Гаэтано Моска
История политических доктрин. Монография

Книга опубликована при финансовой поддержке Министерства иностранных дел Итальянской республики

Автор главы «Теория политического класса: от истоков к современности» – В.И. Буренко, доктор политических наук, профессор.

Предисловие автора

   Только что увидевшая свет книга представляет собой сокращенное и одновременно обобщающее изложение лекций по истории институтов и политических доктрин, которые с небольшими изменениями я читал на протяжении восьми лет в Римском университете. Лекции начинались с краткого изложения самых древних этапов политической мысли, а затем, обозревая различные исторические эпохи, я переходил к современным доктринам, которыми вдохновлялись люди в конце XIX в. и вдохновляются в начале XX в.
   Естественно, с учётом широты рассматриваемого предмета не было возможности дать полное и детально точное освещение всех его частей, всех мыслителей, в течение столь длительного периода занимавшихся исследованием политических проблем. Поэтому я старался привлечь внимание студентов преимущественно к идеям тех авторов, которые, как Платон, Аристотель, Фома Аквинский, Макиавелли, Руссо и Маркс, лучше других выразили идеи тех исторических периодов, когда они жили и работали, и рассказать о влиянии, которое они оказали на своих современников и последователей.
   Сегодня нередки монографии, посвященные политическим писателям той или иной эпохи или особенностям, а иногда и странностям их оригинального вклада. Полезность такого рода работ, разумеется, не подлежит сомнению, но поставленный перед необходимостью преподавать данную дисциплину молодым людям, не обладающим достаточной подготовкой, я посчитал предпочтительным дидактически изложить им главную, хотя и обобщенную идею, свойственную всем периодам, через которые проходит развитие политической мысли и одновременно политических институтов.
   Мой долг не был бы исполнен до конца, если бы заканчивая это краткое предисловие, я не воздал должное трудам моего помощника доктора Леонардо Донато, с большим знанием дела и весьма разумно собравшего мои лекции и с большой ответственностью курировавшего их издание.

   Гаэтано Моска.
   Рим, июнь 1933 г.

Глава I

1. Необходимые соотношения между изучением политических доктрин и политических институтов

   В каждом человеческом обществе, достигшем определённой ступени культуры, различаются два рода сил, обеспечивающих его консолидацию. Силы первого рода олицетворяют идентичность, или тождество, определённых фундаментальных идей, чувств тех людей, которые составляют данное политическое сообщество, например религиозную общность, осознание принадлежности именно к этому народу, отличному от других, верность династическим традициям. Силы второго рода представлены иерархиями функционеров, которые располагают необходимыми средствами принуждения, умеют руководить действиями масс в достижении целей, желаемых иногда самими массами, но в любом случае соответствующих воззрениям руководящего класса.
   Почти всегда случается так, когда народ достиг достаточно высокого интеллектуального уровня, что материальные силы стараются оправдать свои действия, опираясь на поддержку по крайней мере какой-то части интеллектуальных и моральных сил, в то время как последние в свою очередь стремятся почти всегда завоевать власть, чтобы практически построить тот тип политической организации, достижение которой они провозгласили своей целью.
   Наряду с иерархиями, которые материально и морально руководят обществом, формируется то, что сегодня, по крайней мере в Италии, начинают широко определять как политический класс, а доктрины и верования, образующие моральную основу власти руководителей, называют политической формулой.
   Необходимо, чтобы политическая формула была идентична степени интеллектуальной зрелости, чувствам и верованиям, преимущественно разделяемым данным народом в данное время, и вместе с тем она должна соответствовать тому, как сформирован и организован руководящий класс у данного народа в данную эпоху. Например, политический класс, который, обосновывая свою власть, делает акцент на проявления божественной воли, должен быть сформирован и организован по-иному, чем политический класс, который основал свою власть с учётом, предполагаемым или фактическим, народной воли. А потому со сменой оформления и организации политического класса меняется и политическая формула. Однако, модифицируясь, она в свою очередь видоизменяет и политический класс.
   Указанное действие мысли на политический факт, а факта на мысль объясняет то, почему невозможно изучать историю политических доктрин в отрыве от истории политических институтов. Мы не сможем хорошо осознать ту или иную доктрину, игнорируя тот тип политической организации, которому она соответствует с целью либо его защиты, либо его свержения. Иными словами, без точного знания политической организации данной эпохи и данного народа вряд ли достижимо точное знание тех доктрин, которые у этой общности сформировались.
   Как политическую мысль, так и политические институты более или менее отдалённых эпох мы можем познать, изучая прошлое тех народов, которые имели или имеют то, что в общем плане называют цивилизацией, и которые, таким образом, заняли своё место в истории человечества. Ещё и сейчас широко распространено представление, что история едва ли может снабдить нас чем-то иным, кроме недостоверных данных и неопределённых понятий и, поистине, до тех пор, пока история ограничивается повествованием о героических свершениях тех или иных персонажей, политических или военных предводителей народов, нельзя отрицать, что господствующее верование имеет какое-либо основание. Это происходит потому, что достаточно трудно, даже современникам, дать точную оценку действий людей, представляющих эпоху, мотивов, побудивших к таким действиям, препятствий, которые они преодолели. Верно и то, что из-за бесконечного разнообразия и сложности человеческих событий почти никогда не удаётся найти две совершенно одинаковые ситуации, чтобы хронологически предшествующая могла прояснить ситуацию последующую. Но существует исторические эпизоды, способные дать вполне определённые данные, и именно они представляют наибольший интерес для исследования политической науки.
   Действительно, мы можем с помощью дошедших до нас документов, книг, кодексов, записей и памятников культур прошлых эпох реконструировать достаточно точно мысли людей, живших две или три тысячи лет до нас, и функционирование институтов, ими управлявших. А благодаря знанию ментальности, законов, привычек и нравов людей, сформировавших цивилизации, предшествующие нашей, мы можем проследить причины, по которым нации и политические институты, некогда процветавшие, оказались в упадке, переродились и даже прекратили своё существование.

Глава II

2. Первые человеческие общества

   Человек появился на Земле по крайней мере сто тысяч лет назад, но наиболее древние из документов и памятников относятся к пятому или шестому тысячелетию до н. э. Именно с этого рубежа начинается исторический период, отталкиваясь от которого можно изучать развитие политической мысли и политических институтов.
   Для того, чтобы достигнуть некоей ступени культуры, создать то, что сейчас повсеместно называют цивилизацией, необходимо было, естественно, первым делом установить законы общественной морали, накопить и передать последующим поколениям определенный опыт и знания, собрать первые состояния в виде одомашненных животных, инвентаря и сельскохозяйственных орудий. Всё это стало возможным, когда многочисленные человеческие группы соединились в единое, политически организованное сообщество благодаря осознанному и неосознанному сотрудничеству индивидов, составляющих данное единство.
   Но уже задолго до возникновения первых цивилизаций человек не жил абсолютно изолированно, не имея стабильных отношений с себе подобными. Эмбрион человеческого общества отнюдь не является немыслимым в жизни человеческого рода, и это было ясно подчеркнуто Аристотелем, определившим человека как животное политическое, то есть склонное к социальному образу жизни. Впрочем, социальный инстинкт является феноменом, присущим многим видам животных. Примеры тому можно найти у насекомых: пчёл, муравьев, а также млекопитающих: обезьян, бобров, большой части травоядных, которые живут в диком состоянии более или менее многочисленными группами.
   В наиболее отдалённых частях Океании, Африки, Америки до сих пор обитают человеческие группы, которые можно охарактеризовать как примитивные общества. Например, в Австралии, где еще сохранились аборигены, они до сих пор формируют сообщества численностью в несколько сот человек, занимающихся охотой, рыболовством и собиранием плодов, которые приносит земля.
   В конце прошлого века возникла целая школа теоретиков во главе с Гербертом Спенсером, которая посчитала возможным в ходе изучения примитивных политических организмов вывести законы, регулирующие деятельность более развитых институтов. Мы полагаем, что подобный метод не обеспечивает подлинно научных результатов, поскольку в противном случае можно было бы изучать анатомию и физиологию высших животных, например человека или какого-либо млекопитающего, взяв за образец животное низшее, органы которого ещё не вполне чётко дифференцировались, как это свойственно полипу.
   Действительно, в орде трудно найти начало подлинной политической организации, хотя в каждой орде существует глава – наиболее сильный мужчина или наиболее удачливый охотник, старейшины обоего пола, к советам которых обращались в трудные моменты. Но в любом случае речь шла о влиянии сугубо персональном, сохранявшемся до тех пор, пока этот человек был способен объяснить ситуацию.
   Если дикая фауна располагала животными, которых можно было приручить, если человек находил растения, пригодные для выращивания, и, возможно, если люди имели большой потенциал развития, орда становилась более многочисленной и постепенно трансформировалась в племя, в человеческое сообщество, насчитывавшее несколько тысяч человек. Мы можем констатировать наличие уже в племени первых элементов иерархии и политической организации.
   Фактически в каждом племени был глава, высший начальник, выступавший вождём, военачальником во время войны и осуществлявший правосудие в соответствии с нормами обычного права во время мира. Вместе с тем в сложных случаях он должен был консультироваться с именитыми соплеменниками – главами наиболее многочисленных и влиятельных семей. В ещё более сложных случаях он созывал собрание всех свободных мужчин, составлявших племя, которое, когда ещё не существовало мировой религии, как христианство или ислам, по общему правилу признавало того или иного бога своим защитником. Кроме того, подлинная или предполагаемая общность крови или общность происхождения всех соплеменников от одного и того же предка и до сих пор во многих местах являются моральными узами, сплачивающими всех членов одного племени.
   Когда в той или иной части света в наиболее благоприятных естественных условиях племя переходило от кочевой жизни к оседлости, а скотоводство в известной мере отделилось от земледелия и последнее приобрело постоянный характер, население возросло и достигло существенной плотности, именно тогда появился примитивный город. Этот тип человеческого консорциума оставил нам памятники и наиболее древние документы своей интеллектуальной и материальной деятельности. Как в племени, так и в примитивном городе помимо свободных людей мы всегда находим рабов и почти всегда третий класс людей, не являющихся рабами, но они не рассматриваются в качестве членов консорциума политического, потому что происходят от получивших свободу рабов или от постоянно проживающих там иностранцев, по тем или иным причинам покинувшим племя или город, к которому изначально принадлежали. Иногда члены данного последнего класса могли быть допущены и приняты в состав племени с помощью более или менее сложных процедур, среди которых чаще всего было и иногда остаётся символическое кровосмешение с тем или иным общинником.

Глава III

3. Великие империи Востока

   Незадолго до начала третьего тысячелетия конституируются первые значительные политические организмы, собирающие под единым руководством обширные пространства и многочисленное население, которое может насчитывать и превышать миллион человек. Это происходит в том случае, когда у города появляются возможности подчинить другие города и приобрести могущество империи.
   Некоторые современные писатели, такие, как француз Де Гобино, а в последнее время немец Освальд Шпенглер, дали некий перечень различных очагов культуры, возникших в мире и ставших современниками зарождения больших политических организмов. Но данный перечень с большой натяжкой можно считать точным в силу разных причин. И среди прочего потому, что довольно затруднительно определить, является ли данная цивилизация вполне оригинальной или же она получила элементы и инструменты культуры ранее существовавшей. Во всяком случае представляется, что наиболее древними большими человеческими агрегатами выступают те, что сформировались в Нижней Месопотамии, омываемой водами Евфрата и Тигра, и в Египте, омываемом Нилом. Хотя самые последние открытия указывают на то, что древней цивилизации Месопотамии предшествовала ещё более древняя цивилизация, берущая свое начало в Эламе – горном районе, расположенном на северо-восток от Нижней Месопотамии [1 - Последние открытия установили, что цивилизация, значительно более древняя, предшествовала вторжению ариев. Она существовала в долинах Инда и его притоков, и эти долины, как в Месопотамии и Египте, были орошаемыми равнинами.].
   Так или иначе ясно, что в Египте и Нижней Месопотамии, или в стране, населенной двумя народами – шумерами и аккадцами, говорившими на разных языках, существовали естественные условия, наиболее благоприятные для образования больших государств. Обе местности представляли собой равнины, не разделённые естественными препятствиями, с общей системой ирригации, необходимость регулярного функционирования которой требовала единого центра власти. Геродот еще до Ксенофонта отметил, что это единство было необходимо для распределения воды с общей максимально возможной выгодой.
   Установлено, что Египет достиг своего единства при фараоне Мине Митанни около третьего тысячелетия до и. э. Но уже раньше равнины нижнего течения Нила отличались известной степенью культуры: именно там начиналось распределение вод реки, которой была обязана своим плодородием почва. Тогда же была изобретена, если не усовершенствована, иероглифическая письменность. В Месопотамии царь Урук около 2800 г. до и. э. подчинил все остальные города низовьев Евфрата и Тигра, а почти век спустя Саргон (Шарукен), прозванный Древним, царь акадцев, подчинив всю Нижнюю Месопотамию, продвинулся вплоть до Сирии, создал державу, которая хотя и просуществовала менее ста лет, но простиралась от Персидского залива до Средиземноморья.
   Другие сильные государства возникли на юго-востоке Азии позднее тех, что появились в Нижней Месопотамии и Египте. К северу от Вавилонии помимо Ассирии, во втором тысячелетии до Рождества Христова функционировали государства Митанни и хеттов, первое из которых распространилось в Северной Месопотамии, а второе – в Северной Сирии. В Индии достаточно обширные государства сформировали в то же время арии, вторгнувшись туда и найдя там более раннюю цивилизацию. Вероятно, в ту же эпоху другие важные человеческие сообщества, создавшие хотя бы частично свои собственные цивилизации, политически организовались в Центральном и Северо-Восточном Китае. Хотя в Китае при жизни Конфуция, т. е. в VI–V вв. до и. э., народы, представлявшие китайскую цивилизацию, были разделены на различные локальные государства.
   Империи Востока имели некоторые общие черты, а другие варьировались, отличаясь одна от другой; разнились и отдельные этапы развития одной и той же империи, поэтому их претензии на неподвижность в значительной степени кажущиеся. Наиболее же общей чертой являлось перераспределение управленческих функций из мест, где они рождались и откуда проистекали, в места, где они осуществлялись. Поэтому местный правитель был одновременно военным предводителем, высшим судьёй и сборщиком налогов. Вследствие соединения полномочий в одном лице в отдалённых провинциях местный руководитель становился часто независимым от центральных властей, превращая свою должность в наследственную. В текстах египетских источников описано множество примеров постоянной борьбы между центральными властями и наместниками. Другие свидетельства мы обнаруживаем в истории борьбы между Ассирией и Вавилонией. Однажды царь Ассирии, завоевав Вавилонию, поставил ее правителем своего младшего брата. Последний, свергнутый вавилонскими сепаратистами, готовыми восстановить собственную независимость, стал во главе новых восставших.
   Вавилоняне и особенно ассирийцы, стремясь предупредить восстания покорённых ими народов, часто использовали эффективные, но жестокие средства. Для этого, помимо частичного истребления побеждённых, они прибегали к массовому выселению их в местности, достаточно удаленные от родины. Так произошло с десятью племенами Северного царства Израиль, которые в конце VIII в. до Рождества Христова были переселены ассирийцами по ту сторону Евфрата, а примерно век спустя два оставшихся племени Гада и Вениамин были перемещены вавилонянами в Вавилон.
   Естественно, в больших империях Востока не было политических институтов, свойственных племени и городу.
   Государство было слишком обширным, чтобы могло действовать собрание всех граждан, то же относится и к совету именитых людей, с которым царь мог бы консультироваться, что, конечно, не исключало влияния тех, кто занимал высокие должности, придворных, могущественных семейств. Поэтому номинально и когда это касалось индивидов, до известной степени действительно просвещенных и энергичных, власть суверена была, как сказали бы сегодня, абсолютной. Эта власть имела религиозные основания, потому что она интерпретировала волю национального бога, под чьим особым покровительством находился руководимый им народ. Верховными богами были Аммон в Египте, Мардук или Шамах в Вавилонии, Ашур в Ниневии – столице Ассирии. Частые дворцовые заговоры и интриги гарема приводили к быстрой деградации царских фамилий и господствующих классов, терявших былую мощь. Добавим, что нередкими были убийства суверенов и, случалось, что к моменту наследования истреблялись многочисленные братья наследника трона.
   Благодаря величию империй Востока в них происходили дифференциация, политическое расслоение между различными классами и формировались господствующие классы, состоявшие, как правило, из военных предводителей и священнослужителей национального бога. Последние часто являлись также и юристами, банкирами, носителями тех знаний, которые создавали научное наследие своей эпохи, но, как мы уже подчёркивали, это требовало веры в незыблемость политической организации и социальных условий народов Востока. Итак, мы находим, что наиболее важные должности не всегда, но часто, были наследственными. Посмертные надписи, повествующие о карьере усопшего, как в Египте, так и в Вавилонии дают нам примеры людей, родившихся в низших слоях общества и сумевших подняться в слои верхние. Разумеется, такое могло происходить по преимуществу в неспокойные времена, обусловленные или внутренними катаклизмами или длительными войнами с иноземцами, и представляет исключение из правила. Характерен в этом отношении эпизод, приведенный греком Ксенофонтом. Это ответ Ариейя, предводителя персидского войска, участвовавшего в военной кампании вместе с десятитысячным отрядом греков. В связи с гибелью Кира Младшего [2 - Кир Младший – сын Дария, брат Артаксеркса II, наместник (сатрап) в Лидии, Фригии и Каппадонии. Со своим войском пошел против брата, чтобы завладеть троном, и погиб в битве при Кунаксе в 401 г. до и. э. Ксенофонт в «Анабасисе» описывает эти события как очевидец.] командиры греческих вспомогательных полков предложили Ариейю выставить свою кандидатуру на персидский трон, но тот ответил, что не достаточно знатен и поэтому персидские вельможи никогда не признают его царем. Кроме того, как повествует Геродот, после убийства самозванца Смердиса, узурпировавшего трон, прикинувшись сыном Кира II Великого [3 - Кир II Великий (Старший) – царствовал с 558 по 529 гг. до и. э. Основал Персидскую державу, захватил Лидию, Ливию и Вавилонию. Жизнь Кира II описал Геродот в романе «Воспитание Кира» («Киропедия»). Ксенофонт представил его идеалом правителя.], лишь семь главных вельмож решали, кто из них должен быть персидским царём.
   Персидская империя, о которой нам оставили множество сведений греки классической эпохи, имевшие с ней обширные контакты как военные, так и мирные, была первой в истории мировой державой, которой удалось объединить все страны со значительной цивилизацией, простиравшейся от Эгейского моря до границ с Индией, включая Египет. Персидская империя являлась, таким образом, результатом насильственного слияния древних царств Вавилонии, Лидии, Египта и Мидии под мидийско-персидской гегемонией.
   Дело, задуманное и доведённое до весомого результата Киром II Великим, правление которого началось в 558 г. до и. э., было завершено Дарием, сыном Гистаспа, умершего в 485 г. до и. э. Ассирия уже пыталась подчинить другие государства в юго-востоке Азии и Египет, но обессиленная вторжением северных варваров пала под совместными ударами Мидии и Вавилонии.
   В Персидской империи многие провинции, отличавшиеся языком и культурой, управлялись наместниками (сатрапами), избиравшимися среди персидского нобилитета и имевшими широкую свободу действий. Некоторые провинции, платившие дань, сохраняли, как это имело место в Армении и Киликии, местные династии. Кроме того, горные племена в центре империи, например кардукки, о которых упоминал Ксенофонт, почти полностью вышли из-под власти великого царя. В целом можно утверждать, что персидская гегемония была более предпочтительной, чем кровопролитные войны между различными народами на юго-западе Азии, которым положил конец почти двухвековой период относительного мира.
   По типу древних империй Востока в VII в. и. э. установилась арабомусульманская империя. Последняя частично имитировала организацию и институты Византийской империи, но в большей мере скопировала Новоперсидское царство Сасанидов [4 - Сасаниды – иранская династия, правившая Новоперсидским царством с 227 г. и. э. до 636–642 гг. и. э. (вторжение арабов).], разрушенное арабами. Разумеется, ислам как религия отличался от древних национальных религий, поскольку Аллах был и остается универсальным богом. В мусульманском государстве членами политического консорциума считались только те, кто верил, что Аллах открылся Мухаммаду и тот передал его откровения в Коране, книге священной и в то же время религиозном, политическом и гражданском кодексе. Последователей других культов терпели, к ним относились толерантно, но облагали специальным налогом и не допускали к военной службе и занятию публичных должностей. Поэтому государственная организация имела религиозное основание, где не было отделения церкви от государства и теократии, поскольку в мусульманском обществе не было и нет клерикала, отделённого от мирянина. Глава государства, или халиф, викарий Пророка является руководителем верующих /амир аль мум 'инин/. Он должен управлять в соответствии с нормами, предписанными Кораном. Первая четверка халифов была избрана наиболее авторитетными мусульманами, в последующем должность превратилась в наследуемую членами одной и той же семьи. Теоретически только один халиф должен был управлять всеми мусульманами, но вскоре возникли расколы среди верующих, и появились различные халифаты. Потом мусульманское государство, более или менее точно скопированное с древневосточного государства, было организовано или дезорганизовано таким образом, что наместник отдалённой провинции имел возможность стать независимым. Вскоре многие местные суверены фактически превратились в независимых, хотя формально и оказывали честь халифу, указывая его имя на монетах или давая указания поминать его в публичных молитвах в пятницу. Впоследствии во многих странах даже эти формальные почести перестали оказываться, и местный суверен действовал за халифа.

4. Политические доктрины народов Востока

   В древних цивилизациях Востока не сложилось подлинно политических доктрин. Огромные азиатские империи и Египет не допускали в качестве возможной иную форму правления, кроме суверенного абсолютизма, осуществляемого во имя бога, защитника нации. Концепция политической свободы, как понимаем её мы, европейцы, и как она была передана нам греко-римской цивилизацией, была неизвестна восточным народам. Они считали себя свободными, если не были покорены народом другой расы и особенно другой религии. Пример находим в Ветхом Завете: евреи посчитали себя попавшими в рабство, когда были покорены мадианитянами, а затем филистимлянами.
   Но если от цивилизаций Востока не осталось ничего, кроме разрозненных фрагментов политических доктрин, там отнюдь не доставало более или менее плодотворных попыток создать политическое искусство, т. е. кодифицировать те нормы, которые могли бы послужить руководством для прихода к власти и её удержания.
   Действительно, в Древнем Египте мы имеем относящееся примерно к 2500 г. до и. э. поучения по искусству управления, которые гераклеопольский царь Мерикара оставил своему сыну, и «поучение» фараона Аменемхета I, основателя XII династии, написанное также для своего сына около 2200 г. до и. э. Более оптимистической предстаёт первое из них, менее – второе [5 - Кажется, что обе указанные работы принадлежат перу более поздних авторов, которые для придания большего авторитета своим текстам атрибутировали их как произведения Мерикара и Аменемхета.].
   Подобных поучений до сих пор не обнаружено среди многочисленных документов, оставленных нам вавилонской цивилизацией.
   В Индии мы находим книги Ману, составленные приблизительно за десять веков до нашей эры. В них содержится описание наследственных каст, на которые был разделён индийский народ: утверждалось, что брахманы, или жрецы, вышли из головы Брахмы, кшатрии, или воины, – из его рук, вайшьи [6 - Вайшьи – это крестьяне, ремесленники и купцы; шудры – это слуги и наемные работники, рядовые общинники, самые нищие и неполноправные.], или купцы, – из бедер и шудры, ремесленники и земледельцы, – из подошв бога.
   Следует отметить, что религиозная реформа, начатая в VII в. до Рождества Христова по инициативе Шакьямуни [7 - Будда (Сиддхартха – Достигший цели), родовое имя Гаутама, позже его стали называть Шакьямуни (отшельник из племени шакьев). Шакьи – воинственное племя, жившее в предгорьях Гималаев. Родился в 563 г. до и. э. В науке высказываются серьезные сомнения в обоснованности традиционной датировки жизни Будды. По мнению некоторых ученых, Будда жил позже, чем принято считать, а именно, незадолго до прихода Александра Македонского в Индию, т. е. в первой половине IV века. В тибетской датировке жизни Будды Гаутмана примерно 915–834 г. до и. э. Всемирное содружество Буддистов придерживается другой датировки, считая годом его смерти 544 г. до н. э.] – основателя буддизма, поддерживала тезис о том, что члены низших каст посредством аскетической жизни могут стать более близкими к совершенству, нежели представители каст высших, заменяя таким образом в известной степени личными заслугами факт рождения. Однако буддизм, триумфально распространившийся во время правления царя Ашоки [8 - Ашока (268–231 гг. до н. э.) – великий правитель и реформатор государства Маурьев (317–180 г. до н. э.) Можно ли появление буддизма назвать религиозной реформой? Буддизм – это оппозиционное брахманизму течение! В чем его суть? Иначе не очень понятно.Ашока занимался организацией судопроизводства и нормы права. К концу жизни он стал ревностным буддистом (щедрые дары и пожертвования буддийским храмам, поддержка деятелей буддистов и т. д.) Этот демонстративный жест вызывал недовольство влиятельных слоев древнеиндийского общества, прежде всего жрецов – брахманов, что привело к внутренним неурядицам в империи, и к ее развалу и крушению.], то есть в III в. до и. э., был впоследствии вытеснен со своей родины, с места происхождения, усилиями брахманов.
   Изгнанный из своей родной страны, буддизм тем не менее распространился на острове Цейлон, в Индокитае, Китае, Тибете и даже Японии.
   Около VI в. до н. э. в Индии появляется принадлежащий Камандаки [9 - Камандаки – индийский писатель, автор трактата «Kamandakiaym niticastram» (учебник политики, государственного искусства), в котором в 19 главах излагаются права и обязанности царя и кшатриев. Для истории индийского военного дела это один из важных памятников. Издано в «Bibi. Indica», 1849–1861, с отрывками из местного комментария. Подобный же трактат, с тем же заглавием, попал и на остров Ява (см. А. Weber, «Iudische Studien», т. Ill, стр. 145). Время возникновения этого памятника неизвестно; его издатель относит его к IV веку. (См. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона (1890–1907).]трактат по политическому искусству. Эта работа напоминает сочинение Макиавелли «Государь», особенно по той важности, с какой освещаются военные аспекты и рекомендации об использовании национального войска. Что же касается остального, то советы Камандаки носят общий характер по сравнению с Макиавелли, так что теоретическая мудрость советов индийского мыслителя не исключает трудностей их практического осуществления. Так, Камандаки учит, что искусство управления должно включать в себя знание самого себя и других, что в значительной мере правильно, хотя нужно было бы научить и тому, как же узнать самого себя и других, задача весьма трудная, если ученику не хватает естественных способностей, и почти ненужная, если эти способности имеются.
   В Китае Конфуций /Кун фу-цзы/, живший в 551–479 гг. до и. э., не уставал настаивать на моральных обязанностях суверена. Мэн-цзы, который жил спустя почти два в. после Конфуция [10 - Мэн-цзы – (ок. 372–289 до и. э.)], учил, что государи должны наказывать проворовавшихся министров, а на министрах, в свою очередь, лежит обязанность после предупреждений смещать распущенного правителя, злоупотребляющего своим положением, если он не прислушивается к их замечаниям. Очевидно, что практический успех будет сопутствовать тому, кто определит, на чьей стороне лежит вина. Хотя в равной мере следует признать, что китайские теоретики школы Конфуция, интерпретируя недовольство народа, часто обладали мужеством критиковать, иногда с риском для жизни, правителей государства за злоупотребления.
   В богатой литературе еврейского народа, в совокупности сформировавшей Ветхий Завет, несмотря на отсутствие подлинных политических доктрин, содержится немало намеков и кратких отступлений, проливающих свет на область политической мысли той эпохи, когда они были написаны.
   Так, в «Книге судей Израилевых» после описания почти полного уничтожения племени колена Израилева другими племенами Израиля из-за того, что сожительница одного левита подверглась насилию и была доведена до смерти в городе, населенном потомками Вениамина, рассказчик завершает данный эпизод такими словами: «В те дни не было царя в Израиле, и каждый делал то, что ему казалось справедливым», выставляя таким образом очевидными недостатки анархии.
   В той же «Книге судей» в нравоучительной форме показано, что народное голосование выдвигает в высшие эшелоны власти худших, потому что лучшие с негодованием отказываются от участия в таком соревновании. Автор детально повествует о том, что после смерти Гедеона, одного из судей или диктатора Израиля, Авимелех, его незаконнорожденный сын, поддержанный жителями Сихема, истребил семьдесят своих братьев законных и был провозглашен диктатором. Но Иофам, единственный из законнорожденных братьев, оставшийся в живых, после резни, устроенной Авимелехом, поведал сихемитам притчу о том, как некогда деревья, желая помазать над собой царя, предложили корону маслине, виноградной лозе и смоковнице, и все три отвергли предложение, поскольку были заняты выращиванием плодов, нужных и полезных человеку. И тут выступил терновник и взял на себя высшую власть, угрожая предать огню кедры Ливанские, если они ему не подчинятся [11 - Суд. 9:7-21].
   Очевидно древние израильтяне вполне представляли себе недостатки абсолютного монархического режима, который был формой политической организации почти всего Востока. В «Книге царств» рассказывается о том, как старейшины Израиля обратились с просьбой к Самуилу поставить им царя; тот предупредил их, что царю надо платить десятину от посевов и приплода стад, что он возьмёт их сыновей, чтобы сделать их всадниками, и их дочерей, чтобы они варили кушанье и пекли хлебы, что им придется отдать ему свои лучшие поля, а он передаст их своим евнухам и своим слугам, и что ему нужно будет отдать своих рабов, рабынь и домашних животных, чтобы они работали на него. Несмотря на это, старейшины настаивали на своём, потому что все остальные народы имели царя, который как судья разбирал их споры во время мира, а во время войны предводительствовал войском.
   Особенным институтом народа Израиль был профетизм. Профетами были мужчины, верившие в то, что они вдохновлены Богом, слово которого имело большое влияние на народ и с которым даже цари должны были считаться. Они укоряли суверенов и знать, а иногда и весь народ в грехах, роскошной жизни, поклонении другим богам вместо своего национального, который в значительной мере благодаря их деятельности постепенно приобрел характер всеобщего универсального Бога. Круто бичевались также несправедливости могущественных, неправедные приговоры, подчас делались попытки определять то, что сейчас называют внешней политикой. Острейшим вопросом той эпохи, в решение которого были вовлечены цари Израиля и Иудеи, была постоянная борьба с малочисленными народами близлежащих территорий и необходимость лавирования между двумя великими империями, оспаривавшими приоритетное право на Палестину: Ассирией, которая в 609 г. до Рождества Христова была разрушена Вавилонией, и Египтом.
   Действительно, мы видим, как Нафан резко упрекает царя Давида, который похитил жену Урия Вирсавию и, обрекая его на верную смерть, приказал своему военачальнику направить Урию на самый опасный участок сражения [12 - См. вторую Книгу Самуила.]; мы видим, как пророк Илия разоблачает царя Ахава и его жену Иезавель за то, что они несправедливо приговорили к смерти Навуфея, не пожелавшего продавать царю наследственный виноградник своего отца [13 - См. Книгу Царств.]. Мы видим также Амоса, клеймящего власть имущих, которые с помощью налогов и несправедливых приговоров обирали бедных и, наконец, Иеремию, пророчествовавшего поражение, разрушение Иерусалима и пленение народа царям Иудеи Иоакиму и Седекию, вельможам царским, которые, будучи облечены властью, с помощью фараона Египта освободились от царя Навуходоносора.
   В богатой литературе X в. и. э. и следующих веков, вплоть до XV в., на арабском языке немало работ по политическому искусству, в которых можно обнаружить проблески, а иногда и прообразы политической науки. Заслуживают упоминания «Сульван аль-мута» («Политические сопоставления») [14 - С этим названием /Conforti politic! – T.EJ книга была переведена на итальянский язык Микеле Амари в 1851 г.] Ибн Дзафара [15 - Наршахи, Абу Бакр Мухаммад ибн Джафар ан-Наршахи (899–959), среднеазиатский историк. Родился в селении Наршаха в 30 км к С. от Бухары. В 943–944 (по др. данным, в 948–949) написал на арабском языке «Историю Бухары», которую в 1128 Абу Наср Ахмад ибн Мухаммад аль-Кубави перевёл на таджикский язык, сократив её и доведя повествование до своего времени. Ещё через полвека Мухаммад ибн Зуфар подверг труд Н. новому сокращению, а анонимный автор XIII в. довёл изложение событий до 1220. «История Бухары» сохранилась в этой последней редакции. Труд И. – ценный источник по истории и топографии Бухары и оазиса низовьев р. Зеравшан VII – ХПвв. Особый интерес в нем представляет освящение истории арабского завоевания Средней Азии, восстаний Абруя и Муканны, распространения ислама и вытеснения зороастризма, буддизма и христианства. Соч.: История Бухары, пер. с перс., Таш., 1897.], который по всей видимости был сицилийским арабом, жившим в XII в. Среди максим, содержащихся в этом произведении, можно процитировать две: одну антимакиавеллистского оттенка, вторую – как образец макиавеллизма более тонкого, чем у самого флорентийского секретаря. Первая говорит о том, что нужно иметь гору хитрости, чтобы уравновесить крупинку силы, вторая сравнивает ложь с ядами, которые, взятые сами по себе, убивают, но смешанные с другими субстанциями и грамотно дозированные, могут превратиться в полезное лекарство.
   Важностью другого рода обладают уже ставшие знаменитыми Пролегомены к истории берберов арабского мыслителя Ибн Халдуна аль Магриби, родившегося в Тунисе во второй половине XIV в. и умершего, по-видимому, в 1406 г. Особенно примечательно то, что Ибн Халдун подчеркнул важность асабийа – понятия, которое можно было бы перевести близко по значению как класс руководящий или класс политический. По его мнению, возникновение арабо-берберского государства в Северной Африке было делом организованного меньшинства, горных племен или людей пустыни, установивших свое господство над более богатым и изнеженным населением городов и побережья. Как только новый руководящий класс завоёвывает империю, он постепенно размягчается, теряет свою моральную сплочённость, потому что племенной дух, чувство общности происхождения, которому обязана указанная сплочённость, уменьшается и уже другой асабийа заменяет прошлый политический класс.
   Автор, таким образом, углубляет исследование причин, приведших к быстрому возникновению и быстрому упадку арабо-берберских империй в Северной Африке, таких, как государства Алморавиди, Алмоади и т. д. Понятно, менее удачные результаты получаются, когда он решается применить закономерность асабийа к другим мусульманским странам, расположенным за пределами североафриканского региона.
   В заключение можно утверждать, что наследие, оставленное нам политической мыслью древних империй Востока, выглядит достаточно скромным в особенности потому, что, как мы уже подчеркивали, древнему азиатскому Востоку и Египту не хватало концепции политической свободы, как её понимали греки и римляне, как её понимаем мы. Хотя, несмотря на указанный недостаток, не следует забывать, насколько значимы были другие аспекты культурного наследия, которое древние империи, родившиеся на берегах Тигра, Евфрата, Нила и в Малой Азии, передали европейским народам.
   Говоря о материальной стороне дела, достаточно назвать одомашнивание животных, полезных человеку, культуру выращивания продовольственных растений. Среди первых отметим быка, осла, лошадь и овцу, которые снабжают человека едой и одеждой и служат первыми сельскохозяйственными машинами и первыми средствами передвижения. Среди вторых – пшеницу, ячмень и рис, без которых были бы невозможны жизнь и деятельность миллионов людей, обитавших в достаточно ограниченных пространствах.
   Имея в виду интеллектуальное развитие, не следует забывать, что в Египте и Месопотамии родились математика и астрономия, с которыми связывают первые проблески научной мысли, и что именно в этих странах были разработаны первые идеографические алфавиты, которые позже в Сирии, приблизительно за тринадцать веков до нашей эры, трансформировались в тот фонетический алфавит, который впоследствии финикийцами был распространен по всему Средиземноморью.
   Но, возможно, ещё более значительным оказался вклад древних цивилизаций Востока в моральный прогресс человечества. Мы находим в Кодексе Хаммурапи, отредактированном в Вавилоне около 2200 г. до и. э., санкционированными те нормы, без которых немыслима общественная мораль, такие нормы, чьё неисполнение сделало бы невозможным какой-либо человеческий консорциум. Его наиболее свежая часть относится к XVIII в. до и. э., уже в нем мы находим предписания не лгать, не лжесвидетельствовать, накормить голодного, напоить жаждущего, не лишать вознаграждения работника и другие нормы индивидуальной и социальной морали. И наконец, на Востоке родились великие мировые религии, сначала буддизм, потом христианство и ислам, последние две отделились от старинного корня иудаизма.
   И самое последнее, в древних империях Востока в качестве собственного первого опыта зародилось труднейшее искусство общественного управления. Оно состояло прежде всего в том, чтобы в многочисленном обществе, где существует лишь минимум возможных управленческих структур, осуществлять такую деятельность, дабы каждому индивиду было вполне понятно, что, действуя в своих собственных интересах, он должен обеспечивать положительные результаты для всего сообщества и не заниматься такими формами индивидуальной деятельности, которые противоречат всеобщим интересам.

Глава IV

5. Политические институты античной Греции

   Греческая цивилизация достигла своего наивысшего блеска в период между XI и IV вв. до н. э. Неожиданное проявление греческого гения, внезапно открывшаяся зрелость эллинской культуры заставили многих современных мыслителей говорить о греческом чуде. Однако, признавая огромнейший вклад классической Греции в мировую культуру, необходимо ради объяснения указанного чуда, уже удостоверенного как свершившийся факт, указать на то, что культуре данной исторической эпохи предшествовали две цивилизации, развитие которых было прервано нашествиями чужеземцев. Раскопки и открытия последних сорока лет дали возможность узнать, что в доисторические времена существовала эгейская цивилизация с центром на острове Крит [16 - Цивилизацию, возникшую на Крите, обычно называют минойской. Такое название дал ей английский археолог А. Эванс, впервые обнаруживший памятники этой цивилизации. На протяжении нескольких веков Крит был зоной наиболее быстрого прогресса во всех сферах общества. Апогей минойской цивилизации приходится на XVI – первую половину XV вв. до и. э. В конце XV в. до и. э. на Крит обрушилась катастрофа (очевидно извержение вулкана на о. Пира), нанесшая смертельный удар минойской цивилизации. Воспользовавшись этим, на остров с Балкан вторглись ахейцы. Из передового центра Средиземноморья Крит превращается в провинцию ахейской Греции. Что же касается ахейской Греции, то ее расцвет наступает в XV–XIII вв. до и. э.], зарождение которой восходит к рубежу около третьего тысячелетия до и. э. Эта цивилизация, имевшая тесные отношения с Египтом и Месопотамией, простиралась от Пелопоннеса, где имела свои колонии, до Мессаны (Сицилия) и Арго (Колхида). Ближе к XVIII в. до и. э. имело место вторжение на Балканский полуостров северных народов, называвших себя ионийцами и ахейцами, вследствие которого у греков наступил первый период средневековья. В XII в. до и. э. дорийцы, раса отличная и от ахейцев, и от ионийцев, более грубые и остававшиеся ещё на примитивной стадии развития, внедрились и прошли до Пелопоннеса и Крита, вынудив ионийцев и ахейцев частично переселиться в Малую Азию, где сложился впоследствии центр греческой культуры. После дорийского вторжения наступил второй период средневековья, в конце которого началась историческая эпоха и родилась классическая культура.
   Но все эти глубокие переселения народов не могли внутренне нарушить завоеваний цивилизации, одержанных в материальном отношении в течение двух веков процветания. Даже при том, что наиболее красивые здания и лучшие произведения искусства были разрушены, скот захвачен новыми примитивными собственниками, но он сохранился, и земля продолжала хорошо или плохо производить зерно, сады – вино и масло. Постепенно население победителей перемешалось с побежденными, и они стали совместно заселять территории постоянного проживания. Не в меньшей степени это относится к интеллектуальной и моральной сферам, чем к сфере материальной, поскольку смешение крови побеждённых с кровью победителей привело к тому, что племя эллинов даже в период временного господства варваров сохранило склонность к цивилизации, необходимые способности, чтобы народ поднимался на более высокую ступень культуры, что было закономерным следствием последней.
   С первыми проблесками исторического периода, к концу IX в. до н. э., приблизительно времени жизни Гомера, политические институты Греции не отличались большой оригинальностью. Их можно определить как патриархальную монархию. Каждый город имел своего царя, свой совет старейшин, по важным делам созывалось собрание всех граждан. Помимо граждан существовал класс свободных, которые рассматривались как гости города, не обладавшие политическими правами, и рабы. Царь командовал вооружёнными силами во время войны, во время мира осуществлял правосудие с помощью совета старейшин и оказывал почести богам во имя процветания государства.
   Этот тип политической организации претерпел, однако, некую эволюцию, глубоко отличную от той, что была свойственна империям Востока. Греческий город никогда не превращался в империю, чему препятствовали отчасти сама география страны, где долины отделены друг от друга горами и иными естественными препятствиями, а отчасти то, что, выражаясь не совсем определённо, называют духом племени. Каждый город оставался, таким образом, изолированным, патриархальная монархия – слабой и, начиная с VIII в. аристократические семьи, образовывавшие совет старейшин, перестают признавать превосходство царского рода. Монархия устраняется совсем или сохраняет только те религиозные функции, которые монарх традиционно осуществлял. Другие следы института монархии остаются лишь в консервативной Спарте или в государствах, расположенных на границе эллинского мира с варварами, например, в Эпире.
   VII век до и. э. стал периодом глубоких сдвигов в греческом обществе. В средиземноморской торговле, ориентированной на восток и частично на запад, греки заменили к тому времени финикийцев, и эллинская колонизация распростёрлась на восток до южного побережья Черного моря, а на запад – до берегов Сицилии и Великой Греции [17 - Великая Греция – группа греческих городов, находившихся в южной Италии. Основание греческих городов началось здесь в XIII в. до и. э.] и даже за её пределы. Растущие перевозки и увеличение населения вели к интенсификации сельского хозяйства и, как это случается, когда начинают производить новые товары, распределение богатства приводит к новым сдвигам. Некоторые семьи, принадлежавшие к старому гражданству, беднели и разорялись, а иные, происходившие от постоянно проживавших иностранцев, обогащались, но среди этих последних было немало и таких, которые впадали в отчаянную бедность вследствие увеличения арендной платы за землю и лихоимства ростовщиков. Ставшие богатыми или бедными, они, будучи естественным образом лишены политических прав, жаждали получить гражданство, чтобы иметь возможность участвовать в законотворчестве и работе магистратур, которые эти законы применяют.
   По этим причинам с конца VII в. до и. э. и на протяжении почти всего VI в. до и. э. в большинстве эллинских государств происходила ожесточенная гражданская борьба с переменным успехом для консервативной, аристократической и демократической партии. Часто во главе последних оказывался выходец из старинного аристократического рода, который при поддержке народа отправлял в ссылку конкурирующие фамилии, конфисковывал их имущество, распределяя его среди своих последователей. Так появилась форма диктатуры, которую греки называли „тиранией“, термин, приобретший значение жестокого правления с неограниченной властью, хотя не всегда поведение тиранов заслуживало осуждения. Достаточно вспомнить, например, тиранию Питтака или Писистрата [18 - Тирания как форма государственной власти встречается в Греции с конца VII в. до и. э. до эпохи эллинизма.].
   К концу VI в. до и. э., по большей части с помощью Спарты, сформировавшейся к тому времени как государство преимущественно европейской Греции, тирании почти повсеместно исчезли, и между старой и новой частями населения было заключено соглашение, на основе которого родилась классическая конституция эллинского полиса. Результатом одного из таких соглашений стала конституция, которую Солон дал афинянам и которую мы хорошо знаем в деталях.
   Органом по-настоящему суверенным обычно был не Совет старейшин, который превратился почти повсеместно в выборный, а собрание всех граждан, которому теперь доверялось одобрение законов, назначение почти всех публичных должностных лиц, право объявлять войну и заключать договоры с другими эллинскими городами, а также с царями варваров. Гражданство получили все те, чьи семьи постоянно проживали на территории города, и если еще сохранялись различия между классами граждан, то это было сделано на основе ценза, а не рождения. Вместе с тем этими преимуществами не пользовались те, кто поселился в городе после конституционной реформы и не родился там, их же были лишены их потомки, поэтому в городах с развитой торговлей вскоре образовался класс метеков, то есть поселившихся там /домицилированных/ иностранцев. Известно, что Перикл смог только с помощью специального закона предоставить гражданство своему сыну, родившемуся от женщины, не являвшейся афинянкой.
   Все магистратуры стали временными, чтобы люди, которые ими были облечены, находились в должности не более года, и часто на ту же должность временно избирались ещё и другие люди. Даже во главе армии были поставлены до десяти полемархов, которые практически командовали поочередно или уступали командование тому, кто пользовался славой наиболее опытного. Все наделённые публичными полномочиями, если не могли быть отозваны для отчёта по работе в ходе выполнения ими своих обязанностей, должны были по истечении срока полномочий выступить перед народным собранием и ответить за результаты своей деятельности.
   Свобода, которой наслаждались греческие государства, тот факт, что их закон не носил характера неизменного и священного установления, но был проявлением воли граждан, к которым он и должен был применяться, а магистраты, применявшие этот закон, избирались из тех же граждан, конечно, представляли собой вклад, способствовавший интеллектуальному и моральному подъёму эллинов. Противоборство, происходившее в народном собрании, обостряло умы и побуждало граждан к соревнованию за наиболее ответственное выполнение обязанностей по служению родине, а красноречие, часто хорошего качества, являлось одним из наиболее нужных условий для тех, кто мечтал о блестящей политической карьере.
   Но наряду с преимуществами не было недостатка и в неудобствах. Наиболее обременительной была необходимость частых выступлений граждан на собрании, что мешало приобрести или сохранить гражданство тем, кто жил вне города и своей территории. И это особенно верно, потому что греки, несмотря на свой богатейший язык, имели только единственное слово для обозначения государства и города – понятие «полис» / С С /. Надо учитывать, что многочисленные греческие колонии, в отличие от римских, становились политически независимыми от матери-родины, с которой поддерживали лишь религиозные и моральные связи. Одно важное исключение из этого правила относится к периоду Пелопоннесской войны, когда клерухи – афинские колонисты, которым были предоставлены земли на Эвбее и на других островах архипелага, сохранили свое гражданство. Но Эвбея расположена близ Афин, а те, кому были предоставлены земли в местах более отдалённых, оставались, как правило, в родном городе и сдавали в наём участки чаще всего первоначальным владельцам.
   Невозможность территориального расширения греческого государства пытались восполнить гегемонией, то есть формируя конфедерации, с помощью которых наиболее значительный город „привязывал“ к себе меньшие города до тех пор, пока серьезное поражение города-гегемона не развязывало узы конфедерации и, пользуясь случаем, города-конфедераты восстанавливали свою независимость. Так произошло с Афинами после несчастливого исхода Пелопоннесской войны [19 - Имеется в виду распад Афинского морского союза, образованного в 478–477 гг. до н. э.] и со Спартой после сражения при Левктрах [20 - Здесь в 371 г. до н. э. наголову разбили считавшуюся непобедимой спартанскую армию. Это поражение стало катастрофическим для Спарты, приведя к распаду Пелопонесского союза – старейшей греческой симмахии, основанной около 350 г. до и. э.]. Только в III в. до и. э. сложились Ахейский и в IV в. до н. э. Этолийский союзы [21 - Ахейский союз образован в 280 г. до и. э. Этолийский союз – образован около 370 г. до и. э.], куда вошли многие города на паритетных началах. Но это произошло, когда Греция уже потеряла многие людские ресурсы, богатства и энергию и когда по соседству возникли государства таких размеров, что политическая миссия Эллады в мире, можно сказать, оказалась исчерпанной.
   Следует вполне отдавать отчёт в том, что эллинский город-государство был лишен двух важнейших элементов стабильности, имеющихся у современного государства: бюрократии и постоянной армии. Публичные должности в греческом государстве замещались по очереди гражданами, и зачастую важный пост доверялся по жребию. Общественный порядок и защита конституции зависели от доброй воли граждан, имевших исключительное право на ношение оружия. Таким образом, речь шла о чрезвычайно тонком организме, чьё правильное функционирование требовало от каждого индивида высокого осознания законности и глубокой преданности общественному благу. Чтобы эти чувства превалировали, было необходимо несколько условий: отсутствие слишком большого неравенства состояний среди граждан государства, наличие, как сказали бы сейчас, среднего слоя, достаточно многочисленного, большинство населения не должно было и не могло надеяться на улучшение собственного благополучия с помощью насильственного восстания и гражданской войны. Когда этот средний слой становился слишком тонким, а богатство, составленное в основном благодаря земельной собственности, слишком большим, тогда богатые образовывали тайные сообщества взаимной поддержки, называвшиеся гетериями и, скупая щедрыми дарами и услугами голоса бедных, лишали их общественных должностей. Бывало и наоборот: бедные, численно преобладавшие, утверждались у власти, систематически лишали публичных постов оптиматов (т. е. аристократов. – Е.Т.) и обеспечивали возмещение убытков тем, кто оставался без работы, и тем, кто участвовал в собраниях, покрывая затраты налогом на имущих, часто настолько высоким, что он граничил с конфискацией. Кроме того, там, где граждан было относительно мало, а рабов много, следовало опасаться их восстаний, как это происходило в Спарте, где часто бывали выступления илотов [22 - Местные жители Лаконии и Мессении, покоренные Спартой. Выполняли роль государственных рабов. Были полностью бесправны и подвергались крайне жестокому обращению.].
   Необходимо детально учитывать особые условия того или иного эллинского города-государства, чтобы хорошо понять, каковы были проблемы, занимавшие умы греческих политических писателей классической эпохи и в особенности Платона и Аристотеля.

6. Первые политические доктрины античной Греции

   Известно, что в античной Греции поэты появились раньше прозаиков, поскольку наиболее древний литературный текст классической Греции – это поэмы Гомера, которые, вероятно, в ещё не до конца отработанной форме, были составлены в IX в. до и. э. Знаменательные события, описанные автором или авторами двух поэм «Илиады» и «Одиссеи», случились примерно за три в. до той эпохи, когда жил поэт, их обессмертивший. Таким образом, можно предположить, что автор, описывая условия общества, современного его героическим персонажам, хотел дать нам представление об эпохе, ставшей уже историей. Возможно, в этом и состояло его намерение; не следует, однако, забывать, что то, что определяют как смысл истории, то есть реконструкцию мысли, институтов и привычек ушедших в прошлое веков, требует зрелых критериев, которые можно найти только во времена великой античной культуры и в людях, обращенных к изучению документов и памятников далёкого прошлого.
   Во всяком случае, во времена, описанные в гомеровских поэмах, патриархальная монархия и высшие классы общества сохраняли целостным и неподкупным свой престиж, поскольку автор пишет, что безумие иметь правительство многих; для него цари выступают пастырями народов, они всегда доблестные на войне, мудрые в Совете старейшин, красноречивые в народном собрании. Эпизод с Терситом дает нам понять, что и тогда было немало недовольных и критиков власть предержащих, но автор представляет Терсита смешным. Не следует забывать, что в эпоху Гомера царем и грандами поэтам предоставлялись щедрые дары, дававшие им средства существования. В эпоху, описанную Гомером, военное превосходство принадлежало высшему классу, представители которого облачались в тяжелые и дорогие латы и сражались верхом на военных повозках. Напротив, начиная с конца VII века до н. э., главной силой греческих армий становятся гоплиты – тяжеловооруженная пехота, сражавшаяся в тесном строю. Эти воины рекрутировались из среднего слоя общества. Такое изменение военных порядков весьма способствовало эволюции порядков политических.
   Патриархальная монархия частично утратила свой престиж к середине VII в. до и. э., эпохе Гесиода, автора поэмы «Труды и Дни». Поэт убеждает своего брата Перса держаться подальше от царя и знати, жаждущих подношений и торгующих правосудием.
   VII век до и. э. стал блистательным временем греческой поэзии. Среди поэтов, творивших в этом в. и начале следующего, немало было тех, кто касался вопросов политической жизни.
   Архилок (родился в 650 г. до и. э.) – один из крупнейших поэтов этого периода – почти не затрагивал политических аргументов, но в его стихах впервые находит осуждение слово „тирания“, которое, как представляется, не греческого происхождения. Он употребляет его случайно, когда говорит, что не стремится владеть ни сокровищами Гира, царя Лидии, ни его тиранией.
   Алкей, как легко понять из его стихов, придерживается аристократических взглядов, он борется против тиранов своего родного города Митилены, воюет против последнего из них: именно он отправил поэта в ссылку, но спустя много лет вернул его на родину и возвратил ему имущество.
   Решительным сторонником аристократической партии был Феогнид из Мегары, так же поэт первого плана. Он жил в VI в. до и. э., когда во многих греческих городах шла острая борьба между старинными аристократическими семействами и новыми богачами. Для поэта те, на чьей стороне он выступал, были порядочными, другие же, естественно, – злыми и вредоносными. Он глубоко сокрушается, что девушка из благородной обедневшей семьи часто выходит замуж за разбогатевшего мужлана, а благородный, разорённый экономически, женится на дочери богатого плебея. Подобное смешение кровей поэт считает пагубным. Он выражает совершенно ясно желание отомстить своим врагам, вынудившим его отправиться в ссылку.
   Напротив, можно рассматривать как склонного к демократии другого поэта данной эпохи, Фокилида, утверждавшего, что он предпочёл бы быть хорошим оратором и мудрым советником, чем происходить из семьи нобилей.
   Тиртей и Каллин, принадлежавшие к тому же поэтическому направлению, воспевали патриотизм и прославляли тех, кто сражался и пал за свободу родины, но предостерегали от участия в гражданских войнах.
   Политические аспекты содержатся в афоризмах (гномах) Семи греческих мудрецов, живших около VI в. до и. э. Однако известно, что древние греки не были едины во мнении, каких именно персонажей следует различать среди мудрецов. Один из них даёт довольно точное определение политической свободы, утверждая, что она существует, когда закон сильнее тех, кто его намеревается нарушить [23 - Такая же концепция имеется в одной из «Мыслей» Гвиччардини.]. Другой мудрец сравнил закон с паутиной, потому что мухи в ней застревают, а ласточки рвут. Третий, должно быть Питтак, говорит, основываясь на собственном опыте, что тирания – это хорошая страна, но тот, кто в неё вошел, нелегко найдёт обратную дорогу.
   В VI в. до и. э. в Эфесе родился Гераклит, философ, сочинения которого сохранились во фрагментах. Знаменитые своей загадочностью, они по сей день привлекают внимание исследователей. То, что в его рассуждениях относится к политике, заставляет предполагать, что он склонялся к аристократии, потому что на своей родине принадлежал к аристократической партии. В одном из фрагментов утверждается, что большинство не умеет подчиняться лучшим и не может выносить чьего-либо верховенства.
   Геродот родился в Галикарнасе, греческом городе в Малой Азии, приблизительно в 484 г. до и. э., но был усыновлен и стал афинянином. В его сочинении имеются отрывки, касающиеся политики. Среди них следует отметить диспут, который ведут его герои – три персидских господина о достоинствах и недостатках монархии, аристократии и демократии, который показывает, что у греков того времени дискуссия об указанных отличиях трех форм правления, ведущаяся почти век спустя после Аристотеля, оставалась всё ещё популярной. Разумеется, это была греческая мысль, которую Геродот дал выразить трем персиянам. И только в соответствии с персидским менталитетом концовка диспута оказалась благосклонной к монархии.
   И возможно, подлинно персидская мысль относительно политического режима эллинских государств была выражена тем же Геродотом устами Кира Великого, когда тот в ответ на требования спартанских послов не нападать на греческие города в Малой Азии заявил, что не испытывает никакого страха перед народами, в городах которых имеются целые площади, куда собираются все вместе, чтобы обманывать друг друга по очереди.
   К концу V в. до и. э. в Греции появились софисты. Многие из них происходили из Великой Греции, были учителями и предлагали обучать молодёжь всякого рода дисциплинам и преподавать ей красноречие. О доктринах представителей этого философского течения мы знаем только по краткому повествованию их противников. Известно, что учение софистов сначала было обращено на изучение естественных явлений и что они, как утверждалось, могут в любом вопросе доказывать «за» и «против», что и стало причиной многих скандалов у греков, а потом и у римлян [24 - Софистика – духовное и философское течение в античной Греции в V и IV вв. до и. э. Существовала и «вторая софистика» времен Римской империи. Она явилась ответом на потребность в развитии риторики. Сочинения ее представителей отмечались совершенством формы и изысканностью речи.]. Впоследствии они занялись в чистом виде моралью и политикой. По Платону, софист Калликл различал два вида правосудия: одно искусственное, созданное людьми по законам определённого народа, а другое – по природе. Первое часто ведёт к созданию легального равенства, противоречащего человеческой натуре, при втором сильные господствуют над слабыми. По Калликлу, вся слабость политических порядков происходит от неустранимого противоречия между легальным /юридическим/ равенством и естественным /природным/ неравенством.
   Среди политических писателей классической Греции можно назвать комедиографа Аристофана, жизнь которого приходится на конец V и начало IV вв. до и. э. Когда он начал свою карьеру, было принято сравнивать его сценические персонажи с реальными – настолько были его намеки прозрачными. По этой причине театр в Афинах в известной мере можно уподобить современным юмористическим газетам и карикатурам. В комедии «Облака» комедиограф критикует Сократа: он ошибочно представляет его как софиста, который учит тому, чтобы выдавать несправедливое за справедливое и справедливое за несправедливое. Во «Всадниках» он выступает против Клеона, обычного кожевника, какое-то время имевшего большое влияние на афинян. Два других действующих лица комедии, поддержанные всадниками, то есть аристократической партией, чтобы одержать победу над Клеоном, обращаются к одному колбаснику, который, будучи ещё большим лжецом и грубияном, чем его противник, решает лишить его расположения народа. Это была, возможно, наиболее жесткая сатира, когда-либо обращенная против демократии. В другой комедии высмеивается обобществление имущества, то, что могли бы поддержать и в сегодняшних Афинах сторонники коммунистических теорий, которых немало. Наиболее известная комедия Аристофана «Лисистрата», посвященная борьбе за мир между Афинами и Спартой, для достижения которого женщины готовы идти на сексуальную забастовку. Эта комедия, вероятно, была написана накануне заключения так называемого Никиева мира [25 - 421 г. до и. э.], который на несколько лет прекратил Пелопоннесскую войну.
   Фукидид, современник Сократа, рассказал историю Пелопоннесской войны. В первой книге он описал условия примитивной Греции, когда греки по большей части промышляли бандитизмом и пиратством. Впоследствии дается показательная картина глубокой демократизации в Греции, ставшей результатом долгой конфронтации между Афинами и Спартой, оспаривавшими приоритет в борьбе, которая имела отзвук во внутренней политике всех греческих городов. Повсеместно аристократическая партия получала поддержку Спарты, а демократическая – Афин. Фукидид был писателем беспристрастным: испытывая аристократические чувства, он вложил в уста Перикла, главы демократической партии в Афинах, одну из наиболее похвальных речей демократии, когда-либо написанных. Следует особо подчеркнуть величие его души, поскольку несправедливо отправленный в ссылку во время Пелопоннесской войны, он посвящает совсем немного строк описанию того эпизода, который привёл к несправедливому приговору.
   Сократ, оказавший такое влияние на мыслителей своего времени и на теоретиков последующих поколений, не оставил никаких записей, и его идеи дошли до потомков в изложении Ксенофонта и Платона. Дискутируется вопрос о том, кто из них более точно сформулировал учение наставника. Возможно, что Платон в некоторых своих диалогах как минимум дополнил и развил сократическую мысль. В своих «Воспоминаниях» Ксенофонт оставил особенно важное объяснение сократического метода, который проливает свет на то, как кажущаяся правда часто не соответствует правде настоящей.
   В своих политических взглядах Сократ, в изложении Ксенофонта, не высказывается определённо ни в пользу аристократии, ни в пользу демократии, поддерживая тезис, что гражданин должен подчиняться закону, даже если он несправедлив. Как почти все греческие мыслители, Сократ порицает систему, на основе которой жребий указывал гражданину, что он должен исполнять общественную должность, замечая, что не избираются по жребию ни прораб, руководящий строительством дома, ни капитан, приказывающий заделать брешь в корпусе судна. В одном из диалогов, изложенных Ксенофонтом, философ убеждает молодого человека из достойной семьи, В том, что он ещё не созрел для политической жизни, которой намеревался посвятить себя.
   Принадлежавший к аристократической партии Ксенофонт работал над конституцией Афин, подвергая критике демократию, но это не стало его делом. Изгнанный из Афин, он получил спартанское гражданство и удалился в пожалованное ему имение на Пелопоннесе. По одной из версий, в старости ему предоставили возможность вернуться в Афины.
   Демокрит из Абдер (Фракия), греческий философ, поздний предшественник Платона (460 – ок. 370 гг. до и. э.) бесспорно отличается счастливыми догадками в области естественных наук. В сфере политики он был сторонником умеренной демократии, поскольку хотел, чтобы управляли лучшие, но в то же время оставил после себя изречение, что предпочитал бы жить свободным и бедным в демократии, чем богатым и зависимым в олигархии.

7. Политические доктрины Платона и Аристотеля

   Платон – наиболее важный среди политических писателей классической Греции после Аристотеля и наряду с ним оказал наибольшее влияние на последующую мысль. Он родился в 427 г. до и. э. и умер восьмидесятилетним в 347 г. до и. э. Его жизнь, таким образом, почти вся пришлась на период, когда гений Эллады достиг наивысшего блеска.
   Платон был, вероятно, первым среди древних, кто публично указал на Бога как единственного создателя Вселенной и отца человечества. Ему же принадлежит теория врождённых идей, таких, как идеи справедливости, добра и красоты, которые человек не может вывести из своих чувств, но которые заложены в его душу божественным творением. Платону же принадлежит идея сравнения на основе параллелизма социального организма и организма человека, поскольку в каждом из них философ нашёл руководящий разум /νούς/, волевую энергию /σύμός/ и чувственные стремления /έπιθνμία/
   Три важнейших диалога Платона в основном рассматривают политические аргументы, указания на которые имеются и в других диалогах. Но главными являются «Политика», «Государство» и «Законы».
   В «Политике» Платон среди прочего хочет установить цель, достижение которой государственному мужу необходимо провозгласить. По Платону, подлинной целью пастырей народов не должно быть увеличение размеров государства или накопление его богатства и мощи. Подлинная цель – сделать граждан более счастливыми и улучшить их в моральный дух: две цели соединяются вместе, поскольку счастье теснейшим образом связано с моралью.
   Для достижения целей, поставленных государственным мужем, необходимы два средства: первое заключается в улучшении породы людской благодаря сочетанию характеров сильных с мягкими; второе заключается в воспитании, развивающем возвышенные чувства, семена которых Бог заложил в души людей. По Платону, одним из практических средств для развития этих чувств могла бы быть музыка.
   Наиболее важным представляется диалог «Государство», где философ описывает идеальное государство и выделяет причины упадка, из-за которых от идеального государства можно постепенно дойти до тирании, то есть наихудшей формы правления.
   Платон считал, что подобно тому, как в человеческом организме имеется руководящий разум, волевая энергия и часть, связанная с материальной жизнью, те же элементы должны быть и в социальном организме, и каждому из них соответствует специальный класс. В силу этого разум представляет класс мудрецов, смелость или волевую энергию – класс воинов, а задача производства как сельскохозяйственного, так и промышленного лежит на третьем классе, который лишен политических прав и должен поддерживать материально первые два; они в свою очередь составляются в соответствии с возрастным критерием: из воинов, достигших сорокалетия, рекрутируется класс мудрецов.
   В описании организации идеального государства Платон предполагает прежде всего устранение конфликта между интересом частным и интересом государственным. Поэтому он не допускает частной собственности, неизбежным следствием которой является антагонизм между богатыми и бедными, и, следовательно, не допускает существования семьи, потому что из-за неё любовь к детям часто превалирует над преданностью общественному благу. Таким образом, сочетание полов должно быть временным и предоставлено решению публичных властей, дети воспитываются государством и остаются неизвестными своим родителям. Само собой разумеется, что воспитание должно быть направлено на развитие возвышенных чувств и в особенности на то, чтобы исключить даже в малейшей степени эгоистические настроения. Воспитанник должен быть всегда готов пожертвовать собой во имя блага государства. Последнее понималось как большая семья, потому что число граждан не должно было превышать определённой величины, а сам город-государство располагаться на определённом расстоянии от моря, чтобы исключить частые контакты с иностранцами, опасными из-за того, что могут внести новые обычаи и возмутить моральное единство граждан [26 - В диалоге «Государство» Платон ограничивает тысячью число воинов и, таким образом, в том же числе остаются мудрецы, то есть подлинные граждане, в общем и целом не превышают двух тысяч. В диалоге «Законы» философ допускает, что численность граждан возрастает до пяти тысяч.Уже упоминалось, что эллинский город-государство не мог успешно функционировать, если его территория и, следовательно, его население будут превышать некоторые границы. Аристотель в седьмой книге «Политики», без точного указания на численность граждан, подчеркивает неудобства государств слишком больших и полагает необходимым, чтобы граждане хорошо знали друг друга и могли визуально выбирать претендентов на публичные должности.].
   В том же диалоге Платон, как представляется, хотел бы зарезервировать за третьим классом обязанность материально поддерживать мудрецов и воинов, а Аристотель в своей критике платоновской концепции справедливо указывает на неясность того, если частная собственность запрещена для первых двух классов, должна ли она разрешаться или допускаться для класса третьего.
   Сам Платон признавал, что государство, организованное по типу, описанному им, едва ли возможно в его время. Однако он считал, что это могло быть вполне возможно в далеком прошлом, когда на Земле ещё продолжался, как он называл, золотой век.
   После золотого века, по его мнению, наступила серебряная эпоха, которую он называл тимократией, когда воины поставили себя выше мудрецов. Потом, когда у воинов появилась и развилась любовь к богатству, наступило время меди, или олигархия. На этом рубеже бедные сосчитали себя и, превосходя численно богатых, трансформировали олигархию в демократию, и наступил период железа. Но в свою очередь демократия фатально вырождается в анархию, которая есть мать тирании, худшей из всех форм правления, поскольку тиран есть естественный враг всех, кто превосходит его богатством, разумом и доблестью.
   В третьем политическом диалоге, в «Законах», Платон, смягчившись по сравнению с тем временем, когда он писал «Государство», даёт описание такой государственной формы, которую, по его мнению, можно было бы осуществить на практике. Действительно, он допускает частную собственность, лишь бы не было ощутимого неравенства между гражданами, и, следовательно, предписывает неотчуждаемость участков земли, которые должны передаваться полностью одному из детей. Он признаёт трудности, связанные с отменой семьи, но высказывает пожелание, чтобы молодые, заключая браки, следовали советам мудрецов. В этом диалоге Платон все формы правления сводит к двум: ту, в которой власть передается сверху вниз, он называет монархией, а ту, в которой власть передается снизу вверх, он именует демократией. Он верит, что лучшие результаты будут достигаться в случае приспособления друг к другу обеих систем и, основываясь на данном тезисе, предлагает смешанную форму правления, в которой высшая власть, или охранительница законов, прислушивалась бы к советам мудрецов.
   Признавая огромные заслуги Платона, можно утверждать тем не менее, что наиболее значительным мыслителем античной Греции является Аристотель. Он исследовал все области знания, а его работы сформировали своеобразную энциклопедию, в которой содержится вся наука наиболее блистательной эпохи эллинской цивилизации. Влияние аристотелевской мысли было большим в классической античности и огромным в европейском Средневековье. Начиная с XIII в. и даже перед этим Аристотель был известен и высоко оценен арабами. Аристотелевское влияние, хотя и не настолько преобладающее и исключительное, как в Средние в., ощущалось в Европе и в XVI и XVII вв., и даже современная политическая мысль заимствует некоторые фундаментальные понятия из наследия великого философа из Стагиры.
   Родившись в этом городе примерно в 384 г. до и. э., он обосновался впоследствии в Афинах, интеллектуальном центре Греции, и, кажется, довольно быстро достиг широкой известности, поскольку царь Македонии Филипп призвал его уже в 343 г. до и. э. воспитывать его сына Александра. Одна из его работ, описывающая конституции греческих городов-государств, была утеряна. Но в начале 900 гг., часть этой работы, касающаяся конституции Афин [27 - В русском переводе она известна под названием «Афинская полития». – Т.Е.], была обретена вновь, а кроме того, до нас дошла почти в полном виде его классическая работа «Политика». Прежде чем начать её разбор, будет полезным вспомнить, что Аристотель, как и Платон, рассматривал современный ему эллинский город-государство классической эпохи, который в годы юности этих двух великих писателей сохранял ещё свое великолепие, поскольку только во второй половине IV в. до и. э. становятся легко различимыми следы его упадка. Ни Платон, ни с некоторыми исключениями Аристотель не считали достойной изучения политическую организацию варваров, которые по большей части, и это справедливо, имели репутацию довольно низкую по сравнению с греками.
   Необходимо также добавить, что в «Политике» Аристотель занимается такими аспектами, которые касаются этой дисциплины лишь в самом широком её понимании, как, например, оправдание частной собственности, семьи и рабства. Это потому что для антиков [28 - Воспользуемся словарём Н.С.Лескова, для обозначения людей, живших в античности. – Т.Е.] термин «политика» имел значение куда более широкое, чем-то, которое сейчас в общем плане мы ему придаём.
   Прежде всего философ из Стагиры начинает с утверждения, что человек есть животное естественным образом общественное. По Аристотелю, человек может достичь той степени совершенства, которая была заложена ему природой, только в обществе и с помощью общества. Изолированный человек должен был бы стать Богом, чтобы сохранить свои человеческие способности, но, не будучи Богом, он превратился бы в животное, в зверя.
   Первым ядром человеческого общества является семья. Но семьи недостаточно, чтобы человек мог развить все свои способности.
   После семьи следует поселение, образованное несколькими семьями, и оно представляет собой тип человеческого общества, уже более развитого. Но существует ещё более полное ядро, таковым выступает государство, или же полис, самодостаточное сообщество, поскольку в нём человек может развить все свои потенциальные способности. Аристотель не занимается политическими сообществами, значительно более обширными, чем эллинский город, то есть великими азиатскими империями, поскольку считает их результатом более низкой цивилизации, созданной варварами.
   В семье власть отца над детьми и женой, по Аристотелю, в отличие от той власти, которую закрепило примитивное (архаичное) римское право, не является абсолютной, подобно власти хозяина над рабом. Это скорее власть моральная, где используется больше мягкость, чем сила.
   Частная собственность рассматривается им в качестве наиболее приемлемого средства для того, чтобы человек работал и что-то производил и, если она приносит прибыль отдельным индивидам, тем более она будет доходной и для общества в целом. Когда все граждане обладают в достаточной степени необходимыми вещами для жизни, тогда богат весь город.
   Рабство оправдывается как следствие неравенства, существующего между людьми: некоторые имеют лишь столько рассудка, чтобы быть ведомыми разумом других. По Аристотелю, сочетание материальных /физических/ сил раба с разумом хозяина будет выигрышным для обоих. Для понимания аристотелевской мысли необходимо учесть, что в это время в Греции рабами, как правило, были варвары. Заметим к тому же, что Аристотель допускал, что вполне возможно раб будет обладать душой свободного человека и наоборот. Но вполне возможно, что эта фраза вставлена в текст позже копиистом, который, по всей видимости, и был рабом.
   Аристотель различает две формы обогащения: οίλονομία и λρηματιλη. Первая, οίλονομία, есть форма частного обогащения, полезная для всех: она существует тогда, когда отец семейства своей работой, работой детей и рабов обеспечивает все свои потребности, а случается, и потребности других граждан и получает максимальную отдачу от работы, поскольку обогащает семью и создает изобилие в городе. λρηματιλη – форма частного обогащения, обеспечиваемого через спекуляцию, торговлю или ростовщичество. Стагирит приводит в качестве образца применительно к данному случаю поступок другого философа Фалеса Милетского, который, зная благодаря своим метеорологическим изысканиям, когда ожидается обильный урожай маслин, скупил заранее все маслодавильни в Милете и смог таким образом диктовать цены, получив значительный доход.
   Такая форма обогащения была расценена в «Политике» вредной или, как минимум, нежелательной для общества, потому что индивидуальному обогащению не сопутствует накопление коллективного богатства. Ещё хуже, чем коммерция и спекуляция, Стагиритом оценивается ростовщичество, или дача денег в долг под интерес, потому что деньги, взятые в долг, не увеличиваются. Это заблуждение объясняется тем, что ссуда в деньгах представляла собой в те времена очень часто спекуляцию на бедности или на пороках детей тех или иных фамилий. По правде сказать, во время Аристотеля в Афинах и других приморских городах в большей мере был неизвестен коммерческий заём или заём промышленный, который мог быть выгоден и заемщику. Но это факт сравнительно недавний, а замечено, что важность фактов современных или подобных им, не была в поле зрения даже великих умов. Так, Макиавелли не оценил важности огнестрельного оружия, а Тьер в принципе отрицал значение железных дорог.
   После исследования двух форм обогащения Аристотель даёт тонкий анализ множества типов конституций, как предложенных различными авторами, так и уже существующих и ему известных. Мы уже останавливались на причинах его несогласия с Платоном в отношении отмены частной собственности. Сейчас добавим, что Стагирит был также противником отмены семьи, потому что поддерживал те альтруистические чувства, разделяя которые человек посвящает себя семье и которые просто исчезнут, будут потеряны, если семья перестанет существовать.
   Даже с Фалесом из Халкедонии, который хотел поделить собственность на три равные части, Аристотель не соглашается и возражает, потому что частная собственность не всегда предстаёт такой, чтобы её можно было равным образом поделить, и даже допуская, что такое разделение возможно, он указывает, что, будучи разделённой на три равные части, она останется таковой лишь на короткое время, а затем снова возвратится прежнее неравенство.
   Затем рассматривается проект Гипподама из Милета, архитектора, разработавшего планы застройки города, а затем рискнувшего предложить ему и политическую конституцию. По его представлениям, в каждом городе должны быть два класса – воины и ремесленники, а собственность должна быть поделена на три равные части и принадлежать по одной трети воинам и ремесленникам, а одна треть оставлена для общественных нужд. Аристотель замечает, что через короткое время воины превратятся в единственных хозяев города.
   После этого философ анализирует главные конституции, остававшиеся в законной силе, – Крита, Спарты и Карфагена. Он критикует среди прочего систему избрания магистратов, происходившую на основе того, сколько аплодисментов вызовет предложенное имя, называя совершенно справедливо такой подход ребячеством. Он критикует и конституцию приходящей в упадок Спарты за олигархический характер, распространявшуюся только на полноправных граждан, которых к тому времени насчитывалось не более тысячи. Кроме того, чтобы быть избранным на публичную должность, претенденту предписывалось участвовать в дорогостоящих общественных пиршествах, что могли себе позволить далеко не все.
   Рассмотрев спартанскую конституцию, Аристотель поступается эллинской гордостью в анализе порядков Карфагена – города финикийского, а потому варварского. Он утверждает, что карфагенская конституция заслушивает уважения своей стабильностью. По существу она была аристократической, но предусматривала для бедных граждан возможность основывать новые колонии.
   Завершая этот тщательный анализ, Аристотель задумывается над вопросом о том, какими качествами должен обладать совершенный гражданин, чтобы он смог баллотироваться на любые общественные должности. Философ считает, что не все свободные жители города могут быть такими. Наряду с метеками или постоянно проживающими иностранцами необходимо исключить ремесленников и мелких коммерсантов, поскольку они в силу недостаточности образования оказывались некомпетентными для занятий общественными делами. Погруженные в свои мелкие интересы, они не могут остаться объективными в управлении государством, что так необходимо для хорошего управления.
   Затем Аристотель занимается тремя фундаментальными формами правления – монархией, аристократией и демократией; эта классификация до сих пор является общепринятой.
   Монархией он считал такое правление, когда все суверенные права сконцентрированы и возложены на одного человека, аристократией – когда в суверенной власти участвует только один класс граждан, достаточно узкий, при демократии же всякая власть происходит из воли большинства граждан. По Аристотелю, данным трём формам соответствуют их вырожденческие подобия: тирания, олигархия и демагогия. Критерий, по которому можно различить, является ли конституция нормальной или вырожденческой, должен быть этическим или же морального порядка. Если правитель или правители стремятся защищать интерес всеобщий, правление – нормальное, если же он направлен на сугубо персональное обогащение – форма правления вырожденческая. Такой критерий недостаточно чёток, ибо в ряде случаев трудно отделить и точно разграничить интересы управляющих и управляемых, а кроме того, те, кто управляют, могут добросовестно верить, что их правление – наилучшее среди возможных, хотя это не соответствует действительности.
   В пятой и шестой книгах Аристотель исследует причины насильственных выступлений и переворотов, а также условия, необходимые для нормального функционирования политической жизни эллинского города. Вполне справедливо он полагал, что наиважнейшим условием выступает наличие многочисленного среднего класса: ведь если в городе мало богатых и много бедных, то или первые притесняют бедняков, или последние грабят богатых.
   В седьмой и восьмой книгах Стагирит рассуждает о том, как должен быть расположен город, каково предпочтительное число его жителей, об образовании и науках, которые следует преподавать молодёжи. Он дает множество рецептов общественной и личной гигиены и среди прочего утверждает, что лучшим возрастом для вступления в брак является тридцатисемилетний рубеж для мужчины и восемнадцатилетний для девушки [29 - Современные критики далеко не все согласны с определением порядка, по которому предпочтительно расположить все восемь книг «Политики». Мы следуем порядку, одобренному большинством.].
   Между Аристотелем и Платоном немало точек соприкосновения, поскольку оба считали единственно возможной формой государства для цивилизованного народа эллинский город-государство. И у одного, и у другого превалирует критерий этический, по которому власть оправданна и легальна лишь в том случае, если осуществляется в интересах управляемых. Платон, однако, полагает, что суждение мудрецов предпочтительнее требований закона, который по своей природе является жёстким и плохо приспособлен к бесконечному разнообразию частных случаев. Аристотель же считает, что закон именно потому, что не обращает внимания на частные случаи, есть результат бесстрастного человеческого разума, а в противном случае решение всегда будет испытывать влияние людских страстей. Кроме того, если Платон стремится предписать нормы управления совершенным государством, то Аристотель указывает на условия, в рамках которых современное ему эллинское государство, то есть полис (πολις), могло бы функционировать наилучшим образом.

8. Обзор поздних политических теорий Греции

   Платон и Аристотель жили в эпоху, когда к её концу распад политической организации эллинских городов уже начался. Но после Аристотеля и особенно в III в. до и. э. симптомы упадка становятся всё очевиднее. Города в Греции постепенно истощались, поскольку их лучшая энергия поглощалась эллинско-варварскими империями Сирией и Египтом, которые в результате долгой борьбы оформились и сложились после смерти Александра Великого /323 г. до н. э./. В этих империях появились зародыши эллинской культуры на широких пространствах – в Верхнем Египте и Северо-Восточной Индии. Но в то же время они вызвали истощение той страны, из которой заимствовали элементы своей цивилизации.
   Кроме того, давление соседней и полуварварской Македонии, т. е. третьей части государств, на которые разделилось наследие Александра Великого, привело к тому, что независимость эллинских городов угасала или по крайней мере постоянно подвергалась угрозе. К упадку социальному и политическому добавился упадок литературный и научный. Никакой греческий писатель III в. до и. э. не может быть сравним с Платоном и Аристотелем.
   Первой греческой философской школой после Аристотеля была школа киников во главе с Диогеном. Киники отрицали патриотизм, поскольку объявили себя космополитами, т. е. гражданами мира. Все их усилия были направлены на достижение счастья. Его они считали возможным достичь, сведя к минимуму собственные нужды и потребности. По их мнению, частная собственность должна быть отменена.
   Другая школа, возникшая в начале III в. до и. э., называлась эпикурейской, по имени ее основателя Эпикура. Ей, возможно первой, принадлежит идея договора как начала политического сожительства, являвшаяся зародышем той доктрины, которая из примитивного договора выводила происхождение границ власти управляющих и гарантии для управляемых.
   В первые годы III в. до и. э. в Афинах обрела свои истоки стоическая школа. Её идеи продолжали развиваться и видоизменяться, особенно когда стоицизм распространился в римском мире во время последнего века Республики и двух первых веков империи. Мораль стоиков направлялась на то, чтобы индивид научился мужественно переносить боль и печаль, сделался хозяином своих страстей и руководствовался только разумом. Философ Сенека, последователь стоицизма, различал естественное право, основанное на разуме, и право цивильное, основанное на законе. В политике стоики, особенно римского периода, верили, что идеальным государством будет то, которое руководствуется исключительно разумом и охватывает человечество в целом без национальных различий.
   Во II в. до и. э. всё больше и больше ощущался упадок Греции: она скудела людьми, богатствами и, в сравнении с предыдущими столетиями, умами. Тем не менее даже в эту эпоху Греция имела великого писателя Полибия, родившегося в Мегалополисе (Аркадия) во II в. до и. э.
   В 168 г. до и. э. с поражением Македонии завершилась её борьба с Римом. В ходе этой борьбы среди государств, входивших в Ахейский союз*, существовали скрытые сторонники Македонии; по крайней мере так утверждали их политические оппоненты, которые обвинили тысячи сограждан, вынужденных отправиться в Рим для оправданий. Насильственно вывезенные в Италию, они оставались там семнадцать лет, после чего получили разрешение вернуться на родину. Среди этих людей находился Полибий. Будучи гостем Сципионов, он пользовался их благосклонностью, жил в Риме и мог передвигаться по стране и даже посетить Цизальпийскую Галлию.
   Он выучил латинский язык и писал историю Пунических войн и войн Македонских, историю весьма документированную и объективно поданную. Повествование содержит множество отступлений, которые дают нам ценную информацию о римских обычаях и институтах той эпохи.
   Важнейшей является та часть, которая осталась от шестой книги «Всемирной истории», в которой Полибий рассматривает конституцию Рима и организацию римского войска. По мнению Полибия, успех Рима в значительной мере обеспечивался его военным порядком и в особенности стабильностью его правления, тем фактом, что в Риме до сего времени не было гражданской войны. Исследуя причины стабильности римской конституции, Полюбий раскрывает всю совокупную систему философской интерпретации истории. По его мнению, на первой стадии своей политической организации люди управляются патриархальной монархией, но потом монархическое государство фаталистически неизбежно превращается в тиранию, против которой восстает аристократия, формируя, таким образом, олигархическое правление. От этого строя посредством выступления народных классов переходят к демократии, и затем через ряд внутренних волнений всё заканчивается тиранией и начинается новый цикл. Поэтому, по мнению Полибия, все государственные формы правления неизбежно должны деградировать и подвергаться коррупции из-за злоупотреблений и искажения тех принципов, на которых они были основаны.
   В Риме же этого не произошло, поскольку в его конституции были мудро соединены монархия, аристократия и демократия. Консулы фактически имели власть, сравнимую с царской, сенат представлял собой аристократическое собрание, а народные собрания составляли демократический элемент. Будучи слиты воедино, три фундаментальные формы правления позволили избежать последовательного конституционного распада, чему были подвержены другие государства.
   Мы, родившиеся спустя более двадцати столетий после Полибия, можем легко констатировать, что сосуществование монархического, аристократического и демократического элементов есть факт действительности, который встречается в разных комбинациях во всех формах политического режима. Повсеместно есть некая личность или самая малая группа личностей, стоящих во главе политической иерархии, там же можно констатировать наличие руководящего класса и в конце концов необходимо учитывать молчаливое согласие или недовольство народных масс.
   Более того, очевидно, что успех Рима, помимо политической мудрости и отличной военной организации, был обеспечен прежде всего величайшей организующей и ассимиляционной способностью: осторожно и внимательно он распространял право гражданства на добропорядочную часть покорённого италийского населения и сохранил это право за колонами, которых расселяли настолько отдалённо, что в любом случае им было затруднительно лично участвовать в работе собраний. Афины в самые благоприятные моменты, например к началу Пелопоннесской войны, насчитывали едва от тридцати пяти до сорока тысяч граждан. Рим же к началу Первой пунической войны, имел двести девяносто тысяч населения и поэтому, несмотря на огромные потери, всегда мог рекрутировать собственные легионы и экипажи собственных морских судов.

Глава V

9. Институты и политические доктрины античного Рима

   То ли по причине глубокого этнического родства, то ли из-за влияния соседних греческих колоний в Южной Италии, эффективно действовавших ещё с VI в. до и. э., вполне определённо сложилось так, что политическая организация италийских городов к началу исторической эпохи имела много аналогий с эллинскими городами-государствами.
   Действительно, в Риме, который был наиболее известным из италийских городов, мы находим царя, сенат, состоявший в наиболее древние времена из глав различных патрицианских родов, и комиции, т. е. собрания народа. С отменой, как в Греции, наследственного царского сана и заменой его консульством и другими ограниченными по времени магистратами, избираемыми и почти всегда многочисленными, возникает также и в Риме борьба между старым, гражданским корпусом патрициев, состоявшим из потомков старинных родов, и новым гражданским корпусом плебеев – по преимуществу выходцев из домицилированных иностранцев и освобожденных рабов. И, вероятно, в течение некоторого времени два корпуса сосуществовали в пределах одного города, со своими собственными магистратами для одних и для других, пока не произошло их почти полное слияние на основе одной конституции, которая во многим напоминает тип эллинской конституции города-государства, но отличается от неё некоторыми оригинальными деталями. Среди последних в качестве главных отметим большую легкость постепенного приобретения гражданства или полугражданства лучшей частью покорённых народов, закрепление всех прав гражданства за колонами, которых отправляли в местности, достаточно удалённые от столицы, и наконец, заметно аристократический характер, сохранившийся вплоть до последнего в. республиканского периода, – черты, свойственные римской конституции по сравнению почти со всеми конституциями греческих городов.
   Фактически римский сенат в историческую эпоху состоял из тех, кто был выбран цензором из числа людей, которые находились на выборных должностях, и только в эпоху сравнительно недавнюю центуриатные комиции были реформированы: из них исключили предпочтительное представительство классов с высоким цензом и наряду с центуриатными комициями были допущены комиции трибутные, где число превалировало над цензом. Тем не менее закон не мог быть одобрен иначе, как в точной формулировке, предложенной магистратами, а римский Сенат обладал возможностью и властью значительно более широкими по сравнению с теми, которые были предоставлены аналогичным структурам некоторых эллинских городов. Что же касается выборных должностей, то обычай больше, чем закон, вплоть до последних десятилетий Республики запрещал их занимать подлинным пополанам, людям из народа. Также и военный трибун, должность, бывшая первой ступенькой, на которую должен был подняться тот, кто мечтал о политической карьере в конце республиканского периода, была практически недостижима ни для кого, кроме представителей всаднического сословия, обладавших весьма высоким цензом.
   Но когда Рим, подчинив Италию, покорил почти всё Средиземноморье, стало ясно, что конституция города-государства, хотя и модифицированная и несколько подновленная, уже не могла действовать. Изолированность огромного большинства граждан от центра стала препятствием для регулярных и полномочных созывов комиций на форуме, которые заполнялись массой городских плебеев. Кроме того, стало невозможным сохранять годовой период исполнения наиболее высоких должностей, поскольку консулам приходилось совершать длительные поездки в отдалённые провинции.
   Наряду с этим произошли глубокие сдвиги в распределении земельной собственности: мало-помалу она концентрировалась в руках небольшого числа латифундистов, в то время как земельные наделы класса мелких собственников, который в течение долгого времени составлял «нерв», главную силу римского войска, постепенно уменьшались. Для исправления данного положения были приняты два закона: один предложенный Гаем Гракхом в 128 г. до н. э., по которому вооружение приобреталось не за счет воина, а оплачивалось из государственного бюджета. Другой закон, предложенный в 108 г. до н. э. Гаем Марием, реформатором римской военной организации, допускал набор легионов не только из пролетариев, но также из детей вольноотпущенников.
   Следствием этих законов, а также затяжных войн в удалённых от центра местах было то, что на смену армии, состоявшей из граждан, постепенно пришла армия профессионалов, рекрутируемая из низших слоев населения. Практически командная, военная власть limperiuml, первоначально доверявшаяся только временно с возможностью отзыва командиров легионов, стала неограниченной, длившейся многие годы. Солдаты, таким образом, легко становились инструментом в руках военачальников, вынашивавших амбициозные планы их использования в случае участия в распределении преимуществ победы. В сложившемся положении необходимо усматривать главные причины гражданских войн, которые стали следствием зримого перераспределения частной собственности, поскольку в течение первой и особенно второй проскрипции [30 - Особые списки, на основании которых лица, попавшие в них, объявлялись вне закона.] многие земли, изъятые у богатых и средних владельцев, были распределены между солдатами, т. е. вооружёнными пролетариями.
   Существовала дискуссия среди современных историков, одни из которых поддерживали тезис о том, что Август хотел создать некую новую форму правления, заменив Республику на империю, а другие считали, что он сохранил республиканскую форму правления, подправив её, где было необходимо.
   Как представляется, вопрос, поставленный в таком виде, едва ли корректен, потому что те, кто не так глубоко вник в исследование римских институтов, таким образом пытаются доказывать, что республика в античном Риме была формой правления, достаточно близкой современным республикам, и что империя Августа имела много подобия с современными империями. Истина состоит в другом, Август видел, что древняя конституция города-государства не могла больше действовать после того, как Рим подчинил себе всё Средиземноморье и римских граждан стало миллионы, и поэтому добавил к старым античным новые и более эффективные органы управления, приспособив, насколько это было возможным, древние органы к новым потребностям.
   Комиции, таким образом, как законодательные органы начинают выходить из употребления, хотя Август провёл через них два важных закона, защищавших институт семьи, т. е. закон Папия Поппея о порядке заключения брака /Papia Poppaea de maritandis ordinibusl и закон Юлия о прелюбодеяниях /Julia de adulteriis/. Последним из известных нам и одобренных комициями законов был закон Нервы 97 г. и. э.
   Законодательная функция комиций перешла к императору и сенату, который принимал постановления – сенатус-консульты /senatus consultum/, имевшие силу закона. Давние прерогативы этой политический структуры были существенно ограничены: финансовые вопросы и внешняя политика, входившие в круг полномочий сената, были в значительной части переданы императору [31 - В эпоху античной цивилизации не существовало чёткого разделения полномочий между различными органами власти, которое, по крайней мере теоретически, имеется сегодня в странах европейской и американской культуры, поэтому часто одно и то же полномочие, например законодательная власть, временами осуществлялось двумя различными органами. Впоследствии в Риме, в первые два века империи, полномочия сената расширялись и сокращались по желанию императоров. В большей степени в целом уважали полномочия сената те, кто оставил доброе имя, например Траян, меньше те, кто современниками и потомками был оценен негативно.].
   Имперские провинции были поделены на императорские и сенаторские. Одни управлялись непосредственно императором с помощью назначенных им чиновников, другие – функционерами, назначенными сенатом. Отметим, что имперские провинции почти все располагались на границах империи, в них стояли легионы, главнокомандующим которых оставался император. В этом случае в его руках находилась военная сила и, следовательно, в императорских провинциях, где действовало военное правительство, он осуществлял абсолютную власть.
   В Риме и сенаторских провинциях император был гражданским магистратом, соединяя в своем лице много полномочий, так, что его воля была господствующей. Древние республиканские магистратуры почти все сохранились, но наряду с ними были учреждены новые и более эффективные должности, замещаемые простыми всадниками или вольноотпущенниками императора, зависимыми непосредственно от него. Таким образом, шаг за шагом императорская бюрократия заменила древние магистратуры, которые со временем превратились в исключительно почётные.
   Единственно остался, как след античного политического режима и воспоминание, закон lex regia de imperio, по которому номинально сенат как представитель народа римского возлагал на императора свою власть, хотя фактически расположение или нерасположение преторианцев, а потом и легионов ставили и смещали императоров. В любом случае в связи с упомянутым законом складывалось такое положение, при котором в конце III в. и. э. конституцию Римской империи можно было отличить от конституций древних восточных империй, по которым суверен становился таковым по уполномочению национального бога или благодаря наследственной привилегии собственной семьи. Аспект, касающийся происхождения власти римского императора, имеется в «Пандектах» («Дигестах») Юстиниана. Даже в конце VI в. и. э. святой Григорий Великий в письме к императору Востока отмечал, что иностранные владыки /reges gentium/ являются господами над рабами, в то время как римские императоры /imperatores vero reipublicae/ руководят свободными людьми.
   Одним из наиболее слабых мест в конституции Римской империи было нечёткое правило наследования, приводившее к тому, что часто возникали случаи противоборства между различными претендентами на трон. Первые пять императоров принадлежали по крови или по усыновлению к семье (роду) Юлиев-Клавдиев, и эта линия завершилась Нероном в 68 г. и. э. После целого года гражданских войн она сменилась линией трех императоров: Веспасиана, Тита и Домициана из рода Флавиев и длилась до 96 г. С этого времени стал одерживать верх обычай усыновления, с помощью которого здравствующий император назначал преемника. Благодаря этому обычаю имел место ряд хороших императоров вплоть до конца II в. и. э.
   В 180 г. и. э. вернулись к естественному порядку наследования: известно, что Марку Аврелию наследовал его недостойный сын Комод, и после его убийства в 192 г. н. э. возобновились гражданские войны между кандидатами на престол, поддержанными своими собственными легионами. С возобновлением этой борьбы появились первые признаки упадка империи и античной цивилизации.
   Политические доктрины римских писателей не слишком оригинальны. Римляне, люди выдающиеся в том, что касается действия, не были склонны к теоретизированию. А, кроме того в последний век Республики, эпоху смутную и наполненную гражданской борьбой, теории мало помогали, и влияние греческих доктрин оставалось подавляющим. В период же империи отсутствовала практическая цель теоретических изысканий в области политических проблем.
   Тем не менее, среди римских писателей, размышлявших о проблемах политической жизни, можно вспомнить прежде всего Лукреция Кара, который в своей поэме «О природе вещей» («De rerum natura») допускает существование богов, хотя и не занимающихся делами этого мира, и рассматривает происхождение политических порядков.
   Он утверждает, что вначале люди собирались в города под руководством начальников, выбранных среди наиболее сильных, представительных и красивых: именно это значение имеет прилагательное «pulcher», используемое Лукрецием. Избранники вырождаются, злоупотребляют своей властью, собирая в своих руках все богатства и вызывая таким образом восстание управляемых. Следствием последнего является состояние анархии, которое делает необходимым формулирование законов и выборы магистратов.
   Легко видно, что в такого рода теориях содержится много эклектики и ощущается влияние Платона и Полибия.
   Саллюстий в своём произведении «Югуртинская война» («De bello jugurthino») вкладывает в уста Гая Мария яростное обвинение против римской аристократии, а рассматривая заговор Катилины, в убедительной манере обнажает коррупцию римской политической жизни в последние годы Республики.
   Ещё одним писателем, занимавшимся политикой, был Цицерон, который в трактатах «О государстве» («De republica»), «О законах» («De legibus») и «Об обязанностях» («De officiis») исследовал три традиционные формы правления, отдавая предпочтение правлению смешанному, в котором все три формы были бы слиты. В этом очевидное влияние Полибия. Цицерон, говоря о рабстве, не соглашается с теорией Аристотеля о неравенстве людей, но оправдывает рабство принципом международного права, утверждая, что рабами становятся побеждённые в ходе войны, которым оставлена жизнь.
   Вместе с тем было бы справедливо вспомнить, что Цицерон весьма гуманно обходился со своими рабами, особенно с образованными, прибывшими с Востока; большой теплотой наполнены его письма к своему вольноотпущеннику и личному секретарю Тирону.
   Сенека, основываясь на различии естественного права и права цивильного, поддерживает тезис о том, что рабство невозможно оправдать с точки зрения естественного права, что оно существует на основе права цивильного.
   Тацит в четвертой книге своих «Анналов» мимоходом замечает, что правление, смешанное из монархии, аристократии и демократии, легко хвалят за его эффективность, но, даже будучи эффективным, оно остается недолговечным. Думается, что Тацит был республиканцем не в том смысле, что желал возврата к формам правления времен Цезаря и Августа; он был лишь за то, чтобы иметь возможность порицать плохих императоров и хвалить хороших, которые умели совмещать принципат со свободой, т. е. с уважением к законам и авторитету сената.

10. Заметки о причинах крушения Римской империи и распада античной цивилизации

   Наибольший вклад в становление античной цивилизации внесла Греция, но заслугой Рима является распространение результатов, достижений эллинской культуры на добрую часть Азии, Северной Африки и часть Европы, расположенную к югу от Дуная и к западу от Рейна, и даже на южную часть Англии. Ещё большей заслугой Рима является то, что он ввел в тех пределах, до каких распространялось его господство, законы, идеи и привычки, примерно одинаковые, заменив без применения видимого насилия множество варварских языков на Западе латинским, на Востоке – греческим языком, в результате чего постепенно сводилось на нет всякое различие между победителями и побежденными, завоевателями и завоёванными. Фактически с изданием эдикта Каракаллы в 212 г. и. э. римское гражданство распространилось почти на всех жителей провинций, скрепив, таким образом, то морально-политическое единство огромной части гражданского мира, которое с тех пор больше не было достигнуто.

     Urbem fecisti quod prius orbis erat!
     (Городом стало то, что прежде простой территорией было)

   Так восклицал галльский поэт Рутилий Намациан в начале V в. и. э., в нескольких словах выразив грандиозное свершение, достигнутое всего за несколько веков.
   Поиск причин, приведших к падению Западной Римской империи, остается одной из наиболее неясных проблем среди тех, которые ставит ход истории. Ведь речь идет не о том, чтобы объяснить крушение политического организма, а распад, может быть неполный, но бесспорно глубокий, всей цивилизации. Уместно одно наблюдение, которое до сих пор ещё не было сделано; оно касается Китая и до известной степени Индии. Эти страны, имевшие мало контактов с эллинской и римской культурами, подверглись нескольким вторжениям варваров, но завоеватели на протяжении двух поколений приняли и усвоили культуру побеждённых, и она продолжала развиваться, не ощутив периода упадка по причине его непродолжительности. Этого не случилось с Западной Римской империей, причины падения которой, как нам представляется, следует искать по принципиальным соображениям во внутренних условиях.
   Уже было замечено, что первые симптомы тяжелого кризиса были налицо во II в. и. э., и они проявились в искусстве и литературе в значительном упадке вкуса и мысли, в политической сфере – в отсутствии регулятивной нормы, определявшей последовательность занятия трона, что привело к серии гражданских войн, в ходе которых обнаружилось столько императоров, сколько насчитывалось главных провинций. Одновременно начались вторжения варваров, которые опустошили Галлию, Балканский полуостров и даже достигли однажды Северной Италии. Происходившие из Иллирии императоры Клавдий II, Аврелиан, Проб, Кар и последний Диоклетиан сумели отбросить варваров, оставив им Дакию и ту часть Германии, которая располагалась на восток от Рейна и простиралась вплоть до истоков Дуная. Диоклетиан для усиления центральной власти завершил реформирование, уже начатое Септимием Севером, и придал империи характер абсолютной монархии восточного типа, изменив в этом же смысле и дворцовый этикет. Он пытался утвердить также правила престолонаследия, чтобы избежать гражданских войн благодаря сосуществованию двух августов и двух цезарей, правление которых происходило по принципу кооптации. Но после отставки Диоклетиана вновь вспыхнули гражданские войны, и они продолжались до тех пор, пока Константин не восстановил единство империи, которое, однако, длилось недолго, а потом разные события её раскололи уже окончательно со смертью Феодосия Великого в 395 г. и. э.
   В течение всего IV в. ив первые десятилетия V в. политическое, экономическое и моральное разобщение Западной Римской империи углублялось всё больше, превратившись в неизлечимое зло. Как уже было отмечено, трудно выделить первую причину этого упадка, поскольку существует множество, комплекс причин преимущественно внутреннего характера, часть из которых хорошо известна.
   И первой следует назвать уменьшение населения, вызванное, кроме вторжений варваров, частыми вспышками чумы и голодом вследствие неурожаев. Ни общественная гигиена, ни транспортная сеть, в высшей степени совершенная по тому времени, не могли предотвратить кровопролития, вызванного одним и другим. Добавим, что рождаемость была незначительной, потому что христианство ещё не было столь распространено среди сельских масс, чтобы прекратить использование искусственного аборта и практику подкидывания детей. Уменьшение населения вело, естественно, к забрасыванию многих полей, которые пытались восстановить с помощью института колоната, привязывавшего крестьянина и его детей к земле и оказавшегося средством искусственным и неэффективным.
   К числу причин распада Римской империи относится и деградация среднего класса из-за чрезмерного налогообложения. Помимо таможенных сборов и пятипроцентного налога на наследство, наибольший доход имперскому фиску приносил налог на земельную собственность. Земля разделялась на части посредством системы долей, на основе которой центральное правительство устанавливало взносы, взимаемые с каждой муниципии. Взимание денег было возложено на декурионов или членов муниципального совета, набранных из представителей большинства облагаемых налогом, которые были обязаны возмещать из своих средств разницу между установленной суммой и реально собранной. Крупные собственники, жившие постоянно в Риме или других главных городах империи, легко избавлялись от декурионата, и налог, таким образом, падал на плечи средних и мелких собственников, способствуя их разорению.
   Сюда добавляется неустойчивость финансов, внесшая свой вклад в углубление экономического кризиса. В период военной анархии во второй половине III в. в государственных монетных дворах начали чеканить фальшивую монету, подмешивая свинец к серебру, а иногда и к золоту. Естественно, в торговле эти монеты принимались по их реальной стоимости, и последствием стало удорожание товаров, повышение цен. Диоклетиан пытался выправить положение, установив единый тариф, стабилизировавший на всей территории империи максимальные цены на товары и услуги. Но это выглядело абсурдным, потому что, не считая всего остального, было невозможно, чтобы один и тот же товар имел одинаковую цену во всех частях огромной империи. Поэтому, несмотря на суровые наказания, угрожавшие нарушителям, тариф не применялся.
   Следует заметить, что во многих частях империи бандитизм превратился в незаживающую рану, делая тревожной ситуацию с безопасностью имущества и приводя к обнищанию главным образом среднего класса, потому что богатых защищала их частная охрана, а бедные были защищены своей бедностью.
   Но было то, что усугубляло последствия ошибок в управлении и лишало результатов те мероприятия, которые могли бы быть полезными. Этим злом стала коррупция многочисленной и назойливо проникающей всюду бюрократии, которая после III в. завоёвывала всё более широкие права в ущерб индивидуальным свободам и муниципальной автономии. Историки вспоминают один типичный случай такой коррупции, когда готы, теснимые гуннами, просили в конце IV в. поселиться на территории империи к югу от Дуная. Император выслушал их просьбу и пообещал им продовольствие на год и семена для посева на возделанных полях при условии сдачи оружия. Чиновники, которым было поручено этим заняться, украли их продовольствие и семенной фонд и, подкупленные подарками, оставили им вооружение. Поэтому варвары восстали, опустошили Балканский полуостров, нанесли поражение римлянам и убили в ходе сражения императора Валента [32 - Речь идет о восстании вестготов в 377 г.].
   Однако всё это лишь частично объясняет причины падения Западной Римской империи. Наиболее тяжёлым последствием ее краха стал величайший упадок, если не сказать разложение, античной цивилизации. Потому что в каждой гражданской стране, в каждом поколении наряду с разрушительными силами всегда имеются силы консервативные и восстановительные, представленные благородными характерами, посвятившие себя общественному благу. И такие люди никогда не переводились в римском обществе в IV и V в. и. э. Верно и то, что и церковь прославилась целым рядом выдающихся личностей, каковыми бесспорно были св. Амвросий [33 - Амвросий (род. 333/34 или 339/40 г., умер в 397 г.) В 374 г. был избран епископом. В его учении слились христианство и неоплатонизм.], св. Иероним, св. Августин [34 - Август Аврелий (354–430) с 395 г. епископ в Гиппоне (недалеко от Карфагена). Его главный труд «О граде Божьем» посвящен событиям, связанным с завоеванием Рима Аларихом.], св. Павлин из Нолы [35 - Павлин из Нолы – (ок. 353–431) – христианский поэт.], Сальвиан [36 - Сальвиан – (400–480) – христианский писатель.], Павел Орозий и др.
   Но эти люди, выдающиеся по уму и морали, не смогли замедлить падение Западной Римской империи, потому что принадлежали к церковной иерархии, в которой, хотя и не было недостатка в патриотизме, спасение тел было отодвинуто на второй план по сравнению со спасением душ. В идеале язычник /активное участие в жизни государства, чувство гражданского долга и военной службы, имманентистская концепция жизни/ необходимым образом и по большей части замещался христианином /отсутствие интереса к делам этого мира, а значит, и государственным делам, стремление к вечному блаженству, трансцендентная концепция жизни, которая рассматривается как ссылка, как переход, как препятствие на пути к достижению христианского совершенства/. Иными словами, подвергся разложению тот комплекс идей и чувств, который до этого руководил развитием цивилизации, и поэтому истощилась та моральная сила, которая является сущностным коэффициентом коллективных усилий любого человеческого общества. Подобное истощение должно было привести под влиянием достаточно тяжелого толчка извне к разрушению политического организма и устоев цивилизации, которые оставались благодаря этой моральной силе животворными и защищенными.
   Таким образом, крушение Западной Римской империи, в обстоятельствах менее благоприятных, чем те, которые сложились для её восточной части, было связано, помимо прочего, с тем, что нападения и вторжения варваров совпали, к несчастью, с периодом наиболее острого морального кризиса, усиленного распространением христианства среди представителей руководящего класса. В то время как Восточная Римская империя смогла собрать собственные материальные и моральные силы для преодоления наихудшего момента кризиса и таким образом продлить своё существование почти на тысячелетие. С этим и христианство, став в VI в. и. э. и окрепнув национальной религией империи, внесло свой вклад в увеличение силы и поддержание общественной связи перед лицом нападений сначала персов, потом арабов и в течение длительного времени варваров Севера.

Глава VI

11. Средние века. Хронологические рамки рассмотрения средневековой мысли и обзор её главных характеристик

   По обыкновению Средние века начинают исчислять с 476 г. нашей эры, когда прекратила своё существование, Западная римская Империя и заканчивают 1492 годом, датой открытия Америки. Эти точные границы всегда несут в себе что-то искусственное, но отвечают, до известной степени, практической необходимости, хотя может показаться, что два указанных рубежа совсем не те, которыми можно счастливо воспользоваться. Как мы только что отмечали, упадок политический и интеллектуальный античной цивилизации начался более чем двумя веками раньше 476 г. Раньше середины V в. нашей эры императоры на Западе стали марионетками, которых вожди наемных варваров ставили и снимали по своему желанию. С другой стороны формирование абсолютистского монархического государства, непосредственного предшественника государства представительного, не было завершено на Европейском континенте ранее, конца XVII в… Только тогда ментальность европейского руководящего класса избавилась от последних средневековых концепций и приобрела оттенок вполне определённо современный, поэтому было бы более точным считать началом Средневековья 395 г. нашей эры, то есть год смерти Теодориха. В это время происходит чёткий разрыв западной Империи от восточной. Заканчивать же необходимо в 1715 г., датой смерти Людовика XIV, или, возможно, началом его правления, что фактически случилось с кончиной кардинала Мазарини в 1661 г.
   В любом случае, принимаем ли мы рамки общепринятые или хотим предпочесть те, что сейчас были предложены, исторический период, который понимается, как Средние в. следует понимать как отрезок минимум почти в десять веков, а какмаксимум примерно в тринадцать веков. Сейчас следует познакомиться пусть не очень глубоко с историческими феноменами, чтобы попытаться понять, что в период столь обширный, политическая организация и менталитет человеческий должны были претерпеть множество изменений. Между человеком VI или VII веков нашей эры и человеком XV или XVI веков существует, естественно, огромнейшая разница и, если психология людей изменилась, необходимым образом должны измениться и институты и идеи, господствующие в человеческом обществе.
   Важнейшими отличительными чертами Средних веков в области узкополитической были слияние частного права с правом публичным, приводившее к тому, что собственник или владелец земли полагал себя наделённым суверенными правами на тех, кто живет на этой земле, и формирование некоего промежуточного сообщества– феода или коммуны, между представителем суверенного учреждения /император или король/ и отдельным индивидом. Другой постулат характерный для средневековья состоит в присвоении суверенных прав государства частным наследием того или иного рода со всеми последствиями, вытекающими из того.
   Что касается особенностей исключительно интеллектуальных то очевидно, что почти всем средневековым писателям не хватает духа критики и исторического смысла, им свойственно слабое и несовершенное наблюдение фактов, чрезмерное почитание принципа власти /авторитета/, по которому дискутировали, опираясь в особенности на Библию или на Аристотеля, которые подчас привлекались к какому-то случаю в споре посредством натянутых аналогий. Впрочем, в Средневековье достаточно писателей, выказывавших большие способности к логике и которые умели конструировать целостные интеллектуальные системы, вспомним применительно к данному тезису ев. Томмазия и Данте.
   В целом, не подлежит сомнению, что современная мысль, то есть мысль последних двух или трех веков, напоминает больше античную классическую, нежели средневековую. И это особенно верно потому, что первые проявления современной мысли имели место после Возрождения, к концу XV в., когда оказались в чести классические штудии. То же можно утверждать о средневековой сентиментальности, которая возможно под влиянием христианства, имеет весьма близкое подобие с современной, достаточно привести в данном отношении некоторые эпизоды из Божественной комедии /Франческа да Римини, граф Уголино и т. п./, письма Абеляра [37 - Абеляр Пьер (1079–1142) – французский философ, теолог и поэт. Широко известна трагическая история его любви к Элоизе, которая закончилась их уходом в монастырь.] к Элоизе и в особенности письма Элоизы к Абеляру, многие канцоны, французские и итальянские провинциальные рассказы [38 - Современные критики ставят под сомнение идентичность писем Элоизы и считают, что они были написаны неизвестным автором XIV века, что должно было бы объяснить более тонкий сентиментализм её писем по сравнению с письмами Абеляра. Но в любом случае, даже попуская данное предположение, автор писем остается лицом, жившим в средние века.]

12. Средневековая политическая, мысль до XI в.

   Мы уже останавливались на вкладе христианства в изменение человеческого мышления. Рассмотрим сейчас насколько, и в какой степени оно повлияло на сферу политических доктрин.
   Первое время христиане не проявляли никакого интереса к проблеме земных властей. Иисус Христос сказал, что «Его царство не от мира сего», а апостол Павел добавил, что „Нет власти не от Бога", предписав христианам оказывать уважение любой существующей власти. Но этот комплекс незаинтересованности земными делами не мог продолжаться после того, как подавляющее большинство населения Римской империи и сами императоры стали христианами.
   В Римской Империи император был также и понтификом, сочетая, таким образом, власть светскую с властью религиозной. Но организация христианской церкви не предусматривала такого слияния. Христианство носило характер мировой религии и поэтому имело предначертание распространится за пределы Империи, а её верховные иерархи или епископы, не назначались императором, в силу чего с самого момента возникновения, христианская церковь стремилась к полной автономии от государства.
   При Константине I и его непосредственных преемниках, когда часть населения оставалась ещё язычниками, церковь терпела контроль со стороны государства и он вполне ощущался во время первых вселенских соборов и поддерживался впоследствии по традиции. Вот почему государственные структуры сохранили большую силу в Восточной Империи. Но на Западе ослабленная и расколотая на части государственная власть не имела таких возможностей и церковь весьма скоро приобрела собственную независимость, а после независимости восхотела и господства, потому что считала, что руководство душами имеет большую ценность по сравнению с теми, кто руководит только телами людей.
   Первым ощутимым симптомом этого раскола явился случай с императором Теодорихом, которому святой Амвросий запретил входить в Миланский собор на празднование Пасхи, поскольку, приказав убить Тессалоника, он обагрил свои руки кровью. Что со всей очевидностью означало, что в исполнении своих обязанностей епископ стоит выше императора.
   В конце V в. нашей эры теория сосуществования и отделения двух властей была открыто поддержана папой Гелазием I /492-496/. Этот понтифик писал, что с учётом раздробленности человечества, Бог повелел отделить власть духовную от власти временной, с таким расчётом, чтобы эти две власти соединяясь в руках одной персоны не давали места прискорбным злоупотреблениям. Епископ в своих церковных делах, выше императора, а император выше епископа в светских делах. Ещё один шаг утвердил верховенство экклезиастической власти над властью светской.
   Можно вспомнить например, письмо святого Григория Великого /конец VI в./ императору Маурицию, который в Восточной Империи принуждал монахов идти в солдаты. Письмо начиналось смиренными ело-вами, но заканчивалось предписанием императору не использовать солдат Христовых на военной службе в интересах государства.
   Век VII и первая половина в. VIII были весьма беспокойным временем из-за того, что доктрина церковного верховенства продолжала развиваться. Варварские королевства франков, лонгобардов и визиготов в Испании были возмущены почти постоянными внутренними конфликтами, и королевская власть всё время постепенно ослаблялась в пользу местных баронов. Германия была ещё в значительной части языческой, а арабы-магометане сократили пределы европейской цивилизации в Северной Африке и Пиренейском полуострове, угрожая берегам Италии и вторгаясь во Францию.
   Но Карл Мартелл в 732 г. по Рождеству Христову остановил вторжение сарацин при Пуатье. Он и его потомки остановили их по ту сторону Пиренеев. Его племянник Карл Великий объединил под своим скипетром Францию, почти всю Италию и Германию вплоть до Эльбы и, вынудив саксов принять баптизм и оставаться на своих землях, положил конец набегам тевтонеких народов на запад и юг Европы. С ним завершается первый период средних веков и происходит возрождение Римской Империи и поэтому реставрируется в возможных пределах то единство народов христианской цивилизации, с помощью которого прочно поддерживалась и будет поддерживаться традиция, несмотря на проходящие долгие в., после падения Западной римской Империи.
   Период, в течение которого правил Карл Великий и последующее время на протяжении целого поколения охарактеризовались некоторым, пусть временным и частичным, оживлением наук и культуры. Последняя, впрочем, оставалась почти полностью монополией клерикалов, особенно монахов. Не приходится удивляться тому, что доктрина превосходства церковной иерархии над светской в этот период развивалась и утверждалась.
   Первым признаком оживления такой послужили знаменитые Фальшивые Декреталии, приписывавшиеся святому Исидору Сивильскому, епископу, который в начале VII в. приобрел широчайшую известность, объяснив в своих Этимологиях значение многих терминов, использовавшихся в классическую эпоху и ставших неясными в тот период, когда писал автор. Кажется, что упомянутые Декреталии были скомпилированы во французских монастырях в 809–651 гг. и были приписаны некоторым понтификам, начиная со святого Клемента, преемника апостола Петра и кончая Григорием I Великим. Фальсификация имела целью поддержать два тезиса: верховенство епископа Рима над всеми остальными епископами и гегемонию церковной власти над светской. [39 - Нередко в Средние века известному автору приписывалось произведение автора неизвестного, который таким образом передавал собственные идеи наибольшему авторитету.]
   Теми же идеями руководствовался во второй половине IX в. папа Никола I /858-867/ нашей эры в своём письме, адресованном Аусенцию, епископу Метца. В нём понтифик доказывал превосходство церковной власти над светской и рекомендовал клиру отрицать необходимость подчиняться злым и коварным принцепсам, которых называл тиранами. [40 - Различие между королями и тиранами, которой придавали такое большое значение политические писатели средневековья, было им известно в особенности из книги Этимологии ев. Исидора Севильского, упомянутой выше. В ней, желая объяснить значение слова «тиран», автор пишет: "jam postea in usum cecidit tyrannos vocaripessimos atque impobos reges".]
   Точно таким же была мысль Инкмара, епископа Реймса, которую он изложил в своём трактате De potestate regia et pontificia /О власти королевской и власти папской/, написанном почти в то же время, что и Ложные Декреталии и письмо папы Николы I. В своём трактате автор прежде всего повторяет идею, выраженную папой Геласием относительно разграничения двух властей, но и добавляет, что поскольку церковь руководит душами людей, а светская власть лишь их телами, а поскольку душа выше тела, то, следовательно, власть церковная стоит выше власти светской. А, кроме того, поскольку последняя может пасть в грехе, она всегда является объектом оценки и суждения власти церковной.
   Достоин удивления тот факт, что, несмотря на свою доктринальную зрелость к концу IX в. теория касающаяся верховенства церковной власти, тем не менее, оставалась вполне бесплодной в реальной жизни, по крайней мере, два в., но эту загадку объясняют условия, в которых находилось европейское общество того времени.
   Период, при Карле Великом и в первые десятилетия после его кончины, в течении которого был остановлен упадок культуры и распад государственной власти, длился недолго. К концу IX в. ив первую половину X в. тени сгустились снова, и наступила наиболее тёмная и бурная эпоха всего средневековья. Новые набеги венгров, норманнов и сарацин, которые угнездились даже на альпийских горных хребтах, посеяли повсеместно нищету и террор; центральная государственная власть, представленная королём, распалась и раздробилась на куски – сотни феодов больших и малых, церковных и светских, пребывавших в постоянной взаимной борьбе между собой и со своим номинальным главой. Вспышки чумы и часто случавшийся голод, дополняли страдания помимо тех, что приносила война. Религиозное чувство было сильнейшим, но часто уступало место низким суевериям и совсем не исключало насилия феодалов, устраивавших своих родственников на посты епископов, цели и интересы которых часто были не менее светскими, чем гражданских синьоров. Сам папский престол часто становился добычей феодалов близлежащей римской округи, оспоривавших его вооруженной рукой.
   Но в 962 г. нашей эры идея римского единства гражданских и христианских народов под единым скипетром начала снова утверждаться в практической плоскости благодаря деятельности императора Оттона I Саксонского [41 - На пороге Средневековья аббатство Клюни во Франции было очагом могучего религиозного движения и борьбы за «очищение и освобождение церкви». В XII в. аббатство дало столице_]. Одновременно с этим последние варваские нашествия были отбиты, группы сарацинских разведчиков были изгнаны или истреблены, норманны стабильно осели в южной Франции, венгры, поляки, богемцы и скандинавы получили, ближе к тысячному г. крещение и сформировали, таким образом, великую семью народов, которая получила начала римской цивилизации и вошла в лоно христианства. Начинает проявляться определенный порядок, ставший результатом возвышения могущественных семейств в рамках феодализма и появление первых симптомов, свидетельствовавших о близком провозглашение коммунальных конституций.
   В то же время монахи Аббатства Клуни в Бургундии (Франция) и монастыря Хиршаув (Германия) и некоторых других приняли более строгие уставы, освобождавшие их от светских влияний, и распространяли взгляды, углублявшие концепцию приоритета церковной власти над властью светской.
   Достигнутое в известной мере единство светской власти с учётом восстановления единства и независимости власти церковной в существовавших на то время политических и интеллектуальных условиях европейского общества, должно было раньше или позже разразиться новой борьбой между властями. В этот период независимость Церкви и ее более строгая дисциплина были обеспечены благодаря её наивысшему иерарху, человеку веры и творческого гения – Григорию VII. Воспользовавшись сложившимися обстоятельствами, последний сумел убедить своих непосредственных предшественников доверить римскому клиру выборы верховного понтифика, лишив римскую знать возможности влиять на их ход. Он запретил браки священникам, которые облегчали светским нобилям занимать епископские кафедры и использовать епископскую власть как инструмент своего господства.
   В открыто разразившейся борьбе Империи и папства, стороны вначале были представлены в большинстве случаев феодалами и епископами, которые, преимущественно происходили из нобилитета с одной стороны, и папством, в лице низшего духовенства, в особенности монахов и черни, которые инстинктивно выступали на стороне, противоположной знатным.
   Борьба велась шпагой и пером, и в ней принимал непосредственное участие понтифик. В своих Письмах Германну, епископу Метца, чувствуется, что Григорий II как руководитель церкви предстаёт сыном столяра из Соаны, выразителем настроений народа угнетаемого нобилями. Последним он бросает обвинения в том, что они пришли к власти, они и их начальники, бесстыдно используя насилие и обман, благодаря помощи сатаны. [42 - Выражения, которые использует Григорий VII в одном из двух писем, направленных Герману, епископу Метца, следующие: «Кто не знает того, что князья с самого начала получили свою власть от людей богоненавистников, что с высокомерием, грабежом, вероломством, убийством и всеми преступлениями, взятые у демона, князя мира, хотят со слепой страстью и невыразимой самонадеянностью господствовать над равными себе, то есть над людьми?».Мы хотели воспроизвести текстуально слова Григория VII, потому, что в различных публикациях, даже компетентных авторов, утверждается, что по Григорию VII Государство получает своё рождение от дьявола. Правда же состоит в том, что Григорий VII не мог иметь представлений о государстве, таких, какие мы имеем в XX в. и что, наоборот, ему представлялась совершенно ясной идея произвола и угнетения, которое вооруженная знать использовала по отношению к невооруженному народу и поэтому, естественно, относит к дьяволу сторону, защищающую и подстрекающую угнетателей.] Понтифику отвечали, вдохновляясь знатностью происхождения, некоторые епископы, среди которых был Вальтерам из Наумбурга, который, после смерти Григория VII в понтификат Пасквале II, написал трактат, озаглавленный /De unitate Ecclesiae consevanda О сохранении Церковного единства/. В этом произведении Вальтрам порицает за высокомерие понтифика, он говорит так, как будто бы он сам Бог, объявляет себя владыкой мира и непогрешимо верит в возможность освободиться от христианского смирения и евангелической скромности.
   Вальтрам, как и другие писатели, сторонники Империи выступали особенно остро против, исходивших от папы, предложений освободить вассалов от необходимости соблюдания клятвы верности. Легко понять причину их недовольства предложением папы, если принять во внимание, что клятва верности выступала основой всей социальной иерархии, связью, поддерживавшей всё политическое здание в такой степени, что освобождение от нее отбросило бы весь феодальный мир того времени в полную анархию.

Глава VII

13. Политические доктрины в период второй фазы борьбы между папством и Империей. Коммуны и Синьории

   Двенадцатый век уже отмечен известным прогрессом в культуре по сравнению с веком предыдущим. И поэтому борьба между идейным течением, которое утверждало превосходство церковной власти над властью светской и другим течением, которое поддерживало взаимную независимость обеих властей, поскольку они обе являются прямым выражением божественной воли, должна была продолжаться не только в области реальных фактов, но и в сфере идей. Нелишне вспомнить и о том, что значительная роль, приобретенная Коммунами, особенно в северной и центральной Италии играла на руку папе в его противостоянии с императорским домом Гогенштауфенов в данный и последующий исторический период.
   В интеллектуальной дуэли двух властей каждая из сторон старалась извлечь выг. из возобновившихся исследований права, при этом знатоки канонического права в целом поддерживали авторитет папы, а специалисты в римском праве – императора. К исследованиям первого рода следует отнести «Декрет» Грациано (“Decretum Gratiani“), пересказ текстов, частью апокрифических, предположительно представлявших клятву верности императора Оттона I понтифику и документ, касающийся дарения половины Империи папе Сильвестру I [43 - Константинов дар – передача власти под <…> Римской империей папе Сильвестру I, совершенная якобы Константином I. Этот факт основывался на подложных документах, служащих обоснованию соответсвующих претензий папства. В XV в. Лоренцо Валла доказал факт фальсификации.], якобы совершенного императором Константином I.
   С другой стороны юристы Болонского университета, занятые углубленным изучением римского права, поддерживали власть императора, рассматривая его как законного наследника античных цезарей и, следовательно, держателя полного суверенитета. Именно таким был принцип, который поддерживало собрание выборных представителей в Ронкалье, где участники, созванные Фридрихом Барбароссой, опираясь на «Пандекты», высказывали взгляды, в пользу неограниченного верховенства Империи.
   К концу XII века в письмах, направленных дюку Коринфии и французским епископам, понтифик Иннокентий III [44 - Иннокентий III (граф Сеньи) – папа в 1198–1216 гг. Называл себя викарием Христа и Бога, считал, что ему дана вся власть над миром.] формулировал ясно и решительно теорию папского верховенства над всеми временными властями. Дюку Коринфии он писал, что если из-за античной толерантности немецкие нобили избирали императора, то их выбор контролировался и утверждался папой. В том же письме Иннокентий III вспоминал коронование Карла Великого, в ходе которого понтифик передал имперскую власть от греков немцам.
   В Англии борьба двух властей в XII в. также была достаточно острой. Двумя, наиболее видными ее представителями явились король Генрих II и святой Томмазий Бекет (1118–1170), архиепископ Кентерберийский. Противостояние сначала оставалось доктринальным, до тех пор, пока король распорядился убить архиепископа или допустил его убийство. Рядом со святым Томмазием найдём монаха Иоанна Солисберийского, который дошел до признания законности убийства тирана, исключая тот случай, когда тираном оказывается монах и при этом не используется яд.
   В XIII веке на Западе Европейского мира стали проявляться новые культурные элементы, обязанные своим появлением частично контактам на Востоке с византийцами и с арабами в ходе крестовых походов. Другим очагом арабской культуры выступала южная часть Испания, откуда идеи могли легче всего проникнуть в остальную Европу.
   Именно там в Кордове араб, которого звали Ибн Рушд и которого европейцы назвали Аверроэсом или Аверроем к концу XII в. прокомментировал произведения Аристотеля, следуя направлению, которое можно было бы определить пантеистическим. Способ видения арабского философа не замедлил просочиться в Европу и переводы на латинский работ Аристотеля либо прямо с греческого, либо с предыдущих переводов на арабский, начали распространяться и приобретать большой авторитет, формируя по праву репутацию Аристотеля как подлинного представителя античной культуры и потому учителя мудрецов. Церковь в принципе не была благосклонна к аристотелизму, уже по тому, что последний был представлен в аверроэстической версии, и парижская Сорбонна около 1207 г. его осудила. Но потом произошла счастливая переоценка, которая показала, что наука, персонифицированная в Аристотеле, может сочетаться с верой, и эту задачу принялся решать один из наиболее великих мыслителей средневековья, святой Фома из Аквино /1225 – 1274/.
   Святой Фома учился в Колонии у Альберта Великого и его главная работа, без сомнения – «Сумма Теологии», в которой он занимается также и политикой и социальными аргументами. Он благосклонно относится к частной собственности, соглашаясь с Аристотелем, рассуждает о том, что она предстаёт наилучшим инструментом для использования труда человека и способом оказания помощи бедным со стороны богатых.
   Даже в том, что относится к рабству, которое в его время ещё существовало в западной Европе, хотя и в довольно ограниченных масштабах, святой Фома присоединяется к мнению Аристотеля и полагает, что из-за низкого интеллекта раба рабство благоприятно и рабу и хозяину, хотя последнему следует гуманно относиться к рабу.
   В той части, которая относится более тесно к политике, святой Томмазий должен был преодолеть большое препятствие, проистекающее из положения, высказанного апостолом Павлом: «Нет власти не от Бога», потому что оно, понятое буквально, оправдывало подчинение любому правительству. Тем не менее в «Сумме» объясняется, что Бог хочет, чтобы существовало правление, коего форма зависит от свободного выбора людей.
   Святой Фома потом различает тирана a titolo, то есть такого, кто узурпировал власть, от тирана ab exercitio, то есть законного по происхождению суверена, который впоследствии стал злоупотреблять своей властью. Он расценил, что тиран а titolo может легитимизировать свою власть, если управляет справедливо, т. е. в интересах подданных. Он допускает, что в крайних случаях, когда тирания становится невыносимой и вызывает со стороны подданных греховные действия, восстание против тирана становится оправданным.
   Дискутируется вопрос о том, оправдывает ли святой Фома в некоторых случаях убийство тирана. Дискуссия имеет место, потому что в своём «Комментарии к приговорам», он ссылался на отрывок из Цицерона, полагавшего, что народ имеет обыкновение хвалить и награждать тех, кто убил тирана. По поводу этого утверждения автор «Комментариия» не высказывает собственного мнения. Следуя Аристотелю, святой Фома полагает, что любая форма правления может быть легитимной, если правители действуют в интересах сообщества, хотя, ссылаясь в этом на Цицерона, указывает предпочтительно на смешанное правление, в котором также и демократический элемент имеет собственное представительство: "Oportet ut omnes partem aliquam habeant m principatu“ – „Следует, чтобы каждая часть каким-то образом имелась во власти“. [45 - Хотя не следует полагать, что святой Фома намекал этим на всеобщее избирательное право, что противоречило бы ментальности средневековья. Очевидно, он указывал на тех, кто рассматривался в качестве естественных руководителей народа, выразителей его воли. Подобного рода репутацию имели бароны, церковники, представители Коммун и Корпораций, а в некоторых случаях и врачи.]
   В заключение святой Фома касается острейшего вопроса отношений между Церковью и Государством. Он утверждает, что первой принадлежит управление душами, второму – телами, то есть, каждый из двух институтов имеет свою сферу деятельности и вторгаться в чужую не должен. Но в случае конфликта папа всегда может судить о том, согрешил ли суверен, потому что верховный жрец (utriusque potestatis apicem tenet) владеет обеими властями носящий апекс – шапку жреца фламина.
   Ещё одно политическое произведение, приписываемое святому Фоме – «De regimine principum» /«О началах правления»/, в котором среди различных форм правления, отдаётся предпочтение монархии, лишь бы она была умеренной, Монархии отдается полномочие защищать слабых от притеснения сильных. Много обсуждается вопрос об аутентичности данной работы потому, что мысли, выраженные в ней, в целом принадлежат святому Фоме, но форма их выражения весьма часто грубая и элементарная, в особенности в последней части книги. Возможно данное произведение – это курс лекций, которые святой Фома читал в неаполитанском университете. Конспект был составлен кем-то из слушателей и не был откорректирован лектором.
   Современником святого Фомы был Эджидио Романо (1268–1314), который был учителем Филиппа Красивого короля Франции, прежде того, как тот был увенчан короной. Эджидио Романо был автором произведения так же озаглавленного «De regimine principum», в котором рекомендовал правителю придерживаться божественных добродетелей, а в заключение склонялся к превосходству церковной власти над светской. В целом он соглашается с положениями Аристотеля, но у него немало и оригинальных мыслей, например, когда он утверждает, что средневековое королевство является типом политической организации более обширной, чем эллиннский город-государство, поскольку представляет собой конфедерацию города и замков, соединившихся для совместной обороны под руководством высшего главы.
   Вскоре будет видно, как его венценосный ученик только что утвердившись на троне, воспримет наставления маэстро применительно к отношениям Государства и Церкви.
   В течение XIII века в политических порядках западной Европы зрели важные изменения.
   После смерти Фридриха II Швабского и длительного междуцарствия /1254 – 1273/ власть Империи ослабла в Италии и Германии, в то время как французская монархия усиливалась. В Германии означенное ослабление было на руку частично феодалам большим и малым и частично Коммунам в Италии – Коммунам и чуть позже Синьориям.
   Возникновение Коммун есть феномен исключительно исторической важности, который, появившись вначале в южной Италии в XII в., распространился в Италии центральной, а впоследствии и в Германии, Фландрии и в менее чёткой форме во Франции, Англии и также на иберийском полуострове.
   По своему происхождению Коммуны являлись объединениями людей, свободных от феодальных уз или ставших такими. Они давали клятву во взаимной защите и подчинялись выборным руководителям, называвшимся в зависимости от страны Консулами, Старшинами и т. п. Часто коммуна брала своё начало от федерации различных корпораций искусств и ремесел. Иногда, когда коммуна набирала силу, к ней присоединялись вместе со своими семьями мелкие нобили с близлежащей округи.
   Во Франции, в Англии и на Иберийском полуострове коммуны никогда не обретали такого значения, чтобы воспрепятствовать усилиям монархов, укреплявших центральную власть в ущерб властям местным, более того, часто они способствовали усилиям королей приручать беспокойное дворянство. Напротив, во Фландрии, в Германии и, в особенности в Италии, они смогли приобрести широчайшую автономию, и их зависимость от императора свелась к легкой и нерегулярной подати и формальной дани уважения.
   Политический режим коммун имел некоторые черты сходства с режимом античных греческих и италийский городов-государств. Как в античной Греции суверенным верховным органом являлось собрание, так и в коммунах высшая власть теоретически принадлежала Большому Совету, куда на законных основаниях должны были бы входить все главы семейств, но фактически впоследствии в нем превалировало влияние наиболее авторитетных граждан и особенно глав ремесленных корпораций.
   Другой стороной подобия средневековой коммуны и греческого полиса /πολις/ были трудности, возникавшие перед одним и другим образованием, в случае расширения, когда было необходимо сформировать более или менее значительное государство. Поскольку даже когда Коммуна более основательно подчиняла мелкие коммуны, жители последних не рассматривались как граждане, но как подданные большой Коммуны и тем более таковыми рассматривалось окрестное население сельской местности той же самой большой Коммуны.
   В южной и центральной Италии, за исключением Венеции и Тосканы, в конце XIII и в течение XIV веков почти все коммуны трансформировались в синьории, другой институт, имеющий аналогии с тиранией, не всегда пагубной, а иногда и необходимой, как это случалось с греческими государствами. Синьором, как правило, становился глава партии принадлежавший к какой-то могущественной семье самой коммуны; он приобретал характер своего рода диктатора и пытался узаконить власть или посредством выборов, более или менее принудительных, всего народа или благодаря грамоте, вручавшейся ему викарием императора, но самой надежной основой его власти выступала поддержка собственной группировки и наёмной милиции. Из-за своего военного характера и наёмников, Синьориям удавалось расширять собственные границы легче, чем коммунам. Некоторые из Синьорий, например в Милане, где правили Висконти, достигали пропорций современного государства средней величины. Но достигнуть подлинного слияния доминирующего города с подчиненными городами не удавалось, поскольку в последних всегда жило стремление к независимости. Добавим к этому, что почти никакая семья, основавшая синьорию, не могла удерживать власть длительное время настолько, чтобы заставить забыть насильственное происхождение своего господства. Синьории должны были всегда опасаться восстания других могущественных семейств, предательства со стороны своих собственных приверженцев и наёмников, находившихся на их службе.
   В течение XIV в. там, где итальянская коммуна не превратилась в синьорию, она приобрела почти везде чёткие олигархические формы, как это случилось в Венеции с весьма узким Великим Советом, а также во Флоренции, как мы впоследствии увидим лучше, когда будем анализировать в рамках данного периода политический режим этого главного города Тосканы.

14. Продолжение борьбы между Церковью и Государством. Данте Алигьери, Марсилий Падуанский и Уильям Оккам

   В последние годы XIII в. и в начале XIV в. борьба между Государством и Церковью продолжалась с большим ожесточением, и в этот раз папству противостоял в особенности король Франции, Филипп IV Красивый. Последний, поддерживаемый Ногаретом, своим доверенным министром и племянником одного из альбигойских еретиков, против которых папство предприняло опустошительный крестовый поход, распорядился, чтобы клир платил налог за свою собственность. Против подобного притязания выступил папа Бонифаций VIII тремя буллами: первой в 1296 г. IClericis laicis – Светские клирики/, второй в 1301 г. /Ausculta fili – Повинующиеся дети/, третьей в 1302 г. /Unarn sanctam – Единому святому/. В них понтифик не только поддерживал иммунитет церковной собственности от какого то ни было налога, но утверждал, что власть церкви обладает преимуществом над любой светской властью: "Omnem creaturam humanam subesse romano Pontisici declaramus’’ – „Объявляем, что Римским Понтификам должно подчиняться любое создание человеческое“. Принцип, выдвинутый Бонифацием VIII, не отличался от того, что провозгласил Григорий VII и Иннокентий III, но времена изменились. Вера, ещё будучи глубокой, не оставалась такой, какой она была во времена былые и папская власть начинала ставиться под вопрос. Отлучения от церкви уже не имели того эффекта, что в прошлом, когда Генрих IV был вынужден унижено просить о прощении в Каноссе. Поэтому не следует удивляться тому, что на буллы понтифика Филипп IV Красивый отвечал дерзостными письмами, которые начинались такого рода формулой: „Злодея, называющему себя папой, приветствую самым незначительным образом или никак“ и посылал в Италию Ногарета, который вместе с Шиярром Колонной, устраивал нападения на понтифика.
   К этому же времени относится «Диалог клирика и кавалера», в котором первый клирик поддерживает идею иммунитета церковной собственности, а второй кавалер отвергал этот тезис, утверждая, что собственность была дарована Церкви для того, чтобы помогать бедным и что клир, накопивший такие богатства, не должен устраняться от общественного бремени. Не известно, кто был автором данного диалога.
   Другим важнейшим произведением на данную тему является труд «De Monarchia» / «О монархии»!/ Данте Алигьери, написанный вполне определённо в 1310 г., время вторжения в Италию Арриго VII Люксембургского. В этом произведении мысль великого поэта обнаруживает ещё многие черты средневекового менталитета и выглядит значительно менее современно по сравнению с идеями Марсилия Падуанского, который написал свою работу «Defensor pads» / «Защитник мира»/ всего лишь четырнадцать лет спустя дантовского труда «De Monarchia».
   Свой труд Данте начинает с утверждения, как и Аверроэс, что для развития своего intellectus possibilis, то есть своей потенциальной способности к прогрессу, необходимо, чтобы повсеместно царил мир, а для этого следует одной власти царить в мире. Этим единственным правителем должен быть римский император, которому все должны подчиняться. Всемирная Империя угодна Богу, который сделал так, что римляне покорили весь мир, чтобы основать Империю, и как доказательство этой божественной воли, соблаговолил так, чтобы Христос родился почти одновременно с основанием Империи. Чудеса, которые римляне приписывали богам языческим, должно отнести к христианскому Богу, который, помогал, римскому народу, выполнявшему миссию объединения мира.
   По мысли Данте, император, который всё мог, был выше страстей и был в состоянии обеспечить миру мир и справедливость.
   После этого Данте отвергает утверждения противников, /которые сравнивали папство с солнцем, а Империю с луной, получающей свет от солнца/. Великий поэт отвечает, что луна получает от солнца свет, но не движение, что соответствовало птолемеевой системе, тогда ещё господствовавшей, и что поэтому император получает от папы помилование, но совсем не власть. Данный тезис поэт подкрепляет множеством других примеров, взятых из Старого и Нового Заветов.
   Другим политическим писателем этой эпохи был Уильям Оккам, англичанин, прозванный doctor invincibilis et subtilissimus – доктор непобедимый и тончайший, который, следуя партии императора Людовика Баварского, поддерживал независимость императорской власти перед лицом церкви. Но если мысль этого писателя временами приближается к современным идеям, её форма исключительно схоластическая и, следовательно, трудна для понимания современного менталитета.
   Большую важность как политический писатель имел Марсилий Паду анский, современник Оккама, живший чуть позже Данте. Не всё известно о его жизни. Родился около 1280 г. в Падуе, важном культурном и образовательном центре, где, как представляется, его отец служил секретарём в Университете. Марсилий получил диплом врача в родном городе и диплом юриста в Орлеане, откуда отправился в Париж и кажется вполне правдоподобным, что там он три месяца был ректором Университета.
   С учётом оригинальности этого писателя необходимо познакомиться с интеллектуальной средой, в которой он жил. Коммуна Падун после смерти Эццелино да Романо стала проводить политику, которую сегодня назвали бы антиклерикальной, дошедшую до открытой борьбы со Святым Престолом. Отзвуки этой борьбы не должны были затухнуть к первым годам взросления Марсилия. Церковные прерогативы, включая освобождение от налогов, были отменены и всё доведено до того, что убийство светского лица наказывалось смертью, а убийство клирика – лишь штрафом. Естественно, понтифик отреагировал на это отлучениями от церкви, что в течение определенного времени не смогло изменить направленности политического курса Коммуны.
   Также и в Париже в первые годы XIV века в ходе борьбы Филиппа Красивого с папством, обстановка не способствовала победе претензий церковной власти. Разумеется, в Париже Марсилий имел контакты с Джованни Яндуном, другим антиклерикальным писателем. Хотя трудно утверждать, что «Defensor pads», главное произведение Марсилия, написано, как некоторые хотели бы утверждать, в соавторстве с Яндуном.
   В этом произведении, появившемся в 1324 г., в разгар противоборства папы Джованни XXII и императора Людовика Баварского, взгляды писателя значительно изменились, по сравнению с теми, что вдохновляли Данте в период работы над «De Monarchia».
   В «Защитнике мира» Марсилий черпал вдохновение в Аристотеле, но в некоторых случаях отдалялся от него и даже его преодолевал. Например, падуанец, среди прочего, оказался первым, писателем, кто стал чётко различать исполнительную власть, от власти законодательной.
   По его мнению, законодательная власть относится к народу или его естественным представителям. Он в частности утверждает что „legisla-torem humanum solam civium universitatem esse, vel valentiorem illius partem“ – „законотворчество человеческое должно принадлежать гражданскому сообществу или значительной его части“.
   Много дискутировали в отношении значения слова valentior: по мнению некоторых, его следовало понимать как часть наиболее многочисленную, по мнению других – значительную. По всей вероятности последнее значение – наиболее точное, потому что соответствует лучше буквальному значению словаря, которым пользовался Марсилий и поэтому вплоть до XVIII в. широко распространено было мнение, что волю народа должны выражать его естественные руководители /бароны, клир, руководители цехов, врачи/. По Марсилию, народ назначает магистратов, которым вменяется в обязанность следить за выполнением законов.
   После чего падуанец касается вопроса отношений между Церковью и Государством. Естественно, он поддерживает разделение и взаимную независимость двух властей и приходит к утверждению, что Государство должно отказаться от преследования еретиков, потому что забота об их исправлении должна быть основана на теологических аргументах, а не отдаваться в руки светских властей.
   Из других работ Марсилия Падуанского необходимо вспомнить ту, которая озаглавлена «De causis matrimonialibus» / «О делах, связанных с заключением браков»/. В ней он поддерживает тезис о том, что к полномочиям светских властей следует отнести решение об объявлении браков недействительными. Эта работа была написана в связи с тем, что понтифик отказался аннулировать предыдущий брак графини Тирольской, на которой после развода император Людовик Баварский хотел поженить одного из своих сыновей.

Глава VIII

15. Политические писатели второй половины XIV и XV ев

   Во второй половине XIV в. и в течение всего XV в. великая битва между папством и Империей, которая возбуждала столько страстей у народов в предыдущие столетия, потеряла почти всякий интерес. Папа после неудачного противостояния с Филиппом Красивым, замкнулся в Авиньоне, шаг за шагом молчаливо согласился на превосходство по всем пунктам светских принципов и после того, как возвратился в Италию, настроился в большей мере на непосредственное осуществление власти в мирских делах, нежели отстаивание своих прежних претензий. В свою очередь различные Дома в Германии оспаривали друг у друга имперское достоинство, стремясь больше к непосредственному расширению своих владений, унаследованных их семьями, нежели осуществлению возвышенного руководства, становившегося всё больше кажущимся, пустым и противоречивым во всех странах центральной и западной Европы, исповедовавших христианские ценности.
   Поэтому, вплоть до того момента, когда прогресс культуры и более основательное знакомство с античной классической мыслью не воспитало и не развило в более широких масштабах критический дух и привычку к наблюдению, очевидно, немногими и не представляющими особого интереса оставались политические писатели, хотя нельзя сказать, что их не было совсем и можно вспомнить некоторых среди тех, кто не заслуживает полного забвения.
   Бартоло да Сассоферрато, родился в 1313 г., умер в 1358. Знаменитый юрисконсульт, он написал различные политические произведения в середине XIV в… Особенно значительным является его трактат, озаглавленный «De regimine civitatis» I «Об управлении государствами»/, в котором утверждал, что монархии удобны для государств весьма обширных, аристократии – для средних по размерам, демократии – для малых. Он первым отметил различие, аналогичное тому, которое делают в наши дни специалисты административного права, разделяющие акты управления и акты власти. Потому что по его мнению, режим, который становится преемником тирании, должен уважать acta facta per modum contractus /акты управления/ и может аннулировать acta per modum jurisdictionis /акты власти/. В соответствии с этим различием каждое новое правительство должно признавать как действующие долговые обязательства своего предшественника, происходят ли они из отношений в частной сфере, как и те, которые протекают между тем, кто относит долг к публичному праву, и государством, которое его выпустило.
   Петрарка, кроме того, что являлся великим поэтом, был также политическим писателем, потому что написал «De optima respublica administranda» / «О наилучшем управлении государством»/, посвятив трактат Франческо Карраре, синьору Падуи. В нём даются советы правителям, как лучше управлять народами, обещая им, стабильность власти, если будут управлять справедливо и обеспечивать моральное и материальное благосостояние своих подданных.
   В первые десятилетия XIV в. имела место знаменитая полемика между папой Джованни XXII и монахом Микеле да Чезена, генералом Ордена францисканцев. Последний утверждал, что Евангелие осуждает частную собственность, что клир должен жить в бедности и, следовательно, мирская власть пап незаконна.
   Француз Николя Орезме, бывший учителем того, кто потом стал королём Франции Карлом VI, написал в последние годы XIV в. трактат под названием «De origine, natura, jure et mutationibus monetarum» / «О происхождении, природе, праве и монетарных видоизменениях»/. В нём он отрицает за королями право изменять без согласия подданных титул монет – мера, к которой в средние века частенько прибегали суверены. Орезме утверждал, кроме того, что королевская власть должна быть ограничена и делал традиционное различие между королем и тираном, основанное на том, что первый правит в интересах народа, а второй – в собственных интересах.
   И в этой связи следует вспомнить, что в 1416 г., на совете в Констанце монах Джованни Петит поддержал законность убийства тирана, по крайней мере в некоторых случаях и был опровергнут Герсоном.
   С середины до конца XV века в Италии появилась целая школа политических писателей, которые в большей или меньшей степени следовали направлению Петрарки. Таковыми были Антонио Беккаделли, прозванный Панормита, который советовал правителям подражать подвигам короля Альфонса Арагонского, присвоившего себе титул Неаполитанского. Платина, который написал «De principe» / «О правителе»! и «De optimo cive» / «О лучшем гражданине»/, посвятив их Лоренцо Медичи. Диомед Карафа составил “De regis et boni principis officio“ / «О царствах и хороших принципах правления»/; название труда уже в достаточной мере объясняет его содержание. Наконец Франческо Патрици, который не испытывал недостатка в оригинальных мыслях и написал два трактата: один назывался «De regno» / «О царстве»/, второй «De republica» / «О республике»/. В первом даются правителям обычные советы как лучше управлять, во втором, полном прозрачного восхищения автора Политикой Аристотеля, расхваливается конституция Венеции и критикуется конституция Сиены, родины автора, за то, что исключает непрерывность выполнения публичных обязанностей некоторые дворянские фамилии. [46 - Франческо Патрици из Сиены, о котором идет речь не следует путать с другим Франческо Патрици, родившимся в Керсо /Cherso/, венецианским подданным, политическим писателем XVI века.]
   У всех писателей петраркистов очевидным представляется условное /конвенциональное/ видение политического мира и, если так можно сказать, видение стилизованное. И почти всегда постоянным моментом у всех присутствует оптимизм, мало сочетающийся с обыкновениями эпохи, в которую они жили. Вполне очевидно, что именно их имел в виду Макиавелли, когда подчеркивал, что наставления некоторых политических писателей были бы хорошими, если бы все жили так, как должны были бы жить, но которые остаются неподходящими из-за того образа жизни, который на самом деле существует. Тем не менее созревала новая ментальность и с наступлением Возрождения человеческий разум приобретал более тонкое понимание реальности, большую способность и точность наблюдения, убедительным доказательством чему служат данные качества у Макиавелли и Гвиччардини.

16. Политические условия в Западной Европе и в особенности в Италии в конце XV века

   Как уже подчеркивалось, во второй половине XV века новая ментальность утверждается сначала в Италии, а потом в большей или меньшей степени во всей западной Европе. Складывается феномен, который повсеместно называется Возрождением, состоящий в большем знакомстве с классической культурой, с интеллектуальным миром античных греков и римлян и проявлявшийся в господствующем влиянии, которое он оказывал на человеческую мысль, и в особенности на умы руководящих и образованных классов.
   Началась заключительная фаза средневековья, та, которая должна была подготовить эпоху современную. Но ещё нельзя рассматривать средние века уже завершившимися, поскольку оставались пережитки некоторых концепций и средневековых верований, страстей и варварских инстинктов, не нейтрализованных ещё в полной мере ослабленным религиозным мировоззрением.
   Указанные изменения в интеллектуальных и моральных условиях европейского общества сопровождались во многих частях Европы глубоким изменением политических и военных порядков. Священная Римская
   Империя и папство, как уже было отмечено, не делали больше попыток к объединению, и после тысячелетнего рубежа одна сторона стремилась к универсальному господству над телами, другая – над душами. Напротив, в Англии и Франции, а также Испании власть централизующих и нивелирующих монархий всё больше утверждалась и вела дело к тому, чтобы любая нация, сформировавшаяся в пределах географических границ и языка, должны были объединиться под единой суверенной властью.
   Действительно, в Англии, после длительного периода гражданской борьбы, в ходе которой было потеряно почти всё древнее дворянство норманнского происхождения, в 1485 г. установился мир благодаря приходу к власти династии Тюдор, правившей до 1603 г. При Тюдорах были законсервированы античные формы феодальных порядков, но власть Короны господствовала, поскольку палата лордов, составленная почти полностью из недавно назначенных пэров, потеряла древний престиж, а палата общин ещё не приобрела авторитет, который она будет иметь впоследствии в XVII в., потому что городская и сельская буржуазия, из среды которой она и формировалась, ещё не была достаточно развита. Во Франции Людовик XI своей коварной и жестокой политикой, вполне соответствующей намеченным целям и средствам, используемым для их достижения, сумел к концу XV в. присоединить к Короне почти все крупные феоды и усмирить мятежное дворянство, продвинув в значительной мере дело объединения и политического выравнивания, которое потом должны будут завершить Ришелье, Мазарини и Людовик XIV.
   В Испании, благодаря объединению Арагона и Кастилии и свержению последнего мусульманского царства в Гренаде (конец Реконкисты, 1470 г.) нация оказалась объединенной, а монархия усилившейся. Это превосходство монархий над феодалами было в значительной мере обеспечено растущим использованием огнестрельного оружия. До XV в. наиболее эффективным оружием была тяжело вооруженная кавалерия, набранная из дворян и феодальные замки было невозможно захватить, иначе как длительной осадой. С помощью же артиллерийских орудий замки стали довольно лёгкой добычей, а наёмный королевский пехотинец со своим аркебузом мог успешно сразиться с закованным в железные латы кавалеристом.
   По-разному складывались судьбы многочисленных германских государств, которые стремились остаться независимыми от имперской власти, чему способствовала, как уже было подчёркнуто, политика Дома Габсбургов, направленная на то, чтобы расширить своё наследственное владение, чем объединить Германию.
   Возможно ещё более разделенной, чем Германия, оставалась Италия.
   Её два главных острова – Сицилия и Сардиния в XIV и начале XV в. входили в состав арагонской монархии, потому что единая династия царила как в Арагоне, так и на упомянутых островах. По правде говоря, речь шла об объединении чисто персональном и острова, особенно Сицилия, пользовались широкой автономией. Когда же произошло династическое объединение Арагона и Кастильи и оформилось королевство Испании, внешняя политика двух итальянских островов была подчинена политике Иберийского полуострова.
   В Неаполитанском королевстве после трех первых королей анжуйской династии, длительных гражданских войн между претендентами на наследование, обстановка не способствовала укреплению монархии. Непредсказуемые бароны поддерживали то одного, то другого претендента, взаимно ослабляя друг друга. В 1442 г. Альфонсу Великодушному, королю Арагоны, Сицилии и Сардинии удалось утвердиться в Неаполе и во всем королевстве. Шестнадцать лет спустя он умер, оставив три унаследованные от предков королевства своему брату, а завоёванное им Неаполитанское королевство, – своему законному сыну Фердинанду, которому пришлось подавить заговор баронов, пытавшихся лишить его наследства.
   На север от Неаполитанского королевства располагалось папское государство, скорее, более обширное, чем хорошо устроенное. Папы в XV в. фактически отказавшись от претензий на верховную юрисдикцию над всеми христианскими государствами, тем не менее, подобно дому Габсбургов, пытались утвердить владычество светское и прямое.
   Непотизм отдельных понтификов привел к тому, что многие города Романьи и Эмилии были признаны феодальными владениями членов их семей. В некоторых городах Марки и Умбрии воцарились местные мелкие помещики, которые оказывали Святому престолу лишь формальное уважение. В Лациуме два древних феодальных рода Орсини и Колонна, командовавшие также и наёмниками, неоднократно безнаказанно бросали вызов власти святого престола.
   В это же время в северной Италии почти все Коммуны превратились в Синьории. Но этого не произошло в Тоскане, где Коммуна Флоренции подчинила более мелкие коммуны за исключением Сиены и Лукки. Также Генуя, измученная постоянной междуусобной борьбой среди главных семейств, стала управляться по общему примеру Коммуной. Взятие Константинополя турками /1453 г. / перекрыло генуэзцам проход в порты Черного моря, куда и пролегали их главные торговые пути, из-за чего важность столицы Лигурии в экономическом и политическом отношении к концу XV в. довольно существенно понизилось.
   На север от Генуи располагались владения Савойского дома и два маркграфства Монферрато и Салюццо, но никакое из этих государств, выросших путём трансформации из старинных феодальных государств не приобрело столь большого значения, чтобы оказывать значительное воздействие на судьбы Италии. Вместе с тем, в долине По вокруг Милана постепенно в течение XIV в. сформировалось достаточно обширное государство. Род Висконти, после того, как прочно овладел Миланом, расширил свои владения, так, что от Верчелли оно простирались за Верону. Государство Висконти включало почти всю Ломбардию и Добрую часть Пьемонта и Венето.
   В 1395 г. Джан Галеаццо Висконти получил титул дука Милана, но в 1402 он умер. Ему унаследовал молодой сын Галеаццо Мария. Возбудивший ярость народа своей жестокостью, он был убит. Другой сын, Филиппо Мария, чтобы возвратить герцогство, женился на вдове знаменитого командира наёмников Фачино Кане. Вдова принесла в качестве приданого ценный подарок: Синьорию из трех городов и отряд наёмников покойного супруга. Завладев герцогством, Филипп Мария довёл до смерти жену и потом долго воевал с тремя республиками, близкими соседями или имевшими общую границу, т. е. с Флоренцией, Венецией и Швейцарией. С последней военные действия прекратились с уступкой ей значительной части территории, на которой сегодня располагается кантон Тичино. После его смерти, случившейся в 1447 г., Франческо Сфорца, капитан наёмников и муж одной из настоящих дочерей герцога, должен был снова завоёвывать Милан. Последний возродился, провозгласив Золотую Республику Амброзиану и присоединив к себе немного более половины территории герцогства, уступив в то же время другую половину венецианцам, которые завоевали всю землю на континенте вплоть до Адды, находящейся на расстоянии одного дневного перехода от Милана.
   Венеция, таким образом, воспрепятствовала тому, чтобы какое-то сильное государство образовалось близко к лагуне, но в то же самое время создавала нервное напряжение и резко сокращала территорию единого государства, которое могло бы в высокой Италии граничить с иностранным государством. Венецианская республика, кроме того, что имела обширную территорию в Италии, господствовала почти на всём побережье Адриатики и на главных островах греческого архипелага. Она сохраняла монополию торговли с Италией через Египет, до тех пор, пока португальцы не могли преодолевать Мыс Доброй Надежды. Кроме того, аристократия, которая вершила судьбы республики, сформировала наиболее сильное правительство из всех правительств, существовавших в Италии в то время, оно было единственным, которое не боялось внутренних фракций и расколов, угрожавшие всегда стабильности правительств в других итальянских государствах.
   Другим бичом итальянских государств того времени были наёмники. В XII и XIII веках итальянские Коммуны вооружали граждан. Именно отряды гражданской милиции нанесли поражение при Леньяно армии
   Фридриха Барбароссы. Но впоследствии Коммуны, ставшие Синьориями изменили политику. Синьоры расценили опасным доверять оружие народу и окружили себя наёмниками. Потом то же самое сделали некоторые коммуны, когда прогресс промышленности и рост богатства сделали слишком обременительным для граждан оставлять торговлю для того, чтобы идти воевать. Благодаря данным обстоятельствам судьба выдвинула английского авантюриста, некоего Джованни Хоквуда, которого итальянцы прозвали господин Джованни Акуто. Последний, прибыв из Франции со своими наёмниками, нанимался за деньги то к одному государству, то к другому, в тех случаях, когда не воевал ради собственных интересов. Его пример был быстро усвоен, и возникли уже итальянские отряды наёмников, под руководством итальянцев, таких как Браччо да Монтойе, Аттендоло Сфорца, Никколо Пиччинино и проч.
   Но они оказались опасным инструментом для правительств, которые их использовали, потому что командиры этих отрядов, находясь на содержании коммуны, могли стремиться к синьории, получая деньги от синьора, могли надеяться сменить его. По подозрениям такого рода Венеция предала смерти графа Карманьолу, Флоренция – Балдаччо Д’Ангьяри, а потом и Паоло Вителли. С другой стороны представляется, что кондотьеры, иными словами, командиры отрядов наёмников, искусственно затягивали военные конфликты, чтобы продлить как можно дольше получение своих доходов.
   Поскольку Италия была наиболее богатой и наиболее развитой страной во всей Европе, но в тоже время, возможно, наиболее дезорганизованной в политическом и военном отношении, она стала лёгкой добычей для иностранцев.

Глава IX

17. Флоренция в XIV и XV веках. Публичная жизнь Никколо Макиавелли

   Если Италия к концу XIV в. и в XV в. была наиболее развитой и наиболее богатой среди европейских государств, то Флоренция являлась в это время наиболее развитым городом Италии и делила с Венецией и возможно с Генуей, первенство в богатстве.
   Почти за два века до рождения Макиавелли, его родина превратилась в крупный промышленный и финансовый центр. Флорентийские банкиры предоставляли займы даже иностранным правителям. Начиная с эпохи Данте класс новых богатых, прозванных жирным народом /пополани грасси/, добился такого превосходства, что мог устранять с публичных должностей тех, кто не был записан в их корпорации, именуемые цехами /аrti/ и в особенности в наиболее богатые и могущественные, которые назывались главными или высшими цехами /Arti maqqiori/. Именно поэтому Данте, происходивший из старинного дворянского рода, вынужден был записаться, как известно, в Цех /Arte degli speziali/.
   В XIV и начале XV вв. флорентийская политика направлялась олигархией состоятельных купцов и банкиров, входивших в высшие цехи, с двумя краткими перерывами. Первый имел место, когда Гуалтьеро ди Бриенн, герцог Афинский, призванный в 1343 г. во Флоренцию для умиротворения партий, предпринял неудачную попытку стать Синьором. Второй произошёл в короткий период между 1378 и 1361 гг., когда яростное восстание худого народа /пополо минуто/ смело́ олигархическое правительство и заявило о намерении малых цехов /Arti minori/ участвовать в правительстве. Как мы уже упоминали, обе попытки не имели прочного успеха, и правительство высших цехов продолжало существовать до 1434 г.
   Но уже с 1378 г. начало ощущаться влияние одной новой семьи, которая не входила в античную торговую олигархию.
   Сальвестро дей Медичи, глава этого рода, во время восстания, разразившегося в этом году, вёл себя довольно двусмысленно. Богатство, популярность и, следовательно, влияние Медичи возрастали потом день за днём до такой степени, что вызывали зависть старых олигархических семейств. В 1433 г. Козимо Медичи, правнук Сальвестро и искуснейший глава рода, должен был отправиться в ссылку. Мера оказалась запоздалой, поскольку Медичи пользовались в известной мере расположением бедного флорентийского люда, а также потому, что многие из старинных олигархов были экономически зависимы от Медичи. К этому следует добавить,
   что закрытие многих банков и фабрик, находившихся в сфере влияния рода, вызвало глубокий хозяйственный кризис, который было невозможно остановить, не возвратив из ссылки Козимо. Возвратившись на родину в 1434 г., он стал ещё могущественнее, чем прежде и смог в свою очередь отправить в изгнание Ринальдо дельи Альбицци и других глав старой олигархической партии.
   Вспоминая о Козимо дей Медичи в своей «Истории Флоренции» и цитируя его любимую поговорку: „Государствами не управляют с помощью молитвы „Отче наш“, Макиавелли утверждал, что он управлял Флоренцией всегда с помощью „гражданских способов“.
   Историк был прав, потому что республиканские формы, оставшись почти нетронутыми, изменились в содержании. Публичные должности были доверены только тем, кто был связан с Козимо отношениями экономической зависимости или политической солидарности. Время от времени он щедро предоставлял им возможность занять почётное место в различных Советах, беря на себя расходы на покупку своего рода накидки или плаща из розовой материи, которые стали форменной одеждой тех, кто входил в состав Совета. Это объясняет ещё одну фразу, цитируемую часто Макиавелли, о том, что „С тремя отрезами розовой материи становятся добропорядочным гражданинами“.
   Так, оставаясь по внешней видимости частным лицом и продолжая жить в отцовском доме, Козимо был фактическим хозяином города. С ним вели переговоры итальянские властители и республики, когда хотели установить союз или избежать недружественных акций флорентийского государства.
   Козимо дей Медичи умер в 1454 г. Его наследником стал сын Пьетро, хороший человек, но плохой политик. Несмотря на родственные связи и союзы, которые он пытался установить с некоторыми итальянскими синьорами, могущество его дома пошатнулось и оно могло бы и вовсе исчезнуть, если бы не преемники. Ими выступили его сыновья Лоренцо и Джулиано, с самого начала продолжавшие политику своего деда. Спустя некоторое время последняя и тщетная попытка старых олигархов сбросить власть дома Медичи с помощью так называемого заговора Пацци /1478/, в ходе которого Джулиано был смертельно ранен кинжалом у подножия алтаря, закончилась провалом и дала возможность Лоренцо утвердить ещё больше свою власть, приговорив к смерти или ссылке многих своих врагов.
   Начиная с этого момента он был непререкаемым судьей, определявшим судьбы родины и, зная цели всех принципатов и итальянских республик, мог поддерживать среди них мир, выступая, таким образом, защитником политики баланса среди различных итальянских государств. Эта политика умиротворения и смягчения противоречий в судьбах Италии продолжалась им вплоть до самой смерти в 1492 г. Необходимо добавить, что власть дома Медичи, всё более упрочиваясь, открыто превращалась в Синьорио. Козимо был первым гражданином Флоренции, в то время как Лоренцо действовал уже как властитель. Большой поклонник артистов и литераторов, он окружил себя настоящим двором, состоявшим отчасти из новых людей и отчасти людей старинных олигархических фамилий, приспособившихся к новому режиму. Начиная с правления Лоренцо, семья Медичи была представлена в Святой Коллегии кардиналов и, заключая союзы, общалась на равных с суверенными дворами других областей Италии.
   Всё это постоянно раздражало наиболее непримиримую часть старинной олигархии и вызывало недовольство бедного люда во Флоренции, который в течение долгого периода – от времен Сальвестро до заговора Пацци, рассматривал Медичи как своих защитников, а сейчас видел в них господ, вокруг которых образовался новый аристократический класс.
   Ещё во времена жизни Лоренцо, один доминиканец, фра Джироламо Савонарола из Феррары, начал проповедовать во Флоренции, бичуя пороки грандов. Он приобрёл исключительное влияние на мелкий люд и далее на определённую часть средних классов. Церковная кафедра заменила собрания и газеты, а выдающийся проповедник оказался более способным к пропаганде идей и чувств, чем современный трибун.
   Савонарола предсказывал близость грядущих Божьих насланий на город, виновный в стольких грехах. Когда вторжение в Италию Карла VIII, короля Франции, потрясло в большей или меньшей степени все города полуострова и заставило людей испытывать тяготы, которые война всегда несёт с собой, многие поверили, что пророчества брата сбываются и его авторитет значительно увеличился… Неумелый Пьеро дей Медичи сын и наследник Лоренцо не умел ни сражаться с королём Франции, ни вести переговоры с ним. Флорентийцам оставалось только наблюдать, как неприятель города на их территории, как восстаёт Пиза, поддержанная теми же французами, которым ещё нужно было платить значительную контрибуцию. Всеобщее недовольство спровоцировало народное выступление, в результате которого члены семьи Медичи были отправлены в ссылку, а республика восстановлена во Флоренции с такой конституцией, которая давала преимущество средним классам. Фра Джироламо стал в некотором роде моральным вождём нового правительства.
   Несмотря на то, что брат доминиканец обеспечил себе массу врагов, влияние, которое он оказывал на своих новых правителей, возрастало. Но он имел в качестве оппонентов давних сторонников Медичи, а, кроме того, многих из старых олигархических семей, которые, оказав ему помощь в свержении Медичи, совсем неохотно выносили его усиление. Влияние брата мало нравилось интеллектуалам и скептикам, уже не таким редким во Флоренции, которые не верили в чудодейственную святость брата. Добавим к этому, что Савонарола часто в своих проповедях нападал на аморальные нравы папы Александра VI, который, понятно, отлучил его от церкви.
   В некоторый момент противники Савонаролы тут же противопоставили ему проповеди другого монаха, францисканца, который был поддержан братьями из своего ордена. Полемика между францисканцами и доминиканцами завершилась призывом узнать суждение Бога. Двум участникам, выбранным от каждого религиозного ордена, полагалось пройти между обьятых пламенем штабелей дров и тот, кто выйдет живым и невредимым из испытания мог являть собой ощутимый знак божественного одобрения. В установленный день огромная толпа собралась на площади, где должно было состояться испытание, но оно откладывалось из-за разногласий, возникших вокруг порядка его проведения: доминиканцы хотели, чтобы испытуемые несли святые дары, в то время как францисканцы не принимали данное предложение. Спор продолжался так долго, что хлынул сильнейший ливень, который сделал невозможным испытание. Сторонники Савонаролы были разочарованы., когда Популярность брата оказалась сниженной, а их противники воспользовались моментом, чтобы напасть на монастырь доминиканцев, где они захватили феррарского монаха с двумя его последователями. В 1498 г. после одного из тех политических процессов, в которых приговор пишется еще до начала судейских прений, все трое были преданы смерти на костре.
   Никколо Макиавелли родился во Флоренции в 1469 г. в старинной, но обедневшей семье. Он получил то гуманистическое образование, которое тогда было почти обязательным для молодых людей его положения. Он изучил довольно хорошо латынь и, возможно, владел вполне прилично греческим. Очевидно, знал некоторых наиболее известных греческих авторов в латинском переводе, сделанными гуманистами к тому времени.
   О молодых годах Макиавелли известно мало. Без сомнения он был свидетелем событий, происходивших во Флоренции во время вторжения Карла VIII и изгнания Медичи и должен был участвовать в тех событиях, где рос и становился преобладающим авторитет Савонаролы и где его настиг трагический конец. В силу своего характера и менталитета Макиавелли не мог стать энтузиастом идей доминиканского монаха. В своих письмах и в своих произведениях он делает некоторые намеки, скорее иронические, насчёт Савонаролы. Верно, что в «Государе» он помещает его рядом с Моисеем, Тесеем, Ромулом и другими основателями государств. Но в то же время приводит знаменитого монаха, как пример, чтобы показать, что претендующие на руководство народами, веря исключительно в эффективность своих речей, – их он называл „безоружные пророки,“ – неизбежно кончают плохо.
   Не имея возможности сносно жить на собственные доходы, Макиавелли в 1498 г. участвует в конкурсе на пост секретаря второй канцелярии синьоров. После успешного прохождения конкурса на него были возложены обязанности секретаря Совета Десяти «свободы и мира», который несмотря на своё название занимался также вопросами, связанными с войной и внешней политикой. Он занимал эту должность до 1512 года. Его особенно ценил Пьетро Содерини, назначенный постоянным гонфалоньером в 1502 году. Пост гонфалоньера был эквивалентен приблизительно руководителю исполнительной власти и пожизненному президенту республики. Часто случалось так, что Содерини, дабы сохранить видимость, направлял в качестве послов к тому или иному итальянскому или иностранному правителю одного или двух флорентийцев из знатных домов и наряду с ними скромного служащего секретариата Десяти, на мнение которого полагался значительно больше. Макиавелли отправляли и в качестве комиссара в отряды наёмников, которые Флорентийская республика оплачивала для подавления восстания в городе Пиза, что окончательно удалось сделать только в 1507 г. Можно себе представить какую силу влияния имел Макиавелли на правительство Флоренции, когда он, испытав полное разочарование в наёмной милиции, сумел убедить Гонфалоньера, Синьорию и Совет Десяти создать ополчение, называвшееся «Флорентийские силы порядка» lOrdinanza fiorentinal, сформированное из крестьян, проживавших на флорентийской территории, подданых, но не граждан республики. Их рекрутировали с помощью военного набора, единообразно вооружили и обязали проходить военную подготовку каждое воскресенье в течение нескольких часов.
   Период, в который разворачивалась деятельность Макиавелли как секретаря Совета Десяти с 1499 по 1512 гг., был одним из наиболее печальных в истории Италии. Страна в этот период была наводнена иноземцами, захвачена и растоптана французами, испанцами, швейцарцами и немцами. Было очевидно, что никакое из итальянских государств не было настолько мощным и не имело такой военной организации, чтобы смогло изгнать иностранцев по ту сторону Альп и за море. Наёмные отряды чётко обнаружили собственную неспособность и недостаточность перед лицом сплочённой и обстрелянной испанской, немецкой и швейцарской пехоты, французской кавалерии.
   Флорентийский секретарь был одним из тех редких людей, кто со всей страстью относился к своей работе, рассчитывал на положительные результаты своего эксперимента, считал необходимым видеть, и в ряде случаев действительно видел, значительно дальше тех, кто стоял на самых высоких ступенях в политической и административной иерархии. Какие несчастья обрушились на Италию из-за её разделения на большое число мелких государств, из-за её военной дезорганизации – всё это было слишком очевидным, чтобы многие итальянцы, современники Макиавелли не были с ним согласны. Но почти все полагали невозможным немедленное применение необходимых мер, поскольку сталкивались с двумя главными препятствиями: партикуляризмом республик и тогдашних Синьорий. Ни одна из них не соглашалась по собственной воле пожертвовать собой ради основания большого государства. Кроме того, им было трудно создать в короткий период национальные вооруженные силы, достаточно многочисленные и боеспособные. Макиавелли верил в свой проект. Этой веры не доставало другим. В том и состоит его превосходство как теоретического мыслителя и, скажем так, его слабость как политика-практика.
   В 1512 г. кардинал Джованни дей Медичи, который спустя несколько месяцев должен был стать папой Львом X, получил из Испании боевой отряд испанских солдат с намерением использовать их для того, чтобы Медичи могли восстановить Синьорию во Флоренции. Наспех набранная Флорентийская ординанца, не слабо обученная и не имевшая знающих офицеров, не могла выдержать столкновения у Прато с опытной испанской пехотой. Правительство Содерини пало, и синьория дома Медичи снова утвердилась во Флоренции.
   Макиавелли оставался до самого конца верным Содерини и республике. Он был смещен со своей должности в секретариате и после нескольких месяцев заключения по подозрению в участии в заговоре был приговорён к ссылке в Рокка Сан Кашано, в его небольшое родовое имение.
   Удалённый от всякой политической деятельности, оторванный от среды, в которой до этого момента пребывал, лишенный функций, которые выполнял с интересом и страстью, Маккиавелли оказался вынужден жить той жизнью, которая так ярко описана им в знаменитом письме Франческо Веттори. Его единственным утешением оставалось чтение классиков. Их идеи он воспринимал и применял к Италии своего времени. Всё более крепло его убеждение в том, что только создание сильного государства и национальной армии не позволит освободить страну от варваров. Однако необходим был человек, способный осуществить этот смелый проект. Таким человеком он надеялся найти в Джулиано дей Медичи, младшем брате папы Льва X, поскольку Дом Медичи владел в то время Флоренцией и Папской областью и был наиболее мощным из того, что сохранялось в Италии. Поэтому он подумал о написании своего рода катехизиса, сборника максим, следуя которым можно было бы приблизиться к осуществлению желаемой цели. Таким политическим кодексом стало его сочинение «Государь», посвященное сначала Джулиано дей Медичи, а после его неожиданной смерти, Лоренцо дей Медичи, племяннику папы Льва X.

18. Обобщенное и критическое изложение «Государя»

   «Государь» – это не слишком отделанный трактат, подразделённый на двадцать шесть глав различного объёма. В нем Макиавелли даёт наставления относительно тех способов, с помощью которых образуются, сохраняются и расширяются государства и заканчивает призывом к тому, кто окажется способным реализовать его предписания и создаст сильную национальную армию для освобождения Италии от иностранного господства. Трактат можно разделить на две части. В первой части он рисует образы людей, которые разными путями пришли к власти и сохранили её. Во второй части, основываясь на природе человека, даются наставления и советы по искусству управлении; там тоже нет недостатка в примерах, их подкрепляющих.
   Автор начинает с утверждения, что все правительства, которые приобрели власть над людьми можно разделить на республики (слово, возможно в первый раз использовано в современном понимании государства и не подходящее для монархии) и на принципаты. Последние можно разделить на наследственные, смешанные и новые. Макиавелли полагает, что наиболее лёгкими для сохранения являются наследственные принципаты, поскольку живущие там народы привыкли подчиняться, менее лёгкими для поддержания выступают смешанные, в особенности, если новая часть населения не принадлежит той же провинции (сейчас сказали бы нации), что и старая. Чтобы преодолеть трудности, которые возникают в том случае, когда новая территория является иностранной, он предлагает четыре способа: отправиться туда и заселить её, превратить в колонию, воспрепятствовать установлению там другой иностранной власти, ослабить на этой территории, районы наиболее мощные и поддержать слабые. По мысли автора, не осуществивший на практике эти советы король Франции, Людовик XII потерял Ломбардию.
   Макиавелли, однако, в большей степени обращает своё внимание на новые принципаты, основанные или с помощью оружия и дипломатического искусства, своего или чужого, или с помощью злодейства. Как пример того, кто использовал оружие и хитрость, он назвал Цезаря Борджа. А того, кто приобрёл власть злодейством – Оливеротто да Фермо [47 - Оливеротто де Фермо (Эфредуччи Оливеротто) – (1475–1502) – кондотьер на службе у Цезаря Борджа. Был убит по его приказу.] и Агафокла.
   Оливеротто да Фермо был, конечно, разбойником; он пришёл к власти, предательски убив своего дядю и главных граждан Фермо. Однако Агафокл, бывший тираном Сиракуз, не страдавший угрызениями совести, будучи сыном горшечника, а потом и солдатом наёмником знал, как прийти к власти и сохранить её в течение долгого времени от притязаний могущественных внешних и внутренних врагов, дав доказательство своих выдающихся политических способностей и немалых военных умений. В то время как Цезарь Борджа, сын понтифика, так же не обременённый щепетильностью, утвердился в Романье из-за слабости синьоров, правителей отдельных городов и с помощью короля Франции, обеспеченной ему папой. Но после его смерти Цезарь потерял государство.
   Макиавелли, говоря о военной организации, твердо выступает за национальные вооружённые силы, советует принцепсу не заключать соглашений ни с наёмниками, ни с вооружёнными отрядами союзников. И это один из тех аспектов, которые автор «Государя» изложил с наибольшей глубиной.
   В главах от пятнадцатой до восемнадцатой содержится квинтэссенция макиавеллизма. В них автор перечисляет добродетели и пороки, свойственные человеческой натуре: например, рядом со свободой помещает жадность, доброте противопоставляет жестокость, состраданию – нечестивость, честности – отсутствие веры и так далее. Макиавелли анализирует приемлемо ли государю иметь качества хорошие или плохие, и заключает, что о вредоносности тех или иных свойств следует судить применительно к обстоятельствам, чтобы попытаться показать, что собственное поведение соответствует хорошим свойствам. Кто так не действует, тот неминуемо потерпит поражение, потому что другие будут применять в отношении его плохие приёмы.
   Затем, Макиавелли рассматривает, следует ли государю быть любимым, чем устрашающим и говорит, что было бы предпочтительно, чтобы он одновременно и наводил страх и был обожаемым. Поскольку это не всегда возможно, следует лучше быть устрашающим, чем любимым, потому что признание – связь слишком слабая, с учётом непостоянства и испорченности человеческой природы, в то время как страх, проистекающий от угрозы наказания, всегда эффективен.
   В следующих главах писатель выдвигает критерии, используя которые принцепс должен выбирать своих министров и рекомендует, что ему необходимо делать, чтобы остерегаться льстецов. Он полагает, что судьба обеспечивает лишь половину успеха или неуспеха принцепсу, но все остальное зависит от его поведения и персональных качеств.
   В заключительной главе, которая принесла Макиавелли наибольшую славу, особенно среди итальянцев, он призывает принцепса освободить Италию от иноземца, потому что «власть этого варвара невыносима для каждого».
   В этой главе, Макиавелли предыдущих глав, холодному калькулятору и пессимисту, противостоит Макиавелли идеалист, который хочет достичь одну из наиболее благородных целей, которую государственный человек может предложить, а именно освободить собственную страну от иностранного господства. В этих немногих страницах предстаёт во всей драматичности трагическое положение Макиавелли, который для достижения высочайшей цели вынужден указывать на низкие, не совместимые с ней средства, которые, возможно, оказывались наиболее подходящими в условиях того времени.
   Оценив в общем и целом содержание «Государя», мы можем сейчас перейти к анализу его достоинств.
   Человечество, взрослея, постигает, а в эпохи интеллектуального и морального упадка забывает то, что постигло. Поэтому не следует возбуждать удивление, если мы, живущие в XX в., довольно далеко продвинувшемся по сравнению с веком XVI, можем легко увидеть больше и лучше того, что было доступно флорентийскому секретарю.
   Эту преамбулу мы начнём с утверждения, что проблемы, которые возникали и возникают вокруг Государя Макиавелли, можно разделить на четыре вида.
   1. Писал ли Макиавелли с серьёзными намерениями свою работу или же имел тайную мысль разоблачить перед народами беззакония государей? Как известно, этот тезис был высказан впервые Альберико Джентили, принят Руссо, повторён Альфьери и Фосколо. Но эту гипотезу следует отставить как необоснованную, потому что в отличие от того, что утверждал Руссо, между мыслью Макиавелли, содержащейся в «Государе», и тем, что выражено им в других его работах нет никакого противоречия. И поэтому, когда он предлагает действовать в разрез с моралью, он извиняется, ссылаясь на необходимость действовать злокозненно, поскольку и другие злы и коварны. Остаётся подразумевать, что если бы другие были хорошими, иными бы были и пути, которыми надлежит следовать.
   2. Возможно ли в политике отдаляться от предписаний морали? Другими словами, политическая жизнь должна ли всегда протекать в соответствии с правилами морали? В прошлом по этому поводу многие дискутировали применительно к Государю. Сегодня же может показать очевидным, что государствами, как говорил Козимо Медичи, не всегда можно управлять с помощью молитвы отче наш и что правительства должны действовать по принципам в известной мере отличным от тех, что изложены в Нагорной проповеди. Хотя не говорится, что в политике должно систематически игнорировать моральные нормы, поскольку в противном случае политический деятель закончил бы тем, что был бы заклеймен всеобщей ненавистью. Это произошло с Цезарем Борджа, что и послужило одной из причин его быстрого падения. В основе своей политическое искусство состоит в чувстве меры и границ и тот, кто не имеет этого чувства, не является государственным деятелем и тем белее человеком государственного управления.
   3. Является ли Макиавелли основателем подлинной политической науки?
   Разумеется, он имел огромную предрасположенность создать эту науку и обладал редкой интуицией в двух отношениях: он видел, что во всех человеческих обществах существуют постоянные политические тенденции и что их можно обнаружить, изучая историю данных народов. Движимый интуицией в этих двух смыслах, Макивелли пытался заложить основания политической науки, но ему это не удалось сделать из-за нехватки необходимого исторического материала. Историческая критика ещё не родилась и исторические факты узнавались частично и несовершенным образом, будучи упомянутыми в средневековых хрониках или в работах писателей-классиков, которые, естественно, рассматривали их применительно лишь к периоду античной Греции и античного Рима, им непосредственно известной. Когда же не было недостатка в материале, флорентийский секретарь умел вскрывать некоторые глубокие истины, как например, ту, которая относится к причинам военного превосходства римлян в республиканский период, для изучения чего он мог использовать данные, предложенные ему Полибием и Титом Ливием.
   4. Создал ли Макиавелли политическое искусство? Сумел ли он, другими словами, отредактировать добротный учебник, который без добавлений и улучшений, мог служить тем, кто стремятся управлять народами или хотят продолжать управлять ими во все времена и во всех странах? Многие, вплоть до сегодняшнего дня, отвечают на этот вопрос утвердительно, другие отвечает отрицательно и последний ответ, как мне представляется, более соответствующим истине.
   Почти все писатели и, можно сказать, почти все образованные люди сформировали свой менталитет, частично основываясь на книгах, и сегодня следует добавить на газетах, и частично на жизненном опыте, и в зависимости от случая один, либо другой фактор имел преимущество. В отношении же Макиавелли думается, первый фактор решительно перевешивал и, без учета этого перевеса, было бы затруднительно объяснить его преклонение перед всем тем, что было создано писателями-классиками и его глубокое убеждение в абсолютном превосходстве греков и в особенности античных римлян над людьми своего времени. Можно возразить таким аргументом, что, творя в начале XVI в., он по этому поводу не обманывался или, хорошенько подсчитав и взвесив, ошибался весьма мало. Но он определенно ошибался, когда полагал, что достаточно уподобиться «антикам» для обеспечения тех же результатов, которые они достигли.
   Именно эту ошибку он совершает в некоторых случаях в «Государе», но особенно в «Рассуждениях», в которых постоянно устанавливает параллель между античным Римом и Флоренцией, демонстрирует превосходство первого над второй, не учитывая при этом огромной разницы среды и обстоятельств, в которых эти два города находились.
   Как следствие, Макиавелли, подобно тем, кто обрел свою манеру мыслить преимущественно из книг, остался теоретиком-идеалистом и подобно почти всем идеалистам, где-то наивным. Рискованное утверждение о человеке, чьё имя стало синонимом двуличия, хитрости и лукавства, но доказать его истинность полагаем нетрудно.
   По книгам можно научиться в целом узнавать человеческую душу, но опыт жизни учит тех, кто имеет необходимые способности распознавать любого человеческого индивида. Это куда более сложно, поскольку каждый человеческий, индивид составляет маленький мир в себе и является результатом соединения качеств, часто противоречившие друг другу. Конечно, Макиавелли отличался умением в общем плане познавать человек, но обманывался частенько в оценке индивидов, и поэтому его предписания часто носят общий характер и имеют небольшую пользу в практических делах.
   Его суждения о людях часто неполны, они открывают для света одну сторону правды, но не всю правду, потому что односторонне учитывают страсти и сложнейшие чувства человеческой души. А в практической жизни и, особенно в политической жизни, неполное знание истины в ряде случаев более опасно, чем полное незнание, ибо человек действия полагает, что он сможет разрешить одним жестким и одноплановым методом различные проблемы, у каждой из которых собственные особенности.
   Как учит флорентийский секретарь, может так случиться, что возникнет необходимость благоприятствовать людям, которых нельзя уничтожить, но часто невозможно благоприятствовать одним, без нанесения ущерба другим, как происходит каждый раз, когда персоне следует доверить должность, которой домогаются многие. Часто, не имея возможности ослабить тех, кто недоволен, необходимо внимательно смотреть и уметь выбрать тех, кто среди вероятных недовольных внушает наибольшие опасения. Тем не менее, верно, что люди, как написано в «Государе», в целом неблагодарны, непостоянны, притворны, трусливы в опасности, жадны к деньгам, хотя Макиавелли сам допускает, что не все таковы, он забывает добавить, что даже те, кто так или иначе, соответствуют портрету, нарисованному им, иногда способны и на некий жест альтруизма и щедрости. Он не учит тому, как выбирать тех, кто является людьми морально совершенными и как можно во благо использовать честность и доброту, которые пусть в малом количестве можно найти даже среди людей низкого морального уровня.
   Об искусстве обмана людей до сих пор ещё, кажется, не написано никакого специального трактата, и вряд ли какое-либо исследование было опубликовано по этому поводу, потому что способные обманщики не нашли бы там что-то такое, чего они не знали, а их жертвы что-нибудь усвоили.
   Макиавелли не специально поднимает эту тему в шестнадцатой, семнадцатой и особенно в восемнадцатой главах «Го су даря», но как представляется, ему недостаёт сил, чтобы справиться со столь горячей темой. Возможно, что в этих делах, как впрочем, и во многих других, век XX намного превосходит век XVI.
   Действительно, по флорентийскому секретарю, принцепс должен показать, что наделен многими хорошими качествами, но, в сущности обладает качествами нехорошими. Иными словами, он должен казаться, а не быть. В особенности он не должен держать данное слово и соблюдать сделанные обещания, когда ложь и нарушение заповедей веры могут оказаться полезными, сохраняя при этом репутацию искреннего и доброжелательного человека. Но писатель не объясняет, как эти две, столь противоречивые даже на первый взгляд цели можно было бы одновременно достичь. Кроме того, не следует забывать, что задача была значительно более сложной, чем сейчас, ибо мир был неизмеримо меньшим, факты, способные привлечь внимание, более редкими и не существовало ещё ежедневной печати, весьма способной расцветить события, возбудить определённые страсти и предложить огромному большинству ленивых умов сманипулированное и красивое мнение.
   Макиавелли по этому поводу следовало бы добавить к последней главе своей книги и сказать, что одно дело лгать, другое обманывать, и что первое правило искусства обмана состоит в том, чтобы использовать ложь как можно реже и с наибольшими предосторожностями, памятуя, что тем, кто часто лжет, редко верят, к тому же очень опасно быть застигнутым на месте преступления с ложью. Можно было бы предложить также, что очень полезно подмешивать ко лжи как можно больше правды с таким расчётом, чтобы было трудно отличить одно от другого.
   В конце главы было бы хорошо заметить, что тому, кто родился с наклонностью к лицемерию, подлогам и лжи почти никогда не удавалось вовремя остановиться, чтобы приобрести репутацию доброжелательного и искреннего человека. Наоборот, тот, кто родился с наклонностью противоположной или превратился в честного и искреннего благодаря воспитанию и самоконтролю, будет испытывать почти непреодолимое отвращение к сознательной лжи даже если она необходима, чтобы совершить хороший поступок, или спасти собственную страну.
   В основе своей, правило, которое могло бы послужить сноровистому человеку для собственной защиты, и хитрецу, и карьеристу и которого следует придерживаться как в публичной, так и в частной жизни, можно было бы выразить несколькими фразами; однако советы, которые содержат правило, честно сказать, трудны для практического применения. Оно состоит фактически в быстром и точном интуитивном пониманий характера тех индивидов, с которыми приходится иметь дело, в знании их целей и средств, имеющихся для их достижения, в способности проникать в души других, по возможности сохраняя непроницаемой собственную душу. И почти не излишне добавить: чтобы достичь поставленных целей, необходимо сохранять хладнокровие, полное самообладание, не позволяя себе, чтобы собственное мнение было искажено любовью, ненавистью, тщеславием, гордостью, амбициями должности, жадностью к деньгам, даже страхом, особенно страхом всякого рода.
   Сейчас такому искусству не учат, его нельзя почерпнуть из книг, это подарок судьбы, который, как другие подобные дары, совершенствуется мировой практикой и опытом жизни. Вот почему «Государь» интересно читается, но он не может внести эффективный вклад в интеллектуальное и моральное формирование человека, занимающегося политикой.
   Но могут сказать, почему же этот маленький томик «Государя» так читают и перечитывают, и бурно обсуждают начиная со второй половины XVI в. и до первых десятилетий в. XX?
   Тому способствовали несколько причин; некоторые временные, которые действовали в определённое время и в определённых странах, другие постоянные, которые действуют во все времена и во всех странах.
   Среди первых необходимо вспомнить полемику между протестантами и католиками, которая имела место во второй половине XVI века, в рамках которой одна их сторон упрекала другую в действиях, основанных на советах флорентийского секретаря.
   Итальянцы XIX в. находили наоборот, что сочинения Макиавелли обладает рядом достоинств, чтобы заслуживать их симпатию и восхищение. Фактически он всегда сражался со священством и в особенности с иезуитами, и всегда искал возможность показать, что временный суверенитет папства всегда был препятствием для формирования мощного национального государства в Италии, изгнания иностранцев за пределы Альп и за море. Другими словами, он наметил фундаментальные линии той программы, которую итальянские государственные деятели смогли осуществить и даже усовершенствовать в XIX в., объединив в одно государство почти всех людей, говорящих по-итальянски. Таким образом, легко понять, что поколения итальянцев, которые осуществляли эту программу, глубоко почитали флорентийского секретаря и многое прощали, тому, кого очень любили и в особенности защищали того, кто любил то, что любили они сами.
   Но, кроме причин случайных и местных, были и остаются другие, общего порядка, которые объясняют, почему «Государь», возбуждал и возбуждает интерес довольно большого числа поколений людей.
   Одна из причин, без сомнения, – то непроходимое холодное бесстрастие, с которым Макиавелли описывает массу недостатков человеческой души, и смелость, с которой он умеет сделать очевидной, без обиняков и без колебаний, проступки и недостатки выдающихся людей и людей простых, простонародья и классов, активно участвовавших в политической жизни.
   Много условного притворства было написано по этому поводу до Макиавелли и продолжает писаться после него, и поэтому легко понятна притягательность писателя, который отвергает все условности и пытается описать человечество таким, как он видит.
   Уже говорилось, что макиавеллиевское видение вещей и людей редко полное, часто автор «Государя» видит только одну сторону природы людей, столь сложной и разнообразной, происходящей от Адама. Но эту сторону он умеет описывать впечатляющей фразой, поражающей читателя самым сильным образом. Эта оценка в ряде случаев заслуживает большого отвращения или же большого восхищения, потому что часто заключает, уточняет и иллюстрирует суждение, которое читатель уже смутно угадывал, но не мог чётко его представить и сформулировать.
   Стиль также соответствует содержанию книги: спонтанный и поэтому весьма действенный.
   Макиавелли в «Государе» пишет под влиянием импульса глубокого убеждения и страсти, поэтому он не теряет своего времени на тщательную отделку текста, на придание ему классической формы, как это он делает, например, в «Истории Флоренции». В своей наиболее выдающейся книге он использует флорентийский диалект, родные идиомы, едва подправленные, и в особенности стремится выразить свою мысль с максимальной ясностью и точностью, мало заботясь о литературной форме. И эту мысль он выражает цельной, без сентиментальных смягчений, без заботы о том примет ли читатель благожелательно то, что он пишет или же отвергнет его максимы. Поэтому он никогда не старается позолотить пилюлю, но озабочен лишь тем, чтобы выразить то, что полагает правдой.
   Вот почему этот человек, имевший притязания учить себе подобных искусству обмана, убеждавший их в преимуществах и необходимости лжи, был как писатель, одним из числа тех, наиболее искренних, кто были наряду с ним. Профессиональная честность писателя, состоящая в выражении читателю собственной подлинной мысли, не озабочиваясь успехом или неуспехом книги, преимуществами или потерями, которые она может принести автору, этой честностью он обладает великолепным образом. И, в свою очередь, искренность обеспечивает удачный результат, поскольку позволяет лучше прочувствовать содержание «Государя».
   Макиавелли, в конце концов, не считая мелких и тривиальных интрижек с женщинами, оставался честным в частной жизни, честным как чиновник, потому что служил всегда верно своим руководителям, честнейшим образов работал как писатель, желая сформулировать правила искусства обмана в политической жизни. Но это не было его ремеслом. Если бы он действительно был хитрецом и карьеристом, то, как человек гениальный, сделал бы карьеру, куда более блестящую, и не умер бы в бедности, и в особенности воздержался бы от написания «Государя», потому что настоящие хитрецы во все времена и во всех странах прекрасно знают первое правило своего ремесла, состоящее в том, чтобы не раскрывать другим секреты собственной игры.
   «Государь» – без сомнения, произведение, принесшее наибольшую славу своему автору, но есть и другое произведение с политической аргументацией, написанное Макиавелли, – это «Рассуждения на первую декаду Тита Ливия». В нем нет такого единства описания, которое можно найти в «Государе», поэтому дать его сжатое описание труднее. Но можно утверждать, что в целом, в данной работе автор учит республики способам, с помощью которых они могут расширяться и сохраняться, обосновывая свои наставления примерами, взятыми из римской истории и мало обращая внимания, как уже подчёркивалось, на то, что существует большая разница между эпохой республиканского Рима и временем Макиавелли.
   В «Рассуждениях» Макиавелли настаивает в рекомендациях на образовании гражданской милиции и рассуждает как об элементе необходимом для расцвета республик, о том, чтобы народ не был коррумпирован.
   В «Диалогах об искусстве войны» Макиавелли развивает концепцию, уже выдвинутую в «Государе» и «Рассуждениях» о наёмных вооруженных силах. Чтобы судить о прозорливости Макиавелли, необходимо было бы коснуться и его «Донесений», в которых он давал отчёты своему начальству об условиях в тех странах, куда его направляли с дипломатическими миссиями. Некоторые из этих «Донесений» делают честь наблюдателю, как например, сообщения из Франции; другие из них более поверхностны, такие как написанные о Германии, где флорентийский секретарь находился всего лишь несколько недель без знания языка. Другие работы, включая «Историю Флоренции», имеют в большей мере ценность литературную, чем политическую.
   Несколько рукописных копий «Государя» ходили по рукам во Флоренции и Риме ещё во время жизни автора, который, как известно, умер в 1527 г… Работа была опубликована в печатном виде почти одновременно в Риме и Флоренции в декабре 1531 г. и в январе 1532 г. В 1523 г. некий Агостино Нифо, пизанский профессор, перевел «Государя» на латинский, ещё до того, как он был напечатан, он его несколько переомылил и опубликовал как своё произведение, убрав последнюю главу и назвав издание «Об умении управлять» («De regnandi peritia»). Он посвятил произведение Карлу V [48 - Карл V (1500–1558) – Император Священной Римской Империи в 1519–1556 гг. Вел войны с Францией (1494–1559 гг.). Макиавелли давал оценку его политическим мерам и военным шагам. Сохранились эпиграммы Макиавелли на Карла V.].
   Первое цитирование «Государя», кажется, было сделано кардиналом Реджинальдо Полем около 1540 г… Во второй половине XVI века «Государь» был жестоко раскритикован протестантами и католиками. Его много цитировали те, кто его читал, а также те, кто его не читал.

19. Политические писатели XVI века. Гвиччардини и практические макиавеллисты

   Век XVI в отличие от века XV, породил богатую политическую литературу не только в Италии, но также и во Франции и в Испании и чуть меньшую в Германии. Правда, в ней мы не найдем единство направления, как это было в любом из предыдущих веков, потому что для одних писателей, например, борьба между протестантами и католиками, тогда ещё очень острая, вызывала необходимость исследований легитимности и границ суверенной власти, и тех случаев, когда восстание и даже тираноубийство могли быть оправданными. Другие мыслители, следуя Стагириту или Макиавелли, занялись изучением того, какая из классических форм правления должна была бы быть предпочтительной, или же предлагали принципатам и республикам наилучшие правила, для того чтобы расширить государство или сохранить его.
   Эта множественность направлений была обусловлена различием культурных влияний, которые оказывали своё действие на исследователей XVI в., которые частично отталкивались от писателей классической античности и частично от наследия непосредственно предыдущих веков. Век XVI и добрая часть века XVII могут быть восприняты как эпоха перехода от мысли XIV и XV вв. к мысли современной.
   Действительно, если последующие писатели в эпоху Возрождения не сравнивали больше верховного понтифика с солнцем и императора с луной, не настаивали больше на абсолютной безошибочности Аристотеля, многие из них, тем не менее, находили ещё из Библии и из Аристотеля доводы в пользу своих тезисов. И если вначале итальянские гуманисты и потом Эразм Роттердамский начали критиковать священные тексты, как и тексты светские и если фальсификации типа «Подложеных декреталий» и «Декрета Грациано» ещё был невозможными, то освобождение от привычных интеллектуальных уз античности было ещё не полным.
   Эта множественность и неопределённость интеллектуальных политических течений в XVI в. находила своё соответствие в политических институтах, которые сами находились в переходном периоде. В то время как началось движение, которое должно было привести к образованию абсолютистского государства конца XVII века со своими многочисленными органами, среди которых главными окажутся стабильная бюрократия и постоянная армия, с другой стороны, ещё сохранялись многочисленные и важные пережитки феодализма и коммунальных автаркии.
   Заметив всё это в качестве предисловия, начнём краткую экспозицию главных политических писателей в. XVI.
   Одним из первых среди них в хронологическом порядке идёт Франческо Гвиччардини, родившийся во Флоренции в 1483 и умерший в 1540 г. Он оставил много произведений, которые частично или полностью долго оставались неизданными. Среди них «Воспоминания гражданские и политические». Из его произведений следует упомянуть, прежде всего, «Историю Флоренции», а также «История Италии», «Диалог о правлении во Флоренции», и «Сображения относительно рассуждений Макиавелли на первую декаду Тита Ливия».
   Ни в одной работе нашего автора не содержится систематического изложения его политических воззрений, хотя это можно легко усвоить из всего комплекса, написанного им. Гвиччардини основывает свои утверждения на наблюдении фактов и человеческой природы, как это пытался делать Макиавелли, но этим и ограничивается его умственный контакт с флорентийским секретарём, потому что почти всегда наш автор приходит к противоположным выводам по сравнению с его выдающимся современником.
   В то время как последний в начале XVI в. провозглашал, что придет принцепс, который освободит Италию от варваров, Гвиччардини, четко знающий настоящие условия своей эпохи и страны, был далёк от того, чтобы воодушевляться такой программой.
   Из острейшего чувства реальности вытекают его верные наблюдения, относительно «Рассуждений» Макиавелли. В своих «Соображениях», а также и в «Воспоминаниях» он пишет: „Как же ошибаются те, кто на каждом слове вспоминает римлян, им бы необходимо иметь такое государство, какое имели они, применительно к их условиям, а потом уже управлять им по их примеру“.
   Гвиччардини дал точное определение политической свободы: она состоит, как он говорит „в преобладании законов и порядка над аппетитами частных лиц“, подразумевая, что среди частных лиц должны быть также и управляющие. Он не настроен благожелательно к народному правлению или, как он говорит, демократическому правлению, поскольку утверждает, что „народ – это сумасшедшее животное“.
   Из всей суммы написанного им, видно, что он предпочитает смешанное правление и желает, чтобы во Флоренции установилась умеренная монархия, не потому, что считает эту форму правления наилучшей, но потому, что считает её наилучшей из возможных в данных условиях города.
   Как и многие люди, активно участвующие в политической жизни, наш автор скорее пессимист. Действительно, он много раз утверждает, что почти все, кто кричат о своей любви к свободе, но как только найдут город, где можно было бы командовать "спешно отправились бы туда". Но его пессимизм не абсолютен, потому что он верит, что "люди, в общем, любят добро и справедливость до тех пор, пока любовь к собственному интересу и интересам близких или страх отмщения другими не заставляет их отклониться от их намерений".
   Другая мысль, которая заслуживает того, чтобы о ней вспомнили, это та, где он говорит, что "знание для слабых мозгов или их улучшает или портит совсем". Он выглядит, кроме прочего сторонником Мартина Лютера и добавляет, что верно служил папству, но был бы счастлив, если бы увидел, что папы дошли до такой, черты, „когда остались без пороков или без средств их удовлетворить".
   По вопросу о моральности или благородстве мысли и поведения Гвиччардини было много дискуссий в общем и целом в неблагоприятном для него смысле. Правда состоит в том, что он стремился к добру, но в границах, которые считал возможными и что вместе с общественной пользой, заботился о том, что он называл его особенным, то есть его личном интересе.
   Как уже подчёркивалось, во второй половине XVI в. было много писателей, которые хотели выступать против теорий, изложенных в «Государе». Частично это были протестанты, частично католики. Среди протестантов следует вспомнить француза Жантилье, который приписывает влиянию книги флорентийского секретаря резню на день святого Варфоломея и во многом справедливо отмечает, что его советы применимы скорее к маленьким итальянским государствам, чем к такому большому и прочно сложившемуся королевству, как Франция. Среди католиков наибольшую славу имел отец Поссевино и отец Рибаданейра, оба иезуиты. Наибольшее же распространение имел небольшой схоластический трактат отца Луккезини, озаглавленный «Очерки о шутках Макиавели», который библиотекари имели обыкновение называть «Шутки отца Луккезини». В тот же самый период фламандцы Гаспаре Шоппио и Густо Липсио были осторожными защитниками Макиавелли.
   Вплоть до конца XVI в. и в первые годы в. XVII немало было писателей, вдохновлявшихся принципами, изложенными Макиавелли, которые хотели применить их на практике, давая при случае советы руководителям государств.
   Одним из них был сицилиец Шипионе ди Кастро, родившийся около 1520 г., по мнению некоторых, в Палермо, по мнению других в Мессине.
   Важность некоторых его работ впервые была представлена Джузеппе Феррари в курсе учений итальянских политических писателей.
   Дон Шипионе прожил достаточно авантюрную жизнь: много путешествовал по Италии, жил долгое время в Милане у дона Ферранте Гонзаги, сначала вице-короля Сицилии и потом правителя Милана. Посетил также Нидерланды и Лондон во время бракосочетания королевы Марии Католической и того, кто несколько лет спустя станет Филиппом II, королём Испании, то есть около 1553 года. В конце концов он провел много времени в Риме, где привлекался понтификами к инженерным работам по гидравлике. В Лондоне, вероятно, он близко познакомился с дуком Савойи Эмануэлем Филиберто, пока ещё не вступившим в свои права в наследных государствах. Вместе с тем, в его биографии осталось много темных пятен: определённо он побывал пару раз в тюрьме, второй раз уже в зрелом возрасте, посаженный на три года и шесть месяцев, как он упоминает в своих записях. Из всей своей жизни, взятой в целом, в большей степени он извлёк способность приобретать позиции, устанавливать важные отношения, нежели их сохранять.
   Продуктивна деятельность Шипионе ди Кастро как писателя. Почти вся она посвящена политическим аргументам, практической политике, в особенности заслуживают упоминания «Описание государств и правительств Нидерландов», «Описание и наставления для государства Милан», «Наставления для государей для того, чтобы лучше управлять государствами» и, наконец, «Наставления дону Маркантонио Колонне, когда он стал вице-королём Сицилии». Последние произведения, без сомнения, – лучшие из работ данного автора, вероятно были написаны в 1577 году и опубликованы впервые в Милане в последней части «Политического сокровища», увидевшего свет в 1601 году. Применительно к ним следует сделать более детальный обзор.
   Сицилия в то время была связана с Испанией союзом личного характера, поскольку одна и та же династия, что управляла Испанией, царила и на большом средиземноморском острове. Но последний сохранял широкую автономию. Существовал там и собственный парламент, имелась и своя финансовая система, отличная от испанской. Исполнительная власть и в известной мере власть судебная были доверены вицекоролям, как правило, испанцам, но иногда и итальянцам. Они находились в должности три г. и могли быть переутверждены, но их полномочия, внешне очень широкие, были частично ограничены секретными инструкциями, получаемыми из Мадрида из Совета по Италии, которому было вменено в обязанность руководить ею и при необходимости присматривать за ней.
   В своих «Наставлениях дону Маркантонио Колонне», Шипионе ди Кастро начинает с обзора деятельности всех вицекоролей, которые с начала XVI в. направлялись управлять Сицилией. Автор утверждает, что почти все они не выдержали испытания из-за больших трудностей, возникших в ходе осуществления их функций. Он обосновывает своё утверждение многочисленными, не всегда убедительными примерами, потому что в ряде случаев неуспех был следствием трудностей, связанных с должностью, но недостатками или нежеланием тех, кто её замещал. [49 - Например, дук Мединацели был лишен власти за безрассудство и трусость, которые проявил в экспедиции, возглавляемой им против острова Гербе. Впрочем, Ди Кастро, говорит, что он мог бы сохранить славу хорошего губернатора, если бы не занимался управлением.]
   Наш автор, перечисляя многочисленные трудности вицекоролей на Сицилии, сводит их к десяти: характер населения, полномочия парламента, иммунитет Мессины, власть феодальных синьоров, мастерство функционеров, происки апостолической миссии, деятельность трибуналов, интересы служителей, церковный суд Святого Престола и ревизии по требованию Королевства.
   В анализе природы данных трудностей Ди Кастро выказывает значительную глубину наблюдения. Описание характера сицилийцев очень пессимистично, но в некотором отношении соответствует к правде. Для преодоления других трудностей он предлагает созывать парламент зимой в неудобных местах, сделать так, чтобы в парламент входили порочные люди, которых всегда можно было бы либо запугать, либо подкупить. Он давал и другие советы подобного толка, которые, однако не пригодились дону Маркантонио Колонне: по причине собственного легкомыслия у него возникли свои трудности.
   Другой писатель той же школы, Габриэль Ноде, к концу XVI в. написал трактат, озаглавленный «Политические соображения относительно государственных переворотов», опубликованный в 1639 г… У Ноде ясно ощущается желание заработать славу человека без предубеждений, и с этой целью он пытается произвести впечатление на читателя своими парадоксами. Он утверждает, например, что резня Варфоломеевской ночи заслуживает осуждения за свою неполноту, поскольку не все протестанты были убиты. Часто и его советы носят общий характер и поэтому имеют малое практическое значение. Так, когда он учит, что никогда не следует пытаться действовать, если нет уверенности в положительном исходе, без того чтобы объяснить, каким же образом можно точно предусмотреть удастся ли государственный переворот или нет.
   Но если Ди Кастро, которому нельзя отказать в знании человеческой природы, хвастал своим элегантным цинизмом, если Ноде подчеркивал свою аморальность, чтобы впечатлить читателя, то же самое нельзя сказать о другом писателе, анонимном венецианце, которым, вероятно, был монах фра Паоло Сарпи, у которого фундаментальная линия систематического аморального правления прочерчена уверенной рукой и проницательным умением. Его произведение «Мнение о том, как следует управлять Республикой Венецией вовне и внутри, чтобы сохранять постоянное господство» написанное, вероятно, около 1610 года, было опубликовано в 1683 и переведено на французский язык в 1725 году.
   Работа начинается с утверждения о том, что основой любого правления должна быть справедливость, но поскольку первая заповедь справедливости состоит в сохранении себя самой, поэтому он учит, каким образом Республика Венеция сможет сохранить вечно собственный режим и собственную независимость. Способы поведения для достижения этой цели изменяются в зависимости от того, идет ли речь о столице, итальянских владениях на материке или колониальных владениях.
   Что касается, столицы, то автор находит, что необходимо было бы ещё более сократить олигархическое правительство, лишив власти Большой Совет, который слишком многочислен и отзывает народом и увеличить власть Десяти и других ограниченных по составу органов. Для достижения данной цели он полагает, что было бы хорошо дискредитировать авогадоров, магистратов, которым поручено разоблачать нарушения конституции, поступив таким образом, чтобы на такую должность были бы призваны никчёмные люди или же сами дискредитированные, чтобы они не смогли стать опасными. Он рекомендует в особенности высоко поддерживать престиж дворянской крови, никогда не осуждая открыто нобиля, освобождаясь от него с помощью кинжала или яда, в тех случаях, когда он стал слишком докучливым.
   Нет необходимости подчеркивать, что было бы правильно, по его мнению, если бы мужчины из венецианского патрициата женились на богатых наследницах на континенте.
   Что касается владения на континенте итальянском, автор предлагает поддерживать живым соперничество среди дворянских домов и действовать так, чтобы их владения переходили с помощью бракосочетаний или покупки, в руки венецианских нобилей. Поэтому он считает безосновательной привилегию, доверенную Брешии, по которой земли её территории могли принадлежать только брешианцам. В отношении колониальных владений аноним полагает, что они должны быть сохранены с помощью сильных средств, а иногда и жестоких. В итоге, имея в виду больше Венецию, чем континент или колонии, он напоминает, что правительство должно беспокоиться о том, чтобы народу хватало и праздников, и хлеба, а при необходимости и виселиц.
   В конце своего трактата автор не забывает все же добавить, что из-за естественной нестабильности человеческих дел никакая власть не может быть вечной и что нельзя продлить жизнь правительства, если у руководящего класса ослабла энергия. Именно в этом венецианская республика и должна была убедиться в ходе эксперимента в конце XVIII в.

Глава X

20. Томас Мор и коммунистические движения в Германии в XVI веке

   После Макиавелли, политическим писателем начала XVI в., приобретшим наибольшую славу, стал Томас Мор. Как и флорентийский секретарь, он обогатил языки почти всех европейских народов новыми словами. Действительно, от Макиавелли должно идти существительное макиавеллизм и прилагательное макиавеллический, а от Мора идет слово утопия со всеми его производными. [50 - Естественно, макиавеллизм и его производные были придуманы не Макиавелли, но его последователями, и в особенности его оппонентами, в то время как заслуга введения в оборот слова утопия и всех его производных принадлежит Томасу Мору.]
   Томас Мор родился в Лондоне в 1479 г. в семье почти что точно венецианской, переселившейся в Англию несколькими поколениями раньше. Его отец юрист Королевского банка, принадлежал к дворянству, хотя и не самому древнему и просвещенному. Томас учился в Оксфорде, где познакомился с Эразмом Роттердамским, изучил наряду с другими дисциплинами классические языки на таком уровне, что мог переводить с греческого на элегантную латынь Тираннициду Лукиана. В девятнадцатилетнем возрасте в Лондоне провёл цикл конференций по Граду Божьему Св. Августина. Немного спустя он поступает в монастырь монахов-картезианцев и остается там четыре г., хотя никогда не предполагал давать обет до тех пор, когда снимет религиозное одеяние, женится и начнёт практиковаться в адвокатуре [51 - Видно, что в Томасе Море боролись две тенденции: одна мистическая, которая его держала привязанным к строгому католицизму, и другая, намного более широкая, которая признавала только неясный деизм. Борьба двух тенденций объясняет некоторое противоречие между творчеством и жизнью Мора, в котором в конце концов одержала верх первая.]. Избранный спустя некоторое время в члены Палаты общин, в то время, когда влияние короны было преобладающим, ему удаётся несколько раз сопротивляться королевской воле. Последнее, видимо, заставило оценить Мора кардиналом Волей, известным канцлером Генриха VIII, который привел его к служению королю и открыл вход на самые высокие должности государства. Назначенный членом приватного Совета в 1515 г., направленный во Фландрию с дипломатической миссией на следующий год, а впоследствии занял должность канцлера казначейства и был включённый в число чиновников, которые в 1520 г. сопровождали во Францию короля Англии. В конце концов он был поднят до выдающегося поста – Великого канцлера в 1529 г., как раз на рубеже конфликта, который вскоре разразится между короной и папством. В этом противостоянии несгибаемая твердость, с которой он поддерживал тезис, диктовавшийся его совестью. Эта непримиримость и довела его до казни, которую он бесстрашно принял в 1535 году.
   «Утопия», чья первая публикация произошла не позднее 1518 и не раньше 1516 года, была задумана и написана Томасом Мором не в последний период его жизни, а в течение его миссии во Фландрию. В этой работе очевидно воспоминание о «Государстве» Платона и влияние труда Эразма Роттердамского, озаглавленного «Похвала глупости», в котором со всей очевидностью подчёркивается, что в обществе существует масса иррациональных вещей.
   «Утопия» начинается с описания условий английского общества на начало XVI века. Они явно были неблагоприятными, потому что продолжали давать о себе знать последствия долгого периода гражданских войн, которые обескровили и разорили страну во второй половине XV века. Этот период закончился только в 1485 году со вступлением на престол династии Тюдоров. Внутренняя борьба и казни, которыми победившая партия имела обыкновение запугивать партию проигравшую, привели к тому, что добрая часть старинных дворянских семей нормандского происхождения исчезла, в то время как поднялись другие семьи, ранее находившиеся в темноте, как это происходит всегда, когда длительный период потрясений делает возможным радикальные изменения в судьбах людей и их быстрое обогащение.
   С другой стороны, многие люди, привыкшие к тому, что добывали средства к существованию с помощью оружия, а не трудом, по окончании гражданских войн, не смогли перестроиться и превратились в бандитов, что сделало небезопасным проезд по дорогам и поставило под угрозу частную собственность. Другие же стали охранниками на службе синьоров с задачей сторожить их имущество.
   Кроме того, превращение многих пахотных земель в луга привел к увеличению производства и экспорта английской шерсти во Фландрию, где процветала промышленность по изготовлению сукна. Это обогащало собственников, вело к удорожанию хлеба и увеличивало число безработных и, следовательно, было причиной уменьшения заработков, может быть и временного, но на этот момент весьма болезненного. На эти беспорядки законодательство реагировало поиском средств, ужесточающих наказания, щедро карая смертной казнью за разбой на большой дороге, даже если он не сопровождался ранениями и убийством.
   Во второй части своей книги Мор измышляет, что некий капитан Рафаэль Гитлодей, который плыл по маршруту Америго Веспуччи, открыл
   Остров Утопия, на котором царили такие порядки, что все обитатели были равными и счастливыми. Там исчезли все несправедливости и все страдания, которые автор так наглядно описал вначале. Из наиболее радикальных порядков на острове была отменена частная собственность, благодаря чему земли, дома, предприятия, запасы сырья принадлежали государству. Деньги и контракты между частными лицами были отменены, и все население было занято по очереди, как в сельском хозяйстве, так и в механических ремеслах. Но поскольку на Утопии отсутствует такая категория лиц, как лентяи, бездельники, к которым по Гитлодею, следовало бы отнести солдат, охранников, бандитов, прислугу, банкиров и тех, кто живет на ренту, шесть часов работы вполне хватает, чтобы обеспечить изобильное удовлетворение нужд всех. Фактически, власть, которая как подразумевается, руководит производством и распределением товаров, оставляет на усмотрение самих утопистов возможность взять в общественных магазинах то количество продуктов, которое каждая семья считает необходимым для собственного потребления. И такая свобода не увеличивает потребления, так как там отсутствуют предметы роскоши и бессмысленное накопление, ибо каждый знает, что ему никогда не будет хватать необходимого.
   Политическая и административная организация на Утопии – существенно демократическая. Каждые тридцать семей выбирают филарха, а каждые десять филархов – протофиларха. Во главе всей иерархии стоит высший руководитель, избранный филархами из четырёх кандидатов, названных всем народом. Он занимает свою должность всю жизнь, но может быть смещен, если обнаруживает стремление к тирании. Впрочем, филархи, протофилархи и высший магистрат, который их возглавляет, осуществляют то, что можно было бы назвать исполнительной властью, поскольку их главная функция состоит в применении законов и наблюдении за ходом работ, в то время как продолжительность труда, способ распределения работ, подсчёт количества и качества необходимых продуктов для общества, нормы, относящиеся к их распределению – относятся к ведению ассамблеи, избираемой всеми гражданами Утопии. Следует вспомнить, что кроме граждан, на острове существуют рабы, занятые на самых низких и тяжелых работах. Некоторые из них были гражданами, совершившими какие-то преступления, которые предполагают временное рабство, другие – военнопленные, третьи, в конце концов, иноземцы, которые предпочли счастливое рабство на острове, свободе на собственной родине.
   В отличие оттого, что предусматривал Платон в своём Государстве Мор на Утопии сохраняет семью, ибо поддерживает институт бракосочетания, а адюльтер и конкубинат наказывает. Поскольку разрешены разводы по несходству характеров и также, если в одной из семей детей слишком много, магистрат может обязать уступить кого-то из детей бездетной семье. Каждая семья имеет своё собственное, отдельное жилище, но каждые десять лет она должна его менять и судьба определяет, куда ей переселится.
   Глубоко оригинальным, отражающим дух эпохи, современной Мору писал своё произведение, является взгляд, изложенный им в последней части книги, которая посвящена религиозной политики и внешней политики утопистов.
   На Утопии все религиозные верования одинаково толерантны и даже атеисты и те, кто отрицают, бессмертие души не подвергаются каким-либо наказаниям, но признаются неспособными осуществлять какую-то магистратуру. Религия, которую исповедует большинство утопистов – чистый деизм, понимаемый в столь широко манере, что последователи всех других толков могут участвовать в её церемониях. Запрещена и наказывается ссылкой религиозная нетерпимость, оскорбление культов, отличных от главного и провозглашение того, что нет спасения в будущей жизни, если не следовать проповедям данной религии. Как видно, следует предположить, что во время написания «Утопии» Мор больше вспоминал «Диалоги» Лукиана, нежели «Град Божий» Св. Августина.
   Истинное удивление охватит современного читателя., узнавшего о нормах, которым следует внешняя политика утопистов, потому что они представляют собой описание внешней политики Англии, проводившейся ею начиная с эпохи королевы Елизаветы вплоть до XIV века, а также с некоторыми смягчениями до XX в… Остров Утопия фактически находится недалеко от большого континента и политика утопистов направлена на то, чтобы на нём предотвратить гегемонию одного государства над всеми остальными.
   Чтобы достичь такой цели утописты стараются, всегда вступить в союз со слабыми государствами против наиболее сильного и стараются сеять раздоры среди тех, кто хотел бы подчинить другие. Если дело доходит до объявления войны утописты широко помогают деньгами своим союзникам, тем более что хождение монеты запрещено во внутренних отношениях. Они накапливают большие запасы ценных металлов для коммерческих и политических операций за границей, но в тоже время способствуют общей победе посылкой на континент небольшого, наименее возможного числа собственных солдат.
   Рассчитывал ли Томас Мор извлечь какие-то практические последствия из сформулированной им концепции социально-политической системы, действующей на Утопии? Верил ли он в то, что реально можно было бы построить государство по модели, описанной им в своём произведении? На такой вопрос мы находим ответ в заключении, к которому он приходит в конце повествования. Мор утверждает, фактически, что пример Утопии естественно не может быть слепо повторен, но что из этого образца можно многому научиться для того, чтобы изменить социальные и политические условия в Европе из того, что в них имеется ущербного и несовершенного. На возражения и сомнения, которые могли возникнуть на счёт возможности осуществить такой эгалитарный, коммунистический режим Мор, с тонким британским юмором, дал ответить капитану Гитлодею, что институты утопистов не дают оснований испытывать недовольство судьбой и если у кого-то сохраняются сомнения по этому поводу, он может сам отправиться на остров Утопию, чтобы констатировать истину, утверждавшуюся книгой [52 - «Утопия», как известно, слово, взятое из греческого языка, и в своём литературном значении означает нет места стране, то есть страна, которая не существует.].
   Произведение Томаса Мора имело достаточно серьезное влияние на формирование коммунистической доктрины, особенно во второй половине XVIII в., но кроме этого отдалённого влияния, имеется, вероятно, более близкий эффект, поскольку оно не стало посторонним для складывания умонастроений людей, возглавивших общественно-религиозное движение, которое возникло в Германии в XVI в. и о котором следует здесь кратко рассказать.
   Уже Лютер утверждал, что основой верований христиан должна быть Библия, понимаемая свободно каждым верующим по собственной совести, нанося тем самым тяжелый удар по католической церкви, которая в течение стольких веков имела исключительное право истолковывать слово Божие. Сверх того, в странах, где прошла лютеранская реформа, светские принципы утвердились над принципами церковными. Никола Сторх, последователь лютеранской реформы, идя дальше Лютера, утверждал, что, правильно интерпретируя Библию, следует разрушить любую социальную иерархию и таким образом всякое экономическое неравенство должно быть разрушено, поскольку одно и другое находятся в полном противоречии с духом Евангелия. Последователи Сторха объявили себя анабаптистами, потому что утверждали, что крещение применительно к вновь рожденным, не имеет значения и поэтому следует проходить крещение взрослым. В то время как Сторк ограничивался сферой теории, Томас Мюнцер, человек действия и последователь Сторка, сумел установить коммунистический режим в Мюльхаузене, саксонском городке. Тем временем в Германии родилось другое движение, называемое крестьянским, направленное против феодальных синьоров. Мюнцер полагал соединить это движение с движением анабаптистов, но прежде, чем ему удалось соединиться с восставшими крестьянами, он был побеждён военными отрядами некоторых немецких синьоров и был казнен. Но восстание крестьян ширилось ещё некоторое время, и было возглавлено одним дворянином, знаменитым Гетцем ди Берлихинген прозванным Бароном – Барон, железная рука, который придал движению жестокий характер до тех пор, пока оно в 1526 году не сошло на нет.
   Но движение анабаптистов было как большой пожар, который, будучи погашен в одном месте, вспыхивал в другом. Небольшие восстания имели место в немецкой Швейцарии в Альсации, в Тюрингии и вдоль всего течения Рейна. В 1535 году восстание ужасным образом вспыхнуло в Мюнстере в Вестфалии. Иоганн Маттиус оказался во главе города, где установил коммунистический режим. Маттиуса, погибшего в сражении, заменил Иоганн Бойкелс, больше известный под именем Иоганн из Ленда; прикинувшийся вдохновлённым Богом, он стал диктатором Мюнстера. Движение разложилось и перешло в страшные беспорядки, и город, обессиленный голодом, был захвачен и Иоганн из Ленда, взятый в плен, закончил жизнь на эшафоте.
   С этого момента и потом движение анабаптистов больше не проявляло себя в насильственных формах в Германии. Многие анабаптисты эмигрировали в Моравию, где колонизовали земли, пока ещё пустынные, но даже там их сообщество распалось или же вынуждено согласиться с индивидуальной собственностью.

21. Джироламо Вида. Монархомахи. Боден и Ботеро

   Оригинальным писателем, которого нельзя отнести к сторонникам той или иной школы, был Джироламо Вида, который около 1550 г. опубликовал труд, озаглавленный «De optlmo statu reipublicae» («О наилучшем республиканском государстве»), написанный в форме диалога, который, как он представляет, проходит в ходе заседания Церковного Собора между гуманистом Фламинио и его собеседником. Идеологическим содержанием данного текста Виды выступает похвала жизни простой, спокойной, добросердечной в деревне, противопоставляемой искусственному и сумбурному существованию в городе. По мнению кардинала Фламинио все власти в своей основе происходят из хитрости и насилия, потому что невозможно, чтобы люди отказались от свободной и спокойной жизни по собственной воле, поэтому никакая власть не является легитимной, но все они основаны на силе и заслуживают осуждения. Доводы собеседника кардинала слабые и малоубедительные и основаны на пользе властей и на недостатках анархии, отчего создаётся впечатление, что Вида одобряет концепцию, изложенную Фламинио. Конечно, для той эпохи это были идеи достаточно оригинальные и смелые, хотя было бы чрезмерным представлять Виду учителем Руссо. В своём произведении итальянский писатель настаивает на большом контрасте между жизнью в деревне и в городе, на насильственном происхождении политической организации, но неразвивает тему до извлечения последствий, к которым придёт в XVIII в. философ из Женевы.
   Во второй половине XVI в. монархия постоянно усиливалась, в особенности во Франции и в Испании, потому что происходило ослабление тех промежуточных властей между высшим главой государства и отдельными индивидами, которое до этих пор препятствовало переходу античного феодального государства в государство абсолютистское, унитарное и бюрократическое.
   Этому переходу противостояло сильное интеллектуальное течение, имевшее целую плеяду писателей, которые по своему общему для них характеру, противостоящему абсолютной монархии, принято называть монархомахами.
   Между ними первый по времени, вероятно, Франческо Хотман, француз, опубликовавший в 1573 г. книгу, озаглавленную Франко-Галлия, широко распространившуюся после смерти автора. В ней Хотман показывает, что старая французская монархия не была абсолютной, поскольку власть короля умерялась привилегиями дворянства, клира, коммун и ассамблеями, в которых наряду с баронами были представлены клир и коммуны. И это был тезис, исторически соответствовавший истине. Но автор не обратил внимание на то, что условия французского общества, особенно после царствования Людовика XI, значительно изменились. Не учёл он и того, что эти условия будут меняться и в недалёком будущем.
   Другой писатель монархомах был автором «Vindiciae contra tyrannos» («Обвинения против тиранов»), которые были опубликованы под псевдонимом Джунио Бруто и которые спустя несколько лет были приписаны Умберто Лангету, но по последним исследованиям были отнесены к Дю Плесси Морнэ. Кто бы ни был автором, очевидно, что он был французским протестантом, очень фамильярно обращавшимся с Библией. Он утверждает, используя аргументы, взятые в значительной мере из Старого Завета, что политические конституции базируются на двух договорах: один договор трех – между Богом, сувереном и народом и договор двух – между сувереном и народом. Он добавляет, что отсутствие суверена в первом или во втором договорах означает разрешение народу на восстание и цитирует применительно к данному случаю эпизод свержения царя Саула Самуилом. Он добавляет в конце, что суверенитет принадлежит народу, естественно понимаемому не как численное большинство, но его представителям естественным образом /эфорам, отобранным/ которыми могут быть бароны, доктора, руководители коммун.
   В Шотландии монархомахи имели своим представителем Буханана, родившегося в 1506 году и умершего в 1582. В 1579 г. он написал труд озаглавленный «De jure regni apud Scotos» («О праве правления у шотландцев»)/, в котором утверждает, что суверен не должен управлять на основе абсолютной власти, но его деятельность должна быть ограничена и контролироваться ассамблеей представителей народа, составленная по обыкновению из естественных руководителей.
   Мы найдем и в Германии писателя монархомаха. Это был Альтузиус, который в самые первые годы XVII в. написал «Politica meto dice digesta»(«/Описание политической методики»). В этом произведении Альтузиус поддерживает некоторые идеи, ошибочно воспринятые кое-кем за предвестников «Общественного договора» Руссо. Но в действительности, концепция немецкого писателя является обычной для теоретиков его эпохи, поскольку, провозглашая народный суверенитет, он полагает, что естественными представителями народа должны быть именитые граждане. Только в XVIII в. станет господствующей концепция понимания народа как численного большинства граждан.
   Даже Орден иезуитов имел своих монархомахов. Таковым некоторые считают Суареса, написавшего в 1603 г. трактат, озаглавленный «De legibus» («О законах»)/. В нём автор допускает народный суверенитет, но полагает, что если однажды народ отказался от своего суверенитета, он теряет право на его осуществление и должен оставить управление избранному им суверену. Поэтому он оправдывает восстание, только если суверен становится тираном.
   Более откровенным был другой иезуит – Мариана, который в своём трактате «De rege» («О правлении»), опубликованном в 1599 г., доходит даже до защиты убийства царя. Он описывает тирана как хищное животное, которое должно быть подавлено любой ценой. Единственно, у него возникают некоторые сомнения в отношении яда как средства убийства. [53 - По этому поводу следует вспомнить, что Орден иезуитов частенько обвиняли в проповедовании теории, по которой убийство царя могло быть в некоторых случаях оправдано. Но следует признать, что Орден как таковой никогда не поддерживал подобную теорию, которая выдвигалась лишь некоторыми его членами.]
   Ещё два писателя один – француз, другой – итальянец в конце XVI в. приобрели заслуженную славу. Это были Жан Боден и Джованни Ботеро.
   Боден написал на французском объёмное произведение в шести томах, озаглавленное «О республике», переведённое тем же автором на латинский в 1585 году. Нет необходимости вспоминать, что французское слово «republique» было использовано в античном смысле латинского слова «stato». Читая эту книгу, ясно видишь, что автор хотел воспроизвести применительно к своему времени, «Политику» Аристотеля, которой следует и в расположении своих книг и в содержании.
   Действительно начиная, подобно Аристотелю, с рассмотрения семьи, он высказывал идеи более отсталые, чем идеи греческого философа, поскольку, отталкиваясь от римской концепции pater familias (отец семейства), отдавал отцу безграничные права над всеми членами семейного консорциума. Напротив, когда он анализирует рабство, он более современен, чем Аристотель, потому что упрекает правительства за то, что они мирятся с ним как в Европе, так и в колониях. По вопросу собственности он выказывает согласие с философом греческим, поскольку считает её необходимой и благоприятной, дающей людям импульс и заинтересованность в работе и производстве продукции.
   Вслед за этим, он переходит к атрибутам суверенитета, представленного законодательной и исполнительной властью, уже отмеченные Марсилием Падуанским власть заключать договоры с иностранными государствами власть разбирать ссоры /судебная власть/, чеканить монету и другие. Он ведет полемику по вопросу преимуществ и потерь трех классических форм правления – монархии, аристократии и демократии и подчёркивает, что превосходство одной формы над другими не произвольно, но зависит частично от климата – идея, которая потом будет развита Монтескье. В конце концов, он демонстрирует своё предпочтение монархии, считая ее наиболее приемлемой формой правления во Франции. Он не расположен к смешаным правлениям, в которых три классические формы смешиваются и смягчаются, поскольку считает, что они быстро вырождаются либо в чистую монархию, либо в демократию.
   «Шесть книг о республике» Бодена имели большую славу в конце XVI века, а также в первой половине XVII века. Сейчас они почти забыто, хотя автор имел кое-какие высокие намерения во время его написания.
   Джованни Ботеро родился в Бене Вагенне в Пьемонте. Дату его рождения точно установить не удалось, но её можно поместить между 1530 и 1540 годах. Он вступил в монашеский орден и в молодости был послушником у иезуитов. Потом служил секретарём ев. Карло Борромео, архиепископа Милана.
   Чтобы правильно оценить влияние, которое оказало исполнение этой должности на Ботеро, необходимо вспомнить, что сан Карло был одним из наиболее непримиримых деятелей католической реакции, выступавшей против протестантизма, что его деятельность была определяющей во второй фазе работы церковного собора и что она была особенно активной в тех странах, в которых католическая церковь боролась с ересями Лютера и Кальвина. Не лишним будет добавить, что ему в значительной степени она обязана восстановлением дисциплины и строгой морали католического клира, распространявшихся внутри и во вне его епархии, и что к строгости, иногда и чрезмерной, против еретиков добавлялась великая доброта, по отношению к бедным, которую он особенно щедро проявил во время чумы, разразившейся в Милане в 1576 году.
   Ботеро написал много работ религиозного характера и даже аскетического. Кроме этого он составил три книги, имеющие прямое отношение к политическим дисциплинам. Они таковы: «Смысл государства» и две другие, озаглавленные – «Универсальные отношения» и «О причинах величия и процветания государств». Не подлежит обсуждению то, что история политических доктрин должна специально остановиться на первой работе, которая была опубликована в 1589 году.
   Ботеро начинает с утверждения, что «Смысл государства» должен учить властителей методам, наиболее подходящим для сохранения власти, поскольку, он говорит, из-за естественного движения человеческих дел значительно сложнее сохранить, нежели завоевать политическое господство. Мысль, которая отнюдь не страдает отсутствием глубины и которая в большой мере соответствует правде. Будучи добрым католиком, автор советует государю обзавестись «Советом совести» для консультаций, всякий раз, когда возникает сомнение в том, что та или иная акция не соответствует католической морали. Он также добавляет, что это естественно, когда принцепс – опирается на дворянство, но опора не должна быть слепой, иначе он потеряет расположение народа, которое не менее необходимо, чем благосклонность знати. Соглашаясь в этом с Макиавелли, он советует суверену сформировать национальную армию, но не наёмную, не иностранную. Этому совету последовал дук Савойи, для которого, как кажется, книга и была написана.
   Хотя и более скрупулезный, чем флорентийский секретарь, Ботеро, однако, не всегда готов согласиться на одобрение средств, не во всём соответствующих евангелической морали, в особенности, когда следует бороться против еретиков, которых, как он говорит, в принципе необходимо вести к истинной вере, привлекая их лаской и расположением; хотя к ним нужно применять и насильственные средства, когда утешительные и милостивые средства оказываются неэффективными.
   Но там, где Ботеро действительно оригинален и глубок, так это в экономической части своего произведения. Экономический аспект почти напрочь отсутствует в работах Макиавелли. По этому поводу секретарь сан Карло Борромео высказывает соображения, которые отмечают его высокий интеллект и опережают его время. Поистине, с самой большой точностью относясь к экономическим идеям Серры, расхваленного предшественника Адама Смита и Рикардо, который, среди прочего, жил после Ботеро, признаем, что лишь пьемонтский писатель, говорит о том, что национальное богатство не состоит в изобилии драгоценных металлов, но в количестве полезных вещей, которые производятся страной. Поскольку, если нация производит товары универсальной полезности, она сможет благодаря обмену с заграницей обеспечить себя ценными металлами, необходимыми для своих нужд. Если представить, что мы живём в конце XVI в., то есть в экономическую эпоху узкопримитивного меркантилизма, который рассматривал в качестве единственного богатства золото и серебро, должно высоко оценить эти тонкие замечания, подтверждаемые современой экономической наукой. Как практическую иллюстрацию к своим наблюдениям автор приводит пример тогдашней Испании. Она обладала неисчерпаемыми источниками золота и серебра в Мексике и Перу, но оставалась бедной страной с отсталой промышленностью и малопродуктивным сельским хозяйством из-за нехватки рабочих рук, усугубившейся после изгнания мавров.
   В работе «Причины величия и процветания государств» с такой же проницательностью Ботеро приписывает прекращение роста населения крупных городов дороговизне, проистекающей из трудностей их снабжения, трудностей, возраставших с увеличением населения. Всё это оставалось истиной во время Ботеро, в то время как сейчас железные дороги, паровые корабли, во много раз снижая стоимость транспорта, счастливо решают проблему продовольственного снабжения больших человеческих масс, делают возможным создание многочисленных метрополий с миллионами обитателей, превратившись в одну из главных причин урбанизма. «Универсальные отношения», наконец, – это трактат политической географии, детальнейший и точнейший с учётом той эпохи, в которую они были написаны.

22. Кампанелла, Парута, Боккалини и Гооций

   По оригинальности концепций, хотя и доведённых кое в чём до странностей, из всех предыдущих писателей выделяется Томмазо Кампанелла. Его жизнь была достаточно авантюрной и многие детали её остаются темными до сих пор. Родился он в Стило, что в Калабрии, четырнадцатилетним отправился в Неаполь, где, согласно легенде, едва высадившись на сушу, попал в некую академию и участвовал в философском конкурсе. Участвуя в дискуссии, он поразил присутствующих искрометностью своего красноречия и остротой своей аргументации. В 1582 году. Он вступил в Орден Доминиканцев, мы встречаем его уже в Венеции и Болонье, где он возбуждает подозрения инквизиции. По возвращении в Неаполь он был расценен испанским правительством опасным и был вынужден возвратиться в монастырь в Калабрию. Но даже там неуемная активность брата не знала покоя. Он устроил с другими заговор против владычества испанцев, провалившийся и приведший многих заговорщиков на виселицу. Сам
   Кампанелла, препровождённый в Неаполь, подвергнутый пытке, был отдан под суд и брошен в тюрьму, где пребывал, полных двадцать семь лет.
   Тюремное заключение Кампанеллы имеет некоторые особенности, которые трудно объяснить. С одной стороны, если послушать брата, никогда ещё ни один заключённый не находился в условиях более горемычных, чем он – настолько мучительны и полны страданий его жалобы /они остались как свидетельства в его стихотворениях/. С другой стороны, он беспрерывно пишет, полемизирует со своими оппонентами и его работы распространяются на пол Европы. В эти двадцать семь лет его известность растет день ото дня, и взгляд многих могущественных особ на земле останавливался на несчастном монахе, стенающем в испанской одиночке. Дук Осуна, вицекороль Неаполя, спускается в его камеру, чтобы поговорить с фра Томмазо, им интересуются братья Фуггеры, богатые немецкие банкиры. После столь долгих лет Кампанелла, обвинив самого себя в ереси, вероятно по сговору с папой Урбаном VII, был переведён в Рим, чтобы предстать перед Святым судом, выскользнув таким образом из рук испанцев. Впрочем, в Риме народ заволновался, стал выступать против брата, расценивая его еретиком и колдуном. Всё это определило вмешательство французского посла, который от имени короля, потребовал от понтифика предоставить свободу монаху. Добившись освобождения, Кампанелла отправляется в Париж, где Людовик XIII устанавливает ему пенсию, Кампанелла вызывает сильные симпатии и имеет могущественную защиту. Таким образом, последние годы его жизни могли бы протекать совершенно спокойно, но его мятежный дух не успокаивался, и до последних дней монах, уже семидесятилетний, не прекращал писать и полемизировать. Веривший в астрологию, он составил гороскоп на жизнь Людовика XIV и относительно точно описал характер будущей монархии и предрёк события, которые должны были произойти в его царствование. В его гороскопе тот, кто хочет, мог бы найти предсказания, хотя и общие и неопределённые, революции 1789 г..
   Характеризуя мысль Кампанеллы, отметим, что она определённо находится в оппозиции Аристотелю, хотя бы частично, испытывает влияние Бернардино Телезио, произведения которого Кампанелла читал и обдумывал. Имея темперамент полемиста и борца, Кампанелла был исключительно плодотворным. Из его произведений остановимся лишь на тех, которые имеют касательства к политической науке.
   В хронологическом порядке, вероятно первой среди политических произведений Кампанеллы была «Испанская монархия». В ней автор защищает испанский Империализм. Он замечает, что во все времена находится такой народ, который имеет превосходство над другими. Первыми на Востоке были ассирийцы, потом, идя от востока к Западу, – греки, римляне и, наконец, испанцы. Для того чтобы суметь сохранить своё владычество, они, подержанные, естественно, католической церковью, превратились все в солдат, предоставив другим народам заниматься сельским хозяйством и ремесленничеством.
   Недавно было открыто, что в этой работе Кампанеллы воспроизведены буквально слово в слово некоторые страницы труда Ботеро «Смысл государства». Профессор Де Маттеи, разоблачитель плагиата, объясняет данный факт таким образом: «Испанская монархия», написанная Кампанеллой в тюрьме, была передана в виде рукописи немцу Тобиа Адаму, который и опубликовал её в Германии около 1620 года. Поскольку в это время началась тридцатилетняя война между протестантами и католиками, Адам счёл удобным вставить в произведение Кампанеллы несколько страниц из Ботеро, полагая, что таким образом он окажет большую услугу делу католиков.
   В «Монархии наций», написанной, когда Кампанелла находился во Франции, калабрийский философ признаёт полную неспособность Испании, которая обнаруживала очевидные признаки упадка, осуществлять руководство миром и полагает, что для этой миссии может оказаться более подходящей Франция. В «Мессианской монархии» он высказывается в том смысле, что все светские принципаты должны быть подчинены верховному понтифику. Можно вспомнить ещё и «Атеизм торжествующий» («Atheismus triumphatus»), в котором автор борется с атеизмом такими сильнейшими аргументами, что кто-то из критиков предложил произведение называлось более правильно Атеизм отторжествовавший /Atheismus triumphans/.
   Но произведением, которому Кампанелла обязан больше всего своей славой, является «Город Солнца», опубликованный после смерти автора в 1643 году. Как и «Утопия» Мора, оно написано в форме диалога, но по многим иным пунктам расходится с «Утопией», выводя своё вдохновение скорее из «Государства» Платона и католического монастыря.
   В «Городе Солнца», расположенном на острове Тапробана, или же Цейлоне, существует коммунистическая республика, поскольку таковыми являются производство и распределение товаров и продовольствия, организованные властями государства. На острове нет праздных – правители их не терпят и поэтому четыре часа работы ежедневной для каждого обитателя города вполне достаточны для обеспечения потребностей всех. Политическим руководителем государства является Великий Метафизик, человек самый умный в республике. Его должность пожизненна, но если он при жизни встречает какого-либо гражданина умнее себя, то происходит её замена. Великий Метафизик назначает в качестве сотрудников трех министров: Мудрости, поставленного во главе образования, Мощи, который занимается обороной государства и военной организацией и Любви, наблюдающего за брачными союзами, рождаемостью и улучшением человеческой расы, а также поголовьем животных. В свою очередь три министра назначают других магистратов, им подчиненных. Как видно солярии имеют конституцию частью автократическую и частью демократическую, потому что высший глава государства выбирается путём всеобщего голосования, в то время как все другие магистраты, начиная с самых высоких, назначаются им. В отличие от Томаса Мора, Кампанелла предусматривает, что могут случаться нередкие нарушения закона и полагает необходимым найти средства, составляющие систему наказаний, среди которых характерным является кара, предназначенная для праздных: их лишают возможности заниматься коммерцией вместе с торговками. Семьи у соляриев не существует, поскольку Кампанелла считает, что, только отменив семью можно отменить частную собственность. Однако не по этой причине в «Городе Солнца» существует свободная любовь, но потому, что к ней предрасположены управляющие. Как и в «Государстве» Платона, воспитание младенцев доверено государству и дети не знают своих родителей. Существует, в конце концов, и секретная служба, осуществляющая наблюдение с помощью своего рода исповедального наушничества.
   Прежде чем завершить главу следует сделать несколько замечаний в отношении некоторых писателей, которые были достаточно известны и которые опубликовали свои работы в последние десятилетия XVI в. или в начале следующего.
   Очень известным писателем в течение своей жизни, а также некоторое время после смерти был венецианец Паоло Парута, который родился в 1540 и умер в 1598 году. В 1579 он опубликовал книгу, озаглавленную «Совершенствование политической жизни», в которой, весьма кстати, заметил, что мудрость состоит не в отделении от мира, но что наоборот, мудрец и патриот должен поставить собственную деятельность на службу собственной стране. По мнению автора среди всех форм правления лучшей является та, что существует в его родном городе, то есть в Венеции, идея, которая высказывалась тогда и некоторыми иными писателями. В другой книге, где рассказывается история Венеции, Парута не перестает восхищаться королевой лагуны. В конечном счете, это писатель, не совсем достойный своей славы, пришедшей к нему на некоторое время и напрасно искать в его текстах поистине оригинальные глубокие прозрения.
   Современником Паруты, но довольно отличным от него, был Трайяно Боккалини, родившийся в Марке в 1556 году, умерший в 1612 в Венеции, где годом раньше опубликовал «Сравнения с Парнасом».
   Книга являет собой сатиру, часто острую, местами буйную, на литераторов, правителей современников автора или живших ранее. Чтобы иметь представления о ней, достаточно вспомнить один эпизод с Аристотелем, живущем по соседству с Апполоном на горе Парнас, на которого нападает множество суверенов, современных Боккалини. Все они кидаются на стагирита, поскольку описание тирании, которое он сделал, точно соответствует их поведению. Поэтому, Аристотель, во избежание худшего вынужден объявить, что тиран был монстром, жившим в отдаленные времена, но уже давно исчезнувшим. Ещё более сатирическим является описание собрания некоторых мудрецов и управляющих, которые, собравшись для того, чтобы придумать наиболее подходящие средства для того, чтобы отвести от мира тяжелейшие испытания, в конце концов решают конкретизировать один проект, направленный на уменьшение цены капусты. Совсем не далеки от правды те, кто считают Боккалини предшественником современной юмористической журналистики. Некоторые его современники полагали, что он был устранён по велению испанских властей, против которых преимущественно и была направлены его стрелы.
   Считаем уместным, кроме того, вспомнить известного писателя начала XVII в., работы которого имеют некоторое касательство к политической науке, хотя большее значение они имеют для истории публичного права и, в особенности, для международного права.
   Писатель, которого я имею в виду, – Гуго Гроций, голландец, родился в 1583, умер в 1645 году. За участие в политических событиях в своей стране он был арестован и приговорён к пожизненному заключению. Ему удаётся бежать и он отправляется в Париж, откуда переезжает в Швецию. Назначенный шведской королевой своим послом, он возвращается в Париж и умирает спустя десять лет в Германии, во время возвращения в Стокгольм. Как уже подчёркивалось, его работы наиболее значительны для международного права и среди них следует особенно упомянуть ту, которая озаглавлена «De jure pads et bell» i («О праве войны и мира»), в которой он формулирует теорию естественного права, уже смутно угаданную греческими и римскими философами. В этом произведении он высказывается так, что в древние времена частной собственности на недвижимую собственность не существовало и что она имеет своё начало в оккупации, и он допускает, что это было необходимо. Более того, автор утверждает, что первоначально суверенная власть принадлежала народу, но полагает, что народ может перенести её легитимно на других. Он оправдывает рабство, если оно добровольное или касается военнопленных.

Глава XI

23. «Великая Хартия вольностей» и разработка английской конституции до прихода Стюартов

   Достаточно распространенным вплоть до недавнего времени являлось мнение, что XVII век не играл сколько-нибудь важной роли в истории человеческой цивилизации. Однако это мнение не соответствует истине. Свершения этого века должны быть оценены путем сравнения его с веком предшествующим и веком последующим, и, сделав такое сравнение, мы легко сможем констатировать, сколь значительны и масштабны они. XVII век был временем, реально положившим конец Средневековью. И хотя в его начале мы ещё находим пустые и наивные предрассудки, например, официальные верования в существование ведьм и людей, которым приписывалось распространение чумы, хотя ещё беспокоили проблемы, порождённые невежеством, нехваткой средств связи и несовершенством политической организации, хотя эпидемии чумы, неурожаи и голод, недисциплинированность войск слишком часто будоражили население Центральной и Западной Европы, следует помнить, что всё это оставалось преходящим наследием прошлого. Без наследия XVII в., не переданного последующему веку, последний не смог бы выполнить свою обширнейшую программу реформ, если бы ему не подготовил почву век предшествующий.
   XVII век дал науке Бекона, Галилея, Ньютона, Гоббса и Локка, причем два последних могут рассматриваться в определённом смысле предшественниками политической мысли XVIII в. Что же касается политических институтов, то в этом веке на европейском континенте формируется абсолютистское государство, сделавшее впоследствии возможным появление современного представительного государства, а в Англии после длительной борьбы на основе старой средневековой конституции сложился политический режим, в котором уже были прочерчены фундаментальные линии представительной системы.
   Прежде чем говорить об английском конституционном устройстве, вспомним, что даже на Сицилии старая средневековая конституция, реставрированная после победоносного восстания Веспри, к концу XVI в. в своем развитии несколько приблизилась к современным представительным конституциям и в таком виде сохранялась вплоть до начала XIX века.
   Знаменателен тот факт, что сицилийский парламент, состоявший из трех палат, представлявших дворянство, духовенство и общины, созывался регулярно каждые три года и голосовал за налоги, которые именовались подарочными. Некая депутация, назначаемая тремя палатами и носившая название депутация королевства, осуществляла контроль за расходами и следила за тем, как тратятся дотируемые фонды на затребованные цели.
   Однако с окончанием XVI веке конституционное развитие на острове прервалось, поскольку отсутствовало одно из важнейших условий для современного представительного режима – складывание среднего класса, независимого от правительства, аристократии и клира. На Сицилии в это и последующее время единственной карьерой, с помощью которой плебей мог подняться, была адвокатура. Клиентура, состоявшая из дворянства и клира, практически ограничивала в ощутимой мере независимость адвокатов, только выдающиеся из них могли получить назначение магистратами и войти в нобилитет. В 1812 году под влиянием английских либеральных идей была сделана попытка конституционной реформы, которая соблюдалась Бурбонами только три года. В 1816 году Сицилия утратила свою автономию и вошла в состав Неаполитанского королевства и, за исключением короткого периода 1848–1849 годах, управлялась монархическим абсолютистским режимом, находившемся в союзе с Италией.
   После краткого обзора старой сицилианской конституции рассмотрим теперь главные события конституционной истории Англии.
   Рим, который покорил ещё во времена Цезаря и Августа всю Южную и Западную Европу вплоть до границ Рейна и Дуная, начал сравнительно поздно, при императоре Клавдии, завоевание Британии, которое не было полностью завершено. В V в. и. э., после того как были выведены римские гарнизоны, на Британию, лишь в городах слегка романизированную, обрушились набеги северных варваров, питти и каледонцев из Скандинавии. Для защиты от них британцы обратились за помощью к саксам – германским племенам, населявшим земли в устье Эльбы. Последние, отбросив в горы варваров, сами завоевали страну, изгнали коренное население в Уэльс или принудили его эмигрировать во французскую Бретань.
   В Англии саксами было образовано, согласно наиболее правдивой версии, семь королевств, которые сформировали так называемую саксонскую ептархию – семицарствие. После вторжения англосаксов Англия превратилась в страну, населённую германскими народами. Христианство, которое охватило коренное население еще при римском господстве, а потом было отвергнуто германскими завоевателями, снова распространилось на острове. Благодаря миссионерам, направлявшимся папой Григорием Великим, к середине VII века оно снова стало господствующей религией.
   В IX веке и в последующий период произошли новые вторжения датских пиратов, пока ещё язычников. К середине IX века для того, чтобы лучше противостоять нашествиям, семь королевств слились в одно усилиями короля Альфреда (871 – 899 или 900).
   Немало писателей связывают появление первых основ английской конституции с эпохой семи англосаксонских королевств. Но в действительности всё, что известно о политической организации той отдалённой эпохи, не позволяет верить в то, что она имела какой-либо специальный характер. В каждом из семи королевств был, естественно, король, руководивший военным отрядом и вершивший правосудие, обязанный в сложных случаях консультироваться с Уитенагемотом, или Советом именитых, а в самых сложных случаях обращаться к собранию всех военных (Folkmoot). Подобный политический порядок соответствовал тому, что было свойственно всем народам на той ступени развития, когда племя ещё не развилось до такого состояния, чтобы сформировать сколько-нибудь дееспособное государство.
   Со слиянием семи англосаксонских королевств в единое сообщество политический порядок Англии приобрёл характер более аристократический, поскольку стало невозможно в столь обширном государстве созывать собрание всех воинов. Поэтому им управлял король, опиравшийся на собрание наиболее влиятельных руководителей. Так продолжалось до 1066 года.
   В этот год произошли события, в значительной степени изменившие ход истории Англии. В той части Франции, которая граничит на севере с Ла-Маншем, скандинавские пираты основали в начале X века герцогство, которое по имени народа-захватчика /норманнов/ стало называться Нормандией. В этом герцогстве выходцы из Скандинавии были перемешаны с остатками местного французского населения и приняли его язык, привычки и порядки: здесь царил феодальный режим, сохранивший воинственный дух, унаследованный от предков. В 1066 году нормандский герцог Вильгельм Бастард /Внебрачный/, который предъявлял претензии на английскую корону, собрал большой отряд наёмников, включавший нормандских авантюристов из Франции и других регионов. Во главе этих сил он высадился в Англии, где 14 октября 1066 года при Гастингсе произошло одно из тех сражений, которые на века определяют судьбы народов. В этом сражении потерпели поражение и погибли Гарольд, последний англосаксонский король, и большая часть англосаксонского дворянства. После этого поражения страна попала под господство нормандских захватчиков.
   Земли англосаксов, которые сражались против агрессоров, были конфискованы и отданы во владение нормандским феодалам, сторонникам Вильгельма. Однако феодальная система, введённая в Англии, имела с самого начала особый характер, отличавший её от той, которая существовала поблизости на континенте. Действительно, в то время как во Франции и в других местах мелкие феодалы почти всегда зависели от феодалов крупных, в Англии многие мелкие феодалы находились в зависимости непосредственно от короля. Это положение, по-видимому, послужило началом появления класса кавалеров, который в XIII в. стал приобретать определенное политическое значение [54 - По мнению Вильяма Стаббса, автора тома, посвященного конституционной истории Англии, кавалерами были потомки тех саксонских thane и thegn, которые не подняли оружие против захватчиков, сохранили владение своими наделами и приобрели статус дружинников короля и глав кланов феодала короля, будучи обязанными оказывать ему уважение, проходить у него военную службу, ибо были обязан своими землями новому суверену. По мнению других писателей, предками кавалеров были те французские или фламандские волонтеры, которые самостоятельно завербовались в наёмное войско Вильгельма Бастарда. Вероятно, и та и другая версия частично точны.].
   Нормандское завоевание встретило сильное сопротивление англосаксов. Оно продолжалось эпизодически вплоть до 1070 года, а также и позже в форме бандитизма, делавшего жизнь победителей далеко небезопасной. Поэтому первое время новое дворянство старалось не нарушать строгую дисциплину, узаконенную Вильгельмом и его последователями. Однако потом противоречия постепенно стирались, победители и побеждённые смешались в единый народ, говорящий на общем языке – английском, который родился из смешения французского языка победителей с низким немецким побеждённых. Дворянство начало достаточно остро чувствовать последствия самоуправной власти короля, поэтому восстание против монархической власти разразилось при первом благоприятном случае.
   В 1189 году на трон в Англии взошел Ричард I Львиное Сердце; в 1191 он вместе с армией крестоносцев отправился в Святую землю, чтобы освободить Иерусалим, взятый Салах-ад-дином. В Святой земле он отличился в турнирах и боях, рассорился с королём Франции и герцогом Австрийским, но освободить Иерусалим не смог. В 1194 году, возвращаясь в Англию, опрометчиво пересёк земли герцога Австрийского, был узнан и заключён под стражу. Его передали императору Германии, который за освобождение пленного короля Англии потребовал огромный выкуп. Согласно феодальному обычаю эту сумму должны были выплатить бароны. Поэтому им пришлось основательно раскошелиться. Умершему в 1199 году Ричарду I наследовал его брат Иоанн Безземельный, которому были свойственны все недостатки Ричарда, и главным из них было постоянное требование денег у баронов; он отличался полным отсутствием тех достоинств, которые сделали популярным его предшественника. Затем последовали разного рода события, и после того, как Иоанн потерпел поражение от короля Франции и был отлучён от церкви папой, английские бароны восстали и принудили короля пойти на заключение договора, устанавливающего взаимные права и обязанности короля и его феодалов-вассалов. Таким договором стала «Великая хартия вольностей» („Magna Charta Libertatum“), изданная в 1215 году.
   По правде говоря, «Великую хартию», которая написана на грубой латыни вперемешку с французскими выражениями и плохо латинизированным английским, нельзя называть основанием свободы Англии («fun-damentum libertatis Angliae»), содержащим базовые принципы современной конституции. Она была одним из многих соглашений, заключённых между королем и баронами, что было достаточно широко распространено в феодальное время и являлось естественным проявлением феодального режима.
   Так, посредством одной статьи Великой хартии была снята с короля забота о мелких баронах, институция, которая делала возможным злоупотребления со стороны короля и расхищение им средств в ущерб баронам. Статья 2-я устанавливала, что выплаты дворянства и клира осуществляются после того, как будут одобрены их собранием (nullum scutagium vel auxilium ponatur in regno nostro nisi per commune comcilium regni). А статья 3-я предписывала, что свободный дворянин /liber homoI не может быть лишен своей земли, изгнан или заключён в тюрьму сувереном без решения равных ему баронов (nullus liber homo imprisonetur vel dessesiatur vel autlagetur nisi per judicium parium suorum). Это означало, что если обвиняемый был кавалером, то он должен быть судим судом двенадцати кавалеров, если бароном, то – советом двенадцати баронов, если графом, то – ассамблеей графов или же Высокой палатой.
   Характер договора между местными баронами и королём отчётливо проявляется в последних статьях старинной английской конституции. В них установлено, что если между королём и феодалом возникают споры относительно толкования той или иной статьи договора, принятого и одобренного королём, то судьёй в этом споре выступает коллегия арбитров, сформированная из двадцати четырёх высших баронов и лорда-майора, главы гильдии или корпорации Лондона, единственного собрания, полномочного в данном случае. Если приговор третейского суда оказывался неприемлем королю, и он его нарушал, арбитры наделялись правом объявить войну суверену, не выполняющему свои обязанности, и занять его замки.
   Это право на сопротивление или более того, на восстание, признанное королем, соответствовало той способности, которую местные бароны оставляли за собой, а именно право воевать против главы их конфедерации в некоторых случаях, и это было следствием феодальных порядков, при которых каждый барон имел материальные возможности сопротивляться суверену. Само собой разумеется, что соединенные силы баронов превосходили силы короля.
   Нельзя утверждать, что первые преемники Иоанна Безземельного скрупулёзно соблюдали Великую хартию вольностей. Слабые, лишенные поддержки были вынуждены соблюдать её, но предусмотрительные и хитрые, те, кому удалось найти сторонников среди наиболее мощных баронов, её часто нарушали.
   Изменения Великой хартии вольностей начались вскоре после её принятия. В 1254 г. из-за того, что мелкие феодалы, подчиненные непосредственно королю, или простые кавалеры, не участвовали в commune concilium regni, прозванного parliamentum /парламентом/, было постановлено, что кавалеры каждого графства выбирают из своей среды двух представителей. Десять лет спустя, в 1264 году, были приглашены также и коммуны, приобретшие некоторый вес, направить своих представителей в ассамблеи, которые одобряли денежную помощь, поступавшую в распоряжение главы федерации от местных органов.
   Ещё более важным оказалось то развитие, которое получили английские институты в XIV веке.
   В этом веке парламент разделился на две палаты. И довольно затруднительно установить точный год, когда это произошло, поскольку, как предполагается, это стало следствием одного обыкновения, на основе которого епископы и крупные феодалы начинали объединяться и выносить решения отдельно от представителей мелких феодалов и коммун. И, думается, именно огромное различие в общественных условиях, нежели разница среди участников двух палат, и было причиной их разделения. Из двух палат именно палата лордов вплоть до XV в. сохраняла наибольший авторитет и престиж. В течение этого периода парламент приобрёл по праву давности возможность широкого участия в законодательной власти. По этому поводу следует заметить, что концепция различия и разделения властей была весьма неопределённой в Средневековье. Некоторое представление об этой теории начинает проявляться, как мы уже видели, только у Марсилия Падуанского. Поскольку король Англии не мог возложить на баронов и коммуны новые обязанности без их согласия, он сохранял за собой полномочие устанавливать правила, регулирующие ту сферу, которую сегодня отнесли бы к компетенции законодателя. Все это, понятно, мы констатируем теоретически и в общем плане, поскольку результативное исполнение королевских распоряжений доверялось в значительной мере местным суверенам.
   Для того, чтобы обеспечить сотрудничество с ними, короли ввели обычай торжественного оповещения перед официальным представительством (парламентом) тех распоряжений местных структур, которые они хотели сделать обязательными. Но эта процедура породила другую. В ассамблеях баронов и представителей графств и коммун стали претендовать посредством петиций, направляемых суверену, на заявления законодательного характера. Поэтому в конце каждой сессии король в торжественном заседании выслушивал петиции, которые его сиятельные лорды и его верные коммуны направляли ему, и если он отвечал утвердительной формулировкой «Le roi le veult» /король этого желает/, петиция обретала силу закона. Этого не происходило, если формулировка была негативной, например, «Le roi avisera» /король подумает/.
   Так рождался институт королевского санкционирования, который и в современных монархиях необходим для придания юридической силы законам; таким образом, английский парламент добился участия в законодательной власти до такой степени, что сами суверены нашли практичным и удобным, если хотели принять какое-то важное решение, обсудить и одобрить его сначала парламентом.
   К концу XIV в. парламент обрёл новые прерогативы. В 1399 году король санкционировал петицию, по которой члены парламента получали неприкосновенность в период сессии, за исключением тех случаев, когда предъявление обвинения не было одобрено палатой, членом которой являлся обвиняемый. В борьбе, которая в этом веке и в последующем веках шла между короной и палатой, короли потерпели поражение. Прогрессивное развитие Великой хартии, в известной мере приблизившее её к современной конституции, было прервано в 1455 году ожесточенной гражданской войной, получившей название войны двух Роз. Две династии претендовали на законное наследование трона: Йорки и Ланкастеры. Первые имели в качестве герба розу белую, другие – розу красную. В течение некоторого времени сосуществовали два претендента на трон и два парламента, каждый из которых считал себя легитимным и обвинял в узурпации власти другого. Война Алой и Белой Роз длилась тридцать лет – вплоть до 1485 года. Это было время дикого насилия, острейших междоусобий, в ходе которых страна потеряла силы и впала в нищету. Почти всё дворянство нормандского происхождения, которое до этого момента составляло господствующий класс общества, погибло в битвах или под топором палача [55 - Как меру конституционного характера, введённую в XV в., можно отметить статут Генриха VI, который, правя с 1423 по 1471 гг., лишил права на участие в выборах депутатов графств всех тех, кто не имел права собственности на сельское имущество с годовым доходом в 40 шиллингов.].
   Поэтому когда в 1485 г. был восстановлен мир под скипетром династии Тюдоров, образовавшейся из слияния двух противоборствующих семей Йорков и Ланкастеров, палата лордов, в предыдущие века главным образом противостоявшая короне, стала состоять почти исключительно из новых элементов, обязанных своим положением королю из новой династии старинных лордов и не имевших ни власти, ни престижа, ни материальной силы.
   С другой стороны, в Англии ещё не утвердился подлинный средний слой, сформированный из зажиточных благородных лиц графств, состоятельных коммерсантов и промышленников в городах, который, будучи представленным в палате общин, смог бы взять на себя политическое управление страной. Следствием такого положения и общей усталости нации было то господствующее превосходство королевской власти, которым обладала династия Тюдоров (1485–1603). Это положение было достаточно рельефно изображено Ботеро в сочинении «Универсальные отношения», где он отметил, что если король Англии продолжает часто созывать парламент, это не означает, что его власть менее абсолютна, чем у короля Франции.
   По правде говоря, английский парламент продолжал созываться с интервалами не слишком длинными, вотировать субсидии и одобрять законы, но фактически короли в этот период имели от палат почти всё, что хотели, и наиболее важные акты политической жизни Англии были результатом побуждений и инициатив короны. Именно в основном в результате инициативы Генриха VIII произошёл разрыв Англии с римской церковью, в то же время, король не одобрял доктрину Лютера, более того, для ее развенчания даже написал книгу. Во время младенчества Эдуарда VI его опекуны примкнули к проповеди Кальвина, приблизив, таким образом, англиканскую церковь к протестантизму. И в этот раз страна приняла это глубокое религиозное обновление. Такой же пассивной, за некоторым исключением, она оставалась в 1553 г., когда королева Мария восстановила католицизм, но не возвратила церкви конфискованную собственность. Так продолжалось до 1558 г., когда Елизавета, взошедшая на трон, восстановила непререкаемо англиканский протестантизм.
   Итак, помимо различия, подмеченного Ботеро, существовали и другие контрасты политического и общественного характера в двух странах по ту и эту стороны Ламанша. Во Франции дворянство потеряло постепенно суверенные прерогативы, уступая землю пядь за пядью. В Англии война Алой и Белой роз в XV в. истребила почти все старые и могущественные феодальные фамилии, поэтому Тюдорам удалось довольно легко заменить баронов, представлявших старую юрисдикцию, на функционеров, назначаемых королём. Но из-за экономии и дабы слишком не нарушать народных обычаев, почти все местные чиновники избирались из людей состоятельных и влиятельных от графств и предместий, в которых они должны были осуществлять свои обязанности. Эта система отбора позволяла не оплачивать их труд. Отсюда и берёт начало то, что потом назвали английским self-government /самоуправлением /, т. е. ту ежедневную обязанность, которая в то же самое время являлась прерогативой. По принципу самоуправления добрая часть должностей и общественных служб – административных, судебных и полицейских – осуществлялась в графствах и городках бесплатно джентри, т. е. тем классом, охватывающем все семьи, которые в сельской местности и поселках соединяли достаток с определенным чувством достоинства, морально обязывавшим поддерживать и увеличивать славу своего имени.
   Почти такая же система была одобрена и для военной организации: были учреждены военные подразделения, рекрутировавшиеся из городских ремесленников, крупных и мелких собственников в деревне, которым вменялось в обязанность нести военную службу. Это было, конечно, более экономичным, чем то, что существовало в принципатах и республиках на континенте, которые в XVI в. стали создавать постоянные армии, состоящие из профессиональных солдат, но в военном отношении менее эффективным, и Англия смогла сохранить на длительное время свою независимость только благодаря своему островному положению, затруднявшему вторжение больших иностранных армий.
   Фактически английское ополчение состояло из крестьян и ремесленников, которые по праздникам упражнялись во владении оружием, редко удалялись на несколько миль от своих домов и обычно занимались своими профессиональными делами и попечениями. Те же самые офицеры отбирались из благородных людей их местности королем и, хотя имели некоторые навыки обращения с оружием и лошадьми, но настоящей военной подготовкой не занимались.
   Легко понять, что класс гражданских и военных функционеров не мог стать надёжной опорой королевской власти в том случае, когда она замышляла что-нибудь отличное от общих пожеланий страны. За этим Тюдоры чётко следили, прежде чем что-то предпринимать. Действительно, чиновники, родившиеся и жившие в родных местах и не получавшие жалованья, едва ли могли воздействовать на общее состояние общественного мнения. В этом случае и силу нельзя было легко применить, поскольку она была представлена случайным ополчением, которое не имело корпоративного духа и не только происходило из этих мест, но и было просто с ними слито воедино.
   Таким образом, скажем в заключение, английские короли осуществляли в XVI веке власть почти абсолютную, но пренебрегали возможностью подготовить инструменты, необходимые для продления абсолютизма, т. е. постоянную бюрократию, состоящую из кадровых функционеров, и постоянную профессиональную армию. Напротив, они сохраняли парламент, эффективнейший инструмент оппозиции королевской власти в ситуации, когда общественное мнение могло восстать против монархии.

24. Первые Стюарты и диктатура Кромвеля

   В 1603 году начался кризис, вследствие которого английская конституция, имевшая ещё характер преимущественно средневековый, постепенно трансформировалась в конституцию, похожую на конституцию современного представительного государства.
   После смерти в том году королевы Елизаветы на английский престол вступил Яков VI, король Шотландии, который стал Яковом I, королём Англии, сын Марии Стюарт, которую Елизавета отправила на эшафот. Впервые три короны в разных по условиям странах – Англии, Шотландии и Ирландии соединялись под главенством одного суверена.
   Англия была страной относительно зажиточной и гражданской, культурной. В годы царствования Елизаветы английская литература переживала одну из своих наиболее блестящих эпох. Страна оставалась сравнительно богатой, поскольку не страдала от войн на своей территории, и государство, не создав ни многочисленной постоянной армии, ни оплачиваемой бюрократии, широко распространённой при Тюдорах, сохраняло достаточно скромный уровень налогов. Кроме того, стали устанавливаться торговые отношения с Америкой и Россией, в городах появилась состоятельная буржуазия, а в деревне – класс средних собственников, обогатившихся путем приобретения ранее конфискованных церковных земель.
   Новый руководящий класс сформировала как буржуазия городов, так и та, что жила в деревне, носившая имя кавалеров, однако настроения у тех и у других были различные.
   Кавалеры, разумеется, поддерживали старую английскую конституцию, понимая, что она необходима для того, чтобы налоги не были произвольно увеличены, и прекрасно представляя, что существование самоуправления теснейшим образом связано с палатой общин. Но и в остальном они сохраняли расположение к королевской власти, поскольку король являлся руководителем традиционной политики и в то же время высшим главой англиканской церкви, последователями которой они были. Напротив, буржуазия городов была привержена чистому кальвинизму, который не допускал религиозного верховенства короля, и дискуссия на религиозные темы в этом классе, основанная на прилежном и постоянном чтении Ветхого и Нового Заветов, приводила часто к тому, что от религии переходили к политике, обсуждая теории, противоположные прерогативам короля, подготавливая души к принятию концепций, которые сегодня назвали бы республиканскими.
   Существенно отличающиеся и менее благоприятные условия складывались в Шотландии, стране бедной и ещё полуварварской в горных районах. Ее руководящий класс состоял частично из бедного и мятежного дворянства, которое пополняло свои скромные доходы бандитскими набегами на южные графства Англии, частично – из кальвинистских пасторов, которые, будучи весьма влиятельными среди простого народа, опасаясь прежде всего, что и в Шотландии будет введёно англиканство, и как следствие – неизбежное подчинение пасторов епископам, а епископов – королю.
   Ещё более тяжёлые условия сложились в Ирландии, которая, если не принимать во внимание животворного духа Рима, многие века была отрезана от европейской цивилизации. Начиная с XII века английские бароны приступили к её колонизации, признав себя вассалами английского короля. Но их успех был весьма медленным: только в царствование Елизаветы последний местный независимый руководитель признал главенство английской короны. В этой несчастной стране три различия разобщали людей: различия языка, религии и общественного положения. Причём эти факторы соединялись и усиливались, потому что местное население было католиками, английские колонисты – протестантами. Первые говорили на кельтском языке, резко отличном от английского, и, в конце концов, оказались изгнанными с земель, которые принадлежали редким владельцам, по происхождению англичанам и шотландцам. Из этого рождалась непреходящая ненависть, разделявшая завоевателей и завоёванных, хозяев земель и тех, кто их обрабатывал.
   Яков I, человек учёный, большой знаток латыни, много интересовался произведениями наиболее известных политических писателей того времени и можно легко понять, что, будучи королём, среди множества теорий выбирал те, которые обосновывали королевский абсолютизм. Несмотря на настроения английской нации, враждебно настроенной к подобным теориям, он не колебался публично поддерживать свою линию также и посланиями, направляемыми в парламент, утверждая, что если, по-старинному обыкновению, король терпит древние парламентские прерогативы, он может данной ему властью от Бога в любой момент, который сочтёт удобным, прекратить такое участие в осуществлении суверенной власти. Палата общин молчала вначале, но потом стала реагировать, утверждая, что на основании конституции, остающейся в силе много веков, королевская власть имела правовые границы в отношении парламентских прерогатив.
   Если бы Яков I был подлинным государственным деятелем, он скрывал бы свои политические идеи и, скорее всего, подготавливал бы единственное средство, способное обеспечить выполнение его планов, то есть постоянную армию, преданную ему. Но поскольку он был возвышенным сторонником мира, он не заботился на деле об образовании вооруженной силы под своим непосредственным руководством. И уже в последние годы своего царствования король убедился в том, насколько вырос престиж и авторитет парламента и насколько упал авторитет короны. В самом деле, Френсис Бекон, выдающийся человек в истории науки и великий канцлер короля, был обвинен, и кажется не без основания, в получении взяток от палаты общин. Он был приговорён палатой лордов к большому штрафу и оказался бы в тюрьме, если бы король не решился тогда его помиловать.
   По этому поводу парламент одобрил одну из двух процедур, которые уже применялись в период гражданской войны Алой и Белой розы и которые потом послужили Тюдорам в борьбе с их противниками. Одна из этих процедур, та, которая и применялась против Бекона, была импичментом, обвинением, исходящим от палаты общин, решение по которой должна была вынести палата лордов. Другая, в отличие от первой, которая должна была применяться против министра, последователя Якова, была представлена bill of attainder /актом, регламентирующим парламентское осуждение виновного в государственной измене/. Этот акт состоял из закона, имевшего эффект обратной силы, на основе которого становился преступлением совершенный обвиняемым тот или иной поступок, сам по себе не криминального характера. Таким образом можно было установить наказание, которое почти всегда было смертной казнью.
   После смерти Якова I в 1625 году трон перешел к его сыну Карлу I, так же убеждённому в том, что не только право, но и обязанность короля осуществлять абсолютную власть. Будучи более активным и энергичным, чем его отец, он захотел осуществить свою программу, сделав иллюзорными прерогативы парламента. Однако король хорошо понимал, что для восстановления абсолютизма требовалась постоянная армия. Он очень тонко расценил, что ничто не может быть настолько удачным для образования такой, готовой для войны армии, для войны народной, популярной, положительно воспринимаемой нацией, как война в поддержку французских протестантов против короля Франции.
   Генрих IV, король Франции, Нантским эдиктом гарантировал французским протестантам полную свободу совести и в обеспечение этого права оставил в их власти некоторые крепости королевства. Но вступивший на трон его сын Людовик XIII и кардинал Ришелье, его первый министр, старавшийся убрать всё, что затрудняло королевское полновластие, не желали пойти на то, чтобы французские кальвинисты, называвшиеся гугенотами, оставались владельцами крепостей, являвшихся составной частью королевства. Поэтому была предпринята кампания по их возвращению. Когда Карл I стал королём, только гугеноты крепости ла Рошель ещё продолжали сопротивляться войскам короля Франции и, поскольку в то время религиозные чувства возобладали над патриотическими настроениями, они попросили помощи у протестантского короля Англии, который благосклонно принял их просьбу.
   Война Франции была объявлена, и парламент согласился на субсидии, которые посчитали достаточными для поддержки осаждённой крепости города. Но то ли из-за того, что они оказались недостаточными, то ли из-за того, что экспедиция была плохо организована, английский флот с войсками для высадки после нескольких безуспешных сражений должен был возвратиться в Англию. Гугенотам, защитникам крепости, принужденным голодом, пришлось капитулировать.
   Как обычно бывает в подобных случаях, разные партии перекладывали вину за неудачу друг на друга, тем более что уже дважды король распускал палату общин из-за жесткой оппозиции. Третья палата согласилась вотировать субсидии на продолжение войны, но пожелала, чтобы сначала король одобрил Акт, названный Биллем о правах, содержавший следующие позиции:
   1. Чтобы король не мог без согласия парламента вводить налоги ни в форме займов, ни благожелательных ссуд, ни безвозмездных дарений и так далее.
   2. Чтобы никто не мог подвергаться преследованиям или призывать к следствию за неуплату налогов, не утвержденных парламентом.
   3. Чтобы никто не мог быть отлучён от своих естественных судей и чтобы не могли быть созданы институты исключительных и чрезвычайных трибуналов как гражданских, так и военных.
   4. Чтобы король не мог размещать на постой в домах частных граждан солдат и моряков.
   Первое положение явно осуждало введённую при Тюдорах практику проведения контрибуций, более или менее случайную, называвшуюся добровольными предложениями частных лиц, которые поэтому не рассматривались как налоги и, следовательно, не одобрялись парламентом.
   Второе было направлено на отмену того средства, к которому иногда прибегали короли, чтобы принуждать тех, кто отказывались платить так называемые добровольные контрибуции, запрещало по существу прибегать к судебной процедуре.
   Третье служило запрещению того, чтобы суверены передавали обвиняемых в политических преступлениях тем магистрам, на услужливость которых могли рассчитывать, а подчиняло их решению тех судов, которые заранее установлены законом или обыкновением.
   Наконец, четвертое было направлено на то, чтобы сделать невозможным создание постоянной армии без согласия парламента, отрицая за королем возможность содержать войска, для которых палаты не утвердили необходимые фонды.
   Карл I, санкционировав Билль о правах, не преминул получить субсидии, вотированные парламентом, и немедленно после роспуска Палаты общин заключил мир с Францией. На протяжении одиннадцати лет он руководил как почти абсолютный суверен, не созывая палаты. Он взыскал некоторые налоги, не одобренные парламентом, и учредил некоторые исключительные трибуналы. И хотя такое поведение вызывало серьезное недовольство, сил для того, чтобы развязать восстание в Англии, было недостаточно. Необходимо иметь в виду, что в то время абсолютистская программа Карла I не выглядела абсурдной, потому что абсолютизм торжествовал почти повсеместно на близком Европейском континенте. Восстание же началось в Шотландии, тогда стране бедной и мятежной, где по чьему-то безумному совету Карл I стал устанавливать свое верховенство в делах церкви. Кальвинистские пасторы призвали народ к открытому и насильственному восстанию. Утвердившись в Шотландии, восставшие вторглись в Англию. Недовольное английское ополчение сражалось вяло или не сражалось вообще. Чтобы отбросить захватчиков, было необходимо созвать парламент и получить средства для набора более мощного войска.
   Но парламент, едва собравшись, посчитал более неотложным отвергнуть абсолютистскую программу короля. Карл I распустил палату общин, враждебно настроенную по отношению к нему, но на смену ей пришла другая, ещё более оппозиционная, которая обвинила вице-короля Ирландии лорда Страффорда в нарушении Билля о правах во время пребывания его министром Карла I. Страффорд, защищаясь, утверждал, что он выполнял приказы короля и что подчинение противоправным приказам короля не было преступлением. Тогда палата общин изменила импичмент на обвинение по bill of attainder (т. е. по закону), который, как мы уже подчеркнули, имел обратную силу и давал возможность расценить исполнение неправомерных приказов короля в качестве преступления, караемого смертной казнью.
   Карл I не осмелился ни отрицать свою санкцию bill of attainder, ни помиловать Страффорда, который принял свою судьбу с достоинством и смелостью. Возможно, король полагал, что сможет успокоить революционный фермент, выдав ему в качестве жертвы столь выдающегося человека. Однако парламент становился всё более несговорчивым и не только продолжал отказывать в налогах, которые требовал король, но и отказался распуститься, когда суверен требовал этого.
   Тогда король, преодолев робость, смело вошел в палату со своей гвардией, чтобы арестовать верхушку оппозиции. Но не достиг желаемого. В тот же день вечером в Лондоне вспыхнуло восстание, лондонское ополчение отказалось повиноваться и выступило на защиту парламента, и всего лишь за считанные часы король потерял столицу.
   Тем не менее престиж короны оставался ещё столь высоким, что, несмотря на многочисленные ошибки Карла I, как только разразилась гражданская война, половина нации высказалась в его пользу. Действительно, деревенское ополчение, ведомое сельскими собственниками, называвшимися, как мы уже сказали, кавалерами, сплотилось почти повсеместно на стороне короля и вначале обеспечило значительный успех над теми городами, которые защищали парламент. Но последний, располагавший большими финансовыми средствами благодаря праву поднять налоги, которые платили города, не замедлил с формированием постоянной армии. Это произошло по совету Оливера Кромвеля, выдающегося политика, взявшего в свои руки дело парламентской партии.
   Победив после нескольких лет войны партию кавалеров, Кромвель, сформировавший свою армию из наиболее непримиримых кальвинистов, т. е. из пуритан, разошелся с палатой общин, склонявшейся к переговорам с королём. Последний, преданный шотландцами, у которых находился в качестве беженца, был взят под стражу. Тогда Кромвель, прервав переговоры, доверил судьбу короля совету офицеров. Карл был приговорён к смертной казни, которую он мужественно принял 30 января 1649 г. После смерти Карла I Кромвель подавил движение левеллеров, которые, основываясь на Библии, хотели установить абсолютное равенство не только политическое, но и равенство судеб. Впоследствии он отправился в Ирландию, где, пользуясь тем, что в Англии происходили волнения в ноябре 1641 г., местные расправились с английскими колонистами. Ответная репрессия была быстрой и жестокой. Потом наступил черёд Шотландии, претендовавшей на отделение от Англии и признавшей в качестве короля старшего сына Карла I. Шотландцы были разбиты в двух кровопролитных сражениях, и Шотландия была оккупирована войсками. Возвратившись в Англию, Кромвель насильственно распустил палату общин, которая, хотя и была очищена от элементов, сочувствовавших монархии, не хотела признать его диктатуру. Впоследствии он принял титул лорда-протектора английской Республики. Образовав другую палату общин из людей, которым, как он полагал, можно было бы доверять, он встретил и там препятствия, то же произошло и в третьей палате. В 1657 г. ему предложили титул короля, который он отверг из-за оппозиции своих офицеров, оставаясь абсолютным властелином Англии.
   Его правление было военной диктатурой, режимом до сего времени не известным в Англии. Следует признать, что его внешняя политика была как никогда смелой и дальновидной и что в войне, имевшей место в Нидерландах, английский флот и десантные войска достигли значительных успехов. Внутри военный режим обеспечил порядок и процветание, используя строгие, но эффективные средства. Нация пыталась сопротивляться, но не имела сил ослабить давление, проявлявшееся в форме крайнего пуританского ригоризма: были запрещены балы, слишком роскошные одежды и всё то, что даже отдалённо напоминало светское.
   Вот почему, несмотря на внутренний мир и военную славу, диктатура Кромвеля оставила грустные воспоминания, и англичане сохранили великое отвращение к постоянной армии, ставшей инструментом, с помощью которого Кромвель смог более десяти лет сохранять абсолютную власть.

25. Конституционная история Англии при последних Стюартах и Вильгельме Оранском

   После смерти Кромвеля 3 сентября 1658 года его режим оставался настолько прочным, что монархическая система наследования по прямой линии вполне подходила и для английской Республики. В обязательном порядке в качестве лорда-протектора армия провозгласила его сына Ричарда. К счастью для английской свободы, он был неопытным молодым человеком, добрым, но абсолютно неспособным укрощать строптивые настроения высших офицеров в армии; некоторые из них мечтали занять освободившееся после Кромвеля место, не обладая умом и престижем, превосходящим других претендентов. Поскольку соперничество между различными генералами угрожало выродиться в ожесточенное противоборство, Англия рискнула подчиниться чему-то худшему, чем военному деспотизму, а именно военной анархии.
   Огромное большинство населения страны, привыкшего к тираническому, но твердому правлению Кромвеля, желало возвращения старой монархии, видя в ней спасение от военного безвластия и гарантии восстановления нормальной политической жизни. Один из наиболее дальновидных генералов армии Кромвеля, Джордж Монк, понял, что было бы мудро внять голосу почти всей нации.
   Поэтому с расквартированным в Шотландии армейским корпусом, которым он командовал, Монк возвратился в Лондон. Там он обнаружил заседание остатков старого Долгого парламента, созванного Карлом 1 в ноябре 1640 г. и насильственно распущенного Кромвелем в 1653 г. Монк хотел, чтобы в парламент были снова допущены депутаты, изгнанные из-за своего благорасположения к Стюартам, и Долгий парламент, таким образом укомплектованный, самораспустился, созвав Конвент, которому предстояло решить, какую форму правления одобрит Англия. Монк дал гарантии того, что он и его солдаты будут уважать решения Конвента. Последний, выражая почти единодушные настроения страны, восстановил старую конституцию и признал в качестве короля Карла II, первородного сына Карла I /май 1660 г./.
   Единственным противником, способным эффективно противостоять решению Конвента и пожеланиям страны, была старая армия Кромвеля. Но ее генералы были разобщены, а частью и подкуплены новым режимом, солдаты же рассеянны редкими группами по всей Англии и впоследствии легко были разоружены и уволены в запас.
   Если бы Карл II оказался просто заурядным королем, то, вероятно, первая Английская революция стала бы последней, а конституционное развитие Англии по крайней мере замедлилось. Руководящим английским классам нравились старинные местные свободы: они были уверены в том, что не придется страдать от налогов, не одобренных парламентом, и в особенности от абсолютизма и произвола власти, опирающейся на военную силу. Иными словами, страна, испытывавшая бедствия длительного периода гражданских войн и ханжеской тирании наиболее фанатичного крыла кальвинистов, или пуритан, в особенности при Кромвеле, страстно жаждала мира и хотела избежать новых потрясений.
   Что же касается нового короля, то о нем можно сказать самое малое: он не понимал и не чувствовал достоинства своего звания.
   Фривольный, сладострастный, скептик по природе, он не стремился, как его отец, к абсолютной власти, но то и дело запрашивал у парламента денежные суммы, тратя их не столько на нужды общества, сколько на поддержание роскоши своего пышного двора и обогащение фаворитов и фавориток. Во время войны с Голландией, начавшейся в 1665 году из-за торговых конфликтов, после нескольких сражений голландцы стали одерживать верх. Выяснилось, что многие военные суда англичан оказались безоружными, поскольку были растрачены суммы, вотированные парламентом на оснащение их снаряжением. Впоследствии, в результате секретного соглашения с Людовиком XIV, королем Франции, Карл П принял предложенный французами пансион под условием, что внешняя политика Англии будет подчинена французским интересам.
   Престиж суверена стал падать, а его поведение породило большое недоверие парламента и страны. Эти настроения положительно сказались на конституционном законодательстве, способствуя одобрению нескольких законов, ограничивающих власть короля и двора. Фактически сложилась практика, когда парламент при каждом предоставлении денег королю требовал в обмен санкционирования им билля, закона, который усиливал власть палат и ограничивал своеволие короля. И король, дабы избежать еще большей непопулярности и иметь новые субсидии, санкционировал законы, принятые парламентом.
   Среди таких законоположений исключительную важность имел Habeas Corpus Act. Он был одобрен в 1679 году и защищает до сих пор английских граждан от произвольного ареста и длительного заключения в ожидании приговора эффективно, как ни в какой другой стране даже в XIX в.
   Habeas Corpus предписывает:
   1. Что арестованный гражданин должен иметь в течение двадцати четырех часов письменное уведомление, обвинительный документ, поясняющий, что ему вменяется в вину;
   2. Что, за исключением случаев предательства, государственной измены или другого тяжелого преступления, любое арестованное лицо посредством залога может быть взято на поруки;
   3. Что спустя двадцать дней после ареста обвиняемый должен быть передан суду присяжных, который установит наличие преступного факта и определит, есть ли достаточные улики, чтобы продолжить против обвиняемого уголовное преследование;
   4. Что любой полицейский офицер, магистрат и тюремный надзиратель, нарушивший каким-либо образом Habeas Corpus, должен выплатить пятьсот фунтов стерлингов потерпевшей стороне.
   Следует отметить, что участие присяжных в следствии уже было законодательно оформлено в английском уголовном судопроизводстве и, таким образом, Habeas Corpus не внес ничего иного, как установил сроки, в рамках которых такое вмешательство должно было иметь место. Кроме того, эффективнейший инструмент защиты индивидуальной свободы проявляется в положении, содержащемся в пункте четвертом, который устанавливает прямую и материальную ответственность официальных лиц.
   Карл II относился очень легкомысленно к религиозным вопросам, демонстрируя свое безразличие и скептицизм. Хотя приближенные короля знали, что в те редкие моменты, когда он говорил серьезно, он выказывал определенную склонность к католицизму. Естественно, это не нравилось стране, где рьяно исповедовался протестантизм, а король являлся высшим иерархом национальной, реформатской церкви. Когда король умер в 1685 г., подтвердились подозрения в народе на этот счет, поскольку король призвал к своему одру на исповедь католического священника.
   Ему наследовал брат Яков II, ревностный католик и приверженец абсолютизма, разделявший по вопросу о монархической власти те же идеи, что Яков I и Карл I. Однако, несмотря на настроения нового короля, который, будучи главой англиканской церкви, открыто благоприятствовал всем, кто по расчету или заискивая перед ним принимал католицизм, английские руководящие классы, не желавшие еще одной революции, старались ее избежать. Между тем шли годы, у короля появились две дочери от первого брака. Они стали протестантками и вышли замуж за принцев-протестантов.
   Но когда у Якова от второй жены католической принцессы из дома Эсте, родился сын (что исключало восхождение на трон его сводных сестер) и он был крещен по католическому чину, стала очевидной опасность воцарения в Англии абсолютистской династии по своим принципам и католической по вере. Авторитетные политики из английского парламента озаботились тем, как наилучшим способом освободить нацию от этого риска, как можно меньше при этом нарушая законность.
   Поэтому была достигнута секретная договоренность с Вильгельмом Оранским, мужем Марии, дочери от первого брака Якова П. Вильгельм был государственным канцлером Голландии, должность, равная президенту голландской республики. Принц Оранский высадился в Англии с армией, состоявшей из голландцев и английских политэмигрантов, заявив, что он пришел восстановить нарушенную конституционную свободу и попранную протестантскую религию. Яков II, управлявший делами короны значительно более ответственно, чем его брат, смог подготовить небольшую постоянную армию и направить ее против принца Оранского. Однако непопулярность короля была столь велика, что собственные войска его бросили, перейдя под знамена противника, и те смогли почти беспрепятственно войти в Лондон. Яков II бежал во Францию, предварительно бросив в Темзу королевскую печать.
   Парламент, собравшийся, чтобы урегулировать сложившуюся политическую ситуацию, постановил, что король, сбежав и бросив королевскую печать в Темзу, фактически отрекся от власти, что его ребенок мужского пола неправомочен занять трон, поэтому он переходит к Марии и Вильгельму Оранскому, которые были провозглашены королем и королевой Англии. Но помимо этих двух знаковых заявлений, не соответствующих истине и объяснимых только необходимостью легализовать революционный акт, парламент обсудил и одобрил в первые дни 1689 г. второй Акт о правах, который получил санкцию нового короля. Этот акт устанавливал новые ограничения действий короны и обеспечивал новые гарантии парламенту и новые индивидуальные свободы всем английским гражданам.
   Этим актом фактически утверждалось, что король не может ни приостанавливать действие и соблюдение законов, ни освобождать кого-либо от соблюдения законов без одобрения парламента, что чрезвычайные трибуналы были незаконными и пагубными, что любой англичанин должен иметь право направлять петицию в парламент, что незаконно образование армии без разрешения того же парламента, что каждый англичанин протестантского вероисповедания имеет право носить оружие для самозащиты, что парламентские выборы должны быть свободными и что парламент должен часто созываться, что свобода обсуждения в нем не должна страдать от ограничения и что списки присяжных должны составляться в соответствии с предписаниями закона.
   Уже первыми положениями запрещалось, чтобы действие суверена было выше закона и этим утверждалось как непреложное обыкновение, на основе которого парламент приобретал право на необходимое участие в законодательной власти. Нормами, которые регулировали деятельность трибуналов и судов, предусматривалось, что граждане имеют гарантии против произвольных преследований исполнительной власти, кроме того, им предоставлялось право носить оружие и право на подачу петиции. В то же время гарантировалась полная свобода обсуждения и голосования в палатах.
   Запрещалось давление на выражение воли избирателей со стороны исполнительной власти возможно еще больше, чем вторым Биллем о правах, свобода английских выборов длительное время гарантировалась тем фактом, что чиновники местных администраций не были официальными служащими, а избирались из авторитетных людей данной местности, служили бесплатно и, следовательно, не были послушными орудиями, слепо исполняющими волю правительства. В конце концов запрет иметь постоянную армию без разрешения парламента показывает, какое неприятие существовало в Англии против постоянного войска как возможного инструмента абсолютизма.
   Вильгельм, бывший третьим, кто носил это имя из числа царствовавших в Англии, прилежно исполнял второй Акт о правах, но ревностно осуществлял монаршую власть в пределах конституции. Он умер в начале 1702 г. Но годом раньше парламент, предусматривая, что непосредственное наследование должно перейти к Анне, младшей сестре королевы Марии, и что не имевшая детей новая королева должна будет передать корону дальнему родственнику, немецкому принцу из Ганноверского дома, захотел еще больше ограничить королевскую власть своим актом, который был назван Актом о наследовании или Актом об установлении, содержавшим следующие положения:
   Чтобы суверены Англии были протестантской веры;
   Чтобы никакая война не могла быть объявлена за персональные владения короля без согласия парламента;
   Чтобы никакой иностранец не мог входить в Частный совету
   Чтобы любой акт короны для своего осуществления был подписан одним из членов Частного совета;
   Чтобы никакой официальный чиновник не мог быть членом палаты общин;
   Чтобы все судьи назначались при условии добропорядочности;
   Чтобы король не мог приостанавливать процедуру импичмента;
   Чтобы никакой английский суверен не мог отлучаться из Англии без разрешения парламента.
   Первые два положения были, очевидно, продиктованы необходимостью исключить претензии на трон мужской линии Стюартов, переметнувшейся к католицизму, и тем обстоятельством, не менее настоятельным, воспрепятствовать тому, чтобы внешняя политика страны могла находиться под влиянием маленького немецкого принципата, каким был Ганновер.
   Но в пункте 4-м утверждался фундаментальный принцип, ставший основанием всех современных конституций, который устанавливал, что если персона суверена стоит выше закона в том смысле, что он ни в коем случае не может быть призван к ответу в случае его нарушения, но его политические действия должны оставаться в границах закона, поэтому никакой его акт не будет иметь силу, не будучи обеспеченным ответственностью должностного лица, не пользующегося королевской неприкосновенностью.
   Положение, содержащееся в пункте 7-м, имело целью сделать более четкой ответственность чиновника, который подписал незаконный акт короля, запретив, чтобы суверен мог бы снять с него обвинения палаты общин и приговор пэров. Это положение сочеталось с пунктом 5-м, который был потом усовершенствован, устанавливавшим несовместимость между статусом депутата и выполнением своих функций чиновником, получающим жалованье и зависимым от исполнительной власти, а также с 6-м пунктом, гарантировавшим независимость магистратов, которые, будучи однажды назначены, становились несменяемыми. 8-й пункт никогда результативно не соблюдался.
   Таким образом, второй Акт о правах или Акт об установлении ввел такие ограничения королевской власти, что фактически установилось положение, при котором управление английской политикой не зависело больше исключительно от суверена и от тех, кому он доверял. Благодаря этим фундаментальным законам парламент, сохранив полностью прерогативы, унаследованные с феодальных времен в отношении вотирования налогов, приобрел новые, позволявшие ему претендовать на еще более широкое участие во власти. Но мы еще пока не говорили о том, что это участие должно превратиться в определяющее, чтобы рассматриваться как преобладающее перед лицом короны и тем более пониматься так, что полномочия короны должны были необходимым образом быть доверены лицу, пользующемуся доверием большинства палаты общин. Оценивая, таким образом, режим, сложившийся в Англии к началу XVIII в., можно утверждать, что этот режим был конституционным, но пока еще непарламентским.
   К последнему он перейдет постепенно и в силу обыкновения начнет прочно устанавливаться в период с 1715 по 1760 гг.

26. Парламентское правительство и конституционные реформы в Великобритании в XVII и XIX ев

   Частный совет короля, о котором упоминает Акт об установлении, был консультативным органом, помогавшим суверену осуществлять свои политические полномочия. В XVII в. он состоял из пятидесяти или шестидесяти человек и в него входили не только многие высшие чиновники, но и некоторые выдающиеся лица, которые, не занимая какой-либо официальной должности, пользовались доверием короля. Естественно, слишком большое число членов Совета делало его неспособным к выполнению возложенных на него функции из-за трудностей поддержания в тайне обсуждавшихся вопросов и быстрого принятия взвешенных решений.
   По этой причине начиная с Карла II суверены обыкновенно сначала обсуждали и договаривались с четырьмя или пятью наиболее влиятельными членами Частного совета и уже потом формально ставили вопрос на обсуждение на пленарном заседании. Эта узкая группа, в которой при Карле II, потом Якове II, Вильгельме III и королеве Анне обсуждались и решались наиболее важные государственные дела, называлась сначала кабалой, а потом кабинетом.
   Королева Анна, правившая до 1714 года, лавировала, выбирая членов своего кабинета альтернативно из двух партий вигов и тори, которые оспаривали верховенство в парламенте и стране. Впоследствии она примкнула к наиболее радикальной партии тори и сделала попытку, которая, впрочем, провалилась, оставить свой трон сводному брату сыну Якова II [56 - Названия «виги» и «тори», служившие для обозначения в XVIII в. двух партий, на которые разделился тогда еще не широкий английский правящий класс, имели с самого начала оскорбительное значение, потому что виги были шотландскими бандитами, а тори – бандитами ирландскими; что касается политического направления, первые были нацелены расширять права парламента в ущерб правам короны, вторые высказывались в поддержку королевских прерогатив. Однако в первой половине XVIII в. часть тори не признавала в качестве законных королей Ганноверскую династию и скрытно подогревала настроения за реставрацию Стюартов.В XIX в. виги стали именоваться либералами, а тори – консерваторами, хотя многие либеральные законы отстаивались консерваторами.].
   Наиболее важным фактом внутренней политики в период правления королевы Анны было слияние двух королевств Англии и Шотландии в одно государство с единым парламентом. Слияние произошло в 1707 г.
   После 1714 г. первый король из Ганноверского дома Георг I, желая править в Англии с наименьшими проблемами, пришел к идее созывать в Кабинет наиболее влиятельных членов палаты общин, к какой бы партии они ни принадлежали. Однако вскоре Гораций Уолпол, который около двадцати лет являлся первым министром Георга I и Георга II, убедил обоих королей, что для однородности кабинета лучше, если он будет составлен только из членов партии, имевшей в Палате выборное большинство, которое тогда принадлежало вигам. Кроме того, поскольку Георг I не знал английского языка, кабинет взял за обыкновение собираться без короля с последующим предоставлением на подпись принятых в его отсутствие решений. А поскольку пленарные заседания Частного совета все больше становились формальностью, они созывались все реже и реже, и кабинет, орган юридически не известный английской конституции, стал структурой, фактически осуществлявшей исполнительную власть.
   Когда умер Георг II в 1760 г., который по примеру отца совершенно безразлично относился к руководству внутренней политикой Англии, ему наследовал Георг III. Он родился в Англии и хотел быть королем своей страны, поэтому личная власть суверена стала снова ощущаться. После серии более или менее удачных попыток сформировать кабинет из людей, отличающихся личной преданностью монарху, королю удалось образовать правительство, возглавляемое Питтом младшим, которое состояло из тех, кто получил его одобрение. Этот кабинет не был распущен, несмотря на повторявшиеся оппозиционные голоса палаты общин и, сумев одобрить бюджет большинством всего лишь в один голос, распустил выборную палату, завоевав на последующих выборах благоприятное большинство. Но это был последний факт такого рода в конституционной истории Англии. Начиная с этого момента и позже, если бы король мог сделать так, чтобы в кабинет не вошли лица, для него нежелательные, и если бы он был в состоянии эффективно противостоять какой-либо инициативе, одобренной своими министрами, как, например, эмансипация католиков, ему было бы невозможно управлять без поддержки одной из партий тори или вигов, оспаривавших преимущество в палате общин. Впрочем, будучи подвержен периодам умственной болезни, сказывавшейся и ранее, Георг III ослеп в 1810 г. ис ним закончился период, в течение которого корона еще могла вмешиваться в английскую политическую жизнь и серьезно модифицировать ее направления.
   Таким образом, это был период, когда в Англии утвердилось чисто парламентское правительство. Но если, начиная с этого времени, политический режим в Великобритании может рассматриваться как совершенно трансформированный в отношениях между страной и королем, то организация английского политического класса оставалась до 1832 г. весьма архаичной и сохраняла следы средневековых порядков.
   Право на участие в политических выборах было не только предоставлено незначительному меньшинству граждан, но и не соответствовало критерию ценза и правоспособности, идентичных для всей страны. Напротив, в графствах депутаты избирались на основе единого критерия, но избирателями были только те, кто владел земельной собственностью. В коммунах же критерий, служивший основой оценки электората, отличался от одной местности к другой. Число представителей, посылавшихся коммуной в парламент, не было пропорциональным значимости самой коммуны. Самые маленькие коммуны выбирали двух представителей, а большие коммуны не избирали и одного. Причину такого аномального положения следует искать в истории английского избирательного права.
   С самого начала король приглашал некоторые коммуны послать своих представителей в парламент, но за исключением немногих, наиболее важных, они не были одинаковыми. Поскольку возмещение расходов депутатов происходило за счет представляемых ими коммун, многие из них, чтобы не подвергать себя такого рода тратам, предпочитали оставаться без представителей. При Стюартах короли избегали приглашать те коммуны, которые имели обыкновение посылать представителей, неугодных короне. И тогда, чтобы положить конец таким злоупотреблениям, парламент в одну из легислатур в царствование Карла II одобрил закон, по которому устанавливалось, что в будущем будут приглашаться только коммуны, представленные в данной легислатуре.
   Однако в XVIII в. социально-экономические условия в королевстве и распределение населения по его территории существенно менялось: Великобритания из страны главным образом сельскохозяйственной становилась страной индустриальной.
   Многие мелкие коммуны в короткое время стали крупными и важными, а другие из-за упадка сельскохозяйственной деятельности и очевидного уменьшения населения из больших превратились в относительно мелкие и слабые.
   Сложилось достаточно парадоксальное положение, когда маленький поселок в две сотни жителей посылал иногда двух депутатов в парламент, а Манчестер с населением двести тысяч человек не посылал и одного.
   Кроме того, в графствах участниками политических выборов могли быть только собственники земель, и из их числа была исключена промышленная и торговая буржуазия, приобретавшая большую важность. В некоторых, немногих коммунах всеобщее избирательное право было достаточно широким, потому что было легко получить статус члена коммуны, но во многих других человек не мог рассматриваться таковым, если он не принадлежал к определенным фамилиям или определенным корпорациям и, таким образом, членство в политическом электорате становилось своего рода наследственной привилегией.
   С учетом такого положения в стране появились три различных политических течения. Первое, консервативное, утверждало, что Англия превратилась в процветающую и мощную страну в мире с реально действующей конституцией, и хотя она не отвечает жестким принципам равенства, тем не менее защищает достаточно эффективно личную свободу граждан. Второе течение отстаивало современную реформу, направленную на то, чтобы исключить неравенство и абсурдность многих позиций и придать движимой собственности равный статус с собственностью недвижимой. И, наконец, третье течение, вдохновляясь французскими демократическими принципами, защищало радикальную реформу и всеобщее избирательное право. После ожесточенной борьбы, в ходе которой дело дошло до кровопролития, второе течение восторжествовало.
   Уже начиная с 1829 г. парламент одобрил, а король санкционировал закон, эмансипировавший католиков. Этот закон, одобрение которого длительное время откладывалось из-за упорного неприятия Георга III, предусматривал, что католики могли входить в парламент и допускались на все общественные должности, как гражданские, так и военные. Впоследствии, в 1832 г., была одобрена большая избирательная реформа, устранившая вопиющее неравенство в образовании избирательных коллегий и наделившая правом участия в политических выборах всех, кто проходил умеренный ценз, без различия, была ли эта собственность недвижимой или же капитал проистекал из собственности движимой или же из профессиональных доходов. Поэтому превосходство в политических выборах, которое раньше, за редким исключением, принадлежало олигархии больших семей, всего лишь нескольким тысячам персон, превратилось в наследие всей средней английской буржуазии.
   В 1834 г. началась реформа местных администраций путем постепенной замены старой системы самоуправления, по которой должности доверялись королем наиболее уважаемым лицам того или иного места, системой представительства так что коммуны и графства стали управляться выборными советами.
   Демократическая эволюция пережила застой в 1834–1867 гг., в период представляющий, вероятно, наиболее блестящую эпоху английской истории. Но в 1867 г. произошло другое значительное расширение электората и, наконец, в 1884 и 1886 гг. было одобрено почти всеобщее избирательное право, поскольку право участия в политических выборах было предоставлено всем главам семей. Аналогичным образом происходило расширение административного электората.
   Закон 1911 г. ограничил существенным образом полномочия палаты лордов, установив, что спустя месяц после одобрения палатой общин финансового закона он безусловно входит в силу. То же самое было зафиксировано и в отношении других законов, которые после одобрения их палатой общин последовательно, в течение трех сессий, вступали в силу. Кроме этого, председателю палаты общин было предоставлено право решать, имеет ли закон финансовый характер или нет.
   В январе 1922 года парламентом и правительством была одобрена широкая автономия Ирландии, хотя южная часть острова, населенная в основном протестантами английского происхождения, осталась присоединенной к Англии. С его принятием упразднялся акт, по которому в 1800 г. отменялась автономия Ирландии, и она была присоединена к королевству Великобритании.
   Наконец, закон 1928 года еще более расширил масштабы избирательного права, предоставив его всем женщинам, достигшим двадцати лет.
   Из того, что уже было сказано, вытекает, что парламентское правительство на демократической основе в Великобритании есть факт сравнительно недавний. Что же касается преобладания правительства над палатой общин, то истоки в XVIII в., и оно утверждается непререкаемым образом в первые годы XIX в., в то время, как только к концу XIX в. было предоставлено право на участие в политических выборах всем англичанам, а после первой мировой войны – также и женщинам.

27. Английские политические писатели XVIII века и Бенедикт Спиноза

   Мы уже видели, что в XVII веке в Англии после ожесточенной борьбы, длившейся почти сто лет, были существенно ограничены полномочия короны в пользу парламента. Естественно, борьба шла и с помощью оружия, и с помощью пера. В это время появилась целая плеяда английских политических писателей, которые поддерживали то парламент, то корону. Мы будем вести речь только о наиболее важных из них, о тех, чья слава дошла до потомков и распространилась даже за пределы Великобритании.
   Часто можно слышать, что англичане – народ исключительно практичный, не склонный решать политические проблемы на основе общих теорий. Но это утверждение, хотя и с некоторым основанием, находящее свое подтверждение в политическом темпераменте англичан XIX в. и века настоящего, является ошибочным, если его применять к английским политическим писателям XVII в., среди которых были великие конструкторы доктрин. И это происходит прежде, чем во Франции Монтескье и Руссо предложат те доктрины, которые их прославят. У одних английских писателей XVII в. мы встречаем почти современное осмысление реальности, в то время как у других все еще остаются черты средневекового мышления.
   Наиболее старым английским политическим писателем после Томаса Бекета и Иоанна Солсберийского, кажется, идет Иоанн Фортескью, родившийся около 1395 г. и умерший в 1476 г. Он, участвовавший в войне Алой и Белой розы, написал около 1460 г. трактат, озаглавленный «De laudibus legum Angliae» IО благодатных законах Англии/, который был напечатан в 1537 г. Другая его работа «Dominium regale et politicum» IКоролевская власть и политика/ была менее известна. По мнению автора, королевская власть была абсолютной монархией, а политика ее смягчена дворянской ассамблеей и представителями коммун. Он больше в первой, чем во второй, работе выказывает себя сторонником ограниченной монархии и поэтому «О благодатных законах Англии», написанная в XV в., имела, возможно, большую популярность в XVII в. во время борьбы между короной и парламентом. Политические идеи Фортескью приближались к идеям монархомахов конца XVI в., предшественником которых он может рассматриваться в очень смягченной форме.
   Среди английских политических писателей XVII в. первым в хронологическом порядке идет Френсис Бекон, канцлер Якова I, о котором мы вспоминали в связи с обвинением его в растрате. Человек, умственно превосходивший свое время, отдавший дань почти всем наукам, писал также о политике и учил распознавать признаки приближения революции, временами проявляя себя тонким, незаурядным психологом.
   Напротив, писателем, у которого в сознании сохранялось средневековые позиции, был Филмер, который около 1600 г. написал произведение «Патриарх», опубликованное в 1683 г. Эта работа, сегодня полностью забытая, была многие годы достаточно известна тем, что Локк посвятил одну часть своей работы «Гражданское правление» ее опровержению и даже Руссо счел необходимым выпустить несколько критических стрел против «Патриарха» в своем «Общественном договоре».
   Филмер был сторонником абсолютизма, который, по его мнению, легитимен, потому что король происходил по прямой линии от Адама, отца всех людей. Такого рода идея, вероятно, была навеяна Филмеру клановой организацией на севере Шотландии, где каждый клан полагал себя происходившим от одного предка, от которого считался происходившим по прямой линии родства глава клана.
   Наиболее знаменитым писателем был Милтон, великий поэт, автор «Потерянного рая», который жил во время первой Английской революции и умер во время реставрации Стюартов. В одном из произведений политического характера он выступает в защиту английского народа и оправдывает казнь Карла I, выставляя себя республиканцем. Для Милтона республика была формой правления, наиболее соответствующей божественной воле; в «Аэропагитике» («Речь в защиту свободы печати»), высоком произведении политического характера, он защищает свободу печати, утверждая, что тот, кто убивает мысль, более преступен, чем убийца тела человека.
   Но наибольшей славой среди политических писателей XVII в. пользовался Томас Гоббс. Он родился в 1588 году, в момент, когда Непобедимая армада Филиппа II угрожала Англии. Он учился в Оксфордском университете, но с небольшим успехом, потом, изучив классические языки, перевел на английский Фукидида, автора, оказавшего большое влияние на его мысль. Впоследствии много путешествовал по континенту в качестве наставника детей знатных англичан, среди которых был сын герцога Девонширского. Эти поездки способствовали установлению отношений с главными интеллектуалами того времени, в числе которых был Декарт. В первые годы гражданской войны Гоббс находился во Франции, где в 1642 г. вышло его сочинение «De Cive» / «О гражданине»/ на латыни. Возвратившись в Англию, он опубликовал почти десять лет спустя «Левиафана» на английском – произведение, в котором высказал и подтвердил принципы, аналогичные тем, что были выражены в «De cive». Гоббс – теоретик абсолютизма, оправдываемого тем не менее не в манере Филмера, а потом и Боссюэ, как формы правления, соответствующей божественной воле, но в манере в целом рациональной, той, которая наиболее приспособлена к человеческой природе.
   Оправдывая абсолютистское правление, Гоббс отталкивается от описания естественного состояния, которое, как полагали в том столетии повсеместно предшествовало социальному государству. В этом описании присутствует, без сомнения, воспоминание о первой книге Фукидида, в которой автор изображает отдаленную эпоху, когда люди жили грабежом и насилием и имели в качестве единственного закона – закон наиболее сильного кулака.
   Таковыми, по мнению Гоббса, существовали привычки и обычаи всех примитивных людей, от которых не были застрахованы ни человеческие личности, ни имущество. Каждый должен был защищаться от насилия любого другого, и каждый человек оказывался волком для всех других людей /homo homini lupus est/; повсеместно и постоянно шла война каждого против всех /bellum omnium contra omnes/.
   Чтобы выйти из состояния хаоса, все индивиды уступают свои суверенные права государству, и каждым отдает все свои силы на службу государству с таким расчетом, чтобы оно могло утихомирить всеобщие страсти и предложить выход из невыносимых обстоятельств. Личная собственность, по Гоббсу, берет свое начало из закона и, следовательно, из воли государства, поэтому оно по собственному усмотрению может ее и ограничить. Гоббс допускает существование Бога, но определение, каким должна быть форма культа, относится к государству, которое может всё, за исключением распоряжения жизнью своих подданных, поскольку это противоречило бы цели, провозглашенной индивидами, подчинившимися его суверенитету. Следовательно, государство не может обязать подданных к несению военной службы.
   Идея естественного состояния, предшествующего политически организованному обществу, не нова. Монархомахи ее уже сформулировали, и она не была совершенно не знакома писателям классической античности. Но в то время как монархомахи с целью ограничить царскую власть, отталкиваясь от естественного состояния, утверждали, что люди в договорном соглашении, из которого рождается государство, предусмотрели отчасти и свои права, то Гоббс, в отличие от них, утверждал, что люди, напуганные условиями жизни в естественном состоянии, уступают почти все права государству.
   Из всех форм правления Гоббс предпочитает абсолютную монархию, которая отстоит дальше всего от естественного состояния, потому что в ней государственная воля идентифицируется с волей одного – единственного индивида. Он добавляет, что те, кто упоминает о вырожденческих формах правления, т. е. олигархии, демагогии и в особенности тирании, имеют в виду изобретения тех, кто хотел бы подорвать действующие режимы.
   Определяя всевластие, которое государство получает от него, Гоббс сравнивает его с огромной, чудовищной рыбой, о которой рассказывает Библия, т. е. «Левиафаном»: будучи самой крупной из всех рыб, она может запретить другим рыбам глотать более мелких.
   Гоббс написал «De cive» в защиту абсолютизма, к которому стремился Карл I. «Левиафан» был опубликован во время триумфа Кромвеля, который, возможно, хотел извлечь выгоду из теорий писателя. Во время диктатуры лорда-протектора Гоббс совершил акт подчинения и хотел таким образом возвратиться в Англию. Это и послужило причиной многих беспокойств для него после реставрации Стюартов. Он был обвинен в атеизме и должен был снова взяться за перо, чтобы защищаться от обвинений. В конце концов примирившись со Стюартами, он обрел покой и умер в возрасте девяноста лет.
   Уже в конце своей жизни он написал «Историю английской гражданской войны». С большой проницательностью Гоббс отмечает среди интеллектуальных причин гражданской войны классическое образование молодежи, одним из следствий которого было распространение концепции политической свободы.
   Джон Локк родился в 1632 г., умер в 1704 г. Он персонифицирует либеральную тенденцию, противоположную абсолютистской линии Гоббса. Его «Очерк о гражданском правлении» был опубликован в 1690 г., меньше чем через два года после второй английской революции, произошедшей в конце 1688 г. Естественно, что при столь короткой временной дистанции писатель, трактующий политические проблемы, должен был оправдать или осудить произошедшую революцию. Локк ее оправдывает. В своем «Очерке о гражданском правлении», он, отталкиваясь от той же гипотезы Гоббса, т. е. концепции естественного состояния и последующего социального договора /концепции, как уже было сказано, разделяемой многими политическими писателями XIV и XVIII вв./, приходит к выводам противоположным гоббсовским. Локк, действительно, не допускает эту наводящую страх, ужасную bellum omnium contra omnes, которая была описана его антагонистом, но утверждает, что человек даже в естественном состоянии сохраняет разум и сдерживается чувствами естественного равенства. Это приводит к тому, что обычно каждый индивид может сохранить личную свободу и наслаждаться плодами собственного труда. Не хватает только власти, которая могла бы гарантировать эти права, и поэтому индивиды соглашаются поделиться частью этих прав, доверив государству право судить и наказывать, а также бремя защиты от внешних угроз. Это уменьшение объема индивидуальных прав происходит по контракту, и тот, кто наделяется публичной властью, не может использовать ее по своему усмотрению, потому что сама власть ему доверена для защиты прав индивидов. Поэтому, если он ею злоупотребляет, он нарушает контракт, и в этом случае народ вновь приобретает свой первоначальный суверенитет, иными словами, он может законным образом восставать.
   Для Локка частная собственность находит свое основание в естественном праве, которое означает, что любой индивидуум может пользоваться плодами собственного труда. Государство, таким образом, не создает ее, но признает и защищает. Земля без труда человека не произведет ничего, кроме чахлого кустарника и диких плодов. Только труд человека обеспечивает то, что она производит: фрукты и зерно, и справедливо, что тот, кто затратил время и труд, имеет абсолютное право наслаждаться его плодами. Между прочим, можно заметить, что теория Локка, поддержанная даже некоторыми экономистами XIX в., была бы справедливой, если бы обрабатываемая земля не была ограниченной, т. е. чтобы любой желающий мог занять тот участок, который он в состоянии обработать. Но поскольку в цивилизованных странах земля ограничена, ясно, что те, кто уже занял ее, будут препятствовать другим эксплуатировать по праву то, что предоставляет им преимущество.
   Локк полагает, что выбор религии должен быть свободным и не зависеть от государства. Однако он противник толерантного отношения к атеистам по причинам морального характера и к католикам, поскольку они отрицают толерантность по отношению к другим религиям. Локку принадлежит почти полная разработка теории трех фундаментальных властей, которую потом будет углублять и модифицировать Монтескье. По Локку, эти три власти таковы: законодательная, исполнительная и федеративная, под последней он понимает власть, регулирующую отношения с заграницей. Исполнительная и федеративная власти доверены королю, законодательная же власть оставлена обществом для себя и осуществляется парламентом. Поскольку частная собственность не является созданием государства, налоги, которыми она облагается, должны быть одобрены парламентом, получающим от общества мандат на защиту своих прав.
   Как видно, «Очерк о гражданском правлении» Локка есть доктринальное оправдание английской революции 1688 году. И в заключение напомним, что Локк в цитируемом произведении проявляет себя оппонентом, хотя и случайным, всеобщего избирательного права.
   Бенедикт Спиноза, родившийся в Голландии в 1632, умерший в 1677 году, известен прежде всего как философ. Он написал также «Богословско-политический трактат», опубликованный в 1670 году, и «Политический трактат», который не смог завершить, и он увидел свет после его смерти.
   В этом трактате автор начинает с замечания, что философы рассматривают людей не такими, каковы они есть, а такими, какими они должны быть, в то время как политики отдают отчет в том, что природа человеческая искажена, и знают, что страсти являются неотъемлемой частью человеческой природы. Поэтому в естественном состоянии право распространяется до тех пределов, до которых доходит сила, и в этой силе каждый имеет право на все.
   В этом отношении, казалось бы, он следует за Гоббсом, но лишь до определенного момента, ибо приходит к другому заключению. Действительно, по Спинозе, человек имеет разум, который убеждает его, что общество полезно, что мир предпочтительнее войны, любовь – ненависти. Поэтому, если люди уступили государству свои права и предоставили ему материальную силу, они сделали это для того, чтобы государство обеспечило людям возможность жить в мире и справедливости. Поступая противоположным образом, государство разлагается, не достигает своих целей и, следовательно, в соответствии со своей собственной природой оно должно действовать так, чтобы люди были управляемы мудро и справедливо. Кроме того, индивидуум не отчуждает свою свободу мыслить и, следовательно, его мысль остается свободной до тех пор, пока она не воплощается в восстание материальное.
   Переходя к анализу различных форм правления, Спиноза замечает, что абсолютная монархия есть скрытая аристократия и что только номинально король обладает неограниченной властью: фактически управляют его чиновники. Лучшей монархией была бы монархия эгалитарная и ограниченно социалистическая в том смысле, что земля и здания принадлежали бы государству, сдающему их в аренду частникам. Власть короля должна быть ограничена Советом, состоящим из членов, избранных самим королем по списку, представленному главами семей. В последующем он кратко говорит об аристократии и, кажется, расценивает демократию наиболее совершенной формой правления. На этом пункте, к сожалению, произведение обрывается, поскольку смерть не дала автору его завершить.

Глава XII

28. Боссюэ, Фенелон, Вобан, Сен-Пьер, Д'Аржансон, Буленеиллье. Заметки о Франции XVIII века. Первые французские писатели этого века

   В XVII в. наиболее крупные политические писатели творили в Англии, в XVIII в. первенство переходит к Франции. Впрочем, это было следствием интеллектуального приоритета, завоеванного французами во многих отраслях знания по сравнению с другими европейскими странами. Один из симптомов этого первенства проявился в господствующем влиянии французского языка. Если в начале ученые писали на латыни, а используя родной язык, не забывали переводить свои произведения на латинский, то в XVIII в. французский стал мировым языком, и французские книги распространились во всем цивилизованном мире. Умение говорить и писать по-французски предписывалось с тех пор каждому образованному человеку.
   Между XVII и XVIII вв. существует большая разница в воззрениях на мир. Это было следствием прежде всего большого прогресса в естественных науках, начало которому было положено открытиями Коперника, дополненными свершениями Тихо Браге, Галилея и Ньютона, которые постепенно были восприняты всеми мыслителями и положили начало научной астрономии и физике. Интеллектуальному обновлению способствовало и открытие новых земель, произошедшее двумя веками ранее, вследствие чего стало возможным распространить представления, более или менее соответствующие истине, о том, что нации, до сих пор считавшиеся варварскими, имеют цивилизацию более древнюю, чем европейская, а в некоторых случаях ее превосходящую. Так фактически произошло с Китаем.
   Но на развитие критического духа наибольшее влияние оказало наследие Возрождения и религиозной Реформации. Первая эпоха умножила контакты с классической мыслью и в некотором смысле повсеместно освободила умы от принципа авторитета, господствовавшего в Средневековье. Вторая эпоха, вызвав свободную дискуссию в отношении священных текстов, в известной мере подточила авторитет церкви. Ни в одну другую эпоху человеческий разум не доверял самому себе так, как в XVIII в., в фундаментальном антиисторизме своей культуры ощущавший наибольшее разочарование теми человеческими институтами, которые достались в наследство от недавнего прошлого и содержали в себе плоды невежества и варварства. В образованных классах распространялось убеждение, что человеческий ум, освобожденный от суеверий и невежества, сможет в короткое время изменить мир, изгнав из него многие страдания, нелепости и несправедливость.
   Предваряя анализ политических писателей XVIII в., необходимо условиться о том, что когда речь идет о XVIII в. в культурном и политическом смыслах, следует иметь в виду не только отрезок времени между 1701 и 1800 гг., а скорее тот, который ограничивается 1715 г. – годом смерти Людовика XIV и 1789 годом, когда разразилась Великая французская революция, но, возможно, и 1815 годом, который ознаменовался концом наполеоновских войн. Потому что историческая эпоха, как уже упоминалось, никогда не соответствует точно веку в арифметическом смысле. Так, век XIX, понимаемый в смысле исторической эпохи, можно начать 1815 г. и закончить 1914.
   Такой подход, скажем, позволяет к концу XVII в. отнести великую славу Боссюе (1627–1704), который стал теоретиком абсолютизма Людовика XIV в полной противоположности со временами последующими. Боссюэ в своем сочинении «Политика, извлеченная из Священного Писания» допускает естественное состояние, хотя и утверждает, что народ, чтобы жить в безопасности, организует себя политически и доверяет высшую власть суверену и его законным наследникам. Единожды предоставив свои права, народ должен подчиняться принцепсу даже в том случае, если он злоупотребляет властью. Принцепс должен отчитываться о своем поведении только перед Богом. Как видно, теория божественного права короля приводит Боссюэ к выводам, значительно более радикальным по сравнению со средневековыми писателями и писателями XVI и XVII вв. Достаточно вспомнить Фому Аквинского: в «Сумме теологии» он оправдывал восстание в некоторых случаях и допускал, что народы могут выбирать форму политического режима, который посчитают более удобным. Он отдает предпочтение смешанному правлению, в котором три формы из традиционной аристотелевской классификации были бы слиты и смягчены.
   После Боссюэ во Франции появляются писатели, творчество которых знаменует зарю XVIII в. Среди них можно вспомнить Фенелона (1651–1715), который в своей работе «Приключения Телемаха» описывает идеальный город Саленто, где принцепс мечтал не о расширении государства, а скорее о его расцвете в условиях мира и счастья народа.
   Вобан, известный как военный инженер, опубликовал в 1707 году книгу «Королевская десятина», в которой предлагал заменить все налоги одним, соответствующим десяти процентам доходов. Его можно было бы назвать специалистом в области финансовой науки, хотя в его книге имеется прочувствованное описание нищеты трудящихся классов во Франции, выявляющее новую ментальность, начавшую распространяться среди руководящих классов страны. Впрочем, это подтверждается и тем фактом, что публикация «Королевской десятины» вызвала неудовольствие короля и двора.
   Вскоре после этого аббат Сен-Пьер выступил с публикацией проекта, направленного на достижение всеобщего мира. Другая его работа узко политического характера «Полисинодия» намечает план радикальной реформы французского правительства. В этом произведении автор нападает на деспотизм министров, которых, полагает он, необходимо уволить, заменив советами или синодами из пяти человек, назначенных по выбору короля из наиболее представительных людей нации, т. е. из французской Академии, дворянства, магистратуры и т. д.
   Идеи аббата Сен-Пьера распространялись также изустно в своего рода политической академии, названной по месту ее заседания Антресолью. Некоторое время власти не замечали эту академию, но поскольку она становилась все более многочисленной и активной, кардинал Флери, тогда первый министр Людовика XV, посчитал необходимым запретить ей собираться.
   Другим писателем, предшественником новых времен, был маркиз д'Аржансон (1694–1757). Как полагают, он входил в состав общества интеллектуалов, собиравшихся на Антресолях для обсуждения политических проблем. Около 1730 г. д'Аржансон написал книгу «Соображения о правительстве Франции», которая была опубликована в 1765 г. В ней он защищает децентрализацию, борется с привилегиями дворянства и предлагает покончить с остатками феодального режима.
   Прямо противоположным тенденциям Нового времени было творчество Буленвиллье /1658-1722/, автора нескольких работ. Наиболее важной был «Очерк о французском дворянстве», опубликованный после его смерти. В нем подвергается критике королевское всевластие, потому что монархия ограничила привилегии нобилитета, состоявшего из потомков франков-завоевателей, которых нельзя приравнять к плебеям, выходцам из побежденных галлоримлян. В соответствии с этими принципами Буленвиллье восхваляет феодальный режим и осуждает короля, который предполагал уравнять привилегии дворян и тех, кто родился плебеем. Его в некотором смысле можно рассматривать как предшественника Де Гобино и немецких писателей, которые в конце XIX – начале XX вв. хотели показать, что различные классы общества берут свое начало от расовых различий, и приписывали истощению высшей расы упадок политических организмов.
   Подчеркнем также влияние, которое оказали Вольтер, Дидро, Д’Аламбер, энциклопедисты в целом. Это влияние было огромным, но по смыслу не всегда позитивным. Оно имело целью разрушить моральные и интеллектуальные основы существовавших тогда режимов и институтов, не предлагая взамен эффективного порядка. Так, нападая на христианство, это направление задевало, хотя и не непосредственно, божественное право, на основе которого оправдывалась абсолютная власть короля, а показывая абсурдность привилегий, оно разоблачало те же привилегии дворянства и клира. Но ни Вольтер, ни энциклопедисты в целом не предлагали новой системы правления, способной заменить существовавшую. Вольтер, высмеивавший Библию, был другом и пансионером нескольких суверенов, его современников, и принимал абсолютистский режим, лишь бы суверены правили по советам тех, кого он называл «честными людьми», т. е. философов, разделявших принципы Энциклопедии.
   Поэтому во французской политической мысли XVIII в. реконструктивная функция, т. е. создающая новые теории взамен старых, почти исключительно выпала на долю двух великих персонажей: Монтескье и Жан-Жака Руссо.

29. Монтескье. Вико

   Шарль Луи де Монтескье родился в 1689 году в замке Ла Бред под Бордо в старинной дворянской семье, которая по традиции посвятила себя службе в магистратуре. Поскольку молодой человек не чувствовал склонности к такой карьере, этот факт наряду с оригинальным характером, конечно, способствовал осознанию им замысла работы, в которой следовало бы остро покритиковать, в особенности подвергнув очевидному осмеянию, существовавшие институты и обычаи.
   Плодом этих настроений стали «Персидские письма», опубликованные в 1720 г. По замыслу автора некий персиянин, приехавший с визитом во Францию, пишет своему другу себе на родину письмо и описывает французские институты и обычаи в остро сатирической и едкой манере под маской кажущегося простодушия. Так, говорит он, французский король имеет обыкновение выбирать своих министров из своих слуг, очевидно намекая на дворян, помогающих королю вставать с постели; нет недостатка и в критике морали французских дам. Автор представляет в смешном виде даже уважаемый за свою древность университет Сорбонны, который, по его мнению, выражает тип культуры, повсеместно уже преодоленный временем.
   И Франция потешалась над этим. Книга имела огромный успех, особенно в среде руководящего класса, который и был в большинстве своем выставлен на посмешище. Это серьезный знак упадка, поскольку сильный руководящий класс, убежденный в легитимности своего господства, не позволит выставлять себя в карикатурном виде.
   Если бы Монтескье был мыслителем среднего уровня, он ограничился бы литературным поприщем, обеспечившим ему известность, но мощный и оригинальный ум помог ему сменить направление деятельности. Во втором своем произведении он рассматривает «Причины величия и упадка римлян». На этот раз задача была значительно более трудная, поскольку даже сегодня, при таком прогрессе в исторических исследованиях, далеко не в полной мере выяснены все близкие и отдаленные причины распада античной цивилизации, тем более это было трудно сделать в начале XVIII в. Тем не менее в трактовке темы Монтескье опередил своих современников.
   Над своей третьей работой, опубликованной в 1748 г., которая сделала знаменитым его имя и среди современников и у будущих поколений, он трудился около двадцати лет. Это труд «О духе законов» и можно констатировать, что все политические реформы XIX в. несут в себе черты заявленных в ней идей.
   Монтескье начинает с определения, напоминающего философию Декарта: он заявляет, что законы суть необходимые отношения, коренящиеся в природе вещей, и затем анализирует различные их аспекты. Так, автор занимается рабством и разводами, но в политической сфере, где он особенно развернулся, она составляет наиболее важную часть книги, и ею мы займемся.
   Вплоть до Монтескье в науке была принята в качестве бесспорной классификация форм правления, выведенная Аристотелем, которая, как мы видели, существовала и до философа из Стагиры, и всегда допускалось, что формы правления можно подразделить на монархию, аристократию и демократию. Монтескье, полагая, что эту классификацию следует заменить другой, более совершенной, более точно отвечающей реальности, разделил правление на деспотическое, монархическое и республиканское, подразделив республики на аристократические и демократические. Заметим, что слово «республика» автор использует в современном смысле как форму правления, в которой не предполагается наследственного суверена и, кроме того, монархия отличается, по Монтескье, от деспотизма тем, что в первом случае принцепс правит на основе законов, которые он сам принял или санкционировал, в то время как во втором его произвольная власть безгранична.
   Для того чтобы объяснить, почему какая-либо из этих форм существует в данной стране, автор устанавливает отношение между психологическими условиями народа и формой правления, одобренной им. По его мнению, республика существует там, где превалирует доблесть, причем под доблестью он понимает бескорыстие и умеренность в обычаях, в то время как монархия утвердилась преимущественно в тех странах, где распространено чувство чести, т. е. любовь к социальным отличиям, и в высших классах сознание долга по отношению к государству. Наконец, деспотизм имеет свое основание в страхе наказания.
   Другое отношение Монтескье устанавливает между формой правления и климатом, развивая идею, выдвинутую Боденом. Он полагает, что доблесть и, следовательно, республика господствуют в странах с холодным климатом, где страсти не столь горячи, деспотизм же процветает в странах жаркого климата, где только страх наказания сдерживает взрыв страстей. Монархия в конечном счете находит благоприятную среду в странах умеренного пояса.
   Однако наиболее интересной частью «Духа законов» является та, где автор рассматривает теорию разделения суверенных властей, в соответствии с которой власть ограничивает власть и делает возможной свободу, т. е. правление, основанное на законе. Властей, по Монтескье, существует три: законодательная, которая творит законы, исполнительная, которая их применяет в общих случаях, и судебная, которая их применяет в случаях особенных. Каждая из трех властей должна быть доверена определенному и независимому от других органу, и только благодаря такому разделению можно осуществить режим свободы.
   При желании можно покритиковать доктрину Монтескье, прежде всего, подчеркнув, что его классификация форм правления не основана на их существенных характеристиках в большей степени, чем у Аристотеля. Если тот, формулируя античную классификацию, имел в виду только эллинский город-государство (полис), то Монтескье ограничился наблюдением за европейской политической организацией своего времени, поскольку Англия, Франция и тогдашняя Швейцария, а возможно, и Турция, являвшая пример деспотического государства, стали моделями, которые его в основном и вдохновляли. Утверждение, что все монархии представляют собой тип правления, абсолютно отличный своими существенными характеристиками от республик – не точно, потому что временами политическая организация республики больше походит на монархию, чем на другую республику.
   Возможно и мало оправданно различие между монархией и деспотией, которые, по тонкому наблюдению Вольтера, представляются братом и сестрой и походят друг на друга в такой степени, что их можно принять друг за друга. И, наконец, нельзя принять соотношение, которое Монтескье находит между доблестью, понимаемой в том смысле, который он этому слову приписывает, и формой республиканского правления и тем более между климатом и преобладанием республики, монархии и деспотии. Действительно, именно в то время, когда творил Монтескье, Россия, холодная страна, имела автократический режим, а в классической античности существовали Греция и Италия, страны скорее с жарким климатом, создавшие и поддерживавшие свободные формы правления.
   Наиболее объёмной частью произведения Монтескье, без сомнения, является та, где речь идет о разделении властей, но даже ее можно расценить неполной. Наблюдая политические условия в Англии в XVIII в., он пришел к убеждению, что свобода, которой наслаждались англичане, была плодом разделения суверенных властей. Но он оставил невыясненным то обстоятельство, что это разделение не соответствовало в точности самой концепции, по которой каждая власть должна быть сконцентрирована в одном определенном органе, поскольку, например, нельзя сказать точно, что король в Англии не участвовал в законодательной власти, а парламент не принимал участие во власти исполнительной.
   Кроме того, он оставлял в стороне политическую сторону указанного разделения, которое хорошо функционировало в Англии, поскольку за каждым органом, король это или парламент, стояла особая политическая сила. За королем был престиж, которым еще пользовались корона и тем более бюрократия, за парламентом – зажиточный средний класс, имевший экономическое превосходство и широкое участие с помощью самоуправления в административном управлении страной. Эта забывчивость объясняет, почему во многих странах, где существуют представительный режим, разделение властей закреплено в конституционных документах, но не может прямо осуществляться именно потому, что в этих странах нет того многообразия руководящих сил, наличие которых в Англии сделало его весьма эффективным.
   Из итальянских политических писателей начала XVIII в. вспомним одного, очень оригинального Джамабаттисту Вико, при жизни не имевшего такой славы, какую он приобрел примерно через сто лет после своей кончины.
   Вико, мыслитель-одиночка, родился в Неаполе в 1668 году, жил скромно, в стесненных финансовых условиях и домашних заботах. Он провел девять лет в местечке Ватолла под Неаполем в качестве воспитателя детей в дворянской семье. Затем, возвратившись домой, устроился в Неаполитанский университет преподавателем риторики. Скудное жалованье заставляло его давать частные уроки, чтобы добыть средства для жизни. В 1734 году ему устанавливается скромная пенсия королем Карлом III, который назначает его историографом двора.
   Как известно, главная работа Вико, принесшая ему славу, называвшаяся «Основания, новой науки об общей природе наций», впервые опубликована в 1725, дополнена во втором издании в 1730 и в окончательной редакции – посмертно, в 1744 году.
   Фундаментальная идея системы Вико состоит в том, что все человеческие цивилизации совершают поступательное движение. Он различает три фазы в жизни народов. Божественный период соответствует началу цивилизации, когда обществом руководят священники и единственной связью, соединяющей сожителей, является вера в общее божество; в этот период возникают первые социальные институты: браки, суды и культ усопших. Период героический, когда сильный господствует над слабым, а власть находится в руках немногих; в течение этого периода господствуют материальные силы. И, наконец, человеческий период, в котором обычаи облагораживаются, и общество имеет тенденцию организовываться во все более совершенных формах. Может, однако, случиться, что из-за постепенной деградации в последнем периоде люди могут впасть в насилие героического периода и даже в примитивные условия божественного периода.
   Что касается форм правления, то в первом периоде существует преимущественно монархическое правление, во втором – аристократическое, в третьем – демократическое.
   В процессе разработки своей теории Вико делает важные шаги на пути, ведущем к подлинной политической науке, и выказывает гениальную интуицию. Однако необходимо отметить, что его система сегодня нуждается в дополнении и исправлении, поскольку то единообразие, как он считал, способа видения политической жизни разными народами не всегда существует, а если и существует, то речь должна идти об единообразии весьма относительном. Кроме того, причины, по которым политические организмы и различные цивилизации развиваются или приходят в упадок, многообразны и изменчивы и их действие непостоянно и не едино по форме для всех времен и народов.
   Во всяком случае, Вико имеет великие заслуги с учетом времени, в котором он жил, в утверждении того, что подлинный метод изучения законов, регулирующих политическую жизнь и культуру народов, состоит в постижении их истории и только таким путем можно достичь подлинно научных результатов. Но как мы уже подчеркивали применительно к Макиавелли, следует помнить, что исторический материал, которым располагал Вико, был еще невелик и несовершенен. Поистине, критический анализ истории и ее научное обоснование будут делом XIX в., и поэтому нужно оправдать неаполитанского мыслителя за известное несовершенство, причиной которого был недостаток материала, имевшегося в его распоряжении.

Глава XIII

30. Жан-Жак Руссо

   В истории политической мысли влияние Руссо было еще более широким и глубоким, чем влияние Монтескье, поскольку Руссо не только воспитывал менталитет современников, но отзвук его доктрин очень сильно ощущается в следующем веке, и даже сейчас, в XX в., мы живем в интеллектуальной атмосфере, более или менее пропитанной идеями женевского философа. Лишь в последние десятилетия стали утверждаться новые идейные течения.
   Успех, который сопутствовал теориям Руссо с самого первого их появления, легко объясним: они оказались именно такими, какими их ожидало европейское общество и в особенности общество французское. В те времена распространение новых идей было делом прежде всего тайного общества, организованного чуть раньше и называвшегося масонским. Оно с большим оптимизмом, свойственным XVIII в., провозгласило достижение нового общественного порядка, который сделает человека, дотоле несчастного и закабаленного, существом свободным и счастливым.
   Хотя отметим, что если эпоха Руссо весьма способствовала формированию и развитию его мысли, то необходимо признать, что его сильная индивидуальность как писателя внесла большой вклад в создание интеллектуальной среды своей эпохи и эпохи последующей. Поэтому рассмотрим те обстоятельства и ту среду, которые способствовали формированию интеллекта и характера женевского писателя.
   Руссо родился в Женеве в 1712 году. По своим особенностям женевская среда в эти годы основательно отличалась от других европейских городов. До 1537 года Женева была автономной коммуной, где епископ осуществлял всеобъемлющую власть над протекторатом герцогов Савойи. Но когда в 1537 году ее сделал своим местопребыванием Кальвин, епископ был изгнан, и коммуна, став независимой, объединилась с Берном и другими протестантскими кантонами Швейцарии. Естественно, жители Женевы вследствие этой революции перешли в кальвинизм, и многие французские и итальянские изгнанники, чтобы сохранить свою веру, избрали своим местопребыванием этот город. Это были люди со стойким характером, принадлежавшие в основном к образованным классам и значительно поднявшие интеллектуальный уровень города. Однако общественная среда была настолько узкой, что каждый индивид, можно сказать, находился у всех на виду. Если кто-нибудь пытался восстать против идей и привычек сообщества в целом, его жизнь становилась невыносимой; как сказали бы сегодня, его бойкотировали, принуждая к эмиграции.
   После того, как город освободился из-под протектората герцогов Савойи, он жил многие годы в состоянии войны с ними, то явной, то скрытой. Власть в городе принадлежала Генеральной ассамблее граждан, которая, за исключением чрезвычайных случаев, делегировала свою власть Большому совету из двухсот человек и Малому совету в составе двадцати пяти человек, осуществлявшим исполнительную власть.
   Кроме граждан, происходивших из коренных жителей и наиболее давних эмигрантских семей, в Женеве проживали те, кто приехал совсем недавно, еще не получил гражданства, и обитатели окрестностей города. Очевидно, правление было в руках светских элементов. Огромную власть имел Синод протестантских пасторов, осуществлявший полицейские функции в отношении нравов и цензуру над культами. Если какой-либо индивид получал предостережение по какой-то в глазах публики достаточно веской причине, он оказывался дискредитированным и исключался из любой общественной службы.
   В 1540 году парижский продавец книг Дидье Руссо эмигрировал в Женеву и получил там гражданство. Его потомки стали часовщиками и накопили достаточное состояние. Давид Руссо, прадед Жан-Жака, оставил наследство – 500 тысяч франков золотом, весьма значительную по тем временам сумму. Это наследство было поделено между девятью детьми. Отец Жан-Жака, внук Давида, пошел против женевской общины; беспутного дважды отправляли в изгнание, и он растратил почти все свое наследство.
   До сих пор весьма распространено ошибочное утверждение, что Руссо был сыном народа, однако легко доказать, что это не соответствует истине. Вспомним, что изготовление часов было первой промышленной деятельностью в Женеве, где крупные производители часов составляли аристократию города. Поскольку Жан-Жак как сын народа стал бедным, человеком не на своем месте, то французы назвали бы его declasse /деклассированным/.
   Оставшись с самого рождения фактически круглой сиротой, – мать умерла при родах, а отец был отправлен в ссылку, – маленький Руссо находился на попечении родственников, которые дали ему первоначальное воспитание в духе строгой женевской морали.
   Впоследствии подростку назначили пансион, но от него оставалось мало из-за бедности отца, и вскоре Жан-Жак был определен учеником к гравировщику. По обычаю того времени молодежь отдавали в умелые руки учиться ремеслу, и мастер, получавший скромное жалованье, разрешал им жить у себя, имея над учениками почти отеческую власть. Такой образ жизни не нравился Руссо: ему не хватало чистого деревенского воздуха, он неохотно подчинялся хозяину, строгому, а подчас и грубому. Только по воскресеньям он мог наслаждаться загородными прогулками.
   В те времена Женева находилась на довольно близком расстоянии от границ владений герцогов Савойских, ставших королями на Сардинии, поэтому в условиях постоянного антагонизма с соседями кальвинистская республика весьма опасалась, что город в результате неожиданного переворота будет занят савойцами; поэтому каждый вечер с заходом солнца ворота города закрывались. Так случилось, что в один воскресный вечер Руссо опоздал, оказался перед закрытыми воротами и смог только на следующее утро возвратиться к своему мастеру, который наказал его хорошими тумаками. Несколько недель спустя, попав в такую же передрягу, он не захотел предстать перед разгневанным мастером, покинул Женеву и пересек савойскую границу.
   Революция, совершённая Жан-Жаком, которому шел шестнадцатый год, была естественно тяжелейшей и должна была отразиться на его будущем. Женевский юноша, бросивший свою семью и, следовательно, свою религию, без средств, не освоив ремесло, которое могло бы принести ему хоть какой-то доход, должен был бы оказаться на обочине жизни. Молодой человек не мог предвидеть всех последствий, но прекрасно отдавал отчет в произошедшем его отец. Предупрежденный вовремя, он сделал робкую попытку добраться до сына, но потом предоставил его своей судьбе.
   В Савойе, первым человеком, с которым Руссо случайно встретился, был католический священник; он досыта накормил женевского беженца и отправил в ближайший городок Аннеси с напутствием, что там он должен найти одного доброго человека – синьору Варане, которая занималась размещением беженцев из Женевы. Руссо последовал совету пастора: прибыв в Аннеси, он отыскал нужную синьору. Несколько дней он находился в ее доме, а потом отправился в Турин в приют для неофитов, где получил необходимую подготовку для обращения в католицизм.
   Кем же была эта добрая синьора Варане и откуда она добывала средства существования? Родом из Валезе, первоначально кальвинистка, она была впоследствии обращена в католицизм. Варане развелась с мужем, от которого взяла фамилию, и жила на годовую пенсию в тысячу шестьсот пьемонтских лир, установленную королем Сардинии. Поэтому в маленьком городке она слыла достаточно обеспеченной.
   Остается только догадываться о причине, по которой два короля, весьма экономные в отношении государственных денег – Витторио Амедео II и Карл Эммануил III предоставили довольно приличную пенсию мадам Варане. По многим признакам, содержащимся в «Исповеди» Руссо, из бумаги, найденной в государственном архиве Турина, в которой устанавливалась пенсионная выплата синьоре Варане с формулировкой, обычно используемой при оплате шпионов, из новых документов, найденных несколько лет назад профессором Луиджи Фосколо Бенедетто, становится ясно, что синьора, встретившая женевского юношу, являлась секретным агентом сардинского правительства, имевшим задание следить за Женевой и выполнять другие специальные миссии, которые время от времени ей доверялись.
   Руссо находился в приюте для неофитов в Турине около месяца, потом полагалось его отпустить с небольшой суммой денег, которую ему вручили в день обращения в католическую веру. Вышло, однако, так, что в богадельне он оставался ещё около трёх месяцев. Приют не хотел расставаться с вновь обращенным, но Руссо покинул его по собственной воле.
   Некоторое время он бродяжничал по улицам Турина, а затем нанялся лакеем. Но совместная жизнь с людьми, далеко нещепетильными, испортила его характер до такой степени, что он совершил кражу и задолжал горничной. Этот период его жизни – достаточно печальный и темный, не лишенный унижений, стыда и раскаяния, поскольку, по его собственному признанию, его хозяева, относились к нему гуманно, а один из них даже давал ему уроки итальянского языка.
   После двухлетнего пребывания в Турине он внезапно возвращается к синьоре Варане. На этот раз она встретила его участливо и кончилось это тем, что Руссо стал ее любовником. Отношения с синьорой Варане продолжались, не всегда гладко, девять лет.
   Девять лет совместной жизни с синьорой Варане, женщиной, не лишенной дарования, стали плодотворными для умственного развития Жан-Жака. В доме Варане была небольшая библиотека, его часто посещали образованные люди. Именно в этот период Руссо заложил основы своей широкой культуры. У него была склонность к самообразованию, и особенностью его ума была легкость, в постижении знаний, которые, по общему мнению, расценивались как трудные, а также умение видеть сложности в понимании вещей простых. Например, Руссо не смог хорошо освоить латынь, а иностранные языки знал слабо и говорил только на итальянском, еще в молодости впервые попав в Турин и затем усовершенствовав его в Венеции.
   Отношения с синьорой Варане становились все более сложными и, в конце концов, Руссо покинул ее. Он остановился сначала в Лионе, где безуспешно подвизался в качестве педагога, потом уехал в Париж, где его судьба сложилась лучше. Ему удалось быть представленным Академии наук. На суд ученых он предложил новую систему записи нот, которая, впрочем, будучи значительно сложнее той, что использовалась обычно, не была принята. Немного спустя он добился места секретаря синьора Монтегю, который незадолго до этого был назначен полномочным министром короля Франции в Венецианской республике. В этот раз Жан-Жак выполнял свои обязанности хорошо, обнаружив старание и способности. Восемнадцать месяцев спустя, в 1745 году, из-за ссоры с господином Монтегю он возвратился в Париж, познакомился с Дидро, Гримом, Гольбахом и мадам д'Эпинэ и смог устроиться кассиром в банк, где трудился компетентно и честно.
   В 1749 году в газете «Mercure de France» он прочитал объявление, что Дижонская академия объявила конкурс по теме: "Делает ли прогресс наук и искусств людей лучше и счастливее“. Тема предлагала схему, в пределах которой Руссо мог развивать идеи, которые длительное время созревали у него и были результатом его собственных штудий и собственного опыта.
   Те, кто стимулировал тему, очевидно, ожидали утвердительного ответа; впрочем, у образованной публики того времени ожидания были теми же, потому что существовало общее представление, что развитие наук и искусств уже сделало людей XVII в. более добрыми и более счастливыми, чем их предки. Руссо же, напротив, поддерживал тезис негативный: цивилизация, по его мнению, является разлагающей силой и люди были лучше и счастливее, когда они были ближе к природе. В этом трактате впервые прозвучало суждение, ставшее синтезом идей женевского писателя, основой всех его последующих работ: „Люди, рождаются добрыми, общество делает их дурными“. Мнение в высшей степени революционное; из этого зародыша вырастут все бунтарские агитации XVIII, XIX и XX вв., поскольку оно предполагает, что, изменив общественные институты, человечество сможет возвратить первоначальную доброту, а эгоизм и дурные страсти исчезнут из мира.
   Руссо, мировоззрение которого было пропитано мотивами абстрактными, просветительскими и реформаторскими XVIII в., задумывался о возражении очень простом, вполне понятном каждому: если все люди рождаются хорошими, было бы абсурдным считать, что общество так плохо организовано, что делает их злыми и коварными, общественная организация должна находиться в тесном соотношении со средним уровнем морали людей, которые и составляют это общество.
   Возможно, убеждение Руссо в прирожденной доброте людей и испорченности их под влиянием общества было следствием обстоятельств его собственной жизни. Родившийся в Женеве, городе строгих нравов, воспитанный в первые годы в обстановке суровой морали, он, будучи еще совсем молодым, испытал морально негативное влияние тех темных слоев общества, где ему довелось жить после того, как он покинул синьору Варане, вынужденный опираться на собственные силы. Естественно, задатки пуританского воспитания, полученные им в детстве и в годы отрочества, напоминали о себе, побуждая его со всей строгостью оценивать свои юношеские проступки.
   Во всяком случае, трактат Руссо получил премию, имел чрезвычайный успех, и его автор стал неожиданно знаменитым. Причину успеха следует искать в том факте, что Руссо выступал против широко распространенных убеждений своего века с аргументами, которые этот век в общем и целом ценил, с мифом о естественной доброте людей, с верой в то, что мораль диких людей выше морали людей цивилизованных, крестьян над горожанами, античных над современными. Успех, выпавший на долю его первого трактата, сильно изменил характер Руссо. С этого момента он почувствовал собственное предназначение для великих дел и принял на себя миссию реформатора человеческого общества в соответствии с нормами разума и справедливости.
   Четыре года спустя, в 1753 г., Дижонская академия объявила новый конкурс по теме «Происхождение неравенства людей». И на этот раз Руссо принимает участие в конкурсе с еще более объемным трактатом, где демонстрирует большой прогресс в стиле и содержании по сравнению с предыдущей работой. Это, возможно, наиболее важное сочинение женевского философа. И хотя оно не имело немедленного успеха, подобно «Общественному договору» и некоторым романам, этот трактат, озаглавленный «О происхождение и основаниях неравенства между людьми», содержит зерна социальных доктрин, которые получат такое сильное распространение в XX в.
   В этой работе Руссо различает два вида неравенства: естественное, основанное на различии физических сил, разума и энергии, и искусственное, базирующееся на социальных различиях, и спрашивает себя, совпадают ли два вида неравенства. После очевидного негативного ответа он исследует, почему повсеместно сильный подчинен слабому, умный – человеку среднего ума, смелый трусливому и малодушному и, возлагая на себя задачу разрешить эту важную проблему с энтузиазмом, свойственным своему времени, он восклицает: «О человек, кем бы ты ни был, дослушай свою историю, которую я изучил не по ложным книгам историков, но по великой книге природы, которая единственно правдива».
   Он описывает условия, в которых живут люди сначала в том состоянии, которое он называет естественным, а именно изолированном и единоличном. Человек тогда был физически более сильным, умственно хотя и более слабым, но более высоким морально, поскольку в отсутствие общества не существовало ни раздора из-за эксплуатации, ни оснований для зависти. Человек естественным образом, добрый и отзывчивый к страданиям себе подобных, сохранялся таким, поскольку жил одиноко и уединенно, будучи невосприимчивым к дурным страстям.
   Откуда же проистекает деградация человечества? Руссо в отличие от других писателей естественно-правового направления, которые допускают наступление внезапного превращения естественного состояния в общество, политически организованное, полагает, что такая трансформация подготавливается медленно, через переходный период, в ходе которого человеческий характер начинает постепенно вырождаться.
   По Руссо, первые ассоциации появляются из-за необходимости охоты и рыбной ловли. Потом образуются первые семьи, и между ними возникают первые трения и первые всплески борьбы.
   Но то, что вызывает крушение человеческой морали, – это изобретение металлургии и в особенности сельского хозяйства. И поныне остается выдающимся тот отрывок из «Происхождения неравенства между людьми», в котором женевский философ подчеркивает происхождение частной собственности как следствие обработки земли. Он пишет: «Первый, кто, огородив участок земли, придумал заявить «Это мое», был подлинным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов уберег бы род человеческий тот, кто, выдернув колья или засыпав ров крикнул бы себе подобным: «Остерегитесь слушать этого обманщика; вы погибли, если забудете, что плоды земли – для всех, а сама она – ничья».
   Продолжая рассуждать, Руссо замечает, как из частной собственности вырастает то, что впоследствии назвали капиталистическим накоплением, потому что собственники земли, обладая излишками сельскохозяйственной продукции, могли легко купить труд неимущих. Однако в отсутствие публичной силы, которая защищала бы частную собственность, наступает период анархии, когда естественно тот, кто идет на риск больше потерь, становится богатым. Тогда тот, который «единственный против многих» замышляет хитроумный проект использовать в свою пользу силу тех самых, кто на него нападал, превратить своих противников в защитников, «внушить доверие к принципам, которые выгодны ему, как к естественному праву, которое для него было неприемлемо». Таким образом происходит то, что люди соглашаются на организацию под властью и под законами, которые по видимости гарантируют жизнь и собственность всех, но фактически выгодны только сильным. Руссо заключает: «Таково было или должно было быть происхождение общества и законов, которые наложили новые путы на слабого и придали новые силы богатому, безвозвратно уничтожили естественную свободу, навсегда установили закон собственности и неравенства».
   Приведенная цитата ясно показывает, что государство есть инструмент, защищающий капиталистические и другие господствующие классы от пролетариев. В этой цитате содержатся в зародыше все теории и настроения, составляющие основу современного коллективизма, который с целью ликвидации эксплуатации одного класса другим хочет отменить частную собственность на землю и средства производства, а также современного анархизма, который, что еще более логично, хотел бы отменить какую бы то ни было политическую организацию, лишить управляющих средств эксплуатации управляемых с помощью насилия и обмана.
   Произведение, сделавшее Руссо знаменитым, – это «Общественный договор», опубликованный в 1762 г. Кое-кто хотел бы выделить противоречия между идеями, высказанными в «Общественном договоре» и «Происхождении неравенства между людьми». Нам представляется, что таких противоречий не существует, нет различия мысли, содержащейся в двух произведениях, различными являются тезисы, провозглашаемые автором. В «Происхождении неравенства» он ищет начала социальной организации, в то время как в «Общественном договоре» тезис иной. Поскольку государство уже существует и его нельзя разрушить, ибо невозможно, чтобы люди возвратились к жизни в лесах, благодаря каким же условиям оно может превратиться в реальность, соответствующую законам разума и справедливости?
   А условия должны быть следующими: поскольку в естественном состоянии каждый индивид осуществлял суверенные права в отношении самого себя, он должен уступить эти права сообществу при условии участия в формировании всеобщей воли, или же государству, которое должно быть организовано таким образом, чтобы охранять интересы большинства граждан.
   В соответствии с такой установкой единственным законным правлением в данном случае будет прямая демократия, где законодательная власть принадлежит целостному корпусу граждан, от которого идут указания должностным лицам, занимающимся исполнением законов.
   И добавим, Руссо не допускает того, что сообщество может делегировать свои полномочия избранной ассамблее. Поэтому, рассматривая английскую конституцию, он указывает, что англичане, полагающие себя свободными, на самом деле таковыми являются не более, чем один день в семь лет, когда выбирают своих представителей.
   Естественно, из разработанной им системы ясно, что волю государства составляет воля большинства членов сообщества, а у меньшинства остается только право на отделение от государства, эмиграцию в далекие края. Поэтому в «Общественном договоре» почти не говорится о правах, которые индивиды сохраняют перед лицом суверенных властей, более того, Руссо утверждает, касаясь этих прав, что государство может ввести некую определенную религию для всех тех, кто подвластен их суверенитету. Данная мера оправдывается тем, что моральные принципы всех религий идентичны, а различия состоят только в догме и нормах культа.
   Может быть интересным обнаружить, что в «Общественном договоре» содержится положение, находящееся в полном противоречии со всей остальной работой. Это то место, где говорится о том, что «если взять термин в его строгом значении, то можно утверждать, что подлинная демократия никогда не существовала и не будет существовать, поскольку это противоречит естественному порядку вещей, чтобы большое число управляло, а малое было бы управляемым».
   Касаясь вопроса о суверенитете, Руссо, основываясь на принципах, свойственных частному праву, считает, что он неотчуждаем, неделим и неотъемлем. Таким образом прямо или опосредованно опровергаются те писатели, которые утверждают, что народ, уступив меньшинству или некоей династии суверенные права, уже не может их возвратить законным путем. Написав много различных работ, среди которых несколько замечательных романов и педагогических произведений, составив свою ставшую литературным шедевром, хотя и не в полной мере достоверным, «Исповедь», Руссо умер в 1778 году, накануне той великой революции, в подготовку которой он сделал такой большой вклад.

31. Социалистические писатели конца XVIII века
Гракх Бабёф и «Заговор равных». Оппозиционные писатели времени Великой Французской революции

   В конце XVIII, а особенно в XIX веке, появилось большое число политических писателей, которых можно подразделить на четыре категории: тех, кто, сгруппировавшись вокруг Монтескье, сформировали либеральное течение и поэтому выступали против абсолютизма, выдвигая идею разделения суверенных властей, возложенных на различные органы; тех, кто образовали демократическое течение, которое ставило своей целью прежде всего достижение политического равенства, используя введение всеобщего избирательного права; третье течение, которое постепенно разрослось в течение XIX в., то, которое потом будет названо социалистическим и которое считало недостаточным политическое равенство, если оно не дополнено равенством экономическим. Наконец, начиная с первых лет прошлого в. (т. е. XIX в. -Е.Т.) в странах Европы, не достигших национального единства, как Германия, или же полностью или частично потерявших свою независимость, как Польша, появляется четвертое течение, направленное на достижение единства своей родины и, где это случилось, своего суверенитета.
   Естественно, четыре течения, легко различимые на почве теории, часто смешивались в практической деятельности. Среди писателей было немало тех, кто выступал против либерализма и одновременно демократии или же за либерализм, за единство и независимость данной национальности. И даже можно было бы привести пример кое-кого, кто знал, подобно Лассалю, как соединить направление социалистическое с патриотическим.
   Следуя обычному хронологическому порядку, рассмотрим прежде всего творчество тех французских писателей, которые во второй половине XVIII в. заложили современное коммунистическое движение.
   Первым среди них назовем Морелли, остававшегося долгое время в тени, потому что его главная работа приписывалась Дидро. Морелли, по-видимому, вдохновленный «Утопией» Томаса Мора, опубликовал в 1753 году, т. е. двумя годами ранее работы Руссо «Происхождение неравенства между людьми», поэму, озаглавленную «Базилиада, или Плавучие острова», в которой были намечены фундаментальные линии коммунистической системы. По этому же вопросу он опубликовал в 1755 г. трактат в прозе, озаглавленный «Кодекс природы, или истинный дух ее», в котором под очевидным влиянием «Происхождения неравенства между людьми», подтвердил и развил идеи, высказанные в «Базилиаде».
   В трактате «Кодекс природы» Морелли утверждает, что уже шесть тысяч лет человечество идет ложным путем. По его мнению, первооснову всех зол следует искать в частной собственности, которая делает невозможным равенство. Следовательно, необходимо отменить ее и провозгласить коммунистическую систему, предоставив государству земли и все средства производства; все должны работать от имени государства, а оно должно предусматривать нужды всех. Все люди до двадцати пятилетнего возраста должны заниматься сельскохозяйственными работами, которые рассматриваются самыми тяжелыми. Только по достижении двадцати пяти лет возникает право на более легкие работы.
   В политическом отношении каждая нация должна быть подразделена на районы, а районы на кантоны, во главе которых стоят наиболее опытные, и они поочередно составляют центральное правительство.
   Семья должна быть сохранена, а религия низведена до чистого деизма, культ должен воздаваться высшему существу. Что касается общественного образования, необходимо создать кадры коммунизма, которые должны наглядно демонстрировать насколько коммунистическая организация общества лучше и рациональнее других.
   Как видно, в этом трактате уже вполне четко прослеживаются некоторые фундаментальные линии коммунистической системы. Книга имела недолгую жизнь, вероятно, из-за дефектов стиля автора и ее не следует воспринимать как приписываемую Дидро.
   Писателем, более известным, чем Морелли, хотя и часто обвиняемым в заимствованиях у Руссо, был аббат Габриель Бонио де Мабли. Его мысль содержится в нескольких работах, из которых наиболее известна «Сомнения о естественном порядке политических обществ», опубликованная в 1768 году.
   В своих произведениях автор после критики организации современного ему общества провозглашает то, что сейчас назвали бы коммунистической программой-минимум. Он хотел бы начать с отмены права на наследование родственниками по боковой линии, предоставляя его государству, с переходом потом последовательными реформами к полной системе коммунистической организации.
   Определенный успех имел писатель Бриссо де Варвиль, который в своих философских «Исследованиях по поводу собственности и кражи», опубликованных в 1780 г., проявил себя больше как анархист, чем социалист.
   Под впечатлением слишком сурового законодательства, действовавшего тогда против краж, Бриссо заканчивает настоящей их защитой. Право собственности, говорит он, есть естественное право, на основе которого каждый человек мог бы законным образом владеть всем, что необходимо для удовлетворения его первостепенных нужд (пища, одежда, дом, женщина). В нынешнем обществе имеются те, у кого этого больше, чем необходимо, в то время как другие не имеют даже того, чтобы утолить голод, поэтому настоящим вором является богач. В заключение он высказывает мысль, которую потом повторит Прудон: «Крупная собственность есть кража».
   Бриссо де Варвиль стал депутатом Национального конвента и принадлежал сравнительно умеренной партии жирондистов, с паданием которой закончил свою жизнь на гильотине.
   Писатели, которых мы только что вспомнили, публиковали свои произведения накануне Великой французской революции. Часто дискутируется вопрос, имела ли она социалистическую направленность или нет. На этот вопрос одни дают отрицательный ответ, другие отвечают утвердительно. Если мы хотим быть точными, необходимо различать эпоху Национальной Ассамблеи, эпоху Законодательного собрания, и в особенности эпоху Конвента, а в последнем случае период, предшествующий падению Робеспьера, определявшего собственность как «право наслаждаться той частью благ, которая положена по закону». Определение расплывчатое и неопределенное, на нем не настаивал и сам автор.
   Однако, если революция допустила в конце концов частную собственность хотя бы с целью ее регулирования, то, разумеется, она превратила ее в довольно эффективный инструмент войны с тогдашними крупными собственниками. Известно, что была конфискована собственность духовенства, в особенности многочисленных эмигрантов, собственность, которая потом была куплена за бесценок буржуазией города и крестьянами, в результате чего возросла численность средних и мелких собственников.
   Хотя это перераспределение собственности было достаточно значительным, оно улучшило положение лишь ограниченного числа лиц, оставив большую часть граждан в условиях тех лет, которые предшествовали революции, а может быть в еще худших. Поэтому велико было недовольство тех, кто хотел осуществления программы полного равенства.
   Выражением этого недовольства была газета, сначала еженедельная, потом ежедневная, «Народная трибуна», основанная и редактируемая Гаем Гракхом Бабёфом, который во времена Якобинской диктатуры находился в тюрьме и, вероятно, был бы гильотинирован, если бы не пал Робеспьер. Кажется, в период своего заключения он прочитал «Кодекс природы» Морелли, и это чтение сильно повлияло на его интеллектуальное развитие.
   В своей газете Бабёф доказывал, что республика должна установить абсолютное равенство и что политическое равенство, не соединенное с равенством экономическим, есть пустое и иллюзорное завоевание. Из этого следовало, что необходимо установить коммунистический порядок. В полемике с бывшим маркизом Антонелли, который, соглашаясь с «Народной трибуной» в достижении цели, расходился с ней в выборе средств и поддерживал постепенность в установлении коммунистического режима, Бабёф утверждал, что не видит никаких препятствий для немедленного введения полного коммунистического режима. Так же как легко было ликвидировать монархию, привилегии нобилитета и другие институты старого режима, так же легко могла произойти и отмена частной собственности.
   Вокруг Бабёфа и его газеты сложилась коммунистическая группа, в которой участвовали Дарте, Бодзон, экс-маркиз Антонелли, убежденный аргументами Бабёфа, и итальянец Буонаротти, наиболее образованный и авторитетный из всех. Они организовали «Общество пантеона», но возбудили подозрения Директории, и их вынудили распуститься manu militare (военной силой) в 1795 г. Несмотря на это, группа оставалась компактной, собирала новых сторонников и замыслила заговор, названный «Заговором равных». От него осталось два документа, подготовленных Бабёфом и его соратниками. Это Акт о восстании и Экономический декрет. В первом, который стал моделью для Ленина в 1917 г., устанавливалось, что заговорщики с помощью насилия захватят власть, затем образуют комитет восстания, который установит диктатуру и назначит членов ассамблеи с суверенными правами. Во втором документе намечалась экономическая программа, реализация которой в течение жизни одного поколения, позволяла установить полный коммунизм [57 - Мы употребили слово «коммунизм», поскольку оно сейчас является общепринятым. Термин «социализм», вероятно, был впервые употреблен Пьером Леруа в одной из статей в газете «Глоб», опубликованной в 1832 г.Социализм сейчас имеет множество градаций и очевидной становится существующая разница между социализмом и коммунизмом по Ленину; социализм будет полным, когда все средства производства находятся в руках государства и все работают от имени государства, которое вознаграждает работника в соответствии с количеством и качеством произведенной продукции; в то же время коммунизм – это такой общественный строй, при котором исчезнут последние черты буржуазной безнравственности, каждый работник будет вознаграждаться в соответствии с его потребностями.].
   Заговор был раскрыт Директорией, которая сумела его энергично подавить, арестовав его главных участников. Летом 1796 г. состоялся процесс. Заговорщики защищались, утверждая, что они имели в виду благо народа, но были осуждены: Бабёф и еще один участник были приговорены к смертной казни, остальные к депортации. Последние впоследствии были помилованы, и некоторые из них примкнули к диктатуре Бонапарта, а бывший маркиз Антонелли стал заместителем префекта. Единственный Буонаротти остался твердо привержен революционным идеям, в XIX в. он стал одним из руководителей карбонариев и участвовал почти во всех заговорах, которые замышлялись вплоть до самой его кончины в 1837 г. В 1829 г. он опубликовал в Брюсселе «Историю заговора Бабёфа», в которой отстаивал, естественно, идеи коммунизма. Буонаротти, таким образом, можно рассматривать как соединительное звено между коммунистическими идеями второй половины XVIII в. и первой половины XIX в.
   Французская революция породила политическую литературу, имевшую как положительную, так и отрицательную оценку провозглашенных ею принципов. Эдмонд Бёрк, по рождению ирландец, но по религии протестант, был одним из наиболее просвещенных членов палаты общин и стал знаменитым, поддержав в 1785 г. перед палатой лордов обвинения против Уоррена Гастингса, одного из поработителей Индии. В 1790 г. он опубликовал «Размышления о Французской революции», где остро критиковал доктрины, одобренные Законодательным собранием. По мнению Бёрка, как провозглашение прав человека, так и вся законодательная деятельность Собрания были основаны на теоретических принципах; кроме того, Бёрк показал, что все политические реформы, которые не являются результатом политической зрелости и соответствующих общественных условий данного народа, обречены на неудачу. В заключение он утверждал, что французское революционное движение неизбежно приведет к военной диктатуре. Его предсказание подтвердилось спустя почти девять лет. Работа Бёрка имела широкое распространение и была переведена на главные европейские языки.
   Среди противников Французской революции значительное место занимает Жозеф де Местр, родившийся в Савойе в 1757 г. и бывший верноподданным короля Сардинии. В своих «Размышлениях о Французской революции» он рассматривает преступления революционеров как выражение грехов французского народа, которым, впрочем, он восхищался. Его мысль предстает более глубокой, когда он указывает, что конституционная политика народа не может быть не чем иным, как необходимым следствием его истории, и поэтому полагает нежизненными конституции, основанные исключительно на теоретических постулатах. В своей работе «О папе», одобряя средневековые концепции, рассуждает о том, что глава католической церкви должен иметь моральное верховенство над всеми суверенами.
   Малле дю Пан, швейцарец французского происхождения, эмигрировавший в Англию и скончавшийся в Ричмонде, под Лондоном, в 1890 г., в серии статей и брошюр, критикуя эксцессы революционеров, тем не менее признает положительные стороны великой революции. Его работы имели широкое распространение в последние годы XVIII века.
   Итальянским писателем, которого можно считать одним из лучших критиков Французской революции и в особенности итальянских конституций, скопированных с французской, был Винченцо Куоко. Он родился в 1770 году, в Чивитакампомарано в Молизе, приехал в молодые годы в Неаполь, участвовал в революционных движениях 1799 г., которые с помощью французского оружия создали эфемерную Республику Партенопею. От Куоко осталась часть переписки. Свои «Письма» он направлял Винченцо Руссо, другому неаполитанскому патриоту, придерживавшемуся ультрадемократических и коммунистических взглядов. В этих письмах Куоко критикует доктринерство неаполитанских республиканцев и показывает, как конституция, концептуально осмысленная Марио Пагано и в значительной части скопированная с французской 1795 г., оказалась неподходящей для неаполитанцев в 1799 году. С чувством реальности, достаточно превосходящим понятия своих современников, Куоко утверждает, что политические институты не могут быть одинаковыми у разных народов, они – неизбежное следствие прошлого данного народа и его следует учитывать, насколько это возможно, в работе этих институтов.
   Сходные идеи молизанский писатель высказывает в своем историческом очерке «О неаполитанской революции» 1799 г., опубликованном в 1801 году, в котором тем не менее автор не забывает высветить героическую цель многих неаполитанских республиканцев и дикую жестокость их победителей. Следует отметить у Куоко глубокий смысл в понимании итальянского характера, который он демонстрирует в своих работах, также весьма ценны его произведения педагогической направленности.

32. Шарль Фурье, Роберт Оуэн, Анри де Сен-Симон и сенсимонизм

   Мы уже отмечали, что далеко не всегда существует полное совпадение между столетием, понимаемым в строго хронологическом смысле, и столетием, понимаемым как период культуры, и приводили примеры века XVIII, окончание которого можно датировать 1789 годом, и века XIX, который можно начать 1815 и закончить 1914 годом. Иногда между интеллектуальным периодом и тем, который следует далее, образуется более или менее длительный интервал, когда мысль, кажется, безмолвно сосредотачивается, готовясь осознать ранее произошедшие трансформации.
   Период застоя, подобный тому, который мы только что анализировали, наступил в годы консульства Наполеона (конец 1799 г.) и продолжался до окончательного падения императора Наполеона Бонапарта (1815 г.). В этот период редко появлялись книги, посвященные политическим теориям, и еще реже те, в которых разрабатывалась оригинальная политическая мысль. Почти ни одна из них не получила широкого распространения в обществе. Мир того времени был слишком возбужден и погружен в действие, что с трудом мог уделить внимание теориям и доктринам. Как известно, Наполеон не любил идеологии и идеологов, более того, часто распоряжался заточать их в крепости. Знаменательно, что некоторые публикации политического характера, увидев свет в наполеоновский период, стали известны только после 1815 г. [58 - Это временное дремотное состояние политической мысли и политической пропаганды в наполеоновский период было довольно хорошо подмечено Мандзони, написавшего в Пятом Мае:…..два векавооруженные один против другого,покорные ему поворачивались,как бы ожидая своей судьбыи сохраняя в молчании решение судьи,он находился посредине между ними.].
   Одним из писателей, начавшим публикацию своих сочинений в наполеоновский период, а потом приобретшим определенную известность, был Шарль Фурье.
   Он родился в Безансоне в 1772 году в семье зажиточных торговцев. Служивший в Лионе в период Французской революции, он участвовал в восстании жирондистов против Национального конвента в 1793 г. После падения Лиона арестованный и препровожденный в Париж, Фурье, вероятно, закончил бы жизнь на гильотине, если бы не произошло падение Робеспьера. Освобожденного из тюрьмы, его призвали в кавалерийский полк, но прослужив два года и получив тяжёлую травму после падения с лошади, Фурье был уволен.
   Подлечившись, он устроился на работу к крупному торговцу из Марселя и стал свидетелем одной операции, которая произвела на него большое впечатление. Это произошло во времена неурожая и голода, когда продуктов питания было мало и стоили они дорого, а торговец, у которого служил Фурье, чтобы поддержать высокий уровень цен, выбросил в море около двадцати центнеров риса. Этот случай, правдивость которого не вызывает сомнений, побудил Фурье изучать законы общественной организации и соответствующие средства, чтобы положить конец бедам общества. Плодом этих штудий были: «Теория четырёх движений и всеобщих судеб», опубликованная в 1808 г., «Трактат о домоводческо-хозяйственной и земледельческой ассоциации», опубликованный в 1822 г., и «Новый индустриальный мир», увидевший свет в 1823 году.
   В этих произведениях, в особенности в последнем, Фурье выдвигает целостную космическую и социологическую систему. Он исходит из принципа, что дезорганизация труда ведет к большому распылению сил, что общество получает в качестве результата количество продукции значительно меньшее, чем-то, которое можно было бы получить, организуя труд в больших масштабах на основе науки. Он приводит пример кухонь, которые можно сконцентрировать так, что сотню семей можно было бы накормить на одной и той же кухне и достигнуть тех же результатов меньшими затратами. Поэтому он проектирует организацию обществ, каждое из которых состоит из десяти тысяч человек и называется фалангой. В этих обществах распределение различных обязанностей происходит на основе принципа, который автор называет «страстной привлекательностью». Действительно, на его взгляд, природа устроила так, что склонности и привязанности индивидов весьма совершенно соответствуют тем потребностям, которые имеет человечество в том или ином виде работы. Несмотря на то, что эти последние идеи слегка отдают безрассудством, нельзя не признать за Фурье определенной гениальности, поскольку в анализе различных человеческих страстей у него немало острых и оригинальных наблюдений.
   Ещё более странными должны были бы стать некоторые последствия, которые, по мысли нашего автора, были бы связаны с организацией фаланстеров. Земля должна быть обновлена новым творением, на ней, утверждал Фурье, будет вечная весна, наиболее жесткие проявления климата будут смягчены, человеческая жизнь продлена до 175 лет, человек приручит и выведет странных монстров, называемых антильвами и антикитами. Благодаря первым повозки будут передвигаться с такой скоростью, что можно будет, позавтракав в Париже, пообедать в Марселе, а благодаря вторым морские суда смогут плыть с необычайной скоростью. Сторонники Фурье отмечают, что он дал прогноз повсеместного введения железных дорог и паровых судов. На это можно было бы возразить тем, что когда писал Фурье, пароходы уже были изобретены, а железные дороги появились спустя несколько лет, без того, что их изобретению предшествовали фаланстеры, и совершенно точно можно утверждать, что их введение не явилось следствием реализации пророчеств социолога из Безансона.
   В то наивное время, когда многие верили в возможность быстрого и радикального реформирования общества, находилось немного людей, которые становились сторонниками Фурье. Ему не удалось найти финансовые средства, необходимые для организации первого фаланстера. Он умер в 1837 г., и спустя несколько десятилетий город Безансон поставил ему памятник.
   Практический эксперимент коммунистического строя в первые десятилетия XIX в. был предпринят английским филантропом Робертом Оуэном. В Канаде он основал несколько деревень, где труд, производство и распределение регулировались в соответствии с коммунистическими принципами. Как и можно было предположить, эти колонии не стали процветать или должны были в силу вещей придти к нормальной системе экономической организации.
   Писателем иной, большей важности был граф Клод Анри де Сен-Симон. Он родился в 1760 году и происходил из того же рода, что и герцог Сен-Симона, который стал знаменит своими «Воспоминаниями» об эпохе Людовика XIV. Его отец был графом Сен-Симона, его мать, о которой очень мало известно, была также из Сен-Симона. Писатель, таким образом, происходил из старинной аристократии старого режима, но был не слишком богатым, потому что отец, будучи младшим сыном, не получил наследства, а состояние матери было конфисковано в ходе революции.
   Сен-Симон сразу же продемонстрировал оригинальность своего характера и презрение к распространенным предрассудкам. В возрасте тринадцати лет он отказался от своего первого причастия. В другой раз, укушенный собакой, он сам прижег рану горящим углем и запасся пистолетом, чтобы убить себя, если появятся первые признаки бешенства.
   Другой характерной чертой его мировоззрения начиная с молодых лет было убеждение в том, что он предназначен для реализации чрезвычайной, почти божественной миссии. В пятнадцать лет он приказал своему камердинеру каждое утро будить его словами: «Господин граф, вставайте – Вас ждут великие дела». Значительно позже в одном из писем Людовику XVIII он выразился так: «Государь, выслушайте голос Бога, который говорит моими устами». Эта вера в мессианское призвание способствовала тому, чтобы дать некое логическое оправдание и связность его неупорядоченной материальной и интеллектуальной жизни.
   Вступив в армию в звании офицера, подобно всем дворянам того времени, он участвовал в экспедиции, которую французское правительство направило в Америку для поддержки североамериканских колоний в борьбе за независимость против Англии. Он доблестно сражался, но мало интересовался ходом военных действий, а больше изучал общественные условия американских колонистов и писал своему отцу, что предполагает опубликовать книгу, в которой, проанализировав и представив путь развития человеческого духа, укажет направления совершенствования общества.
   После достижения мира он отдался разработке планов и более или менее своеобразных проектов: так, он предложил испанскому правительству прорыть канал, ведущий от Мадрида до моря.
   Захваченный пламенем революции Сен-Симон сначала примкнул к движению, но потом не принимал в нем участия. Его объективная позиция, его подчеркнутая тенденция к бесстрастному наблюдению фактов и социальных феноменов не позволяли ему слепо следовать определенному направлению идеи, соединиться с революционерами, все более доктринальными и склонными к насилию, или с эмигрантами беспросветно реакционными. Но отстранение от активной политики не спасло его от революционной бури. Он был нобилем, а это составляло серьезную презумпцию виновности, поэтому он был арестован и по всей вероятности угодил бы на гильотину, если бы не произошло падение Робеспьера, принесшее ему освобождение.
   Выйдя из заключения, он возобновляет программу, которой посвятил себя с юношеских лет: найти законы, регулирующие жизнь человеческих обществ, законы, которые, будучи однажды установлены, указали бы путь, на котором прогресс различных наций был бы более быстрым, постоянным и гарантированным. Он понимал, что для выполнения этой программы необходимо прежде всего повысить собственную культуру, но, чтобы отдаться наукам и не заботиться о материальной стороне дела, нужно было обеспечить себя достаточным состоянием как гарантией своей независимости. Поэтому он объединился с одним прусским банкиром и занялся спекулятивной скупкой и продажей с большой прибылью собственности эмигрантов и церкви, конфискованной революцией. Когда сообщество распалось, он получил в качестве своей доли около миллиона.
   Посчитав, что этого достаточно, чтобы не впасть в бедность, он посвятил себя науке. Сначала он сменил место жительства, переехав поближе к Политехнической школе, потом ближе к школе Медицинской, посещал лекции наиболее известных профессоров, а его квартира стала одним из интеллектуальных центров Парижа, где собирались популярнейшие математики, физики, философы, экономисты и историки. Беседуя с ними, он мог представить себе различный уровень развития той или иной отрасли научного знания и составить ясное представление о наиболее важных проблемах, которые каждой науке предстояло решать. Но его довольно широкая культура не отличалась надлежащей глубиной, поскольку приобреталась в ходе дискуссий с компетентными специалистами, а не благодаря методическим занятиям, и потому напоминала культуру гениального дилетанта.
   К сожалению, капитал, который Сен-Симон считал достаточным для спокойного занятия науками, истощился, прежде чем он закончил научные штудии. Частично это было следствием той разорительной жизни, которую он вел, а частично, и возможно это главное, беспорядочного управления им. Он страдал от бедности и для того, чтобы жить, стал мелким служащим ломбарда, где был занят по двенадцать часов в сутки и у него не оставалось времени для занятий. Период нужды прервался через два года, когда его старый интендант Диард случайно встретился с ним и привел в свой дом. Поправив свои дела, он смог продолжить занятия. Но спустя два года Диард умер, и Сен-Симон снова впал в нищету. В 1814 г. он получил скромную пенсию от своих родителей, но вся она ушла на оплату расходов, связанных с публикацией его работ.
   В 1824 г. в отчаянии Сен-Симон совершил попытку самоубийства. Выстрелив из пистолета в голову, он лишился одного глаза, но выжил, поддержанный и обеспеченный небольшой группой учеников, сформировавшейся вокруг него. Он умер в 1825 г.
   Научно-литературная деятельность Сен-Симона началась в 1802 году с его «Писем одного жителя Женевы», в которых уже можно проследить первые наметки его системы. Особенно плодотворным был период после 1815 г., когда в течение нескольких лет он опубликовал «Индустрию», «Индустриальную систему», «Катехизис промышленников» и, наконец, в 1825 г. «Новое христианство». Довольно трудно на немногих страницах изложить его принципиальные позиции как из-за широты затронутых тем, так и из-за необходимости учитывать то, что некоторые его работы остались незавершенными по причине нехватки средств.
   По мнению Сен-Симона, в любом организованном обществе существуют две власти: одна осуществляет моральное и интеллектуальное руководство, другая – материальное. Эти две власти реализуются двумя организованными меньшинствами; соединившись, они формируют руководящий класс, который сейчас назвали бы политическим классом. В Средние века моральное руководство и интеллектуальное водительство было доверено священству, а материальное – военным дворянам. Но с течением времени из-за проникновения арабской культуры и возникновения коммун произошли изменения, которые в течение веков постепенно уменьшили духовные и материальные условия верховенства клира и военных. В XIX столетии, когда уже вера в сверхъестественное достаточно охладела, а войны превратились в факт все более исключительный, моральное и интеллектуальное руководство должно быть доверено ученым, а материальное – руководителям промышленности. Из этого видно, что Сен-Симон уже тогда констатировал необходимое отношение между условиями интеллектуальными, моральными и материальными в обществе и образование руководящего класса, который по природе должен быть таким, чтобы отвечать потребностям времени.
   Однако наш автор не мог забыть, что между Средневековьем, в котором общество было организовано для войны и руководилось верой, и веком XIX существовал век XVIII с Монтескье, заложившим основы либеральной системы, и Руссо, строго сформулировавшим и сделавшим популярными фундаментальные принципы демократической системы. Но Сен-Симон считал, что XVIII век был переходной эпохой, временем легистов и метафизиков, чья деятельность была полезной для разрушения последних остатков средневековой организации, но не стал плодотворным для строительства новых социальных порядков. Поэтому, по его мнению, божественное право королей и народный суверенитет, понимаемый как выражение воли большинства граждан, относятся к теориям, уже преодоленным.
   Он не принимает догмы либерализма, но когда хочет предложить тип конституции, отвечавший его идеям, заканчивает тем, что предлагает ввести три палаты, которые должны быть предназначены артистам, ученым и промышленникам.
   В своем последнем произведении «Новое христианство» Сен-Симон занимается судьбой народных классов и выражает веру в то, что она станет счастливее при правительстве ученых и крупных промышленников. Он настаивает на необходимости морального руководства обществом. В своих первых работах он верил, что возможно заменить христианскую религию культом Ньютона, впоследствии выразил свою веру в утилитаризм Бентама и закончил принятием в качестве морального руководителя христианской веры, лишенной, однако, своей догматической части, с аналогичным взглядом на нее модернистов.
   Почти во всех его произведениях присутствует некая смесь оригинальных взглядов и глубокой интуиции применительно к условиям европейского общества начала XIX в. и концепций почти абсурдных, а иногда и инфантильных. Остроте его мысли часто не хватает того равновесия и той умеренности, которые необходимы, чтобы смутно угадываемая часть истины не опустилась до парадокса. Его часто называют кузнецом идей, и это определение справедливо; многие его мысли были впоследствии восприняты последующими писателями, которые их развили и встроили в свои собственные системы, забыв о том, кто первым их провозгласил. Среди этих писателей есть и люди громкой славы, такие, как Огюст Конт, Герберт Спенсер и Карл Маркс. Следует заметить, что среди его идей есть одна, имевшая небольшую известность и оставившая меньший след у писателей двух поколений, живших в первые семьдесят лет XIX в.: это мысль о необходимости существования руководящего класса и о тех качествах, которыми он должен обладать. Но, возможно, длительное замалчивание данной идеи объясняется тем, что она предвосхитила время.
   У Сен-Симон при жизни было мало последователей и его работы мало читали также и потому, что ему не хватало заслуг как писателю. Известность пришла к нему лишь однажды, когда против него было возбуждено судебное дело в 1822 г.: он обвинялся в подрыве институтов и оскорблении королевской семьи. Тогда оппозиционная печать, естественно, встала на сторону Сен-Симона, но после его оправдания газеты продолжали его игнорировать, и он снова впал в забвение [59 - Процесс против Сен-Симона был начат после опубликования его знаменитой параболы, после чего он моментально прославился. В ней писатель утверждал, что если бы исчезли пятьдесят главных придворных, среди которых и родители короля, пятьдесят наиболее богатых собственников, живущих на ренту, и пятьдесят наиболее крупных чиновников, то Франция не понесла бы ощутимого вреда, потому, что исчезнувшие были бы сразу же заменены другими; в то время как если бы исчезли пятьдесят наиболее выдающихся ученых, пятьдесят наиболее великих артистов, пятьдесят наиболее важных организаторов промышленности, то потенциал Франции ощутимо уменьшился бы.].
   В последние два года жизни вокруг него образовался маленький кружок последователей, который не только не распался после смерти учителя, но и стал более многочисленным. Но сенсимонистская доктрина приобрела большую известность только после 1830 г., когда Июльская революция дала богатейшую пищу всем интеллектуальным течениям, нацеленным на проведение фундаментальных реформ в обществе. По правде говоря, начиная с 1823 г. один из учеников Сен-Симона, Базар, в проведенной им серии конференций пытался объединить в целостную систему идеи учителя. Однако Базар и другие последователи не всегда оставались верными учению основателя их школы. Они принимали идеи Сен-Симона, относящиеся к политическим проблемам Средневековья и современной эпохи; они допускали, что XVII в. умел разрушать, но не мог ничего реконструировать; признавали необходимость социальной иерархии, составленной из тех, кто обладает навыками управления, но одновременно верили в возможность осуществления программы абсолютной справедливости, на основе которой можно было бы установить точное соответствие между услугой, которую индивид оказывает обществу, и компенсацией, которую он от него получает, и в особенности определить ту ступеньку, которую он занимает в социальной иерархии. Их девизом было: «Каждому по его способности, каждой способности по ее труду». Чтобы подобная организация на такой основе могла состояться, Базар и другие сенсимонисты хотели, даже при наличии частной собственности, чтобы было отменено частное наследование, сохраняя наследство в случае смерти собственника только государству. По мнению этих писателей, эксплуатация человека человеком должна быть заменена эксплуатацией природы организованным человечеством. Они верили, что подобно тому, как последовательный прогресс заменил рабство колонат, а его сменил труд наемного оплачиваемого работника, то он же вскоре приведет к системе производства, в которой работник будет получать все плоды своего труда.
   Сенсимонизм, организованный и развитый Базаром, а впоследствии Анфантеном, получил свое наивысшее развитие в период между 1830 и 1832 годами. Многие французы, ставшие потом знаменитыми и отличившиеся как ученые, финансисты и промышленники, примыкали в это время к движению сенсимонистов. Среди других был и Лессепс, с той самой поры разрабатывавший проект прорытия Суэцкого перешейка. В эти годы пресса широко распространяла идеи школы Сен-Симона.
   Однако насколько быстро утверждались и распространялись идеи этой школы, так же быстро происходил и ее упадок, начавшийся с разногласий между Базаром и Анфантеном, наиболее авторитетными членами группы, по поводу отношений полов. Базар хотел сохранить семью, в то время как Анфантен был поборником свободной любви. На упадок сенсимонистской организации повлияли также уголовный процесс, возбужденный против её руководителей в конце 1832 года, и распространение новых школ с большим акцентом на социализм, которые, впрочем, в той или иной степени воспользовались доктринами сенсимонистов. Последние оставили глубокий след в мыслях и особенно в чувствах многих французов, а также некоторых выдающихся иностранцев, которые во времена своей юности способствовали быстрому, хотя и временному, расцвету сенсимонизма.

33. Французские писатели-социалисты первой половины XIX в. и первые писатели-анархисты

   Уже в 1829 году Буонаротти опубликовал в Брюсселе свою книгу «Заговор во имя равенства, именуемый заговором Бабёфа», где детально обрисовал, какой должна быть коммунистическая организация общества, которую заговорщики планировали построить. Разумеется, эта книга внесла свой вклад в распространение коммунистических идей среди интеллектуалов и французских рабочих. Этому способствовали внушительные скопления работников ручного труда как следствие развития крупной промышленности, в первые десятилетия XIX в. появившейся и во Франции.
   Следуя хронологии событий, можно утверждать, что первым среди французских писателей-социалистов в период между 1830 и 1848 гг. был Пьер Леру.
   Он родился в 1797 году, и по причине бедности своей семьи оставил школьные занятия и приобрел профессию типографского рабочего. Очевидно, по понятным соображениям, среди всех работников типографские имели большие возможности и способности получить образование. После 1830 г. Леру примкнул к сенсимонистам, более того, предоставил в распоряжение Базара основанную им газету «Лё Глоб». После раскола между Базаром и Анфантеном в 1832 г. он расстался с сенсимонизмом, но продолжал писать на социальные темы.
   Леру был очень плодотворным писателем и сотрудничал также с «Ревю де дё монд», основанном в эти годы. Его система в одно и то же время теософичная, социальная и политическая. Его мысль, довольно часто запутанная и темная, была изложена в основном в двух книгах: «О равенстве» (1838 г.) и «О человечестве» (1840 г.)
   По Леру, человечество имеет свою судьбу, отмеченную Богом. Бог создал человечество и выразил себя в нём. Человеческая душа привнесена его природой с целью постоянного совершенствования, и после смерти каждого индивида она уходит более чистая, чтобы вдохнуть жизнь в другого индивида. Постоянный прогресс человечества исторически подтвержден тем примером, который стал обычным у этих писателей, что из раба вышел колон, колон стал наёмным рабочим, который в ближайшем будущем будет вообще освобожден от тирании капитала. Другое доказательство прогресса человечества даёт религия: начавшаяся с фетишизма, она перешла к политеизму, а он свою очередь был вытеснен христианским монотеизмом. Последний, исчерпав свою миссию, будет заменён более возвышенной религией, которая утвердится в XIX веке. Новая эпоха, по мнению Леру, будет означать конец эры неравенства и начало эры равенства.
   Мы уже отмечали, что Леру, весьма возможно, был первым, кто в 1832 г. использовал слово «социализм», потом получившее широкое распространение.
   Он часто полемизировал с экономистами, своими современниками; некоторые из них, подобно Локку, поддерживали тезис, что единственным источником частной собственности является индивидуальный труд. Леру тонко замечал, что производство общественного богатства частично обязано усилиям индивида, частично – социальной организации, которая позволяет ему производительно трудиться. Поэтому он предлагает, чтобы распределение продуктов производства осуществлялось государством в соответствии с тройным критерием: т. е. количеством труда каждого человека, его качеством этого труда и потребностями данного работника.
   Свою программу социальных реформ, хотя и в значительной мере утопических, Леру сумел встроить в систему философии истории и, хотя в этом отношении ему предшествовал Сен-Симон и сенсимонисты, нельзя отрицать, что в 1840 г. его работы произвели большое впечатление.
   Другим известным французским социалистом, почти современником Леру, был Луи Блан. Он родился в Мадриде в 1811 г. в состоятельной французской семье. В возрасте девятнадцати лет, поскольку отец оказался разоренным Июльской революцией, он вынужден был пойти работать. С помощью своего дяди он смог закончить занятия и даже скопил немного денег, давая уроки математики. Вскоре он начал писать статьи политического характера в газеты и в 1839 г. основал «Ревю дю прогресс» с намерением объединить наиболее передовые фракции демократии.
   В 1840 году он публикует знаменитый трактат «Организация труда», в котором объявляет свою программу социальных и политических реформ. Книга начинается с мрачной картины тех условий, в которых находился тогдашний пролетариат. Причины такого положения коренятся, по его мнению, в двух институтах: частной собственности капиталов и конкуренции. Капиталист должен производить продукцию по возможно более низкой цене и поэтому должен платить рабочим как можно меньше, что ему легко удается из-за постоянного наличия большого числа безработных, предложения труда всегда превышают его спрос.
   Блан верил, что ему удалось найти средство исправления такого положения созданием общественных мастерских. Государство должно предоставить заем в несколько сотен миллионов, чтобы снабдить рабочие кооперативы необходимыми средствами для работы независимо от частных капиталистов. А поскольку займы, сделанные рабочими, не отягощены интересом, кооперативы могут составить разорительную конкуренцию капиталистическим частным предприятиям, «убив», как говорил Блан, «конкуренцию с помощью конкуренции».
   Но, кроме реформирования общества, Блан хотел изменить политическую организацию. Он полагал, что правительство в государстве должно быть сформировано из представителей рабочих кооперативов. Он также хотел отменить наследование, сохранив его только в отношениях отца и детей и сделав наследником государство, когда детей не имеется. В отношении семьи и религии он не предлагал никаких изменений.
   Луи Блан быстро приобрёл популярность, и это принесло ему после революции 1848 г. пост во временном правительстве. Вместе с другими он опрометчиво обещал рабочим, что республика в течение трех месяцев ощутимо улучшит их условия. Для достижения этой цели были учреждены национальные мастерские. Но они ограничились функциями биржи труда, выплачивая рабочим жалкую субсидию. Им не удалось предложить ни работы в нужном объеме, ни её удовлетворительной оплаты. Эксперимент провалился. Естественно, ситуация катастрофически ухудшалась, и очень быстро национальные мастерские были отменены. Всё это спровоцировало кровопролитные дни июня 1846 г., когда погибли около шести тысяч рабочих, к которым следует добавить ещё и потери сил общественного порядка.
   Луи Блан тогда покинул Францию и уехал в Лондон. Неутомимый оппонент Наполеона III, он не вернулся во Францию даже после амнистии. На склоне лет он умерил свои революционные идеи ив 1871 г. даже не принял участия в Парижской коммуне.
   Помимо «Организации труда» он написал «Историю десяти лет. 1830–1840», в которой остро критиковал тогдашнюю буржуазию, находившуюся у власти, и короля Луи Филиппа, а также «Историю Французской революции», в которой превозносил наиболее пламенных революционеров.
   Писателем решительно коммунистических тенденций был Этьен Кабе. Он родился в Дижоне в 1788 году, там же освоил профессию адвоката, в возрасте тридцати лет приехал в Париж, но стать знаменитым ему сразу не удалось. После революции 1830 г. он был назначен королевским прокурором на Корсике. В своей речи при вступлении в должность он выразил мнение, расходившееся с официальным, и вынужден был уйти в отставку. Впоследствии баллотировался кандидатом в законодательную коллегию Дижона, куда был избран в 1831 г. В палате депутатов он занял место наиболее яростного оппозиционера, продолжая нападки в радикальных газетах, с которыми активно сотрудничал. Осуждённый за оскорбление короля в печати, предпочел уехать в Англию на пять лет. Там, прочитав «Утопию» Мора и сочинения Морелли, он повернул к коммунизму и опубликовал в 1840 г. роман «Путешествие в Икарию». По сюжету романа один важный английский господин попадает в некую далёкую страну, называемую Икарией, где царят коммунистические порядки. Здесь все работают от имени государства, и оно удовлетворяет потребности всех, независимо от количества и качества труда каждого человека. В соответствии с моралью, господствующей в Икарии, способности суть дар природы и нет никакой заслуги человека в том, чтобы быть более разумным, более волевым или более активным.
   Политическая организация этой страны, разумеется, демократическая. Там действует большая ассамблея, избранная всеобщим голосованием, которой предоставлено право обсуждать и решать все экономические и политические вопросы. Она состоит из двух тысяч человек и разделена на несколько комитетов, каждый из которых выполняет определенную функцию. Исполнительная власть доверена исполнительному органу (Экзекутиво), состоящему из пятнадцати членов, избранных всеобщим голосованием из сорока пяти персон, предложенных ассамблеей.
   Официальной религией в Икарии является ортодоксальный деизм. Семья сохранена и измен супружеских не существует, поскольку приданое отменено, все союзы основаны на любви и имеют счастливейшие результаты.
   Свобода печати отсутствует, поскольку она может быть полезной только при буржуазном режиме в той мере, в какой разрешена пропаганда коммунизма, а в условиях коммунистического режима она вредна. К этой общественно-политической организации икарийцы пришли посредством революции 1782 г., революции насильственной и кровавой, детально описанной в романе.
   «Путешествие в Икарию» имело заметный, но кратковременный успех. Роман был быстро забыт и почти сорок лет спустя был заимствован и переписан Беллами в виде другого произведения «В двухтысячном году», переведенного на несколько языков. Тогда почти никто не догадывался о плагиате.
   Как уже подчеркивалось, распространение социалистических идей во Франции в 1830–1848 гг. было во многом облегчено ее промышленным развитием, вследствии чего в больших городах появилась высокая концентрация рабочих. В 1840 г. в Лондоне состоялся первый социалистический конгресс, предвестник будущего Интернационала Карла Маркса. Тогда же было немало попыток соединить социализм с христианством и в особенности с католицизмом. Такую попытку предпринял Буше в 1839 г., опубликовав книгу «Очерки полного курса философии с точки зрения католицизма и прогресса». Он продолжал разрабатывать ту же систему идей в газете «Ателье».
   Наряду с христианско-социалистическим движением Буше необходимо вспомнить христианско-демократическое движение, представленное его поборниками – священниками Ламенне и Лакордером и виконтом ди Монталембертом. Они выступали в газете «Будущее» за отделение церкви от государства, за всеобщее избирательное право и свободу преподавания. Раскритикованные французскими епископами, они апеллировали к папе: он положил конец спорам, осудив их доктрины. Лакордер и Монталемберт подчинились приговору понтифика, а Ламенне, который в работе «Слово верующего» оспаривал законность своего осуждения, закончил отлучением от церкви.
   Полезно вспомнить, что после Буше попытки совместить христианство, в особенности католицизм, с социализмом возобновлялись в прирейнских провинциях Германии и в Италии. Однако они дали весьма посредственные результаты, поскольку два мировоззренческих и моральных течения, которые предполагалось совместить, в реальности несовместимы. В самом деле, христианство базируется на вере в трансцендентальное, в то время как социализм имеет свои основания в материалистических концепциях XVIII и XIX вв. Одно течение решает проблему общественного неравенства обращением к милости богатых, другое отстаивает равенство как право, которое обездоленные должны осуществить, даже используя силу.
   Легко видно, сколь глубоки и существенны различия между двумя взглядами на мир и методы практического воплощения соответствующих программ. Неслучайно коммунизм, там, где он уже у власти, например в России, прилагает все усилия, чтобы ослабить религиозные чувства.
   Современником упомянутых в этой главе писателей был Пьер Жозеф Прудон, но его следовало бы считать скорее анархистом, чем социалистом.
   Он родился в Безансоне в 1809 г. в бедной семье, посещал бесплатно курсы в колледже родного города, но вскоре был вынужден прервать занятия и освоить ремесло, чтобы помогать отцу. Он стал типографским рабочим, и эта профессия позволила ему повысить свой культурный уровень и приобрести различные знания, далеко не поверхностные. Он начал с постижения Библии и теологии, пристрастился к изучению политической экономии, в особенности по книгам Пеллегрино Росси. В годы своей юности он очень страдал от бедности, которая, как он сам признавал, ухудшала и угнетала его характер.
   В 1840 г. был опубликован его трактат «Что такое собственность», принесший ему известность. В этой работе Прудон, повторяя фразу, сказанную шестьдесят лет назад Бриссо де Варвилем, утверждал, что «собственность есть кража». Но в сущности он не допускал коммунизма и ограничивался требованием замены собственности на своего рода временное владение, считая, что реформам экономическим должны предшествовать реформы политические.
   Ещё до 1848 г. он продолжает развивать свои идеи в других работах: «Создание порядка у человечества» и «Система экономических противоречий, или Философия нищеты». И хотя его кредо было destruam et aedificabo /разрушаю и возвожу/, на самом деле он был очень способным и резким в критике, но нерешительным, темным и запутанным в реконструкции. Он нападал на все современные ему политические и социальные институты и воевал с любой религией. В «Философии нищеты» он хотел продемонстрировать своё знание гегелевской философии, эхо которой уже достигло Парижа, но высказал о ней лишь поверхностные суждения. Поэтому его старому другу Карлу Марксу было нетрудно вскрыть промахи и ошибки Прудона в своей работе «Нищета философии», опубликованной в Брюсселе.
   После 1848 Прудон уехал изгнанником в Брюссель и там опубликовал в 1861 года работу под названием «Война и мир», в которой ругал Наполеона III, способствовавшего реализации планов объединения Италии, что, как он полагал, противоречило интересам Франции.
   Анархистом ещё более радикальным, чем Прудон, был его младший современник, русский Михаил Бакунин. Происходивший из дворянской семьи, он начинал артиллерийским офицером в русской армии, потом уехал в Париж, где встретился с Прудоном и французскими социалистами. Вызванный на родину, не захотел возвращаться в Россию, и его собственность была арестована.
   Бакунин проповедовал мировую революцию, атеизм и отмену любых властей. По его мнению, любые средства, даже наиболее антигуманные и жестокие, дозволены для достижения той цели, к которой он призывал. В 1848 г. он участвовал в восстании коммунистов в Дрездене. Приговоренному к смертной казни одновременно в Австрии, Пруссии и России, ему смягчили наказание, заменив его пожизненным заключением в одной из тюрем России. Однако в 1857 г. ему удалось бежать. Он нашел убежище в Лондоне и Швейцарии, а потом приехал в Италию, где у него имелись последователи, среди которых был Карло Кафиеро. В последние годы своей жизни он резко полемизировал с Марксом и в особенности с Мадзини.
   Как видно из рассказанного, в Париже с 1830 по 1848 гг. происходило, частично неосознанно, собирание первых представителей всех революционных школ, которые потом распространили свои доктрины по всей Европе, а впоследствии и в Америке. Впервые в Париже французские революционеры вступили в контакт со своими иностранными последователями, в особенности с немецкими и русскими. Различными были программы реформаторов, но все они были основаны на вере в то, что в будущем возможна полная перестройка социальных институтов, в результате чегодолжно осуществиться царство абсолютной справедливости и полного равенства. Эта вера в прогресс, очевидно, брала начало из представления об оптимистического представления о природе человека, которое выработал век XVIII, а век XIX его унаследовал.

Глава XIV

34. Итальянские писатели патриотического направления

   Разговор об итальянских политических писателях, которые внесли вклад в создание интеллектуального и морального движения, оказавшегося наилучшей предпосылкой к завоеванию независимости и единства Италии, необходимо начать с рассказа о Джан Доменико Романьози (1781–1835), чьё имя и работы, если и не полностью забыты, но новыми поколениями оценены не так, как они этого заслуживают.
   Романьози был человеком широчайшей культуры. В своих произведениях он рассматривает многие и разнообразные проблемы, умело совмещая исторические, юридические и политические исследования с физическими науками. Его главное произведение, затрагивающее напрямую политические аспекты, – «Наука о конституциях», написано около 1815 г. и опубликовано в 1848 году, уже после его смерти.
   В этом труде ощущается, конечно, влияние идей современной ему эпохи, чего, впрочем, трудно избежать в книге по политической науке, но в то же время он богат глубокими и поистине оригинальными прозрениями.
   Автор показывает, что предпочитает умеренную монархию, основанную на правильном равновесии руководящих сил, господствующих в обществе. Эти силы частью материального, частью морального и интеллектуального происхождения; таковыми среди первых являются богатство и военная сила, среди вторых – общественное мнение и религия. Ассамблея, которая должна ограничить королевскую власть, представляет моральные и материальные силы, превалирующие в данное время в данном обществе. Романьози верит, что законодатель не может по своему усмотрению создать ни одну из этих сил, но может использовать их действие и руководить их направленностью.
   Среди этих политических сил – религии, недвижимой собственности и постоянных вооруженных сил – складывается предрасположенность к принципу власти. Общественное мнение, движимая собственность и гражданская милиция склонны к принципу свободы [60 - Чтобы лучше понять эту мысль Романьози, необходимо вспомнить, что с 1815 по 1848 гг. и даже спустя несколько десятилетий гражданская милиция, по-другому называемая национальной гвардией, расценивалась как вооруженная защитница целостности конституционных свобод, и именно по этой причине её учреждение было санкционировано всеми статутами и основополагающими документами той эпохи.].
   Из сказанного, ясно, что Романьози интуитивно догадывался, в чем слабое звено теории разделения властей Монтескье, потому что итальянский мыслитель, дополняя её, настаивает на том, чтобы любой орган, участвующий в суверенной власти, должен иметь своё основание в руководящей силе общества.
   Остается только сожалеть, что «Наука о конституциях» не была опубликована сразу же без задержек и не изучалась широко после своей публикации, поскольку, следуя этому направлению, итальянская политическая наука могла бы более успешно пройти свой путь в XIX веке.
   Более существенное влияние, чем Романьози, без сомнения, на итальянцев эпохи национального Возрождения оказали работы Винченцо Джоберти, Чезаре Бальбоа и особенно Джузеппе Мадзини.
   Винченцо Джоберти, родившийся в Турине в 1801 году и ещё в молодые годы пристрастившийся к занятиям философией, по желанию своей матери был принят в святой орден и назначен капелланом в королевский суд на Сардинии. Молодой священник уже отдавал дань либеральным идеям и, кажется, более того, сотрудничал с «Молодой Италией» Мадзини. За это его вывели из состава суда и сняли с должности. Джоберти покинул Италию, некоторое время жил во Франции и в Брюсселе, где изучал философию, и в 1843 г. опубликовал свою знаменитую книгу «Моральное и гражданское превосходство итальянцев», а в 1845 г. «Пролегомены к ней» и в 1847 г. «Современного иезуита». В двух последних произведениях он страстно отвечает своим критикам, в особенности иезуитам, обрушившимся на работу 1843 г.
   После того как Карл Альберт обнародовал Статут, Джоберти триумфально возвратился на родину, где сначала избрался депутатом, а потом и президентом палаты депутатов парламента Сардинского королевства. В конце 1848 г. после перемирия при Саласко Карл Альберт приглашает его возглавить только что образованное министерство, но он уходит в отставку в феврале 1849 г., расценивая опасным возобновление военных действий против Австрии, которое, действительно, обернулось поражением под Новарой. Он принял мучительный удел ссыльного, возвратился во Францию, где и умер в 1852 г., сразу после публикации очередного труда «Гражданское обновление Италии», которое можно расценивать как его политическое завещание.
   В работе «Моральное и гражданское превосходство итальянцев» Джоберти восхищенный былой славой Италии, предсказывал возрождение итальянского национального единства в форме федерации итальянских государств, существовавших на то время, возглавляемой понтификом. Для Италии – интеллектуального и морального лидера гражданского мира в период языческой цивилизации и цивилизации христианской Джоберти предписывает новую миссию: возродиться и подготовиться к либеральному режиму. Италии ещё раз предстоит возврат к тому, чтобы стать интеллектуальным и моральным центром человечества. Новая цивилизация должна родиться из её лона.
   Данное произведение, написанное в стиле страстном, исполненном патриотических чувств, с жадностью прочитывалось итальянскими образованными классами. В годы, непосредственно предшествовавшие 1848 г., никакая другая книга не имела столь горячего сочувствия, как работа пьемонтского священника. Такой успех объясняется распространением либеральных идей и национальных чувств, которые, однако, были слиты в сознании многих людей с религиозной верой и всё ещё довольно сильной привязанностью к маленьким государствам, на которые была разделена Италия. Поэтому мысль Джоберти, который хотел осуществить конституционные реформы посредством добровольной уступки со стороны глав государств, а также восстановить итальянское единство, сохраняя уважение к церкви и не игнорируя почти никакое из государств, встречалась благосклонно всеми, кто желал независимости Италии и установления либерального режима без насильственной революции.
   Слабым местом книги было то, что в ней не ставился вопрос о способе, которым можно было бы освободиться от Австрии, оккупировавшей Ломбардо-Венето.
   В связи с выборами папы Пия IX в 1846 г., который сначала казался понтификом либеральным, призвавшим Божье благословение на Италию, идеи Джоберти выглядели пророческими, и их автор приобрел огромную популярность. Потом случились поражения пьемонтской армии и падение конституционных режимов в других государствах, за исключением Сардинских государств. Поведение Пия IX вскоре показало несовместимость программы джобертианской или неогвельфизма с программой либеральной и национальной. Естественно, критики и лица, утратившие иллюзии, не приминули предпринять атаки на Джоберти. Тот уехал в ссылку в Париж и ответил противникам книгой «Гражданское возрождение Италии», в которой подчеркнул, что все партии несут ответственность за неуспех итальянского дела в 1848–1849 гг. В то же время он признавал необходимость основания одного государства, составленного из всех существовавших итальянских государств и, следовательно, отмены мирской власти папы. По Джоберти, религиозное обновление должно стать необходимым следствием осуществления такого плана.
   Другим писателем, оказавшим определенное влияние на сознание итальянцев эпохи Риссорджименто, был Чезаре Бальбоа.
   Пьемонтец, как и Джоберти, он родился в 1789 году, умер в 1853. В 1821 году он находился в Испании в качестве военного атташе от сардинских законодателей. Он описал историю войны, которую вели испанцы в 1808–1814 гг. против Наполеона. Опубликовал и другие исторические работы и историю Италии. В 1844 г. появились «Надежды Италии», книга весьма читаемая, в которой автор принимал программу федеративного устройства страны, предложенную Джоберти. Однако, поскольку он осознавал, что главным препятствием на пути к независимости Италии оставалась Австрия и её следовало вытеснить по ту сторону Альп, Бальбоа с более практичным смыслом, чем Джоберти, предложил, чтобы верховенство в итальянской конфедерации было доверено Пьемонту, среди всех итальянских государств имевшего лучшую военную организацию.
   В последние годы жизни Бальбоа, избранный депутатом парламента, перешел на консервативные позиции и часто выступал оппонентом политики Кавура, в особенности, когда тот намеревался отменить церковные привилегии.
   Ещё большую и более длительную известность, чем Джоберти и Бальбоа, имел Джузеппе Мадзини и как писатель, и как человек действия.
   Он родился в Генуе 22 июня 1805 года. Вероятно, первый толчок задуматься над политическими и социальными проблемами он получил в 1821 г., когда через Геную проходили пьемонтские беженцы, возвращавшиеся после неудачной попытки установления представительного правительства в Пьемонте. Его первые письменные труды носили литературный характер. Вскоре он примкнул к движению карбонариев и испытал первые преследования полиции. После шестимесячного пребывания в тюрьме он был вынужден отправиться в изгнание в 1830 г. в Марсель, где установил связи с сенсимонистами, которые в то время пропагандировали свою доктрину во Франции. Можно утверждать, что влияние сенсимонистской мысли, и в особенности Пьера Леру и Джованни Рейнода, какое-то время примыкавшего к сенсимонистам, оказали серьезное влияние на формирование мировоззрения Мадзини.
   Не следует, однако, забывать, что начиная с первых лет своей политической деятельности Мадзини добавил к своей программе социально-политических реформ требование освобождения разделенных и угнетаемых наций, среди которых тогда была и Италия. Подтверждением тому стало его письмо, направленное Карлу Альберту в 1831 г., в котором он в достойных выражениях побуждал короля Сардинии изгнать иностранцев за пределы Альп. Трудно в кратком виде составить обзор мадзинистской мысли, которая включает в себя целый ряд идей религиозного, общественно-политического характера и даже затрагивает международные отношения, тем более что все это не представлено нигде в органическом единстве, но должно быть прослежено и сопоставлено на основе многочисленных записей и в особенности богатейшей переписки автора.
   По мнению Мадзини, у человека есть два инструмента, с помощью которых он познает истину: первый – это интуиция человеческой души, если она свободна от жадности и низменных страстей, второй – всеобщее согласие в отношении некоторых фундаментальных концепций.
   Эти две посылки привели автора к тому, что он утверждает существование Бога – Отца, Разума, Любви, Творца и Воспитателя человечества. Пытаться отрицать их существование – безумие, попытка их доказательства – богохульство. Бог проявляется и выражается в человечестве, на благо развития которого Он писал и пишет в каждую эпоху ту или иную строку своего закона.
   Непрерывный прогресс рода человеческого есть закон, данный Богом на всю жизнь.
   Этот прогресс достигается благодаря серии последовательных откровений. От одного верования к другому человечество приобретает всё более ясное видение собственной миссии. Когда одна религия исчерпала возможности его развития, начинается новая эпоха с открытия новых догм. Они вначале предсказываются некоторыми пророками, завоевывают души большинства, когда воплощаются в жизнь одного или нескольких индивидов, выдающихся в отношении любви или истины. Новому откровению предшествует период кризиса, на протяжении которого старая религия деградирует, но остается незабываемой часть содержащейся в ней истины. Различные религиозные фазы, через которые прошло человечество, представлены фетишизмом, политеизмом и христианством. Век XIX для человечества и составляет такой период кризиса, который предшествует новому религиозному откровению и поднимет мораль мира. Это откровение наступит у того народа, который станет учителем других и будет предсказан группой проповедников и апостолов.
   Новая религия допустит бессмертие души, но без вечного наказания, а с помощью последовательных перевоплощений каждый индивид будет постоянно повышать свой моральный уровень. Это будет религия долга, используя которую каждый человек внесет свой вклад в моральный прогресс человечества.
   В новую, грядущую эпоху всё больше будет развиваться инстинкт коллективизма, хотя режим коммунизма не наступит, но общественное богатство будет пропорционально распределено в соответствии с трудом каждого индивида, и капитал больше не будет эксплуатировать труд, но будет с ним ассоциирован. Следует отметить, что с годами Мадзини всё более подчёркивал своё расхождение с марксистским социализмом и революционным анархизмом Бакунина.
   В политике Мадзини был демократическим республиканцем, поскольку он считал, что не может существовать справедливая ассоциация, если не будет совершенного равенства среди людей в правах и обязанностях. Бог – это подлинный суверен, а народ верный интерпретатор Божественного закона. Всеобщее избирательное право есть процедура, с помощью которой народ добросердечный и непогрешимый, поскольку вдохновлен Богом, доверит национальное управление лучшим по благоразумию и доблести.
   По существу Мадзини заменяет божественное право королей на божественное право народа. Не случайно его обвиняли в мистицизме и утопизме, потому что он ожидал восстановления и развития экономических и политических отношений от будущего подъема морали человечества. Сейчас можно вполне обоснованно сомневаться в точности его утверждений и прогнозов, но в то же время нельзя отрицать, что они менее абсурдны, чем проекты тех, кто верит в коммунистические институты или в анархию, считая их гарантированными средствами для достижения подъёма морали человечества.
   По Мадзини, нации составляют разные органы человечества: каждой из них Бог доверяет ту или иную часть восстановительной программы. В Европе он находит тринадцать или четырнадцать народностей, которые соответствуют стольким же государствам. Австрия и Турция не должны существовать, поскольку основаны не на какой-либо национальной однородности, а созданы материальной силой и дипломатией.
   Италия среди других наций имеет более высокую миссию, призвана начать новую эпоху и быть интеллектуальным и моральным руководителем Европы и, следовательно, мира.
   Мысль Мадзини как один из главных факторов национального итальянского пробуждения в эпоху Рисорджименто вызвала большую симпатию к итальянскому делу в других европейских странах, в особенности в Англии, и даже в США. «Великий апостол» умер 10 марта 1872 года. Перед смертью он резко осудил руководителей и деятельность Парижской коммуны.

Глава XV

35. Токвиль, Конт и Герберт Спенсер

   Далеко не все французские политические писатели, которые в первой половине XIX в. и в последующие годы оказывали заметное влияние на ментальность своих современников, принадлежали к различным социалистическим школам. Среди тех, кто придерживался иных направлений, необходимо вспомнить пользовавшихся известностью, частично заслуженной, Алексиса де Токвиля и Огюста Конта.
   Токвиль (1805–1859) стал известен своей книгой «О демократии в Америке», опубликованной по частям в 1835–1840 гг. Он уехал в США в 1831 г. для изучения пенитенциарной системы и во время своего пребывания нашел удобную возможность исследовать институты, публичные и частные обыкновения этой страны, в которой всегда отчётливо проявлялись демократические течения. Французский мыслитель решил объективно оценить последствия демократии, стараясь вскрыть достоинства и опасности этого политического направления и в то же время подчеркнуть свое убеждение в том, что сдвиг в сторону всеобщего избирательного права как единственной основы всех публичных властей был для Америки, а возможно и для Франции, судьбоносным и неизбежным.
   Чтобы оценить Токвиля как бесстрастного наблюдателя, каким его считало большинство современников, не будем отрицать, что его книга «О демократии в Америке» сегодня во многом устарела. На деле, когда Токвиль был в Североамериканской республике, т. е. в 1831 и 1832 гг., всеобщее избирательное право ещё не было повсеместно одобрено или же вступило в силу незадолго до этого, чтобы в полной мере проявились последствия его систематического применения. Фактически оно было введено в штате Новая Англия и в 1830–1840 гг. почти во всех старых колониях, расположенных преимущественно на востоке, но из-за своего достаточно позднего введения оказалось действенным едва лишь для одного поколения.
   Сам Токвиль замечал, что в тот период в Америке расстояние, разделявшее богатство и бедность, было значительно меньшим, чем в Европе, и он не представлял, что оно всего лишь за считанные десятилетия настолько возрастет, что превзойдёт европейское расслоение. Впрочем, он не придавал должного значения тому обстоятельству, что тогдашняя Америка имела много пустующих плодородных земель, где смелые и предприимчивые люди могли легко найти способ улучшить свои позиции. В конце концов, в отношении политического равноправия автор «О демократии в
   Америке» не мог не констатировать, что даже в северных штатах, где рабство негров было отменено и где они были допущены, по крайней мере теоретически, к электорату, какой-нибудь негр мог отправиться голосовать только с риском для жизни [61 - См.: О демократии в Америке, часть II, гл. X.].
   В то время, когда он выполнял свою миссию, произошла французская экспедиция против Римской республики. Отталкиваясь вследствие государственного переворота 2 декабря 1851 г. от реалий активной политики, он публикует в 1857 г. книгу «Старый режим и революция», в которой демонстрирует оригинальный взгляд и зрелость критериев, превосходящих те, что присущи его ранним работам. Это было первое по-настоящему научное исследование о Французской революции и можно сказать, что им Токвиль указал дорогу Тэну [62 - Ипполит Адольф Тэн (1828–1893) – французский философ, историк, психолог, эстетик.Сочинения: «Об уме и познании» (v.1–2, 1870, рус. пер., т. 1–2, 1872), «Философия искусства» (1865, рус. пер. 1933), «Происхождение современной Франции» (v.1–3, 1876–1893, рус. пер., т. 1–5, 1907) и др.], который в своем многотомном труде «Происхождение современной Франции» воспринял, развив и улучшив, метод своего предшественника.
   Другим французским писателем, приобретшим большую известность к середине XIX века, а в последующие десятилетия и репутацию ни много, ни мало основателя социологии и позитивистского метода, был Огюст Конт.
   Родившийся в Монпелье в 1798 и умерший в 1857 году, он молодым приехал в Париж, был зачислен в Политехническую школу, из которой был впоследствии исключен за ультрадемократические идеи. В 1817 г. он познакомился с Сен-Симоном, который оказал огромное влияние на формирование его мировоззрения, и эта постоянная связь продолжалась до 1824 г., когда ученик резко отошёл от своего учителя.
   Уже с 1822 г., в период сотрудничества с Сен-Симоном, Конт опубликовал работу «Система позитивной политики», где были намечены идеи, которые он разовьет, когда достигнет научной зрелости. Его главной работой, без сомнения, является «Курс позитивной философии» [63 - Русский перевод под названием «Курс положительной философии» (т.1–2, 1899–1900).], которую он опубликовал в 1838–1842 гг. в шести томах.
   В ней автор намеревается реконструировать научную историю человечества и предлагает исследовать, какой степени совершенства достигли различные отрасли человеческого знания. Согласно Конту, существуют три стадии интеллектуального развития: теологическая, метафизическая и позитивная. На теологической стадии человек объясняет естественные и общественные феномены, такие, как эпидемии, неурожаи, победы или поражения, вмешательством божественных, или сверхъестественных, сил. Метафизическая стадия – эта та, когда те же факты объясняются приписываемыми им причинами, такими, как плод фантазии, или поверхностными и бессвязными рассуждениями. Например, когда верят в зависимость судьбы людей и наций от расположения планет или здоровья человеческого тела от комбинации настроений. Наконец, только на позитивной стадии, отказываясь, если необходимо, от поиска причин этих фактов, со строжайшим контролем исследуют законы, которые управляет этими фактами, и ставят их на службу человечеству.
   По Конту существуют шесть направлений человеческого знания: математика, астрономия, физика, химия, биология и социология. Первые две науки более простые, другие две постепенно усложняются, а две последние, в особенности социология, еще не достигли позитивной стадии.
   Нельзя отрицать того, что три интеллектуальные стадии, выделенные Контом, отвечают реальности. Но следует заметить, что они, вместо того, чтобы быть точно распределенными по различным историческим эпохам, как утверждает наш автор, могут существовать в одной и той же эпохе и у одного и того же народа. Действительно, даже сейчас, в наиболее цивилизованных странах, мы можем легко найти людей, верящих в чудеса, которых следует отнести к теологической стадии, и тех, кто полагает, что богатство страны составляет исключительно количество металла, находящегося в ее распоряжении, т. е. живущих ещё в метафизическом периоде. Как те, так и другие руководствуются научными нормами, даже если их игнорируют, как это часто случается, поскольку эти нормы установлены. С другой стороны, даже дремучий дикарь, верящий в то, что колдун племени может вызвать дождь и заговорить болезнь, не смог бы жить, если бы не имел некоторых позитивных знаний, благодаря которым он ориентируется в пустынях и лесах и охотится на животных, употребляемых в пищу. Поэтому в данном отношении можно только допустить, что с прогрессом культуры научная интерпретация природных и социальных фактов постепенно возрастает, хотя и не до конца полно, заменяя собой теологическую и метафизическую трактовку.
   Не будем отрицать того, что утверждение Конта относительно недостаточной зрелости социологии в сравнении с естественными науками вполне точно. Можно также допустить то, что частично относится к большой сложности этой отрасли знания, но французский философ должен был бы согласиться с тем, что наиболее трудные наблюдения для человека случаются тогда, когда он должен исследовать самого себя, кроме того, он должен бы иметь в виду, что в то время, как в естественных науках исследователь может использовать эксперимент, т. е. искусственную репродукцию изучаемого феномена в своей лаборатории, в общественных науках он может располагать только опытом, то есть должен ограничиться изучением факта, где, когда и как он спонтанно произошел. Никто, например, не сочтет желательным и возможным воспроизвести искусственно тот режим, который сейчас существует в России, с целью понаблюдать практические стороны деятельности коллективистского государства.
   Последняя важная работа Конта «Система позитивной политики», или «Трактат по социологии», публиковалась в 1851–1854 гг. в четырёх томах и содержала в полном виде план религиозной и политической реорганизации общества. По мнению автора, интеллектуальное и моральное управление цивилизованными народами должно быть предоставлено научному священству, а управление материальной стороной жизни общества – директорам промышленности, которые должны набираться путём кооптации. При этом Конт был против демократии и полагал, что делегирование суверенной власти посредством избирательного права народа представляет собой революционный шаг, которого следует избегать. Кроме того, в этой работе он, возвращаясь к закону о трех интеллектуальных стадиях, описывает классическую античность как теологическую стадию с одновременным преобладанием политеизма и агрессивного милитаризма, Средневековье – как стадию метафизическую с господством монотеизма и феодализма, который, по мнению автора, выступал как оборонительный милитаризм. Наконец, современная эпоха входит в позитивный период, в котором индустриализм замещает милитаризм как наступательный, так и оборонительный.
   Даже поверхностного знакомства с мировой историей достаточно, чтобы показать безосновательность таких утверждений. Например, нельзя допустить, что античное классическое наследие, в особенности в свои лучшие времена, не испытывало влияния теологического метода Средневековья, и представляется абсурдным сопоставление Контом наступательного милитаризма с политеизмом, а оборонительного милитаризма с монотеизмом. Он, среди прочего, упустил немаловажную деталь, привнесенную в мировую историю исламским монотеизмом, который был в первое время преимущественно агрессивным.
   Некоторые писатели обвиняли Конта в плагиате произведений Сен-Симона. Из нашего обзора становится очевидно, что некоторые фундаментальные концепции философа из Монпелье тесно соприкасаются с идеями того, кто в течение шести лет был его учителем. Однако также необходимо признать, что по широте культуры, по методу и стилю ученик значительно превзошел учителя и придал идеям последнего такое развитие и координацию, которых Сен-Симон не смог достичь. И в значительной мере именно благодаря этим заслугам идеи Конта получили широкое распространение во второй половине прошлого века (т. е. XIX. – Е.Т.) среди образованных людей Западной Европы.
   Взгляды Конта на позитивизм и на то отличие, которое существует между государством милитаристским и государством индустриальным, развивал англичанин Герберт Спенсер (1824–1904). Он испытал, естественно, влияние дарвинизма – течения, которое в тот период завоевало сторонников большой части исследователей в естественных науках. Необходимо признать, что никакой представитель общественной науки не имел такой популярности, как Спенсер, в особенности в Италии в 1870–1895 гг. Не забыт он и поныне.
   Первая работа Спенсера по социологии, а точнее, исходя из содержания, по науке политической, называлась «Введение в социальную науку». В ней автор предупреждает о трудностях, которые предстоит преодолеть ученым в этой дисциплине. Эти трудности носят, по мнению автора, частью объективный, частью субъективный характер. Первые вызваны сложностью изучаемой материи, вторые – мировоззрением ученого-исследователя. Поскольку последний, для того, чтобы точно интерпретировать факты социальной действительности, должен прежде всего освободиться от всех аристотелевских идей, от всех настроений и чувств, порождаемых средой, в которой он жил и живет. Он не должен отдавать предпочтение никакой религии, никакой политической партии, общественному классу или какой-то нации. И возможно уместно добавить, что он не должен иметь никакого интереса в поддержании того или иного тезиса или в опровержении другого, если это может способствовать успеху или затруднить успех его книге или её автору.
   По Спенсеру, помимо такой негативной подготовки, социолог должен обеспечить себе и позитивную посредством изучения биологии и психологии. Первая наука нужна для понимания тесных взаимозависимостей между организмом индивидуального человека и обществом, вторая – для того, чтобы посредством рационального воспитания усилить эффекты той эволюции, которая медленно, но неуклонно ведёт человечество к более совершенным политическим порядкам.
   Большую важность имеют «Принципы социологии», опубликованные в нескольких томах в период полной творческой зрелости писателя и оставшиеся незаконченными. В них он отталкивается от принципа эволюции человеческих обществ, понимаемой как некий континуитет, который действовал и действует в сверхчеловеческом мире, и что эволюция происходит благодаря медленной и прогрессивной дифференциации жизненных органов. Эти органы внешние и внутренние. Первые служат для обороны и для нападения, другие – для питания социального организма. В зависимости от преобладания одного или другого образуются общества милитаристского типа, использующие насилие, или индустриального типа, основанные на контракте. Борьба за выживание между различными обществами обеспечивает победу тем, кто лучше организован: вначале военному типу, потом индустриальному.
   В столь кратком обзоре трудно дать исчерпывающую критику данных концепций. Скажем только, что характеристики, с помощью которых Спенсер различает индустриальный тип общества от военного типа, очень неясны. Например, когда он утверждает, что организация по милитаристскому типу насильственна, а по индустриальному самопроизвольна, он забывает, что любая политическая организация в одно и то же время спонтанна, стихийна, потому что является следствием общежительной природы человека, и в то же время насильственна из-за того, что человек не может жить, не принадлежа ни к какой, даже примитивной, политической организации. Кроме того, Спенсер почти полностью игнорирует или затемняет историю больших политических организмов, которые создали и развили великие цивилизации, и основывает почти все свои утверждения на сообщениях путешественников, описывающих привычки и институты варваров и диких племен, не принимая в расчёт того, что в простых и примитивных организмах нельзя выделить законы, регулирующие жизнь организмов сложных и развитых. В конце концов не было бы рискованным утверждать, что наименее дискуссионной частью идей английского социолога является та, которая обнаруживает теснейшее родство с творчеством Конта, который в свою очередь широко заимствовал интеллектуальное наследие Сен-Симона.

Глава XVI

36. Первые немецкие писатели-социалисты и Фердинанд Лассаль

   В XIX веке в Германии не было недостатка в писателях-социалистах. Из них наиболее известными были Карл Маркс и Фердинанд Лассаль.
   Прежде чем начать изложение идей данных писателей, следует вспомнить, что наиболее известными пропагандистами социализма в этой стране были евреи, и это потому, что моральная ситуация среди них была довольно суровая. Они не допускались к наиболее важным общественным постам, их игнорировало и одновременно побаивалось из-за финансовой мощи прусское дворянство. Всё это побуждало их инстинктивно восставать. Нужно отдавать себе отчёт в том, что социал-демократическое движение в прошлом веке (т. е. в XIX в. – Е.Т.) получило наибольшее развитие в Рейнских землях, имевших прямой контакт с Францией.
   Философом, который эпизодически занимался политикой, был Иоганн Готлиб Фихте (1762–1814). В 1793 г. он опубликовал произведение «Вклад в исправление общественного мнения о Французской революции», в котором поднимает вопрос о законности революций вообще.
   В этой книге он устанавливает, что не бывает абсолютно неизменных конституций, потому что каждая из них есть результат времени и требований момента. Из этого он выводил право на восстание и изменение предшествующего общественного договора. Идея социального контракта, по его мнению, заключена в самой идее государства, она одна дает права и накладывает обязанности.
   Те же идеи содержит и другая его публикация, увидевшая свет в 1793 г., «Требование свободы мысли». В 1797 году он публикует «Основы естественного права». В этой работе среди прочего он предоставляет право тому, кто не имеет ничего захватить что-то. В заключение же Фихте выступает поборником представительного правительства, но обусловливает форму правления степенью соблюдения законности, которой достигла нация, и считает допустимой любую конституцию, не препятствующую общему прогрессу и развитию способностей каждого гражданина.
   Разгром прусских войск под Иеной в 1806 году армией Наполеона породил или вновь пробудил у Фихте патриотические чувства. В 1808 г. он публикует «Речи к немецкой нации», в которых призывал соотечественников верить в будущее интеллектуальное и политическое величие Германии. Он умер в 1814 году от заражения тифом в военном госпитале, где его жена ухаживала за ранеными прусскими солдатами.
   После Фихте следует вспомнить Вильгельма Вейтлинга, рабочего, которому в 1838–1847 гг. удалось опубликовать различные работы социалистической направленности. В них ощущается влияние французских социалистов и особенно Фурье, Буонаротти и Кабе.
   Карл Марло – псевдоним Винкельблеха, который в то же самое время опубликовал свою книгу сентиментальной тональности, содержавшую драматическое описание нищеты, в которой живет рабочий. Автор пытается показать, что в распределении произведенного продукта рабочий оказывается ограблен капиталистом. Автор проявляет себя как поборник пересмотра системы распределения, существующей между рабочими и капиталистами.
   Среди социалистических писателей или тех, кто симпатизировал социализму, следует вспомнить Родбертуса, прусского дворянина, бывшего министра королевства Пруссия в 1848 г.
   Он не написал обобщающих работ, но его социальные и политические идеи рассыпаны в письмах, брошюрах, газетных статьях, опубликованных в разное время. Родбертус констатирует проигрышную позицию, в которой находится рабочий по сравнению с капиталистом. Тот может пустить в дело свой капитал в самый благоприятный момент и так же в любой момент вывести его из оборота, что ему не нанесёт ощутимых потерь, в то время как рабочий в качестве единственного богатства имеет лишь свою рабочую силу, которая в те дни, когда она не используется, остается непродуктивной.
   Это соображение Родбертуса отвечает жизни лишь отчасти. В действительности может случиться так, что и капиталисту потребуется срочная и безотлагательная работа трудящегося, как, например, происходит при производстве риса: если жатва не скошена в те дни, когда растения достигли полной спелости, то пропадёт весь затраченный капитал. В конечном счёте Родбертус, в чьих статьях веет ветерок мира и социального согласия, призываает участие государства для прекращения борьбы между трудом и капиталом.
   Фердинанд Лассаль был сыном еврейского банкира из Бреслау (ныне Вроцлав – Е.Т.). С молодых лет он проявлял бунтарский характер и его исключили из коммерческой школы, которую он посещал. Однако, обладая удивительным талантом к учёбе, он вскоре успешно закончил философский факультет Берлинского университета. Следует заметить, что как Лассаль, так и Маркс окончили философский факультет и что в немецких университетах на этом факультете среди других дисциплин изучалась и политическая экономия.
   После написания нескольких не самых значительных работ он ещё молодым отправился в Париж, где установил связи с революционными элементами не только французами, но и русскими и немцами, обосновавшимися в столице Франции. Возвратившись в Германию в 1846 г. в возрасте двадцати одного года, завел интрижку с графиней Хатцфельд, ставшую причиной её развода с мужем. Случилось так, что некоторые важные документы ее мужа были кем-то похищены. Как выяснилось впоследствии, похитителями были друзья Лассаля. Поэтому его заподозрили в подстрекательстве к краже. Начался процесс, но он был оправдан. Однако в других процессах по обвинению в преступлениях в печати он был осужден на шесть месяцев тюрьмы.
   Тем временем продолжался бракоразводный процесс между графиней Хатцфельд и её мужем. Лассаль стал её защитником, и его адвокатские речи имели большой успех. Наконец, в 1854 г. графиня выиграла дело. В качестве гонорара она выделила своему адвокату сумму, позволившую Лассалю получать годовой доход в виде ренты в пятнадцать тысяч лир золотом.
   После этого он опубликовал труд, посвященный философии Гераклита, из произведений которого осталось лишь несколько фрагментов, знаменитых своей загадочностью настолько, что сами антики называли его Гераклитом Темным. Однако этот труд дал возможность Лассалю проявить глубокую филологическую и философскую эрудицию, сделавшую его имя известным среди образованного класса в Германии.
   В 1859 году Лассаль внес свой вклад в дело политического пробуждения страны своей исторической драмой «Франц фон Зикинген». В этой драме, действие которой происходит в период реформации, автор выступает за конституцию унитарной и протестантской Германской империи. Эта программа соответствовала и тому, что позднее осуществила Пруссия под руководством Бисмарка.
   Другое произведение Лассаля, написанное в то время, называется «Система приобретенных прав». В этой работе он утверждает, что у права своя собственная жизнь, разворачивающаяся под властью вполне определённых законов; он подчеркивал, кроме того, что право на собственность должно быть упорядочено и ограничено в соответствии с возможными требованиями общества.
   Как видно, идеи Лассаля едва ли можно назвать оригинальными, поскольку тот феномен, который относится к жизни и эволюции права, уже был ярчайшим образом констатирован Савиньи, а что касается ограничения права собственности государством, можно утверждать, что это происходило постоянно, особенно после принятия кодекса Наполеона.
   С возобновлением своей политической деятельности Лассаль на первых порах примыкал к партии прогрессистов, боровшейся за установление парламентского режима против Бисмарка, защищавшего чисто конституционный режим. Прогрессисты хотели, чтобы деятельность парламента не сводилась только к одобрению бюджета и законов, но чтобы парламентский контроль распространялся на все проявления политической жизни, Бисмарк же энергично отрицал такую способность парламента и не признавал политически эффективным вотум недоверия, который избранная палата могла вынести кабинету министров. Эта борьба остро разворачивалась в 1860–1866 гг., когда после войны с Австрией и победы под Садовой избранная палата уступила и одобрила в одном заседании бюджеты семи финансовых лет. С этого момента вплоть до 1918 г. сначала в Пруссии, потом во всей Германии превалировал режим конституционный над парламентским.
   Лассаль принял активное участие в этой борьбе и его отношение, довольно радикальное, давало возможность оппонентам открывать против него процессы. Его речи в свою защиту, распространяемые в печатном виде по всей Германии, увеличили его популярность. Наступил момент, когда насильственные меры, которые он проповедовал, например, отказ платить налоги, поставил его в оппозицию к сотоварищам по партии. Он решает отойти от партии прогрессистов, продумывает и обнародует перед широкой публикой свою Рабочую программу.
   В этой программе Лассаль выступает за всеобщее избирательное право как средство достижения социально-политических реформ. Реформы должны были состоять в организации рабочих в производственные кооперативы, субсидируемые государством, которое предоставляет им займы в размере трехсот миллионов марок. Эти идеи он отстаивал в борьбе с Шульце-Деличем, главой немецкой либеральной партии, который был против вмешательства государства в экономические отношения между трудом и капиталом. Именно из полемики с Шульце-Деличем берет начало работа Лассаля «Господин Бастиа Шульце-Делич, Юлиан экономической политики, или Капитал и труд» [64 - Намёк на некоего Юлиана Шмидта, журналиста, часто выступавшего против Лассаля.].
   В полемике Лассаля с Шульце-Деличем последний выступал за то, чтобы рабочие организовывались в производственные кооперативы без помощи государства, составляя капитал кооператива из собственных накоплений. Отвечая на этот тезис, Лассаль формулирует так называемый бронзовый закон заработной платы, который станет одной из опор социалистических доктрин.
   Лассаль утверждал, имея в виду теорию Мальтуса, что население проявляет тенденцию роста в большей пропорции к увеличению капитала, из чего он приходил к умозаключению, что рабочие из-за конкуренции с безработными вынуждены довольствоваться минимальной заработной платой, едва достаточной, чтобы жить и завести семью. В этих условиях не удастся сделать какие-то накопления, и вмешательство государства будет необходимым.
   Несмотря на то, что в борьбе за введение парламентского режима в Пруссии Лассаль выступал оппонентом Бисмарка, это не помешало ему в последние годы жизни сблизился с железным канцлером. Если по многим вопросам два человека расходились, то в других имели одинаковые точки зрения.
   Бисмарк не был ни против введения всеобщего избирательного права, которое он одобрил в Германской конституции 1871 года, ни против вмешательства государства в отношения между трудом и капиталом. И в этой тенденции убеждают некоторые принятые в его канцлерство законы, такие, как законы об ограничении продолжительности рабочего времени, о труде женщин и подростков, об обеспечении рабочих по старости и т. д. Бисмарк работал на единство Германии; страстным защитником этой идеи был и Лассаль в своей драме «Франц фон Зикинген». Характеры обоих были во многом похожи: оба считали силу необходимым средством для осуществления политических реформ, и оба были рождены для деятельности; если Лассаль предлагал иногда насильственное действие, то Бисмарк не уставал повторять на сессии прусского парламента, что германское единство будет достигнуто огнём и железом.
   Очевидно, что в конце 1863 и в первые месяцы 1864 г. Лассаль имел длительные беседы с Бисмарком, как тот признал в 1878 г. на одном из заседаний рейхстага.
   В 1862 г. в своей речи о конституции Лассаль утверждал, что конституции должны быть истолкованы исходя не из их буквы, а из духа, потому что за каждым политическим органом должна существовать определенная политическая сила, которая его поддерживает. Так что в условиях представительного режима влияние короля и выборной палаты пропорционально численности политических сил, которые стоят за королем или за палатой. И наоборот, если за конституционным органом не существует соответствующей политической силы, то его фактическая сила, несмотря на нормы, записанные в конституции, фундаментальном законе, будет приближаться к нулю. Это глубокая мысль характеризует ум Лассаля как ясный, острый и реалистичный.
   В 1863 г. Лассаль основал Всеобщий Германский рабочий союз, который решил добиваться в Германии введения всеобщего избирательного права и выступления государства на стороне работников физического труда. Почти одновременно Маркс основал Первый Интернационал, провозгласивший задачу объединить силы пролетариата всего мира. Это расхождение взглядов обострило разногласия, до того времени скрытые, между двумя великими агитаторами, разногласия, замешанные на ревности, которую Маркс испытывал по отношению к Лассалю [65 - В то время как Лассаль оставался, вплоть до разрыва их отношений искренним другом Маркса, нередко публично хвалил его работы, гостеприимно принимал его в совеем доме, когда приезжал в Берлин, подчас помогал ему и деньгами, то Маркс, напротив, отзывался с похвалой о произведениях и деятельности Лассаля лишь когда писал лично ему, и в то же время давал суровую оценку ему в письмах, направленных третьим лицам. И даже после смерти Лассаля Маркс совсем не прекратил свои нападки против него.].
   В 1864 г. жизнь Лассаля трагически оборвалась во цвете лет. После окончания отношений с графиней Хатцфельд, бывшими или ставшими платонической дружбой, он намеревался жениться на молодой русской интеллектуалке, но она его отвергла. В 1864 г. он страстно влюбился в Елену Дённигес, дочь баварского дипломата, которая сначала переписывалась со своим возлюбленным, но впоследствии, поскольку родители были против брака с евреем-революционером, прекратила с ним любое общение и объявила о помолвке с румынским боярином, неким Янко Раковичем. Тогда Лассаль написал резкое, оскорбительное письмо отцу Елены, тот передал письмо жениху дочери, который вызвал Лассаля на дуэль. На дуэли Лассаль был смертельно ранен и спустя два дня скончался. После смерти Лассаля немецкое рабочее движение оказывается в руках Маркса, и, возможно, если бы его соперник был жив, немецкий социализм сохранил бы свой более национальный и менее космополитический характер.

Глава XVII

37. Карл Маркс, «Капитал» и исторический материализм

   Карл Маркс родился в Трире в Рейнской Пруссии 5 мая 1818 года в зажиточной еврейской семье. Когда ему исполнилось пять лет, отец со всей семьей перешел в протестантизм, сменив свою старую фамилию Мордехай на новую – Маркс.
   Акилле Лориа, опубликовавший правдивую биографию Маркса, заметил по этому поводу, что богатые немецкие евреи часто из-за стремления к справедливости разрабатывали социалистические доктрины. Это стремление нередко возникало у них как реакция против тех унижений, которые им приходилось терпеть от немецкого дворянства, в особенности прусского, против тех несправедливых ограничений, жертвами которых они становились. Например, они не могли дослужиться до офицерского звания в армии, не допускались в магистратуру или на дипломатическую службу. И не всегда переход в христианство оказывался достаточным, чтобы забыть происхождение вновь обращенных.
   Молодой Маркс получил обычное образование и закончил философский факультет Боннского университета, защитив диплом по теме «Философия Эпикура». После этого писал статьи в «Рейнскую газету», посвященные социальной тематике, а в 1844 г., уже женатый на дочери прусского дворянина, барона фон Вестфалена, отправился в Париж. Там он познакомился с Прудоном, который ввел его в космополитический кружок французов, итальянцев, немцев и русских, проповедовавших в столице Франции революционные и социалистические идеи. Их влияние не замедлило сказаться на мировоззрении молодого Маркса, уже по своему характеру предрасположенного к восстанию, и парижские социалисты вскоре стали считать его своим соратником.
   Посол Пруссии, информированный о революционной активности Маркса, потребовал его высылки из Франции. Маркс направился тогда в Брюссель, где опубликовал работу «Нищета философии». Это была острая критика труда Прудона «Система экономических противоречий, или Философия нищеты», в которой тот без особого успеха пытался показать глубокое знание доктрин Гегеля.
   Разразилась революция 1848 г., и Маркс вернулся в Париж, где вместе с Энгельсом составил свой знаменитый «Манифест Коммунистической партии». В нем содержались в зародыше две основополагающие идеи, которые с последующей доработкой станут двумя устоями марксистской системы.
   Первая касалась отношений между трудом и капиталом, по поводу которых утверждалось, что они не являются произвольными, но фатальным образом зависят от средств и методов, используемых в производстве. Вторая мысль заключалась в том, что вся социальная, политическая, юридическая и религиозная надстройка общества является фактором экономическим и, следовательно, фактором способа производства.
   В том же году, в виду усиления в Рейнских провинциях революционной агитации, Маркс возвращается на родину и основывает «Новую Рейнскую газету», в которой пропагандирует свои идеи. Но со спадом революционной волны и усилением полицейских преследований он возвратился во Францию. Прусское правительство требует его экстрадиции. Французское правительство ограничивается тем, что предписывает Марксу либо поселиться в Бретани, католической провинции, население которой настроено против социалистических теорий, либо покинуть французскую территорию. Маркс предпочёл покинуть Францию и переехал в Лондон.
   В Лондоне он не подвергался полицейским преследованиям, но часто страдал от нищеты и, видимо, отчасти верным является утверждение некоторых биографов, которые стесненными экономическими условиями объясняют главную причину резкого характера автора «Капитала». Некоторое время он вынужден был зарабатывать на жизнь статьями в газеты и журналы, гонорары за которые не обеспечивали покрытия расходов. Спасала великодушная помощь почитателей и друзей, среди которых были Энгельс и Лассаль.
   В 1859 г. Маркс начинает публикацию работы по теме «Критика политической экономии». К этой книге было написано только вступление, в котором развиты и прояснены две позиции, уже отмеченные в «Манифесте Коммунистической партии»: та, что ставит в зависимость от способа производства отношения между работодателями и рабочими, и та, по которой вся социальная, политическая, юридическая и религиозная надстройка того или иного народа в данную эпоху является следствием типа его экономической организации в данное время. Эта доктрина впоследствии будет называться историческим материализмом.
   Как следствие этих идей, автор в той же работе пытается доказать, что системы экономического производства проходят четыре фазы: азиатскую, антично-классическую, средневековую и ныне существующую буржуазную. В каждой из них экономическая трансформация сопровождается изменением типа цивилизации. Начиная с первой в каждой из этих четырех исторических эпох рождаются зародыши, которые, развившись, через насильственную борьбу и социальный кризис приводят к наступлению следующей эпохи. В соответствии с этим законом границей последней, буржуазной фазы будет её трансформация в коммунистический режим, с которой завершится, как называл ее Маркс, предыстория человеческого общества.
   Но мировую славу Марксу принёс «Капитал» – труд, написанный им в Англии и опубликованный в 1867 г. Дать его краткий обзор на нескольких страницах весьма затруднительно, потому что идеи, содержащиеся в нём, не изложены систематически и последовательно, но переплетаются одна с другой почти во всех частях книги. Некоторые из тезисов, выдвинутых в «Капитале», чисто экономической природы, другие же социологической и представляют собой систему, объясняющую всю всемирную историю.
   В экономической части Маркс начинает с исследования того, что является источником капитала. По мнению некоторых экономистов, его современников, это плод бережливости тех, кто им владеет, или их предков. Напротив, Маркс утверждает, что первые этапы капиталистического накопления имели место в начале XVI в., в особенности в Англии – стране, которую автор «Капитала» считал типичной для исследования данного феномена.
   Известно, что в Англии в это время стали отказываться от производства зерна и превращать поля в пастбища на широких пространствах, где выращивали овец, чья шерсть пользовалась большим спросом и ценилась весьма высоко производителями шерстяных тканей во Фландрии. А поскольку земля, превращенная в пастбище, требует значительно меньшего приложения рук, чем в производстве зерновых культур, большое число работников оказались безработными и были вынуждены отправиться в города, где и предлагали свой труд за очень низкую цену.
   Очевидно, описание экономических условий в Англии на начало XVI в. перекликалось с тем, что было сделано Томасом Мором в «Утопии».
   После попыток показать аморальные начала первого капитала Маркс пытался доказать, что капитал постоянно обогащает капиталиста, потому что тот скрывает от работника часть вознаграждения, положенного ему за свой труд.
   Такой вывод основывался на теории экономиста Давида Рикардо, согласно которой цена вещи соответствует стоимости её производства, т. е. стоимости сырья, содержащегося в ней, и количества труда, затраченного на её изготовление. Так, цена шляпы будет складываться из стоимости сырья, плюс выгоды капитала, задействованного на фабрике, плюс стоимость труда чесальщика шерсти, плюс труда красильщика и т. д. Так, по Марксу, если предприниматель, оплативший сырье, компенсировал затраченный капитал и извлек прибыль, эта прибыль есть не что иное, как вознаграждение за труд работника, отнятое у него.
   Эта теория, с помощью которой он пытался доказать, что доход капиталиста соответствует неоплаченному труду работника, получила название теории Mehrwert, или теории прибавочной стоимости.
   В социологической части Маркс, развивая идеи, уже содержащиеся в «Манифесте Коммунистической партии» и в работе «К критике политической экономии», старается подтвердить истину историческими примерами. По Марксу, изменение отношений между трудящимися и работодателями на протяжении четырёх эпох – азиатской, античной, феодальной и буржуазной определялись способом производства, и вообще любые социально-политические изменения имели в качестве своей причины изменения экономические.
   В общем в каждой эпохе Маркс видит зародыши той социально-экономической системы, которая восторжествует в последующую эпоху. В современную эпоху, которую в своем сочинении «К критике политической экономии» он назвал буржуазной, он просматривает начало другой эпохи, которая утвердит коммунизм. Фактически буржуазное общество обречено, поскольку из-за конкуренции, существующей между капиталистическими предпринимателями, происходит постоянная концентрация капиталов в руках всё меньшего числа индивидов и, следовательно, неуклонно растет число пролетариев.
   Этот процесс по мере своего развития неизбежно приводит к тому, что наступает день, когда минимальному числу капиталистов будет противостоять огромная масса пролетариев. Они без труда разрушат капиталистический режим, и государство превратится в единственного держателя капитала и средств производства. Поэтому наступление коммунистического режима неизбежно.
   Таково в схематическом плане содержание «Капитала». Рассмотрим различные утверждения Маркса, выясняя, насколько это в наших силах, какую же часть истины и какие ошибки они содержат.
   Что касается происхождения капитала, необходимо прежде всего заметить, что первые капиталистические накопления имели место не только в Англии в XVI в. Все цивилизации, включая самые древние, обладали большим или меньшим капиталом, т. е. вкладывали свои сбережения в создание средств производства. Невозможно отрицать того, что без накопления невозможно существование капитала. Можно допустить, что при некоторых обстоятельствах легче сберегать, но в других, в условиях бедности, это значительно труднее. Можно также допустить, что не всегда капитал остается в руках того, кто путём экономии составил его, но, с другой стороны, ещё более верно, что капитал ускользает из рук того, кто не умеет его правильно использовать.
   А верно ли, что прибыль или прибавочная стоимость, которую предприниматель получает, когда дела идут хорошо, есть кража, которую он совершает, воруя у рабочего? В подавляющем числе случаев это неверно, и Маркс, чтобы прийти к своему заключению, должен был необходимым образом игнорировать многие факты.
   Первое замечание легко понятно, оно относится к соотношению числа работников и суммы затраченного капитала. Потому что есть производства, которые используют много машин и мало рабочих, а есть такие, где много рабочих и мало машин. Так, если прибыль капиталистического предпринимателя соответствует количеству заработной платы, невыплаченной рабочим, то ясно, что там, где рабочие более многочисленны, доходы должны быть большими, что обыкновенно не происходит, более того, происходит совершенно противоположное.
   Мы видели, что Маркс опирается на теорию экономиста Рикардо, который утверждал, что цена одной вещи при обмене её на другую будет пропорциональна количеству труда, вложенного в её производство. Но автор «Капитала» забыл добавить, что Рикардо, кроме количества, принимал в расчёт и качество труда, включая этот элемент в определение цены вещи [66 - Известно, что во втором издании своего трактата Риккардо допускает, что «работа разного качества должна оплачиваться по-разному».].
   И поистине бесконечны примеры, показывающие, что качество труда существенно влияет на цену услуги или товара. Хирург средней квалификации или имеющий такую репутацию часто работает больше, чем его знаменитый коллега, но его профессиональный доход ощутимо меньше. То же самое можно утверждать, рассматривая двух художников или двух портних или двух сапожников, из которых труд одного пользуется большим спросом, чем другого.
   Несмотря на то, что количество и качество труда одинаково, часто стоимость производства товара может сильно меняться. Если поле побито градом, то резко уменьшается урожай, крестьянин не может продать зерно, которое обходится ему значительно дороже, чем его соседу, не потерпевшему такого ущерба. Известно, какое влияние оказывают цены стран-экспортеров зерна на цены стран-импортёров, независимо от цены национального производства зерна.
   Истина, таким образом, состоит в том, что стоимость продукта или услуги есть результат соединения элементов, которые все вместе в той или иной степени влияют на определение его относительного переизбытка или относительной нехватки, или равновесия между спросом и предложением.
   Для того чтобы утверждать, что доход капиталистического предпринимателя составляет часть заработной платы рабочего, недоплаченной ему, необходимо не учитывать важнейший коэффициент промышленной продукции и в большинстве случаев коэффициент продукции сельского хозяйства, т. е. большие преимущества того, что экономисты называют разделением труда и что было бы лучше назвать организацией труда. Известен классический пример булавочной фабрики, где дюжина рабочих, каждый из которых специализируется на какой-то одной операции из различных необходимых этапов изготовления булавки, достигает результата в сто раз лучшего, чем тот, который мы имели бы, если бы каждый рабочий изготовлял самостоятельно эту булавку от начала до конца, и это всего лишь один пример из многих результатов, достигаемых благодаря организации труда. Сотня организованных рабочих могут достичь результата, и в количественном и в качественном отношении неизмеримо превосходящего тот, что получится, если каждый из этой сотни будет работать отдельно и на свой манер. С учётом этого результата, естественно, часть прибыли получается за счёт организатора производства, тем более, что способность управлять относится к числу наиболее редких талантов и от неё в большой степени зависит успех предприятия как промышленного, так и аграрного.
   Возвратимся к историческому материализму. Он основывается на двух утверждениях: согласно первому отношения между работниками и работодателями зависят от способа производства; согласно второму вся организация того или иного общества – социальная, политическая, религиозная и юридическая – является следствием господствующего типа организации экономической.
   В первом утверждении содержится только часть правды, потому что отношения между работодателями и работниками не всегда исключительно или даже принципиально определяются способом производства; они испытывают влияние и других факторов – моральных и материальных. Так, нельзя отрицать, что христианство [67 - Известно, что в период Средних веков были нередки случаи, когда завещатель на смертном одре освобождал рабов и эмансипировал крепостных.] во многом способствовало тому, чтобы в Центральной и Западной Европе постепенно и медленно исчезло рабство, а гуманизм XIX в. сделал большой вклад в то, чтобы исчезли колонии. Нельзя забывать, что к середине XIV в., хотя ничего не изменилось в способе производства, почти вдвое увеличилась заработная плата из-за нехватки рабочих рук, вызванной эпидемиями чёрной чумы.
   Ещё больше примеров можно было бы привести в противовес второму утверждению, поскольку очень часто важные изменения в человеческих обществах наступают без какого-либо изменения отношений между владельцами средств производства и работниками физического труда.
   Например, Римская республика превратилась в империю Августа и его преемников, а классический город-государство преобразился в организм, имевший бюрократическую основу, без изменения системы производства и без изменения законов, регулирующих собственность и распределение общественного богатства. Единственное изменение, которое произошло и которое, конечно, нельзя считать генеральным, это персональные изменения в составе собственников, потому что имущество частных лиц, особенно после Второй гражданской войны, было конфисковано и распределено между солдатами триумвиров.
   Трудно представить картину разложения общества, сравнимую по своей важности с падением Западной Римской империи, и почти одновременный триумф христианства. Тем не менее, мы видим, что система экономического производства не менялась и до и после того, как императоры приняли крещение, и до и после нашествия варваров. Известно, что колонат и, следовательно, крепостное право берут своё начало не в варварских нашествиях, но являются институтами, распространившимися в поздней империи.
   И если из древности вернуться во времена менее отдалённые, мы увидим, что в Италии в XIV в. коммуны нередко превращались в синьории, в то время как система производства и отношения между собственниками капитала и трудящимися существенно не изменились. Во Франции на протяжении XVII в. сформировалось абсолютистское бюрократическое государство, но при этом не произошло изменений в системе производства и экономических отношениях, следствием чего они являются.
   Не следует также полагать, что существует некая абсолютная синхронизация между становлением крупной индустрии и восприятием системы представительного правления с последующим распространением либеральных, демократических и даже социалистических идей.
   По существу в Англии зарождение крупной промышленности произошло в XVIII в., когда уже полвека функционировало парламентское правление, но руководящий класс все еще сохранял свои старинные аристократические основания. Во Франции, в Германии, США и во всей Западной Европе развитие крупной промышленности и большая концентрация капиталов и рабочих, которая является её следствием, происходили после 1830 г. Только тогда стало распространяться использование пара на кораблях и наземном транспорте и уголь стал приобретать важность капитала как фактор производства. Можно допустить по данному поводу, что крупное производство, обеспечив значительную концентрацию трудящихся, сделало мощный вклад в развитие и распространение коммунистических идей, которые были провозглашены до Маркса и являются в своей основе неизбежным следствием того, что сформулировал Руссо.
   При всём этом не следует отрицать, что система преимущественно экономического производства с особыми отношениями, которые складываются между теми, кто руководит производством и владеет средствами производства, и их сотрудниками, является одним из факторов, способствовавших изменению политических порядков общества, и что этот фактор вызвал закономерный отзвук в концепциях, служивших моральной основой установившихся порядков. Ошибка исторического материализма состоит в утверждении, что экономический фактор должен рассматриваться как единственная причина, а все остальные – как её следствие, в то время как каждая область человеческой деятельности в общественном плане ощущает на себе влияние всех других факторов и в то же время превалирует над ними. Каждый фактор играет роль в определении изменений, происходящих в других, и одновременно испытывает на себе их изменения.
   Нельзя забывать о влиянии, которое оказывают на политические порядки изменения вооружения, тактики и системы набора в армию. Трансформация греческого полиса, произошедшая в I веке до нашей эры в демократическом смысле, в значительной мере была обусловлена военным превосходством, которое приобрела тяжелая пехота гоплитов, набиравшихся из средних слоев, над древними колесницами гомеровских времен и над кавалерией, которая была или стала специализацией аристократов. Мы уже подчеркивали политический эффект, который имела в античном Риме новация в наборе легионов, введенная Гаем Гракхом и Гаем Марием. Известно, что к концу Средневековья преимущество монархии над феодалами было обеспечено частично использованием всё более совершенствовавшегося огнестрельного оружия. И если непредвзято и хладнокровно описать историю XIX и XX вв., можно легко представить очевидные политические изменения как следствие обязательной, распространенной на всех граждан военной службы, которую ввела Французская революция, а потом усвоили и усовершенствовали у себя сначала Пруссия, а затем и другие государства Европы.
   Более того, представляется абсурдным перечислять среди простых аффектов, не придавая им степени важности причин, те политические или религиозные доктрины, которые придают государственным институтам моральное основание и которые, глубоко проникая в сознание руководящих классов и народных масс, легитимизируют и дисциплинируют управление, объясняют необходимость подчинения и создают особую интеллектуальную и моральную среду, способствующую умелому руководству ходом социальных событий.
   Нет необходимости пытаться определить, имеют ли превосходство моральные силы над материальными или же последние над моральными, ибо любая моральная сила старается, насколько может, укрепиться, создавая для своей выгоды некую основу персональных интересов или же материальных средств, прилагая усилия, чтобы иметь в своем распоряжении экономическую власть и власть военную. С другой стороны, каждая материальная сила добивается оправдания, опираясь на некую концепцию интеллектуального или морального порядка [68 - Также Энгельс, наиболее преданный сотрудник Маркса, после смерти своего друга и учителя, в письмах, датированных с 1890 по 1895, признавал, что моральные факторы, даже политические, философские и религиозные доктрины претерпевают влияние экономического фактора, воздействуя в свою очередь на него, видоизменяя его результаты.].
   Истина, таким образом, состоит в том, что факторы человеческой истории настолько сложны и переплетены между собой, что любая упрощенческая доктрина, с помощью которой пытаются определять, какой из этих факторов главный, т. е. не изменяющийся сам, но изменяющий других, ведет к ложным заключениям и ошибочному применению. Это особенно очевидно, когда она намеревается объяснить все прошлое и настоящее человечества, следуя тому методу, который мы разобрали, и рассматривая такие факторы с одной всего лишь точки зрения. И еще хуже бывает тогда, когда, следуя той же системе, пытаются предсказать будущее.
   В конце концов, можно отметить как точное утверждение Маркса, что каждая историческая эпоха содержит зародыши, развитие которых порождает следующую эпоху; мало сказать, что это утверждение не ново: отмеченный закон был известен всем наиболее достойным историкам до Маркса; и уж во всяком случае он не является точным следствием, вытекающим из доктрины автора «Капитала».
   Ведь он утверждает, что современная буржуазная эпоха непреложно подготавливает коммунизм, потому что капиталы из-за эффекта конкуренции концентрируются у всё более узкого круга лиц и в определенный момент многочисленным пролетариям легко можно экспроприировать малое число капиталистов, сделав государство собственником всех средств производства. Однако современная статистика показывает, что число средних капиталистов и средних собственников имеет тенденцию скорее увеличиваться, чем уменьшаться, и если большие промышленные предприятия часто стремятся к большой концентрации капиталов, мелкая промышленность не показывает признаков своего исчезновения, и владение собственностью чаще всего приводит к подразделению посредством укоренившейся тенденции – создания акционерных обществ.
   Абсолютно ошибочно следствие, вытекающее из марксистской доктрины: однажды осуществленный коллективизм превратится в эру равенства и всеобщей справедливости, при которых государство перестанет быть органом одного класса и больше не будет ни эксплуатируемых, ни эксплуататоров. Поскольку при коммунистическом режиме правители, располагающие суверенной властью и силами правопорядка, управляют огромной единой государственной экономикой, они могут возлагать на каждого индивида то или иное количество и качество работы, определять то место, где она должна быть выполнена, и вознаграждение, которое за нее следует. Никогда прежде тирания организованного меньшинства, которое всегда или почти всегда составляет государство, не располагала в цивилизованной стране более эффективными инструментами подавления большинства граждан, которые в данном случае могли бы называться скорее подданными. Если бы был введен коммунизм, то современное европейское государство превратилось бы в политический организм худший, чем тот, который функционировал на азиатском Востоке при наиболее отвратительных тиранах.
   И наивная иллюзия верить, что неизбежные злоупотребления в коммунистическом государстве могут быть исправлены системой демократического правления, самим фактом, что управляющие будут избираться управляемыми. Поскольку в условиях такого режима, располагающего данным набором поощрений и таким же набором наказаний, который имеет в своем распоряжении любые средства пропаганды и любые средства обмана, который не разрешит никакой другой организации вне и помимо собственной какой-либо дискуссии в отношении своих методов управления, всеобщее избирательное право даст всегда необходимые образом благоприятные оценки управляющим. В одном лишь случае можно было бы стряхнуть этот режим, если бы возникли крупные разногласия между группировками управляющих и в особенности, если бы эти разногласия вылились в гражданскую войну, государственные перевороты, преторианцев и политические убийства.
   Следует остановиться на причинах неоспоримого успеха «Капитала», потому что влияние этой книги на формы ментальности и на чувства миллионов индивидов и, следовательно, на политические события, если и не сравнимо с тем, которое оказали Евангелие, или Коран, или доктрины Конфуция, мощно способствовало и, возможно, еще будет способствовать созданию таких психологических условий, в которых обнаруживаются первые следы важных исторических событий, уже имевших место и которые будут иметь место в XX веке в Европе, Америке и Азии.
   Ничто не рождается из ничего. И мысль, и человеческий способ чувствования, как и природа, частью которой они в конечном счете являются, не изменяются скачкообразно. Каждая доктрина, любая религия, завоевавшие широкие мировые пространства, имеют в качестве предшественника аналогичные доктрины и религии, подготовившие умы и сердца для их принятия. Очевидно, что «Капитал» не имел бы собственного пространства, если бы был написан до Руссо и Французской революции, провозгласившей наступление свободы и равенства в нерасторжимой компании с братством. Не нужно много ума, чтобы понять – и это было сделано Бабёфом, Буонаротти и многими другими, – что политического равенства недостаточно, если оно не сопровождается равенством экономическим, а последнее невозможно, если сохраняется частная собственность на землю и средства производства. Не следует забывать и влияние той оптимистической концепции человеческой природы, которая родилась в XVIII в., будучи незавершенной до конца, но возможно, уже скоро должна быть завершенной в своем историческом цикле. Эта концепция, согласно которой человек рождается хорошим, а общество, или точнее общественные институты, делают его плохим, поэтому, изменяя последние, человечество, освобожденное от железного давления, могло бы выразить всю свою природную доброту.
   «Капитал», таким образом, стал не чем иным, как завершением интеллектуального и сентиментального движения, которое уже более века развивалось и зрело. Это движение в эпоху, когда божественное вмешательство было заменено несокрушимой верой в науку, создало псевдонаучную систему, которая претендовала показать, что коммунизм является неизбежным результатом исторической эволюции человеческого общества, и понятно, что никакой аргумент не может быть представлен в пользу доктрины лучшей, чем та, которая проповедуется как неизбежный триумф.
   Второстепенные причины значимости, приобретенной марксизмом, заключаются в приспособляемости текста к различным интерпретациям, поскольку «Капитал» может служить как социалистам-эволюционистам, так и социалистам-революционерам, а часто встречающаяся туманность выдается за его глубину. Кроме того, не следует забывать, что коммунистические доктрины легко находят питательную почву в некоторых тенденциях, хороших и плохих, но определенно очень общих, имеющих человеческую природу: это стремление к абсолютной справедливости, зависть и обида всех тех, кто родился бедным или оказался в наиболее низких слоях общества и стремится перейти в более высокие.
   Кто бы ни прочитал «Капитал» бесстрастно, а лучше краткие выдержки из него, которые делают понятными всем наиболее существенные части доктрины учителя, согласится с тем, что в них два последних чувства крайне перевозбуждены. Потому что капиталист, индивид, имеющий деньги, обрисован как человек другой расы, другой крови, которого бедный должен считать не подобным себе, а существом враждебным, угнетателем, разложившимся и разлагающим, и только его устранение сделает возможным освобождение пролетариата.
   А поскольку капиталисты рассматриваются как буржуазия и под этим термином понимаются в общем плане не только крупные промышленники, банкиры и латифундисты, но и те, кто принадлежит к многочисленному среднему классу, который свой средний достаток соединяет с необходимым образованием и профессиональной подготовкой, выдвигает из своей среды людей свободных профессий или для государственной службы, то истребление и уничтожение буржуазии означало бы замещение старого руководящего класса новым, недостаток подготовки которого будет уравновешен и даже преодолен необъятной широтой имеющейся власти и отсутствием щепетильности в ее применении [69 - См.: Г. Моска, Элементы политической науки, Бари, Латерца, 1953 г. часть 1, гл. X., в которой представлены неизбежные последствия коллективистского режима. Эти страницы были написаны и опубликованы в конце 1895 г.].

38. Генри Джордж и Жорж Сорель

   Североамериканец Генри Джордж в 1870 году опубликовал книгу «Прогресс и бедность», имевшую большой успех и широкое распространение, поскольку она была переведена на почти все европейские языки. В ней автор предстает как умеренный социалист, поскольку выступает не за социализацию промышленности и движимой собственности, а только земли.
   Джордж был поражен огромным повышением цен на землю, которое тогда происходило в Соединенных Штатах Америки, в особенности в обширнейшей области, расположенной между Аллеганскими горами и Тихим океаном, вследствие увеличения населения и улучшения средств коммуникации. Землю, если она располагалась вдали от обитаемых районов, можно было купить по одному доллару за гектар, если же оказывалась близко к железной дороге и в округе увеличивалась плотность застройки, поднималась в цене до пятидесяти долларов за гектар.
   Такого рода сверхстоимость была почти всегда и повсеместно следствием экономического развития страны, и собственник земли не прилагал к этому никаких усилий. Таким образом, было несправедливо, что кто-то получал выгоды, не от результатов его труда или вложения капитала, а исключительно от хода общественного прогресса.
   Поэтому Джордж предлагал, чтобы так называемая рикардианская рента, т. е. ценность, приобретенная землей как следствие ее расположения или ее большего плодородия, а не благодаря улучшениям, произведенным собственником, перешла к государству. В обмен последнее должно было отменить все налоги, тяжким бременем лежавшие на бедных, установить пенсии, пособия на питание для неимущих, если они лишены работы или не в состоянии трудиться.
   Джордж утверждал, что зависть и алчность к богатству вызвана в людях опасением, что многим в недалеком будущем придется испытывать недостаток в необходимом. И он был убежден, что если этот страх устранить из душ людей, то тягостный поиск богатства – роковое начало стольких зол, будет прекращен. Для подтверждения своего тезиса он приводил пример круглых столов, которые в его время устраивались в гостиницах. Там, утверждал он, сотрапезники не набрасываются с жадностью на еду, потому что уверены, что пищи отличного качества хватит на всех. Так же и в обществе: если все будут уверены в том, что им не угрожают мучительные условия неимущих, люди не будут утруждать себя накоплением богатства ради богатства.
   Сравнение, хотя и остроумное, но не убедительное. Прежде всего, не на всех круглых столах дела обстоят именно так, как описывает Джордж, более того, они были отменены. Во-вторых, жадность в еде необходимым образом ограничивается, потому что каждый человек не может наполнить свой желудок сверх определенного лимита, но стремление к богатству не ограниченно, потому что богатство не только служит удовлетворению материального аппетита, но и является могущественным инструментом власти. Богатый, помимо того, что находится в завидной позиции, позволяющей поддерживать полную независимость, может с помощью своих средств навязывать свою волю остальным, господствовать над ними без исключения, и мы знаем, насколько велико в человеке стремление властвовать над себе подобными и напрягать их согласно своей воле.
   В последней главе своей книги Джордж касается законов, регулирующих прогресс человеческого общества. В этой главе автор высказывает оригинальную, а в чем-то и глубокую точку зрения: он считает, что прогресс человеческий не является неопределенным и непрерывным, он показывает, что некоторые цивилизации оказались в упадке, а иные исчезли вообще и объясняет их падение ослаблением тех моральных сил, которые цементируют, удерживают индивидов одного и того же народа, иными словами, исчезновением религиозных или политических идеалов, нейтрализующих индивидуальный эгоизм.
   Необходимо отметить, наконец, что в книге Джорджа нет той острой и буйной ненависти к социально высоким классам, которая обнаруживается почти на каждой странице «Капитала» Маркса. В книге «Прогресс и бедность», напротив, присутствует ощутимое и настоящее участие к страданиям низших классов общества.
   Подобно тому, как в древности, едва христианство начало распространяться, стали возникать дискуссии между толкователями священных текстов, так и в главном марксистском направлении уже в течение полувека зародились и существуют разночтения в отношении правильного понимания и толкования «Капитала». Наибольшие расхождения имеются по поводу способов осуществления коллективизма и эпохи, когда это возможно сделать. Были и есть те, кто верят, что легче и желательнее постепенное и мирное осуществление марксистской доктрины, в то время как другие желают ее быстрого воплощения с обязательным применением насилия. К последней группе принадлежал Джордж Сорель [70 - По этому поводу в конце 1917 г. и в следующем году шла оживленная полемика между немецким марксистом Каутским, сторонником эволюционистского метода, и Лениным, который, естественно, предпочитал так называемую немедленную диктатуру пролетариата и насильственную революцию.].
   Сорель, родившийся в 1847 году и умерший в 1922, был, как и Спенсер, инженером и начал писать свои произведения по социальным проблемам около 1888 г.
   В противоположность парламентским социалистам он временами демонстрировал свои симпатии приверженцам крайне правых взглядов. В 1907 г. он опубликовал свою главную работу «Рассуждения о насилии», а в 1910 г. в «Социальном становлении» опубликовал серию статей, которые потом составили книгу «Всеобщая забастовка и насилие». Возможно, Италия стала той страной, где доктрины писателя-синдикалиста пользовались наибольшей симпатией и собрали наибольшее число последователей.
   Сорель не верил в историческую предопределенность, и в этом было его открытое расхождение со своим учителем Марксом, и, напротив, считал необходимым для осуществления коллективизма насильственное восстание. Поэтому он часто яростно нападал на социалистов-реформистов, которые апеллировали к пролетариату, чтобы получить больше голосов. Попав в парламент, они полагали, что вполне соответствуют мандату своих избирателей, добиваясь какой-либо незначительной реформы социального характера, целью которой было усыпить народные классы и ослабить борьбу против буржуазии и тем продлить ее господство. Поэтому Сорель выступал против представительства социализма в законодательной палате. Вместо этого он хотел, чтобы пролетариат был организован в классовые профсоюзы и, используя забастовки, частичные и всеобщие, вел атаку на буржуазию, обладающую властью. С разрушением буржуазного режима Сорель хотел, чтобы установился порядок в одно и то же время и коллективистский, и синдикалистский, но детали этого нового порядка ясно не изложены автором. Что касается религиозной проблемы, то следует признать, что Сорель говорит с уважением о христианстве, но полагает, что оно уже преодолено и, следовательно, христианская мораль уже не соответствует нуждам современного общества и поэтому должна быть заменена новой, рабочей моралью.
   Оставим в стороне яростные нападки автора на реформистов, наскоки обычные более молодых и более горячих социалистов против признанных руководителей и старожилов партии и сосредоточим наше внимание на синдикалистской доктрине Соре ля.
   Эта доктрина имела реальное основание, потому что подтверждалась многими экономическими отношениями в последние полвека, указывающими на эволюцию старых индивидуальных и свободных отношений между потребителями товаров и услуг и их производителями, которые заменяются отношениями принудительного характера между индивидуальными потребителями и предприятием, производящим этот товар или оказывающим эту услугу.
   Наиболее очевидные примеры такого процесса можно найти в сфере обслуживания электричеством или газом, который используется в качестве горючего в быту. Полвека назад дома освещались керосином или свечами, которые каждый мог купить в любой лавке. Сейчас же электрической энергией по общему правилу снабжает единственное предприятие. То же самое происходит и с газом, заменившем в кухне уголь, и с транспортом, поскольку железные дороги зависят от одной или от очень немногих частных или государственных структур.
   Ныне любое предприятие, оказывающее такие услуги, нанимает определенную категорию трудящихся, специализирующихся в данной сфере. Если они будут объединены в профсоюзы, достаточно, чтобы один или несколько из них объявили забастовку, что самым серьезным образом нарушает обычное функционирование служб и социальную жизнедеятельность большого города или даже целой нации. В этом отношении современную жизнь можно сравнить с часовым механизмом, который непременно остановится, если всего лишь одна из многих деталей не будет действовать.
   Из этого неотвратимого состояния проистекает опасность, что однажды один или несколько профсоюзов могут продиктовать свои требования всему обществу или государству, которое является естественным защитником коллективных интересов перед интересами меньшинства, и оказаться недостаточно сильными, чтобы их сдержать и избежать такого положения, когда приказы руководителей профсоюзов будут для подчиненных предпочтительнее тех, что исходят от обладателей публичной власти.

Глава XVIII

39. Доктрина «сверхчеловека» и расовые теории

   Курс лекций по истории политических институтов и политических доктрин был бы неполным, если бы в нем не нашли отражение последние теории, повлиявшие на ментальность современных поколений. Одной из таких теорий является доктрина Ницше, которая преувеличивает влияние некоторых индивидов, превосходящих других силой интеллекта, волей и возможностями господства, которое они реализуют или должны были бы реализовать в истории народов. Есть и другая еще более распространенная теория, апеллирующая к расистским мотивам, по которой человечество делится на высшие и низшие расы. Благодаря первым осуществляется во всех областях гражданский прогресс и потому они должны господствовать, в то время как для низших рас остается подчинение.
   Фридрих Ницше, родившийся в Реккене в Германии в 1844 г., преподавал сравнительную философию в Базельском университете до 1879 г. Потом он оставил кафедру, целиком посвятив себя философским и социальным исследованиям. Заболев душевным расстройством в Турине в 1889 г., он был помещен в лечебницу, где и умер в 1900 г. Свое творчество Ницше начал с произведения о греческих философах-досократиках, уделив особое внимание загадочному Гераклиту, после которого, по мнению автора, начался упадок эллинской мысли. В 1885 г. он отдает в печать книгу в сорок листов, из которой получилось достаточно объемное издание под названием «Так говорил Заратустра». Оно было опубликовано в 1892 г.
   В нем автор развивает теорию «сверхчеловека», уже намеченную Карлейлем и проповедующую культ силы. Он критикует христианство как причину морального упадка и осуждает действующие законы, ограничивающие развитие и мощь сверхлюдей и исходящие из кажущегося равенства, противоречащего человеческой природе. Оригинален стиль его прозы, состоящей из кратких изречений, приписываемых Заратустре, или Зороастру, автору Джен-Авесты, религиозного и морально-политического кодекса древних персов, который уже существовал около V или VI вв. до и. э. Ницше опубликовал также другие работы, среди которых одна озаглавлена «По ту сторону добра и зла». В ней говорится, что герой, или «сверхчеловек», должен быть свободен от всяких моральных ограничений.
   Идеи Ницше, к тому же в сочетании с идеями Карлейля, имеют весьма тесную аналогию с мыслями Платона, которые он в одном из своих диалогов вкладывает в уста софиста Калликла. Но высказанные мистическим Заратустрой, они оказали определенное влияние на мысли и чувства европейской и американской образованной молодежи в прошлом и нынешнем (XX– Е.Т) веке.
   Расистская доктрина имеет давние корни. Известно, что в древних цивилизациях Востока каждый народ имел своего национального бога, которому приписывал по сравнению с богами других народов некое превосходство, что, естественно, объединяло защищаемый им народ. Таковыми были Мардук, или Шамас в Вавилонии, Ашшур в Ниневии, Аммон в Египте, таким же был, вероятно, в начале характер Яхве, с которым потомки Авраама, Исаака и Иакова заключили особый союзный договор.
   Если из Древнего Востока мы перейдем к Греции, то легко заметим, что греки считали себя высшими по отношению к варварам, т. е. ко всем тем народам, которые не разделяли их культуру. Той же мысли придерживались римляне эпохи Августа, когда Вергилий в своих бессмертных стихах воспевал:

     Tu regere imperio populos, Romane, memento,
     Haec tibi erunt artes pacique imponere morem,
     Parcere subiectis et debellare superbos. [71 - Призванный править народами, Рим, ты запомни:Миротворства искусство использовать должен умело – Покорённых жалеть, укрощая при этом же нравы строптивых.]

   Расценивают как великую заслугу трех мировых религий – буддизма, христианства и ислама то, что они установили связи человеческого братства между всеми народами, исповедующими данную веру. В этом смысле христианство завершило дело Рима, который, как уже отмечалось, создал моральное и культурное единство тогдашнего цивилизованного мира за века существования империи. Можно утверждать, что в особенности благодаря христианству идея органического превосходства одного данного народа над всеми остальными осталась неизвестной в Средние века. За исключением начала XVII в., когда эта идея проявилась на некоторое время в неопределенном виде. Тогда Кампанелла в «Испанской монархии» утверждал, что в любую эпоху находился народ, превосходивший других, и вспоминал в этом отношении ассирийцев, греков и римлян, из чего делал вывод, что в его эпоху гегемония должна перейти Испании. Как известно, в другой работе «Монархия наций» превосходство в гражданском и христианском мире он признал за Францией [72 - Впрочем, представляется, что идея превосходства Испании над всеми остальными государствами на начало XVII в. была выдвинута не только Кампанеллой; в 1612 г. в Испании была опубликована книга Джованни Де Ла Пуэнте, имевшая название «Обоснование превосходства католических королей Испании над всеми другими королями остального мира».].
   Но именно в XIX и нынешнем веках возникает и энергично утверждается концепция органического неравенства различных человеческих рас и, следовательно, различных народов. Отчасти она стала следствием той силы, которую приобрело национальное сознание в эти века. Отчасти она обязана происходящему в настоящее время распространению философских систем, претендующих на то, что они нашли единый закон, регулирующий судьбы человеческих обществ. Наконец, отчасти это следует отнести к влиянию новых областей знания, которые приобрели при жизни нескольких последних поколений в интеллектуальном мире антропология и сравнительная философия, и использованию их результатов политической наукой.
   Кратко вспомним имена и работы главных представителей расистских доктрин.
   Первые признаки особой миссии того или иного народа, а именно народа немецкого, появились в начале XIX в. в «Речах к немецкой нации» Фихте, в работе, опубликованной в 1808 г., в которой он предлагал восстановить веру в собственные силы своим соотечественникам, впавшим в уныние после поражения под Иеной и военного унижения Пруссии в конце 1806 г. и в первые месяцы 1807 г., осуществленного Наполеоном I. В 1807 г. увидела свет «Философия истории» Гегеля, опубликованная после смерти автора, в которой тот возлагает на германский народ миссию вести политический мир к своей третьей фазе, где свобода не будет привилегией одного человека или узкого слоя, но станет достоянием всех компонентов социального консорциума.
   В Италии в первой половине XIX в. было опубликовано произведение Джоберти «Примат», в которой автор предоставляет своей нации моральное и гражданское первенство. Аналогичным в эту эпоху был ход мыслей Мадзини. Напротив, во второй половине того же века в Германии открыто высказывалась идея, которая предусматривала для немецкого народа гегемонию не только культурную, но и политическую и военную. Эта идея в некоторых обстоятельствах оглашалась Бисмарком и появлялась во вполне очевидной форме в томах по истории Генриха фон Трейчке, как и в курсе «Научной политики» того же автора, опубликованном в 1897 году его учениками, спустя четыре года после кончины ученого.
   Более счастливую судьбу, чем работы Трейчке, в 1890 г. имела книга молодого, до тех пор неизвестного автора Юлиуса Лангбена [73 - Юлиус Лангбен (1851–1907) – немецкий писатель. Его теории взяли на вооружение и использовали идеологи нацизма.], точного прототипа тех ученых немцев, у которых эрудиция и любовь к родине, соединенные с изрядной дозой мистицизма, уменьшают, если не лишают вообще, в тексте присутствие здравого смысла.
   Книга, автор которой остался анонимным, потому что подписывался словом „немец“, называлась «Рембрандт как учитель» и получила замечательный прием, выдержав тридцать пять изданий. Полагают даже, что в ней имелся отголосок мыслей германского императора Вильгельма II, тогда еще молодого, только что вступившего на престол. Большой успех книги обеспечил ее автору честь персонального знакомства с Бисмарком, незадолго до этого смещенного с поста канцлера, но больше, чем когда-либо, именно в этот период ставшего популярным в Германии. В этой книге Лангбен отталкивался от мысли, что гений расы проявляется параллельно в искусстве и политике и указывал на голландца Рембрандта как на представителя расы, которая обитала в Нижней Германии и в особенности на обширной равнине, простирающейся от Рейна до Эльбы.
   Естественно, больше в искусстве, чем в политике, нижненемецкая раса представляла соль земли, поскольку была наиболее чистой ветвью, менее подверженной перемешиванию с другими арийскими племенами. Поэтому автор расценивал нижненемецких обитателей левобережья Эльбы, превосходящими пруссаков, но он превозносил деятельность Гогенцоллернов и считал своевременной конституцию Германской империи, поскольку пруссаки имели концепцию государства, а западные немцы – понимание родины, хотя он и был против моральной гегемонии Берлина.
   Спустя некоторое время произведение Лангбена было забыто, но после первой мировой войны снова стало популярным и кажется, с 1918 по 1925 гг. были изданы еще пятнадцать его изданий. Психологическое состояние немцев после Мировой войны достаточно полно объясняет, почему книга «Рембрандт как учитель» вновь стала пользоваться авторитетом.
   Вообще расовая теория не ограничивается утверждением приоритета одного избранного народа над всеми остальными, но, имея в виду и некоторым образом доктрину политического класса, утверждает, что меньшинство в любом народе руководит политической военной и культурной деятельностью и принадлежит к иной расе, отличной от расы руководимого большинства, иными словами, различие социальных классов зависит главным образом от различий расы.
   Первым, кто высказал указанный тезис, был француз, граф де Булленвилье. Действительно, в своем «Очерке о французском дворянстве», опубликованном в 1732 году, спустя десять лет после смерти автора, он утверждает, что французское дворянство происходит от франкских конкистадоров, а плебеи – от побежденных галлоримлян. Поэтому автор осуждает французских монархов, уступавших иной раз плебеям право на дворянство и оправдывает привилегии аристократии различиями расы [74 - По этому поводу можно вспомнить, что Сийейс в своей знаменитой книге о третьем сословии допускает, что французское дворянство происходит от франкских конкистадоров. Но отсюда следует вывод, что их потомки должны возвратиться в леса Франконии.].
   Но Булленвилье оказался почти забыт, когда другой француз, граф Жозеф Артур де Гобино, родившийся в Париже в 1816 г. и умерший в Турине в 1882 г., опубликовал в период между 1853 и 1855 гг. четыре тома своей книги «О неравенстве человеческих рас». В ней автор пытается объяснить все события в истории человечества следствием превосходства или отсталости той или иной расы и скрещиваниями, происходившими между высшей и низшими расами. Высшей по интеллекту, энергии и смелости является белая раса, но ей не всегда удавалось избежать смешения с расами желтой и черной. Наиболее чистая ветвь белой расы – это арийцы, а среди народов арийского происхождения наименее загрязненной выступает германская ветвь, в которой чистота крови проявляется в частоте встречающихся индивидов – высоких блондинов с голубыми глазами.
   По Гобино, насчитывается десять человеческих цивилизаций, семь из которых возникли в Старом свете: индийская, египетская, ассирийская, китайская, греческая, италийская и германская. Все семь цивилизаций созданы или по крайней мере призваны к жизни людьми из ветви арийской расы. Первые шесть уже пали или прекратили свое развитие, поскольку арийское ядро слилось с массой низших классов, образованных из элементов семитских, или желтых и черных [75 - Известно, что две наиболее важные ветви белой расы – арийская и семитская. Ветвь арийская, или арийцы, – это индийцы Севера, сильно перемешанные со смуглой расой, персы, греки, латины, славяне, литовцы, кельты и германцы. Недавно открыта во внутренней Азии другая, сейчас исчезнувшая ветвь арийской расы, – токарийская.Так называемым семитам соответствуют арабы, сирийцы, обитатели Месопотамии, евреи, древние финикийцы и абиссинцы, последние значительно перекрещены с неграми кажется, было время, когда семитские народы заселяли часть Малой Азии. Подсемитскую группу составляли древние египтяне и берберы Южной Африки, имевшие сходство с семитами. Арийцы отличаются от семитов главным образом природой их языков.]. В Новом свете автор «Неравенства человеческих рас» перечисляет три цивилизации: аллеганскую, мексиканскую, перуанскую и мудро не настаивает на поиске той ветви арийской расы, которая их создала.
   По мысли Гобино, в каждом гражданском обществе XIX в. имеется три вида этносов: дворянство, происходящее в более или менее чистом виде от арийской группы, которая основала или укрепила политическую, военную или административную организацию данного народа; буржуазия, состоящая из метисов, в которых еще сохраняется весомая порция крови господствующей расы, и, наконец, народ, рабский или подвластный, принадлежащий к разнообразным низшим расам: семитским или негритянским в южных странах, желтым в странах северных. Когда же смешение крови доходит до точки, в которой теряется в высшем классе его природная доблесть, тогда общество распадается, и различные общественные условия всегда при этом приближаются к одному общему уровню, который образуется понижением того, что стояло выше, и подъемом того, что находилось внизу.
   В заключение своей книги Гобино утешает читателя, давая ему повод надеяться, что самое большое разбавление арийской крови произойдет, когда высшая раса выполнит свою миссию, создав единый тип цивилизации, которая распространится по всему миру [76 - Прежде чем оставить это положение, считаем необходимым подчеркнуть, что никаких оснований для утверждений Гобино нет в Америке, в которой до прибытия европейцев существовала тогда или в прошлом цивилизация аллеганов. Аллеганы – это цепь гор, не слишком высоких, отделяющих Новую Англию от широкой равнины, простирающейся до Скалистых гор, и в этой цепи гор краснокожие не основали никакой цивилизации, которую можно было бы сравнить, хотя бы отдаленно, с мексиканской или перуанской.].
   В 1881 г. польский еврей Гумплович опубликовал работу «Борьба рас», имевшую известный успех. В ней автор утверждал, что в любом политическом организме существуют два руководящих класса, сформированных из двух различных рас, поставленных сверху третьей, остающейся в положении плебса. Первый руководящий класс обладает военным и политическим превосходством и владеет землей, второй класс промышленный, торговый и банковский. Чтобы пояснить концепцию данного писателя, необходимо вспомнить, что он писал в Венгрии, где мадьярское дворянство, часто в расовом отношении отличавшееся от крестьян, по национальности славян, и румын, практически монополизировало военное и политическое руководство в стране и владело почти всей земельной собственностью, в то время как евреи обладали почти всем финансовым капиталом и занимались промышленностью и торговлей.
   Не приходится удивляться, что сочинение Гобино «О неравенстве человеческих рас» имело шумный успех в Германии, где была создана ассоциация по распространению его идей. Еще более громкую славу в Германии имела книга англичанина Хьюстона Стюарта Чемберлена (1855–1927), который в 1899 г. в Мюнхене публикует «Основы девятнадцатого века». В ней он дополняет теорию своего французского предшественника, учитывая достижения сравнительной антропологии.
   По мнению Чемберлена, германцев от других племен отделяют не столько физические, сколько интеллектуальные и моральные характеристики.
   Естественно, моральный нордический тип, который и является высшим, преобладает в особенности в Германии, но по причине смешения рас индивиды, принадлежащие к этому типу, находятся и в Англии, более спорадически во Франции и Северной Италии. В качестве примера таковыми германцами являются Данте, Марко Поло, ев. Франциск Ассизский, Джотто, Микеланджело. Более того, германцами должны быть и сербы, которые, хотя и говорят на славянском языке, но имеют народную поэзию, сравнимую с нордическим фольклором. Такое широкое толкование позволяло автору приходить к выводам менее пессимистическим, поскольку он полагал, что благодаря четкой селекции и случайным перекрещиваниям можно сохранить нордические типы там, где они в большинстве, и увеличить их количество там, где их мало.
   Но успех Стюарта Чемберлена был превзойден Освальдом Шпенглером, немецким писателем, родившимся в 1880 г. и умершим в 1936 г. В 1918–1922 гг. он опубликовал два солидных тома «Закат Европы», которые имели продолжение в виде книги «Пруссачество и социализм».
   В названных работах автор прежде всего хочет установить, что история всех народов, создавших цивилизацию, подчиняется неизменным, фатальным законам, и, естественно, занимается их поиском.
   По Шпенглеру, который черпает вдохновение у Гобино, хотя и изменяя его классификацию, до настоящего времени существовало восемь оригинальных культур: вавилонская и египетская, которые расцвели за три тысячи лет до нашей эры; спустя полторы тысячи лет утвердилась индийская культура, китайская и примитивная греческая с центром на Крите. Около трехсот лет до нашей эры проявила себя культура арабская или магическая, двумя столетиями позже – мексиканская и, наконец, ближе к десятому веку нашей эры на обширной равнине на севере Германии родилась культура западная, или фаустианская.
   Каждой из этих культур автор отводит период длительностью около тысячи лет, который он делит на две фазы: первую восходящую, заканчивающуюся пять столетий спустя после своего начала, и вторую нисходящую, когда культура превращается в цивилизацию с длительностью существования примерно одинаковой, как первая фаза. С напыщенным чувством знатока истории, хотя по правде сказать, очень часто подтасовывающего факты, чтобы придать убедительность своему тезису автор устанавливает параллелизм между различными культурами и цивилизациями, пытаясь показать, что каждая из них проходила аналогичную фазу. И эта параллель простирается даже на индивидуальные особенности различных культур. Так, например, деятельность Филиппа Македонского и его сына Александра Великого соответствует в эллинской культуре тому, что сделал Наполеон I в культуре фаустианской.
   Главной причиной упадка каждой культуры является вымирание или вырождение старого дворянского класса, когда сельская и военная аристократия, основывавшая свое господство на силе и смелости, замещается финансовой буржуазией города, принимающей на себя руководство государством, опираясь на иллюзорную эгалитарную демократию, которая непреложным образом подготавливает абсолютистский режим.
   Культура фаустианская, или германская, также должна подчиниться закону прогрессирующего упадка и исчезнуть по истечении фатальных тысячи лет. Хотя она может дожить и до XXII века, что позволяет, по мнению Шпенглера, еще доверить немецкому народу важную роль в мировой истории. Тем временем в XXI в. начинает формироваться новая культура на просторах огромной западноевропейской равнины, куда включается и большевистская Россия, но с необычной предусмотрительностью автор воздерживается от точных пророчеств по данному поводу.
   В конце концов позиции, аналогичные позициям Гобино, Лангбена, Чемберлена и Шпенглера, поддерживает также Гюнтер [77 - Ганс Гюнтер (1891–1968) – немецкий антрополог и этнолог, публицист, профессор Иенского, Фрейбургского и Берлинского университетов.] в своих публикациях «Нордическая мысль у немцев» и «Расы немецкого народа». Скажем прямо, в них автор признает, что сам немецкий народ есть результат смешения различных рас, хотя подчеркивает, что в Скандинавии и на Северо-Западе Германии превалирует нордический тип, чьими физическими характеристиками являются высокий рост, длинноголовый череп, светлые волосы и небесноголубые глаза. Этот человеческий тип отличается также превосходством своих интеллектуальных и моральных данных.
   Вместе с тем он допускает, что справа от Эльбы пруссаки в известном смысле загрязнены смешением крови со славянами, а баварцы и вообще южные немцы в большинстве своем не являются нордическими. Он также допускает, что нордический тип эпизодически встречается на севере Франции и в Северной Италии, особенно в восточных районах Англии. Как и Чемберлен, он сетует на то, что численность людей нордического типа имеет тенденцию к уменьшению, потому что, будучи более предприимчивыми и смелыми, они легко эмигрируют и несут наибольшие потери в войне. Кроме того, у них меньшая сопротивляемость антигигиеническим условиям больших городов, они легче заражаются туберкулезом. Таким образом, по мнению автора, законодатель должен сделать так, чтобы не уменьшалась численность нордического типа, который из всех рас, населяющих Европу, без сомнения, лучший.
   Потребовался бы целый том, чтобы исчерпывающе проследить, какая же часть верна, а какая ошибочна из тех, более или менее голословных утверждений, которые мы рассматривали, поэтому ограничимся тем, что сформулируем принципиальные возражения против них [78 - Много других аргументов против чрезмерной важности, приписываемой расе как фактору истории народов можно найти в нашей книге «Элементы политической науки» Loc. eit часть 1,§ XX,XI и XII.].
   Прежде всего можно сожалеть, что эти писатели, убежденные в важности расового фактора в складывании судеб народов, не побеспокоились о том, чтобы точно определить значение слова «раса». Фактически говорится и пишется в общем о расах белой, черной и желтой, упоминаются еще расы семитская и арийская, а также расы латинская, германская и славянская. В первом случае речь идет о различиях соматических, легко понимаемых, поскольку белое нельзя перепутать с черным и желтым, в то время как во втором и особенно в третьем случаях отличия относительно минимальны, и они проявляются только в средних значениях соматических измерений и не так очевидны, чтобы исключить случаи, когда семита можно принять за ария или еще лучше, когда француза или итальянца, или же латина путают с немцем.
   Конечно, когда различия рас вполне очевидны, например между европейцем и негром из Центральной Африки, можно утверждать, что расовое прирожденное превосходство есть один из факторов, а возможно, главный фактор различного отношения к цивилизации. Но было бы по меньшей мере опрометчиво рассуждать подобным образом при сравнении белого и желтого, поскольку, например, нельзя отрицать того, что китайцы сумели создать цивилизацию, которая имела свои периоды расцвета, что японцы продемонстрировали отличные способности к ассимилированию сначала китайской, а потом и европейской культуры. А свидетельства, оставшиеся нам от древнейших цивилизаций Месопотамии и Египта, убеждают в том, насколько безосновательно обвинять в интеллектуальной и моральной отсталости так называемую расу семитскую и субсемитскую. Достаточно бросить общий взгляд на историю Европы, чтобы убедиться в том, что никакой народ, населявший ее, не имел постоянно безоговорочного превосходства над всеми остальными.
   Будет уместным тем более вспомнить, что сейчас на свете не найти ни одного народа, который мог бы похвастать принадлежностью к какой-то одной ветви расы или племени, которую сравнительная антропология детально не идентифицировала. С тех пор, как началась история, можно констатировать, что наиболее древние цивилизации сначала Азии, потом Египта были продуктом деятельности народов, в жилах которых текла кровь смешанная, кровь многих рас и подрас, и это смешивание шло все более интенсивно. То же происходило и в Европе, где почти в каждой нации можно найти слияние трех главных подрас, которые населяли и населяют эту часть мира [79 - Сейчас общепризнанно, что отмеченные три подрасы – это средиземноморская и евро-африканская среднего роста, волосы и глаза преимущественно коричневые и череп долицефальный, относительно узкий и длинный; евро-азиатская или альпийская среднего роста, волосы каштановые, более или менее светлые и череп брахицефальный или относительно более широкий, чем длинный, и подраса, называемая райхенгребер, высокого роста, блондины и долицефалы. Первая населяет преимущественно три южные полуострова, т. е. Балканский, Апеннинский и Пиренейский, и Южную Францию и имеет определенное число представителей в остальной Франции, южной части России и Англии; вторая живет преимущественно на большей части России, в Центральной и Южной Германии, в Швейцарии, в центре Франции, в Северной Италии и на части островов. Наконец, третья составляет большинство населения в Скандинавии и имеет своих представителей в Северной Германии, на севере Франции, в Англии, а также в Северной Италии. Впрочем во всех европейских странах, где превалирует одна из отмеченных подрас, присутствуют и представители других. В Центральной Италии, например, количество представителей подрасы евро-африканской в численном отношении примерно одинаково с евро-азиатской. Первым ученым, который начал в 1845 г. антропологические исследования и предложил измерение черепов как фундаментальный критерий для этнической классификации, был швед Ретциус.].
   И тем более нельзя принять доктрины Булленвилье, Гобино и Гумпловича, на основе которых различие между социальными классами должно определяться различием рас, потому что даже если это и происходит кое-когда и временно, в большинстве случаев и в обычных условиях именно из среды классов управляемых выходят управляющие. В Центральной и Западной Европе противопоставление пришлого населения населению коренному происходило в первые века Средневековья, когда германские варвары вторглись в Римскую империю. Можно было бы привести примеры Пиренейского полуострова и Сицилии, которые были завоеваны арабо-берберами в начале VII и XIX вв., а также пример Англии, захваченной в XI в. огромной армией наемников, возглавляемой Вильгельмом Бастардом. Но в указанных случаях, когда различие религии не является препятствием к слиянию, после нескольких поколений завоеванное население сливается с завоевателями, и если бы Булленвилье и Гобино лучше знали историю Франции и Испании, они бы усвоили, что меньше чем за век, после того как франки завоевали Галлию, а вестготы Испанию, многочисленные галлоримляне составили часть франкской аристократии, а испаноримляне – вестготской. Также не следует забывать, что как на Пиренейском полуострове, так и на Сицилии не были редкостью случаи, когда побежденные принимали веру победителей и разделяли их судьбу, и что, как правило, повсеместно случались брачные союзы победителей и побежденных.
   Слабое основание имеет классификация человеческих цивилизаций, предложенная Гобино, потому что некоторые следует добавить к этому перечню, а некоторые исключить. Еще меньше оснований у Шпенглера, который ко всему прочему хотел бы приписать каждой цивилизации фатальную длительность в тысячу лет, как и фатально одинаковый ход развития, по которому каждая цивилизация проходит идентичные фазы подъема и упадка. Достаточно вспомнить, что китайская цивилизация длилась без значительных прерываний около четырех тысяч лет, а египетская поддерживалась в своих главных чертах две с половиной тысячи лет, т. е. от Мейеса до завоевания Египта Камбизом, и что почти такой же была длительность цивилизации вавилонской, поскольку почти похожей была дистанция, отделявшая эпоху Лугалцаггисти и Саргона Древнего от эпохи Навуходоносора. И можно было бы возразить и выразить непонимание тому, почему Германия указана в качестве страны, где родилась современная западная, или фаустианская, цивилизация, в то время как восстановление европейской культуры после темных веков наиболее древнего Средневековья произошло более или менее одновременно в Италии, во Франции и в Германии, а уж если выделять наиболее раннюю страну, предшественницу других, то это Италия.
   Когда говорят о культуре или о цивилизации народа, очевидно, следует ссылаться на ту сторону человеческой деятельности, которая выражается в религии, политике и искусстве, в организации управления, в военном деле, а также в экономическом производстве, обязанном коллективной деятельности данного народа, его оригинальным разработкам. Совершается большая ошибка, если не учитывается тот факт, что уже четыре или пять тысяч лет, нет и не было ни одной совершенно оригинальной цивилизации, возможно за исключением китайской или цивилизации американских аборигенов. Уже доказано, что индийская цивилизация претерпела влияние цивилизации эллинской, с которой она имела контакты со времен эпохи Александра Великого. Фактически различные цивилизации не были и не бывали, как это кажется Гобино и Шпенглеру, организмами, совершенно изолированными один от другого, но были и суть, и сегодня больше, чем когда-либо, сообщающимися сосудами. Каждая из них старается извлечь в известной мере полезное из результатов, достигнутых другими, и каждая последующая может унаследовать полностью или частично достояние предшественников.
   Разумеется, можно без всякого самомнения утверждать, что до сих пор не сложилось никакой высшей цивилизации, превосходящей те, что существуют в Европе и Америке в течение XIX в. Но следует помнить, что арийская ветвь белой расы, которая ее создала, является наследницей своих далеких предков-греков и римлян, воспринявшей от них огромное множество идей и знаний, которые в значительной мере облегчили их задачу. В свою очередь сначала греки, а потом и римляне многому научились у древних восточных цивилизаций. Именно от них происходят многие полезные растения и животные, составлявшие первые капиталы и первые машины, которыми располагало человечество. От них идут наиболее древние алфавиты, сделавшие возможным целостную передачу мыслей и знаний от поколений предшествующих поколениям последующим. От них в конце концов происходит христианство, т. е. религия, которая внесла весомый вклад для поднятия морали принявших ее народов.
   В заключение можно сказать о расовой теории то же, что уже сказано об историческом материализме, т. е. то, что одна и другая теория содержат часть истины, но весьма далеки от того, чтобы вмещать всю истину. Конечно, особые и унаследованные способности народа являются одним из элементов, способствующих подъёму или понижению интеллектуального и морального уровня и, следовательно, влияющих на его политические институты. Но эти способности выступают в большей мере как следствие его прошлого, которое получилось таким благодаря действию многих других факторов, нежели исключительному воздействию расы. Не нужно забывать, что вклад, который она внесла в психологическое восстановление народа, может оказаться существенным, когда расовые отличия, как уже подчеркивалось, значительны и минимальны, когда они настолько слабы, что могут быть обнаружены только с помощью средств измерения черепа.
   Подобно тому, как политическая экономия снабдила некоторыми элементами конструкцию марксистской теории, а дарвинизм способствовал становлению так называемого позитивизма Спенсера, так же и антропология и сравнительная философия, история и открытия археологии способствовали формированию расистской теории. Конечно, в общем плане не предосудительно, что политическая наука извлекает пользу из результатов, достигнутых другими дисциплинами, лишь бы означенный метод применялся с максимальной осмотрительностью, без стремления использовать кажущиеся аналогии и без того, чтобы исторические факты и заключения антропологии и филологии искажались и подтасовывались ради поддержки предположений писателя.
   Среди априорных положений наиболее опасны те, которых не избежали многие выдающиеся мыслители, стремившиеся найти единый закон, от которого фатально зависит прогресс и упадок политических организмов. Платон, Полибий, Кампанелла, Вико, Леру, Гобино, Маркс, ныне Спенсер, не говоря уже о других, в поисках такого закона старались извлечь из анализа прошлого точное предсказание политического будущего различных народов. Сегодня можно без опасений утверждать, что никто из этих выдающихся людей не смог в своих попытках достичь желаемого, потому что в принципе это невозможно. Все их системы на самом деле легко поддаются критике, и какая бы аналогичная система не появилась, она будет подвергаться критике, потому что невозможно проследить единственную причину политического прогресса или упадка народов, которые зависят от множества причин как внутреннего характера, так и шагов, предпринятых иностранными политическими организмами, с которыми данный народ находится в контакте.
   Как не существует единственной причины, от которой проистекают все болезни, терзающие человеческое тело, так бессмысленно искать единый и постоянный источник всех изменений социального организма, который не менее сложен, чем организм индивидуального человека [80 - Недавно профессор Гюнтер опубликовал серию работ, посвященных расам, к которым принадлежат европейские народы, их влиянию на всю историю, на их политические институты. По мнению профессора Гюнтера, рас, в настоящее время населяющих Европу, как минимум шесть. Мы уже вели речь о средиземноморской, альпийской и нордической. Кроме того, есть раса динарская, превалирующая на Балканском полуострове, и восточно-балтийская, распространенная в особенности в Восточной Пруссии, Польше, Силезии и на северо-востоке России.На Канарских островах и на северо-востоке Европы находятся остатки шестой расы, населявшей Европу в эпоху палеолита. Кроме того, профессор Гюнтер предполагает существование седьмой расы, чьи характеристики еще до сих пор хорошо не уточнены. Евреи же принадлежат к расе экстраевропейской, происходящей из Сирии.По мнению берлинского профессора, физическое, моральное и интеллектуальное превосходство принадлежит народам, у которых превалирует нордическая раса, как, например, скандинавы и жители Северо-Востока Германии. Человек нордической расы отличается владением собой, энергией и любовью к справедливости и правде. Фактически большая часть выдающихся людей в Европе и Америке обладают характеристиками представителей нордической расы.Очевидно, что выводы, к которым приходит профессор Гюнтер, весьма аналогичны теориям Гобино, Чемберлена и Лангбена и метод, применяемый берлинским профессором, еще более аналогичен методам своих предшественников: он состоит в установлении постоянного отношения а priori между расовыми характеристиками народа (рост, форма черепа, цвет волос и глаз) и его психологией, которая проявляется в тех или иных эпизодах его истории.Этот метод был бы хорош, если бы применялся с максимальной объективностью, если бы анализируемые исторические факты интерпретировались в точной манере и чтобы обращалось внимание также и на факты, противоречащие тезису, защищаемому автором.Думается, что профессор Гюнтер и его предшственники далеко не всегда прибегали к таким мерам предосторожности.Заключая, скажем еще раз, что преобладание определенного этнического элемента может явиться одной из причин, способствующих созданию такого типа цивилизации, который принят данным народом. Но когда говорится об этнических различиях малоощутимых, таких, какие существуют между европейскими народами, то этнический фактор почти никогда не выступает главной причиной психологических различий, которые можно проследить между одной нацией и другой нацией, и еще меньше может быть единственной причиной этих отличий.].

Глава XIX

40. Теория политического класса

   Две традиционные классификации форм правления сформулированы Аристотелем и Монтескье. Первая имеет деление на монархии, аристократии и демократии по тому, как суверенные власти сосредоточены в руках одной персоны, – узкого класса или же у всеобщности граждан. Монтескье определяет как деспотические те режимы, в которых воля одного суверена не встречает противодействия со стороны традиции, местных привилегий, классов, законов, которые он сам принимает как монархические – те, в которых наряду с монархом действуют отмеченные сдержки, наконец, как республики – те формы, те политические организации, в которых нет наследственного главы государства, а суверенитет относится или к части сограждан, как это имеет место в аристократических республиках, или к их всеобщности, как это происходит в демократических республиках.
   Эти классификации имеют общий недостаток: они сформулированы на основе наблюдений за одним-единственным моментом истории политического организма. Классификация Аристотеля по существу основана на условиях существования эллинского города-государства в V и IV вв. до и. э. Классификация Монтескье учитывала организацию только европейских государств, современных автору, когда в Венеции, Генуе и Швейцарии не было наследственного главы государства, во Франции действовала монархия, только до определенного момента ограниченная обычаями, относительной самостоятельностью магистратуры и привилегиями классов и корпораций; в Турции правил единственный деспот, который открыто регулировал все по своему усмотрению. Однако между строк сочинения «О духе законов» видно, что его автор находит совершенным тип монархии, ограниченной в своих правах, какая существовала в Англии.
   Однако главный недостаток указанных классификаций состоит в поверхностных критериях, на основе которых они сформулированы, поскольку они имеют в виду больше кажущиеся характеристики, нежели сущностные, на основе которых и происходит диверсификация политических организмов. Если вникнуть по существу в классификацию Монтескье, можно легко констатировать, что между политической структурой двух республик существует большая разница, чем та, которая имеется между одной из них и определенной монархией. В качестве примера укажем на большую разницу между Соединенными Штатами Америки и французской республикой, чем на отличие последней от бельгийской монархии. Здесь же следует вспомнить, насколько велика разница между современной республикой и республикой античной или средневековой. Вместе с тем, если проанализировать классификацию Аристотеля, мы должны признать, что один-единственный монарх не сможет управлять миллионами подданных без помощи иерархии функционеров или же руководящего класса. В одинаковой мере невозможно функционирование демократии, если действия народных масс не будут координированы и направляемы организованным меньшинством или же другим руководящим классом.
   Сегодня новый метод политических исследований имеет тенденцию концентрировать внимание теоретиков именно на формировании и организации руководящего класса, который в Италии повсеместно получил наименование политического класса [81 - Это наименование начинают находить также и у иностранных авторов наряду с наименованием «элита», употребляемым Парето.].
   По правде сказать, этот метод в сущности не столь уж нов, поскольку отдельные догадки о важности и необходимости руководящего класса можно найти даже в классической античности и в произведениях Макиавелли, Гвиччардини и Руссо. Еще больше об этом говорят авторы XIX века, среди которых, конечно, значительное место занимает Сен-Симон [82 - См.: Г. Моска. Элементы политической науки /1ос. eit./ часть 11, гл.1.], но только к концу прошлого века и в течение века текущего получило распространение новое видение политического мира.
   Одним из первых результатов нового метода стало понятие, получившее с 1883 года название политической формулы [83 - Г. Моска. О теории правительств и парламентарном правлении. Турин Лошер, 1884 г.]. Политическая формула есть констатация того, что во всех странах, достигших хотя бы среднего уровня культуры, политический класс оправдывает свою власть, опираясь на верование или чувство в эту эпоху или у этого народа повсеместно принятые, которыми могут быть в разных случаях предполагаемая воля народа или Бога, сознание и стремление сформировать достойную нацию или избранный народ, традиционная верность династии или вера в некоего индивида, наделенного исключительными качествами.
   Естественно, каждая политическая формула должна соответствовать степени интеллектуальной и моральной зрелости народа и времени, в котором она существует. Поэтому она должна точно подходить особенному восприятию мира, которое свойственному народу в определенный период и всем индивидам, составляющим данный народ.
   Поэтому, когда политическая формула, скажем так, преодолена, когда ослабла вера в принципы, на которых она основана, и охлаждены чувства, которые ее создали, это знак того, что в политическом классе зреют внутренние трансформации. Французская революция произошла, когда огромное большинство французов утратило веру в божественное право короля, а русская революция разразилась, когда почти вся интеллигенция и большинство русских рабочих и крестьян перестали верить в то, что царь получил от Бога миссию управлять самодержавно Святой Русью.
   Наоборот, когда политическая формула пребывает в гармонии с менталитетом данной эпохи и с чувствами, наиболее распространенными среди данного народа, ее полезность становится неоспоримой, потому что очень часто она служит установлению границ действия тех, кто командует и облагораживает в известной мере подчинение, не будучи сама исключительным результатом материального принуждения.
   Поскольку в каждом политическом организме необходимым образом присутствует и функционирует руководящий класс, становится очевидным, что усилия тех, кто желает изучать политические феномены, должны концентрироваться на исследовании различных типов организации и ее формирования.
   Что касается организации, можно утверждать, что до сих пор она представлена тремя различными типами: феодальным, бюрократическим и третьим типом. Последний менее распространен, но им не следует пренебрегать из-за интеллектуального наследства, которое он оставил, и важности, которую он в свое время приобрел. Разумеется, мы имеем в виду эллинский и италийский города-государства.
   Система – благодаря историческим реминисценциям мы назвали ее феодальной – является наиболее простой и примитивной и в то же время наименее совершенной, которой с трудом удавалось постоянно координировать усилия всего народа для достижения единой гражданской или военной цели. Ее главная характеристика состоит в том, что территория государства была разделена на множество частей, в каждой из которых представитель верховного иерарха соединял в своих руках все суверенные власти. Так обстояло дело в средневековой Европе, когда барон был в одно и то же время военным руководителем, судьей и мог вводить подати и налоги в пределах своего феода.
   Это приводило к тому, что каждая часть государства могла поддерживать свою почти независимую позицию перед центральными властями и даже с относительной легкостью отделяться от них. Поэтому в феодальных режимах единство государства и сочленение его различных частей могло поддерживаться только, когда центральный орган возглавляло лицо с таким престижем и энергией, которые могли внушать уважение местным руководителям; или же когда национальное чувство было настолько сильным, что представляло собой ощутимое препятствие разделению государства, как произошло в Японии перед сёгунатом Токугава [84 - Сёгунат Токугава утвердился в первые годы XVII в. С этого времени до XIX в. центральная власть в Японии была достаточно сильной, потому что крупные феодалы, находились под строгим наблюдением, и большая часть страны, особенно ее стратегические пункты, зависели напрямую от сёгуна.].
   Бюрократическая система характеризуется тем, что функции управления распределены не в зависимости от территории, но по их природе, поэтому военное управление отделено от судопроизводства, то, в свою очередь, – от финансовой сферы, и каждое проявление суверенитета доверено такой же специальной иерархии функционеров, которые получают руководящий импульс из центрального органа государства; поскольку разные виды деятельности правительства доверены разным людям, становится более эффективным и надежным управление небольшой группы, стоящей во главе государственной организации, и более затруднительны попытки каких-то районов отделиться от остальной территории и жить собственной жизнью.
   Древние империи Востока и исламские государства почти всегда сохраняли характер феодального государства, но в Древнем Египте мы находили временами следы эволюции к бюрократическому государству. Начальную бюрократизацию, несмотря на достаточно широкие полномочия, предоставленные местным правителям, можно обнаружить в Китае в лучшие периоды существования китайской цивилизации. Более значительной была независимость сатрапов, или местных правителей, в Персидской империи, и излишняя независимость стала одной из причин довольно быстрого распада Багдадского халифата и империи Великого Могола.
   Переход от организации феодальной к организации бюрократической происходит довольно медленно. Характерный пример длительности такой трансформации нам дает Франция, где борьба между централизованной монархией и феодалами длилась в различных фазах почти семь столетий – от Гуго Капета до Людовика XVI. Хотя и со значительными трудностями, небюрократические государства также могут претерпеть распад и разложение, как это произошло в Западной Римской империи в V в. и. э., и разложение тогда было наиболее полным, а длительность примерно такой, какими бывали периоды упадка феодальных государств. К распаду политического организма добавляется трансформация моральных сил и упадок сил экономических, руководивших до этого обществом.
   Мы уже отмечали оригинальные черты, которыми отличались города-государства в античной Греции и Италии от других типов политической организации. Эти черты частично могут встречаться также в средневековых коммунах, которые после X в. стали образовываться в Западной Европе. [85 - Что касается античной Греции и Рима, см.: рр. 30–67, средневековых Коммун см.: рр. 81–83.] Как в одном, так и в другом случае руководящий класс был, по крайней мере по видимости, очень широким, поскольку из-за краткой длительности исполнения публичных должностей, их сменяемости и чередования он охватывал значительную часть населения города-гегемона [86 - Нет необходимости напоминать, что в Греции из гражданства исключались рабы, домицилированные иностранцы, а иногда даже те, кто не были детьми гражданина и гражданки. Известно, кроме того, что Аристотель, который, конечно, не был аристократом, не хотел допускать к публичным должностям мелких торговцев и мелких ремесленников.]. Хотя фактически, в особенности в Риме, наиболее важные должности замещались почти всегда выходцами из небольшого числа наиболее выдающихся семей, так же и в Греции, когда возобладало демократическое течение, дошедшее до попытки введения абсолютного равенства всех граждан вследствие гражданской войны и лишения имущества богатых, которые подготавливали олигархический режим, тесно сплоченный вокруг тирана.
   Аналогичным образом в средневековых коммунах наиболее важные должности, как правило, доставались руководству главных цехов или, как это происходило в Венеции, ограниченному числу высокопоставленных семей, и там, где концентрации власти в одном узком классе не было, почти всегда Коммуну замещала Синьория, похожая на античную тиранию.
   Нет необходимости напоминать, что как в античном городе-государстве, так и средневековой коммуне было почти невозможно расширить государство, не изменив порядки, на которых оно было основано. Только политическая мудрость Рима смогла частично преодолеть эту трудность. Но и Рим, в известной мере, должен был трансформироваться в бюрократическое государство, когда его господство распространилось на все Средиземноморье. Однако достойна удивления констатация силы и сопротивления несчастьям, которые пропорционально своей обширности этот тип политической организации смог продемонстрировать в разных обстоятельствах. В самом деле, известно, что Афины могли послать около 40 тысяч людей на Сицилию, когда предприняли свою неудачную экспедицию против Сиракуз и что, несмотря на то, что на родину возвратились лишь немногие участники экспедиции, город нашел в себе силы почти десять лет сопротивляться Пелопоннесскому союзу. Рим, вопреки огромнейшим потерям, выиграл Первую и Вторую пунические воины. Пиза, население которой в XIII в. не превышало 80 тысяч, понесла потери – 5 тысяч погибших и 11 тысяч пленных в сражении при Мелории [87 - По всей вероятности половина численности войск, посланных на Сицилию, не были арийскими гражданами, но с учетом того, что последних насчитывалось не больее 35–40 тысяч, усилия, приложенные Афинами, – удивительны. Подобным же образом часть тех, кто сражался на стороне Пизы под Мелорием, должна была быть набрана в тосканской Маре, но та была слабо населена, и остается признать значительным напряжение, выдержанное городом-гегемоном, понесшем в предыдущем сражении серьезные потери.]. Нет необходимости напоминать и о том вкладе, который внесли Афины, Флоренция и Венеция в искусство, письменность, литературу, науку.
   Интеллектуальное влияние этой формы государства способствовало, не считая других положительных воздействий, созданию и поддержанию того типа политической организации, которую можно было бы назвать либеральной, в противопоставлении той, которую называют автократической. Главная характеристика либеральной системы состоит в том, что передача власти происходит снизу вверх, т. е. чиновники занимают свои места благодаря всеобщему голосованию тех, кто должен потом им подчиняться, в то время, как в системе автократической высшая иерархия назначает своих непосредственных сотрудников, которые в свою очередь назначают подчиненных им функционеров [88 - Наименование, конечно, несколько условное, которое мы дали прилагательным «либеральный» и «автократический», но оно то же самое, которое мы уже приняли в «Элементах политической науки».].
   Известно, что древние империи Востока были организованы по правилам автократической системы. Такими же были исламские государства, Римская и Византийская империи, с некоторой оговоркой так же западноевропейские монархии с XVI до начала XIX в. Напротив, можно рассматривать как принадлежащие к либеральному типу, помимо городов-государств античности и средневековых коммун, республиканские режимы и парламентарные монархии, хотя, по правде говоря, в Европе, как республики, так и ограниченные монархии должны рассматриваться в качестве смешанных типов, поскольку бюрократия, держащая в своих руках значительную часть реальной власти, назначается почти всегда по автократической схеме.
   В целом можно утверждать, что автократические режимы более длительны, чем организованные по системе либеральной. Поскольку последние – весьма тонкие организмы, которые могут действовать хорошо, только когда им это позволяют условия жизни народов, принявших этот режим, и в эпохи экономического процветания и высокого интеллектуального расцвета. Было бы наивно полагать, что либеральные режимы в соответствие с политической формулой, которая их оправдывает, опираются на ясно выраженный консенсус численного большинства граждан, поскольку, как уже было показано выше, на выборах борьба разворачивается между различными организованными группами, имеющими средства, способными повлиять на массу неорганизованных избирателей, которым ничего не остается, как выбирать из небольшого числа представителей этих групп [89 - См. по этому поводу нашу Теорику правительств и наши Элементы политической науки, уже цитированные.].
   Однако в борьбе за голоса дезорганизованного большинства каждая группа старается быть информированной, по крайней мере, по видимости, относительно идей и чувств, бытующих в этой массе, а если что и разрешено либеральным режимам – это объяснить применение чрезвычайной силы в чрезвычайных условиях, с другой стороны – сделать так, чтобы руководящий класс испытывал влияние наиболее многочисленных элементов, хотя и не слишком осознающих истинные проблемы общества, именно потому, что наибольшая опасность, угрожающая либеральным институтам, состоит в предоставлении избирательного права наиболее необразованным стратам населения [90 - Поэтому Трейчке в своей «Политике» имел право сказать, что логика есть худший враг демократии. Действительно, представительный режим, основанный на политической формуле народного суверенитета, понимаемого как суверенитет большого числа, должен довести дело до принятия всенародного голосования, которое надолго сделает невозможным или по крайней мере очень затруднит правильное функционирование этой формы правления.].
   Если важно заниматься изучением различных типов организации политического класса, то еще важнее исследовать различные методы, используемые при их формировании, или разные критерии, по которым она допускает и приближает к себе определенное число одних индивидов и держит на расстоянии многих других.
   Критерий, повсеместно превалирующий и почти обязательный для формирования руководящего класса, состоит в способности руководить или же, как уже было интуитивно предсказано Сен-Симоном, в обладании такими персональными качествами, которые в данное время данным народом наиболее оценены и приемлемы в управлении обществом. К этому следует добавить волю к господству и сознание необходимости обладать этими качествами. Последние тоже должны меняться, потому что постоянно меняются интеллектуальные, моральные, экономические и военные условия любого народа, а это приводит к тому, что и политические порядки и административное управление должны соответственно меняться.
   Названные изменения совершаются медленно, и в этом случае новые элементы, которые проникают в руководящий класс, не меняют скоропалительно ни его духа, ни его структуры. Иногда они происходят быстро и беспорядочно, и тогда замена новыми элементами старых может произойти в ходе смены одного или двух поколений почти в полном объеме. В первом случае можно утверждать, что превалирует тенденция, которую в другом месте мы назвали аристократической, во втором – тенденция, которую мы назвали демократической [91 - См.: Г.Моска, Приницп аристократический и демократический в «Ежегоднике Университета Турина» учебного года 1902-03 и Элементы политической науки, cl 1., часть 11, rn.IV.].
   Довольно затруднительно, более того невозможно, устранить полностью действие одной из этих тенденций, потому что абсолютное превосходство аристократической тенденции предполагало бы, что мысль и условия жизни человеческого общества не должны никогда меняться, что, как учит долгий опыт, – абсурдно; с другой стороны, абсолютное превосходство демократической тенденции могло бы иметь место, если бы дети не наследовали средства, отношения и знания, которые служили отцам для занятия лучших социальных позиций.
   Частную собственность на землю, капиталы и все средства производства определяют как главную причину наследственного влияния на политику. Нельзя отрицать, что в этом утверждении содержится часть истины, но полагаем, как мы уже показали, что если собственность на эти инструменты принадлежит государству, то те, кто управляет государством, – а это меньшинство, аккумулирующее экономическую и политическую власть, – располагают широчайшими возможностями, чтобы устроить карьеру собственным детям или персонам, находящимся под их защитой.
   Быстрое и почти полное обновление руководящего класса во времена достаточно отдаленные нередко происходило вследствие вторжения варварских племен, не знавших еще оседлого образа жизни, которые устанавливали в завоеванной стране свои порядки и занимали места прежних правителей. Очень часто успех завоевателей был обеспечен в значительной мере расколом и упадком старого политического класса и, почти всегда, безразличием, а иногда и сосуществованием плебеев с новыми хозяевами завоеванной страны [92 - Замечено, что за несколько веков до падения Западной Римской империи и вторжения варваров Галлия была взбудоражена восстанием багаудов, банды которых состояли из колонов и рабов. Также и в Африке восстанию циркумцеллионов предшествовало вторжение вандалов. Приск в интересном сообщении из посольства в Аттиле рассказывает о встрече при дворе суверена гуннов с одним греком, который был пленником у варваров и потом, будучи освобожден, смог достичь высокого чина в армии гуннов. Он заявлял византийскому послу, что для выдающегося человека намного предпочтительнее жить среди варваров, чем быть объектом притеснений и постоянных вымогательств имперских чиновников.].
   Эти политические катаклизмы отнюдь не были редкими в древних империях Востока. От некоторых из них пострадала цивилизация в Месопотамии и уже давно известно о разрушениях, которые произвело вторжение гиксосов в Древний Египет. Подобные вторжения в разные эпохи пришлось испытать Китаю и Индии и не надо напоминать о падении Западной Римской империи и нападениях арабов и турок.
   С прогрессом цивилизации зоны, занятые варварами и кочевниками, мало-помалу сокращались, а обитаемые территории населялись плотно и постоянно. Оседлые народы занимались ремеслом, торговлей, интенсивным земледелием. Кроме того, развитая цивилизация располагала средствами защиты против варваров, все более эффективными по сравнению с теми, что использовались в эпоху Чингисхана и Тамерлана. Поэтому катаклизмы такого рода, о которых упоминалось, становились весьма затруднительными, если не невозможными.
   Напротив, во времена недавние и совсем близкие быстрые и насильственные обновления руководящего класса происходили по инициативе новых политических сил, зародившихся в разных странах, и в силу распада старых руководящих классов. Иными словами, вторжения были замещены революциями. В качестве примера можно привести Великую французскую революцию, возможно ту, которая произошла в Японии в 1853–1868 гг. и, наконец, самую большую из всех, русскую революцию [93 - Впрочем, думается, что революции не были неизвестными даже и в самые древние периоды истории. Согласно документам, переведенным за последние пятнадцать лет, даже в Древнем Египте, в период, длившийся с древней империи и до новой империи, т. е. примерно с 2360 до 2160 гг. до и. э., царила анархия, в ходе которой старые социальные иерархии были смещены. Представляется, что иностранные вторжения приводили только к установлению беспорядков и совсем не были главной причиной распада управляющего класса. Волнительно читать сейчас, спустя сорок веков, выражения огорчения и боли тех, кто с высоких социальных позиций был ввергнут в нищету, в то время как другие, из наиболее низких страт общества, были вознесены высоко.]. Каковы бы ни были причины политических катаклизмов, обновивших состав и порядок деятельности руководящего класса, почти всегда более или менее многочисленные фрагменты старого класса входили в класс новый.
   Из объективного изучения истории можно извлечь как следствие то, что лучшие режимы существовали на протяжении длительного времени и умели избегать тех насильственных кризисов, которые время от времени, как это имело место в случае падения Римской империи, отвергали гуманизм ради варварства. Эти режимы смешанные, т. е. такие, в которых не превалирует абсолютно ни автократическая, ни либеральная система, а аристократическая тенденция умерена медленным, но постоянным обновлением господствующего класса, готовым, таким образом, принять в себя те элементы здорового господства, которые постепенно утверждаются в управляемом классе. Но чтобы подобный режим мог существовать, требуется целый комплекс обстоятельств, которые никакая мудрость законодателя не может самопроизвольно создать. Поскольку необходима такая множественность и такое равновесие руководящих сил, какие может породить только весьма продвинутая цивилизация, в которой религиозная власть должна быть отделена от власти политической, управление экономикой не быть захваченным полностью правителями государства, вооружение не находиться исключительно в руках одной фракции общества, отделенной и отличной от всех остальных, а культура и техническая подготовка являлась одним из условий, открывающих путь в управляющий класс.
   И всего перечисленного недостаточно: потому что только систематическое воспитание, формирующее человека, и богатый опыт будут способны найти практические пути и способы заглушать насильственные и преступные инстинкты, часто сопровождающие чувство власти. Эти инстинкты столько раз проявлялись во время больших политических кризисов, после того как длительный период порядка и социального мира заставлял поверхностных наблюдателей верить в то, что они сошли на нет.

Теория политического класса: от истоков к современности

   Итальянский правовед, социолог и политический мыслитель Гаэтано Моска (Mosca) родился в г. Палермо 1 апреля 1858 года. Совсем недавно, в 2008 году, научная общественность отмечала юбилейную дату – 150-летие со дня рождения основателя теории политического класса. Изданная работа Г. Моски «История политических доктрин», переведенная с итальянского профессором Е.И. Темновым, являет собой знак внимания итальянскому ученому с мировым именем.
   «История политических доктрин» впервые увидела свет в 1933 году. К этому времени Г. Моска прошел богатый жизненный путь. После окончания в 1881 году Палермского университета он преподает конституционное право в Римском и Туринском университетах (1885 – 1933), одновременно ведет активную политическую деятельность: является депутатом парламента, заместителем министра колоний, сенатором, печатается в авторитетных периодических изданиях. В своей политической и публицистической деятельности выражал негативное отношение к нарождающемуся с середины 20-х годов фашистскому режиму в Италии.
   Но наибольшую известность и славу ему принесли усилия на научной почве. Его работы «Теория правления и парламентское правление. Историческое и социальное исследование» (1884), «Современные конституции» (1887), «Начала политической науки» (1896; на английском языке издана в 1939 году под названием «Правящий класс») явились новаторским вкладом в развитие политической и правовой мысли [94 - Ряд глав из работы Г.Моски «Элементы политической науки» («Правящий класс») были опубликованы в журнале «Социологические исследования» (1994, № 10; 1995 №№ 4,5,8), а затем некоторые фрагменты этого текста были воспроизведены во втором томе пятитомной Антологии мировой политической мысли, изданной в 1997 году в издательстве «Мысль».]. В этих работах Г. Моска предстает автором и основателем оригинальной теории политического класса или как её стали позднее называть, используя термин другого итальянского исследователя, Вильфредо Парето, теории политических элит.
   Основной вопрос политики – вопрос о том, кто правит и почему, был второстепенным в учениях XIX – начала XX века. Так, марксистская теория доказывала, что экономически господствующий класс является и политически господствующим классом, то есть политический статус правящего класса обусловлен его социально-экономическим господством.
   Политический класс в работах Г. Моски, в отличие от предыдущих социально-политических теорий, – это главный, самостоятельный и отдельный объекта исследования. В одной из основных своих работ автор чётко формулирует основные положения своих исследований: «Во всех обществах существуют два класса людей – класс правящих и класс управляемых. Первый всегда менее многочисленный и выполняет все политические функции, монополизирует власть и наслаждается теми преимуществами, которые дает власть…» [95 - Моска Г. Правящий класс // Антология мировой политической мысли. В 5 т. Т.2. М., 1997. С. 118.]. Анализ структуры этого правящего класса, законов прихода его к власти, выявление тенденций его функционирования, вырождения, упадка и смены другой правящей группой – все это стало предметом особого научного внимания Г. Моски.
   В последней главе «Истории политических доктрин» автор пишет: «Сегодня новый метод политических исследований имеет тенденцию концентрировать внимание теоретиков именно на формировании и организации руководящего класса, который в Италии повсеместно получил наименование политического класса» [96 - Моска Г. История политических доктрин. М., Мысль. 2012. С. 299.]. Здесь же Моска отмечает, что понятие «политический класс» наряду с понятием «элита», употребляемым Парето, начинают использовать и зарубежные авторы.
   И действительно, история распорядилась так, что работы Г.Моски открыли дорогу целому научному направлению политико-правовых, философских, психологических и социологических исследований, которое ныне получило название элитология. Не всегда исследователи этого направления употребляют понятия политический класс или элита, но всегда их внимание сконцентрировано на изучении специфики функционирования той малочисленной группы в социальной и особенно политической структуре общества, которая монополизирует власть и, в силу этого, играет огромную роль в историческом процессе.
   К числу классиков элитологии, помимо Г.Моски, традиционно относят его соотечественника Вильфредо Парето (1848 – 1923) и представителя немецкой школы политической социологии, известного теоретика политических партий Роберта Михельса (1876 – 1936). В. Парето ввел в широкий научный оборот понятие элита, используя при этом и понятие «правящий класс». Если оставить в стороне фикцию «народного представительства» и обратиться к существу дела, – пишет он, – «то обнаружится, что за небольшими недолговременными исключениями, повсеместно имеется малочисленный правящий класс, удерживающий власть отчасти силой, отчасти с согласия класса управляемых, значительно более многочисленного». В элите Парето выделяет две группы, называя тех, «кто прямо или косвенно играет заметную роль в управлении обществом» правящей элитой, остальных – неуправляющей элитой. Итак, заключает Парето, «мы имеем две страты населения, а именно: 1) низшая страта, неэлита… 2) высшая страта, элита, делящаяся на две части: (а) правящая элита; (б) неуправляющая элита» [97 - Парето В. Компендиум по общей социологии // Антология мировой политической мысли. В 5 т. Т.2. М, 1997. С. 61.]. Как и Г. Моска, В. Парето уделяет основное внимание, функционированию элиты, её взаимодействию с большинством населения – неэлитой, а также процессу круговорота элит. Циркуляция, то есть круговорот элит, как показывал Парето, является движущей силой исторического процесса.
   Р. Михельс исследовал политические процессы, находясь под влиянием итальянских теоретиков элит. В своих работах он обратил внимание на то, что становление небольшой правящей группы в любых сообществах обусловлено фактом разделения труда, необходимостью управления общими проблемами и делами, с которыми сталкивается то или иное сообщество людей. Значительный вклад Р. Михельса в политическую науку связан с исследованием политических партий. Его работа «Социология политической партии в условиях демократии» появилась в Германии в 1911 году. Согласно Михельсу, политические партии – необходимое средство защиты социальными движениями своих главных интересов. Однако, – показывает он, – политические партии, как и любые крупные организации, вынуждены вверять своим лидерам монопольную власть. Возвышение партийной олигархии над политическими партиями и социальными движениями есть следствие целого ряда факторов: некомпетентности масс, необходимости знаний и навыков политической работы, потребность в эффективном руководстве в условиях межпартийной борьбы. Партийная олигархия, искусно пользуясь разнообразными ресурсами, начинает существовать не для социальных движений, а за счет этих партий и движений.
   В силу этих факторов, как показал Михельс, происходит вырождение внутрипартийной демократии. Этот процесс Михельс сформулировал как «железный закон олигархизации»: «Во всех партиях, независимо от их типа, демократия ведет к олигархии». Суть этого закона заключается в том, что властные ресурсы в партиях используются не столько для защиты интересов партийных масс, сколько для реализации интересов партийных лидеров. Вместе с тем Михельс отмечал, что, во-первых, без партий в современную эпоху невозможно добиться успехов в политической борьбе, в борьбе различных социальных слоев за распределение и перераспределение общественных ресурсов. Во-вторых, несмотря на то, что борьба за демократию приобретает олигархические формы, все же межпартийная конкуренция, по мнению Михельса, способствует отбору и продвижению к власти в государстве наиболее достойных [98 - Михельс Р. Социология политической партии в условиях демократии // Антология мировой политической мысли. В 5 т. Т.2. М., 1997. С. 186 – 196.].
   Дальнейшее развитие элитистское направление получило в США и ряде стран Западной Европы. Австрийский и американский социолог и экономист Йозеф Шумпетер (1883–1850) явился основоположником концепции демократического элитизма или элитарной демократии. В работе «Капитализм, социализм и демократия» (1942 г. В России реферативное издание появилось в 1989 году, полное – в 1995 г.) Шумпетеру удалось в теоретическом плане достаточно убедительно согласовать некоторые элементы представительной демократии с выводами классиков элитизма.
   Демократический элемент в концепции Шумпетера представлен двумя измерениями. Первое измерение заключается в процедуре свободной конкуренции различных элитных группировок за голоса избирателей. Элемент свободной конкуренции, – подчёркивает он, – «является сутью демократии» [99 - Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. М., 1995. С. 367, 372.]. Второе измерение, характерное для демократии, заключается в том, что в итоге народ посредством выборов определяет, какая из конкурирующих элит будет править в ближайший до следующих выборов период.
   Элитарный элемент в концепции Шумпетера представлен положением о том, что «не народ в действительности поднимает и решает вопросы, эти вопросы, определяющие его участь, поднимаются и решаются за него». И далее: «Демократия лишь значит то, что у народа есть возможность принять или не принять тех людей, которые должны им управлять» [100 - Там же. С. 350, 372.].
   Безусловно, Шумпетер заметил то, что не смог в силу исторических ограничений заметить К.Маркс в своей теории экономической обусловленности политического господства. С резким подъёмом в конце XIX – первой половине XX веков уровня участия масс в общественно-политической жизни, расширением демократических элементов в политической жизни многих стран Запада структура политического класса все больше утрачивала жесткий сословно-классовый характер (феодалы или буржуазия как экономически господствующие и тем самым правящие классы). Демократизация вынудила политический класс становиться более открытым. В процессах и процедурах формирования правящего класса в зависимости от конкретных условий той или иной страны стали переплетаться элементы демократии и элитизма. Эти новые тенденции социально-политического развития как раз и были отражены в концепции элитарной демократии И. Шумпетера.
   С именем испанского философа Хосе Ортеги-и-Гассета связана разработка элитарно-ценностной теории. В основе этой теории лежит идея разработки идеальной, нормативной модели политической элиты. Ортега-и-Гассет представлял политическую элиту как группу, обладающую повышенным чувством ответственности. Любая ещё окончательно не выродившаяся человеческая раса порождает обычно пропорциональное общему числу членов количество выдающихся людей, в лице которых интеллектуальные, моральные и вообще жизненные свойства выражены с наибольшей силой. В развитых расах это количество представлено явственней и мощней. Иначе говоря, одна нация превосходит другую мощностью избранного меньшинства. Избранное меньшинство – это «не те, кто кичливо ставит себя выше, но те, кто требует от себя больше, даже если требование к себе непосильно» [101 - Ортега-и-Гассет X. Избранные труды. М., 1997. С. 46.]. В ряд элитарно-ценностных концепций вписывается и концепция меритократии (от лат. meritus – достойный и греч. Kratos – власть), представленная в книге английского социолога Майкла Янга «Возвышение меритократии: 1870 – 2033» (1958 г). В ней автор пытается представить власть интеллектуалов и обосновать систему отбора правящей элиты из наиболее талантливых, одаренных и компетентных представителей общества. «Сегодня мы открыто признали, что демократия – не более чем ожидание. Нынешнее правление осуществляется не столько через народ, сколько через наиболее умную часть народа – не аристократию по рождению и не плутократию, а истинную меритократию таланта» [102 - Янг М. Возвышение меритократии // Утопия и утопическое мышление: антология зарубежной литературы. М., 1991.].
   К представителям элитарно-ценностных концепций относится разработка русскими мыслителями Н.А.Бердяевым, И.А.Ильиным и др., требований, которым должно соответствовать правящее меньшинство. «В сущности только и существует два типа власти, – пишет Бердяев, – аристократия и охлократия, правление лучших и правление худших. Но всегда, всегда господствуют немногие; таков непреложный закон природы. Истинная аристократия может служить другим, служить человеку и миру, потому, что она не занята самовозвышением, она изначально стоит достаточно высоко. Она – жертвенна. В этом вечная ценность аристократического начала» [103 - Бердяев Н.А. Философия неравенства. М., 1990. С. 126, 128.]. Иван Ильин также формулирует высочайшие требования к российскому политическому классу. «Тот, кто желает служить России в сфере политики, – писал И. Ильин, – должен прежде всего понять, что к этому служению, необходимо умственно и нравственно подготовится» [104 - Ильин И.А. Собрание сочинений. Т.2. кн.2. М., 1993. С. 351.].
   Сравнивая представления элитарно-ценностных теорий о правящем классе с идеями реалистических (макиавеллистских) теорий (Моска, Парето и др.), обнаруживаем существенные различия в методах и результатах исследования. Сторонники элитарно-ценностных теорий разрабатывают модель правящей элиты с точки зрения того, какой она должна быть (нормативно-ценностный подход), реалисты исследуют элиту такой, как она есть (позитивистский подход). Для сравнения представим ещё раз слово В.Парето: «В сущности, какой бы ни была форма режима, люди, которые управляют, имеют, как правило, определенную склонность к использованию власти для сохранения своих позиций, а также к злоупотреблению ею для достижения собственных выгод, которые иногда не вполне отличаются ими от партийных выгод и почти всегда смешиваются с национальными. Отсюда вытекает следующее: 1) Нет большой разницы между формами режима. Различия содержатся в сущности, то есть в чувствах народа; там, где он более или менее честен, правительство также оказывается более или менее честным; 2) Злоупотребления будут тем более масштабными, чем больше будет вмешательство государства в частные дела, поскольку расширится почва для эксплуатации; 3) Правящий класс заботится также о том, чтобы присвоить себе имущество других не только из соображений собственной выгоды, но также и для того, чтобы поделиться им с теми из класса управляемых, кто обеспечивает им власть как с помощью силы, так и хитро [105 - Парето В. Компендиум по общей социологии // Антология мировой политической мысли. В 5 т. Т. 2. С. 74.]. Не менее нее четко позитивистский подход к анализу элит выражен и у Г.Моски: «Известно, что крайняя централизация богатства в руках небольшой фракции правящего класса содействовала упадку такого весьма совершенного политического организма, как Римская республика…Нам не следует пребывать в иллюзиях в отношении практических последствий режима, при котором неразрывно соединились бы и осуществлялись одними и теми же лицами руководство экономикой, управление производством, распределение производимого продукта, политическая власть. Мы замечаем, как по мере увеличения доли общественного богатства, забираемой и распределяемой государством, у глав политического класса становится все больше средств влияния на подданных, как они при этом все легче уходят от любого контроля. Разве не видим мы, как одной из важнейших причин упадка парламентаризма стало увеличение числа подрядов на государственные работы и прочих милостей экономического характера, оказываемых управленцами избранным индивидам и объединениям людей…и как там труднее всего добиваться независимого положения и честного дохода, не имея дел с властями» [106 - Моска Г. Элементы политической науки // Социологические науки. 1995. № 8. С. 133.].
   На протяжении всего текста «Истории политических доктрин» видно, что Г. Моска не занимается разработкой идеальных моделей правящего класса, он анализирует эмпирические факты, реальные тенденции развития политических классов. Он постоянно обращает внимание на необходимость соотносить политические идеи того или иного периода с политическими институтами этого времени, видеть или выявлять тесную связь в развитии доктрин и институтов. Невозможно изучать историю политических доктрин без одновременного изучения истории политических институтов. Мы не сможем, пишет он, «хорошо осознать ту или иную доктрину, игнорируя тот тип политический организации, которому она соответствует с целью либо его защиты, либо его свержения. Иными словами, без точного знания политической организации данной эпохи и данного народа вряд ли достижимо точное знание тех доктрин, которые у этой общности сформировались» [107 - Моска Г. История политических доктрин. С. 12.]. Этот подход чётко реализуется в «Истории политических доктрин». Так, анализ политических доктрин античной Греции предваряет параграф, посвященный рассмотрению политических институтов античной Греции. Политические доктрины античного Рима рассматриваются в связи с анализом институтов античного Рима и т. д.
   В 50-е – 70-е годы XX века в США широкий резонанс получили леворадикальные (критические) и неоконсервативные (охранительные) концепции элит. Ярким представителем леворадикальной критики элит (анти-элитизм) явился Чарлз Райт Миллс (1916 – 1962). В книге «Властвующая элита» (1956, издание на русском языке – 1959) Миллс раскрывает процесс централизации социального управления, который является следствием индустриализации. Это в свою очередь ведет, как показывает Миллс, ко всё большей интеграции верхушки бизнеса, представителей политики и военно-промышленного комплекса в единую властвующую элиту и нарастающему отчуждению её интересов от интересов общества.
   Критический анализ правящей элиты с использованием огромного фактического материала представлен в работе американского политолога Майкла Паренти «Демократия для немногих» (1976, первое издание на русском языке – 1990.), в которой автор раскрывает плюралистический характер американского правящего класса. Однако этот плюрализм, как показывает Паренти, доступен крайне узкому кругу людей, фактически монополизировавших кресла политических кабинетов и обеспеченных после ухода из политики гарантиями «тёплых местечек» в кабинетах корпораций, которым они делали услуги, находясь в политике [108 - ^аренти М. Демократия для немногих. М., 1990. С. 270.].
   Другое направление, неоконсервативную концепцию элит разработали американские исследователи Т.Дай и X. Зиглер в совместно изданной книге «Демократия для элиты». Введение в американскую политику» (1970, издание на русском языке – 1984). Ирония демократии в том, отмечают эти авторы, что массы часто склонны к авторитаризму, экстремизму, они далеко не всегда разделяют ценности демократии. В этих условиях, – как пытаются обосновать Дай и Зиглер, – правящие элиты оказываются тем меньшинством, которое стоит на страже ценностей плюрализма, прав и свобод, толерантности и других приоритетов из арсенала современной демократии.
   В Советском Союзе, других социалистических странах политическая элита долгое время фактически не изучалась. Как отмечается в одной из современных работ «…в годы существования СССР исследования советской элиты отечественными обществоведами сводились исключительно к тенденциозным разработкам так называемых проблем кадровой политики. Термин «элита», то есть узкий круг влиятельных лиц, принимающих социально значимые решения и осуществляющих контроль за их реализацией, по отношению к советскому обществу никогда не употреблялся» [109 - Куколев И., Штыков П. Становление элитоведения (1991 – 1996) // Социальные исследования в России. Немецко-российский мониторинг. М., 1998. С. 107.]. За этой констатацией можно видеть общую тенденцию, свидетельствующую о том, что при определенных политических режимах нет условий и возможности для систематического и глубокого исследования политической проблематики. Вопросы политики и власти исследовались и изучались в социалистических странах лишь в меру дозволенного. Кроме того, известно, что для любой науки информация – это ее хлеб. Однако информация о функционировании власти в СССР была за семью печатями. Только через десятки лет стали достоянием общественности и исследователей процедуры обсуждения и принятия решений (в этой части и сейчас принципиальных изменений пока мало), механизмы формирования политической элиты и др. В общем, власть как святая святых была труднодоступна для рядового исследователя. Крупных работ по проблемам элит, за исключением работ, в которых с марксистских позиций критиковались западные теории, за советский период практически не выходило. Об этом свидетельствует крайне бедная библиография по этим вопросам за указанное время. Научному сообществу были трудно доступны и зарубежные исследования. Та же литература, которая появлялась, носила в основном идеологизированный и апологетический характер. И это понятно, поскольку для развития науки, кроме свободы доступа к информации, необходима свобода слова. Ситуацию в этой сфере достаточно точно охарактеризовал еще в 1939 году в открытом письме Сталину революционер, литератор и дипломат Федор Раскольников: «Вы лишили советских ученых, особенно в области гуманитарных наук, минимума свободы научной мысли, без которого творческая работа исследователя становится невозможной» [110 - ^аскольников Ф. Открытое письмо Сталину // Гребельский З.В. Федор Раскольников М., 1988. С. 181.]. Конечно, кроме свободы слова исследователю политики и власти необходимы были еще честность и смелость, но все это было в большом дефиците. Вот как характеризует научную атмосферу советской эпохи бывший в брежневские времена директором Института США и Канады Г. Арбатов: работники общественных наук «…погрязли в непроходимом догматизме и начетничестве, неумолкающей апологетике «великого теоретика» [111 - Арбатов Г. Свидетельство современника. М.,1991. С. 24.]. И в постсталинские времена положение мало изменилось. Как писал известный исследователь культуры В.В. Журавлев: «общественным наукам отводилась охранительно-апологетическая функция и большинством обществоведов реализация этой функции понималась как важнейший партийный и профессиональный долг, как выражение гражданской позиции» [112 - Журавлев В. В. Обществовед и перестройка // Вестник АН СССР. 1989. № 7. С. 116.]. Те же авторы, которые переходили грань дозволенного, преследовались, высылались из страны или были вынуждены уезжать за рубеж, чтобы иметь возможность работать в области исследований политики. Здесь мы назовём лишь известные ныне имена авторов, которые так или иначе исследовали в советское время политическую элиту, тем самым вторгались в область недозволенного, и потому вынужденных покинуть страну и писать «издалека»: А. Авторханов, М. Восленский, А. Зиновьев, П. Егидес, А. Некрич, А. Янов и др.
   Лишь с конца 80-х – начала 90-х годов научной общественности стали доступны ныне широко известные работы, посвящённые исследованию элит в социалистических странах: «Новый класс» югославского исследователя М. Джиласа, «Происхождение партократии» А. Авторханова, «Номенклатура» М. Восленского и ряд других.
   Политологи, социологи, философы углубляются в анализ состава и структуры, каналов рекрутирования, особенностей циркуляции, законов функционирования, степени открытости-закрытости современной российской элиты.
   Долговечно ли господство нового правящего класса в России? Вернёмся снова к работе итальянского исследователя. При рассмотрении подобных вопросов Г. Моска обращал внимание на ряд факторов, среди которых существенную роль играют идейные основания господства немногих над большинством. Уже в начале своей работы «История политических доктрин» итальянский автор указывает на понятие «политическая формула» [113 - *Моска Г. История политических доктрин. С. 11.], которое играет важную роль при объяснении исторических циклов смены политического класса. Завершая же книгу, Г. Моска снова пишет: «Одним из первых результатов нового метода стало понятие, получившее название политической формулы. Политическая формула есть констатация того, что во всех странах, достигших хотя бы среднего уровня культуры, политический класс оправдывает свою власть, опираясь на верование или чувство в эту эпоху или у данного народа повсеместно принятые, которыми могут быть в разных случаях предполагаемая воля народа или Бога, сознание и стремление сформировать достойную нацию или избранный народ, традиционная верность династии или вера в некоего индивида, наделенного исключительными качествами.
   …Поэтому, когда политическая формула, скажем так, преодолена, когда ослаблена вера в принципы, на которых она основана и охлаждены чувства, которые её создали, это знак того, что в политическом классе зреют внутренние трансформации. Французская революция произошла, когда огромное большинство французов утратило веру в Божественное право короля, а русская революция разразилась, когда почти вся интеллигенция и большинство русских рабочих и крестьян перестали верить в то, что царь получил от Бога миссию управлять самодержавно Святой Русью» [114 - Моска Г. История политических доктрин. С. 300; Искушённый в политических текстах читатель заметит здесь большое сходство политической формулы Г.Моски с разработанной Максом Вебером теорией (типами) легитимного господства, См: Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 646–647; а также: Вебер М. Харизматическое господство // Социс. 1988. № 5. Пер. с нем. Р.П. Шпаковой.].
   Таким образом, политическая формула в теории Г.Моски, как подчеркнул французский социолог Р.Арон, «…это идея, с помощью которой правящее меньшинство оправдывает свою власть и старается убедить большинство в её легитимности» [115 - Арон Р. Этапы развития социологической мысли. М., 1993. С.455.]. Российское общество и властвующий класс не только не создали, но не приступили к созданию того, что Моска на основе анализа истории политического процесса назвал политической формулой, то есть некоторой идеи, совокупности ценностей, которые бы обеспечивали идеологическую легитимность, прочные идейные основания политического устройства в стране.
   Но не только прочные идейные основания необходимы для господства правящего класса. Г. Моска обращает внимание на целый ряд социально-экономических факторов господства правящих сил. Совокупность этих факторов четко сформулирована итальянским мыслителем при анализе причин падения Римской империи. Автор обращает внимание на экономическое и моральное разобщение западной Римской империи, на уменьшение населения, что вело к забрасыванию многих полей, на упадок среднего класса из-за чрезмерного налогообложения, на бандитизм, который превратился в постоянную, незаживающую язву и сделал тревожной ситуацию с безопасностью имущества и приводил главным образом к обнищанию именно среднего класса, потому что богатых защищала их частная охрана, а бедные были защищены своей бедностью [116 - ^оска Г. История политических доктрин. С. 66 – 70.]. «Но было то, что усугубляло последствия ошибок в управлении и лишало результатов те мероприятия, которые могли бы быть полезными. Этим злом стала коррупция многочисленной и назойливо проникающей всюду бюрократии, которая…завоёвывала всё более широкие права в ущерб индивидуальным свободам и муниципальной автономии» [117 - Там же. С. 68.].
   Поразительно сходство тех причин, которые привели к падению Римской империи и процессов, происходящих в современной России. Но следует ещё раз обратить внимание на тот фактор, который, согласно итальянскому исследователю, делает безрезультатными мероприятия, которые могли бы быть полезными. Это «…коррупция многочисленной и назойливо проникающей всюду бюрократии». Таким образом, политический класс стал острейшей проблемой российского общества. Россияне превращаются в «народ без элиты» [118 - Панарин А.С. Народ без элиты. М., 2006.]. Все другие провозглашаемые реформы, трансформации и модернизации в современной России будут безрезультатными, разорительными без радикальных преобразований правящего слоя. Коррумпированный правящий слой ведёт Россию к крупным социальным и политическим катастрофам. Нам, современникам эти катастрофы могут быть незаметны. Они растягиваются на сотни лет, но их результатами становятся исчезнувшие государства, упоминание о которых потомки будут встречать только в учебниках.
   доктор политических наук, профессор
   В.И. Буренко

Индекс важнейших имен

//-- А --//
   Абеляр Петр, философ и теолог
   Абимелех, царь Сикема
   Акуто Джованни, см. Хоквуд
   Агафокл, тиран Сиракуз
   Августин св., Блаженный, Аврелий
   Август Гай Юлий Цезарь Октавиан, первый римский император
   Аверроэс, Ибн Рушд
   Аврелиан, Луций Домиций, римский император
   Александр VI, папа
   Алигьери, Данте, итальянский поэт
   Альберт Великий
   Алкей из Митилены, греческий поэт
   Аламбер, Жан-Батист Ле Ронд де
   Альбицци, Ринальдо, флорентийский политик XV в.
   Александр Македонский, царь
   Альтузий, Иоханн
   Альфонс V Арагонский, Благородный, король Неаполя
   Альфьери, Витторио
   Амвросий св., епископ Медиоланский
   Аменемхет, первый египетский фараон
   Аммон, египетский бог
   Амос, еврейский пророк
   Анна Стюарт, королева Англии
   Анфантэн, Бартелемей-Проспер
   Аргенсон, Рене-Луи де Вуаер де Польми
   Аристотель
   Аристофан, греческий комедиограф
   Ариэо, персидский генерал
   Арнольд I, король Англии
   Арриго VII, Люксембургский, император
   Архилох из Пароса, греческий поэт
   Аттила, предводитель гуннов
   Ашока, индийский царь
   Ашшур, ассирийское божество
//-- Б --//
   Бабеф, Франсуа-Ноэль, Гай Гракх
   Базард, Сен-Аманд
   Бакунин Михаил Александрович
   Балдаччо д`Ангьяри, капитан наемников XV в.
   Бальбо Чезаре
   Бартоло да Сассоферрато
   Беккаделли, Антонио, Панормит
   Беккет, Томас, св. Томас Кентерберийский
   Берлихинген, Гетц, Готфрид, фон, капитан наемников XV в.
   Бёрк, Эдмунд
   Бисмарк Шенхаузен, Отто
   Блан, Жан Жозеф Шарль Луи
   Боден, Жан
   Бойкелс Джованни, Джованни ди Лей да, религиозный реформатор
   XVI в.
   Боккалини, Трайано
   Бонифаций VIII, папа
   Борджа, Цезарь
   Борромео, Карл, архиепископ Миланский и св.
   Боссюэ, Жак-Бенинь
   Ботеро, Джованни
   Брахе, Тихо
   Брахма, индийское божество
   Браччо ди Монтоне, капитан наемников XIV в.
   Бриенн, Гуальтьери VI, герцог Афинский
   Бриссо де Варвиль, Жак-Пьер
   Брут, Марк Юний
   Буленвильер, Генри, граф
   Буонарроти, Микельанджело
   Буонарроти, Филипп
   Буссоне, Франческо, Карманьола, капитан наемников XV в.
   Буханал, Георг
   Буше, Филипп-Жозе-Бенжамин
   Бэкон Френсис
   Бэнтам, Иеремия
//-- В --//
   Вайтлинг, Вильгельм
   Вальполь, Гораций, английский писатель, XVIII в.
   Веспасиан, Тит Флавий, римский император
   Веспуччи, Америго
   Веттори, Франческо
   Вида, Джироламо
   Вико, Джамбаттиста
   Вильгельм I, Завоеватель или Бастард, король Англии
   Вильгельм II Гогенцоллерн, император Германии
   Вильгельм III Оранский, король Англии
   Винкельблех, Карл Георг
   Виргилий, Публий Марон
   Висконти, Галеаццо Мария
   Висконти, Джан Галеаццо
   Висконти, Филипп Мария
   Витторио Амедео II ди Савойа, король Сардинии
   Вольтер, Франсуа-Мари Аруэ де
   Восли, Томас, кардинал и английский политик
//-- Г --//
   Галилей Галилео
   Гегель, Георг Фридрих, Вильгельм
   Гедеон, пятый судья в Израиле
   Геласий I, папа
   Генрих II, король Англии
   Генрих IV, король Франции
   Генрих VI, король Англии
   Генрих VIII, Тюдор, король Англии
   Георг I Ганноверский, король Англии
   Георг II Ганноверский, король Англии
   Георг III Ганноверский король Англии
   Гераклит из Эфеса, греческий философ
   Геродот
   Гесиод
   Гиг, царь Лидии
   Гипподам из Милета, греческий архитектор
   Гитлодей, Рафаил
   Гоббс, Томас
   Гобино, Жан-Артур де
   Гольбах, Поль, Генрих Дитрих, барон д`
   Гомер
   Гонзага, Ферранте I ди, вице король Сицилии
   Гракх, Гай Семпроний
   Грациан, Флавий, римский император
   Григорий I, Великий, папа
   Григорий VII, папа
   Гроций, Гуго
   Гумплович, Людвиг
   Гюнтер, Ф.К.
//-- Д --//
   Давид, второй царь евреев
   Дарий I, царь Персии
   Дарте, Августин-Александр
   Де Кастро, Сципион
   Де Мартеи, Родольфо
   Декарт, Рене
   Демокрит из Абдеры, греческий философ
   Деннигес, Хелен
   Джентили, Альберико, юрист XVI в.
   Джентиллет, Инносент, политический писатель, гугенот
   Джерсон, Жан ле Шарлье
   Джироламо, Савонарола
   Джоберти Винченцо
   Джованни, Медичи, ЛевX папа
   Джордж, Генри
   Джотто из Бондоне
   Дидро, Дени
   Диоген из Синопа, греческий философ
   Диоклетиан, Гай Аврелиан Валерий, римский император
   Домициан, Тит Флавий, римский император
   Дюплесси-Морнау, Филипп
//-- Е --//
   Елизавета Тюдор, королева Англии
//-- И --//
   Иандун, Джованни ди, философ аверроист
   Ибн Дзафар, арабский юрист XII в.
   Ибн Рушд: см. Аверроэс
   Ибн Хальдун, арабский историк XIV в.
   Иеремия, еврейский пророк
   Илиа, израильский пророк
   Ингмар из Реймса
   Иннокентий III, папа
   Иоанн XXII, папа
   Иоанн Английский, Безземельныий, король
   Иона, еврейский пророк
   Иотам, царь Гвиды
   Исидор из Севильи
   Истапс, отец Дария I
//-- Й --//
   Иохин, царь Гвиды
//-- К --//
   Кабэ, Этьенн
   Кавур, Камилл Бенсо, граф ди
   Калликл, греческий философ
   Каллино из Эфеса, греческий поэт
   Кальвин, Жан
   Камандаки, автор Нитисары
   Камбиз, Кир Великий, царь Персии
   Кампанелла, Томмазо
   Кане, Фачино, капитан наемников XIV в.
   Капето, Уго, король Франции
   Каракалла, Марк Аврелий Антонин, римский император
   Карафа, Диомед
   Карл I Стюарт, король Англии и Шотландии
   Карл II Стюарт, король Англии
   Карл III ди Дураццо, король Неаполя
   Карл V, король Испании и император
   Карл VI ди Валуа, король Франции
   Карл VIII ди Валуа, король Франции
   Карл Альберт, король Сардинии
   Карл Великий
   Карл Мартелл
   Карлейль, Томас
   Каррара, Франческо да, Синьор Падуи
   Катилина, Лyций, Сергий
   Каутский, Карл
   Кафьеро, Карл
   Кир, Великий, основатель персидской Империи
   Клемент I, св. Колонна, Маркантонио, римский нобиль и кондотьер XVI в.
   Козимо, Старший Медичи
   Коммод, Марк Аврелии, римский император
   Константин, Флавий Валерий, Великий
   Конт, Огюст
   Конфуций
   Коперник, Николо
   Кромвель, Оливер
   Кромвель, Ричард
   Ксенофонт
   Куоко, Винченцо
//-- Л --//
   Ла Кордаир, Генри-Доминик
   Ла Меннэ, Фелиситэ Роберт де
   Лангбен, Юлий
   Лангет, Хуберт, писатель и политик, гугенот
   Лассаль, Фердинанд
   Ленин, Николай, Владимир Ильич Ульянов
   Леруа, Пьер
   Лессепс, Фердинанд-Мари, виконт
   Ливий, Тит
   Липсио, Джусто, Йоост Липс, фламандский филолог, XVI в.
   Локк, Джон
   Лореицо, Дук Урбино
   Лоренцо, Медичи, Великолепный
   Лориа, Акилле
   Лугалццаггисти, царь Урука
   Луи XI, король Франции
   Луи XII, король Франции
   Луи XIII, король Франции
   Луи XIV, король Франции
   Луи XV, король Франции
   Луи XVIII, король Франции
   Луи Филипп Орлеанский, король Франции
   Лукреций, Кар Тит, римский поэт
   Лучано из Самосаты, греческий писатель
   Людовик IV, Баварский, император
   Лютер, Мартин
//-- М --//
   Мабли, Габриэль Боннэ де
   Мадзини, Джузеппе
   Мазарини, Джулио Раймондо, кардинал и премьер министр Франции
   Макиавелли, Никколо
   Малле дю Пан, Жак
   Мальтус, Томас Роберт
   Мандзони, Алессандро
   Ману
   Мардук, вавилонское божество
   Мариана, Хуан де
   Марий, Гай
   Мария II Стюарт, королева Англии
   Мария Стюарт, королева Шотландии
   Мария Тюдор, королева Англии
   Марк Аврелий Антонин, римский император
   Маркс, Карл
   Марло, Карл: см.: Винкельблех
   Марсилий Падуанский
   Мединачели, Луиджи Франческо де ла Черда, дук ди, вицекороль
   Неаполя
   Медичи, семья де`
   Менес да Тис, мифический царь Египта
   Мен-цзы, китайский философ
   Мерикара, фараон Египта
   Местр, Жозеф де
   Мильтон, Джон
   Моисей
   Монк, Джордж
   Монталемберт, Шарль Форбес, граф ди
   Монтескье, Шарль-Луи, барон ди
   Морелли
   Моро, Томас
   Моска, Гаэтано
   Мюнцер, Томас
//-- Н --//
   Навуходоносор, царь Вавилона
   Наполеон I, Буонапарте
   Наполеон III, Буонапарте
   Натан, еврейский пророк
   Нерва, Марк Коццей, римский император
   Нерон, Юлий Цезарь
   Никола I, папа
   Нифо, Августин, философ XVI в.
   Ницше, Фридрих Вильгельм
   Ногарэт, Гийом де
   Ноде, Габриэль
   Ньютон, Исаак
//-- О --//
   Оливеротто да Фермо, капитан наемников XVI в.
   Орезм, Никола ди
   Оросио, Паоло
   Осуна, дон Родриго Гонсалес, вице-король Неаполя
   Оттон I, император Саксонии
   Оуэн, Роберт
//-- П --//
   Пагано, Марио
   Паолино ди Нола, св.
   Паоло из Тарса, св.
   Парето, Вильфредо
   Парута, Паоло
   Паскуале II, папа
   Патрици, из Керсо, Франческо
   Патрици, из Сиены, Франческо
   Пацци, заговор
   Перикл
   Пети, фра` Джованни, теолог и философ XIV в.
   Петр, св.
   Петрарка, Франческо
   Пий IX, папа
   Писистрат, тиран Афин
   Питт, младший, Вильям
   Питтак, один из семи мудрецов
   Пиччинино, Николо, капитан наемников
   Платина, Бартоломео Сакки
   Платон
   Пол, Реджинальд, кардинал
   Полибий
   Поло, Марко
   Поссевино, Антонио, дипломат, писатель XVI в.
   Проб, Марк Аврелий, римский император
   Прудон, Пьер-Жозеф
   Пуэнте, Хуан де ла
//-- Р --//
   Ретциус, Андерс Адольф
   Рибаданейра, Педро, писатель XVI в.
   Рикардо I, Львиное сердце, король Англии
   Рикардо, Давид
   Ришелье, Арманд Жан дю Плесси де
   Робеспьер, Максимилиан-Франсуа Исидор де
   Родбертус, Йоханн Карл
   Романьози, Джан Доменико
   Ромул
   Росси, Пеллегрино
   Руссо, Винченцо
   Руссо, Жан-Жак
//-- С --//
   Савиньи, Фридрих Карл фон
   Савонарола, фра` Джироламо
   Саллюстий, Гай Крисп
   Сальвиан, христианский писатель V в.
   Самуил, основатель монархии в Израиле
   Саргон, Древний, царь Аккад
   Сарпи, фра' Паоло
   Саул, первый царь в Израиле
   Седесия, последний царь Гвида
   Сенека, Младший, Луций Анней, римский философ
   Сен-Симон, Клод-Генри де Рувруа, граф де
   Септимий Север, Луций, римский император
   Сийес, Еммануэль Жозеф
   Сильвестр I, папа и св.
   Смит, Адам
   Содерини, Пьер
   Сократ
   Солон, афинский законодатель
   Сорель, Альберт
   Спенсер, Герберт,
   Спиноза, Барух,
   Сторх, Николаус,
   Страффорд, сэр Томас Вентворс, английский политический деятель
   Суарес, Франсиско
   Сфорца, Муций Аттендоло, наемник XIV в.
   Сфорца, Франческо, дук Милана
//-- Т --//
   Талет из Милета, греческий философ
   Тамерлан, турецкий суверен из центральной Азии
   Тацит, Публий Корнелий
   Телезио, Бернардино
   Тесей, греческий мифологический герой
   Тирон, М.Туллий, вольноотпущенник Цицерона
   Тиртей, греческий поэт
   Тит, Флавий Веспасиан, римский император
   Токвилль, Шарль-Алексис Анри Морис Клерел де
   Траян, Марк Ульпий, римский император
   Трейчке, Генрих фон
   Тьер, Адольф
   Тэн, Ипполит-Адольф
//-- У --//
   Урбан VII, папа
//-- Ф --//
   Фалей из Кальцедонии, греческий политический писатель
   Феогнид из Мегары, греческий поэт
   Феодосий I, Великий, римский император
   Фердинанд I Арагонский, король Неаполя
   Феррари, Джузеппе
   Филипп II, король Испании
   Филипп II, царь Македонии
   Филипп IV, красивый, король Франции
   Филмер, сэр Роберт
   Фихте, Иоганн Готтлиб
   Фламинио, Марк Антонио, гуманист
   Флёри, Андре-Гэркюль, кардинал
   Фома Аквинский, св.
   Фортескью, сэр Джон
   Фосколо, Уго,
   Фоцилид милетский, греческий поэт
   Франциск Ассисский, св.
   Фридрих I Гогенштауфен, Барбаросса
   Фридрих II, император Швеции
   Фуггер, семья немецких банкиров
   Фукидид, греческий историк
   Фурье, Шарль
//-- Х --//
   Хаммурапи, Царь Вавилона
   Хацфельдт, Софи фон
   Хоквуд, Джон, капитан наемников
   Хотман, Франсуа, французский юрист XVI в.
//-- Ц --//
   Цезарь, Гаи Юлий
   Цицерон Марк Туллий
//-- Ч --//
   Чезена, фра` Микеле да
   Чемберлен, Хьюстон Стюарт
   Чингисхан
//-- Ш --//
   Шакьямуни, одно из имен Будды
   Шмидт, Юлианус
   Шоппио, Гаспар, фламандский писатель, XVI в.
   Шпенглер, Освальд
   Шульце-Делитце, Герман
//-- Э --//
   Эджидио, Романо
   Эдуард VI Тюдор, король Англии
   Энгельс, Фридрих
   Эпикур из Самосы, греческий философ
   Эразм из Роттердама
   Эццелино III да Романо, тиран Феррары
//-- Ю --//
   Юстиниан, римский император Восточной Империи
//-- Я --//
   Яков II Стюарт, король Англии,
   Яков VI Стюарт, король Шотландии, Англии

Гаэтано Моска История политических доктрин. Монография