Жизнь клонится к закату… Наверное, именно в такое время восстановление мира с родным братом радует больше всего. Боевые действия свернуты, а виновным в инциденте каждый считает себя. Людвиг отвечает на письмо брата сразу по получении.
   Людвиг – Альфреду, 18 ноября 1886 года, Санкт-Петербург:
   «Дражайший мой Альфред!
   Вернувшись из Москвы, я нашел твое письмо от 13 ноября. Воистину оно стало бальзамом для моей измученной души и порадовало не только меня, но и Эмануэля, который винил себя за то, что не смог тебе все разъяснить. Я понимаю твою потребность в деньгах и поставил перед собой задачу подготовить средства для того, чтобы при возникновении насущной необходимости быстро расплатиться с тобой. …Успех твоего треста подействовал на здешних финансистов как удар током. Буквально несколько дней назад один из членов правления Учетного банка заявил одному из наших агентов, что он готов вложить свой капитал, если мы захотим перевести в трест свои бакинские предприятия. Идея эта сейчас носится в воздухе, все давно ждали чего-то похожего, но никто не мог найти верного способа. Хотя, без капитала осуществить ее все равно было бы нереально.
   Преданный тебе Людвиг».
   Все прекрасно, и Альфред проводит со старшим братом небольшой коммерческий мастер-класс, что называется – на будущее.
   Альфред – Людвигу, 21 ноября 1886 года, Париж:
   «… ты говоришь, что меня все знают как человека очень богатого. В этом, на самом деле нет ничего удивительного. Частично потому, что люди знают о моих связях с мировой промышленностью, про которую ходит так много сплетен, что она представляется значительно более крупной, чем это есть на самом деле. Частично благодаря трудам многих злопыхателей, рассказавших о моем богатстве в своих жалобах, якобы я сделал недостаточно для того, чтобы иметь такие капиталы. Но более всего благодаря одной изобретенной мною военной хитрости, сильно увеличивающей веру в мою высокую кредитоспособность. Заключается она в том, что я время от времени перевожу ценные бумаги из одного банка в другой, причем везде давая им отлежаться. В результате банкиры Парижа, Лондона, Глазго, Берлина, Гамбурга и так далее, всегда собирающие сведения о своих клиентах, убеждены в том, что я в десятки раз богаче, нежели в реальности».
   И еще одно письмо, от Альфреда, теперь уже Эмануэлю, написанное в самом начале 1887 года:
   «Дорогой Эмануэль!.. Хотя здоровье твоего отца пошло на поправку, пожалуйста, не подпускай его к делам. Лучше бы ему вообще уехать и как можно дольше не слышать про керосин, мазут и прочих своих мучителей из бакинских недр.
   С сердечным приветом ко всем вам, ваш старый друг Альфред».

Прощальное

   Сейчас эта болезнь, когда при физической нагрузке прямо за грудиной, иногда – в области сердца, возникает резкая боль, а в голове проносится ужасная мысль о неотвратимой и совсем близкой смерти, называется «стенокардией». Для XIX века это слово было слишком мудреным, и болезнь называли проще и понятнее: «грудная жаба». Альфред был прав, когда выказывал такое трогательное беспокойство о здоровье старшего брата: жаба эта уже давно мучила Людвига и со временем приступы ее становились все мучительнее. На них накладывалась астма, которая у него развилась в сыром Петербурге. Летом он, вместе с женой Эдлой, сыном Эмануэлем и дочерью Миной едет лечиться на воды в Норвегию, на курорт Модум. Здесь они долгое время принимают лечебные грязевые и модные электрические ванны и делают ингаляции. Курс лечения весьма продолжителен и должен занимать не менее полугода, но уже в середине августа Людвиг не выдерживает отрыва от производства и, вместе с Эмануэлем, который боится оставлять отца, сбегает, якобы ненадолго, в Петербург.
   Ненадолго не получается: в наступающем 1888 году тут открывается крайне важная для Людвига Всероссийская выставка предметов освещения и отопления. Экспозиция «Товарищества нефтяного производства братьев Нобель» включала 64 экспоната, среди которых была уникальная коллекция горных пород, фотографии нефтепромыслов и керосиновых заводов, модели буровых вышек и нефтеналивных цистерн, чертежи нового супертанкера «Петролиа», буровые инструменты, «сепарационный аппарат для отстаивания нефти от воды, грязи, песка», патент на который был получен только что, в начале 1888 года. А в разделе «Приборы для нефтяного отопления» были представлены три конструкции, разработанные лично Людвигом: усовершенствованная форсунка для судовых паровых котлов, колосниковая горелка и уникальная «керосиновая кухня», вызывавшая живейший интерес у дам. Экспертная комиссия выставки присудила Людвигу Нобелю почетный персональный диплом за «широкое развитие в России нефтяного дела, выраженное в добыче и правильном способе переработки нефти, за организацию транспортировки нефтяных грузов и за полезную деятельность в разработке технических вопросов по нефтяному отоплению паровых котлов, металлургических печей и пр.». А буквально в последние дни ее работы курьер доставил в центральный офис правления «Товарищества нефтяного производства братьев Нобель» решение Ученого совета Практического технологического института императора Николая I от 25 февраля 1888 г. о присуждении Людвигу Нобелю почетного звания «инженер-технолог», установленного «для наиболее выдающихся в Российском государстве» инженеров, технологов и промышленников. Но Нобеля он на месте уже не застал.
   В конце января 1888 года Эмануэлю удалось уговорить отца уехать из вредного для него Петербурга в Канны. Приступы случаются все чаще и протекают настолько серьезно, что Людвиг подозревает в них симптомы тифа или малярии, однако все врачи уверенно утверждают: это страдает посаженное сердце. В конце марта к нему приезжает Роберт. Увидев, в каком состоянии пребывает брат, он пишет Альфреду, призывая его тоже приехать в Канны «дабы выразить ему то душевное тепло, на которое способно твое сердце, и дружеские чувства, которыми ты в полной мере наделен. Сказать, как будет протекать болезнь далее, невозможно. Жар не думает спадать и Людвиг говорит, что долго не продержится, но твое посещение обязательно придаст ему дополнительные силы и будет весьма полезным. Я же должен уехать: жизнь здесь очень дорога, а кошелек мой пуст». В послании жене Паулине, уже из Генуи, он пишет: «Наше с Людвигом прощание было очень трогательным, чувствовалось, что он прощается навсегда. Откровенно говоря, мне не верится в его выздоровление: болезнь дошла до легких и силы брата подорваны горловым кровотечением …Надеюсь, Альфред не будет откладывать приезд к нему, Людвиг его очень ждет».
   Младший из братьев Нобель приезжает в Канны 6-го апреля, а 12-го Карл отправляет Роберту во Флоренцию телеграмму: «Надежды нет. Часы его сочтены». У постели умирающего отца собрались все дети, включая Яльмара Крусселя. Глаза Людвигу закрыл Карл.
   Согласно воле покойного, похоронили его в Петербурге, на Смоленском кладбище. После похорон Эдла написала Альфреду в Париж: «Я очень тебе благодарна …за то, что ты исполнил последнюю волю моего любимого усопшего супруга – приехать и поговорить с ним. Не знаю, о чем именно был ваш разговор, но знаю, что возникшее между вами недопонимание висело тяжким грузом на его чистой душе, и для него было очень важно встретиться с тобой и сгладить все трения. …В эти тяжелые дни мне сильно не хватало рядом вас – обоих его братьев, но я понимала, насколько трудно вам выбраться сюда. …Прощай, Альфред и спасибо тебе за все. Сохрани обо мне хорошие воспоминания если и не ради меня, то ради твоего брата, которого я любила больше всех на свете».
   Все крупнейшие газеты, не только России, но и мира, сообщили о смерти Нобеля. «Л. Нобель числился шведским подданным, – говорилось в некрологах, – но всю жизнь провел в России и посвятил ей всю замечательную энергию и выдающиеся умственные способности». Соболезнование родным и близким высказали даже конкуренты. В сообщениях, опубликованных трестом «Стандарт Ойл» говорилось, что мир покинул Л. Нобель, – «… прекрасный человек, владевший ловкостью и пониманием русского бизнеса, высокими связями и опытом работы с царской бюрократией».
   Правда, не во всех зарубежных газетах разобрались, кто именно из Нобелей умер, и эта неразбериха стала великой причиной больших последствий, но мы расскажем об этом чуть позже.
   Через три месяца после смерти Людвига, собрание пайщиков и акционеров «Товарищества нефтяного производства братьев Нобель» «заботясь о получении детьми своих служащих среднего и высшего образования» основало стипендии имени Людвига Эммануиловича Нобеля в Санкт-Петербургском Технологическом институте, Горном институте, Ремесленном училище Цесаревича Николая, Коммерческом училище и Бакинском реальном училище. А в годовщину смерти на собрании Императорского русского технического общества было принято решение увековечить память главного российского нефтяника «чтобы честная, умная и энергичная трудовая жизнь этого человека, послужившая на пользу нашему Отечеству, была добрым заветом». Для этого была учреждена премия имени Людвига Нобеля, которую иначе часто называли «Нобелевской премией», за «лучшие сочинения или исследования по металлургии или нефтепромышленности (в общем ее объеме или какой-либо отдельной ее части) или за какие-либо выдающиеся изобретения или усовершенствования в технике этих производств, принимая во внимание наибольшее их практическое применение к развитию в России». В комиссию по рассмотрению конкурсных работ входили такие виднейшие ученые России, как Дмитрий Менделеев, Федор Бельштейн [139 - Фёдор Фёдорович (Фридрих Конрад) Бейльштейн (1838–1906), русский химик-органик, первый издатель широко известного справочника по органической химии, «Справочника Бейльштейна»], Николай Курнаков [140 - Николай Семеновия Курнаков (1860–1941), физикохимик, профессор, академик Петербургской АН и АН СССР, лауреат Сталинской премии, создатель физико-химического анализа.] и другие. Первым лауреатом российской Нобелевской премии стал 31-го марта 1895 года русский инженер А. И. Степанов за исследование «Основы теории горения ламп». До 1917 г. премия имени Людвига Нобеля была одной из самых престижных наград в российском техническом сообществе.
   На момент смерти Нобеля на предприятиях Товарищества работало более 25 000 человек, а само оно оценивалось более чем в 35 миллионов рублей золотом.
   Конечно, на этом повесть о жизни Людвига Нобеля можно было бы и завершить, но ведь после него осталось его дело, созданная им и так тщательно выстроенная компания, о дальнейшей судьбе которой не рассказать просто нельзя. Кроме того, сама смерть Людвига стала одной из причин появления другой «нобелевской премии», учрежденной его младшим братом, «динамитным королем» Альфредом.

Часть V

Главная мина Альфреда

   Спустя пару дней после смерти Людвига, находившийся тогда в Париже Альфред прочитал в одной из французских газет довольно оригинальный некролог. Некий журналист, узнав о том, что почил в бозе богатый господин Нобель, и, не разобравшись собственно, что это был за Нобель, разразился статьей, которую озаглавил «Торговец смертью мертв». Начиналась она так: «Доктор Альфред Нобель, сколотивший огромное состояние на изобретении новых способов массового убийства людей, умер вчера в своем доме». Не будем говорить, что этот казус совершенно выбил жесткого и педантичного Альфреда из седла, но определенный след в его чувствительной и романтичной душе он оставил. Альфред вдруг понял, что у него совершенно нет желания остаться в памяти человечества только изобретателем мощной взрывчатки. В 1890 году в одном из своих интервью он сказал: «Я собираюсь оставить после себя, крупную сумму на поощрение идеалов мира, хотя и отношусь скептически к возможным результатам. Ученые напишут прекрасные книги, появятся лауреаты мира, а войны будут продолжаться все так же, пока сила обстоятельств не сделает их невозможными»
   Со временем задумка Альфреда приобретала все более реальные очертания, которые, впрочем, были тщательно скрыты от окружающих. За оставшиеся ему 8 лет жизни Альфред несколько раз переписывал свое завещание, и в каждом из них последовательно уменьшал долю, которая приходилась на родственников и знакомых и наращивал часть, отпущенную на благотворительность и на науку. В предпоследнем, составленном в 1893 году, 29 % приходилось на физических наследников, 7 % причиталась различным фондам и общественным организациям и 64 % – Академии наук в Стокгольме на обещанную премию.
   Но 27 ноября 1895 года, меньше, чем за год до смерти, в парижском Шведском клубе он написал последнее завещание, которое отменяло все предыдущие и которое воистину обессмертило его фамилию. Начиналось оно так:
   «Я, нижеподписавшийся Альфред Бернхард Нобель, по зрелом размышлении настоящим объявляю мою последнюю волю в отношении имущества, нажитого мною к моменту смерти».
   Почему-то, принято считать, что Альфред пустил на учреждение премии все свое имущество. Это не совсем так. Он, конечно, считал, и часто говорил, что деньги не заработанные, а полученные по наследству, развращают и отупляют человека, но совсем оставлять многочисленную родню и верных друзей без подарков младший Нобель не собирался. Поэтому, в первой части завещания он сначала раздал «всем сестрам – по серьгам», причем «серьги» эти были вполне себе серьезными:
   «Моим племянникам Яльмару и Людвигу Нобелям, сыновьям моего брата Роберта, я завещаю по двести тысяч крон каждому.
   Моему племяннику Эммануэлю Нобелю – триста тысяч крон, а моей племяннице Мине Нобель – сто тысяч крон.
   Дочерям моего брата Роберта, Ингеборг и Тире, – по сто тысяч крон каждой.
   Фрекен Ольга Бэтгер, проживающая в настоящее время с фру Бранд по адресу: 10 Rue St. Florentin, Paris, должна получить сто тысяч франков.
   Фру Софии Капи фон Капивар, чей адрес известен Англо-австрийскому банку в Вене, настоящим назначается ежегодное содержание в размере 6000 флоринов, выплачиваемое названным банком, в котором я с этой целью поместил венгерские государственные облигации на сумму 150000 флоринов.
   Герр Аларик Лидбек, проживающий в настоящее время по адресу: 26 Sturegatan, Stockholm, должен получить сто тысяч крон.
   Фрекен Эмми Антэн, проживающая в настоящее время по адресу: 32 Rue de Lubeck, Paris, будет получать ежегодную ренту в две с половиной тысячи франков. Кроме того, ей будут возвращены сорок восемь тысяч франков, находящиеся в данное время у меня на хранении.
   Герр Альфред Хаммонд, Waterfold, Texas, USA, получит десять тысяч долларов.
   Фрекен Эмми Винкельман и фрекен Мари Винкельман, Potsdamerstrasse, 51, Berlin, получат по пятьдесят тысяч марок каждая.
   Фру Гоше, 2 bis Boulevard du Vladic, Nimes, France, получит сто тысяч франков.
   Мой слуга Август Освальд и его жена Альфонс Турнан, работавшая в моей лаборатории в Сан-Ремо, получат ежегодную ренту в размере одной тысячи франков каждый.
   Мой бывший слуга Жозеф Жирардо, 5 Place St. Laurent, Chalons sur Saone, получит ежегодную ренту в размере пятисот франков, и мой бывший садовник Жан Леко, проживающий в настоящее время с фру Десутэ по адресу: receveur Curaliste, Mesnil, Aubry pour Ecouen, S&O, France, получит ежегодную ренту в размере трехсот франков.
   Герру Джорджу Ференбаху, 2 Rue Compiegne, Paris, с 1 января 1896 года назначается ежегодная пенсия в размере пяти тысяч франков, выплата которой должна быть прекращена 1 января 1899 г.
   Положенная ко мне на хранение сумма в размере двадцати тысяч крон принадлежит детям моего брата Яльмару, Людвигу, Ингеборг и Тире и должна быть им выплачена».
   Дальше же следовала настоящая бомба:
   «Со всем остальным мной реализуемым имуществом необходимо поступить следующим образом: мои душеприказчики должны перевести капитал в ценные бумаги, создав фонд, доходы от которого будут выплачиваться в виде премии тем, кто за предшествующий год внес наибольший вклад в прогресс человечества. Указанные доходы следует разделить на пять равных частей, которые должны распределяться следующим образом:
   первая часть тому, кто сделает наиболее важное открытие или усовершенствование в области физики,
   вторая – тому, кто сделает наиболее важное открытие или усовершенствование в области химии,
   третья – тому, кто сделает наиболее важное открытие в области физиологии или медицины,
   четвертая – создавшему наиболее значительное литературное произведение идеалистической направленности,
   пятая – тому, кто внесет весомый вклад в сплочение народов, ликвидацию или сокращение численности постоянных армий или в развитие мирных инициатив.
   Премии в области физики и химии должны присуждаться Королевской шведской академией наук, по физиологии и медицине – Королевским Каролинским институтом в Стокгольме, по литературе – Шведской академией (литературы) в Стокгольме, премия мира – комитетом из пяти человек, который должен был назначен норвежским стортингом. Мое непременное требование заключается в том, чтобы при присуждении премии никакого значения не имела национальность претендентов и ее получали самые достойные независимо от того, скандинавы они или нет.
   Исполнителями моего завещания я назначаю герра Рагнара Сульмана, проживающего в Бофосе, и герра Рудольфа Лилленквиста, проживающего в Стокгольме по адресу: Malmskilnadsgatan, 31 и в Бенгтсфорсе близ Уддеваллы. В качестве компенсации за труды и заботы я дарю герру Рагнару Сульману, которому, вероятнее всего, придется посвятить большую часть своего времени исполнению этих обязанностей, сто тысяч крон, а герру Лилленквисту – пятьдесят тысяч крон.
   В настоящее время мое состояние включает недвижимое имущество в Париже и в Сан-Ремо, а также ценные бумаги, размещенные следующим образом: в банке The Union Bank of Scotland Ltd в Глазго и Лондоне, в банках Le Credit Lyonnais, Comtoir National d`Escompte Alphen Messin & Co. в Париже; у биржевого маклера М. Петера в банке Banque Transatlantique также в Париже, в банках Diskonto Gesellshaft Joseph Goldsmidt & Cie, Berlin; в Российском центральном банке и у Эммануэля в Петербурге; в банке Skandinaviska Kredit Aktiebolaget в Гетеборге и Стокгольме, а также в моем сейфе на авеню Малахов в Париже; кроме того, имеются патенты, подлежащие выплате гонорары, в том числе и патентные, и тому подобное, в отношении чего всю необходимую информацию душеприказчики найдут в моих бумагах и книгах.
   С сего числа данное завещание является единственным имеющим силу и отменяет все мои предыдущие завещательные распоряжения, если таковые обнаружатся после моей смерти.
   Наконец, мое последнее желание состоит в том, чтобы после моей смерти мои вены были вскрыты и компетентный врач однозначно установил факт смерти; лишь после этого мое тело следует предать сожжению в так называемом крематории.

   Париж, 27 ноября 1895 года.
   Альфред Бернхард Нобель.

   Герр Альфред Бернхард Нобель, будучи в здравом рассудке, по своей воле подписал сие завещание, о чем мы все свидетельствуем в его присутствии, прилагая к этому документу наши подписи:

   Зигурд Эренберг,
   лейтенант в отставке;
   Paris, 86 Boulevard Haussmann;

   Р. В. Штреленерт,
   гражданский инженер;
   4 Passage Caroline;

   Леонард Васс,
   гражданский инженер;
   4 Passage Caroline».

   О новом завещании никто, кроме присутствовавших при его составлении трех свидетелей, не знали, и все до поры жили спокойно.

Русский подданный

Управление бакинским товариществом после смерти Людвига принял на себя старший из его сыновей Эмануэль. Руководство питерским заводом было поручено следующему по старшинству брату – 26-летнему Карлу. Кроме них у Людвига оставалось еще восемь детей. От первого брака – 22-летняя Анна, и от второго – 15-летняя Мина, 14-летний Людвиг, 9-летняя Ингрид, 7-летняя Марта, 6-летний Рольф, 3-летка Эмиль и 2-годовалый Йоста.

   Эмануэль Нобель – нефтепромышленник и инженер, сын Людвига Нобеля и племянник Альфреда Нобеля. С 1893 года и до революции в России Эмануэль Нобель возглавлял механический завод «Людвиг Нобель». Художник Валентин Серов

   В отличие от отца у Эмануэля не было таланта изобретателя и инженера. Зато он был, подобно дяде Альфреду, прекрасным финансистом и настоящим дипломатом. Опасаясь, что денежные счета отца, на время дележа наследства, будут заморожены, что могло плохо сказаться на репутации фирмы, он первым делом перевел на счет Альфреда 500 тысяч рублей, в счет погашения остатков долга, так и не выплаченного при жизни Людвигом полностью. Воистину, все идет по кругу: когда-то Людвиг расплачивался по долгам отца, теперь же его судьбу повторял Эмануэль.
   Полгода он не трогал набранную отцом команду управленцев, после чего аккуратно и осторожно расславил на ключевые места своих людей, не обидев никого из отправленных на пенсию. Не у дел остался разве только Роберт. Основатель товарищества ждал, что его выберут в правление, или, на худой конец, в дирекцию. Надежды его на это были так велики, что в поездках по европейским странам он часто представлялся как видный деятель российской нефтяной промышленности. Однако, ожиданиям его так и не удалось сбыться: руководство и акционеры компании так боялись неуравновешенного и обидчивого, что его не пустили ни в один из руководящих органов. Теперь, для того, чтобы не «потерять лицо» перед западными товарищами, уже воспринимавшими старшего из Нобелей как большую нефтяную фигуру, ему надо было ехать на Кавказ и униженно выпрашивать себе хоть какую-то официальную должность в компании, которую он сам же десять лет назад создал.

   Общий вид домов и завода Эмануэля Людвоговича Нобеля в Санкт-Петербурге

   Кризис миновал, цены на нефтепродукты к концу 1880-х годов поднялись и финансовые дела товарищества вновь пошли вверх. Теперь расклад между акционерами выглядел так: 11 211 акций (номиналом 250 рублей каждая) принадлежало детям Людвига, 4838 – дяде Альфреду, 701 – его врагу, руководителю торгового отдела компании Михаилу Белямину, 240 – Роберту. Оставшиеся несколько сотен принадлежали еще 40 миноритариям, никакой решающей силы не представлявшим.
   8 октября 1888 года в бакинскую вотчину Нобелей с двухдневным визитом прибыл сам император Александр III. Сопровождали царя супруга Мария Федоровна с детьми, многочисленной свитой, домочадцами и членами российского правительства. Принимал их лично Эмануэль. Поскольку глава «Бранобеля» был холост, роль хозяйки на приеме исполняла старшая сестра Анна Нобель. Сверхдорогим гостям были показаны главные заводы, продемонстрирован в работе крупнейший в мире перегонный куб «Иван Грозный», производивший в год более 27 тысяч тонн керосина. Специально для царя в рекордное время, со скоростью сто тонн в час, не пролив ни одной капли горючего, был под завязку заполнен танкер «Дарвин». Каждый из детей царя получил в подарок по миниатюрной серебряной нефтяной вышке с маленьким, но действующим насосом. Особенно подарок понравился 17-летнему Георгию, который не выпускал башню из рук во все время VIP-экскурсии.
   Во время праздничного банкета, царь, подняв бокал с шампанским, произнес тост, в котором выразил искреннее сожаление, что такой вот хороший человек, как Эмануэль, до сих пор не является его подданным. Эмануэль ответил заранее подготовленным текстом. Оказывается, он давно и с нетерпением желал этого, и только врожденная скромность мешала ему обратиться к высочайшей особе с нижайшей просьбой о предоставлении гражданства российской империи.
   В результате, уже спустя самое короткое время глава нобелевской империи получил российское подданство и, в дополнение к нему, орден Станислава третьей степени – младший орден империи. Дядя Альфред узнал об этом знаменательном событии из газет и тут же, со всем свойственным ему сарказмом, заявил, что руководителю товарищества лучше было бы обойтись без этой сомнительной императорской милости. Через два года Баку посетил министр финансов Иван Алексеевич Вышнеградский [141 - Иван Алексеевич Вышнеградский (20 декабря 1831, Вышний Волочёк – 25 марта 1895, Санкт-Петербург) – русский учёный (специалист в области механики) и государственный деятель. Основоположник теории автоматического регулирования, почётный член Петербургской АН (1888), в 1888–1892 – министр финансов России.]. Его так впечатлили достижения главы «Бранобеля», что он оперативно назначил его председателем дисконтного комитета Государственного банка с присвоением чина статского советника. По «табели о рангах» это соответствовало воинскому званию бригадира, между полковником и генерал-майором. Отныне к Эмануэлю Нобелю следовало обращаться не иначе, как «Ваше Высокородие». Повышение до действительного статского (генерал-майор, Ваше Превосходительство) он получит в 1907.
   В 1889 году, в возрасте 86 лет умерла всеми любимая бабушка Андриетта. Эта жизнерадостная, любимая всеми и любившая всех, соединявшая три поколения Нобелей в одну единую семью, старушка не смогла пережить смерть любимого сына. Наследство свое, чуть больше 840 000 крон, она разделила на три равные части, одна из которых отошла детям Людвига, а остальные – Роберту и Альфреду. Последний же сразу перечислил их на дела благотворительности, на медицинские исследования и на детскую больницу. У Роберта деньги опять куда-то исчезли, и бездетный Альфред, воспринимающий его сыновей и дочерей как собственных, учредил для них специальный фонд, из которого они могли относительно спокойно брать средства на достойное проживание.

   Рольф, Эммануэль, Эмиль, Людвиг (Луллу) и Йоста Нобели весной 1919 г. в Стокгольме

   А между тем на горизонте у нефтяного товарищества появился новый конкурент. Невесть откуда взялся наглый англо-еврейский бизнесмен Маркус Сэмюэл, основавший вместе со своим братом компанию Shell. Занимавшийся до того торговлей всякими безделушками и морскими ракушками, откуда и произошло название компании (shell по-русски – «раковина»), он неожиданно купил танкер и начал возить бакинскую нефть в Японию и Китай. Вначале на него просто никто не обратил внимания, а когда обратили – было уже поздно. Шустрый бизнесмен подмял под себя весь дальневосточный рынок и практически купил правительства Великобритании и Египта, которые с 1892 года закрыли проход с Запада на Восток по Суэцкому каналу почти для всех нефтяных компаний, кроме Shell, мотивируя свой запрет тем, что танкеры Ротшильдов, Рокфеллеров и прочих нефтеперевозчиков якобы не приспособлены для прохождения Суэца. Нефтяная война вышла на новый виток и, для того, чтобы выдержать новые удары Эмануэль объединяется с семью крупнейшими бакинскими нефтяниками – Гукасовым, Тагиевым, Манташевым, Будаговым, Армянцем, Лианозовым и Шибаевым в синдикат, призванный защитить российскую нефтянку от натиска зарубежных конкурентов. Но синдикат просуществовал недолго. После его развала Эмануэль отправился к Ротшильдам. Тех сильно волновала активность компании Рокфеллера и они быстро согласились на сотрудничество, к которому вскоре удалось привлечь еще и одного из крупнейших бакинских нефтепромышленников Александра Манташева. Втроем им удалось добиться того, чтобы цены на бакинскую нефть теперь не скакали свободно, а определялись особым комитетом из 14 человек.
   В декабре 1893 года от диабета скончался Карл Нобель и на плечи Эмануэля, кроме нефти, легла забота и о питерском заводе. Он привлек к управлению компанией своих кузенов, сыновей Роберта 30-летнего Яльмара и 25-летнего Людвига, но главным его советником оставался дядя Альфред.
   Который до сих пор был твердо уверен, что без окончательного слияния с кем-нибудь из сильных нефтяников, компании не выжить. «Лучше оба кармана наполнить, – писал он племяннику, – нежели оба опустошить в безнадежном соперничестве». И ему почти удалось уговорить Эмануэля продать 49 % акций. Альфред начал переговоры с Ротшильдами, а когда они зашли в тупик – переключился на «Стандард Ойл». Однако Эмануэль в последний момент отказался от слияния с компанией Рокфеллера. Обидевшийся американец немедленно применил свой излюбленный прием и резко опустил цены на продукцию, что привело и к падению цен на бакинскую нефть.
   Но Эмануэль достойно принял удар Рокфеллера. Он скупил огромное количество дешевой нефти и керосина, как бакинского, так и американского, забив ими свои хранилища под завязку. Вскоре американцы, которые тоже не могли демпинговать вечно, ослабили хватку и цена на нефтепродукты снова поднялась до нормального уровня. В результате «товарищество братьев Нобель» вышло из кризиса с прибылью в три миллиона рублей. Акционерам в 1894 году были выплачены дивиденды в размере 10 %, а уставной капитал был увеличен до 20 миллионов. Плюс к этому, Эмануэль провел важнейшую кадровую перестановку. Он аккуратно снял с должности коммерческого директора старенького Михаила Белямина, на чем уже давно настаивал дядя Альфред, и поставил своего ровесника, энергичного норвежца Ханса Ольсена. Такая перестановка пришлась по душе Альфреду еще и потому, что он вообще считал норвежцев лучшими управляющими и, при прочих равных, всегда на руководящую работу брал норвежца.

   Печать «Товарищества братьев Нобель»

   В марте 1895 года в Берлине, в обстановке строжайшей секретности, прошли российско-американские переговоры, на которых решалась судьба мирового нефтяного рынка. Российскую сторону, по поручению нового министра финансов Сергея Витте, представлял Эмануэль Нобель и представитель ротшильдовского БНИТО Жюль Арон. Американскую – человек Рокфеллера Вильям Либби. В результате была достигнута предварительная договоренность о том, что отныне 75 % мирового экспорта нефти отходит к США, а 25 % – к России. Такой расклад вполне устраивал всех, тем более, что любая из сторон могла разорвать соглашение, предварительно (за полгода), известив об этом других участников. К сожалению, дальше предварительного соглашения дело так и не пошло. Впрочем, это не сильно повредило товариществу. Прибыль его, под руководством экономически продвинутого Эмануэля, продолжала расти даже в кризисные годы. В 1899 и в 1900 годах, когда в России случился серьезнейший банковский кризис, во время которого в стране разорилась треть компаний, а еще треть – ушла в глубокий минус, компания Нобилей получила чистой прибыли 4 миллиона и 6 миллионов рублей соответственно.
   А нефтяная война продолжалась еще долго.

Дядюшкин казус

   В августе 1896 года умер Роберт Нобель. А спустя четыре месяца, 10 декабря мир оставил и последний из трех сыновей Эммануила Нобеля Альфред. Он скончался на своей вилле в Сан-Ремо, на руках у прислуги. Незадолго до смерти он писал: «Из за сердечного приступа я вынужден буду задержаться в Париже еще на несколько дней, пока врачи будут решать, как именно меня лечить. Ну разве это можно назвать еще как то иначе чем иронией судьбы, если они мне прописали нитроглицерин?!! Они его тут называют тринитрином, чтобы не пугать больных и фармацевтов». Как того и требовало завещание, тело Альфреда, после вскрытия вен, сожгли в простеньком крематории на Северном кладбище Стокгольма.
   Оглашение завещания «динамитного короля» произвело эффект взрыва изобретенного им самим динамита. Родственники искренне рассчитывали на значительно большие суммы. Вместе с тем Альфреду принадлежала почти треть акций нефтяного товарищества, и их продажа, как того требовало завещание, вполне могла привести к потере контроля, а то и к банкротству в связи с неизбежным и резким падением цен на массово продаваемые акции.
   Впрочем, ничего не было потеряно. Все юристы в один голос говорили, что завещание составлено со множеством нарушений, и его вполне можно было оспорить. А действительным признать предыдущее, безукоризненно составленное в 1893 году и всех устраивавшее. Бумага же, составленная в 1895-м, мало того, что не была юридически заверена, так она еще содержала массу внутренних ошибок и несоответствий. Написано оно было во Франции и заверено французскими свидетелями, но сам завещатель был шведским подданным, да и документ он написал на шведском языке. Соответственно, во Франции документ не мог быть признан как действительный, поскольку был написан на иностранном языке (читай – не по форме). Для Швеции же документ не имел силы, поскольку был составлен в другом государстве и свидетели не были подданными шведского королевства. Кроме того, совершенно непонятно было, казна какого из государств должна была получить причитавшийся и весьма немаленький налог на наследство. Наконец, ни шведам, ни французам было абсолютно непонятно, при чем тут норвежский Стортинг и как можно что-то вообще диктовать парламенту чужого государства.
   Надо было сделать совсем немного. Просто основной наследник должен был опротестовать завещание, и всем сразу стало бы хорошо. Тем более что даже академия Стокгольма не настаивала на его выполнении. Основным наследником по всем законам был российский подданный Эмануэль Нобель. Почти никто не сомневался, что он именно так и поступит.
   15 декабря в номер гостиницы, в котором проживал объявленный душеприказчиком покойного Альфреда Рагнар Сульман пришли Эмануэль и Яльмар Нобели. Они уже знали о содержании завещания. Рагнар приготовился к худшему, но Эмануэль неожиданно сказал:
   – Всегда помни, что по-русски исполнителя завещания называют душеприказчиком. И действуй, исходя из этого.

   Рагнар Сульман – душеприказчик Альфреда Нобеля

   Сульман понял, что вместо врага он приобрел в лице главного пострадавшего от дядиной бумаги верного союзника. Чего нельзя было сказать о многих других наследниках. Так, Яльмар Нобель сумел наложить арест на парижский особняк дяди Альфреда и его берлинскую собственность, представив их как спорное имущество. Его брат Людвиг Нобель, вместе с многочисленной дальней родней, обратились в парижский суд, требуя признать завещание недействительным. Родственники Альфреда, проживавшие в Швеции, подали иск с аналогичным требованием в Карлскугский суд. Кроме того, в 1898 году прошло еще три суда, на которых различные наследники под различными предлогами пытались оспорить завещание. Во всех случаях иски были отвергнуты.
   С душеприказчиками Альфреда связалась его бывшая любовница, почти что гражданская жена, молоденькая евреечка, продавщица цветов из Вены Софи Хесс. Несмотря на то, что в своем завещании Альфред отдельно оговорил для нее довольно солидную пожизненную ренту, она потребовала, чтобы Сульман и Лиллеквист выкупили у нее любовные письма Альфреда. В случае отказа она угрожала придать их огласке. Что в них написано душеприказчики не знали, но, дабы не подвергать свое дело дополнительной опасности, заплатили шантажистке за 216 писем 12 тысяч флоринов (примерно 30 000 франков).
   Дошло до того, что сам король Швеции Оскар II на личной встрече попросил Эмануэля не артачиться и признать «плохо составленное завещание непригодным к исполнению».
   – В любом случае, – уверял король Нобеля, – ты обязан следить, чтобы сумасбродные идеи дядюшки не повредили интересам вверенных твоему попечению близких.
   – Ваше Величество, – отвечал ему Эмануэль, – я не хочу, чтобы достойнейшие ученые в будущем упрекали наше семейство в присвоении средств, которые по праву принадлежат им.
   Ответ был чрезвычайно дерзким и остается только удивляться тому, что довольно обидчивый и властный Оскар не арестовал наглого Эмануэля за оскорбление царственной особы.
   Наконец Эмануэль Нобель собрал в питерском особняке на Самсоньевской набережной всех своих многочисленных братьев и сестер и прямо спросил у них:
   – Скажите мне, со всей откровенностью, согласны ли вы последовать моему примеру, уважить волю покойного дяди и отказаться от возможного наследства?
   Ответом было единодушное «Да».
   В июне 1898 года душеприказчикам Альфреда, при поддержке Эмануэля, удалось достичь мирного соглашения с основными наследниками. По нему трое детей Роберта Нобеля получали миллион шведских крон наличными и право покупки по номиналу 4000 акций «Динамитного треста», супруг Анны Нобель Яльмар Шёгрен и опекун трех дочерей Карла Нобеля Оке Шёгрен получали по 100 тысяч крон каждый. Еще нескольким родственникам выделялось в общей сложности 100 тысяч крон. Дядины акции «Бранобеля» выкупил сам Эмануэль, заплатив за них 3 480 000 крон.

   Нобелевская медаль

   После всех расчетов и уплаты всех причитавшихся налогов на учреждение премии осталось 31 225 000 шведских крон. В пересчете на доллары – примерно $8,6 миллионов. В пересчете на современные доллары – примерно $350 миллионов.
   В 1900 году фонд премии Альфреда Нобеля был окончательно сформирован, а устав – подписан. 10 декабря 1901 года, в пятую годовщину со дня смерти организатора, первая нобелевская премия была вручена.

Русский дизель

   Не стоит думать, что все эти пять лет, пока Нобели ссорились и судились, семейная компания стояла на месте. Все работало, развивалось, стоимость акций «Бранобель» с 1893 по 1899 годы выросла в два с половиной раза, с 310 до 755 рублей за штуку, а механический и чугунолитейный петербургский завод «Людвиг Нобель» вошел в десятку крупнейших машиностроительных заводов страны. Теперь за него отвечал Людвиг, Эмануэль же весьма ревностно следил за работой младшего брата, не позволяя тому расслабляться. Впрочем, он и сам не особо расслаблялся.
   За год до смерти Карл купил у Шведской Локомотивной фабрики в Винтертуре право на производство в России трех керосиновых двигателей внутреннего сгорания мощностью от 3 до 10 лошадиных сил. Но керосин был дорогим топливом и такие двигатели не пользовались большим спросом. Их покупала только русская армия, да и то в крайне ограниченных количествах: по несколько штук в год. И это притом, что все понимали, будущее – за такими вот двигателями, компактными и безопасными, в отличие от громадных и неудобных двигателей паровых. А для Нобелей, семьи, в руках которой было сосредоточено около 30 % всей российской нефтедобычи, развитие моторов, работавших на нефтепродуктах, было делом первой важности. В сущности – открытием нового и перспективного рынка.
   Помог делу один из старших инженеров компании, бывший одноклассник Карла Антон Карлсанд. Он рассказал Эмануэлю о виденном им в Стокгольме интересном аппарате, сконструированном аугсбургским инженером Рудольфом Дизелем.
   К концу XIX века двигателей внутреннего сгорания существовало множество, однако все они обладали низким КПД и были довольно опасны в обращении. В 1892 году немецкий инженер Рудольф Дизель попытался создать новый тип двигателя, работавший по так называемому «циклу Карно» – теоретически разработанному еще в 1824 году французом Сади Карно [142 - Николя Леонар Сади Карно (фр. Nicolas Léonard Sadi Carnot; 1 июня 1796(17960601) – 24 августа 1832) – французский физик и математик. Сын известного политического деятеля и математика Лазара Карно и дядя Мари-Франсуа Сади Карно, бывшего президентом Франции.] принципу, по которому топливо в цилиндрах не поджигалось, а самовоспламенялось от сильного сжатия. В своей статье «Теория и устройство рационального теплового двигателя» он раскритиковал в пух и прах разработанные до него модели. По его мнению, в оптимальном двигателе должны были соблюдаться три основных условия. Во-первых, сжигать горючие смеси в цилиндрах следует при одинаковой и как можно более низкой температуре, чтобы избежать искусственного охлаждения стенок цилиндров двигателя водой, которая уносит до трети всего тепла двигателя. Во-вторых, надо увеличить давление смеси воздуха и жидкости примерно до 200 атмосфер, причем горение также должно происходить под высоким давлением. И, в-третьих, подвергать сжатию следует не саму смесь, а только воздух и уже в сжатый и от этого нагревшийся воздух вводить жидкое топливо, которое при этом должно воспламеняться. Свой «идеальный двигатель» Дизель попытался создать на базе Аугсбургского компрессорного завода, владельцы которого за четыре года вложили в инновационный проект около миллиона марок. Германия того времени была одним из крупнейших поставщиков каменного угля, и в качестве питательного элемента для своей первой машины Дизель выбрал… каменноугольный порошок. Однако, построенный в 1893 году первый опытный образец мотора нового типа взорвался, и чуть было не убил своего прародителя.
   Первый рабочий двигатель был построен Дизелем в 1894 году, а к 1895 году был создан первый двигатель, работающий на керосине. Его КПД составил, ни много, ни мало, 28 %, что было почти в два раза больше, чем у конкурентов. Но его создание современники особой сенсацией в машиностроении не посчитали. До 1897 года Рудольф создал еще 2 удачных модификации, но и они не принесли изобретателю и его инвесторам ни славы, ни денег.
   В 1897 году Эмануэль отправил Карлсанда в Аугсбург, с заданием узнать побольше о новом двигателе. Его отчет был настолько положителен, что уже через несколько месяцев Эмануэль лично отправился в Германию, чтобы переговорить с немецким изобретателем. Переговоры проходили в одной из самых шикарных гостиниц Берлина, «Бристоле». В результате переговоров, Нобель стал первым в мире предпринимателем, купившим у Дизеля право на производство его двигателя и чертежи двадцатисильного двигателя новейшей конструкции. За все это он заплатил изобретателю 600 тысяч марок наличными и предоставил пай в новом «дизельном» предприятии на 200 тысяч марок.
   Совместная российско-немецкая «Русская компания двигателей Дизеля» с уставным капиталом 1 миллион марок была зарегистрированный в Нюрнберге в апреле 1898 года. Эмануэль планировал в ее рамках даже не столько штамповать двигатели на собственной фабрике, сколько продавать права на его производство другим специализированным заводам, дабы рынок поскорее насытился нефтезависимыми моторами.
   Однако, как известно, что в Германии – малинник то на Руси – кладбище. Российское правительство запретило Нобелю торговать на территории империи дизельными патентами. Нобели предложили российским заводчикам совместно осваивать перспективный механизм, но заинтересованности в этом никто не высказал. Еще бы: уж раз правительство к проекту не особо благоволит, зачем надо подставляться? Оставалось налаживать производство самолично, в один завод. Надеясь, что все еще подтянутся.
   В 1899 году на «Людвиге Нобеле» был выпущен первый четырехтактный двадцатисильный двигатель инженера Рудольфа Дизеля. Это был не совсем тот двигатель, чертежи которого Эмануэль получил от изобретателя. Нобелевкие инженеры Боклевский, Филиппов и Корейко, под руководством профессора Деппа, проведя несколько бессонных ночей в КБ завода, внесли в него несколько достаточно существенных конструктивных изменений. Новый двигатель, быстро получивший прозвище «Русский дизель», теперь мог работать не только на дорогом керосине, но и на почти дармовой «соляре», ранее считавшейся чуть не отходом производства, и даже на простой, сырой нефти. Кроме того, в версии Нобелей двигатель стал реверсивным, то есть, мог крутиться в разные стороны, что было очень важно особенно для судовых агрегатов. «Русский дизель» развивал 25 лошадиных сил, расходуя при этом по 240 грамм нефти на одну лошадиную силу в час. Вскоре удалось создать и более мощные агрегаты в 100, 200, 250 и даже 300 лошадиных сил. Уже в 1900 году нобелевский двигатель Дизеля получил на Всемирной выставке в Париже Гран-при. Всего же до 1912 год завод «Людвиг Нобель» выпустил 540 двигателей Дизеля, из которых 145 предназначались для фабрик и заводов, 200 для генераторов электростанций и 87 для судов, а общая мощность работавших на нефти двигателей внутреннего сгорания в России превышала 210 000 лошадиных сил. Основными и первыми заказчиками двигателей нового типа стало, естественно, «товарищество Братьев Нобель». За несколько лет ему удалось оснастить большую часть своего флота новыми моторами. В результате скорость судов выросла в полтора раза, а грузооборот флота – в 5–6 раз. В 1903 году 3 дизельными двигателями мощностью 120 лошадиных сил каждый, было оснащено курсировавшее по Неве судно «Вандал», ставшее первым в мире теплоходом. А год спустя был построен уже волжский грузовой теплоход «Самара», грузоподъемностью 50 000 пудов (более 800 тонн), использовавший в качестве топлива сырую нефть. В 1908 году нобелевскими реверсивными дизелями была оснащена первая дизельная подводная лодка «Минога»
   К 1915 году только у Нобелей было 11 морских теплоходов, в числе которых был и крупнейший на Каспийском море теплоход «Карл Хагелин». Кроме того в их флот тогда входили 6 паровых шхуны, 6 морских судов, 2 наливных речных теплохода, 4 наливных парохода, 27 теплоходов-буксиров, 103 металлических баржи, 4 баржи деревянные и еще 124 судна различного назначения.
   После того, как деловые люди узнали о производительности и экономичности чудо-мотора, заказы на поставку «дизелей» посыпались на завод как из рога изобилия. Дизельных денег хватило не только на то, чтобы вновь поднять чуть не рухнувшее было товарищество на должную высоту, но и на то, чтобы развить его дальше. Дошло до смешного: в 1904 году Нобелей обвинили в монополизме и потребовали предоставить право на производство «русского дизеля» другим предприятиям. Теперь за их производство взялись Коломенский машиностроительный завод, завод Фельзер в Риге, судостроительный и машиностроительный завод в Николаеве. Но лидером все равно оставался «Людвиг Нобель».

Сборочный цех завода «Людвиг Нобель»

В 1919 году когда имя Нобелей по понятным причинам попало под строжайший запрет, завод «Людвиг Нобель» был переименован именно в «Русский Дизель». Под этим именем мы знаем его и сейчас.

Не прибылью единой

   Между тем, в России происходили большие перемены. Императору Николаю II, для поднятия авторитета, срочно требовалась маленькая победоносная война. И она состоялась. Война с маленькой Японией началась в 1904 году и спустя полтора года была ей победоносно завершена. Еще до конца войны напуганный царь допустил расстрел мирных рабочих 9 января 1905 года. Только по официальным данным в это «кровавое воскресение» погибло 130 и было ранено около 300 человек. Вера в монархию в России была расстреляна тогда же. Началась Первая русская революция.
   Впрочем, как раз Нобелей она коснулась не сильно. Во всяком случае, не так сильно, как большинство других российских фабрикантов. Традиция хорошего отношения к рабочим здесь пошла еще от Эммануила Нобеля, который первым в стране сократил рабочий день на заводе с традиционных 14 часов до 10,5 часов. Людвиг Нобель на поощрение служащих и квалифицированных рабочих выделял из чистого дохода своих предприятий не 6 %, как это было положено, а 40 %. И это было прописано в уставах компаний. На его заводах в обязательном порядке были оборудованы просторные столовые с хорошей посудой, где рабочий мог съесть то, что ему собрала жена, либо то, что приготовили заводские повара (причем, почти половину стоимости обеда оплачивало предприятие), либо просто, совершенно бесплатно, напиться чаю. К каждому заводу был прикреплен свой врач, который лечил рабочих и служащих совершенно бесплатно. На питерском заводе за медицину отвечал личный врач Людвига, бывший, к тому же тестем Карла Нобеля. В Баку для рабочих был выстроен специальный рабочий городок, с большими общежитиями (правда, казарменного типа), мощеными улицами и, даже с фонтанами. В Баку, Астрахани и Питере уже Эмануэль открыл для детей рабочих школы, в которых могли учиться и взрослые. Для таких рабочих-учащихся устанавливались специальные льготы, им сокращали рабочий день, давали дополнительные выходные, повышали зарплату, быстрее продвигали по службе.
   В том же 1904 году, уже после начала войны, руководство Товарищества выпустило следующий приказ:
   «В ознаменования 25-летнего юбилея Товарищество приняло следующие решения:
   1. В отмену предполагавшихся юбилейных торжеств пожертвовать на нужды военного времени 100000 рублей в расположение Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Федоровны.
   2. Ассигновать 100000 рублей на постройку в Баку школы для детей служащих Товарищества с присвоением ей наименования „Школа в память 25-летнего существования Товарищества нефтяного производства Братьев Нобель“.
   3. Отчислить капитал в 250000 рублей в специальный фонд детей служащих Товарищества для внесения платы за обучение в средних и низших школах.
   4. Ассигновать до 350000 рублей на выдачу всем служащим, пробывшим в Товариществе полных 25 лет, 100 % получаемого ими дохода, а также на отчисление по личным счетам всех прочих служащих, поступивших в Товарищество не позднее 1 января 1903 года, 20 % их окладов с тем, чтобы по мере достижения ими 25-летия службы эти отчисления составили 100 %.
   5. За всех рабочих и матросов, проработавших в Товариществе 25 лет, внести 100-кратный поденный их заработок в государственные сберегательные кассы и соответствующие книжки выдать им на руки.
   6. Всем служащим и рабочим Товарищества, призываемым на войну или мобилизируемым, выдавать единовременное пособие в размере месячного оклада их заработка, а затем, во время нахождения их на военной службе, выдавать семьям призываемых половину оклада жалованья и по возвращении принимать их вновь на службу в Товарищество».
   С 1909 года Товарищество начинает строить на базе своих южных складов, в особенности тех, что расположены на Черном море, «дачи-санаториумы», в которых служащие компании и их семьи живут и получают качественное лечение практически бесплатно, «при минимальных материальных жертвах больных, бюджет которых таким образом не терпит серьезного ущерба».
   Для хороших рабочих, не пьяниц, старательных, мастеровых, грамотных был свой стимулирующий момент. Еще в середине 1880-х Людвиг, по случаю, прикупил рядом с питерским заводом, на Лесном проспекте, большой участок земли. В 1893 году Эмануэль начал строить на нем «Рабочий городок». По территории намостили хорошие дорожки, посадили сады, разбили парки, обустроили футбольное поле, зимой превращавшееся в каток, теннисный корт и даже насыпали горку для катания на санях. В городке была своя библиотека, школа и медицинский пункт. Был и рабочий клуб, представлявший из себя что-то вроде музея, в котором демонстрировалась продукция завода: двигатели, паровые машины, автомобильные и каретные колеса, первые в мире сепараторы для производства сливок, творога и масла, лицензию на которые у изобретателя Густава Лаваля купил еще Карл, и прочие чудеса техники. На территории были построены 13 четырехэтажных зданий с трехкомнатными квартирами, центральным отоплением, водоснабжением и канализацией. Вот в этих квартирах и жили лучшие рабочие кадры предприятия.
   Получить квартиру в городке было сложно, а для того, чтобы потерять, достаточно было пару раз хорошенько напиться. Нобели вообще считали пьянку одним из главных пороков человечества и нещадно с ней боролись. Хотя иногда и сами устраивали грандиозные попойки в честь прибытия каких-нибудь дорогих гостей. Часто они проходили на открытом воздухе, в саду рабочего городка. Об одной из таких пьянок, устроенной в честь прибытия в Петербург шведского учебного корвета Freja, потом писала вся российская пресса.
   На банкет были приглашены министр Гилденстолп, лучшие представители шведской колонии, высокопоставленные российские военные и, разумеется, сами кадеты. На горячее был зажарен целиковый медведь и несколько кабанов, а перед каждым гостем стояла персональная бутылка дорогого французского шампанского вина. Видимо, кадеты несколько не рассчитали своих сил, потому, что во время торжественной части они бросились подкидывать в небо российских адмиралов, одного из которых случайно уронили. А потом они потеряли талисман корвета – живого медвежонка. Только через несколько дней зверя отыскали полицейские и отправили в Стокгольмский зоопарк.
   Аналогичный питерскому поселок, только для бакинских сотрудников, был построен в местечке Бузовны на Апшероне. В нем отдыхали во время своего отпуска особо отличившиеся рабочие и служащие компании. Это был первый в России, а возможно и в мире, ведомственный Дом Отдыха.
   Недалеко от Выборга, где, по мнению Эмануэля северный климат наиболее подходил для поправки здоровья, для детей рабочих был выстроен санаторий. Тут же, недалеко от усадьбы Нобелей, Мария Нобель устроили летний лагерь, в котором по шесть недель в году отдыхали от сорока до пятидесяти детей. Вильгельмина Людвиговна Ольсен-Нобель, родственница Нобелей и жена финансового директора компании, организовала в Санкт-Петербурге общество по помощи кормящим матерям «Капля молока». Общество закупало молоко наилучшего качества, стерилизовало его и раздавало «поставленным на учет» женщинам с грудными детьми бесплатно. В день здесь окормлялось 20 матерей.
   В 1896 году на главной в России промышленной выставке в Нижнем Новгороде завод «Людвиг Нобель» получил очередную высшую награду, – двуглавого орла, уже третьего по счету, не только за высокое качество продукции, но и за «заботливое отношение к рабочим».
   Поэтому, конечно, на заводах Нобелей рабочие комитеты создавались, но они всегда находились в добром контакте с администрацией. В сущности, им особенно нечего было требовать. 8-часовой рабочий день был здесь введен задолго до революции, зарплаты были достойными, штрафов не было вообще, и так далее. Даже в Баку, где революционное движение было особенно сильным, где инженером на одном из нефтепромыслов работал член Центрального Комитета ВКП (б), главный финансист большевиков Леонид Красин, а на нобелевских промыслах Биби-Эйбат сторожем работал некий Иосиф Джугашвили по кличке «Коба», более известный нам под другим псевдонимом, принятым им в 1912 году, «Сталин», где восставшими рабочими было сожжено около трех сотен буровых вышек, «товарищество братьев» особенно не трогали. Здесь хозяйничали черносотенцы, а, поскольку Нобели не были евреями, и вообще были почти русскими, хоть и шведами, даже строили для своих рабочих церкви и мечети, их личности «революционеров» и погромщиков не особенно интересовали. Более того, по некоторым данным, занимавшийся в Баку изданием нелегальной газеты «Нина» Красин для ее распространения по империи использовал именно широчайшую нобелевскую сеть. Упаковки со свежей прессой, спрятанные в бочках с маслом по рекам и по железным дорогам буквально за недели доходили хоть до Владивостока. Где их с восторгом встречали местные товарищи.
   Не меньше, чем хороших рабочих, Нобели уважали и представителей другой социальной прослойки – ученых. Людвиг Нобель еще в 1866 выступил одним из соучредителей РИТО – «Русского Императорского Технического Общества», просуществовавшего до 1929 года (правда, уже просто как РТО). На заседаниях общества он частенько читал доклады по машиностроению, нефтяной промышленности по организации труда и так далее. Именно на деньги Людвига Нобеля был разработан вопрос о переходе России на международную метрическую систему, так что, если бы не он, мы бы сейчас, возможно, до сих пор мерили бы расстояния в верстах, рост – в вершках, вес – в пудах, а объем жидкостей – в ведрах.
   В 1890 году Эмануэль Нобель подал в Академию наук прошение, в котором «изъявил желание пожертвовать Академии прибор Репсольда [143 - Репсольд, (Repsold), Иоганн-Георг, механик (1770–1830), основатель одной из лучших фирм для производства астрономических инструментов (в Гамбурге), усовершенствовал меридианные круги, делительную машину работы Рейхенбаха и др.] для измерений фотографий звездного неба». Прибор, за который бизнесмен заплатил 1300 немецких марок, был установлен в Пулковской обсерватории. С его помощью, получив от того же Эмануэля грант в размере 3000 марок, директор обсерватории астроном Оскар Баклунд обозревал комету Энке. За все это, а так же вообще за «значительные пожертвования по Императорской Академии Наук» Нобель получил еще один орден – святой Анны 3-й степени.
   Тот же Баклунд, будучи одним из организаторов Центральной Сейсмической комиссии, поведал как-то Нобелю о трудностях, с которыми сталкиваются исследователи в области исследований землетрясений. Эмануэлю, как любому бакинскому предпринимателю, это грозное природное явление попортило немало крови, и он тут же изъявил готовность «содействовать исследованию землетрясений и других сейсмических явлений устройством образцовой сейсмической станции в Баку» полностью на свой капитал. Станция была построена на берегу Каспийского моря в 1903 году. Первоначально на ней постоянно дежурил кто-нибудь из специально прикомандированных сотрудников «товарищества братьев Нобель», и лишь в 1909 году Санкт-петербургский университет прикрепил к ней своего человека.
   Когда в 1892 году в Баку свирепствовала холера, Эмануэль Нобель оплатил работу петербургских медиков, которые на его грант нашли опасных микробов, сопутствовавших болезни и приводивших к смертельному исходу. После этого он был назначен членом-сотрудником Института экспериментальной медицины, на работу которого уже дядя Альфред пожертвовал «10 тыс, руб. без всяких условий относительно употребления этого дара».
   С медициной у Нобелей вообще было связано немало. Сестра Эмануэля Марта Нобель в самом начале XX века первой из всего семейства обвенчалась с русским и православным мужчиной. Ее избранником стал военный врач Георгий Олейников. В 1902 году она поступила в ЖМИ – «Женский медицинский институт». На ее пожертвования и пожертвования других Нобелей были открыты новые Глазная клиника и Клиника горловых и ушных болезней. После окончания института Марта Людвиговна стала одной из первых в России женщиной-рентгенологом, заведовавшей рентгеновским кабинетом Хирургической факультетской клиники при ЖМИ.

   Сотрудники компании Нобеля празднуют Пасху, Баку. 12.04.1903 г.

   В 1904 году в России, в Баку была учреждена еще одна «нобелевская премия», на сей раз – эмануэлевская. Присуждалась она за лучшие работы в области нефтедобычи и нефтехимии.
   В России, где связь промышленников и государства всегда была весьма и очень крепкой, каждый промышленник вел какую-нибудь общественную работу. Ибо, попробовал бы не вести. Но Нобели взваливали на себя втрое, против обычного. Эмануэль, например, состоял почетным членом Дома призрения и ремесленного образования в Петербурге, членом Попечительства над воспитанниками, окончившими курс ремесленного училища Цесаревича Николая, казначеем Общества содействия нравственному, умственному и физическому развитию молодых людей «Маяк», членом Попечительства Александрийского приюта для женщин, находившегося под покровительством императрицы Александры Федоровны. На нужды последнего он в 1914 году пожертвовал 100 тысяч рублей, за что был высочайше награжден орденом святого Станислава 1-й степени, дававшего право на потомственное, то есть – передававшееся по наследству, дворянство.

Долгие проводы

   Под мудрым руководством Эмануэля, детище Людвига Нобеля росло и крепло. Если в 1880 году на ее долю приходилось 1,9 % общего объема добычи в Бакинском регионе, то к 1895 году эта цифра выросла до 7,7 %, а за следующую пятилетку она почти удвоилась и составила 14,1 %. Правда, затем, после внутреннего кризиса связанного с неожиданным завещанием дядюшки Альфреда, она несколько упала и дошла к 1905 году до 11,3 %, но компания быстро оправилась, восполнила потери и к 1909 году дошла до 13,6 % в общем объеме добычи. К этому времени фирме братьев Нобель принадлежало 20 % производства керосина в Баку, 50 % его сбыта и 35 % сбыта мазута.
   Только бакинскими месторождениями Нобели уже не довольствовали. Они бурили скважины по всему Каспию, в Туркмении, в Калмыкии, на Северном Кавказе, на Волге. Постепенно поиск нефти смещался на восток, на Урал, в Сибирь. В 1910 году компания заложила первые буровые вышки на реке Сок [144 - Сок – река в Оренбургской и Самарской областях, левый приток реки Волги.] у деревни Камышин. Место было перспективным и Эмануэль договорился с местными деревенскими старостами, чтобы они не разрешали компаниям конкурентам вести разведку на принадлежащих деревенскому сообществу землях, за что выплачивал весьма немалые суммы. Впоследствии советские историки не раз вспоминали ему этот эпизод, утверждая, что таким образом Нобель сознательно тормозил развитие российской нефтянки. В чем-то они, конечно, правы, но не надо забывать, что «Товарищество нефтяного производства Братьев Нобель» было, как никак, но коммерческим предприятием, одной из важных задач которого было получение прибыли. С другой стороны, вполне можно утверждать, что своими экономическими вливаниями Нобели способствовали развитию тех же деревень, кстати, значительно более российских, чем многочисленные прикаспийские аулы, которые тоже частенько торговали правом добычи на своих территориях.
   К 1910 году «товарищество братьев Нобель» владело сетью нефтепроводов, общей протяженностью более полутора тысяч километров, тринадцатью заводами, из которых шесть являлось нефтеперегонными, а семь вспомогательными, более чем 10 000 цистерн, 65 танкерами, 110 стальными баржами и 124 другими судами. На предприятиях компании трудились больше 30 000 человек. Добыча нефти русскими Нобелями достигла 100 миллионов пудов в год, а их капитал превысил 60 миллионов рублей.
   К 1914 году Великие Нефтяные войны закончились взаимопроникновением воюющих сторон. Совместно с ротшильдовской компанией «Мазут» фирма братьев Нобель создала картель «Нобмазут», в руках которого находилось 75 % керосина, шедшего вглубь России через Астрахань и 85,4 % керосина из Нижнего Новгорода. Товарищество контролировало более половины всего потока нефтепродуктов, проходивших через Царицын. Картелю принадлежало 72 из ходивших по Волге 160 железных нефтеналивных судна, из них же 46 относились непосредственно к товариществу Нобелей. Годовая прибыль компании достигла 8 миллионов рублей, а стоимость активов поднялась до 24,5. Часть акций Товарищества была куплена англо-франко-американской компанией «Ойл корпорейшен».
   В 2005 году журнал Forbes составил список 30 богатейших русских предпринимателей и компаний по состоянию на 1914 год. Предприятие братьев Нобелей в этом списке заняло вторую строчку, уступив только крупнейшему российскому банкиру Николаю Второву [145 - Второв, Николай Александрович (15 апреля 1866, Иркутск – 20 мая 1918, Москва) – русский предприниматель, банкир и золотопромышленник.], прозванному за деловую хватку «русским Морганом». По подсчетам экспертов журнала, состояние Нобелей в современном эквиваленте оценивалось примерно в 660 миллионов долларов США. Далеко позади остались такие известные нам фамилии, как Морозовы (440 миллионов долларов), Рябушинские (330 миллионов), Путиловы (110 миллионов).
   По всем прогнозам с началом войны правительство должно было национализировать стратегически и экономически важную нефтянку, как это произошло с производством алкоголя, но этого не произошло. Товарищество продолжало успешно развиваться и богатеть. Младший из братьев, 28-летний Йоста, теперь управлял бакинской компанией, а на плечах 29-летнего Эмиля лежал питерский завод.
   К тому времени доля России в мировой нефтедобыче сократилась с 30 % до 9 %, Но в самой империи равных Нобелям по прежнему не было. К 1915 году на их предприятиях работало уже более 50 000 человек. Более тысячи нобелевских скважин давали 30 % всей российской нефти. Заводы товарищества производили 40 % всей российской нефтепродукции, из которой треть шла на экспорт. Поскольку экспортировать взрывчатку из вражеской Германии было нельзя, В 1915 году Нобели построили в Баку завод по производству из нефти посредством предложенного инженером Летним [146 - Александр Александрович Летний (13 декабря 1848, Санкт-Петербург – 3 мая 1883, Тбилиси) – российский инженер-химик. В 1877 году запатентовал процесс пиролиза нефтегазового сырья в целый ряд непредельных и ароматических углеводородов.] процесса пиролиза бензола и толуола. В 1916 году по акциям Товарищества были выплачены невероятные 40-процентные дивиденды.
   А в декабре следующего года 2000 работников бакинских промыслов выступили с требованием их национализации. Что и произошло в июле 1918 года, в полном соответствии с соответствующим декретом Советской власти «о национализации частных промышленных предприятий».
   Вся собственность Нобелей, до которой смогли добраться большевики, была конфискована. Почти вся: супруге Йосты, Гении, удалось при обыске спасти жемчужное ожерелье, которое она предусмотрительно зашила в корсет. К счастью, много чего еще осталось за границей, но туда теперь не так просто было выбраться. Эмануэлю вместе с семьей удалось добраться до Ставрополя, а оттуда, через Украину и Польшу уехать уже в Берлин.
   Йоста же решил побороться. Наивный русский швед поехал в Москву, на заседание Центральной комиссии по нефтяным месторождениям. На заседании Советское правительство предложило бывшим нефтепромышленникам вернуться на промыслы, только в качестве управляющих производством, но на призыв никто не повелся. Один из нефтяников в разговоре с Йостой, сказал:
   – С нами – понятно. Мало того, что мироеды, так еще и иностранцы. Но вы-то, крестьянский сын, внук крепостного, сами всего добились, вы почему отказываетесь? – спросил Йоста в кулуарах одного из присутствовавших промышленников. – Сидели бы на своем предприятии, присматривали бы за ним, а там Бог даст, власть большевиков рухнет и ваше же вернется к вам невредимым и сохраненным.
   – Не хочу, – ответил тот. – Нас уговаривают самим организовать себе похороны по четвертому разряду – похороны, на которых труп будет править своим катафалком.
   30 ноября 1918 года в Петербурге, в собственном доме Нобелей на Самсоньевской набережной Йоста и Эмиль были арестованы. Когда пришли солдаты братья только садились завтракать. Напрасно многие считают, что тогда могли взять и посадить просто так без обвинения. Вовсе нет, представители компетентных органов строго блюли законы и без обвинения никого не брали. Йосту и Эмиля обвинили в том, что в Баку хозяйничавшие там англичане арестовали нобелевского служащего Мандельштама (не путать со знаменитым театральным режиссером). Якобы, подговорили их к этому братья-шведы. Теперь они выступали в качестве заложников. Поскольку братья были иностранцами, за них вступились шведские дипломаты. Они пригрозили, что если Нобелей не отпустят, то в Стокгольме арестуют советского представителя Воровского, подозревавшегося в революционной пропаганде. Угроза подействовала и братьев освободили под подписку о невыезде. Но, поскольку обоим очень хотелось жить, подписку они нарушили и выехали. Сначала в Финляндию, а уже из нее – в Стокгольм. Где их с нетерпением ждала 70-летняя мама Эдла. Вскоре в своей шведской резиденции собралась почти вся семья.
   Теперь надо было постараться что-то сделать с оставшимися в России активами, стоимость которых стремительно падала. Советская власть еще не была признана, и юридически Нобели оставались хозяевами всего национализированного имущества.
   Первым делом, действовавший от имени семьи Йоста предложил купить полный пакет принадлежавших семье акций «товарищества братьев Нобель» компании «Роял Датч Шелл». Представлявший компанию Генри Детердинг был уверен в том, что большевики продержатся у власти недолго, и ему очень хотелось сделать «Шелл» владелицей почти всей русской нефти, но против сделки выступило английское правительство. Причем, категорически. И Йоста пошел к старым врагам-товарищам компании – американцам, «Стандард Ойл». Те уже заключили контракт с правительством независимого Азербайджана, и акции товарищества казались им весьма привлекательным товаром. Контрольный пакет в марте 1920 года был продан за 11,5 миллионов долларов. Несмотря на то, что к моменту подписания Азербайджан уже был занят большевиками. Когда позже американские власти предъявили Советам претензии по поводу конфискованного имущества, 10 % от оценочной стоимости его приходилась на принадлежавшую теперь уже Джону Рокфеллеру российскую собственность «Товарищества братьев Нобель». Первый в мире официальный миллиардер не получил от Советов ни копейки.
   Для того чтобы управлять своим оставшимся заграничным имуществом, Нобели организовали в Стокгольме несколько компаний с общим офисом на улице Шепсбурн. Управлял всем Йоста. Эмануэль, которому уже перевалило за 60, почти отошел от дел и числился консультантом.
   Новой нобелевской компании «Иран» принадлежали склады продукции и нефтепроводы в Северной Персии. Судовладельческая компания управляла огромным дизельным танкером «Зороастр», названным так в честь первого танкера Нобелей. Танкер был продан в конце 1920-х годов в связи с убыточностью. Некоторая собственность у Нобелей оставалась в Прибалтике, но она дохода почти не давала. Невеликий доход приносили и акции польской дочки товарищества «Сосьете аноним стандар Нобель ан Полонь». Кое-что оставалось в Финляндии и в Англии. Более-менее нормально работал шведский завод «Нобель-Дизель» в свое время построенный Эмануэлем в Ньюнесхамне, но его подкосил экономический кризис начала 1930-х годов, когда от великой американской депрессии пострадал весь мир, за исключением планвохозяйственного СССР.
   Возможно, Нобели продолжали бы свою предпринимательскую деятельность и дальше, возможно они бы еще и выкарабкались, но в 1934 году по ним ударили еще раз. От них в судебном порядке потребовали погашения выпущенных в 1904 году облигаций на сумму в 25 миллионов рейхсмарок. Причем, истцы не ждали денег, они желали ликвидации товарищества и продажи его активов, которые кредиторы могли купить задешево.
   Эмануэль Нобель этого уже не застал. До конца жизни, несмотря ни на что, он оставался веселым, жизнерадостным человеком. Часто ездил на воды, живо интересовался нарождавшейся электронной техникой. Не доверял врачам, тем не менее, покупал вписываемые ими лекарства, говоря, что «аптекарям тоже надо жить». Покупал и аккуратно выливал в раковину. Часто встречался с русскими эмигрантами, навещал в Копенгагене влачившую почти нищенское существование великую княгиню Ольгу Александровну. Держал в запирающемся ящичке бриллиантовые запонки, которые одевал, когда в гости приходили дамы.
   Эмиль был холост и бездетен. Составленное им в 1928 году завещание, это, конечно, не документ миллионера, но и бедным завещателя назвать было тоже нельзя. Даже своей верной экономке он отписал 50 000 крон и пансион в 8000 крон. Где-то в середине документа упоминался некий Юрий Ёжикович, учащийся Политехнического института в Цюрихе. Ему выделялись деньги на продолжение образования. Матери Юрия, проживающей в Париже Антуанетте фон Ёжикович он оставил самую большую долю, 350 000 крон, почти половину от всего, что было. Далее шла загадочная фраза о том, что «Вильгельму Хагелину предписывается также действовать сообразно обстоятельствам в отношении больного отца Юрия Ёжиковича». Хагелин потом так никому и не объяснил, что эта фраза означала.
   К своему 70-летнему юбилею Эмануэль получил от комитета по присуждению Нобелевской премии телеграмму:
   «Памятуя Ваш бесценный вклад в осуществление идей Альфреда Нобеля, а так же Вашу помощь в расширении деятельности Нобелевского Фонда, правление фонда имеет честь принести Вам свои сердечные поздравления и пожелания счастья по случаю Вашего семидесятилетия».
   Эмануэль в обязательном порядке посещал все церемонии награждения дядиной премией. На последней, в 1931 году, он выразил надежду, что когда-нибудь ее дадут Ивану Бунину «такому же русскому изгнаннику, как и я». Спустя несколько месяцев, 31 мая 1932 года, он умер. Похоронили Эмануэля Нобеля на Северном кладбище Стокгольма, рядом с дедушкой Эммануилом, бабушкой Андриеттой и двумя дядями, Эмилем и Альфредом. А год спустя нобелевскую премию по литературе получил Иван Бунин. Такой же русский изгнанник, как Эмануэль Нобель.
   22 февраля 1938 года на общем собрании акционеров нобелевских фирм было объявлено, что компания начинает подготовку к ликвидации. Ликвидация затянулась на три десятилетия: официально корпорация Нобелей прекратила свое существование лишь в 1969 году. После того, как умерли последние ее владельцы, Людвиг, Рольф, Йоста и Эмиль.

Короткий эпилог

Сейчас о Нобелях в России напоминает, пожалуй, лишь памятная доска, установленная в 1933 году на здании бывшей факультетской хирургической клиники в память о Марте Людвиговне Нобель-Олейниковой и памятник Альфреду Нобелю на Петрогродской набережной около дома № 24. Хотя одному из историков – биографов шведской семьи, Виктору Мешкунову, удалось отыскать в Петербурге еще один не очень заметный памятник. Рядом с артиллерийским музеем, где выставлены трофейные шведские пушки. На пояснительных табличках написано, что орудия эти настоящие, а вот лафеты – бутафорские и отлиты в середине XIX столетия. Так вот, если заглянуть снизу, то на внутренней стороне лафетов можно прочитать клеймо: «ОГАРЕВЪ И НОБЕЛЬ 1850-го». А о главном деле Людвига напоминает клеймо «Товарищество нефтяного производства братьев Нобель», которое еще можно отыскать на многочисленных огромных цилиндрических нефтехранилищах, раскиданных по всей необъятной России.

Памятник Альфреду Нобелю на Петрогродской набережной

Источники
Откуда я все это узнал

   1. Robert W. Tolf. The Russian Rockefellers: the saga of the Nobel family and the Russian oil. Hoover Institution Press, Stanford University, Stanford, California, 1976
   2. H. Schuck, R. Sohlman. The life of Alfred Nobel. William Heinemann ltd, London, 1929
   3. BRITA ASBRINK Ludvig Nobel: «Petroleum har en lysande framtid» En historia om eldfangd olja och revolution i Baku WAHLSTROM & WIDSTRAND 2001
   4. Валерий Чумаков. Русский капитал: от Демидовых до Нобелей. ЭНАС, Москва, 2008
   5. Виктор Мешкунов, Шведы на берегу Невы, Шведский институт, 1999
   6. Ионина Н.А… 100 великих наград. Вече, Москва, 2009
   7. Механический завод «Людвиг Нобель». 1862–1912. СПб., 1912
   8. Яшин Е. П… Завод «Русский дизель» – пионер отечественного судового дизелестроения. Двигателестроение. 1996. № 2
   9. К. Н. Зеленин, А. Д. Ноздрачев, Е. Л. Поляков. Три поколения Нобелей в России, Вестник Российской Академии Наук, том 71, № 12
   10. Ю. А. Петров. Московская монография. Московская буржуазия в начале XX века: предпринимательство и политика. МОСГОРАРХИВ, Москва, 2002
   11. Де Руддер Орландо. Альфред Нобель. Феникс, Ростов-на-Дону, 1997
   12. Красногоров В… Жизнь замечательных идей. Подражающие молниям. М.: Знание, 1977
   13. Зинин Н. Н., Г. М. Быков. Труды по органической химии. Наука, Москва, 1982
   14. Зеленин К. Н., Ноздрачев А. Д. Нитроглицерин и люди вокруг него. Вестник образования и развития науки РАЕН. 2001. № 5 (2).
   15. А. В. Ошарин. Экономическое развитие и проблема модернизации России в XVIII – начале XX вв. ИТМО, Санкт-Петербург, 2008
   16. Авербух А. Я… Василий Фомич Петрушевский. Труды Института истории естествознания и техники. Т. 35. История химических наук. Изд-во АН СССР, Москва, 1961
   17. Виктор Мешкунов. Русские Нобели. Вопросы истории естествознания и техники. 1992. № 1
   18. Память о Людвиге Эммануиловиче Нобеле. СПб., 1889
   19. Альфред Нобель и Императорский институт экспериментальной медицины в Санкт-Петербурге. Вопросы истории естествознания и техники. 1994. № 1
   20. Полное Собрание законов Российской Империи. III. Т. 12. СПб., 1897.
   21. Лауреаты Нобелевских премий (энциклопедия). Пер. с англ. Кн. 1–2. Прогресс, Москва, 1992.
   22. Семен Драгульский. Нобели в России – наука и бизнес – основа экономической стабильности. КАБЕЛЬ−news, № 11, ноябрь 2008
   23. К. И. Джафаров, Ф. К. Джафаров. Товарищество нефтяного производства братьев Нобель. Науковедение, 2001, № 1
   24. Россия и мировой бизнес: дела и судьбы, РОССПЭН, Москва, 1996
   25. Тумский К. Технология нефти, 1884.
   26. Лазарев М. И. Необходимость закавказского нефтепровода, СПБ, 1887.
   27. Менделеев Д. И. Где строить нефтяные заводы, СПБ, 1881.
   28. Труды I съезда нефтепромышленников в г. Баку. Баку, 1885
   29. Лисичкин С. М. Очерки по истории развития отечественной нефтяной промышленности. Дореволюционный период. М.: Гостоптехиздат, 1954.
   30. 35 лет деятельности фирмы бр. Нобель // Нефтяное дело. 1914. № 13 (8 июля 1914 г.).
   31. Бакинские известия. 1877. № 41.
   32. 30 лет деятельности Товарищества нефтяного производства Братьев Нобель 1879–1909. СПб., 1910.
   33. Пажитнов К. А. Очерки по истории бакинской нефтедобывающей промышленности. М.; Л.: Гостоптехиздат, 1940.
   34. Старцев Г. Е. Бакинская нефтяная промышленность. Историко-статистический очерк. Баку: Арор, 1901.
   35. Двадцатипятилетие Товарищества нефтяного производства бр. Нобель 1879–1904. СПб.: Т-во Р. Голике и А. Вильборг, 1904.
   36. Джанахмедов А.X., Ахмедов А. И. Альфред Нобель, его премии и бакинская нефть. Баку: Элм, 1997.
   37. Нобель Л. Э. О положении нефтяной промышленности в России. (Беседа по 1 отделу 15-го октября 1882 г.; сообщение Л. Э. Нобеля).
   38. Самсонов В. Семья Нобель… Их называли «генераторами новых идей…» // Нефть России. 1996. № 11.
   39. Труды Терского отделения Императорского Русского технического общества. 1912. Вып.4.
   40. Азербайджанское нефтяное хозяйство. 1996. № 10.
   41. Сульман Р. Завещание Альфреда Нобеля. История Нобелевских премий / Пер. с англ. М.: Мир, 1993.
   42. Добрянский А. Ф. Пирогенетическое разжижение нефти. Петроград. 1922.
   43. Виктор Рагозин, «Нефть и нефтяная промышленность», Санкт-Петербург. Типография товарищества «Общественная польза», 1884 AD
   44. Менделеев Д. И. Учение о промышленности, т. I, ч. I. СПБ, 1901.

Валерий Чумаков Нобели. Становление нефтяной промышленности в России