-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Мария Викторовна Гарзийо
|
| Кофе с круассаном
-------
– Представляешь, он вчера опять заходил на меня посмотреть, когда я в
ванне сидела. И, приколи, подарил мне медвежонка. А мой бывший увидел
медвежонка, сразу полез с вопросами, типа кто подарил. Он тоже в ванне
был.
Любопытная получается картинка! Сидит пара в ванной, пока молодой
человек мылил спину, нахальный поклонник влез на чужую жилплощадь и
вручил даме плюшевого зверя. Не знаю, насколько далеко увлекло бы меня
мое богатое воображение, если бы следующая фраза не внесла ясность в
эту несусветицу. Девушка, разговор которой по мобильнику, я вынуждена
подслушивать в виду ораторской громкости ее голоса, подразумевает
виртуальные перепитии на популярном латвийском сайте one.lv[1]. Как
только молодежь не склоняет это чуждое латвийскому уху название, кто
сидит «на Ване», кто «в ванне», кто в «вони», а некоторые знатоки вообще
«на онэ». Когда загадочная история с принятием совместных водных
процедур перерастает в банальный Интернетфлирт, я мгновенно теряю к
ней всякий интерес. Опять Интернет! Куда не глянь, всюду один Интернет!
Сколько пар начинают свои отношения с какогонибудь убогого «привет, отличная фотка», или «давай познакомимся поближе, у тебя есть МСН?»
или еще того хуже с какогонибудь виртуального мишки или цветка. То ли
было раньше. Он закружил ее в вальсе на балу у княгини, он вырвал ее из
рук кровожадных разбойников, спас от преследования Инквизиции, бросил
к ее ногам убитого мамонта.. Согласитесь, реальный мамонт это всетаки
покруче виртуального медведя. Впрочем, к чему все это ханжество. Можно
подумать, я ищу работу по газетным объявлениям и знакомлюсь с
мужчинами в библиотеке. Виртуальная сеть неизбежно поглотила и меня.
Хотя надо признать, я достаточно долго сопротивлялась. Врожденный
романтизм бился во мне до последнего за шанс быть спасенной доблестным
рыцарем. Последней каплей, которая переполнила чашу терпения, и
перелившимся через край потоком унесла меня в глубины Интернет
пространства стала свадьба подруги Лены. Лена на два года младше меня, ей недавно исполнилось 27. На мой взгляд, не слишком симпатичная, с
мелкими чертами лица и неидеальной фигурой (я тоже не подхожу под
каноны 906090, но бедра у меня всетаки поуже и бока не свисают по обе
стороны от резиночки стрингов), она умудрилась таки выйти замуж раньше
меня. Мало того, еще и за француза, хотя я по профессии переводчик языка
Мопассана, а она не знает ничего кроме ‘ Voulez Vous coucher avec moi cesoir’[2]. Мало того, она еще и закатила шикарную свадьбу в столице моды, гастрономии и любви – Париже. Я была приглашена на празднование, и по
иронии судьбы или по злому умыслу невесты, посажена за столик с
пафосным названием «Эликсир любви». Надо заметить, что на тот момент я
была абсолютно одинока, мои отношения с Антоном давно сошли на нет, и
слова «свидания» и «секс», окончательно отчаявшись, покинули мой
лексикон. И вместо того, чтобы воспользоваться такой уникальной
возможностью, и разговориться за столиком с очаровательным
незнакомцем, я в течение всего вечера созерцала страстные поцелуи своих
счастливых соседей по «Эликсиру любви» и слушала их восторженные
рассказы о знакомстве. Ощущая себя Бриджит Джонс в полной мере, я
налегала на вино, и выжимала из себя улыбку. Все три пары познакомились
в Интернете, на какомто международном сайте, название которого одна
сердобольная дамочка, позже написала мне на салфетке. Я промокнула
этой салфеткой растекшуюся тушь, наблюдая, как Ленка, затянутая до
обморока в корсет, поверх которого свисают заведомо подпеченные в
солярии телеса, кружится в обнимку со своим Пьером под мою любимую
‘Si tu n’existais pas’ Джо Дассена.
Окончание банкета, благодаря непозволительно большому количеству
выпитого запомнилось плохо. Зато на следующее утро, проснувшись в
крошечном номере дешевого отеля на пару с отвратительной головной
болью, я твердо решила расстаться, наконец, с детскими фантазиями, и
взяться всерьез за устройство собственной судьбы. А точнее доверить это
устройство всемирному виртуальному разуму. Надо сказать, что уже
первый улов, который принесла мне знаменитая сеть, заставил меня
пожалеть об этом решении. Возраст позарившихся на мое фото в бикини, соискателей любви давно перевалил за сорок и в большинстве случаев уже
приближался к пятидесяти. Немолодые Джоны из Лондона, Карлы из
Мюнхена, Луиджи из Палермо и Жаны из Лиона щедро сыпали
однообразными комплиментами, приглашали в гости и обещали
познакомить с детьми и внуками. Перспектива встречи с поклонниками
пенсионного возраста меня не обрадовала. Получив пламенное послание от
очередного 59летнего Свэна, который хвастал, как отлично сохранился, я
долго и скрупулезно разглядывала свою физиономию в зеркале. Неужели не
успев еще пересечь ужасающий тридцатилетний рубеж, я уже так не
товарно выгляжу, что позариться на меня могут только иностранные
дедушки.
Мама подняла на смех мои Интернетпоиски и заявила, что лучше Антона
мне все равно никого не найти, и что я была дурой, что его упустила. С
упомянутым индивидуумом я познакомилась в свое время вполне
естественным и вполне романтичным способом – на дискотеке. Его
товарищ перебрал с алкоголем и желудок несчастного пожелал
опустошиться именно в тот момент, когда рядом на диване находилась моя
светлая куртка. Мы с Антоном вместе тащили трупоподобного дружка
домой, и отмывали в ванне мою куртку. Потом он несколько раз приглашал
меня на свидания, каждый раз дарил неизменную красную розу и вел
ужинать в пиццерию. В общем, ухаживал как надо.
Наша первая ночь любви состоялась в палатке на его корпоративном
пикнике. В самый неподходящий момент на мою беззащитно оголенную
филейную часть напал какойто злобный неизвестный науке жук.
Романтический момент, как говорила Масяня, был лично для меня
безвозвратно утерян. Антон, которого жук видимо, посчитал несъедобным, по всей видимости, получил таки удовольствие. Вскоре после этого
судьбоносного пикника, Антон переехал ко мне. Я живу с мамой в
трехкомнатной квартире в центре Риги, оставшейся нам от дедушки
военного. После перестройки дедушку признали оккупантом, но он к тому
времени уже умер, и потому не стал краснеть от стыда от такого
определения. По принятому правительством закону, на наш старый дом мог
отыскаться довоенный владелец и потребовать с нас плату за жилье. Но
пока таковой нас не беспокоил. Антон пожелал поселиться у нас по его
словам изза того, что был не в состоянии существовать долгое время вдали
от меня, а настоящей причиной, как я подозревала, была его Даугавпилская
прописка и отсутствие жилплощади в Риге. Маме он почемуто сразу
пришелся по душе. Возможно, ее впечатлили одиночные красные розы, даримые нам обеим с завидной периодичностью. А может быть он просто
являлся в мамином представлении идеалом мужчины, которого она хотела
видеть рядом со своей дочерью. Не старый (мой ровесник, почти
непьющий, малокурящий, не ворующий, а зарабатывающий деньги
собственным умом системный администратор в какойто дохлой конторке), и к тому же не урод. Удивительно, что положительная характеристика в
целом складывалась из одних отрицаний. Мнето самой, конечно, мой
принц виделся совсем другим. Но за отсутствием очереди поклонников у
моих дверей, сгодился и Антон. Мы прожили вместе четыре года, и я
начала уже было покупать журнал «Ваша свадьба», когда вдруг он собрал
свои немногочисленные вещички (среди которых подаренные мне ноутбук
и миксер) и ушел, заявив на прощание, что ему все надоело и он уезжает
обратно в Даугавпилс. Вечером мы с мамой с горя хряпнули коньячку. Она
считала, что Антон ушел, потому что я не уделяла ему достойного
внимания. Я же в тайне подозревала, что потенциального жениха спугнули
недавно приготовленные ею вонючие котлеты из несвежего фарша. Как бы
то ни было, назад Антон так и не вернулся и на мои покаянные смс ни разу
не ответил. Знакомая знакомой подруги знакомой смакуя удовольствие, сообщила мне, что видела его в пиццерии с какойто брюнеткой. Когда
мужчина уходит от блондинки к брюнетке это двойное поражение. От
переживаний я решила уйти в запой. Но уже на второй день мой организм
наотрез отказался травиться алкогольным ядом, и с этой перспективной
идеей пришлось расстаться. Я ушла с головой в работу (муторный перевод
французской кулинарной книги) и постепенно боль от предательства
Антона утихла. С тех пор на протяжении двух лет я просыпалась одна, по
выходным пропалывала грядке на даче, а вечерами смотрела вместе с
мамой все сериалы подряд и искренне переживала за героев. А времято
шло, пока я сетовала о судьбе Кати Пушкаревой, мои знакомые и подруги
выходили замуж и рожали детей. Когда я занялась целенаправленными
поисками спутника жизни по средствам Интернета, мама заявила, что в
виртуальных пространствах водятся одни только извращенцы и зачитала
мне статью про маньяка, который разыскивал свои жертвы на сайтах
знакомств. Мне нечем было ей ответить, не показывать же седовласых
ухажеров. Спустя три недели после помещения моего профиля на сайте
мне написал тридцатилетний мужчина, не лишенный привлекательности. Я
перевела его письмо маме. Ей он в целом пришелся по вкусу, но, узнав имя, она наотрез запретила мне заводить отношения со Скоттом. «Не хочу зятя
скота», безапелляционно заявила мама, и мне пришлось распрощаться с
молодым ирландцем. Потом она по такому же принципу забраковала
тридцатипятилетнего турка Омара и тридцати восьмилетнего датчанина
Кнута. Чем ей не угодил Анах Хурани из Киркука я так и не поняла, но
твердо решила письма больше маме не показывать и мнения ее не
спрашивать. Жить со Скоттом или с Омаром всетаки мне, а не ей. И вот
тут то, как будто почувствовав момент, и появился Он. Его звали Лоран
Дюccан, ему было тридцать два года, и он был красив как Бог. Увидев
впервые фотографию, я не поверила своим глазам. Чтобы такой мужчина и
написал мне, без пяти минут старой деве, пылящейся дома за переводами в
халате и тапочках! Впрочем, надо отдать мне должное, на интернетном
снимке я без тапочек и вообще еще очень даже ничего. Но он… Красиво
очерченный овал лица, чувственные губы, прямой нос, блестящие темные
глаза под ровными бровями, аккуратная прическа, белая рубашка, распахнутая на загорелой груди… Отправив ему ответ, я с нетерпением
ожидала письма. А что если это все? Если он перепутал или пошутил?
Дергаться и задаваться подобными вопросами мне пришлось дней пять, на
шестой в электронном почтовом ящике меня встретило вожделенное
сообщение от красавца Лорана. Он восхищался моим владением
французским и желал узнать обо мне как можно больше. Так все и
началось.
Любительница общения в ванне заканчивает разговор с подругой.
Маршрутное такси тормозит, чтобы впустить в свои недра очередную
партию пассажиров. При этом имеющиеся уже в салоне людские массы
спрессовываются на манер рижских шпрот. Никто не возмущается
жадности водителя, народ молча цепляется друг за друга, втягивает голову
в плечи и синхронно подскакивает, когда маршрутку трясет на выложенной
булыжниками дороге. Прибалтийский темперамент, думаю я, разглядывая
скучившихся пассажиров и радуясь своему сидячему месту. Мобильник
оповещает меня о получении нового сообщения. Я улыбаюсь в
предвкушении. «Я очень скучаю по тебе, милая» пишет Лоран, «Только что
закончил важные переговоры. Вечером вылетаю в Сидней. Постараюсь
позвонить тебе до этого. Целую нежно». Я сдерживаю привычный порыв
прижать аппарат к губам. Какой же он замечательный, мой Лоран! Такой
заботливый, любящий, нежный! Вчера мы проговорили полтора часа по
телефону, и даже мельком затронули тему помолвки. Лоран сказал, что он
на сто процентов уверен, что я – именно та женщина, с которой он хочет
прожить всю свою жизнь. Я в принципе тоже уверена, что он – мужчина
моей мечты, и я с удовольствием вышла бы за него замуж. Меня только
немного смущает одно «малозначительное» обстоятельство.
Мы никогда не видели друг друга. В реальной жизни, я имею в виду. Наши
виртуальные отношения длятся вот уже почти год, мы часами болтаем в
МСНе и по мобильному, у меня хранится целая папка с его фотографиями, но мы так ни разу и не встретились понастоящему. Каждый раз, когда мы
выбираем число и собираемся уже заказать билеты, непременно происходит
какоето ЧП. То у Лорана срочная деловая поездка, то у меня неотложный
перевод. Судьба, как будто нарочно играет с нами, удерживая на
расстоянии друг от друга. «Это чтобы мы смогли потом в полной мере
оценить встречу», не унывает мой любимый оптимист. На сей раз мы вроде
договорились, что сразу по возвращению из Сиднея, Лоран приедет ко мне.
Я даже уже приобрела туристическую брошюрку по Риге, чтобы знать, что
ему показать и куда отвести. Мама относится к этим отношениям
скептически и называет Лорана «этот твой неизвестный француз». Я
пыталась пару раз втолковать ей, что Лоран лично мне очень даже
известный, я знаю всю его жизнь, судьбу его родителей, его
гастрономические пристрастия и бок, на котором он предпочитает спать.
Более того, нас связывают уже и виртуальные интимные отношения, которые, не смотря на ограниченность возможностей, доставляют мне
гораздо больше удовольствия, чем та памятная ночь с Антоном и жуком.
Впрочем, об этом я, конечно, маме не рассказываю. Маршрутка тормозит
на моей остановке. Я продираюсь через дебри пассажиров, чувствуя, что
несколько пуговиц от этого соприкосновения уже готовятся покинуть мой
пиджак. К счастью я вываливаюсь из маршрутки раньше, чем они успевают
окончательно дезертировать.
Вечером мы пьем с мамой чай под телевизионные переживания
Пушкаревой, которая за сто с лишним серий так и не удосужилась снять
очки и пластинку с зубов. Мы продолжаем следить за незатейливым
сюжетом в надежде, что когданибудь это чудо всетаки произойдет. От
сериала и дымящейся чашки мятного чая меня отрывает звонок Лорана. На
экране мобильника высвечивается привычное ‘private number’, я хватаю
аппарат и ухожу в свою комнату. Мама вздыхает и неодобрительно качает
головой.
– Как ты, mon coeur[3]? Как прошел день? Ты съездила в агентство?
– Все отлично. Я подписала с ними договор. Они дали мне путеводитель
вин. Надо сделать до следующей пятницы.
– Ого, ты теперь будешь разбираться в винах лучше меня!
– Вряд ли это возможно. А как ты? Где ты находишься?
– В аэропорту Шарль де Голль. Мой самолет вылетает через час.
– Когда ты будешь в Сиднее?
– Через десять часов после вылета. Ты знаешь, у меня какоето
неприятное предчувствие. Не хочется лететь туда.
– А отказаться нельзя?
– К сожалению нет. У меня важная встреча завтра в обед. От нее много
что зависит. Впрочем, это наверно не предчувствие, я просто устал, и мне
хочется к тебе, а не в Сидней.
– Может, еще не поздно поменять билет? Я купила туристический
справочник по Риге. Узнала столько нового.
– Значит, у меня будет отличный гид! Я тебе обещаю, любовь моя, что
сразу же после Австралии я прилечу в Ригу. Я уже смотрел билеты, нашел
прямой рейс из Парижа. Мне так хочется, наконецто тебя увидеть.
– Мне тоже. Очень, очень.
– Мне так понравилась фотография, которую ты мне прислала вчера. Как
ты угадала, что мне нравится красное белье…
Я закрываю поплотнее дверь в комнату. Мама, конечно, не понимает по
французски, но даже по моей интонации можно догадаться, что обсуждаем
мы не доказательство теоремы Ферма. В конце сорокаминутной беседы
Лоран шепчет в трубку, что любит меня.
– Что бы не случилось, помни об этом, – просит он.
– А что может случиться? – волнуюсь я.
– Ничего. Ничего не случится. Целую тебя.
Я целую трубку и нажимаю отбой. Через две недели я его увижу! Я смогу, наконецто, прижаться к нему и поцеловать его понастоящему! Мама
нарочито громко шуршит газетами. Я выхожу на кухню, стараясь не
демонстрировать открыто своей радости. Но маму так просто не
проведешь.
– Ишь вся светится прямо! – замечает она с упреком.
– Чем закончилась Пушкарева? – интересуюсь я нейтрально.
– Как всегда ничем. Скажи лучше, чем тебя так порадовал этот твой
неизвестный француз?
– Между прочим, у него есть имя.
– Эти нерусские имена невозможно запомнить. Баран что ли?
– Лоран, мама, Лоран!
– Один черт. Вообще не нравится мне он. Мужчина должен быть немного
красивее обезьяны. А этот! Прямо актер какойто. Ты вообще уверена, что
это его фотография?
– Уверена, мама. Я не одну фотографию видела, у меня целый альбом. И
вообще он скоро приедет, ты сама во всем убедишься.
– Да, неужели! Опять, небось, обманет.
Мое хорошее настроение в неравной борьбе с натиском маминого
пессимизма начинает заметно сдавать позиции.
– Все, я пошла спать, – ретируюсь я в надежде сохранить хотя бы его
остатки.
– Почти тридцатник девке, а она вместо того, чтобы найти нормального
работящего парня, тешет себя несбыточными мечтами о какомто
французе. Да, зачем ты нужнато этому французу? У него, что в Париже
своих француженок нет? – кричит мне в след добрая родительница.
Остатки хорошего настроения окончательно улетучиваются. Перед тем как
лечь спать, я долго смотрю на мониторе фотографии Лорана. Он прислал
мне несколько профессиональных фото – чернобелые и цветные портреты, на которых он действительно напоминает какогонибудь красавчика
актера, а вслед за ними снимки из жизни, с вечеринок, поездок, ресторанов.
Я смотрю на него, и по всему моему телу пробегает жаркая волна. Скорее
бы уже увидеть его. Скорее бы. Мобильный дергается и пищит
сообщением. «Моя любовь, я уже в самолете. Отключаю телефон. Позвоню
по приезду. Целую». Я засыпаю с аппаратом в руке.
На следующий день я с самого утра берусь за вина. Перевод оказывает
несложный, всюду идут повторения. Полусладкое, столовое, с фруктовым
привкусом… Пока мои пальцы печатают переведенный текст, мозг
прокручивает ленту воспоминаний. В университетские годы мы с
подружками в парке на скамейке пытаемся откупорить бутылку недорогого
вина, купленного в складчину. Штопора в наличии естественно не имеется; из подручных инструментов у нас только карандаш и зонт. Хохоча, мы
долбим рукояткой зонта по карандашу, который неохотно толкает пробку
внутрь бутылки. Уступив этому совместному натиску, пробка, наконец, проскальзывает вовнутрь, увлекая за собой карандаш. Цель достигнута, мы
пьем терпкое вино с привкусом карандашного грифеля, жизнь кажется
прекрасной и многообещающей. Domaine de la Romanée Conti 1990года, Romanée Conti красное вино, цена 16 190, 40 евро, отличается легким
вкусом карандаша», набирают мои пальцы.
По радио ведущий читает поздравления. «Екатерина благодарит своего
мужа за то, что он подарил ей сына». В магазине что ли купил? – думаю я.
Раньше мужья благодарили жен, всетаки именно женщины претерпевают
муки родов. А мужика за что благодарить? За один ловкий сперматозоид?
Окончательно отвлекшись от перевода, я смотрю на часы. У нас
одиннадцать утра, значит, в Сиднее уже семь вечера. Лоран давно должен
был добраться. Он обещал отправить мне сообщение, как только
разместится в отеле. Экран мобильника девственно чист. Я решаю
подождать еще часик – два, может, быть рейс задержали. Мне не к месту
вспоминается его плохое предчувствие. Я пытаюсь сконцентрироваться на
винах. Через два часа у меня появляется горячее желание выпить сразу все
переводимые вина, чтобы хоть както успокоиться. Мобильный упорно
безмолвствует. Лоран в принципе очень ответственный, если он говорит, что позвонит в определенное время, то всегда выполняет данное обещание.
Чтото случилось! Чтото непременно случилось! Чтото плохое. По
истечению еще трех часов мое терпение заканчивается. В ход идут мамины
сердечные капли. Я набираю номер, который он когдато давал мне для
связи, но которым я никогда не пользовалась, потому что он всегда звонил
и писал сам. Абонент не существует. Я судорожно пытаюсь вспомнить
название отеля, в котором он собирался остановиться. Там было чегото
четыре. Печатаю в Гугле «four hotel Sydney». Поисковик одним из первых
результатов выдает Four Seasons Hotel Sydney. Отлично, это он и есть.
Дрожащими пальцами набираю многозначный номер. Английский я учила в
школе, но коекакие основы еще сохранились с тех пор в глубинах памяти.
Учитывая то, что все знания и умения человека обостряются в стрессовой
ситуации, я надеюсь, что мне удастся сформулировать интересующий меня
вопрос. Мои надежды оправдываются. Клерк вежливо сообщает мне, что
мистера Дюссана нет в списке их гостей и в ближайшее время таковой не
предвидится. Неужели я перепутала название? Да, нет, же, он мне указывал
именно этот отель. Что же делать? Я отправляю на адрес Лорана имейл с
просьбой связаться со мной, как только представиться возможность.
Сердечные капли уже не помогают. Мне хочется стащить из маминой пачки
сигарету, хотя я не курю вот уже два года, с того момента, когда моя
попытка уйти в запой одержала фиаско. «Успокойся и жди звонка»
убеждает меня здравый смысл. «Может, он в другом отеле, устал с дороги, заснул». Может быть. А может, произошло чтото ужасное и непоправимое.
Не зря же его тяготило это дурное предчувствие. В любом случае по моим
подсчетам там сейчас ночь. Надо постараться сегодня не думать больше об
этом, а завтра я проснусь и увижу на экране телефона сообщение, начинающееся привычным «ca va mon coeur?» Он объяснит мне, что рейс
задержали, что он перепутал отель, что решил, что я сплю, и не стал
беспокоить звонком. Все будет именно так, успокаиваю я себя. «Ни фига
подобного» ухмыляется наверху некто всезнающий, наблюдая за моими
мытарствами. Я не слышу его и весь вечер глушу свою тревогу нервным
чаем.
Ночью меня мучают кошмары. Гигантский жук в униформе клерка
австралийского отеля, шевеля чешуйчатыми лапищами, шипит по
английски: «Нет, у нас никакого Дюссана. Был, да сплыл».
Он поглаживает свой длинный ус, и я с ужасом вижу, что из его пасти
свисает человеческая нога. Я просыпаюсь несколько раз за ночь, пытаясь
мысленно изменить продолжение этого кошмара. Но стоит мне только
заснуть, как передо мной вновь предстает это отвратительное насекомое.
Утро приходит вместе с головной болью и ощущением полной разбитости.
Я первым делом хватаюсь за телефон. Сердце, настроившееся на радостный
скачек, при виде пустого экрана проваливается кудато так глубоко, что я
не уверена, выберется ли оно когданибудь оттуда. Я набираю номер, абонент которого вчера не существовал. Чем черт не шутит. Черт не шутит
ничем. Несуществовавший абонент продолжает не существовать. Мой
почтовый ящик тоже не радует: несколько выгоднейших предложений по
увеличению детородного органа, пара писем от очередных хорошо
сохранившихся дедушек и уведомление о получении нового сообщения от
пользователя «бывалый котяра». Окончательно отчаявшись, я отправляю на
адрес Лорана серию истеричных сообщений напечатанных Caps Lock’ом с
одинаковым криком души «ПОЗВОНИ МНЕ». На этом мои возможности
исчерпываются. Я плетусь на кухню и завариваю себе гигантскую чашку
нервного сбора. Слава Богу, мама ушла по какимто своим школьным
делам (она учительница), и мне не приходится объяснять ей свой
вздрюченный вид.
Весь день я страдаю. Страдать, между прочим, тоже надо уметь. Я умею.
Сижу на диване растрепанная, в халате, хлебаю литрами противнейший на
вкус травяной отвар, который действует скорее не как успокоительное, а
как мочегонное и отказываюсь от еды. Если становится совсем не в моготу, я позволяю себе съесть чтонибудь, только обязательно невкусное.
Недоваренные макароны, холодную кашу, черствый хлеб. Вкусная еда
может доставить удовольствие и отвлечь от депрессии, а этого допускать
нельзя. Я перечитываю в телефоне трогательные сообщения от Лорана, размазывая рукавом халата слезы по щекам, и представляю себе, что скажу, когда он, наконец, позвонит. Я буду кричать на него так, что у него
полопаются барабанные перепонки, а под конец обвинительной тирады
всплакну и велю никогда мне больше не звонить. Или же нет, я отвечу
спокойным и безразличным тоном и заявлю, что он безответственный тип, и
между нами все кончено. Или нет, я не буду кричать, не буду его ни в чем
обвинять и угрожать разрывом отношений, я буду кроткой и понимающей.
Пусть только он позвонит. Ну, пожалуйста! Но, похоже, ни Лорану, ни
Господу Богу не слышны мои мольбы. Во всяком случае, ни один из них не
реагирует.
К вечеру возвращается мама, и мне приходится вылезти из халата и
привести себя в божеский вид. Она рассказывает, что какойто
бессовестный ученик украл кактус из кабинета директора. Я слушаю в пол
уха, ковыряя вилкой тушеное мясо.
– Что ты там ищешь? Все съедобное! – кипятится мама, заметив мои
манипуляции.
– Чтото аппетита нет. Пойду, поделаю перевод.
– Ну, вот на тройку поела! Откуда взяться силам на работу. Посмотри на
себя, зеленая вся!
Мама, учитель со стажем, всегда оценивает мою еду по пятибалльной
шкале. В детстве меня это мотивировало, и я старалась есть на пятерку.
Теперь мне все равно.
Я плетусь в свою комнату. Перевод по понятным причинам не спорится.
Звонок телефона кажется таким громким и неожиданным, что я
подскакиваю на стуле. «Private number» уведомляет меня телефонная
служба. Я хватаю аппарат.
– Лоран, ты где?
Однако, в трубке слышится не знакомый мне голос, а какоето
плохоразличимое хриплое бормотание.
– Алло? Лоран, это ты?
– Это Марина?
– Да, это я. Кто говорит?
– Простите, очень плохая связь.
– Что?
От волнения я выкрикиваю невежливое QUOI вместо полагающегося
COMMENT.
– Я говорю, плохая связь, – повышает голос мой неизвестный собеседник,
– Я должен сообщить вам неприятную новость.
– Кто вы?
– Я … Лорана, – слышимость ужасная, я различаю одно слово из трех, –
Он … в авиакатастрофе… Сидней. Его тело… в Париж… родные…
трагедия… ваш номер…
– Алло! Алло! Я вас не слышу!
Я не хочу его слышать. Мне не хочется признать, что по тем обрывкам, которые всетаки уловило мое ухо все и так предельно ясно.
– Я говорю, Лоран погиб. Простите. Примите соболезнования.
– Когда? Где? Я хочу знать все! Кто вы ему? Как вы узнали обо мне?
– Я… телефон… его родные…
– QUOI?
Голос в трубке поглощает шипение и хрип, я уже не могу различить ни
единого слова.
– Подождите! – кричу я в отчаянии, – Я хочу знать… Я хочу приехать на
похороны.
Он уже не слышит меня. В трубке безразличные гудки. Мой первый порыв –
перезвонить и выяснить все как следует. Но перезвонить куда? Номер не
высветился. Я жду, что может быть неизвестный сам догадается это
сделать. Но нет, незнакомому французу наплевать на незнакомую рижанку.
Он выполнил свой долг, сообщил, и хватит, чего еще деньги на заграничные
звонки тратить. Я зарываюсь лицом в подушку и рыдаю так громко и
отчаянно, как будто ктото умер. Почему как будто? Так и есть. В комнату
врывается обеспокоенная мама.
– Что случилось?
Я не в силах ответить, язык не случается. Мне удается выдавить из себя
только невразумительное бульканье.
– Тебя чемто обидел этот француз? Он опять не приедет?
– Он ууууууууумер, – вою я и утыкаюсь обратно в подушку.
– Как? Когда? О, Господи.
Мама понимает, что я не в том состоянии, чтобы отвечать на вопросы. Она
уходит на кухню и возвращается с пузырьком сердечных капель. Я
послушно пью их из ложки.
– Вот ведь француз, и так от него мало пользы было, а теперь еще взял и
умер, – ворчит мама, но я чувствую, что за этим показным цинизмом она
пытается скрыть свое волнение.
Весь вечер мы сидим на кухне в обнимку и по очереди отпиваем из
волшебного пузырька.
– Я обязательно должна поехать на похороны, – сонно бормочу я.
Мама безразлично кивает, на нее успокоительные капли тоже действуют
как снотворное. Я представлю статью в желтой прессе «Невеста впервые
увидела жениха на его похоронах. Такого вы еще не читали». Я еле
доползаю до кровати и сразу же проваливаюсь в сон.
Следующим утром меня будит выстрелом в затылок воспоминание о
случившемся. «Нет, этого не может быть» заявляет мой непотопляемый
оптимизм, просыпаясь и зевая, «Может, это не тот Лоран, мало ли какие
бывают ошибки. Кроме того, тут толком вообще ничего неизвестно. Надо
сначала все выяснить, а потом уже слезы лить». «Ну, чтобы слезы литьто, допустим, нам много поводов не надо», думаю я, разглядывая в зеркало
свою опухшую физиономию, «в этом мы большие мастера». Мама уже ушла
на очередной педсовет, оставив мне записку с требованием не вешать нос и
новую бутылочку сердечных капель. От одного ее вида, меня както сразу
мутит. За два дня я выхлебала уже столько, что у меня в жилах уже
наверно вместо крови эти сердечные капли. Нет, хватит безвольно
депрессировать в халате, надо взять себя в руки и начать действовать. В
первую очередь необходимо поговорить еще раз со звонившим мне
французом, другом или родственником Лорана. Для этого мне требуется
его номер. Я звоню в Tele2 и прошу выслать мне на имейл счет за этот
месяц вместе с распечаткой звонков. Девушкаклерк обещает выполнить
мою просьбу в ближайшее время. В ожидании ее имейла, я открываю
старые счета, которые хранятся на всякий случай в ящике. К ним
прилагаются списки всех звонков и сообщений за месяц. Я никогда до
сегодняшнего дня эти приложения не смотрела. Меня интересовала только
конечная сумма для оплаты. Итак, 80% всех звонков и сообщений исходят
от многозначного номера, начинающегося на +336. Выходит, это и есть
номер Лорана, который мой мобильный скрывает за занавеской «private number». Я сравниваю его с той комбинацией цифр, которую мне в свое
время диктовал Лоран как личный номер. Кроме кода страны ничего
общего не наблюдается. Странно, что он звонит мне с одного номера, а для
связи дает другой. Впрочем, одергиваю я себя, что тут странного? У
делового человека должно быть несколько телефонов. Ага, и один с
заведомо несуществующим абонентом. А что, если до позавчерашнего дня
он существовал? Я ведь никогда раньше не пыталась по нему звонить.
Служба уведомляет меня о получении письма от Tele2. Так, посмотрим. Я
нетерпеливо жму курсором на ярлычок приложенного файла. Последний
звонок вчера в районе восьми вечера… Нет, этого не может быть! Мое
сердце замирает на месте, не зная, куда ему лететь, вверх или вниз. Номер
звонившего мне вчера француза до одной цифры совпадает с тем, с
которого мне все эти месяцы звонил Лоран! Представим, что перед
отъездом он забыл телефон дома (хотя такого с ним, на сколько мне
известно, никогда не случалось), и после известия об автокатастрофе
близкий друг или родственник находит этот телефон, видит часто
повторяющийся мой номер, и перезванивает по нему, чтобы сообщить
неприятное известие. Гипотеза не сходится хотя бы потому, что во время
нашего последнего разговора (который, судя по распечатке, происходил
посредством этого телефона), Лоран уже находился в аэропорту и ему
оставался час до вылета. Кроме того, его последнее сообщение, посланное
с этого же номера, гласило, что он уже в самолете. Каким образом СИМ
карта из аппарата погибшего в авиакатастрофе Лорана могла спастись и
попасть в руки его знакомого? У меня леденеет пропитанная сердечными
каплями кровь. Все это начинает смахивать на фарс. Неужели… Нет, этого
не может быть. Разве можно быть таким холодным бессердечным
циником?! Я набираю дрожащими пальцами номер, который значится на
всех распечатках. Длинные гудки тянутся целую вечность, отдаваясь болью
у меня в ушах. Не берет. Видит мой номер и не берет трубку. Я зверею и
начинаю трезвонить без остановки. На тридцатом звонке электронный
голос сообщает мне пофранцузски: «абонент не существует». Et voila!
Концы в воду. Выбросил карту, купил новую. Выбросил надоевшую
рижскую игрушку, нашел новую. Уже почти не сомневаясь, что стала
жертвой жестокого розыгрыша, я всетаки просматриваю информационные
блоки в поисках недавней авиакатастрофы. Нет, как и следовало
предположить, подобных сведений не наблюдается. Я решаю на этом не
останавливаться и разыскиваю авиакомпании, которые в тот день
совершали рейсы ПарижСидней. Система выдает мне два варианта Air France и Virgin Atlantic. Я по очереди связываюсь с парижскими офисами
обеих компаний и выясняю, что никаких аварий не было ни в тот день, ни
за весь прошедший год. Я интересуюсь, числился ли в списках пассажиров
Лоран Дюссан. Мне оба раза вежливо отвечают. Что подобной информации
предоставить не могут. Ладно, это уже не суть важно. Главное, что
авиакатастрофа – вранье с целью от меня избавиться. Боже мой, уж лучше
бы он и, правда, разбился!
Я, уже не колеблясь, выбиваю сигарету из маминой пачки Vogue и жадно
затягиваюсь. Жадничаю я напрасно, мое отвыкшее от табака горло
отзывается возмущенным кашлем. Как он мог?! Он ведь сам первый
заговорил о любви, о помолвке. Никто ведь его за язык его поганый не
тянул. Я давлюсь сигаретным дымом и слезами. Вдова на похоронах ни разу
в жизни не виденного жениха! Выдумала тоже. Наивная дура! Говорила же
мама – не доверяй мужикам из Интернета. Надо было раз в жизни
послушаться. А он, какая же всетаки сволочь! Нет, чтобы просто сказать –
извини, встретил другую, настоящую, а не виртуальную, прощай, не
поминай лихом. Нет, надо было выдумать этакую героическую смерть. И
ведь готовился же, гад. Не зря пел мне про свои предчувствия и просил
помнить всю жизнь, что любил, и носить траур до пенсии. Я скрежещу
зубами от распирающей меня злости и обиды. Сигарета догорает, и я
бросаю ее в окно. Что же теперь делать?
Запой, по опыту прежних лет, не проходит. Остается депрессия. Долгая, глубокая и беспросветная. Я несколько дней автоматически перевожу вина, которые ненавижу в глубине души, как и все французское. Все, включая
некогда обожаемого Джо Дассена и Сержа Лама. По вечерам я, играя в
«Цивилизацию» за Россию, с остервенением изничтожаю французскую
армию и отказываюсь от переговоров с Наполеоном. Новость о том, что
французская команда с позором проиграла на чемпионате Европы по
футболу итальянцам, внушает искреннюю радость. Маму беспокоит мое
состояние, но она тактично удерживается от расспросов.
На второй неделе депрессии ненависть неожиданно уступает дорогу
ностальгии. Я залезаю в почтовый ящик и открываю одно за другим письма
Лорана. Их, конечно, нужно уничтожить. Именно это я и собираюсь
сделать, только пробегу глазами напоследок. Вот оно самое первое письмо
– родоначальник всех последующих. «Vous etes charmante[4]» пишет мне
будущий подлец. Впрочем, подлецом он уже наверняка был и тогда. Скорее
всего, он уже родился им и ездил в колясочке с подлой ухмылкой на
маленькой сморщенной мордахе. Ну, и что там дальше в этом злосчастном
послании. Я такойто, живу в Париже, город любви… Убогие клише. Как я
раньше этого не замечала. Ясно, как. Я видела только его физиономию и
таяла при мысли, что такой красавец находит меня очаровательной.
«Надеюсь, что вы пожелаете мне ответить» завершает свое письмо мой
погибший в авиакатастрофе кавалер. Внизу электронная вставка –
Cordialement, Laurent Dussand и его парижский адрес. У меня в голове
загорается маленькая лампочка. Я поспешно загружаю следующее письмо –
подобной подписи нет. Как и во всех дальнейших. Я возвращаюсь к
первому сообщению с адресом. Что ж, Лоран Дюссан, по крайней мере, теперь мне известно, что ты реально существуешь и действительно живешь
в Париже. Теперь дело за малым. Я загружаю pagesjeunes.fr, жму курсором
на Pages Blanches, ввожу в пустующие поля имя, фамилию и адрес
Дюссана. Компьютер скрипит несколько мгновений своими электронными
мозгами и выдает мне домашний номер Лорана Дюссана, проживающего по
данному адресу. Поздравляю вас, Холмс! Не нужно оваций, Ватсон. Я
набираю указанный номер, не успев придумать, что скажу, если он ответит.
Он не отвечает. На часах полдень, мой мнимый мертвец либо работает, либо бродит по какимто своим мертвячьим делам. Я решаю перезвонить
позже.
Одна из многочисленных переводческих контор, с которыми я
сотрудничаю, высылает мне диплом некого Яниса Иванова для перевода на
французский. Янису повезло, он едет учиться во Францию. А я сижу тут, связанная по рукам и ногам телефонными проводами, и не могу добраться
до обманувшего меня француза, заглянуть в его бесстыжие глаза, и
выяснить, откуда берется такая человеческая подлость. Заложена ли она в
генах или плещется в элегантном бокале Romanée Conti, поджидая ничего
не подозревающего гурмана. Я перевожу оценки Яниса, думая о своем. Что
я скажу Лорану по телефону? Что он сволочь? Connard тобишь. И что? Он
зальется краской стыда, раскается и предложит мне руку и сердце? Даже
будучи чрезвычайно наивной, я с трудом верю в подобный исход дела. Что
же тогда? Нагрубит в ответ. Бросит трубку, поняв, что это я. А мне оно
надо? Еще один удар по моему и так уже истощенному самолюбию. Зато
если бы я была Янисом и собиралась бы в Париж на учебу, я могла бы
попутно заскочить по этому адресу и лицом к лицу встретиться с мосье
Дюссаном. Вот это было бы гораздо занимательнее. В мой мозг, расталкивая серые клетки, протискивается мысль. Если я не Янис Иванов, это еще не значит, что я не могу сесть на самолет и прилететь в Париж.
Серое вещество под действием здравого смысла пытается задавить
нерациональную мыслишку, но она уже бесконтрольно растет и расцветает.
Я звоню Ленке. Она очень радуется, лепечет, что соскучилась, что Пьер
слишком много работает, что на распродаже ей отдавили ногу и что
недавно она так отравилась устрицами, что чуть не умерла. Я обрываю ее, напоминая, что зарплата переводчика не резиновая, и что всю эту ересь она
сможет поведать мне при личной встрече, ибо я намереваюсь в ближайшее
время отяготить их своим визитом. Доброжелательность Ленки от этого
известия заметно убывает, она бормочет чтото про отсутствие спальных
мест, но, в конце концов, всетаки соглашается принять незваную рижскую
гостью. Пол дела сделано. Я спешу заказать билеты, чтобы не дать
возможности здравому смыслу взять надо мной верх. Компания Air Baltic предлагает сравнительно недорогие билеты Рига – Париж на ближайший
четверг. Замечательно. Я оплачиваю покупку через Интренетбанк и спустя
несколько минут получаю письмоподтверждение регистрации. Ну, вот, отступать некуда, за нами Москва. И Рига. И все обманутые виртуальными
подонками русские девушки. Я чувствую себя Данилой из «Брата 2».
Маме я сообщаю, что Ленкиному мужу Пьеру срочно нужен переводчик с
французского на русский, а сама Ленка еще не знает язык в таком объеме.
Вследствие чего они вызывают меня и обещают оплатить дорогу и
проживание.
– Мне языковая практика тоже не помешает, – убедительно рассуждаю я, загребая ложкой свекольник.
Мама качает головой. Ей во всем этом чуется фальшь.
– А француз твой этот погибший, никаких о нем вестей больше нет?
Я корчу скорбную физиономию.
– Я разговаривала с его родителями. Они убиты горем. Приглашали меня
на похороны. Но я думаю, это неуместно, всетаки мы с ним ни разу в
жизни не встречались.
– Да, ты права. Тебе там совершенно нечего делать. Кстати, я на днях
видела Антона.
Чтото сомнительно, чтобы эта судьбоносная встреча была случайной.
Скорее всего, моя заботливая мама сама разыскала этого идеального на ее
взгляд мужчину, поплакалась, что я страдаю от одиночества и предложила
вернуться. Не удивлюсь, если она даже пообещала ему никогда больше не
жарить котлеты из несвежего фарша.
– И что он? – вяло интересуюсь я.
– Исхудал совсем, бедняга. Сильно устает. Приходится ездить на работу
из Даугавпилса.
– Пусть снимет квартиру в Риге.
– Говорит, денег нет.
Сейчас разрыдаюсь.
– И ты пожалела его и предложила жить у нас?
– Я не могу делать такие предложения без твоего согласия. Но мне
кажется, было бы неплохо, если бы вы встретились и обсудили ваши
отношения.
– Какие отношения, мама? Он ушел без объяснений два года назад, с тех
пор никаких отношений у нас не было.
– И плохо, что не было. Лучше уж Антон, чем какойто…
Чем какойто французский мертвец. Ну, да, с этим не поспоришь. Но
видеть Антона у меня нет ни малейшего желания. Все мои мысли уже в
Париже. Воображение рисует красочные картины. Я шагаю по мосту
Александра III, ветер ласкает мои кудри и играет с подолом юбки. Лоран
идет мне навстречу. Он улыбается, обнимает меня и объясняет, что это его
завистливый коллега украл телефон, позвонил мне, а потом уничтожил
СИМкарту. «Я так боялся, что навсегда потерял тебя. Как хорошо, что ты
приехала» шепчет мне Лоран. Я понимаю, что никакой он не подонок, а
лучший в мире мужчина. Он целует мои волосы. Над Сеной садится солнце, бросая на воду золотистые отблески.
– Я бы на твоем месте ему позвонила, – тянет тем временем одеяло на
себя мама.
– Я звонила, – грустно бормочу я, не вернувшись еще окончательно в
реальность.
– И что он сказал?
– А? Что? Кто?
– Антон! Кто же еще!
– А Антон. Не знаю, сказал, что недоедает.
– Вот! Я же говорила! Надо спасать парня!
– Пусть этим займется служба спасения. Я пойду закончу перевод.
Спасибо. Суп просто супер.
– Марина, нельзя так долго хранить в себе злобу. Давно пора простить
Антона, – кричит мне вслед мама.
Я закрываю за собой дверь. Перед сном я подсчитываю в уме, сколько денег
накопилось на моем банковском счету за два года аскетического
существования, решаю, что нужно прикупить из одежды и жалею, что
вообще решилась на эту бесперспективную, нецелесообразную поездку.
Мое затворническое переводческое «Я» ужасается столь несвойственному
ему необдуманному поступку. Оно пытается отговорить меня, приводя
кучу весомых аргументов. И я уже начинаю внимать голосу разума и почти
соглашаюсь потерять уплаченную за билет сумму, когда мой утомленный
терзаниями мозг обволакивает спасительная пелена сна.
Последующие несколько дней я посвящаю походам по магазинам. Не могу
же я шагать по мосту Александра Третьего в старых джинсах и выцветшей
майке. Надо заметить, что к одежде я отношусь достаточно спокойно, можно сказать даже безразлично. С тех пор, как Антон, подхватив свою
увесистую сумку Adidas, пересек порог моего дома, в моем гардеробе
появилась только одна новая вещь – платье, которое я надевала на свадьбу
к Ленке. Работа дома не обязывала меня следовать модным тенденциям, скорее наоборот; халат сменяли джинсы с протертыми коленками и теплая
добротная кофта советских времен. Главным требованием к одежде было
удобство. Теперь же пришло время скинуть с себя неприметную
гусеничную оболочку и превратиться в бабочку. Имеющиеся на карточке
денежные сбережения позволяют мне превратиться в махаона, а не в
капустницу. И потому я с полной уверенностью начинаю свой рейд с
бутиков Армани и Ферре, расположенных напротив Кафедрального собора.
Однако, уже в первом из них, сверлящий затылок взгляд неприветливой
продавщицы и настырное внимание охранника вынуждают меня позорно
бежать, не успев даже толком рассмотреть товар. Мне кажется, что как
только я начну разглядывать ценники, они вдвоем презрительно хмыкнут, придя к выводу, что денег у меня мало, и начнут следить за мной с
удвоенной силой, чтобы я не, дай Бог, не залапала ценный товар. Ведь
состоятельные покупатели не смотрят на цену. Нравится вещь – они ее
меряют. Подходит – покупают. Сетуя на свою трусость, я отправляюсь в
более демократические Манго и Зара, набираю там ворохи одежды и
примеряю все без разбора, не глядя на стоимость. В результате я
возвращаюсь домой обладательницей пускай не самого престижного, но
нового и модного гардероба.
Чем ближе день поездки, тем сильнее мое волнение. Мой бедный желудок
трясется мелкой дрожью и отказывается от еды. Благодаря ему, мне
удается скинуть несколько килограммов и приобрести более тонкую
талию. Мне нравится мое отражение в зеркале, и я чувствую себя готовой к
великим завоеваниям. Если бы только не эта подлая дрожь. Мама не
понимает, зачем я так вырядилась для рабочей поездки. На мои «мама, это
же всетаки Париж!» она качает головой и приглядывается ко мне, силясь
разгадать мои замыслы. Не знаю, насколько ей это удается.
В четверг она едет провожать меня в аэропорт, дает миллион типичных
родительских наставлений и берет с меня слово, что я буду регулярно
звонить. Я машу ей вслед рукой. Мои вещи проезжают по ленте через
металлодетектор, не вызвав претензий у таможенной службы. Я забираю
сумку, набрасываю на плечи куртку и отправляюсь на посадку. Мои
соотечественники, толпящиеся в очереди на тот же рейс, не вызывают у
меня почемуто дружеских чувств. Это на 80% крашенные блондинки на
высоких шпильках, в гигантских солнечных очках, обтягивающих
костлявые попки джинсах и майках с крупными логотипами Cavalli. Они
картинно зевают, прикрывая силиконовые губы унизанными острыми
акриловыми ногтями руками, подчеркивая обыденность предстоящего
полета, и льнут к своим лысым дутым бойфрендам, которые в свою
очередь уже успели затариться в дьютифри «Русскими Стандартами» и
«Рэд Лейблами». От мысли о скорейшем их откупоривании на жирных
физиономиях, поросших трехдневной щетиной, бродит счастливая улыбка.
Судьба решает наказать меня за какието неведомые мне грехи и
подсаживает ко мне под бок парочку таких небритых путешественников с
внушительной бутылкой водки, которую они вскрывают, едва успев
пристегнуться. Стюардесса пытается както урезонить некультурных
пассажиров, но они в ответ хлопают ее по попе и заливисто гогочут. Я
делаю вид, что страшно утомлена, отворачиваюсь к окну и зажмуриваюсь.
Однако, моя самодеятельность не кажется моим соседям убедительной, они дергают меня за локоть, тычут в меня своей гигантской бутылкой, в
общем, оказывают знаки внимания. Я упорно жмурюсь и претворяюсь
слепоглухонемой. В конце концов, они отстают от меня, но все два с
лишним часа полета я слушаю слезное повествование о том, как одного из
них вырвало черной икрой.
Когда, наконец, самолет совершает посадку в аэропорту Шарль де Голль, я
вздыхаю с облегчением. Ленка не приехала меня встречать, потому что
далеко, и потому что мне проще добраться самой. Я долго ищу автобус, который идет из аэропорта до центра и пофранцузски называется navette.
Найдя, плачу за проезд и карабкаюсь вовнутрь, таща за собой набитый
Зарой и Манго чемодан. Париж, слегка сероватый от отсутствия солнца, но
все же прекрасный, приветствует меня через окно. В глубине души, где до
этого уживались только страх и вызванное неудачным соседством
отвращение, впервые пробуждается радостное волнение. Оно поднимается, раскидывает лучи, словно восходящее солнышко, и озаряет меня всю. Я
улыбаюсь, мне хочется вскочить с места и запеть во все горло «A Pariiiiiiiis…».
Я сдерживаюсь, подозревая, что скромно одетые пенсионеры, которые
составляют большую часть пассажиров автобуса, могут неправильно
истолковать мой душевный порыв. Автобус высаживает меня у подножья
Триумфальной Арки и катит назад за новой партией почитателей города
любви. Я некоторое время стою, сжимая ручку чемодана, и глупо улыбаюсь
Арке, Елисейским Полям, серому небу и спешащим кудато прохожим. Я в
Париже! Ленка долго объясняет мне, где найти автобус, который привезет
меня к ней. Она не скупится на подробности, потому что знает, что
разговор оплачиваю я. Мне надоедает это бесполезное красноречие, я
решаю взять такси и не париться. Пожилой таксист, типичный вплоть до
кепки на голове француз, неспешно направляет свой автомобиль ровестник
по парижским улицам. Я зачарованно гляжу в окно и думаю, что гдето, может быть, совсем близко, сейчас ест свой бутерброд, спешит на деловую
встречу, или скучает в офисе обманщик Лоран. Он и не подозревает, что
наши дорожки скоро пересекутся. Я встречу его и скажу: «Для человека, погибшего в авиакатастрофе, ты совсем неплохо выглядишь». Что ответит
он, я додумать не успеваю, потому что такси тормозит у Ленкиного дома.
«Ну, вот зачем надо было тратиться на такси!» встречает меня замечанием
подруга, когда я, пыхтя как бурлак, выволакиваю свой чемоданище на
пятый этаж. «На автобусе добраться элементарно. Всего одна пересадка.
Проходи. Извини, у меня не очень прибрано». Я протискиваюсь мимо нее в
квартиру. «Где мне можно расположиться?» Ленка после некоторых
сомнений выделяет мне диван в проходной комнате. «Задвинь чемодан
подальше, чтобы не портил интерьер, мой руки и на кухню пить кофе с
макаронами» приказывает мне она.
– Сначала макароны, а потом уже кофе, – поправляю я, осматривая свои
владения.
– Можешь и так, но лучше одновременно. Я даже макаю их в кофе, так
вкуснее.
Я намыливаю руки, представляя себе длинную спагетину измазанную
кофейной гущей. А еще говорят, французы – гурманы. На маленькой не
очень уютной кухне меня уже ждет крошечная чашечка крепкого кофе и
разноцветные бисквиты, которые, как оказалось, и называются macarons.
– Ну, как там у вас? – горестно вздыхая, вопрошает новоявленная
парижанка. Вопрос задан таким тоном, как будто я приехала не из
европейской столицы, а из блокадного Ленинграда.
– Тяжело, – отвечаю я таким же тоном, чтобы не разбивать ее иллюзии.
Ленка качает головой со скорбной миной на сильно округлившейся за
прошедший год физиономии.
– Знаешь, мне здесь тоже непросто. Порусски никто не говорит, медицинское обслуживание ужасное. А на днях, представляешь, отравилась
устрицами.
Я не представляю, потому что устрицы видела только когдато давно на
картинке в книге «Подводный мир». Мне вспоминается сегодняшний
попутчик, который не переварил черную икру. Видно, не принимает
славянский организм заморские деликатесы. Я слушаю Ленкин рассказ и
жую розовый бисквит. Одна фраза больно режет мое нежное ухо филолога.
– Как, как ты сказала?
– Что? Аннулировала рандеву?
Ухо сворачивается в трубочку.
– В смысле отменила встречу? – поправляю я.
– Ну, я так и говорю. Так вот, слушай…
Ленка в своих рассуждениях несколько раз гордо подчеркивает «здесь у
нас в Париже». Я чувствую себе бедной родственницей, прибывшей из
забытого Богом захолустья. В восемь вечера с работы возвращается Пьер, которого Ленка явно не посчитала нужным поставить в известность о моем
приезде. Он, как человек вежливый, не вылупливает глаза, а галантно
скрывает удивление за гостеприимной улыбкой. Ленка жалуется, что у нее
нет столовых приборов на трех человек. Комуто придется есть из
некрасивой, недизайнерской тарелки. Пьер предлагает принести себя в
жертву. Но я противлюсь этакой несправедливости и на правах незваного
гостя забираю некрасивую тарелку себе. Ленка подает entrée в виде
завернутого в маринованные баклажаны творожного сыра. Как я узнаю
позже, и это и другие блюда куплены в ближайшей кулинарии. Пьер
достает из холодильника вино, чтобы отметить мой приезд. Он капает
несколько капель себе в бокал, долго катает их по дну, принюхиваясь как
собака, потом осторожно выливает их себе на язык и, закатив глаза, шевелит губами. «Дегустирует» объясняет мне Ленка. Пьер выходит из
нирваны и сообщает, что вино отменное. Ленка на смену баклажановым
завертышам выносит разогретую лазанью. У меня так и чешется язык
спросить: «А что устриц сегодня нет в меню? И черной икры тоже нет?»
Супруги молча жуют местами холодную лазанью. После главного блюда
подается сыр. И истинный француз и переродившаяся из рижанки
француженка ловко отрезают плесневелые корочки и запихивают в рот
крупные желтоватые ломти. Я чтобы не отстать и окончательно не
прослыть деревней беру на пробу жидковатый кусочек.
– Этот тебе не понравится, – категорично заявляет моя хорошо
осведомленная в сырных делах подруга, вырывает у меня из рук
злосчастный кусок и проглатывает его сама, – Возьми лучше Saint Nectar, его больше осталось.
– Дай Марине самой попробовать, chou, – вступается за меня Пьер.
Ленка смотрит на часы.
– Через десять минут «Nouvelle star»[5] по шестому каналу. Мне надо
успеть до этого помыть посуду. Давайте быстренько закругляйтесь.
– А как же десерт? – возмущается ущемленный в своих правах муж.
– Пьер, mon amour, поешь свой йогурт на диване.
Я вызываюсь помочь убрать посуду и в результате перемываю больше
тарелок, чем хозяйка. На меня наваливается неподъемная усталость.
Хочется лечь, вытянуть ноги, закрыть глаза. В идеале вообще заснуть. Но
на отведенном мне диване Пьер ест свой йогурт, а Ленка устроилась
смотреть передачу. Мне не остается ничего другого, как примоститься с
краю и дремать в ожидании пока двухчасовое шоу не закончится. В конце
концов, я засыпаю понастоящему и чувствую сквозь сон, как Ленка
накрывает меня одеялом и подсовывает под голову подушку. «Мерси и
больше не проси» возникает откудато в сонном мозгу.
Следующим утром я открываю глаза и обнаруживаю, что, фамильярно
прижавшись ко мне, похрапывает жирный полосатый кот, который
вчерашним вечером не был мне представлен. Я аккуратно, чтобы не
потревожить незнакомое животное, выбираюсь из под одеяла и семеню в
ванную. Приоткрыв дверь, я сталкиваюсь нос к носу с раздетым по пояс
измазанным пенкой для бритья Пьером. «Pardon» бормочу я и ретируюсь.
– Доброе утро. Элен обычно просыпается не раньше десяти, – сообщает
мне изза закрытой двери Пьер.
– Ясно. А ты не знаешь случайно, что это за кот дремлет на моей кровати?
– Это Мину. Он обычно не любит гостей. Тебе повезло.
Нереально просто повезло. Я жду, пока Пьер закончит свой утренний
туалет и освободит ванну. Ждать приходится долго. В конце концов, он
появляется в дверном проеме в не очень удачно скроенном костюме, распространяя за версту аромат какогото неизвестного мне парфюма. Я
желаю ему хорошего дня. Он отвечает мне там же и прикрывает за собой
входную дверь. Я с облегчением занимаю ванную комнату. В десять с чем
то просыпается Ленка. Мы завтракаем непривычными мне гренками, щедро
смазанными маслом и вареньем. Я бы, конечно, предпочла свежий
круассан, но такой вариант не предлагается.
– У меня сегодня много дел, – щебечет моя подруга, макая свой странный
бутерброд в чай, – так что поводить тебя по городу я не смогу.
– Ничего страшного. Я хорошо ориентируюсь в Париже.
– Да? – Ленка удивленно вскидывает тонкую выщипанную бровь.
Я киваю, давясь чересчур сладким вареньем. Я была в Париже дважды.
Первый раз с автобусной экскурсией в десятом классе, второй у Ленки на
свадьбе. Кроме того, план Парижа лежал у меня на письменном столе под
стеклом все годы учебы в университете. Вследствие всего
вышеперечисленного я вполне законно могу считать себя знатоком этого
замечательного города.
– А я не знала, что у тебя есть кот, – меняю тему я.
– Да, этот. Пьер скачал его из Интернета.
– В смысле?
Я не знала, что домашних животных уже научились скачивать как
прикладные программы.
– Ну, заказал по Интернету из какогото известного elevage, не знаю, как
это будет порусски.
– Питомник, – подсказываю я.
– Угу. Он с виду беспородный, но на самом деле у него куча медалей. А
его полное имя занимает три строчки в паспорте.
Выходит, я спала не с беспородным котом, а с медалистом. Это в корне
меняет дело.
– Значит, справишься сама? Ты куда вообще собираешься? В Лувр? На
Монмартр? Если хочешь, я распечатаю тебе карту.
У «коренной» парижанки этот банальный туристический маршрут вызывает
презрение, которое она не в силах скрыть. Я же в свою очередь
предпочитаю казаться в ее глазах, скорее непритязательной туристкой, чем
охотницей за мертвыми французами, потому охотно соглашаюсь на карту.
Тем более что она мне может и в самом деле пригодиться.
– Вот. От Лувра пойдешь через сад Тюльери, потом вдоль Сены до
Эйфелевой башни.
– Спасибо. Я сама разберусь.
– Ну, дерзай. Если заблудишься, звони.
– Непременно.
Я надеваю новое белое платье, крашусь чуть ярче обычного, сбрызгиваюсь
жасминовым Diorissimo. Зеркало подтверждает мою полную боеготовность.
– Ты зря так вырядилась, – вносит свою пессимистическую лепту моя
добрая подруга, – В метро заляпаешься, да, и арабы будут приставать.
– Какнибудь отобьюсь.
Я бегу вниз по ступенькам, ощущая за спиной крылья. На улице солнечно и
тепло. Пожилая пара завтракает в маленьком кафе. Она жует круссан, запивая кофе, он листает газету. У их ног посапывает пожилая болонка. Я
вспоминаю, как в свою первую поездку мне хотелось подойти к каждой
такой паре и потрогать их, чтобы убедиться, что они настоящие. Ведь они
были точной копией того стереотипа, что нам рисовали годами на уроках
французского. Вплоть до круассана, газеты и маленькой собачки. Они были
для меня такой же неотъемлемой достопримечательностью Парижа как
Эйфелева башня и Триумфальная Арка. Мне хочется присесть за соседний
столик, заказать это клишейное кофе с круассаном и тоже влиться в
цветную картинку летнего Парижа. Но меня ждут великие дела. Я
разглядываю карту, прикидывая, как добраться до нужной мне улицы.
Можно было, конечно, спросить у Ленки, но это вызвало бы подозрения. В
непосредственной близости от жилища Лорана нет ни одной туристической
точки. Мои размышления прерывает приятный мужской голос, произносящий английские слова с сильным французским акцентом.
– Вам помочь?
Я поднимаю глаза на немолодого седеющего мужчину с загорелым
улыбающимся лицом.
– Спасибо. Мне нужно попасть вот сюда. Я не знаю, на чем лучше ехать, –
отвечаю я пофранцузски.
Он улыбается еще шире и объясняет мне дорогу. Я благодарю услужливого
прохожего и отправляюсь на остановку указанного автобуса. При мысли о
скорой встрече с Лораном меня охватывает мандраж. Я успокаиваю себя
предположением, что в такое время его, скорее всего не окажется дома. И
потом мандражировать должен он, а не я. Не я же гибла в выдуманной
аварии. Автобус катит по залитым солнцем улицам, периодически
застревая в пробках. Сидящая передо мной пожилая женщина (в виду
наличия завивки, макияжа, духов и бижутерии бабулькой такую никак не
назовешь) сообщает попутчице, что сегодня бастуют таксисы, поэтому
столько пробок. Они долго обсуждают, почему бастуют таксисты. Детали
разговора вследствие моей непарижаночности, или же изза пробелов в
знании языка от меня ускользают. Наконец, неспешное транспортное
средство доставляет меня к месту назначения. Остается только найти
нужный дом. Сердце колыхается гдето в горле, мешая дышать. Я пытаюсь
усмирить его, но оно окончательно выходит из под контроля. Пятый, седьмой.. Мне нужен пятнадцатый. Значит, на этой стороне. Что я скажу?
Что я скажу ему, если он окажется дома? Нет, на часах двенадцать с
копейками, с какой стати работающему человеку в такое время находиться
дома? А кто сказал, что он работающий? Он и сказал. А еще он сказал, что
разбился на самолете. Вот и дом номер 15. Спокойствие, только
спокойствие, как наказывал нам летучий швед Карлсон. Напротив одной из
кнопок вызова красивым подчерком выведено Laurent Dussand. И зачем
только я сюда приехала! – истерично орет внутренний голос. Я
зажмуриваюсь и давлю на кнопку. В голове носятся, сбивая друг друга, беспорядочные обрывки мыслей. Я ожидаю услышать в динамике его голос, но вместо этого дверь пищит, приглашая меня вовнутрь. Я сдерживаю
порыв броситься наутек, тяну за ручку и оказываюсь в подъезде. Мне
навстречу по лестнице спускается незнакомый мужчина, беглого взгляда на
которого хватает, чтобы убедиться, что это не Лоран. Мужчина
спотыкается на ступеньке, краснеет и смущенно здоровается. Подобная
реакция незнакомца придает мне уверенности в себе. Не зря, значит, я «так
вырядилась». Французы просто падают и штабелями укладываются. Я
поднимаюсь по ступенькам уже гораздо более уверенным шагом. Вот, кажется, и нужная мне квартира. Дверь немного приоткрыта. Чтото мне
это все перестает нравиться. Откуда ни возьмись на меня веет
примитивным детективом. Сейчас я войду, а он лежит там в луже крови с
ножом в сердце. А в подъезде я, выходит, столкнулась с убийцей. Потому
он и покраснел. Не каждый же день человека убиваешь, совесть мучает
наверно. Мои мрачные размышления прерывает пожилая женщина, которая
неожиданно возникает изза приоткрытой двери.
– Здравствуйте, мадмуазель. Это вы звонили?
– Да, – неуверенно киваю я.
– А Лорана нету. Он уехал к родителям.
– А..
– А я домработница. Убираюсь у него раз в неделю.
– А вы не знаете, он надолго уехал? – нахожусь, наконец, я.
– Вроде да. Они живут в Монпеллье. Он часто к ним летом ездит.
– А вы случайно адреса не знаете? Мне очень нужно его найти.
– Нет, точно не знаю. Он говорил, что в центре на Jeu de Paume.
Мне хочется спросить у женщины, как выглядит ее наниматель.
Действительно ли он высокий симпатичный брюнет. Но интуиция
подсказывает мне, что подобный вопрос вряд ли будет уместен.
– Вы не очень спешите? – неожиданно обращается она ко мне.
– Да, нет.
– Вы не могли бы покараулить дверь, пока я мусор вынесу. А то тут замок
плохо открывается, я каждый раз мучаюсь.
– Конечно. С удовольствием.
Домработница спускается по лестнице, таща за собой огромный мешок
мусора. Как только она исчезает из поля зрения, я моментально оказываюсь
в квартире. Первая комната по всему виду гостиная, диваны, широченный
экран телевизора, цветки в горшках. Направо по коридору более
интересное помещение, напоминающее рабочий кабинет. Я кидаюсь к
столу, на котором горкой свалены книги. При ближайшем рассмотрении на
нем обнаруживается счет за квартиру на имя мосье Дюссана, какието
квитанции, учебник по юриспруденции, словарь, карандаши, калькулятор…
Ага, а вот и то, что я ищу – карточка члена клуба верховой езды с
фотографией. Непослушное сердце совершает сальто и летит в неизвестном
направлении. Это он. Фотография мне не знакома, но это, безусловно, он.
Темноволосый, загорелый с уверенной улыбкой на красивом лице. Я
обращаю внимание, что в строчке «адрес» значится не парижская квартира, а как раз этот бульвар в Монпеллье. Дом номер 8. Я кладу карточку на
место и спешу покинуть квартиру, пока домработница не вернулась. Мне
удается занять свой пост буквально за несколько секунд до ее появления.
Она благодарит меня за помощь. Я прощаюсь и скатываюсь вниз по
ступенькам.
Дорога до центра занимает гораздо меньше времени, через пол часа я уже
гордо шагаю по Елисейским Полям. Я еще не знаю, что буду делать дальше.
Решусь ли отправиться следом за подлецом Лораном в неизвестный мне
Монпеллье или посчитаю свою миссию выполненной и вернусь в Ригу. На
данный момент меня это не волнует. Я наслаждаюсь охватившим меня
чувством свободы и окрыленности. Я впервые в Париже одна, такая
красивая и независимая. Первое мое посещение этого города мечты
запомнилось изнурительными экскурсиями, крошечным отелем в районе
Пигаль и захваченными из дома сухофруктами, которые мы с мамой
глодали вечером в номере, чтобы не тратиться на рестораны. За второе
двухдневное я только и успела, что побывать на Ленкиной свадьбе, расстроиться и крепко напиться. Я не видела даже Эйфелевой башни. Зато
теперь у меня навалом времени, и я могу делать, что пожелаю. Желаю я, прежде всего, выпить кофе с круассаном. Et voila![6] Через десять минут
официант ставит передо мной мой скромный заказ с вежливым: «Je vous en prie, Madame[7]». Это молодой парень лет двадцати. Выходит, для него я
уже мадам.
А для пожилой домработницы еще была мадмуазель. Оказавшись так
неожиданно состаренной, я както сразу сдуваюсь. Хорошее настроение
выходит из меня как воздух из шарика. Скоро тридцатник, а еще
незамужнем, хотя, как поется в дурацкой песне, уже давно пора. Сижу на
Елисейских Полях и радуюсь, что многолетним переводческим трудом
заработала себе на кофе с круассаном. То же мне достижение! Ленка вон
моложе меня, а уже год как замужем и для нее этот пресловутый дуэт
такая же обыденная вещь, как для меня буханка хлеба с молоком. У
остальных моих подруг и бывших одноклассниц уже дети в первый класс
пошли. А я… Проходящий мимо молодой человек адресует мне
заинтересованную улыбку, заставляющую меня немного воспрять духом.
«Ну, и что, – вступает мой безмолвствовавший до этого оптимизм, «как
говорила бабушка – выйти замуж не напасть, как бы выйти не пропасть.
Будет еще и на нашей улице праздник». Праздник мог бы быть уже сейчас,
– возражает занудствующее «Я», – если бы Лоран не оказался свиньей. Мои
мысли возвращаются к Лорану. Я цежу маленькими глоточками кофе и
размышляю, стоит ли ехать в Монпеллье. С одной стороны я никогда не
была на юге Франции, это станет для меня новым впечатлением, не считая
уже самой долгожданной встречи. С другой стороны придется жить в
отеле, а накопленный мною капитал не готов тягаться с закромами
дядюшки Скруджа. Не свойственный мне ранее авантюризм, который в
последнее время расцвел в полную силу, настаивает на первом варианте. В
конце концов, моей миссией было взглянуть в глаза человеку, с которым я
общалась почти год, к которому испытывала серьезные чувства, и который
над этими чувствами посмеялся, обманув меня в особо жестокой форме. А
этих глаз я пока кроме как на фотографии нигде больше не видела. Нет, мосье Дюссан, я всетаки доберусь до вас. Я допиваю, судя по
принесенному счету, самый дорогой в своей жизни кофе, плачу и выхожу
из кафе. Елисейские Поля кишат разнообразными туристами, слегка
разбавленными местными жителями. Ко мне возвращается хорошее
настроение. Я смешиваюсь с людским потоком и позволяю ему увлечь меня
за собой. Постепенно толпа рассасывается, и на Place de la Concorde я
выхожу в гордом одиночестве. Передо мной в зеленой дымке сада Тюльери
торжественно выседает Лувр. За моей спиной знаменитый бульвар венчает
Триумфальная Арка. Удивительно, что этот пейзаж, уже виденный
миллионы раз в книгах и кино, и уже запечатленный однажды
собственноручно на пленку фотоаппаратамыльницы внушает такой
восторг, как будто я наблюдаю его впервые. Я гуляю по белым дорожками
парка, обхожу стеклянную пирамиду Лувра, потом поворачиваю направо и
бреду вдоль берега Сены по направлению к НотрДаму. Время летит
незаметно.
По возвращению в приютившую меня квартиру застаю Ленку на диване в
таком же виде, в каком оставила ее утром. Она лениво интересуется, как
прошел день, и, не слушая ответа, отправляется на кухню варить кофе. Я
мою руки и присоединяюсь к ней. Скачанный из Интернета кот водружает
все свои породистые килограммы мне на колени и удовлетворенно
щурится.
– Слушай ты не знаешь, как из Парижа добраться до Монпелье? –
закидываю удочку я.
– Монпеллье? А тебе туда зачем? – тактично интересуется подруга.
– Подслушала разговор в автобусе. Говорят, там красиво. Море рядом.
– Не знаю, надо спросить у Пьера.
Через несколько часов с работы возвращается Пьер. Ленка сажает всех за
стол и распределяет по тарелкам салат из помидора и базилика.
– Cheri, ты не знаешь, что за город такой Монпеллье? – спрашивает она
между делом.
– Знаю, конечно. Красивый город. Недалеко от Нима находится. Он
известен своими университетами, там очень много студентов.
– Студенты, – Ленка морщит нос, – Это неинтересно. Лучше уж, Маринка, отправляйся на Лазурный берег, в Канны, СанТропэ.
Подруга мечтательно закатывает глаза.
– Chou, ты же знаешь, что там страшно дорого, – возражает Пьер, – Не
слушай ее Марина. На Лазурном берегу такие цены, что человеку среднего
достатка там делать нечего. Мы с Элен еще ни разу не ездили.
Ленка прямо вся сжимается и, на мой взгляд, и даже уменьшается в
размерах от такого удара по созданному имиджу. Ее, парижанку,
приписали к среднему классу, неспособному оплатить себе достойный
отдых.
– Зато в Монтпеллье, – продолжает не подозревающий о своем промахе
муж, – все гораздо доступнее. И море недалеко. Кроме того, недавно
открыли новый маршрут TGV Париж – Монпеллье, длится три часа с
хвостиком. Билет можно купить прямо на вокзале Gare de Lyon.
– Здорово, – радуюсь простоте решения я, – Тогда я наверно так и
поступлю. Зарезервирую отель и съезжу туда на пару дней. Не хочется вас
тут стеснять.
– Ты нас совершенно не стесняешь, – не очень уверенно протестуют
супруги.
После ужина меня допускают до лэптопа Пьера. Я загружаю свой почтовый
ящик. Гдето в глубине души, очень глубоко, теплится совсем слабенькая
изможденная надежда обнаружить там письмо от Лорана. Как только
страничка загружается, и мои глаза пробегают верхние жирные строчки, эта тень надежды исчезает. Две Виагры и один пятидесятидвухлетный
поклонник (если подумать, то можно усмотреть между ними некую
кармическую связь) составляют весь мой улов. Я закрываю ящик и начинаю
поиск отелей в студенческом Монпелье. Сравнив цены с Канновскими, я
понимаю, что имел в виду Пьер, и невольно проникаюсь благодарностью к
Лорану за то, что он решил провести свой отпуск на этой стороне
побережья. Я выбираю четырехзвездочный отель «Метрополь», судя по
описанию, расположенный в самом центре. Я распечатываю бланк
резервации и расписание поездов, которое мне нашел Пьер. Ну, вот, первый
уровень игры «Поймай подлеца» пройден, я готова к переходу на второй.
Супруги снова оккупировали мой диван. Пьер черпает ложечкой очередной
йогурт, а Ленка смотрит глубокомысленную передачу «Next». Для тех, кто
незнаком с этим шедевром изначально американского, а теперь и
французского телеискусства, объясню, в чем состоит смысл, если таковой
вообще имеется. Одинокий подросток, будь то девочка, мальчик или гей, выбирает себе пару из пяти предлагаемых кандидатур. Этих кандидатур
изначально запихивают в автобус, откуда они выходят по одному, представляются (типа: «Жан, 17 лет, в детстве съел паука») и стараются
всячески понравиться выбирающему. За каждую минуту, проведенную с
ним вместе, автобусники получают один евро. На данный момент на экране
долговязый подросток, который хвастает, что не мылся уже три месяца, и
потому надеется, что исходящий от него аромат сразит девушку на повал.
Ну, если только в прямом смысле этого выражения, думаю я и ошибаюсь.
Девушка находит длинного привлекательным и просит его, переодевшись в
костюм гигантской белки, залезть на дерево, чтобы показать свою мужскую
силу. Громадная белка скользит по стволу, вяло цепляясь лапами, не
удерживается и съезжает вниз. «Ты не достоин меня» делает вывод
малолетка и отправляет претендента обратно в автобус. Вонючка, однако, вполне доволен, потому что постыдное карапкание принесли ему 30 евро.
– Неужели тебе нравится это разжижение мозгов? – спрашиваю я у Ленки
порусски, чтобы не обидеть Пьера, соотечественники которого это все
вытворяют.
– Тсс. Смотри, сейчас этот тоже полезет.
Мне неинтересно смотреть, как очередная пародия на белку будет брать
штурмом упрямое дерево. Я беру полотенце и отправляюсь в ванну.
Закончив водные процедуры, выхожу и нос к носу сталкиваюсь с
недовольной Ленкой.
– Ты что второй раз за день мылась? – негодует она.
Отрицать бесполезно, я повинно киваю головой.
– Ну, вот, теперь Пьеру не принять душ! Горячей воды не осталось! А он
весь день работал, вспотел.
– Извини, я не знала, что вода ограничена.
Я чувствую себя преступницей. Лишила хозяина дома возможности смыть с
себя наработанный за день пот!
– Конечно, ограничена. Горячей нам хватает на два душа и одну ванну.
Вот вам и Европа. Мне вспоминаются рассказы чьихто знакомых
путешественников про то, что толи в Японии, то ли в Китае вся семья
моется по очереди в одной ванне, чтобы сэкономить воду.
– Там еще не вся вода спустилась, если что.., – мямлю я.
Ленка не слушает меня, она чувствует себя оскорбленной. Мало того, что я
понаехала на ее голову, и меня надо два раза в день кормить, так я еще и
умудрилась приоткрыть красивую занавесь и обнаружить прорехи в ее
шикарной парижской жизни.
Я раскладываю опустевший диван и забираюсь под одеяло. Завтра я буду в
Монтпеллье и, может быть, наконец, увижу Лорана. Мое воображение
опять рисует разнообразные картины этой встречи. На сей раз ему
приходится труднее, потому что декорации мне неизвестны. В конце
концов, я засыпаю, согреваемая с одного боку толстопузым Мину.
На следующее утро я просыпаюсь пораньше. Пьер, очевидно, гонимый
желанием побыстрее избавиться от лишнего потребителя воды, предлагает
подбросить меня до метро. Я наспех одеваюсь и вылетаю из квартиры вслед
за ним. Маленький серый Опель доставляет меня прямо к входу в
подземку. Пьер велит мне сесть на 14 линию, которая довезет меня прямо
до Gare de Lyon. Он упоминает, что эта линия самая быстрая и надежная, потому что поездом управляет робот. На остальных часто бывают всякие
неполадки и забастовки, а роботы во Франции пока еще не научились
отстаивать свои права. Я благодарю его за столь ценную информацию и, попрощавшись, спускаюсь вниз на эскалаторе. Приобретя билетик, я
замираю перед автоматическими дверцами. Жительница маленького
города, непривыкшая к метро, позорно переступает с ноги на могу, вспоминая злоключения волка из «Ну, погоди». А если меня защемит? Я
если застрянет чемодан? Назад отступать некуда. Эх, была, не была! Я сую
в щель автомата билетик, он послушно распахивает пасть. Я кидаюсь
вперед. Чемодан, решив воплотить в жизнь мои страхи, застревает в узком
проходе. Я тяну его на себя, как персонаж сказки «Репка» одноименный
овощ. Он отчаянно сопротивляется. В конце концов, мои мытарства
вызывают жалость у проходящего мимо корпулентного мосье, и он
помогает мне вытянуть непослушный багаж. Я закатываюсь в вагон и
вздыхаю с облегчением. И тут я некстати вспоминаю, что за рулем
железной гусеницы бездушная машина. Готова ли я доверить свою жизнь
незнакомому роботу? Додумать до конца эту не самую интеллектуальную в
моей жизни мысль мне не удается, потому что уже второй остановкой
оказывается Gare de Lyon, о чем громогласно заявляет электронным
голосом. Я выхожу, мгновенно вливаясь в спешащий людской поток.
Следуя указателям, я уже вскоре оказываюсь на вокзале. Следующим
уровнем этой путешественномыслительной игры является покупка билета.
Его мне продает еще одна машинаавтомат. Она вежливо запрашивает, куда
я желаю отправиться и в какое время. Я выбираю ближайший поезд.
Электронный продавец соглашается и просит дать пожевать мою
кредитную карточку. Оценив ее вкусовые данные, машина возвращает
кредитку и выплевывает из своих недр билет. До отправки поезда еще
тридцать минут. Я захожу в газетный киоск. На стендах с художественной
литературой доминируют Леви и Мюссо. Это два современных
французских автора, которые в своих нетленках описывают любовные
перипетии несколько необычного характера. То главный герой влюбится в
дух женщины, лежащей в коме, то родители встретят погибшую пять лет
назад дочь. Судя по тому, что жанр этих историй не фантастика, можно
сделать вывод, что для французов это дела привычные. Моя зарисовка с
невестой прибывшей на похороны никогда не виденного жениха могла бы
стать отличным началом подобной книги. Я из чистого любопытства
приобретаю газету le Parisien и иду на свой поезд. Номера вагонов если где
то и обозначены, то в таком месте, которое невооруженным глазом не
углядеть. Пять раз спросив, я, наконец, обнаруживаю свой вагон и свое
место. Ну, вот, еще один уровень пройден, с чем я мысленно себя
поздравляю. Скоростной поезд, утробно гудя, трогается с места. Я
открываю газету. В отличие от латвийских новостей, 70% которых
составляют репортажи о ежегодном взвешивании черепах в рижском
зоопарке и выращенной в отдаленном пагасте восьмиголовой лилии, французские поражают своей насыщенностью. Найдены обнаженные фото
жены президента, сам президент хвастает на весь мир новым Ролексом. В
Париже убита студентка из Швеции, убийцаманьяк задержан на
следующий же день. Новые дебаты по делу Шанталь Себир, эвтаназия или
самоубийство? Открытие музея Шанель, выставка в музее Помпиду, международный конкурс соммелье.. За окном между тем проносятся серо
зеленый пейзажи, поля, крошечные домики, водоемы. Я дремлю, уткнувшись в газету.
Через час меня будит переварившийся и желающий покинуть организм
кофе. Я внимаю его мольбе. Вернувшись, устраиваюсь, раскрываю
недочитанную газету. На последней странице гороскоп. Мое внимание
привлекает странная деталь. Предсказания для девы, коей я являюсь, подчеркнуты красным фломастером. Недоумевая, я читаю печатные
строки. « Дева: воздержитесь от дальних поездок и незапланированных
встреч. Ничего хорошего ни из одного, ни из другого не выйдет». Я
чувствую, как какойто из моих внутренних органов (конкретнее сказать не
могу, биологию забыла еще в школе) сжимается и холодеет. Откуда взялась
эта красная линия? Была ли она уже на момент покупки газеты? Нет, не
было, я вытащила издание, нечитанное и пахнущее типографской краской, из полиэтиленовой обертки. Значит, линия появилась, пока я ходила в
туалет. Теперь уже не один, а сразу несколько органов пронизывает
ледяным холодом. Кто мог знать, что я дева по гороскопу, и желать
обратить мое внимание на сегодняшнее предсказание? Кто и зачем? Я
ошалело верчу головой по сторонам. Справа от меня дремлет пожилой
господин, дальше через проход женщина с маленьким ребенком, позади
парочка влюбленных студентов. Сжимая газетный лист влажными
пальцами, я перечитываю злосчастный параграф. Выходит, что
подчеркнувший желал предупредить меня о бесполезности этой поездки.
Но почему? И кому может быть до этого дело? Нет, такого просто не
может быть. Возможно, ктото просто перепутал место, взял газету, подчеркнул для себя гороскоп, а потом обнаружил свою ошибку, и пересел.
Какойнибудь пожилой, рассеянный мосье. Вот хотя бы даже и этот, что
претворяется спящим. Испоганил чужое имущество и разыгрывает теперь
комедию. Разбудить его что ли и прямо спросить? Както невежливо
получается. Может, это совсем не он. А если всетаки предположить, что
предупреждение оставлено намеренно. Мой астрологический знак был
известен Лорану. Я в свое время делилась с ним своим пристрастием
читать гороскопы во всех газетах, сравнивать и выбирать наиболее
благоприятный. Но Лоран в Монтпеллье у своих родителей, и это я
выслеживаю его, а не он меня. Ерунда какаято получается. Мне не
остается ничего другого, как списать выделенные фломастером строки на
чьюто невнимательность. В душе не смотря на Скарлеттовское само
внушение «подумать об этом завтра» продолжает шевелиться тревога.
Поезд прибывает на вокзал Монтпеллье Сан Рок с положенным любому
уважающему себя французу 15 минутным опозданием. Незнакомый город
встречает меня влажной жарой. Я выкатываю свою чемоданчик на улицу.
На распечатанной услужливым Пьером карте ясно указано направление, в
котором мне надлежит двигаться. Я пересекаю трамвайные пути, сворачиваю направо, пройдя церковь, еще раз направо, и вот передо мной
уже распахиваются стеклянные двери отеля. Девушкаконсьерж выдает мне
ключ от номера. Первым делом я залезаю в душ, чтобы освежиться. За
десять минут дороги я успела насквозь пропитаться тепличной влагой
южного климата. Пока прохладные струи стекают по моему до неприличия
незагорелому телу, я размышляю над своими дальнейшими действиями.
Чем быстрее я увижу Лорана, тем лучше, эта история и так уже порядком
затянулась. Что бы не сулила мне эта встреча, откладывать ее не имеет
смысла. Я вытираюсь, переодеваюсь в чистое платье и отправляюсь на
поиски Интернета. Обнаружив таковой, иду тем же путем, который уже
однажды привел меня в Париж. Загружаю Pages Jаunes, затем Pages Blanches. Система выводит на экран номер домашнего телефона Огюста
Дюссана, проживающего на бульваре Jeu de Pomme. По всей вероятности
это отец нашего героя. Я возвращаюсь к себе в номер и набираю на
стационарном телефоне указанную комбинацию цифр. В трубке
неприветливо аллёкает женский голос.
– Будьте добры, позовите Лорана.
– Его нет, – собеседнице явно не терпится повесить трубку.
Чем, интересно, вызван подобный негатив? Или тут на юге все такие
вежливые?
– А вы не знаете, где я могла бы его найти?
– Plage Effemer.
Что еще за «эффемер»? Я собираюсь переспросить, но невоспитанная особа
уже отключилась. Ладно, где наша не пропадала. Я спускаюсь в приемную и
интересуюсь у портье, что это за пляж такой эфемерный. Он объясняет
мне, что речь скорее всего идет о частном пляже Effet Mer, расположенном
в соседствующем с Монпеллье Гранд Мотте.
– Тут у нас группа американцев собиралась туда поехать. У них есть
микроавтобус. Если места еще остались, они могли бы вас подбросить, –
рассказывает мне служащий отеля.
– Это было бы здорово. А где их найти?
– Да, вот один из них. Подойдите, спросите.
Он указывает мне на рыхлого молодого человека в шортах бермудах и
красной кепке. Я на ломаном английском передаю гражданину самой
демократический в мире страны свою просьбу.
– Yes, sure, no problem. We have one place left, – перекатывая жвачку с
одной щеку и на другую, отвечает американец, – My name is Sam. The bus is at the entrance. We’re leaving in fifteen minutes.
– Fifty? – я мучительно перебираю в памяти английские цифры.
– Fifteen. Three times five, – объясняет Сэм.
– Ok. Good. Thank you.
На подготовку к самому важному в моей жизни свиданию выделено
пятнадцать минут. Я вихрем несусь наверх, поправляю макияж, щедро
сбрызгиваюсь духами, переодеваюсь в легкое красное платье с
развивающейся полупрозрачной юбкой. Фургон ждет у входа в отель. Он
уже доверху набит американцами. Сэм приветствует меня и указывает
вакантное место у окна на заднем сидении. Я протискиваюсь вовнутрь, переступая через чьито ноги и отвечая на многочисленные «Hi».
Микроавтобус со скрипом двигается с места. Грудастые девушки, сидящие
рядом со мной, пытаются завязать беседу, но после моего пятого
переспрашивания бросают это гиблое дело и концентрируются на своих
бутылках пива. Вся собравшаяся в салоне молодежь распивает этот
веселящий напиток и громко гогочет над какимито своими шутками. Мне
не очень уютно, потому что я мало что понимаю, и мне чудится, что
главным объектом этих шуток являюсь я. Единственная горстка
информации, которую за время получасовой поездки мне удается
расшифровать, это то, что все громогласные потребители пива учатся на
курсах французского в Alliance Francaise. При этом на изучаемом языке
они могут пока только поздороваться, попрощаться и сообщить
попрошайкам, что у них pas d’argent[8]. Я молю всех известных мне богов, чтобы Лоран не оказался поблизости, когда я буду выгружаться из этого
фургона. Эффектнее появления не мог бы себе представить даже граф
Монтекристо в американской версии. Боги на сей раз внимают моим
молитвам, Сэм паркует свое шикарное транспортное средство на стоянке
через дорогу от пляжа. Я благодарю американцев, как умею и жду, пока
они рассосутся. Сердце, бившееся всю дорогу в нормальном темпе,
переходит на галоп. Я иду по дорожке к пляжу на слабо гнущихся ногах.
«Это красное платье для чего ты надела» стучит в висках строчка из какой
то песенки. Частный пляж представляет собой некое подобие открытого
ресторана с досщатым полом. Там, где заканчивается ресторан, начинается
песочный пляж с расставленными в ряд двухместными деревянными
кроватями, застланными белыми матрасами. Ко мне приближается
официантка.
– Добрый вечер. Наш ресторан открывается в семь. Пока я могу
предложить вам выпить чтонибудь в баре.
– Спасибо, я за этим и пришла, – улыбаюсь я в ответ овечьей улыбкой.
Сначала я выпью чегонибудь покрепче, а потом уже буду искать Лорана.
Народу на пляже немного. Если он здесь, я сразу его замечу. Я заказываю
виски со льдом дрожащим голоском, совершенно не подходящим роковой
женщине, которую я намеревалась из себя строить. Спасительная влага
пощипывает горло и согревает внутренности. Я решаю закрепить успех и
прошу еще один бокал. Ну, вот, все внутренние органы на своих местах, никто не трясется, никто никуда не скачет, сезон охоты можно считать
открытым. Я оборачиваюсь в сторону пляжа и изучаю присутствующих.
Мои американские попутчики расположились вшестером на двухместном
лежаке и потягивают свой любимый пенный напиток, на сей раз из кружек.
Несколько пар упрямо загорают, задавшись целью поймать все последние
лучики заходящего солнца. Двое мужчин, оба в белых рубашках, о чемто
оживленно беседуют. Один из них поднимается с места, жестами выражая
свое недовольство, и направляется к выходу. Я не замечаю его лица, все
мое внимание сконцентрировано на том, что остался лежать на матрасе. Я
вижу его темные волосы, красивый профиль с очерченными губами и
высоким лбом. Если бы не выпитый виски, мое сердце выпрыгнуло бы из
груди и понеслось вприпрыжку к нему на встречу. Это мой погибший
жених Лоран. Волнение уступает место злости. «Ну, сейчас ты мне все
объяснишь, дорогой мой мертвец» шепчу я сквозь зубы, направляюсь к
нему. Лоран вальяжно возлежит на подушке. На маленьком столике
ополовиненная бутылка розового вина и два пустых бокала. Я
останавливаюсь прямо перед ним как Александр Македонский перед
Диогеном, заслонив своим телом солнце. Подлец недовольно морщит
загорелую физиономию и приоткрывает глаза. Я ожидаю чего угодно, только не того, что он говорит мне пьяным голосом.
– Ну, что ты на меня смотришь? Думаешь, я не знаю, что ты собираешься
мне сказать? Что я сволочь, да? Угадал? Не утруждай себя, я и так это
знаю.
Я застываю с открытым ртом. Он совершенно не удивлен тем, что девушка, которой он год дурил мозги по Интернету, вдруг оказывается перед ним
собственной персоной. И так запросто признает свою вину! Честно говоря, я ждала банальных отмазок типа «о, дорогая, ты здесь, а я потерял свой
телефон» или «девушка, вы кто, я вас первый раз вижу».
Лоран смотрит на меня затуманенным от вина взглядом.
– Но почему? – мямлю я, когда дар речи возвращается.
Он пожимает плечами, садится на кровати и наливает себе вина.
– Почему… Ты хочешь знать, почему?
Я киваю, разглядывая его. В жизни он гораздо лучше, чем на фото. Этакий
плохой парень с шармом, перед которым не в силах устоять даже уже
однажды обманутая им женщина. Он еще ничего не сказал, а я уже готова
купиться на любую ложь. Я мысленно ругаю себя, называю Лорана свиньей
и заставляю себя не таращиться на него.
– Я не готов, понимаешь, не готов!
Чего же тут непонятного. За год телефонноинтернетного общения этот
храбрый рыцарь так и не набрался смелости для личной встречи.
– Мне надоело, что все всегда решается за меня. В какой университет
поступать, кем работать, когда жениться. Я достаточно взрослый, чтобы
принимать решения самому!
– Но я не..
Я собираюсь заявить, что лично я и не думала заставлять его жениться на
себе, не говоря уже о выборе профессии, но Лоран перебивает меня.
– А устал, устал от всего и от всех. От этих бесконечных упреков.
Бесконечных упреков, экий нахал! Я еще рот не успела открыть!
– Хорошо, – вступаю, наконец, я, урвав момент, когда страдалец подносит
к губам бокал и замолкает, – Устал, не готов, я все могу понять. Но
неужели нельзя было объяснить почеловечески? Тебя же никто насильно
под венец не тянул!
Осушив бокал, Лоран мгновенно наполняет его заново. При этом он даже
не подумал предложить мне выпить. Я бы, честно говоря, не отказалась.
– Что тут объяснять? Как тут объяснишь? И так уже все ясно, – бормочет
он.
– Ну, да, яснее некуда. Зачем было…
Я не успеваю закончить свой вопросупрек. Откуда не возьмись вырастает
маленькая энергичного вида брюнетка и хватает Лорана за рукав.
– Все, хватит пьянствовать. Поехали домой! Мама вся извелась.
Любитель розового вина неготовый к браку вяло сопротивляется.
– Отстань, Лиза, не трогай меня. Я никого не хочу видеть.
– Ага, кроме очередной блондинки. Когда же ты, наконец, изменишься, Лоран?!
Брюнетке Лизе всетаки удается сдвинуть Лорана с места, она, ведет его к
выходу, поддерживая за талию. Я устало опускаюсь на матрас. Вот вам и
закат на мосту Александра 3го! Руки сами поднимают бутылку и
наполняют пустой бокал. Солнце медленно неохотно опускается за
горизонт, его последние отблески розовят песок, стволы пальм и мое лицо.
Я сижу на берегу Средиземного моря и размышляю о банальности жизни.
Человек, встречи с которым я ждала долгие месяцы, оказывается пошлым
кобелем и выпивохой. Таких как я у него вагон и маленькая тележка. Даже
наверно большая телега. Я просто «очередная блондинка» в этой пестрой
веренице лиц, грудей и ног. Он потому и не удивился, что не понял, которая из обиженных им девиц приперлась с жалобами. Ну, вот и все. Моя
миссия подошла к концу. Я узнала все, что хотела. Вообще надо было быть
страшно наивной (этакая наивность, граничащая со слабоумием), чтобы
надеяться, что мужчина, заведомо так со мной поступивший, вдруг
окажется положительным героем. Это только в романах Вильмонт заядлый
бабник бросает жену и пятнадцать любовниц, чтобы вить любовное
гнездышко с героиней произведения, очередной бабойдурой. В жизни
такие чудеса не случается. Эх, прав всетаки был гороскоп. От этой
поездки вполне можно было и воздержаться.
А вино неплохое, пьется легко так. Я уже собираюсь налить себе еще одну
порцию, как сверху раздается мужской голос.
– Вы позволите?
Незнакомый мужчина в темных солнечных очках опускается на корточки и
наполняет мой бокал. Последняя капля срывается с горлышка и летит в
розовый омут.
– Вы в этом году выйдете замуж, – заявляет незнакомец, улыбаясь.
– С чего вы взяли? – удивляюсь я.
– Так на вас бутылка закончилась. Вы не француженка?
Я мотаю головой, отпивая вино.
– А это так заметно?
– Очень.
Я собираюсь уже обидеться на своих университетских профессоров за
некачественное обучение, как он прибавляет:
– Для француженки вы слишком красивы.
– Спасибо.
После свинского отношения Лорана этот комплимент ложится бальзамом
на душу, хотя я не могу сказать, что этот галантный француз мне нравится.
Он хорошо сложен, у него рекламная белозубая улыбка, но в целом его
лицо не кажется мне привлекательным, тем более что за стеклами очков я
не вижу глаз.
– Меня зовут Седрик. А вас?
– Марина.
Он спрашивает меня, откуда я, чем занимаюсь, что привело меня во
Францию. Я рассказываю все, как есть, кроме разве что цели поездки.
Седрик в ответ сообщает мне, что работает в Париже, а в Монтпеллье у
него много друзей, и он проводит здесь свой отпуск. Во время его
повествования мой желудок несколько раз встревает и, настойчиво бурля, требует кормления. Я пытаюсь его угомонить, но упрямый орган
продолжает отстаивать свои права.
– Может быть перекусим? Я вас приглашаю. Ресторан уже открылся, –
предлагает Седрик.
Я не уверена, хочу ли я продолжать знакомство за едой, но говорящий
желудок не оставляет мне выбора. Мы располагаемся за крайним столиком
с видом на море.
Седрик рассказывает мне, что читал Цветаеву во французском переводе, очевидно желая произвести впечатление. Мне плевать на тёзку поэтессу и
на эрудированность нового кавалера. Мои мысли все еще занимает
недостойный Лоран. Я пытаюсь вытолкнуть его оттуда, но он прочно засел
и не поддается.
– Ты мне очень нравишься, Марина. Ничего что я на ты? – заявляет тем
временем Седрик.
– Ничего. А почему ты не снимаешь очки? Солнце уже село.
Он както неожиданно тушуется и бормочет, что у него очень
чувствительные глаза.
– Ты и ночью в очках ходишь? – настаиваю я.
– Нет, я.. Ну, хотя ладно.
Седрик решительным жестом снимает очки и кладет их на стол. Я стараюсь
удержать на лице обыденное выражение, но, кажется, мне это не удается.
Должно быть, на какуюто секунду мои черты всетаки искажают
удивление и испуг. На меня, горя стыдом и отчаянием, смотрят два глаза, один из которых больший, красивый, обрамленный густыми ресницами, а
другой заметно меньше с нависшим веком и красными прожилками. Эту
дисгармонию невозможно не заметить, она уродует в целом достаточно
приятное лицо Седрика, делая его отталкивающим.
– Теперь ты знаешь, – обреченно вздыхает он, – Это у меня с рождения.
Левый глаз не развился. Врачи ничего не могут сделать.
– Извини.
Я не знаю, как вести себя. Мне хочется встать и уйти.
– Ничего страшного. Если тебе неприятно со мной общаться, я пойму.
В его голосе звенит печаль всего человечества. Наверно он привык, что
этот внешний изъян отпугивает женщин. На мгновение мне становится
пронзительно жаль его. Я подношу к губам стакан воды, чтобы скрыть
замешательство.
– С чего ты взял, – неубедительно бормочу я, – Я просто не ожидала. О
чем мы говорили?
– О том, что ты мне нравишься. Но это наверно уже не имеет никакого
значения.
Меня удивляет степень его отчаяния. Неужели за пол часа, что мы
знакомы, он успел проникнуться ко мне какимито чувствами?
– А что интересного можно посмотреть в Монпеллье? – резко меняю тему
я, чтобы избежать ответа на этот горестный полувопрос, полу
утверждение.
Седрик увлеченно живопишет мне все достопримечательности этого
южного города и в конце предлагает побыть моим гидом. Я обещаю
подумать. Нам приносят заказанный на десерт тирамису. Я ковыряю
ложечкой аппетитное суфле и слушаю в пол уха повествование Седрика, стараясь не смотреть на него. Солнце уже потонуло за горизонтом, на
средиземноморское побережье опускается прохлада и черная
беспросветная мгла.
– Я отвезу тебя, – предлагает мой кавалер.
– Спасибо. Не стоит.
Он образованный, вежливый, наверно добрый, но этот маленький опухший
глаз перечеркивает все его большие достоинства. Я проделала весь этот
длинный путь, чтобы найти красавца, а не чудовище. Впрочем, красавца я
нашла, он оказался чудовищем внутри. А этот наверно наоборот. А так
чтобы два в одном бывает только в рекламе шампуня от перхоти.
– Ты на машине?
Я мотаю головой, вспоминая, каким образом добралась на этот пляж.
Скорее всего, моя американская карета уже давно превратилась в тыкву.
– Так я всетаки отвезу.
У меня опять нет другого выхода. Я соглашаюсь. Седрик оплачивает счет, и мы идем по дощатой дорожке к выходу. В дюнах гуляет холодный
морской ветерок. Мои плечи и руки атакуют мурашки. Мой спутник молча
снимает наброшенный светлый свитер и укрывает меня. Мне неприятен
этот в принципе благородный жест. Он свидетельствует о том, что Седрик
пытается ухаживать за мной, а мне этого совершенно не хочется. Я
подавляю порыв передернуть плечами и скинуть с себя этот символ
мужского самопожертвования. Седрик распахивает передо мной дверцу
темного «Мини Купера». Машина несется по темной приморской дороге, по радио звучит чтото трогательноромантическое. Меня пронизывает
страстное желание увидеть на водительском сидении Лорана. Чтобы это
его свитер лежал на моих плечах, согревая натуральным кашемиром, чтобы
это он напрашивался быть моим гидом и рассуждал о творчестве
Цветаевой. Почему, судьба, ты так несправедлива ко мне? Смоляное небо
не отвечает. Я украдкой смотрю на Седрика. Его правый профиль можно
назвать почти красивым. Если бы он был таким с обеих сторон, возможно, его общество не тяготило бы меня так сильно.
– С этой стороны ничего? – неожиданно смеется он, как будто прочитав
мои сумбурные мысли.
Я краснею и молчу, не найдя, что сказать.
– Знаешь, я считаю, что откровенность лучше лицемерной вежливости, –
продолжает Седрик, когда машина тормозит у входа в отель, – Если я тебе
отвратителен, признайся честно, и я не буду навязываться.
Он мне не отвратителен, я просто не испытываю к нему влечения. Мое
существо пропитано ядом страсти к другому человеку. Но мне не хочется
обижать и без того обиженного природой человека. Так или иначе я скоро
уеду, и наше общение сойдет на нет естественным путем.
– Нет, что ты. Ничего подобного.
– Если хочешь, я покажу тебе завтра город, – застенчиво предлагает он, –
Если у тебя, конечно, нет других планов.
Запланировать чтолибо на следующий день у меня еще не было времени.
По идее моя невыполнимая миссия выполнена, и в Монпеллье меня ничто
больше не держит. С другой стороны я так и не видела самого города, а
посмотреть, судя по красочному рассказу Седрика, есть на что.
– Я еще не решила, – колеблюсь я между двумя вариантами, первый из
которых погулять по городу одной, второй – согласиться на общество гида
с терминаторским глазом.
– Тогда может быть я позвоню тебе завтра с утра, и мы договоримся? –
настаивает потенциальный гид, – В каком ты номере?
– 215.
– Хорошо. Тогда до завтра. Мне было очень приятно с тобой
познакомиться.
Paroles, paroles, paroles, как пела знаменитая Далида с египтянским
акцентом. Слова, слова. В устах одного они кажутся самой желанной
музыкой, в то время как сказанные другим походят на избитое клише.
– Спасибо, что подвез. Спокойной ночи.
Седрик спешит открыть мне дверцу, но я успеваю выйти раньше. Он
останавливается на пол пути и улыбается мне на прощание. Я спешу
подняться по ступенькам и скрыться за стеклянными дверьми. Уфф! Ну, и
денек. Я поднимаюсь к себе в номер и набираю теплую ванну. Начав
раздеваться, запоздало соображаю, что забыла вернуть кавалеру его свитер.
А ведь он наверняка видел его на мне, но не напомнил, чтобы нашелся
повод для новой встречи. Хитрый циклоп! Я раздраженно сдергиваю с себя
чужеродный джемпер, бросаю на стул. Теплая пузыристая ванна готова
принять меня в свои пенные объятия. Я с наслаждением вытягиваю ноги.
Интересно, что это за девушка увела Лорана с пляжа? Она сказала «мама
вся извелась». Очевидно, это его сестра. Просто знакомая девушка или
возлюбленная добавила бы личное местоимение «твоя» к слову «мама». Да, какая, собственно говоря, разница, – ворчит здравый смысл, – Это не твоего
полета птица. Плюнь и забудь. И он, конечно, прав. Но стоит мне закрыть
глаза, как передо мной возникает его лицо и загорелое тело в распахнутой
белой рубашке. На заднем плане для усиления впечатления звучит ария из
«Юноны и Авось» : Я тебя никогда не увижу. Я тебя никогда не забуду». Я
пытаюсь выжать из себя по этому поводу щедрую женскую слезу, но вместо
нее получается гигантский бесполый зевок.
Я вылезаю из ванны, вытираюсь белым отельным полотенцем, и забираюсь
под одеяло. Мне снятся Антон, Лоран и Седрик. У них на троих три глаза, у каждого по одному. «И что с того?» задиристо выступает Антон, «У
Кутузова тоже был один глаз, и ничего, побил этих лягушатников». «Эх, одним глазом я вижу в половину меньше блондинок» сетует Лоран. «Мне
совсем не идет этот глаз? Мне лучше его снять?» робко спрашивает Седрик
голосом Фрейндлих из «Служебного романа». Я хихикаю во сне.
Я просыпаюсь в девять с чемто, на удивление хорошо выспавшись.
Надеваю шорты и майку, неброско крашусь и спускаюсь к завтраку.
Старомодно оформленный ресторан заполняет толпа туристов, на две
трети состоящая из англоговорящих обывателей в бермудах и шлепанцах
природных расцветок. Я водружаю на тарелку два куска багетт, несколько
ломтиков сыра и парочку загорелых круассанов. Официантка, по виду
девочкастудентка, наливает мне кофе и на корявом французском желает
приятного аппетита. Итак, что мы имеем. Вчера в расставленные сети
угодило две рыбы: большая и вкусная и маленькая несъедобная. Первая
махнула хвостом и ушла на недостижимую глубину, вторая же засела
накрепко, но в виду несъедобности мне самой придется ее отпустить. В
результате мы не имеем ничего. Зеро, господа.
Я допиваю крепкий кофе из маленькой чашки и решаю, запасясь картой, отправиться на прогулку по городу. Поднявшись на свой второй этаж, я
замечаю, что на каждой ручке двери висит полиэтиленовый пакет со
свежей газетой. Моя ручка тоже не избежала этой участи. Я снимаю пакет
и, войдя в номер, разворачиваю газету. Пальцы сами перебирают страницы
в поисках гороскопа. Он обнаруживается на последней странице, выделенный на сей раз синей шариковой ручкой. «Дева: Случайная
встреча может оказаться судьбоносной. День благоприятный для
любви». Очень мило. Какойто доброжелатель опять постарался не
оставить эту наиважнейшую информацию незамеченной для меня. Меня
преследуют? За мной следят? Спецслужбы? Латвийские или французские?
Или всетаки Моссад? Ага, сад, детский. Я ругаю себя за глупые
предположения, но умного у меня на этот счет нет ни одного. Какому
сумасшедшему астрологу могло прийти в голову обеспечивать меня этими
ежедневными подчеркнутыми прогнозами? Вчерашний, надо заметить, сбылся в полной мере. Пойдет ли по его стопам сегодняшний, более
оптимистичный? Мой взгляд падает на число издания. Прошлый четверг!
Ничего себе услуга отеля для деловых людей! Ничего себе свежая пресса!
От головоломки меня отвлекает телефонный звонок.
– Привет. Это Седрик. Я тебя не разбудил?
Я невольно вспоминаю его некрасивый глаз.
– Нет. Я проснулась час назад.
– А я только что. Испугался, что проспал, и ты уже ушла.
– Еще нет. Собираюсь.
– Ты еще помнишь мое вчерашнее предложение?
Предложение помню, но и левый неудачный бок тоже не стерся из памяти.
Хотя днем Седрик, скорее всего, будет в солнечных очках, а это несколько
меняет ситуацию. И потом в его голосе столько надежды…
– Да. Можем встретиться, если ты свободен.
– Я подойду через пол часа к отелю?
– Договорились.
– До встречи, – говорит он счастливо улыбающимся голосом.
Я переодеваюсь в белую юбку и розовую майку, подмазываю губы розовой
помадой и выхожу из комнаты. На двери какогото лежебоки все еще
одиноко болтается газетный сверток. Я воровато оглядываюсь, подбираюсь
на цыпочках к дверной ручке и аккуратненько вытаскиваю газету из пакета.
Отойдя на безопасное расстояние, развертываю листы. Ага, это
сегодняшний выпуск, как и полагается. Ни на одной странице не
наблюдается никаких подчеркиваний. В актуальном гороскопе звезды не
сулят мне ничего интересного, только невнятно советуют уделить
внимание детям. Кто же мне подкинул просроченное предсказание? И
главное зачем?
Я на автомате спускаюсь по ступенькам. В голове полный сумбур. Оклик
Седрика заставляет меня вздрогнуть. Он спешит мне на встречу, улыбаясь
во все имеющиеся во рту зубы.
– Все в порядке? Ты выглядишь озадаченной.
– Все хорошо.
На нем уже другие солнцезащитные очки с красной полоской «Прада» на
одном боку. У него наверняка имеется целая коллекция этих аксессуаров.
По понятным причинам.
Мы поднимаемся по окаймленному пальмами бульвару на залитую солнцем
Place de la Comedie. Слева величественное здание оперы, справа украшение
каждого французского городка – карусель, по обеим сторонам тянутся
пестрые козырьки кафе. Праздничный пейзаж несколько портит мрачная
кучка бомжей с собаками. Пофранцузски эта неблагополучная часть
общества называется SDF и по словам моего гида встречается в Монпеллье
достаточно часто. Я разглядываю дефилирующих по площади
монпелльерян. Пьер был прав, большинство жителей города студенческого
возраста. Они спешат кудато в неизменных узких джинсах и балетках с
огромными сумками через плечо. Пожилое меньшинство не в пример
молодежи удивительно элегантно. Я в очередной раз восторгаюсь стильно
разодетыми и свежепричесанными мадам. Собаки конкурируют по
численности со студентами. Гладкошерстные и лохматые, маленькие и
большие, породистые и не очень, эти братья меньшие лениво плетутся за
хозяевами, подметая светлый тротуар языками. Мы поворачиваем на place Jean Jaures, а оттуда по rue Foch выходим к золотистой миниатюре
парижской Триумфальной Арки. Седрик шагает слева от меня, пичкая
ценной информацией. Я узнаю, что город был основан в 985 году династией
тулузских графьев. Chateau d’Eau, который предстает перед нами во всей
красе, венчая Promenade du Peyrou, был воздвигнут немного позже и теперь
является символом города. Я спрашиваю, что можно прикупить как
типичный сувенир из Монпеллье.
– Для хорошего человека? – зачемто уточняет Седрик.
– Да. Для мамы.
– Тогда ничего. Плохому можно привезти «Grisettes de Montpellier», маленькие невкусные конфетызуболомки. Это, пожалуй, единственный
местный сувенир. Монпеллье не туристический город. Если захочешь, я
отвезу тебя в Ним, в ЭгМорт или в Сан Гийем де Дезер. Там эта индустрия
более развита.
– Я еще здесь не все посмотрела, – притормаживаю разохотившегося гида
я.
Мы спускаемся по выложенной камнями дорожке. Седрик обещает
обогатить мою эрудицию посещением старейшего во Франции
медицинского университета. Постройка 1180 года, устремляющаяся в небо
двумя старинными башнями, действительно впечатляет. Она бы отлично
гармонировала со средневековыми католическими монахами в темных
одеяниях и рыцарями на породистых скакунах. В нашем 21 веке это здание
выглядит затерявшимся гостем из прошлого. Я прошу Седрика запечатлеть
мою довольную физиономию на фоне исторического достояния. Дальше
наш путь лежит в Jardin des Plantes[9], который расположен через улицу.
Мы неспешно бредем по кипарисовой алее. Утренние волнения улеглись, в
моей душе царит покой и умиротворение. Я наслаждаюсь прогулкой, южным солнцем и новыми впечатлениями. И даже внешность моего
спутника не вызывает прежней антипатии. Мы усаживаемся отдохнуть на
каменной скамейке в тени какогото неизвестного мне пахучего растения.
На плоском лепестке разлапистого желтого цветка два мотылька
экзгибициониста самозабвенно предаются любви. Мне становится не по
себе от откровенности этой сцены, которую я наблюдаю в обществе
малознакомого мужчины. Как будто он, пригласив меня к себе в гости, намеренно включил платный канал.
– Я в детстве однажды собрал гусениц и посадил в банку, чтобы они
превратились в бабочек, – говорит малознакомый мужчина, мгновенно
развеивая неловкость.
– И во что превратились? – улыбаюсь я.
– В гниль, – смеется он.
– А я ловила в речке головастиков и выращивала из них лягушек, –
неожиданно откровенничаю я.
– Удачно?
– Не очень. Лапки у них выросли, а хвостики не отвалились.
– Может быть, тебе удалось вывести новый вид хвостатых лягушек?
– Кстати о лягушках. У нас считается, что французы только ими и
питаются. А я до сих нигде в меню этой экзотики не встречала.
– Тут в Монпеллье их не готовят. Зато могу предложить типичные moules frites или какихнибудь морских гадов.
– Хочу moules frites, – выбираю я, – В учебниках про них тоже писали.
– Отлично. Идем?
Мы возвращаемся на place Jean Jaures и размещаемся в маленьком уютном
ресторанчике. Седрик заказывает жареные колечки кальмара, обещанные
мидии с картофелем фри и бутылку розового вина. Официант
дополнительно приносит кувшин с водой, в которой плавают полукруглые
кусочки льда. Я жую кальмар, запивая вином, и постепенно наполняюсь
теплой, бурлящей, рвущейся наружу радостью. Седрик рассказывает мне, что в детстве одноклассники дразнили его циклопом, одноглазым и
пиратом. Он сначала дрался, отстаивая свои права, а потом смирился и
научился относиться с юмором к собственной внешности.
– Ты знаешь, очень забавно наблюдать, как меняется зазывное выражение
лица девушки, стоит мне снять очки.
Седрик смеется с наигранным безразличием, но ято помню, что вчера ему
было не до смеха, когда я вынудила его разоблачиться.
– У тебя нет девушки? – интересуюсь я после третьего бокала.
Он мотает головой, выуживая вилкой из раковины оранжевое тельце
молюска.
– Мы расстались два года назад. Она хотела жить на юге, а меня работа
вынуждала оставаться в Париже.
– Разве это причина для расставания?
– Когда нет любви, причиной может стать все что угодно.
Мне хочется спросить, с какой стороны ее не было, но я напоминаю себе, что меня это совершенно не касается. Мой врожденный такт сдерживает
меня от неуместных вопросов, зато, откуда ни возьмись, вылезает не
присущая мне в принципе болтливость, и я выкладываю Седрику всю
подноготную своих отношений с Антоном. Он внимательно слушает, время
от времени неодобрительно качая головой и вздыхая. К счастью вино
заканчивается до того, как я успеваю выложить еще и дурацкую историю с
Лораном и окончательно выставить себя на посмешище. Нам приносят
разноцветные шарики мороженного. Я смотрю на Седрика, и он уже не
кажется мне таким непривлекательным. Хотя и привлекательным еще тоже
не кажется. Может быть, после второй бутылки он чудесным образом
преобразился бы в мужчину моей мечты. Но узнать этого мне не дано. Он
платит по счету, и мы выходим из ресторана.
– Спасибо за экскурсию. Очень познавательно.
– Мы еще не все достопримечательности посетили, – возражает Седрик.
– Оставим чтонибудь на другой раз.
От выпитого на жаре алкоголя, у меня в висках образуются две
металлические гирьки. Они раскачиваются и звенят, больно ударяясь о
черепушку. Мне хочется уткнуться гудящей головой в подушку и
задремать. Седрик считает своим долгом проводить меня до отеля.
Остановившись у входа, он просит у меня разрешения позвонить завтра. Я
милостливо даю это разрешение. В глубине желудка, заполненного до верху
розовым вином, плещется возродившаяся femme fatale.
После освежающего душа я заваливаюсь спать и просыпаюсь только часа
через два от телефонного звонка. Мой мобильник выплясывает на спине, подпевая себе. Я отвечаю сонным голосом. В трубке беснуется мама.
– Где ты? Почему не звонишь? Что случилось?
– Мам, не кричи, все в порядке, – невнятно бубню я.
– Чем ты там занимаешься?!
– Сплю.
– В это время? Ты с мужчиной что ли?! – в мамином голосе дрожит такое
негодование, как будто я арабская девица, девственность которой трепетно
хранится для будущего мужа, который отдаст за это богатство десять
верблюдов.
– С каким мужчиной, мама, о чем ты. Я устала и решила устроить себе
сиесту, – оправдываюсь я.
– Сиесту! Слов уже иностранных набралась! Почему не звонила? –
продолжает буйствовать мой родной педагог.
– Работы много, – привожу я единственный веский аргумент, который
может воздействовать на маму.
– Ну, времято матери позвонить могла найти. Я же переживаю!
– Извини, мам.
– Антон звонил, – неохотно выдает родительница новость, которая по ее
мнению должна заставить меня взмыть до потолка.
– Чего хотел? – безразлично спрашиваю я.
– С тобой поговорить. Он с товарищами по БМВклубу отправляется в
двухдневную поездку по Латгалии. Хотел пригласить тебя с собой.
Вот оно женское счастье! БМВклуб это тусовка обладателей одноименных
автомобилей. Тут следует, однако, заметить, что автомобили эти не
новенькие X5, а раритетного вида старички с заклеенными лейкопластырем
фарами, незакрывающимися багажниками и залатанными сидениями.
Собравшиеся вместе они напоминают группу пациентов травмопункта.
Антон являлся гордым обладателем престарелой «тройки» с выбитым
задним окном и гордой надписью «Попробуй догони» на поцарапанном
боку, что позволяло ему и его любимице участвовать в тусовках
популярного клуба. В свое время я пару раз «путешествовала» с ними, спала на матрасе в спортивном зале таллиннской школы и питалась
запасенными заранее сплющившимися в рюкзаке бутербродами.
– И что ты ему сказала?
– А что я могла сказать! – возмущается мама, – Сказала, что ты в Париже
по работе.
Хе, хе, так ему и надо, любителю спартанского секса на матрасе. Он в
латгальском захолустье, а я в Париже! А точнее вообще на юге Франции.
– Ты когда приедешь? Он обещал перезвонить.
Спешу и падаю, ломая ноги. Именно ради этого звонка и надежды на
групповуху с насекомыми под звездным небом.
– Не знаю пока еще.
Мама горестно вздыхает. Она боится, что изза моей нерасторопности мы
упустим ценного Антона. Я прощаюсь и нажимаю отбой. Если раньше мое
презрительнопренебрежительное отношение к Антону обосновывалось
виртуальным романом с красавцем Лораном, то теперь по сути особой
причины воротить нос у меня нет. Если только рассматривать одноглазого
Седрика как более перспективную альтернативу. Эх, жизнь наша жестянка, или как сейчас принято говорить «жесть».
В дверь стучат. Странно, я вроде ничего не заказывала. Может быть, услужливые клерки притаранили очередные просроченные новости? На
пороге мнется мальчикпортье с огромным букетом белых роз.
– Добрый день. Это вам велели передать.
– Кто?
– Не знаю. Какойто мосье.
Ну, да, явно, что не мадам. Я благодарю мальчика, забираю букет и
захлопываю дверь. Поиск карточки не увенчивается успехом. Кто же этот
таинственный поклонник, угадавший мои любимые цветы? Даже при всей
моей наивности представить себе, что это дар раскаявшегося Лорана я не
могу. Остается мой разноглазый друг. Это, конечно, мило с его стороны, но
рассчитывать на взаимность вряд ли позволит. Скажу завтра «спасибо», когда он позвонит, и дело с концом. Я смотрю на крупные головки цветов с
нежными бархатистыми лепестками. Вот вам и день благоприятный для
любви. Антон зовет меня в палатку, Седрик преподносит розы. И только от
Лорана, который мне понастоящему интересен, нет никаких вестей. Закон
подлости действует в полную силу.
На следующий день звонок Седрика застает меня в душе.
Бесперспективный ухажер приглашает мне поехать в Сан Гийем де Дезер, живописный средневековый городок в сорока минутах езды от Монпеллье.
Я неожиданно для себя соглашаюсь. Он ждет меня в холле безупречно
одетый и причесанный, распространяющий приятный аромат какогото
парфюма. Когда я подхожу ближе, он вдруг ни с того ни с сего делает
попытку меня поцеловать. Я отступаю, недовольно сдвинув брови. Что он
себе вообразил!
– Если ты думаешь, что, подарив мне цветы.., – начинаю я пылкую речь в
защиту своих чести и достоинства.
Седрик смеется, оголяя ровный ряд зубов.
– Я ничего не думаю. Просто это местная традиция – три символических
поцелуя при встрече. Извини, вышло чисто автоматически. Я забыл, что ты
к этому не привыкла.
– Нуну, – недоверчиво качаю головой я, не готовая сдать позиции.
– Тебе понравились розы?
– Угу. Я люблю белые.
– Значит, я угадал. Идем?
В машине я расслабляюсь и постепенно ввязываюсь в разговор. Болтать с
Седриком удивительно легко. Не стремясь произвести впечатление, я
остаюсь с ним самой собой, такой, какая я есть на самом деле со всеми
моими незначительными недостатками и многочисленными достоинствами.
За дорогу туда я даже успеваю поведать ему о своей нетривиальной
детской мечте. Когда мои одногодки мечтали о славе актрисы или певицы, я хотела быть старушкой. Обыкновенной маленькой иссохшей с палочкой и
крошечной пенсией, которой хватало бы на кашу и хлебушек. Вот такое вот
неординарное желание. Мама тогда серьезно размышляла о том, чтобы
показать ребенка психиатру.
– Ну, почему же. С точки зрения психологии вполне объяснимое
стремление, – замечает Седрик, следя своим одним с половиной глазом за
дорогой, – Просто тебя пугала ответственность взрослой жизни. Тебе
хотелось побыстрее перескочить этот сложный этап.
– А ведь и правда. И почему мне никогда не приходило это в голову?
– Просто ты об этом не задумывалась.
Седрик паркует свою маленькую машину на стоянке, и мы поднимаемся по
каменистой дорожке в город. Сан Гийем не похож ни на блистательный
Париж, ни на солнечный Монпеллье. Его узкие улочки в метр шириной, подоконники крошечных окон, уставленные горшками с цветами,
сувенирные лавочки, старинная церковь, все так и пропитано историей. Мы
едим блинчики в маленьком кафе напротив церкви под сенью древнего
платана. Дерево такое старое, что наверно его детство пришлось на времена
Инквизиции. Когда мы заканчиваем еду, небо хмурится, откуда ни
возьмись налетает холодный ветер. Мы спешим к машине, но первые
тяжелые капли застают нас на пол пути. Они бьют по затылку, скатываются
по волосам за шиворот, растекаются мокрыми пятнами по одежде.
Оказавшись, наконец, под укрытием салона машины мы вытираемся
нашедшимися под рукой бумажными салфетками. Струи дождя стучат по
крыше и струятся по оконным стеклам, отгораживая нас от внешнего мира.
Лицо Седрика в полуметре от моего и в какойто момент я чувствую, что
он хочет меня поцеловать. На сей раз у него на уме точно не символическое
соприкосновение щеками. Он поворачивается в анфас, и я вижу прямо
перед собой его больной левый глаз с розоватым белком. Хоть уже и
виденный однажды этот физический дефект, на сей раз пугает меня еще
больше. Должно быть, я даже вздрагиваю. Во взгляде Седрика мелькает
чтото, он резко отстраняется. Машина трогается, посылая во все стороны
фонтаны брызг.
Мы молчим. И это уже не мы, а он и я по отдельности. Я понимаю, что
Седрик хочет от меня того, что я не в силах ему дать. Природная
брезгливость не позволяет мне даже представить, что человек с таким
опухшим красным глазом может прикоснуться ко мне.
– Извини, – зачемто говорит он, разбивая тишину.
– Тебе не за что извиняться. Но я должна тебе сказать… У нас не выйдет
никаких отношений. Вопервых, я совсем недавно рассталась с мужчиной, который был мне дорог, и я не готова к чемуто новому.
– Вовторых, ты считаешь меня уродом.
Да, я считаю тебя уродом. Да, меня бросает в дрожь от твоего вида. Но как
же тяжело тебе это сказать.
– Извини.
– Ничего страшного. Я знал, что так и будет.
– Мы всего два дня знакомы. Ты забудешь, встретишь девушку лучше
меня, – пытаюсь я усластить пилюлю.
– Тебе так кажется, – немного не впопад вздыхает он, – Скажи, а кто он, этот мужчина, с которым ты рассталась?
Ну, вот, не рассказывать же ему про подлый обман Лорана и мою
наивность!
– Он.. Он – француз, живет в Париже, – неохотно выдаю я.
– Красивый?
– Красота в мужчине не главное, – лицемерю я, – Моя мама говорит, что
мужчина должен быть чуть лучше обезьяны.
– Я, выходит, хуже, – делает неутешительный вывод Седрик.
– Да, нет, но..
– Ты еще его любишь?
Люблю ли я Лорана? Сложный вопрос. В то время, что мы тесно общались, я испытывала к нему очень сильные чувства. Не зря же до последнего не
верила в его предательство. А теперь.. Наверно какойто огонек еще
теплится в испепеленной пожаром душе. Я пожимаю плечами.
– А за что ты его любишь? – продолжает эту череду странных вопросов
Седрик.
– Любят не за чтото, а просто так, – кидаю я еще одну неписанную
истину.
– Ну, что для тебя было важнее, его внешность или внутренние качества?
– настаивает он.
– И то и другое. Все вместе.
– Ясно.
Мы продолжаем путь в тишине. Я чувствую, что Седрик отгородился от
меня невидимой стеной, и чтото у меня внутри опечаленно сжимается в
клубочек. Хотя с чего бы мне печалиться, надо радоваться, что удалось
избавиться от нежелательного ухажера. Мне както не радуется.
Седрик подвозит меня к входу в отель. Дождь прекратился так же
неожиданно, как и начался. Над Монпеллье разворачивает свои лучи
жаркое летнее солнце.
– Знаешь, Марина, я подумал, может быть, ты согласишься, чтобы мы
остались просто друзьями? – произносит Седрик, опустив глаза, – Пока ты
здесь, я повожу тебе по окрестностям. Ты ведь без машины.
Неизвестный орган, свернувшийся было в клубок, довольно разжимается.
– На друзей я согласна.
Седрик улыбается.
– Тогда приглашаю тебя сегодня вечером на дружеский аперо.
– На дружеский чего?
– Аперитив. Бокал чегонибудь.
– Хорошо.
– Я заеду за тобой в восемь.
Я поднимаюсь по ступенькам, захожу в свой номер. Мой взгляд упирается в
празднично пышный как торт с взбитыми сливками белый букет. С цветами
он всетаки угадал. В нем вообще много плюсов, но один единственный
жирный минус перечеркивает их все разом. Он спросил меня, за что я
полюбила Лорана. За внешность, потому что она полностью отвечала моему
представлению о прекрасном принце (не хватало белого коня, но как
выяснилось позже, мой герой состоял в клубе верховой езды), и за
проявленное внимание к моей скромной персоне. Этих двух элементов
было уже вполне достаточно, чтобы состряпать на скорую руку любовное
зелье. Но Лоран кроме всего прочего оказался еще интересным глубоким
человеком и, насколько я могла судить по нашим виртуальным забавам, искусным любовником. Этакий вариант «все включено». Куда же, спрашивается, все делось? Или, если задать вопрос подругому, откуда
взялись все эти замечательные положительные качества у свиньи
обыкновенной? Как я могла не углядеть за блистательным фасадом
безответственного труса и бабника? Как не расслышала в заливистых речах
фальши? С другой стороны, откуда взяться опыту в таких делах, когда за
всю свою сравнительно длинную жизнь мне довелось иметь дело только с
тремя мужчинами. Если, конечно, тех особей можно было назвать
таковыми. С первым, толстым, задиристым одноклассником, я начала
встречаться в старшей школе исключительно из стремления быть такой как
все. Мы танцевали вместе на выпускном вечере, пили пиво из одной
бутылки на двоих и готовились к вступительным экзаменам на мамином
диване. Сомнительные заслуги этого экземпляра исчерпывались неудачной
попыткой научить меня курить и удачным (в плане желаемого результата, а
не желаемых ощущений) освобождением от гнета уже немодной в том
возрасте девственности. Почему мы расстались, я уже даже не вспомню, просто судьба развела наши дорожки в разные стороны. Моя потянулась на
филологический факультет государственного университета, а его в
непроходимые дебри компьютерных наук. Взамен потерянного кавалера та
же судьба подкинула мне другого. Этот был значительно тоньше и
фигурой, и мировоззрением. Он играл на скрипке, и его фамилия
красноречиво заканчивалась на «штейн». Он водил меня на концерты
классической музыки, где я втихаря пощипывала себя за бок, чтобы не
заснуть, разразившись богатырским храпом. На один большой праздник
этот представитель творческой интеллигенции привел меня знакомиться с
родителями. Папа, какойто важный начальник, с полагающимися по
должности пузом и лысиной смерил меня неодобрительным взглядом и за
весь вечер не произнес в мой адрес ни одного слова. Мама наоборот, закрывая рот, только чтобы прожевать кусочек кошерной баранины, живописала мне все достоинства своего ненаглядного сына, особенно
подчеркивая его молодость и неготовность к серьезным отношениям. Надо
заметить, что на тот момент я тоже не испытывала огромного желания идти
под венец с этим «штейном», но его официально утвержденная
вышестоящей родительской инстанцией «неготовность» меня задела и в
конечном итоге привела к разрыву. Ну, а дальше был небезизвестный Антон
из Даугавпилса, любимчик моей мамы. Так что мой опыт «серьезных
отношений» не мог сравниться с достижениями героини некогда любимого
мною опять же французского кино Анжелики маркизы ангелов. Он не
дотягивал даже до Ленкиного послужного списка, включавшего в себя
десятка два имен. Возможно, мне не хватало активности и инициативы, или
же я просто была не достаточно страстной натурой. Ну, что ж вот теперь я
эту инициативу проявила, вылезла из кокона своего домашнего халата, расправила ослабевшие за годы простоя крылышки и что? И ничего. Или
всетаки Седрик потянет на роль Жофре после сожжения на костре? У
того, кажется, был шрам на щеке и подбитая нога. И это его ничуть не
портило. А первый возлюбленный ветреной Анжелики Николя был как раз
без глаза. И тоже очень даже ничего. Я хихикаю над своими дурацкими
мыслями, скрючившись на диване в сомнительной попытке накрасить ногти
на ногах. Лак размазывается, я чертыхаюсь. До Анжелики мне далеко.
Я спускаюсь в холл «Метрополя» в восемь пятнадцать, следуя учению
книжки «Savoir vivre avec des Francais»[10], в которой четверть часа
значится как допустимое опоздание, которое дает возможность
ожидающему молодому человеку передумать и смыться. Седрик не
передумал и не смылся. Он терпеливо ожидает меня на диванчике. На сей
раз при виде меня он не делает попытки сближения, а просто улыбается и
вопросительноутвердительно спрашивает «Ca va?» Эта крошечная фраза
из двух слов может во французском языке означать все что угодно от
нейтрального «как дела?» до «тебе не очень больно?», «я нормально
подстригла или надо покороче?» и даже «этого хватит за убийство вон того
господина в кепке?» На сей раз за этими двумя словечками Седрика
прячется скопище пространных вопросов: «Я рад тебя видеть. Ты хорошо
себя чувствуешь? Все в порядке? Отдохнула немножко? Не находишь меня
слишком страшным? Едем прямо сейчас?» А я своим утвердительным «ca va» отвечаю, что «отдохнула, неумело накрасила ногти на ногах, вспоминала молодость, нахожу, что эти очки ему идут и отлично скрывают
его глазнедоросль, и что да, я готова ехать».
– Ты знаешь, – говорит Седрик, когда машина выезжает за пределы города,
– Я решил немного расширить идею аперитива.
– В каком плане? – настораживаюсь я.
– Я решил превратить его в пикник на берегу моря. Мне показалось, что
тебе это должно понравиться.
Сама по себе идея пикника безобидна и даже привлекательна. Но мне не к
месту вспоминается интерпретация этого английского слова одним
французским студентом с точки зрения французского словообразования.
Надо заметить, что этот «выдающийся лингвист» в свое время внес
существенную лепту в наши познания. Благодаря ему, мы, привыкшие
выписывать синекдохи и метафоры из Мопассана и Гюго, освоили такие
полезные слова и выражения как «deconner, engeuler, tete de gland, une galere, s’en foutre и все производные от cul[11]». Именно они позволили нам
в дальнейшем лучше понимать современный французский кинематограф.
Что касается упомянутого пикника, то молодой профессор разделял это
слово на piquer и niquer, и уверял, что таким образом наиболее точно
передается сущность самого понятия. Для тех, кто прогулял ту жизненно
важную лекцию объясняю, что первый глагол означает «жалить» (имеется в
виду укус насекомого), а второй является вульгаризмом выражения
«заниматься любовью». Таким образом, сложив их вместе мы получаем
палатку, Антона и жука.
– Я не угадал? – прерывает мои размышления Седрик.
– А? Что именно?
– Насчет пикника.
– Да, нет, отчего же. Отличная идея.
Я надеюсь, что Седрик помнит наш уговор о дружбе, и потому мы
ограничимся первым составляющим этого замечательного слова.
Его «Мини Купер» заезжает на пляжную стоянку.
– Мы находимся в Маглон, – объясняет мне мой спутник, – Прямо
напротив частный пляж Carre Blanc. Если хочешь, пойдем туда, выпьем по
бокалу, как договаривались.
– Ну, ты же наверно чтото приготовил для пикника? Не пропадать же
добру.
Мы вытаскиваем из багажника сумки. В одной одеяло и пара теплых
свитеров на случай полярного холода, в другой бутылка розового вина и
какаято еда. Седрик забирает обе сумки, наотрез отказавшись от моей
посильной помощи. Мы выбираем место поспокойнее (оказывается, любителей выпить на природе во Франции не меньше, чем у нас) и
расстилаем одеяло. Солнце медленно, расползаясь огромным желто
розовым пятном по горизонту, опускается к воде. Седрик мастерски
откупоривает бутылку. Я рассказываю ему историю про карандаш. Он
воспринимает такое издевательство над напитком с негодованием гурмана, которое, впрочем, не мешает ему похвалить мою смекалку. Вслед за
пластмассовыми бокалами для вина из пакета чудным образом появляются
фрукты, золотистые домашние чипсы, крупные черные и зеленые маслины, фисташки и сушеные помидоры в масле. Мы начинаем трапезу. Седрик
повествует мне о своей работе в архитекторском бюро, которая
заключается в составлении 3D эскизов будущий зданий. Я слушаю в пол
уха. Он смотрит на меня в полтора глаза, догадываясь наверно, что мне не
очень интересно. Подробности трудовой деятельности мужчины могут
интересовать женщину в одном единственном случае – если этот мужчина
ее потенциальный или действующий муж и ее благосостояние напрямую
связано с перипетиями на его работе. Седрик таковым не является, поэтому я могу позволить себе эту невнимательность. Он меняет тему, мы
говорим о его любимых винах, о моих детских увлечениях, об агрессивной
политике США. В какойто момент у меня появляется странное ощущение, как будто мы с ним уже однажды беседовали вот так, и он в таких же
самых выражениях осуждал деятельность Дабылъю Буша. Этакое
мистическое дежавю. Я признаюсь в этом Седрику, он както тушуется и
уводит разговор в другую сторону. Вино по мере убывания в бутылке и
прибывания в моем желудке по обыкновению приукрашивает
действительность. Песок кажется теплее, море синее, Седрик
мужественнее. Он встает и тянет меня за руку.
– Пойдем, посмотрим закат.
Мы поднимаемся на песочную дюну, откуда через дорогу разворачивается
вид на голубые водные просторы. Солнце, прячась за горы, вносит
последние яркие штрихи, преображая пейзаж в картинку из книжки сказок.
Я не сразу замечаю на водной глади темные силуэты птиц.
– Что это?
– Фламинго. Это природный заповедник.
– Они там живут? И никуда не улетают? – удивляюсь я.
– Нет. Им здесь очень хорошо.
Я смотрю на стаю купающихся в золотистых солнечных отблесках
фламинго и мне вдруг страшно хочется романтики. Попытайся Седрик
поцеловать меня сейчас, я, пожалуй, даже стерпела бы. Его маленький
красный глаз в свете заката и выпитого вина уже не кажется мне таким
маленьким и таким красным. Да, и сравнение с Жофре говорит явно в его
пользу. Но Седрик подобной инициативы больше не проявляет, видимо, хорошенько усвоив урок. Он просто стоит слева от меня, смотрит в даль и
думает о чемто своем. Ну, и ладно, не оченьто и хотелось.
Потом мы возвращаемся к морю и бродим по мокрой полоске, атакуемые
ленивыми волнами. Я разглядываю отточенные водой гранитики, ракушки
и зеленосерые скелетики крабов. Мы говорим о чемто несущественном и
незапоминающемся. После десяти резко темнеет и заметно холодает. Мы
собираем вещи и покидаем пляж. В машине по Cheriе FM звучит
популярная песенка Ренана Люса «Les Voisines[12]», в которой
исполнитель повествует о своем пристрастии разглядывать сушащиеся
лифчики и трусики соседок. Сомнительное, на мой взгляд, увлечение.
Попахивает фетишизмом. Конец у этой музыкальной истории весьма
трагичный, зато поучительный – перед носом у расстроенного извращенца
воздвигается дом престарелых. За этим увлекательным сюжетом следует
трогательная композиция «Carry you home» Джеймса Бланта. Я не понимаю
слов, поэтому могу просто насладиться музыкой и помечтать. Мечтания
обрываются у дверей «Метрополя». Я собираюсь уже открыть дверцу и
выйти, когда Седрик берет мою ладонь и сжимает в своей. Я замираю, притворившись мертвой, как собака, которую гладит чужак. Мне кажется,
что он сейчас схватит меня и начнет тискать против моей воли. Меня
охватывает паника, хочется вырваться и убежать. Но в действиях Седрика
нет ни малейшей агрессии, он подносит мою руку к губам, нежно целует ее
и возвращает на место.
– Спокойной ночи, – желает он.
В глубине моего существа зарождается волна, она растет, поднимается
выше, сжимает горло, мешая дышать, и выплескивается слезами.
– Извини, – мычу я и вылетаю из машины.
Он чтото говорит мне в след, но я не оборачиваясь, спешу в отель.
Оказавшись в номере, я, вместо того чтобы успокоиться, разражаюсь
рыданиями с удвоенной силой. Мне жалко Седрика, себя, маму, умершего
двадцать лет назад дедушку. Особенно себя и дедушку. Тушь стекает
темными струями по лицу, оставляя на щеках мутные разводы. Из зеркала
на меня взирает рыдающий гот. Под рукой нет волшебных маминых капель, поэтому успокаиваюсь я не скоро. Зато сплю как убитая.
На следующий день Седрик везет меня в зоопарк. Утром в полиэтиленовом
пакете я нахожу очередной подчеркнутый гороскоп, рекомендующий мне
«следовать выбранному курсу». Происхождение этих выделенных
прогнозов все еще немного тревожит меня, но я стараюсь не забивать себе
этим голову. Тем более что данный образец не говорит мне ровным счетом
ни о чем. Куда следовать? Какому курсу? Я вроде ничего еще не выбрала.
Я подумываю, не рассказать ли об этой мистике Седрику, но решаю, что он, скорее всего, поднимет меня на смех.
Упомянутый зоопарк находится в часе езды от Монпеллье по направлению
к Барселоне. По обеим сторонам дороги мелькают яркие южные пейзажи, виноградники, желтые поля пшеницы, лошадиные пастбища, горы.
– Если бы я мог, обязательно, переехал бы жить на юг, – рассуждает
Седрик.
Он как всегда сидит ко мне красивым боком, на него приятно посмотреть.
– А почему не можешь?
– Работа.
По радио (на сей раз это «Rire &Chansons») все время упоминаются какие
то «шти». Я интересуюсь у Седрика, что это за слово такое неведомое
выпускнице французской филологии. Он объясняет мне, что недавно
вышел фильм Дэни Буна, который называется «Bienvenu chez les Ch’tis», этакая веселая комедия, подоброму подшучивающая над выходцами с
севера и их оригинальным диалектом. С тех пор Франция буквально
заболела штими, словечки и фразы из фильма прочно вошли в молодежный
лексикон, а сами северяне сделались с одной стороны героями, с другой
предметом насмешек. «Поставь на свой мобильник приветствие на языке
штими ‘ca va, biloute?» предлагает между тем реклама по радио. Седрик
переключает на другую станцию. «Ты хочешь узнать, что случиться с
тобой?» хрипит какойто бесполый голос. «Да, хочу» отвечает ему
подростковый.
– Это предсказания по радио. Каждый день идут.
– И что ктото верит? – удивляюсь наивности населения я.
– Еще как. Послушай.
«Тогда назови мне пять цифер» наказывает колдун. Мальчуган выполняет
просьбу. Провидец шуршит чемто, по всей видимости, мозгами. «Скажи
мне сначала, что тебя беспокоит?» неожиданно идет на попятную он. «Мне
уже 17, а у меня все еще нет девушки. И учеба както не идет». «Ага!»
радуется ценной информации шарлатан «Комбинация цифр, которую ты
мне назвал, свидетельствует о том, что тебе одиноко, и тебе очень хочется
познакомиться с какойнибудь девушкой. А, кроме того, ты запустил учебу, потому что только об этом и думаешь». «Да, так и есть. Вы все угадали»
дивится добрый молодец. «Но что же мне делать? Когда я встречу эту
девушку?» «Эх», скрипит ясновидящий «Ты ведь симпатичный молодой
человек. У тебя много достоинств». «Да, точно!» с готовностью
подтверждает юноша. «Не весть какая девушка тебе не подойдет, тебе
нужна особенная». «Великий психолог этот Калиостро», думаю я,
«неужели ктото скажет – нет, я – урод, и мне все равно с каким
крокодилом встречаться». Однако, малец оказывается не далек от этого.
«Нужна особенная, конечно, но хотелось бы побыстрее» настаивает он. Для
него важно не качество, а сроки. Наверно, плакат с Памелой Андерсен на
стене уже не вызывает должных эмоций. «Побыстрее не получится.
Придется подождать» категорично пророчит вредный колдун и
отключается.
– Дурят вашего брата, – замечаю я.
– Ага, l’arnaque total[13], – соглашается Седрик, – Во Франции куча
ясновидящих, и как ни странно многие люди им верят. Наверно им легче, когда важные решения за них принимает ктото другой.
Я вспоминаю, как года два с половиной назад ходила к гадалке с
животрепещущим вопросом «выйду ли я замуж за Антона». Эта крашенная
перекисью женщина в годах долго мусолила в руках старые карты и, в
конце концов, выдала мне неоднозначный ответ «если не расстанетесь, то
поженитесь». Собственно говоря, трудно пожениться, расставшись, с этим
не поспоришь. Однако, с тех пор мое доверие подобным
предсказательницам сильно пошатнулось.
Машина заезжает на территорию зоопарка. Седрик покупает билеты, и нас
пропускают вперед. Надпись на нескольких европейских языках строго
запрещает вылезать из машины, открывать окна, кормить животных или
дразнить их. Мы разглядываем на расстоянии пяти метров многочисленную
семью медведей, проезжаем мимо дремлющих в тени львов и тормозим, когда прямо перед нами дорогу гордо переходит громадный носорог. Я
ослушиваюсь наказа, открываю окно и глажу толстокожую серую морду.
Носорог смотрит на меня с усталым презрением. На следующем участке
пути наша маленькая машина вызывает нездоровый интерес у длинноногого
пучеглазого страуса с лысой головой, который пускается за нами
вдогонку. Машина оказывается расторопнее экзотического бегуна, нам
удается избежать более близкого знакомства. Потом мы оставляем «Мини
Купер» на стоянке и отправляемся дальше пешком. Я обожаю зоопарки.
Близость животных, будь это слон или макака, вызывает во мне какоето
детское умиление. Седрика забавляет мой неприкрытый восторг.
– Все с детьми, и я тоже, – смеется он, когда я вслед за ребятней
перелезаю забор, чтобы потискать миниатюрных ручных козлов.
Гладя, маленькие рогатые головы и заглядывая в круглые желтые глаза, я
решаю, что некоторые мужчины всетаки проигрывают в сравнении с этими
симпатичными животными.
На обратном пути мы уютно молчим под «Belle Demoiselle», «Ciparliamento da grandi», «Restons amis» и другие популярные шедевры Cherie FM. На
въезде в Монпеллье Седрик обращается ко мне в неожиданным вопросом.
– Марина, я, конечно, не знаю, сколько переводчики зарабатывают в
Латвии, – начинает он неуверенно, тщательно подбирая слова – Но мне
кажется, длительное проживание в отеле должно быть для тебя накладным.
Может быть, ты согласилась бы на мою посильную помощь?
– В смысле? – делаю круглые как у козла глаза я.
– В смысле я мог бы оплатить отель. Ты оставалась бы, сколько тебе
хочется.
– Деньги карман жмут? – я проявляю недоверие.
Предложение, конечно, заманчивое. Я боюсь даже посчитать, сколько я
должна буду заплатить за номер. Для моих скудным переводческих
накоплений такой шикарный отдых станет тяжелым ударом. С другой
стороны, таким образом, я поставлю себя в зависимость от Седрика. Как
говорил мой покойный дедушка «кто девушку платит, тот ее и танцует».
Наши дружеские отношения пока никаких таких «танцев» не
подразумевают. Но кто знает, не изменится ли ситуация с переходом
Седрика в статус спонсора.
– Ну, ладно, подумай, потом мне ответишь, – видя мою нерешительность, делает вывод Седрик.
Я киваю и выхожу из машины. После ставшего уже привычкой
освежающего душа я решаю прогуляться по городу самой. Помня о своем
географическом идиотизме, я направляюсь в ресепшн за картой. Чтобы
совместить полезное с неприятным я прошу девушку посчитать, сколько
заработанных тяжелым трудом денег я уже успела бесплезно прожечь в
этом отеле.
– Мадам, нисколько нам не должна. Ваш друг оплачивает ваше
пребывание здесь, – со стандартной ничего не выражающей улыбкой
сообщает мне работница отеля.
Ну, Седрик! Я собираюсь уже рассердиться, но быстро соображаю, что это
наилучший выход. Я официально не соглашалась на спонсорскую помощь, значит, я ничего ему не должна. Я отвечаю девушке улыбкой во все зубы, забираю карту и выхожу на улицу, чувствуя себе пожирательницей
мужских сердец. Ну, если быть точной, сердце на моей тарелке пока только
одно, но самолюбие тешит все равно. Я шагаю по rue de Verdun с гордо
поднятой головой. Бомжи с собаками уважительно расступаются.
– Не найдется ли у вас монетки, мадам? – жалобно просит один, заросший
волосами до ушей.
Я качаю головой.
– А сигаретки?
– Не курю.
– А поцелуй?
Вот оно отличие французских бомжей от латвийских. Последним никакие
поцелуи не нужны. Настаивать будешь, не согласятся. Я смеюсь, продолжая
свой путь. Пересекаю place de la Comedie и по знакомой rue de la Loge выхожу на place du Marche aux Fleurs. Это маленькая площадь с фонтаном
по середине и ресторанчиками, кафешками. Я решаю устроить здесь привал
и выбираю кафе посимпатичнее. Официант приносит мне заказанный бокал
розового вина. Я, похоже, уже успела подсесть на этот легкий кружащий
голову напиток как на наркотик. Играет веселая испанская музыка.
Заведение быстро наполняется народом. Какойто мужчина, проходя мимо, задевает мой столик.
– Простите.
Он останавливается, вынуждая меня поднять голову.
– Мы с вами, кажется, встречались.
Кажется, встречались. Передо мной во всем своем великолепии белозубой
улыбки, смеющихся карих глаз и расстегнутого ворота голубой рубашки
стоит Лоран. Пожирательница мужских сердец давится, закашлявшись.
– Я даже помню, где. На частном пляже Effet Mer. Вы уговаривали меня
жениться.
Нет, ну, такого махрового хамства я уже вынести не в силах!
– Совесть у тебя есть? Хотя бы в зародыше? – буяню я.
Лоран от неожиданности оседает на стул напротив.
– Это я тебя уговаривала жениться?! Да, очень ты мне нужен. Сам первый
завел разговоры о помолвке. Никто за язык не тянул.
– Подожди. Я чтото вообще ничего не понимаю, – осаждает он меня, – Ты
разве не подруга Сандрин?
Час от часу не легче. Кто снял с больного смирительную рубашку раньше
времени?
– Какой еще Сандрин?
– Моей невесты. Бывшей. Мы собирались через неделю пожениться, но я
понял, что не готов. Ее семья и подруги достали меня своими претензиями.
Я решил, что ты из этой свиты, пришла меня разубеждать.
– Я не понимаю одного – зачем ты, собираясь жениться на своей Сандрин, пудрил мозги мне? – окончательно зверею я.
– Тебе? – Лоран, кажется, искренне удивлен, – Я тебя второй раз в жизни
вижу!
– А переписка? А звонки? А признания в любви?
Теперь он смотрит на меня как на пациентку психбольницы. Я, чувствуя
себя неуютно под этим недоверчивым взглядом, считаю должным
объяснить:
– Мы познакомились с тобой на одном сайте, ты мне написал, я ответила.
Ну, как это обычно бывает. Потом начали общаться по телефону…
– Со мной??!!
– Ну, не с президентом Саркози же! Ты мне присылал свои фотографии. И
потом тебя ведь зовут Лоран Дюссан, или мне это тоже приснилось?!
– Ерунда какаято. Я уже год как ни с кем не знакомился по Интернету.
Мы с Сандрин готовились к свадьбе, я не хотел ее обманывать.
Меня как будто огрели по голове чемто тяжелым. До меня с опозданием
начинает доходить, что все история с Лораном была обманом и фарсом от
начала до конца.
– Значит, это не ты писал мне? – упавшим голосом вопрошаю я, заранее
предвидя ответ.
– Конечно, нет. Но ты говоришь, тот человек слал тебе мои фотографии?
– Угу, – всхлипываю я.
– И подписывался моим именем?
– Угу. Мы общались почти год, а потом ктото позвонил мне и сказал, что
ты, что он разбился в авиакатастрофе. Я узнала, что никаких катастроф в
тот день не было. Решила приехать и докопаться до правды.
– Ну, и история. Ты ведь не француженка. Откуда ты приехала и как меня
нашла?
Я выкладываю Лорану всю подноготную. К нему несколько раз подходят
друзья, пытаясь увести с собой, но он отмахивается и остается сидеть за
столиком с озадаченным видом.
– Значит, первое письмо было послано с моего парижского компьютера.
Там подпись с номером телефона и адресом ставится автоматом. Кто
интересно мог мне так удружить? По большому счету у меня часто бывают
друзья и коллеги в гостях. Всех, кто был я даже не припомню. Тем более
столько времени прошло.
– Извини, что я на тебя так налетела. Я представить себе не могла…
– Да, нет, что ты. Я отлично тебя понимаю. Надо бы найти этого любителя
розыгрышей и набить ему морду.
Во мне бурлят разнообразные эмоции. Мне стыдно перед Лораном, который, оказывается, ни в чем не виноват. С другой стороны он мне
страшно нравится, и мне от части даже жаль, что нас абсолютно ничего не
связывает и никогда не связывало.
– А почему ты передумал жениться? – задаю я вопрос, который на данный
момент интересует меня больше личности подлого шутника.
Лоран улыбается.
– На этот вопрос я уже, кажется, ответил тебе тогда на пляже.
– Ах, ну, да. Испугался, не готов. Я отнесла это тогда на свой адрес.
– А забавно вообще получается, ко мне приезжает невеста, о
существовании которой я даже не подозреваю.
– Ага, а я нахожу погибшего жениха за бокалом розового вина.
Мы хохочем. Мне хочется разглядеть в обращенном на меня взгляде
Лорана заинтересованность, и мне кажется, что я ее вижу.
– Ты необыкновенная девушка, Марина, – говорит он, подтверждая мою
догадку, – Предлагаю выпить по этому случаю вина. Пойдем, я познакомлю
тебя со своими друзьями.
Друзья Лорана, имена которых я моментально забываю, встречают меня
радостными возгласами. Среди них есть две мужеподобные девушки, которые проявляют меньше энтузиазма, однако, как и все остальные
подставляют щеки для имитации поцелуя. Оказывается, Седрик не соврал
насчет существования подобной традиции. На юге это три обязательных
поцелуя, в то время как парижане довольствуются двумя. Отсюда часто
возникают неловкие ситуации, когда южанин еще тянется за своим
положенным третьим поцелуем, а парижанин уже отстранился. В веселой
суете новых впечатлений я совсем забываю о Седрике. Ну, а что мне, собственно говоря, о нем помнить. Договорились быть друзьями, никаких
обещаний я не давала. Свободна как птица. Хотя птицы не пьют столько
вина.
– В Литве все девушки такие красивые? – интересуется один из
захмелевших друзей.
Мужеподобные дамы хмурят невыщипанные брови.
– Не знаю. Я в Литве была только один раз со школьной экскурсией. На
девушек не смотрела, – честно выдаю я.
По озадаченному виду собравшихся ясно видно, что существенной разницы
между неизвестной Латвией и аналогично неизвестной Литвой они не
углядывают. Тем более, что на французском оба названия звучат
практически идентично. Я списываю эту примитивную ошибку на
типичную необразованность друзей Лорана, которая между тем не бросает
ни малейшей тени на него самого. Он, отмытый до блеска от
незаслуженных обвинений, сверкает своими рыцарскими доспехами так
ярко, что мне слепит глаза. Краем одного ослепленного глаза я замечаю, что мой успех у его приятелей доставляет ему удовольствие. Прибитая
недавним неприятным открытием роковая женщина снова оживает во мне и
гордо расправляет плечи.
– Слушайте, а где Сид? – адресует Лоран вопрос всей честной компании,
– Он вроде обещал подойти.
– А черт его знает. Может, передумал, – отвечает долговязый мужчина в
вызывающе цветастой рубахе, которого мне, кажется, представляли как
Эммануэля.
– Ладно, передумал, так передумал. Поедем без него, – Лоран
поворачивается ко мне, – Марина, мы собираемся на концерт, на Effet Mer сегодня играет Дэвид Гетта. Хочешь поехать?
– Да, я вроде не одета по случаю, – бормочу я.
Мне страшно хочется поехать. С Лораном. Хоть на край земли, хоть за
край. Я понятия не имею, кто такой этот Гетта, но с героем моих девичьих
грез я согласилась бы пойти даже на концерт Петросяна.
– Для пляжной вечеринки ты даже слишком хорошо одета, – уверяет меня
упомянутый герой, – Все, решено, едем.
Он ведет меня к машине, слегка приобняв за талию. От этого
прикосновения у тургеневской девицы, поспешно сменившей
расхитительницу сердец, все внутри так и трясется мелкой дрожью. Будь я
героиней сказки, ее сочинитель окрестил бы это состояние емким «в зобу
дыхание сперло». Лоран усаживает меня в шикарный двухместный
автомобиль (позже я узнаю, что это подержанный «Ягуар») и занимает
водительское сидение. На короткий миг мой, взращенный законопослушной
мамойпедагогом мозг напоминает о выпитых Лораном трех или четырех
бокалах вина и воскрешает в памяти леденящие кровь предупреждения
минздрава. Нетрезвый водитель, угроза моей жизни, заводит тем временем
мотор. Ну, ладно, будь, что будет. Хотя, конечно, обидно умирать в один
день, не успев пожить долго и счастливо. Лорана, похоже, подобные
размышления не беспокоят. Он врубает на полную громкость какоето
неизвестное мне доселе радио. Ну, вот и сбылась мечта идиотки. Темная
дорога, мелькающие за окном силуэты пальм, треплющий волосы теплый
ветерок и мужчина мечты за рулем машины. В мечте не было
мозгодробящего негритянского рэпа, но эту маленькую деталь можно
проигнорировать. Через пол часа мы подъезжаем к пляжу.
Разнокалиберные транспортные средства почитателей незнакомого Гетты
теснятся бок о бок по обе стороны дороги. Лоран проезжает туда и обратно
в поисках места, поругивая сквозь зубы всех припарковавшихся. Надо
сказать, что в выражениях он не стесняется, решив, очевидно, что я таких
тонкостей не понимаю. Я бы предпочла, чтобы так оно и было. Наконец, желанное место всетаки находится. Мы направляемся в Effet Mer по
асфальтированной дорожке вдоль моря. То там, то тут в попадаются
компании желающих сэкономить на выпивке с заранее приобретенными
бутылками. Уже за метров пять от входа слышится музыка. Лоран тянет
меня за собой сквозь толпу. Передо мной мелькают девичьи лица в боевой
окраске, заинтересованные глаза мужчин, чьито плечи, руки и ноги, на
которые я периодически наступаю. Пляжная вечеринка представлялась мне
раньше чемто более экзотическим и романтичным, чем концерт «Руки
вверх», на котором я побывала когдато во времена несознательной
молодости. Во время этого животрепещущего события у меня оторвалась
лямка лифчика, а рычащая «руки, руки» толпа не давала опустить эти
самые конечности вниз, чтобы удержать покидающую свой пост часть
гардероба. С тех пор на стоячие концерты я больше не ходила. До сего
момента. Лоран вытаскивает меня к барной стойке.
– Что ты будешь пить? – кричит он сквозь грохот музыки мне прямо в ухо.
– Вино, – ору в ответ я.
– Шампанское? – вопит он.
Шампанское, так шампанское, хотя я этот пузыристый напиток не очень
люблю. Бармен протягивает нам два пенящихся бокала. Мы чокаемся.
Взгляд Лорана прожигает меня насквозь, не оставляя никакой надежды на
спасение хотя бы одного ненужного органа вроде аппендикса. Весь мой
организм охвачен пламенем страсти, еще немного и от меня останется
горстка пепла. Дэвид Гетта, который оказывается невыразительным
блондином с круглыми и застывшими глазами, какие бывают только у
крокодилов и диджеев, царапает за пультом диски. К Лорану пробивается
цветастый Эммануэль с пестрой свитой остальных дружбанов. Они по
очереди приобнимают другдруга, делясь какойто информацией. Со
стороны это выглядит как игра в испорченный телефон, которую по
французски почемуто величают «арабским телефоном». Цепочка
обрывается, не донеся сообщения до моих ушей. Толпа оттесняет меня, и я
на какоето время теряю Лорана и его приятелей из виду. Меня хватает за
локоть какойто несимпатичный абориген с выдающимся носом. Я
отчаянно отбиваюсь. Мне на помощь приходит возникший из ниоткуда
Лоран, который вырывает красну девицу из цепких лап злодея.
– Пойдем к морю, – предлагает спаситель.
Мы выбираемся из прыгающей, гудящей толпы и идем по песку к воде.
Близость Лорана волнует меня, дыхание опять перемещается в неизвестно
где расположенный зоб. Мужчина мечты останавливается и тянет меня за
руку, заставляя приблизиться.
– Ты очень красивая, – его ладонь убирает с моего лба растрепавшиеся
пряди.
– У тебя такие мягкие волосы. И нежная кожа, – ладоньпутешественница
гладит мою щеку.
– Я так рад, что встретил тебя, – рука заканчивает свой путь в дебрях
моих волос, а его губы неизбежно приближаются к моим.
Тургеневская девушка уступает место живой нефригидной женщине, у
которой два года не было мужчины. Лоран сжимает меня в объятиях. Его
поцелуй пробуждает во мне эмоции невиданной доселе остроты. Мне
кажется, что никто и никогда еще не целовал меня вот так, понастоящему.
Вялый одноклассник, дистрофичный маменькин сынок и любитель секса на
природе, что знали все эти сомнительные личности о технике французского
поцелуя? Засунуть в рот девушке язык и помотать им гдето там, как будто
ловишь рыбу на живца – вот, пожалуй, единственная тактика, к которой
они прибегали во время любовных забав. Поймав рыбу, т.е. второй
дружественный язык, умельцы считали свою миссию по обмену бактериями
завершенной и переключались на другие более перспективные территории.
И вот только теперь в столь позднем для подобных открытий возрасте я
понимаю, наконец, что на самом деле представляет из себя поцелуй, и
почему он называется французским. Моментально войдя во вкус, я мечтаю, чтобы Лоран не разжимал объятий как можно дольше.
Ты удивительная. Я был бы дураком, если бы женился. Как хорошо…, –
шепчет он между поцелуями.
Эти слова льются чудной музыкой в мои благодарные уши, которые
послушно развесились в полной готовности принять любые макаронные
изделия. Руки Лорана отправляются тем временем в увлекательное
путешествие по моему обтянутому тонкой тканью платья телу. Чтобы не
показаться ему слишком доступной женщиной, страдающей от бешенства
матки, я не очень активно, но всетаки пресекаю эти активные
продвижения. Попутно мой мозг судорожно пытается вспомнить, какое
белье напялила на себя сегодня не собиравшаяся на свидание Бриджит
Джонс. За трусы мне в отличие от упомянутой героини краснеть вроде не
придется. Это может не суперэлегантные, но все же стринги. Зато
лифчик… Это произведение латвийских дизайнеров хоть и заметно
зрительно увеличивает мой не слишком пышный бюст, зато само по себе
представляет весьма печальную картину. Дело в том, что покупался этот
верный старичок еще года четыре назад и за время частного использования
заметно обтрепался. А все его последующие коллеги не могли почемуто
обеспечить должного эффекта. Я ни в коем случае не могу предстать перед
красавцем Лораном в этом изжитие старины. Из чего следует, что интим на
сегодня отменяется. Тем более, что приличные девушки на первом
свидании не опускаются до обоюдного изучения нижнего белья. А я самая
что ни на есть приличная. Лоран тем временем ослабляет хватку, давая мне
возможность глотнуть воздуха.
– Еще шампанского?
Куда уж еще! У меня и так голова уже кружится так, что грозит оторваться
и полететь в неизвестном направлении.
– С удовольствием, – отвечает вышедший из под контроля рот.
У барной стойки Лораном опять завладевают пьянствующие друзья, в числе
которых на сей раз значится высокая блондинка с гордо вздернутой
силиконовой грудью. «Danger!» выдает мой процессор в моем мозгу. И
оказывается прав, потому что дамочка в прямом смысле слова вешается на
моего мужчину, прижимаясь к нему своей самой выдающейся частью. Я
хлебаю в стороне свое шампанское. Пузырьки по обыкновению щекочут
нос. Лоран общается с грудастой мадам долго, недопустимо долго. Мне
вспоминается фраза его предполагаемой сестры Лизы про очередную
блондинку. Если с Лорана сняты обвинения в обмане и симуляции
собственной смерти, то это еще не значит, что над его головой можно
смело водружать нимб. Ярлык бабника на нем держится прочно. Ревность и
обида сражаются в моей душе за право главенствования. Они солидарны в
одном – надо повернуться и уйти, оставив его с этой блондинкой. Пусть
она будет очередной, а не я. Я не очередная. Я единственная и
неповторимая. К горлу медленно, но целеустремленно как войско
захватчиков подползают слезы. Я отворачиваюсь, давясь остатками
шампанского.
– Извини, это давняя подруга, – раздается совсем рядом голос Лорана, –
Мы не виделись лет десять.
– Подруга? – туповато переспрашиваю я, не решаясь поверить в такую
удачу.
– Концерт уже заканчивается. Если хочешь, поедем куданибудь в другое
место, – предлагает он.
Если часа три назад я была готова идти за Лораном куда угодно, а минут
сорок назад я даже почти решилась нарушить святое для каждой
уважающей себя женщины «на первом свидании нини», то эпизод с
блондинкой вылил на голову замечтавшейся девушке ушат холодной воды.
– Знаешь, я устала, – честно признаюсь я.
– Хорошо. Я отвезу тебя. Где ты остановилась?
– В «Метрополе».
– Отлично, совсем не далеко от меня. Поехали?
Я киваю и мы вторично прорубаемся сквозь толпу, чтобы попасть к
машине. Оказавшись внутри, я облегченно вздыхаю.
– Тебе не понравилось? – спрашивает Лоран, заводя мотор.
Я не успеваю ответить, потому что одновременно с мотором включается
радио и орет благим матом.
– Понравилось, – кривлю душой я, дождавшись, когда Лоран сделает
потише, – Просто я никого не знаю.
– Ну, как это не знаешь! Я же тебя всем представил. Они – классные
ребята. Жалко, что не было Сида. Он мой лучший друг, мы дружим с
детства. Ты еще долго собираешься оставаться в Монпеллье?
Я пожимаю плечами.
– Я хотел бы еще тебя увидеть, – говорит он голосом змия искусителя.
– Я тоже хотела бы, – трепещу я, любуясь его профилем.
«Ягуар» тормозит у ступенек отеля. Любой режиссер, задавшийся целью
снять романтическую мелодраму поставил бы в этом месте сценария
поцелуй. Мы водворяем идею в жизнь, блестяще справляясь со своими
ролями. Особенно отличается искушенный в подобных делах Лоран, шустрые пальцы которого в рекордно короткие сроки добираются до
застежки моего непрезентабельного лифчика. Отстаивая свою девичью
честь и инкогнито престарелого белья, я мягко отстраняюсь. Надо
признаться, что главным аргументом служит дряхлый лифчик. Если бы не
он, я бы наверно всетаки сдалась на милость соблазнительного
победителя. Очень уж хочется, прямо, пардоньте, до боли в междуножье.
Слава Богу, что Лоран не догадывается об истинной причине моего отказа.
– В каком ты номере? – вопрошает он, неохотно отрываясь от меня, – Я
позвоню тебе завтра утром.
– В 215.
– Я позвоню сразу, как проснусь. Съездим вместе куданибудь.
– Хорошо. Я буду ждать.
Я останавливаюсь на ступеньке, чтобы махнуть ему рукой на прощание.
Лоран улыбается мне, сверкая ровными белыми зубами, и посылает
воздушный поцелуй. Я влетаю в отель. Внутри кипит самое настоящее
человеческое счастье, переполняя меня до ушей. Его так много, что оно
грозится выплеснуться и затопить все вокруг, окатив сонный
обслуживающий персонал счастливой волной. В номере я уже никого не
стесняясь, пускаюсь в пляс. Оказывается, мечты всетаки сбываются. Я не
зря приехала во Францию. Плескаясь в теплой ванне, я вдруг вспоминаю, что какойто неизвестный, представившись Лораном, общался со мной
целый год. И надо сказать, общение это было тесным и даже интимным. На
безоблачном горизонте счастья зарождается грозовое облачко. Я перестаю
напевать себе под нос веселый мотив. Кто этот человек? Почему он так
поступил? А что если он знает, что я здесь, наблюдает за мной и передает
мне странные послания посредствам газетных гороскопов? Грозовая туча
растет и хмурится. Я стараюсь отогнать ее. Это все выдумки начитанного
мозга, в жизни таких шпионских страстей не бывает. По крайней мере, у
безобидной латвийской переводчицы. Надо выкинуть весь этот бред из
головы и подумать о приятном. Приятное для меня на данный момент это
Лоран. Я пересматриваю в памяти пленку сегодняшнего дня, особенно
акцентируя внимание на моментах более нашего близкого общения. Сон
заворачивает мое разгоряченное тело в мягкое одеяло и уносит меня в мир
грез.
Утро застает меня с довольной улыбкой на губах. Я сладко потягиваюсь, выбираюсь из объятий постели и направляюсь в душ. В голове блаженная
пустота, в которой кувыркается имя Лорана. Я крашусь и одеваюсь к
завтраку. На часах девять. Скорее всего, мой герой еще дремлет. Надо
успеть быстренько позавтракать, чтобы не пропустить его звонок. На ручке
двери опять болтается пакет с газетой. Я сую его подмышку и спускаюсь в
ресторан. За круассаном и фруктами разворачиваю последнюю страницу.
Мой астрологический прогноз не подчеркнут и особой смысловой нагрузки
не несет. Я вздыхаю с облегчением. Вчерашние страхи кажутся мне
смешными. Я заканчиваю завтрак и спешу обратно в номер. Стоит мне
войти, как телефон на тумбочке заливается ласкающим ухо звоном. Я
хватаю трубку.
– Привет. Как ты?
Приготовленная улыбка гаснет. Это Седрик, про которого я уже успела
благополучно забыть.
– Нормально, – мой голос, должно быть, выражает разочарование.
– Я хотел бы пригласить тебя в гости, – продолжает он бодрым тоном.
Ну, вот, еще чего не хватало. Решил наверно стрясти с меня плату за
оказываемую спонсорскую помощь. Нет уж, мосье, закатайте губу обратно.
– К одним моим друзьям, – заканчивает фразу Седрик.
– Я бы с удовольствием, но сегодня никак не могу, – стандартно
отмазываюсь я.
В трубке неловкое молчание. Видимо, он не ждал отказа, не мог
предположить, что у меня могут найтись тут какието дела.
– В другой раз, – легкомысленно обещаю я.
Мне хочется побыстрее закончить этот ненужный разговор, чтобы ни дай
Бог не пропустить звонок Лорана.
– Хорошо. Как скажешь, – говорит Седрик непривычно сухо.
Он явно обижен. Ну, и пусть. Я никогда ничего не обещала этому
одноглазому пирату, ни сундучка мертвеца, ни бочонка рома. Я вешаю
трубку и смотрю на часы. Десять утра. Через час длинная стрелка
перемещается на одиннадцать. Еще через час на двенадцать. Трудно себе
представить, что наш богатырь дрыхнет до полудня. Но я всетаки
пытаюсь. Тупо сижу на кровати и погрызываю ногти. От хорошего
настроения, как и от приличного маникюра не остается ни следа. «Что так
трудно позвонить?» сверлит мозг навязчивая мысль. Мне вспоминается
освоенный в молодости постулат относительно мужского поведения. Если
мужчина не звонит, это не значит, что он пошел за хлебом, поскользнулся
на рельсах, и ему как Берлиозу отрезало трамваем голову. А без головы, как известно, не оченьто позвонишь – говорить не чем. Из факта молчания
телефона можно извлечь только одну неутешительную, но справедливую
истину – мужчина не хочет звонить. Почемуто в этот, столь логичный и
обыденный вариант, нам женщинам бывает поверить гораздо труднее, чем в
историю с трамваем. Беспристрастные часы передвигают часовую стрелку
еще на одно деление вперед. Лорану по неизвестным мне причинам все еще
«так трудно позвонить». Я начинаю жалеть, что не взяла его номер, но тут
же одергиваю себя. Еще не хватало самой навязываться. «Может, он опять
разбился в авиакатастрофе?» выдает новую оптимистичную мысль
напряженно трудящийся мозг.
Устав сидеть в номере и проголодавшись, я выхожу в ресторан на свежем
воздухе, предварительно предупредив консьержа позвать меня, если будут
звонить. Официант подает мне меню. Мда, французский быт в отсутствии
Седрика оказывается не по карману бедной латвийской переводчице.
Независимая женщина гордо заказывает салат и бокал самого дешевого
вина. Метрдотель с забавными бакенбардами предлагает мне пересмотреть
свой выбор, потому что затребованное вино на его взгляд никак не
сочетается с заказанным салатом. Гораздо лучше сочетаться будет белое на
9 евро дороже. Я не иду на поводу и от своего решения не отказываюсь.
Девять евро это полторы страницы перевода. Как только я берусь за салат, который в соответствии с названием состоит на 90% из зеленых листьев и
мог бы, наверно, нереально обрадовать какогонибудь кроликагурмана, ко
мне подбегает консьерж и зовет к телефону. Сердце радостно
подскакивает.
– Алло? – вибрирующим от надежды голосом отвечаю я.
– Это опять я.
Черт бы побрал этого Седрика! Что опять ему понадобилось? Всю душу
уже растравил.
– Я подумал, может быть, ты уже освободилась.
Первый мой порыв – нагрубить и бросить трубку. С другой стороны
перспектива просидеть целый день, ожидая у моря погоды и жуя дешевые
салатные листья, меня совсем не радует.
– Ну, почти что, – неуверенно тяну я, еще окончательно не решившись
покинуть боевой пост.
– Отлично. Я заеду через час?
– Ладно.
Если Лоран всетаки позвонит, я попрошу портье передать Седрику, что у
меня поменялись планы и я уехала. Я плетусь доедать свои лопухи и
допивать несочетающееся с ними вино. Лоран так и не объявляется, очевидно, забывшись на печи богатырским 33летним сном. Седрик, по
обыкновению, ожидающий меня в холле, кажется мне поникшим и совсем
несимпатичным. Мы обмениваемся на сей раз ничего не выражающими
«словами» и идем к машине. В дороге мы молчим както скованно и
неловко. Я начинаю жалеть, что поехала. Машина выезжает за пределы
города. Я не спрашиваю, к каким таким друзьям он меня везет, мне
совершенно все равно. В душе расползается липкий комок разочарования.
Я горюю о безответственном Лоране. Седрик, судя по выражению лица, тоже о чемто горюет. «Мини Купер» съезжает с асфальтированной дороги
на земляную и тормозит у двухэтажного домика, приютившегося под тенью
фиговых деревьев.
– Вот и приехали, – констатирует Седрик.
– Куда? Ты не сказал мне, что это за друзья.
– Это не друзья. Это мои родители.
– Что? Ты что с ума сошел?! Мы так не договаривались! Я никуда не
пойду.
Он, как будто не слыша моих возмущенных возгласов, вылезает из машины.
На крыльце возникает пожилая женщина. Пути к отступлению отрезаны.
Мне ничего не остается, как выйти следом. Седрик обменивается с
матерью традиционными поцелуями.
– Мама, это Марина, – представляет он, – Марина, это моя мама Одетт.
– Очень приятно, – лицемерно бормочу я, подставляя по очереди обе
щеки.
– Мне тоже. Проходите.
Я прохожу в дом, строя Седрику недовольные гримасы. Он улыбается в
ответ. В коридоре нас встречает представительный седовласый господин в
свитере поверх рубашки, с повязанным на шею платком. Этот типичный
персонаж старого французского кино приходится Седрику отцом. Он
радушно приветствует меня, провожая в гостиную. Мадам Одетт
возвращается к плите. Это невысокая очень ухоженная женщина, которая
должно быть в молодости была красавицей.
– Седрик, покажи пока гостье дом. У меня телятина тушится, я не могу
отойти, – командует она.
Седрик берет меня за локоть. Я послушно плетусь следом в надежде урвать
таки момент и выплеснуть на него переполняющее меня возмущение. Мы
выходим в сад. По обе стороны крыльца выседают в больших глиняных
горшках разлапистые пальмы. Вдоль забора тянутся заросли бамбука.
Зеленая лужайка напоминает ровный мягкий ковер, по которому можно
пройти к бассейну. В воздухе витает аромат чайных роз, а сами виновницы
прячутся от солнца под сенью фиговых и персиковых деревьев. Этакий
кусочек рая на отдельно взятом садовоогородном участке.
– Если хочешь, можно искупаться в бассейне, – предлагает Седрик, про
которого я, раззявив рот, уже успела позабыть.
– Послушай, ты зачем вообще меня сюда привел? – выступаю я.
– Познакомиться, – продолжает улыбаться он.
– Зачем мне знакомиться с твоими родителями? Они наверняка возомнят, что мы встречаемся.
– Ну, это уже моя проблема. Тебя она не должна волновать. Моя мама
отлично готовит. Ты поужинаешь лучше, чем в ресторане.
– Ты мне говорил, что живешь у друга! – вспоминаю я еще один аргумент
не в его пользу.
– Так оно и было. Я провел пару дней у приятеля, потом переехал к
родителям. Марина, не волнуйся, никто тебя ни к чему не принуждает.
Поужинаем и поедем.
– Нуну, – раздраженно мычу я.
Знакомство с родителями это всегда напряг. Я до сих пор вспоминаю
веселенькую семейку «штейнов» и их своеобразное гостеприимство. Но
тогда я страдала ради светлой идеи заполучить их ценного сынка. А тут
ради чего мне придется скованно улыбаться мадам Одетт и мосье Жану, хвалить их телятину и трепетно следить за тем, чтобы ни дай бог не
посадить жирное пятно на белоснежную скатерть? Кроме всего прочего
мне наверняка предстоит традиционная экзекуция каверзными вопросами, цель которых определить достойна ли неизвестная девушка их
распрекрасного отпрыска. Больше всего меня бесит тот факт, что виновник
моих волнений сверкает от радости как медный таз. Я раздуваюсь как
хомяк и отказываюсь поддерживать беседу.
– Вот вы где, молодежь, – доносится до нас голос мосье Жана, – Успеете
еще окунуться до ужина. Как вы, Марина, не против?
Хомяк против.
– Я не захватила с собой купальника.
– Что же Седрик не предупредил вас, что у нас бассейн?
Ваш замечательный Седрик вообще ни о чем меня не предупредил, погрузил в машину как барана и привез. Бессовестный произвол!
– Я забыл, па, – отвечает за меня Седрик, – Мы лучше пойдем посмотрим
твою мастерскую.
Ага, страшно интересно. Мосье Жан удовлетворенно хмыкает и ведет нас в
гараж показывать, как он из «Фиата» при помощи подручных средств
мастерит «Феррари». Я хлопаю тщательно намазанными тушью (в планахто
была романтическая встреча с Лораном, а не пенсионная тусовка с
родителями Седрика) ресницами и тщательно стараюсь изобразить живой
интерес. Живой не получается. Получается бьющийся в смертельной
агонии. Я подавляю зевки стандартными « ah bon? », « c’est vrai?» и « ah bendis donc[14]». Впрочем, мосье великого механика и такая вяловатая
реакция вполне устраивает. Когда испытание гаражом заканчивается, я
успешно перехожу на второй, более сложный, уровень – общение с мамой.
Мадам Одетт, успевшая к этому времени дотушить пресловутую телятину, берется продемонстрировать мне свою коллекцию птичек. На двух
стеклянных стеллажах выставлены разнообразные миниатюрные фигурки
пернатых.
– Очень красиво, – примитивно хвалю я.
– Я собираю их уже десять лет. У меня есть птички из хрусталя, металла, ракушек и даже из лавы. Вот эту черненькую я привезла из поездки на
Везувий, – рассказывает мадам.
– Здорово.
– А вы надолго во Франции, Марина? – неожиданно переходит она.
– На две недели. У меня отпуск, – на ходу выдумываю я.
– Наверно сложно работать переводчиком?
Вот те и на! Родители уже в курсе моего рода деятельности. Похоже, это
знакомство не случайность, а тщательно просчитанный ход.
– Да, нет, не очень. Как и везде есть свои плюсы и минусы.
– А я всю жизнь отработала врачом.
– Вот это мне кажется, действительно сложно, – честно признаюсь я.
– Да, нет, что вы, – улыбается мне она.
У нее такая же лучезарная теплая улыбка как у сына. И вообще она
неожиданно начинает мне нравиться. Мы говорим о трудностях наших
профессий, о погоде и немножко о Латвии.
– Ой, я забыла положить клубнику в миксер, – спохватывается мадам
Одетт, – Я вас оставлю на минутку.
– Конечно.
Я рассматриваю коллекционных птичек. Мое внимание привлекает
лохматая ворона в шляпе. Я беру ее в руку, чтобы пощупать из чего она
сделана. Непокорная птица, скандируя мысленно «врагу не дается наш
гордых варяг» выскальзывает из моих пальцев и планирует на кафельный
пол. В результате неудачного приземления обнаруживается, что состряпана
ворона из глины, вследствие чего падение выливается для нее потерей
обоих конечностей. Я воровато оглядываюсь. Мадам Одетт все еще занята
на кухне. Седрик с отцом застряли в мастерской. Я поднимаю
искалеченную фигурку и пытаюсь установить ее так, чтобы травма не
бросалась в глаза. Упрямая ворона падает, расталкивая собратьев. Не
хватает еще, чтобы за этим позорным занятием меня застала хозяйка
коллекции. Подумает, понаехала тут из Богом забытой страны и давай
крушить то, что люди наживали годами. К счастью воронаинвалид, в конце
концов, всетаки удерживается на своих отбитых конечностях.
– Ну, вот десерт почти готов, – сообщает мадам Одетт, появляясь в
комнате.
– Может быть чтонибудь помочь? – предлагаю я, чтобы хоть както
компенсировать невольно нанесенный ущерб.
– Нет, не беспокойтесь. Вы знаете, Марина, – она подходит ко мне ближе,
– Седрик очень много о вас рассказывал. Он к вам очень серьезно
относится.
– Приятно слышать.
Хотя мне совершенно неприятно. Сейчас тут без меня меня поженят.
– Он очень хороший мальчик. Знаете, другие с такими физическими
дефектами обозляются на весь мир, а он нет. Он очень добрый. И
способный. У него отличная работа в Париже. Я только переживаю, что он
там совсем один. Он, конечно, взрослый, самостоятельный, но мне как
любой матери хотелось бы, чтобы с ним рядом был ктото, кто мог бы
позаботиться о нем.
Мне представляется Седрик, сидящий вечером в пустой темной квартире у
окна и разглядывающий своим маленьким недоразвитым глазом поток
машин на улице. Жалость сжимает тисками мое сердце. Но что я могу
сделать? Что сказать заботливой матери? Что я приехала к совсем другому
мужчине и кроме него мне никто, включая ее сына не нужен?
– Я понимаю, – дипломатично киваю я.
– Пойдемте за стол? – меняет тему мадам Одетт, завидя приближающихся
Седрика и мосье Жана.
Мы рассаживаемся за столом на терассе. Хозяйка подает entrée – овощной
крем, в который макаются поджаренные гренки. На аперитив предлагается
белое вино или виски. Я выбираю первый вариант. Сразу после entrée мадам Одетт приносит обещанную телятину с фасолью. К мясу положено
красное вино, которое мосье Жан долго расхваливает перед тем, как
открыть. Мужчины долго катают красную жидкость в широких бокалах, оценивая ее вкусовые качества. Телятина оказывается божественной, о чем
я откровенно заявляю шефповару. Мадам Одетт скромно улыбается. За
едой родители Седрика задают мне несколько вопросов про Латвию, ни
разу не перепутав ее с Литвой. Вообще, они производят впечатление очень
эрудированных людей, и мне приятно с ними общаться. На какоето
мгновение я даже забываюсь и вхожу в ту роль, в которой они все хотят
меня видеть – в роль девушки Седрика. Меня радует одобрительное
отношение его родителей. Мне кажется, что нас объединяет какаято
невидимая нить, и мы не просто случайно встретившиеся люди, а одна
семья. Я гоню от себя эти сентиментальные мысли. Какая к черту семья!
Они мне совершенно чужие, с их сыном меня ровным счетом ничего не
связывает. Уеду и никогда больше его не увижу. После главного блюда на
столе по устоявшейся французской традиции появляется его величество
сыр. Каждый отрезает себе по кусочку от предложенных сортов. Я следую
примеру остальных и тоже отваживаюсь отведать местный деликатес.
Fromage de chevre я жую с удовольствием, а вот fromage d’Alsace приходится запихивать через силу, чтобы не обидеть хозяев. Следом за
сыром дефилирует десерт – клубничный мусс с шоколадом. Мой желудок
уже заполненный до предела отказывается принимать в свои недра эту
добавку. Но отказаться неприлично, и я принуждаю себя есть. Живот
возмущенно пучится. На десерте эта пытка едой не заканчивается, мадам
Одетт ставит на стол конфеты к кофе.
– Апельсиновые корочки в шоколаде, – рекламирует Седрик, – Мама
делает их сама.
Ну, как не отведать самодельных апельсиновых корочек? Я давлюсь, запивая крепким кофе.
– Свежее безе?
Убейте меня лучше сразу, враги народа! Как можно так измываться над
человеком! Я подозреваю, что мать Седрика всетаки просекла мое
несерьезное к нему отношение и решила таким образом отомстить за сына.
– Спасибо, я наелась, – бубню я, – Все было очень вкусно.
– А на дижестив у нас есть отменное «лимончелло», – радуется мосье
Жан.
Сколько же они едят и пьют! А с виду стройненькие и непьющие совсем. Я
вежливо отказываюсь от лимончелло и предлагаю взамен помочь убрать
посуду. Подобная инициатива умиляет мадам Одетт почти до слез.
– Ну что, молодежь, поиграем в «дэ»? – зовет мосье Жан, поднимаясь из
за стола.
– Да что ты, Жан, им такие игры неинтересны. Они, небось, на какую
нибудь вечеринку собрались, – предполагает мадам, собирая тарелки.
– В другой раз, па. Мы наверно уже поедем, – говорит Седрик.
Я выкатываю свой беременный пищей живот изза стола. Родители Седрика
провожают нас до дверей. В сумраке коридора мадам Одетт протягивает
мне чтото. Разжав ладонь, я вижу серебряную птичку величиной со
спичечный коробок.
– Она приносит удачу, – коротко поясняет дарительница.
– Спасибо большое.
Я обнимаю маленькую женщину на сей раз понастоящему, а не формально
из вежливости.
– Обязательно приезжайте еще и захватите купальник, – напутствует мне
мосье Жан на прощание.
Мы садимся в машину. Мосье и мадам машут нам вслед. Я машу в ответ.
– У тебя очень милые родители, – признаюсь я Седрику.
– Да, они замечательные, – соглашается он, – Ты им тоже очень
понравилась.
– Седрик, к чему это? Мы же договорились быть друзьями.
– Мы и есть друзья.
– Но твоя мама наверняка видит меня в роли потенциальной невестки.
– Марин, я же тебе уже говорил, не забивай себе голову ерундой. Мы
хорошо провели вечер. Этого достаточно.
– Просто они такие симпатичные. Мне не хотелось бы, чтобы они
расстраивались по моей вине. Я знаю, как моя мама всегда за меня
переживает. Твоя наверно такая же. Незачем давать лишний повод.
– Марина, ты мне честно сказала, что не видишь во мне никого кроме
друга. Я принял твое решение. Если когданибудь твое отношение
изменится, я буду очень рад. Если нет, что поделаешь. И, поверь, я не
представлял тебя родителям как невесту. Они не строят на этот счет
никаких иллюзий. Так что твоя совесть может быть спокойна.
Я слушаю его и не знаю, радоваться или нет. На душе не радостно.
– Дело не в том.., – начинаю я, не зная, как продолжить.
– Дело в том, что я тебя люблю, а ты меня нет. Все элементарно просто.
Эти слова, произнесенные спокойным сдержанным тоном, оглушают меня.
Я замираю, вжавшись в кресло. Дело в том, что мне, 29летней женщине, никто и никогда этих элементарных слов не говорил. Если не считать
фантома Лорана, который завещал мне помнить об этом всю свою
оставшуюся жизнь. Но то был жестокий розыгрыш, а это жизнь. Настоящая, не компьютерная.
– Мы едва знакомы, – мямлю я, повторяя избитые ничего не значащие
фразы, слышанные сотни раз из уст героинь пошлых мелодрам.
– Чтобы понять, что любишь, необязательно прожить вместе целую жизнь,
– вздыхает Седрик.
«Мини Купер» останавливается у «Метрополя».
– Все, давай не будем больше об этом. Считай, что я ничего не говорил.
Вечер был чудесным. Я тебе позвоню завтра узнать, какие у тебя планы.
Спокойной ночи, – говорит он поспешно, не давая мне возможности
возразить.
Я, поддавшись неожиданному необъяснимому порыву, обнимаю его за шею
и быстро целую в губы. Затем пулей вылетаю из машины и, не оглядываясь, несусь по ступенькам в отель. Я резко торможу у ресепшн и осведомляюсь, не было ли мне звонков. Девушка отрицательно качает головой. «Хорошо
же вы держите слово, господин Дюссан! Грош вам цена!» злится часть
меня, в то время как другая смакует свалившееся как гром на голову
признание в любви. Надо же, меня ктото любит. По внешности Седрик с
Лораном сравниться, конечно, не может. Зато, какой он внимательный, и
какие у него симпатичные родители. А о ветреном красавце нам известно
только то, что он сбежал от невесты прямо из под венца, испытывает
слабость к блондинкам и не позвонил, как обещал. Ни один из этих фактов
не играет в его пользу. Рассудительная половина считает, что
необязательного обманщика следует исключить из мыслей за
незаслуженностью его там пребывания. Сентиментальная же наотрез
отказывается от такого кардинального решения, напоминая мне жаркие
объятия у моря. Я забираюсь под одеяло, сворачиваюсь клубочком и
закрываю глаза. Со своими противоречивыми чувствами я буду разбираться
завтра.
Завтра наступает быстрее, чем мне бы хотелось. В половину девятого меня
будит настойчивая телефонная трель.
– Алло, – недовольно хриплю я в трубку.
– Марина? Это Лоран.
– О, привет!
Хрипота чудным образом исчезает из моего голоса, сменившись
мелодичной доброжелательностью. Я напоминаю себе пародию героини
Гурченко из «Вокзала на двоих» на одинокую женщину, заслышавшую за
спиной мужской кашель.
– Как поживаешь?
– Отлично.
– Я хочу пригласить тебя в конный клуб покататься.
– Я вообщето не умею.
– Я тебя научу.
– Ну, хорошо, я согласна.
– Окей, я заеду минут через сорок.
Я протираю заспанные глаза по дороге в душ. Всетаки объявился. На душе
радостно звенят колокольчики. Я натягиваю легкое платьице, наспех
крашусь и выхожу из номера. Газета на месте. Я захватываю ее с собой, чтобы проверить, нет ли там очередного творчества злостного
подчеркивателя. Набрав в тарелку немного фруктовых ломтиков (после
вчерашней обжираловки аппетит еще не вернулся ко мне), я развертываю
Midi Libre. На светлую скатерть выпадает листок бумаги. Это чтото
новенькое. Наверно какойнибудь рекламный проспект. На бумаге только
одна короткая печатная строчка: profitez bien de vos dernier jours devacances. Латинские буквы пляшут замысловатый танец у меня перед
глазами. Насладитесь как следует последними днями ваших каникул. В
прилагательном «dernier» забыта последняя «s» – указатель
множественного рода. Как понимать этот совет? Может быть, подчеркиватель не нашел подходящего по смыслу гороскопа и решил
донести до меня информацию новым способом? Но кто он и чего
добивается? Почему последними днями? Я ведь еще не решила, когда
уезжаю. И что подразумевает это «насладитесь как следует»? Намек на то, что пора, надев нормальный лифчик, пуститься во все тяжкие с Лораном?
Я тревожно оглядываюсь по сторонам. Кто автор этих своеобразных
инструкций? Если задуматься, первое послание я получила в поезде Париж
– Монпеллье. Следовательно, писавший ехал тем же рейсом. Он
предупредил меня, что ничего хорошего меня в этом южном городе не
ждет. Кому могло быть выгодно отговорить меня он встречи с Лораном?
Ответ напрашивается только один. Тому, кто общался со мной на
протяжении года, выдавая себя за Дюссана. Идем дальше. Второе послание, в принципе безобидное, сулило день благоприятный для любви. Тогда я
встречалась с Седриком и получила новости от Антона. Кто мог захотеть
по средствам гороскопа настроить меня на любовный лад? Тот же человек?
Что если он видел меня с Седриком и посчитал, что, увлекшись новым
ухажером, я забуду про Лорана, и оставлю идею докопаться до истины.
Третье сообщение тоже отлично вписывается в эту схему. Подлый
обманщик снова наблюдает меня в обществе одноглазого кавалера, и
старается убедить меня, что следует продолжать в том же духе. Хорошо, а
что значит тогда вот эта компьютерная распечатка? Она явно вырывается
из логической цепочки. Если этот гад действительно следит за мной, то он
непременно засвидетельствовал бы мое пылкое прощание с Лораном у
дверей отеля. Он должен был либо испугаться при мысли о том, что его
инкогнито будет разоблачено, и тогда в послании должна была бы
прозвучать угроза и совет прекратить общение, либо наоборот
обрадоваться, решив, что его личность нас не интересует. Листок бумаги не
содержит предостережения, даже наоборот короткая строчка напоминает
благословение. Возможно, этот неизвестный, состоящий скорее всего в
ближайшем окружении Дюссана, убедившись, что мы с Лораном заняты
более интересным делом, чем поисками злостного шутника, успокоился и
решил таким нетривиальным образом пожелать мне удачи. Но кто же это
всетаки может быть? Цветастый Эммануэль? Коротышка Антуан? Еще там
был какойто полноватый блондин, имени которого я не запомнила. И этот
мистический Сид, о котором все говорили, но который так и не почтил нас
своим присутствием. А что если это, правда, был ктото из тех, с кем я
распивала вино на place du Marche aux Fleurs? Что если ктото из этих
малопривлекательных незнакомцев, глядя на меня, вспоминал наши
интимные беседы по телефону? Боже мой, какая гадость! Надо непременно
поговорить об этом с Лораном. Я должна выяснить, какой подонок так
гадко поступил со мной и продолжает стращать меня этими дурацкими
предсказаниями.
Я допиваю остывший кофе и спешу обратно в номер. Переодеваюсь в
брюки, расчесываю волосы перед зеркалом, капаю на шею духами. Я уже
собираюсь выходить, когда телефон на столике заходится настойчивым
звоном.
– Привет! Как тебе спалось? – звучит в трубке ласковый голос Седрика.
Мне вспоминается его вчерашнее признание и мой благодарный поцелуй на
прощание. В душе зарождается нежность. Но с всепожирающей страстью к
Лорану эта слабенькая нежность на неокрепших ножках тягаться не может.
– Хорошо, а ты?
– Как убитый. Мама зовет тебя на барбекю, но я сказал ей, что у тебя
другие планы.
– Съеденного и выпитого за вчерашний вечер мне хватит еще на год.
– Ничего подобного. Ты же не верблюд, – смеется он, – Может, съездим
сегодня в Сан Мари де ля Мер?
– Я сегодня занята, извини. В другой раз.
Почему мне так жалко ему отказывать?
– В другой, так в другой, – на сей раз в его голосе нет обиды, – Давай я
оставлю тебе свой номер мобильного, ты скинешь мне эсэмеску, когда
освободишься.
Я соглашаюсь. Седрик диктует мне десятизначный номер, начинающийся
на 06.
– Ну, пока, – прощаюсь я.
– Целую тебя, – вносит он новизну в диалог, – Будь осторожна.
Я ловлю себе на том, что это «целую тебя» не вызывает у меня прежнего
отвращения. Наоборот, мне оно даже приятно. Ерунда какаято, –
одергиваю себя я, – мне нравится Лоран и никто другой. И если уж на то
пошло французское « je te fais un gros bisou» вполне уместно в разговоре
двух друзей или подруг, оно не несет в себе ничего интимного.
Я выхожу в холл отеля. Никого похожего на Лорана поблизости не
наблюдается. Портье и метр д’отель вежливо здороваются, проходя мимо.
Любитель блондинок появляется минут через пятнадцать. Учитывая, что я
явилась на четверть часа позже назначенного, его опоздание исчисляется
тридцатью минутами. Что, однако, нисколько не смущает нашего героя. Он
блистает радостной улыбкой и хитрыми глазами. Обняв меня, интимно
целует в губы, от чего по моим ногам пробегает предательская дрожь. Он
красивый, какой же он красивый. Размытый образ Седрика мгновенно
стирается из памяти. В машине Лоран ставит диск Pink Floyd, пояснив, что
когдато это была его любимая группа, и он однажды выстоял их
четырехчасовой концерт в Лондоне. Когда я пытаюсь чтото ответить, он
перебивает меня:
– Шш, послушай вот этот момент, вступает гитара.
Я слушаю, как вступает гитара, за ней кантробас, и, пока там изголяются
еще какието неведомые мне музыкальные инструменты, забываю, что
хотела сказать. Конный клуб расположен за пределами города не далеко от
концертного зала Zenith.
– Я только один раз в детстве каталась на пони, которого с двух сторон
держали взрослые, – предупреждаю я, вылезая из машины.
– Учиться никогда не поздно. Ты увидишь, это совсем просто, –
подбадривает меня Лоран.
Мы заходим на территорию клуба, в нос моментально ударяет характерный
запах отходов лошадиного организма. Из боксов на нас взирают несколько
десятков глаз. Я в принципе люблю лошадей, как и всех животных, но
взбираться на них мне кажется кощунством. Лоран болтает с какойто
женщиной в костюме жокея, потом подходит ко мне.
– У тебя есть сменная одежда?
На мне белые льняные брюки из «Зары», такого же цвета майка из «Манго»
и светлые шлепанцы. Никакой другой одежды у меня в запасе нет, о чем я
честно ему и сообщаю. Лоран морщит свой красивый нос.
– Ну, сапоги тебе дадут на прокат, а все остальное… Какой у тебя размер
ноги?
– 39, – позорно признаюсь я, понурив голову.
Стоило ли надевать красивый лифчик, чтобы испортить все впечатление
разоблачением моих гигантских ступней. Женщина жокей приносит мне
пару заметно поношенных сапожков. Я натягиваю их на босу ногу. Лоран
возвращается через десять минут в форме наездника, которая ему безумно
идет.
– Твоей подруге мы дадим кобылку постарее, – радует меня щедрая дама,
– А ты как обычно на Санрайз?
Лоран кивает, даже не попытавшись оспорить мое право на молодую
лошадь. Ладно, постарее так постарее. Женщина выводит мне серую
лошадь с круглым брюхом и костлявой спиной.
– Это Эспуар.
– Очень приятно. Марина.
Надежда (как переводится это французское имя) взирает на меня с
нескрываемой скукой. Она производит впечатление смертельно уставшего
от жизни существа. Лоран тем временем мастерски седлает статного белого
жеребца.
– Давай, Марина, это легко. Ставь одну ступню в стремя, подтягивайся и
перекидывай вторую ногу.
Сказать действительно легко, а вот сделать. Я заношу над стременем
правую ногу, но в таком положение при всем желании сесть на кобылу мне
удастся только задом на перед. Поразмышляв, я начинаю с левой. Мой
принц на белом коне тем временем объезжает меня рысцой, подбадривая и
поторапливая. Его советы только сбивают меня с толку. Работница клуба
хихикает в кулачок, пожилая Надежда в уздечку. Я краснею от корней
волос до кончика носа. С пятой попытки мне всетаки удается покорить
костлявый Эверест.
– Allez, – командую я, пихая старушку пяткой в толстый бок.
Она и не думает двигаться с места. Я усиленно долблю ее пятками и
дергаю за поводья, но утомленная жизнью кобыла не проявляет никаких
признаков жизни. На какойто момент мне кажется даже, что она уже
издохла подо мной. «Нет, тогда бы она упала» – успокаиваю я себя.
Сторонник более жестких методов Лоран, оказавшись на одном уровне со
мной, с силой ударяет упрямую Надежду стеком по неаппетитному крупу.
Мое транспортное средство неожиданно оживает и несется галопом в
сторону леса. Неготовая к такому повороту событий, я отчаянно впиваюсь
пальцами в поводья и интуитивно прижимаюсь к лошадиной спине.
– Стой, подожди! – ору я порусски.
Франкоговорящая Надежда даже не пытается вникнуть в эти иноязычные
возгласы. Сосновые ветки стремительно приближаются. Я зажмуриваюсь, чувствуя как колючие лапы хлещут, меня по волосам и лицу. Все было бы
еще ничего, но я начинаю медленно съезжать на бок, и от этого мне
делается уже действительно страшно. Сзади, совсем рядом раздается крик
Лорана. Я не понимаю, к кому он обращен, ко мне или к взбунтовавшейся
пенсионерке. Я сползаю все ниже, от усталости постепенно ослабляя
хватку. Еще немного и я катапультируюсь в ближайшие хвойные заросли.
Помолиться что ли перед смертью? Пока я судорожно ищу в голове слова
хоть какойнибудь завалящей молитвы, Надежда вдруг заметно снижает
скорость и вскоре совсем останавливается. Ко мне бежит Лоран с
перекошенным от испуга лицом. Он помогает мне вытащить ступни из
стремян и аккуратно снимает меня с лошади.
– С тобой все в порядке? – взволнованно спрашивает он, разглядывая мое
поцарапанное ветками лицо, – Сильно ушиблась?
Я через силу улыбаюсь.
– Хорошо, что мне не дали молодую лошадь, она бы не остановилась.
– Прости меня, я не уследил.
– Ничего страшного.
Я пытаюсь встать, левая коленка стреляет резкой болью. Я невольно охаю и
приседаю.
– Болит? – участливо интересуется Лоран, – Я отнесу тебя. Жанетт
заберет лошадей.
И он действительно поднимает меня на руки и несет. В
мелодрамматических фильмах и книгах подобный эпизод всегда окружает
ореол романтики. В реальности все иначе. Я переживаю, что Лорану
тяжело (67 килограмм это вам не хухрымухры), что держит он меня
некрепко и, кажется, вот вот уронит. Меня беспокоят некрасивые следы
иголок на лице, а так же неожиданное открытие – я чувствую, что мои
льняные брюки, не выдержав подобного испытания, треснули на самом, как
говорится, интересном месте. Вот вам и вся романтика. Лоран доносит
меня до конюшен и сажает в стог сена. Жанетт, не считая должным скрыть
поганенькую усмешку, отправляется вылавливать из леса лишившихся
наездников лошадей. Я сижу, намертво сжав колени. Путь у меня и
приличные трусы, демонстрировать их при таких обстоятельствах не
лучшая идея. La honte[15]!
– Извини меня, – повторяет мучимый комплексом вины Лоран, – Это была
дурацкая идея.
– Ерунда, – геройствую я, старательно размышляя, как с честью выйти из
положения.
Сменная одежда мне совсем не помешала бы.
– Мне бы переодеться, – закидываю удочку я.
– Конечно. Я отвезу тебя в отель.
Лоран, должно быть, чувствует себя так же неловко как и я. Он наверно
рассчитывал покрасоваться передо мной, а вышло наоборот, покрасовалась
я, да еще как. Наверняка после проявленной неумелости и неуклюжести он
потеряет ко мне всякий интерес.
– Ты можешь дойти до машины? – спрашивает Лоран.
Я встаю на ноги. Колено все еще саднит, но боль из острой режущей
перешла в тупую и ноющую. Идти чисто теоретически я могу, но при этом
буду сверкать оголившейся филейной частью. А такого позора допустить
нельзя.
– Ты пока иди переодевайся, а я дотащусь до машины, – предлагаю
сносный вариант я.
– Хорошо. Вот ключи. Без меня не уезжай, – шутит Лоран, протягивая мне
брелок с ключом.
– Я не умею водить, – на всякий случай сообщаю я и, дождавшись пока он
скроется из виду, не без усилия поднимаюсь и ковыляю к стоянке, прикрываясь сзади сумкой.
Машина отзывается на нажатие кнопки и приветливо мигает мне фарами. Я
забираюсь на место пассажира. В отсутствие хозяина принимаюсь
разглядывать салон автомобиля. Углубление в нижней части двери служит
прибежищем всякого рода хлама вроде смятых пригласительных на
вечеринки и рекламных проспектов. Среди прочего мой острый взгляд
выхватывает из общей кучи путеводитель по ресторанам Michelin Guide 2008, кружевной бант, какими обычно украшают свадебный кортеж и
элегантную заколку для волос. Если гастрономический справочник и
тюлевый бант еще могут по логике принадлежать владельцу машины, то вот
последний аксессуар вряд ли. Наверно забыла сестра Лиза. Или школьная
подруга, невиденная десять лет. Или какаянибудь другая блондинка. Мои
размышления на эту вечную тему прерывает появление Лорана.
– Ну, ты как?
– Живая.
– Это главное. Если можешь ходить, значит, не перелом. Жалко, конечно, что все так вышло, – сетует наездник профессионал.
– Все бывает. А что это за красивый парк слева?
Лоран раздраженно морщится.
– Мэрия.
– Мне казалось, французские мужчины воспринимают брак както по
другому, – замечаю я, – Наши латвийские боятся одного этого слова как
черт ладана.
– Да, дело не в общем восприятии. Каждый случай уникален. Я не против
брака как такового, просто все должно быть в свое время.
– Твое время еще не пришло?
Хочется еще погулять на свободе, повозить в двухместном автомобиле
женские заколки?
– Если ты о Сандрин, то нет. Я просто понял, что это не моя женщина.
«А кто твоя?» вертится у меня на языке вопрос, но я предпочитаю его
проглотить, чтобы не услышать либо лицемерный, либо правдивый, но
нелицеприятный ответ. «Ягуар» подъезжает к отелю.
– Я тебя провожу, – вызывается Лоран.
– Не стоит, я справлюсь сама.
– Я настаиваю. Мне хочется загладить свою вину.
Интересно, каким образом? В скором времени мне суждено это узнать.
Лоран заботливо поддерживает меня, пока я, осторожно переставляя ноги
и тщательно маскируя сумкой обнажившийся тыл, плетусь до номера.
Оказавшись внутри, я хватаю первое попавшееся платье и отправляюсь в
ванну мыться и переодеваться. Лоран усаживается в кресло.
– Возьми чтонибудь выпить в мини баре, – проявляю гостеприимство я.
Угощать одного мужчину за счет другого. Какое свинство. Ладно, вопросы
морали будем решать после. Когда я выхожу из душа, отмытая от иголок, грязи и потекшей туши, Лоран протягивает мне бокал с янтарно
коричневой жидкостью. Пока я отсутствовала, он успел завесить окна и
включить музыку. Мне вспоминаются его поцелуи, и по всему телу
пробегает приятная дрожь ожидания. Мы чокаемся бокалами и молча
выпиваем. Кажется, это виски с колой.
– Я думаю после случившегося тебе не помешает легкий массаж, –
говорит Лоран, многозначительно улыбаясь.
После двухлетнего воздержания мне не помешал бы и тяжелый. Мои губы
сами тянутся ему на встречу, сгорая от желания вновь испытать те яркие
ощущения. Лоран понимает, что крепость готова сдаться без штурма, и
охотно включается в игру. Спустя несколько мгновений моя одежда, включая выходной лифчик оказывается небрежно сброшенной на пол. Он
любуется мной, целует медленно неспешно, смакуя удовольствие. Я вижу
над собой его загорелое спортивное тело, чувствую его запах. Мне кажется, что так хорошо не бывает. Невыносимое блаженство горячей волной
растекается по всем моим клеточками. Наверно я даже кричу. Мой
приглушенный крик растворяется в сбившемся ритме нашего дыхания. Я
закрываю глаза, одновременно опустошенная и переполненная невиданным
доселе счастьем. Лоран нежно целует мои пересохшие губы.
– Как твоя коленка? – осведомляется нетрадиционный доктор.
Я не ощущаю ни коленки, ни какой либо другой части тела. И говорить я
пока тоже не в силах. Лорана веселит моя истощенная беспомощность, он в
полной готовности продолжать свое оригинальное лечение.
Выходим мы из номера только под вечер, исчерпав запас сил, отведенный
организмом на неделю, и зверски проголодавшись. Я украдкой бросаю
взгляд на свое отражение в стекле витрин, и не узнаю себя. Все эти годы на
фоне жалких мужчин, что меня окружали, я была лишь блеклым подобием
женщины. И только теперь я стала настоящей. Прохожие цепляются
любопытными взглядами за мое светящееся удовольствием лицо, сверкающие глаза и разрумянившиеся щеки. Я отвечаю им откровенной
бессовестной улыбкой. Лоран ведет меня в маленький, но популярный
среди местного населения ресторанчик le Pastis, расположенный в близи
площади Sainte Anne. Хозяин выходит поприветствовать его, а за одно и
меня, сетует на жару и запрет устанавливать кондиционеры в старинных
зданиях и провожает нас за столик. Я медитирую некоторое время над
меню, соображая, насколько мой кавалер предполагает раскошелиться.
Лоран, судя по всему не стесненный в средствах, помогает мне с выбором.
К заказанным морепродуктам он просит хозяина приплюсовать бутылку
белого вина.
– Тебе хорошо со мной? – он берет мою ладонь и сжимает в своей.
Я осторожно киваю, чтобы бурлящие внутри эмоции ни да Бог не вылились
мощным потоком на Лорана и не спугнули его.
– Я так рад, что мы встретились.
Кажется, он уже говорил это однажды. Но есть такие фразы, повторять
которые можно до бесконечности, смысл от многоразового использования
не теряется. Подобной силой обладает еще одно магическое предложение, которое мне бы очень хотелось услышать из уст Лорана. Что касается меня, я уже готова с полной уверенностью его произнести.
Поданный кальмар тает во рту. Белое вино кружит и без того уже дурную
голову.
– А давай поедем куданибудь, – предлагает самый лучший в мире
мужчина, – Мне этот Монпеллье уже порядком надоел. Махнуть бы, скажем, на Лазурный берег. Сан Тропэ, Канны.. Как ты на это смотришь?
Я опять тупо киваю, чтобы не взорваться от восторга.
– Отличная идея.
– Ты не ограничена во времени?
Ограничена ли я? Некоторые «Tulkojumi Pluss» и «Supertulks[16]» уже
начали досаждать мне предложениями выгодной работенки, которые я
прослушиваю в виде голосовых сообщений и благополучно забываю. Есть, конечно, риск, что, потеряв меня на время из виду, он решат исключить
безответственного солдата из своих и без того переполненных рядов. Но не
срываться же мне с места ради пары листков инструкции по ремонту
французских биде, уничтожив таким образом, едва начавший распускаться
бутон самого красивого в моей жизни романа в стадии зародыша.
– Нет, я свободна.
– Замечательно.
Лоран аккуратно зажимает вилкой и ножом розовобокую тигровую
креветку и мастерски разделывает ее, отделяя хвостик, голову и
несъедобный позвоночник. Я смотрю на него, и мне не верится, что все это
происходит со мной. То, о чем я мечтала целый год, наконец, свершилось.
– Завтра с утра я разузнаю насчет отелей. В пик туристического сезона
будет непросто найти номер, но у меня есть коекакие знакомые.
Получай, зазнавшаяся Ленка! Твоемуто лысоватому Пьеру не по карману
Лазурный берег. Надо бы позвонить ей похвастаться. Хотя у нее, конечно, все еще остается самый весомый аргумент в любом выпендреже –
замужество. Ну, ничего, мы еще посмотрим, кто кого.
– О, Лоран, привет! – к нашему столику подкатывается невысокого роста
мужичок с худенькой девушкой нетипичной для француженки внешности.
– А, привет. Марина, познакомься, это мой приятель из тренажерного зала
Филипп со своей девушкой Катьей.
– Марина? – оживляется девушка Катя, – Ты русская?
– Да, – признаюсь я.
Вся компания потирается щеками и причмокивает в воздух.
– Мы уже уходим, – говорит мне порусски Катя, – Ты надолго в
Монпеллье?
– Пока не решила. А ты?
– Я тут живу. Может, напишешь мне свой телефон, созвонимся, поболтаем
за чашкой кофе.
– С удовольствием.
– Ну, вот, будет у тебя здесь подруга, – радуется Лоран, когда пара, попрощавшись, покидает ресторан.
Я углядываю в его словах намек на продолжение наших отношений. Иначе, зачем мне подруга в Монпеллье?
– А чья заколка у тебя в машине? – не впопад спрашиваю я, неожиданно
решив, что теперь имею право на подобную информацию.
– Заколка? – он кажется искренне удивленным, – Наверно сестра
оставила, Лиза.
– Я так и подумала, – облегченно вздыхаю я.
– Марина, поверь, меня никто кроме тебя не интересует.
О, да, говорите, говорите! Как же приятно это слышать! Перед тем как
окончательно растаять и растечься по полу, я вспоминаю утренний эпизод с
запиской, и возродившаяся тревога собирает в кучу мой оплавленный мозг.
– Лоран, мне надо тебе коечто рассказать. Может быть, тебе мои
подозрения покажутся смешными, но мне не до смеха, – торжественно
начинаю я, урвав на мой взгляд подходящий момент между последним
блюдом и сыром.
– Еще одна заколка? – прощупывает почву Лоран, наверняка мысленно
уже подыскивая оправдания.
– Нет. Понимаешь, мне ктото подчеркивает гороскоп в газете.
Лоран явно не ожидает от меня подобного бреда, его и без того большие
глаза расширяются и в них ясно читается сомнение в моей вменяемости. Я
использую все свое красноречие, чтобы эти сомнения развеять и донести до
него сложность ситуации.
– И ты думаешь, что это делает тот же человек, что общался с тобой по
Интернету за меня? – Лоран в конце концов проникается шпионскими
страстями, даже таинственно понижает голос.
– Ну, а кому еще это могло понадобиться?
– Может, ктото увидел тебя в поезде и решил подшутить?
– У меня, что физиономия клоунская, которая всех так располагает к
шуткам? – горячусь я, – Нос вроде не красный, колпака на голове нету.
– Не люблю клоунов, – не к месту уведомляет меня неудачливый Пуаро.
– Подумай лучше, кто из твоих друзей мог пойти на эту низость.
Высокий лоб Лорана пересекают мыслительные морщины.
– Да, я их всех хорошо знаю. Не такие они, – делает бесперспективный
вывод он, – Разве что..
– Разве что? – цепляюсь я.
– Может, Робер? Он одно время часто у меня ошивался, мы совместный
проект готовили. А в последнее время пропал кудато. Слушай, а какой у
того был голос?
– Голос как голос. Мужской.
– Не густо. А акцент?
– Да, не было акцента, – порыхлив память, убежденно выдаю я, – Он точно
француз.
– Да, я не о том. У меня, скажем, южный акцент. Я большую часть жизни
здесь провел. У марсельцев специфический говор, они растягивают
гласные. Парижане тоже отличаются. О севере я и не говорю.
– Хмм, если подумать, то он говорил не так как ты. Скорее как
парижанин.
– Тогда это нам ничего не дает, – вздыхает вошедший в роль сыщик, –
Большинство моих друзей парижане, включая того же Робера. С юга только
Эммануэль, которого ты видела и Сид. Их, выходит, можно вычеркнуть.
Впрочем, их бы я и так вычеркнул, ни один, ни другой на такую подлость
не способен.
– А что это за Робер? – опасливо интересуюсь я.
– Сороковник, не женат, куча комплексов.
– На вид то, что надо.
– Я не знаю, где он сейчас. Могу, конечно, позвонить, спросить, но если
это его проделки, то вряд ли он вот так вот сразу сознается, – Лоран
подливает себе вина, – Марин, а выкинуть ли нам их головы всю эту ересь.
Я теперь с тобой. Нам так хорошо вместе. Я уже мечтаю, как мы с тобой
вернемся в отель.
Физиологическая часть меня тоже этого только и ждет.
– Но это непонятное письмо сегодня утром..
– Ну, а что в нем непонятного? Совет наслаждаться отпуском? Так ты
именно этим и занимаешься. Успокойся, mon coeur, тебе ничего не
угрожает.
«Mon coeur»[17] счастливо трепыхается, заслышав нежное обращение и
заставляет себе не думать ни о чем, кроме предстоящего любовного
марафона. Мы допиваем вино, доедаем дессерт и обнявшись бредем по
узким улочками старого квартала. Лоран пичкает меня романтическими
планами на будущее, я блаженствую. По мере приближения к отелю
романтика сменяется эротикой. Мой герой прижимает меня к себе все
крепче. Девушка на ресепшене окидывает нашу сросшуюся парочку
скептическим взглядом.
– Добрый вечер, мадам. Вам звонил какойто мужчина. Обещал
перезвонить, – с наслаждением сообщает она, гаденько ухмыляясь.
Ее можно понять. Пока истинная француженка достойно трудится на благо
общества, иностранные самозванки отхватывают себе по два мужика на
рыло. А хороший мужик – везде дефицит, даже в высокоразвитой
европейской стране Франции.
Лоран вопросительно задирает черную бровь.
– Старый друг, – изображаю святую невинность я, – Не виделись со
школы.
Это нахальное объяснение как ни странно удовлетворяет моего красавца.
Мы спешим вверх по ступенькам. Остаток вечера и часть ночи проходит в
любовных утехах. А потом я сплю как ангел, коим совершенно не вправе
себя считать.
Следующим утром я просыпаюсь в настоящей постели с настоящим
мужчиной. Вот это, товарищи, самый что ни наесть развитой социализм.
Это вам ни раскладной диван с вечно храпящим Антоном (храпение
объяснялось хроническим насморком, и Антона как слабого болезненного
мальчика принято было жалеть и по поводу храпа не возмущаться) и
чуткой мамой за стенкой. Это – жизнь. Такая, какую показывают в фильмах
про богатых. Олицетворение женской мечты зевает и сладко потягивается.
– Доброе утро, mon amour, – шепчет оно нежно.
Героиня фильма, бедная рижская переводчица, на которую все это
неподъемное счастье свалилось, расплывается в широкой сплющенной
улыбке. Потом она резко вспоминает, что перед первым поцелуем не
мешает освежить потярявшую за ночь морозный аромат полость рта, и
спрыгнув с кровати, исчезает в ванной. Освежения требуют не только зубы, но и примятое подушкой лицо с двумя параллельными царапинами на лбу.
Когда я появляюсь в комнате, наведя марафет, Лоран сидит на одеяле
совершенно одетый.
– Ты уходишь? – беспокоюсь я.
– Да, cherie, у меня сегодня куча дел.
– А..ты не позавтракаешь со мной? – мне вдруг кажется, что если он
сейчас уйдет, то больше не вернется.
– Нет времени. Извини, – он целует мой источающий зимнюю свежесть
рот, – Я позвоню вечером.
Что мне остается? Схватить его за штанину, повиснуть как питбуль и
никуда не пускать? Сдается мне, что он уйдет все равно, и мое бедное тело
будет, тащась следом, отсчитывать ступеньки.
– Хорошо, до вечера, – я старательно вытесняю из голоса грусть
разочарования.
– Я буду скучать, – не очень убедительно обещает Лоран.
– Я тоже, – честно признаюсь я.
За ним захлопывается дверь. Какие дела могут быть во время отпуска? Да, еще такие чтобы оторвать мужчину от девушки, заработавшей титул «mon amour». Хотя, может, этот гордый титул и зарабатовать особо не нужно.
Может, он просто передается как переходящий приз от блондинки к
блондинке? Мда, сцена фильма до конца не доиграна. Ни вам, понимаешь
ли, завтрака в постель, ни цветов, ни обручального кольца в кофейной
чашке «Чибо». Добро пожаловать в реальный мир, мадам наивная
мечтательница. Мадмуазель! Нет уж, дорогая, 29 с затянувшейся
половиной это уже никак не мадмуазель. Я горько вздыхаю. Лорана до
вечера можно не ждать. С его обязательностью я не уверена даже, что он
объявится вечером. Что нам остается, а точнее кто? Я набираю номер
Седрика. Он мгновенно перезванивает.
– Привет. Как ты?
– Неплохо, – зеваю я, – Только проснулась.
– Я тоже. Еще не завтракал.
– И я не успела.
– Можем позавтракать вместе и поехать куданибудь.
– Идет.
– Тогда встречаемся через пол часа на Place de la Comedie.
– Договорились.
Я задаюсь вопросом морально ли встречаться с Седриком, будучи по уши
влюбленной в Лорана. Так или иначе последнийто меня бросил одну, сбежав по какимто своим мифическим делам. Значит, перед Лораном моя
совесть чиста. А Седрик… Должна ли я признаться ему, что встречаюсь с
Лораном? Хм, встречаюсь это очень мягко сказано, если вспомнить чем мы
занимались последние сутки. Усилинные мозговые процессы прерывает
звонок мобильного.
– Марина, ты опять не звонишь! – с места в карьер набрасывается на меня
мама.
– Мам, я работаю!
Еще как работаю! В поте лица. И не только лица.
– Днем и ночью? Они хотя бы хорошо платят, эти рабовладельцы?
– Нормально платят. Все хорошо.
– Как у вас там в Париже с погодой? – интересуется родительница.
– Жара страшная, – выдаю я, выглянув из окна.
– А по телевизору говорили, холодно и дождь, – с подозрением заявляет
она.
– Мам, ты же знаешь, они всегда врут. Скажи лучше, как ты там
поживаешь? – отвожу удар я.
– Как поживаю.. Было бы интересно, сама позвонила бы. Совсем мать
родную забыла в своих Франциях, – привычно ворчит маман.
– Мама!
– Нормально у меня все. Была сегодня в школе.
– Что тебе там делать? Отпуск ведь!
Моя мама – убежденный работоголик. Работа притягивает ее как магнит и
не отпускает.
– Так парты новые привезли. Я помогала рабочим расставить. Встретила
Люду, историчку. У нее, представляешь, класс писал сочинение, и одна
девочка спрашивает: «Людмила Петровна, а как пишется «капутт» или
«копутт»? Она удивляется: «А тебе зачем? Ученица поясняет: «Видите ли, я про Гитлера пишу. Знаю, что звали его Гитлер, а вот как пишется
фамилия не помню. Толи Капутт то ли Копутт». Вот вам уровень
современных детей! Ни черта не знают!
– Хе, хе, ну, КАпутт нужно было писать. Гитлер Адольфович Капутт, –
хихикаю я.
– Ага, умная нашлась. Ты мне скажи лучше, когда домой собираешься.
Тебе уже из какогото агенства на домашний три раза звонили.
– Инструкция по установке унитазов?
– Не знаю, они не сказали, а в трубку не пахло. Не уводи разговор.
– Мам, я честно не знаю пока. Я же здесь тоже работаю, а не баклуши бью,
– лицемерю я.
– Я тут подумала, – понижает голос мамус, – Ты там никого не встретила?
– Ленку встретила. Мужа ее Пьера Безухова, – прикидываюсь чайником я.
– Почему Безухова?
– Да, шучу я, мам. Ну, кого я потвоему должна была встретить?
– Не знаю. Французишку какогонибудь. Лямур тужур.
Как она меня всетаки чувствует. Не зря девять месяцев носила в своих
недрах. Какаято кармическая связь сохранилась. Может, признаться, что
встретила. И не французишку какогонибудь жалкого, а самого что ни на
есть французище в лучшем смысле этого гордого слова. Может, рассказать
маме про Лорана? Впрочем, нет, не стоит. Подробное повествование
сожрет весь мамин кредит. Лучше поведаю обо всем, когда вернусь. Если, конечно, мои отношения с Лораном дотянут до этого момента.
– Мама, не юродствуй. Твоя дочь продожает успешно покрываться пылью.
Желания сорвать с нее паутину времени ни один прекрасный принц еще не
изъявил.
– Фу, как ты грубо выражаешься!
– Все, мам, мне пора. Кстате, как там наш бедный Антонио?
– Не знаю, не звонил больше, – горестно вздыхает мама.
– Умер с голоду наверно. Или замерз на матах в Латгалии. Согретьто
некому было.
– Марина!
– Все, мам, убегаю.
Седрик ждет меня у фонтана Trois Graces в окружении студентов и двух
бомжей с пятью собаками.
– Самое неудачное место для встречи, – улыбается он, когда я подхожу
ближе, – У меня уже двадцать раз попросили монетку.
– Извини за опоздание, – я сама проявляю инициативу и касаюсь его щеки
своей положенные три раза.
Его маленький глаз, который смутно вырисовывается за дымкой очков, не
вызывает у меня абсолютно никаких негативных эмоций. Похоже, я
привыкла к нему. Мы отправляемся на площадь…, и усаживаемся за столик
в уютном Sister’s Café.
– Что у тебя с лицом? – тревожится Седрик, разглядев мои заработанные
в честном бою с непокорной лошадью царапины.
Я не успеваю ответить, у него звонит мобильный.
– Да, привет. Отлично. Как ты? – говорит Седрик комуто в трубку, – Да?
Да ладно! Правда?
Его лицо неожиданно резко меняется. Улыбка съезжает вниз, превратившись в расстроенную гримассу. На лбу собираются морщинки.
– Да, да, конечно, рад за тебя. Нет, сегодня не могу, идите без меня. А что
она? Да? Ну, ладно. Давай, пока.
– Чтото случилось? – осведомляюсь я.
Седрик смотрит на меня какимто чужим отстраненным взглядом.
– Все в порядке.
– Кто звонил?
– Друг.
Он больше ничего не говорит, утыкается в свой свежевыжатый
апельсиновый сок и не смотрит на меня. Что бы там не случилось у этого
друга, я тут ни при чем, и дуться на меня совсем необязательно. Я тоже
молчу, ожидая, когда Седрик выйдет из транса.
– Ты не хочешь мне сказать, где ты была вчера? – он поднимает, наконец, глаза.
– Каталась на лошади, – достоверно сообщаю я.
– Ты умеешь ездить верхом?
– Как выяснилось, нет.
Надо бы признаться Седрику, что я была с Лораном. Сочинить легенду о
незапланированной встрече с бывшей любовью. Но я почемуто боюсь. Мне
не хочется лишать себя общения с ним. Лоран, пусть любимый и желанный, но непостоянный как ветер. Сегодня он со мной, а завтра ищи свищи. А
Седрик всегда в моем распоряжении. Он очень надежный. А это
немаловажное качество для любого мужчины.
– Если хочешь, поедем сегодня в Авиньон, – предлагает надежный
мужчина, окончательно взяв себя в руки и вернув на лицо приветливое
выражение, – Посмотрим Palais de Papes.
– Это далеко?
– В часе езды от Монпеллье. На обратном пути можем заехать в Русийон.
– Хорошо. Ты уверен, что ничего не случилось? – настаиваю я.
– Ничего существенного. Не беспокойся.
Мы заканчиваем завтрак и идем на подземную парковку Polygone, где
Седрик оставил свою машину. Вырулив на поверхность, он ставит
депрессивнотрогательный диск Шемэн Бади, попутно объясняя мне, что
певица страдает от одиночества, лишнего веса и засилия прыщей, что и
выливается в такие гиперпессимистические песни. Мы обсуждаем
французскую эстраду. Седрика удивляет мое пристрастие к творчеству
Дассена.
– Во Франции во времена молодости моей мамы более популярен был
Клод Франсуа. Все мое детство прошло под его «Александрин», – делится
он.
– Я такого первый раз слышу, – пожимаю плечами я.
Разговор переходит на кинематограф. Я хвастаюсь своими глубокими
познаниями французских фильмов, включающими в себя все серии
«Жандармов из СанТропэ» и «Фантомаса».
– А я не знаю русских фильмов. У нас их не показывают, – сетует Седрик,
– Зато я читал многих авторов в переводе. Толстого, Чехова, Достоевского.
– А я в оригинале Гюго, Моруа, Мопассана, Жапризо…
Победа в этом состязании эрудитов явно остается за мной. «Советское
образование лучшее в мире», мысленно скандирую я.
– Слушай, а правда во Франции много разных диалектов? – вспоминаю я
вчерашний разговор с Лораном.
– Ага. Вот смотри. Так говорят марсельцы, – Седрик демонстрирует мне
своеобразный говор жителей этого портового города.
– Здорово, – хвалю я его театральные способности.
– А вот так в Альзасе, – он раскатисто произносит в словах обычно
картавое «r».
– А это парижане, – расходится актер.
Изображенные им парижане говорят точно так, как беседовал со мной по
телефону призрак Лорана. Выходит, это действительно был ктото из его
парижских знакомых. Старый холостяк со странностями Робер? Французы
называют таких vieux garcon, старый мальчик. Не ты ли, старый мальчик, играешь со мной в кошкимышки?
На мой мобильный приходит сообщение от Лорана. «Скучаю. Хочу», –
пишет немногословный геройлюбовник. По кому скучает и чего хочет, он
не уточняет, но я подозреваю, что я тут ни при чем, иначе он был сейчас бы
рядом.
Через пол часа мы въезжаем в окруженный древними городскими стенами
старый центр Авиньона. Оставив машину, первым делом поднимаемся по
оживленной улице к древнему Palais de Papes. Когдато давно Авиньон
служил центром католической церкви, позже пальма первенства перешла к
Ватикану. Сувенирные изобилуют открытками с физиономиями всех
проживавших здесь когдато пап. Сделав пару исторических снимков и
заполнив легкие духом старины, мы идем на прогулку по торговым
улочкам. В киоске, торгующем мороженным, мы приобретаем каждый по
два экзотических шарика. Я выбираю маракуйу и личи, а Седрик клубнику
с базиликом и фиалки. Подкрепившись, забираемся на знаменитый
уполовиненный во время войны мост над Роной. Седрик поет дурным
голосом «Sur le pont d’Avignon», я пытаюсь изобразить танец. Мы хохочем
как дети. Потом мы отправляемся в расположенный не подалеку Русийон, миниатюрный оранжевый городок, занятый добычей глины. Мы
карабкаемся по глиняным холмам, по виду напоминающим фото
американского Большого Каньона, любуемся желторыжими громадами.
«Сигулда отдыхает» переживаю за свою страну я. Утомившись, мы
возвращаемся в туристический центр, перекусываем в ресторанчике с
умопомрачительным видом на оранжевые горы и отправляемся в обратный
путь. Быстроту продвижения по французским дорогам ограничевают
коробки с радарами. По принципу полицейских «не стрелять без
предупреждения» эти враги простого люда оповещают заранее о своем
приближении картинкой на большом щите. Если легкомысленный водитель
замечтался, не заметил картинку, и пронесся мимо затаившегося радара на
недопустимой скорости, умная коробка фотографирует номерной знак
нарушителя вместе с его вытянувшейся от вспышки физиономией и
высылает этот памятный снимок на дом счастливцу в комплекте с
оповещением о потере пунктов. Седрик рассказывает мне, что недавно в
новостях показывали группу подростков, которая раздевшись до гола
встала на ролики и прокатилась перед носом у радара на скорости 120 км в
час. Компьютерный мозг среагировал, машина выдала историческое фото.
Вот чем промышляет прогрессивная молодежь во Франции. Это вам не
суши и эмо! Умело обойдя все радары, мы возвращаемся в Мопеллье. Я
целую Седрика в щеку на прощание.
– Сегодня вечеринка на пляже.., – начинает он.
На вечеринку на пляже я с ним точно не пойду. Вопервых, во мне еще
теплится надежда заполучить сегодня Лорана, вовторых, если я таки его
не заполучу, шансы встретить этого Дон Жуана именно на пляжной тусовке
весьма велики. Хотя, если задуматься, ему можно, а мне нельзя? Ладно, не
буду терзаться раньше времени. Может быть, он еще и объявится, как
обещал.
– Знаешь, я так устала. Такой насыщенный день получился, – бормочу я.
Седрик понимающе кивает.
– Хорошо. Тогда до завтра?
– Ага.
Я уже собираюсь выйти, когда он удерживает меня за руку.
– Марина, если тебе чтото понадобится, знай, что ты всегда можешь
рассчитывать на меня.
– Спасибо.
Весь вечер я терпиливо жду звонка Лорана. Телефон упрямо молчит. От
нечего делать я берусь перечитывать завалявшуюся в чемодане Саган
«Любите ли вы Брамса». Я представляю себя в роли Поль, проводившей
долгие дни и постепенно старившейся в ожидании телефонной трели. А
оно нам надо? – спрашивает меня то мозговое полушарие, где серого
вещества больше. Второе менее одаренное напоминает мне мои постельные
восторги и выдает однозначный ответ «ДА!»
В десять вечера подлый телефон, наконец, подает голос. Это опять старина
Седрик, который приглашает меня в кино. Ну, в кино, так в кино. Мы едем
в большой кинотеатр Gaumont в Мультиплексе. Седрик предлагает вместо
надоевшего всем своей гиперпопулярностью «Ch’ti» посмотреть новый
«Deux jours a tuer[18]». В темном зале народу почти нет, места не
обозначены, можно выбирать любое. Мы размещаемся и готовимся
культурно обогащаться. Первая часть картины будит во мне бурлящее
негодование, хочется встать и заехать актеру по морде. Потом негодование
сменяется недоумением. А в конце, когда выясняется, откуда росли ноги, мои глаза увлажняются сочувствием. «Хороший фильм, трогательный»
делится с нами впечатлением седовласый старичок на выходе из зала. Он
тоже украдкой смахивает слезу. Мы едем назад молча, каждый
растворившись в своих мыслях. Меня переполняет смесь разных чувств, главным из которых является жалость. Эта всепоглощающая жалость
распространяется не только на героев фильма, ее мощный поток
захватывает и сидящего рядом Седрика. Мне жалко его, хорошего, доброго, преданного, но нелюбимого. Он останавливает машину у отеля и
поворачивается ко мне. В темноте салона я вижу его лицо с некрасивым
глазом, и жалость, окончательно выйдя из под контроля, накрывает меня с
головой. Перед тем как окончательно в ней захлебнуться, я чувствую, как
его губы несмело касаются моих. И я лечу кудато в пропасть, забыв обо
всем, уносимая водоворотом неожиданно острых эмоций. На тридцатой
секунде поцелуя просыпается мозг и заставляет меня «прекратить это
безобразие».
– Спокойной ночи, – нарочито бодрым голосом заявляю я, как будто мы
только дружески потерлись щеками.
В его взгляде мелькает грустная радость. Или радостная грусть. Такой же
оксиморон как «кислосладкий» хлеб. Казалось бы, должен быть либо
кислый, либо сладкий. Или радость, или тогда уже грусть. Но в выражении
Седрика смешалось и то, и другое, и еще чтото, чему я не в силах найти
название. У меня создается впечатление, что он хочет сказать мне чтото, но сдерживается.
– Спокойной ночи. Сладких снов. До завтра, – произносит, наконец, он.
Я выбираюсь из машины и тащусь в номер. Эх, совсем я, как говорит, мама
от рук отбилась. Может, это всетаки бешенство матки, страшный, не
поддающийся лечению недуг? Зачем я целуюсь с одним мужчиной, когда
мои простыни еще не успели остыть от ночи с другим? Надо, следуя
русскому народному обычаю, найти виноватого. Им на сей раз оказывается
Лоран. Если бы он во время позвонил, я бы не поехала в кино с Седриком.
Хотя я, конечно, все равно хороша. Нет мне оправдания.
Под дверью моего 215го номера обнаруживается белый бумажный
квадратик. Очередное послание от придурковатого Робера? Я хватаю его и
переворачиваю. « Я скоро приду вас спасти, будьте готовы». В
оригинальном варианте « Je vient vous sauver, soyez prête» глагол «venir»
ошибся со спряжением. Я покрываюсь испариной. Это сообщение уже
никак нельзя назвать безобидным, а человека написавшего его вменяемым.
Зачем меня спасать? От кого? Кто этот неграммотный псевдоспаситель?
Если, как я подозревала, знакомый Лорана Робер, то чего он таким оразом
добивается? Подобное заявление никак не укладывается в составленную
мною ранее схему.
Сердце гулко стучит одним желудочком об другой. Я набираю номер
Лорана. «Абонент не доступен, ему наплевать на ваши глупые страхи, у
него есть занятия поинтереснее» сообщает мне служба Orange Telecom. Я
трясущимися как у страдающего болезнью Паркинсона руками распахиваю
дверцу минибара и вытаскиваю минибутылку виски. За мной скоро придут.
Обещание не сулящее ничего хорошего. Кто? Когда? Почему? Знатоки
чешут бороды, усы и облысевшие макушки. Отвечать не решается никто, даже Друзь. Виски предлагает забросить в топку еще одну минипорцию и
не париться. А если позвонить Седрику? Он же предоставил себя в мое
распоряжение в любое удобное для меня время. Нет, ему тогда придется
рассказывать всю эту мутную историю от начала до конца, а заодно еще и
признаться в многоразовом прилюбодеянии с Лораном, на фоне которого
мой светлый образ в его глазах может несколько потускнеть. Седрику
звонить нельзя. Лоран не отвечает. Остается сидеть и ждать, пока за мной
придет неизвестный спаситель. Интересно, от чего он будет меня спасать и
каким образом. Фантазировать на эту тему както не хочется. Я опустошаю
еще несколько алкогольных малюток. Захмелевшее сердце замедляет свои
скачки. Надо лечь спать, утро вечера мудренее. Авось ночью меня еще не
заберут. Если будут стучать какиенибудь вурдалаки, скажу, что еще не
готова. Послание получила поздно, не успела ни помыться, ни побриться.
Ни одеться в чистое как полагается в таких случаях. Брр, гадость какая
лезет в голову. Я отчаянно сражаюсь с мрачными и тревожными мыслями, пока, наконец, меня не забирает сон.
Утро оповещает о своем приходе ярким лучом света, прорвавшимся сквозь
плотные занавеси. Я собираюсь уже было улыбнуться новому дню, как на
меня обрушивается тяжелым грузом воспоминание о вчерашнем письме. Я
принимаюсь судорожно ощупывать себя. Вроде все части тела на своих
местах. Выходит, ночью за мной никто не приходил. Но угроза тем ни
менее остается. Хотя по правде сказать, в теплых утренних лучах она уже
не кажется такой зловещей. После завтрака непременно позвоню Лорану и, если мне повезет дозвониться до этого суперзанятого человека, спрошу у
него совета, как вести себя в сложившейся ситуации. Может, пора уже
обратиться в полицию? Пусть заигравшегося извращенца ищут
специалисты.
Завтрак кажется мне безвкусным. Кофе слишком крепкое, круассаны
осточертели. Лоран отвечает после седьмого длинного гудка.
– Да, mon coeur? Я еще сплю.
Наверняка работал до поздна с бумагами.
– Извини, что разбудила. У меня срочное важное дело.
Трубка сладко зевает.
– Сразу и срочное и важное?
– Так точно.
– У меня к тебе тоже. Очень срочное и страшно важное, – шепчет он
хрипловатособлазнительным голосом, – Я так скучаю по твоим..
– Лоран, я серьезно!
– Ладно, – сдается он, – Если дело серьезное, поехали вместе на пляж, там
все и обсудим.
Сомнительное, конечно, место для каких бы то ни было дискуссий. С
другой стороны российские бизнесмены решают свои темные делишки в
саунах под бутылку, почему же тогда французы не могут вести переговоры
на пляже?
– Я заеду за тобой через сорок минут, – обещает мой деловой любовник
после очередного зевка, – Захвати с собой полотенце.
– И купальник.
– Купальник необязательно. Все, целую, à plus[1].
Очень смешная шутка. Голая что ли буду там загорать. Так меня точно
заберут. Полицейские. Я поднимаюсь изза стола. Мне вдруг кажется, что
на меня ктото пристально смотрит. Я резко оборачиваюсь. За соседним
столиком пара сонных англичан в смешных чепчиках, подобные которым
носила в свое время черепаха Тортилла. Еще дальше одинокий лысыватый
господин, по уши увязший в газете. «Начинаются галлюцинации» печально
констатирую я, поднимаясь к себе.
Лоран приезжает через час, когда я топчусь на ступеньках отеля, начиная
отчаиваться его увидеть. Он легко выскакивает из машины и заключает
меня в объятия. Коронный поцелуй почемуто не заставляет мои
внутренности вибрировать как раньше.
– У тебя мрачный вид. Что случилось? – спрашивает Лоран, усаживаясь за
руль.
– Я тебе вчера звонила, у тебя был отключен мобильный, – начинаю я
издалека.
– Может быть. Я рано лег спать. Ты меня сильно вымотала за прошлую
ночь.
Во как! Я еще и виноватой оказалась!
– Кто кого вымотал это большой вопрос, – ворчу я.
– Но согласись, все было просто сказочно. Я жду не дождусь, когда мы с
тобой снова окажемся в твоем номере.
Ждет не дождется – это точно подмечено. Чтобы дождаться, надо не
просто ждать, а хотя бы пошевелить пальцем и набрать известную
цифровую комбинацию. Французы говорят «bouger le cul» – двигать
задницу. Вот эту самую задницу Лоран вполне мог бы вчера сдвинуть. Я не
озвучиваю эти размышления, чтобы не прослыть занудой. С обсуждением
главной темы дня я тоже решаю повременить, потому что Лоран, не
заметив даже, что так и не получил ответ на свой вопрос, врубает на
полную громкость свой Pink Floyd. А перекричать громовое «teacher leave the kids alone» мне не под силу. «Ягуар» замедляет ход на той стоянке, где
мы с Седриком оставляли его «Мини Купер» перед тем, как отправиться на
пикник.
– Этот район называется Маглон. Здесь лучшие пляжи, – просвящает меня
Лоран.
Мы выгружаемся. Я перекидываю через плечо пляжную сумку, он вешает
на плечо полотенце. Стоит нам спуститься к морю, как я начинаю
подозревать неладное. Допустим, что вон та тетенька забыла купальник, и
этот волосатый дяденька плавки, но не могла же всех посетителей пляжа
скосить поголовная амнезия. А король то голый! И если бы только король.
Я дергаю Лорана за рукав.
– Они все голые!
– Это естественно. Это ведь нудисткий пляж, – спокойно заявляет
оригинал.
– А там дальше, куда мы идем, нормальный? – надеюсь я.
– Дальше вот там под цветным флагом нудистский для геев. Но мы так
далеко не пойдем. Бросим кости гденибудь здесь.
– Среди голых? – ошарашенно моргаю я, не решаясь поверить в подобный
поворот событий.
– Марина, cherie, ты меня удивляешь. Ты что никогда не была на
нудистском пляже? Так же удобнее загорать. Твои белые следы от
купальника мне, честно говоря, както не очень.
Лоран расстелает свое полотенце в метре от двух обнаженных дам с густой
растительностью в районе междуножья. Я ощущаю себя непрогрессивной
Фросей Бурлаковой.
– Так и будешь стоять? – торопит меня нелюбитель белых полосок на
теле.
Он уже успел сбросить все лишнее, навязанное цивилизацией, и красуется в
чем мать родила. Надо заметить, что стесняться своего тела и всего иже с
ним у Лорана причины нет. Но так открыто всем демонстрировать свои
богатства на мой взгляд тоже не стоило бы. Хотя, честно говоря, никто на
него особо и не смотрит. Семья голяков, мама, папа и сын, увлеченно
играют в мяч у самой воды. Остальные натюристы вытянулись селедками
на своих покрывалах и переворачиваются время от времени с одной
стороны на другую, чтобы запекаться равномерно. Я стягиваю через голову
платье и остаюсь в купальнике. У меня рука не поднимается снять даже
лифчик. И не потому, что мне нечем похвастаться (вокруг навалом реально
некрасивых обвислостей), а потому что руссо туристо всетаки облико
морале! Однако, капиталиста Лорана это облико раздражает.
– Верх хотя бы сними, не будь дикаркой, – требует он, вытянувшись на
спине, – В Европе никто не загорает в лифчике.
– Латвия тоже в Европе, – оттягиваю непрятный момент я.
– Сразу видно, что недавно. Давай я тебе застежку расстегну.
Отпираться дальше некуда. Я позволяю снять с себя верх от купальника, но
сразу закрываюсь руками и падаю на живот.
– Так о чем ты хотела поговорить? – вспоминает Лоран, лениво
поглаживая мою спину.
Мне не нравятся эти прилюдные прикосновения. Я чувствую себя неуютно, массовое сборище голых напоминает мне конечную сцену фильма
«Парфюмер».
– Я вчера опять получила записку, – я вытаскиваю из кармана сумки
смятый листок, – Вот.
Лоран прищурившись читает короткий текст.
– Ерунда какаято, – выдает он, – Не «vient», а «viens». Может, иностранец пишет?
– Я не знаю никаких иностранцев.
– Может, какойнибудь отчаявшийся поклонник прикатил за тобой из
Латвии, – юродствует Лоран.
Ну, да, Антон на своей развалюхе. Вместо Латгалии подался в Монпеллье.
И жук тоже с ним.
– Нету у меня таких. Тем более поклонник из Латвии писал бы на
русском.
В моем воображении из рюкзака Антона вылезает корочка русско
французского разговорника.
– А здесь ты ни с кем не встречалась? Может, араб какойнибудь?
– Хорошего же ты мнения обо мне! – суровею я.
– Не обижайся, mon amour, мы обязаны рассмотреть все версии, –
заявляет обнаженный Шерлок Холмс.
– Нет, это не араб и не поклонник из Латвии, – категорично заявляю я, –
Может, всетаки Робер?
– Робер хоть и со странностями, но высшее образование имеет. Такие
детские ошибки он бы делать не стал. Только если нарочно.
– А если правда нарочно? Лоран, что мне делать? Это ведь уже угроза! –
волнуюсь я.
– Cherie, не сгущай краски. Где ты видишь угрозу? Какойто придурок
возомнил себя героем. Он хочет произвести на тебя впечатление, ничего
более, – успокаивает меня Лоран, в то время как поглаживания спускаются
ниже, – Может, пойдем позагораем в дюнах?
Раньше от мысли о подобного рода «загаре» у меня бы перехватило
дыхание. Сейчас моя голова занята более существенными вещами, а тело
неуютно ежится в окружении голых собратьев.
– Не знаю, мне неспокойно, – настаиваю я, пытаясь сбросить со своей
спины (хотя спиной это место уже назвать трудно) его настойчивую ладонь.
– Перестань. Не хочешь в дюны, пошли искупаемся, – гнет свою линию
Лоран.
– Прямо так?
– Нет, пальтишко накинем.
Он поднимается на ноги и тянет меня за собой. Я полусижу, зажав руками
свой незагорелый бюст. Главное достоинство Лорана болтается у меня
перед глазами. Возможно, ктото счел бы сей момент романтичным или
хотя бы эротичным. Я же не усматриваю ни того, ни другого. Нехотя встаю
и следую за ним, стараясь не глазеть на кустистые заросли противников
одежды. Мне приходит в голову, что при мягком южном климате они могут
и зимой ходить голяком, беспролазные джунгли согреют самые
чувствительные места. Лоран тащит меня в воду. Погрузившись в лазурную
гладь, он сразу же хватает меня и прижимает к себе. Я вяло отбиваюсь.
– Поехали в отель, – шепчет соблазнитель, обжигая мое ухо горячим
дыханием.
Его страстность, хоть на мой взгляд и не очень сейчас уместная, оказывается заразной и постепенно передается и мне. Мы поспешно
одеваемся и покидаем общество нудистов.
После весьма изнурительной сиесты, мы спускаемся в ресторан восполнить
истощенные запасы энергии. Жизнь опять кажется мне прекрасной, а Лоран
любящим и нежным. Влюбленность, претерпевшая серьезный удар, поднимается, отряхивается и возвращается в прежнее активное состояние.
И ей как и раньше хочется взаимности. Лоран продолжает величать меня
ласковым «mon amour». Я силюсь убедить себя, что именно так он меня и
вопринимает.
Грузный официант ставит передо мной тарелку с beignets aux crevettes[2].
Как приятно есть то, что хочется, а не то, на что хватает скудного
заработка. Незамысловатая мелодия телефона отрывает меня от
пережевывания креветок. «Только бы не Седрик» малодушно думаю я. На
экране высвечивается местный номер.
– Алло? – опасливо отвечаю я.
– Марин, привет, это Катя! – приветствует в трубке женский голос.
– Привет!
– Ты занята сегодня? Может, встретимся?
Я перевожу взгляд на аппетитно хрустящего хлебной корочкой Лорана.
– Подожди минутку, – прошу я Катю.
– У нас есть какиенибудь планы на вечер? – обращаюсь я к моему
шикарному мужчине.
Он нехотя отрывается от своей тарелки.
– Мне надо исчезнуть на несколько часов.
Взмыть в небо в костюме супермэна и спасти вселенную? По быстренькому
так.
– У Сида машина барахлит. Я обещал помочь.
Истина оказывается до отвращения банальной, зато неопасной.
– А после десяти поедем все вместе на пляжную вечеринку, – продолжает
неудавшийся супермэн.
– Кать, я свободна до вечера, – выдаю я итог в трубку.
– Отлично, давай тогда через час на Place de la Comedie.
– Договорились.
Лоран поглядывает на меня изза бокала вина.
– Всетаки поклонник из Латвии?
– Ага, почти. Это Катя, которую мы видели в ресторане. Я договорилась
встретиться с ней сегодня.
– Отлично. Поболтаете о всякой вашей женской ерунде. Это лучше, чем
маяться беспочвенными страхами, – замечает умник, приступая ко второму
блюду brochette de lapin[3].
– Беспочвенными я бы их всетаки не назвала.
– Расслабься, cherie. Я надеялся, что секс пойдет тебе на пользу.
Похоже, это единственная помощь, которую он готов оказывать мне в
любое время и по любому поводу. «Ну, у когото и этого нет» убеждаю
себя я.
– Слушай, а что это опять за вечеринка сегодня? – интересуюсь я.
– А я не знаю толком. Эммануэль обещал пригласительные. Шампанское и
dînatoire[4] включены.
– Это, конечно, замечательно, но, скажи, тебе не надоели эти тусовки?
– Да, нет. Почему они должны были мне надоесть? – удивляется Лоран, отпивая вина, – Я полтора года сидел дома и изображал верного жениха.
Мне это до смерти осточертело.
– Извини за нескромный вопрос, а сколько тебе лет?
Виртуальному клону было, как сейчас помню, тридцать два.
– Тридцать четыре, – признается оригинал.
А на уме по всей видимости одни вечеринки. Мама бы сказала, что это не
вариант. Вряд ли он, едва сорвав с себя одни узы, захочет по уши увязнуть
в других. А пока я буду ждать, когда он таки нагуляется, я сама состарюсь
до непотребности. Но это диктует разум, а размякшее от пылких ласк тело
с ним явно не согласно.
– Ладно, mon coeur, я побежал, – говорит предмет моих умственных
мучений, когда официант уносит оплаченный им счет, – Я за тобой заеду в
полдесятого. Надень чтонибудь посексуальнее.
Он целует меня в висок и скрывается из виду. Я допиваю вино в
одиночестве.
Спустя час я приближаюсь к утопающей в солнечных лучах главной
площади города. Катя, прибывшая одновременно со мной, шагает мне на
встречу. Она сильно выделяется из толпы низкорослых французов своим
метром семьдесят восемь, водруженным на дисятисантиметровый каблук, и
копной выбеленных краской волос. У нее большие зеленые глаза, аккуратный носик и капризноизогнутые пухлые губы. Катя красива, и явно
отдает себе в этом отчет.
– Привет! – улыбается она, завидев меня, – Целоваться не будем. Терпеть
не могу эту французскую привычку. Представляешь, когда я только сюда
приехала, меня знакомили с какимто жирным негром. И что ты думаешь, я
должна была с ним целоваться! Думала, умру.
Но судя по всему не умерла, и даже выглядет вполне цветущей.
– Кошмар, – вяло сочувствую я.
– Куда пойдем? Я тут пришла раньше и успела уже забежать в Galleries Lafayetes. Была там? Сейчас сольды начались. Люди носятся как ошалелые, кабины забиты. Полный бордель.
«Скидки. Примерочные. Бардак», мысленно поправляю я. Похоже, передо
мной еще один пример хорошенько интегрированной иммигрантки.
– А, пошлика в японский, – озаряет Катю, – Тут рядом один есть.
Недавно открыли. Я вообще когда в Москве жила, только сушами питалась.
А здесь не получается. Филипп их не любит. И считает, что дорого.
Французы вообще страшные скупердяи.
– Пошли в японский. Хотя я недавно поела.
– Ничего страшного. Возьмешь порцию поменьше. Так вот, представляешь, я тут на днях покупала солнечные очки. И черт меня дернул взять с собой
Филиппа. Там было две пары почти одинаковые, но одна стоила 190 евро, а
вторая 400. Согласись, 190 для очков это просто неприлично дешево.
Конечно, я выбрала за 400. И этот зануда целый вечер зудел, что можно
было взять подешевле.
Мне вспоминается старый анекдот про нового нового русского с
галстуком. Конечно, как можно купить за 190, когда рядом такие же за
400!
– Ужас, – поддерживаю я праведный гнев бывшей москвички.
– А твой как? Тоже зажимается? – проявляет интерес Катя.
Она видела меня с Лораном, значит, подразумевается этот экземпляр.
– Ну, рестораны.., – неуверенно начинаю я.
– Рестораны!! Это не показатель! – решительно отбивает подачу
искушенная барышня, противореча своему предыдущему высказыванию –
Они готовы всю зарплату прожрать. На еду денег никогда не жалко. Буфф
это святое. Мой может часами возиться с двумя листьями базилика и
куском помидора. Лучше бы проявлял такое терпение, когда мы по
магазинам ходим. Можешь себе представить, здесь два мужика между
собой разговаривают о том, как лучше приготовить ризотто! Чтобы наши
мужики когдато о таком говорили!
– Ну, не самая хучшая, на мой взгляд, тема для разговора, – робко встаю я
на защиту мужской половины местного населения.
– Для двух домохозяек не хучшая, но для мужиков! – негодует Катя.
Интересно, каков этот с предыханием произносимый «мужик» в Катином
восприятии? Этакий лысый череп на «Хаммере»?
– Вот и пришли. «Суши Хаус» называется. Здесь все японские рестораны
называются одинаково «Суши Хаус», «Суши Боут», «Суши Бар». Никакой
фантазии у этих китайцев, – продолжает разглагольствовать критиканка, выбирая столик на улице.
– Почему у китайцев? – подмечаю несостыковочку я.
Катя с усталым вздохом опускается на плетеное кресло и картинно
отбрасывает с лица белую челку.
– Так все хозяева этих псевдо японских заведений китайцы. И обслуга
тоже. Косят под японцев, потому что так круче.
Косящий под японца официант приносит нам меню.
– У нас в Москве, конечно, рестораны покруче, скажи? – не унимается
Катя, водя по названиям блюд пятисантиметровым акриловым ногтем, о
подобных которому не мечтал даже Фредди Крюгер.
– Не знаю, – пожимаю плечами я, – В Риге в угоду моде японскую пищу
суют по все забегаловки. Скоро начнут делать суши с соленым огурчиком и
селедочкой. Со свининой, например, уже есть.
– Так ты не из Москвы? – разочарованно тянет столичная дама, – Ну, тогда может тебе и Монпеллье нравится?
– Может, и нравится, – бормочу я, пытаясь отыскать в меню самую
маленькую порцию.
– А мне нет. Деревня деревней. И женщины страшные.
– Ну, мне до женщин дела нет.
– Мне тоже нет. Но с француженками же невозможно общаться. Они все, я
повторяю, все, завидуют нам, русским.
Интересно, чему именно? Лишним двадцати сантиметрам, выжженным
космам или лезвиям накладных ногтей? Катя окончательно перестает мне
нравиться.
– Им завидно, кто мы красивее, и их мужики предпочитают нас, –
объясняет скромница.
Лжеяпонец принимает заказ и, вежливо поклонившись, удаляется.
– Скажи мне, Кать, а чего ты тогда здесь живешь, если не секрет, конечно?
– теряю терпение я, – Мужики – не мужики, женщины – завистницы, город
– деревня.
Катя привычным жестом наливает в крошечную глиняную стопочку саке.
– Да, меня в Москве папа хотел заставить у себя на фирме работать. А я
работать не люблю, – объясняет она, опустошая чарку, – Приехала сюда
учиться. Вот уже четвертый год учусь.
Официант ставит передо мной заказанные унаги маки, а перед Катей
деревянный подносик с кучей разной снеди.
– На кого учишься? – я макаю рисовый ролик в соевый соус и отправляю в
рот.
– Добавь жанжамбер, так правильнее есть, – не удерживается от
напутствия Катя, – На художника учусь.
– Мне кажется, что имбирь убивает весь вкус, я его не ем, – отвечаю я, –
Нравится?
– Учитьсято? Неа. Но лучше, чем работать. Эх, нормального мужика бы
русского!
– Такие бывают? – скептически щурюсь я.
– А то! В Сан Тропэ их навалом. На яхтах, на «Феррари»! Вот это жизнь!
Не то, что в этом болоте с этим жмотом Филиппом.
– Не нравится, расстанься с ним.
– Расстанусь обязательно. Только сначала надо достойную замену найти.
А здесь ловить нечего.
Еще один глубокий вздох и пара глотков саке.
– Ну, я бы не сказала, что так прям и нечего, – возражаю я.
– А чего? Или, может, твой Лоран – великая добыча?
Катя выпучивает глаза и становится похожа на корову из мультика. Ту, которую в свое время приобрел для семьи кот Матроскин.
– Да, я его пять раз в жизни видела, и каждый раз с новой бабой, –
заговорчески придвинувшись поближе, сообщает доброжелательница.
– Он же жениться собирался, – недоверчиво возражаю я.
– Ха! Так одно другому не помеха. Жениться на одной, а спать с другой
можно.
– Както не верится, – бубню я, запивая услышанную гадость водой из
графина.
– Эх, наивняк. Говорю же тебе, три недели назад я его видела с какойто
арабкой. Целовались как пылесосы у всех на виду. Как только невеста его
терпела! И, что самое смешное, это он ее бросил, а не она его! Ее родители
машину продали, чтобы ресторан оплатить, друзья уже подарки купили, а
он в последний момент: «извините, передумал». Коннар[5]!
Мой маленький песочный замок ударила волна и снесла верхушку. Его
песочные обитатели решили, что наступил конец света. И посвоему они
правы.
Катя понимает, что перегнула палку настолько, что та треснула и
сломалась.
– Не переживай. Все они одинаковые. Не стоят они наших нервов.
А кто стоит? Олигархи на яхтах? Потому что за каждый вымотанный нерв,
они будут платить золотом?
– Я не переживаю.
– Да, я же вижу, на тебе лица нет. Или, может, тебе суши плохие
попались? Я слушала, что тут на прошлой неделе комиссия на кухне крысу
обнаружила.
«И вам приятного аппетита» думаю я, и мне чудится, что из зажатого
моими палочками маки вместо кусочка угря свисает лысый хвостик.
– А зачем мы тогда сюда пошли? – вопрошаю я с обреченностью
умирающего, обращающего к небу свое последнее немое «за что?»
– Да, они все одинаковые. Говорю же – китайцы!
Через силу, завершив трапезу, я плачу свою часть счета. Катя долго роется
в своем «Виттоне» в поисках кошелька.
– Et merde! Забыла в универе наверно! – делает неутешительный вывод
она, – Слушай, давай я тебе в следующий раз отдам, хорошо?
– Я вообщето скоро уезжаю, – отпираюсь я, не чувствуя себя готовой
стать спонсором для капризной москвички.
– Ну, так встретимся же еще! Давай, я побежала! Опаздываю на лекцию, биз[6]!
Она скрывается с глаз, не оставив мне выбора. Мда. Вот вам и «биз», товарищи трудящиеся. Меня развели как лоха. Я выхожу из ресторана, прилаживая это новое для меня амплуа. Както оно мне не по размеру. В
кошельке осталось жалких 10 евро. В пору сесть рядом с бомжами, обнять
блохастого барбоса и протянуть рученку. Верить или не верить тому, что
эта профессиональная консуматорша поведала мне о Лоране? Не буду
верить. Такая что угодно насочинять может. Арабка, пылесосы.. Но, не
смотря на мой решительный отказ верить в эту чушь, мозг продолжает
упрямо пережевывать полученную информацию, прикидывая, выплюнуть ее
или проглотить.
Со стороны rue Foch до меня доносятся какието непонятные звуки, свист, музыка, крики. Я предпочитаю обходить массовые гуляния стороной, но
тут у меня нет выбора, по другой улице я пойти не могу из страха
заблудиться. Я перехожу дорогу и, подхваченная людским потоком, против
желания вливаюсь в пестрое шествие. Верчу головой в разные стороны, пытаясь определить на ряду с какого рода протестующими я выступаю.
Справа от меня семенят два пацаненка лет по пятнадцать с крашенными
под цвет радуги хохолками на маленьких головах. Они обнимают друг
друга за талию, сжимая в потных кулачках каждый по подаренному
презервативу. Картина справа тоже не радует, подтверждая мои худшие
подозрения. Две плотные плохо причесанные бабенции в безрукавках и без
грамма макияжа на одутловатых лицах гордо маршируют держась за руки.
Обернувшись назад, я упираюсь взглядом в двухметрового мужика в
розовых лосинах на подтяжках и женском парике с двумя косичками.
Мадамец в лосинах широко улыбается мне напомаженным ртом и
протягивает пачку презервативов. «Сегодня продолжение тусовки в Villa Rouge. Тебе не будет одиноко» – шепчет мне загорелый трансвестит в
костюме медсестры. «Мамааааааа» хочется заорать во весь голос мне.
Хотя, нет, слава Богу, что мама не видит этой вакханалии. Она бы не
пережила. Меня толкает мужчина с маленькой девочкой на плечах. Ребенок
гордо машет разноцветным геевским флажком. «Неправильно мы
воспитываем нашу молодежь» вспоминаются мне слова товарища Саахова.
У края проезжей части, полностью перекрытой для нетрадиционной
делегации, толпиться более традиционный народ. На физиономиях
доборовшихся за права человека европейцев трогательное умиление. Я
пытаюсь выкарабкаться из эпицентра этого рассадника разврата. Что за
день сегодня такой! То нудистский пляж, то марш сексменьшинств.
Высшие силы как будто решили проверить меня на прочность. Расталкивая
локтями цветастую толпу, я весьма помятая выбираюсь на тротуар.
Полчище продвигается дальше свиньей. Во главе хрюши две пары с
одеждах брачующихся. Особенно хороши узкобедрые невесты, с
километровыми накладными ресницами, бритыми ножищами и ручищами.
Новые русские бабки отдыхают. Слегка оправившись от травмировавшего
мою тонкую психику зрелища, я поворачиваю в сторону отеля. До десяти
остается два часа. Как раз на то, чтобы отмыться от неприятных
впечатлений, подкраситься и причесаться. Всю дорогу до отеля меня
мучает неведомое доселе тревожное ощущение, что за мной следят. Я пару
раз затравленно оглядываюсь, но никого кроме кучки подростков с
радужными флагами, обалдевших туристов и пенсионеров с собачками не
замечаю. Скорее всего, я просто переутомилась. Полубессонная ночь, масса
всевозможных впечатлений, тут немудрено увидеть и зеленых человечков.
Я поднимаюсь к себе в номер и первым делом набираю горячую пенистую
ванну. Никаких записок нигде не наблюдается. Наверно Лоран всетаки
был прав, это всего лишь чьято глупая попытка меня впечатисть. Мой
мобильник протяжным звоном настоятельно требует, чтобы я вылезла из
ванны и, прошлепав, оставляя на полу мокрые следы, в комнату, приняла
вызов. «Лоран!» зажигается в голове яркая лампочка. Впрочем, нет, если
мне хочется, чтобы это был Лоран, это обязательно окажется Седрик. Этот
закон подлости исправно работает на протяжении уже нескольких дней. Он
не подводит и на сей раз.
– Привет, ты занята?
– Ты меня из ванны вытащил.
Я надеюсь, никаких фантазий на эту тему не последует.
– Это кстати. Я хотел пригласить тебя на вечеринку, познакомить с
друзьями.
– Знаешь, я сегодня себя както неважно чувствую. Хочу пораньше лечь, –
я переминаюсь на ковре с ноги на ногу, пена медленно сползает по ногам
вниз.
– Жаль.
Похоже, он действительно расстроен.
– Тогда я тоже не пойду.
– Ну, зачем жертвовать вечером изза меня. Сходи с друзьями.
– Это будет не то.
Его преданность затрагивает потайные струнки в моей душе, они тонко
звенят, отзываясь. «Может, взять и плюнуть на Лорана. В прямом и в
переносном смысле. Седрик добрый, надежный и честный» размышляю я, даже не подозревая, как сильно ошибаюсь.
– Давай завтра, – решаю я.
Дадим господину Дюссану последний шанс доказать свою
профпригодность. Надежда, что мой принц на белом коне (!) все же он, сражается за право существования до последнего вздоха.
– Ладно. Но если тебе станет лучше, позвони. В любое время. Целую.
– И я тебя.
Я вытираюсь махровым полотенцем, заворачиваюсь в его кровного
родственника махровый халат и включаю телевизор, чтобы развеять
видимость одиночества. Во французской версии «Кто хочет стать
миллионером» интеллигентного вида мужичок пытается догадаться, как
повара на своем жаргоне величают недоваренный картофель. На другом
канале парочка умельцев давят ногами виноград в огромной деревянной
бочке. Голос за кадром объясняет, как готовится красное вино в одной из
виноделен ЛангедокРусийона. Третья попытка переносит меня в самый
разгар дегустации высококачественного оливкового масла. Бородатый
мужик хлебает мутно зеленую жидкость из бокала, попутно утверждая, что
именно таким густым должно быть лучшее масло. Сдается мне, что в чем
то капризная москвичка всетаки была права.
Подмазав ресницы тушью, которая по заверению производителя обязуется
увеличить их объем в два раза (жаль, для бюста такого простого
недорогого способа пока не изобрели), губы блеском, а щеки румянами, я
считаю миссию по модификации собственной внешности успешно
завершенной. Как будто прочитав мои мысли, телефон заводится знакомой
мелодией.
– Ты готова, cherie? – спрашивает неестественно веселый голос Лорана, и,
не дав возможности ответить, продолжает, – Я уже еду.
– Я готова.
Я натягиваю короткое черное платье, учитывая напутствие Лорана
выглядеть посексуальнее. Зеркало подтверждает, что его пожелание можно
считать выполненным. Мой герой уже нетерпеливо меряет шагами холл.
– Наконецто! – выдает он не слишком уважительный возглас и хватает
меня в охапку.
При ближайшем ознакомлении с его ротовой полостью я улавливаю
крепкий алкогольный привкус.
– Отмечали починку машины? – морщусь я.
– Какой машины?
Продолжать допрос можно только с одной лишь целью – разругаться, испортить вечер и никуда не поехать. Я решаю проглотить обиду. Она
комком застревает в горле, забивая дыхательные пути.
– В чем дело? – разглядев мое нездоровое выражение лица, интересуется
обманщик.
– Ни в чем. Поехали?
– Ага. Ты кстати отлично выглядишь. Если бы не вечеринка, я бы сейчас
затащил тебя в номер и накинулся бы на тебя как дикий зверь.
Не надо как дикий зверь. Вообще никак не надо. Я ковыляю за ним к
машине на неудобных шпильках. Стоит мне сесть, как из магнитофона мне
на голову обрушиваются уже привычные звуки. «Вступает гитара»
догадываюсь я.
– Сегодня будет вся тусовка. Я познакомлю тебя с Сидом, – орет дикий
зверь, перекрикивая вступившую гитару.
Жду, не дождусь. Надо было провести вечер с Седриком.
По прибытию Лоран опять мучительно ищет парковочное место, попутно
изливая на меня тонны негатива по поводу его отсутствия. Я пытаюсь
поймать за хвост последнюю маленькую чутчутку хорошего настроения, которая уже собралась дезертировать. Хвост упорно ускользает.
Наконец, вакантное место обнаруживается. Лоран загоняет туда свой
«Ягуар» и выбирается из машины.
– Час на парковку потеряли! – возмущается он, – Эти уроды сделали
переходную дорожку там, где раньше была парковка. Что теперь
прикажешь делать? На велосипеде ехать? Недоумки.
Уроды и недоумки не слышат этих грозных речей, зато их совершенно
незаслуженно впитывают мои чувствительные слуховые рецепторы.
– Марина, bebe, шевелись! – подгоняет меня мой строптивый кавалер, когда я, будучи отягощена 12сантиметровыми каблуками, отстаю от него,
– Мы так все пропустим.
– Иду, как могу! – начинаю всерьез злиться я, – Не видишь разве, какая у
меня обувь.
– Ну, и зачем ты такую напялила. Ходить даже не можешь, танцевать тем
более. Я же тебе говорил уже, на пляж надо чтото попроще.
– Ты сказал посексуальнее!
– Секса мне хватает в твоей короткой юбке. Давай, передвигай ножками.
Мне хочется остановиться и подетски расплакаться. Но я нечеловеческим
усилием подавляю слезы и слегка увеличиваю темп. Красивая, но
неудобная как колодки арестанта обувь, с садистическим рвением
вгрызается в беззащитную ступню. В конце концов, мы всетаки добираемся
до цели. Лоран протягивает охраннику бланки пригласительных, и мы
проходим внутрь. По ресторану и пляжу разносится зажигательная
мелодия. Народ толпиться у столиков с продовольствием. Нам на встречу
направляется как всегда броско одетый Эммануэль. Мне приходится
подставлять щеку.
– Чтото вы поздно, – заявляет он, – Шампанское кончилось. Фуа гра
тоже.
От этой вести красивое лицо Лорана меняется до неузнаваемости.
– А что была фуа гра? – обреченным голосом бормочет он.
– Ага. При чем отличного качества, – измывается любитель цветочков на
рубашках.
– А шампанское?
– Moet&Chandon!
– И все кончилось?!
– Ну, конечно. Вы бы еще завтра приехали. Ты же знаешь, все вкусное
расхватывают сразу.
Лоран взирает на меня из подлобья таким недружелюбным взглядом, что
мне в пору броситься в море и утопиться добровольно, пока он мне не
помог.
– Ладно, не расстраивайтесь, – великодушно подслащивает пилюлю
садюга, – Есть еще местное розовое вино. Не лучшее, конечно…
Розовое вино в глазах Лорана не может тягаться ни с хорошим
шампанским, ни тем более с жирной гусиной печенью, потому настроения
ему не повышает. Он еще некоторое время бродит, нахохлившись как
совенок и не смотрит в мою сторону. Я, отнюдь себя виноватой не
чувствуя, отправляюсь на поиски съестного. На некоторых столах еще
остались симпатичные канапэ, кусочки какойто рыбы и несколько
надкусанных бутербродов. Я беру рыбу в надежде, что ее не успели сильно
заплевать. Услужливый бармен наливает мне холодное вино в пластиковый
стаканчик. После третьей порции я прихожу к выводу, что жизнь всетаки
удалась, а к Лорану надо быть терпимее. Он же мужчина мечты, редкий
вымирающий вид, записанный в красную книгу. Таких надо лелеять и
сдувать с них пылинки. Решив без отлагательств приступить
непосредственно к сдуванию, я ищу глазами моего героя. Цветастая рубаха
Эммануэля мелькает то там, то тут, а вот Лорана нигде не видно. Не уехал
же он, обозлившись на всех поедателей фуа гра вместе взятых. Я подхожу к
успевшему урвать свой кусок Эммануэлю.
– Ты не видел Лорана?
– Нет, я думал, он с тобой.
– Уже нет. Весть о выпитом шампанском и съеденной печени его
подкосила.
– Надо было раньше приезжать.
Нет, чтобы сказать «не в гусиной печени счастье!» Такого ханжества от
француза не дождешься. Придется смириться с участью брошенной
барышни. «Почему ваш спутник вас покинул?» «Он предпочел мне фуа
гра» формируется в мозгу импровизированный диалог. Я беру со стола
четвертый стаканчик, и тут кадр, неожиданно выхваченный из общего
плана, моим цепким взглядом демонстрирует мне, какому именно
деликатесу отдал свое предпочтение мой кавалер. Больная гусиная печень
выглядит на удивление здоровой, совсем не жирной, даже я бы сказала
стройной. На ней юбчонка в половину короче моей и декольте в тех же
пропорциях превосходящее мое по своему содержанию. Этакий персонаж
из клипа Шакиры «Objection». Я, не смотря на отсутствие в жилах горячей
колумбийской крови, поступаю так же, как певица. А именно двигаюсь на
абордаж.
– Привет! – скалюсь я честной компании, приблизившись на расстояние
пощечины.
Дамочка взирает на меня как на раздавленную жабу. Лоран как на живую.
– Ты меня не представишь? – напираю я, – Это, я полагаю, тот самый Сид, которому ты сегодня чинил машину.
– Марина, это Катрин. Катрин – Марина, – неохотно знакомит Лоран, проигнорировав мою издевку.
– Очень приятно, – ухмыляется Катрин.
– А мне как приятно, – цежу я сквозь зубы, – Лоран, мне надо с тобой
поговорить?
– Сейчас? – тянет он голосом ребенка, которого мамаша тянет домой на
самом интересном месте игры.
– Желательно до того, как ты облапаешь мадемуазель с ног до головы.
– Что ты себе позволяешь? – угрожающе наступает на меня своим бюстом
Катрин.
– Извини, Катрин. Я сейчас вернусь, – Лоран оттаскивает меня в сторону, сжав мое предплечье до синяка.
– Что тебе в голову взбрело? Вина перепила? – хамит он, как только мы
оказываемся наедине.
Желание сдувать пылинки бесследно исчезает. А за ним и навязанная
вином решительность.
– Кто эта женщина? – бормочу я уже менее агрессивно.
– Катрин, если хочешь знать, хозяйка пляжа! Ей его муж подарил на день
рождения.
Хозяйка пляжа звучит почти так же гордо как хозяйка медной горы. Куда
мне с такой крутизной тягаться.
– А арабка? – быстро исчерпав аргументы по первому обвинению, я
перехожу на второе.
– Какая арабка?
– С которой ты встречался три недели назад, – всхлипываю я, осознавая
бесперспективность подобного упрека.
– Какая разница, с кем я встречался три недели назад! – окончательно
выходит из себя Лоран, – Тебя тогда здесь даже не было! Какую чушь ты
еще мне подсунешь?
По большому счету подсунуть мне больше и нечего. Обвинитель халтурно
подготовился к процессу.
– Ты несерьезно ко мне относишься! – прибегаю я к непотопляемой
уловке, которой мы, женщины, часто затыкаем прореху в аргументации.
Я рассчитываю, что Лоран притихнет, и конфликт удастся решить
полюбовно.
– А как ты хочешь, чтобы я к тебе относился? – вместо того, чтобы
утихомириться, обвиняемый заводится с удвоенной силой, – Или ты
хочешь, чтобы, переспав с тобой два раза, я предложил тебе руку и сердце?
Какие же вы женщины одинаковые. Никакой оригинальности.
Точный болезненный удар в самое чувствительное место. Отравленная
стрела вонзается в пятку Ахиллеса, и он падает замертво.
– Что ты на меня так смотришь? – не унимается убийца, – Я, что не прав?
Ну, встретились, ну, понравились друг другу, ну, переспали пару раз. Из
этого что следуют какието отношения? Я что брал на себя какиенибудь
обязательства?
– Нет, – едва ворочая языком, мычу я.
– Я свободный человек, понимаешь ты это, или нет? Свободный! Я не
собираюсь относиться серьезно ни к тебе, ни к кому бы то ни было. Я не
хочу ни перед кем отчитываться!
Мне хочется заткнуть уши, чтобы остановить этот ядовитый поток.
– И я общаюсь с тем, с кем хочу! – доносится до меня сквозь пелену, – Ты
не имеешь ни малейшего права говорить в таком тоне с моими друзьями. У
тебя вообще нет на меня никаких прав!
Я отворачиваюсь и иду прочь. Он, кажется, еще чтото кричит мне в след, но я не желаю больше слышать ни слова. Все предельно ясно. Я сочинила
сказку, которой не было. Я слепила себе принца из того, что было. А под
рукой никогда ничего хорошего не валяется. Вот и вышло – снаружи
красивая обертка, а внутри кусок дерьма. Собачьего. Оно сильнее воняет.
Я ковыляю по деревянным половицам к выходу.
– Эй, Мария, уже уходишь? – окрикивает меня Эммануэль.
Я не удосуживаюсь ответить. Этот одноклеточный так и не запомнил мое
несложное имя. Ухожу. Возвращаюсь назад в свою Литву. Завтра же.
Босоножки, вместо того чтобы проявить женскую солидарность и не
мучить и так несчастного человека, глодают мои пальцы с прежним
рвением. Я медленно бреду вдоль дороги. Далеко я таким образом не уйду.
Надо подыскать какойто транспорт. Интересно, здесь проезжают такси?
Ответ на этот вопрос не замедляет появиться в виде затормозившего рядом
светлого фургончика.
– Вам не нужно такси? – высовывается из окна полный лысоватый
мужчина.
– Мне в Мопеллье в «Метрополь». Дорого будет? – заранее
перестраховываюсь я.
Кто его знает, сколько дерут местные извозчики.
– Это далеко, – чешет лысину водила, – Двадцать евро точно.
– На двадцать я согласна.
– Отлично, залезайте.
Я распахиваю дверцу и плюхаюсь на потертое сидение. Это, конечно, не
«Ягуар» и даже не «Мини Купер», зато быстро и надежно. Я гляжу в окно
на мелькающий вдоль дороги лес, утопнув в своих мрачных мыслях.
История с Лораном подошла к своему пусть преждевременному, но
логическому завершению. По большому счету делать мне во Франции
действительно больше нечего. Завтра же попробую подыскать в Интернете
билет. Сомневаюсь, чтобы были прямые рейсы в Ригу из Монпеллье. Да, и
непрямых наверно нет. Неужели придется возвращаться в Париж. На
Ленкин диван в объятия ее жирного котяры. Какой плачевный финал
подававшего надежды романа. Жалость к себе выжимает из глаз слезы.
– Ты рано плачешь, – неожиданно заявляет молчавший до этого времени
шофер.
Мне кажется, что я ослышалась.
– Простите?
– Я говорю – рано плачешь, – подтверждает он.
Я смотрю на него как на умалишенного. Может, он хочет сказать, что я
слишком молода, что все еще впереди, что на моем пути еще встретиться
миллион подобных ублюдков.
– Почему рано? – решаю всетаки внести ясность я.
На одутловатом лице таксиста расцветает детская улыбка.
– Потому что я еще ничего тебе не сделал, а ты уже плачешь. Побереги
слезы, они тебе еще сегодня пригодятся, – приторно сладким голоском
мяукает великовозрастное дитя.
И он этой слащавости ужас, сковавший меня при этих словах, усиливается.
Я деревенею, вжавшись в кресло, осознавая умной половинкой мозга, что
надо дернуть за ручку двери и выскочить, пока не поздно, но, будучи не в
состоянии пошевелиться.
– Ну, вот и слезки высохли, – смеется придурковатый тип, которого я уже
мысленно называю маньяком, – Я же тебя предупреждал, что приду за
тобой.
Недостающие кусочки становятся на свои места и передо мной предстоят
составленный паззлс. Получившаяся картинка внушает панический страх.
– Это вы подсовывали мне эти записки? – дрожащим голосом вопрошаю я.
– А кто же еще! Как только я тебя увидел, сразу понял – тебе нужна моя
помощь. Ты заблудилась, не знаешь, куда идти. Я тебе покажу.
– Спасибо, конечно, но не надо мне ничего показывать. Я какнибудь сама
дойду, – бормочу я и, наконец, разморозившись, хватаюсь за ручку двери.
Ничего не происходит. Вурдалак заблокировал двери.
– Наивное дитя! Ты погрязла в пороке! И только я могу вытащить тебя из
этого болота.
Мне боязно спросить, каким образом.
– Я видел тебя с этими…, – он презрительно морщит физиономию, он чего
становится похож на гнилое яблоко, – мужскими особями! То с одним, то с
другим. Ты совсем пропала, девочка.
Вот откуда это тревожное ощущение слежки. Этот психически
неуравновешенный пингвин таскался следом за мной. Теперь я, кажется, даже вспоминаю, что видела его лысое темечко за завтраком в отеле. Страх
немного притупляют с одной стороны нереальность происходящего, с
другой жажда выбраться из этой передряги невредимой.
– А звонили мне тоже вы?
Неужели я до такой степени не разбираюсь в людях, чтобы принять тухлого
извращенца за мужчину мечты.
– Тебе? Нет, я не звонил. Я писал. Этого достаточно. Ты ведь получила
мое предупреждение. Но подготовилась ты плохо. Я хотел видеть тебя в
белом.
– Таких инструкций в записке не было! – язвлю я.
– Да, правильно, – охотно соглашается он.
– Куда вы меня везете?
– В укромное местечко! Туда, где не будет никого, только ты, я и
верховный судья.
– Может быть, перенесем судебное разбирательство на завтра? Я
подготовлюсь лучше, надену белое.
Интересно, комуто уже удавалось договориться с маньяком? Если и да, такие случаи в практике неизвестны. Я, конечно, распинаюсь напрасно.
Может, попытаться выбить стекло?
– Нет, – как и предполагалось, отрицательно качает головой упырь, –
Будем проводить церемонию, как есть.
Я прикидываю, чем бы садануть по стеклу. Голый локоть както жалко.
Хотя я бы предпочла отделаться порезанным локтем. Сдается мне, что в
упомянутой церемонии могут пострадать более значительные части тела.
– Ты лучше спокойно сиди, – в его голосе неожиданно пробивается
металл, который заставляет меня вздрогнуть, – Я бы предпочел довести
тебя до места в сохранности. Не люблю раньше времени портить материал, как случилось с той шведочкой.
– С какой шведочкой? – сдавленно хриплю я.
– О, о ней писали все парижские газеты. Красивая была девушка. И так же
как ты погрязла в пороке. Пришлось вызволять.
В памяти мелькает заголовок статьи в Parisien, купленном на вокзале Gare de Lyon.
– Убийцу той девушки арестовали, – перечу я.
– Убийцу! Не надо громких слов. Избавитель – вот как я хочу, чтобы меня
называли, – гордо заявляет зазнавшийся маньяк, – Меня отпустили за
нехваткой улик. Из Парижа пришлось уехать, там за мной следили. А здесь
в Монпеллье так много молодых и глупых студенточек. Ты ведь тоже
учишься?
– Нет. И совсем я немолода!
Такое заявление можно вытянуть из женщины только под страхом смерти.
Это именно тот случай.
– Не надо меня обманывать. А вот мы и подъезжаем.
Фургон сворачивает на лесную дорогу. «Сейчас или никогда!» решаю я,
«Как только он разблокирует двери, я выскочу». Но избавитель, оказывается, тоже не лыком шит. По всей видимости, мне попался маньяк
со стажем. Остановив машину на безлюдном участке, он протягивает мне
мохнатые наручники. Я видела такие однажды в сексшопе, куда мы
однажды зашли с подружкой культурно просветиться. Наравне с
подобными увеселительными оковами и километровыми лиловыми
фаллоимитаторами, тяжелейший удар по нашему пуританскому складу ума
нанес костюм коровы. Я могла еще понять, что какогонибудь
непритязательного мужичка может привести в неописуемый восторг
женщина в наряде медсестры или агента ФСБ. Но корова! Как сейчас
помню, пятнистую ткань и розовое плюшевое вымя. Видно, полнится земля
зоофилами.
Сейчас мне, однако, не до лирических отступлений. Маньяк, оголив в
кривой улыбке свои мелкие желтоватые зубешки, сует мне упомянутые
наручники.
– Давай надевай быстрее, – торопит он.
Я никогда не была любительницей подобных игрищ, но тут у меня, похоже, нет выбора, извращенец в правой руке сжимает предмет, страшно
напоминающий пистолет. Проверять его аутентичность на себе мне не
хочется. Я позволяю защелкнуть у себя на запястьях покрытые розовым
пухом наручники.
– Теперь выходи. Не вздумай бежать. Кричать тоже не советую, все равно
никто не услышит.
Что же мне прикажете топать как барану своими собственными ножками на
верную погибель? «Надо чтото делать!» настаивает мозг, но никаких
конкретных вариантов не предлагает. Если верить фильмам и книгам, то
надо дождаться начала церемонии, а как только этот монстр занесет надо
мной жертвенный нож, из кустов на белом коне вылетит Лоран и спасет
меня. Почемуто этот избитый сюжетец кажется мне в реальности
маловероятным.
Псевдо таксист обходит машину и открывает передо мной дверь. Я на
негнущихся ногах вылезаю наружу.
– Стой рядом и не дергайся, – распоряжается он, тыкая мне в бок
пистолетом.
Я прикидываю, есть ли в этом месте какойнибудь жизненноважный орган.
Память не выдает никаких результатов. Надо было перед поездкой всетаки
повторить школьный курс анатомии. Эх, кто же знал!
Вурдалак тем временем отворачивается и, распахнув багажник, ищет там
чтото. Я так подозреваю, что тот самый костюм коровы. Моя сумочка все
еще висит у меня на плече. Я еле заметным движением сталкиваю ее, она
скользит по руке и цепляется за наручник. Я запускаю ладонь вовнутрь.
Телефон, кошелек, косметичка. Ничего существенного. Героини утренних
выпусков полезных советов всегда имеют при себе утюг или
двадцатикилограммовую гантель на всякий пожарный. Я раньше всегда
посмеивалась над дурацкими выдумками режиссера. И только теперь я в
полной мере осознаю, как важно в нужный момент иметь при себе утюг.
Мои пальцы тем временем цепляются за какуюто железяку неправильной
формы. Не раздумывая, я сжимаю ее в кулаке и вынимаю руку из сумки.
Душегуб извлекает из багажника мешок и пихает его мне.
– На, ты его понесешь.
Он замечает болтающуюся на моем запястье сумку.
– Это еще что такое. Дай сюда.
– Не могу, наручники мешают, – жалобно блею я.
Маньяк с недовольным скрипом расщелкивает мои оковы какимто хитрым
движением, которое я не успеваю уловить. Для этого ему приходится
опустить мешок со своей маньяческой утварью на землю. Он хватает
свободной рукой мою сумку и отбрасывает в сторону. Урвав момент, когда
он наклоняется за мешком, я отпрыгиваю от наставленного на меня дула и
со всей нашедшейся в организме силой шандарахаю упыря по сверкающему
в лунном свете темечку. К моей неимоверной радости он обрушивается на
свой мешок, выпустив из рук оружие. Помянуя многочисленные
телевизионные стрелялки, я первым делом завладеваю пистолетом. Только
тут я вижу предмет, который помог мне так удачно подкосить врага. На
моей ладони железная птичка – подарок мадам Одетт. Кто бы мог
подумать, что маленькая железяка спасет мне жизнь. Хотя о спасении
говорить еще преждевременно. Дубовая черепушка маньяка не сильно
пострадала от моего неумелого удара. Он со стоном переворачивает свою
рыхлую тушу на спину и пытается подняться. Эти неловкие телодвижения
напоминают мне строчку откудато из детства «Жук упал и встать не
может, ждет он, кто ему поможет». Этому жуку я помогать точно не
намерена.
– Не двигайся, избавитель хренов! – рычу я, направляя на него пистолет.
– Ты ничего не поняла, – ноет он капризным голосом малыша, у которого
отобрали игрушку, – Я хочу спасти тебя, избавить..
– Избавить от жизни? Спасибо, не надо.
– От порока через очищение. Там в мешке свечи.
– Засунь их себе знаешь куда? И не шевелись, а то я выстрелю, – я пытаюсь
выглядеть грозной, хотя на самом деле понятия не имею, как обращаться с
этой опасной штуковиной.
К моему несчастью этот гад тоже догадывается об отсутствии у меня
элементарных боевых навыков. Он медленно, но целенаправленно ползет в
мою сторону, передвигаясь бочком как краб.
– Я же сказала, не шевелись! – роль уверенной в себе суперженщины
дается мне все труднее.
Неожиданно мой подопечный краб, проявив непонятно откуда взявшуюся
прыть, вскакивает на ноги и кидается на меня. От испуга я со всей дури
жму на курок. Оглушительный хлопок выстрела откидывает меня назад. Я
ошалело озираюсь, пораженная своей выходкой. Маньяк лежит в траве тихо
как убитый. Дурацкое сравнение. А что если он, правда, убитый?
– Эй, ты? – дребезжащим от страха голосом зову я, – Ты как?
«Уже никак» демонстрирует мне бывший избавитель всем своим
безмолвствующим видом. Я отваживаюсь подойти на пару шагов ближе. В
голове такой сумбур, что ни одна крошечная мысль не удерживается там
больше секунды. В темноте я не вижу, ранен вурдалак или нет. Хотя по
логике, если не ранен, то чего разлегся? Может, это у него тактика такая.
Ждет, пока я приближусь, чтобы схватить за ногу.
– Эх, мосье избавитель, вы живы? – не очень надеясь на ответ, кричу я, –
Я же просила вас не двигаться.
А если он умирает и ему нужна помощь? Тогда возникает вопрос: на
столько ли сильно во мне человеколюбие, чтобы оказать первую помощь
пострадавшему маньяку? По всему выходит, что нет. Я опасливо озираюсь
по сторонам. Место тихое, как и обещал избавитель. На выстрел никто не
сбежался. Я, пятясь спиной, отхожу к машине, продолжая держать темный
силуэт на мушке. Под ноги попадается моя сумка. Дрожащей рукой я
вытягиваю оттуда телефон.
– Последний раз вас спрашиваю, – окликиваю я неподвижное тело, –
Живы или как?
Труп ни с того ни с сего оживает и хрипит чтото в ответ. Этот каркающий
хрип оказывает на меня странное действие, я, стискивая в одной руке
сумку, в другой пистолет, кидаюсь наутек. Босоножки сильно замедляют
движение, и я избавляюсь от них, ни секунды не сожалея о потере. Я
несусь, не разбирая дороги, в противоположном от места запланированной
церемонии направлении. Мне под ноги попадаются какието иголки, по
лицу хлещут ветки деревьев. Но, согласитесь, лучше уж претерпеть все эти
неудобства, чем валяться мертвой в кустах в позорных наручниках и
костюме коровы. Сердце скачет как прыгун на батуте. Мне кажется, еще
немного и оно выскачет наружу через какоенибудь отверстие. За спиной
чудятся тяжелые шаги маньяка. Я несколько раз оборачиваюсь. В темных
очертаниях деревьев мне видится целое войско разновидных монстров во
главе с уже знакомым упырем. Я не знаю, сколько я так бегу, пол часа или
два. Время останавливается, оставив меня наедине с соснами, кедрами и
маньяком. Наконец, впереди начинает маячить просвет. Я вылетаю на
опушку. Впереди передо мной расстилается синеватая гладь водного
заповедника, слева шоссе. Снизив темп, чтобы ненароком не наступить на
затаившуюся в высокой траве в ожидании жертвы разбитую бутылку, я
спешу к дороге. Попутно набираю номер на мобильном. В трубке долго
плывут гудки. В конце концов, их прерывает слабый нетрезвый голос
Лорана, сильно заглушаемый музыкой.
– Лоран! – всхлипываю я, – Мне нужно помощь, я…
– Не слышу вас, – гремит он в ответ.
– Помоги мне! – ору со всей мочи я.
– Это Марина что ли? – просыпается эгоист, – Слушай, Марина, я же тебя
ясно все объяснил. Не надо мне тут разыгрывать комедию, понятно? Не
звони мне больше.
Короткие сигналы долбят мои ушные перепонки, отдаваясь болью в
утомленном мозгу. Дрожащим пальцем я ищу в телефоне номер Седрика.
На дорогу мне выходить смысла нет. Вдруг маньяк, очухавшись, сел в свой
фургон и сейчас колесит по окрестностям в поисках строптивой грешницы.
Я прячусь в придорожных кустах.
– Марина!
Седрик отвечает так быстро, как будто ожидал моего звонка, что
маловероятно, учитывая время.
– Я.. я.. мне…
Мои силы истощились до предела. Батарейка села, аппарат требует
срочной подзарядки.
– Марина, чтото случилось? Где ты? – тревожится Седрик.
– Я у дороги. Тут лес и озеро. Приезжай за мной, пожалуйста.
Последнее слово заглушает огромный слезный всхлип.
– Я уже еду! Попробуй объяснить мне, где конкретно ты находишься, –
требует он.
– Тут шоссе. Это, кажется рядом с заповедником. Помнишь, фламинго..
– Заповедник большой. Там щита нет с указателем?
– Сейчас посмотрю, – я опасливо высовываю физиономию из куста, –
Есть. «Carnon» и стрелка влево.
– Все понял. Жди меня там.
Я сжимаюсь в холодный дрожащий комок. Сколько надо ждать? Пол часа?
Сорок минут? А если мой преследователь уже гдето близко? Я тщательно
прислушиваюсь, но шум проезжающих мимо машин забивает все прочие
звуки. В правой руке я все еще держу тяжелую недетскую игрушку. Если он
на меня нападет, я смогу защититься. Время опять замедляет свой ход.
Каждая минута кажется вечностью. Какойто фламингополуночник
громко шлепает по воде крыльями, заставив меня схватиться за пистолет.
Каждый нерв в моем измученном теле натянут до предела. Еще один такой
фламинго, и я выскочу из кустов с громким воплем и перестреляю всех
охраняемых пернатых. На дороге около щита с направлением тормозит
маленький автомобиль. Одновременно мой телефон призывно пищит.
– Марина, я у щита, – сообщает спаситель.
Перед тем, как выбраться из своего убежища, я по научению всех виденных
когдато детективов тщательно протираю оружие подолом платья и
засовываю в нору вод деревом. Вот обрадуется какойнибудь барсук или
заяц. При виде меня Седрик выскакивает из машины и спешит навстречу.
– Боже мой, что с тобой случилось?
Меня трясет так, что зуб на зуб не попадает. Следовательно, говорить я
тоже не могу. Седрик помогает мне забраться в машину. Только когда
автомобиль двигается с места, я немного расслабляюсь.
– Там был маньяк. Он хотел избавить меня от греха, – бормочу я.
– Маньяк? О, Господи. Ты уверена?
Я тыкаю Седрику в лицо свои запястьем, сохранившим след от наручников.
Он цедит сквозь зубы ругательство.
– А где он? Надо вызвать полицию.
– Я, кажется, его пристрелила.
Машина тормозит так резко, что я больно ударяюсь коленками. Седрик
поворачивает ко мне искаженное тревогой лицо.
– Расскажи мне все по порядку, – командует он.
– Он представился таксистом, предложил подвести. Отвез в лес, надел
наручники. Я ударила его по голове и забрала пистолет. Он на меня
кинулся, я выстрелила. Проверить, живой он или нет, не решилась. Наверно
был живой, потому как захрипел. Или это был предсмертный хрип.
Пистолет я выбросила. В полицию не пойду. Все.
Седрик смотрит на меня вытаращенными от удивления глазами. Видимо, он
не ожидал от меня подобной сноровки. Я и сама не ожидала. Говорят, что
человек под угрозой смерти демонстрирует сверхъестественные
способности. Может, начать выпускать маньяков на футбольные поля в
поддержку любимой команды?
Седрик подается вперед и сжимает меня в объятиях.
– Бедная моя девочка. Сейчас поедем домой, мама даст тебе
успокоительного. А потом решим, что делать.
«Мини Купер» несется по темным улицам на пределе допустимой
скорости. Седрик сжимает мою руку в своей, и через нее в меня вливается
тепло и спокойствие. Когда машина тормозит у дома его родителей, я
почти дремлю. Мосье Жак и мадам Одетт в домашних халатах встречают
нас на крыльце.
– Мама, па, ничего не спрашивайте, я потом все объясню, –
предупреждает Седрик, провожая меня в дом.
– Вот это будет твоя комната, – он усаживает меня на мягкую
двуспальную кровать, – Ванна по коридору на право. Я принесу тебе халат
и полотенца.
– Спасибо, – мычу я.
Получив обещанные вещи, я плетусь, еле переставляя ноги, в ванну. Теплая
вода жалит кровоточащие царапины. Я машинально намыливаюсь и вожу по
телу мочалкой. Завернувшись в мягкий халат, выхожу в коридор, где
сталкиваюсь нос к носу с мадам Одетт.
– Пойдемте, Марина, я обработаю вам раны.
– Спасибо, но я думаю, не стоит. Это царапины.
– И всетаки продезинфицировать надо. Садитесь на диван.
Она склоняется передо мной и промакивает красные полосы какимто
сильно щиплющим раствором. Я прикусываю губу, чтобы не застонать. В
комнате появляется Седрик с пузырьком в одной руке и чайной ложкой в
другой.
– Нука откройте рот, пациентка.
Я подчиняюсь. По вкусу снадобье отдаленно напоминает мамины
волшебные капли.
– Ну, вот, это должно помочь, – мадам Одетт поднимается и окидывает
меня заботливым взглядом, – Сейчас я вам еще заварю чай с травами.
Когда она удаляется, Седрик усаживается на коврике у моих ног.
– Ну как? Тебе немного легче?
– Угу, – киваю я, – Хотя я очень сомневаюсь, что смогу заснуть.
– Заснешь как миленькая, – обещает он.
– Знаешь, я думаю мне надо уехать. Я не хочу здесь больше оставаться.
– Когда?
– Как можно быстрее. В идеале завтра.
– Ты уверена, что не хочешь пойти в полицию?
– Конечно, нет. Меня замучают вопросами, не позволят уехать. А еще чего
доброго обвинят в убийстве.
– Да, ты наверно права. Я поищу тебе билет на завтра.
– Спасибо тебе огромное. Ты для меня столько сделал, – глаза снова
начинают разъедать слезы.
– Не надо меня благодарить. Я ничего такого не сделал, – скромничает
Седрик.
– Если бы не ты…
– Марина, не надо, пожалуйста.
Но меня уже не остановить.
– А ведь я тебе соврала. Я встречалась с другим. Я была с ним на
вечеринке.
Седрик почемуто не выглядит ни удивленным, ни рассерженным.
– Марина, ты очень устала. Тебе нужен покой, – настаивает он.
Я собираюсь уже возразить, когда дверь открывается, и на пороге возникает
мадам Одетт.
– Вот ваш чай, – она ставит дымящуюся кружку на столик у кровати.
– Седрик, ты же видишь, девушка устала, оставь ее в покое, – обращается
мадам к сыну.
– Да, мам, сейчас иду.
– Марина, если вам чтото понадобится, будите меня, не раздумывая.
Наша с Жаном спальня вторая дверь по коридору. Стучите, я выйду.
– Спасибо вам большое, Одетт. Я и так вас посреди ночи подняла. Мне
страшно неудобно.
– Даже не думайте об этом. Постарайтесь заснуть, – советует мне она, – и
гоните этого оболтуса, если будет вам мешать.
– Хорошо, – впервые улыбаюсь я после пережитого кошмара.
Когда за матерью захлопывается дверь, Седрик пересаживается ко мне на
кровать и целует меня в висок.
– Мама права, я пойду.
– Нет, не уходи, – я цепляюсь за его рукав как утопающий за спасательный
круг, – Я боюсь оставаться одна.
Он обнимает меня за плечи.
– Давай залезай под одеяло. Согреешься и заснешь.
Я укрываюсь и отхлебываю травяной чай. Целебная жидкость спускается
вниз, постепенно размораживая скукожившиеся внутренности.
– Я была на вечеринке с Лораном. Это мужчина, с которым я год назад
познакомилась по Интернету, – накопившаяся информация плещет из меня
неудержимым потоком, – Точнее я думала, что познакомилась с ним. Но
все это время со мной общался ктото другой…
Седрик слушает мои откровения, отвернувшись к окну. За все время моего
сумбурного повествования он не произносит ни слова.
– Вот, видишь, – подхожу к завершающему аккорду я, – Ты со мной
нянчишься, а я…
Я жду, что он поднимется и выйдет из комнаты, но вместо этого Седрик
аккуратно берет опустевшую чашку из моих пальцев, ставит ее на стол, и
только потом оборачивается ко мне. Его лицо совершенно спокойно.
– Тебе совершенно не за что себя винить. Мне тоже есть, что тебе
рассказать. Я только не знаю, с чего начать.
После обильных душевных излияний я чувствую себя опустошенной и до
смерти уставшей.
– Не сейчас. Давай ты мне расскажешь завтра, – сонно бубню я, зарываясь
в подушку.
Он наклоняется и касается губами моего лба.
– Ты права. Мы поговорим об этом завтра. Спокойной ночи.
Он собирается уйти, но я опять цепкой лапкой хватаю его руку. Мне
страшно снова оказаться в темноте одной. Пусть это ни лес, и за мной не
гонится армия маньяков и деревьев, но мне все равно кажется, что стоит
мне закрыть глаза, как я тут же снова перенесусь в это проклятое место.
– Не уходи!
Седрик послушно скидывает туфли и забирается на кровать рядом со мной,
предварительно потушив свет. Я прижимаюсь к его теплому боку. Он
гладит мои волосы, плечи. Усталость уходит на второй план. Во мне
неожиданно просыпается инстинкт продолжения рода. Психологи считают, что близость смерти стимулирует и его. Не разбираясь, что именно
побуждает меня к этому шагу, испытанный страх, благодарность или еще
чтото, я нахожу в темноте губы Седрика.
– Марина, не надо, ты не знаешь всего, – шепчет он между поцелуями.
Всего не знает никто. Даже Господь Бог, если уж он позволяет такому
количеству маньяков шляться по миру безнаказанным. Я игнорирую слабые
попытки Седрика сохранить свою юношескую честь. Надо признать, что
сопротивляется он без особого энтузиазма, а вскоре и вообще перенимает у
меня инициативу. Если выражаться гастрономическими терминами, то секс
с Лораном по сравнению с тем, что я испытываю сейчас можно было бы
назвать miseenbouche перед главным блюдом. Мое тело горит огнем, я
мечусь как в бреду на влажных от пота простынях. И мне хочется только
одного – чтобы эта безумная сладостная гонка никогда не кончалась. Но, к
сожалению, бесконечна, по мнению ученых, только вселенная, а всему
хорошему свойственна быстротечность. Я вздрагиваю несколько раз, сотрясаемая неконтролируемыми внутренними толчками и замираю в
блаженном забытие. Последнее, что я чувствую перед тем как провалиться
в сон, это нежное прикосновение губ Седрика к моим.
На следующий день (назвать полдень утром както язык не поворачивается) меня возвращает к жизни легкий ветерок, струящийся в комнату из
приоткрытого окошка. События пришлой ночи проплывают в памяти, сбившись стайками. Предпоследняя стайка заставляет вздрогнуть, последняя покраснеть. За всю мою тихую переводческую жизнь я не
получила такого количества впечатлений, какое свалилось на мои хрупкие
плечи за эти сутки. Дверь осторожно приоткрывается, и в проем
просовывается голова Седрика.
– Ты уже не спишь? – спрашивает он почемуто шепотом.
Я отрицательно мотаю головой, ощущая, как мои щеки еще ярче
окрашивает румянец. Как вести себя с этим новым Седриком? Вопервых, образ одноглазого страшилы разбился в моем восприятии на мелкие
кусочки, породив вместо себя новый незнакомый и волнующий. Вовторых,
после страстных ночных кувырканий величать Седрика другом я не в
состоянии. Предмет моих мысленных противоречий тем временем
усаживается на край кровати и целует меня в нос как щенка.
– Тебе лучше? – осведомляется он, охватывая меня восторженным
взглядом.
Я киваю и без слов обхватываю его руками. Он обнимает меня, прижимая к
себе.
– Мама волнуется за тебя. Уже пятый раз посылает меня тебя проверить, –
шепчет он мне в волосы.
– А ты не волнуешься?
– Больше всех. Я зарезервировал тебе билет на сегодняшний вечер. Пока
этого гада не поймают, тебе лучше быть подальше отсюда.
Я мягко отстраняюсь.
– Ты всетаки звонил в полицию?
– Мой отец позвонил своему знакомому. Они прочесали лес, нашли пару
туфель с поломанными каблуками и наручники. Ты не волнуйся, твое имя
нигде не фигурирует. Тебя никто ни о чем не будет спрашивать. Они знают, что это тот же тип, что убил в Париже шведскую студентку. У них есть все
его данные.
– В прошлый раз тоже были данные, – вздыхаю я, – но его почемуто
отпустили.
– В этот раз они надеются взять его с поличным.
– Когда он будет втыкать свечи в очередную жертву? – негодую я.
– Нет, хотят спровоцировать его, подсунув ему похожего типа девушку,
работницу полиции, – объясняет Седрик.
– Долго придется ждать. Пока он будет подчеркивать гороскопы.., –
морщусь при воспоминаниях я.
– Марина, – лицо Седрика застилает тень, – Это не он подчеркивал
гороскопы. Это я. Он только отправил тебе те две печатные записки.
Тут в пору упасть с кровати в глубокий обморок. Если бы последние
события не закалили мою нервную систему, я бы так и поступила.
– Ты? – таращусь я, – Но как? Зачем?
– Это длинная история.
Как на зло именно в этот момент в комнату заходит мадам Одетт, и мне
приходится наклеить на физиономию нейтральнодоброжелательную
маску. Пожилая женщина осведомляется, как я себя чувствую, и, убедившись, что больная идет на поправку, зовет меня перекусить. Я
обещаю явиться на кухню сразу после принятия освежающего душа.
– Давай рассказывай, – набрасываюсь я на Седрика, как только мы
остаемся одни.
– Марин, давай чуть позже. Мама уже приготовила еду. Пока я тут буду
распинаться, все остынет. Потом надо ехать к тебе в отель, собирать вещи.
Мы должны успеть на семичасовой самолет, а до Марсельского аэропорта
полтора часа езды, – находит охапку отговорок этот трус.
– Хорошо, расскажешь по дороге. Но я хочу знать все! – категорично
заявляю я.
Седрик, казавшийся десять минут назад таким родным, отдаляется в моих
глазах на недосягаемое расстояние. До полного выяснения обстоятельств
подозреваемый помещается под стражу. Я отвечаю ему сквозь зубы и не
поворачиваю головы в его сторону. Мадам Одетт, сама любезность, угощает меня свежеиспеченным куглоф (это альзаский братблизнец
нашего кекса) и ароматным фруктовым чаем. Потом она приносит мне пару
кожаных шлепанцев из своих запасов. Мою искреннею благодарность этой
приятной женщине слегка затеняет крепнущая с каждой минутой обида на
ее сына. Тем ни менее я как полагается расцеловываю и ее и мосье Жана на
прощание и не очень уверенно даю им обещание вернуться. Мы грузимся в
машину. Я, засупонившись, молчу. В голове беспролазная путаница мыслей.
Седрик подсовывал мне эти гороскопы. Но первый из них я получила в
поезде, а познакомились мы с ним уже после моего прибытия в Монпеллье.
Сеть размышлений опутывает мозг, не давая ему нормально
функционировать. Седрик молчит, уперевшись взглядом в серую полосу
шоссе. «Мини Купер» замирает у вывески «Метрополь». Я вылезаю первая, он безмолвно поднимается по ступенькам вслед за мной, как телохранитель
за охраняемым объектом.
– Марина, ты наверно иди собери чемодан, а я пока расплачусь, –
предлагает Седрик, останавливаясь напротив ресепшн.
Я киваю, собираясь уже последовать его совету, как тут в холле отеля
появляется третий персонаж этой затянувшейся трагикомедии. Лоран
выглядит вполне цветущим, ничто в его облике не указывает на ночные
мытарства от вызванной чувством вины бессонницы.
– Привет, cherie, – он вытягивает шею, чтобы поцеловать меня.
Я брезгливо отступаю назад. Тут только подлый предатель замечает за моей
спиной Седрика. Его реакция на эту встречу является для меня сюрпризом, при том явно неприятным.
– О, Сид! А ты что тут делаешь? – восклицает Лоран, по всему виду не
менее удивленный, чем я.
– Привет, – обыденно реагирует единственный уравновешенный и
спокойный как индеец член компании, – Провожаю Марину в аэропорт.
– Вы что знакомы? – ошарашенная физиономия Лорана могла бы служить
отличной иллюстрацией некогда популярного рекламного слогана: «шок –
это понашему».
Впрочем, не думаю, что мой съехавший на бок анфас сильно от него
отличается.
– Как видишь, – сухо бросает Седрик и, обращаясь уже ко мне, добавляет,
– Марина, я пойду платить. Я буду ждать тебя в холле.
– Подождите, я ничего не понимаю, – Лоран хватает воздух ртом как
выброшенная на берег рыба.
Я смотрю на него и впервые не нахожу в его внешности ни малейшей
привлекательности. Седрик, повернувшись к нам спиной, облокачивается
на стойку и заводит беседу с девушкой клерком. Лоран переводит взгляд
на меня.
– Марина, что происходит?
– Понятия не имею. Это, я так понимаю, твой лучший друг.
– Ну, да, Сид. Его зовут Седрик, но за годы учебы в Англии я привык
называть его на английский манер.
– Очень мило, – безразлично констатирую я.
Во всей этой темной истории мне ясно только одно – они мне не нужны, ни
Лоран, ни Седрик. Каждый из них в той или иной мере обидел меня, обманув мои надежды. В конце концов, я прибываю к тому же
неутешительному выводу, который уже вывела для себя после
неожиданного дезертирства Антона: все мужчины – сволочи. И французы
не исключение, а я бы даже сказала, наоборот, они все трое во главе с
маньяком самое ни на есть железное доказательство этой вечной гипотезы.
Вот вернусь в Ригу, загружу «Цивилизацию» и дам жару всем
лягушатникам во главе с коротышкой Наполеоном.
– Вы давно с ним знакомы? – зачемто допытывается свободный человек, который еще вчера мне ничего не был должен.
– Не очень, – устало выдавливаю из себя я, направляясь в номер.
Лоран тащится следом.
– Где ты с ним познакомилась?
Я отлично понимаю, что его беспокоит не то, что я могла все это время
пудрить ему мозги, встречаясь с другим, а то, что этим другим оказался его
близкий друг.
– На пляже.
– Раньше чем со мной или позже? – не унимается он.
– До того, как, выражаясь твоим языком, мы с тобой несколько раз
переспали.
– Марина, подожди, – Лоран загораживает мне путь, – Я хотел тебе
сказать, что я вчера погорячился. Все, что я сказал…
– Не надо, – я пытаюсь обойти препятствие, но оно перемещается с
недюжей скоростью, – Лоран, перестань. Все ясно. Я не хочу больше ничего
слышать.
Красавец мужчина, в прошлом неоспоримый идеал, бегает за неприметной
переводчицей, без пяти минут старой девой. А она воротит свой маленький
невыразительный нос. По истине неисповедимы пути Господни. Мне
наверно стоило бы возгордиться, но маска роковой женщины пылится на
полке без применения, а меня с ног до головы пропитывает усталое
безразличие.
– Скажи мне хотя бы, у вас с ним было чтото? – вытягивает последний
камень из фундамента башни моих иллюзий Лоран.
– Спроси у своего лучшего друга, – я отталкиваю его, захожу в номер и
нарочито громко хлопаю дверью.
Все! Когда я, переодевшись и сложив вещи в чемодан, спускаюсь в холл,
Лорана уже след простыл. Седрик ждет меня на диване, как и обещал. Мне
не хочется его видеть, но в очередной раз судьба не предоставляет мне
права выбора. Добраться самой до Марселя в такие сжатые сроки
нереально. А оставаться тут на растерзание зарвавшегося избавителя тоже
не хочется. Седрик молча берет у меня чемодан и везет его к машине.
– Спасибо вам, приезжайте еще! – кричит нам вслед девушка клерк.
– Ни за какие пироги! – ворчу я себе под нос.
Маленькая машина, к которой я уже успела порядком привыкнуть, катит
по улицам Монпеллье. Некогда неизвестное французское название теперь
ссылкой в памяти будет отправлять меня на просторный красочный сайт с
текстами, фото и видео. И эту виртуальную ячейку не под силу уничтожить
ни одному вирусу. Вот он рынок Jacques Coeur слева, где мы однажды
покупали с Седриком малину и чернику в маленьких картонных лотках. А
слева простираются современные постройки Антигона, в котором я за
неделю так и не побывала. Может, в следующий раз. Хотя о чем это я?
Никакого следующего раза не будет.
– Ты хотела знать правду, – разбивает тишину голос Седрика.
– Знаешь, мне уже все равно, – честно выдаю я, – Ты мне врал. Этот факт
не вызывает у меня сомнений. А как именно и зачем, это уже
второстепенные детали. Забудем про эту ночь и распрощаемся в аэропорту.
– Да, ты права. Я тебе врал. И ты даже не подозреваешь, в какой степени, –
со вздохом признается он, – И всетаки я тебе расскажу. Даже если моя
откровенность ничего кроме отвращения ко мне у тебя не вызовет.
– Ну, давай, – пожимаю плечами я, – Дорога нам предстоит длинная.
Седрик выдает тяжелый, переполненный отчаянием вздох и начинает:
– Както вечером мы собрались небольшой компанией на парижской
квартире Лорана. Выпили по несколько бокалов petit punch, это напиток
такой с ромом, лаймом и.. Впрочем, не важно. Лоран с Антуаном
поспорили, кто из них имеет больший успех у женщин. Проверку на
практике решили устроить в Интернете. Лорану как раз пришло
предложение сделаться почетным членом виртуального клуба знакомств
«meetic». Оба спорщика по очереди зарегистрировались на сайте и
поместили свои фото. Дальнейший ход этого не самого мудрого пари
подразумевал, что каждый участник отправит письмоприветствие с
приложенной физиономией четырем выбранным наугад девушкам.
Получивший большее количество положительных откликов побеждает.
Они, кажется, даже назначили какойто приз. Рассылать послания доверили
мне как самому трезвому. Девушек выбирали другие два друга. Вот таким
образом к тебе в почтовый ящик попало первое письмо от Лорана Дюссана.
Я вспоминаю свой восторг при получении этого судьбоносного имейла.
Внутри шевелится стыд за свою наивность и глупость и злость на
необдуманную жестокость пьяных спорщиков.
– Отправляя тебе это послание, я автоматически указал в последней
строке свой имейл адрес. Клянусь тебе, у меня в тот момент не было
никакой задней мысли. Я просто участвовал в этой дурацкой игре, не
слишком задумываясь над чувствами девушек, которые получат эти
приглашения. Я даже не знаю, кто выиграл спор, потому что на меня
свалилась срочная работа, и я некоторое время не общался ни с Лораном, ни с остальными. Както вечером, проверяя почту, я обнаружил письмо от
девушки из Латвии с фотографиями. В тот вечер под действием пунша и
под хохот друзей я плохо рассмотрел тебя, зато теперь мне представилась
такая возможность. В тебе было чтото такое, что я долгое время искал в
женщинах, но не находил. Какаято мягкость, чувственность. Ты не думай, Марин, что изза моего некрасивого глаза я живу бирюком, никому
ненужный. У меня было много женщин. Хотя хвастать этим тоже глупо.
Извини. Незадолго до твоего сообщения я расстался с девушкой. Я тебе
рассказывал както про нее. Она была через чур упрямой и независимой, центром вселенной для нее было собственное безразмерное «Я». Я устал от
ее самолюбования, а ей наскучила суета парижской жизни. Впрочем, это не
существенно. Я только хотел подчеркнуть, что на тот момент я был один. Я
наверно должен был ответить тебе, признаться в произошедшей ошибке и
прислать свое собственное фото. Но я почемуто испугался. За день до
этого какаято незнакомая симпатичная женщина на улице в разговоре с
подругой назвала меня уродом. Она, как сейчас помню, сказала «смотри, какой урод одноглазый». Может, это и это оказало на меня такое действие.
Ладно, не буду пытаться оправдаться. Так или иначе, я ответил тебе от
имени Лорана. И это стало моей первой и главной ошибкой, определившей
дальнейший ход событий. Чем дальше заходило наше общение, тем
невозможнее становилось признание. А остановиться я тоже уже не мог. Ты
стала важной частью моей жизни, я просыпался с мыслью о тебе и не
ложился спать, не отправив тебе сообщения. Лоран тем временем
готовился к свадьбе с Сандрин. Он ни разу не напомнил мне о тех
посланных на спор имейлах. Постепенно наши виртуальные отношения
перешли в такую стадию, что личная встреча стала острейшей
необходимостью. Я исчерпал все возможные отговорки. Я не мог больше
врать, что на меня обрушились неотложные дела или что мне надо уехать в
командировку. Я должен был принять решение. Мне казалось очевидным, что сознаться в своем обмане на этом этапе означало сделаться в твоих
глазах уродливым извращенцем. И я, в очередной раз, испугавшись
(видишь, Марина, какой я трус) выбрал более легкий и более подлый
вариант. Я придумал несуществующую авиакатастрофу и гибель своего
героя. Ты представить себе не можешь, что я пережил. Нет ничего
страшнее таких угрызений совести. Это я теперь точно знаю.
– Есть, – жестко обрываю повествование я, – Смерть близкого человека.
– Марина, я могу извиниться перед тобой тысячу раз. Могу миллион.
Могу извиняться каждый день до конца своей жизни. И даже если ты, наконец, простишь меня, я себе этого не прощу никогда. Если тогда, слыша
твой голос, видя тебя на снимках я еще не воспринимал тебя до конца как
реального человека, ты была скорее музой, мечтой, то, встретив тебя
вживую, я в полной мере осознал степень своей подлости. Разве я мог
подумать, что ты не смиришься со смертью виртуального жениха, а
отправишься в Париж докапываться до истины? Девяносто девять женщин
из ста забыли бы о столь незначительной потере на следующий день. Но не
ты. Ты примчалась в Париж. Я чуть не умер, когда увидел тебя на лестнице
в доме Лорана. Я тогда заходил забрать какието вещи, забытые когдато у
него. И тут ты, настоящая, живая, из плоти и крови. Я остановился внизу и
слышал твой разговор с домработницей. Я сразу понял, что ты не
остановишься на достигнутом, а отправишься по следам якобы погибшего
жениха. У меня была возможность взять отпуск в любое желаемое время, и
я ей воспользовался. В тот же день я купил билет на поезд Париж –
Монпеллье. Судьбе было так угодно, чтобы мы оказались в одном поезде, но в разных вагонах. Я заметил тебя еще при посадке и обратил внимание, куда ты села. По понятным причинам мне очень не хотелось, чтобы ты
встретилась с Лораном. Я помнил из наших долгих бесед твое увлечение
астрологическими прогнозами. В le Parisien, который я разглядел у тебя в
руках, и который в тот день приобрел и я, мне попалось предсказание, на
удивление совпадавшее с моими пожеланиями на твой счет. Я подчеркнул
его сначала просто, чтобы отметить для себя точность совпадения, а потом
мне пришла в голову эта не очень удачная идея подсунуть тебе выделенный
текст, чтобы обратить твое внимание на эту информацию. Когда ты вышла
в туалет, я прошелся по твоему купе и поменял газеты. По приезду я едва
успел разместиться у родителей, как Лоран позвонил и огорошил меня
неожиданной новостью – запланированная через две недели свадьба
отменяется, он передумал. Я помчался на Effet Mer, где сбежавший жених
пьянствовал с самого утра. Он начал грузить меня своими душевными
переживаниями, мы просидели на лежаке до вечера. И тут я краем глаза
увидел тебя, совершенно неотразимую в ярком как язычок пламени платье.
Я отошел под какимто предлогом и наблюдал ваш разговор со стороны.
Лоран уже был сильно пьян и, видимо, не понял, какие обвинения ты
собиралась ему предъявить. А ты, как я уже узнал от тебя самой после, приняла его спокойное безразличие за ветреность и неразборчивость в
отношениях. Я наблюдал, как сестра увела Лорана с пляжа, и ты осталась
одна. Меня чтото толкнуло, и я подошел к тебе. На тот момент никаких
существенных иллюзий я не питал. Ты была увлечена Лораном, причем по
моей же вине. Одноглазый урод был тебе явно неинтересен. Я читал это в
твоих глазах, когда мы ужинали вместе. Я ощущал брезгливость в каждом
твоем жесте, оно так и сквозило в твоем взгляде, когда я набросил тебе на
плечи свой свитер. И всетаки я страстно хотел быть рядом с тобой. В
качестве гида, друга, верного пса. Мне было все равно, какую роль ты мне
выделишь, лишь бы только ты не отвергла меня совсем. На мое счастье ты
согласилась сообщить мне, в каком номере остановилась. Я не спал всю
ночь. Рано утром я пришел к тебе в отель. Не знаю даже зачем, мне просто
хотелось чувствовать, что ты гдето рядом. На двери твоего номера
болтался пакет со свежей прессой. Я достал газету и прочил твой гороскоп.
На сей раз ничего интересного и направляющего в нем не было. Коротая
время в соседней кафешке, я наткнулся на старый выпуск, в котором
прогноз оказался гораздо более содержательным. Осознавая, что подобные
выходки все равно ничего не решат, я подчеркнул предсказание и, вернувшись в отель, заменил газету на старую. Потом возвратился домой и
в десять с замирающим сердцем набрал твой номер. Ты согласилась
встретиться. Я был на седьмом небе. Во время прогулки по городу и
последующего обеда мне вдруг начало казаться, что все возможно. Во мне
зародилась надежда, что ты, забыв Лорана, обратишь внимание на меня. Я
готов был сделать ради этого что угодно. Вечером я послал тебе белые
розы, которые, как я помнил из нашей переписки, ты предпочитала другим
цветам. На следующий день мы поехали в Сан Гийем. Когда мы, оказавшись
в отрезанной от мира дождем машине, мне страшно захотелось тебя
поцеловать, но те ужас и отвращение, что промелькнули в твоих глазах, мгновенно охладили мой пыл. Я решил, что ничего не выйдет. Все мои
усилия бесполезны. Ты ускользала навсегда. Я пересилил обиду и попросил
тебя принять меня всетаки в качестве друга. Ты великодушно согласилась.
Вечером на пикнике мне опять почудилось, что ты на шаг приблизилась ко
мне. Ты даже расплакалась, когда я поцеловал твою руку. Я всю ночь думал
об этом, томимый неведаными до это чувствами. Потом мы отправились в
зоопарк. Твой детский восторг умилил меня до глубины души. Я отвез тебя
в отель, счастливый от мысли, что мои мечты постепенно начинают
воплощаться в жизнь. А на следующее утро все резко изменилось. Ты
говорила со мной чужим безразличным голосом и отказалась от встречи. Я
понял, что чтото случилось, но тогда еще не знал, что. Родители, видя моя
лихорадочное состояние, изъявили желание познакомиться с девушкой, которая так взбудоражила их сына. И я вдруг подумал, что это неплохая
идея. По доброй воле ехать на семейные посиделки ты бы не согласилась, и
я наврал про друзей. Во время ужина мне опять мерещилось, что мы
вместе, мы пара и у нас есть общее будущее. На обратном пути ты
попыталась внушить мне, что это не так. Я не сдержался и признался.. В
общем, ты помнишь. Ты в ответ одарила меня поцелуем жалости. А в
последующий день пропала. Я мучился догадками, какие дела могли
появиться у тебя, иностранки в чужом городе, где кроме меня у тебя не
было знакомых. Но даже в самых своих пессимистических предположениях
я не приблизился к горькой реальности. Когда мы спустя сутки
встретились с тобой за завтраком, мне позвонил Лоран и, не стесняясь в
выражениях живописал проведенную с тобой ночь. Марина, если ты
решишь сейчас наказать меня за все мои прегрешения и попытаешься
изобрести самый садистический способ, тебе все равно не удастся
причинить мне такой боли, какую я испытал в тот момент. Я был
уничтожен, втоптан в грязь. Лоран говорил о тебе как о легкой добыче, изголодавшейся по мужскому вниманию дамочке и экзотической штучке.
Ему было плевать, чем ты дышишь, его волновала только новая отметка в
длинном списке его завоеваний. Я слушал его, и ничего не мог возразить.
Моя тайна и твое общество связывали меня по рукам и ногам. Трудно
объяснить, чего мне стоило собраться с силами и вести себя так, будто
ничего не случилось. Я надеялся, что ты сама расскажешь мне о вашей
встрече, но ты молчала. «Она не обязана перед тобой отчитываться, ты
всего лишь друг» одернул я себя. По возвращению из Авиньона я пригласил
тебя на пляжную вечеринку, но ты ответила отказом. Ты ждала его звонка.
У меня внутри все разрывалось от желания предостеречь тебя. Но любой
намек в этом направлении выдал бы меня с головой. Видимо, он так не
позвонил (а, зная необязательность Лорана я не исключал такого варианта), и ты согласилась пойти со мной в кино. После фильма ты совершенно
неожиданно для меня позволила мне себя поцеловать. Я истолковал этот
благотворительный жест как переизбыток эмоций после просмотра и
стремление отомстить не сдержавшему обещание Лорану. Хотя мне, конечно, очень хотелось верить, что твои чувства ко мне хоть немного
изменились. Но лелеять подобные иллюзии на фоне того, что поведал мне
Лоран, было просто глупо. На следующий день телефон в твоем номере не
отвечал до вечера. Когда ты, наконец, подошла, я сразу ощутил, что получу
от ворот поворот. Лоран упоминал днем, что собирается на какуюто
очередную пляжную тусовку. Из чего я сделал вывод, что он, скорее всего, пригласил тебя с собой. Мне опять ничего не оставалось как смириться. О
сне в эту ночь не могло быть и речи. Я крутился с боку на боку, рисуя себе
болезненные картины: вы с Лораном в обнимку на не успевшем остыть от
дневной жары песке. Если бы от ревности умирали, я не дожил бы до
твоего звонка. Ну, а дальше ты знаешь. В два часа ночи я поспешно накинул
джинсы и рубашку и кинулся тебя вызволять. Я решил по началу, что ты
просто поругалась с Лораном и сбежала. Судя по тому, что ты мне
рассказала, в этом предположении была доля правды. Ну, вот, – со вздохом
заканчивает он, – теперь тебе известно все от начала до конца.
Я молчу, ошеломленная, оглушенная этим водопадом откровений. Вторая
часть повествования по началу сровняла кровоточащие вулканические
кратеры, оставленные первой. Но теперь я вновь возвращаюсь к той
депрессивной неопределенности, коей жила несколько дней в ожидании
новостей от виртуального возлюбленного. Я заново ощущаю сквозящую
глубину пропасти отчаяния, в которую меня толкнуло телефонное
сообщение от псевдо друга погибшего. А потом в моем сознание вихрем
проносится воспоминание о минувшей ночи, объятия Седрика, мои
восторги. Сумбурные мысли суетятся в голове, расталкивая друг друга. Он
знал обо мне все. Я все это время была обнажена перед нем в своих
желаниях и предпочтениях. Знал, и ничего мне не сказал. Ударившись друг
от друга, две спешащие мысли выбивают искорку.
– А как же акцент? – озвучиваю я ее.
– Я прожил половину жизни в Монпеллье на юге, вторую в Париже. Когда
я здесь, говорю как южане, когда там – я парижанин.
Я снова заползаю в свой улиточный домик и молчу, атакуемая
безжалостными размышлениями и переживаниями. Чаше других в мой
панцирь стучится банальный вопрос «Как он мог так со мной поступить?»
Постепенно этот возмущенный вопль заставляет ретироваться все прочие
мысли и занимает в мозгу главенствующую позицию.
«Мини Купер» сворачивает на дорогу с указателем «Аэропорт Марсель
Прованс».
– Твой самолет через полтора часа, – подает голос Седрик, когда мы
вылезаем из машины, – Успеешь зарегистрироваться без спешки. У тебя
будет одна пересадка в Праге. Я надеюсь, ты разберешься.
Сознание, окутанное усталым безразличием, не тревожит эта информация.
Седрик везет следом за мной чемодан, набитый наспех сложенными
грязными вещами. Работница аэропорта велит водрузить это сомнительное
сокровище на ленту и протягивает мне два билета.
– Ваш выход 22Б, – указывает она.
Я сую билеты в карман и ищу глазами упомянутый терминал. Седрик стоит
рядом безмолвный и несчастный.
– У тебя еще куча времени. Может, выпьем кофе? – предлагает он
неуверенно.
– Не хочется както.
Ему, должно быть, сейчас нелегко. Возможно, он даже страдает. Маленькая
частичка разума предлагает мне сделать шаг на встречу и облегчить хоть
немного эти страдания. Но большинство серобелых клеток выступает
против, выставляя аргументом изначальную вину осужденного. Такому
жестокому масштабному обману не может быть оправдания и тем более
прощения. А проявленная мною в последние сутки слабость не может
служить смягчающим обстоятельством. Судья повторно выносит
обвинительный вердикт.
– Я пойду, – отвернувшись говорю я, заставляя свой голос звучать
безразлично, – Спасибо, что подвез. И что выручил вчера… И за отель.
Седрик делает попытку обнять меня, но я отступаю.
– Пока.
Я быстро шагаю прочь, потом перехожу в бег. Мне хочется побыстрее
удалиться на недосягаемое расстояние. И хочется, чтобы он окликнул
меня, побежал следом. Он не бежит, и я вздыхаю с облегчением. И
разочарованием.
Череда всевозможных самолетных процедур; проверка билетов, выдача
посадочных талонов, защелкивание ремня безопасности, раздача хилого
ужина проносятся передо мной как кадры их скучного фильма. Мое тело
тяготится двухчасовым ожиданием в Праге, бродит по однообразным
дьютифри, нюхает какието парфюмы, не ощущая запаха. А моя душа в
открытом кафе на Place de la Comedie потягивает холодное розовое вино, отягощенная тяжелыми думами. В конце концов, и тело и душу
обволакивает усталость, и я дремлю в самолете Прага Рига, некрасиво
распахнув рот. Дома мама радуется моему незапланированному
полуночному явлению, попутно ворча, что надо было предупредить, она
приготовила бы голубцы. Я успокаиваю ее, пытаясь убедить, что
отсутствие упомянутого блюда не повредит моей жизнедеятельности. Она
усаживает меня за стол и вываливает на него все содержимое
холодильника. На ее взгляд я сильно истощала. Наверняка без ее чуткого
руководства ела на тройку. Она не унимается, пока ей не удается запихнуть
в меня два жирных бутерброда с колбасой и творожный сырок. Потом
насильственное кормление переходит в допрос с пристрастием.
– Мама, я устала! Я пол дня в дороге! – призываю к ее человечности я.
– Из Парижа вроде не так долго лететь, – цепляется прозорливая
родительница.
Она видит, что взъерошенная дочь вернулась явно не из деловой поездки. С
одной стороны ей хочется узнать истинное положение дел, с другой она
боится услышать чтото нелицеприятное. Потому не спрашивает напрямую,
а ждет, расколюсь ли я. Я не колюсь. Утомленное воображение работает
плохо, и я, будучи не в состоянии правдоподобно врать, переношу пресс
конференцию на завтра. Мама нехотя соглашается. Я ухожу к себе и, едва
успев забраться под одеяло, скатываюсь в сон. Мне снится документальный
фильм, в котором все роли перевернуты. Лорана играет маньяк. Это его
рыхлое тело и гнилую ухмылку я с томлением разглядываю на своем
мониторе, польщенная вниманием такого мужичищи. На пляже в
Монпеллье после неутешительной беседы с идеальным маньяком мне
встречается Лоран. Его красивая физиономия вызывает у меня
глубочайшее отвращение. Я старательно избегаю его. Позже, обнаруживается, что все это время за мной следит опасный уголовник
Седрик, потерявший в тюрьме левый глаз. В конце этой монументальной
картины Лоран спасает меня от Седрика, маньяк умоляет меня выйти за
него. Но я выбираю Ленкиного Пьера, и мы с ним кружимся по залу под
Джо Дассена.
Проснувшись на утро, я решаю, что мозгам, показавшим мне весь этот бред, должно быть стыдно.
Мама подает мне на завтрак овсянку. После однообразных круассанов это
знакомое блюдо кажется экзотикой.
– Вчера Антон опять звонил, – как бы между прочим замечает мама, – Не
перезвонишь?
– Зачем?
– У тебя ктото завелся?
– Мама, заводятся паразиты в желудке. Что за выражение, – морщусь я, проглатывая очередную ложку каши, – Хуже только фраза «ты когото
подцепила?» Как болезнь какуюто.
– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, – сердится она.
– Нет, не завелся, нет не подцепила. Здорова как корова.
– Юродствуй, юродствуй, передразнивай мать. Тридцатник уже не за
плечами, а все строит из себя принцессу на горошине. Я бы на твоем месте
перезвонила Антону.
– А ты уверена, что он звонил? – сомневаюсь я, проигнорировав обидную
подколку, – Может, ты просто хочешь, чтобы я наладила с ним отношения, и придумываешь эти мифические звонки?
По маминому выражению лица я вижу, что попала в яблочко.
– Конечно, звонил, – неубедительно утверждает она, отвернувшись.
Я подхожу к ней и обнимаю за плечи.
– Мам, не переживай ты за меня так. Все будет хорошо.
– Угу, хорошо, – недоверчиво всхлипывает она, – времято идет. У меня
хоть ты была. Может, Марин, хоть ребеночка родим, пока не поздно?
– Мы что ли с тобой родим? Перестань, мама, в Европе женщины вообще
раньше тридцати пяти замуж не выходят. Так что лет пять у меня еще есть
в запасе.
– Ну, да, конечно, – расстроено бормочет мама, – У насто не Европа.
– Это как же. Самая что на на есть, – я глажу ее жесткие от краски
волосы, – Хочешь я дам тебе нервные капли?
Она отрицательно мотает головой.
– Я пойду в школу схожу. Светка обещала смородину с дачи привезти.
Бесплатно отдает.
– Ну, сходи.
В моем электронном ящике накопилось несколько десятков писем.
Большинство сулит нереальные выигрыши, невиданное доселе повышение
потенции и знакомства с лучшими мужчинами мира. Одно предложение из
последней категории даже демонстрирует фотографии этих лучших. На
снимках запечатлены два темнокожих губошлепа, один индус в чалме и
араб с бородой как у Бен Ладена. Да здравствует дружба народов! Хотя, может, поджаристые азиатские мужчины ценнее белых европейских? Не
зря ведь их представляют как «лучших в мире». Я стираю весь
накопившийся спам, пробегаю глазами немногочисленные не принятые во
время заказы. Последний еще вполне актуален. Я перезваниваю в агентство
и обещаю перевести французскую кулинарную книга за две недели.
И начинается привычная текучка. Рецепты патэ, суфле, крема брюле
вперемешку с редкими встречами с мало интересующимися моим бытом
подругами, безликие детективы похожих авторов и Катя Пушкарева с
новой прической. Именно эта ее прическа и является единственным
заметным изменением в моей быстро устаканившейся жизни. И еще звонки.
Первые дни их было три, четыре за день. По прошествию двух недель их
количество сократилось до одного. Я жду, что скоро пропадет и этот
единственный. И все забудется. Несколько раз мое сердце гулким стуком
побуждало меня ответить, но затаившаяся обида каждый раз больно лупила
по рукам. Меня периодически мучают воспоминания о его теплых
объятиях и нежном взгляде. Но каждый раз, когда живые картины памяти
уже почти вынуждают меня сдаться, я ударяюсь об отвесную стену, воздвигнутую этой бескомпромиссной обидой.
Както по новостям передают, что во Франции пойман опасный маньяк, на
счету которого почти десяток жертв. На экране мелькает одутловатая рожа
моего знакомого избавителя. Я испытываю облегчение, слегка омраченное
сомнением, что этого гада на сей раз всетаки посадят.
Сегодня я вношу последние штрихи во вполне удачный на мой взгляд, перевод. Мама обсуждает на кухне жизненные перипетии с лучшей
подругой Ирой. Мои попытки сфокусироваться на проверке текста
прерывают их раскатистые учительские голоса.
– Ты представляешь, у Юльки, Аниной дочки, ребенок родился с
дефектом, – громогласно вещает тетя Ира, – У него бедненького один глаз
нормальный, а другой крошечный и уродливый. Врачи никак помочь не
могут. Говорят, врожденная аномалия.
– Да, такое бывает, – сетует мама.
– И эта бесстыжая девка оставила малыша в детдоме. Говорит – не нужен
такой урод, другого родим, здоровенького.
– Вот зараза! Как таких только земля держит! – возмущается мама, –
Чтобы своего ребенка бросить, это какой же гадиной надо быть!
– Ой, не говори, – соглашается тетя Ира, – Я бы еще поняла, если б даун
родился. А тут здоровый малыш, только глаз вот не удался.
– И что же с ним будет? Неужели в детдом?
– Да, нет, Анин брат решил усыновить мальчика. У него и так в семье трое
своих. Теперь еще этот будет.
Слезы щиплют уголки моих глаз, стекая по щекам тонкими прозрачными
струйками. Я поспешно, боясь опоздать, набираю на телефоне сообщение.
« Рыбы: Звезды сулят вам сегодня применение с кемто, кто, возможно,вам еще дорог. Но вы должны пообещать, никогда этого когото больше
не обманывать». Послание на бешенной скорости уносится в далекую
Францию, и спустя секунду служба возвращает мне ответ: « Никогда в
жизни! Клянусь». Слезы на щеках высыхают, оставив едва заметный
соленый след.
[1] Сокращение от «à plus tard» – до скорого
[2] Пирожки с креветками
[3] Кроличий шашлык
[4] Шведский стол
[5] Connard – сволочь
[6] Сокращение от bisou – поцелуй. В данном контексте «целую».
[1] Латвийский аналог сайта odnoklassniki.ru
[2] Слова песни из репертуара группы «Pussycat dolls», в переводе «Не
хотите ли вы переспать со мной сегодня вечером».
[3] Здесь и далее в обращениях ласковые словечки вроде «моя сердечко»,
«любовь моя».
[4] Вы очаровательны
[5] Аналог российской «Фабрики звезд»
[6] И вот пожалуйста
[7] Пожалуйста, мадам
[8] Нет денег
[9] Ботанический сад
[10] «Уметь жить с французами»
[11] Современные простонародные слова и выражения
[12] «Соседки»
[13] Полный обман
[14] Все фразы примерно одного значения. «Правда?» «В самом деле?»
[15] Какой стыд!
[16] «Переводы Плюс», «Суперпереводчик» (лат.)
[17] Мое сердце
[18] «Убить два дня»