-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Николай Давидович Бурлюк
|
| Стихотворения
-------
Николай Бурлюк
Стихотворения
1914 г.
«К ланитам клонится корявый палец…»
К ланитам клонится корявый палец
И фина голос деве шепчет:
На болотах гранитов крепче
Поставлю снежные палаты.
//-- * * * --//
Но безразличен деве шёпот
Жреца языческих кумиров,
На что мне ладан, воск и мирра,
Когда твой лёд лучом расколот?
март 1912 г.
«Я осужден последним отпаденьем…»
Я осужден последним отпаденьем
Чреватостью несбыточных часов
И жизнь искомканных дней бденьем
Не заглушит безумный, дикий зов.
На день, кидаю детские отравы,
Смущенья полуночных снов, –
Под солнца смех серебрянные травы
Не вызовут нескромных слов. –
Но как луны и солнца свет прощальный
Сдвоятся голубым огнем
И как взнесется свод зеркальный
И отражения свеч в нем, –
Я, как участник Дионисий,
Помчусь по пахоте полей,
Слежу повсюду запах лисий
И он мне женского милей,
И как испуганные птицы
За мною ринутся часы:
Забыт и стонный шум столицы
Забыт и смертный шум косы.
«Седой паук ты ткешь тенета…»
Седой паук ты ткешь тенета
Рисуя кружево времен,
Швыряешь с яростию мота
Часы с изогнутых рамен
И дней изчерченное стадо
Далекой осени давно
Умчало все чем сердце радо –
Печали, радости – равно
Но казни день встает всечасно –
Тогда росу пила,
А в тело дрогнувшее властно
Крича врывалася пила
Вновь кажет мне сучек смолистый
Как бы пронзенный болью глаз, –
А я тогда, как мастер истый,
С плеча разрезал древа таз;
И ветви поднятые к небу,
Как руки в памяти рублю,
А корни – рты земному хлебу,
Как проклинающих гублю.
«Я вновь живу как накануне чуда…»
Я вновь живу как накануне чуда.
Дней скорлупой пусть жизнь мне строит козни;
Печалей, радостей бессмысленная груда
– Мне только плен коварнопоздний
Но чую разорвется пленка
И как птенец вторично в мир приду,
И он заговорит причудливо и звонко
Как Пан в вакхическом бреду
Ущербленность. Цикл 1-й
Что значит?! Шум и шум к весне,
Лёд ломится. И птица скачет,
Мой друг, что значит?!
Печален я: иной стране
Мой плен назначен;
А я в земле стараюсь
Найти свой тонкий волосок желанья,
Что люди верные зовут душой питанья…
И безнадёжен и бесспорен,
Под смак резиновой езды,
Я вырву приворотный корень
Сквозь щёлку дальния звезды.
//-- Бабушка --//
Постаревши, расскажу
В понедельник про венчанье
И старушечье шептанье
Втихомолку разбужу.
Вторник завтра, завтра гости,
Хором, хором повторим: –
Каменеют с годом кости
И кадильный слаще дым.
А средою утомлён
Буду слушать снова, снова
От венца до похорон,
Шорох каменного слова.
//-- * * * --//
Ползу на край сварливой крыши
И тёмных улиц вижу бег,
Последней ночи белый снег
Над городом султан колышет.
Целую грань последней выси,
Журчит во двор туманный дождь, –
Мой жребий от тебя зависит,
Изнемождённой рати вождь
//-- В трамвае --//
Злой мальчишка, я слепой –
Над ними не смеются,
Злой мальчишка, пред толпой
Все дороги рвутся
Мне на седьмой, а он кричит:
«Седьмой вот здесь», – а это восемь;
Злой мальчишка, меня влачит
И бьёт дорога лосем.
Мне на седьмой, мне на седьмой,
А это восемь, восемь, –
И мы за зрения спиной
Едва ли жалость сносим.
//-- Пятый Этаж --//
Одно мне утешение,
Под взглядом мокрых крыш,
Твоё больное пение
Через ночную тишь.
Одно мне утешение,
Под язвами лица,
Вечерних дымов рвение
Под молот кузнеца
//-- * * * --//
В твоих руках мой день спадает
Минута за минутой.
Ногою необутой
Полдневный луч меня ласкает
Прищурившись от ярких светов
И ухватясь за тучу,
Я чей-то призрак мучу,
Сред опостылевших предметов.
//-- * * * --//
В ущелье уличного дыма
Зловоний непрейдённый ряд
Тобою услаждённый яд
С брегов замерзшаго нарыма [1 - Нарым – река на Алтае, приток Иртыша.].
Интеллигент и проходимец
На перекрёстках, площадях
Следишь автомобильный прах,
Куда смущённый не подымется.
К весне, когда всё так стыдливо,
Ты с первым солнечным лучом,
Как мальчик лавки с калачом,
На талый лёд глядишь пытливо.
И если в город опрокинется
Тумана ёмкая скудель [2 - Скудель – глиняный сосуд; в переносном смысле – все преходящее, непостоянное.],
Поверь, заботливый апрель
Осколки скорченныя вынет
//-- * * * --//
Благоговейно улыбаясь,
Стираю с пят живую пыль
И на прирученный костыль
Смотрю перед собою каясь:
Огонь, ты греешь мать и братьев
И круг родного очага,
А путника давно нога
Сокрыта тёплого пожатья.
И, запрещённый тусклым взглядом
Повсюду вянущих людей,
Влачусь по снеговой воде
К высоким башням и оградам
//-- * * * --//
В степи восхода солнце ищет
И как неутомимый крот,
Чрез горизонт застывший прыщет
Смятенных туч водоворот.
//-- * * * --//
О берег плещется вода,
А я устал и изнемог,
Вот, вот настанут холода,
А а от пламен не сберёг.
//-- * * * --//
Смыкаются незримые колени
Перед моленьями моими.
Я, тёмный, безразличный пленник,
шепчу богов умерших имя.
Я не приму твой трепет ночи
Хвала согбенная безсильно.
Меня заря, быть может, прочет
Работником дневною пылью.
//-- * * * --//
Я изнемог, и смутно реет
В пустой груди язык чудес…..
Я, отрок вечера, вознес
Твой факел ночь, и он чуть тлеет,
Страдальца взор смешно пленяет
Мои усталые глаза. –
Понять могу ли, егоза,
Что уголь не светя сгорает;
Я зачарованный, сокрытый
Я безглагольно завершён, –
Как труп в непобедимый лен, –
Как плод лучом луны облитый.
Я, ни юродивый ни льстивый,
Смыкаю перед тьмою взор
И, подходя к подошвам гор,
Хочу обуться торопливо.
1915 г.
«Осталось мне отнять у Бога…»
Осталось мне отнять у Бога,
Забытый ветром, пыльный глаз:
Сверкает ль млечная дорога
Иль небо облачный топаз, –
Равно скользит по бледным тучам
Увядший, тусклый, скучный ум.
И ранит лезвием колючим
Сухой бесстрашный ветра шум.
О ветер! похититель воли,
Дыханье тяжкое земли,
Глагол и вечности и боли
«Ничто» и «я», – ты мне внемли.
‹1910›
«Неотходящий и несмелый…»
Неотходящий и несмелый
Приник я к детскому жезлу.
Кругом надежд склеп вечно белый
Алтарь былой добру и злу.
Так тишина сковала душу
Слилась с последнею чертой,
Что я не строю и не рушу
Подневно миром запертой.
Живу, навеки оглушенный,
Тобой – безумный водопад
И, словно сын умалишенный,
Тебе кричу я невпопад.
‹1910›
Матери
Улыбка юноше знакома
От первых ненадежных дней,
Воды звенящей не пролей,
Когда он спросит: «мама дома?»
Луч солнца зыбкий и упругий
Теплит запыленный порог
Твой профиль, мальчик, слишком строг
Для будущей твоей подруги.
1912
Бабочки в колодце
Там, в тишине подземной глади
И сруба заплесневших бревен,
Их смерти верный путь бескровен
Тонуть во тьме ночных исчадий.
Напрасно в отраженьи звездном
Трепещут крылья непосильно
И воздымают воздух гнильный
Своим биеньем слишком поздно.
Их лижет холод неудержный
Под опрокинутым эдемом [3 - Эдем – синоним рая.], –
Здесь безнадежность – некий демон,
Как и он, давно отвергнутый.
‹1913›
«Ко мне вот-вот вдруг прикоснутся…»
Ко мне вот-вот вдруг прикоснутся,
Уж ветер волос шевелит,
И заклинанья раздаются
Под сводом безразличных плит.
Но я молю с кривой улыбкой
Твою изменчивую лень,
Что если бы, хотя ошибкой,
Ты на меня роняла тень
И если б твой любовник вялый,
Покорный медленным устам,
Прикрыл хотя частицей малой
Моих телес заметный гам.
Сереет сумрак подземелья,
Врагов звончее голоса,
И кроет от ночного зелья
Мой лоб кровавая роса.
‹1914›
Ночная смерть
Из равнодушного досуга
Прохваченный студеным вихрем
Площадку скользкую вагона
Ногою судорожною мину,
И ветви встречные деревьев,
Взнеся оснеженные лица,
Низвергнутся в поляны гнева,
Как крылья пораженной птицы.
‹1914›
«В ущелье уличного дыма…»
В ущелье уличного дыма
Зловоний непрейденный ряд
Тобою услажденный яд
С брегов замерзшего нарыма.
Интеллигент и проходимец
На перекрестках, площадях
Следишь автомобильный прах,
Куда смущенный не подымется.
К весне, когда все так стыдливо,
Ты с первым солнечным лучом,
Как мальчик лавки с калачом,
На талый лед глядишь пытливо.
И если в город опрокинется
Тумана емкая скудель,
Поверь, заботливый апрель
Осколки скорченные вынет
‹1914›
«Смыкаются незримые колени…»
Смыкаются незримые колени
Перед моленьями моими.
Я, темный, безразличный пленник,
Шепчу богов умерших имя.
Я не приму твой трепет ночи
Хвала согбенная бессилью.
Меня заря, быть может, прочет
Работником дневною пылью.
‹1914›
«Пока не запаханы все долины…»
Пока не запаханы все долины,
Пока все тучи не проткнуты шпилями,
Я маленькими бурями и штилями
Ищу сбежавшую природу, –
И в сетке из волос
И в парусе лица
Я тонкий день вознес
До древнего крыльца.
‹1914›
«Зеленой губкой…»
Зеленой губкой
Деревья над рекой
Еврейской рубкой [4 - Еврейская рубка – вероятно, имеется в виду еврейский погром. Расположенный на берегах Днепра Киев, по воспоминаниям Б. Лившица, «в ту пору был оплотом русского мракобесия, цитаделью махрового черносотенства», где «шовинистическая зараза была особенно сильна» (Лившиц. С. 349, 351).]
Смущен Днепра покой
Шуршат колеса
Рвет ветер волос
В зубах матроса
Дитя боролось.
‹1914›
Зверинец в провинции
По пыльной мостовой, вдоль каменных домишек
Где солнце давит мух измученный излишек,
Скрипит вонючая тележка.
Безжалостных утех притонов и гостиниц
Мимо –
Чуть тащится зверинец.
Хранима проворною рукой с бичом,
Звериных стонов нагота:
Клыки и когти ни при чем
За ржавою решеткой.
С гноящимся плечом
И глазками крота
Утиною походкой
Плетется слон.
Должно быть полдень, –
Ленивый звон над городом.
Верблюд не голоден
Жует конец рогожи.
На обезьяньи рожи
Глазеют прохожие.
За репицу [5 - Репица – не покрытый шерстью хвост.] слона
Хватаются мальчишки
Срывая прелый волос.
Под безглагольной крышкой
Топорщится облезшая спина
И треплится чей-то степной голос,
Быть может лисица иль волк больной.
Рядом за стеной играют гаммы
У ламы со сломанной ногой
Привычные глаза….
Господи!
Когда же наконец будет гроза!?
‹1914›
Жалоба девы
Сухую кожу грустной девы
Гладит ветер географических пространств
На скалах столбчатых горы…
Ни солнце на небесном зеве
Ни плотность каменных убранств
Ни первоцветия дары
Не веселят худого тела.
– Зачем тепла и света больше
Пролито в русские пределы,
Когда во Франции и Польше
И в зиму кровь поля согрела?
‹1915›
«Я знаю мертвыми напрасно пугают…»
Я знаю мертвыми напрасно пугают
отворенных детей
Лишь те, кто забыты и бесстрастны
Знают судьбу молодых костей.
Люди ломают поколеньям суставы,
Чтобы изведать силу крови,
Но ведают ее уставы
Спокойные под ровной кровлей.
‹1915›
«И если я в веках бездневных…»
И если я в веках бездневных
На миг случайно заблужусь,
Мне ель хвоей ветвей черевных
Покажет щель в большеглазую Русь.
‹1915›