-------
| Библиотека iknigi.net
|-------
| Елена Ивановна Федорова
|
| Эрнестин (сборник)
-------
Елена Федорова
Эрнестин
© Е. И. Фёдорова, 2014
© Оформление «Янус-К», 2014
Вдохновение – это вдох…

Вдохновение – это вдох,
Той любви, что дарует нам Бог.
Это – света искрящий поток,
Это – милости Божьей глоток.
Замирая, я делаю вдох,
И вдыхаю мелодию строф.
В них звенит, оборвавшись, струна,
Отзывается болью чужая вина,
И чужая обида рыдает навзрыд,
Чье-то сердце неистово, громко стучит.
Ты, услышав мелодию строк,
Вдруг почувствуешь крови приток,
И поймешь, вдохновение – вдох,
Той любви, что дарует нам Бог!
«Ты в этом мире не один…»
Ты в этом мире не один,
Взгляни на множество планет.
Дает вселенская любовь
Дыханье жизни всем и свет.
Пусть Божья искорка горит,
Горит всегда в твоей груди.
Ты – первый человек, Адам,
Планету в дар себе бери.
Живи на ней, она твоя.
Храни ее, ее люби,
И звучным именем Земля
Ее скорее назови.
«Я в этом мире не один…»
Я в этом мире не один.
Я знаю, знаю, где-то там
Есть часть, есть часть моей души.
Она спешит по облакам ко мне…
И в этот самый миг
Она сигнал мне подает,
Поэтому пушистый снег
Который день с небес идет…
Белые хлопья снега,
Белый пейзаж за окном,
Тропинка, ведущая в небо,
Я знаю, там, в небе твой дом.
В созвездии Ориона,
В величии высоты
Ты белые хлопья в ладони
Берешь, словно, чудо-цветы.
Ты мне их любя посылаешь,
Белилами землю белишь.
Ты там, на далекой планете,
Наверное, тоже грустишь.
«Здравствуй, здравствуй…»
– Здравствуй, здравствуй!
Скажи, где ты был?
– Жил один на своей планете
И росу с одуванчиков пил.
А еще над бескрайним простором
Вместе с эльфами в небе парил.
И грустил о тебе, конечно,
И жалел, что тебя нет со мной.
Как пошли бы тебе, дорогая,
Два прозрачных крыла за спиной.
Ты бы стала моей королевой,
Ты б в хрустальном замке жила,
И росу с одуванчиков желтых
Ты б со мною вместе пила.
«Мир создала Любовь…»
Мир создала Любовь.
Мир создан для Любви.
Тепло своей души
Ты всем вокруг дари,
Танцуй, играй и пой,
Люби и будь любима,
Ты – Божье дитя,
И ты неповторима.
«Просветляется небосвод…»
Просветляется небосвод,
Солнца луч прогоняет тучи,
Время радости настает,
Новый день будет самым лучшим!
«Париж наполнен музыкой любви…»
Париж наполнен музыкой любви,
И музыкой нежданных откровений.
Париж наполнен шумом, суетой
И тишиной, и краткостью мгновений,
Когда ты с ним на «ты» вдруг перейдешь,
Когда вобрав всей жизни этой цену,
Ты тайны все парижские поймешь,
И ключ познанья беззаботно бросишь в Сену.
Ты будешь этим воздухом дышать
И повторять простой мотив французский.
Ты вдруг захочешь весь Париж обнять
И крикнуть: «Я люблю тебя по-русски!»
Твой голос в поднебесье улетит
И превратится в музыку столетий.
Париж, Париж – единственный для всех.
Есть он и ты. В любви не нужен третий.
«На Лазурном берегу – маленький Сан-Ремо…»
На Лазурном берегу – маленький Сан-Ремо.
Город винограда, песен и стихов.
Нас с тобой встречает маленький Сан-Ремо
Солнечной улыбкой, россыпью цветов,
Итальянской речью, мелодичной, нежной,
Музыкой, звучащей в каждом уголке.
Маленький Сан-Ремо – это город счастья.
Я его сегодня подарю тебе.
«Нельзя равнодушным остаться к словам…»
Нельзя равнодушным остаться к словам.
Желаю удачи, Ваш, выросший, ВАМ…
«Мы не поклонники сей дамы…»
Мы не поклонники сей дамы.
Прочти свои стихи нам, мама…
Володе
Мы с тобою сегодня одни,
Солнце, море, пустынный пляж.
Стаи чаек парят над волной,
Белый парусник – словно мираж.
Мы впервые сегодня с тобой
Не спешим никуда, никуда,
Просто смотрим, как воздух дрожит,
Как искрится на солнце вода.
Мы в дремотном блаженстве с тобой.
И в полуденном мареве дня
Так легко позабыть обо всем,
Что терзало тебя и меня.
Нам легко вместе с пеной морской
По волнам к горизонту плыть,
Твердо зная, шторма не страшны,
Если верить, прощать и любить!
«Белые перчатки, зонтик кружевной…»
Белые перчатки, зонтик кружевной,
Стаи белых чаек кружат над волной,
Песенку смешную ветерок поет,
Белый пароходик набирает ход.
Исчезает быстро след в воде морской,
Вместе с белой пеной тают за кормой
Все мои тревоги, нет от них следа,
Только солонее сделалась вода.
Но никто об этом не узнает пусть,
Ни к чему сегодня нам с тобою грусть.
Ведь у нас есть белый зонтик кружевной,
Белые перчатки и простор морской.
«Белокрылую птицу отпускаю на волю…»
Белокрылую птицу отпускаю на волю.
Пусть летит в небеса, пусть парит в вышине,
И оттуда, из синей бездонности вечной,
Пусть заветной мечтою вернется ко мне…
«Домик на Рижском взморье…»
Домик на Рижском взморье
В двух шагах от песчаных дюн.
В этом светлом маленьком домике
Мы с тобой провели июнь.
Янтарь нам дарило море,
Пахло сосной и смолой
Солнце нас целовало,
Дарило тепло и покой.
Утром нас чайки будили,
Рыбаки проверяли сеть,
Негромко рыбацкую песню
Свою начинали петь.
Им вторили море и ветер,
И даже песок золотой.
А мы с волнами играли,
Резвились, как дети, с тобой.
Июнь – первый месяц летний
Начало любви, пролог…
Все то, что случилось после,
Останется пусть между строк.
«Длинная челка – смешная девчонка…»
Длинная челка – смешная девчонка,
Что повторять теоремы без толку,
Лучше пойдем погуляем с тобой,
Вместе послушаем тихий прибой.
Вместе с тобой давай помечтаем,
Жемчуг со дна морского достанем,
К звездам с тобой, давай полетим…
Ну, выходи же скорей, выходи!
«Нам возвращаться в прошлое не стоит…»
Нам возвращаться в прошлое не стоит,
По-старому не будет ничего…
Ведь строить замок на песке – пустое,
Не пригласишь в тот замок никого…
«В это лето я была собой…»
В это лето я была собой,
Потому что я была с тобой,
Потому что верила всерьез
В предсказанье месяца и звезд.
Как ребенок, я чудес ждала,
И тебя по имени звала…
Осень постучала в дом вчера,
Крикнула: «Закончилась игра!
Серый плащ скорее надевай,
Говори: “Прощай, мой друг, прощай!”
Потому что верить не серьезно,
Да и поздно, поздно, поздно, поздно…»
Я приказ ее не стала слушать,
Я ладонями зажала крепко уши,
Имя дорогое повторила,
Двери настежь быстро отворила,
Убежала в лето к чудесам
И к твоим сияющим глазам.
Потому что быть всегда с тобой,
Слушать, как шумит морской прибой —
Это самая прекрасная награда
И другой не надо мне,
Не на-до…
Прости – прощай
В соавторстве с Александром Бакиным
Прощальный вечер при свечах
Перед дорогой дальней.
В твоих глаза блестит слеза.
И взгляд такой печальный.
Скажу: «Прости, Прощай,
Ты была мила.
Буду помнить я,
Все что ты мне говорила,
Что возвращаемся мы все
Рано или поздно…
Я вернусь к тебе,
Я найду тебя по звездам…»
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Возвращайся.
Я буду ждать тебя всегда,
Надеяться и верить,
Что вернешься ты ко мне,
Откроешь настежь двери.
Ну что, ж прости, прощай,
Ты был очень мил,
Буду помнить я,
Все, что ты мне говорил,
Что возвращаемся мы все
Рано или поздно,
Что вернешься ты,
Отыскав меня по звездам.
– Возвращайся.
– Обещаю.
Дорога легкой будет пусть,
Пусть свет любви сияет.
Пускай Господь хранит тебя,
Тебя оберегает.
Ну, что ж, прости, прощай,
Расстаемся мы,
Будем помнить мы,
Что друг другу говорили,
Что возвращаемся мы все
Рано или поздно,
Возвращаемся мы все,
Отыскав свой путь по звездам.
– Возвращайся.
– Обещаю…
«Звук твоих шагов…»
Звук твоих шагов,
Уходящих вдаль. Жаль…
Время быстротечно.
Не возможно стать
Хоть на краткий миг
Девочкой беспечной.
По стеклу дождем
Осень слезы льет,
Мое сердце плачет…
Попрощались мы,
Холодно душе,
Но нельзя иначе…
«Все уже предначертано свыше…»
Все уже предначертано свыше.
Все уже предначертано, слышишь?
Предначертано нам от рожденья.
Все даруется нам во спасенье.
И огонь, полыхающий в сердце,
Нужен нам для того, чтоб согреться…
My dear, dear, Miray
I want to stay with you, with you.
I want to tell you: «I love you.»
I want to see you every day,
I want to sing for you, Miray.
My dear, dear, Miray.
When I see you, my heart is beating
And fly up into the sky.
O, Miray, look at me.
Do you see it?
I can fly, I can fly, I can fly!
This is dream, this is magic, I know.
But I wait for a wonderful day,
When you’ll see it, and tell me: «I love you!»
And I sing: «How I love you, Miray!»
Мирей
Я хочу быть с тобою рядом,
Говорить тебе о любви.
Я хочу тебя видеть все время,
Подарить тебе песни свои.
Вместе мы, сердце бешено бьется
И стремится в небо взлететь.
О, Мирей, я могу быть крылатым
И на мир с высоты смотреть.
В эту сказку пока ты не веришь,
Но я знаю, время придет.
Ты мне скажешь: «Любимый, сегодня
Мы отправимся вместе в полет.»
Этот день станет самым счастливым
Для тебя, для меня, о Мирей.
Этот день назовем мы с тобою
День любви, удивительный день!
«Осень. Холодно и сыро…»
Осень. Холодно и сыро,
Дождик плачет день и ночь,
Но никто из нас не знает,
Как утешить, чем помочь.
Что такое сделать надо,
Чтоб он плакать перестал,
Чтоб холодными слезами
Землю дождь не поливал,
Чтобы осень стала яркой,
Разноцветной, золотой,
Чтоб подарки дорогие
Принесла для нас с тобой.
Мы б о ней тогда сказали:
– Осень – лучшая из всех!
Дождь не плачет, солнце светит,
Всюду радость, счастье, смех!
«Ну, какое вам, в сущности, дело…»
Ну, какое вам, в сущности, дело,
Что со мною сейчас происходит?
На асфальте побелкою белой
Вьюга черную краску разводит.
И старается призрак былого
По-иному сегодня представить,
Словно хочет одним дуновеньем
Все, что было когда-то, исправить.
Только все ни к чему, мы же знаем,
Что хожденье по кругу – напрасно.
Лучше выбрать иную дорогу,
Чтоб понять, как бесценно и важно
Все мирские заботы отбросить,
Мелом выбелить сердце и душу,
И мелодию счастья и света
В каждом дне наступающем слушать.
Ни я – ни ты
Дни считаю до нашей встречи,
И минуты считаю тоже,
Словно смогут все цифры эти
Твой ускорить приезд на Родос.
Словно в мост превратиться смогут,
Или станут вдруг колесницей,
Запряженной крылатым Пегасом
Или огненною жар-птицей.
Я упорно считаю мгновенья
И одно достоверно знаю:
Ты – мой ангел, моя частица,
Половинка моя вторая,
Без которой все дни – мученье,
Без которой темно, печально,
Без которой постичь невозможно
Самой главной жизненной тайны.
Самой главной и самой нужной
Всем, живущим на свете людям:
Единение душ, сопричастность
Нужно тем, кого ждем и любим!
Not me – not you
I’m thinking about you,
I am counting minutes and days
But I know, you can not come,
Can not choose the shortest way.
Figures can not turn into the bridge
Or get the Pegasus with strongest wings.
I am waiting for you and dreaming
About many fantastic things…
But I know without a doubt,
You are angel, my love, my soul.
To be with you and share the love —
Is the best and wonderful goal.
Every minute and every day
We must choose the way of God.
Please, forgive me and be with me,
Get the love which to us gives the Lord!
«Я, конечно, поеду с вами…»
Я, конечно, поеду с вами,
Но не завтра и не сейчас.
Этот день станет лучшим самым
Для меня и для вас, для нас.
Обещаю вам, обещаю
Радость взять в дорогу с собой.
И по радуге яркой-яркой
Поспешить на встречу с мечтой.
//-- —*— --//
I’ll certainly go with you,
But not now, not, not today.
This will happen someday,
I promise.
Wait for this wonderful, special day…
Я, обязательно пойду с тобою,
Но не сегодня, не сейчас.
Как будет радостно нам вместе,
Когда настанет этот час!
Перевод с английского Вячеслава Фёдорова
«Помоги мне, Господи, помоги!..»
Помоги мне, Господи, помоги!
Душу мою, Господи, сбереги
От обиды, подлости, зависти и зла,
Чтобы легче перышка душа моя была,
Чтоб не забывала я о милости Твоей,
Любовью Своей, Господи, согрей меня, согрей.
Душу мою, Господи, защити от бед,
Назови дитем Своим, мудрый дай совет:
Как долиной плача не боясь пройти?
Помоги мне, Господи, помоги, прости…
«Как хорошо, какое чудо!..»
Как хорошо, какое чудо!
Какая радость, Боже мой!
Сквозь золото осенних листьев
Пробился солнца луч прямой.
Взлетает точно паутинка,
Подрагивает на ветру,
С листвой осенней лучик солнца
Затеял, видимо, игру.
Березки, клены и рябины
Поймать проказника хотят.
Вслед за лучом со всех деревьев
Листочки желтые летят.
Любуюсь этим листопадом,
И повторяю: «Боже мой,
Как хорошо, какое чудо,
Какое счастье быть собой!»
«Осень играет на флейте…»
Осень играет на флейте
Прощальную песню свою.
И дождик за ней повторяет
Без устали: «Я вас люблю.
Люблю. Не хочу расставаться,
От вас не спешу уходить.
Позвольте на добрую память
Вам этот ноктюрн подарить».
В нем алый рябиновый бисер
На нотные знаки похож.
Для вас их усердно играет
Осенний расстроенный дождь…
«Мы снова не в теме. Мы снова ни с теми…»
Мы снова не в теме. Мы снова ни с теми,
С кем нужно дорогою жизни идти.
И снова приходится нам расставаться,
Сказав на прощанье: «Прости. Не грусти».
И новую тему придумать скорее,
Чтоб не было больно, чтоб силы нашлись,
Дойти до вершины особой дорогой,
И встретить того, кто скажет: «Держись!»
Не стоит унынью, мой друг, предаваться,
Не стоит на черные тучи смотреть.
Ты лучше взгляни, как мгновенье прекрасно,
Подумай о том, что нужно успеть
Любовью своей, не скупясь, поделиться,
И множество сделать еще добрых дел.
Вперед. Будь смелее. И помни ошибка —
Всего лишь привал, но совсем не придел.
Не финиш, не цель, к которой стремишься,
Раз сердце твое от обиды болит.
Ты лучше подумай о том, что однажды
Тебя за терпенье Господь наградит.
«Привязана к позорному столбу…»
Привязана к позорному столбу,
Осмеяна неистовой толпою,
Из-за того, что следом за тобою, Господь,
Пойти посмела. Мыслимое ль дело
Быть не такой, как все? Ату ее! Ату!
И моментально подвели черту
Под мудрыми библейскими словами:
Кто слушает меня, тот будет вместе с вами —
На белой стороне.
А, кто не слушает, пускай горит в огне.
Бездушие сродни удушью.
Тот умер, кто остался без души.
Будь выше зла. Пиши, пиши, пиши.
Пусть вдохновенье цвет приобретает.
Пусть над землею солнца свет сияет.
Пусть песня новая скорее зазвучит.
Ну, а толпа пускай себе кричит.
Не принимай в бездушии участья,
Храни себя от зла,
Чтобы душа спасенье обрела.
И помни,
Божьим чадом быть —
Великая награда.
Иного счастья никому не надо.
Не надо никому…
С собой в путь вечный не возьмешь суму
С богатством, славою и властью.
Все здесь останется, а там —
Благословенье, свет и радость,
И Божий мир подарят нам…
«На канате под куполом цирка…»
На канате под куполом цирка
Балансирую с легкостью кошки.
На канате под куполом цирка
Нужно, все-таки, быть осторожной.
На арену нацелены взгляды,
И на миг замирают все звуки…
Вниз с каната – какая досада…
Но спасут от падения Божии руки.
Не упала, на миг оступилась,
И опять – по канату вперед.
Знаю я, что все испытанья
Нам Господь не случайно дает.
На канате под куполом цирка
Балансирую с легкостью кошки,
И себе каждый раз повторяю:
– Потерпи, до победы осталось немножко…
«Я слов на ветер не бросаю…»
Я слов на ветер не бросаю,
Не разрешаю им летать.
Пусть силу слово обретает,
Чтоб смысл особый передать
Тому, кто слышать хочет слово,
Кто это слово бережет,
Кто каждый день в копилку знаний
Слова заветные кладет.
«Названья улиц позабыты…»
Названья улиц позабыты…
Не огорчайся, не беда.
Ничто не вечно, к сожаленью,
Все утекает, как вода,
Легко, без всякого усилья,
Оставив только влажный след…
Вот так и память не желает
Грустить о том, в чем проку нет.
Леониду Афремову
В картинах ваших много красок
Красивых и неповторимых.
В них солнца свет и жизни радость,
Полет фантазии незримый.
В них слышен шепот океана,
И музыка Луи Армстронга.
По листьям девочка шагает,
И дождик льется струйкой тонкой.
И осень, осень золотая
Свои нам тайны открывает,
И верится, что сбыться может
Все то, что мы зовем мечтами.
Ножом – волшебным мастихином
Свои полотна создаете.
И знаем, множество сюжетов
Вы, Леонид, еще найдете.
«Во все столетья, во все времена…»
Во все столетья, во все времена
Мужчинам возлюбленная нужна,
Чтоб ей стихи и сонеты слагать,
Чтоб звезды с небес для нее доставать.
Чтоб, словно богиней, ей восхищаться,
За право быть первым все время сражаться.
И чтоб на Олимп героем подняться,
Нужно мужчинам в женщин влюбляться!
Super brand
Муз. В.Гридунова
In the pretty, pretty garden – carnival.
In the pretty, pretty garden – ball, ball, ball.
Dancing bugs and dancing yellow butterfly,
Dancing frogs and dancing even dragonfly.
Turn around, turn around clap your hands.
Turn around, turn around bend you head,
Turn around, turn around jump up high,
Turn around, turn around smile, smile, smile!
Sun is dancing, sky is smiling – carnival!
Birds are flying, we are singing – ball, ball, ball!
Very happy, very happy all my friends.
This is new and very pompous super, super brand!
Новый стиль
На большой, большой поляне – карнавал.
Над цветами кружат пчелки – бал, бал, бал.
Жук танцует вместе с синей стрекозой,
А кузнечик приударил за осой.
Припев.
Повернись, в ладоши хлопни, улыбнись.
Повернись, подпрыгни выше, не ленись.
Топай, хлопай, улыбайся и кружись,
Повторяй веселый танец, не ленись.
В небе солнышко смеется – карнавал
Над цветами кружат пчелки – бал, бал, бал.
Очень счастливы сегодня все вокруг.
Будьте нашими друзьями – шире круг!
Фантазеры
Муз. В.Гридунова
Мы идем и поем,
Мы с тобой чеканим шаг.
Наш девиз: побеждай!
Смелым будь и выше флаг.
Фантазеры, фантазеры
Не привыкли отступать.
Фантазеры, фантазеры
В школе учимся на пять.
Припев:
Мы – смелые, отважные ребята.
Мы – добрые и верные друзья.
Пусть знают все, пусть видят все,
Без крепкой дружбы фантазером быть нельзя.
Будет день, будет час —
Мы вершины покорим.
И в ракете большой
В космос все мы полетим.
Фантазеры, фантазеры
Не боимся ничего.
Фантазеры, фантазеры
Встанем все за одного.
Припев:
Мы – смелые, отважные ребята.
Мы – добрые и верные друзья.
Пусть знают все, пусть видят все,
Без крепкой дружбы фантазером быть нельзя.
Светофор
Муз. В.Гридунова
Очень важен светофор – каждый должен знать.
Все его сигналы нам надо выполнять.
Три волшебных глаза светят день и ночь,
Чтоб через дорогу нам перейти помочь.
Знают все, что с давних пор помогает светофор.
Красный – стой,
Желтый – жди,
На зеленый, на зеленый – проходи!
Правила дорожные каждый должен знать:
У дороги в мячик лучше не играть,
И по тротуарам нужно всем ходить,
Чтобы под машину нам вдруг не угодить.
Знают все, что с давних пор помогает светофор.
Красный – стой,
Желтый – жди,
На зеленый, на зеленый – проходи!
Правила дорожные всем вокруг нужны.
Ребятня и взрослые их выучить должны.
Азбуку движения помни пешеход,
Чтоб у полицейского не было хлопот.
Знают все, что с давних пор помогает светофор.
Красный – стой,
Желтый – жди,
На зеленый, на зеленый – проходи!
Мы поем вместе
Дружба делает сильней
Всех: и взрослых, и детей
Знаешь ты, знаю я.
Если будем мы дружить,
Будет всем прекрасно жить
На нашей планете, планете Земля.
Вместе, вместе, вместе
Мы поем песни, песни, песни.
Вместе в ладоши хлопают громко
Наши друзья.
Вместе, вместе, вместе
Жить интересней, интересней,
Здорово знать, что мы с тобой —
Большая семья.
Мы поем о чудесах,
О морях, и о лесах,
И о счастье поем,
И о том, что этот мир
Удивителен и мил,
Мир, в котором мы с вами живем.
Море счастья и любви
Мы с тобою повзрослели
Очень быстро, вот беда.
Вдаль умчались без оглядки
Наши детские года.
Только детство, наше детство
Рядом с нами до сих пор
Про него мы непременно
Затеваем разговор:
Помнишь, как с тобою ждали
Мы двадцатое число?
Нам хотелось, чтобы чудо
Вместе с мамой в дом вошло.
Нам хотелось есть конфеты
И о будущем мечтать.
Мама слушала, смеялась,
Нам старалась подыграть:
– Знаю, станете вы скоро
Знаменитыми людьми,
Вам желаю море счастья,
Долгой жизни и любви!
Детство кончилось, но все же,
Ждем двадцатое число
И мечтаем, чтобы чудо
Вместе с мамой в дом вошло.
Чтоб она нам пожелала
Море счастья и любви.
И чтоб стали наши внуки
Знаменитыми людьми.
«Все было бы очень просто…»
Все было бы очень просто,
Если бы встретились мы.
Если бы вдруг ваш голос
С немыслимой вышины
Мне прокричал: «Я верю
В соединенье душ!
Пусть же скорей оркестр
Нам заиграет туш.
Знаю, реальными станут
Однажды все наши мечты,
И я скажу вам при встрече
Заветное слово «ты».
И ты мне, смутившись, ответишь
На ангельском языке:
– Как хорошо, что звезды
Вас привели ко мне.
Как хорошо, что невстречи
Были посланы нам.
Они показали, как важно,
Беседовать по душам.
Пусть громче оркестр играет,
Пусть сбудется ваша мечта,
И пусть вас, мой друг, не пугает
Небесная чистота…»
Когда-нибудь, так и будет,
Ну, а пока, друг мой,
Мечтайте, смотрите на звезды,
И ждите встречи со мной.
Наде Яготинцевой
Надежда – имя такое
Тебе при рождении дали.
Наденька, Надя, Надюша
Родные тебя называли.
Единственной и желанной
Тебя называл любимый.
Жизнь кончилась слишком рано….
Осталось одно только имя.
Красивое имя Надежда,
Наденька, Надя, Надюша…
Душа улетела в небо,
Чтоб там песни солнца слушать…
11.12.2013
«Замерзают цветы у тебя на могиле…»
Замерзают цветы у тебя на могиле.
Но согреть их сегодня с тобой мы не в силе.
Мы и сами не можем никак отогреться,
Лютый холод сковал нам и душу и сердце.
И вопрос: почему? На губах замирает.
Так должно быть – нам вечность с тобой отвечает.
Так должно быть, ведь время имеет границы.
Так должно быть. Зимой улетают все птицы.
Улетают куда-то, в далекие страны,
Вслед за ними душа улетает нежданно…
Неожиданно времени ниточка рвется,
И в обмен на тепло, холод в наших сердцах остается…
«Конечно, все будет не так…»
Конечно, все будет не так,
Как думалось нам изначально.
Нельзя никак обойтись
Без грустной песни прощальной…
Нельзя не вздыхать о былом,
Забыть про сердечные раны,
И думать о жизни своей
Без всякого самообмана нельзя…
Память
Героям Великой Отечественной Войны 1941–1945 годов посвящается
От Советского информбюро: «В ночь с 21 на 22 июня 1941 года Немецко-фашистская Германия вероломно нарушила границы Советского Союза. Объявляется всеобщая мобилизация…»
Мы расстаемся надолго ль, не знаю.
Мы расстаемся. Прощай, не грусти.
Я буду храбро за Родину биться.
Верь и надейся, с Победою жди.
Я буду верить, и ждать тебя буду,
И на окошко поставлю цветок,
Пусть защищает тебя от снарядов
Нашей любви огонек, огонек.
Время – секунды, минуты, мгновенья…
Время – пружина, что сжалась в груди…
Милая, помни, верь и надейся.
Милая, жди меня, жди меня, жди…
Я за тобою сестрой медсанбата
Скоро поеду на фронт, мой родной.
Помни, тебя от пуль защищает
Наша с тобой большая любовь…
//-- —*— --//
Мальчишки надели военную форму,
Поцеловали подружек своих.
Сразу в мгновенье одно повзрослели:
Мужчины не плачут, здесь нету таких.
И вы, дорогие девчонки, не плачьте,
Еще потанцуем мы с вами ни раз.
Пора попрощаться, пора нам в дорогу,
Уже прозвучал по вагонам приказ.
//-- —*— --//
И вот уже бой, и снаряды, и пули,
И кровь заливает лицо,
И шепчет ефрейтор: «Браток, все в порядке,
Прорвали, прорвали мы вражье кольцо.
Уйдем мы вперед вместе с линией фронта,
А ты в медсанбате пока полежи.
Увидимся, хлопец, еще повоюешь…
Сестра, поспеши, поспеши, поспеши!
«Сестричка милосердия, прошу, не уходи…»
Сестричка милосердия, прошу, не уходи,
Глазами сострадания в глаза мне погляди,
Рукой своею нежною коснись моей руки,
И матушку родимую мне вспомнить помоги.
Скажи, что невредим еще наш дом, и лес, и сад,
И наливные яблоки на яблонях висят,
И мама улыбается, и жив еще отец…
Скажи, сестричка милая, когда войне конец?
Ты потерпи, родимый мой, тебя перевяжу,
О соловьях и солнышке тебе я расскажу,
С тобой еще станцуем мы, родимый мой, не раз,
Война ведь скоро кончится, пробьет счастливый час.
Увидишь свою матушку и яблоневый сад,
Живи прошу, родимый мой, не умирай, солдат!
Ты должен, должен выстоять, ты должен победить,
Ты должен нашу Родину спасти и защитить,
Мы без тебя не справимся, терпи, боец родной…
Сестричка милосердия, скажи мне: я живой?
Смогу ли вновь подняться я, смогу ль принять я бой,
Сестричка милосердия, поговори со мной.
Ты сможешь, сможешь выстоять,
Принять ты сможешь бой.
Мы победим, мы выживем,
Терпи, боец родной!
//-- —*— --//
Кровопролитные бои
Шли днем и ночью под Москвою,
И Лобня стала местом боя,
Здесь деды наши полегли.
Бежали с криками Ура!
И пехотинцы и матросы,
Никто не задавал вопросов,
Все знали, позади Москва.
Одна, всего дона зенитка,
И рота юных смельчаков
Сдержала натиск сотни танков,
Назад отбросила врагов.
И эта малая Победа
Народу силы придала
По всем фронтам победным маршем
В атаку армия пошла.
А на земле, политой кровью,
Стоит сегодня монумент.
В нем жизнь и смерть слились как будто,
Остался в камне тот момент.
Склонили головы солдаты,
Никто не вытирает слез…
Чеканя шаг идут кадеты,
Играют в воинов всерьез.
И в небо шариком воздушным
Летит частичка доброты,
И малыши несут к Зенитке
Большие алые цветы.
А те, кто пережил Блокаду,
Кто узником в те годы был,
Детей погибших вспоминают,
Скорбят о тех, кто не дожил…
И в залпах нового салюта
Им слышится: «Вперед! Вперед!
Вставай на бой с армадой вражьей!
Спаси скорее свой народ!»
//-- —*— --//
Память земная в небо взлетает птицей.
Юной девчонке строгий солдат ночью приснится.
Грянет салют, и запоют трубы Победа.
Только солдат не вернется с войны, нет его, нету…
Он далеко, в дальнем краю за облаками.
Память земная плачет о нем проливными дождями.
Ветры кружат, горько вздыхая: Где ты?
Здесь без тебя, строгий солдат, встают рассветы.
Вечный огонь – это горит вечной души твоей пламя.
Помним тебя, строгий солдат, с нами ты, с нами.
И в небеса, и в небеса память земная мчится,
Чтобы тебе, строгий солдат, за облаками сниться.
//-- —*— --//
Это будет потом, а пока,
До Берлина полсотни верст.
Мы с друзьями устроим привал,
И посмотрим, как много звезд
Нынче на небе появилось,
Словно в память о тех рубежах,
Что не смог одолеть за годы
Злой, коварный и сильный враг.
Пусть солдаты пою сегодня,
Пусть танцуют вместе в кругу.
В единение – наша сила,
Наш народ не сдается врагу.
//-- —*— --//
Пусть все вокруг узнают, что мы вошли в Берлин.
Мы – Красная Армия, наш народ един.
Пятнадцать республик, пятнадцать сестер,
Пусть ярко пылает сегодня костер.
Костер в честь Победы, во имя любви.
Живи наша Родина! Вечно живи!
//-- —*— --//
А в далеком-далеком краю огонек надежды горит.
Смотрит девушка молча в окно
И о друге желанном грустит…
На окошках те же занавесочки.
Покосился домик старый твой.
Ну а ты, все ждешь от друга весточки,
Ждешь, что возвратится он домой.
Скрипнет дверь, залает пес заливисто,
Вспыхнет ярче огонек свечи.
Спросит он: «Ну, что же растерялась ты?
Говори, родная, не молчи»…
Но не лает пес. Свеча чуть теплится.
Половицы в доме не скрипят.
В старой рамке возле занавесочки
Письма, что писал с войны солдат.
Полевая почта треугольная
И квадратный похоронный лист…
Под Берлином в мае сорок пятого
Был убит фашистами связист…
//-- —*— --//
Мы вновь в объятьях тишины,
Не слышно грохота орудий,
И кажется, что новый день
Таким же безмятежным будет,
Как был в то лето, до войны,
Когда никто из нас не ведал,
Что до победы, до победы
Не смогут многие дожить.
Что детство кончится внезапно,
И не вернется никогда…
Ну, как же я могу не плакать,
Когда потеряны года?
Мы столько книг не дочитали,
Не досмотрели фильмы мы,
В футбол, в хоккей не доиграли,
Нам так хотелось тишины.
И вот минута за минутой
Все нарастает тишина…
Ура, товарищи, Победа!
Ура, закончилась война!!!
//-- —*— --//
День Победы в мае сорок пятого
Был особым, долгожданным днем.
Люди обнимались, пели, плакали,
Говорили только об одном:
– Победили, слышите, Победа!!!
Счастье, радость, мир и тишина.
Наконец-то кончилась Великая,
Самая ужасная война.
Выстояли, выдержали, выжили,
Победили вражескую рать.
Счастье, радость, тишина, Победа!
Разрешите вас поцеловать.
Пусть гремит сегодня залп победный,
Прокричим: Ура! Ура! Ура!
День Победы – праздник самый светлый.
Помнит пусть об этом детвора.
//-- —*— --//
Памятники – память нам, живущим ныне.
Памятники – память, важные святыни.
Поклонитесь павшим, память их почтите,
Помнить о героях деток научите.
Постучите в двери к старенькой бабуле,
Пусть она расскажет, как спасла от пули,
Вынесла из боя строго комбата,
Что была отважной летчицей когда-то.
И теперь летает, только пассажиром.
Молится и просит, чтобы были живы
Все на свете дети, чтобы их любили,
Чтобы землю нашу мы от бед хранили.
Чтобы самолеты в небеса взлетали,
Чтобы горькой доли мы не испытали.
Чтобы День Победы был счастливым самым,
И за милых деток радовались мамы.
//-- —*— --//
Счастливая жизнь, беззаботное детство
Достались от дедов нам наших в наследство.
Вам, низкий поклон и светлая память.
Вас любим и помним, гордимся мы вами.
И принимая от вас эстафету,
Беречь обещаем мы нашу планету,
Быть добрыми, честными, ловкими, смелыми,
И с радостью браться за новое дело
Во благо России,
Во имя любви.
Живи, наша Родина,
Вечно живи!
Фея
Сегодня – день рожденья твой,
Красивый юбилей.
Ты в золотую чашу
Шампанского налей.
Пусть золотой напиток
Тебя развеселит,
И пусть сотрет скорее
Следы былых обид.
Пускай зажгутся в сердце
Три ярких огонька
Любви, надежды, веры,
Пусть будет жизнь легка.
Пускай удача рядом
С тобой всегда идет.
Пусть в доме твоем счастье
Свое гнездо совьет.
Будь мудрой и любимой,
Дари тепло души,
И становиться взрослой,
Родная, не спеши.
Пускай звучит сегодня
Заздравных много слов.
Не станем в день рожденья
Вести подсчет годов!
«Я люблю, когда день прибавляется…»
Я люблю, когда день прибавляется,
И в воздухе пахнет весной.
Я люблю, когда мир черно-белый
Укрывается шалью цветной.
Я люблю, когда, вдруг, из-под снега
Пробивается первый цветок.
Я люблю, когда тянется к небу
Новой жизни зеленый росток.
Я люблю возрожденье природы
Вместе с ней пробуждаюсь от сна.
Радость солнечным светом сияет,
И в душе торжествует весна.
«Пусть все плохое останется…»
Пусть все плохое останется
За дверью ушедшего года.
Пусть снежной сказкой порадует
Нас поскорее природа.
Пусть солнечный свет прольется
Сквозь серый занавес дней,
Пусть радость на лицах сияет,
И станет всего важней
Дарить доброту и нежность,
Любить, прощать и жалеть,
И песни о мире и счастье
С друзьями весь год этот петь.
«Прошу у тебя прощенья…»
Прошу у тебя прощенья
В день прощеного воскресенья.
Я не мог извиниться раньше,
Я не смел. Было много фальши
В наших мыслях, в делах, в поступках,
Даже в видимых всем уступках.
Я тебе уступать пытался,
Но опять и опять срывался.
Я метался в злобе бессильной,
А тебе приходилось быть сильной,
Улыбаться, просить прощенье
С понедельника по воскресенье.
Но однажды чудо свершилось,
Ложь сама собой испарилась.
Сразу стало легко и ясно,
Без прощения – жизнь ужасна.
Ты прощаешь и я – прощаю,
Честным быть всегда обещаю,
Обещаю просить прощенье
С понедельника по воскресенье.
NET
Как паучки, за ниточки цепляясь,
Болтаемся меж небом и землей.
Все это удивительною жизнью
Потомки назовут поверь, друг мой.
– Вы когда-нибудь задумывались над тем, что английское слово «NET» – сеть, по-русски звучит, как предостережение, запрет: НЕТ? – спросила она, пристально глядя в его глаза. Он покачал головой. Она улыбнулась.
– Понятно, вас такая гениальная мысль еще не посещала. В этом нет ничего удивительного. Мысли рождаются только тогда, когда есть предпосылки для их появления на свет. Давно известно, что из пустоты ничего появиться не может. На то она и пустота. Но мы отвлеклись от темы. Итак, NET – сеть, в которой нет, и не может быть ничего хорошего. Вам, современным людям, трудно в это поверить. Вы запутываетесь в этой сети, как мухи в паутине, которую сплел гигантский паук, – он поморщился. Она усмехнулась – Сравнение не из приятных, я знаю. Но оно как нельзя лучше характеризует все, происходящее с вами. Попав в сеть, вы теряете свою индивидуальность, становитесь рабами чужого мнения, безропотно выполняете все приказы паука. Простите, по-другому я его назвать не могу. В моем понимании паук – это сгусток черной энергии, стремящийся поглотить весь мир. Его замысел осуществляется с невероятной скоростью. К счастью, в мире кроме черной краски есть еще и белая. Силы света, любви и добра предостерегают людей мыслящих, предупреждают их о том, что в сети NET нет ничего хорошего. Запомните, попасться в сети зла – пропасть!
Он вспомнил этот разговор несколько лет спустя, и с сожалением подумал о том, что зря не воспринял тогда всерьез слова Матильды.
– Что умного может сказать древняя старуха, которая ничего не смыслит в современных технологиях? – подумал он тогда. – Она просто бредит. Если ей хочется, пусть называет интернет паутиной и сравнивает людей с мухами. Я не стану возражать и вступать в спор, чтобы не началось извержение Везувия. Матильда – взрывоопасный человек, но отказываться от общения с ней я не могу, потому что она – мой педагог, а по совместительству еще и борец с безграмотностью. И пусть говорят, что быть грамотным сегодня – немодно, пусть называют грамотность – пережитком прошлого, я останусь при своем мнении: современный человек должен грамотно писать и говорить!
Матильда для меня – великая ценность. Реликвия! Мне пришлось приложить немало сил, чтобы найти такого замечательного учителя, и я не собираюсь отказываться от ее помощи. А раз так, мне нужно внимательно слушать все ее странные высказывания и не возражать. За время нашего общения я понял, что Матильду лучше не раздражать.
Матильда
Мария Львовна Оболенская не подозревала о том, что Павел Гринев зовет ее Матильдой. Раз в неделю она принимала у себя милого мальчика, которому в ту пору исполнилось двадцать пять лет. Для Марии Львовны он был мальчиком, ведь ей шел уже восемьдесят второй год. Почему она согласилась заниматься с Гриневым, было непонятно даже ей самой. Поначалу Мария Львовна пыталась найти ответ, а потом решила считать Павла подарком судьбы. Занимаясь с ним, Мария Львовна умножала череду добрых дел, которые ей предназначалось сделать.
Павел был прилежным учеником, горел желанием проникнуть в тайные глубины русской грамматики. Они не только повторяли правила, но еще и занимались исследованиями: разбирали древнерусские письмена, выстраивали диаграммы, по которым можно было проследить, какие изменения произошли в языке, и как он трансформировался за несколько столетий.
Благодаря Павлу, Оболенская наконец-то занялась той работой, к которой никак не решалась подступиться. Если бы не Павел, она бы вряд ли подняла гигантский пласт информации, который они с легкостью сдвинули вместе.
В доме Марии Львовны хранились берестяные грамоты тринадцатого века, которые она давно хотела расшифровать, но по каким-то непонятным причинам все откладывала и откладывала эту работу. Наконец, она решила показать грамоты Павлу. Он долго смотрел на сплошной текст, написанный на бересте, а потом воскликнул:
– Эврика! Я понял, чего здесь не хватает!
– Ну, и чего же здесь не хватает? – Мария Львовна посмотрела на него с любопытством.
– Пробелов, промежутков между словами! – ответил он. Схватил лист бумаги, переписал старинный текст по-своему, протянул Марии Львовне.
– Вот, полюбуйтесь теперь.
– Да, теперь текст выглядит лучше, – сказала она.
– Давайте разобьем слова на слоги и будем читать их так, как они написаны, – предложил Павел.
– А что вы скажете по поводу ошибок? – спросила она.
Он ответил тоном знатока:
– Мария Львовна, не стоит считать наших предков безграмотными людьми. Давайте на миг представим, что все они были людьми образованными и любили свой язык.
Это предположение ей показалось весьма разумным. Она улыбнулась, взяла послание, кое-что подправила, воскликнула:
– Павлуша, мы с вами, действительно, сделали открытие! Мы открыли новое направление в лингвистике. Эти берестяные письма – семейная переписка, из которой мы можем узнать о привычках людей, писавших их, воссоздать мир, в котором они жили. Вот, смотрите, что пишет автор послания: «изумелася есве» – мы все удивились астрономической сумме, которую с нас запросили. А дальше написано пятнадцать кун. Это, по всей видимости, очень большие по тем временам деньги, раз они есве изумелася.
– Вы, Мария Львовна, как синхронный переводчик, с налета письма тринадцатого века читаете, – похвалили ее Павел.
– Богатый опыт, Павлуша, – она улыбнулась, разгладила берестяную грамоту. – Это письмо от Жизнедуба к отцу. Посмотрите, как он красиво свое имя вырезал. А дальше короткий текст, похожий на современное телефонное послание.
– CMC, – подсказал Павел. – Совсем маленькое сообщение.
– У вас оно – совсем маленькое, а у них не совсем, – проговорила она с изрядной долей сарказма. – Посмотрите сколько здесь слов. А главное, берестяные письма дошли до нас с вами, пролежав под слоем земли несколько столетий. Полезные слои почвы помогли им сохраниться. А что будет с вашими мобилесками? – развела руками. – Исчезнут навеки, и никто не узнает, о чем писал Павел Гринев своему отцу, как менялись его привычки, как упрощался его язык, какие слова – паразиты губили его речь. А здесь все перед нами, – она положила ладонь на свиток, улыбнулась. – Почти все. Обычно часть прочитанного текста отрезали и выбрасывали. Но бывали случаи, когда берестяные послания сжигали, чтобы сохранить секретность.
– А вот интересно, как эти письма попали к вам? Почему вы их в музей не сдали? – спросил Павел.
Мария Львовна ответила не сразу. Она вообще никогда моментально не отвечала на вопросы, придерживалась своего жизненного кредо: «чуть позже!» Павел об этом знал, но все равно сердился на Матильду за затянувшуюся паузу, мысленно поторапливал Оболенскую:
– Матильда, сколько можно обдумывать свой ответ? Не придумывай ничего, выкладывай все, как есть. Будь честна со мной, Матильда.
А она нарочно медлила, перекладывала с места на место тетради, книги, сворачивала берестяные письма. Их у нее было десять. Все они лежали в берестяной коробке, украшенной рисунками, напоминающими наскальную живопись. Эта коробка тоже была старинной. Матильда называла ее коробом. Короб стоял в книжном шкафу за стеклянной дверцей, не привлекая к себе внимания. Хотя, если бы в дом Матильды явился человек, знающий толк в исторических ценностях, он бы короб увидел сразу.
Павел же узнал о коробе только тогда, когда они решили заняться исследовательской работой. Матильда достала его из шкафа, поставила в центре стола, сказала:
– Этой старинной вещичке, этой коробушке, несколько столетий. Достался он мне в наследство от прабабушки. Если вы, Павлуша, внимательно посмотрите на смешных пляшущих человечков, то увидите цифры: 1,2,1,5. Это – дата рождения короба, год 1215. Невероятно, да? Мне рассказывали, что 1215 год был голодным годом. В ту пору из-за неурожая чуть не погиб Великий Новгород. А эта коробушечка каким-то чудом уцелела. Каким? Непонятно. На многие вопросы ответов нет. Зато, – хитро улыбнулась. – Зато есть сказка, которую в нашей семье предают из уст в уста. Вы готовы ее услышать, Павлуша?
– Да, – сказал он.
– Дело было так, – Матильда улыбнулась. – В дом моих далеких предков пришли странники и принесли короб с зерном. Они попросили хозяев раздать всем горожанам по десять зернышек, а оставшиеся зерна посеять на заброшенном поле у сгоревшего дома.
Они строго-настрого наказали хозяевам никому про короб не рассказывать, никому его не показывать и не говорить никому о том, что они сюда приходили.
Если хозяева сделают все, как они велели, голод закончится. Если хоть что-то сделают не так, то падет на них огонь с небес, и город исчезнет с лица земли.
Странники ушли, а перепуганные до смерти люди побежали раздавать зерно.
На вопрос: «Где вы его взяли?».
Они отвечали: «Бог послал! Бог…».
Чем больше зерна они раздавали, тем больше его прибавлялось в коробе. Это заставило людей утвердиться в том, что странники – посланники небес, а короб – святыня, которую нужно бережно хранить и передавать по наследству. Так он попал в наш дом, в наш двадцать первый век.
– Может быть, вам его в музей нужно сдать? – спросил Павел.
– Может и нужно, но мне пока жалко с ним расставаться, – Матильда обняла короб. – Мне кажется, что он меня от зла оберегает, – усмехнулась. – Не подумайте, что я из ума выживаю. Я знаю, знаю, что вещи никого защитить не могут, просто мне приятно смотреть на предмет, который держали в руках посланники небес – ангелы. Мне хочется верить, что все это не сказка, а быль. Да вы сами, Павлуша, потрогайте короб. Он какой-то необыкновенный, теплый, живой, как березка, из коры которой его сделали. И как сделали – загляденье! Посмотрите, как скреплены стенки. А! И подумайте о том, что это делали люди в тринадцатом веке. Как они это делали? – он пожал плечами. – Вот и я про то. Сплошные загадки. А сколько еще тайн таит в себе наша земля, уму непостижимо.
– Вы правы, – сказал Павел. – Я тут в интернете порылся и нашел много интересного про берестяные свитки. Оказывается, первые свитки нашли в 1951 году.
– Их нашли раньше, – Матильда погладила короб, улыбнулась. – Просто вначале к берестяным свиткам относились, как к каракулям, оставленным безграмотными крестьянами. Никто всерьез не верил, что в грязи и сырости может сохраниться что-то дельное. А когда наконец-то поняли, что именно грязь и сырость спасли бересту, то с гордостью заявили о том, что не только египетские папирусы хранят тайны прошлого, но и у нас под слоем земли лежат берестяные послания!
Эти послания помогли понять, что не был наш русский народ темным и безграмотным. Они показали, что русский язык появился задолго до монголо-татарского нашествия, и дали понять, что даже мат, который сейчас становится языком всеобщего общения, не от татар пошел!
– Да-да, я об этом тоже читал, – обрадовался Павел. – И еще о том, что на Руси было два диалекта: один на северо-западе, на нем говорили в Новгороде, Пскове, Вологде, Архангельске и Перми. Второй – на юге. Он объединял Ростов, Суздаль, часть будущей Украины и центральную Россию. От слияния этих двух диалектов образовался русский литературный язык, на котором мы пишем.
– Вы, мой дорогой Павлуша, пишете на литературном языке, это верно. А вот остальная молодежь, по-моему, не только пишет, но и думает на сленге. И это очень-очень грустно, – она вздохнула, погладила короб. – А хотите я вам еще одну сказку расскажу?
– Хочу.
Они уселись на диван. Матильда налила чай в старинные с позолотой чашки из тончайшего фарфора, заговорила:
– Давным-давно в верховье Волги жил мальчик по имени Глеб. Он был серьезным не по годам. Дети бегут на реку купаться, а Глеб сидит в стороне и что-то на земле рисует. Подросли ребята, стали с девушками хороводы водить да через костер прыгать, а Глеб все в стороне сидит, не принимает участия в общем веселье.
Друзья поначалу на него обижались, а потом решили, пусть себе сидит и в землю смотрит. А он вдруг голову к небу поднял и улыбнулся.
– Что такое? – спросили Глеба друзья.
– Понял я, что мне нужно, – ответил он. – Я пойду в артель к золотых дел мастерам. Буду вместе с ними золото на сусальные листы раскатывать, купола церквей золотить.
Сказано, сделано. Приняли Глеба в артель. Работал он хорошо, и очень быстро стал одним из лучших мастеров. Но так же, как в детстве, людей сторонился, ни с кем близко не сходился, никому свою душу не раскрывал….
Слушая Матильду, Павел вспомнил, как в их первую встречу, представившись ему, она сказала:
– Меня хоть и зовут Мария Львовна, но львиного во мне ничего нет, – улыбнулась.
Улыбка у нее была очаровательной. Глаза светились, щеки чуть розовели, морщинки разглаживались, делая лицо Матильды еще привлекательней. На нее хотелось смотреть. Ее хотелось слушать. Она была из той редкой аристократической породы людей, с которых писали портреты художники девятнадцатого века. Павел гордился тем, что живет в одно время с Матильдой, что может сидеть рядом с ней на дореволюционном диване, пить чай из старинных чашек, чудом уцелевших в годы войны, слушать негромкий, чуть надтреснутый голос Матильды, и думать о том, что таких, как Матильда, не встретишь на улице. Они – историческая ценность, реликвия.
Павлу нравилось бывать в этом доме, где все-все пронизано духом вечности. Перешагнув через порог, Павел переносился в далекое прошлое, терялся во временных разломах, чтобы потом по-новому открывать для себя современность.
– Да вы не слушаете меня, Павлуша, – воскликнула Матильда. Нахмурилась.
– Слушаю, слушаю, Мария Львовна, не сердитесь, – он поцеловал ее руку. – Просто я замечтался, как ваш Глеб. Продолжайте, продолжайте, пожалуйста. Я не уйду, покуда вы мне сказку до конца не расскажете.
– Хитрец вы, Павлуша. Да еще какой хитрец, – покачала она головой и через паузу уже другим голосом, нежным. – Сказку обычным голосом сказывать нельзя. На то она и сказка – сказ… Итак, Глеб наш вырос и в артель устроился. Однажды на празднике подошла к нему девица-красавица и спросила:
– Почему ты такой невеселый да неразговорчивый, Глеб Сергеевич?
– Мысли мне покоя не дают, Настенька, – признался он.
– Может тебе надо ими с кем-то поделиться, чтобы тебе легче стало? – спросила она.
– Да не с кем мне делиться, – ответил Глеб. – Думка моя особенная, тайная. Не каждому ее открыть можно.
– А ты мне открой, – предложила Настенька. – Я твою тайну никому не перескажу, потому как люб ты мне, Глеб Сергеевич.
– И ты мне давно нравишься, Настенька, – признался он. – Ты поешь лучше всех. Сарафаны у тебя самые красивые и глаза у тебя, как небо – синие-синие, загляденье. Попросил бы я отца и матушку сватов в ваш дом послать, да не время еще. Вначале думка моя должна исполниться. Готова ты подождать, Настенька?
– Буду ждать столько, сколько потребуется, – ответила она.
Взял Глеб Настеньку за руку и к реке повел. Здесь на берегу и открыл он ей свою тайну.
– Мечтаю я, Настенька, сделать монету, которая бы счастье приносила. Хочется мне, чтобы в монете этой отражалась красота родного края, земли русской. Только не простая это задача. Никак не могу я решить, что отчеканить на счастливой монете.
– А ты сделай несколько монет, – предложила Настенька.
– Верно, – обрадовался Глеб. Обнял Настеньку. – Ой, спасибо тебе, душа моя, за добрые слова. Верно говорят: «ум хорошо, а два – лучше!» Один вопрос мы с тобой решили, а второй посложнее будет. Не знаю, сможешь ты мне помочь или нет.
– А ты открой мне свою тайну, вдруг она не такая сложная, как тебе кажется, – проговорила Настенька с улыбкой.
– Для того, чтобы монету сделать, нужно разрешение у государыни получить, – сказал Глеб. – А это, ох, как не просто. Спросит меня царица: «Что с казной станет, если каждый захочет свою монету чеканить?» А я не знаю, что ей ответить.
– А ты скажи, что монетки твои никакого вреда казне не причинят, потому что они талисманами станут. Люди их беречь будут, из рода в род передавать, как символ веры, надежды и любви к земле русской.
– Ай, да умница ты, Настенька, – похвалил ее Глеб. – Ну, слушай тогда третью загадку. Чтобы в Москву к государыне ехать, нужно хоть одну монетку сделать. А для этого особая форма нужна. Нужен искусный кузнец, который смог бы ее выковать. Но где такого мастера найти, я пока не знаю.
– Зато я знаю, – Настя рассмеялась. – Эта задачка самая простая, потому что кузнец, которого ты ищешь – мой родной брат Андрей. Его вторым Левшой зовут, потому что он собирается блоху подковывать. Только пока не может ее поймать. Думаю, он с радостью тебе поможет.
– Столько лет я счастье искал, а оно рядом было, дожидалось, когда я его замечу! – воскликнул Глеб. – Спасибо тебе, милая Настенька, ты меня самым счастливым человеком сделала.
На следующий день взялись Глеб с Андреем за работу. Старались изо всех сил, но никак не могли добиться нужных результатов. Монеты получались какими-то кривыми, некрасивыми. Прошло несколько месяцев, прежде чем решили они самую лучшую монету Настеньке показать. Посмотрела она на нее, покачала головой, сказала:
– Знаете, в чем беда ваша? В том, что вы не дело свое любите, а себя. Вы очень стараетесь, чтобы монета особенной получилась, и молва о вас по всей земле пошла. Вы прославиться хотите, а вам о другом думать надо.
– О чем же? – воскликнули в голос Глеб и Андрей. Разобиделись они на Настеньку, но виду не показали. Решили послушать, что она скажет.
– Когда вы монету выливаете, нужно думать о той радости, которую люди получат, когда монетку эту в руки возьмут, – сказала Настенька.
Взяла она кипящую медную массу, влила в форму, крышкой закрыла. Когда форма остыла, достала Настенька ровную монетку, с которой и в Москву не стыдно ехать.
– Ой, да Настенька! – воскликнул Глеб.
– Ай, да Настенька! – похвалил ее Андрей.
– Вот и название нашему талисману придумалось, – проговорила Настенька, улыбнувшись. Друзья переглянулись и воскликнули:
– Настенька!
Сделали они десяток отличных монет и к царице засобирались.
– Давайте оставим себе на память по одной монете настеньке, – предложил Андрей.
Глеб и Настя согласились. Каждый взял свою счастливую монету и надежно спрятал.
Андрей с Глебом в Москву отправились, а Настя дома осталась.
Каждый вечер приходила она на берег реки и просила Господа помочь брату и возлюбленному.
А они тем временем до Москвы добрались и в царский дворец пришли. Понравилась царице счастливая монета настенька. Похвалила она мастеров и оставила их у себя. Стали они золотых дел мастерами.
Целый год Настенька ждала Глеба и Андрея, а потом сама в Москву отправилась. Разыскала она мастеров на монетном дворе. Обрадовались они встрече. Уговорил Глеб Настеньку остаться. Свадьбу сыграли. А в положенный срок детки родились. Когда самому старшему, Федору, исполнилось десять лет, Настенька отдала ему счастливую монету и наказ дала: отвезти этот талисман обратно в родной город, чтобы он счастье людям принес.
Федор наказ матери выполнил. А чтобы монету никто себе не забрал, он ее в кирпичную стену одного из домов вставил. Каждый горожанин может на нее посмотреть и желание загадать… Вот только где этот город, я забыла, – Мария Львовна улыбнулась. – Как вам сказка, понравилась?
– Очень понравилась. Побольше бы таких сказок, добрых, поучительных, – ответил Павел, глядя на Марию Львовну. Уходить ему не хотелось. Она это почувствовала.
– Хотите еще одну сказку услышать? – в глазах блеснули озорные огоньки.
– Я готов вас слушать до бесконечности, – признался Павел.
– Ой, ли, – она покачала головой. – То-то вы все на часы поглядываете.
– Это по привычке, – Павел смутился.
– Ладно, я не сержусь, – Матильда похлопала его по руке. – Я же понимаю, как вам непросто живется в век безумных скоростей. Везде нужно успеть, объять необъятное, а времени катастрофически не хватает. Это мне уже никуда спешить не надо. Сижу, чаек попиваю да сказочки сочиняю.
– И прекрасно, что сочиняете, – похвалил ее Павел. – Мне ваши сказки нравятся. Если бы я издателем был, то выпустил бы серию книг Марии Львовны Оболенской под названием: «Мои любимые сказки».
– Умеете вы, Павлуша, тронуть женское сердце, – проговорила она с нежностью. – Ладно, так и быть, расскажу вам еще одну сказку, если у вас есть еще несколько свободных минуток.
– У нас в запасе целый час, – сказал он.
– О, вы рискуете остаться в моем старинном особняке навеки, – пошутила Матильда. Налила чай. – Кушайте и слушайте…
Началась наша история много-много лет назад, когда хан Батый решил покорить Русь. Собрал он громадное войско и, как ураган, налетел на русскую землю. Монголы жгли дома, губили посевы, убивали людей, уводили в полон русских красавиц. Казалось, что Русь обречена. Монголы праздновали победу за победой, а православный русский люд терпел поражение за поражением.
Горько плакали жены и дети, горевали воины. Непрестанно молился народ русский, просил помощи у Господа, и Он услышал их молитвы.
После очередной победы монголы решили поделить награбленное добро, которого скопилось великое множество. Каждому воину захотелось получить свою долю. Каждый рассчитывал на то, что доля эта будет больше, чем у соседа. Никто не желал уступать ни грамма золота, ни одной шкурки убитого зверя, ни одной красавицы, взятой в полон.
Невдомек было монголам, что Господь посеял раздор в их стане, чтобы уничтожить грозное войско.
Больше суток кричали и спорили монголы из-за добычи, но так и не смогли договориться. Грозное войско разбежалось в разные стороны, бросив хана Батыя одного. Случилось это между Владимиром и Тверью, как раз тогда, когда Батый вез массивные золотые ворота.
Решил он повернуть обратно. Приказал верным людям, оставшимся с ним, разломать ворота и закопать их на берегу реки Молокчи.
Хан Батый не сомневался в том, что скоро вернется обратно и заберет свой клад. Но Господь не допустил нового набега монголов на русскую землю.
В память о тех страшных временах остались сказания да названия мест. Фуникова гора – одно из таких названий, – Матильда улыбнулась. – Слышали, Павлуша, такое название?
– Про поросенка Фунтика слышал, а про гору – нет, – признался он.
– Фуникова гора находится в городе Киржач. Назвали ее так, чтобы люди не забывали о том, к чему ведет человеческая жадность, – сказала Матильда. – История эта произошла во времена монголо-татарского ига. Жил тогда в городе сборщик налогов по имени Фуня. Был он злым, завистливым, жестоким и очень жадным человеком, лишенным сострадания. Он мог запросто отхлестать плеткой и старика, и ребенка.
Издали завидев Фуню, люди прятались по домам и даже ставни на окнах закрывали. А он расхаживал по городу, выставив вперед свой громадный живот, и грозно покрикивал. Правда, ходил он мало, а все больше разъезжал на возке, обтянутом шелками, воображая себя ханом. От дождя и солнца прикрывался Фуня громадным пурпурным зонтом с золотыми кисточками.
Подъезжал Фуня к какому-нибудь дому, стучал рукояткой плетки в дверь и кричал:
– Открывайте двери, ротозеи! Пришла пора дары нести. Приехал Фуня вас спасти. Чем больше положите денег в мою суму, тем больше будет ваш прибыток. Ну же, ну же, не скупитесь. Иначе вовсе разоритесь. Несите денежки скорее, не злите Фуню, ротозеи!
Фуня встряхивал сумой, которая висела у него на шее и прикрывала его огромный живот. Фуня утверждал, что сума эта – волшебная. Тот, кто положит в нее одну денежку, потом получит три, кто положит пять, получит в пять раз больше. Правда, притрагиваться к своей суме Фуня никому не разрешал, а уж вынимать из нее денежки и подавно. Люди должны были класть деньги и надеяться, что однажды случится чудо.
И оно произошло…
Летним солнечным днем объезжал Фуня город. Возле колодца увидел он девицу-красавицу и дара речи лишился. Никогда прежде не видел он никого краше этой девушки. Тонкий стан, русая коса ниже пояса, на щеках румянец, губки алые, глаза васильковые, черный бархат ресниц, шея лебединая. Поклонилась Фуне красавица. Он приосанился. Приказал подать ему воды. Девушка протянула ему золотую чашу.
– Откуда у тебя такая дорогая вещица? – удивился Фуня.
– В доме моего батюшки много золотой посуды, – ответила красавица.
– Кто ты? – спросил он.
– Я – дочь князя, Станислава, – ответила она.
– Не знаю я никакого князя Станислава, – Фуня нахмурился. – Не смей мне морочить голову. Говори, кто ты и откуда?
– Я – Станислава, княжеская дочь, – сказала она с улыбкой. – Если хочешь, можешь чашу мою себе забрать. Положи ее в свою суму, а потом пять таких чаш из нее достанешь.
– Не учи меня, – прикрикнул на княжну Фуня. – Я без тебя знаю, что мне делать.
Схватил чашу, выплеснул воду на землю, засунул чашу в суму, стегнул коня, поехал домой. Закрылся Фуня на все замки, заглянул в суму, а там, и правда, пять золотых чаш одна краше другой.
– Вот так подарочек мне княжна преподнесла! – обрадовался он. – Если так дело пойдет, я скоро богаче хана Батыя стану.
Утром Фуня принарядился и поехал к колодцу. Еще издали увидел он Станиславу. Одета она была в красный сарафан, сафьяновые сапожки, а голову украшал кокошник, расшитый жемчугами да каменьями драгоценными.
– Доброго здоровья доброму господину, – приветствовала Фуню княжна. – Как спали-почивали?
– О тебе думал, – признался он. Спрыгнул на землю, подошел к княжне, взял ее за белую руку, сказал:
– Хочу прокатить тебя на своем возке. Не годится княжеской дочери за водой ходить. Садись. Спрячься от солнышка под моим зонтом пурпурным.
– Далеко ли мы поедем? – спросила Станислава.
– В свой дом тебя отвезу, – ответил он.
– А далеко ли живете вы, мой господин? – спросила княжна.
– На горе, которую я своим именем назвал, – ответил он.
– А как зовут вас, мой господин? – поинтересовалась Станислава.
– Вижу, ты не здешняя, иначе знала бы мое имя. Оно в Киржаче всем известно, – усмехнулся он. – Я – Фуня, главный визирь хана Батыя, его правая рука.
– Редкое у вас имя. А что оно означает?
– В переводе с монгольского Фуня – счастливчик, ставленник богов, – соврал он не моргнув глазом. – Такое имя только избранным дают.
– Вы и в самом деле счастливчик, мой господин, – проговорила Станислава с улыбкой. – У вас сума волшебная, зонт пурпурный, да еще и дочь княжеская помощницей вашей станет. Вы ведь меня в свой дом неспроста зовете. Так?
– Так, – подтвердил Фуня, хлестнув коня.
Привез он княжну в свой дом, усадил ее за стол, принялся угощать восточными сладостями. Сам за стол сел, но суму с шеи не снял. Боялся за свое богатство. Хоть и очаровала его Станислава, но и ей нельзя было притрагиваться к ханской казне. Да и привык Фуня живот с сумой поглаживать.
Станислава поблагодарила хозяина за угощение, сняла кокошник, протянула Фуне со словами:
– Положите его в свою суму, мой господин, и станете самым богатым человеком на земле.
– Посмотрим, посмотрим, что с твоими каменьями сотворит моя волшебная сума, – проговорил Фуня, заталкивая кокошник внутрь.
Через пару минут он почувствовал, как потяжелела сума, заметил, что она увеличилась в размерах. Обрадовался.
– Мой господин, ваша ноша становится неподъемной! – воскликнула Станислава. – Поставьте скорее свою суму на пол, чтобы она не сломала вам шею.
Фуня последовал ее совету, стер пот с лица, несколько раз глубоко вздохнул:
– Не думал я, что каменья драгоценные могут такими тяжелыми быть. Надо взглянуть на них поскорее.
Открыл он суму, а оттуда вырвался огненный дракон. Схватил он Фуню в свои крепкие лапы и не отпускал до тех пор, пока не превратил его в горстку пепла. Когда дело было сделано, огненный дракон исчез, а в горницу вошли два русских богатыря в белых шелковых рубахах, расшитых золотыми нитками.
– Возьмите ханскую казну и раздайте людям, – сказала Станислава. – Давайте им в три раза больше того, чем они попросят.
– А хватит ли нам денег? – спросил один богатырь.
– Хватит, и еще останется, – ответила княжна.
– А как мы узнаем, правду нам говорят люди или нет? – спросил второй богатырь.
– Богатство неправедное сделает крылья и улетит, – ответила Станислава. – Только щедрые и добрые люди получат награду.
Хлопнула она в ладоши, обернулась белой голубкой, полетела к Благовещенскому собору. А богатыри пошли деньги людям раздавать.
Те, чьи сердца были чисты, получили прибыль. Деньги, которые отнял у них Фуня, утроились. Тот же, кто богатырей обманул, остался ни с чем. Превратились деньги, добытые нечестным путем, в черных ворон и улетели вон.
Долго сидела на маковке храма белая голубка. Внимательно смотрела она на людей, несущих свои дары Господу в благодарность за спасение от монголов. А когда она взлетела в небеса, зазвонили колокола. Разлился колокольный звон по земле, разнося во все концы благую весть.
– Зло побеждено. Свободна земля русская… И вы, Павлуша, свободны, – Матильда поднялась. – А знаете, мне вдруг мысль пришла о том, что жадность человеческая может запросто красавицу в лягушку превратить. Даже не в лягушку, а в жабу, огромную бородавчатую амфибию, – поежилась. – Приглядитесь к красавицам, Павлуша, и вам сразу станет ясно: царевна-лягушка перед вами или жадная жаба.
– Вы все так тонко подмечаете, Мария Львовна, что я просто диву даюсь. Как, как вам в голову такие сравнения приходят? – воскликнул Павел.
– Поживете с мое, и у вас много разных ассоциаций появится. Наблюдайте и делайте выводы – вот главное правило мудрого человека, – ответила она.
– Вы – прекрасный учитель, Мария Львовна. Я бы даже сказал – прекраснейший. Я рад, что мы с вами встретились…
– Полно вам, Павлуша, – прервала она его. – Вы так говорите, словно прощаетесь со мной навеки. Мы увидимся в воскресенье, как обычно. Или у вас другие планы?
– Мне придется на пару недель уехать, – ответил он.
– Пара недель – это миг по сравнению с вечностью, Павлуша. Увидимся.
Они распрощались. Он вышел из подъезда, послал Матильде воздушный поцелуй, сел в машину, уехал. А она еще долго стояла у окна, смотрела на золотую осеннюю листву, на чуть порозовевшее закатное небо и улыбалась. Встречи с Павлом возвращали ее в ту счастливую пору влюбленности, когда она еще не была Марией Львовной – борцом с безграмотностью, а была юной Марусей Оболенской, за которой ухаживал профессор кафедры естествознания Павел Степанович Передольский.
Имя Павел стало для нее с той поры любимым именем. Она называла своего ученика Павла Гринева Павлушей, вкладывая в это имя всю свою любовь и нежность. Чувствовал ли это Павел? Наверное, да, потому что лицо его преображалось. Из заносчивого мальчишки он вдруг превращался в милого юношу с горящими глазами и пытливым взглядом. Павел был пластилином, из которого Мария Львовна лепила человека, похожего на профессора Передольского.
Временами Марии Львовне чудилось, что Павлуша Гринев и есть Павел Степанович Передольский, возродившийся после смерти и явившийся к ней в образе юнца, чтобы она поняла, какие муки он испытывал, ожидая их встреч. Отгонять эту мысль Марии Львовне становилось все труднее и труднее. И тогда она решила предаться воспоминаниям, окунуться в прошлое с головой, стать юной Марусей Оболенской и пройти весь путь с самого начала.
– Ах, как ухаживал за мной Передольский! – прикрыв глаза, восклицала Мария Львовна. – Это было так галантно, красиво, аристократично. Он целовал мне ручку, а я смущалась, считая этот жест пережитком капитализма, атавизмом, чуждым современному советскому человеку – строителю коммунизма. Как хорошо, что тогда я свои мысли вслух не высказывала, робела перед профессором Передольским. Да и что греха таить, мне очень нравилось быть барышней Марусей, с которой убеленный сединой господин разговаривает на «вы»…
Передольский
Павел Степанович Передольский, рожденный до революции, никак не мог привыкнуть к современным словам: товарищ, гражданин, гражданочка, дамочка, тетка. Для него Маруся и ее сокурсницы были барышнями, а юношей он именовал господами. Он входил в аудиторию, говорил с улыбкой:
– Доброго вам здоровья, господа хорошие. Нынче день удивительный. Мы посвятим его решению наиважнейших вопросов…
Передольский каким-то чудом избежал сталинских репрессий. Во время Великой Отечественной Войны он был эвакуирован в Среднюю Азию, где занимался научной работой. Вернулся в 1945 году и остался на кафедре. Остался, как он потом говорил, чтобы встретить Марусю.
Он заметил ее сразу же. Выбрал из тысячи абитуриентов, пришедших на вступительные экзамены. Шел 1949 год. Послевоенная молодежь отличалась от тех, кого Передольскому приходилось обучать прежде. Новое поколение отличалось особенным желанием сдвинуть горы, стремлением создать новый мир, утереть нос ненавистным буржуям. Это Передольского умиляло.
– Видели бы вы, как живут те, кому вы хотите утереть носы, – думал он, слушая пламенные речи студентов. – Жаль, что нельзя вам поехать на Капри, чтобы понять, как сильно вы, милые господа, заблуждаетесь.
Вслух он обычно говорил стандартные фразы, подготовленные специально для подобных случаев.
Маруся держала экзамен одной из последних.
Одета она была в легкое платье светло-кофейного цвета, которое подчеркивало ее молодость и красоту. Тугая пшеничная коса. Голос звонкий, глаза сияют.
– Здравствуйте! Я – Мария Оболенская, – проговорила она и через паузу, глядя на Передольского, добавила. – Маруся…
– Корнет Оболенский ваш родственник? – спросила секретарь приемной комиссии. В ее взгляде мелькнула угроза.
– Я не знаю никаких корнетов, – заявила Маруся, посмотрев на нее с вызовом.
– Почему вы пришли в наш институт? – последовал новый вопрос.
– Я хочу быть борцом с безграмотностью, – отчеканила Маруся.
– Похвально, – секретарь улыбнулась, шепнула что-то человеку, сидящему рядом.
– Где вы были с 1941 по 1945 годы? – спросил тот.
– В Фергане, – ответила Маруся.
– Репрессированные в семье есть?
– Нет, – Маруся мотнула головой.
– Лично я бы вас за одну только фамилию выслал в Сибирь, – хмыкнул экзаменатор.
– А что вам не нравится в моей фамилии? – Маруся вскинула голову. – Что?
Экзаменатор нахмурился. Поведение девушки напугало его.
– Эта Оболенская запросто может быть агентом КГБ, – подумал он. – Надо поскорее выпроводить ее, чтобы не накликать беды на свою голову.
А Передольский мысленно похвалил Марусю за смелость и непохожесть на других. Он что-то записал в блокнот и проголосовал за то, чтобы Марию Оболенскую принять на их кафедру.
Потом, когда они подружились, он показал ей запись, сделанную на вступительных экзаменах.
«Август 1949. 16 часов. Мария Оболенская… Маруся – очарование и нежность… Барышня, которую нужно взять в Рим…»
– Зачем куда-то ехать, когда в родной стране такая красота? – воскликнула она.
– Вы правы, милая барышня, вокруг нас – красота, но… – улыбнулся. – Там, тоже есть на что посмотреть. Не зря же весь цвет русской аристократии выезжал туда на отдых.
– Времена изменились, – сказала Маруся. – Мы теперь живем в другой стране и строим коммунизм.
– Да, – он улыбнулся. – Вы правы, милое дитя, мы строим коммунизм, и именно поэтому не можем выехать за пределы страны без особого разрешения первого отдела. Вот такой парадокс… Нам с вами нужно запастись терпением и дождаться лучших времен.
Передольский не сомневался в том, что они скоро наступят. Он был неисправимым оптимистом. Возможно, эта черта характера помогла ему выстоять во всех испытаниях, которых было в его жизни немало…
Маруся и Павел Степанович Передольский подружились сразу и навсегда. Он остановил ее в коридоре, посмотрел в глаза через стекла своего пенсне и спросил:
– Вы, в самом деле, ничего не знаете о своей двойной тезке Марусе Оболенской?
– В самом деле, – ответила она, покраснев. – А что?
– А то, что это – повод к долгой дружбе, – ответил он с улыбкой. – Вы готовы принять ухаживание кавалера, родившегося в девятнадцатом веке?
– В девятнадцатом? – воскликнула она. – Вы не шутите?
– Я заявляю с полной ответственностью, что родился в 1879 году, поэтому никак не могу свыкнуться со стремительными переменами, происходящими вокруг. Мне кажется, что мир летит в тар-тарары. Или это я туда лечу? Как вы думаете, Маруся?
Она пожала плечами. Он улыбнулся.
– Вы правы, ответить на этот вопрос без подготовки невозможно. Буду ждать вас на большой перемене в двести пятом кабинете, – развернулся и ушел.
А она еще долго стояла посреди коридора с растерянным выражением лица. Передольский ее напугал. Но этот испуг улетучился после того, как староста группы Иван Кисляков хлопнул ее по спине и пробасил:
– Эй, гражданочка, время не ждет. Целина нас с тобой зовет. Тот, кто первым будет в строю, поймает удачу свою. Записываю тебя, Манька, в первый список.
– В какой список? – насторожилась она.
– В список целинников! – ответил он, показав ей лист с фамилиями. – Пишу?
– Нет, подожди. Я должна посоветоваться с родителями, – Маруся покраснела.
– Я знал, что ты, Оболенская, – атавизм, пережиток прошлого, как и старикашка в пенсне, который тебя тут пропесочивал, – Иван изобразил профессора, покрутил у виска и побежал агитировать других студентов.
Маруся посмотрела ему вслед, подумала:
– Таких, как Иван – миллионы, а Передольский – один единственный. Дружбой с таким человеком нужно гордиться. Он – кладезь истории. Я обязательно встречусь с ним, обязательно.
О правильности своего выбора Маруся не пожалела ни на секунду. Ее огорчило лишь то, что судьба отвела им на эту дружбу слишком мало времени – три года, которые пролетели, как миг…
Закрывая глаза, Мария Львовна видит себя входящей в кабинет Передольского. Профессор поднимает голову. Его лицо озаряет улыбка. Он встает, подходит к ней, целует руку, берет под локоток, усаживает за свой стол, отходит в сторону, скрещивает на груди руки и разглядывает Марусю издали. Ей кажется, что сейчас зазвенит звонок, и она так и не узнает, зачем он ее позвал.
– Вы очаровательная барышня, Маруся, – голос Передольского пронзает тишину. – Но я позвал вас сюда не для того, чтобы говорить комплименты. Я хочу вам рассказать про другую Марусю, Марусю Оболенскую – неожиданную любовь художника Василия Поленова. Они познакомились в Риме, в доме академика Прахова. Маруся пришла туда с сестрой Екатериной Алексеевной Мордвиновой и Саввой Мамонтовым – известнейшими по тем временам людьми, чтобы посмотреть эскиз картины Поленова «Христос и грешница». Тогда-то и произошло между молодыми людьми нечто фантастическое: в их сердцах вспыхнул огонек любви. Я говорю об этом с уверенностью, потому что в ту пору, а это был 1872 год, Поленов написал своему другу Илье Репину вот такие строки: «художник, пока работает, должен быть аскетом, но влюбленным аскетом и влюбленным в свою собственную работу, и ни на что другое свои чувства не тратить… впрочем, я, может быть, вру. Иногда наоборот совсем бывает, а дело только выигрывает».
– Откуда вы все это знаете? – спросила она тогда.
Он приподнял пенсне, улыбнулся, проговорил с нежностью:
– Милая моя девочка, осмелюсь напомнить вам, что я – профессор, поэтому должен знать по возможности все. По возможности… К тому же, мне симпатичны эти люди. Думаю, что и вам будет интересно побольше узнать о них.
Она кивнула. Он водрузил пенсне на место, скрестил на груди руки, продолжил свой рассказ:
– Итак, Поленов и Маруся встретились и полюбили друг друга. Не влюбиться в Марусю было невозможно. Она была душой римско – русского кружка. Живая, непосредственная, веселая. Она пела, танцевала, декламировала. Ей было восемнадцать, Поленову – двадцать восемь. А вам, барышня, сколько? – Передольский так резко выставил вперед руку, что Маруся вздрогнула и выпалила скороговоркой:
– Мне? Мне уже девятнадцать.
– Значит, вы римскую Марусю пережили, – Передольский улыбнулся, снова скрестил на груди руки. – Живите долго, милая барышня. Такие люди, как вы, должны долго жить. Вы – светлый человек, добрый. Я это вижу. Не потому, что на носу у меня пенсне, а потому, что сердце мое все видит и понимает. Мне достаточно один раз взглянуть на человека, чтобы понять, каков он…
Звонок ворвался в их разговор так неожиданно и резко, что Маруся вскочила, Павел Степанович галантно поклонился, указав ей на дверь. Они одновременно проговорили:
– До завтра?! – она – с надеждой, он – с улыбкой.
Это его «до завтра» стало для Маруси подарком судьбы.
Жизнь ее совершенно изменилась после этой короткой встречи. Ей захотелось узнать как можно больше о неизвестных ей людях, с которыми была знакома Маруся Оболенская, жившая в восемнадцатом веке. Ей захотелось увидеть Рим, пройти по пьяцца Барберини, где гуляли Маруся и Поленов. Сходить на кладбище Тестаччо, где похоронили Марусю.
Передольский рассказал ей, что Поленову и Марусе на любовь было отпущено всего четыре месяца. Но это была особенная любовь. Она обрушилась на них водопадом, подарила крылья, пригласила в полет.
– К великому сожалению, полет этот был недолгим, – проговорил со вздохом Передольский. – Маруся заразилась корью от детей Саввы Мамонтова и в несколько дней угасла. Поленов по памяти написал ее портрет, в котором передал особенную душу возлюбленной. Это полотно исчезло бесследно. Зато остался набросок к портрету «Больная», который Поленов сделал, сидя у изголовья умирающей Маруси… – Передольский немного помолчал, вздохнул. – Как краток жизни миг… Кстати, у вас с римской Марусей есть едва уловимое сходство. Хотя, я могу это сходство видеть лишь потому, что хочу его отыскать. Вы верите в бессмертие души, Маруся?
Она пожала плечами. Странное слово «душа» ее насторожило. Передольский это заметил, рассмеялся.
– Я совсем забыл, что вы – дитя прогресса. Вы растете в другое время, в других условиях. Бездуховность с красным знаменем шагает впереди. Но это – не ваша вина, Маруся. Мы все втянуты в чудовищную игру, названную – временем перемен. Наверное, в разрушении вековых святынь есть некий смысл, особый замысел, который мы, непосвященные, не можем понять, – покачал головой. – Все эти перемены меня настораживают. Порой мне кажется, что человечество готовится к вселенскому хаосу. Что земля опутана черной паутиной гигантского паука. Что эта всемирная паутина – ловушка, из которой никто не сможет выбраться. Никто из людей… – вздохнул. – Надеюсь, что я не доживу до глобальных перемен мирового масштаба. С меня довольно тех испытаний, которые выпали на мою долю, – улыбнулся. – Поэтому, моя дорогая Маруся, я стараюсь о плохом не говорить. Давайте с вами всегда говорить о хорошем, только о хорошем. А вы сказки любите? А прогулки?
– Очень…
– Тогда пойдемте завтра в Нескучный сад… Не можете завтра, пойдемте в выходные. Назначьте сами время и дату, Маруся…
Он ждал ее в условленное время. Сидел на лавочке и улыбался. Солнце золотило его белоснежные волосы, поблескивало на стеклах пенсне. Увидев Марусю, он поднялся, протянул ей веточку рябины, сказал:
– Здравствуйте, Маруся. Это вам привет от осени. Вы пунктуальная барышня, это хорошо. Я не люблю необязательных людей. Встречаюсь с ними однажды, а потом безжалостно рву связи. Наверное, поэтому я – одинокий старик, мечтающий уехать в Рим. Хотите поехать со мной?
– Ой, – Маруся прижала ладошку к губам. – Что вы такое придумали, Павел Степанович? Да разве…
– Вы правы, дитя мое, в России лучше, – прервал он ее. – Не будем больше о Риме. У нас кроме него есть много интересных тем. Да, я же вам сказку обещал рассказать. Вам грустную или веселую?
– Расскажите веселую, – попросила Маруся. – День сегодня удивительный. Все располагает к радости: и солнце, и золотая листва, и рябина ваша, и… – она замялась.
Он улыбнулся, снял пенсне, посмотрел Марусе в глаза, сказал с нежностью:
– Признаваться в любви друг другу не будем, договорились. Я вам в дедушки гожусь, поэтому-то вы меня и опекаете, снисходите до меня. Я это ценю. Надеюсь, что мы будем добрыми друзьями, Маруся. Друзь-я-ми.
– Да-да, конечно, – она потупила взор.
– Вот и прекрасно. Давайте присядем, а то на нас подозрительно смотрят некоторые дамы и господа.
Марусе сидеть на скамейке не хотелось, но она не посмела сказать Передольскому об этом. Села, положила рябину на колени, скрестила на груди руки. Павел Степанович сел в пол-оборота чуть поодаль, положил руку на спинку скамьи так, что кончики его пальцев коснулись Марусиной спины. Ток пробежал по всему ее телу, залил румянцем щеки. Она посмотрела на профессора. Он убрал руку, сказал:
– Все хорошо, Маруся, все хорошо, – улыбнулся. – Я рад, что не ошибся в вас. Вы, Маруся Оболенская, барышня особенная. Особенная! Сохраните чистоту своей души. Оставайтесь собой. Пусть римская Маруся для вас примером будет. Я знаю, знаю, что прошу чего-то невыполнимого, но надеюсь, с годами вы все-все поймете и…
– Машутка!? Вот так встреча! – закричал во все горло крепкий спортивного телосложения парень, остановившийся напротив скамьи, где сидели Маруся и Передольский.
– Матушка! – он схватил Марусю за руку, притянул к себе, закружил. – Вот так удача! Вот так радость! Я нашел тебя. Нашел, нашел!!! Теперь никуда не отпущу и никому не отдам. Слышишь, никому. Идем скорее к родителям.
– Да, погоди же ты, Санька, – взмолилась она, вырываясь из его объятий. – Я не одна.
– А это кто? Твой дедушка? Привет, дедуля, – он протянул Передольскому мозолистую руку. – Я – Манькин жених Санька Иванкин.
– Рад знакомству, – проговорил Передольский, поднялся. – Не буду вас задерживать, Маруся. Увидимся…
– Че это он? – удивился Санька. – Странный какой-то у тебя дед. Че он ушел-то? Он, что отдельно от вас живет? Вы, Манька, буржуи, да? – Санька сжал кулаки, набычился. – Скажи еще, что про все обещания забыла, что передумала за меня замуж выходить.
– Да, все забыла и передумала, – сказала она резко. Уселась на лавку.
Санька был человеком вспыльчивым, агрессивным, мог и по шее двинуть. Маруся напряглась, ожидая бури, а Санька сник. Он плюхнулся рядом с ней, спросил:
– Ты, Манька, шутишь так, да?
– Нет. Я, Санька, не шучу, – в ее голосе послышался металл. Она поняла, что нужно переходить в атаку. Если она сейчас не скажет Саньке всего, что должна сказать, то будет мучиться всю жизнь. – Ты, Иванкин, неотесанный болван. Ты только что обидел человека. Он тебе никакой не дедушка, а профессор естествознания, известнейший ученый.
– Не сердись, Манька, я же не знал, кто он такой, – Санька улыбнулся. – У этого твоего естественного профессора ничего на лбу не написано по поводу его известности.
Маруся вскочила, воткнула руки в боки, крикнула:
– В том-то и дело, что написано! Просто это ты, болван безграмотный, читать не умеешь. Ты…
Санька поднялся, воткнул руки в боки, смерил Марусю недобрым взглядом, процедил сквозь зубы:
– Ты меня разозлила. Разозлила не на шутку. И вот что я тебе, Манька, скажу: катись-ка ты отсюда, пока цела. Мне такая грамотная курица-фифа не нужна. Я себе нормальную бабу найду. Ясно. Бывайте здоровы, любители словесности, или как ее там… – с силой ткнул Марусю кулаком в плечо, ушел.
Она уселась на скамейку, закрыла лицо ладонями, всхлипнула:
– Откуда этот Санька на мою голову свалился? Так чудесно день начинался, и на тебе… Как я теперь Павлу Степановичу в глаза смотреть буду? Как…
Маруся убрала руки от лица, несколько раз глубоко вздохнула, поднялась. Увидела Передольского идущего по тропинке, обрадовалась, побежала к нему. Выпалила:
– Павел Степанович, милый, простите…
– Вам не в чем извиняться, дитя мое. Вы, Маруся, ни в чем не виноваты. Вы сами, я вижу, пострадали от своего жениха.
– Бывшего жениха, – поправила она.
– Тем лучше, – он улыбнулся. – Хорошо, что вы сейчас поняли, насколько вы с ним разные люди. Если бы вы за него замуж вышли, то плакали бы всю жизнь. А у вас, Маруся, другое предназначение. Вы, Маруся, радость должны дарить. Не стоит плакать из-за бессердечных, бездушных людишек. Улыбайтесь, Маруся, и слушайте про мастеров, которые топорами кружева плели.
– Да разве можно топорами-то? – удивилась она.
– Можно, душа моя, – ответил он. – В сказках все можно. К тому же, наша история произошла много веков назад, когда люди верили в помощь небесных сил, от которых сейчас всеми способами открещиваются, – усмехнулся. – У каждой эпохи свои боги. И со временем все правдивые истории становятся похожими на сказки. Взять хотя бы историю села Аргунова, в котором жили деревянных дел мастера – аргуны. Они были такими редкими умельцами, что сама императрица Екатерина Вторая пригласила аргунов в свой дворец. Но все это было не сразу. У любой истории есть свое начало. Вот с него-то мы, Маруся, и начнем.
В селе Аргуново жили мастеровые люди. Были они дружными, заботливыми и внимательными. Если кому-то нужно дом построить, все вместе идут деревья рубить. Потом бревна обтесывают, резные наличники делают. С особой выдумкой к любому делу подходили мастера, старались о себе добрую память оставить.
Однажды, когда рубили аргуны деревья у реки, произошел странный случай. На мастера Симона чуть дерево не упало. Он едва успел в сторону отскочить и не сразу понял, что топор в реку уронил. Опечалился Симон.
– Что я теперь без топора делать-то буду?
– Не горюй, мы твой топор быстро найдем, – сказали товарищи. – Топор не щепка, никуда со дна не денется. Лежит себе на месте и ждет, когда мы его достанем.
Закатали мастера брюки, полезли в воду, топор Симона искать. Все дно обшарили. Нет топора. До самого вечера искали, а топор так и не нашли.
– Что за напасть, – удивился старший мастер. – Топор, и правда, как в воду канул. Наверно, нам нужно свою работу здесь прекратить, и завтра новое место искать. Не грусти, Симон, завтра что-нибудь придумаем. Пойдем домой.
– Не пойду, – заупрямился Симон. – Пока топор не найду, не уйду отсюда.
– Воля твоя, – сказал глава артели. – Мы тебе помочь не смогли. Остается надежда на то, что ночью совы прилетят и тебе помогут.
– А вдруг и впрямь помогут! – воскликнул Симон. В его сердце вспыхнул огонек надежды.
Когда товарищи ушли, он еще раз обшарил дно реки, а потом поднял руки к небу, попросил:
– Господи, помоги мне. Мне ведь без топора не прожить. Мне семью кормить нужно. Господи, не оставь меня.
На небе зажглось несколько ярких звездочек. Симон улыбнулся:
– Я готов до утра в воде стоять, лишь бы топор нашелся.
– Незачем тебе, Симон, стоять в воде до утра. Выходи из реки, – послышался за его спиной голос.
Симон обернулся, увидел на ветке большую белую сову.
– Ты ли приказы мне отдаешь, матушка Сова? – спросил Симон.
Он был храбрым малым, но все равно немного испугался. Не каждому выпадет удача белую сову увидеть, а тем более с ней поговорить. Сова повернула голову влево, потом вправо, сказала:
– Ничего не бойся, Симон. Я здесь, чтобы помочь тебе. Выйди из воды, сорви самую тонкую веточку с дерева, на котором я сижу, и брось ее в воду.
Симон выполнил все, как она велела. Едва бросил он веточку в реку, на поверхности воды топор появился. Симон ахнул. Никогда не видел он, чтобы железный топор лежал на воде, словно он не имеет веса.
– Возьми свой топор, – приказала сова.
Симон взял топор, повертел в руках, сказал:
– Это не мой топор. Мой был старым, с зазубринами. А этот новенький, гладкий и блестит так, словно он из чистого золота сделан. На такой топор нужно любоваться. А мастеровому человеку топор для работы нужен. Не могу я этот топор взять, матушка Сова, прости.
– Честный ты человек, Симон, – похвалила его сова. – Заслужил ты золотой топор. Бери его. Он тебе добрую службу сослужит. Пойди, сруби вон тот сучок, испытай свой новый топор…
Сова показала Симону, какой именно сучок нужно срубить. Симон долго прицеливался. Знал, что сучок срубить можно в два счета, но главная задача, которая стоит перед мастером, – дерево не погубить.
– Если бы у меня мой старый топор был, я бы легко с этой задачей справился, а как себя золотой топор поведет, не ясно, – подумал Симон. – Но, деваться мне некуда. Ты уж, давай не подведи меня, золотой топор.
Размахнулся Симон, ударил по сучку. Тот отскочил от дерева, упал на землю. Симон поднял его, повертел в руках, воскликнул:
– Вот так чудо! Срез такой, словно кто искусным резцом рисунок сделал, да потом еще и заполировал. Вот бы и нам такое мастерство освоить. Мы бы с братьями из древесины кружева вырубали. Прославилась бы наша земля русская.
Симон посмотрел на сову, спросил:
– Скажи, матушка Сова, где такому делу можно научиться?
– В селе Аргуново, – ответила она.
– Быть не может! – воскликнул Симон. – Нет в нашем селе таких мастеров. И никогда не было.
– Не было, ты прав, – сказала сова. – Зато с завтрашнего дня будут.
– Как так? – удивился Симон. – Неужели к нам в село кружевных дел мастер придет?
– Никто к вам в село не придет, – ответила сова. – Кружевных дел мастером ты, Симон, станешь. Ты научишь братьев топором кружева из дерева вырезать. Только помни, что дело не в золотом топоре, а в руках твоих золотых и в сердце твоем добром. Иди домой, заждались тебя родные, – сова расправила крылья, собираясь взлететь.
– Постой, матушка Сова, как же я с золотым топором домой приду? – воскликнул Симон.
– Никто кроме тебя не узнает, что топор золотой, – ответила сова. – Все будут думать, что это и есть твой потерянный топор, потому что так оно и есть.
Сова улетела. Симон прижал топор к груди, сказал:
– Господи, спасибо Тебе. Ты не только мою молитву услышал, но еще и наградил меня особым даром.
С тех пор мастеров села Аргуново стали называть аргунами. Нигде больше не было таких искусных резчиков по дереву. Никто не мог соперничать с ними в мастерстве.
Узнав об аргунах, граф Шереметьев решил проверить, такие ли они замечательные мастера, или молва приукрасила их способности. Пригласил граф аргунов в свою усадьбу, велел им сделать пол, похожий на цветочную поляну. Справились мастера с этой работой. Такой прекрасный пол получился, что не стыдно было его императрице показать.
Увидела Екатерина Вторая это чудо и решила в своем дворце сделать деревянную комнату, похожую на райский сад. Аргуны и с этим делом справились, – Передольский улыбнулся. – Кстати, аргуны и по сей день живут и здравствуют и передают свое мастерство от отца к сыну. Быть аргуном – большая честь. И вы, Маруся, при желании можете полюбоваться их работой в доме графа Шереметьева. Паркет потрясающий. Не верится, что сделан он топорами, но, тем ни менее, это так.
– Спасибо вам, Павел Степанович, за удивительную прогулку и за сказку, – проговорила Маруся, протянув Передольскому руку для рукопожатия.
– До завтра, – сказал он и поцеловал кончики ее пальцев.
Она растерялась. А он еще раз сказал: «До завтра!» и ушел.
Маруся ждала новой встречи с особым трепетом. На большой перемене она побежала в кабинет Передольского, но ей сказали, что профессор захворал. На ее вопрос, можно ли навестить профессора, в деканате ответили:
– И без вас навещалыников хватает. Готовьтесь лучше к экзаменам, Оболенская.
Павел Степанович появился в своем двести пятом кабинете через месяц. Маруся решительно потребовала у него домашний адрес и телефон. Он улыбнулся:
– Я думал о вас, Маруся. Очень хотел, чтобы вы пришли. А потом решил, что вам незачем приходить к больному старику. Приходите лучше к профессору Передольскому завтра или в выходные. Записывайте адрес и телефон.
– Я приду завтра в шесть, – пообещала она, записав в блокнот заветные цифры и буквы.
– Значит, до завтра…
С тех пор они стали изредка встречаться в его небольшой квартире, напоминавшей книгохранилище. Павел Степанович читал Марусе стихи Вячеслава Иванова. Она слушала с особым вниманием, воображая, что это сам поэт читает ей свои стихи:
– «Наш первый хмель, преступный хмель свободы могильный Колизей благословил…»
И тем печальнее потом ей было услышать, что в 1924 году Вячеслав Иванов уехал в Рим умирать.
– Литературоведы утверждают, что он не принял советский режим, но я думаю, это не главная причина, – сказал Павел Степанович – Потеряв свою земную любовь Лидию Зиновьевну Аннибал, поэт пустился на поиски вселенской любви. А найти ее можно было только в Риме, где вопросы души и духовности перестают быть абстрактными. В этом вечном городе их можно задать себе, другим, Богу. Ответы на них можно найти повсюду. Они в каждой улочке, в каждом здании, в каждом скульптурном творении. Их можно услышать, ощутить и даже потрогать, – улыбнулся, заметив растерянный взгляд Маруси. – Вот мы с вами и до запретных Библейских тем добрались. Вечная книга мудрости сейчас не в чести, но я верю, что пробьет час, и Библия станет настольной книгой каждого человека. Я вам заявляю это с полной ответственностью. Не зря же я ношу почетное звание профессора естествознания. Вы сами, милая Маруся, скоро поймете, что пласты времени напоминают веер, то захлопывающийся, то раскрывающийся перед мысленным взором человека. Тот, кто пытается отыскать истину, идет верным путем и со временем увидит целостную картину этого самого веера истории. Когда-нибудь вы, Маруся, побываете в Риме и вспомните все наши беседы, я в этом уверен…
Много лет спустя Мария Львовна поехала на конференцию в Рим. Волновалась ужасно, словно от этой поездки зависела вся ее дальнейшая жизнь. От встречи с Римом она ждала чего-то особенного, а город предстал перед ней серым, неблестящим, невзрачным. Рим играл с ней в какую-то лишь ему понятную игру: вдруг из-за серых с пятнами домов выставляя напоказ старинную арку или колонну, мраморный карниз, вделанный в стену, фонтан или скульптурную композицию.
Все в Риме было совершенно непохожим на то, к чему привыкла Мария Львовна. Сама жизнь была здесь другой: размеренной, ленивой, спокойной. Даже тень, которую отбрасывали деревья, двигалась медленно, словно и у нее наступало время сиесты. Теплый воздух чуть подрагивал в полуденном мареве, редкие прохожие ныряли в лабиринты узких улочек и там бесследно исчезали, чтобы не нарушать своим присутствием молчаливое величие вечного города.
О своем желании посетить кладбище Тестаччо Мария Львовна сказала сразу же по приезде. Организаторы конференции пообещали выполнить ее просьбу. За пару дней до отъезда к ней подошел угрюмый немногословный человек в сером костюме и застегнутой наглухо серой рубашке. Его наряд совсем не вписывался в яркую палитру лета. А его недовольное лицо не предвещало ничего хорошего. Мария Львовна насторожилась, боясь услышать дурную весть. Но, когда серый человек сказал, что готов проводить ее на Авентинский холм, она увидела в нем друга и долго трясла его руку. Они условились о времени.
День выдался на редкость жарким. Мария Львовна надела легкое платье, а проводник пришел в своем сером костюме. На ее приветствие он отреагировал очень сухо. Она поняла, что вопросы задавать не нужно и все свои эмоции лучше оставить при себе. Другом этот серый человек ей никогда не будет. Он приехал сюда по приказу вышестоящего руководства, которое велело ему проводить советскую гражданку на кладбище. И он выполняет это не совсем приятное задание.
Он идет впереди, сильно размахивая руками, и делает такие громадные шаги, что Мария Львовна едва за ним поспевает. К ее просьбам – сбавить темп, он остается глух. Он не желает растягивать время, отведенное на эту прогулку. Их главная цель – кладбище Тестаччо, спрятанное за высокой каменной стеной, увитой плющом.
– Когда-то здесь была свалка амфор из-под оливкового масла, – сказал проводник, остановившись в спасительной тени.
– Тестаччо – свалка амфор! – воскликнула Мария Львовна. – Интересно, кому и когда пришло на ум превратить это место в кладбище?
– Кому пришла такая мысль, сказать затрудняюсь, а вот о том, что хоронить иностранцев здесь стали в начале девятнадцатого века, я знаю наверняка, – ответил проводник, разглядывая Марусю. – В то время умерших иностранцев хоронили ночью при свете факелов. Процессию обычно сопровождал конный эскорт. Крестов на могилы не ставили, эпитафий не писали. Боялись фанатиков, которые не желали, чтобы рядом с католиками лежали неверные. Надгробные плиты и памятники появились позднее. Вы кого хотите навестить?
– Марусю Оболенскую, – ответила она, стерев со лба испарину.
– Марусю, – он оживился. – Идемте. Я люблю эту скульптуру. Говорят, что ее сделал Марк Антакольский. Должен вас предупредить: девушка, сидящая у склепа, выглядит плохо. Корарский мрамор, из которого она сделана, имеет свойство со временем превращаться в известняк. Неизвестно, сколько эта статуя еще продержится… А вот и ваша Маруся, вечно размышляющая о бренности всего живого. Оставлю вас с ней наедине.
Мария Львовна была ему благодарна за такую неожиданную услугу. Она подошла к скульптуре, погладила ее потрескавшуюся спину, вложила розочку в скрещенные на коленях руки, сказала:
– Спасибо тебе, милая Маруся, за все, за все. Я рада, что познакомилась с тобой. Рада, что прикоснулась к истории.
– Маруся – только часть истории, – послышался за ее спиной голос провожатого. – Здесь что ни захоронение, то – исторический памятник. Вон там – могила поэта Вячеслава Иванова. Там – княгини Зинаиды Волконской, там профессора Передольского, там…
– Вы сказали Передольского? – Мария Львовна побледнела. – Могу я взглянуть?
Он кивнул, пошел вперед. Остановился перед каменной плитой, на которой было написано на двух языках:
Павел Степанович Передольский
MOSCA 29.VI. 1879
Paulus Peredolsky
РОМА 16.VII. 1964
– Передольский уехал в Рим в 1953 году. Одиннадцать лет он прожил в вечном городе и здесь же обрел вечное пристанище, – подумала Мария Львовна, глядя на захоронение. – Надеюсь, Павел Степанович, ваша жизнь здесь была счастливой…
Ей вспомнилась их последняя встреча. Передольский был взволнован, говорил мало, пристально смотрел на Марусю и все время тер руки, словно пытался согреться. Теперь, в свои пятьдесят пять Мария Львовна понимает, что профессора бил озноб от чувства безысходности, от предчувствия скорого финала. Он знал, что ничего уже изменить невозможно, но не смел ей в этом признаться. А она, глупая двадцатидвухлетняя девчонка, говорила о каких-то банальных вещах.
Ах, если бы время повернуть обратно! Она бы расцеловала милого профессора. Теперь она понимает, что он ждал от нее этой безрассудной выходки. Но она целовать его не стала. Она крепко по-комсомольски пожала его руку и побежала с подругами в кино. Она привыкла к тому, что летом профессор уезжает на дачу, и не обратила внимания на его слова о вселенской разлуке. Потом, потом они всплыли на поверхность ее сознания, но было уже слишком-слишком поздно. Передольский уехал в Рим, чтобы стать гражданином вселенной, как когда-то Вячеслав Иванов, о котором он ей так много рассказывал. Рассказывал, надеясь на то, что она, Маруся, когда-нибудь все поймет.
И сейчас, глядя на надгробный камень, Мария Львовна слышит голос профессора Передольского и не может сдержать слез.
– Вот, Маруся, уезжаю. Выхлопотал себе пенсион. Еду далеко и, наверное, надолго. Свидимся ли еще? Бог даст… Вы достойны счастья, Маруся. Хорошо, что судьба была щедра к нам и подарила нам столько драгоценных мгновений. Я их все сохраню в своем сердце. Я буду помнить вас, милое дитя. И вы меня не забывайте, пожалуйста…
– Я помню вас, Павлуша, помню и через разъединяющие нас годы кричу: «Простите!» – прошептала она, положив на могилу Передольского белоснежную розу.
– Вы его знали? – спросил проводник.
Мария Львовна кивнула и быстро пошла к выходу. Слезы душили ее. Хотелось поскорее остаться одной и дать волю отчаянию. Все внутри нее кричало:
– Почему, почему, почему мы умнеем так поздно? Почему скрываем свои чувства, стесняемся говорить о любви, о том, что человек нам по-настоящему дорог, что мы его ценим, восхищаемся им, что нам без него, как без воздуха невозможно жить… Почему?
Здесь, в Риме, Мария Львовна наконец-то поняла, почему жизнь ее в ту пору вдруг стала серой и унылой. После отъезда профессора Передольского в ней не стало главного – радости общения. Исчезло нечто прекрасное, и Маруся Оболенская из великосветской барышни превратилась в советскую гражданку Марию Львовну, которой поручили заняться исследовательской работой в области естествознания.
Она подошла к этой работе со свойственной ей строгостью и ответственностью. Подняла целый пласт истории, сделала несколько важных открытий, и была направлена на международную конференцию в Рим. Здесь гражданка Оболенская снова стала юной барышней Марусей, в которую был влюблен удивительный человек – Павел Степанович Передольский. Она вытерла слезы, пошла медленней.
– Все будет хорошо, – сказал провожатый, догнав ее. – Время залечивает раны.
– Да-да, я знаю, время – самый лучший лекарь, – она посмотрела на собеседника. – Беда в том, что оно же – и самый строгий судья, не всегда дающий нам пакт о помиловании.
– Вы заблуждаетесь, – хмыкнул проводник. – Время здесь ни при чем. Мы сами загоняем себя в угол, не желая освобождаться от груза вины, висящего над нашей головой Дамокловым мечом.
– Интересная мысль, – Мария Львовна улыбнулась. – Спасибо вам за подсказку. Рада была знакомству с вами.
– И я, – он улыбнулся, пожал ей руку и быстро пошел прочь…
Мария Львовна долго смотрела ему вслед, словно пыталась сохранить в душе чувство Рима, внезапно нахлынувшее на нее.
– Как погуляли? – спросила соседка по номеру, когда Мария Львовна распахнула дверь.
– Погуляла я прекрасно, – ответила Оболенская. – А как прошел день у вас, Людмила Павловна?
– О, мы чуть не погибли! – воскликнула та, закатив глаза. – Вначале ничто не предвещало катастрофы, нас повели к фонтану Треви. Но там было такое столпотворение, что мы едва унесли ноги, – она хохотнула. – Ноги-то мы унесли, но они нас не туда понесли. Мы решили прогуляться по магазинам. О, – она вновь закатила глаза и схватилась за сердце. – Если бы вы, милая, взглянули на все это изобилие, вы бы в обморок упали.
– Хорошо, что я бродила по кладбищу! – сказала Мария Львовна с улыбкой. – Пойду в душ. Смою с себя пыль времени…
Говорить о магазинах и покупках ей не хотелось. Ей нужно было сохранить чувство Рима…
– Странно устроена наша память: мы отчетливо видим картинки прошлого и не можем вспомнить то, что было пару дней назад, – сказала Мария Львовна, отходя от окна. – Наверное, это происходит потому, что осознавая невозвратность прошлого, мы пытаемся его переосмыслить, убеждаем себя в том, что по-другому поступить тогда не могли. Мы ищем оправдания, забеливаем негативные темные стороны своего «я», – вздохнула. – Что-то я нынче расфилософствовалась. А философ из меня никудышный…
Раскрыла берестяной короб, достала свернутые в трубочку письмена, среди которых хранились зашифрованные письма Павла Степановича Передольского Марусе Оболенской. Улыбнулась.
– Павел Степанович потому и написал их на бересте, чтобы никто не догадался, что это – письма немолодого человека к юной барышне. Да и я тогда ничего не поняла. Решила, что это – историческая ценность, которую нужно сохранить. Возможно, я бы никогда не узнала, о чем хотел сказать мне профессор, если бы не появился в моей жизни Павлуша Гринев, который и подсказал, где искать разгадку.
Мария Львовна бережно разгладила бересту, провела пальцем по буквам, проговорила:
– Приятно ощущать себя частью истории. Не так уж это плохо, как мне вначале казалось. Вы были правы, милый профессор, утверждая, что важнее вселенской любви в мире ничего нет. Теперь я понимаю, что вы, Павел Степанович, не могли тогда, в век атеизма открыто говорить о Божьей Любви. Я бы вас тогда не поняла. А теперь понимаю, что вы Божью Любовь называли вселенской любовью, которая сродни полету в космос, открытию новых звезд и планет, – улыбнулась. – Как вы и предсказывали, планеты открывали, открывают и будут открывать, – взяла в руки берестяное послание, прочла:
– «Нет ничего нового под солнцем. Все это уже было за много веков до нас и все останется неизменным через множество веков после нашего ухода… После… нашего ухода, Маруся…»
Павел
Командировка, о которой говорил Павел, затянулась на месяц. Потом у Павла были неотложные дела и важные встречи, поэтому к Матильде он пришел через два месяца вместо обещанных двух недель. Дверь открыла миловидная дама, похожая на Марию Львовну.
– Вы Павел Гринев? – спросила она с улыбкой.
– Да, я – ученик Марии Львовны, – ответил он.
– Я знаю. Мама много о вас рассказывала. Входите. Меня зовут Янина Сергеевна.
Павла насторожило слово «рассказывала». Все внутри напружинилось. Он вошел в комнату и обомлел. На столе портрет Матильды в черной рамке и цветы.
– Когда? – выдохнул Павел.
– Вчера было девять дней, – ответила Янина Сергеевна. – Да вы присаживайтесь.
Он сел на край стула, сжал кулаки, мысленно отругал себя за то, что пару недель назад хотел забежать к Матильде, но в последний момент передумал. Решил подготовиться к визиту основательно. Подготовился. Принес белоснежные розы и коробку конфет «Рафаелло», а дарить их уже некому.
– Маруся вас ждала, – проговорила Янина Сергеевна.
– Кто? – Павел посмотрел на нее растерянно.
– Неужели мама вам не рассказывала про Марусю Оболенскую? – удивилась Янина Сергеевна.
– Нет.
– Она ведь по рождению не Мария, а Маруся, – Янина Сергеевна улыбнулась. – Имя Мария появилось из-за невнимательности сотрудников паспортного стола. Это они маму Марией назвали, а она не стала предъявлять претензии. Тогда было не принято отстаивать свои права. Время было сложное, послевоенное. Для всех вокруг мама стала Марией Львовной, а дома была Марусей, милой, нежной, любимой, – она отвернулась, голос дрогнул.
– В голове не укладывается, почему вот так? – сказал Павел. – Почему?
– Маруся предчувствовала что-то, – сказала Янина Сергеевна, глядя на портрет. – Пару раз она кому-то сказала: «Не спешите, пожалуйста. Давайте еще подождем. Павлуша обещал…» – обернулась. – Я спросила, с кем это она ведет беседу, а она отмахнулась: «Потом объясню». Но никакого потом уже не было. Утром я прибежала к ней, принесла теплые пирожки и помчалась на работу. Вечером бегу, смотрю она мне в окошко машет. Ну, знаете ее любимый жест… Поднимаюсь, кричу: «Привет, Маруся!» В ответ ни слова. Вхожу в комнату. Она сидит на диване бледная и шепчет: «Все… Янинка…» Мне почудилось, что к Марусе подсели какие-то люди, взяли ее под руки и… – она отвернулась, всхлипнула.
– Мистика какая-то, – проговорил Павел, потерев виски.
– Маруся вам письмо оставила, – Янина Сергеевна протянула ему конверт. – Я сегодня специально пришла, чтобы с вами, Павел, встретиться. Сегодня ведь ваш день?
– Да, – он облизал пересохшие губы. – Мария Львовна всегда говорила: «Здравствуйте, Павлуша! Сегодня ваш день. Я готова выслушать все ваши вопросы и дать на них ответы. А если нужно, дать и советы. Хотя, вы, молодые люди нового тысячелетия, в советах не нуждаетесь». Боже мой, что же я теперь без ее советов буду делать?
– Станете жить своим умом, – ответила Янина Сергеевна. – Я пойду чайник поставлю, а вы пока Марусино письмо читайте.
– Милый Павлуша, жизнь наша – миг, но торопиться жить не стоит, – писала Мария Львовна. – Поспешность создает трудности, да еще какие!!! Поэтому перед каждым из нас стоит задача – не спешить. Принимайте с радостью то, что судьба вам дарует сейчас, сию минуту. Наслаждайтесь своим счастьем. Юность – прекрасная пора, а идущая за ней зрелость – еще прекраснее. Вы это поймете лет через тридцать. А пока, примите мой совет, вернее не мой, а царя Соломона. «Если человек проживет много лет, то пусть веселится он в продолжение всех их, и пусть помнит о днях темных, которых будет много: все, что будет, суета! Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радость во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих; только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд. И удаляй печаль от сердца твоего, потому что детство и юность – суета!» [1 - Екклесиаст 11:8-10.] Вот такие мудрые вечные слова. И я рада, что могу их вам пересказать.
Благодарю вас, Павлуша, за дружбу и за то, что вы, сами того не ведая, помогли мне многое в жизни понять и переосмыслить.
В моих песочных часах осталась пара песчинок. Время, отпущенное мне на этой земле, подошло к концу. Прощайте, мой милый мальчик. Будьте счастливы. Остерегайтесь сетей под названием «NET». Ваша Мария Львовна Оболенская, Маруся…
– Мама вам целое сочинение написала, – сказала Янина Сергеевна, войдя в комнату. – Надеюсь, она дала вам нужный совет.
– И не один, – ответил Павел, пряча письмо. – Можно мне взять на память справочник по естествознанию?
– Возьмите, – она улыбнулась, протянула ему книгу. – Мама знала, что вы его попросите, и надписала.
Павел открыл справочник, прочел дарственную надпись: «Удачи на долгом жизненном пути!» Воскликнул:
– Мария Львовна даже дату сегодняшнюю поставила! Откуда она узнала?
– Воскресенье – ваш день, Павлуша, – ответила Янина Сергеевна.
– Воскресенье…
Павел несколько раз привозил цветы на могилу Матильды, тосковал. Но молодости не свойственно долго придаваться унынию. Жизнь, полная событий, увлекла его, закружила в своем водовороте с такой скоростью, что и остановиться некогда. А тут еще неожиданно возник в дебрях интернета образ милой брюнетки с поэтическим именем Амалия.
Она подмигнула Павлу на страничке в контакте. Он добавил ее в друзья. Амалия предложила пообщаться «без свидетелей», и у них начался виртуальный роман. После работы Павел мчался домой, чтобы читать и перечитывать послания возлюбленной. Они понимали друг друга с полуслова. У них были общие интересы. Павлу казалось, что Амалия – девушка-мечта, посланная ему с небес. За год общения они ни разу не поссорились. Переписка с Амалией стала неотъемлемой частью его жизни. Ему хотелось поскорее увидеться с ней. Но она была недосягаема. Амалия свободно владела пятью языками, работала переводчиком и колесила по миру с такой скоростью, что Павел не успевал запоминать названия стран и городов. Тогда он решил называть место ее пребывания «город Амалии». Ей эта идея пришлась по вкусу. Теперь она писала:
– Привет из Амалия града. Погода – чудо! Жаль, тебя нет рядом. Но я чувствую тебя каждой клеточкой своего тела. Ты со мной, мой Павлин, мой Павлуша.
Павел отключался от окружающего мира, выпадал из него, чтобы не пропустить заветные мгновения, когда на экране вспыхнут слова, написанные ею. Ему нужно было только одно: увидеть Амалию, прикоснуться к ней, почувствовать тепло ее тела, вдохнуть запах ее волос. Он готов был помчаться в любую точку мира, но она его не звала. Зато однажды на экране появились слова:
– Ура! Сегодня прилетаю!!! Встречай. Аэропорт Шереметьево. Номер рейса сообщу чуть позже.
Он метался по квартире, размышляя над подарком, который нужно преподнести Амалии, утюжил брюки, рубашку, поглядывал на заветные буквы и не верил в свое счастье. И это его неверие превратилось в новое послание от Амалии:
– Увы, мой друг. Рейс отложили. Вместо Москвы летим в Париж. Не жди меня, Павлик. Нет, жди!!! Жди моего неожиданного появления на твоем пороге. Когда? Однажды… Не могу сказать точнее… Прости… Люблю!!! Не сердись. Подумай, где мы проведем медовый месяц….
Эта фраза притупила чувство отчаяния, зревшее в глубине его подсознания.
– Раз мы строим планы на будущее, значит, не все потеряно, – решил он и выслал Амалии десять разных предложений о том, где можно провести медовый месяц.
Она обрадовалась и дала ему новое задание: составить списки приглашенных на свадьбу гостей. Тогда-то и выяснилось, что у Амалии большая семья: кроме родителей, бабушек и дедушек у нее еще есть старшая сестра и два младших брата близнеца, которых она обожает.
– Ты их, Павлуша, обязательно полюбишь, – написала она. – Их невозможно не любить. У них красивые русские имена Аким и Никодим. А сестрица моя Аленушка взрослая, ей скоро тридцать. У нее двое детишек Егорка и Анютка. А еще, у нас есть громадный добродушный пес Геркулес и большущий персидский кот Тихон, хотя нрав у него бойцовский, гоняет всех котов и собак в округе, никого к нашей даче не подпускает. Если хочешь, поезжай в Нарофоминский район к моей бабушке Алисе Панфиловне Рябцевой. Она тебя примет с радостью…
– Я никуда без тебя не поеду. Никуда, – ответил Павел. – Ты бы одна поехала к моим предкам в Подольск?
– Конечно, – ответила она. – Но не сейчас. Ты же знаешь, что нам нужно закончить новый проект. Две недели переговоров и – свобода! Шеф дал клятвенное заверение, что отпустит меня на майские праздники. Я считаю минуты до нашей встречи. I am counting minutes… Люблю!!!
Павел с нетерпением ждал майских праздников, накупил новых рубашек и галстуков, чтобы предстать перед Амалией эдаким денди, но… На экране вновь появились слова:
– Увы и ах, мой друг Павлуша. Я в слезах… Партнеры перенесли встречу, забраковали документы, над которыми мы так долго, и как мне показалось, тщательно работали. Не хватило каких-то закорючек, без которых мы не можем завершить начатый проект. На согласование уйдет неделя. Прости… Твоя Амалия…
И вот тогда он в первый раз сорвался. Он раскидал по комнате рубашки, выбросил за окно горшок с цветами, ударил кулаком по экрану компьютера. Тот чудом уцелел.
– Все, хватит! – заорал Павел. – Я сыт по горло твоими обещаниями. Твоя Амалия… Как бы не так, моя… Если бы ты была моей, то позвонила бы мне, чтобы услышать мой голос, а не рассказывала бы мне сказки про то, что оставила телефон сестре… Не может современный человек, да еще такой востребованный, как ты, обходиться без связи, без постоянной связи. Ты просто дурачишь меня, детка. Твой скайп не работает потому, что ты, Амалия-аномалия, завралась!!! Ты…
Павел замер. Неожиданная догадка резанула в самое сердце:
– А вдруг она вовсе не тот человек, за которого себя выдает? Вполне возможно, что никакой Амалии нет, и никогда не было, а это имя – псевдоним какого-нибудь проходимца, который просто-напросто развлекается, водя меня за нос. Я похож на муху, которая попалась в сеть гигантского паука. Я – раб обстоятельств, в которые кто-то очень ловко меня загоняет. Этому нужно положить конец.
Павел сел к компьютеру, напечатал:
– Спасибо, милая, что для своих шуточек ты выбрала именно меня!!! Прощай…
Она ответила моментально, словно ждала его послания.
– Павел, я перед тобой очень сильно виновата, прости. Ты вправе разорвать наши отношения. Мне будет больно, не скрою, но я понимаю, как трудно ждать… Кстати, шеф обещал уладить дело без меня. Дал мне три дня на сборы… И, если ты готов подождать еще три дня, то я примчусь к тебе из аэропорта…
– Хорошо, я подожду… – написал он.
Три дня растянулись на три месяца, в течение которых Павел несколько раз порывался прекратить переписку, но снова попадался на крючок. Когда же Павел выдвинул ультиматум:
– Если завтра ты не прилетишь, я вычеркну тебя из своей жизни!
Она написала крупными буквами:
– ВЫЛЕТАЮ! ЖДИ!!!
Это были ее последние слова. Через три дня адресат Амалия из личной переписки исчез, оставив в душе Павла горечь и отчаяние. Он сидел на стуле и немигая смотрел перед собой. Что-то черное, тяжелое надвигалось на него с экрана компьютера, но ему не хотелось шевелиться. Жизнь потеряла смысл.
– И уж если внутри такая пустота, то пусть поглотит ее чернота внешняя, может быть, тогда мне станет легче, – твердил Павел, неотрывно глядя в черный провал, который увеличивался с невероятной скоростью.
Но за миг до того, как чернота разверзла свой зев, чтобы поглотить его, Павел почувствовал легкое прикосновение к затылку и поднял голову. Взгляд упал на справочник по естествознанию. Павел схватился за него, как за спасательный круг.
– Матильда, вы – прелесть! – воскликнул он. – Вы предупреждали меня о том, что в сети NET нет ничего хорошего. Вы просили меня держаться от нее подальше, а я ваши мудрые слова проигнорировал и, чуть было, не погиб, – он дернул компьютерный шнур с такой силой, что монитор, чуть было, не слетел со стола. Раздался странный звук, похожий на стон, и чернота исчезла, оставив в комнате удушающий запах гари.
Павел распахнул настежь окно, крикнул:
– Да здравствует свобода!
Быстро оделся и поехал на Ваганьковское кладбище. Ему захотелось навестить Марию Львовну. На ее могиле появился памятник: довольно большая мраморная скульптура скорбящей девушки. Она сидела на скамье со склоненной головой и скрещенными на коленях руками. Памятник был так хорошо выполнен, что издали его можно было принять за живого человека. Лишь подойдя ближе, Павел понял, что это – мраморная Матильда, а рядом лежат белые розы – ее любимые цветы.
– Привет, Матильда! Прости, что не навещал тебя, – сказа Павел, положив свои розы в руки мраморной Маруси. – Ты была права: NET и НЕТ – синонимы, – погладил мраморную Марусю по голове, вздохнул. – Если бы ты знала, Матильда, как мне тебя не хватает, как мне нужны твои мудрые советы. Ты даже представить не можешь, насколько мне сейчас важно услышать твой совет. Но тебя, Матильда, нет. Ты в облаках витаешь, а мы, как муравьи с рассвета до заката переносим неподъемные тяжести, таскаем ненужный груз забот на своих плечах, тратим жизнь непонятно на что… Непонятно… – усмехнулся. – Я слукавил, Матильда, сказав, что жизнь трачу неизвестно на что. Мне все известно. И пора честно сказать тебе, Матильда, что жизнь я трачу на пустоту. Вот так-то. Но обещаю, что с сегодняшнего дня все изменится. Я изменюсь. Стану таким, каким ты хотела меня видеть. У тебя ведь были планы на мой счет, Матильда?
– Были, – раздалось за его спиной.
Павел вздрогнул, обернулся.
– Здравствуйте, Павел, – сказала Янина Сергеевна. – Сегодня ваш день – воскресенье. И сегодня три года, как не стало Маруси.
– Мистика, – Павел потер виски.
– Может и мистика, но я рада, что вы пришли, – она улыбнулась. – Хорошо, что вы Марусю не забываете. Если хотите, можете зайти в гости. Адрес помните?
– Конечно. Вас подвезти?
– Спасибо, я сама доеду. Мне хочется немного с Марусей побыть, посекретничать, – сказала она.
– Не буду вам мешать, – Павел поклонился, пошел прочь. Но через несколько шагов обернулся. Янина Сергеевна стоит у калитки и смотрит ему в спину.
– Можно я к вам в воскресенье приеду? – спросила он.
– Приезжайте, Павлуша, буду ждать, – ответила она.
От ее слов, от спокойного ровного голоса, похожего на голос Матильды, теплота разлилась по всему телу Павла. Сердце учащенно забилось, разгоняя по жилам кровь.
– Я – живой, живой, живой! – запело все внутри него. – Мир полон красок, и это прекрасно! Вокруг меня много людей, готовых выслушать, поддержать, утешить. Нужно стереть пелену с глаз и освободиться от ненужной печали. Далась мне эта Амалия – аномалия, виртуальное бесполое существо. Рядом столько красивых девушек, а я ни на кого не смотрю, ожидая аномальной материализации, – рассмеялся. – Времени, утекшего в песок, конечно, жаль, но радует то, что мне не сто лет, а в пять раз меньше. У меня еще все впереди!
Настроение поднялось. Павел вышел с кладбища, напевая фривольный мотивчик, не обратив внимания на удивленные взгляды скорбящих людей. Ему было несказанно хорошо, словно он получил письмо о помиловании. А ведь так оно и было. Пару часов назад его жизнь висела на волоске, а теперь – виселица разобрана, палач уволен. Счастье, свобода, ликование!
Павел еле дождался воскресенья. Приехал к дому Матильды, глянул на часы – без четверти одиннадцать. Рановато для воскресного визита. Припарковал машину, пошел в магазин. Купил букет каких-то экзотических цветов, отправился обратно. Нарочно выбрал самый длинный путь, тянул время. Но оно почему-то растягиваться не хотело. Стрелки словно прилипли к циферблату. Павел понял, что ждать больше не может, и позвонил в заветную дверь. Она распахнулась так стремительно, словно с той стороны ждали появления Павла именно в эту минуту. Ждали, но все равно удивились.
– Ой! – испуганно воскликнула девчушка, появившаяся на пороге.
На вид ей было лет семнадцать. Маленькая, худенькая, с торчащими в разные стороны косичками. В глазах недоумение.
– Вы к нам?
– К Матильде, – выпалили Павел от неожиданности. – Ой, что это я? Простите. Меня пригласила Янина Сергеевна.
– А, ясно. Ты – Павел Гринев, заходи, – обрадовалась девчушка, схватила его за руку, втащила в квартиру. – Мама сейчас придет. Она побежала в магазин. Ей чего-то там для торта не хватило, то ли сливок, то ли корицы. Я прилетела ночью, поэтому не включилась еще во всеобщую радость по поводу твоего прихода. Ты не стесняйся, располагайся тут, а я пока собой займусь, – улыбнулась. – Цветы красивые. Мамины любимые. Я, правда, все время их имя забываю. Давай их в воду поставим. И, пожалуйста, не смущайся. Мы хоть и Оболенские, но нос не задираем. Особенно я. О, я забыла представиться. Меня зовут Юлька, – протянула ему руку.
Рукопожатие у нее было крепким, мужским. Павел подумал, что ей нужно было родиться парнем. Словно угадав его мысли, она сказала:
– Меня Юркой хотели назвать. Ждали мальчика. Но… – рассмеялась. – Так бывает, что вместо Юрки рождается Юлька. Тебя ведь это не очень огорчило?
– Не очень, – Павел улыбнулся.
– Вот и прекрасно. Вернусь через пару минут. Не скучай.
Она исчезла за дверью. Павел рассмеялся.
– Ураган, а не девчонка. Почему Матильда мне про нее ничего не рассказывала? – и сам себе ответил. – Да потому, что мы с Матильдой никогда не говорили о личной жизни. У нас с ней какое-то негласное правило было: запретную дверь не открывать! Мы боролись с неграмотностью, оставляя все личное в секрете. Я про Матильду ничего не знаю. Дочь ее для меня – сюрприз. А уж внучка – вообще фантастика. Эх, была бы она постарше. Хотя…
– Павлуша, вы уже здесь?! – прозвучал за его спиной голос Янины Сергеевны. – Вам Юлька открыла?
– Да, – ответил Павел, обернувшись. – Здравствуйте. Мы не договорились о времени. Я не слишком рано?
– Если честно, я думала вы раньше придете, – призналась она. – Вы ведь к Марусе в одиннадцать приходили. Вот я и подумала, что вы привычку менять не станете. К тому же, воскресенье – ваш день.
– Я приехал к одиннадцати, – он улыбнулся. – Но решил, что без цветов идти не солидно. Юлия сказала, что это – ваши любимые цветы, но как их зовут, она не помнит.
– Болтушка она отменная, эта Юлия, – сказала Янина Сергеевна. – Она прекрасно знает, что эти цветы – эустома, сладкая истома. Они похожи на розы, но не такие капризные, поэтому я их и люблю. Присаживайтесь, Павлуша, мы вас угощать будем. У нас сегодня двойной праздник: Юлька приехала и вы пришли. Жаль, Маруси с нами нет, ну да ладно…
– Может вам помочь? – спросил он.
– Не сегодня, – она улыбнулась. – Сегодня мне хочется за вами поухаживать.
Она ушла в кухню. Павел сел на диван, подмигнул улыбающейся с портрета Матильде, проговорил:
– У меня такое чувство, что вы обо всем знали заранее.
– Это верно, Маруся все на десять лет вперед знала, – ответила за Матильду Юлька.
Она вышла из комнаты так тихо, что Павел не услышал ее шагов. Вздрогнул от неожиданности, повернул голову, уставился на Юльку, которая изменилась до неузнаваемости. Она распустила волосы, подкрасила губы, ресницы, надела брючки и белую блузку с рюшами.
– Ничего, что я с тобой на «ты»? – спросила она, усевшись рядом. – Услышала, как мама с тобой выкает, испугалась, решила извиниться, если что не так.
– Все так, не волнуйся, – проговорил он снисходительно. – Ты ведешь себя как настоящий тинейджер.
– Кто?! Тин-ейджер – то есть подросток? – он кивнул. Она звонко рассмеялась. Крикнула:
– Януся, ты слышала, господин Гринев назвал меня подростком? Брависсимо!!! – посмотрела на растерянного Павла, тряхнула головой. – Благодарю за комплимент! Приятно в свой день рождения услышать о том, что ты помолодела на десять лет.
Она встала, приняла театральную позу, произнесла театральным голосом:
– Мне – двадцать пять, мой друг, сегодня.
Сегодня день рожденья мой.
Я рада, что сегодня звезды
Мне указали путь домой.
И в доме встретила я друга
Он эустомы мне принес.
На сердце сладкая истома.
От счастья не скрываю слез.
Его целую… Милый, милый,
Как хорошо, что вместе мы.
Не зря, наверно, часто снились
Мне фантастические сны…
И уже не театрально, а задорно по-девчоночьи:
– А ты в сны веришь? – и не дожидаясь. – А я верю, и мама верит, и Маруся верила. Она-то нас всех и научила во снах разбираться. Умница наша Маруся, да?
– У тебя в самом деле сегодня день рождения? – спросил Павел.
– Да. И мне сегодня действительно исполняется двадцать пять, – сообщила Юлька. – Хочешь, паспорт покажу?
Побежала в комнату, принесла паспорт, протянула Павлу.
– Смотри. Все сходится?
– Все, – ответил он. – Я чувствую себя болваном.
– Расслабься, – она хлопнула его по плечу. – Ты ни о чем не знал. Януся тебя не предупредила, поэтому болванки – мы, а ты – молодец. К тому же ты принес цветы, а это – самый лучший подарок для женщин. Ну и для тинейджеров тоже, – скрестила на груди руки, прищурилась. – А знаешь, какая мне вдруг мысль на ум пришла? Я тебе ее пропою: «Наконец сбываются все мечты. Лучший мой подарочек – это – ты!»
– Юлька, что с тобой сегодня? – воскликнула Янина Сергеевна, войдя в комнату. – Ты Павла совершенно заморочила. Это Лондон на тебя так возбуждающе подействовал, что ли?
– Нет, мамуля, Лондон здесь ни при чем, – Юлька обняла Янину Сергеевну. – Я так себя веду, чтобы скрыть волнение, – повернулась к Павлу. – Простите, если переигрываю. Я не всегда такая. Я… Ай, да что мы все обо мне, обо мне. Павел – новый человек, о котором мы ничего не знаем. Пусть он и говорит. Выкладывайте нам все о себе, господин Гринев. Все-все без утайки. Янусю вы уже очаровали, теперь меня очаруйте. Но помните, что очарование – это чары, с которыми нужно обращаться осторожно, чтобы не произошло разочарование, – подняла вверх указательный палец правой руки. – Смотрите, как интересно: раз – очарование, два – очарование, три – влюбленность, четыре… – хмыкнула. – Дальше может произойти все, что угодно. Знаю из личного опыта. Но о грустном сегодня говорить не будем. Сегодня особенный день. Подумать только, мне уже двадцать пять! Предлагаю выпить за меня. Неси шампанское, мамуля.
Атмосфера праздника увлекла Павла. Он окунулся в другую реальность, реальность человеческого общения, когда важно каждое произнесенное слово, ценен каждый жест, взгляд и даже тембр голоса. Это перемещение помогло ему понять ненужность и неважность всего происходящего с ним прежде. Он захлопнул книгу прошлого и шагнул в новый мир. Живая веселая Юлька полностью вытеснила из его сознания виртуальную Амалию.
Когда пришло время прощаться, Павел признался, что этот день был самым счастливым в его жизни.
– Мы не верим, господин Гринев, что ваша жизнь такая уж серая и безрадостная, – сказала Юлька, покачав головой. – Она другая, это факт, но я уверена, что счастливых дней в ней было немало. Поэтому не стоит о них забывать.
– Приходите к нам почаще, Павлуша, – сказала Янина Сергеевна.
– Приходите, и тогда ваша жизнь превратится в вечный праздник, – добавила Юлька, протянув ему руку.
Павел поехал домой на метро, решив забрать машину завтра. Придумал хороший повод заглянуть к Оболенским еще раз.
Лежа в кровати, он долго вспоминал это удивительное воскресенье. Каждое слово, сказанное в этот день, полнилось особым смыслом, открывало тайную завесу над тем, что было от Павла скрыто.
– Маруся, выйдя замуж, фамилию менять не захотела. Тогда ее муж тоже решил стать Оболенским, – звучал в его сознании голос Юльки. – Дед прошел через все мыслимые и немыслимые проверки, но цели достиг. Паспорт ему выправили, и он стал Сергеем Оболенским. Мама, их единственный поздний ребенок, фамилию тоже решила не менять. Из-за этого у нее с супругом, моим папочкой, вышла серьезная ссора, в результате которой я осталась без отца. Перед вами, дорогой господин Гринев, классический пример безотцовщины. Обычно из таких детишек ничего хорошего не выходит. Вы это сами видите, наблюдая за Юлькой Оболенской, которая могла бы стать Юлькой Свистушкиной, но, к счастью для всех, не стала. Спасибо Янусе – героической женщине. Следуя ее примеру, я фамилию менять не буду – это предупреждение. А уж дети мои пусть решают сами, какую фамилию им носить. Думаю, скандалов и разводов из-за имен и фамилий достаточно. Что вы, господин Гринев, по этому поводу думаете?
Павел улыбнулся. Он по этому поводу ничего не думал. Он вообще не задумывался о звучности и беззвучности фамилий. Его эта тема никогда не интересовала. В семье Гриневых все было подчинено классическим правилам: жена принимала фамилию мужа, дети рождались под фамилией отца.
Юлька его улыбку расценила по-своему.
– Я все поняла, – сказала она, скрестив на груди руки. – Вы, Гриневы, похожи на Иванов из Марусиной сказки. Хотите расскажу?
– Хочу, – ответил Павел.
– Учтите, сказка поучительная, поэтому слушайте внимательно и делайте выводы, – предупредила Юлька. – В далеком селе Иваново всех мужчин звали Иванами: отец Иван, дед Иван, сын Иван. Бывало, крикнет кто-нибудь: «Иван, подсоби!» все Иваны бегут на помощь. В два счета любое дело делается. Дружно и весело жили люди в селе Иваново. Никто и подумать не мог, что однажды беда случится. Но случилась она не вдруг, были на то причины, да еще какие, – Юлька выдержала многозначительную паузу. – Жила в селе семья Ивана Семенова, у которого долго не было детей. Когда малыш наконец-то родился, мамки и няньки налюбоваться на него не могли. Любой каприз его выполняли, во всем ему потакали, избаловали Ванюшу. А он и рад стараться: ножкой топает, приказывает. Чуть что не так, во все горло кричит да слезы льет.
Отец семейства сердился, за ремень хватался, хотел мальчишку уму разуму научить, а мамушки да нянюшки останавливали его и говорили:
– Не сердись, Иван, знаешь ведь поговорку: «чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало». Вот пусть и наш маленький Ванюша потешится. Сердце кровью обливается, когда он слезки льет.
– Да он у вас по делу и без дела слезки льет, – не унимался старший Иван. – Что с ним дальше-то будет, если он сейчас такой задиристый да капризный?
– Подрастет, поумнеет, – обещали мамки, няньки.
Но время шло, Ванюша все злее и капризнее становился. На всех вокруг покрикивал, а если что не по его, кулаки в ход пускал. Силища у него была неимоверная. Побаивались его другие мальчишки. Однажды Иван собрал ребят и сказал:
– Не зовите меня больше Иваном, зовите меня Селиваном. Не хочу я быть таким, как все. Пусть все знают, что я – особенный!
Домашним он тоже приказал себя Селиваном величать, чтобы все вокруг убедились в его неповторимости.
– Все вокруг и так знают, что ты – особенный, – попыталась урезонить его маменька. – Ты у нас, Ванюша, выше всех ростом, круглолицый, сильный, смелый.
– Я только днем смелый, – нахмурился Иван – Селиван. – А ночь на меня страх нагоняет. Прикажи Солнцу, чтобы оно никуда не уходило. Пусть светит без передышки.
– Не могу я, сынок, Солнцу приказывать, – сказала матушка Ивана – Селивана. – Солнышко по небу ходит, а я – по земле. Не услышит оно меня.
– Услышит, если громко кричать будешь, – сказал Иван – Селиван и заорал во все горло:
– Солнце, свети без отдыха. Не смей свой пост оставлять. Не смей свое место Луне уступать!
Но Солнышко его не услышало. В положенный срок оно за горизонт закатилось. Рассердился Иван – Селиван, погрозил ему кулаком и сказал:
– Доберусь я до тебя, негодник, и приколочу к небу намертво.
Попыталась матушка объяснить великовозрастному сыночку, что затея его обречена на провал. Да он слушать ее не стал. Схватил лопату и начал гору насыпать. А чтобы работа быстрее шла, решил он односельчан на помощь позвать.
– Иван, подсоби, – каждое утро кричал Иван – Селиван.
Все Иваны прибегали на его зов и усердно гору насыпали. Но с каждым днем желающих помогать Ивану – Селивану становилось все меньше и меньше. Люди видели безнадежность его затеи и не желали зря тратить время и силы. А Иван – Селиван не унимался. Покрикивал на тех, кто еще оставался у него в помощниках:
– Не ленитесь, лодыри. Чем быстрее гора до небес дорастет, тем лучше наша жизнь будет.
– Чем же лучше-то? – спрашивали Ивана – Селивана земляки.
– А тем, что когда нам Солнце постоянно светить станет, мы будем по три урожая в год собирать. Гости в наше село приезжать будут, чтобы посмотреть на Солнце, прибитое гвоздями к небу. А мы с них за просмотр денежку брать станем. Разбогатеем.
– Да у нас и без того край богатый, – говорили люди. – Шёлк наш самый тонкий, самовары самые лучшие, вода целебная, земля плодоносная. Живи и радуйся.
– Нечему мне радоваться, – хмурился Иван – Селиван. – Вот когда Солнце к небу гвоздями приколочу, тогда и повеселюсь.
Устали земляки Ивана – Селивана уговаривать. Перестали ему помогать. Бывало закричит он: «Иван, подсоби», а на его крик никто не отзывается. Идут люди по своим делам да головами качают:
– Опять Селиван горло дерет.
Рассердился Селиван на весь мир. Решил отомстить соседям. Стал по ночам заборы разбирать, телеги воровать, бревна таскать. Принесет на свою гору, землей завалит, чтобы никто не узнал, куда пропажа делась.
Утром вместе со всеми Иванами Селиван злых разбойников ругает, а вечером соседские заборы разбирает. Догадались сельчане, чьих это рук дело, и решили Селивана проучить.
Решили выгнать его из села. Но для этого нужно было хороший повод придумать.
– Пусть идет туда, где солнце ночует, – предложила самая старая бабушка.
– А что будем делать, если он не захочет туда идти? – спросили люди.
– Тогда мы его поколотим и в темный чулан посадим, – ответила старушка. – Хватит терпеть его выходки.
Пошла старушка в дом Ивана – Селивана и передала ему волю односельчан. Долго он хмурился, пыхтел, а потом собрал вещички и ушел в те края, где солнышко ночует.
Горько плакала матушка Селивана, жалко ей было родное дитятко в чужие края отпускать, но делать было нечего. В чулане сидеть Селиван не захотел, потому что больше всего на свете он темноты боялся.
Как только Селиван ушел, грабежи и разбои прекратились. Люди вздохнули с облегчением. Восстановили свои заборы, сделали новые телеги, нарубили бревен, построили новые дома.
На горе, которую Селиван насыпал, выросли одуванчики. Гора вначале в желтый цвет окрасилась, потом белой стала, а когда полетели в разные стороны белые парашютики, матушка Ивана – Селивана попросила их передать весточку сынку. Ждала она его обратно, а он так и не вернулся. Затерялся где-то Иван – Селиван. Никто не знает, добрался он до того места, где солнышко ночует, или нет.
– Хорошая сказка, – сказал Павел.
– Какой вывод вы сделали, господин Гринев? – Юлька хитро улыбнулась.
– Думаю, правильный, – ответил Павел, глядя ей в глаза. – Чтобы не исчезнуть навеки, солнышко гвоздями к небу приколачивать не стоит.
Юлька и Янина Сергеевна дружно рассмеялись.
Юлька
После работы Павел поехал забирать машину. Увидел в окнах Оболенских свет, поднялся. Дверь открыла Юлька, строго спросила:
– Почему без звонка? У меня может быть в гостях кавалер, а тут вы вваливаетесь. Что прикажете делать? – рассмеялась. – Да ладно, заходи, не стой столбом. Нет у меня никого. Просто у меня шутки такие. Мне нравится за твоей реакцией наблюдать. Ты такой классный, Павлуша. Чаю хочешь?
– Не откажусь, – ответил Павел, входя в дом. – А где Янина Сергеевна?
– Так ты к ней пришел? Януся тебя очаровала? А то, что она тебе в мамки годится, это нормально? – Юлька воткнула руки в боки, метнула на Павла огненный взгляд. – Нет ее. Она здесь не живет. Это мой дом. Мой. Мы тут с Марусей вдвоем жили. Я к ней переехала, когда предки имущество делить стали, а заодно и меня чуть на две части не разорвали, – поморщилась. – Представляешь, меня, десятилетнюю девочку, внучку Маруси Оболенской, профессора естествознания, заставляют подписывать какие-то бумаги, давать какие-то безумные клятвы, выдвигать ультиматумы. Брррр. Я не выдержала этих пыток и сбежала. Маруся меня приютила. А потом она же меня и вытурила, – усмехнулась. – Короче, моя милая Маруся договорилась со своими друзьями профессорами из Европы, а те с профессорами из Англии, и меня отправили по этапу, отослали в туманный Альбион, выслали на несколько лет, чтобы я тут никому не мешала.
– Ты что, с тех пор ни разу в Москву не приезжала? – вскликнул Павел.
– Приезжала, но не так часто, как хотелось бы, – ответила она со вздохом. – Ладно, идем на кухню чай пить. Мне там нравится больше, чем в комнате. Это Маруся любила столик, салфеточки, чашечки фарфоровые, а я не такая утонченная барышня, как видишь. Но уж, какая есть. Не нравлюсь?
– Нравишься, – Павел улыбнулся. – Вы мне все нравитесь.
– Так, так, так, – она скрестила на груди руки. – Вы, господин Гринев, не такой уж простак. Втерлись вначале в доверие к Марусе, потом к Янусе, теперь меня заморочить пытаетесь?
– Тебя не заморочишь, – сказал она. – Ты, Юлька – ураган, сама кого угодно заморочишь.
– Это верно. Присаживайтесь. Какой чай: зеленый, черный, красный?
– А можно кофе?
– Можно, но вначале ответь на вопрос: что ты здесь делаешь? – Юлька испытующе посмотрела на него.
– Я вчера после шампанского решил за руль не садиться, – ответил Павел. – Машину в вашем дворе оставил, а сегодня приехал за ней. Увидел свет, зашел…
– Гениально, – Юлька улыбнулась. – Значит, ты на машине. Время есть?
– Есть.
– Покатай меня по ночной Москве?
– С радостью.
– Обожаю ночные города, – сказала она. – Подсвеченные неоновыми огнями, они становятся другими. Ночь добавляет им таинственное очарование. По дорожным магистралям текут огненные реки. Они разливаются в разные стороны, чтобы наполнить своим теплом вселенную. Пока горят эти огоньки, люди не чувствуют себя одинокими. Мне часто хочется выкрикнуть в ночь:
– Не угасайте! Горите! Живите! Любите! Будьте счастливы!
А у тебя возникают такие желания?
– Нет, – признался Павел. – Я – прагматик. То, о чем ты говоришь, удивительно, но я бы сам никогда до этого не додумался. Ты, Юлька, поэт.
– Вовсе нет, – она покачала головой. – Маруся была поэтом, хотя и отрицала это. Она писала короткие, очень емкие стихи. Изредка их мне маленькой читала, а потом куда-то прятала. Пока я ее тайник не нашла. Мама сказала, что ничего здесь не трогала. Значит, есть надежда, что когда-нибудь я тебе Марусины стихи прочту. А сейчас нас ждет ночная Москва.
Несколько часов они колесили по московским улицам. Павел отметил, что эта прогулка его не утомляет. Он не спешит домой, несмотря на то, что завтра трудный день, что нужно подготовиться к выступлению на ученом совете. Впервые работа отступила на второй план, уступив место радости общения. Радость эта нарастала, переполняя сердце Павла давно забытыми эмоциями. Он почувствовал себя мальчишкой, готовым на шалости. Бесшабашная юность вливалась в его сознание огнями встречных машин, негромкой музыкой, льющейся из приемника и Юлькиным голосом с особым английским акцентом:
– Как удивительно, Павел, что еще позавчера мы друг о друге ничего не знали. А встретились так, словно всю жизнь вместе прожили. Всю жизнь, – и через паузу. – Это Марусина заслуга. Она тебя для меня приготовила. Вернее, для встречи со мной. А мне она с самого рождения фантастическую встречу предрекала. Она верила, что в моей жизни появится такой же человек, как ее профессор Передольский. Она часто о нем рассказывала. Говорила, что он любил ее возвышенно и нежно, а потом уехал в Италию, в Рим и там навсегда остался. А она здесь навсегда осталась, чтобы мы с тобой смогли встретиться. Вот мы и встретились… Который час?
– Полночь.
– О, мама с ума сходит. Поехали домой…
– Спасибо за дивный вечер, – сказал Павел, остановившись у Юлькиного дома. – Можно к тебе завтра заехать?
– Можно, – ответила она. – Приезжай.
– Если хочешь, можем в инете списаться, – предложил Павел.
– Нет, – ответила она резко. – Нет, нет и нет, мне не нужен интернет! У нас в доме его нет. Маруся запретила кабель по стенам тянуть и правильно сделала. А у меня с этим NETom своя история связана, про которую я тебе расскажу в другой раз. Доброй ночи…
Юлька распахнула дверь, крикнула с порога:
– Мамуля, прости. Я…
– Ты с Павлом гуляла, – сказала Янина Сергеевна, улыбнувшись.
– С ним, – Юлька обняла мать. – Он классный, мам. Мне с ним легко, словно я его сто лет знаю. Словно… – она рассмеялась. – Знаешь, самое прекрасное заключается в том, что я от своей NETной любви полностью излечилась, словно ее никогда и не было. Словно не было этих мучительных ожиданий у компьютерного экрана. Не было истерик из-за виртуального жениха ха-ха-ха, который где-то рядом, но чуть-чуть задерживается. Все, Януся, я свободна. Ура! Свобода, легкость, счастье! – Юлька плюхнулась на диван. – А знаешь, милая моя мамочка, что ты Павлуше Гриневу нравишься.
– Я это сразу поняла, – проговорила Янина Сергеевна, сев рядом. – Но секрет, милая моя девочка, в том, что он во мне Марусю увидел и ею восхитился, хотя, может быть, и мной немного.
– Тобой, конечно же, тобой. Ты у меня умница, красавица, – Юлька прижалась к ней. – Как я рада, что мы снова вместе. Я больше никуда не поеду. Здесь останусь. Думаю, такого специалиста, как я, ждут во всех компаниях. Еще и отбиваться от предложений придется…
– Милая моя Юленька, как я рада, что ты выбралась из черного омута, из черного угла, – Янина Сергеевна поцеловала дочь.
– О чем это ты? – Юлька насторожилась.
– Сказку Марусину вспомнила про черный угол, – ответила та.
– Что-то я такой сказки не помню. Рассказывай, – приказала Юлька. Поджала ноги, прижалась к матери. – Я снова маленькая девочка. Я все внимательно выслушаю и запомню, чтобы потом своим деткам рассказать. Слушаю…
– Давным-давно…
– Once upon a time…
– Юлька, будешь перебивать, не стану сказку рассказывать. Не узнаешь ничего про Марусин черный угол, – нарочито строго проговорила Янина Сергеевна.
– Не сердись, Януся. Я больше не буду тебя перебивать, – пообещала Юлька. – Я рот на замочек закрываю, а ключик за высокую гору бросаю. Раз, два, три, я молчу, ты говори!
– По дороге в Муром есть деревни Хмелево и Халино, а между ними – непроходимые, болотистые места. Лес угрюмый, коряги, завалы, бурелом. Кое-где поблескивает вода, и зеленые островки травы манят к себе. Но наступать на такие яркие кочки нельзя, под ними болотная топь, из которой невозможно выбраться. Люди верят, что здесь спят болотные духи. Во сне они храпят, и на поверхности воды появляются пузырьки. Иногда эти пузырьки лопаются, как воздушные шарики, нарушая тишину здешних мест, – так начала Янина Сергеевна Марусину сказку. – Старожилы утверждают, что это место не всегда было таким мрачным и унылым. Раньше здесь был цветущий луг, окруженный редким леском. Тонкие белоствольные березки радовали взгляд. Люди ходили в лесок за дикой малиной, черникой, грибами и шиповником. На лугу росли маки, ромашки, васильки, люпины и дикий хмель. Он-то и стал главным виновником всех бед.
Дело было так: пошли девушки по грибы и ягоды. Все вместе держаться, а одна замешкалась, от подруг отстала. Вдруг слышит голос негромкий:
– Возьми меня с собой, милая девица, я тебе добрую службу сослужу.
Огляделась она, никого нет. А голос опять просит:
– Возьми, возьми.
– Да кто ты такой? – спросила девушка. – Покажись мне.
– Посмотри себе под ноги, – попросил голос.
Девушка опустила голову, увидела у своих ног невзрачный желтовато-зеленый цветок, похожий на еловую шишку, присела на корточки, спросила:
– Ты ли это со мной разговариваешь?
– Я, – ответил цветок. – Меня в народе диким хмелем зовут, но я не такой уж дикий, как обо мне думают. Возьми меня в свою корзинку и домой отнеси. Я помогу твоему самому заветному желанию исполниться.
– Никогда не слышала я, чтобы цветы разговаривали, – покачала головой девушка. – Не знаю, верить твоим словам или нет. Вдруг ты злой дух. Вдруг ты меня обманываешь, – она хотела уйти, но Хмель ее остановил.
– Постой, Галя! – воскликнул он. – Не отказывайся от своего счастья.
– Откуда ты мое имя знаешь? – удивилась девушка.
– Я много чего знаю, – сказал Хмель. – Я тебе добрую службу сослужу, если слушаться меня будешь. Если возьмешь меня с собой, то сегодня же Василий, которого ты любишь, к тебе в гости придет. Не мешкай, сорви меня, пока подруги тебя не опередили. Не упускай возможности самой счастливой стать.
Нагнулась Галя, сорвала хмель, положила в корзину, ягодами сверху присыпала, побежала подружек догонять.
– Где ты была? – спросили девушки. – Мы тебя звали, звали: Галя, Галя, а ты не отвечала.
– Я малину собирала, замечталась, не слышала ваших голосов, – ответила она.
Вернулись девицы домой и малиновое варенье сварили. А Галя сделала малиновый сироп, положила в него цветок хмеля и поставила на окно остывать. Аромат такой вокруг разнесся, что каждый проходящий мимо в Галино окошко заглядывал. Заглянул и Василий. Угостила его Галя малиновым сиропом. Выпил он полную чашку, воскликнул:
– Мастерица ты, Галюша. Сироп твой такой вкусный и ароматный, что пил бы его всю жизнь. Пойдем погуляем на тот лужок, где ты малину собирала. Может, там еще ягоды остались.
– Солнышко скоро скроется, не увидим мы малины, – сказала Галя.
– Увидим, если хорошо смотреть будем, – улыбнулся Василий. – Или ты темноты боишься?
– Ничего я не боюсь, – Галя набросила на плечи цветной платок, пошла с Василием на луг.
Солнышко за горизонт закатилось, вместо него луна вышла. В лунном свете все изменилось до неузнаваемости. Луг стал похож на реку, тонкие березки – на стражей, охраняющих запретную территорию. Неподалеку ухнул филин. Гале послышалось, что он крикнул:
– Уходите, уходите, уходите…
– Испугалась, небось? – спросил Василий, усмехнувшись.
– Нет, – ответила она, а у самой сердце в пятки ушло.
– Тебе нечего бояться, когда рядом такой смельчак, как я! – заявил он с гордостью. – Я – самый ловкий, самый сильный, самый смелый и самый красивый. Повезло тебе, Галинка, что такой парень тебя гулять позвал.
– Если бы я знала, что ты – такой хвастун и зазнайка, ни за что бы с тобой не пошла, – сказала Галя.
– Ах, вот оно что? – Василий нахмурился. – Да знаешь ли ты, что все парни в деревне над тобой смеются, Халей тебя зовут? Я тебя ночью гулять позвал специально, чтобы уродства твоего не видеть. Да ты…
Галя не стала обидные речи слушать, убежала. Но не домой, а на ту кочку, где хмель сорвала. Села она на траву, лицо руками зарыла, всхлипнула:
– Зачем ты, Хмель, меня обманул? Зачем надо мной посмеялся?
– Не ругай меня, Галя, – послышался рядом голос Хмеля.
Подняла она голову, увидела старичка, встала, поклонилась ему.
– Здравствуйте, дедушка.
– Здравствуй, милая. Только я не дедушка, а – тот самый цветок хмеля, который ты сорвала и в малиновый сироп бросила, – сказал он с улыбкой. – Ты, Галя, мне помогла человеческий облик обрести. За это я тебя отблагодарю. Ты станешь первой красавицей. От парней отбоя не будет.
– Ты мне уже обещал Василия приворожить, да обманул, – сказала Галя строго. – Не хочу тебя больше слушать. Не верю я твоим словам.
– Поверь мне еще раз, – попросил старичок. – Возьми скорее букет хмеля, брось его в малиновый сироп, а утром увидишь, что будет. Бери, бери, не сомневайся. Да помни, чтобы звание первой красавицы сохранить, должна ты будешь парней в черный угол посылать. Если истинная у них любовь, выполнят они твой приказ.
Хмель исчез, а Галя с букетом цветов домой побежала. Всю ночь варила она сироп, а под утро крепко уснула. Да сон ее недолгим был. Чуть свет Василий прибежал прощения просить. В ноги Гале бухнулся:
– Прости, милая Галюша. Видно, бес меня вчера попутал. Наговорил тебе того, чего и сам не хотел. Прости. Забудь слова мои. Знай, что лучше тебя нет никого в нашей деревне. Люблю тебя больше жизни. Любой приказ твой готов выполнить, чтобы вину свою искупить.
– Раз ты готов любой приказ выполнять, так пойди в лес, найди там черный угол и принеси из него горсть земли, – приказала она.
– Да где же я этот чертов угол отыщу? – воскликнул Василий. – В нашем лесу никаких черных углов нет, и отродясь не было. Придумай другую загадку, милая.
– Не стану я другие загадки придумывать, – Галя ножкой топнула. – Иди, ищи черный угол. Когда найдешь и принесёшь мне из него земли, тогда я за тебя замуж выйду.
Ушел Василий и пропал. А в Галин дом кавалеры зачастили. Всем хотелось малинового хмельного сиропа отведать. Галя никому не отказывала. Напоит парня сиропом и в лес оправляет искать черный угол. Уходит он и назад не возвращается. Переполошились девицы, набросились на Галю:
– Ты зачем наших женихов привораживаешь? Зачем их в лес отправляешь? Не заключила ли ты союз с лесным духом? Уходи-ка ты сама в лес искать свой чертов черный угол. Уходи и назад без наших женихов не возвращайся.
Выгнали они Галю из деревни. Пришлось ей в лес идти на то место, где она с Хмелем повстречалась. Села Галя на кочку и горько заплакала.
– Полно, слезы лить, краса моя, – сказал Хмель, появившись перед ней в облике красивого парня. – Выходи лучше за меня замуж.
– Выйду, если покажешь мне, где здесь в лесу черный угол, в котором все парни пропадают, – сказала она.
– Да вот же он, – воскликнул Хмель, топнув ногой. Все загудело, задрожало, земля качнулась, вверх ногами перевернулась.
Галя от страха онемела. Сидит на кочке во все глаза по сторонам смотрит и леса своего не узнает. Вместо зеленой травки кругом топь болотная. Вместо шиповника и малины – коряги да трухлявые пни.
– Что такое произошло? Куда красота лесная подевалась? – закричала она. – Где я?
– Ты, милая, в доме моем, который люди чертовым углом зовут, – ответил Хмель с гордостью. – Отправляя парней на поиски черного угла, ты, Галя, помогла мне человеческий облик обрести. Через тебя я силу получил. В благодарность за твою услугу я тебя своей верной помощницей сделаю. С сегодняшнего дня тебя станут звать русальницей Халей. Люди будут приходить сюда твоей красотой полюбоваться, а я их в коряги да пни превращать стану. Ох, и заживем мы с тобой!
– Не буду я тебе больше помогать, – крикнула Галя. – Отпусти всех парней и убирайся прочь отсюда.
– Что это ты тут раскомандовалась? – в глазах Хмеля загорелись злые огоньки. – Я тебя своей помощницей назвал не для того, чтобы ты приказывала. Твое дело хмельной сироп варить, людей в болото заманивать и помнить, что из моего чертого угла выхода нет. Еще никому не удалось отсюда выбраться. Никому, ясно?
– А я выберусь, – заявила Галя решительно.
– Попробуй, – Хмель рассмеялся и исчез.
В ту же самую минуту над землей сгустился туман, да такой сильный, что в трех шагах ничего нельзя было разглядеть.
– Господи, помоги! – взмолилась Галя. – Не знала я, что Хмель злое дело задумал. Прости меня, Господи.
Туман чуть рассеялся. Галя увидела белую сову, которая сделала круг над ее головой и приказала:
– Иди за мной и под ноги не смотри. Если голову вниз опустишь, пропадешь.
Сова полетела вперед, Галя пошла за ней, ускоряя шаг.
Когда туман совершенно рассеялся, Галя увидела свой дом. Оглянулась назад и ахнула. Позади – высокий непроходимый лес до самых небес.
– Беги скорей домой, пока болотный Жиж не бросился за тобой в погоню, – приказала Сова. – Дома вылей весь хмельной сироп, а остатки хмеля сожги в печке и никого больше в черный угол не посылай.
– Спасибо тебе за помощь, матушка Сова. Я всем в деревне расскажу про злого Жижа болотного и про хмель, чтобы никто больше в беду не попал, – пообещала Галя и побежала домой.
С тех пор злится Жиж на совушек. Отомстить им хочет. Ведь, если бы матушка Сова не помогла Гале, ни за что бы она из чертового угла не выбралась и стала бы русальницей Халей верной помощницей болотного духа. Никто бы тогда не узнал, что зеленые островки – это топь болотная. Что Жиж на разные ухищрения пускается, чтобы заманить людей в свое болото. То он зайчиком больным прикинется, то глухарем или куропаткой, то лисичкой с перебитой лапкой, то черничником станет или земляничной поляной. Издали все красиво выглядит, люди, видя эту красоту, бегут к полянке, а она от них убегает, манит за собой в чертов угол.
Чтобы не заблудиться в лесу и в лапы Жижа болотного не угодить, нужно внимательным быть, по сторонам смотреть и слушать птичьи голоса. Если птички звонко поют, и солнышко ярко светит, значит, все хорошо. Если тишина в лесу, а вокруг много сухих деревьев, пеньков и коряг, значит, нехорошее это место, быстрее из него выбираться нужно, – закончила сказку Янина Сергеевна.
– Все понятно, – сказала Юлька. – Чтобы в беду не попасть, я должна прислушиваться к советам мудрой совушки Яниночки. Убаюкала меня твоя Марусина сказка, пойду в кровать, – потянулась. – Да, я Павлуше сказала, что ты здесь не живешь.
– Ясно. Завтра перееду в свою квартиру, – пообещала Янина Сергеевна. – Хотя, если честно, мне здесь больше нравится. Здесь, в Марусиной квартире, еще витает дух старой Москвы, дух аристократизма с легким налетом современности. Все, к чему не прикоснись, история. И эти обои, и старинный шкаф – шифоньер со скрипучими дверцами, и бархатные портьеры, и диван, и книги, которым уже по двести лет. По двести!!! Фантастика, – улыбнулась. – Ладно, иди спать. Приятных тебе снов, моя дорогая.
– И тебе…
Павел позвонил Юльке в полдень.
– Привет, какие планы на вечер?
– Грандиозные, – ответила она. – А у тебя?
– Хотел пригласить тебя в театр.
– Отлично. Где встретимся?
– Могу заехать за тобой часов в пять.
– Замечательно. К пяти буду готова.
Юлька посмотрела на Янину Сергеевну и торжественным тоном сообщила:
– Меня пригласили в театр!
– Я даже знаю кто, – сказала Янина Сергеевна. – Павел. Да?
– Ну, вот ты всегда так. Сразу раз, и готов ответ, – Юлька насупилась. – Могла бы для приличия задать мне пару наводящих вопросов.
– Что будете смотреть?
– Не знаю. Если честно, мне все равно, что. Главное не в названии пьесы, а в том, что Павел позвал меня в театр!!! Романтично. Да?
– Романтично, – Янина Сергеевна улыбнулась. – Только боюсь, как бы вашу романтику не испортили какой-нибудь низкопробной вещицей, которыми сейчас так увлечена театральная богема.
– Павел к богеме не относится, поэтому он выбрал нечто особенное, – проговорила Юлька мечтательно. – Не переживай, а лучше посоветуй, что мне надеть на первое свидание.
– Маленькое черное платье с ниткой белого жемчуга, – сказала Янина Сергеевна.
– Нет, это слишком, – Юлька покачала головой. – Если я его надену, Павлуша лишится чувств.
– Не болтай, болтушка, – Янина Сергеевна рассмеялась. – Надевай это платье и туфли на каблуке. Сама же сказала, что у вас романтическое свидание.
– Ну, хорошо, хорошо, хорошо, – сказала Юлька. – На наше первое свидание я надену черное платье-футляр.
Когда из Юлькиного подъезда вышла длинноногая фотомодель и подошла к машине, Павел растерялся. Он не сразу узнал в этой красотке внучку Матильды.
– Господин Гринев, вы ждете Юлию Оболенскую? – спросила модель. – Так вот, она не придет, потому что она уже здесь, – распахнула дверцу, села. – Привет.
– Юлька?! Я убит… сражен наповал, – признался Павел.
– Замечательно. Значит, в театр мне ехать не с кем. Я предупреждала Янусю, что господин Гринев упадет в обморок. А она уверила меня, что он – стойкий оловянный солдатик, и ничего подобного с ним не случится. А он… – она рассмеялась. – Рада тебя видеть. Спасибо, что в театр позвал, что оценил мои старания. У тебя такой вид был, словно к тебе в машину Анджелина Джоли уселась, а не русская девочка Юля. Знаешь, я себя настоящей королевой почувствовала. Мной еще никто так не восхищался. Вы, господин Гринев, первый, но надеюсь не последний. Поехали.
– Юлька, ты – подарок судьбы, – проговорил Павел, поцеловав ее руку.
Она растерялась. Часто-часто захлопала ресницами, спросила:
– Ты это зачем?
– Я… Прости, если обидел, но я…
– Поедем уже, а то мама в окно смотрит, – попросила Юлька.
Несколько минут ехали молча. Юлька заговорила первой.
– Ты, Павлуша, меня врасплох застал. Вернее ты мою заветную мечту угадал. Я хотела, чтобы мне кавалер руку поцеловал. Хотела понять, что в этом такого особенного, почему раньше такое прикосновение сравнивали с объяснением в любви. Поняла, – повернула голову, посмотрела на Павла. – Это и впрямь нечто потрясающее. Я убита. И вы, господин Гринев, везете в театр мою служанку.
– Может ну его этот театр, раз мы оба убиты. Давай поедем в излучину Москвы-реки, – предложил Павел.
– Поехали, – охотно согласилась Юлька. – Это мудрый выход из нашего положения, потому что я ни о чем не хочу думать, кроме… – посмотрела на свою руку. – Кроме…
Они оставили машину, пошли гулять по набережной. Стояла удивительная осенняя пора, теплая, солнечная, разноцветная. Павел взял Юльку под руку, сжал ее ладонь в своих ладонях, сказал:
– Я тоже много думал об особом значении такого поцелуя, считал его пижонством. А тебя увидел, и понял, что хочу целовать твои руки, твои тонкие пальчики и ладони, и замирать от счастья.
– Пашка, что ты со мной делаешь? – простонала она, когда он прикоснулся губами к ее ладони. – Я сейчас разревусь, и ты меня успокоить не сможешь. Я…
Он крепко обнял ее, сказал:
– Плакать от счастья – наслаждение. Плачь, если хочется.
– Вот еще, что выдумал! – воскликнула Юлька, вырвавшись из его объятий. – Сам плачь, если хочется. А я, я… – присела на корточки, подбросила вверх охапку листьев, рассмеялась. – Как хорошо, какое чудо! Догоняйте, господин Гринев…
Они пробыли у реки до позднего вечера. Юлька рассказала Павлу о том, как запуталась в сети NET, общаясь с парнем, через письма. Их знакомство началось весьма прозаично: он поставил смайлик возле одной из ее фотографий и предложил переписываться. Она ответила не сразу, но потом, когда завязался их виртуальный роман, пожалела, что оттягивала время. Письма, которые писал ей Глен, были удивительными. Она перечитывала их по несколько раз.
Через полгода он наконец-то предложил встретиться. Тут-то и выяснилось, что живут они на разных континентах: он в Америке, она – в Англии и встретиться им можно только в России, потому что оба они – русские. Они выбрали для встречи Рождественские каникулы, обсудили все детали. Глен нашел рейс, который прилетает в то же самое время, что и Юлькин. Они должны были встретиться в Шереметьево и вместе поехать домой. Но… никаких рейсов из Манчестера в Шереметьево не было не только в день Юлькиного прилета, а вообще никогда.
Она написала Глену гневное письмо. Он извинился за непонимание, возникшее между ними. Оказывается, он думал, что сможет прилететь в Москву из Мичигана, но все оказалось намного сложней, и ему пришлось искать стыковочные рейсы, но время уже ушло, и он прилетит чуть позже назначенного срока. Он даже прислал Юльке копию своего авиабилета. Тогда она не обратила внимания на то, что Манчестер и Мичиган разные города. Ей было важно, что у Глена есть билет, и они скоро увидятся. Она считала часы до их встречи. Но… Встретиться они не смогли, потому что за день до вылета Глен угодил в какую-то переделку, о которой обещал рассказать потом.
На ее вопрос: когда это произойдет? Он ответил:
– По прогнозу врачей, через месяц. Я сейчас лежу на больничной койке в гипсе и выполняю все предписанное ими. Спорить с эскулапами не приходится, потому что они сотворили чудо, вернув меня к жизни. Я благодарю судьбу за то, что эти люди оказались рядом. Я им верю и надеюсь, что ты, Юленька, меня дождешься.
Но… – Юлька саркастически ухмыльнулась. – Через месяц, как ты, наверное, догадался, возникли новые преграды, и мы так и не смогли встретиться.
Больше года Глен кормил меня обещаниями, а потом признался в том, что он – человек в возрасте, у которого есть жена, трое детей и пятеро внуков. Он бы и дальше писал мне письма, если бы жена не увидела их переписку и не устроила грандиозный скандал.
В финале своего исповедального письма он сделал приписку: «когда все страсти утихнут, буду рад поболтать с тобой, милая моя девочка». Мерзавец. Я была вне себя. Написала ему, что он не Глен, а лгун, мертвый, смердящий лгун, что он умер не только для меня, но и для всего мира. Я удалила все его письма и прекратила выходить в NET. Меня там больше нет и никогда не будет. Ни-ког-да…
– У меня тоже была похожая история, – сказал Павел. – Но моя подруга Амалия не стала объяснять причину своего странного поведения, а просто растворилась в просторах интернета, как соль в воде.
– Слушай, а может, нам с тобой писал один и тот же человек? – выдвинула свое предположение Юлька. – Давай проверим адреса. Ты можешь взломать чужую почту?
– Могу, – сказал Павел. – Только, зачем? Наших виртуальных возлюбленных нет, они мертвы. Не будем раскапывать старые могилы. Лучше пойдем вперед, взявшись за руки. Как тебе такая идея?
– Ты делаешь мне предложение? – спросила Юлька.
– Я предлагаю тебе быть вместе, – ответил он.
– Ясно. Могу обдумать?
– Конечно…
– Как прошел вечер? Спектакль понравился? – спросила Янина Сергеевна, когда Юлька вернулась домой.
– В театр мы не попали, – Юлька сбросила туфли. – А вот ноги мои от этих каблуков устали. Если бы я знала, что мы столько ходить будем, лучше бы кроссовки надела. Пойдем чай пить.
– Ты сегодня не слишком многословна, дочь моя, – Янина Сергеевна поставила перед Юлькой чашку. – Что-то случилось?
Она сделала несколько глотков, ответила:
– Да. Сегодня закат розовый, как персик, манил нас чудесами. И я поняла, что важнее любви ничего на свете нет.
– Интересно, – брови Янины Сергеевны взлетели вверх.
– Я говорю не о физической близости, а о притяжении сердец и единении душ, – пояснила Юлька. – Знаешь, оказывается у нас с Пашкой много общего, хоть он и старше меня на пять лет.
– Ты уже и это выяснила? – Янина Сергеевна улыбнулась.
– Конечно. Должна же я знать, сколько лет моему будущему мужу, – ответила Юлька в свойственной ей вызывающей манере. – Не смотри на меня с таким удивлением. Сегодня Павел сделал мне предложение. А я решила над ним поразмышлять. С тобой, опять же, посоветоваться. Что скажешь?
Янина Сергеевна поднялась, пошла в комнату.
– Мам, не уходи от ответа, – крикнула ей Юлька.
– Я от него не ухожу, – ответила та из комнаты. – Я как раз за ним и пошла. Вот, держи.
Она протянула Юльке конверт, на котором красивым почерком было написано: «Милой моей девочке Юлечке».
– Так, вы решили меня окончательно добить. Сначала Пашка, теперь мамашка, – проговорила Юлька, шмыгнув носом.
– Я здесь ни при чем, – Янина Сергеевна виновато улыбнулась. – Это Марусино письмо. Она просила вручить его тебе в самый ответственный момент. Думаю, что сегодня как раз самое время.
– Могла бы немного подождать, – пробурчала Юлька. – Нельзя сразу столько на мою голову наваливать. Я же маленькая, худенькая, слабенькая, на тинейджера похожа, а вы… Я сейчас разревусь и до самого утра не успокоюсь.
– Плачь сколько захочется, – Янина Сергеевна обняла дочь. – Слезы очищают душу.
Юлька вздохнула, распечатала конверт, прочла:
– Дорогая моя Юлечка, любимая моя девочка! Желаю тебе вечной любви. Вечной настолько, насколько возможно понятие вечности в мире, где все конечно. Но не будем думать об этой конечности, по крайней мере, сейчас, когда все так прекрасно. Ты достойна счастья и любви, моя милая. На твою долю выпало немало испытаний. Но без трудностей невозможно прожить. К тому же, за годы страданий нам воздается радостью. Верю, что ты эту радость обретешь. Мне очень хочется, чтобы твоим избранником стал Павлуша Гринев – мой ученик. Он добрый, застенчивый человек с чистой душой. Я называю его – взрослый ребенок, милый мальчик. Мне с ним легко.
Он физик, но почему-то решил заняться естествознанием. Объяснил свою прихоть желанием достичь совершенства. Прелесть какая!!! В голове у современного юноши мысли не о деньгах, власти и славе, а о совершенстве!!!
На мой вопрос: можно ли достичь совершенства в несовершенном мире, он ответил:
– Наверное, нет, но я все равно буду к нему стремиться.
И я верю, что он цели своей добьется, потому что он не стоит на месте, а движется вперед. Умница. Думаю, в жизни он не подведет. Он надежный, обязательный, пунктуальный и очень чуткий человек. Порой мне кажется, что он мысли умеет читать. Я о чем-то подумаю, и он тут же выполняет. Радуется потом, как ребенок, что сумел мне так неожиданно угодить. Я его полюбила всей душой. Думаю, и ты, Юляшка, его полюбишь. Желаю этого. Благословляю ваш союз. Твоя бабуся Маруся. Целую и храни вас Боже…
Юлька положила письмо на стол, посмотрела на Янину Сергеевну, хмыкнула:
– Маруся Пашку так расписала, что мне аж не по себе стало. Как я, такая мелкая Юляшка-неваляшка, смогу к такой величине подступиться?
– Не принижай себя, – сказала Янина Сергеевна. – Ты прекрасно знаешь, что все перечисленные Марусей качества есть и у тебя. Не ты ли сама пару минут назад говорила о том, что вы с Павлом похожи.
– Не я, – Юлька насупилась.
– Юля… – Янина Сергеевна попыталась заглянуть в глаза дочери.
– Ну, да, да, мне с ним хорошо, – воскликнула она. – Но разве можно за три дня понять, какой он человек на самом деле. Должно пройти время. Месяц, а лучше три, чтобы во всем разобраться. Сейчас у нас состояние эйфории, праздника. Мы счастливы, беззаботны, поэтому видим мир ярким, красивым, цветущим. А что произойдет, когда облетят листья и завянут цветы, узнать невозможно. Невозможно до тех пор, пока не наступит время увядания. Тебе ли не знать о превратностях семейной жизни? Два развода – это испытание, да еще какое. Ты должна меня предостерегать от необдуманных решений. А ты?
– Я предоставляю тебе право выбора, – ответила Янина Сергеевна.
– Молодец, брависсимо! Бросаешь меня в бушующий океан, выбрасываешь меня за борт корабля. Утонешь – туда тебе и дорога, выплывешь – молодец, – Юлька просверлила мать строгим взглядом. – Не ожидала от тебя такого. Ты же моя мать. Мать моя женщина…
– Юля, ты – взрослый самостоятельный человек. Ты с десяти лет все решаешь сама. Тебя раздражают советы старших, мои советы, поэтому я от них и воздерживаюсь, – прервала ее тираду Янина Сергеевна. – Но, если ты хочешь знать мое мнение, то я его выскажу.
– Выскажи, – Юлька скрестила на груди руки. – Уж будь добра.
– Павел – приятный молодой человек, но я не склонна, как Маруся, петь ему дифирамбы, – проговорила Янина Сергеевна, усевшись так же, как Юлька. – Если он такой пунктуальный и внимательный, почему же он не пришел к ней через две недели, как обещал?
– Не мог, были срочные дела, уезжал в командировку, – попыталась защитить его Юлька.
– Почему не позвонил?
– Маруся не давала никому номер своего телефона, ты же знаешь.
– Ну, да, – Янина Сергеевна потерла виски. – Просто Маруся его ждала до последнего мига. Все спрашивала: «Что, Павлуша не приходил? А, ну да, до воскресенья еще далеко». Я на этого неизвестного Павлушу злилась ужасно. Заочно его невзлюбила. А когда он появился на пороге с букетом белых роз, обмякла. Простила. Потом, когда на кладбище услышала, как он с Марусей разговаривает, позвала его к нам. Совсем забыла, что ты прилетаешь.
– Болтушка, – Юлька улыбнулась. – Ничего ты не забыла. Ты мне каждый день звонила и уточняла дату и время прилета. И когда ты Павлушу в гости звала, ты уже все просчитала, я же по глазам вижу. А теперь, когда так все обернулось, испугалась, сдрейфила.
– Вовсе нет, просто мне не хочется, чтобы ты мои ошибки повторяла, – ответила Янина Сергеевна.
– Так, так, так, – Юлька насторожилась. – Эту сказку я еще не слышала, рассказывай.
– Давай завтра… – Янина Сергеевна встала из-за стола. – Время позднее, спать пора.
– Я же не усну, если не узнаю то, что ты так долго от меня скрывала. Януся, выкладывай все сегодня. Ну, пожалуйста, пожалуйста, – Юлька вскочила, прижалась к матери. – Ну?!
– Ну, хорошо, хорошо… – сдалась та.
Янина Сергеевна
– После института меня распределили в издательство журнала «Работница», в редакторский отдел. Я правила чужие ошибки и мечтала написать роман о современной девушке, попавшей в восемнадцатый век. Порой фантазия так захватывала меня, что я забывала о своей работе. Сидела с отрешенным видом и смотрела между строк.
– Товарищ Оболенская снова в полете, – говорил начальник отдела, постукивая по рукописям, лежащим передо мной. – Работа не ждет, не ждет. Если не прекратится полет, то премия твоя, Янинка, прощальную песню скоро споет. Останешься без денежек…
Я спохватывалась и погружалась в работу. А дома жаловалась Марусе на упреки и придирки, которые мне приходится терпеть. Однажды она сказала:
– Стоп. Давай прекратим поток негативной информации. Давай дома будем говорить о хорошем. Что нового, интересного было у тебя сегодня?
– Ничего, – ответила я. – Рутина.
– А если как следует поразмышлять? – Маруся хитро улыбнулась. – Неужели в стопке статей не нашлось того, что тебя заинтересовало?
– Ничего такого интересного не было, – буркнула я.
– Значит, плохо смотрела, – вынесла она свой вердикт.
Я задумалась над ее словами, и поняла, что я ничего кроме ошибок в текстах не вижу. Но исправлять ошибки – это лишь часть моей работы. Основная же моя задача – вникать в смысл написанного автором текста и, если нужно, немного его подправлять, редактировать не искажая смысл. А если так, то моя работа может приносить радость.
С этого момента все изменилось. Я стала другой. Начальник отдела это отметил, выписал мне премию и повысил в должности. Теперь я не только правила тексты, но и встречалась с авторами. Мне выделили небольшую отдельную комнатенку, которую мы с Марусей окрестили кабинетиком.
Однажды в мой кабинетик вошел высоченный господин, одетый в дорогое драповое пальто. На шее – шелковый шарф – неслыханная роскошь по тем временам. В наших магазинах почти ничего не продавалось. Все – из-под прилавка, по знакомству, с дикой переплатой. Если что-то на прилавке вдруг появлялось, то выстраивались громаднейшие очереди. Людям было не важно, что продают, главное – продают и это надо брать сейчас, потому что потом ничего не будет. Время жуткого дефицита делало нас похожими друг на друга: одинаковые кофточки, юбочки, пальто, туфли. А у вошедшего человека все было другим, не нашим, не советским. И пахло от него не одеколоном Шипр, любимым и единственным одеколоном всех советских мужчин, а каким-то неизвестным мне одеколоном. Мой кабинетик моментально пропитался этим ненашим ароматом.
– Зачем ко мне пришел этот барин? – подумала я, подняв голову от бумаг.
– О, какая неожиданность! – воскликнул он, остановившись на пороге. Его лицо озарила улыбка.
Он снял свое дорогое пальто, небрежно бросил его на стул, стоявший у двери. Стул был таким древним, что не выдержал и развалился. Пальто рухнуло на пол. Я ойкнула, вскочила из-за стола со словами извинения.
– Вы здесь ни при чем, – сказал он, подняв пальто, встряхнул его пару раз, рассмеялся. – Я на слона в посудной лавке похож. Пришел и все разгромил. Но этот старик свое отслужил, – он показал на стул. – Забудем о нем. Поговорим о странностях любви. Присаживайтесь.
Он усадил меня на стул для посетителей, а сам сел на мое место, скрестил на груди руки и театральным голосом проговорил:
– Я к вам пришел, «чего же боле, что я могу еще сказать?» – подался вперед. – А сказать я могу очень-очень много. И главное, я хочу говорить. «Слушайте, товарищи потомки, агитатора, горлана, главаря!» Надеюсь, вы были прилежной ученицей, и понимаете, что я цитирую Маяковского? Мне вас рекомендовали, как опытного редактора, но забыли предупредить, что вы – сама юность. Вы – тургеневская героиня, барышня из прошлого века. И фамилия у вас соответствующая – Оболенская. Вот только с именем небольшой прокол, Янина – это откуда-то из другой оперы. Вас должны были Дарьей или Екатериной назвать. Не досмотрели ваши предки. Ну, да ладно. Ошибки прошлого не исправить, а вот мою рукопись подкорректировать не только можно, но просто необходимо. Вы согласны, душа моя? За работу я вам заплачу, потому что делать мы ее будем в отрыве от производства, чтобы ваша основная работа не пострадала, – он хлопнул ладонью по пачке статей, лежащих на столе, поднялся. – Если вы готовы к сотрудничеству, то увидимся в шесть часов вечера у проходной. Вы ведь в шесть заканчиваете?
– Да, – проговорила я еле слышно. Его напористость повергла меня в шок.
– Значит, увидимся в восемнадцать ноль-ноль, – сказал он, шагнув за порог. Остановился, повернулся. – Вы не спросили мое имя. Спешу исправить эту оплошность. Я – Казимир Алмазов, – взял мою руку, поднес ее к губам, чуть-чуть коснулся моих пальцев, прикрыл глаза и тут же их распахнул. – Это шутка. Меня зовут Мирослав Гриневский – поэт, публицист. Все остальное потом, при встрече, – еще раз коснулся губами моих пальцев, ушел.
А я еще долго сидела с отсутствующим взглядом и пыталась придти в себя. Надо мной пронесся ураган, который перевернул все вверх ногами. Я понимала, что эта встреча открывает новую страницу в моей жизни, и ужасно боялась этих изменений. Неизвестность страшит нас, но она же неизменно заставляет нас двигаться вперед. Я смотрела на свою руку, которую поцеловал барин, и думала о новых чувствах, возникших в моей душе от прикосновения его теплых чуть влажных губ. Мне хотелось, чтобы он вернулся, чтобы снова поцеловал мою руку. Когда распахнулась дверь, лицо мое залила краска стыда. Слезы были готовы брызнуть из глаз из-за того, что я не знала, как вести себя с этим господином. К счастью в кабинетик вошел не он, а мой начальник.
– Убита наповал или ранена? – спросил он участливо.
Я пожала плечами. Он оживился.
– Не робей, Оболенская, и не такие горы сдвигали.
– Иван Иванович, это вы его ко мне прислали? – спросила я. – Зачем?
Он плотно закрыл дверь, нагнулся ко мне, заговорил шепотом:
– Мне его больше не к кому было послать. Сама пойми, у Тамары Семеновны семья, дети. У Лидии Авдеевны и того хуже. Михеева – работник некудышный. А ты, Яниночка, – молодец, – выпрямился, улыбнулся, голос стал обычным. – Если честно, мне этого Алмазова огорошить захотелось. Он-то думал, что у нас тут – дом престарелых, а мы ему – вот вам молодость, задор, обаяние! Знай наших работниц из «Работницы». Выше нос, Оболенская. Ты ведь ему отказала, да?
– Нет. Я, Иван Иванович, слова не смогла вставить, – призналась я. – Он вошел, сломал стул, уселся на мое место, а потом ушел, сообщив, что будет ждать меня после работы у проходной.
– Отлично, – Иван Иванович потер руки. – Он тебя в шесть будет ждать, а ты в пять уйдешь. Я тебя отпускаю на час раньше. Уяснила? Мы этого заморского гостя вокруг пальца обведем. Обведем, Янинка.
Мне совсем не хотелось участвовать в игре, которую затевал Иван Иванович, но отступать было поздно. Ровно в пять часов начальник заглянул в мою дверь и строгим голосом приказал очистить помещение. Я поднялась и ушла с работы на час раньше.
Но возле дверей метро столкнулась с Гриневским. Он несказанно обрадовался.
– Как хорошо, что вас уже отпустили! – воскликнул он. Взял меня за руку и не отпускал до тех пор, пока мы не приехали на Арбат.
Он привел меня в ресторан Прага. Дверь нам открыл швейцар. Гардеробщик выбежал навстречу, помог снять пальто. Я настолько растерялась от помпезности, в которой мы очутились, что боялась сделать лишнее движение. Мне было страшно ступать по коврам. Я стеснялась своей скромной одежды.
– Милая моя, вы ведь Оболенская, вот и будьте ею, – приказал Гриневский, взяв меня под руку. – Все эти люди наши слуги. Слуги, запомните это, Янина.
Мы вошли в зал, сели за столик, специально для нас приготовленный. Подбежал официант, с подобострастной улыбкой спросил:
– Что изволите, сударыня?
– Я уже сделал заказ, – сказал Гриневский металлическим голосом. – Ступайте, милейший. У нас секретный разговор.
Официант исчез. Гриневский положил свою руку поверх моей, проговорил:
– Мы с вами, дорогая, избранники богов, запомните это и никого не бойтесь. Пусть люди встречают нас по одежке, но мы-то с вами знаем, что главное не в этом. Главное – чистота помыслов и просветленный ум. Мы с вами чисты и умны. А какие они – не известно. Поэтому забудем обо всем на свете и займемся обсуждением моего предложения. Итак, я прошу вас стать редактором моей книги «Грани». Вначале я хотел назвать ее «Грани алмаза Казимира Алмазова», но потом решил быть скромнее и оставил только слово «грани». Имя Казимир Алмазов и так будет красоваться на обложке. Ваша задача, моя девочка, написать хорошую рецензию, отыскать все ошибки: и орфографические, и стилистические. Задача не слишком сложная, но хорошо оплачиваемая. За нее вы получите пять ваших окладов и возможность одеваться в валютных магазинах. Идет? – и, не дождавшись моего ответа. – Я знал, что мы поладим. Шампанского!
Официант словно ждал этого приказа. Подбежал с ведерком, снял фольгу, откупорил бутылку. Пробка с грохотом взлетела в потолок, зашипел, запенился золотой напиток, заблестел в хрустальных бокалах.
– Я не буду пить! – выпалила я.
– Вы хотите меня обидеть? – он подался вперед. – Тогда ударьте меня по щеке, это будет честнее. Я еще ни разу не получал пощечин от юных красавиц. Ну, смелее…
Я взяла бокал и выпила его залпом. Он рассмеялся.
– Ай, да умница. Люблю отчаянных девчонок. Налейте нам еще.
Шампанское вскружило мне голову и помогло расслабиться. Зажатость уступила место игривости. Я разговорилась. Гриневский от души смеялся, слушая мой юношеский бред. Потом играла музыка, и мы танцевали. Мне было приятно прижиматься к нему, вдыхать незнакомо-знакомый аромат его одеколона и представлять себя барышней, живущей в другом веке.
Мы пробыли в ресторане достаточно долго, ни ему, ни мне не хотелось расставаться. До моего дома мы шли пешком. Нам подмигивали фонари и махали ветками деревья. Привычный мир стал другим, и я верила, что теперь так будет всегда. Мы остановились у моего подъезда. Он поцеловал меня в щеку, вручил увесистую папку с рукописью, пообещал прийти через неделю.
Когда я вошла в квартиру, Маруся строго на меня посмотрела и укоризненно проговорила:
– Запомни, дочь моя, женский алкоголизм неизлечим.
– Маруся, прекрати читать нотации. Сейчас не самое подходящее время для нравоучений, – сказал отец, помогая мне снять сапожки. – Забери у нее вещи и проводи в ванную. Завтра отчитаешь, если захочется.
Папа прекрасно знал, что утром Марусе будет некогда читать нотации. Она уходила из дома самой первой. Следом за ней уходил он, а потом убегала я. Вечером про мое плохое поведение никто уже не вспоминал. Жизнь потекла в привычном ритме. Исключением стала рукопись Гриневского, в которую я погружалась с головой.
Через неделю мы снова сидели в ресторане «Прага», пили шампанское, танцевали. Мы прижимались друг к другу так, словно боялись потерять равновесие. А потом он уткнулся губами в мою шею и зашептал:
– Поедем ко мне. Я с ума схожу, с ума…
– И ты поехала?! – воскликнула Юлька, подпрыгнув на стуле. Янина Сергеевна закрыла лицо ладонями. – Боже мой, мама скажи еще, что этот Казимир – мой отец.
– Да, он – твой биологический отец, – проговорила Янина Сергеевна, убрав руки от лица. – Когда я сказала ему, что беременна, он обрадовался. Встал передо мной на колени, поцеловал меня в живот, прошептал:
– Ангел, ангел мой, счастье мое, Яниночка, благодарю тебя за это чудо, за этот дар, посланный нам с небес. Мальчика мы назовем Юрочкой, а девочку Дашкой, Дарьей. Люблю это имя. И звучит красиво, Дарья Мирославовна Гриневская! – поднялся. – Ты береги себя и малыша, пока меня не будет. Я должен уехать на пару недель. А вернусь, мы сразу распишемся, сразу же, в тот же день. Закатим пир такой, что вся «Прага» ходуном ходить будет. Ах, Яниночка милая, как хорошо-то!
Он подхватил меня на руки и долго-долго кружил. Когда он наконец-то остановился, я спросила:
– Когда ты уезжаешь?
– Завтра… Завтра рано утром. Очень-очень рано, поэтому тебе лучше поехать домой, чтобы хорошенько выспаться. Тебе теперь нужно режим соблюдать: много гулять, хорошо кушать и хорошо спать, чтобы наш малыш вырос крепким и здоровым, – он прижал меня к груди. – Две недели быстро пролетят, вот увидишь. Ты главное жди и ни о чем плохом не думай. Я люблю тебя больше жизни. Ты – мой ангел хранитель, моя судьба, – отстранился. В глазах слезы. Поцеловал меня в лоб. – Я сейчас машину вызову. И вот деньги, чтобы ты себе ни в чем не отказывала. Покупай продукты на рынке, не экономь. И почаще с малышом разговаривай. Он уже все-все понимает и слышит, – присел на корточки, поцеловал меня в живот, сказал с нежностью:
– Люблю тебя, мой маленький ангелочек. Люблю тебя и маму твою люблю безумно. Безумствую от того, что не могу не ехать… Не могу…
Пока он все это говорил, внутри меня росло отчаяние. Оно было сродни огню, выжигающему все на своем пути. Я чувствовала, что никакого «потом» у нас не будет. Мне хотелось выкрикнуть ему в лицо:
– Ты лжец, Алмазов, лжец и трус. Если ты хочешь сбежать от нас, то скажи об этом прямо. Будь мужчиной.
Но я не смогла произнести ни слова. Отчаяние сделало меня немой. Я взяла деньги, села в машину и уехала. Уехала от него навсегда…
– Вы с ним больше никогда не встречались? – спросила Юлька.
– Никогда, – проговорила Янина Сергеевна со вздохом. – Гриневский эмигрировал в Америку. Женился на американке, стал Эженом де Грие. А я осталась в Москве. На семейном совете мы решили назвать тебя Юлькой и дать отчество Сергеевна. Мой папа стал тебе и папой, и дедушкой.
– Теперь я понимаю, в кого у меня такой взрывной, ураганный характер, – Юлька потерла переносицу. – И стихи – тоже от него подарочек. А все остальное – твое, Марусино и дедушкино. Жалко, что дед раньше всех покинул этот мир. Шестьдесят пять лет – молодость по сравнению с Марусиными восьмидесятью тремя годами.
– Папа никогда эмоции наружу не выплескивал, все в себе держал, вот сердце и не выдержало, – Янина Сергеевна вздохнула. – Мне его тоже ужасно не хватает. Когда его не стало, у меня было чувство, что одна опора в основании моста рухнула, и двигаться вперед уже нельзя. Нужно искать новый путь, но сил на поиски нет…
– Я помню это время, – сказала Юлька, обняв мать. – Мне тебя так жалко было. Я старалась тебя утешить, ластилась к тебе все время. Мне не хотелось верить, что дедушки нет. Казалось, что он скоро вернется, откроет дверь, и… – вздохнула. – А теперь вот и Маруси нет. Но кажется, что она скоро вернется, скоро… – встрепенулась. – Слушай, Януся, а ведь у этого твоего Казамира фамилия с Пашкиной похожа: Гринев – Гриневский. Вдруг они родственники? Вдруг твой де Грие еще кому-то свои «Грани алмаза» на читку давал?
– Да ну тебя, выдумщица, – отмахнулась Янина Сергеевна.
– А мне кажется, что эту мысль нужно проверить, – сказала Юлька. – Завтра устрою Пашке допрос с пристрастием.
– Ты уж не сильно усердствуй, а то он умрет еще от твоих пыток, что делать будешь? – пошутила Янина Сергеевна.
– Найду другого, – парировала Юлька. – Ты же вон, Илью Васильевича нашла, а я чем хуже? Сама же сказала, что я по тому же пути иду.
– Не по тому же, а по другому, – поправила ее Янина Сергеевна. – У тебя, Юлька, свой путь. И мне очень хочется, чтобы он был усыпан розами, а не завален неподъемными валунами.
– Сие от нас не зависит, милая моя мамочка, потому что все, предначертанное свыше, произойдет, произойдет, – пропела Юлька…
На следующий день Юлька узнала, что Павел ничего о Гриневском не слышал. Вернее, слышал, но не о Мирославе, а об Александре Гриневском – Грине, написавшем «Алые паруса», «Золотую цепь», «Бегущую по волнам». Павел рассказал Юльке, что его родители сидели за одной партой и сразу после школы поженились. Павел – старший ребенок. Кроме него есть еще двойняшки Марина и Вадим. Они младше Павла на десять лет, и у него еще свежи воспоминания о непростом времени воспитания малышей. Семь лет назад родители помогли Павлу отделиться, отпустили в свободное плавание.
– И ты пустился во все тяжкие, – вставила Юлька с усмешкой.
– Хотел, но не вышло, – сказал он. – Еще ни одна девушка, кроме моей сестренки, порог моего дома не переступала.
– Ясно, ты гулял на стороне, – подвела итог Юлька.
– Гулял на стороне, – поддакнул он.
– Молодец. Это очень по-мужски, – похвалила его Юлька. – И мне теперь ясно, почему ты так любишь ходить в гости.
– Если хочешь, пойдем ко мне, – предложил он.
– Хочу! – воскликнула она. – Я буду первой девушкой, кроме твоей сестренки, которая перешагнет порог твоего дома.
– Будешь первой, – сказал он, распахнув дверь.
Юлька остановилась на пороге большой квартиры-студии, в которой не было никаких перегородок. Огромные от пола до потолка окна и зеркальный шкаф создавали ощущение бесконечности. Юлька хмыкнула:
– Ты, Пашка, виртуоз. Ты специально к моему приходу свою берлогу вычистил или у тебя всегда такая чистота, как в операционной?
– Всегда, – сказал он. – Я же здесь не бываю, все по гостям расхаживаю. Проходи. Располагайся. Чаю могу предложить.
– А шампанское у тебя есть? – и сразу же. – Есть, я знаю. Ты его в холодильник поставил, потому что знал, что я к тебе приду. А еще у тебя есть клубника и взбитые сливки. Угадала?
– Сливок с клубникой, к сожалению, нет, – он виновато улыбнулся.
– Ну, что ж ты, Пашка, так плохо подготовился? – проговорила она надув губки. – Я шампанское без клубники не люблю.
– Могу сбегать. Супермаркет в соседнем переулке, – он повернулся к двери.
– Господин Гринев, неужели вы хотите оставить меня одну? Неужели вы думаете, что я общение с вами на какую-то клубнику променяю? Эх, Пашка, Пашка…
Она уткнулась ему в грудь, сказала:
– Ты – хороший человек, Павел Гринев. Мне хорошо с тобой, очень-очень хорошо. Только не торопи меня, пожалуйста. Я сама тебе скажу… попрошу тебя сама, хорошо? – подняла голову. – Хорошо?
– Да, – ответил он еле слышно.
– Болван ты, Пашка, – она его оттолкнула. – Нельзя так себя вести. Нельзя. Ну, почему, почему ты мне во всем потакаешь? Неужели у тебя нет…
Он не дал ей договорить, прижал к себе, поцеловал в губы.
– Ну, наконец-то, – прошептала она. – А то я думала, что ты целоваться не умеешь. А ты умеешь, да еще как… Можешь еще?
– Нет, – он разжал объятия, улыбнулся. – По заказу у меня не получается. Запал пропал.
– Что? – Юлька ткнула кулачком ему в грудь. – Да, как ты… – осеклась, увидев его растерянно нежный взгляд. – Пашка, ты…
– Да, – он кивнул. – Можешь назвать это любовью с первого взгляда. Я пропал. Бухнулся в Ниагарский водопад, и…
– Погоди-погоди тонуть, мы же шампанского хотели выпить.
– Ах, да, шампанского… – спохватился он. – Сейчас.
Юлька плюхнулась на диван. Павел откупорил бутылку. Пробка вылетела в потолок с таким грохотом, что Юлька взвизгнула, а потом рассмеялась.
– История повторяется, только мы не в ресторане «Прага», а в холостяцкой квартире Павла.
– О чем это ты? – поинтересовался он, протянув ей фужер.
– О первом мамином свиданьи, – пояснила она. – Кстати, давай сходим в «Прагу» и Янусю с собой возьмем. Пусть посмотрит, что с этим заведением за двадцать с лишним лет случилось.
– Давай сходим, – согласился Павел. – Я тоже много слышал об этом ресторане. Мои родители там пражские торты покупали и пирожные. Один раз они там что-то праздновали. Мама потом долго вспоминала белоснежные скатерти, хрустальные люстры и старого швейцара у дверей.
– А у твоих дверей швейцара нет, – сказала Юлька.
– Есть консьерж, которого ты не заметила.
– Он что, невидимка? – удивилась Юлька.
– Он видимый, – Павел улыбнулся. – Просто ты была слишком увлечена мной… А я тобой.
– Мы с тобой увлеченные друг другом люди, и это прекрасно! – воскликнула она, поцеловав его в лоб.
– Хочешь остаться? – спросил он.
– Хочу, но не сегодня, – она встала. – Вызови такси, пожалуйста…
Она уехала, а он долго стоял у окна, смотрел на засыпающий город и думал о случайных неслучайностях, произошедших с ними, о переплетении судеб, о любви, без которой жизнь была бы серой и безрадостной. Павел знал, чувствовал, что Юлька Оболенская – его человек, Ева, сделанная из его ребра, а значит, они обязательно будут вместе. Обязательно…
Юлька широко распахнула дверь и торжественно заявила:
– Мама, я была в гостях у Павла. Он предложил мне остаться, а я уехала. Уехала, чтобы сказать тебе, что я хочу у него остаться. Хочу с ним остаться. А ты живи здесь, в Марусиной квартире. Зачем тебе мучить себя? Я же вижу, как тебе противно возвращаться в конуру к алкашу Василичу. И не нужно, и не возвращайся. Пусть остается со своей водкой. А ты себе нормального мужика найдешь. Ты у меня красавица и умница. У тебя вся жизнь еще впереди, так что живи и радуйся.
– Ты прямо сейчас уедешь? – спросила Янина Сергеевна испуганно.
– Нет, милая моя я тебя так быстро не брошу, – сказала Юлька, поцеловав мать. – Завтра мы тебя в «Прагу» сводим, а уж потом решим вопрос о переезде.
– В какую Прагу? – насторожилась Янина Сергеевна.
– В твою «Прагу», в ресторан на Арбате, – ответила Юлька. – Там в торжественной обстановке я сделаю Павлу предложение. Ой, я соглашусь на его предложение, мы распишемся и уедем в свадебное путешествие на Карибы. А ты будешь нас ждать. Потом у тебя появятся внучата. Сразу два, мальчик и девочка. И заживем мы дружной большой семьей. О, совсем забыла про папеньку в пожелание вставить. Он вдруг приедет из своей Америки, и окажется, что он и есть мой интернетовский поклонник… Мам, у тебя такой вид, словно ты хочешь сообщить мне об извержении Везувия. Хочешь?
– Да, присядь, – Янина Сергеевна усадила Юльку, облокотилась на спинку стула. Голос дрогнул. – Он будет ждать нас завтра в ресторане «Прага» в пять. Он так быстро повесил трубку, что я не смогла отказаться.
– Это возмутительно, – Юлька хлопнула себя по коленям, вскочила. – Что этот Алмазов о себе возомнил? Является через двадцать шесть лет и требует повиновения. Не ходи.
– Но ты же сама позвала меня туда завтра, – Янина Сергеевна улыбнулась.
– То я, а то… – Юлька снова уселась на стул, посмотрела на мать снизу вверх, спросила:
– Ты его простила? Простила после всего, что было? Как ты могла? Как… Ясно, ты его все еще любишь. Да?
– Да, – ответила Янина Сергеевна, сев напротив. – Понимаешь ли, моя милая, я не знаю наверняка всего того, что с Гриневским произошло. Все, что я тебе рассказала, это слухи, домыслы людей, с которыми он был близок. Но ни тогда, ни теперь, я не верила им. У меня были свои мысли на этот счет. Мне хочется их проверить, – улыбнулась. – Ты права, после нашей разлуки прошло много времени. Это время стерло обиду, оставив в моей памяти только хорошие воспоминания. Я благодарна Гриневскому за тебя, за ощущение полета, которого ни с кем никогда больше я не испытывала. Я благодарна ему за любовь, за смелость, которая появилась у меня после встречи с ним. Я хочу его увидеть. Хочу взглянуть в его глаза. Хочу почувствовать прикосновение его теплых губ к своей руке, – поднялась. – Когда я услышала его голос в трубке, я чуть в обморок не грохнулась. Только вымолвила «алло» и онемела. В мыслях вопросы: Откуда у него номер моего телефона? Откуда он звонит? Значит, он меня не забыл, если нашел через столько лет?
А из трубки его голос – в самое сердце:
– Здравствуйте, ангел мой, это Гриневский. Мне очень-очень нужно вас увидеть. Завтра в пять вечера в «Праге». Приходите, пожалуйста, умоляю…
Я плюхнулась на диван и сидела без движения до тех пор, пока ты не пришла.
– Дай телефон, – приказала Юлька. – Так, номер неизвестный. Звонил шесть часов назад, – посмотрела на мать, покачала головой. – Назовем твое состояние медитацией. Ладно, я все поняла. Завтра мы твоего барина уложим на обе лопатки.
– Что ты задумала? – испугалась Янина Сергеевна.
– Секрет, – шепнула ей Юлька.
Гриневский
Гриневский стоял у дверей ресторана «Прага». Высокий, статный, элегантно одетый, с букетом цветов. Он внимательно вглядывался в лица идущих мимо женщин, выказывая желание моментально бросится навстречу той единственной, ради которой он стоит часовым у этих дверей.
Подъехала машина. Швейцар предупредительно распахнул дверцу. Гриневский сделал шаг вперед и замер, увидев двух удивительно похожих женщин.
Та, что помоложе, напомнила ему пору беззаботной юности, когда милое создание Янина Оболенская призналась ему в любви.
Та, что постарше, вернула его в реальность, напомнила о том, что бег времени неумолим, и он, Гриневский, уже не так юн и беспечен, как прежде.
– Здравствуйте, господин Гриневский, – воскликнули дамы и прикоснулись с двух сторон губами к его щекам.
– Мы не одни, а с мужьями. – сказала взрослая Янина, взяв под руку молодого человека, годящегося ей в сыновья. – Не обидитесь?
– Конечно, нет, – ответил он пожав Павлу руку, представился.
– Мой супруг задерживается. И пока его нет, моим кавалером будете вы, – проговорила юная Янина, взяв Гриневского под руку. – Ах, мы вас помадой испачкали. Дайте мне ваш платок, – размазала помаду еще сильнее. – Да, вы не спросили мое имя, спешу исправить ошибку. Я – Юлия Оболенская. Родители Юрочку ждали, а родилась девочка. Вначале Дашкой назвать хотели, да передумали. А у вас дети есть?
– Да, – он улыбнулся, посмотрел на Янину Сергеевну. – У меня есть взрослая дочь Юри, что в переводе с японского – лилия.
– Так она у вас, что в Японии живет? – спросила Юлька.
– Нет. Она живет в Москве, – он снова посмотрел на Янину.
Юлька выпустила его руку, сказала:
– Януся, сотри помаду со щеки барина, и пойдемте в зал. Кушать хочется.
Янина Сергеевна провела ладошкой по щеке Гриневского. Он задержал ее руку, прижал к губам, сказал нежно:
– Милая моя, милая, я так рад, что ты пришла, что девочку с собой привела. У тебя муж молодой, красивый…
– Это Юлин кавалер, а не мой, – сказала она. – У меня никого нет. Был один человек, да в Америку уехал и стал Эженом де Грие.
– Эженом де Грие, – повторил он с грустной усмешкой. – Я тебе потом все объясню. Пойдем к ребятам. Хочу на девочку полюбоваться. Вы с ней удивительно похожи. Я вначале подумал, что время вспять вернулось, и нам опять по двадцать пять.
– Ей двадцать пять, а нам чуть больше. Кстати, я никогда не спрашивала, сколько тебе лет, – она взяла его под руку.
– Тогда это было не главным, – он улыбнулся. – А теперь могу сказать, что я старше тебя на семь лет, и сегодня – мой день рождения. Мне сегодня шестьдесят.
– Поздравляю. Пусть твоя главная мечта осуществится, – сказала она.
– Спасибо. Моя мечта уже наполовину осуществилась, – признался он. – Я мечтал отметить свой день рождения с тобой, мой ангел. Мне хотелось станцевать вальс с дочерью и выпить с сыном. Так что мы на полпути к осуществлению моей мечты. Ты рядом. Юля со мной станцует и Павел, я думаю, не откажется выпить за встречу.
– Стоп, Павел твой сын? – Янина Сергеевна встревожилась.
– Ну, да, – Гриневский улыбнулся. – Мужа дочери обычно называют сыном. А ты как его зовешь?
– Павлуша. Мне это имя от Маруси по наследству досталось, – призналась Янина Сергеевна. – Он ее учеником был.
– А теперь нашим сыном станет, – сказал Гриневский, крепко сжав руку Янины. – Ты ведь не против?
– Не против чего? – она посмотрела в его глаза.
– Чтобы Павел с Юлией поженились, – ответил Гриневский, улыбнувшись. – Не против, да?
– Потом поговорим об этом, – она повернулась и пошла в зал.
– Где вы так долго были? – воскликнула Юлька, когда Янина Сергеевна и Гриневский подошли к столику. – Мы уж думали, что вы уши не попрощавшись. Мы заказали шампанское. Вы присоединитесь, или закажете что-то другое?
– Присоединимся, – сказал Гриневский. – Сегодня шампанское – самый подходящий напиток.
– Да, сегодня сразу несколько поводов для радости, – Юлька подняла бокал. – Во-первых, за встречу. Во-вторых, мы с Павлом решили жить вместе.
– Прекрасная новость, – сказал Гриневский. – Позвольте и мне кое-что добавить. Итак, в-третьих, мы решили жить с Яниной.
– С кем? – воскликнула Янина Сергеевна.
– С тобой, мой ангел, – ответил он, крепко сжав ее руку. – Я думаю, испытательный срок можно считать завершенным, и…
– Для начала мы бы хотели знать, где вы были все эти годы, папочка? – Юлька пробуравила его испепеляющим взглядом. – Сколько у вас жен и детей, кроме малышки Юри, о которой вы нам сказали? Я настроена решительно, воинственно, и…
– Давайте для начала выпьем за знакомство, – предложил Павел.
– Мудрое предложение, – Гриневский поднял бокал. – Пусть невзгоды обходят нас всех стороной.
– И любимые будут рядом, – добавила Янина Сергеевна.
Заиграл оркестр. Гриневский поднялся, пригласил Юльку на танец. Она заупрямилась, но Янина Сергеевна губами приказала «иди», и та повиновалась.
– Гриневский Юлин отец, но они друг друга никогда не видели, поэтому она так себя ведет, – сказала Янина Сергеевна, когда они с Павлом остались наедине. – Сегодня у Гриневского день рождения, юбилей. Давайте сделаем для него что-то особенное.
– Давайте именинный торт закажем и музыку, которую он любит, – предложил Павел. – И пойдемте тоже танцевать.
Гриневский вывел Юльку в центр зала.
– Будем танцевать по-пионерски, на расстоянии вытянутых рук, – предупредила она.
– Готов выполнять все ваши приказы, – он улыбнулся. – Вы, Юлечка, – само очарованье…
– Маме будете песни петь, голубчик, у меня свой певец есть, помоложе, – сказала она резко. – Не нарывайтесь, папочка, а то получите. Я же предупреждала о своей боевой готовности, или вы забыли?
– Да нет, я помню, – проговорил он, глядя на нее с нежностью. – И вот ведь какая штука получается, Юлечка, чем больше ты мне грубишь, тем мне интереснее с тобой. Мне весь мир хочется обнять и закричать во все горло: «Я люблю вас, люди!» Я жизнь люблю, тебя, Павла, Яниночку свою.
– Да не твоя она, не твоя, опомнись, папаша, – съязвила Юлька. – Муж у нее есть, Василий Петрович, классный мужик весом сто восемьдесят килограмм. Сейчас приедет и тогда…
– Я ему в глаз дам, – сказал Гриневский решительно. – Уложу этого вашего классного Петра Васильевича на обе лопатки и потребую отдать мое солнышко обратно, потому что я без Яниночки жить не могу.
– Двадцать шесть лет могли, а теперь не можете, – фыркнула Юлька. – Жена американская выгнала что ли? Жить негде, да?
– Да не был я в Америке, не был, – сказал он резко. – Все намного сложнее, намного. Мы про Америку специально придумали, чтобы Янина не знала, что я – шулер, которого по этапу отправить хотели. Прятался я. Жил везде, где принимали.
– Наверное, хорошо принимали, раз вы, папаша, возвращаться не спешили, – парировала Юлька.
– Меня по-всякому принимали: и хорошо, и плохо, – сказал он со вздохом. – А вернуться я не мог, потому что для меня были закрыты границы. Нельзя мне было въезжать в СССР. Про диссидентов слышала?
– Ну да, и про политзаключенных, и про Гулаг, – ответила она. – Вы из себя Бродского что ли строите? Пытаетесь разжалобить меня?
– Я пытаюсь объяснить тебе, Юля, что все эти годы я жил надеждой на встречу, молил Бога, чтобы Янина меня не забыла. И рад, что Он мои молитвы услышал. Янина меня любит.
– Да не любит она вас, папаша, и никогда не любила, – съязвила Юлька. – У нее есть любимы знаменитый поет, не чета вам, – непризнанный талант Казимир Алмазов. Не получилось у вас мировую известность завоевать, папаша.
– А мне мировая известность ни к чему, Юля. Я никогда в знаменитости не рвался, – он улыбнулся. – К литературному миру я не имею никакого отношения. Я же сказал тебе, что я – шулер, игрок. А это нечто иное.
– А как же ваша книга: «Грани»? – Юлька растерялась.
– Вымысел и только, – ответил он. – Мне нужен был повод для знакомства с Яниной, вот я его и нашел…
– А что же вы потом поводов для встреч не искали? – спросила Юлька.
– Да искал я, искал постоянно! – воскликнул он. – Я через Сергея Ильича передавал письма для Янины, а Мария Львовна их сжигала.
– Нет, Маруся не могла, – отмахнулась Юлька. – Наша Маруся – святой человек.
– Не спорю, – сказал Гриневский. – Но про меня ей добрые люди кое-что нашептали, и она рассердилась. Она решила, что я сделал ноги, испугавшись ответственности. А я вынужден был уехать, чтобы не погибнуть.
– О, как все серьезно, – Юлька покачала головой. – Значит, вы спасали жизнь. Ясно. Но, есть ли гарантия в том, что сейчас у вас, папаша, не появится новый повод сделать ноги, чтобы спасти жизнь? – спросила Юлька.
– Гарантии никакой нет, а повод сделать ноги, есть, – он рассмеялся. – Но, знаешь, мне бы хотелось сделать эти самые ноги вместе с Яниной. Если захочешь, можешь поехать с нами.
– Куда?
– В Лондон.
– Спасибо, я оттуда недавно вернулась. Я там в ссылке была восемь лет. Во-о-осемь. С меня хватит.
– Удивительно, мы жили с тобой в одном городе, и ни разу не встретились, – проговорил он.
– Так было угодно провидению, – сказала Юлька голосом прорицателя. – Вам не следовало знать, что у вас есть дочь.
– Боже ты мой, Юлечка! – воскликнул он. – Да я о тебе знал со дня твоего рождения. Твой дедушка Сергей Ильич мне фотографии твои передавал. Я их всегда с собой ношу, как талисман. За стол сядем, покажу.
– Если вы так хорошо все про меня знали, что же про Лондон-то не узнали? – нахмурилась Юлька.
– А то и не узнал, что деда твоего не стало, – ответил он резко. – Светлая ему память.
Музыка закончилась. Они вернулись к столу.
– Что-то произошло? – спросила Янина Сергеевна. – Вы оба какие-то напряженные.
– У него есть мои детские фотографии, – сказала Юлька. – Обещал показать.
Гриневский достал из кармана конверт, протянул ей. Она передала его матери. Та достала фотографии, улыбнулась:
– Юляшка маленькая, смешная какая. Это ее папа фотографировал, – посмотрела на Гриневского. – Откуда они у тебя?
– Сергей Ильич присылал, – ответил тот.
– Папа знал, где ты, и молчал? – она побледнела. – Но почему, почему?
– Мария Львовна запрещала.
– Маруся? Быть не может. Не верю, – Янина Сергеевна покачала головой. – Нет…
Гриневский достал еще один конверт, протянул ей.
– Что это?
– Письмо твоего отца, прочитай и все поймешь, – ответил Гриневский.
Янина Сергеевна развернула листок, прочла вслух:
– Здравствуйте, Мирослав! Буду краток. Матильда в гневе. Грозилась оторвать мне голову, ели я не перестану общаться с вами. Она нашла Янусе мужа. Неприятный тип, но с докторской степенью. Думаю, всем нам будет горько от общения с этим господином. Но, с Матильдой не поспоришь. Простите, но вынужден с вами распрощаться. Посылаю Юлькину фотографию. Ей исполнилось пять лет. Они с Яниночкой на каруселях. Счастливы, здоровы, любимы, чего и вам желаю. С уважением, Сергей Ильич.
Она сложила листок, убрала его в конверт, сказала со вздохом:
– Папа был прав, докторская степень не делает человека лучше. Маруся это поняла, но с большим опозданием. Жаль, что все так вышло. Жаль…
За столом воцарилось молчание. Чтобы разрядить обстановку, Павел сказал:
– Знаете, а ведь я Марию Львовну тоже Матильдой называл, – улыбнулся. – Я ее для себя так окрестил, а выходит не я один. Сергей Ильич раньше ей это имя дал. Интересное совпадение, правда.
– Такт, так, господин Гринев, признавайтесь, нам с Янусей вы тоже новые имена придумали? – спросила Юлька строго.
– Вам еще не придумал, – ответил он.
– И не вздумай ничего придумывать, – приказала она, погрозив пальцем.
– Для нашего юбиляра Мирослава Гриневского звучит «Мелодия Любви». Белый танец…
Заиграла музыка.
– С днем рождения, Мирослав! Позвольте пригласить вас на танец, – Янина Сергеевна протянула Гриневскому руку. Он прикоснулся к ней губами, сказал:
– Ангел мой, я готов танцевать с тобой всю жизнь.
Они ушли, а Юлька с Павлом остались рассматривать фотографии.
– Ты была достаточно пухлой девочкой, – сказал Павел. – Я таких булочками называл. Сдобными булочками…
– Хорошо, что теперь я другая, – она забрала у Павла фотографии. – Скажи, я на Гриневского похожа?
– Между вами есть что-то неуловимое, но если бы я не знал, что вы родственники, то, наверное, не увидел бы сходства, – ответил он.
– Ясно, – Юлька улыбнулась. – Гриневский – красавец мужчина, эдакий обольститель, Дон Жуан. Красив, хорошо одет, надушен дорогим одеколоном, галантен. Я бы тоже в такого влюбилась, – посмотрела на Павла. – Не переживай, я тебя ни на кого не променяю. Кстати, Гриневский мне сказал, что его профессия – шулер. Как думаешь, врет или нет?
– Думаю, нет, – сказал Павел. – Ему незачем врать. Мне кажется, он устал от тайн и загадок, и хочет поскорее снять камень с души. Его задача – оправдаться перед вами, а ложь только все сильней запутает. Думаю, он позвал Янину Сергеевну сюда, чтобы повиниться перед ней, вымолить у нее прощение. Он не ожидал увидеть тебя, а увидев, искренне обрадовался. И теперь перед ним встает еще одна задача – очаровать Юлию Оболенскую. И он понимает, что задача эта не из легких.
– Да, очаровать меня не просто. Я дала себе слово, что ни при каких обстоятельствах не поддамся его обаянию. Но теперь, теперь, – она посмотрела на Гриневского, покачала головой. – Теперь я понимаю, что сила его притяжения так велика, что я не хочу сопротивляться. Когда мы танцевали, я нарочно отодвигалась от него, отталкивала его от себя, потому что мне ужасно хотелось обнять его крепко-крепко, как когда-то я обнимала деда. Мне хотелось обнять Гриневского и почувствовать себя маленькой девочкой, которую любят и защищают. Девчонкам нужна отеческая любовь. Отец – первый мужчина, в которого они влюбляются. И уже потом, повзрослев, ищут второго, похожего на первого. А у меня все наоборот вышло: у меня вначале второй появился, а потом – первый, – усмехнулась. – Я всегда знала, что мамин муж – чужой человек. Я его даже папой-то никогда не звала. А деда звала. Особенно в детском саду.
– У тебя такой старый папа, – говорили мне дети. А я им возражала:
– Он не старый, а мудрый.
Для меня дедушка-папа был самым-самым лучшим. А теперь вот настоящий, биологический отец появился. Но, знаешь, я почему-то не испытываю щенячьей радости от его появления. Возможно, она проявится позднее, а пока… Мне Гриневского жалко, – Юлька посмотрела на танцующих. – Хороший он и очень несчастный. Маму любит – это видно. И она его. Они красивая пара. Смотри, как люди за ними наблюдают. И ведь никто не танцует. Они одни, как жених и невеста. О, пусть у них сегодня серебряная свадьба будет. А мы с тобой будем ими любоваться и мечтать о том, что и мы через двадцать пять лет отметим свою серебряную свадьбу.
– Ты хочешь прожить со мной двадцать пять лет? – спросил Павел.
– Нет, – она улыбнулась, выдержала паузу. – Я хочу прожить с вами, господин Гринев, вечность.
За соседним столиком громко выстрелила пробка шампанского.
Кто-то крикнул: «Горько!»
Павел поцеловал Юльку.
Гриневский – Янину.
Жених – невесту…
– Столько лет прошло, а кажется, что мы были здесь вчера, танцевали, крепко прижимаясь друг к другу, и я шептал тебе на ушко слова любви, – проговорил Гриневский. – Я с ума схожу, с ума… Давай все бросим и сбежим… Убежим, как тогда…
– Как тогда, – повторила Янина Сергеевна.
– Ты согласна? – в его голосе прозвучали нотки восторга, который передался и ей.
– Согласна.
Он приподнял ее, закружил, запел:
– Все, как тогда, как тогда… Я рад, что мне бежать никуда не нужно. Не нужно скрывать свое прошлое, а можно обо всем самом сокровенном тебе рассказать. Ангел мой, Янина, я ни дня не сомневался, что снова тебя увижу… Снова… И девочка наша – не сон, а счастливая реальность… Я вас никому не отдам, никуда не отпущу… Потому что я без вас не могу… Без тебя, мой ангел. Боже, как я люблю тебя, как люблю!
– И я, – она подняла к нему счастливое лицо. Он поцеловал ее в губы.
Танец закончился. Гриневский и Янина Сергеевна подошли к столу. Она виновато улыбнулась и сказала:
– Мы решили от вас сбежать…
– Прекрасная идея, – похвалил их Павел. – Но перед побегом вы должны отведать именинный торт.
Оркестр заиграл песню про день рождения, официант вынес торт со свечами. Гриневский задул их, разделил торт на четыре части, поцеловал руку Янине Сергеевне, сказал:
– Благодарю вас, дорогие мои, благодарю. Рад. Тронут. Счастлив. Я наконец-то обрел семью, воссоединился с самыми дорогими сердцу людьми. За всех нас!
– За нас!
Из ресторана Юлька уехала к Павлу, а Янина Сергеевна – к Гриневскому.
Он привез ее в туже самую квартиру, где они стали мужем и женой. Янина остановилась у массивной дубовой двери, провела по ней рукой, сказала:
– Все, как тогда.
– Все, как тогда, – подтвердил Гриневский, распахнул дверь. – Входи… нет… тогда я нес тебя на руках.
Он подхватил ее на руки, вошел внутрь.
– Боже мой! – воскликнула Янина Сергеевна. – В квартире за эти годы ничего не изменилось. Кажется, что время здесь остановилось.
Гриневский поцеловал ее в лоб, сказал:
– Все это – ремейк, как сейчас принято говорить. Дизайнеры постарались воссоздать все детали, о которых я им рассказал. Мне хотелось окунуться в атмосферу прошлого, чтобы легче было объяснить тебе, почему я так внезапно исчез из твоей жизни. Тебе нравится?
– Да, но, думаю, можно было обойтись и без этого, – ответила она. – Для меня важнее не обстановка, а чувства. Наши с тобой чувства.
– Это верно, чувства важнее всего на свете. Но атмосфера нашего дома, нашего с тобой счастливого прошлого добавляет им особой остроты, – проговорил он, прижав ее к груди. – Девочка моя, радость моя, наконец-то мы вместе…
Наконец-то… наконец-то…
Словно не было разлуки…
Губы, руки, губы, руки и горячие тела…
Вновь в часах песочных струйкой
Жизнь земная потекла…
Они лежали в кровати и счастливо улыбались. Гриневский погладил Янину Сергеевну по волосам, рассыпавшимся по подушке, сказал:
– Когда мы с тобой прощались, я искренне верил, что скоро вернусь, поэтому и сказал тебе, что уезжаю на пару недель. Я не ожидал, что все пойдет не так… Утром, в день твоего прихода, мне сообщили о том, что я являюсь персоной нон грата, потому что знаю об одной из крупнейших афер. Я – невольный свидетель, от которого хотят избавиться. Счет идет не на часы, а на минуты. На кон поставлена моя жизнь, и нужно немедленно бежать. Немедленно… – он улыбнулся. – Но я не мог уехать, не попрощавшись с тобой. Посвящать тебя в свою тайну я не имел права, поэтому и придумал командировку. Впервые ужасно волновался из-за того, что должен был тебе солгать. Ты распахнула двери, прижалась ко мне и сообщила о своем секрете, который отныне стал нашим общим секретом. На миг я забыл обо всем на свете. Я был счастлив. Твои слова вселили в меня уверенность в том, что жизнь моя не закончится, что я вернусь к вам. Обязательно вернусь… И вот я здесь, рядом с тобой. А тогда мне пришлось спешно выпроводить тебя и убегать от своих преследователей по водосточной трубе… Слава Богу, все позади. Все… – поцеловал Янину. – За эти годы я несколько раз менял внешность и фамилию, объехал полмира. Индия, Палестина, Египет, Мадагаскар, Нигерия, Боливия, Англия – вот краткий маршрут моего пути длиною в двадцать шесть лет. В двадцать шесть… Знаешь, есть такой термин «срок давности». Так вот, он наступил, и я свободен. Цена этой свободы – жизнь. Жизнь, которая была не такой, как мне хотелось, но зато я жив, и мы снова вместе…
Он поднялся, налил вина, протянул бокал Янине.
– За тех, кого с нами нет…
– Боже мой, зачем же ты так рисковал? – воскликнула она.
– Чтобы узнать, что у тебя под сердцем зарождается новая жизнь, – ответил он, лег рядом, прижался к ней. – Милая моя, милая, если бы ты знала, какой восторг я испытываю, от того, что ты рядом, что я могу прикасаться к тебе наяву… – зажмурился. – Когда я впервые увидел тебя, меня словно молнией ударило. Нет, в меня выстрелил Амур. Он был веселым парнем и выпустил мне в сердце сотню стрел, поэтому я до сих пор влюблен, как мальчишка. Ты стала единственной женщиной, с которой вместе я хочу засыпать и просыпаться. Надеюсь, это взаимно…
– Это взаимно, – подтвердила она. – Когда ты вошел в мой кабинет, я сразу поняла, что ты – мой мужчина. Именно такого я ждала. Ждала, не ведая, не зная о тебе ничего. Я читала твои «Грани»…
– Не мои, – он усмехнулся. – Эту рукопись дал мне Иван Краснов.
– Иван Иванович?! – удивилась Янина.
– Он самый, – подтвердил Гриневский. – Иван пригласил меня к себе и предложил стать Казимиром Алмазовым – автором книги «Грани». Он уверил меня, что автор неизвестен, что эта рукопись досталась ему по наследству от прошлого главного редактора. Он собственноручно написал на титуле имя и отправил меня к тебе.
– Выходит, Краснов – твой приятель? – спросила Янина растерянно.
– Считался таковым до тех пор, пока я не узнал, каков он на самом деле, – Гриневский поморщился. – Дело прошлое. Господь ему судья. Я ему все простил за то, что он нас познакомил. Я тогда согласился стать Алмазовым ради шутки. Мне хотелось повеселиться. Я вошел в твой кабинет и… погиб, развалился, как старый стул у дверей. Старое вдруг перестало для меня существовать, обесценилось. Жизнь поманила своей новизной и молодостью, увлекла в мир по имени Янина. Мне захотелось, во что бы то ни стало, закрепить свои права на обладание этим миром. Я познакомился с твоими родителями. Да-да, я брал уроки латыни у твоей мамы Марии Львовны Оболенской. А Сергей Ильич был моим учителем по шахматам.
– Когда же ты все это успевал? – удивилась Янина.
– Мы встречались с тобой вечером, поэтому днем я мог делать все, что угодно, – ответил он. – Я не спешил заканчивать работу над гранями, несмотря на то, что Краснов постоянно меня теребил. Кстати, что с рукописью?
– Лежит в моем столе, исправленная с недописанной рецензией, – ответила Янина.
– Можешь отдать ее Краснову? – спросил Гриневский.
– Могу, но не отдам, – заявила она. – Там столько правок, сделанных твоей рукой, что это уже не просто рукопись, это – исторический документ. История наших взаимоотношений. Пусть хранится у меня. К тому же – произведение слабое, печатать его все равно не будут.
– Краснов будет, – сказал Гриневский. – Я пообещал ему «Грани» в обмен на номер твоего телефона.
– Ах, вот оно что?! – воскликнула Янина. – Вы опять обольщаете меня по приказу Краснова. Это – неслыханное свинство. Это…
Он не дал ей договорить, приник губами к ее губам. И все слова стали ненужными, неважными…
Утром, когда Гриневский рассказал Янине о своей первой встрече с ее матерью, Марией Львовной Оболенской, которую он тоже называл Матильдой, она спросила:
– Почему вы все придумали для нее такое имя?
– Сергей Ильич вкладывал в это имя нежность, Павел называл ее так, чтобы подчеркнуть колоссальную разницу между ними, а мне это имя она сама подсказала, рассказав сказку, – он улыбнулся.
– Странно, мама никогда не рассказывала мне сказку про Матильду, – проговорила Янина.
Гриневский поцеловал ее в щеку, сказал:
– Сказка, которую рассказала мне в нашу первую встречу Мария Львовна, называлась «Малиновая фея». Слышала такую?
– Нет. Расскажи, если помнишь. Я люблю Марусины сказки. И тебя я готова слушать бесконечно, – сказала она.
Он прижал ее к себе, поцеловал в лоб, заговорил таинственным голосом:
– Произошла эта история много лет назад, когда редкие белые совы понимали язык людей и летали так низко, что запросто могли коснуться крыльями макушки человека, сидящего у реки на большом валуне. Белые совы охраняли реку, наблюдали за тем, чтобы люди не входили в воду ночью. Потому что ночью река меняла свой нрав, превращаясь из тихой, спокойной реченьки в грозный, ревущий поток, сметающий все на своем пути. Вот совы и вели дозор.
В одно из таких ночных дежурств белая сова увидела у реки старичка с большими круглыми, как у совы глазами. Опустившись ниже, она поняла, что это очки так увеличивают его глаза, и хотела уже улететь, но услышав, странные слова, которые бормотал старичок, насторожилась.
Старичок стоял у воды, смотрел на бушующую реку и твердил о том, что жизнь его не имеет никакого смысла, что она – серая, безрадостная, никчемная. Сова поняла намерение старичка и камнем бросилась вниз.
– Стой! – закричала она, забыв о том, что люди не понимают птичий язык.
Старичок присел, прикрыл голову руками, но увидев белую сову, вскочил и принялся приплясывать.
– О, какое чудо! – кричал он. – Какое чудо! Я вижу редкую белую сову. Это добрый знак. Наши предки говорили, что тот, кто увидит белую сову, станет счастливым человеком. Значит, я скоро стану самым-самым счастливым…
Старичок с большими совиными глазами побежал прочь. А сова полетела следом за ним. Ей нужно было убедиться в том, что он больше не пойдет к реке. Сова проводила старичка до самого дома. Жилище его было очень скромным. Маленький покосившийся домик, ветхий забор, небольшой садик. Сова уселась на ветку одного из плодовых деревьев, которых в садике старичка было великое множество. А старичок опустился на старую некрашеную скамейку, сказал со вздохом:
– Я – одинокий старик, которого все сторонятся. Почему? Да потому, наверное, что я не очень-то дружелюбный человек. Я гоняю ребятишек, боюсь, что они потопчут мои растения, оборвут мои яблоки или, хуже того, утащат у меня ростки, который мне подарила малиновая фея, – улыбнулся. – Малиновая фея – удивительное существо. Она одна не забывает меня. Раз в год она прилетает в мой садик и приносит ростки малины. Она уверила меня, что такой малины никто никогда не видывал, и пообещала, что скоро на этих ростках созреют необыкновенные плоды. Но вот беда, ее обещания никак не исполняются. Ни один из ростков пока не дал плодов. Ни один… Но раз уж я увидел сегодня белую сову, значит, скоро созреет и малина!
Он поднялся и пошел в дом. Белая сова хотела улететь, но увидев под деревом большую мышь, решила полакомиться. Она слетела вниз и схватила мышку.
– Не губи меня, мудрая птица, – взмолилась та. – Я не простая мышка, я – посланница малиновой феи. Она велела сказать старичку, что как только он раздаст свои богатства, в его саду созреет редкая малина, о которой он так мечтает. Если ты отпустишь меня, малиновая фея наградит тебя редким даром: ты не только будешь понимать человеческий язык, но и сможешь говорить по-человечески. Отпусти меня, передай слова феи старичку, и увидишь, что произойдет.
Сова отпустила мышку, стукнула клювом в стекло.
– Кто здесь? – спросил старичок, высунувшись из-за двери.
– Малиновая фея велела тебе раздать все богатства людям, – сказала сова.
– У меня нет никаких богатств, – проговорил старичок, выйдя на улицу. – Я – бедный одинокий человек, у которого одна радость в жизни – огород.
Он вздохнул, сорвал яблоко, протянул его сове, да так и замер. Его лицо озарила улыбка.
– Я понял, понял! – воскликнул он. – Мое главное богатство – плоды моего труда. Мне не нужно их прятать от людей. Я должен поделиться ими, раздать их. Завтра отворю калитку и позову всех в мой садик. Пусть сельчане полюбуются, какие огурцы растут у дяди Коли. Спасибо тебе, мудрая птица.
– Благодари малиновую фею, – сказала сова и улетела.
Утром дядя Коля распахнул калитку и громко крикнул:
– Заходите в гости, люди, угощать вас Коля будет!
Первыми в его садик прибежали ребятишки. Дядя Коля показал им редкое растение и сказал, что это – земляная груша, которая по-научному называется «топинамбур». Ребятишки развеселились и стали дразнить дядю Колю топинамбуром. Он на них сердиться не стал, потому что пришла к нему в гости девочка по имени Матильда… – Гриневский улыбнулся. – В этом месте Мария Львовна запнулась, покачала головой, сказала:
– Нет, знаете что, пусть у нашей девочки будет другое имя. Пусть она будет Маришкой. А Матильдой буду я. Помните: романс: «Кто может сравниться с Матильдой моей, сверкающей искрами черных очей?»
– С вами никто не сравнится, Мария Львовна, – сказал я, поцеловав ее руку.
– Вы, подхалим, Гриневский, – она нахмурилась. – А я подхалимов не люблю. Неискренних людей не люблю… Не дай вам Бог попасть ко мне в немилость… – побарабанила пальцами по столу. – Вы меня пытаетесь очаровать. Зачем?
Я улыбнулся, пожал плечами. Не мог же я ей рассказать о тебе, о нас. Я еще сам не был уверен ни в чем. Я, как минер, шел вперед, рискуя наступить на мину. Наверное, Мария Львовна это чувствовала. Она стала единственной женщиной, которую я не смог очаровать. Не смог, как ни старался.
– Ты переусердствовал, – сказала Янина. – Мама была сверхчувствительным человеком. Малейшая фальшь настораживала ее, как музыканта, который слышит неверную ноту и не желает больше слушать этого исполнителя. Не желает слушать никогда.
– А как же право на ошибку? – спросил Гриневский.
– Ошибаться может любой человек, а мы говорим о людях, которые намеренно вводят в заблуждение других, – ответила она. – Маруся учила меня быть честной всегда и во всем. Лучше ничего не сказать, чем сказать неправду, – наставляла она меня.
– Погоди, а что ты ей сказала о нас? – он приподнялся.
– Правду, – ответила Янина. – И теперь я понимаю, почему она тогда сказала: «Я чувствовала, что надвигается ураган, но ничего не смогла сделать, чтобы противостоять ему», – Янина вздохнула. – Маруся не смогла простить тебе неискренность, поэтому и не позволила папе общаться с тобой.
– А ты, ты простила меня?
– Я те-бя прос-ти-ла, – проговорила она нараспев. – Прос-ти-ла…
– Это самые удивительные слова, которые я когда-нибудь слышал, – проговорил он, прижавшись к ней. – Спасибо тебе, ангел мой. Спасибо.
– Ты расскажешь, чем закончилась сказка? – спросила она.
– Какая? Ах, да, про фею, – рассмеялся. – Итак, дядю Колю мальчишки прозвали топинамбуром, а девочку Мария Львовна назвала Маришкой. Но на всякий случай она спросила меня: «Как вам такое имя?».
– Мне больше Дарья нравится, – признался я. – Но для этой сказки Маришка больше подходит.
– Надеюсь, вы от меня ничего не скрываете? – она просверлила меня взглядом.
– Я от вас, Мария Львовна, ничего не скрываю. Я чист, как стекло, – проговорил я, прижав руку к груди.
– Верится с трудом, – она покачала головой. – Что-то меня в вас настораживает, Гриневский. Ну да ладно. Вернемся в садик дяди Коли. Маришка пришла к нему одна, остановилась возле небольшого росточка розовато-зеленого цвета и воскликнула:
– Дядя Коля, а это что за фантастический фрукт?
– Это – самое главное мое сокровище – малиновый кустик, – ответил старичок. – К августу созреет на нем малина, которая будет размером с твою, Маришка, ладошку.
– Разве бывает малина размером с ладошку? – воскликнула девочка.
– Бывает, – сказал дядя Коля. – Заходи ко мне почаще, и увидишь, как созреет чудо-малина.
Как дядя Коля и обещал к августу созрели на малиновом кусте чудо-ягоды.
Весть о гигантской малине быстро разлетелась по свету. Отведать малину захотело так много людей, что сельчане решили устроить малиновый праздник. Напекли они пироги с малиной, наварили варенье, сделали малиновый сироп и даже малиновое мороженое. Люди не только ели и пили, но пели, плясали и веселились до глубокой ночи.
Когда все стихло, в садик дяди Коли прилетела малиновая фея. Она была похожа на девочку Маришку, только волосы у нее были розовые и за спиной виднелись два прозрачных розовых крылышка. Одета фея была в длинное воздушное платье малинового цвета, обута в малиновые туфельки. Голову украшал венок из листьев малины.
– Спасибо тебе, моя добрая малиновая фея, – сказал дядя Коля. – Ты помогла мне понять, что отдавая, мы получаем намного больше. Не станет меня, а мои добрые дела останутся. Малина будет расти на радость другим людям.
– Хорошо, что у тебя появилось много друзей, и ты стал по-настоящему счастливым человеком, – сказала фея, поцеловала дядю Колю в щеку и улетела.
– Прощай Маринка – малинка. Буду ждать новой встречи с тобой, – сказал старичок, глядя ей в след.
– Думаешь, она вернется? – спросила его сова, которая сидела на ветке и внимательно слушала этот разговор.
– Обязательно вернется, – ответил дядя Коля. – Она прилетит в августе, когда созреет новый урожай малины. И я подарю ей вот такие стихи:
Малиновая фея в моем садике живет.
Малиновая фея песни звонкие поет.
Хочется Яниночку в гости ей позвать,
В Лондон за малиной сладкою слетать…
– Почему в Лондон? – спросила Янина.
– У меня в пригороде Лондона дом. Достался по наследству от одной доброй старушки, за которой я ухаживал, – ответил он. – Поедешь?
– Не знаю, – проговорила она, проведя ладошкой по его щеке. – Не знаю.
– Мы можем остаться здесь, ели хочешь, – проговорил он, поцеловав ее руку. – Но для этого придется уладить кое-какие формальности.
– Какие?
– Я хочу, чтобы мы с тобой расписались, чтобы ты стала моей законной женой, – сказал он. – А потом можно будет отправиться в свадебное путешествие. Где бы ты хотела провести медовый месяц?
– В гостях у малиновой феи, которая живет где-то в пригороде Лондона, – ответила она.
– Где-то в пригороде Лондона, – повторил он.
Откуда-то издалека послышалась нежная мелодия, мелодия любви, надежды и веры.
Веры в то, что новый жизненный этап будет наполнен светом любви, радости и счастья…
Непременно будет наполнен светом, потому что:
Все уже предначертано свыше.
Все уже предначертано, слышишь?
Предначертано нам от рожденья.
Все даруется нам во спасенье.
И огонь, полыхающий в сердце,
Нужен нам, чтоб душой отогреться…
Русалка

Действующие лица:
Витязь Алексей – юн, красив, самовлюблен.
Воевода – русский богатырь.
Настя – девица-краса, васильковые глаза.
Невеста – молодость и обаяние.
Русалка – растерянная и несчастная.
Русалки – обманутые девы.
Ведунья Урсула́ – хитрая злобная старуха.
Болотный тать – чудище, наводящее ужас.
//-- * * * --//
Сказку сказывать не просто,
Сказка – сказ о волшебстве.
О добре, любви и чести,
О коварстве и о зле.
Коль внимательным ты будешь,
Мудрость сказки ты поймешь
Поучительного много
В ней, читатель мой, найдешь.
Ты читай не просто сказку,
Ты поглубже загляни,
Все, что на сердце ложится,
Ты запомни, сохрани.
Действие первое
День в разгаре. Светит солнце. Терем на горе стоит.
У открытого окошка красна девица сидит.
Круглолица и румяна без единого изъяна
Наша девица-краса, васильковые глаза.
В косу ленточку вплетает и о суженном вздыхает.
НАСТЯ
Где ты, где ты, сокол мой?
Где друг верный дорогой?
Захромал ли конь твой ловкий,
Или чарами плутовка
Заморочила тебя, задержала у себя,
Чтобы я одна вздыхала, чтоб румянец потеряла,
Чтоб потух мой ясный взгляд,
И разлился в сердце яд,
Чтобы я тебя забыла…
Нет. Все вздор.
Я знаю, милый скоро, скоро будет тут,
Через несколько минут.
(Встала, в зеркало взглянула, улыбнулась, подмигнула отраженью своему:)
Все же, в толк я не возьму,
Почему мой витязь медлит?
Почему ко мне не едет?
Чу, послышались шаги!
К ладе милому беги…
(Дверь открыла, замерла, увидев Алексея)
Я, признаться не ждала…
(Щеки сразу заалели)
Проходи же, в самом деле,
Что в дверях стоять столбом,
Чаю мятного попьем.
АЛЕКСЕЙ
(Вошел, сказал с поклоном)
Здравствуй, милая Настёна.
Ты прости, что опоздал,
Воевода задержал.
НАСТЯ
(недоверчиво)
Воевода?
АЛЕКСЕЙ
(скороговоркой)
Воевода. Он прошел огонь и воду.
У русалок меч отнял и непобедимым стал.
НАСТЯ
(сердито)
Знаю я про сказку эту
Ты ее мне прошлым летом
Повторил раз сто подряд
Ах, Алеша…
АЛЕКСЕЙ
(сконфуженно)
Виноват.
Сказку эту повторяю,
Потому что размышляю,
Я над нею каждый день
Голову над ней ломаю,
Но, признаться, я не знаю,
Может ли такое быть?
Можно ль нечисть победить?
Меч златой со дна достать?
Можно ли бессмертным стать?
Думка эта душу гложет.
Объяснить никто не может,
Где волшебный меч лежит?
Почему от нас он скрыт?
НАСТЯ
(недовольно)
Потому что воевода,
Что прошел огонь и воду,
Хочет вас вести в поход,
Вы ж – доверчивый народ.
Меч златой искать хотите,
Не едите, и не спите,
Про невест своих забыли,
И русалок полюбили.
Вам они милей, чем мы.
Хоть живут в болотной тине
По ночам зовут из тьмы:
(Настя косу расплела, чуть глазами повела, алый рот рукой прикрыла, прошептала)
Лада, милый, милый мой,
Ты скорей, скорей очнись,
И к груди моей прижмись…
(строго глянула, спросила:)
Так скажи, Алеша, было?
Так русалка говорила
На озерном берегу?
АЛЕКСЕЙ
(растерянно)
Так… С тех пор я берегу
Половинку от монеты…
НАСТЯ
(Настя с вызовом спросила, и на столик положила половиночку свою)
Половиночку от этой?
АЛЕКСЕЙ
(протер глаза)
Чудеса, моя краса.
Где же ты взяла монету?
Почему ты мне про это не сказала ничего?
НАСТЯ
(поучительно)
Потому что колдовство
Над тобой имело силу.
Я русалку упросила
Отпустить тебя, мой свет.
Вот таким был мой секрет.
АЛЕКСЕЙ
(удивленно)
Погоди, ты и русалка подружились?
НАСТЯ
Жарко, жарко, но еще не горячо.
Погадай еще, еще.
(Настя звонко рассмеялась, косу русу заплела, чай свой мятный пригубила)
Рада я, что витязь милый
Возвратился цел домой,
Что останется со мной.
И до нового похода
Проживет он больше года
В светлом тереме моем.
Как мы славно заживем!
АЛЕКСЕЙ
(хмурясь)
Настя, милая, постой.
Должен я тебе признаться,
Не могу я здесь остаться.
Люб мне светлый терем твой,
Но зовет трубач нас в бой.
Снова просит воевода
Нас отправиться в поход.
НАСТЯ
(в ужасе)
В поход…
Неужель опять на год?
(Стали грустными глаза, заблестела в них слеза.)
Что ж, прощай.
Я так и знала.
Я сегодня проиграла…
Ты же должен победить,
Меч златой себе добыть.
(Обняла, поцеловала, ждать его пообещала.)
АЛЕКСЕЙ
Я вернусь к тебе, мой свет…
Эхо повторило: Не-е-е-ет…
Витязь на коня вскочил, свистнул, след его простыл.
Настя косу распустила, ленту на пол уронила, допила остывший чай.
НАСТЯ
(со вздохом)
Все закончилось. Прощай…
Прошептала и исчезла наша девица-краса, васильковые глаза. Появилась в новом месте, где жених своей невесте собирался клятву дать, крикнула:
НАСТЯ
(видением между деревьев)
Не смей ей врать!
Ложь твоя, как паутина,
Ложь, как тина, как трясина,
Где живет болотный тать.
Ты таким же можешь стать,
Если врать не перестанешь,
Если девицу обманешь,
Как Настену обманул…
Алексей наш в тень шагнул. Голову к земле пригнул, строгим голосом сказал:
АЛЕКСЕЙ
Дорогая, в звуках ветра
Вновь угрозы и запреты.
Видно рано отдыхать.
Надо будет воевать.
НЕВЕСТА
(в слезы)
Как же это? Как же так?
Ты сказал, пройдут морозы,
И сыграем свадьбу мы.
А теперь опять отсрочка,
Жди до будущей зимы?
АЛЕКСЕЙ
Если любишь, то не станешь
Упрекать меня ни в чем.
Жди, сыграем скоро свадьбу,
Будем счастливы вдвоем.
На коня вскочил, исчез. Зашумел от ветра лес.
НАСТЯ
(видением между деревьев)
Ты не жди его, не жди,
Свою душу береги.
НЕВЕСТА
(растерянно)
Кто смеется надо мной,
Мне ль не быть его женой?
Он сказал, пройдут морозы,
И сыграем свадьбу мы…
НАСТЯ
(с усмешкой)
А еще сказал, что нужно
Ждать до будущей зимы…
Ты не верь его словам.
НЕВЕСТА
(озираясь по сторонам)
А кому же верить, вам?
Сберегу свою я душу,
Данной клятвы не нарушу.
Я Алешеньку дождусь
И к груди его прижмусь.
НАСТЯ
(с вызовом)
Не бывать тому вовек,
Он – коварный человек…
НЕВЕСТА
(зажала уши, прокричала)
Хватит, ветер, замолчи,
И меня ты не учи!
Я сама, сама все знаю,
Я Алеше доверяю,
Без ума его люблю
Верность я ему храню.
Берегу его монету…
НАСТЯ
Посмотри скорей на эту…
(к ногам невесты упала монета. Она вскрикнула, подняла монету.)
НЕВЕСТА
Что такое?
НАСТЯ
(смеясь)
Это… Это – знак
Знак предательства его…
НЕВЕСТА
(с вызовом)
Я не верю в колдовство
Мы с Алешей неразлучны.
Мы…
НАСТЯ
(со вздохом)
Тебе самой не скучно,
Сказки эти сочинять
И злодея покрывать?
Отыщи в лесу вьюнок
Синий маленький цветок,
Закопай под ним монету…
НЕВЕСТА
(полна решимости)
Нет. Не стану я советы
Незнакомых принимать.
Может, ты – тот самый тать,
Что влюбленных разлучает…
НАСТЯ
(таинственно)
Может быть…
Никто не знает,
Где тут истина, где ложь.
Ты поймешь, когда найдешь
Синий маленький цветок,
Синий с золотом вьюнок…
Мне тебя, невеста, жалко,
Станешь ты теперь русалкой.
Будешь в озеро смотреть
И о суженом жалеть…
НЕВЕСТА
(рассерженно)
Кто со мною здесь играет?
Кто меня вот так пугает?
Покажись, скажи, кто ты?
Эхо
(громко с высоты)
Настя я, русалка – ты – ты, ты…
Действие второе
Алексей по свету мчался, и ни в чем не сомневался.
Он приказ лишь выполнял, меч волшебный он искал.
Только все трудней с годами через воду, через пламя
Приходилось проходить.
– Силу нужно подкопить, – так решил наш витязь славный,
И вернулся в терем главный, где Настасьюшка жила,
Много лет его ждала. Спрыгнул на земь, стукнул в двери.
НАСТЯ
(удивленно)
Алексей! Глазам не верю.
Поскорее проходи,
Дай прижмусь к твоей груди.
Истомилося сердечко.
Вот – заветное колечко.
Слову данному верна,
Я – Алешина жена!
АЛЕКСЕЙ
(отстраняясь)
Прежде чем тебя женою
Мне законною назвать,
Должен я тебе, Настёна,
Все, что было рассказать.
Я с врагами долго бился
И чуть было не женился
На красавице другой,
Ты прости поступок мой.
НАСТЯ
(с улыбкой)
Нет безгрешных, понимаю,
И вину твою прощаю.
Обними меня скорей,
И о прошлом не жалей.
Входят в комнату.
НАСТЯ
Что велел твой воевода?
АЛЕКСЕЙ
Он сказал, что больше года
Можно всем нам отдыхать,
Свадьбы праздновать, гулять.
НАСТЯ
(с надеждой)
Значит, завтра пир горой?
АЛЕКСЕЙ
(со вздохом)
Значит завтра…
НАСТЯ
(радостно)
Милый мой,
Я ушам своим не верю.
(Распахнула настежь двери)
Мама, тятя, вот жених…
Алексей наш сразу сник.
Настя хоть и хороша, но к другой спешит душа.
Что же делать? Разорваться? Нужно в мыслях разобраться.
Нужно четкий дать ответ: любит он ее, иль нет.
Но для этого опять нужно снова сказ начать…
И вернуться нам туда, где студеная вода льет на землю водопадом,
Где сидит с потухшим взглядом наша девица-краса, васильковые глаза.
В косу ленточку вплетает и все время повторяет:
НАСТЯ – РУСАЛКА
Ты теперь русалка, ты…
Алексей наш к ней идет.
Настю в облике русалки он пока не узнает.
Он подносит ей цветок – синий с золотом вьюнок.
АЛЕКСЕЙ
Здравствуй, девица речная,
Что сегодня ты смурная?
Не смеешься, не шалишь,
В воду смотришь и грустишь.
Я принес тебе цветок
Синий с золотом вьюнок.
Ну, что скажешь?
НАСТЯ – РУСАЛКА
(улыбается)
Как красиво.
Любо мне лесное диво.
Я цветок твой заберу и исчезну поутру.
АЛЕКСЕЙ
Погоди, не уходи.
Меч найти мне помоги.
Говорят, что он хранится
У русалки чаровницы.
Силу этот меч дает.
Он поможет наш народ
Защитить от зла и скверны.
Он поможет нам…
НАСТЯ – РУСАЛКА
(задумчиво)
Наверно…
Если вы чисты, как снег.
АЛЕКСЕЙ
(хмурясь)
Чистым грешный человек быть не может.
НАСТЯ – РУСАЛКА
Это скверно.
АЛЕКСЕЙ
Что же делать?
Как мне быть?
НАСТЯ – РУСАЛКА
Чтобы меч наш получить
Нужно сделку заключить.
АЛЕКСЕЙ
(решительно)
Я готов на все пойти,
Чтоб заветный меч найти.
НАСТЯ – РУСАЛКА
(смотрит ему в глаза)
Жизнь свою на кон ты ставишь,
Но запомни, коль слукавишь,
И помыслишь о другом,
Повернется все вверх дном,
Прогремит на небе гром.
Ты забудешь обо всем,
Будешь бегать за мечом,
Но найти его не сможешь.
Жизнь свою к ногам положишь
Воеводы своего,
И лишишься ты всего.
АЛЕКСЕЙ
(испуганно)
Погоди, постой, постой.
Знаю, меч ваш не простой,
Но назначь другую цену,
Потому что жизнь – бесценна.
НАСТЯ – РУСАЛКА
Нет.
Цена всегда одна:
Жизнь и смерть всему цена.
Откажись, если боишься.
АЛЕКСЕЙ
(с вызовом)
Ничего я не боюсь.
От меча не откажусь.
Без него мне жизни нет.
Вот такой тебе ответ.
НАСТЯ – РУСАЛКА
(с усмешкой)
Хорошо.
Сюда смотри.
Я считаю: раз, два, три…
Видишь чистая водица помутнела.
Почему?
АЛЕКСЕЙ
(хмурясь)
Объяснишь, тогда пойму.
НАСТЯ – РУСАЛКА
(качает головой)
Да, Алешка, ты – ловкач.
Объясню. Потом не плачь…
В воду бросила цветок синий с золотом вьюнок.
Алексей мальчишкой стал и по полю побежал.
Путь его неблизким был мимо брошенных могил,
В чащу леса, где жила ворожея Урсула.
Много сказок она знала, и про меч ему сказала.
УРСУЛА
(таинственно)
Коль достанешь у русалок
Золотой волшебный меч,
То направо и налево
Будешь головы ты сечь.
Станешь самым-самым сильным,
И бессмертье обретешь,
Ты отыщешь град чудесный,
Счастье там свое найдешь.
АЛЕКСЕЙ
(с любопытством)
Счастье чем смогу измерить?
Как узнаю, что мое?
УРСУЛА
(смеясь)
Счастье, милый мой безмерно
И у каждого – свое:
Слава, деньги, уваженье,
Сила, мужество, любовь,
Вдохновенье, совершенство,
Власть, богатство, даже кровь
Врагов зовется счастьем.
Для того и нужен меч.
Если ты его достанешь,
То сумеешь мир сберечь
От коварства, от раздора,
От жестокости и бед…
Подрастай скорей, Алешка,
Помни мудрый мой совет:
Никому про меч – ни слова.
Ты не знаешь ничего.
Не забудь, что жизнь зависит
От молчанья твоего.
АЛЕКСЕЙ
Понял, буду нем, как рыба,
Ни словечка никому.
Меч волшебный я добуду
Он мне нужен самому,
Чтобы стал я самым сильным
И бессмертие обрел.
Хорошо, что в дом к ведунье
В воскресение я зашел!
Прошло десять лет. Новый рассвет в окошко глядит.
Алешке сегодня он спать не велит…
Действие третье
На рассвете замутилась в речке чистая вода.
Бабы громко закричали:
– Ой, беда, беда, беда!
Враг идет на нас войною,
Жжет он наши города.
В плен детей и жен уводит.
Ой, беда, беда, беда…
Защитите Русь святую,
Добры молодцы, скорей…
К воеводе в ополченье Алексей наш поступил.
Как и все надел доспехи и в неравный бой вступил.
До заката храбро дрался. Враг на время отступил.
Алексей наш воеводе потихонечку сказал:
АЛЕКСЕЙ
Вот бы меч добыть волшебный,
Чтоб победу одержать,
Чтобы сильным и бессмертным
В миг единый сразу стать.
ВОЕВОДА
(сдвинул брови)
Что я слышу, Алексей?
Это что еще за сказку
Ты решил мне рассказать?
Мы должны за Русь сражаться,
Землю нашу защищать,
А не думать о бессмертье
И волшебный меч искать.
Мы должны на бой кровавый,
Как один с рассветом встать.
Помни, витязь, сила наша
В крепкой дружбе.
Знает враг: русичи непобедимы,
Если все они едины!
Рать святая на подмогу
Обязательно придет,
Если весть честной народ
Вознесет молитвы к Богу.
Силы света нам помогут,
В этом я тебе клянусь.
Мы спасем родную Русь.
АЛЕКСЕЙ
Верю…
Только нас немного,
Нужно сбегать за подмогой.
Знаю, братья где-то рядом
Нам скорей позвать их надо.
ВОЕВОДА
Хорошо. Поторопись
И к рассвету воротись.
АЛЕКСЕЙ
За подмогой я помчусь
И к рассвету возвращусь.
Я тут путь короткий знаю…
Помогай земля родная.
Алексей наш убежал, но во тьме он заплутал.
Чуть не угодил в болото, филин ухнул:
ТАТЬ
(словно филин)
Кто ты? Кто ты:
Зверь иль добрый человек?
Я провел в болоте век.
Никого здесь не встречал,
Меч заветный охранял.
АЛЕКСЕЙ
(радостно)
Меч заветный?!
Вот так чудо!
Я ищу его повсюду.
Он мне нужен.
Покажи.
ТАТЬ
(строго)
Э, приятель, не спеши.
Кто тебе про меч сказал?
Тайну, как мою узнал?
АЛЕКСЕЙ
Мне ведунья рассказала…
ТАТЬ
(раздраженно)
Урсула.
Ей видно мало драгоценностей своих,
Хочется еще моих.
Что за меч пообещала
Тебе бабушка Яга?
АЛЕКСЕЙ
Избавленье от врагов.
ТАТЬ
(с усмешкой)
Избавленье от врагов…
Век прошел, не стало меньше
Злых, болтливых дураков.
Рассмеялся Тать болотный и поднялся во весь рост.
Заслонил собой полнеба, и достал до самых звезд.
ТАТЬ
(грозно)
Меч в бою добудь попробуй,
Победить меня сумей!
АЛЕКСЕЙ
(в сторону)
Здесь военной силы мало.
Жаль, что я не воробей.
Подлетел бы к чуду-юду,
Клюнул в глаз и улетел…
Но, придется видно драться,
Пробил час, я сам хотел
Раздобыть сей меч волшебный,
От врага страну спасти.
Помоги мне, Ангел Божий,
Помоги, спаси, спаси…
До рассвета битва длилась. Алексей наш победил.
С первыми лучами солнца меч от Татя получил.
ТАТЬ
Береги его, Алешка.
Дан тебе на счастье он.
Торопись, враги проснулись,
В бой идут со всех сторон.
Тать исчез в болотной тине, словно не было его.
Витязь низко поклонился.
АЛЕКСЕЙ
Не забуду ничего из того, что этой ночью
Ты про глупость говорил.
Только бы хватило силы, чтобы разум победил…
ТАТЬ
(голосом из болота)
Торопись, враги лукавством
Вас желают победить.
Если ты зайдешь к ним с тыла,
Им назад не отступить.
Загони ко мне в болото всех врагов,
И помни, Тать
Никому не даст поблажки,
Не позволит им удрать.
Станет черная трясина их могилой на века.
Поспеши, мой витязь храбрый,
Вот тебе моя рука…
На болоте появился деревянный гнутый мост.
По нему Алеша быстро добежал на тот утес,
Где враги остановились, где вели совет они…
Неожиданно сорвались с неба яркие огни.
То ли молнии, толь стрелы, невозможно разобрать,
Но от них врагам коварным никуда не убежать.
Алексей мечом волшебным так неистово махал,
Никого из зыбкой тины он живьем не выпускал.
До заката битва длилась. Враг повержен. Тишина.
Над болотом пар клубится. Скорбно смотрит вниз луна.
Алексей тропой заветной к старой Урсуле пошел,
Но ее землянки ветхой он на месте не нашел.
Огляделся. Что за диво? Терем новый, расписной,
У окна сидит Настёна.
НАСТЯ
(радостно)
Возвратился сокол мой!!!
(Двери настежь отворила, и Алешу обняла)
Целый век тебя, мой милый,
У окошка я ждала.
Все я глазки проглядела,
Море слезок пролила,
Не пила я и не ела,
Все тебя, мил друг, ждала.
Проходи скорей, Алеша,
Что в дверях столбом стоять…
АЛЕКСЕЙ
(отстраняясь)
Погоди…
Со мною нынче воевал болотный Тать.
Обещал я в честь победы
Подарить ему цветок,
Небольшой цветочек синий,
Называется вьюнок.
Только, где достать, не знаю,
Подскажи, Настёна, мне.
НАСТЯ
(смеясь)
Твой вьюнок растет здесь рядом,
Вьется, вьется по стене,
Словно хочет он забраться,
Как миленочек ко мне.
Возле самого окошка
Вьюн цветочки распустил.
Я нарву тебе, коль нужно,
Но зачем их Тать просил?
АЛЕКСЕЙ
(насупившись)
Если честно, не запомнил.
НАСТЯ
(смеясь)
Еще раз его спроси.
АЛЕКСЕЙ
Если хочешь, вместе спросим.
НАСТЯ
(капризно)
Нет. В лес я ночью не пойду.
АЛЕКСЕЙ
(со вздохом)
Ну, а мне идти придется.
НАСТЯ
Ты иди, я подожду…
(Он ушел, она осталась, свечку яркую зажгла, рассмеялась:)
Я Алешку очень ловко вокруг пальца обвела.
Меч волшебный он оставил старой мудрой Урсуле.
Тать его к себе заманит.
Вот и все, конец игре!
Терем исчез. Озеро. Лес. Филин кричит, сердце болит….
Действие четвертое
Туман над болотом, выкрикнул кто-то:
– Стой, человек, краток твой век!
Славу искал, любовь потерял,
Богатство искал, жизнь потерял…
АЛЕКСЕЙ
(озираясь по сторонам)
Я не искал ни богатства, ни славы,
Землю родную хотел защитить.
Бился с врагом я не ради забавы,
Меч-кладенец мне помог победить.
Жизнь и любовь я на чашу поставил,
Смерть и позор на другой стороне.
Если однажды я и слукавил,
Пусть мне воздастся по полной цене.
Мигом болотный туман испарился. Нету болота, озерная гладь.
С берега озера в воду русалки стали веночки свои опускать.
РУСАЛКИ
(поют хором)
Ты плыви, плыви венок, синий с золотом вьюнок
В край, где солнышко встает, где мой миленький живет.
Пусть тоскует обо мне, пусть отыщет в вышине
Верный, тайный, тайный знак, и решит: да будет так!
Милый к озеру придет и свою судьбу найдет.
Ты плыви, плыви венок, синий с золотом вьюнок…
АЛЕКСЕЙ
(разглядывая цветок)
Значит, маленький вьюнок,
Синий с золотом цветок —
Это верный тайный знак…
Он сейчас в моих руках.
Только, где ж судьба моя?
Эй, русалки!
РУСАЛКИ
(в рассыпную)
Ай, яй, я…
(Лишь одна из них осталась. Меч достала золотой.
Алексею протянула)
РУСАЛКА
Забери его. Он твой…
Мне ж отдай скорей цветок
Синий с золотом вьюнок.
АЛЕКСЕЙ
(бросает цветок, берет меч)
Меч волшебный я достал
И непобедимым стал!
РУСАЛКА
(рассмеялась)
Ах, Алеша, друг сердечный,
Если б ты всю правду знал,
Ты бы так не ликовал…
(Алексей насторожился)
Помнишь, черною водица
Стала в озере моем?
Ты спросил: «Что это значит?»
ЭХО
Что это значит?
АЛЕКСЕЙ
(хмурясь)
Ну и что же это значит?
РУСАЛКА
(таинственно)
Это значит, друг сердечный,
Нам не быть с тобой вдвоем.
Меч – тебе, а мне – монета
И вьюночек золотой….
(нырнула в озеро, исчезла…)
АЛЕКСЕЙ
(в панике)
Настя! Настенька, Настёна…
Подожди, постой, постой!
Я не знал, что ты – русалка…
Ты прости поступок мой.
Покажись, моя родная,
Дай прижмусь к твоей груди.
Настя, Настенька, Настёна…
Где же ты? Прости, прости…
Нет ответа. Только ветер прошептал ему:
– Прощай!
Меч нашел, А где невеста? Угадай-ка,
Уга-да-й…
АЛЕКСЕЙ
(со слезами)
Настя, Настя, где ты? Где ты?
Отзовись, вернись, вернись.
Без тебя, моя родная,
Не мила мне будет жизнь…
Слезы горькие текут,
Нет любимой больше тут,
Превратилася в русалку.
Мне тебя, Настёна, жалко…
Что мне делать?
Как мне быть?
Как, скажи, теперь мне жить?
НАСТЯ
(видением в небе)
Я тебя предупреждала,
Что лишишься ты всего,
Жизнь свою на кон поставил
Для чего ты? Для кого?
АЛЕКСЕЙ
Настя, Настя, что мне делать?
Как, скажи, вернуть тебя?
Настя, милая, родная,
Нет мне счастья без тебя….
НАСТЯ
(видением в небе)
Ты поймай венок русалкин
И вплети в него вьюнок,
Только помни, тот цветочек
Не растет возле дорог…
АЛЕКСЕЙ
(озираясь по сторонам)
Где растет он?
Настя, Настя, дорогая, подскажи…
НАСТЯ (таинственно)
Если любишь, сам найдешь…
А не любишь, пропадешь…
Коль любовь твоя забава,
Проиграешься, смотри.
Никогда без чувств особых
О любви не говори…
Жизнь дается нам однажды,
Каждый миг земной цени,
Пусть в твоей душе сияют
Веры истинной огни…
Настя в облаке исчезла, наш Алеша зарыдал.
Потерял он свое счастье, проигрался, проиграл…
Он – к ведунье за советом, а ее в помине нет.
Ведьма старая пропала, не раскрыв ему секрет…
С той поры он каждый вечер ловит в озере венок,
Но никак найти не может синий с золотом вьюнок.
Что легко ему давалось, стало трудным, не поднять,
Нет любви, ее, наверно, утащил болотный Тать…
Только ленточка осталась на березке у реки,
О любви твердят невестам под березкой женихи.
Там целуют в губы жарко милых девочек они,
А потом вьюночки ищут, как Алеша наш, одни…
Их невесты, как русалки, песни грустные поют,
Но заветные монетки никому не отдают…
Эрнестин
Одевшись в мантию величья,
Шагает важно человек.
Как жаль, что он не понимает,
Нельзя продлить величьем век…
– Сегодня луна похожа на надкушенный персик, – думал человек, разглядывая появившееся из-за гор светило.
Никогда прежде подобные сравнения ему на ум не приходили. Наверное потому, что он был сытым беззаботным господином, уверенным в завтрашнем дне. А теперь он – ни в чем не уверенный голодный бродяга. Он одинок и несчастен. У него нет крыши над головой. Вместо нее – небо и луна, похожая на персик, который кто-то надкусил. Жаль, что это сделал не он.
– Видно, ужин был вкусным, раз ты не смог доесть этот персик, – сказал человек, сглотнув слюну.
– Ты прав, ужин был вкусным, а персик нет, – сказал кто-то за его спиной.
Он обернулся и увидел персик, большой надкушенный персик на темной ладошке.
– Попробуй, – говорившей сделал шаг вперед.
Человеку показалось, что сама ночь обрела женское обличие и явилась сюда, чтобы хоть как-то поддержать его. Он схватил персик, быстро съел его, а косточку спрятал в карман.
– Благодарю вас, царица Ночь, – сказал он с улыбкой.
– Я не царица, – сказала незнакомка. – Я – дочь звездного народа Эрнестин.
– Дочь звездного народа, – повторил он, разглядывая ее с нескрываемым любопытством.
Смуглая кожа, утонченные черты лица, аккуратно уложенные черные волосы похожи на головной убор. Из одежды только юбка в виде легких металлических пластин, позвякивающих на ветру. На шее массивная гирлянда из разноцветных бус, в центре которой сияет золотой многогранник.
– Откуда ты явилась, Эрнестин? – спросил он, глядя в этот многогранник.
– Я спустилась во-он с той вершины, – ответила она, показав, откуда именно она пришла.
– Там лежит снег, а ты голая! – воскликнул он. – Ты разыгрываешь меня, дочь звездного народа?
– Вовсе нет, – голос ее стал строгим. – Я здесь не для того, чтобы смеяться. Мы давно наблюдаем за тобой, человек. Ты проделал сложный путь. Надеюсь, ты знаешь, зачем поднялся на эту гору?
– Если честно, не знаю, – ответил он. – Не знаю, и это меня огорчает сильнее, чем отсутствие пищи, ночлега и мелких радостей, к которым я привык.
– Ты – странный человек, Эго, – она пристально посмотрела на него.
– Как ты назвала меня? – он нахмурился.
– Эго, – ответила она. – Разве тебя зовут не так?
– Не совсем так, – сказал он. – Меня зовут Эдгар.
– Нет, – она покачала головой. – Твое настоящее имя – Эго.
– Эго – укороченное от слова эгоист. Так? – он посмотрел на нее исподлобья.
– Так, – согласилась она.
– Значит, ты не станешь возражать и против того, что все люди – эгоисты, – сказал он.
– Не стану, – она улыбнулась. – Но из всех, живущих на земле, ты – существо особое.
– О, милая моя, это уж слишком, – рассердился он. – Кто дал тебе право называть меня существом? Ты-то сама кто?
– Я – человек, – ответила она.
Он усмехнулся:
– Пару минут назад ты называла себя дочерью звездного народа, а значит, сама призналась в том, что ты – пришелец. Всем известно, что звездные люди – вымысел, галлюцинация. Они принимают человеческий облик, чтобы ввести людей в заблуждение. А, втеревшись к ним в доверие, делают то, для чего их послали. У каждого пришельца своя миссия, которую они тщательно скрывают. И ты, дочь звездного народа, ни за что не откроешь мне причину своего появления и свое истинное лицо. Я знаю, что ты никогда не скажешь мне правды.
– Не стоит все так усложнять, – сказала она, пластины на юбке звякнули. – Я здесь для того, чтобы помочь тебе.
– Помочь мне в чем? – он испытующе посмотрел на нее. – Можешь ли ты влезть в мою голову и понять, что именно мне нужно?
– Мне незачем влезать в твою голову, Эго, потому что я знаю о тебе все, – проговорила она весьма убедительно. – Более того, я знаю, что тебе нужно делать, чтобы из существа превратиться в человека. Запасись терпением, Эго, и я покажу тебе нечто особенное.
– Не стану я ничем запасаться и никуда с тобой не пойду, – сказал он, усевшись на землю. – Я остаюсь здесь. Меня здесь все устраивает: темное небо, звезды, луна, похожая на персик, и даже ты, возникшая из ночи, Эрнестин. Скажи, а почему у тебя мужское имя?
Вопрос повис в воздухе. Эдгар обернулся. Никого. Вскочил, выкрикнул в темноту:
– Эй, дочь ночи, где ты? Не говори, что это был сон. У меня в кармане косточка от персика. Эрнестин… Отзовись…
Она не появилась, не отозвалась. Луна спряталась за тучу, звезды исчезли, стало совсем темно. Эдгар улегся на землю, положил руки под голову, сказал, глядя в черное небо:
– Я не собираюсь вторгаться в ваш мир. Оставьте свои звезды себе. Мне от вас ничего не нужно. Ничего…
Небо просветлело, или это его глаза привыкли к темноте. Он увидел одну звездочку, потом другую, третью, пятую. Звездная россыпь украсила небосвод. Эдгар отметил, что впервые за долгие месяцы своего путешествия видит такое количество звезд.
– Наверное, я достиг высоты, с которой, в самом деле, можно увидеть нечто особенное, – подумал он, засыпая.
Неведомая сила подхватила его и перенесла на много лет назад, в безмятежную юность, в тот временной отрезок, с которого началось его стремительное восхождение. Именно тогда его эго, о котором говорила Эрнестин, впервые заявило о себе в полный голос.
Эдгар смотрел на себя с высоты прожитых лет и снисходительно улыбался. Паренек с едва заметным пушком над губой и угревой сыпью на подбородке, был ему симпатичен. Фортуна к нему благоволила. У паренька был легкий характер, удивительная способность моментально оценивать ситуацию и извлекать пользу из всего происходящего. Он был везунчиком. Все, к чему он прикасался, становилось нужным, полезным, приносило прибыль. Ему доставляло удовольствие бежать по карьерной лестнице, перепрыгивая через две, а то и через три ступеньки. В тридцать он уже возглавлял большую корпорацию, но при этом оставался чистым, открытым человеком.
– Как тебе удается соединять несовместимое? – часто спрашивали его знакомые и не совсем знакомые люди.
В ответ Эдгар лишь пожимал плечами и загадочно улыбался. Собеседники не решались повторять свой вопрос, освобождая Эдгара от объяснений. Но, по правде говоря, он и сам не знал, как объяснить все, что с ним происходит. Он просто считал везение – даром небесным, наградой за то, что он, Эдгар, живет на этой земле, в это непростое время.
Разумеется, Эдгар не был сверхчеловеком. Ему были присущи и юношеский максимализм, и амбициозность, и высокомерие, и гордыня. Просто он научился управлять ими и не подозревал, что однажды все негативные эмоции вырвутся наружу, словно гейзер из-под земли.
Все началось с поездки в Эфиопию. Вернее с подготовки к ней.
На вопрос: «Что ты там забыл?»
Он ответил: «Свое прошлое».
Брякнул первое, что пришло на ум. Но именно эта странная мысль так засела в его мозгу, что избавиться от нее стало невозможно. Эдгар возомнил себя потомком царя Менелика, сына царицы Савской и царя Соломона.
– Возможно, я и есть Менелик в двенадцатом воплощении, – как-то завил он.
– Ты бредишь, Эдгар, – пожурила его Джульетт. – Люди однажды приходят в этот мир.
– Люди – да, а души, – нет, – заявил он тоном знатока.
– Позволь возразить тебе и на этот раз, – она улыбнулась. – Скажи, ты знаешь, что такое душа?
– Нечто эфемерное, не поддающееся объяснению, – ответил Эдгар.
– Объяснение есть и очень определенное, – Джульетт посмотрел на Эдгара, сказала с нажимом. – В Библии дается ответ на этот вопрос. Там сказано, что «кровь есть душа. Душа всякого тела есть кровь его. Она душа его» [2 - Второзаконие 12:23; Левит 17:14.]. Из этого следует…
– Из этого ничего не следует, – рассердился он. – Я докажу свою кровную связь с Менеликом, и тогда… – усмехнулся. – Тогда нам придется расстаться, потому что царям незачем любить простолюдинок.
Джульетт обиделась. Сняла с пальца перстень, подаренный Эдгаром, сказала:
– Ты прав, царственным особам простолюдины не нужны. Можешь считать нашу помолвку расторгнутой. Ты меня не достоин. Прощай.
Он попытался ее удержать, бухнулся на колени. Не помогло. Джульетт ушла, оставив распахнутой дверь.
Эдгар поднялся с колен, взял перстень, швырнул его в дверной проем, крикнул:
– Скатертью дорога!
Потом он долго стоял у окна и немигая смотрел на черные тучи, затянувшие небо. Когда пошел дождь, Эдгар словно очнулся.
– Жизнь продолжается, – сказал он громко. – Не раскисай, Эд. Ты еще встретишь настоящую царицу. Встретишь, не сомневайся.
Размолвка с Джульетт его огорчила, выбила из привычной колеи. Ему было неприятно вспоминать себя, стоящего на коленях. Эта поза казалась ему унизительной. И чем больше он думал обо всем произошедшем, тем сильнее приукрашивал конфликт. Все хорошее, что было между ними, забылось. Вместо ярких красок появилось огромное черное пятно ненависти. Джульетт стала для Эдгара причиной всех бед и страданий.
Но сегодня он понимает, что причина неприятностей была скрыта в нем самом, в его альтер Эго, которое он прежде не желал замечать. Теперь он это осознает и снисходительно улыбается:
– Все сложилось так, как должно было сложиться. Мы с Джульетт никогда бы не стали идеальной парой. Я был прав, назвав ее простолюдинкой. После того, как мы расстались, она превратилась в крепкую крестьянку с румяными щеками. Ничего не осталось от прежней очаровательной малышки Джульетт кроме глаз, больших синих глаз…
Эдгар вспомнил, как в их первую встречу, он не мог отвести взгляда от глаз Джульетт. Сидел напротив нее и тонул в этих синих омутах. Джульетт что-то говорила, а он изредка кивал, чтобы не показаться бестактным.
– Вы всегда такой немногословный? – спросила его Джульетт, исчерпав запас красноречия.
– Нет, – ответил он. – Просто сегодня особенный день. День полного погружения в синеву ваших глаз.
Она смутилась, щеки вспыхнули, а глаза на миг спрятались под покровом густых черных ресниц, чтобы потом засиять так, как сияет солнце, вышедшее из-за туч.
– Давайте поужинаем вместе. Завтра. Я за вами заеду. Скажите, куда, – выпалил он.
Она назвала адрес, поднялась, пошла к двери. И тут он сообразил, что они находятся в его кабинете.
– Стойте, Джульетт! – крикнул он. – Вы работаете в нашей корпорации?
– Да, – она улыбнулась. – Я хотела, чтобы вы меня перевели…
– Давайте ваше заявление.
– Оно лежит у вас на столе.
Он схватил листок, посмотрел на фамилию, свистнул:
– Раймон Рене – ваш отец?
– Дядя, – ответила она.
– Ваш дядюшка – хитрец, – Эдгар посмотрел на Джульетт. – Неужели, он не мог решить ваш вопрос сам?
– Он сказал, что кроме вас никто… – она покраснела.
Эдгар поставил подпись на заявлении, протянул его Джульетт со словами:
– Поблагодарите дядюшку за царский подарок и до завтра.
– До завтра, – проговорила она, исчезнув за дверью.
Эдгар позвонил Раймону Рене и устроил допрос с пристрастием. После получасовой беседы он знал о Джульетт все, вплоть до прививок, сделанных в младенчестве.
– Почему ты не прислал ее ко мне раньше? – задал Эдгар главный вопрос.
– Ждал удобного момента, – ответил Раймон.
– Ты, как всегда, выбил десять из десяти, – сказал Эдгар и повесил трубку.
Утром он стоял у дома Джульетт с охапкой альстрамерий. Она ахнула.
– Откуда вы узнали, что это – мои любимые цветы?
– Телепатия, – ответил Эдгар. Открыл дверцу машины. – Прошу.
– Вы решили подвезти меня до работы? – спросила Джульетт.
– Я решил похитить вас, – ответил он, включив зажигание. – Вы – моя пленница. Надеюсь, вы не против.
– Не против, – она рассмеялась, прижала цветы к лицу.
– Вы любите скорость, Джульетт?
– Обожаю, Эдгар.
– А громкую музыку и ветер в открытые окна?
– Да!
Они мчались по загородному шоссе несколько часов. Эдгар сбавил скорость лишь тогда, когда закончился асфальт. Остановил машину у края кукурузного поля, помог Джульетт выйти.
– Я здесь никогда не была, – призналась она. – Где мы? Как называется это место?
– Край света, – ответил Эдгар. – Высокие заросли кукурузы скрывают от нас нечто фантастическое. Хотите узнать, что?
– Да, – ответила она. В глазах заблестели огоньки азарта.
– Давайте руку, чтобы не заблудиться в кукурузных лабиринтах, – сказал Эдгар.
Джульетт протянула ему свою руку. Она была теплой, мягкой, родной, словно всегда лежала в его крепкой, прохладной руке, наполняя сердце сладостной истомой. Еще миг, и он потеряет голову. Из зарослей кукурузы вылетела птица. Джульетт взвизгнула.
– Бежим, – приказал Эдгар, потянув ее за собой.
Панорама, открывшаяся перед ними, была достойна кисти самого лучшего живописца. Озеро с прозрачной бирюзовой водой, а на берегу кукольный домик, утопающий в бледно-розовом облаке цветущих кустарников.
– Какая красота! – воскликнула Джульетт. – Чей это домик?
– Мой, – ответил Эдгар с гордостью.
– Твой? – воскликнула Джульетт. – Не может быть. Он слишком мал для тебя. В этом доме живет Дюймовочка или Мальчик с пальчик.
– Хочешь заглянуть внутрь?
– Конечно.
Они пошли вдоль озера по едва заметной тропинке. Чем ближе они подходили к домику, тем внушительнее становились его размеры. Секрет заключался в том, что от кукурузного поля был виден лишь угол дома, поэтому он и казался таким миниатюрным.
– Теперь ты веришь, что здесь может жить не только малышка размером с дюйм? – спросил Эдгар, когда они приблизились к дому.
– Теперь вижу, – ответила Джульетт.
Эдгар открыл дверь, пропустил Джульетт вперед. Внутри было тепло, потрескивали дрова в камине.
– Здесь давно никого не было, поэтому я попросил своего друга Карла протопить дом к нашему приезду, – сказал Эдгар, подбросив полено в огонь. – А еще я попросил его приготовить нам что-нибудь. Надеюсь, ты не откажешься от радужной форели.
– Не откажусь, – сказала Джульетт. – Показывай, где твой волшебный стол.
Эдгар распахнул двери, воскликнул:
– Вот так сюрприз! Мой друг Карл решил сразить нас наповал своими кулинарными изысками.
– Здесь еды столько, что мы обречены провести за столом несколько недель! – сказала Джульетт.
– Несколько недель – хорошее начало, – Эдгар рассмеялся. – Обещаю, закончить обед тогда, когда ты пожелаешь.
Эдгар откупорил бутылку шампанского.
– Давай выпьем за неожиданность! – предложила Джульетт.
– За неожиданное, приятное знакомство, – дополнил Эдгар.
Потом они катались на лодке по озеру, любовались лилиями и облаками, купающимися в воде. Они почти не разговаривали, но молчание их не тяготило. Оно было каким-то магическим, и его не хотелось нарушать.
Поцеловались они на причале. Это получилось так естественно, словно они всегда здесь целовались. Не было никакой неловкости, растерянности, возникающей в таких случаях. Была радость, вырвавшаяся наружу словами:
– Боже, как хорошо!
Словно довершая волшебство происходящего, закат окрасил небо желто-коралловой охрой, подмешав немного розово-фиолетовых оттенков.
– Я сегодня побывала в сказке, – сказала Джульетт, когда они вернулись в дом. – Спасибо тебе, Эдгар.
– Сказка еще не закончилась, – проговорил он таинственным тоном. – На крыше установлен телескоп. И, если хочешь…
– Конечно, хочу, конечно, – она молитвенно сложила руки. Иметь телескоп – мечта всей моей жизни.
– Можешь считать, что она сбылась, – сказал Эдгар, – Я дарю тебе телескоп. Вперед.
Джульетт поцеловала Эдгара в щеку, помчалась на крышу, перепрыгивая через две ступеньки. Остановилась перед телескопом, испуганно посмотрела на Эдгара, спросила:
– Ты стащил его из обсерватории?
– Разве я похож на воришку? – Эдгар насупился.
– Конечно, нет, конечно, – Джульетт поспешила сгладить неловкость, прижалась к груди Эдгара. – Просто я ничего подобного нигде не видела. Это – потрясающий телескоп, потрясающий. Теперь я, наконец-то, рассмотрю все звезды, все созвездия и сгустки галактической энергии.
– Когда-нибудь ты станешь великим астрономом, и твоим именем назовут школу для звездочетов, – проговорил Эдгар, поцеловав ее в лоб.
– О, это было бы прекрасно. Об этом я даже не мечтала, – призналась Джульетт. – Спасибо тебе, Эдгар, за день чудес, подаренный мне.
– Спасибо тебе, Джульетт, за день чудес, проведенный со мною, он поцеловал кончики ее пальцев.
А потом был ужин при свечах и волшебная лунная ночь.
Вначале луна посеребрила воду озера, потом заглянула в спальню, где прижавшись друг к другу, спали он и она. Они улыбались своему счастью. В эту ночь они были самыми счастливыми людьми. Самыми…
Эдгар проснулся на рассвете, едва первые лучи солнца коснулись земли. Посмотрел на спящую Джульетт, поднялся, оделся, написал записку, уехал.
Ему нужно было освободиться от новых чувств, так неожиданно захлестнувших его. Они напугали Эдгара своей необъяснимостью и напором. Они вытеснили из его сознания все прежние мысли и заняли там главное место.
– Джульетт, Джульетт, Джульетт, – твердил он непрестанно. Джульетт…
Мир сомкнулся в одной точке. Этой точкой стала синеокая барышня с копной каштановых волос, кожей спелого персика, нежным голосом и шекспировским именем Джульетт – Джульетта. Она разрушила все жизненные принципы Эдгара, поколебала его веру в правильность установок, которым он следовал все эти годы. Фразы, которые он так любил повторять: женщина никогда не займет главное место в моей жизни. Любовь не будет мешать работе. Я не стану связывать себя никакими обязательствами, никакими узами и цепями, останусь свободным и независимым человеком, – показались ему глупыми и смешными. Эдгару безумно захотелось быть связанным, захотелось бросить все и никогда не расставаться с Джульетт. Поэтому-то он и уехал. Удрал, пока она спала. Знал, если она проснется, он погиб.
А она, к счастью, не проснулась. Дала Эдгару возможность вырваться из плена очарования, в который он попал.
Возможно, это ее непробуждение стало причиной неприятностей, свалившихся на них позже. Но Джульетт ни о чем не подозревала. Она крепко спала, убаюканная любовной истомой. Она впервые была совершенно счастлива. Эдгар показался ей идеальным мужчиной, в котором она не нашла ни одного недостатка. Это ее насторожило, но не настолько, чтобы она потеряла сон. К тому же две предыдущие ночи она почти не спала, волновалась из-за предстоящей встречи с Эдгаром и теперь находилась во власти сна.
Она была благодарна дяде Раймону, который давно настаивал на их знакомстве с Эдгаром. Если бы Джульетт знала, что влюбится в него с первого взгляда, то не упорствовала бы так. Но теперь, когда все, предназначенное судьбой, случилось, Джульетт счастлива. Скоро она станет женой Эдгара. У них будет много детишек. Они поселятся в этом кукольном доме у озера и будут любить друг друга до последнего вздоха. Джульетт в этом не сомневается, поэтому так крепок ее сон…
Джульетт проснулась в полдень, выглянула в окно, помахала рукой Эдгару, сидящему с удочкой на берегу озера, пошла в душ. Увидела у зеркала листок, исписанный ровным, красивым почерком.
– Доброе утро, радость моя! – прочла Джульетт первые строчки, улыбнулась. – Ах, как это мило. Я не подозревала, что вы такой романтичный кавалер, господин Виконт, – взяла листок, продолжила чтение. – Прости, что покинул тебя. Дела. Можешь гостить в доме столько, сколько пожелаешь. Если решишь уехать, Карл отвезет тебя. Целую, Эдгар.
Джульетт надула губки, фыркнула:
– С Карлом я никуда не поеду. Я буду ждать вас, мой дорогой Эдгар, здесь. Буду ждать столько, сколько потребуется. Без вас, мой друг, я не двинусь с места. Да, да, да…
Она спрятала письмо Эдгара, привела себя в порядок, пошла в гостиную. Карл, вернувшийся с рыбалки, галантно поклонился. Был он крепким, загорелым мужчиной спортивного телосложения, совершенно непохожим на Эдгара. Но Джульетт не ожидала, что в их сказке появится посторонний, поэтому не вглядывалась в сидящего на берегу человека. Для нее это был – Эдгар. Но теперь, когда они стоят друг против друга, она видит, что Карл годится ей в отцы. И это обстоятельство помогает ей сохранить самообладание.
Джульетт улыбнулась, протянула Карлу руку, представилась.
– Рад знакомству, – сказал он. – Разделите со мной трапезу?
– С удовольствием, – ответила она.
Они покушали на террасе. А потом долго гуляли по берегу озера. Карл оказался приятным собеседником и весьма тактичным человеком. Он решился спросить о планах Джульетт только на закате.
– Если вы не против, я погощу здесь немного, – проговорила она, чуть склонив голову. – Эдгар разрешил мне отдохнуть.
– Я в курсе, – Карл улыбнулся. – И, если вы, милая моя, не против, я вас оставлю. В это время суток я обычно ловлю рыбу.
– Спасибо вам за удивительный день и доброй вам ночи, – сказала Джульетт и пошла на крышу смотреть на звезды.
Она загадала, если Эдгар вернется до полуночи, то все ее мечты станут явью. Поэтому, когда послышались шаги, она не стала оборачиваться. Боялась увидеть Карла и возненавидеть его.
– Какую новую звезду открыл мой звездочет? – раздался за ее спиной голос Эдгара.
– Созвездие Любви, – ответила Джульетт, обернувшись. – Привет. Как прошел день? Меня не уволили?
– Пока нет, – Эдгар улыбнулся. – Рад видеть тебя. Пойдем к озеру. Мне хочется послушать песню ночи.
– И мне, – сказала Джульетт.
Они вышли из дома. Несколько минут шли молча. Одновременно остановились, повернулись друг к другу, рассмеялись.
– О чем ты подумала? – спросил он.
– Еще три шага, и я его поцелую, – ответила она. – А ты?
– Еще три шага, и…
Они обнялись и долго-долго не разжимали объятий.
– Так не бывает, Эдгар, – проговорила она.
– Так не бывает, Джульетт, но это происходит с нами, – сказал он, – Это похоже на затмение, на помутнение разума, но мне это нравится. Мало того, мне это просто необходимо. Сегодня весь день я твердил твое имя, и понял, что я не могу без тебя, Джульетт.
– А я весь день называла Карла Эдгаром, – призналась она. – Он хороший, но чужой. Для меня – чужой. Я его боюсь. Не оставляй меня с ним, ладно?
– Не оставлю, – пообещал Эдгар, прижав ее к груди.
Они провели на озере две недели. Это было самое счастливое время для них обоих. Эдгар попросил Джульетт стать его женой. Она закрыла ладонями лицо и несколько минут молчала, а потом прошептала:
– Да, мой милый, да…
Заботы по подготовке к свадьбе заставили Джульетт и Эдгара покинуть обитель любви. И фантастическая картина счастья, придуманная ими, почему-то стала исчезать, таять, как снег от солнца. Чем больше инициативы проявляла Джульетт, тем раздражительней становился Эдгар.
Вулкан негативных эмоций неожиданно вырвавшийся из недр его сознания, уничтожил мир счастья и любви, созданный Джульетт за недолгое время, которое они назвали подготовкой к венчанию.
Конфликт прошел точку не возврата, запустил механизм разрушения тогда, когда Джульетт предложила составить родословное древо их семей до десятого поколения. Эдгар решил приоткрыть завесу истории и поискать предков в царстве царя Соломона. Именно тогда у него возникли мысли о царственном происхождении, родстве с Менеликом и путешествии в Эфиопию.
Джульетт его идеи показались абсурдными. Эдгар рассердился. Они крепко поссорились, расторгли помолвку. Эдгар посчитал это знаком судьбы, собрался и уехал, приказав Раймону Рене улаживать возникшие проблемы.
– Может, ты одумаешься, Эдгар? – с надеждой спросил Раймон.
– Нет, – отрезал тот. – Твоя племянница – удивительный, чуткий человек. Я ее не достоин. У нее прекрасное будущее, я в этом уверен. Вот только видеть ее в нашей корпорации я больше не желаю.
– Это жестоко, Эдгар, – Раймон нахмурился. – Мало того, что ты разбил сердце бедной девочке, ты еще выгоняешь ее с работы, ломаешь ей жизнь. Ты…
– Стоп, господин Рене, – в голосе Эдгара зазвучал металл. – Это вы прислали ее в мой кабинет. Вы хотели нас поженить, проделали колоссальную работу, но… – Эдгар усмехнулся. – Все ваши труды пошли псу под хвост. Вы впервые просчитались, господин Рене. Подставив под удар свою родственницу, вы разбили ей сердце. Вы, а не я. И если уж вы так переживаете из-за того, что она осталась без работы, выделите ей пособие из своих сбережений или переведите ее в одну из своих фирм, которые не входят в нашу корпорацию. Судьба Джульетт в ваших руках, в ваших, господин Раймон Рене.
– Ладно, я что-нибудь придумаю, – буркнул тот.
– Вам ничего другого не остается, мой дорогой, – сказал Эдгар с улыбкой. – Надеюсь, к моему возвращению все будет улажено…
Размолвка с Джульетт вынудила Эдгара принять обет безбрачия. После возвращения из Эфиопии он даже хотел стать кочующим монахом, но поразмыслив, ограничился тем, что перестал участвовать в светских приемах и до минимума сократил число людей, посвященных в бытовые неурядицы, без которых невозможно обойтись, работая с людьми. Подчиненные прозвали Эдгара бессердечным, бездушным Командором за излишнюю строгость и неприступность.
Это прозвище пришлось Эдгару по душе. Оно стало защитным экраном, ограждающим его от ненужных вопросов и посягательств на его личную жизнь.
О том, что творится в душе Эдгара, знал только Карл – его единственный верный друг. Он был старше Эдгара на двадцать лет и относился к нему по-отечески нежно. Карл внимательно слушал Эдгара и направлял его мысли в правильное русло. Советы Карл давал лишь тогда, когда Эдгар сам просил об этом.
Совет: «не спеши перебивать собеседника, дай ему договорить до конца, чтобы понять, что же ему нужно» – помог Эдгару решить много серьезных вопросов. И таких полезных изречений у Карла было немало. Эдгар называл его кладезем мудрости. Карл улыбался, неизменно напоминая ему о том, что человек несовершенен, и все его знания – это крохотные песчинки в бездне космической мудрости, постичь которую невозможно.
В юности Карл учился искусству толтеков у мексиканских индейцев и утверждал, что человек реализует себя не полностью, потому что не знает о четвертом пути высвобождения внутренней энергии, овладев которым, можно изменить мир.
– Вы с Джульетт могли бы стать хорошей парой, – сказал он после того, когда Эдгар объявил о своем с ней разрыве. – Беда в том, что вы встретились не в то время, не под тем созвездием, пробыли вместе дольше, чем требовалось и сгорели. Сгорели дотла, как две кометы, отклонившиеся от своих орбит…
Больше они с Карлом к этой теме не возвращались.
Эдгар уехал в Эфиопию и там, окунувшись в иную реальность, совершенно забыл о Джульетт.
Страна, лежащая в истоке Нила, поразила его своими контрастами. Там отсутствовали полутона, и все границы были четко обозначены. Люди знали, что черное не станет белым, а белое – черным и свято верили в вечную жизнь и Божье благословение. Эта уверенность поразила Эдгара до глубины души. Он никак не мог понять, почему эти люди до сих пор живут по правилам, установленным еще царицей Савской, и верят, что нарушение одной из черт закона ведет к смерти.
Никто из эфиопов закон не нарушает, потому что все хотят жить вечно, переселившись после смерти в небесный город – Новый Иерусалим, где живут царица Савская, ее сын царь Менелик и все, кто правил страной после них.
Говоря о прошлом, эфиопы смотрят в небо и улыбаются, словно видят там, живших прежде людей.
Поначалу Эдгара веселила наивная вера эфиопов в чудо. Но прошло несколько недель, и он сам стал верить в то, что ничего кроме чуда в мире не существует. И даже реальность, окружающая нас, – это чудо, к которому мы привыкли.
Эфиопы научили его тому, что не стоит воспринимать жизнь однобоко. Уверили в том, что существует множество граней, множество возможностей, которые открываются перед каждым человеком. Просто не каждый может и хочет воспользоваться магической силой, заключенной в нем.
Учение эфиопов было похоже на учение толтеков, о котором говорил Карл. Эдгару захотелось узнать побольше о четвертом пути высвобождения энергии и отыскать магическую силу, управляющую миром. Но для того, чтобы отправиться на поиски непознанного, ему нужно было изменить свою жизнь.
Эдгар решился на кардинальные перемены не сразу. Он много спорил с Карлом, отстаивая свою правоту, перечитал немало старинных книг, и только потом отправился в путь.
Почти год он провел в поисках, которые не дали никаких результатов, и вот пришел на гору, где встретил Эрнестин.
Случайно ли произошла эта встреча?
Если верить в то, что ничего случайного в мире нет, то можно с уверенностью ответить, что эта встреча была предначертана свыше.
Эдгар открыл глаза. Небо начало светлеть, расширилась граница видимости.
Он поднялся, огляделся. Реальность изменилась до неузнаваемости. Эдгар нащупал в кармане косточку, улыбнулся.
– Все было по-настоящему. Дочь звездного народа мне не приснилась.
Запрокинул голову, крикнул:
– С добрым утром, Эрнестин!
– С добрым утром, Эго, – отзвуком эхо долетел до него ее голос.
– Я понял, зачем пришел сюда, – крикнул он, продолжая смотреть на затухающую Венеру.
– Это хорошо, – голос Эрнестин улыбнулся. – Иди вперед за солнечным лучом. Мы ждем тебя, Эго.
– Следуй за лучом, которого еще нет, – пробурчал Эдгар, опуская голову.
И сразу увидел солнечный луч, появившийся из ниоткуда. Вернее, луч светил с неба, светил каким-то чудесным образом, в то время, как солнце еще не появилось из-за горизонта. Эдгар решил, что кто-то сидит там, наверху и освещает ему путь небесным фонариком. Эта мысль его развеселила.
– Спасибо! – крикнул он и побежал за лучом.
Дорога резко пошла вверх. Эдгар сбавил темп, а через некоторое время остановился, чтобы перевести дух. Луч терпеливо ждал, когда он отдышится и сможет продолжить свой путь.
Во время этой недолгой остановки Эдгар вспомнил, что Раймон Рене был первым человеком, который назвал его эгоистом. В ответ на его резкое замечание Эдгар тогда парировал:
– Во мне эгоизма не больше, чем в любом другом человеке.
– Больше, – сказал Раймон, хлопнув дверью.
– Наверное, во мне и впрямь много эгоизма, раз даже дочь звездного народа увидела это, – подумал Эдгар. – Ладно, постараюсь исправиться.
Он улыбнулся, сказал лучу:
– Веди меня вперед, мой добрый друг. Торопиться больше не будем, чтобы хватило сил на долгий путь к непознанному.
Но путь оказался не таким уж долгим, как думал Эдгар. Буквально через несколько шагов луч нырнул в расщелину между скал. Эдгар последовал за ним и попал на небольшую площадку, похожую на балкон. С нее была видна залитая солнцем долина. Долина показалась Эдгару золотой из-за множества золотых пирамид, расположенных на ней. Все они были одинаковыми, стояли ровными рядами, словно солдаты в строю. Эдгар хотел сосчитать пирамиды, но не успел. Они превратились в огромные ромашки. Но и ромашковое поле просуществовало недолго. Цветы превратились в людей, одетых в белые одежды. Эдгару показалось, что он попал в Эфиопию на торжественную мессу, и сейчас зазвенят разом все колокола. Но этого не произошло. Долина в очередной раз видоизменилась, превратившись в ревущую морскую пучину. Вода прибывала с такой силой, что в мгновение ока добралась до балкона, на котором стоял Эдгар.
Он попятился, прижался спиной к холодной скальной породе, подумал:
– Если вода поднимется выше, мне не спастись. Я хороший пловец, но спорить с такой бушующей стихией бессмысленно. Нужно искать выход.
Эдгар поднял голову, увидел выступ, подпрыгнул, ухватился за него кончиками пальцев, но удержаться не смог. Ревущие волны увлекли его в пучину.
Эдгар попытался плыть, но поняв бесполезность этого занятия, расслабился, доверился волнам. Мало-помалу стихия утихла. А потом и вода исчезла. Исчезла так же внезапно, как и появилась. Эдгар оказался в долине, на которую несколько минут назад смотрел сверху.
– Спасибо! – крикнул он, задрав голову.
– Бо-бо-бо… – отозвалось со всех сторон эхо. – Бо…
Эдгар усмехнулся, спросил:
– Что прикажете делать дальше, моя несравненная Эрнестин?
– Наслаждаться жизнью, – послышалось в ответ.
– Наслаждаться жизнью – это для современного человека сложнейшее испытание, – проговорил Эдгар со вздохом. – Мы разучились просто наслаждаться жизнью. Разучились.
Он присел на корточки, провел рукой по траве. Послышался мелодичный звук, словно кто-то тронул гитарные струны. Нехитрую мелодию подхватил ветер и превратил в настоящую симфонию. Эдгар ничего подобного прежде не слышал. У него никогда не было времени, чтобы прислушаться к звукам природы. Слишком он был занят собой, своим эго…
Эдгар выпрямил спину, сказал:
– Теперь я вижу, Эрнестин, как ты была права, назвав меня эгоистичным человеком. Но… – усмехнулся. – На земле наверняка найдутся еще большие эгоисты, чем я.
– Наверняка, – подтвердила она. – Беда лишь в том, что люди себя эгоистами не считают, поэтому каждый пытается оправдаться, указав на недостатки другого.
– В своем глазу не видим мы бревна, зато всегда соринки замечаем в глазах у тех, кто нам не потакает, – сказал Эдгар с ноткой превосходства.
Способность к стихосложению всколыхнула в нем чувство гордости, заставила задрать нос и выпятить грудь вперед. Но Эрнестин не обратила внимания на поэтический дар Эдгара. По-видимому, для нее говорить стихами, было делом обычным.
– Вы, люди, подражанья ищете во всем.
Вы очень любите, когда вам подражают.
Творите зло, ну а потом в сердцах
Ругаете свои же урожаи.
Свои плоды вы не хотите рвать.
Вы лжете и душой своей кривите,
Спешите всех вокруг вы поучать,
А вот учиться сами не хотите.
Скажите: «Стоп», и если не права,
Мне возразит скорей пусть ваше эго.
Молчите, подбираете слова?
– Да нет, смотрю, как потемнело небо.
Сгустились тучи. Видно будет дождь.
– Гроза сейчас начнется с молнией и громом.
– Гроза начнется, дождик будет лить…
Что делать, Эрнестин? Здесь у меня нет дома.
Где я смогу укрыться от грозы?
Где пережду я страшную стихию?
На ум пришел камин и теплый плед…
О, Эрнестин, все это – ностальгия По прошлому…
– Не плачьте, Эго,
Дом ваш – в двух шагах,
В нем непогоду переждите.
А я потом продолжу свой рассказ…
– О, Эрнестин, прошу, не уходите, – Эдгар сложил молитвенно руки.
– Я не могу остаться подле вас.
Не умоляйте, Эго, не просите, – ее голос стал строгим.
– Войдите в дом, подбросьте дров в огонь, И капельку вина в бокал плесните.
– И капельку вина… – повторил Эдгар, направляясь к дому, который был точной копией его дома на озере. Эдгар внутренне напрягся, подумал:
– Стоило ли ехать за тысячу верст, чтобы вернуться обратно?
Толкнул дверь, улыбнулся. Внутри дом был совершенно другим.
Это Эдгара обрадовало. Он не любил возвращаться в прошлое. Его раздражало хождение по кругу. Ему постоянно нужны были новые впечатления, новые эмоции, новые встречи. Он бросил полено в камин, налил в бокал вина, уселся на подоконник, прислонил бокал к стеклу, залитому дождем, сказал торжественно:
– Позвольте поднять этот бокал за нашу дружбу, Эрнестин, которая однажды перерастет в любовь. Я это чувствую, – пригубил вино, пропел:
– Возможно, я придумал вас,
Нарисовал ваш образ милый.
Возможно, вы другая, но…
Не верить в чудо нету силы.
Я вам понравлюсь, может быть,
Быть может, вас разочарую,
Но не желаю, Эрнестин,
Любить я девушку другую.
Пускай мы виделись лишь раз,
Я вас люблю, мое виденье…
Я вами брежу наяву.
Мое примите предложенье:
В бокал вина себе плесните
Со мною вместе за любовь
Его скорее осушите.
Пью за любовь до дна! До дна…
И пусть ответом тишина
На тост сегодня будет.
Я знаю, что моя любовь
Однажды в вас любовь разбудит…
Выпил залпом, оставил бокал на подоконнике, пошел бродить по дому. Мысль о том, что он снова ощущает притяжение любви, его обескуражила. Получалось, что он зря столько лет был верен данному обещанию. Зря жил жизнью затворника, если вновь вернулся к тому, от чего так упорно бежал. Он сжал виски, простонал:
– Неужели, любовь – причина всех моих бед?
– Нет. Любовь – особенный дар, – послышался голос Эрнестин. – Тот, кто ее не имеет, подобен звенящей меди. Все богатства мира – ничто, если человек, обладающий ими, лишен любви.
– Значит, я не совсем потерянный человек, если росток любви появился в моем каменном сердце? – спросил Эдгар. – Ты сможешь полюбить меня, Эрнестин?
– Я уже люблю тебя, Эго. Люблю, как брата, которому нужна моя помощь, – ответила она.
– Звучит многообещающе, но это – всего лишь слова, а слова не всегда совпадают с делами, – сказал он.
– Не всегда, – подтвердила она.
– Как быть? – поинтересовался он.
– Попытаться понять причину рассогласования, – ответила она.
В тот же миг стены дома рухнули, словно развалилась картонная декорация. На ее месте появились металлические отполированные до блеска пластины. В них Эдгар увидел свое небритое рассерженное лицо, но не узнал себя.
– Не хотел бы я встретиться с таким мерзким типом, – подумал он, отвернувшись. Но вновь увидел перед собой лицо недружелюбного господина. От него не было спасения. Эдгар поворачивался в разные стороны, но постоянно натыкался на его неприятный колючий взгляд. Когда же он попытался улыбнуться, то господин состроил такую жуткую гримасу, что Эдгар поежился. Он закрыл лицо руками, спросил:
– Эрнестин, ты можешь избавить меня от этого урода?
– Нет, – ответила она.
– Почему?
– Чтобы расправиться с ним, нужно убить тебя, – ответила она.
– Тогда убери эти зеркала, – попросил он.
– Не могу, потому что это не зеркала, а лабиринт, через который тебе придется пройти, – пояснила она.
– Ты пойдешь со мной? – в его голосе прозвучала надежда.
– Нет, – голос Эрнестин улыбнулся. – Любовь станет твоей спутницей.
– Это не честно, – сказал Эдгар, насупив брови. – Ты сказала, что хочешь мне помочь. Но разве так помогают?
– Только так и помогают, – ответила она.
– Прекрасная помощь – испытание в зеркальном лабиринте, – Эдгар рассердился. – Могу я отказаться и повернуть обратно?
– Нет. Тебе придется пройти через лабиринт, Эго.
– Ах, так, – он скрестил на груди руки. – Я не буду играть в твою игру, царица ночью. Я не пойду искать выход из этого лабиринта. Останусь здесь. Посмотрим, кто – кого.
Она рассмеялась. Ее смех, похожий на перезвон колокольчиков, заставил пространство видоизмениться. Земля под ногами Эдгара разверзлась, и он полетел вниз.
Место, куда он попал, напоминало подземные каменоломни. Пахло сыростью. Свет почти не проникал внутрь. С темных сводов капала вода. Эдгару пришлось пробираться вперед наощупь. Он споткнулся о брошенный кем-то молот. Поднял его и с силой ударил по каменной поверхности. Резонанс от удара был похож на раскат грома. Эдгар бросил молот, зажал уши, решив больше не совершать необдуманных действий. Скоро проход, по которому он шел, расширился, продвигаться вперед стало легче. Эдгар увидел на стенах пещеры странные письмена, остановился. Долго внимательно разглядывал причудливые буквы, а потом провел по ним рукой. В тот же миг неведомая сила подхватила его и подняла наверх, на более высокий уровень подземного тоннеля.
– Значит, письмена – это портал, позволяющий передвигаться быстрее! – воскликнул Эдгар, озираясь по сторонам.
В этой части тоннеля было светлее. На рельсах стояла пустая вагонетка, на земле лежали инструменты. К земляной стене была приставлена деревянная лестница. Проверку на прочность она не выдержала. Развалилась, едва Эдгар прикоснулся к ней. Тогда он решил отыскать письмена. Но, чем дальше он уходил от вагонетки, тем отчетливее понимал, что идет не туда. Эдгар вернулся обратно, внимательно осмотрел инструменты, взял кирку и воткнул ее в скальную породу. Обрадовался, что камень не твердый, принялся вырубать ступени, но очень быстро сник, отбросил кирку, сел на вагонетку, сказал со вздохом:
– Как часто мы делаем ненужную работу только для того, чтобы подняться чуть выше, и не задумываемся над тем, что этот труд не даст никаких результатов, а только заберет у нас жизненные силы, ввергнет нас в уныние, – посмотрел на вырубленные в скале ступени. – Зачем я их вырубаю? Чтобы подняться выше. Но, что мне даст этот подъем? Ничего кроме новых испытаний. Готов я к ним? – вздохнул. – Нет. Я к ним не готов. Мало того, я устал от бесполезности происходящей вокруг. Но, сдаться сейчас, значит – проиграть. Проиграть поединок с собой.
Он поднялся так резко, что вагонетка откатилась, открыв тайные знаки, написанные на шпалах. Эдгар обрадовался, приложил к письменам обе ладони и оказался в тоннеле метрополитена.
Как только он добежал до платформы и взобрался на нее, из темноты выскочил поезд и со свистом промчался мимо.
– Впервые вижу в метро проходящий поезд. Ладно, подожду следующего, – сказал Эдгар и повернул голову.
По платформе размашистым шагом шел высокий худой господин, закутанный в черный плащ. Он остановился напротив Эдгара, чуть склонил голову, сказал:
– Здравствуйте, Эго, меня зовут Аурал. Я буду сопровождать вас вместо Эрнестин. Надеюсь, вы не против.
– Мне было бы приятнее видеть Эрнестин, – признался Эдгар, пожимая костлявую руку своего нового знакомого.
– Миссия Эрнестин закончена. Забудьте о ней, – в голосе Аурала послышались нотки раздражения. – Следуйте за мной. Нам нужно поторопиться. Через пару минут здесь будет полно народа, а я ненавижу толпу.
– Постойте, скажите хотя бы, что это за станция? Я нигде не вижу надписей, – Эдгар посмотрел по сторонам.
– Это полустанок встреч и разлук, – сказал Аурал улыбнувшись. – Вы, верно, решили, что мы находимся в вашем мире? – Эдгар кивнул. – Огорчу вас, мой друг. Мы с вами все еще находимся там, куда заманила вас дочь звездного народа. В этом состояла ее миссия. А моя задача – помочь вам выбраться из западни. Идемте.
– Почему я должен идти за вами? – спросил Эдгар, нахмурившись. Новый знакомый вызывал в нем неприязнь.
– Потому что я – посланник небес. Вот и доказательство – звезды на моей груди, – ответил Аурал, распахнув плащ. – Такого знака у Эрнестин не было, потому что ее послали силы зла, чтобы обольстить вас, – вздохнул. – Все беды на земле от женщин. Все… Первой главной обольстительницей была Ева, а уж за нею выстроилась целая армия греховодниц. Кстати, ваш предок – царь Соломон, предупреждал, что женщина – сеть, ее сердце – силки, а руки – оковы. Вы этого не знали?
– Нет, – Эдгар покачал головой.
– Я так и думал. Вы этого не знали и попались, – подвел итог Аурал. – Не станем же терять драгоценных минут. Идемте. Я освобожу вас от заклятия и проведу через все тайные ходы.
Они вышли на улицу. Все вокруг было серым, безрадостным. Интуиция подсказывала Эдгару, что он совершает ошибку, следуя за этим черным господином, назвавшимся посланником небес. В мыслях возникли слова, услышанные когда-то от Карла: «если враг говорит ласковым языком, не верь ему, потому что семь мерзостей замышляет он в своем сердце».
Эдгар остановился.
– Что-то не так? – Аурал насторожился.
– Я не желаю следовать за вами, – сказал Эдгар решительно. – Я не хочу ничего знать о вашем сером мире.
– Этот мир ваш, Эго! – воскликнул Аурал. – Вы, господин Эдгар Виконт, создали его. Вы. Этот серый мир – ваша любимая корпорация, где трудятся сотни людей. Все они выполняют ваши приказы, повинуются вашим прихотям, делают бесполезную работу, тщетно пытаясь подняться по ступеням карьерной лестницы, которая давным-давно сгнила. Вы же сами видели, что она никуда не годится. Она развалилась, едва вы к ней прикоснулись.
– Могу я что-то сделать, чтобы исправить ситуацию? – спросил Эдгар.
– Зачем ее менять? – Аурал удивился. – Вы, господин Виконт, прекрасно справляетесь со своими задачами. Какая вам разница, что происходит с теми, кто находится ниже вас? Они – всего лишь подручный материал. Износился – в утиль. Износился…
– Замолчите, – приказал Эдгар. – Я не желаю вас больше слушать. Покажите мне выход.
– Его нет, – Аурал скрестил на груди руки.
– Я вам не верю. Выход есть, и я его найду, – сказал Эдгар решительно.
– Попробуйте. Но боюсь, мой милый Эго, вы зря потратите время, – Аурал улыбнулся приторно сладкой улыбкой. – Вы редкий человек, Эго, редчайший. Мы это ценим. Вы нам нужны. Мы без вас, как корабль без компаса. Не уходите надолго. Моя свита горит желанием познакомиться с вами.
– Большая у вас свита? – спросил Эдгар, пристально глядя в черные глаза Аурала.
– Нас – легион, – ответил тот с гордостью. – И от нас еще никто просто так не уходил.
– Я буду первым, – сказал Эдгар, развернулся и пошел прочь.
Он был уверен, что выберется отсюда очень быстро. Но чем дальше он уходил, тем сильнее чувствовал безысходность, к которой примешивалось чувство вины. Оно давило с такой силой, что у Эдгара подгибались колени.
– Аурал прав, я – бессердечный человек, – думал Эдгар. – Людям есть, за что меня ненавидеть. Их ненависть выходит из берегов, словно река во время половодья, затапливает все вокруг, наносит невосполнимые потери. Люди проклинают меня. И эти проклятия становятся черными отметинами на моем теле. Они сродни раковым клеткам, ждущим команды к размножению и атаке. Они в любой момент могут запустить часовой механизм бомбы, заложенной во мне, заложенной в каждом человеке… Но, не я один – причина неприятностей, за которые меня проклинают. Люди считают меня главным, но я всего лишь – винтик, винтик в большом отлаженном механизме под названием корпорация ВИК.
Эдгар остановился, перевел дух.
– Я ушел из корпорации, надеясь, что прошлое меня не догонит. Но, видно я ушел не слишком далеко, раз должен платить по счетам. Карл был прав, когда говорил, что за все свои дела нам придется держать ответ. Наши грехи – это жернова, тянущие нас ко дну. Но, к великому сожалению, у нас не получается быть безгрешными. Не выходит, хоть ты тресни, – Эдгар посмотрел на серое небо, вздохнул:
– Жаль, что Карла нет рядом. Он бы подсказал, как выпутаться из этой истории.
– Решили сдаться? – послышался вкрадчивый шепот Аурала. Он стоял в двух шагах и улыбался своей приторно-сладкой улыбкой.
– Нет, – сказал Эдгар решительно. – Я вижу выход.
– И где же он? – Аурал усмехнулся.
– На небе, – ответил Эдгар.
– Неужели, мой друг, вы умеете летать? – с изрядной долей сарказма спросил Аурал.
– Нет, – Эдгар улыбнулся. – Я знаю, что небо спустится вниз, если я воззову к Господу.
– Не делайте этого, Эго! – заорал Аурал, выставив вперед руки.
– Господи, помоги мне! – крикнул Эдгар, подняв руки к небу.
Аурал пронзительно взвизгнул и провалился сквозь землю. Эдгар почувствовал, как невидимая сила подняла его и перенесла на новый уровень лабиринта. Здесь ярко светило солнце, пели птицы, благоухали цветы. Эдгар лег на траву, закинул руки за голову, подставил лицо теплым солнечным лучам, прикрыл глаза. Все, что произошло с ним потом, было чем-то средним между явью и сном.
Эдгар увидел себя идущим по васильковому полю навстречу мечте, которая то удалялась от него словно горизонт, до которого невозможно дойти, то исчезала, как мираж, чтобы через миг появиться в новом месте.
Бессмысленная погоня Эдгара не раздражала. Он был счастлив от того, что может видеть свою мечту – смешную девочку с торчащими в разные стороны косичками в легком платьице небесно-голубого цвета. Неожиданно Эдгар понял, что девочка-мечта похожа на дочь звездного народа Эрнестин.
– Я люблю тебя! – крикнул он, но не услышал своего голоса.
Порыв ветра пригнул васильки к земле. Мечта исчезла.
– Эр-нес-тин, где ты? – крикнул Эдгар.
И вновь, голоса нет, а есть ветер, сильнейший ветер, пригибающий цветы к земле.
Поняв, что ветер рождает его голос, Эдгар прошептал еле слышно:
– Прости…
Пространство качнулось, вернув его в реальность. Эдгар несколько раз глубоко вздохнул, посмотрел на солнце сквозь полуприкрытые веки, поднялся и пошел к горизонту. Дорогу ему преградил громадный валун с замысловатыми письменами. Эдгар улыбнулся:
– В погоне за мечтой, я совсем забыл о своем путешествии по лабиринту. Спасибо, что напоминаете мне о том, что я прошел еще не через все испытания. Надеюсь, их осталось немного, и я скоро встречусь с Эрнестин, – сказал он, приложив ладони к письменам.
– Встретишься, если пойдешь той дорогой, а не этой, – хихикнул кто-то за его спиной.
Перемещение произошло так стремительно, что Эдгар не успел разглядеть говорившего.
Когда же он увидел пугающе зловещий мир, в который попал благодаря письменам, то раздосадовано воскликнул:
– Почему вы не предупредили меня заранее, господа, о том, что я сбился с пути? Что, прикажете делать теперь?
– Иди вперед, – послышалось откуда-то издалека.
Эдгар осмотрелся. Никого. А впереди, куда ему предлагают идти, в красно-фиолетовом мареве дымятся вулканы, очерчивая горизонт своими громадными развороченными ртами. Пространство перед ними усыпано выбеленными, словно обглоданные кости деревьями, на которых висят длинные клочья серого мха, похожие на старое истлевшее тряпье.
Эдгар поежился, сделал несколько неуверенных шагов. Почва под ногами предательски зачавкала.
– Не хватало еще угодить в болото, – сказал он, вскочив на одно из поваленных деревьев. – Наверно, этот жуткий мир что-то символизирует, но пока мне трудно понять, что именно.
– Подумай, – сказал кто-то за его спиной.
Эдгар так резко обернулся, что, чуть было, не свалился с дерева. Его спасли длинные пряди мха, за которые он ухватился. Мох оказался достаточно прочным. А вот советчик оказался миражом, тенью, мечущейся по болоту. Эдгар решил больше не отвлекаться и не обращать внимания на странные голоса, звучащие за его спиной. Да и передвигаться вперед становилось все сложнее. Эдгар прыгал с дерева на дерево, цепляясь за мох, пока не подошел к подножию вулканов, в кратерах которых кипела серая вязкая масса. Время от времени из вулканических ртов взлетали вверх клубы едкого дыма. У Эдгара заслезились глаза. Он отошел в сторону и столкнулся с высоким господином в черном плаще. Выглядел тот дружелюбнее Аурала, но было в нем что-то такое, что заставило Эдгара насторожиться.
– Вечер добрый, – сказал господин. – Рад нашей встрече. Мое имя Монгомер. Можете рассчитывать на мою помощь.
– Где мы? – спросил Эдгар.
– Это – затерянный мир, – ответил Монгомер. – Мир, который вы, люди, не желаете принимать. Вы его игнорируете, а он, несмотря ни на что, существует. Этот мир может стать вашим, Эго. Для того чтобы владеть им, вам достаточно произнести одно слово. Одно только слово, и все скрытые под землей сокровища станут вашими. Вы сможете повелевать людьми, управлять ими, как кукловод марионетками. Вы готовы сказать: да?
– Нет, господин Монгомер, – Эдгар покачал головой.
– Почему? – Монгомер искренне удивился.
– Я уже владею всеми сокровищами мира, – ответил Эдгар.
– Вы в этом уверены? – Монгомер пробуравил Эдгара немигающим взглядом. Тот выдержал паузу, ответил с улыбкой:
– Уверен, господин Монгомер. Ваш затерянный мир – это корпорация, которую я возглавляю.
– Возглавляли, – поправил его Монгомер. В голосе прозвучали нотки злорадства. – По решению совета директоров ваш пост передали другому человеку. Теперь у корпорации новое лицо. Лицо голубоглазой Джульетт, которая вас отвергла, а потом и с престола свергла.
Эдгар почувствовал, как волна ненависти захлестнула его. Прошлое вновь напомнило о себе, ударило в солнечное сплетение, причинив нестерпимую боль. Эдгар сжал кулаки, желваки заходили на скулах. Это Монгомера явно воодушевило.
– Не сдавайтесь, господин Виконт. Отомстите за себя. Покажите им всем, как вы могущественны. Вы – бог, а они муравьи, которых вы можете раздавить одним мизинцем! Ну, же, скажите скорее заветное слово, и… – он щелкнул пальцами. – Не упускайте свой шанс. Такая редкая удача выдается не каждому. Вы – счастливчик, Эго. Вы…
– Господин Монгомер, позвольте прервать вашу речь, – проговорил Эдгар, стараясь быть корректным. – Не скрою, ваше сообщение меня очень сильно огорчило. Но я не буду никому мстить…
– Разумеется, месть – это наша задача, – воскликнул Монгомер. – Мы для того и посланы на землю, чтобы творить возмездие. Мы…
– Вы меня не поняли, – Эдгар нахмурился. – Я отказываюсь от мести, от-ка-зы-ва-юсь, уясните это. Я всех без исключения прощаю. Ясно?
– Это глупо. Не ожидал, что вы такой недальновидный человек, – Монгомер покачал головой. – Вы обрекаете себя на страдания. Вы загоняете себя в ловушку. Вы сами себе создаете трудности, без которых можно было бы обойтись, – он крепко сжал руку Эдгара. – А, знаете что, давайте-ка заглянем в ваше будущее! Я покажу вам все, что произойдет с вами потом, – в его глазах сверкнули огоньки азарта. – Ну, же, Эго, скажите: «да», и…
– Нет, нет и нет, – отрезал Эдгар. – Я предпочитаю неведение. Оставьте меня в покое. Позвольте мне пройти.
– Ни за что, – голос Монгомера изменился. Изменилась до неузнаваемости и его внешность. Из человека он вдруг превратился в спрута, в громадного осьминога, длинные щупальца которого потянулись к Эдгару. На миг Эдгар остолбенел, и чуть было не стал добычей злобного монстра.
– Беги! – крикнул ему внутренний голос.
Оцепенение прошло. Эдгар помчался прочь, хватаясь за длинные пряди серого мха. Одна из них оторвалась, Эдгар потерял равновесие, соскользнул с бревна и полетел вниз, в чавкающую трясину.
За миг до того, как он угодил в нее, пространство перевернулось, и падение стало полетом. Эдгар раскинул руки в разные стороны, закричал:
– Ура! Я спасен! Хвала Всевышнему!
Порыв ветра подхватил его и перенес на берег реки. Эдгар облегченно вздохнул, нагнулся, чтобы зачерпнуть воды, замер, увидев в реке отражение своей мечты. Поднял голову. На противоположном берегу – никого. Перешел реку вброд. Никого. Вновь подошел к воде, нагнулся. В отражении снова появилась мечта. Эдгар плеснул водой себе в лицо, сказал:
– Погоня за миражами – дело неблагодарное, так ведь, Эрнестин?
– Так, – подтвердила она.
– Что мне делать дальше, Эрнестин?
– Думай, – послышалось в ответ.
Эдгар уселся на берегу, обхватил колени руками, уставился на воду, текущую мимо.
– «Как о воде протекшей будешь вспоминать», – пришли ему на ум услышанные когда-то слова. Он перебрал множество вариантов, пока, наконец, не вспомнил, что речь шла о горе, свалившемся на царя Соломона.
– Значит, мне нужно понять, какое горе было самым серьезным для Соломона и почему оно вызвало череду проклятий, которые преследуют теперь его потомков. А раз я считаю себя одним из них, то череда проклятий преследует и меня, – сказал Эдгар. – Чтобы избавиться от них, я должен понять их причину. Так?
– Так, – ответила Эрнестин. Ее голос улыбнулся. – Ты на верном пути, Эго. Я помогу тебе приоткрыть завесу прошлого…
Вода в реке забурлила, запенилась, а потом стала гладкой, как стекло, через которое Эдгар увидел город Иерусалим. На главной площади толпились люди. Они собрались здесь, чтобы поклониться царю Соломону, взошедшему на престол.
Людское море шумело и волновалось. И было из-за чего. Царь Давид правил страной сорок лет. Люди его любили и сожалели о том, что время его правления завершено. Никто не знал, сможет ли Соломон стать таким же мудрым и справедливым царем, как его отец. Будет ли процветать страна так же, как во времена Давида? Построит ли Соломон Храм Имени Господа, о котором мечтал царь Давид?
Кимвалы возвестили о начале церемонии. Люди смолкли.
Царь Давид появился на балконе в пурпурных одеждах. Следом за ним вышел Соломон в белоснежных одеждах, расшитых золотыми нитями. Он преклонил колени перед отцом, склонил голову. Царь Давид снял корону и возложил ее на голову сына, благословив Соломона на царство. Грянула музыка, а вместе с ней и крики прославления.
Давид поднял руки к небесам, все звуки стихли. Тишину пронзил сильный голос царя, молящегося Всевышнему:
– «Знаю, Боже мой, что Ты испытуешь сердце и любишь чистосердечие. Сохрани сие навек, сие расположение мыслей сердца народа Твоего, и направь сердце их к Тебе. Соломону же, сыну моему дай сердце правое, чтобы соблюдать заповеди Твои, откровения Твои и построить здание, для которого я сделал приготовление» [3 - 1 Паралипоменон 29:17–19.].
Давид обвел взглядом народ, собравшийся на площади.
– Помните, что мы все странники и пришельцы пред Богом, как и все отцы наши. Дни наши на земле подобны тени, исчезающей от света, и нет в этом мире ничего прочного, – голос царя стал громче и строже. – Но мы задумали великое дело и не должны отступать. Я прошу всех вождей Израилевых и весь народ помогать Соломону в строительстве храма. Помните, мы будем строить здание не для человека, а для Господа Бога.
– Мы готовы служить и помогать Соломону! – воскликнули люди.
Царь Давид одобрительно кивнул, повернулся к Соломону, сказал:
– Сын мой, «будь тверд и мужествен и приступай к делу, не бойся и не ужасайся, ибо Господь Бог мой с тобою. Он не оставит тебя, доколе не совершишь всего дела, требуемого для дома Господня» [4 - 1 Паралипоменон 28:20.].
Соломон поцеловал руку царя и поклялся исполнить все, что тот заповедал ему.
Выполнить клятву он смог только через четыре года после восшествия на престол. Во второй день второго месяца Соломон заложил камень в основание храма на горе Мориа и потом строго следил за тем, чтобы соблюдались все указания, оставленные царем Давидом.
Непрестанно обращался Соломон к Господу и просил мудрости в управлении великим народом, многочисленным, как прах земной.
За то, что Соломон не просил богатства, славы, победы над неприятелем и многих дней жизни, а просил мудрости и знания, Господь благословил его, дав ему такие богатство и славу, каких никогда не бывало у царей прежде Соломона и не будет после него.
Соломон стал самым богатым и самым мудрым человеком. Со всех концов земли приходили к нему люди, чтобы послушать мудрые речи. Была среди них и царица Савская. Она привезла Соломону редкие благовония, драгоценные камни и золотые слитки.
К встрече с царицей Соломон готовился по-особому. Людская молва летела впереди царской колесницы, наводя страх и ужас на жителей тех земель, через которые она ехала.
Что только не говорили люди о чужестранке. Одни называли ее царицей ночи, уверяли, что лицо ее чернее преисподней. Другие утверждали, что она заключила союз с Люцифером и у нее вместо ног – копыта, как у горного козла. Говорили, что едет она верхом на коне, у которого голова льва, а хвост, как у скорпиона. Что в свите у нее железные люди с огненными головами. Что смотреть на царицу нельзя, потому что ее взгляд превращает людей в бессловесных, безвольных рабов.
По мере приближения царицы к Иерусалиму страсти накалялись все сильнее. Люди боялись выходить на улицу, чтобы не угодить в ее черные сети.
– Неужели тебя не страшит встреча с этой женщиной, господин мой царь? – спросил Соломона советник.
– Я с нетерпением жду этой встречи, – ответил тот с улыбкой. – Я никогда не видел женщин с огненными глазами и козлиными копытами. Будет интересно посмотреть на ее ножки.
– Ты надеешься, что она тебе их покажет? – советник насторожился.
– Я в этом уверен, – ответил Соломон. – Она сделает это, как только войдет в мой дом.
– Но, господин мой…
Соломон поднял руку, заставив советника замолчать.
– Завтра всем слухам будет положен конец. Мы встретим царицу в доме, выстроенном специально для нее.
– Не слишком ли это расточительно? – советник нахмурился.
– Не слишком, – Соломон улыбнулся. – Мы должны удивить нашу гостью… Удивить…
Соломон ушел, а советник еще долго подсчитывал, во что вылилась царская прихоть, и никак не мог согласиться с царем, что не стоит скупиться, когда речь идет о престиже страны. Советник не спал всю ночь, поэтому он первым увидел на рассвете караван верблюдов, навьюченных дарами. Караван был нескончаемым. Советник улыбнулся:
– Мои опасения были напрасными. Соломон потратил намного меньше, чем получит в подарок от черной царицы. Но, как ему удается знать все наперед, – остается загадкой.
Советник поспешил на площадь, где уже собрался народ.
Царица Савская въехала в город в золотом паланкине. Небесно-голубая полупрозрачная ткань, расшитая звездами, скрывала ее от посторонних глаз.
Никаких фантастических животных в ее караване не было, а вот погонщики верблюдов были, и впрямь, чернее самой черной ночи. Кожа у слуг, сопровождающих царицу, была светлее.
Когда караван остановился, и распахнулась звездная ткань на паланкине, люди ахнули. Царица Савская, одетая в платье из серебряной, переливающейся всеми цветами радуги ткани, была так прекрасна, что не восхищаться ею было невозможно. Бронзовая кожа, тонкий стан, водопад черных волос, синие глаза, коралловые губы, жемчужные зубы, лучезарная улыбка. Царицу скорее можно было назвать ангелом небесным, а не дочерью тьмы.
Она поклонилась и последовала за Соломоном в дом, приготовленный специально для этой встречи. На пороге она остановилась, приподняла подол платья, приоткрыв стройные ножки в хрустальных туфельках, рассмеялась.
– Ценю вашу находчивость, Соломон. Вы сделали в доме зеркальный пол, в котором отражается небо, чтобы опровергнуть все слухи, долетевшие до вас.
– Вы правы, царица, – проговорил Соломон, поклонившись. – Если зеркала вас смущают, я прикажу застелить их коврами.
– Оставьте все, как есть, – сказала она. – Мне приятно ходить по небу. Вы, Соломон, – первый человек, сумевший удивить царицу Савскую. Надеюсь, у вас в запасе еще много чудес.
– Смотря, что считать чудесами, – он улыбнулся.
Они стояли друг против друга и смотрели в глаза. Царица первая отвела взгляд, усмехнулась:
– Вы обезоружили меня, Соломон. Я – ваша пленница.
– Вы – моя почетная гостья, царица, – он поклонился. – Живите здесь столько, сколько захотите. Этот дом ваш.
– А вдруг я пожелаю остаться навсегда?
Она так резко вскинула голову, чуть подавшись вперед, что Соломон смутился. Слова царицы вонзились кинжалом в сердце царя. Кровь прилила к лицу. Соломон ответил на этот вопрос чуть тише, чем следовало:
– Воля Ваша, царица.
– Моя, вы правы, царь Соломон, – в ее голосе прозвучали царственные нотки. – И для начала мне бы хотелось увидеть ваш дом и сокровища, о которых так много говорят.
– Вы увидите все, что пожелаете. У меня нет от вас секретов, царица…
– Я знаю об этом, – она улыбнулась. – А вот у меня секрет есть. Но о нем мы поговорим чуть позже.
Царица Савская провела в Иерусалиме несколько месяцев. Ничто не укрылось от ее глаз. Видела она мудрость Соломона и дом, который он построил. Видела жилище рабов его, и чинность слуг его, и одежду, в которую одевались люди, и ход, которым ходил Соломон в храм.
– Ты превосходишь молву, которая идет о тебе, Соломон, – сказала она в одной из бесед. – «Блаженны люди твои, и блаженны сии слуги твои, всегда предстоящие пред тобою и слышащие мудрость твою. Да будет благословен Господь Бог твой, Который благоволил посадить тебя на престол Свой в царя у Господа Бога твоего» [5 - 2 Паралипоменон 9:7–8.].
– Хочешь ли ты остаться с нами, царица? – спросил Соломон с надеждой.
Она ответила не сразу, хотя и ждала этот вопрос.
– Ты умен и красив, царь Соломон. Ты мудрый человек. Ты был добр и нежен ко мне. Я всем сердцем полюбила тебя и знаю, что наши чувства взаимны. Но… – она улыбнулась, голос дрогнул. – Милый мой, Соломон, дело в том, что я не желаю становиться твоей семисотой женой. Я должна остаться единственной и неповторимой царицей, царицей Савской, которой Соломон подарил все, что она пожелала.
– Подарил все, что она пожелала и даже сверх того… – проговорил он, прижав ее к груди.
Они не разжимали объятий до рассвета.
На прощание царица Савская сказала Соломону:
– «Положи меня, как печать на сердце твое, как перстень, на руку твою; ибо крепка, как смерть любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные; она – пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее. Если бы кто давал все богатства дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением» [6 - Песни Песней Соломона 8:6–7.].
– Дай нашему сыну имя Менелик, – поспросил Соломон, надев ей на руку золотой браслет – знак принадлежности к царской семье.
– Помнишь, Соломон, я обещала открыть тебе свой секрет? – спросила она.
– Да, – ответил он.
– Я знаю, что Менелик станет великим человеком, и Ковчег Завета, который вы так свято храните, будет перенесен в Эфиопию, – проговорила она.
– На все воля Божья, – сказал Соломон, поцеловав подол ее платья.
– Прощай, Соломон… – голос ее дрогнул.
– Прощай, любовь моя Суламита, – прошептал он, глядя вслед ее каравану.
Они никогда больше не виделись. Но ни он, ни она никогда больше не испытывали таких сильных чувств. Ни он, ни она…
Чтобы заглушить боль утраты, Соломон стал искать утеху в чужеземных женщинах. Среди семисот его жен и трехсот наложниц были и дочери фараона, и Моавитянки, и Аммонитянки, Сидонянки, Идумеянки и Хеттеянки, о которых Господь сказал:
– «Не входите к ним, сыны Израилевн, и они пусть не входят к вам, чтобы они не склонили вас к своим богам» [7 - 3 Царств 11:2.].
Чужеземные жены развратили сердце Соломона. Чтобы угодить им, он построил на горе капище Хамосу – Моавитскому божку. Вместе с женами приносил жертвы Астарте божеству Сидонскому и Милхому – мерзости Аммонитской. Соломон нарушил завет с Господом Богом своим. За это воспылал на него Божий гнев.
Когда Соломон молился в храме, который он построил имени Господа, раздался громогласный голос:
– «Ты не сохранил завета Моего и уставов Моих, которые я заповедал тебе. За это Я отторгну от тебя царство и отдам его рабу твоему» [8 - З Царств 11:11.].
Соломон разодрал одежды свои, упал на колени и горько заплакал. Он постился и молился до тех пор, пока снова не услышал Божий голос:
– Ради раба моего Давида Я не стану забирать царство из руки твоей, царь Соломон. Крушение империи произойдет в дни правления твоего сына Ровоама. Одна часть царства останется в его руке, а десять частей перейдут твоему рабу ефремлянину Иеровоаму.
Царь Соломон поднялся с колен и приказал слуге привести к нему раба по имени Иеровоам.
– Зачем он тебе, царь? – спросил пророк, остановив Соломона в дверях храма.
– Этот раб должен умереть, – ответил царь, глядя себе под ноги.
– Не бери новый грех на душу, Соломон, – предупредил его пророк. – Прими с честью наказание от Господа. Вспомни слова, которые ты сам не так давно говорил: «мертвые мухи портят и делают зловонною благовонную масть мироварника; то же делает небольшая глупость уважаемого человека с его мудростью и честью [9 - Екклесиаст 10:1.]». Останься мудрым правителем.
Царь Соломон поднял голову, посмотрел в глаза пророка, сказал с улыбкой:
– Благодарю за то, что вразумляешь меня и напоминаешь о том, что несправедливый гнев не может быть оправдан.
– Само движение гнева – уже является падением для человека, а для мудрого царя, тем паче, – проговорил пророк. – Будь долготерпелив, Соломон, «не возноси себя, чтобы не упасть и не навлечь бесчестия на душу твою, ибо Господь откроет тайны твои и уничижит тебя среди собрания за то, что ты не приступил искренно к страху Господню, и сердце твое полно лукавства». Вспомни, что «корень премудрости – бояться Господа, а ветви ее – долгоденствие» [10 - Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова 1:30; 20.]. Глубоко смирись пред Господом, царь Соломон, чтобы не постигли тебя наказания, уготованные грешникам…
Пока они беседовали, вернулся слуга и сообщил о том, что три дня назад раб по имени Иеровоам убежал в Египет. Соломон поднял руки к небесам, воскликнул:
– Хвала Всевышнему! Он защитил будущего царя от моего гнева. Теперь я не сомневаюсь в том, что правильно понял все, что сказал мне Господь. Предсказание сбудется, Иеровоам стает правителем над Израилем.
– Он будет достойным правителем, если будет ходить путями Божьими и соблюдая Его уставы, – проговорил пророк…
Вода в реке забурлила, запенилась, скрыв от глаз Эдгара прошлое. Он потер виски, сказал:
– Если я правильно понял, то на потомках Соломона лежит грех непослушания, так Эрнестин?
– Да, – ответила она. – Царь нарушил Божий завет и поплатился за это.
– Но, он же раскаялся в грехе и вымолил прощение, а вина все равно осталась. Почему? – спросил Эдгар.
– Потому что осталась нестертой запись греха, которую ты, Эго, должен отыскать, – ответила Эрнестин.
– Замечательная новость! – воскликнул Эдгар. – Может, ваша светлость, подскажет мне, где я должен ее искать?
– В старинных манускриптах, хранящихся в Эфиопии, – ответила она.
– Прекрасно. Остается переместиться туда силой мысли, – съехидничал он.
– Ты забыл про письмена и лабиринт, – голос Эрнестин улыбнулся.
– Я про них помню. Но не могла бы ты, дочь звезд, показать мне направление, в котором я должен двигаться, или сказать, как выглядит запись греха, которую я должен найти, – проговорил Эдгар, озираясь по сторонам.
– Запись – это цифровой код, – сказала она. – А двигаться ты должен вперед.
– Прекрасная подсказка, прекраснейшая. Спасибо. Сыт по горло вашими подсказками, – Эдгар рассердился. – Угораздило же меня ввязаться в эту авантюру. Жаль, что путь к отступления закрыт. А то бы…
Эдгар оторвал макушку у ромашки и полетел вниз. Это было не первое перемещение, но оно испугало его не на шутку. Скорость, с которой Эдгар мчался, была такой бешеной, словно он, и впрямь, должен был добраться до Эфиопии, преодолевая расстояние силой мысли.
Когда перемещение закончилось, Эдгар увидел на белых лепестках ромашки три иероглифа, чертыхнулся, бросил цветок на землю. Письмена исчезли.
– Выходит, вашим ключом можно воспользоваться один раз. Только один. Жаль. Очень-очень жаль, – сказал Эдгар со вздохом, огляделся.
Местность, куда он попал, была незнакомой. Свет луны придавал ей некую таинственность. Эдгар пошел вперед по лунной дорожке. Приглушенные голоса заставили его остановиться.
Сквозь крону деревьев он разглядел двух людей. Один, стоящий к нему спиной, был одет в белые одежды, отливающие неоновым светом. Второй, стоящий к нему лицом, был темнокожим человеком, одетым в золотые царские одежды. Эдгар прислушался.
– Время, для которого ты родился, пришло, – проговорил человек в белых одеждах. – Я пришел сюда, чтобы посвятить тебя в главную тайну древних манускриптов.
Эдгар чуть не закричал от радости. Так легко разгадывать загадки ему еще ни разу не приходилось. Он подался вперед, но человек в белых одеждах перешел на шепот, и Эдгар не смог расслышать ни слова. Он внимательно смотрел на лицо темнокожего человека и понимал, что в тайне, о которой ему говорят, заключено нечто фантастическое, не поддающееся здравому смыслу. Когда же человек зажал руками рот, чтобы заглушить крик, Эдгар понял, что разгадка тайны – дело не шуточное.
– Буду ждать тебя завтра на этом же месте, Менелик, – сказал человек в белых одеждах и растворился в воздухе.
Эдгар возликовал:
– Если этот темнокожий человек Менелик – сын Соломона и царицы Савской, то я точно нахожусь в Эфиопии. Но, почему я не узнаю эту страну? Наверно, потому, что все происходящее – галлюцинация. Я вижу прошлое, но быть его непосредственным участником не могу. Между нами – защитный экран – вечность, – улыбнулся. – Надо проверить свою догадку.
Эдгар побежал следом за человеком, одетым в золотые одежды. Поравнялся с ним, тронул его за руку. Но тот не обратил на Эдгара внимания.
– Ясно, – сказал Эдгар. – Он меня не видит. Значит, мне нечего опасаться. Я могу делать здесь все, что пожелаю.
Он забежал вперед, поклонился, громко крикнул:
– Приветствую тебя, царь Менелик! Ты – счастливейший из смертных. К тебе обращается твой пра-пра-пра…
Менелик остановился, скрестил на груди руки, пронзил Эдгара строгим взглядом, проговорил:
– Нет ничего тайного, что не стало бы явным. У каждого из нас – своя миссия. Счастлив тот, кто служит Господу, кто не грешит устами своими, кто помнит, «что всем нам должно явиться пред судом Божьим, чтобы каждому получить соответственно тому, что он делал, живя в теле доброе или худое» [11 - 2 Послание к Коринфянам 5:10.].
Эдгар посторонился, царь Менелик прошествовал мимо него с высоко поднятой головой, словно хотел сказать:
– Веди себя достойно, человек, если считаешь себя моим потоком.
Краска стыда залила лицо Эдгара.
– Хорошо, что Менелик не видит меня, – подумал он. – Чувствовать себя глупцом – ужасно неприятно. Но я сам во всем виноват. И даже то, что я сейчас брожу по лабиринту, тоже результат моего эгоизма, – Эдгар вздохнул. – Идти мне некуда. Буду поджидать царя и незнакомца здесь, – улыбнулся. – Этот незнакомец – Ангел. Его хитон светился так, словно был соткан из лунного света. Его ангельский голос звучал завораживающе. Он знает тайну манускриптов и собирается открыть ее царю. Значит, я на верном пути, и до заветной цели осталась пара шагов. Это меня воодушевляет.
Я двигаюсь по зеркальному лабиринту, легко преодолевая столетия и даже тысячелетия. Я стал свидетелем событий, происходящих задолго до моего появления на свет. Прошлое поглотило мое сознание, завладело им. Я уже не тот высокомерный эгоистичный Эдгар, Эго. Я – искатель приключений, пытающийся постичь смысл жизни. Зачем мне это? Возможно для того, чтобы внести какие-то коррективы в хаос, творящийся вокруг нас. Почему меня выбрали для этой миссии? Наверно, потому что я – потомок царя Соломона, – рассмеялся. – Конечно, это – моя фантазия. Но она помогает мне двигаться к цели. Следующий пункт нашего путешествия – старинные манускрипты. Разгадать их мне поможет царь Менелик.
Эдгар уселся под пальму, закрыл глаза и задремал. Негромкие голоса заставили его пробудиться. Он увидел, как царь Менелик опускается на коленях перед Ангелом.
– Не делай этого, – приказал тот. – Помни о том, что «я – сослужитель тебе и братьям твоим. Господу Богу поклоняйся и Ему одному служи» [12 - Откровение 19:10.]. Я здесь для того, чтобы передать тебе тайные знания. Пройдет несколько веков, прежде чем люди поймут их важность. Они будут искать разгадку долго, мучительно. В поисках истины им придется продвигаться вперед мелкими шажками. Тех, кто сумеет приоткрыть тайную завесу, ждут серьезные испытания: их будут гнать и преследовать, назовут безумными, заключат в темницы, подвергнуть жестоким наказаниям, а некоторых казнят. Но, претерпевший до конца, спасется. Не далек тот час, когда тайна будет доступна всем. Ее станут передавать из поколения в поколение, назовут законом жизни. Люди не поверят в то, что когда-то эти знания были скрыты и считались тайной за семью печатями, главным хранителем которой был ты, царь Менелик.
– За что мне послана такая награда? – спросил Менелик.
– Ты снискал милость в глазах Божьих, – ответил Ангел. – Господь знает твои дела, твою веру, любовь и терпение, и то, что ты не можешь сносить развратных людей, которые называют себя служителями Божьими, а сами лжецы и лицемеры. Ты, Менелик, много трудишься для прославления Божьего имени и не отступаешь от выбранного пути. Ты – муж одной жены. Ты верен первой любви своей. Ты мудро правишь большой страной, которая удалена от других стран и надежно защищена песками пустыни и морем. Здесь хранится Ковчег Завета, здесь до времени и полувремени будут храниться тайные манускрипты.
Менелик возблагодарил Господа за великую милость, дарованную ему, и внимательно выслушал тайну, которую поведал ему Ангел.
Эдгар слушал с не меньшим вниманием, но слова Ангела ввергли его в замешательство. Вначале они показались ему каким-то нелепым розыгрышем, странной шуткой служителя небес. Но постепенно пришло осознание того, что тайна манускриптов – это грандиозная сенсация.
– Запомни, Менелик, все, происходящее на земле, зашифровано и имеет свой числовой код. Негативную информацию, которая разрушает физическое тело человека, можно стереть, создав защитную программу, но с противоположным числовым кодом. Овладев тайными знаниями, люди смогут побеждать болезни и жить на земле долго-долго, как это было до всемирного потопа, – подвел итог Ангел.
– Теперь мне понятно, почему манускрипты нельзя обнародовать сейчас, – сказал царь Менелик. – На земле слишком много пороков. Люди не желают быть безгрешными. Болезни – это наказание, посылаемое нам за неверие. И если каждый неверный будет стирать неугодную ему информацию, наступит хаос.
– Ты рассуждаешь верно, – Ангел улыбнулся. – Но не всякий человек сможет заниматься этой работой. Поиски нужных числовых кодов требуют много сил, терпения и веры. Их невозможно отыскать без помощи Всевышнего. Станут ли неверные взывать к Нему? Скорее всего, нет, – Ангел вздохнул. – Ты же знаешь, царь Менелик, что путь к познанию открыт для всех, но идут по нему единицы. Ты – один из них, Менелик. В твоем окружении есть верные люди, которым ты можешь предать эти знания. Пусть они изгоняют бесов, врачуют раны твоего народа и помогают тем, кто придет в Эфиопию в поисках истины, для прославления Божьего имени.
Ангел исчез, а Менелик еще долго стоял и смотрел на оставленную им в небе светящуюся дорожку. Когда свечение исчезло, царь присел на корточки, написал на песке цифры: +19; +16; +13; +16; +14; +16; +15; +1, встал, поднял руки к небу, попросил:
– Господи, сними с нас вину греха, разорви череду проклятий, вызванную прегрешением отца моего Соломона. Знаю, Ты слышишь меня и не оставишь без ответа просьбу мою. Ты благ ко всем, призывающим Имя Твое в истине, ко всем, благоговеющим пред Тобой. Твое благословение обогащает и печали с собой не приносит. Никто, из уповающих на тебя, не постыдится. Аминь!
Менелик опустил голову, посмотрел на цифры, улыбнулся:
– Через несколько часов запись греха будет стерта. Вместе с ней исчезнет проклятие, которое навлек на своих детей царь Соломон. Отвергнув мудрость, которая лучше воинских орудий, он погубил много доброго. Слава Господу, что все это теперь в прошлом.
Менелик повернулся и быстро пошел прочь.
Эдгар, сидевший все это время под пальмой, с трудом поднялся, размял затекшие ноги, несколько раз повторил цифровой код, пошел следом за царем. Но через несколько шагов остановился, стукнул себя по лбу, воскликнул:
– Стоп. Куда это я? А вдруг эти цифры – портал для перемещения на новый уровень лабиринта? Мне нужно остаться здесь и посмотреть, что произойдет. Надеюсь, ждать придется не слишком долго. Правда, я никуда не тороплюсь, но ожидание – штука непростая, особенно когда ты не знаешь, чего ожидать.
Ждать Эдгару пришлось до рассвета. Все это время он ходил вдоль магических цифр и твердил молитву, которую произнес Менелик. Эти слова прочно впечатались в его сознание, стали главными словами его жизни.
Едва на горизонте вспыхнули первые зарницы, поднялся сильнейший ветер. Он дул с такой неистовой силой, словно хотел вывернуть землю наизнанку. На месте магических цифр образовалась воронка, в которую угодил Эдгар. Ветер с легкостью подхватил его и бросил в эпицентр смерча. Эдгару показалось, что он попал в мясорубку, и надежды на спасение нет. Он попрощался с жизнью, но ветер неожиданно утих. Эдгар рухнул на землю лицом вниз и некоторое время лежал без движения. Когда же он перевернулся, то увидел, склонившуюся над ним, Эрнестин.
– Привет. Ты ужасно выглядишь, Эго. Давай помогу тебе подняться, – сказала она, протянув ему руку.
– Я сам, – пробубнил он, с большим трудом встав на ноги.
Он был зол на Эрнестин. Его рассердил ее жест, ее улыбка. Ему захотелось крикнуть, что это она, Эрнестин, является главной причиной всех его злоключений. Что из-за нее он бродит по зеркальному лабиринту, подвергает свою жизнь смертельной опасности, отыскивая никому не нужные числовые коды. Но посмотрев в глаза Эрнестин, сказал совсем не то, что намеревался:
– Спасибо за игру, в которую ты меня втянула. Я не предполагал, что перемещение во времени и пространстве такая увлекательная штука. Я…
– Тебе незачем бросать слова на ветер, Эго, – прервала его Эрнестин. – Я здесь для того, чтобы помочь тебе, идем.
– Как мило, – пробубнил он. – Все посланники небес приходят для того, чтобы мне помочь. Вот только помощь эта чаще похожа на выстрел в спину или подножку, поставленную другом.
– Я понимаю твое негодование, Эго, – сказала Эрнестин. – Если бы я не знала истины, я бы тоже не доверяла тому, что мне говорят, а прислушалась бы к своему внутреннему голосу, к своей интуиции, – она посмотрела на Эдгара, спросила:
– Скажи, тебя сейчас что-то пугает?
– Да, нет… Просто я чертовски устал ото всех этих телепортаций и тайн, – ответил он.
– Все верно, – Эрнестин улыбнулась. – Тебе нужно отдохнуть. Идем.
Она взяла Эдгара за руку, повела за собой. Металлические пластины на ее юбке мелодично позвякивали.
– Эрнестин, тебе говорили, что ты похожа на царя Эфиопии Менелика? – спросил Эдгар, разглядывая ее профиль.
– Мы все его дети, – ответила она. Остановилась. – И ты, Эго, очень похож на Менелика.
– О, да, конечно, мы с темнокожим царем близнецы, – Эдгар усмехнулся.
Эрнестин подняла отполированную до блеска пластину своей юбки, сказала:
– Ты прав, Эго.
– Не-е-е-ет! – закричал Эдгар. – Это бред, мистика. Скажи, что это сон…
– Это явь, и ты прекрасно это понимаешь, Эго, но продолжаешь упорствовать. Я не стану разубеждать тебя, – Эрнестин опустила пластину.
– Она не станет меня разубеждать, как мило, – хмыкнул Эдгар. – Я знаю, что черное никогда не станет белым и наоборот. Эфиоплянен не может переменить цвет своей кожи, потому что он родился черным. А я – европеец. Цвет моей кожи – белый. Белый, Эрнестин. Значит, все, что я увидел сейчас – галлюцинация. Она возникла в моем сознании потому, что ты, дочь звездного народа, хочешь, чтобы я в нее поверил. Но сейчас я войду в дом, и все встанет на свое место. Я увижу истину!
Эрнестин распахнула дверь, сказала:
– Входи, Эго, зеркало справа.
Он вошел остановился перед большим овальным зеркалом, истошно завопил: «Не-е-е-ет!» и рухнул на пол.
– Такой крепкий на вид мужчина, а упал в обморок, как кисейная барышня, – проговорила Эрнестин, склонившись над ним. – Я предупреждала тебя, Эго, что реальность может быть пугающей, но ты не поверил, и вот – результат, – выпрямилась, хлопнула в ладоши.
В дом вошли четверо крепких мужчин, одетых в такие же наряды, как и Эрнестин.
– Отнесите его в спальню, – приказала она.
Они раздели Эдгара, уложили в кровать, отмыли лицо от черной сажи. Эрнестин поднесла к его носу пузырек с темной сильно пахнущей жидкостью. Эдгар открыл глаза, простонал:
– Почему я стал черным, как ночь, почему?
– Это твой настоящий цвет, Эго, – ответила Эрнестин. – Ты был белым, потому что родился на светлой половине. На самом же деле, ты – черный человек. Пришло время посмотреть правде в глаза и понять: так ли бело все то, что ты считаешь белым. Так ли черен черный цвет, пугающий тебя. Не заблуждаешься ли ты, давая оценку происходящему вокруг? Каков главный критерий, по которому ты оцениваешь людей? Кто дал тебе право сравнивать других с собой, ставить себя выше всех? Что…
– О, Эрнестин, умоляю, пощади меня, – простонал он, прячась под одеялом. – Ты сказала, что мне нужен отдых, а сама вгоняешь меня в меланхолию, задавая множество неуместных сейчас вопросов.
– В меланхолию ты себя вгоняешь сам, – сказала Эрнестин строго. – Ты боишься признаться самому себе в том, что бездарно прожил жизнь, что…
– Постой, Эрнестин, – Эдгар откинул одеяло, приподнялся. – Ты говоришь так, словно я уже переселился в царство мертвых. Я умер, да?
– Ты жив, Эго, и ты это прекрасно понимаешь, – она ткнула его кулачком в лоб. – Отдыхай.
– Спасибо, – он свернулся калачиком и моментально уснул.
Сквозь сон он слышал мелодичный голос Эрнестин, но не понял ни слова, из того, что она говорила, потому что говорила она на своем небесном языке.
– Пока ты будешь спать, Эго, твой дух – твое подсознание даст ответы на все вопросы, которые я тебе задала. Твоя задача прислушаться к подсознанию и сделать правильные выводы. Я уверена, что скоро ты станешь новым человеком, и мы обязательно встретимся с тобой на мосту вечности, в долине звезд…
Она сняла со своего указательного пальца перстень-печатку, надела его Эдгару на безымянный палец левой руки, ушла, плотно прикрыв дверь…
– Эд, вот так сюрприз! – воскликнул Карл, увидев Эдгара выходящего из комнаты. – Когда ты вернулся?
– Карл?! – на лице Эдгара отразилось крайнее удивление. – Как ты здесь очутился?
– Здорово живешь! – сказал тот. – Ты же сам пригласил меня сюда десять лет назад, и с тех пор я бессменный страж этих сокровищ. А вот ты, дружище, появился здесь каким-то фантастическим образом. Могу поклясться, что вчера вечером тебя здесь не было. Не было тебя и утром. В шесть часов пошел сильный дождь, и я решил проверить, хорошо ли закрыты окна. Я заходил в твою спальню, но тебя там не видел. Не видел, это – факт. А в полдень ты появляешься в доме каким-то фантастическим образом и задаешь странные вопросы, – Карл скрестил на груди руки, приказал. – Давай, выкладывай все начистоту. Ты наглотался глюкогенных грибов?
– Карл, прекрати, ты же знаешь, что я не занимаюсь такой ерундой, – Эдгар рассердился. – Лучше скажи, во мне есть что-то подозрительное? Тебя во мне что-то пугает?
– Меня пугает твое неожиданное возвращение, это факт, а в остальном, – Карл улыбнулся. – Ты выглядишь, как бродяга, Эд. Небритый, дурно пахнущий, озлобленный. Продолжать?
– Цвет моей кожи тебя не пугает?
– Нет. Ты загорел сверх меры, но это не повод для паники, – ответил Карл.
– Загорел сверх меры?! Ты считаешь это загаром? – заорал Эдгар. – Где у нас зеркала, черт возьми?
– Там, где им и положено быть, в ванной, – ответил Карл.
Эдгар побежал в ванную. Уставился на свое отражение. Карл был прав, ничего страшного с его лицом не произошло. Повода для паники не было. Эдгар встал под душ, несколько раз повторил:
– Куда ночь туда и сон, вон, вон, вон…
Карл, приоткрыв дверь, спросил:
– Хочешь, угощу тебя отменным коньяком?
– Хочу, – в голосе Эдгара прозвучали нотки радости. – Смою с себя пыль дальних дорог и спущусь.
– Наконец-то слышу разумные речи. Слава Богу, с тобой все в порядке, – сказал Карл.
Эдгар спустился вниз гладко выбритым, причесанным, хорошо одетым.
– Привет, – сказал он, усевшись на диван.
– Рад твоему возвращению, Эд, – Карл подал ему коньяк, сел рядом. – Тебя не было больше года. Путешествие пошло тебе на пользу?
– Думаю, да, – Эдгар пригубил коньяк. – Забытый вкус. Коньяк, в самом деле, отменный. Где ты его раздобыл?
– Случайно обнаружил в погребе, – ответил Карл. – Знаешь, как бывает, подальше положишь, через несколько лет найдешь.
Эдгар рассмеялся, сделал еще глоток, сказал:
– Знаешь, дружище, за время своего путешествия я ни разу не вспомнил о радостях жизни, которые мне прежде доставляли массу удовольствий. Странно, да?
– Да нет, – ответил Карл. – Если разобраться, то нам всем не так уж много надо. Мы можем получать жизненную энергию из космоса, а если к ней еще прибавить знание о Божьей милости, дарованной нам, то формула счастья будет готова, – он вывел в воздухе. – Божье благословение плюс космическая сила получаем – ключ к долголетию и совершенству! А все остальное: богатство, слава, удовольствия – это мишура, которой мы прикрываем свои недостатки, свое нежелание быть лучше.
– Ты мне раньше об этом ничего не говорил, – Эдгар посмотрел на Карла с подозрением. – Ты точно тот человек, которого я считаю своим другом?
– Эд, не дури, – Карл нахмурился. – Не было ни дня, чтобы мы с тобой не говорила о пути к познанию и способах достижения совершенства. И в свое путешествие ты отправился после наших бесконечных разговоров. А теперь ты упрекаешь меня в том, что я скрывал от тебя истину.
– Ладно, не сердись, – Эдгар пожал его руку. – Мое странное возвращение делает меня подозрительным. Я понятия не имею, как попал сюда. Я не знаю, куда исчезла Эрнестин, и где теперь искать тайные знаки и манускрипты. Короче, со мной там, в горах произошло что-то сверхъестественное, необъяснимое… – потер виски. – Я был на волосок от смерти. На волосок… Погибнуть мне не дала чернокожая красавица, дочь звездного народа по имени Эрнестин. Она привела меня в свой дом, напоила каким-то снадобьем, уложила в постель и даже спела колыбельную, – Эдгар улыбнулся. – Голос у нее ангельский и песня замечательная…
– Ты заснул сном младенца, – закончил фразу Карл.
– Ну, да, я заснул в доме Эрнестин, а проснулся в своем доме на озере, – Эдгар хлопнул себя по коленям. – Это – какой-то бред, Карл. Но это осознанный бред. Вот, взгляни на этот перстень, – он протянул Карлу руку. – Это – подарок Эрнестин. Она надела его на мой палец, когда я уснул. Надела для того, чтобы я поверил в то, что все произошедшее со мной, не сон. Она пообещала, что не станет больше разубеждать меня в моем невежестве, заменив слова перстнем, который я не смог снять, как ни старался. Посмотри на него, Карл. Ты видел что-нибудь подобное у наших ювелиров?
Карл долго и очень внимательно разглядывал перстень, а потом сказал:
– Вещица действительно уникальная. Ничего подобного у наших ювелиров я не видел, зато нечто подобное я видел в царской сокровищнице, в Эфиопии. Если это – копия, то она выполнена мастерски.
– А вдруг, это – оригинал? – в глазах Эдгара блеснули озорные огоньки. – Поедешь со мной в Эфиопию?
– На поиски Эрнестин? – Карл подмигнул Эдгару.
– Если честно, я затрудняюсь ответить на вопрос: хочу я ее видеть или нет? – признался тот. – Слишком все запутано. Часть меня кричит: люблю! Другая орет: ненавижу! И что с этим делать, я не знаю.
– Тебе нужно отвлечься, – Карл поднялся. – Пойдем порыбачим. Возьмем лодку, заплывем на середину озера, забросим удочки, и…
– Выловим русалку, – Эдгар вскочил. – Мне нравится эта идея. Идем…
Они отлично провели время. Эдгар убедился в том, что Карла никто не подменял. Он остался таким же, каким был до путешествия Эдгара. А вот чудесное возвращение самого Эдгара домой, это, скорее всего, – новое испытание. Карл поможет ему принять верное решение, подскажет, что делать.
– Карл, ты что-нибудь слышал про радиэстезические методы? – спросил Эдгар.
– Слышал, – ответил тот. – Индейцы майя упоминали о них. Лозоискатели пользовались ими, чтобы найти скрытые под землей сокровища. А ты почему спросил?
– Хочу освоить эту методику, – ответил Эдгар.
– Мудрое решение, – похвалил его Карл.
– Значит, поездки в Эфиопию не избежать, – сказал Эдгар.
– Погоди, мы ведь едем туда на поиски Эрнестин, или я что-то напутал? – Карл с интересом посмотрел на друга.
– Ты все правильно понял, – сказал Эдгар. – Просто мы едем туда не только из-за Эрнестин, а еще и для того, чтобы отыскать манускрипты, в которых дается объяснение радиэстезических методов.
– Ты уверен, что они хранятся там? – спросил Карл.
– Да, я был свидетелем разговора… – Эдгар осекся.
– Чего ты испугался? – Карл улыбнулся. – Думаешь, я сочту тебя ненормальным, если услышу твой рассказ? – Эдгар кивнул. – Брось, Эд. Я стреляный воробей, ты же знаешь. Меня ничем не испугаешь. Я все восприму правильно. И в страну звезд на поиски твоей царицы поеду и манускрипты помогу найти, если тебе это, в самом деле, нужно.
– Мне это просто необходимо, – сказал Эдгар. – Неведомая сила толкает меня вперед. Я готов помчаться туда сию же минуту, но разум говорит, что нужно повременить, – улыбнулся. – По-вре-ме-нить – интересное слово, похожее на нить времени, по которой мы найдем путь к истине.
– По нити времени пойдем и в гости к Эрнестин придем, – пропел Карл.
– Не уверен, что она будет рада нашему приходу, – хмыкнул Эдгар. – Возможно, поэтому я и тяну время, оттягиваю его насколько возможно. Не хочу разочаровываться. Не хочу вновь попасть в туже ловушку, в которую мы угодили с Джульетт… Кстати, ты слышал, что она стала главой корпорации ВИК?
– Слышал, но не знал, что тебе известна эта новость, – признался Карл. Взял с полки глянцевый журнал, на обложке которого красовался портрет Джульетт, протянул Эдгару.
– Красивая женщина, – сказал тот, отбросив журнал. – К счастью, она не в моем вкусе. Мне больше нравятся темнокожие…
Карл рассмеялся.
– Рад, что все обиды в прошлом. Если честно, я думал, ты взбесишься, узнав эту новость, а ты отнесся к ней, как к сообщению о погоде.
– За время путешествия, я научился контролировать свои эмоции, – Эдгар закрыл глаза, несколько раз глубоко вздохнул. – Еще я узнал, что непрощение – тяжкий грех, и решил, что мне лишние грехи не нужны. Ведь они, мой дорогой Карл, мешают мне двигаться вперед. Поэтому, я всех прощаю и приглашаю тебя полететь со мной в Эфиопию.
– Я это приглашение принимаю с радостью. Я люблю эту страну. Оказавшись там единственным белым человеком, ты не чувствуешь себя аборигеном, – сказал Карл. – Эфиопы считают себя избранным народом и смотрят на других свысока. На иностранцев, таких, как мы с тобой, они не обращают никакого внимания…
– До тех пор, пока эти иностранцы не нарушают их спокойствие и не пытаются прикоснуться к их святыням, – добавил Эдгар с улыбкой.
– К самым главным святыням, о которых известно только избранному народу, говорящему на эльфийском языке, – подсказал Карл.
– Ты прав, – сказал Эдгар. – Они охотно показывают тебе все, кроме самого сокровенного, о котором чужакам знать не позволено. В прошлый раз, когда я был в Эфиопии, проводник повез меня в город Лалибеле, чтобы я своими глазами увидел величайшее чудо света – тринадцать церквей Лалибеле. Потрясающее зрелище, скажу я тебе. Но вот на вопрос, как эфиопы смогли в двенадцатом веке вырубить в скалах все эти церкви, похожие на гигантские каменные кресты, помещенные в огромные траншеи и ямы глубиной в пятьдесят и более метров, мне никто вразумительного ответа не дал. Когда же я сказал, что Египетские пирамиды кажутся детскими игрушками рядом с монолитными многогранниками и кубами Лалибеле, проводник одобрительно зацокал языком и проговорил с чувством превосходства:
– Еще бы! Ведь пирамиды строили люди, а царю Лалибеле помогали строить ангелы.
Заметив мое удивление, эфиоп рассказал мне сказку, похожую на историю похищения людей инопланетянами. Началась эта история в день коронации царя Лалибеле. Как только царя увенчали короной, пространство озарилось светом да таким ярким, словно на небе вспыхнуло сразу десяток светил. Люди упали на колени, а царь остался стоять у трона. С небес на землю спустились Ангелы в белоснежных одеждах и пригласили новоиспеченного царя последовать за ними, чтобы увидеть красоту небесного города, в котором живут все эфиопы, поднявшиеся на первую ступень познания и получившие корону вечности.
Царь Лалибеле пробыл в небесном городе больше месяца. Верноподданные эфиопы с нетерпением ожидали его возвращения. Они не на миг не сомневались в том, что царь вернется обратно и верили, что после того, как он возвратится, совершится чудо. Так и случилось. Царь Лалибеле получил разрешение построить на земле копию небесного города. А чтобы он ничего не упустил, Ангелы не только дали ему чертежи, но и руководили строительством.
По их приказу на берегу реки Иордан, которая есть не только в Израиле, но и в Эфиопии, были построены двенадцать церквей. Их разделили по шесть на северную и южную группы, а главную тринадцатую церковь Ангелы велели поставить обособленно на горе. Затем была сделана система проходов, перемычек, отводных каналов и подземных тоннелей. Когда все было готово, Ангелы ушли по звездной лестнице в небо, приказав царю свято хранить заповеди и мудро управлять страной.
Лалибеле правил пятьдесят лет, а потом, поднялся в небесный город по звездной лестнице, которую опустили для него Ангелы. Это событие было не менее торжественным, чем коронация, потому что земная жизнь царя закончилась и началась небесная.
С тех самых пор раз в год избранники небес поднимаются по чудесной лестнице в вечный город Новый Иерусалим.
– Мы, эфиопы видим это и радуемся за своих братьев и сестер, достигших совершенства, – сказал с гордостью мой проводник.
Мне пришлось поверить в эту историю, потому что другой версии ни у кого не было.
– Да, история фантастическая, – подтвердил Карл.
Эдгар улыбнулся.
– На этом чудеса тогда не закончились. Через пару дней мне пришлось испытать еще одно потрясение. Я проснулся на рассвете от странных звуков за окном и не сразу понял, что это: шепот людей, пение или шелест ветра. Я вышел на улицу и увидел, как по глубоким траншеям спускаются к подножию каменных крестообразных церквей призраки в белых одеждах. Их сотни. Они скользят по вырубленным в скале ступеням, ютятся в нишах, застывают на краю ямы. Они молятся и поют хором и поодиночке на своем серебряном языке. Ветер подхватывает эти звуки и разносит по округе. В какой-то миг мне показалось, что все эти странные существа – души, слетевшиеся на страшный суд или на загробный пир, и сейчас я увижу лестницу, ведущую в небо. Но, этого, увы, не произошло. Начало светать. Солнце позолотило пространство, и я понял смысл происходящего. Я поднял руки к небесам и пропел несколько псалмов, пришедших мне на ум… Мне показалось, что неведомая сила подхватила меня и подняла над землей. Я ощутил необыкновенную легкость во всем теле и понял, что я самый счастливый на свете человек, – Эдгар улыбнулся. – Днем, когда мы встретились с проводником, я рассказал ему о чуде произошедшем со мной. Он хитро улыбнулся и предложил мне прогуляться на Голгофу! Оказывается есть в Эфиопии такое место. А еще там есть Гроб Господень и могила Адама, который считается прародителем всего человечества. Кстати, проводник сделал акцент на том, что раз мы все – дети Адама, значит, при рождении получаем клеймо греха, который вошел в мир через него. Именно грех делает нас смертными людьми.
– Можно ли обрести бессмертие? – спросил я.
– Да, – ответил проводник. – Бессмертие мы получаем через веру в Иисуса Христа, который принес за всех нас искупительную жертву, умерев на кресте и воскреснув. Если мы принимаем дар благодати, приготовленный нам Богом, то будем вечно жить на небесах. Если отвергаем его, обрекаем свою душу на смерть, делаемся соучастниками греха и попадем в ад.
Для пущего устрашения он повел меня в ад – длиннющий тоннель, расположенный под главной церковью и соединяющий между собой две части подземного лабиринта. Тьма там была кромешная, – Эдгар поежился, вспомнив прогулку по аду. – Я выбрался благодаря шнурку, который проводник привязал к моей руке. Весь лабиринт я даже не прошел. Да это было и не нужно. Мне хватило пяти минут, чтобы понять, на что обрекают себя люди, лишенные Божьего света.
– Я тоже слышал про лабиринт Лалибеле и хотел его посетить, – признался Карл. – Но, раз там нет ничего для нас интересного кроме тьмы, то предлагаю отправиться на озеро Тана, из которого вытекает Нил. А потом можно поехать в Аксум. Возможно, там мы сможем отыскать тайные манускрипты.
– Может быть, – проговорил Эдгар не очень уверенно.
Ему подумалось, что им незачем ехать в далекий Аксум, что цель, ради которой они летят в Эфиопию, находится в Аддис-Абебе, но не стал разубеждать Карла. Решил посмотреть на затерянный мир северной Эфиопии, в котором не смог побывать в прошлый раз…
Пока они ехали к озеру, Карл рассказал о том, что эфиопы называют Тана морем, потому что это – главная водная артерия Африки. Вокруг озера до сих пор сохранились отводные каналы, вырытые по приказу царя Лалибеле, который не хотел, чтобы воды Голубого Нила уходили к египтянам. Каналы устроены так, что эфиопы могут регулировать водосброс, используя энергию Нила в своих целях и при необходимости лишить египтян воды.
Озеро Тана надежно защищено высокими горами и находится в живописной долине, которая ниже уровня моря почти на две тысячи метров. Озеро напоминает гигантскую чашу, наполненную прозрачнейшей бирюзовой водой. Кажется, протяни руку и достанешь до дна. Но это не так. У самого берега глубина озера более трех метров, а в центре около десяти. Уровень воды остается неизменным уже много веков.
Для своего путешествия по озеру Тана Карл и Эдгар наняли катер.
– Какой из сорока островов вы хотите посетить? – спросил капитан с хитрой улыбкой.
– Мы хотим увидеть все острова, – ответил Карл.
– Отлично! – воскликнул эфиоп. – Каждый остров на Тана неповторим. Каждый хранит свою тайну, на каждом есть свой монастырь. Если посчастливится, вы сможете узнать много интересного, приоткроете завесу таинственности.
– А ты-то сам знаешь все тайны островов? – спросил Карл с нескрываемой иронией.
– Разумеется, – ответил капитан так, словно не заметил иронии в его вопросе. – То, что вы, европейцы считаете секретами, здесь известно даже младенцу. Это – наша история, которую вы называете сказками черной Африки. В погоне за сенсациями вы не замечаете главного. А мы видим вас насквозь. И знаем, что вы приехали сюда на поиски Ковчега Завета.
– С чего ты взял, что мы ищем его? – Карл улыбнулся.
– Все европейцы ищут здесь копи царя Соломона и Моисеев Ковчег, – ответил эфиоп.
– Мы – исключение, – сказал Карл. – Мы приехали сюда для того, чтобы почувствовать себя частью небесного народа, которым вы себя считаете. Мы хотим узнать больше о вас, о вашей жизни, о ваших привычках, о ваших пристрастиях.
– У нас нет пристрастий, – с гордостью сказал проводник. – Мы легко расстаемся с любыми ценностями.
– Но, несмотря на это, ты запросил немалую плату за лодку, – вставил свое слово Эдгар.
– Это так, – эфиоп улыбнулся. – Но я сделал это преднамеренно. Сейчас у нас дела идут не очень хорошо, и вы посланы сюда, чтобы помочь нам. Вы с радостью жертвуете, а я с радостью принимаю вашу жертву и благодарю небо за щедрость. Если вам жалко денег, дайте меньше.
– Мы дадим тебе столько, сколько ты попросил, – сказал Карл. – Мы уверены, что Всевышний вознаградит нас за щедрость.
– Так и будет, – сказал эфиоп, направив лодку к острову Габриэль. Этот и все последующий острова Кидане, Михирет, Эстефанос, Кебрана, Дэга, Ура были похожи на зеленые пузыри, вынырнувший из-под воды. На берегах рос папирус, из которого местные жители мастерили легкие лодочки.
Шаткий причал напоминал руку, вытянутую вперед. Капитан пришвартовал катер, перебросился парой фраз с мастерами и только потом позволил гостям сойти на землю. Он повел Карла и Эдгара вглубь острова, к тому месту, где находился монастырь.
Едва приметная тропинка петляла между гигантскими вечно зелеными растениями, которые заговорщически перешептывались между собой.
– Зачем вы забрались сюда, чужеземцы? – слышалось со всех сторон.
– Здесь нет того, что вам нужно. Нет… Нет… Нет…
Заметив, что у Эдгара испортилось настроение, Карл крепко сжал его руку, сказал:
– Не паникуй, Эд, восприми это путешествие, как увлекательное приключение.
– Почему я все время тебя слушаю? – Эдгар нахмурился.
– Тебе ничего другого не остается, – Карл улыбнулся. – Посмотри, какая красота вокруг. Ну, где ты еще увидишь такие сказочные папирусы и баньяны, таких мультяшных героев, одетых в ядовито-желтые атласные мантии, и такие неповторимые монастыри. Ну, посмотри же на это чудо!
Эдгар улыбнулся. Карл был прав. Слово «монастырь» совсем не подходило к невысокому круглому зданию, накрытому широкой шляпой из пальмовых листьев и высушенной травы, перед которым они остановились. Постройка напоминала хижину или юрту, глиняные стены которой украшали яркие рисунки. Вот царь вонзает скипетр рядом с коленопреклоненным рабом. Вот многорукий человек раздает пищу людям, а над ним парят белокожие, но с негритянскими губами и носами херувимы. Шапки курчавых волос заменяют им нимбы.
Пока Карл и Эдгар рассматривали незамысловатые сюжеты, дверь монастыря распахнулась, и из нее вышел священнослужитель в яркой – желтой мантии и синем тюрбане, похожем на колпак звездочета.
Он нагнулся и долго сметал метелочкой воображаемую пыль с порога. Закончив свое дело, он обратил внимание на незнакомцев, стоящих напротив. Прежде чем задать вопрос, он долго, внимательно разглядывал Карла и Эдгара, словно пытался понять их мысли. Наконец, он повернулся к проводнику и строго спросил его о чем-то. Тот склонил голову, молитвенно сложил руки и заговорил скороговоркой. Карл и Эдгар догадались, что он объясняет служителю причину их появления на острове.
Служитель качал головой, цокал языком, хмурился, показывая, как ему не хочется показывать сокровища монастыря незнакомцам. Наконец, он сдался, и Карл с Эдгаром увидели рукописные книги из козлиной кожи, ритуальные посохи, барабаны и золотые массивные кресты, хранящиеся на острове. А вот раскрыть тайну манускриптов священник наотрез отказался. Он выкрикнул что-то устрашающее и захлопнул двери монастыря.
Проводник упал на колени, несколько раз коснулся лбом земли, пропел молитву и только потом повел гостей обратно. На вопрос: что случилось, он ответил так:
– Очи Господа в десять раз светлее солнца. Они видят все пути людские и проникают во все скрытые места. Возможно, удача улыбнется нам на других островах.
Но этого не случилось. История, произошедшая на острове Габриель, повторялась снова и снова. За десять дней своего путешествия по озеру Тана Карл и Эдгар не узнали ничего нового. Тайна Эфиопии осталась для них неразгаданной.
– Надеюсь, вы поняли, что мы живем своей особой жизнью? – спросил проводник, прощаясь. – Наша цивилизация не похожа на вашу. Она мистическая. Мы, эфиопы, уверены в своей исключительности, и не нуждаемся в общении с кем-то еще. Мы не страдаем от вековой изоляции, а извлекаем из нее пользу. Хочется верить, что уроки, полученные здесь, вам когда-нибудь пригодятся, – он улыбнулся своей таинственной улыбкой и исчез.
Карл и Эдгар продолжили путешествие самостоятельно.
Путь их лежал в небольшой городок Аксум, где по утверждению эфиопов, царица Савская копила золото и драгоценности для поездки к Соломону. Позже здесь же была построена часовня Цион Мариам, в которой хранится теперь Ковчег Завета, перенесенный в Эфиопию царем Менеликом.
О том, как он это сделал, доподлинно не известно. Европейцы говорят, что Менелик выкрал Ковчег у Соломона. Эфиопы утверждают, что царь Соломон сам отдал Ковчег сыну, чтобы тот сохранил реликвию от посягательства врагов. Место нахождения Ковчега долго хранилось в тайне. А несколько столетий назад какой-то иностранец выведал тайну и предал ее огласке. О том, что Ковчег Завета находится в Эфиопии, стало известно всему миру. К счастью, толпу паломников удалось сдержать строгими ограничениями на въезд в страну, известиями о неизлечимой африканской лихорадке и запретом на возможность прикоснуться к святыне. Увидеть Ковчег не удалось еще никому. Приближаться к нему может только хранитель, получивший это право по наследству. Все остальные эфиопы довольствуются тем, что издали любуются часовней и вычурной резной очень высокой оградой, в которой нет калитки.
Хранитель неустанно несет службу у Ковчега, изредка покидая часовню через подземный тайный ход, местонахождение которого находится в строжайшем секрете. Эту тему обсуждать нельзя. И точка.
Зато эфиопам можно и нужно рассказывать всем вокруг историю, которая произошла несколько лет назад. Два иностранца, решившие, что законы черной страны не для них, под покровом ночи перелезли через ограду и подошли к часовне, чтобы взглянуть на Ковчег Завета. Но, едва они протянули руки, чтобы приоткрыть завесу, скрывающую вход к Ковчегу, вспыхнул огонь и спалил их дотла. От нарушителей закона остались две горстки пепла и клочья одежды на острых пиках ограды.
Любопытство – один из человеческих пороков, ведущий к смерти, поэтому мудрый человек всегда будет осторожен и удержится от беспечности, чтобы не погубить свою душу – такой вывод сделали эфиопы.
А иностранцы решили, что вокруг часовни стоят датчики, которые зажигают огонь, когда кто-то вторгается на запретную территорию, и попытки заглянуть в часовню прекратили. Поток любопытных иссяк.
Эдгар и Карл были единственными туристами, остановившимися у часовни. Они обошли вокруг ограды, послушали негромкую мелодичную песню хранителя и отправились к великим стелам Аксума – монолитным базальтовым глыбинам, с гладко отшлифованными поверхностями и перевернутыми вниз полумесяцами на вершинах. Несколько часов они бродили между гигантских шпилей, устремленных к небу, но так и не смогли понять, что это – обиталище духов, маяки, ретрансляторы энергии, силомеры или каменные эоловы арфы, подающие сигналы в вечность.
– С меня хватит, – сказал Эдгар. – Возвращаемся в Аддис-Абебу. Мы с тобой отклонились от цели, ради которой приехали сюда.
– Считаешь, твоя Эрнестин живет в столице? – спросил Карл.
Эдгар взорвался:
– Я ничего не считаю. Я уже вообще ни в чем не уверен. Погоня за призраком вымотала меня. Я сдулся, сдулся, как воздушный шарик, разве ты не видишь.
– Вижу, – ответил Карл, похлопав его по плечу. – Тебе нужно взять себя в руки, Эд. Ты же не блондинка, чтобы устраивать истерики.
– Да отвали ты со своими нравоучениями, – закричал Эдгар, оттолкнув его. – Поехали домой.
– Поехали. Только давай купим какой-нибудь сувенир на память, – Карл улыбнулся. – Тут неподалеку я видел лавку старьевщика. Думаю там можно найти что-нибудь экзотическое.
Эдгар поплелся за ним бормоча ругательства себе под нос. А когда они подошли к лавке, которая просто ломилась от всякого барахла, Эдгар простонал:
– Зачем ты привел меня сюда? Мы здесь погибнем, погибнем…
– Не волнуйтесь, господа, мы поможем вам отыскать все, что нужно, – проговорил человек с европейской внешностью, вынырнув из-под прилавка, заставленного бронзовой посудой. – Что вы ищите?
– Мы бы хотели увезти с собой нечто особенное, экзотическое, – сказал Карл, озираясь по сторонам.
– Мне нужен бронзовый волчок, – сказал Эдгар, усевшись на низкий табурет у двери.
Хозяин лавки щелкнул пальцами, воскликнул:
– Прекрасный выбор! – раздвинул шторки, крикнул что-то на эльфийском языке, улыбнулся. – Минуту терпения, господа.
– Вы давно живете здесь? – поинтересовался Карл, разглядывая его.
– С рождения, – ответил старьевщик. – Вас смутил цвет моей кожи? – Карл кивнул. – Все очень просто: мои предки – выходцы из Иерусалима. Они пришли в Эфиопию вслед за Ковчегом и остались здесь навсегда.
– А вам известно, где сейчас находится Ковчег? – спросил Эдгар, поднявшись.
– Это знают все эфиопы, – ответил хозяин с улыбкой. – А вот иностранцы почти не проявляют интереса к этой святыне. Сейчас у людей другие ценности. Но вы, я вижу, люди особенные. Вы приехали сюда с какой-то целью, так? Позвольте мне угадать, с какой именно.
– Бахр дар гондер, – послышался звонкий женский голос. Эдгар вздрогнул, повернул голову.
– Ваш маятник найден, – проговорила темнокожая девушка, появившись из-за занавески.
– Эрнестин?! – воскликнул Эдгар, уставившись на нее во все глаза.
– Что ты здесь делаешь?
– Простите, я не понимаю вас, – сказала она, сделав шаг назад.
Хозяин лавки заслонил девушку собой, пробуравил Эдгара недобрым взглядом, спросил:
– Откуда вы знаете мою дочь?
– Разве Эрнестин ваша дочь? – ответил Эдгар вопросом на вопрос.
– Я считал, что она – дочь звездного народа.
– Мы все дети звезд, – сказал хозяин. Взгляд стал мягче. – Вот ваш волчок, как вы изволили его назвать. Если желаете, Эрнестин объяснит вам его назначение.
– Еще как желаем! – воскликнул Эдгар. – Мы ведь специально приехали в Эфиопию, чтобы узнать принцип его работы. Мы мотались по стране в поисках истины, а она ждала нас в двух шагах от отеля. Мистика какая-то.
– Мистика, вы правы, – хозяин лавки улыбнулся, раздвинул занавески, из-за которых минуту назад появилась Эрнестин. – Прошу вас, господа, входите. Здесь немного темновато, но пусть это вас не смущает.
Помещение, куда они попали, напоминало сырую коморку, в которой давно не наводили порядок. Пахло прелым тряпьем и специями. Карл заткнул нос.
– Идите сюда, – сказала Эрнестин, распахнув потайную дверь.
Солнечный свет ослепил Карла и Эдгара. А когда к ним вновь вернулась способность видеть, они поняли, что находятся в зеленой долине, окруженной горами.
– Эрнестин, это что, новый уровень лабиринта, да? – спросил Эдгар, озираясь по сторонам.
– Простите, я не понимаю ваши вопросы, – Эрнестин виновато улыбнулась.
– Неужели, ты забыла меня, Эрнестин? Я – Эго, человек, которому нужна твоя помощь, – не унимался Эдгар.
– Простите, Эго, но я никогда вас раньше не видела, поэтому не понимаю ваших упреков, – проговорила она.
– Ясно, – сказал он со вздохом. – Хотя, есть еще несколько вопросов. Могу я их задать? – она кивнула.
– Ты – дочь звезд Эрнестин, так?
– Да.
– Ты знаешь, что такое радиэстезические методы и можешь научить нас им?
– Да.
– Ты знаешь, как составить числовой код, чтобы стереть программу, и это твое кольцо? – он протянул вперед руку.
– Да, – она улыбнулась, разглядывая перстень. – Это наш фамильный вензель. Где вы его взяли?
– Ты надела мне его на палец, Эрнестин, – в голосе Эдгар послышались нотки раздражения.
– Я не делала этого, – она покачала головой. – Мы никогда с вами не встречались, Эго.
– Его настоящее имя Эдгар, – вставил свое слово Карл.
– Эдгар?! – Эрнестин побледнела.
– Что вас так напугало? – удивился Карл.
Эрнестин сложила молитвенно руки, прикрыла глаза и что-то зашептала. Казалось, она забыла о гостях. Но о них помнил хозяин лавки. Он принес чай и сладости, расстелил на траве пестрый ковер и пригласил гостей разделить с ним трапезу.
– Вы совершенно заморочили голову моей девочке, – сказал он с упреком. – Нынче утром она проснулась и сказала, что к нам придут два европейца, чтобы узнать тайну манускриптов. Достала бронзовый маятник, который вы назвали волчком, и положила его на серебряное блюдо.
– Если они придут, крикнешь мне: бахр дар гондер. Я буду знать, что пророчество сбылось.
Я посмеялся над ее словами, но… Когда вы вошли в лавку, я насторожился. А когда вы назвали Эрнестин по имени, я испугался. Моя дочь – затворница. Она никогда не покидает дом. Так надо, чтобы обмануть судьбу, – улыбнулся. – Шучу. Судьбу обмануть невозможно. Мы, эфиопы, это прекрасно знаем. А вы, европейцы занимаетесь самообманом. Вы не знаете, что судьба человека – от Господа и пытаетесь ее перехитрить. Но разговор сейчас не об этом. Моя Эрнестин – девушка особенная. Она выбрана советом старейшин для выполнения важной миссии: сохранять и передавать тайные знания тем, кто будет их искать. Задача эта не простая. Тайну хотят знать не только хорошие люди. Чаще за ней охотятся злодеи. Как понять, с какими мыслями пришел человек? Как разгадать намерения сердечные?
– Обратиться за помощью к высшим светлым силам, – ответил Карл.
– Мудрый ответ, – похвалил его хозяин. – Вы – светлые люди, хотя пороки и темные пятна в ваших душах все же есть. Но это и понятно. Безгрешных людей на грешной земле быть не может. Все мы – потомки Адама, все мы много согрешаем словами, делами, мыслями. Все мы даем повод злу чувствовать себя властелином мира. Но это – иллюзия, которую можно разрушить. Если каждый из нас станет частью небесного народа, встанет на сторону света, любви и добра, перестанет лгать, научится отвечать за свои пороки, откажется от грехов, которые подстерегают людей делающих неправду, то жизнь на земле будет иной.
– Вы научите нас, как одержать победу над злом? – спросил Карл.
– Да. Для этого вам нужно будет отказаться от плотских желаний и принять дар благодати, – ответил старьевщик.
– И всего-то! – воскликнул Эдгар. – Раз, два, и победа.
– Не так все просто, друг мой, – покачал головой старьевщик. – Для вас, европейцев, отказаться от плотских желаний невыносимо трудно, а порой даже невозможно. Вам нужно много времени, чтобы понять, что желания плоти ведут вас к смерти. А для нас это не составляет никакого труда. Божий закон записан на скрижалях наших сердец. Мы с младенчества учим детей законам неба, дающим жизнь, и предостерегаем их от желаний плоти. С молоком матери они впитывают знание о том, что живущие по плоти, Богу угодить не могут, потому что думают о плотском.
Наши дети стараются жить по духу, думать о духовном. Они знают, что поведение лживого человека бесчестно, что позор его всегда с ним, как черная метка на душе, и не спешат выходить за пределы своей страны, в мир зла, насилья, обмана и коварства.
Мы храним истину и знаем, что люди, идущие путем света, рано или поздно придут к нам.
– Кто ищет, тот находит, – сказал Эдгар.
– Кто просит, тому дается, – продолжил Карл.
– Верно, – старьевщик улыбнулся. – Но путь к познанию не так уж прост, как многие считают. Вначале премудрость водит человека извилистыми путями, наводит на него страх и боязнь, и лишь потом, когда уверится в том, что душа его чиста, что он стойко переносит все испытания, не сворачивает с выбранного пути, не оставляет упования на Господа, премудрость открывает ему тайны и возвышает его.
Если же человек малодушен и двуязычен, премудрость отворачивается от него. Такой человек наследует погибель, попадает в капкан своего бесчестия.
Я обо всем этом так много говорю для того, чтобы вы поняли всю ответственность и важность решения, которое вам нужно принять. Если вы хотите стать воинами света и остаться с нами, вам придется ежедневно отвечать на вопросы: чей я сын? Кому я служу сегодня: Господу или князю тьмы? Вы готовы к сражению, господа?
– Отец, наши гости еще слишком слабы, чтобы называться воинами. Им нужно время на подготовку к битве со злом, – подала голос Эрнестин. – К тому же, мы не можем отправлять на бой безоружных людей.
– Ты, как всегда, права. Я забыл о том, что они слабы и безоружны, – он поднялся. – Объясни им, как одержать победу. Открой им один из наших секретов. Один, Эрнестин…
Когда хозяин ушел Карл сказал:
– Вы нас до смерти напугали. Вы, действительно, собираетесь послать нас на войну? Может, нам удрать пока не поздно. Что скажете, Эрнестин?
– Если вы так боязливы, бегите, – Эрнестин улыбнулась. – Лукавый любит стрелять в спину. А Господь предлагает вам спасение. Вам самим решать, что делать: принять спасение или отказаться от него.
– Мы принимаем спасение, дарованное Богом, – сказал Эдгар, приложив руку к груди.
Эрнестин заняла место отца, заговорила, расставляя ударения на каждом ключевом слове.
– Человек – это сосуд, в котором живет душа.
– Мне это сравнение напоминает Джина в бутылке, – вставил Эдгар.
– Вы правы, – Эрнестин улыбнулась – Но не лишне напомнить, что Джины, как и люди, бывают добрыми и злыми. И три желания, которые выполняет Джин, это – символ трех грехов, ставших причиной духовной смерти Адама.
Первый, похоть очей – я вижу, и хочу это. Второй, похоть плоти – я не могу устоять против соблазна. Третий, гордость, заставляющая каждого из нас думать о том, что я – лучше всех, я – пуп земли, поэтому должен иметь все, что пожелаю. И тут вступает в свои права ненасытимость, которая никогда не скажет: «довольно», поэтому-то людским желаниям нет предела.
Но мало кто задумывается над тем, что всем живущим на земле людям, нужно лишь одно, – она выдержала пауза. – Все мы, живущие на этой земле, должны очистить свои души. А вместо этого мы отяжеляем их все новыми и новыми грехами, делаем их черными, не подозревая о том, что черные души платят дань черным силам, становятся слугами лукавого.
– Интересно, каким это образом мы, живущие в двадцать первом веке люди, платим дань? – воскликнул Карл. – Покажите нам эти монеты, Эрнестин.
– Монеты здесь не при чем, – сказала она. – Не все можно измерить деньгами. Дань, которую люди платят лукавому, измеряется жизненной энергией.
Все люди отдают злу пятнадцать процентов своей энергии, а во время ссор и скандалов отток энергии увеличивается вдвое, а то и втрое, – Эрнестин вздохнула. – К великому сожалению, черные силы пополняют свой запас за счет нас с вами. Их задача состоит в том, чтобы разжигать конфликты, втягивая в них как можно больше людей. Чем больше негатива будет вокруг, тем больше душ станет заложниками зла, рабами князя мира сего, который придумывает все новые и новые соблазны, чтобы уловить, по возможности, и избранных, – она выдержала паузу. – Лукавый знает человеческие слабости и ловко пользуется ими. Он везде расставляет мышеловки, предлагая людям принять участие в его игре без правил. Он кричит во все горло: «Ты выиграл миллион! Скажи: «Да» и стань счастливчиком, которому завидует весь мир!»
Тот, кто поддается соблазну, попадает в беду, лишается не только душевного равновесия, но и физических сил.
Вам наверняка приходилось слышать жалобы о том, что человек чувствует себя вымотанным, выжатым, разбитым. Это – результат работы черных насосов по перекачке энергии, которые мы сами к себе присоединили. Как? Своей ложью, завистью, местью, злопамятством, неверием, бездуховностью, служением суете и богатству. Мы добровольно отдаем злу свою жизненную энергию, когда совершаем плохие поступки, а потом оправдываем себя, указав на недостатки других.
– Переводим стрелки, – подсказал Эдгар.
– Совершенно верно, – Эрнестин улыбнулась. – Люди не желают признаваться в своих проступках, не пытаются исправиться. Они охотно вступают в разговоры о том, что мир полон зла, что процветает коррупция, вседозволенность, что царствует глупость, но пальцем не пошевелят для того, чтобы хоть что-то изменить в себе. Ложь – это злой порок. Она всегда звучит из уст невежественных людей. Лжецы запутываются в паутину собственной лжи и погибают. Мудрые люди говорят, что обманщик хуже вора, но и тот и другой наследуют погибель. Зная это, злые силы подстерегают лжецов и воришек, чтобы сделать их своими рабами.
Их задача – поглотить мир сделать его черным. А задача воинов света – творить добро, дарить любовь и укреплять мир.
– Вы призываете нас укреплять мир посредством войны? – Карл нахмурился.
– Я призываю вас к войне со своими недостатками, – ответила она. – Я призываю вас к сражению с духами злобы поднебесными, сошедшими на землю, которые навязывают людям свои желания, подчиняют их своей воле, управляют ими, как марионетками.
Занятые житейскими проблемами и заботами люди не всегда замечают перемены, происходящие с ними. Часто они объясняют свою нервозность стрессом, безумной суетой, в которую они втянуты, жутким скоростным режимом, не дающим перевести дух. В этой запарке людям некогда подумать о том, что они сами порождают зло. Как?
Они взрываются из-за пустяков, проклинают кого-то в сердцах, завидуют, лжесвидетельствуют. И так до бесконечности.
К сожалению, мало кто задумывается над тем, что все наши негативные злые слова и мысли не только губят нас самих, но еще и черными метками впиваются в тела тех, на кого мы рассердились, кому позавидовали, кого оболгали. На эти черные отметины наслаиваются чужеродные вибрации. Они разрушают физическое тело человека, вызывают болезни, помутнение рассудка, лишают людей собственной воли, делают их донором черных сил. Когда же сила оставленная донору иссякает, его заставляют совершить самоубийство, превратить в прах не только свою тело, но и свою душу.
– А куда попадают души тех, кто умирает своей смертью? – поинтересовался Эдгар.
– После смерти душа отправляется к тому, кто ее вдохнул в человека при рождении, к Богу, – пояснила Эрнестин. – Светлые души живут в небесном городе, темные – в аду. Иногда души возвращаются на землю, чтобы стереть вину греха, развязать кармические узлы и получить право подняться по звездной лестнице в небо.
– Значит, звездная лестница – не вымысел? – у Карла округлялись глаза.
– Не вымысел, – ответила Эрнестин. – Просто увидеть ее могут не все, а только избранные.
– Избранный народ, живущий в истоках Нила, – проговорил Карл со вздохом.
– Чтобы стать избранным не обязательно говорить на эльфийском языке и жить в Эфиопии, – сказала она с улыбкой. – Важно понимать свое предназначение и стараться выполнять то дело, ради которого ты рожден на земле…
– Наше главное дело – сохранить душу. Верно? – сказала Эдгар.
– Да, – Эрнестин кивнула. – А для этого нужно постичь истину, подняться на новую ступень познания, что я вам и помогаю сделать, объясняя тайну манускриптов…
Все, о чем говорила Эрнестин, Эдгар уже слышал, когда Ангел учил царя Менелика, и теперь старался вникнуть в детали, которые тогда от него ускользнули. Ему хотелось, чтобы Эрнестин не умолкала. Ему нравилось разглядывать черты ее лица, смотреть на плавные движения рук, слушать ее мелодичный голос и благодарить судьбу за эту удивительную встречу.
– Кто ты, Эрнестин: радость или боль? – мысленно спрашивал он. – Что будет с нами потом, когда мы выберемся из этого зеркального лабиринта? Сможем ли мы одержать победу в сражении, к которому ты нас готовишь? Хватит ли у нас сил выдержать все испытания, приготовленные нам?
– Страх и сомнение – наши главные враги, – голос Эрнестин зазвучал громче. – Но мы должны помнить, что «страх – это лишение помощи от рассудка» и чем он больше, тем большей кажется причина, породившая его.
– Из мухи делаем слона, – вставил свое слово Эдгар.
– Боимся собственной тени, – дополнил Карл.
– И не только тени, – Эрнестин улыбнулась. – Есть люди, которые настолько боязливы, что бояться смотреть даже на воздух, от которого невозможно укрыться нигде.
– Я о таком впервые слышу, – сказал Карл. – Бояться воздуха – это действительно нечто невообразимое. Такому страху трудно найти объяснение.
– Вовсе нет, – сказала Эрнестин. – Совесть человека всегда осуждает его нечестие, делает его боязливым, заставляет видет ужасы там, где их нет и быть не может. Если человек подвержен страхам, это значит, что с ним что-то не так. Скорее всего, он сбился с пути, попал в лапы лукавого, забыл о спасении, которое посылает нам Господь, забыл о том, что мы все должны быть твердыми и мужественными.
И еще нам нужно помнить о том, что Господь, сотворивший небо и землю, образовал и дух человека внутри него. Дух – это наша интуиция, наше подсознание, которое знает все и обеспечивает нашу связь с Господом. Именно эту связь пытаются разрушить силы зла.
Им это удается, если человек сам отказывается от Божьей помощи, не страшится Божьего суда, забывает о наказании, неизбежном финале для всех живущих на земле людей. «Всем нам надлежит явиться пред судилище Христово, чтобы каждому получить соответственно тому, что он делал, живя в теле, доброе или худое» [13 - 2 Послание к Коринфянам 5:10.]. Если вы выбрали путь добра и света, идите по нему до конца, как бы трудно вам не было. Помните, что Господь сказал: «Не оставлю тебя и не покину тебя!».
Это знание помогает нам угасить все раскаленные стрелы лукавого. Все стрелы…
Она поднялась, дав понять, что урок завершен. Но ни Карл, ни Эдгар не двинулись с места, сидели и смотрели на Эрнестин во все глаза. Она улыбнулась.
– Вам понадобится много времени, чтобы осознать все, услышанное здесь. Не буду вам мешать. Прощайте.
Она исчезла так неожиданно, что Эдгар не успел проронить ни слова. Он растерянно посмотрел на Карла. Тот почесал затылок, сказал:
– Эд, ты втянул меня в ужасную авантюру. Все, что нам здесь говорила твоя Эрнестин, понятно, но почему-то эта простота в мою голову не вмещается, что-то внутри меня подает сигналы SOS. Прости. Мне все это кажется каким-то бредом. Возможно, во мне сейчас говорит зло, которое не желает сдавать завоеванные позиции. Но вполне вероятно, что это моя интуиция говорит мне: «парень, ты попал в беду». Что скажешь, Эд?
– Мне жаль, что Эрнестин ушла.
– Мне тоже. Но сейчас важней другое, – Карл показал на схемы, которые она оставила.
– Ты, как всегда, прав, – Эдгар взял схемы. – Я много размышлял над тем, что человек – это дух, душа и тело, и не мог понять, что же такое дух. Теперь мне стало ясно, что дух – наша интуиция, наше подсознание.
– «Светильник Господень – дух человека, испытывающий все глубины сердца» [14 - Притчи 20:27.], – уточнил Карл.
– Спасибо за напоминание, – Эдгар скрестил на груди руки, спросил:
– А, что такое душа? Где ее найти?
– «Душа всякого тела есть кровь его» [15 - Левит 17:14.], – ответил Карл. – Я же говорил тебе об этом.
– Да? Что-то не припомню, – Эдгар наморщил лоб. – Ну, да ладно. Главное, что мы с тобой во всем разобрались, и теперь можем двигаться дальше по пути познания. Я чувствую себя любопытным мальчишкой. И, знаешь, мне нравится это состояние. Как и мой далекий предок царь Соломон, я хочу попросить у Бога мудрости. Как думаешь, можно мне это сделать?
– Конечно, проси, если есть такая потребность, – Карл улыбнулся. – Только проси с верой, помни, что Господь не любит сомневающихся. Человек с двоящимися мыслями никогда не получит от Бога просимого, потому что не вполне уверен, нужно ему то, о чем он просит или нет.
– Я уверен в том, что мне нужна мудрость, – сказал Эдгар, поднял голову к небу, воскликнул:
– Господи, дай мне мудрости! Направь меня на верный путь.
Между облаками появилась радуга, да такая яркая, что Карл присвистнул:
– Вот это да! Таких насыщенных цветов в наших краях не увидишь, а в Эфиопии – пожалуйста, – обнял Эдгара за плечи. – Это – добрый знак, приятель.
– Это знак завета между Богом и людьми, который Господь утвердил после всемирного потопа, – раздался за их спинами голос хозяина лавки. Карл и Эдгар обернулись.
– Надеюсь, вы не зря заглянули к нам, – спросил хозяин.
– Не зря, – ответил Эдгар. – Сколько мы вам должны за маятник?
– Нисколько, – ответил тот с улыбкой. – Это дар, подарок. Возьмите его и запомните мудрые слова: «даром получили, даром отдавайте». Да-ром…
Он поклонился и исчез. А Карл с Эдгаром оказались в самолете, летящем на высоте десять тысяч метров над землей. На коленях у них лежали папки со схемами Эрнестин и коробочки с именными маятниками.
– Нас отправили сражаться со вселенским злом, – сказал Карл, разглядывая дары эфиопов. – Надеюсь, что наша борьба будет не напрасной.
– Я в этом не сомневаюсь, – сказал Эдгар с энтузиазмом.
Он не предполагал, что на эту борьбу уйдут годы, что она окажется непосильно тяжелой. Тяжелой не только потому, что зло сильно и изворотливо. Но еще и потому, что людям намного проще обвинять во всех проблемах вселенную, чем признаться в собственной глупости и найти причину бед и болезней в себе самих.
Не каждый человек готов на свой вопрос: почему? услышать четкий ответ: потому что.
Не все убеждены в том, что связь между Богом и людьми существует. Отсюда и возникает противостояние и неприятие всего Божественного, неподвластного человеческому уму.
Для того, чтобы люди пересмотрели свои взгляды на жизнь, нужно время.
Но мало кто знает, что это время не бесконечно, что оно строго лимитировано, и у каждого человека свой временной отрезок. Поэтому так важно не упустить ни минуты, и помнить, что никакого «потом» не будет.
Когда последняя песчинка в песочных часах упадет, будет поздно кричать и бить тревогу. Кричать нужно сейчас, пока еще есть надежда на спасение, пока еще не сняты семь печатей с запечатанной книги…
Конечно, все будет не так,
Как думалось нам изначально.
Нельзя никак обойтись
Без грустной песни прощальной…
Нельзя не вздыхать о былом,
Забыть про сердечные раны,
И думать о жизни своей
Без всякого самообмана нельзя…
– Карл, ты думал о том, почему нам с тобой доверили такую почетную миссию? – спросил Эдгар, когда они с Карлом отдыхали после очередного сражения с бюрократической машиной.
– Нет, – признался тот. – Я воспринял это, как дар небес.
– А я не перестаю задавать вопрос: почему именно мне доверили секреты манускриптов, позволили объяснять людям радиэстезические методы самопознания? И знаешь, кажется, я нашел несколько ответов, – Эдгар улыбнулся. – Вначале я считал, что стал избранником благодаря тому, что являюсь потомком царя Соломона. Со временем эта мысль перестала быть главной. Ее заняла другая, связанная с моими большими возможностями в мире бизнеса. Но и она стала мелкой, уступив место мысли о том, что Господь выбирает таких закоренелых скептиков и материалистов, как я, чтобы показать Свое величие, Свою любовь и силу. Приходит время, и даже миллиардеры понимают, что богатство не спасет их в день суда, не поможет избежать падения в бездну. «Все, живущие на земле, ничего не значат. По воле Своей Господь действует как в небесном воинстве, так и у живущих на земле, и нет никого, кто мог бы противиться руке Его и сказать Ему: «Что Ты сделал?» Господь силен смирить, ходящих гордо» [16 - Книга Пророка Даниила 4:32;34.].
Когда я прочитал эти строки, то уверился в правильности своих мыслей. Я рад, что Господь заставил меня смирить свою гордыню, сделал меня другим человеком.
– Это – факт, – подтвердил Карл. – Теперь никто не скажет, что ты – главный эгоист всех времен и народов. Никому и в голову не придет назвать тебя Эго.
– Мы не можем ни за кого ручаться, дружище, – сказал Эдгар. – Кто знает, какая мысль придет в голову даме, надежды которой я не оправдал. Или партнеру, приказ которого я не выполнил.
– Ты прав, таким людям в голову может прийти все, что угодно, – сказал Карл. – Лучше, по возможности, избегать ненужных встреч, не провоцировать людей на скандалы, не тревожить спящего в берлоге зверя.
– А как быть со встречами, которые ты безнадежно ждешь уже много лет? – спросил Эдгар.
– Ты хочешь увидеть Эрнестин? – Карл посмотрел на него с сожалением. Отпираться было бесполезно. Эдгар вздохнул.
– Да. Я думаю о ней постоянно. Эти мысли меня и огорчают, и раздражают, и пугают одновременно. Я знаю, что между нами бездна, которую невозможно преодолеть, но не могу заставить себя не думать об Эрнестин. Не могу выбросить из головы мысли о ней, хоть ты тресни.
– Возьми билет на самолет и… – посоветовал Карл.
– Бесполезная трата времени, – проговорил Эдгар с грустью в голосе. – Мы оба знаем, что никогда больше не найдем лавку старого еврея, потому что ее там никогда не было.
– Считаешь произошедшее с нами массовой галлюцинацией? – Карл усмехнулся.
– Мне все равно, как это называется, – парировал Эдгар. – Факт остается фактом. Мы с тобой проникли во что-то сверхъестественное, прикоснулись к чуду, получили дары, которые должны передать другим. И возможно, когда-нибудь нас за это наградят, – улыбнулся. – Возможно, нам даже позволят подняться по звездной лестнице в вечный город. Но пока нам нужно трудиться на благо человечества. И то, что людей, проявляющих интерес к нашим знаниям, становится все больше и больше, дает мне право говорить, что мы – на верном пути.
– Рассуждения прекрасные, но знаешь, давай мы с тобой пофантазируем. Давай попробуем силой мысли пригласить Эрнестин сюда. Пусть приезжает к нам с проверкой, – предложил Карл. – Должна же она знать, как мы справляемся с возложенными на нас обязанностями.
– Думаю, ей и без проверок все известно, – сказал Эдгар, потерев кольцо Эрнестин. – Хотя, было бы прекрасно увидеть ее здесь, в нашем доме на озере.
– Эд, зачем ты трешь кольцо? – Карл встревожился. – Уж не собираешься ли ты открыть новый портал?
– Не собираюсь, – буркнул Эдгар. – Чудеса остались в прошлом. Лабиринт пройден.
– А вдруг, мы свернули не туда? Вдруг… – Карл не договорил. Его образ растаял, как мираж.
Эдгар оказался на вершине горы, где впервые встретил Эрнестин. Зеленая долина, лежащая внизу, была утыкана одинаковыми золотыми пирамидами.
– Не может быть, – прошептал он. Задрал голову вверх и во все горло закричал.
– Эрнестин, где ты? Где?
Эхо подхватило его вопросы и унесло прочь. Ответа Эдгар не дождался. Он уселся на землю, обхватил колени руками, уставился перед собой. Его внимание привлекла божья коровка, которая ползла вверх по зеленой травинке. Она несколько раз останавливалась, делая передышки, а добравшись до вершины, быстро поползла вниз.
– Глупейшее занятие, – сказал Эдгар, наблюдая за жучком. – Зачем нужно было карабкаться вверх, чтобы тут же начать спускаться?
– Движение – жизнь, – проговорил кто-то.
Эдгар поднял голову. Никого. Оглянулся. Никого. Решил, что ему ответил жучок. Опустил голову, но божья коровка уже исчезла.
– Движение – жизнь, это верно, – Эдгар улыбнулся. – Важно, чтобы наши движения не были бессмысленными, тогда появятся результаты.
Он поднялся, крикнул:
– Эрнестин, я вернулся, чтобы отдать тебе кольцо. Неужели я проделал этот путь зря и мне придется начинать все с самого начала?
– Нет, Эго, – ответила Эрнестин.
Он обернулся. Она стояла в нескольких шагах и с любопытством смотрела на него, чуть склонив голову.
– Привет, – сказал Эдгар. – Рад видеть тебя, дочь звезд.
– Привет, – она улыбнулась. – И я рада видеть тебя, Эго.
– Ты нарочно назвала меня Эго? – спросил он.
– Нет, – ответила она. – Для меня ты – Эго, человек, блуждающий в лабиринте.
– Разве я из него не вышел? – воскликнул Эдгар с испугом.
– Вышел, – она улыбнулась.
– Значит, я могу быть рядом с тобой? – спросил он с надеждой.
– Нет, – она покачала головой. – Между нами – бездна, которую невозможно преодолеть. Мы из разных миров, Эго. Сегодня мы попрощаемся навсегда, но у тебя еще будет встреча с той, которая станет твоей второй половиной.
– Я хочу, чтобы моей Евой была ты, Эрнестин, – проговорил он, сделав шаг вперед.
– Это невозможно, – сказала она, сделав шаг назад. – Все уже предрешено и записано на скрижалях вечности.
– Давай попросим все исправить! – воскликнул он с надеждой.
– Зачем? – спросила она. Взгляд стал строгим – Кому это нужно?
– Мне, – ответил он, прижав руки к груди.
– Ты так ничему и не научился, Эго, – она покачала головой. – Прощай.
Она исчезла прежде, чем он крикнул: «Нет». Он повалился на землю, застонал:
– За что? За что? За что? Чем я провинился перед Богом, за что Он так наказывает меня. Почему я не могу быть рядом с любимой женщиной?
– А ты уверен, что любишь именно эту Эрнестин? – спросил его кто-то.
Эдгар поднялся, ответил не сразу. Ему понадобилось несколько минут, чтобы осознать, что он, в самом деле, эгоистичный человек. Он поставил на первое место свое «я». Он ничего не узнал о чувствах Эрнестин. Он вообще о ней ничего не знал, кроме того, что она – дочь звездного народа. Вместо того, чтобы поблагодарить Эрнестин за помощь, он зациклился на своем желании обладать ею.
Эдгар посмотрел на руку. Кольцо исчезло. От него остался светлый след.
– Прости меня, Эрнестин, – проговорил Эдгар со вздохом. – Прости, если можешь.
– Я прощаю тебя, Эго, – долетел до него ее мелодичный голос. – Будь счастлив.
– Прощай, дочь звездного народа. Спасибо за уроки мудрости, которые ты мне преподала, – сказал Эдгар и пошел вниз с горы.
Он понял, что поднимался на вершину не зря.
Уроки, полученные во время этого странного путешествия, помогут ему в жизни. В том, что она будет долгой и счастливой, Эдгар не сомневался.
Уверенность эта росла и крепла в его душе.
Спустившись к подножию горы, Эдгар точно знал, чему посвятит свою жизнь.
А будет рядом с ним Эрнестин или нет, стало не важным.
Важным стало то, что он может назвать себя Божиим сыном, потому что в его сердце живет любовь, а душа остается чистой, светлой и легкой, как перышко…
Чистой и светлой…
Любовь моя…
«Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая и кимвал звучащий».
Первое послание к Коринфянам 13:1
За окном бесилась и завывала вьюга. С настойчивым упорством она бросала в окна пригоршни снега, стучала в дверь, гремела на крыше черепицей. Ей хотелось всеобщего внимания, а люди, сидящие у камина, как нарочно, не замечали происходящего вокруг. Их больше занимали взлетающие вверх искры, чем вьюжный ночной ноктюрн.
– Пока на поленьях пляшет пламя, рождение искр не прекратится, – проговорил он, подбросив дрова в огонь. – В человеческой жизни происходит нечто похожее: люди рождаются от огня Божьей Любви и, как искры, устремляются вверх. Бытие их так же кратко, но не всегда так же прекрасно. Не всегда… – вздохнул – Порой, лишь на исходе лет человек спохватывается и пытается все переделать, все переиначить. Но… сделанного не воротишь. Историю прожитой жизни переписать по-новому нельзя, не воз-мож-но…
– Вы правы, – сказала она, неотрывно глядя на огонь. – Историю переписать нельзя…
– Зато можно разложить на слоги слово «Любовь» и узнать нечто особенное, – сказал он, посмотрев на ее разрумянившееся лицо.
– И что же мы узнаем? – она улыбнулась.
– Если разложить на слоги Любовь, то получится вот что: лю – люди, бо – Бог, вь – ведение, знание. То есть любить – это знать Бога!
– Удивительная находка! – воскликнула она. – Значит, получается, что тот, кто Бога не знает, не умеет любить по-настоящему. Так?
– Получается так, – сказал он. – Любовь – это великий дар, посланный нам с небес. Бог есть Любовь. И пока горит Божий огонь, тьма не сможет поглотить землю. Люди будут рождаться и как искры устремляться вверх.
Он положил полено в огонь, искры взлетели вверх огненным фейерверком словно праздновали новое рождение, возрождение…
– В последнее время я все чаще задумываюсь о любви, которая способна творить чудеса. О той любви, которая проникает в наши сердца и делает нас другими, – проговорил он, глядя в огонь. – Об этой Любви мне хочется говорить стихами:
Сотню лет льется свет
Не-обык-но-вен-ный.
Сотню лет все твердят,
Что любовь – нетленна.
Почему же тогда
Люди расстаются?
Почему же из глаз
Слезы льются, льются?
Потому что любовь
Страстью заменяют,
И о Божьей любви
Ничего не знают.
И не могут достичь
Люди совершенства,
И не верят они,
Что любовь – блаженство.
А с небес льется свет
Не-обык-но-вен-ный,
Знайте: Божья Любовь
Вечна и нетленна!
– Вечна и нетленна, – проговорила она с улыбкой. – Вы правы, пока горит огонь Божьей Любви, тьма не сможет поглотить вселенную. Не сможет.
Словно подтверждая ее слова, огонь в камине запылал ярче, сотни искр взлетели вверх. В каминной трубе завыла вьюга. Он прислушался к ее завыванию, улыбнулся:
– Все так же, как и сотню лет назад:
Поет метель, горит огонь и вечность…
Простите мне, сударыня, беспечность.
Всему виною этот маскарад,
В котором мы участвовать хотели,
Но передумали из-за метели…
– О чем это вы, мой друг? – она посмотрела на него с интересом.
– О любви, – ответил он. – О любви и о метели, голос которой мы с вами слышим.
Голос метели, голос метели…
Все будет так, как вы захотели.
Все будет так, как вы попросили.
Тайные знаки понять мы бессильны…
Но все же, сударыня, позвольте пригласить вас в прошлое.
Давайте отправимся в год… 1748.
– Почему именно в этот год? – спросила она.
– Потому что именно в 1748 году в сердце Джакомо Казановы вспыхнул огонь любви, – ответил он.
– Я не ослышалась, вы говорите о любви легендарного авантюриста восемнадцатого века венецианца Казановы? – воскликнула она.
– Вы не ослышались, я говорю именно о нем, – подтвердил он. – Полное имя нашего героя – Джакомо Казанова де Сейнгальта. Он родился в 1725 году в семье актера Каэтано Казановы и дочери сапожника комедиантки Ценетты Фарусси. Став известным авантюристом, Джакомо частенько пользовался фамилией матери, чтобы запутать следы. И это у него ловко получалось. Вообще, Казанова был неординарным человеком. Особые наклонности у него проявлялись с раннего детства. К шестнадцати годам он самостоятельно изучил право и решил принять духовный сан. Но… из семинарии его исключили за любовь к похождениям. И Джакомо тут же поступил на службу к кардиналу Аквавива. Но и там надолго не задержался. Ему захотелось увидеть мир, и он отправился скитаться по свету, мастерски перевоплощаясь то в аббата, то в лекаря, то в игрока, то в чернокнижника, то в дипломата. Он завязывал и распутывал любовные и деловые интриги, исколесил всю Италию, побывал в Риме, Неаполе, Константинополе, а когда вернулся в родную Венецию, его обвинили в обмане и богохульстве и заключили в тюрьму Пьомбо.
Это было страшное место. Венецианцы называли Пьомбо «свинцовой» тюрьмой. Все знали, что из Пьомбо выхода нет. Тот, кто попал туда, обречен на пожизненное заключение. Но Казанова не желал так глупо заканчивать жизнь. Он верил, что судьба готовит для него множество сюрпризов, и колесо Фортуны еще повернется в нужном направлении. Главное – выбраться из Пьомбо. Выбраться, во что бы то ни стало… И он выбрался.
Казанова стал единственным человеком, который не только совершил неслыханный по дерзости побег из Пьомбо через разобранную кровлю, но еще и увел с собой заключенного в тюрьме священника Бальби.
Этот побег сделал Казанову знаменитым. Перед ним распахнулись двери дворянских особняков и королевских дворцов Европы. С 1756 года началось триумфальное шествие Казановы. Во Франции он был принят в высшем свете в качестве мага и астролога, соперничал с графом Калиостро, и ловко обращал в золото человеческую доверчивость.
В Берлине Фридрих Великий предложил Казанове должность начальника кадетского корпуса. Но Казанова не захотел надолго оставаться в этой стране. Его влекла вперед жажда открытий. Ему хотелось покорить весь мир.
Он отправился в Россию. В Санкт-Петербурге был принят Екатериной Второй, беседовал с Суворовым. В Варшаве Казанова был обласкан Понятовским. Но не смог надолго задержаться в Польше из-за дуэли с генералом Браницким.
В поисках богатства и успеха Казанова объездил Австрию, Германию, Швейцарию, Францию, Голландию, Италию, встречался с Руссо и Вольтером, пережил несчетное количество любовных приключений, дрался на дуэлях на шпагах и пистолетах, был солдатом, музыкантом, поэтом, даже числился тайным агентом инквизиции.
Но, несмотря на то, что жизнь была бурной, Казанова находил время для мемуаров. Их осталось бесчисленное множество. А кроме них – более тридцати литературных, философских и политических трудов, а так же перевод «Илиады» Гомера.
В 1775 году, через девятнадцать лет после побега, Казанове позволили вернуться в родную Венецию. Но через восемь лет – в 1783 году ему вновь пришлось покинуть любимый город из-за скандала, вызванного публикацией его сатирического романа «Ne donna ne amore» – «Ни женщин, ни любви».
Второе изгнание не было таким же счастливым, как первое. Постаревший авантюрист Казанова был уже никому не нужен. Его время прошло. Ему на смену пришли новые герои.
Два года Казанова скитался по Европе, пока не нашел приют в чешском замке Дукс у графа Вальдштейна. Тот назначил Казанову хранителем своей известнейшей в Богемии библиотеки, состоящей из более сорока тысяч книжных томов. Были там и книги самого Казановы. На одной из них он оставил дарственную надпись: «Графу Вальдштейну, единственному в мире человеку, которому пришло в голову прекратить, в начале сентября 1785 года, мои скитания, доверив мне свою прекрасную библиотеку».
– В этих словах столько трагизма и нежности, что слезы наворачиваются на глаза, – сказала она. – Хорошо, что на пути Казановы встретился такой человек.
– Да. Граф поступил благородно, поселив Казанову в замке Дукс. Там старый авантюрист нашел свое последнее пристанище. Казанова умер в июне 1798 года. А до этого он тринадцать лет выполнял обязанности библиотекаря и получал от графа жалование. Сам граф редко бывал в замке, зато его дядя фельдмаршал князь Шарль де Линь, один из просвещеннейших людей того времени, был частым гостем в замке. Ему нравилось беседовать с Казановой.
Вот какую запись оставил князь в своих дневниках: «Джакомо был бы весьма хорош собой, когда бы не был уродлив: он высокого роста и геркулесова сложения, живой и полный ума; но африканский цвет лица, но настороженный, беспокойный, недоверчивый взгляд придают ему вид несколько свирепый – вид человека, которого легче разгневать, чем развеселить. Он – кладезь познания. Но Гомера цитирует столь часто, что способен вызвать к нему отвращение. В рассказы о своих приключениях он вкладывает столько бесхитростности и драматизма, что нельзя не восхищаться им. Но стоит хоть чем-нибудь прийтись ему не по нраву, он становится злым, ворчливым, нестерпимым…
Он все любит, всего жаждет, и всем владевший, умеет обойтись без всего… Среди приключений бурной молодости и всей своей авантюристической карьеры он не изменял ни чести, ни такту, ни мужеству… и если и обогащался иногда на счет глупцов обоего пола, то это было для радости людей, окружавших его…
Он горд, ибо он – никто и ничего не имеет… Поразительная сила его воображения, живость, характерная для уроженцев его страны, многочисленные его профессии и путешествия делают из него человека редкого, достойного уважения и дружбы небольшого круга людей, к которому он благоволит».
Князь де Линь любил и защищал величественного, гордого, смешного Казанову, когда его уже никто не любил и не защищал…
Вот, моя дорогая, в нескольких словах биография нашего героя. Но мне хочется вернуться к началу нашего разговора и приоткрыть тайную завесу под названием… – улыбнулся. – Название мы придумаем чуть позже. А пока послушайте пролог:
Он мой лирический герой —
Джакомо Казанова.
Красив, умен, самовлюблен.
Нет… о любви ни слова.
За семь печатей, под замок,
Не говорить об этом.
Оставим верность и любовь
На время под запретом.
На плечи – черный, черный плащ
И – в ночь… О, Боже правый!
Прожить полвека без любви?!
О, времена, о нравы…
Как уголь черные глаза,
И взгляд – ножом по сердцу.
Не говорите ничего
Сегодня иноверцу.
Он вас, конечно, не поймет.
Вы не судите строго.
Он ночь на помощь позовет,
Уйдет своей дорогой.
На перекрестке новых лун
Вы встретитесь, быть может,
Но эта встреча никого
Уже не потревожит…
– Уже не потревожит, – повторила она задумчиво.
Он бросил в огонь сразу несколько поленьев. Пламя, собиравшееся было потухнуть, вспыхнуло с новой силой, обдав людей своим жарким дыханием.
– Vous oubliereez aussi Henriette… Вы позабудете и Генриетту… – проговорил он нараспев. – Вы позабудете и Генриетту… Так написал Казанова в своих Мемуарах. А нам с вами предстоит узнать, кто же она такая, эта таинственная Генриетта, в которую был влюблен Казанова в пору своей беззаботной юности?
– Думаю, ответить на этот вопрос непросто, – сказала она, заметив хитрый блеск в его глазах.
– Вы правы, – он улыбнулся. – Генриетта это – мечта, надежда, дама невидимка. Их встреча с Казановой произошла случайно. Они остановились в одной гостинице. Генриетта переоделась мальчиком-пажом и под покровом ночи пришла в гостиничный номер Казановы. Ей захотелось рассмотреть веселого постояльца, живущего по соседству. Он, к счастью, спал. Она склонилась над ним и так низко опустила свечу, что на щеку Джакомо упали несколько капель воска. Он проснулся, схватил мальчишку за шиворот, решив, что это – воришка.
– Ты кто таков? – спросил Казанова грозно.
– Анри, слуга вашего соседа, – ответила Генриетта ничуть не смутившись. – Я случайно перепутал номер. Вы не сердитесь на меня. Я…
– Сейчас проверим, кто ты есть. И если ты – обманщик, я пристрелю тебя на месте, – Казанова толкнул дверь, громко крикнул:
– Эй, господа, кто знает этого прохвоста?
Распахнулась соседняя дверь, вышел статный господин и с грустью в голосе проговорил:
– Анри – прекрасный человек, его я знаю. Хотя теперь скажу, что знал… – посмотрел в глаза мальчишке, вздохнул. – Я обещал тебе, дитя, и выполняю слово. Сегодня можете вы стать богиней Генриеттой снова.
– О чем вы тут толкуете? – Казанова нахмурился. – Вы в сговоре никак?
Не думайте, что я такой простак, что вам поверю на слово.
Вы со слугой на «вы» изволите общаться.
Наверно, нам придется на пистолях драться,
Коль дело так пойдет…
– Дуэли, драки, пистолеты… – господин покачал головой.
Нам ни к чему, поверьте, это. Повремените, милый, до рассвета.
Увидите, Анри наш завтра станет Генриеттой.
Вам все потом поведает сама…
Анри, вернее, Генриетта…
– Мне кажется, что я схожу с ума… – Казанова потер виски. – Наверно, перебрал слегка хмельного. Свободны все. Вас отпускает Казанова…
Утром Казанову ждал сюрприз. Оказалось, что мальчик-паж вовсе не мальчик, а таинственная незнакомка по имени Генриетта. Так она себя называла. Но никто не мог сказать наверняка, было это имя ее настоящим именем или нет. Никто не знал, кто она и откуда появилась. Но то, что она – неземное создание – богиня, было понятно всем.
Джакомо влюбился в нее без ума, хоть и не сразу это осознал. Поначалу встреча с Генриеттой была для него увлекательной игрой. Он пытался разгадать загадки, которыми она себя окружила, и не верил в неизбежность финала…
А Генриетта все заранее знала и предупреждала Казанову:
– Мы скоро расстанемся, милый. Но умоляю,
Ни словом, ни взглядом, ни жестом
При встрече не покажите,
Что знали когда-то меня.
Должны вы запомнить, Джакомо:
Со мною вы – не-зна-ко-мы.
Мы никогда не встречались.
Луна нам в окно не светила
И клясться в любви не просила.
И на стекле своим колечком
Я не писала вам слова.
Вам все пригрезилось однажды,
У вас болела голова…
И вам приснилась Генриетта,
Которой не было и нету…
Да, вот еще, мне семь печатей
Гонец однажды принесет.
Молю, чтобы не в этот год…
Хочу, чтоб мы смогли с тобою
Еще потешиться игрою,
И нашу молодость продлить,
И чашу радости испить
Смогли мы до последней капли,
Ну, а потом… Все вздор, не так ли?
Для нас важней всего сейчас —
Вот этот миг, вот этот час.
Для нас с тобой он – самый ценный.
Любить я буду неизменно,
Любить тебя, любить и помнить…
Увы, он слишком поздно понял,
Что Генриетту не вернуть…
Нельзя пройти опять тот путь…
Когда он был юнцом, повесой,
Мальчишкой, баловнем судьбы,
Его судить не вправе вы.
Он нам оставил мемуары о том,
Как стал изгоем старым,
Которого спасла Любовь.
О ней сегодня вспомним вновь…
– Красивое начало для романа в стихах, – проговорила она, глядя на огонь. – Интересно, отгадал Джакомо хоть одну загадку Генриетты? Встречались ли они после разлуки? Как сложилась ее жизнь? Какую надпись она оставила на стекле? Где это окно? В какой гостинице, в какой стране? Что скажете, мой друг?
– Скажу о том, что Казанова написал в своих мемуарах, – ответил он. – Итак, окно, о котором идет речь, находится в женевской гостинице «Весы», в которой Казанова и Генриетта останавливались незадолго до разлуки. Генриетта сняла с пальца кольцо – подарок Джакомо, написала алмазом по стеклу: «Ты забудешь Генриетту» и швырнула кольцо в снег. Тринадцать лет спустя, 20 августа 1761 года Казанова вновь остановился в «Весах». Ему дали большую комнату. Он подошел к окну и замер, увидев на стекле начертанные алмазом слова «Vous oubliereez aussi Henriette…» Вспомнив, как Генриетта их написала, Казанова побледнел. Сердце ухнуло вниз и на миг остановилось. Когда силы вернулись, Казанова распахнул окно и закричал изо всех сил «Генриетта, где ты? Вернись…» Но она ему не ответила. Ему показалось, что под окном в траве что-то сверкнуло. Он побежал вниз, но ничего, конечно же, не нашел…
Кстати, гостиница «Весы» существует и поныне, и еще в 1928 году постояльцы могли видеть на стекле в одной из комнат слова Генриетты: Vous oubliereez aussi Henriette…
– Вы позабудете Генриетту… Грустно, мой друг, – проговорила она.
– Грустно, согласен, – подтвердил он. – Но если верить мемуарам, то после разлуки пути Казановы и Генриетты пересекались дважды. Один раз это было в 1763 году в провансальском городе Экс. Казанова приехал туда с очередной подружкой Марколиной и воспользовался гостеприимством Генриетты, но не узнал ее. Через три года он вернулся в Экс, чтобы найти Генриетту, но отыскать ее так и не смог. Когда же он тяжело заболел и лежал в горячечном бреду, Генриетта оказывала ему помощь в образе ангела. Потом между ними якобы завязалась длительная дружеская переписка, в которой Генриетта раскрыла Казанове свое инкогнито. Но письма ее не сохранились, и тайна остается тайной. Мы можем лишь предполагать о происхождении Генриетты и о причине всех клятв, которыми она заставила Казанову поклясться.
Доподлинно известно лишь то, что Генриетта получила письмо с семью печатями, одна из которых была королевской. Письмо привез гонец, и Генриетта тут же собралась в дорогу. Возможно, она была сбежавшей принцессой, которой приказали возвратиться. Но, может быть, она уехала из дома с разрешения родителей, дав слово вернуться назад при первом же приказе.
Казанова просил Генриетту не уезжать. Он хотел поехать вместе с нею. Хотел помчаться за ней. Но она отклонила все его просьбы, приказав поклясться в том, что он никогда не выдаст ее. Возможно потому, что в замке ее ждал жених. Возможно, по какой-то другой причине Генриетта не хотела посвящать Джакомо в свои тайны. Она знала, что им не суждено быть вместе, но не хотела огорчать Казанову. Он же поначалу воспринял их роман, как одно из своих многочисленных увлечений. И лишь на исходе жизни понял, что это и была настоящая любовь, которую он не смог удержать.
Генриетта, отказавшись от любви земной, обрела любовь вселенскую. Казанова стал для нее чудесным сном, в который она погружалась тогда, когда ей этого хотелось.
Казанова же погрузился в сладкий сон воспоминаний, когда поселился в замке Дукс. Возможно, он рассказал князю де Линь о своей любви к Генриетте. А теперь пришел наш черед выслушать эту удивительную историю, которую мы назовем…
– «Любовь Казановы» – сказала она.
– Нет, – он улыбнулся. – Я назову свой роман – «Любовь моя…» и многоточие в заглавие поставлю.
Я место для фантазии оставлю,
Для домыслов, и вздохов, и упреков…
Без этого в наш двадцать первый век нельзя.
– Да, упрекнуть вас не преминут люди, – проговорила она.
Кто ничего не делает, тот слишком строго судит, других…
– Все так, душа моя, – он улыбнулся. —
Не будем больше говорить о них.
Откроем лучше тайну тем, кто хочет
Поразмышлять над вымыслом моим…
«Vous oubliereez aussi Henriette…» Casanova. Mémoires.
«Вы позабудете и Генриетту…» Казанова. Мемуары.
Ночь. Тишина и полная луна глядит в окно. Джакомо пишет.
Метель бросает белый снег на крышу и шепчет что-то:
– Слышишь? Слышишь? Слышишь?
Быть может, это голос Генриетты,
Которая сейчас в окно глядит,
Джакомо Казанову вспоминает и думает:
– Ужели, Боже мой,
Все это было,
Было с нами?
Метель – в окошко:
– Да, моя любовь…
Выстрел метели…
Снова и снова
В губы целует Анри Казанова.
КАЗАНОВА
Радость моя, грустное счастье…
Бесится вьюга. В сердце ненастье.
Сердце мое вдребезги снова…
Отсвет луны.
Кто же вы? Кто вы?
Время решило вечностью стать
И с циферблата стрелки убрать…
Если с тобой мы больше не вместе,
Значит, нарушен закон равновесья.
Алмаз по стеклу,
И в отблеске света слова:
«Ты забудешь
Анри – Генриетту»…
Лунный мой мальчик?
Вздох мой прощальный?
Где же твой замок? Где же он?
– Тайна…
АВТОР
Страсти утихли, канули в Лету
И Казанова, и Генриетта.
Только все громче метель завывает
Истину снегом она заметает…
В замке старинном живет Генриетта.
Но Казанова не знает об этом.
Он прикрывается черным плащом.
Он ни при чем, ни при чем, ни при чем…
Он – путешественник, рыцарь луны,
Ночью в чужие вторгается сны
И исчезает с лучами рассвета.
Где он живет? Не известно об этом.
Где-то, наверно, в холодной стране,
Где очень легко поклоняться луне,
Спутнице плутов и супостатов,
Где думать о чувствах не надо, не надо.
Чувства – для барышень кружевных.
Наш кавалер не жалеет таких.
Им головы кружит, сердца разбивает,
О Генриетте украдкой вздыхает.
Только она в его мыслях, одна,
Недосягаема, словно луна…
КАЗАНОВА
Бледнее луны вы сегодня, мой свет.
Назад возвращенья не будет, нет, нет.
Не стоит тревожиться по пустякам.
Тревогу давайте оставим врагам.
ГЕНРИЕТТА
Тревогу – врагам.
Дуэлянтам – пистоль.
Хотите стреляться,
Мой юный король?
КАЗАНОВА
Глаза заблестели,
Румянец на щечках.
Вы, радость моя, не измены ли дочка?
Так резко меняете образ вы свой.
ГЕНРИЕТТА
Я – ваше подобье, мой юный король.
Я – зеркало. В нем отражение Ваше.
Я – капля вина из оставленной чаши.
Оставленной кем-то, кем-то забытой…
КАЗАНОВА
Довольно, моя дорогая, мы квиты.
Вы – ангел земной.
Я – исчадие ада.
Я – смертный ваш грех.
Вы – земная награда,
Которую я сохранить не сумею.
Но все же, признаться в любви вам посмею.
Люблю… Вы ужасно бледны, дорогая.
ГЕНРИЕТТА
Меня ты забудешь,
Джакомо…
Я зна-ю…
Воском горячим —
На щеку три капли…
Вы все забыли.
Не так ли? Не так ли?
Конь ваш стреножен,
Взгляд ваш тревожен,
Надо спешить,
Но отъезд невозможен…
КАЗАНОВА
Воском горячим —
На щеку три капли…
Было все это
На острове Капри.
Море шумело,
Светила луна…
Вы, Генриетта, —
Чужая жена?
ГЕНРИЕТТА
Нет. Я – усталый,
Измученный странник.
Я – лунный свет. Я – дитя.
Я – изгнанник,
Тайна чужая…
Прощаться пора…
Воск со щеки мой
Сотрите с утра…
КАЗАНОВА
Не уходите. Побудьте со мною.
Будьте моей до рассвета сестрою
И об отъезде своем позабудьте,
Другом моим, умоляю вас, будьте.
Не оставляйте меня, Генриетта!
ГЕНРИЕТТА
Прощайте, мой друг…
АВТОР
Укатила карета…
Воском на щеку упали три капли…
Все это было на острове Капри….
Когда-то все это, наверное, было.
Жила Генриетта и крепко любила
Джакомо с пронзительным огненным взглядом.
И знала, любви ему этой не надо.
Он – плут и картежник, развратник, повеса.
Он – молния. Ночь ему служит завесой.
Его не догонит и сотня гвардейцев.
Он мчится вперед, и в мыслях злодейство…
Хотя, не злодейство, а просто – кураж.
Увы. Казанова – всего лишь типаж,
Прислужник греховной природы людской.
За шалость свою расплатился душой…
На щеку упали
Три огненных капли…
Бездушным не больно.
Не так ли? Не так… ли?
КАЗАНОВА
Громче литавры, скрипки, валторны,
Силу свою карнавал набирай.
Музыку счастья, любви и свободы
Ты нам, оркестр, сегодня играй.
В небо шутихи и фейерверки
С шумом взлетают: Vivat Karneval!
В каждом окне отражается маска,
Золотом светится каждый канал.
Песни, веселье, музыка, танцы,
Море цветов разлилось по земле.
Белой голубкой любовь замирает,
Огненный грог нам несут в хрустале.
Алые губы хочу целовать я.
Взгляд от тебя отвести не могу.
Маска, скажи, мы с тобою знакомы?
ГЕНРИЕТТА
Если отвечу, что нет, то солгу.
Да, мы встречались с тобою однажды…
Много воды утекло с той поры.
КАЗАНОВА
Маска, поверь мне – ты моя жажда,
Придумай условия новой игры.
ГЕНРИЕТТА
Все новое то, что тобою забыто.
Мне – душу в подарок свою и пистоль…
КАЗАНОВА
Бери, все что хочешь, бери, что угодно,
К твоим лишь губам прикоснуться позволь.
ГЕНРИЕТТА
Потом, когда звуки мазурки утихнут,
Когда огоньки в домах догорят.
На мостике Вздохов, повеса беспечный,
Ты снова увидишь, увидишь меня…
КАЗАНОВА
Исчезла. С толпой карнавальной смешалась,
Остался на столике огненный грог.
Музыка громче! Скрипки, валторны
Скорей уврачуйте сердечный ожог.
Знаю, не выпадет новая встреча…
Силу свою, карнавал, набирай.
Боже, даруй мне, молю, избавленье,
С белой голубкой нас обвенчай…
АВТОР
Ночь. Тишина и полная луна глядит в окно. Джакомо пишет…
КАЗАНОВА
Я не храню ни писем, ни колец,
И обещаний не даю напрасных.
К чему слова, когда блаженства миг
Так краток… Мы в объятьях страстных,
Которые яснее слов любых
Расскажут вам про истинные чувства.
Любовь разлита в воздухе. Любовь…
Я – обольститель…
Целое искусство придумали когда-то короли,
Но позабыли маленькую малость:
Хранить не нужно писем и колец,
Храни лишь то, что в сердце задержалось.
ГЕНРИЕТТА
Так значит, в вашем сердце что-то есть?
КАЗАНОВА
Конечно, есть. Оно – ларец старинный.
В нем столько спрятано… Однако ж, все равно,
Меня считают многие невинным.
Все потому, что клятв я не давал
И никаких напрасных обещаний.
К груди красотку крепко прижимал,
В лоб целовал ее я на прощанье.
ГЕНРИЕТТА
Тогда меня вы не целуйте в лоб.
Я не люблю подобные прощанья.
Останьтесь у камина, я уйду
Одна…
В метель…
КАЗАНОВА
Постойте, Генриетта!
ГЕНРИЕТТА
До сви-дань-я…
КАЗАНОВА
Она ушла, ворвался ветер в дом,
Свеча погасла. Стало тихо-тихо.
Я не храню ни писем, ни колец.
Я не храню… В душе – неразбериха.
Душа, как зверь израненный, скулит,
Кричит и стонет, и покоя просит.
О, Генриетта милая, вернись…
Вернись…
Метель слова куда-то прочь уносит.
Уносит в ночь, бросает их на снег
И рвет на части, словно лист бумаги…
Одну тебя люблю, одну… те – бя…
Ах, лютый холод.
Лепорелло, браги подай,
Чтоб я согрелся и уснул,
Чтоб все забыл, забыл, как наважденье…
Я не храню ни писем, ни колец.
Я не храню…
Какое преступленье…
АВТОР
Ночь. Тишина и полная луна глядит в окно. Вздыхает Генриетта…
ГЕНРИЕТТА
Опять, опять приснился этот сон.
Опять не спать до самого рассвета…
И вспоминать, и сердце бередить,
И сожалеть о том, что рядом нету
Того, кого должна всю жизнь любить,
Кто дан был мне в час юности беспечной…
Ах, почему так краток счастья миг?
Ах, почему так время быстротечно?
Ветер в трубе поет о тебе
Песню любви и разлуки.
Не развести, не расцепить
На шее сведенные руки.
Кажется, время замедлит свой бег,
Разлуку отсрочит, отсрочит.
Но искры летят и сгорают дотла,
И время минутную паузу сделать не хочет…
Отыщи меня, отыщи,
Поскорей в лабиринте снов.
Покажи мне, прошу, покажи
Путь к спасенью, моя любовь…
КАЗАНОВА
Увы, дитя, не так все просто.
Все так не просто под луной.
И не случайно эти звезды
Свели тебя, дитя, со мной.
Нам эта встреча стала мукой,
Хоть по-иному быть должно.
Но… видно было изначально
Предрешено, предрешено
Соединить огонь и воду,
Добавить к свету темный мрак,
Непримиримыми врагами
Нас сделать…
Нет,
Тебе – не враг…
Я – твой наставник,
Твой учитель…
Хотя, чему тебя учить,
Когда ты вся горишь желаньем,
Одним желанием —
Любить.
А я, признаться, не умею
Вот так: всем сердцем, от души…
Увы, дитя, не так все просто
Мне нужно время… не спеши…
ГЕНРИЕТТА
Издалека, издалека
Плывут по небу облака
И цвет их бледно-розов.
Предвестники морозов
Мы называем их всегда.
За ними стужа, холода,
Предчувствие утраты…
КАЗАНОВА
Да нет же. Эти облака —
Предвестники заката.
Как быстро свой меняют цвет.
Не облака, цветов букет
В руках у милой дамы.
Не будьте так упрямы.
Гоните прочь из сердца грусть,
Цветы завянут, ну и пусть.
Не упускайте счастье.
Пусть будет сладостным оно,
Пускай искрится, как вино,
Пускай пьянит, дурманит,
И даже пусть обманет —
Таков закон блаженства:
Нет в мире совершенства.
Пусть облака себе плывут,
Они с собой нас не зовут,
О них скорей забудьте,
Моею розой будьте…
Дайте руку, погадаю,
Расскажу, что в жизни ждет.
ГЕНРИЕТТА
Я не верю предсказаньям.
Знаю, все наоборот
Совершится непременно
И у вас, и у меня.
Будет все совсем иначе.
Все не так при свете дня.
КАЗАНОВА
Что ж, тогда мне дайте руку,
Чтоб ее поцеловать.
ГЕНРИЕТТА
Вот она. Но не спешите,
Милый мой, с огнем играть.
Вы губами прикоснетесь
К тонким линиям судьбы
И поймете, все – не вечно,
Счастья краток миг, увы…
Расстаемся…
Стрела Амура – мимо цели.
Не может быть…
Расстаемся…
Без слез и вздохов.
Двери – настежь: уйти, забыть.
Расстаемся…
Порвались струны,
Песня тихая не звучит.
Расстаемся…
Стрела Амура мимо цели
Летит, летит…
Рас-ста-ем-ся…
КАЗАНОВА
Перекресток судьбы,
Перекресток дорог.
Расставанье – читаем
Порой между строк.
Расстаемся… Зачем?
Не подвластно уму.
Дай покрепче тебя
Обниму, обниму.
Перекресток пусть станет
Дорогою встреч.
Встреч, которые нужно
Запомнить, сберечь.
Или лучше пусть будет
Скрещеньем сердец,
Над которым сверкает
Венчальный венец…
Перекресток…
АВТОР
Еще слышны ее шаги,
И свечи не потухли,
Но взгляд его холодным стал,
Глаза черней, чем угли.
И мысли мчатся вслед за ней,
Друг друга обгоняя.
КАЗАНОВА
Она – богиня, лунный свет,
С такими не играют.
Она – фантазия, мечта,
Не удержать такую.
Но что же делать, если мне
Не надобно другую?
Тогда признайся ей в любви,
Останови скорее,
Быть может, этот лунный свет
Словам твоим поверит.
И повернется время вспять,
Чтоб все начать сначала.
Нет… Лучше все оставить так,
Чтоб сердце замолчало.
Не стану ничего менять.
Жизнь – это дуновенье.
Огонь любви и лунный свет
Смешались на мгновенье.
Одно мгновение всего
Мы были с нею рядом.
А все, что дальше – пустота.
Мне ничего не надо…
ГЕНРИЕТТА
А было это или нет,
Теперь уже не важно.
В снегу исчез последний след.
Прощаться, в общем-то, не страшно.
Не страшно сердце сжать в тиски,
Не проронить в ответ ни слова.
Не страшно плакать от тоски,
И знать, не будет встречи новой.
Не будет, сколько ни проси,
Ни утешенья, ни прощенья…
Одно даровано судьбой:
Забвенье, полное забвенье.
Забыто, стерто, сожжено
И пеплом – по ветру… так проще.
На звездном небе – млечный путь —
Последний, чуть заметный росчерк…
КАЗАНОВА
Было лето, Генриетта,
А теперь зима, смотри.
Со щеки своей снежинку
Мягкой варежкой сотри.
Нет, постой, снежинку эту
Поцелуй пускай сотрет.
ГЕНРИЕТТА
Лучше в губы поцелуйте.
Губы сладкие, как мед.
На морозе целоваться
Приходилось вам иль нет?
КАЗАНОВА
С вами – нет, моя голубка.
И с другими…
Тоже – нет.
ГЕНРИЕТТА
Так целуйте поскорее
В губы сладкие, как мед.
КАЗАНОВА
Генриетта. Генриетта
Вы – огонь, я словно лед.
Замерзаю, замерзаю,
Что со мною, не пойму…
ГЕНРИЕТТА
Я сегодня, Казанова,
Снег в помощники возьму.
Чтобы все, что было с нами,
Он скорее забелил.
Чтоб Джакомо Казанова
Генриетту позабыл.
КАЗАНОВА
Нет… Не нужно
Не спешите, Генриетта, уходить.
ГЕНРИЕТТА
Лето в прошлом, Казанова,
Нам его не возвратить.
Мягкой варежкой стираю
Со щеки снежинку я.
Ухожу… Прощай, Джакомо.
КАЗАНОВА
Не спеши, любовь моя!
Взрыв метели и затишье.
Никого, лишь снег летит.
– Генриетта, Генриетта,
Где, скажи тебя найти?
ГЕНРИЕТТА
В снеге, в облаке и в ветре,
В бликах солнца и в луне.
В вашем сердце, Казанова.
Вам легко прийти ко мне.
Руку к сердцу приложите,
Если бьется, я – жива.
А не бьется, были лживы
Все заветные слова.
Никогда не говорите больше их,
Прошу, мой свет.
Проживете, Казанова,
Без меня вы много лет…
КАЗАНОВА
Мне без вас и дня не нужно.
Мне без вас…
ГЕНРИЕТТА
Слова, мой свет…
Руку к сердцу приложите.
Бьется сердце?
КАЗАНОВА
Нет… Нет… н-е-т…
ГЕНРИЕТТА
В зеркальном отраженьи
Остались наши тени.
А нас с тобой давно уже
В том старом доме нет.
В зеркальном отраженьи
Застыл хрусталик счастья.
Его увидеть можно,
Когда погаснет свет.
Когда большие свечи
Заплачут в канделябрах,
И музыка польется
С небес, как будто дождь,
Ты в зеркале увидишь
Все то, что сердцу мило,
Хрусталики былого
В ладони соберешь.
И будет тихо-тихо
Звучать любимый голос,
Сливаясь с поднебесной
Мелодией дождя.
И ты вздохнешь украдкой,
И сердце затоскует,
Ведь возвратить принцессу
Назад, увы, нельзя…
КАЗАНОВА
Вы – принцесса, Генриетта?
ГЕНРИЕТТА
Да, а, может быть, и нет.
В воду брошу ожерелье,
Чтоб узнали вы ответ.
Коль утонет, я – принцесса.
Не утонет – дочь луны…
Вы боитесь, Казанова?
КАЗАНОВА
Не ответа, а волны…
Слишком ветренно сегодня,
Волны бесятся вокруг…
ГЕНРИЕТТА
Волны, ветер, все пустое
Для меня и вас, мой друг.
Вы к груди меня прижмите,
И пройдет любой недуг.
КАЗАНОВА
Вы колдунья, Генриетта,
Чаровница…
ГЕНРИЕТТА
Вовсе нет.
Просто вы в меня влюбились,
Казанова.
КАЗАНОВА
Нет, нет, нет…
Мы с тобой договорились
Про любовь не говорить.
ГЕНРИЕТТА
Я забыла, извините.
Нужно тему нам сменить.
Нынче ветренно и сыро,
Тучи темные плывут.
Мне пора. Я вас оставлю…
КАЗАНОВА
Навсегда?!
ГЕНРИЕТТА
На пять минут.
Забегу в свечную лавку,
Свечи кончились у нас.
При свечах устроим ужин
Мы с тобой, как в прошлый раз.
Будет снова лунный лучик
Занавески раздвигать.
Будет пылко Казанова
Генриетту целовать.
Называть ее принцессой,
Чаровницей, может быть,
И попросит до рассвета
О любви не говорить.
А потом…
КАЗАНОВА
Ни слова больше.
Все, что будет, будет пусть.
Генриетта…
ГЕНРИЕТТА
Казанова…
Вдох и выдох…
Радость – грусть…
КАЗАНОВА
Мы были молоды,
И думали, что вечность
Для нас свои ворота распахнет.
Мы были молоды, и жить хотели
Беспечно, весело,
Без всяческих забот.
Жизнь – карнавал.
Жизнь – бесконечный праздник.
Жизнь – фейерверк, что виден всем вокруг…
Но, оказалось все не так уж просто,
Жизнь огненной геенной стала вдруг.
И переплавившись в горниле испытаний,
Мы поняли, что вечность – это миг.
И тот блажен,
Кто тайну мирозданья узнал,
Кто жизни высший смысл постиг.
АВТОР
Ночь, тишина, и полная луна глядит в окно.
А Генриетта косы расплетает и о Джакомо снова вспоминает…
ГЕНРИЕТТА
Вы – мой придворный менестрель,
Прилежный ученик Лаири.
Поете песни о любви,
О счастье, радости и мире,
О ежедневных чудесах,
Что нам являет милость Божья,
О том, как трудно быть собой,
Быть совершенно непохожей
На всех, живущих на земле,
На тех, кто жил и правил прежде.
Не умолкай, мой менестрель.
Дай силы вере и надежде.
Пусть громче музыка звучит,
Пусть струны сердца растревожит,
Пускай она воздушный мост
К мечте несбыточной проложит.
Пусть явью станет сладкий сон,
Пусть сбудутся все предсказанья.
Пой, пой, мой добрый менестрель,
Мое небесное созданье.
И, может быть, душа моя
От горьких дум своих очнется,
И в мир восторгов и любви
Душа моя опять вернется,
И я забуду обо всем,
Что больше помнить мне не надо.
Твои слова, мой менестрель,
Мне утешенье и отрада.
Я с детства знаю наизусть
Твои баллады, песни, сказки.
Прошу тебя, их повтори,
Добавь в палитру новой краски…
КАЗАНОВА
Генриетта – любовь моя
Безответная, вечная.
Генриетта – отсвет луны,
Незажившая рана сердечная.
Проку нет тосковать о былом,
Время вспять уже не вернется.
О тебе, о тебе вспоминать,
Ангел мой, мне теперь остается.
Перелистывать книгу судьбы
И вздыхать о годах быстротечных,
И жалеть, что в жизни, увы,
Все изменчиво, зыбко, не вечно.
Все проходит, вот только рубцы
Остаются в душе и на сердце…
Генриетта, вспомни меня,
Генриетта, прости иноверца.
Мне улыбку свою подари,
Появись словно сон иль виденье.
Мне вернуться в юность позволь
На мгновенье одно, на мгновенье.
А потом, пусть кружится метель,
И виски сединою белит.
Генриетта, мой мальчик, мой сон…
В то, что было, никто не поверит.
Да и сам я не верю давно
В эту сказку о призрачном счастье.
Генриетта, я знаю, что нам
Суждено еще раз повстречаться,
Где-то там, высоко-высоко,
Где-то там, в беспределье незримом
Мы узнаем другу друга, мой свет,
Станем частью одной неделимой.
Генриетта…
ГЕНРИЕТТА
Я Вас просила, Казанова,
Меня не узнавать.
Я Вас просила, Казанова,
Своей не называть.
Ушла в метель…
И долго-долго стояла на ветру.
Ждала, что вы помчитесь следом,
Приняв мою игру.
Но… вы остались у камина,
Как будто истукан.
Вы знали, рано или поздно
Раскроется обман,
И вы забудете о клятвах,
Которыми клялись.
Я Вас простила, Казанова,
У Вас такая жизнь.
А у меня она – другая:
Бегу в метель, в пургу…
Но, что мне делать, Казанова,
Без Вас я не могу.
Вы – мой попутчик, спутник вечный,
Вы – тень моя, вы – сон.
Без Вас живу, но в каждом вздохе
Я слышу: он, он, он…
Я знаю, новое свиданье
Судьба подарит нам,
И я возьму тебя, Джакомо,
Гулять по облакам…
КАЗАНОВА
Плащ цвета времени надену,
Сегодня я – комедиант.
Вас оценить прошу скорее
Мой поэтический талант.
Слагать стихи для вас, синьора,
Так сладостно, признаюсь я.
В них я – король, вы – королева.
Любви волшебная струя
С небес на землю льется, льется,
И замирает чуть дрожа…
Вперед скользит гондола наша
Так плавно-плавно, неспеша.
И мы во власти чар особых,
Любовных, необычных чар
Скрываем свой пожар сердечный,
Бросаем в воду тайный дар,
Чтоб Адриатика скорее
Нас обвенчала под луной,
И чтобы вы, моя синьора,
Остались навсегда со мной!
ГЕНРИЕТТА
В стихах все выглядит прекрасно.
Но, вы – актер, комедиант.
И всем в Венеции известен
Ваш обольстителя талант.
Синьорам вы поете песни
И услаждаете их слух.
А утром ваш огонь сердечный
Увы, потух, потух, потух…
И наша бедная синьора
Одна останется в слезах.
А вы, Джакомо Казанова
В других витаете мирах.
Вы одеваетесь аббатом,
Иль Калиостро, иль слугой
И песни новые спешите
Пропеть красавице другой.
КАЗАНОВА
Что из того? Да, я проказник.
Но жизни вашей каждый час
Я превращаю в яркий праздник,
Дарю вам счастье. Пусть на час.
Тем и ценней оно и слаще,
Тем упоительней оно.
Сегодня счастья миг пьянит вас,
Как золотистое вино.
Сполна, сполна им насладитесь.
Ему отдайтесь, ангел мой.
Пусть Адриатика венчает
Прохладной нас своей водой.
Плащом вас времени накрою
И попрошу про все забыть.
Оставлю мысль о том, что нужно
Нам всем одно – любить, любить!
АВТОР
Ночь. Тишина. Метет метель. Мечтает Генриетта.
ГЕНРИЕТТА
Вышиваю бисером для тебя кисет.
Только верить этому, знаешь, смысла нет.
Королевам незачем пальчики колоть.
Для другого дела их создал Господь:
Королевством править, свой народ любить,
И от зла, коварства Божий мир хранить.
Гордым королевам не к лицу грустить,
И печалью сердце незачем томить.
Королева твердой быть должна всегда,
Слезы королевы – талая вода,
Где была когда-то, там растут цветы
Их для королевы собираешь ты.
И в венок вплетаешь цветик за цветком,
Ждешь, что королева вдруг придет в твой дом.
Принесет с собою вышитый кисет
И тебе подарит в золоте портрет,
И расскажет сказку о своей любви,
И тебя попросит: «Милый, помоги
В ту страну вернуться, где миндаль цветет,
Где Джакомо юный Генриетту ждет,
Где рассыпан бисер белый по траве,
Где слова простые только о тебе».
Только, только, только… Время не вернуть.
В омуте печали можно утонуть.
Лучше пальчик тонкий уколоть иглой,
Все, что было с нами, посчитать игрой.
Каплю крови алой промокнуть платочком,
И в романе нашем скорей поставить точку.
Позабыть о милой юной Генриетте
Словно этой девочки не было на свете,
Словно сразу стала гордой королевой
Дочь Луны и Солнца, дочь Адама с Евой.
Словно бы из замка в ночь не убегала,
Словно Казанову в жизни не встречала,
И не знала вовсе, что любить так больно,
И своею жизнью была всегда довольна…
Вдруг, кисет из бисера вышить захотела.
Прихоть королевы – в этом все и дело…
КАЗАНОВА
Сегодня полная луна
В окошко заглянула
И в душу мертвую мою
Сегодня жизнь вдохнула.
Я снова молод и красив,
Любим и счастлив снова,
И все вокруг зовут меня:
Джакомо Казанова!
Не перечесть моих побед
И подвигов любовных.
Мой кипарисовый венок
Во многих родословных
Князей, вельмож и королей,
Живущих в мире этом.
Про всех забыл.
Но не могу забыть про Генриетту.
Луны холодное дитя
Меня очаровала
И навсегда меня к себе
Без спроса приковала.
Ушла, растаяла, как снег,
Все позабыть велела.
Но как забуду я глаза,
Лицо белее мела,
И голос, и разлет бровей,
И губы… сердце стонет.
Седую голову свою
Старик сегодня склонит
К ногам твоим, мое дитя,
Мой ангел, сон мой вечный.
Ну, почему? Ну, почему
Так время быстротечно?
Ну, почему нельзя вернуть
Тебя, дитя, обратно?
Богатство мира – сущий вздор,
Пусть сгинет безвозвратно.
Пусть прахом, пеплом по земле
Развеется скорее,
И пусть никто, никто ему
Отныне не поверит.
Пусть вечно царствует Луна,
Пусть Солнце людям светит,
Пускай в сердцах живет любовь,
Пусть подрастают дети.
И, может быть, в одном из них
Проснется Казанова,
И фантастический сюжет
Тогда начнется снова.
Но… я прошу тебя, малыш,
Не торговать душою.
Пускай всегда душа твоя
Останется живою.
Своей женою назови
Скорее Генриетту.
Будь счастлив с нею, мальчик мой,
И помни, лучше нету
Твоей красавицы жены,
Твоей подруги милой…
Прощай, Джакомо, ухожу,
Мои иссякли силы.
Сегодня полная луна,
Сегодня дивный вечер.
Во имя счастья и любви
Пускай зажгутся свечи!
АВТОР
Ночь. Тишина и полная луна. Перо скрипит, Джакомо пишет…
КАЗАНОВА
В наряде мальчика явились вы ко мне.
Вы именем Анри себя назвали.
Меня вы очень ловко разыграли,
Меня вы вокруг пальца обвели.
Когда б я знал, что с нами будет после,
Я б выставил вас сразу за порог.
Признаюсь честно, если б было можно,
Я бы исправил все, что только смог.
Все-все от вздоха первого до стона,
До слез скупых, что появились вдруг…
О, Генриетта милая, простите
Мне имя ваше так ласкает слух,
Что не могу его не повторять я,
И вас я не могу не вспоминать,
И маску карнавальную за маской
Со всех нарядных Коломбин срывать,
И верить, что сейчас, сию минуту
Вы мне пошлете верный, тайный знак…
Надеяться и понимать подспудно,
Что в жизни нашей все совсем не так.
Вы далеко, наверное, на Марсе
Живете, Генриетта, ангел мой.
А я скитаюсь по земле все годы эти
Бездомный рыцарь, очарованный луной.
Когда она является на небе,
Я жду прихода мальчика в свой дом,
И грежу я о милой Генриетте,
Ну, а потом, потом, потом, потом
Я дверь ногой толкаю: Что за мука?!
В такую ночь нельзя, нельзя грустить.
Я – Казанова – сердцеед, проказник,
Я должен, должен жизнь шутя прожить!
Сгореть дотла, спалить себя нещадно
В огне страстей, измен, разрывов, слез.
Играть в любовь, влюбленным притворяться,
Но никогда не говорить всерьез о чувствах,
Никому не клясться, и обещаний скорых не давать,
Чтоб на крючок случайно не попасться,
Чтобы заложником любви своей не стать…
Вот так сегодня рассуждаю здраво.
А было время, умереть хотел
Из-за того, что милый лунный мальчик
Мне в сердце выпустил, наверно, сотню стрел.
Я к ним привык.
И даже свыкся с мыслью,
Что Генриетты не было и нет…
Но иногда я вижу, в лунном лике,
Анри проказник зажигает свет.
И снова Казанова юн и весел.
И снова жизнь – прекрасный карнавал.
И снова мысль шальная: день последний
Здесь, на земле – не точка, не финал!
Он нам дает возможность стать другими,
Не отрекаться от любви своей…
Мы встретимся, я верю, Генриетта,
В наряде мальчика войди в мой дом скорей…
ГЕНРИЕТТА
Не хочу с тобой расставаться…
Вечность – дождиком по стеклу.
Не хочу с тобою прощаться…
Превращается время в золу.
Нет, не время, а только частички
Наших самых счастливых минут.
Я с тобой не хочу расставаться.
Пусть скорее камин разожгут,
Чтобы черного пепла не видеть
И поверить в пророчество вновь,
И назвать нашу первую встречу
Удивительным словом: «любовь».
Я люблю. Не хочу расставаться.
Я люблю. Не хочу уходить.
Я люблю, и тебе эту фразу
Я готова сто раз повторить.
Я готова, но ты не услышишь.
Ты сейчас бесконечно далек.
Обо мне пусть скорее напомнит,
Из камина упав, уголек.
Ты его осторожно поднимешь,
Улыбнешься и бросишь в камин,
И меня обязательно вспомнишь,
Одинокий, седой господин.
И негромко промолвишь два слова,
Словно ты их твердил много лет.
И тебе я отвечу: «Джакомо,
Рада встрече, мой милый, привет!»
КАЗАНОВА
Привет, Генриетта!
ГЕНРИЕТТА
Привет, Казанова!
КАЗАНОВА
Похоже, роман начинается снова.
Похоже, что новым будет финал.
Я знал это, знал это, знал это, знал!
Я чувствовал,
Ты где-то здесь, где-то рядом.
За годы забвенья – такая награда.
Такая! Непостижимо уму…
Позволь тебя к сердцу крепко прижму.
Позволь поцелую в холодную щечку
Холодной Луны строптивую дочку,
И вспомню все-все до последнего стона…
Глаза твои нынче, как небо, бездонны.
Скажи что-нибудь, не молчи, дорогая.
Смотри, как закат за окном догорает,
Вступает в права свои ночь чаровница,
Вуаль опускают на белые лица
Красавицы всех возрастов и сословий…
Не будем сегодня мы ставить условий.
Забудем про все, любви отдадимся,
Друг другом скорее давай насладимся.
Почувствуем вновь притяженье сердец.
Пускай нам подарит Луна свой венец.
Пусть нас обвенчает она, как тогда,
Пусть нам возвратит все былые года,
Когда мы по свету с тобою скитались,
Но почему-то, увы, не встречались.
И вот, наконец-то, награда такая!
– Прощайте, Джакомо…
И образ растаял.
Заплакал старик: «Ах, какая напасть.
За что мне такая безумная страсть
К прекрасной мечте, к моей Генриетте,
Которой, наверное, нету на свете?
Наверное нету, а может быть есть?!
И, может быть, даже она где-то здесь?
Не зря же я имя ее повторяю,
Не зря же вернуться ко мне умоляю.
Мне нужно услышать всего-то два слова:
– Привет, Казанова!
Привет… Ка-за-но-ва…
АВТОР
Ночь, тишина, глядит в окно луна, Джакомо пишет, пишет, пишет…
Скрипит перо и музыку любви, наверно, он в минуты эти слышит…
КАЗАНОВА
Сквозь серый пепел облаков
Сверкает розовый закат.
Уходит день за горизонт.
Виват, царица ночь! Виват!
Я – твой бессменный часовой.
Я – твой почетный адъютант.
Герой-любовник, старый Дож,
Мальчишка, пилигрим, педант.
И это все в одном лице?
Какой пассаж, какой сюрприз.
Сегодня дама-домино
Вручить мне обещала приз.
Я знаю, верить ей нельзя,
Но так величествен закат,
Что я спешу в ее вертеп,
Я услужить ей ночью рад.
А утром будет горизонт
Пурпурным золотом сиять.
И я скажу: «Позволь, мой свет,
Скорей оковы с сердца снять.
Я понял, как ужасен плен,
Как жжет и больно ранит ложь.
Прошу, прости, не уходи…»
Но ты опять, опять уйдешь.
Уйдешь, едва из облаков
Проступит розовый закат.
Я закричу тебе во след:
– Прости меня, я виноват…
Я знаю, не вернуть ни дня.
Не изменить фортуны круг.
Но каждый день кинжалом в грудь
Вонзает мысль: А вдруг?! А вдруг!
Ты в дом тихонечко войдешь,
Одевшись в розовый закат.
И я воскликну: «Ангел мой,
Тебя приветствую. Виват!!!»
ГЕНРИЕТТА
Присутствует вечность
На каждом свидании нашем
Незримо.
И время осколками звезд
Загорается в небе.
Любимый…
Как сладостно нынче
Звучит клавесин,
Как вздыхает струна на виоле.
Любимый…
КАЗАНОВА
А дальше ни слова,
Ни слова не помню…
Слова растворились в метели,
И канули в Лету.
Пора бы забыть вам, мессир,
Поскорей Генриетту.
Пора…
Но зачем-то струна на виоле вздыхает,
И память страницы былого листает, листает, листает…
И вечность стоит до рассвета у двери
Каменным стражем.
И время – осколками звезд…
И в метель за ее экипажем
Я мысленно мчусь,
Но догнать не пытаюсь.
Наверно, я так
В промедленье своем
Перед ней извиняюсь.
Наверное, мне это нужно сегодня.
Кончается век,
И в сиянье гирлянд новогодних
Столетье закружит
В прощальном своем менуэте.
– Нет лучше тебя, Генриетта, на свете!
Я выкрикну громко
И в ночи морозной исчезну.
И, может быть, вновь
Через сотню столетий воскресну…
Когда-нибудь я непременно воскресну…
АВТОР
Ночь. Тишина и полная луна глядит в окно глазами Генриетты.
Остались нераскрытыми секреты, которые пыталась скрыть она.
Джакомо данной клятвы не нарушил, хоть много мемуаров написал.
Он знал, что и у стен бывают уши, поэтому о главном промолчал…
КАЗАНОВА
Пишу мемуары о жизни беспечной.
Пусть кто-то считает меня бессердечным,
Пускай говорят обо мне что угодно.
Я был и остался бродягой свободным.
Хотя, не бродягой, а рыцарем розы.
Сударыня, вам не к лицу эти слезы.
Утешу вас с легкостью, к сердцу прижму
И вашу печаль, как шляпку, сниму.
Монет золотых мне отсыпьте в награду.
А нету монет, не большая утрата.
Колечко мне дайте с руки иль подвеску…
Браниться не стоит. Ну да, я – повеса,
Болтун, похититель сердец, балагур,
Помощник влюбленных, великий Амур!
Смеетесь. Я счастлив. Пора мне в дорогу,
Другую спешу утешать недотрогу.
Мне любо рассказывать сказки свои,
Мне хочется всем говорить о любви.
И розы дарить с большими шипами
На память красотке, на долгую память.
Пусть помнит до смерти Джакомо она,
Пусть будет верна ему, будет верна.
Хотя, слово «верность» здесь неуместно.
Забытое чувство не сможет воскреснуть.
Не сможет из снега огонь загореться,
Метель не поможет бродяге согреться…
АВТОР
Метель и бродяга – два родственных слова.
Когда-то их очень любил Казанова.
Бродягою он называл Генриетту,
Что мчит без оглядки по свету, по свету.
Хотел быть метелью, летящей за ней,
Вплетал изумруды он в сбруи коней.
Теперь в эту сказку не просто поверить.
Не просто, когда закрыты все двери,
И он – позабытый всеми старик
Сидит и пишет строчки в дневник.
Вздыхает о том, что года пролетели,
Что лютыми стали очень метели,
Что некого больше к сердцу прижать,
И сказку последней любви рассказать…
В его мемуарах себя вы узнали,
А значит, не будет точки в финале.
Не станем мы ставить финальную точку,
Украсим наш новый роман многоточьем…
КАЗАНОВА
Медленно-медленно падает снег.
Век на исходе, и времени бег
Все ускоряется. Время, опомнись!
Дай мне закончить последнюю повесть…
Повесть о счастье, которого нет.
Время, помедли, дай мне ответ:
Как объяснить, все, что было меж нами?
Как удержать мне в руках это пламя?
Как успокоить сердце, скажи?
Время, прошу, не спеши, не спеши.
Медленным стань, словно снег за окном.
Век на исходе… Что будет потом
Нам не известно, а прошлое здесь,
В этой тетради… Сегодня прочесть
Мне бы хотелось его половину.
Время, молю, не толкай меня в спину.
Дай задержаться на пару минут…
Знаю. Нельзя. Нас в дорогу зовут.
Я вместе с веком в забвенье шагаю,
Тайны свои я с собой забираю.
Вам оставляю на память три слова.
Запомните их.
Вас любил Казанова…
Выстрел метели завершил историю любви великого авантюриста восемнадцатого века Джакомо Казановы и Генриетты…
Нас не станет,
А жизнь на планете продлится…
Будут так же рассветы вставать,
Будут дети рождаться,
Будут верить, любить, расставаться,
И, наверно, о нас будут помнить потомки,
В мир пришедшие после нас…