Елена Федорова
Вершина мира

   ТЫ и Я
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

     Я когда-нибудь все пойму.
     Все. От первой строки
     До последнего слова.
     Я когда-нибудь все приму.
     Все, к чему я пока не готова.

     Я когда-нибудь встречу вас
     И обрадуюсь этой встрече.
     Я когда-нибудь вам скажу:
     Вы – мой самый родной человечек!

   День был серым и пасмурным. Таким же серым и пасмурным было его настроение. Он сидел за столом, пристально смотрел в одну точку и размышлял. Мысли петельками нанизывались на невидимые спицы, создавали причудливый узор, заставляли отыскивать главное. Но его-то он никак отыскать не мог. Не хватало мелких, незначительных деталей, которые он упустил. Это могли быть невстреченные люди, несказанные слова, непережитые чувства, непройденные дороги, не…
   Распахнулась дверь. Секретарь, что-то спросил. Он машинально что-то ответил. Поднял телефонную трубку, но тут же положил ее обратно. Посмотрел в окно. Небо просветлело. Сквозь серую пелену облаков пробились солнечные лучи. От их мягкого света стало тепло. Потеплело и у него на сердце. Пришла неожиданная новая мысль: все происходит не так, потому что ему не хватает тепла. Обычного человеческого тепла, искренности, любви.
   Подумав о любви, он улыбнулся. Любовь в человеческом понимании у него была. Теперь нужно было узнать о любви неземной. Но есть ли на земле любовь неземная? Наверно, есть, раз так велико стремление ее познать. Может быть, из-за этой тяги у людей и появляются фантастические мечты, рождаются удивительные образы, возникают неожиданные желания, обрекающие их на муки. И он, преуспевающий человек, не исключение. Он тщетно пытается отыскать в привычном для себя мире то, что поможет ему обрести равновесие, что примирит его с внутренним «Я» и подскажет, в каком направлении двигаться. Он надеется, что все объяснится само собой. Однажды распахнется дверь, войдет Истина и заговорит с ним тихо, нежно, доверительно. Но… дверь распахивается, и в нее входят не те, не та, кого он с таким нетерпением ждет.
   Может быть, долгожданная встреча уже была, а он этого не понял?
   Нет. Он верит, что встреча впереди, поэтому так тоскует и томится его душа. Поэтому так серо и пасмурно вокруг…
   Он поднялся, прошелся по кабинету, остановился у окна. Увидел на дереве стайку пестрых птичек с хохолками, сказал:
   – Прилетели свиристели, песню звонкую запели, – улыбнулся. – Впадаю в детство. Нужно завязывать с меланхолией, чтобы не произошло еще что-нибудь непредвиденное…
   Резко развернулся, пошел к двери. Она распахнулась прежде, чем он протянул к ней руку.
   – Максим Михайлович, к вам… – проговорил секретарь, виновато улыбнувшись.
   У Алексеева перехватило дыхание. Он больше ничего не слышал. Он неотрывно смотрел на незнакомку, стоящую чуть поодаль от секретаря.
   – Вы позволите войти? – спросила она.
   Он кивнул, посторонился, пропуская ее. Почувствовал нежный, едва уловимый аромат ее духов. Подумал:
   – Так пахнет весна. Нет. Это – аромат любви, которую я жду.
   – Вы меня не звали, не ждали, – сказала она, присев на край стула.
   – Ждал! – воскликнул он, смутился.
   – Ждали не меня, – подсказала она. Он пожал плечами, проговорил растерянно:
   – Не вас или вас, ждал кого-то и думал:

     Какая это маета,
     В мой дом опять пришла не та.
     На сердце холод, пустота.
     Твержу: не та, не та, не та…

   Посмотрел в глаза незнакомке. Она выдержала его долгий, испытующий взгляд, сказала:
   – «Глаза – зеркало души». Если внимательно в них смотреть, можно увидеть то, что скрыто в тайниках наших душ. То, о чем мы никогда не осмелимся сказать, – улыбнулась. – Я не знаю, умеете ли вы читать по глазам, поэтому нам с вами лучше воспользоваться традиционным способом общения. Мы будем с вами говорить…
   – Прекрасно, – воскликнул он. – Давайте с вами говорить стихами…
   Распахнулась дверь, вошел секретарь с кипой бумаг. Алексеев нахмурился, мысленно отругал себя за то, что снова потерял связь с реальностью. Никакой незнакомки в его кабинете нет. Говорить ему стихами не с кем. Никто из его окружения не знает о его тайном хобби – рифмовать слова. Кому нынче нужны стихи? Можно ли говорить стихами о биржевых торгах, о поставках нефти, о разрушительной силе цунами, о землетрясениях и засухе?
   – Что там, Стас, опять, рутина? – спросил Алексеев секретаря. Тот положил перед ним бумаги, виновато улыбнулся:
   – Опять.
   – Опять рутина. Ру-ти-на, – проговорил Алексеев, открывая папку. – Но нам предстоит погрязнуть в этой тине, чтобы наша компания осталась наплаву, – подмигнул Стасу. – «Наплаву» – хорошее слово.
   – Отличное, – подтвердил тот.
   Случайно сказанное слово вернуло Алексеева в детство. В ту безоблачную пору, когда мир казался источником вечной радости…
   – Смотрите, я плыву, плыву, – кричит мальчик, смешно размахивая руками. Он шлепает ладонями по воде, разбрызгивая ее в разные стороны. Ему весело от того, что тело не погружается под воду, а находится в ней. Что оно, слово поплавок, подпрыгивая вверх-вниз, продвигается вперед.
   – Умение плавать поможет тебе держаться наплаву, – наставляет мальчика отец. Маленький Максим с жадностью ловит его слова. Он любит отца. Он им гордится. Он во всем хочет быть на него похожим. Но быть точной копией другого – невозможно. Отец это знает. Он учит Максима:
   – Запомни сынок, лучше быть хорошим слушателем, чем хорошо подражать музыканту. Важно создать что-то свое, закрепить свою индивидуальность. Не стоит кричать на весь мир: «Смотрите, какой Я!» Просто живи в этом мире и будь собой. Слушай свою душу. «Душа человека иногда скажет больше, чем семь наблюдателей, сидящих на высоком месте для наблюдения» [1 - Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова 37:18.]…

   Максим вздохнул:
   – Как быстро мы забываем уроки мудрости. Как легко расстаемся с нею. В угоду собственному «Я» беремся за передел мира. Пытаемся переделать его под себя, но лишь набиваем шишки…
   Максим вспомнил, как столкнул с высокого берега курносую девчушку, которая не уступила ему дорогу. Она громко заревела. А Максим громко расхохотался:
   – Так тебе и надо, мокрая курица! – выкрикнул он и убежал, оставив девчонку барахтаться в воде.
   Прибежал домой, с нескрываемой гордостью рассказал отцу о своем геройстве. А тот рассердился. Взял Максима за руку, повел к реке, просить прощения у девчонки. Но, к счастью для Максима, на берегу никого не было. Отец взял с сына слово, что тот обязательно перед девочкой извинится. Максим пообещал, но никогда больше не видел эту смешную курносую девчонку с тугой пшеничной косой. Он бы никогда о ней не вспомнил, если бы не ее глаза, большие испуганные глаза дикой лани. Они часто снились Максиму. Вдруг среди ночного сна надвигались на него из темноты, наводя леденящий холод. Максим вскрикивал и просыпался. Он знал, что после этого видения на него навалятся неприятности. Девчонка стала для него предвестником беды. Или всему виной он сам? Он мается из-за того, что совершил плохой поступок и не раскаялся в нем? Но где, где теперь искать эту девчонку? Нужны ли ей теперь его извинения?
   В жизни Максима было столько необдуманных поступков, что можно сбиться со счета. Ни про один из них он не думает. Просто перелистывает дни, как страницы книги, руководствуясь правилом: то, что ушло во вчера, забыто. А вот про девчонку забыть не может, как ни старается. Может быть из-за того, что с той самой минуты началось его стремительное движение вниз? Эта мысль Максима ужаснула.
   – Выходит, поднимаясь по ступеням славы, я никуда не поднимался. Поэтому на душе так серо и пасмурно.
   Вспомнились слова отца о том, что в мире все сбалансировано: напротив зла всегда находится добро, напротив жизни – смерть, напротив благочестивого – грешник. «От начала для добрых создано доброе, как для грешников – злое. Только тот, кто посвящает свою душу размышлению о законе Всевышнего, будет искать мудрости и углубляться в тонкие обороты притчей». [2 - Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова 39:31; 1–3.]
   Максим потер виски, позвал секретаря. Тот вошел с блокнотом, намереваясь записывать приказы шефа.
   – Возьми мне билет куда-нибудь на необитаемый остров, – сказал Алексеев, пробуравив Стаса долгим взглядом.
   – Максим Михайлович, подскажите хотя бы направление: север, юг, Европа, Америка, – проговорил тот с улыбкой.
   – Мне все равно, лишь бы там никого не было, – сказал Алексеев.
   – Вы, как всегда, ставите передо мной невыполнимую задачу, но я попытаюсь что-нибудь придумать, – сказал Стас, закрыв за собой дверь.
   Он знал, что через пару минут шеф отменит свое приказание, поэтому не спешил его выполнять.
   Он привык к тому, что последние несколько лет у Алексеева все чаще стала появляться потребность уединиться. Он брал машину и уезжал куда-то на несколько дней. Стас попытался выяснить причину, но только рассердил шефа. Решил больше вопросов не задавать. Умные люди сказали, что это – возрастное и скоро пройдет. Стасу просто нужно запастись терпением. Он внял совету.
   – Как наши дела? – спросил Алексеев, распахнув дверь.
   – Вы не передумали? – с надеждой спросил Стас.
   – Нет. Я намерен отправиться на необитаемый остров, – сказал решительно Алексеев.
   Стасу пришлось углубиться в дебри Интернета. В результате долгих поисков он отыскал остров Святой Елены в Средиземном море. Конечно, остров не был совершенно необитаемым. Просто на нем нашлось место, где почти не бывает людей. А когда-то давным-давно там жил в уединении Наполеон Бонапарт. Стас принялся уверять шефа, что император жил именно в том доме, где будет жить Алексеев.
   – Болтун, – сказал Максим с улыбкой. Мысль о том, что он сможет пожить в доме Наполеона, его воодушевила. К тому же, отправляясь в путешествие, он надеялся отыскать ответы на свои многочисленные «зачем» и «почему». Ему хотелось сменить обстановку, поменять привычный уклад жизни, попасть в мир, о котором он ничего не знает, где он сможет быть собой…

   Самолет приземлился на острове. Максим спустился по трапу, вдохнул полной грудью чистейший воздух, улыбнулся. Ему показалось, что он видит, как время неторопливо перетекает из одной чаши песочных часов в другую. Все здесь подчинено законам размеренности и неторопливой лености, которой должен подчиниться и Максим. Он пошел следом за проводником в маленький домик. Улегся на кукольную кровать, закинул руки за голову и беззаботно рассмеялся:
   – Со мной происходит какая-то чудесная нелепица. Мне очень-очень хорошо. Душу переполняет радость, непонятно откуда взявшаяся. Может, всему виной морской бриз? Или здесь, на острове особенное солнце? Или всему виной отсутствие условностей? – Максим поднялся, отключил телефон. – Здесь другой мир, а я – человек-невидимка. Неделю я буду вне досягаемости, а если захочу, останусь здесь навсегда. Были же в мировой практике случаи, когда преуспевающие люди бросали все и удалялись от мира. Были…
   Максим распахнул дверь, пошел бродить по морскому берегу. Как и обещал Стас, людей на острове не было. Иллюзия полного одиночества пришлась Максиму по душе. Он разговаривал с морем, ветром и цветами, зная, что здесь никто не сочтет его безумцем. А что думают и говорят о нем там, за пределами острова, совершенно неважно. Максим привык не обращать внимания на чужие слова. Они ему были безразличны. Он всегда слышал лишь то, что хотел слышать. Но здесь, на острове, он вслушивался в каждый шорох, в каждый всплеск волны. Желая услышать то, что поможет ему разобраться в себе, забраться в тайники души, в которых давно пора навести порядок…

   Максиму было двадцать, когда не стало отца. Михаил Алексеев погиб в горах. Оступился и полетел вниз, раскинув руки как крылья. Несколько секунд он парил в воздухе. А, соприкоснувшись с землей, выдохнул: «все», словно подвел итог своей жизни. Ему было сорок пять.
   Сегодня Максиму сорок пять. Он один бродит по горам. Если он оступится, никто этого не увидит. Никто не узнает о его гибели, не услышит его последних слов. Некому будет поднять его холодное тело. Поэтому он не станет рисковать жизнью. Довольно того, что он переборол жуткий страх, державший его в своем капкане. Впервые за долгие годы, прошедшие после смерти отца, Максим поднялся на гору. И пусть это другая гора, пусть. Главное, что он совершил подъем.
   Максим вспомнил, как в тот роковой день, у него окаменело тело. Он упал на землю, закатив глаза, словно это не отец, а он, Максим, сорвался с вершины. Друзьям отца пришлось нести Максима вниз.
   – Не будь тряпкой, Макс, – сказал с раздражением один из них. Эти слова спасли Максима, помогли оправиться после шока, стали его жизненным кредо. Много раз потом Максим твердил сам себе: «Не будь тряпкой, Макс», и шел к намеченной цели.
   – Целеустремленность – хорошая черта характера, сынок, – наставлял его отец. – Поставь себе цель и добивайся. Но помни, не все цели хороши. Твоя совесть, твое сердце не должны осуждать тебя. В противном случае, все пойдет прахом. Все превратится в прах.
   Максим скептически отнесся к словам отца и потерпел поражение. Сегодня он на грани провала. Он понимает, что крушение неизбежно, но изо всех сил пытается его предотвратить. Если бы отец был рядом, он обязательно вытащил бы Максима из болота, в котором тот увяз. Но, отца рядом нет. Нет у Максима и настоящих друзей, которые бы бросились его спасать из огня. Те, кто окружают его, с удовольствием подбросят дров в огонь, чтобы пламя ярче горело. Никому из них Максим не доверяет.
   Он взял в руку горсть камней, размахнулся, швырнул в море. Во все стороны разлетелись брызги, по воде пошли круги. Максим отряхнул руки, усмехнулся:
   – Вся моя жизнь похожа на такие круги на воде. Нужно что-то делать. Нужно что-то изменить. Поменять все, что меня окружает, не получится. А вот мысли свои я, пожалуй, изменить смогу. Я попытаюсь направить их в другую сторону. Нужно только решить, в какую, – скрестил на груди руки. – Есть четыре стороны света, четыре главных направления: север, юг, запад, восток. А сколько перед нами дорог?
   – Две, – раздалось за его спиной.
   Максим обернулся. В нескольких шагах от него стояла дама. Одета она была в длинное до пят платье. Оно показалось Максиму смешным, старомодным, сшитым из какой-то линялой ткани. Комичность образа дополняла шляпка с вуалью, скрывающей лицо.
   – Меня решило поучать доисторическое существо, – подумал Максим, разглядывая даму.
   – Добрый день, – сказала она. – Простите, что потревожила вас, что прервала ваш монолог, но мне показалось, что вам нужна помощь. Простите, еще раз и… – она повернулась, чтобы уйти.
   – Постойте! – неожиданно для себя воскликнул Максим. – Вы правы, мне нужна помощь. Я не знаю, как отыскать верное направление… – он замялся. Дама понимающе кивнула.
   – На ваш вопрос, сколько перед нами дорог, я ответила: две. Их действительно только две: вверх и вниз. Выбирайте сами, что вам милее: правда или ложь, свет или тьма, добро или зло. Полутонов нет. Полутона – уход в сторону, компромисс с совестью, ведущий в небытие.
   Максим повернул голову к морю, задумался и не заметил, как дама исчезла. Ее уход его не огорчил. Он улыбнулся, поддел ногой камешек и пошел вдоль берега.
   Женщин в его жизни всегда было много. Уходила одна, приходила другая. В этом нескончаемом калейдоскопе Максим не мог выбрать никого. Не хотел никого выбирать. Было лень что-то менять, под кого-то подстраиваться. На своих сверстников, обремененных семейными заботами, Максим смотрел со снисхождением. Радовался, что в его жизни все по-иному, что он, Максим Алексеев, живет по другим законам. У него свои правила игры. Вот и сейчас, разгуливая по острову святой Елены, он представляет себя Наполеоном, покорившим полмира. Он может мысленно перенестись в Египет и приказать своим солдатам свернуть нос Сфинксу, а потом погрузить на корабль саркофаг с мумией и… Максим беззаботно рассмеялся.
   – Зачем мне все это? Лучше схожу на базар и куплю пару омаров себе на ужин.
   Он поднялся вверх по крутому каменистому берегу и пошел в деревню, где после захода солнца рыбаки торговали своим уловом. Выбрал омаров. Поручил крутившемуся рядом пареньку отнести их лучшему повару, пошел следом за ним. Тот был польщен вниманием иностранца, старался угодить изо всех сил. По дороге он рассказал, что ведет гостя в самую лучшую таверну Сан Винсент, из окон которой открывается фантастический вид.
   – Уверяю вас, господин, вы забудете обо всем на свете, – повторял он то и дело. – Святая Елена – лучший остров на планете. Мы считаем, что он и есть потерянная Атлантида, что…
   – Если ты будешь много болтать, я не дам тебе ни гроша, – перебил его Максим. Ему надоело слушать байки человека, не бывавшего нигде, кроме своего острова. Паренек замолчал. Минуту стоял с открытии ртом, размышляя над словами Максима, а потом махнул рукой и побежал вперед, оставив гостя наедине с природой.
   Максим замедлил шаг, прислушался к рокоту моря, залюбовался последними всполохами заката. Такого он, действительно, раньше не видел. Темно-серые облака пронзали неяркие лучи уходящего солнца. Горизонт окрасился в красновато-оранжевый цвет, а море отливало медью, отполированной медью духовых труб. У Максима перехватило дыхание. Показалось, что еще миг, и из морской воды выйдут музыканты и заиграют победный марш. Но вместо них на горизонте показался круизный лайнер, сверкающий множеством огней.
   – Не волнуйтесь, господин, такие корабли не причаливают к Святой Елене, – сказал паренек, вновь появившийся перед Максимом.
   – Почему? – поинтересовался тот.
   – Да потому, что на таком корабле людей раз в пять больше, чем живущих здесь, – ответил паренек. Подмигнул Максиму. – Зачем нам такое множество? Нам их разместить будет негде. А вам мы рады. Хозяин таверны ждет вас. Он приготовил для вас отдельный стол, чтобы вы смогли насладиться одиночеством. Вы ведь об этом меня просили, да?
   – Да, – ответил Максим с улыбкой. Подумав о том, что пора возобновить уроки французского. Не без удовольствия вспомнил Патрисию, которая проводила эти уроки. При каждой его неправильной фразе она морщила носик и качала головой, а потом долго хвалила ученика за усердие.
   – Вы – маленькая лгунья, Пат, – мысленно пожурил ее Максим, усаживаясь за стол, который указал ему паренек. – Вам следовало быть со мной построже, чтобы я добился успехов. А вы закрутили со мной роман, – улыбнулся, прикрыл глаза. – Да, это было весьма роман-тично. Мы гуляли с вами по ночному Парижу и целовались на вершине Эйфелевой башни. Пат, я когда-нибудь брошу все и примчусь к вам, к тебе… Ты была права, когда говорила о магнетизме, влекущем нас друг к другу. Мы…
   Его мысли прервал паренек, громко воскликнув:
   – Посмотрите, господин, сам хозяин таверны несет вам омаров!
   Максим открыл глаза, с любопытством посмотрел на высокого крепкого человека, похожего на русского богатыря и моментально забыл о Патрисии.
   – Здесь на острове все называют меня Винсент, – сказал хозяин таверны на правильном русском языке. – А в детстве меня звали Виктором, – улыбнулся. – Имя Винсент мне дали из-за того, что я обожаю Ван Гога. Со временем к моему имени добавили еще одно слово: «святой». Так я стал Святым Винсентом, а таверна моя стала называться таверной Сан Винсент. Никого это не удивляет, потому что на острове Святой Елены мы все святые, – подмигнул Максиму. – Игра слов помогает понять, что святым быть просто. Каждый из нас может им стать. Главное, вовремя приехать на Святой остров. С приездом. Приятного аппетита. Если захотите, поболтаем еще после того, как вы разделаетесь с этими замечательными омарами.
   – С удовольствием, – сказал Максим. Хозяин поклонился, пошел на кухню.
   – А меня зовут Лео, – представился парнишка. – Я родился здесь, на Святой Елене. Я знаю здесь каждый уголок. Если захотите, я покажу вам грот Наполеона.
   – Захочу, – сказал Максим, протянув ему деньги. Парнишка схватил их убежал. Максим облегченно вздохнул. Присутствие постороннего человека начало его утомлять. Хотелось насладиться едой в одиночестве.
   Хозяин таверны подошел к Максиму только тогда, когда тот закончил трапезу и блаженно откинулся на спинку стула.
   – Вы довольны? – спросил он.
   – Да, – ответил Максим. – Поблагодарите вашего повара. Жаль, что у вас нет посетителей.
   – Вы заблуждаетесь, – сказал хозяин. – В нашей таверне никогда не бывает свободных мест. Просто мы сделали так, чтобы вы не видели никого из наших посетителей, – улыбнулся. – Вы впервые на острове, поэтому многое вам может показаться странным. Но уверяю вас, потом этих странностей вам будет не хватать. Вам захочется отведать омаров, слушая шум прибоя. Вам захочется дотронуться до луны, побеседовать со Святым Винсентом о бренности мира или просто помолчать, глядя на звездное небо, – похлопал Максима по плечу. – Все, что я вам сейчас сказал, это своего рода приглашение посетить остров еще раз. Я знаю, что вы приехали к нам на неделю. Не удивляйтесь, каждый новый человек для нас, как инопланетянин. Мы за ним внимательно следим, пытаясь понять, с чем он к нам прибыл. Хочет ли он разрушить наш мир? Пытается ли создать что-то свое? Отдыхает или пытается убежать от себя, – сел напротив Максима. – Эмма сказала, что видела вас на берегу и предложила вам два пути. Какой из них вы выбрали?
   – Вверх, – ответил Максим. – Именно поэтому мы беседуем с вами. Ваша таверна на горе. Мне пришлось долго идти вверх по каменистой тропе.
   – Прекрасно. Преодоление трудностей помогает нам в достижении цели. Я приехал сюда потому, что устал от легкости, сопровождавшей меня там, за морем. Я ничего не ценил. Ничего, – вздохнул. – Когда я понял, что так больше нельзя жить, я бросил все и бросился в море. Довольно долго я дрейфовал на маленькой надувной лодке. До сих пор остается загадкой, почему меня никто не увидел, не остановил, не спас. Наверно, провидению было угодно, чтобы я причалил именно к этому святому острову. Я не сразу понял, что он обитаем. А когда понял, несказанно обрадовался. И решил, что, мне суждено прожить долгую счастливую жизнь.
   Здесь на острове я стал новым человеком, обрел себя. Там, на материке меня давно оплакали. Виктор Проскурин умер. Родился Сан Винсент. Мне скоро семьдесят, но я ни разу не пожалел о том, что жизнь моя сложилась так, а не иначе. Вернее, надо сказать, что я счастлив потому, что моя жизнь сложилась именно так. Иначе, меня бы вообще не было на этой земле, – он поднялся. – Хотите, познакомлю вас с Эммой?
   – Да, – Максим встал, пошел следом за Винсентом на открытую веранду, где за столиками сидело довольно много посетителей. Они вели негромкие беседы и не обращали внимания на вошедших. Делали вид, что их это не касается. Но Максим почувствовал, как наэлектризовался воздух, как заревело море и усилился ветер.
   Винсент подвел Максима к самому дальнему столику, за которым сидела дама в старомодном платье и шляпке с вуалью.
   – Дорогая, позволь представить тебе нашего русского гостя, – хлопнул себя по лбу, повернулся к Максиму. – Простите, мосье, я не узнал ваше имя.
   – Максим Михайлович Алексеев, – представился тот, глядя на даму. Она улыбнулась:
   – Очень рада знакомству. Я – Эмма Проскурин, – протянула Максиму руку. Он прикоснулся к ней губами. Дама приподняла вуаль. Максим побледнел.
   – Вы?! – проговорил он, во все глаза глядя на нее.
   – Я, – сказала она, гордо вскинув голову.
   – О, ля-ля, так вы знакомы? – воскликнул Винсент.
   – Да, милый, – ответил Эмма, повернувшись к мужу. – Это – тот самый мальчик, который столкнул меня в реку.
   – Брависсимо! – Винсент захлопал в ладоши. – Такую удивительную встречу необходимо отметить. Подайте нам шампанского!
   – обнял Максима за плечи. – Дорогой мой, вынужден вас поблагодарить. Если бы не вы, Эмма никогда не стала бы моей женой. Спасибо вам, мой дорогой Максим Михайлович, – усадил Максима за стол напротив Эммы. Сам сел по правую руку от нее. – За нас!
   – Простите меня, Эмма, – сказал Максим, глядя ей в глаза. – Простите за мальчишескую глупость, за…
   – Да, да, – проговорила она, потупив взор. Щеки вспыхнули. Она еще раз повторила: «да-да» и подняла голову. Посмотрела на Максима изучающее, сказала:
   – Странно, что вы меня до сих пор помните. Что вы меня узнали через столько лет, что… – улыбнулась. – Извините меня, когда я волнуюсь, я невольно перехожу на французский. Мой отец – француз, а мама – русская. В то лето мы гостили у ее кузины. Я убежала из дома без разрешения. Мне хотелось узнать, какой он – этот незнакомый мир? П… – Эмма улыбнулась. – Я когда вас увидела, растерялась. Забыла от волнения все русские слова. Онемела. Зато потом, когда в воду бухнулась, вспомнила все, все, все. Я вам в спину прокричала очень обидные слова, но вы их не услышали. И хорошо, что не услышали, потому что вы бы от души надо мной посмеялись. Мои грозные слова к вам никакого отношения не имели. Я их подслушала, когда взрослые ссорились, а смысла их тогда не понимала. Теперь понимаю, что они к нашей встречи никакого отношения не имели.
   – Не подходили в той ситуации, – подсказал Винсент. Эмма одобрительно кивнула.
   – Что же вы тогда такое особенное сказали? – поинтересовался Максим.
   – Растележились здесь со своим аулом. Нам и без вас места мало, – проговорила Эмма.
   Максим рассмеялся. Он представил телеги, аул и курносую девочку, приехавшую в незнакомый мир из Парижа. Она уж точно была тогда настоящим инопланетянином в их деревне, в которой до сих пор мало что известно о плодах цивилизации. Бани топятся по-черному. Удобства – на улице. Вода – в колодце.
   Максим вспомнил тоненькую фигурку маленькой Эммы в легком, воздушном платье со стрекозами и цветами. Именно эта легкость и воздушность рассердили его тогда.
   – Что вытаращилась? – строго спросил он. – Проваливай отсюда, стрекоза пучеглазая.
   Хорошо, что Эмма не помнит его слов. Он толкнул ее и расхохотался, когда она смешно замахала руками, как стрекоза крыльями. Платье поднялось вверх, выставив напоказ кружевные трусики в тон платью.
   – Ничего себе, – подумал Максим. – Где она их раздобыла?
   Отцу про трусики Максим ничего не сказал, постеснялся. А вот платье описал со всеми подробностями.
   – Нужно смотреть не на одежду, сынок, – пожурил его отец. – Людям нужно смотреть в глаза. И лжец и трус взгляды отведут. А тот, кто честен и смел, будет высоко держать голову.
   – Эта девочка очень смелая, отец, – сказал Максим. – Она смотрела на меня во все глаза, а потом полетела вниз, как стрекоза.
   – Если бы ты ее не толкнул, она бы никуда не полетела. Пойдем спасать твою стрекозу.
   – Она вовсе не моя, – насупился Максим.
   – Пока – не твоя, – улыбнулся отец. – Но придет время, и…
   – Нет, папа, нет, – сказал решительно Максим. – Мне не нравятся курносые девчонки.
   – Со временем дурнушки превращаются в настоящих красавиц, сынок, – обняв Максима за плечи, сказал отец. – Вспомни сказку про гадкого утенка. Уверяю тебя, лет через двадцать ты свою стрекозу не узнаешь. Она станет первой красавицей нашего королевства.
   – Ага, если выплывет из реки, – пробубнил Максим так, чтобы отец не расслышал его слов…
   Теперь он видит, что отец был прав. Эмма – красавица. Но она никогда Максиму принадлежать не будет, потому что она – жена Винсента, который несмотря на свой преклонный возраст, крепок, силен и весьма импозантен. Он легко уложит Максима на обе лопатки, если тот сделает неверный шаг.
   – За удивительное знакомство! – сказал Винсент, высоко подняв бокал. Все, сидящие за столиками люди, подняли свои бокалы.
   – Теперь вы, Максим Михайлович, – один из нас. Докажите своими делами, что вы можете стать святым, – сказал Винсент. В глазах заблестели хитрые огоньки.
   – Боюсь, со святостью у меня будут проблемы, – проговорил Максим, посмотрев на Эмму. Винсент понял его взгляд по-своему. Спросил:
   – Вы хотите узнать нашу историю? Историю нашей с Эммой любви. Да? – Максим кивнул.
   – Нет, – сказала Эмма, покачав головой. – Нет, Винсент. Максим Михайлович не может понять, как я стала такой?
   Она опустила вуаль на лицо, встала из-за стола, повернула голову к морю, замерла.
   – Вам не кажется, что эта дама похожа на Истину, которую мы все пытаемся отыскать? – спросил Винсент.
   – Мне кажется, что ее образ постоянно меняется, – сказал Максим.
   – Нет, Максим Михайлович, Истина неизменна, – сказала Эмма, приподняв вуаль. – Меняетесь вы, а не она. Все зависит от того, какими глазами вы на нее смотрите. Зачем ищете с ней встречи.
   – Зачем? – повторил Максим.
   – Вам нравится на Святой Елене? – спросил Винсент.
   – Да, – ответил Максим. – Я рад, что здесь живете вы с Эммой. Что она меня простила. Все эти годы меня мучило чувство вины. Мне снились глаза девочки, – посмотрел на Эмму. – Вы меня предупреждали о неприятностях. Вернее не вы, а ваши глаза… Спасибо.
   – Максим Михайлович, я здесь ни при чем, – проговорила Эмма. – Вас Господь предостерегал. Он знал, что пробьет час, и вы свою душу из темницы выпустите. Освободите ее из заточения. Отпустите на волю, как райскую птичку. Только смотрите, не запирайте ее обратно. Не становитесь бездушным существом. Бездушья на земле слишком много. А когда души обретают силу, на небесах радость великая.
   Словно подтверждая ее слова, на небе вспыхнули разом все звезды. Волшебным фонарем из-за тучи выплыла луна. Максим не удержался от комплимента:
   – Красиво тут у вас. Так хорошо здесь, что уезжать не хочется. Но…
   – Вы всегда сможете сюда вернуться, – сказала Эмма. – Да и уезжаете вы еще не завтра.
   – Не завтра, – подтвердил он. Поднялся. – И это меня радует. Надеюсь, у нас еще будет время о многом с вами поговорить.
   – Конечно. Наш дом всегда открыт для открытых людей, – сказал Винсент, пожав Максиму руку. Тот поклонился Эмме, пошел в свой маленький домик.
   – Зачем тебе все это нужно, Макс? – строго спросил он себя, улегшись на кукольную кровать. – Поезжай в Париж. Там ждет тебя Патрисия, – хмыкнул. – Нет. Пат меня не ждет. Она не из тех женщин, которые ждут, когда к ним вернется сбежавший любовник. Она – пантера, ищущая добычу. Она всегда в поиске. Поэтому к Пат возвращаться не стоит. А к кому стоит? – Максим потер виски. – Да-с, господин Алексеев, вам возвращаться не к кому. Остается ждать неземную любовь, которая когда-нибудь сама распахнет двери и скажет: «Привет!» Она примет меня таким, каков я есть. Мне не придется доказывать ей, что я – святой. Она это сразу поймет, потому что она приедет ко мне с острова Святой Елены…
   Утром Максим проснулся в прекрасном настроении. Он был уверен, что все привидевшееся ему во сне, произойдет наяву с той же легкостью. Но он забыл, что реальность не подчиняется законам сна. При свете дня все становится иным. Все происходит по-иному.
   – Вы напрасно ждете Эмму, господин Алексеев, – усаживаясь рядом с Максимом на большой нагретый солнцем камень, сказал Винсент. – Раз в год Эмма оставляет меня одного. Сейчас именно такое время. Сколько оно продлится? До тех пор пока не встанут вертикально песочные часы.
   Он положил на землю песочные часы, улыбнулся.
   – Вы скажете, что сами часы ни за что не поднимутся. Что мы с вами должны придать им нужное положение. Но, уверяю вас, даже если мы их поставим вертикально, это ничего не изменит. Когда Эмма уходит, время останавливается. Почему она уходит? – спросите вы. Не знаю, – отвечу я. Я перестал искать ответ на этот вопрос. Я не знаю, где она пропадает все это время. Я просто терпеливо жду ее возвращения, – посмотрел на растерянное лицо Максима, вздохнул. – Вижу, вы огорчены, господин Алексеев. Воображение нарисовало вам фантастические картинки. Вы поверили, что все будет именно так, и теперь разочарование празднует победу.
   Винсент взял в руки песочные часы, встряхнул. Струйка песка потекла из одной половины в другую.
   – Есть очень хорошее слово: «долготерпение». Нам с вами, Максим Михайлович нужно ему научиться. Мы должны не просто терпеть, а долго терпеть, чтобы произошло то, что нам нужно, – улыбнулся, перевернул часы. Песок потек в другую чашу. – А если этого не произойдет, то за долгое время мы поймем, что это нам было не нужно. Все парадоксально просто. «Терпением вашим спасайте души ваши» – наставляет нас Священное писание. Значит, главное, что нам нужно, заботиться о спасении наших душ. А все остальное – суета-сует. «Все – суета» – утверждал Соломон. Я с ним согласен. Все – суета, – поднялся. Посмотрел на Максима сверху вниз. – Вы скажете, что в мои годы легко рассуждать, – Максим кивнул. – Заблуждаетесь, господин Алексеев. Возраст, странная штука: чем старше мы становимся, тем сложнее приспосабливаться к тому, что подбрасывает тебе жизнь. От многого приходится отказываться из-за боязни не успеть завершить начатое. Хочется мгновенных побед, но вместо них нам предлагают новую песню, которая звучит так: дол-го-тер-пе-ни-е, – он посмотрел на небо, пропел несколько раз: «Долготерпение», повернулся к Максиму.
   – Приходите вечером на ужин. Нынче утром рыбаки выловили громадного тунца. Я сам его приготовлю для вас.
   – Приду непременно, – пообещал Максим.
   Винсент пожал ему руку, ушел. А Максим еще долго сидел на камне, наблюдая за набегающими на берег волнами. Думал о том, какой бы могла быть их не состоявшаяся с Эммой встреча. Поймал себя на мысли, что впервые так много времени размышляет о женщине. Чужой, далекой, как Марс женщине. Усмехнулся:
   – Ее недосягаемость меня пугает, но, несмотря на это, я готовлюсь к межгалактическому перелету. Готовлюсь, потому что не верю в ее неприступность. Она себе такой странный образ придумала, чтобы отпугивать кавалеров, – Максима эта мысль обрадовала. – Да-да, Эмма боится себя, иначе, зачем ей прятать глаза за вуалью? Зачем вуалировать то, что не может причинить никому зла?
   Максим поднялся, пошел по берегу, поддавая ногами камешки. Его переполняла радость от того, что он так легко разгадал ребус по имени Эмма. Теперь на очереди Винсент. Максим не сомневался, что ему удастся вывести на чистую воду и этого святошу…

   На закате Максим пришел в таверну. Принес Винсенту бутылку коллекционной водки, которую предусмотрительный Стас положил ему в чемодан.
   – О, ля-ля! – воскликнул Винсент. – Благодарю вас за такой царский подарок. Я слышал, у вас в России люди снова играют в царей и челядь. Что своим дворянским происхождением не хвастает только ленивый. Так?
   – Вас ввели в заблуждение, господин Винсент. Мы так же, как прежде проповедуем идеи равенства и братства, – сказал Максим с серьезным видом. Ему не хотелось развивать эту тему. Не так давно он стал почетным членом Дворянского собрания. И водка, которую он принес Винсенту, – подарок братьев дворян.
   – Царская водка – будущему царю, – сказал глава общества, вручая ее Максиму. – Надеюсь, ваш вклад в процветание отечества будет оценен не только нами, но и нашими союзниками.
   Максим присягнул на верность отечеству. Но теперь он понимает, как смешны люди, играющие в эту игру. Как смешон он, Максим Алексеев, раздувшийся от собственной значимости, как мыльный пузырь. Какой он царь? Марионетка, дергающаяся на веревочках. А вот Винсент мог бы претендовать на эту роль. Но ему это совершенно не нужно. У него другие жизненные ценности.
   – Скажите, Винсент, вы счастливый человек? – спросил Максим.
   – Да-а-а, – ответил тот с улыбкой. Глаза засияли. – Да, Максим Михайлович, я счастливый человек. Присаживайтесь к столу, – сам сел напротив. – Быть счастливым удается не всем. Люди вечно чем-то недовольны. Они не могут наслаждаться малым. Не желают собирать хрусталики счастья. Им подавай все сразу в огромных количествах. Но так, к счастью, не бывает. Счастье – это миг, мгновение, пролетающее мимо. Успел заметить и осознать его – радуйся. Не успел, смотри внимательней и жди, когда оно снова появится на горизонте. Знаете, в чем ваша беда, Максим Михайлович? – задал он неожиданный вопрос, который застал Максима врасплох. На его лице отразилось крайнее недоумение.
   – Вы не умеете радоваться, – пояснил Винсент. – Вы неправильно радуетесь. Да-да, вы, Максим Михайлович, дуетесь, пыжитесь, чтобы все увидели, как вам хорошо. А все видят, как вам плохо. У вас глаза тусклые, безжизненные. Нет огня, нет молодецкого задора в вашем взгляде, Максим Михайлович. Такое впечатление, что вам лет сто, как минимум. Неужели вас жизнь так сильно трепала, что вы раньше времени состарились?
   – Да нет, – ответил Максим. – Не сильно. Просто я никак не могу со смертью отца смириться.
   – О, простите, я не желал причинить вам боль, – Винсент прижал руку к груди. – Примите мои соболезнования. И не грустите долго о том, чего нельзя вернуть. Все мы смертны. Никто не останется здесь навек. Никто.
   Винсент поднялся, пошел за тунцом. Максим остался один. Осмотрелся. Посетителей в таверне стало больше. Но все они так тихо себя вели, словно играли роли статистов.
   – Не обращайте внимания на наших еленцев, – сказал Винсент, поставив на стол большое блюдо. – Мы все здесь люди немногословные. Мы все долго размышляем над сказанными словами. Мы все руководствуемся правилом: «говори, юноша, если нужно, когда будешь спрошен, говори главное, многое в немногих словах. Будь, как знающий и, вместе, как умеющий молчать». [3 - Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова 32:9-10.] Так что, Максим Михайлович, не удивляйтесь, если на ваш вопрос собеседник ответит через несколько дней. Радуйтесь, что дождались ответа, – Винсент рассмеялся, сел за стол. – За ваше здоровье, господин Алексеев. За ваше избавление от меланхолии. За радость, которая непременно загорится в ваших глазах.
   – Благодарю, – сказал Максим. – За вас, Винсент.
   Винсент принялся за тунца. Прием пищи для него, по-видимому, был ритуалом особым. Максим залюбовался им, забыв о чувстве голода, донимавшем его весь день. Винсент заметив, что гость ничего не ест, покачал головой.
   – Я совсем забыл, что вы, русские, после первой не закусываете, – наполнил рюмки. – За вас, Максим Михайлович. Кушайте, тунец быстро остывает.
   – Вы удивительный человек, Винсент, – сказал Максим с улыбкой. – Мне повезло, что судьба нас с вами свела. Надеюсь, наше знакомство поможет мне ответить на многие вопросы. И я наконец-то стану счастливым человеком.
   – Непременно станете, – проговорил Винсент. – Если поможете мне прикончить эту рыбину…
   После ужина они долго сидели и молчали, глядя на звездное небо. Максима впервые молчание не тяготило. Оно ему нравилось. В нем было что-то таинственное, предчувствие чего-то. Винсент повернул голову, сказал:
   – Вы же хотели узнать, как мы с Эммой познакомились.
   Максим кивнул, хотя не мог припомнить, когда задал ему этот вопрос. Да, он думал об этом. Думал весь вечер. И сейчас, глядя на звезды, решил, что Эмма не могла не влюбиться в Винсента. Он очень красивый мужчина.
   – Вам не стоит думать, что я сразил Эмму наповал свои обаянием, – сказал Винсент с долей иронии. – Мое обаяние ее напугало. Да-да, она меня испугалась. Мне пришлось прибегнуть к помощи магов и чародеев, чтобы заполучить этого ангелочка. Да, были времена! – Винсент рассмеялся. – Вы мне верите, а я болтаю вздор. Болтаю чепуху, потому что не хочу вам ничего о нас с Эммой рассказывать. Думайте, что хотите. Придумайте какую-нибудь душещипательную историю про старого развратника, соблазнившего юную красотку. Сейчас это очень актуально. Весь мир только и делает, что болтает о неравных браках. А почему вы не женаты? Неужели в России мало юных особ, которые готовы броситься в ваши объятия?
   – Господин Винсент, спасибо за приятный ужин, – сказа Максим поднявшись. – Даю вам слово чести, я не собираюсь соблазнять вашу жену.
   – Даю вам слово дворянина, – повторил Винсент с пафосом. – Все это пустые слова, мой мальчик. Что такое честь для нынешнего поколения? Запачканная одежда не более. Снял мундир, бросил в сторону и забыл обо всем на свете. Это не новая присказка, а суровая правда жизни. Нашей с вами, Максим Михайлович, жизни. Я вас не осуждаю. Суд там, – он показал рукой на небо. – Мне туда же. А вам?
   – Сегодня я не готов ответить на ваш вопрос. Позвольте мне откланяться, – сказал Максим, зачем-то щелкнув каблуками. Рассердился на себя за глупое пижонство, но было уже поздно.
   – Ступайте, поручик, – сказал Винсент с усмешкой. – Выспитесь хорошенько. Завтрашнее утро даст вам ответы на множество вопросов.
   Максим резко развернулся, пошел прочь. В спину ему ударил смех Винсента. Беззлобный смех умудренного жизнью человека.
   – Не будь тряпкой, Макс. Не раскисай, – приказал он себе. – Ничего страшного не произошло. Радуйся тому, что Винсент щелкнул тебя по носу. Подумай о том, где ты допустил промах. Соберись, покажи этим святым еленцам, что ты тоже что-то значишь.
   Но тут же в памяти всплыли слова отца:
   – Не думай о себе сверх меры, Максим. Не возносись над другими. Быть значимым в собственных глазах – глупо. Что-то значить для других – смешно. Только невежды измеряют себя самими собою. Не вставай в их ряды.
   – Не вставай в их ряды, – повторил Максим. – Хорошо, что ты, отец, не знаешь, что я стал почетным невеждой Дворянского общества.
   Максим зашагал быстрее. Он спешил к своему маленькому домику, словно там мог обрести успокоение…
   Ночь была душной. Максим плохо спал. Поднялся с первыми лучами солнца, пошел к морю. Еще издали увидел Винсента. Огорчился. Его Максим видеть не желал. Хотел встречи избежать, но Винсент повернулся, помахал ему рукой, крикнул:
   – С добрым утром! Вы нынче рано. Хотите получить сразу все сокровища мира?
   Максим остановился поодаль. Отвечать ничего не стал. Винсент сам подошел к нему, протянул руку, сказал:
   – Не сердитесь на старика за вчерашнее, господин Алексеев. Я вчера выпил лишнего и потерял контроль над собой, над своими эмоциями, – улыбнулся. – Вам знакомо такое чувство, как ревность?
   – Нет, – ответил Максим.
   – О, ля-ля! – в глазах Винсента появились озорные огоньки. – Значит ли это, что вы никого никогда по настоящему не любили?
   Максим пожал плечами. Ему не хотелось ни о чем говорить. Он чувствовал себя опустошенным и разбитым. Ему хотелось одного: поскорее покинуть этот святой остров.
   – Вы не сможете покинуть наш остров до завтрашнего утра, господин Алексеев, – сказа Винсент, внимательно вглядываясь в хмурое лицо Максима. – Завтра приводнится в гавани самолет, который привезет Эмму и заберет вас. Я не хотел вам говорить об этом, но… Хотите выпить?
   – Да, – признался Максим.
   Они молча дошли до таверны. Винсент налил Максиму большую кружку холодного пива, сел напротив.
   – Вы мне симпатичны, Максим Михайлович. Симпатичны, несмотря на то, что в вас есть что-то… – щелкнул пальцами, подбирая верное слово. Нашел. Произнес его с улыбкой:
   – Эгоистичное. Вы – самовлюбленный человек. Этакий баловень судьбы. Так?
   – Нет, – сказал Максим. – Так выглядит мой защитный панцирь. Я придумал себе такую броню, чтобы никто не лез мне в душу. Мне очень плохо без отца. Рядом со мной нет человека, которому я бы мог доверять. Я – воин, постоянно готовый к сражению. Даже здесь, на вашем святом острове, я под обстрелом, – ухмыльнулся. – Быть под обстрелом собственных мыслей сложнее, чем отстреливаться от чужих слов.
   – Отстреливаться от чужих слов, – повторил Винсент, покачал головой. – А вы не пробовали воспользоваться мудрым библейским советом: «не воздавайте злом за зло и ругательством за ругательство»? Не пробовали промолчать в ответ на чужую брань?
   – Времена сейчас не те, – ответил Максим.
   – Полно вам, Максим Михайлович, – сказал Винсент. – Вечные ценности на то и вечные ценности, что подходят под любые времена. И через сотню лет после нас люди будут обсуждать эти же темы. Будут искать чашу Грааля, источник вечной молодости, философский камень, Истину. И ведь будут думать, что никому до них эти ценности отыскать не удалось. А мы, глядя на них с небес, будем посмеиваться. Так же, как сейчас посмеиваются над нами те, кто туда уже переселился, – улыбнулся. – Круговорот человеческого сознания. Неизбежность…
   – Вы говорите так же, как мой отец, – сказал Максим. – Здесь, на острове я стал чаще его вспоминать. Вспоминать уроки мудрости, к которым двадцать лет назад я был не слишком внимательным. Теперь сожалею об этом.
   – Думаю, вам нужно не сожалеть, а радоваться, что сейчас у вас появилась возможность все исправить. Внести коррективы в свою жизнь никогда не поздно. Заявляю вам об этом с высоты прожитых лет. Мне было пятьдесят, когда я начал все с нуля. Я имею ввиду нулевую точку, с которой начался отсчет моего изменившегося мировоззрения. Я попытался стать другим человеком: спокойным, добрым, уравновешенным, любящим и любимым. Не думайте, что до того момента меня никто не любил. Любили еще как. Но это была любовь временная, очерченная временными границами нашего бытия. А я мечтал о другой любви, – улыбнулся. – Вы меня понимаете. Да?
   Максим кивнул. Обида на Винсента прошла. Он вновь был для Максима желанным собеседником, с которым не хотелось расставаться. К тому же Винсент говорил о том, что давно волновало Максима. С Винсентом он мог быть самим собой. Мог снова стать мальчишкой чистым, открытым, верящим в то, что жизнь – это праздник. Он смотрел на Винсента во все глаза, слушал его и время от времени повторял за ним:
   – О, ля-ля!
   – О, ля-ля, – смеялся Винсент, делая ударение на «о».
   Они не заметили, что проболтали с рассвета до заката. До того самого момента, когда в таверну начали собираться посетители. Не сговариваясь Максим и Винсент замолчали. Никто не желал посвящать посторонних в свои тайны.
   – Вы останетесь еще или?.. – спросил Винсент, поднявшись.
   – Мне нужно лететь домой, – ответил Максим. – Спасибо вам за все. Передавайте привет Эмме. Я буду по вам скучать.
   – Храни тебя Господь, сынок, – обняв Максима, сказал Винсент.
   – И вас, мой друг.
   Максим ушел из таверны в самом прекрасном расположении духа. Собрал чемодан. Лег на кукольную кровать, моментально заснул. Ему было легко от осознания того, что с первыми лучами солнца он покинет остров Святой Елены, чтобы начать свою жизнь с нуля…

   Небольшой самолет опустился на воду, подняв фонтан брызг. Остановился у причала. Пилот заглушил мотор, первым вышел из самолета. Следом за ним вышла Эмма в своем старомодном платье и шляпке с вуалью. Она обняла пилота, поцеловала его в щеку и пошла по причалу. Ступив на землю обернулась, помахала рукой, подобрала подол платья, побежала к стоящему на пригорке Винсенту.
   – С возвращением, мой ангел, – сказал он, прижав ее к груди. – Эндрю все еще сердится на меня?
   – Увы, – ответила она. Посмотрела на Винсента. – Может быть, тебе первому стоит сделать шаг к примирению?
   – Да, но не сегодня, – сказал Винсент, взяв Эмму под руку. – Сегодня наш гость покидает остров. С минуты на минуту он появится здесь. Марсель уже пошел за ним.
   – Понятно, – сказала Эмма со вздохом. Обернулась, помахала рукой пилоту. Он помахал ей в ответ.
   Из окна своей комнаты Эмма видела, как Максим Алексеев подошел к самолету. Как оглянулся, словно хотел кого-то отыскать. Минуту стоял в раздумье, а потом помахал рукой наудачу тому, кто, может быть, его видит. Эмма улыбнулась, послала Максиму мысленный воздушный поцелуй, пошла на веранду. Оттуда было лучше наблюдать за взлетом самолета. Винсент уже сидел там в плетеном кресле с бокалом апельсинового сока. Эмма села рядом, спросила:
   – Он понравился тебе?
   – Ром, который ты привезла, да, – ответил Винсент с улыбкой.
   – Не юлите, мосье Проскурин. Вы прекрасно поняли, что я спросила вас про этого русского человека, – проговорила Эмма, сев рядом.
   – О, ля-ля! – воскликнул Винсент. – Наш Эндрю становится первоклассным пилотом. Посмотри, дорогая, как он лихо закладывает вираж!
   – Он показывает гостю место тайных прогулок Наполеона. Место, где тот, возможно, никогда не гулял, – сказала Эмма, наблюдая за самолетом. – Об этом человеке столько много противоречивых сведений, что невозможно в этом избытке информации отыскать зерно истины.
   – Мы с ним тоже говорили о зернах истины, – сказал Винсент.
   – Ты говорил с Наполеоном? – Эмма нахмурилась.
   – Я разговаривал с нашим гостем, – улыбнулся Винсент. – Мы с ним обсуждали притчу о сеятеле, сеющем зерна истины. Он слушал очень внимательно, когда я объяснял ему значение этой притчи. Я попытался без ошибок передать текст. Я сказа: «Сеятель слово сеет. Посеянное при дороге, означает тех, в которых сеется слово, но к которым, когда услышат, тотчас приходит сатана и похищает слово, посеянное в сердцах их. Подобным образом и посеянное на каменистом месте означает тех, которые когда услышат слово, тотчас с радостью принимают его, но не имеют в себе корня и непостоянны; потом, когда настанет скорбь или гонение за слово, тотчас соблазняются. Посеянное в тернии означает слышащих слово, но в которых заботы века сего, обольщение богатством и другие пожелания, входя в них, заглушают слово, и оно бывает без плода. А посеянное на доброй земле означает тех, которые слушают слово и принимают, и приносят плод, один в тридцать, другой в шестьдесят, иной в сто крат». [4 - Евангелие от Марка 4:14–20.]
   – Думаешь, зерна прорастут? – спросила Эмма, с любопытством глядя на мужа.
   – Думаю, да, – ответил Винсент. – Этот Максим Михайлович чем-то похож на нашего сына Эндрю. Я его намеренно рассердил, а потом… – Винсент рассмеялся. – Он раз двести повторил: «О, ля-ля!»
   – Ты не преувеличиваешь? – с недоверием спросила Эмма.
   – Я приуменьшаю, дорогая, чтобы ты не сочла меня лжецом, – ответил Винсент, поцеловав Эмму в щеку. – Мы с Максимом встретились на рассвете врагами, а расстались на закате лучшими друзьями. Я загадал, если сумею заслужить его доверие, то сын меня тоже сможет понять и простить.
   – Я в этом никогда не сомневалась, – сказала Эмма. – Никогда…

   Секретарь встретил Алексеева в аэропорту. Задал несколько вопросов, перешел к делам.
   – Завтра вы приглашены на званый ужин в честь открытия галереи, – сказал Стас.
   – Не пойду, – отрезал Максим.
   – Но, Максим Михайлович, вы…
   – Стас, я же сказала: не пойду, – перебил его Алексеев. – Поезжай вместо меня. Возьми свою подружку и повеселись от души. А мне нужно поразмышлять над смыслом жизни.
   – Если я правильно понял, то на острове у вас на это не было времени, – сказал Стас с улыбочкой.
   – Хочешь, чтобы я тебя уволил? – спросил Максим, посмотрев на него с презрением. – Распустился ты, Станислав, за эту неделю. Смотри мне, – погрозил ему кулаком.
   – Простите, Максим Михайлович, – проговорил Стас. – Я исправлюсь. Куда вас отвезти?
   – На край света, – ответил тот с издевкой. – Еще один минус, Стас.
   – Я думал, вы захотите в офис заглянуть, – попытался выкрутиться Стас.
   – Не захочу, – сказал Алексеев. – Дня два не захочу железно, – потянулся. – А, может быть, вообще никогда не захочу.
   Стас от неожиданности даже сбавил скорость. Посмотрел на улыбающегося шефа, спросил с опаской:
   – Вы шутите, Максим Михайлович?
   – Я раз-мыш-ля-ю, – ответил тот. – Мне в голову пришла бредовая мысль: бросить все, и… – посмотрел на испуганного Стаса, рассмеялся. – Ладно, не дрейфь. Повоюем еще.
   – После таких шуточек, Максим Михайлович, сотрудникам нужно валерьянку выдавать, – сказал Стас.
   – О, ля-ля! – воскликнул Алексеев. – С каких это пор ты пристрастился к женским напиткам?
   – С первого дня нашей с вами совместной деятельности, – пошутил Стас.
   – Отвыкать надо, – посоветовал Алексеев. – Или нет, переходи на мужские напитки, Стас.
   – Слушаю-с! – по-военному отчеканил тот.
   – Да, спасибо за подарок, который ты мне положил в чемодан. Он пришелся кстати, – сказал Алексеев. – Водка, правда, не супер, но эффект был достигнут…
   – Дама упала без чувств-с, – закончил фразу Стас.
   – Упал в обморок ее муж, – сказал с улыбкой Максим. – А дама оказалась малопьющей. Все пьет, все ей мало.
   – Да, эмансипация! – улыбнулся Стас. И как бы между прочим задал интересующий его вопрос:
   – Она вас очаровала?
   – Нет, – ответил Максим мечтательно. – Она околдовала меня. Приподняла вуаль на шляпке и… – посмотрел на Стаса, покачал головой. – Так не пойдет. Я выболтал тебе то, что должен был хранить, как военную тайну.
   – Да ладно вам, Максим Михайлович, – улыбнулся Стас. – Вы же знаете, что я ваш саамы верный друг.
   – Знаю, – сказал Максим. – Знаю, поэтому и говорю с тобой о ней. Больше не с кем. Вернее, больше никто не должен знать о ней, потому что… – вздохнул. – Потому что это все – моя фан-та-зи-я.
   – А у вашей Фан-та-зи-и есть имя? – поинтересовался Стас.
   – Да. Ее зовут Истина, – ответил Максим. – Истина, – подмигнул Стасу. – Вот такие вот дела…
   Закрыл глаза. Ушел в себя. Стас покачал головой, подумал, что шефу срочно нужно жениться пока он совсем не свихнулся со своими фантазиями. Но, к сожалению, уговорить его совершить этот решительный поступок, невозможно. Сколько раз Стас знакомил Алексеева с фотомоделями и первыми красавицами. Все впустую. Ни одна из претенденток шефу не угодила.
   – Твои модели похожи на карандаши из коробки. Все одинаковые, только по цвету различаются, – сказал ему с пренебрежением Алексеев. – Я не чертежник, чтобы восхищаться такими подарками. Смотрю я на этих красавиц и артикулы вспоминаю: Т, M, TM.
   – Не понял, – растерялся Стас.
   – На карандашах обычно свойство грифеля пишут: Т – твердый, M – мягкий, ТМ – твердо-мягкий, – пояснил Алексеев. – Неужели вам на уроках черчения это не объясняли?
   – Не-е, у нас такого предмета не было, – ответил Стас. – Мы и рисованием-то занимались класса до четвертого.
   – То-то и видно, что ты в искусстве – профан, – сказал Алексеев с усмешкой. – Так что заканчивай со своими художественными безобразиями. Надоели они мне.
   – Ясно, – пробубнил Стас. После того разговора он с ролью сводни завязал. Решил подождать, понаблюдать за шефом. И вот, на тебе – новая фантазия по имени Истина.
   – Спасать, спасать надо Максима Михайловича, – подумал Стас. – Надо что-то срочно придумать.
   – О, совсем забыл! – воскликнул Стас, посмотрев на шефа, сидящего с закрытыми глазами. – Вам Патрисия звонила. Интересовалась, когда вы в Париж прилетите?
   – Никогда, – ответил Максим, не открывая глаз. – Для нее – никогда. Так можешь и сказать, когда она позвонит, – открыл глаза. – Ты меня, в самом деле, на край света везешь что ли? Едем, едем, а все на месте стоим.
   – Вы отвыкли от московских пробок, Максим Михайлович, – улыбнулся Стас.
   – Отвык, – подтвердил тот. – Жизнь на Святой Елене размеренная, спокойная, приятная. Море рокочет, птицы поют, ветерок освежает разгоряченное тело, безлюдье…
   – Что, совсем людей нет? – удивился Стас.
   – Да нет, люди есть, но их так мало, что каждая встреча – неожиданность, – объяснил Максим.
   – Как вы там выжили? – спросил Стас. – Я бы уже вечером удрал обратно. Не могу я без общения. Мне нужно быть в гуще событий.
   – Всему свое время, Стас, – сказал Максим с улыбкой. – Я раньше тоже от тишины зверел, а теперь… – подмигнул Стасу. – Теперь мне ее катастрофически не хватает. Вот такие вот дела.
   – Да уж, – покачал головой Стас. – И что же мы делать будем?
   – Меньше болтать без дела, – ответил Максим.
   – Понял, – сказал Стас. – Закрываю рот на замок, и…
   Остаток пути они ехали молча. Алексеев даже выключил радио, чем окончательно расстроил Стаса. Тот решил, что странное поведение шефа – это начало больших перемен…

   Максим вошел в квартиру, окинул ее придирчивым взглядом, сказал:
   – Да-с, Максим Михайлович, переусердствовали вы с помпезностью. Стиль Людовика пятнадцатого явно не ваш. Но… – скрестил на груди руки. – Все здесь переделывать было бы верхом безумия. А вот устроить здесь музей кича было бы весьма недурно, – улыбнулся. – Нужно сказать Стасу, чтобы обмозговал эту идею. А я пока поразмышляю о… – посмотрел на себя в зеркало, покачал головой, вздохнул:
   – О, ля-ля, Максим Михайлович. О, ля-ля…
   Пошел на кухню. Насыпал полный стакан льда, налил виски.
   – За вас, господин Проскурин. Надеюсь, вы тоже обо мне вспоминаете…
   – Я решил его усыновить, – сказал Винсент. Эмма растерянно на него посмотрела, спросила:
   – Кого?
   – Того, о ком ты все время думаешь, – ответил он, глядя ей в глаза. – Не отпирайся, Эмма. Я же вижу. Я это чувствую.
   – Нет, Винсент, нет.
   – Да, Эмма, да. Тебе меня не переубедить, – сказал он строго. Она сдалась.
   – Да, я о нем думаю. Сама не знаю почему. Ничего не могу с собой поделать. Наваждение какое-то, – потерла виски. – Выходит, что в девятнадцать я была мудрее, чем сейчас. Это меня настораживает, тревожит и даже злит.
   – Я вижу, – улыбнулся Винсент. Усадил Эмму на колени, сказал нежно:
   – Я все вижу, мой ангел. Поэтому-то я и решил поговорить с тобой.
   Эмма обняла его за шею, прошептала:
   – Спасибо, мой друг.
   – Если этот Максим станет моим приемным сыном, вы сможете чаще бывать вместе, и никто не посмеет осудить тебя, – сказал Винсент, поцеловав Эмму в щеку.
   – Ты не похож на умалишенного, но то, что ты говоришь, лишено здравого смысла, – сказала Эмма отстранившись. – Я пытаюсь побороть свои чувства, избавиться от непрошенных мыслей об этом человеке, а ты предлагаешь их развивать. Ты разводишь костер, в котором я должна буду сгореть.
   – Милая моя, твои чувства возникли не случайно, – проговорил Винсент назидательно. – Они возникли задолго до нашей с тобой встречи. Они возникли в тот самый момент, когда незнакомый мальчик столкнул тебя в реку.
   – Зачем, зачем ты снова об этом вспоминаешь? – воскликнула Эмма. Встала, отошла от Винсента. – Мне тогда было десять лет или чуть больше. Сейчас мне пятьдесят…
   – Или чуть меньше? – спросил Винсент с улыбкой.
   – Чуть меньше, – машинально ответила он, улыбнулась. – Я веду себя глупо. Да?
   – Да, – подтвердил Винсент.
   – Что же мне делать? – спросила она растерянно.
   – Лететь к нему, – ответил Винсент.
   – Не-е-е-т! – воскликнула она, отмахнувшись. – Нет, Винсент.
   – Да, Эмма, да, – он встал, прижал ее к груди. – Да.
   – Ну, хорошо, – проговорила она со вздохом. – Хорошо.
   – Вот и прекрасно, – обрадовался Винсент. – А то я думал, что мой гениальный план вот-вот провалится. Я рад, что этого не произошло. Слушай внимательно и запоминай…
   Чем больше Винсент говорил, тем сильнее удивлялась Эмма.
   – Господи, я прожила с тобой столько лет и даже не подозревала, какой ты! – воскликнула она.
   – Да, я – великий выдумщик, – улыбнулся Винсент. – Считай, что это – старческий маразм или что-то в этом роде.
   – Я люблю тебя, Винсент, люблю, – Эмма прижалась к его груди.
   – Именно поэтому я поручаю тебе это безнадежное дело, – сказал Винсент с улыбкой. – Я знаю, ты выполнишь все мои…
   – Капризы, – подсказала Эмма и звонко рассмеялась.
   – Какое милое словечко: «капризы»! – Винсент, поцеловав ее в лоб. – Ты – гений, Эмма. Теперь я не сомневаюсь, что все произойдет так, как я задумал.
   – Я тоже в этом не сомневаюсь, – сказала Эмма…

   Прошло чуть больше недели после того, как Максим вернулся с острова. Этого времени хватило, чтобы стереть в его памяти почти все воспоминания о его обитателях. Слишком много проблем и забот навалилось на Максима. Он не успевал избавиться от одной неприятности, ее место тут же занимала другая. Казалось, им не будет конца. Некому было заткнуть рог изобилия, из которого они сыпались. Каждый раз, когда открывалась дверь, Максим вздрагивал.
   – Если ты еще раз скажешь мне о чем-то плохом, я тебя убью, – в сердцах воскликнул он, швырнув в Стаса теннисным мячиком – трофеем с Уимблдонского турнира. Стас увернулся, захлопнул дверь, но через минуту вновь ее открыл.
   – Что? – закричал Максим.
   – К вам… дама, – ответил Стас, изобразив на лице удивление.
   – Гони ее отсюда. Мне сейчас до дам нет никакого дела, – стукнув кулаком по столу, рявкнул Максим.
   Стас медленно потянул дверь на себя, но она почему-то распахнулась. И прежде чем Максим успел произнести очередную тираду, на пороге появилась незнакомка, которую он так долго и безнадежно ждал. Он неожиданности Максим потерял дар речи, остолбенел. Несколько секунд он сидел без движения и, не мигая, смотрел на даму, стоящую в дверях.
   – Вы позволите мне войти? – нарушила она молчание. Ее голос показался Максиму знакомым.
   – Да, входите, – сказал он, поднявшись. – Присаживайтесь.
   – Сварить вам кофе? – спросил Стас.
   – Да, – ответила дама.
   – Нет, – ответил Максим, но тут же добавил: – Конечно.
   Стас понимающе кивнул, закрыл дверь.
   – Здравствуйте, Максим Михайлович, – сказала дама, присев на край стула. – Я не удивляюсь такому странному приему. Вы меня не звали, не ждали…
   – Ждал, – сказал он, глядя в ее глаза.
   – Ждали не меня, – проговорила она с улыбкой. – Я слышала все, что вы сказали своему секретарю за минуту до моего появления.
   – Извините, – сказал он. Сел за стол, провел рукой по лицу. – Слишком много дурных новостей приходится выслушивать последнее время. Нервы сдают. Кто вы? Что вас ко мне привело?
   – Неужели вы меня не узнали? – встала, повернулась к нему вполоборота, чуть приподняла голову, проговорила, глядя вдаль:
   – Мое имя – Истина. Я привезла вам привет с острова Святой Елены.
   – Боже мой, Эмма! – воскликнул Максим. Вскочил, подбежал к ней, сжал ее руки в своих, поднес к губам.
   – Как я счастлив, как рад вас видеть, Эмма.
   Распахнулась дверь, вошел Стас. Он чуть не уронил поднос. Никогда прежде Стас не видел Алексеева таким счастливым. Никогда его глаза так не сияли. Никогда на щеках не пылал румянец. Никогда он не целовал дамам руки.
   – Ваш кофе, – сказал Стас не своим голосом.
   – Спасибо, – ответили Эмма и Максим, продолжая смотреть друг на друга.
   Стас поставил поднос на стол, вышел, плотно прикрыв дверь.
   – О, ля-ля, – сказал он, почесав затылок. – По-моему наш Максим Михайлович влип по полной программе. Хотя… – усмехнулся. – Я бы то же был не прочь приударить за та-а-акой дамочкой. Есть в ней что-то особенное. Что-то такое, что заставляет мужиков терять головы. Но в нашем конкретном случае это ни к чему. Фирма на грани банкротства. Того и гляди рухнет последний оплот дворянства. Поэтому хотя бы у одного человека должна быть голова на месте. Я беру на себя эту почетную и ответственную миссию, – сказал Стас, усаживаясь за стол.
   – Вы к нам надолго? – спросил Максим.
   – Навсегда, – ответила Эмма.
   – Навсегда, – повторил Максим с улыбкой. Глаза засияли. Радость разлилась по всему телу. Максим хотел прижать Эмму к груди, расцеловать ее бледное лицо, но ее слова охладили его пыл.
   – Я пошутила, Максим Михайлович, пошутила. Я приехала на три дня. Только на три дня или всего на три дня, как вам будет угодно.
   – На три дня, – повторил он, выпуская ее руки. – На три, – улыбнулся. – Пейте кофе, пока он не остыл.
   Подал Эмме чашку. Она присела к столу, сделала несколько глотков. Максим взял свою чашку, выпил сразу весь кофе. Да так и остался стоять с ней в руках.
   – Я приехала в Москву по очень важному делу, которое касается вас, Максим Михайлович, – сказала Эмма, глядя на него снизу вверх. – Это не шутка. Это вопрос серьезный. Я бы даже сказала – щекотливый. Так ведь можно сказать?
   – Да, – подтвердил Максим, чуть не выронив чашку.
   – Да поставьте вы ее, – попросила Эмма. – Сядьте.
   Максим повиновался. Сел чуть поодаль, положил руки на колени.
   – Винсент решил усыновить вас, поэтому я здесь, – сказала Эмма. Максим рассмеялся.
   – Я слышал, что усыновляют младенцев и маленьких детей. Но я уже давно вышел из этого счастливого возраста.
   – Да, это так, – подтвердила Эмма. – Винсент это осознает, поэтому в слово «усыновить» он вкладывает другой смысл. Он предлагает вам, Максим Михайлович, стать его деловым партнером с правом наследования его части.
   – Но, тогда вам, Эмма, ничего не достанется. Или у вас и на этот счет есть предложения, – Максим пробуравил ее недобрым взглядом. Он начал сердиться. Радость сменилась раздражением. Ему захотелось поскорее выпроводить Эмму и никогда больше не встречаться с ней. Но было невежливо просто указать ей на дверь. Нужно было что-то придумать. Максим посмотрел на часы. Эмма улыбнулась, поднялась.
   – Извините, что побеспокоила вас, господин Алексеев, – сказала она сухо и пошла к двери.
   – Постойте, – Максим вскочил. Эмма обернулась, посмотрела на него с нежным сочувствием, сказала:
   – Вы мне очень-очень симпатичны, Максим Михайлович, наверно, поэтому я вижу и чувствую вас… Вы хотите поскорее от меня отделаться, но не знаете, как это лучше сделать. Вы занятой человек. Простите… Мне не нужно было приезжать, – голос дрогнул. Она взялась за ручку двери.
   – Да постойте же, Эмма, – взмолился Максим. Подошел к ней, взял за руку. – Вы ведь в Москве впервые? – она кивнула. – Хотите, я ее вам покажу? Покажу Москву глазами москвича. Покажу все, что можно, и даже то, что нельзя.
   – Я не стану отказываться от такого удивительного предложения, – сказала она. – Но как же ваши неотложные дела? Ваши деловые встречи и…
   – Подождут, – улыбнулся Максим. Толкнул дверь, пропустил Эмму вперед. Стас поднялся.
   – Меня сегодня ни для кого нет, – сказал ему Максим. – Я на совещании.
   – Понятно, – сказал Стас. – Вызвать машину?
   – Да, – ответил Максим, подумав:
   – Что я делаю? Зачем я загоняю себя в тупик? Что мной движет?
   Максим впервые шел за женщиной. Не шел, бежал, забыв обо всем на свете. Бежал за той, от которой минуту назад хотел избавиться, которую много лет назад легко столкнул с обрыва. Бежал и твердил: «Эмма, Эмма, Эмма». Все, происходящее с ним сейчас не поддавалось здравому смыслу. Поэтому Максим решил поддаться интуиции, которая подсказывала ему, что все когда-нибудь объяснится.
   Максим уселся рядом с Эммой на заднее сидение. Попросил шофера покатать их по Москве. Взял на себя роль экскурсовода. Говорил много. Рассказывал о городе то, что знал и то, что придумывал находу, разглядывая вместе с Эммой фасады старых домов. Она радовалась, как ребенок. Иногда сжимала его руку и восклицала:
   – Ах, как красиво! Как удивительно переплетаются старина и современность.
   Сердце Максима сладко замирало. На вопросы шофера: не пора ли остановиться, он отвечал:
   – Нет, маршрут должен длиться вечно.
   Когда стемнело, и город осветился множеством неоновых огней, машина въехала в тихий дворик. Там в одном из старых домов разместился частный ресторанчик. Хозяин пожал Максиму руку, поклонился Эмме, проводил их к столику на двоих, спрятанному от посторонних глаз.
   – Здесь вас никто не потревожит, – сказал он. – Приятного вечера.
   – Закажите что-нибудь на свой вкус, – попросила Эмма. Максим сделал заказ, улыбнулся:
   – Мне с вами удивительно легко. Такое ощущение, что мы знакомы много-много лет.
   – Так оно и есть, – сказала Эмма. – Спасибо вам, Максим Михайлович, за этот день. За ваш город. И за этот вечер. Здесь у вас другой мир, но он меня не пугает. А ведь я боялась ехать. Я думала об опасностях, которые меня будут подстерегать на каждом шагу, – рассмеялась. – Да, да, я – ужасная трусиха. Борюсь с этим недостатком постоянно. Раз в месяц выезжаю куда-нибудь с острова. Делаю это не для себя даже, а для Винсента.
   – И в Москву вы ради него приехали? – спросил Максим, желая услышать отрицательный ответ. Но Эмма сказала:
   – Да. Я приехала сюда по его просьбе, – отвернулась к окну. Воцарилось молчание. Максим не решался заговорить первым. Во время поездки по Москве между ним и Эммой возникла невидимая связь, разрушать которую ему не хотелось. Он не мог объяснить свои чувства, не мог охарактеризовать их, да и не собирался этого делать. Он понимал, что прежде с ним ничего подобного не происходило. И даже воцарившееся молчание не гнетет, а наполняет этот миг особым значением.
   – Я рада нашему такому странному, неожиданно долгожданному знакомству, – сказала Эмма, глядя в окно. – Я о вас думала много. Непрестанно думаю с той первой встречи, – повернула голову. – Меня ваши глаза преследовали. Злые глаза безжалостного мальчишки. А сейчас они другие. В них я вижу растерянность и нежность. Вы влюбляетесь в меня, Максим Михайлович. Влюбляетесь сами того не подозревая, – вздохнула. – Но и я. Я тоже влюбляюсь в вас. Сопротивляюсь этому изо всех сил… Из последних сил. Так можно сказать?
   – Да, – проговорил Максим еле слышно.
   – Винсент был прав: это путешествие – самое опасное изо всех, которые я совершила.
   – Думаю, вы зря преувеличиваете опасность, – сказал Максим. – С моей стороны вам ничто не угрожает. Я… Бред какой, – Максим провел рукой по лицу. – Не слушайте меня, Эмма. Давайте забудем про все условности и будем говорить так, словно мы давние друзья. Нам хорошо вместе. Я рад вас видеть. Рад слышать ваш голос. Расскажите о себе. Как вы жили все эти годы? Расскажите о своих мечтах, о своем острове. Будем говорить обо всем, кроме наших неожиданных чувств, чтобы не зайти в тупик.
   – Не станем открывать запретную дверь, – улыбнулась Эмма. – Что ж, весьма разумное решение. Весьма…
   – А, хотите, я вам стихи почитаю? – спросил Максим неожиданно для самого себя.
   – Вы пишите стихи? – Эмма посмотрела на него с интересом.
   – Да, – ответил Максим. – Но об этом никто не догадывается. Я ведь не похож на сентиментального юнца.
   – Нисколько, – подтвердила Эмма. – Тем фантастичнее должны быть ваши сочинения. Читайте.
   – Сетунь, Сетунь, ты не сетуй. Я не сетую совсем, – проговорил он, глядя на Эмму. – Должен вам объяснить, что Сетунь – это один из районов Москвы.
   – Ах, Максим Михайлович, да зачем же вы мне стихи объяснять взялись? – воскликнула Эмма обиженно. – Стихи никогда объяснять не нужно. Пусть слушатель представляет все, что ему вздумается. Я решила, что Сетунь – это ваша возлюбленная. А вы… Читайте. И не останавливайтесь больше. С самого начала читайте.
   – Воля ваша, – сказал Максим. – Читаю с самого начала. Стихи.

     «Сетунь, Сетунь, ты не сетуй. Я не сетую совсем,
     Сетунь, Сетунь, осень в сетку, возвращенье старых тем.
     На платформе люди в форме ты да я, да дождь ночной.
     Все мы чуточку не в форме – не спешим попасть домой.
     С лиц соскальзывают тени. На мгновенье, на мгновенье.
     Ночь нам дарит просветленье – электрички луч шальной.
     Кто-то тонет в мелкотемье, кто-то полнит мир презреньем,
     Кто-то примеряет мненья, кто-то просто глух и нем.
     Кто-то, кто-то, кто-то, кто-то, кто-то, кто-то – грохот шпал…
     Двери. Свет. Твой взгляд короткий. Вот и все. Конец. Вокзал…» [5 - Андрей Бочкарев.]

   – Грустно, – сказала Эмма. Посмотрела на Максима. – А веселые стихи у вас есть?
   – Есть, – ответил Максим. Подался вперед, проговорил тоном заговорщика:

     – «Меня корят, меня бранят,
     За то, что все еще влюбляюсь.
     – Преклонный возраст, – говорят.
     Да. Это правда: преклоняюсь!»

   – Это не про вас, а про Винсента, – сказала Эмма с улыбкой.
   – Открою вам тайну, это не мои стихи. Их написал замечательный поэт Василий Фёдоров. Есть у него строчки: «Я в мир пришел не для страданья, пришел для счастья и любви». Прочитав их, я решил быть счастливым.
   – Получилось?
   – Сегодня я могу ответить на этот вопрос утвердительно, – сказал Максим. – Сегодня особенный день. Я бы сказал переломный. Надеюсь, что все плохое нас оставит в покое, уступив место свету и радости. Все у нас получится. Я уверен. Эта моя уверенность становится крепче с каждой минутой.
   – Вы говорите о нашем предложении? – спросила Эмма удивленно. – Неужели вы хотите его принять, не узнав даже, что это за предложение?
   – Простите мою бестактность, – Максим хлопнул себя ладонью по лбу. – Я сейчас говорил о своих делах, о своей компании, забыв о том, что вас сюда привело не простое любопытство, а важное дело.
   – Мое дело потерпит, – сказала Эмма. – Мы обсудим его завтра. Вы же не будете возражать против нашей встречи.
   – Не буду. Я буду на ней настаивать, – ответил он, разглядывая ее. Она смутилась, потупила взор.
   – Засиделись мы с вами, Максим Михайлович. Проводите меня.
   – Я ждал этих слов и боялся их услышать. Мне не хочется вас отпускать. Не хочется расставаться с вами, – сказал он со вздохом. Эмма посмотрела, виновато улыбнулась.
   – Я знаю, чувствую это, – поднялась. – У нас с вами впереди еще два дня.
   – Еще два дня, – повторил Максим. – А что потом?
   – Все будет зависеть от вас, Максим Михайлович, – ответила она.
   – А могу я уже сегодня что-то предпринять? – спросил он, преградив ей дорогу.
   – Да. Отвезите меня домой, – сказала она.
   – Слушаю-с, моя госпожа, – проговорил Максим, сделав шаг в сторону, чтобы Эмма смогла пройти к выходу.
   Он еле сдержался, чтобы не прижать ее к груди, не расцеловать. Мысль о том, что впереди еще два дня, остановила его. Максим решил, что не нужно спешить, чтобы все не испортить. Он знал, что Эмма сама бросится в его объятия, как это много раз делали другие.
   Он прекрасно понимал, что Эмма не такая, как все, но был уверен, что святых нет. Человек греховен по своей природе. Победить вожделение не удается почти никому. Максиму лишь нужно запастись терпением, не провоцировать Эмму, во всем ей потакать и ждать ответных чувств.
   Если бы Максим знал, что все пойдет не так, как он нафантазировал, он бы ни за что Эмму не отпустил. Но он не был прозорливцем. Он проводил ее до отеля, поцеловал руку и уехал, пожелав ей доброй ночи.
   Утром Максим пришел в офис в приподнятом настроении.
   – Как наши дела? – спросил он у Стаса. Вместо ответа тот протянул ему конверт. Максим сразу понял, что это послание то Эммы. Только она могла подобрать такой красивый конверт, чтобы сообщить ему что-то неприятное.
   – Фиаско, господин Алексеев, – сказал Максим. Взял конверт, пошел к себе. Сел за стол. Зачем-то прочел письмо вслух.
   – Господин Алексеев, – писала Эмма ровным, красивым почерком. – Обстоятельства сложились так, что я не могу долее оставаться в Москве. Благодарю вас за удивительное, незабываемое время, которое мы с вами провели. Мы с Винсентом будем рады вновь вас увидеть на Святой Елене. С уважением Эмма.
   P.S. Не думайте, что я забыла про дело, которое привело меня к вам. Все необходимые документы я передала вашему секретарю. Если наше предложение вас заинтересует, дайте нам знать. Искренне ваши, Винсент и Эмма Проскурин.
   Максим поднялся, распахнул дверь. Спросил у Стаса:
   – Где документы?
   – Какие? – растерялся он.
   – Те, что она тебе передала, – ответил Максим, буравя Стаса взглядом.
   – Нам сегодня принесли только письмо, – сказал тот растерянно.
   – А что было вчера? – спросил Максим. – Вспоминай.
   – Да, – обрадовался Стас. – Дама вручила мне документы, сказала, чтобы я вам их отдал тогда, когда вы сами об этом попросите. Да, точно. Я их убрал в сейф. А в журнал входящих документов написал: дело под именем Дама.
   – Хватит болтать. Давай документы, – приказал Максим. Стас протянул ему увесистую папку, сказал:
   – Судя по весу, дело стоящее.
   – Разберемся, – буркнул Максим, направившись к себе. – Меня не беспокоить.
   – Ясно.
   Максим бросил папку на стол, спросил невидимого собеседника:
   – Зачем все так усложнять? Зачем? – отошел к окну.
   То, что происходило на московских улицах, Максима совершенно не интересовало. Глядя в окно, он видел далекий остров Святой Елены, где по шуршащей гальке идет дама в старомодном платье и шляпке с вуалью.
   – Зачем вы появились в моей жизни? Для того ли, чтобы отомстить мне за детскую обиду или для чего-то иного? – спросил он далекую Эмму. Но она не ответила на его вопрос. Она даже не повернула голову в его сторону. Она была занята своими мыслями.
   – Если вы хотите, чтобы я сошел с ума от любви к вам, то не ждите, этого не произойдет, – сказал Максим, сжав кулаки. – Не забывайте, что я – серьезный, целеустремленный, преуспевающий человек, руководитель крупной фирмы, а не безусый юнец, потерявший голову из-за смазливой девчонки. Вы не в моем вкусе, Эмма. Вы слишком старомодны для меня. Вы… – Максим потер виски, покачал головой. – Не убедительно, господин Алексеев. Не убедительно. В современной одежде Эмма очень элегантная женщина. Не лгите себе. Вы были ею очарованы. А мысли о ней так прочно укоренились в вашей голове, что избавиться от них невозможно. Вам придется либо с ними смириться, либо…
   Максим подошел к столу, взял бумаги, углубился в чтение. Чем больше он читал, тем серьезнее становилось его лицо.
   – Вы решили не усыновить меня, а сделать свои рабом, господин Винсент, – сказал Максим, отодвинув бумаги. Побарабанил пальцами по столу. Несколько раз произнес: «О, ля-ля», меняя интонацию. Встал.
   – Нет, ваше предложение меня категорически не устраивает. Я не буду вам отвечать. Подожду…
   – Почему ты так быстро вернулась, дорогая? – спросил Винсент, когда Эмма вошла в дом. – Неужели вы стали любовниками?
   – Прекрати, Винсент, – рассердилась она. – Ты знаешь, что этого никогда не произойдет.
   – Знаю, – поцеловав ее в щеку, сказал он. – Просто мне еще раз захотелось услышать это от тебя. Не сердись. Ты выглядишь усталой.
   – Я не спала всю ночь, – прижавшись к нему, сказала Эмма. – Мне пришлось нелегко. Бороться с собой неблагодарное занятие. Ты словно крутишься на карусели и никак не можешь спрыгнуть. Не хватает смелости сказать себе: прыгай, – посмотрела на Винсента. – Если бы Максим был понастойчивее, я бы проиграла это сражение. Ужасно неприятно сознавать себя порочной женщиной, но это так. Я постоянно думаю о том, что было бы, если бы он меня обнял… – уткнулась в грудь Винсента. – Прости. Это все так ужасно. Так низко, что хочется реветь.
   – Реви, если хочется, – сказал Винсент, поцеловав ее в макушку. – Милая ты моя глупышка, как я люблю тебя. Я рад, что ты ничего от меня не скрываешь. Хотя, не скрою, от твоих слов в моей груди загорается огонек ревности. Я даже представил себя в роли Отелло. Но вовремя опомнился, вспомнив, что я сам отыскал его адрес, составил коварный план и отправил тебя в его объятия.
   – Мы с ним не обнимались, – проговорила Эмма, всхлипнув.
   – Ничего, у вас все еще впереди, – улыбнулся Винсент. Эмма подняла голову, строго спросил:
   – Ты скрыл от меня что-то важное?
   – Скрыл, – признался Винсент. – Больше этого не повторится. Я все-все тебе расскажу.
   – Твои слова меня пугают, – сказала Эмма, прижавшись к Винсенту еще крепче. – Не говори мне ничего. Давай подождем ответ из Москвы.
   – Я думаю, что ответа не будет, – Винсент усмехнулся. – Нужно быть безумцем, чтобы принять мои условия. Думаю, Алексеев не тот человек, чтобы проглотить такую наживку.
   – Давай вернемся к этому разговору через неделю, – предложила Эмма. Винсент согласился.
   Но поговорить им пришлось раньше. У Винсента случился сердечный приступ. Ехать в больницу он наотрез отказался. Взял Эмму за руку, заговорил. Эмма слушала его и бледнела. Ей показалось, что земля ушла из-под ног. И, если бы не крепкое рукопожатие мужа, она бы упала в обморок.
   – Милая моя Эмма, я долго скрывал от тебя, что давно и безнадежно болен. Врачи помочь мне ничем не могу. Медицина бессильна. Время мое на этой земле подходит к финальной точке. Но я не грущу, а принимаю это с радостью. Ты же знаешь, что уход отсюда – это переход в новую реальность, где не будет больше боли, потерь и слез. Я уйду, ты останешься. Останутся твои новые чувства. Не противься им. Не отталкивай Максима от себя. Люби его, если он достоин твоей любви. Будь счастлива. Только одного прошу, не покидай наш остров. Живи здесь. И не терзай печалью душу свою. Печаль ничего не дает человеку, а только разрушает его изнутри.
   – Винсент, я верю, что все обойдется, – сказала Эмма, прижав его руки к губам. – Ты поправишься. Болезнь отступит, поняв, как ты мне нужен, как я люблю тебя.
   – Сегодня прилетает Эндрю. Позови его, – попросил Винсент. Эмма поднялась с колен, побежала к причалу. Эндрю издали ее увидел, побежал ей навстречу. Она уткнулась в его грудь, всхлипнула.
   – Отец? – воскликнул Эндрю испуганно. Эмма ответила утвердительно. Эндрю помчался к дому. Вбежал, бросился к Винсенту.
   – Прости, прости меня, отец, – воскликнул он. – Я – плохой сын. Я огорчал тебя. Я был глупцом. Я глупо жил. Я не слушал тебя. Я…
   – Ладно, ладно, хватит, – перебил его Винсент. – Жизнь не так глупа, как нам кажется. Все наши промахи и просчеты закономерны. Все ошибки и предательства нужны нам для того, чтобы мы размышляли, чтобы научились отыскивать скрытый смысл бытия. Если бы мы с тобой не поссорились, ты бы не стал добиваться своей цели. Не понял бы, как важна для тебя эта маленькая победа, победа над собой. Ты избавился от своей нерешительности. Ты стал независимым человеком. Ты понял, что одиночество – это удел каждого из нас. Только оставшись один на один со своей бедой, мы понимаем, как велик Господь, как милостив Он к нам и как неоценима Его помощь. «Когда я немощен, я силен» – эти слова вслед за апостолом Павлом может повторить каждый из нас. «Будь тверд и мужествен, сын мой. Будь тверд и очень мужествен». Не пасуй перед трудностями. Принимай с радостью все удары судьбы. Иди вперед к намеченной цели. Будь собой, Эндрю. Ты у нас очень хороший человек. Я горжусь тобой. Не сердись на меня за то, что я спорил с тобой. Я делал это для того, чтобы закалить твой характер.
   – Я знаю, отец. Я давно это понял, – сказал Эндрю. – Просто я не желал расставаться со своим юношеским максимализмом, никак не мог отказаться от желания поспорить. Я ссорился с тобой, а потом долго размышлял над каждым твоим словом и мысленно благодарил тебя за урок жизни. Сегодня я наконец-то благодарю тебя вслух за все уроки, которые ты мне преподал. Спасибо тебе, отец. Прости за то, что доставил вам с мамой немало хлопот. Если хочешь, я все брошу, и…
   – Эндрю, не криви душой, – попросил его Винсент. – Ты не должен делать то, что тебе делать не хочется. Отправляйся на материк. Твое место там.
   Эндрю поднялся с колен, спросил:
   – Можно мне остаться?
   – Лети, сынок. Мне уже лучше, – ответил Винсент поднявшись. Обнял Эндрю. – Удачи тебе. Увидимся через три дня. Передай привет невесте.
   – Можно я привезу ее? – спросил Эндрю.
   – Нужно, – ответил Винсент. – Я давно жду этой встречи.
   – Правда, – обрадовался Эндрю. – Я думал, ты настроен против Жаклин.
   – Мальчик мой, главное, чтобы она нравилась тебе, – сказал Винсент. – Слушай свое сердце. Оно тебя никогда не подведет. Не стоит искать одобрения ни у кого из людей.
   – Спасибо, отец. Сегодня самый счастливый день в моей жизни! – воскликнул Эндрю. – Я наконец-то сделаю Жаклин предложение.
   Они еще раз обнялись. Эндрю побежал к причалу. Издали помахал родителя, сел в самолет, улетел.
   – Он сделает Жаклин предложение сегодня, – сказал Винсент усмехнувшись. – Я думал они давно поженились. В кого наш Эндрю такой нерешительный?
   – В тебя дорогой, – ответила Эмма с улыбкой. – Тебе тоже потребовалось много времени, чтобы решиться на этот ответственный шаг. Тебе было почти сорок, когда мы поженились. А Эндрю еще нет тридцати.
   – Ему следует быть более решительным, – сказал Винсент.
   – А тебе следует быть внимательным к себе, – сказала Эмма. – Доктор прописал тебе лекарства и постельный режим.
   – Не говори мне об этом, – взмолился Винсент. – Не омрачай моей радости от встречи с сыном. Пойдем лучше к морю. Посидим на нашем любимом месте.
   – Ты уверен, что нам нужно туда идти? – спросила Эмма с опаской. Слишком бледным было лицо Винсента.
   – Тебе незачем волноваться, Эмма, – сказал он, обняв ее. – Свежий морской воздух пойдет мне на пользу.
   Винсент взял Эмму за руку, повел за собой в грот Наполеона, место их тайных свиданий.
   Дотронулся рукой до прохладного камня, на котором были выбиты их с Эммой инициалы, сказал:
   – Эти камни нас с тобой переживут. Когда нас с тобой не станет, время свой бег не замедлит, – посмотрел на Эмму. – Пообещай, что никому не откроешь секрет этого места, – она кивнула. Он обнял ее, сказал с нежной грустью:
   – Когда я буду там, в далеком далеке, я буду знать, что ты приходишь сюда, чтобы подумать обо мне. Только не печалься очень долго.
   – Не буду, – пообещала она, уткнувшись в его грудь. – Не буду…
   Они с Винсентом пробыли в гроте до заката, а потом долго гуляли по берегу. Оба молчали. Время от времени Винсент останавливался, смотрел вдаль.
   – О чем ты думаешь, – спросила его Эмма.
   – О быстротечности жизни, – ответил он. – Мы познакомились с тобой на рассвете, а на закате приходится прощаться, – улыбнулся. – Какая удивительная игра слов: рассвет – закат. Ты не находишь?
   – Ты прав, – сказала она. – Этими словами мы говорим о явлениях природы и о временных границах человеческой жизни.
   Винсент обнял Эмму, пропел:

     – «Виноват, мадам, виноват,
     Не сберег я вас в вихре лет.
     У меня глаза – на закат,
     А у вас – на рассвет…»

   – Я верю, что все у нас будет хорошо, – сказала Эмма. – Господь милостив. Он продлит дни твоей жизни.
   – Я тоже в это верю, – скала Винсент, поцеловав ее в лоб. – Пойдем, мой ангел. Еленцы нас заждались. Сегодня я обещал им приготовить ризотто с черной каракатицей.
   – Значит, у нас сегодня будет незабываемый ужин, – проговорила Эмма, крепко сжав его руку. – Вперед.
   Они весело рассмеялись и побежали к таверне. Увидев улыбающихся Эмму и Винсента, островитяне облегченно вздохнули. Никто из них не желал траурных известий. Винсента любили все. Он был негласным лидером, к мнению которого прислушивались. А таверна была излюбленным местом еленцев. Все вечера они проводили здесь. Никто не мог представить, что произойдет, если не станет Винсента. Люди не желали об этом думать. Они верили, что с Винсентом ничего плохого не случится.
   Никто не догадывался, что Винсент держится из последних сил. Ему хотелось, чтобы островитяне запомнили его веселым, счастливым, жизнерадостным человеком, которому все по силам.
   – Жизнь подарила мне много приятных минут, – думал Винсент. – Мне не о чем горевать. Рядом со мной – прекрасная, удивительная девочка – женщина, которую я безумно люблю. У нас вырос замечательный сын Эндрю – Андрей, продолжатель рода Проскуриных. Я уверен, что у Эндрю будет много детей. Уверен я и в том, что господин Алексеев приедет сюда еще не один раз и, возможно, захочет здесь остаться, – посмотрел на сосредоточенное лицо Эммы, улыбнулся ей. Она улыбнулась ему в ответ. – Я знаю, дорогая, что, несмотря на обещания, которые ты мне дала, ты будешь безмерно тосковать обо мне, – продолжил свои размышления Винсент. – Твоя печаль будет похожа на поднимающийся над землей туман. Она добавит темных красок в радужную картину моего нового мира.
   Винсент поднялся, сказал громко:
   – Господа, я безумно люблю свою Эмму. Я люблю нашу Святую Елену. Люблю всех вас.
   – Мы тоже тебя любим, Винсент, – закричали люди.
   – Пообещайте мне, что нового хозяина таверны вы примете, как доброго друга и будете приходить сюда каждый вечер.
   В таверне воцарилось гробовое молчание. Никто не ожидал такого поворота событий. Люди были сбиты с толку. На лицах отразилась крайняя растерянность и даже испуг.
   – О, ля-ля, такого единения у нас на острове еще не было! – воскликнул Винсент, захлопав в ладоши. Давайте поднимем бокалы за нас, за Святую Елену, за вечную жизнь!
   Винсент высоко поднял бокал с водой, пошатнулся. Эмма подхватила его под руки.
   – Прощай, – шепнул он и медленно опустился на стул. Стакан упал на пол. Осколки разлетелись в разные стороны. Винсент как-то странно запрокинул голову, закрыл глаза, перестал дышать.
   – Нет, Винсент, – простонала Эмма, уткнувшись в безжизненное тело. – Н-е-е-т…

   Прошло полгода прежде чем Максим Алексеев решил еще раз прочитать документы, оставленные Эммой. Время притупило чувства Максима, поэтому на предложение Винсента он смотрел теперь по-иному. То, что его тогда рассердило, теперь показалось мудрым.
   – Только глупец откажется от такого заманчивого предложения, – сказал Максим, положив руку поверх бумаг. – Вы это знали, господин Проскурин. Вы просчитали все до мелочей. Даже время на раздумье вы дали мне столько, сколько нужно. Мне остается только пожать вашу руку и поблагодарить за такой щедрый подарок. Что я с превеликим удовольствием и сделаю.
   Максим позвал секретаря. Велел ему срочно достать билеты на Святую Елену.
   – К чему такая спешка, Максим Михайлович? – поинтересовался Стас.
   – Объясню потом, когда вернусь, – ответил Алексеев.
   – Вы опять хотите сбежать, когда весь календарь пестрит важными отметками, – сказал Стас, для пущей убедительности, ткнув в календарь пальцем.
   – Станислав, – в голосе Алексеева зазвучали раскаты грома. – Я неоднократно предупреждал вас, что мои приказы не обсуждаются, а выполняются. Я должен улететь на остров первым же рейсом. Вам все понятно?
   – Да, Максим Михайлович, – ответил Стас и плотно закрыл дверь в кабинет шефа.
   Алексеев перелистал ежедневник, присвистнул:
   – О, ля-ля, дел, действительно, много. Но все они не такие заманчивые, как предложение Винсента. Я сделал верный выбор.
   Распахнулась дверь. На пороге появился Стас.
   – Вы счастливчик, Максим Михайлович! – воскликнул он. – На нужный нам рейс оставался только один билет, словно, специально для вас. Вы летите завтра в шесть утра. Времени у нас вагон. Успеем подобрать подарки для вашей таинственной незнакомки.
   – Лучше достань водку для таинственного незнакомца, – сказал Максим с улыбкой. – Его вкус я знаю. А даме пусть угождает кто-нибудь другой.
   – Вы совершенно правы, барышням угодить невозможно, – поддакнул ему Стас. Он прекрасно знал, что шеф обязательно купит что-нибудь особенное для своей незнакомки. Стас не сомневался, что он летит к ней. Слишком счастливыми были у Алексеева глаза, когда он произносил Святая Елена, словно называл по имени возлюбленную…

   Прилетев на остров, Максим остановился в том же маленьком домике. Бросил чемодан, пошел гулять по берегу. Но почему-то пошел в противоположную сторону от таверны Сан Винсент. Шел, поддавая ногами влажные камешки, и смеялся. Настроение было превосходным. Максим отметил, что здесь, на острове, он становится другим. Защитная броня, которой он прикрывается в Москве, исчезает сама собой, растворяется в морском воздухе, в ярком солнечном свете, в звуках ветра, поющего в расщелинах скал.
   – Интересно, если я загляну в такую расщелину и что-нибудь спою, моя песня будет так же хороша, как песня ветра? – спросил Максим, подходя к куполообразной скале, нависающей над морем.
   Для того, чтобы заглянуть в расщелину, Максиму пришлось подняться по камням вверх, а потом спуститься вниз.
   – Надеюсь, я не зря сюда забрался, – сказал Максим, спрыгнув на ровную площадку перед отверстием в скале. Осмотрелся. Площадка напоминала чашу с зубчатыми краями, внутри которой было тепло и тихо. Ветер посвистывал наверху, а звуки, которые привлекли внимание Максима, доносились из скалы, из темного проема, перед которым он остановился.
   Максим услышал в этих звуках что-то до боли родное. Подался вперед, наступил на камешек, который предательски хрустнул. Звуки исчезли. От неожиданно воцарившейся тишины Максим чуть не оглох. Ему показалось, что она длится вечность. Но двинуться с места ему не позволило чувство оцепенения. Максиму было не понятно, почему вдруг все тело стало каменным. Он стоял и смотрел во все глаза на темную дыру в скале. Там что-то шевелилось. Что-то приближалось к выходу, гипнотизируя Максима своим движением.
   Отсвет заката разукрасил скалу, залив черноту проема белой краской.
   – Белоснежная краска надежды, – подумал Максим и лишь потом осознал, что это не краска, а цвет одежды человека, стоящего в проеме скалы.
   – Вы?! – проникают в сознание Максима слова. – Вы?! Но как, как вы сюда попали? Как вы отыскали это место?
   Он ничего не отвечает. Он стоит и улыбается, разглядывая Эмму. Она одета в белое платье до пят. Белая накидка, наброшенная на плечи, напоминает крылья. На голове белый венок. На руках белые перчатки. Не хватает белого букетика, чтобы назвать Эмму невестой.
   – Интересно, что она делает здесь одна? – думает Максим, разглядывая ее.
   Она прячет лицо в ладони. Плечи вздрагивают. Осознав, что Эмма плачет, Максим шагает к ней, прижимает ее к груди и молча выслушивает ее слова, перемешанные со стонами. Максим силится понять смысл этих слов, но не может. Эмма говорит по-французски, значит, она сильно волнуется. Но и он, Максим, волнуется не меньше, поэтому не может вспомнить ни одного французского слова, кроме слова «любовь». Но произносить его сейчас неуместно.
   Голос Эммы постепенно затихает, но она не спешит высвобождаться из объятий Максима. Это его радует, вселяет надежду.
   – Ничего, что первый шаг к сближению сделал я, ничего, – думает он. – Главное, что Эмма меня не оттолкнула.
   – Хорошо, что вы приехали, – сказала Эмма, подняв на Максима влажные от слез глаза. В них было столько боли и отчаяния, что Максиму стало страшно. По телу пробежал озноб.
   – Что-то случилось? – спросил он сдавленным голосом.
   – Да, – ответила она одними губами. – Винсент ушел…
   – Винсент? – Максим побледнел. – Он вас бросил? Да?
   – Да, – прошептала она.
   – Да как он посмел? – воскликнул Максим. – Как…
   – О, нет, нет, Максим Михайлович, не сердитесь, – проговорила Эмма, отстранившись. – Винсент не просто ушел от меня. Он… умер, – она снова спрятала лицо в ладони.
   – Как умер? – спросил Максим растерянно. – Нет, он не мог умереть вот так просто. Нет…
   – Он ушел от нас полгода назад, – сказала Эмма, присев на камень.
   – Какая чудовищная несправедливость, – проговорил Максим, сжав виски. В голове не укладывается, что жизнерадостного, полного сил Винсента нет.
   – Да. Его нет, а мы есть. Но мы ничего не можем изменить, – Эмма тяжело вздохнула, посмотрела на Максима. – Винсент просил, никого в этот грот не приводить.
   – Вы свое слово сдержали, – сказал Максим. – Меня привело сюда провидение.
   – Нет-нет, Максим Михайлович, провидение здесь ни при чем, – сказала Эмма. – Я думала о вас. Хотела, чтобы вы меня отыскали, чтобы… – посмотрела на него. – Чтобы вы меня утешили, и… – высоко подняла голову, чтобы слезы не вытекли из глаз.
   – Скажите, Эмма, что это за особенное место такое? – спросил Максим, чтобы скрыть нарастающее волнение. – Неужели здесь спрятаны несметные богатства?
   – Да, – ответила Эмма, продолжая смотреть в небо. – Зайдите в пещеру.
   Максим шагнул внутрь, осмотрелся. Полукруглое углубление пещеры освещалось неярким светом, проникающим внутрь через отверстие вверху. Стены пещеры были гладко отполированы. Скальная порода поблескивала, словно, внутри нее скрывалась золотоносная жила. На одной из стен были выбиты инициалы Эммы и Винсента. Под ними находился ровный камень, похожий на ложе. Максим провел кончиками пальцев по буквам, сказал:
   – Простите, господин Винсент, что вторгся без разрешения в ваше жилище. Сожалею о вашем уходе… Мне будет вас не хватать… Ну, почему, почему, почему, так странно устроена наша жизнь? Я бы должен радоваться, что моего соперника больше нет, а я безмерно опечален этим известием. Безмерно…
   Вышел наружу, тронул Эмму за плечо, сказал:
   – Пойдемте. Скоро стемнеет.
   Она послушно поднялась, пошла вверх. Когда они вышли на морской берег, Максим сказал:
   – Ваш путь более легкий, но я все равно выбился из сил и ужасно проголодался. Не подскажите, где здесь можно поужинать?
   – В таверне Сан Винсент, – ответила Эмма.
   – Прекрасное место. Вы составите мне компанию, мадам? – спросил он, взяв Эмму по локоток. Она высвободила руку, покачала головой, ответила:
   – Не сегодня, Максим Михайлович. Позвольте мне сегодня побыть одной. Мы обо всем поговорим завтра.
   – Надеюсь, вы не сбежите с острова так же, как сделали это в Москве? – спросил он, глядя ей в глаза.
   – Обещаю вам, что завтра утром буду ждать вас в таверне, – ответила Эмма. – Вы же приехали сюда по делу? – Максим кивнул. – Вот завтра мы его и обсудим. Доброй вам ночи, Максим Михайлович, – сказала и пошла прочь. Не пошла, полетела, словно большая белая птица.
   Глядя ей вслед, Максим подумал:

     – Вы похожи на птицу счастья, Эмма.
     Эмма, я в вашей власти.
     Я безумствую. Я люблю.
     О взаимности вас молю…

   – Господин Алексеев, как приятно вас видеть! – воскликнул человек, с которым Максим столкнулся у дверей таверны. – Я – Марсель. Помните, мы говорили о том, что наши имена похожи?
   Максим ответил утвердительно, хотя ни о чем подобном не помнил. Он вообще не помнил никого кроме Винсента и Эммы. А вот о нем, похоже, помнили все еленцы. Едва он вошел в таверну, посетители дружно воскликнули: «Он!» словно ждали его появления.
   – Добрый вечер, господа и дамы, – сказал Максим по-французски.
   Люди заулыбались, заговорили наперебой, а потом разом замолчали. Максим сел за свободный столик, сделал заказ, задумался. Его одиночество нарушил Марсель. Он сел напротив и заговорил с Максимом так, словно они минуту назад прервали беседу. Вначале Максим не понимал ни слова. Но постепенно смысл того, о чем говорил Марсель, стал ему понятен.
   Из слов Марселя получалось, что Максим приехал очень кстати. Сегодня день рождения Винсента, а завтра будет обнародовано его завещание. Завтра все узнают, кто станет хозяином и владельцем таверны вместо Винсента.
   – А разве Эмма не унаследовала все, что принадлежало Винсенту? – спросил Максим, старательно выговаривая слова.
   – Она унаследовала только часть состояния, – пояснил Марсель. – Вторая часть отошла их сыну Эндрю, а таверна – это третья часть. Кто станет ее хозяином, мы узнаем завтра.
   – Какая-то ненужная чехарда, – подумал Максим. Бедная Эмма. Как это все для нее унизительно. Как жестоко.
   Принесли еду. Марсель поднялся, пожелал Максиму приятного аппетита, ушел. Несмотря на голод, Максим поел без аппетита. Голова была занята мыслями о таверне. Документы, подписанные Винсентом полгода назад, давали Максиму право бороться за наследство. Но должен ли он это делать? Не причинит ли это вреда Эмме?
   – Ах, почему, почему она мне ни о чем не сказала? Почему не попросила о помощи? Что это: гордость или тайный умысел?
   Максим отодвинул тарелку, отругал себя за нелепые мысли. Решил, что не стоит ни за кого ничего додумывать. Все объяснится завтра, поэтому нужно запастись терпением.
   Максим расплатился, пошел в свой маленький домик. Улегся на кукольную кровать и моментально уснул.
   Во сне ему явился Винсент. Он крепко пожал Максиму руку, поздравил с победой, широко распахнул дверь. Там на фоне ослепительно белого света проявилось заплаканное лицо Эммы.
   – Помоги ей снова стать счастливой. Я верю, у тебя это получится, – сказал Винсент, и исчез.
   Максим проснулся. Потер руку, которую пожал ему Винсент, сказал поморщившись:
   – Ваше рукопожатие заставило меня вспомнить бессмертное творение Александра Сергеевича Пушкина. Вы – каменный гость, господин Проскурин, а я – тот, кто посягает на честь донны Анны, вернее Эммы, – посмотрел на часы. Встал. – Пора. «Я гибну, донна Анна», – улыбнулся. – Нет. У нашей истории будет иной финал. Не зря же Винсент попросил меня помочь Эмме. Не зря.
   Максим побежал к морю. Ему хотелось броситься в воду, смыть с себя прошлое и стать новым человеком. Он верил в очищающую силу воды. Верил по-детски. Эта вера помогала ему переносить удары судьбы. Максим не сомневался, что она поможет ему и сегодня.
   Он нырнул с разбега. Вода обожгла его своей прохладной свежестью. От неожиданности Максим громко крикнул и, широко размахивая руками, поплыл к берегу.
   – В такой холодной воде купаются только русские, – сказала Эмма, протянув ему полотенце. – Доброе утро, Максим Михайлович. Как отдохнули?
   – Доброе утро, Эмма. Не ожидал увидеть вас так рано, – признался Максим.
   – О, это для меня – не рано, – улыбнулась она. – Я встаю с первыми лучами солнца. Почему? Чтобы ничего не пропустить. Вот, вас увидела. Одевайтесь. Простынете, – сказала и пошла вдоль берега, чуть приподняв подол своего старомодного платья. Максим оделся, побежал за ней следом.
   – Мне сегодня приснился Винсент, – сказал он, поравнявшись с Эммой.
   – О, это интересно, – она остановилась. – Что он вам повелел?
   – Повелел сделать вас счастливой, – ответил Максим. – Правда, он не сказал мне, как.
   – У каждого свой способ достижения цели, свой путь к ней, – сказала Эмма, пошла вперед.
   – Но ведь и счастье для каждого из нас имеет свой особый смысл, – сказал Максим. – Что для вас значит слово «счастье»?
   – Состояние полета, – ответила она. – Полета души и безграничной свободы.
   – Но мне кажется, что все это у вас есть, – сказал Максим. – Я видел, как вы летаете, парите над землей. Для вас нет никаких границ. Вы свободны, но, несмотря на это, несчастны. Почему? Чего еще не хватает в вашей формуле для полного счастья? – Эмма пожала плечами. Максим заметил, как напряглась ее спина, спросил:
   – Вы об этом говорить не хотите?
   – Не хочу. Не хочу, потому что думаю о другом, – ответила она.
   – О завещании?
   – Нет, – повернулась, посмотрела на Максима. – Я думаю о договоре, который привезла вам в Москву. Вы решили его принять?
   – Да, – ответил он.
   – Это меняет дело, – Эмма улыбнулась, протянула ему руку. – Спасибо вам, Максим Михайлович, теперь мне будет легче.
   – Означает ли это, что я должен заявить о своих намерениях? – спросил Максим.
   – Думаю, нет, – ответила она. – Хотя, поступайте так, как сочтете нужным, правильным.
   – Но мне важно знать ваше мнение, – воскликнул он. – Прикажите мне стать вашим слугой, и я с готовностью им стану.
   – Вы так говорите всем своим дама? – спросила она с упреком.
   – Нет, Эмма. Ни одна из моих знакомых не слышала от меня таких слов, – ответил он, стараясь быть спокойным. – Вы, вы – единственная женщина, из-за которой я потерял рассудок. Да-да, моя рассудочность, рассудительность полетела под откос. Все мои непоколебимые принципы рухнули. Я похож на человека, лишенного почвы под ногами. Полгода я убивал в себе чувства, возникшие после встречи с вами. Поверил, что сумел это сделать, но… – покачал головой. – Вы рядом, и все начинается сначала, с самого-самого первого дня, когда глупый мальчишка столкнул девочку в реку. И нет никакого спасения, Эмма. Вы – мое наваждение. Вы… – перевел дыхание, договорил с дрожью в голосе. – Наверно, это и есть любовь… Вы – моя безответная любовь. Смогу ли я без вас жить?
   – Я бы задала вам другой вопрос? – сказала Эмма.
   – Задайте, – попросил Максим.
   – Сможете ли вы жить со мной, Максим Михайлович? Жить здесь, на острове вдали ото всего, к чему вы привыкли.
   – Думаю, на этот вопрос нам поможет ответить время, – Максим улыбнулся. – А вы, действительно хотите, чтобы я жил с вами?
   – Хочу, но ужасно этого боюсь, – призналась она. – Я обязательно начну вас сравнивать с Винсентом. Вы будете сердиться. Возненавидите меня и сбежите. Ваш уход разобьет мне сердце, – вздохнула. – Думаю, Максим Михайлович, вам лучше уехать сразу. Уехать, чтобы не исчезла иллюзия прекрасного. Уехать пока мы с вами можем быть добрыми друзьями.
   – Думаю, нам следует отложить этот разговор, – сказал Максим. – Поговорим потом, когда будут раскрыты все секреты Винсента.
   – Дело в том, Максим Михайлович, что секрет существует только для вас, – Эмма улыбнулась. – Но именно этот факт придает ему особую важность.
   – Постойте, если я – главное действующее лицо этой пьесы, то что бы вы делали, если бы я не появился во-время? – воскликнул Максим.
   – Мы послали бы за вами, – ответила она. – Или переслали бы вам копию завещания. Не злитесь, Максим Михайлович, вам это не к лицу, – крепко сжала его руку. – Винсент не считал нужным хранить секреты. Он все их придавал огласке. Теперь я понимаю, что делал он это намерено из-за боязни не успеть сказать о главном. Он готовился к своему уходу. Он чувствовал, что это может произойти в любой момент. И никто из нас не подозревал, что главную свою тайну Винсент унесет с собой, – убрала руку, отвернулась к морю. – Винсент умер с улыбкой на лице. Никто не знал, как ему нестерпимо больно…
   Эмма пошла вперед. Максим не стал ее догонять. Он смотрел ей вслед и твердил, как заклинание:
   – Не будь тряпкой, Макс…
   В назначенное время в таверне собрались все жители острова. С сосредоточенно серьезным видом люди смотрели на дверь, из которой должна была выйти Эмма. Максим сидел за отдельным столиком словно изгой, которого не желают принимать соплеменники.
   – Смогу ли я когда-нибудь стать таким же, как они? – думал Максим, глядя на море. – Хочу ли я стать таким же, как они? Может быть, Эмма права, и мне лучше приезжать сюда в гости. Или лучше вообще забыть обо всем, и…
   Распахнулась дверь. На пороге появился высокий худощавый пастор в черной сутане. Следом за ним вышла Эмма в белоснежном наряде, делавшем ее похожей на ангельскую птицу.
   – Друзья мои, – сказал пастор с улыбкой. – Сегодня мы еще раз поговорим о Винсенте Проскурине. Вернее, поговорим с ним, – протянул руку в сторону Максима. – Господин Алексеев, подойдите, пожалуйста, к нам. Именно вам Винсент поручил прочесть важный документ, ради которого мы здесь все собрались, – подал Максиму большой конверт.
   – Боюсь, мне не под силу выполнить это поручение, – сказал Максим смущенно. – Мой французский ужасен.
   – Не волнуйтесь, господин Алексеев, – успокоил его пастор. – Винсент оставил послание на русском языке.
   – Но, это значит, что вы не поймете ни слова, – сказал Максим, обведя людей растерянным взглядом.
   – Мы все поймем, господин Алексеев. Читайте, а Эмма будет переводить, – похлопав его по плечу, сказал пастор.
   Максим глубоко вздохнул, вскрыл конверт. Достал лист с гербовой печатью, прочел:
   – Рад видеть вас в добром здравии, дамы и господа. Я горд и счастлив, что всю свою жизнь прожил на острове Святой Елены, называя вас еленцами. Спасибо, что были со мной в горе и радости, что мой дом стал вашим домом, а ваши дома были моими. Подумать только, у меня была сотня домов, сотня любимых женщин и преданных друзей. А на закате моей жизни судьба подарила мне редкостную возможность встретить еще одну родственную душу – русского юношу, которого я без колебаний называю сыном. Да, Максим, я считаю тебя своим сыном. Я думал, что успею передать тебе все свои секреты, но… За меня это сделает Эмма. Моя дорогая, моя несравненная Эмма, как сильно я люблю тебя…
   Максим несколько раз глубоко вздохнул, чтобы побороть волнение и подступившие к горлу слезы. Максиму хотелось броситься к ногам Эммы и умолять ее прекратить этот спектакль, терзающий душу и ему и ей. Но в зрительном зале было слишком много людей, ловящих каждое слово, написанное Винсентом. Максим не имел права быть малодушным. Никто не должен знать, что происходит между ним и Эммой. Их чувства – это их тайна, в которую незачем посвящать посторонних.
   А Винсент, похоже, был иного мнения. Он заставил Максима произносить вслух те слова, которые тот никогда прежде никому не говорил. Он берег их для единственной женщины, не надеясь ее когда-нибудь встретить. И вот теперь, из-за прихоти Винсента, Максим стоит рядом с той, которую готов считать своей воплощенной мечтой, и на глазах у всех признается ей в любви. Знал ли Винсент о чувствах, возникших у Максима? Скорее всего, да. Иначе он бы не написал это признание в любви. Теперь все слова, которые Максим захочет сказать Эмме будут лишь жалким подражанием Винсенту, повторением его слов.
   Максим осознает, что все слова, когда-то уже произносились, но их говорили другие другим. А ему, Максиму, придется повторять их Эмме вслед за Винсентом. Поэтому невозможно унять дрожь. Поэтому так изменился его голос:
   – Эмма, как безумно я люблю тебя. Моя любовь подобна морю. Я целую ступни твоих ног. Моя любовь, как солнце. Я ласкаю тебя и согреваю своим теплом. Моя любовь – ветер. Я расплетаю и заплетаю твои пшеничные косы. Моя любовь – ночь. Я баюкаю тебя и пою тебе колыбельную: Эм-ма, Эм-ма, Эм-ма…
   – Господи, я больше не могу, – прошептал Максим. Эмма смахнула слезу, попросила:
   – Дочитайте, пожалуйста.
   – Можно мне глоток воды, – громко сказал Максим. Пастор подал ему воды, посмотрел с сочувствием. Максиму показалось, что он сказал:
   – Не будь тряпкой, Макс…
   Максим откашлялся, продолжил читать:
   – Наступит день, когда другой скажет тебе все эти слова. Скажет так же нежно, как это делал я, потому что по-другому слова любви, адресованные Эмме, произносить невозможно. Спасибо тебе, мой ангел, за то, что ты выбрала меня среди множества других, разбросанных по миру одиноких скитальцев. Спасибо за то, что свято хранишь все данные мне обеты. Спасибо. Да хранит тебя Господь…
   Максим чуть помолчал, продолжил:
   – Господа и дамы, пришло время назвать имя того, кто станет владельцем таверны Сан Винсент, – Максим обвел всех долгим взглядом. Нарочно оттягивая ответственную минуту. Наслаждался своим превосходством, мстил за то, что все эти люди видели его пылающие щеки, слышали его дрожащий голос, были свидетелями его объяснении в любви Эмме.
   – Имя этого человека – Андрей Проскурин! Наш с Эммой сын Эндрю станет хозяином таверны, если пожелает остаться на острове Святой Елены навсегда. Если Эндрю не пожелает жить здесь постоянно, то его место займет мой названный сын Максим Алексеев. Но он тоже должен будет жить на острове постоянно. Если и он не пожелает стать святым еленцем, то таверна Сан Винсент будет принадлежать Эмме Проскурин.
   Вас, друзья мои, я прошу уважать того, кто наденет передник торгового дома Сан Винсент.
   Предлагаю поднять бокалы за наше здоровье и процветание нашей Святой Елены! О, ля-ля, господа и дамы, о, ля-ля! Вечно ваш Винсент Проскурин.
   P.S. Повода для грусти нет, дамы и господа. Мы все когда-нибудь перешагнем предел, разделяющий этот мир на две части: видимую и невидимую. Я первым сделал этот шаг, стал невидимым для вас. Но память обо мне осталась с вами. До скорой встречи, мои дорогие. Салют!
   На барной стойке взорвалась бутылка шампанского. Минуту люди смотрели изумленно в ту сторону, откуда послышался звук, а потом дружно зааплодировали, засмеялись и закричали: «О, ля-ля!», стараясь подражать особой манере Винсента. Официанты подали всем шампанского.
   Пастор отвел Максима в сторону, пожал руку.
   – Вы держались молодцом, несмотря на то, что упорно боролись со своими чувствами, – сказал он. – Хочу дать вам совет. Никогда не стыдитесь искренних чувств. Любовь – самое лучшее, что есть у каждого из нас. Любовь – это чудо, подаренное нас Творцом. Любовь никогда не исчезнет. Никогда, – улыбнулся. – Винсент был бы рад видеть вас хозяином таверны и мужем Эммы. Но только вы сами знаете, как нужно поступить. Выбор за вами, господин Алексеев.
   – Вы говорите со мной так, словно сын Винсента и Эммы уже отказался от наследства, – сказал Максим.
   – Это так, – пастор скрестил на груди руки. – Эндрю – пилот. Он оставил Святую Елену ради своей мечты – бороздить небесный простор. Эндрю объявил во всеуслышание, что не желает становиться вторым Наполеоном, отбывающим пожизненный срок на острове. Винсент рассердился, указал сыну на дверь. Больше года Эндрю не появлялся здесь. Незадолго до смерти Винсента они помирились, – пастор вздохнул. – Винсент знал, что Эндрю не станет хозяином таверны. Он написал его имя в завещании, следуя общепринятым правилам. На ваш счет у него тоже были сомнения. Вы живете в другой стране, говорите на другом языке. У вас много других интересов, кроме желания любоваться красотой этих мест. Значит, остается только один претендент – Эмма. Ей Винсент верил как самому себе. Эмма удивительная женщина, удивительная. Мы зовем ее дама-невидимка. Минуту назад она была рядом, держала вас за руку, а потом исчезла, как мираж. Вы видели, как это произошло?
   – Нет, – признался Максим. Для него исчезновение Эммы стало неприятной новостью.
   – И я тоже не видел, как это произошло, – сказал пастор. – Но зато я знаю, куда она пошла.
   – Куда? – спросил Максим, глядя в проем двери, распахнутой настежь.
   – Она пошла к морю, – ответил пастор. – Догоняйте ее. Думаю, вам есть о чем поговорить. А мы пока поговорим о вас. Вы с Эммой – красивая пара. Идите, господин Алексеев и да поможет вам Господь…
   Максим увидел Эмму издали. Она стояла на краю обрыва с раскинутыми в разные стороны руками и смотрела на небо. Максим остановился в нескольких шагах от нее.
   – Спасибо вам за все, Максим Михайлович, – сказала Эмма не меняя позы. – Вы вернули меня в юность. В ту беззаботно счастливую пору, когда все еще только начинается.
   – Моей заслуги здесь нет, – проговорил Максим. Эмма опустила руки, медленно повернулась к нему, сказала, глядя в глаза:
   – Ваша заслуга в том, что вы читали послание Винсента, как свое. Вы мне все эти слова от своего имени говорили. И голос у вас дрожал, и…
   Максим подался вперед, желая обнять Эмму, но она вытянула вперед руки, замотала головой:
   – Нет, нет, Максим Михайлович, умоляю вас, не нарушайте границу, возникшую между нами. Не спешите, чтобы потом ни о чем не сожалеть. Вы ведь ничего обо мне не знаете. Вы видите лишь то, что подсказывает вам ваше воображение…
   – Да почему вы все за меня додумываете? – возмутился Максим. – С чего вы взяли, что я буду сожалеть из-за того, что обнял вас? Может быть, я буду сожалеть из-за того, что не сделал этого?
   Максим вновь попытался ее обнять, но она отодвинулась на самый край обрыва, спросила:
   – Вы снова хотите столкнуть меня вниз?
   – Нет, – ответил Максим, резко развернулся и пошел прочь.
   – Зачем? Зачем? Зачем я сюда приехал? Что я хотел найти здесь? Любовь? Понимание? Бред. Все это – несусветный бред, который придумали слабаки, чтобы утешать самих себя, – думал Максим, ускоряя шаг. – Хватит. Хватит. Хватит. Воздушных замков нет, не было и никогда не будет. Пусть в них верят истеричные барышни. Наша жизнь слишком жестока, поэтому я не имею права раскисать…
   Максим собрал вещи, улетел, ни с кем не попрощавшись. Решил, так будет лучше для всех.
   За штурвалом самолета, увозящего его с острова, сидел пожилой немногословный француз. Максим спросил его про Эндрю. Тот ответил, что Проскурин улетел на учебу в Париж.
   – Теперь вы, Эмма, полноправная хозяйка таверны. Конкуренты сбежали, струсили, оставили вас одну, – подумал Максим, глядя на исчезающие вдали очертания Святой Елены.
   Когда самолет приземлился на материке, Максим спросил пилота:
   – Почему сегодняшний рейс выполнялся вне расписания?
   – Мадам Проскурин попросила меня об этом, – ответил тот, пробуравив Максима недобрым взглядом. – Она сказала, что после полудня русскому нужно будет улететь.
   – Понятно, – Максим сжал кулаки. – Вы снова все за меня решили. Просчитали все мои шаги…
   – Что-то не так? – поинтересовался пилот. Его насторожило выражение лица Максима и странные слова, которые тот произнес. Максим говорил по-русски, поэтому пилот ничего не понял. Да ему и незачем было что-то понимать.
   – Передайте привет мадам Проскурин, – сказал Максим с деланной улыбкой. – Прощайте. Благодарю за полет…

   Вернувшись в Москву, Максим дал волю своему негодованию. Отругал подчиненных, которые не имели никакого отношения к тому, что творилось в его душе. Рассорился с некоторыми партнерами. Сорвал несколько важных переговоров, не явился на важные встречи.
   – Максим Михайлович, вы решили разрушить свою компанию? – спросил Стас, уставший от безумств шефа. – Что с вами?
   – Кризис среднего возраста, – отшутился Максим.
   – Если он продлится еще пару дней, мы все погибнем, – проговорил Стас, прижав обе ладони к горлу. – Спасите нас, Максим Михайлович, умоляю.
   – Неужели, все так плохо? – спросил Максим с улыбкой. Он знал, как Стас любит преувеличивать. – Неужели за неделю я умудрился разрушить все до основания?
   – Максим Михайлович, – застонал Стас. – Прошло уже четыре недели, че-ты-ре, – для большей убедительности он поднял над головой четыре пальца и потряс ими.
   – Ты утверждаешь, что я попал во временной разлом? Что потерял связь с реальность? – Максим нахмурился, посмотрел на календарь, на часы, покачал головой. – Да-с. Прошло четыре недели, а я этого не заметил. Не заметил, потому что все мои дни были, как братья близнецы. Я находился в душной маленькой комнате без окон. В этой комнате было много людей, которые мешали мне дышать. Я их вытолкал взашей. Но дышать легче не стало…
   Максим сдавил виски, подумал о том, что боль, раздирающая его изнутри не уменьшается, а растет. С ней нужно что-то делать. Но что?
   – Что будем делать? – спросил он у Стаса.
   – Восстанавливать разрушенное, – ответил тот, засучив рукава.
   – Сил и времени на это уйдет больше, чем на разрушение, но думаю, шанс на спасение есть.
   – Шанс на спасение есть всегда, – улыбнулся Максим. – Как вода находит выход, как и мы его найдем.
   Он прикрыл лицо ладонями, вспомнил Эмму, стоящую на обрывистом берегу. Ветер развевал ее белые одежды, играл волосами, подхватывал слова и нес их к Максиму, стоящему от нее на расстоянии вытянутой руки.
   – Вы снова хотите столкнуть меня вниз? Сно-ва…
   Максим убрал ладони от лица, стукнул ими по столу, воскликнул:
   – Нет. Я не собираюсь вас сталкивать вниз. Я хочу вам помочь, – посмотрел на изумленного Стаса, улыбнулся. – Мои финальные слова к тебе не относятся. Занимайся делами.
   – Понял, – сказал Стас, удаляясь из кабинета.
   Максим взял чистый лист бумаги, вывел крупно: новый проект.
   – Сан Винсент.
   – Да. Нам нужно взвесить все плюсы и минусы, сделать свои расчеты, и только потом садиться за стол переговоров, – сказал Максим воображаемому собеседнику. – Думаю, время для дружеских рукопожатий не за горами. Винсент весьма прозорливый человек. Он предложил нам выгодное дело. Важно не упустить эту выгоду. За дело, Максим Михайлович…
   Принятое решение примирило Максима с собой. Он совершенно успокоился. Сумел наконец-то спрятать мысли об Эмме за семью замками. Строго-настрого приказал себе не открывать их до лучших времен, которые обязательно наступят…

   После того, как Алексеев ушел, Эмма еще долго стояла на краю обрыва и смотрела вдаль. Она видела, как взлетал самолет, увозящий Максима. Как солнце нырнуло в море. Как неслышно опустилась на остров ночь.
   Эмма стояла, обхватив себя за плечи руками, и вспоминала о том, как впервые приехала на Святую Елену…
   Ей было тогда семнадцать лет. По настоянию тетушки по отцовской линии Эмма надела длинное платье цвета пепельной розы, в тон ему шляпку с вуалью и ажурные перчатки. В руках Эмма держала кружевной зонтик из той же ткани. По уверению тетушки Камилы так одевались русские аристократы в начале двадцатого века.
   – Зачем нам быть похожими на них? – поинтересовалась Эмма.
   – Затем, чтобы понравиться русскому, живущему на острове Святой Елены, – пояснила Камила.
   – Но, если этот человек – ровесник века, что общего может бить у нас с ним? – резонно заметила Эмма. Камила рассмеялась. Обняла девочку за плечи.
   – У тебя с ним, моя дорогая, не может быть ничего общего. Очаровывать русского буду я. А ты будешь моим компаньоном, переводчиком, если хочешь. Не зря же твоя мама Люсьен заставляет тебя разговаривать по-русски. Проверим, забыл свой родной язык наш мосье или нет. Ну, по рукам?
   – По рукам, Камила, – сказала Эмма, вздохнув с облегчением. – Если честно, я испугалась, что ты заодно с родителями. Отец мечтает выдать меня замуж за преуспевающего человека. Но мне всего семнадцать. Мне еще рано думать об этом.
   – Ты права, моя кроша, – сказала Камила, поцеловав ее в лоб. – Выходить замуж нужно после тридцати, когда ты четко понимаешь, что тебе нужно. Я достигла этого удивительного возраста и прекрасно понимаю, что мне от жизни нужно. Именно поэтому мы и едем с тобой на Святую Елену. Я стану женой русского, живущего там.
   – Он об этом знает? – поинтересовалась Эмма.
   – Нет, – рассмеялась Камила. – Нет, моя милая, он о своем счастьи даже не догадывается. Наш приезд будет для него сюрпризом. Представь, каково будет его удивление, когда он узнает, что в доме Наполеона поселились две очаровательные незнакомки, – Камила щелкнула пальцами. – Он не сможет побороть свое любопытство. Он захочет с нами познакомиться и потеряет голову, – Камила уселась в кресло, приняла театральную позу, спросила?
   – Скажи, разве можно остаться равнодушным, глядя на такую красавицу? Ну, что вы молчите, дитя мое? Восхищайтесь мною.
   – Если честно, я не знаю, как это делают старички, – сказала Эмма, пожав плечами.
   – Ах, святая простота! – воскликнула Камила, вскочив. – Как же я люблю тебя, Эмма. У нас с тобой все получится. Мы с тобой прекрасно друг друга дополняем.
   – «Ангел черный, ангел белая – перелет и недолет», [6 - Андрей Вознесенский.] – подумала Эмма, но говорить о странном сравнении, пришедшем ей в голову, Камиле не стала…
   Они прилетели на остров. Поселились в маленьком домике. Два дня бродили по берегу моря в одиночестве. Их предупреждали, что Святая Елена – странное место. Вначале может показаться, что остров необитаем. Гостей там не жалуют. Камила этому не поверила, но выходило, что предостережения не были беспочвенными.
   – Неслыханная дерзость, – возмутилась Камила. – Неужели у этих островитян атрофировались все чувства? Неужели их не распирает любопытство? Мы приехали сюда на пару недель, а они думают, что мы решили тут навеки поселиться. Если завтра до полудня к нам никто не подойдет, я сама начну действовать. Я сама разыщу этого русского старичка, – сказала Камила и улеглась спать.
   Спала она долго и очень крепко. А Эмме было жалко тратить время на сон. Ей хотелось побольше узнать об острове и островитянах. Ее толкало вперед юношеское любопытство. Гуляя по острову с Камилой, Эмма была лишена возможности быть собой. Она играла роль великосветской дамы, фрейлины Ее Величества тети Камилы. Эта роль ей порядком поднадоела. Ей хотелось сбросить старомодный наряд и помчаться по берегу наперегонки с ветром.
   Эмма дождалась, когда Камила крепко заснет, надела шорты, футболку, кроссовки и выскользнула из дома. Ночь была теплой. Волны накатывали на берег и, прихватив камешки, уходили в глубину. Эмма присела на корточки, подняла фонтан брызг, рассмеялась:
   – Как прекрасно, что я могу вот так запросто взлохматить ваши волнистые волосы, море. А еще я могу сбросить одежду и броситься в ваши объятия, – поднялась, посмотрела по сторонам, сказала доверительным шепотом:
   – Но я сделаю это не здесь, а где-нибудь в укромном месте, которое я непременно отыщу.
   Набежавшая на берег волна, намочила Эмме ноги. Она воскликнула: «Ах, вы так!» и помчалась вдоль берега, высоко подпрыгивая. Игра с морскими волнами увлекла Эмму настолько, что она не сразу заметила, что ушла далеко от дома. А, поняв, решила, что это – добрый знак, что здесь уж точно ее никто не увидит, и она сможет осуществить давнюю мечту – искупаться голышом.
   Эмма скинула одежду и поплыла по лунной дорожке. Вода приятно охлаждала тело Эммы, наполняя ее сознание новыми неведомыми прежде ощущениями.
   – Я теперь буду так плавать каждую ночь, – решила она, выходя из моря. Смахнула с себя капли воды, оделась. Хотела идти домой, но странное свечение привлекло ее внимание. Она пошла вперед и столкнулась с высоким крепким мужчиной.
   – Привет, – сказал он, протянув ей руку. – Меня зовут Винсент.
   – Эмма, – представилась она, протянув ему свою руку. Он прикоснулся к ней теплыми сухими губами. Эмма смутилась, поспешно выдернула руку.
   – Вы приехали на остров отдохнуть? – спросил Винсент.
   – Мы ищем грот Наполеона, – ответила Эмма. Камила запретила ей говорить кому бы то ни было о цели их визита. Винсент улыбнулся, сказал:
   – Вы его уже нашли. Вот он, – сделал шаг в сторону, показал на гору, внутри которой что-то светилось. – Хотите войти вовнутрь?
   – Да, если это возможно, – ответила Эмма.
   – Возможно, – сказал он. – Если вы позволите мне взять вас за руку, то путь будет безопаснее.
   Эмма сама схватила его за руку, приказала:
   – Ведите.
   Они поднялись вверх, потом спустились вниз, прошли под низким сводом и оказались в чашеобразном углублении, спрятанном от посторонних глаз.
   – Это место моего уединения, о котором никто на острове не знает, – сказал Винсент. – Почему я вам его показываю? Да потому, что при свете дня вы его ни за что не найдете. Вы бы его и сейчас не увидели, если бы не костер. Я решил поужинать у моря. Вот, копчу рыбу. Хотите, угощу?
   – Хочу, – сказала Эмма, усаживаясь на каменный выступ.
   Винсент снял с огня коптильню, достал рыбу. Положил ее на пальмовый лист, протянул Эмме.
   – Почувствуйте себя первобытным человеком.
   Эмма ловко разделалась с рыбой, поблагодарила Винсента за угощение.
   – Вы не находите, что быть аборигеном интереснее, чем разгуливать по острову в старомодном платье? – сказал он, присев перед ней на корточки.
   – Нахожу, – ответила она. – Но маскарад, придуманный Камилой, мне тоже нравится.
   – Прекрасно! – Винсент хлопнул себя по коленям, встал. – Значит, мы с вами будем аборигенами по ночам, а днем вы будете великосветской дамой, которая прячет свое милое личико под вуалью. Я клянусь, что про нашу тайну никто не узнает.
   – Я тоже никому про это не скажу, – сказала Эмма с улыбкой. Встала. – Проводите меня домой.
   Винсент затушил огонь. Вывел Эмму из грота, крепко пожал ей руку, скрылся в темноте. Эмма немного постояла на берегу, побежала к дому, высоко подпрыгивая.
   Камила крепко спала. Она ничего не знала о ночной вылазке Эммы. Та спрятала одежду, нырнула под одеяло и моментально заснула.
   Ей снился Винсент в наряде аборигена. Но, несмотря на свой странный наряд, он вел себя, как истинный аристократ. Его изысканным манерам мог позавидовать король Людовик. Он и завидовал. Он издали наблюдал за аборигеном, поглаживая темную густую бороду.
   – Откуда у короля борода? – подумала Эмма и проснулась.
   Солнце уже вовсю светило. Часы показывали полдень, а лицо Камилы сияло.
   – Поднимайся скорее, душа моя. Нас с тобой пригласили пообедать в таверне Сан Винсент. Вот приглашение и две чайные розы, – проговорила она победоносно. Эмма уселась на кровать, потерла кулачками глаза, спросила:
   – А кто нас пригласил?
   – Наш русский друг Виктор Проскурин, – ответила Камила, вручая Эмме приглашение. Та долго разглядывала красивые ровные буквы, пытаясь представить этого человека. Камила, сгорающая от нетерпения, строго прикрикнула на Эмму:
   – Если ты сию же минуту не встанешь, я пойду в таверну одна.
   Она забрала из рук Эммы приглашение, сдернула с нее одеяло, скомандовала:
   – Марш под душ. У тебя пять минут. Пя-я-ть…
   Ровно через пять минут Камила и Эмма вышли из дома. У дверей таверны их встретил сам хозяин – высоченный, крепкий мужчина с черной окладистой бородой и густой черной шевелюрой. Его глаза показались Эмме знакомыми. Но она не посмела долго в них смотреть. Она стыдливо потупила взор, как это требовали правила приличия. Зато Камила смотрела в глаза хозяина дольше, чем следовало. Она даже приподняла вуаль, чтобы и он смог увидеть ее сияющие глаза.
   – Мы благодарны вам, господин Проскурин, за приглашение, – пропела она. – Моя племянница немного говорит по-русски. А вы, вы не забыли свой родной язык?
   – Конечно, нет, – ответил он, целуя Камиле руку. – У меня большая библиотека. Я много читаю. А вы, юная особа, любите читать?
   Эмма кивнула. Голову поднимать не стала. Во время разговора она рассматривала мокасины хозяина из сплетенных в косички ремешков.
   – Эмма еще ребенок, дайте ей время свыкнуться с обстановкой, а потом донимайте вопросами, господин Проскурин, – сказала Камила, взяв хозяина под руку. – Лучше расскажите нам о себе. Почему вы здесь? Тоскуете ли по России? Есть ли русские блюда в вашем меню?
   Эмма шла следом за ними и думала о том, что скоро наступит ночь, и она увидит аборигена Винсента – светловолосого мужчину с гладко выбритым лицом и спокойным, добрым голосом. Они вместе будут слушать шум прибоя и мечтать. Может быть, Винсент снова угостит ее копченой рыбой и расскажет какую-нибудь историю о здешних обитателях.
   – Кого из русских писателей вы читали? – ворвался в ее мысли неприятный голос хозяина таверны. Говорил он очень громко. Голос его все время менялся, словно он нарочно его коверкал. Интонация его предложений была несуразной. Эмма не могла понять, задает ли он вопрос или констатирует факт.
   – Кого вы читали? – еще раз спросил хозяин, приглашая дам к столу.
   – До десяти лет мы жили в России. Я училась в русской школе и читала то, что читают все дети в моем возрасте, – ответила Эмма стараясь правильно выговаривать слова.
   – Ясно. Значит с Буниным и Тютчевым вы не знакомы, – проговорил он, покачав головой.
   – Нет, – ответила она. – Но надеюсь, у меня будет время прочесть их книги.
   – Моя библиотека в вашем распоряжении, – сказал он с улыбкой. – После обеда я ее вам покажу. Договорились?
   Эмма кивнула. Больше он ей вопросов не задавал. Зато с Камилой они болтали без умолку. Эмме показалось, что темы для их разговоров никогда не иссякнут. Если бы Эмма не уронила вилку, наверно, о ней бы и не вспомнили.
   – Простите, милая барышня, что забыли о вас! – воскликнул хозяин. Вскочил, схватил Эмму за руку, потянул за собой. – Пойдемте в библиотеку. Выберите себе книгу по души и не сердитесь на нас болтунов.
   Эмма взяла томик Куприна, устроилась на веранде и погрузилась в чтение. Она не заметила, как закончился день. Им с Камилой пора было возвращаться домой, чтобы завтра рано утром отправиться на морскую прогулку.
   – Ах, какой удивительный человек этот Виктор! – проговорила Камила, сбрасывая свой наряд. – Он меня очаровал. Я не предполагала, что мужчины могут быть такими романтичными. Если бы ты слышала, как он расписывал прелести предстоящего морского путешествия! О, я не смогла устоять, хотя недолюбливаю все эти морские прогулки, – Камила придирчиво осмотрела себя. Осталась довольна своими формами. – Думаю, к концу недели он сделает мне предложение.
   – А мне этот бородач не понравился, – сказала Эмма, медленно снимая перчатки.
   – Почему? – Камила села на стул, с любопытством посмотрела на Эмму.
   – Он фальшивый какой-то, – ответила та. Все у него какое-то ненастоящее и даже голос.
   – Глупости, – пропела Камила. – Виктор прекрасный человек. Настоящий русский мужик. Я его таким себе и представляла. Борода, густые волосы, многословный, любвеобильный, веселый. Если бы мы остались наедине, то… – она закатила глазки, воскликнула:
   – О, ля-ля, что могло бы произойти, – посмотрела на Эмму, погрозила ей пальчиком. – Но, мы не позволим себе никаких вольностей до свадьбы. Верно, моя прелесть?
   – Верно, – поддакнула Эмма. Ей хотелось поскорее закончить этот разговор и удрать из дома. Но Камила была слишком возбуждена после встречи. Ей хотелось говорить о русском. Хотелось слышать от Эммы слова одобрения в его адрес. А она взяла и уснула. Камила погасила свет. Легла, сказала сама себе:
   – Чем быстрее я засну, тем быстрей, наступит долгожданное завтра. До завтра, господин Проскурин…
   Она заснула, а Эмма проснулась. Прислушалась к ровному дыханию тетушки, убедилась, что та крепко спит. Выбралась из дома и побежала вдоль моря к заветному месту. Остановилась у скала, позвала:
   – Винсент, вы здесь?
   – Здесь, – прошептал он ей на ухо. Она обернулась, прижалась к его груди, выдохнула:
   – Как хорошо, что вы меня дождались. Как хорошо, что я могу вам рассказать о том, что было сегодня. Спрячемся?
   – Конечно, – сказал он с улыбкой. Взял ее за руку, повел за собой.
   Они проделали тот же путь, что и прошлой ночью. Сели у огня друг против друга.
   – Сегодня я приготовил на ужин устриц, – сказал Винсент, – протянув Эмме пальмовую тарелку.
   Она взяла ее, спросила:
   – Вы знакомы с русским?
   – Да. Мы все друг друга знаем, – ответил он. – Остров наш общий дом. Мы здесь все – одна большая дружная семья.
   – Тогда понятно, почему мне его глаза показались знакомыми, – проговорила Эмма, занявшись устрицами.
   – Виктор тебе не понравился? – спросил Винсент с интересом глядя на нее.
   – Не понравился, – сказала Эмма, отправляя в рот устрицу.
   – Почему?
   – Мне показалось, что он – лжец, – ответила Эмма. Посмотрела на Винсента, вздохнула. – Бедная Камила. Она очарована им и не понимает, что никакого продолжения у этой истории не будет.
   – Да, Виктор известный сердцеед. Он разбил не одно женское сердце, – проговорил Винсент задумчиво. – Не знаю, сможет ли твоя Камила стать исключением из правил.
   – Мне ее жаль, – сказала Эмма. – Но я ничем ей не могу помочь. Она меня слушать не будет, – посмотрела на Винсента. – Завтра русский пригласил нас на морскую прогулку, а я ужасно не хочу никуда ехать. Не знаю, что делать.
   – Придумай себе какую-нибудь болезнь. Ну, например, головную боль, – посоветовал Винсент. – Скажи: «Ах, Камила, у меня мигрень. Мне лучше остаться дома».
   Винсент изобразил приступ мигрени, чем весьма развеселил Эмму. Отсмеявшись, она сказала:
   – Боюсь, Камила мне не поверит. Она скажет, что в семнадцать лет мигрени не бывает.
   – Еще как бывает, – возразил ей Винсент. – Виктор рассказывал мне, что в России все юные барышни страдают мигренью. А ты наполовину русская, значит…
   – Откуда вы узнали? – насторожилась Эмма.
   – Виктор рассказывал, – ответил Винсент, поднявшись. – Мы ужинали вместе. Он много говорил о Камиле и о ее милой спутнице, которая читала Куприна. Что именно, если не секрет?
   – Не секрет, – ответила она. – Я читала «Гранатовый браслет». Очень грустная история.
   – Реальная история, которую рассказали писателю, – проговорил Винсент, глядя на Эмму через огонь. – В жизни много удивительного. Когда-нибудь и вашей жизни, Эмма, произойдет что-то сверхъестественное. Я говорю о любви, о фантастическом чувстве, не поддающемся объяснению. У каждого человека оно свое – особенное, неповторимое.
   – Мне показалось, что сегодня между нами возникло что-то особенное, – проговорила Эмма, глядя на него во все глаза. – Я как-то по-особенному прижалась к вам. Вы по-особенному погладили меня по голове, заговорили… – встала. – Проводите меня домой, пожалуйста. У меня голова закружилась от вашей близости…
   Винсент вывел ее из грота. Крепко пожал руку, растворился в темноте. Эмма медленно пошла к себе. Новые странные чувства переполняли ее сознание, и от этого было так хорошо, что хотелось петь.
   Необыкновенная музыка звучала в мыслях Эммы до рассвета, не давая ей уснуть. Поэтому утром она с трудом разлепила глаза.
   – Что с тобой? – испугалась Камила.
   – Мигрень, – ответила Эмма, прижав ладошку ко лбу.
   – О, ужас, что мне с тобой делать? – воскликнула Камила.
   – Мама рассказывала, что когда ее прабабушку мучили приступы мигрени, ей на голову клали холодные влажные примочки.
   – Как это все некстати, – пробурчала Камила, отправляясь в ванну.
   – Тебе незачем сидеть со мной, – сказала Эмма, когда Камила положила ей на голову влажное полотенце. – Поезжай на прогулку одна.
   – Ладно, только пообещай, что ты никуда из дома выходить не будешь, – сказала Камила назидательным тоном. – А если тебе станет хуже, то примешь болеутоляющий порошок.
   – Обещаю, – сказала Эмма. – Не волнуйся за меня. Желаю тебе приятной прогулки и море неожиданных эмоций.
   – Благодарю, моя милая, – Камила поцеловала Эмму в щеку, ушла.
   Эмма блаженно потянулась, накрылась с головой, уснула. Спала она сладко без сновидений. Она могла бы проспать до вечера, но ее разбудила Камила. Она вернулась с прогулки очень быстро. Вбежала в дом, хлопнула дверью, швырнула в сторону шляпку, перчатки, зонтик, стукнула по столу, воскликнула:
   – Это возмутительно, бесчеловечно. Я этого так не оставлю. Это… – посмотрела на Эмму. – Ой, прости, дорогая. Как твоя мигрень?
   – Кажется, прошла, – ответила Эмма, усаживаясь на кровати. – Что случилось? Сломалась яхта?
   – Нет, с яхтой все в полном порядке, – ответила Камила. – Наше путешествие можно было бы назвать милым, если бы не мелкие неприятные детали, которые вынудили меня изменить планы. Вставай. Мы уезжаем. Уезжаем в Париж сегодня же.
   – Как уезжаем? Почему? – Эмма растерялась. Она принялась усердно тереть глаза, словно это могло помочь изменить решение Камилы.
   – Уезжаем, потому что этот русский мужик – мерзавец, – Камила сняла платье. Отшвырнула его ногой. Сказала с досадой:
   – Столько денег потрачено на эти наряды и все в пустую. Он женат.
   – Как женат? Давно? – спросила Эмма.
   – Давно и безнадежно, – ответила Камила. – Как я это узнала? Легко. Он обрадовался, что я пришла одна, и предложил мне стать его любовницей. Я, разумеется, отказалась. Предложив ему постель заменить походом в костел. Тогда-то он и признался, что не сможет повести меня под венец, потому что уже связан узами брака. Мерзавец, – Камила стукнула кулаком по столу. – Он сказал, что у него есть сын, которому почти столько же лет, сколько мне. Это невыносимо. Это гадко, это… – она сжала кулачки, процедила сквозь зубы:
   – Ах, эта негодница Мирэй. Она решила надо мной посмеяться. Я раскрыла ей свою душу, и вот результат. Она знала, что у нас с русским ничего не получится. Отправляя меня на остров, она ликовала. Она праздновала победу… – посмотрела на растерянную Эмму. – Люди злы, моя девочка. Никому не раскрывай своих тайн. И не смей ни в кого влюбляться, чтобы твое сердце не разбилось вдребезги. Ну, что ты сидишь, собирайся. Даю тебе пять минут.
   – Камила, мы не сможем сегодня покинуть остров, – сказала Эмма, встав с кровати.
   – Это еще почему? – нахмурилась Камила.
   – Потому что самолет прилетит только утром, – ответила Эмма. Она старалась быть серьезной, хотя душу переполняла радость. Она еще одну ночь пробудет на острове. Она еще раз сможет увидеть Винсента.
   – О, я забыла, что мы не в Париже, а на каком-то захудалом островке, с которого выбраться невозможно, – простонала Камила. – Самое мудрое, это поскорее заснуть, чтобы не думать обо всем, что свалилось на мои хрупкие плечи…
   Когда Камила уснула, Эмма помчалась к заветному гроту. Издали увидела Винсента, идущего ей навстречу. Ускорила шаг. Они обнялись и долго стояли не разжимая рук.
   – Мы уезжаем, – прошептала она.
   – Знаю, – сказал он.
   – Я буду безумно скучать без вас, – сказала она.
   – Без тебя, – поправил он ее.
   – Без тебя, – повторила она.
   – Я буду ждать тебя, надеясь, что однажды ты приедешь, чтобы остаться со мной навсегда, – сказал он, прикоснувшись губами к ее волосам.
   – Эм-ма, где ты? – раздался взволнованный крик Камилы.
   – Мне пора, простите, – Эмма выскользнула из объятий Винсента, убежала.
   – Как ты могла уйти из дома в такую жуткую тьму? – схватив ее за плечи, закричала Камила. – Ты, что решила добавить горечи в мою и без того отравленную душу? О, я не ожидала, Эмма, что ты так отблагодаришь меня за мое хорошее к тебе расположение.
   – Камила, прости меня, пожалуйста, – попросила Эмма. – Не сердись, прошу. Я не хотела тебя огорчать. Мне нужно было немного подышать морским воздухом, а ты спала. Я не подумала, что ты можешь проснуться и испугаться из-за меня. Прости, прости, – Эмма молитвенно сложила руки.
   – Ладно, пойдем в дом. Здесь очень холодно, – сказала Камила. – Неприятное место эта Святая Елена. Я бы не хотела жить здесь, – поежилась. – Хорошо, что мы завтра уезжаем.
   – Как жалко, что мы завтра уезжаем, – подумала Эмма, входя в дом следом за тетушкой…

   Утром Камила и Эмма покинули остров. О том, что они были здесь, напоминали перчатки, которые Эмма оставила на столе. Она знала, что Винсент обязательно заглянет в их маленький домик и найдет перчатки. В одну из них она вложила записку: «Я обязательно приеду. Эмма». Свое обещание Эмма выполнила только через два года.
   Родители долго не давали согласие на это путешествие, а потом неожиданно согласились.
   – Надеюсь, ты не останешься там навсегда? – спросила мама с улыбкой.
   – Конечно, – ответила Эмма не вполне уверенно.
   – Не повторяй моих ошибок, – попросила мама. – Не теряй голову из-за француза.
   – Постараюсь, – пообещала Эмма, подумав о том, что потеряла ее два года назад, когда впервые увидела Винсента…

   Эмма не помнила, как прошел полет. Сердце ее колотилось так, что она ни о чем не могла думать. Она смотрела вокруг невидящим взглядом. Прозрела, когда ступила на Святую Елену. Остров показался ей маленьким. Домик, в котором они с Камилой жили – игрушечным.
   Эмма распахнула дверь, увидела на столе свои перчатки, растерялась.
   – Неужели Винсент ни о чем не знает? – подумала она.
   Вошла в дом, взяла перчатки, достала записку. Бумага слегка пожелтела. На ней проступил кружевной рисунок перчаток. Эмма села на стул и долго смотрела в одну точку, думала, что теперь делать. Наконец поднялась и пошла к морю. Долго бродила по берегу, пока случайно не забрела в грот Наполеона – место их тайных встреч с Винсентом. Обрадовалась, что вопреки его ожиданию, нашла это место.
   Да, при свете дня все здесь было иным. Эмма увидела углубление в скале, которого не видела ночью. Вошла в прохладную полутьму. Подождала пока глаза привыкнут, осмотрелась.
   На стене напротив входа были выбиты буквы: «Э» и «В», заключенные внутри большого сердца. На земле у стены находился камень, напоминающий ложе. На нем лежали свежие пальмовые листья.
   – Интересно, для кого вы теперь готовите свои угощения, мой милый Винсент? – спросила Эмма, взяв в руки лист.
   – Как и прежде для вас, душа моя, – послышалось в ответ.
   Эмма обернулась. Ей было плохо видно лицо человека, стоящего у входа в пещеру. Но сомнений в том, что это Винсент, не было.
   – Спасибо, что сдержала свое обещание, Эмма, – сказал он. – Я прочитал твое послание. Я видел, что ты прилетела, и положил перчатки на прежнее место. Я шел за тобой следом, борясь с искушением окликнуть тебя. Хорошо, что я этого не сделал. Ты сама отыскала грот, а это значит, что ты никогда не покинешь Святую Елену, – он протянул ей руки. – Иди сюда.
   Эмма вышла из пещеры с любопытством посмотрела на Винсента. Она впервые видела его при свете дня. Большие серые выразительные глаза. Черные брови. Волевой подбородок. Прямой нос. Губы правильной формы. Кожа покрыта ровным бронзовым загаром. Светлые волосы, аккуратно причесаны. Мягкий овал лица и голос будоражащий, нежный, родной.
   – Здравствуй, Эмма.
   – Здравствуй, Винсент, – говорит она, протягивая ему свои руки. Он целует кончики ее пальцев, а потом прижимает Эмму к себе и выдыхает:
   – Господи, спасибо Тебе за это нежданное счастье. За неземную любовь, которую нам суждено испытать, – целует Эмму в волосы, говорит по-русски:
   – Как хорошо. Как мне хорошо, Эмма. Присядь. Я должен открыть тебе одну тайну.
   Он усадил ее на камень, сам скрылся в темном проеме пещеры. Через некоторое время оттуда вышел хозяин таверны Сан Винсент Виктор. Крупный мужчина с черной окладистой бородой, черными всклокоченными волосами и смеющимися глазами Винсента. Минуту Эмма смотрела в эти глаза, а потом перевела взгляд на ноги Виктора – Винсента. Обут он был в мокасины из кожаных сплетенных в косички ремешков. Эмма медленно подняла голову. Виктор – Винсент отклеил бороду, подмигнул ей, сказал:
   – Если бы мы не встретились с тобой ночью в гроте, мне бы не пришлось устраивать этот маскарад, – снял парик, зашвырнул его в пещеру. – Мне ужасно не хотелось, чтобы ты видела, как я ухаживаю за твоей тетушкой. Мне хотелось остаться для тебя аборигеном, живущим вдали от людей, потому что это мое истинное состояние. Я – затворник, отшельник, сбежавший от мира в надежде обрести душевное равновесие, – улыбнулся. – Сказать по правде, я верил, что здесь, на Святой Елене, я познаю неземную любовь. А, увидев тебя, я понял, что так оно и есть. Нереальность обрела реальные черты. Мечта стала явью. Ты и я рядом, что может быть прекраснее! Я постараюсь сделать все, чтобы ты стала самой счастливой, моя маленькая Эмма, – опустился на колени, уткнулся лицом в ее ладони.
   – Как хорошо, что я вернулась на остров, – проговорила Эмма. Ее лицо озарила улыбка. Глаза засияли. – Как я рада, что на этом острове живешь ты, Винсент – Виктор! Обещаю, мы будем самыми счастливыми, – нагнулась, поцеловала его в волосы…
   Через неделю они поженились. На свадьбу были приглашены все жители Святой Елены. После венчания молодожены поднялись на борт белоснежной яхты и ушли в открытое море. Им предстояло провести несколько дней вдали от берега, чтобы понять, крепким ли будет их союз…
   Эмма улыбнулась, сказала, глядя вдаль:
   – Мы прожили прекрасную жизнь, Винсент. Наша любовь выдержала все испытания. Жаль, что она была такой недолгой. Жаль…
   Эмма пошла к дому. Ей нужно было приниматься за дело, дело жизни Винсента…

   Когда на Святую Елену прилетела русская делегация, никто не удивился. Гостей ждали. Ждали с упорством и спокойствием, свойственным островитянам. Но по выражению их лиц невозможно было понять: рады они гостям или нет. Вели они себя настороженно. Всех мучил один и тот же вопрос: «Нужны ли нам перемены?» Но ответ у каждого был свой. Одни перемен боялись. Другие их ждали. Они так же, как Эмма считали, что перемены неизбежны. И надеялись, что новшества не разрушат гармонию людей и природы, к которой все на острове привыкли. Еленцы считали, что спокойствие и неспешность должны остаться главными жизненными принципами.
   Эмма встретила гостей на крыльце таверны, протянула Максиму руки, сказала по-русски:
   – Рада видеть вас в добром здравии, Максим Михайлович. Всегда приятно, когда друзья находят время для визитов, – улыбнулась, добавила по-французски:
   – Надеюсь, вы не покинете нас через два дня, как в прошлый раз?
   – Здравствуйте, Эмма, – сказал Максим, целуя кончики ее пальцев. – Позвольте представить вам моих компаньонов. Мы приехали, чтобы обсудить детали совместного проекта, который предложил нам господин Винсент.
   Эмма пожала всем руки, пригласила гостей войти внутрь. Максим замыкал шествие.
   – Вы стали еще прекрасней, словно прожитый год не прибавил вам лет, а уменьшил их, – не удержался он от комплимента. Эмма улыбнулась.
   – Вам это показалось, мой друг. Я вам все еще нравлюсь, поэтому и кажусь привлекательной.
   – Да, вы мне очень-очень нравитесь, Эмма. Очень…
   Она покачала головой, приложила палец к губам, шепнула:
   – Не здесь.
   Максим понимающе кивнул. Обрадовался тому, что Эмма сама зовет его в грот. Иначе, как еще расценить ее слова? Только там они смогут остаться наедине и поговорить обо всем, что их по-настоящему тревожит. Сердце Максима взлетело вверх и запело сладчайшую из песен любви.
   Все, что происходило потом, Максима почти не занимало. Он был далеко. Ему хотелось одного: поскорее подписать контракт. А компаньоны, как нарочно, слишком долго изучали договор, пытались отыскать какую-нибудь зацепку. Но, к счастью, ничего не нашли. Когда последний лист договора был прочитан, Максим чуть не захлопал в ладоши. Сдержался. А вот улыбку скрыть не смог.
   – Чему вы улыбаетесь, Максим Михайлович? Партнеры предлагают не очень выгодные условия, – сказал Стас, нахмурившись.
   – Станислав, вы всегда драматизируете ситуацию, мне кажется, условия вполне приемлемые, – проговорил Максим, перелистывая бумаги. – Думаю, нужно подписывать соглашение.
   Остальные компаньоны его поддержали. Долгосрочный контракт бы подписан.
   Хозяева устроили для гостей званый ужин, с которого Максим сбежал. Он без труда отыскал грот Наполеона, словно неведомая сила вела его за собой, указывая дорогу.
   Когда Максим спустился в грот, Эмма была уже там. Она шагнула навстречу, прижалась к его груди.
   – Господи, как же я долго ждал этого момента! – выдохнул Максим. – Спасибо вам, Эмма, за любовь, обрушившуюся на меня горной лавиной. Я готов умереть прямо сейчас, если вы скажете, что никогда больше не позволите мне прижимать вас к своей груди. Я не прошу о большем. Я не смею мечтать ни о чем, кроме этих целомудренных объятий, соединяющих нас, Эмма.
   Она ничего не сказала, только тесней прижалась к нему. Разве можно было говорить о том, что она сейчас обнимает не Максима Алексеева, а своего горячо любимого Винсента. Максим говорит ей похожие слова. И это еще больше убеждает Эмму в том, что Винсент рядом. Просто она не может его увидеть. Зато она может почувствовать его объятия. Поэтому она не разжимает руки. Она готова стоять вот так целую вечность, превратившись в соляной столп.
   – Ваше молчание меня не пугает, а радует, Эмма, – проникает в ее сознание голос Максима. – Вы не отказываете мне.
   – Нет…
   – Значит, я смогу остаться? – в голосе Максима звучит надежда.
   – Нет, – качает головой Эмма, но объятий не разжимает.
   – Что же мне делать? – спрашивает Максим растерянно. Он сбит с толку.
   – Жить, – отвечает она нежно.
   – Но я не могу без вас, Эмма, – стонет он.
   – Можете, – говорит она еле слышно.
   Максим отстранился, взял в ладони ее лицо, посмотрел в глаза, сказал с болью:
   – Вы никак не можете забыть Винсента.
   – Никак, – проговорила она со вздохом.
   Он опустил руки, отвернулся. Несколько минут смотрел в темный проем пещеры, словно ожидая кого-то.
   – Не изводите себя, Максим Михайлович, – тронув его за плечо, сказала Эмма. Он схватил ее руку, поцеловал ее ладонь, заговорил с жаром:
   – Умоляю, не прогоняйте меня, Эмма. Позвольте мне быть подле вас. Хотя бы не постоянно, а иногда бывать у вас. Раз в неделю, в месяц, в год… Назначьте время для наших встреч. Прикажите стать вашим слугой. Я готов на коленях умолять вас о снисхождении, Эмма. Никогда со мной ничего подобного не происходило. Пощадите меня, Эмма.
   Она провела рукой по его щеке, сказала нежно:
   – Милый мой Максим Михайлович, я вас не прогоняю, не отталкиваю вас от себя. Я не желаю вами повелевать. Подчиняться другому, пусть даже любимому человеку, нелепо. Однажды я вам уже сказала: давайте станем добрыми друзьями. Мои слова остались неизменными. Я – ваш друг. Вы можете бывать у меня тогда, когда сами этого захотите. Грот Наполеона станет местом наших тайных встреч, целомудренных объятий и бесед о вечном.
   – О, Эмма, это лучшие слова, которые когда-либо звучали, – Максим порывисто обнял ее. Хотел поцеловать в щеку, но она отстранилась, покачала головой:
   – Ах, Максим Михайлович, вы сейчас чуть было все не испортили. В ваших движениях страсть. Это меня пугает. Пойдемте наверх, – развернулась, пошла к выходу из грота.
   – Да, да, простите, – растерянно проговорил Максим, глядя ей вслед. Прислонился лбом к холодной скальной породе, приказал себе:
   – Не будь тряпкой, Макс. Не все еще потеряно. Не все…

   Утром в таверне обсуждали проект Винсента, который предусматривал строительство рядом с таверной небольшой гостиницы на десять номеров. Два здания должны были составить единый ансамбль и со временем стать визитной карточкой Святой Елены.
   Партнеры долго спорили, какой из эскизов будущего комплекса станет главным, но никак не могли прийти к общему решению. Эмма сидела в стороне, слушала молча. А когда обсуждение зашло в тупик, положила на стол акварельный рисунок.
   – Вот это да! – воскликнули разом все спорщики.
   – Кому принадлежит этот рисунок? – спросил Максим, глянув на Эмму.
   Вместо ответа она перевернула акварель. На оборотной стороне было каллиграфическим почерком выведено: «Надеюсь, лет через тридцать моя мечта станет реальной. Таким я вижу Сан Винсент. Таким и только таким. Винсент Проскурин».
   – Господа, нам еще раз придется признать, что Винсент – гений, – сказал Максим, захлопав в ладоши. Остальные его поддержали. Эмма улыбнулась. Максим поинтересовался:
   – Мадам, вы, случайно, не хотите предоставить нам чертежи строительства?
   – Не только чертежи, но расчеты и четкие указания по подготовке фундамента и ведению строительства, – ответила она. – Винсент построил таверну своими руками. Это была не прихоть, а желание самоутвердиться. Островитяне долгое время его сторонились. Он был чужаком, вторгшимся на их территорию. Они не желали его принимать. А когда увидели, как он в одиночку трудится день и ночь, пришли ему на помощь.
   Когда таверна была выстроена, Винсент сказал, что она должна стать любимым местом для всех еленцев. Каждый из них может с гордостью сказать: «Я вбил не один гвоздь в это здание!»
   Во время строительства люди стали называть Виктора Винсентом, чтобы он от них ничем не отличался. Они же назвали таверну Сан Винсент, как символ святого союза между людьми, живущими на Святой Елене. А Винсент предложил всех островитян называть еленцами. Они с радостью согласились, – Эмма обвела всех долгим изучающим взглядом, сказала:
   – На острове не так уж много жителей. Мы привыкли все вопросы решать спокойно. Мы никогда не кричим, не перебиваем собеседника. Мы внимательно слушаем его, а потом задаем вопросы. Мы всегда взвешиваем все «за» и «против» и только потом принимаем решение. В своей повседневной жизни мы руководствуемся правилом: «возлюби ближнего своего, как самого себя», – улыбнулась. – Если вы готовы к сотрудничеству на таких условиях, я принесу чертежи.
   Партнеры согласились. Эмма принесла чертежи, из которых стало ясно, что строительство придется вести по-старинке. Технику на остров доставить невозможно.
   – Было бы хорошо, если бы кто-то из вас следил за ходом строительства, – сказала Эмма. Максим назвал свою кандидатуру. Его секретарь Станислав возмущенно воскликнул:
   – Максим Михайлович, неужели вы хотите оставить свою громадную фирму ради этого малюсенького проекта?
   – Дорогой мой Стас, в моей, как ты правильно отметил, огромной фирме все отлажено настолько, что мои заместители легко справятся со всеми вопросами, – улыбнулся Максим. – А вот строить дом своими руками мне еще ни разу не доводилось. И, навряд ли, когда-нибудь удастся, если я сейчас откажусь. Поэтому, я остаюсь. Господа, кто еще хочет принять участие в стройке века?
   Желающих не оказалось. Максима это обрадовало. Он получал полную свободу и возможность видеть Эмму каждый день в течение двух лет. Именно столько времени по расчетам Винсента должно было продлиться строительство. Если расчеты окажутся неверными и строительство затянется, то Максим пробудет на острове дольше. Такой вариант его тоже устраивает.

   Максим решил, что строительство поможет ему привыкнуть к жизни на острове, примирит с требованием Винсента: остаться здесь навсегда. Максим даже придумал для себя занятие. Он будет встречать туристов и рассказывать им удивительные, неправдоподобные истории о жителях Святой Елены, показывать секретные места, которых на острове великое множество. Но их с Эммой заветный грот он никогда никому не покажет. Никогда и никому…
   Первый камень нового комплекса Сан Винсент был заложен в месяце Нисан [7 - Апрель.] как и хотел Винсент. Он настолько правильно все рассчитал, что в строительстве не было ни дня простоя. Еленцы работали с таким энтузиазмом, что Максим боялся, как бы они не завершили строительство раньше срока.
   Несмотря на то, что они с Эммой тайно встречались в гроте, их отношения не продвинулись ни на дюйм. Их объятия были такими же целомудренными, как и в первую встречу. Они долго стояли, прижавшись друг к другу, а потом разбегались в разные стороны, словно застигнутые врасплох влюбленные. Максим шел в свой маленький домик, падал ничком на кровать и моментально засыпал. Эмма приходила в свой дом, вставала на колени и долго-долго молилась. Она благодарила Господа за неожиданную неземную любовь, которую ей посчастливилось испытать благодаря Максиму.
   Несколько раз на остров приезжал Эндрю Проскурин. Ему тоже захотелось вбить несколько гвоздей в здание гостиницы. Совместная работа сблизила их с Максимом. Они подружились. Эндрю даже попросил Максима быть посаженным отцом на его свадьбе с Жаклин. Свадьбу они решили играть на острове в день открытия комплекса Сан Винсент.
   – Прекрасное решение, Эндрю, – сказала Эмма, обняв сына. – Здесь давно не играли свадеб.
   – Значит, мы будем первооткрывателями, – рассмеялся Эндрю. – А вы с Максом не хотите сыграть свадьбу следом за нами?
   – Нет, сынок, – проговорила Эмма смутившись.
   – Почему? – спросил он, глядя на нее испытующе.
   – Глупо надевать наряд невесты, когда у тебя такой взрослый сын, – ответила она, поцеловав его в щеку.
   – Все это отговорки, мадам Проскурин, – сказал Эндрю, продолжая буравить Эмму взглядом. – Отец не случайно выбрал в компаньоны этого человека. Вы с ним прекрасно смотритесь вместе. Чем больше я наблюдаю за вами, тем больше понимаю, что Господь не случайно вас с ним свел на Святой Елене.
   – Винсент мне то же об этом говорил, – сказала Эмма задумчиво. – Но, понимаешь ли, Эндрю, внутри меня звенит постоянно колокольчик тревоги: не спеши, не спеши, не спеши… Сейчас все в наших отношениях прекрасно, а что будет потом? – Эмма пожала плечами, улыбнулась. – Скажу тебе по секрету, что мне не хочется расставаться с иллюзией совершенства. Мне уже не девятнадцать, хотя иногда мне кажется, что мне снова девятнадцать и у меня еще все только начинается.
   – Так оно и есть! – воскликнул Эндрю. – Я тебя очень сильно люблю. Ты самая потрясающая мама, ты лучшая женщина в мире.
   – После Жаклин, – сказала Эмма с улыбкой.
   – Нет, дорогая, я таких параллелей не провожу, – Эндрю стал очень серьезным. – Жаклин моя возлюбленная. Я могу сравнивать ее с кем угодно, только не с тобой. Ты стоишь на другом пьедестале. Ты – недосягаема. Ты вне всяких сравнений, потому что ты – моя мама.
   Эмма уткнулась в грудь Эндрю, всхлипнула. Его слова ее растрогали, разбередили душу. Она вспомнила бессонные ночи у кроватки больного малыша. Врачи говорили, что он не выживет. А если выживет, то будет инвалидом. Эмма им не верила. Она знала, что Господь поможет ее сыну избавиться от недуга. Так и случилось. «По вере вашей да будет и вам» – написано в писании. Вера Эммы была крепкой. Поэтому таким крепким вырос Эндрю. Эмма называет его «мой мальчик» и улыбается, потому что они больше похожи на брата и сестру, чем на мать и сына. Эндрю этим гордится. Он признался Эмме, что Жаклин очень долго ревновала его к ней, не веря в их родство. Смерть отца все объяснила, всех примирила.
   – Почему ты приезжаешь сюда без Жаклин? – спросила Эмма, вытерев слезы.
   – Потому что мне хочется побыть с тобой, – ответил Эндрю. – Я обожаю наши с тобой вечера, когда мы сидим на веранде, и ты читаешь мне русские книги из библиотеки отца. Скажи, кто еще так проводит вечера?
   – Не знаю, – улыбнулась Эмма.
   – А я знаю, – сказал Эндрю. – Никто! Мне очень хочется, чтобы и мои дети научились читать русские книги. Ты поможешь мне в этом?
   – Конечно, если Жаклин не будет против, – ответила Эмма.
   – Думаю, Жаклин не станет мне перечить.
   – Ах, какой же ты самоуверенный, – пожурила его Эмма.
   – Я не самоуверенный, а практичный, – пояснил Эндрю. – В нашем брачном контракте будет пункт, в котором мы все это запишем.
   – О, да я отстала от жизни, – рассмеялась Эмма.
   – Ты не отстала от жизни, а живешь в другом измерении. И это очень-очень здорово, – поцеловав ее в щеку, сказал Эндрю. – Оставайся такой всегда.
   – Постараюсь, – пообещала Эмма, зная, что он говорит о состоянии души…

   Строительство комплекса Сан Винсент закончилось точно в срок. Церемонию открытия и бракосочетания Эндрю с Жаклин назначили на один день. На остров съехалось так много людей, что еленцы растерялись. Святая Елена никогда не пользовалась особой популярностью.
   – Последний раз так много людей на острове собиралось на вашей с Винсентом свадьбе, – сказал пастор, пожав Эмме руку. – Вы сделали важное дело. Вы не только увековечили имя Винсента, вы еще сильнее сплотили еленцев. Думаю, со временем наш остров станет популярным у молодоженов, и мы с вами будем свидетелями еще не на одной свадьбе.
   – Я тоже на это надеюсь, – сказала Эмма. – Наш остров прекрасен. Здесь зарождаются чувства, которым не страшны никакие испытания.
   – Кстати, насчет испытаний. Эндрю и Жаклин отправятся в морское путешествие? – спросил пастор.
   – Нет, Жаклин не выносит морской качки, – ответила Эмма, посмотрев на счастливую Жаклин. – Вместо них морскую прогулку совершат наши русские партнеры.
   – Вы не хотите им составить компанию?
   – Нет, я останусь на берегу, – ответила Эмма, наблюдая, как яхта отходит от причала.
   Максим хотел остаться, но его силком затащили на борт. Эмма это увидела и огорчилась. Ей хотелось побежать в грот и расцеловать Максима. Да. Она решила поцеловать его в губы, а там, будь, что будет. Но провидению было угодно отсрочит этот миг.
   Максим поднялся на борт, махнул Эмме рукой. Она отвечать не стала. Просто чуть выше подняла голову. Потом. Все потом.
   – Максим Михайлович, я вам искренне завидую. Вы выглядите превосходно. Загорелый, помолодевший, а мы все, как бледные спирохеты. Кожа синяя, глаза вытаращенные, мозги заняты нерешенными проблемами. А у вас на лице – радость. Сразу ясно, вы – счастливый человек. Вы нас всех перехитрили, оставшись здесь, – сказал Стас, с завистью глядя на шефа.
   – Выходит, что да, – рассмеялся Максим. – Но для меня самого это такая же неожиданность, как и для вас. Оставаясь на острове, я не предполагал, что так увлекусь строительством.
   – Не строительством, а Эммой, – расплылся в улыбке Вадим Блинов один из компаньонов. Подмигнул Максиму. – Я удивляюсь, как ты все успел: такое грандиозное дело провернул и с мадам в любовные игры поиграл.
   – Попрошу без пошлых намеков, – рассердился Максим. – У нас с мадам Проскурин деловые отношения. Мы – партнеры.
   – Не верю, – сказал Вадим, хохотнув. – Не верю. И никто из присутствующих здесь тебе не поверит. Два года жить рядом с та-а-а-кой мадам и быть только ее деловым партнером, нонсенс. Максим Михайлович, не смешите нас. Мы в курсе всех ваших любовных похождений. Вы всегда были любвеобильным. Что изменилось? Мадам не устраивает легкий флирт? Она желает выйти за тебя замуж?
   – Заткнись, – процедил сквозь зубы Максим.
   – Ага, за живое задел! – обрадовался Блинов. – Ты стал другим, Макс. Мы все это заметили. Рядом с ней ты себя по-другому ведешь. Говоришь не так. Ловишь каждое ее слово, каждый взгляд. Мы были уверены, что свадебный стол накрыт для вас. Удивились, увидев у алтаря другую пару. Почему не вы?
   – Потому что я – закоренелый холостяк, – ответил Максим, пытаясь закрыть эту тему. Ему было противно от того, что посторонние люди лезут в его душу. Он ни с кем не желал говорить о своих переживаниях. Ни с кем, кроме Эммы. А Блинов нарочно подначивал его.
   – Не ври нам, Макс. Ты нормальный мужик. Неужели здесь, на острове притупились твои инстинкты, твое чутье? Да у мадам на лбу написано, что она ждет не дождется, когда ты уложишь ее в постель.
   – Она этого не ждет, – сказал Максим, схватив Вадима за грудки. – Она другая, другая, запомни это.
   – Да знаем мы этих других, – проговорил тот, высвобождаясь из рук Максима. – Раз ты ее так защищаешь, значит, втрескался по уши.
   – Послушай, Блин, если ты не замолчишь, я прыгну за борт, – сказал Максим сжав кулаки.
   – О, это будет захватывающее зрелище! – воскликнул Блинов. – Прыгайте, господин Алексеев, если духу хватит. Если акул не боитесь.
   – Не боюсь, – проговорил Максим, раздеваясь.
   – Дамы и господа, внимание! – закричал Блинов во все горло. – Максим Михайлович убегает от нас. Он решил добраться до острова вплавь, чтобы сделать предложение несравненной, удивительной, неземной мадам Эмме.
   Максим еле сдержался, чтобы не ударить Вадима кулаком в лицо. Он с силой швырнул в него брюки и прыгнул за борт.
   – Максим Михайлович, возьмите спасательный круг! – закричало сразу несколько человек.
   – Силы береги, влюбленный! – захохотал Блинов.
   – Эх, надо было ему вмазать, – подумал Максим и ушел под воду, чтобы не слышать пошлых шуточек в свой адрес.
   Он вынырнул на приличном расстоянии от яхты, перевернулся на спину, поплыл к берегу, глядя в небо. Он думал об Эмме. По случаю бракосочетания сына она сшила длинное платье цвета пепельной розы из тонкой кружевной такни. Свои пшеничные волосы она уложила в замысловатую прическу, которая подчеркнула бледность ее лица, придав ему особое очарование. Эмма слегка подкрасила губы и ресницы. Ее лицо светилось, когда она смотрела на идущего к алтарю Эндрю. Максим впервые видел ее такой, поэтому не сводил с нее глаз.
   – Максим Михайлович, вам не стоит так на меня смотреть, – прошептала она, не поворачивая головы.
   – Простите, я больше не буду, – прошептал он, потупив взор, но тут же снова поднял голову. Он не мог не смотреть на Эмму. Не мог.
   Максим вышел на берег, спросил себя:
   – Ну, и что теперь? Пойдешь собирать вещички, или… – провел руками по мокрым волосам, побежал к заветному гроту.
   Обрадовался, увидев огонек, который разожгла Эмма. Схватил несколько пальмовых листьев, сделал себе юбку, вошел в грот со словами:
   – Робинзон рад приветствовать свою Пятницу!
   – Максим… – воскликнула Эмма, бросившись ему на шею. – Максим, как я рада видеть тебя. Какое счастье, что ты вернулся ко мне… О, если бы ты знал, как я огорчилась, когда эти люди…
   Он не дал ей договорить. Припал губами к ее губам. Почувствовал, как земля уходит из-под ног, и они с Эммой летят куда-то вверх, в бескрайний небесный простор…
   – Что с нами было? – спросила Эмма, чуть отстранившись от Максима.
   – Не знаю, – ответил он со счастливой улыбкой. – Не знаю что, но это было чудесно.
   Они провели в гроте всю ночь. А на рассвете, взявшись за руки, пошли вдоль берега к дому Максима. Эмма помогла ему выбрать костюм, осмотрела придирчиво, сказала:
   – Вы очень красивый мужчина, Максим Михайлович. В вас невозможно не влюбиться.
   – Значит, вы, Эмма, в меня влюблены? – спросил он с наигранной серьезностью.
   – Да, – ответила она с улыбкой. – И очень-очень давно. С той самой нашей первой встречи… – вздохнула. – Я боялась себе в этом признаться. Не хотела признаваться. А нынче ночью, когда твои глаза были так близко, что у меня перехватило дух, я осознала это. Поняла и освободилась от ненужного смущения. Растерянность уступила место уверенности в том, что мы все делаем правильно. Мне легко с тобой, Максим. Мне с тобой очень-очень хорошо.
   – И мне, – прижав Эмму к груди, проговорил Максим.

   Известие о том, что Максим и Эмма решили пожениться, моментально облетело Святую Елену. Свадебная церемония была не менее торжественной, чем у Жаклин и Эндрю. Приняв поздравления, новобрачные поднялись на борт яхты, чтобы провести несколько дней в открытом море и понять насколько крепким будет их союз.
   Когда яхта отошла от берега, секретарь Алексеева Стас сказал:
   – Внутренний голос подсказывает мне, что нас всех ждут большие перемены. Если Максим Михайлович решит остаться на острове, кто будет управлять компанией?
   – Не переживая, Стасик, – похлопал его по плечу Блинов. – История знает немало примеров, когда глава компании руководит ею дистанционно, а на генеральском стуле сидит управляющий. Например – Я, – рассмеялся, увидев недовольную гримасу на лице Стаса. – Я знаю, молодой человек, что вы меня недолюбливаете. Но это дело поправимое. Мы вас освобождаем от нашего присутствия. Ступайте на все четыре стороны. Ступайте, ступайте, Стасик.
   – Позволю себе оставить ваши слова, Вадим Георгиевич, без внимания, потому что я секретарь Алексеева, а не ваш, – сказал Стас сухо.
   – К счастью для вас, Стасик, – ухмыльнулся Блинов, ушел.
   Стас долго стоял на берегу, смотрел на белую точку на горизонте, в которую превратилась яхта, и думал о своем будущем. Оно рисовалось ему то в светлых, то в темных тонах. Все детали были нечеткими, размытыми. Настроение у Стаса испортилось окончательно.
   – Ты тоже, как и Алексеев решил остаться на Святой Елене? – спросила Стаса Маша – хорошенькая брюнетка, доставшаяся ему по наследству от шефа.
   Стас был вместо Алексеева на одном из приемов. Машу ему представили, как пресс-атташе, который поможет разобраться во всех вопросах. Стас быль польщен таким вниманием к своей персоне. На несколько часов он возомнил себя генеральным директором огромной компании, от которого зависит очень многое. Эта роль ему понравилась. Прелести добавляла еще и Маша, не отходившая от Стаса ни на шаг. Она выполняла все его желания, называя его почтительно: Максим Михайлович. Он одобрительно кивал. Решил не выдавать себя до самой последней минуты. А, когда все, что должно было произойти, произошло, сказал:
   – Милая Машенька, прости, но я не Максим Алексеев, а всего лишь его секретарь Станислав Мирович.
   – Замечательно! – воскликнула Маша, поцеловав его в нос.
   – Ты рада, что я не Алексеев? – удивился Стас.
   – Да, потому что я могу надеяться на продолжение нашего романа, – ответила она, прижавшись к нему.
   – О, ля-ля! – подражая манере шефа, воскликнул Стас. – У нас с тобой уже роман?
   – Да, господин Мирович, – ответила Маша. – Да…
   – Ты решил остаться? – еще раз спросила Маша, обняв Стаса.
   – Да нет, – ответил он со вздохом. – Нет, Машутка. Я еще не готов к жизни отшельника. Думаю, у нас с тобой найдутся дела на материке. Внутренний голос подсказывает мне, что Алексеев скоро вернется. Или я плохо разбираюсь в людях, – повернулся, посмотрел Маше в глаза, сказал:
   – Вижу, как тебе хочется надеть подвенечный наряд и громко крикнуть: «Я люблю тебя, Станислав Мирович!» А потом отправиться в полное опасностей свадебное морское путешествие.
   – Да, я об этом мечтаю, – подтвердила Маша.
   – Когда-нибудь твоя мечта сбудется, – пообещал Стас, поцеловал Машу в щеку. – А пока еще не время. Алексеев ухаживал за Эммой пять лет. Наш с тобой испытательный срок не такой большой. Нам нужно подождать.
   – Бред какой, Стас, – нахмурилась Маша. – При чем здесь твой шеф?
   – При том, что мужчины не любят, когда их тянут в ЗАГС на аркане. Они должны сами принять это важное решение, – ответил он, сдвинув брови. – Ясно?
   – Ясно, – ответила Маша, покачав головой. – Только смотри не упусти свое счастье.
   – Настоящее счастье, Машенька, никуда не денется. А, если делось, значит, никакой любви не было, – сжал кулак, разжал, дунул. – Вот так, п-ф-ф-ф и исчезло. Ау, где ты, любовь? Нету. Осталась лишь точка на горизонте. Точка, – обнял Машу, поцеловал в лоб. – Не грусти. Все у нас будет хорошо, если мы не будем никуда спешить. Ни-ку-да…

   Волны покачивали яхту с боку на бок. Максим и Эмма сидели, свесив ноги за борт. Молчали. Наблюдали за летающими рыбами, которые время от времени выскакивали из воды и, пролетев по воздуху, плавно уходили в глубину. Солнце стояло в зените. Но никто не обращал внимания на его жар. Каждый думал о произошедшем с ними, пытался понять, что теперь делать, как дальше жить. Привычное становилось ненужным, уступая место непривычному. И это пугало обоих.
   Максиму начало казаться, что венчание было слишком поспешным, что им с Эммой можно было обойтись без этого фарса. Словно угадав его мысли, Эмма спросила:
   – Сожалеешь?
   Он повернулся, посмотрел на ее сосредоточенное лицо, ответил решительно:
   – Нет, Эмма, я не сожалею. Я ни о чем не жалею, – улыбнулся. – Я размышляю. Размышляю о том, что еще можно сделать в нашем комплексе Сан Винсент.
   – Я тоже об этом думаю, – сказала Эмма. – Но мне кажется, что в каюте нам будет думать об этом приятнее.
   – Гениальная мысль! – воскликнул Максим.
   Эмма устроилась на мягком диванчике. Максим достал из холодильника шампанское, лед, фрукты, сказал торжественно:
   – За вас, моя дорогая мадам Проскурин-Алексеева!
   – За вас, Максим Михайлович!
   Максим выпил залпом, сел у ног Эммы заговорил с жаром:
   – Мне сейчас пришла в голову бредовая идея. Давай оставим все, как было. Станем тайно встречаться в гроте на закате, а на рассвете будем разбегаться в разные стороны.
   – Да, – проговорила она с улыбкой. – Я буду называть вас Максим Михайлович и смущаться всякий раз, ловя на себе ваш пылкий взгляд.
   – Вы будете прятать свое лицо под вуалью, разжигая во мне страсть, заставляя меня безумствовать. При каждой встрече я буду умолять вас о снисхождении, зная, что вы – недосягаемая вершина, Эмма, – Максим посмотрел в ее глаза. Сказал с нежностью:
   – Эмма. Моя милая Эмма. Как приятно повторять твое имя. Как мне нравится смотреть на тебя и думать, что все это сон. Мне трудно поверить, что это – реальность.
   – Не верь, если тебе так легче, – Эмма провела рукой по его выгоревшим на солнце волосам. – Мы ведь можем жить с тобой вдали друг от друга. Я не стану тебя ревновать, устраивать тебе сцены. Я просто буду тебя ждать.
   Максим поднялся, налил себе еще шампанского, сказал:
   – За тебя, Эмма. Спасибо, что ты начала этот разговор. Я не решался сказать тебе о том, что мне нужно побывать в Москве. Я знал, что ты не захочешь ехать со мной, – сделал большой глоток. – А, может, ты поедешь?
   – Не-е-ет, Максим, нет. Поезжай один, – ответила она. – Мне там нечего делать, а у тебя много важных дел там.
   – Да. Мне необходимо проверить финансовые отчеты, – сказал Максим, пытаясь убедить больше себя, чем Эмму в необходимости свого отъезда. Он был рад, что она понимает это и не задает ему никаких неуместных вопросов. Эмме достаточно сказать одно лишь слово, но она молчит. Она не пытается загнать Максима в тупик, не отговаривает его.
   Он встает перед ней на колени, утыкается лицом в ее ладони, стонет:
   – Эмма, Эмма, помоги мне.
   – Я люблю вас, Максим Михайлович, – говорит она очень тихо. – Я желаю вам счастья. Я готова на любые жертвы ради вас. Но я никогда не покину Святую Елену. Проведите со мной медовый месяц, а потом делайте все, что посчитаете нужным, правильным.
   – Да, да, да! – обрадовался Максим. – У нас же с тобой медовый месяц! А это значит, что у меня есть веская причина не лететь в Москву!

   Проведенный на острове месяц помог Максиму понять, что все его опасения напрасны. Они с Эммой дополняют друг друга, а от этого мир вокруг наполняется новыми красками, жизнь обретает новый смысл.
   Вновь и вновь Максим убеждался в правоте слов Винсента, что новый временной отсчет можно начать в любом возрасте и стать по-настоящему счастливым человеком. Пересмотреть свое отношение к вечным ценностям несложно.
   Важно захотеть это сделать.
   Много ли нужно человеку?
   Если задуматься, нет.
   Но, попав в плен к ненасытимости, не всякий сможет вырваться, не у каждого хватит сил сказать: «довольно», отказаться от излишеств.
   Максим решил стать исключением, стать тем единственным, кто бросает вызов, идет наперекор всему.
   Он явственно понял, что пришло время все изменить, и если он его упустит, то проиграет.
   Максим засобирался в Москву.
   Он пообещал Эмме, что вернется недели через две – три. Но…

   Максим вернулся на остров Святой Елены через четыре дня.
   Прибежал в заветный грот, прижал Эмму к груди, проговорил:
   – Господи, спасибо тебе за это чудо! За великое чудо любви, дарованное нам, – посмотрел в счастливые глаза Эммы, спросил:
   – Теперь ты откроешь мне формулу счастья, которую так упорно ищут люди?
   – Формула счастья проста, – сказала Эмма. – Ты много раз повторял ее вслед за мной и Винсентом. Повторял, не задумываясь о том, что в этих словах заключена вечная тайная человечества.
   – Эмма, я не знаю, что это за слова, не знаю, – простонал Максим.
   – Знаешь, – улыбнулась она и пропела:

     Ты и я – Аллилуйя! —
     Пропоет рассвет.
     Ты и я – Аллилуйя! —
     Яркий, радужный свет.
     Ты и я – в жизни нашей
     Нет важней ничего.
     Ты и я – Аллилуйя! —
     Божьей Любви торжество!

   – «Возлюбить Господа всем сердцем своим и ближнего своего, как самого себя», – проговорил Максим, глядя на клонящееся к закату солнце, и подумал, что по-настоящему счастлив только тот, кто принимает мир таким, какой он есть и не пытается подстраивать его под себя…

   Вершина мира
    -------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

     Мы забыли слова простые,
     От которых на сердце отрада.
     Мы спешим на вершину мира.
     Нам зачем-то туда всем надо…

   Подъем в гору был невероятно трудным. Но ему, во что бы то ни стало, нужно было покорить эту вершину. Это было его десятое восхождение. Десятое по степени сложности. Он несколько лет готовился к нему и понял, что должен проделать этот путь в одиночку.
   Чтобы получить разрешение в комитете альпинистов, он решился на хитрость: поставил конечной точкой своего маршрута другую вершину, которую собиралась покорить группа новичков.
   – Я рад, Эдвард, что ты пойдешь с ними, – сказал председатель комитета альпинистов Томас Гелингтон, пожав ему руку. – Если бы не этот проклятый протез, – он стукнул себя по правой ноге, – я бы рванул на вершину вместе с вами. Помнишь, как мы совершали наши восхождения? – Эдвард кивнул.
   – Можешь оказать мне услугу? – спросил Томас.
   – С радостью, Том, – ответил Эдвард.
   – Напиши, пожалуйста, мое имя на одном из камней, чтобы все было, как прежде, – глаза Томаса увлажнились. Сердце его заныло от того, что ничего уже нельзя вернуть, нечем восполнить утраты.
   С каждым годом все сильнее ощущается вакуум, в который он, Томас Гелингтон, погружается. Погружается, несмотря на то, что вокруг множество людей. Томас прекрасно понимает, что это сочувствующее множество не имеет ничего общего с тем малым, о котором он так тоскует.
   Эдвард Грейсфул – один из немногих, кому он искренне рад. Поэтому он не стесняется своих влажных глаз. Несколько лет назад Эдвард плакал вместе с ним. Плакал, как плачут только альпинисты, потерявшие друга. И сейчас, глядя на Тома, он понимающе кивает, жмет его руку и отвечает спокойным, ровным голосом, голосом человека, идущего к вершине. Томас удерживает его руку, пристально смотрит в глаза, спрашивает с волнением:
   – Ты что-то задумал, Эд?
   – Нет, – отвечает тот. – Нет.
   – Ты прекрасно знаешь, Эд, что Вершина мира еще никому не покорилась, – Том сильнее сжимает руку Эдварда.
   – Никому, – повторяет Эдвард. На его губах появляется едва заметная улыбка, но через мгновение лицо Эдварда приобретает прежнюю суровость.
   – Ты ведь не пойдешь туда один? – голос Томаса дрожит.
   – Конечно, нет, – отвечает Эдвард так, словно никогда не мечтал об этой Вершине. Словно не уговаривал его, Тома, помочь ему достать разрешение на подъем.
   – Эд, прошу тебя, не делай глупостей, – говорит Томас. – Ты нужен мне. Возвращайся…
   – Хорошо, дружище, – отвечает Эдвард.
   Обещание данное Томасу, заставило Эдварда уклониться от намеченной цели и вместо одной вершины покорить две…

   С самого начала восхождения Эд держался обособленно, был немногословен, но в трудные минуты, которых было немало, всегда оказывался рядом с тем, кому требовалась помощь. Группа состояла из семи молодых людей. Они еще не осознали в полной мере, что излишняя бравада в горах может обернуться трагедией.
   Руководитель восхождения Ханс Юган уже собирался повернуть назад, но Эдвард уговорил его не делать этого.
   – Дай им еще один шанс, – сказал он. – Ты – альпинист со стажем и знаешь, что значит для новичков – вернуться с половины маршрута. Нам с тобой этот минус тоже ни к чему. Не будем давать повод для досужих домыслов и серьезных взысканий.
   Ханс насупился. Он знал, что Эдвард прав, но внутренний голос упорно противился здравому смыслу. Ханс не мог понять, почему. Возможно, его настораживало странное поведение Эдварда. Возможно, дело было в самом Хансе. Он недавно женился и жалел, что оставил Жаклин одну. Правда, он пообещал ей, что покорив эту вершину, он расстанется с горами и станет примерным семьянином. Жаклин его словам, конечно же, не поверила. Она поцеловала Ханса в лоб, мудро заметив, что время все расставит по своим местам. Рассмеялась и добавила:
   – А, если ты снова пойдешь своим путем, туда тебе и дорога.
   Его дорога вела к вершине. Ханс это понимал. Он посмотрел на напряженное лицо Эдварда, сказал:
   – Ты прав. Нам нельзя прерывать восхождение. Нельзя…
   – Я сам поговорю с этими храбрецами, – сказал Эдвард и пошел к группе молодых альпинистов. Осмотрел их строгим взглядом, сказал:
   – Начинается самый сложный участок нашего маршрута. Я думаю, что слюнтяям и молокососам лучше остаться здесь и дождаться нашего с Хаснсом возвращения, чтобы не обделаться от страха.
   – Среди нас нет трусов, – сказал самый заносчивый юноша Ден-вир Райс. – Мы все пойдем к вершине.
   – Только в том случае, если ты оставишь здесь свою спесь, сынок, – улыбнулся Эдвард. – Нам с Хансом не хочется вбивать могильный крест среди камней. Да и твоя мамочка…
   Лицо Денвира побагровело, он сжал кулаки, закричал:
   – Я – сирота, круглый сирота, понял, ты – учитель жизни? Ты нам сразу не понравился. Мы не хотели, чтобы ты шел с нами. Мы тебя не звали. Мы вообще не поняли, почему тебя вписали в нашу команду. Это из-за тебя у нас сплошные неприятности. Ты приносишь беду. Не думал об этом?
   – Прекрати истерику, Ден, – приказал Ханс. – Эдвард Грейсфул – заслуженный альпинист. А это звание просто так не дают никому. Если хочешь идти к вершине, придержи язык за зубами.
   Эдвард поднял свой рюкзак и первым пошел к уступу, с которого начинался главный подъем. Ему было все равно, что происходит за его спиной. Хотелось поскорее покончить с этой вершиной и рвануть к своей заветной цели. Но время почему-то стало тягучим, замедлило свой бег. Все происходило, как во сне, когда ты бежишь и никак не можешь сдвинуться с места.
   Эдвард еле дождался, пока все семь альпинистов поднялись на вершину и Ханс водрузил флаг, вокруг которого положили камни с именами всех, кто совершил это восхождение.
   – Томас Гелингтон просил меня вписать в историю и его имя, – сказал Эдвард. Поднял с земли камень, написал на нем имя Томаса, положил у флагштока.
   – Спасибо тебе, Вершина, за то, что была к нам благосклонна. Нам пора возвращаться, – сказа Ханс. – Первым спускается Денвир, Эдвард будет замыкающим.
   – Эдвард будет замыкающим, – повторил тот, стараясь не выдать своей радости.
   Он почувствовал, что наконец-то закончилась сонная тягучесть времени, и оно вновь вернулось в свое привычное русло.
   – Начинаем спуск, – сказал Ханс и пошел к краю площадки.
   Эдварду показалось, что остальные альпинисты побежали следом за ним. Хотя бежать они не могли, спуск проходил по отвесной скале. Эдвард стоял наверху и держал сверху страховочный канат. Когда последний альпинист ступил на ровную поверхность, Эдвард бросил вниз страховочный канат, крикнув:
   – Возвращайтесь в лагерь без меня. У меня свой, особый маршрут.
   – Не дури, Эдвард! – заорал Ханс, прекрасно понимая, что Эдварда уже не остановить. Во рту стало кисло. Ханс уселся на землю, обхватил голову руками, простонал:
   – Боже, почему Ты лишил меня зрения? Почему Ты не предостерег меня? Если Эдвард погибнет, я буду винить себя в его смерти.
   – Ты ни в чем не виноват, Ханс, – сказал Денвир Райс, положив руку ему на плечо. – Эдвард Грейсфул – безумец. Это подтвердят все. Мы сразу заподозрили что-то неладное, но никто из нас не мог предположить, что Эдвард рванет на Вершину мира.
   – Никто из вас, это – верно, – сказал Ханс. – Но я, я не только мог, но и должен был об этом подумать, но не сделал этого. Я просто отогнал от себя эту мысль, как назойливую муху. Отогнал и успокоился, – Ханс поднял голову, испытующе посмотрел на Денвира, спросил:
   – Что будем делать?
   – Вернемся в лагерь и вызовем спасателей, – ответил тот.
   – Значит, у Эдварда будет два дня, – проговорил Ханс, вставая. – Господи, помоги ему…

   Эдвард знал, что у него два дня, чтобы покорить Вершину мира. Если погода не изменится, он успеет подняться. В том, что все у него получится, Эдвард не сомневался. Не зря же он так долго и тщательно готовился к этому восхождению. Он продумал все до мелочей. Даже прихватил с собой пилюли от высотной болезни. Эдвард вспомнил, как долго вертел их в руках, раздумывая: брать или нет, а потом бросил в аптечку со словами:
   – Надеюсь, вы мне не пригодитесь. Я давно уже не безусый юнец, поэтому голову терять не собираюсь. Правда, дама, к которой я спешу на встречу, особа весьма и весьма недосягаемая, поэтому может произойти все, что угодно. Мне, конечно, угодно, чтобы происходило только хорошее. Только…
   Эдвард улыбнулся, проговорил нараспев:
   – Моя прекрасная, моя несравненная дама сердца, моя единственная безумная любовь, умоляю, ответьте мне взаимностью. Клянусь, я никогда не изменю вам. Станьте моей самой главной Вершиной!
   Его слова подхватило эхо и унесло куда-то. Эдвард вбил крюк в скальную породу, закрепил веревку, полез вверх к уступу, на котором можно было передохнуть.
   Чем выше поднимался Эдвард, тем сильнее билось его сердце. Он не был сентиментальным человеком, но в этот раз что-то странное происходило с его психикой. Накатывали воспоминания из далекого-далекого прошлого, словно кто-то прокручивал перед его внутренним взором кадры кинохроники. Глаза слезились, но не от ветра, а от щемящей тоски по давно ушедшему, по тому, что невозможно вернуть…
   – Возврата в прошлое нет, – любил повторять Эдвард. Но оказалось, что в прошлое вернуться можно. Можно, если он сейчас испытывает отчаяние и боль, и все внутри него дрожит и кричит:
   – Марр – гарр – ритт – тэ!

   Она была особенной. Ее звали Маргариттэ Джоконда Леоне. Она не была итальянкой. Такое странное имя дал ей отец, влюбленный в Джоконду Леонардо да Винчи. Со временем два последних слова в ее имени стерлись, осталось одно красивое Маргариттэ, которое Эдвард произносил грассируя: «Марр-гарр-ритт-тэ!»
   Она звонко смеялась. Ее глаза лучились счастьем. Эдварду хотелось утонуть в этих бирюзовых омутах. Он прижимал Маргариттэ к груди, опускал лицо в ее пушистые золотые волосы и шептал слова любви, придумывая каждый раз что-то новое.
   – Ты – самый многословный кавалер в этом мире безмолвия, – говорила она, смеясь. – Не зря я выбрала тебя, не зря.
   – Я многословен только с тобой, Маргариттэ, – говорил он. – А когда тебя рядом нет, я безмолвен, как эти, покрытые снегом, горные вершины.
   – Они все покорились тебе?
   – Еще нет. Осталась одна – самая главная и самая опасная вершина – Вершина мира. Она манит меня своей недосягаемостью.
   – Оставь ее, Эд. Пусть она будет твоей мечтой, – предложила Маргариттэ.
   Эдвард отстранился, сказал сухо:
   – Нет, Маргариттэ. Нет. Я обязательно покорю ее. Обязательно.
   – Покоришь, поставив на кон свою жизнь? – спросила она, нахмурившись.
   – Да, если будет нужно, – ответил он. – Пойми, Вершина мира – главная цель моей жизни. Без нее все бессмысленно.
   – Вот как? – Маргариттэ побледнела. – А я думала, что… Ах, ладно, не стану больше ничего говорить.
   – Правильно. Слова не нужны, слова неуместны, когда так чудесен вечер воскресный, – сказал Эдвард с улыбкой. – Лучше поцелуй меня.
   – Нее-ет, – сказала Маргариттэ резко. – Целуйся со своей вершиной.
   Она развернулась и ушла. Ушла так быстро, что он не сразу понял, что произошло. В комнате еще витал аромат ее духов. Еще не смолкло стаккато ее каблучков и руки помнили изгибы ее тела, а самой Маргариттэ не стало.
   Эдвард не побежал за ней. Это было не в его правилах. Он никогда ни за кем не бегал. Он терпеливо ждал, выдерживая паузу. На этот раз пауза затянулась на несколько месяцев. А потом выяснилось, что Маргариттэ исчезла. Никто не знал, где ее искать.
   – Найдется, – успокаивали Эдварда друзья. – Она же не человек-невидимка. Запасись терпением….
   Эдвард внял советам друзей и до сегодняшнего подъема не вспоминал о Маргариттэ. Но здесь, в горах что-то случилось, и он, Эдвард чувствует нестерпимую боль от того, что ее нет рядом.
   Он уткнулся лбом в холодный камень, простонал:
   – Прости меня. Прости, если можешь. Вернись, если хочешь быть рядом с таким бесчувственным эгоистом, как я…

   Карабкаясь по отвесной скале, Эдвард многое переосмыслил заново. То, что было ценным и значимым прежде, теперь показалось ему неважным и даже глупым. Он смотрел на себя прежнего, как на муравья, спешащего к вершине огромного муравейника, и не мог понять, зачем он с таким упорством карабкается туда.
   Впервые Эдвард задумался над тем, что даст ему это восхождение. Ответ – победу над собой – его не устраивал. Он знал, что после покорения вершины наступает состояние безысходности, теряется смысл бытия, остро встают вопросы: как жить дальше? Нужно ли жить так, как ты жил прежде? Нужно ли вообще жить?
   Уход в себя длится долго. Выход из этого состояния находится не сразу. А когда находится, то дремавшее сознание начинает работать с такой скоростью, что человек не успевает оценивать свои слова и поступки. Он одержим новой идеей – покорить новую вершину. Он ничего кроме нее не видит. Он идет вперед…
   Эдвард поднялся на ровную площадку, где можно было передохнуть. Посмотрел вниз, отыскал то место, где они водрузили флаг, улыбнулся.
   – Ты хорошо потрудился, приятель, – сказал он сам себе. – Еще пара таких подъемов, и произойдет долгожданная встреча.
   Он поднял голову вверх. Низкие серые облака его насторожили. Облака медленно ползли с вершины, не предвещая ничего хорошего. Внутри облачной массы мог прятаться дождь, снег, град или ветер, леденящий душу, старающийся сбросить вниз незваного гостя. На земле люди называют такой ветер ураганом. Альпинисты говорят:
   – Меня на прочность проверяла смерть.
   Эдвард закрепился, чтобы противостоять натиску стихии, крепко-крепко прижался к горе, подумал, что ни разу не прижимался к Маргариттэ с такой силой. Его объятия были слишком слабыми, поэтому-то он ее и потерял. Холодное дыхание ветра прервало раздумья Эдварда, заставив сосредоточиться и повторять слова молитвы. У каждого альпиниста они свои. Их невозможно пересказать, потому что это – стон души, вопль, несущийся в небеса к Создателю.
   – Господи! Пронеси чашу сию…
   В этот раз испытания длились недолго. Стихия отступила. Облако спустилось ниже, дав Эдварду возможность подняться на новый уступ.
   – Одно испытание пройдено. Интересно, сколько их еще впереди? – сказал он, глядя на облако сверху вниз. – Приближается ночь. Нужно подумать о ночлеге.
   Привыкший к восхождениям Эдвард настолько натренировал свой организм, что мог обходиться без еды и воды несколько суток. Тело его становилось эластичным, а мысли пугающе новыми. Эдварду казалось, что каждая покоренная им вершина, обладает способностью доставать из глубины его подсознания самое сокровенное. Это Эдварда настораживало, но он все рано упрямо стремился к очередной вершине.
   Он поднял голову вверх, вдохнул полной грудью сладковатый воздух, сказал:
   – У каждой вершины свой вкус. А у вас, моя прелесть, он преотменный. Недаром вас называют, Вершина мира!
   Эдвард сделал еще несколько глубоких вдохов и закрыл глаза. Засыпал он моментально. А с первыми лучами солнца так же моментально просыпался и двигался вперед к заветной цели. Легких восхождений у него не было. Ну, разве что, в самом начале, когда он еще не понимал, что отныне его жизнь будет полностью принадлежать горным вершинам, а все земное станет второстепенным. Когда же Эдвард это осознал, то легкость сменилась тяжелейшими испытаниями. Если их собрать вместе, то получится высоченная гора, упирающаяся вершиной в небо. Поэтому Эдвард предпочитает о неприятностях не думать. Но совсем забыть о них он не может в целях собственной безопасности. Память хранит каждый миг и с готовностью воскрешает его, предостерегая Эдварда от неверного шага. Вот и сейчас он слышит наставления о том, как нужно закрепиться на ночлег. Он мысленно повторяет все команды, благодарит невидимого собеседника и тонет в ночном сумраке. Он отделен от реальности пеленой сна, которая в любой миг может исчезнуть.
   Эдвард не любит ночь, потому что она отнимает у него драгоценные минуты, оттягивает долгожданную встречу.
   – Зачем происходит смена дня и ночи? – непрестанно возмущается Эдвард. – Как было бы хорошо жить в мире, где никогда не бывает тьмы. Тьмы не только снаружи, но и внутри людей. Как вывести эти черные пятна из человеческих душ? Можно ли их вывести? Наверно, нет, иначе мы перестанем ценить свет. Хотя, если быть честным, то мы свет не очень-то ценим. Тьма нас привлекает куда больше, чем свет, при котором видны все наши недостатки. А нам хочется их спрятать, поэтому мы отступаем в тень, во тьму и не замечаем, что тьма сгущается в сердцах и душах, становится всеобъемлющей. Это никого не настораживает, не пугает. Вернее, пугает немногих, а жаль…
   – Если тебя пугает тьма, избавься от нее. Стань планетой из сплошных достоинств, – подтрунивали над ним друзья.
   – Это невозможно, – отвечал он, не обращая внимания на скрытый в их словах сарказм. – Мои достоинства непременно начнут кого-то раздражать и станут моей Ахиллесовой пятой.
   – Не беда, – не унимались друзья. – Главное, чтобы достоинства не раздражали тебя. Быть совершенным в несовершенном мире – непросто, но стремиться к совершенству не возбраняется никому.
   – Я стремлюсь к нему, – говорил Эдвард. – Я покоряю все новые и новые вершины.
   – Что будешь делать, когда их не останется? – прозвучал неожиданный вопрос, который Эдвард боялся себе задавать.
   Он выдержал театральную паузу и ответил:
   – Отправлюсь покорять Венеру.
   – Красивое имя, редкое. Надеемся, она будет посговорчивее, чем твои предыдущие подружки.
   – Я тоже на это надеюсь, – сказал Эдвард с улыбкой.
   Кто-то из альпинистов взял гитару и запел:

     Я надеюсь на нашу любовь и взаимность.
     Будьте нежной со мной, не гоните, молю.
     Простите бестактность мою.
     На колени позвольте мне встать подле Вас.

     И запомнить тот день, и тот час, и тот миг,
     Нас связавший навек.
     Вы – Вершина, а я…
     Я – всего лишь – простой человек…

   Эдвард запомнил слова и потом повторял их много раз, стоя на коленях на покоренной им вершине. Так он готовился к главной в своей жизни встрече. Он не сомневался, что когда-нибудь покорит Вершину мира. Самоуверенность позволила ему подняться на этот уступ. Она же поведет его дальше.
   Эдвард чувствует приближение рассвета. Камни, к которым он прижимается, начинают дышать. Воздух звенит тонко и нежно, как натянутая струна. Пелену сна срывает ветер и уносит куда-то далеко-далеко. Эдвард открывает глаза и дышит так же равномерно, как это делают камни. Разминает руки и ноги, шепчет молитву и медленно движется вверх. Еще слишком рано и очень скользко. Одно неверное движение может стоить ему жизни, поэтому он так внимателен.
   Последние шаги к вершине не должны стать его последними шагами по земле. Несмотря на безумный риск, которому Эдвард себя подвергает, он прекрасно осознает это.
   Он чувствует, как холоднее и разреженнее становится воздух. От недостатка кислорода у Эдварда начинаются галлюцинации. Он видит силуэты альпинистов спешащих к Вершине мира. Они подначивают его, предлагают заключить пари, что он ни за что не поднимется на вершину первым.
   – Поднажми, приятель, что ты плетешься в хвосте, как улитка, – кричат одни.
   – Иди сюда, здесь отличная тропа, – зовут другие.
   – Брось вниз свой рюкзак, – советую третьи.
   Но Эдвард не слушает их. Он упорно карабкается вверх по той стене, которую выбрал.
   Он сам разработал этот маршрут и ни за что с него не свернет. Словно поняв это, тени исчезают, и наступает звенящее безмолвие. Воздух звенит или это звенит у Эдварда в ушах, сказать трудно. Одно он осознает явственно: ему нужно успеть до заката.
   – Успеть, успеть, успеть, – отстукивает сердце.
   – Успеть, успеть, успеть…

   Непогода задержала в горах группу альпинистов, которой руководил Ханс Юган. Они подошли к альпинистскому лагерю только на рассвете четвертого дня. Их встретили, как героев.
   – Новички прошли через серьезные испытания, получили боевое крещение, – сказал Томас Гелингтон, пожимая ребятам руки. – А где Эдвард?
   – Там, – показав на вершину, ответил Ханс.
   Все звуки моментально смолкли. Шоковое состояние длилось дольше, чем полагалось. Томас Гелингтон, от которого люди ждали важного решения, растерялся больше других. Он был просто оглушен сообщением Ханса и на какое-то время лишился слуха. Это время показалось остальным бесконечным.
   – Надеюсь, он выжил в этом кошмаре, – придя в себя, проговорил Томас. – Если здесь, внизу, стихия бушевала так, что по воздуху летали автомобили, то происходящее там, на вершине, известно только Всевышнему, – Томас посмотрел на вершину, все еще скрытую в облаках, покачал головой. – Мне не следовало идти у тебя на поводу, Эд, но… – повернулся к спасателям, скомандовал:
   – Готовьте вертолет. Я полечу с вами.
   Кто-то попытался его остановить, но он сердито буркнул:
   – Мой протез не позволяет мне быстро ходить и совершать восхождения к вершинам, но он не притупил мое зрение. К тому же, моя интуиция всегда была и остается предметом гордости нашего сообщества. И еще, я бы сказал, самый главный мой козырь – я здесь – самый главный, поэтому… – он обвел всех строгим взглядом, дав понять, что никаких возражений слушать не станет. – Готовьте вертолет. Мы должны сделать все, чтобы спасти Эдварда.
   – А, вдруг, нам уже некого спасать? – спросил кто-то из молодых альпинистов. На него разом закричали несколько человек:
   – В горах не бывает никаких вдруг, а есть только один приказ: спасти. Только один…
   Рокот винтов заглушил все слова. Томас, прихрамывая, побежал к вертолету. Через пару минут он уже взмыл в небо. Началась спасательная операция.
   Оставшиеся на земле будут терпеливо ждать. Ждать и верить, что у спасателей все получится, и они вызволят из беды их товарища.
   – Ханс, как ты думаешь, Эдвард выжил? – спросил Денвир Райс, глядя на большое белое облако, которое приземлилось на Вершину мира. Облако напоминало по форме шляпу-сомбреро. Денвир улыбнулся, хотя улыбаться было нечему. Там, на Вершине – Эдвард. Туда полетели спасатели. И им навряд ли удастся что-то разглядеть в такой плотной облачной массе. Денвир повернулся к Хансу, еще раз задал свой вопрос:
   – Думаешь, Эдвард выжил?
   – Да, – ответил тот. – Вернее, надеюсь на это.
   Ханс тоже смотрел на облако-сомбреро. Он пытался отыскать в нем хоть какую-то малюсенькую дырочку, но облако было безупречным и, по всей видимости, поселилось на вершине надолго. Это Ханса огорчило. Денвир подтвердил его опасения.
   – Это облако просто непробиваемое, – сказал он, покачав головой. – Думаю, наши спасатели вернуться ни с чем. Одной интуицией Томаса эту броню не пробить…
   – Не пробить, – подтвердил Ханс, развернулся и пошел в дом. Нужно было позвонить Жаклин, сказать, что они застряли в горах из-за непогоды.
   – Да, – раздался в трубке ее взволнованный голос.
   – Это я, дорогая, – голос Ханса был немного усталым. – Со мной все в полном порядке. Непогода решила удлинить наше пребывание в горах. Не волнуйся за меня. Нам придется задержаться здесь… – глянул в окно, увидел, как потемнело облако, подумал, что дело – дрянь. Решил не обнадеживать Жаклин.
   – Что-то не так? – спросила Жаклин, уловив в голосе мужа тревожные нотки.
   – Да, – ответил Ханс, удивившись тому, что впервые сказал правду. Это получилось естественно, и Ханс понял, что отныне между ними не должно быть никаких секретов. Жаклин не просто его жена, она – его союзник, его друг, его любовь. Она поможет ему пережить самое страшное, если оно произойдет. А, если все обойдется, то Жаклин будет радоваться вместе с ним.
   – Помнишь, дорогая, я сказал тебе, что с нами к вершине идет заслуженный альпинист? – спросил Ханс.
   – Да, конечно, – ответила она. – Я даже его имя запомнила – Эдвард.
   – У тебя прекрасная память, – похвалил ее Ханс.
   – Вовсе нет, – улыбнулась она. – Имена я запоминаю не очень хорошо. Просто, когда я училась в колледже, нашего директора тоже звали Эдвард, Эдвард Грейсфул. Он был очень высоким, привлекательным мужчиной спортивного телосложения. Всегда загорелый, красиво одетый, улыбчивый. У него были серые глаза, волевой голос и невероятно жесткий характер. Мы его боялись ужасно. Боялись и очень уважали, и частенько бегали к нему за советом. Ах, да, забыла еще сказать, про его волосы. Они у него были черные прямые, а по центру головы проходила ровная белая полоса, словно кто-то специально посыпал снегом его макушку. Кто-то из ребят сказал, что его голова напоминает вершину, покрытую снегом. Алло… Ханс, ты меня слышишь?
   – Да, – ответил он, стараясь говорить спокойно. – Жаклин, ты только что описала Эдварда, который сейчас находится на Вершине мира. Он решил покорить ее в одиночку…
   – О, нет, – простонала Жаклин. Из глаз брызнули слезы. – Нет, Ханс, этого не может быть. Это слишком жестоко… – в трубке послышались всхлипывания.
   – Что с тобой, Жаклин? Ты плачешь? – Ханс растерялся. Царапнула мысль о том, что между Эдвардом и Жаклин могла быть давняя связь. Иначе бы она не стала плакать сейчас.
   – Ханс, прошу тебя, ни о чем дурном не думай, – словно прочитав его мысли, проговорила Жаклин. – Мы все любили господина директора. Все: и парни, и девчонки. Мы сожалели, когда его отстранили от работы. Мы даже забастовку устроили, но это не помогло. Эдвард Грейсфул уехал, оставив о себе самые приятные воспоминания. С его уходом все в колледже пошло вверх дном, – она вздохнула. – Мне бы очень не хотелось оплакивать его.
   – И мне, – признался Ханс. – Я чувствую себя виноватым в том, что случилось.
   – Ханс, прекрати немедленно думать о своей вине, потому что ты здесь ни при чем, – голос Жаклин стал строгим, словно она отчитывала своего сынишку, а не взрослого мужчину. – Ты не мог знать, что задумал Эдвард, ты отвечал только за новичков. С ними, надеюсь, все в порядке?
   – Да, – ответил Ханс, улыбнувшись.
   – Вот и прекрасно, – Жаклин вздохнула облегченно. – Я тебя очень сильно люблю, и буду ждать твоего возвращения столько, сколько потребуется.
   Ханс повесил трубку, закрыл глаза, перенесся в прошлое, в их первый с Жаклин день. Хансу нравилось уходить от реальности, нравилось восстанавливать в памяти все, что было прежде. Раз за разом в его воспоминаниях появлялись новые подробности или это он их дорисовывал для полноты счастья.
   Вот и сейчас воздушное платье Жаклин стало похожим на маковое поле. Алые маки, рассыпанные по подолу, добавляли очарования юной Жаклин, которая только-только вступила в пору зрелости. Все в ее облике было особенно прекрасным: чуть припухшие губки, румянец на округлом личике, маленький, чуть вздернутый носик, большие карие глаза, длинные бархатные ресницы.
   Жаклин только что выиграла большущего плюшевого белого медведя, ловко забросив мяч в сетку, и ей хотелось поделиться своей радостью со всеми. Она прижала медведя к груди, повернула голову, увидела Ханса и…
   Так бывает, когда встречаются два совершенно незнакомых человека, происходит что-то невообразимое, не поддающееся никаким законам логики и здравого смысла. Об этом можно сказать одним словом: «СВЕРШИЛОСЬ!»
   Жаклин повернула голову, посмотрела на Ханса, и сказала:
   – Да-да, я так и представляла нашу встречу, – голос у нее был мягким, нежным, родным.
   Ханса это смутило. Он покраснел, промямлил что-то несуразное. Жаклин звонко рассмеялась, вручила ему медведя, взяла под руку и куда-то повела. Ханс опомнился, когда они уселись на скамью под большим раскидистым деревом. Потом это место стало местом их встреч.
   Они подолгу сидели на этой скамье, смотрели на прогуливающихся людей и читали друг другу стихи. Несколько раз Ханс предлагал Жаклин выиграть еще какой-нибудь приз, но она всегда отказывалась, а потом сказала:
   – Не уговаривай меня, я больше никогда не буду испытывать судьбу. Я должна была сделать это один раз, чтобы встретить тебя. Я тебя встретила. Теперь, чтобы быть абсолютно счастливой, мне достаточно сжимать твою руку в своей руке.
   – Если верить, что понятие «абсолютное счастье» существует, то мы с тобой – его главные представители, – сказал Ханс. Ему тоже было очень хорошо рядом с Жаклин.
   Видя их вместе, даже посторонние люди не могли удержаться от комплимента или восторженного взгляда. Да, Хансу повезло. Жаклин – удивительное создание, которое он должен беречь…
   Он открыл глаза, посмотрел на часы. Прошло два часа после того, как улетел вертолет. Ханс вышел на улицу, прислушался к пугающей тишине, поежился.
   – Все идет к тому, что путешествие наше собирается стать бесконечным.
   – Почему не возвращается вертолет? – спросил Денвир. Он стоял на том же месте, и неотрывно смотрел на темнеющее облако, словно наблюдатель, не имеющий права покинуть наблюдательный пункт. – Разве можно что-то увидеть в таком месиве?
   – Вернутся, узнаем, – сказал Ханс. – У них топлива на три часа, нам недолго осталось ждать.
   – Думаешь, они полезли внутрь этого гриба? – спросил Денвир, повернувшись к Хансу.
   – Я ни о чем не думаю, – признался тот.
   – Странно, – проговорил Денвир. – Мне показалось, вы с Эдвардом приятели.
   – Мы – альпинисты, а это нечто другое, сынок, – сказал Ханс. – Со временем ты все поймешь, если, конечно, это восхождение не отобьет у тебя желание карабкаться на вершины.
   – Не отобьет, – проговорил Денвир с улыбкой и повернулся к горе.
   Он не стал говорить Хансу, что отправился в это путешествие не случайно. Ему хотелось понять, сможет ли он когда-нибудь остаться в горах навсегда. Понял, что сможет. Он уже был готов это сделать, но вездесущий Эдвард что-то заподозрил. Он принялся опекать Денвира, страховал, учил, как обезопасить свою жизнь. Но именно ее-то Денвир и не хотел беречь. Он ходил по краю, балансируя между жизнью и смертью. Ему все в этом мире осточертело. Все вгоняло его в дикую депрессию, из которой не было выхода. Во всяком случае, он, Денвир Райс, этот выход не видел. Поэтому, когда Алекс предложил сходить в горы, Денвир обрадовался. Они долго готовились, прошли медицинскую комиссию, которая признала их годными к подъемам на высоту. Но это было не все. Им пришлось изучать какие-то документы, сдавать зачеты, доказывать психологам и бывалым альпинистам, что они – вменяемые молодые люди и смогут подняться на вершину. Прошло несколько месяцев, прежде чем маршрут и состав группы был утвержден.
   Денвира вписали в список первым, а вот кандидатура Алекса было под сомнением до последнего момента. За два дня до восхождения его внесли в список седьмым альпинистом.
   Несколько раз за время подъема Алекс сказал Денвиру, что напрасно ввязался в это дело. Он понял, что глупо бросать вызов стихии, которая в сотню раз сильней человека. И теперь Алекс сидит на скамейке возле дома альпинистов, смотрит в землю и желает, чтобы все поскорее закончилось. Он дал себе слово, что больше никогда не пойдет в горы, никогда. Зачем снова испытывать судьбу, которая дала тебе шанс остаться в живых? Он не одобряет Денвира, который стоит возле вертолетной площадки и смотрит на Вершину мира. Он не верит, что именно там находится решение всех проблем. Он не знает, что Денвир завидует Эдварду, который остался один на один со стихией и, возможно, уже распрощался со всеми разъедающими его душу сомнениями, избавился ото всех земных проблем…
   – Летят! – крикнул Денвир.
   Он первым увидел темную точку, которая отделилась от облака, висевшего на Вершине мира.
   А потом и остальные услышали звук приближающегося вертолета, оживились, пошли к посадочной площадке встречать спасателей…

   После разговора с Хансом Жаклин стало совестно из-за того, что она впервые утаила от него правду. Вернее, она не стала говорить о ней. Ну, зачем Хансу знать, что учась в колледже, она с ума сходила по Эдварду Грейсфулу? Однажды она набралась смелости, пришла в его кабинет и прямо с порога заявила:
   – Я вас люблю. Женитесь на мне.
   Эдвард сидел за столом, углубившись в изучение каких-то документов. Когда открылась дверь, он даже не поднял головы, думал, что вошла секретарша. А, услышав звонкий девичий голос, не сразу понял, что объяснение в любви предназначено ему. Он посмотрел на Жаклин поверх очков, спросил:
   – Вы по какому вопросу?
   – Я… вас… люблю, – повторила Жаклин, нарочно делая паузы между словами. Ее щеки пылали, глаза блестели, а голос дрожал.
   – Присядьте, – проговорил Эдвард, указав на стул.
   Она замотала головой, не двинулась с места. Здесь, возле двери ей было спокойнее.
   Эдвард отложил бумаги, встал, улыбнулся и сказал очень нежно:
   – Милая моя девочка, вы – прекрасное юное создание. У вас будет еще много встреч и влюбленностей. Вам будет казаться, что мужчина, на которого вы смотрите – один единственный и неповторимый, но через некоторое время вы поймете, что заблуждались. Так будет продолжаться до тех пор, пока вы не встретите настоящего мужчину, достойного стать вашим мужем. А я… – он усмехнулся. – Я – слишком эгоистичный человек. К тому же, – однолюб. Мое сердце принадлежит другой. Она – моя главная вершина…
   Тогда Жаклин рассердилась на Эдварда. Она выскочила из кабинета, громко хлопнув дверью. Теперь ей стало понятно, что он говорил не о любви к другой женщине, а о настоящей вершине, Вершине мира, которую собирался покорить.
   Жаклин достала из письменного стола семейный фотоальбом, посмотрела на фотографию Ханса, водружающего флаг на вершине, и подумала, что выбрала его из-за схожести с Эдвардом. Теперь она понимает, что эта их схожесть заключается в одержимости и стремлении добиться цели любой ценой.
   – Может быть, произошедшее с Эдвардом, заставит Ханса измениться? – подумала Жаклин, но тут же громко сказала:
   – О, что это я? С Эдвардом все в полном порядке. Он жив, жив, жив. Сейчас мне позвонит Ханс и скажет….
   Раздался телефонный звонок. Жаклин схватила трубку, с силой прижала ее к уху.
   – Они его не нашли, – сказал Ханс. – Слишком низкая облачность. Поиски продолжатся завтра утром, если…
   – Алло, алло, Ханс, что там? – встревожилась Жаклин.
   – Пошел снег, – ответил он растерянно. – Плохо дело. Ладно… Обнимаю тебя, – раздались короткие гудки.
   Жаклин посмотрела в окно. Небо было по-летнему ярким, безоблачным. Она покачала головой, сказала:
   – Я все время забываю, что погода в горах не такая, как здесь, внизу. Там снег в середине августа – нормальное явление. Хотя, может, и не совсем нормальное, если Ханс огорчился. Да и Эдвард вряд ли пошел бы на Вершину мира, зная, что в августе будет снегопад. Думаю, он выбрал бы для своего восхождения другое время, – вздохнула, вспомнив долгие сборы Ханса. – Наверно, все не так просто, как я думаю, и Эдварду повезло, что Ханс повел группу именно этим маршрутом…
   Жаклин раскрыла записную книжку мужа, прочитала название маршрутов, но Вершины мира там не нашла. Вспомнила, что разговор о ней зашел за несколько дней до восхождения.
   – Что это: рок, стечение обстоятельств или чей-то замысел? – спросила она себя, машинально перевернув несколько чистых страниц. Наткнулась на запись, которую Ханс сделать в ночь перед выходом в горы.
   «… Томас Гелингтон уговаривает меня идти к Вершине по новому маршруту. Знает, старая лисица, как я хочу покорить Вершину мира. Да и кто из альпинистов не мечтает о ней? Даже сам Том, Томас Гелингтон, мечтает отбросить свой протез и карабкаться на эту недосягаемую Вершину. Ему хочется изранить в кровь руки, колени, лицо, чтобы ощутить себя победителем.
   Восхождение – это ни с чем не сравнимое состояние. Да, простят меня женщины, не одна из них не может довести мужчину до такого исступления, как это делает вершина. Наверно, поэтому так сильна наша тяга к ней. Наверно, в этом главная причина нашей одержимости…
   Надеюсь, со временем Жаклин поймет меня и простит.
   Я не изменяю ей. Я безумно ее люблю, но…
   Я не могу жить, как все, поэтому…» запись обрывалась.
   Жаклин перевернула еще несколько страниц, но ничего не нашла. Захлопнула записную книжку, положила ее на место, посмотрела на их с Хансом свадебный портрет, сказала с укором:
   – Ты не можешь жить, как все нормальные люди, поэтому ты сейчас в горах, а не рядом со мной. Я не сержусь на тебя. Стараюсь не сердиться. Но я тебя немножечко ревную, немножко, самую малость, и… – прижала руки к груди, прошептала:
   – Господи, как я хочу, чтобы Эдвард нашелся, чтобы он не замерз там на этой злосчастной Вершине мира. Господи, не дай этой кровожадной хищнице заполучить Эдварда навсегда. Помоги ему, Господи…
   В минуты сильного волнения Жаклин заучивала стихи. И сейчас она взяла с полки томик стихов и принялась повторять:

     Внутри меня огонь горит
     И свет Божественный разлит,
     Чтоб темной ночью, хмурым днем
     Нам было хорошо вдвоем.

     Ко мне ладони протяни,
     Огонь Любви себе возьми,
     Чтоб путь к вершине осветить,
     Чтоб всем вокруг любовь дарить…

   Эдвард подтянулся на руках, выбрался на ровную поверхность, присвистнул от удивления. Оказалось, что место, которое он считал высшей точкой горы, всего лишь ступень к ней. Эдвард внимательно осмотрел скальную породу, проговорил:
   – Да-с, вы задали мне непростую задачку. Но я постараюсь ее решить. Надеюсь, что группа спасателей не снимет меня отсюда раньше времени, – поднял голову к небу, улыбнулся, увидев облако, похожее на шляпу-сомбреро. – Благодаря этому грибу у меня есть шанс завершить начатое дело.
   Эдвард вбил крюк в скалу, полез вверх. А большое облако-сомбреро поплыло вниз, словно хотело заключить его в свои облачные объятия.
   – Э, приятель, не спеши! – крикнул ему Эдвард. – В твоей молочно-белой пелене мне будет трудно двигаться.
   Облако остановилось, а Эдвард заторопился. На миг он забыл о правилах безопасности и чуть не соскользнул вниз. По спине потекла струйка холодного пота. Эдвард несколько раз глубоко вздохнул, сбавил темп. Облако дрогнуло и поплыло вниз. Их встреча произошла в тот самый момент, когда Эдвард взобрался на Вершину. Он улегся на холодные камни, поджал ноги к подбородку и закрыл глаза.
   – Я – младенец, который еще находится в спасительной материнской утробе, – сказал он негромко. – Мне хорошо здесь. Я – в полной безопасности. Мне ничто не угрожает. Все, происходящее снаружи, меня не волнует. Я счастлив в своем маленьком мире, в ограниченном пространстве своей Вселенной.
   Облако, заключившее Эдварда в свои объятия, дополнило это ощущение. Вершина мира качнулась, как колыбель. Откуда-то издали послышалась нежная песня. Это была самая лучшая песня, придуманная человечеством, – песня матери, баюкающей свое дитя….

   – Когда ты вырастешь, Эдвард, ты станешь великим человеком. Но твое величие будет не таким, как у людей, стоящих у власти. Не таким, как у людей, добившихся всемирного признания. И не таким, как у гордецов, выскочек, негодяев. Ты, Эдвард, обретешь свое величие через труд, любовь и веру. Ты будешь много трудиться, чтобы достичь своей цели. Ты будешь любить свое дело и верить, что с Божьей помощью можно передвигать горы. Я знаю, ты не станешь передвигать скальные породы, украшающие нашу землю. Ты будешь сдвигать горы своих недостатков, пока совершенно не избавишься от них. Так и будет, мой мальчик. Агу… – говорила ему мама, когда он был еще крошкой и не мог отличать хорошее от плохого.
   Все для него было прекрасным, новым, зовущим к открытиям. А когда мама наклонялась над колыбелью, он улыбался. Он что-то отвечал ей на своем птичьем языке. Ему очень хотелось, чтобы мама его поняла. И она поняла. Мамы всегда знают, что нужно их малышам. Всегда. Это их знание находится на уровне подсознания. Оно возникает тогда, когда совершается чудесное превращение эмбриона в человечка. А будет он когда-нибудь великим или нет, не так важно. Главное, чтобы он появился на свет в положенный срок.
   Эдвард почувствовал, как что-то холодное прикоснулось к его спине, но глаз открывать не стал. Боялся разрушить ощущение замкнутого пространства, ощущение защищенности.
   – Не спи, Эдвард, – приказал чей-то властный голос. Эдвард слышал этот голос впервые. – Не спи. В горах нельзя спать сном младенца. Открывай глаза. Двигайся. Шевелись, Эдвард…
   За словами последовал удар в спину, который Эдварда рассердил. Он попытался вытянуть ноги, не смог. Открыть глаза тоже не получилось. Веки слиплись, словно кто-то их склеил или заморозил.
   – Поднимайся, Эдвард. Поднимайся скорее, – приказал голос. Последовал новый удар в спину. – Вставай немедленно…
   Эдвард с трудом приоткрыл веки. Перед глазами – серая пелена. Губы онемели. Он пошевелил ими, но голоса своего не услышал. Постепенно вернулось сознание – осознание того, что он находится на Вершине мира. Он ее все-таки покорил. Ему нужно водрузить флаг, найти камень, написать на нем свое имя и имя Томаса Гелингтона, положить этот камень у флагштока, а он лежит в позе зародыша и готовится отойти в мир иной.
   – Нет, приятель, еще не время для таких пустяков, – прошептал он. – Я не для того поднялся сюда, чтобы…
   Он закашлялся, снова почувствовал сильный удар в спину. Перевернулся на живот, встал на четвереньки, повернул голову, чтобы посмотреть на того, кто его колотит. Оказалось – это громадные градины, падающие с небес. Они напоминали теннисные мячи, которые кто-то ловко швырял в Эдварда. Некоторые градины ударялись в его спину, а другие разлетались в разные стороны, даже не касаясь земли. Их движение не подчинялось никаким законам физики, но это происходило в реальности. Кто-то играл с Эдвардом. Кто? Вершина или Высший разум, который создал этот мир?
   Эдвард выпрямил спину, поднял голову вверх, увидел в облачной массе яркую вспышку света, зажмурился. А когда вновь открыл глаза, облако растаяло. Яркий солнечный свет залил все вокруг. Эдвард встал на ноги, огляделся, воскликнул:
   – Господи, какая красотища! Мир с самой высшей точки выглядит фантастически!
   – Ты прав, Эдвард, красота, в самом деле, неземная, – раздался негромкий голос. – Никто из людей не видел ничего подобного. Ты – первый, кто покорил Вершину мира, поэтому видишь то, что скрыто от других. Смотри и помни о том, что око не может насытиться зрением, равно, как и ухо слышанием. Сколько бы ни говорилось людям о величии и могуществе Творца, они все равно все подвергают сомнению. Ты видишь одновременно град и радугу, солнце в зените и луну в своей славе, цветы и снежные сугробы, и считаешь это галлюцинацией.
   – Вовсе нет, – проговорил Эдвард, ущипнув себя за щеку. – Я бредил несколько минут назад, когда видел себя младенцем, а сейчас я крепко стою на ногах и понимаю, что состояние сна прошло. Часы, отведенные для сна, закончились.
   – Не часы, а дни, – поправил его голос. – Ты находишься на вершине третьи сутки. Тебя ищут спасатели. Томас Гелингтон не теряет надежды тебя отыскать. Он верит, что ты жив. Утром они тебя найдут.
   – А разве сейчас не утро? – спросил Эдвард.
   – Сейчас в долине ночь. Альпинисты отдыхают. Их лагерь завалило снегом.
   – Снегом в августе? Разве такое возможно? – воскликнул Эдвард.
   – Возможно, – Эдварду показалось, что невидимый собеседник улыбнулся. – Снег в августе – это не сказка, а реальность, свидетелем которой стали многие люди. Водрузи флаг на вершине, положи камни с именами и нарви орхидей.
   – Орхидей? Нет, это слишком, – проговорил Эдвард, покачав головой.
   – Ты хотел сказать, это слишком… просто, – голос невидимого собеседника стал нежным. – Ты прав. Лучше нарви звездные цветы, которые не завянут до тех пор, пока не закончится твоя земная жизнь, пока не порвется цепь времени, отведенная тебе…
   Яркая вспышка света ослепила Эдварда. Он зажмурился. А когда вновь открыл глаза, увидел звездное небо. Крупные звезды мерцали над его головой, но до них было невозможно дотянуться. Эдвард опустил голову вниз и ахнул. Звездные цветы, которые ему предстояло нарвать, превзошли все ожидания. Они не были похожими на звезды, которые рисуют дети. Это были фантастические создания причудливых форм и размеров. Каждый цветок был непохожим на другой и имел свой особый оттенок и аромат. Лепестки цветов были похожи на крылья бабочек, стрекоз или эльфов. Про эльфов Эдвард подумал, потому что цветы парили над землей. Они перемешались по кругу, очерчивая площадку, на которой Эдвард должен был водрузить флаг. А когда он закончил свое дело, звездные цветы спрятались в его рюкзаке.
   Эдвард лег на землю, прижал колени к подбородку и уснул. Ему приснилась Маргариттэ, собирающая нектар с одуванчиков.
   – Почему ты исчезла из моей жизни? – спросил он ее.
   – Я никуда не исчезала, – ответила она смеясь. – Я всегда была рядом. Просто ты не видел меня, потому что был одержим другой.
   – Ты не сердишься на меня? – спросил Эдвард с надеждой.
   – Сержусь, – ответила Маргариттэ. – Сержусь, но не настолько, чтобы тебя не простить. К тому же, кто-то мудро заметил, что победителей не судят. А ты, Эдвард – победитель. Значит, ты можешь рассчитывать на снисхождение.
   – Ты снизойдешь ко мне, Маргариттэ?
   – Нет, – она покачала головой. – Это ты спустишься на землю, и тогда…
   – Тогда мы все начнем сначала, – проговорил Эдвард. – Я много думал обо всем, что между нами произошло. Многое переосмыслил. Мне без тебя очень-очень плохо, Маргариттэ. Я чувствую себя потерянным и несчастным. Даже радость от встречи с Вершиной мира омрачена осознанием того, что я не знаю, где искать тебя, Маргариттэ. Где? Где ты?
   Последние слова Эдвард выкрикнул в пространство. Эхо подхватило их и превратило в рокочущий звук вертолета. Эдвард открыл глаза. Солнце стояло в зените. С Вершины мира открывалась бескрайняя даль, которая не имела ничего общего с видением Эдварда. Он пошевелил руками, ногами, губами, издал несколько гортанных звуков, перевернулся на живот, встал на четвереньки. Сделал несколько глубоких вдохов, закашлялся. С трудом поднялся на ноги. Надел рюкзак. Дождался, когда спасатели бросят веревочную лестницу, ухватился за нее, полез вверх.
   – Эдвард, Эдвард, как мы рады, что ты жив! – воскликнул Томас, когда спасатели втащили Эдварда в вертолет. – Ты прекрасно выглядишь, несмотря на то, что провел на Вершине трое суток. Твой рекорд достоин быть вписанным в книгу Гиннеса под заголовком: «Сверхчеловеческие возможности Эдварда Грейсфула!» Но для порядка, я должен тебя отругать за безответственность. Ты совершил безрассудный поступок. Тебе придется оплатить керосин, который мы израсходовали, отыскивая тебя, и… Эд, что с тобой?
   Эдвард побледнел, запрокинул голову и перестал дышать. Томас перепугался не на шутку. Увидев улыбающегося Эдварда, он забыл, что тот провел на вершине трое суток, что ему нужна срочная медицинская помощь. Томас смотрел, как спасатели прилаживают к лицу Эдварда кислородную маску и молил Господа, чтобы тот сохранил Эдварду жизнь.
   – У него кислородный шок, – сказал врач, посмотрев на растерянное лицо Томаса. – Если бы он спускался с вершины сам, такого бы не произошло. Но спуститься вниз без нашей помощи он бы не смог. Посмотрите на его руки. Кончики пальцев обморожены. Чувствительность потеряна процентов на тридцать. Для альпиниста это – верная смерть. Остается загадкой, как он вообще выжил. Он ведь уже семь дней в горах. Это, в самом деле – мировой рекорд.
   – Думаю, Эдвард не ставил себе цель – удивить мировую общественность, – сказал Томас. – Он просто шел к своей Вершине, к своей мечте. Я рад, что ему удалось осуществить задуманное. И мне очень хочется, чтобы вы вернули его из небытия.
   – Мы делаем все возможное, Том, но мы не боги.
   Томас крепко сжал руку Эдварда. Тот ответил на его рукопожатие, но глаз не открыл. Томас улыбнулся, заметив, как чуть-чуть порозовели щеки Эдварда, нагнулся к нему, сказал:
   – Я знаю, знаю, Эд, ты не из тех, кто сдается без боя. Дыши. Дыши полной грудью.
   Синева с лица Эдварда исчезла. Ресницы задрожали, веки медленно приоткрылись. Эдвард попытался снять кислородную маску. Томас остановил его.
   – Потерпи, Эд. Мы через пару минут приземлимся.
   Эдвард моргнул несколько раз, соглашаясь потерпеть. Но эта пара минут для него оказалась вечностью. Он успел обдумать слова, которые скажет в свое оправдание. Разработал маршрут своего исчезновения, но все пошло по другому сценарию.
   Когда вертолет приземлился и спасатели убрали кислородную маску, Эдвард спросил Томаса:
   – Надеюсь, вы не приглашали сюда репортеров?
   – Нет, – ответил тот, пожав плечами. – Они сами все разнюхали. Ты же знаешь, Эд…
   – Тогда, мой дорогой Том, тебе придется меня спасать, – сказал Эдвард, крепко сжав руку Томаса. – Вы скажете, что подобрали меня на вершине бездыханным, и мне срочно нужна госпитализация. Я не желаю становиться главной новостью недели.
   – Ладно, – улыбнулся Томас. – Надевай маску. Тебе, в самом деле, нужно показаться специалистам.
   Спасатели вынесли Эдварда на носилках из вертолета, погрузили в карету скорой помощи, уехали вместе с ним. Томас Гелингтон взял огонь на себя. Он любил быть в центре внимания, а сегодня случай выдался особенный. Томас должен был поведать всему миру, что его лучший друг Эдвард Грейсфул не только покорил Вершину мира, и провел на ней трое суток в невероятных погодных условиях, но и вписал в историю имя Томаса Гелингтона, оставив на Вершине мира камень с его именем. Пока Эдвард взбирался по веревочной лестнице в вертолет, Томас успел сделать несколько снимков.
   – Сколько они стоят?
   – Они – бесценны, но…
   – Вы знали о том, что Эдвард хочет покорить Вершину мира?
   – Нет. Это стало для всех нас неожиданностью…
   Отвечая на вопросы журналистов, Томас Гелингтон лукавил. Он не только знал, что Эдвард пойдет на Вершину мира, он сделал все, чтобы тот не смог туда не пойти. Мысль о покорении Вершины, внушенная Томасом, так прочно засела в сознание Эдварда, что он не мог думать ни о чем другом. Он был одержим Вершиной так же, как прежде ею был одержим Томас. Если бы не трагедия, произошедшая с ним, он бы никому не отдал пальму первенства, а поднялся на Вершину сам.
   Томас прекрасно понимал насколько опасно и амбициозно его стремление к Вершине, но ничего не мог с собой поделать. Он поставил на чашу весов все, что у него было. Наверно, этого не следовало делать, потому что в одночасье Томас лишился всего: любимой работы, любимой женщины, любимых друзей.
   Сам он чудом остался в живых, чудом научился ходить, говорить, думать. Думать не так, как думает одержимый фанатик, а – как человек, вернувшийся из огненного горнила испытаний. Томас понял, что зашел слишком далеко, что ничего уже нельзя вернуть и исправить, что назад дороги нет, и нужно ползти вперед. Именно ползти, потому что у Томаса нет сил подняться на ноги, он их не чувствует. Он осознает одно, раз он жив, то нужно что-то делать. Что-то…
   Эдвард Грейсфул появился в тот момент, когда Томас был на грани нервного срыва. Вершина мира манила его, не давала покоя и даже насмехалась над его слабостью и увечностью.
   – Я покорю тебя, покорю! – кричал Томас, катаясь по полу.
   Он прекрасно понимал, что его усилия напрасны, ему никогда не подняться на эту заоблачную высоту, никогда не покорить Вершину мира. В бессильной злобе Томас крушил все, что попадало под руку, выл, как побитая собака.
   Эдвард громко хлопнул входной дверь, подхватил Томаса под руки, поднял с пола, усадил в кресло, сказал строго:
   – Том, я вижу, что тебя гложет какая-то безумная идея. Так? – Томас кивнул. – Избавься от нее, – предложил Эдвард.
   – Как? – спросил Томас сдавленным голосом.
   – Отдай ее мне, и тебе сразу станет легче, – ответил Эдвард, улыбнувшись. Сел напротив. – Отдай ее так же легко, как ты отдал мне свой крюк, когда мы поднимались на Альмавиру.
   Томас закрыл лицо руками, простонал:
   – Зачем, зачем ты напоминаешь мне об этом восхождении?
   – Черт тебя дери, Томас, – заорал Эдвард, тряхнув его за плечи. – Не ты ли учил нас, что нужно идти навстречу опасностям, а не прятать голову в песок, как это делают страусы? Хватит скулить и зализывать раны. Ты – альпинист. Ты знаешь, что наш выбор сопряжен со смертельным риском. Каждый из нас сам ставит себя под удары судьбы. Сам, ясно? Ты не виноват, что страховка не выдержала, что Стефан был последним в связке. Ему не повезло. Он разбился, а тебя спасло чудо. Ты должен благодарить небеса за спасение, а ты воешь, как баба, у которой украли корзину тряпья. Противно смотреть…
   – Принеси мне выпить, – попросил Томас.
   Слова Эдварда его отрезвили. Пришло осознание, что нужно радоваться дарованному ему спасению. Томас выпил залпом рюмку водки, сказал:
   – Ты прав, Эдвард, я раскис. Я остался жить, чтобы предостеречь других от неверных шагов.
   – Прекрасная мысль, Томас, – проговорил Эдвард, усевшись напротив него. – Можешь читать свои проповеди прямо сейчас.
   – Слушай внимательно, Эдвард, и запоминай, чтобы потом передать эти знания другим альпинистам, которые захотят сломать себе шею, – сказал Томас, глядя в глаза Эдварда.
   – Я – весь внимание, – проговорил тот и выслушал сумбурную речь Томаса от начала до конца.
   Встал, пожал Томасу руку и ушел, не проронив ни слова.
   С этой минуты мысль о Вершине мира Томаса оставила. Он понял, что она перекочевала в голову Эдварда. Отругал себя, но было уже поздно что-то менять. Нужно было запастись терпением и посмотреть, что будет.
   События начали развиваться с неожиданной быстротой. Эдвард принес Томасу маршрут восхождения. Томас внимательно его изучил, что-то подкорректировал, дал несколько дельных советов. Но, поняв, что толкает Эдварда на верную смерть, решил убедить его в безнадежности их затеи. Эдвард поверил в провал не сразу. Огорчился. Несколько недель не приходил к Томасу, а потом заявил, что выбросил Вершину из головы.
   Томас сделал вид, что поверил его словам. Хотя прекрасно знал, что это не так. Несмотря на то, что мысли о Вершине посещают его, Томаса, не так часто, у него все равно не получается не думать о ней постоянно.
   А Эдвард Грейсфул Вершиной одержим, Томас это видит. Он понимает, что Вершина владеет разумом Эдварда, как прежде владела его разумом. Она управляет поступками Эдварда, заставляет его совершать безрассудства.
   Томас знал, что победить эти чары может только настоящая любовь. Но ее у Эдварда не было. Тогда Томас решил что-то сделать, чтобы удержать Эдварда от восхождения.
   Он уговорил Ханса изменить маршрут. В последний момент включил в их группу Эдварда, надеясь, что общение с желторотиками пойдет Эдварду на пользу, но…
   Запущенный механизм остановить было невозможно.
   Томас это понял, когда Эдвард зашел в его кабинет.
   Он мог отстранить Эдварда от восхождения, но не сделал этого из-за собственной амбициозности и желания доказать жестокой, заоблачной Вершине мира, что они – альпинисты – сильнее, что все могут, если очень-очень этого захотят.
   И теперь Томаса переполняла гордость, за то, что он не ошибся в Эдварде.
   Теперь он, Томас Гелингтон может громко заявить, что Вершина мира покорена.
   Он счастлив, что его имя упоминается в прессе чаще, чем имя Эдварда и название горной вершины, покоренной им.
   Он верит, что теперь юные альпинисты не будут терять голову из-за Вершины мира, потому что она уже покорена. Мало кто из настоящих альпинистов захочет быть вторым, а тем более третьим.
   Желания юнцов Томас в расчет не брал. Он относился к юношеским забавам снисходительно, зная, что все это – временно. Он видел неподдельный испуг в глазах ребят, вернувшихся после непогоды. Он знал, что большинство из них никогда больше в горы не полезут. Никогда….

   Когда репортеры разъехались, Ханс позвонил Жаклин, сказал коротко:
   – Он жив. Мы возвращаемся.
   Жаклин прижала обе ладони к губам, лицо ее просияло.
   – Господи, спасибо тебе! Спасибо! – прошептала она.
   Ханс этого не слышал. Он пошел помогать Томасу. Тот попросил его закрыть ставни на окнах. А когда все было сделано, и на входной двери появился большой замок, Томас предложил Хансу немного посидеть перед дорогой.
   – Что думаешь по поводу новых вершин? – спросил он, глядя на Вершину мира.
   – Ничего, – сухо ответил Ханс. – Пока ничего.
   – У тебя что-то не так? – Томас заглянул Хансу в глаза.
   – Что-то, – проговорил тот нахмурившись. – Не могу ответить себе на один простецкий вопрос: зачем я здесь?
   – О, – это начало меланхолии, – сказал Томас, похлопав Ханса по руке. – Мне подобное чувство знакомо. Не позволяй ему завладеть твоим сознанием. Гони его прочь. Переключись на что-то более приятное. Напейся или сходи в бордель.
   – Том, ты в своем уме? – рассердился Ханс. – Я – женатый человек, а ты предлагаешь мне ступить на скользкий путь.
   – Не предлагаю, а толкаю тебя в объятия развратных девиц, – рассмеялся Томас, обняв Ханса. – Катись к своей милой женушке, и долой меланхолию. Да здравствует здравый смысл!
   – Да здравствует, – сказал Ханс, поняв, что именно здравого смысла ему и не хватает.
   Пока шли поиски Эдварда, он распалил свое воображение настолько, что превратился в безумного ревнивца, готового разделаться с неверной женой. Теперь ему следовало успокоиться. Он должен раз и навсегда понять, что все, происходящее с Жаклин до их встречи, осталось в прошлом. Настоящее с прошлым несовместимо. В настоящем Жаклин другая. И он, Ханс Юган, другой. Он безумно любит Жаклин. Она любит его страстно, нежно. Им хорошо вместе. Им очень-очень хорошо. Зачем же разрушать этот мир из-за того, что ему что-то пригрезилось или послышалось?
   Жизнь мимолетна. Радость озаряет ее светом. Печаль ее омрачает, погружает человека в темный сумрак, из которого трудно выбраться. Поэтому нужно ценить минуты радости. Чем их будет больше, тем счастливее будет их с Жаклин жизнь.
   – Думаю, мне придется расстаться с мыслями о Вершине, – сказал Ханс, поднявшись. – Хотя бы на некоторое время…
   – Хотя бы на время, – повторил Томас с улыбкой, подумав о том, что он давал себе подобное обещание сотню раз.
   Карета скорой помощи остановилась возле дома Эдварда.
   – Ты зря отказываешься от госпитализации, – сказал один из спасателей. – Думаю, тебе не помешало бы немого отдохнуть.
   – Я прекрасно это сделаю дома, – сказал Эдвард с улыбкой. – Не волнуйтесь за меня, я еще и не в таких переделках бывал.
   – Не в таких, это верно, – улыбнулся другой спасатель. – Ладно, если что, звони.
   – Спасибо за заботу. Думаю, все обойдется. Я – парень крепкий, – сказал Эдвард, выходя из машины.
   Он постоял возле дома, посмотрел на распустившиеся в палисаднике астры, вздохнул:
   – Мир стал другим, но это не повод для меланхолии. Хотя особой радости от возвращения я почему-то не испытываю. Почему-то…
   Он вошел в дом, закрыл дверь, задернул занавески, сбросил рюкзак, пошел в ванную комнату. Набрал полную ванну воды, погрузился в нее с головой. Досчитал до десяти, вынырнул.
   – Одна моя мечта сбылась, – проговорил он умиротворенно. – Как мне нравится такое омовение. Как я о нем мечтал, когда карабкался на вершину.
   Эдвард снова погрузился под воду, досчитал до десяти, вынырнул.
   – Мне нужно придумать новую мечту. Но пока мне, почему-то, ни о чем не хочется думать. Ни о чем, кроме… – посмотрел на рюкзак, из которого торчали звездные цветы, улыбнулся. – Я про вас никому не сказал, потому что мне очень хочется, чтобы о вас первой узнала Маргариттэ. Но для этого мне нужно ее найти. Но я не знаю, где ее искать.
   Эдвард снова нырнул. На этот раз он пробыл под водой дольше, а когда вынырнул, проговорил нараспев:
   – Я найду ее, если очень-очень этого захочу. Да, так и будет. Моей новой мечтой, новой вершиной станет Марр-гар-ритт-тэ!
   Эдвард вылез из ванны, укутался в теплый халат, сварил кофе, уселся в кресло. Взгляд упал на рюкзак, из которого торчали цветы.
   – Вас же нужно поставить в вазу. А я не знаю, есть ли она у меня, – Эдвард задумался.
   Память вернула его в прошлое. Он вспомнил, как купил для Маргариттэ букет полевых цветов. Она прижала их к груди, воскликнула:
   – Прелесть какая! Спасибо тебе, Эдвард. Я обожаю полевые цветы. Посмотри, как они прекрасны. Они такие нежные, беззащитные и в то же самое время, они – очень-очень стойкие. Если мы поставим их в вазу, они простоят недели две, не меньше. А у тебя есть ваза, Эдвард?
   – Ваза? – вопрос застал его врасплох. Такой предмет не входил в список вещей, необходимых холостяку. Маргариттэ все поняла, улыбнулась:
   – Ясно. Вазой никто до меня не был заинтересован. Значит, ее выберу я, чтобы в будущем мы смогли ставить в нее не только полевые, но и звездные цветы, – взяла Эдварда под руку. – Представляешь, когда-нибудь в нашем доме появятся удивительные звездные цветы, которые никогда не завянут! Не завянут потому, – поцеловала Эдварда в щеку, – потому что будут символом нашей любви…
   Эдвард допил кофе, пошел на кухню.
   – Откуда Маргариттэ узнала про звездные цветы? – задал он себе вопрос. И сам же на него ответил:
   – Скорее всего, она просто придумала это словосочетание. Она любила придумывать что-то такое, чего никогда прежде не было, о чем никто из людей не знал, а она, Маргариттэ знала. Только она и знала. Только…
   Эдвард открыл дверцу кухонного шкафа, снял с полки вазу, зачем-то заглянул внутрь. Увидел скрученный в трубочку лист, достал, развернул, улыбнулся, увидев ровные округлые буквы, проговорил задумчиво:
   – Послание от Маргариттэ, – но тут же, спохватился. – Господи, это же послание от Маргариттэ!!! Это письмо пролежало в моем кухонном шкафу целую вечность, а я даже не подозревал о нем.
   – Привет! – писала Маргариттэ. – Если ты читаешь это послание, значит, в твоем доме появились звездные цветы. Иначе, ты бы не вспомнил об этой волшебной вазе, предназначенной для них. Скажу тебе честно, Эд, мне было непросто уйти, но… Этот поступок я должна была совершить ради тебя… ради себя… ради… нас…
   Твоя Вершина будет покорена. Ты одержишь свою самую главную победу, я не сомневаюсь в этом. Я в этом уверена… Твое желание совершить это восхождение слишком велико. Слишком…
   Иди к своей Вершине, Эд. Иди.
   Я знаю, что поднимаясь вверх, ты испытаешь нечто особенное. Ты станешь другим, Эд.
   Ты подойдешь к черте между жизнью и смертью, может, даже перешагнешь ее на миг, а потом вернешься обратно. Вернешься из небытия, потому что…
   Потому… что… ты, Эдвард Грейсфул…
   Мне… не безразличен…
   Мне без тебя… очень-очень плохо…
   Или нет, не так…
   Я без тебя – тень, растворившаяся в солнечном свете… Поэтому ты и не мог найти меня…
   Меня нигде нет, потому что я – где-то в межзвездном пространстве…
   Отыщи меня, Эд.
   Позови меня.
   Выкрикни в звездное небо:
   – Марр-гар-рит-тэ!
   Я услышу и вернусь.
   Стукну робко в твою дверь: раз-два-три отвори…
   Ты распахнешь ее, и…
   Я прошу тебя, Эдвард, сделай это только тогда, когда поймешь, что, в самом деле, хочешь быть рядом со мной. Не спеши. Пусть пройдет твоя меланхолия после возвращения с небес на землю.
   Обдумай все, как следует…
   А, если ты, Эдвард Грейсфул, по какой-то причине, не захочешь звать меня, я не стану сердиться.
   Хуже будет, если, позвав меня, ты поймешь, что сделал неверный шаг…

     Не стоит лететь в пропасть.
     Лучше пропасть, заблудившись на Млечном пути…
     Прости меня. Себя прости.
     Напрасно не грусти…

   С любовью и нежностью Маргариттэ Джоконда Леоне…

   Эдвард свернул послание, затолкал его назад в вазу, пошел в комнату. Достал из рюкзака заветные цветы, поставил их в вазу, проговорил:
   – Все происходящее со мной – бред. Цветы из камней шевелят лепестками. Маргариттэ просит отыскать ее на Млечном пути, описывая то, о чем не могла знать…
   Схватил рюкзак, вытряхнул из него содержимое, проверил, нет ли где передающего устройства. Но ничего подозрительного не обнаружил. Плюхнулся в кресло, обхватил голову руками, сказал:
   – Со мной явно что-то происходит. Пожалуй, мне нужно обратиться к специалистам, которые знают толк во всей этой хиромантии, происходящей со мной, – стукнул себя по коленям, встал. – Нет. Мне не нужны специалисты. Мне вообще никто не нужен. Я просто должен хорошенько выспаться, вот и все.
   Эдвард решительной походкой направился в спальню. Бросил на пол халат, улегся в кровать нагишом, чтобы дать возможность телу как следует отдохнуть…

   Денвир Райс смотрел на звезды и думал о восхождении. Он восстанавливал в памяти мельчайшие детали, стараясь составить единую картину, но не мог этого сделать, не хватало небольшого фрагмента. Денвир мучился до тех пор, пока не понял, что недостающий фрагмент – это Эдвард Грейсфул. Именно он является странной черной дырой в его картине. И его, Дена, в эту дыру затягивает с неудержимой силой. Мысли об Эдварде Грейсфуле слишком навязчивы и тягостны.
   Денвир взял телефон, позвонил в госпиталь для альпинистов. Оказалось, что к ним никого не привозили уже недели две или три. Тогда Денвир позвонил Хансу Югану.
   – Это Денвир Райс, прости, что тревожу в столь поздний час, – сказал он. – Можешь уделить мне минуту?
   – Только минуту, – ответил Ханс. Голос его был не слишком дружелюбным. Денвир прервал их с Жаклин разговор. – Что у тебя?
   – Я звонил в госпиталь, но мне сказали, что Эдварда к ним не привозили, – проговорил Денвир взволнованно. – Может…
   – Не может, – перебил его Ханс. – Все очень просто, сынок, Эдвард сбежал от репортеров. Он сейчас дома. Наверняка уже напился и спит. Советую тебе сделать то же самое. Успокаивает нервы. Пока.
   – Постой, Ханс.
   – Что еще?
   – Ты не дашь мне его адрес или телефон? – спросил Денвир с надеждой.
   – И не мечтай, – огрызнулся Ханс. – Оставь нас с Эдом в покое. Ему нужно побыть одному, а мне – с женой.
   – Извини, я не подумал, что…
   – Денвир Райс, думать нужно всегда, а говорить как можно реже….
   Раздались короткие гудки. Денвир выругался, вышел на балкон. Несколько минут смотрел вниз и глубоко дышал, чтобы хоть как-то успокоиться, а потом поднял голову к небу, улыбнулся звездам, сказал:
   – Ну, что ж, подождем до утра. Вам, Эдвард Грейсфул, нужно хорошенько отдохнуть, а мне – поразмышлять. Поразмышлять над тем, почему судьба ко мне так несправедлива? Почему я должен проходить через испытания, в то время как другие живут припеваючи? Не слишком ли это жестоко? Что происходит там, в вашей небесной канцелярии? – ответа не последовало.
   Денвир уселся в кресло-качалку, закинул ногу на ногу, принялся постукивать по подлокотнику раз-два-три, три-два-раз…

   Денвиру было двенадцать, когда он решил стать альпинистом. Родители огорчились. Они пытались отговорить сына, обещали золотые горы, если он откажется от своей затеи, но он не сдавался. Каждые выходные он уходил в горы с группой начинающих альпинистов. Родители смирились.
   Прошло три года. Отец Денвира с гордостью рассказывал друзьям об успехах сына, называл его настоящим альпинистом. Мама провожала его на сборы, готовила бутерброды, заваривала чай из трав, выросших в их саду. Одноклассники были уверены, что Денвир прославит их всех, покорив самую высокую вершину в мире. Но…
   В тот день все было, как всегда. Солнце сияло, день обещал быть превосходным. Денвир положил в рюкзак пакет с бутербродами, термос, обнял отца, поцеловал маму. Она сказала нежно:
   – Мы тобой гордимся, сынок. Ты – целеустремленный человек, это прекрасно, но не забывай, что жизнь готовит каждому из нас неожиданные сюрпризы, порой не очень приятные. Но унывать не стоит. Каждый из нас проходит через определенные испытания. Важно помнить, что Господь никого не испытывает сверх силы. При испытаниях Он обязательно дает поддержку. Главное верить, что это так, – она поцеловала Денвира в щеку, растрепала его волосы. – Иди, дорогой. Мы будем тебя ждать. А ты помни, что тебя оберегает не только наша любовь, но и Божья. Мы не всегда будем рядом с тобой, а Он – всегда.
   Денвир вспомнил мамины слова через несколько часов, когда произошла жуткая трагедия, и подумал, что мама что-то предчувствовала, поэтому завела такой разговор. А он почему-то выслушал все спокойно, хотя прежде раздражался и кричал:
   – Хватит, хватит, хватит! Мне надоело слушать ваши проповеди. Я уже большой. Я сам знаю, что – хорошо, а что – плохо.
   Прошло время, и Денвир готов отдать все, что угодно, лишь бы снова услышать нежный мамин голос и вникнуть в ее слова, наставляющие его, Дена, на верный путь. Жаль, что нельзя вернуть ни минуты. И даже крик отчаяния, вырвавшийся тогда из груди Денвира, повторить невозможно. Ему уже никогда не будет пятнадцать и он не станет кататься по земле, колотить ее и кричать:
   – За что? За что? За что?
   Все это уже в прошлом, в том счастливом безмятежном дне, когда мама целует его, а он сбегает с крыльца и мчится покорять вершину. Ни о чем, кроме нее, он не думает.
   Его переполняет гордость. Ведь его назначили впередсмотрящим. Он задает темп. Его шаг легкий и уверенный, несмотря на тяжелое снаряжение за спиной.
   – Денвир, притормози немного, – просит инструктор.
   Но он и не думает сбавлять темп. Ему нужно оторваться от группы, почувствовать себя одиноким альпинистом, покорителем вершин. Денвир знал, что получит нагоняй за свою вольность, но не переживал по этому поводу. Все, что будет потом, его занимало мало. Сейчас, сию минуту ему нужно было умчаться вперед. Он это и сделал.
   Он первым подошел к горе, вбил крюк в скальную породу, полез вверх. Добрался до заветной самой высшей точки их маршрута, и обомлел, не сразу сообразив, что все происходит наяву, потому что все происходящее было похоже на фильм ужасов, о съемках которого никого не предупредили.
   Денвир увидел, как купол городской ратуши взлетел вверх, выпустив на волю столп огня и черного дыма. Здание затряслось и рассыпалось, словно картонная конструкция, обнажив изуродованное свое нутро. Раздалось несколько оглушительных хлопков, заставивших Денвира присесть и зажать уши.
   – Что это было? – закричал взволнованный инструктор.
   Он взобрался на вершину несколькими минутами позже Денвира и увидел лишь последствия произошедшего. Он не сразу понял, почему густой черный туман накрыл город своим покрывалом, спрятал его от людей, стоящих на вершине.
   Несмотря на то, что воздух здесь вверху был чистым, Денвир не мог дышать. Спазм перехватил горло, из глаз потекли слезы. Денвир упал на землю и, чуть было, не скатился вниз с вершины.
   Инструктор схватил его, крепко обнял за плечи, сказал:
   – Без глупостей, сынок. Без глупостей…
   Денвир что-то промычал. Ему не хотелось говорить о том, что он испытывает сейчас. Да он и не смог бы описать, происходящее в его душе. Одна мысль била набатным колоколом:
   – Тебе, Денвир, больше незачем жить, потому что ты только что стал сиротой.
   Денвир знал, что родители пошли в ратушу на церемонию вручения ежегодных наград лучшим людям города. Отец Денвира Арчибальд Райс стал лучшим поваром. Вместе с золотой чашей он получал и новую должность: председатель гильдии поваров. Отец долго ждал этой минуты, и вот…
   Денвир не пошел в Ратушу только потому, что количество приглашенных было ограничено. Арчибальд Райс мог взять с собой только супругу.
   Они были необыкновенно красивыми в специально сшитой по этому случаю одежде. Отец выглядел настоящим лордом в черном элегантном смокинге. А мама была похожа на невесту, несмотря на то, что одета была не в белоснежный, а светло-золотой наряд. Денвир сделал несколько снимков, отметив, что лица родителей излучают небесное сияние. Он так им и сказал:
   – Вы так прекрасны, как будто вы – не земные люди, а небесные создания, – он еще пошутил тогда:
   – Сдается мне, что вы на время спустились с небес, чтобы посмотреть, как здесь, на земле, проходят церемонии награждения. Думаю, вам здесь понравится, и вы не захотите улетать назад.
   – Ни за что не захотим, – сказала мама, закружив отца.
   Как им было весело и хорошо вместе. Как звонко они смеялись и пели свои любимые песни. Как много было у них планов и незавершенных дел. Как сильно было их желание: все успеть. Но…
   Взрыв в ратуше перечеркнул разом все. Родителей больше нет. А он, Денвир, поднявшийся на вершину, жив…
   Денвир не помнил, как они спустились вниз, как дошли до города, как стояли у ограждения и смотрели на завал, который разбирали спасатели. Все, кто в тот день был в ратуше, погибли.
   Много позже выяснилось, что взрыв подготовила группа террористов, которая хотела привлечь внимание общественности к проблемам национальных меньшинств. Главаря арестовали. На суде ему задали вопрос:
   – Не слишком ли жестоко, заботясь о меньшинстве, убивать невинных людей?
   – В мире невинных людей нет, – процедил он сквозь зубы. – Посмотрите вокруг, и убедитесь в моей правоте…
   Затянувшийся судебный процесс вызвал бурю негодования. Люди считали себя оскорбленными, требовали немедленной расправы над террористами.
   Жителям городка, где произошла трагедия, было хуже всех. Никто не знал, что делать дальше, как жить.
   Денвир попал в черную дыру безысходности. Он никого не слышал, не видел, не узнавал. Ему казалось, что смерть ходит за ним по пятам. Он повернулся к ней лицом, но она, почему-то струсила. Тогда он решил, что самое лучшее – уйти подальше отсюда. Денвир взял рюкзак и пошел по дороге, упирающейся в горизонт.
   Он шел вперед ни о чем не думая. Шел и твердил:
   – Раз-два-три, три-два-раз….
   В какой-то момент силы оставили Денвира, он упал на землю и уснул. А когда проснулся, увидел добродушного старичка.
   – Хорошо, что ты открыл глаза, – сказал тот. – Я думал, что ты помер, а ты, вишь ты, живой. Это хорошо.
   Старичок протянул Денвиру руку, помог подняться. Спросил строго:
   – Ты что, напился? Или может гадости какой нанюхался?
   – Нее-ет, – ответил Денвир, покачав головой.
   – Ты, часом, не больной? – лицо старичка стало участливым.
   – Я здоров, – ответил Денвир, вздохнул. – Просто, я совершенно одинокий человек и мне незачем больше жить.
   – Вот те на, – всплеснул руками старичок. – Такой молодой и жить незачем. Ты это брось, парень. Одиночество – не повод счеты с жизнью сводить. А хочешь, я тебя вылечу?
   – Розгами что ли? – ухмыльнулся Денвир.
   – Зачем же сразу розгами, – обиделся старичок. – Я тебя хочу в свой дом позвать. Будешь нам со старухой помогать. Тебе хорошо и нам приятно. А там, глядишь, и хандра твоя пройдет. Садись, довезу тебя до дома, – хлестнул лошадь. – Поехали!
   Денвир сидел на телеге, свесив ноги, и смотрел, как убегает вдаль дорога. Убегает в прошлое. А он, Денвир, едет в будущее. Невозможно предсказать, каким оно будет. Да он и не хочет больше ничего загадывать. Боится.
   Телега остановилась возле большого добротного дома. На крыльцо вышла немолодая женщина с колючим взглядом маленьких близко посаженных глаз. Она что-то спросила у старика, тот ответил. Денвир не понял, на каком языке они изъясняются, но вопросы задавать не стал. Решил, будет лучше занять позицию стороннего наблюдателя.
   – Не обращай внимания на мою старуху. Иногда она бывает в плохом настроении, но это ненадолго, – сказал старик, подталкивая Денвира к крыльцу. – Вообще-то она у меня – баба хорошая, сердечная.
   Но на поверку старуха оказалось весьма недружелюбной особой. Да и милое лицо старика со временем стало хмурым, недоброжелательным. Но Денвир заметил это не сразу. Несколько лет он провел со стариками, выполняя самую тяжелую работу. Он не сбежал от них раньше потому, что надеялся умереть от непосильного труда. Но когда понял, что смерть в очередной раз струсила, собрал вещички и ушел. Ушел ночью, прихватив немного денег из тайника, о существовании которого узнал случайно: видел, как старуха прятала привезенные стариком деньги. Решил, что ему они не помешают, чтобы было с чего начать новую жизнь.
   Но лучше бы он эти деньги не брал. Старики объявили его мошенником, подали на него в розыск.
   Денвиру пришлось долго скитаться, прятаться, пока не пришла мысль, вернуть старикам похищенное. На порядочность этих людей он не надеялся, поэтому пошел в газету. Его история редактора заинтересовала. Он обещал помочь, но получив гонорар, отвернулся от Денвира. А потом пригрозил, что если тот не отстанет, он выдаст его властям.
   Денвир понял, что ему самому нужно пойти в полицейский участок. Он не верил в добрых полицейских. Он уже вообще ни во что не верил. Он просто хотел раз и навсегда покончить с этим делом.
   Он распахнул дверь первого полицейского участка, который попался ему на пути и сказал:
   – Я – тот, кого вы ищете.
   – Мило, – проговорил коренастый полицейский, широко улыбнувшись. – Так значит, это ты убиваешь школьниц?
   – Что? – Денвир медленно опустился на стул, облизал пересохшие губы. Этого ему еще не хватало для полного счастья.
   Полицейский сел напротив, взял бумагу, ручку, сказал:
   – Значит, ты пришел, чтобы рассказать, какое отношение ты имеешь к трупам, которые мы достали вчера из реки?
   – Нет, – Денвир почувствовал, как капли пота выступили на носу, а лицо стало белым-белым.
   Полицейский встал, налил чашку кофе, протянул Денвиру.
   – Пей. Смотри не обожгись, кофе у нас горяченный, – улыбнулся, сел напротив. – Рассказывай, что тебя к нам привело.
   Денвир рассказал ему все с самого начала. С того самого момента, когда увидел, как взлетает вверх купол ратуши. Полицейский выслушал его внимательно, покачал головой:
   – Да-с, – поднялся. – Смею тебя заверить, Денвир Райс, что никто на тебя в розыск не подавал.
   – Как? – Денвир чуть не выронил чашку из рук. Получалось, он зря прятался, зря потратил столько времени впустую.
   – Твои милейшие старички уже не раз привлекались к суду за незаконную эксплуатацию чужого труда, – сказал полицейский, достав из стола увесистую папку. – Думаю, не в их интересах возбуждать против тебя дело. А вот мы его открыть можем, если ты хочешь добиться правды.
   – Какой? – спросил Денвир. – То, что они – мошенники, вам известно. Доказывать всем остальным, что я – честный человек незачем, потому что это и так очевидно. Я же не забрал у стариков все деньги, а взял лишь малую часть на пропитание.
   – Вот и не вздумай возвращать им эти деньги, – сказал полицейский. – Ты их заработал честным трудом. Иди и живи спокойно.
   – Спасибо вам, – проговорил Денвир, поднявшись.
   Полицейский пожал ему руку, похлопал по плечу, как это обычно делал отец, сказал:
   – Держись, сынок, жизнь наладится. У тебя все будет прекрасно, я в этом не сомневаюсь.
   Денвир вышел из участка с гордо поднятой головой. Прошел несколько кварталов, остановился напротив постового. Тот взял под козырек, спросил:
   – Вам нужна моя помощь?
   – Да, – ответил Денвир. – Где я могу обменять деньги?
   Полицейский объяснил. Денвир перебежал на другую сторону улицы, пошел в указанном направлении.
   – И, что теперь? – спросил он сам себя.
   – Давай купим домик, милый, – раздался нежный женский голос.
   Денвир повернулся, увидел влюбленную парочку, улыбнулся, сказал громко:
   – Да, вы правы. Мне действительно нужен дом.
   Девушка округлила свои и без того круглые глазки, захлопала ресничками, выражая таким образом негодование. Юноша крепче прижал ее руку к своему боку, пробурчал:
   – Ох, уж эти провинциалы. Во все сунут свой длинный нос.
   Парочка прошествовала мимо. Денвир рассмеялся. Впервые за долгие годы рассмеялся от души.
   – У меня ведь есть дом, – проговорил он. – Прекрасный большой дом ждет моего возвращения. Мне пора домой. Правда я не знаю, готов ли я к этой встрече. Но оттягивать больше нельзя. Я не смогу двигаться дальше, если не взгляну в глаза прошлому и не смирюсь с ним…
   Денвир купил билет на поезд, уселся у окна. Всю дорогу слушал стук колес и считал раз-два-три, три-два-раз… Так ему было легче ни о чем не думать.
   Из вагона Денвир вышел последним. Город поразил его новизной построек и разнообразием красок. Тут и там пестрели клумбы. Вдоль тротуаров росли низкорослые кустарники. К главной площади вела аллея, увитая плющом. Денвир прошел по ней, старясь сохранять самообладание. Он знал, что сейчас должен будет увидеть то, что осталось от ратуши. Но он увидел не развалины, а прекрасное здание, которое полностью соответствовало своему предшественнику. Разница была лишь в том, что на стенах новой ратуши были выбиты имена погибших людей.
   Денвир подошел ближе, увидел имена родителей: Арчибальд и Серафима Райс. Зажмурился изо всех сил, но это не помогло, слезы брызнули из глаз.
   Денвир уселся на асфальт, спрятал лицо в ладони. Ему хотелось унять слезы, но это было не в его силах. Он никак не мог совладать с этим неиссякаемым потоком. Слезы исчезли сами. Как-то вдруг взяли и пересохли.
   Кто-то тронул Денвира за плечо. Он убрал ладони от лица, повернул голову, увидел свою учительницу, улыбнулся. Она провела рукой по его жестким, отросшим за время скитания волосам, сказала:
   – Рада, что ты вернулся, Денвир. Боль постепенно утихнет. Не отчаивайся. Ты должен думать не о том, что произошло, а о том, каким тебя хотели видеть родители.
   – Здравствуйте, миссис Амалия, – проговорил Денвир, вставая. – Спасибо за добрые слова.
   – Пойдем ко мне, – предложила она.
   – Спасибо, но я хотел бы пойти домой, – сказал Денвир, собираясь уйти. Она удержала его, проговорила нежно:
   – Видишь ли, Денвир Райс, тебя так долго не было, и дом твой заняли другие. Мы же не станем выгонять их сейчас, когда солнце готовится сдать свои полномочия луне. Давай отложим твой визит до завтра. Думаю, в моем доме тебе понравится. К тому же, нам есть о чем поговорить с тобой, мой дорогой Денвир.
   – Да, – ответил он, обрадовавшись тому, что появилась возможность ненадолго отсрочить встречу с прошлым.
   К тому же, Денвир любил Амалию Гюнтер за то, что она умела найти особый подход к каждому ученику. У нее не было любимчиков. Каждый ученик в классе считал, что он – особенный, что Амалия любит его больше других, но если он провинится, то никаких поблажек не будет, Амалия накажет его с такой же строгостью, что и остальных.
   К Амалии за советом прибегали не только девчонки, но и парни. Ей поверяли сокровенные тайны, обсуждали наряды, в которых лучше пойти на вечеринку или школьный спектакль.
   Амалия всегда слушала очень внимательно, умело переводила разговор в другое русло, превращая глупые шутки и двусмысленные намеки в похвалу.
   Как это у нее получалось, не мог объяснить никто. Но все без исключения ценили в Амалии Гюнтер природную тактичность.
   Вот и сейчас, приведя Денвира в свой дом, Амалия вела себя так, словно они расстались вчера. Немного освоившись, Денвир рассказал ей о своих злоключениях и том, что не знает, как ему дальше жить.
   – А ты помнишь свою детскую мечту? – спросила Амалия.
   – О, да, – ответил Денвир с улыбкой. – Я хотел быть великим альпинистом и покорить Вершину мира.
   – Что мешает тебе осуществить эту мечту? – спросила Амалия, внимательно глядя в его глаза.
   – У меня нет денег, – ответил Денвир, вздохнув.
   – Денег у тебя, Денвир Райс, много, – сказала Амалия, положив свою теплую мягкую руку поверх его руки. – В банке остались сбережения твоих родителей. Там же хранится премия, которую вручили твоему отцу вместе с золотой чашей победителя. А еще у тебя есть дом, который ты можешь продать. Люди, которые там сейчас живут, с радостью выплатят тебе деньги, если ты предложишь им стать полноправными хозяевами дома. Только ты должен решить, хочешь ты его продавать или нет.
   – Думаю, да, – проговорил Денвир, глядя на узор на ковре. – Начинать новое дело на старом фундаменте, не совсем правильно.
   – Смотря, какой это фундамент, – сказала Амалия, поняв, что Денвир думает о прошлом. – Очень часто бывает так, что старый фундамент намного прочнее нового.
   – Вы правы, – Денвир поднял голову, посмотрел ей в глаза. – Но от моего дома до моей мечты слишком далекое расстояние. Думаю, мне нужно будет подыскать что-то поближе к ней, – вздохнул. – К тому же, я – одинокий человек, и такой большой дом мне не нужен. Мне больше подойдет маленькая квартирка, где-нибудь под крышей. А со временем, когда меня полюбит юная красотка, мы обзаведемся своим домом.
   – Весьма мудрое решение, Денвир, – похвалила его Амалия.
   Утром Денвир поднялся чуть свет. Ему хотелось поскорее увидеть свой дом, понять, что за люди там живут. Но Амалия немного охладила его пыл, сказав, что нетактично будить людей в столь ранний час, да еще и в воскресенье. Денвир стукнул себя по лбу, сказал:
   – Я совсем забыл, что существуют дни недели и часы для визитов. Что есть правила приличия, которыми нельзя пренебрегать.
   – Хорошо, что ты об этом вспомнил сейчас, – улыбнулась Амалия. – Твой старый фундамент не так уж плох, как может показаться. У тебя все получится, Денвир, я в этом не сомневаюсь.
   Когда время для визита настало, Денвир разволновался. Он боялся увидеть свой дом в запустении. Но опасения оказались напрасными. Он увидел, что за домом ухаживают с такой же нежностью и любовью, как это делали его родители. Дом выкрашен новой краской. Газон пострижен. На клумбе, любимой маминой клумбе, растут яркие цветы. Денвиру показалось, что их стало еще больше, чем прежде. А может быть, он просто забыл, сколько их было.
   Дорожки к дому вымощены новой брусчаткой. Крыльцо негромко поскрипывает, напевая свою приветственную песню. Открывается дверь. Гостей встречает пес, повиливая хвостом. В доме пахнет свежевыпеченным хлебом.
   – Проходите. Я спущусь через пару минут, – кричит сверху хозяйка. Ее голос кажется Денвиру знакомым. Но он гонит от себя это наваждение.
   Амалия усаживается в кресло, а Денвир останавливается у двери. Он не может понять, почему в его доме ничего не изменилось? Все вещи стоят на привычных местах. Даже небольшие безделушки, которые собирала Серафима Райс, никуда не исчезли.
   – А вот и я, – раздается нежный, знакомый до боли голос. – Здравствуй, Ден.
   Он смотрит на хозяйку во все глаза и молчит, забыв разом все правила приличия. Он не может взять в толк, что стоящая перед ним дама, это – его одноклассница Люся Льюис.
   Она почти не изменилась. Осталась такой же милой, улыбчивой девочкой с большими чистыми глазами. Ее густые волосы так же аккуратно причесаны и уложены вокруг головы пшеничным колоском. Одета она в комбинезон, подчеркивающий ее округлый, выпирающий вперед животик.
   Этот животик притягивает взгляд Денвира, как магнит. Он неотрывно смотри на него, словно пытается понять, что там внутри.
   Амалия подходит к Люсе, гладит ее по животику, спрашивает нежно:
   – Как твой малыш?
   – Этот ведет себя хорошо, – отвечает Люся. – А старший все время капризничает. Наверно, зубы.
   – Привет, – говорит Денвир чужим голосом и протягивает Люсе руку.
   Она улыбается, обнимает его, целует в щеку, говорит:
   – Денвир, как я рада, что ты вернулся! Где ты был, наш милый бродяжка?
   – Скитался, – отвечает он, стараясь проглотить комок, застрявший в горле. Отстраняется от Люси, спрашивает:
   – А сколько меня не было?
   – Восемь лет, – хором отвечают Амалия и Люся.
   – А я и не заметил, – говорит Денвир, опускаясь в кресло.
   Люся садится напротив. Долго внимательно смотрит на Денвира, чуть склонив на бок голову, а потом говорит:
   – Ты повзрослел, Ден. Стал серьезным и слишком задумчивым. Скажи, а зачем ты себе такие длинные волосы отрастил?
   – Чтобы косы заплетать и вокруг головы укладывать, как у тебя, – отвечает он, улыбнувшись. Люся звонко смеется. Смеется, как в детстве, когда они были беззаботно счастливыми и верили в чудеса.
   Денвиру кажется, что прошлое возвращается, что сейчас из кухни выйдет мама и…
   Крик младенца разрушает эту иллюзию, разбивает вдребезги стеклянную картину, возникшую в воображении Денвира. Осколки больно ранят его в самое сердце.
   Денвир чувствует, как реальность наступает на него округлым Люсиным животом, свадебными фотографиями, вставленными в рамки, повизгиванием пса, голосами Амалии и Люси, которые Денвира раздражают. Он ничего не понимает, не желает ничего понимать. Ему не хватает воздуха. В висках стучит молоточками мысль:
   – Тебе нужно бежать из этого дома. Ты здесь – чужой…
   Денвир поднимается и, не говоря ни слова, уходит, оставив дверь открытой.
   Доходит до тротуара, оборачивается, машет рукой Амалии и Люсе, стоящим на крыльце, бежит к вокзалу. Покупает билет на ближайший поезд, идет на платформу, садится на скамью, закрывает глаза. Все, как во сне.
   Кто-то дотрагивается до его плеча.
   – Значит, решил сбежать? – звучит знакомый голос.
   Денвир возвращается в реальность. Он медленно открывает глаза, смотрит на растерянное лицо Амалии Гюнтер, отвечает:
   – Да.
   – Куда ты едешь? – спросила она, присев рядом с ним.
   – Не знаю, – проговорил он. Повернул к Амалии бледное, рассерженное лицо, спросил:
   – За что мне все это?
   – Так устроен мир, Денвир, – сказала она, крепко сжав его руку. – Каждый из нас проходит определенные испытания.
   – Вы говорите, как моя мама, – сказал Денвир. – Как ма-ма… Спасибо, вам…
   – Люся передала тебе деньги, – Амалия протянула ему конверт. Денвир замотал головой.
   – Возьми, – приказала она. – Это для того, чтобы ты смог устроиться где-нибудь поближе к своей мечте. Думаю, ты очень быстро найдешь себе холостяцкую берлогу под крышей, – улыбнулась. – Пообещай мне, пожалуйста, что ты не будешь впадать в спячку, а пойдешь вперед к своей вершине. И еще, – Амалия пристально посмотрела Денвиру в глаза. – Напиши Люсе. Она огорчилась из-за твоего поспешного ухода. Она приняла твое отчаяние на свой счет. Но я-то знаю, что это не так, что дело не в ней, а в тебе, в тебе, Ден… – поднялась. – Да, чуть не забыла. Люся просила тебе передать, что назвала своего первенца Денвир в честь тебя, потому что ты, Денвир Райс, самый достойный мужчина и верный друг. Она любит тебя, как брата. Ты всегда будешь желанным, долгожданным гостем в этом прекрасном доме…
   – Который когда-то был моим, – пробубнил Денвир.
   – Время поможет тебе во всем разобраться, Денвир, – Амалия протянула ему руку. – Пиши. Буду рада узнать о твоих успехах. Помогу, если будет нужна моя помощь.
   – Я сделаю все, чтобы вы могли мной гордиться, – сказал Денвир вставая.
   Амалия обняла его.
   – Я верю тебе, Ден. Верю…
   С тех пор прошло пять лет. Денвир живет в холостяцкой берлоге под самой крышей.
   Несколько дней назад он совершил самое серьезное в своей жизни восхождение, но не испытывает никакой радости.
   Радость его омрачена осознанием того, что Вершину мира покорил не он, а Эдвард Грейсфул.
   И получается, что ему, Дену, незачем теперь туда стремиться.
   Он сидит в кресле-качалке, смотрит на звезды и не знает, как жить дальше.
   Он надеется, что Эдвард Грейсфул поможет ему найти выход, поэтому так настойчиво ищет встречи с ним…

   Эдвард проснулся рано от какого-то странного предчувствия. Сердце колотилось с такой частотой, словно хотело вырваться из грудной клетки. Эдвард сделал дыхательную гимнастику. Не помогло. Встал с постели, оделся, прошелся по комнате, распахнул окно.
   Ворвавшийся в комнату ветер заставил сердце Эдварда биться еще сильнее. Он растерялся, потому что впервые не знал, что делать. Он впервые не мог избавиться от этого странного состояния. Решил выпить сердечных капель, но вспомнил, что их у него нет и никогда не было.
   – Нужно позвонить Томасу, – сказал он, взял телефон, улегся в кровать, набрал номер. Том ответил сразу.
   – Ну, что, победитель, не спится? – проговорил он счастливым голосом. – Я тоже уснуть никак не могу. Такое чувство, что это не ты, а я – триумфатор, – рассмеялся. – А здорово, Эд, что мы ее покорили! Мы ее, все-таки, взяли! Пусть я прилетел туда на вертолете, пусть. Зато ты, мой дорогой Эд, стоял на ее макушке и держал в руках камень с моим именем. Это просто фантастично, Эд! Ты согласен со мной?
   – Да, Том, только у меня тут возникла одна малюсенькая проблема, – голос Эдварда был таким глухим, что Томас испугался. Он изо всех сил заорал в трубку:
   – Эдвард Грейсфул, не смей умирать! Я уже еду…
   – Прихвати сердечные капли, – попросил Эдвард, не надеясь, что Том его услышал.
   Подумал о том, что надо бы открыть входную дверь, но у него нет сил, чтобы подняться с кровати.
   Эдвард свернулся калачиком и закрыл глаза…

   Колыбель, в которой лежал младенец, мерно покачивалась. Женщина пела колыбельную. Мужчина что-то мастерил.
   – Я часто думаю о магии человеческих имен, – сказал он, оторвавшись от своей работы. – Мы выдумываем новые имена. Мы повторяем имена, придуманные до нас. Мы радуемся, когда наше имя произносит любимый человек, потому что в его устах оно приобретает особое очарование, по-особому звучит. И еще я думаю о том, что имя человека – это код судьбы. Именно в имени зашифровано, закодировано все, что произойдет с нами.
   Он поднялся, подошел к колыбели, посмотрел на спящего сына, на жену, спросил:
   – Может мы зря дали ему имя Эд? Оно слишком короткое и какое-то неуклюжее. Давай допишем еще несколько судьбоносных букв в имени малыша.
   – Давай, – с радостью согласилась женщина. – Думаю, буквы «в», «а», «р» добавят мальчику веры, нежности и силы.
   – Да, – улыбнулся мужчина. – Но я бы еще добавил «д» – доброту.
   Он взял лист бумаги, написал ЭДВАРД, воскликнул:
   – Какое прекрасное имя! Теперь я не сомневаюсь, что наш малыш проживет долгую и очень-очень счастливую жизнь.
   – Я согласна с тобой, дорогой, – проговорила женщина, глядя на улыбающегося во сне младенца. – Наш сын будет самым счастливым и самым успешным человеком.
   – Как думаешь, что ему сейчас снится? – спросил мужчина, нагнувшись над колыбелью.
   – Ему снится будущее, – ответила женщина, прижавшись к мужу щекой. – У нашего Эдварда будет прекрасное будущее. Он станет отцом большого семейства и будет мастерить для своих деток деревянные свистульки, как ты, милый…
   – Я совсем забыл про свистульки, – подумал Эдвард. – Нужно будет смастерить свистульку для Маргариттэ, – приоткрыл глаза, улыбнулся, сказал:
   – Если в моей голове возникают подобные мысли, значит, не все так плохо. Жизнь еще не закончилась. И, возможно, она будет долгой и прекрасной, как предрекали родители. Не зря же они дописали столько букв в мое имя.
   – Не зря, – подтвердил Ханс, влезая в открытое окно. – Привет! Я открою ребятам дверь, если ты не возражаешь.
   – Не возражаю, – сказал Эдвард, силясь подняться. Нахмурился, поняв, что радоваться еще рано, но и печалиться тоже нет особой нужды. Временные трудности он сможет преодолеть. Он знает, что за все в жизни нужно платить. За все… Он вторгся в заоблачный мир Вершины, и теперь должен расплачиваться за свое вторжение.
   В комнату вошел Томас и спасатели. Те самые, которые уговаривали Эдварда отправиться в госпиталь. Они внимательно осмотрели Эдварда, измерили давление, пульс, вынесли вердикт:
   – Нужна срочная госпитализация. Срочная…
   Они положили Эдварда на носилки, понесли к машине.
   – Веди себя хорошо, Эд, – сказал Томас, крепко сжав его руку. – Я надеюсь быть шафером на твоей свадьбе.
   – Будешь, – улыбнулся Эдвард.
   Скорая умчалась. Томас и Ханс вошли в дом.
   – Наверно, нужно пригласить твою Жаклин, чтобы она навела здесь порядок, – скала Томас, осмотревшись. Прошел в ванную комнату, крикнул:
   – Как думаешь, Эдварду нужна будет бритва или нет?
   – Думаю, нет, – ответил Ханс. – Эд – альпинист, а не банковский служащий.
   – Я это знаю, – сказал Томас, выглянув из-за двери. – Просто мне подумалось, что если его придет навещать невеста, то ему захочется прикоснуться к ее щечке своей гладковыбритой щекой.
   – Том, я не могу взять в толк, с чего это ты заладил про невесту. С чего ты взял, что у Эдварда кто-то есть? – спросил Ханс.
   – Взгляни на эту вазу, на столе, и поймешь, что я недалек от истины, – ответил тот с хитрой улыбкой. – Звони Жаклин.
   – Знаешь, Том, у меня есть другая кандидатура, – сказал Ханс, вертя в руках телефон. – Вчера вечером мне звонил Денвир Райс. Он очень хотел поговорить с Эдвардом. Я его отшил. А сегодня… – усмехнулся, посмотрел на Томаса. – Может, стоит дать этому парнишке шанс все изменить?
   – Думаешь, он хочет изменить свою жизнь? – спросил Томас.
   – Я это чувствую, – ответил Ханс.
   – Тогда звони ему. Пусть он наводит здесь порядок, – сказал Томас, усевшись в кресло.
   Ханс набрал номер Денвира, попросил его приехать немедленно по названному адресу. Сел напротив Томаса, спросил:
   – Скажи, Том, ты веришь в то, что все происходящее с Эдом, – не случайность, что Вершина мстит ему?
   – Да, – ответил Томас, потерев виски. – Да….
   Ханс поднялся, пошел на кухню варить кофе. В мыслях звучал взволнованный голос Жаклин:
   – Умоляю, умоляю тебя, Ханс, оставь в покое горы. Посмотри вокруг. Посмотри в мои глаза. Будь со мною рядом, не покидай меня. Я не прощу себя, если с тобой что-то случится. Я буду корить себя за то, что не отговорила тебя, что была плохой женой. Хочешь, я буду умолять тебя на коленях, чтобы ты не уходил от меня надолго? Почему вы все не можете понять одну простую вещь, вершины не любят, когда люди нарушают их покой, когда вторгаются в их пространство, вносят дисбаланс своим присутствием.
   – Жаклин, ты говоришь глупости, – рассердился Ханс. Заговорил с жаром. – Вершины для того и существуют, чтобы мы их покоряли. Все без исключения люди спешат на Вершину мира. Нам всем непременно нужно туда попасть. Это стремление заложено в людском подсознании самой природой. Кто-то слышит его призыв и идет вперед, покоряет вершину за вершиной. Кто-то слишком труслив, чтобы совершать восхождения, – чуть смягчил свой недовольный тон. – Я – альпинист. Это не просто хобби, это – стиль жизни. Выходя за меня замуж, ты была готова к любым поворотам судьбы. Ты обещала мне быть любящей и нежной, а теперь… – он скрестил на груди руки, строго посмотрел на Жаклин. – Ты устраиваешь мне истерику из-за того, что твой бывший дружок чуть не замерз в горах…
   – Ты – бесчувственный эгоист, Ханс, – проговорила Жаклин. Голос ее задрожал, на глазах выступили слезы. – Я огорчена и не желаю тебя видеть до утра…
   Она убежала в спальню, вынесла подушку и одеяло, бросила на диван, сказала:
   – Умные люди всегда обдумывают свои слова, а глупцы выставляют напоказ свою глупость.
   Ханс хотел нагрубить Жаклин, но она вовремя захлопнула дверь в спальню. А через минуту раздался телефонный звонок. Звонил Денвир Райс. Ханс спустил пар, накричав на него.
   Обо всем этом Ханс не хотел рассказывать Томасу. Зачем расписываться в собственной глупости? Да и звать Жаклин в дом Эдварда незачем. Ни к чему ей знать, где и как он живет. Если провидению будет угодна их встреча, она произойдет и без помощи Ханса.
   – Всем привет! – раздался громкий голос Денвира, вошедшего в дом. – Аромат кофе дурманит. Угостите?
   – Угостим, сынок, присаживайся, – сказал Томас, указывая на диван.
   – Здесь очень мило. Чей это дом? – спросил Денвир, оглядевшись.
   – Эдварда Грейсфула, – ответил Томас.
   – А где он сам? – Денвир напрягся.
   – Несколько минут назад его увезли в госпиталь, – сказал Ханс, поставив перед ним чашку кофе. – Мы хотим попросить тебя присмотреть за домом, пока Эд будет там прохлаждаться.
   – Если наша просьба тебя напрягает, ты можешь отказаться, – сказал Томас, увидев, как передернулось лицо Денвира.
   – Я готов помочь, – сказал Денвир. – А что с Эдвардом?
   – Думаю, ничего серьезного, – улыбнулся Томас. – Парню нужно немного побыть под присмотром докторов. Через денек-другой мы сможем его навестить.
   – Почему не сегодня? – спросил Денвир, буравя Томаса взглядом. Он чувствовал, что эти ребята скрывают от него главное.
   – Потому что нужно дать Эдварду время адаптироваться в новой среде, а врачам поставить верный диагноз, – ответил Томас, вставая. – Хотя, я думаю, они все равно ошибутся. Они будут смотреть на последствия и бороться с ними, а причину отыскивать не станут.
   – А вы знаете причину? – спросил Денвир поднявшись. Теперь они с Томасом стояли друг против друга и смотрели другу друг в глаза.
   Денвир был чуть выше Томаса, но ему показалось, что тот смотрит на него сверху вниз. Томас снисходительно улыбнулся, похлопал Денвира по плечу, сказал:
   – Причина в том, мой мальчик, что Эдвард Грейсфул безнадежно влюблен, но не желает себе в этом признаваться. Думаю, у тебя похожая проблема.
   – Наверно, – проговорил Денвир, опустив голову.
   Томас попал в десятку. Нынче ночью Денвир понял, что его печаль усилилась из-за того, что он безнадежно влюблен в Люсю Льюис. Он злится на нее за то, что она стала чужой женой, воспитывает не его детей, живет в его доме и хранит все, связанное с ним. Зачем?
   Он чувствует, что Люся его любит. Да, она сказала, что любит его сестринской любовью, но он-то знает, что это только слова. Люся Льюис любит его, Денвира Райса, по-настоящему. За эту любовь он цепляется, как за страховочный канат…

   Эдварда поместили в реанимационную палату, подключили к аппаратам. Он пытался объяснить врачам, что все эта суматоха вокруг него ни к чему, но его никто не слушал. Медицинский персонал был занят своим делом.
   Тогда Эдвард закрыл глаза, мысленно вернулся на Вершину, приказал себе думать, что все происходящее – дурной сон, который скоро закончится. Он, Эдвард, проснется на Вершине мира и сам спустится вниз. На скале остались его именные крюки. Эдвард мысленно их пересчитал, приготовился к спуску, но его задержал взволнованный женский голос.
   Эдвард не мог понять, о чем идет речь. Он не знал языка, на котором изъяснялась дама, но чувствовал в ее голосе тревогу. Эдвард попытался повернуться, но чьи-то сильные руки удержали его.
   – Не спешите, Эдвард, – сказал строгий мужской голос. – Вам нужно задержаться здесь. Это необходимо для вашей безопасности. Доверьтесь нам. Мы не станем удерживать вас дольше, чем нужно. Дня через три мы вас отпустим, а пока… Примите случившееся, как долгожданный повод отдохнуть. Вы помните, когда вы последний раз отдыхали?
   – Не помню, – ответил Эдвард, шагнув в яркую полосу света.
   Земля ушла у него из-под ног, но он полетел не вниз, а вверх. Ощущение полета обрадовало Эдварда, вернуло в детство, когда он качался на тарзанке, а потом летел с нее в реку. Каким-то удивительным образом ему удавалось находиться в состоянии полета дольше, чем другим. Это воодушевляло Эдварда на новые и новые подвиги. Он раскачивался еще сильнее и еще дольше парил над рекой. Ему хотелось, чтобы полет не заканчивался, но сила притяжения неизменно заставляла его плюхаться в реку. Эдвард мечтал, что когда-нибудь ему удастся преодолеть эту неведомую силу, и стать Икаром, парящим над землей.
   Похоже, что его мечта сбывается, полет в световом потоке заканчиваться не собирается. Эдвард летит куда-то высоко-высоко. Постепенно приходит осознание того, что это происходит для того, чтобы он смог переосмыслить свое отношение к миру, в котором ему посчастливилось родиться…
   – Жизнь – не очень простая штука, – наставляет его отец. – Порой ты расшибаешь лоб, отыскивая выход, и не видишь, что он в двух шагах от тебя. А магическая дверь, в которую ты хочешь войти, вовсе не дверь, а открытое всем ветрам место. Ты неожиданно для самого себя понимаешь, что никто не воздвигает перед тобой преграды, никто не препятствует тебе. Ты можешь шагнуть туда в любой миг, но ты не делаешь этого. Ты упорно ищешь ловушки, которых нужно опасаться. Такова природа человеческого разума: все простое, доступное нас пугает, поэтому мы сами усложняем свою жизнь. Сами – свою… Но только этим дело не заканчивается. Видя наше стремление все усложнить, наши доброжелатели и злопыхатели помогают нам еще больше запутаться в сетях безнадежности. К ним присоединяются лень, скука, безразличие, апатия, меланхолия, отчаяние. Они-то и довершают безрадостную картину бытия, толкая нас в бездну, из которой не всем удается выбраться. Поразмышляй над этим, сынок. И запомни одну мудрость: в бездне невозможно сделать подкоп, потому что там нет дна. Старайся не угодить в бездну.
   – Как это сделать? – поинтересовался Эдвард.
   – Держись за Луч Надежды, – ответил отец с улыбкой.
   – Где отыскать этот луч? – спросил Эдвард, думая, что отец его разыгрывает.
   Но тот был весьма серьезен, несмотря на улыбку, озарявшую его лицо. Он умел быть серьезным и улыбаться. Со временем Эдвард понял, что только так и нужно говорить о серьезных вещах, составляющих смысл человеческой жизни. Но у самого Эдварда не всегда получалось говорить так, как отец, потому что он не был на сто процентов уверен в своей правоте. Он постоянно сомневался в правильности выбранного пути.
   Эдварду казалось, что он подходит к узким воротам, ведущим в свет, и не может протиснуться через них. Мешает рюкзак забот, плохих поступков, мыслей и слов, с которыми он никак не может расстаться. Он не спешит сбрасывать с плеч свой рюкзак. Он свыкся с ним. Он ведет себя так же, как миллионы людей, живущих на земле. Он не задумывается о том, что теряет драгоценные минуты, что обкрадывает себя, рискуя никогда не попасть в световой поток, в Свет Божьей Любви, который отец называет Лучом Надежды.
   – Где отыскать его? – спросил тогда Эдвард. Отец распахнул окно, расставил в разные стороны руки, подставил лицо солнечному свету, сказал:
   – Мы счастливы, когда видим солнце на небе, когда чувствуем его тепло. Мы нежимся в его лучах, любуемся восходом и закатом и не задумываемся о том, что солнечный свет – это тысячная часть Света Божьей Любви, которая никогда не иссякнет. Ночью и днем Господь хранит своих детей, согревая их Своей Любовью, – посмотрел на Эдварда, провел рукой по его волосам. – Мне бы очень хотелось, чтобы ты выбрал верный путь, но… – вздохнул. – Каждый из нас идет своим путем. Совершает свои собственные ошибки, несет груз своих собственных забот к вершине мира.
   Именно тогда Эдвард впервые подумал о том, что хочет стать покорителем вершин. Позднее он узнал, что таких людей называют альпинистами. Это еще больше усилило его желание быть в рядах покорителей вершин. Ни о чем другом, кроме альпинизма он не желал думать, но по настоянию родителей освоил профессию учителя математики. Несколько лет проработал в школе, а потом был назначен директором колледжа.
   Родители радовались успехам Эдварда. Ждали, когда он обзаведется семьей, не подозревая о том, что Эдварду некогда думать о семье. Он, в тайне от родителей, покоряет вершину за вершиной.
   Если бы не Томас Гелингтон, который решил вручить Эдварду звание почетного альпиниста в родительском доме, они так бы ни о чем и не узнали. Но…
   Томас ввалился в их дом, устроил настоящий переполох, отыскивая заслуженного альпиниста. Родители долго не могли взять в толк, что речь идет об их сыне Эдварде. А когда поняли, что он и есть тот самый настоящий заслуженный альпинист – покоритель множества вершин, поблагодарили Томаса за то, что он открыл им глаза.
   – Теперь мне понятны странные командировки Эдварда, из которых он возвращался другим человеком, – сказал отец.
   – Мы рады, сынок, что ты осуществил свою заветную мечту, – сказала мама.
   – Еще не до конца, – улыбнулся Эдвард. – Я еще не покорил главную Вершину.
   – Стремление к вершине – самое лучшее, что дано людям, – сказала мама.
   – Вы правы, – вмешался в разговор Томас. – Стремление к вершине – это особое состояние, которое могут не только испытать, но и реализовать альпинисты. Простые смертные лишены возможности взирать на мир с головокружительной высоты горных вершин.
   Родители Эдварда переглянулись. Они сейчас говорили не о горных вершинах, а о Вершине Божьей Любви, но Томас не понял этого. Да и Эдвард тогда не понял скрытого в их словах смысла, потому что помышлял о другой вершине, стремился в другое место.
   Возможно, его стремление немного отличалось от стремления всего человечества, но это не меняло дела. Эдвард Грейсфул стремился не к той вершине.
   Осознание нелепости происходящего пришло к нему здесь, в больничной палате.
   – Есть ли у меня шанс что-то изменить? – спросил Эдвард, силясь разлепить веки. Но яркий свет не дал ему возможности увидеть собеседника, который ответил ему спокойным, добрым голосом:
   – Да.
   – Это хорошо, – сказал Эдвард. – Приятно осознавать, что еще не все потеряно.
   – Не все, – подтвердил голос.
   Сквозь полуприкрытые веки Эдвард увидел женский силуэт, протянул руку вперед, почувствовал тепло ее руки, улыбнулся, сказал:
   – Спасибо. Спасибо, что ты пришла. Мне тебя безумно не хватало. Я скучал без тебя, Маргариттэ.
   – И я, – сказала она, растворяясь в ярком световом потоке.
   – Мар-гарри-ттэ, не уходи, – крикнул Эдвард. Но его крик был похож на приглушенный шепот. Так бывает, когда человек крепко спит и кричит во сне…

   Денвир проводил Ханса и Томаса. Долго стоял в дверном проеме со скрещенными на груди руками, примерял к себе дом Эдварда. Решил, что у них с Эдвардом много общего. Будь у него такой же дом, он обставил бы его с той же простотой.
   Денвир прошел в спальню, заправил кровать, накрыл ее покрывалом, лег поверх него, закинул руки за голову. В распахнутое окно заглядывало синее небо и верхушки деревьев, тронутые осенней позолотой.
   – Как быстро летит время, – сказал Денвир. – Мне скоро – тридцать, а тяжесть в душе такая, словно я родился сто лет назад. Я похож на старика, бездарно прожившего свою жизнь. С этим надо что-то делать, пока еще не поздно.
   Денвир встал, поправил покрывало, собрал разбросанные вещи, повесил их на стул. Заглянул в ванную комнату, поднял с пола полотенце, повесил его на крючок. Стер подтеки с зеркала, подмигнул своему отражению:
   – Ты молодец, приятель, и запросто можешь стать победителем в конкурсе домохозяек, – рассмеялся. – Интересно, почему говорят домохозяйка, а не – домохозяин? Я был бы не против стать домохозяином этого дома. Хотя бы на время. Хотя бы…
   Денвир прошел в гостиную, взял со стола чашки, отнес в кухню, но мыть не стал, вернулся обратно. Его заинтересовали цветы, стоящие в вазе. Денвир никогда не видел ничего подобного. Он долго смотрел, как цветы машут своими лепестками, а потом решился дотронуться до одного из них.
   – Интересно, где Эд раздобыл это чудо? – спросил он, проведя кончиками пальцев по стеблю.
   Увидел листок, вставленный в вазу, потянул. Внимательно прочел тайное послание, которое написала Маргариттэ, проговорил:
   – Сдается мне, что Эдвард Грейсфул не стал кричать в пространство: Мар-гар-рит-тэ. Я сделаю это за него, – улыбнулся. – Я отыщу эту загадочную незнакомку с фантастическим именем Мар-гар-рит-тэ.
   Денвир заглянул в вазу, увидел там еще один листок, достал, развернул, прочел:
   – Я знаю, Эдвард, что ты не станешь кричать мое имя здесь, в городе, потому что ты уже выкрикнул его там, в горах.
   Ты стоял на Вершине мира и кричал, кричал, кричал мое имя что есть сил…
   Ты еще не знал всего, что будет потом, а я знала…
   Я все знала заранее, Эд, и от этого мне очень-очень грустно…
   Как бы я хотела, чтобы все было по-иному, но…
   Не в нашей власти, не в наших силах изменить то, что предначертано свыше…
   Одно останется неизменным – моя любовь к тебе, Эдвард Грейсфул…
   Денвир положил листок в вазу, сказал со вздохом:
   – Услышу ли я когда-нибудь подобное признание в любви?
   – Услышите, если будете любить сами, – раздался за его спиной мелодичный голос.
   Денвир обернулся. На пороге стояла высокая худощавая женщина. Она не была красавицей, но в ней было нечто притягивающее, завораживающее, магическое. От нее невозможно было отвести взгляд. Денвиру хотелось смотреть, смотреть, смотреть на нее во все глаза и ни о чем не думать.
   – Меня зовут Маргариттэ…
   – Джоконда Леоне, – договорил за нее Денвир. – А я – Денвир Райс, альпинист. Проходите, пожалуйста. Я здесь временный домохозяин, – улыбнулся.
   – Эдвард в больнице? – спросила Маргариттэ, войдя в дом.
   – Да, – ответил Денвир, наблюдая за Маргариттэ.
   – Вы были здесь, когда приехала скорая? – спросила она, глядя на цветы.
   Денвира задело то, что для Маргариттэ цветы важнее, чем он. Поэтому он решил не отвечать на ее вопрос. Развернулся, пошел в кухню. Включил воду, загремел посудой.
   – Денвир Райс, сварите мне кофе, пожалуйста, – крикнула Маргариттэ. – И перестаньте дуться. Это глупо.
   Денвир домыл посуду, сварил кофе, налил в две чашки.
   – Меня позвали сюда, когда скорая уже уехала, – сказал он, поставив перед Маргариттэ чашку. Сел напротив. – Томас Гелингтон предчувствовал ваше появление.
   – Он – прозорливый человек, – сказала Маргариттэ, посмотрев на Денвира. – А вы мое появление ожидали?
   Он поднял глаза, почувствовал, как краска прилила к лицу, проговорил:
   – Я хотел, чтобы вы появились здесь. Хотел увидеть ту, в которую влюблен Эдвард.
   – Он влюблен не в меня, а в другую даму, – Маргариттэ улыбнулась. – Ее имя – Вершина мира.
   – Зачем вы говорите об этом, если знаете, что вы – вне конкуренции? – спросил Денвир, разглядывая Маргариттэ.
   – Хочу понять, так ли все с вами, господа альпинисты, безнадежно, – ответила она. – Кофе отменный. Спасибо.
   – Сварить еще? – Денвир вскочил. – Хотите?
   – Не хочу, спасибо, – проговорила Маргариттэ.
   – Ага, – Денвир понял, что нужно что-то делать, чтобы спасти положение. – Тогда я пошел. Да?
   – Да, – Маргариттэ кивнула. – Рада была познакомиться с вами, Денвир Райс.
   – И я был рад, – сказал он, пятясь к двери.
   Он надеялся, что она его остановит, предложит остаться, но тщетно. Маргариттэ не проронила больше ни звука. Ее внимание было приковано к цветам, которые сверкали и переливались в солнечном свете.
   Денвир вышел, громко хлопнув дверью. Было досадно, что так неожиданно появилась Маргариттэ. Было стыдно из-за того, что у него возникло желание обладать ею, и она это почувствовала. Было больно от того, что рядом с ним, Денвиром, нет никого, что никто не любит его так, как Маргариттэ любит Эдварда.
   Денвир оставил машину возле дома Эдварда и пошел пешком. Ему нужно было поразмышлять над словами Маргариттэ о любви. Он понял, что она права, у него действительно нет большой любви, потому что он сам никого не любит. Но это происходит не потому, что он – бесчувственный эгоист, а потому, что ему, Денвиру Раису, некого любить, не-ко-го…

   Маргариттэ прошлась по дому, постояла у раскрытого окна, вздохнула:
   – Как долго мы были вдали друг от друга, Эдвард. Как долго… Листья на деревьях стали золотыми, а наши чувства…
   Она закрыла окно, набрала номер Томаса Гелингтона, сказала очень спокойным голосом, хотя волнение не позволяло ей дышать полной грудью:
   – Здравствуйте, это Маргариттэ. Я хотела бы навестить Эдварда.
   – Его отвезли в госпиталь, – сказал Томас и назвал адрес.
   – Спасибо, – Маргариттэ положила трубку, вздохнула с облегчением. – Думаю, будет не очень сложно объяснить врачам и медсестрам, что я должна быть рядом с Эдвардом. Быть рядом…
   Маргариттэ подъехала к госпиталю, поднялась в реанимационное отделение, отыскала палату Эдварда.
   – Как хорошо, что вы приехали! – воскликнула медсестричка, увидев Маргариттэ. – Он непрестанно вас зовет. Идите, идите к нему.
   Маргариттэ вошла в палату, села на стул, взяла руку Эдварда, прикоснулась к ней губами. Она всегда так делала, когда будила его. И сейчас ей захотелось разбудить его, разбудить как прежде.
   – С добрым утром, милый, – шепнула она. Заметила, как дрогнули веки у спящего Эдварда, улыбнулась.
   Эдвард приоткрыл глаза, прошептал ее имя, и снова закрыл глаза. Он всегда так делал, прежде чем совершенно проснуться.
   – Я люблю тебя, Эдвард, – сказала Маргариттэ, целуя его руку.
   – Я тоже тебя люблю, – проговорил он, не открывая глаз. – Я знаю, знаю, ты мне снишься. Но скоро, очень скоро, ты вернешься ко мне, Маргариттэ…
   – Я уже вернулась, Эдвард. Я пришла из грез, послушай, как бьется мое сердце, – сказала она, прижав его руку к своей груди.
   – А мое сердце бьется? – спросил Эдвард.
   – Да, – ответила Маргариттэ, прижав свою руку к его груди. – Да, Эдвард.
   Он открыл глаза, улыбнулся, спросил:
   – Ты видела, какие цветы я привез тебе с Вершины мира?
   – Да, – ответила она. – Звездные цветы прекрасны.
   – Это не просто цветы, Маргариттэ, – сказал он нежно. – Это – символ нашей с тобой любви, нашей долгой и счастливой жизни. Ты же не покинешь меня?
   – Я – нет, – улыбнулась она. – А вот ты можешь влюбиться в другую Вершину, и тогда…
   – То, о чем ты говоришь, уже произошло, – Эдвард крепко сжал ее руку. – Я решил покорить новую Вершину.
   – Ты – неисправим, – вздохнула Маргариттэ.
   – Почему ты не спрашиваешь, как ее имя? – спросил Эдвард.
   – Какая мне разница, как вы ее называете, – ответила она. Глаза стали грустными.
   – Не мы, а я, – сказал Эдвард, еще сильнее сжав ее руку. – Я называю ее – Маргариттэ Джоконда Леоне. Ты не против этой Вершины?
   – Нет, – ответила она, улыбнувшись.
   Эдвард любил, когда она улыбалась так открыто и счастливо, как малыш, которому пообещали подарить волшебный мир. Он прижал ее руку к губам, спросил:
   – Скажи, Маргариттэ, а откуда ты узнала про звездные цветы?
   Она склонила голову на бок, проговорила нараспев:
   – Все началось давным-давно, когда я была маленькой девочкой. Несмотря на свой юный возраст, я была слишком самостоятельным ребенком. Меня даже называли госпожа Маргариттэ. Я считала себя королевой заколдованного замка, на клумбах которого растут удивительные звездные цветы. Их никто, кроме меня, не видит, но от этого они становятся еще прекраснее. Я верила, что однажды появится человек, который расколдует и меня, и замок. Он сорвет наши звездные цветы, и тогда все увидят, какие они красивые, – прикрыла глаза, сказала:
   – Эдвард, цветы в твоем доме точно такие же, как я себе представляла, – посмотрела на Эдварда. – Я даже потеряла дар речи, когда их увидела. Денвир Райс подумал, что со мной что-то случилось. Он смотрел на меня во все глаза, а я во все глаза смотрела на цветы и не могла поверить, что это – не сон.
   – Что делал Денвир Райс в моем доме? Как он, вообще, туда попал? – Эдвард нахмурился.
   – Томас Гелингтон попросил его прибраться у тебя, – ответила Маргариттэ.
   – Бред, какой-то, – воскликнул Эдвард. – Кто просил его об этом? Что они себе позволяют? Я…
   – Эдвард, не сердись, пожалуйста, из-за пустяков, – попросила Маргариттэ, увидев, как запрыгали стрелки на приборах, к которым он был подключен. – Твои друзья хотели помочь тебе.
   – Помочь, перекладывая с места на место мои вещи? – Эдвард завелся и не знал, как сказать себе: «стоп».
   За него это сделала Маргариттэ. Она поцеловала его в ладонь, прошептала:
   – Все плохое позади. Мы – вместе, и это – прекрасно.
   Эдвард закрыл глаза, подумал, что Маргариттэ права, он должен радоваться жизни, радоваться испытаниям, которые она ему преподносит. Пусть в первый момент кажется, что все ужасно несправедливо, пусть. Со временем придет осознание того, что все именно так и должно было произойти. И нужно поблагодарить Господа за то, что испытания были кратковременными.
   – Ах, Маргариттэ, что бы я без тебя делал? – сказал Эдвард, открыв глаза.
   – Мне не хочется думать о том, что было бы, если… – проговорила она. – Мне хочется думать о том, что есть. Есть ты и я, есть дом – замок, есть звездные цветы, стоящие в вазе.
   – Скажи, а ты знала, каким будет человек, который расколдует твой замок? – спросил Эдвард.
   – Да-а-а-а, – ответила она мечтательно. – Да. Поэтому я безошибочно тебя угадала. Вернее, я тогда никого, кроме тебя, не увидела. Я шла мимо зала для заседаний и почувствовала, что мне нужно войти туда и взять тебя за руку. Я так и сделала, – улыбнулась. – Я даже не знаю, много ли там было людей, что они обсуждали. Я просто открыла дверь, и… увидела тебя. Наверно, мой поступок выглядел странно, но я не собираюсь никому ничего объяснять. И я не хочу думать о том, что было бы, если… Зачем уходить от истины, которая помогла нам встретиться?
   – Ты – неисправимая фантазерка, Маргариттэ, – сказал Эдвард. – А я с этими трубками похож на киборга.
   – Ты же знаешь, Эдвард, что это временные неудобства, – проговорила она. – Доктор сказал, что не станет держать тебя здесь дольше, чем нужно. Думаю, дня через три мы с тобой сможем умчаться на край света.
   – Туда, где находится твой замок? – спросил Эдвард.
   – Да, дорогой, – ответила Маргариттэ. – Мне очень-очень хочется, чтобы ты его поскорее увидел, чтобы…
   – Чтобы в следующий раз, когда ты исчезнешь, я знал, где тебя искать, – закончил за нее Эдвард. Поцеловал кончики ее пальцев, спросил:
   – Почему тебя не было целую вечность?
   – Так было нужно тебе, – ответила она нежно. – Если бы я все время была рядом, ты бы не понял, что мы созданы друг для друга. Ты бы не ощутил пустоту, которая возникла после моего ухода, и никогда бы не заплакал из-за того, что меня нет рядом.
   – Откуда ты знаешь про мои слезы? – удивился он.
   – Я не могу объяснить, откуда ко мне приходит осознание происходящего, – ответила она. – Я это чувствую. В солнечном сплетении зарождается буря, которая заставляет меня испытывать то, что испытываешь ты, Эдвард. Не знаю как, но я почувствовала, что твое сердце готово вырваться из грудной клетки, села в машину, и… приехала вовремя… – улыбнулась. – Я нужна тебе, Эдвард. А ты нужен мне. Мы – единое целое. «И оставит человек родителей своих, и прилепится к жене своей, и будут одной плотью» – написано в Библии. Эти мудрые слова многое объясняют в человеческих взаимоотношениях.
   – Многое, – подтвердил Эдвард, вспомнив свои сны-видения на Вершине мира.
   Он еще раз утвердился в том, что все происходящее в этом мире неслучайно. И если быть внимательным к знакам судьбы, прислушиваться к голосу вечности, то можно избежать многих бед. Но люди – слишком самонадеянные существа. Они считают себя равными богам, забыв о том, что взяты из праха и когда-нибудь в прах вернутся. Это – неизбежный финал живых существ. К нему нужно быть готовым, хотя ужасно грустно осознавать свою бренность и конечность всего земного.
   Эдвард вспомнил, как отец наставлял его:
   – Живи так, словно завтра тебе нужно будет предстать пред Господом и дать отчет не только за свои слова и поступки, но и за мысли.
   – О чем ты думаешь? – спросила Маргариттэ.
   – О бренности нашего мира, – ответил Эдвард. – Размышляю о вечности, в которую пока еще не готов отправиться. Нужно кое-что исправить, отыскать заколдованный замок и покорить Вершину по имени Маргариттэ.
   – Я готова тебе помочь, – сказала Маргариттэ.
   – С удовольствием принимаю твою помощь, – Эдвард поцеловал ее руку.
   В палату вошел врач. Маргариттэ поняла, что время ее визита истекло, поднялась, поцеловала Эдварда в щеку, шепнула:
   – Увидимся, Эдвард.
   – Увидимся, Маргариттэ, – шепнул он ей в ответ.
   Было жалко, что Маргариттэ ушла. Было неприятно, когда медсестра отсоединяла трубки, а врач перечислял все, что Эдвард не должен делать. Было унизительно чувствовать себя беспомощным и вздрагивать, когда игла вонзалась в тело. Эдвард страдал из-за того, что ему приходится валяться в больничной палате и просить медсестру подать ему судно. Он понимал, что это – вынужденная мера, но не мог с этим смириться.
   Подсознание подсказало выход: Эдвард должен хорошенько выспаться. Сон – самое лучшее средство, которое восстановит жизненные силы его организма, поможет ему выбраться из этой западни.
   Эдвард закрыл глаза, погрузился в небытие…
   Он шел по зеленому лугу, наслаждаясь ароматом молодой травы. Бескрайняя безбрежность завораживала его. Но он не мог долго любоваться этой красотой. Ему нужно было идти на край света, где в заколдованном замке его ждала женщина, созданная из его ребра.
   Он был Адамом – человеком, дающим начало роду человеческому. Она, созданная из его ребра, была Евой – женой, дающей жизнь.
   Им нужно было встретиться, пока мир не погиб, погрузившись в вечную тьму.
   Эдвард спешил. С упрямым упорством вглядывался в глаза встреченных женщин. Но, ни у одной из них он не видел особого блеска, по которому должен был узнать Еву.
   Вспышка света ослепила его. На миг он прикрыл глаза, а когда вновь открыл их, увидел ее.
   Она была такой, как он ее себе представлял: босоногая девчушка с соломенными волосами, открытой улыбкой и сияющими глазами. Ее глаза сияли так, как сияют звезды на небе. Эдвард залюбовался.
   – Привет, – сказала она. – Хорошо, что ты пришел. Пойдем, я покажу тебе свой замок.
   Она взяла Эдварда за руку, повела за собой в маленькую покосившуюся хижину с прохудившейся крышей. Но, едва они перешагнули порог, хижина превратилась в замок с мраморным полом, зеркальными анфиладами, стеклянной крышей и каскадом фонтанов, в которых преломлялся солнечный свет, образуя радужное соцветие.
   Эдвард и его спутница остановились в центре соцветия. Он взял ее за руки, сказал:
   – Джай-лин – это ворота в Рай.
   – Ворота в Рай – Джай-лин, – повторила она.
   – Ворота в Рай открываются лишь тем, кто любит и любим, – сказал он.
   – Только тем, кто любит и любим, – повторила она. – Только тем…

   Жаклин сидела на диване, поджав колени к подбородку, и немигая смотрела перед собой. Когда распахнулась входная дверь, и на пороге появился Ханс, Жаклин вскочила, бросилась ему на шею.
   – Прости меня, прости, – выдохнула она, прижавшись губами к его губам.
   – О, Жаклин, дорогая моя Жаклин, как я счастлив видеть тебя прежней, – проговорил он. – Всю дорогу я придумывал слова примирения, и решил, что слово «прости» будет самым лучшим, – поцеловал Жаклин в губы. – Прости меня, дорогая.
   – Давай не будем больше ссориться, – предложила Жаклин.
   – Давай, – согласился Ханс.
   – Ты голоден? – спросила Жаклин.
   – Чертовски, – ответил он. – Я готов проглотить тебя, моя милая Жаклин.
   – О, нет, Ханс, я лучше приготовлю тебе завтрак, – высвобождаясь из его объятий, воскликнула она.
   – Ну уж нет, – сказал он. – Я ни за что не оставлю тебя одну. После долгой разлуки мы должны быть вместе ежесекундно.
   – Ежесекундно, прекрасное слово, – прильнув к Хансу, сказала Жаклин. – Я тебя обожаю, милый.
   – И я тебя.
   – А где ты был так долго? – спросила она, чуть отстранившись.
   – Навещал старого больного друга, – ответил Ханс.
   – Слишком старого и слишком больного? – спросила Жаклин с изрядной долей иронии.
   – Да, – ответил Ханс, стараясь не проговориться. – Старик так дряхл, что отказать ему я не смог.
   – Надеюсь, он оценил твой геройский поступок? – спросила Жаклин. – В семь утра ходят в гости только к смертельно больным старикам или…
   – Никаких или, дорогая, мы договорились не ссориться, а доверять друг другу, – Ханс крепко обнял Жаклин, припал губами к ее губам. Нужно было сменить тему.
   Хансу не хотелось говорить Жаклин про Эдварда. Он безумно ревновал ее к нему. Не мог объяснить себе, почему в душе закипает это чувство, просто понимал, что им нужно держаться подальше от Эдварда Грейсфула. А это значит, что Жаклин незачем знать, что Эдвард в госпитале, что состояние у него критическое, но не смертельное. Врачи попросили не беспокоить больного пару дней. Разрешили прийти только самым близким. Но, ни Ханс, ни Жаклин нельзя назвать близкими Эдварду людьми. Ближе всех к нему стоит Томас Гелингтон. Он обещал опекать Эдварда. Да и Денвир Райс очень кстати проявил к Эдварду интерес. Он поможет Томасу. А в самом крайнем случае, который не должен произойти, Ханс выйдет из тени и протянет Эдварду руку помощи.
   Закон альпинистов гласит: будь рядом, помоги, если нужно.
   Если Эдварду будет нужна помощь, Ханс поможет.
   А пока… от губ Жаклин невозможно оторваться. Ее тело горит огнем любви и страсти, и он, Ханс, горит вместе с ней в этом всепобеждающем огне любви….

   Эдвард Грейсфул провел в госпитале четыре дня. Маргариттэ больше не приходила. Эдвард решил, что она просто ему пригрезилась. Слишком неправдоподобным было ее появление в больничной палате. Было невозможно поверить в реальность произошедшего. Да и лечащий врач несколько раз повторил, что реанимационная палата – не слишком подходящее место для встреч.
   И, когда на пятый день он распахнул дверь и остановился на пороге со счастливым лицом, Эдвард не сразу сообразил, что радость доктора относится к нему.
   – Думаю, через пару недель вам можно будет покорять вершины, – проговорил доктор, широко улыбнувшись.
   – А, если мне захочется сделать это раньше? – спросил Эдвард, думая о Маргариттэ.
   – Поспешность создает трудности, господин альпинист, а вам они ни к чему, – сказал доктор. – Не торопитесь, вот вам мой совет.
   Он вошел в палату, пощупал пульс Эдварда, одобрительно кивнул, сказал:
   – Завидую вам, Эдвард.
   – Завидуете мне? Странно, – проговорил Эдвард.
   – Ничего странного, – сказал доктор, усевшись на стул. – Вы тут у нас не только прошли курс лечения, но были надежно спрятаны от назойливых репортеров и славы, свалившейся на вас. Все газеты пестрят вашими фотографиями. Везде заголовки: «Ему покорилась Вершина мира!» Но, заметьте, вас никто не разыскивает, – усмехнулся. – Странно?
   – Нет, – ответил Эдвард с улыбкой. – Думаю, Томас Гелингтон все уладил.
   – Да, – сказал доктор. – Томас ведет все переговоры от вашего имени. Мне кажется, он слишком много себе позволяет. Я бы за подобные вольности намылил ему шею.
   – Надеюсь, он не причислил меня к сексуальным меньшинствам? – спросил Эдвард.
   – Нет, – рассмеялся доктор. – У вас прекрасное чувство юмора, Эдвард. Это – отличный повод позволить вам встать с кровати и поехать домой.
   – Домой? – Эдвард уставился на него во все глаза.
   – Домой, домой, – сказал доктор. – Одевайтесь скорее, Эдвард. Хватит уже занимать эту палату, – расхохотался, наблюдая, как Эдвард поспешно натягивает одежду. – Я не могу дать научное объяснение тому, что с вами было, а вы, я уверен, можете. Желаю удачи, господин альпинист.
   – Спасибо вам, – проговорил Эдвард, пожав руку доктора.
   Он выбежал из госпиталя с такой поспешностью, что чуть не сбил с ног входящего в двери человека. Крикнул слова извинения, сделал несколько шагов, остановился. Поднял лицо к небу, зажмурился от яркого солнечного света, проговрил:
   – Красота!!!
   – Привет, рад видеть вас улыбающимся, – сказал кто-то.
   Эдвард открыл глаза, повернул голову, увидел рядом выскочку Денвира Райса, нахмурился.
   – Привет. Что ты здесь делаешь?
   – Приехал за вами, – ответил Денвир. – Томас отвлекает репортеров, а меня никто не знает, поэтому я здесь, – улыбнулся. – Вы сердитесь на меня, это понятно. Но у меня и моих друзей не меньше поводов сердиться на вас. Вы…
   – Детали мне не интересны, – прервал его Эдвард. – Где твоя машина?
   Денвир развернулся, пошел к стоянке. Эдвард последовал за ним. Уселся на заднее сидение, закрыл глаза. Ему не хотелось ни о чем говорить сейчас, а тем более обсуждать с этим парнем то, что осталось в прошлом.
   Эдвард поймал себя на мысли, что думает о восхождении так, словно оно было давным-давно, несмотря на то, что еще не зажили мозоли на ладонях, еще свежи ссадины и кровоподтеки, полученные во время урагана. Его подсознание упорно перетасовывает факты, делая главным другое.
   Эдвард хочет поскорее увидеть Маргариттэ. Он уверен, что долгожданная встреча обязательно произойдет, что Маргариттэ отыщет его. А что должен делать он, Эдвард?
   – Хотите зайти в супермаркет? – спросил Денвир.
   – Да, – ответил Эдвард. – Это первое, что я должен сделать. Идем. Нет, постой, кто будет платить?
   – Вы, – улыбнулся Денвир, протянув ему бумажник.
   – Ты рылся в моих вещах? – спросил Эдвард не очень дружелюбно.
   – Нет, – ответил Денвир. – Бумажник лежал на журнальном столике. Не заметить его было невозможно.
   – Точно, – голос Эдварда подобрел. – Я всегда бросаю бумажник туда.
   Он не стал расспрашивать, как Денвир попал в его дом, видел ли он там Маргариттэ. Решил, что все объяснится в свое время. Доктор был прав: ему, Эдварду, не стоит спешить. Да пока спешить и некуда. Главная цель, к которой он стремился все эти годы, достигнута. Нужно прийти в себя и решить, что делать дальше.
   Эдвард вошел в магазин, машинально стал накладывать в корзину продукты. Заметил, что берет все то, что любит Маргариттэ. Усмехнулся.
   – Наверно, следующее дело, которое мне нужно будет сделать, – приготовить романтический ужин.
   – Отличная идея, – сказал Денвир.
   – Тебя я на ужин звать не стану, – сказал Эдвард строго.
   – И не нужно, – улыбнулся Денвир. – Пока я ни на что не претендую. Может быть, потом, когда у вас будет настроение, мы поговорим о том, что меня волнует больше всего. Мне хочется услышать ваш совет, ваше наставление, узнать ваше мнение по многим вопросам. Но, разумеется, наш разговор состоится только тогда, когда вы сами этого захотите.
   – Когда я сам захочу – звучит многообещающе, – сказал Эдвард.
   – Бери свое вино, и пойдем отсюда. Походы в магазин меня раздражают. А мне ни в коем случае нельзя нервничать. Тебя, наверно, об этом предупредили.
   – Нет, – соврал Денвир, подумав о том, что нервничать из-за такого пустяка глупо.
   Он чуть дольше задержался у прилавка не потому, что искал какое-то особое вино, а потому что вспомнил, как они с Люсей Льюис впервые попробовали этот запрещенный напиток. Вначале им было ужасно весело, а потом веселье сменила ужасная головная боль. Люсю вырвало, а он так и не смог выдавить из себя это зелье. Тогда они с Люсей поклялись, что больше никогда не притронутся к спиртному. Но…
   Прошло время, и он, Денвир, нарушив детскую клятву, употребляет не только вино, но и напитки покрепче. Правда, это происходит крайне редко, но, все же, происходит. Он подумал о том, что Люся наверняка верна их детской клятве, иначе бы она не стала мамой большого семейства.
   Мысли о Люсе огорчили Денвира. Он всегда огорчался, вспоминая о ней.
   Но сегодня печаль его была недолгой. Неожиданное признание Эдварда о нервном расстройстве из-за посещения магазина развеселило Денвира. Он поставил бутылку вина на место и пошел к выходу, напевая веселую песенку.
   – Если я научусь переключаться с плохого на хорошее, жизнь не будет такой черно-серой и однообразной, – решил Денвир, усаживаясь за руль.
   – Все будет хорошо, – сказал Эдвард, словно угадав его мысли.
   – Все будет очень хорошо, – повторил Денвир с улыбкой.
   Он довез Эдварда до дома, пожал ему руку, уехал полный уверенности в их скорой встрече.
   Эдвард вошел в дом, закрыл дверь на ключ, постоял в прихожей, огляделся. Все на привычных местах. Прошел в кухню, положил продукты в холодильник, пошел в спальню. Улыбнулся, отметив идеальный порядок. Взял телефон, просмотрел неотвеченные вызовы. Ничего интересного. Распахнул окно, вдохнул прохладный воздух, спросил, глядя вдаль:
   – Где ты, Маргариттэ? Где ты? Отзовись. Приснись мне. Приснись еще раз. И пусть этот сон никогда не прекращается. Пусть он длится вечно. Пусть его назовут комой или летаргическим сном, или даже смертью, но пусть он вернет мне ощущение счастья, вернет мне мою Маргариттэ…
   – Ты хочешь быть счастливым? – раздался за его спиной тихий голос, голос Маргариттэ.
   – Да, – ответил Эдвард и только потом повернулся. Повернулся медленно, словно боясь спугнуть видение.
   Маргариттэ стояла в дверном проеме. Одета она была буднично: светлые джинсы, рубаха навыпуск, легкие парусиновые ботиночки. Волосы заплетены в тугие косы. Она больше похожа на девочку-подростка, чем на призрак.
   – Привет, – сказала она, протянув ему руку. – Я – Маргариттэ Джоконда Леоне. Хочешь сбежать со мной на край света?
   – Хочу, – ответил Эдвард, протянув ей свою руку. – Правда, я хотел…
   – Приготовить романтический ужин мы сможем, когда вернемся с края света, – сказала Маргариттэ. – Наше путешествие продлится ровно столько, сколько мы пожелаем.
   – Ровно столько, сколько захотим, – повторил Эдвард. – Веди меня в свой заколдованный замок.
   – В наш заколдованный замок, – поправила его Маргариттэ. – Ты не будешь возражать, если я поведу машину?
   – Конечно, нет, – ответил он. – Я же не знаю дороги.
   – Ты знаешь ее лучше меня, – проговорила Маргариттэ, включив музыку.
   Играла гитара. Ее звуки убаюкали Эдварда. Он заснул и проснулся, когда машина остановилась на краю земли. Это, в самом деле, был край земли, за которым простирался бескрайний небесный простор. Маргариттэ стояла в нескольких шагах от машины с поднятой вверх головой, разведенными в разные стороны руками и была похожа на птицу, готовящуюся взлететь.
   Эдвард вышел из машины, посмотрел вниз. Высота была головокружительной. Он безошибочно определил, что они поднялись довольно высоко. Но, зачем?
   – Зачем мы здесь? – спросил он строго.
   – Затем, что именно здесь находится заколдованный замок, – ответила Маргариттэ, опустив руки. Повернула голову, посмотрела на Эдварда, сказала:
   – Отыщите его, господин альпинист.
   Эдвард развернулся, пошел к горному уступу. Увидел тропинку, нырнувшую в заросли низкорослого кустарника, раздвинул ветки, улыбнулся:
   – Все, как во сне. Я стою перед маленькой покосившейся хижиной с дырявой крышей.
   Повернулся к Маргариттэ, крикнул:
   – Нашел!
   – Ты уверен, что это – замок, а не дряхлая лачуга? – поинтересовалась она.
   – Да, – ответил он. – Это самый настоящий замок. Смею тебя заверить, что это самый прекрасный замок из всех, которые мне доводилось видеть.
   – А ты видел много замков? – спросила Маргариттэ, все еще не двигаясь с места.
   – Множество, – ответил он. – В детстве у меня был книга – путеводитель по замкам мира. Но, ни один из напечатанных там, в подметки не годится нашему удивительному замку. И знаешь почему?
   – Почему? – спросила она, сделав несколько шагов вперед.
   – Потому что в нашем замке живет Любовь, – ответил Эдвард, сделав несколько шагов ей навстречу.
   Мгновение они стояли друг против друга, словно боясь своих чувств, а потом одновременно бросились друг другу в объятия.
   И все слова в мире стали ненужными, потеряли смысл.
   Потеряли его на время, которое нужно было двум людям, чтобы понять главное: они – единое целое, они неразделимы.
   – Я целый год прожила здесь, в замке, – призналась Маргариттэ, разжав объятия. – Я ждала тебя, а ты пошел к Вершине мира по другому маршруту.
   – Наверно, так было нужно, – сказал Эдвард, проведя ладонью по ее лицу. – Я должен был раскаяться во всем, что сделал не так. Должен был многое осознать и поверить в то, что миром управляет Господь. Что мы – муравьи в огромном муравейнике. Мы все стремимся к вершине, забывая о тех, кто рядом, отвергаем любовь – самое прекрасное чувство, данное нам.
   – Как хорошо, что ты все это понял, Эдвард, – проговорила Маргариттэ, прижавшись к нему. – Как здорово, что это чувство есть у нас с тобой. Как хорошо, что ты понял, что в мире нет ничего прекраснее Любви…

     Нет ничего прекраснее Любви.
     Нет ничего возвышенней на свете.
     Любовь дарите и живите этим,
     Чтоб на земле цветы небес росли…
     Нет ничего прекраснее Любви!

Песни моей души

     Звезды – звездное крошево
     Под ноги путникам брошено,
     Чтоб каждый из них понял сам,
     Вот он – путь к небесам.

//-- * * * --//

     Мелодия всегда начинается с одной ноты.
     Очень важно, чтобы нот было много.
     Тогда музыка будет звучать долго
     И станет гимном, прославляющим Творца!

Мой Господь

Слова Елены Фёдоровой
Музыка – Светланы Наумовой

     Распахнув двери в небеса,
     Светом душу наполню,
     Распахнув двери в небеса,
     Все плохое забуду, хорошее вспомню.

     Будет светом Любви сиять
     Мне заветное Имя.
     Мой Господь, помоги принять,
     Все, что до́лжно принять во Имя.

     Помоги устоять, мой Бог,
     Устоять и невзгодам не сдаться,
     Чтобы, дверь распахнув в небеса,
     Миром радости любоваться.

     Там льется Божий свет.
     Там слез и горя нет,
     Там ангелы живут.
     Там наши души однажды
     Вечный покой обретут.
     Там…

Говорите добрые слова

Слова Елены Фёдоровой
Музыка – Вячеслава Гридунова

     Мы друг друга словами бичуем.
     Мы словами друг друга лечим
     Ищем важные оправданья,
     Но, порой, оправдаться нечем.

     Мы забыли слова простые,
     От которых на сердце отрада.
     Мы спешим на вершину мира.
     Нам зачем-то туда всем надо.

     И никто не скажет: «Постойте,
     Задержитесь хоть на мгновенье,
     Посмотрите, как светом с неба
     Нам даруется утешенье.

     Посмотрите, как льдинки тают,
     Как цветы вокруг расцветают.
     Подарите любовь друг другу.
     Добрых слов так нам всем не хватает».

     Говорите добрые слова,
     Поделитесь радостью с другими.
     И растает на окошках иней,
     Ярче станет неба синева.

     Говорите добрые слова!!!

Осенний менуэт

   Слова Елены Фёдоровой
   Музыка – Александра Бакина

     Звучит осенний менуэт, прощальный,
     Как будто хочет нам с тобой поведать тайну,
     О том, как золотом небес, раскрасив листья,
     Художник-осень обмакнет в багрянец кисти,

     И разрисует все вокруг узором ярким,
     Чтоб было нам с тобой, мой друг, светло и жарко,
     Чтобы рябиновым был вкус у поцелуя,
     Чтоб повторили мы сто раз: тебя люблю я!

     Чтоб наш осенний менуэт не прекращался,
     Чтоб лист кружился золотой и в вечность мчался,
     Чтоб вместе с этою листвой и мы кружились,
     Чтоб все заветные мечты однажды сбылись.

     Легко сорвется с ветки лист.
     Ему легко проститься с нею.
     Я прослежу его полет,
     Но вряд ли я сумею

     Ему бедняге объяснить,
     Что в мире все конечно,
     Что не всегда полезно быть,
     Таким, как он – беспечным…

Сладка ягода

Слова Елены Фёдоровой
Музыка – Вячеслава Гридунова

     Платье яркое надену и пойду гулять.
     Сладку ягоду-малину в саду буду рвать.
     Сладку ягоду-малину буду собирать,
     Чтоб миленку захотелось меня целовать.

     Сладка ягода-малина, сладок поцелуй,
     Только ты не зазнавайся, только не балуй.
     Ой, смотри не зазнавайся, ой, да не балуй.

     Ягод целое лукошко нынче нарвала.
     Только спелую малину с веточек рвала.
     Пробуй, милый, не стесняйся, да меня целуй,
     Только ой, не зазнавайся, ой, да не балуй.

     А закончится малина, мы еще нарвем.
     Вместе в садик наш зеленый мы с тобой пойдем.
     Будем крепко целоваться, ягодки срывать.
     Будет маменька сердиться, тятенька – ругать.

     Сладка ягода-малина, сладок поцелуй,
     Только ты не зазнавайся, только не балуй.
     Ой, смотри не зазнавайся, ой, да не балуй.

Лада, моя Лада

Слова Елены Фёдоровой
Музыка – Вячеслава Гридунова

     Далеко-далече реченька течет,
     В том краю, я знаю, милая живет.
     В тереме высоком ждет меня она
     И проводит ночи, как и я, без сна.

     Просит ясный месяц путь мне указать,
     Чтоб высокий терем смог я отыскать,
     Чтоб к груди горячей Ладу я прижал,
     И свой желанной я ее назвал.

     Лада, моя Лада, – холодна вода.
     Отыщу я лодку, чтоб доплыть туда,
     Где с тобой нам встреча, встреча суждена.
     Я узнать сумею, где любви страна.

     Лада, моя Лада, я к тебе спешу.
     Из цветов посланье я тебе пишу.
     Отправляю розы по теченью вниз.
     Лада, моя Лада, ты меня дождись.

     Далеко-далече терем расписной.
     Знаю, станет Лада скоро мне женой.
     Будем жить мы с нею в дальнем далеке,
     Будем плавать в лодке по большой реке.

Танго нашей любви

     Аргентинское танго
     Мы танцуем с тобой под дождем.
     И от осени хмурой, печальной
     Чуда летнего искренне ждем.

     Дождь холодный смеется над нами,
     Танцевальный ритм задает
     И расстаться с иллюзией счастья
     Нас с тобой поскорее зовет.

     Танго – танец любви и страсти.
     Танго – мы во власти огня.
     Танго – только шаг от тебя до меня,
     Только миг —
     И опять мы с тобой далеки,
     Но все ярче, ярче
     В глазах огоньки
     Танго…

     Мы с тобой все танцуем, танцуем
     Танго нашей любви вдвоем
     И не чувствуем, что промокли
     По осенним холодным дожем.
     В струях дождика видится лето,
     Где в полуденный солнечный зной
     Аргентинское танго на пляже
     Танцевать мы учились с тобой.

     Танго – танец любви и страсти.
     Танго – мы во власти огня.
     Танго – только шаг от тебя до меня,
     Только миг —
     И опять мы с тобой далеки,
     Но все ярче, все ярче
     В глазах огоньки
     Танго…

Мечта моя, Снегурочка

     Мечта моя, Снегурочка,
     К огню не торопись.
     Постой, постой, красавица,
     И к Лелю повернись.
     Смотри, как он на дудочке
     Играет песнь свою.
     Остановись, Снегурочка,
     Пойдем встречать зарю.

     Сердечко свое девичье
     Скорее успокой.
     Не убегай, хорошая,
     Не торопись, постой.
     Прошу тебя, Снегурочка,
     Не подходи к огню,
     Не улетай, как облачко,
     Побудь со мной, молю…

     В край далекий Снегурочка
     Навсегда улетит.
     Дождь прольется из облачка,
     Дождь заплачет навзрыд.
     На пригорке у реченьки
     Расцветет алый цвет.
     Лель играет на дудочке,
     А Снегурочки нет….

     Весна цветами яркими
     Раскрасила наш луг.
     Пойдем, пойдем, Снегурочка,
     Со мной в широкий круг.
     Ты вместе с Лелем песенку
     Веселую пропой,
     Мечта моя, Снегурочка,
     Опомнись, что с тобой?

     Смотри, как счастьем светятся
     Глаза твоих подруг,
     Пройдет, пройдет, душа моя,
     Любовный твой недуг.
     Остудит мысли девичьи
     Холодная вода.
     Ах, милая Снегурочка,
     Куда же ты? Куда?..

Стаккато каблучков

     Каблучков твоих стаккато —
     В сердце трепет: «Ах, когда-то
     Эта девочка спешила
     На свидание со мной!»

     Каблучков твоих стаккато…
     Улыбаюсь виновато,
     Словно юноша влюбленный,
     А не муж законный твой.

     Каблучков твоих стаккато…
     Напеваю серенаду,
     И зову тебя сегодня
     Прогуляться под луной.

     Будет ночь полна сюрпризов,
     Будут звезды низко-низко,
     Мы в ладони их возьмем
     И в два голоса негромко
     О любви своей споем.

     Каблучков твоих стаккато
     Будет вторить: «Ах, когда-то…»
     Каблучков твоих стаккато
     Нам напомнит о былом…

Снег идет

     Снег целый день идет,
     Белых снежинок кружит хоровод.
     Снег о любви поет,
     Нас на свиданье с зимою белый снег зовет.

     Жду тебя опять в двенадцать сорок,
     Несмотря на снег и лютый холод,
     Жду на ветру.

     Твой любой каприз готов исполнить,
     Музыкой любви сердце наполнить,
     Прогнать хандру.

     Приходи скорей же, скорее.
     Снег лежит в кленовой аллее,
     С небес идет.

     Я его ревную немного,
     Он тебя, моя недотрога,
     Со мною ждет.

     Первым он к тебе устремится,
     Расцелует губы, ресницы,
     К щеке прильнет.

     Ты его смахнешь осторожно,
     Улыбнешься мне, скажешь с дрожью:
     – Ох, ну и метет!

     Снег целый день идет,
     Белых снежинок кружит хоровод.
     Снег о любви поет,
     Нас на свиданье с зимою белый снег зовет.

Аленушка, Алена

     Мой аленький цветочек, Аленушка, Аленка,
     Наверное, подсолнуху родная ты сестренка,
     Сияют словно солнышко счастливые глаза,
     И губки, губки бантиком, и лента в волосах.

     Солнышко мое, Алена, милая Аленушка,
     Без тебя, родная, грустно мне всегда,
     Милая Аленка, свет ты мой, Аленушка,
     Нам с тобой, душа моя, не страшны года.

     Ты голосочком нежным мне о любви поешь,
     Я знаю, лучше Леночки девчонки не найдешь.
     Тебя зову Аленкою, Аленушкой зову,
     И как в волшебной сказке с тобою я живу.

     Солнышко мое, Алена, милая Аленушка,
     Без тебя, родная, грустно мне всегда,
     Милая Аленка, свет ты мой, Аленушка,
     Нам с тобой, душа моя, не страшны года.

Вино из одуванчиков

     Вино из одуванчиков – пьянящее вино
     В бокалах светом солнечным искрится.
     Вино из одуванчиков – красивый сладкий сон,
     Как жаль, что он не может повториться.

     Где ты был? На другой планете.
     Там росу с одуванчиков пил,
     Над бескрайним, бескрайним простором
     Вместе с эльфами в небе парил.

     И мечтал о тебе, конечно,
     И жалел, что тебя нет со мной.
     Как пошли бы тебе, дорогая,
     Два прозрачных крыла за спиной.

     В том краю ты б была королевой,
     Ты бы в замке хрустальном жила,
     И росу с одуванчиков желтых
     Ты б со мною вместе пила.

     Вино из одуванчиков – пьянящее вино
     В бокалах светом солнечным искрится.
     Вино из одуванчиков – красивый сладкий сон,
     Как жаль, что он не может повториться.

Отпусти меня

     Отпусти меня, любовь шальная,
     Отпусти меня, я знаю, знаю,
     Мы…
     Сбились с пути.

     Отпусти меня, – шепчу тебе я,
     Отпусти меня, смирись с потерей,
     Не плачь,
     Не грусти…

     Уходи сама, так будет лучше,
     Уходи сейчас, меня не мучай,
     За все,
     За все прости…

     На песке следы волны смоют,
     Жар сердец прибой успокоит,
     Назад
     Нет пути…

     Мы знаем наперед,
     Что любовь пройдет,
     Каждый из нас утешение в жизни найдет,
     Время ускорит свой ход,
     Каждый своей, своей дорогой
     Дальше пойдет.

Миражи

     Миражи к себе часто манят,
     Миражи всегда больно ранят,
     Боль нам не скрыть.

     Если рядом быть с миражами,
     Сердце станет твердым, как камень,
     Как дальше жить?

     Снова в сердце боль заглушаю,
     По пути прямому шагаю,
     Ищу ответ.

     Душу Божий свет согревает,
     И мираж, как облако тает,
     Его больше нет…

«Сюжет повторяется снова…»

Созвездие Ориона

Слова Елены Фёдоровой
Музыка-Светланы Наумовой

     Белые хлопья снега.
     Белый пейзаж за окном.
     Тропинка, ведущая в небо.
     Я знаю, там, в небе – твой дом….

     В созвездии Ориона,
     В бескрайности высоты
     Ты белые хлопья в ладони
     Берешь, словно чудо-цветы

     И мне их, любя, посылаешь,
     Белилами землю белишь.
     Ты там, на далекой планете,
     Наверно, тоже грустишь…

     Белые хлопья снега.
     Белый пейзаж за окном.
     Тропинка, ведущая в небо.
     Я знаю, там, в небе – твой дом…

«Обретение…»

     Обретение.
     Обретаю это поле, и этот плес,
     И украдкой вплетаю, вплетаю
     Солнца луч в позолоту берез.

     Совпадение.
     Совпадаю с синью неба шепотом трав,
     Книгу жизни украдкой листаю
     В тишине золотистых дубрав.

     И, припав у ручья, на колени
     В воду чистую долго смотрю,
     И все то, что душой обретаю
     С нежной радостью вам я дарю.

«Внутри меня огонь горит…»

     Внутри меня огонь горит
     И свет Божественный разлит,
     Чтоб темной ночью, хмурым днем
     Нам было хорошо вдвоем.

     Ко мне ладони протяни,
     Огонь Любви себе возьми,
     Чтоб путь к вершине осветить,
     Чтоб всем вокруг любовь дарить…

Славочке в день рождения

     Частичка моей души —
     Мой повзрослевший сын,
     Спасибо тебе, мой родной,
     Что вырос таким большим.

     Стал мудрым не по годам,
     Отзывчивым, добрым, не злым.
     К вершине Божьей Любви
     Идешь ты путем прямым.

     Помни, Огонь Любви
     Не сможет никто погасить.
     Если он в сердце горит,
     Легче на свете жить.

     Душу свою береги —
     Частичку души моей.
     Свет Божьей Любви храни,
     Своей доброты не жалей.

Пожелание Вам

     Пусть Вам сопутствует удача,
     Пусть будут легкими задачи,
     И радость дарит каждый день,
     А неприятности, как тень,
     Пускай скорее исчезают
     Вам быть счастливым не мешают.

Нинуле в день рождения

     В жизни бывают порой неудачи,
     И не решаются сразу задачи,
     Но это не повод грустить,
     Трудности нам помогают
     Радость, удачу и счастье ценить.

     Не унывай, и будь «солнцем в оконце»
     Будь нашим милым, ласковым солнце,
     Солнышком, свет излучающим свой,
     Помни, что мы тебя любим
     И Божья защита с тобой!

Володе в день рождения

     Нам радость дарит каждый новый день.
     Возьми скорее чистый лист бумаги,
     И выведи на нем простые знаки,
     Чтобы запомнился надолго этот день.

     Ты напиши число, и год, и месяц,
     И нарисуй смеющийся цветок,
     Чтобы в любой момент, в стране далекой
     Ты на него взглянуть украдкой мог,

     И вспомнить радость, и улыбки наши,
     И чувства, захлестнувшие тебя,
     И смог понять, что очень-очень важно
     Жить в мире, всем любовь свою даря!

«Знаешь, о чем я думаю…»

     Знаешь, о чем я думаю,
     Глядя в квадрат окна?
     Что где-то рядом находится
     Совсем иная страна.

     Там люди живут без зависти,
     Без злобы, в любви живут,
     И чистую воду Истины
     Из водопада пьют,

     И радугой укрываются,
     Купаются в облаках,
     И солнышку улыбаются,
     И славят Творца в стихах

     Я слышу их нежную музыку,
     Нездешнюю тихую речь,
     И очень стараюсь все это
     В сердце своем сберечь,

     Чтобы однажды вечером,
     Глядя в квадрат окна,
     Увидеть страну, которая
     Всем нам очень нужна…

«Когда я смотрю на осколок луны…»

     Когда я смотрю на осколок луны,
     То вижу дивные сны.

     Когда я смотрю на алый рассвет,
     То вижу Божественный свет.

     Когда на вечерний закат я смотрю,
     О вечной Любви Творца говорю,

     О том, что рассветы, закаты и ночь,
     Даны, чтобы душам заблудшим помочь.

     Мы все между светом, закатом и сном
     Как будто слепые по жизни бредем…

«Мы служим, служим суете…»

     Мы служим, служим суете,
     Мы тонем, тонем в пустоте,
     В безверии живем,
     И, как слепые, не туда идем.

     Наше безверие губит, губит людей,
     Все мы теряем близких, родных и друзей.
     Есть ли спасение?
     Как нам не сбиться с пути?

     Вера, Надежда, Любовь нам помогут
     Божьей дорогой идти.
     И утешение Божье
     Они нам помогут найти.

Людмиле Звягиной

     Серебряные лайнеры России —
     Стальные птицы родины родной.
     Смотрю на вас могучих и красивых,
     На ваш полет над грешною землей.

     И думаю о городах и странах,
     В которых побывали вы не раз,
     И чувствую невидимую связь
     С седьмым безбрежным синим океаном

     Вас провожаю и встречаю взглядом,
     Всегда смотрю с любовью вам во след,
     Желаю новых взлетов и посадок,
     Безаварийных долгих летных лет.

В честь 45-ти летия первого полета ИЛ-62 в Монреаль на ЭКСПО-67

     Юная стюардесса – девочка с личиком милым,
     В вас не влюбиться сразу же вряд ли достанет силы.
     Я вам в глаза с надеждою долго смотреть не буду,
     Знаю, вы – неприступная, вы – неземное чудо.

     Вы в небесах парите, что вам заботы наши.
     Юная стюардесса, не становитесь старше.
     Пусть вас невзгоды минуют, пусть будет взгляд ваш ясным.
     Милая стюардесса, все мои вздохи напрасны…

     Вы очарованы небом, вы с ним союз заключили,
     Вы ему душу отдали, вы его полюбили.
     Да и оно вас тоже балует лаской своею,
     Поэтому стюардессы никогда не стареют.

«Пробил час…»

     Пробил час.
     Ликую. Рада.
     Праздник празднует душа.
     Белоснежные наряды надеваю,
     Чуть дыша
     Песне ангельской внимаю,
     В небо синее смотрю,
     За прощенье и спасенье,
     За духовное прозренье
     Я Творца благодарю!

«Не опоздать бы, успеть, успеть…»

     Не опоздать бы, успеть, успеть,
     Песни допеть, стихи дописать,
     Самые важные в мире слова
     Не позабыть бы, не растерять,

     Чувств не растратить, души не продать,
     И не солгать пред собою,
     Искренним быть, ни во что не играть,
     И не бежать за толпою.

     Чистые помыслы не замутить,
     И никого не злословить.
     Господи, Господи, помоги
     Все уроки Твои усвоить.

«Стрекоза с подломленным крылом…»

     Стрекоза с подломленным крылом
     Никуда улететь не может.
     На такую вот стрекозу
     Я сегодня очень похожа.

     Крылья сломаны, силы нет
     С притяженьем земным расстаться,
     Легкой стать, про невзгоды забыть,
     В измеренье седьмое умчаться…

«На вечный вопрос: зачем?..»

     На вечный вопрос: зачем?
     Ищу ответ постоянно.
     Но на простой вопрос
     Ответить непросто. Как странно

     Так странно устроена жизнь.
     Так много того, что не нужно.
     Зачем это все? Зачем?
     Где выход из бездны бездушья?

«Я привыкаю к тишине…»

     Я привыкаю к тишине,
     Которая звучит во мне,
     И даже музыка извне
     Не отвлекает,
     А одиночество мое оберегает…

«Я надену яркий наряд…»

     Я надену яркий наряд,
     На свиданье к тебе поеду.
     Черный жемчуг – печаль моя,
     Белый жемчуг – моя победа.

     Так жемчужины подберу,
     Чтоб тебе они рассказали
     О любви и боли моей,
     О былой безутешной печали

     И о том, как я радость нашла,
     Как обиду свою победила.
     Нитка жемчуга на груди —
     Божьей милости знак, Его сила.

«Ты и я – Аллилуйя!..»

     Ты и я – Аллилуйя! —
     Пропоет рассвет.
     Ты и я – Аллилуйя! —
     Божьей истины свет.

     Ты и я – в жизни нашей
     Нет важней ничего:
     Ты и я – Аллилуйя! —
     Божьей любви торжество!

«Слезы – вода или боль…»

     Слезы – вода или боль,
     Льющаяся из глаз?
     Слезы – морская соль,
     Или осколки фраз,
     Брошенных набегу
     Жестоких, холодных, злых?

     Слезы – капли дождя.
     Можно ли взвесить их?
     Нужно ли нам считать,
     Сколько слез утекло?
     Важно, что после них
     Стало на сердце светло!

«Когда нас с тобой не станет…»

     Когда нас с тобой не станет,
     Мир не изменится,
     Время свой бег не замедлит,
     Не иссякнет солнечный свет
     И не спустится небо на землю,
     Если не станет нас…

«Темной кошкой крадется ночь…»

     Темной кошкой крадется ночь,
     Прогоняя печали прочь.
     Темный свет над землею разлит
     И о прошлом душа не болит…

«На свиданье к тебе не спешу…»

     На свиданье к тебе не спешу.
     Боюсь, что сердце расколется надвое.
     Ведь на вопрос мой: «А надо ли?»
     Ты не найдешь ответ.
     Горькое, горькое снадобье
     Пью уже много лет.

     Горькое, горькое снадобье
     Пью по глоткам.
     Душу свою горячую
     Тебе ни за что не отдам…

«Тихо ступает вечер по крыше…»

     Тихо ступает вечер по крыше.
     Темное небо спускается ниже.
     И, растворяясь в зеркале моря,
     Просит луна нас с тобою не спорить,

     А посмотреть, как закат догорает,
     Как постепенно мир засыпает,
     Как растворяются в вечном просторе
     Наши печали, заботы и горе,

     Как заживают раны былые.
     Завтра все будет словно впервые.
     Завтра наполнится сердце отрадой.
     Верь и надейся, все будет, как надо!

«Я надеюсь на нашу любовь и взаимность…»

     Я надеюсь на нашу любовь и взаимность.
     Будьте нежной со мной, не гоните, молю.
     Простите бестактность мою.

     На колени позвольте мне встать подле Вас.
     И запомнить тот день и тот час, и тот миг,
     Нас связавший навек.

     Вы – Вершина,
     А я…
     Я – всего лишь
     – простой человек….

«Я когда-нибудь все пойму…»

     Я когда-нибудь все пойму,
     Все от первой строки до последнего слова.
     Я, когда-нибудь все приму,
     Все, к чему я пока не готова.

     Я, когда-нибудь встречу вас,
     И обрадуюсь этой встрече.
     Я когда-нибудь вам скажу:
     «Вы – мой самый родной человечек».

Нинуле

     Здравствуй, мой пятый Сентябрь!
     Руки в карманах грею.
     Верю тебе,
     А себе, как обычно, не верю.

     Себя обмануть пытаюсь,
     Но только напрасно старюсь.

     По ладони твоей кленовой
     Линию жизни ищу.
     Здравствуй, мой добрый Сентябрь!
     Ты же видишь, что я не грущу…

«Я все надеялся на встречу…»

     Я все надеялся на встречу
     С тобой, с тобой, любовь моя.
     Искал тебя, искал повсюду,
     И рядом, и в чужих краях.

     Мне все казалось, ты здесь, близко,
     Еще один заветный шаг,
     И я увижу, я замечу
     Особый, верный тайный знак.

     Но нет… виденье исчезало,
     Как сон, как утренний туман.
     Я должен был себе признаться,
     Что все вокруг меня – обман.

     Что я бегу за миражами,
     О снисхождении моля,
     А ты паришь над облаками,
     Ты – в небесах, любовь моя.

     Ты там живешь в волшебном замке,
     Сплетаешь кружева из слов
     И знаешь, знаешь ты, что скоро
     Тебя найдет моя любовь…

«Привет, мой мальчик, с кукольным лицом…»

     Привет, мой мальчик, с кукольным лицом
     И светлою улыбкой херувима.
     Как странно, что когда-то ты
     Был для меня единственным, любимым.

     И я не замечала пустоты,
     Которая в твоих глазах таится.
     Звала тебя: мой маленький Пьеро
     И рисовала тушью на ресницах.

     Придумывала сказочный сюжет,
     Ждала, что ты поверишь в сказку эту.
     Но жизнь преподнесла сюрприз,
     Нас разбросав с тобой по белу свету.

     Мы жили друг от друга вдалеке,
     Мечтали, верили и новой встречи ждали…
     Привет, мой мальчик! Знаешь, мой Пьеро,
     Тебя назвать удастся мне едва ли.

     Привет. Привет. Смотрю в твои глаза
     И вижу, все исчезло безвозвратно.
     Как жаль… Как жаль… А, может хорошо,
     Что невозможно повернуть обратно?

     Пусть этот день в небытие уйдет,
     Забрав с собой улыбку херувима.
     Прости. Я не смогу сказать тебе:
     Не уходи, мой мальчик, мой любимый…

«Вам мои дневники читать…»

     Вам мои дневники читать,
     Вам стихи мои повторять.
     Вам отыскивать тайный знак,
     Вам выведывать, что да как.

     Ну, а мне – вдохновеньем дышать.
     Ну, а мне – созвучьям внимать,
     Мне записывать песни души
     И просить, не спеши, не спеши…

«Прошла еще одна зима…»

     Прошла еще одна зима
     Без вас, как странно это.
     Растаял снег, цветет миндаль,
     Не за горами – лето.

     Без вас, без вас – стучит в висках,
     И сердце замирает.
     И неизбежности тоска
     Никак не отступает

     Ну, почему опять без вас
     Я новый день встречаю?
     Ну почему? Ну почему?
     Никто не отвечает…

«Все, что должно случиться, случится…»

     Все, что должно случиться, случится.
     Станет ручною Синяя Птица,
     И сладкозвучную песнь запоет,
     И полоса невезенья пройдет.

«Спешу к тебе навстречу…»

     Спешу к тебе навстречу
     С букетом белых роз.
     Хочу задать тебе я
     Всего один вопрос.

     Один, но самый главный.
     Его давно ты ждешь.
     И мысленно сама мне
     Его ты задаешь.

     Тот самый, самый главный
     Решающий вопрос…
     Ты на него ответишь,
     Когда цветы возьмешь.

     На этих белых розах,
     На белых лепестках
     Ты написать захочешь
     О нас роман в стихах…

«В чернильницу из солнца…»

     В чернильницу из солнца
     Я обмакну перо.
     И напишу: будь счастлив,
     Мой мальчик, мой Пьеро…

«Будет трудно – держись…»

     Будет трудно – держись.
     Будет больно – не плачь,
     Выше голову, спину прямее.
     Несгибаемым будь, и тогда
     Неудачи тебя одолеть не сумеют.

«Нам беседовать с вами не о чем…»

     Нам беседовать с вами не о чем.
     Нам беседовать с вами незачем.
     Разговор в тупик заведет
     Иль водой в песок утечет,

     Не оставив ни капли, ни слова,
     Только горький привкус былого,
     Пустотой разверзнутый рот
     И отчаянный выдох: ну, вот…

     Я же знала, что это не нужно:
     Полюс северный с полюсом южным
     Невозможно соединить…
     Нам друг друга придется забыть…

«В сотый раз пытаюсь понять…»

     В сотый раз пытаюсь понять:
     Что мне делать с моими снами?
     Как узнать: это будет с нами?
     Или этого незачем ждать?

«Я бы вам протянула руку…»

     Я бы вам протянула руку,
     Если б вы меня попросили.

     Я б для вас написала песню,
     Если б вы захотели петь.

     Я бы вам подарила сказку,
     Если б вы любили читать.

     Я бы вам поведала тайну,
     Чтобы вы научились мечтать.

«В наших снах, ах, все легко так…»

     В наших снах, ах, все легко так,
     А в жизни совсем непросто:
     Сотни вопросов нужно задать,
     Сотни решить вопросов.

     Выдумать сотни ненужных дел,
     Мчаться вперед без оглядки
     И утверждать, что жизнь удалась,
     Все у нас в полном порядке.

     А ночью, прикрывшись мантией сна,
     Жизнь проживать по-иному.
     И удивляться: ах, почему
     Сон не подвластен земному?

«Оправданье искать не буду…»

     Оправданье искать не буду,
     Ни к чему оправданье искать.
     Все равно идеальной дамой
     Я для вас не сумею стать.

     Я не стану для вас самой лучшей,
     Но зато я останусь собой:
     Босоногой плясуньей, идущей
     За своей непростою судьбой….

«Я отражаюсь в зеркалах…»

     Я отражаюсь в зеркалах,
     Во всех сразу.
     Я забыла вашу обидную фразу.
     Я ушла.
     Не сказав вам ни слова.
     Ну зачем начинать нам все снова?

«Я без вас буду сильно скучать…»

     Я без вас буду сильно скучать,
     Оля…
     Я без вас буду долго молчать,
     Оля…

     Я без вас прожить не смогу
     Ни минуты, наверно.
     Мир вокруг станет серым,
     Печальным, скверным.

     Будут ноты звучать непрестанно:
     До-о-ля, до-о-ля…
     Чтоб я помнил о вас,
     Ольга, О-о-ля…

«Душу терзают мысли…»

     Душу терзают мысли,
     Разлад наш немыслим, немыслим.
     Нам нужно быть вместе, вместе,
     Отбросив все против, все если.

     Нам нужно быть рядом, рядом.
     От радости слезы градом.
     Душа в небеса взлетает,
     Сомненья ее не терзают.

     Сомненья ее не гложут,
     Я вас простила,
     Се-ре-жа…

Песенка для детского сада «Катюша»

     Подмосковный край прекрасен, посмотри вокруг.
     Здравствуй, милая Катюша, ты теперь – мой друг.
     Будем мы с тобою вместе мир наш познавать,
     В детском садике мы будем петь, плясать, играть.

     Малыши-крошки хлопают в ладошки,
     Старшие ребята вторят им.
     Детский сад «Катюша» – самый-самый лучший,
     Для него поем мы этот гимн.

     Звонче, звонче с каждым годом голоса ребят.
     Рано утром в детский садик все они спешат.
     Здесь встречают их с любовью, здесь всегда их ждут,
     Вместе с детками своими взрослые поют:

     Малыши-крошки хлопают в ладошки,
     Старшие ребята вторят им.
     Детский сад «Катюша» – самый-самый лучший,
     Для него поем мы этот гимн.

«Город милый, дорогая Лобня…»

     Город милый, дорогая Лобня.
     Здесь мы вместе трудимся, живем,
     Эстафету добрых дел сегодня
     Нашим детям мы передаем.

«Чудес на свете много…»

     Чудес на свете много,
     Их все не перечесть,
     Но лучше нашей Лобни
     Навряд ли место есть.

     Пускай наш город юный —
     Всего лишь пятьдесят,
     Но зародилась Лобня,
     Аж триста лет назад!

     А еще есть чудо, чудо из чудес —
     Лобненский особый боевой рубеж.
     Об него споткнулся под Москвою враг
     Нет, не получилось Лобню взять никак.

     И сегодня Лобня
     Вширь и ввысь растет.
     Добрый и радушный
     Здесь народ живет.

     Но особо хочется
     О летчиках сказать
     Сыны Аэрофлота
     Так можно их назвать.

     На работу в небо
     Они с утра идут
     Частичку Лобни нашей
     С собой в полет берут.

     И на землю с неба
     Льется Божий свет.
     Лучше нашей Лобни
     В Подмосковье нет!

Веселая считалочка

     Веселую считалочку придумай поскорей.
     Раз – на ветку сел серый воробей.
     Два – расцвел цветочек желтый на лугу.
     Три – смотри, как быстро с горки я бегу.
     Раз, два, три – за мной беги!
     Раз, два, три – попробуй догони!

     Веселую считалочку мы будем повторять,
     И шарики воздушные в небо отпускать.
     Красненький, зеленый, желтый, синий…
     Вот бы полететь нам вслед за ними!

     Мы с тобою громко хлопаем в ладоши,
     Мы считаем дружно все, что можем:
     Облака, деревья, звонкий ручеек,
     Раз, два, три, четыре, пять – прыг-скок.
     Раз, два, три – за мной беги!
     Раз, два, три – попробуй догони!

     Веселую считалочку мы будем повторять,
     И шарики воздушные в небо отпускать.
     Красненький, зеленый, желтый, синий…
     Вот бы полететь нам вслед за ними!

Лучшая подружка

     Нам нравится солнце,
     Нам нравится ветер,
     Нам нравятся в поле цветы.
     Мы верим с подружкой в добрые сказки
     И ждем исполненья заветной мечты.

     У меня есть лучшая, лучшая подружка
     Носик курносый весь в конопушках,
     Звонкий голосочек, синенькие глазки
     Девочка-дюймовочка из волшебной сказки.

     Девочка-припевочка и хохотушка,
     Девочка веселая, плясунья и болтушка.
     С нею мы играем, играем и поем,
     Вместе с ней огромный мир мы познаем.

     Нам нравится солнце,
     Нам нравится ветер,
     Нам нравятся в поле цветы.
     Мы верим с подружкой в добрые сказки
     И ждем исполненья заветной мечты.

Как хорошо!

     Давай не будем ссориться и драться,
     А лучше будем в кубики играть.
     Давай с тобою вместе слово «дружба»
     Из кубиков попробуем собрать.

     Как хорошо, что есть на свете ты!
     Как хорошо, что есть на свете я!
     Как хорошо, как хорошо, как хо-ро-шо,
     Что мы с тобою – лучшие друзья!

     Давай с тобой немножко пошалим. А как?
     Давай с тобой немножко покричим вот так.
     Давай с тобой потопаем немножко,
     Ну а потом похлопаем в ладошки.

     Как хорошо, что есть на свете ты!
     Как хорошо, что есть на свете я!
     Как хорошо, как хорошо, как хо-ро-шо,
     Что мы с тобою – лучшие друзья!

Божая коровка

     Божая коровка – на листочке
     У нее на спинке – черненькие точки,
     У нее красивый красненький бочок,
     Божая коровка – смешной жучок.

     «Божая коровка, улети на небо,
     Божая коровка, принеси мне хлеба
     Черного и белого только не горелого,
     Только, только, только не горелого».

     Но сидит жучок, не улетает.
     Может, он слова мои не понимает?
     Может он любуется цветком,
     И сейчас мечтает о другом?

     Я возьму жучка в свою ладошку,
     И скажу: «Лети на небо, крошка,
     Улетай отсюда поскорей,
     Чтоб тебя не слопал воробей!»

     «Божая коровка, улети на небо,
     Божая коровка, принеси мне хлеба
     Черного и белого только не горелого,
     Только, только, только не горелого».

Трам-пам-пам

     С братиком за ручку мы шагаем,
     Песенку смешную напеваем,
     Песенку веселую: трам-пам-пам,
     Ветерок и солнышко подпевают нам.
     Трам-пам-пам, трам-парам-пам-пам!
     Подпевают песенку ребятишки,
     Подпевает даже плюшевый мишка,
     Зайка барабанит в барабан:
     Трам-парам-пам-пам-пам, трам-пам-пам.
     Трам-пам-пам, трам-парам-пам-пам!
     Подпевают песенку наши мамы,
     Подпевает дяденька строгий самый,
     Подпевают птички и карусели,
     Все хотят, чтоб песню мы с братом пели.
     Трам-пам-пам, трам-парам-пам-пам!

Маленький гном

     Маленький гном живет за рекой,
     Маленький гном с большою душой.
     Маленький гном не маленький вовсе,
     Добрый гном ждет нас в гости!

     В маленьком домике гном живет
     В гости к себе нас гном зовет.
     Он нальет нам чая, угостит вареньем,
     И подаст медовое нам печенье.

     А еще, наверно, нам даст мармелада,
     В общем, стол накроет такой, как надо.
     Будем мы чаевнивать в доме том,
     Ах, какой хороший, заботливый гном.

     Маленький гном живет за рекой,
     Маленький гном с большою душой.
     Маленький гном не маленький вовсе,
     Добрый гном ждет нас в гости!

Радуга-дуга

     Радуга, радуга, радуга-дуга,
     Радуга, радуга – яркие бока.
     По волшебной радуге вверх бегу,
     И смеюсь и радуюсь набегу.

     Радуга, радуга, радуга-дуга,
     Всем видна ты, радуга издалека.
     На тебя так радостно, радуга смотреть,
     О тебе так хочется песенки нам петь.

     Радуга, радуга – ты прекрасна!
     Радуга, радуга – семь цветов.
     Раду, радуга – это праздник,

     Каждый из нас повторять готов:
     Оранжевый, зеленый, желтый, красный,
     Синий, фиолетовый, голубой.

     Радуга, радуга – это чудо,
     Весело и радостно нам с тобой.
     Очень-очень весело нам, радуга, с тобой!

Гриб-боровик

     Под елочкой вырос белый грибок,
     Серенький зайчик под елочку – скок:
     – Здравствуй, грибок-боровичок,
     Дедушки лесного озорной внучок.
     Здравствуй, грибок, быстрей расти
     Нам для радости, ра-дос-ти.

     Белочка пушистая увидела грибок.
     Белочка под елочку – скок-поскок.
     – Здравствуй, грибок-боровичок,
     Дедушки лесного озорной внучок.
     Здравствуй, грибок, быстрей расти
     Нам для радости, ра-дос-ти.

     Рыжая лисичка увидела грибок,
     Хотела попробовать его на зубок,
     А потом решила: пусть подрастет,
     Пусть его дождичек еще польет.
     Пусть растет грибок крепким, красивым,
     Пусть земля и солнышко дадут ему силы.

     Пробегал волчок мимо грибка,
     Не заметил он боровичка.
     А девочка Маришка мимо шла
     Под елочкой грибок она нашла.
     – Ах, какой же ты, боровик, красивый,
     Полезай скорей ко мне в корзину.

     Дедушке лесному спасибо скажу,
     Всем своим друзьям я его покажу.
     Вот какое чудо в лесу растет
     Его оберегает лесной народ.
     Говорят грибку: «Быстрей расти
     Нам для радости, ра-дос-ти».

«На ладонь опустилась снежинка…»

     На ладонь опустилась снежинка —
     Белый маленький херувим.
     Краткий миг сопричастности нашей
     Фантастически необъясним.

     На ладони лежит и не тает
     Семигранный кристаллик живой,
     Словно просит меня не бояться,
     Оставаться самою собой.

     Быть холодной, когда это нужно.
     Быть прямой, несгибаемой быть,
     Никогда не губить свою душу
     И в гармонии с вечностью жить.

«На свирели играет метель…»

     На свирели играет метель,
     На обычной свирели пастушьей.
     А веселый мальчик Апрель
     Улыбается ей простодушно.

     Он шагает по талой воде,
     По проталинам, что на пригреве,
     Подпевает метели Апрель,
     Все слышнее капель в том напеве.

     Все слышнее, все ближе весна.
     Ярче солнце и небо светлее.
     На свирели играет метель
     Величальную песню Апрелю.

«На стекле мороз рисует…»

     На стекле мороз рисует,
     За окном метель кружит,
     И в часах песочных время
     Тонкой струйкою бежит.

     – Вот и все, – вздыхает с грустью
     Отрывной наш календарь. —
     Лист последний перевернут,
     Здравствуй, братец мой Январь!

     Здравствуй, маленький проказник,
     Новый год начни с Любви,
     Подари волшебный праздник,
     В сказку двери отвори.

     Кружевным нарядом белым
     Разодень поля, леса,
     Пусть живут мечтами люди,
     И пусть верят в чудеса!

«Мой снежный, ветреный февраль…»

     Мой снежный, ветреный февраль
     Я вас не обвиняю,
     Я строчки легкие свои
     В пространство отправляю.

     Им не известен адресат,
     Не нужно торопиться,
     Им просто нужно полетать
     И с белизною слиться,

     И задержаться в феврале,
     В том дне, что дорог нам,
     И повториться сотню раз,
     Как эхо, по слогам.

     Не об-ви-няю, не ви-ню,
     И вас не у-пре-каю.
     Я знаю, знаю, по весне
     Снег неизменно тает….

Ирине Поверенной

     Мне не страшно, мне не больно,
     Посмеялись, и довольно.
     Вдоволь, вдоволь насмеялись,
     Душу выпили до дна,

     В дорогой наряд одели,
     Окрестили королевой,
     Чтобы всем моя потеря
     Была издали видна.

     Мне не больно, мне не страшно.
     Ничего уже не важно,
     В сердце холод пустота.
     На ветру стою босая у холодного креста…

«Я не люблю полутонов…»

     Я не люблю полутонов,
     Я их не понимаю.
     Я не люблю, когда мне лгут.
     Я не воспринимаю

     Слов льстивых, сладких, не живых,
     Увитых паутиной.
     Вам невдомек, что вижу я
     Реальную картину.

     Ее не скрыть, увы, увы,
     Напрасно не старайтесь.
     Мне все наскучило, мой друг.
     Я ухожу, не обижайтесь.

«В чем-то убудет, в чем-то прибудет…»

     В чем-то убудет, в чем-то прибудет, —
     Истина непреложная.
     Но почему, почему,
     Так объяснить вам сложно,

     Что золотому тельцу
     Жизнь посвящать не стоит.
     Душу свою потерять —
     Дело очень простое.

     Только потом отыскать
     Будет ее невозможно.
     Канет в небытие,
     В адском огне безбожья.

     Будет огонь гореть
     Вас изнутри сжигая…
     Одумайтесь, время есть,
     Покуда душа живая…

«Если рядом тебя не будет…»

     Если рядом тебя не будет,
     Сердце мое заболит,
     Затоскует душа,
     Станет мир черно-белым.

     Что делать, – скажи,
     Чтоб тебя удержать,
     Чтобы время назад повернуть,
     Чтобы все к началу вернуть?

«Я, такая, как есть…»

     Я, такая, как есть,
     Ни к чему притворяться.
     Я, такая, как есть,
     Ни к чему удивляться.

     Я встречаю рассвет,
     На ромашке гадаю.
     Я, такая, как есть,
     Я о вас ничего не знаю.

     Я рисую, быть может, вас
     Слишком яркой, солнечной краской.
     Я на вас не боюсь смотреть,
     Как другие со строгой опаской.

     Я дарю вам свои стихи,
     Мне легко, у меня есть крылья.
     Я могу над землей парить
     Просто так, просто так без усилья.

     Я, такая, как есть.
     Вы поймете все сами
     И тогда станет ясно, что нам
     Ни к чему объясняться словами…

«Вам не нужно меня бояться…»

     Вам не нужно меня бояться.
     Вам не стоит в меня влюбляться.
     Впрочем, делайте, что хотите,
     Лишь себе самому не лгите.

«Мне нужен мир, омытый росами…»

     Мне нужен мир, омытый росами,
     Бездонность неба, ширь полей,
     Не донимай меня вопросами,
     Стань лучше спутницей моей.

     Сними скорей рюкзак с заботами,
     Сними изношенный наряд,
     Пойдем смотреть, как зори вешние
     Пурпурным пламенем горят.

     Послушай, как поют кузнечики,
     Свой незатейливый напев,
     И стрекоза глядит задумчиво
     На лепесток цветка присев

     Ты посмотри вокруг внимательно,
     Зеленый лист прижми к губам,
     Пойми, что мир, омытый росами, —
     Есть чудо, отданное нам.

«Как отыскать тебя, милая?..»

     Как отыскать тебя, милая?
     Где ты? В какой стороне?
     Горлинка сизокрылая
     Песню поет о тебе.

     Имя твое повторяет,
     Чтоб я его не забыл,
     Чтоб с каждым днем все сильнее,
     Крепче тебя я любил.

«Старый фонарь на ветру…»

     Старый фонарь на ветру
     Скрипит о чем-то своем.
     Давай затеем игру
     И фонарю подпоем.

     О том, как тоскливо стоять
     Вот так одному весь день
     И головой качать,
     Ругая свою же тень.

     И ночи упрямо ждать,
     Чтоб вместо солнца светить,
     И всем прохожим вокруг
     Фонарный свой свет дарить.

     И знать, что главней тебя
     На небе только луна.
     Но из-за туч она
     Нам не всегда видна.

     Поэтому старый фонарь
     Вздыхает и ночью, и днем,
     И громко скрипит на ветру
     О чем-то своем, о своем…

«Опять, опять Москва в дожде…»

     Опять, опять Москва в дожде,
     Так грустно и печально.
     Твой телефон опять молчит,
     Ты мне не отвечаешь.

     Ты – далеко, в другой стране,
     Где горы, солнце, море.
     Тебе легко, и ты решил,
     Побыть немного в ссоре.

     Ты развернулся и ушел
     В футбол играть с друзьями.
     А я смотрю на серый дождь
     И о тебе печалюсь…

«В разбуженном космическом пространстве…»

     В разбуженном космическом пространстве
     Мой голос улыбается тебе.
     Слова спешат сквозь толщу дней прорваться,
     Торопятся к тебе, к тебе, к тебе…

     Мой голос улыбается, ты слышишь?
     Проснись скорей, проснись, проснись, проснись,
     Взгляни в окно и теплыми губами
     К моей улыбке нежно прикоснись.

     Ты улыбнись в ответ, и я услышу,
     И выпущу на волю стаю птиц.
     И будет миг восторженно прекрасный
     Дрожать росой на кончиках ресниц.

«О чем поговорим за чашкой чая…»

     О чем поговорим за чашкой чая,
     Бег времени не замечая?
     Конечно, о любви, о звездах,
     О том, что все сегодня несерьезно,

     Все – сказка, выдумка, мираж,
     К тому же, антураж располагает
     И чайный аромат витает,
     И свечи тонкие горят…

     Когда-то, много лет тому назад
     В любви мы первой объяснялись,
     Взгляд отводили и стеснялись
     Слова заветные сказать,

     Богиней спутницей назвать
     Не смели. Мыслимое ль дело
     Святой считать нам ту, чье тело
     Так манит и ласкает взгляд?

     Молчите…
     Пусть поговорят сегодня души.
     Слова услышит тот,
     Кто их захочет слушать.

   «Продлись, продлись очарованье…»
Федор Тютчев

     Лети, лети, осенний лист,
     Позволь продлить очарованье.
     Моей желанной, дорогой
     Спешу произнести признанье.

     Признанье пылкое в любви
     Я повторяю ежечасно.
     Ты мне нужна, любовь моя,
     И ты по-прежнему прекрасна.

     Пускай летят-летят года,
     Пускай морщинки появились,
     Все наши лучшие мечты
     В детишках наших воплотились,

     И в наших славных малышах,
     Веселых маленьких внучатах
     Они нам дарят счастья свет,
     Они щебечут, как галчата.

     Любовь моя к тебе сильней,
     Сильней и крепче год от года.
     Нас золотом венчает лес,
     Играет вальс сама природа.

     Охапки листьев золотых
     Под ноги щедро нам бросает
     И с днем рождения тебя,
     Моя родная, поздравляет!

«Нет ничего прекраснее Любви…»

     Нет ничего прекраснее Любви.
     Нет ничего возвышенней на свете.
     Любовь дарите и живите этим,
     Чтоб на земле цветы небес росли…
     Нет ничего прекраснее Любви!

«Прости, отпусти и не помни обид…»

     Прости, отпусти и не помни обид,
     Пусть сердце твое не болит, не болит,
     Пусть светятся счастьем глаза у тебя,
     Живи беззаботно, другую любя.

     Люби, как меня не сумел полюбить.
     Забудь, если хватит силы забыть,
     Прости, если сможешь забвенью предать.
     Мечтай, если все еще хочешь мечтать…

«Я еще не готова к признанью…»

     Я еще не готова к признанью.
     Я еще не готова к прощанью
     Со своею мечтой…
     С тобой.

«Свободным росчерком пера…»

     Свободным росчерком пера
     Я напишу – любовь – игра,
     Игра жестокая, без правил.
     Ну почему? Ну почему,
     Ты мне записки не оставил?

     Да, ты прислал мне СМС —
     (хвалю технический прогресс),
     Но только все сильней запутал,
     Мое ты имя перепутал.
     Я не Надежда, а Светлана…

     Увы, все выглядит так странно,
     Что я не стану отвечать,
     Предпочитаю промолчать,
     Доверив росчерку пера слова:
     Любовь твоя игра…

«Ну и что, что метель…»

     Ну и что, что метель,
     Ну и что, что пурга,
     Что дорога петляет
     В глубоких снегах,

     И маршрут бесконечен,
     И холодно очень,
     И сбывается разом
     Сотня пророчеств.

     Я с пути не сверну
     Я не сдамся, не струшу.
     Я огонь принесу,
     Чтоб согреть твою душу.

«Стук колес отсчитывает время…»

     Стук колес отсчитывает время,
     Дождь слезой стекает по стеклу.
     Поезд мчит вперед, и луч прожектора,
     Как стрела пронзает светом мглу.

     Все еще наладится, наладится.
     Все еще устроится, поверь,
     Все плохое там, вдали останется,
     Не возможно в жизни без потерь…

«Необъяснима жизни быстротечность…»

     Необъяснима жизни быстротечность.
     Едва родившись, день уходит в вечность,
     Отдав свой свет мерцающей звезде,
     А боль раздумий – отдает тебе…

     В безбрежности небесного пространства
     Ответы невозможно отыскать.
     Жизнь – быстротечна, следует признаться,
     Нам нужно дни, как жемчуг собирать.

     Нам нужно дорожить теплом и светом,
     Дарить любовь и Божий мир хранить.
     Жизнь быстротечна – нужно помнить это,
     И каждым мигом нужно дорожить.

Евгения
Мистическая повесть

     Сюжет повторяется снова.
     Но нам он кажется новым.
     Мы думаем, что сумеем
     По-своему все решить,

     Но только лбы разбиваем,
     И не всегда понимаем,
     Что в бездну бездушья
     Не стоит спешить.

     Из плена не будет возврата,
     В богатстве неверном – не радость,
     Утрата, отчаянье и пустота,
     Так было и будет всегда…

   Почтовая карета ехала по заснеженной дороге. Мороз крепчал. Возница подгонял лошадей. Ему хотелось побыстрее доехать до следующей станции, дать отдохнуть лошадям и отогреться у огня. В карете сидела юная особа в дорогой шубке с высоким воротником, в который она прятала свое милое личико. Из-под воротника виднелись только глаза. Большие серые глаза испуганной лани. Меховой берет, надвинутый на лоб, добавлял сходства с испуганным зверьком. Руки барышня прятала в муфту. На вопросы не отвечала, лишь качала головой.
   – А ну вас, барышня, – в сердцах воскликнул возница. – Если что будет нужно, стукните в эту стену.
   Он ткнул кулаком в то место, куда она должна была постучать, закрыл дверцу кареты, влез на козлы, стегнул лошадей, крикнул:
   – И-и эх, залетные!
   Лошади дружно пошли вперед по заснеженной дороге, ускоряя шаг.

   Куда едет юная особа?
   В никуда.
   Зачем она отправилась в это путешествие?
   Неизвестно.
   Неужели она не боится замерзнуть?
   Наверно, нет, иначе бы сидела дома у камина.
   Так думает возница о своей пассажирке. А себя он корит за то, что согласился ехать вместе с ней в неизвестность. Он должен был отказаться от этого странного путешествия, но, получив от барышни увесистый кошелек с деньгами, не устоял. Золотой телец в очередной раз одержал над ним победу. Теперь возница, позарившийся на деньги, страдает от холода и усталости. Лошади тоже страдают. Он это видит, чувствует по напряженным спинам и замедленному бегу.
   – Но, милые, но. Поднажмите, родимые. Еще пара верст, и покажутся долгожданные огоньки, – уговаривает он лошадок. – Но…
   Мысль о теплом очаге и горячем чае согрела возницу. Он повернул голову, заглянул в окошко кареты, спросил:
   – Вы там еще не совсем замерзли, барышня?
   Она покачала головой, втянула голову в плечи.
   – Ясно, – крякнул возница, хлестнув лошадей. – Но, родимые, но…
   Вдали показались огни постоялого двора. Увидев их, лошади побежали быстрее. Из-за туч выплыл месяц. Лунный свет преобразил снежную равнину, по которой лежала дорога. Снег заблестел, заискрился, запел под колесами кареты. Вознице показалось, что из-под конских копыт полетели в разные стороны искры, а неведомая сила подняла карету над землей и понесла в усыпанное звездами небо.
   – Чур, чур меня, – закричал возница, истово крестясь. – Чур…
   Лошади громко заржали, остановились у постоялого двора. Возница вытер испарину со лба, спрыгнул на землю. Несколько раз топнул ногой, чтобы убедиться в твердости земного покрова, хмыкнул:
   – Бывает же такое. Неужто, я сбрендил? – ущипнул себя за щеку. – Вроде, нет. Видать задремал ненароком. На морозе такое бывает.
   Открыл дверцу кареты, посмотрел на испуганную барышню, которая не собиралась покидать свое укрытие, сказал:
   – Выходите, барышня. Ехать дальше нельзя. Лошадкам, да и людям, нужен отдых. Отогреемся, мороз переждем, а утром дальше двинемся. Вам далече надо-то?
   Она кивнула, продолжая сидеть в карете.
   – Да выходите же вы скорее, – рассердился возница. – Мороз крепчает. Как бы лошадки не застыли, разгоряченные они.
   Барышня выпрыгнула из кареты, потопала ножками по земле, пошла к дому. Входная дверь распахнулась прежде, чем барышня успела протянуть к ней руку. На крыльце появилась дородная трактирщица с крупными чертами лица и колючим взглядом черных, угольных глаз.
   – Свободных комнат нет, – сказала она, уперев руки в бока. – Не занята только скамейка у камина.
   Барышня растерянно посмотрела на возницу. Он помахал рукой, мол не волнуйтесь, сейчас все устрою, громко крикнул:
   – Глафира, неужто не признала меня? Это же я, Анисим.
   Лицо трактирщицы преобразилось. Она всплеснула руками, сбежала вниз по ступеням, прижалась к холодной щеке возницы, воскликнула:
   – Ах, дорогой мой! Вот так встреча! Вот так подарочек к сочельнику! На одну ночку, да?
   – Да, – ответил он, поцеловав ее в губы. – Барышне окажи любезность. Замерзла совсем.
   – Конечно-конечно, с радостью окажем-с, – проговорила Глафира. Побежала к дверям, распахнула их настежь, склонила голову, подобострастно улыбнулась:
   – Прошу-с.
   – Идите, идите, барышня, – сказал возница добродушно. – Я сейчас лошадок определю и тоже приду. Да не бойтесь вы, барышня.
   – Не бойтесь, – повторила Глафира. – Проходите, проходите скорее, а то мы с вами всех гостей застудим.
   Барышня вошла в дом. Хозяйка посмотрела на нее с нескрываемым недовольством, захлопнула дверь, сказала:
   – Если б не Анисим, не пустила бы я вас ни за что. Чует мое сердце – не простая вы пташка. Много бед из-за вас на мою голову свалится. Да, видно, от судьбы не уйдешь. Проходите к огню. Мы же не изверги какие, чтобы в такой мороз людей в дом не пускать.
   Барышня низко опустила голову, прошла к камину, села в дальнем полутемном углу. Ни шубу, ни берет она снимать не стала, да и руки из муфты не вынула.
   – Чудная какая, о-ох, – сказала Глафира, разглядывая барышню. – Что ей нужно в наших краях?
   Зазвенел колокольчик. Глафира подхватила подол своей длинной юбки, побежала на зов постояльца.
   Несколько минут барышня сидела неподвижно, потом вынула из муфты правую руку, подышала на озябшие пальцы, пошевелила ими, снова спрятала в муфту. Вынула левую руку, посмотрела на нее, пошевелила пальчиками, потерла об мех муфты, спрятала внутрь.
   – Озябли? – участливо спросил молодой офицер, присев напротив на низкую скамеечку.
   Барышня втянула голову в плечи так, что и глаз не стало видно. Офицер не обратил на это внимания. Он вынул руки барышни из муфты, принялся растирать их в своих горячих ладонях, а потом прижал холодные тонкие пальчики к губам.
   – Так бы и сидел подле вас всю жизнь, – проговорил он. – Так бы… – поднял голову, посмотрел на барышню, укутанную в меха, сказал:
   – Вы – ангел, посланный с небес, поэтому так тщательно скрываете свою красоту. Но она видна сквозь одежды.
   Он снял с ее головы берет, отвернул воротник, улыбнулся:
   – Я так и знал. Вы – та, кого я ищу…
   Поднялся, щелкнул каблуками, представился:
   – Капитан Ермолаев. Андрей. Мне приказано проводить вас в родительский дом.
   Барышня как-то странно улыбнулась, закрыла лицо ладонями, опустила голову. Капитан опустился на маленькую скамеечку напротив, сжал ее руки в запястьях, заговорил с жаром:
   – Что, что гонит вас из дома? Что, Евгения? Почему вы раз за разом совершаете безрассудные поступки? Объясните мне. И, может быть, я соглашусь с тем, что вы все делаете правильно, что опасения ваших родителей напрасны. Не молчите, Евгения, убедите меня в своей правоте. И тогда я не стану выполнять приказ. Пусть меня после этого разжалуют, выгонят со службы, вышлют из столицы в глухую деревню, пусть. Я буду знать, что совершил благородный поступок, спас невинную душу. Вашу душу, Евгения. Ну, что вы молчите? Боитесь признаться в том, что не так уж безгрешны и невинны, как мне показалось.
   Распахнулась входная дверь, впустив внутрь морозный воздух и запорошенного снегом возницу. Он громко затопал ногами, сбивая снег, пробасил:
   – Доброй ночи добрым людям. Однако, непогода на дворе, жуткая. Хорошо, что мы вовремя успели добраться до этого теплого острова.
   Прошел к столу, бросил на лавку свой тулуп, сел, потер руки, сказал подоспевшей хозяйке:
   – Добрая чарка мне не помешает. Ну и на закуску борщ с расстегаями.
   – Расстегаев нет, есть ватрушки, – сказала хозяйка.
   – Неси ватрушки, есть хочется, сил нет, – для большей убедительности он провел рукой по животу. – Спасай меня, Глафира, от голодной смерти.
   – Будет тебе, Анисим, – пробурчала она. – Негоже беду кликать, когда она и без того рядом, – кивнула в сторону камина, где сидели барышня и офицер.
   – Вот те на, – проговорил Анисим растерянно. – Что это делается-то? Сговор, али как?
   – Думаю, нет, – сказала Глафира. Нагнулась к Анисиму, зашептала:
   – Пассажирка твоя – птица непростая. Чует мое сердце, задурит она голову этому офицеру. Пропадет он не за грош. А нас с тобой по судам затаскают.
   – Нас-то за что? – удивился он. – Мы-то здесь при чем?
   – А притом, – огрызнулась Глафира. – Ты ее на постоялый двор привез, я в дом пустила.
   – Дом-то не твой, а казенный, постоялым двором называется. Ты обязана всех путников встречать, привечать. А уж, каков он, не твоя вина, не твоя забота. Не бойся, Глафира, – сказал Анисим, положив свою руку поверх ее руки. Вздохнул. – А вот мне эта поездка может впрямь боком выйти, потому что я на деньги позарился. Да уж поздно теперь оправдываться. Я с барышней сговорился и от слова своего не отступлюсь. Ты знаешь, что слово свое я держать умею.
   – Знаю, Анисим, знаю. Потому и предостерегаю тебя, – сказала Глафира. – Может, ну их к шутам, эти золотые?
   – Не дело ты говоришь, не дело, – Анисим нахмурился, ударил ладонью по столу. – Неси еду скорее, хватит меня сказками потчевать.
   Глафира вскинула голову, хмыкнула, пошла на кухню. Анисим сдвинул брови, подпер щеки кулаками, уставился на барышню и офицера, которые были похожи на влюбленных голубков.
   Барышня прятала лицо в ладони, офицер тщетно пытался заглянуть ей в глаза. Он был высоким черноволосым с бледным интеллигентным лицом. Военная форма его украшала, подчеркивала его внутреннею красоту и стать. Офицер сидел на низкой скамеечке напротив барышни, но их лица были на одном уровне. Рядом с офицером барышня казалась совсем юной.
   Возница подумал, что ей лет пятнадцать, не больше. Но, тут же, решил, что пятнадцатилетние девицы не путешествуют в одиночку. Если бы барышня была столь юной, то их бы давно задержали полицейские. Но этого не случилось. Они проехали беспрепятственно уже сотню верст. Никто не остановил карету. Никто не подал в розыск. Значит, за барышню не стоит слишком переживать. Она знает, что делает.
   Возница решил присмотреться к ней. Его поразила особая бледность ее лица, похожая на залитую лунным светом снежную равнину. Да и волосы у барышни были со странным фосфорическим отливом. Возница зажмурился, потряс головой, чтобы отогнать наваждение, трижды перекрестился, но никаких изменений не произошло.
   Подошла Глафира, поставила на стол еду, спросила:
   – Ты что это крестишься? Боишься чего, али как?
   – Скажи, Глаша, какого цвета волосы у моей пассажирки? – спросил Анисим.
   – Синие, – ответила Глафира. Нагнулась, зашептала:
   – Не нравится мне все это. Сердцем чую, не к добру ты привез сюда эту кралю. Не настоящая она какая-то, неживая.
   – Тьфу ты, Глафира, – Анисим отпрянул, побледнел. – Ты мне аппетит не порти.
   Глафира выпрямилась, скрестила на груди руки, сказала:
   – Я глаза тебе открыть пытаюсь. Ты вон, тулуп-то сразу скинул, а она в шубе у огня сидит и никак согреться не может. Ты еды попросил, а она…
   – Ну, это все пустяки, – отмахнулся Анисим. – Я – мужик, привыкший к разным условиям, а она – барышня сахарная, голубая кровь.
   – Вот ты сам и ответил, почему волосы у нее синие, а не такие, как у нормальных людей, – сказала Глафира, пошла в кухню.
   Запах борща и свежих горячих ватрушек отвлек Анисима от странных раздумий. Он схватил ложку, с аппетитом поел, выпил водки и задремал.
   В его сне переплетались лицо Глафиры и испуганные глаза барышни. Черный омут и прозрачный родник. Тройка лошадей и белый скакун, на котором гарцевал молодой офицер.
   Возница спал, не подозревая, что эта ночь станет поворотной в его судьбе…

   Тем временем у камина офицер тщетно пытался заглянуть в глаза барышни. Он силился оторвать ее руки от лица, но она сопротивлялась.
   – Почему вы молчите, Евгения? Почему ничего не говорите в свое оправдание? – спросил он, отстранившись.
   – Потому что ее здесь нет, – послышался зловещий шепот.
   Распахнулась входная дверь, словно кто-то с силой толкнул ее.
   Погас свет и огонь в камине. Офицер ощутил леденящий душу холод, вскочил, прижал Евгению к груди. Дверь захлопнулась, вспыхнул огонь в камине, загорелся свет. Офицер увидел, что обнимает пустоту. Барышня исчезла. О ее присутствие напоминает меховая шубка и берет, лежащие на том месте, где она сидела минуту назад.
   Офицер выбежал на крыльцо, оставив дверь распахнутой, закричал что есть сил:
   – Ев-ге-ни-я!
   Зачерпнул горсть снега, растер лицо, чтобы хоть как-то охладить горящие щеки. Не помогло. Огонь, пылающий у него внутри, был таким сильным, что его невозможно было погасить. Офицер ссутулился, вошел в дом. Хозяйка набросилась на него с упреком:
   – Что это вы, господин офицер, ни о ком не думаете? На улице мороз трескучий, а вы распахнули настежь дверь. Что это… – она осеклась, увидев его глаза, попятилась.
   Пропустила его в дом, закрыла дверь. Нагнулась, чтобы смести налетевший снег, да так и замерла. Взгляд ее упал туда, где минуту назад сидела барышня, где теперь осталась лишь дорогая шуба.
   Офицер схватил ее, скрутил и с силой швырнул к ногам хозяйки. Та не успела опомниться, как шуба растеклась по полу черной лужей.
   – Анисим! – завопила хозяйка. – Анисим, старый дурак, кого ты привез в мой дом?
   Возница очнулся от своего недолгого сладкого сна, потянулся, спросил:
   – Глафира, ты голосишь так, словно сам черт явился сюда.
   Она подскочила к нему, стукнула кулаком в грудь, выпалила:
   – Проверь, проверь свои богатства, которые тебе пассажирка твоя дала.
   Анисим нехотя достал из кармана кошелек, показал Глафире. Она выхватила, раскрыла, вытрясла на стол содержимое. На их глазах золотые монеты превратились в золу.
   – А-а-а… – простонал Анисим. – Я же… Я…
   – Наслаждайся теперь своим богатством, – зло бросила Глафира, пошла к офицеру.
   Он сидел у камина, обхватив голову руками, и неотрывно смотрел на огонь. По его щекам текли слезы, но он не замечал их.
   – Будет вам, ваше благородие, – проведя рукой по его спине, сказала Глафира. – Будет… – вздохнула. – Мы ведь, люди, против темных сил бессильны.
   Он повернул к ней мокрое от слез лицо, посмотрел невидящим взглядом, сказал:
   – Я не верил в существование фантомов и столкнулся с одним из них. Ее руки были холоднее клинка, оставленного на морозе. Ее глаза были безжизненными. Лицо – бесцветным, а волосы отливали лунным светом. Но это меня не насторожило. Не удержало от признания… – он тяжело вздохнул, закрыл лицо руками. – Что делать? Что?
   Никто не ответил ему. Люди были напуганы произошедшим и находились в состоянии шока. Никому не хотелось верить, что все происходило наяву. Но и назвать произошедшее массовой галлюцинацией было сложно.
   Офицер поднялся, пошел по коридору в комнату, отведенную ему для ночлега. Но, когда он взялся за ручку своей двери, распахнулась дверь напротив. На пороге появился высокий немолодой уже человек, которого хозяйка окрестила странным постояльцем. Этот странный постоялец улыбнулся, сказал:
   – Думаю, будет лучше, если вы проведете эту ночь со мной.
   – Вы хотите, чтобы я вызвал вас на дуэль? – спросил офицер, смерив его злым взглядом.
   – Я хочу, чтобы вы вошли в мою комнату и спасли свою душу, – ответил тот.
   – Вы – священник? – спросил офицер. Взгляд его смягчился.
   – Нет, – ответил человек. – Но, думаю, мои познания в области магии, могут вам пригодиться.
   – Вы – колдун? – взгляд офицера вновь стал колючим.
   – Нет, – улыбнулся тот. – Заходите, я вам все объясню, – посторонился.
   Офицер долго смотрел на световой проем, прежде чем решился сделать шаг. Когда же он перешагнул порог, дверь за его спиной закрылась сама собой. Ключ повернулся в замке раз, другой, третий. Обстановка комнаты офицера поразила, ему показалось, что он попал во дворец падишаха, украшенный с особой изысканностью. Стены и потолок были обиты тонким шелком. Пол устлан мягким ковром. Незнакомец, пригласивший его, возлежал на невысоком диване, обложенном атласными подушками. Множество подушек и думочек валялось на полу. На круглом невысоком столике стоял хрустальный графин, в котором было налито рубиновое вино, а на серебряном подносе лежали экзотические фрукты. Нереальность картины дополнял запах благовоний пряный и чуть-чуть сладковатый.
   – Присаживайтесь, господи Ермолаев, и ничему не удивляйтесь, – сказал незнакомец, указав офицеру на одну из подушек.
   Тот сел по-турецки, хмыкнул:
   – Кто только придумал все это?
   – Я, – ответил незнакомец. – Вам не нравится?
   – Нет, – ответил Ермолаев. – Мне было бы приятнее сидеть по-человечески.
   – Воля ваша, – сказал незнакомец.
   Комната пришла в движение. Закачались стены, приподнялся потолок, мигнул свет, а когда он вспыхнул с прежней силой, комната приобрела привычный для постоялого двора вид. Обшарпанные стены, серый потолок, деревянный пол с большими щелями, окно с мутным стеклом, задернуто линялой занавеской. Деревянная кровать, два скрипучих потертых стула, на которых они с незнакомцем сидят. На небольшом квадратном столе стоит керосиновая лампа, чайник с красным петухом и чашки ему в тон, в хрустальной вазочке лежат восточные сладости.
   – Я не мог отказать себе в этом удовольствии, – сказал незнакомец, взяв из вазочки лукум, положил себе на язык, причмокнул. Посмотрел на задумчивое лицо Ермолаева, спросил:
   – Хотите чаю?
   – Нет, – ответил тот. – У меня давно не возникает никаких желаний.
   – Странно, – сказал тот. – Очень странно.
   – Позвольте все-таки узнать, кто же вы такой? – спросил Ермолаев, разглядывая лицо незнакомца.
   – Я – чародей, – ответил он. – Нас еще называют магами, волшебниками, иллюзионистами. Но мне кажется, что слово «чародей» – дает более полную характеристику моим способностям. Чары помогают мне видоизменять действительность, действовать так, как может только человек, наделенный особым даром, – улыбнулся. – Кто наделяет людей особыми дарами? – спросите вы.
   – Высшие силы, – отвечу я. И еще добавлю, что именно силы добра и света, которым я служу, свели нас с вами в этом захолустье. Свели для того, чтобы я помог вам, Андрей. Но для начала я должен узнать все, что с вами произошло. Тогда станет ясно, сможем мы отыскать Евгению или она так и останется фантомом, скитающимся по земле.
   – Фантомом, скитающимся по земле, – повторил Андрей, глядя в серые глаза чародея.
   Там, в глубине этих глаз он увидел свое прошлое. Увидел так явственно, словно неведомая сила вернула его туда. Вернула для того, чтобы все пережить и переосмыслить заново. Чтобы отыскать ту ошибку, которая стала роковой, сыграла с ним зловещую шутку…

   То лето было жарким. Приятель Андрея, Николай Кутузов, пригласил его погостить в своем загородном имении. Обещал познакомить с кузиной – барышней весьма привлекательной. Но не это заинтересовало Андрея. Николай так живописал красоты тамошней природы, что Андрею поскорее захотелось увидеть все своими глазами, окунуться в серебряные воды лесного озера и нарвать охапку озерных лилий. Что он и сделал сразу по приезде.
   Лилии он преподнес прекрасной Ольге – кузине Николая. Та зарделась, сказала, что ей еще никто не дарил озерные лилии, а она всегда мечтала получить такой подарок, поцеловала Андрея в щеку, убежала в дом. Он сделал сальто, распластался на траве, воскликнул:
   – Благодарю вас, мой дорогой друг. Благодарю от всей души.
   – Да не за что пока, – проговорил Николай, сел на траву рядом с Андреем. – Полно тебе, братец, в любезностях рассыпаться. Я ведь все это небескорыстно делаю.
   Андрей приподнялся, посмотрел на него удивленно. Николай рассмеялся, распластался на траве, выкрикнул:
   – Мне ведь тоже радостно от того, что ты здесь! Одному-то мне тоска тут смертная. А с тобой – радость! Ра-дос-ть…
   – Николаша, да разве можно тосковать, когда вокруг красота такая? – сказал Андрей. – Ты, друг мой, счастья своего не ценишь. Я бы отсюда век не уезжал.
   – Брось, Андрей, здесь – глухомань, деревня, – Николай приподнялся, сделал кислую мину. – Недели через две тебе все здесь надоест, и ты запросишься в город. Спорим?
   – Не стану я с тобой, Николаша, спорить, – обняв друга за плечи, сказал Андрей. – Не стану. Здесь твое родовое имение, тебе здесь все с детских лет знакомо, а я – человек новый. Мне здесь нравится все и уезжать отсюда никуда не хочется. Ни-ку-да… – вздохнул. – Сама мысль об отъезде вгоняет меня в уныние. Позволь мне не думать о расставании сейчас, когда все только начинается, – он распластался на траве, пропел:
   – Еще щека горит от поцелуя, и аромат духов не испарился, и образ девы молодой мне не приснился, не приснился…
   – Она идет обратно, – сказал Николай.
   Андрей приподнял голову, увидел, как Ольга идет по траве, приподняв подол своего длинного платья так, что видна белая ножка в плетеной туфельке.
   – Николаша, я убит наповал, – проговорил Андрей, уронив голову на траву. Николай рассмеялся.
   – Господа, идемте обедать, – сказала Ольга, остановившись поодаль.
   Николай вскочил, протянул руку Андрею, скомандовал:
   – Поручик Ермолаев, подъем. Обеды в доме Кутузовых – ритуал особенный. Его никому нарушать не разрешается. За неповиновение вас ждет гауптвахта, поручик.
   Андрей вскочил, поправил воображаемый мундир, посмотрел на Ольгу. Она улыбнулась, сказала:
   – Николаша у нас – большой фантазер, но доля истины в его словах есть. Советую к ним прислушаться, – развернулась, пошла к дому, приподняв подол.
   – Зачем, зачем она это делает? – прошептал Андрей. – Я так совсем голову потеряю.
   – Скоро привыкнешь, – сказал Николай, зевнул. – Привыкнешь, и внимания обращать не будешь на все эти дамские штучки. Наши барышни от скуки, что только не придумывают. Каждая пытается преуспеть в искусстве обольщения, а потом победами своими друг перед другом хвалятся, как заправские гусары.
   – Полно тебе, Николаша, – не поверил ему Андрей.
   – Не веришь? – Николай нахмурился. – Тогда сам у Ольги спроси, она подтвердит, что я говорю правду. Так ведь, Ольга?
   Она обернулась, сказала строго:
   – Николай, сколько раз я просила вас не втягивать меня в свои споры. Ну, как я могу с вами согласиться, если не знаю о чем речь? Я не слышала ни слова. Ни словечка.
   – Мы с Андреем говорили о твоей красоте, дорогая кузина, – подбежав к ней, сказал Николай. Поцеловал ее в щеку, шепнул:
   – Он твой, твой. Взят без боя. Убит наповал…
   Она звонко рассмеялась:
   – Николаша, ты неисправим, не-ис-пра-вим…
   Обедали в большой гостиной с окнами в сад. Обед и впрямь напоминал торжественный ритуал. Хозяйка дома Виолетта Фридриховна Кутузова самолично разливала из большой фарфоровой супницы борщ в тарелки гостей. А их в доме Кутузовых было много. Ольга и ее родители, три двоюродные тетушки Виолетты Фридриховны, Андрей и четверо солидных кавалеров, убеленных сединами. На вопрос Андрея: кто они? Николай ответил:
   – Маменькины поклонники, – но заметив растерянность на лице друга, сказал:
   – Это – наши добрые друзья, масоны.
   – Ты меня совершенно запутал, – сказал Андрей раздраженно. – Не хочешь объяснять, кто они, так и скажи, что не твое это, брат, дело, а то масонов каких-то приплел. Хорошо еще про магов и волшебников говорить ничего не стал.
   – Пока не стал, – подмигнул ему Николай. – Придет время, и до них доберемся, а пока не думай ни о чем, наслаждайся жизнью.
   Андрей вопросы задавать перестал. В самом деле, что ему за забота до этих господ. Они его не трогают, он – их. Встречаются только за обедом, мило улыбаются друг другу, не многословят, не поучают, ничего от Андрея не требуют. Ведут себя так, как подобает их летам и положению в обществе. Каждый из них знает себе цену. С почтением относятся к хозяйке. А она, в свою очередь, выказывает почтение каждому гостю. Каждый день на второе подают персональное блюдо Аристарху Петровичу, Вениамину Ивановичу, Петру Никандровичу, Даниилу Матвеевичу. А всем остальным подается то, что заказала сама хозяйка. Но выбор ее не хуже, чем у гостей.
   За вторым блюдом подают десерт – мороженое, приготовленное поваром-французом.
   – Ни в одной из усадеб нет такого лакомства. Никто из провинциалов не может оплачивать повара-француза, – говорит Виолетта Фридриховна, когда на стол устанавливают горку из вазочек с мороженым. – Наш дорогой Жермен каждый день готовит новое мороженое. Он знает в этом толк. Он владеет особым секретом. Он дарит нам с вами наслаждение. Наслаждайтесь, господа. Наслаждайтесь.
   Каждый день Андрей дает себе слово, что больше не будет так наедаться, но не может отказать себе в удовольствии проглотить прохладное лакомство мосье Жермена.
   После мороженого детям разрешают покинуть гостиную. Взрослые остаются за столом и пью кофе. Кофейный аромат разливается по саду, смешивается с запахами трав и цветов, навевает сладкие сны, качающимся в большом гамаке Ольге, Николаю и Андрею. Гамак натянут под большими деревьями, которым, по словам Николая, лет двести. Деревья дают плотную тень, спасают от изнуряющей жары.
   Ольга садится в гамак первой. Андрей и Николай усаживаются по обе стороны от нее. Рука Андрея касается Ольгиной руки. Его тело горит от того, что ее тело рядом. Ее голова покоится на его плече. Он безмерно счастлив. Безмерно. Он влюблен в Ольгу. Влюблен окончательно и бесповоротно. И чем больше дней они проводят вместе, тем сильнее его чувство к ней. Он подумывает о том, чтобы сделать Ольге предложение, но Николай считает, что незачем так спешить. Он называет Андрея мальчишкой, потерявшим голову, строго наставляет друга:
   – Женитьба, братец, – серьезный шаг. Скажи, что ты можешь дать Ольге? Ничего. Это – ничего убьет вашу любовь, убьет вас обоих. Давай рассуждать здраво. Пока у тебя есть только мечта о военной карьере. Но никто не знает, добьешься ты успеха на этом поприще или нет. Время, мой дорогой, расставит все по местам. Потом, потом, когда ты крепко встанешь на ноги, ты посватаешься к Ольге, если, конечно, за это время не встретишь кого-то лучше.
   – Разве есть на свете кто-то лучше Ольги? – спросил Андрей.
   – На свете много прекрасных барышень, – ответил Николай. – Множество. Ольга – красавица, это неоспоримый факт. Но она покажется тебе дурнушкой после того, как ты увидишь барышню моей мечты. Ее зовут редким для наших мест именем Евгения. Она – само совершенство, – Николай очертил в воздухе девичий стан. – Глядя на нее, мне хочется воскликнуть вслед за Пушкиным: «Днем свет божий затмевает, ночью землю освещает, а как речь-то говорит, словно реченька журчит…» – улыбнулся, заметив изумление на лице Андрея. – Нет, она не царевна-лебедь. Она особенная, о-со-бенн-ная.
   – И, где же она – эта твоя особенная, загадочная барышня? – поинтересовался Андрей. Он не поверил в существование Евгении, думал, что она – плод фантазии Николая.
   А она оказалась настоящей.
   Их встреча произошла случайно в самый жаркий день. Андрей с Николаем собирались пойти к озеру, но Виолетта Фридриховна поручила сыну важное задание. Он спешно уехал.
   Андрей позвал к озеру Ольгу, но она отказалась, сказав, что у нее – мигрень. Пожаловалась на изнуряющую жару, от которой невозможно нигде спрятаться. Андрей попытался убедить ее в том, что прохладная озерная вода – лучшее средство от жары и хандры. Но Ольга наотрез отказалась идти к озеру. Она ушла к себе, громко хлопнув дверью.
   Андрей огорчился. Было неприятно видеть перед собой капризную, избалованную красавицу, которой Ольга, в сущности, и была. Она росла в неге. Ее обожали и баловали. Ей во всем потакали. Она это знала и чуть что, топала ножкой. Появление Андрея заставило Ольгу на время поумерить свой вздорный нрав. Но ее хватило ненадолго. Причиной ее плохого настроения была не только жара, но и то, что он, Андрей, никак не решается на отчаянный поступок, который Ольга от него ждет. Он давно должен был назначить ей свидание, влезть к ней в окошко, увезти ее из тетушкиного дома, а он даже ни разу не поцеловал ее в губы, хотя моментов для этого было предостаточно. И сейчас она надеялась, что он стукнет к ней в дверь, упадет на колени и будет молить о поцелуе. А он отправился купаться. Ольга видела, как он шел по аллее, размахивая руками.
   – Болван, – сказала она, задернув штору.
   Андрей почувствовал Ольгин недобрый взгляд, напряг спину. Оборачиваться не стал. Решил показать характер. Нужно было заглушить разочарование. Хотелось, чтобы в памяти остались только яркие воспоминания эго лета.
   – Я должен помнить только хорошее, – решил Андрей. – Только хорошее. Николай прав, Ольга – цветок, которым нужно любоваться издали. А я подошел слишком близко и укололся. Это неприятно, но не смертельно. Не смертельно.
   Андрей подошел к озеру, сбросил одежду, нырнул в освежающую прохладу. Вода охладила не только его тело, но и разум. Андрей решил, что слишком загостился в доме Кутузовых, что пора уезжать. И там, вдали от Ольги, он поймет, так ли сильны его чувства к ней.
   Андрей вышел на берег, лег на траву, подставив солнцу лицо, задремал. Сквозь сон он слышал какие-то шорохи и звуки, но не было сил разлепить веки. Дрема выпустила его из своих объятий только тогда, когда раздался плеск воды.
   Андрей приподнялся, посмотрел на озеро, увидел вынырнувшую из-под воды девичью голову, подумал, что это – русалка. Вспомнил рассказ Николая о том, что в ночь на Ивана Купалу здесь можно увидеть водяных красавиц. Обрадовался, что видит девушку не ночью, а днем, значит, к разряду мифических существ ее причислять не стоит. Встал, пошел к воде, крикнул:
   – Доброго дня, барышня!
   – Доброго, – крикнула она и нырнула под воду.
   – Русалка, – сказал Андрей, наблюдая за кругами, разбежавшимися по воде.
   – Никакая она не русалка, – раздался рядом детский голосок.
   Андрей повернул голову, увидел мальчика лет семи. Улыбнулся, спросил:
   – А кто же она такая?
   – Моя сестрица Евгения, – ответил мальчуган гордо. – Она может долго-долго находиться под водой, но она вовсе не русалка. Вон, вон, смотрите, она вынырнула на середине озера. Я так плавать еще не могу, но непременно научусь. А вы, господин, хорошо плаваете?
   – Хорошо, – ответил Андрей, погладив мальчика по голове. Волосы у него были мягкие волнистые, отливали золотом.
   – А вы сможете догнать Евгению? – спросил мальчик. В глазах появились хитрые огоньки.
   – Не знаю, – ответил Андрей, наблюдая за легкими движениями Евгении.
   Ему показалось, что она не плывет, летит. Взмахи рук были похожи на взмахи крыльев большой птицы, а вода – на безоблачный небосвод.
   – Может, вы попробуете ее догнать, – предложил мальчуган.
   – Ты хочешь, чтобы мы устроили соревнование? – спросил Андрей.
   – Хочу, – признался мальчик. – Очень-очень хочу, – молитвенно сложил руки.
   Андрей рассмеялся, побежал к воде, нырнул, поплыл вперед. Он был хорошим пловцом, но его движения были не столь изящными, как у Евгении. Андрей колотил руками по воде, как его когда-то научили.
   Заметив плывущего Андрея, Евгения нырнула под воду, вынырнула позади него. Он повернул назад. Она снова нырнула, вынырнула с другой стороны.
   – Пощадите меня, – взмолился Андрей. – Вы меня закружили. Я выбился из сил и готов пойти ко дну.
   – Лучше плывите к берегу, – сказала она.
   – Я обещал вашему брату, что мы вернемся вместе, – соврал Андрей.
   – Ну, если вы дали обещание моему брату, то придется плыть обратно, – сказала она, нырнув под воду.
   Андрей тоже нырнул. А когда вынырнул, Евгения была уже на берегу. Она вытирала свои длинные волосы, а мальчуган приплясывал возле нее и кричал:
   – Победа! Победа! Победа!
   – Примите поздравления и от проигравшего, – сказал Андрей, выйдя на берег.
   Евгения обернулась, сказала с улыбкой:
   – А разве мы с вами во что-то играли? Мы играли с Мариусом, а вы просто плавали. Так ведь, Мариус?
   – Так, – ответил мальчик. Подошел к Андрею спросил:
   – А тебя, как зовут?
   – Поручик Ермолаев, – ответил он, зачем-то вытянувшись во фрунт. Евгения рассмеялась.
   – А имя у вас есть, поручик?
   – Да, – он улыбнулся. – Меня зовут Андрей.
   – А меня – Евгения, – сказала она, протянув ему руку.
   Он прикоснулся к ней губами, сказал:
   – У вас – редкое имя, Евгения.
   – Вовсе нет. Вот у Мариуса действительно редкое для этих мест имя, – сказала она, обняв брата.
   – А вы разве не из этих мест? – спросил он.
   – Мы из Литвы, – ответила Евгения. – Вернее – наши предки. Мариуса назвали в честь прадеда.
   – А вас в честь кого назвали? – поинтересовался он.
   – В честь польско-литовской княжны, которая бесследно исчезла при загадочных обстоятельствах, – ответила она, надев платье. – Я расскажу вам эту историю в следующий раз. Завтра, например. Придете?
   – Да-да, конечно, – с готовностью ответил Андрей.
   – Тогда, до завтра, князь, – протянув ему руку, сказала Евгения. – Нам пора.
   Андрей прикоснулся губами к ее руке, пожал руку Мариуса, сказал:
   – Приятно было познакомиться с вами. Увидимся.
   Евгения и Мариус ушли. Андрей долго смотрел им вслед, а потом лег на траву, подставил солнцу лицо, закинул руки за голову, проговорил:
   – Ев-ге-ни-я – вы – само совершенство. У вас выточенная из слоновой кости фигурка, волосы – агатовый водопад, голос – журчание ручейка, а глаза, глаза у вас янтарного цвета, – он зажмурился, вспоминая тонкий девичий стан.
   Евгения была одета в весьма экстравагантный купальный костюм бирюзового цвета, который очерчивал все изгибы ее тела, удлиняя и без того длинные ножки.
   Андрей лишь мельком глянул на Евгению, но этого было достаточно, чтобы образ озерной нимфы надолго застрял в его памяти. И даже когда Евгения спрятала свои прелести под длинным шелковым платьем, Андрей не мог отделаться от ощущения, что видит ее полуодетой.
   – Вы, Евгения, – озерная нимфа, это верно, – сказал Андрей, открыв глаза. Сел, обхватил колени руками. – Вы – нимфа, а Ольга – реальная барышня, которая нравится мне, – вздохнул. – Ах, Ольга, Ольга – коварная обольстительница. Я люблю вас. Люблю. Я вижу, как вы заманиваете меня в западню. Я чувствую опасность, исходящую от вас, но я ничего не могу поделать со своим чувством, – поднялся, пошел к усадьбе, рассуждая вслух:
   – Да, я – глупец. Глупец. Вы это, Ольга, верно подметили. Я не сержусь на вас за такую прямолинейность. Я вам благодарен. Благодарен за каждый миг счастья, которым вы меня одарили. Спасибо вам, милая Олечка, спасибо. Нынешняя встреча помогла мне понять, как я дорожу вами, Ольга. Я благодарен судьбе, которая свела нас в доме Кутузовых…
   Андрей решил не рассказывать Николаю о встрече с Евгенией. Не хотелось признаваться в том, что он не нашел в Евгении той красоты, о которой Николай говорил стихами. Не хотелось расстраивать друга. К тому же мысли Андрея был заняты поиском предлога, под которым он сможет покинуть дом в одиночку. Но все предлоги выглядели неубедительно. Тогда Андрей решил честно сказать Николаю, что хочет уединиться. Но провидение избавило его от объяснений.
   Рано утром Николая отправили на почтовую станцию встречать гостей. Ольга, разобиженная на весь свет, к завтраку не вышла. Андрей быстро выпил чашку кофе, написал записку, попросил прислугу передать ее Виолетте Фридриховне, пошел к озеру.
   Еще издали он увидел Евгению. Они сидела на берегу и смотрела на воду.
   – Доброе утро, – сказал Андрей. – Вы нынче рано.
   – Доброе утро, – сказала Евгения, продолжая смотреть на воду.
   – А где Мариус? – спросил Андрей, присев рядом.
   – Остался дома, – ответила она, встала. – Пойдемте купаться.
   Сбросила платье, вошла в воду, поплыла, красиво взмахивая руками.
   Горячая волна захлестнула Андрея. Он вскочил, принялся судорожно стягивать рубаху, запутался в рукавах, чуть не упал, снимая брюки.
   – Что ты делаешь? Что? – строго спросил его внутренний голос. – Ты теряешь самообладание, а это непростительно для офицера. Не-прос-ти-тель-но…
   – Ну, что же вы, Андрей? – крикнула Евгения. – Идите скорее, вода – изумительная.
   Он наконец-то выбрался из своей одежды, швырнул ее в сторону, плюхнулся в воду, подняв фонтан брызг. Поплыл к Евгении.
   В этот раз она не играла с ним в прятки. Она предложила поплыть на другой берег, до которого можно было добраться только по воде.
   – Там никогда никого не бывает, – сказала она. – Там – другой мир. Мир, в котором хозяйничают озерные нимфы.
   Когда они вышли из воды, она взяла Андрея за руку, повела в лесную чащу по едва заметной тропинке. Они уходили все дальше, дальше от берега, чтобы никто не смог их увидеть, чтобы никто не узнал о том, что между ними произойдет через миг.
   Шедшая на шаг впереди Евгения, так резко повернулась, что Андрей столкнулся с нею, машинально обнял, чтобы уберечь от падения, задохнулся от этой близости, потерял самообладание, лишился силы притяжения. Он не понимал, что происходит, не отдавал себе отчета, он сжимал Евгению в своих объятиях и целовал, целовал, целовал ее лицо не в силах остановиться.
   Она что-то шептала. Она смеялась и плакала. Она дышала громко, потом еле слышно и вдруг затихла. Андрей расслабил объятия, спросил:
   – Я сделал что-то не так? Я обидел вас, Евгения?
   – О, нет, – прошептала она. – Наоборот, вы только что сделали меня счастливейшей из женщин. Я благодарна вам, князь. Благодарна за то, что вы ни о чем меня не спрашивали, не укоряли. Вы с легкостью сделали то, что мне было нужнее всего. Теперь мне ничего не страшно. Теперь я выполню волю родителей. Сделаю это со спокойной решимостью, – она прижалась к его груди так крепко, что стало трудно дышать.
   Странное предчувствие чего-то недоброго царапнуло сердце Андрея. Но он отнес его к состоянию стыдливости. Ведь они только что сорвали запретный плод.
   Можно ли найти оправдание их грехопадению?
   Нужно ли его искать, если и он, и она безмерно счастливы?
   Они лежат в тени высоких деревьев, крепко прижавшись друг к другу и не могут разжать объятия, не желают этого делать.
   Сколько они лежат? Вечность? Мгновение?
   Сказать невозможно.
   Солнце нагревает их и без того разгоряченные тела.
   – Пойдемте купаться, – говорят они одновременно.
   Смеются. Вскакивают с травы, бегут к озеру, взявшись за руки, ныряют в спасительную прохладу, долго плывут рядом. А потом Евгения ныряет под воду и выныривает у берега.
   Пока Андрей плывет, она успевает одеться. Он выходит из воды. Он еще не понимает, что происходит что-то ужасное, что-то непоправимое, а Евгения уже машет рукой, кричит, убегая:
   – До завтра, князь…
   Он бежит за ней следом, спотыкается, падает лицом в траву и плачет. Плачет от осознания того, что завтра ничего уже не будет. У них с Евгенией нет этого завтра.
   У них был только этот миг. Только этот.
   Что после него осталось?
   Щемящая душу тоска, рвущаяся наружу криком отчаяния: Ев-ге-ни-я!
   Андрей долго лежит ничком на траве, чувствуя, как силы покидают его. Ему не хочется шевелиться, не хочется возвращаться в усадьбу, не хочется никого видеть.
   Солнце прячется за тучу. Дыхание ветра становится прохладным. Андрей поднимается и медленно идет к дому Кутузовых. Красота здешней природы его больше не интересует. Ему нужно бежать из этих мест как можно быстрее. Но как это сделать? Нужно что-то придумать. Но, что?
   Андрей закрылся в своей комнате, улегся на кровать лицом к стене. От грустных дум его отвлек Николай. Он вошел в комнату Андрея, сказал сурово:
   – Поручик, вы не явились к обеду и очень сильно огорчили маменьку. Поэтому мы вынуждены вас наказать. Мы приказываем вам покинуть наш гостеприимный дом, – перешагнул порог, закрыл дверь, сказал мягче. – Что с тобой, Андрей? Что случилось? Только не говори, что ты встретил в нашем лесу оборотней, не поверю.
   Андрей ничего не ответил, не повернулся. Он мысленно поблагодарил Николая за спасательный круг, который тот ему только что бросил.
   Николай тронул Андрея за плечо, спросил:
   – Неужели ты так сильно опечалился из-за кузины? – сел на кровать. – Это глупо, Андрей. Ты должен понять, что Ольга – барышня особенная. Она – богатая невеста. Очень богатая, чтобы выходить замуж за нищего солдата, мечтающего сделать военную карьеру. Скажу честно, родители Ольги давно сосватали ее. Уже ведутся приготовления к свадьбе.
   – Что? – Андрей резко повернулся, приподнялся. – Ольга выходит замуж? За кого?
   – За Даниила Матвеевича Патрикеева, весьма почтенного господина, – ответил Николай.
   – За этого старого толстяка? – воскликнул Андрей.
   Николай встал, скрестил на груди руки, сказал, глядя на Андрея свысока:
   – Да будет тебе известно, что господин Патрикеев – самый состоятельный человек. В свои сорок лет он достиг многого. Для Ольги – это прекрасная партия. К тому же, она сама выбрала Даниила Матвеевича себе в мужья. После венчания он повезет ее в Верону, в свой фамильный замок.
   – Бред, бред, бред, – воскликнул Андрей, обхватив голову руками. – Скажи, что ты пошутил, Николаша.
   – Я не пошутил, Андрей, – сказал Николай. – Ты должен понять одну простую вещь, сейчас все молоденькие барышни мечтают стать женами таких господ, как Патрикеев и его товарищи. Ни одна из них не захочет ждать, пока ты станешь генералом. Им нужны только деньги и удовольствия, которые мы с тобой, увы, им дать не можем. Смирись с этим.
   – Николай, ты говоришь об этом так, словно оправдываешь безумие, творящееся вокруг нас, – проговорил Андрей поднявшись. Тряхнул Николая за плечи. – Очнись. Опомнись…
   Тот оттолкнул его, сказал рассерженно:
   – Очнуться нужно тебе, Андрей. Жара расплавила твои мозги. Ты возомнил себя героем-любовником, но это всего лишь иллюзия, – постучал ему пальцем по лбу. – Ты увидел то, что хотел увидеть, а реальность иная. Пора просыпаться, поручик. Завтра реальность вступит в свои права. Вас, мой дорогой увезет отсюда почтовый дилижанс. Не скрою, нам будет вас не хватать. Мы даже немного взгрустнем. Но грусть наша быстро улетучится, как, в прочем, и твоя. Ладно, закончим этот разговор. Пойдем, маменька ждет нас к ужину.
   – Я не пойду, – сказал Андрей, нахмурившись.
   – Это невежливо, поручик, – сказал Николай с улыбкой. – Госпожа Кутузова приготовила этот ужин для вас. Это прощальный ужин, Андрей. Пожалуйста, оденься празднично. Отблагодари нас за гостеприимство своим хорошим поведением.
   Николай вышел, оставив дверь открытой. Мимо комнаты Андрея прошла Ольга, послав ему воздушный поцелуй.
   – Бездушная кукла, – сказал он, захлопнув дверь. Всплыли слова Николая, что все молоденькие барышни такие же, как Ольга. Стало противно. Андрей сдавил виски, простонал:
   – Я не желаю, не жалею, не желаю об этом думать. Я не хочу ставить Евгению в один ряд со всеми. Не хочу…
   – Андрей, ты скоро? – стукнув в дверь, спросил Николай. – Все уже собрались, только тебя ждут.
   Андрей переоделся, пошел в гостиную. Растерялся от множества людей, сидящих за столом.
   – Добрый вечер, простите за опоздание, – сказал он, щелкнув каблуками.
   Виолетта Фридриховна протянула ему руку, сказала:
   – Андрей Ермолаев, приятель Николаши. Присаживайтесь, мой мальчик.
   Андрей сел за стол рядом с Николаем. Несколько минут не решался поднять глаза на сидящую напросив Ольгу. А когда он все же посмотрел на нее, она улыбнулась, прошептала одними губами:
   – Болван.
   – Так точно, – сказал он, воткнув вилку в куриную грудку.
   Андрей вспомнил, что с самого утра ничего не ел, набросился на еду. Ему было все равно, как оценят его поведение за столом все эти дамы и господа, собравшиеся в доме Кутузовых.
   – Может быть, ты обратишь внимание на барышень, приехавших к нам, – сказал Николай, передавая Андрею блюдо с осетриной. – Посмотри налево.
   Андрей повернул голову и чуть не уронил блюдо. Среди барышень, приехавших на смотрины, была и Евгения. Она чуть качнула головой, дав понять, что они не знакомы.
   – Да, – сказал Андрей. – Осетрина превосходная. Кто хочет?
   – Я, – ответил Николай, забирая блюдо. Шепнул:
   – После ужина будут танцы. Можешь пригласить любую барышню, кроме той, что одета в бирюзовое платье.
   – Почему? – спросил Андрей, повернув к нему голову.
   – Это Евгения. С ней танцую я, – ответил Николай с улыбкой.
   Андрей понимающе кивнул, уткнулся в тарелку. Доел свою курицу, посмотрел на Ольгу. Она изобразила на лице удивление.
   – Позвольте пригласить вас на первый танец, – сказал Андрей громко.
   Лицо Ольги просияло. Она с вызовом посмотрела на остальных девушек, поправила завиток на виске, сказала:
   – Я согласна танцевать с вами, Андрей.
   – Князь Андрей, – послышался ему голос Евгении.
   Он улыбнулся, повернул голову, сказал нежно:
   – Думаю, я смогу потанцевать с каждой из вас, милые барышни, если вы, конечно, не против.
   Ольга насупилась, барышни обрадовались, а Евгения не проявила к его словам никакого интереса. Она смотрела на вазочку с мороженым, не решаясь разрушить шедевр, приготовленный мосье Жерменом.
   Андрей заметил, как Ольга подала тетушке Виолетте тайный знак. Та хлопнула в ладоши, сказала громко:
   – Время танцевать!
   Оркестр, ждавший этой команды, заиграла вальс. Николай повел Евгению в центр танцевальной залы. Андрей пригласил на танец Ольгу. Остальные пять барышень устроились в креслах, в ожидании своей очереди.
   Андрей кружил Ольгу, стараясь не упускать из поля зрения Евгению. А она ни разу не подняла глаз, боясь, что может выдать себя.
   – Николаша сказал, что завтра утром вы нас покидаете. Это правда? – спросила Ольга, когда Андрей соизволил посмотреть ей в глаза.
   – Меня выгоняют за неповиновение, – ответил Андрей. Ему надоело притворяться.
   – Вот так сюрприз, – Ольга изобразила удивление.
   – Сюрприз для меня – это верно, – улыбнулся Андрей. – А для вас, моя милая лгунья, это известие не такая уж неожиданность. Вы рады, что я уезжаю. Ведь у вас скоро свадьба. Вы сами выбрали богатого господина. Прекрасный выбор. Поздравляю. Ваш избранник самый приятный господин в этой компании.
   – Известие о моем замужестве вас огорчило? – кокетливо спросила Ольга.
   – Оно меня убило, – ответил Андрей. – Вернее, не меня, а мои чувства к вам. Благодарю покорно, – он поклонился, проводил Ольгу к диванчикам.
   – Я тоже благодарю вас, поручик за этот танец, – сказала Ольга, стукнув его веером по руке. – Танцуйте теперь, с кем хотите.
   – Премного благодарен, – сказал он с ехидством, взял за руку барышню, сидевшую ближе всех, закружил.
   Пока Андрей танцевал со всеми подряд, Николай не выпускал из своих объятий Евгению. Он что-то шептал ей на ушко, она молчала, словно не слышала ни слова, сказанного им.
   Андрей тоже не слышал слов, которые говорили ему барышни. Правда, изредка, чтобы не показаться невежливым, он произносил: «о, у, угу». Он с успехом мог бы произносить любые другие бессмысленные звуки, барышни бы этого не заметили. Им было приятно внимание кавалера и только.
   Андрей перетанцевал со всеми барышнями, очаровал каждую из них, но не запомнил при этом ни одного имени. Они были ему не нужны. Одно имя было желанным – Евгения. С ней он хотел танцевать весь вечер, но вместо него с ней весь вечер вальсировал Николай. Тогда Андрей придумал хитрость: во время танца поменяться партнерами. Ольга помогла ему в этом. Ей тоже не нравилось, что Евгения весь вечер танцует с ее кузеном, а остальные барышни вынуждены сидеть в креслах и скучать. Когда Ольга и Андрей разбили их пару, Николай насупился. Евгения растерялась. Андрей схватил ее за руку, обнял, закружил:
   – Как я счастлив видеть вас снова. Я чуть с ума не сошел от осознания того, что не увижу вас. Давайте убежим в наш лес. Убежим немедленно, и останемся там навсегда.
   – Завтра, – прошептала она, улыбнувшись.
   Он хотел сказать, что завтра уезжает, что не может ждать, но музыка смолкла, и ему пришлось проводить Евгению к диванчику, на котором сидели барышни.
   – Давайте объявим перерыв, – предложила Ольга. – Пусть музыканты отдохнут.
   – Пусть, – согласились все.
   – Пойдемте в сад, – предложил Николай. – Ночью кусты жасмина так дивно благоухают, так сладко поют соловьи, заслушаться можно, а воздух дышит прохладой, которая нам сейчас очень нужна.
   – Пойдем, пойдем, Николаша, – обрадовались барышни.
   Две, что пошустрее схватили его под руки. Три оставшихся, принялись подталкивать Николая в спину. Он рассмеялся, крикнул:
   – Ермолаев, выручай!
   Андрей протянул руки Ольге и Евгении, сказал:
   – Мне посчастливилось сопровождать самых прекрасных дев.
   – Я все еще сержусь на вас, поручик, – сказала Ольга, надув губки.
   – Мне не за что сердиться на вас, князь, – сказала Евгения, протянув ему свою руку.
   Он прижал ее к губам, почувствовал, как все внутри напружинилось, как возникло непреодолимое желание прижать Евгению к груди и не разжимать объятий.
   Почувствовав что-то неладное, Ольга шлепнула Андрея по ладони, вернула его в реальность.
   – Целуйте и мою ручку, Ермолаев, – сказала она капризно. Он учтиво склонил голову, едва коснулся ее руки, проговорил:
   – Приказ хозяйки для гостя – закон, – выпрямился. – Нас ждут в жасминовом саду. Бежим.
   Рванулся с места, увлекая Ольгу и Евгению за собой. От неожиданности Ольга взвизгнула. Евгения рассмеялась. А Андрей воодушевленный такой игрой, запел:
   – «Тройка мчится, тройка скачет, тройка резвая бежит…»
   Они выбежали в сад, побежали по аллее, ведущей к беседке, окруженной кустами жасмина. Там их уже ждали Николай и барышни.
   – Мы решили поиграть в фанты, – сказал Николай, усаживаясь на высокий белый стул в центре беседки. – Сдавайте ваши фанты Адели.
   Круглолицая Адель кокетливо вытянула вперед пухлые губки, пропела:
   – Ну же, Олечка, Женечка, Андрей, скорей, скорей, скорей…
   Ольга подала ей свой веер, Евгения – носовой платочек из тончайшего кружева, Андрей снял шейный платок.
   – Готово! – воскликнула Адель, завязав Николаю глаза.
   Она приказала всем хлопать в ладоши девять раз, именно столько было участников игры. Потом Адель поочередно поднимала над головой фанты и задавала один и тот же вопрос:
   – Что делать этому фанту?
   Ответы Николая оригинальностью не отличались. Всем играющим он приказывал целоваться.
   Когда фанты были разыграны, Николай сдернул с глаз повязку, взял шейный платок Андрея, спросил:
   – Что я повелел сделать этому фанту?
   – Поцеловать Евгению, – хором ответили барышни.
   – В губы, – добавил Николай.
   – Нет, – заупрямилась Евгения.
   – Да-а-а, – закричали барышни, подталкивая ее в объятия Андрея. – Ты еще ни разу ни с кем не целовалась. Ни разу.
   – Не упрямься, Женечка, это ведь игра, игра.
   Андрей смотрел на испуганную Евгению и не знал, что делать. Он понимал, что должен спасти положение, должен что-то придумать, но желание поцеловать ее было сильнее. Ольга подтолкнула его в спину в тот самый момент, когда барышни подтолкнули вперед Евгению. Она прижалась к нему, уткнулась лицом в его грудь, что-то шепнула. Он не расслышал, потому что задохнулся от этой близости. Он опустил лицо в ее волосы и потерял ощущение реальности.
   Все, что происходило потом, происходило в другом измерении, происходило уже не с ними.
   Громкий голос Виолетты Фридриховны прервал всеобщее веселье. Николай побледнел, втянул голову в плечи, побежал на зов матери. За ним побежала Ольга, а потом и остальные барышни. В беседки остались Андрей и Евгения. Она подняла голову, сама коснулась его губ, сказал:
   – Я буду помнить вас всегда, всегда, – повернулась и пошла прочь.
   Андрей остался в беседке один. Он уселся на стул, завязал глаза шейным платком, спросил:
   – Что сделать этому фанту? – и ответил:
   – Этому фанту я приказываю умереть немедленно.
   – Я бы не советовал вам быть столь категоричным, – раздался властный голос.
   Андрей сдернул с глаз платок, посмотрел на вошедшего в беседку Патрикеева, поднялся. Патрикеев снисходительно улыбнулся, сказал:
   – Вы же не на плацу, поручик, садитесь, – взял стул, сел напротив. – Вы своеобразный молодой человек, но именно это мне в вас нравится. Хочу помочь вам осуществить вашу заветную мечту. Да-да, я могу это сделать, – улыбнулся. – У меня большие связи. Я приготовил вам рекомендательное письмо в Военную Академию. Передадите его генералу Хлынову Петру Федоровичу, – протянул Андрею конверт. – Кланяйтесь ему от меня, и не забудьте сказать, что мы гостили вместе в доме Виолетты Фридриховны Кутузовой.
   – Позвольте узнать, чем я заслужил такую милость? – спросил Андрей, взяв конверт.
   – Своим особенным отношением к жизни, – ответил Патрикеев, вставая. – Вы – особенный молодой человек. И я горд, что первым это заметил. Желаю удачи.
   – Благодарю вас, Даниил Матвеевич, – сказал Андрей ему в спину.
   Он еще долго сидел в беседке, ждал, когда разъедутся гости, когда улягутся хозяева, угомонится прислуга. Встал, сорвал ветку жасмина, пошел к дому. Лег на кровать, не раздеваясь, и моментально заснул.
   Он проснулся с первыми лучами солнца, встал, собрал вещи, вышел в сад, подошел к Ольгиному окну, стукнул два раза. Окно распахнулось, словно Ольга ждала этот условный сигнал. Она была одета и причесана, на лице сияла улыбка. Она свесилась вниз, поцеловала Андрея в губы, выдохнула:
   – Наконец-то. Я думала, вы, поручик, никогда не осмелитесь придти. А вы… – рассмеялась. – Любите меня, Андрей. Любите. А я буду любить вас. Я вас буду любить всегда. Всегда. Прощайте, поручик.
   Захлопнула окошко, задернула занавески. Андрей вытер губы тыльной стороной ладони. От Ольгиного поцелуя осталось чувство омерзения. Поцелуй был лживым, неискренним. Ольга просто исполнила свою прихоть. Ей так захотелось. А что при этом испытывает он, Андрей, ее не интересовало. Она даже не спросила, зачем он пришел под ее окно в столь ранний час. А он хотел узнать, где найти Евгению.
   Конечно, задавать такой вопрос Ольге было бестактно, но спрашивать об этом Николая было еще ужаснее. Тот запросто мог вызвать Андрея на дуэль, и тогда колесо несчастий невозможно было бы остановить.
   Андрей вздохнул, решил, что ему нужно взять себя в руки. Он должен поблагодарить хозяев за гостеприимство, выбросить Евгению из головы и уехать домой со спокойной совестью. Но он не может не думать об Евгении. Это выше его сил, поэтому он идет к лесному озеру, ускоряя шаг.
   Он почти бежит, надеясь встретить ее там. А, если ее у озера не будет, то он охладит в студеной воде свое пылающее тело, свой воспаленный разум. Он на ходу сбрасывает одежду, ныряет в обжигающе холодную воду, плывет, широко размахивая руками.
   На противоположном берегу Андрей выходит из воды, идет по тропинке к их тайному месту, ложится на траву, смотрит в небо, спрашивает облака, бегущие куда-то вдаль:
   – Что с нами будет?
   – С на-ми, а-мии, и-и, – вздыхает эхо.
   – Нам не дано узнать об этом наперед, – говорит Андрей печальным голосом.
   – На-пе-ред, пе-ред, – повторяет его слова эхо.
   – Это и хорошо, и плохо, потому что…
   Хруст ветки не дает ему закончить фразу. Он вскакивает, видит мелькнувший за деревьями девичий силуэт, кричит:
   – Евгения, постой, не убегай, умоляю тебя!
   – Я-я-я-я, – вторит эхо. Слышится плеск воды.
   Андрей бежит к озеру, кричит:
   – Евгения, постой, не убегай, умоляю тебя!
   Но никто не отзывается на его крик. Он подбегает к воде, замирает в изумлении. Озерная гладь ровная, как зеркало. Нет никого и на противоположном берегу. Андрей выжидает несколько минут, бежит вдоль берега в одну, потом в другую сторону, останавливается у воды, говорит:
   – Я брежу, брежу. Я слишком хотел увидеть Евгению, поэтому услышал несуществующий звук ее шагов и плеск воды. А ее здесь не было. Не бы-ло… Да и мне пора возвращаться в имение. Прощай, озеро любви. Прощай…
   Андрей переплыл на другой берег, собрал одежду, пошел к дому Кутузовых.
   – Лето было прекрасным, – думал он. – Каждый прожитый здесь день, я буду помнить долго-долго, возможно даже – всю жизнь. Привкус грусти будет добавлять немного горечи в сладостную негу моих воспоминаний. Наверно, это неизбежно, потому что не бывает любви без грусти и радости без печали, – остановился, выкрикнул в пространство:
   – Бла-го-да-рю вас! Благо-да-рю…
   – Да-рю-рю-ю-ю… – повторило эхо.
   Андрей пришел в имение к завтраку, который накрыли в саду. Виолетта Фридриховна была с Андреем весьма любезна. Она даже поцеловала его в щеку и смахнула скупую слезинку. Слова напутствия, которые она ему сказала, Андрей пропустил мимо ушей, уловив в них фальшь.
   Николай пожал Андрею руку, сказал несколько сухих, казенных фраз. Андрей так же сухо ему ответил. Ольга протянула ручку для поцелуя, кокетливо улыбнулась, проговорила нараспев:
   – Жа-аль, что вы покидаете нас, по-ру-чик. Я буду скуча-ать без ва-ас.
   – Приезжайте к нам на будущий год, – сказал глава семейства Михаил Дмитриевич Кутузов, пожав Андрею руку.
   – Благодарю, – сказал Андрей. – Мир вашему дому.
   Дилижанс тронулся. Места, полюбившиеся Андрею за это лето, поплыли мимо окон.
   – Как жаль, что все закончилось. Как жаль, как жаль, как жаль, – запели колеса.
   Эта песня долго звучала в сознании Андрея. А потом ее сменила другая песня, песня военных дорог. Андрей был принят в Военную Академию, погрузился в изучение военной науки, о которой грезил с детства.
   Вспоминал ли он Евгению?
   Он не забывал о ней ни на минуту.
   Он ждал, что вот, откроется дверь, и воздушным призрачным видением впорхнет она, чтобы остаться с ним навсегда. Но… чуда не происходило.
   Андрей написал Николаю Кутузову несколько писем, но не получил на них ответа. Тогда он решился написать его матушке Виолетте Фридриховне. Письмо получилось весьма расплывчатое. О себе Андрей говорил общими фразами, а главный акцент сделал на то, что бесконечно благодарен Кутузовым и господину Патрикееву за участие в его судьбе.
   Виолетта Фридриховна ответила быстро. Она подробно рассказала обо всем, что произошло после отъезда Андрея. Порадовалась за Ольгу, которая стала женой Патрикеева и теперь живет в Европе. Сообщила, что Николая направили на учебу в Голландию. Посетовала на то, что он редко пишет, что писем от него она ждет месяцами, и не знает, здоров ли он, сыт ли, счастлив ли там, на чужбине. Это тревожит ее материнское сердце. Но тревогу заглушают приятные известия от друзей ее супруга Михаила Дмитриевича, которые пребывают в добром зравии, успешны в своих делах и безмерно счастливы, потому что нашли покладистых молоденьких женушек.
   Заканчивалось письмо так:
   – Будем рады вновь увидеть вас в имении, милый Андрюша. Мы перестраиваем дом так, чтобы можно было принимать гостей круглый год, а не только летом. Приезжайте, приезжайте непременно. С любовью Кутузовы.
   Андрей перечитал письмо несколько раз, надеясь найти хоть словечко про Евгению. Не нашел. Понял, что его предчувствие о невозвратной потере было верным. Смирился с тем, что все осталось в прошлом.
   Смирился ли?
   Попытался убедить себя в этом. Попытался…

   Прошло три года. За это время Андрею присвоили звание капитана, стали поручать серьезные дела, готовили к военной миссии в Стамбул, но…
   Генерал Хлынов вызвал Андрея к себе, усадил в кресло, сел напротив, завел разговор по душам. Но чем больше он лил воды, тем сильнее билось сердце Андрея от странного предчувствия. Ему казалось, что сейчас он узнает что-то важное об Евгении. Ему хотелось, крикнуть:
   – Да говорите же, Петр Федорович, говорите.
   Но он сдерживался и правильно делал, потому что Хлынов не любил, когда его торопят, а тем более перебивают младшие по чину. Он медлил, потому что дело было весьма деликатным. Нужно было что-то придумать, чтобы тайна осталась тайной. Наконец он решился.
   – То, о чем мы с вами будем говорить сейчас, должно остаться тайной под семью или даже десятью замками. Поклянитесь мне, капитан, что никто не узнает о нашем разговоре, – сказал генерал, глядя на Андрея.
   Андрей поднялся, приложил ладонь к груди:
   – Клянусь.
   Хлынов улыбнулся:
   – Я внимательно присматривался к вам все это время и убедился, что вы – достойный офицер. Садитесь, – сел напротив. – В дело, о котором пойдет речь, я не имею права посвящать посторонних, потому что здесь замешаны масоны.
   Андрей подумал, что ослышался. Но, тут же решил, что генералу незачем его разыгрывать. Он был серьезен, говорил короткими фразами, обозначая события, известные Андрею.
   Из его слов следовало, что почтенные господа, гостившие в дома Кутузовых – члены тайного общества. Нет, они ничего плохого не замышляют. Они вообще – вне политики. Они заняты другим. Чем? И вот тут-то у Андрея округлились глаза.
   – Масоны владеют тайной телепортации, позволяющей перемещаться в пространстве и времени. Тайна была надежно защищена до тех пор, пока председатель сообщества не женился на чужеземке. Он взял в жены барышню польско-литовских кровей, которая…
   Андрей рванул воротничок мундира. Ему стало трудно дышать. Кровь прилила к лицу, застучала молоточками в висках. Он был готов ко всему, но только не к тому, что Евгения исчезнет, как ее тезка польско-литовская княжна, историю которой он так и не узнал.
   – Что с вами, капитан? – Хлынов встал, открыл окно. – Вы не кисейная барышня, чтобы падать в обморок от пролетевшей мимо осы.
   – Простите, Петр Федорович, – сказал Андрей, вставая. – Я не спал две ночи, наверно…
   – Сядьте, Ермолаев, – приказал генерал. – Ваши оправдания мне ни к чему. Вы врете, и я это чувствую, – усмехнулся. – Вы знакомы с этой особой. Скорее всего, волочились за ней, строили планы, а тут… – хлопнул в ладоши, дунул. – Барышня тю-тю, – сел, посмотрел на Андрея строго. – Вашего приятеля Николая Кутозова отправили в Голландию, чтобы он не мешался под ногами. Ясно? – Андрей кивнул. – Барышня должна была стать женой другого. Так и произошло. Никто не подозревал, что она выведает тайну масонов, похитит документы и исчезнет. Никто не подозревал, – встал. – А должны были себя обезопасить, господа масоны. Ладно. Наша с вами задача состоит в том, чтобы найти беглянку и вернуть ее в родительский дом. Задача кажется легкой, на первый взгляд. Но я вас уверяю, что эта задача почти невыполнимая. Почти… – улыбнулся. – Это почти дает нам надежду. Вам, капитан, эта надежда нужна, чтобы выполнить приказ. Вы, капитан, должны беглянку отыскать и вернуть. Помните, время работает против вас, потому что, чем дольше Евгения будет скрываться, тем меньше вероятность ее отыскать.
   – Скажите, Петр Федорович, а вам известна история исчезновения польско-литовской княжны? – спросил Андрей, вставая.
   – Да, – ответил Хлынов. – Но эта история больше похожа на сказку, как впрочем, и наша, – усмехнулся. – Лет сто назад княжна Евгения, узнав о том, что готовится заговор против ее отца, отправилась в лагерь заговорщиков. Пообещала главарю стать его женой, если он откажется от кровопролития. Он согласился, выдвинув свое условие: их должны обвенчать завтра же. Евгения согласилась. Утром следующего дня тело главаря нашли распятым на кресте, а Евгения бесследно исчезла. Ее долго искали, но так и не нашли. С тех пор неведомая сила охраняла княжество от нашествия врагов. Все замыслы неприятелей становились известны отцу Евгении князю Драгону. Он нападал первым и уничтожал врагов без сожаления. О жестокости князя ходили легенды. Поговаривали, что он убивает и своих подчиненных, недовольных его правлением. Дурная слава быстро разнеслась по округе. Князя стали называть не Драгон, а Дракон-кровопийца. Вот такая история. Я не знаю, о чем думали господа Марцеус, называя свою дочь Евгенией. Но знаю, что нам с вами незачем отыскивать сходство в судьбах этих женщин. Княжна Евгения вела себя благородно, защищая родителей и интересы княжества. А наша беглянка совершила безрассудство, похитив реликвию масонов, которую нам с вами нужно отыскать и вернуть истинным владельцам. Ступайте, капитан…
   – С тех пор прошло три года, – сказал Андрей, посмотрев на чародея. – Я гоняюсь за призраком и не знаю, будет ли конец этим скитаниям.
   Тот улыбнулся, сказал:
   – Все скитания когда-нибудь заканчиваются, капитан. Хочу открыть вам тайну, которую утаил от вас Хлынов. Отправляя вас на поиски Евгении, генерал не сказал вам, что родители дали своей дочери не только имя, но фамилию исчезнувшей княжны. Вы ищите Евгению Марцеус.
   – Что? – Андрей удивленно посмотрел на него. – Вы, господин чародей, хотите сказать, что я влюблен в призрак?
   – Не исключено, – ответил чародей.
   – Увольте меня от подобных шуток, – сказал Андрей раздраженно. Поднялся. – Моя Евгения – живой человек с горячим сердцем и пламенной душой. Я не потерплю…
   – Сядьте, – приказал чародей, возвысив голос. – Сядьте и выслушайте все, что я вам скажу.
   Андрей плюхнулся на стул, словно кто-то с силой надавил ему на плечи.
   – Я здесь для того, чтобы помочь вам, – голос чародея смягчился. – Вы, капитан, запутались. Вы не можете найти выход, не можете поймать призрак потому, что действуете по приказу, а не по зову сердца. Вы, господин Ермолаев, несете военную службу, несмотря на то, что устали подчиняться. Так?
   – Да. Я смертельно устал, – признался Андрей. – Смертельно. Но я не имею права нарушить приказ. Я сам выбрал военную карьеру. Я мечтал о ней. Я был благодарен Патрикееву за рекомендательное письмо, которое помогло мне осуществить мою мечту. Но, порой мне начинает казаться, что я сделал что-то не то, что взяв письмо у Патрикеева, я позволил собой манипулировать, стал марионеткой в расчетливых руках.
   – Здравые мысли, – проговорил чародей, протянул Андрею чашку чая. – Это – травы Тибета, выпейте. Чай поможет вам сконцентрироваться. Пейте, не бойтесь. Я – ваш союзник.
   Андрей сделал несколько глотков, сказал:
   – Ваш чай помог мне согреться. На душе стало легче, спокойнее. Спасибо вам, господин чародей, что выслушали меня. Много лет я носил этот груз в сердце, не решаясь никому поведать свою тайну, – сделал еще глоток. – Позвольте узнать ваше имя.
   – Меня зовут Мариус Марцеус, – ответил чародей, улыбнувшись.
   Андрей уронил чашку. Она ударилась о край стола, разбилась вдребезги. Мариус покачал головой, сказал участливо:
   – Вы, капитан Ермолаев, на грани нервного срыва. Вам нужно забыться и отдохнуть. Прилягте на кровать.
   Андрей почувствовал, как сильные руки подхватили его, уложили на кровать, накрыли пуховым одеялом, неизвестно откуда взявшимся в этой захудалой гостинице. Сон, в который моментально погрузился Андрей, был похож на сон лишь отчасти. Скорее, это была новая реальность, в которую он попал по чьей-то воле.
   Андрей увидел себя едущим в почтовом дилижансе. Куда? В имение Кутузовых.
   На лице Виолетты Фридриховны отразился неподдельный испуг, когда ей доложили о приезде нового гостя.
   – Вас прислали за Николашей? – воскликнула она, увидев Андрея.
   – Нет, – ответил он.
   Она облегченно вздохнула, улыбнулась.
   – От сердца отлегло. Проходите, Андрюша, – протянула руку для поцелуя. – Рада вас видеть. Присаживайтесь, отогрейтесь у камина. Сейчас прикажу, чтобы Николашу позвали…
   В комнату вошел барин, в котором Андрей с трудом узнал Николая. Они обменялись рукопожатиями. Николай предложил выпить за восстановление дружеских отношений, посетовал, что все тогда так нелепо вышло. Позвал супругу. Ею оказалась Адель с пухлыми губками и круглым личиком. Она всплеснула руками, воскликнула:
   – Кого я вижу? Милый поручик Ермолаев, по которому сходили с ума все барышни, – обняла Андрея, поцеловала в щеку. Он растерялся от такой вольности. Адель рассмеялась.
   – Вы все такой же, скромный, застенчивый, хотя уже в чине капитана. Не женились? Нет. Ну, да, да, служба. Если бы Николай не подал в отставку, он бы тоже сейчас был холостяком. Но, к счастью, все позади. Мы вместе. У нас растут замечательные малыши Митенька и Аннушка. Вы их завтра увидите.
   – Ты, брат, приехал во-время и очень кстати, – сказал Николай. – Завтра в нашем доме соберутся все, кого ты знаешь: папенькины приятели, кузина Ольга с сыном Петрушей, родители Адели, барышни Сверчковы. Завтра будет пир горой. Повеселимся от души. Завтра…
   – Завтра, – ворвался в сознание Андрея голос Евгении.
   Он посмотрел по сторонам, но никого не увидел.
   Никого, только тени пляшут по стенам. Только тени…
   Разглядывая их, Андрей понимает, что должен что-то сделать, что-то изменить в этой странной реальности. Но он не знает, что именно.
   Он идет в комнату для гостей, ту самую, в которой жил в первый свой приезд к Кутузовым. Все – на прежних местах. И даже, забытая им книга, лежит на прикроватной тумбочке. Он открывает ее наугад, улыбается, читает вслух:
   – Все в этом мире когда-нибудь заканчивается. Все когда-нибудь приходит к логическому завершению…
   Андрей кладет книгу, ложится на кровать, смотрит на тени, пляшущие на потолке, пытается думает о том, что завтра все будет другим. Не зря же Евгения так много раз повторяла это магическое слово «завтра».
   Но наступает утро, и ничего не меняется. Он – в доме Кутузовых, в комнате для гостей. За окном высятся белые сугробы. За дверью кричат дети. О чем-то спорят хозяева, стучит посудой прислуга. Все эти звуки действуют Андрею на нервы. Он быстро одевается и уходит из дома. Куда? К лесному озеру.
   Андрей идет наугад, утопая в глубоком снегу. Он верит, что отыщет озеро среди этих снежных барханов. Он чувствует, что оно не замерзло, несмотря на стужу. Он надеется, что озеро встретит его сиянием родниковой воды.
   И когда он действительно видит незамерзшую гладь, то не может сдержать крик радости. Он скатывается вниз, зачерпывает в ладони ледяную воду и пьет. Пьет, чувствуя, как она обжигает все внутри. Сжигает все ненужное, освобождает Андрея от горестных дум. Он верит, что все будет хорошо, и они с Евгенией непременно встретятся.
   На противоположном берегу появляется чародей Мариус, машет рукой, кричит:
   – Плывите сюда, князь Андрей!
   Андрей сбрасывает одежду, ныряет в ледяную воду, плывет, широко размахивая руками. Он видит, как преображается картина: снег исчезает, а вместо него появляется трава и цветы. Андрей попадает из зимы в лето. Но не в то лето, когда он впервые встретил Евгению, а в нынешнее лето, наступившее через несколько лет после их разлуки.
   Андрей выходит на берег, бежит к месту тайной встречи, падает лицом в траву, стонет:
   – Где ты, Евгения? Где? Почему ты не захотела убежать со мной? Почему убежала одна? Зачем ты похитила безделушки масонов?
   – Вы задаете слишком много вопросов, капитан, – раздается голос.
   Андрей поднимает голову, видит Мариуса, сидящего напротив.
   – Вы задаете слишком много вопросов, а вам нужно задать один, главный вопрос, – говорит он, пристально глядя в глаза Андрея.
   – Вы – брат Евгении? – спрашивает тот.
   – Нет, я – ее прадед, в честь которого назвали маленького Мариуса, – встает.
   Андрей тоже поднимается, говорит:
   – Знаете, нынче ночью я понял, что должен подать в отставку. Став свободным, я смогу делать то, что сам посчитаю нужным. Я буду искать Евгению по-другому.
   – Как? – поинтересовался Мариус.
   – Я обойду все здешние имения, узнаю все о семье Марцеус, и…
   – осекся, увидев хитрые огоньки в глазах Мариуса. – Погодите, я снова запутался. Зачем мне куда-то ходить, если я могу узнать все у вас? Где находится ваше имение?
   – Здесь, – ответил Мариус, указав на озеро.
   Андрей нахмурился, а Мариус рассмеялся.
   – Я мог бы сказать вам, что дом наш утонул в этом озере, что мы подводные жители, но это было бы слишком жестокой шуткой. Поэтому я скажу вам правду. Это озеро принадлежит семье Марцеус более ста лет. Здесь, по преданию, утонула дочь князя Драгона Евгения. Поэтому всех детей в нашем роду с малолетства учат плавать. Все Марцеус – прекрасные пловцы. Вы в этом убедились. А усадьба наша находится вон за тем леском, – он махнул рукой, указав направление.
   – Усадьба небольшая, неприметная, расположена она вдали от проезжей дороги. Мы ведем замкнутый образ жизни, поэтому люди рассказывают о нас много разных небылиц. Но, ни одна из них не имеет ничего общего с реальностью. Ни одна. Запомните это, князь.
   – Почему вы называете меня князем? – поинтересовался Андрей.
   – А разве, это не так? – ответил Мариус вопросом на вопрос. – Разве вы не чувствуете себя князем? Разве не хотите быть им?
   – Нет, – ответил Андрей. – Я не тщеславный человек. Я готов стать лесником, если это поможет вернуть Евгению, – запрокинул голову, выкрикнул:
   – Где ты, Евгения? Где?
   – Я здесь, – раздался рядом тихий голос, голос Евгении.
   Андрей увидел тень, мелькнувшую за деревьями, посмотрел на Мариуса с надеждой. Тот улыбнулся, сказал:
   – Догоняйте, догоняйте ее, князь. Прижмите к груди и не отпускайте до тех пор, пока не наступит завтра.
   Андрей помчался в погоню за тенью. Он несколько раз крикнул:
   – Постой, Евгения, подожди!
   Но никто не ответил ему. Тень не остановилась. Тогда Андрей решил прекратить бессмысленную погоню, которая измотала его, лишила сил. Он остановился у дерева, проговорил:
   – Евгения, я люблю тебя. Люблю… Все эти годы я думал о тебе постоянно. Я мечтал, что однажды ты шагнешь мне навстречу, и…
   Отделившаяся от дерева тень, прижалась к нему так крепко, что он потерял почву под ногами. Он почувствовал, что вновь перенесся в иную реальность, в которой с ним происходит нечто фантастическое. Он прижимает к груди Евгению. Он чувствует ее сердцебиение. Его пьянит запах ее волос. Его баюкает ее голос. Ее нежный голос, который он так долго мечтал услышать. Он слушает ее и все крепче, крепче прижимает к груди. Его объятия ослабевают лишь тогда, когда над землей встает рассвет. Он чуть отстраняется, смотрит на Евгению, которая с годами стала еще прекраснее, спрашивает:
   – Зачем ты похитила реликвии масонов?
   – Чтобы обменять их на нашу свободу, – отвечает она. – Мы вернем им сокровище тогда, когда получим документы, освобождающие тебя от военной службы, а меня от необходимости быть женой масона.
   – Почему ты сразу не убежала со мной? – спросил Андрей.
   – Потому что я не была уверена в твоих чувствах, – призналась она. – Теперь я знаю, насколько они сильные.
   – Почему ты ничего не рассказала мне, не объяснила? – задал он новый вопрос.
   – Я не могла. Не имела права выдавать чужие секреты, – ответила она. – Я не знала, можно ли тебе доверять. Ты ведь жил в доме Николая. Ты мог запросто проговориться, и нас бы с тобой просто убили. К счастью, этого не произошло.
   – Скажи, а почему ты выбрала меня, а не Николая? – спросил Андрей.
   – А почему ты выбрал меня, а не Ольгу? – задала она свой вопрос.
   – Потому что Ольга – бездушная, лживая кукла, – ответил Андрей, вспомнив кокетливую Ольгину улыбку и неприятное ощущение, оставшееся от поцелуя, поежился. Евгения улыбнулась, сказала:
   – Николай тоже вызывает у меня неприятные чувства. Он никогда меня не любил. Он играл в любовь, а на самом деле был шпионом, приставленным ко мне будущим супругом, приказы которого ревностно выполнял. Порой что-то человеческое проскальзывало во взгляде Николая, и тогда мне казалось, что появился шанс на спасение. Но в следующий миг, все менялось, и тогда я перестала тешить себя надеждой, – улыбнулась. – Не думай, я не смирилась. Я стала искать спасение сама. Я молила Господа о помощи, и Он послал мне ее.
   В доме Кутузовых появился милый простоватый мальчик с открытым взглядом ясных глаз. Он был далек от интриг, плетущихся в этом доме. Он бы никогда ни о чем не узнал, если бы не встретил на берегу озера русалку. Он затеял с ней игру и угодил в омут, попал в водоворот, который закружил его и утащил на дно.
   Но даже на дне озера мальчик продолжал думать, что все происходит наяву. Он страдал, мучился, любил и ненавидел, испытывая чувства, которые неведомы жителям подводного царства. И тогда морской царь Драгон решил вернуть мальчику жизнь. Он по-царски наградил его, даровал княжеский титул и выдал за него замуж свою единственную дочь Евгению. Они поселились недалеко от озера. Их маленькое, неприметное имение находится вдали от дороги, вдали от любопытных, завистливых глаз. Они редко выходят в свет, поэтому про них придумано много разных фантастических историй. Но, не одна из них не имеет ничего общего с реальностью. Ни одна…

   Андрей вернулся в реальность. Понял, что сидит в седле, а впереди занесенный снегом почтовый тракт. Вспомнил, что генерал Хлынов приказал ему доставить в приграничный штаб важное донесение. Андрей должен был выполнить приказ очень быстро, но ехать дальше было не только бессмысленно, но и опасно.
   Мороз усилился. Из-за туч выплыл месяц. Его неоновый свет преобразил снежную равнину, через которую лежала дорога. Снег заблестел, заискрился. Капитану показалось, что из-под конских копыт полетели в разные стороны искры, а неведомая сила подняла его над землей и понесла в усыпанное звездами небо. Мгновение Ермолаев раздумывал, а потом натянул поводья. Конь остановился у постоялого двора.
   Распахнулась дверь, на крыльцо вышла полногрудая хозяйка, смерила гостя недоброжелательным взглядом, сказала, что осталась только одна комната, но навряд ли он захочет в ней ночевать.
   Ермолаев ответил, что он – солдат, привыкший к походной жизни, поэтому будет рад любому ночлегу и щедро заплатит, если хозяйка накормит его горячей едой. Та улыбнулась, пригласила гостя в дом. Она провела его по длинному узкому коридору в самую дальнюю и, по-видимому, самую маленькую комнату.
   – Света здесь нет, – сказала она, толкнув скрипучую дверь. – Я принесу вам керосиновую лампу.
   – Принесите заодно и чайник с чаем, – попросил Ермолаев.
   – Обычно наши постояльцы пьют чай у камина, но для вас я сделаю исключение, – пробурчала хозяйка.
   Ермолаев вошел в комнату, снял полушубок, бросил на стул, лег на кровать, закинул руки за голову, посмотрел на тени, пляшущие на потолке, ухмыльнулся:
   – Тени, тени, тени, везде и всюду. Тени преследуют меня, – приподнялся, посмотрел в окно.
   Снежная равнина, залитая лунным светом, напомнила ему озерную гладь. Ермолаев отвернулся от окна, приказал себе не думать больше о лесном озере, не вспоминать Евгению, не бередить душу. Ему пора понять, что чудо, которое он ждет столько лет, никогда не произойдет.
   Он заметил на стене шнурок от звонка, дернул. Прибежала хозяйка. Извинилась, что заставила его ждать. Ей пришлось принимать новых постояльцев, вот она и задержалась. Она поставила чайник с чаем на прикроватный столик, сказала:
   – А уж еду я вам сюда не понесу, господин офицер. Потрудитесь пройти в гостиную. Еда будет готова через пять минут.
   Хозяйка ушла. Ермолаев зажег лампу, посмотрел на неровное пламя фитилька, вздохнул:
   – Все в нашей жизни когда-нибудь заканчивается. Все…
   Пошел в гостиную, сел за крайний стол, чтобы лучше видеть всех постояльцев. Людей было много. Лица у всех были сосредоточенно задумчивыми. Было видно, что никто из них не планировал делать эту остановку и, наверно, каждый подсчитывал свои убытки.
   Андрей повернул голову к камину, в котором потрескивали дрова. Не сразу увидел сидящую в темном углу барышню, кутающуюся в шубку. Что-то в ее облике показалось капитану знакомым. Екнуло сердце.
   Барышня вытащила из муфты ручку, подула на озябшие пальчики, спрятала ручку обратно. Лицо барышни невозможно было разглядеть, потому что она прятала его за большим воротником.
   Неведомая сила подтолкнула Ермолаева к камину. Он взял маленькую скамеечку, уселся напротив барышни, спросил:
   – Вы озябли?
   Она кивнула, опустила голову так, что лица совсем не стало видно. Он, так долго ждавший этой встречи, не сразу осознал, что все происходит наяву, что перед ним настоящая Евгения, а не призрак, не фантом, не мираж, могущий исчезнуть в любую минуту.
   Он дотронулся до озябших рук барышни, почувствовал, как все внутри запело, словно разлился внутри солнечный свет. Тогда он снял с головы барышни берет, отогнул воротник, выдохнул:
   – Ев-ге-ни-я…
   Она сжала губы, чтобы скрыть их дрожь, склонила голову. Ермолаев прижал ее руки к губам, прошептал:
   – Милая моя, дорогая моя Евгения, как ты сюда попала? Что заставило тебя убежать из дома в такую стужу?
   Она высвободила свои руки, прижала их к лицу, чтобы он не видел водопада слез, льющихся из ее глаз. Ермолаев попытался убрать ее руки, но она не позволила ему сделать это.
   Распахнулась входная дверь, впустив внутрь морозный воздух и засыпанного снегом возницу.
   – Ну и погодка, – сказал он, сбивая снег. – Только что светил месяц, сияли звезды на небе, и на тебе – светопреставление – метель. В один миг замело все дороги. Хорошо, что мы успели до непогоды. Задержись мы в пути на несколько минут, пропали бы. Повезло нам, господа, повезло.
   Возница потопал ногами, скинул тулуп, пошел к столу. Хозяйка поставила перед ним дымящийся борщ и ватрушки. Возница с аппетитом поел, задремал.
   Ермолаев взял Евгению за запястья, спросил:
   – Ты убежала из дома, чтобы отыскать меня?
   – Да, – ответила она еле слышно. Убрала руки от лица, посмотрела на него. – Мне все равно, что будет с нами завтра. Я рада, что у нас есть сегодня.
   – И я рад, что у нас с тобой есть это сегодня. Что метель дороги замела, что ветер в трубе воет, что твои глаза светятся счастьем.
   Евгения подалась вперед, обхватила его за шею, зашептала:
   – Я люблю, люблю вас, князь Андрей. Люблю с той самой минуты, когда мы встретились у озера. Если вы прогоните меня, я… – она отстранилась, посмотрела в его сияющие глаза, улыбнулась. – О, как я счастлива, что мы встретились. Что я наконец-то тебя догнала, что…
   Возница громко кашлянул, заворочался во сне. Евгения и Андрей переглянулись.
   – Бежим отсюда, – предложила она. – Давай возьмем почтовую карету, и… – спохватилась. – Прости, я совсем забыла, что ты на службе. Ты же должен отвезти важные документы. Ты…
   – Ни слова больше, – прижав ладонь к ее губам, попросил Андрей. – Идем.
   Он взял ее за руку, повел по длинному, узкому коридору в свою маленькую комнату. Зажег керосиновую лампу, налил в чашки чай, сказал:
   – Этот чай особенный. Его собирали монахи в горах Тибета. Он поможет тебе успокоиться.
   Евгения присела на край кровати, взяла в руки чашку, сделала глоток. Андрей опустился перед ней на колени, сказал:
   – Я люблю тебя, люблю… Когда ты рядом, я забываю про все на свете, теряю рассудок. Я согласился на кочевую жизнь только потому, что пытался забыть тебя, пытался заглушить так неожиданно возникшие в моей душе чувства. Но разлука с тобой меня убивает. Сердце мое превратилось в камень, а моя душа похожа на ледяную пустыню.
   – Я растоплю этот лед, – сказала Евгения, поцеловав его в губы.
   Огонь, вспыхнувший в их сердцах, был таким жарким, что растопил лед не только внутри, но и снаружи. Метель утихла. Мороз ослабел. Лошади в конюшне бодро заржали.
   Возница открыл глаза, потянулся, спросил хозяйку:
   – А где моя пассажирка?
   – Уехала, – ответила та.
   – Как уехала? – воскликнул возница, вскочил. – Куда? Ты, Глафира, эти шутки брось.
   – А я не шучу, Анисим, – ответила хозяйка, скрестив на груди руки. – Пассажирка твоя рано утречком села в твою почтовую карету и уехала, а куда, мне не известно.
   – Глафира, ты белены объелась, – закричал возница. – Да, как же она могла сесть в карету. Кто же на козлы то сел, призрак что ли?
   – Вовсе не призрак, а красавец офицер, – сказал Глафира с долей превосходства. – Я сама им конюшню отворила.
   – Ты? – возница плюхнулся на лавку. – Сдурела баба. Да как же это ты сподобилась, а?
   – Так и сподобилась, – ответила она, бросив на стол увесистый кошелек.
   Возница схватил его, высыпал на стол золотые монеты, присвистнул:
   – Да, это ж – целое состояние!
   – Целое, я с тобой согласна, Анисим, – проговорила Глафира, усевшись рядом.
   – А что господа, обещали вернуться или как? – спросил Анисим, приобняв Глафиру.
   – Обещали вернуться, – ответила она, улыбнувшись.
   – Выходит, мне их здесь дожидаться нужно, – объятия Анисима стали крепче.
   – Выходит, – подтвердила Глафира.
   – А ты, Глафира, с меня за постой деньги брать будешь? – спросил Анисим, ткнувшись губами в ее румяную щеку.
   – Буду, – ответила она, забрав кошелек.
   – И любить меня тоже будешь? – спросил Анисим.
   – И любить буду, – ответила она, обняв его за шею. – Я ведь, Анисим, давно жду, когда ты на моем постоялом дворе навсегда останешься. А ты все мимо, мимо, мимо, – рассмеялась. – Спасибо метель помогла. Да и барышня с офицером не последнюю роль сыграли. Им поклон низкий.
   – Эх, Глафира, что ж ты раньше-то ничего про чувства свои не говорила, – воскликнул Анисим.
   – Ждала, когда ты сам догадаешься, – ответила она, поцеловав его в заросшую щетиной щеку.
   – Ох, Глафира, да, кабы я совсем не догадался, чтобы ты делать стала? – спросил Анисим.
   – Другого бы нашла, – рассмеялась она. Встала, пошла на зов постояльца.
   – Вот ведь, как оно все обернулось, – сказал Анисим, улыбаясь. – Ох, и заживу я теперь, как барин. Ох, и заживу…

   Почтовая карета катилась по заснеженной дороге, увозя Евгению и Андрея в неизвестность.
   Им было все равно, что произойдет завтра.
   Они были счастливы, что у них есть этот день, этот миг, когда они вновь обрели друг друга.
   Обрели и поклялись никогда больше не разлучаться. Ни-ког-да…
   Это удивительное слово превратилось в бескрайнюю снежную равнину, через которую бежала дорога, упирающаяся в синее, безоблачное небо.
   О безоблачности будущей жизни не думала ни Евгения, ни Андрей.
   Он понимали, будущее предсказать невозможно. Так же, как невозможно предсказать появление облаков на небосводе, бурю, метель или засуху.
   Все происходящее в природе, происходящее в людских судьбах, происходит внезапно.
   Важно никогда не изменять себе, помнить о тех обещаниях, которые были даны, и держать свое слово.
   «Да будет ваше: «да, да», «нет, нет»; а что сверх этого, то от лукавого» [8 - Евангелие от Матфея 5:37.].

   Анисим надел тулуп, вышел на улицу. Солнце ярко светило, снег сверкал, искрился, звонко поскрипывал под ногами. От этого на душе Анисима стало радостно, захотелось петь и смеяться. Он вдохнул полной грудью морозный воздух, запрокинул голову вверх, выкрикнул:
   – Ах, как жить-то хорошо, Господи! Как приятно чувствовать себя свободным, вольным делать все, что душеньке твоей пожелается! Кра-со-та-а-а!
   Анисим опустил голову, посмотрел на снежную долину, на дорогу, упирающуюся в горизонт, улыбнулся:
   – Однако, половина зимы миновала, весна не за горами, а там…
   Анисим не закончил свою мысль, его насторожил звук шагов. Он повернул голову и замер, увидев прямо перед собой высокого господина в дорогой меховой шубе. Лицо господина было бледным и весьма неприятным, взгляд суровым, пробирающим до нутра. Господин опирался на дорогую трость с набалдашником в виде львиной головы с открытой пастью. Анисим почувствовал, как тело налилось свинцом, превратив своего хозяина в соляной столп. Голос господина прозвучал раскатом грома, или это Анисиму показалось с перепуга.
   – Где барышня, которую ты вез в своей карете? – спросил господин, ткнув Анисима в грудь острием трости.
   – По-о-о-чем мне зна-а-ать, – ответил Анисим странным писклявым голосом. А в мыслях пронеслось:
   – Пропал. Пропал ни за грош. Нет, именно за грош-то и пропал. Позарился на золотишко, и вот – на тебе…
   – Значит, ты хочешь сказать, что привез барышню сюда, на постоялый двор, а она взяла и исчезла? – спросил господин, сдвинув брови.
   От этого его узкие глаза стали еще уже и злее. Анисим втянул голову в плечи, пропищал:
   – Так точно-с.
   Господин опустил трость, минуту смотрел мимо Анисима, потом перевел взгляд на него, ухмыльнулся:
   – Завидую твоей способности спать, где придется. Следуй за мной.
   Развернулся, пошел вперед по скрипучему снегу. Анисим заметил, что под ногами господина снег не поет, а стонет. От этого все в душе самого Анисима застонало.
   – Господи, прости меня грешного, – зашептал он. – Клянусь, что больше…
   – Никогда не давайте поспешных обещаний, – проговорил господин, резко обернувшись. Анисим от неожиданности крякнул и присел. Господин ткнул тростью в его грудь, сказал:
   – Никогда больше не божись за моей спиной. Я этого не люблю. Да и поздно уже божиться, когда по уши увяз в грехах.
   – Да, я-с, я… – Анисим осекся.
   Господин посмотрел на него так, что стало ясно, Анисим пропал, пропал окончательно. Жизнь, казавшаяся ему такой счастливой, яркой, праздничной, вдруг стала черной, унылой, потерла смысл. Солнце скрылось за тучи, пейзаж изменился до неузнаваемости.
   – Я нанимаю тебя на службу, – сказал господин. – Ты будешь теперь моим лакеем. А звать я тебя буду Фимкой, ясно?
   Анисим кивнул. Господин убрал трость, приказал открыть дверь. Анисим подобострастно улыбнулся, распахнул дверь. Навстречу гостю выбежала Глафира. Она открыла рот, но не успела произнести ни слова, господин ткнул ее в грудь своей тростью, приказал:
   – Веди в комнату.
   Она не спросила, в какую, потому что поняла, что появление этого странного господина напрямую связано с ночной гостьей, которую привез Анисим. Глафира запоздало подумала о том, что не зря не хотела ее впускать, но изменить произошедшее было не в ее власти, поэтому незачем теперь себя корить и терзаться угрызениями совести.
   – Ты права, Глафира, – сказал господин, шедший следом за ней. – Вздыхать, в самом деле, поздно. А вот успокоиться стоит, потому что ты, Глаша, – пешка в большой игре. От тебя ничего не зависит. Приютив беглянку, ты сделала доброе дело, а заодно положила золотую монету на чашу спасения своей души, отсрочила судный час.
   Глафира вздрогнула, втянула голову в плечи, пошла быстрее. Распахнула дверь комнаты, где провели ночь барышня и офицер, сказал глухим голосом:
   – Я тут еще ничего не трогала.
   – Прекрасно, – проговорил господин, похлопав ее ладонью по щеке. – Прекрасно…
   Он вошел в комнату, взял чашку, поднес к носу, сказал:
   – Ах, как вы боитесь, Евгения. Боитесь не за себя, за князя. Ваш страх, моя дорогая, не напрасен, – поставил чашку на стол, провел рукой по простыням, поморщился. – Игра будет долгой и не такой простой, как нам думалось. Но… – улыбнулся. – Я – азартный человек, и дополнительные трудности меня подбадривают, зовут к свершениям, подсказывают, что нужно принимать особые решения.
   Он повернулся, посмотрел на притихших Глафиру и Анисима, спросил:
   – Давно они уехали?
   – На рассвете, – ответила Глафира.
   Господин улыбнулся, проговорил нараспев:
   – Мы покинем этот мир с первыми лучами солнца – красиво и весьма романтично, – ткнул Анисима тростью в грудь. – Едем, Фимка.
   Вышел из комнаты, пошел к выходу. Глафира вцепилась в грудь Анисима, завыла, запричитала. Он рассердился, оттолкнул ее, прикрикнул:
   – Ты что, как покойника меня оплакиваешь. Вернусь я, вернусь, не сумлювайси. Жди.
   Это его «жди» Глафиру отрезвило. Она вытерла слезы, перекрестила Анисима, сказала:
   – В добрый путь, милый.
   Анисим поцеловал ее в горячие пухлые губы, пошел прочь. Глафира прислонилась к стене, зажала рот рукой и стояла так, пока не закрылась входная дверь. Оставшись одна, Глафира дала волю своим чувствам. Она плюхнулась на пол, обхватила голову руками и завыла в голос. Она раскачивалась из стороны в сторону, причитала, корила господина, который увез милого сердцу Анисима. Глафира перебирала все известные ей бранные слова, желала господину провалиться сквозь землю, а Анисиму поскорее вернуться обратно. Постепенно и слова, и слезы иссякли. Глафира вытерла глаза, рот, поднялась, одернула юбку, сказала:
   – Вот и закончилось мое недолгое счастье. Пора приниматься за работу, – прижала ладонь к груди, почувствовав мешочек с деньгами, оставленный офицером, улыбнулась. – Что это я тут сырость развела? Да, разве при таких деньгах плачут? Эх, Глаша, Глаша, иди вари кашу, да встречай гостей со всех волостей.
   Глафира пританцовывая пошла на кухню. Через пару часов она совершенно забыла и про Анисима, и про странного господина с колючим взглядом, и про все, что происходило на ее постоялом дворе…

   Анисим вышел на улицу. Карета странного господина уже стояла у крыльца и была такой же странной, как и ее хозяин.
   – Поехали, – приказал господин, захлопнув дверцу.
   Анисим уселся на козлы, хлестнул коней, почувствовал, как карета поднялась над землей и полетела. Тройка вороных с лоснящимися гривами была похожа на больших черных птиц. Движения их были красивыми, слаженными. Анисиму показалось, что лошади сами знают, что от них требуется, а он сидит на облучке для видимости, просто потому, что кто-то же должен управлять каретой.
   За пару часов они преодолели расстояние, которое обычные лошади прошли бы за сутки. Поэтому, когда на горизонте показалась почтовая станция, Анисим не удивился. Он чуть натянул поводья, лошади опустились на землю, остановились у крыльца.
   Анисим открыл дверцу кареты, склонился, приветствуя господина. Тот одобрительно похлопал его по склоненной спине, сказал:
   – Молодец, Фимка. Напои лошадей, и поедем дальше.
   Анисим побежал выполнять приказ. Господин поднялся на крыльцо, толкнул дверь, вошел в дом. В помещении было душно и многолюдно. Господин поморщился, подозвал хозяина, спросил, не останавливались ли у них офицер и юная барышня.
   – Как же-с, были-с, были-с, – затараторил хозяин.
   Он был маленького роста, кругленьким, похожим на мячик. Маленькие, близко посаженные глазки хитро поблескивали в ожидании вознаграждения.
   – Означенные господа поменяли лошадок и поехали дальше. Когда это было-с? Часов пять назад. Если вы хотите их догнать-с, то у меня есть прекраснейшие лошадки, которых я держу-с для особых случаев, – он улыбнулся, дав понять, что готов помочь господину в столь деликатном деле. Но господин нахмурился, ткнул его тростью в грудь, сказал раздраженно:
   – Вы слишком болтливы, Ступаков, слишком алчны и завистливы. Это плохие качества. Избавляться от них нужно и чем скорее, чем лучше. А за информацию спасибо. Прощайте, – развернулся, вышел, громко хлопнув дверью.
   Несколько минут Ступаков стоял с открытым ртом, пытаясь понять, что сейчас произошло. А когда растерянность прошла, и сознание подсказало, что нужно получить деньги за услугу, Ступаков выбежал на улицу и остолбенел, увидев летящую над землей громадную черную карету, запряженную тройкой вороных коней.
   – Все, больше не пью, вот те крест, не пью, – прошептал он, перекрестив рот.

   Лошади летели над землей, унося карету все дальше. Анисиму хотелось, чтобы это странное путешествие поскорее закончилось. Поэтому, когда вдалеке показалась та самая карета, в которой он вез барышню, Анисим несказанно обрадовался. Он повернулся, крикнул:
   – Я вижу беглецов!
   – Придержи лошадей, – приказал господин.
   Анисим растерялся и не сразу натянул поводья.
   Лошади опустились на землю, остановились. Господин вышел из кареты, потянулся, посмотрел на изумленного Анисима, сказал:
   – Пусть устроятся на ночлег. Теперь им от нас никуда не деться. Ни-ку-да…
   Господин рассмеялся, пошел вперед. Анисима этот смех напугал. Он поежился, пожалел бедную барышню, которая накликала на себя такую беду. Вспомнил про Глафиру, спросил:
   – А мы скоро назад вернемся?
   – Не скоро, – ответил господин, остановился. – А вот стемнеет уже скоро, и тогда… – повернулся, подмигнул Анисиму. – Жизнь – веселая штука, да Фимка? Думал ли ты, что будешь управлять такими чудо-конями?
   – Нет, – признался Анисим. – Я и слыхом не слыхивал, что такие кони бывают, где уж мне мечтать об них.
   – Людям многое неведомо, – проговорил господин, глядя вдаль. – Будущее для них – загадка, поэтому они фантазируют, строят планы, мечтают, и не знают того, что ткач, ткущий полотно вечности, может в любой миг отрезать нить, – он полоснул тростью по невидимой нити, посмотрел на Анисима своим леденящим душу взглядом. – Подумай, Фимка, в любой миг… В этот самый миг…
   Лошади встали на дыбы, заржали. Анисим чуть не слетел с козел, перепугался, принялся истово креститься. Господин захохотал:
   – Какие же вы все глупцы… Вы осеняете себя крестным знамением, надеясь, что оно защитит вас от сил зла. Но это не так, – он ткнул Анисима тростью в грудь. – Запомни, Фимка, бездумные механические действия никого не спасут. Если нет веры, то все старания напрасны. Ты можешь махать руками до рассвета, но при этом ты все равно останешься беззащитным. Ты, Фимка, – легкая добыча, особенно здесь, в степи.
   Анисим посмотрел по сторонам, понял, что господин прав. До горизонта простирается белоснежная равнина. По дороге не проехала ни одна карета. И, если сейчас господин решит прикончить его, то к утру его тело заметет снегом, и никто не узнает, куда пропал Анисим Увертков. Никто не станет печалиться о нем. Никто, кроме Глафиры.
   – Не станет она о тебе печалиться, Фимка, – сказал господин, опустив свою трость. – Глафира твоя уже нового возницу обхаживает. Дурная она баба, завистливая. Забудь о ней. Ни к чему тебе, Фимка, горестные думы, освободись от них.
   – Легко сказать, освободись, – вздохнул Анисим. – Что делать-то, коли в голову эти думы лезут, как нечисть какая-то.
   – Нечисть, Фимка, никогда никуда не лезет, – проговорил господин с улыбкой. – Она приходит по-хозяйски и подчиняет себе людишек, парализуя их волю. Они пыжатся, называют себя вершителями судеб, и не ведают о том, что слепо следуют за поводырем, которого ты, Фимка, окрестил нечистым. А можешь ли ты ответить на вопрос: что такое чистота? Есть ли безгрешные люди на земле?
   – Ну… – Анисим вытянул вперед губы, чтобы хоть как-то скрыть свое невежество. Господин покачал головой, погрозил ему пальцем, сказал:
   – Не говори ничего, Фимка, чтобы не быть человеком, о котором сказано: «у глупца не хватает мудрости, и он всем выскажет, что он глуп» – прекрасные слова. А ты про них ничего не знаешь, но при этом ты не стесняешься поучать других. Ты – мудрец в своих собственных глазах. Но что такое – твоя мудрость? Бе-зу-мие, Фимка, безумие, – господин погладил лошадей по лоснящимся гривам, улыбнулся. – Люди считают себя мудрецами, но они ничего не знают так, как должно знать. Они смотрят на черное и говорят, что это плохо. Но взгляни на моих лошадей. Разве они безобразны?
   – Нет, – сказал Анисим. – Ваши лошади прекрасны.
   – Вот именно, прекрасны, – проговорил господин. – В черном цвете моих лошадок – чистота. Они – чистейшие создания. Они мудрее людей, мудрее. И не только они… Ладно, пора ехать. Ехать, а не лететь. Понял, Фимка?
   – Понял-с, – ответил Анисим.
   Господин уселся в карету, плотно закрыл дверцу. Анисим натянул поводья, лошади пошли неспешным шагом.
   Небо заволокли тучи. Начала сгущаться темнота. Была она кокой-то особенно тягучей, словно не ночь пришла на землю, а черный туман укутал ее своим плащом.
   Анисим ничего не заметил, потому что размышлял над словами господина и соглашался с ним в отношении своей глупости. Ведь если бы он, Анисим, был умным человеком, то ни за что не угодил бы в западню. Верно говорят: «глаза глупца – на конце земли».
   – И, эх, грехи мои тяжкие, – вздохнул Анисим, искоса посмотрев на карету.
   – Не вздыхай, Фимка, – крикнул господин. – Мы уже у цели.
   Он был прав из тьмы, словно из-под воды, вынырнули огоньки постоялого двора. Лошади пошли быстрее. Ветер принес запах съестного. Анисим проглотил слюну, подумав о том, что ничего не ел с самого утра. Запах пищи возбудил в нем такое жгучее желание, что он готов был съесть целого поросенка. Он уже предвкушал сытный ужин, но господин строго сказал:
   – Отведи лошадей на конюшню, и не вздумай входить в дом.
   – А… – Анисим чуть не заплакал от обиды.
   – Еду тебе принесут, – сказал господин, ткнув его тростью в грудь. – Ступай.
   – Слушаю-с, – Анисим склонил голову.
   Господин поднялся по ступеням, распахнул дверь, выпустив наружу свет и дурманящий запах еды. Анисим схватился за живот, зажмурился от резкой боли, упал ничком в сугроб и замер.
   – Уберите эту падаль, – приказал господин, захлопнув за собой дверь.
   Лошади взвились на дыбы, дружно ударили копытами по мертвому телу Анисима, и оно исчезло, стало частью тьмы, окутавшей землю.
   – Чем могу вам служить? – спросил хозяин постоялого двора, подобострастно улыбнувшись господину. Был он худым и длинным, как жердь. Одежда на нем висела, подчеркивая излишнюю худобу. На узком бледном лице сильно выделялись скулы, делая хозяина похожим на скелет, обтянутый кожей.
   – Где они? – спросил господин, ткнув хозяина острием трости во впалую грудь.
   – В дальней комнате, – ответил тот, склонившись. – Они ни о чем не подозревают, мой господин. Мы постарались сделать все, как вы приказали.
   – Хорошо, – сказал господин, распахивая полы длинной шубы. – Помоги мне снять эту тяжесть. Я устал таскать ее на своих плечах.
   Хозяин помог ему снять шубу. Одобрительно закивал, увидев дорогой мундир с аксельбантами. Протянул господину зеркало. Тот придирчиво осмотрел себя, пригладил свои черные, лоснящиеся волосы, улыбнулся.
   – Прекрасная работа.
   Развернулся, пошел по коридору к дальней комнате. Трижды стукнул набалдашником трости в дверь, толкнул ее, остановился на пороге.
   – Вот так встреча, – сказал он, усмехнувшись. – Не ожидал увидеть здесь тебя, Мариус.
   Вошел внутрь, плотно закрыл дверь.
   – А я тебе ждал, Даниил. Ждал, чтобы напомнить о нашем договоре, который ты нарушаешь, – проговорил высокий привлекательный мужчина, поднявшись из глубокого кресла с подлокотниками в виде солнечных дисков.
   – Я договор не нарушаю, а слегка корректирую, – проговорил господин, стукнув тростью об пол. Появилось массивное кресло с подлокотниками в виде львиных голов с раскрытыми пастями. Господин уселся в него, закинул ногу на ногу.
   – Я знал, что тебе нельзя доверять, Даниил, – сказал Мариус, сев в свое кресло.
   – Милый мой, доверять в этом мире никому нельзя. Ни-ко-му. Вспомни, что говорилось еще в древности: «не верьте другу, не полагайтесь на возлюбленную, от лежащей на лоне твоем стереги двери уст твоих» [9 - Книга Пророка Михея 7:5.]. Осторожность – наше главное правило. Я о нем никогда не забываю, – проговорил Даниил с улыбкой.
   – Мы тоже его помним, поэтому надежно спрятали Евгению и князя, – сказал Мариус.
   – Ты продолжаешь считать Ермолаева спасителем? – спросил Даниил, скривившись.
   – Я это знаю, – ответил Мариус. – Я понял это с самой первой минуты, когда увидел его у озера.
   – Скажи честно, Мариус, тебе понравилась роль мальчугана?
   – Да. Но к нашему разговору это не имеет никакого отношения.
   – Почему же? – воскликнул Даниил. – Я могу похлопотать за тебя, Мариус, и ты вновь станешь семилетним мальчиком, забудешь обо всех терзающих тебя проблемах, перестанешь вредить мне, и…
   – Довольно кривляться, господин Патрикеев, – прервал его Мариус. – Ты обещал освободить Евгению, если князь отыщет ее и вернет из мира теней. Он это сделал. Теперь твой черед выполнять свои обещания.
   – Твой князь спас Евгению лишь потому, что ты ему помог. Ты первым нарушил наш договор, Мариус, ты, а не я, – проговорил Патрикеев, выставив вперед свою трость. – Давай перестанем упрекать друг друга и заключим новый договор.
   – Еще одно столетнее соглашение? – спросил Мариус, сдвинув брови.
   – Наши герои столько не проживут, – сказал Патрикеев, рассмеявшись. Опустил свою трость. – Ты же знаешь, что время, отведенное людям на этой земле, ограничено. Давай и мы ограничим наши временные границы любимым словом Евгении. Пусть слово «завтра» будет пределом нашего договора.
   – Хорошо. Что ты хочешь?
   – Пусть она расскажет ему свою настоящую историю. И если он после этого не разожмет своих объятий до рассвета, то я освобожу их. Если нет… – он поднялся, стукнул тростью об пол. – Финал нашей истории будет таким: на рассвете найдут замерзшего в степи офицера. Найдут его лишь потому, что он вез важное донесение на приграничный пост.
   – Позволь и мне выставить свои условия, – проговорил Мариус, поднявшись. – Ты должен немедленно убрать своих слуг, чтобы эта ночь была настоящей.
   – Ладно, – сказал Патрикеев, стукнув трижды об пол.
   Тьма за окном моментально исчезла. Из-за туч показалась полная луна. Снег заискрился, засверкал в ее свете. Послышался звон бубенцов.
   – Едут, – сказал Мариус и исчез.
   – Едут, – проговорил Патрикеев, потерев руки. Вышел в коридор, сказал хозяину:
   – Пусть все идет своим чередом. Ждите моих указаний.
   – Как обычно, до рассвета? – спросил хозяин.
   – До рассвета, – ответил Патрикеев и исчез.
   Хозяин постоялого двора вышел встречать гостей. Увидев офицера, он широко улыбнулся, сказал:
   – Вы снова в наших краях, капитан. Рад вас видеть в добром здравии. Вы привезли важную персону? Наверно, выполняете срочное задание?
   – Нет, – ответил Ермолаев. – Мы с супругой путешествуем.
   – О, как это романтично, капитан, – проговорил хозяин, прикрыв глаза. – Завидую вам. Вы молоды, полны сил, любите и любимы, а я… О, что это я? Простите великодушно. Я разболтался, забыв о том, что вы устали, что вам хочется отогреться и отдохнуть. Проходите, проходите в дом. Ваша комната свободна. Гостей у нас в эту пору немного. Несколько часов назад приехали два господина, а чуть раньше барыня с прислугой. Все уже разошлись по комнатам. Вас никто не потревожит.
   – Спасибо, – сказал Андрей, протянув хозяину кошелек.
   – Благодарю-с, – сказал тот, склонив голову. – Всегда рад служить вам, капитан.
   Андрей распахнул дверцу кареты, посмотрел на испуганную Евгению, спросил:
   – Что с тобой, душа моя?
   – Ничего-ничего, – проговорила она, улыбнувшись вымученной улыбкой. – Устала немного. Да и ночь навевает на меня меланхолию. Ночью мне всегда очень грустно.
   Она оперлась на руку Андрея, выпрыгнула из кареты. Огляделась, сказала:
   – Луна, нынче, какая полная и звезд много, – посмотрела на Андрея. – Звезды – звездное крошево под ноги путникам брошено, чтоб каждый из них понял сам, вот он – путь к небесам.
   – О, да ваша жена – поэт! – воскликнул хозяин гостиницы.
   Евгения вздрогнула, посмотрела на него с опаской, приподняла воротник.
   – Вы бывали у нас, госпожа, так ведь? Были не так давно, – сказал хозяин, пытаясь заглянуть ей в глаза. – У меня отличная память на лица. А ваш взгляд, взгляд испуганной серны забыть невозможно. И то, как вы говорите, как голову поворачиваете, как…
   – Я озябла, князь, – сказала Евгения и пошла к дому.
   – Извините, капитан, но я бьюсь об заклад, что видел вашу жену. Видел однажды. Правда… – он почесал затылок, – это могло быть в прошлой жизни. Простите. Так бывает, когда слишком долго живешь на земле.
   Андрей пожал плечами, побежал за Евгенией. Догнал ее на крыльце, распахнул дверь, проговорил с улыбкой:
   – Входите, моя госпожа.
   Она вошла, осмотрелась, прошла к камину, села у огня. Андрей устроился рядом на низкой скамеечке, спросил:
   – Что гонит вас из дому, милая? От кого вы убегаете? За кем бежите?
   – Ах, князь, если бы я знала ответы на эти вопросы, я бы с радостью вам ответила, – проговорила Евгения, протянув ему свои озябшие руки. – Но я не знаю, не знаю, не знаю ничего, кроме этого мига, дарованного нам.
   Он прижал ее пальчики к губам, посмотрел в глаза, сказал:
   – Я тебя никому не отдам, никому. Я люблю тебя, люблю.
   – И я вас, князь, – сказала она.
   С шумом распахнулась дверь. Вошел хозяин, сказал, что лошади накормлены, и он может принести еду для гостей, если они желают подкрепиться. Андрей одобрительно кивнул. Евгения отрицательно покачала головой, сказала, что ей ничего не нужно, кроме чашки горячего чая. Хозяин поклонился, ушел выполнять заказ.
   – Я пойду посмотрю нашу комнату, – сказал Андрей поднявшись. – Не скучай.
   – Хорошо, не буду, – сказала Евгения с улыбкой. – Ступай и поскорее возвращайся.
   Андрей поцеловал ее руку, пошел по длинному коридору к дальней комнате. Едва он взялся за ручку двери, распахнулась дверь напротив. Андрей вздрогнул.
   – Зайдите ко мне, капитан, – раздался за его спиной строгий голос.
   Андрей обернулся, увидел генерала Хлынова, побледнел.
   – Не ожидали, что везете донесение мне? – спросил тот с ухмылкой. – Что вас задержало? Вернее, кто? Евгения?
   – Да, – ответил Андрей, войдя в комнату генерала. Достал донесение, протянул ему.
   Тот вскрыл пакет, внимательно прочитал, сказал, нахмурив брови:
   – М-да-с. Дельце, однако, запутанное. Мне нужно время, чтобы все обдумать. Подождем до завтра. Ступайте, Ермолаев.
   Андрей поклонился, щелкнул каблуками, вышел. Расстегнул воротничок, несколько раз глубоко вздохнул и только потом толкнул дверь в свою комнату. На столе стояла керосиновая лампа, пахло прелым деревом и тиной. Андрею вспомнилось озеро с кувшинками, косогор залитый солнцем и барышня-русалка, плывущая по воде.
   – Время неумолимо, – подумал Андрей. – Кажется, только вчера я приехал в имение Кутузовых, а прошло уже много лет. Сегодня мне странно вспоминать себя давешнего. Странно и смешно смотреть из сегодня на того восторженного, влюбленного во всех барышень юнца с охапкой белых лилий. Тот мальчик был открытым, чистым, верил всему, и… – покачал головой. – Что с нами делает время? Я очерствел, стал настоящим солдафоном. Я боюсь любви, хотя страстно ее желаю…
   Он провел рукой по кровати, улыбнулся, пошел в гостиную. Евгения сидела у камина и пристально смотрела на огонь. Андрей сел напротив, снял с ее головы берет, отогнул воротник, дотронулся ладонью до ее щеки, спросил:
   – Подаришь мне эту ночь?
   Она посмотрела на него, ответила не сразу:
   – Если ты этого страстно желаешь, да.
   – Господа, кушать подано! – крикнул хозяин. – Прошу к столу.
   – Принесите мне чай сюда, – попросила Евгения.
   Хозяин шаркнул ножкой, поднес ей чашку с замысловатыми письменами, улыбнулся, сказал еле слышно:
   – Помнится, в прошлый раз вы по этим письменам читали, госпожа. А нынче, сможете?
   – Попробую, – ответила она.
   – Я вам мешать не стану. Пойду прислуживать князю, – поклонился, ушел.
   Евгения сделала несколько глотков, посмотрела на письмена, прошептала:
   – Хорошо.
   Опустила голову, исподлобья посмотрела на Андрея. Порыв ветра распахнул входную дверь, задул свечи, приглушил пламя в камине. Евгения уронила чашку. Та громко звякнула и разлетелась на мелкие осколки. Андрей вскочил, подбежал к Евгении, обнял ее, сказал:
   – Ничего не бойся. Я сумею тебя защитить.
   Хозяин захлопнул дверь, зажег свечи. В камине снова заплясали языки пламени.
   – Как хорошо, что мы вместе, – сказала Евгения. – Пообещай, что будешь рядом со мной до завтра.
   – Я буду рядом с тобой до тех пор, пока ты не прогонишь меня, – сказал Андрей.
   Взял Евгению за руку, повел по длинному коридору в дальнюю комнату. Снял с ее плеч шубу, расстегнул воротничок платья, поцеловал в шею, порывисто обнял.
   – Погоди, – попросила она.
   Но он не мог, не хотел ждать. Он вновь оказался в невесомости. Он не понимал, что происходит. Он не желал ничего понимать. Он наслаждался своим счастьем и желал, чтобы оно не прекращалось.
   Он слышал, что Евгения что-то шептала ему на ушко, но не понимал слов. Она стонала, плакала. Он чувствовал ее горячие слезы на своей груди, но они еще сильнее возбуждали его страсть. Андрей потерял ощущение пространства и времени.
   Он очнулся, когда Евгения перестала дышать. Ее тело стало ледяным. Но он и тогда не разжал своих объятий.
   Лишь на рассвете, когда неяркий солнечный свет проник в комнату, Андрей увидел, что обнимает пустоту. Он откинул одеяло, вскочил, увидел Евгению, сидящую в массивном кресле с подлокотниками в виде солнечных дисков. Одета она была в бирюзовое платье, украшенное золотым узором. Длинные волосы были заплетены в причудливые косы. Вместо лент в них были вплетены золотые монеты и драгоценные камни. Лоб Евгении стягивал широкий кожаный ободок с причудливыми письменами. Точно такими же, как были на чашке, которую принес ей хозяин постоялого двора.
   Евгения сидела с высоко поднятой головой. Руки покоились на подлокотниках. Ноги стояли на невысокой бархатной скамеечке. Взгляд Евгении был безжизненно холодным. Она смотрела мимо Андрея куда-то вдаль. Он невольно обернулся, но ничего не увидел. Быстро оделся, накрыл кровать одеялом, спросил:
   – Могу я узнать, что все это значит?
   – Да, – ответила Евгения. – Присядьте, князь. Наш разговор будет долгим.
   Андрей сел на край кровати, проговорил, потупив взор:
   – Простите меня. Простите, если я вас чем-то обидел, если… – посмотрел на Евгению. – Я не могу понять, что происходит. Откуда в этой захудалой дыре взялся царский трон? Почему на вас такой странный наряд? Живы ли мы, или уже перенеслись в другое измерение?
   Вскочил, подошел к Евгении, сжал ее руку в запястии, нащупал пульс, заметил, как пульсирует жилка на виске, облегченно вздохнул.
   – Слава Богу, вы живы, Евгения. Все остальное не имеет значения.
   – Имеет, – сказала она. – Сядьте. Я должна открыть вам свою тайну. Только прошу вас, князь, дослушайте меня до конца. Это очень важно. Это нужно и вам, и мне.
   Андрей сел на кровать, зажал ладони между коленей, сказал:
   – Обещаю, Евгения, что не задам вам ни одного вопроса. Ни единого…
   Она посмотрела на него, улыбнулась и снова устремила взгляд в бесконечность. Она заговорила так, словно проговаривала заранее заученный текст и боялась ошибиться.
   Андрей смотрел на нее с неподдельным интересом. Во все, что она говорила, было трудно поверить. Он молчал не потому, что дал ей слово, а потому что не мог произнести ни слова от изумления.
   Он боялся пошевелиться, чтобы не разрушить ту странную атмосферу таинственности, в которую они погрузились…
   – Наш край издавна называли озерным краем. Он был таким прекрасным, что вызывал зависть у многих правителей. Каждый хотел присоединить к своим владениям наши лесные массивы и озера с родниковой водой. Но победить наш народ было не так-то просто. Наши воины были смелыми и отважными. Один мог противостоять десятку. Враги это знали, но, несмотря на это не теряли надежды одержать над нами верх. Они пытались разрушить наше княжество и снаружи, и изнутри. Но когда все попытки провалились, они похитили дочь князя Евгению.
   Это произошло на одном из озер, где Евгения любила купаться. Обычно княжну сопровождало множество подружек и воинов, но в тот злополучный день она была одна. Она спешила на свидание с любимым. Ей нужно было переплыть на другой берег, чтобы встретить юношу в заветном месте.
   Она спешила, забыв о мерах предосторожности. Ей хотелось прижаться к груди любимого, рассказать о своих чувствах. Когда она вышла из воды на противоположном берегу и увидела окровавленное тело возлюбленного, она чуть не лишилась чувств. Она опустилась на колени, чтобы понять, жив юноша или нет. В этот момент на нее набросили черное полотно, ударили по голове и куда-то понесли.
   Евгения потеряла сознание. А когда оно вернулось, то было уже слишком поздно что-то менять. Поэтому Евгения решила понять, что происходит и обдумать свои действия.
   Она быстро поняла, что находится в плену у самого жестокого человека по имени Патрик. Он давно хотел породниться с польско-литовским князем Драгоном – отцом Евгении, но тот не желал делать свою дочь несчастной. Он сказал, что Евгения выйдет замуж за того, кого выберет сама. Ее избранник может быть кузнецом, портным, сапожником, пахарем, торговцем, кем угодно, главное, чтобы он был любим ею. Единственное условие выдвинул князь к избраннику: юноша должен доказать свою любовь и преданность Евгении, проведя трое суток в заповедном лесу.
   Для непосвященных это требование могло показаться безобидным. Но тот, кто знал о странностях, творящихся в лесу, посчитал это требование смертельным приговором избраннику.
   – Зачем посылать того, кого любит княжна на верную смерть? – возмущались люди.
   – Настоящая любовь выдержит любые испытания, – объяснил свою прихоть князь. – Если же у юноши злые помыслы в отношении Евгении, то не стоит о нем жалеть. Наш народ должен оставаться честным. Нам не нужны люди с запятнанной совестью. Мы не должны смешивать свою кровь с чужой кровью. Нам ни к чему поклоняться чужим богам, служить злу, разрушать мир, который мы призваны хранить и оберегать. Мы – Божьи дети, дети света. Тьма сгущается вокруг нас, хочет нас поглотить. Но это ей не удастся. Я уверен, что вечное противостояние добра и зла завершится победой добра и света. Да, нам будет трудно. Многие погибнут, но никто из нас не перейдет на сторону зла. Никто.
   Попав в плен к врагу, Евгения понимала, что должна спасти свой народ любой ценой.
   Она внимательно выслушала требования Патрика. Он хотел стать ее мужем, получить в наследство большую часть княжества с заповедным лесом и озерами. Если Евгения откажет ему, он убьет не только ее, но и ее родителей, погубит леса и озера.
   Если же она согласиться стать его женой, он оставит все, как есть, перестанет похищать и убивать воинов и детей.
   – Ты можешь спасти не только себя, но и свой народ, – сказал он, взяв Евгению за подбородок. – Покорись мне, неприступная княжна, покорись. Заключи со мною мирный договор, и твоя жизнь станет еще прекраснее. Поверь в мою любовь, ради которой я готов на любые жертвы.
   – Неужели, ты не побоишься отправиться в заповедный лес и провести там три дня и три ночи? – спросила Евгения, внимательно посмотрев на него.
   – Не побоюсь, – ответил он, глядя ей в глаза. – Но, если я выйду оттуда живым и невредимым, вы отдадите мне не половину, а все свое княжество.
   – Мне нужно подумать, – сказал Евгения.
   Она попросила неделю для принятия решения, но Патрик дал ей только три дня. Он запер ее в высокой башне, в комнате без окон, чтобы она не смогла исчезнуть. Патрик верил, что Евгения обладает магической силой, которую получает от солнечного света и, если лишить ее этого света, то колдовские чары иссякнут. У Евгении не будет сил противостоять ему, Патрику.
   Через три дня он распахнул дверь, спросил Евгению:
   – Что ты надумала, княжна?
   – Я принимаю твое предложение, – ответила она.
   – Какое? – спросил он, подошел ближе, посмотрел в ее потемневшие глаза, улыбнулся. – Ты напугана, Евгения, это хороший знак. Итак, какое мое предложение ты готова принять?
   – Я согласна стать твоей женой, если ты проведешь в запретном лесу три дня и три ночи, – ответила она.
   – Редкостная удача! – воскликнул Патрик. – Я даже не мечтал, что с такой легкостью получу и жену и княжество. Ты удивила меня, Евгения, удивила и обрадовала одновременно, – он склонил голову, взял ее руку, поднес к губам. – Благодарю вас, ваша светлость, – выпрямился. – Начнем приготовления к свадьбе.
   Патрик позвал служанок, приказал натереть Евгению маслами, одеть в свадебный наряд, проводить в зал для торжеств.
   Евгения не подозревала, что Патрик созвал на торжество гостей изо всех окрестных княжеств, что ее отец тоже приглашен. Князь Драгон согласился приехать только потому, что Патрик пообещал открыть тайну похищения княжны Евгении. Драгон не доверял Патрику, называл его хитрой лисицей, Патрикеем, но решил все же поехать, чтобы не корить себя за упущенную возможность узнать хоть что-то о судьбе дочери. Драгон был уверен в том, что Евгения сумеет постоять за себя. Главное, чтобы она была живой и невредимой. Внутренний голос твердил ему:
   – Она жива, жива, жива. Она ждет твоей помощи.
   Князь Драгон поехал к Патрику со своими четырьмя самыми преданными воинами. Все они были одеты в дорогие наряды по случаю праздника, на который позвал их Патрик.
   Он был чересчур любезным. Это Драгона насторожило. Он дал знак своим воинам, чтобы те были готовы к любым сюрпризам. Но никто не ожидал, что невестой Патрика будет княжна Евгения.
   Когда ее ввели в зал для торжеств, одетую в роскошный свадебный наряд, воцарилось молчание. Евгения и Драгон обменялись быстрыми взглядами.
   – У меня есть план, – сказала она.
   – Я доверяю тебе, – ответил князь.
   – Друзья мои! – воскликнул Патрик. – Позвольте представить вам мою невесту, с которой мы безумно любим друг друга. Княжна Евгения, ты согласна стать моей женой?
   – Да, – ответила она, потупив взор.
   – Мы любим друг друга, но мы не можем быть вместе до тех пор, пока не выполним условие, которое князь Драгон выдвинул избраннику дочери, – сказал Патрик, подойдя к князю. – Какое условие вы выдвинули ему, князь?
   – Избранник Евгении должен провести в запретном лесу три дня и три ночи, – сказал Драгон, пристально глядя в его глаза.
   – Я готов выполнить ваше условие, князь, – сказал Патрик с хитрой улыбкой. Развернулся, выкрикнул:
   – Мы с Евгенией любим друг друга! Наша любовь сохранит мне жизнь! – он обвел изумленных гостей пристальным взглядом, сказал:
   – Когда я вернусь, мы сыграем пышную свадьбу. Евгения не только станет моей женой, но и принесет в приданое все княжество Марцеус!
   – А, если ты не вернешься, что тогда? – спросил Драгон, сделав шаг вперед.
   – Я вернусь, – сказал Патрик таким холодным тоном, что гости поняли, он заключил союз с силами зла.
   – Хорошо, мы подождем твоего возвращения, – сказал Драгон.
   – Вам ничего другого не остается, господа, – проговорил Патрик с усмешкой. – Мои слуги позаботятся, чтобы вы не скучали. А моя невеста будет ждать меня в своей любимой комнате.
   Он подал знак слугам. Они набросили на лицо Евгении вуаль, увели ее из зала для торжеств. Отец и дочь успели обменяться взглядами.
   – Игра не закончена, – сказала Евгения. – Мы победим, отец.
   – Я в этом не сомневаюсь, милая, – ответил Драгон.
   Евгению снова заперли в темной комнате в высокой башне, попасть в которую можно было через потайной ход, расположенный в комнате Патрика. Секрет башни знали лишь два верных друга Патрика. Им он поручил охранять княжну, а сам отправился в запретный лес.
   Патрик ехал на черном скакуне с лоснящейся гривой и напевал фривольный мотивчик. Он веселился, веселился от души, потому что никто не знал, что запретный лес – его любимое место. Здесь он вырос. Здесь создал тайное общество, придумав ему звучное название: союз масонов. Здесь родилась его заветная мечта – овладеть особенными знаниями, стать повелителем вселенной, вызывать засуху, насылать ураганы, бури, отдавать приказы солнцу и луне.
   Патрик надеялся, что заполучив озерный край, он получит вместе с ним те знания, которыми владеют Драгон и его воины. Эти знания помогут ему стать самым могущественным человеком, приблизят его к осуществлению заветной мечты.
   Патрик праздновал победу. Вместе с ним праздновали его верные друзья – масоны. Три дня и три ночи они жгли в заповедном лесу костры, били в барабаны, трубили в трубы, выкрикивали странные гортанные звуки, наводя ужас на окрестных жителей.
   На рассвете третьего дня из леса выехала золоченая карета, украшенная львиными головами. На козлах сидел возница, одетый в шитый золотом кафтан. Тройка вороных коней с лоснящимися гривами была похожа на больших черных птиц, летящих над землей. Увидев карету, люди замирали в изумлении, понимая, что здесь не обошлось без вмешательства злых сил.
   – Князь Драгон продал свою душу, – шептались тут и там. – Разве мог он по доброй воле отдать единственную дочь за кровопийцу Патрика.
   – Пропал наш озерный край.
   – Пропало княжество Марцеус…
   – Пропало…
   Патрик вошел в зал для торжеств, бросил к ногам Драгона голову вепря, сказал:
   – Я выполнил ваше условие, князь. Евгения моя.
   Грянула музыка, начался пир. Но веселье больше напоминало поминальный обряд, чем свадебную церемонию. Молодые очень быстро покинули гостей.
   Патрик приказал Евгении раздеться и лечь на брачное ложе. Она повиновалась. Он долго смотрел на изгибы ее тела, на белоснежную кожу, натертую маслами, ждал, когда ее волнение достигнет высшего предела.
   Но именно в тот момент, когда Евгения задрожала от страха, Патрик пошатнулся, прижал ладонь к груди, прохрипел:
   – Ты еще об этом пожалеешь… – и упал у кровати вниз лицом. Из-под его тела вытекла струйка крови.
   Евгения вскочила, уронила кинжал, которым собиралась пронзить Патрика, с удивлением посмотрела на торчащий из его спины дротик, подняла голову. В двух шагах от нее стоял тот, кто метнул этот дротик. Это был ее возлюбленный Мариус, тело которого Евгения видела на берегу озера.
   – Я все тебе объясню потом. Сейчас нам нужно исчезнуть, – сказал он. Евгения понимающе кивнула.
   – Нам нужно исчезнуть навсегда, – сказал Мариус, подняв с пола ее кинжал. – Ты готова к такому шагу?
   – Да, Мариус, – прошептала она. – Я думала, что ты умер. Я оплакала тебя. Я решила утопиться в озере, но вначале мне нужно было убить Патрика. Я уговорила служанку положить этот кинжал под подушку, но ты опередил меня. Я люблю тебя, Мариус. Я готова идти за тобой на край света.
   – Нам придется спуститься в Аид, – сказал он.
   – Ну и что, главное, чтобы ты был рядом, – сказала она, прижавшись к нему.
   Мариус обнял ее так крепко, что стало невозможно дышать. Евгения потеряла сознание, а когда очнулась, то поняла, что они, в самом деле, перенеслись в другую реальность. Оттуда из другого мира Евгения видела, как распахнулись двери спальни, как слуги подняли тело Патрика, как понесли его к жертвенному огню, как черный едкий дым окутал все вокруг, как пошел серый дождь, а потом небо просветлело. Жизнь потекла своим чередом.
   Хотя, нет. С того самого момента борьба добра и зла стала более явной. Победу одерживали то силы света, то силы тьмы. Неожиданно для себя Евгения поняла, что Патрик не исчез бесследно. Мало того, он преследует ее, продолжает вредить князю Драгону, расшатывает вековые устои княжества Марцеус.
   Тогда Евгения и Мариус решили вернуться обратно. Они не боялись быть узнанными, потому что прошло несколько столетий.
   Семья Марцеус поселилась в небольшом имении на берегу озера. У них родилась дочь Евгения. Когда девочка достигла совершеннолетия, ее похитили слуги Патрика… – госпожа Евгения посмотрела на растерянное лицо Андрея, вздохнула. – Увы, история повторяется. Правда, Патрик теперь носит другое имя. Его зовут Даниил Матвеевич Патрикеев. Он преуспел в коварстве. Одолеть его не так-то просто. Он умен, изворотлив, владеет секретом телепортации.
   Патрик похитил нашу Евгению и обратил ее в русалку. По его приказу она заманивала людей в темный омут, из которого невозможно было выбраться. Поэтому так много страшных историй рассказывают местные жители про лесное озеро и обходят его стороной. Мало кто отваживается купаться в нем, а тем более заговаривать с девушкой, одетой в странный наряд для купания. Вы, Андрей, – первый, кто сделал это и остался жив. Вы выполнили условие, которое выдвинул Патрик: если юноша, которого заманит Евгения, не утонет, он отпустит ее.
   Мы были счастливы, но праздновать победу было рано. Патрик выдвинул новое условие: юноша должен провести с Евгенией ночь в запретном лесу. Он должен удержать русалку в своих объятиях до рассвета. И это условие вы, Андрей, выполнили. Но… – госпожа Евгения посмотрела в его глаза, проговорила со вздохом:
   – Патрик выдвинул главное, последнее условие, выполнить которое практически невозможно. Юноша должен быть из княжеского сословия. Он должен быть чистым, непорочным человеком, верящим в силу добра, света и Любви. Ради Евгении он должен отказаться от всего и спуститься в Аид, как это сделали мы с Мариусом… – она немного помолчала, спросила:
   – Вам, наверно, интересно узнать, как Мариус воскрес? – Андрей кивнул. – Дело в том, что Мариуса никто не убивал. В тот злополучный день, почувствовав что-то неладное, Мариус переоделся в наряд слуги, а тому приказал облачиться в свою одежды. Слуга с радостью надел наряд господина, не подозревая, что вместе с одеждой принимает тяжелую участь ее хозяина. Никогда не берите чужих одежд, капитан, не возлагайте на себя чужие грехи. У каждого из нас с избытком своих грехов… – вздохнула. – Наш с Мариусом грех в том, что мы погубили невинного человека. Там на берегу озера воины Патрика схватили и убили его. Мариус, переодетый в наряд слуги, остался жить, получил возможность спасти меня… Он проник в замок Патрика благодаря умению перемещаться в пространстве и времени. Он научил этому меня, но, несмотря на все наши знания и умения, мы все же – люди. Да, мы – особенные люди, но мы не можем спасти Евгению. Она – тень, лишенная крови и плоти. Обнимая ее, вы обнимаете пустоту. Вы мечтаете о пустоте, и это печально. Простите, что огорчила вас, мой мальчик, но я поведала вам правду. Вам не стоит мечтать о Евгении, надеяться на ее любовь. Не обрекайте себя на вечные скитания и муки, не гоняйтесь за пустотой. Евгения – мираж, забудьте о ней.
   – Нет, – сказал Андрей решительно. – Нет, – поднялся. – Простите меня, княгиня, но я дал слово и не отрекусь от него. Не скрою, вы меня удивили и даже напугали. Но… Для меня Евгения – живая, любящая душа. Именно такой я познал ее…
   – Не ее, меня, – проговорила княгиня с виноватой улыбкой.
   – Я вам не верю, – сказал он, покачав головой. – Не верю… Вы можете говорить все, что вам угодно, но вам не обмануть мое сердце. Вы над ним не властны. Вы утверждаете, что вы – дитя света, а ведете себя так, как будто вы – слуга тьмы. Почему вы так жестоки ко мне, к Евгении? Я не верю, что нет пути к спасению. Не верю.
   – Путь к спасению есть, – сказала княгиня. – Нам нужно найти князя, который…
   – Дался вам этот князь, – в сердцах воскликнул Андрей. – Если вам угодно, чтобы я был князем, я им стану.
   – Капитан, вы прекрасно понимаете, что княжеский титул – это не офицерское звание, которое присваивают за воинские заслуги, – строго сказала княгиня. – Это…
   – Титул, который был дан моему прадеду при рождении, – перебил ее Андрей. – А мой дед отказался от него, потому что полюбил простую девушку, которая не желала слышать ни о каких князьях. Дед переодевался в простую одежду, бегал на свидание со своей милой Аришей, а потом понял, что простая деревенская жизнь ему милее всех богатств, оставленных предками. Он поселился вдали от мирских забот, в тихом уединенном местечке Ермолайкине, оставив права на свое родовое имение потомкам. В завещании деда есть одно важное условие, – улыбнулся. – Как видите, не только ваш Патрик выдвигает условия. Условия выдвигают все, кому не лень. Зачем?
   – Чтобы убедиться в чистоте помыслов тех, кто будет их выполнять, – ответила княгиня. – Очень часто сложности формируют характер, помогают в борьбе с собой. Если бы вам, Андрей, все давалось легко, как Николаю Кутузову, вы бы не стали таким чутким, отзывчивым человеком, а были бы сытым, избалованным барчуком, ждущим манны с небес, – усмехнулась. – Такими, как он, легко управлять. Таких легко держать в страхе и повиновении. Такие бездумно идут за поводырем, выполняют все его приказы и повеления. Расскажи маман о том, что для спасения твоей души необходимо принимать в доме важных господ, во всем им потакать. Привези друга. Заставь его волочиться за кузиной. Отведи его на озеро. Напугай. Возьми в жены Адель. Подбрось Ольге письмо от Андрея. Заставь его выбрать одну из двух барышень. Убеди, что Евгения – твоя невеста, и он не имеет на нее права. Выгони его из дома. Все, что делает Николай, делается по приказу, за нарушение которого смерть. Он это знает, и безропотно ждет новых указаний. Каждый персонаж в пьесе, задуманной Патриком, выходит на сцену в свое время. Сейчас ваш выход, капитан.
   – Князь, – поправил он ее. – Я – князь Ермолаев. Этот титул принадлежит мне по праву, потому что я выполнил условие, поставленное дедом. Он написал в своем завещание, что для восстановления княжеского титула, его потомок должен послужить на благо Отечества несколько лет. Я служу уже шесть лет. Я осуществил свою заветную мечту – стать военным. Но мечтал я о военной карьере только потому, что хотел носить княжеский титул. Я хотел быть князем, но никогда никому не говорил об этом. Поэтому, когда Евгения назвала меня князем, я растерялся. Подумал, что она умеет читать мысли. Устыдился, потому что мысли мои были не такими чистыми, как подобает им быть, – вздохнул. – Да, мысли мои меня обличали, уличали в мелочных желаниях… Но у кого из людей их нет? Вы сами сказали, что все мы погрязли в грехах, что нет ни одного безгрешного человека. Так стоит ли бичевать других за то, в чем ты сам повинен? Может лучше заглянуть в свою душу и навести там порядок? Я готов все изменить. Подскажите, с чего начать?
   – Не знаю, – ответила она и исчезла.
   Андрей шагнул в тот угол, где только что стояло высокое кресло с подлокотниками в виде солнечных дисков, провел рукой по холодной стене, проговорил:
   – Да, уж, задали вы мне задачку, княгиня.
   – Что вы там ищете, капитан? – раздался за его спиной голос генерала Хлынова.
   – Ничего, – ответил Андрей, обернувшись. – Доброе утро, Петр Федорович. Рад видеть вас в добром зравии. Жду новых приказов.
   – Приказов ждете, похвально, – проговорил генерал, войдя в комнату. – Да вот только не будет больше для вас приказов, Андрей Иванович.
   – Почему? – удивился тот.
   – А потому, что с донесением-то вы опоздали, голубчик, и я должен вас наказать со всей строгостью, – ответил Хлынов, глядя на Андрея недобрым взглядом.
   – Я готов отвечать за свой проступок, генерал, – Андрей щелкнул каблуками, склонил голову.
   – Только что я подписал приказ о вашей отставке, – он протянул Ермолаеву документ. – Хватит позорить честь мундира. Хватит… – вздохнул. – Жаль, что вы моих надежд не оправдали, капитан. Я ведь вас перспективным офицером считал, думал вас своим преемником сделать, но… У каждого из нас бывают проколы. Увы… Прощайте, – пожал ему руку, вышел. А через минуту вновь появился в дверном проеме, спросил участливо:
   – Надеюсь, вы из-за такого пустяка пулю себе в лоб не пустите?
   – Не пущу, – ответил Андрей, пряча документ за пазуху. – У меня есть дела поважнее.
   – Вот и славно, – голова генерала исчезла.
   Андрей застегнул мундир, поправил воротничок, надел шинель, осмотрел комнату, в надежде отыскать хоть что-то напоминающее о Евгении. Увидел на полу золотую монетку старинной чеканки, поднял, спрятал в нагрудном кармане, вышел за дверь.
   – Уже покидаете нас, капитан? – спросил хозяин. – Откушать не желаете?
   – Нет. Я спешу, – ответил Андрей, отдав ему плату за ночлег. – Прощайте.
   – Прощайте, князь, карета вас ждет. Прошу-с, – проговорил хозяин, распахнув перед ним дверь.
   Андрей вышел на улицу, вдохнул полной грудью чистый морозный воздух, сказал:
   – Ну, вот и все. Вот и все…
   – Вы заблуждаетесь, князь. Все еще только начинается. Садитесь в карету, – сказал возница громким голосом.
   Андрей посмотрел на него, улыбнулся:
   – Доброе утро, господин Патрикеев.
   – Доброе, – сказал тот с улыбкой. – Садитесь, не тяните время. Вы же знаете, чем дольше человек находится в мире теней, тем сложнее ему выбраться оттуда.
   Андрей шагнул к карете, распахнул дверцу, сел на обитое красным бархатом сиденье, сказал:
   – Я готов к любым испытаниям.
   – Но, залетные! – крикнул Патрикеев, хлестнув коней.
   Они дружно побежали по дороге, упирающейся в горизонт. Андрей смотрел на белую равнину за окном и думал о счастливом лете, когда они впервые встретились с Евгенией.
   – Господи, почему все так запутано? – думал он. – Почему мы не можем быть вместе? Почему? Именно теперь, когда все объяснилось, мне хочется быть рядом с ней еще сильнее, еще нестерпимее. Но, где, где мне отыскать ее? Где ты, Евгения?
   – Здесь, – раздался тихий голос.
   Андрей огляделся, ощупал все углы кареты, но ничего не нашел. Тогда он обхватил пустоту перед собой, прижал к груди и заплакал. Это были его первые в жизни слезы. Они его напугали и обрадовали одновременно.
   – Если они есть, значит, я – живой. Значит, есть надежда на спасение. Значит, моя душа не погибнет, – решил он. – И возможно, возможно эти слезы отогреют душу Евгении, помогут ей вернуться назад из мира теней.
   Андрей вспомнил про старинную монету, достал ее из нагрудного кармана, прижал к губам, прошептал:
   – Целую вас, душа моя. Целую тебя, Евгения. Вкладываю в этот поцелуй всю силу и страсть своих чувств, всю свою любовь и нежность к тебе. Где бы ты ни была, я никогда не изменю нашей клятве. Никогда…
   Карета остановилась. Патрикеев распахнул дверцу, сказал:
   – Приехали, князь.
   Андрей вылез из кареты, с удивлением посмотрел на знакомый пейзаж, повернул голову к Патрикееву.
   – Что все это значит? Зачем вы привезли меня в имение Кутузовых?
   – Вы вернулись к началу, князь, – ответил тот с улыбкой. – Берите белый лист и пишите свою историю любви. Желаю удачи.
   Вскочил на козлы, крикнул: «Вперед!»
   Тройка вороных коней взмыла над землей, унося за собой золоченую карету. Через миг они стали похожими на большую черную птицу, парящую в вышине. Андрей посмотрел на дом Кутузовых, помахал стоящей на балконе Ольге, развернулся, пошел по тропинке к заповедному лесу. Скоро тропинка оборвалась, и Андрею пришлось лезть по сугробам. Но он не останавливался, он спешил к лесному озеру.
   Он был уверен в том, что вода в озере не замерзла, что она встретит его своей прозрачной чистотой. Так и вышло.
   Андрей скатился вниз с пригорка, зачерпнул в ладони воды, умылся. Мороз защекотал щеки, нос, губы. Андрей рассмеялся, запрокинул лицо к небу, выкрикнул:
   – Я люблю, люблю, люблю!
   – Люб-лю… – отозвалось эхо.
   Андрей заметил тропинку вьющуюся вокруг озера, пошел по ней. Он знал, что эта тропинка приведет его к дому Марцеус. Он не сомневался в том, что отыщет там свою любовь. Андрей ускорил шаг, а потом и вовсе побежал, таким непреодолимым было его желание прижать Евгению к груди.
   – Хозяева в отъезде. Барышня больна, – сказала прислуга, встав у него на пути. – Доктор не велел никого пускать.
   – Да не стану я слушать ваших докторов. Посторонись! – воскликнул Андрей, оттолкнув ее от двери.
   Вошел в залитую солнечным светом комнату, сбросил на пол шинель, подошел к кровати, на которой лежала бледная Евгения, опустился на колени, прижал ее холодную руку к своим губам, проговорил:
   – Милая моя, дорогая моя Евгения, дыши, дыши… Открой глаза, скажи мне о своей любви. Не уходи от меня. Не покидай меня, умоляю, – он уткнулся лицом в кровать, почувствовал, как слезы потекли по щекам. Вспомнил про монетку.
   Достал ее из нагрудного кармана, вложил в руку Евгении, сжал ее пальчики в кулачок, поцеловал, скал:
   – В детстве бабушка Арина рассказывала мне сказку о том, как девушка спасла свою душу, отдав золотую монету лодочнику на реке Стикс. Отдай и ты эту монетку тому, кому она нужна, и возвращайся ко мне. Возвращайся из мира тьмы в мир любви и счастья. Я жду тебя, Евгения. Я зову тебя, Евгения. Я люблю тебя, Евгения.
   Несколько минут ничего не происходило, а потом ресницы Евгении дрогнули, глаза приоткрылись, она еле слышно попросил:
   – Пить.
   Андрей схватил стакан, стоящий на прикроватном столике, поднял голову Евгении, напоил. Она закрыла глаза, а потом широко их раскрыла, спросила:
   – Вы мне снитесь, князь?
   – Нет, – ответил он, целуя ее пальчики. – Нет, любовь моя.
   – Как хорошо, что снова светит солнце. Как хорошо, что закончилось мое блуждание по черному лабиринту. Как хорошо, что я нашла вас, князь. Пообещайте, что никогда больше не покинете меня.
   – Обещаю, – сказал он.
   – Обнимите меня, князь, – попросила она.
   Он прижал ее к своей груди, уткнулся лицом в ее волосы пахнущие тиной, сказал:
   – Господи, спасибо Тебе за то, что Ты помог нам не заблудился во тьме, не растратить своей души… Спасибо за милость Твою, Господи.
   – Солнечный свет – частичка Божьей Любви. Этот свет поможет нам, даст силы, – сказала Евгения.
   – Даст силы, – повторил Андрей, отстранился, поцеловал Евгению в щеку. – Хочешь пойти к озеру?
   – О, это было бы прекрасно! – воскликнула она. – Но боюсь, что я слишком слаба и не смогу идти по сугробам.
   – Я понесу тебя на руках, – сказал он, поднявшись с колен. – Вставай, хватит валяться в кровати.
   Она откинула одеяло, опустила вниз ноги, чуть приподняла ночную сорочку, пошевелила пальчиками, улыбнулась:
   – Князь, подождите меня за дверью, я должна одеться.
   Он поднял с пола свою шинель, вышел. Служанка задала какой-то вопрос, он не понял, махнул рукой, вышел на улицу. Упал в сугроб у крыльца и долго-долго ловил ртом летящие снежинки.
   – Что это вы делаете, князь? – раздался удивленный мужской голос.
   Андрей поднял голову, увидел высокого статного господина, сказал:
   – Я жду вашу дочь Евгению.
   – У меня нет, и никогда не было дочери, – ответил тот.
   – Что? – Андрей почувствовал, как все внутри похолодело.
   – Евгения – моя пациентка, – сказал господин, заметив, как изменилось лицо Андрея. – Я приехал, чтобы…
   Распахнулась входная дверь, на пороге появилась Евгения с сияющими глазами.
   – Здравствуйте, господин доктор, – пропела она. – Я чувствую себя прекрасно. Мы с князем решили немного прогуляться. Вы не против?
   – Я не против, – сказал он, взяв Евгению за руку. – Пульс у вас хороший, чистый. Прогулка на свежем воздухе пойдет вам на пользу. Возьмите мою коляску, если желаете.
   – Спасибо, но мы лучше пройдемся пешком, да князь? – Евгения посмотрела на сидящего в сугробе Андрея, рассмеялась. – Ах, какой вы милый мальчик, князь!
   Она спустилась вниз по ступеням, протянула ему руку, спросила:
   – Вы не передумали?
   – Нет, – ответил он, поцеловав ее руку. Встал. Подхватил Евгению на руки, понес к озеру.
   – Вам не тяжело, князь? – спросила она, обвив руками его шею.
   И тут он понял, что она почти ничего не весит. Он остановился, разжал руки. Евгения медленно опустилась на снег, пошла вперед не оставляя следов. Остановилась у озера, повернула голову, спросила:
   – Вы боитесь меня, Андрей?
   – Я люблю вас, Евгения, – ответил он.
   – Что же вы стоите, как истукан, и смотрите на меня, как на приведение? – в голосе ее прозвучали нотки огорчения.
   – Скажите мне, кто вы, Евгения? – крикнул он.
   – Я та, которую вы полюбили, – ответила она. Пошла ему навстречу. Остановилась в нескольких шагах, склонила голову набок, проговорила:
   – Я вас не смею неволить, князь. Вы можете отказаться от слова данного мне. Вы можете стать свободным и жить так, как считаете правильным. Вы…
   – Можно мы поговорим об этом завтра? – спросил он, обняв ее. – Позволь мне провести эту ночь с тобой. Я прижму тебя к своей груди и…
   – Хорошо, – сказала она, не дав ему договорить.
   Они оба знали, что произойдет потом…

   По случаю бракосочетания княжны Евгении Марцеус и князя Андрея Ермолаева в имени собралось много гостей. Был среди них и Даниил Матвеевич Патрикеев. Улучив момент, он протянул Евгении золотой ключик со словами:
   – Отыщи заветную дверь и будь счастлива.
   Евгения долго внимательно разглядывала его подарок, а потом бросила его в камин. Ключик почернел, превратился в пепел, который подхватил и унес с собой, ворвавшийся в дом ветер. Он задул свечи, приглушил пламя в камине, перепугал гостей. Дамы закричали, попрятались за спины мужей. Барышни крепче прижались к кавалерам, зажмурились от страха.
   Лишь Евгения и Андрей, стоящие у камина, остались равнодушными к произошедшему.
   – Что ты наделала, Евгения? – спросил Патрикеев, смерив ее злым взглядом. – Теперь ты никогда не сможешь вырваться из царства теней. Вы с князем так и останетесь на разных берегах.
   Евгения взяла Андрея за руку, сказала:
   – Мы давно стоим на одном берегу, и вам это известно. Вы сердитесь, потому что я пошла против вашей воли. Я сделала то, что давно должна была сделать, – улыбнулась. – Вы, господин Патрикеев, больше надо мной не властны. Время, данное вам, подходит к концу. Вы это чувствуете и пытаетесь его удержать, но это невозможно. Нельзя удержать ветер в горсти, даже если он прихватил с собой пепел. Вы проиграли. Признайте свое поражение и…
   – Нет! – воскликнул он, стукнув тростью об пол. – Наше противостояние никогда не завершится. Вы это скоро поймете, и еще запроситесь на мою сторону. Но я не приму вас. Я никому не даю второго шанса. Никому, – усмехнулся. – А тем более такой изворотливой особе, как ты, Евгения, – посмотрел на Андрея. – Мне жаль вас, князь. Искренне жаль, мой мальчик, что вы пошли не той дорогой. Вы могли бы быть ярким бриллиантом в свите императора, а вместо этого вы станете убогим странником, скитающимся по миру. Но… вы сами выбрали этот путь. Вы не остановили Евгению, когда она бросала ключ в огонь, и все, все, все потеряли. Увы… – горестно вздохнул.
   – Я потерял все, кроме своей души. А это – самое большое богатство, о котором можно мечтать, – проговорил Андрей, глядя в горящие ненавистью глаза Патрикеева. – К тому же, у нас с Евгенией уже есть ключ от заветной двери. Его нам дал Господь. Этот ключ никто не сможет похитить. Он никогда не превратится в прах или пепел, не сгорит в огне, как ваш подарок.
   – Он может потускнеть от времени и житейских неурядиц, – сказал Патрикеев с ухмылкой.
   – Мы знаем, что жизнь полна трудностей, что нам придется многое преодолевать, но мы ничего не боимся. Мы знаем наверняка, что надеющиеся на Господа, никогда не будут постыжены. «Благ Господь к надеющимся на Него, к душе, ищущей Его. Благо тому, кто терпеливо ожидает спасения от Господа» [10 - Плач Иеремии 3:25–26.], – сказал Андрей.
   – Приятно слышать речь не мальчика, но мужа, – сказал Патрикеев с улыбкой. – Вы порадовали меня, князь. Я еще раз убедился в том, что, поставив на вас, сделал правильный выбор. Позвольте пожать вашу руку, – протянул ему руку.
   – Нет! – воскликнула Евгения, встав перед Андреем.
   Он ничего не успел осознать, он лишь увидел, как Евгения оседает на пол и на ее белоснежном платье расцветает кроваво-красная роза.
   – Что вы будете делать теперь, князь? – спросил Патрикеев, ткнув Андрея острием трости в грудь. – Попытаетесь меня убить?
   – Зачем убивать того, кто уже давно мертв? – спросил Андрей, отодвинув трость Патрикеева. – Прислуживая вам, я многое понял, многому научился. Я могу отличить реальность от забытья, могу управлять ею. Пусть я делаю это не так ловко, как вы, но все же…
   Он улыбнулся, присел у бездыханного тела Евгении, прижал правую руку к ее тонкой шее, а левой провел по лицу, поднялся. Через миг поднялась и Евгения. Ее взгляд был настороженно-удивленным, в руке она сжимала кроваво-красную розу.
   – Позвольте мне откланяться, – сказал Патрикеев, чуть склонив голову. – Желаю процветания.
   Он развернулся и пошел к выходу. У двери его остановил Мариус.
   – Надеюсь, Даниил, это твой последний визит в наш дом? – спросил он, положив руку на плечо Патрикеева.
   Тот повернул голову, аккуратно снял руку Мариуса со своего плеча, сказал:
   – Я ничего не стану обещать тебе, мой друг. Фортуна так переменчива… У каждого из нас свои цели и задачи, свои пути. Иногда они пересекаются, иногда расходятся, иногда совпадают настолько, что трудно разобрать, кто оставил эти следы, – саркастически улыбнулся. – Ты ведь знаешь, Мариус, что свет и тьма всегда рядом. Всегда… – похлопал Мариуса по плечу. – Пока тьма и свет неразделимы, мы с тобой будем неразлучными партнерами. Желаю удачи, – с силой толкнул дверь, исчез в темноте.
   Ворвавшийся внутрь ветер задул свечи, приглушил пламя в камине, изменил до неузнаваемости обстановку в доме.
   Неизменными остались лишь Евгения и Андрей, стоящие у камина.
   Они смотрели друг другу в глаза и улыбались.
   И ничего прекраснее этого мига для них не было…

Елена Федорова Вершина мира

ТЫ и Я -------| Библиотека iknigi.net|-------| -------

Вершина мира -------| Библиотека iknigi.net|-------| -------

Песни моей души

Мой Господь

Говорите добрые слова

Осенний менуэт

Сладка ягода

Лада, моя Лада

Танго нашей любви

Мечта моя, Снегурочка

Стаккато каблучков

Снег идет

Аленушка, Алена

Вино из одуванчиков

Отпусти меня

Миражи

«Сюжет повторяется снова…»

Созвездие Ориона

«Обретение…»

«Внутри меня огонь горит…»

Славочке в день рождения

Пожелание Вам

Нинуле в день рождения

Володе в день рождения

«Знаешь, о чем я думаю…»

«Когда я смотрю на осколок луны…»

«Мы служим, служим суете…»

Людмиле Звягиной

В честь 45-ти летия первого полета ИЛ-62 в Монреаль на ЭКСПО-67

«Пробил час…»

«Не опоздать бы, успеть, успеть…»

«Стрекоза с подломленным крылом…»

«На вечный вопрос: зачем?..»

«Я привыкаю к тишине…»

«Я надену яркий наряд…»

«Ты и я – Аллилуйя!..»

«Слезы – вода или боль…»

«Когда нас с тобой не станет…»

«Темной кошкой крадется ночь…»

«На свиданье к тебе не спешу…»

«Тихо ступает вечер по крыше…»

«Я надеюсь на нашу любовь и взаимность…»

«Я когда-нибудь все пойму…»

Нинуле

«Я все надеялся на встречу…»

«Привет, мой мальчик, с кукольным лицом…»

«Вам мои дневники читать…»

«Прошла еще одна зима…»

«Все, что должно случиться, случится…»

«Спешу к тебе навстречу…»

«В чернильницу из солнца…»

«Будет трудно – держись…»

«Нам беседовать с вами не о чем…»

«В сотый раз пытаюсь понять…»

«Я бы вам протянула руку…»

«В наших снах, ах, все легко так…»

«Оправданье искать не буду…»

«Я отражаюсь в зеркалах…»

«Я без вас буду сильно скучать…»

«Душу терзают мысли…»

Песенка для детского сада «Катюша»

«Город милый, дорогая Лобня…»

«Чудес на свете много…»

Веселая считалочка

Лучшая подружка

Как хорошо!

Божая коровка

Трам-пам-пам

Маленький гном

Радуга-дуга

Гриб-боровик

«На ладонь опустилась снежинка…»

«На свирели играет метель…»

«На стекле мороз рисует…»

«Мой снежный, ветреный февраль…»

Ирине Поверенной

«Я не люблю полутонов…»

«В чем-то убудет, в чем-то прибудет…»

«Если рядом тебя не будет…»

Елена Федорова
Вершина мира

ТЫ и Я
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Вершина мира
-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
|
-------

Евгения
Мистическая повесть