-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Инна Ивановна Фидянина-Зубкова
|
| Баба Яга на Луне
-------
Баба Яга на Луне
Глава 1. Начало сказки
На сцену выхожу я рассказывать свою сказку про бабу Ягу, а там сидят гусельники развесёлые и песни поют. Моё внимание полностью переключается на гусельников развесёлых и на себя любимую. Я им говорю:
– Ай вы, гусельники развесёлые,
слушайте сказы печальные,
сказы веские
о том как ни жена, ни невестка я,
а бедняжка и мухи садовой не забидела,
человека не убила, не обидела,
тихо мирно жила, никого не трогала,
ходила лишь огородами,
ни с кем никогда не ругалась,
в руки врагам не давалась,
имя своё не позорила
и соседей ни бранила, ни корила.
Но почему-то муж меня бросил,
а любовник характер мой не сносил,
убежала от меня даже собака,
и с царём не нуждалась я в драке,
а он сам со мною подрался —
как залез, так и не сдался:
вот сижу брюхатая маюсь —
жду царевича и улыбаюсь.
А вы, гусельники, мимо ходите!
Проклятая я, аль не видите?
Гусельники плюют на пол и уходят, освобождая мне сцену. Я начинаю рассказывать свою сказку:
– Сказка сказке – рознь, а эта берёт начало из другой «О том как богатыри на Москву ходили да не выходили» – читай её сначала.
Глава 2. Баба Яга на Луне встречает старых своих приятелей
Как закинул Илья Муромец бабу Ягу на Луну,
так там она и лежит ни гугу.
Ан нет, зашевелилась,
собрала косточки, разговорилась:
всё маты сыпет с проклятиями
на головы богатырей да Настасьи.
Ну как бы бабушка ни плевалась,
над ней пространство само насмехалось:
одиноко, серо и пусто,
ни волчьей ягоды, ни капусты,
ни избушки на курьих ножках.
Села бабка: «Хочу морошки!»
Но ни морошки, ни лебеды,
ни ягеля, ни куриной тебе слепоты.
И стало бабе Яге тоскливо,
окинула взглядом блудливым
она сухое пространство Луны:
«Пить охота!» Но до воды
надо идти куда-то.
Шмыгнула носом она крючковатым,
проглотила водорода
и попёрлась пехотой
куда злые глаза глядели.
Океаны лунные, мели
и неглубокие кратеры —
что же они там прятали?
А скрывали там они Хлыща,
разбойничка Кыша и Малыша
ростом с гору.
Те сидят, едят помидоры
да в картишки играют.
Бабка в шоке, она шныряет
к старым своим дружкам:
– Ну здрасьте, родимые, вам!
У разбойников аж помидоры
из рук выпали: – Год который
на нашем дворе, бабуся?
Тебя каким ветром, Ягуся?
– А забросил меня до сюда Илья,
год какой – не помню сама.
Вы ж сами должны быть в аду,
что-то я никак не пойму?
– Гы-гы-гы! – ржут детины. —
Мы мертвы, мы духи! – и вынули
большую книгу амбарну,
открыли. – Вот печечка, баня
и домик на курьих ножках,
а это Микулы сошка.
Так, так, а где ты, Ягуся?
Так вот же ты, кверху пузом
на Лунище лежишь. Чи сдохла?
– Вот же я, стою, не усохла.
Гы-гы-гы, ты дух! – ржут детины. —
Лови помидор! – Кыш кинул
овощем в бабку Ёжку.
Застрял помидор в ней, немножко
повисел в её тонком теле,
к лунной пыли спустился и двинул
внутрь планетки куда-то.
У бабушки ножки ватны
сразу же стали. Старуха
слюну проглотила: – Сухо!
Села в кратер и прямо
провалилась, как будто в яму,
пролетела насквозь Луну,
вернулась к телу своему.
Посмотрела на себя —
вся распластана она.
И заплакала горько-прегорько.
Така у тебя теперь долька —
летай и не думай плохо;
охай ведьма, не охай,
а кончилось твоё время —
размозжил богатырь тебе темя!
Глава 3. Баба Яга и приятели просят Духа степного о новых телах
А время было такое:
прошлое встало стеною
да будущее не пришло,
а зло, говорят, умерло
и не воскреснет более.
Нынче летает на воле он,
Дух степной и голодный,
ищет уродство в природе:
где корявое деревце смотрит,
порядки свои наводит —
пригнёт ещё больше к земле
это дерево и по весне,
в три погибели скрутит,
внутрь душу гнилую запустит
и возродит злой каликой перехожей;
ходит такая, не кланяется прохожим,
в спины кидая проклятия
(думаю, вы таких знаете).
А баба Яга, на беду,
знала о Духе степном. В дуду
старенькая подула
(и откуда она её она вынула?)
да Дух этот громко позвала:
– Всемогущий, мне б тело надо!
И Дух прилетел, и вынул
волшебную книгу: «Вымя
есть для тебя коровье,
быть тебе, ведьма, тёлкой!»
– С тёлки немного толку,
найди лучше бабу Ольгу
да чтоб девкой была брюхата;
вот мой дух в дитя и впечатай!
Возмутились разбойнички дюже,
заголосили, на удивление, дружно:
– Ах ты, старая хитрая бабка,
да и мы ведь, поди, не тяпки,
мы тоже хотим в дитяти!
Всемогущий и нас впечатай
в малышей крепышей дюже бойких,
найди нам, будь добр, матерь Ольгу!
Вздохнул Дух, к Земле спустился,
облетел три раза, прибился
к самой убогой хате,
там три брата палатых и матерь
на сносях – брюхатая девкой,
отец в могиле, и древко
из старого мужнего платья
развевается. «Не сорвать бы!» —
шепнул Дух степной и обратно
на Луну, к Яге. Да в охапку
схватил четыре души
и снова к хате спешит.
Подлетел, вдохнул души старые. Выдохнул —
души голодные выпустил
в головушки сирым младенцам.
Ну держись, мать, теперь не деться
тебе никуда от зла —
в дом твой пришла беда.
Ой беда, беда, беда!
Летит, свистит сковорода —
сынки в вышибалу играют,
со всей дури, с размаху вдарят
по соседским мальчишкам.
Дух с них и вышел.
И прошла дурна слава
От края деревни до края:
«Во дворе у Ольги
чёрта три и Лёлька
маленькая, но злая —
то кричит, то ругает
страшным голосом свою мать.»
Стал народ тут знахаря звать.
А знахарь Егор
к вдове Ольге припёр
травы да лампадку
в её хромую хатку.
Подул, пошептал,
злых духов, вроде бы, изгнал
и удалился далеко —
аж в соседнее село,
где и сгинул.
Никто его больше не видел.
Глава 4. О том как разбойники снова стали разбойниками
А Кыш, Хлыщ и Малыш подрастали,
имена свои взад верстали.
И даже «бабушка Яга»
говорила, что она
не девка Лёлька,
а баба Яга и только!
Маманька же их Ольга
терпела это недолго:
собрала котомку да вон со двора,
добралась до близлежащего монастыря
и постриглась в монахини.
А детишки её мордяхами
дел в деревнях наделали —
убивали, грабили. Но уделал их
Василий Буслаев с дружиною:
проезжал было мимо, да кликнули
мужички воеводушку на подмогу.
И помог ведь! Воров закинул в подводу
да в тайгу непролазну увёз,
там и кинул их. Лес
закряхтел, зашумел, застонал
когда богатырь уезжал.
Но Василий всё же уехал —
подвигов у него впереди! Ай брехал
о коих народ исправно.
/ Ты записывай за людьми, Иванна,
да не думай о духах злых плохо.
Спину крутит? Пиши, не охай! /
Пришлось семье в лесу обосноваться:
на курьих ножечках избу рубить – не баловаться!
Но у бабки помощников куча —
один другого могучее!
Избу срубили, баньку поставили,
грибников в которой уваривали
да редких каликов перехожих,
ну и разбоями тешились рожи.
Как повисла слава дурная
от края земли до края
о Кыше, Хлыще, Малыше
да злющей бабе Яге.
До жути народ их боялся,
в тайгу совсем не совался,
а ведь ягода нужна и пушнина,
да лес – возводить домины.
Плачет мужик, загибается
род людской: – И доколе маяться
будем мы, нищи холопы?
Надо бы леших прихлопнуть!
Решено так решено:
в лес пойдёт одно звено,
а второе послужит прикрытием:
– Грабли, вилы, тяпки тащите!
И пошли мужики рядами,
в руках топоры и знамя
из старой холщевой рубахи
их отца. Вот размахивай
и при на адовых деток!
Но прослышали хруст сухих веток
Кыш, Хлыш, Малыш и баба Яга,
берут с поленницы дрова
и идут на крестьян в наступление.
(Вот и закончилось стихотворение.
Ан нет, пошутила.)
Шёл тот бой с невиданной силой:
матерились они до утра —
рать мужичья на демонов шла!
Но всё хорошо получается
у тех только, кто шатается
по боям и пирам самозваным
(у былинных, то бишь, засранцев).
А нашу мужичью силу
очень быстро свалила
эта мала разбойничья рать.
Пахать бы мужам и пахать!
Но они по кустам валяются:
чи живы, чи мертвы – разбирается
с ними баба Яга.
Её печь в жар красен вошла!
Ну вот,
снова беден сельский род.
Где брать подмогу
на неугодных богу?
Пригорюнились земляне, обиделись
трёх прихвостней возненавидели,
а также злыдню Ягусю.
Вдруг вспомнила бабка Дуся
о русських могучих богатырях:
– Тут Вася Буслаев на днях
с дружинушкою проскакивал,
красной тряпкой размахивал,
бахвалился: нет ему равных,
говорил, что подвигов славных
у него, ой, немерено!
Всё проверено.
Глава 5. Василий Буслаев едет спасать мир
Спохватился народ
да в Новгород прёт:
кланяться, маяться, челобитничать —
Василя Буслая на помочь звать.
А тот в Новгороде сидит – бражничает,
медами сладкими, зелёным вином стольничает,
да купцам с похмелья морды бьёт.
Молва ходит: «Чёрт Буслая не берёт!»
Народ – не чёрт
и в «чёт-нечет»
играть не умеет,
с баловства лишь сохою огреет.
Но тут дело тонкое,
в ноги кинулись и звонкими
голосами зовут, взывают,
к совести Буслая призывают:
– Ты поди, богатырь, да во буйный лес,
там старушка Яга, её надо б известь!
А Василь Буслай ни мят, ни клят;
попыхтел, побурчал, оторвал свой взгляд
от мёда сладкого, пива пенного,
ой да встал и сказал: – Будет пленная
ваша ведьма Яга и её друзья,
али я – не я, да хата не моя!
– Ну уж хаты твоей давно след простыл, —
народ откланялся, отошёл, остыл.
Распахнул Василий дверь ту и заходит.
Глядь, а по горнице лебёдушкою ходит
дева краса – длинны, чёрны волоса,
песни поёт заморские,
пословицы сыплет хлёсткие
да брагу пьяную варит,
сама пьёт и крепость её хвалит.
Ну, про Буслаева слава дурная
не зря ходит: брага хмельная
дюже на глаз ложится,
воевода пьёт и дивится
какой мир вокруг стал красивый,
солнце, поле, кобылы сивы
скачут, скачут и скачут —
какую-то тайну прячут.
И пошёл за ними Василий:
зовёт кобыл, небом синим
его с головой накрывает —
упал былинный. В сарае
заперла его бабка
и к дружине выходит. Сладко
зовёт всё войско обедать,
мол, надо бы ей поведать
какую-то страшную тайну:
– Заходите, соколики, знаю
я одно верное средство
как получить наследство
из московской да казны.
В дом зайдите, там сумы
волшебные, в них стоит лишь шепнуть
и они в себя всю казну впихнут!
Ох-хо-хох, вы гляньте в эти рожи,
(алчность мир погубит) и не гложет
совесть молодцев да хлопцев бравых
кучеря-кучеря-кучерявых.
Заходят они в избушку,
кланяются старушке
и в большущие сумы,
ох, суют свои носы.
Бабка сумочки связала,
села сверху и сказала:
– Кто на чужое позарится,
от того природа избавится!
И печь топить приказывает
Малышу, Кышу, да обязывает
Хлыща тащить молодцев к баньке:
– Закатаем их на зиму в банки!
Глава 6. Илья Муромец снова закидывает бабу Ягу на луну
Но сказка б была – не сказка,
если бы чёрт в ней не лазил.
Говорит он Яге: «Погоди,
не уваривай хлопцев, беги
бабуся скорее отсюда,
Илья Муромец едет покуда.»
– Покуда – это куда?
«Едет Илья сюда,
шеломом своим потряхивает,
копьём булатным размахивает,
говорит, что закинет ведьму
на Луну иль отдаст медведям
на жуткое поругание —
на съедение и обгладание!»
Испугалась тут старушка:
– Ильюша едет, да неужто?
Да, да, богатырь наш ехал,
(за версту его слышно) брехал:
– Один я на свете воин,
(кто же с этим поспорит?)
один я храбрец на свете!
Эге-гей, могучий ветер,
разнеси эту весть по свету:
лучше Ильюшенки нету
богатыря на земельке русской!
Ветру вдруг стало грустно:
«Не на пиру ты, Илья,
в лесу бахвалишься зря;
ну кому это надо, лисам
или полёвкам, крысам?
А друзья твои в беде;
поспеши, дружок, к бабе Яге,
она хочет сварить былинных —
Василя Буслая с дружиной;
запечатала их в амбаре,
скоро в печурку потянет.»
Натянул поводья Илья:
– Да я буду не я,
если товарищам не подсоблю;
скачи, Сивка, я друзей спасу!
И калёной стрелой помчался,
и кто б на пути ему не встречался,
сёк, рубил даже не глядя.
Сколько калик прохожих погадил!
(Впрочем, с моралью сладу
не было в те времена:
где богатырь – там война.)
Прискакал былинный к избушке:
пустая, нигде нет старушки,
лишь банька красна кипятится.
Илья туда. Там свариться
успели бы удальцы,
но Муромец опрокинул котлы
и вытащил чуть живых,
да каждому дал под дых:
– Не слушай нечистую силу,
не ведись на слова красивы;
бесстыжие ваши рожи,
а ну вставайте на ножки!
Но дружина Буслаева пала:
сопела, дышала и не вставала.
Оставил Илья их тута,
а сам поскакал покуда.
Но пока нечисть искал,
забыл покуда скакал
(надышался он бабкино зелье,
оно в баньке варилось). С похмелья
слез с коня богатырь и в поле —
пошёл ловить бабочек. Вскоре
голоса услышал на небе:
«Илья, ты один на свете
такой распрекрасный воин;
жаль, на голову болен!» —
и смех покатился протяжный.
С Ильюшеньки пот сошёл влажный;
а Сивка друга боднула,
ногою его лягнула
и говорит: «Хозяин,
давай отседа слиняем;
мы, вроде, ведьму искали;
я знаю где она. Поскакали!»
Очнулся Муромец Илья,
вскочил на сивого коня
и за бабкою вдогонку,
лишь стучали звонко, звонко
у бегущей лошади зубы —
богатырь натянул подпругу.
Долго ли, коротко они по лесу рыскали,
но всё-таки выискали
лежанку бабы Яги:
вот она, а с ней её хмыри
суп с мухоморов варят,
едят и похлёбку хвалят.
Ай да, старый ты казак Илья Муромец,
ты приехал в тёмен бор, конечно, с Мурома;
а и подвигов у тебя тьма-тьмущая!
Но опять Яга сидит, да в ад не спущена.
Ай и достал он палицу могучую,
и пошёл ей бить да ноги скручивать
у разбойничков окаянных —
у брательничков самозваных.
А как скрутил их всех, так размахнулся —
закинул на Луну, не промахнулся,
и бабу Ягу туда же.
– Отродясь не видел рож я гаже! —
плюнул богатырь в костёр, суп вылил;
волшебное зеркальце вынул,
посмотрел на поверхность Луны:
там бродят четыре души
и воют, зовут кого-то.
Этот кто-то к ним не приходит.
Не приходит он к ним и не надо.
Век за веком уходит куда-то.
О бабе Яге больше слухи не ходят.
Лишь сказочники, как калики, бродят
и нечисть всякую поминают,
да о том, как Буслаев скакает
и народ зачем-то всё топчет,
а Илья Муромец ропчет
и спасает мир тридцать три раза,
потому как он – не зараза.
Глава 7. Конец сказки
Но тут наша сказка кончается.
На сцену возвращаются гусельники развесёлые и начинают сказки сказывать да всё с песнями, прибаутками. Моё внимание снова полностью переключается на себя любимую и на гусельников развесёлых:
– Ай вы, гусельники развесёлые,
вы пошто длинный рассказ держите,
зачем честному народу душу травите,
о чём сказы сказываете,
на какую тему песни поёте?
«Да не стой ты тут, девица красная,
отвратными помадами напомаженная,
белилами свои веснушки прикрывшая,
вопросы всякие глупые задающая —
сказы сказывать мешаешь!»
– Как же я вам, гусельникам,
сказы сказывать мешаю,
когда вы пока что ни слова
о других не обронили,
а всё обо мне да обо мне.
Да, я девушка хорошая:
и дома прибраться
и по воду сходить,
а ещё я вышивать умею
и гладью, и крестом.
А хотите, я вам спляшу?
«Ой головушка, наша голова,
и зачем на белый свет
баба бабу родила?
Ведь покою нет от их языка
со свету сживающего!»
Обиделась я, красна девушка,
развернулась и ушла.
А гусельники развесёлые
ещё долго пели о бабах русских,
об их языках злющих
и характерах вредных.
А о чём им ещё петь,
мужикам старым?
Другие сказочки
Сила Сильная и планета обетованная
Раздавить меня, увы, не получится.
Долго Ворон на земле будет мучиться,
забирая сердца и души.
Ты былину новую слушай:
Жила-была Сила Сильная – сила мощная да неприкаянная. И некуда было этой Силе деваться. Бродила она несчастная по полям, по долам, по горам – красным солнышком опалённым. Но вот прилепилась Сила Сильная к богатырю киевскому великому, прилепилась – не отстаёт и отставать не собирается.
И богатырь встал, расправил плечи и пошёл рубить, сечь: «Мой топор – твоя голова с плеч!»
Срубил он, значит, одну силу чёрную, вторую: Мамаев покосил ой немерено! Но Мамаи имели свойство заканчиваться, и тогда руки до князей русських стали чесаться, до бояр, да до купцов. А также до девок красных: оных он не сёк, а «топтал», яки петух – за что богатыря и побили, да крепко так побили – так побили, что воин умом и тронулся. Так и ходил до конца дней своих по дворам – курей стрелял да от дубинушек мужицких уворачивался. Посмотрела на всё это дело – Сила Сильная, плюнула и вылетела из богатыря киевского, да побрела себе новое пристанище искать.
И нашла таки: понравилась ей поляница удалая, на русь-мать похожая. Погрузилась Сила Сильная в поляницу с головой и осталась в ней жить: а долго ли проживёт – время покажет. И вот оторвала пляница удалая с печи свой зад богатырский, вздохнула воздух лёгкими недюжинными и в путь пустилась: одному мужику бровь посекла, второму…
Да и призадумалась: «Что же это я – всех мужиков без бровей оставлю?» – ей и самой не понравилось эта затея.
Думала она, думала и придумала она баб без бровей оставлять: «А пущай уродками по земле ходят – никому не достанутся!» – и отправилась бабам брови рубить.
Ой и как же плохо потом вышло всё: бабы в силки поляницу заманили, верёвками скрутили и помирать оставили.
А также слух по земле-матери пустили: «Подвиги поляниц ни в былины, ни в сказки – не слагать!»
И не слагали ведь – послушный у нас народ. А потом и последние поляницы сгинули от тоски нечеловеческой. Одни богатыри остались, да и те – все сплошь дурные да киевские.
Так вот, не дура наша Сила Сильная оказалась, не отважилась сидеть в полянице помирающей, вышла она из девицы и дальше в путь пустилась – следующую жертву себе приглядывать. Долго ли летала, или нет – не знаем. Но встретился ей на пути заяц. Одолела Сила Сильная косого: влезла в дых и сидит – не шевелится.
И стал тут заяц расти. Рос, рос и дорос до неба синего. И поскакал: одной ногой накрыл славен град Москву, другой – стольный Киев град. Ну и всё. Как бы на этом история планеты и закончилась.
Повздыхала мать сыра-земля без людей, повздыхала да и зацвела цветом буйным: деревами проросла и травами, кустами да хлебами, мышами и крысами, животиной пышной да гадами ползучими!
А зайцу то на одном месте не стоится, вот он прыг скок, прыг скок – и запрыгал, и побежал. Передавил заяц богатырский все дерева и травы, кусты да хлеба, мышей и крыс, животину пышную да гадов ползучих. И заплакала мать сыра-земля, затряслась вся вулканами да разломами. И прокляла Силу Сильную на веки вечные!
С тех пор каменных не видали мы ни богатырей киевских, ни поляниц удалых, ни зайцев великанов. Да и земля крепко спит, не просыпается. Лишь Зло лихое по свету носится – народ топчет да зверьё стреляет. А люд больной плачет, не знает кого на подмогу звать: богатырей киевских или гусельников развесёлых? Ай и одно, и другое – с каждым днём всё смешнее!
Закрывай (Егорка) глазки и спи крепко, крепко,
а не то Сила Сильная придёт,
в твой дух войдёт и ты весь мир погубишь
(в который раз). Баю-бай…
О том как курица свиную лохань искала
Жила-была курица, обычная такая курица. Наелась она как то куриной слепоты и ослепла.
Ослепла и квохчет:
– Ко-ко-ко, ко-ко-ко (не вижу, мол, я) никоко!
А увидеть то хочется, ну и пошла курица куда глаза не глядят.
Дошла до сарая, наткнулась на свинью и подумала: «Корыто.» Стала клевать.
Свинья разнервничалась:
– Поди кошку поклюй, она меня вчера цапнула ни за что, ни про что.
– Ко-ко-ко, ко-ко-ко, я не вижу никоко! – ответила птичка.
Свинья разнервничалась ещё больше:
– Ну тогда с моей лохани съешь чего нибудь, может, пройдёт.
Пошла курица лохань свиную искать. Дошла до собаки, споткнулась, клюнула на всякий случай:
– Ты лохань? Собака забеспокоилась:
– Чья лохань?
– Свиная, – объяснила рябушка.
Собака ещё больше забеспокоилась:
– Нет, я не лохань, лохань там дальше вдоль забора.
Побрела курица дальше. Заморосил дождь, промокла пернатая, замёрзла вся, заплакала:
– Ко-ко-ко, ко-ко-ко, жалкая я, слепая, мокрая курица, до свиной лохани добраться не могу!
Услышал её плач ветерок, пожалел жалкую слепую мокрую курицу, подул сильно, сильно и подбросил её прямо в свиную лохань.
Увязла птичка в помоях, стала совсем уж жалкой мокрой грязной и слепой, закудахтала с горя:
– Ко-ко-ко, ко-ко-ко, жалкая, жалкая я квочка, мокрая, грязная и слепая, не могу до свиной лохани добраться!
– Ты в ней стоишь, – хрюкнула свинья из под навеса. – Покушай, мне не жалко!
Возмутилась курица, захлопала мокрыми крыльями, а они не хлопаются – в помоях все.
– Ну вот, – заплакала птица. – Теперь я мокрая, грязная, слепая и нелетячая, где тут можно удавиться?
Хмыкнула хрюшка:
– Вон чурка стоит и топор рядом, только хозяин в доме спит, позвать?
– Зачем это? – закудахтала курица нервно.
– Как зачем? Выйдет, башку тебе отрубит, сама ведь просила, – зевнула свинья.
Кура в ужасе замахала крылами, задёргала ногами и побежала! Добежала до навозной кучи и увязла (казалось бы, навсегда).
Но тут вернулась хозяйка из магазина, увидала, что её скотина задыхается в навозной куче, вытащила несушку сачком для ловли рыбы, выкупала её в бочке, дала по заднице и отпустила по двору гулять, обсыхать.
Высохла курица и поняла, что она уже не мокрая, не грязная и не вонючая, но всё ещё слепая! Мелькнул у неё в памяти разговор со свиньёй: мол, надо из свиной лохани поесть, попить и всё пройдёт. И пошла курица опять свиную лохань искать.
А скотина дворовая изумляться да перешёптываться:
– Надо же, вроде бы не свинья, а всё туда же!»
– Куд-ку-да, куд-ку-да туда-же? – удивлялась рябушка, в третий раз заканчивая свой путь в навозной куче.
И всем обитателям скотного двора уже казалось, что это безобразие может прекратить только хозяин с топором. Но не тут-то было! И вот, когда в четвёртый раз в куриной голове мелькнул разговор со свиньёй… Это жутко не понравилось чувствительной до чужих мыслей кошке. Она подошла к дурёхе и очень осторожно коготком сняла с куриных глаз плёнку. И ряба наконец прозрела!
Но тут в куриной голове мелькнул самый первый разговор со свиньёй: «Как увидишь кошку, заклюй её до смерти!»
Набросилась птица на кошку, заклевала её чуть ли не до смерти. И скотина дворовая, глядя на это дело (куда деваться) хором стали звать хозяина с топором.
Нет, я не сомневаюсь, что хозяин вышел.
И вышел непременно с топором.
Я другого никак не пойму:
отчего так трагически всё закончилось —
от тупости куриной или от скотости скота?
Карась Ивась
В озёрах глубоких, во морях далёких жили были караси-иваси. И жирнее тех карасей-ивасей не было и в помине! А ходили они пузом по дну, да говорили с набитым ртом: о чем говорили – никто не знает, только от их разговоров озера глубокие дыбились, а моря далёкие пенились. И был среди них один карась по фамилии Ивась, а по прозвищу… Пока не придумали. Вот вздумалось тому карасю Ивасю среди других карасей-ивасей выделиться: по заграницам погулять, травы-муравы понюхать, во поле чистом побегать, на людей посмотреть, себя показать.
И пошёл карась Ивась! Шёл, шёл он из озера глубокого, из моря далёкого. Долго шёл. Но наконец вышел. Глотнул воздуха чистого, расправил жабры, встал на хвост и поплыл, танцуя, по полю чистому, по мураве колючей. Доплясал он то ли до деревни, то ли до города и в первую же хату постучался.
Открыли ему хлопцы Бойкие дверь и за стол зовут ужинать. А на столе караси-иваси да плотва жареные.
Заплохело карасю Ивасю: «Мне бы тины морской!» – просит он.
А хлопцы Бойкие и отвечают:
– Так что ж ты молчишь, как рыба. Мы тебя вмиг до болота подбросим!
Отказался карась Ивась от болота, распрощался с хлопцами Бойкими и дальше побрёл – себя показывать да на людей посматривать.
Доковылял он до города большого, шумного. Видит, дедок Ходок на ярмарку едет. Запрыгнул карась Ивась к нему в телегу и начал разговоры вести пространные про жизнь в озёрах глубоких, морях далёких, да про то как они, караси-иваси, друг с другом смешно разговаривают: ртами шлёпают – пузыри идут! Слушал дедок Ходок, слушал и плюнул: скинул назойливую рыбину с телеги.
Угодила та прямо на лавку торговую. А на лавке той караси-иваси грудами лежат. Обрадовался карась Ивась, целоваться со своими полез. Пощупал, потрогал рыб, а они все мёртвые. Заплакал карась Ивась горько-прегорько, скатился с лавки на мостовую, и от телег да от ног людских шарахаясь, запрыгал куда глаза глядят.
Допрыгал он до речки Горючки, присел у кустика и опять зарыдал. Но долго плакать ему не пришлось. Заметили карася мужички Рыбачки и к себе зовут порыбачить. Подкатился к ним карась Ивась с надеждой великой, уселся на свой хвост и в воду уставился. А в воде удила клюют, мужички Рыбачки про уловы свои невиданные рассказывают, а в ведре караси-иваси да рыбы-лещи плещутся – на свободу просятся, задыхаются.
У отважного карася Ивася глаза кровью налились. И пошёл он на мужичков Рыбаков ругаться: кидаться да просить, чтоб те карасей-ивасей и рыб-лещей выпустили в речку Горючку на свободу. Засмеялись мужички Рыбачки и пообещали самого карася Ивася в ведро посадить надолго! Нет, карась Ивась уже на всё насмотрелся, не пожелал он участи поганой: прыгнул в речушку буйную и поплыл обратно в озёра глубокие, моря далёкие – к себе домой, короче.
А как домой воротился, так стал ко всем рыбам приставать: про жизнь земную рассказывать, пугать и стращать животных морских людями да человеками! В общем, ртом шлёпает, пузыри идут – ничего не понятно. Так и прослыл карась Ивась в морях далёких, озёрах глубоких дурачком великим – не от мира сего!
Вы таких дурачков среди своих друзей не встречали?
А вот мои подружки встречали —
на меня кивают почему-то.